КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Колдун. Трилогия [Тимур Рымжанов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Тимур Рымжанов Колдун. Трилогия

Хромой странник


1

Я не раз падал с неба. Первый раз меня просто вытолкнули, точнее – дали пинка под зад и я, воя от ужаса и восторга одновременно, рухнул в бездну очередным желторотым птенцом, которого «заботливый» отец-командир спровадил из ребристого чрева натужно ревущего самолета в свободное падение, дабы не тормозить конвейер по штамповке элитного воинства под легендарной аббревиатурой ВДВ.

С воплем летя вниз, я только и заботился о том, чтобы все сделать правильно – как учили. Лишь за несколько секунд, прежде чем коснуться земли, наконец-то осознал, что парю свободно в тишине, и лишь приглушенный мат отца-командира, тоже висевшего под куполом парашюта, только чуть повыше, и распекавшего на лету кого-то из курсантов, нарушал эти благостные мгновения. В один миг восхитился чудесным видом и, едва успев сгруппироваться, тут же шлепнулся на распаханное поле.

Потом были еще прыжки: в снег, пыль, грязь. Днем и ночью, в мороз и жару. В полной боевой выкладке и налегке, в зависимости от поставленной цели и учебного плана. Со временем приближающиеся так стремительно холмы и поля рассматривал с единственной мыслью о том, как по ним придется бежать или ползти, выполняя боевую задачу. Там, наверху, время идет совсем по-иному. В одну секунду можно вдохнуть полноту ощущений всей той бесконечной красоты, что стелется у ног, кружится хороводом облаков и лазурью над головой. Как в тот краткий миг первого прыжка. Но это было так давно…


Я не раз падал с неба. Но к этому падению я был совершенно не готов. Нет ориентиров. Ничего нет! Круговерть цветных пятен… Цирковой балаганчик, подхваченный ураганным ветром, размазанный в пространстве… Неосознанно, рефлекторно поджал колени и… завалился на бок. Просто рухнул, как мешок с картошкой, на какую-то поверхность, больно треснувшись головой. В ушах еще звучал протяжный, гулкий стон, какая-то невыносимо низкая нота, почти неслышимая ухом, но ощущаемая всем телом как невидимый пресс. Казалось, от этой странной волны вибрирует все вокруг, само небо и земля сотрясаются. Я отчетливо помнил, как заплясал молоток в руках, словно колокол загудела наковальня, детали и инструменты посыпались с деревянного верстака. Огонь в горне словно бы ожил, и почти погасшее пламя на мгновение выкинуло ярко-оранжевый всполох, выдохнуло, озаряя золотым лепестком сумрачную мастерскую.

В глазах двоилось, кожу как будто бы скрутили липкой лентой, боль электрическим импульсом пронзила все тело. Стряхнув с руки кожаную перчатку, невыносимо горячую, попробовал перекатиться на живот, чтобы приподняться, но в колено впилось что-то очень угловатое и колючее. Невольно перемещая центр тяжести на другую ногу, я опять завалился. В голове вертелась расписная детская карусель с лошадками, пестрая, яркая до тошноты. На лице еще чувствовался жар от огня. Кожа рук на ощупь была теплой, влажной, и от нее шел пар. Это я наконец сфокусировал зрение. Упругий поток воздуха неприятно холодил взмокшую поясницу, продираясь выше по спине, между складок задравшейся толстовки, надетой прямо на голое тело. Резко запахло сырой землей, прелой травой или тиной… Пытаюсь осмотреться… так и есть – валяюсь на развороченной земле, уткнувшись мордой в траву и где-то неподалеку осатанело квакают лягушки.

Звон в голове постепенно утихал. Не знаю, чем он был вызван, сильным ударом или неожиданной вибрацией этой странной железки, торчащей на подставке, что вдруг зазвучала в моей мастерской, затряслась на верстаке по неведомой причине.

В первый момент, как только увидел ее, среди разложенного на земле, поверх косо настеленных газет, кое-где прижатых камешками, убогого товара стихийно возникшей барахолки, она показалась мне похожей на камертон. Не на лиру или подкову, как сказала та старушка при товаре, обмахиваясь каким-то причудливым линялым веером, а именно на камертон. Вот ведь приглянулась такая безделица!

Но на фоне того «богачества», что зябко и сиротливо ежилось, старательно разложенное старческими руками на газетках у ног немногочисленных зевак, она зацепила мой взгляд причудливым изгибом силуэта. Немного вычурной формы, с загнутыми концами, на массивной стальной подставке. Спортивный трофей? Похоже. Но скорее приз за творческие достижения на ниве клубной самодеятельности от какого-нибудь профсоюза… Торговаться особо не пришлось. Бабка определила стоимость этой вещи просто – по весу, не учитывая художественной ценности, руководствуясь какими-то своими собственными представлениями о бизнесе, а скорее, простым житейским расчетом: купили – и слава Богу!

Солнце висело над горизонтом огромным раскаленным куском металла, как расплавленный чугун пылало оттенками красного и желтого. Я посмотрел на него, прищурив взгляд, и тут же отвернулся, не выдержав яркости светила. Метрах в десяти от меня притягивающе журчал крохотный ручеек, пробивший себе овражек в глинистом склоне у подножья холма. Вокруг стелились луга, плывущие маревом у горизонта, заполняя все пространство бешеной трескотней кузнечиков.

Если это обморок, бредовый сон, то какой-то уж очень натуралистичный. С насыщенным запахами пространством, наполненным реально воспринимаемыми звуками, потоками струящегося вечернего бриза, обдувающего разгоряченное лицо… В действительности, что могло стать причиной обморока? Перегрелся у горна? Надышался гари? Схлопотал инсульт? А может, и вовсе помер?! Нет! Последняя версия мне очень не нравится! Да и вариант с инсультом как-то не греет.

Просто нужно найти объяснение такому внезапному изменению в окружающем меня пространстве. Хоть какую-то версию, если только все это мне не снится. Нет! Таких снов не бывает! Это реальность!

Я ощупал землю под коленом и тут же наткнулся на тот самый загадочный «камертон», с которым провозился весь день, очищая его от грязи и ржавчины. В метре от меня валялся молоток – видимо, выпал из руки, когда я рухнул на землю. Тут же, возле молотка, разбитая в щепу ножка и кусок столешницы от верстака с обрезками жести и опилками. У меня под левым бедром – толстенный том справочника, раскрытый, упавший вниз страницами. Трава вокруг смятая, словно ее хорошенько вытоптали, заваливая стебли луговых трав в одну сторону.

Не хватало самого важного. А именно – всей моей мастерской, старого завода, где я арендовал эту мастерскую, заводского района, где находился этот завод, и вообще всего родного города, в котором я жил.

Не очень-то отдавая отчет своим действиям, преодолевая сопротивление вдруг ставшего чужим тела, беспомощно барахтаясь в траве, подтащил к себе все те вещи, что оказались рядом со мной и, поджав ноги, стал осматриваться по сторонам.

В полукилометре слева берег реки. Справа и чуть позади темно-зеленая полоска леса, не более чем в километре. Вокруг необъятное, покрытое разнотравьем поле. Ну действительно как с неба свалился. Воздух изменился – казался холодным и колючим, даже шершавым. Дыхание еще было затрудненным, как после пробежки или пары десятков быстрых отжиманий. Боль в голове растекалась пульсирующими волнами. Несмотря на экстремальность ситуации, мозг отказывался работать в авральном режиме. Ужасно хотелось пить. Я только горько усмехнулся. Теперь понятно, почему человеку, который вдруг по какой-то причине почувствовал себя плохо, сразу давали стакан воды. Он был бы сейчас кстати. А лучше пивка, холодненького! Потому что мне так плохо, как сейчас, никогда не было!

Так, спокойно! Без истерики. Что мы имеем? Реку, поле и лес. Замечательно! Еще есть красивое небо и яркое солнце над горизонтом – лучше не придумаешь!

Все остальное – потом, по мере поступления новой информации: все равно в голове ни одной разумной мысли о произошедшем. И ладно бы, если б пил беспробудно, страдал бы психическими расстройствами, кололся всякой гадостью, курил траву бамбук или глотал колеса. Ведь нет же! По утрам пробежки, чтоб жиром не заплыть, по полчаса на турнике в несколько подходов… вот только курить никак не брошу.

С мыслью о куреве порылся в карманах куртки. Две пачки сигарет, одна только начатая, другая еще запечатана. Что еще интересного в карманах? Зажигалка, старый проездной, пропуск на завод, рублей двадцать мелочью и три сотни бумажками. Еще метчик с резьбой на восемь и гайка на десять. Даже на джентльменский набор не тянет.

Выкурив сигарету до половины, стал расстегивать пряжки, снимая через голову тяжелый кожаный фартук. Вещь была знатная. Знакомые расплатились за какую-то работу великолепным куском толстенной воловьей кожи, который я тут же раскроил на фартук…

Пить все-таки очень хотелось. Выкуренная сигарета только усилила это желание. Посмотрев в сторону журчащего ручейка, поймал себя на том, что выбираю подходы к нему, словно нахожусь на задании после выброски и надо постараться не оставить следов после водопоя. Тьфу! Бред! Чтобы отвлечься от явных признаков паранойи, подтянул к себе поближе растрепанный томик справочника. Бережно расправил загнувшиеся страницы и счистил кое-где приставшую грязь. «Энциклопедия забытых рецептов» – моя настольная книга. Редкий день в мастерской обходился без того, чтобы не заглянуть в этот великолепный сборник. Раздел книги с главой по обработке металла был затерт и замусолен намного больше, чем, например, глава, где приводились рецепты приготовления парфюмерии, лаков, мастик или приемы обработки дерева и кости, но и там можно было вычитать интересные варианты. Сдунув пыль и травинки со страниц, закрыл книгу и отбросил на расстеленный в траве фартук. Туда же швырнул молоток и перетянул все это поясной лямкой.

Еще раз посмотрел на ручеек, который журчал слева от меня, невольно сглотнув сухой ком в горле.

Сколько прошло времени? Минута, две? Может, чуть больше. Мои карманные часы остались висеть на гвоздике в мастерской. В голове по-прежнему ни одной светлой идеи и назойливое чувство тревоги.

Ручей стекал вниз по холму и, надо полагать, впадал в реку. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что там, на пригорке, – родник.

Вставая с сырой земли, я не без сожаления убедился, что у меня очень сильно разболелось колено, а все тело пронизывает неприятная мелкая дрожь, словно с похмелья. Глоток свежей воды просто обязан реанимировать отупевшее сознание, вернуть к жизни или вывести из этого странного, бредового, затянувшегося кошмара.

Солнце коснулось горизонта в тот момент, когда я поднялся на вершину пологого берега. Реку отсюда было видно просто замечательно, со всеми изгибами и отмелями, с густым кустарником, нависшим над самой водой. Еще одна плохая новость: скоро стемнеет, а я понятия не имею, где нахожусь и как сюда попал. Единственный положительный момент лишь в том, что хотя бы знаю теперь, где запад в этой затянувшейся галлюцинации. Хотя если это действительно галлюцинация, то какое значение имеют стороны света?

Родник пробил лунку в высокой траве, образовав небольшую лужицу. Пришлось примять стебли, чтобы наклониться и утолить жажду. Вода была ледяной до такой степени, что даже вкус ее не чувствовался. Я жадно глотал воду, черпая ее ладонью. Напившись, помыл руки и ополоснул лицо. Это чуточку придало бодрости, но ненадолго.

Пока было светло, я решил еще раз внимательно рассмотреть странный предмет, который сегодня утром принес в мастерскую и стал чистить с таким усердием. Круглая подставка, без всяких сомнений стальная, потому что отчетливо видны следы старинной ковки. Размером чуть меньше чайного блюдца, толщиной сантиметра два. Камертон, как я его назвал, а скорее действительно маленькая подковка с загнутыми концами на тонкой ножке – в самом центре. На внешней части подставки какие-то рисунки, орнамент или надписи, но разобрать их при таком тускнеющем освещении невозможно, да и очищен он еще не до конца. Тогда на рынке, увидев его среди убогого товара старушки, я первым делом подумал о том, для чего мог бы понадобится такой странный предмет. По всем признакам он был целый. Без отломанных или потерянных деталей или частей. Он не был похож на подсвечник или подставку. Что-то совершенно самостоятельное, законченное, но мне незнакомое. Он даже домашней утварью не казался. Нет сомнений в том, что именно этот предмет стал причиной моего появления здесь. Зажатая в ладони витая ножка еще вибрировала, обдавая кожу то теплом, то холодом. Я еще толком не знаю, где «здесь», но явно не там, где я был. Вот, собственно, и все скудные логические построения моей отупевшей башки. Что остается делать? Идти. Ничего другого на ум не приходит. Идти, искать людей, выяснять обстановку, и самое главное – не паниковать и не пороть горячку.

Легко сказать, трудно сделать. Кто бы на моем месте не паниковал, а? Правильно. «Крутой перец» из славного войска дяди Васи! Сокращенно – ВДВ. На душе, искорябанной кошками, немного полегчало. Незримо и неслышно включился механизм, отлаженный еще армейской службой и отшлифованный в училище.

Дыхание стало глубже, спокойнее, зрение и слух обострились.

На берег реки плавно оседали сумерки, краски тускнели, звуки приглушались. Я слышал непрерывный треск оравы кузнечиков и цикад в траве, клекочущие вскрики птиц у берега, шелестящий шум ветра, жужжание суетливой мошкары. Это не ледяная или знойная пустыня, не открытое северное море и не крутые скалы. Меня учили справляться с такими ситуациями, меня учили не терять рассудка. Как бы нелепо и странно все ни казалось – условия благоприятные. Тепло, сухо, уютно, на первый взгляд безопасно. Причин для паники нет. Я уверено ориентируюсь, знаю направление сторон света, и окружающий пейзаж не кажется чуждым и опасным.

Я стоял в полный рост, неторопливо осматривался по сторонам, в тот момент, когда какой-то очень резкий звук, похожий на щелчок, резанул по воздуху со стороны леса.

Я еще слышал отзвук эха, в тот момент, когда тело уже действовало. Организм, словно бы вспомнив когда-то усиленные тренировки, среагировал мгновенно, и я сам не понял, как оказался на земле.

Такое впечатление, что от ушиба у меня в мозгу нарушились какие-то причинно-следственные связи, и я все понимал и осознавал многим позже, чем действовал.

Звук не был похож на выстрел – слишком короткий и сухой. Как бы в завершение и подтверждение этой мысли до меня донеслось протяжное мычание.

Я привстал, опершись на колено, и осмотрелся. Вдоль кромки леса по вершине пологой гряды плелось небольшое стадо коров. Некоторые были уже у самой опушки. Мне с трудом удалось разглядеть пастуха. В серой и выцветшей одежде он был почти незаметен в сумерках на фоне поблекших луговых трав. Надо думать, именно щелчок его кнута я слышал так отчетливо. Под громкое гиканье и соло на кнуте коровенки прибавили шагу. Я торопливо засуетился, пускаясь вдогонку.

До него действительно было не меньше километра, как я в первый момент и определил расстояние до леса. Что ж, можно считать это хорошей новостью. Если есть крестьянин со стадом, то, стало быть, есть и поселок. А если есть поселок, то это решение всех проблем и ответ на все вопросы.

В первый момент хотелось идти побыстрей, догнать пастуха с его буренками еще до того, как тот скроется из виду. Но несколько быстрых шагов тут же заставили меня сбавить темп. Старая травма колена дала о себе знать и затормозила, окатывая болью при каждом шаге, а крестьянин как-то очень быстро скрылся из виду. Шустрый попался.

Проковыляв примерно половину пути, я оглянулся на берег реки в надежде запомнить расположение основных ориентиров. Сумерки накатывались густой тенью, так что следовало поторопиться. По всему видно, что место, в которое я угодил, очень глухое. Ни с этой стороны, ни на другом берегу реки не было видно ни одного огонька. Вот ведь угораздило, блин!

От леса веяло холодом, чуть сладковатым ароматом сосен, сыростью. Вовремя заметив на пригорке свежую коровью лепешку, я обошел ее стороной. Здесь трава была ниже и изрядно пощипана. В лес вела единственная широкая дорожка, по которой и прошел недавно пастух, погоняя скот.

Как бы в подтверждение того, что где-то за кромкой леса находится поселок, вдалеке залаяла собака. Сначала одна, следом еще пара подхватили ее завывания и лай.

Я остановился для короткой передышки, присел на кочке, снял ботинки, вытряхнул и снова обул, на этот раз плотней затянув шнуровку и заправив джинсы под голенище.

Ветер ворошил верхушки сосен, трепал лохматые ветки из стороны в сторону, шумел, будто волны прибоя. Я чувствовал запах недавно прошедшей здесь скотины, ощущал присутствие жилищ, близость людей. От этих ощущений становилось легче и спокойней.

Давно не был в лесу. За прошедшее лето так ни разу и не выбрался. Все работа, работа. Ну, если только не считать нашего пикника на первомайские праздники, но тогда так налакался, что мне было не до лесных красот. Помню только, что плюхнулся в озеро как был, в одежде, но так толком и не протрезвел. Нет, та загородная вылазка не в счет.

Лес показался каким-то странным. Первое, что настораживало, так это удивительная беспорядочность и отсутствие всякого мусора, характерного для близкого проживания человека. Ни окурка, ни битых бутылок, ни всевозможных по пестроте полиэтиленовых пакетов и бумажек. Ничего! Даже если эти места далеки от крупных городов и любителей отдыхать на природе, после которых остаются горы мусора и битых бутылок, все равно сельские жители тоже мастера украшать ландшафты раскуроченными тракторами, комбайнами и прочей техникой.

Здесь же – словно заповедник. Деревья растут довольно часто, с густым подлеском. Прежде мне казалось, что сосновые леса несколько светлей, просторней. Отойдя метров на сто вглубь, понял, что с трудом могу видеть тропинку под ногами. Глаза еле различали очертания предметов да редкие просветы неба в густой кроне. Лес наполняли странные звуки. Словно и не сосновый бор, а джунгли какие-то. Слышались протяжные завывания, потрескивания, уханья. Окружающие меня заросли просто кишели живностью. В траве что-то шелестело, урчало, противный скрежет доносился с веток, из кустов. Ощущения были жутковатые и неприятные.

Как мог по возможности отвлекался от этих мыслей. Убеждал себя в том, что несколькими минутами раньше тут прошел пастух со стадом довольно пугливых животных. И сейчас слышны щелчки его кнута далеко впереди, какие-то неясные выкрики, протяжное мычание коров. Смотрел вперед перед собой, почти интуитивно шел прямо, ориентируясь только на звуки стада. Наконец увидел среди редеющих деревьев проблески света, как зарево нескольких костров. Ветра в лесу почти не было, и запахи поселения чувствовались явно.

Открылась огромная поляна, со всех сторон как стеной огороженная лесом. Небо уже потемнело, и яркие звезды вспыхнули над верхушками деревьев.

Тропинка выводила на довольно ровную притоптанную площадку, на которой стоял высоченный столб в два обхвата, вкопанный в землю. Вокруг столба полукругом выложено несколько больших камней. Дальше за площадкой загоны, где, собственно, и разместили весь скот. Пара покосившихся сараев и пять или шесть домов тоже, как и сараи, такие же низкие и приземистые, во мраке почти неразличимые. В поселке пахло дымом, чем-то копченым, жирным. Держа за лямку сложенный кульком фартук со своими пожитками, я закинул его на плечо. Расстегнул куртку и подошел к ближайшему загону. За стогом сена послышалась возня, какие-то неясные причитания. Скрипнула дверь одного из сараев, и на улицу вышел низкорослый мужичонка с коротким факелом в руках. У ног мужичка вертелся лохматый пес. Мужик сплюнул, зевнул и сделал было шаг вперед, как вдруг собака у его ног звонко залаяла, но с места не сдвинулась. Тут же откуда-то из темных закоулков, из-под ног притихших коров выскочили с десяток псов и бросились ко мне.

Лай поднялся такой, что я даже не сразу сообразил как себя вести, то ли бежать, то ли отбиваться от мохнатых сторожей. Собаки обступили меня полукругом, но приблизиться боялись, просто гавкали и рычали, скалили зубы, держась на расстоянии. Вслед за собаками появились встревоженные люди. Они выходили из домов, из сараев, подбегали друг к другу, разжигая факелы. Я стоял как вкопанный, боялся пошевельнуться и спровоцировать собак еще больше. Да и местное население мне показалось как-то очень недружелюбно настроенным.

– Добрый вечер, – сказал я, достаточно громко, чтобы меня услышали обступающие люди.

Появился еще один коротышка, вышедший из-за стога сена. Этот оказался ближе всех на тропинке и был единственным, у кого в руках не было факела.

– Добры, – как бы вторя моему тону, повторил он.

На площадке у загона толпились жители поселка. Некоторые из них стянули с рубах пояса и, свернув петлей, набрасывали на шеи собакам. Те в свою очередь утихали и начинали вилять хвостами, оборачиваясь на хозяев.

– Я прошу прощения за беспокойство, заплутал малость, знаете ли, никак к дороге не выберусь. Не подскажете…

– Товарин полег? Пеши? – спросил мужичок насупившись и стал озираться по сторонам. – Мурома? Ясак!

– Простите, я не очень понимаю. Мне бы к трассе выйти, а там уж я как-нибудь сам доберусь.

– Татьей на люду встал, так запричитал! – злорадно ухмыльнулся мужик, потянувшись за вилами у стога.

«Староверы, – подумал я, но с места не сдвинулся. – Если и так, то какие-то уж шибко ортодоксальные, да к тому же буйные. Так все мирское ненавидят, что даже разговаривать с чужаком не хотят. За вилы хватаются. Одичали совсем. Если староверы, то и понятно, почему у них во всем поселке электричества нет. Про телефон, я так понимаю, спрашивать и вовсе нет смысла».

Местные обступили меня со всех сторон. Я стоял как бы в круге огней. Трубно мычали коровы, лаяли собаки, народ о чем-то тихо перешептывался, а я не мог уловить ни слова, ни смысла этих разговоров. Все какие-то низкорослые, бугристые, всклокоченные. Они что, все карлики, или это сказочные гномы?

От факелов шел неприятный кисловато-горький запах. Я настороженно окинул взглядом толпу и понял, что у каждого жителя этой странной деревушки в руках уже были топор или дубина, вилы или цеп.

– Все! Я вас понял, – сказал я как можно спокойней и отвел свободную руку в сторону. – Вы не знаете, как выйти к дороге. Ничего страшного, сам найду. Еще раз прошу прощения за беспокойство…

Из-за спин коренастых бородатых мужиков, плотно стоящих друг к другу, вышла женщина в длинном платье и странном головном уборе. Вроде как в платке, но такое впечатление, что под платком у нее был какой-то сверток или валик, как нашлепка на темечке. Она прикрыла ладонью глаза от света факела и какое-то время смотрела на меня. Затем отшатнулась, выпучила глаза, взмахнула вверх руками и заверещала так громко и пронзительно, что даже мужики невольно вздрогнули и собаки на миг притихли:

– Половецы идих! Половецы!

Женщина захлебнулась в своем вопле, чем-то напоминающем сирену, а мой неосторожный шаг назад спровоцировал первый удар. Деревянные вилы резанули воздух возле уха. Факелы сместились еще ближе. Коротышка сделал шаг вперед и повторно ткнул вилами, на этот раз целясь точно в шею. Проворный, гад!

Я словно в тумане, завороженный накатившими событиями, машинально развернул корпус, уклоняясь от удара, и так же просто, как и нападавший, занес свободную правую руку вверх, шагнул вперед и резко саданул локтем в левую ключицу сверху вниз. Когда-то таким ударом я ломал стопку кирпичей.

От удара мужик только гортанно крякнул, побагровел и стал размахиваться для нового удара, но я пнул его под колено с разворота и чуточку толкнул от себя. Коротышка брякнулся на землю, а занесенные для атаки вилы упали сверху и шваркнули задиру по морде.

Именно в этот момент я понял, что оставаться здесь больше нет никакого смысла. Дороги я не узнаю, а вот навешают от души, если и вовсе не зашибут. Вон как раздухарились. Я только перехватил сверток обеими руками и рванул обратно в сторону леса, туда, откуда пришел.

Мужики, размахивая факелами, сбегались к поверженному мной коротышке. Видя, что я отступаю, они как бы потеряли всяческий ко мне интерес. Но с этого мгновения мной сильно заинтересовались собаки и словно по команде бросились вдогонку.

Они не кусались. Лаяли, подпрыгивали. Зачем-то старались дотянуться передними лапами до локтей. Клацали зубами в опасной близости от колен и лодыжек, дотягивались в прыжке даже до пояса, но так ни разу и не цапнули.

Метров триста я бежал, начисто забыв про больное колено, острая боль в суставе как бы на время отступила. За спиной слышались уже несколько надрывных женских голосов, крики сельчан. Псы умерили прыть и поотстали, почему-то не решившись преследовать меня в темном лесу. Бросили погоню, но лаять и рычать не перестали.

Огни поселка остались позади, только редкие сполохи факелов проглядывали среди густых веток подлеска. Я шел, не разбирая дороги. Вернуться на ту же тропинку так и не удалось. Просто продирался вперед, опустив голову и выставив руку, чтобы не напороться на ветки или ствол дерева.

Дурная была мысль явиться в незнакомый поселок на ночь глядя. Что за стадное чувство! Куда коров погнали, туда и я поперся! Бык безрогий! Сидел бы себе на берегу, глядишь, чего и выждал бы! Ведь даже в школе на уроках ОБЖ учили дурака, что нужно держаться открытых пространств, а уж если есть река, то поселение искать возле реки, а не в лесу, впотьмах!

Лес кончился как-то очень внезапно. Со стороны, наверное, могло показаться, что я просто вывалился из густого кустарника на опушку и замер, с сожалением глядя на догорающие краски заката.

Ничего не скажешь, веселое окончание понедельника.

Я брел вдоль опушки обратно к реке. Колено разболелось с новой силой, и я старался не напрягать правую ногу. В мозгу все еще вертелись обрывки стремительных событий. Голова пухла от всевозможных догадок, но ни одна из них не могла меня удовлетворить. Мысли возвращались к утренним событиям…

День начался как обычно. Утром встал, никуда не торопясь, пешочком прошелся до завода. Под конец лета работы было немного. Обычно весной или осенью заваливают заказами, а летом все в отпусках.

Что всегда происходит в начале рабочего дня? Ну разумеется, согреть чайку, покурить, послушать новости по радио и только потом можно переодеваться. А может и не переодеваться, а сразу за пивом! Моя кузница! Сам себе хозяин! Что хочу, то и делаю!

Черт! Споткнулся, и стальная подставка, выскользнув из заплечного кулька, больно саданула в затылок, словно напомнила о себе. Нет сомнений, что она причина всему, эта странная железяка, которую я купил у старушки на барахолке в выходные. И ведь неприметная с виду была, ржавая, кое-как обтертая от грязи. Нет же, взгляд за нее сразу зацепился, и пока не купил, не выторговал – не мог отойти от бабки.

Может она, карга старая, какой заговор знает, чтобы покупателя к себе подманивать! Бред какой-то!

Хотя что я могу говорить о бреде, если сам уже в каком-то кошмаре ковыляю, злой и уставший. Нарвался на шайку староверов или сектантов. Получил от ворот поворот, хорошо еще не покалечили. Сам виноват! Раскрыл варежку! Пора уже очухаться и держать ушки на макушке…


Костеря себя на все лады, я продолжал прокручивать в голове калейдоскоп событий. Как увязать между собой мою мастерскую и этот чертов берег реки? Стоп! Не злись, вспоминай дальше!

Итак, я выпил чаю, переоделся, взял мягкую металлическую щетку и стал обдирать грязь с этой загогулины. Провозился часа два с перекуром и короткой вылазкой в магазин – за сигаретами и хлебом. После обеда разжег горн и, пока тот разгорался, пролистал справочник, выискивая рецептик простенького растворителя. В конечном счете плюнул, так как ничего простенького не нашел и по старинке оттер этот камертон банальным бензином. Назначение предмета так определить и не удалось. Ума не мог приложить, для чего нужна такая неказистая вещица. Стальная круглая подставка, в нее намертво вделанный штырек, на штырьке подковка с закрученными концами. После бензинчика и мягкой кисточки вещь приобрела вполне приличный вид, и даже выяснилось, что ржавчина не сильно повлияла на поверхность металла, так – мелких раковин нагрызла. Сохранились на подковке и подставке узоры, даже какие-то неразборчивые каракули.

Отложил в сторону, на верстак, как раз возле справочника.

Часам к четырем разгорелся горн, я сделал два гвоздодера – мастер соседнего цеха просил себе на дачу. Расклепал старую оградку, что Колян мне припер еще в субботу. Заложил в горн две болванки под топоры.

Позвонил Санину на металлобазу, заказал тонну двенадцатого квадрата на ворота Рустаму. Потом взялся за топоры.

Вот с этого момента все и началось. Стоило мне только включить пневматический молот, как тут же послышался этот странный гул. Я еще подумал, что на маховике молота ремень лопнул или поршневая бьет, но даже когда отключил двигатель, гул не прекращался.

Бензин! Я чистил железяку бензином! Вполне возможно, что надышался паров! Черт его знает, что они в него теперь добавляют.

Гул не прекращался и в тот момент, когда я, несмотря на головную боль, решил все ж таки доделать топоры. Первый момент ничего, легкий толчок и ощущение, будто за стенами мастерской пронесся товарный поезд. Второй, третий – тихо. Только на пятый или шестой удар молота меня словно бы пудовой гирей в грудь стукнули. Я отлетел к верстаку, упал. Надо полагать, серьезно приложился головой. Потому как сразу помутнело сознание и пошло-поехало плющить да колбасить.

Следовательно, из моей памяти вырван кусок, как я вышел из мастерской, прошел половину Рязани насквозь, сел на загородный автобус, уехал в область, потом забрел на берег реки, снова упал и как бы пришел в себя!

Да быть этого не может! Меня бы уже на выходе с завода остановил Семеныч! Мимо этого старого партизана на проходной таракан с крошкой не проскочит! А тут здоровенный детина под два метра ростом, с молотком, в фартуке, с остекленевшим взглядом, ах да, еще с книжкой в руках, вырванными досками из столешницы верстака и странной железной загогулиной под мышкой!

Очень нескладно, Артурчик, у тебя выходит вся эта история! Знаю, что нескладно! Но как-то же, черт возьми, я оказался за городом! Не по воздуху же я туда перелетел! В сказки я не верю. Вот только после той травмы на учениях, когда армейские эскулапы, ловко собрав из разрозненных кусочков мою покалеченную ногу, озадаченно изучали снимки сильно стукнутой головы, осторожно предупреждая, что последствия еще могут сказаться… Вот! Это в тему! Просто у меня с головой непорядок. И сейчас-то калган чумной, а уж что было часом раньше – и описать трудно. И как назло телефона с собой не оказалось.

А может, меня сперли пришельцы?! Подкрались сзади, тюк по «тыкве» – и уволокли в свою летающую тарелку! Но на кой черт я им сдался? Выпытать из меня секрет дамасской стали? Бред! Вот и они, наверное, так подумали, решили, что не того взяли и «поклали взад» на землю, куда попало, подальше от свидетелей, чтобы без риска. Нет, эта версия вообще никакой критики не выдерживает.

Я уже пожалел, что так далеко ушел от родника, где с таким удовольствием утолил жажду. В такой кромешной тьме я его теперь не найду, если только на ощупь. Слева река, обрывистый берег, справа стена леса. В лес я больше не пойду, там живут неадекватные люди с неадекватными собаками, которые не знают или не хотят знать русского языка. Становится прохладно и зябко, так что и к реке я тоже не пойду морозить себе задницу. Хоть и август, а застудиться нет никакого желания!

Ни одного ориентира! Ни одного огонька! Только лес пугающе ухает и скрипит да река коварно притаилась и, выбрасывая на берег мелкие волны, как бы шепчет, бормочет, гипнотизирует.

Пройдя еще с полкилометра вдоль излучины, я нашел довольно уютную впадину, по которой можно было спуститься к воде, не прыгая с высокого берега. Там же, возле впадины, валялся ствол сосны, просушенный, старый. Вот возле него я и решил остановиться и прекратить на сегодня бездумное, нелепое метание по незнакомой местности. А что? Разведу костерчик, посижу, покурю – глядишь, умная мысль в голову придет.

В памяти четко проявился момент, когда странный, очищенный мной от грязи железный камертон стал вдруг ни с того ни сего вибрировать и словно бы притянул к себе, как магнитом. Схлопнул надо мной что-то, словно створки раковины, как бы смял пространство. Я не терял сознания, не падал в обморок. Просто бах, и как на качелях – стремительное падение вниз и жесткий удар. На мгновение показалось, что нечем дышать, окунулся в ледяную воду, в прорубь. Но на щеке еще чувствовался жар от горна, рука была влажной от работы, лоб в испарине…

Надрав в темноте несколько пучков, как мне показалось, сухой травы и мелких веток, я собрал их в небольшом углублении на берегу и стал отламывать от поваленной сосны сначала мелкие, а затем уже и более крупные ветки. Те, что не отламывались, отбивал молотком. Костер долго дымил, приходилось раздувать и повторно подкладывать сухую траву. Наконец пламя зацепило довольно массивные прутья и теперь держалось ровно. Свет от костра и вовсе лишил возможности осмотреться и хоть как-то разглядеть местность. Но возле огня было уютно, спокойно.

Я прислушивался к окружающим меня звукам. Больше всего их доносилось из леса. Так и казалось, что там кто-то бродит, время от времени тяжело вздыхая, наступая на сухие ветки, постукивает палкой по стволам деревьев. Над костром пару раз проносились ночные птицы или летучие мыши. Река тихо журчала, в заводях квакали лягушки. На свет костра слетелись тучи мошкары и ночные мотыльки. В прелой траве уверенно пробирались какие-то жуки и, достигнув тлеющих углей, тут же недовольно разворачивались, разгребая лапками успевший нагореть пепел.

Я развернул фартук, использовал его как подстилку, на всякий случай не стал далеко убирать молоток. Почти полкило отменной стали на длинной ручке, таким шваркнешь – мало не покажется.

Мысли вертелись в голове вперемешку с новыми, непривычными ощущениями. Перекатывались, как тяжелые камни в бурной реке. Не могу вспомнить хоть один момент в своей жизни, когда бы я был вот так вот, один на один с природой. Вдали от городского шума, от человеческих жилищ, лицом к лицу с первозданным, заповедным лесом. Обычно если и выбирались куда-то с друзьями, то большой компанией и в места уже проверенные. Да еще старались найти такие, чтобы машина смогла пройти. Не пешком же переться!

Есть у меня знакомый, Олег – буйный малый. Довольно плечистый, широкий, но невысокий. Живем с ним на одной улице. Вот только я в частном секторе, в своем доме, а Олег в многоэтажке нового микрорайона. Олег увлекался исторической реконструкцией. В городе было несколько таких клубов. Нужное, полезное дело, если только без излишеств и перехлестов в сторону рьяного национализма. Сам Олег наполовину татарин, так что ему грех было бороться за чистоту расы. Короче, именно Олег приобщил меня ко всем их забавам. Веселые жизнерадостные ребята. Ковыряются в истории, делают себе доспехи как у древних воинов, что могут – сами выколачивают, за тем, что не могут – идут ко мне. А мне тоже интересно порезвиться с железками, вот я им и содействовал по мере сил. Они хоть денег и не платили, всегда охотно помогали, да и сроки не зажимали, только если не собирались на очередной фестиваль или еще какое свое ристалище. Вот с Олегом и его ребятами я несколько раз и выбирался на природу. Они с клубом все окрестные леса исходили, все самые лучшие стоянки знали. Тоже большие специалисты были дурака на природе повалять. Хотя грешу на них! Они серьезно изучали фехтование, до тонкостей знали приемы боя на мечах и меня втянули в свои тренировки, а скорее в своеобразное погружение в эпоху, где владение мечом было не пустой забавой.

А тут я сижу один, непонятно где, неизвестно как сюда попал и не могу взять в толк, с чего бы вдруг такой поворот. Ведь не было к тому ровным счетом никаких предпосылок. И в запой не уходил, и с головой не ссорился. И вдруг на тебе! В памяти пробелы, провалы и обостренный топографический кретинизм. Да еще эти «староверы» со своими собаками совсем с толку сбили. Что там кричала эта баба? Половецы идих? А может, они мордва или чуваши? Бог их разберет, психи какие-то. Ну вот кто, скажите мне на милость, от какой своей убогости будет отказываться от всех благ цивилизации и добровольно уходить в затворники в глухой лес? Вот и я думаю, что только психи. Предположим, можно жить без электричества; уверен, что и без сотовой связи, хотя случись что – как на помощь звать, а? Но если даже в твое захолустное, такое патриархальное, партизанское поселение приходит человек и просит помочь… Ведь ночлега или еды, даже воды не просил – просто спрашивал дорогу. А на него – с вилами, да собак спустили. Совсем одичали в своей глуши! Доберусь до дома, такой пост в блоге накатаю! Ведь не было же там ни таблички – мол, заповедник дураков, психушка на даче, или частная территория, – ни забора, ни ограды! А они вилами! И ведь метил гад коротышка в шею! Неужели действительно ткнул бы?

Меня в десантном училище, наверное, навсегда отучили людей без толку бить. Особенно в гражданской жизни, тем более у себя же дома. Бывали поначалу стычки с местной шпаной. Видимо, моя хромающая фигура казалась им легкой добычей. Все прекратилось после того, как тупая башка их главаря побывала в моих руках в болевом захвате. При этом я миролюбиво проворковал: «Ребята! Я драться не умею, но убивать – обучался!» Майор, инструктор по рукопашному бою, умело нас натаскивал, как надо действовать в критической ситуации, когда выбор прост и однозначен: или ты, или тебя. Завидным мастерством буквально заставлял меня оттачивать приемы, чтобы хоть достойно противостоять ему в спарринге, а не сразу нарываться на болевой или удушающий прием. Здесь, в деревне, меня и спасло, что я рефлекторно среагировал, не задумываясь. Не зря уматывал себя на тренировках в училище и на лесных ристалищах с ребятами из клуба. Только сейчас до меня доперло, что эти «милые селяне» действительно не шутили, когда с вилами да топорами на меня бросились.

Да, училяга! Как давно это было! Лет пять уж прошло! Если бы не покалечился на учениях, сейчас бы уже закончил и парился бы где-нибудь в солнечном Магадане или на просторах Таймыра. Однокурсники некоторые, наверное, уже капитанские звездочки обмывают, а кто пошустрее, те и майорские.

А плевать! Мне и в кузнице неплохо. Сам себе хозяин. На жизнь хватает, работа интересная, творческая, в прошлом году даже в московской выставке участвовал, с тех пор заказов хоть отбавляй! Что мне переживать о том, что не случилось. Не судьба, значит, мне идти по отцовским стопам и так же как он мотаться по городам. Лишь с тех пор как он получил полковника, мы надолго осели в Рязани. Отличный город. Большой, красивый, спокойный. А если чего и не хватало, то до Москвы три часа экспрессом…

Но мне всего хватало, все устраивало. Я пару лет поработал в чужой мастерской, набрался опыта, так сказать. Учитель мне попался очень знатный – толковый и жизнерадостный узбек. Ремесло он знал не по книгам и формулам, а получал от дедов своих и делился, не скупясь, всегда с удовольствием объяснял какие-то мелочи. Сам он говорил, что уже чуть ли не в десятом поколении ремесло перенял. Это уже после того как мы с ним от души пару сезонов поработали, я стал всякие научные книжки читать. То, что уверенно знал на практике, как бы подтверждал теорией из книг. Три года самостоятельной работы только добавили опыта. Как будто не изучал ремесло, а вспоминал – так легко и просто мне все давалось. После знакомства с ребятами из клуба увлекся антикварными вещами. Вокруг Рязани и в самом городе в какой-то момент просто как золотая лихорадка началась, развелось кладоискателей, как тараканов. Некоторых из них я знал. Они в своих поисках брали только самое ценное, а что попроще – мне за символическую плату несли, знали, что я интересуюсь. И жалко, с одной стороны, что эти деляги – а по-другому их не назовешь – ворошат старые памятники и поселения, а с другой стороны, сколько пройдет времени, пока археологи доберутся до этих мест, если вообще доберутся. Не мне их судить, но коль уж выкопали что-то из земли, так уж лучше я у них за мелочь куплю, чтоб и вовсе не затерялось. А то ведь где найдут, там и бросят.


Я не жалел дров для костра, жег, наверное, часов до двух ночи. Углей нагорела большая горка. Я попробовал устроиться на фартуке, подложил книгу под голову и попытался уснуть, но не тут-то было. Явилась банда комаров, до этого момента зудевшая где-то в стороне от дыма, а уже и пламени от костра не осталось. Вот они и распоясались. Чертыхаясь, надрал лопухов и соорудил на скорую руку что-то наподобие колпака куклуксклановца, только без прорезей для глаз. Кое-как скрепил его шнурками от ботинок и, нахлобучив на голову, облегченно вздохнул и снова залег, сунув искусанные комарами руки в карманы. Только горка углей, потрескивая, пыхала жаром, да занудно ныли от досады комары. От редких порывов ветра тихо шелестела трава.

Вот так, на границе холода от реки и жара от костра, я и уснул. Сон был тревожный, темный. Не запомнил деталей – так, какие-то обрывки, неясные образы. Проснулся уже при свете восходящего солнца с единственной надеждой, что вся вчерашняя история с загадочным камертоном была просто сном…

2

Отборный, качественный мат – вот все, что в момент пробуждения крутилось у меня на языке. Я выкрикивал ругательства, уныло понимая, что делу это не поможет. Это не сон. Костер уже прогорел, утренний ветер разметал пепел, часть из которого осела на моей одежде, волосах, коже. Стряхивая с себя остатки золы, я вдруг испытал неудержимое желание искупаться. И даже не искупаться, а просто окунуться в воду.

Куда бы ни кинул взгляд – всюду леса да луга. Если честно, питал надежду на то, что при свете дня смогу заметить столбы высоковольтных линий, городские здания, заводские трубы, ну хоть какие-нибудь ориентиры. Спустившись к реке, скинул с себя одежду, почти сразу, без остановки, вошел в воду. Погода располагала к купанию. Солнце показалось из-за набежавшей одинокой тучки, подсветило сумрачный лес, разбросало золотые блики по лугам. Но вся эта красота, чудесный, затерянный уголок, не могли скрасить мыслей о том в какой нелепой и даже
неправдоподобной ситуации я оказался.

Как бы там ни было, мне все равно придется выбираться из этого заповедника. Ковылять до трассы и ловить попутку до города. Именно ковылять, ведь даже сейчас, плескаясь в теплой воде, я чувствовал, что травмированное когда-то давно колено ноет и гнется с трудом. Выйдя на берег, заметил, что оно еще и припухло.

Разжигать костер повторно я не стал. Не было в этом никакого смысла. Просто завалил кострище кусками глины с берега и мокрым песком. Не хватало еще стать виновником лесного пожара.

После купания захотелось есть. Обычно я очень плотно завтракал, но сегодня, видимо, у меня незапланированный разгрузочный день. В любом случае, независимо от того, найду пропитание или нет, я должен морально подготовить себя к нескорой трапезе.

Двигаться вдоль реки – это главное правило. Вчера я позволил себе его нарушить и чуть не поплатился. Река ведь животворная артерия, к которой стекаются все звериные и человеческие тропинки и дороги. Рано или поздно набреду на поселок, переправу или понтонный мост.

После купания тело чуточку взбодрилось, и первые несколько километров дороги показались нетрудными. Река извивалась, то и дело заворачивая чуть ли не в обратную сторону. Для себя я решил, что идти надо вниз по течению. Вот по течению – и все тут, без вариантов и версий того, почему принял именно это решение. Причем в приказном порядке, чтоб не сомневаться и не переживать, что пошел не в ту сторону.


По ощущениям, часам к двенадцати я вышел на пологий берег. Место было очень уютное. Лес здесь казался намного реже: меньше сосен, больше берез, желтая песчаная коса, пустая отмель, в самом центре пересеченная широкой разъезженной дорогой. Река сильно разливалась, поэтому наличие брода определить было несложно. Ну, вот вам, батенька, и первый надежный ориентир. Брод был явно хоженый, проверенный, так что все решения, принятые до этого, можно считать совершенно правильными, верными и последовательными.

Я не стал задерживаться на берегу, пока были силы, вышел на дорогу и пошел по ней, все больше углубляясь в заросли. В тени деревьев идти было намного приятней и прохладней, нежели по берегу. Я с любопытством рассматривал запыленную обочину, траву, свежие звериные следы, так отчетливо отпечатанные на песке и пыли. Вот – заяц, в несколько больших прыжков преодолевший просеку. А это похоже на след, оставленный змеей. А это давний, явно человеческий след оступившегося путника, угодившего ногой в раскисшую глину колеи. Четкие, словно отчеканенные следы конских копыт.

Дорога спускалась с небольшого пригорка к заболоченной низине. От болот, правда, ничего не осталось, только высокие стебли рогоза, просохшая тина на зернистом торфе да уродливые, сухие коряги, наполовину вросшие в бурую грязь. Иссохшее болотце вытянулось неровным конусом между двух бугров, и дорога рассекала это место в самом узком перешейке. Дальше еще один пригорок, а за ним пологий спуск с густой березовой рощей. Прямо у обочины попался одинокий куст малины с единственной спелой ягодой. Не удержался, чтобы не остановиться и не углубиться в лес в поисках малинника побогаче. Пару раз обернувшись, запоминая ориентиры, чтобы не заплутать, смело отошел от дороги, понимая, что задержусь здесь на какое-то время. Малины было очень много. Под кустами и в траве попадались грибы, и я даже снял куртку, чтобы было куда собирать лесные дары.

Время шло незаметно. Уже часа через три я сидел у костра и с удовольствием нанизывал на тонкие прутья мясистые подберезовики, боровики, лисички. Видимо, я не настолько проголодался, чтобы зариться на дичь, которая в этих краях, похоже, была вовсе непуганная. Два или три раза я видел пробегающих зайцев, глухарей на ветках, каких-то куропаток вспархивающих за очередным поворотом. Вдали, где лес был погуще, отчетливо слышались визг и хрюканье кабанов. Будь у меня пневматическая винтовка или хотя бы рогатка, я бы поживился мелкой дичью, а так, с пустыми руками, гоняться за проворными пташками не имело никакого смысла. Грибы, конечно, тоже не бог весть что, но все-таки еда. Я и костер развел больше для уюта, нежели для приготовления пищи. Всем ведь известно, что грибы, те, что считаются съедобными, можно есть без всякой готовки, а я именно такие и собирал. Прочие, неизвестные или сомнительные, оставлял без внимания. Даже сыроежки и опята не трогал, боясь ошибиться. Здесь же, у костра, я не поленился выломать себе сухую березовую ветку в качестве посоха. Обтесал кору осколком камня, что так легко отбил молотком от большой глыбы, найденной неподалеку.

Часам к пяти я вышел обратно на дорогу. Признаки цивилизации наполняли ее каждые пару сотен метров. Так и казалось, что еще чуть-чуть – и за поворотом, за пригорком окажется поселок или сторожка лесника. Но нет, дорога все петляла и петляла в этом нескончаемом, диком лесу, наполняя меня раздражением и уже не радуя красотами. Нога разболелась и требовала покоя, несмотря на черепашью скорость. Вдобавок я еще пропылился, как старый и драный ковер. Так и брел на автопилоте по щиколотку в густой пыли, чихая и отплевываясь. Только часам к семи вечера услышал далекие отголоски человеческого жилья. Орали петухи, мычали коровы, особо заметно среди всех этих звуков выделялся размеренный визг пилы и стук топора. На душе стало как-то спокойно и уверенно.


Я уже не думал о том, как буду добираться домой, просто радовался что добрел-таки до нужного, хоть и незнакомого места.

Было еще достаточно светло, солнце сияло в безоблачном небе, и я не боялся подойти к населенному пункту незамеченным, как вчера, например, в поселке староверов.

Дорога огибала небольшой пригорок. Лес здесь был совсем редкий, а в воздухе явно витали запахи жилого места.

Обогнув густые заросли орешника, я замер в изумлении, неспособный уложить в голове такую нелепую, дикую картину. Дорога в этом месте как раз выходила к берегу реки, и именно на этом стыке расположилась небольшая деревушка, обнесенная высоким частоколом. Я глазам своим не поверил, но это действительно был частокол, высоченный, метра четыре, а то и больше. На вид весьма старый и потрепанный. В некоторых местах заостренные у верхушки бревна слегка покосились. Обходного пути не было. Частокол тянулся до самой реки с одной стороны и взбирался на холм с другой. Посередине – ворота с нелепой надстройкой, возвышающейся над проходом, как балкон. Под этим на вид шатким сооружением – огромный череп быка или буйвола, увенчанный мощными изогнутыми рогами. Сразу за распахнутыми створками ворот стояла телега без колеса. Пустующую ось телеги подпирал пень с подрубленными корнями. Дальше, за воротами – торцы нескольких бревенчатых домов, разделяемых ломаной полосой деревянного настила, упиравшегося в широкую площадку над водой и, очевидно, служившего пристанью. Да, именно пристанью, устланной слегка обтесанными бревнами. На берегу к вразнобой набитым столбикам были привязаны несколько простеньких разнокалиберных лодочек, сиротливо качающихся на воде. На этом фоне горделиво красовалась солидная крутобокая парусная лодка. Возле нее клубилась пестрая толпа местных аборигенов. Часть из них выгружала какие-то свертки, тюки, мешки, бочки. Другие суетились, громко кричали и, кажется, были заняты каким-то очень важным делом.


Зашуршавшие сбоку кусты привели меня в чувство, сбили оцепенение и шок от всего увиденного. Из орешника вывалился тяжело дышащий, тощий и конопатый мужичонка, кривой на один глаз, с отвратительным беззубым оскалом. Одет он был в серую накидку или старое пальто с деревянными пуговицами, в простые грязные штаны, обмотанные снизу какими-то серыми тряпками. На ногах у мужика были самые натуральные лапти. Правый лапоть был совершенно растрепан и неизвестно как держался на ступне, левый казался крепким. На затылке каким-то чудом держалась шапка с загнутыми краями, сшитая конусом из лоскутов облезлого меха. Заросший лоб с гладко прилизанными, редкими волосенками, борода почему-то двухцветная, у рта темная с бурым оттенком, по краям пепельно-серая, всклокоченная, сильно выпирающая вперед. На спине мужик волочил тяжелый на вид мешок. Впопыхах чуть не налетев на меня, дядька быстро кинул оценивающий взгляд, презрительно ухмыльнулся, хмыкнул и обратил свой взор на пристань. Расплылся в довольной улыбке и прищурился.

– С Этиль Узмени обез Вихля пожаловал. Эрся подрал, а забороло что дышло! Зарит змий касат живота!

– Ты сам-то понял, что сказал? – спросил я почти шепотом.

– Валыкай…

Сказав это, мужик смачно сплюнул, подтянул мешок, еще больше ссутулился и пошел через ворота в деревню, бормоча себе под нос что-то невнятное.

Я на долю секунды увидел себя со стороны. Дранные джинсы, потертая куртка, дырявая, прожженная на пузе зеленая толстовка с капюшоном. Высокие армейские ботинки, солдатский ремень с потемневшей латунной пряжкой, кожаный фартук, сложенный кульком, заброшенный на плечо. В руках кое-как обтесанный кривой посох. И все это покрыто толстым слоем пыли, в том числе и мозг… Вот не было у меня в голове на тот момент ни одной конструктивной мысли! Точки и тире, точки и тире. Причем точки – слова матерные, тире – слова очень матерные. Обессиленный физически, опустошенный морально, я плюхнулся на задницу там же, где и стоял.


Это была уже не шутка, не сказка и даже не веселая история. Ну можно еще как-то с натяжкой слепить воедино глухой лес и одичавших староверов-отшельников в кривой деревушке. Но чтоб на видном месте, да еще и такая масса народу – а навскидку их человек триста, и то только тех, что на глаза попадаются, – и все сразу свихнулись на одной теме! Простите, люди добрые, но так не бывает! Это не самодеятельные реконструкторы, клубные ребята с веселым азартом в глазах, играющие в собственные игры!

Это живые взрослые люди, и, глядя на них, нельзя сказать, что они заигрались. Это их жизнь! Нормальная обыденная жизнь, к которой они привыкли и другой не знают. Это не музей под открытым небом и не съемки исторического фильма. Просто деревня на берегу реки, где местное население с радостью и волнением встречает парусную ладью, пришедшую в эти края откуда-то с Этиль Узмени, если я правильно все понял.

Из всего сказанного мужиком до меня доходили лишь некоторые слова, да и то с отдаленным, неточным смыслом. Вихля – это или владелец лодки, или представитель профессии. А занят этот самый Вихля тем, что подрал Эрся. И взял он этого Эрся там, где все равно что дышло, что-то такое непонятное, что я и представить не могу. А как можно было понять слово – забороло? Победил, покорил, убил, поборол? Тьфу! Голова кругом!

Если это не игра и не музей, не съемки фильма и не банда свихнувшихся фанатиков, то что все это значит?

То и означает, что у меня проблемы! Причем очень серьезные. Теперь, при взгляде на этот маскарад, немного прояснилось, почему так настораживала тишина и заповедность этого края. Почему звери непуганные, почему леса густые да темные. Все разрозненные детали, словно куски мозаики, складываются в единое целое. В картину, которую упорно не хотелось видеть. В реальность, данность, которую я никак не желал принять.

Мне сейчас неважно, как, посредством чего я тут оказался! Меня интересует только – за что? Боже! За что мне такое наказание! Почему именно я?! Чем я так провинился перед цивилизацией, что меня, еще не успевшего в полной мере насладиться ее дарами, выбросили неизвестно куда, неизвестно зачем?!

Готов дать голову на отсечение, что это не двадцать первый, не двадцатый и даже не восемнадцатый век, черт их всех дери!

Лихорадочно размышляя об этом, наблюдая все неспешные действия за воротами тихого поселения, я невольно встряхнул заплечный кулек, где звякнул, задевая молоток, тот таинственный камертон, что, судя по всему, и стал причиной моего появления здесь. Ведь это вызванная им вибрация шарахнула невидимой волной, забросив меня сюда сквозь время и пространство. Разверзла дыру в материи вселенной – и пинком под зад…

Хотя! Сквозь время – возможно, этому есть некоторые подтверждения и даже факты, а вот насчет пространства не знаю, что и сказать.

Если я хоть немного помню историю, то нынешняя, современная Рязань, где мне было так хорошо и уютно, на самом деле не та старая Рязань, что была разорена Батыем с его бешеными татарами, монголами и всеми вместе взятыми. Раньше это был Переславль-Рязанский, если я ничего не путаю, и первые упоминания о нем датируются примерно десятым-одиннадцатым веком нашей эры. Если рассуждать логически, то моя мастерская находилась в заводском районе на самой окраине. Окраина? по меркам двадцать первого века – это плюс-минус десяток километров, и при наличии собственного или общественного транспорта.

А сколько я прошел за весь сегодняшний день? Петлял вдоль реки, зашел в лес. Да и сюда не шел даже, а плелся, заметно хромая.

А ведь я, черт возьми, в Рязани! В моем родном городе! Если это только не параллельный мир с жуткими гоблинами и светлыми эльфами! И не мой собственный кошмарный бред.

От всех этих нелепых рассуждений и крючковатых мыслей меня отвлек всадник, который на полном ходу проскакал через пристань, через ворота и, надвигаясь на меня, громко выкрикнул:

– Бойся!

Я отскочил в сторону, к обочине, щурясь от пыли, поднятой в воздух копытами лошади. Проскакав мимо, всадник вскользь оглянулся на меня и только стегнул лошадь по крупу, подгоняя.

Что бы здесь ни происходило, мне нужно разобраться в ситуации. Не знаю, получится ли установить контакт с местным населением, но разведать обстановку надо. Застегнув молнию на куртке, я смело и решительно вошел в ворота и направился прямо к пристани.

Мне нужна устойчивая правдоподобная версия того, где я нахожусь. Как мне это определить и сделать, Нет сомнений, что люди, окружающие меня, – русские. Ведь я понимаю часть их языка. Будем исходить из идеи, что это все-таки каким-то немыслимым образом прошлое. Навскидку примерно шестнадцатый-семнадцатый век. Пусть это будет отправной точкой. Что я знаю об этом времени? Отставить! В таком возбуждении я ничего путного не вспомню. Хорошо, разберемся без паники и как можно подробней. Просто мысленно погружаюсь в эту ситуацию и действую. Поговорить с местными? Нет никакого смысла: даже если они что-то и скажут – один черт, не пойму ни слова, в лучшем случае уловлю смысл. Хотя это тоже может быть полезно. На мне странная одежда, по сравнению с окружающими выгляжу непривычно, а, следовательно, выдавать себя за местного тоже занятие бесполезное. Я иностранец, начнем с этого – чем не легенда! Из далекой страны, скажем, из Англии! Интересно, если я начну говорить на английском, меня сразу на вилы насадят или прежде собаками потравят? Нет, Англия отпадает, к тому же по-английски я говорю не очень хорошо. Ладно – иностранец, пока достаточно, а там что-нибудь придумаю.

Я как раз дошел до края пристани и с неподдельным интересом стал разглядывать огромную лодку. Слышал однажды о таких лодках от ребят из клуба. Это речное комбинированное судно, может идти как под парусом, так и на веслах. Или на всем этом сразу. Знаю еще, что в большинстве случаев, если ветер не попутный и течение сильное, такие лодки бурлачили всей командой вверх по рекам. По-моему, они назывались учкуй, или ушкуй. Это явно не драккар викингов. Слишком мелкая для него, а других я все равно не знаю. И запомнил-то из-за названия. К тому времени, пока я интересовался этим судном, команда и люди на пристани большей частью уже разгрузили корабль и теперь толпились возле тюков и бочек, о чем-то шумно и громко споря. Прислушавшись, я заметил что хоть беседа идет и на повышенных тонах, но все же мирная. Скорее, просто торг. Во главе спорщиков стоял высокий мужчина средних лет, полноватый, явно восточного типа, со смуглой загорелой кожей. Для себя я обозначил этого человека «купцом» или «торговцем». Судя по поведению, и лодка, и товар принадлежали ему. Тот кривой мужичонка, которого я встретил у ворот, называл его Вихля. Но мне не стоит повторять это имя вслух. Вполне может быть, что оно окажется обидным прозвищем или того хуже – оскорблением.

Я отчетливо слышал беседу, но, к сожалению, мог уловить смысл только отдельных, знакомых мне слов.

– Лихой… пожег… перстами… половцы… гривна… карчаг…

Из суммы узнанных слов действительно можно было сделать вывод, что это обычный торг, и удивляться здесь нечему. Пришла плавучая торговая лавка, привезла кучу заказанного товара и ворох новостей из дальних краев. Идет оживленный обмен тем и другим.

Один из членов команды речного торговца, некоторое время наблюдавший за мной, все же сделал решительный шаг в мою сторону. Он был вооружен коротким кривым ножом, одет пестро, броско. Словно бы пошил себе одежду из цветной шторы или каких-то пестрых, нелепых тряпок. На вид мужчина крепкий, поджарый, но, так же как и все прочие, невысокого роста. Смуглая кожа и явно азиатские черты лица выдавали в нем чужестранца, но местные относились к нему спокойно, без любопытства. Хоть и легко вооруженный, он не походил на торговца или лодочника. Скорее на воина или наемника. Эдакий джентльмен удачи, если можно применить подобное слово к речному торговцу. Сильно смахивает на охранника из ЧОПа, судя по нагловатой походочке и каменному лицу. Я заметил на нем золотые и серебряные украшения, какие-то полудрагоценные камни типа бирюзы, кораллов и малахита.

Разумеется, моя внешность его привлекла, но, в отличие от меня, он не мог дать уверенную оценку тому, что увидел. При взгляде на него напрашивался вывод, что этот человек привык во всем разбираться до конца. Он не казался агрессивным, скорее был насторожен и максимально нейтрален. То есть не пытался любым своим действием как-то спровоцировать меня.

В один момент наемник заметил, что я тоже внимательно его разглядываю. Сдержано улыбнувшись, он приложил левую руку к правой стороне груди и вежливо обозначил еле заметный поклон, при этом не опуская взгляда – только узкие щелки глаз сомкнулись еще плотнее. В ответ на это я кивнул головой, но с места не сдвинулся.

Тогда наемник походя небрежно толкнул в спину своего товарища, такого же пестро разодетого, занятого поглощением ягод из корзинки какой-то молодки из тех, что стайкой столпились на пристани с разной снедью. Мимолетно переглянувшись, они оба подошли ко мне. Второй и вовсе смотрелся карликом. В какой-то нелепой войлочной шапке, с черной растопыренной бородой, он с удовольствием обсасывал липкие пальцы, бросая настороженные взгляды в мою сторону. Они внимательно оглядели меня снизу вверх. Карлик даже изобразил приветствие и заговорил:

– Саламат сызба агай. Атыныз калай?

Бородатый хлопнул по плечу своего друга со словами:

– Ол Котан, – потом указал на себя, – Мен Ерсен. Сенын атын кым? – повторил наемник, растянув рот в щербатой, но тем не менее белозубой улыбке.

– Артур, – ответил я спокойно, понимая, что ребята просто знакомятся.

– Кыпчак? – спросили наемники чуть ли ни хором.

– Викинг, – ответил я так же спокойно и уверенно, как бы забавляясь всем этим нелепым разговором.

Тот воин, что повыше – Котан, отпрянул, прищурился и посмотрел на меня с ехидной улыбкой.

– Валыкай! – наконец сказал Котан, махнув на меня рукой.

Услышав слово «валыкай», смысл которого для меня остался загадкой, бородатый Ерсен недовольно скривился и тоже чуточку попятился.

Котан с новым интересом стал разглядывать пряжку солдатского ремня, всю мою одежду и сверток. Наконец он указал раскрытой ладонью на ремень, спросил что-то совершенно непонятное и тут же указал на свои подвески, которыми он был обвешан как новогодняя елка гирляндами.

Хочет меняться! Неудивительно. Пряжка хоть и давно не чищенная, но латуни в ней граммов пятьдесят, не меньше. Хотя откуда ему знать, что это латунь, а не бронза, например. Но меняться на его цацки мне что-то не очень хотелось. Глядя на окружающих людей, как местных, так и пришлых, я заметил, что редко кто из них ходит не вооруженный. Нет, не так, как японские самураи, с ног до головы обвешанные острыми железками, но вот нож на поясе или топор почти у каждого. Так что в моем положении крепкий ремень с тяжелой пряжкой придется кстати. Ежели чего, то от этой парочки отмашусь.

– Нет, брат, ремень я тебе не отдам.

Котан явно уловил отрицающий тон и отпрянул еще на полшага.

Если пришлых торговцев так заинтересовала моя пряжка, а скорее всего именно звезда на пряжке, то, стало быть, товар редкий и диковинный. А значит, продать или обменять ремень можно куда выгодней, чем предлагает этот «барыга». И, очевидно, продать его наверняка придется. Близится ночь, а у меня ни ночлега, ни еды. В крайнем случае, за оружие сойдет и камертон. Тресну по голове стальной подставкой – мало не покажется. Хотя нет, с камертоном еще надо разобраться… Вот дурень! Есть же молоток.

Уже прикидывая, как бы сторговать ремень подороже, тут же сделал непростительную глупость. Причем сделал чисто машинально и без задней мысли. Голова в этот момент была забита обилием впечатлений.

Я закурил. В тот момент, когда достал сигарету, мое действие новых знакомых заинтересовало, но не сильно, и только когда я легкомысленно чиркнул зажигалкой, наемники отпрянули от меня как от чумного, явившего на всеобщее обозрение свои бубонные нарывы.

Сделка сорвалась, так и не начавшись. Речные торговцы быстро ретировались, отступив без слов поближе к своему хозяину, пряча взгляды.

Я по возможности постарался не выругаться вслух и не выдать своей оплошности. Лохануться на такой ерунде! Потрудись теперь обойтись без эмоций и впредь так нелепо не прокалываться… Дольше задерживаться на пристани не было никакого смысла. Я решил стойко докурить, отойти в сторону и, не привлекая особого внимания, оглядеться с более выгодной позиции и если что дать деру.

Не привлекать внимания, конечно же, не получилось. Стоило только отойти на пару шагов, как за моей спиной тут же стихли громкие разговоры и начались какие-то перешептывания. Еле сдерживая себя, я продолжал идти размеренным, неторопливым шагом.

В поселке было полным полно домов, амбаров, сараев и скотных дворов. Строений и пристроек, казалось, было больше, чем людей. Я шел по единственной улице, примыкающей к берегу реки. По обе стороны от улицы располагались дома и дворовые постройки. А еще дальше, вверх по холму – все тот же частокол из отесанных бревен, ограждающий поселение с одной стороны.

От ворот домов через улицу сбегали тропинки и оканчивались на коротких пирсах, мостках, удаленных метра на три-четыре в воду.

Редкие прохожие, завидев меня, первым делом сбавляли шаг, а затем переходили на другую сторону улицы или вовсе отходили к воротам и останавливались, провожая долгим взглядом.

На противоположной стороне деревни были еще одни ворота. Место здесь открытое. От крайних домов за мной увязалось несколько любопытных мальчишек лет семи-десяти.

С ними вместе, виляя хвостами, носилась пара дворовых собак, настроенных очень добродушно. Первым делом собаки меня обнюхали, явно оценили по запаху, что подачки от меня не дождешься и просто оставили без внимания, даже не трудясь облаять незнакомца. Любопытные мальчишки то приближались, забегая вперед и разглядывая меня, то опять отставали, шепчась о чем-то за моей спиной. Однажды обернувшись, я заметил, что метрах в сорока, а то и больше, за мной плетутся те два приятеля, что пытались обменять пряжку на пристани. Шли спокойно, вроде как по своим делам, но не отставали.

Подойдя к воротам, я почувствовал запах гари и привычный моему уху звон кузницы. Нет, ошибиться я не мог. Это действительно была кузница. Ну, если судить с точки зрения современного человека, то это был навес у берега реки с нелепой дырявой пристройкой. Видно, что мастерская работала весь день и потому не сильно дымила, да и звуки молотка казались несколько вялыми, неспешными. Поэтому она осталась незамеченной мной по пути к пристани. Под навесом сидели двое. Такие же бородатые, как и прочие мужики, лохматые, одетые в какую-то рвань да серость. Один, видимо кузнец, сосредоточенно колотил что-то на крохотной наковальне. Этот предмет и на наковальню-то похож не был, в том виде, в котором я ее знал. Неровный, оплывший кусок металла, кое-как закрепленный на рыхлой низкой колоде, старом дубовом пне.

Я подошел ближе. Мастера меня заметили, но работы не остановили. Тот, что сидел позади кузнеца, просто впился в меня глазами, но продолжал качать небольшой мех. Сам же кузнец колотил уже почти холодную железку, что-то в ней поправляя и бросая изредка заинтересованный взгляд в мою сторону. Трудно было определить, что именно он делает с этим бесформенным куском некачественного металла, но не похоже, что оружие или доспехи, скорее – какую-то домашнюю утварь, может, скребок или резец.

– Добрый день! – поприветствовал я, пригнувшись, заходя под навес.

– Добрый, – согласился кузнец, откладывая в сторону свою поковку.

– Я бы хотел купить нож. Понимаете меня? Простой нож.

В ответ на это кузнец только вопросительно поднял бровь и прищурил один глаз. Пригладил бороду и, смахнув капельки пота со лба, посмотрел на помощника, тот в ответ только растерянно заморгал круглыми от удивления глазами.

Не тратя слов на объяснение, я просто продемонстрировал, что как бы достаю из-за ремня воображаемый нож и пытаюсь что-то разрезать, а в подтверждение своей платежеспособности выудил из кармана несколько монет. Попались три полтинника, несколько монет по десять копеек и пара рублей. В кармане остались еще, но я не спешил обнародовать свое «богачество».

Услышав звон монет, кузнец удивленно распахнул глаза и согласно закивал.

– Кузла поглядать! – восхитился он своей же догадке.

Я постарался опередить его, пока он не начал суетиться, и протянул на ладони деньги.

Видимо, мастер сообразил, что прежде чем вести какой-то торг, я предлагаю ему, что называется, определить курс валюты. И вообще понять, будет ли он брать эти деньги в качестве платы.

Он взял рублевую монету, повертел ее в руках, посмотрел на нее одним глазом, постучал ею по наковальне и попытался было согнуть корявыми пальцами, но этот фокус у него не удался. Монетка была свеженькая, блестящая, еще не затертая. Последним действом кузнец взял камешек и потер ребро монеты. При этом на его лице появилось такое искренне удивление, что он не стал его скрывать. Следом за мастером вознамерился взглянуть на монету и его чумазый помощник, но не тут-то было… Кузнец ловко сунул монету за щеку и как ни в чем не бывало завел со мной разговор:

– Чьих будете, человек?

– Викинг, – ответил я, придерживаясь все той же нелепой «легенды», которую неосторожно озвучил речным торговцам у пристани. – Мое имя Артур.

– Вольный? – спросил кузнец как бы между прочим, словно бы не сильно интересуясь ответом, кося взглядом на пристройку, где гремел железом пребывающий явно не в духе напарник.

– Вольный, – подтвердил я и присел на бревно у горки с золой.

Передо мной на пеньке выложили несколько железных предметов, которые я бы с очень большой натяжкой назвал ножами. Швейцарский перочинный нож в сравнении с этими нелепыми осколками железа, абы как обкованными, – просто космический корабль на фоне старой телеги.

Один все же был достаточно длинный и острый, на вид даже неплохо сделанный, но показаться на людях с таким мне было бы стыдно. Сам мастер своей работы, похоже, вовсе не стеснялся.

Я выбрал этот единственный приглянувшийся нож. Взял в руки и попробовал согнуть, что называется, просто проверить на изгиб. На гвозди такая сталь сгодилась бы, но не больше. Лезвие, конечно, вернулось в свое исходное положение, но я почувствовал, что, приложив еще хоть немного усилия, я просто переломлю его пополам. По всей видимости, мастер почувствовал, что я не очень доволен его работой. Поспешив исправить положение, я деловито покачал головой и без тени сомнения отдал мастеру еще две рублевых монеты. Такое завершение торга его более чем устраивало. Мастер без сомнения понимал, что я пришлый, чужеземец, и потому не напрягал расспросами. Спрятав покупку во внутренний карман, я поспешил уйти. И неудобно с одной стороны, по моим же собственным понятиям, платить мастеру за его пусть и не самую хорошую работу такую мелочь, но выбора у меня не оставалось. И потом, кто сказал, что мелочь? Кузнец? Судя по всему, он доволен. А нож мне требовался хотя бы для того, чтобы чувствовать себя более уверенным при встрече с вооруженными незнакомцами. Оглянувшись, я невольно улыбнулся. Два чумазых представителя моего ремесла, сдвинув косматые головы и напряженно сопя, увлеченно мутузили друг друга, видимо потому, что и те две монетки тоже оказались за щекой кузнеца.

Солнце скрылось в набежавших тучах. На берегу быстро потемнело, но до заката было еще далеко. Когда я обернулся к воротам, то с удивлением увидел там пару десятков любопытных, смотрящих на меня не отрывая взгляда местных жителей. Были там и те самые мальчишки, и взрослые, и пожилые люди.

Они стояли спокойно, не прятались, не стеснялись своего любопытства. Среди наблюдавших были также и два восточных человека – Котан и Ерсен. Стоял там и кривой мужичонка, что встретился мне ранее, перед поселком.

Приосанившись и расправив плечи, я невозмутимо окинул долгим взглядом всю эту толпу и, залихватски закинув на плечо свернутый фартук с пожитками, неторопливо двинул дальше по дороге, прочь от этого поселения. Пока окончательно не стемнело, следовало найти место для ночлега, да и пожрать бы чего-нибудь не мешало.

Прочие жители деревни остались стоять, только два пестрых знакомца с пристани двинулись за мной. Я уже не скрывал, что заметил их, и потому как бы нарочито прошел еще метров триста и, повернувшись вполоборота, демонстративно закурил. Причем сделал это так, чтобы мои незваные попутчики заметили пламя зажигалки. Эффект был такой же, как и в первый раз, – джигиты синхронно отпрянули как от явной угрозы. И это притом, что нас разделяло несколько десятков шагов.

Летом темнеет не очень быстро. Сумерки тянутся долго. Я успел пройти километра полтора по дороге, когда увидел еще один ушкуй со спущенными парусами и задранными вверх веслами.

Лодка была зачалена возле берега, команда кучковалась у костра. Ветра не было, поэтому нетрудно догадаться, что в узком месте реки лодку приходилось поднимать вверх по течению волоком. Эта шлюпка отстала от первой совсем немного, так что команда перед последним рывком устроила в конце дня привал в непосредственной близости от деревни.

Я шел медленно, и моих спутников такой темп явно не устраивал. В какой-то момент они перешли на бег и обогнали меня по обочине, держась как можно дальше. Поспешили к своим друзьям у костра, что-то громко выкрикивая.

В ответ на это их действие у меня было три варианта дальнейших событий. Возможно, мои недавние знакомцы просто разносят слух о странном типе, что заявился в поселок невесть откуда, или спешно подговаривают друзей подсобить им в отъеме интересной добычи. Либо просто предлагают взглянуть на меня как на циркового уродца.

Первый и последний варианты еще сносные: я смогу уйти достаточно далеко, чтобы они от меня отстали. А вот мысли о драке с толпой вооруженных людей, явно знающих толк в применении оружия, меня как-то не греет. Тем более на голодный желудок.

Когда я был уже недалеко от костра, навстречу вышли почти все. Один молодой парень остался у бивака, с удивлением глядя на действия товарищей.

По всему было видно, что драки не избежать. Я остановился, прислонил клюку к бедру и стал разминать кисти рук. Лямки фартука я завязал узлом и накинул на плечо. В бою мне пригодятся обе руки.

Палка, нож или молоток? Нож ненадежный, может подвести. Палка, хоть и прочная на вид, тоже сухого дерева, так что сломаться может от первого же удара. Молоток еще надо достать. Это долго. Фартук я упаковывал на совесть, стянул плотно и надежно. Пока размотаю все узлы и расстегну пряжки… Значит, придется голыми руками.

Размяв плечи, я на всякий случай прикинул посох на весу. Если удастся, то пару черепов раскрою. Сгодится. Сначала дубиной самого рьяного по рогам, а там уж как придется.

Речной народ не сразу понял причину моей остановки и таких странных действий. В волнение они пришли лишь в тот момент, когда я стал прикидывать вес палки. Первым опомнился бородатый Ерсен. Он демонстративно сдернул с пояса нож, отдал его Котану и засеменил ко мне навстречу, чуть отставив руки в стороны.

– Ойбой, агай, нет бить, не биться, – говорил он громко, так чтобы я смог его услышать. – Кош келдин, кош келдин. Оте жаксы, кел.

Ерсен то и дело показывал на костер и как бы приглашал подойти ближе. Его друзья стояли спокойно и с интересом наблюдали.

Только когда бородатый коротышка оказался возле меня в двух шагах, не переставая повторять непонятные фразы, я допер, что он просто хочет пригласить меня к огню. И по его движениям, и по добродушной, немного заискивающей улыбке становилось понятно, что о драке в этой ситуации подумал только я один.

К огню меня буквально подтащили, чуть ли не за рукава. Кто-то из суетливой толпы постелил на камень небольшую подстилку из овечьей шкуры и пригласил жестами сесть на нее.

Я немного успокоился. Как все-таки нелепо и даже глупо! Подумал о людях плохо, был просто уверен, что меня непременно начнут грабить, правда, не имея на то никаких оснований. Хотя какие к чертям основания?! Вон какие рожи разбойничьи… еще и лыбятся! На самом деле они просто сгорали от любопытства. Тот факт, что при мне не было оружия, их, похоже, даже устраивал. Пестро одетая, галдящая ватага, больше смахивающая на старшую группу детсада, облепив меня со всех сторон, теребила ручонками мою одежду, понуждая принять приглашение.

С облегчением я присел на предложенное место, вытянув уставшие ноги. Когда расселись все остальные, то оказалось, что я возвышаюсь над ними на голову, хотя никто из них не сидел просто на земле. Каждый что-то подложил – моток веревки, плотно скрученный пучок соломы или свернутую накидку.

Они долго и шумно что-то обсуждали. В мою сторону то и дело обращались удивленные взоры. Ерсен, тот, что был самый низкорослый из всех, стал рисовать на песке какие-то знаки, поясняя каждый из них. Одним из последних он нарисовал пятиконечную звезду. Котан, тот, что первым со мной заговорил, вообще не отводил взгляда от пряжки на ремне.

Многие из команды одобрительно качали головами, явно соглашаясь с Ерсеном. Говорили они на своем языке, уж не знаю, на каком, но смысл сказанного я больше улавливал по эмоциям, которые демонстрировали собеседники. Увлеченный их разговором, я даже не заметил, как кто-то из команды достал из большого котла целую тушку, похоже, что кролика, и, разломив ее на несколько частей, стал раздавать. В котле варились еще шесть или семь таких тушек, так что всем должно было хватить.

Мне мясо дали одному из первых. Я не стал отказываться от угощения, видя, что эти люди настроены дружелюбно.

Они ели, говорили между собой, о чем-то спорили, смеялись. Один из наемников сбегал на лодку и принес оттуда большой кувшин. Правду сказать, после такого сытного ужина я надеялся, что в кувшине окажется вино. Увы, там было молоко. И причем не просто молоко, а какое-то странное, ужасно кислое. Прежде мне такой гадости пробовать не приходилось. Глядя на то, как я сморщился, отпив всего лишь глоток, вся веселая компания дружно засмеялась.

Отставив кувшин, я достал сигарету и потянулся было за веточкой из костра, как в одно мгновение все словно по команде замерли и уставились на меня. Я уже держал горящую ветку перед собой, но остановился, силясь понять причину того, почему они все так внезапно притихли.

Когда, наконец, понял, чего они ждали, то бросил ветку обратно и потянулся в карман за зажигалкой. Медленно, без резких движений достал дешевую китайскую одноразовую зажигалку и, продемонстрировав ее всем, спокойно щелкнул. Крошечный пьезокристалл выдавил из себя искру и зажег газ, выходящий из форсунки. Появившийся огонек вызвал просто бурю удивления и восторга. Хороший фокус для дикарей, но он исчерпает себя ровно тогда, когда в этой штуковине закончится газ.

Позже, когда уже совсем стемнело, и народ наконец угомонился, я прилег у костра и мгновенно уснул. Сон был очень тревожный, пестрый. Обрывки впечатлений смешивались, как в каком-то калейдоскопе: бешено прокручивались в каких-то немыслимых сочетаниях, высвечивая последние события. Мой собственный мозг ощущался как сухая поролоновая губка, которая только впитывает и впитывает. Голова воспринимала информацию, но не способна была дать хоть какую-то оценку всему увиденному и услышанному.

Ближе к рассвету меня совсем заели комары, и я уже не мог уснуть.

Собрав нехитрые пожитки, прихватив кусок мяса, я тихонько встал и отошел к обочине дороги. Ни один из повально спящих так и не проснулся.

Только приблудившаяся с вечера бездомная псина приподняла морду и проводила меня сонным взглядом.

Я не знал, куда иду, зачем и что ищу. Не было никакой цели в этом движении. Впереди неизвестность, пустота. Что я пытаюсь найти, вышагать? Что-то подсказывало: дальше будет все то же самое. Такие же мелкие деревушки, возможно, что даже города. Судя по тому, как петляла дорога, и тому, что двигался я все это время по течению реки, путь мой лежал на восток. Каждый шаг все больше отдалял от уже известных мне очагов цивилизации. Мысли роились в голове растревоженным осиным ульем. В памяти всплывали воспоминания, знакомые лица, события последних суток. Сильно хотелось верить в то, что все это ужасный сон, больной бред. Я думал об этом странном камертоне, надеялся, что коль уж я смог активизировать его один раз, то смогу и еще. Вот только какой будет результат? Закинет ли он меня еще дальше в прошлое, вернет в мое настоящее, промахнется и оставит в будущем? От чего зависит выбор? Как управлять этой машиной, прибором, предметом? Никаких мыслей на это счет не было, захлестывали все еще бушующие эмоции.

Примерно к обеду я почувствовал, что меня знобит. Яркое августовское солнце палило нещадно, тогда как мое тело покрылось холодной испариной. Именно эти неприятные ощущения от повышенной температуры и резкой режущей боли в животе заставили отвлечься от нытья, от воздыханий о злой судьбе и воле случая. Рези в животе – это не шуточки. Был бы я дома – нет проблем: короткая пробежка в первую же аптеку за набором лекарств и парой запасных рулонов туалетной бумаги. В полевых условиях даже самая незначительная зараза может вылиться в серьезную, почти неразрешимую проблему…


Это было довольно старое кострище, уже давно почерневшее и даже успевшее зарасти травой. Тот, кто устроил себе когда-то стоянку в этом месте, знал, что делает. С одной стороны обрывистый берег реки с небольшим мыском, с другой – сама река, значительно отступившая, образовав песчаный пятачок с бахромой травы по краям.

Дорога была всего в полукилометре от стоянки. Я вышел к старому кострищу совершенно случайно. Здесь все было неплохо устроено. Недалеко от костра рос довольно большой куст можжевельника. Несколько крупных сосен, между которыми достаточно было протянуть веревку или шест, чтобы накидать туда лапника, соорудив таким образом небольшое укрытие. Даже не шалаш, а так, временный навес. Но самое главное, что, собственно, и послужило причиной моей остановки – это разбитый кувшин, крынка. На самом деле у кувшина был отколот довольно значительный кусок в горловой части. Тем не менее в него еще можно было без труда налить примерно пол-литра воды и вскипятить на огне. А сейчас мне только это и требовалось. Пока еще были силы, я прошелся по близлежащим зарослям и с удовлетворением обнаружил, что здесь достаточно дров и, самое главное, растений, совершенно необходимых для того, чтобы поправить здоровье. Первым делом мне удалось найти стебли цикория и подорожник – два известных народных средства от болей в животе. Несколько стеблей малины и свежая хвоя – это для дезинфекции. А еще ромашка и зверобой.

Воду я набрал прямо из реки. С удивлением заметил, что это было не основное русло, а приток, просто разделенный островом, который я в первый момент посчитал частью противоположного берега. Купленный вчера в деревне нож оказался очень кстати, хоть его и пришлось немого подправить на осколке, оставшемся от разбитой крынки. Я вскипятил воду, накидал туда свежей хвои и несколько очищенных стеблей малины, присыпал, словно приправой, березовой корой. Пока это варево кипело и бурлило, я, вычистив старую посуду от возможных остатков пищи и грязи, настругал достаточно семян подорожника и стеблей цикория для лекарства. Бабушка в детстве часто отпаивала меня подобными отварами, когда у меня вдруг возникали проблемы с животом или жар. У нее на каждую болячку были свои рецепты, маминым таблеткам она не доверяла.

Отвар был горький, я это знал, но его обязательно требовалось выпить. Стебли малины должны были сбить температуру, а все остальное просто прочистит организм. Похоже, что я немного перестарался с количеством травы, и все это варево действительно напоминало кипящую в котле зеленку, но я стойко выпил примерно полкрынки и, расстелив у огня кожаный фартук, лег. Спать не хотелось, но идти в таком состоянии было бы просто самоубийством. Хорошо, что нашелся этот, пусть и разбитый, горшок. И ведь не в пустыне я, не Робинзон на необитаемом острове, а невероятное ощущение одиночества никак не хочет покидать. И больно, и обидно, и нет возможности как-то все это изменить.

Отвратительное состояние, болезненное, безысходное, тяжелое. Надо же было так нелепо вляпаться!

А ведь, признаться, раньше у меня были подобные мысли. Я имею в виду размышления о том, что бы я стал делать, если бы вдруг каким-то образом оказался в прошлом. Особенно после того как повелся с этими ребятами из клуба. Их и так от мастерской приходилось чуть ли ни палкой отгонять. Они с таким запалом и азартом рассказывали о том, что им удалось вычитать в каких-то книгах, добыть из архивов музея, из докладов о раскопках. Энтузиасты, фанатики, они заражали интересом к истории всех, с кем общались. Наверное, легко и просто обо всем этом думать, заниматься реконструкцией, сидя в теплой городской квартире. Если и выезжать куда-то на игрища, то исключительно
в собственное удовольствие. Терпеть какие-то неудобства походной жизни, заранее зная, что в итоге все равно вернешься домой.

Вспоминая ту деревенскую кузницу, в которой я купил нож, могу сказать только одно – убогость. Два чумазых «пэтэушника» преклонного возраста ляпали свои поковки из какого-то барахла, старых обрубков, сломанных и ржавых вещей. Хотя с какой стати я на них наезжаю? Это их жизнь, какое-никакое, а ремесло. Эх, им бы, бедолагам… С тяжелым воздыханием вспомнил я мой мусорный контейнер на заднем дворе мастерской. Там одних обрезков было тонны полторы великолепной стали. И не только дешевый и низкосортный прокат, что я закупал тоннами на заборы и решетки, но и вполне качественная сталь, годная для всего. Вот только возиться с ней не хотелось. Куда проще было просто позвонить на базу знакомым и заказать все что душе угодно из толстенного каталога.


Года два назад встречался я с одной милой девушкой, Надей. Когда только познакомились, она очень удивилась тому, что я работаю кузнецом. Сначала даже не поверила, а потом, после нескольких визитов в мастерскую, заинтересовалась. У нас с ней ничего не получилось. К сожалению, отношения не сложились: она тяготела к спокойной семейной жизни, к какой-то стабильности, а меня просто шатало из стороны в сторону. То укачу куда-нибудь к друзьям на север и месяца два там пропадаю. То, как сумасшедший, в порыве творчества днюю и ночую в мастерской. Наде все это не нравилось. И моя нестабильность, и легкомыслие. Несмотря на то, что с моим ремеслом я себе на хлеб заработаю где угодно. Да, в двадцать первом веке так оно и было, когда под рукой все необходимое, и от тебя требуются только навыки и творческий подход. А такие удобные вещи, как плазменные резаки, аргоновые сварочные аппараты, пневматические молоты, – они как бы прилагались к моему якобы мастерству. Хотя, если объективно, кое-чего умею.

И только сейчас, сидя на этом диком берегу, потерянный в неизвестном времени, быть может, даже в параллельной вселенной, где до технологий даже двадцатого века еще очень далеко, я понимаю, что был слишком высокого о себе мнения. Лишь теперь до моих куриных мозгов доперло, что называть себя мастером я просто не имею права. Я не кузнец, а жалкое подобие. Неудавшийся гибрид, технологически зависимый элемент. Чего я стою со всеми своими напыщенными талантами, когда не могу себе даже представить способов работы без технической поддержки?

Да, теоретически я знаю, как добывать железо, как и по каким признакам искать руду, строить сыродутные печи, выжигать уголь. Но это голая теория, кое-как прочитанная в умной книжке. Это пустые знания, пока они не подкреплены практикой. Мысли о собственном убожестве воспринимаются не иначе как с натянутой ироничной улыбкой. Я действительно был слишком высокого мнения о себе. Но это еще не конец жизни! Я еще достаточно молод чтобы, как говорится, наверстать упущенное. Да, я владею навыками финальной обработки. Знаю много технологий и секретов. Дело за малым. Нужно заполнить пробел. В сжатые сроки освоить начальную, подготовительную часть – и все! Тогда я смогу доказать, что не лаптем щи хлебаю, и мой любимый молоток, по иронии судьбы оказавшийся вместе со мной в этом нелепом, неожиданном путешествии, должен быть использован по своему прямому назначению.

Отвары трав помогали медленно. Я даже не был уверен, что делаю все правильно. Режущая боль, пронизывающая все потроха, уже прошла, но нескончаемый бунт в животе, похоже, и не думал прекращаться. Идти куда-то в таком состоянии не имело смысла. В первую очередь я грешил на ту нехитрую снедь, которой так щедро поделились со мной наемники купца. Видимо, мой изнеженный организм воспринял вчерашний ужин не иначе как отраву. Ну, может быть, и не весь ужин, а только кислое молоко. Я всегда очень осторожно относился к молочным продуктам, даже к тем, что продаются в магазине, а уж парное молоко в деревне даже под страхом смерти пить не стал бы. А тут взял и с голодухи налакался кислющей гадости, не задумываясь о возможных последствиях. Это должно послужить уроком и предупреждением. Если только я не схлопотал дизентерию, которая, кстати говоря, без должного лечения вообще может перейти в хроническую форму.

Да, я голоден, но не настолько, чтобы ветром шатало, и пока не падаю в голодный обморок. Жира во мне достаточно, так что пусть и без того взнузданный организм начинает расходовать запасы, которые так долго копил. Вон как мальчонку разнесло. В училище я себе не позволял раскармливаться до ста десяти килограммов. При моем росте это, конечно, не очень заметно, но тем не менее…

Уверенно решив для себя, что остаток дня и всю ночь проведу на берегу реки, я не поленился, обошел окрестности и собрал достаточно дров, чтобы не искать их в кромешной тьме, когда огонь уже начнет гаснуть. На глаза попался отличный орешник. Отличный в том смысле, что часть ствола, ровную и без сучков, можно было использовать для изготовления лука. А что?!

На грибах и ягодах я долго не протяну. А с луком, пусть и наспех сляпанным, я легко подстрелю зайца или пернатую дичь. А случись что, смогу отбиться от волка или не дай бог медведя. Знаю, что сырое дерево для таких изделий не очень подходит, что нужно как-то учитывать направления волокон и прочие мелочи, но что делать. У меня нет времени сушить древесину, отпаривать, гнуть, обматывать, клеить. Да и не специалист я по работе с деревом. Всегда хотел компенсировать этот пробел в ремесле, но все как-то руки не доходили совместить кузницу и плотницкое дело.

Я залез в воду по колено, достал со дна довольно увесистый камень. То ли слежавшийся известняк, то ли не долежавший свой срок мрамор, чем-то похожий на кремний булыжник неизвестной мне породы. Он легко раскололся на несколько кусков с острыми краями, которые я в свою очередь расколол на еще более мелкие и стал делать из них наконечники для стрел. Ну действительно как дикий человек, кроманьонец! Были бы у меня кости, я бы сделал наконечники из кости, но, увы, чтобы добыть достаточно крупное животное с не менее крупными костями, недостаточно быть просто голодным и слегка вооруженным сомнительного качества ножом, который даже на кухонный не тянет.

С луком и наконечниками для стрел я провозился до заката. Обтачивать каменные наконечники можно было и при свете костра, а вот ветку орешника я очистил от коры и все же закрепил между трех кольев, чтобы та немного просохла. Изготовление тетивы и собственно самих стрел и оперенья я оставил на завтра.

Костер горел ярко, ночь была терпимой, не такой холодной, как прошлая, или мне казалось. Голодный бунт в животе немного утих. В меня уже не лезли травяные отвары, но я продолжал их пить и готовить, зная, что других способов лечения просто нет. На всякий случай, для профилактики, достал из огня несколько обгоревших, почерневших головешек и отложил в сторону, чтобы остыли. Их я собирался съесть на ночь, перед тем как лягу спать. Да, конечно, это не активированный уголь, но выбора не оставалось. Вырыв в песке ямку до той глубины, пока она не наполнилась водой, я подтянул поближе самый большой осколок камня, используя его в качестве точила. Терпение и упорство – великие добродетели. Судя по ощущениям, часам к двум ночи у меня были готовы двенадцать пусть и не очень ровных, но достаточно увесистых и острых наконечников для стрел. Разумеется, в мастерской из старого напильника я бы наклепал их штук сто за то же самое время, но про собственную мастерскую следует забыть, дабы не трепать себе нервы и не сожалеть о том, чего нет.

Есть данность, тот мир и та реальность, которые я воспринимаю органами чувств. Все остальное – миф, иллюзия, морок! Мечты и воспоминания только собьют с ритма, а я по опыту знаю, что сбейся с заданного ритма хоть раз, потом очень сложно настроиться. Это как во время строевой подготовки на плацу. Тебя наказывают не за то, что ты плохо маршируешь, а за то, что учишься наверстывать общий ритм, вместо того чтобы идти со всеми в ногу. Тогда, в училище, я вовсе не понимал смысла строевой подготовки. И только сейчас, через пять лет до меня стало доходить, чего же от нас все-таки хотели. Общности, слаженности, универсальности, а не самодеятельности. Заданный ритм очень дисциплинирует, помогает сосредоточиться и не вываливаться из стройного марширующего ряда.

Мне одно время очень нравилось работать по ночам. Я приходил на работу в восемь вечера и уходил в шесть утра. А что, хорошо, никто не мешает, не лезет с вопросами, не рвется в мастерскую поглазеть с предлогом «погреться». Но такой ритм не типичен для города или для семьи, в которой я жил. Мне нравилось, что иду домой отдыхать как раз в то время, когда весь город только продирает глаза и собирается на работу. Но я был разбалансирован таким режимом, у меня был очень тревожный и неполный сон, я стал быстрей уставать, раздражался по пустякам. Родным приходилось днем вести себя тихо, с оглядкой на то, что я, видите ли, завалился спать! Вот почему пришлось вернуться к общему ритму. Как все, вставать утром, пусть и не очень рано, но все же идти на работу, вливаясь в обычный утренний человеческий поток, растекавшийся мелкими ручейками по своим ремеслам.


На рассвете я проснулся с четким пониманием того, где нахожусь и что надо делать. Мной руководили инстинкты, а не разум. Уставший от травяных отваров организм требовал еды. Нормальной, полноценной еды, чтобы забить стонущий желудок. Луком я решил заняться после завтрака, ну а на завтрак кроме вареных грибов и горсти еле поспевших орехов ничего не светило.

В свете дня, когда мое примитивное оружие было готово к испытаниям, я только порадовался тому, что этот «шедевр» не увидят мои знакомые. Показать эдакое творение было бы стыдно. Но сейчас мне было не до эстетики. Не сильно-то надеясь на хорошие боевые качества и запас прочности, я решил ограничить испытания. Разумеется, убить стрелой зайца вполне возможно, если попаду, но вот зверь покрупней от таких стрел не пострадает. Не говоря уже о человеке. При натяжении лук трещал, а тетива, сделанная из одного шнурка, норовила лопнуть. Стрела, выпущенная с двадцати шагов, не могла даже воткнуться в дерево, хоть я и думал, что делаю с запасом прочности.

Второй серьезной проблемой в добыче пищи стал удивительный факт того, что все звери, которые прежде то и дело попадались мне на глаза, словно почуяли неладное и странным образом куда-то исчезли. Даже те лесные пташки, которые все утро горланили в ветвях деревьев, будто испарились. Обойдя прилегающий лес, я понял, что ничего здесь не найду. Оставаться на берегу больше не было смысла. Я собрал вещи, прихватил найденный кувшин с отколотой горловиной и отправился дальше, вниз по реке.

Дикость и дремучесть леса, чистая вода в реке и в родниках, попадавшихся с завидным постоянством, все больше убеждали меня, что это несовременный, незнакомый мне мир.

Какая-то совершенно нейтральная, отстраненная часть мозга, не зависящая от эмоций, анализировала события с бесстрастностью компьютера. И в то же время в голове насмерть бились ужас и отчаянье, пусть еще не в самой критической форме, что походило на откровенный бунт сознания. Одновременно меня не покидало какое-то восторженное, фантастичное ощущение собственной избранности, эйфория от одной только мысли о том, что мне удалось оказаться в мире, за один только взгляд на который прочие исследователи отдадут жизнь не раздумывая.

За то время, что бродил по лесу, покинув уютное лежбище на берегу, я сделал десять выстрелов по мелькавшему в зарослях серому ушастому призраку. В трех из них я был совершенно уверен, но, увы, все десять оказались холостыми. Вконец обнаглевший заяц, похоже, принял охоту на него за игру, то и дело попадаясь на глаза с наглой и тупой мордой, совершенно невредимый. Ни моим обедом, ни ужином он не стал, как и фазан, трепавший мне нервы тем, что пару раз вылетал прямо из под ног как раз в тот момент, когда я уже и не надеялся его найти. Одним словом, охотник сегодня из меня получился аховый.

Злой и голодный, вспотевший от беготни за бестолковой живностью, никак не желавшей угодить мне на обед, я уже подыскивал грибные полянки и место для ночлега. Думал, что хорошо бы было все-таки вернуться в ту деревню, если еще не ушли вниз по реке торговцы, напроситься к ним, пусть хоть не за плату, за еду, но все равно шел не оглядываясь.

Если я буду держаться в стороне от людей, я ничего не выгадаю. Так и не научусь общаться, понимать их язык, если стану бродить по лесам. Рано или поздно мне придется искать поселок или город, караван торговцев, к которому я смогу примкнуть или хотя бы напроситься в попутчики. Мои познания в истории на поверку оказались ничтожными. Что я знал об этом мире? Ноль! Ничего! Я даже не знал, что это за мир! Какое это время, что за место? Одних собственных умозаключений явно недостаточно, чтобы выстраивать картину окружающего мира. Просто необходимо выйти к людям и наконец все для себя выяснить! Где я, какой год, кто тут главный и как мне дальше жить. Сейчас каждый шаг в любом направлении – это шаг в пустоту, в неизвестность. Еще повезло, что сейчас лето. Зимой бы давно уже дал дуба, скрючился бы безымянным «подснежником» у погасшего костра на радость падальщикам. Если бы судьбе было угодно уничтожить меня таким сложным, экстремальным, я бы даже сказал, экзотическим способом, она бы давно уже это сделала.

Но я еще жив, а следовательно, имею право жить дальше. Но мне нужна информация. Без данных о местности и ее обитателях я не смогу принимать правильных решений, и промахи, как в сегодняшней охоте, будут только учащаться.

Я просто в приказном порядке решил для себя, что эта ночь в таких бессмысленных и пустых скитаниях по дикому лесу станет последней. Надо вернуться на ту дорогу, вдоль которой я шел все это время, и добраться до людей. Сейчас подойдет любой населенный пункт. Деревня, город – не имеет значения. Мне нужно общение, сумма информации, в противном случае я просто откладываю неизбежное.

Увлеченный собственными мыслями, я вышел к низине, обильно поросшей ярко-зеленым мхом, пейзаж был колоритный, живописный, но я подумал, что в таких оврагах не ровен час угодишь в болото, и тут мне в спину уперлось что-то очень острое.

В первое мгновение я решил, что это ветка дерева, но, увы, когда сознание сконцентрировалось, я понял, что за спиной у меня кто-то стоит, и легкое покалывание между лопаток – не что иное, как оружие, нацеленное мне как раз под сердце. Удивляюсь, как незнакомец умудрился подобраться ко мне так незаметно и бесшумно.

Разведя руки, я отбросил бестолковый и ненадежный лук, сверток из фартука с пожитками и стрелы: сейчас свободные руки – самое проверенное оружие. Посох прислонил к бедру. В голове промелькнули даже не воспоминания, а какие-то рваные эпизоды рукопашной подготовки. Вечно красневшая рожа майора, который с остервенением швырял нас сначала на маты в зале, а потом на голый асфальт…

Итак – разворот через левое плечо, рука вниз, правой в челюсть или в кадык. Перехват оружия, удар коленом в грудь, добивание локтем или оружием на поражение – зависит от ситуации… но почему-то не решаюсь. Нет, не страшно, как-то непривычно, неправильно. Вот так вот, сразу, с оттягом и… в челюсть. Ни здрасьте, ни до свиданья, хлоп – и готово. Хотя с какой стати я буду здороваться? Тем более когда тычут чем-то острым в спину. Секунды отщелкивались огромным маятником, медленно, неспешно. Если это просто грабитель, то действует он очень неверно. Нож, если это его лезвие прижалось к моей спине, так не приставляют. Если сабля или копье, то с ним еще хуже. Оружие громоздкое, в ближнем бою бестолковое. Надо полагать, что незнакомец хочет пообщаться, а оружие, приставленное к спине, не больше чем способ привлечь внимание. Будь я на месте грабителя, с любым оружием в руках, используя тот факт, что смог подобраться незамеченным, я бы просто бил. Без затей, не спрашивая имени и звания, на поражение. А этот даже кольнул как-то не сильно, словно бы нерешительно.

– Вицу рыть! Зинуть нать або диво, щербота козарьская!

От этой фразы мне стало только смешно. Хоть я и понял всего два слова. Больше веселила именно серьезность и тон, которым незнакомец произнес ее. Во мне совершенно не дрогнула ни одна клеточка, даже эффект неожиданности не заставил меня напрячься. Видимо, я был просто рад тому, что встретил в этой глуши человека, пусть и такого агрессивного, который при первой же встрече наставил на меня оружие. Наверное, здесь так принято. Не было сомнений в том, что я быстро отучу его от этой дурной привычки. Однако нельзя быть таким самонадеянным. Ведь застал же он меня врасплох. Сейчас главное, что это живой человек и, похоже, один, с которым можно пообщаться без лишних глаз, не стесняясь свой чуждости.

– Меня зовут Артур! Я здесь грибочки собираю, и мне очень не нравится, когда на меня наставляют оружие…

Сказав это, я мгновенно развернулся, как и планировал, резко, с перехватом оружия противника, но без продолжения, в смысле без последующего удара в челюсть.

Оружием, которое я отвел от себя, была сулица – короткое метательное копье или дротик. Надо быть опытным воином или охотником, чтобы использовать такое оружие. Это, конечно, не копье, но и не стрела, так, нечто среднее. Всегда удивлялся, как такой хлипкой штуковиной можно было добиться результата в бою или на охоте.

Человек, держащий ее, был коренаст, чуть выше тех, с кем мне уже приходилось встречаться, но все равно невысокий. Полтора метра с хвостиком, но широкий, почти квадратный.

Увидев улыбку на моем лице, незнакомец отпрянул, но его оружие, которое я крепко удерживал левой рукой, мешало отодвинуться дальше, чем на длину древка.

– Ты что же, мил человек! Грабить меня собрался?! Или у вас так принято с незнакомцами разговор заводить?!

– Волыкай! – ляпнул незнакомец и еще больше отшатнулся, безуспешно пытаясь выдернуть свое оружие.

Я уже слышал это слово в мой адрес от недавних знакомых, вот только не знал, что оно означает. Может какое-то особое прозвище для незнакомцев. Хотя сами-то они откуда? Чай, тоже не местные – босота казанская!

В глазах мужика читались испуг и гнев. Странный сплав чувств. Он понимал, что соперник на полметра выше и явно сильней. Догадывался также, что без боя я своих скромных пожитков не отдам, да и убежать от меня он так просто не сумеет. Без сомнений, во мне читалось намерение хорошенько навалять задире, а то и самого же его ограбить. Незнакомец то ли силы свои не рассчитал, то ли меня посчитал калекой убогим, не знаю, но он явно жалел о таком опрометчивом поступке.

Бить его я не собирался. Ну если только рыпнется, так, для профилактики, чтобы расставить акценты.

По опыту знаю, что любой острый предмет в руках даже полного профана – вещь очень опасная. И как несостоявшийся офицер десантных войск, и как кузнец я был великолепно осведомлен о свойствах и возможностях практически любого холодного оружия. Сулица в руках незнакомца в этом смысле ничуть не противоречила моим знаниям. Оружие крайне опасное. Достаточно острое, чтобы вспороть незащищенное тело, и легкое в применении. Проще говоря – небольшой нож на длинной палке. Еще не копье, но уже не стрела. Странно, почему он промедлил?

– Послушай-ка меня, мордатый! Если ты сейчас же не уберешь оружие, мамой клянусь, я тебе так наваляю, всю жизнь помнить будешь! – припугнул я зависшего было налетчика.

Он не понимал моих слов, я это видел, но вполне четко и однозначно уловил интонацию. Короткий дротик тут же принял вертикальное положение. Я еще раз демонстративно развел руки, показывая, что совершенно безоружен.

– Что означает слово «волыкай»? И не щурься! Я ведь знаю, что ты меня понимаешь!

– Волыкай, на язык косой! С раменья схожий.

– С раменья! – ухмыльнулся я – Кто бы говорил про дремучий лес, пугало ты косматое! Это я-то из дикого леса?! Ты когда в зеркало последний раз смотрелся?! Шиш ты кудлатый.

На лице незнакомца наметилась улыбка. Понял, гад, что я его высмеиваю. А коль понял, то все не так уж плохо. Значит, можно найти общий язык.

– И давно ты за мной хвостом увязался, шиш?

– Петр, – сказал охотник и стукнул себя в грудь кулаком.

Затем он оттянул ворот рубахи, демонстрируя мне нагрудный крестик. Довольно увесистый, бронзовый, грубо отлитый или выкованный в штампе.

– Рязанский? – спросил я, даже не ожидая, что тот мне ответит внятно.

На этот вопрос Петр только засмеялся и махнул рукой.

– От Славутича иду, высокой водой, семь зим как.

– От Славутича? – удивился я, не помня, где уже слышал это слово.

– От Киева шел в Новоград. В Суздале Мурома баять добрый лес аж по самый Этиль.

– Так, все, хватит! – возмутился я. – И, вроде, по-русски говоришь, а один черт – ни хрена не понятно! Меня зовут Артур. Я пришел издалека! Поможешь мне?

На мое счастье, парень попался сообразительный. Возможно, он даже понимал часть сказанного, но по-своему. В любом случае, оружие он опустил острием вниз и прошел чуть вперед. Дождался, пока я возьму обратно свои пожитки, и махнул рукой, предлагая следовать за ним.

Лес Петру был знаком как свои пять пальцев, ориентировался он так, будто в нем и родился. Прокладывая путь через заросли, он без умолку говорил, благо что не одна из его фраз не заканчивалась вопросительной интонацией. Он просто вещал, не очень-то надеясь, что я его понимаю. К счастью, я понимал примерно треть из всего сказанного. Интонация, знакомые слова и жесты руками значительно помогали в осмыслении безудержного потока информации.

Я узнал, что Петр пришел из Киева. Были какие-то весьма веские причины на то, что он, крещеный человек, чему он придавал очень большое значение, был вынужден покинуть теплые края и отправиться на север, в Новгород, если я правильно все понял. Затем он скитался в верховьях реки Этиль, возможно, что это просто неизвестное мне название реки. По всей видимости, судоходной, ведь я слышал уже это название возле пристани в поселке, куда пришли ладьи купца. В здешних лесах Петра привлекали, как я понял, огромное количество пушного зверья и вольница. Мол, «пока бояре овцу делят, половец стадо взял», примерно так я для себя перевел его высказывание. Речь Петра, такую знакомую и такую чуждую одновременно, действительно приходилось переводить, словно иностранную. Но надо отметить, что в его рассказе слышалось многим больше знакомых слов, чем даже в стане у лодочников, приютивших меня на ночь. Хотя они люди пришлые и общались в основном на своем языке. С жителями деревни я так и не успел пообщаться, так что словарного запаса для нормального общения не хватало.

Несколько раз Петр останавливался, чтобы осмотреться. Теперь он становился все дружелюбнее, видя во мне не проявление агрессии, а только искреннее желание общаться. Может, я очень наивный человек, но хотелось верить, что не ошибаюсь в своих предположениях, и эпизод с копьем, приставленным к моей спине, как-то быстро ушел на второй план.

В животе урчало от голода. Мне даже идти становилось все труднее. Мало того, что голодный как собака, да еще и совсем охромевший. Не знаю, с чего так разболелась нога – вроде и шваркнулся на землю не сильно. Однако, преодолевая боль, словно привязанный невидимой веревкой к неторопливо шагающему впереди коренастому силуэту, продолжаю идти неизвестно куда. Мы прошли по густеющему лесу примерно километров пять или шесть. Вот тут я позавидовал Петру с его небольшим ростом. Корявый крепыш так ловко подныривал под стволы поваленных деревьев, протискивался под кустами, перепрыгивал какие-то овражки, да так непринужденно и легко, что я диву давался. На его фоне я смотрелся просто неуклюжим медведем. Мало того, что не получалось вспомнить дорогу, по которой мы шли все это время, я еще и расцарапал себе лицо, промочил ноги и, похоже, обломал лбом все низкие ветки. В какой-то момент подумалось, что такое явное дружелюбие может быть с подвохом, и на самом деле меня просто уводят подальше от свидетелей. Либо волокут к ловчей яме, либо в лапы товарищей, притаившихся в условленном месте. Эта мысль возникала в моей голове не раз и не два, но я всячески гнал ее прочь.

Разглядывая одежду Петра, я подумал об универсальности. Даже на первый взгляд все было необычным. Костюм, словно бы специально созданный для долгой жизни в лесу. Штаны войлочные, потертые, засаленные, но еще прочные. Онучей, обмоток он не носил, вместо лаптей на ногах красовались легкие кожаные туфли на тонкой подошве. Не знал, как они называются, но уж не лапти, это точно. Поверх грубой полотняной рубашки, совершенно потерявшей цвет, была надета меховая жилетка и кожаная куртка, причем, если не ошибаюсь, то кожа была рыбья. Городские красотки удавились бы от зависти к такому прикиду. Голову Петра нелепой нашлепкой покрывала плетеная из обычной коровьей кожи шапка, так же, как и штаны, давно потерявшая и форму и цвет. Петр был хоть и крепкий, но сутулый, ростом примерно метр шестьдесят, если бы выпрямился. Руки грубые, бугристые, пальцы сбиты, ногти содраны, обломаны. Жиденькая борода сплетена в тоненькую косичку где-то на уровне кадыка, волосы посеченные, кое-как подрезанные, словно подпаленные. На вид ему было лет сорок, может, чуть больше. Глаза большие, карие, очень подвижные. Огромные уши, мясистый нос, широкая переносица. На правой стороне лица, возле рта, заметный старый шрам, кривой, грубый. Если судить по повадкам и внешним данным, мужик был не робкого десятка, но и такой, что без надобности в драку не полезет. С оружием, коротким дротиком, управлялся умело, привычно. Нож на поясе был тоже странный. Про такой так и хотелось сказать – якутский. Короткий, широкий и в потертых меховых ножнах. Рукоятка ножа была костяной, с каким-то резным орнаментом.

Мы вышли к болоту. Самому натуральному болоту, с трясиной и гнилыми остовами давно поваленных деревьев. Комары, мошка, лягушки, запах тины. Петр остановился на опушке, вытаскивая из кустов длинный шест. По всему видно, этой дорогой он ходил не раз и не два, а чуть ли не каждый день.

Тропинка через топь, вопреки ожиданиям, оказалась легкой, даже не пришлось лезть в воду. Перебрались на другую сторону по довольно устойчивым и твердым кочкам, словно бы островкам или камням, торчащим из воды. Был бы я без проводника, то, разумеется, не нашел бы этой тропинки, но с таким уверенным и ловким провожатым путь показался нетрудным. Дальше были очень густой ельник, небольшой подъем по заметной тропинке и опять поляна, со всех сторон, как частоколом, окруженная елками. На окраине поляны стояла хижина. Это был не дом, но и не землянка. Срубленная из толстых бревен, довольно капитальная избушка с покатой крышей, выложенной землей и травой. Впечатление было такое, что из поляны вырезали часть почвы вместе с луговыми травами и постелили на крышу, как платок. В хибаре была одна единственная дверь и ни одного окна. В тесной комнате я мог стоять в полный рост, но только потому, что там не было потолка, а последний венец сруба приходился мне как раз на уровне плеча.

Увидев в углу комнаты лавку, я сел на нее, не спрашивая разрешения. Петр стал греметь какой-то посудой, плошками, деревянными мисками, снял с полки кузовок, в котором была какая-то крупа. Мысль о еде выветрила из головы все вопросы и темы для разговоров, но я все же отвлекся и спросил:

– Какой сейчас год?

Охотник смотрел на меня с удивлением и недоумением. Возможно, что он не понял самого вопроса или слов, но я попытался повторить:

– Год? Век? Столетие? От Рождества?

В голове мелькнула странная мысль. Если после нескольких объяснений и попыток Петр так и не сможет ответить на этот вопрос, то вся моя теория о том, что я попал в прошлое, а не в параллельный мир, просто отваливается за ненадобностью.

Но, к счастью, Петр понял и стал методично загибать пальцы, видимо, сам для себя ведя подсчет. Но я даже не напрягался, чтобы его понять. Сам же буквально на днях, если можно так выразиться в моем положении, читал блог в интернете, где несколько специалистов обсуждали этот вопрос. В подтверждение моих мыслей Петр макнул в керамическую лампу пальцем и написал на посеревшем от копоти бревне невнятные каракули, лишь отдаленно напоминающие буквы. Хорошо хоть грамотный попался. Судя по всему, охотник не прост. Как он сам сказал – пришел из Киева, крещеный. Бубнил какие-то псалмы или молитвы, следовательно, читал. Но вот я на его фоне совершенно безграмотный человек. Я не умею читать даты, записанные буквами.

Вот ведь нелепость! Благо хоть буквы на русские похожи, но что с них проку. Придется выяснять дату каким-то другим способом.

Ну что ж, дату я пока узнать не могу. Определю хотя бы местоположение. С новым знакомым общаться показалось гораздо проще, чем даже с кузнецами или людом на пристани.

– Далеко ли до Рязани? Знаешь, где она находится?

В ответ на это Петр только утвердительно кивнул, сдерживая кривую ухмылку. Наверняка моя обычная речь казалась ему чуждой, непривычной, смешной.

У Петра в хижине на болотах, скрытой от посторонних глаз, было более чем скромно. Но жить можно. Без излишеств, но весьма терпимо. Из его кучерявой и шипящей речи я понял, что он еще ночью заприметил мой огонь у реки и решил проследить. Петр сказал, что он охотник, и наверное не меньше получаса демонстрировал мне свои охотничьи трофеи, состоящие в основном из беличьих и лисьих шкурок – их он считал самыми ценными. Мех кроликов, волков, бобров ценил чуть ниже. Также из разговора я понял, что именно за белок и бобров платили больше всего. На мое счастье, Петр трепался без устали, давая мне пищу для размышлений.

Нового знакомого удивляла моя одежда. Он говорил, что никогда прежде не видел такой. Удивлялся он и тому, что я совершенно безоружен и не могу объяснить, откуда взялся в этих краях. Из обрывков фраз стало ясно, что христиан в этих местах не жаловали, и потому, показывая мне свой нательный крестик, Петр сильно рисковал нарваться на бурную теологическую беседу с рукоприкладством. Я напряженно слушал его, силясь понять, а сам думал о том, что из всего сказанного вырисовывается очень сложная, многослойная картина. Я не специалист по истории: школьный курс и десяток сомнительных статей, пара экскурсий в краеведческий музей – вот, собственно, и все мои познания. Но я точно знал, что недавно, в конце девяностых годов моего времени, праздновалось тысячелетие крещения Руси. Плюс к этому мне известно, что Рязань старше Москвы и основана еще до крещения. Про Москву Петр знал, но вспомнил с трудом или я неправильно произнес название. Возможно, что прежде были другие. Если здесь не любят христиан, значит, крещение произошло сравнительно недавно. Я вспомнил тот странный столб в деревне, где на меня бросились мужики с вилами, признав во мне половца. Камни вокруг этого столба – наверняка какое-то языческое капище, местный алтарь. Логично, что он находился на тропинке, ведущей из деревни. Язычники живут по соседству с христианами. Не знаю, как первые уживаются со вторыми, но уверен, что без конфликтов не обходится. Ох уж мне эти религиозные конфликты! В моем времени весь мир на них помешался. Тут еще не хватало вляпаться в какие-нибудь разборки в стиле джихад.

А как же тогда торговцы на пристани в деревне? Эти явно были с юга. Если поднимались вверх по Волге, то, стало быть, из самой Золотой Орды! Стоп! Какая, к черту, Золотая Орда! Если я все правильно помню, Батый напал на Русь в тринадцатом веке. Вырезал всех, кто вел себя сильно независимо. Прошел саранчой до Дуная, развернулся и с теми же дурными манерами двинулся обратно, подчищая те города, что в спешке завоевания проскочил стороной. Судя по официальной истории, тогда от Рязани камня на камне не осталось, один большой могильник. А Петр говорит, что с городом все в порядке. А при словах «татары», «монголы», «Батый» и «Орда» только пожимает плечами! Выходит, что в первых своих прикидках я дал серьезную промашку. Это не шестнадцатый век, как я предполагал вначале, это промежуток между десятым и тринадцатым. Промежуточек, конечно, не мелкий, но более точно я пока определить не могу. Я не знаю имен князей, бояр, не знаю дат и событий. По каким признакам еще я могу определить дату? Войны, затмения, засухи? Вилами на воде писаны все мои догадки. Откуда мне знать, где я на самом деле? Очевидно, это особенность сознания. Опираясь на привычные и знакомые понятия, даты и события, человек, попадая в подобные ситуации информационной блокады, защищает свой разум от сумасшествия.

Мне стало грустно. Ужасно захотелось домой в свой любимый, уютный город, к друзьям, к родным. Машина времени в виде подковки на большой железной подставке осталась единственной надеждой на возвращение. Если я смог запустить этот механизм, артефакт, раритет или как там его, один раз, то со второй попыткой тянуть не стоит. Мне нужно всего лишь воссоздать условия, которые были у меня в мастерской до того, как я принес это адское устройство. Следовательно, мне нужна кузница. В месте, где железо ценится и добывается с трудом, устроить свою собственную мастерскую будет очень непросто! Даже обладая знаниями, я окажусь беспомощен, потому что большую часть времени буду занят только выживанием.

Петр как раз приготовил в очаге пару куропаток, довольно мелких и костлявых, но сейчас я был рад и такому угощению. Если этот доброжелательный на вид человек поможет мне освоиться в новом для меня мире, то, наверное, с течением времени я смогу чего-то добиться. Разберусь в нюансах и тонкостях, смогу занять достойное место, научусь понимать, о чем со мной говорят. Пока мне с трудом дается язык и здешний уклад жизни. Но я должен привыкнуть! Должен сделать все возможное, чтобы еще раз попробовать запустить таинственный камертон. Даже не хочу думать о том, что случится, когда он вдруг опять сработает. Вернет ли он меня в то время, откуда взял, отбросит еще на тысячу лет назад или вовсе уничтожит – я никогда этого не узнаю, если так и буду сидеть, ничего не делая.

3

Вот уже два месяца, как я живу в прошлом. Нет, не так: я живу прошлым, тем, что было у меня до этого абсурдного настоящего. По всей видимости, в первые дни появления здесь я просто пребывал в состоянии шока – терялся в собственных воспоминаниях, путал прошлую жизнь и жизнь, а вернее сказать, существование сегодняшнее. Пребывая словно в летаргическом сне, в каком-то забвении, я проводил время в домике Петра, на болотах, теряя счет дням.

Сам для себя я назвал это время вынужденным карантином. Я привыкал делать простую повседневную работу. Собирал дрова, чистил и ремонтировал дом, ходил с Петром на охоту, учился понимать его речь. Чувствовал себя как беспомощный ребенок, оставленный на попечение терпеливого, но сурового, совершенно постороннего человека. Сам он не знал, как ко мне относиться, но то, что я ему интересен, было несомненно. Петр удивлялся тому, что я не знаю элементарных вещей, примитивных бытовых хитростей, но еще больше поражался моим странным, незнакомым навыкам.

Мы уже хорошо ладили, худо-бедно нашли общий язык и довольно уверенно понимали друг друга. Наконец настал момент, когда мои старания в изучении языка плодотворно сказались на нашем общении. Петр был очень рад, что нашел себе партнера и собеседника, помощника в охоте. Я тоже привыкал и радовался счастливому случаю, что позволил нам встретиться. Не встреть я Петра или он меня, не знаю, как сложилась бы дальнейшая судьба.

По ночам уже случались заморозки, дожди превратили дороги и тропинки в непролазное месиво, весь окрестный лес просто хлюпал под ногами. На охоту мы не выходили уже неделю. Петр сказал, что нужно подождать, пока у зверя кончится линька. Я не терял времени даром и, не имея пока возможности построить собственную кузницу, решил ограничиться гончарной мастерской. Дело в том, что и с этим ремеслом я был немного знаком. Когда впервые взял в аренду старый цех на заводе, чтобы чуточку облегчить бремя арендной платы, мы разделили расходы с одним весьма экстравагантным художником. Он занимал всего лишь крохотный уголок в большом цеху и целыми днями работал с глиной, превращая ее в разнообразную керамику. У него был гончарный круг, сушильный шкаф и большая угольная печь. Бывало, что он просил меня сделать какой-либо инструмент, и всегда с удовольствием рассказывал об особенностях работы с глиной, ничего не скрывая, чем грешат многие «профи». Видимо, искренность нашего общения объяснялась тем, что мы принадлежали к разным ремесленным цехам. Мы проработали вместе почти год, потом он свернул свое крохотное производство и куда-то исчез. За то время, что мы были знакомы, я успел нахвататься верхов и потому смело взялся за строительство подобной печи в доме у Петра, уверенный в том, что все у меня получится, тем более что его очага грядущей зимой будет явно недостаточно. Не без промашек, но задуманное получалось. Я успел приготовить до холодов большую угольную яму, куда целыми днями таскал дрова для выжигания и переделки в уголь. Решил, что раз не могу сделать кузницу, так займусь гончарным делом, но не позволю себе сидеть на чужой шее. Петр, глядя на мою возню и устроенный бардак, сердито сопел, относясь к этой затее весьма скептически, однако не мешал.

Как-то утром, весь задеревеневший после долгого сна, я буквально выкарабкался из дома на поляну, чувствуя, что надо менять режим. Решил размяться, погонять кровь. После легкой разминки стал повторять приемы, выпады, те, что еще помнил после училища. Петр долго наблюдал за моими действиями, сидя неподалеку на пне, затем шмыгнул в дом и вернулся уже вооруженный двумя мечами. Первой моей мыслью было то, что он предложит мне спарринг, учебный бой. Но нет, Петр взял оба меча за рукояти и тоже стал разминаться, скинув рубашку. Управлялся он с двумя клинками довольно проворно и сноровисто. Сразу становилось ясно, что неспроста он проделал такой долгий семилетний путь из Киева. Были на то причины, и притом весьма веские. Я с интересом наблюдал, отмечал какие-то хитрые финты и выпады, особенности наносимых ударов, и понял, что мастерство моего товарища совсем не любительское, а весьма профессиональное. В какой-то момент он без всякого предупреждения бросился в атаку. Я еле успел отпрянуть от стальных лезвий, чуть не споткнувшись об пень. Петр напирал очень грамотно и не давал возможности приблизиться. Мечи были настоящие, заточенные как надо, и по всему было видно, что поблажек он мне давать не собирался. Петр не тратил сил, был сосредоточен и напорист. Позже я понял: если бы он молотил клинками, как лопастями мельницы, он бы быстро вымотался. Но лишних движений Петр почти не делал, обходился лишь теми, что были необходимы для упреждения моей предполагаемой атаки.

Естественно, учитывая мой рост и габариты, удара ноги с разворота он ожидать не мог. Просто слишком неравные весовые категории. Я, разумеется, в своей опрометчивой атаке рисковал угодить пяткой на острие, но не угодил. Клинки звякнули, складываясь вместе от удара, Петр стал заваливаться на бок, а я уже занес кулак над его горлом и остановил удар, только обозначив прямое попадание в кадык.

Я давно не тренировался, так что прием вышел не очень гладко. У меня вновь появился азарт, знакомый кураж, когда хочется смять сопротивление спарринг-партнера, крушить, взламывая мощными боковыми ударами оборону, чтобы потом выстрелить прямым в подбородок, швыряя противника на пол. Пусть подзабылись некоторые приемы, я быстро их восстановлю, главное – регулярные тренировки, тело само вспомнит. Тем более есть напарник.

Петр оказался «крепким орешком» и поражение перенес стойко. Дальше в ход пошли приемы посложней и с гораздо меньшим риском для собственных частей тела. Меч – оружие рубящее, весьма громоздкое. Эту особенность славянского оружия я знал и прежде. У него очень узкая рукоять, и потому маневр в некоторых приемах ограничен, но есть и положительные моменты в пользу нападающего. Такие клинки очень непросто выбить из рук, они держатся как влитые. Потому в ход пошли подсечки, обманные маневры, приемы из айкидо и джиу-джитсу. Всякий раз, когда я бил ногами, мой партнер очень терялся, нарушая выстроенное равновесие. Некоторые приемы и вовсе повергли Петра в панику: он просто не успевал сообразить, что с ним произошло, как тут же оказывался безоружным или «убитым».

– Ты здоров как бык, а ногами сучишь, что петух на дворе, – раздраженно воскликнул Петр, откладывая оружие на кочку, а отдышавшись и успокоившись, заговорил уже спокойнее: – Ладный бой, нахлестал затрещин. А я у боярина Игоря Игнатьевича, старшего дружинника и его десятников поучал. А что, и с мечом так же ловко совладаешь?

– Я кузнец, Петр, а не воин. Мое дело – ковать, а рубить – другое ремесло.

– Да уж! Кузнец! Что молотом стук – так гривен сто штук! Что ж ты тогда от кузла свого в Эрсян гати пожаловал? Тут лихо бродит.

– Там, откуда я родом, лиха не меньше.

Петр ухмыльнулся, убрал оружие.

– Нать шабалы тебе скидавать. Всю твою варягскую одежу рыть да в болоте стопить.

– А что не так в моей одежде?

– Приметная шибко. Тебя и так всяк за версту углядит. От Силатной до Коновальной ужо слух пошел, дескать, вышел с раменья хромой великан, что медведь, ростом в сажень. А как до Ингвара двора слух дойдет, так и вопрошать станут всяк, кто таков, чьих будешь?

– Что? Прописку спросят? Или в армию загребут?

Петр не понял моего шутливого вопроса, и потому только отмахнулся, собирая у крыльца разбросанные вещи.

– Нельзя тебе пока в Рязань идти. Отсидись тутова, а я гляну, что да как. Вон, меси свою глину да делай что душе угодно.

Правду сказать, мне и самому никуда не хотелось идти. Это как затянувшаяся депрессия. В голове ни одной разумной мысли, кроме жгучего желания вернуться домой. Я не вписывался в окружающий мир, никак не хотел смириться с произошедшими событиями. Бесился и мрачнел от невозможности что-то изменить. Хоть и думал прежде, что достаточно устойчив к стрессам, но подобной ситуации, разумеется, предположить не мог.

Петр незаметно слинял. Делал он это мастерски. Казалось, вот еще секунду назад маячил возле меня и… исчез. Не знаю, как надолго. До этого он уходил всего дважды и пропадал на весь день.

Мне нужно было отвлечься. Делать бестолковую работу, чем-то себя занять, иначе свихнусь в этой глуши. Все-таки навыки, полученные в керамической мастерской, стали серьезным подспорьем. Печь для обжига вышла вполне сносная, почти с первой попытки хорошо разгорелась. Когда я выводил
длинный дымоход, мне пришлось разобрать часть земляной крыши. Выработалось даже некое расписание. Рано утром, как только светало, я легкой трусцой отправлялся в лес заготавливать дрова. Это и разминка и пробежка одновременно. Ну а возня с дровами давала такую физическую нагрузку, что домой уже добирался на «полусогнутых». К концу третьего месяца за домом накопилось столько сухих и нарубленных дров, что без проблем можно было топить всю зиму, не жалея, и для гончарного дела должно было хватить с лихвой. С моего тела сошел лишний жирок, и рельефно обозначились мышцы. Интуитивно загружая себя тяжелой работой, я избежал мучительной хандры и уныния. Вот только кувшины да кружки в первой партии растрескались и лопнули. Я долго не мог понять, почему это происходит, но когда разобрался, то опять занялся строительством. Пришлось соорудить нечто наподобие сушильного шкафа. Дело в том, что прежде чем затолкать любую лепнину в печь, ее надо тщательно и правильно высушить. Я внимательно штудировал справочник, выискивая возможные подсказки, получая при этом неожиданное удовольствие от самого процесса чтения. Ведь книга – из того времени! И буковки на бумаге… ну, в общем, своеобразная медитация, релаксация, короче – кайф!

Что касается подсказок, то их было много, но далеко не все были применимы. Приходилось обходиться тем, что есть. Худо ли, бедно, но постепенно предметы получались желаемой формы. Методом проб и ошибок наработалась примитивная технология, но, к сожалению, от объемов моей бурной деятельности и тупого упорства в хижине почти не осталось свободного места. Мы с Петром ютились на настиле у печи. Гостеприимный хозяин, как ни странно, радовался такому моему увлечению. Теперь, после всех моих переделок и новшеств, дом не нужно было отапливать очагом, который уже к утру выстывал. Последний месяц осени был не просто холодным, но, я бы даже сказал, суровым. Снега еще не было, но были ледяные дожди, ночные заморозки, а огромная каменная печь посреди единственной комнаты, хорошо протопленная, за ночь отдавала достаточно тепла, чтобы мы к утру не загнулись.

Несколько раз Петр предлагал мне отправиться с ним на охоту, но я отказывался, вспоминая наш первый выход за добычей. Всю дорогу мой напарник только и делал, что цыкал на меня, недовольный тем, как громко я хожу, пугая зверье. Один, без моей помощи, он справлялся с этой задачей намного лучше. После очередного визита в город Петр принес мне новую одежду. Разумеется, она была мне мала, дня три ушло на то, чтобы ее перешить. Теперь у меня тоже было льняное белье, войлочные штаны, на которые я нашил кожаные накладки, рубаха с запашным воротом и огромный тулуп. Под тулуп я себе сделал войлочный колпак, как у казаков, с длинными лентами, что наматываются на шею, как шарф. Один знакомый мне как-то подарил такой на день рождения, он назывался башлык. Очень удобная вещь, между прочим, я с тех пор все зимы подряд в нем и ходил.

За три месяца у меня отросли борода и усы. Волосы я, как мог, обрезал, и это была отнюдь не модельная стрижка. Попросил помочь Петра, так этот гад, недолго думая, водрузил мне на голову одно из моих гончарных изделий и ловко срезал все, что осталось торчать из-под горшка. Визажист хренов!

От моих гончарных творений уже некуда было деться. Весь дом, часть завалинки и все свободное пространство во дворе были просто заставлены штабелями вполне сносной посуды. Мне уже становилось скучно, и я понял, что тихонько дичаю без многолюдного человеческого общества. Уговорить Петра пройтись со мной до города было нетрудно. Правду сказать, момент был очень волнующий. И боязно, и любопытно. Зная о моем печальном опыте первого общения с местным населением, Петр посчитал своим долгом провести короткий инструктаж. Понимать его мне было теперь совсем просто, и я даже не напрягался, автоматически вычленяя из его речи теперь уже знакомые слова.

Инструкции были простые – не болтай, не делай, не вмешивайся, не хами, не груби, не нарывайся и уж упаси бог лезть в драку. Все то же самое я бы делал в любом другом незнакомом городе, даже в своем времени.

С огромным мешком своих поделок я прошел «след в след» за Петром через болото, миновал лес и вышел к реке. Тут, у отмели, мы и остановились. Ждали примерно до обеда, пока не увидели, как по реке, вниз по течению, идет довольно большая лодка. В лодке были два мужика и мальчишка лет семи. Нас, хоть и за плату, не очень охотно брали в попутчики, но, поддавшись на уговоры Петра, все же согласились. Мальчишка и мужики всю дорогу не сводили с меня глаз. Задавать вопросы не решались, вели себя довольно настороженно, но дружелюбно. С радостью согласились уступить мне место, когда я предложил свои услуги в качестве гребца. Мне только забава и разминка, а лодке хороший ход, да такой резвый, что даже волна пошла от носа. Река извивалась, огибала островки и отмели, в узких местах норовила прижать к берегу, да так сильно, что приходилось выравнивать, выгребая одним веслом.

Наконец я увидел Рязань. Черт меня дери, если я мог себе представить такое зрелище. Город был огромен! Это не тот Переславль-Рязанский, в котором я жил в начале двадцать первого века, это еще та, старая Рязань, что была столицей княжества до нашествия монголов.

Город был великолепен и издали выглядел очень внушительно. Никогда бы не подумал, что огромное скопление деревянных построек может так неплохо смотреться. Вблизи же все оказалось не так идеально. Первое, что стало весьма неприятным сюрпризом, это жуткая грязь. И не просто раскисшие дороги, а какое-то месиво под ногами. От пристани на возвышенность к городской стене приходилось идти очень осторожно. Два раза я чуть не свалился и поэтому попросил Петра сбавить шаг. За городскими стенами, куда нас без всяких препятствий пустили через главные ворота, меня ждал еще больший сюрприз. Город напоминал помойку! Мало того, что грязные улицы и стены домов, так еще и живность. Собаки, коровы, лошади, свиньи, овцы и – о боже! – верблюды. Вот уж этих экзотических животных я не чаял здесь увидеть. Разумеется, «корабли пустыни» в эти края занесло не иначе как по воле караванщиков, но горожане к диковинным тварям относились спокойно. Общее впечатление от всего города-крепости было унылым. Улицы чем-то напоминали лабиринт, глухой, темный. Ни одного окна, высокие стены и заборы, мостки, настилы, утопшие в грязи и лужах, какие-то нелепые надстройки. В пасмурный дождливый день с каждым шагом все больше крепло желание сбежать обратно в хижину на болоте. Но я не собирался отсиживаться в лесной глуши, прячась от действительности, в которую совершенно не хотел верить. Если предстоит хотя бы попробовать запустить таинственный камертон, то необходимо наладить контакт с местным населением. Петр, конечно, помог освоиться, но он сам отшельник, да и не может всего знать. Я до сих пор не могу получить ответ на простой, казалось бы, вопрос – какой сейчас год. Понимаю, что такая информация мало чем сможет помочь, но все же даст возможность не чувствовать себя затерянным во времени, знать бы хотя бы, какой век я «осчастливил» своим появлением.

Мы как раз вышли к торговой улице, отдаленно напоминающей площадь, – просто ряд домов с длинными козырьками навесов. Под навесами горели костры и очаги. Вдоль всей улицы расположились торговцы. Торговали в основном домашней утварью и едой. Еще по дороге сюда мы с Петром договорились, что все торговые дела будет вести он. Так он сейчас и делал. Мы подошли к лавке, которую я бы в современном мире назвал хозяйственной. Здесь было все что угодно. Я с удивлением для себя узнал, что, оказывается, наши предки тоже весьма успешно использовали в быту нормальные ложки и ножи, серебряную посуду и весьма качественные, хоть и завезенные, фарфор и стекло. Моя убогая лепнина на фоне некоторых товаров смотрелась очень скромно. Но после недолгой беседы с Петром торговец с удовольствием взял весь мешок оптом за полгривны. Я понятия не имел, много это или мало, просто доверился моему товарищу, который с азартом вел торг. Лавочник одобрительно качал головой, выслушивая аргументы, не забывая при этом проверять все мои творения на звук, постукивая по ним костяшками пальцев. Казалось, что сам процесс расхваливания не ахти какого товара доставлял обоим удовольствие. Уже было ясно, что договоренность достигнута, но ритуал соблюдался неукоснительно. Было и швыряние головных уборов на землю, а также целование нательных крестов и неоднократное хватание друг друга за рукава. Наконец ударили по рукам. Когда сделка была завершена и мы отошли дальше по улице, я спросил:

– И как он только согласился на эту сделку? Товар вышел, надо сказать, не высшего класса.

В ответ на это Петр лишь весело улыбнулся, прикинув на ладони вес полученного куска серебра.

– Ежели только дорогим товаром похваляться, то и проку нет. Люд кажный день спрашивает что проще, ложку к столу, ставецу к обеду.

Я его понял. Действительно не каждый день человек идет на рынок, чтобы купить дорогую чашку или серебро. В ходу товар повседневный, недорогой. Это же город. Как бы там ни было, в нем уже формируется класс городских жителей, которым проще купить необходимую вещь, чем браться за ее изготовление, как крестьянам, например. Вот и получается разделение обязанностей. Здесь все это не так заметно, но позже станет серьезной проблемой. В городе живут ремесленники, чиновники, знать, военные, торговцы. Они содержат город как крепость и как торговый и культурный центр. Крестьяне стекаются из окрестных деревень на торг или когда война, как ополченцы под защиту и на защиту высоких стен.

Я так увлеченно и с интересом разглядывал такую непривычную и чуждую жизнь, и в голове просто не укладывалось, что все эти люди, степенно проходящие сейчас мимо, – это мои далекие предки, а я их очень далекий потомок. Не было уже того шокового состояния, той безысходности, в которой я пребывал в первые дни. Я уже довольно внятно понимал речь прохожих, с интересом слушал то, о чем они говорят. Разговоры все больше касались быта и домашних забот, обсуждались какие-то сплетни да мелкие городские события. На меня люди внимание обращали, с интересом разглядывали, как заморскую диковинку. И вроде уже оделся подобающе и бородой оброс, а все одно – пялятся, действительно, как на циркового уродца. Да, по здешним меркам я вышел и ростом, и статью. Местное население было удивительно малорослым. Даже самые высокие люди в городе едва доходили мне до плеча. Правду сказать, такое заметное отличие мне бы польстило, будь я в отпуске за границей или еще где в своем веке, но сейчас быть белой вороной мне хотелось меньше всего. Я привлекал много лишнего и ненужного внимания.

Петр как раз отлучился пристроить свои шкурки, которые приносил из леса домой чуть ли ни каждый день и подолгу возился, выделывая их. Я остался сидеть у колодца.

Стыдно признаться, но я совершенно не знал истории своего народа. Нет, не так категорично, в голове были какие-то основные, заметные даты и персонажи. Но все это из поздней истории, причем официальной, сильно редактированной и весьма спорной. Помню шумные споры на телевидении и в прессе по поводу того или иного исторического события. То даты не те, то вымысла больше, чем правды, то и вовсе такая брехня, что диву даешься, как все это можно изучать без ущерба для психического здоровья.

На окружающий меня мир, город я смотрел не иначе как на параллельную вселенную. В голове не укладывалась даже возможность того, что я в далеком прошлом собственной страны. Это другая земля, это параллельная реальность, но только не наша история. Эйнштейн предполагал что-то подобное, как мне кажется, если только это не выдумки фантастов, сам-то я его труды не читал, не считал необходимым. А ведь фантасты-выдумщики не раз и не два моделировали подобные ситуации! «Янки при дворе короля Артура» – чуть ли не классическое произведение. В моем случае все совсем запутанно. Я Артур, и вовсе не король, и ни к чьему двору я не собирался. Наверное, с научной точки зрения мое положение просто уникальное. Вся проблема в том, что я не ученый. И мне совсем не хочется тупо выживать в этом чуждом мире, я хочу просто жить в своем времени, и желательно не сильно напрягаясь.

Таинственный прибор закинул меня в это место – случайность или предопределение? Может быть, это моя судьба? Если уж я в двадцать первом веке выбрал себе архаичное и почти забытое ремесло, то, наверное, некая предопределенность была. Философия, допущения – все это не моя стезя. Задача номер раз – выжить. Задача номер два – вернуться домой. И в том и в другом случае можно не считаться с методами. Моего согласия никто не спрашивал, вышвыривая сюда, словно нашкодившего кота из теплого и уютного дома. Может быть, я действительно в чем-то повинен и наказан, но тогда зачитайте материалы следствия и огласите приговор. Хотя приговор ясен, а обжаловать некому. Ну тогда, «господа хорошие», или как вас там, держитесь! Я-то человек по натуре мирный, но мой бронепоезд… Все, решено! Действую немедленно и жестко! Хватит тупо следовать обстоятельствам! Пора обстоятельства перековывать в свою пользу. Карантин закончен. Первым делом надо найти в городе мастерскую! Уверен, что это будет нормальная кузница, а не тот убогий навес, что я видел в деревне.

Подумав об этом, я тут же встал с места и отправился дальше по торговой улице, внимательно оглядываясь по сторонам. Первый же прохожий сразу понял то, о чем я его спрашиваю, и уверенно указал на высокий двухэтажный дом у городской стены.

Да, это была солидная мастерская, хоть и без современного оборудования, но даже лучше моей. Огромный двор, огороженный забором, угольная яма, да такая огромная, что в нее без проблем поместится «камаз» с прицепом. Штабели дров, уголь под навесом. Привычный и приятный уху звон. Мимо мастерской не пройдешь даже с закрытыми глазами. Жар от пылающих горнов, тяжелые выдохи мехов, запах раскаленного железа – такое ни с чем не спутаешь.

Несмотря на то, что погода стояла прохладная и дождливая, ворота мастерской были раскрыты настежь. В кузнице оказалось полно народу, и притом не только сами мастера и молотобойцы. Были тут и двое вооруженных людей в красивых, дорогих меховых шапках, и полный человек с длиннющей бородой в дорогой шубе до пят, и молодая женщина в цветном платке и коротком приталенном тулупе с длинными рукавами. Человек в дорогой шубе держал в руках плетку, а лицо его раскраснелось от натуги.

Кузнец стоял на коленях перед наковальней, положив на нее обе руки. Человек в шубе с остервенением бил мастера по рукам плетью. Двое вооруженных людей только придерживали кузнеца за плечи, а молодая женщина отвернулась, прикрыв лицо широким рукавом, свисающим чуть ли не до колен.

В голове у меня что-то переклинило, плечи передернуло от накатившей ярости. Не знаю, что это было, приступ праведного гнева, чувство солидарности или просто врожденное стремление к справедливости, но я решительно вошел в мастерскую и громко кашлянул, привлекая общее внимание.

– Это что же ты, мил человек, тут вытворяешь?! – гаркнул я, выпрямляясь в полный рост. – Ты почто мастера калечишь? Зверюга!

На мгновение в мастерской стало тихо. Но уже в следующую секунду вооруженные охранники оставили мастера и быстро направились ко мне. Хорошо, что не вздумали потянуться к оружию, не то я бы сразу полез в драку, забыв про все наставления Петра. Охранники богача прошли чуть вперед и, как опытные телохранители, закрыли собой хозяина.

– А ты кто таков, смерд, чтоб боярину указывать?! Вон пошел! Взашей! – велел боярин своей охране, но те явно не торопились выполнить приказ.

Не знаю, что их остановило, мой яростный взгляд или явное физическое превосходство, но охранники не двигались с места.

– Мое имя Артур. И этот кузнец мой друг.

– Ну, коли так, – ухмыльнулся боярин, – может, тогда ты заплатишь за него десять гривен. За то железо, что он пожег.

– Платить я не стану, а вот тебе и людям твоим зубы повыбью. Что скажешь? Стоят твои зубы десять гривен?

– Да тебя, наглеца, в подвалах сгноят, крысам скормят! Иван да Микула свистнут, тут дюжина ратников сбежится, тебя, невежу, поучить!

– Эх, тоже мне соловьи-разбойники! Я им свистящие зубы-то как раз и вышибу. А мастера калечить все одно не дам!

– Ах ты лихо стоеросовое! Плетей захотел!

Лицо боярина покрылось красными пятнами, глаза вытаращились от гнева и напряжения, плечи тряслись.

Я скинул капюшон башлыка и подошел ближе.

– Я как посмотрю, плетьми пороть ты большой спец. А то, что мастера портишь, тебе в голову не приходило? Или у тебя этих мастеров что навоза в стойле? Железо не дрова, само по себе гореть не будет. Видать, грязная твоя крица, если даже мастер с ней не совладал!

– Если б крица! – возмутился боярин, явно усмиряя пыл. – А то чистое железо, по три гривны серебра за пуд!

– А ну, покажи, что за железо такое, что мастер за него побои терпит!

Один из охранников положил на наковальню возле изувеченных рук мастера стальную болванку размером чуть больше сигаретной пачки. Один край был явно пережжен, вспенился и обгорел. Маловероятно, что кузнец не знал, как работать с подобным железом – видимо, просто не мог предположить такое огромное количество углерода или вредной примеси, когда сталь в горне вспыхивает даже при сравнительно невысоких температурах. Железка была уже холодной, и я смело взял ее в руки. Навскидку – тяжелое, хорошее железо. Попадись мне такая заготовка в моей мастерской, наверняка бы сделал из нее чего-нибудь путное. И цвет самого металла, и слой мелкозернистой окалины говорил только о том, что сталь вполне приличная. И виной возгоранию – не сера, как это обычно бывает в некачественных, дешевых сплавах, а что-то иное. Магний? Марганец? Фосфор?

Взяв без разрешения с верстака молоток мастера, я пару раз довольно сильно стукнул по холодной железке. От этих ударов брусок раскололся на три неровных куска.

– И где ж ты, боярин, взял это, с позволения сказать, железо?! Это чугун, друг мой! И до нормальной стали ему еще очень далеко!

– Хочешь сказать, что обманул меня купец-гирканин?

– А он и сам мог не знать. Это не литейный чугун, а кричной, а такой может один на сотню попасться. Тут и железо есть, и чугун, его бы потомить, да только мастер-то тут причем? Ты невесть откуда взял эту грязную железяку, а теперь кузнеца винишь. Вот купца того и лови теперь. А кузнец невиновен.

Охрана боярина немного расслабилась, молодая женщина теперь с интересом разглядывала меня, а сам боярин, похоже, успокоился.

– Сможешь совладать с этим железом – прощу мастера.

Вот просто подмывало меня в этот момент как следует поторговаться, но уж очень я соскучился по любимой работе, поэтому только ухмыльнулся и, положив куски «плохой» стали на тлеющие угли горна, лишь знаком показал подмастерью у мехов, чтобы начал раздувать огонь, а сам оторвал от нижней кромки своей рубашки длинный лоскут, разорвал на две части и стал обматывать руки мастера, с которым даже не был знаком.

– Неужто тебе, боярину, удовольствие доставляет людей калечить, или думаешь, что с трепки этой прок будет? За свою же глупость обидел человека!

– А ты откуда будешь сам, заступничек?

– С раменья вышел!

От этих слов молодая женщина только засмеялась и отошла чуть дальше от горна. И сам боярин, и его свита, похоже, не собирались уходить, пока я не смогу им доказать, что железо хорошее и что мастер его не только не испортил, а напротив, лучше сделал. Они сели на лавку возле большой бочки и стали смотреть за тем, как я готовлюсь к работе. Подмастерья оттащили кузнеца в противоположный угол, помогая замотать покалеченные руки. И сам кузнец, и его помощники смотрели на меня с нескрываемым интересом.

Под горном валялась проржавевшая старая жиковина, часть воротных петель. Этого куска было вполне достаточно, чтобы смешать его с недоделанным «заморским» чугуном и превратить в приличную слоеную сталь.

То и дело поглядывая в пламя горна, к наковальне стали подходить молотобойцы, держа наготове небольшие кувалды. Их было трое, дюжие коренастые молодцы, судя по всему, вышколенные своим мастером как следует. Я умел работать с молотобойцами. Если команда была слаженная и знала дело, то порой получалось лучше, чем даже с помощью пневматического молота.

– Готовсь! – Я вынул клещами из горна кусок железа с наложенными поверх осколками, тут же загнул и сделал как бы конверт из железа с начинкой внутри. – Бей!

Маленьким молотком я только указывал молотобойцам, куда бить и с какой силой. Удивительно, но за столько лет технология ручной ковки не изменилась. В двадцать первом веке я пользовался теми же самыми командами и приемами. Подмастерья понимали меня с полуслова, с полужеста. Мальчишка, тот, что возился с руками мастера, сбегал еще за углем и подсыпал сбоку от горна, давая мне самому возможность регулировать количество топлива. В мое время работать на древесном угле считалось чуть ли не роскошью, а здесь другого топлива просто не было. Чтобы не студить горн, пришлось закрыть ворота. В мастерской стало жарко. Я скинул тулуп и рубашку, увлеченный таким любимым и знакомым делом. Уже не чувствуя времени, не чувствуя усталости, колотил по железу с каким-то рьяным остервенением. За все это время ни боярин, ни его охрана, ни его спутница не произнесли ни слова. Они с интересом наблюдали за моими движениями, раскрыв рты. Боярыня сняла полушубок, чуть ослабила узел платка.

Часа через полтора я понял, что заготовка под молотком стала тугой и уже с трудом тянется. Это был очень хороший признак, означающий только то, что пакет готов. В результате получилась неплохая дамасская сталь примерно в тридцать слоев. Взглянув на оружие охранников боярина, я понял, что сделать нужно что-то похожее. По виду это были обычные славянские мечи, о которых я знал и умел их делать, но какие-то очень мелкие, словно бы на них железа пожалели. И молотобойцы, и мальчишка подмастерье, да и я сам уже были в поту, взмыленные, как лошади на скачках, но останавливаться не спешили.

Даже искалеченный мастер с интересом наблюдал за тем, какие странные, наверное, с его точки зрения манипуляции я проделываю над этой железякой. Мальчишка принес еще глины и залил водой в небольшой деревянной кадке, как я и попросил. Эту глину, разведенную до состояния эмульсии, я использовал будто обмазку, предохраняющую сталь от выгорания. На последнем, завершающем этапе она понадобится мне для закалки.

Я смешал часть пепла и окалины с угольной пылью и густо покрыл весь будущий клинок, оставив только кромку. Это была японская технология. Разумеется, японцы в своем деле были куда более обстоятельными, но даже в моем спешном исполнении такая технология должна сработать. Кромка меча была только намечена, еще не точеная. Рукоятку я не стал выковывать, просто оставил с запасом, чтобы мастер потом завершил работу. Сейчас не это было главное.

Вынув клинок из бочки с водой, я отбил всю глину, проверил на предмет деформации плоскость лезвия и с удовольствием деранул кромку куском камня, проверяя на прочность острие.

– Ну что, боярин? Сколько гривен дашь за этот меч?

– Ну ты и алыра! Сижу, дивлюсь – все, что скоморошьи пляски. От каких ведунов только набрался удали такой?!

– А ну, вынимай меч, – обратился я к одному из охранников.

Наверное, только в этот момент и сам боярин, и его охрана сообразили, что все это время позволяли мне делать боевое оружие. Одного взгляда на пористый клинок охранника было достаточно, чтобы понять, что ему не устоять против моего, пусть и наспех выкованного.

Я отошел чуть в сторону, так чтобы при ударе не задеть никого из присутствующих. Обмотал рукоять тряпкой, примеряя в руке. Без подготовки сильно ударил по мечу охранника. Перерубить толстенную сталь было невозможно. Мой меч, как зубило, врезался в клинок противника и увяз там. Оружие вылетело из его рук, повиснув на моем клинке. Я только перехватил за вторую рукоять и разъединил клинки. На моем даже царапины не осталось, а вот меч охранника стал совершенно непригодным. Лезвие было прорублено у самой рукояти чуть ли не до дола.

Боярин даже соскочил с лавки, так поразила его моя демонстрация. Охранник с сожалением осмотрел испорченный меч и, как бы прицениваясь, стал разглядывать новый, тот, что был в моих руках.

– Вот так-то, боярин! Кузнец в ремесле что Сварог! Не буди лихо, пока оно тихо! Смотри, с кем тягаться вздумал, тут одной спеси мало!

Сказав это, я со всей силы саданул мечом в деревянную колоду, вгоняя клинок. Накинул тулуп, башлык и вышел во двор.

В этот момент ужасно хотелось закурить. Но, увы, сигареты кончились в первую же неделю, как бы я ни старался их экономить. Мышцы гудели от напряжения, голова кружилась от угара, но я чувствовал себя счастливым и удовлетворенным. Как мало все же надо человеку! Сущий пустяк, мелочь – всего лишь заняться любимым делом, и уже не важно, где и как. Пока я работал, казалось, весь мир перестал существовать. Не было ни времени, ни пространства, только творческий азарт, кураж. Сладкое чувство, незабываемое, волнующее.


Петр сидел на корточках возле забора напротив мастерской. По всему было видно, что он уже давно меня ждал, да никак не решался войти. Небо уже потемнело, из свинцовых туч сыпалась снежная крупа, но я не замечал такой мелочи, я просто сиял от счастья.

– Люд уж слух пустил, что, дескать, чужак-волыкай боярина Дмитрия Васильевича задирает. То ли железом жжет, то ли расправу лютую учинил.

– Пошли отсюда, Петр, я, похоже, перегнул малость, так что на болоте будет в самый раз отсидеться.

– Да какой пошли, варяг! Побежали! Не то как ратники всполошатся, перед ними ответ держать нет никакой охоты. Ты там хоть никого не покалечил?!

Грязь на улице, да мостки заметно подморозило. Выйдя из кузницы, я холода не чувствовал, но вот когда уже спустились к берегу реки, понял, что двигаться придется чуть ли не в маршевом темпе, иначе замерзнем. Это сюда в город мы добрались на лодке, обратно придется ножками ковылять, а это километров пятнадцать, не меньше, а на мне одежда вся сырая.

Я не переставал удивляться терпению Петра. Он прощал мне все выходки и позволял творить в его доме бог весть что. Я старался не злоупотреблять, но порой меня просто несло. После успешных экспериментов с гончарной печью, я решил не останавливаться и продолжить в том же духе. Первой причиной моего беспокойства стало собственное не очень хорошее самочувствие. Яркими впечатлениями всплыли в памяти те страшные два дня, что я провел на берегу реки, мучаясь от кишечного расстройства. Мне требовался набор лекарств и медикаментов. Пока еще были травы, я собрал их достаточно. Начиная с конца лета, уже накопился солидный гербарий. Знаю, что часть трав следует готовить свежими, но тогда у меня еще не было спирта. Да! Я знаю, что в то время, то есть в это время, на Руси, если это Русь, конечно, еще понятия не имели, что такое спирт. Зато я прекрасно знал, что это такое, как его готовить и использовать. Как ни старался – змеевик у меня не выходил. Пришлось обойтись собственноручно изготовленной ретортой с длинным горлышком, загнутым, как змейка. В результате, после того как извел на свои эксперименты почти мешок пшеницы, сумел сделать примерно три литра вполне сносного первача. Перегнал его еще три раза, прочистил, прогнав через древесный уголь, и отложил в укромное место, для того чтобы зимой еще раз прогнать, но уже по выстуженному железу. Надежней способа очистки мне вспомнить не удалось. Здесь меня никто не ограничивал в фантазии и применении рецептов, в двадцать первом веке весьма опасных и даже незаконных. Настойки полыни, мухоморов и семян ландыша были отложены мной как неприкосновенный запас. Оставшийся спирт также пошел на лекарство, хоть порой и возникало желание сесть и под хорошую закуску надраться до поросячьего визга.

В тот момент я чувствовал себя Ведьмаком, известным героем Сапковского, Геральтом из Ривии, который, сидя на болоте в окружении отвратительных тварей, готовит боевые эликсиры. Я, к счастью, не ведьмак, и приготовленные мной снадобья не что иное, как средство выживания. Спасибо милой моей бабушке, она очень хорошо разбиралась в травах и то и дело подсовывала мне какое-нибудь снадобье втайне от мамы, когда я болел и был вынужден пить лекарства из аптеки. Не знаю, что в конечном счете мне помогало, но помню только, что после бабушкиных лекарств я всегда с легкостью засыпал, забывал о болезни и уже через пару дней чувствовал себя вполне здоровым.

После того как у меня появилось достаточно кувшинов и приспособлений для изготовления спирта, я и вовсе забросил гончарное дело. Запасов было достаточно на всю зиму. Свежее мясо можно всегда добыть в лесу, зерно и овощи без проблем покупались или обменивались в соседней деревне, так что попусту жечь дрова в печи для обжига не имело никакого смысла.

Я чувствовал себя затворником, медведем в берлоге, который никак не желал впасть в спячку. Психика не выдерживала долгого пребывания в лесу или даже в соседней деревне. Хотелось вырваться из этого замкнутого круга. Вернуться в город, домой, к родным и близким. Странно, но я думал о них в настоящем времени, думал о том, как они сейчас переживают, волнуются, совершенно забывая, что они, как и я сам, родятся еще не скоро. Если вообще родятся. Ведь если верна популярная теория, то, попадая в прошлое, человек своим самым нелепым и с виду безобидным действием может в корне изменить ситуацию и даже ход истории. Не знаю, я не собирался забивать голову такой чушью. Просто хотелось вернуться домой. Обманывая себя какими угодно домыслами и теориями, продержаться до первой же возможности осуществить задуманное.

Перед Петром даже становилось как-то неудобно за все те эксперименты, что я устраивал в его хижине. Ну да ладно, сочтемся! Проводя подсчеты всех приготовлений, я с удовольствием отметил, что у меня теперь уже было достаточно лекарств, если можно так назвать мои снадобья на травах меду, и спирте. Была хорошая, с моей точки зрения очень удобная одежда, которую я сшил из огромного куска войлока, раздобытого Петром в деревне. Он сказал, что выменял его у какого-то восточного купца. Я пошил себе некое подобие шинели с кожаными вставками и с высоким воротом. Конечно, не Армани, но и не китайский ширпотреб, а куда более удобная одежда, чем носили местные. Вообще, я даже представить себе не мог, что возникнут подобные проблемы. Здесь, например, понятия не имели, что такое валенки. Это я, наивная душа, думал о них как об исключительно русском изобретении. Благо, что Петр был знаком с тем, что такое баня. Строить баню теперь, перед наступающими холодами, не имело смысла, поэтому пришлось обустроить в хижине один угол для мытья. И вроде мелочь – опытному человеку, даже не торопясь, пара дней работы. Но не все так просто! А что если этому человеку, у которого руки растут оттуда, откуда им и положено расти, просто не дать гвоздей? Ага! Вот тут-то и начинается все самое веселое. С одним топором без должной сноровки тут не развернешься. Тем более что я не плотник, и максимум, что сделал в своей жизни, так это табуретку, еще на уроках труда в школе, и лестницу на чердак у бабушки, да такую, что не всякий мог ее поднять с земли и приставить к стене. Одним словом, плотник из меня получался аховый, но не ходить же грязным, в конце-то концов? Чтобы нормально помыться, пришлось еще изготавливать мыло. Благо в энциклопедии можно было найти подходящий рецепт, не очень сложный, но вполне годный.

То и дело вспоминая кузницу в городе, я порывался было сорваться с места и, прихватив камертон, забросивший меня в это время, отправиться туда. Думал, что мастер позволит мне немного поработать, если боярин его совсем не замучил. Но Петр всякий раз отговаривал меня от этой шальной идеи.

– Странный ты человек, варяг. Вот вроде свой, и говоришь уже хорошо, и понимаешь все с полуслова, а все равно много в тебе дивного. За все время, пока мы с тобой тут в лесу дни коротаем, ты ни разу ни в храм не собрался, ни к капищам позорным. Богу не молишься, бесов не зазываешь. И не ведун, и не смерд. Но и тайное тебе ведомо, а простое – как диво дивное. Баба в деревне корову доит, а ты смотришь как завороженный. Неужто никогда не видел, как коров доят? Зелий наварил, дышать от них нет мочи, а сам не пьешь. Неужто злое задумал?

– Да что ты, Петр, я и так у тебя два мешка зерна перевел. Совестно мне как-то самому это пить. Снадобий наготовил на случай, если захвораю. А так, без причины, только в удовольствие их пить, дело плохое, хоть и соблазнительное. Я уж три месяца веду настолько здоровый образ жизни, что сам удивляюсь. Курить бросил, не пил уже бог знает сколько. Думаешь, мне не хочется шарахнуть стопку-другую?!

– А ну как отравишься?

Не было смысла доказывать что-то моему гостеприимному другу. Я просто достал из сундука глиняную бутылку с водкой, наполовину разбавленной медом и малиновым соком. Таких я приготовил целых пять, так что одной можно было и пожертвовать. Настой был еще очень свежий, невыдержанный. С медом я малость перестарался, но все вкусней будет. Налив немного в деревянную плошку, я понюхал напиток, отмечая устойчивый спиртовой запах, и тут же плеснул в огонь. Пламя вспыхнуло ярко, взметнулось к крыше, озарив всю хижину. Петр отшатнулся и, выпучив глаза, перекрестился. Я тем временем налил полную плошку и с удовольствием выпил, шумно выдохнув. Настойка получилась очень сладкая и весьма крепкая. Мое опасение насчет того, что при многих перегонках и фильтрации потеряется градус, не оправдалось. Градусов пятьдесят в этом «зелье» было. Разумеется, предлагать такое крепкое спиртное своему другу я не стал. Зачерпнул родниковой воды из бочонка и добавил половину настойки. Киевлянин долго не решался выпить это, с опаской смотрел на меня, но потом все же пригубил, поморщился и отстранился.

– Ведьмина вода! Что брага медовая! Но жгучая!

– Медовая брага этому зелью в подметки не годится!

Следующую порцию я разбавлять не стал и с удовольствием посмотрел на то, как Петр, повторно выпучив теперь уже покрасневшие глаза, глотает дымный воздух. Выпив все до дна, он тут же зачерпнул воды и запил, багровея прямо на глазах.

После третьей порции он уже не мог ровно сидеть, говорил невнятно и сумбурно. Потом и вовсе отполз к настилу у печки и, натянув на себя шкуру, вырубился. Да, с таким собутыльником долго не посидишь– хорошо, что хоть спать лег, на подвиги не потянуло, а то бы пришлось гоняться за ним по болотам, как за диким оленем. Сколько раз такое было: не умеет человек пить, а все туда же, ни одного тоста не пропустит.

Утром яркие лучи солнца заметно нагрели нашу хижину. Я проснулся рано, подложил дров в печь и вышел на крыльцо. Мне хотелось дошить кожаную сумку и уже к обеду отправиться в город к кузнецу. Правду сказать, я не планировал в этот день куда-то выдвигаться, но откровенно не знал чем себя еще занять. Просто маялся от скуки. Все запасы трав, собранные за короткий сезон, я израсходовал. Свежую настойку только поставил, так что готова она будет еще не скоро, а прогуляться очень хотелось. Тем более что всю ночь мне не давала покоя милая мордашка спутницы боярина. Уж не знаю, кем она ему приходилась, сестрой, женой, или дочерью, но мне почему-то ужасно захотелось ее увидеть еще раз. Долгое вынужденное воздержание явно не шло на пользу. Любая логика и здравый смысл рушились, как карточный домик, стоило только подумать о женщинах.

Петр выполз из хижины опухший и, похоже, еще не до конца протрезвевший. Увидев меня, он скривил такую кислую рожу, что мне стало жалко беднягу.

– Ох и злая у тебя брага, варяг! Бесовское зелье! Тьфу! Вовек больше не притронусь!

– Это я тебе самую малость, только попробовать дал. Там есть настойки такие, что лошадь с ног свалят!

– Ну, беда! Думал, до утра не доживу, так худо мне было! Да все зло какое-то на ум шло! То ли виделось, то ли на самом деле было.

– Зато теперь знаешь, что никакие это не зелья приворотные, просто лекарства от хвори да порчи!

– Вот захвораю, запаршивлю, вот тогда и пои своей отравой, а так – никогда больше!

Глядя на несчастного Петра, умирающего с обычного похмелья, я вдруг вспомнил свои школьные посиделки, когда на пятерых перед дискотекой выпивали бутылку портвейна и добавляли пивом, а наутро, мучаясь головной болью, клялись, что больше никогда, ни капли в рот. Вот времена были! Даже в училище, будучи курсантами, таких ярких впечатлений не переживали.

– Переведешь меня через болото? А, Петр?

– Сам бы уж давно дорогу запомнил! Сколько раз там ходил!

– Боязно что-то. Да и снегом припорошило, а ну как ошибусь!

– А ты никак в город собрался? Все в кузницу ту попасть норовишь?

– Надо мне, очень надо.

– А ежели боярин тебя признает? А ежели ляпнешь чего невпопад?!

– Ну не век же мне у тебя на болоте отсиживаться! Я уж и так давно твоим гостеприимством злоупотребляю!

– Да что ты! О чем говоришь! – встрепенулся раскисший было киевлянин. – Я только рад живой душе! Все не одному тут век коротать. А так хоть и с косым на язык, но все же поговорить можно!

– Надо бы уж мне и самому как-то устраиваться! Долго бродить не буду, сам, небось, тоже не горю желанием в стужу по лесам бродить, зверье пугать. Огляжусь в городе, что к чему посмотрю, глядишь, и пристроюсь.

В дорогу я собрался по возможности тщательно. Взял свой фартук и книгу, молоток и с десяток пузырьков с «лекарствами», ну точно как ведьмак, вот только оружия у меня никакого не было. Прихватил маленький, литра на полтора, бронзовый котелок да хороший нож, а не ту жуткую железяку, купленную когда-то в деревне. Петр еще предлагал взять меч, но я отказался. Бог его знает, что может случиться, а с мечом в руках я и вовсе стану ведьмаком на древнерусский манер!

Ближе к вечеру погода стала портиться. Я уже вышел на дорогу, но понял, что до города засветло не поспею. Оставаться в лесу в снежную вьюгу совсем не хотелось. Силенки свои явно не рассчитал. Мало того, что плутал в лесу с непривычки, потерял часа два на раскисшем черноземе, да еще и ноги промочил. Пока двигался – проблем не было, но стоило только остановиться, как тут же пришлось бы сушить обувь и чуть ли не всю ночь жечь костер.

Бежать по раскисшей земле, чуть припорошенной снегом, было просто невозможно. В первую очередь я опасался, что опять начнет болеть чертово колено, да и силы зря тратить ни к чему. Это там, в двадцать первом веке, я все куда-то торопился, спешил, боялся опоздать. А здешний люд очень степенный и неторопливый – все делает вовремя, как по расписанию, придает значение каждому действию.

Нет, не иду, тащусь эти двадцать километров, а мысли только о прошлом. Воспринимаю все как экстремальный марафон. Мир технологий – как наркотик, медленный яд, убивающий незаметно, уничтожающий не тело, а душу. Без услуг сотовой связи, без транспорта и дорог, без надежных ориентиров чувствую себя убогим, неполноценным. Боюсь за собственную жизнь, наперед зная, что, подцепив какую-нибудь заразу, буду вдвое больше страдать от того, что лишен возможности принять самое простенькое лекарство. Да, я немного разбираюсь в травах, умею готовить мази и настойки. С легкостью восстановил в памяти элементарные способы получения спирта. Но этого недостаточно. Нужно вживаться в этот мир. Сейчас он единственный, и никаких вариантов пока не предвидится. Прибор сработал один раз, есть вероятность, что он сделает это повторно, но вот когда это произойдет? Что станет толчком? И доживу ли я до этого момента?


– Уходи отсюда! – сказал мастер, выходя навстречу. – Добра не будет. За то, что перед боярином меня посрамил, доброго слова не скажу, но вот руки мне сберег, за то спасибо. У меня семеро детей, руками кормлюсь.

– Да вот, видишь, без кузни, брожу, у прочих мастеров и не смею работы спросить, соскучился по ремеслу. Вот и взялся то дрянное железо поправить.

– Да уж, поправил, здешние кричники только за голову хватаются. Я им как тот твой меч показал, так сразу же все в один голос сказали, что кыпчакская работа.

– С каких это пор кыпчаки стали кузнечным делом промышлять, они ж кочевники!

– То мне не ведомо! А такое тугое железо, что ты тут выковал, у нас кыпчакским зовут.

– Да вам все, что рожа не русская, не половец, так кыпчак. А то, что он перс или индус, так вам все едино.

– Ты с чем пожаловал? Говори да ступай. Прознает боярин, что ты вновь наведывался, со свету меня сживет. А то и слух пойдет, мол, я с алырой знался, беса привечал. Умение твое – нездешнее, ты уж не серчай, да кому докажешь. Я смотрел, как ты молотом бил, да все боялся – треснет, родимый. С тех пор как епископ с монахами стали наведываться по боярина наущению, так я за инструмент свой бояться стал, не хочу знаться с заморскими этими богами. Они мне говорят – вера моя грешная да дикая! Отца своего почитать, Хороса, Чура, грех?! Мои родные – матери-берегини, отцы, мудрецы-защитники – все погань! Что мне до их бога? Проповедь мне читали, каракули свои толковали, а спроси их, как же от веры в отца своего отречься, променять, – не могут ответить.

– А и не отрекайся. Многие годы пройдут, а все новые монахи да пришлые эти кузнеца взашей гнать будут из церквей своих, покуда тот обрядов не свершит.

– Вот скажи мне, чужой человек, почему все бесы да духи по углам живут да сором из-под веника себя тешат, и в капище нет им ходу, потому что в Хороса храм не пройти, нет в нем углов. А божий дом из камня ставят, углов не счесть – а храмом называют?

– Это ты не к тому с таким вопросом, друг мой, я слов твоих и четверть малую с трудом понимаю, а уж на болоте в деревеньке так до сих пор волыкаем кличут. Да что там, коль просишь, уйду я, не стану мешать. Даст бог, сделаю свою кузню.

Мне не захотелось делаться в глазах мастера еще более загадочным и чуждым. Решись я сейчас попросить у него хоть немного поработать, рискую вовсе испортить о себе впечатление. Да и вдруг страшно стало. На все сто ведь уверен, что не сработает сейчас эта крученая железяка на подставке, но страшно стало не от этого. Я испугался того, что она все же заработает. Неизвестно, переживу ли я еще один скачок во времени. Нет никакой уверенности в том, как это произойдет и куда меня закинет. У любого инструмента, орудия, оружия или прибора всегда есть инструкция, или найдется специалист, который точно знает, как действует предмет. У меня не было ни того ни другого. Я ведь даже не пытался
разобраться с теми надписями или узором, начертанными на подставке с камертоном, а уже собрался куда-то в неизвестность. Неумный поступок.

– Опять ты! С раменья пришедший, моего кузнеца донимаешь?!

Она стояла в проеме ворот, освещенная ярким солнечным лучом, невесть откуда взявшимся в серой мгле морозного утра. Чуть надменная, но не дерзкая. Доброжелательная, но и дистанцию держать умеющая.

– А, боярышня. Вот уж не думал, что опять с тобой свижусь. Но, признаться, рад встрече! Мое имя Артур, варяга сын.

– Ярослава Дмитриевна.

Я только сейчас разглядел, что она молода. Да и отчество Дмитриевна, надо думать, от того самого боярина, что калечил мастера. Рядом с боярышней были три женщины среднего возраста, а Ярославне, похоже, не больше восемнадцати, просто при ее дородной фигуре возраст определить нелегко. И вроде не толстая, но пухлая, округлая. В фотомодели ее бы точно не взяли. Такая на сгиб локтя пятерых фотомоделей уложит и не заметит. На лицо приятная, по поведению чуть резкая, видно, что в детстве была очень бойкой и проворной.

– При первой нашей встрече не было возможности представиться и познакомиться, рад, что не обделили вниманием на этот раз, мимо не прошли.

Ярослава слегка покраснела, но не подала виду, что засмущалась. Наоборот, чуть подобралась, выпрямила спину, как бы готовясь к долгой беседе. Не знаю, чего она ждала на самом деле, но к дальнейшему разговору я оказался не готов. Девушка мне понравилась, этого вполне достаточно. Понравился ли я ей? Не знаю. Обычно, если человек не нравится, то даже короткий разговор с ним стараются по возможности не затягивать. В своем времени я бы действовал напористей и решительней. Вот именно поэтому, с удовольствием и даже каким-то трепетом, я торопился откланяться, понимая, что любым, даже самым осторожным действием могу обидеть или оскорбить наивную девушку.

– Ты опять уйдешь в свой лес? – спросила она, цепляясь за меня взглядом, воспользовавшись моментом, что нет посторонних и нежелательных свидетелей. Няньки да кормилицы, наверное, не в счет.

– У священников святой воды не хватит окроплять городище, пока я здесь ошиваюсь. Да и самому в лесу спокойней.

Выдерживая почтительное расстояние, я не спеша, словно кот, обошел красавицу вокруг, рассматривая детали одежды, фигуру, осанку. Принюхался к ее запахам, таким сложным и непривычным. Ярославна только вертела головой, стараясь не упустить меня из виду. Сопровождающие ее женщины осторожно попятились. Надо сказать, эти дамочки выглядели как гренадеры – с такими провожатыми гулять можно где угодно. Придется – и медведя заломают, не вспотеют. Голыми руками скрутят, похлеще тех охранников, что возле боярина прошлый раз отирались.

– Но, глядя на вас, прекрасная девушка, я готов оставаться в городе сколько угодно, лишь бы иметь возможность хоть изредка видеть эти чудесные глаза, чистые и глубокие, как небо над головой. Блеск драгоценных камней меркнет, золото тускнеет от светлого лика. И нужно быть слепцом, чтобы пройти мимо и не восхититься. Ради таких, как вы, прекрасная боярышня, свершаются великие подвиги, слагаются песни. С вами могут сравниться лишь солнца луч да свет луны, что кружат свой нескончаемый хоровод в небе над этой грешной землей.

Вот это я загнул! Не уверен, что милая девушка поняла хоть половину слов, что я изливал из себя, как мед, мурлыча котом, неспешно вышагивающим на мягких лапах. Но она наверняка почувствовала, что все сказанное – хвала ее небесной красоте.

Ярославна смеялась, прикрыв лицо краешком платка. На ее розовых щечках появились ямочки, веки томно опустились. Она почему-то не решалась посмотреть мне прямо в глаза. Да уж, эту девушку комплементами не баловали.

Такое удачное стечение обстоятельств, неожиданное знакомство. Я не мог упустить шанса.

– Смею ли я надеяться, увидеть вас вновь? Смотрю я, провожатые ваши дамы уж косо смотрят на меня, как бы не подумали чего плохого. Не стану испытывать их терпение и поспешу удалиться, но с робкой надеждой, что мы увидимся снова.

– Да тьфу на него! Свет наш! Золотко! Гони его! – запричитала одна из женщин в окружении девицы. – Щербота! Бесовское племя! Прочь поди! Откуда пришел, туда и сгинь, грязнушек варяжьих обхаживай, смерд, а на девку нашу не зарься! А вот сейчас как десятников кликну, натерпишься от них, невежда! Прочь с дороги!

– Вижу я, милая, что горят глаза, как ясные звезды, а сердце так и заходится, что у воробушка, – сказал я, совершенно не обращая внимания на угрозы со стороны ее теток. – Видел я города, видел страны, был в морях и в горах, но нигде не встречал такой чудесной и прекрасной, как ты, боярышня Ярославна! Рад был знакомству, уйду, коль гонят, дабы не прослыть грубияном и задирой. С нетерпением буду ждать следующей встречи.

Сказав это, я повернулся и пошел по центральной улице к воротам. Больше ничего не удерживало меня в этом месте – назвать городом это сборище вкривь и вкось натыканных где попало домишек, опоясанных частоколом, у меня просто язык не поворачивался. Не было ни гроша в кармане, чтобы задерживаться в лавках торговцев, а без дела топтаться на рыночной площади, привлекая к себе внимание, ни к чему.

Произошел какой-то переломный момент, событие, которое расставило все по своим местам. Я прошлый, человек из будущего, наконец-то догнал сам себя в этом времени. Словно бы душа и тело до этого момента были отдельно, далеко друг от друга, но теперь все вернулось на круги своя. Я стал самим собой. Тем веселым и компанейским парнем Артуром, какого знали все. Плевать на условия, в которые я попал, главное – жив, здоров, и должен радоваться этому. Мне удалось освоиться, принять эту реальность как единственную, а не как одну из возможных форм существования, что само собой порождало бы неуверенность и апатию.

Настроение улучшилось, голова прояснилась. Мрачность, злоба, вечное недовольство и воинственная неприязнь ко всему, что меня окружает, разом исчезли. Я вдруг понял, что не нужно выживать, можно просто жить и заниматься своим делом, тем, которое по душе, которое, возможно, не мог позволить себе в той прошлой (или будущей?) далекой и утраченной жизни. Вот и проверка на вшивость, вот испытание для настоящего мужика. Скисну, сдамся – затопчет колесница истории, захлестнет вал событий. Упрусь рогом, пойду напролом, буду вертеть ситуацию по собственному усмотрению – глядишь, чего и добьюсь.

4

Петра в хижине не было. Он часто уходил, порой на несколько дней, я даже не беспокоился по этому поводу. К вечеру подморозило, и я решил прибрать в доме. Даже простенькая хижина на болоте без хозяйки быстро превращается в берлогу, и от этого становилось неуютно. Честно сказать, вся моя уборка больше напоминала распихивание по углам того хлама, что валялся под ногами, но в зачет шло хотя бы желание навести порядок. Я и дома у себя убирал так же и терпеть не мог, когда это делал кто-нибудь другой.

Чувствовал я себя хорошо. Свежий воздух бодрил, припорошенное снегом болото уже не казалось таким зловонным. Лес с непугаными лесными тварями, который в первые дни казался мне дремучим и заповедным, теперь больше напоминал центральный городской парк, где все было знакомо и понятно. Я уже очень хорошо научился ориентироваться в этой непролазной чаще, наконец запомнил дорогу через топь, хоть скоро и шарахнут морозы, и домик в лесу будет доступен с любой стороны – даже с берега реки можно будет добраться без проблем. Противоположный берег мной был еще совсем не изучен, так что на предстоящую зиму дел у меня было достаточно. В голове крутились наметки планов. Мне просто необходимо было перестать зависить от Петра и перестать злоупотреблять его гостеприимством. В зиму можно будет навалить достаточно леса, ровных и стройных сосен, чтобы уже весной начать строительство собственного дома. Мелькнула было мысль заняться производством кирпичей, но я вовремя сообразил, что ближайший строительный рынок остался в двадцать первом веке, и будь у меня даже миллион кирпичей, они ничего не стоят без цемента. Так что в любом случае придется готовиться пока к строительству деревянного дома, а там уж куда кривая судьбы вынесет. Соорудить кузницу придется, и даже по самым завышенным подсчетам сделать это будет не сложно. Болота здесь на руду богатые. В зиму займусь тем, что стану выжигать уголь да строить кричные ямы. Одному будет непросто, но, может, Петр изъявит желание принять участие. Даже если стану производить гвозди, уже смогу сколотить себе неплохое состояние, а так, были бы кости – мясо нарастет. Стоит только начать, а там дело само пойдет, материалом обзаведусь и рынок сбыта найду. Освоюсь с технологиями, стану делать вещи посложней.

Я валялся у очага, стараясь убедить себя поднять зад, натаскать воды и как следует помыться, но было откровенно лень. Тем более что процесс это непростой и довольно длительный. Пока воды натаскаю, пока дом нагрею, пока воду заварю. Да, воду приходилось именно заваривать. Странное, немного необычное, но все же весьма логичное действо было трудоемким. Для нагрева воды требовались большие камни, которые чуть ли не докрасна нагревались в очаге, а потом деревянными клещами опускались в кадку с водой. Железной или чугунной емкости, чтобы поставить на огонь и держать горячей воды всегда вдоволь, не было. А те кувшины, которые я делал, были максимум на три литра или чуть больше того. В печь для обжига сосуды большего размера просто не помещались, да и велика была вероятность, что кувшин лопнет. Не бывает так, чтобы у человека, который только наблюдал за работой опытного гончара, с первого раза получилось что-то путное. Разумеется, я не мог вспомнить всех нюансов, не учел каких-то обстоятельств. Не то что до совершенства, даже до нормальной, приемлемой работы было еще далеко.

Кстати, на общем фоне местных жителей, как деревенских, так и городских, я выделялся запахами куда более приятными. Банальная формула «ты то, что ты ешь» здесь выражалась явственно и наглядно. Одежда из натуральной кожи и шерсти, изо льна и крапивы невероятно легко впитывала запахи. Тесное общение с домашними животными, обработка шкур и мяса лесных обитателей, рыбы и птицы создавали, мягко говоря, весьма своеобразную картину запахов. С тех пор, как я был вынужден отказаться от курения, мой нос стал настолько чувствительным и восприимчивым к малейшим изменениям, что только и оставалось удивляться такому приобретению. Некоторые ароматы словно бы вернулись ко мне из далекого детства. Это было забавно и непривычно, помогало лучше изучить окружающий меня сейчас мир.

Мелкие снежинки задуло порывом ветра в отдушину на крыше, метель завыла, царапаясь в двери. Я подтянул несколько березовых поленьев, положил поверх углей в печи. Пусть будет жарко, пусть каменная кладка печи как следует прогреется.

За стенами дома что-то затрещало, будто ветка дерева чиркнула по двери. Я вскочил с настила у очага, ища взглядом топор. Лезть в тайник, где Петр держал мечи, мне показалось долгим и ненужным. За дверью скрипнули доски крыльца, раздался приглушенный грохот свалившихся поленьев. Медведь? Волк? Рысь?

Схватив топор, я ринулся к двери, но именно в этот момент она открылась, и через порог перевалился Петр.


Огонь в очаге забился, словно встревоженная птица в клетке, из темноты ночного леса в хижину ворвался снежный вихрь и какой-то пронзительный, колючий холод. Пальцы Петра вцепились в щель между досок на полу, он изо всех сил пытался встать, но единственного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что теперь, когда он достиг цели, ему не удастся это сделать.

Одежда на нем была мокрой, бурой от болотной грязи и тины. Почерневшее лицо запорошило мокрым снегом, ноги еле двигались. По тесаным бревнам за Петром тянулся кровавый след вперемешку с комьями грязи.

Не очень-то отдавая отчет своим действиям, не обращая внимания на грязь и кровь, я подхватил тело и тут же перенес его поближе к очагу. Достав нож, я стал срезать с Петра мокрую одежду – снимать ее обычным способом было опасно. Он уже не понимал, что происходит, глаза закатывались под веки, тело тряслось от холода и болевого шока. Захлопывая за ним дверь, я увидел, что на пороге лежит копье, которое он всю дорогу нес с собой и бросил только на пороге дома.

Раны были ужасные. Мне не нужно было спрашивать, что произошло, и так все понятно. Первая рубленая рана тянулась от шеи до середины груди с левой стороны. Ключица сломана, задеты ребра. Вторая не менее серьезная рана находилась на правой руке, чуть выше сгиба локтя. Если первый удар был нанесен сверху вниз, то второй горизонтально, слева направо. Это не дикие звери его подрали, не медведь-шатун, который так и не залег в зимнюю спячку, и не стая волков. Это дело рук людей, вооруженных людей. Били не топорами, а клинковым оружием, и причем даже не мечами, а, судя по ране, саблями или, если быть точным, одной саблей. Как он умудрился нарваться на такие неприятности, я даже представить не мог.

– Петр, Петр! Твою мать! Ну как тебя угораздило?!

Схватив деревянные клещи, я выдрал из очага два больших камня, и бросил в кадку с водой. Затолкав ногой вывалившиеся угли обратно в огонь, я вывернул наизнанку свою сумку и вытащил зелья, что держал в сундуке. На глаза попалась хоть и сильно рваная, но все еще целая толстовка, та самая, в которой я оказался здесь впервые. Не раздумывая, я тут же изорвал ее на длинные лоскуты. Зачерпнув миской из кадки уже теплой воды, я стал промывать раны, добавляя в каждую новую порцию воды немного густой настойки подорожника. Перетянуть правую руку было несложно, я тут же наложил жгут. С левым плечом все оказалось намного сложнее. Подключичная артерия уцелела лишь чудом, но гематома, расползающаяся вокруг ребер и ключицы, не предвещала ничего хорошего. Кровь была темной, не артериальной, да и текла уже очень слабо. Ключица раздробилась на несколько крупных осколков, которые впились в мышцы, каждое прикосновение к ране вызывало у моего друга дикую, мучительную боль. Даже если сейчас же явится неотложка с бригадой реанимации, его шансы на выживание не увеличатся. Я не мог даже зашить рану, опасаясь, что его сердце просто не выдержит боли.

Разглядывая в свете огня флакончики со своими «ведьмачьими» снадобьями, я отложил те, которые будут совершенно бесполезными. Из тех, что могут пригодиться и хоть как-то облегчить его страдания, остались только три. Очень крепкий настой семян ландыша. На пару капель больше, чем необходимо и… он умрет, видя красочные сны. Крепкий полынный настой. Этот подействует не сразу, и смерть будет мучительной. И третий – настой мухоморов. Вот этот точно снесет крышу моему бедному другу, но хотя бы лишит болевых ощущений. Не зря я держал эти снадобья во флакончиках с красной меткой.

Капнув всего десять капель грибной настойки в кружку с холодной водой, я просто влил содержимое Петру в рот и зажал ему нос, чтобы тот смог проглотить эту отраву. Обрабатывать раны растворами и настойками не было никакого смысла, но я все равно продолжал это делать, не жалея для друга запасенных лекарств.

Я изодрал все рубашки, свои джинсы и майку, лишь бы как следует обработать и перевязать раны. Не знаю, сколько ему пришлось пройти по лесу в таком состоянии, но судя по его побелевшей коже и непрекращающейся дрожи, крови он потерял очень много.

Настой мухоморов действовал быстро. Хоть Петр был и слаб, и двигался с трудом, боли он наверняка уже не чувствовал. Переложив друга на настил, я зажег несколько масляных ламп. Достал крынку с остатками меда и, размешав его в густой сироп вместе с малиновой настойкой, опять влил ему в рот. Чуточку приподняв настил, я подложил поленья ему под ноги. Все. Максимум из того, что мог сделать, я сделал. Не стоило себя и его обманывать, рана была очень опасная, я больше не видел возможности как-то ему помочь.

Прошло часа три, может, чуть больше, но Петр так и не приходил в сознание. Я щупал пульс на руке и на шее, слушал его сиплое дыхание. За стенами завывала метель, ветер то яростно набрасывался на ветхую хижину, то затихал, оставляя в покое и без того чахлую хибару. Я не жалел дров, грел дырявое помещение как мог, но все равно было очень холодно. В какой-то момент я задремал, сидя на настиле. Проснулся от того, что Петр потянул меня за рукав.

– Бог шельму метит, варяг. Это мне, грешнику, наказанье.

– Кто ж тебя так отделал? Дружище! Кому поперек дороги встал?!

– Некого винить, Артур, я сам во всем виноват.

– Как же так, Петр?!

– Душегуб я и лиходей, вот как! На дороге торговый люд обирал, расправы лютые чинил. Поделом мне, грешнику. Тебе, зелейщику, хочу покаяться. Да будь рядом хоть кобник, ему бы покаялся! Грех на мне великий, варяг, души погубленные многие, невинные.

– Что это ты каяться решил, чудак человек, выхожу я тебя с божьей помощью. Замолишь еще грехи свои.

В ответ на это Петр только натужно ухмыльнулся и крепче схватился за мою руку.

– Зелья твои и так доброе сделали, я как дополз, чуть в болоте не утонул, так от боли онемел даже. Что уж ты мне за колдовское варево подсунул, не ведаю, только боли и вовсе не чувствую, только смертный хлад душу морозит, да сил нет даже двигаться. Слушай меня, варяг, на дальнем краю болота, что к реке ведет, вешка стоит, жердина тесаная. Как на гати той, что мы ходим, да только осторожней там, место топкое. Вкось от вешки пень, под корнями пня все добро мое припрятано. Как преставлюсь, ты меня на холме закопай, чтоб не в болоте гнить. Могилку мою заровняй да большим камнем привали.

– Поживешь еще, Петь, оклемаешься, не таких битых выправляли.

– Варяг, валыкай, на язык косой, я ведаю, что говорю, даст Бог, если до утра доживу, солнца свет в последний раз увидеть. А как схоронишь, добро мое прибери, да на доброе дело трать. Ты чужак в земле этой, как и я, и тебе, стало быть, за мной наследовать. Душу береги, отца не срами, сильным будь. За зелья твои чудесные низкий тебе поклон, в муках страшных не дал пропасть.

Петр сорвал с груди нательный крест, положил его поверх повязки на груди. Губы его совсем побелели, глаза стали бесцветными и влажными, пальцы почти не слушались.

– Как на холм меня снесешь, крест в могилу рядом положи, некрещеным родился – некрещеным помру. Хорос славный пусть судит да в огнях своих жжет. Грешный я! Грешный.

Он умер к полудню. Попросил еще грибной настойки, чтобы боли не чувствовать, да так и не допил.

Выходя из хижины, я еле открыл дверь – так крепко снега намело. Можно было не бояться, что по кровавому следу за ним придут обиженные им на дороге путники с подкреплением. Хоть места здесь глухие, а те, кто лес хорошо знает, быстро явятся. Пользуясь тем, что землю еще не прихватил мороз, я вырыл огромную яму на холме. Прежде мне еще никогда не приходилось хоронить людей. Во всяком случае, все делать самому. Могила получилась глубокая, широкая. Рыл ее, не заботясь о том, что уже и вылезти из нее сам могу с трудом. Туго обмотал тело Петра его одеждой, тулупом да ремнями. Уложил на дно ямы. В берестяной короб залил топленого гусиного жира, положил туда крестик, пару медных монет. Его нож закрепил у него на поясе. Не знаю, с чего вдруг взял, что так надо сделать, но в тот момент совершенно не сомневался. Крупные камни, те, что выворотил вместе с землей из ямы, я спустил на самое дно, обложил ими тело Петра, накрыл досками с настила и засыпал землей. Когда утрамбовывал сырую глину, снег повалил вновь, занося всю мою дневную панихиду.

До полуночи я жег вещи, окровавленные тряпки. Мыл дом от следов крови, от болотной грязи. К утру взялся колоть дрова, чтобы хоть как-то измотать себя и уже к вечеру, закрывшись в доме наглухо, лечь спать, не видя снов. Настроение было такое, что выть хотелось волком. Я понимал, что такая опасная специальность, как налетчик, до добра никогда не доводит. Рано или поздно все равно найдется кто-то не робкого десятка и сможет дать отпор. Как же наивен я был, думая, что Петр промышляет пушным зверем в лесах. Беличьи да лисьи шкуры были не больше чем умелой маскировкой. Он даже в город торговать шкурами шел со мной без боязни, не опасался, что его признают. Стало быть, свидетелей своего лихого промысла он не оставлял. Вот и понятно становится, что за нужда заставила его покинуть теплые края да податься в долгий поход через северные земли, дальше на восток, прочь от родных мест.

В свое время знал я ребят, сколотивших себе в дикие девяностые неплохое состояние именно таким способом. Случалось, что встречались мы через общих знакомых то в кабаке, то в бане, то просто на улице. Слышал я от них истории, да такие, что не каждая криминальная хроника озвучить решится. В сравнении с их «подвигами», одиночка Петр со своим злодейством казался чуть ли не праведником. Бог ему судья! Не стану думать плохо о том, кто приютил меня, обогрел, обучил всем здешним устоям и обычаям, предостерег от глупостей. Единственный, кто принимал меня таким, как я есть, кто не бросил в трудную минуту. Человек, которому я был многим обязан. Теперь его нет, и мне предстоит самому решать, что дальше делать, как быть. А спросит кто о моем товарище, так мне в молчанку играть не впервой, включу дурочку – не знаю, не ведаю, был такой, да куда делся, не имею понятия. Моя хижина, один тут живу, никому ничего не должный. Прописку в этой глуши с меня спрашивать некому.


Судя по всему, дом, который мне достался в наследство, для зимовок предназначен не был – не больше, чем простое охотничье укрытие. Забыв про все свои планы, я только и делал, что остервенело гнал самогон, заготавливал спирт, да время от времени выбирался в лес, когда за мхом, когда за корой или к речке за рыбой. Тот небольшой схрон, что указал мне Петр, оказался набит всякого рода пожитками, оружием, серебряными и золотыми украшениями, железом, бронзой. Я подстраховался и, чтобы не оставлять в лесу следов к тайнику, просто перенес все содержимое в хижину и спрятал в подпол. Некоторые особо приметные золотые предметы и украшения я переплавил в слитки, не заботясь об их художественной ценности.

Порой от одиночества хотелось реветь диким зверем, но я не мог переступить в себе какую-то грань, собраться с духом и опять отправиться в город. Припасов было достаточно. В деревне, находившейся в десятке километров от болота, всегда можно было купить и зерна, и мяса, и овощей. По лесу я бродил с сулицей, не той, с которой меня встретил Петр в первый день нашего знакомства, а с той, что хранилась в тайнике. Этой сулицей я однажды, в конце декабря, забил кабана, а сулицу сломал – оторвалось крепление. Так вышло, что по неопытности забил я его не ближе к дому, а как раз километрах в двух от деревни.

Вот с этой-то добычей я и явился в знакомое селение, где жители меня уже знали.

У колодца мне встретился дед Еремей, пару раз сторговавший мне ржаное зерно.

– Никак хряка забил?! – спросил он, глядя на меня из-под опушки кургузой шапки.

– То его вина, дороги не уступал.

– Оно и видать, что коса на камень, бык на быка в бока рога.

– У тебя семья большая, Еремей, помоги съесть добычу.

– Во двор волочи, я пойду метелку выломаю, след замету. Сдюжим твоего хряка.

В доме у Еремея мне очень нравилось. Изба казалась очень теплой, уютной, хорошо сделанной. На всю округу дед славился тем, что был знатным плотником. Дома рубил, учеников держал. Из самой Рязани ему в подмастерья отроков приводили. На вид старику было лет шестьдесят. В доме еще молодая женщина лет двадцати трех, не больше, и трое ребятишек: двое сорванцов, погодков лет пяти да девчонка лет трех. Ученики Еремея жили в доме священника и приходили к нему только днем.

Вдвоем с дедом мы занесли кабана в хлев, подвесили на деревянной распорке. Час занимались разделкой туши.

– Молодая у тебя жена, дед Еремей. Небось, все мужики в деревне завидуют.

– Вот скажешь тоже, Аред. Тьфу на тебя! Куда мне с такой молодой бабой совладать. Сына моего покойного женка, Ефросинья. Внучат моих мать. Вдовая она, моим хлебом жива.

– А что же сын твой?

– А как с Рязани гарь сошла, так и подался он в строители – княжий ключник Ефим тогда зазывал стены ставить, – да не уберегся. Бревна со сплава брал, его и подвалило. Пока все бревна вынули, закрепили, он уж и захлебнулся.

Прищурив один глаз, дед посмотрел на меня и ехидно улыбнулся.

– А ты к чему спрашиваешь, уж не позарился ли?

– Да что ты, подумал только, что твоя жена такая молодая.

– Сидишь у себя на болоте сычом, лихо терпишь. Мужики в ту топь и не ходят даже. Бабы про тебя, Ареда, худое говорят. Ходит слух, что в Черемных горах, где обезова пристань, ходил волк да люд драл. Сказывали, что Аред-валыкай с болот оземь бьется и в волка оборачивается.

– И ты в эти сказки веришь?

– Я-то вижу, что ты хряку в бок сулицу пихнул, а сюда пришел только с добычей. А кто видел, так и решат, что загрыз кабана.

– Ох и суеверный же вы народ! Ну и загрыз если, тебе-то, старику, на кой мне его нести?

– А вот потому и нести, что вдовая баба у меня в доме.

– Да, тут ты прав, это я как-то не подумал, да и не знал я.

– Коль Аредом слывешь, то и знать должен был.

– Да Артур мое имя, а не Аред.

– Имя твое мне неведомо, да вот только аредом у нас зовется тот, кто злое помышляет, людей сторонится, ворожит, требища да храмы стороной обходит. Да при стати твоей – бобыль к тому же. Росту в тебе аршин, вон, на Давыда-бортника свысока смотришь, а он, Давыд-то, в княжьей рати сотником был, быка наземь валил да треножил.

– Да уж, силой да ростом меня Бог не обидел, только проку-то? В дружину я не охочий, в ремесленники тоже не пришелся. Василь, кузнец рязанский, чуть ли не взашей из кузни выпер. А что до баб, так я и подойти боюсь. А ну как жена чья окажется, опозорю и ее, и мужа, наживу себе лиха. Не ведаю я, как строго у вас с этим делом, вот и сторонюсь от греха подальше. Вот как лед сойдет, двинусь вверх по реке, в Москву иль в Коломну.

– Ты смотри, как бы тебя до весны люд не достал, они хоть и стороной болото обходят, твой след легко видят, куда ходил, что делал, все про тебя знают.

– Вот ведь партизаны! Им любопытство, а от болот все зверье распугали!

– Много волчьих следов у болот твоих. Вот на тебя и думают. В тех краях топь пропащая, только в крепкий мороз и можно пройти.

– Да уж, везет мне как утопленнику, клички да погоняла ко мне так и липнут.

– Да уж и про твой меч, что ты выковал, слух ходит. Поговаривают, что Василь, когда его за тобой доделал, при люду на воротах гвозди срубил. В монахи он нынче подался, Василь-то, его кузница при дворе епископа у боярина за долг взята.

– Ну, Еремей, ты как информационное агентство! Тебе бы диктором на радио работать в службе новостей.

Дед только выпучил глаза, а я, громко смеясь, представил себе, как голос Еремея звучит в радиоприемниках. Это я уже привык к здешней речи, научился произносить слова, хорошо понимаю смысл. А в двадцать первом веке такие дедовские байки будут восприниматься как иностранная речь или откровенный стеб вперемешку с воровской феней.

Несмотря на все то, что дед наговорил, относился он ко мне неплохо. Старый, мудрый партизан давно понял, что чужаку непросто привыкнуть и устроиться. Вот и не верил во все те небылицы, которые народ сочинял. Он и Аредом-то называл меня больше по привычке, мое настоящее имя местные даже не трудились выучивать да выговаривать.

Мы разделали кабана, прибрали в хлеву. Я уж было собрался выпросить у деда еще полмешка зерна да уйти, как Еремей сам пригласил меня в дом.

– Время позднее, дед, что люди подумают, если я у тебя останусь? – запротестовал я.

– А что они обо мне подумают, если я тебя одного в ночь отпущу на болото?!

– Да первый раз, что ли? Снег кругом, луна, светло как днем.

– Да не кобенься ты, валыкай, ужин стынет, ступай уже в клеть. У меня гости не часто бывают. Кто ни явится, в первую очередь в дом Давыда и правят. У него и двор больше, и четыре девки на выданье. Холопов полста да няньки с бабками.

Даже в доме у Еремея я чувствовал себя немного неуютно. Мне внове были все здешние традиции и обряды – деревенские устои на стыке языческих обрядов и недавно пришедшего христианства. Даже в музеях, в реконструированных избах, я не видел ничего подобного. Дом Еремея был очень хорош. В двадцать первом веке такой бы оценили по достоинству. Бревна все как на подбор, подогнаны идеально. Ни одна половица не скрипнет, ни одна балясина на перилах не шатнется. И это все без единого гвоздя, без клея. Да, к началу третьего тысячелетия мастера обмельчали.

Время было уже позднее, за полночь, когда мы с дедом наконец наговорились. Уж давно мирно спали и дети, и Ефросинья. Еремей проводил меня через сени к сеновалу. Там было на удивление тепло и очень приятно пахло. Скот хоть и находился здесь же, почему-то совершенно не беспокоил.

Я никогда в своей жизни еще не спал на сеновале. За то время, пока мы сидели в светелке, моя одежда высохла, нагрелась, и поэтому ложиться спать мне было вполне комфортно. Я поднялся наверх, утоптал себе уютный пятачок, удобно устроился, укрывшись балахоном, который носил вместо овечьего тулупа, невыносимо жаркого и неудобного, и почти сразу уснул.

Проснулся от того, что в стороне от большой клети зашуршало сено. В какой-то момент я подумал, что это крысы или кот охотится. Но нет, в тусклом свете, попадающем на сеновал через единственную отдушину, мелькнула фигура человека.

Ефросинья оказалась очень молчаливой и весьма настойчивой. Она не тратила времени на слова, не жаждала комплиментов. Истосковавшаяся по мужской ласке, она сама была готова исполнить любую прихоть. Я не стал гнать ее прочь, в конечном счете, мне самому было уже невмоготу терпеть одиночество и воздержание. Часа два мы так и не сомкнули глаз. Она что-то шептала мне на ухо, но я не мог разобрать слов, был словно под воздействием сильнейшего наркотика, как под гипнозом, под действием колдовских чар, как послушная марионетка. Лишь под утро я немного отошел от этой затянувшейся эйфории. Запомнил только ее долгий и страстный поцелуй, горячий, ароматный. Она бесшумно накинула длинную рубашку и, словно привидение, скользнула обратно вниз. Я слышал, как поленья, ритмично постукивая, укладывались в охапку на сгиб локтя. Тихонько хлопнула дверь, из светелки вырвался поток теплого воздуха. Где-то за стеной громыхнула кочерга, выгребая из топки угли.

Поспать удалось всего час или полтора, но и этого казалось более чем достаточно. На улице было еще темно. Забеспокоились птицы, заорал, как ошпаренный, петух, а за ним и прочая скотина встрепенулась, забеспокоилась. Я тихонько встал, накинул одежду и поспешил спуститься вниз.

Дед Еремей сидел у ворот скотника и правил топор.

– Ефросинья тебе в дорогу хлеба испекла, я ночь за мясом в горшке приглядывал. Ты хоть поспал самую малость? – спросил дед заботливо и добродушно.

– Да, спасибо тебе, дед.

– Тебе спасибо, Аред. Ступай с миром, – дед улыбнулся и добавил после короткой паузы: – Родится внук, в память о сыне, Игорем величать стану, а коли внучка, пусть Ольгой будет, в твою честь, варяжских кровей.


Из деревни уходил хоженой тропинкой. Помня слова деда о том, что местные охотники мои следы примечают, я решил поиграть с ними в прятки. Пусть поломают себе голову, напрягут умишко, изучая все исхоженные мной шкуродеры да чащобы, пока не выйду на большую дорогу. Зима была снежной, но не холодной, и очень сухой. Мороз пощипывал, но не лютовал. А если двигаться, держать бодрый шаг, так и вовсе не чувствовалось холода. Я прошел через замерзший ручей, поднялся по тропе на пригорок, попетлял немного в овраге, перепутав несколько заметных следов, и сразу же вышел на большую дорогу. К тому моменту, как я миновал уже знакомую вешку, где обычно поворачивал в лес к своей хижине на болотах, солнце уже поднялось, озаряя ярким светом заснеженную равнину.

Не знаю, как так получилось, но ноги словно бы сами собой понесли меня в сторону Рязани. Дорога была наезженная, заметная. В некоторых местах, не так, как летом, резко уходила в сторону прямо на лед реки, как бы огибая перелески. Я держался проторенной колеи: идти по глубокому и рыхлому снегу напрямик было неудобно.

Идя неспешным шагом, скинул капюшон башлыка, чуть распустил намотанные вокруг шеи, будто шарф, длинные хлястики. Никуда не торопился, понимал, что еще к полудню успею попасть в город. Вдыхал морозный воздух, будто в первый раз видя зиму, наслаждался чистотой и первозданностью этих мест. Казалось, что никогда в жизни не видел такого белого снега, такого синего неба. Уже наметанный глаз отмечал на снегу звериные следы, суету птиц на деревьях и в небе. Дорога петляла через лес, по просеке, вдоль холма. Иногда попадались на глаза свежие вырубки, недавние кострища лесорубов.

За все то время, что я жил в этом времени, из меня будто бы вытравились привычки, нажитые в цивилизованном мире. Я как-то очень легко забыл, что такое городская суета, автомобили, самолеты, сотовая связь, компьютеры, телевидение. Все это казалось какими-то игрушками, дорогими забавами. Помню зиму в городе. Вечная слякоть, снежная каша вперемешку с соленым реагентом и гранитной крошкой. Неистребимый гололед на асфальтированных дорогах, влажная морось, грязная серая взвесь, повисшая в воздухе ядовитым туманом. Суета, толкотня. Всюду неуютно, зябко. Хочется быстрей проскочить сквозь эту отравленную атмосферу, чуть ли не задержав дыхание, забиться в теплый угол дома или мастерской и, с удовольствием вмазав сто грамм, завалиться спать.

По этому сияющему солнечными бликами снегу хотелось идти не останавливаясь, забыв про бессонную ночь, про усталость. Как чудесный нектар пить свежий воздух, не вдыхать, а пить! Ароматный, бодрящий, терпкий от распаренной на солнце хвои сосен.

Впереди, далеко за густым ельником, звякнули бубенцы. Послышались приглушенные выкрики, храп лошади. Если это те дровни, по следам которых я шел, то у меня есть шанс нагнать задержавшегося в пути возницу и убедить его взять в попутчики до крепости. Дорога здесь одна единственная, и если он не сильно перегружен, отказать не сможет. Я заходил с подветренной стороны, спускался с пригорка и уже даже видел сквозь густой ельник людей, суетящихся на опушке.

Лошадей из саней выпрягли, отвели к ельнику. Четверо возились возле дровней, двое что-то перебирали в мешках, чуть в стороне от дороги.

Завидев меня, бредущего к ним по дороге, один из тех, кто возился с мешками, громко свистнул. Остальные замерли, будто играли в игру «фигура замри». Я тоже остановился, чуя, что оцепенели они неспроста.

Двое ринулись ко мне по дороге, на ходу вынимая из ножен кривые сабли. Один устремился наискосок от ельника, у этого в руках был косарь наподобие мексиканского мачете.

– И вам тоже доброе утро! – сказал я громко, скидывая с плеча сумку.

Чуть зазевавшиеся, те, что оставались у саней, похватали колья и тоже устремились ко мне.

– Что? Шестеро на одного? Ого!

Стремительно допрыгав по глубокому снегу, первая троица затормозила где-то в пяти метрах от меня, несколько обескураженная. Зрение подвело их, сыграв злую шутку. Разумеется, издали я казался меньше, а когда они приблизились, то поняли, что смотрят на меня снизу вверх. Ума не приложу, о чем думали эти чумазые оборванцы, очертя голову бросившиеся на незнакомца. Хотели убить? Ограбить? Так убивайте, коль взялись! Держишь оружие, так бей, нечего у меня перед носом махать! Как-то даже неловко было раскидывать этих налетчиков. Мелкие, немощные, такое впечатление, что первый раз в жизни взявшие в руки холодное оружие. Без церемоний, короткими и резкими ударами, я кого-то складывал пополам, кого-то просто утаптывал в снег. У меня не то что беспокойства, даже опасения за собственную жизнь не было. Ребята попались какие-то недокормленные, хилые, хоть и рьяные. Пока подоспела вторая тройка с колами, первые уже корчились в снегу, завывая и плюясь кровью. Второй смене досталось похлеще. Стоило только у одного отобрать заточенный кол, как всем остальным тут же влетело по первое число! Так навалял, что даже жердину березовую переломил пополам. Один гад умудрился подобраться достаточно близко, чтобы я, уже не очень соизмеряя силу, саданул ему по болевой точке на шее. Обычно от такого удара встают очень нескоро. Остальные что-то выкрикивали, судя по тону, осыпали меня проклятьями, но я не понимал ни слова. Это был не тот язык, на котором говорили речные люди, встреченные мною летом на пристани, а какой-то гортанный, совершенно незнакомый. На первый взгляд, эти налетчики мало чем отличались от местных мужиков. Такие же бородатые, чумазые, вонючие. Добивать их не было необходимости, они больше не пытались лезть в драку, просто корчились, сплевывали выбитые зубы, прижимали к рыхлому снегу разбитые лбы. Ребятам сильно повезло, что у меня было хорошее настроение и под рукой не оказалось холодного оружия. Иначе волкам да лисицам было бы чем полакомиться.

Хотя теперь возникла другая проблема: что мне делать со всей этой шайкой? Тщательно обыскав их зловонные лохмотья на предмет скрытых ножей и прочего оружия, я подхватил обломок дрына и стал, как баранов, сгонять бандюг поближе к саням. Того, что валялся без сознания, поволок за ногу. Привязанная в ельнике лошадь затопталась на месте, настороженно косясь в мою сторону. Вся поклажа на дровнях была разворочена, перевернута. Среди барахла нашлась небольшая веревка. Если не наматывать много узлов, ее должно было хватить на всех шестерых. Уж что-что, а связать как следует я мог очень умело. Лишь когда возился с последним, тем несчастным, что нарвался на болевой удар и до сих пор валялся на снегу, я сообразил, что дровни и лошадь не могли свернуть с дороги сами собой. Уложив всю эту братию на снег, подальше друг от друга, я прошел глубже в лес и почти сразу обнаружил того, кто, собственно, и стал добычей этой «крутой» банды. Тело с раскинутыми руками и ногами лежало в снегу лицом вниз. Переворачивая его на спину, я боялся, что моему взору предстанет ужасная картина: перерубленное горло, рассеченный череп или вспоротые грудь или живот. Но нет. На лбу у возницы виднелась только заметная ссадина. Резанных или рубленных ран не было. Его огрели дубиной по голове, сбросили с саней и оттащили в сторону. Мужик был жив, дышал, и пульс прощупывался явно, ровный, упругий. Я выволок его на дорогу и уложил на сани. Один из нападавших вдруг встрепенулся, что-то быстро затараторил, гневно краснея, но единственный удар под дых надолго лишил всех шестерых желания вякать в моем присутствии на незнакомом мне языке.

Вынув из сумки флакончик с настоем подорожника, который я уже успел окрестить «зеленкой», я лишь смочил им просушенный мох и приложил к ссадине на лбу пострадавшего. Других внешних повреждений у мужика явно не наблюдалось. Да, что уж говорить, суровые здесь нравы. А с другой стороны, что, в моем веке было лучше, что ли? Те же гопники, сумочники, карманники. Людей порой просто выпихивали из машин, при свидетелях обирали, избивали. Эти бойкие карлики хоть место укромное нашли да убийством мараться не стали. Как говорится, не пошли на «мокрое дело». Думаю, что даже ринувшись на меня, рассчитывали просто оглоушить да обобрать. Ан не вышло, не на того нарвались.

Я достал большую бутылку с зеленой меткой. В ней я держал не самое качественное спиртное, лишь то, что оставалось после выгона основного сусла, но и в этом было градусов десять-пятнадцать. Настоянное на рябине, оно совершенно не пахло сивухой, да и на вкус было приятным. Я отпил, сделал три или четыре глотка, занюхав ядреную настойку еловой шишкой, упавшей на дровни как раз под руку.

Заткнув горлышко флакона большим пальцем, я опрокинул бутылку донышком вверх и пустил тоненькую струйку в рот оглоушенному мужику.

Реакция последовала мгновенная. Взревев как медведь, кашляя, отплевываясь, выпучив глаза, мужик вскочил на ноги, ссутулился и стал озираться по сторонам.

– Зашибу! Заломаю! – ревел возница, потрясая кулаками.

– Опоздал, дядя. Досталось тебе только пожитки собирать.

– А ты еще кто? – возмутился было возница да притих, еще больше пригибаясь, когда я поднялся из саней в полный рост.

– Мое имя Артур.

– Половец… – вдруг попробовал уточнить возница да оборвал себя на полуфразе, осев со стоном прямо в снег.

– Варяг.

– Ефрем я. Коломенского купца Федора приказчик, – торопливо представился он, пробуя встать.

– Что ж ты, Ефрем, один да без охраны в такой путь направился? Коломна-то, она не близко, верст полтораста?

Почавкав ртом, приказчик распробовал-таки рябиновую настойку, которую я попытался в него влить, накинул нагайку петлей на запястье и просяще потянулся за бутылкой. Жадно выхватил ее из моих рук и, как прожженный алкоголик, опрокинул в глотку. Это не медовуха, в которой с горем пополам бывало градусов пять, так что примерно на половине бутылки, захлебнувшись, Ефрем остановился.

– И отец мой дорогой этой хаживал, и дед хаживал, и я каждый куст по пути этому знаю, и столькие года дорогой этой езжу, и никогда худого не случалось.

– Все однажды бывает в первый раз, Ефрем, вот и на твою удаль лихие люди сыскались. Повезло тебе, мужик, что я той же дорогой шел да босяков этих усмирил.

– Из-за сумета выскочили, вицей хрясь по роже…

– Спасибо скажи, что вообще не прирезали, вон, на меня с сабельками набросились да не сдюжили.

Потряся головой, Ефрем чуть пошатнулся, шмыгнул носом и стал оправлять одежду. Шуба на нем была дорогая – то ли бобровая, то ли медвежья, я не разобрался. Под шубой замшевые штаны с меховой подстежкой, сапоги с каблуком, шапка каракулевая, правда, малость потрепанная, затертая. Поверх холщовой рубахи под шубой виднелась расшитая душегрейка из стриженой овчины. Ворот рубахи распахнут, на шее золотой нательный крестик граммов в пятьдесят, на крученой кожаной бечевке. Усы и брода с проседью, ухоженные. Волосы на голове хоть и сальные, но тоже прибранные, подрезанные, нос картошкой, щеки румяные, глаза хулиганские, очень живые и выразительные.

Прикрыв ладонью крестик, Ефрем помял его в руке и с каким-то благоговейным ликованием заявил:

– Вот оно, мое спасение. Мой оберег. Вот за долгий век случилось худое, да тут Бог послал спасителя, да не кого-нибудь, а монаха!

– Ого! Друг мой, сильно тебя дрыном по голове приложили. Ты что плетешь? Ты это меня за монаха, что ли, принял? В здешних краях меня Аредом
кличут, чуть ли не оборотнем считают, а ты с пьяных глаз сразу в монахи.

– Во как! А не по твою ли душу говорили, что на болоте ты хоронишься, нелюдим?

– Может и по мою. Что скрывать, вот таков я и есть.

– Сказывали, сказывали, да вот только я ни одному слову не верил. Смерды брехать большие мастера. Говорили, что, дескать, в конце лета явился, словно из темноты, как тать ночной, в Крынцы великан, что бес, уж дворовые его и вилами били, цепами били, и топорами били, а все убить не могли. А он злое бормочет, худо зазывает да все скалится! В четыре стороны рукавами махнул да сгинул! С тех пор хворь на Крынцы пала лютая, те, кто сдюжили, ушли к Коломне, других померших с домами так и сожгли.

– Ну, это ты небылицы какие-то рассказываешь, мил человек. Как же так – и топорами били, и цепами били, и вилами кололи, а убить не могли?!

– Ну, вот эти, мордва, – приказчик указал рукой на побитых, увязанных налетчиков, – ведь тоже и с сабельками да кольями на тебя шли да не убили. Это шестеро-то супротив одного!

– Им просто чертовски повезло, что оружия я не ношу. Не то по кускам бы сейчас с дороги их сгребали.

– Вот еще, стал бы я об эту погань мараться!

– Ладно, приказчик, что стоять мерзнуть, может, уж пора в путь?

Как бы вдруг вспомнив, что действительно был прерван на важном деле, Ефрем стал бегать вокруг саней, собирая разбросанные по снегу пожитки. Бегал, причитал, то и дело сплевывал, злобно глядя на плененных. Наконец собрал все, кое-как распихал по мешкам да тюкам и пошел отвязывать лошадь. Я прошелся по округе, нашел брошенные вещи налетчиков. Среди прочего барахла с удивлением обнаружил лыжи. В первый момент даже не понял, что именно нашел, лишь взглянув на устройство креплений, допер, что это дальние родственники современных лыж, только без палок. Резонно решил, что налетчикам они больше не понадобятся, а мне в самый раз придутся, чтоб не выгребать из сугробов, рискуя вымокнуть в ручье или луже, укрытой под снегом. На болотах такие мокрые ямы попадались часто.

Из-под сена, наваленного на дровнях, Ефрем вытащил седло, другую сбрую и стал запрягать лошадь.

– Ты что же, мил человек, сани с поклажей решил бросить?

– Да что ты! Как же я свое добро брошу?! Сани вон мордва поволочет, я верхом, а ты тюки подомни да устраивайся поудобней. – Нахмурив брови, приказчик погрозил плетью пленникам и громко рявкнул: – А кто не захочет вшестером сани везти, те впятером потащат!

Подтянув подпруги, Ефрем опять выклянчил у меня бутылку, но в этот раз не налегал, сделал всего пару глотков. Осмотревшись по сторонам, разрезал веревки пленников и, кряхтя, взгромоздился на лошадь. Я лишь запахнул полы балахона и с удовольствием растянулся на вещах купца, нагретых ярким солнцем.

Шестеро плененных с трудом, но все же потащили в гору тяжелые дровни. Ефрем гарцевал рядом с ними, то и дело погоняя плетью. Ясно, что ни один из них не посмеет сбежать. Далеко по рыхлому и глубокому снегу не ускачешь, хоть вприпрыжку, хоть галопом. Они и по дороге-то плелись еле-еле. Не знаю, почему, но я совершенно не испытывал жалости к этим людям. Я даже не думал о том, какие причины заставили их выйти на большую дорогу. Нужда, голод, просто человеческая жадность. Точно так же я не понимал, зачем Петр занимался тем же лихим промыслом. На любого грабителя рано или поздно находится управа. Петр заплатил жизнью за свои грехи. Что будет с этими шестью мордовцами – неизвестно. Я только понаслышке знал местные законы, да и те в общих чертах зависели только от сиюминутного настроения князя. Если выяснится, что эти люди чьи-то холопы, невольники, дворовые, то и ответственность нести будет их хозяин. Если же окажется, что они вольные, то вся их вольница уже закончилась. И это в лучшем случае. Однако, как я успел узнать из разговоров, смертная казнь за провинности здесь не культивировалась. Это немного не сходилось с теми представлениями о средних веках, что я имел прежде, но в целом выглядело все вполне логично. Зачем убивать человека, даже преступника, если можно его использовать? В крепости полным-полно грязной и даже опасной работы, на которую не всякий вольный соглашается.

Действительно, слой так называемых городских жителей здесь только формируется. Нет еще того четкого разделения труда – этот хлеб выращивает, а этот ремеслом живет. Насколько я смог понять, город строился от центральной власти, то есть от княжеского дома. Собственно, это сам князь с семьей и родственниками. Охрана, прислуга, невольники не в счет. Следом бояре, приближенные к князю люди, сами имеющие и собственные деревни, и каких-то ремесленников в городе, возможно, что даже торговые точки, склады, погреба, наряду с княжескими запасами. Вот вокруг этой властной ячейки и формировалась вся крепость. Нет еще касты профессиональных военных, искусство которых бы передавалось из поколения в поколение. Нет класса городских жителей, с корнями вырванных из деревенской жизни. Теснота крепостных стен ограничивает жизненное пространство, лишает возможности жить натуральным хозяйством. Выходит, что требуется искать дохода в других видах деятельности: чиновники, военные, ремесленники, строители, обслуга, складские служащие, писари… Если прежде о таких мелочах и задумываться не приходилось, то сейчас надо было разобраться и усвоить для себя необходимость таких изменений. Формирование городов-крепостей меняет структуру общества. Это уже не первобытно-общинные отношения, а разветвленная социальная структура.

Вот Ефрем, к примеру, приказчик купца из Коломны. Стало быть, сам купец уже настолько богат и занят другими делами, что может позволить себе приказчика, который будет улаживать дела хозяина. Возможно, он состоит с самим купцом в каких-то родственных отношениях, но не это главное. Ефрем уже не просто смерд или ремесленник, он стал человеком, оторванным от любого производства. Он не создает материальных ценностей, он следит за распределением, хранением, сбытом тех ценностей, что производятся другими. Следовательно, имеет влияние на формирование цен на рынке, если можно так выразиться. А это власть. Пусть небольшая, но все же власть.

Низшим звеном в этой иерархической цепочке становятся простые крестьяне – целые общины или отдельно стоящие хутора, не имеет значения. Земледельцы или животноводы, рыбаки или охотники, те, кто кормят всех прочих. С них просто берут налог за пользование княжеской землей, охотничьими угодьями, не оставляя права выбора.

Шестерым разбойникам, простым налетчикам, куда проще обирать людей на дороге, нежели честно зарабатывать себе на жизнь: пахать, сеять, разводить скот. Даже охотятся они не на дичь, а на людей. Да, так проще! Рискованней, но проще!

Не знаю, что их ждет в крепости, думаю, что свое наказание они получат, и мне их не жалко. Ни в своих действиях, ни в праведном гневе купеческого приказчика Ефрема я ни на секунду не сомневаюсь. Так и должно быть. Это правильно. За преступление должно быть наказание. Каторжные работы, штраф, тюремный срок – это уж как решит суд, и не важно, кем он представлен, двенадцатью присяжными или князем: и прокурором, и адвокатом, и судьей в одном лице.

5

К воротам крепости пленники тащили сани, уже чуть ли не падая от усталости. Не то, что бежать не могли, шли с трудом, спотыкаясь на ровном месте. Меня к тому моменту разморило на солнышке, бессонная ночь давала о себе знать. Я пожалел изрядно потрепанных мной душегубов, встал с дровен и не спеша пошел следом. Тем более что, находясь без движения, стал подмерзать, и морозный солнечный день уже не радовал. Ефрем был увлечен тем, что ехал верхом вслед за санями запряженными пленниками и на всю улицу горланил о том, как распоясались нынче непокорные мордовские племена! Сыпал проклятиями на них, грешных язычников. О моем существовании он как бы забыл, чем я и поспешил воспользоваться. Оставаться незамеченным в городе было совершенно невозможно, так что я даже и не пытался слиться с толпой, над которой возвышался чуть ли не на две головы.

Приказчик спешился возле неприметного на первый взгляд дома и постучал в ворота. Утомленные долгой и трудной дорогой, пленники сели возле оглоблей, брошенных наземь, под бдительным присмотром настороженных горожан. Из ворот вышел крепкий, рослый мужик – по местным меркам просто амбал – в одной рубашке да холщовых штанах. На переносице и правой скуле у мужика был заметный уродливый шрам, рыжая борода заплетена тремя широкими косами, волосы подвязаны плетеной кожаной лентой. Ефрем обменялся парой фраз с этим угрюмым типом и только указал плетью на пленников. Рот рыжего мужика растянулся в довольной улыбке и он, уперев руки в бока, стал разглядывать притихших налетчиков. Приказчик тем временем продолжал свой рассказ, указывая то на меня, то на свой лоб с заметной шишкой и ссадиной. Прищурившись от удовольствия, рыжебородый только одобрительно качал головой. С прилегающих улиц и дворов собирались люди. Любопытные толпились у ворот, в которые постучал Ефрем. Из тихих перешептываний зевак я понял, что это был дом княжеского воеводы Никифора. Из двора воеводы вышли еще двое дюжих молодцов, таких же рыжих, как и он сам, что не оставляло сомнений в их родстве, и стали развязывать плененных мордовцев, уводя по одному.

Я разглядывал людей. За столько недель, проведенных на болоте в полном одиночестве, я успел отвыкнуть от большого скопления народу. Чувствовал себя неуютно и скованно. В какой-то момент, средь толпы, на противоположной стороне улицы я заметил Ярославну. Уже давно искал ее взглядом и наконец увидел: она, как и прочие, с любопытством смотрела на плененных и о чем-то тихо беседовала со стоящими рядом женщинами. Я ждал, знал, что рано или поздно ей скажут и обо мне.

В этот момент я подумал о том, что если она сразу же начнет искать меня в толпе, то это станет неким сигналом, поводом думать, что я ей все же небезразличен и между нами есть некоторая симпатия. На большее я пока не рассчитывал. Здешние обычаи и правила, особенно по отношению к женщинам, по большей части оставались для меня неизвестными. Те скабрезные шуточки и обычное бахвальство, которые позволяли себе мужики, в расчет брать не стоило. В первую очередь потому, что я еще не целиком понимал язык, и все сказанное доходило не сразу, да и разговоры о таких вещах я не вел, просто не с кем было.

В какой-то момент Ярославна испуганно отпрянула от говорящей с ней женщины и тут же подняла взгляд.

Мы глядели друг на друга лишь пару секунд, и этого мне показалось достаточно для того, чтобы, как в открытой книге, прочесть всю гамму эмоций, которые она испытала в это короткое мгновение. Испуг и беспокойство, тревога и радость, смущение и застенчивость отразились в этом взгляде, рассказывая мне о многом. Она опустила глаза, даже немного отвернулась, заметно покраснев, а я просто не мог оторвать от нее взор. Никогда со мной ничего подобного не случалось. В это мгновение не существовало ни времени, ни пространства, ни прошлого, ни будущего. Я даже не понимал, где нахожусь, и что должен делать. Ради одного этого мгновения я проделал весь долгий путь и ни секунды не жалею об этом.

По спине ударили. Не сильно – я бы сказал, даже робко, словно только для того, чтобы привлечь мое внимание.

– Проклятье! На весь твой поганый род! На всю твою гнилую половецкую кровь! На мерзкие чресла твои!

Вся существующая реальность щелкнула, словно исполинским кнутом, тугим железным капканом саданула по сердцу. Кровь вспенилась от ярости, вскипела от гнева в тот момент, когда я повернулся и, сдерживая накатившую дрожь, посмотрел на тощего священника, стоящего у меня за спиной. В одной руке он держал посох, которым и приложил меня по спине, а в другой – довольно свежую волчью шкуру. Народ, окружавший нас до этого, в страхе расступился, отпрянул, образуя как бы свободную площадку для нас двоих.

– Дьявольский отпрыск! Воплощенный бес! Будь проклят ты небесами, нечестивец! Нехристь! Язычник! За погубленные души! За смерть невинно убиенных!

Сказав это, священник швырнул мне под ноги волчью шкуру, плюнул поверх и тут же схватился освободившейся рукой за деревянный крест, висящий на груди.

По всей видимости, в моем взгляде была такая безудержная ярость, что служитель церкви не смог его выдержать и отвел глаза. Люди замерли, как восковые фигуры. Перепуганные, встревоженные, они смотрели на нас с ужасом и трепетом, представляя себе исход возможной стычки, но я сдержался.

Потребовалось время, чтобы успокоить дыхание, привести мысли в порядок и принять оптимальное решение. Это было непросто. Я не знал сути обвинений, не понимал, за что получил проклятье от представителя церкви, но убивать его или калечить при людях не решился. Любое агрессивное действие с моей стороны будет распиской под приговором. Не могу с уверенностью сказать, как здесь относятся к священнику на самом деле, но без всяких сомнений многим лучше, чем ко мне, нелюдимому чужаку, который скрывается на болотах, обросших слухами один другого страшней.

Нельзя было вот так просто стоять и терпеть. Требовалось действие. Накопившейся энергии требовался выход. Я не знал, что символизировала шкура волка, брошенная мне под ноги, – знак проклятия, намек на то, что именно в этой шкуре, по представлениям многих, я совершаю все те злодеяния, которые мне приписывает молва, – но я должен как-то отреагировать. Поднять ее, забрать с собой? Оставить здесь? Перешагнуть, вытереть об нее ноги? Какое действие будет верным? Может, плюнуть в ответ на рясу священника? За такое меня точно убьют! Это будет повод, отмашка самосуду. Толпе будет достаточно самого незначительного сигнала, чтобы разорвать меня на части. Нет смысла оправдываться, отпираться, сопротивляться. Сейчас любое действие расценят не в мою пользу. Священник потратил не один год, зарабатывая себе авторитет среди народа и поддержку власти, а меня видели в городе лишь пару раз, да и то в компании сомнительного типа, не внушающего доверия.

Перешагнув брошенную на снег волчью шкуру, я только надвинул на лицо капюшон и пошел к воротам, еле заметно прихрамывая.

Не знаю, на какую реакцию рассчитывал священник, но больше он не произнес ни слова. Толпа безмолвно расступалась, давая мне возможность пройти. Как же хотелось в этот момент наломать дров, выплеснуть все, что накопилось! От безысходности впору зарычать и наброситься диким зверем, злобным оборотнем, за которого меня принимают. Но не посмею, сдержусь и просто уйду. Вокруг полно других городов, что я зациклился на этой деревянной крепости? На этих диких, непролазных лесах и болотах? Владимир, Суздаль, Москва, та же самая Коломна. Пока реки скованы льдом, можно идти по проторенным курьерским и торговым путям! На север, на юг, запад или восток! Здесь нет границ, нет виз и паспортного режима! Прочь от дикости! Во мне кладезь технологий, знаний, умений. Я могу это доказать! Могу это очень дорого продать. Князья и бояре, священники и простой люд будут готовы отдать мне душу, как дьяволу, только за малую толику информации, которой я владею! Отступать или бежать с поля битвы – это не одно и то же! Я отступаю, но не бегу. Тьма и дикость в душах людей сделала первый ход, воспользовалась элементом неожиданности. Впредь мне надо быть готовым к таким поворотам событий. Это мне урок, курс выживания! Не дождетесь моего бегства, не станете свидетелями моего позорного выхода из боя. Я отступлю, но обязательно вернусь!


Для доказательства собственной исключительности требовались действия. Не просто прожигание жизни в глуши на болоте, а продуманный план, который бы позволил мне совершить задуманное. Долгая дорога вскоре выветрила из меня всю ярость и гнев. Проклятия священника остались в памяти как короткий и неприятный эпизод, но он ни в коем случае не мог испортить того чудесного мгновения, когда мой напряженный взгляд и удивленные глаза Ярославны встретились, образуя тонкую, незримую связь, словно хрустальный мост, на который каждый из нас был готов ступить, не раздумывая. Этого мига достаточно, чтобы получить аванс вдохновения, силу бороться. Я не привык сдаваться. Я всегда шел до конца. Если не было возможности идти коротким путем, я выбирал извилистый, длинный, но все равно добивался всего, чего хотел. Сейчас я намерен делать то же самое. Не склонен менять привычки, особенно в угоду малограмотной толпе.


На болото можно было попасть уже известным мне способом, привычной дорогой, и короткой, пока еще нехоженой. Петр однажды говорил, что есть возможность заметно срезать путь, если идти через реку, когда лед встанет крепко. Я лишь умозрительно представлял себе этот маршрут, но с начала зимы даже не пробовал по нему пройти. Но сейчас, похоже, не оставалось выбора. Из крепости я вышел примерно во втором часу дня. Еще час-полтора, и начнет темнеть. Если небо будет чистым, а луна поднимется над горизонтом, то нет проблем, пройду в свою хижину, как по проспекту. Но с запада уже тянуло серые рваные тучи, и ничего хорошего такие перемены в погоде не предвещали.

Видимо, после нервного потрясения, испытанного мною в городе, когда священник прилюдно осыпал меня ворохом проклятий, я был просто неадекватен, переоценил погодные условия и резерв собственных сил. Некоторое время шел по льду реки: это было приятно и необычно. Реки здесь все равно что дороги, очень широкие, гладкие, лишь изредка с наметами да сугробами, но их немного, и серьезных помех при движении они не создают.

Серая мгла быстро заволокла небо, снег повалил крупными хлопьями, ветер усилился. Я прибавил шаг, и уже через пару километров понял, что зря это сделал. Опять заныла старая травма, в коленном суставе что-то щелкнуло, отдалось резкой болью в бедре. Дав себе небольшую передышку, я оглянулся назад, оценивая расстояние, которое успел пройти. Возвращаться не имело смысла. На льду не осталось моих следов, ветер мгновенно заметал их, не оставляя возможности вернуться. Но сил и упорства еще хватало. Я не боялся даже остаться в лесу на ночлег, провести ночь у костра, в укрытии, овраге или просто под упавшим стволом дерева. С собой у меня были какие-то припасы, тушеное мясо, довольно свежий хлеб, испеченный в дорогу молчаливой вдовой Ефросиньей. Да и оружие при себе имелось. Сулицу со сломанным креплением и древком еще возможно было починить и использовать по назначению. Жаль, вот только топора не взял, он бы мне сейчас пригодился.

Русло реки петляло причудливыми завитками, уходило в сторону ложными протоками, замерзшими заводями. Я продирался сквозь метель, ориентируясь только на твердую поверхность льда, но как долго могло это продолжаться? Час, два? Как бы быстро и энергично я не двигался, усталость брала свое, я начинал замерзать, лицо и руки уже онемели, ноги стали влажными. Снежная крупа наметалась под капюшон, сыпалась за ворот, проникала в швы одежды. Нужно было остановиться на привал. Если упорствовать и переть сквозь метель, можно заблудиться. Нет смысла пороть горячку. Я уже давно ушел из города и могу расслабиться, собраться с мыслями.

Левый берег реки, тот, на котором и должен находиться мой островок, был пустынным и пологим, он уходил вдаль заснеженным полем, а вот на правом берегу, обрывистом, крутом, деревья росли густо. На этой стороне я прежде не бывал. Уверенно решив, что буду искать место для ночной стоянки, я стал прижиматься к правому берегу, ища возможность подняться наверх. Пришлось пройти еще метров пятьсот, прежде чем я увидел завалившийся, прогнивший тесаный поручень, который тянулся на глиняный уступ. В первый момент я просто порадовался тому, что наконец-то нашел удобное, кем-то заботливо обустроенное место, где можно вскарабкаться. Лишь минутой позже, когда сбрасывал ногой снег в поисках ступеней, понял, что это явный признак обжитой местности. Деревня или лесная хижина. Чей-то охотничий домик или тропинка к зимнему омшанику.

Поднявшись наверх, я стал по возможности осматриваться. Деревья здесь росли довольно густо, сугробы намело высокие, поэтому двигаться пришлось с трудом. Ни следов, ни тропинки, только заметная просека. Я старался разглядеть хоть крохотный отблеск огонька, почувствовать запах человеческого жилья, услышать лай собак. Но ничего подобного не наблюдалось. Тишина, только ветер завывает в высоких соснах да бросает в лицо щедрые пригоршни колючего снега. Я стал продираться сквозь сугробы и переметы, держась просеки. Уже темнело, снег валил стеной, идти приходилось почти на ощупь. Среди деревьев снег казался не таким глубоким, и я уже приготовился искать удобную низину, чтобы устроиться и развести огонь. Ноги промокли, войлочная обувь стала рыхлой, раскисла, и мороз пощипывал, причем совсем нешуточно. Ситуация выходила из-под контроля, я нервничал. Но ведь не бывает же так, что есть оборудованный спуск с берега, а рядом ни деревеньки, ни сторожки.

Нога провалилась глубоко в снег, будто в проталину, которых в лесу встречалось немало, я поспешил завалиться на бок, чтобы удержаться и не рухнуть с головой, но плечо уперлось в твердый настил. Я стал ощупывать поверхность, с удивлением понимая, что это не что иное, как крыша дома, покрытая осиновой дранкой. В деревне, где жил дед Еремей, все крыши были сделаны из такой деревянной черепицы. Высоченный сугроб, который намело с одной стороны дома, не позволил мне сразу разглядеть эту постройку. С подветренной части снега оказалось немного, и поэтому я легко угадал жерди загона, ворота, высокие стебли высохшей крапивы, торчащие из снега. Даже на душе легче стало. Это была деревенька, очень похожая на ту, в которую я по неосторожности сунулся в первый день. И ни одного следа, ни одного намека на человеческое присутствие. Как и все постройки в этом времени, дома были добротные, хорошо сделанные, но напрочь лишенные окон. Вместо окон строители изб делали прорези в верхних венцах, почти под самой крышей, которые большей частью служили отдушинами. При необходимости такие прорези легко закрывались деревянной вставкой.

Я стучал в двери, заглядывал в сараи, взбирался на сугробы и пытался принюхаться, топятся ли печи в домах. Деревня казалась брошенной. Мало ли что могло случиться, но жителей в ней не было, ни одного. Все три дома, обнаруженные мной в темноте, были совершенно пусты и выстужены. Я позволил себе войти в один из них, в самый крайний, тот, что нашел первым.

Ковыряясь в сумке окоченевшими пальцами, я достал огарок свечи и зажигалку, очень надеясь, что в ней осталось еще хоть чуточку газа. Еле заметного, крошечного голубого пламени с трудом хватило, чтобы зажечь свечу. Газ в зажигалке почти закончился, и мне срочно требовалось изобрести что-то надежное на замену – перспектива добывать огонь из огнива меня совершенно не радовала.

Сенцы дома были завалены колотыми березовыми дровами. Полка с какой-то домашней утварью валялась на полу, на тесаных досках было полным полно глиняных осколков, расколотых от мороза деревянных мисок. С треском и натугой открылась дверь в жилую клеть. Там, в темной комнате, и вовсе был кавардак и разгром. Изба, как и многие в этих местах, топилась по-черному, но прежде чем разжечь огонь, требовалось прочистить от снега отдушину, которая как раз выходила на ту сторону, что по самую крышу завалило снегом.

Обустройство заняло часа полтора. Одежда на мне уже изрядно подмокла и стала тяжелой и липкой. Я торопился, не останавливался ни на минуту, и, даже прочистив отдушину, разведя огонь в очаге, продолжал ходить по комнате, стараясь как можно внимательней осмотреться и расчистить себе жилое пространство.

Не могу с уверенностью сказать, что такого странного произошло в деревне и почему жители, бросив все, покинули это место, но длинный кровавый след, оставшийся на полу, давал понять, что, скорее всего, сделали они это не по собственной воле. Снова пройдя по дому, на этот раз с зажженным факелом в руках, я внимательно осмотрелся, ожидая в любую секунду наткнуться на окоченевший труп или скелет, но, к счастью, ничего подобного в доме не нашлось. Жилая клеть уже наполнилась живительным теплом, подсохли лужи от растаявшего снега в углах. Я сбросил с себя одежду, развесил на жердях возле огня. Подвинул поближе к очагу обеденный стол, застелил его какой-то тряпкой и взобрался на него, скрестив ноги по-турецки. Стал разминать и массировать озябшие пальцы, разболевшееся колено.

Мне, черт возьми, ужасно повезло, что я наткнулся на эту заброшенную деревеньку. Ночевка в лесу могла превратиться в настоящий экстрим. Мало того, что под открытым небом в разгулявшуюся метель и снегопад, так еще и в окружении диких зверей, почти безоружный, уставший. Тепло спускалось от потолка, приятно пекло влажную одежду. Я потихоньку расслаблялся, приходил в себя после чудовищного нервного напряжения и трудной дороги. Мысли возникали в голове вяло, неохотно, текли густым медом. Все напряжение отслаивалось, уходило на второй план, оставляя лишь радость от того что смог выбраться, выжить, найти убежище. Я просидел так часа два. Допил рябиновую настойку, чуть подсох и лишь после этого извлек из сумки свои скромные припасы и, как мог, поужинал. Горбушку душистого серого хлеба, подогретого на огне, я припас на завтрак. Завтра предстоял не менее тяжелый день. Просушить одежду, собраться с силами и наконец-то добраться до своей хижины на болотах. В сравнении с этим заброшенным, покинутым домом, избушка Петра и вовсе казалась сараем. Здешние пара клетей, хлев да скотник явились чуть ли не хоромами, не хуже чем дом Еремея. Пыльный, неухоженный, видно по всему, заброшенный еще с лета, а то и больше, но все же надежный и добротный дом. Наносив побольше дров, чтоб на всю ночь хватило, я попробовал уснуть. Хоть и смертельно устал, спал очень неспокойно. Просыпался от малейшего шума, от незначительного звука. Так и казалось, что сейчас скрипнет дверь и в дом войдет хозяин. В обрывках сна являлись какие-то воспоминания из прошлого, городская суета, лица друзей, знакомых, родных. Сердце наполнялось тревогой, переживаниями, но всякий раз, просыпаясь, я точно помнил, где нахожусь. Ничего нельзя было поделать с этой ситуацией – ни изменить, ни исправить.

Я лишь развалился на столе, подминая часть подстилки под голову, и смотрел в пылающий огонь очага. Дрова были сухие, добротные, жар от них шел очень сильный, совсем не душный. Лежал и думал о том, что упустил что-то важное, привычное. Прошло больше десяти минут, пока я все же сообразил, что же в действительности так сильно меня беспокоило. Ведь жил я в этом мире по своему собственному календарю. Начиная с того самого дня, как свалился с неба у берега реки, рядом с безымянной деревушкой. Так вот, по моему собственному календарю, если я, конечно, ничего не упустил, сегодня была новогодняя ночь. Значит, стану считать эту заброшенную деревню своим новогодним подарком! Дома бы мне непременно подарили теплый свитер, десятый или пятнадцатый по счету, возможно, компакт-диск с очередным переизданием «Аквариума», фигурную ароматическую свечку или бутылку хорошего спиртного. А здесь, в этом незнакомом прошлом или параллельном мире мне досталась целая деревня! Да разве я мог мечтать о таком подарке?!

Утро было серое, снежное. Снегопад и ветер намели новые сугробы, полностью укрыв мои вчерашние следы. Домов в деревне оказалось не три и даже не пять, а целых восемь. Здесь не было следов битвы или нападения. Не было трупов и скелетов. Складывалось впечатление, что люди просто забрали скот, какие-то пожитки и спешно покинули уютные жилища. Однако не наблюдалось ни одной видимой, веской причины такого исхода, хотя в домах царили бардак и разорение, вещи были перевернуты, некоторые очаги разрушены.

В деревне не нашлось колодца или родника. Во всяком случае, мне их обнаружить не удалось. С другой стороны, все логично: зачем людям родник или колодец, если воду можно брать прямо из реки? Дома стояли довольно хаотично, без строгой геометрии, что так явственно наблюдалась в других деревнях. Два дома были совершенно разрушены, от них остались только разобранные бревна да рухнувшие крыши. За оградой одного из загонов я обнаружил довольно свежие кресты. Срубленные из свежих молодых сосновых стволов, они торчали рядком из-под рыхлого снега. Ни пометок, ни надписей. Просто ряд деревянных крестов. Девятый дом, который я раньше не заметил, был чуть поодаль, стоял отдельно на опушке, на краю небольшой поляны. Двери его были завалены бревнами, стены подперты кольями. Над земляной крышей, такой же, как теперь в моей хижине на болотах, возвышалась довольно длинная труба. Это было странно и необычно. Помимо одной входной двери в доме были еще и большие ворота, словно это конюшня, и лишь только когда я увидел на заднем дворе бревенчатый станок, я все сразу понял. Это была кузница! Деревянные брусья станка предназначались для подковки лошадей. Животное заводили в этот станок, устроенный как параллельные брусья, привязывали и спокойно подковывали, не опасаясь, что норовистый конь начнет брыкаться и испортит всю работу. Не помня себя от радости, я отбросил бревна, прижимающие ворота и двери, смело вошел в мастерскую.

Все, о чем я только мог мечтать, находилось здесь, бесхозное, брошенное. Наковальня – огромная, крепкая. Клещи, молотки, инструмент и заготовки, бруски уже отмученного железа – готовая крица! На большом деревянном верстаке лежали с десяток подков, несколько недурных с виду топоров. Железа у этого мастера хватало. Все совершенно ржавое, давно брошенное, но это было железо! Его было много, настолько много, что начни я его ковать сейчас, закончу только весной! Это был подарок судьбы! Неслыханная удача! Рано или поздно я все равно планировал устроить себе нормальную мастерскую, но чтобы вот так, без особых усилий, взять и найти брошенную, совершенного годную к эксплуатации… Я на такое даже не рассчитывал.

Петр рассказывал об этом месте, об этой самой Железенке! Деревне, через которую зимняя дорога на болота во много раз короче. А я даже не придал значения названию. Ну Железенка, и что с того? Мало ли как можно обозвать поселок… И только сейчас, до меня, дурака, дошло, что название напрямую зависит от того, чем жили в этом месте.

Я не мародер, но оставить здесь все эти сокровища я не мог. Коль скоро их бросили, то, стало быть, посчитали ненужными. Разбойники ли убили всех жителей, дикие звери, или болезнь подкосила, не знаю, но готов рискнуть. Один, по рыхлому снегу, по морозу и в снегопад я не смогу вынести все отсюда и дотащить до хижины на болоте. Да и стоит ли вообще это делать? Здесь стоят добротные дома, теплые и уютные, очень хорошо приспособленные для нормальной жизни, а я действительно, как колдун какой-то, поволоку всю добычу на болото, все больше скрываясь от людей? Ну уж нет! Гораздо проще будет вернуться в хижину, собрать все необходимое и вернуться сюда. Мастерская здесь очень добротная: чтобы такую сделать, мне не один месяц понадобится. Даже если и был здесь мор, я просто по возможности проведу дезинфекцию. Ненужные, старые дома сожгу, пригодные обработаю спиртом, забью на неделю, а то и на месяц свежей хвоей – ни один вирус там не выживет. А если стукнут крепкие морозы, то и просто выстужу помещения. Пара дней – и я наконец займусь делом. Пусть местное население считает меня колдуном и злодеем, пусть боятся и обходят стороной. Весной сойдет лед, и я окажусь отрезанным от левого берега. Мне не придется терпеть вонь, болота и кормить комаров. Не нужно будет опасаться топи, через которую даже зимой ходить очень опасно.

Если двери и ворота мастерской были завалены бревнами, то, стало быть, те, кто уходил из поселения, старались как-то сберечь содержимое, но так и не вернулись. Если место считается проклятым, дурным, то мне это только на руку: репутацию мне это не испортит, а вот любопытных отвадит. Последние попытки наладить контакт убедили меня, что не так уж это и просто.


Я потерял счет дням. Не жалел сил, несколько раз ходил в хижину, подчищая там все припасы и пожитки. Старался не оставлять следов, но боюсь, что получалось это не очень хорошо. Все те дни, пока я менял место жительства, как бы в помощь мне непрерывно шел снег, солнце еле-еле проглядывало сквозь серые тучи, было довольно тепло, и лед на реке в некоторых местах стал очень ненадежным. Появились проталины и трещины.

При наличии мастерской в новом месте, во мне открылось второе дыхание. Но запустить кузницу с первого раза не получилось. По всей видимости, деревня была заброшена гораздо раньше, чем я мог себе представить. В морозные дни во всем разобраться не представлялось возможным. Пришлось основательно чинить меха и фурму в горне. От времени она совершенно развалилась. Но дело шло! Мастерская все больше становилась похожей на то, что мне требовалось. Старый верстак я выкинул, расколотил на дрова, новый делать не стал, просто принес из соседнего дома большой стол. В запасах у бывшего кузнеца нашел немного медных листов, чугунные слитки, несколько кусков бронзы.

Ковырять мерзлую землю для того, чтобы соорудить угольную яму, оказалось непросто. Первая получилась небольшой, кургузой. Морозы в конце января ударили крепкие, а я только и делал, что использовал световой день для заготовления дров. Еще нужно было как следует изучить территорию, определиться с положением нового места. В зимнем лесу обходить владения было опасно. Хорошо, что в брошенной деревне нашлись лыжи, не очень новые, но еще вполне годные. В светлые морозные дни, выходя на лед, я замечал свежие следы. Как и предполагал прежде, реку использовали как транспортную артерию и зимой, и летом. Это меня ничуть не напрягало. Пусть себе ездят, все веселей будет. В конечном счете, как прознают, кто поселился в брошенной деревне, сразу найдут возможность объехать стороной это место. Помня о том, что рассказывал мне дед Еремей об охотниках, которые при случае смотрят мои следы, я стал внимательней. И вот однажды утром обнаружил неподалеку от кузницы два свежих следа. Один принадлежал охотнику. Он шел мелкими шагами, часто останавливался, осматривался. Сопровождала охотника довольно массивная собака, не знаю уж какой породы, но очень крупная, ничуть не меньше восточной овчарки. Я подумал о том, что если собираюсь здесь жить один и дальше, то должен позаботиться о том, чтобы завести собаку. Места дикие, глухие, а чуткий сторож никогда не помешает. Любая псина почует опасность, возьмет след, да и скучно не будет.

Работа захватила меня с головой. Я никогда в жизни так не желал работы, как здесь. Первые поковки, пока готовил уголь, делал на дровах. Большей частью просто отжигал все наследство, оставшееся от неизвестного мастера, приводил в порядок инструмент, делал новый. Металл был очень невысокого качества, поэтому с инструментом возни было предостаточно. Зубила, резцы, прошвени приходилось долго вымучивать и делать из слоеной стали. Помню, как кто-то из мастеров сказал мне на выставке в Москве, что самое большое мастерство для кузнеца – это не тончайшее железное кружево, выкованное из цельного куска, и не сложный механический замок, который я тогда считал работой трудной, а простая иголка. Да, обычная швейная иголка. Кто бы мог подумать! И чем меньше размером удавалось ее сделать, тем выше считалось мастерство. Существовала даже специальная техника ее изготовления. Я много сил в свое время потратил на то, чтобы как следует научиться делать иголки, тянуть проволоку. Это было моим хобби. Заказывали обычно вещи довольно крупные, массивные. То ворота, то ограды, то лестницы, а вот мелочи, домашняя утварь людей в двадцать первом веке не очень-то интересовала. А здесь все не так: только и приходилось, что делать мелочи. Я уже успел узнать в городе, да и у деревенских, что пользовалось большим спросом, вот и старался, так сказать, на потребу местного рынка.

Питаться приходилось припасами, оставшимися в наследство от Петра, благо очень уж он запасливый был человек. За новыми продуктами я не ходил. Не хотел тратить время. Когда становилось плохо с мясом, я добывал зайца, на кабана даже не зарился. Ловил рыбу. Рыболовных крючков, кстати, тоже наделал целую коллекцию, пока работал на дровах. С появлением угля занялся вещами посложней. Первое и серьезное, что мне было просто необходимо – это нормальное метательное оружие. Моих столярских способностей хватало для того, чтобы изготовить лафет и рычаг арбалета, перья сделал из дамасской стали в полторы тысячи слоев. С тетивой помучался, но и ее смог соорудить. Получился, конечно, толстенный канат, скрученный из жил, но достаточно прочный. Стрел для своего арбалета заготовил три десятка, очень качественных, тяжелых и легких, с разными наконечниками, в том числе и бронебойных, цельнокованых. Нашел в справочнике рецепт довольно простого лака на спиртовой основе. Перья арбалета заворонил, чтоб не ржавели. Оружие получилось отменным. Легко заряжалось, стреляло очень точно, примерно на сотню метров. С двухсот метров уверенно пробивало дубовую кору и вгонялось в ствол на несколько сантиметров. За собственную безопасность я теперь не беспокоился. Из всего качественного металла, что только смог найти, я сделал так называемые пакеты. Пакет – это заготовка, из которой при желании можно выковать все что угодно. Это была очень качественная, тщательно вымеренная слоеная сталь, годная как для оружия, так и для доспехов. Из материала попроще делал домашнюю утварь, топоры, пилы. Изготавливая инструменты с запасом, на будущее, я не забыл о тех драгоценных металлах, которые тоже были в моем распоряжении. Все золото и серебро я вновь переплавил, довел до надлежащего качества, по возможности очистил. Из одного куска золота я сделал очень крупное ожерелье. Прямоугольные золотые пластинки с тонкой резьбой соединил ажурно заплетенной проволокой. Сделал также широкую двойную пряжку и браслет. Всегда мечтал поработать с драгоценными металлами, но в свое время все как-то не получалось, уж слишком мало мне доставалось. Бывало, конечно, куплю какое старье, да все больше серебро, чем золото. С таким размахом никогда не удавалось работать.

Было воскресенье по моему календарю. Лед на реке уже становился опасным, выходить на него побаивался, поэтому, как рассвело, отправился в лес. На след лося я наткнулся случайно – не планировал я бить такую крупную добычу. Мне вполне бы хватило зайца или глухаря. Но лось был подранком. На снегу виднелись свежие капли крови. Я шел по следу примерно полчаса, старался двигаться тихо, поглубже врезаясь лыжами в рыхлый снег. Это был крупный самец, сильный, свирепый, между ребер у него застряло копье, довольно массивное, не такое, как использовали местные. Хотя лось был ранен, я не спешил воспользоваться чьим-то упущением и просто затаился под низким ельником. Видимо, думая, что ушел от погони, лось облюбовал себе небольшую полянку и лег. То ли помирать собрался, то ли просто отдыхал. От моего нового дома было далековато, километра три. Чего проще – пробить ему голову из арбалета, но какой в этом смысл? Всю тушу я к себе не утащу. А начну разделывать, так местные санитары леса объявятся, да и охотники, что метнули копье, не ровен час, подоспеют.

Охотники ждать себя не заставили. Они были пешие, даже без лыж, продирались через глубокий снег и, надо отдать им должное, двигались довольно тихо, заходя по следу с подветренной стороны. Всего трое. У одного в руках большой лук, у второго рогатина, третий без оружия, но, видимо, именно его копье торчало в боку у лося.

Я натянул тетиву, вложил тяжелый бронебойный дротик и затаился. Тот охотник, что шел с луком, не показался мне особенно проворным, суетился, торопился, рвался вперед. Он-то и спугнул подраненное животное. Завалился, придурок, на бок, на чахлую березку, шурша ветками и ссыпая снег. Испуганный зверь подскочил и понесся прочь, как раз на меня. Вот молодцы, ребята, поработали загонщиками. Тот, что спугнул зверя, попробовал было выстрелить вслед, но стрела задела ветку и просто шлепнулась в снег.

Я лишь немного выдвинулся вперед, прицелился в голову и выстрелил. Надо признать, что такого охотничьего азарта я еще никогда в жизни не испытывал. Лось сместился в сторону и подставил бок. Стрела, рассчитанная на то, чтобы пробивать как минимум кольчуги, вместе с кованым опереньем вошла в тело. Еще метров пять лесной исполин пытался бежать, но не смог. Остановился, судорожно раздувая заиндевелые бока, покачался и, подгибая ноги, рухнул прямо на ствол молоденькой липы. Я мгновенно зарядил оружие, вложил новую стрелу и теперь уже открыто вышел навстречу охотникам.

– Здравы будьте, добрые люди. Бог в помощь.

– Аред! – закричал тот охотник, что был вовсе безоружен, и собрался было бежать.

Лучник вынул новую стрелу, но заряжать не стал, удержался, заметил, что моя тетива уже натянута и стрела вложена. Возможно, ему и не была знакома конструкция подобного оружия, но натянутые перья он легко заметил. Мужик с рогатиной только цыкнул на паникера и встал в полкорпуса за широкий дубовый ствол.

– Дерзкие ловчие, – выкрикнул я громко. – До проклятого места зверя гнали.

– Чья стрела, тот и взял, мы уйдем с миром, – сказал лучник, чуть повышая голос. – Знаем мы тебя, Аред. Епископ рязанский, князя Ингвора духовник, на тебя проклятье наложил, нечистым поминал, волчью шкуру тебе под ноги бросил. Кузьма вон сам тому свидетель был.

Как бы подтверждая слова лучника, безоружный паникер закивал головой.

– Кто из вас, люди, крещеный?

Мужик с рогатиной, тот, что стоял за деревом, вышел навстречу, опуская оружие.

– Я крестился, уж десять лет как. Во служении у боярина Федосея дворовым конюхом был. Боярин тот сам человек набожный, и нехристей в доме своем не терпел.

– Так, стало быть, не по своей воле ты крещеный?

– Мурома мы, и обезами биты, и черемисами биты, и кыпчаки как таварином идут все мимо нас, а Ингвар молвил, что, дескать, некрещеный люд и не его люд пусть капищам поганым кланяется, не будет нам защиты, пока к храму не придем.

– Дело ваше, думайте про меня что хотите. Если вам слово священника верней, то так тому и быть. Может, я ему какое зло сделал, не знаю. И года не прошло, как я с дальних земель в эти края пришел, а только злобу человеческую и вижу. Волком-оборотнем меня кличут, аредом, шептуном, зелейником. А кто из тех, что языком трепать мастера, зло от меня видел?

– Не гневайся, Аред, не со злом мы к тебе в отмщение пришли. Мы от тебя зла не терпели. Да как только заприметили, что Железенку брошенную опять дымом заволокло, так и решили, что нечистый пожаловал упокойных души собирать.

– Нет,
ребята, то я от «добрых» людей хоронюсь. Сам бы не ушел, так взашей бы вытолкали из Рязани. А коли сами не трусливые зайцы, так и добро пожаловать, захаживайте в гости, торговать станем. Я старую кузню наладил, кузла доброго полный стол.

– За приглашение низкий поклон, тебе, Аред, да вот только со зверем сохатым что делать станем?

– Одному мне он не нужен, я столько мяса не съем. А если поделитесь, то и отказываться не стану. Ногу возьму, надолго хватит, да и рога, пожалуй, если вам они не за надобностью, мне в деле сгодятся.

– Твоя стрела его взяла: если б не ты, то бегать бы нам еще за сохатым полдня, куда бы еще увел, проклятущий.

– Послушай-ка, Кузьма! А не случится ли тебе бывать в Рязани в скором времени?

– Да вот на следующей седмице так и собирался.

– Это хорошо, – сказал я, подходя чуть ближе к испуганному охотнику. – А вот глянь-ка работу мою, нож. Ножны тисненные, сталь крепкая, острие что осока.

Приняв из моих рук оружие, Кузьма вынул нож и стал рассматривать на свету полированное лезвие с гравировкой. Этот нож я сковал из той сломанной сулицы, которой кабана забил, вот в память об этом событии на лезвии кабана и вырезал. Короткий широкий клинок, с долом, с хорошей дубовой ручкой на медных подкладках, заклепанный медными же клепками, с отверстием для крепления на древко, с углублениями под пальцы рук.

– Знатный нож, дорогая работа, – пробубнил Кузьма, с сожалением отдавая клинок обратно.

– Вот сейчас тебе его отдам, если услугу мне одну окажешь.

– Ну, если доброе дело, почему бы и не оказать? Такой нож и сыну в наследство отдать не стыдно, и дочери в приданое.

– Дело сущий пустяк, коль ты все равно в крепость собрался. Дам я тебе вещь драгоценную и попрошу передать Ярославне, дочери боярина Дмитрия, да спросить ответа. А уж с ответом, как сможешь, ко мне пожалуй.

– Ах вон оно как! – удивился Кузьма, а лучник засмеялся. – Что ж, дело доброе, не позорное, возьмусь за просьбу твою, Аред, без обмана.

– Я бы, может, и сам в город пошел, да вот боюсь только, священник опять начнет шкуры волчьи мне под ноги бросать, а ну как не сдержусь, вдарю!

Знание языка – дело важное. Вот поговорил с мужиками, и отношение вроде как наладилось. Они и повеселели, разговорились. И уже не рвались убегать, и вроде как забыли, что к проклятой Железенке почти вплотную приблизились. Судя по рассказам этих же охотников, деревню эту брошенную то ли чахотка, то ли оспа опустошили. Из соседних деревень мужики все порывались сжечь паршивое место, да лето стояло сухое, не рискнули, да и охотников идти в это место не сыскалось.

Подаренным ножом Кузьма быстро разделал тушу лося, все восхищался отменной остротой лезвия. Мне, как и договаривались, отдали ногу и рога, оставшееся мясо и потроха завернули в шкуру и потащили к себе на древке копья.

Встреча с охотниками оказалась полезной. Я больше радовался тому, что смог наладить хоть какой-то контакт, надеялся, что Кузьма все же выполнит поручение и отдаст боярыне золотое украшение. Ради таких моментов стоило жить дальше. В моем случае именно жить, а не выживать. В одиночестве да без общения у меня немного прошла та дикая фобия, что просто преследовала по пятам. Я чертовски боялся заболеть даже самой незначительной хворью. Раньше, бывало, раза два или три за зиму болел, то простыну, то грипп подхвачу, а то и просто хожу сопливый без видимой причины. Здесь же, в отсутствии самых элементарных лекарств, я чувствовал себя очень уязвимым. Те травяные настойки и сборы, которые я успел наготовить в конце лета и осенью, были наперечет. Новый спирт я, конечно, готовил непрерывно, из всего, что только мог, благо опыт имелся еще до того, как я угодил в эту эпоху или параллельную вселенную. Сырья было мало: в какой-то момент я понял, что извел все зерно, которое у меня было, за исключением гречихи – она в своем составе почти не имела крахмала, поэтому ее я использовал для еды.

Спирт я собирал и не тратил попусту – он пригодится для того, чтобы весной изготовить новые препараты.

Одних рук на все явно не хватало, но я и не торопился. Спешить было совершенно некуда. Все, что делал в кузнице, старался изготовить как можно тщательней, хорошо обрабатывал, порой украшал затейливой гравировкой. Зима была холодной, снежной, но за работой в мастерской я совершенно не чувствовал холода.

Недели через полторы после моей первой встречи с местными охотниками явился в Железенку Кузьма. Его рассказ меня очень порадовал. Рассказал он мне, что, как пришел в город, почти сразу сделал все свои дела, а встречи с боярыней пришлось искать. На следующий день встретил ее на торговой площади, как раз перед посещением храма. Вот там-то, без свидетелей, и передал ей мое ожерелье. Ярославна спросила, жив ли я, не сгинул ли, на что Кузьма ее успокоил и даже сказал, где меня искать. В ответ на мой подарок Ярославна передала мне бронзовый браслет. Я и в первый миг нашего знакомства, еще тогда, в кузне Василя, заметил, что украшения на боярыне недорогие, простенькие, какие можно встретить и на крестьянке, и на простой горожанке. Ее тетки да няньки носили такие же простые украшения. Подумал еще, что если отец ее будет недоволен, то девушка и показать такой подарок не сможет. Но сожалеть теперь не имело смысла, что сделано, то сделано. В благодарность за добрую весть и за то, что все, как было велено, сделал, Кузьма получил от меня в награду хорошее копье вместо той гнутой рогатины, что он брал с собой на охоту. От меня он ушел довольный и счастливый, да и я остался с приятными впечатлениями от добрых вестей.

Конец марта и начало апреля, судя по моим скромным подсчетам и зарубкам, что я делал, выдались очень теплыми. Лед на реке был совершенно непригоден для перемещений, снег в лесу коварный, талый. Болота раскисли, низины превратились в топкие ловушки. Гостей ждать не приходилось. Были дни, когда я совершенно бездельничал. Чаще всего тогда, когда устраивал в доме большую стирку. Вещей у меня было немного, а те, что остались, приходилось латать и держать в чистоте. Это были мои вынужденные выходные, или санитарные дни. Я изучал толстенный справочник, энциклопедию забытых рецептов, изучал то, что, возможно, в будущем мне может пригодиться. Нажег березовых прутиков и использовал их для письма и рисования. В результате все подходящие поверхности в доме и мастерской покрывали мои записи, чертежи и рисунки. А что делать? Бумаги не было, береста гнулась так, что не развернешь, оставались только стены да низкий потолок.

Был в книге раздел «Изготовление фейерверков», полезный, но для меня пока совершенно бестолковый. Все рецепты начинались одинаково: для изготовления пороха вам понадобятся селитра, уголь, сера. Для придания цвета искрам и вспышкам используйте либо сами металлы, которых в этом веке мне даже титаническими усилиями не добыть, либо соли этих металлов. Пусть хоть примерно, но состав пороха мне был известен, но для этого не было ни единого ингредиента, кроме разве что древесного угля. Предположим, что и натриевую селитру я смогу добыть, но в очень небольших количествах, выжигая обычное луговое сено, а потом обрабатывая золу. Но вот где взять серу? Был бы я поближе к городу, то непременно бы поинтересовался у торговцев или ремесленников.

А так, в глухом лесу, замахиваться на технологии, лет на двести опережающие нынешний век, – это все фантазии. Да и рук мне одному не хватит всем этим заниматься. Мне бы с кузницей совладать. Летом только и буду делать, что добывать железо всеми возможными способами. А тут размечтался, решил еще и порох изготовить. Разумеется, чисто ради эксперимента, я его сделаю, пусть немного, – как говорится, для собственного использования в целях самообороны. А то народ здесь вроде и тихий, а себе на уме, расслабиться не дадут.


Однажды апрельской ночью я проснулся от того, что услышал во дворе храп лошади и стук копыт. Оружие я держал возле настила, там же, на столе была свеча и масляная лампа. За дверью слышался приглушенный басок, какое-то неясное бормотание.

Я откинул засов и распахнул дверь, держа оружие наготове. При тусклом свете лампы я разглядел рядом с дверью человека лет сорока, одетого легко, как-то очень не по сезону, заляпанного грязью, чумазого. Рядом с оградой стоял конь, запряженный в волокушу. Коня за уздечку придерживала молодая женщина. Глаза у нее были полны слез, лицо искажено ужасом. Мужчина держался чуть более уверенно, но когда услышал, что дверь открыли, тут же рухнул на колени, комкая в руках овчинную шапку.

– Не брось в беде, Аред, милостивый, заклинаю тебя всеми светлыми предками, отцами нашими, не оставь в горе.

– Ты кто такой? Тебе что надо?

– Беда у меня, Аред. Гаврил я с Косой Ворги, что за горельником.

– Что за беда?

– Сын мой, Алешка, вот-вот преставится, хвор совсем. Знахарка Авдотья день шептала, ночь шептала, из сил выбилась да не смогла помочь. Говорит, коль не боишься Ареда-злыдня да людской молвы, ступай к нему. Может, он и смилуется.

– Господи! Что же это за проклятие такое?! И как вы, чудные люди, не поймете, что если чужак, то не обязательно оборотень или злой колдун! Неси свое чадо, да и бабу в дом зови.

Спросонья плохо соображая, путаясь в рукавах, я стал натягивать единственную чистую рубаху, заправил ее в штаны, перепоясался ремнем и подбросил поленьев в очаг.

Гаврила внес сына в комнату. Мальчишке было лет семь, не больше. Бледный, с липким потом на лбу. Дышит прерывисто, резко. Я подтянул настил ближе к огню и постелил кусок чистой крапивной ткани.

– Пятый день уж как хворый, от бабкиных шептаний ему только хуже становилось. Чахнет и чахнет.

– Хворый – вижу, а случилось то что, с чего вдруг его такая зараза взяла?

– По рыбу он с дедом ходил, лед уж тонкий, и чтоб бадью вынуть из проруби, дед его веревкой обвязал да вперед пустил. Да все равно вымокли оба. Дед-то – тот ничего, а Алешка захворал. Я уж старика изругал, да что теперь.

– Ясно. Дальше можешь не продолжать. Судя по тому, что ты рассказал и сам я вижу, у него воспаление легких.

Другой причины такого отвратительного состояния ребенка я просто не видел. У него не было загноившихся ран, что могло указывать на сепсис, или еще каких-то признаков другой инфекции. Только приглушенное дыхание, сиплое и влажное, сухой гортанный кашель и жуткий жар.

Первым делом надо сбить температуру. Для этого хорошо подойдут толченые семена малины, из того, что есть в наличии, корень алтея. Корень алтея у меня, к сожалению, только в спиртовом настое, но выбора нет. Ребенку нужно сбить температуру. Хорошо бы еще ягоды можжевельника – надеюсь, я не все извел. Сухая пармелия тоже есть, хоть и немного.

– Слушай сюда, как там тебя… Гаврил. Как только светать начнет, иди обратно и вот где хочешь, но сыщи мне молока свежего. Хошь коровьего, хошь козьего, хоть овцу или кобылу дои, а молока добудь.

Перепуганный насмерть папаша только кивал головой – сейчас он был готов идти хоть за кровью девственницы, лишь бы не потерять сына.

Я растолок в бронзовой ступке пригоршню сушеных семян малины, добавил чуточку меда и малиновой же настойки. Все это чуть-чуть подогрел, попробовал сам и стал спаивать мальчишке. Да, температура у пацана была высокая. Поездка на волокуше через лес пользы не принесла, но хоть немного остудила.

Я протянул Гавриле деревянную плошку и сказал:

– Вели жене со двора полную плошку снега принести.

– Маланья! – тут же встрепенулся отец Алешки. – Делай, что Аред велит – неси снега, да побыстрей!

Когда заплаканная и перепуганная женщина выбежала за дверь, Гаврила пояснил:

– Не жена она мне, сестра моя. Жена как Алешку родила, так и забрали ее предки.

– Соболезную. Понятно тогда, что ты за сына так печешься. После смерти жены, небось, у себя в деревне тоже не на добром счету?

– Народ всякое говорил, да что их слушать. Если б не бабка Авдотья…

Женщина принесла снег, я набрал немного в лоскут из остатков хлопковой джинсы и положил мальчишке на лоб.

Холодный компресс менять приходилось часто. Примерно через час я повторил процедуру с толчеными семенами и медом, малиновой настойки на этот раз не пожалел, плеснул побольше. К утру температура совсем спала, и я, оставив Алешку на попечение тетки, стал готовить отвар пармелии. Лекарство было очень горькое, но его нельзя было чем-то разбавлять. Довольно сильный антибиотик, хотя на вид обыкновенный лишайник. Не раз проверенное средство, особенно в тех случаях, когда на современные антибиотики у человека была сильная аллергическая реакция.

К вечеру вернулся отец мальчика, совершенно вымотанный, еще более грязный и растрепанный, но с огромной крынкой молока.

Всего три дня понадобилось, чтобы мальчишка стал чувствовать себя намного лучше и кризис прошел. Маланья, сестра Гаврилы, немного освоилась и с моего разрешения прибрала в доме. Сам Гаврила был готов делать по дому все что угодно, лишь бы я продолжал выхаживать его сына. Отвар пармелии, ягоды можжевельника, заваренные в молоке, крепкий мясной бульон, гречневая каша на молоке – вот и все, что я мог предложить. Иммунитет у парня оказался крепким, так что поправлялся он быстро. За всю неделю, что эти люди гостили у меня, было как-то очень уютно и спокойно. Они уже не испытывали того первобытного страха перед неизвестностью, как в ту первую ночь, привыкли, узнали меня поближе. Маланья делала все по дому. Гаврил привез припасов: репы, пшена, трех кур и петуха, крынку сметаны, муки, масла. Я уж и забыл вкус таких продуктов.

Алешка оказался очень сообразительным и любопытным мальчишкой. Заставить его лежать на полатях, соблюдать постельный режим было совершенно невозможно. Он изучил все те безделушки, что успели накопиться в доме, с интересом рассматривал мои инструменты и приспособления. Спрашивал обо всем, о чем только мог. Благо что у меня хватило ума не пудрить ему мозги и не рассказывать о том, что земля на самом деле круглая, а звезды в небе – это не драгоценные камни и не дырки, а далекие галактики и планеты, такие же солнца, какое встает каждый день над этой дикой землей. Забавно, но все трое ни разу не спросили, что за каракули и рисунки «украшают» мое жилище, сочтя, видимо, это необходимой атрибутикой Ареда-злыдня.

Они уехали на восьмой день. Долго раскланивались, не находя слов благодарности. В доме без них стало пусто и уныло. Вроде малознакомые люди, а все равно хоть какое-то, но общество. В их присутствии не было этой смертной тоски, что сжигала изнутри, как кислота. Люди, рискнувшие пойти поперек слухов, недоброй молвы, отдать в лапы «злыдню» свое единственное чадо. Я радовался, что смог помочь этому человеку. Мне нужно было изменить существующее мнение о себе, перебить, исправить. Не могло больше продолжаться так, что меня принимают за злого Ареда. Но это будет очень непросто. Дурную славу заработать несложно, куда сложней потом обелить себя, реабилитировать.

Столько месяцев я уже прожил здесь, столько событий пережил, столько нового узнал, а все равно не смог до конца разобраться в мелочах. И вроде выгляжу теперь так же, как все. Такой же обросший, бородатый, косматый. И одежду хоть и сделал по собственному усмотрению, но из тех материалов, что здесь приняты. Только собственный, по здешним меркам, огромный рост уменьшить я никак не в силах, но это вовсе не повод, чтобы считать меня чужаком, изгоем и позволять себе прилюдно бросать мне под ноги волчьи шкуры, обвиняя бог знает в чем, проклиная самыми последними словами.

В этом неизведанном для современного человека мире я только одним своим присутствием нарушаю устои. Уродись обычный крестьянин такого же роста и физической силы, как я, то это не изменило бы к нему отношения. А я был иной, чужой. Все во мне было не так – и манеры, и речь, и мысли, и поступки. Гаврила, даже поковки мои разглядывая, все дивился, говорил, что ничего подобного раньше не видел. Разумеется, не видел. Как раз перед его приходом я закончил работать над мечом. Отличный меч, из очень удачной стали, легкий, проворный, великолепно сбалансированный, с очень удобной рукояткой и перекрестьем. Я не поленился и нанес на широкую часть лезвия сложную орнаментальную гравировку, золотую насечку. Всем клинок удался, вот только появился лет на четыреста раньше положенного ему срока, как и я сам, свалившийся с неба в мир прародителей неблагодарный потомок.

Запасы очень быстро кончались. Заканчивались продукты: крупы, мед, травы, которые я заваривал вместо чая. Заканчивались также железо и уголь. На все не хватало ни сил, ни времени.

Зато по дому разгуливал с деловым видом роскошный петух, привезенный Гаврилой. Рука не поднималась его зарезать. Гаврил порывался открутить ему башку в тот же день, когда принес, но я не дал. Даже когда съели куриц, петух был неприкасаем. Один взгляд на него вселял в меня необъяснимый оптимизм. Даже его бодрые вопли по утрам и вечерам не раздражали, а скорее умиротворяли.

Я не забывал и о той странной вещице, таинственном камертоне, который выбросил меня в это время. Пытался разгадать символы, начертанные на нем, ставил в мастерской то ближе к наковальне, то дальше. Пытался вспомнить, на каком расстоянии от горна находился верстак в моей прежней кузнице. Но все тщетно. Чертов камертон совершенно не реагировал на любые манипуляции. Самые неутешительные прогнозы и опасения подтверждались на практике. Прибор, или что бы это ни было, не «фурычил».

Последняя уловка, которую я еще не пробовал применить, это удар молнии. Почему-то мне казалось, что молния должна заставить чертову железяку хоть как-то отозваться. Вся проблема заключалась в том, что в апреле гроз и молний не бывает. Но подготовиться к этому событию было нужно. Из последнего низкосортного железа, оставшегося у меня, я вытянул длинную проволоку и закрепил ее на высокой сосне, что росла прямо возле мастерской. Такой громоотвод должен был обеспечить достаточное количество энергии для таинственной «машины времени», чтобы та наконец заработала! Если уж и этой энергии будет недостаточно, я даже не могу себе представить, как еще изгаляться над этой закорючкой. Откровенная самодеятельность, сплошные импровизации. Но умней ничего придумать не получалось.


У меня уже было произведено больше сотни наименований всевозможных изделий. Все отменного качества, начиная от двух хорошо выполненных арбалетов с комплектом стрел и заканчивая самой простой крестьянской утварью – косами, серпами, топорами, вилами, подковами. Я мог предложить любому торговцу как ювелирные изделия, так и дорогое, на мой взгляд, оружие. Некоторые сделал по памяти, по образу тех видов вооружения, что использовались местными, другие также по памяти, но совершенно необычные, новые. Вот только торговцы в мой лес гурьбой не ломились.

Лед на реке уже сошел. Я почти забросил работу в мастерской, больше бродил по лесу, собирал свежие березовые почки, первый березовый сок. Из-под снега уже пробивались цветы, листья мать-и-мачехи, одуванчики, ландыши. Все эти травы и дары леса потом мне здорово пригодятся. Я собирал с запасом, корзинами, мешками. Расчистил старый сеновал и все травы сушил именно там, на тонких веревках и на рамках. Благодаря энциклопедии, заготавливал также смолы, некоторые минералы, нашел огромные камни, которые почти неделю стаскивал ближе к мастерской, надеясь потом использовать в качестве противовесов для более мощных мехов. Также требовалось вытесать жернова для маленькой мельницы. Тратить железо на это не хотелось. Хорошо потрудился и закончил составление карты местности, не очень точной, но хотя бы наглядной. Некий объемный макет, выполненный из глины и подручных материалов. Отметил на этом макете нужные места, поляны, вырубки, особо старые деревья, овражки и болотца. Взял пробы почв в разных частях берега вокруг мастерской, прикидывая на глаз, откуда удобней будет таскать руду для изготовления крицы. На поверку мест было не много, но одно, так сказать, месторождение обещало приличный навар.

Не удивительно, что даже между соседями часто возникали споры, порой кровопролитные и безжалостные. Здесь сильны были еще прежние языческие обряды и традиции, не позволявшие бездумно, варварски использовать все, что только понадобится. Общинники в лесу даже дерево рубили, совершая сложные и длительные обряды. Все в их мире было одушевлено – камни, и деревья, болота и холмы, реки и озера. Все имело собственных хозяев, духов-хранителей. Разумеется, мой урбанистический подход был им чужд. Я не спрашивал разрешения, если мне требовалось свалить дерево, утащить камень. Они не позволяли себе трогать дерево, над которым свершили обряд, срубили, и оно по каким-то причинам зависло в кронах соседних деревьев, так и не упав на землю. Такое дерево считалось неприкосновенным. Местные считали, что хозяева леса его просто не отдают, или обряд был совершен с недостаточным почтением. При такой общей неспешности и обрядовости мои действия казались дикими, суетливыми, бесцеремонными. Я по натуре спринтер, если уж берусь за какое-то дело, то стараюсь приложить максимум усилий для того, чтобы как можно быстрей его завершить. Растягивать надолго не могу, иначе, пусть даже после короткой передышки, теряю всяческий интерес и потом нескоро возьмусь за прерванную работу.

6

Я дичал в своем логове. Чувствовал, что схожу с ума. Весна такому состоянию только способствовала. Отвлекал себя как мог. За прошедшую зиму я значительно похудел, пообносился. Собственноручно сделанные одежда и обувь были в заплатах, держались на честном слове. В то время, когда я только обживал эту уютную, но брошенную по какой-то причине деревеньку, выжег здесь все, что только мог. Все тряпки, домашнюю утварь. Срубил семь или восемь молодых елей, чтобы их хвоей забить пустующие дома. Я считал, что если в деревне и была какая-то эпидемия, то у меня либо был иммунитет к этой заразе, либо прививка, не зря ведь мне их в таком обилии всаживали в детском возрасте и в училище. И уж если я прожил здесь столько времени, то, стало быть, и дальше мне ничто не угрожает.

Я вышел на порог дома, с удивлением разглядывая пышный, наполнившийся буйными красками лес. Все избы покрылись легким налетом зеленого мха. Что и говорить, место было сырое, но не такое, как на болоте. В изумрудно-зеленой траве, выбивающейся из черной земли, словно драгоценные самоцветы виднелись крошечные цветы, в лучах солнца порхали бабочки, оживилась мошкара. Конец апреля выдался таким странным и необычным. Мои ассоциации весенних оттепелей всегда связывались с каким-то крайним неудобством: дни теплые, влажные, ночи прохладные, иногда с заморозками. А здесь все не так. Лес удивительным образом сохранял некоторую стабильность, собственный микроклимат. Деревья, как исполинские насосы, выкачивали влагу из почвы, не давая ей скапливаться в низинах и чащах. От реки дул свежий ветер, создающий устойчивый сквозняк. Дни были теплые, и даже зарядившие было на прошлой неделе дожди не могли испортить томительного и в то же время радостного ожидания весны. В кустарнике, успевшем покрыться мелкими, только что выбившимися из почек листьями, зашуршали ветки, неясный силуэт скрылся за деревьями на тропинке в овраг. Я оглянулся в сенцы, бросил взгляд на арбалет, стоящий как раз возле входа, но в какой-то момент в гуще весенних ароматов почувствовал чуть кисловатый запах свежеиспеченного хлеба. На нижней ступеньке, на подстилке из сухой соломы лежал свежий каравай небольшого размера, стояли крынка сметаны и деревянная плошка с горсткой очищенных лесных орехов.

– Спасибо, люди добрые! – выкрикнул я, обращаясь к тому, кто наблюдал сейчас за мной из низины, прячась за густым подлеском.

После истории с Гаврилой и его сыном Алешкой люди с окрестных селищ стали относиться ко мне чуточку проще. Если вдруг встречались мне в лесу, все же подходить и заводить разговор боялись, но останавливались, кланялись издалека, снимая шапки, и тут же спешили удалиться. Вот и стали задабривать «злого Ареда», принося ему дары, чтоб не прогневался да не наслал какой напасти. Это была очень интересная и, я бы даже сказал, забавная игра. Обмен жестами доброй воли с каким-то тайным, сакральным смыслом. Идти в город, чтобы продавать все то, что я успел наковать за остаток зимних месяцев и начало весны, не представлялось возможным. Мало того, что требовалась лодка, которой у меня не было, чтобы переправиться на другой берег реки, я еще не был уверен в том, что все мои поковки кто-то купит. После того как местный епископ обложил меня проклятиями с ног до головы, я не видел смысла в таком путешествии. В какой-то момент принимать подношения местных жителей просто так стало совсем уж неудобно, потому я решил немного изменить сложившуюся традицию.

Ближайший хутор, или селище, как здесь говорили, находился в семи километрах, в глубине леса, у крохотного озера, образованного бьющими из-под земли родниками. Хуторок был славный, очень живописный. Примерно двадцать дворов, очень добротных, сытых. Если идти от моей кузницы прямо к озеру по тропинке, то выйдешь к капищу, языческому храму, который был как раз напротив деревни на противоположном берегу озерца. Вот туда-то по ночам я и стал подкладывать свои поделки. Первый раз решил положить пару хороших серпов и одну очень добротную косу, которую доделал за бывшим кузнецом. Буквально на следующую ночь вместо моих скромных поделок возле храма на широком пне оказалась корзина с припасами и мешок пшеницы, которых при моих скромных запросах хватило примерно на неделю. И что самое интересное, местные жители видели в каждом предмете, оставленном мною, некий символ. Так, если я клал на пень у капища серп или косу, мне приносили зерно или хлеб. Если тяпку, мотыгу или лопату – приносили овощи. За бронзовые коровьи бубенцы и подковы мне приносили мясо и масло. За топор плюс ко всему приносили медовую брагу или мед и, похоже, были очень довольны таким символическим обменом, видя в нем некую форму общения.

Земля уже подсохла, и я смог заняться углублением ям. Угля требовалось очень много, да и готовить новое железо придется самому. Из последних остатков металла, найденных в мастерской, изготовил иглы. Сделал еще с десяток серебряных, две золотых и бронзовые иголки. Коль скоро местные так буквально понимали наш символический обмен, то и такой намек должны уловить. Я даже не сомневался, что за добрых два десятка отменных игл из разного металла мне обязательно принесут отрез какого-нибудь полотна, а то впору хоть самому заводить овец и осваивать ткачество. Шкуры животных, кожа – это великолепные материалы, но хотя бы нижнее белье нужно делать из нормальной ткани, ходить в коже на голое тело не очень удобно.

К счастью, деревенские мой намек поняли и уже вечером того же дня положили на пень три аршина хорошего домотканого льна и мешок овса, как бы авансом, в надежде, что я принесу им еще серп или косу. Один серп у меня был, а вот косу придется делать. Благо, что на этот инструмент не требуется очень уж качественное железо. Пришлось оторвать кусок проволоки от моего громоотвода, который так ни разу и не сработал, чтобы заняться косой. Для хорошего мастера, без помощников – полдня работы не в самом авральном режиме. Я думал было растянуть эту работу на весь день, но не вышло. Как раз перед закатом на тропинке в лесу послышались шаги, и во двор мастерской пришли семеро мужиков. Двоих я знал – это были Кузьма и Иван, охотники, встреченные в лесу зимой, когда я выследил подраненного ими лося – а вот остальные были незнакомые.

– Беда у нас, Аред-батюшка, беда стряслась. Матфей, Василия бондаря сын, пошел в лес лыко драть да повстречал медведицу с приплодом. Поломала она Матфея, крепко подрала, пока отбили… Не ровен час преставится отрок, он Василию един наследник остался.

Я только сейчас заметил, что одного деревенского они оставили на опушке, чтоб даже на двор мне не заносить.

Рассказав историю о бедном отроке, Кузьма снял шапку и рухнул на колени, вслед за ним последовали и остальные мужики.

– Помилуй, батюшка! Не дай сгинуть чаду!

Я заметил, что возле носилок, которые крестьяне чуть ли не бегом волочили по лесу целых семь километров, притаилась старуха. Видать, та самая знахарка Авдотья, что зимой Гавриле посоветовала с Алешкой ко мне обратиться.

– В дом его несите! – только и сказал я, снимая фартук. – И Авдотье скажите, что и ее помощь мне понадобится!

Два раза мужикам повторять не пришлось. Они тут же метнулись к носилкам, а я только сбил жерди возле ограды, чтобы им удобней было пронести пациента. Вот так все и получается. Ты про себя думаешь, что всегда сможешь заработать на хлеб крепким ремеслом, любимым делом, а выходит, что от тебя ждут не только доброй ковки, а еще и знахарства! Вот никогда бы о себе не подумал, что скудные знания, которые когда-то по неволе почерпнул от бабки моей, травницы, от мамы, врача, да из курса выживания в училище, станут такими важными. Это я панически боялся заболеть, подцепить какую-нибудь заразу, вот и старался для себя, делал лекарства. На местное население я никак не рассчитывал.

Бабка Авдотья без всякого стеснения прошла в дом и тут же осмотрела каждый угол. Сипло вдыхая, унюхала, старая, под крышей вязанки первоцветов, нашла на столе ступки и реторту, хитро прищурившись, осмотрела все сушильни для трав и грибов с видом знатока.

Матфея положили на стол, отлепили от окровавленной груди и шеи овечий тулуп, скинули на пол пропитавшийся кровью комок мха.

– Кузьма! Согрей воды в котелке, а ты, Авдотья Батьковна, бери нож у печи и режь на длинные полосы вон ту льняную ткань. И, мужики, засыпьте в кузне горн песком – как бы искр на сквозняке не пустил.

Раны у Матфея были тяжелые. Уверен, что не каждый деревенский фельдшер и в двадцать первом веке с такими справится. Мало того, что медведь лапами разодрал грудь парню, он еще ему руку сломал, а уж синяки и ссадины даже считать не приходилось. Благо перелом был закрытый и лишь с легкой, незначительной отечностью. Одного из деревенских я снарядил в лес, пока светло, нарезать ивовых прутьев.

Раны, хоть и страшные на вид, на поверку оказались не такими глубокими. Крови, конечно, парнишка потерял изрядно, весь побелел, покрылся липкой испариной. Чтобы шить такие раны, потребуется наркоз, а у меня кроме настойки мухомора ничего обезболивающего нет. Правда, можно и поленом по черепу, но на это не всякий решится, и знать надо, куда бить. Или спиртным накачать, что тоже не гарантирует результата, да и спирта на такого бугая, несмотря на то, что отрок, много надо. Несколько капель настойки грибов я добавил в воду и споил несчастному Матфею. Обработал руки в теплой воде, помыл крепкой березовой настойкой, сам глотнул от души и тут же заправил серебряную иголку шелковой ниткой. Небольшой лоскут шелка достался мне от Петра в наследство с прочими пожитками да награбленным. Тщательно промывая раны, я прямо по живому шил несчастного парня. Не торопился, накладывал швы плотно, аккуратно. Большую часть мужиков выгнал в лес, велел натаскать как можно больше лапника и хвои. Авдотья делала все, что я требовал, не говоря ни слова. Всю долгую операцию стояла рядом, держа масляную лампу, меняла воду, одним словом – ассистировала. Подавая мне тот или иной флакон с настоем или раствором, бабка придирчиво нюхала содержимое, отмечая для себя какие-то знакомые запахи, но всякий раз морщилась и чихала, что-то невнятно бормоча. Несчастный парнишка через два часа непрерывных манипуляций с ранами стал стонать и вертеться. Я уже почти закончил, поэтому давать очередную дозу обезболивающего не стал. Сердце у него крепкое, а вот голова может и не выдержать. А ну как с катушек слетит, и что с ним потом делать буду? Гипса у меня не было, пришлось обойтись только ивовыми прутьями, для того чтобы наложить шину, да сырой глиной. Рука была сломана чуть выше запястья, не знаю уж, обе кости или только одна, но на всякий случай зафиксировал так, чтобы мой подопечный не смог вертеть рукой. Молодой крепкий организм должен справиться с такими ранами.

– Ступайте домой, мужики, – сказал я притихшим на крыльце, уставшим и замотанным сельчанам. – Идите с миром, присмотрю я за вашим парнишкой. И ты, Авдотья, ступай, у тебя, небось, и в деревне дел полно.

– Вот еще! – возмутилась старуха, шамкая беззубым ртом. – Я Матфеюшку одного нипочем не оставлю. С меня отец его с живой шкуру спустит, кнутом задерет, если я брошу соколика.

– Ну, смотри, бабка, как пожелаешь, гнать не стану.

Первую ночь я так и не смог уснуть, почти не отходил от постели больного, боялся, что тот начнет дергаться и распустит все швы, да старуха к тому же так невыносимо громко храпела, что я готов был швырнуть в нее поленом. До утра готовил отвар пармелии – других антибиотиков не было. Под утро все припасы этого лишайника у меня кончились. Так что пришлось собраться в лес, дабы попытаться найти еще хоть немного. Если парень выживет, и до той поры пока не сниму ему швы, придется поить его этими отварами. Правду сказать, неспроста я так пекся о здоровье парня. Если он помрет у меня дома, то и вина вся на меня падет, и тогда Бог не ведает, сколько еще понадобится времени, чтобы заново заработать уважение местных жителей. Но если выживет, они ко мне с каждым прыщом бегать будут. Да уж, сомнительное мне досталось поприще. Всегда найдется обиженный, сыщется недоброжелатель. Надо быть осторожней со своим знахарством. Вот если кто придет ковкой моей недовольный, так я быстро ответ найду, ну а уж если в чужой смерти обвинение предъявят, тут и до погрома недалеко. Ну раз отбрешусь, ну два, а на третий мне «красного петуха» по хутору пустят, как, собственно, и планировали до моего появления.

Найти немного лишайника удалось, и не очень далеко. Когда вернулся, то обнаружил возле дома человек пятнадцать деревенских, которые, завидев меня, тут же как по команде попрятались за сарай. Я было подумал, что помер пациент мой, вбежал в комнату, но все было в порядке. Матфей еще спал, старуха Авдотья возилась у печи, накалывая щепки. Упустила огонь, старая, вот и пытается теперь разжечь угли.

– Ты только скажи, Аред-батюшка, чего тебе надобно, мы все сыщем, – проговорил Кузьма за всех собравшихся. – Душа у нас болит за Матфея.

– Коль ночь продержался, то и дальше все должно быть хорошо. А если ближайшую седмицу кто вздумает свинью колоть, то пусть тот мне принесет костей, копыт, да свиных ушей.

Да фунт соли. Переломы детинушке вашему править.

Чуть осмелевшие деревенские быстренько убежали. Теперь тропинка к моей кузнице стала довольно заметной и весьма хоженой. Матфей очнулся к обеду. Чуть порозовевший, хоть и опухший еще. Яд мухомора, он по почкам ой как сильно лупит, так что придется ему еще и почки прочищать. Ох и взялся же я за дело – тут и ковать-то, железо готовить некогда будет. Бабка Авдотья, та вообще чувствовала себя как дома. Как только подопечный наш в себя пришел, так ее словно подменили, такая ворчливая стала, что я уже на следующий день отправил ее в деревню. И это я не так делаю, и то я не ведаю! Да иди ты лесом, старая карга – не нравится, как делаю, сама делай! А то ишь, взялась учить: и дом у меня неухожен, и скотины нет. Делать мне больше нечего, как скотину заводить! Тут лосей в лесу – хоть год в день по одному бей, а все одно не перебьешь!

– А правда, батюшка Аред, что ты в волка оборачиваться можешь? – спросил Матфей, немного осмелев, на шестой или седьмой день.

– Во мне весу семь пудов, Матфей! Ты что! Это уж не волк, это ж целый медведь получится!

Услышав слово «медведь», Матфей напрягся, чуть ссутулился и опустил взгляд.

– А на пристани за рекой говорили, что ты шестерых мордвин одним махом побивал, да что притом у тебя, батюшка, даже ножа не было.

– То правду говорят, вот только побить их дело нехитрое, хилые они были, голодные, да хитрости я многие знаю, без ножа могу даже супротив воеводы в латах встать и совладаю.

– Вот бы мне тоже таких хитростей ведать, я бы тогда в княжью дружину десятником пошел.

– И охота тебе будет живот подставлять за княжеский покой? Он с твоего отца три шкуры дерет, а если велит, то и ты со своего же родича эти шкуры силой брать станешь?

Матфей ничего не ответил, только задумался, стал внимательно наблюдать за тем, как я полирую клинок. Могу себе только представить, что сейчас вертелось в его голове. Ему было непонятно, как это кто-то не жаждет встать поближе к князю, к его дружине, живущей сытно. Не научила его, видать, встреча с медведем уму-разуму. Здесь он по собственной неосмотрительности пострадал, а в дружине такой растяпа и недели не продержится. Быть военным – это в первую очередь дисциплина, умение выполнять приказы, умение тактически мыслить, предугадывать, предвидеть возможные опасности, варианты как нападения, так и отступления, а этот деревенский увалень только и гож, что коров гонять да папке с мамкой по двору помогать. Учить его уже поздно: лет бы десять назад взяться за его воспитание, возможно и был бы толк, а вот такого, сформировавшегося, хоть и молодого, разнеженного неспешной жизнью на хуторе, переучивать будет не просто.

К концу второй недели парень уже бодро прогуливался по двору. Я не позволял ему бездельничать, требовал посильной помощи. Швы я уже давно снял, но если он не начнет хоть немного двигаться, потом разработать мышцы будет трудней. Из костей и копыт, которые приносили мне деревенские, я готовил очень густой бульон, варил его часов семь, а то и десять, несколько раз меняя кости. Я не помнил, как называлось это восточное, вернее, кавказское блюдо, но наверняка знал, что такое огромное количество хрящевых коллоидов полезно для заживления переломов. Хлебать эту горячую похлебку было просто необходимо, и чтобы не страдать потом заворотом кишок, увы, приходилось запивать спиртным. Давая водку молодому пацану, я успокаивал себя только тем, что позволяю это лишь в медицинских целях, и в будущем он это зелье добыть сам не сможет.

Наравне с тем, что я заботился о Матфее, я не забывал и про свою мастерскую. Две угольные ямы, как прорвы, требовали в день огромного количества древесины, все новых и новых партий дров. Древесный уголь горел как порох, его требовалось очень много. Я даже стал использовать один пустующий дом для того чтобы складывать туда произведенное топливо. Метод приготовления крицы известным мне способом оказался крайне неэффективным. Возможно, я что-то делал не так, ошибся в руде, неправильно выбрал режим или место, но на всякий случай в целях экономии времени и сил решил провести довольно смелый эксперимент. Я надумал воспользоваться японской технологией обработки болотного песка для производства железа. Для этого требовалось построить специальную печь татару с подземной воздушной камерой и дутьем от больших мехов. Вот тут-то и пригодились камни, что я набрал на берегу реки. Для постройки фундамента печи они были просто необходимы. Процесс плавки железа в такой печи чем-то напоминает доменный. Не обращая внимания на японские стандарты, я резонно решил, что можно немного масштабировать это занятие, и все сделал в два раза меньше. Для доставки руды пришлось изготовить тачку на одном колесе, на которой я в день перевозил килограммов по пятьсот, а то и тонну болотной грязи. Когда набралось достаточно для начала эксперимента, сам разжег нижний слой угля и засыпал первую часть уже довольно хорошо просушенного песка, чтобы набрался шлак, и не позволял драгоценному топливу ссыпаться вниз. Матфея я поставил качать меха. Специально для него сделал устройство, позволяющее работать только ногами, с минимальным напряжением верхней части тела. Ровно сутки с половиной я скармливал ненасытной печи около пяти тонн песка и половину приготовленного угля. Ужасно боялся, что прогорит днище и вся моя работа пойдет насмарку, но несколько проверок убедили в том, что нижняя камера осталась все еще пустой. Получаемая таким способом сталь называлась тамахагани. Проще говоря, та же самая крица, только гораздо большего объема, и не такая пористая, поэтому после выплавки ее чуть ли не сразу можно было пускать в производство. Вся проблема заключалась в том, что весь стальной слиток получался разносортный. Это случалось потому, что поддув в некоторых местах был сильнее, а где-то воздух, обогащенный кислородом, поступал в очень малом количестве. Недельная работа могла оказаться полной неудачей, пустой тратой времени. Мои руки изнывали от мозолей, которые я набил, готовя дрова для этой прожорливой технологии. Было бы обидно после стольких стараний получить полную печь шлака. К счастью, все прошло удачно. Мои усилия были щедро вознаграждены тем, что, когда печь и шлак остыли, я извлек из топки примерно триста килограммов добротного, плотного железа. Под конец мне уже было трудно качать меха, и потому слиток получился без пены и сам вобрал очень много свободного углерода от древесного топлива. Шлака было тоже очень много, но все же не так, как в кричной яме. Тем более что из кричной ямы получали в лучшем случае не больше десяти килограммов, и это при условии, что руда или песок были хорошие, богатые. А здесь три сотни килограммов, и если прикинуть все расходы топлива, времени и усилий, то японская технология оказывалась даже дешевле и выгодней. Если так пойдет дальше, – а я уже точно не откажусь от подобной технологии, – то в далеком будущем археологи сломают себе голову по поводу того, откуда в России в средние века взялась японская технология. Вот будет задачка для почесывания ученых реп! Ничего, я им еще не такие номера отколю! Разумеется, моя забава требовала огромного количества топлива, поэтому приходилось сильно разряжать лес. Берег реки я вычистил основательно, так что теперь, если кто и будет проплывать мимо, непременно либо учует гарь из курной ямы, либо услышит звон мастерской.

Теперь, когда железа я мог получить достаточно, и в мастерской все было налажено, я начинал каждое утро с того, что брал в руки боевой меч, последний из тех, что выковал, и по часу упражнялся, восстанавливая прежнюю форму. Еще не представилась возможность проверить оружие в бою. Но отлично выполненный полуторный эсток с легкостью перерубал молодую березу сантиметров восьми в диаметре. Первый клинок я на таких экспериментах основательно загубил, второй сделал с поправкой на все недочеты и огрехи. Одно дело ковать оружие для игрищ ребятам-ролевикам из отменной легированной стали, точно зная и марку, и режимы закалки, другое – делать из бог
весть как полученного железа нормальное боевое оружие.

После выздоровления Матфея я сам отвел его в деревню и отдал в руки отца. Почти все сельчане вывалили на улицу встречать нас, как только заметили бредущими из леса. С той поры крестьяне больше не сторонились моей мастерской и при случае всегда заходили выказать уважение и приносили что-нибудь на обмен или просто в подарок. Старики в деревне решили, что нужно поступать по совести и не предлагать мне за добрую косу полмешка овса или пшеницы, тем более что моя работа порой очень выгодно отличалась от творений местных мастеров. Слух о Железенке, где поселился Аред, который якобы своим присутствием очистил проклятое место, катился по деревням и хуторам. Люди шли кто с серебром, кто с товаром на обмен, кто просто собственными глазами поглядеть и убедиться в правдоподобности слухов. Такой расклад событий меня полностью устраивал.

То дитя цивилизации, изнеженный городской парень, разбалованный мамкиной заботой да сытой жизнью, во мне больше не проявлялся. Он еще не умер, не исчез навсегда, но перестал донимать вечным недовольством, скулежом, ленью. Я научился вставать с рассветом, максимально эффективно использовал световой день. Сделал для себя довольно жесткое расписание и всячески старался следовать ему. От того, насколько много я успею за лето, всецело зависело мое благополучие зимой. Коль скоро я не могу вернуться назад, то придется жить здесь. Не выживать, не существовать в ожидании чуда, а именно жить, так как делал бы это в своем веке.

Утром сбор трав, выкапыванье корней, обход территории, если удастся, то и охота на мелкую дичь, после обеда – мастерская. Если готова настойка, то заправляю самогонный аппарат, от первой модели которого практически ничего не осталось. Внося серьезные изменения в конструкцию, я отлил довольно длинную медную трубку, медный жбан склепал из листов и установил на отдельной печи прямо в мастерской, чтобы не бегать по всему хутору. Мастерская менялась, дополнялась новым оборудованием, хитроумными приспособлениями, с каждым днем все больше напоминая лабораторию алхимика, а не деревенскую кузню. У меня уже было достаточно средств и производственных мощностей, если можно так выразиться, чтобы вовсе не заботиться о подсобном хозяйстве. С одной стороны это было серьезное упущение, моя уязвимая точка, но с другой стороны это позволяло больше времени тратить на другие дела. Жизнь, как в старом анекдоте, понемногу налаживалась.

Однажды утром в конце апреля я обнаружил на пороге мастерской трех незнакомцев. В мастерской я просидел всю ночь, устал, немного угорел и собирался было отправиться спать, как тут эти трое. По всему видно, пришли давно, но не беспокоили, ждали, пока сам появлюсь и замечу гостей. Давно пора было завести собаку на тот случай, чтобы гости не становились сюрпризом. У городьбы, заламывая шапки, стояли два дюжих молодца с меня ростом, здоровенные и похожие как две капли воды. На вид туповатые и очень добродушные. Возраст определить было трудно, но, на мой взгляд, не больше двадцати. Рядом с близнецами стоял дед, сморщенный, древний, с колкими мышиными глазами и крючковатым носом.

Увидев меня, дед только толкнул одного из близнецов в бок, тот в свою очередь пихнул брата, и все трое низко поклонились.

– Доброго тебе дня, Аред, от Лады-берегини тебе благословление шлем. Мы к тебе с прошением от Гусиного озера третий день пешие идем. Ульян мое имя, Фадея зольника сын.

– С чем пожаловали? – спросил я, глядя на визитеров устало и угрюмо.

– Вот, родичи мои внучатые, Наум да Мартын, отдаются тебе во служение. Мы на роду совет держали и решили, благословили отроков. Будут тебе по дому помощники, в ремесле подсобники. Мы и приданое за ними собрали. Добрых топоров, быка, овса да семь гривен серебра. Народ сказывает, что ты, Аред-батюшка, только слово скажешь, так даже медведь под жалейку пляшет, а уж с этими бесенятами совладаешь.

– Ты что же, дед, на перевоспитание ко мне их привел?!

– Лихо от них одно, спасу нет! – запричитал дед, упавши на колени. – На прошлой седмице баню топили – дом да двор спалили! Овцу в хлев волокли, заспорили, так порвали, ироды! Мартын в охапку колоду взял да так сдавил, что та треснула да весь мед пролила. Наум, что дите малое, затеял с холма кататься на телеге. Так Мартын ему под колеса бревно… А телега соседская, да с дровами, прямиком в речку, а там бабы шабалы стирают… Мою сараюшку с рыбацкой снастью, что на отшибе стояла, снесли начисто, когда от баб удирали… Ну нет нам спасу от лиха этого, может, хоть ты, батюшка, совладаешь! – воскликнул он и, всхлипнув, ткнулся мне в ноги лысой башкой.

– Ну да черт с вами! – согласился я устало. – Вон дом за поляной, там под крышей над клетями травы сушатся, там и устраивайтесь. Помощники лишними не будут, а как к делу приучу, то и отпущу на все четыре стороны.

После бессонной ночи я как-то с трудом взял в толк, что эти двое останутся у меня надолго. В какой-то момент даже обрадовался, что теперь часть тяжелой работы переложу на плечи новоявленных помощников. Но задачка оказалась не такой уж простой. Дед Ульян в ту же ночь сбежал, как только угомонил, устроил братьев в указанном доме. Я же пока отоспался, пока по хозяйству дела закончил, только на следующее утро на них толком внимание и обратил.

Близнецы – явление редкое. Нет, в двадцать первом веке это вовсе не редкость, при высоком уровне медицины, а вот в глухой деревне раннего средневековья это действительно редкость, чтобы мать обоих смогла выкормить и выходить. Хотя… стоп! Дед чего-то про мать упоминал. Так-так! Что-то необычное… вспомнил! Мать умерла после родов. Была не из этих мест. То ли пришла, то ли ее нашли… В подробности не вникал. Дед еще говорил вполголоса, чтобы братья не слышали, да и я, отупев от усталости, с трудом вникал в рассказ… Коза! Коза выкормила детей! Вот то необычное! Жаль, дед смылся, а впрочем, встречу еще – расспрошу. Оба брата были огромные, сильные, с удивительным, до мельчайших подробностей, сходством. Наверно, поэтому одеты они были по-разному – иначе, глядя на их розовые круглые лица с голубыми пуговицами глаз, с мелким наметившимся пушком на подбородках и под носом возникало бы ощущение, что двоится в глазах.

– Ну и что мне с вами, подкидышами, делать? – спросил я, разглядывая близнецов с крыльца дома. – На что вы гожи? Что умеете? Дров наколоть вам по силам?

– Только скажи, батюшка, все сделаем, – ответили братья басовитым хором.

– Ну, тогда посмотрим. Вот вам, оболтусам, топоры, пила… да только не загубите. Вон те три березы у оврага валите да на дрова порубите.

Растянув рты до ушей от удовольствия, что им позволили что-то сделать, братья похватали топоры и рьяно кинулись к оврагу. Я решил на первый раз проследить. Игриво толкая друг друга в бока, они подбежали к березам и в два топора стали подрубать у корней. Я не мог оторвать глаз от этого цирка. Меньше чем за полчаса эти мастодонты своротили три березы, обрубили ветки и стали распиливать и колоть на дрова. Причем делали они это с таким энтузиазмом и рвением, что находиться рядом было небезопасно. В то время пока Мартын пилил ствол на поленья, Наум обламывал ветки. Нет, не срубал, как положено – топором, а именно обламывал. Он шел вдоль поваленного ствола и срывал толстенные сучья, словно листочки с веточки. Какие плохо поддавались, он переламывал, подставляя колено. По сумме вложенной энергии братья с легкостью могли бы заменить бульдозер. К обеду угольная яма была забросана наломанными кусками березы. Назвать это дровами у меня не поворачивался язык. Мартын использовал топор как вспомогательный инструмент. Он брал косо отпиленную чушку, с размаху надрубал топором, а потом просовывал толстые пальцы в щель трещины и просто разрывал полено на две половинки.

Уже через неделю я понял, что ребята хоть и туповаты, но необычайно сильны и подвижны. Конечно, в небольшой деревне с их бьющей через край энергией было тесно. А здесь им хватало работы с раннего утра до поздней ночи. Занятые тяжелой физической работой, они умудрялись находить силы и для своих детских шалостей. Для них просто требовалось найти посильную их умственному развитию задачу и тщательно объяснить или показать, как выполнить то или иное поручение. По своим внешним характеристикам близнецы очень напоминали киборгов, изготовленных по одному клише. Какая-то сверхчеловеческая сила и опять же нечеловеческая логика. Мартын – тот был немного сообразительней, вдумчивей, Наум же сходу хватался за все без разбора, но результат почти всегда был плачевный. Моя попытка приспособить обоих в молотобойцы оказалась совершенно провальной. Оба брата так рьяно колотили по наковальне, что я иногда даже отскакивал, опасаясь, что тяжеленная кувалда угодит мне по черепу. Вот ведь подсунули сельчане помощников, сильных, как медведей, но с интеллектом трехлетних детей. Когда эти двое в свободное время или в перерыве какого-либо дела вдруг начинали резвиться, я опасливо отходил в сторону. Как-то Наум отвесил подзатыльник Мартыну – так, без злобы, – на что Мартын сильно обиделся и решил дать сдачи братишке, но не кулаком, а чем-то потяжелей. Единственное, что попалось под руку – это толстенная жердь, вкопанная возле ограды. С первой попытки вырвать ее из земли у Мартына не получилось, поэтому он просто шарахнул по ней, и та треснула у основания. Наум с интересом наблюдал за действиями брата, но сбежать или спрятаться даже не пытался. В конечном счете, Мартын огрел Наума по плечу этим полутораметровым дрыном в отместку за подзатыльник, и они оба сцепились, как игривые котята, повалившись на землю.

– Ну хватит вам! – выкрикнул я, вставая у них за спиной. – Как дети малые!

Мартын посмотрел на меня из-под коленки Наума, тем временем вдавливая голову брата в изрядно разворошенный муравейник. Я даже засмеялся, глядя на их рожи. Казалось, что оба сейчас вскочат и как в сказке спросят: «Что, новый хозяин, надо?».

– Вашей бы силе да ума! Олухи! Заняться больше нечем, как лупить друг друга!

– Несправедливо это, мастер, – загундел Мартын, вставая и почесывая бок. – Не заслужил я затрещины, а Наум нарочно, за так…

– Вы – оба из ларца, одинаковы с лица! Фома да Ерема! Ведра взяли, и чтоб через час полные бочки воды были! Да лестницу к реке поправьте, ходить уже опасно!

Какой час, какие ведра! Ушлые ребята выкатили из домов и бани все бочки и поволокли к реке. От берега несли уже полные, умудряясь при ходьбе отвешивать пинки друг другу. Приструнить братьев было непросто, но с такими клоунами было весело, да и впадать в хандру было некогда. Испортить что-то я им не позволял, просто не давал сложных и ответственных поручений. Но зато избавился от тяжелой и однообразной физической работы. Мартыну очень понравился мой тяжелый арбалет, и он всякое свободное время использовал, спросив разрешения, для того, чтобы упражняться в стрельбе. Наум все больше присматривался к мастерской, с интересом наблюдал за работой: за тем, как меняется железо по мере обработки, как из горстки обломков, бесформенных кусков разномастной крицы рождаются такие знакомые и простые вещи. Чтобы не сидел без дела и хоть чуточку приобщался к мастерству, я позволил Науму качать меха. Как и все, за что брались братья, он делал это с энтузиазмом, каким-то совершенно неудержимым рвением. Через два дня меха пришлось основательно переделывать: Наум их порвал.

В чем братья были хороши, так это в единоборствах: стоило мне показать им несколько несложных приемов из боевого самбо, как они принялись кидать друг друга с таким азартом, что скоро мне пришлось вспоминать более сложные приемы и даже целые связки, чтобы занять их надолго. Я все больше убеждался в том, что это прирожденные воины, и вся их бурлящая и бьющая через край энергия растрачивалась по пустякам до того момента, когда я дал им в руки оружие и преподал азы единоборств. Конечно, я продолжал обучать их работе в кузне и строго спрашивал за огрехи в ведении домашнего хозяйства, но главное в их жизни определилось – это постоянное постижение воинского ремесла. Они уже лихо рубились на мечах, которые сами же потом и ремонтировали. Плели искусные кружева кончиками пик, выискивая слабые места в защите друг друга. Мы все чаще устраивали настоящие побоища: то каждый за себя, то двое на одного. Разрешались любые приемы защиты и нападения. Главное условие – не калечить. Мелкие ссадины и порезы прощались.

Никогда не мог себе представить, что жизнь в лесу может быть наполнена новостями, событиями, непривычной для горожанина активностью. Я-то всегда считал, что лес – это тихое, спокойное место, где все течет неспешно, размеренно. В сравнении с городской жизнью так оно и было, но теперь я не горожанин, и мне приходится довольствоваться новостями о тех событиях, что происходят в моем окружении. Неподалеку от Железенки устроила себе лежбище семейка волков, в дубовую рощицу на излучине реки пожаловал медведь. Крестьяне из соседнего хутора устроили травлю кабаньего выводка, да так громко, что даже возле моей мастерской слышно было. Те же крестьяне дней пять отвоевывали у леса пахотные земли, рубили деревья, жгли подлесок. Такое впечатление, что всю зиму они действительно, как медведи, отсыпались по берлогам, и только весной выбрались в лес. Теперь эти места не казались такими дикими. В лесу, что ни день, так шум и возня, по реке то и дело снуют лодки с рыбаками да торговцами. Благо что мой хутор пока обходят стороной, но через какое-то время привыкнут и повадятся захаживать, когда по делу, а когда и просто так.


По моим подсчетам и собственным ощущениям, было воскресенье, теплый майский день. Я сидел на крыльце дома и вытачивал приклад для очередного арбалета. С зимы я значительно улучшил конструкцию, и теперь первый прототип уже не казался таким изящным, как прежде. Новые десять арбалетов были сделаны намного тщательней, и сталь для перьев я подобрал очень качественную, упругую.

Мартын как раз закончил выгребать уголь из ямы и, встав у мостка через ручей, прислушался. Отставил тачку в сторону, прошел в кузницу и тут же вышел с тяжелой кувалдой в руках.

– Что случилось, Мартын?

– Гости к нам пожаловали, мастер. Много их, верхом, торопятся.

– А кувалду ты зачем взял?

– А ну как не с добром идут? – ответил Мартын как отрезал, не оставляя возможности комментировать его действия.

Пестрая толпа всадников влетела во дворы, чуть ли не на полном ходу закружила возле мастерской, с опаской поглядывая на Мартына, стоящего поперек тропинки, ведущей к крыльцу, с кувалдой в руках. Потом, осмотревшись, всадники заметили меня. Во главе кавалеристов гарцевал боярин Дмитрий Васильевич, отец Ярославны.

– Ярославна да няньки слухами о тебе все уши мне прожужжали! – воскликнул он. – И в городе о тебе поговаривают, да все разное. Кто хвалит, кто проклинает.

– А сам-то ты, боярин Дмитрий Васильевич, с чем пожаловал?

У меня за спиной звякнули ножны, и на пороге дома появился Наум в одной рубахе, босой, но с мечом в руках.

Один из спутников боярина спешился, быстро подбежал к боярской лошади и ухватил ее за уздечку, придерживая. Сам же Дмитрий спускался очень неторопливо, осторожно, словно боялся поскользнуться. Наконец и он оказался на земле и, отстегнув пояс с саблей, передал одному из своих людей. Вид у боярина был усталый, изможденный, он даже шел с трудом, еле передвигая ноги.

– В дом пригласишь, или так и будем на пороге говорить?

– Если по делу, то добро пожаловать, а если опять с обвинениями, то скатертью дорога, валите, откуда явились.

– По делу, по делу, – успокоил меня боярин и натужно улыбнулся.

В доме горела печь, все отдушины были открыты, над столом коптила лампа. С появлением близнецов дом стал более ухожен. Всегда проветренный, натопленный, прибранный. Увальни или нет, а вот домашнее хозяйство они вели получше моего.

– Рассказывай, боярин, с чем пожаловал. В моей глуши гости – редкость. Да и не с прыщем же на заднице ты в такую даль волочился!

– Виноват я перед тобой, варяг, – сказал боярин, с сомнением вглядываясь в кружку с медовой брагой, которую я перед ним поставил. – Подарок твой Ярославне я за товар коломенскому купцу в залог отдал. Насилу отнял у дочери да отдал. Но не со зла, нужда заставила. Мою казну половские разбойники с обозом увели, людей побили полсотни, товар взяли. В дому на всю челядь – мешок муки да два порося тощих.

– Да ты что же, боярин, никак к оборотню, Ареду поганому, чужаку, варягу пришел взаймы просить?

– Нет, – ухмыльнулся Дмитрий, – уж с казной дела я поправлю и подарок твой Ярославне опять ворочу, выкуплю залог. Но знай, ни от твоего золота, ни от серебра носа воротить не стану. Да только не за этим я прибыл. Дочь моя не ест, не пьет, все о тебе, нехристе, изводится. Да только это дело обождет, потерпит. Случилось у нас, что против князя нашего, Ингвара, брат Юрий недоброе замыслил. Братца родного, старшего Ингвара, решил к праотцам отправить раньше срока. Он, аспид, возле княжьего стола давно гнездо вьет. Как из полона Владимирского воротился, так словно бесом обуян. Неведомо мне, что ему обещано в тех владимирских да суздальских землях, да только точно знаю, что неспроста муромские князья у него во товарищах. Никак не смирятся с рязанским княжеским престолом. Ведь все те земли, что окрест, прежде муромские были. Вот и мыслят муромчане Юрия на княжеский стол возвести, а дале убить, как он отца своего.

– Послушай, боярин! Вот ты плетешь, как мед льешь, а я ни слова не понимаю. Ты с чем пожаловал, говори проще, и голову местной политикой мне не морочь.

– Убил Юрий брата своего! – чуть ли ни выкрикнул Дмитрий, стукнув кулаком по столу. – Вчера за обедом отравил зельем басурманским.

– Мир праху его, да будет земля ему пухом.

– Не помер он еще. Епископ у постели целую ночь сидит, знахаря позвали, а все без толку. Все бояре надвое разделились. Одни к Юрию собрались поклон бить, крест целовать, другие хорониться. У меня в Коломне и Муроме родичи есть и люди верные, а другим впору, как тебе, в леса да болота идти, да приюта искать. О тебе, варяг, слух идет, что ты от смерти людей отговариваешь. Сбереги Ингвара, князя нашего, хоть на малый срок сбереги, покамест мы готовы не будем. Он уж стар, немощен, да хоть бы еще месяц или два.

– Ты сам-то понял, о чем просишь, боярин? Чтоб я со своими зельями да в княжеские покои! Да меня епископ со своими монахами-чернецами на лоскуты порвут голыми руками, заплюют, затопчут!

– Епископ Алексий тебя пальцем не тронет. Он перед тобой тоже должный. В зиму, тому свидетелей полон град, он прилюдно тебя проклял, да на него-то проклятие и воротилось. Уж месяца три как без посторонней помощи ходить не может. Скрутило горемыку в бараний рог. Волка того, коим он тебя проклинал, деревенские словили, забили. А ты жив, целехонек – стало быть, напраслину на тебя возвели. Вот с той напраслины да проклятий епископ и хвор. Бери, Аред, зелья свои, людей-помощников да садись на коней, поспешим. Вот мы пока с тобой тут мед пьем, Ингвар Богу душу отдать может.

– Ты, конечно, прости, боярин, но что-то выгоды своей я в том не вижу. Епископ – бес с ним, без него жил и дальше проживу. Ингвар-князь мне не указ, как и братья его да весь род. Что мне проку его выхаживать?

Боярин прищурился и, отвечая мне, чуть ли не зашипел змеей, ссутулился, немощно опираясь на стол.

– Ингвар и здрав был, зимы от лета отличить не мог. В иной день велит всем прочь, а сам посреди палаты ляжет на полу да, глядя в потолок, сам с собой говорит. А то и вовсе сбросит с себя одежды и по дому ходит, срам не прикрыв. А выгода твоя, Аред, простая: хоть бы такого, как был, Ингвара двору вернешь, мы тогда Юрьевых бояр пожмем, побьем да не дадим поглумиться. Они хоть сейчас готовы муромским князьям отдаться за полгривны да овса мешок.

– Все, я понял! Намечается дворцовый переворот, если уже не произошел, а ты, боярин, готов из дремучего леса в подмогу злыдня Ареда звать, лишь бы барыш свой не упустить.

– Та земля, Аред, что ты себе взял, да все без пошлины, да без налога, – то ведь моя земля. И Железенка, и Озерный хуторок, и у переправы Мурома – все мое.

– Мне собраться в дорогу два часа с перекурами. Уже вечером ноги моей здесь не будет. Вон к половцам пойду, за своего, небось, примут, к варягам подамся, в Москву, в Новгород, земля большая. А дележа – твоя земля, моя земля – терпеть не стану! Вам еще всем государством лихо хлебать ведрами, а мне такие напряги не нужны. Режьте друг дружку, травите, моя хата с краю! Тебя на первой же березе за ноги подвешу со всей ватагой дворовой и… поминай как звали.

– Отдам я тебе Ярославну! – закричал Дмитрий, вставая в полный рост. – И земли, хоть эти, хоть степные за Ярославной – отдам, с сыновьями поровну! Только уж и ты постарайся! Бери свои зелья колдовские да езжай со мной в город. Не ерепенься. Если князя от лютой смерти спасешь, то и от него тебе, глядишь, чего достанется. А уж Юрия мы с боярами придержим, он и пискнуть не сможет. Поторопись со сборами, путь долгий, а времени в обрез.

Боярин, путаясь в запыленных полах своего кафтана, вышел вон. Пригладив рукой бороду, я встал, прошел к сундуку в углу комнаты, достал оттуда ящик со своими настойками, накинул овчинную безрукавку, длинные волосы подвязал плетеной кожаной тесьмой. Несколько секунд постоял перед стеной, где висело выкованное мною оружие. Брать его с собой вроде как и не требовалось, хотя, если в княжестве намечается переворот, на чьей бы стороне я ни был, всегда найдется противник. Береженого Бог бережет. Я снял со стены пояс с эстоком, на бедро повесил колчан с арбалетными стрелами, сам арбалет на широкой ленте перекинул через плечо и закрепил петлей за поясной ремень.

Выйдя во двор, застал забавное зрелище. Один из неугомонных братцев, Наум, вращая над головой огромный меч, гудящий от мощных оборотов, напоминая при этом небольшой вертолет, вытеснял за ограду возмущенно галдящую боярскую челядь, судорожно пытающуюся удержать испуганных лошадей. Тогда как Мартын, лениво помахивая кувалдой, задирал боярского слугу, упрямо не отходящего от крыльца в ожидании хозяина, удерживая его лошадь. Сам боярин только сипел, потеряв дар речи от возмущения. Вдобавок, окончательно запутавшись в своих длинных одежках, брякнулся с крыльца и непременно бы расшибся, если бы Мартын не ухватил его за шиворот и прямиком не усадил в седло. Царапнув злобным взглядом своего спасителя, боярин просипел:

– Уйми своих медведей! Дело не терпит! Поспешай! – И, оставив мне двух лошадей, убрался со своим отрядом.

– Мартын! Со мной поедешь, одевайся. Возьми хлеба и сала в дорогу, топор большой прихвати и арбалет не забудь. Наум! Остаешься на хозяйстве. Из дома ни шагу! Никого не подпускай и закрой ограду! Если не вернемся – уходи к родне!

Увидев расстроившееся лицо юнца, я подмигнул ему как можно веселей:

– Обязательно вернемся!

Мы поскакали вдогонку за отрядом боярина и вскоре, завидя пыльное облако впереди, сбавили бег наших лошадей.

7

Верховая езда – это, конечно, здорово, быстро, но очень травмоопасно, особенно если учесть тот факт, что в своей жизни я всего лишь пару раз сидел в седле, да и то на замученной кляче, которая не то что галопом не шла, а с трудом вышагивала по центральной аллее городского парка. После четырех часов непрерывной тряски я отбил себе все, что только можно было отбить. Ноги гудели и, казалось, выгнулись как раз по форме округлых лошадиных боков. Как я ни старался вставать в стременах, седло все равно догоняло меня и больно колотило в копчик и в пах. Боярин и его спутники были вынуждены не раз и не два останавливаться и ждать, пока я нагоню их и наконец хоть немного привыкну к седлу. Даже деревенский бугай Мартын сидел в седле куда лучше, чем я.

Под конец лошади уже утомились, а дорога поднималась в гору. Через речушку у пристани прошли мостом, стали подниматься к воротам по извилистой пыльной дороге, успевшей подсохнуть на весеннем солнышке. На нас почти не обращали внимания, порой просто без эмоций провожали взглядами, а то и вовсе будто не замечали.

Спустившись на землю у крыльца княжеского дома, я еще минуты полторы стоял, силясь разогнуться и немного придти в себя после тяжелой дороги. Солнце клонилось к закату, ветер становился холодным и колючим, оставаться во дворе больше не хотелось. Взмокший от поездки, я не хотел больше торчать на улице.

Княжеские палаты были хороши. Если прежде мне нравились даже деревенские постройки, то над палатами правителя мастера постарались на славу. Я даже представить не мог, где они нашли столько огромных сосен для стен. Такие толстенные – в диаметре не меньше восьмидесяти сантиметров на нижних венцах! Да и сам дом казался не иначе как высоткой, по современным меркам этажей в пять, не меньше. Очень качественно отделанный, с резными вставками, ставнями, окнами с толстыми цветными стеклами, оправленными свинцовым окладом. Добротный дом, рассчитанный чуть ли не на пару сотен жителей. С искусно выполненными печами, украшенными изразцами с эмалью до самого потолка. Кондовые, мощные дубовые двери с засовами, уютные и обжитые помещения, довольно приятные, нерезкие запахи, не те, что сразу бьют в нос в любой деревенской избе. Здесь чувствовался и запах благовоний, и добротной еды, и легкий аромат печного дыма, и восковой, сладкий дух от множества горящих свечей.

В больших княжеских покоях возле единственной кровати столпились два десятка людей, с тихим перешептыванием наблюдавших за князем, лежащим на настиле у печи. У изголовья князя сидел епископ Алексий, теребя в руках деревянный крест и бормоча какие-то молитвы.

Услышав хлопок двери за спиной, все присутствующие в комнате тут же обернулись и сразу же притихли. Епископ глянул на меня из-под капюшона черного одеяния и злобно прищурился.

– Вон всех гони, – сказал я боярину, – пусть останутся только те, кто знает, в чем дело.

– Епископ не уйдет, – прошептал Дмитрий мне на ухо.

– Ну и хрен с ним, пусть сидит, – ответил я в полный голос, не очень-то опасаясь, что меня услышат.

Рядом оказался запуганный парнишка, вроде и не слуга – видно, что из богатой семьи, – но я не стал разбираться, схватил мальца за шиворот и толкнул к окну.

– Иди, пострел, отвори окно, а не отворится – выбей.

Мальчишка только выпучил глаза, но без пререканий побежал исполнять что велено. Дмитрий тихонько толкнул меня в бок локтем и опять зашипел:

– Ты что, Аред! Это ж Роман, младший сын князя!

– А он что, безрукий, что ли? Окно открыть не может?!

Епископ молчал, двое слуг у печи держали в трясущихся руках икону и подсвечник. Я посмотрел на князя. Старик. Глубокий старик, которому действительно осталось недолго. Бледный, липкий от пота, вся постель запятнана кровью. Дыхание частое, поверхностное. Под глазами темные круги, рот потемнел, из носа сочится струйка крови. Я не большой специалист, но действительно очень похоже на отравление.

– Боярин, вели людям принести два десятка сырых свежих яиц, куриных или гусиных, не важно. Мартын! Ты ступай на двор, сыщи, где хочешь, кузню или гончара, добудь корзину древесного угля. И молока крынку, а то и две, если его тошнить начнет. Воды ведро. И свежую постель.

– Ты давай колдуй, Аред, я за это колдовство грех на себя возьму, – прохрипел священник искривленным от злобы ртом.

В ответ на это я только самодовольно хмыкнул и стал сбрасывать с плеча и бедра оружие. Скинул верхнюю одежду и закатал рукава рубахи.

Свой ящик с зельями я поставил на единственном столе и стал расставлять бутылки. Первым делом вынул ступку и, всыпав в нее пригоршню семян подорожника, стал толочь. Минут через пять явился Мартын с полной корзиной древесного угля. Сразу вслед за ним принесли, как я и требовал, свежие яйца и молоко. Коктейльчик я заготовил отвратный, но придется старому князю его пить, хочет он того или нет. Я не знаю, какой был использован яд. Если мышьяк, то все мои действия – мертвому припарки. Но если растительного происхождения, то возможно, что и вычухаю старика.

Что страдает в первую очередь при отравлении? Печень, почки, кровь. Если я правильно понимаю, яд подсунули вместе с пищей. Прошло уже много времени, и за этот срок внутренние органы должны серьезно напитаться отравой. Плохо дело. Все мои методы хороши только при условии, что яд несильный и принят недавно. Но попробовать надо, тем более что это единственный способ, который мне известен.

Уже через час непрерывных манипуляций с несчастным князем его наконец-то стошнило. Благо крови было очень немного, и я потребовал принести мне соль. Очень слабый спиртовой раствор с солью и отваром зверобоя пришлось просто влить в глотку князя, зажав ему нос. Следом минут через десять я сам напоил князя молоком с яичными белками и угольным порошком.

Примерно к трем часам ночи, когда слуги утомились выносить ведра и отмывать пол, князь Ингвар немного порозовел и стал дышать ровнее и глубже. Для старика такое отравление может окончиться инсультом, параличом, долгой и мучительной смертью. Послушники епископа оттащили своего владыку поближе к печи.

К утру я приготовил отвар из березовых почек с настойкой зверобоя, заготовленной еще в хижине у Петра. Сделал сок из свежих побегов крапивы. Все это буквально через силу, методами средневековой инквизиции пришлось вливать в несчастного старика. Тот уже начал брыкаться, упираться, но всякий раз был вынужден проглотить все до последней капли. Если брыкается – значит, ожил, и вкус моих настоек ему явно не нравится. Помню, однажды в детстве я серьезно отравился грибами. Родители не ели, а меня скрутило. Вот тогда бабушка меня оставила у себя и неделю отпаивала одними травами. Ну и гадостные настойки и отвары она готовила – как вспомню, аж рвотный позыв начинается.

Но тогда все закончилось благополучно, и слава Богу. Бабушка тогда рассказывала, что яд не только по внутренним органам бьет, а еще и по голове вдарить может. Судя по рассказу боярина Дмитрия Васильевича, князь Ингвар и до отравления с головой не дружный был, а уж после, если оклемается, то и вовсе чердак ему скособочит.

Князь уснул. Я тоже бросил душегрейку на широкую лавку и лег, вытянув ноги.

– Признаюсь, что неправ я был, когда тебя, чужака, в недобром подозревал да проклинал, – сказал священник, поднимаясь со стула возле печи. – Вот все мои проклятия и воротились. Вот и осели на мою душу грешную.

– Это что же, святой отец, тебя после так скрутило?

– В дугу, сын мой, свернуло так, что вздохнуть толком не могу, а уж как службу вести – так пытка. Смилуйся, Аред, сними проклятие, – попросил старик, старательно пряча глаза. – Волка того еще в конце зимы словили. А про тебя все слух идет, дескать, живешь себе, меды пьешь, поганое место очистил, добро людям делаешь и платы не просишь. О кузнечных делах твоих еще Василь мне сказывал, да только я все кричал на него, ругался, а тут в лавках торговцы всполошились, за один твой серп три дают, за косу – половецкую саблю не жалеют. За простой топор – семь бобровых шкур. И мастера говорят, что добрая у тебя рука. Прости меня, Аред, не со зла я проклятие изрек, за погубленных тем волком людей жалостно было.

– Ты, отче, на чем почивать изволишь? На пуховой перине или на дубовой лавке?

– Ну как же на лавке, я ж не смерд деревенский. Я от самого Царьграда до Киева в молитвах шел. Долгие дороги терпел, странствия изведал, неужто мне, старику…

– Вот в том-то и причина того проклятия, – оборвал я епископа, не давая закончить своих оправданий. – Отдай-ка посох служке да ко мне спиной повернись. От сытой жизни святое крещение из тебя исходить стало. Должность у тебя ответственная, многие чужие грехи все твоими молитвами исходят, вот и не хватает тебе святости на всех. Крестом животворящим спасаешь души, а о себе и забыл в делах суетных. Вот я тебе крещение твое и верну.

В этот момент лицо священника больше напоминало гримасу приговоренного к казни, которому только что очень вежливо предложили положить голову на плаху и чуть-чуть поправить воротничок.

– Да не бойся ты, я дурного не сделаю. Скрести руки на груди. Вот так, ладони положи на плечи, да смотри, держи крепко.

Я встал за спиной у священника обхватил его, взял за локти и приподнял. Как только услышал, что старик со страху резко выдохнул, я рванул вверх и сильно тряхнул его худую немощь. Даже мне было слышно, как хрустнули позвонки. Простое смещение позвоночных дисков – результат сниженной физической активности и слишком мягкого лежбища. Ослабленные мышцы уже не в состоянии удерживать позвоночник в вертикальном положении и поэтому при малейшей нагрузке смещаются, вызывая дикую боль и, как следствие, еще большую неподвижность.

Старик громко взвизгнул, попытался было расцепить руки, но куда там… Уже через пару секунд я поставил его на пол, а сам отошел в сторону. Священник стоял ровно, не согнутый коромыслом, а нормально, как и прежде. В нем боролись желание в очередной раз осыпать меня проклятиями и в то же время удивление от всего произошедшего. Как бы с подозрением он несколько раз наклонился в сторону, повертел плечами и даже сам нагнулся, чтобы подобрать с пола посох, который уронил его служка, удивленный таким зрелищем.

– Воистину неисповедимы пути Господни, – пробубнил священник и пошел к выходу. – Спасибо, Аред, век тебе этого не забуду.

– Постой-ка, отец. Вопрос у меня к тебе есть. Ты вот книжный человек, многое изведал, грамоте обучен, поведай мне, дикарю, какой нынче год, а то я что-то запутался. В наших землях счет по-другому ведется, а вот ваших лет я так и не смог узнать.

– Ну, так это просто, в Святом Писании все сказано, шесть тысяч семьсот сороковой год нынче.

– Это я и без тебя знаю, – соврал я, совершенно недовольный таким ответом.

– Так что ж тебе еще надобно?

– Ты мне проще поведай, сколько от Рождества Христова лет прошло?

Старик задумался и стал загибать пальцы, что-то бормоча себе под нос. Вычислял минут десять, писал пальцем на пыли бревен какие-то каракули и наконец выдал:

– Так это, тысяча двести тридцать лет прошло.

– Год 1230, тринадцатый век, три года назад врезал дуба Чингисхан, еще через шесть лет булгары да мордовцы первыми примут на себя нашествие татар. Рязань меньше чем за неделю превратится в братскую могилу и на Руси настанет темное время.

– Чего ты там опять бормочешь, Аред? – взбеленился было епископ.

– Да так, мелочи, – успокоил я епископа, – сопоставляю факты.

– Ты полегче сопоставляй-то, а то я подумал, ты опять заклятье на меня наложить хочешь.

– Потом поговорим. Спасибо, что вразумил, епископ. Очень ты мне помог во многом разобраться.

У меня словно камень с души упал, даже легче стало, а то жил в неведении, как Робинзон Крузо, ставил засечки на столбе. Нет, ну засечки ставить, оно, конечно, неплохо, всегда польза будет, а вот что с годом мне дед подсказал, это важная информация. Хоть есть на что ориентироваться. Если до двадцать первого века летописи донесли хоть часть правды о событиях, которые здесь еще только будут твориться, то, стало быть, есть у меня маленькое преимущество. Успею за пять лет смотаться куда подальше, на север, в Новгород. Судя по все тем же летописям, туда татары так и не отважились переться. Да, если бы не мое знакомство с ребятами из клуба, то и точная дата, и даже подробный календарь не помогли бы мне разобраться в ситуации. А так я хоть немного познакомился с историей, где в разговорах, где просто из книг. Разумеется, что верить всему написанному можно не больше, чем на пять процентов, но хотя бы есть на что опираться. Плюс-минус год-два мне ничего не дадут. Главное – занять удобную позицию и по возможности избежать неприятностей. Историю других городов я не знаю, но вот про Рязань немного осведомлен. Опять из тех же летописей в современной обработке. Татары сначала никого реально резать не хотели, как банда рэкетиров направили послов князю, этому самому, который так звонко захрапел во сне. И вежливо так предложили откупные, весьма божеские, если даже судить по налогам некоторых стран нашего времени. Но князь, будучи, видимо, не очень дружелюбно настроенным, а может, с похмелья или со злости, послал этих послов куда подальше, а те, как водится, обиделись и плохо о нем отозвались в ставке начальства.

Вот тут-то и началась откровенная резня. Если мне не изменяет память, то, судя по летописям, западный поход татар возглавлял Батый. Надо полагать, еще тот отморозок, с которым лучше не спорить. Так что у меня как раз куча времени, чтобы за пару сезонов сколотить какие-то бабки, срубить побольше деньжат да навострить отсель лыжи. Отдаст мне боярин Дмитрий Ярославну или упрется рогом, не важно, я один черт сбегу с переднего фланга. Эка как меня вдохновила простая и вроде бы даже банальная информация. Всего-то узнал точную дату, а уже планов как у Наполеона. Я хоть и не стал кадровым военным, не пошел по стопам отца, а все равно кое-что понимаю. Оставаться в осажденном государстве самое худшее из того, что можно придумать.


Утро застало меня невыносимо громким щебетом птиц, городским шумом и какой-то непонятной возней у дверей. Я поднялся с лавки, подошел к кровати князя и внимательно осмотрел старика. Жив, здоров, дышит ровно, порозовел, обмочился – можно считать, что в полном порядке. Зачерпнув из ведра воды ковшом для отвара, я прошел к печи, подбросил в огонь поленьев и стал отмывать котелок.

Проснулся Мартын и тут же подскочил ко мне.

– Что сделать, мастер?

– Воды свежей принеси да спроси дворовых, собираются они нас кормить, или так и будем на своих харчах? Хотя в нынешнем положении дел уж лучше своими припасами обойтись – а ну как и меня потравят заговорщики.

От наших громких разговоров и звона котелка проснулся и сам князь Ингвар Игоревич.

– Ты что за бес косматый? – спросил князь, глядя на меня выпученными глазами из вороха одеял и шкур. – Ванька где?

– Лежи, не вставай, князь. Сейчас тебе бабки да няньки исподнее сменят да напоят, накормят. Боярин твой Дмитрий Васильевич меня привез от немощи и хвори тебя избавлять. Потравили тебя, князь, крепко потравили. Удивляюсь, как богу душу не отдал.

– Ванька! – завопил князь хриплым фальцетом и спустил ноги с кровати.

В комнату вбежали десяток дворовых людей, каждый в полусогнутом состоянии, с прищуром, словно в ожидании могучей затрещины. Мартын, глядя на это, только недовольно хмыкнул, поковырял в носу и поплелся с ведром на двор за водой. Среди вбежавших в комнату был и сам боярин Дмитрий Васильевич. Видно, спросонья – глаза припухшие, на щеке розовая складка, волосы растрепаны, борода скособочена.

– Сбежал Юрий, – шепнул мне боярин на ухо. – И след простыл. Жену прихватил, сына забрал да сбег.

– Какой еще Юрий? – удивился я.

– Брат Ингвара, Юрий, – напомнил боярин, – коего в отравлении подозревают. Он давно на княжье место метит, как из плена воротился от Владимира Распутника, так и не узнать прежнего молодца. Не зря поговаривает люд, что неспроста у владимирского князя святые люди долго не задерживаются, все мрут. Он и поганых капищ жечь не желает, и тех булгарских камнетесов, что были созваны храмы возводить, на свои повинности забрал. Все ему нипочем.

– Да здесь, вокруг Рязани, этих языческих капищ, как грибов в лесу! Куда ни сунься – по деревьям рога развешаны.

– То эрзя да мокша, они народ лютый, с ними брань хуже редьки. Муромскому князю присягнут и… пиши пропало. Мурома – те давно клык вострят на Рязань, все воротить желают.

– Послушай, боярин, мне ваши дворцовые интриги как-то фиолетовы. По мне, так хоть Мамай с обезами пусть верховодят. Моя хата с краю. Потому как если полезу в дела государственные, ничего путного из этого не выйдет, все одно, что слон в посудной лавке. Так что участвовать в ваших дрязгах мне неинтересно.

– Да ты в них по самую макушку! Князя сбережешь, и его враги твоими станут. Ингвару бы еще хоть месяцок продержаться, пока купленный мной половецкий дозор не придет в город. Вот тогда я младшего Романа, того, что ты вчера взашей гонял, на княжье место усажу, а сам с боярами за дела возьмусь. Юрий, он Владимиру Распутнику как пасынок, а нам поперек и сказать нечего – осерчает, да как лютовать начнет? Однажды он уже Рязань пожег, благо, что люд помиловал, всех из города выгнал да запалил стены.

– Так что ж вы тогда ждете? Сами избавьтесь от князя. Вот не пригласили бы меня, так и отдал бы Богу душу ваш старичок. А коль и пригласили для отвода глаз, так только шепните, я и напрягаться не стану. На одной злобе княжеская душонка держится. Помрет, так вы сразу на меня стрелки переведете. Один черт, дальше леса не сошлете, а удавить меня по-тихому – еще постараться надо!

– Ох и змей же ты, Аред! Умом тронулся! Боярину свои поносные замыслы выказывать! – заорал Дмитрий и, оглянувшись, перешел на шепот: – У князя, небось, тоже своя рать! Они воеводе люди верные. А воевода Ингвару родня.

– Делайте что хотите, – махнул я рукой, – вот только меня больше не просите вам подсобить. Я крайним в этой забаве быть не хочу! Это как в детской игре, когда бегаешь под музыку, а как музыка смолкнет, садишься на стул. Вот только стульев всегда меньше, чем желающих сеть. А кто стоять остался, тот и проиграл.

Боярин явно не понял и половины из того, что я сказал, но все же утвердительно кивнул головой. Не знаю, что у него было на уме в тот момент, но видно, что мое возмущение его сейчас беспокоило меньше, чем происходящее в покоях князя. Он нетерпеливо отмахнулся от меня, кликнув стражу.

Один из охранников боярина отвел нас с Мартыном в его дом. Торчать в палатах князя больше не имело смысла: острую фазу отравления местному правителю удалось пережить с моей помощью, а вот как его дальше выхаживать будут – то не мое дело. Я поучаствовал, как мог, надеясь на обещанное вознаграждение, а все прочее – не моя забота. Я кузнец, а не лекарь.

В доме боярина меня ждал весьма неприятный сюрприз. Я уж было раскатал губу, надеясь, что смогу еще раз увидеться с Ярославной и продолжить знакомство, как мне казалось, не без взаимности, тем более заручившись согласием отца, но, увы, дом был подозрительно пуст. Важную информацию вытрясли из конюха. Вися вниз головой над бадьей с навозной жижей и беспомощно извиваясь в могучих лапищах Мартына, срываясь на визг от
страха, он поведал, что вся боярская родня в полном составе, в сопровождении старших сыновей, отправилась в Муром к родственникам. Хитрый «депутат» княжеской думы облапошил меня! Обещал дать согласие и не противиться моим встречам с Ярославной, а сам припрятал дочку подальше от меня! Такого коварства я не ожидал и с трудом сдержался от немедленных необдуманных действий. Развернувшись от ворот, я быстрым шагом направился к пристани, бормоча себе под нос самые страшные ругательства, которые только мог вспомнить. Мартын, ничего не понимая, следовал за мной, волоча на плечах тяжелую сумку и сомлевшего от ужаса конюха.

– Что за спешка, мастер? Нет бы в баньку, поесть, отдохнуть, с людьми поговорить, медом угоститься…

– Дома в баньку, и водки пол-литра! Ноги моей больше в этом городе не будет! Они еще не знают, с кем связались! Вот ведь подстава… Да брось ты бедолагу! – закричал я наконец, заметив, кого тащит Мартын. Он недоуменно вытаращился на очнувшегося конюха в своей руке. Бедняга только разинул рот, чтобы завопить, как, получив мощного пинка, исчез в заросшей крапивой канаве.

– А может, прав боярин, что дочь у родни схоронил, ан ну как Юрий действительно рать соберет да пожжет град.

– Это называется – разборки по понятиям! Пусть они хоть до пупочной грыжи делят местный заповедник, плевать я хотел на все их дележки! Боярин Дмитрий за свои невыполненные обещания еще ответит! Еще слово давал, индюк облезлый! Сейчас идем домой. Передохнешь пару дней и соберешься в дорогу.

– Куда это? – спросил Мартын, забегая вперед.

– В Муром, куда еще! Хочешь один, хочешь с братом Наумом. Возьмете гостинцев, подарков, соберетесь в дорогу. Если хотите – купите лошадей, только не красть! Нет – так пешие или по реке! Землю ройте, но сыщите мне Ярославну! Считают меня дикарем, так пусть так оно и будет! Выкраду невесту – и дело с концом! Да не шуточно, как на свадьбах со сватами, а в действительности, силой уведу!

– Не беспокойся, мастер! Все сделаем как надо! Только вот… ежели кого пристукнуть нужда заставит – не серчай!

– Сами целыми вернитесь, дуболомы! – проворчал я, прибавляя шаг.

Пока добирались до Железенки, я все не прекращал ругаться и строить планы на то, как буду отнимать у боярина обещанную мне Ярославну. Почти десять часов дороги заметно вымотали, но я шел как заведенный, не сбавляя темпа. Мартын не спеша вышагивал за мной, умудряясь на ходу высматривать какую-то живность и швырять в нее шишками.

Дома ждал неприятный сюрприз. Проведя год в новом мире, я отвык от общения с людьми, отвык от толпы и посторонних. А тут… вокруг моего хутора толпилось не меньше сотни людей. Кто с телегами, кто пеший, кто верхом, кто на лодках, но все они держались примерно в полукилометре от домов, не решаясь подойти ближе. Мысли о красавице Ярославне как-то сразу сами собой отошли на второй план.

Посреди хутора, на вытоптанной площадке между домов сидел на полене Наум, лениво обсасывающий здоровенный мосол, слева и справа частоколом торчали приготовленные к метанию пики, небрежно натыканные в землю, вдобавок лежали горкой сложенные арбалеты и, видимо, как последний весомый аргумент, в ногах лежала здоровенная оглобля. Завидев нас с Мартыном, идущих по тропинке, он радостно заорал, вскочил и, запустив обглоданной костью в приблизившуюся толпу, побежал навстречу.

– Что за напасть, мастер?! Со всех окрестных деревень люди идут. От каждой семьи староста приходит, тебя спрашивает! Я ответствовал, что боярин от князя явился, в гости зазвал, что нескоро будешь, а они уходить не хотят!

– Что им нужно?!

– Совет с тобой держать, Аред, – ответил мне дед Еремей, вышагивая от кузницы мне навстречу. – Так уж повелось, что люд к тебе за спасением идет. Как недобрым словом вспомнить, так Ареда поминают, а как беда случается, то про всех забывают, к Ареду-батюшке торопятся.

– Уж думал, за рекой от вас схоронюсь, не достанете, а вы и здесь меня нашли!

– Побил нас Юрий с дружиной своей. Ночью, как тать, пришел, пограбил, побил. Ратники все те же, что с ним от Владимира Распутника явились. Стадо взяли, коров взяли, амбары опорожнили, пожгли. Тех мужиков, что оружие подняли – убили, других плетьми били, лошадьми топтали.

– Беда, конечно. А сюда вы зачем пожаловали? Не думаете же вы, что я вас один оберегать от вашего же князя буду! – возмутился я, совершенно недовольный таким наплывом страждущих.

– Старый князь налог драл, скот брал, серебром за землю в прокорм данную, за оленя в лесу битого – тож плати. А тут и братец его за тоже самое, и столько же брать хочет. У Ингвара рать да бояре, у Юрия рать да товарищи, а нам что же? С голоду пухнуть? Прошлый год сушь стояла такая, что и скот тощ, и зерна жмень с аршина. А нынче и последнее отнял.

– От того, что вы все, обиженные, скопом ко мне пожаловали, ваших проблем не убавится! Защитить я вас не смогу, да и не стану. С местными князьями да боярами бодаться не горю желанием. Я чужак, варяга сын, Аред, пришлый, и живу в долг на земле этой.

– Мы у тебя и не просим защиты. Приюта молим. Дай обиженным места у своей кузни, у своей дурной славы, – уж прости меня, но за всех скажу, – может, хоть тогда дадут нам спокойно пожить хоть год, хоть два.

– Думаешь, княжеские ратники моей дурной славы испугаются?

– Да сам черт испугался, когда ты всех бесов лютых, что место это прокляли, изгнал.

– Ох, наживу я с вами, люди добрые, неприятностей, как пить дать! И много вас пожаловало? – спросил я, пристально вглядываясь в тень деревьев, только-только накинувших на себя свежий покров молодой листвы.

– Тридцать дворов, – пояснил Еремей. – Мы, может, и куда еще пошли, к муромскому князю Игорю, к Мстиславу в Суздаль, вот только пока идти будем – время упустим, а как там примут, никто не ведает. А тут место знакомое. Железенка со всех сторон рекой огибается, только с леса зайти и можно. Если в лесу на дороге да на тропах поставить дозоры, то и вовремя знать будем, когда гости к нам пожалуют. А в дальнем болоте схрон устроим, чтоб ратники княжьи, ироды, до нитки не обобрали.

– Тоже мне Робин Гуды! Лесное братство! Вот всегда русский народ так – как где какая беда, так сразу в лес, да поезда под откос! Партизаны чертовы! Даже догадаться могу, дед Еремей, кто всех их надоумил к Железенке идти.

– Владимир Распутник приходил – грабил. Игорь со своими варягами приходил – грабил. Мордва приходит – грабит. Родной князь приходит – и тот грабит, и брат его, и бояре его, а защитить некому.

– Домов-то все равно на всех не хватит. Строить будете?

– Нам не впервой, – отмахнулся Еремей, – целы будем – живота наживем, зерна запасем, купцов привадим, а там и дружину собрать недолго. За твоим мастерством многие купчишки придут. Аким, дружинник, твоим мечом похвалялся, отцовскую корову за него отдал и не жалеет. Как коломенских босяков подрали, так ему взамен того меча уж и двух предлагают, не тощей, а он все нос воротит, во какую цену набил!

– Ладно, устраивайтесь, ведь все равно же вас не выгоню. Мы с Наумом да Мартыном сами по себе. Вон те три крайних дома возле кузни – те я себе оставлю и один под склад, тот, в котором крыша худая, а остальное все ваше.

Дед довольно хмыкнул, еле заметно поклонился и пошел к своим, рассказывать, чем разговор со мной кончился. А я подумал, что очень кстати этот люд в Железенку пожаловал. Они народ ушлый, быстро освоятся, за мастерской моей присмотрят, а я пока в Муром смотаюсь, а то близнецы снесут город к чертовой матери, пока мою Ярославну отыщут. Удастся мне вырваться из цепких лап этого времени или нет – вопрос без ответа, а вот в одиночестве век коротать – это ненормально, неправильно.

С парой помощников я дело быстро налажу. Организую свой собственный бизнес, товару своему цену набью, снабжу всех местных добротным оружием, а со временем, глядишь, и больше технологий наработаю.

8

– Я пегого возьму, а ты сивого! – гаркнул Наум, уперев руки в бока.

– А чего это я сивого?! Он злющий, как хорек, да кусучий. Сам с ним майся! – бубнил Мартын, потирая увесистые кулаки.

– Ты на базаре сивого брал, меду опился, да не посмотрел, что с норовом. Вот и езжай на своем сивом!

– Ну, вы! Дураки клонированные! Ну что вы на пустом месте спор заводите? – не выдержал я. – Все пойдут пешие! Соберитесь в дорогу, и двинем, нам к закату надобно на рязанскую пристань попасть. Там ладью сыщем, а коней в Муроме возьмем на обратную дорогу.

Ты, Мартын, прихвати два топора, я пару мечей возьму, а ты, Наум, возьми кожаную сумку да все серпы и косы по мастерской собери. И это только те, что продавать будем. На случай, если разбойники к нам привяжутся, прихватим арбалеты.

– Боязно нам что-то, мастер. Оставляем все дело без присмотра. У нас к пришлым этим, заречным, доверия нет.

– Дед Еремей нормальный, он за мастерской присмотрит, – успокоил я. – А и не доглядит, мы у боярина всегда приют найдем. Верно я говорю?

– Боярин тот еще змей, – хмыкнул Наум и пихнул Мартына в бок, – вон и тебя, мастер, обмануть взялся.

– Даже если бы он и не дал своего согласия, я бы один черт сыскал способ заполучить Ярославну. Настаивать не стану, у нас и времени с ней пообщаться как следует не было. Не захочет со мной идти, тогда пусть живет как знает, а захочет – то и боярин мне не указ.

– Ты прям как обез какой-то, мастер, что по три жены в доме держит да велит им лица от чужаков прятать, – ухмыльнулся Наум и тихо загоготал. – Это они, обезы, своих жен красть большие затейники.

– Хорош ржать, лоботрясы! Я посмотрю, как вы завертитесь ужами, когда своих жен сватать будете.

– Я себе Ульяну в жены возьму, – сказал Мартын, чуть покраснев. – Ух и жаркая девка! Страсть какая! Дородная, толстая, красная!

– Копытника вон мастерского испей, чтоб не срамиться! Ульяну он возьмет! Корову старухи Феклы ты возьмешь, а не Ульяну! Ивана одноглазого козу тебе в жены!

От слов Наума Мартын стал пунцовым, глаза налились кровью, и он бросился с кулаками на брата.

Видел я драки, сам порой участвовал, но чтоб вот так, от души лупцевать друг друга по морде – это особый вид забавы. И не в шутку ведь друг дружку колотят, а наотмашь, только треск стоит. Я даже разнимать этих мордоворотов не стал. Глядишь, еще в пылу ссоры и мне перепадет, невзначай покалечат – нефиг лезть под горячую руку, целей буду.

Пока братья не притомились дубасить друг друга, я успел собрать все необходимое. За то время, пока пребывал здесь, успел многое узнать о местных нравах. Что от Петра покойного, что от деда Еремея, а что и просто из разговоров на базаре да средь деревенских. Одним словом, до сексуальной революции в этом веке еще далеко, и за девкой, пока она под родительским присмотром, бдят во все глаза, но как только стала мужней, то с родни и взятки гладки. Как уж она потом себя вести будет, это только ее собственное дело. Если умная, а в мужья дурак да лентяй достался, так она на стороне себе достойного сыщет да втихую от него понесет. А если сама дура, то так всю жизнь от своего и будет терпеть побои да домострой. Это, конечно, дело личное, но мне такое отношение к женщинам претит. Неужто я, современный человек, начну уподобляться деревенским и строить жену, как прапор-первогодок на плацу! Нет, я прекрасно понимаю, как нужно все обставить, чтобы заполучить красавицу.

Здесь в ходу договорные браки. Средневековье, одним словом. Случается так, что жена до самой свадьбы мужа в глаза не видит, а даже если и видит, то выбора ей все равно не оставляют. Женщина – товар. Она должна рожать детей, содержать дом, а посмеет ослушаться, так ее в родительский двор опять вернут с позором. Нет, в этом смысле мне двадцатый, да и двадцать первый век нравятся куда больше. У меня тоже губа не дура, раскаталась аж до боярской дочери. Ну а с другой стороны, почему бы и нет? Чем я негож для отпрыска благородного семейства? Тем, что чужак? Так через некоторое время все об этом забудут. Практически здоров, вредных привычек не имею, характер нордический, стойкий, делу партии предан. Правда, не знаю, какой, но в данное время это не принципиально.

По местным меркам неграмотный? Нет, скорее косноязычный. Диковатый, обычаев не блюдущий, ну так что с того? Я и не стремлюсь в общество – это общество, как что, так сразу ко мне, а уж коль призвать изволили, будьте любезны не полоскать мне мозг и не учить жить, сами с усами!

На пристани пришлось ночевать еще два дня, прежде чем удалось напроситься в попутную лодку. За крепостную стену не шел принципиально, на глаза горожанам тоже старался не попадаться. Языки у них длинные, мелят без устали, а заявлять о своем присутствии в городе мне совсем не хотелось.

Была примерно полночь, небо ясное, но не очень звездное. За рекой над лесом поднималась полная луна, освещая все вокруг глянцевым серебряным светом. В какой-то момент мне показалось, что на причале стоят двое, мужчина и женщина. Я лишь попытался напряженно вслушаться в их разговор, но ни в коем случае не вмешиваться. Могло случиться так, что мое присутствие для этих людей окажется полной неожиданностью. В какой-то момент на воде послышались всплески весел, и я увидел парусное судно, не очень большое, но достаточно вместительное даже для десятка человек. Меня окончательно заели комары, лежать на деревянной лавке без подстилки было неудобно и жестко, и я решил раскрыть свое присутствие, коль уж все равно стал свидетелем встречи. Вытянув подстеленный под ухо башлык, я нахлобучил его на голову и потащил свое одеревеневшее тело по скрипучей лестнице на тесаные бревна пристани. Разговоры сразу же прекратились, и я услышал характерный шелест оружия, покидающего мягкие кожаные ножны.

– Только без резких движений, уважаемые, я просто хотел спросить, не найдется ли в вашей лодке местечко для трех попутчиков.

– Аред! – тихо вымолвил один из стоящих передо мной. – Неужто не узнаешь, великан, это ж я – Ефрем.

– Приказчик коломенского купца?! – уточнил я.

– Он самый!

– Давненько не виделись. Извини, сразу не признал.

– А я уж перепугался, – затараторил Ефрем. – Думал, сейчас придется отбиваться от душегубов подосланных.

Бормоча что-то невнятное себе под нос, Наум, а может, и Мартын (никак не научусь уверенно различать близнецов) запалил факел от тлеющих углей и поднялся к нам. Ефрем прищурился от яркого огня, а его попутчик закрыл лицо широким рукавом черного одеяния.

– Это мои подмастерья, Наум и Мартын, братья-близнецы. Кто из них кто, сам путаюсь. Одного окликаю, оба оборачиваются. А кто твой друг?

– Позволь представить, Рашид, это тот самый варяг, что зимой шесть мордвин в снег затоптал, тем меня, грешного, от верной гибели спас.

– Премного наслышан, – ответил Рашид с еле заметным восточным акцентом. – Мое имя Халяль Абдра ибн Хусаин ибн Рашид. Но всем в этих землях трудно называть мое полное имя, поэтому для друзей и клиентов я называюсь Рашид, по имени моего деда.

– Рашид знатный купец, – пояснил Ефрем, – иметь с ним дела непросто, но всегда очень выгодно.

– Что ж, рад знакомству, уважаемый Рашид, если позволите и мне вас так называть. Я вот тут жду попутного судна вниз по течению. Имею намеренье посетить город Муром по важному делу.

– В таком случае буду рад предложить место для вас всех в моей скромной ладье. Я иду дальше, но нам будет по пути какое-то время.

– У меня не много золота, но я отдам все в качестве платы. На обратный путь планировал продать что-то из своих поделок в Муроме и взять лошадей.

– Вы друг Ефрема Васильевича, которому я безраздельно доверяю, а значит и мой друг тоже. Мало того, я сам с удовольствием взгляну на ваш товар, потому как тоже считаю себя знатоком оружейного дела. Если бы не ваше, как бы это сказать, некоторое затворничество, я имею в виду то далекое селище, где вы держите свою мастерскую, то уверен, наша встреча состоялась бы намного раньше. Слава Всевышнему за то, что он позволил нам встретиться под этой дивной луной…

Я только цыкнул на братьев, подгоняя, чтоб скорей подобрали вещи и лезли в лодку.

– Ну а ты что же, Ефрем, надолго в этих краях, или…

– Мой хозяин как зимой ушел в Киев с караваном, так до сих пор от него ни весточки, ни слова. Уж и не знаю, что думать. Дом у него крепкий, да вот если что худое случилось, я с его братом дел иметь не стану. Да и Рашид готов вести дела с Коломной только лишь исключительно из-за нашей дружбы. А коли так, то, стало быть, и мне нать перебраться поближе. Чем Рязань хуже? И Рашиду товар не до Коломны везти, да и мне свое дело строить надо.

– Ну, тогда свидимся еще. Я так, к примеру, в Коломну в это лето даже и не планировал.

– Свидимся, Аред, доброго пути.

Усаживая нас в лодку, Ефрем поплевал через плечо, что-то пробормотал и перекрестил нас всех, отталкивая от пристани. Тот факел, что ему вручил Наум, приказчик опустил в воду, положил рядом на бревнах и пошел к городским воротам в темноте, отбрасывая зыбкую лунную тень.

Ветер не чувствовался, болтающийся тряпкой парус еле-еле улавливал слабое дуновение, но и этого было вполне достаточно, чтобы удерживать крохотное судно в потоке, иначе кормчему пришлось бы то и дело выгребать веслами, не позволяя лодке развернуться боком.

– Я слышал историю о том, уважаемый Аред, – заговорил Рашид, – что ты якобы избавил старого князя от хвори, что так внезапно одолела его.

– Отравили князя, что скрывать. Крепко отравили, да вот боюсь, не столько моими снадобьями он излечился, а все больше благодаря собственному здоровью. Или яд был слаб…

– Яд был хорош, это уж ты мне поверь. Ведь именно меня подозревают в том, что снабжал младшего князя этой отравой. Он-то вмиг как в воду канул, а я сижу себе в торговом ряду и ни о чем не подозреваю. Благо Ефрем, старый мой знакомец, вовремя предупредил да помог отплыть. Обещал на время моего отсутствия пристроить товар в надежное место. Уж не твое ли селище он имел в виду?

– Думаю, что нет, мы с ним с того раза, как зимой познакомились, и не виделись больше.

– Вести дела в смутном княжестве, как его называют и во Владимире, и в Муроме, и в Суздале, очень непросто. Не скрою, что народ здесь побогаче, чем в других местах, но мне интересно и обратно домой не с пустыми ладьями возвращаться.

На вид Рашиду было лет сорок, может, чуть больше. Поджарый, стройный. Он носил большого размера балахон с длинными и широкими рукавами, широкий пояс с золотыми бляхами и пряжкой, черные войлочные сапоги с кожаными туфлями – будто валенки с галошами, но остроносые, расшитые замысловатым орнаментом. Восточный купец разительно отличался от местных тем, что тщательно брил бороду и голову, не носил усов. На голове красовалась каракулевая шапка на манер папахи, да и при нем я заметил овчинную накидку, очень напомнившую мне кавказскую бурку.

– Все мои склады в крепости Этиль, там и дом, и семья. Казары очень гостеприимный народ, и если знать их обычаи и нравы, то можно неплохо вести дела.

– А чем торгуете?

– Специи, индийский перец, кора хинного дерева, гвоздика, тмин, ореховое масло. Но чаще шелк, ладан, сирийское железо. Обычно набираю заказы от моих посредников в городах и уже с посыльными и охраной отправляю товар.

– А здесь что берете, если не секрет?

– Деготь, бересту, – ухмыльнулся Рашид, поправляя накидку, – мед. Шкуры беличьи, бобровые, соболя, рыси. В Казарском ханстве зимы тоже лютые, под стать здешним, потому меха – товар ценный. Я стараюсь быть мудрым как в выборе товара, так и в выборе партнеров. И, правду сказать, младший князь меня больше устраивает на рязанском престоле, нежели нынешний, Ингвар. Теряющий разум – теряет жизнь, а безумства часто приводят к войнам, распрям.

– Я слышал, что владимирский князь, муромский да и прочие окрест не против будут вернуть себе рязанские земли.

– Как бы странно это ни звучало, уважаемый Аред, но всем в этом княжестве правят не ставленники киевского князя, а самые обычные ходоты.

– Ходоты? Это еще кто такие?

– Вожди племен, – пояснил Рашид, прикрывая глаза. – Вот твой знакомый, например, боярин Дмитрий Васильевич, один из весьма уважаемых мокшанских ходотов, да и мещерские племена его уважают. А если бы в свое время не дали его предкам боярский титул, то и нынешний князь у власти бы не задержался дольше, чем того захотят на совете вождей.

– Вот оно как! Удивил ты меня, Рашид. Выходит, что Ингвар – не больше, чем шахматный король!

– Что я слышу! – встрепенулся Рашид и попытался было вскочить на ноги. – Варяг говорит мне о шахматах!

– Ну, я имел в виду, что в этой игре король фигура важная, но малосильная, за него бьется свита – слоны, пешки, ферзь…

– Это приятная ошибка, – пробубнил Рашид и, чуть успокоившись, снова сел на поперечную скамью.

– Я не очень понимаю.

– В Этиль часто приходят северные суда. Драконьи корабли, очень красивые, очень надежные, большие. Я знаю многих варягов, норманнов, вендалов, но ты не один из них.

– Да я вообще с луны свалился! – буркнул я, сбрасывая капюшон, чтобы осмотреться по берегам.

– Вот это больше похоже на правду. Внешне ты, конечно, похож на варяга, скрывать не стану, и говор мне твой незнаком, но тут скрыто что-то большее.

– Я не хочу тебе лгать, Рашид, ты проницательный человек, но и правду сказать не могу, ты ведь все равно примешь ее за ложь и не поверишь ни единому слову.

– Как сказал один древний мудрец, «тайна – что пленница, пока на языке печать, она твоя рабыня, как только раскрыл рот, ты ее раб». Не становись рабом своих тайн.

– Прежде я слышал, что Этиль это река, не знал, что еще есть такой город.

– И река, и крепость. Знатная крепость, скажу я тебе, построена так же надежно, как стены великого Отрара. Сам город мы называем Хамлых, что в переводе означает «ханский город». Он разделен рекой на дворцовую часть и купеческую.

– А Отрар что за город? Я о таком даже не слышал.

– Сам я там был только в детстве, но слышал от верных людей, что десять лет назад город разрушили. В городе было совершено преступление, казнили ханских послов. Это очень большое оскорбление. Тогда войска Джиу-Чи встали у стен города, осаждая его весьма умело. Тем не менее битва длилась несколько месяцев, и крепкие стены должны были выдержать и дольше, но нашелся в городе трусливый человек, который открыл ворота города, и Джиу-Чи вошел в крепость, безжалостно убивая всех – и детей, и стариков. Говорят, что потом сам хан казнил предателя, открывшего ворота его армии. С тех пор о городе мало известно, караваны обходят те места стороной.

– Да уж, поучительная история. А что же твой этот, как его, Хамлых – он тоже сможет удержать осаду?

– Я бы не стал это проверять. В городе живет столько людей, все разных вер и от разных народов. Живут не бедно, так что случись кому-то достаточно сильному напасть на город, то жители скорей откупятся. Да и казарский хан слишком труслив, чтобы полезть в драку с великой степью.

Кормчий, неразговорчивый старикашка, правил лодкой неспешно, лишь изредка подгребал единственным веслом закрепленным на корме. Легкое судно медленно влекло течением, и от этого клонило в сон. Я не заметил, как задремал, словно младенец в колыбели, пригретый теплыми лучами восходящего солнца. Проснулся от небольшой качки и довольно громкой беседы.

Наум и Мартын сидели на носу лодки и демонстрировали Рашиду мои поковки.

– …А вот этот меч мастер делал две седмицы подряд! – нахваливал Мартын мой эсток, демонстрируя гравировку на лезвии. – Я однажды только на четверть из ножен вынул да по неосторожности так себе руку рассек. Очень острый меч! Сучий ерник как косой сечет, аж под корень, и хоть бы зазубрился!

Принимая из рук подмастерья меч, Рашид прикинул вес, внимательно осмотрел гравировку и рукоять, попробовал лезвие на изгиб.

– Восемь тысяч слоев металла, – пояснил я, вставая с лежанки, – самая лучшая сталь, что только была в моем распоряжении. Узор вдоль лезвия – результат сложнейшей закалки. Рукоять утяжелена бронзовыми вставками и упором. К сожалению, при том, что оружие обоюдоострое, оно очень трудное в управлении. Можно сказать, что клинок с характером. Обычный мечник таким скорей сам покалечится.

– Я теперь воочию вижу то, чем так восхищались все мои прежние собеседники. Этот клинок напомнил мне работу сирийских мастеров.

– Да, в основе клинка дамасская сталь с легирующими элементами.

– За то, чтобы не выдать этот секрет, многие мастера добровольно шли на смерть, за обладание секретом начинались жестокие войны. А тут, в глухом лесу мещерских племен, безвестный Аред кует оружие, достойное ханов! Я хорошо разбираюсь в оружии, друг мой, и могу дать оценку любому клинку, и как человек, умеющий им владеть, и как торговец, знающий, что ценить. Но такое оружие мне раньше видеть не приходилось! В чем его особенность?

– Это оружие мастеров, скажем так, не очень отягощенных бременем чести. Есть образцы такого оружия с волновой заточкой, так называемые «пламенеющие клинки». В скором времени за применение такого оружия будут безжалостно казнить.

– И ты, Аред, считаешь достойным делать подобное оружие?

– Я не руководствуюсь принципами морали и чести. В какой-то момент мне будет необходимо просто выжить, а уж как это произойдет – не важно. У меня мало знакомых, а друзей нет и вовсе, так что бороться за собственную жизнь мне придется в одиночку.


Мои слова о методах выживания Рашид комментировать не стал. Возможно, оставил на моей совести все сказанное, или, напротив, уберег себя от того, чтобы согласиться, выдавая тем самым собственный взгляд на это. В любом случае эсток он брать не стал. Купил за довольно приличную сумму в сто золотых монет короткий кинжал из той же стали, но многим более роскошно гравированный и украшенный.

Как странно – я почти год прожил в этом времени, и всегда моим словам верили, не очень-то вдаваясь в подробности. Если я говорил, что варяг, то все с этим как минимум соглашались и не копались в подробностях, не цеплялись к словам. А вот восточный купец сразу вник в тему и раскусил меня мгновенно. Разумеется, он ни за что не поверит, если я ему расскажу всю правду, что я из далекого будущего, где атомные реакторы, космические станции, автомобили, подводные лодки, самолеты. Из мира, где земля круглая, а солнце не вращается вокруг плоского диска, покоящегося на слонах, стоящих на огромной черепахе. Ему было достаточно понять, что я не тот, за кого себя выдаю, и скрываю, может быть, больше, чем даже он способен увидеть. Но Рашид не напирал с вопросами, не пытался выведать всю правду. Всегда охотно подхватывал любую беседу и казался человеком весьма осведомленным во многих вопросах. Благодаря новому знакомому я чуточку расширил свой кругозор, узнал несколько важных подробностей, справляться о которых прежде мне и в голову не приходило.

С удивлением открыл для себя, что, оказывается, Рязанское княжество буквально вырвалось из-под «опеки» владимирского престола. Смогло удержать собственную власть, не сильно-то обращая внимания на диктат Киева. Узнал об обширных мордовских поселениях, которые наотрез отказались принимать христианство, за что были гонимы всеми князьями без исключения. Науськанные своими духовными лидерами, прошедшими серьезную подготовку в киевских монастырях, князья гнобили всех язычников, не очень-то разбирая родовую принадлежность. Просто в рязанских землях эти гонения были не такими явными, как в других местах.


Живя в двадцать первом веке, я никогда не утруждал себя такими глупостями, как изучение родного края. Во всяком случае, тогда мне это казалось глупостью, теперь же я так не думаю. Стыдно признаться, что я понятия не имел об элементарных вещах, не задумывался над тем, что происходит вокруг. Наверное, если бы я хорошо знал местность, окрестные города и поселки, их историю, мне бы, несомненно, было легко ориентироваться даже за восемьсот лет до того, но, увы, о городах и населенных пунктах в области я только слышал и редко в каких бывал.

Был вечер второго дня с того момента, как мы отправились в путь по реке от пристани в Рязани. Погода стояла солнечная, теплая, последний весенний месяц уже больше походил на разгар лета.

Ориентируясь по каким-то своим собственным приметам и вешкам, кормчий стал выгребать к левому берегу. Я почувствовал запах гари, довольно резкий смрад словно бы горящего угля или торфа.

– Гнездовье, – буркнул Наум, оглядывая берег настороженным взглядом.

– Здесь уже начинаются муромские земли, – пояснил купец. – Хоть в самой крепости и стоит дружина, окрест все равно вольница. С запада как кто невольный от хозяина бежит, коль уцелеет, так в эти места подается. Лютуют, окаянные, нашего брата бьют, дворовый люд обирают, за жмень соли зарежут и не икнут. Даже мордовские охотники сюда носа не кажут, все больше в обход.

– И что же, муромский князь порядка навести не может?

Рашид спрятал руки в широких рукавах и присел, стараясь как можно меньше раскачивать лодку.

– Муромской дружины здесь отродясь не бывало. Вот только рязанские ополченцы и стоят. У них и дворы в крепости, и семьи. Межу берегут. Так уж повелось, не рассчитывают даже на помощь княжеской рати. Не рьяные, но свое дело знают. Как кто к ним придет защиты просить, не отказывают. Десятка три конных да лучники, мастеровых держат. Вот только торговцы к ним неохотно на постой идут. Сотник Аким – самодур, жадный до чужого добра. Но эта же жадность его слабое место… Пробовал я с ним дела иметь да бросил – меры не знает, каждый раз выдумывает новые поборы. Теперь стараюсь обходить стороной его дозоры.

Рашид любезно высадил нас в указанном месте, витиевато, по-восточному распрощался, и скоро его лодка растаяла на водной глади, только еще долго слышались какие-то невнятные звуки, потом и они пропали.

К ночи мы добрались до поселения ополченцев, тех, что упоминал Рашид. Не встретив ни дозоров, ни постов до самого большого строения в поселке. Только пара ленивых собак у крыльца нехотя облаяла нас. Войдя в дом, попали на шумное застолье. Во главе большого стола, уставленного разной снедью, при виде которой близнецы, не сговариваясь, шумно сглотнули слюну, сидел средних лет мужчина, судя по всему, главный – очевидно, тот самый сотник Аким.

Выслушав подобающие приветствия и просьбу о ночлеге, он молча кивнул и махнул кому-то рукой. Нам придвинули лавку к свободному торцу стола, шум и гам возобновился, но уже не такой интенсивный. В нашу сторону все чаще обращались любопытные взоры. Братья невозмутимо наворачивали за обе щеки все, до чего дотягивались их ручищи, мне же было неспокойно от пристального взгляда сотника. Особенно беспокоил меня нашептывающий ему на ухо человек. Смутно припоминая, что видел его в окружении боярина, я насторожился. Ох, неспроста он метнулся нашептывать, едва завидев нас на пороге.

Навалились на нас под утро, когда сон одолел мою тревогу, не дававшую сомкнуть веки. При этом я получил такой удар по своей многострадальной голове, что очнулся, когда все было кончено.

Первое, что увидел – испуганную, сморщенную от огорчения мордашку Наума. Оттирая кровь с моего лба мокрой тряпкой, он просиял, встретив мой взгляд. Вокруг валялись в нелепых позах чьи-то тела, издававшие стоны и вздохи. Из-под выдранной вместе с косяком двери, лежащей на полу, торчали ноги: одна – в лапте, две – босые. В доме было необычно светло – разгорался ранний летний рассвет, и первые лучи солнца уже позолотили жалкие остатки крыши. Морщась от боли в голове, я, уже догадываясь, что произошло, только спросил:

– Никого не убили?

Наум, радуясь моему воскрешению, замотал головой:

– Нет, мастер, все живые… вроде бы… – добавил он с сомнением.

– Ну а крышу зачем снесли, ироды?

Юнец вытаращился на меня с удивлением:

– Так темно же было!

Ну что тут скажешь.

Выбрались на усеянное стонущими ополченцами крыльцо, выходившее на широкую лужайку с косо стоящими вокруг домами и сараями. В один из них Мартын заталкивал, подгоняя пинками и помахивая какой-то доской, остатки местного воинства. Там и сям выглядывали испуганные женские и детские лица. Из одного сарая вылетела лошадь с тем самым боярским прихвостнем в седле. С перекошенным от страха лицом он бешено нахлестывал бедное животное. Мартын, подперев дверь сарая доской, бросился вдогонку, настигнув, повалил лошадь вместе с всадником и, волоча за одну ногу орущего беглеца, радостно кричал:

– Мастер! Живой! А этот сбежать хотел! – Он бросил плененного к моим ногам и, утирая бегущие слезы, облегченно выдохнул: – Испужался я, что помер ты, вот и загоревал… Куда! Сучий потрох! – рявкнул он уползающему пленнику и прижал его ногой. – Мастер, не серчай! Никого до смерти не прибили! Мы их с Наумом ладошками да дубьем, что от избы отвалилось…

Немного очухавшись, я ощупал голову и с облегчением убедился, что она цела. Только приличного размера шишка и содранный лоскут кожи на темени – даже перевязывать не стал, просто прижег настоечкой. Надо было торопиться, пока слухи о драке с ополченцами не достигли Мурома. Поэтому наскоро осмотрел битых ополченцев. Убедившись, что сильно покалеченных нет, просто массовое сотрясение мозгов, сдал их сотнику Акиму, которого извлекли из подвала, куда его в пылу драки запихали братья.

– Так он, змей, мечом махать стал – еще порубил бы в впотьмах кого-нибудь из своих, – пояснил Наум.

Понурый сотник, испуганно сторонясь братьев, похромал из избы, подгоняя ковыляющих подчиненных. Торопливо допросив боярского слугу, я точно узнал, в каком доме Мурома гостит Ярославна. Я отпустил его, простив заваренную им кашу, с устным посланием к боярину: «Аред взял то, что обещано». Братья уже собрали наши пожитки и мы не мешкая вышли в путь. Напоследок Мартын, как бы извиняясь, даже пристроил выломанную дверь на место.

9

– А боярин не так прост. Мало того, что спрятал Ярославну, так еще и стаю сторожей выставил такую, что дружиной не взять, – сбившись с пересчета слоняющихся по двору без дела охранников, заметил я, слезая с дерева, откуда хорошо просматривался навороченный, с лабиринтом нелепых пристроек и теремов большой дом, где гостила Ярославна.

– Хы! Боярин, – ухмыльнулся Мартын, почесывая пузо, – княжьего люда лесом держись, все целей будешь – слово вякнут, что вороны каркнут.

– Чего ждать? Ломать ворота! Страже по соплям! Ярославну в охапку и… тикать! – выдал «тактический план» Наум.

– В моих землях за слова сказанные ответ строгий держать приходится, языком молоть, это тебе не топором тесать. Вот что теперь с этими охранниками делать? Бока намять, так скажут, что я, словно черемис, разбоем бабу скрал! Хотя обещана была. Да еще целая орава нянек, теток, приживалок! Такой вой учинят! Весь город на уши поставят.

– Все одно, мастер, хужей, чем о тебе молва идет, и не скажут, а не возьмешь что твое, так и вовсе почтут, дескать, слаб руками, понесут слухи, что Ареду не то что девку, корову не доверишь, упустит.

– Нет, братцы, я в такую даль перся не для того, чтобы потом вот так просто у ворот развернуться восвояси. Надо будет вдарить, так вдарю. Но попробую по-тихому. Дождемся темноты. Ступай, Наум, пригляди лошадей у крестьян или торгашей, да как возьмешь, у берега встань, где мы в город сворачивали, да жди, пока мы с Мартыном за Ярославной не обернемся.

– Ночь уж близко, мастер! Куда же в ночь верхом-то?!

– Про Ареда люди говорят, что коварен он да хитер, ведь так? Вот пусть узнают, насколько верно говорят. Если кто из охраны соберется вдогонку, вот тут-то мы их и удивим. Только лошадей крепких возьми, не скупись. Держи кошель!

Наум насупился, но спорить не стал. Молча собрал все наши пожитки и, взвалив себе на плечи, потащил обратно к покосившимся городским воротам.

У меня еще не было четкого плана действий, не было продуманной тактики, но времени на раздумья не оставалось. Чем дольше я буду раздумывать над планом, тем меньше шансов остается на благополучный исход. Главное в этом вопросе – заручиться согласием самой Ярославны. Она мужским вниманием не сильно-то избалованная, так что должна будет оценить мои рьяные попытки заполучить ее, не считаясь с трудностями и папиными препонами. Ох, как бы не пожалеть потом о такой поспешности! Но почему-то эта часть вопроса кажется мне очень принципиальной, словно пунктик в мозгу какой-то образовался. Это как в любых деловых отношениях – стоит лишь раз дать слабину, тут же сядут на шею, да еще и ножки свесят. Я сделал милость, помог избавить престарелого князя от последствий отравления и теперь намерен получить за это соответствующую обещанную плату. Пошловато звучит по отношению к девушке, которая тебе нравится. Совсем дичаю в этом гребаном средневековье, но с волками жить – по-волчьи выть. Боярина за язык никто не тянул.

Помню, в той жизни, года четыре назад помог одному малознакомому бизнесмену оформить фасад офиса в кредит. Так потом сто раз пожалел. Два года не мог вырвать деньги у этого барыги. Он уж и телефоны менял, и скрывался от меня всеми возможными способами, но я получил-таки свое и впредь решил, что никогда не стану работать без аванса. Здесь и сейчас я дал слабину и не намерен ждать обещанного, надеясь только на порядочность княжеского прислужника. Девушку в данной ситуации о согласии можно и не спрашивать – заартачится, так и настаивать не стану, насильно мил не будешь, но вот в заложницах она у меня побудет какое-то время, пока взамен ее не предложат достойной платы. Я Аред! Воплощенное зло и коварство! Вот и буду соответствовать!

Опыт диверсионно-подрывной деятельности в вопросах кражи молодых красоток не особо нужен. Охрана в доме боярских родственников на поверку не просто дырявая, а картонная какая-то. Охранники хоть и не знакомы с крепким алкоголем, но, по всему видно, мастера ухо давить, совсем обленились. Видимо, их большая численность притупила бдительность. Собаки уже на хрип изошли, брехать на чужака за забором устали, а они даже не полюбопытствуют. А если враг?! А если разведчик, террорист-подрывник! Хотя такие проблемы в этом веке еще не ведомы. Ну и ладно, сторожа хреновы, а я тихонько, вспоминая курсы молодого бойца на изуверских полосах препятствий, просочусь во внутреннюю клеть. Окон в доме боярской родни, как и у сельчан, нет, но зато имеются широкие отдушины, в которые даже я изловчусь пролезть.

Мы с Мартыном стояли у высокого частокола с тыльной стороны двора, там, где была стена скотника и отхожий двор. Я снял с себя все, что могло зазвенеть или скрипнуть, отдал Мартыну накидку с капюшоном, заправил и подтянул все складки одежды. Сейчас любая оплошность может обернуться неудачей.

Мартын явно не понимал, что происходит и каков план действий, потому и не спрашивал подробностей, а просто тупо прирос к стене, давая мне возможность по нему вскарабкаться и дотянуться до края крыши. Хотя, правду сказать, я и сам толком пока не знал, как стану действовать. Решил, что уже после того, как окажусь во дворе, прикину возможности, лишь бы от собак не схлопотать. Махнув рукой в сторону реки, я отослал Мартына.

Собаки, как назло, были рядом, да не одна, а целых четыре. Стоило мне только взобраться на скользкую, выложенную драной щепой крышу скотника, как все четыре псины тут же зарычали и протяжно завыли, привлекая внимание охраны. У ворот, справа от резного крыльца дома послышался скрип двери, и на двор вышел широкоплечий мужик в полотняной рубахе, в грубых крапивных штанах, с факелом в руке. Я распластался на дранке и потянулся к карману, где держал специально купленный у восточного купца на такой случай мешочек с черным перцем. Жалко будет сокровище тратить на дворовых псов, но не сделай я этого, загрызут ведь, тем более подобный тактический ход я предвидел.

– Никак опять куницы в курятник наведались! – гаркнул щуплый мужичонка, неожиданно появившийся возле охранника с факелом.

Этого сморчка я прежде не заметил, и чуть было не спрыгнул в темный проход как раз ему на голову.

– Или куницы, или лис колобродит, – согласился верзила, махнув по сторонам факелом.

Согласившись друг с другом, оба дворовых человека отправились на угол скотника к курятнику проверять двери да клетки, не обращая при этом внимания на то, что разгоряченные псы лают совсем с другой стороны. Я сумел воспользоваться ситуацией и, пережав мешочек со специями посередине, чтобы не тратить попусту, высыпал часть мелко смолотого перца прямо на собак.

Несколько мгновений псы продолжали все так же надрывно лаять, подпрыгивали, царапали покатые бока бревен когтистыми лапами, но буквально через несколько секунд их лай сменился на скулеж, гортанное рычание и фырканье.

Вот ведь неожиданная пакость для четвероногих сторожей – такой драгоценностью, да в морду! Не теряя времени, я, словно человек-паук распластавшись по крыше всеми четырьмя конечностями, переполз к двери сарая как раз в тот момент, когда факел коротышки-старичка скрылся внутри. Свесившись головой вниз, я мгновенно оценил ситуацию и перебросил тело, цепляясь руками за край крыши, ногами захлопнул дверь и толкнул засов в скобы, наглухо запирая сарай. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы бесшумно соскользнуть вниз по бревну, удерживающему навес дровника, и короткой перебежкой метнуться к широкому крыльцу дома. Шокированные неожиданной перечной атакой псы метались в дальнем углу двора, где почуяли меня в первый раз. Недолгое замешательство, но если они меня увидят или услышат, потерянный нюх не станет помехой – загрызут. Не знаю, как надолго я отбил им нюх, но вот увидеть меня в такой кромешной тьме они не смогут еще минутку или две, а то и больше. Я уже был на последней ступеньке лестницы, когда услышал за дверью скрип половиц и стук деревянного запора. Кованые петли натужно скрипнули, и на крыльцо вышла пышная женщина средних лет – надо полагать, нянька или тетка Ярославны. Волосы ее были распущены, поверх плотной исподней рубахи был накинут шерстяной тканый платок, ноги – босые. Женщина держала в руках пучок лучин, видимо, наспех зажженных.

Не успела женщина осмотреться по сторонам, как из скотника послышались глухие удары в запертую мною дверь и громкие бранные возгласы мужиков. Подслеповато щурясь от яркого пламени разгоревшихся лучин, тяжело опираясь на перила крыльца и
бормоча невнятные проклятия в адрес разбрехавшихся собак, женщина стала спускаться по лестнице, в противоположную от меня сторону, чуть согнувшись, чтобы подсветить дорогу. Ее бормотание трудно было разобрать, да я и не утруждал себя. В таких ситуациях нельзя отвлекаться на мелочи или ждать более выгодной позиции – нужно действовать мгновенно. На четвереньках, как учили, чтобы создавать меньшее давление на скрипучий дощатый пол, я просочился в дом и почти сразу же стал карабкаться под крышу на выступ клети. Этот дом отапливался по-белому, нормальной печью с широкой каменной трубой, за которой я и поспешил скрыться.

– Что там стряслось, Маланья? – услышал я голос Ярославны, доносящийся из комнаты подо мной. – Ответь же скорей!

Ух и звонкий же у моей избранницы был голосок, хоть сейчас в народный хор ее записывай!

Да и у няньки тоже не слабый, коль даже мне было слышно, что ответила Маланья со двора.

– Дворовые бедокурят! Собак всполошили…

И этот момент тоже нельзя было упускать! Не тратя времени, я перекатился ближе к проходу, спрыгнул вниз, уже не заботясь о том, что меня кто-то услышит. Ворвался в светелку и прикрыл за собой дверь.

Увидев меня, Ярославна было вскрикнула, да тут же закрыла себе рот руками, вытаращив испуганные глаза. Секунды три мы пристально смотрели друг на друга, и только после этого она как бы метнулась ко мне, на мгновение задержавшись, словно в нерешительности. Я же не стал задерживаться, приблизился к ней и крепко обнял, словно дорогую, горячо любимую, единственную, ради которой готов был пройти огонь и воду. А ведь действительно готов! Иначе как объяснить мое появление здесь?

Она трепетно приняла мои объятья и даже немного испугалась, когда я вдруг резко отстранил ее и зашептал:

– Я пришел за тобой. Батюшкино согласие я получил, теперь тебе решать. Настаивать не стану, коль не мил, но ежели решишься, то еще до рассвета подходи к скотнику со стороны конюшни, я там притаюсь, ждать буду.

– Ой! Да можно ли так?! А батюшка!

– Он-то тебя, видать, и спрятал подальше с глаз, да только я где хочешь сыщу!

– Сейчас Маланья воротится! Ор поднимет!

– Нравишься ты мне, Ярославна, – ответил я, настороженно оглянувшись на входную дверь, – всю зиму по тебе тосковал, решайся. До рассвета не дождусь – уйду прочь, не поминай лихом.

Ярославна раскраснелась, заметалась в легкой панике от нахлынувших впечатлений, но самообладания не потеряла, сдвинулась к светильнику и задула пару свечей, оставив лишь одну. Я уже собрался отступить, использовать момент и скрыться в темных сенцах, как она придержала меня за руку и приблизилась. В ее больших глазах плясал огонек свечи, пальцы рук судорожно и нервно сжимали мою ладонь, цеплялись за складки одежды. Мне показалось, что она готова повиснуть у меня на шее и больше не отпускать, задушить объятьями, сжечь страстным поцелуем, но так и не решилась, почти заставила себя разжать руку, отпуская.

Выбираться назад я решил примерно так же, как и пришел, только с другой стороны. Щуплый мужичок и верзила-охранник, выпущенные нянькой Маланьей из запертого скотника, так и не заподозрили моего проникновения и теперь бродили по двору, то и дело шпыняя растерянных, подпорченных мною псов и подсвечивая углы факелами. Бранились, недовольно фыркали, но так и не догадались осмотреть крыши сараев и дома. После их визита в скотник там поднялся страшный гомон: визг свиней, храп лошадей, клекот кур и петухов, шипенье гусей и уток – и это на фоне песьего лая и скулежа. Поэтому мои довольно громкие перемещения по крыше были вовсе незаметны. Когда наконец все утихло, то легкий бег босых ног Ярославны не нарушил той тишины.


Наум и Мартын жгли костер на берегу реки, там, где я и велел им нас дожидаться. Рассвет приближался стремительно. Туман, подсвеченный розовым от лучей восходящего солнца, был похож на свет неоновой рекламы в сумрачном городе. Короткий миг, когда свет вытесняет слепые сумерки, мы застали в дороге. Ярославна висла на мне, как перепуганный ребенок. В тот момент, когда мы с ней встретились в первый раз, она показалась мне неприступной и даже немного надменной. Теперь от той Ярославны, боярской дочери, не осталось ничего. Кроткая, скромная, напуганная девчонка, которая цеплялась за меня как утопающий за соломинку.

Я понимал, что девушка пошла на решительный шаг. Она фактически восстала против семьи, против сложившихся устоев. Он доверилась малознакомому человеку с не самой лучшей репутацией, и это был очень смелый поступок. Следовало оценить по достоинству такую отчаянность и смелость. В прежней моей жизни, в мире технического прогресса, информационных технологий, малых и больших революций, такое поведение, может быть, и не редкость, но в этом веке женщина очень зависима, поэтому любой протест может стоить ей очень дорого. Даже я, случись встать перед подобным выбором, взвесил бы все за и против сотни раз, прежде чем решиться на подобное. А она смогла поступить так, не раздумывая, отчаянно, смело.

Да, я странный, чужой для этого архаичного мира, но во мне есть уверенность, основ которой до сих пор никто так и не смог понять, да и не поймет, наверное, никогда. Возможно, Ярославна тоже не понимала этой внутренней силы, но чувствовала ее интуитивно, бессознательно. Недаром говорят, что женская интуиция порой сильней уверенной мужской логики.

А для меня все это было словно охота, добыча трофея. Я не очень отдавал отчет собственным действиям в этот момент. Дитя прогресса, воспитанный телевизором, я дичал прямо на глазах, культивируя и не сдерживая в себе примитивные инстинкты. Взнузданный азартом, словно хищник, зажавший зубами добычу, я рвался к своему логову. Во мне оставалось все меньше от цивилизованного человека, попавшего сюда примерно год назад. Непрерывная борьба за существование, необходимость выживать в тяжелых условиях превратили меня в человека больше интуитивного, чем логичного. Вынужденно агрессивного, как бы, наверное, сказали в двадцать первом веке – брутального. Эти непривычные ощущения были схожи с неким опьянением, с действием боевого стимулятора. Не могу сказать, что меня беспокоило такое состояние, напротив, оно мне чертовски нравилось. Только сейчас я понял, что растерял последнюю шелуху мнимого напыления цивилизованности. Как бы мы ни старались и ни пыжились, корча из себя высоколобых интеллектуалов, нами все равно управляют инстинкты, примитивные, первобытные, но совершенно естественные. Вот только не знаю, хорошо это или плохо. Хотя в данный момент скорее хорошо, ведь именно инстинкты помогают мне выжить.

Костер горел очень жарко. Наум сидел спиной к лесу, ворошил горячие угли длинной палкой. Мартын что-то сосредоточенно жевал, одновременно с усердием полируя клинок эстока, давно облюбовав этот меч. Метрах в десяти от костра на зеленой лужайке паслись четыре довольно резвых на вид лошади. Я даже сморщился, в подробностях представляя себе муки верховой езды ближайшую неделю. Хорошо еще, что мои послушные подмастерья не поскупились и на удобные седла, иначе бы поездка превратилась в сущую пытку.

– Совсем скоро Ярославны хватятся, так что времени у нас в обрез, – сказал я братьям, осматривая собранные вещи. – Кинутся на поиски и наверняка отправят гонца к боярину, так что действовать надо в том же духе, что и прежде.

– Отобьемся, – заявил Наум самоуверенно, подняв арбалет.

– Даже не думай! – гаркнул я, нахмурив брови. – Калечить, а тем более убивать будущих родственников запрещаю! Что бы ни произошло, Ярославну беречь как зеницу ока! Мы отправимся вниз по течению, обойдем город с севера и, если я правильно все рассчитал, пойдем в хвосте погони, которую за нами отправят. Поверьте, друзья мои, это самый надежный способ не попадать в неприятности. Вступать в открытое противостояние – последнее из того, что я планировал. Мартын! Закрой рот, я все сказал! – закончил я свою речь.

Наум хохотнул и, увернувшись от затрещины брата, вернул мне кошель с деньгами. Машинально взвесив его в руке, я понял, что на покупку лошадей и седел израсходовано подозрительно мало денег.

На мой немой вопрос Наум, не моргнув глазом, солидно заявил:

– Сторговались…

Но, получив затрещину уже от меня, обиженно загундел:

– Да маленько-то прижал всего, а он карябаться полез… ну чисто кот!

Нет другой жизни кроме той, которой ты уже живешь. Можно планировать, мечтать, возводить песочные замки, но не отрываться от реальности. Густой Мещерский лес казался каким-то бесконечным, как тропические джунгли, он тянулся на многие десятки километров. Нетронутый, дикий, с очень редкими признаками присутствия человека. Нет городов и деревень, нет людей, религий, войн, есть только этот бесконечный, топкий, холодный и темный лес, сквозь который мы бредем, кажется, уже целую вечность. Я теряю счет времени, путаю дни, одинаковые, однообразные, немного нудные и монотонные.

Надо напрячь мозг. Заставить его работать, а не довольствоваться реакцией подкорки на примитивные, совершенно предсказуемые события. Когда становится холодно, мы разводим костер, когда кончаются запасы пищи – охотимся. Устраиваем примитивные ночные стоянки, легкие шалаши и навесы. Все это очень просто, привычно и обыденно.

Необходимо поставить сверхзадачу. Кроме главного устремления – вернуться обратно в свое время, – мне еще нужно как следует, с размахом устроиться в этом мире. А для этого совершенно необходимо составить четкий, последовательный план, создать некий алгоритм. Иначе меня заест быт, как говорится, со своими привычными делами и обыденностью повседневной жизни.

Юсуф, мой первый наставник в кузнечном деле, утверждал, что случайностей не бывает. Он вообще был не от мира сего. Еще тот был мастер, помимо кузнечного дела, ляпнуть что-нибудь эдакое, что аж мозги закипают. С его точки зрения, все, что происходит вокруг, в нашей жизни, подчинено определенным законам. Я не понимал его тогда. Он казался не по годам мудрым, хоть и был старше меня всего на пару лет. Но сейчас, в этом времени или параллельной реальности и в этой ситуации, я склонен думать так же, как он. Действительно, не может быть случайностью тот факт, что я оказался здесь. С таким багажом знаний, умений, навыков. Я должен все это использовать, а не погружаться с головой в житейские проблемы. Смотреть на вещи шире. Пробуксовка в бытовых мелочах останавливает меня на этом пути, приземляет, равняет со всеми прочими. А я не прост! Я старше всех здесь примерно на восемьсот лет!

Придется вывихивать некоторые здешние устои, ломать сложившиеся обычаи и стереотипы, иначе вся моя возня окажется пустой и никчемной. В первую очередь необходимо забить место, устроить себе логово. То самое место, что станет отправной точкой всех моих новаций и нововведений. А что делать?! Как любил говаривать товарищ Сталин, «лес рубят – щепки летят». Лес придется рубить, хотят местные князья того или нет. И пусть я встану в оппозицию, мне хватит сил удержать плацдарм. Коль уж мне известно о скором нашествии Батыя, следует использовать эти знания для сохранения целостности государства. Нет, не этого разрозненного лоскутного одеяла, которое на сегодняшний день представляет еще не ставшая до конца православной Русь, а будущего, сильного и крепкого государства. Ведь каждое мое действие, ведущее к объединению, это цемент для фундамента будущего, пусть и не того, в котором мне потом предстоит родиться. Как же все это сложно! Но о таких вещах надо помнить. Пусть это станет частью моего плана.

В то же самое время я прекрасно понимаю, что не смогу вернуться в ту реальность, из которой прибыл сюда. Любое мое действие, если оно сможет оказать влияние на ход истории, изменит вектор событий, и моя реальность перестанет существовать. Я не силен в теории этих процессов, просто в свое время просмотрел достаточное количество фильмов и научных познавательных передач на эту тему, но думаю, что логику самого процесса я усвоил верно. Может быть, именно это от меня и требуется? Изменить ход истории, сбить предопределенность событий, пожертвовать собой ради будущего страны – нет, не так, просто ради будущего. Если есть прибор, способный забросить человека в прошлое, то, надо полагать, его создал кто-то, с какой-то целью. Чем не цель – изменение уже известного будущего?! Возможность исправить заложенные ошибки, взять реванш. Башка кругом от таких теорем, а ясней не становится. Не имеет значения тот факт, готов я пожертвовать собой или нет, у меня просто нет выбора. А уж стану ли я действовать глобально или мелко, или и вовсе останусь безучастным к грядущему разорению – все равно это не дает мне шанса вернуться. Я понимаю это, но не хочу верить. Не могу смириться с мыслью, что моя прежняя жизнь теперь только воспоминания, и не более того. Наверное, потребуются годы, чтобы свыкнуться с такой участью.

10

Весь обратный путь хоть и не показался мне коротким, в компании Ярославны был не так тягостен. Близнецы пылинки с нее сдували. Я же, опьяненный ее присутствием, «распушил хвост»: рассказывал удивительные истории, читал стихи. Извлекая из памяти школьную зубрежку, на ходу адаптируя ее под знания моей спутницы. Братья, и так почитавшие меня как отца родного, чуть ли не молились на меня, выклянчивая на ночевках очередную порцию историй. Ярославна тоже была горазда рассказывать, но в своей манере и на малознакомые мне темы. Так что, несмотря на трудности нашего путешествия, мы достойно вынесли их в приятном общении и заботе друг о друге. Попутно я анализировал множество удивительных и весьма важных, как мне показалось, наблюдений.

Изредка проезжая большие деревни и маленькие поселения, я постоянно натыкался на странное с современной точки зрения, но технически оправданное изобретение, похожее чем-то на отводной канал. Чаще всего это был просто приток реки, родниковый или русло старицы, которое расширяли и благоустраивали, делали пригодным для прохода довольно крупных стругов и лодок. В Железенке я намерен был сделать примерно тоже самое, только с большим инженерным размахом.

Обрывистый берег реки – великолепная глина, фарфор из нее не получится, а вот достаточное количество кирпичей для укрепления берегов смогу произвести. Вообще, много технических хитростей можно было подсмотреть у сельчан, усовершенствовать, используя собственные знания, опыт, и применить в дело.

В мое отсутствие в поселке явно прибавилось людей из дальних заречных поселений, видимо, также разграбленных Юрием; прибывали еще семьи. Оголодавшие, ободранные, изможденные тяжелой дорогой, они тянулись к некогда проклятому месту, как железные стружки к магниту. В очищенных от леса местах развернулось бурное строительство, и пока все не зашло слишком далеко, я решил вмешаться и внести собственные коррективы.

Рано или поздно моя самодеятельность вызовет нездоровый интерес княжеского окружения, и меры будут приняты адекватные, особенно теперь, когда я бросил перчатку княжеской думе в лице боярина Дмитрия. Пока люди обустраиваются на свое усмотрение, как привыкли, с оглядкой на ведение самостоятельного хозяйства. Я же был на все сто процентов уверен, что такая тактика нужных результатов не принесет. Любой, даже самый мелкий по численности княжеский отряд разнесет в пух и прах все укрепления и пройдет по новоявленному поселку, как асфальтовый каток по цветочной клумбе. Для решения своих задач я попросил собраться старейшин родов.

Старики собирались медленно, телились, мялись, что-то долго обсуждали, сбившись в небольшие группки. В конечном счете сошлись все вместе у ворот моей мастерской.

– Вы не кочевники, – заявил я, с самого начала разговора задавая чуть резковатый тон, – и не должны мотаться с места на место, волоча за собой семьи и скот. В бегах от одного дурного князя вы рано или поздно придете к другому, не менее дурному, жадному и жестокому. Его будут интересовать лишь власть, прибыль от дани и собственные интересы. А вы как были мусором, челядью, смердами, так ими и останетесь. Пока вы самостоятельно не возьметесь за обеспечение благополучия – не ведать вам покоя.

– У князя рать, монахи, дружина с воеводами. Что пожелают, и так возьмут, – пробубнил дед Еремей, теребя кончик носа.

– Возьмут, – согласился я, – и даже больше. Костьми ляжете на своих огородах да нивах, а все одно не прокормите его ленивых ратников да ополченцев.

– Что же делать прикажешь, батюшка? В разбойники податься? Лихом лютовать? Недоброе это!

– Город ставить. Да не абы какой, а с заделом, чтоб на многие годы. Крепкий.

– Нас с детьми да бабами пара сотен, нам бы домов да амбаров успеть к осени, да скотники хоть в пол-ямы, да дерева заготовить. Не сдюжим мы, батюшка, город ставить. А как прознает кто из княжих людишек, а они прознают, так и тот враз явится железом бряцать да волю изъявлять. Вот тогда изновь биты будем.

– Для успеха дела срок большой понадобится. У меня в подмастерьях двое дюжих молодцов, но еще не помешают. Пусть от каждого двора дадут мне отрока от четырнадцати лет или хоть глубокого старца. Всего два десятка. Кто мужика дать не сможет, другим делом займется. А упирать надо не на скот и огороды, а на ремесло и торговлю. Первым делом кирпичный двор поставим, кузню расширим. Дальше малую стену в рост не выше моего да отводной канал от реки. К середине лета явятся по реке купцы, вот мы им постой и предложим. Я налажу производство железа и оружия, торговые дела стану вести. Кто-то из вас, старики, возьмется за кирпич и раствор. Землю себе заберем, сколько пожелаем, уж с боярином я договорюсь. И он, если не дурак, подсобит.

– Станет ли он с тобой договор держать, Аред, коль скоро ты его дочь скрал да насилу увез.

– Обещанное взял, – нахмурился я, – и в неволе не держу. А станет боярин перечить, так я на него быстро управу найду.

– Ну, поставим с божьей помощью стены, а далее что? – спросил дед Еремей.

– Город – это не только стены и оборонительные сооружения. Коль скоро сдержит слово купец, который мне обещал в обмен на оружие привезти серу и нефть, то и оборону налажу такую, что и все окрест князья со своими дружинами зубы сломают на наших воротах.

– Мы не воины, ратному делу не обучены, – промямлил один из стариков, явно переживший шестой десяток – по здешним меркам, весьма почтенный возраст.

– Люди меня Аредом прославили, но верят колдуну, коль пришли защиты искать, а я один в поле не воин, так что придется и старому и малому, всем, кто в силах меч или пику держать, ратному делу обучаться и крепость ставить. Тех ратников, кто из княжеской дружины побежит к нам, – а они побегут, – повторил я громче, заметив сомнение на лицах старейшин, – кто захочет против родни меч поднимать; почти из каждого рода самые лучшие княжескую повинность тянут, кого за долги, кого за какую-либо провинность забрали. Так вот, привечать таких будем, но глядеть за ними зорко – не с темными ли замыслами явились? Еремей! Будь добр, возьми это дело на себя. Собери всех хилых, убогих да недорослей. Обучи, направь во все стороны, чтобы знать, что творится в ближних землях, а то слепы и глухи мы в Железенке. Крепость поставим, многие захотят под крепкие стены уйти. А я гнать не стану: всяк, кто придет, найдет приют, так и передайте по всем дальним селищам. А ты, Еремей, каждого встреть, поговори да проверь через своих людишек. Когда лихие времена настанут, нам еще крепко повоевать придется, так что ни одним средством брезговать не стану. Вот только поторопиться нам следует. Чем скорее оборону да крепость наладим, тем тверже на своем стоять сможем. Купцы – те сами к нам придут, коль скоро узнают, что мы защиту, товар да склады предлагаем. Вот в их интересах сейчас и надо действовать. Привадим купцов, отобьем прибыль у князя да брата его. Пока они власть делить будут, много народу побьют. Кому по нраву придется, как с двух сторон давить начнут, а? Подадутся люди в нашу сторону. Так что думать и об этом надо. Куда расселять и чем помогать поначалу, а затем и к делу приучать. Берите все эти повседневные дела в свое правление, а оборонить Железенку от врага – то моя забота.


Сказано – сделано. Деды долгих разговоров держать не стали, сразу взялись за дело. Еремей начал верховодить, даже бывшего старосту понукать стал. Поделил мужиков на бригады и день ото дня перебрасывал на разные работы, как опытный прораб. Он-то толк в строительстве знал. Но и моего поручения не забывал, и скоро во все стороны от Железенки потянулись его люди, а возвращаясь, несли разнообразную информацию, дающую нам возможность быть в курсе событий, происходящих далеко за пределами нашего лесного «колхоза». Про себя я называл еремеевских людей стратегической разведкой. Под ее контролем были все караванные пути, большие деревни, церкви и монашеские поселения, торговые ряды в крупных городах, воинские формирования. Я организовал из молодых парней некое подобие разведгруппы. Совсем еще сопливые бесенята во главе с матерым охотником-мордвином стали окрест осматривать лес да бегать ко мне с докладом. Попутно они провожали и встречали людей Еремея. Случались дни, когда они умудрялись приносить мне свежие новости из самой Рязани. Так я узнал, что боярин Дмитрий просто вне себя от гнева за то, что я обещанную мне Ярославну увел прямо из-под носа поставленных им охранников. Разведчики докладывали, все больше по слухам, что собрался боярин идти ко мне с отрядом для серьезного разговора, но все как-то не решался. То ли дела его боярские сдерживали, то ли накапливал аргументы, против которых я ничего возразить не смогу. В любом случае, и у меня и у него было достаточно времени, чтобы подготовиться к встрече.

Я не сомневался в том, что он уже и не надеется получить дочь обратно, но наверняка намеревается выторговать отступные или еще какую выгоду от моего опрометчивого поступка, что-то вроде выкупа. Но я не готов был идти на уступки, хоть и не имел достаточных обоснований своих действий. Единственное, чем я мог его попрекнуть, так это данным княжеским боярином словом, но тоже не факт, что он признает за собой такие слова, и мои свидетели из крестьян ему не указ. Тем более что для разговора со мной боярин соберет целое войско из родственников со слугами, охранниками да княжескими наемниками, которые за возможность пограбить безнаказанно пойдут за кем угодно. А то, что при этом боярин обрастет дурной славой, его это меньше всего заботит.

А что у меня? Две сотни крестьян, земледельцев, мизер оружия и открытый со всех сторон поселок только с намеком на первые признаки оборонительных сооружений. Боя я ему не дам, да и аргумента серьезного в свою защиту не приведу. В их представлении я бесправный, пришлый варяг, ничем особым, кроме кривой людской молвы, себя не покрывший. Вот и выходит, что несладко мне придется в таком разговоре.

Я уже перебрал десятки всевозможных вариантов развития событий. И отступление, и бегство, даже коварный план с отравлением или мнимым проклятием был готов применить, но в конце июня пришли по берегу семь десятков бурлаков, и тянули они три больших струга, полных купеческого товара.

Вот уж кого я совершенно не ожидал увидеть так скоро, так это недавнего моего знакомца Рашида. Я-то был уверен, что только к осени он явится в наши края, а он меньше чем за три недели обернулся.

– Наслышан по пути о твоих подвигах, Аред. Вот поспешил вернуться. Не отошел от Мурома и на полсотни верст, как встретил сына, ведущего караван вверх по реке. Твоего заказа, конечно же, пока не выполнил, но, клянусь Аллахом, совсем скоро, еще до осени привезу тебе все, что обещал, да еще и в дар отдам, потому как хочу тоже предложить свои скромные старания к тому делу, которое ты так смело задумал свершить.

– Да, Рашид, задумал я большое дело. Зубами землю грызть буду, а свершу задуманное. Не для себя стараюсь, не за свои пожитки убогие. Знаю, что грядет, потому и спешу.

– Зато, посмотри, какой подарок, я тебе привез, – хитро улыбаясь, Рашид указал рукой в сторону берега. – В Муроме подобрал.

На берегу, у новой пристани растерянно стояла пестрая боярская челядь, среди которой я тут же узнал Маланью, няньку Ярославны, да тех незадачливых охранников, которых я запер в скотнике, когда пробирался к своей невесте. Был там еще десяток крепких мужиков.

– Как же так! – удивился я. – Боярин нянек со слугами прислал?

– Если бы… Выгнал их боярин на все четыре стороны, нищие, битые стояли на берегу. Не сберегли его дочку, вот и озлобили хозяина.

– Что и сказать, суровые нравы. Но коль скоро и моя вина в том есть, то и приму как положено. Пусть в мой дом идут да устраиваются, а то невеста моя хоть и хороша собой, а даже каши сварить не может – не боярское это, видать, дело, жениху Ареду похлебку варганить. А мне одному за всем не поспеть. Так что угодил ты мне своим подарком, а Ярославна-то как рада будет!

– Я счастлив, что оказал тебе с Ярославной такую небольшую услугу. Недолгим случилось наше расставание, мой друг Аред, прибыл я к тебе вовсе не из праздного интереса, а по важному делу. Мне с тобой торговые договоры станет выгодней совершать, нежели князю с его боярами откупные отсчитывать да отрубать по гривнам. Сын мой сказал, что сейчас даже в Этили на оружие большой спрос. А твои клинки я уже оценить сумел – пришлось испытать на деле. Так что в обмен на свой товар возьму их с большой охотой. У знакомого торговца три бочки пороха в долг взял, больше просто не смог. Это все тебе. Если ты к делу его применишь, как и говорил, то, стало быть, сила будет на твоей стороне. А мне, торговцу, скромному купцу, словно налиму, следует искать, где потише да пожирней. От князей и бояр хорошего договора да крепкого слова ждать не приходится, а твой товар да надежное слово – диковинка, вот и пойду на риск, не в ущерб прочим торговым делам. Теми у меня сыновья займутся, а я уж постараюсь с тобой хороший союз заключить для взаимной выгоды.

– Если поступишь так, Рашид, то моих заказов тебе на долгие годы хватит, а уж своим добрым товаром я тебя снабжу, сколько пожелаешь. Качество моего железа лично отслеживаю – будет желание, чтоб никто не сомневался, клеймо поставлю. Укреплюсь немного за стенами, и сам производство пороха налажу с твоей помощью, так что сам рязанский князь, да хоть все они окрест вместе взятые ко мне подойти не смогут.

– Я с обратной дорогой медлить не стану, хоть и не молод уже, резвым оленем скакать, но поднатужусь. По пути скажу нужным людям о тебе, понесу слух, что новая крепость ставится.

– Пойдем в дом, – предложил я, – покажу тебе макет будущего города. Пусть и не великого, но надежного.

Рашид с вежливым поклоном принял мое приглашение и охотно последовал за мной. Было видно, что ему очень интересно то, как будет устроена будущая крепость. Знаю, что неспроста такой интерес, но пока мне от него скрывать нечего.

– Поселок стоит на излучине реки, на высоком берегу, поэтому и с крепкими стенами с той стороны я пока повременю, – рассказывал я купцу все подробности, как опытный экскурсовод. – Основная оборонительная стена встанет со стороны леса. Там уже и сейчас все вырубили да пожгли, расчистили так, что и не узнать прежней дремучей Железенки. Стена будет каменная, очень высокая. Планирую первую стену саженей двадцать, не меньше, плюс к ней ров и смотровые башни. Их тоже в первую очередь заложу. С реки неприятель может только на корабле или лодках подойти, да может попытаться на берег крутой взобраться: тут удержать оборону несложно.

– Пристань у тебя не низкая, – напомнил Рашид, внимательно разглядывая мой макет, – а ну как стругов десять враз подойдет?

– На этот случай я предусмотрел док и большой портовый кран.

– Это еще что за диво? – удивился купец, присаживаясь за стол.

– Подъемное устройство, платформа, – пояснил я. – Как с корабля весь товар снимут, то на эту платформу и выставят. А потом только в три лебедки разом подтянут. Вот, все уже на высоком берегу, прямо возле склада. Склады, кстати, тоже каменные с черепичной крышей. От пристани и дока влево я намерен поставить большие мастерские. Целые цеха, небольшую сухую верфь для ремонта кораблей. Может, сам буду их делать, тоже нужны будут. Мастерские до центральной части крепости вокруг дренажной системы. Дальше – дома мастеров с семьями. Затем казармы, небольшой военный городок с тренировочным лагерем. Склады, арсенал, ремонтные мастерские.

– А это что же за низкий забор возле стен? – спросил Рашид, указывая на макет.

– Это я называю карантинной зоной. Здесь будет что-то вроде гостиницы. Там пришлые люди станут гостевать, чтобы не дай бог в крепость какую заразу не протащили. Да и товар так легче будет осматривать. Я в зашитом мешке ничего на хранение не возьму, все учту, каждую мелочь. По списку возьму, по списку сдам.

– Все это дело очень нескорое, – сказал Рашид. – Сколько времени уйдет, прежде чем задуманное тобой свершится? Да и людей маловато, и средств на все надо не меньше, чем в киевской казне.

– Это ты верно заметил, друг мой, но есть такое понятие, как градообразующее предприятие. Чтобы людей к себе привадить да рать собрать, следует мне первым делом наладить выпуск железа, стекла, керамики. Там и оружейные цеха поставлю. Дерева, конечно, много понадобится. Все окрест вырублю под корень, еще и по реке лес сплавлять стану. Годик, другой – окрепну. Большой торговый двор сделаю, платить работникам из доходов стану.

– Ох, прознает кто из соседних князей, житья не даст! Да и рязанские бояре на месте сидеть не станут.

В ответ на это утверждение Рашида я только ехидно ухмыльнулся и ничего не ответил. Купец догадался, что и на бояр я сыщу управу, вот только не стану рассказывать ему подробностей.

– Отсюда не очень далеко, есть у меня друзья в окружении булгарского правителя. Прочие из них мои большие должники, вот я и посоветую им к твоей крепости присмотреться да подсобить, где можно станет. Может, даже на первое время пришлют тебе небольшой отряд в подмогу. Я намекну друзьям, чтобы отряд прислали легковооруженный, а ты их, как бы в качестве платы, хорошим оружием да доспехами снабдишь.

– Это будет очень даже кстати, пока я своих натренирую. А уж за вооружением дело не станет. И прокормлю, и вооружу, так что домой возвращаться не стыдно будет. Человек тридцать хороших наемников будет вполне достаточно.


Уже в августе боярин Дмитрий Игоревич своих дворовых людей начал ко мне засылать и родню близкую с гостинцами – якобы проведать Ярославну. Не препятствуя этим встречам, я тем не менее не давал «гостям дорогим» засиживаться надолго и быстро их спроваживал, зная, что они, в основном, шпионили и пытались настраивать Ярославну против меня. Он догадывался, что его любимая дочь, взятая мной чуть ли не силой, не просто жена, пусть пока и не законная, а разменная фигура, заложница, хоть и добровольная. Вот такой я гад.

Она не вдавалась в суть наших с боярином отношений – ей это было неинтересно и даже безразлично. Куда больше ее волновали вопрос моего личного внимания к ней и обустройство общего дома, который за последние месяцы в значительной степени преобразился в лучшую сторону, оброс какими-то дополнительными пристройками и даже мелким хозяйством. Несмотря на то, что отношение ее родственников и отца ко мне было, мягко говоря, напряженным, я тем не менее собирался оказывать всяческую финансовую и моральную поддержку этому «козлу». Хотя прекрасно понимал его двойственное положение. С одной стороны – князь и закадычные друзья бояре. Привычная атмосфера интриг и дрязг княжеского двора в извечной подковерной борьбе за власть и богатство. С другой – любимая дочь и пришлый варяг, без роду и племени, но притягательно интересный своей загадочностью и неординарным поведением, которого уже нельзя было сбросить со счетов в своих дальнейших планах. Железенка стояла на боярской земле. Я был полноправным хозяином этих угодий. Ни рязанский князь, ни кто другой и вякнуть не могли против. Все законно. Боярин прислал межевые столбы со своей печатью и продувную бестию – дьяка Тихона из свиты епископа Алексия, который все оформил надлежащим образом. Владимирский и муромский князья, конечно, позарятся, но не скоро, решив для себя – пусть нарастет жирок. Но к тому времени, я надеюсь, смогу дать достойный отпор любому непрошеному гостю. И еще неплохо было бы посадить своего ставленника на княжеский трон. Так и подмывает по этому делу сыскать Юрия, брата нынешнего престарелого князя, но не буду этого делать. Долгая возня с непредсказуемым результатом. Сын Ингвара, Роман, хоть и малолетний, кандидатура куда более привлекательная, если я правильно расставлю акценты.

11

К осени князь Ингвар стал совсем плох. Бояре, которые были заодно с моим будущим тестем Дмитрием, прижав своих противников, успешно вели дела в княжестве и мне покамест не досаждали. Многими дорогими подарками и визитами вежливости я добился значительного потепления отношений с рязанской знатью. Стал частым гостем в доме епископа, где мы проводили время за духовными беседами, как он думал. Разумеется, я подводил все наше общение к тому, чтобы рано или поздно узаконить брак с Ярославной, но епископ меня опередил и сам прозрачно намекнул, что подобное совместное проживание без благословления церкви – грех. Теперь епископ не считал меня воплощением зла, богомерзким оборотнем, язычником Аредом или слугой дьявола. Наверняка старый тоже рассчитывал на мою помощь. Он проникся моими разговорами о науке и новых технологиях. Принял как должное мои аргументы, в которых я опирался на святое писание и на древних античных ученых, заложивших основы знакомой мне со школьной скамьи геометрии, математики, литературы. Все это по большей части не шло вразрез со Святым Писанием, в основу которого епископ верил безоговорочно. Если в городе и окрестных селениях он еще как-то удерживал в смирении свою паству, то отдаленные и глухие места, исконно принадлежавшие язычникам, были ему недоступны, но весьма интересны в целях продвижения христианства.

Я же изъявил желание поспособствовать в деле проповедничества в обмен на собственную индульгенцию, если можно так выразиться. Проще говоря, после всех моих дипломатических вывертов и словесных изысков, я смог убедить нужных мне людей не перечить и не вставлять палки в колеса. Церемония венчания была назначена на январь будущего года, а до этого времени я поклялся не вмешиваться в дела бояр, ведущих собственную игру у княжеского престола. Разумеется, в тот момент я блефовал, проявляя нездоровый интерес к дворовой возне. На самом деле мне было все равно, кто там кого по темным углам режет да грабит.

Налаживание производства занимало почти все время, которым я располагал. Порой по пятнадцать часов в день я только и делал, что занимался устройством цехов, мастерских и обучением людей. Приходилось вести и научные работы. Не то чтобы очень уж авторитетные, но – как умел. В первую очередь мне требовался точный хронометр. Когда только возникла эта мысль, я, признаться, понятия не имел с чего начать. Как рассчитать время достаточно точно? Жить по примерному подсчету времени было чертовски неудобно, во всяком случае, я так не привык. Для производства требовались вполне четкие временные координаты. Часы, минуты, секунды. Мне понадобился месяц для того чтобы проделать некоторые наблюдения и опыты по созданию только прототипа моего собственного эталона времени.

Для начала мне потребовались очень точные, почти аптекарские рычажные весы, стеклянные колбы и мелкий речной песок. Ну а как еще отмерить время? Только весами!

Для наблюдения за звездами понадобились нелепая тренога и что-то наподобие нивелира. В кармане куртки, той самой, в которой я попал в это время, я еще в первый день обнаружил железную гайку под десятый ключ. Кто не знает, скажу – это ровно один сантиметр, который впоследствии стал эталоном длины в моей мастерской. Но это так, отступление. Так вот, у меня была точная мера длины, сантиметровая, а не аршинная, вершковая или локтевая. Была мера веса, потому что я точно знал, что рублевая монета, горсть которых завалялась у меня в кармане, весит примерно три с половиной грамма. Имея терпение, медные слитки и напильник, я изготовил эталоны веса от грамма вплоть до десяти килограмм. Осталось разобраться со временем. Ничего точнее звезд у меня не было. Я отметил на своем кое-как сделанном нивелире положение Большой Медведицы примерно в полночь, и с этого момента стал сыпать сухой прокаленный песок в колбу через воронку с отверстием в один миллиметр. За сутки набралась внушительная куча песка, которую я собрал до последней крупинки и взвесил. Получились несуразные шестьдесят два килограмма «времени». Этот песок я поделил на две равные части и снова просыпал через воронку, не забывая при этом наблюдать за положением звезд. Самым минимумом, которого мне удалось достигнуть, стали песочные часы, способные отмерить пять секунд. Этого было вполне достаточно, чтобы создать в лаборатории примитивный механизм с грузиками, маятником, шестеренками, стрелками и циферблатом, на котором я отметил необходимые мне, высчитанные по звездам координаты. Разумеется, вся конструкция маятниковых часов для простоты изготовления была сделана из дерева. Повторить все то же самое, но уже из бронзы или железа оказалось многим сложнее. Но я очень увлекся процессом и уже к своему дню рождения в ноябре сделал первый эталонный образец часов. Рассчитать солнечные часы мне казалось задачей намного более сложной и менее точной. Тем более что поймать в этих широтах достаточное для наблюдений количество солнечных дней не так уж и просто.

Заморачиваться механизмом с кукушкой я не стал – излишняя роскошь, трата сил и драгоценного времени, которое я теперь отмечал относительно точно.

Итак, у меня было все необходимое. Собственный календарь, меры длины, вплоть до миллиметра, меры веса, даже самые незначительные, достаточно точный отсчет времени и мерная кружка – пожалуй, самая неточная мера объема жидкостей. С мерной кружкой я поступил наиболее примитивным способом, исходя из логики, что литр воды соответственно весит один килограмм. Вот так, без лишних хлопот и для собственного удобства.

С высоты достижений двадцать первого века все мои вычисления и дилетантские эксперименты покажутся смешными и наивными, но для меня они были очень важными. В отсутствии достаточного количества необходимой информации я был вынужден экспериментировать и мириться с неизбежными погрешностями в расчетах.

Если прежде существование в примерных долях времени, веса, длины меня устраивало, то в нынешнем положении, когда стало создаваться новое оружие и техника, требовалась точность расчетов. Привыкать к тем условным единицам, которые использовали обитатели этого времени, а возможно, что и просто другой реальности, я не собирался. Тем более что этого явно было недостаточно для всего, что я задумал сделать. Некоторые устройства, виды вооружения и многие технологии будет непросто воссоздать, используя существующие здесь величины.

Новоявленные подмастерья, ремесленники и просто рабочие смотрели на меня круглыми глазами в те моменты, когда я пытался объяснить им элементарные для меня вещи. Всему приходилось их обучать, как первоклашек. Цифры, буквы, условные обозначения. У меня не было бумаги, а ее производство я не способен был пока осуществить, поэтому все проекты и чертежи я делал в рамках, заполненных влажной глиной. Получалось очень удобно, наглядно, вот только хранить такие чертежи было весьма затруднительно. Чуть отсыреют – и все может пойти прахом. Позже я перешел на опробованный уже в свое время рисовальный уголь, закрепляя его от стирания смолистым составом на гладких дощечках.

В первую очередь, как я и планировал, заработал на полную мощность мой «металлургический комбинат». А как его еще было назвать? Это была уже не просто мастерская, а целый комплекс цехов. Большой цех, возведенный недалеко от реки, выплавлял железо, готовил уголь. К нему со временем присоседилась и кирпичная мастерская. Кузницу сделали заново, с размахом, с запасом. Я разработал и установил рычажный молот с приводом от водяного колеса. Зимой на этот механизм придется отрядить пару лошадей или быков. Производство железа и оружия не должно было останавливаться ни на минуту, ни днем, ни ночью. Это был важный, можно сказать, стратегический объект. Именно от него зависело благосостояние всех в этом новом поселении. Они ковали его в буквальном смысле этого слова. Даже просто выплавленное железо уже имело немалую цену, а когда оно превращалось в доспехи, мечи, наконечники стрел и копий, оно возрастало в цене троекратно, тем более что качество я гарантировал и всегда сам лично проверял каждую новую выплавленную партию железа.

С точки зрения техники безопасности и охраны труда, я был далек от стандартов. Но выбирать не приходилось. Риск был вынужденным и, на мой взгляд, совершенно оправданным. Совмещать в одном цеху сталеплавильные печи, кирпичный завод и производство спирта было опасно, но строить новые помещения – это лишние материалы и человеко-часы, которых мне не хватало.


Дед Еремей со скептическим выражением лица разглядывал фундамент первой оборонительной стены, на изготовление которой у меня ушло больше времени и материалов, чем я рассчитывал. По всему выходило, что он совершенно не понимал смысла в такой ненадежной, на его взгляд, конструкции.

– Немощная выходит изгородь и, по моему разумению, жиже, чем тесаный завалинок, – буркнул дед, сбивая с острия топора налипшие сосновые щепки. – Хорошей дубиной твои безголовые Мартын с Наумом приложат, так и посыплется!

– Если так и оставим – точно посыплется, вот только мы все это потом аккуратненько глиной утрамбуем, повышая уровень.

– Я все одно не понимаю, зачем такие сложности. Куда проще теснины дубовые загородить – и выше, и надежней.

– Для древесины я другое применение найду, дед, с моими аппетитами у нас скоро каждая паршивая липка на счету будет. Топлива для всех затей понадобится очень много.

– А зимой что же? Как метель по вырубке голой станет мести, так и не видать будет стены твоей.

– Постройка оборонительных сооружений это наука, дед, а не просто городьба кольев да валунов. Нет ни одной крепости, которую не взять военной силой. Есть правильные способы
защиты даже для самых хилых крепостей. Одних стен, пандусов да рвов никак не хватит. Особенно от того врага, против которого все это и возводится!

– Что же это за диво такое?

– Орда, дед Еремей, орда многочисленная, дисциплинированная, отлично вооруженная, закаленная во многих сражениях. Это даже не бич божий, это сущее проклятие. Представь десятки тысяч всадников, каждый из которых мастерски владеет оружием с детских лет. Стреляет из лука на скаку, владеет мечом, топором, копьем. Эти воины не знают страха, не знают пощады, коварны, хитры, проворны. Им нет равных ни в одной княжеской рати. Их в сотни раз больше, они лучше вооружены. И правит ими самый опытный и жестокий воевода Батый.

– В мудрости твоей нет сомнений, Аред, но видят глаза мои, что слабо твое забороло супротив такой злобы да лиха.

– Я не стану тебе доказывать свою правоту, дед, прошу просто поверить. В своей земле я учился ратному делу у многих очень достойных воинов, мой родной отец был высокого чина военачальник, так что никак нельзя посрамить его дело. Хоть и пришлось мне в жизни стать ремесленником, воинского искусства я не забыл и не утратил.

Дед неуверенно хмыкнул и стал заворачивать топор в крапивную тряпицу, давая тем самым понять, что на сегодня свою работу он сделал. Осенью дни становились все короче и намного прохладней. Это тоже вносило весьма серьезные коррективы в мои планы. Строительство первой фронтальной стены затянулось, ров был еще не укреплен, а оборонительные мысы, острыми клиньями выпирающие от будущих стен, и вовсе только наметились.

Мы расстались с дедом и отправились по своим делам. Я заглянул в медницкий цех, где бывшие селяне с упорством и рвением изготавливали спиртовые и масляные лампы со стеклянными колбами, вычеканивали ножны и корпуса приборов, о назначении которых даже не догадывались. У них работа шла слаженно и уверенно. Первое время приходилось часто проверять и контролировать их работу, но позже, когда к делу уже поднаторевших мастеров присоединились подростки лет двенадцати, все производство заработало само собой. Лампы и светильники, как оказалось, пользовались очень большим спросом на рынке. Только узнав о том, что в качестве топлива можно использовать практически любое масло, все без исключения с удовольствием приобретали эту техническую новинку. Даже оружие и инструмент продавались не так активно, как простые лампы самых причудливых форм.

Но все проблемы с производством, которое медленно, но уверенно набирало обороты, сложности со строительством крепостных стен сейчас были второстепенны. Я чувствовал себя спокойно, зная наверняка, что до момента завершения основных работ крепость надежно защищена.

Наум и Мартын муштровали небольшую бригаду стрелков. Я называл их артиллерийским взводом. Основным оружием этих ребят был тяжелый арбалет с коваными стрелами, намного более тяжелый и мощный, чем тот, что я сделал одним из первых, для охоты. Каждый арбалетчик имел запас стрел, не меньше, чем полсотни, с разными наконечниками. Они каждый день тренировались по пять часов. С моей подсказки и под наблюдением они отрабатывали способы построения, групповой стрельбы, учились прикрывать друг друга во время маневров. Проще говоря, они готовились точно так же, как обычные пехотинцы, вот только вместо винтовок у них были тяжелые арбалеты. Но главным их оружием, сокрушительным и безжалостным, были ракетные установки. Пока они сами не знали, что это такое. Да, я изобрел для этого отряда некое подобие ракетных установок, использовав для производства весь порох из запасов, привезенных мне купцом Рашидом и его сыном (они вот-вот собирались подвезти еще).

Ракетная установка была похожа на базуку. Медная труба примерно полутораметровой длины, в которую вкладывалась ракета. Большая часть порохового заряда тратилась на то, чтобы отправить ракету в назначенную точку. Оставшийся порох взрывался, разбрасывая вокруг горючую жидкость из смеси спирта, дегтя, масла и щелочи плюс острые керамические осколки.

Облако горючей смеси, острые как бритвы осколки, оглушительный, травмирующий хлопок взрыва, ударная волна должны были наносить жуткие повреждения. Парочка тактических испытаний такого оружия самой минимальной мощности без головного заряда больше напоминали выступление балаганного фокусника, чем серьезную подготовку. Эффект превзошел все ожидания. Даже на стрелявших это произвело ошеломляющее впечатление, что уж говорить о тех, кто видел всю эту феерию со значительного расстояния и не знал, как это сделано. Что же должно было произойти с теми, кто станет мишенью этого коварного и сокрушительного удара?

Для подготовки этого «элитного» отряда стрелков я выделил целый дом, который служил одновременно мастерской и казармой.

Наум встретил меня у крыльца и тут же открыл дверь, привычный к тому, что я каждый день прихожу с проверками. Мартын сегодня неслышно маячил у меня за спиной. Братья по очереди охраняли меня и никакие приказы на них не действовали. Их потрясение от вида моей разбитой головы тогда, под Муромом, в схватке с ополченцами, было так велико, что они поклялись друг другу не оставлять меня без присмотра ни на мгновение.

– Как прошли сегодня тренировки? Отработали перманентный штурм?

– Мудрено это все, – пробубнил Наум, – неужто есть какой-то прок в этих салочках?

– Если вы будете плохо подготовлены, уже в первом же бою потеряете не меньше половины всего отряда. Во втором бою будете неэффективны, а третьего боя уже просто не будет. Как говорил один великий полководец, «тяжело в учении – легко в бою». Первое же поражение – и все, как трусливые зайцы, разбегутся по лесам. Вот так-то, друг мой. И чтобы этого не произошло, я намерен всю душу из вас вытрясти, но заставить действовать слаженно и уверенно. Еще до того момента, как дело дойдет до стычки на мечах, вы должны уничтожить противника морально, ввести его в состояние панического ужаса. Столкновение один на один в открытом бою – профессионализм высокого уровня, стезя опытных воинов. Вы же должны уметь уничтожить врага на максимально большой дистанции. А для этого вам нужно в совершенстве владеть стрелковым и метательным оружием, уничтожить врага не числом, а умением.


Правду сказать, моя крайняя занятость, сон по четыре часа в сутки и постоянные разъезды по окрестности наталкивали на мысль, что рано или поздно должен произойти семейный скандал. Восемь месяцев прошло с той поры, как я увез Ярославну из Мурома, но по прошествии времени наши отношения ничуть не изменились. Моя пока что только будущая супруга проявляла удивительное терпение. В отличие от современных женщин, она довольствовалась тем немногим вниманием, что я ей уделял. Всегда доброжелательно встречала, говорила ласково, без напряжения, без ноток истерики в голосе. Чтобы возлюбленная не скучала, порой я брал ее с собой, если ехал в город, на тренировки стрелков, на строительство. Ей было очень интересно заходить в мастерские и наблюдать за работой людей, которые с каждым днем все прибывали и прибывали из самых дальних уголков, из затерянных в лесу поселений и племенных хуторов. В мою новую обитель стягивались десятки людей, обиженных судьбой, гонимых, беглых. Кто-то из них был лиходеем, вором, провинившимся холопом, бегущим от кары своего хозяина. Я никому не отказывал в убежище, прекрасно понимая, что технологии не строятся на голом месте и для успешного наращивания мощностей и объемов требуются люди, грамотные, обученные рабочие, которые сами, своими руками создают свое собственное безопасное будущее.

12

Как и в прошлом году, в первых числах ноября выпал снег. От окружавшего Железенку леса практически ничего не осталось. Голая земля, развороченная и рыхлая. Я даже заставлял выкорчевывать пни от срубленных деревьев, стараясь максимально эффективно использовать данные мне немногочисленные ближние ресурсы. Результаты такого рачительного подхода, налаженной схемы производства, приносили свои плоды. Боярин Дмитрий, которому принадлежала эта земля, получал весьма солидную прибыль от всех торговых сделок и очень быстро наладил собственное финансовое положение. В лучшую сторону изменились и наши с ним отношения, да и в княжеском окружении боярин занял весьма устойчивую позицию благодаря доходам. Золото и серебро решали многие проблемы. Вооруженная моим оружием княжеская рать численностью в пять сотен воинов принимала приказы боярина так же, как и приказы самого князя. Хотя какие могут быть приказы от выжившего из ума властителя! Так что всем заправлял Дмитрий Игоревич с помощью своих сторонников. От мятежного Юрия долгое время не поступало никаких вестей, словно этот претендент на рязанский престол вовсе сгинул. Старик Ингвар, опекаемый боярской кликой под молчаливое согласие епископа, давно отошел от дел и почти не участвовал в решении проблем своей вотчины. Юный наследник под покровительством Дмитрия готовился занять княжеское место, но без особого рвения, видя собственными глазами, что дело это неблагодарное и весьма опасное. Купцы по привычке вели караваны в Рязань, но позже, смекнув, где большая выгода, повадились подтягивать свои струги и до моей крепости. За теплый сезон, пока была открыта речная навигация, они успели сделать лишь по две торговых ходки. Да и не всякие отваживались брать диковинный товар в обмен на сырье, которому они никак не могли определить уверенную, стабильную цену. Порох я предпочитал готовить сам, поэтому больше интересовался составляющими его ингредиентами – серой и селитрой. Так же охотно покупал нефть, на основе которой изготавливал в основном горючие смеси, смазку и битумы, хоть у меня и было достаточно дегтя для производства горючих смесей. Все-таки самогонный аппарат, или метод возгонки, —это гениальное изобретение человечества! И не только потому, что посредством него можно получать крепкое спиртное.

Слухи о новой крепости катились по округе, доходили до Владимира, Коломны, Мурома. Лазутчики от тамошних князей являлись с завидным постоянством, и мне, к сожалению, не всегда удавалось их распознать. Засылались и отчаянные головорезы с целью убить меня: если бы не близнецы, неизвестно, как бы все обошлось. Я до такой степени уматывал себя работой, постоянным недосыпанием, что вряд ли успел бы среагировать на нападение. Самым закрытым и засекреченным я держал производство пороха, контролировал лично, все остальное утащить собственно как технологию было практически невозможно.

Пошла по округе легенда о семи кузнецах Ареда, способных, по слухам, выковать что угодно. Кудесники, которых приравнивали к волхвам да ведунам, говорящие с богами и черпающие силы от их благодати. Откровенно говоря, такой слух был тщательно продуманной дезинформацией. Я сам разработал основу этой легенды и напустил туману на некоторые технологические процессы, совмещая их с вымышленными, несуществующими ритуалами. Проще свалить все мастерство и таинство трансформации веществ на волю богов и светлых духов, чем морочить голову темным людям мозгодробительными теоремами и научной белибердой про дендритные зерна в структуре металла, про точку эвтектики и атомарные решетки. Семь кузнецов, как подмастерья одного мастера Ареда, то есть меня, были выбраны не случайно. На самом деле в кузницах, организованных мною, работали не меньше трех десятков, но семь плюс один – восемь – было значимым числом для суеверных людей этого времени. Как детская игра в испорченный телефон, слухи расползались по Мещере, мордовским землям, муромским, а с подачи Рашида и булгарским, обрастая интересными подробностями, новыми персонажами и еще большим налетом мистики, что вполне удовлетворяло мои ожидания. Конечно, я по возможности контролировал и подогревал интерес к этим разговорам и историям. Не было у меня средств массовой информации, не было и возможности создать их, но контролировать слухи я мог, в тот или иной момент отправляя проверенных людей на задания с четкими указаниями.

Информация – ключ к владению ситуацией. Я был просто вынужден создавать собственную сеть информаторов, шпионов, если угодно, которые под видом охранников или проводников отправлялись вместе с караванами и возвращались, донося до меня бесценные сведения о дорогах, реках, городах, поселках. В то самое время как Ярославна со своими няньками да тетками готовилась к свадьбе, я сформировал еще один небольшой отряд лазутчиков-провокаторов из числа самых горластых и смекалистых… скоморохов. Эти отчаянные ребята давно облюбовали нашу Железенку, где с самого первого появления нашли горячий и радушный прием. Одиночками и группами они часто и подолгу гостили у нас, отдыхая и устраивая представления. Я невольно восхищался их мужеству, с каким они переносили тяготы своей кочевой жизни. Их били, над ними издевались власть имущие, проклинала церковь, а они продолжали дурачится и высмеивать всех и вся, как перекати-поле мотаясь по долам и весям. От них требовалось лишь выполнять мои личные поручения. Если кому-то что и рассказывать, то по уже заготовленному мной сценарию. Я стремился создать легенду вокруг Железенки, запутанный мистический клубок, где всей информацией владел только я, а прочие знали лишь часть целого. В моем положении нельзя было никому доверять, даже людям, которых знал не один месяц. Это была словно масштабная театральная постановка, куда были вовлечены десятки людей, не знающих конечной цели, но слепо доверявших мне, вернее, мифу, сложившемуся вокруг меня.


Под утро крупные хлопья снега закружились над раскисшей, промокшей землей, сменяя мелкий моросящий дождь. В новые окна было отлично видно, как деревенские выходят из домов по своим повседневным делам. Обжились уже, устроились, быстро привыкли к новому месту, и вроде бы даже забыли о том, что еще прошлой осенью эта деревенька считалась проклятым местом. Что от той теперь осталось? Пасмурная погода давила сумрачным, серым небом, низко плывущими облаками, мокрыми хлопьями снега, резкими порывами ветра. В своем времени я бы, наверное, пережидал такую погоду сидя дома. Включил бы музыку погромче, зашторил бы окна, отключил бы телефон, чтобы не беспокоили и не изливали на меня свой негатив те, кто так же, как я, впал в депрессию из-за мерзкой погоды. Но в этом мире все не так. Не могу себе позволить расслабится, скиснуть, отказаться от всего задуманного. Я вынужден, как акула, оставаться в вечном движении, чтобы не задохнуться, не отстать. К этому можно привыкнуть. Перебороть в себе лень и плохое настроение, нежелание действовать и жить. Сейчас мне удалось убедить всех вокруг в том, что все задуманное и уже сделанное очень важно, просто необходимо для будущего живущих здесь людей. Они пока верят мне, видят логику и смысл в моих словах. Но стоит мне остановиться, сбавить обороты, все пойдет прахом. Иссякнут средства для строительства, исчерпаются ресурсы, люди побегут от неизвестности, как и прежде, в лесную глушь. Именно поэтому я обязан сейчас встать и продолжить то, что делал до этого. Это раньше (или позже?) я мог позволить себе бросить все на полуделе, отложить до лучших времен, но только не теперь, когда столько человеческих жизней в буквальном смысле зависит от меня.

Раскисшая земля парила молочно-белыми пятнами тумана. Снежинки падали в грязь и тут же таяли, не успевая прикрыть ее. Я неторопливо оделся, накинул теплый меховой жилет, кожаную накидку с капюшоном, пояс с коротким кинжалом. Как бы невзначай, между прочим, заглянул в темную комнату без окон, где сушатся лекарственные травы – не надо ли прикрыть отдушины?

В соседней светелке, маленькой и уютной, спала Ярославна, спала крепко, безмятежно. Пусть спит – ей некуда торопиться. Днем будет много забот, простых домашних дел. Она очень легко и естественно приняла все, что с нами происходило. Никогда не слышал от нее ни упрека, ни каприза. Она не жаловалась на то, что заел быт, на то, что меня видит редко и все чаще по ночам. Это все было как само собой разумеющееся. Словно всю жизнь с ней так и жили. Любил ли я ее? Да, любил. Не было уже того юношеского пыла, страсти, безумной влюбленности, которая, как известно, в свое время перерастает в лютую ненависть или просто в безразличие друг к другу. Но и как к трофею я к ней никогда не относился. Она была спутницей жизни, заботливой и милой женой, готовой поддержать своего мужа в любом начинании. Патриархальное воспитание в боярской семье заставляло ее думать, что ее муж, пусть пока и незаконный, – это ее господин, ее опора и смысл ее существования. Мне, современному человеку, привычному к немного другим стереотипам, было непросто первое время принять такое безропотное подчинение и послушание. На ее беззаветную любовь, на ее верность я отвечал взаимностью, не гнал от себя даже когда был замотан делами, баловал дорогими подарками. Сам иногда изготавливал в мастерской драгоценные украшения, кольца, серьги, браслеты, подвески. Если что-то не мог изготовить сам, обязательно дополнял чем-то из товара купцов, которые зачастили в новую крепость и вести дела с которыми было одно удовольствие. Ладьи торговцев и местных перекупщиков, гостей из дальних восточных земель, причаливали к нашей новой пристани чуть ли не каждый день. Так что Ярославна не была обделена моим вниманием. Попутно я опекал ее домашних, в свое время изгнанных разгневанным боярином из Мурома. Повариха, конюх, дворовый человек, осиротевшая племянница лет двенадцати, крутившаяся словно младшая сестренка возле нее, и еще чуть-ли не взвод, нянек, теток, приживалок из совсем уж дальней родни – всю эту ораву Ярославна привычно взяла в оборот, да так, что я шутливо величал ее «воеводой хозяйственной дружины».

Как бы я ни пытался строить свой, с позволения сказать, бизнес, рассчитать все нюансы было невозможно. Основную ставку я, разумеется, делал именно на торговые отношения: на продукцию мастерской, на стекло и железо, на медь и оружие. Но, вопреки моим расчетам, больше всего дохода стало поступать от склада, пристани и наспех сооруженной ремонтной верфи, где опытные мастера, такие, как дед Еремей с дюжиной таких же спецов, могли чуть ли не построить новый корабль заново. Много нового внес пришлый мастер с северных земель Авдотий – вот уж кто топором работал на загляденье, так это он. Склады ломились от купеческого добра. Охрана из местных была отчасти условной, так как народ быстро смекнул выгоду от такого соседства с торговцами и без всякой агитации не давал и ниточке пропасть со склада. Мало того, в порыве рвения какой-нибудь замшелый дед, потрясая клюкой, покрикивал на торговых, если находил беспорядок в хранении товара. Восточные люди только восхищенно цокали языками и, смеясь, исправляли оплошность.

В мастерских было тихо. Сегодня всех мастеров перебросили на ремонт пристани, пострадавшей от недавнего оползня. Скопом, дружно бросились на укрепление берега вблизи торгового ряда. Да, именно торгового ряда – ведь туда, где появлялись купцы, направлялись и покупатели. Кто-то приходил по реке, кто-то верхом, на подводах и телегах через лес, аккурат через новую переправу, которую я так удачно организовал в самом узком месте Оки. Этим изобретением или, вернее сказать, новшеством я мог гордиться. Плот для переправы я сконструировал таким способом, что ему требовалась только одна точка крепления с огромным воротом-барабаном, на который накручивалась веревка. В отличие от обычных плотов, мой имел довольно глубокий парный киль, расположенный под углом к течению. Такую конструкцию я подсмотрел в рыбацком приспособлении, которое называлось «салазки». Вместо того чтобы забрасывать крючок с грузилом с берега на длинной удочке, рыбаки использовали такие легкие «салазки» которые буквально вывозили крючок вниз по течению на любое расстояние. В озерах такая конструкция работать не будет, только на реках. Пришлось произвести немало расчетов, чтобы не ударить в грязь лицом перед новыми соседями. Этой странной конструкцией я решил две проблемы. Проблема первая и, пожалуй, самая важная – это отсутствие поперечного каната, переброшенного через реку. В моей переправе фарватер был свободен. А еще для моего плота не требовался паромщик. Плот-переправа самостоятельно пересекал течение, благополучно доставляя людей на противоположную сторону к свеженькой пристани. Переправа приносила немалый доход: даже часть княжеской дружины, отправляясь по своим делам во Владимир, не побрезговала воспользоваться ею, найдя этот путь самым коротким и удобным.

Средств на строительство вполне хватало. Я даже создал что-то наподобие банка в одном из новых подвалов крепостной стены. Специально изготовил огромный сейф со сложным и весьма хитроумным замком, ключ от которого, существующий в единственном экземпляре, держал у себя. Купеческий приказчик Ефрем из Коломны, который был частым гостем в моей новой обители, был так поражен таким изобретением, «чудо-сундуком», что заказал мне целых три таких же для продажи в своей вотчине. У Ефрема была крепкая хватка и деловая жилка, он быстро смекал, что и где можно выгодно продать или купить, поэтому в крепости он всегда был желанным гостем. Его деловые качества, большие связи в среде купцов и перекупщиков во многом позволили и мне быстро встать на ноги, поэтому я ценил его участие в общем деле.

Перебирая инструмент на верстаке, проверяя его готовность к работе, я придирчиво осмотрел частично обшитый железными листами каркас самоходной крепости. Этот, с позволения сказать, танк я решил пока изготовить в единственном экземпляре – уж очень металлоемкий он получался. Предстояло еще выяснить, насколько эффективно он покажет себя в деле, и стоит ли вообще тратить средства на такую громоздкую конструкцию. Сейчас мой танк больше напоминал панцирь исполинской черепахи, разделанной в восточной кухне. Метров шесть в длину, четыре в ширину, дубовый каркас с нашитыми поверх металлическими пластинами. Четырехколесная конструкция, запряженная единственной лошадью. Причем лошадиная сбруя и крепления были придуманы так, что внутри, под панцирем, лошадь можно легко развернуть в противоположную сторону. Помимо возничего и лошади под защитой брони могли поместиться еще десять человек. Для каждого из них были предусмотрены узкая бойница, крепление для арбалета и трех ракетных установок. На случай необходимой эвакуации тыльная часть танка имела широкий двустворчатый люк, который открывался изнутри. Через него можно было легко десантировать наружу весь экипаж, также облаченный в надежную броню. В идеале эта конструкция предназначалась именно для полевых маневров, чтобы в целости и сохранности доставлять воинов без потерь к нужной точке. Скорость передвижения была невысокой. Одной лошадиной силы для такой тяжелой конструкции явно недоставало, поэтому от экипажа требовалось активно участвовать, помогая вручную вертеть колеса.

Имея такую железную самоходку, я смог бы значительно влиять на ход любого боя на открытой местности, выбирать момент, наиболее подходящий для психологического воздействия на врага, сохраняя свою гвардию в целости. Стоили того затраты или нет, пока не могу судить с полной уверенностью. Я не планировал держать много опытных и хорошо подготовленных воинов – это накладно и рискованно на чужой земле, – но те, что будут сражаться за крепость, несомненно станут чувствовать свое превосходство над прочими.

Мелкими новшествами, порой незначительными нововведениями я разительно менял облик того небольшого военного отряда, который уже сформировался вокруг меня. За неполный год, проведенный возле меня, братья-близнецы Наум и Мартын очень переменились. Парни возмужали, поумнели, еще больше окрепли и теперь были готовы положить собственные жизни ради моей безопасности и на благо общего дела. Многое значило и одобрение стариков, умудренных опытом старост и глав семейств, которые не реже чем раз в неделю собирались на большой совет, где не стесняясь обсуждали все, что делалось в крепости. Чаще всего звучали слова одобрения, реже непонимания, но отношение ко всем моим предложениям всегда было спокойным и рассудительным. Старики давно убедились, что мои предложения чаще всего, хоть кажутся дикими и нелепыми, а порой просто фантастическими, приносят свои положительные плоды.

Помимо работы над самоходкой, на сегодня у меня еще были запланированы испытания ракетных установок, тех, в которых я значительно изменил и улучшил запальный механизм, взяв за основу конструкцию бензиновых зажигалок.

В мастерскую, треснувшись башкой о косяк, вломился Наум и взмолился с порога:

– Мастер! Уйми каргу старую, ничего слышать не хочет! Все к тебе рвется, проклятья на меня шлет да плюется. У… змея!

Из-за его широченной спины виднелась старушечья рука с клюкой, пытающаяся долбануть моего верного телохранителя.

– Остынь, Авдотья! Сейчас выйду, – крикнул я взъерошенной в стычке старухе.

Доступ в мою личную рабочую комнату был запрещен всем, кроме Ярославны, Еремея и братьев-близнецов. Об этом знали все и принимали как должное. Значит, произошло что-то необычное, если старуха пренебрегла запретом.

Наум изловчился и, цапнув стоящую у двери метлу, погнал бабку, как назойливую муху, из избы.


Гаврила, тот самый, сына которого, Алешку, я спас от тяжелой двусторонней пневмонии, опускал взгляд, боялся посмотреть мне в глаза.

Бабка Авдотья, которая привела его ко мне, гневно сплюнула на землю, поправила тыльной стороной ладони выбившуюся из-под платка седую прядь волос и подтолкнула Гаврилу к крыльцу.

– Вот, батюшка Аред, полюбуйся на гордеца! Третий день как с Тиши-Мурамы явился, а слово сказать не может!

– Толком говори, ведьма старая, с какой такой стати Гаврила тут стоит, краснеет и какое слово сказать должен?

– Маланья, сестра его, пятый день как сгинула. Он, дурень, мне ничего не поведал, – тараторила Авдотья, переминаясь с ноги на ногу. – Алешку, сына, на меня оставил, а сам подался в раменье Маланью искать. Три дня на себе шабалы по чаще драл, а все без толку, дубинушка стоеросовая.

– Заплутала или, не дай бог, зверь подрал, – предположил я, оглядывая двор и соседей, собравшихся на громкие возгласы бабки Авдотьи.

– Тебе ли не знать, Аред-батюшка, что лютый волк в тех чащобах бродит! Иль позабыл, как монах тебе под ноги шкуру бросал, проклинал горемычного? Он-то на тебя наговаривал, хотел люд всполошить, а я ведаю, что лета три до того поговаривали люди, ясаки да муромцы, что лютует у них зверь, которого враз не сыщешь. Стада режет, люд дерет без разбору! Собачники и муромские, и клепские того оборотня ловили, да не изловили. – Старая знахарка явно входила в раж, накручивая себя словами, будто берсерк перед боем, опившись колдовских зелий. – Я волка за версту чую, Пронька с Молочалова говорила, что видала волчью стаю, что от Волгыды да за Булгарские овраги хаживала. Тропу заприметила. Люд в Молочалово тех волков бережется. И в день, и в ночь по одиночке не ходит. Охотники ихние сказывают, что вожаком в той волчьей стае – оборотень. Издаль вроде как вепрь, а глянешь зорко, так он сразу человеком обернется и сгинет.

– Сказки это все! – постарался успокоить я раздухарившуюся было старушенцию. – Если оборотень в лесу завелся, то стая ему без надобности. Тут либо у страха глаза велики, либо брешут твои сказители с три короба.

– Там повсюду волчьи следы, – подтвердил вдруг нелепый треп старухи молчавший до сих пор Гаврила, – десяток их, а может, и больше. Лежбище я их видел, меток много окрест, все дерева да пни помечены, а еще через пару верст сыскал платок Маланьи.

В доказательство своих слов Гаврила достал разодранный платок и продемонстрировал его всем собравшимся.

– Пойдем, Артур, пошепчемся, – предложил дед Еремей, увлекая за собой Гаврилу и меня. – Незачем людей тревожить.

– Пошли, пошепчемся, – согласился я, – но учти, дед, все, что мы с тобой обсудим, потом надо будет рассказать, иначе слухи пойдут, а кто как не ты должен знать, чем опасны кривые толки.

– Это уж ты после разговора сам решишь, стоит молву пускать или попридержать язык за зубами, пока целы.

Удивленно вздернув брови, я прошел вслед за стариком и прикрыл за собой дверь дома.

Ярославна крутилась с няньками да тетками возле новой пристани, которая стала излюбленным местом сборища всех переселенцев, словно торговая площадь. Но в моей крепости не торговали. Всем заведовали старосты, распределявшие добро в зависимости от потребности каждой отдельно взятой семьи. Дед Еремей, кстати, тоже был одним из таких старост, но его больше интересовали не житейские проблемы и дрязги, а дела куда более масштабные и непростые.

– Наше селище, что по весне Юрий со своими босяками пожег, ты, Артур, помнишь, – начал старик издалека свою тему. – Так вот, не ты один из охотников тогда к нам захаживал. Все, кто зимой по льду реки шел, всегда к нам на огонек заглядывали. Вот две зимы назад и забрел ко мне черемис. Бывалый охотник, но и приврать тоже большой мастер был, водилось за ним. Все похвалялся медвежьей шубой да сапогами. Сказывал, что одним только березовым колом забил шатуна. Да только не о нем речь. Что есть, то есть, охотник был славный, бывалый, добычи много приносил. Поведал он мне однажды, что ходил как-то мещерской стороной, повстречал стаю волков. Те на опушке, у оврага, загнали и зарезали лосей, вот и пировали.

Он тогда встал как вкопанный, потому как знал, что нюх у волка слабже, чем уши навостренные, а уж зимним сумраком они его, стоящего с надветру, и не учуют. Вот и сказывал он тогда, что волков тех в стае было не меньше трех десятков, да щенков с пяток или того больше. Но не о стае он мне тогда говорил, это все так, присказка. Задумал было черемис уйти, чтоб не знаться с целой стаей, как вдруг заприметил, что из леса вышел вроде как волк, а вроде вепрь, прошел саженей десять, да как встанет на задние лапы, да обернется человеком! Тут-то черемис и бросился восвояси. Сказывал, что всю ночь как зверь загнанный бежал, пути не разбирая, лишь бы не настигли, проклятые.

– Хорошая история для деток малых, чтоб под вечер страшилками позабавить. Но нам-то с тех баек какой прок? – спросил я деда, совершенно не впечатленный этой историей.

Гаврила, изможденный и вымотанный долгими поисками, сел на лавку у печи, но продолжал слушать рассказ старика, чуть прикрыв глаза.

– А тот и прок, что если в волчьей стае завелся нечистый, то нам, стало быть, следует его сыскать, словить да на княжий суд отправить. Нам за такой добычей большая польза будет, и тебя, грешного, обелим перед князем да боярами, и лихо сведем восвояси.

– Слушай, дед! Да и ты, Гаврила. То, что Маланья пропала – это беда. Сыскать надо, если жива, конечно. Волчья стая ли тому виной или чудо-юдо болотное – не знаю, а к князю на поклон бежать с добычей, это, знаешь ли, не по мне. Волки – это тебе не шайка душегубов, за ними еще как побегать придется, а у меня крепость, люди, дел невпроворот! Сплю по четыре часа в сутки, а теперь еще и на охоту, да за кем! За волками! Пропади они пропадом!

– За дюжину волчих шкур товарник Игнат гривну дает, по полгривны за щенят дюжину. Вот и кумекай, Аред-батюшка, стоит ли того охота.

Да коль не словим того оборотня, так хоть Маланью сыщем, – сказал Еремей да посмотрел на меня так, что я понял: Маланью больше не сыскать.

– А вот я бы волков стаю взялся побивать! – воскликнул Наум, свешивая ноги с печи. – Шубу бы себе пошил. Зима скоро, а на мне тулупчик овчинный, плешивый да кургузый.

– Сонных мух тебе от браги рукавами побивать! – возразил ему брат Мартын, выползая из-под лавки у наших ног. – Полевки на своем веку не словил, а туда же! Волчью стаю побивать!

– Ох, сейчас как вдарю тебе, Мартынка, по бокам, чтоб не заикался! – рявкнул Наум и спрыгнул на пол, да так грузно, что аж доски затрещали под его босыми ногами. – Вон скамейку об тебя поломаю…

– Ну-ка хватит! Всем стоять! Вы, два бездельника, почему не в мастерской?!

– Это я их спровадил, – вмешался дед Еремей и добавил уже чуть тише: – от греха подальше. Что с них проку, покамест белый камень в ямах жжем да песок сеем? Они, соколики, – добавил дед с натянутой ухмылкой, – всю ночь, почитай, камень тот ворошили.

Глядя на старика исподлобья, оба брата, не сговариваясь, стали почесывать кулаки.

– Так, ладно, я смотрю, добровольцев сыщется много, так что отвертеться от этой забавы мне, видать, не удастся. Но не это главное, проблема в том, что стая завелась у меня под боком, и я не намерен это терпеть. Людей и так не хватает. И чего им вдруг вздумалось на людей охотиться? Им что, дичи мало, коров да лошадей по селищам не достает? Пусть вон хоть вепрей бьют да режут, хоть лосей.

– Говорю тебе, Аред, что неспроста они человека взяли. Оборотень там лютует! – возмутился Еремей, потрясая тощим кулачком.

Он всегда называл меня Аредом, когда злился или не находил понимания, а в обычных делах да в добром духе или напоказ силился обращаться по имени, особенно с тех пор, как Ярославна стала хозяйкой в моем доме.


На долгие разговоры времени не было. Что проку трепаться без умолку, когда такая проблема нависла. Что я знаю о волках? Немного, если признаться. Знаю, что они весьма крупные хищники, умней, сильней и больше собак, охотятся как поодиночке, так и стаей. Никогда не станут уходить с насиженного места, если там полно добычи, случись что, не побрезгуют и человечиной, да и сородичами. Короче говоря, опасные твари, как ни крути, и мириться с их рассадником у себя под боком совсем не хотелось.

Я никогда не был любителем охоты, тем более не одобрял охоту ради развлечения. Но сейчас готов был сам отправиться в лес и разобраться с этой проблемой раз и навсегда. Свободные дороги, не отягощенные разбойниками, хищниками и прочей нечистью – ключ к успешному процветанию моего пока маленького бизнеса. И это моя забота, коль скоро гостей зазываю. Если прознают не сильно-то храбрые купцы да товарники, что завелись подле Железенки волки, да не простые, а с оборотнем во главе, то не видать мне успешной торговли как своих собственных ушей.

В мои планы не входил промысел шкур, и поэтому я намеревался эту стаю просто уничтожить – вот будет хороший урок для моих стрелков. Но, чтобы попусту не бродить по лесу, я в тот же вечер снарядил семерых охотников, дабы обшарили окрестности и сыскали ту самую стаю, или хотя бы ее следы.

Применить хоть ничтожное количество пороховых зарядов в этой охоте я считал полезным. Технологию изготовления держал в секрете даже от старожилов собственного поселка. Испытывал только вдали от случайных свидетелей. Частично ведали тайну лишь мои верные спутники Наум и Мартын, которых от этой охоты даже сладким пряником не отвадишь, да Рашид, который так вовремя стал снабжать меня компонентами для производства. Я считал, что применение пороха еще раз укрепит мою славу Ареда, колдуна, способного справиться с любой проблемой, да так, что всем чертям в аду тошно станет. И никакие волки-оборотни да кикиморы с лешими ему, то есть мне, не помеха. На каждого найду управу, со всяким совладаю.

Уничтожить стаю волков, выставить на всеобщее обозрение доказательства расправы, поддерживая тем самым свою репутацию – это просто очередная пиар-акция, не более того, но все оказалось не так просто.

Дьявол! Я в этой дикости и сам стал каким-то неадекватным! В таком темпе и с этими нравами я вскоре начну насаживать на колья головы убитых врагов, если такие появятся. В моем положении методами не брезгуют. Но моя сила не должна быть грубой, первобытной и примитивной. Мне хватает образования и примеров из прошлой, цивилизованной жизни, чтобы уверенно удерживать свой пока что очень хилый авторитет, благодаря хитрости, коварству, интригам и знаниям. На грубую силу рано или поздно всегда найдется адекватный ответ, а вот на хитрость, если она удачная, отреагировать будет непросто.

Авдотья и Еремей о чем-то шептались, стоя у изгороди дома. Чуть поодаль от них на поваленные бревна взгромоздился мужичонка, широкий в плечах, коренастый, плешивый, с рябым лицом и выгоревшими колтунными прядями, свисающими по бокам от ушей. Длинная борода была криво подрезана, на исподней рубахе под душегрейкой отчетливо виднелись свежие жирные пятна от еды.

– Вот, Аред-батюшка, Захар Семясейный, всех волков окрест Коломны повывел, а как стар стал, кадомить пошел по миру. Где лесом, где полем, на селищах работы спрашивает. Бобыль, ныне вольный от боярской дворни, но теперь без кола без двора. Просится к тебе в услужение, как только прознал, что ты волка побивать идешь.

– А здесь-то он откуда взялся?

– У купчишек на стругах, в подмогу на веслах работал. Рука у Захара крепкая, он славен тем, что всюду с булавой каменной промысел ведет. Ему что волк, что лось, что куница, что лиходей – всех булавой бьет.

– На охоту возьмем, что за дело, а коль покажет себя, так и определим, куда пожелает.

– Мне, батюшка, велика охота подсобить тебе в добром деле, – сказал сам Захар, чуть поклонившись и запихивая шапку за пояс. – Люди разное про тебя говорят, а я всему не верю. Никому не верю. Брешете, отвечаю, что говорите, не ведаете! Вот мне и должно самому поглядать и после за слово ответить, потому как моему слову и любой кормчий, и конюх, и купцы с приказчиками верят! Мое слово покрепче, чем моя булава!

– Я от своей стороны никого не гоню, Захар. Хочешь остаться, милости просим, в крепости всегда дело найдется. Будешь бездельник – впроголодь жить станешь. Найдешь себе дело, так и бед знать не будешь. Вон, у меня и курная уголь жжет, и кузня, и стекольный завод, и стены уж в четверть возвели.

– В моих краях так разумеют: кузнец – это тот, что железо мнет да соху кует. Оружейник – тот, кто соху мнет да мечи кует, ну а тот, кто мечи мнет да оковы кует, тот у нас коварем зовется.

– Это ты к чему, Захар Семясейный? Не хочешь ли сказать, что я силой на своей крепости народ неволю?!

– Большое лихо ходит тихо, – ответил Захар уклончиво, разглядывая опустевшим, безразличным взглядом крыльцо моего дома.

– Мало тебе, Захар, что батюшку Аредом ославили на всю Мещеру, так ты ему еще в слове дерзком посмел сказать, что мастер он хоть и видный, а все одно коварь! – вступился за меня Еремей, повысив голос на старого охотника.

– Смотрел я мастеров твоих да кузла. Не кузнеца та работа, не оружейник навострял, то коварь свое дело правит! Слово мое верное, слово мое крепкое! Вон, как булава моя каменная.

– Ну, довольно! – возмутился я, теряя терпение и отходя чуть в сторону. – Шепни Науму на ушко, Еремей, чтоб приглядел за этим юродивым. Станет помехой, так пусть гонят взашей. Он с головой давно и сильно в раздоре, как я погляжу, а случись что, так и смуту мне тут подымет. Ну уж дудки, обойдемся без провокаторов.

– У Захара волки всю семью вырезали, – пояснил Еремей, как продажный адвокат, вставая то на мою сторону, то на сторону собеседника. – Детей малых, жену любимую, отца с матерью. Говорят, он, как домой воротился, да такое увидал, мрачней тучи стал, онемел, осерчал, стал всех волков побивать. Ты его, батюшка, не слушай, он коварей с той поры не жалует, как в полоне казарском побывал. Купцы коломенские его в тех краях признали да выкупили. Вот ему и чудится, что всяк кузнец – коварь.

– Много я слышал всяких баек про кузнецов. Сам рассказать могу – заслушаешься. И как нас только не называли, и что нам только не приписывали, но вот «коварь» – я и слово такое впервые слышу. Знаю, есть края, где говорят «коваль», окрест Киева да того же Чернигова.

– Коварь и есть, – встряла в разговор бабка Авдотья. – Помню я твою работу, когда ты Матфеюшку, медведицей подранного, ниткой да иглой штопал, все бормотал, все шептал… То не Аредов гиблый промысел. Так ковари людей правят!

– Ты, Авдотья, ведьма старая, тоже туда же! А помер бы твой разлюбезный Матфеюшка, чтоб ты мне тогда сказала?

– У Ареда бы помер, а вот у коваря сберегся! – Бабка кратко ответила на мой вопрос, продолжая невнятные рассуждения, словно ни к кому конкретно не обращаясь, сплетничала с невидимым собеседником, ссутулившись и пришепетывая: – За Перустом бывала, сама видала, варяги на Этиль ходили, коваря с собой водили. Кто им слово поперек скажет, они того рыть да в цепи крепкие. А когда кто из варягов занеможет, опять же коваря звали. Вставали к берегу, а коварь горно жжет, иву режет, ворожит, да все хвори-беды, в путы крепкие перековывает.

– Выходит, бабка, что для варягов тот коварь хорош был…

– Истинно ведаю, что так и было, за того коваря мордовский хадот Мерма серебра сто гривен давал, да дочь варяжскому воеводе сватал, да соли, да меда…

– Ну и что, сторговались они с варягами?

– А я, балда старая, и не заприметила, что не Аред вовсе наш батюшка, а тот варяжский коварь, как есть.

Разговор не получался. Старуха через раз теряла связь с реальным миром и погружалась куда-то в глубины подсознания: надо думать, вела открытую беседу с духами предков, разве что в бубен не колотила. Я словно и не существовал вовсе или присутствовал там как сторонний, неодушевленный предмет. Хотя для здешних людей неодушевленных предметов вовсе не существовало.

Однако нарвался на юродивого и схлопотал еще одно «погоняло». Коварь! Вот ведь обозвали. Теперь пойдет молва, что, дескать, тот Аред, что в Железенке поселился, и не Аред вовсе – злыдень он да чаровник-зелейщик, как есть варяжский коварь, за коего мордовский племенной вождь готов отвалить приличную мзду, лишь бы только оставить подле себя. Пусть как хотят меня называют, только чтоб в головах их все сходилось.

Век живи, век учись – дураком помрешь. Вот ведь не думал, что придется так серьезно вникать во все тонкости. Прежде все казалось просто, ясно и понятно. Кто сильней, тот и прав, кто умней, тот и вправе. А выходит, что для поддержания авторитета недостаточно быть только сильным, недостаточно быть умным, нужно быть тонким, изящным, изощренным, коварным, если угодно. И косой саженью тут не отмеришь. От затылка до пятки надо действовать осторожно, как сапер на минном поле, потому как каждое твое действие обсуждается, просеивается через людское сито своеобразного понимания того, что есть добро, а что зло.

Назовите меня хоть аредом, хоть коварем, да хоть Кощеем Бессмертным, я один черт не упущу шанса. Пусть я шаман, пусть колдун, пусть коварь варяжский с их точки зрения, но в эти тяжелые и грядущие более смутные времена люди
поймут, что возле меня можно найти защиту. И я дам им эту защиту, дам им силу и уверенность в себе. Таинственный прибор зашвырнул меня в архаичное средневековье не затем, чтобы я тут по бабам шлялся да железо добывал. Мне судьбой подброшен невероятный шанс – выковать такой завиток истории, какого никому даже и не снилось!

Служу России! Так мы говорили, отдавая честь старшим офицерам и наставникам. Волею судьбы я оказался в другом времени, в другом месте, но по-прежнему могу с уверенностью сказать, что действительно служу России.


Захар вывел уже собранный, укомплектованный и хорошо вооруженный отряд из Железенки в полдень. Проведя вниз по реке километров пять, завел в лес, где и оставил. Я сам не желал больше общаться с этим тронутым, и потому отправил Наума пообщаться с бывалым охотником.

По своей натуре Наум, как и его брат, был человеком, не терпящим туманных ответов на свои вопросы, и Захар, хоть и не дружил с головой, такие элементарные вещи понимал без намеков. Вернувшись с докладом, Наум улегся на прелую хвою и, сдерживая судорожный смех, ответил:

– Беда с нашим охотником – сказывал он, что волк ночью на запах да шум любопытствовать станет, днем, когда спит, его сыскать непросто.

– Он что же, предлагает ночью по буеракам скакать за волками?

– Велел всем на землю лечь, чтобы духом лесным пропитаться. Так, говорит, волк нюхом ослабнет; помню я, что наши охотники из села на промысел шли, так за пару дней только воду пили да чередой обмахивались. Под осень зверь сытый, жирный, волку раздолье и страха никакого.

– Ладно, – согласился я, – пусть чудит, старый, но коль начнет голову морочить да время тянуть – ждать не стану. В крепости, вон, дел невпроворот, а мы тут лесным духом пропитываемся, чтоб ему пусто было!

– Полно тебе, батюшка, что в той крепости без тебя не сдюжат? Хитрован Еремей да этот кыпчак аль черемис, купец Рашид, там за старших верховодят. Чумазый – тот костьми за свой товар ляжет, а Еремей такой дом себе срубил, что топора не пожалеет, вдарит любому. Они дело знают, мастерские: вон, денно и нощно железо дают, танку твою уж почти сковали. С Крутца кузнец, которому ты зуб золотой сделал, сказывал, что в жизни своей столько железа не видал. И мастера такого, как ты, батюшка, тоже не встречал. А он мастер славный, знатный, подмастерьев держал, сыновей обучал, но такого тугого железа не видал, не ковал.

Вдали за оврагом зашуршали кусты, и овцы, которых мы взяли с собой в качестве приманок, забеспокоились и заблеяли. Охотники, выведшие нас утром на эту тропу, вскочили с мест, похватали оружие и замерли в напряженных позах.

Места вокруг были глухие, до ближайшего поселка километров пять, так что почуять нас серые разбойники могли давно. Кто нападет первым, мы или они, не имеет значения. Главное – слаженность действий.

Напряженно вслушиваясь в звуки леса, мы медленно перемещались к заросшему сырому оврагу, в азарте позабыв о приманке, которую оставили привязанной на поляне. Я повернулся, чтобы по возможности тише зарядить арбалет и вложить стрелу, как вдруг заметил краем глаза, что Захар, оставшийся позади всех с булавой наизготове, стоит за деревом возле пасущихся овец. Коротко цыкнув, я привлек к себе внимание всей группы и жестами указал, кому куда следовать, по возможности обороняя периметр. Из сумрачной чащи за поляной послышался гортанный клекот, какое-то еле слышное завывание, когда первый волк прыгнул из кустарника, вцепляясь барану в шею. Другой серый хищник проворно выскочил с противоположной стороны и попробовал было вцепиться зубами в ногу Захару. Но похоже, что даже надкусить не успел. Захар наотмашь саданул волка булавой, да так крепко, что сбил зверя с ног. Я не решался выстрелить, опасаясь, что попаду в нашего ловчего, но Наум на этот счет не переживал. Вскинув арбалет, он всадил дротик точно в голову первому волку, который уже успел задрать барана.

– Захар! К оврагу! – скомандовал я, запоздало понимая, что нас окружили.

Старик меня услышал, но подчинился неохотно, явно имея свое собственное представление о том, как надо охотиться. Плевать мне на то, что он там себе думает. Моя задача не поймать, а уничтожить. Максимально разрядить ряды хищников, а в идеале так и вовсе свести на нет всю стаю.

Сдернув с пояса керамическую гранату, я проверил длину фитиля и приготовился его зажечь. Волки нас уже не боялись. Две овцы, бьющиеся в агонии, и запах крови, распространяющийся вокруг, делали зверей неосторожными, нетерпеливыми. Как призраки, появляющиеся из полуденной тени, волки окружали место нашей недавней стоянки. Пять, шесть… десять, пятнадцать. Я сбился со счета, понимая, что не могу проследить все их странные перемещения, резкие маневры. Пока одни подбирались к нам, осторожно переступая лапами, другие уже успели потеребить приманку и бросить, будто сразу потеряли к ней интерес.

Фитиль тихо зашипел и задымил, когда я запалил его зажигалкой. Эти действия не вызвали страха ни у волков, ни у охотников. Ведь никто еще не знал, что за этим последует.

– Всем лечь! – крикнул я громко и бросил гранату в самую гущу скопившихся у приманки волков.

Охотники команду поняли и залегли, все, кроме Захара. Ужасно недисциплинированный попался охотник – сразу видать, одиночка.

На брошенную гранату волки среагировали как на камень, даже на полшага не отступили. На испытаниях размеченный делениями фитиль горел пять секунд, этот задержался на секунду, может, чуть больше, но когда он догорел, в радиусе поражения был уже не десяток волков, а намного больше.

Оглушительный грохот, шрапнель острых как бритва осколков, кровь, куски мяса и клочья шерсти. Стаю хищников просто сдуло ударной волной и частично разорвало, разметало.

Острый, кислый запах пороха меня взбодрил. Рука потянулась за второй гранатой, а ноги сделали первый шаг навстречу хаотично мечущейся, воющей и жалобно скулящей стае. На моих оглохших спутников рассчитывать уже не приходилось. На тот случай, если волки окажутся слишком близко, у меня были арбалет и короткий меч. Но пока волки только убегали. Бросок гранаты с более коротким фитилем – и я опять встал за дерево. Смертоносный заряд взорвался прямо в воздухе, вновь оглушая и без того тесное и душное пространство лесной поляны. Визжащие твари спасались бегством, за ними было не угнаться, а я продолжал преследование. Еще одна граната по высокой траектории ушла в березовый молодняк на опережение. Близ опушки она ахнула так, что часть молодой березовой поросли повалилась на землю. Через мгновение я услышал протяжный вопль и понял, что под осколки угодил кто-то из своих.

Обернувшись, я сообразил, что все охотники, и Захар в том числе, лежат на земле возле оврага и голову боятся поднять. А крик раздался впереди. Выставив перед собой арбалет, я метнулся к лесу, притаптывая ногой кустарники и высокую траву, готовый в любое мгновение выстрелить.

Он лежал на земле, присыпанный жухлой хвоей и комьями грязи. Вонючий, обросший, в рваных волчьих шкурах на голое тело. Лежал, закатив глаза, зажав руками уши, оглушенный и контуженый, застигнутый врасплох воздействием неведомого оружия. Осколками задело плечо и бедро, но не эти мелкие царапины его сейчас беспокоили.

– Пойди-ка сюда, Наум! – крикнул я. – Да Захара прихвати!

Ссутулившись, пригнувшись, почти на четвереньках, Наум подбежал к Захару, уткнувшемуся лицом в траву, и, собрав его в охапку, поволок ко мне.

– Вот вам и оборотень, – прокомментировал я, указывая на перепуганного косматого мужика в шкурах. – Это пусть лихо ходит тихо, а я скрываться не стану! Так жахну, что у любого поджилки затрясутся!

– Ой, как же, мастер, такое сделалось, что будто гром среди ясного неба! Да прямо в нас, как поленом по башке! – орал Наум, усаживая в ногах Захара, широко разевающего рот и одурело моргающего глазами. – Да что волков, оборотней, батюшка, – всю княжью рать в побег пустить можно!

Наум кричал, явно немного оглушенный и перепуганный. Он ревел, как медведь, от полноты чувств хлопая Захара по темечку, отчего тот никак не мог очухаться, впав в ступор.

– Свяжите оборотня. Тех волков, что забили, освежуйте, которые подранены – добейте, – велел я подоспевшим охотникам.

Время дорого, остальные нескоро очухаются, да и вернутся ли в эти места, еще не известно.

Перепуганные, но проворные и послушные охотники сделали все, как я им сказал, не задавая вопросов. В их представлении, наверное, сейчас свершилась чудовищное колдовство, злая ворожба, вызывающая в ясный день громовые раскаты. О таком укреплении авторитета я и думал, о таком испуге, возникающем у людей при одном только упоминании обо мне.


Уже на следующий день Наум и Захар, совершенно забывшие о прежнем своем высокомерии, распускали слухи по Железенке о том, как коварь одним махом побил всю волчью стаю. Как схватил гром-камень да кинул в оборотня, отчего тот стал послушней ягненка. Охотники, ходившие с нами в лес, только качали головами, соглашаясь с каждым словом, подтверждая все сказанное перед людьми. Если в простой охоте на волков малый осколочный заряд, который я специально заготовил, сыграл такую важную роль, то что же будет, когда в ход пойдет тяжелая артиллерия, мои ракетные установки, малые катапульты с трехфунтовыми осколочными гранатами?!

Косматого оборотня, которого мы отловили, пришлось держать в загоне, прикованным цепью. Тронувшийся рассудком дикарь не понимал, что происходит, прыгал на всех, кусался, рычал, скалил зубы. Этот маугли-переросток вызывал у меня только жалость.

– Отдадим его боярам? – спросил дед Еремей, когда страсти вокруг охоты немного поутихли.

– Зачем? Клетку ему сделаю, пусть сидит, пока вновь на человека не станет похож.

– Слышали лодочники, что окрест опять волки воют, следов стало еще больше, будто приходят за своим оборотнем. Ночами возле стен топчутся, собаки вон на хрип изошли, скот встревожен.

– А что, оборотень косматый нем, иль язык себе откусил с перепугу?

– Заговорит, – ухмыльнулся дед. – Мы у него в шкурах пояс Маланьи нашли. Гаврила все за топор хватается, не сдержим, так забьет этого лешака.

– Маланью жалко, задрали звери, только горю теперь не поможешь. А вот с волками, я так понимаю, что-то придется делать. Они мне всю торговлю портят.

– Значит, князь шкурами дырявыми перетопчется, незачем ему про оборотня знать.

– Слухи все равно дойдут, только стар он уже, и вся власть, как я понимаю, у бояр. А бояре, те и с моей торговли тоже мзду большую имеют, так что пока мне перечить им не с руки.

13

Предстоящая зима и холода заставили поселенцев значительно ускорить многие дела. Кто спешно дома достраивал, кто склады. По привычке заготовили дров да припасов. От прежней Железенки за неполный год только мой дом да кузница остались без изменений, да и те конюх Пахом, что из дворовых Ярославны, подладил да привел в порядок. Население сильно прибавилось. Как-то само собой получалось, что приходили в мою крепость большей частью люди одинокие, неженатые, беглые. Но я ни кому не отказывал, лишь к новичкам какое-то время верных людей приставлял, чтоб убедились, что не засланные. Поголовье скота – лошади, быки; домашняя птица, – все это появлялось как по волшебству. Такое впечатление, что сельчане держали в глуши еще по одному хозяйству, подальше от любопытных глаз. Я-то их налогами вовсе не обкладывал. Это у них был условный рефлекс, выработанный годами бесконечных поборов и притеснений. Дал мне от семьи молодого отрока в мастерскую – вот и весь налог.

Да на поверку получалось, что при дележе прибыли этот самый отрок всю большую семью и кормил, так что припасы да одежду, утварь да инструмент проще оказывалось купить, чем самому делать. Вот тебе и задатки индустриального общества.

А в этом самом обществе кто не со всеми, тот против всех. Будь индивидуален сколько угодно, будь талантлив и самобытен, но знай свое место и свое дело в общем механизме. Бездельников и лоботрясов терпеть никто не будет. Вот и оборотень, теперь живущий у нас, как диковинка в зоопарке, был обузой. Если бы не разговорил его дед Еремей, так я бы, наверное, и не знал, что с этим психом делать.


– Скажи-ка мне, мил человек, ты себя волком считаешь? – вопрошал я, не отрываясь от дел в своей мастерской.

Косматый оборотень, наотрез отказывающийся мыться и принимать из рук приготовленную пищу, смотрел на меня злобно и с явным вызовом, и это притом, что был скован цепями и находился под присмотром пяти охранников.

– Нет никакой разницы, коварь. Ты ведал тайное, потому меня сыскать да словить смог. Хитер, жесток. Но я на тебя зла не держу.

– Ваша стая людей подрала! Моих людей! – пояснил я, повышая голос. – Что вам, дичи мало было?

– Мои бы не стали, то одиночка…

– Что значит твои? Ты что же у них вроде вожака?

– Я и есть вожак. Каждый в стае слепым щенком мой дух помнит, каждого на руках выносил, выкормил. Хилым матерям добычу приносил! Все они мои дети!

– Не хочешь же ты сказать, что поэтому волки окрест моей крепости вьются, что ты им как отец родной, чуют тебя.

– Ты, коварь, должен ведать…

– Я-то ведаю! Да вот только ты мой пленник, в моих оковах! Я тебя словил, вот и говорю с тобой только потому, что решаю, что делать стану.

– Кровь мою возьмешь, дети мои мстить станут. Проклянут твое место, как прежде уже было, до той поры, пока ты, коварь, в мое селище не пришел и его не взял.

– Так вот, значит, кто тут всю зиму ошивался! Твой это был прежде дом. Не нужна мне твоя кровь, косматый, но и отпустить я тебя не могу. Волки твои мне все дело портят…

– Волки, они… они просто волки, – почти прошептал оборотень и приуныл, опуская голову.

За год работы моя мастерская сильно изменилась, обзавелась множеством инструментов, таинственных приспособлений и устройств. Молва обо мне шла волной по краям и землям, по дозорам и поселениям, городам и монастырям, во все стороны света. Малый срок, а я уже успел заявить о себе, обзавелся женой, людьми, оружием, производством. Привадил купцов, мастеров, ремесленников. Вот и продолжать надо в том же духе. Прозвали меня коварем. Сочли опасным, хитрым, жестоким, так пусть так оно и будет. Не знаю, почему, но в тот момент мне вдруг подумалось, что странный, чудаковатый оборотень может стать еще одним свирепым оружием в моих руках. Дерзким, сокрушительным, опасным. А всего-то надо было сменить плюс на минус. Поменять знаки!

– Хочешь вернуться в свое родное селение, в Железенку, не пленником, а вольным? – спросил я оборотня, откладывая молот и клещи на верстак.

Пленник поднял глаза, и я почувствовал, что он цепляется за слова, за любую возможность выжить, но и подвоха ждет. Не такой уж он и дикарь, как я посмотрю. Охраняющие его люди, те, что держали цепи, оторопели, стали переглядываться, только дед Еремей хитро прищурился, буравя меня колким взглядом.

– Отпущу я тебя – лучше не станет. Кто-нибудь из моих людей или боярская челядь, а все одно изловят всю твою стаю. С потерями, с жертвами, но не дадут жить. Это уж ты мне на слово поверь. Но могу я тебе предложить вот что: поставлю я на болотном острове крепость, обнесу частоколом от посторонних, тебя, чумного, прикормлю, приважу, а ты своих волчат собирай да держи всех в одном месте. Загон поставлю большой, так что будет, где разгуляться. Коль ты им как вожак стаи, то совладаешь. Лесного зверя бейте, сколько нужно будет. Загон тот не тюрьма, а убежище. Людей тебе в подмогу дам, чтобы охраняли зорко. А когда мне надо будет, я тебя со всей стаей на подмогу позову. Придешь?

– Приду, батюшка, – ответил оборотень еле слышно, но сразу же, без раздумий.

– Детей твоих в обиду не дам, каждому крепкий доспех скую, чтоб вражий меч не взял, чтоб стрела не достала. Звери сильные, а с броней еще сильней станут. В добыче отказа знать не будете за службу свою.

– Сделаю, батюшка. Верней пса дворового тебе служить стану, коль детей моих при мне оставишь да резать не велишь.

– Соберешь вокруг себя стаю – знайте только, резвитесь. Будет у вас крепкое убежище, будет добыча и служба.

– Да как же так! – возразили было Захар да Гаврила, обиженные волками и жаждущие мести.

– Молчать! – рявкнул я, да так, что даже дед Еремей, отродясь не пугливый, ссутулился и отпрянул. – Хотите крови?! Мести?! За кого? За семьи и родных? А что ж тогда ему не даете право мстить?! Местью можно только небо прогневать! Вогнать себя в больший грех, чем если бы просто простить! Зверь не повинен в том, что голоден, таким его создал Бог! Он и человека сделал сильным, разумным и вложил душу живую, человеческую, а не звериную! Кто хочет мести, может перестать называться человеком!

Похоже, что эта короткая проповедь возымела некоторый эффект, поскольку и Захар, и Гаврила немного остыли. Тем более что не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: на этих волков с оборотнем во главе я имею собственные виды и никому не позволю указывать, как следует поступать. Они давно уже смекнули, что я имею силу и возможность принимать решения самостоятельно и самому же воплощать их в жизнь.


Мужики собрались у пристани, обсуждали подзабытую уже было охоту на волков, сплетничали, гудели, как встревоженный пчелиный рой.

– Вот мы пришли к тебе, потому как пошло издревле: нам, землякам, надо держаться вместе, – начал речь один из старейшин, явившихся с Гусиного озера. – Нет памяти на нашем веку, чтобы чужак, варяг, коварь, стал бы защитником, дани не беря. Мы тебе людей и работу даем. Ты нам хлеба да товар, да гривен, коих из нас многие отродясь и не видывали. А в толк взять все не можем, что за светлый дух тобой правит или кривда злая ведет. Изведаем с тобой лиха или благоденствовать станем. Все же зло твое дело, всем ведомо: волков пожалел, оборотня привадил, гром-камень сотворил, железа тугого, казарского, наворожил, а нам невдомек…

– Вот слушаю я вас, старики, и сам не пойму, чему вы так удивляетесь. Ставил я мастерскую по своему собственному разумению, нашлись подручные да помощники – милости просим. Пришли убежища просить – грех выгнать. Однако нет среди вас ни ратников, ни стрелков, охотников добрых – и десяток не сыщешь. Все дети малые, бабы, старики, хоть и крепкие, да случись чего – не сдюжат. Пять сотен людей с гостями да пришлыми. А если не сложатся у нас договоры с соседями? А как придут дюжей ратью нас побивать да грабить? Что ж вам, горемычным, сызнова в раменье подаваться, новую жизнь ставить? Не пристало славянам жить, словно кочевники! Не казары мы и не половцы! Дом ставьте крепкий, двор широкий, растите детей, учите мудрости вашей древней, а мне дайте свое дело делать. Не ради себя ведь стараюсь. Был бы зол на мир грешный, взял бы жену да подручных и ушел бы восвояси, стал бы жить сам по себе, никому не должный. Или неправда слова мои?

– Правда есть, ведомо нам, – пробасил староста, – что и до нашего явления ты забот не знал, жил, не горевал, своим делом себя прославлял. Худое о тебе только злые баяли.

– В каждом из нас есть и Бог, и черт! И зол человек, и добр. Да вот только ведаю я больше вашего и беду скорую чую. Потому как беда близко, не стану я чураться всех средств, чтоб отвести ее от дома нашего общего. А оборотень тот кем будет, скажите-ка мне? Не ваших ли с Коновальной? А может, с Гусиного озера?

– Не наш он, издалека явился, – отозвались старосты хором.

– А вот и неверный ответ! Он наш, на своей земле! Волки наши вожаком его знают, стало быть, и мы должны уважать. Медведь вон в лесу чей? Княжий, божий? Наш медведь. А коль тот медведь ворога задерет, что скажет староста?

– Поделом! – продолжил мою мысль старик, согласно кивая.

– А с оборотнем да волками у нас нынче договор. С нами в ратном деле посодействуют, добыча и убежище у них будут, а станут своих резать, я вон гром-камень выну да так вдарю, что клочки по кочкам! А пожелаю, так и птица лесная, и зверь лютый, и земля, и небо, и река, и ветер – все будет биться на моей стороне! Заговорю огонь, повелю бить да жечь врага – он мне послужит! Заговорю реку, повелю бить врага – она послужит. Да только не для себя я все это делаю. Чтоб жизни ваши сохранить, рода не пресечь, вот ради чего стараюсь, работаю. Настанет час, и пойдут ко мне и бояре, и князья искать защиты. И купцы, и воеводы придут просить тугой меч. Каменную крепость ставим, оружие держим, людей готовим, а все не забавы ради! Мне чужого добра не надо. Мне не нужен княжий стол да утварь его убогая. И епископ с монахами не нужны со всем их двором. А коль придут убежища просить, так и отказывать не стану.

– А придут ли, батюшка? Гордецы, сами вон как ратью хранимы.

– Придут? Хм. Прибегут! Это уж вы не сомневайтесь. Наше дело сейчас крепость ставить. Стены возводить. Лес кругом мы очистили, болота за оврагом осушили, далеко видно. Башню поставим, рвы глубокие, припасов соберем и сумеем удержать свое.


Не знаю, какой из меня вышел оратор, но многие из старост, слушая, только кивали головами, почесывая да приглаживая длинные седые бороды. Как был валыкаем, картавым да косноязычным, так им и остался, но меня понимали, мне верили. Уж какой нечистью, или шаманом, или колдуном представлялся я им – даже сказать не могу. Но чувствовали старики правду в моих словах. Ведь действительно не для себя старался. Не заманивал сладким пряником, когда ко мне за убежищем бежали.

Эх, мало я знаю. Плохо учился в школе, мало успел сделать. Для осуществления многих задумок не хватает умишка. Вот, к примеру, простое явление, в моем веке вещь обычная, о происхождении которой никто, наверное, и не задумывается – бумага. Да, простая бумага, на которой можно записать, изобразить что-то. Как мне ее не хватает, а вот сколько бьюсь, так и не могу придумать технологии ее изготовления. Цемент, получше того, что мужики предлагали, придумал, железное производство наладил, строителем стал, а простой бумаги сделать не могу. Как ние старайся, а из тринадцатого века двадцать первый никак не сделаешь, но хоть часть технологий я пущу на правое дело. Скоро иссякнут ресурсы, вырублю лес, выну всю руду да мел. И соль, и песок – все в дело пущу, но запасы не безграничны. При таких темпах иссякнут, обеднеют. И стану я искать новые места.

Голова идет кругом от событий и дел. Успеть надо многое, обучить, показать, настроить, наладить. Ярославна вон вся истосковалась, ждет, как солдата с войны. Уж стараюсь не обделять ее вниманием, но она понимает, что я весь в делах и заботах. Даже помогла мне организовать что-то вроде детских яслей. В то время как я старших женщин на работы привлекаю, молодые за малыми присматривают. Бабка Авдотья стала моей главной травницей да самогонщицей, только, видать, так сама пристрастилась к этому зелью, что теперь приходится за ней следить, запугивать, чтоб не злоупотребляла. Я ломаю стереотипы, вывихиваю устои и обычаи, но пока так удачно выходит, что нареканий моя работа не вызывает. Старики, конечно, ворчат маленько, но своим детям, сыновьям да дочерям велят слушаться. В пример ставят, а мне быть примером очень непросто. Не успел я еще привыкнуть к такой ответственности. Но, как говорится, назвался сапером – полезай на минное поле.


Рашид встречал на пристани очередной караван. Уж сколько за лето и осень к нему приходило товара – счесть невозможно. Этот, наверное, последний, потому как стали ночи холодные, промозглые. Не сегодня, так завтра, глядишь, снег пойдет, лед на реке встанет – и все, некоторое время вовсе переправы не будет, да и дороги ледовой тоже не станет.

– Я смотрю, Рашид, друг мой, ты из своего шатра так и не перебрался в гостиный дом.

– Душно там, Артур. Да и здесь я с товаром поближе. Кстати, этот караван весь в оплату твоей пристани и складов. Все, что ты просил: и желтая соль, и бочки с земляным маслом, и семена.

– О! Это очень кстати. А то мастерская уже в простое. Но скажи мне, Рашид, довольны ли купцы нашим делом?

Купец немного замялся, как бы обдумывая слова, но постарался ответить быстро и, как мне показалось, честно.

– Не могут взять в толк, как ты их товар защитить сможешь. То, что оружия у тебя вдоволь, это всем известно, и про гром-камень твой наслышаны, и про стрелков, что целыми днями дозор несут, и даже оборотня, которого ты приютил, в расчет берут. Да только все одно много в них сомнения. Я своим примером показываю, что нет страха, товару привез столько, что хоть весь год сиди да серебро считай, а страх холодным камнем лежит под сердцем, ну ничего с этим не могу поделать.

– Правда твоя, Рашид. Лакомый кусочек нынче Железенка. И крепость, и товар, и припасы, и золото с серебром. Я уж стрелков своих натаскиваю, как нас когда-то гоняли. Многие не целясь, навскидку, белке в голову со ста шагов бьют. Но большую регулярную армию держать не могу. Кто работать тогда станет? Кто кормить будет всех этих вояк? Есть у меня идея, как боевой дух поднять и обороноспособность значительно увеличить. Вот только прежде хочу спросить, как в твоих краях воины с делом своим справляются. Кем содержатся, на что живут?

– Случись война, – ответил Рашид с готовностью, – так хан велит каждому дому дать по два воина. Если мужчин в доме нет, плати налог. Сабли нет, копья нет, щита нет – иди к купцу, тот продаст. Если знает тебя, в долг даст, если не захочет в долг давать, возьмет жену, детей возьмет, овец или лошадь. Вокруг хана есть, как у вас, постоянные ратники, у визирей да придворных тоже своя охрана. Да наемники, если до войны из города не убежал, или в ополчение забирают, или голову рубят. Да вот только у тебя так не выйдет. Сам ты не хан, не князь, не дворянин. Как прикажешь? Как заставишь? Беда случится, все побегут…

– Знал я людей, что казаками звались. Очень доблестные и ладные воины были. Честь знали, долг знали, свирепые как львы в бою, никому спуску не давали. На царской милости не жили, сами себе хлеб добывали и ни перед кем ответа не держали. Глубокие у них были военные традиции. Каждый казак – что десяток ратников. Что полста ополченцев.

– Это как же такое возможно? – удивился Рашид. – И чтобы хлеб сеял, и скот пас, и воин был?

– Семейная честь, наставничество, доблесть и верность родине. Они как бы за свою волю сражались, за свое право на землю, за род, за веру. Оружие держать с малых лет начинают, вместе с родителем военное дело изучают. Нет войны, так живут себе мирно да славно, торгуют, празднуют. Но коль сунется кто, так каждый за оружие берется, в один большой кулак собираются и дают врагу отпор, да так, что враг потом до конца жизни помнить будет, если жив останется.

– И как же ты такое сможешь в Железенке своей устроить?

– А волю дам. Поговорю с боярином Дмитрием, обсудим все, обдумаем. Я каждой семье стану давать землю да ярлык. Землю – чтоб кормился, семью содержал, а ярлык – чтоб право имел и оружие носить, и нетронутым быть. Налоги, аренду – это мы взвесим, обдумаем, главное убедить людей, что крепко за ними то право останется.

– Ничего на сей счет сказать не могу – ответил Рашид, качая головой. – Даже представить не могу, как все это будет. Да и сомневаюсь, что боярин просто так свои земли в твое распоряжение отдаст.

– У боярина выбора не будет. Он хоть и жадный, но не глупый. Свою выгоду увидит и не ошибется. У всего в мире есть цена.

– Да, друг мой Артур, действительно, золото правит, а не ханы да князья. Здесь я даже возражать не стану.


Проснулся я от настойчивого стука в дверь. Ярославна, давно привыкшая к таким поздним визитам, взяла с подоконника лампу и, чиркнув встроенной зажигалкой, подожгла фитиль.

– Нет тебе покоя, душа моя. Опять, небось, Наум с Мартыном набедокурили, псы твои верные, – улыбнулась она, подавая мне рубаху.

Спросонья ничего не ответив, я только чмокнул ее нежные пальчики и, нырнув в рубаху, спустил ноги с кровати, нащупывая тапки, которые носил только дома. Восточный лис Рашид презентовал их мне, уверяя, что только очень знатные люди у него на родине предпочитают такой фасончик. Близнецы ржали полдня, когда я отважился их надеть. Тапки были классные! Мягкие, удобные, но при этом – ярко красные, расшитые золотой нитью и с лихо закрученными носами! У всех, кто успел меня в них увидеть, появлялась невольная улыбка на лице. Поэтому за порог этим тапкам хода нет!

Стукнув засовом, я отворил дверь, сдвигая при этом дрыхнувшего за ней прямо на полу Мартына.

– Кто там лихом ночью бродит? – спросил я, вглядываясь в полутьму прихожей.

– Это я, батюшка! – просипел Еремей, стоящий у кадки с водой. – Беда у нас, батюшка, большая беда! – Он зачерпнул кружкой воды и жадно выпил, расплескав по вороту и бороде.

– Толком говори, не тяни, – пробубнил я, понимая, что больше поспать не удастся и, зевая, тоже потянулся к кружке, Еремей черпанул и мне.

– И долго вы еще поливать меня будете? – поинтересовался Мартын снизу.

– А ты не валяйся под дверью! Сколько раз говорено, а? – пнув его в бок, проворчал я.

Еремей, тоже пнув его со своей стороны, выгнал Мартына на крыльцо и вполголоса, косясь на прикрытую за моей спиной дверь, продолжил:

– Младший князь Юрий с коломенским воеводой тремя тысячами встали у стен Рязани. Мои людишки доносят, что владимирских дружинников там видали, и муромских. Вчера с вечера тихо подошли, все деревни окрест протрясли да пограбили. Лютуют, дерзкие, город взять хотят. Нынче в ночь тараны точат, осадой встали.

– А нам-то что? – спросил я, провоцируя старика на еще большие откровения и собственную оценку ситуации. – Наше дело сторона. Юрий, тот давно княжий стол хотел, вот и пришел взять свое. Я не при делах, это не мои разборки. Хошь не хошь, а дело мое сторона.

– Как же сторона, смилуйся, батюшка! А бояре, а княжий сын Роман, а город, а люди невинные?

– Так выходит, что Юрий свой люд побивать и пришел. Свой город жечь. Вот пусть ему и достанутся горелые головешки да лавка к пустой ставице. А люд, что он так опрометчиво обидит, тот ко мне пойдет.

– Ох и жесток ты, батюшка! – ответил Еремей, выпучивая глаза. – Одно слово – коварь! Да как же мы в стороне стоять станем, если такое лихо творится? Ладно Ингвар – старый, из ума уж давно выжил, а вот бояре неужто твоей подмоги не оценят?

– Ну соберу я сотню стрелков да полсотни охотников, может, купцы десятка два наемников дадут, может, шпана местная увяжется поглазеть, да только против трех тысяч – это тебе не шуточки. А сдюжим, хоть и с потерями, то муромский, а там и владимирский с коломенским князья меня в личные враги запишут. Вот только и будем что отбиваться всю зиму, а дел еще – начать да кончить. Драка – это хорошо, добыча, слава, а о последствиях кто подумает? Да и кто пойдет из наших селян городских выручать?

– Я пойду! – услышал я голос Ярославны.

Дверь за мной резко скрипнула и так саданула пониже спины, что я не удержался и, скользнув «роскошными» тапочками по мокрому пятну на полу, повалился на Еремея. Бедняга дед звонко треснулся лысиной о входную дверь, распахивая ее, и мы оба вывалились за порог, на крыльцо, под ноги остолбеневшему от такого цирка Мартыну. Вдобавок следом за нами появилась величавая фигура моей любимой. Одетая в тонкую кольчугу поверх длинной исподней рубахи, босая и с мечом, она добила нас окончательно. Наш хохот переполошил всех, даже в набат бить не пришлось.

Ярославна, смутившись, уже исчезла в избе, за ней следом я. Едва успел натянуть штаны и сапоги, когда у крыльца собралась толпа. Еремей уже отдавал распоряжения, и когда я вышел, народ уже рассеялся и подошли старейшины. Вкратце обрисовав обстановку, я сказал, что решил идти на выручку.

– Если Рязань падет, тогда нам тоже не поздоровится, Юрий и за нас возьмется. А ударим мы его сейчас в спину, да из города его по морде княжеская дружина огреет, глядишь, и усмирим ворога, – резюмировал я свой тактический замысел.

Старики одобрили мой план и постановили, что рулить делами в мое отсутствие будет Еремей. Еще наказали, чтобы поберег людей, как наших, так и чужих.

В том, что никто из моих стрелков не откажется идти в этот бой, я даже и не сомневался. Наума с Мартыном и спрашивать не надо. Похоже, что явное численное превосходство никого не смущало.

– Еремей, буди ребят. Пусть шар запускают. Пора оборотня звать, хватит ему раны зализывать да жирок нагуливать, время грехи отрабатывать. Людей не хватает, так волков звать будем. Ты им доспехи отправил? Да ты оглох, что ли?! – зашумел я на деда.

Еремей, свесившись с крыльца, что-то втолковывал Тимохе, самому старшему из пацанов, занимавшихся «авиамоделизмом», и крикнул в ответ:

– Да слышу, слышу! Видишь, Тимоху погнал за ребятами, а доспехи уж давно в логове! Надысь лесные дозоры стаю приметили, так до полудня на деревьях сидели. Такого страха натерпелись! И так-то обделаешься, как серого встретишь, а тут – в доспехе! – Дед устало сел на ступеньку. – Притомился малость, а на пристань все одно побегу. Может, из купцовых охранников кто пойдет, а? – Глаза у Еремея азартно загорелись, и он, соскочив с крыльца, исчез в ночи.

Кругом царила деловая суета, мелькали огни ламп, звякало железо, пофыркивали запрягаемые лошади, басовитый голос Наума распекал кого-то из стрелков. Мартын вытаскивал на крыльцо мою амуницию.

– Летит! Летит! – загомонили детские голоса.

В ночное небо поплыл яркий огонь поднимающегося шара. Если оборотень видит его сейчас, то не замедлит явиться. Так мы с ним, договорились. Шар – это часть моих экспериментов в области воздушной разведки, а также поиск материалов, подходящих для дельтаплана или планера, на которые я делал большую ставку в будущем. Пока получалось запускать небольшой шар из разных опытных оболочек с устройством, напоминающим самовар и дающим стабильный нагрев и тягу для поддержки давления в оболочке.

Выступили двумя группами. С мобильной, легковооруженной я погрузился на лодки, любезно предоставленные торговцами, и не мешкая отправился в путь. Другая, с минометами и прочим тяжелым вооружением, погруженным на телеги, скорым маршем двинулась по дороге. Во главе ее был Наум. С небольшим конным отрядом он рванул в авангард.

Время в пути пролетело незаметно, я лихорадочно перебирал всевозможные варианты предстоящего боя, стараясь не упустить какие-нибудь важные детали, и очнулся только, когда Мартын тихо шепнул на ухо:

– Мы на месте, мастер.

С берега нам подавали световой сигнал разведчики. Соблюдая строжайшую тишину, выгрузились. Долго шли берегом, потом карабкались куда-то наверх, и вот уже стали доносится звуки большого скопления людей, отблески костров, ржание встревоженных лошадей. Дальше идти было рискованно. Объявив отряду привал, я сам с разведчиками пополз дальше. С небольшого лесистого бугра открылась панорама неспящего лагеря противника. Эх, мне бы сейчас бинокль или хотя бы подзорную трубу! Но до таких сложных устройств руки пока не доходили. Как и предполагал, осадившие город отряды охватили его полукругом, вроде подковы, упираясь по флангам в берег реки. Вереница костров ясно показывала их расположение. Молодцы разведчики! Вывели нас на основные силы. Очевидно и Юрий где-то здесь. Ждет рассвета, чтобы вновь попытаться штурмовать крепость. Накануне днем она устояла, но против такой оравы долго не продержаться. Вон какой таран соорудили! В свете костров толпа галдящих мужиков пыталась сдвинуть застрявший в раскисшей земле свежеизготовленный таран. Не помогала даже наспех запряженная четверка лошадей.

Близился рассвет, когда неслышно появился отряд Наума. Оставив подальше обоз, они шли во всеоружии, тяжело шагая, и несли триста пороховых зарядов средней мощности, керамические гранаты с зажигательной смесью, оборонительные щиты, арбалеты, тяжелую броню и мечи. Наемники с торговых лодок, которые сами вызвались поучаствовать в такой диковинной битве, смотрелись на этом фоне мелкой шпаной, примкнувшей к группе спецназа. До этого дня в полной амуниции мы только тренировались. Отрабатывали команды, построения, атаки и отступление. Обычно происходило это вдали от крепости, в глуши леса, чтобы без свидетелей, как говорится, в стороне от кривотолков.

Теперь при виде закованных в тяжелую броню стрелков я испытал гордость за бравых ребят. Огорчало одно: мы шли в наступление, что полностью противоречило основной подготовке. Я учил обороняться, но не нападать. Это был мой большой просчет, который следовало исправить, и теперь выходит, что в бою.

Наум, переминаясь с ноги на ногу, смущенно промямлил:

– Мы тут это… недалеко обоз перехватили. Охрана враз разбежалась, а те, кого словили, говорят, что к князю Юрию его жену с детками везли, ну вот я их и прихватил сюда.

– Ну и что теперь, нянчить их будем? – машинально спросил я его, не отрывая взгляда от шагающих стрелков, а потом, сообразив, хлопнул огорченного Наума по плечу: – Молодец!

Повеселевший Наум взял на себя большую часть стрелков, за исключением семерых минометчиков, которых я лично расставил на позиции, и строго-настрого велел выполнять только мои команды.


Отговорить Ярославну остаться дома было просто невозможно, поэтому пришлось как следует ее снарядить и приставить Мартына в качестве охранника – негласно, разумеется.

Благо что близилось утро. Осаждающие разрозненными отрядами сосредоточились у стен башен, противоположных пристани, игнорируя обрывистый берег, раскисший от бесконечных моросящих дождей. Теперь мне предоставлялась возможность послать этим путем человека, чтобы предупредить осажденных о своих действиях. Но кого послать? Ярославна, словно чуя, взмолилась:

– Отпусти меня в город, передать батюшке, что ты задумал!

Она права, боярин поверит только ей, а без согласованных действий начинать заварушку глупо и рискованно. Видя мои колебания, она улыбнулась:

– Мартын меня охранит от напастей в пути, а батюшке сейчас не до обид между вами. Да и извелась я вся в неведении – как он там, жив, здоров ли?

В провожатые я им дал толковых ребят из разведки. Они заверили, что проведут Ярославну безопасным путем и принесут весточку от боярина. Мартын, уже сбросив с себя все доспехи и мечи, оставив только нож, как бы между прочим поинтересовался:

– А ежели боярские людишки задирать начнут? Тогда как?

Я ему жестами показал. Ярославна, ткнув кулачком ему в живот, проворчала:

– Ступай, медведь! Тебе лишь бы подраться! – И их маленький отряд растаял в темноте.

Найдя удобную позицию, минометчики установили медные пусковые трубы на треноги, наметили зоны обстрела и доложили о готовности. Дистанция для арбалетчиков была слишком велика, поэтому после первого залпа ракет им придется выдвинуться вперед примерно на две сотни метров одним рывком и устроить снайперскую стрельбу из-под прикрытия деревянных щитов. Наемников и часть ополченцев с легким вооружением и броней я планировал отправить на противоположную сторону, чтобы те оттянули часть противника на себя. План сформировался простой и незатейливый. Максимально отработать ракетами по живой силе противника, рассредоточенные группы накрыть стрелами из арбалетов и удержать слабые стороны обороны керамическими гранатами все из-за тех же деревянных щитов-укрытий. Постепенно прижимая противника к стенам крепости, обезоружить, деморализовать, пленить. Для особо прытких и шустрых у меня был приготовлен десяток всадников, молодых проворных парней, которые налегке с половецкой саблей могли достать любого беглеца.

С точки зрения современного человека, я очень рисковал. Задействовано почти все боеспособное население, молодые, неопытные мужички, селяне, отродясь не знавшие войны. Половина стратегических запасов пороха, горючей смеси, стрел и вооружения. В случае провала я останусь с такими минимальными ресурсами, что даже о полноценной обороне купеческих складов речи быть не может. Но оставалась надежда на то, что боярин организует атаку из крепости, и тогда противник будет зажат меж двух огней. Плюс психологический фактор, паника и страх от грохочущих взрывов и массовых осколочных ранений. В этом веке на этот фактор пока можно было делать огромную ставку. Если пара простеньких гранат размером чуть больше петарды разогнали и разрядили стаю волков, то полноценные снаряженные ракеты, пущенные с огромного расстояния, должны впятеро усилить эффект.

Но прежде надо все же попробовать образумить этих придурков, готовых ради власти угробить кого угодно. Жизнь – игра! Кто не играет, тот не выигрывает. Но я в гробу видел такие игры, когда стравливают свой народ, уничтожая его в своих паскудных разборках и дележках.

Уже было светло, когда я подошел к костру, вокруг которого расположилась богато одетая компания. Эдакий пикничок местной элиты. Они возлежали поверх уложенных на сырую землю связок из веток, накрытых овчинными шкурами, попивали брагу и заедали ее мясом, хохоча грубыми голосами. Моя фигура, закутанная в длинный плащ, вызвала переполох. Все соскочили, хватаясь за оружие с криками: «Стража! Кто таков?! Кто пустил?!»

В мою грудь ударило копье одного из набежавших спохватившихся стражников и, лязгнув о железо, соскользнуло, а потерявший равновесие «храбрец» шмякнулся мне в ноги. Я театральным жестом распахнул плащ, продемонстрировав сверкающие доспехи, и миролюбивым тоном буквально промурлыкал:

– Господа! Кто из вас князь Юрий? У меня есть сообщение от его жены и детишек.

Из толпы вывернулся приземистый, плечистый дядька, одним взмахом заставивший всех опустить оружие.

– Кто таков? – рыкнул он угрюмо. Услышав в ответ: «Аред!», отшатнулся было, но, совладав с собой, продолжил: – Сказывай, зачем явился!

– Сними осаду, князь. Не губи людей.

Толпа возмущенно загомонила и мгновенно утихла под свирепым взглядом князя.

– Жену и детей заберешь на обратном пути, – продолжил я, протягивая ему серебряное монисто, которое принес мне Мартын.

– Наслышан я о тебе, Аред. Вижу, что, правда, ты коварен и зол, коль невинные души деток моих загубить хочешь. Да и я не лыком шит! Стану тебя жечь живьем на этом костре, пока моя дружина не отобьет семью у твоих оборванцев!

Он резко выдернул украшение из рук. Толпа качнулась в мою сторону, охватывая со всех сторон. Я вскинул руки и закричал:

– Вы все слышали, что я не хочу кровопролития! Еще не поздно! Уходите! Иначе все здесь поляжете из-за этого дурака!

Резко опустив руки, я медленно повернулся и пошел назад. За спиной взревели
яростные вопли, в наспинный доспех ударило брошенное копье, и вдруг все стихло. Я сам оторопел от такого зрелища. Низко стелясь над землей в стремительном беге, на меня клином накатывала серая волна волчьей стаи. Впереди, сверкая иглами стальных шипов, наклепанных прямо на доспехи, неслись самые матерые звери, из-за надетых панцирей превратившиеся в настоящих монстров. На мгновенье задержавшись у моей застывшей фигуры и учуяв знакомый запах, исходивший от тряпицы, повязанной на ноге, они неслись дальше, туда, где орали в панике люди князя и ржали перепуганные насмерть лошади.

Обернувшись, я вновь вскинул руки, подавая знак оборотню. Волчья стая, не останавливаясь, на ходу резала клыками всех, кто попадался им на пути, но, как и ожидалось, эффект внезапности уже пропал и народ стал отмахиваться мечами и копьями, резко захлопали тетивы луков. Я опустил руки, и тут зазвучал едва слышимый человеческому слуху звук, который извлекал из своей хитрой дудочки оборотень. Стая стала заворачивать и, описав полукруг по растревоженному лагерю, исчезла в ближайшем лесочке. Я лишь прибавил шагу, взбежал на раскисший пригорок, вставая перед шеренгой затаившегося в низине отряда:

– На два взвода делись! Фитили зажечь! Первый взвод, малый пристрелочный готовь! Второй взвод, осколочный зарядить, готовьсь!

Вторые номера стрелков, так называемые заряжающие, по большей части сопливые мальчишки, вложили в медные трубы стрелков малые ракеты с осветительной начинкой. На эти точки в дальнейшем будут ориентироваться минометчики второго взвода, пуская осколочные и зажигательные мины. Притаившись вместе с отрядом в перелеске, я уже наметил основные цели. Главное в пылу битвы не подпалить стены города, а так с божьей помощью совладаем!

– Ну что ж! Стрелки! Вот и настал час вашего боевого крещения! – просипел я сорванным голосом. – Покажите, чему научились! Схватите удачу за хвост! По коннице целься! – продолжил я почти без паузы. – Первый взвод – огонь!

По полю уже стекались в нашу сторону пока еще разрозненные группы всадников, когда ударил первый залп, яркими вспышками обозначив более точный прицел для второго. С трудом сдерживая взбесившихся коней, люди недоуменно вертели головами, пытаясь осознать происходящее, и тут их накрыл второй залп уже осколочных ракет. Все смешалось, закричали раненые, уцелевшие лошади, обезумев, понеслись во все стороны. По флангам отстрелялись и минометчики Наума. Судя по доносившимся истошным воплям, с таким же эффектом. Ворота крепости распахнулись, оттуда вылетела, сверкая сталью, княжеская дружина, завершившая разгром стремительно и проворно.


Дела, дела, срочные, безотлагательные, важные. Я с головой ушел в проблемы, которые сам себе создал. Увлекся тем, от чего в любой момент мог легко отказаться и выбрать другой путь, но сворачивать с уже выбранного было не в моем характере.

Солнце давно поднялось над горизонтом и просвечивало яркими лучами сквозь млечное марево холодного тумана, причудливо искажая краски и силуэты. Люди разошлись по своим делам, занялись обычной работой, к которой уже успели привыкнуть, но меня что-то тревожило, что-то беспокоило в просветлевшем дне.

В первый момент показалось, что кольнуло в сердце, немного закружилось голова, в глазах зарябило. Я неторопливо огляделся по сторонам, ища возможность присесть или прислониться, как тут же все прошло, словно и не было легкого недомогания. Сознание ясное, состояние бодрое, но на слух давит нечто вроде эха далеких ударов молота. Гулкие, размеренные уханья вровень с пульсом. Прислушиваясь к собственным ощущениям, я наконец понял, что слышу стук своего собственного сердца. Толкнув онемевшей рукой ворота мастерской, я вышел во двор, с удивлением разглядывая косые лучи света, призрачными колоннами стоящие в серой мгле тумана, невесть откуда накатившего в декабрьскую оттепель.

Он стоял шагах в двадцати от меня – высокий, широкоплечий. Черты лица частично скрывала растрепанная густая борода. Длинные волосы, подвязанные свернутым платком, скрывались под широким кожаным капюшоном, через плечо был перекинут сверток: рабочий фартук, перевязанный поясной лямкой, в складках которого отчетливо виднелась рукоять молотка. В правой руке – массивный посох из наспех обтесанной ветки березы, на поясе – солдатский ремень с латунной пряжкой, украшенной пятиконечной звездой.

Мое собственное отражение, мой призрак прислонил корявую клюку к бедру и достал из складки под накидкой цилиндрическую подставку с вилочкой, изящно изогнутой кверху в виде лиры. Этот таинственный предмет легонько вибрировал в руках моего призрака, издавая непонятный звук. И вроде вокруг казалось тихо, но чувствовалась какая-то низкая волна, вибрация, пронизывающая до костей.

За спиной призрака были ворота мастерской, той самой, из которой я вышел; чуть поодаль, словно проекция на белом экране тумана – покосившиеся деревенские домишки, берег реки, зеленые деревья. Призрак, удерживая в руках таинственный камертон, вглядывался в него с некоторым раздражением и тоской. Я легко узнал это выражение на лице – у меня самого оно становилось точно таким же, когда проклятая железяка попадала в руки. Но было в его взгляде что-то безнадежное, потерянное. Я смотрел и не понимал, что происходит. Мне ужасно хотелось окликнуть его, позвать, но я мучительно ощущал, что словно чужое тело с трудом поддается моим усилиям, как у муравья, попавшего в капельку меда. Я мог двигаться, но движения были вялыми, медленными. Воздух, сгустившись, будто канцелярский клей, вползал в горло шершавым холодным комком. Еще мгновение затухает финальная нота, и вот… порыв ветра сдувает наползший туман вместе с видением, представшим передо мной.

Какое странное свидание. Нелепая галлюцинация. Что могло произойти такого значительного или важного, если этот призрак явился мне из мглы? Схожу ли я с ума? Не сдюжил испытаний, свалившихся на мою голову, или, быть может, таинственный прибор заработал?! Включился и теперь готов забросить меня обратно в будущее, в то самое время, откуда я прибыл. Я не мог понять, что все это значило. Сколько бы я ни старался воздействовать на «адский камертон», он совершенно не реагировал на любые манипуляции. Он не работал, не желал возвращать меня обратно. Ведь того места, из которого я прибыл сюда, уже не существует и, что самое поразительное, возможно, не будет никогда существовать вовсе. Ведь одним только своим присутствием здесь я уже изменил ход истории. Уже внес значительные поправки в то, что должно было произойти. А сколько еще последует этих перемен! Даже когда не станет меня, через сто лет, через двести, смещенный мной вектор событий, словно взорванная железная дорога, снесет под откос все, что было известно мне.

Будущее – белый лист. Мои воспоминания о будущем – не больше чем фантазия. Его никогда не существовало, никогда не было и не будет. Теперь все изменится, станет по-другому. Как трудно понять и принять такие мысли! Ведь я существую, я помню, я знаю, как будет. Будущее этого мира скрылось в тумане, тумане времени, сквозь который отныне я буду брести вслепую, не ведая конца пути.

Змеиная гора

Пролог

Коптильня, возле которой возился, шумно сопя, обдирая на щепу бугристое, корявое полено, угрюмый дед – местный староста, завлекающим ароматом притянула двух скоморохов в сопровождении стайки любопытных молодок и босой детворы, не отстающей от бродяг-балагуров с самого их появления у ворот селища. Явились скоморохи средь белого дня, незваными, весь народ в поле, вот и некому было их во дворы пригласить. Прошли они понуро от капища вдоль пристани да скоро оживились, почуяв пряный дух коптильни.

Скомороший пес в потертом сизом колпаке, привязанном на шее, то и дело вставал на задние лапы и начинал крутиться на месте, хотя ему и не приказывали этого делать. Такое независимое поведение пса вызывало смех и привлекало зевак. Пес был рад всеобщему вниманию к своей блохастой персоне и вертелся на месте, пританцовывая и высовывая от усердия язык.

Задорно стукнув поочередно по каждому колену звонким бубном, скоморох с растопыренной бородой взбодрился, зыркнул на пса, хитро прищурив взгляд, да так, что тот завертелся еще быстрее, при этом жалостно подвывая. Бородач встал на четвереньки и, закинув бубен себе на голову, пополз к ошалевшему от происходящего деду, приговаривая:

– Что ни диво, то криво. Пес по-человечьи хаживал, за барыней ухаживал, нать и нам, видать, хвостом повилять, жирной косточки поспрашать.

– А вот хворостиной по бокам… – угрюмо пообещал суровый дед, наморщив лоб да покосившись на толстые жерди, лежащие у плетеной стены коптильни.

– Сидит дед, в тулуп одет, шапка набекрень, все орет, щепу дерет, меда не пьет, а идут скоморохи, идут не зевают, мед попивают, народ забавляют.

– Кыш! Убогие! – рявкнул дед, безуспешно пытаясь сохранить сердитое лицо, но уголки рта непроизвольно подернулись вверх. Зажав улыбку, дед сосредоточенно схватился за топор и стал еще усердней тесать полено, косясь одним глазом в сторону импровизированного выступления.

– Дайте скомороху пива, чтоб поведал дива! – вступил в действие второй бродяга звонким голосом, беря из рук товарища бубен, как эстафетную палочку. – По дороге гуляли, на свадьбе побывали. Злыд Коварь всех окрест побивал, боярину Дмитрию, слышь, показал шиш! Брагу злую, бочками с березовыми почками, отдал Коварь что вено, за боярово колено!

– Ведьма свахою была, пироги ему пекла! – подпевал ему косматый скоморох, пританцовывая. – Боярин, что дитятя, боится обнять зятя, молится, ни ест, ни пьет, а ну как загрызет! Клык у Коваря железный, что капкан медвежий.

– Брехня! – ухмыльнулся дед, позабыв про свою щепу, отложив наконец-то топор, окончательно заинтригованный.

– Гости во дворе плясали, в салки с бесами играли, коварю – веселье, монахам – песнопенья! – не унимался молодой скоморох, колотя в бубен головой, в то время как его старший напарник задорно стал насвистывать на глиняной свистульке, скосив уморительно глаза к переносице. – Меды горькие, на полыни стойкие, что зелейщика-злодейщика, да оленьи кости отведали гости. Во крепости под стены камены, под ворота железны, во рвы глубокие да попадали. – Выкрикнув это, скоморохи повалились наземь, словно мертвые, изображая, видимо, как, по их мнению, упились гости на свадьбе.

Пес, все так же стоя на задних лапах, продолжал кружиться на месте, виляя хвостом, и не заметил, что вся труппа уже на земле. Запоздало жалобно заскулил и тоже повалился на землю, поджав лапы. Кто-то из молодок бросил псу сухарик, но лохматый артист даже не отвлекся на угощение, только вильнул хвостом, а молодой скоморох вскочил, еще больше входя в раж, выколачивая из бубна простенький, залихватский ритм.

– От коваря кузла не ведали зла, а боярин бобром кол на коваря тешит, за гривну дочь берет пусть хоть леший. Коварь – варяг, умишку напряг, чар наворожил, черту душу заложил, молодому князю вдарил, под хомут его поставил. Удивляется народ – кто тут князь, а кто хадот.

– Охальники! – заржал, не выдержав, дед, опрокидывая колоду и вставая в полный рост. – Дам вам браги да хлеба, бесы глумливые, и чтоб духу вашего здесь не было!

Зычно голося на всю округу, прогоняя скоморохов, староста никак не мог удержать смех.

Широкая грудь старика сотрясалась, а округ-лый живот подергивался от усилий скрыть веселье.

Отбежав вместе с собакой на безопасное расстояние, скоморохи низко поклонились старосте, и даже пес опустился на передние лапы, подражая хозяевам.

– Мир вам, люди добрые. Благодарствуем за угощение.

Чуть не расплескав крынку с пивом, молодой скоморох поспешил скрыться за воротами усадьбы, а его старший товарищ все откланивался, косясь на улыбчивых молодок, явно недовольных тем, что представление так скоро закончилось.

Пройдя чуть меньше версты по широкой, хоженой дороге, когда озорная детвора наконец отстала, скоморохи устроились под орешником, на обочине, расстелив худой, облезлый тулуп на траве вместо подстилки.

– Вот видал, Прошка, жадный староста, как и говорил лодочник. У коптильни стояли, духом провоняли, а рыбы так и не увидали.

При слове «рыба» пес вскочил и стал суетно обнюхиваться вокруг, воспринимая знакомое слово как команду к действию.

– Хлеб да пиво – все ж не каша березовая.

А то, глядишь, так бы и отобедали оглоблей по сусалам, – возразил старшему молодой.

– Коваря дворовые люди за веселье щедрей платят. И рыбы дадут, и мяса с котла, и с любого огорода кочан капусты снимут…

– И молока, и сыра, подтвердил молодой, вгрызаясь в обветренную горбушку ржаного хлеба. – Ворочаться нам надо, дядька, сказывают бредники, дескать, плох год, уйдем от коваря, впроголодь жить станем.

Отхлебнув из крынки, косматый скоморох откинулся назад, опираясь спиной о тонкий ствол дерева. Суетливый пес подбежал к хозяину, понюхал мутную жижу в крынке и, отворотив морду, попятился, косясь на горбушку в руках Прошки.

Старший было задремал, как вдруг вскочил и стал прислушиваться к звукам леса, нервно теребя засаленный ворот рубахи.

– Что там, дядька? – встревожился Прошка. – Разъезд иль купчишки?

– Да кажись, тутошние мужики волов гонят… да большое стадо!

– А бряцают, что разъезд, – высказал сомнение молодой, тоже прислушавшись. – Ох, угодим под нагайки, дядька, схорониться бы…

– Тсс! – шикнул на Прошку дядька. – Успеем. В бурелом они за нами не пойдут.

И действительно, из-за поворота от пригорка повалило на дорогу стадо волов. Погонял скотин мужик в крапивном рубище, запыленный и босой, а шапка на нем была лисья, хоть и изрядно потрепанная, но дорогая. Суетливо хлеща палкой быков по округлым бокам, торопя и без того резвый шаг встревоженного стада, он чихал и кашлял от поднимающейся по дороге густой пыли. Позади мужика, напирая храпящими, потными лошадьми, гарцевали десяток всадников. Все при оружии, в кольчугах да в цепной броне. У каждого помимо меча еще и кривая половецкая сабля. Щиты деревянные, но украшенные и окованные богато. На щитах знаки новой веры. Всадники заметили путников и чуть припустили лошадей, обгоняя стадо и погонщика по обочине.

– А ну погодите, крамольники! – рявкнул кряжистый ратник, подоспевший к тому месту, откуда собрались дать деру скоморохи. Пес звонко залаял было на всадника, но тут же скрылся за ногами хозяев, трусливо выглядывая на топочущих копытами лошадей.

– Доброго дня тебе, боярин, – засуетились скоморохи, выстраиваясь в рядок, стянув шапки. Отвесив низкий поклон, они, не сговариваясь, попятились, подбирая с травы разбросанные впопыхах скромные пожитки.

Внимание скоморохов привлек юный наездник, показавшийся за спиной у окликнувшего их воина. На вид молодому было, может, чуть больше пятнадцати, совсем еще отрок, но крепкий, ладный, умело сидящий в седле. Заметно выделялись на нем расшитые золотой канителью сапоги с начищенными до блеска бронзовыми наголенниками. Дорогое седло, и кольчуга, скованная явно впору, словно влитая сидит на юном теле.

– Нынче суздальские да владимирские пос-лы утеснений не ведают, а сами на людей прохожих кидаются, – вполголоса ворчал Прошка, видя в юнце если не боярского сына, так разбалованного дорогими подарками купеческого отпрыска. То, что этот отрок был не местный, скоморохи сразу смекнули и потому немного расслабились. Пришлый, кто бы он ни был, незнакомых людей на чужой земле обижать не станет.

– Далече ли до переправы, сказывайте, не то биты будете, – вопрошал ратник, грозно зыркнув на скоморохов из-под стеганой холщовой шапки-подшлемника.

– Коваря паромщик злой да сытый. За работу гривну с дюжины взымет, а вас почитай три десятка, – ответил дядька, скривив ехидную гримасу. – А дадите бедному скомороху монетку, я вам брод хоженый покажу.

– Не пристало нам ног мочить, ероши! Отвечай, что спрашивали!

– Ой, да что-то мы, батюшка, запамятовали, – замялся Прошка, почесывая затылок. – То ли от перченой пустоши три версты да косая сажень, все по тропиночке; то ли по вдоль лесочка, да по бережку, за лисьей норой да бобровой конурой, по медвежьей тропке до малинника…

– А ну! – гаркнул ратник, привставая в седле и отводя в замахе руку с плетью.

Дядька хоть и был слегка напуган за своего младшего напарника, все же держался достойно, затарабанил пальцами по бубну, как бы имитируя быстрые шаги, а оскалившийся, взъерошенный пес при звуках бубна привычно вскочил на задние лапы и стал приплясывать в такт, поджав передние лапки.

– К Коваря Железенке тропки, что лесенки, – заговорил дядька, вторя Прошкиному тону, – то на холм, то с холма, то болотами, то чащобами, да все одно мимо лешего, мимо грешного, да повешенного, да неутешного, где и ног поломать и зуб выбивать. Приметишь куницу – глухаря поймаешь, а дороги не узнаешь, не изведаешь.

– Тебе, скомороху, не горланить да потешать велели, а толком сказывать. Ответь из уважения к путникам дальним. Дам трех куропаток, еще не ощипанных, – сказал примирительно молодой воин и, поравнявшись с ратником, твердо перехватил взметнувшуюся было плеть.

Понимая, что его сказки да прибаутки не нашли благодарных слушателей, дядька выпрямился, взял бубен на манер подноса и уже смелее подошел к молодому боярину, ожидая обещанной награды прежде, чем что-то расскажет.

Молодой воин отвязал от седла тушки куропаток и бросил на бубен скомороху. Дядька тут же отпрянул и, спешно собирая оставшиеся вещи, ответил вполне серьезно, но все же не сумев совсем обойтись без скоморошьих ужимок.

– По дороге селище, за селищем кладбище, за кладбищем стойбище, у стойбища две тропки. Правая тропка к повитухе Савельевне, левая тропка до переправы Коваря. По тропке той почитай семь верст вдоль берега, издаля видать станет башенку, на башенке сычом дозорный, у дозорного глаз острый, посчитает, приметит, а как подойдете – оплеухой встретит.

Сказав это, оба скомороха как по команде шмыгнули в лес, волоча убогие пожитки. Оставшийся один на полянке пес быстро обернулся по сторонам, звонко облаял шумно сопящее стадо волов, плетущихся по дороге, гавкнул на перебирающих нетерпеливо копытами угомонившихся лошадей и также скрылся в зарослях, не отставая от хозяев.

– Ну что за народ эти скоморохи да баяны?! – возмутился рослый ратник, устраиваясь удобнее в седле. – Ну ведь ни слова нормально сказать не могут, все у них коленом вывихнуто, да как репей – ершисто-заковыристо!

– Полно тебе, Евпатий, небось мимо башни на берегу не пройдем, издалека приметим. У прочих ремесло в руках, у скоморохов в языках, вот и чешут без устали за подать. Чем еще сыты будут?

– Вот всегда вы, княжич, за чернь вступаетесь! А они ни вас, ни батюшку вашего не жалуют, напраслину наговаривают, совсем распустились. Кабы не голод да сушь, плетьми бы огрел охальников, а так боязно, за баяна со скоморохами и селяне встать могут, на вилы вздернут и роду-племени не спросят.

– По пронским не скажешь, что голодно у них. Вон, и хлеб едят, и рыбу. В Переславской крепости сверх договоренного два мешка овса дали, чтоб гривну не рубить.

– То Коваря работа. Он всех здешних хадотов да бояр к ногтю, как вшей, прижал. Станется, скоро целовать ему сапоги старый Ингвар будет. Я вот уж почитай как восьмой год в Коломне, дома, в Рязани, давненько не бывал, а ходят слухи, что Коварь всю Рязань себе взял, Муром обтесал, обрубил, данью обложил. С мордвой да уграми дружбу водит, с ясами да черемисами. Булгар да казар к себе в гости ждет, зельями потчует.

– А что о колдовстве его говорят? Сильное, сказывают?

– Я-то слухам да вон, – Евпатий указал на то место, где скрылись скоморохи, – скоморошьим байкам не верю. Они за горбушку да серебряну сколку петухами запоют, воронами закаркают, а за гривну и вовсе душу отдадут, босота!

– А ну как он и нас зельем опоит, заневолит…

– На постой к нему проситься не станем, не по чести примет – так дальше пойдем, до самого Ингвара. Спросим, что за бесовщину он в земле своей развел, да с бояр-данников спросим!

– Ты то сам, Евпатий, моему отцу данник, во служении, хоть земли твои мордва обирает, а нынче вот с Коварем во главе!

– Не до тех мордвин нынче. Во Пскове да Владимире разорение, глад, мор. А Рязань меды пьет, песни поет. Хоть муромского епископа, заступника Василия, со всей кафедрой сюда ставь – бесов прогонять.

– Зачем же тогда Коварь эту весть разослал, что в одному ему ведомый праздный день соберет он всех удалых? Зачем приглашает, если принимать не станет? Коварство замыслил?

– Ох, как выйдет на бесовское капище, станет ворожить, не по нраву это мне! – буркнул Евпатий, теребя поводья. – Только батюшка ваш велел с вас глаз не спускать. Весть идет, что собирает он всех, кто удал да ловок, словно на скоморошье побоище, как на поле спорное. А кто проявит себя, сказывают, тому большая награда обещана. Коня, серебра, меч знатный да вольную, если дворовый или хозяйский раб, холоп.

– А не войско ли себе готовит Коварь? – спросил молодой князь, чуть обгоняя Евпатия. – Рать купит, грабить пойдет.

Евпатия и молодого князя, скачущих впереди, догнал еще один ратник, который слышал их разговор. Поравнявшись, он сразу же вставил свое слово, несмотря на то что Евпатий одарил его суровым, даже презрительным взглядом.

– Знаю я десятника Кузьму, что был на осаде Рязани той осенью, когда Коварь за старого князя Ингвара вступился.

– Расскажи, как было, Ратмир, – попросил молодой князь, отвернувшись от бурчащего и недовольного Евпатия.

– С той поры Кузьма чудной стал, пугливый да убогий, но помнит крепко, а как говорить начнет, все крестится, – продолжил Ратмир, совершенно не обращая внимания на недовольство Евпатия и радуясь, что привлек внимание юного князя своим рассказом.

Дорога извивалась, огибая поросший высокой травой холм, там и тут скрываясь в чернильных пятнах теней высоких сосен, припорошивших хвоей пыль да жухлую зелень у обочин. Ратмир нарочно придержал коня, давая тем самым понять, что его рассказ будет долгим. Сопровождая молодого князя Александра по поручению его отца Ярослава Всеволодовича, Ратмир старался как можно подробнее поведать отроку все, что только знал о Коваре, личность которого обросла самыми таинственными легендами и слухами.

– Вышла та осень сырая да теплая. На реке лед все не вставал, а дороги так развезло, что почитай двадцать дней от Суздаля до Рязани шли, сказывал мне Кузьма после, как заикаться перестал. Шли бравые, бойкие, оружие вострили, кольчуги чинили, большими дворами боярскими да купеческими сыты были, по велению Владимирских да Суздальских столов ничем не обделенные. От Рязани ждали большого разъезда, с вестью, для полной уверенности, что верное Ингвару варяжское войско тем числом, как о них сказывали, на месте и не думает сдавать крепость. Как подошли с правого берега, выслал Юрий одного из своих людей верных, сказать боярам, чтобы город отдали, ворота отворили. Самому Ингвару в ту пору, что человек говорит, что ворона каркает, все едино было. Потому-то Юрий свое взять хотел, что не видел в брате силы. Но те бояре ослушались, не признали его княжьего права, велели передать с посыльным, чтоб убирался восвояси. Осерчал тогда Юрий и велел дружине в ту же ночь осадой стены взять да убить всех неугодных. В ночь всполошилась Рязань, стали стены подпаленные тушить, набаты бить. На стены духовник Ингвара, епископ Алексий поднялся, стал посрамлять Юрия за родную кровь, за дворы пожженные… Да без толку! Почуяли уже, пришлые, легкую добычу, глумятся, зубы скалят…

Дружина с похода отдыхать стала, так, для острастки держали лучников, да мужикам велели делать таран, чтобы западные ворота к утру бить. От реки с севера было не пройти, да и разлив совсем топкий, так что только западные ворота и способно было одолеть.

Сели бояре Юрия и сам он в ночь пировать, делить земли, уверенные в скорой победе, обсуждать дела, да все бранились, когда владимирский воевода сказывал, что его люди станут послами с приказами и что сам Юрий, как стол возьмет, суздальским князьям станет крест целовать в залог верности. Отдаст им казну на распоряжение и станет на земле рязанской лишь наместным. Так спорили они почти до утра, когда вдруг из ночной тьмы, как раз пред рассветом, явился к ним Коварь, как есть, говорит Кузьма, в мрак ночной обернувшись. Предстал перед боярами, воеводами да князем без страха, без поклона и говорит, что взял он и детей Юрьевых, и жену, и что если не станут стены брать да уйдут восвояси, встретят они по дороге родню плененную. А коль не уйдут, то быть им убитыми. Вот тогда, сказывал Кузьма, Василь Сирота копьем в него и метнул со страху, не дождавшись дозволения. Да только то копье, что в твердый камень ударило, искрой сверкнуло и сгинуло. Раздвинул тогда Коварь тьму окрест себя, да и увидели все, что брони на нем железные, да такие тугие, что ни мечом не взять, ни копьем, ни стрелой. Невежлив был Юрий, младший князь, с тем Коварем, скверно ему ответил, гривну жены своей из рук его вырвал да забранил. Осерчал Коварь, плюнул, погрозил да отступил, а как отступил от костра, то оземь ударился да лютым волком обернулся, все в тех же бронях железных да со стаей, что из тьмы вырвалась, бросился на рать и стал резать глотки, вены рвать, брюхи вспарывать. Свистнуло лихо, и сгинул во мгле, как появился, без звука и ратных кличей. И стал гром средь ясного неба бить в тот же миг, и пал огонь, и тьмы железных оводов да шершней стали жалить и лошадей, и людей, и жгли огнем, и рвали на части. И увидев это, рязанское ополчение во главе с варягами Ингвара да боярами вышло из ворот крепости и всех, кто уцелел, добили, пленили, в Коваря оковы крепкие, тесные взяли. Бита тогда была Юрьева рать страшным боем, черным заклятьем, худой ворожбой да волшбой темной. За то колдовство, за кровь отдали бояре Ингвара Коварю каждый по сто гривен серебра, по сто кун со двора, а один боярин старшего рода, Дмитрий, свою дочь, которая тому Коварю приглянулась в жены. В большом страхе с той поры живет земля Мещерская. О злом Коваре толки ходят, а он все ворожит, все неволит христианский люд, монахов бьет, княжьей власти не признает.

– Тебе только холопов потешать! – гаркнул Евпатий, тем не менее дослушавший до конца заунывный рассказ Ратмира. – Детки малые такой сказке порадуются, да только нам не до сказок нынче.

Криво ухмыльнувшись, Ратмир отвернулся от боярина-воеводы и поравнялся с конем Александра.

– Сказки или нет, княже, да только не один Кузьма такое поведал, а и прочие чуть ли ни слово в слово повторили. Я бы и сам не поверил, если б Кузьма не показал, как его стальные оводы да шершни жалили да резали. Всю грудь посекли, все лицо с левой стороны пожгли.

На одно ухо стал Кузьма туг, на один глаз слеп. Коротает свой век в убогости, страхе, и не воин он боле, а жалкий набожный старик, абы как уцелел с божьей помощью. Да не о нем сказ, Коваря того беречься надо, раз сыщем. Коль и есть он тот зверь-оборотень, про коего сказывают, так мы это сразу узнать сможем. Святой воды да с распятья прыснем, и сгинет нечистый! Все его гнойное стойбище окропим, пожжем.

– Ты в своем уме, Ратмир? – Возмутился молодой князь. – Если он Юрия с дружиною одним махом с землей сровнял, то от нас и мокрого места не оставит. Или думаешь, Юрий бы побрезговал щиты да копья освятить?! Отец мне велел посмотреть, что да как, и уж потом решать станем, злыд тот Коварь иль только слухи о нем от завистников да скоморошьи кривотолки. А случится нам, что литовцы да чудь пойдут походом, там не до гордых речей будет, лешего под копье поставишь, лишь бы не посрамиться. У тех немцев на жирный край глаз наметан, у них и сушь-то, видать, хлеще нашей, и голод, и мор, вот они и встрепенулись, клинки навострили. Худо станет – и Коваря на ратный бой звать будем, если он и вправду так силен, как о нем сказывают, а там чернецы да монахи замолят грехи наши. Вот мне велено посольством к нему явиться да разговор повести. А тебе лишь бы побоище устроить, Ратмир! Мордвы тебе мало было, когда вместе с ладьями их жег, а тех, что на берег выходили, рубил с плеча, лошадьми топтал! Я хоть и мал тогда был, а помню ту переправу! В бой тебя пускать – только греха набирать. Да и не сильно-то я верю тем сказкам, что твой Кузьма сказывал, он кто есть? Мужик, десятник, его сказки что воробья щебет. Сам все должен увидеть!

1

Август, жара, сушь; два дня как еле совладали с начавшимся было пожаром на болотах. А тут еще и праздник затеял. Но оставлять День десантника неотмеченным – это не дело. Тем более народ в крепости так уработался с начала лета, что хороший отдых никому не повредит. День десантника в узком семейном кругу я отметил еще второго августа, как положено, но вот на пару недель конца месяца я назначил всеобщие гуляния, приурочив их, так сказать, к дате.

Купцы к этому времени уже успели хорошо заработать, пристроить свежий товар на моих складах и теперь только подсчитывали барыши, сидя в гостином дворе. Три года ушло на то, чтобы сделать все, как задумывалось в генеральном плане. Отдельно стоящий, но от этого не менее укрепленный гостиный двор, куда вход был свободный для любого, за несколько лет значительно увеличился в размерах. Этот отделенный участок фронтальной части крепости за невысокой первой оборонительной стеной я называл карантинной зоной. С моей паранойей к всякого рода инфекциям приходилось делать все возможное, лишь бы только не позволить заразе проникнуть в сердце цитадели. Комплекс бань в гостином дворе как раз был создан с целью профилактики и негласного осмотра всех прибывших. Плюс вода, что грелась в тех банях, была с добавлением щелочи и солей хлора. Баня была возведена в культ. По поводу и без повода, утром, вечером и даже ночью можно было идти в баню за символическую плату, там и еда была дешевле, и пиво заметно крепче, и горячие напитки с лечебными травами.

С каждым годом забот все больше становится. Крепость растет, проблем только добавляется. Налаженное производство требует огромного количества ресурсов, присмотра. Я и мэр образовавшегося города, и директор заводов и фабрик, и управляющий, и судья, и генерал, и главный архитектор, и генеральный конструктор. Я же и ученый, что на несколько дней может закрыться наглухо в своей лаборатории, стараясь сдвинуть буксующий то и дело технический прогресс.

Вот вроде бы нехитрое на первый взгляд новшество – механическая косилка, а сколько шуму было вокруг этого устройства. В первый день, как раз в начале июня, когда я только выкатил ее из мастерской, даже видавшие виды кузнецы ахнули и попятились. Да, на вид – страшилище. Широкая боевая колесница с острыми ножами. Первым делом мои бригадиры цехов решили, что так оно и есть, но когда я объяснил, в чем суть устройства, начались долгие прения на этот счет. Так бы этот спор и зашел в тупик, если бы не дед Еремей, который, уже зная меня, предложил просто провести полевые испытания данного устройства. Сказано – сделано. В громыхающую железную повозку запрягли двух волов и вывели на луг, уже готовый под сенокос. В обычной своей работе бригада косарей из десяти человек трудилась бы на этом лугу от рассвета до заката, то и дело отвлекаясь то на перекуры, то на правку кос, то на обеды. А тут гребенка ножей, приводимая в движение от колесного привода, срезала весь луг меньше чем за два часа, и то если учесть вынужденные остановки и неизменные настройки агрегата. Проверив устройство в действии, умудренные опытом полевых работ селяне решили, что вещь добрая и полезная. Для пущей уверенности пригласили священника, поставленного в Железенке епископом Алексием, который, не очень-то вдаваясь в подробности, после двух кружек пива и недолгой демонстрации должным образом освятил штуковину. Волов и возницу в едином порыве окропил святой водой, благословляя на работу.

Урожай в этом году будет не ахти какой, но у моих так и не оторвавшихся от земли крестьян в распоряжении целых три косилки, с помощью которых они уберут зерно в считанные дни практически без потерь.

Мне требовалось много помощников. Людей, которым бы смог довериться я сам и которых уважали бы селяне и жители новой крепости. Обычно приходилось выбирать из старейшин, глав родов, еще тех упертых маразматиков и консерваторов, но без их помощи дело бы вообще не двигалось. Мой авторитет коваря был вне конкуренции. Все, что выходило из моей мастерской или лаборатории, всегда проходило тщательную проверку так называемой приемной комиссии в составе старейшин и только после этого пускалось в дело, по ходу обрастая самыми нелепыми слухами. В промышленных цехах старейшины имели на меня меньшее влияние, чем мастера, заведовавшие производством. Я строго спрашивал за качество, а с новыми технологиями не торопился, видя, что уже наработанные схемы отлично воплощаются и дают стабильное, прибыльное производство.

Выйдя на площадку у основания центральной башни, к слову сказать, еще не достроенной и запущенной, я прошел по пандусу вдоль стен и направился к внутреннему торговому ряду, где могли вести дела только купцы или их представители, прошедшие карантинную зону внешнего двора. В моих руках был новый образец оконного стекла, который я намеревался показать торговцам. Продавалось стекло лучше любого оружия, стоило примерно так же, как железо. Причем и оконное стекло, и всевозможные изделия из стекла стоили примерно одинаково. Булгарские, суздальские, муромские и владимирские купцы увозили их большими оптовыми партиями. Приходили лодки и из Чернигова, Переславля-Залесского, даже новгородский купец избавился от части груза, пристроив его на мои склады, лишь бы прихватить побольше стекол.

…Наперерез мне, вверх по лестнице, бежал Девятко – младший сын нашего конюха, который вот уже год как состоял во внутренней почтовой службе, организованной мной. Девятко, размахивая донесением и торопясь ко мне, ловко перепрыгивал через ступеньки.

Я терпеливо дождался, когда мальчишка настигнет меня и переведет дух.

– От Мартына, сотника, донесение, батюшка.

– На словах передай, – велел я, не утруждая себя разбирательством невнятных каракулей Мартына.

– Пришел с разъездом молодой князь Александр, сын Ярослава Всеволодовича, по приглашению, испрашивает разговора с тобой, батюшка. Дружина при нем – два десятка, с мечами, саблями, в легкой броне, с щитами и пиками. У трех ратников булавы железные, щиты все с христианскими знаками. Им навстречу вышел священник, отец Никифор. Гости крест, поднесенный им, целовали, а новгородские купцы все как один наземь повалились, признав молодого князя. Спрашивает сотник Мартын, что велит батюшка делать.

– Передай Мартыну (да запомни все, как скажу!): пусть примет гостей достойно, плату не берет. Устроит в боярском гостином дворе на постой, с угощением и баней. Еремею передай, пусть глаз не спускают и бдят. До завтра принять их не смогу, в мастерской закроюсь, никого к себе пускать не велю. Завтра к полудню приму молодого князя в сопровождении одного ратника, но не больше. Во внутреннюю крепость не пускать никого! Еще не хватало мне высокопоставленных шпионов самому по крепости водить да потешать, – добавил я, уже понимая, что последнюю фразу Девятко принял к сведенью, но передавать не станет. Смышленый мальчишка, с таким старанием далеко пойдет.

Вихрем слетев с лестницы, Девятко бросился к воротам, вытаскивая на ходу медальон для прохода через пост охраны. Хотя его, курсирующего через крепость в день по сто раз, пропустили бы без проблем, но порядок есть порядок. Пропускная система в крепости строжайшая.

То, что князья одного за одним шлют ко мне своих представителей, факт вполне ожидаемый и предсказуемый. По донесениям моей разведки, год выдался для наших краев тяжелый.

В северных землях дожди. Наводнения уничтожили большую часть урожаев да кормов, а на юге, напротив, сушь стояла такая, что впору хоть кочевать крестьянам со скотом, как кыпчакам или половцам, которые в последние годы осели да присмирели. Знают князья да ставленники, что лакомый кусочек нынче моя крепость. Что всех купцов у земель суздальских да владимирских отнял. От Коломны до Москова распустил агентурную сеть, непрерывно шлющую донесения о состоянии дел. И бояре, и князья, и епископы – все хотели получить доступ к сокровищам крепости, бывшей некогда никчемной деревушкой Железенкой, да вот только не было никакой возможности проникнуть в нее и подсчитать, сколько складов, сколько припасов, сколько оружия и войска. Никто точно сказать не мог. Да и осмыслить такую мощь далеко не всякому под силу. Тут большая часть производства держится только на неведомых доселе технологиях, секреты которых понятны только мне. А без производства крепость умрет, словно ее и не было никогда.

Семь лет промелькнули как один миг. Словно по волшебству выросли в глухом лесу непреступные стены цитадели с опоясывающими ее оборонительными редутами и рвами с башнями и воротами. Семь лет строительства глубоких погребов, ледниковых хранилищ, тайных проходов, систем канализации, водоочистки, сложнейших комплексов механизмов, да таких, что слухи не успевали расползтись по округе, как все уже опять менялось и перестраивалось.

Коренное население крепости составляло пять с половиной тысяч человек, все остальные, а это примерно еще три тысячи, занимали гостиный двор и торговые ряды. Менялы, торговцы, крестьяне, идущие с обозами товара на обмен или продажу. Постоянной дружины пять сотен человек, великолепно вооруженные, тренированные, проходящие постоянную подготовку профессиональные солдаты. Башенная артиллерия, два взвода военной разведки, стрелки, сигнальщики. Каждый владеет оружием на уровне мастера, рукопашный бой, стрельба, верховая езда. Основа активной обороны – танковая бригада. Три самоходные, десантные, бронированные установки, досконально изученные экипажем в процессе постоянных тренировок, но еще не прошедшие реальных боев. Нет и, наверное, не будет еще долгое время армии или рати, способной взять штурмом эти стены. Я даже учел такие незначительные мелочи, как возможное предательство, и продублировал запорные механизмы железных ворот таким образом, что одному человеку будет не под силу их открыть. И это при условии, что главный рычаг механизма был спрятан так надежно, что о нем знали лишь немногие посвященные.

Шлют князья своих посланников, чтобы те убедились в правдивости слухов. Кто боярских детей, кто самих бояр, а вот некто Ярослав Всеволодович так своего сына не побоялся отправить, видать, совсем плохо у князя с доверенными лицами. Что ж, пусть знают, с кем имеют дело. Мое положение очень выгодно своей открытостью. Смело рассказывая прочим о собственных достижениях, я тем не менее остаюсь так же недоступен, как и был. Разгадать технологии, внедренные мной в производство, людям этого времени будет не под силу. Да и притом широко разветвленная сеть разведки и служб безопасности, возглавляемая неугомонным Еремеем, надежно оберегала наш покой.

Взглянув на башенные часы у малой площади внутренней крепости, я понял, что идти с образцом стекла в лавку нет никакого смысла. Отложу до завтра. Производство и так захлебывается от моих постоянных нововведений, от непрерывных поправок в процесс, что лишний вывих в мозгах мастеров не пойдет им на пользу.

Товар и прежнего качества летит нарасхват, его заказывают вперед, устанавливают очередность, так что я вынужден порой повышать цену или выбирать постоянных, надежных заказчиков. Рынок – ничего не поделаешь. Буквально, пять дней назад поступило донесение о том, что мой цех по производству валенок в Рязани при дворе боярина Дмитрия выработал весь запас шерсти и кож и теперь до следующей стрижки будет находиться в вынужденном отпуске. Прошлую зиму выброшенные мной на торговые ряды валенки продали все, до единого. Дешевая и теплая обувь, очень практичная и долговечная, пользовалась огромным спросом. К сожалению, этот секрет мне не удастся долго удерживать в тайне, от кустарей и мастеровитых селян, так что надо быть готовым к тому, что в ближайшее будущее товар не будет приносить ожидаемого дохода, и я потеряю монополию в этой области.

Забавляло только то, что валенки, раскупленные прошлой зимой, были наречены людской молвой в мою честь «коварьки». А это бренд, сам по себе стоящий немало. Войлочные сапоги считались моим изобретением, и ворчание восточных купцов о том, что подобная обувь им давно известна, не находила поддержки. Коварь был авторитетом, к которому можно обратиться за помощью, за разъяснением, за работой или защитой. Самоуверенные бояре, окруженные многочисленной неплохо вооруженной свитой, порой наезжали с намерением вернуть своих людей, но почти всегда получали от ворот поворот. По моим законам, а точнее пока что только понятиям, к которым все привыкли очень быстро, всякий беглый, если он только не преступник, что еще требовалось доказать, пришедший на гостиный двор и высказавший просьбу о работе в крепости, получал защиту и мог надеяться на выкуп. Я давно столкнулся с необходимостью создать более точный и тщательно прописанный свод собственных законов и правил, но все как-то руки не доходили. В крепости действительно существовали понятия, причем мною же самим попираемые в особых случаях, но большинство работников и жителей такие условия существования вполне устраивали. Все же более мягкие и более чем демократичные, нежели те, что видели крепостные у княжеской знати да бояр. Служба безопасности плотно опекала всех новых людей до тех пор, пока не убеждалась в их благонадежности, и только тогда определялся статус пришельца.

Спустившись к пристани, на сухую верфь, я заглянул в плотницкие цеха, где пара оставшихся как бы сверхурочно за какую-то провинность молодых мастеров доделывали работу.

– Доброго дня, мастер, – проговорили оба плотника чуть ли не хором, отложив топоры, демонстрируя мне пустые руки.

– Успеете до осени сделать лодку? Много ли еще работы? – спросил я, ответив коротким кивком на их приветствие.

– Делаем на совесть, мастер, как и было велено, с тройной прочностью. Доски шьем еловыми корнями, гвоздями, самой отборной древесины не жалеем. Добрая будет ладья. Вот только не возьмем в толк, мастер, как же мачту крепить? Ни заруба нет, ни подложки.

– Мачта и весла этой ладье не
требуются. Сама по воде пойдет, и по течению скорей парусной, и против течения, как ни одна ладья еще не хаживала.

Услышав мои слова, тот плотник, что был помоложе, отпрянул и перекрестился, а более старший лишь довольно ухмыльнулся, уже зная, на что способен Коварь.

С того момента, как в моем цеху появилась новая, значительно усовершенствованная версия токарного станка по металлу, я смог изготовить прототип паровой машины для маленькой лодки и отдал ее в пользование разведчикам, предварительно потратив уйму времени на обучение. Для большой лодки уже был готов мощный паровой двигатель, на производство которого я потратил почти всю прошлую весну и лето. Израсходовал самое лучше железо и медь, но ни секунды не сомневался в том, что подобное изобретение себя оправдает. Используя реку как транспортную артерию, я смогу в короткие сроки сам отправиться в дальние земли, по Волге, к Каспию или к Москве и Переславлю-Залесскому для решения торговых вопросов, доставки грузов, а случись что, так и для военного десанта. С медлительностью и тщательностью корабельных мастеров я уже и не надеялся в этом году испытать паровой двигатель на воде. Тем более что уйма времени уйдет на отладку систем управления, покраску, оборудование, гидроизоляцию. В будущем эта лодка станет грозным оружием, и тогда мои владения расширятся еще больше.

Проводив меня долгим взглядом, мастера вновь принялись за работу, о чем-то тихо перешептываясь. Нетрудно было догадаться, что молодой спрашивает у старшего, как Коварь собрался двигать огроменную лодку без бурлаков и без паруса. На что тот, умудренный опытом, ему ответит уклончиво, но с гордостью, что, дескать, как повелит Коварь, только слово скажет, так и вода в реке вспять пойдет.

Я уже и не утруждаю себя разжевыванием подробностей даже для мастеров. Они привыкли не задавать вопросов, исполняют, что велено, получают свой доход, бед не знают, вот и работают под присмотром самых толковых и преданных мне людей, не засоряя себе голову смутными догадками о злом или добром колдовстве своего благодетеля. Большая загруженность многочисленными делами выработала во мне особый стиль поведения на людях.

Отрывистые, четкие распоряжения. Беспрекословное их исполнение. Максимально короткие сроки – вот главное, что ценилось в окружавших меня многочисленных помощниках, отвечавших за различные участки многоукладной жизни крепости.

Домой возвращаться было легко и спокойно.

Образовавшийся вокруг моего скромного жилища двор жил собственной, не зависимой от меня жизнью. Окружавшие Ярославну няньки да тетки, родня да дворовые люди были, пожалуй, самым консервативным населением крепости. В их сознании ничего толком не изменилось. Я для них был новый хозяин, и любые уверения в том, что все они свободны, что могут выбрать себе дело по душе, не имели ровным счетом никакого успеха. А как появился Димка, так бабки да няньки стали ходить за ним гуртом, зорко приглядывая за наследником, оберегая его от чуждого им мира грохочущих механизмов и гремящего оружия, но не тут-то было – Дмитрий Артурович весь в меня уродился. Беспокойный и непоседливый, он пытливо изучал окружающий мир, невзирая на запреты.

Ярославна стояла под навесом во дворе, собирая на стол ужин, подаваемый тетками да бабками с летней кухни. Аким-калека, бывший во дворе боярина истопником, готовил самовар, подбрасывая сосновые шишки в гудящую топку. Димка сидел за столом, ковыряясь ножом в куске мяса, который поставила перед ним мама.

– Папка пришел! – закричал Димка, увидев меня, и, бросив нож на стол, побежал навстречу.

– Ну, привет, оболтус! Что сегодня учудил, рассказывай. Сам не расскажешь, няньки да бабки мне на ухо нашепчут!

– Я себя хорошо вел! – заявил Димка, чуть картавя, выворачиваясь из моих цепких рук. – Игорешка приходил со мной в прятки поиграть, так я лбом стукнулся, когда под сарай полез. – Сказав это, Димка продемонстрировал мне небольшую ссадину на лбу и задрал штанину, показывая здоровенный синяк на голени. – А это мы с ним потом в «битое поле» играли. Я его по плечу мечом, а он, хитрован, ударил нечестно, когда уже упал, и жикнул по ногам.

– Ну, это не страшно, это тебе урок, чтобы знал, что не всегда в жизни все честно поступают. Игорь, он ведь твой брат, и старше, вот и поучает тебя, чтоб знал больше.

Когда у вдовой Ефросиньи, невестки Еремея родился сын, дед, как и обещал, назвал в честь своего сына Игорем. Ярославна такое родство приняла на удивление спокойно, мало того, сама часто приглашала Ефросинью как лучшую подругу с детишками в наш двор, чтоб Димке одному не скучать, да и ей было бы с кем поболтать. Сам дед Еремей, хоть и стар был уже, держался на вверенной ему должности с завидным упорством. Только благодаря его стараниям я знал все, что творится вокруг крепости на соседних землях.

– Больно было, пап, может, я доспех себе сделаю? Как у тебя – железный.

– Мал ты еще доспехи носить да делать, а вот кольчугу я тебе отдам, чтобы завтра, как на праздник пойдем, было тебе в чем на людях показаться, и пояс, и меч на праздник надеть позволю. Но знай. Если ты доспех наденешь в игре, то и Игорешке, стало быть, придется в брони облачиться.

– Эдак я его вовсе не достану.

– А вот будешь есть хорошо, все, что мама тебе на стол подает, вот тогда сил у тебя и прибавится, а то сидишь, как бирюк, ножом мясо ковыряешь. Его мухи быстрей съедят, чем ты сподобишься. Смотри, Димка, – пригрозил я, – хилым будешь, немощным, коль от каши нос воротишь.

Услышав это, Димка вывернулся и бросился к столу доедать все, что ему дали. А я подошел к Ярославне, крепко поцеловал, бережно погладив уже заметно округлившийся живот.

– Бедокурит небось весь день, пострел? Вон как за лето вымахал.

– Да весь в тебя, шалопай, только и успеваем его то из мастерской твоей выгонять, то из оружейной. Ты бы хоть запоры покрепче там сделал, что ли.

– Ты за это брани, да только не сильно, а в мастерскую да оружейную пусть мальчишки заглядывают, – прошептал я ей на ухо. – Ведь нарочно делаю, чтобы оба сорванца видели, как я дверь запираю и где ключи прячу.

– А как поранятся о твое оружие, или того хуже…

– Только умней станут и поймут, что неспроста запрет. А коль обойдется, то интерес так и останется.

– Слышала я, что явился к тебе опять какой-то княжий отпрыск рыльцем вынюхивать. Еремей вон всполошился, людишек своих собрал, все шепчутся.

– Принесла нелегкая какого-то Александра Ярославовича. Кто таков, не ведаю, да только придется мне с ним быть любезным. Пусть сегодня с дороги в гостином дворе попируют, а завтра с полудня устрою ему экскурсию по крепости, чтоб потом батюшку своего забавлял дивными сказками про Коваря-нечестивца.

– Плюнь на дела, о себе позаботься, вон исхудал как от дел. Я ужин третий раз ставлю, все не идешь. Может, в ратном деле и не мое разумение, да только на рынке все купцы как один говорят, что такой крепости отродясь не видели.

И что стены высокие, и что башни крепкие.

За свой товар все пекутся торговые люди – жмутся к нашим стенам. Как ты и сказывал, чуют видать скорых гостей-ворогов.

– Как ты здесь без меня справляешься, солнце мое? Тяжко одной?

Застенчиво улыбнувшись, Ярославна присела на край лавки, теребя в руках полотенце.

– Да с Димкой заскучаешь разве? И по дому дел, хоть и с помощниками, а все меньше не становится. Маланья на неделе второй раз как погреба перетрясает. Все заботится, чтобы в зиму припасов было вдоволь. – Тяжело вздохнув, Ярославна подтянула к себе Димку, закончившего трескать цыпленка, вытерла ему руки и лицо и отпустила бегать во дворе. – Было время, еще до того как ты к нам в город явился, на батюшкин двор, что голод да разорение в дому были. Батюшка все по княжьим поручениям, а в дому постная каша да квашеная капуста. Мы с няньками да сестрами тогда в лес собирались по грибы. Наберем, бывало, большие кузова да до дому еле тащим и радуемся, что к батюшкиному приходу пирогов сделаем. Один кузов няньки меняли на масло, а в соседнем купеческом дворе из курятника таскали яйца. Муку пополам с трухой да опилками сеем да тесто с отрубями да обратом ставим. Не сыто с батюшкой жилось, бросал он дела домашние. Тебе спасибо, что увез меня из дому. С тобой бед не знаю, в сытости с припасами, в шелковых рубахах да ситце, с золотыми гривнами, ни в чем от тебя отказа не знаю.

Да люди мои все при деле, под крышей, за работу, за хлеб тебя благодарят.

– Не себе я эту крепость готовлю, не в свои закрома товары дорогие на содержание беру. Хочу отвести большую беду да покончить с кровавыми бойнями, что князьки меж собой затевают. Но только скажи, в один день все брошу, соберу детей да людей, и уйдем, куда скажешь. Хоть на юг, в Этиль, к морю, хоть на север, к Новгороду. Пожелаешь – так и вовсе к варягам или за сто морей в дивные края.

– Мне там хорошо и спокойно, мой милый, – промурлыкала Ярославна, – где ты. Делай, как сердце велит, а я с сыновьями твоими тебе в подмогу. Вскормлю, взращу достойных наследников.

Маланья принесла из погреба квашеной капусты, соленых грибов и водки. Идя через двор, пнула задиристого хохлатого петуха, который уже давно нарывается на отдельный вертел в коптильне, и, выставив на стол угощение, присела рядом, подтягивая поближе вязальные спицы с клубком шерсти.

– Ужинайте, батюшка, – сказала Маланья спокойно и с улыбкой, не отрывая взгляда от вязания. – У вас, батюшка, крепость большая, а наша забота удержать ваш дом – крепость малую.


– Пап, расскажи сказку, – попросил Димка, натягивая одеяло до плеч.

Ярославна только приглушила фитиль лампы на столе и вышла из комнаты, оставляя нас наедине.

– Ну, хорошо, – согласился я, устраиваясь поудобней на лавке у окна. – Время позднее, так что сказка моя будет не длинной, договорились?

– Угу, – согласился Димка, и глаза его азартно загорелись в предвкушении новой истории.

– Случилось это однажды в каком-то времени в далеком племени, где люди жили не богато и не бедно, просто сами по себе, никому не рабы, никому не господа-хозяева, своих духов-предков, отцов-покровителей почитали. Но пришли к ним по морю иноземцы, злые да жадные. И узнали иноземцы, что у того племени и посуды золотые, и монисты золотые, и боги их золотом одарены, и предки их на золоте почивают. И земли у того племени были богатые да добрые, не бывало там зимы и стужи, только солнце жаркое да дожди с радугами. И были люди того племени от палящего солнца темны, как всяк, кто летом под солнцем работает. Жадные иноземцы решили взять все добро у племени, где обманом, где силой, где злой волей. «Много у нас золота, – говорят люди племени, – берите, нам не жалко». И взяли у них все золото иноземные люди. И захотелось им тогда еще и добрые земли забрать у людей племени. «Берите, сколько надо, – ответили люди племени, – у нас много, нам не жалко». И взяли иноземцы жадные все, что только смогли охранить. И возгордились своей хитростью да удалью, обрадовались, что так легко обманули людей племени. Все у них взяли, ничего в обмен не дали. «Устали мы на ваших землях жирных работать, – сказали злые иноземцы. – Идите-ка вы теперь за нас поработайте, люди племени, а потом мы c вами сочтемся».

Но обманули иноземцы добрых людей. И за работу им не заплатили, и золото у них отобрали, и земли их присвоили, да еще и должниками сделали.

Пытались тогда люди племени возмутиться да взять свое обратно, да куда там, пришло иноземных людей тьма. И выгнали они людей племени в худые каменистые степи да ледяные горы, где даже травы не растут и чахнут. И били они их, и убивали, и рабами и должниками делали.

И решили тогда люди племени поговорить со своими предками, поговорить, совета спросить. И ответили предки из своих могил, чтоб не беспокоились люди племени за землю свою, за волю свою. Пусть, сказали предки, живут иноземцы, как им хочется, да пусть себе думают, как разумеется. И ушли люди племени и спрятались, чтоб найти никто не мог. С тех пор остались жадные иноземные люди сами по себе, и не осталось им ничего, как самих себя обманывать, как самих себя убивать да грабить. С тех пор живут они в раздоре да бедах, от своей же жадности да глупости страдают да болеют. А мудрые люди племени спрятались далеко-далеко и бед не знают, своих отцов да духов-предков почитают, как и прежде. Потому что не в богатстве счастье, не в жирной земле плодородной, не в золота блеске, а в великой мудрости. А если человек мудрости не слушает, то всю жизнь так и живет в нищете.


– Так мудрость – это богатство такое? – спросил Димка уже почти сквозь сон.

– Мудрость, она не каждому дана и дороже золота любого и камней самоцветных. Пусть нет у кого-то ничего, только одежды, но если мудр, то богаче прочих князей да бояр, купцов да менял. Мудрость – самое дорогое сокровище на земле.

Из последних сил дослушав мою путаную историю о том, как происходила колонизация Америки, в иносказательной, вольной трактовке, Димка уснул. Уставший от дневных игр, от массы впечатлений, в свои пять с небольшим лет он даже не представлял, что бывает какая-то другая жизнь кроме той, что была в крепости. Ему, наверное, казалось, что всегда так было и так будет.

В тишине спальни было особенно слышно, как внизу, во дворе, конюх да няньки ворчат на кого-то настойчиво колотящего в ворота. Я не питал иллюзий на сей счет и почти на все сто был уверен, что дело срочное. Иначе никто бы не посмел явиться ко мне в такое позднее время. Должно было произойти что-то настолько важное, что ни один из моих начальников, ставленников и сотников не мог принять решения, не спросив моего совета.

Наум стоял у калитки, теребя в руках жетон пропуска. Рядом с ним мялся тщедушный старикашка, судя по виду, булгарский купец. Одет был не броско, но добротно. Оружия не носил. Я припомнил, что раз или два видел его в портовой части крепости, но лично не беседовал.

– Что стряслось, Наум? Ночь на дворе, а ты бедокуришь. Случилось что?

– Это Каяс, знакомец Рашида Итильского. Пришли к нему с вестью два битых гонца.

Один без руки, второй плетьми посечен. Плачут жалуются, что у Вороньего мыска напали на их караван сотни три разбойников. Зажгли лодки, а пока гребцы пожар заливали, взобрались на борта и взяли все. Кого из гребцов не убили, того в плен взяли, в реке утопили. Купца и приказчиков зарезали и в воду бросили. Говорят гонцы, что половецкие то были люди. А еще сказывают, что вроде как на берегу их верховые ждали.

– И много всего взяли?

– Три корабля!

– Три корабля! – подтвердил старикашка Каяс, нервно теребя в руках костяные четки. – Три десятка бочек желтой земли, два десятка бочек земляного масла. Белого песка сто кувшинов. Казарскую медь. – Брюзжащий и напряженный голос Каяса был еще более неразборчив по причине жуткого акцента и отсутствия передних зубов, но я сразу понял, что это именно те три корабля, которые шли с моими заказами. Большая часть совершенно необходимых составляющих для пороха и горючих смесей, тот дивный товар, который мне везли с юга, определив невысокую цену, потому как не знали, на что могут сгодиться такие странные, на взгляд многих, вещества. Для меня же это были стратегические запасы. Основа моей нынешней и будущей военной мощи. Наполнители для ракетных установок и бомб. Топливо для некоторых мастерских и расходные материалы для лабораторий.

– Еремей в курсе? – спросил я Наума, разглядывая звездное небо над верхушкой недостроенной башни.

– Он уже отправил разведчиков. На быйдарках пошли, – скривил Наум рот, произнося непривычное слово. – Еремей велел узнать, как поступить, собирать ли отряд, чтоб товар отбить, или еще что…

– Собирать, что еще! Да побыстрее! – выдохнул я, сдерживая ярость и добавил раздраженно: – До Вороньего мыса, небось, только к утру и поспеем.

Если налетчики не полные дуроломы, скоро поймут, что товар им достался, мягко говоря, не жирный. Да и корабли, я думаю, жечь не посмеют. Скорее попросят выкуп за свою добычу. Вот только я переговоров с террористами не веду, и потому пусть насладятся последней ночью в своей убогой жизни.

Или от незнания, или по чужому наущению, но накликали безвестные налетчики на себя большую беду, сами, наверное, об этом не догадываясь. Проку им с той добычи никакого, а вот биты будут, как за добрый товар. Да и прочие купцы знать станут, что со мной шутки плохи. Это не столько спасательная экспедиция, а скорей поддержание авторитета. Обычно подобный товар по моему известному списку везли в крепость купцы небогатые, порой отчаявшиеся. За серу и селитру, за нефть и дешевую медь и свинец платили мало. А порой и вовсе не считали товаром, достойным внимания и долгой перевозки. В моих же торговых рядах такой товар уходил оптом и за хорошую монету, так что давал шанс откупиться и набрать что-то из моих диковин в обмен на обратную дорогу. Уж не знаю, сколько купцов я спас от разорения таким образом.

– Давай-ка, Наум, кличь пятерых стрелков, из своей группы с короткими, малыми ракетами. Сам пойдешь, и я пойду…

Прикрыв ладонью в тяжелой кольчужной перчатке рот, Наум тихо шепнул:

– Оборотня звать будем? – и покосился на старика, который словно впал в ступор от свалившихся на него напастей.

– Нет, справимся сами. Негоже по пустякам такую силищу, тревожить.

– Их три сотни, батюшка! Как же так! Пятерых стрелков?

– А ты что же, без рук, что ли? А я? Да увидят наши с тобой рожи бородатые – так испугаются, что потом до могилы икать будут. Да и разведка впереди уже готовит место. Сдюжим. Распоясались разбойники, пора проучить сволочей.

Уже привычная к ночным визитам, совершенно не беспокоясь за мою безопасность, Ярославна помогла собраться, надеть броню, принесла из сундука в моей комнате оружие и плащ.

– Доброй дороги. Не посрамись, не лютуй, а то я тебя знаю. Да Мартына с Наумом придержи, не множь дурных толков, что, дескать, ратники твои как есть бич божий, кара небесная.


Спустившись в гостиный двор, я находился в неприятном ожидании ночной верховой прогулки, обещающей стать утомительной и долгой. Моя нелюбовь к верховой езде вынудила изготовить страшное на вид творение, чем-то напоминающее английскую двуколку викторианской эпохи на мягких стальных рессорах, закрытую от непогоды. Долго путешествовать в такой колеснице можно только по хорошей дороге, но зато в ней куда комфортнее, чем в седле. Однако сейчас не до комфорта. Да и трястись в этой колымаге ночью нет никакого желания. Отбить свой товар у налетчиков будет просто, если мы поторопимся и сумеем застать их врасплох.

Идя у меня за спиной, Наум вдруг прибавил шагу и вырвался вперед, вынимая из ножен излюбленный эсток. Из полумрака гостиного двора, подсвеченного рыжими огнями масляных фонарей, нам навстречу вышли трое. Впереди невысокого роста, довольно щуплый ратник в легком доспехе, чуть позади него – молодой, совсем еще мальчишка, не броско, но добротно одетый, замыкал троицу плотный, пузатый крепыш с окладистой пепельной бородой.

Наум перехватил меч для ближнего боя, непривычно для прочих взяв его в левую руку обратным хватом. Закована в железо у него была только правая рукавица.

– Прочь с дороги! – проревел Наум, нависая громадной массой над застывшими перед ним людьми.

– Мое имя Ратмир, – торопливо представился щуплый, снимая с головы засаленный стеганый подшлемник, и немного попятился. Прибыл с князем моим Александром Ярославовичем и данником Всеволода Ярославовича боярином Евпатием Коловратом по приглашению на празднование в крепость торговую, о которой многое сказано…

– Короче не изволите? – поинтересовался Наум, немного разочарованный тем, что не состоялась драка.

Вперед вышел мальчишка, выставив руки в боки, выпятил грудь и чуть оттопырил нижнюю губу.

– Непривычен княжескому сыну отказ в почести меньшей, чем имя моего батюшки достойно. Прежде чем принять батюшкиных посланцев как подобает, потчуют их с прочей челядью в общем дворе. Хорошо хоть, на конюшне почивать не предложили. Негоже хозяину так гостей принимать.

Голос у мальчишки был как раз в стадии ломки; видно, только-только стала пробиваться хрипотца. Он еще не научился как следует ставить нужные акценты, и потому все его заявления больше показались жалобным нытьем, а не нотой протеста.

– Рылом еще не вышел, княжий отпрыск, мне, Коварю, указывать, как подобает.

– Да за такие слова тебя лошадьми рвать! – заорал было взбешенный таким дерзким ответом пузатый боярин Евпатий, да почуяв на незащищенном брюхе холодную сталь, осекся.

Наум демонстративно поднял правую руку и сложный пружинный механизм в наруче с еле слышным щелчком скрыл короткое лезвие под узорным щитком. Оторопевший молодой князь и враз протрезвевшие его провожатые отшатнулись и схватились руками за рукояти мечей.

– Некогда мне с тобой, юнец, тут препираться. Не нравится, как приняли, – скатертью дорога. А в моей крепости все равны. И селянину, и купцу, и боярину – всем из одной бочки пива подают. Прислал тебя батюшка-князь за мной, Коварем, приглядывать да шпионить, так делай свое дело, вот только под ногами у меня не вертись. А хочешь делом доказать, что имеешь право на другое к себе отношение – поднимай свою хмельную ватагу и айда со мной, делом займемся. Заодно и посмотришь, чем славен Коварь на всю округу. Или струсишь?!

Цыкнув на боярина и дружинника, молодой князь Александр достойно выдержал мою нарочитую грубость и показное неуважение, выставил упрямо ногу вперед, с трудом сдерживая неуемную предательскую дрожь в коленях.

– Мне не впервой в ратном деле участвовать. Бил я с братом Федором и бунты, и варягов пришлых. Засадный отряд под рукой держал, и дело свое знаю. Коль приглашаешь меня, прежде чем достойно приветить, показать, на что гож, то так тому и быть. Пойду с тобой, Коварь.

– Вот это нормальный разговор, сразу видно, воин сказал, а не юнец безусый, – ответил я, чуть сбавляя накал беседы. – Собирай своих, да вдогонку идите, коль поспеете. Мои стрелки резвые, порой я сам за ними не поспеваю.

Сказав это, я прошел дальше, к воротам, где меня уже ждали те самые стрелки, с ног до головы увешенные новейшим вооружением, не более чем месяц назад вышедшим из мастерской и частично мною модернизированным.

Шах и мат, вот что получил возгордившийся было своим мнимым величием княжеский сын Александр. Я не собирался церемониться ни с самими князьями, ни тем более с их отпрысками. Проглотит оскорбление, поймет, что был поставлен на место, – получит даже большее внимание, чем ожидал. А упрется как бык, обидится, затаит злобу и уйдет восвояси – то так ему и надо, дела-то при этом он не сделает. Поручение отца своего не выполнит. И кто дурак после этого?

По суете раскрасневшегося от натуги и гнева княжеского отпрыска стало понятно, что он семь шкур спустит со своих людей, но отправится со мной, лишь бы доказать, что не просто так тут языком чесал да требовал уважения, которого пока ничем не заслужил. Вот и пусть суетится, пусть наверстывает упущенное. Был бы он постарше, по-иному бы разговор повел, да и на рожон не стал бы лезть, а так, пока молодой, сколько дров еще наломает, пока выучится.


Мы двинулись в ночь по знакомой дороге с надежными проводниками. По моим подсчетам, вылазка не должна была занять много времени и ресурсов. Банда налетчиков, что осмелилась на реке взять три моих корабля, наверняка собралась стихийно, спонтанно. Из беглых людей, из кочевников да обиженных своими боярами дворовых. Сколько их приютила Мещерская сторона – не счесть. От Мурома до Владимира и Суздаля в сушь да в голодные годы сколько дворов обнищало, оголодало, осиротело. Загнала беда людей в тяжкий грех, на лихой промысел, и потому мне нужно было разобраться, кто и зачем это сделал, так что лютовать не стоило. Возможно, если прознают лихие людишки, чей караван взяли, так, случится, и без боя все вернут с извинениями. Ну а если упрутся и в драку полезут, то и пенять потом только на себя и смогут.


Много личного времени приходилось тратить на то, чтобы разрабатывать оружие и боеприпасы. Я считал их постоянное совершенствование важнейшей задачей и не останавливался на достигнутом. Зная надежность и значительную эффективность стрелкового оружия, я понимал, что ставку придется делать именно на него. В моем случае изготовление пушек, ружей и даже мортир было делом совершенно бессмысленным и безнадежным. Во-первых, потому, что я не мог позволить себе тратить столько железа на подобные виды вооружения. Во-вторых, технологически это было дорого и неоправданно. Изготовление одной пушки с достаточным запасом прочности обошлось бы мне примерно в двести килограммов хорошей стали и несколько десятков килограммов дорогого в производстве пороха. Плюс чугун или все та же сталь для ядер, в которые тоже понадобится пороховой заряд. Пушка тяжелая, неудобная для транспортировки, долго перезаряжается, поэтому я сделал выбор в пользу ракетных снарядов. Технология была отработана еще при обороне Рязани от налета князя Юрия с его сборной ратью. Изготовление тогда еще громоздких и нелепых минометов вполне себя оправдало. Дальность и точность стрельбы, скорость перезарядки, возможность мгновенной смены дислокации и мобильность стрелковых групп не шли ни в какое сравнение с тяжелой пушечной артиллерией. Короткие тактические ракеты не больше пятидесяти сантиметров в длину, со спрятанным раскладным оперением стабилизаторов, толщиной чуть больше пятирублевой монеты, легко укладывались в деревянные ящики, весили немного и заполнялись различными начинками в зависимости от боевой задачи. Кроме того, мне удалось так оптимально сбалансировать пороховые заряды и конструкцию пусковой установки, что подобное оружие практически не давало осечек. Стрелок мог вести огонь из любого положения примерно так же, как это делали в той самой армии, в которой я когда-то имел честь служить. Легкая медная труба пусковой установки ставилась на сошки, треногу или просто на плечо. Стрелок, теперь уже без второго номера – заряжающего, сам вкладывал ракету в боковую прорезь, взводил пружину кремневого курка и одним нажатием на спусковой крючок поджигал фитиль ракетного запала. После этого у него было лишь пара секунд, чтобы окончательно прицелиться, если была в этом необходимость. У такого оружия не было и не могло быть отдачи, оно било точно и сокрушительно. Мобильная версия этой пушки обслуживалась одним стрелком со скоростью до двадцати выстрелов в минуту. Не всякая артиллерия, даже в двадцатом веке, может похвастаться такой скорострельностью. Боезапас стрелка в моей гвардии был собран из расчета примерно сто ракет на одного, если в конном снаряжении. Проще говоря, пять стрелков за пару минут после команды «огонь» должны были превратить в густой фарш из лошадей и всадников вражескую кавалерию в составе более сотни человек. Но, судя даже по самому скромному опыту их применения, никогда и никто не решался идти в лобовую атаку уже после первого, пристрелочного залпа. Таким ошеломительным был эффект. И это далеко не самая главная военная сила, на которую я делал ставку в своей крепости. За пять лет упорного труда в каменных стенах новой цитадели появилось столько новшеств, что вплоть до Первой мировой войны XX века не найдется армии, способной взять эти стены штурмом с наскока. Крепость таила десятки сюрпризов, так что мне не стоило беспокоиться о том, что какой-то местный князек или разбойный упырь с ватагой вздумают прибрать к рукам мои достижения и успевшие накопиться весьма немалые богатства.


Молодой князь с дружиной нагнали нас возле моста через чахлый, заболоченный ручей в тот момент, когда огни крепости уже не были видны.

Обычно резвые лошади не спешили прибавить шаг на темной дороге, да и мы с Наумом не торопились. Далеко впереди рыскала разведка, стрелковое звено тоже заметно вырвалось вперед, так что мы с моим сотником ехали следом лишь для того, чтобы в нужный момент принять ответственное решение и просто проконтролировать, чтобы стрелки не впали в раж и не перебили, кого не следует. Этим отморозкам только дай волю, весь боезапас выпалят, гоняя зайцев по кустам да оглушая лес. Хотя зря грешу на них, ребята толковые, дисциплинированные, свой хлеб отрабатывают упорными тренировками и добросовестной службой по охране крепости.

В составе дружины Александра было всего два десятка воинов. Для него немного, а вот для моей карательной вылазки многовато. Я придержал коня и поравнялся с князем.

– Зачем ты всех-то с собой взял? Мы же не на войну собрались и не кабана загонять. Оставил бы половину, пусть себе отдыхают.

– Я бы, может, и оставил, – согласился Александр, косясь на Евпатия, да только, если отец прознает, что меня, без сопровождения…

– Понятно, – опередил я его предположения и, хлопнув ладонью по крупу коня, ускорил его бег. До Вороньего мыска дорога неблизкая, и я надеялся, что к полудню следующего дня мы выйдем на след налетчиков. Потерять стратегический груз было бы серьезным упущением. Черт с ними, с селитрой и серой, большой потерей стала бы нефть. Вот чего мне требовалось в последнее время все больше и больше. После того как я научился перерабатывать ее, отделяя все возможные фракции, забот прибавилось. Большая часть, как это ни странно, уходила на лекарства и инструмент, смазки, мастики и лаки. Только благодаря нефти у меня появился хороший резак, способный прожигать сталь. Появились растворители и медикаменты, смазки и кислоты. Начинке вооружения доставалась лишь незначительная толика этого ценного сырья.

– Когда я сказал, что отец прислал тебя шпионить за мной, ты, конечно, возмутился, но отрицать не стал. Неужто так легко признаешь, зачем прибыл в мои владенья?

– Зачем отрицать очевидное? – заметил Александр не по-юношески многозначительно. – Не стоило рассчитывать на то, что ты упустишь это из виду. Тут и скрывать негоже, не по мне это.

– И что ты хочешь знать? Какие из слухов желал бы проверить?

Александр заерзал в седле, а его молчаливый спутник Ратмир громко и фальшиво кашлянул.

– Много слухов, да один диковинней другого. Как знать, каким верить, а каким нет. Я и про крепость твою слышал, что стены высокие, рвы глубокие, ворота железом окованные. А когда приехал, то сам все увидел, как есть. Сказывали люди, что у тебя склады да товар, мастера знатные, диковины заморские. Так все своими глазами видел. Сказывают, что ворожба твоя злая, что волком оборачиваешься. Да то и понятно, что народ скажет с перепугу и не такое.

– С перепугу, – ухмыльнулся я, ловя себя на мысли, что разговариваю с юнцом очень надменно и неуважительно. – Посмотрю я, как ты заговоришь, когда со мной в крепость вернешься. Тебе ведь еще перед отцом ответ держать. Так что мудрей будь, много времени тебе уделить не смогу, дел по горло, так что думай, прежде чем лезть с расспросами.

Негодуя от того, как по-хамски я разговариваю с князем, Евпатий гортанно рявкнул что-то невнятное, смачно сплюнул и рванул вперед, не в силах больше сдерживаться. Ему ужасно хотелось меня осадить, но, не решившись, он вымещал свою злобу на коне, нещадно нахлестывая его. И выслужиться перед князьком охота, и мне перечить не в масть, вот ведь незадача для боярина.

– Монахи о тебе всякое говорят, им доверия больше, чем баянам да скоморохам, что весть о тебе до самого Киева уже донесли. Молвят, что не крещен ты, но храмы не попираешь, сам Аред, да только ни капищ не бьешь, ни святых алтарей. Кто твой бог? Что твое спасение? Перед кем ответ держать станешь за грехи земные, коли наш Спаситель…

– Ну, хватит! – рявкнул я, да так резко, что непривычные к моему голосу лошади в княжьей дружине попятились и захрапели. – Боги, истуканы, капища, храмы. Все приемлю, все имеет право на существование, вот только ответ держать придется перед совестью! Убить – грех, а не убить – так те, кого не убил, тебя убьют. Тоже грех. Где правда, где истина? Я никого насильно не держу. Знаю, что сейчас в далеких степных землях собирается такая армия, какой вольница эта и не видала. Тысячи воинов, злых и коварных, вооруженных и закаленных в боях, придут на Русь и всех, от мала до велика, обложат данью, пленят и убьют. Разорят земли, сожгут города, станут хозяевами. Князей всех в дворовых псов превратят. И не помогут тогда ни капища, ни алтари, не ведуны, ни монахи с епископами. А только сила, только доброе войско. Сила на силу! Только бы выстоять!

Будут идти как саранча. Рвать, убивать, сжигать! Никого не пожалеют! Что тогда скажут твои монахи богословы?

– Да уж если такое тебе ведомо, – удивился князь, – то, стало быть, и избавление ты знаешь.

– Я-то знаю. Все для этого делаю. Убогую, проклятую деревеньку превратил в лакомый кусочек, да такой, что ни одна орда мимо не пройдет, не позарившись. Да вот, выходит, что не только им приглянулась моя Железенка. Уж и местные князья, все окрест, косо смотрят, слюной исходят, соглядатаев шлют одного за одним. Не для них я собираю вокруг себя купцов да людей. Золото да оружие в моих руках не на то, чтобы Киев, опаленный усобицей, взять, Новгород, или другой град. Вот, сушь на юге встала, дожди да разливы север подтопили, голод нынче, мор страшный, а я золота не жалею, чтоб цены удержать, когда за воз прелой репы голодная семья в рабство заморскому купцу единственное чадо отдает. Кто мешает князьку любому в своей земле уберечь народ? Не братьев бить, да войной жечь за земли пядь, а о людях подумать. Не земля в конечном счете кормит князя и всю его рать, а люди, что на той земле живут. А вот по примеру литовских да немецких феодалов не ценят князья русские своих людей. Хуже рабов да дворовых собак держат, обирают до нитки, войнами жгут да голодом морят. Вот их бы бить да поучать!

– Эко тебя разобрало, батюшка, – встрял в разговор Наум, намекая, видно, на то, что, по его разумению, наговорил я уж много лишнего.

А плевать. Молодой князь должен вбить в свою пустую голову, взнузданную гормональным перекосом, что не за свое собственное благополучие я готов драться. Не от жадности гребу под себя каждого, кто ни придет с прошением. И купцов отваживаю от дурных путей да худого торга, когда те, обложенные данью да податями дерут втридорога за простые вещи. Если в Европе сейчас за пряности дают равную часть золота, то на моих рынках к острым дешевым приправам давно уж успели привыкнуть.

С появлением стекла и искусственного освещения мне удалось сделать несколько экспериментальных оранжерей, где прорастают семена самых экзотических растений. Множество восточных пряностей теперь не нужно вести издалека, их вполне достает и в крепости да в крестьянских огородах.

Помню удивление крестьянской семьи, которой я ранней весной заказал целое поле горчицы. Бедный мужик до сих пор, наверное, понять не может, зачем Коварю понадобилось столько бесполезной сорной травы. А когда я заплатил ему за весь собранный урожай столько, что вся семья лет пять может вообще только пировать каждый день, покупая себе все, что только потребуется, мужик и вовсе с толку сбился. Горчица была тоже одним из моих стратегических компонентов. Часть ракетной начинки я делал из порошковой горчицы. Страшней оружие в этом веке даже представить было трудно. Даже напалм, будь у меня возможность изготовить его в нужном объеме, не дал бы такого эффекта, как скромное горчичное зерно, перемолотое в тонкий порошок.

Первое тактическое испытание этого оружия я провел в одной из деревень близ Пронска, где селяне решили устроить самосуд над молодым парнем, который от рождения страдал падучей, а проще говоря – эпилепсией. Разбушевавшаяся было толпа уже теряла над собой контроль, и мое заступничество могло обернуться нешуточной резней, когда я приказал одному из стрелков пустить ракету с коротким зарядом в небо над площадью. Взорвавшись в воздухе, заряд распылил облако желтой пыли, от которой потом вся деревня пряталась, позабыв о былом гневе. Вот когда мы наслушались воплей и проклятий!

И драли на себе одежды, и рвали волосы, слепые, сопливые, обожженные, с раскрасневшимися рожами, ползали по грязи и лужам, вместе с местным дьячком-провокатором, вымаливая у меня прощения. Всего-то горчичный порошок, мелочь, крохотное зернышко, измолотое в пыль и прах, а такой эффект! Иногда не нужно убивать, не нужно колоть и жечь, достаточно лишь напугать, остановить в порыве гнева, и за это не стыдно. И даже рад, что не пустил в расход, что не разорвал на части ударом противопехотных, осколочных зарядов. А уж грех на душу взял или, напротив, благое, богоугодное дело свершил, так то не моя забота, и не мне судить и решать. Эй, вы, слышите? Таинственные и неведомые силы, что забросили меня сюда, – вам расхлебывать все то, что я здесь наворочу!


После того как я позволил себе рявкнуть на молодого князя Александра, тот присмирел, стал подбирать слова, подолгу обдумывал все мною сказанное. Князь или нет, а все равно мальчишка. Пусть и повидал, как сам говорит, больше прочих, и грамоте обучен, да и в боях, судя по всему, действительно участвовал, видно, что к вранью не приучен. Да только возраст у него такой трудный. Он сейчас видит мир только сквозь собственную лупу, сквозь угловатую призму юношеского максимализма. Это почти черно-белый мир, в котором добро отделено от зла четкой, контрастной границей, такой выразительной, что даже глазам больно. И никто ему сейчас не указ. Он король мира, он мудрей всех мудрецов. Но в то же время готов принять авторитет инакомыслящего, революционера – плывущего против течения. Для определения собственного уровня ему нужен наглядный пример. А значит, признает над собой авторитет. Кого-то, с кем может себя сравнить. Как порой равняется дворовая шпана на местного вожака, у которого за плечами три ходки в места не столь отдаленные, где быстро и жестко приучают «отвечать за базар». Или на отслужившего в армии воина, способного ребром ладони разбить стопку кирпичей, бравого и удалого, такого положительного и тоже знающего цену словам и приученного нести ответственность за сказанное. Князьями называются от рождения, но становятся ими не сразу. А вот каким станет молодой князь – зависит от того, на кого он станет равняться.

Самым надежным и порой самым гуманным и безотказным оружием в моем арсенале был мой авторитет. Вернее сказать, не авторитет, а дурная слава. Случалось мне не раз встречаться и с бравыми вояками, которые не признавали над собой ни бога, ни черта, и душегубов, и наемников, что не особо-то кичились ремеслом, но каждое движение, все их повадки выдавали профессионалов с потрохами. И было достаточно только представиться, назвать себя, как тут же прекращались всяческие препирания, ультиматумы, условия. Любой задира тут же сдавал позиции и шел на мировое соглашение, лишь бы не испытывать на собственной шкуре все те проклятия и страшное колдовство, которое приписывали мне сотни толков и сплетен. А все потому, что умные, опытные люди попадались. Может, в честном бою умелый наемник и смог бы меня подрезать или садануть, да вот только похваляться этим больше не придется, потому как никто ему все равно не поверит.

Так ли я коварен, как сказывают люди, жесток ли, проверять никто не решится и с удовольствием встанет в ряды тех многих, кто продолжает пересказывать залихватские байки, оправдывая свое чудесное выживание после встречи со мной не иначе как моей милостью и добрым расположением духа. Ну а уж, чтобы в грязь лицом не ударить, приписывали порой что-то от себя: то клыки окровавленные, что выпирают аж до подбородка, то рост в две сажени, то злых духов, что окрест меня вились да злобно завывали, как дворовые собаки. Такие порой небылицы плели, что в них я самого себя и не узнавал даже.

Те бедолаги, что осмелились взять себе три купеческих корабля с моим товаром, видать, слухам не верили или, того проще, вовсе не слышали про то, каков я есть. Встретившая нас у опушки леса разведка доложила, что налетчиков две сотни, все оборванцы, голь перекатная, калеченые да беглые, но руководят ими люди пришлые – кочевые. Шесть десятков конников, все при добром оружии, по виду вроде как казары, да только говор их разведчикам показался незнакомым. По смыслу догадались мои лазутчики, что и сами бандиты недовольны тем товаром, что прихватили вместе с кораблями, да и что теперь делать с такой добычей, не знают. Прочие у конников были вроде как в подчинении, да все спрашивали, какую долю им дадут. А давать, как выяснилось, и нечего. Еще доложили мне, что по всему видно: голодно пришлым людям на чужой земле.

– Очень уж неумелые охотники, – заметил один черемис из разведки. – Луки у всех на казарский манер костяные, тугие, а даже кабана, что в дубраве окопался, взять не смогли.

Олай-черемис был, наверное, самый опытный охотник из тех, кто мою разведку натаскивал, и сам же ее возглавлял. Слова этого человека я никогда не подвергал сомнениям. Все мальчишки, что были в его подразделении, опыта набирались стремительно, премудрость выучили, вот только таким чутьем, как у старого охотника, еще не обладали.

– Что повелишь, батюшка? Что делать станем?

– Две сотни да шесть десятков – это конечно многовато для нас, – заметил я, отдавая поводья одному из молодых разведчиков, укутанному в маскировочный плащ. – Князька я в стороне оставлю, как говорится, не княжеское это дело – саблю марать. А вот нам с вами, Олай да Наум, придется поработать. Помнишь, Олай, как на Чертовом луге монахов стращали?

– Одного скрасть языка или двух? – тут же спросил черемис, пригибаясь, как бы принимая боевую стойку лазутчика. Ох и азартный же мужик этот Олай!

– Одного хватит, да только того, что самый горластый да задиристый. Ты давай с ребятами добудь мне «паникера», а я пока с Наумом стрелков расставлю.

– И я с тобой пойду, батюшка, – вдруг услышал я голос молодого Александра у себя за спиной. – Не пристало мне – воину, в стороне сидеть да дожидаться…

– Бравый вояка, я смотрю, – ответил я, сдерживая смех, вызванный нелепой напыщенностью мальчишки и безудержным его рвением. – Ладно, быть по-твоему – нюхни моего пороху, будет потом чем ответить перед людьми.

Бесшумно, практически незаметно и быстро, разведчики во главе с Олаем двинулись через овраг брать языка. Разомлевшие на пригорке налетчики судачили о чем-то своем, почесывая бока, жгли костры, некоторые спали, ничего не опасаясь. Всадники на лошадях держались особняком у своих укрытий и добраться до них, выбравших открытое место
на поляне у реки, было непросто. Случись драка – достать их маленький лагерь надо будет еще постараться.

– Плохо, что часть ватаги на кораблях. Все трясут товар, думают, небось, скрыли от них чего-то купцы, – заметил Наум, натирая меч и блестящие детали доспехов темно-зеленой пастой из деревянной коробочки. – Попрячутся, как заварушка начнется, но мы их все одно выследим, вот только побегать придется.

– Неужто ты думаешь, что стану я свои ноженьки мочить да по здешним болотам эту голытьбу выискивать? Вот дались они мне – как зайцу гвозди. Меня больше интересуют вон те всадники. Голытьба пусть восвояси бежит – кто куда, не интересны они мне, а кочевников надо посечь, нескольких изловить да поговорить с ними по душам.

– Ох, боюсь я, батюшка, когда ты вот так злорадно шипеть начинаешь, да все гнешься к земле, того и гляди, в волка невзначай обернешься.

– Дурья твоя башка, Наум! Сам пригнись!

В нас с тобой росту под два метра, а мы тут торчим на ярком солнышке в начищенных доспехах, как истуканы, отсвечиваем. – Присев на корточки за высокий муравейник и ухватив за кожаные шнуры стягивающие зерцала Наума, я подтянул его еще ближе. – Вдоль по оврагу ставь стрелков, да так, чтоб друг друга видели. Первый залп – самый малый горчичный заряд над поляной, где голытьба кучкуется. Вторым пусть заряжают шумовые ракеты, да на случай ответной атаки пусть подготовятся. Черт их знает, иноземцев, куда рванут, контуженые, после второго залпа. Дай стрелкам задание: пусть, если нужно будет, бьют шумовыми да гонят к реке только конников, если кто исхитрится в седло сесть.

– А мне что делать? – спросил Александр, так же, как и мы с Наумом, притаившийся за кочкой.

– Тебя, молодой князь, я в бою чести не имел видеть, уж извини, потому желаю узнать, как готов ты к таким битвам. Станешь другом, коль прикроешь мне спину в бою. Тебе чем удобней, копьем или луком? Может, мечом?

– Я копьем привык, – согласился мальчишка, часто моргая.

– То, что привык, это плохо. Использовать в бою следует то, что нужно, а не то, к чему привык. Ну да ладно, копье так копье, смотри только в пылу меня не задень. Я хоть и Коварь, но резаным страсть как ходить не люблю, а ну как осерчаю…

– Я все понял, – кивнул Александр и деликатно изобразил веселую ухмылку, оценивая мое скупое чувство юмора.

– Да, и еще, княже, отправь восвояси своих медведей, боярина да слуг, грохочут кольчугами, что скоморохи бубенчиками. Пусть вон в лесочке дожидаются, лошадей стерегут. Мы как боем пойдем, вражьи лошади шустрее, чем от ядовитых змей, прочь рванут.

Наум сбегал к лошадям, попутно выпроводив княжеских людей, вынул из седельной сумки «гуделку» и встал над оврагом за корявым стволом дерева. В это время по едва заметному движению кустов на той стороне стало понятно, что возвращается разведка, волоча за собой перепуганного, связанного пленника. Совершенно бесшумно и ловко маскируясь: словно оживший подлесок, кочки да кусты сами собой сползли вниз по глиняному склону, скользнув по заметной черной полосе перегноя.

Выволочив несчастного на поляну, разведчики обступили его по обе стороны и, удерживая за плечи, не давая подняться, вынули кляп изо рта и присели при моем приближении, чуть приоткрыв маски-капюшоны плащей. Я снял шлем, открывая лицо, и навис над пленным грозной тучей, буравя его ненавидящим жестоким взглядом.

– Что-то он худ да костляв, – буркнул я, тут же состроив недовольную и грозную мину. – Пожирней, что ли, найти не могли? Тут мне одному только на обед.

– А мне? – возмутился Наум немного наигранно. – Чур, голова моя, я ее в углях запекать буду, объедение! – При этом состроил такую страшную рожу, что я едва удержался от смеха.

Несчастный босяк от таких гастрономических интересов к его персоне даже побелел и, похоже, был в предобморочном состоянии. Связанные конечности пленника судорожно дергались, лицо перекосилось от ужаса. Из пересохшего горла вырывался какой-то сип. Безумный, остановившийся взгляд сфокусировался на здоровенном ноже в руке Наума, которым тот неторопливо разрезал путы из гибких ивовых прутьев на руках и ногах бедолаги, незаметно подмигивая невозмутимым разведчикам.

– Как же, батюшка Коварь? – подхватил игру Олай, распевно и раболепно запричитав: – Велел ты мне взять самого толстого и не сильно обросшего, вот мы тебе его и привели.

– Коварь! – прошептал пленник одними губами и еще больше затрясся. – То не я, то не мы…

Почуяв в какой-то момент, что разведчики чуть ослабили хватку, насмерть перепуганный пленник вывернулся ужом и соскользнул в низинку, к ельнику, встал на четвереньки и быстро пополз к своим, умудряясь как-то на ходу креститься и причитать, нещадно обдирая колени на еловых корнях и хвое. Через пару десятков метров он вскочил на ноги и, не разбирая дороги, рванул к стоянке, хрипя и сипя в попытке громко крикнуть, но вместо этого завыл отчаянно, словно побитый пес, сгинул в зарослях.

Мы не бросились в погоню; напротив, даже немного отступили, хохоча в полный голос. Наум, все посмеиваясь, тут же размотал «гуделку» и отмерив два локтя веревки, стал раскручивать полусферу вокруг себя.

По сути «гуделка» была низкочастотной сиреной, не инфразвук, конечно, но тоже весьма неприятная по ощущениям вибрация очень низкой частоты. Гулкое завывание всколыхнуло сонный лес, как охотничий рев неведомой дикой твари, жаждущей крови и добычи. Я даже со своей тенистой опушки услышал, как заржали лошади наемников на песчаной отмели вдоль берега. Гул все усиливался и усиливался, набирал мощность, что, в свою очередь, послужило сигналом для стрелков, почти синхронно пустивших в небо над поляной ракеты. Дымные шлейфы резанули небо, как арканы, наброшенные на ретивых жеребцов, затаившихся в глубине табуна. В это же время вырвавшийся из наших рук пленник достиг разбойничьего стана, вопя на всю округу срывающимся голосом что-то совершенно неразборчивое. Одного его перепуганного вида хватило, чтобы в лагере бандитов началась суета и беготня. В общем шуме никто и не заметил, как над поляной прозвучали еле слышные хлопки взрывающихся ракет. Заряд был крошечный, ничтожный, достаточный лишь для того, чтобы только разорвать тонкую берестяную оболочку, под которой скрывалась горчичная смесь. Желтое облако едкой пыли оседало над углями тлеющих костров, над временными, ветхими убежищами и лежанками, устланными свежим лапником. Жгучий туман легко удерживался во влажном воздухе полуденным жарким ветерком.

Князь Александр стоял позади меня и смотрел на все это безобразие, вытаращив глаза, стараясь не пропустить ни одного мгновения разворачивающегося действия. Спектакль, продолжившийся у берега, был явно из категории черного юмора. От такого зрелища невозможно было оторвать взгляд.

Первые крики, проклятия и стоны послышались из подлеска, куда налетчики стаскали награбленное добро и где теперь продолжали упорно потрошить упаковки в бесплодных поисках чего-нибудь ценного. Теперь же эти «старатели», полуслепые от льющихся слез, чихающие и воющие от нестерпимого жжения, кинулись куда попало, хаотично сталкиваясь друг с другом и сея еще большую панику дикими воплями. Ни оружие, ни взятый с кораблей товар их уже не интересовал. Сам воздух в это мгновение превратился для них в злой яд, режущий глаза и горло, рвущий ноздри, опаляющий языки. Это были не просто крики, скорее истошные стенания грешных душ, бьющихся в вечной гиене огненной, воспылавшей внезапно посреди леса. Привязанные лошади сорвали поводья с чахлого трухлявого ствола, к которому их небрежно закрепили, и бросились врассыпную.

Вспотевший от натуги Наум остановил бешено вертевшуюся «гуделку». Это послужило очередным сигналом для стрелков, которые к этому времени должны были давно уже перезарядиться и встать на исходную позицию для прицельного прямого удара.

Молодой князь не отступал от меня ни на шаг. Еще пять минут назад бравый и самоуверенный, он сейчас готов был прятаться за моей спиной, лишь бы не видеть того, что, по его мнению, должно было случиться.

Первый залп шумовых ракет в самые густые скопления людей был для них действительно как гром среди ясного неба, разметавший обезумевшую толпу по земле. Даже сами стрелки в этом легко убедились и тут же отложили пусковые установки, сменив их на арбалеты, заряженные стрелами с тупыми травматическими наконечниками. Непривычный к такому грохоту молодой князь не выдержал и зажал уши, испуганно пригибаясь даже от падающей на него хвои и листьев.

Еще до начала психической атаки я заметил направление ветра и потому чуть задержался, обходя поляну по оврагу с наветренной стороны. Торопиться не стоило. Горчичный туман еще висел в воздухе, и поэтому я не рискнул идти через зону поражения.

Кто-то из наименее пострадавших и самых рьяных, видимо, все же попытался выхватить оружие, за что тут же получил удар тупой стрелы в живот или грудь. Другие поняли всю бессмысленность сопротивления и, бросив любые попытки огрызаться, стягивались у крутых бортов кораблей, наполовину выволоченных на отмель.

Грязные, сопливые, почти слепые, с покрасневшими глазами и лицами, они ползали в мокром грязном песке кто без штанов, кто и вовсе голый, не решаясь поднять на меня взгляд. Более опытные и поэтому сдержанные наемники демонстративно выбросили оружие и тоже сбились в кучу недалеко от того места, где привязывали лошадей. Оставшаяся без дела на дальней опушке свита князя Александра сейчас ловила по бурелому разбежавшихся в страхе коней и даже здесь, на берегу, их крики были слышны довольно отчетливо.

Стрелки держались в тени, разведчики бесшумными призраками проверяли кусты и тенистые ямы убежищ на предмет затаившихся врагов, а на песчаную отмель вышли только мы трое.

Наум чуть впереди, прикрывая меня в полкорпуса, молодой князь, все еще пребывающий в некоторой растерянности, но не выпускающий из рук копья, двигался шагов на пять позади меня. Надо было видеть удивленные рожи этих бандюганов, когда из леса вперевалочку, по песочку вышли два великана в тяжеленных доспехах и мальчишка с копьем. Один из великанов, словно не замечая всей этой грязной, настороженной толпы, вдруг хлопнул ручищей по спине другого и заорал весело:

– О! Наум, глянь-ка! Кажись, мой товар нашелся!

Похоже, этой выходкой я добил их окончательно.

2

Правильно говорят, что первое впечатление о человеке – оно самое верное. Как только я услышал рассказ разведчиков о кочевниках в разбойничьей ватаге, сразу понял, что они воины тертые и не самого робкого десятка. И увидев их, я утвердился в этом мнении. Застигнутые врасплох моей внезапной атакой, они просто не успели дать отпор, а могли бы. Со злорадством вспоминаю их лица, удивленные и обиженные одновременно, когда они увидели все мое войско, состоящее всего из пяти стрелков, которое теперь вязало им руки и ноги, усаживая в рядок под колышущимся от ветра корабельным навесом. Только колдовством и злыми чарами они, видимо, оправдывали собственное бессилие и страх перед горсткой этих деловитых, невозмутимых воинов, споро вяжущих узлы на их запястьях. Да и наверняка их пугала наша троица, особенно Наум, небрежно покручивавший два меча, обеспечивая порядок и очередность. Особо прытким уже досталось – удар мечом плашмя по голове – и уноси готовенького. Александр рылся в куче оружия, сваленного на песке, выуживая интересные образцы и показывая их мне. Разведчики подносили еще, собирая по лесу брошенное.

У большинства из наемников было очень хорошее вооружение, шелковые одежды, золотые украшения и монеты, которых я раньше не видел. По некоторым клеймам и знакам я понял, что вооружение у них китайского производства. Это в XXI веке фраза «китайское качество» станет чуть ли не синонимом определению «дешевая подделка». А в моем случае найденные на вполне приличном оружии иероглифы говорили только о том, что воины прибыли издалека и, скорее всего, именно оттуда – из монгольских степей, где роилось несметное полчище, готовое по мановению руки своего вожака преодолеть любое пространство, стирая в пыль все на своем пути.

Лазутчики орды, в чем я теперь совершенно не сомневался, намеревались, видимо, зимовать в здешних краях, собрав вокруг себя несколько сотен балбесов, шастающих по лесам в поисках легкой добычи. Мелкие группки босяков не могли серьезно навредить купеческим караванам, хорошо охраняемым и осторожным. Щипали по селениям, били зверье, кто посмелей да неприметный, выходили с убогой добычей на торги – пытались выменять на хлеб да соль. Так же, как когда-то Петр, приютивший меня в первый год, отсиживались в труднодоступных местах, мастеря наспех землянки да убежища, словно медведи – берлоги.

С этими оборванцами как раз все было ясно и понятно. Им дело найдется. Для начала поработают бурлаками и допрут-таки ладьи до крепости, где их ждет преемник убиенного ими купца, надеющийся вернуть товар. Ну а после состоится суд, сход старейшин. Если ни в ком из бандюг не признают обидчика в каких-то других делах, то для начала пущу их на тяжелые работы в искупление грехов, а там – как народ решит. Может, кто из ремесленников попросит подмастерья, может, кому в дворовые человек понадобится. Демократия – это хорошо, но вот строить тюрьмы для блатных и воров «в законе», кормящих вшей на нарах от безделья, я не собирался. Особо упертых определял гребцами на купеческие суда, где местные приказчики да надсмотрщики быстро научат хорошим манерам. Вот и вся система наказания за проступки. Раскаялся, осознал – добро пожаловать на общественно полезные работы с дальнейшей перспективой укоренения. Уперся, пошел в отказ – милости прошу на невольничий рынок, а там крутись, как знаешь. Хотя и у меня в крепости уйма не выкопанных ям для клозетов, а сделать экскаватор с паровым двигателем я еще не сподобился. Вот с кочевниками у меня будет отдельный разговор. Даже если через месяц за ними явятся послы, купцы или просто авторитетные люди с ручательством, я все одно возвращать их не стану. Пусть они в моей крепости ничего толком и не увидят, но самому отпускать на волю пойманных лазут-чиков станет большим упущением. Во-первых, мне нужны будут консультанты и переводчики. В свете предстоящих событий я должен буду иметь как минимум двух-трех человек, владеющих языком врага. Плюс ко всему, мне потребуются сведения о численности войска, его структуре, иерархии, способах передвижения, питания, пополнения припасов, вооружении. Все это я когда-то читал в книжках по истории, но одно дело – книжки, и совсем другое – живые свидетели, которым врать станет невыгодно. Если человек имеет желание жить, рано или поздно его можно довести до такой степени отчаянья, что он расскажет все, как бы ему этого ни хотелось. Не я придумал способы, как, не применяя насилия, довести любого, даже самого стойкого, до того, что он будет молить о смерти, и в данном случае этими методами я брезговать не стану. Если вынудят.

Наум со стрелками и частью княжеской свиты остался приглядывать за тем, как пленные станут бурлачить корабли до крепости. Олай со своими людьми все еще прочесывали окрестности и уже собрали приличный табун лошадей, который им предстояло перегнать в крепость. Мы с князем не спеша двинулись в обратный путь. Я уже давно не ощущал такой безмятежности и покоя. Кругом шумел кронами высоченных деревьев дремучий лес, беспечно щебетали птички, где-то в глубине чащи ухала потревоженная сова. Видимо, задремав, очнулся уже у переправы от стука копыт по доскам настила моста. Поводья моего коня были в руках Олая, невесть откуда взявшегося и теперь идущего впереди. Оглянувшись, увидел в клубах пыли догоняющий нас табун лошадей в окружении разведчиков. Олай, свирепо гримасничая, погрозил им кулаком. Те, весело скалясь, засуетились, придерживая табун, давая нам возможность спокойно пересечь мост. Впереди, у поворота на дорогу к крепости, топтались, спешившись, люди князя. Сам Александр плескался у берега, боярин Евпатий, стоя по колено в воде, держал наготове рубаху, что-то сердито выговаривая князю. Тот в ответ окатил его водой так, как делают это все мальчишки на свете: выставив ладошки и резко двигая руками. Боярин позорно ретировался, выронив рубаху и неуклюже карабкаясь на глинистый, скользкий берег. Следом за ним полетела намокшая рубаха. Скомканная и метко запущенная рукой Александра, она попала беглецу, прямо в затылок.

Мне вспомнился пикник на какой-то загородной речушке: наш старый «москвичок» с распахнутыми дверцами; отец с большой деревянной ложкой, колдующий у костра над подвешенным котелком; весело смеющаяся мама, чистящая рыбу, и я, еще пацан, бултыхающийся между небом и землей, в прозрачной воде, среди юрких стаек мальков…

Олай резко дернул повод, уводя коня в сторону сразу за мостом. По настилу уже грохотали десятки копыт несущегося табуна. Обдав терпким запахом пота, лошади унеслись в сторону крепости под разбойничий свист и щелканье кнутов озорных разведчиков. Беззлобно ворча, Олай покосился на меня, ожидая разгона за проделку своих подопечных, но, увидев мою разомлевшую рожу, повеселел и пошел быстрее. У самых ворот крепости нас догнал донельзя довольный Александр, потряхивающий еще мокрой головой. Я лениво скосил на него взгляд и только проворчал:

– Ай-ай-ай, с мокрой головой да еще верхом! Нехорошо.

В памяти многих местных той старой Железенки уж и не было. Позабылось, что стоял когда-то на месте нынешней крепости чахлый родовой поселок. Забросили это место еще до моего появления. Сказывали, что висело над ним некое проклятие, которое варяг Коварь извел крепким железом да волшебством. Да и кирпичные стены, возведенные невероятно быстро, считались чуть ли не за ночь вставшими. Ну разумеется, за ночь. Как же еще? Днем Коварь в берлоге спит, злое задумывает. Да только с тех пор как встали стены оборонительных сооружений, появилось у крепости другое название, не очень мною любимое, несколько двусмысленное. Называли крепость змеиной, или, в просторечии, Змеегоркой. После того как я извел весь лес вокруг, змей действительно добавилось. Гадские создания обожали греться на разбросанных камнях, а в стужу и холода уходили под землю, в многочисленные тоннели, подвалы и ямы, коих после строительства осталась тьма-тьмущая. Случалось, что и цапали кого из зевак, вот и стали люди сказывать, что пришел Коварь да вбил железный кол в змеиную горку. С тех пор гады ползучие ему служат, как рабы господину. Мной, колдуном, нехристем, пугали деток малых, стращали девиц. «Не плачь, не реви, Коварь услышит, заберет». Или вот такое: «Прибери косу, девка, не то Коварь посечет, век плешивой станешь». Моя скромная персона стала главной темой фольклора. Думаю, что не обошлось без вмешательства странствующих монахов да архиерейских ставленников. Эти смутьяны, хлеще любых сплетников, шептались по углам, народ стращали, но не сломить им было недоверчивых селян, не отвадить от моего товара да добрых дел.

Так вот, Змеегорка нынче стала местом очень популярным и заметным издалека. Первое оборонительное кольцо углубилось в поредевший лес примерно на километр. За этой стеной был гостиный двор, карантинная, таможенная зона. Часть купеческих складов и дома жителей, нашедших себе дело при этом самом дворе.

Далее вглубь, к самим башням цитадели – система подземных коммуникаций от гостиного двора и прикрытые до времени оборонительные редуты. Проще говоря, заготовленные заранее окопы, накрытые сверху откидными щитами.

Вторая оборонительная стена, или, как я ее называл, замковая, была высотой двадцать метров и толщиной у основания восемь. Окруженная сухим рвом, она имела главные, большие ворота и боковые, так сказать, технические.

У реки стена не смыкалась, а заканчивалась широкой аркой с решетчатой завесой. Часть берега была срезана и выложена камнями. К пристани и части доков вели широкие каменные ступени, огибающие фронтальную смотровую площадку, где прежде был установлен большой портовый кран, впоследствии за ненадобностью демонтированный и забытый. Не настолько много товара привозили купцы, чтобы разгружать его краном, тем более что большая часть всех прибывших и отбывающих товаров грузились на складах и мастерских, большей частью выходящих к воде. Если попробовать себе представить основную форму крепости с высоты птичьего полета, то выглядела бы она примерно как две подковы, большая и малая. Малая была бы спрятана внутри большой. Разомкнутые части этих подков сходились у реки, на обрывистом, укрепленном берегу. Некоторые здания внутри замковой стены все же остались деревянными, но это были временные постройки, до которых пока руки не доходили. Поставленные с целью экономии средств и материала, они по большей части служили казармами стрелков крепостного гарнизона и, как правило, прикрывали собой вход в подземную часть арсенала и холодных складов. Со временем выяснилось, что ледниковые схроны, которые я делал в первые годы, себя не оправдали. Температура в них не соответствовала требованиям. Поэтому от длительного хранения замороженных припасов пришлось отказаться. Склады разморозили, высушили и переоборудовали под другие нужды. Из замковой части крепости вели еще два подземных прохода, которые были сделаны добротно и шли параллельно сточным каналам. Тайные эвакуационные тоннели, тщательно замаскированные и закрытые. В этих катакомбах, большей частью появившихся после выработки местной глины и земляных работ, скрывались стратегические склады. Сверху эти склады прикрывал обычный деревенский дом, в котором жил пасечник с семьей. На границе леса и гречишного поля он держал примерно сотню ульев. На третий год своего пребывания здесь я нашел семью, пришедшую с юга, которую приютил, узнав, что они хорошие специалисты в области пчеловодства. Сам я пчел, кусучих бестий, боялся и предпочитал держать подальше от крепостных стен.


Вылазка в лес и спасательная операция заняли больше суток, жаль было потраченного времени, но выбирать в этой ситуации не приходилось. Или я сам с небольшой военной поддержкой, или львиная часть моей крошечной армии на возмещение ущерба от налета на торговые суда. В данной ситуации пришлось сделать выбор в пользу собственного участия, хоть армии и не грех лишний раз выйти в боевой рейд.

В данном случае я лично занялся поправкой дел, зная, что речь идет о стратегических припасах, которые в ближайшее время могут очень понадобиться. Вот уж и дальние феодалы засылают своих соглядатаев, водят рылом у жирного ломтя. Чуют, гады, что многим можно поживиться, да только никак не могут меж собой договориться, чтобы взять все да потом поровну поделить добычу. Прямых поползновений на крепость еще не было. Никто пока не осмелился привести войско под ее стены и предъявить какие бы то ни было требования. Но слали шпионов, наемников, вынюхивали, воровали. Однажды сподобились две дюжины крепких ратников переодеть в лесных налетчиков и совершили набег на близлежащее селение.

Не знали горемыки, что Мартын с Наумом в тот день с тремя стрелковыми старшинами гостили у старосты, вербуя крепких ребят на службу.

Московский воевода Филипп потом месяцев пять выкупал обратно битых ратников.

Мелкие провокации и козни священников я не брал в расчет. Приведи в мою крепость хоть пять сотен ученых мужей этого времени, а все одно без меня им в технологиях не разоб-раться.

Я усадил Александра в кованое кресло, стоящее у окна мастерской, а сам снял фартук и рукавицы, оказывая некоторое уважение гостю.

Время было обеденное, так что коротенький перерыв я мог себе позволить.

– Все приходится делать самому, князь.

Никому доверить не могу, особенно то, о чем другие мастера не ведают. Ты уж не серчай, что мало времени уделяю гостю. По моему распоряжению будет тебе одному, без провожатых дозволено входить во внутреннюю крепость и осматриваться там, сколько пожелаешь.

– Негоже как-то, батюшка, тебя прозвищем окликать. Коварь, Аред, варяг, слыхивал я. А неужто имя свое нареченное в тайне держишь?

– Отчего же в тайне? Мое имя Артур, в здешних краях и не ведомое, вот и не представляюсь по имени.

– Действительно чудное. Артур, – повторил Александр, удобней устраиваясь на кресле. – Варяжское имя?

– Кельтское. В переводе означает – медведь.

Перевод имени Александра еще больше позабавил, но он не стал комментировать возникшие в этой связи ассоциации.

Открыв дверцу неприметной ниши в углу мастерской, я обратился к молодому князю:

– Жарко на дворе. Квасу холодного не желаешь? Или, может, студня?

– Откуда ж студень, батюшка? Чай, не стужа на дворе, сам сказал, что жара.

– Ну, ты же все-таки в мастерской у Коваря как-никак.

И вынув из холодильника крынку ледяного кваса и миску свиного студня, я поставил их на стол, где глиняная посуда мгновенно покрылась испариной. Смотреть на вытаращенные от удивления глаза князя было одно удовольствие. Он даже соскочил с кресла и нагнулся к крынке, недоверчиво ощупав ее рукой. Тут же отдернул, будто от горячей.

– Вот это чудо! Никак ты, Коварь, в чулане своем зиму прячешь?

– Так и есть, в жаркие дни пускаю на постой. Иди-ка, глянь!

Забыв про свой титул князя, как обычный любопытный мальчишка, Александр залез в мой холодильник почти с головой, удивленно ощупывая ледяные наросты на грубой медной трубке, закрученной в спираль на потолке маленького шкафчика. Он касался пальцами рыхлой наледи и снега, от разгоряченной кожи рук поднимались тоненькие струйки пара, горло прихватывал морозный воздух. Конструкция была примитивной и надежной. Наглухо запаянная медная трубка, расширительный бачок и масляная горелка, нагревающая небольшой резервуар с бензином. Когда паров набиралось достаточно, они выдавливали клапан и врывались в длинную трубку, закрученную причудливым узором по всему холодильнику.

– Долго открытым не держи, а ну как решит зима да стужа, что время настало, вырвется наружу, потом уговаривай ее обратно в чулан лезть. А так средь лета снег пойдет, метели завоют, опять все на мою грешную душу людские проклятия.

В этот момент как раз сработал клапан расширительного бачка, и трубки еле заметно затряслись, загудели, с хриплым шипением прогоняя через себя пары бензина. Эффект мгновенного расширения выпущенного под значительным давлением газа, вызывающий экзотермическую реакцию, узнают еще не скоро, и как бы сильно я ни старался объяснить хоть самую примитивную основу технологии, ее все равно станут считать магией и колдовством, темной коварьской ворожбой.

Александр мгновенно отпрянул и захлопнул дверцу, перебарывая в себе желание схватиться за кинжал, висящий на поясе.

– Чур меня! – наконец смог вымолвить Александр и три раза перекрестился.

Разумеется, после этого к холодному квасу на столе отрок так и не притронулся. Я видел, что он внимательно, не стесняясь, оглядывается по углам, замечает какие-то вещи, инструменты, о назначении некоторых только догадывается. Все колбы, реторты, трубки, странные котлы и печи оценивает не иначе, как колдовскую утварь, не видя в них обычных ремесленных приспособлений.

Могу себе представить, каких баек он наплетет своему папаше. Может, это и к лучшему. Пусть знают удельные князья, что не с простым человеком придется иметь дело – колдун, однако!

– Обед скоро, – напомнил я, выводя парня из затянувшегося ступора, – вон уж и часы полдень пробили, пойдем, князь, праздник скоро. Народ собирается повеселиться, погулять. Потешные побоища смотреть с тобой станем, да свою удаль покажем.

Особых мероприятий на этот день я не планировал. Выкачу дюжину бочек хорошего пива для гостей, барашков на вертеле, хлеба, всяких пирожков да калачей, сытную похлебку с увесистым куском мяса и прочее угощенье. Чтоб никому не было обидно, решили провести праздник в гостином дворе, куда вход всем дозволен. Мне докладывали, что, прознав о празднике и потешных боях, по результатам которых я стану набирать себе молодое пополнение в регулярные войска, народу набралось – тысячи три. Вот уж где мои купеческие дворы получат хороший доход. Да и ярмарка вдоль стены, образовавшаяся сама собой, уже шумела людским многоголосьем. Торговали всем, что привезли на многочисленных повозках, телегах, вьючных лошадях и быках. В основном шел натуральный обмен – по старинке. Так и привычнее, и веселей. То тут, то там азартно сходились солидные дядьки, тыча под нос друг другу свой товар, превознося его качество и находя изъяны в предложенном в ответ. Тут же набегал любопытствующий народ, и начиналась толкотня, шум, гам. Наконец из толпы вываливались багроволицые дядьки, каким-то чудом не растерявшие свой товар, и ударяли по рукам, завершая сделку.

Ближе к реке поставили нарядные шатры, карусели и разнообразные качели. Там заправляли праздником многочисленные скоморохи, загодя пришедшие из разных мест и теперь вовсю веселившие народ. Всюду звучал смех, радостные вопли многочисленной детворы; раздавались резкие звуки каких-то дудок, свирелей, трещоток. Гулко ухали бубны и барабаны.

Ближе к лесу, на ровной поляне было размечено футбольное поле, на котором уже гоняли мяч мальчишки, собрав приличную толпу болельщиков. Вообще-то поначалу футбол входил в физическую подготовку стрелков. В полном комплекте доспехов они перекидывались мячом, привыкая к нагрузкам. И до того освоились, что появились целые команды. Играли и в облегченный футбол, но самым зрелищным оказался тяжелый вид. Получилась смесь из хоккея, футбола и кулачного боя. Грохоча доспехами при столкновениях, две команды отчаянно мутузили друг друга, не забывая при этом пинать, хватать и волочить мяч к воротам противника. Нагрузки были запредельные, поэтому по ходу игры проводились частые замены. Сами собой сложились правила. Появились авторитетные судьи.

Зимой же поле заливали водой, не дожидаясь, пока окрепнет лед на реке, и с еще большим азартом гоняли шайбу или мячик клюшками. Я сам отковал первую партию коньков, самых простых, таких, что привязываются прямо к валенкам. Клюшки игроки ладили себе сами, в целом придерживаясь определенного шаблона, в остальном – фантазируя, кто во что горазд.

Мы с Александром, неспешно прогуливаясь по крепостной стене, озирали окрестности. Всюду сновали принаряженные по случаю праздника люди. От торжища, что клубилось под нами, они степенно вышагивали к открытым настежь воротам гостиного двора, где уже давно вились дымами костры с кипящими котлами: варилась похлебка, пеклись пирожки, ворочались большие вертела с жареными тушами, откупоривались все новые бочки с квасом и пивом. Все это изобилие непрерывно подавалось на множество столов, за которые рассаживался прибывающий народ. Где семьями, где компаниями; молодежь – та вовсе не присела, все на бегу, на скаку. Хвать горячий пирожок – и бегом на качели, карусели да на игрища скоморошьи! Что меня особенно порадовало, так это отсутствие всякой давки и беспорядка. Чего я резонно опасался, памятуя, какие побоища устраивали любители халявы в век электроники и мирного (мать его!) атома. Правда, в попытке навести порядок власти тогда не находили ничего лучшего, чем нагонять тучу правоохранительных органов. Превратив все праздники в Дни милиции.

Здесь же – тишь да благодать. Тон, конечно, задавали местные, привыкшие к моим новшествам и установленным порядкам, тем более что многим из них скоро выходить на смену – тем, кто организовывает и готовит этот праздник. Глядя на них, и пришедшие из отдаленных земель гости старались соответствовать и особо не выделяться излишней суетой.

Ближе к вечеру как часть шоу гвардейцы покажут мастерство владения оружием, примут вызов от любого в потешном бою. А в финале выступления я лично продемонстрирую приемы рукопашного боя сразу с дюжиной желающих.

Год выдался тяжелый, неурожайный, и если бы не мои старания, то и склады заполнять было бы нечем. А так от соседних селений люд подкормить, позабавить, пусть знают, что, случись опасность – есть кому защитить народ, есть где спрятаться. Посмотрят, на что отдадут своих сыновей. Не в боярскую грабительскую сотню, а на свое же охранение.

Веселье весельем, но я успевал еще доделать кой-какие дела, которые постоянно требовали моего личного внимания и присутствия. По пути потерял молодого князя. Прошелся по цехам, дневную прибыль уложил в хранилище. Ярославна с Димкой да няньками, набегавшись по ярмарке да аттракционам, уже сидели в центре зрительских трибун на почетных местах, а меня то и дело отвлекали, спрашивая каких-то советов да указаний. Александр со свитой сел особняком, с кислой физиономией выслушивая сердитые нашептыванья его постоянных спутников Евпатия да Ратмира. И, судя по всему, их слова молодого князя совсем не радовали.

Явившиеся на забаву кандидаты выходили в центр огороженной площадки: у одних на локтях были белые повязки, у других красные. Красными я отмечал некрещеных людей, с белыми были христианские селяне. Кто от монастырских угодий, кто бояр дворовые люди, а кто вольный, пришлые колонисты, селений коих в окрестности было много.

Численный перевес был у людей с красными повязками, но для меня это не имело значения, главное – провести сравнительный анализ общего количества тех и других, а уж то, как и за что они станут друг дружке морды бить, то не моя забота. У каждого найдется затаенная обида.

Многие народы и племена собрал мой праздник в крепости. И рязанские, и переславские, и суздальские бояре съехались со своими холопами. Вакансий в мое войско было не больше двух десятков, да вот только не каждого мне отдадут. Хотя не зря я велел всем пришлым в гостином дворе извещать, что в моей крепости есть закон, по которому всякий, кто придет, будь то беглый или невольный, получит убежище и защиту. Может случиться так, что мне некоторых холопов боярских даже выкупать не придется. Кулачный бой не вызывал особого интереса у зрителей. Все с нетерпением ждали показательных выступлений стрелков, к которому те готовились почти полгода. Еще среди зевак по наущению верных мне купцов образовалось что-то вроде тотализатора, где принимались ставки на того или иного кандидата, прошедшего в полуфинал, что давало право бросить вызов мне или стрелкам. По правилам последнего поединка все споры будут разрешаться без оружия и брони, только кулаками. Калечить противника не дозволялось, для чего на празднике присутствовали авторитетные судьи из числа уважаемых старост, глав родов и бывших воевод, доживших до старости.

Праздник открывала тяжелая пехота. Бряцая на бегу прямоугольными металлическими щитами, извиваясь, словно сказочная гигантская змея, колонна втянулась на площадь и мгновенно рассыпалась на небольшие группы, накрывшись чешуей из щитов, превратившись в десяток небывало крупных черепах. По толпе прокатился гул удивления. Щиты на мгновение раскрылись, раздался многократно щелкающий, хлесткий звук одновременно выстреливших арбалетов, выпустивших сотни стрел прямо в небо. Зрители восторженно взревели. С лязгом сомкнулись щиты под градом ссыпавшихся сверху стрел, что вызвало еще больший восторг.

Затем стрелки продемонстрировали фигуры построения на поле боя. Групповую и одиночную атаку, мастерство стрельбы из тяжелых арбалетов. Для пущей убедительности я велел повесить на мишени старые кольчуги, чтобы шпионы и зеваки видели убойность моих стрел. Единственный казарский наемник в моей гвардии с лихостью продемонстрировал мастерство отбивания стрел, пущенных в него из охотничьего лука. Техника владения сразу двумя клинками здешним ратникам была известна, но, по всему видно, применялась нечасто. Под конец Наум продемонстрировал мастерство владения копьем. Вот уж кому под горячую руку лучше не попадаться. Мартын, хоть и его родной брат, был куда сдержанней и более отходчив, да и копье не любил, полагаясь все больше на тяжелые предметы типа палицы или булавы.

Финал боевой части праздника меня немного удивил, но морально я был готов к тому, что получу вызов на поединок сразу от большинства не самых последних в ратном деле людей. Были здесь и рязанский воевода – рыжий варяг со своим одноглазым сыном. И два монаха, что в Коломне славились не меньшей удалью, чем мои братья-близнецы. Были мордовские и мокшанские витязи, племенные вожди. И даже охранник булгарского посла взялся со мной силой помериться. На какой-то момент кандидаты между собой заспорили, желающих было больше двадцати, а по требованию турнира должно быть не больше двенадцати. Все они прошли предварительные поединки в довольно жестокой схватке, когда в толпе крепких мужиков, идущих стенка на стенку, надо выбить как можно больше противников, и теперь, уложив своих многочисленных соперников, горели желанием померяться силой со мною. Но я быстро остановил спор, предложив им во время боя занять места тех, кто добровольно выйдет из поединка.

Для меня холодное оружие: мечи и копья, половецкие сабли, казарские кинжалы, сулицы охотников – в первую очередь представляли интерес как кузнечные изделия. А этим добром мои противники были обеспечены солидно, судя по тому, как они обстоятельно от него освобождались, складывая на землю явно не парадное, а побывавшее во многих схватках оружие. Даже скромный монашеский посох представлял собой отменную палицу, ведь неспроста на ней такое количество металлических бляшек, и не раз, видимо, охаживали им лихих людишек, что любят грабить одиноких путников. Лица тоже выдавали бывалых воинов: покрытые шрамами, с характерным прищуром глаз, цепким ощупывающим взглядом изучавшие меня. Привычные вступать в битву вооруженными и защищенными, сейчас, с пустыми руками, они имели лишь численное преимущество. Которое, впрочем, я постараюсь очень быстро свести к минимуму. Иначе эти «отморозки» меня разорвут. Так что я первым делом бросился… бежать! Под свист и улюлюканье толпы, оторвавшись от кинувшихся за мной соперников, я резко остановился и провел мгновенно прием айкидо против первого настигшего меня. Отправив его падать в зрителей; встретил второго выставленным локтем прямо в лицо так, что он брякнулся третьему под ноги, тот, завалившись, получил от меня рубящий удар ребром ладони по шее. Снова улепетываю, кося глазом через плечо, высматривая самых прытких… Хрясь! Влетаю с ходу в чьи-то медвежьи объятья. Вот досада! Проморгал кого-то. Толпа взвыла, предвкушая кульминацию. Щас! Не дождетесь!

И со всей силой бью головой в оскаленное лицо. Еле оторвавшись от набежавшей ватаги, перепрыгнув через упавшего без памяти, уже было предвкушавшего победу противника, немного выровнял дыхание и оглянулся. Набегали сразу трое. Снова прием айкидо, удобный тем, что, используя инерцию нападающего, только придаешь его телу нужное направление. Отправив его в свободное парение за пределы поляны, брякнулся в ноги остальным. Двое или трое перелетели через меня, довольно жестко приземлившись. Я же, вскочив, тут же схлопотал в ухо.

Ну, это уже мелочи! Левой в пузо, правой в челюсть. Кто-то вцепился со спины, чтобы тут же отвалиться, получив локтем в печень. Самыми рьяными себя показали рязанский воевода и коломенские монахи. Черемисы да мордва сразу сдали позиции и после первого же жесткого приземления больше в драку не лезли. Человеческое тело – это шарниры, рычаги, к которым порой даже много сил прикладывать не приходится, чтобы вывернуть, без особых усилий отшвыривая центнер потного тела, а то и все полтора на приличное расстояние. Я, пританцовывая в боксерской стойке, продолжал контролировать ситуацию, отмечая бессильный гнев в лицах противников, упорно поднимающихся с пыльной посыпанной опилками арены, не понимающих, каким коварством или колдовством я смог их одолеть. Тысячи глаз наблюдали за тем, как разъяренные, ревущие от злости и обиды прославленные воины разлетались от меня в разные стороны, утирая кровавые сопли.

Некоторые из них после трех или четырех попыток больше не решались вступать в драку, хоть толпа их и подначивала не сдаваться, бить до конца. Последним остался монах Афанасий, который, похоже, боли вообще не чувствовал или был настолько терпелив, что мои болевые приемы на него не действовали. С покрасневшими от натуги глазами он наваливался на меня всей тушей, стараясь придавить к земле, но у него не получалось. Мне всякий раз удавалось вывернуться, и я продолжал упорно долбить его в солнечное сплетение, чтобы тот окончательно сбил дыхание и не смог больше нападать.

Наконец-то, задыхаясь и скрючиваясь от боли в животе, он ткнулся мне в ноги, от бессильной ярости укусив за щиколотку, вызвав смех у зрителей.

– ВДВ и в Африке ВДВ, – произнес я непонятную для Афанасия фразу, оторвав его от моей ноги и примирительно похлопывая по спине, потащил шатающуюся фигуру неудачливого соперника из круга под одобрительные возгласы довольной увиденным шоу публики.

Выступление показало, что я в не самой плохой форме, но так занят внедрением технологий, что совершенствоваться просто не остается ни сил, ни времени. Как бы там ни было, тысячи свидетелей теперь понесут весть о том, что Коваря даже дюжиной матерых мужиков, хоть и безоружных, а все одно не одолеть. Слухи, толки, небылицы – их нужно лепить, формировать, подкармливать, подстраивать, подкраивать так, чтобы одними только разговорами обо мне отбивалась охота со мной связываться.

Всех, кто бросил мне вызов в этот день, я пригласил за свой стол, поставленный чуть выше остальных, на свежих досках настила у главных ворот. Уходить праздновать во внутреннюю крепость было бы недемократично. Пить да праздновать с Коварем за одним столом допускался не каждый, но поражение в поединке дало такое право побежденным, заставив всех примириться. Возбужденные разговоры о прошедшем бое переводились в шутку, а оба монаха, чуть выпив, так и вовсе полезли обниматься да брататься.

Рязанский воевода, похоже, возгордился тем, что мы вроде как земляки, а та мелочь, что я с трудом понимаю язык, на котором он ко мне всякий раз обращался, его совершенно не смущала.

Ярославна отвела Димку спать, вверила заботливым нянькам и присоединилась к нам, пользуясь случаем побыть со мной. Гости ели и пили, веселились, потешали друг друга забавными историями, когда к столу со стороны гостиного двора подошли десять человек во главе с боярином, судя по одежде. Боярин вел себя вызывающе, дерзко и выказывал некоторую брезгливость ко всем собравшимся за моим
столом.

– Ты что ли тот, кто зовется Коварем? Отвечай!

– Ты кто такой? – возмутился захмелевший Наум, поднимаясь с лавки. – Вот я тебе отвечу…

– Уймись, Наум! – Ухватив разъяренного великана за плечи и удерживая его, я обернулся к Ярославне: – Душа моя, ступай в дом, а Наум тебя проводит. Так ведь? – Я подмигнул Науму, и тот, обиженно недоумевая, тем не менее подхватил бережно за локоток Ярославну, исчез с ней в темноте. Тут я развернулся к незваному гостю и изучающе уставился на него. Мне действительно было интересно, что за придурок явился к нашему столу, и, предчувствуя развлечение, я молча скрестил руки на груди, чтобы не было соблазна навешать ему оплеух. Сидящие за столом притихли, тоже почуяв мое настроение.

Не дождавшись ответа, боярин счел, что произвел должное впечатление и подбоченился, выставив вперед ногу, вытряхнул из рукава свиток мелко исписанного пергамента и, потрясая им, загнусавил:

– По повелению ростовского князя Василько Константиновича, сына князя владимирского Константина Всеволодовича, я, боярин Иван Копыто, приказываю тебе, Коварю, как холопу рязанского боярина Дмитрия Игоревича Мещерского и даннику Ингвора, князя Рязанского, подать к нашему обозу две сотни пудов железа, сто щитов, полста коней, три десятка овец и коз – поровну. Триста гривен-кун, сто гривен серебром. Лучников твоих и с ними три тьмы добрых стрел. Подать сею сопроводить разъездом дружинников рязанских до муромских станов и крепостей на нужды похода до скверных булгар, кои срамно поносят христианских слобод да монастырских угодий разоряют от Итиль по левому берегу.

– Ростовский князь, значит, – прошептал я, состроив испуганную гримасу на лице, – повелел мне, боярскому холопу.

– Да, без промедления, – важно пояснил боярин, убирая свиток с требованиями обратно в рукав.

– Смотрю я, ростовский князь решил пойти пощипать булгар да поучить их хорошим манерам. Может, и ко мне, дикарю да нехристю, заглянет? Вразумит убогого, а?

– Княжьему слову воспротивиться вздумал! Смерд! – воскликнул боярин, хлестнув плетью по столешнице. – Четвертуют тебя, мятеж-ника!

В этот момент волна смеха покатилась от моего стола с некоторой задержкой по всему гостиному двору. Охранники и провожатые обнаглевшего боярина столпились вокруг хозяина, не решаясь даже руку протянуть к оружию. Взгляд у них был запуганный, а гонор боярина и вовсе был не понятен. Весь гостиный двор надрывал животы от хохота, глядя на то, как пыжится и тужится от важности полоумный боярин, явившийся в мои владения с подобным требованием. Уж не знаю, на что рассчитывал отправивший ко мне посла незнакомый мне ростовский князь, но посланника своего он подставил, как говорится, под раздачу.

Не исключен вариант, что таким способом Василько решил нарваться на драку, что ж, дам ему, пожалуй, такую возможность.

– Ты, Иван Копыто, забыл скомороший колпак надеть, когда меня потешать явился. Неужто, простота, думал, что я сейчас брошусь вынимать из закромов, что повелел прислать твой убогий князек? Лошадьми меня рвать собрались?! Четвертовать? Я уж чуть было не подумал, что ты серьезно. А ты просто скоморох ряженый!

Гневные вопли боярина утонули в шквале новой волны хохота. Я хоть и казался веселым, смеялся со всеми наравне, но прибывал в сдержанной ярости от такой беспринципной наглости удельного полудурка, возомнившего о себе бог весть что.

– Скажи-ка, Афанасий, – обратился я к коломенскому монаху, – божий человек, сможешь ли ты мне, Коварю, удружить да подсобить в деле?

– Отчего же не помочь, коль не богомерзкое дело, – согласился монах, залпом опустошая пивную кружку.

– Да не грамотен я, друже, могу ответ лишь на словах передать, да вот только боюсь, что запамятовать может боярин Иван Копыто, чтоб слово в слово донести. Подсоби-ка мне, Афанасий, ответ написать ростовскому князю, с коим чести не имею знаком быть.

– Так то дело простое, – согласился монах, звучно икнув. – Вели дать мне стило да кожу и все, как скажешь, запишу. – Стило у меня в кармане завалялось. На, держи! – протянул я ему острый гвоздь. – А кожа – у боярина на заднице! – рявкнул, уже не сдерживаясь.

Будь я в тот момент трезвый, просто бы выгнал боярина ростовского взашей из крепости с таким прошением. Но я был пьян и потому ответ вышел под стать. Подоспевший Наум нещадно намотал бороду боярина на кулак и прижал его мордой к столешнице. Олай-черемис одним движением ножа, выпорхнувшего из рукава, вспорол портки боярина, оголяя его толстый зад.


Я, Коварь, держу ответ перед тобой, ростовским князем Василько, чтоб знал впредь, что вольный человек пред тобой, не данник никому, не послушник, а купец, с коим ни в торговых, ни ратных делах спора держать не советую. И в завершение, княже, одари страстным братским поцелуем сие послание, дабы уразуметь все сказанное тебе. И поспеши ответ дать, иначе пойду воевать землю Ростовскую и возьму ее всю.


Нацарапал Афанасий при свете факелов острым гвоздем на голой заднице Ивана-боярина – посла ростовского. Гости захлебывались смехом, пересказывая друг другу текст, который безвестный мне князь сможет прочесть, лишь стянув штаны со своего придворного. Благо места для послания хватило и еще осталось. Конечно, не всем из гостей показалась смешной жестокая шутка. Вероятней всего, восприняли они ее, согласно нравам своего времени, как предупреждение всей знати: «С Коварем надо считаться как с равным! Иначе последствия будут жесткими, и церемониться он не будет. Какое бы место в иерархической лестнице ни занимал тот или иной представитель любой власти. На силу ответит еще большей силой, на коварство – изощренным коварством, за предательство и вовсе в пыль сотрет. Так что вывод напрашивается один – с Коварем надо поддерживать взаимовыгодное сотрудничество. А бодаться с ним – себе дороже выйдет».

Вот такие мысли словно читал я на лицах моих знатных гостей, невольно преподав им урок, как школярам, классной доской для которых послужила задница несчастного Ивана Копыто, а мелом – острый гвоздь.

По рассказам билярского посла, который, похоже, только в моей крепости чувствовал себя уютно, представляя на Руси интересы Булгарского царства, любого одиноко идущего походом на Биляр князька отбить они смогут.

Но с каждым днем все больше и больше степных войск совершают дерзкие набеги на их земли. Булгары в этой связи становились моими союзниками. Мало того что я считал их более цивилизованными и прогрессивными в сравнении с прочими князьями, то и дело оглядывающимися на примеры европейских удельных королевств и феодалов, просто помешанных на крестовых походах и братоубийственных войнах. Булгары – мусульмане, может быть не самые ортодоксальные, живущие размеренной сытой жизнью не в какой-либо глуши, а на плодородных богатых землях, на перекрестках торговых путей. Действительно лакомый кусочек для любого завоевателя. Дать им технологии, оружие, свое войско я, конечно, не мог, но вот наладить уверенную, выгодную торговлю, дружеские отношения, обмен посольствами – завсегда рад. Плевать на то, что в своей роли коварного кудесника Ареда я в большей степени замещал собой рязанского князя Ингвара или его опального брата Юрия, отсиживающегося сейчас в Муромской епархии, у тамошних монахов. Моя растущая крепость все больше забирала на себя функции стольного града. Я привадил большую часть бояр, купцов, ремесленников. Под моим контролем были все ключевые точки, все свободные средства. Золото, серебро, пушнина – все то, что ценилось в качестве менной меры. Плюс к тому качественные товары, за которыми издалека приходили по реке целые купеческие флотилии, порой заполняя водное пространство у крепости чуть ли не до середины течения. Иным торгашам приходилось ждать своей очереди, пока цеха выполнят заказ на партию железа или стекла, ткани, войлока. Мой пищевой комбинат изготавливал мясные консервы в стеклянной таре как стратегический запас, но попутно изготавливаемые копченые колбасы и окорока большей частью закупались речными торговцами. Били масло: горчичное, льняное, конопляное. Выгоняли спирты, готовили лекарственные препараты, на которые тоже повышался спрос.

На следующий день разведка доложила, что ростовский князь Василько встал лагерем неподалеку, с пятитысячным войском. Тотчас был отправлен гонец к моему тестю – боярину Дмитрию, я просто пересказал гонцу, чем закончилось вчерашнее веселье, и вручил свиток, отобранный у Ивана Копыто. Пусть придворные бояре сами делают выводы. Напрягут умишку, поорут, потаскают друг друга за бороды, споря, как ответить ростовскому задире. Может быть, у них получится повежливее послать этого Василько. Пять тысяч – войско большое, но чего оно стоит, коль скоро будет вынуждено топтаться у стен крепости, не способное даже приблизиться. Без припасов и поддержки оно задержится у стен не больше чем на неделю, и это при условии, что я просто закрою ворота и проигнорирую их присутствие. А уж если в драку полезут, то дня за два сокращу их численность до трех тысяч, просто растрачивая уже залежавшийся ракетный арсенал.

Можно снарядить мобильную бригаду в пятьсот единиц и тайно выдвинуть в Ростов, как и обещал в оскорбительном послании, но путь неблизкий, к середине осени, может, и поспеют, пока я стану Василько голову морочить. Нет, завоевание чужих городов мне пока не по зубам, да и не интересно. Со своими бы проблемами разобраться, один бы город удержать как следует. Да и куда сдуру понесет этого Василько? Неизвестно. Распылять силы сейчас не резон. Как не хотел бы я ввязываться в эти разборки! И чего не сидится этим князьям дома? Это как в мультфильме про Ерему, где воевода орал солдатам: «Братцы! Нашему царю показали фигу! Умрем за царя!» А тут не фига, а голый зад!

Это я из истории, восстановленной по сохранившимся до начала XXI века летописным документам, «знаю», что монголы напали на Русь в 1237 году. А вдруг что-то было не так? Вдруг мое присутствие, моя бурная деятельность спровоцирует их на более решительные действия. Нет, ослаблять оборону крепости сейчас никак нельзя. Вот полезет на рожон ростовский князь, тогда врежу ему по первое число, а выводить войска – это лишнее.

Моя уверенность в победе даже над превосходящими силами противника была велика, но, как говорится, не кажи «гоп», пока не перепрыгнешь. Так что, опутав наброшенной невидимой сетью разведки лагерь ростовчан, я, словно паук, отложил трапезу на неопределенное время – пусть еще подергаются! Хотя, честно говоря, достали эти горе-рыцари, бьющиеся за веру! Вместо того чтобы создавать благоденствие в своих вотчинах, зарятся на соседние под эгидой крестовой миссии. Видимо, полагая, что, ограбив соседа, он станет богаче и сильнее.

Придурки спесивые! Не понимают, что, раскручивая колесо междоусобиц, подтачивают и уменьшают силы своего народа, ввергая его в отчаянье нищеты и горя. А потом ворчат брезгливо, дескать, народ убогий да ленивый, и вороватый при этом. А ведь сами довели его буквально до крайности своим правлением.

3

Молодой князь Александр, давно уже не носивший в крепости доспехов, без них казался обыкновенным любопытным мальчишкой и все свободное время вертелся возле меня. Он старался не упустить ни одного моего появления. Бывало, что уезжал куда-то по делам, но всякий раз, спешно возвращаясь, спрашивал первым делом, где меня искать. Вот и во время монтажа диковинных тварей на стенах крепости он уже спозаранку облазил все закоулки, путаясь под ногами мастеров, надоев им хуже горькой редьки своими вопросами. Тем более что они сами не знали, чем закончится эта сомнительная затея. И только высокое положение гостя удерживало их от желания спровадить его по известному адресу.

– Насосы будем запускать, мастер? – спросил Наум, оценивая со стороны чудовищных бронзовых змей на каменных стенах. – Жахнем?

– Как же без этого, друг мой? Без проверки такие агрегаты не устанавливают. Главные ворота как-никак! Эти чудища сделаны для их защиты, а не только баб да детишек малых пугать злыми мордами. Все должно работать исправно и безотказно, особенно когда недруги пожалуют. – Свои слова, я больше адресовал молодому князю, чем Науму, который в нетерпеливом азарте понял только, что «жахнуть» можно.

Сгорая от нетерпения, он махнул сигнальщику. Опасливо втянул голову в плечи, попятился за чахлую липку у дороги, потянув за собой Александра.

– Я это диво на испытаниях видел, – шептал Наум начавшему было упираться князю, – так что схоронись, пока не поздно.

За стеной послышались бравые возгласы и ритмичное постукивание рычажного насоса, который нагнетал воздух в ресивер наверху.

Сжатый под небольшим давлением воздух по трубкам вырывался из раскрытой пасти змеиных голов, где, если присмотреться, виднелся крохотный язычок пламени спиртовой горелки.

Горючая смесь поступала так же под небольшим давлением. В пасти змей адская смесь горючего и сжатого воздуха смешивалась, вырываясь и воспламеняясь на длину чуть больше пяти метров. Управляя рычагами на стене, несколько человек могли разворачивать всю конструкцию, поднимать или опускать. Подача топлива также осуществлялась сверху, при помощи дозирующего клапана, для легкости устроенного как спусковой крючок.

И все-таки моя идея с дополнительным резонатором и низкочастотным гудком была очень удачной. В тот момент, когда управляющий оружием наверху нажимал гашетку, пасть змеи раскрывалась еще больше, и несколько секунд слышался оглушительный гулкий рев. Словно боевой клич. Вслед за этим ужасным звуком из пасти вырывался шлейф пламени, словно плевок. Меня больше впечатлила необычная внешняя форма мифических змей, удачная компоновка рычагов и систем управления, чем эффект от простенького огнемета. Но не подготовленные к такому зрелищу зеваки в шоке и панике бросились врассыпную, не помня себя от страха. Уж казалось бы, многие жители крепости за столько лет должны были привыкнуть к чудачествам своего покровителя, ан нет, все одно улепетывают так, что только пятки сверкают.

Хороший удар мечом, булавой или удачное попадание стрелы из тяжелой баллисты могут серьезно навредить внутреннему устройству этих сверкающих на солнце бронзовых стражей, но я надеялся, что до этого дело не дойдет. В первую очередь потому, что дальность действия таких устройств очень мала и реальную угрозу противнику они не несут.

Вообще, они созданы не столько для защиты ворот, сколько для поддержания слухов, которые уже оберегали мою крепость надежнее даже, чем сто тысяч магических заклинаний, если бы они могли существовать.

Так посмотреть со стороны, ну просто набор цирковых фокусов, нехитрые приемы, довольно примитивные уловки. А воевать придется не с шутами гороховыми, а с серьезной, хорошо обученной армией. Точнее сказать – ордой. Одна надежда – на их суеверия, да на крепость и надежность уже созданного мной более серьезного оружия.

В правом огнемете что-то засорилось, и топливо в какой-то момент перестало поступать. Мастера опустили головы змей так, чтобы подойти с земли и исправить возможную поломку, но в это время на дороге, ведущей от переправы, появился Мартын, скачущий верхом во весь опор в сопровождении десятка стрелков.

Подскочив к нам, Мартын спрыгнул и затараторил, захлебываясь словами:

– Юрий Рязанский и брат его Давыд Муромский идут к тебе, батюшка. С ними три тысячи рати, пятьсот конных. Епископ Василий и Алексий Рязанский к ним присоседились.

Прибывшие с Мартыном стрелки с удивлением безмолвно разглядывали покачивающихся у ворот бронзовых змей, сам Мартын на них, похоже, внимания не обращал.

– Ну и пусть себе идут, мне-то что? Решили в гости заглянуть. Хотя это маловероятно, скорее взаймы просить, или опять поучать станут…

В этот момент накопившееся в ресивере давление пробило сор из клапана или еще не притертый механизм спуска. Мгновенно сообразившие, что произошло, мастера постарались отвести пасть змеи подальше от нас, но было уже поздно, тяжелый гул вырвался из звериного чрева, и со стороны могло показаться, что тело чудовища изогнулось и стало подниматься. Я успел оттолкнуть онемевшего Мартына в сторону рва, сам же подхватил Александра, и мы кубарем скатились следом.

Огненный шлейф вырвался вверх метров на десять. Сместился вбок порывистым ветром, опалив часть стрелковой башни. Лошади стрелков встрепенулись, заржали и попятились. Некоторые из всадников выпали из седел, рухнув на землю. Пара взметнувшихся скакунов рванула поводья из рук оторопевших солдат и помчалась обратно к реке. Запоздалые команды тем, кто накачивал воздух, сейчас смешались с отборной руганью и проклятиями, слышимыми даже из-за стены.

Упавший на землю Мартын лежал головой в канаве, закрыв уши руками. Лицо наполовину зарылось в рыхлую глину, ноги повисли в воздухе.

Наум, потрясая вырванным с корнем деревцем, обкладывал недотеп отборными ругательствами, князь Александр хлопал глазами от неожиданности, но был весел. Я, поначалу разозлившийся на мастеров, испуганно глазеющих со стен, только погрозил им кулаком, отвлекшись на беспомощно барахтавшегося в глине Мартына.

Первыми спохватились тоже весьма перепуганные стрелки. Те из них, кто усидел в седле и сдержал лошадей, спешились и стали поднимать начальство. Прочие отправились ловить сорвавшихся, перепуганных скакунов. Сплевывая комья грязи и утирая ушибленный, перепачканный лоб, Мартын ничего не мог сказать примерно минуту, пока не совладал с дрожью в коленях и руках, разглядывая притихших бронзовых тварей у ворот.

– Святые угодники! Я чуть штаны не обмочил! Заикой на всю жизнь сделаешь, батюшка!

– Так чего он сюда прется? – спросил я, пытаясь вывести Мартына из шока.

– Кто? – не понял Мартын, глядя на меня выпученными глазами.

– Юрий, кто еще?

– Какой Юрий?

– Ты от страха еще и память потерял! Спешил же с вестью, что Юрий, Давыд, Алексий и еще там кто-то, сюда в гости пожаловали.

– А-а-а… Да! Ох! Тьфу, пропасть! Пойду, батюшка, пива выпью, а то, может, и водки. Нет! – рассуждал Мартын. – Упьюсь до беспамятства! А потом в баню. Нет! В селище! А то и к бредникам, по рыбу! Рыбы хочу и водки.

– Ступай, но чтобы к утру был, а то сам видишь – неспокойно стало. Глянь, князья зашебуршились, небось, опять дележ пошел. И чего им не сидится у себя во дворах… – ворчливо напутствовал я Мартына.

– Братишка, вообще-то, не из пугливых, – напомнил Наум, швырнув вконец измочаленное деревце в сердито препирающихся мастеров, столпившихся у стены, – бывало, в детстве, с кулаками бросался даже на мужиков. А тут, видать, от неожиданности, да головой стукнулся, вот и позабыл все на свете. Никогда его таким перепуганным не видел.

– Ну, если уж Мартын испугался, к моим фокусам давно привычный, то врагам тут и вовсе несладко придется. Если, конечно, пожалует орда в наши края.

– Не пройдут мимо. Если уж решат Русь воевать, то тебя, батюшка, первого навестят; недругов, желающих проводить их в нашу сторону, не счесть! – рассудительно изрек Наум, мимоходом проверяя список дел, составленный мной на сегодняшний день. – В погреба пойдем?

– Слышал же, что брат сказал? Гости к нам пожаловали, несет же их нелегкая. Делать им больше нечего, как нам докучать.

– Как же это? Неужто Юрия во двор пустишь, да еще и с Давыдкой? Накостылять бы им по шеям и утопить в речке, как котят.

– Вот не было б меня, Наум, твои хамство и дерзость давно бы уже оценили в центнер живого веса на невольничьем рынке в Итиле, иль в Биляре. А так, в крепости живя, дерзок стал, смел, вон и на князей замахиваешься. Тебе благородный князь что – конюх? Ему и вдарить можно и взашей выпереть?!

– Сам же, мастер, Юрия стращал, что бит, мол, будет, если нос кажет.

– Ты не понимаешь, Наум, всей сути проблемы. Вот кто я, по-твоему?

– Мастер, Коварь, людской защитник. Да все тебя знают, о тебе только одном и говорят.

– Вот вы, Наум да Мартын, сироты. В деревне глухой родились, с божьей помощью на ноги встали. И как были, как есть все одно князя рязанского холопы, голытьба безземельная. А я и вовсе пришлый, на земле этой только силой да хитростью стою. И пока силен да хитер, пока богат, никто мне не указ, ни князь, ни боярин, ни епископ. И если случилось, что Юрий и Давыд с духовниками сюда пожаловали, то не для того, чтобы меня стращать, уж поверь. Видать, по делу явились, и не тебе, торопыге, судить, кого мне на двор пускать, а кого взашей гнать.

– Твоя правда, батюшка! Это я с перепугу, видать, ляпнул, – виновато загундел Наум, покосившись на змеиные головы.

За все то время, что братья были возле меня, они сильно изменились. Мне даже казалось, что, стремительно взрослея, они перепрыгивали через год или того больше. От прежних дуболомов, подростков-переростков почти ничего и не осталось. Выросли, возмужали, стали еще здоровей и проворней. Грамоте обучились, вести дела в крепости стали да военную науку освоили, так что на них двоих и крепость оставить не страшно. Но вместе с тем и заносчивы стали, дерзки, о своем голодном прошлом вроде как и позабыли. Если надо, и селянину или купцу пригрозить могли. А уж солдат гоняли похлеще матерых сержантов, хоть и были в крепости не ниже чем на полковничих должностях. Благо, что оба брата были отходчивы и никогда не забывали, кому обязаны таким высоким положением, таким, что даже спесивые бояре к ним с осторожностью обращаются. Ведь для всех иных Наум и Мартын были моими приемышами, пасынками. Правду сказать, многих из бояр привлекало не столько их немалое состояние, которое братья успели накопить, и высокое положение, сколько то, что никак они не могли понять наших взаимоотношений. Всячески пытаются найти уязвимые точки, возможность влиять на поведение, сделать управляемыми, подсылая вездесущих епископов да проповедников. Языческие традиции в здешних краях были еще очень сильны. Родовые отношения, память о древних богах, капищах, предках-покровителях – все это обильно смешивалось с новыми веяньями пришлой христианской культуры. Нелюбовь братьев, да и других обитателей моей крепости к князьям да боярам ясна и прозрачна. Испокон веков свободолюбивые, вольные, сейчас они терпели угнетение и грабеж, которого становилось с каждым годом все больше и больше. И все это под благостные молитвы церковников. Охмуряя народ призывами к покорности и повиновению, получая за это земельные угодья и прочие щедрые подношения от власть имущих, церковники прочно угнездились у княжеского трона. Я с этой сворой в один ряд не ставился. Я был неким исключением из правил. И не своим, но и не чужим. Мои люди в крепости работали за зарплату, как говорится, имели свой доход и при этом не платили налогов. Данью и поборами обкладывались только купцы, да и те платили исправно и никогда не возмущались, потому что налоги были очень разумны. В глазах окрестных жителей я был просто защитником. Да, нехристем, да, иноверцем, колдуном и, возможно, коварным злодеем, но все равно защитником. Укрыться в моей крепости, спастись от бед, найти пристанище мог каждый. Люди всегда ценили такую возможность. Тем более что до моего появления им подобного никто не предлагал. Церковным, да и прочим обрядам я никогда не препятствовал. Это право каждого человека – молиться своим богам.

Было время, когда я гонял Наума и Мартына в храм, учиться грамоте по церковным книгам. Педагог из меня фиговый, и я просто объяснял мироустройство: жить по совести и справедливости, почитать старших и помогать младшим, в общем популярно растолковав все десять заповедей Христа, своими словами и подходящими примерами из окружающей нас действительности, посчитал свою педагогическую миссию выполненной. В результате юные «мыслители», освоив грамоту и невольно подглядев за бытовой изнанкой церкви, сделали для себя вывод, что пьянствовать, блудить и бить морды они и без религии умеют. Вот так-то, божьи слуги! Десять заповедей и для вас писаны!

Мужики подняли бронзовых змей на стены, успели закрепить и стравить давление из форсунок, когда по дороге запылило войско Юрия и Давыда.

Правду сказать, зрелище было не для слабонервных. Хоть все конники и двигались шагом, напор такой толпы казался зловещим. Поспешающие за кавалерией разномастно одетые пехотинцы, нагруженные походным скарбом, тяжело шагающие по колено в пыли, двигались так, что земля дрожала при их приближении. Я поднял с земли сумку с инструментами, закинул на плечо рабочий фартук, уже привычным движением пригладил бороду и отошел чуть в сторону от наезженной дороги в тень невысокой стрелковой турели; деревьев на этой пустоши уж давно не осталось, последнее на моих глазах выдрал Наум. Два стрелка из мартыновского отряда всего в десятке метров за моей спиной вроде как невзначай устроились у ограждения рва. Вымуштрованные ребята сноровисто снарядили запалы ракетных установок, зарядили арбалеты и замерли в ожидании моего сигнала. Наум, прислонившись плечом к приоткрытой створке ворот, невозмутимо разглядывал нагрянувшее воинство, пожевывая зубами какую-то веточку или травинку. Зная его, я был уверен, что за воротами уже притаилось не меньше взвода его головорезов. И на башнях затихли разборки, только слышно было, как шипит клапан ресивера, стравливающий излишнее давление. Да невзначай опустились на линию обстрела змеиные головы.

С муромским князем Давыдом я не знаком; как-то не пришлось. Епископа Василия тоже не знал, но много о нем слышал. А вот Юрия и Алексия, я признал сразу. Вскинув вверх руку, явно рисуясь, Давыд велел войску остановиться и, придержав коня, учтиво пропустил вперед Юрия с Алексием.

– Здрав буде, Аред-варяг, – прохрипел Алексий, с блаженным выражением на лице покидая седло. – Все ворожишь, богохульник! А мы с горькой вестью пожаловали, пришли совет с тобой держать.

– Что ж, всей армией испрошать моего совета изволите?

– Да мы и на гостиный двор проситься не станем, спешим к ночи до Рязани. То князья свои дела решают.

– На гостиный двор милости прошу, боюсь только, не всем места найдется. Такому войску, – пояснил я, – тесноваты мои стены. А что за весть?

– Батюшка наш, князь Ингвар, преставился. Мы уж отпеть его успели…

– Это мне ведомо, – ответствовал я без особых эмоций, – только мне, то что за дело до усопшего князя?

– Так как же! – возмутился было Алексий. – Стол-то нынче пуст, Юрию самое время брать дела брата в свои руки…

– Не мое дело, – повторил я совершенно безучастно. – Самое время, так пусть берет. Я с Ингваром дел не имел, он был сам по себе, я сам по себе. Возьмет Юрий стол, так то его право. Погонит бояр – и то его право. Моя крепость вон, глянь – на отшибе.

– Твоими стараниями, Коварь, Рязань нынче разорена, в упадке, а мне, как псу, с отбросов побираться! – вмешался в разговор Юрий, явно повышая тон беседы.

– Послушай, князь! Я купцам даю хороший товар. В моих складах он хранится надежно и верно. Стены высокие, каменные, и до Рязани мне нет дела, как вон карасю до жарких углей! Не ты ли, князь, шесть лет назад тот град воевал? Не ты ли восточную стену развалить пытался!

– Я законное место свое брал! Свою вотчину воевал! – взбеленился Юрий, еле сдерживаясь.

– Так получил! Что тебе еще надо? От меня-то ты чего хочешь? Денег на восстановление крепости я тебе не дам. Крутись, как знаешь. При братце твоем бояре всю казну опорожнили и тебе пустой кошель оставили, так с них и спрашивай.

– Не ты ли боярина Дмитрия холоп?!

– А где это видано, чтоб боярин у холопа взаймы брал! Ты, князь, дурака не валяй, умно дело поставишь, так, может, и сподобишься стены починить. Да только ведомо мне, что этой же зимой, если не раньше, Рязань твою пожгут, тебя самого убьют, как и всех братьев твоих.

И Давыда Муромского и Федора Коломенского, и семьи ваши. Если только не прекратите друг дружке глотки рвать за власть. Тоже мне удовольствие – владеть почти обезлюдевшей пустошью. Вместо того чтобы жить в мире и согласии, выгодно торговать и народ размножать мудрым правлением, убиваете друг друга нещадно и людей своих губите зазря. Кто же вас, убогих, кормить-поить будет, коль изведете всех под корень, а? Проклянут вас на все времена как извергов и душегубов! Вы этого хотите?!

Если нет, то предлагай что-нибудь разумное, тогда помогу без всякой корысти.

– Проклятьем грозишься! – захрипел старик Алексий. – Вот я тебе, нехристю!

– Может, и предложу, – ответил князь, не обращая внимания на визг епископа, – да только здесь ли разговаривать станем?

– Вот! Видишь, князь, как оно выходит! Как только о деле заговорил, так сразу Коварю интересен стал. Милости прошу в мою крепость. Станьте гостями, с дороги оправьтесь, а вечером и поговорим.

Клокочущий от негодования Алексий проехал мимо, видно было, что недоволен старый черт таким оборотом. Юрий нашел в себе силы вежливо поклониться и последовал за епископом. Младший брат Юрия, Давыд, видя, что прочие отправились в крепость, быстро отдал войску приказ располагаться у стен, а сам поспешил ко мне.

– Много наслышан о тебе, Коварь. Слухами о тебе, «злодее», земля полнится, да только не суеверен я! – Как бы невзначай дернув рубаху, Давыд показал мне оберег, висящий у него на груди, пониже бронзового крестика, по всему видно, старый, передаваемый из рук в руки «молот Тора».

Я прекрасно понял, что имел в виду Давыд, продемонстрировав мне этот языческий символ у себя на шее. И те слухи, что принадлежу я к роду варягов, и мое пренебрежительное, надо полагать, как и его, отношение к новой, христианской вере. Проще говоря, ему требовался союзник. Не знаю, что предложит Юрий, а вот с его братом Давыдом, наверное, стоит пообщаться без свидетелей, особенно без епископа Василия, этой ехидны с подозрительно хитрой рожей и бегающими глазками. Хотя разницы никакой, какие бы лица ни были, все одно на них хищный оскал – власти хочется! И чем больше, тем лучше!

Все равно я обязан сделать все возможное и предупредить всю эту свору мелких спесивых властителей, что близок тот час, когда явится сила, которая раздавит их словно букашек копытами бесчисленной орды. В лучшем случае оставит в живых в качестве марионеток: дергая за веревочку, затянутую на шее в виде петли, давая дышать через раз и требуя все большей дани.

Так что разошлю гонцов, передам приглашение через многочисленных купцов, неутомимо снующих по дальним и ближним краям, – авось, кто и откликнется.

Под вечер на пристани торговый люд да цеховые мастера собрались посудачить о нежданных гостях. Вся многотысячная рать муромская да рязанская весь день, почитай, отоваривалась на рынке, вот и был повод поделиться новостями.

Глядя на то, как важно выхаживает по широкому пандусу гусь, скоморох Прошка вскочил, выгнул грудь колесом и, ритмично потряхивая деревянную колотушку, стал прохаживаться по кругу, привлекая всеобщее внимание. Заложив одну руку за спину, скоморох чуть присел и тут же вскочил, зайдясь в бесшабашном танце. Притомившийся было люд заулыбался, кто-то стал прихлопывать в ладоши, вторя ритму скоморошьей колотушки.


А на змеиной горочке
Княжьи люди спорили!
Да все бранными словами
Не псалмами по писанью!
Друга дружку все по матушке!
Половицы истоптали в хатушке!
Сбитень шапками испили,
Синяков себе набили!
Под еписково крещенье,
Под Коваря наущенье – сговорилися!
Пропадом мне быть,
Чтоб мне редькой закусить,
Ни слова не совру, если только не помру!
Били жито ржаное да еду скоромную,
На иконы молилися, на судьбину злилися,
А все одно Коварю поклонилися!
Вот бояре все гундят, все гадюками шипят,
А задом к Коварю повернуться не хотят!
Вот Иван к Коварю попал в капкан,
Отчего ростовец злой? Отчего Копыто злой?
Нынче зад у боярина, что прялка, расписной!

Мои настойчивые требования собрать общий совет долго встречали упорное сопротивление. Если селянам да простому люду было давно ясно, кто в этой земле хозяин, то князья да бояре, вожди некоторых родов пока не хотели сдавать позиций и признавать во мне силу.

В назначенный день, отдавая дань традиции, все приглашенные мной собрались на вершине холма, у древнего капища вокруг большого костра. Яркие оранжевые сполохи взмывали вверх, поднимались вровень с людьми, озаряя сумрачный лес. Редко стоящие осины и березы, уже заметно облысевшие и пожелтевшие, раскачивались в такт ветру, как бы вторя жаркому огню, под стать бушующим здесь страстям. Осенний день выдался холодным и сырым, поэтому все собравшиеся жались к кострищу. К моменту моего появления оживленный спор, казалось, раскалил воздух и так бы и продолжался, если бы кто-то из присутствующих не обратил свой взор в мою сторону.

– Ага! Вот и сам Коварь пожаловал! – воскликнул боярин Михаил, наместник муромского князя Давыда в Городце-Мещерском.

Сам Давыд, как и битый мной когда-то под Рязанью его брат Юрий, сидел рядом. Да и было бы удивительно, если бы их не было, как-никак именно их земли должны будут первыми принять удар наступающего монгольского войска.

Мои пехотинцы остались у кромки леса. Ярко разодетые в красные подкольчужные рубахи, в начищенных, сверкающих доспехах, они должны были отвлечь внимание от двух сотен засадных стрелков, облаченных в камуфляжные плащи и накидки скрывшихся в зарослях. Рисковать своей шкурой при таком скоплении местной знати мне совсем не хотелось. Узнав здешние нравы, я не питал иллюзий на собственный счет и позаботился о безопасности.

– Да. Я Коварь, – представился я перед теми, с кем не был знаком лично. – Не привык я трепать языком, так что буду краток и скажу все как есть.

Стоящие до сей поры поодаль мокшанские и мордовские вожди родов переглянулись меж собой и поспешили подойти ближе, сминая ровный круг. Придвинулись также некоторые из знатных купцов и кое-кто из бояр.

– Срок вам даю до зимы! Решить наконец, что станете делать. Только ведомо мне, что никого идущая на нас кочевая орда не пожалеет. Если упретесь, станете каждый сам за себя, то быть вам убитыми и плененными. Кто не станет сопротивляться, сделается данником ордынского царя, рабом. И моим врагом, по принуждению, а не по доброй воле. Моя крепость поставлена для того, чтобы привлечь к себе идущее войско большими запасами и добычей. Татары не пройдут мимо и станут биться за каждый камень в ее стенах. Погибну я или одержу победу, то никому не ведомо. Но коли совладаю с ордой, то все, что они прежде брали, станет моим!

– Земли нашей захотел! – взбеленился муромский князь Давыд, брезгливо оглядываясь по сторонам. – Не бывать тому!

– Мертвым не все ли равно, кому их земля достанется? – парировал я, бросив на Давыда презрительный взгляд. Разочаровал он меня своей истерикой, поколебав во мне надежду, что станет со временем надежным союзником.

– Убить меня пожелал! – бушевал князь, распахивая полы дорогой расшитой шубы. – Вынь меч, варяг! Посмотрим…

Стоящий рядом с Давыдом Юрий обхватил его запястья, не давая выхватить меч, яростно шепча что-то на ухо. Я лишь презрительно хмыкнул и продолжил…

– Станете биться малым числом за крохотные свои города и крепости – не совладать вам с ордой. Соберете войско со всех земель, выйдете в чистое поле и также убиты будете. Потому что числом не взять врага! Чистое поле – их вотчина! Чистое поле – ваша смерть! Хоть от каждого князя на Руси возьмите по тысячной рати, все одно не устоите! Впятеро превосходящие противника, хорошо обученные, сильные легионы Римской империи пали пред горсткой наглых и самоуверенных воинов Ганнибала!

А легион – это не рать! Там строжайшая дис-циплина, какая вам неведома! Что вы можете противопоставить орде?! Числом не взять!

Мечом не взять! Умом не взять! Потому как, ведомо мне, хитер и коварен ордынский военачальник! Видя неудержимый гнев Давыда, я нарочно снял перевязь с мечом и бросил под ноги, давая тем самым понять, что драться с ними не намерен.

– Что предлагаешь? – спросил спокойно один из хадотов мокшанского племени, который не раз бывал в моей крепости, ища выгодных сделок для своих охотников.

– Болота и леса – вот наша крепость! Реки и озера – наши щиты. Где мы дома – врагу не с руки. Кочевники боятся лесов, ищут безопасные дороги. Вот их слабое место! Прежде чем хоть один ордынский отряд дойдет до города или селища, до крепости или слободы, должны они быть биты! Прежде чем выйдут в поле, должны понести потери! Страх должен стать нашим оружием!

Сколькие из вас, купцов, князей да бояр, хотели получить мою крепость? Убить меня, взять все, чем я разжился за все эти годы? Вот он я! Стою перед вами, почему не убьете? Боитесь?! И правильно делаете, что боитесь! Ваш страх бережет меня надежней кольчуги и шлема! Вон князь Давыд за меч схватился, молод, дерзок, а что проку? В бою один на один, сами знаете, что с ним сделается! – В ответ на это по толпе собравшихся прокатился только приглушенный смех и шепот. – Но прежде чем князь сделает ко мне хоть шаг, его убьют! И каждого, кто осмелится на резкое движение!

– Твоих пятерых стрелков на всех нас не хватит! – взревел Давыд, вскакивая мне навстречу. Вслед за ним сорвались с мест от шатров еще около десятка ратников.

– Мои пятеро даже вмешиваться не станут – почти ласково проговорил я и, подойдя ближе, демонстративно сбросил ножны с мечом на землю.

Разъяренный князь собрался было идти в рукопашную, но сдержался, перехватив недовольные взгляды обоих епископов и брата Юрия.

– Скажу короче! Кто желает отсиживаться в своей вотчине, неволить не стану, своей судьбе хозяева! А кто решит дать бой врагу и победить, вставайте под мои знамена!

Сказав это, я отошел чуть в сторону, и разгоряченная толпа стала сужать кольцо, громко что-то выкрикивая. Каждый пытался высказаться. Мне удавалось уловить лишь часть слов, но по всему видно было, что собрание таким раскладом явно недовольно. Еще бы, добровольно отдаться в руки нехристю и богохульнику, неизвестно что таящему у себя на уме. На такое не каждый согласится. Но ставкой в этой игре – собственная шкура и благополучие. Так что выбор не велик. Уверен, что я и без посторонней помощи так разрежу ордынское войско, что прочим удельным князьям останется лишь добить гада. Но биться в одиночку будет непросто. Без сомнений, удержу крепость, но высокой ценой.

– Ни князьям, ни новой вере никогда не поклонимся! А придет враг, и ему не станем поклоняться! – кричал мокшанский хадот, тряся длинной седой бородой! – В лесах схоронимся! В Меря уйдем!

– Убьем орду! И ваши земли все возьмем, гнить будете в своих лесах, пока мхом не за-растете! – надрывался коломенский боярин Фома.

– Югом пойдет татарин, – вопил воевода Аким, битый моими братьями Мартыном да Наумом еще в те годы, что был сотником рязанского разъезда. – Не с руки татарину через болота войной идти! У них лошадей – по три на воина!

– Говорят тебе, дураку, что зимой пойдет! – надрывался мокшанский хадот.

– Надо бы посольством навстречу выйти, да самим пригласить татарского князя, пусть прямоезжею дорогой к нам пожалует. Может, нынче его власть? – кричал мордвин Макаш, надрывая глотку. – Не все ли нам равно, кому дань платить? Рязанским да пронским платили, а все одно битыми были! Может, хоть татарский князь нас в покое оставит. Слышал я, что нет ему дела до чужой веры! – продолжил Макаш, злобно косясь на притихших епископов.

– И как вы только позволили, крещеный люд, что нехристь Коварь вам указывает? – гаркнул Никита, козельский боярин. – Жгите его огнем! Кропите святой водой! Убейте и все его припасы меж собой поделите! Вот тогда вам будет сила держать натиск татарского князя!

– Пропади ты пропадом! Бес срамной! – возразил ему Алексий, рязанский епископ. – Да если б не Коварь, никто бы из нас и не ведал, что за беда грядет! А что до святой воды, так ту Коварь у меня из храма берет! Вся его крепость мной лично освящена! Каждый камень в стене православным людом намолен! Коварь хоть и чужой веры, нам не перечит, обрядов оправлять никогда не возбраняет! Рязанское подворье, кафедра в храме его золотом поставлена!

А я ведаю, что золото то честным трудом взято, не разбоем да нечистым словом! Так что не мели чушь, Никита! Постыдился бы слухи пересказывать! – Бережно подобрав брошенный мною к ногам Давида меч, он с поклоном передал его мне.

Я, оценив его поступок, взял меч с ответным поклоном и, вытащив его на треть из ножен, поцеловал сверкающий клинок.

Подав знак стрелкам, чтоб подвели лошадей, я прошел сквозь галдящую толпу к краю поляны. Все как-то сразу немного утихли и обернулись в мою сторону.

– Уходишь, Коварь? Не станешь ждать нашего ответа? – спросил князь Юрий, расталкивая спорщиков.

– Да хоть глотки себе надорвите, а все одно не договоритесь. Пойду я, дел много, как бы успеть все.

– Каждый, кого ты позвал, за свою вотчину печется! За землю, что от предков нам досталась!

– Брат твой Ингвар давно уж с предками пирует, Роман, его сын все в бирюльки играет, а уж пора бы ему мужчиной стать, да куда уж там без отца, с няньками да сварливыми боярами.

– Сам же мое войско отбил от стен града! Сам стращал адскими созданиями! Сидеть бы мне давно на Рязанском столе.

– А ты кто есть?! Князь или грязь дорожная? Ты докажи, что право имеешь! Тебе, небось, больше поверят, чем мне! Да и брату твоему, задире Давыду, тоже неплохо бы было подумать, что станет с Муромом, когда татарин придет. Кому, как не тебе, ведомо, что я без причин стращать не стану? Если уж я, колдун, которым вы все меня считаете, от тех татар крепость воздвиг, то уж вам, люди добрые, и вовсе рассчитывать не на что!

– Если правду говоришь, если пожгут они и Муром, и Рязань, и Коломну, и Москву, и до самого Киева дойдут, как тебе ведомо, то что нам останется?

– Ничего, – ответил я спокойно и тихо. – Тому, кто данником станет, в ноги татарскому воеводе поклонится, может, и сохранят жизнь. Дадут ярлык на правление, и будет он как пес на поводке земли свои обеднять все в угоду орде. Но только не вы, князья да бояре.

Вас, тех, кто способен поднять люд да
войско, никого в живых не оставят. Я не склонен шутки шутить, чай не скоморох, сведу татарина, с вашей ли помощью, без нее, а все одно земли моими станут.

– Слово у тебя, Коварь, что твое железо, твердое. Но сам посуди, встану я со своей ратью – погибну безвестно. Встану под твои знамена, так все ж безвестно и сгину.

– Твоей рати полсотни людей, что с них проку? Не твоя рать мне нужна, а князь верный.

Знаешь ты, что я слов на ветер не бросаю!

А переступишь в себе гордыню, сможешь подчиниться моему руководству в военном деле, то уж я тебя не обижу. Поверь мне, Юрий, я и карать умею, и наградить могу щедро. Не князь, но мое слово верное, твердое, как ты сам заметил.

То, что тебе под Рязанью досталось, так то, считай, простая трепка. Вот татарина я серьезно бить буду, смертным боем! Еще увидите, как лют я могу стать!

– А случится, что не совладаем?

– Если я не выстою – никто не выстоит.

И пока вы, князья да бояре, будете спорить, кто кому данник и кто кому должен, ордынцы вас по одному всех перебьют, поломают!

Сказав это, я вскочил в седло коня, что подвели мои стрелки, и повернул в сторону дороги. Громко свистнув, я чуть припустил, обернувшись лишь для того, чтобы посмотреть, как онемела оторопевшая знать, когда по опушке леса да вдоль поляны, словно ожившие тени, двинулись вслед две сотни стрелков. Спрятанные под бахромой маскировочных накидок, они все это время окружали поляну, держа почти каждого на ней под прицелом. Окинув долгим взглядом притихшую толпу знати, со страхом озирающуюся вокруг, я громко захохотал, довольный произведенным эффектом, хотя на душе кошки скребли от отчаянья, но в то же время понимал, что надо играть свою роль до конца. Среди этих мерзких рож, искаженных злобой и страхом, только одно лицо было печально. Епископ Алексий не спускал с меня взгляда, шепча молитвы и крестя меня вослед.

4

– Вот тебе, батюшка, новый кафтан! Вот сапоги да пояс. Золотом шитые, серебром отороченные.

– Ну и выдумщик же ты, Егор! Я тебе велел присматривать за мастерицами в цеху, а ты мне кафтаны шьешь.

– Помилуй, батюшка! – залепетал Егор, сминая овчинную шапку в руках. – Холода встанут, стены кругом каменные, ветра да метели, неужто мы, цеховые мастера, не можем своему благодетелю кафтан пошить? Кузнецы все лето работали, по колечку, тонкую кольчужку под кафтан тебе сковали. Сверху глянь, мех да кожа, тонкое шитье, а под шелковой подкладкой, под войлочной основой кольчужка припрятана.

– Что ж, благодарствую за дорогой подарок. Рад буду носить и вас, мастеров, добрым словом вспоминать. Да только кажется мне, Егорка, что не просто так ты ко мне пришел с подарками дорогими.

– И все это наш батюшка ведает, – ответил Егор, прищурившись и вставая спиной к свету, пряча хитрую рожу в тень. – Есть дело, не самое важное, но твоего дозволения требующее.

– Ну, выкладывай, что там у тебя.

– Прибыл на гостиный двор купец, – затараторил Егорка без задержки. – Пришел по реке. Ладейка у него чахлая, а вот товар дорогой. Прибыл издалека, с Востока. Говорит еле-еле, но узнали мы с цеховыми мастерами, что желает он идти до Киева, а не в свои земли далекие, а от Киева, слышал он, можно с варягами до самого Царьграда.

– Ну, это дело его личное, пусть идет, куда пожелает.

– И мы ему так повелели, да только из прочего товара при нем было еще десяток невольных. По всему видать, кочевые люди. Крепкие, на работы годные, да только никто из купцов купить их не решается, хоть и приценились. Твой сотник Наум как прознал, что в крепости невольные люди, хотел было вдарить тому купцу, да только мы заступились, сказали, что с тобой совет держать будем.

– Все просто, мужики. В моей крепости рабов быть не должно! И не будет! Пленные, наказанные на работы, но не рабы!

– Вот и мы так сказали, а купец говорит, что, коль такое дело, то товар вам не дам и пойду другой дорогой, и людей возьму, коли Коварь не хочет таких сделок совершать.

– Чем таким дивным он еще кроме невольников торг ведет?

– Шелка у купца – загляденье, – ответил Егор тут же, еще больше пригибаясь. – Шкатулки дорогие с жемчугами, перстни да гривны золотые, камни самоцветные резные. Нам для цехов такой товар нужен. Краски для тканей очень добрые, о которых мы много наслышаны. Квасцы да чернила, киноварь, малахит, бюрюза да кораллы, жемчуга. Мы совет с мастерами держали и вот, осмеливаемся испросить твоего разрешения купить тех невольных, полста гривен за гурт.

– Что, действительно такой хороший товар эти его квасцы да чернила? Лучше моих?

– Добрый товар, ответствуем тебе, твоему, конечно, не ровня, да только твой уж месяц как вышел весь, да и невольный люд его на многие дела гож.

– Хорошо, Егор, я тебе верю, да только и мне тоже моих же собственных правил нарушать не хочется. Давай сделаем так, будто ты осмелел да без моего дозволения у того купчишки невольный люд и купил. Сотнику Науму я скажу, чтоб потом с ними порешил, что делать, но кто спросит, ты молчи, говори, что я о таком торге и не слышал ничего. Да, и напомни купчишке тому, что ты головой своей рис-куешь за такое дело. Расскажи чужестранцу, как лют я на расправу, да приукрась, чтоб не-повадно другим было впредь тащить в крепость рабов на торг. И месяца не пройдет, как они начнут мне всех невольников тащить! То, что тебе товар их нужен, я понимаю, вот только чужих невольников покупать в довесок – это не дело.

Довольный тем, что смог меня убедить и задобрить дорогим подарком, Егор поклонился и выбежал из мастерской. Мартын, недовольный происходящим, наладился было дать щелчка Егорке, но, промахнувшись, расшиб себе палец о косяк. Засунув его в рот, проводил цехового мастера лишь грозным взглядом и перечить моему решению не стал. Как бы отвечая на его молчаливый вопрос, я стал рассуждать вслух:

– Купишь одного раба – тебе трех приведут. Работников мне хватает и без них, а вот солдат, воинов – не сыскать. Станется, что при таких темпах развития мне скоро еще одну стену ставить придется, в нынешней крепости уж людей – как в тесном бочонке.

– От дурных князей под твою защиту многие подались, – ответил Мартын, разглядывая посиневший ноготь, – да и вольные с поселений тоже тянутся. Стену, все едино, ставить придется. А то и новый град заложить.

– Ты, Мартын, смотри в оба. Придет крепкий да сильный, с оружием умелый – привечай. Дальний поселок на болоте и тот, что у Гусиного озера, те земли заселяй. Семьи пусть там оставляют, а сами в крепость. Гоняй их до седьмого пота усердней.

– Полно, батюшка! О твоих стрелках слава не то что до Владимира, до Ярославля и Новгорода дошла.

– Не подлизывайся, Мартынка! Делай, что велю! Я лично каждого буду проверять! Ну все, пойди, присмотри за тем купчишкой, чтоб мастеров моих не обманул, надо будет, так пригрози. И заодно Наума отвлеки, а то вцепился в купчишку, словно репей. Боюсь, ненароком зашибет.

Мартын хохотнул:

– А не зашибет – так я помогу… – И, увернувшись от моей затрещины, выскочил в дверь.


Оставшись один в мастерской, я закрылся на все замки и засовы, захлопнул ставни на окнах и зажег фонарь. Надев на руки перчатки, нащупал за полками с инструментом неприметный кирпич и, вынув его из кладки, дернул потайное кольцо замка, спрятанное под ним. Бесшумно, удерживаемые только противовесом, опустились в углу две половицы, открывающие узкий проход на внутреннюю лестницу башни. Лестница была такой узкой, что пройти по ней я мог только боком. Триста семьдесят ступеней в глубокое подземелье, десять коварных, смертельных ловушек, способных размолоть человека в фарш. Пять дверей со сложными механическими замками, да так хитро устроенными, что если не закрыть первую дверь, последняя, железная будет вовсе неприступна, а при попытке взлома похоронит вора под грудой камней. За последней дверью – каменный лабиринт, несколько просторных комнат с припасами, колодезный зал. Мой личный бункер, скрытый от посторонних глаз. Тоннели лабиринта тянулись под землей на несколько сот метров и имели несколько выходов. Один из них на обрывистом берегу реки. Там был вырыт, закрыт решеткой и тщательно замаскирован грот с большой лодкой на случай экстренной эвакуации. Второй выход – в лесной чаще. Ближе к болотам, где располагалось логово оборотня. Здесь же, в глубоком подземелье, я хранил всю казну, небольшой оружейный склад. Почти два года ушло на то, чтобы сделать эти подземелья. Об их существовании знали немногие, и уж точно никто не знал, как в них войти. Секции и уровни лабиринта делались отдельно, а после завершения закапывались. Мне потом самолично приходилось открывать проходы, последовательно соединяя их в разветвленную сеть.

В последней комнате, той самой, где хранилась казна и особо ценные вещи, был сейф. На самом деле ничего ценного, возможно, с точки зрения здешних людей в сейфе не хранилось. Расчистив место на столе от пыли и мелкого песка, я поставил фонарь и открыл тяжелую створку стального ящика. Любого вора после всех стараний, если он, конечно, выживет и доберется досюда, ждет лишь разочарование. Толстенная, весьма потертая за годы «Энциклопедия забытых рецептов» – книга, сделавшая меня особенным в это мире, тугой валик пергаментов, с личными записями и рецептами.

Существующее в единственном экземпляре кремневое ружье, кожаный ремень с латунной солдатской пряжкой и железная подставка с камертоном. Тот самый камертон, а точнее сказать – прибор, который выбросил меня в это дикое Средневековье из уютного XXI века. Неизвестно кем созданный, случайно попавший в мои руки инструмент, круто изменил судьбу, и теперь, как мне кажется, не только мою. Сколько отчаянных экспериментов я проводил над этой чертовой железякой. Как только ни пытался запустить скрытый в металле механизм – ничего не получалось. Прибор был словно одноразового использования: выполнил свою миссию и больше ни на что не годился. Он сделал свое дело и теперь стал просто артефактом неясного назначения. Не осталось надежды вернуться в свое время. Я знал это, догадывался, но не мог поверить. Не мог принять тот факт, что мне суждено жить и умереть в этом времени, не имея возможности заглянуть в будущее.

Хоть на короткий срок вернуться в тот мир, откуда я пришел. Не знаю, зачем я хранил прибор, если можно его так назвать. Не пытался уничтожить и совершенно перестал проводить эксперименты над ним. Сдался, скис, смирился с участью. С другой стороны, если отбросить эмоции и скулеж и трезво взглянуть на ситуацию – устроился я совсем неплохо. По местным меркам я олигарх, хоть и имеющий дурную славу колдуна и злодея, но все же прижившийся в чужом мире. Мне достает наглости указывать местной знати, князьям и духовенству. Старейшин родов собираю на совет и поучаю, как детей малых. Я забыл собственную речь. Давно не использую слов, которые прежде в моем лексиконе были обычны. Приобрел много нового, обучился. Грех жаловаться, за возможность испытать подобное приключение многие в моем веке отдали бы полжизни, не задумываясь, а я недоволен. Хотя не могу себе представить, что было бы, если бы на моем месте оказался кто-нибудь другой. Ребят из клуба реконструкторов, что так рьяно ковали себе средневековые доспехи, ждали бы здесь разочарование и тоска. Дни и ночи изнурительной работы, выживание без всякого налета романтики. Неготовый терпеть тяготы суровой жизни, избалованный жизнью в городе человек, может быть, не такой наглый, как я, – пропал бы. Не скажу, что я очень уж удачная кандидатура на то, чтобы отправиться в бессрочную командировку в XIII век, но, честно признаюсь, среди своих знакомых я бы мало кому дал больше шансов. Во мне странным образом сочлись многие способности и навыки, ставшие в этом времени просто уникальными. Значит ли это, что выбор прибора был не случаен? Что это? Судьба, предназначение? Я не верю! Но мои стенания тщетны, и сдвигов не предвидится, если только я сам не захочу что-то изменить. А изменить непросто. Очень сложно ломать устоявшиеся традиции, обычаи, привычки. По мнению многих, здесь я совершил революцию, прорыв в социальной и политической структуре. Развил технологии и науку, о которой прежде и речи не шло. В то время как в Европе только появляется цеховое производство, зачинаются гильдии ремесленников, я уже налаживаю конвейер в цехах, взращиваю зачатки промышленности. Насыщая новейшими разработками архаичное общество, я впрыскиваю некий экстракт, способный дать сил не только отдельному княжеству, но и всему пока что еще не существующему государству.

Повертев в руках камертон, я поставил его обратно в сейф. Нарочно постарался отвлечься, просматривая записи в свитках. Провозился в подземелье до самого вечера, прикидывая запасы, надежность механизмов и арсеналы.

Составил список того, что необходимо дополнить или заменить. Бункер, как бы там ни было при самом плохом стечении обстоятельств, должен стать моим последним рубежом обороны. Надеюсь, что до этого не дойдет, но нужно быть готовым ко всему.


На следующий день, выйдя к обеду на гостиный двор, я намеревался проверить конюшни и скотники, но задержался, увидев скопление людей у караульной палаты. Толпа что-то шумно обсуждала, слышались громкие выкрики и смех. Когда я приблизился, все зеваки умолкли и расступились. Возле стены караульной башни стояла деревянная клетка. Один только посыльный мальчишка Девятко сидел на корточках возле клетки, с любопытством разглядывая странное мохнатое существо, тыкая в него тонким прутиком.

– Что это тут за гомон? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Рослый стрелок из мартыновской бригады отступил на шаг и доложил:

– Купец ночью ушел восвояси, после дел с цеховыми мастерами да всех своих людей бросил и товар. Людей мы пристроили, сотник Наум распорядился на конюшни, а вот с этим что делать, не знаем.

В какой-то момент я подумал, что в клетке сидит обезьяна, но, приглядевшись, понял, что это человек, одетый в облезлую собачью шубу, причем почти на голое тело. Если здешние люди казались мне все как один низкорослыми, то сидевший в клетке пленник был вовсе коротышка. С ярко выраженными азиатскими чертами лица он тем не менее не был похож на кочевника, коих мне часто приходилось видеть в здешних краях.

Вынув из-за пояса нож, я разрезал веревку клетки и откинул верхнюю створку.

– А ну вылезай! – велел я запуганному азиату, забившемуся в самый угол.

На это требование коротышка только отрицательно покачал головой и еще плотней закутался.

– Вынимай его оттуда! – велел я стрелку. – Не дело это, чтоб в моей крепости люди без вины в клетке сидели.

Приставив копье к стене башни, поправив арбалет, висящий на бедре, стрелок одной рукой выдернул коротышку из клетки, держа его за ворот шубы, как нашкодившего щенка. Росту в нем было метр сорок, не больше, тощий, изможденный, весь в ссадинах – видно, не раз хорошенько битый. На шее у азиата висела тяжеленная дубовая колода, опутанная веревками, которые тянулись вниз, стягивая ноги под коленями, прижимая их к груди.

– Он что же, всю ночь в таком скрюченном виде тут просидел?

– Не могу знать, батюшка, я час как на караул встал, а ранее мужики того зверька из гостиной конюшни вытащили на потеху.

Разрезав веревки на колоде и под коленями пленника, я помог ему встать на ноги. Встав на землю босыми ногами, азиат сразу же запахнул длинные полы шубы. Нижняя челюсть тряслась от холода, руки и ступни ног посинели, коротышка еле держался на ногах. Стоящие вокруг нас зеваки стали отступать еще дальше, образуя неровный круг. Бывший купеческий невольник выглядел как подросток, мне даже пришлось нагнуться, чтобы рассмотреть его лицо.

– Тебя как зовут, заморыш?

Понимая, что к нему обратились, азиат покосился на меня, ничего не ответил, лишь ехидно ухмыльнулся и вдруг рванул в сторону, отталкивая от себя зазевавшегося стражника.

Я всегда считал, что у меня хорошая реакция, но даже мне не удалось упредить тот момент, когда коротышка схватил копье, оставленное стрелком у стены, и, словно прыгун в высоту с шестом, опершись на древко, вскочил на крышу дровяного склада гостиницы.

– Тревога! – только и выкрикнул обескураженный такой прытью, но не растерявшийся стрелок и пустился вдогонку вдоль стены, стараясь не упустить из виду резвого азиата. На крик уже бежал, бряцая оружием, ближайший патруль.

Коротышка, понимая, что его окружают, использовал возвышенность как трамплин, подпрыгнул, на лету нанеся удар стрелку ногой в челюсть. Тут же мягко, по-кошачьи приземлился и, крутнувшись, отмахнулся от копий набежавших стражников, откатился в сторону и встал в боевую стойку, выставив копье, готовый отразить новое нападение. После такой демонстрации боевых навыков у меня больше не оставалось сомнений в том, что коротышка – китаец, и с приемами рукопашного боя знаком не понаслышке. Как бы там ни было, но драться с ним я не собирался: только изловить, помыть, одеть, накормить, но прыткий косоглазый паренек похоже ни слова не понимал, и уговоров будет явно недостаточно.

Раздвинув стрелков, дружно прикрывавших меня от потенциальной угрозы, и выйдя ему навстречу, я, так же как и он, принял боевую стойку, которую китаец тут же оценил. Весовые категории были совершенно неравные, при том, что я хотя бы примерно знал, чего можно ожидать. Воспользоваться копьем китаец решил в первом же выпаде, и это действие я предусмотрел. Одним блоком отбил оружие, встречным ударом отбросил малыша метра на полтора. Потеря копья не убавила пылу, китаец опять встал в боевую стойку. Правду сказать, мне было немного не с руки драться с таким низкорослым противником, тем более что тот еле держался на ногах. Удар, блок, серия обманных выпадов, еще удар, его онемевший от холода кулак бессильно долбит в легкий доспех на груди. Я перехватываю его руку, но кисть китайца выворачивается, и он бьет мне в локтевой нервный узел одним пальцем. Попадает, и в моей руке появляется неприятное ощущение. Я когда-то изучал такие коварные приемы, но, как водится, без должной практики основательно забыл. Еще удар, теперь косоглазый целит мне в подъязычный нервный узел, но я успеваю блокировать и, чтобы остановить эту бессмысленную драку, использую захват из айкидо.

Завернув попрыгунчика в неудобное положение, так, чтобы больше не смог сопротивляться, я чуть привстал, оглядывая онемевшую от удивления толпу.

– Теперь понятно, почему хозяин держал связанным, да еще и в клетке этого бесенка. – Развернув свободной рукой голову китайца к себе, я еще раз спросил: – Как твое имя?

Указывая на себя, я чуть ослабил хватку и проговорил почти по слогам:

– Мое имя – Артур, – затем опять указал на китайца и вовсе отпустил его руку. – Как твое имя?

– Чен Лунь, – ответил китаец и коротко кивнул.

– Ну, вот видишь, все очень просто, – сказал я и добродушно улыбнулся. – Я Артур, ты Чен Лунь.

Вставая в полный рост, я снял с себя замшевую накидку и укрыл ею китайца, приглашая пройти в гостиный двор. Взмахнув рукой, я отпустил стрелков, и те мгновенно исчезли – направились к своим постам.

Такой жест китаец тут же оценил и почти мгновенно расслабился, понимая, видимо, что драться с ним никто больше не собирается, а устроить потасовку пришло в голову только ему. Еще раз коротко поклонившись, он спрятал руки под накидку и проследовал к двери. Не знаю почему, но в этот момент мне стало интересно продолжить это странное знакомство.

Встретивший нас смотритель гостиного двора замер в ожидании распоряжений, искоса поглядывая на китайца.

– Принеси, Федор, нашему гостю жареной рыбы. Отварного итильского белого пшена, капусты квашеной, да копченой лосятины.

А мне – курицы и пива. Да пошли кого-то из своих за Егором, ткацким мастером, пусть придет сюда.

Усадив китайца за стол, я сел напротив и снова повторил его имя.

– Чен Лунь – длинновато, каждый раз тебя так окликать язык вывихну, может, просто Чен? Как тебе такое? Чен. – В ответ на это китаец только одобрительно закивал. – Чен, почти как Чан! Был такой попрыгунчик, вроде тебя, его звали Джеки Чан! Может, он твой далекий праправнук? Ну да ладно, не обращай внимания, Чен, я тут треплюсь, а ты все одно ничего не понимаешь.

– Понимаешь, – выговорил китаец и часто закивал, состряпав на чумазой роже что-то наподобие улыбки.

– Ах, вот оно как! Значит, не все так безнадежно! Ну тогда, может, расскажешь мне, Коварю, что за беда с тобой приключилась, что тебя в наши края занесло?

Жадно глядя на поставленную перед ним тарелку с рыбой и рисом, китаец чуть не потерял дар речи, но все же собрался с силами для ответа.

– Большой каравань, ходить два лет вдоль Илтыш. Ходить, толговать, моя быть воин, охлана.

Уйгур улус, большой войско караван взял, всех воин бил, меня тоже бил, в степь волку бросил. Другой караван меня взять, два год в клетке. Шапка с колокольчиками надевать, палкай бить, все смеяться.

– Это что же, тебя вроде шутовской зверушки использовали?

– Зверушки! – согласился китаец. Уже не в силах сдерживаться, он проворно стал наворачивать принесенное угощение.

– Да уж, косоглазый, досталось тебе. Хорошо, что хоть немного язык понимаешь, а то я в китайском как-то не силен, знаешь ли.

В этот момент в гостиный двор ввалились дед Еремей и цеховой мастер Егор.

– Что звал нас, батюшка? Что за дело важное да спешное такое?

– Дело простое, старики-разбойники. Вот вам китаец, зовут его, кстати, Чен Лунь, помыть, обуть, одеть. Свободу в пределах гостиного двора не ограничивать. Еремей, ты за ним лично присмотри. А ты, Егор, одень его как следует. Сдается мне, сгодится нам этот заморыш.

Старики были, конечно, в шоке от такого моего внимания к какому-то мальчонке, но спорить не посмели. Мало того, знали, что я проверю их работу и, если что не понравится, спуску не дам. Давно приучил всех в крепости, что мои поручения и приказы надо выполнять четко и своевременно, даже если они кажутся дикими и нелепыми.

Замотавшись с многочисленными делами, я только через несколько дней вспомнил про китайчонка и заглянул вечером в еремеевские «чертоги». Так назывался крепостной каземат, который облюбовал себе хитрый дед для своего штаба. Ведь именно там находилась основная печь, отапливающая еще несколько помещений. В каземат вело несколько ходов, все тщательно охраняемые. Только через него можно было попасть в лабиринт тюремных камер, что находились на нижнем ярусе. Миновав несколько постов, я наконец ввалился в просторное помещение, где за большим столом в глубокой задумчивости восседал Еремей, перебирая берестяные послания своих разведчиков. Поодаль, на другом конце лавки, сутулился долговязый Тимоха. Высунув от усердия язык, он вносил какие-то поправки в макет крепости и прилегающих окрестностей. Этот макет он сделал давно. После того неудачного полета на шаре, когда полез сдуру чистить засорившуюся форсунку и опалил себе лицо. Хо-рошо еще, что глаза не повредил. Навестив потом горемыку дома, я, чтобы отвлечь его от боли в обожженном и замотанном компрессами лице, предложил ему сделать макет местности, так как он рассмотрел это с высоты полета шара. Парнишка сразу оживился, тем более что я объяснил ему принцип масштабирования. Он тут же подключил к этому делу всю свою многочисленную ватагу братьев и сестер. Они натаскали ему всевозможных пригодных для дела материалов, и работа закипела. Еремей, прознав про это, тут же засекретил макет и настоял, чтобы его, даже недоделанный, перетащили в каземат.

Здесь мы часто стали проводить военные советы, сверяясь с трехмерной моделью, наглядно убеждаясь в правильности своих решений.

Ну и, естественно, в пылу спора чего-нибудь да ломали. Вот Тимоха терпеливо все и восстанавливал. При этом, невольно вникая в тайные дела Еремея, стал его незаменимым помощником, продолжая совершенствовать в сво-бодное время воздушный шар. Раздавая указания своим многочисленным помощникам из тех мальчишек, что уже испытали восторг первых, пока еще не очень продолжительных полетов.

Вскочив при моем появлении, Тимоха проворно подставил мне стул и, подхватив сброшенный тулуп, загремел посудой на печи, наливая горячий сбитень в кружки. Еремей, хитро улыбаясь и предвосхищая мой вопрос, молча махнул рукой в верхний угол печи, где притаилась маленькая фигурка Чена.

– Обули, одели, накормили. Никуда не уходит. Сидит на печи да башкой крутит, словно сыч! – ворчливо сетовал Еремей.

– Ничего, пусть сидит. Пока обвыкнется, а то одичал в клетке. – Хлебнув с удовольствием горяченького из поднесенной кружки, я расслабленно откинулся на спинку стула, слушая, как бубнит дед, вкратце пересказывая донесения.

Враг неумолимо приближался, опустошая все на своем пути. Словно сказочный дракон, прихлопывая когтистыми лапами слабые очаги сопротивления. Досаждает ему только довольно многочисленный отряд степняков во главе с неким Шабаем. Откуда он появился, никто не ведает. Но, судя по донесениям, активно и ощутимо щиплет ордынцев и скоро появится в наших пределах. Где неусыпно будет под контролем олаевского спецназа. Тогда, может быть, и прояснится, что это за отряд.

Из тюремного подземелья, шаркая стоптанными лаптями, выбрались две комичные фигуры стареньких скоморохов, которых я пристроил сюда на полный пансион по причине их неспособности заниматься своим ремеслом после встречи с княжескими костоломами. Нежданно-негаданно они помогли мне решить проблему с допросами плененных лазутчиков. Зверствовать, пытая и выбивая из них сведения гестаповскими методами, мне не хотелось. Скоморохи же, мастерски подражая разным голосам людей, истязаемых пытками, нагоняли такого страху на бедолаг, что хватало одного сеанса психологической обработки, чтобы расколоть любого упрямца. Еще бы! Сидеть в полутьме зарешеченной камеры и слышать истошные вопли пытаемых жертв и басовитые крики допрашивающих – удовольствие малоприятное!

Хотя на самом деле в помещении, уставленном и обвешенном различными приспособлениями для извлечения нужных им звуков, «куролесили» два тщедушных деда, слаженно изображая палача и жертву. В помощь им я отрядил здоровенного детину – глухонемого Лопушка, сына одной из стряпух в гостиничной столовой. Вид у него был устрашающий, как у боксера Валуева, что получил бы в XXI веке титул чемпиона мира только благодаря своей внешности. Лопушок с удовольствием колотил по кожаному мешку с опилками, рвал какие-то тряпки, с треском ломал кости, принесенные из столовой; все это проделывая под чутким руководством двух отставных скоморохов, которые озвучивали это безобразие дикими криками. Потом они надевали на него забрызганный кровью кожаный фартук и, наказав состроить свирепую рожу, отправляли за пленным, который попадал уже в соседнее с ними помещение, уставленное всякими пыточными приборами, естественно, со свежими потеками крови. Мне или Еремею оставалось только задавать нужные вопросы и выслушивать правдивые ответы.

Деды отправлялись ощипывать зарезанную курочку, а их великан помощник таскать дрова и топить печь.

С шумом распахнув тяжелую дверь, вторгся Лопушок с охапкой дров и с грохотом ссыпал их перед печью. За это тут же начался нагоняй от скоморохов. Весь этот бедлам прекратил Еремей, выгнав всю троицу. Гигант, подхватив на руки своих наставников и топоча громадными лаптями, умчал прочь, напоследок грохнув дверью.

Тимоха, давясь от смеха под ворчание рассвирепевшего Еремея, закинув в печь дрова, тоже исчез – от греха подальше.

– Видал? Лиходеи безголовые! – бушевал Еремей. – Еще этот сыч твой сидит, глаз не сводит! Извел меня совсем. Забирай его, и ступайте, мне еще весточки своим людям готовить надо.

Посмеиваясь втихомолку, я забрал Чена и повел его к себе домой на ночлег. Уже в темноте сгустившейся ночи, при свете неярких, но часто развешанных фонарей мы миновали площадь перед каменным амбаром, приспособленным под содержание в нем осужденных на тяжелые работы всякого разбойного люда, как вдруг встрепенувшийся Чен, взмахнув рукой, перехватил летящий в меня камешек. Из небольшого зарешеченного проема в стене амбара раздался смешок, а затем грубый, сиплый голос произнес:

– Ловкая собачонка у Коваря завелась!

Выросший как из-под земли караульный саданул копьем по решетке и пригрозил:

– В погреба загоню, поганец!

– Слышь, Коварь! – уже напряженно зазвучал тот же голос. – Дай слово молвить!

Караульный все же нашел выход: скинув с себя тулуп, заткнул им проем. Облегченно выдохнув, он браво вытянулся перед нами, не забыв при этом подпереть копьем выталкиваемый кем-то из-за решетки тулуп.

Похвалив находчивого караульного, я все же приказал ему сбегать за старшим стражником и привести ко мне этого арестанта.

В караульном помещении было натоплено, и яркий свет четырех ламп резко бил в глаза. Прикрутив парочку фитилей, я сел на лавку, с интересом наблюдая за Ченом. Тот, словно пес, исследовал все помещение, заглядывая во все углы, и, наконец угомонившись, пристроился возле уютно гудящей печки. В двери ввалился целый отряд караульных стрелков, висевший на руках и плечах плотного крепыша. Если бы не звякающие кандалы на его ногах, не поверил бы, что это арестант.

Вместо того чтобы, как я ожидал, жаловаться на содержание, крепыш извернулся из удерживающих его рук и бухнулся на колени с криком:

– Убей меня, Коварь!

Налетевший на него Чен едва не осуществил его желание. Пришлось отдирать китайчонка, как разъяренного кота от шального барбоса. Стража оттащила обездвиженного арестанта на безопасное расстояние. Чен протянул мне выуженную им в пылу схватки остро заточенную полоску железа и невозмутимо устроился у меня в ногах, не сводя внимательного взгляда с приходящего в чувство арестанта.

– Говори! – предложил я очумелому крепышу, рассеянно вертя в руке грубо сработанный нож. Не думаю, что это было покушение. Просто всякий уважающий себя разбойник имеет такую вещичку в рукаве. Китаец уловил по каким-то одному ему ведомым признакам присутствие оружия и мгновенно среагировал.

– Нет мне прощения, Коварь, за мои злодеяния, и кара твоя подневольным трудом и сытой едой как насмешка над бывалым воякой. Это сейчас меня кличут Скосырем, а когда-то величали воеводой. Как попал в немилость князю, так вовсе лишился всего стараниями недругов. Озлобился и ушел в леса разбойничать, да опротивело. Вразумил ты меня своими делами. Вижу, не за себя печешься, врага извести желаешь. Подсобить хочу, коль поверишь! А нет мне веры – так убей!

– Если желаешь бить ордынцев, вот тебе моя рука! – я разжал ладонь, возвращая нож. – А ежели предашь – вот другая! – добавил, кладя руку на рукоять меча.

– Много ли наберешь охотников из душегубов, что в амбаре сидят? – переведя разговор в деловое русло, продолжил я.

– Сотни две, а то и поболее, – задумался Скосырь.

– Разделишь их на несколько ватаг и будешь день и ночь резать ордынцев! Как скот! Налетел, вырезал и исчез! Кровавая работа, другой дать не могу, – напирал я на него.

– Сделаю, Коварь! – и мрачно усмехнувшись, добавил: – Дело привычное…


Октябрь выдался удивительно теплый, но дождливый. Разверзлись хляби небесные мелкими, моросящими, но очень затяжными дождями. Те немногие дороги, что были вокруг крепости, развезло так, что передвигаться по ним стало практически невозможно. Вообще-то зря в моем времени ученые трезвонили на всех углах о глобальном потеплении и смене климата.

В Средние века погодных аномалий я уже наблюдал не один десяток. И засухи, и наводнения, и ураганы. И даже заморозки в июне были не редкостью. Просто слухи о таких природных событиях доходили до меня уже весьма искаженные и сильно преувеличенные. Информационные сети в наше время делали мир маленьким, просто крошечным, будто игрушка в руках ребенка. Здесь же, даже глядя с высоких башенных крепостных стен, не видишь краев, не знаешь о том, что творится в соседней деревушке, не говоря уже о странах и континентах. Пространства видятся бесконечными, расстояния непреодолимыми. Осилил в погожий летний день двадцать километров пути – считай, повезло, и это верхом на резвом скакуне, а не пешим. Леса, болота, глубокие овраги, чащобы, буреломы да сухостойные валежники. Отсутствие ориентиров, только вешки, приметные на просеках да узких тропинках, оставленные местными охотниками. Чужак в здешних лесах потеряется, без проводника станет бродить кругами, заплутает и сгинет. Дикие звери, топи, холод, мошка заедает до зуда, до болезненной истерики. Очень негостеприимными кажутся русские земли для кочевников, хоть и сильных, умелых воинов, но все ж привыкших смотреть вдаль, чувствующих себя уверенно в степях, на просторах. Лес для них – один сплошной стресс. Учитывая набожность и массу суеверий, связанных с дремучими, чуть ли не таежными лесами, усиленную клаустрофобией, дезориентацией в пространстве с ограниченной видимостью, это может стать серьезным подспорьем для аборигенов, знающих каждую кочку на болоте, каждую звериную лежку, самую неприметную тропку.

В чем был секрет партизанских побед? Именно в знании местности, умении использовать ограниченное пространство в своих интересах. Многие завоеватели из моей истории обломали себе зубы именно на партизанских отрядах. Не видел я смысла менять традицию такой войны. Здешние леса – огромный козырь, и я намерен им воспользоваться. Обрекать на гибель подвластных мне людей, выводя их в чистое поле против бесчисленной, безжалостной орды, я не намерен. Мало того, я намеревался значительно усилить партизанское движение, снабдив оружием, тактикой и опытными инструкторами. Смешать в одном гремучем коктейле опыт партизанских подразделений и террористических формирований. Создать разветвленную сеть диверсионных отрядов, перед которыми поставлю задачу морально и физически вымотать противника, прежде чем тот доберется до стратегически важных точек. Формирования, способные отрезать тылы врага от авангарда. Охотников за охотниками, если так можно выразиться, некий СМЕРШ, уничтожающий на своей территории вражеских разведчиков. Задача глобальная, и я знал, что легко этот план не осуществится. Требовалась подготовительная работа.

Этап первый был самым сложным, я бы назвал его ювелирным. Тематическая подложка будущих диверсий основывалась большей частью на моих собственных экспериментах. Проще говоря, моя агентурная сеть распускала слухи на восток, откуда ожидалось нашествие вражеских войск, о том, что из моей крепости нет-нет да вырываются наружу страшные духи, демоны, чудовищные монстры, коих я призвал себе в услужение. Злобные духи якобы заселяют окрестные леса и долины, поречье и болота. Местных людей они не трогают, не тревожат, так как с некоторыми заключают договор на угодья или подношения. А вот пришлыми готовы полакомиться.

В качестве подтверждения этих слухов я распускал так называемые «двойки», дуэты опытных разведчиков из числа самых толковых, на поддержание слухов о нечисти, затаившейся в дремучих лесах. Это было еще год назад. После десятка успешных рейдов епископ как-то поведал мне, что с тех пор у него прибавилось паствы. Многие из бывших язычников пришли добровольно креститься, принимая новую веру. Но я только посмеивался, относя такое явление массового отказа от прежней веры лишь к разряду побочных эффектов. В задачу таких «засланных казачков» входило распускать и поддерживать слухи о появившихся в населенных местах чудищах, духах и прочей нечисти, за коими Коварь, то бишь я, послал стрелков присмотреть, или изловить, а то и извести, коль сильно станут донимать. Стрелки бродили по селищам, все выспрашивая у местных о странностях в округе, не слыхали ли чего, не видали ли. Заодно собирали местные поверья. Распускали слухи, создавали бурную деятельность по поимке нечисти, готовили снасти, ставили капканы. Чаще всего устраивали пиротехнические шоу в лесной глуши, но только так, чтобы видели случайные зеваки. Иногда запускали малую ручную сирену, изобретением которой я ужасно гордился. Самым действенным приемом было подбрасывание туш убитых хищников. Обычно это были волки или медведи, как самые крупные звери. Вот найдет селянин загрызенного волка неподалеку от полей или огородов да призадумается, что неспроста на такого дерзкого, опасного хищника кто-то позарился – еще более дерзкий и опасный.

Проще говоря, почти полтора года подготовительной работы дали свои плоды. Реально селян никто не беспокоил, но страху мои командированные стрелки наводили порядочно. Теперь же настало время присовокупить к этим страхам и суевериям реальную силу.

Я называл их «лесной батальон». Всего-то человек сто проворных мальчишек, разбитых на мелкие команды во главе с опытным инструктором. Этот самый секретный батальон пришлось собирать в режиме строжайшей конспирации, вдали от посторонних глаз, с минимальным количеством посвященных.

Самому два дня пришлось добираться до спрятанного в глуши тренировочного лагеря, чтобы лично проверить боеготовность ребят, уровень выучки и снабдить припасами для долгого автономного существования.

Помню, что наущал охотников и инструкторов маскировать за собой следы, приглушать запахи, прятать контрольные точки. Но что-то мои мастера явно перестарались. Уж если я не могу найти ни следов, ни даже признаков присутствия военного формирования прямо у себя под носом в достаточно открытом, не очень густом, промозглом осеннем лесу, где посторонние запахи чувствуются особо ярко, что же говорить про лето, когда зелень и аро-маты цветущих трав собьют с толку кого угодно. Укрытые в густом ельнике землянки замаскировали очень тщательно. Подходы к самому лагерю надежно охранялись и просматривались, так что пройти незамеченным было очень не просто.

Олай – матерый охотник и глава моей военной разведки – с удовольствием и даже некоторой гордостью окинул широким жестом притихший лес.

– Вот, батюшка, полста дозорных, и на нас с тобой по три стрелы снаряженных уж давно нацелены.

Даже внимательно вглядываясь, я не смог заметить ни одного разведчика, притаившегося в непосредственной близости. Такие ощущения щекочут нервы. Ведь знаю же, что Олай не врет.

– Ну, покажитесь, посмотрю на вас молодцов, – выкрикнул я громко и чуть выступил вперед.

Вот если бы не знал заранее, что рядом укрылись солдаты, вооруженные до зубов самым совершенным по здешним меркам оружием, точно бы обделался со страху. Появление диверсантов было как восстание зомби из могил. Они выпрыгивали из потайных убежищ, спускались с деревьев, поднимались из грязи и мутного, почерневшего от ила болотца. Вот просто лешие и кикиморы во плоти. В маскировочных сетках, балахонах, с ветками на голове, в звериных шкурах, перемазанные какой-то краской. Бестиарий по ранжиру, один другого краше. Не удивительно, что эти оболтусы, сурово натасканные опытным разведчиком, внушали страх только одним видом. Встань такой отряд перед караваном купца, пусть даже с охраной, мне тогда не придется покупать у барыги так необходимое заграничное сырье и драгоценные пряности. Даром отдаст. Кстати, эти «оторвы» повывели в окрестных лесах многие ватаги лихих людишек, что промышляли разбойным ремеслом. Жалкие остатки их разбежались по городам и весям, сея и множа слухи, один страшнее другого.

– Вся сталь и брони на них вороненые, проверяю лично каждого, с командиров звеньев ответ спрашиваю. За каждую царапину и ссадину на воине ответ держат. Оружие доброе, острое, всегда смазанное и тихое, – пояснил Олай, подзывая ближе одного из будущих диверсантов. – У каждого гранаты, взрывчатка, огниво, фитили. Малые арбалеты с костяными стрелами. На каждое звено по два «Воя», горчичные бомбы, фляги с жидким огнем, кровавые пузыри. Обувь у всех сделана из медвежьих лап, браслеты с железными когтями. Манки для сигналов. С сигналами и боевыми командами, конечно, пришлось поработать, чтоб заучили все как следует. Но сейчас отряды готовы. Можно выпускать.

– То, что сирены «Вои» парными дал на отряд, это хорошо. Когда «Вой» с одной стороны, тогда отыскать легче. И запомните, в светлый день эффект от сирен невелик. Гораздо больше в кромешной тьме, в ночи, да еще и до того, как стража всполошится. Это не оружие, просто еще один из способов внести панику и сумятицу в стан врага. Долго сирены помогать не будут, так что приберегите на самые особые случаи.

– Я на крепостной стене твои, Коварь-батюшка, большие «Вои» слышал, – закивал головой Олай, подтягивая пояс, как бы заново переживая те моменты. – Вот уж страху натерпелся. Конь подо мной так и заходил ходуном, а он ученый, не впервой ему в лихих переделках бывать, а все равно испугался.

Разведчики все прибывали и прибывали, вставая вокруг нас тесным кругом. Ожившие фрагменты леса, представшие перед нами ошметками ландшафта, тихо перешептывались, покачивались, создавая поистине зловещее зрелище. Под масками и бутафорией, даже лиц человеческих не разглядеть. Для неподготовленного человека – просто воплощенный кошмар. Меня самого даже слегка передернуло, так живо я представил реакцию будущих жертв таких «красавцев».

Собравшись с силами, переборов в себе желание схватиться за меч, я встал чуть ближе к разведчикам, внимательно осматривая каждого, кто оказался поблизости.

– Вы несете страх! Не смерть, не разорение, а страх! Ваша задача – не убивать, не карать, а пугать до полусмерти любого, кто придет на землю нашу с мечом и огнем. Вам дозволено грабить врага, обескровливать, угонять лошадей, жечь, взрывать. Забивайте краденых скакунов себе на пропитание. Потому что для кочевника лошадь – это полжизни! Это почти вся его жизнь. Вы когда-нибудь видели пеших кочевников?

В ответ на мой вопрос по рядам разведчиков прокатился приглушенный смех. А я продолжил речь, напутствуя бойцов на долгое автономное существование.

– Припасы, лошади, оружие, живая сила противника – вот ваши цели. Пугайте. Но не убивайте с риском для собственной жизни. Сбивайте с толку, но не выдавайте себя. Чем дольше вы сможете сохранять тайну, тем полезней будет ваша служба. Делайте как удобно, как угодно, но только не сдавайтесь в плен. Не попадите в лапы врага, иначе все ваше существование будет раскрыто. К селянам обращайтесь только в крайней нужде. Я держу верных людей на селищах. Тех, что будут пополнять вам припасы. Условные знаки и пароли вы знаете. В
крайнем случае шлите гонцов ко мне. Тайные тропы в крепость вам ведомы, да и старшие стражники из караульных постов предупреждены. Мне не нужны горы трупов и убитых, лютовать не следует, напротив, я хочу, чтобы к стенам крепости пришли испуганные, измученные бессонницей и тревогой воины, готовые сдаться и убежать при первой же возможности. Не напирайте, не пытайтесь выделиться или геройствовать! Этого от вас не требуется! Вы уже герои только потому, что стали воинами теней и лучшими в этом деле. Не рискуйте! Главное – сохраняйте себя, и поэтому я отдаю вам только один приказ – берегите себя, друзья мои. Не давайте врагу спать, выматывайте, пугайте, но не рискуйте. Ваша задача всеми силами не угодить в лапы противника, иначе все старания напрасны.

Олай, довольный тем, что вверенные ему воины пока показали себя достойно, стал переминаться с ноги на ногу, подавая какие-то знаки командирам отрядов.

Загудел еле слышно на низкой ноте манок одного из десятников. Воины все как один мгновенно пригнулись, распластались по земле и стали перемещаться, причем так синхронно, что я даже не успевал проследить. В своей прошлой практике я привык ориентироваться на звук, на движение и доверять стрелковому оружию, но не мечу, весящему на поясе. Разведчики так умело замирали и скрывались из виду, что даже я не смог понять, кто из них находится ко мне ближе всего, а ведь именно это самое важное в ближнем бою. Еще мгновение – и передо мной был только сумрачный лес с облезлыми ветками деревьев и голым кустарником на фоне сине-зеленых еловых зарослей. В наступающих сумерках невозможно было определить даже примерного направления удара. Мне даже стало жалко несчастных ордынцев, которые рано или поздно должны столкнуться с этими бестиями. Минута – и мы с Олаем остались вдвоем на лесной опушке, точно зная, что вокруг полсотни вооруженных людей, готовых в любую секунду сделать смертельный выпад.

– Жди награды, черемис. Справятся твои воины с делом, что я задумал, – каждого отмечу по достоинству. Понадобится – меняй состав отряда. Приводи в крепость или в подготовленные мной базы на откорм, как говорится, на побывку. Назначь каждому солдату жалованье, довольствие. Проследи, чтоб семьи их ни в чем не нуждались и в первую очередь получили место в крепости, когда враг приблизится. С селянами да мордвой я отдельно разговор поведу, а ты, Олай, свой род всполоши, обрадуй, скажи, что любому из черемисов вход в крепость свободный.

– Много ты уже сделал для нашего народа, батюшка, век тебе благодарны станем, детям своим завещаем почитать тебя, как отца родного. Встал бы ты на княжий стол, собрал бы все рода по Оке в один сильный кулак, глядишь, и не сунулся бы к нам тот ордынский воевода Бату.

– Придет время, Олай, соберу. Всех соберу в один большой и сильный род! В одно государство объединю все племена да рода. Да вот только времени мало, не успею. Дожить бы самому до дней тех, когда мир над Русской землей настанет. Не орда, так западные рыцари к нам пожалуют, не одна беда, так другая. Видать, на роду написано нам, грешным, век от ворогов отбиваться, да честь свою беречь, будто девице.

Ничем больше себя не тревожь, Олай. Береги батальон, храни каждого солдата. Про дела в крепости забудь и не бери в голову. Ты только мои приказы слушаешь, ничьи больше! От меня лично получишь все, что в деле потребуется. И оружие, и припасы. Настанет время, доставляй мне новости. Кто идет, куда идет, с каким войском, с каким скарбом. Ты генерал! Воевода! Тебе великая честь отстоять на первом рубеже честь рода и родины, а уж я не забуду, уж поверь, Олай.

Мне верили! Верили в мою силу, в мой несокрушимый, мистический дар повелевать силами природы, силами стихий. Я давно это заметил. Узнал, что меня почитают действительно как колдуна, вот только с каким знаком – никак не могут определиться. Если с селянами и прочими дворовыми людьми да купчишками все ясно, то позиция набирающей силу церкви была, мягко говоря, туманна. С одной стороны епископ Алексий уж и забыл, наверное, что в свое время клял меня да срамил перед людьми, а все одно относится с уважением, потому как только моими стараниями держится еще Рязанская земля. И в гостях бывает часто, и с людьми разговоры заводит, и не скажу, чтобы мне во вред, да только медвежьи его услуги. Дал ему золота на храмы да колокольни. Снабдил припасами приход да богадельни, что при его дворе состоят. От его имени многих селян к себе привадил с его молчаливого согласия, да только все одно помеха мне этот божий слуга. Ему бы политикой заняться, а он все с боярами заигрывает. Все больше с московскими да ростовскими, которые мне и так поперек горла встали, хоть режь их. То шпионов непутевых шлют, то за податью присылают бог весть кого, на побои. Не знаю даже как порой реагировать на таких «засланцев». Не казнить же их, в самом-то деле. Политика – дело нужное. Когда за спиной у тебя крепкие договоры, так любой натиск сдержать можно, а когда раздор и предательство, то жди беды. А уж кто-кто, а епископы проблемы могут обеспечить в полном комплекте. В то время как я решаю элементарные продовольственные задачи на фоне всеобщего разорения, голода и упадка, они мне строят козни, обвиняя в сговоре с нечистым, коим и я сам, видать, являюсь по совместительству. Руки опускаются от таких заявлений. Но лучше уж с этими договориться, чем потом улаживать конфликты с многочисленными христианскими поселениями и колониями, что так рьяно расползаются на северо-восток, в верховья Волги, осваивая новые территории.

С ордынцами придется бодаться очень рьяно. Заранее готовлю себя и солдат к многочисленным жертвам, хоть и готов, наверное, к войне основательно. Обо всем успел позаботиться: и оружие, и крепкие стены, и армия, и припасы. Мало того, для селян и хуторов разработал план эвакуации, сбора продовольствия и урожая в отдаленных местах, снабдил вооружением немногочисленное сельское ополчение, по примеру казачьих отрядов.

Да, выбор небольшой. Воевать придется теми ресурсами, что есть в наличии, но и эти ресурсы я намерен использовать максимально, на все сто! Никого не оставлю безучастным к нависшей над землями угрозой. Пусть люди пока и не понимают, что воюют за будущее огромной империи, но подсунуть им стимул я просто обязан!

Многие из проблем решаются деньгами и подкупом. Как бы странно это ни звучало, но даже в Средине века взятка решает многие насущные проблемы, сложившиеся в околовластных структурах. Собрать в один кулак войско, натренировать, обучить, подготовить – все это стоит немалых средств, и особенно злит, когда кто-то из бояр выдерживает, словно бы зная срок обучения, и по завершении требует своего холопа обратно. Вот точно этих придурков надо к стенке ставить. Не понимают они всей масштабности нависшей над нами катастрофы, вот и требуют вернуть своих бывших невольников. Я уж и привык к тому, что человеческая жизнь в эти времена мало чего стоит, так же немного, как и в нашем просвещенном XXI веке. Вот только мы, люди будущего, очень умело научились обзывать все свои грехи самыми невинными словами, завешиваем вуалью умных фраз собственные проступки. В Средние века все куда более открыто и просто, диву даюсь, как такое может быть. Наше время, тот же XXI век, вот только в искаженном, кривом отражении общества с убогими технологиями.

Я сам себе придумал проблему, фактически придумал врага и готовлюсь к тому, чтобы отразить нападки невиданного доселе противника, но отдаю ли я себе отчет в том, что я делаю? Быть может, орда несет какое-то очень важное звено, неотъемлемую часть нашей истории? Ну разумеется, несет, вот только нам, смертным, попавшим в гущу событий, этой глобальной задумки мироздания оценить невозможно. Дай Бог нашим потомкам разобраться в мелочах и нюансах предстоящей резни. Чего от нее будет больше? Вреда или пользы?


По окрестным городам, на торговых площадях, в домах горожан и знати уже шептались о предстоящем нашествии. Моя разведка докладывала, что оскорбленный мною еще в конце лета ростовский князь Василько, поверив-таки слухам, развернул войско и двинулся в обратный путь. За передвижением его многочисленной рати следили очень внимательно, ожидая, что он придет посчитаться за обиду. Но князь, видимо, не решился. То ли поучительная история, произошедшая несколько лет назад с Юрием и его войском у стен Рязани, охладила пыл ростовчанина, то ли бытовавшие слухи о моей несокрушимой мощи. Чего стоили только показательные выступления на летнем празднике.

Я бы, наверное, был не прочь сразиться с Василько, провести, так сказать, генеральную репетицию. Но по всему видно, что у него не было ни сил, ни желания спускаться по Волге еще ниже, а там подниматься вверх по Оке, теряя драгоценное время. Тем более что не сегодня, так завтра на реке встанет лед и навигация будет закрыта.

Из Рязани, Мурома и всех окрестных слобод и крепостей шли гонцы, донося до меня беспокойство бояр и князей в связи с предстоящей битвой. Моим увещеваниям они не вняли. Отдавать в мое распоряжение свои войска не пожелали. Наоборот, требовали, чтобы я направил своих лучших стрелков в их распоряжение. Каждого из вельмож интересовала лишь собственная безопасность. Ничегошеньки они не поняли из моих заявлений. Дураков учить – только калечить!

Дни и ночи я проводил в мастерской. Татарское войско уже давно форсировало Волгу и уверенно продвигалось через хлябь болот и лесные чащи. Не считая тылов, вечно отстающих от резвого авангарда, идущий в нашу сторону неприятель был немногочисленным. Всего около сорока тысяч. В XXI веке я бы и не задумался над мелочами, но здесь и сейчас прекрасно понимал, что такое войско само по себе испытывает огромные трудности при передвижении. Они, как стая диких волков, бросаются на любую добычу в стремлении поддержать боеспособность. Разумеется, что мимо моей крепости они не пройдут. Следовало подготовиться, дополнить уже существующие оборонительные меры запасными планами, подстраховаться.

В мастерской все было так знакомо и привычно, так уютно, что совершенно не хотелось выходить на мороз, решать какие-то проблемы и дела. Даже домой возвращаться совершенно не хотелось. Я собрал достаточное количество верных людей вокруг себя, так что вдоволь могу заниматься любимым делом. Сегодня плотники с корабельной верфи принесли мне заготовку, которую уже два месяца выполняли по указаниям и чертежам. Долго пришлось втолковывать мастерам некоторые детали, нюансы, но беспокоились плотники не по поводу самой заготовки. Больше всего их тревожила форма будущей конструкции. Одних озадачивала, других радовала. Заготовка представляла собой огромный деревянный крест, как бы два перекрещенных коромысла. Одно чуть массивней и длинней, другое узкое, но длинное. Вокруг этой заготовки ходило много слухов, но уже после первых проб все: и крещеные люди, и сторонники прежних верований, успокоились.

Я готовил двухместный буер. Да, парусное судно, способное передвигаться по льду с огромной по здешним меркам скоростью, в тот самый период, когда реки можно пройти только пешком. При удачном раскладе, если конструкция зарекомендует себя с положительной стороны, то уже на следующий год судно будет названо в мою честь, и каждый купец, или просто селянин расшибется в лепешку, лишь бы получить такой скоростной зимний транспорт, не требующий особых затрат. Конструкция примитивна и незатейлива. Четыре стальных конька на массивной крестовине, гибкая, эластичная мачта из пучков ивовых прутьев. Отрез плотной ткани, прошитый и закрепленный на поперечном креплении. Даже в отсутствие ветра такую конструкцию, весьма нагруженную, можно толкать перед собой без особых усилий. Никаких лошадей, только пара человек. На достаточно ровном речном льду такой буер становился серьезным конкурентом конных упряжек. К сожалению, по рыхлому снегу, по моим расчетам, он не пойдет, но в этом случае тонкие стальные коньки можно заменить широкими полозьями лыж. Буер нужен был только для того, чтобы передвигаться по речному льду.

Часть деталей я ковал лично, потому как не мог доверить такую ответственную работу другим мастерам, почти не понимающим, что от них требуется. Также пришлось использовать токарный станок. Это мое «изобретение» во многом изменило взгляд на технологии здешних ремесленников. Они быстро усвоили принцип его устройства, и уже работали на нем уверенно. Больше всего их тревожил тот факт, что они, работая на меня, вольно или невольно творят злое дело. При всем доверии и даже верности со стороны этих людей, чьи семьи были так хорошо обеспечены, они все равно боялись согрешить, делая что-то по моей указке. По мере приближения орды я совсем перестал растолковывать мелочи. Просто требовал исполнения данных поручений, не вдаваясь в подробности. Это вызывало некоторое недовольство, но мастера терпели. Роптали, но не возмущались открыто.

Отковав полозья и петли для крепления паруса, я отложил их на верстак и отсоединил привод кардана качающего меха. Чен Лунь покосился на меня черными бусинками глаз с верхнего яруса стеллажей. С тех пор как китаец оказался в крепости, он не желал отходить от меня ни на шаг. На первый взгляд, добродушный, всегда улыбчивый, молчаливый, он, видимо, решил, что я его новый хозяин, хоть и не держу в клетке, как прежний. Не могу сказать точно, что творилось в голове у китайца, но этот узкоглазый коротышка стал моей тенью. Говорил он редко и мало. Чаще показывал жестами то, что хотел сообщить или сделать, добавляя к своей пантомиме уже выученные слова.

– Время позднее, Чен, пора бы и на покой. Или, может, поужинать?

При слове «ужин» китаец встрепенулся, просунул руки в рукава тулупа, взял в зубы шапку и стал спускаться с настилов с проворством макаки. Уж что-что а предложение перекусить или выпить он никогда не отклонял.

Окончательную сборку и испытания буера я отложил на завтра. Время для работы еще было. Я слышал, как внизу, на малой площади расходились утомленные долгой тренировкой стрелки. Видел, как стражники закрывают ворота внутренней крепости. Значит, Скосырь выведет на занятия свой штрафбат. Авторитет у него в преступной среде был непререкаемый, и на его призыв пустить кровь ордынцам отозвалось немало народу, но не так-то просто было попасть в его отряд. Одному ему известными способами он тщательно просеивал добровольцев, окончательно оставив человек триста. В долгие и темные осенние ночи караулы на стенах и башнях были усилены и менялись очень часто. Не то чтобы я не доверял Скосырю, но излишняя предосторожность не повредит. Я старался держать войско в постоянной боевой готовности.

Чен проскочил вперед меня, осмотрелся на лестнице и приоткрыл дверь во двор в тот момент, пока я запирал мастерскую. Первый ноябрьский снег скрипел под ногами, ночь была холодной и яркой. На небе красовалась луна, отбрасывая на белый, чуть притоптанный снег голубоватые тени.

Стражник пропустил нас в гостиный двор через узкую калитку в воротах, дождался, пока мы спустимся по лестнице, и только после этого погасил фонарь и запер замок.

В трактир гостиного двора я вошел первый. Следующий за мной Чен только подхватил мою шубу и тут же скрылся за ширмой оружейной комнаты. Длинные столы большого зала пустовали. Лишь за одним, у самой стены, сидели двое, неспешно о чем-то беседуя. Лицо одного из постояльцев мне показалось знакомым. Я не сразу узнал Ратмира, постоянного и неизменного спутника молодого князя Александра. Завидев меня, эти двое вскочили с лавок, выложили оружие на стол и поспешили приблизиться.

Не знаю, как Чен умудрился просочиться мимо нас, но в какой-то момент он оказался за спиной у гостей, пристально наблюдая за каждым их движением.

– Здрав будь, Коварь-батюшка!

– Ратмир! – удивился я. – Вот уж не ожидал. Что ж вы, прибыли и не заглянули?

– Прости, Коварь. С дороги утомились, поспешали. Князь наш Александр только к утру будет, если поспеет, нас с Иваном вперед отослал, сказать, что идем к тебе малой ратью от киевского князя во служение да на подмогу.

– Что-то не припомню, чтоб я у киевского князя просил подмоги.

– То Александр Ярославович побывали в Чернигове, где Ярослав Всеволодович благословил сына на ратное дело. Да он тебе сам все поведает. Нам лишь велено передать, что к утру прибудет конное войско.

– Это хорошая новость, Ратмир. Не ждал я помощи от киевского князя, но видать Александр ему про меня таких историй наплел…


Киевские ратники, действительно прибывшие ранним утром, были отлично вооружены, хорошо одеты. Явились с припасами и с запасными лошадьми. Облаченного в крепкие боевые доспехи князя Александра я даже не сразу узнал. Летом он вертелся возле меня в простой, легкой одежде, а сейчас, в зимнем облачении, вроде как уже и не казался сопливым юнцом.

Предупрежденные о появлении дружеского войска стрелки открыли ворота в гостиный двор и с интересом наблюдали за пришлыми вояками, внимательно разглядывая каждую мелочь. Те, в свою очередь, не скрывая удивления, разглядывали такую непривычную и странную амуницию моих стражей. Да, мои солдаты выглядели помельче, не так богато разодеты, но держали себя достойно. Киевские ратники сразу оценили необычные доспехи и оружие, сложные накладки и особые цельнокованые шлемы. Но больше всего их внимание привлекли бронзовые змеи, слегка покачивающиеся по обе стороны арки главных ворот. Каждый из ратников придерживал лошадь, смотрел во все глаза, не забывая креститься с причитаниями. По всей видимости, о змеях на воротах крепости солдаты были наслышаны. Вот, теперь убедились, что не байками их потчевали. Сколько еще сюрпризов таит моя крепость для гостей из далекого Киевского княжества!

– Рад видеть тебя, князь Александр! – поприветствовал я гостя, выходя ему навстречу. Следом за мной шагнули Ярославна и Димка с Игорешкой.

– Будь здрав и ты, Коварь! Примешь ли в подмогу себе на ратное дело людей княжих?

– Ворота моей крепости всегда открыты для друзей. Чувствуй себя как дома, князь. Людей твоих обеспечим, устроим без притеснений.

– Часть моих разведчиков пошли короткой дорогой до рязанских бояр. Велел им возвращаться к твоим стенам. Всего три десятка.

А здесь две сотни, да все как на подбор!

– Беда с этими рязанцами, – посетовал я. – Стоят на своем, ерепенятся, моих советов слушать не желают, как бы самому не пришлось туда отправляться, пока не поздно. Да черт с ними, о делах позже, давай в дом, князь, стол накрыт, ждет гостей.

Мои стражники, те, что были свободны от постов, проявили учтивость и, взяв на себя роль хозяев, по моему примеру стали помогать спешившимся киевлянам немного освоиться. Наверное, сегодня я позволю им немного повеселиться, поближе познакомиться. Без мордобоя конечно же такая сходка не обойдется, особенно если Наум с Мартыном поспеют с поручением от «Волчьего острова», но это нормально, так и должно быть.


– Отец пожалует боярскими привилегиями, земельными наделами, челядью, если ты только сможешь отбить врага от земель наших, – заявил Александр, осматриваясь по сторонам в гостином зале моего дома.

– Привилегии, земли… – повторил я за Александром с нескрываемой насмешкой. – Да если я справлюсь с татарами, я сам возьму все, что только пожелаю. И Киев, и Владимир, и все, что приглянется. А захочу, так и провозглашу себя великим князем. Силой возьму все, до чего достану, молодой князь.

– Не станут бояре да удельные князья тебе кланяться, не примут твоей власти.

– Молод ты еще, Александр, неужто не понимаешь, что не оставлю никого. Ни бояр, ни князей. Один всю власть возьму, новые земли завоюю. До ордынцев в их великую степь таким боем дойду, что веками потом вспоминать с оглядкой станут. Да только не власть мне нужна, князь. Не к владычеству стремлюсь, а к будущему. Только созиданием, а не разрушением создается оно. Хочу сделать Русь великой и сильной, независимой, крепкой, и не только оружием, но и законами, разумными правителями. Не империю стремлюсь создать, а только прочную основу государства. И власть давать не по крови и родству, а по чести, по делам. Образование дать людям, защиту, покровительство и заботу. Вот тогда сильней такой державы не будет. Вот тогда никто не посмеет сунуть ненасытное рыло в наши края. Богатые земли, добрые люди, да только головы путевой нет. Все князья – дубье да ворье, да бояре – склочники. За свой кошель пекутся, за свой двор держатся, а что за двором творится – то трава не расти.

– Суровые слова твои, Коварь, да только где взять силу такую, чтобы все земли одним княжим столом удержать?

– Закон – вот сила. Грамотный подход – вот сила. Крепкая армия, верная своему народу, правителю, а не золотой монете. В сущности, что человеку нужно? Земли на прокорм, пусть суровые, но справедливые законы, волю, а не рабство. Вот тогда человек никаких сил не пожалеет, чтобы отстоять такую жизнь. Торговать, меняться, милости просим, но кто войной пойдет, пусть на себя пеняет.

– И ты считаешь, Коварь, что есть у тебя сила сломить всех князей? Создать все, что тебе одному ведомо?

– Богатство не у того, кто имеет много золота. А у того, кто даже малыми средствами распоряжается умело и рачительно. А следовательно, не в сундуках оно, а в голове. А ключ к крепкой власти как раз в этом и кроется. В образовании. Темный народ – он как стадо баранов, куда поведет козел-провокатор, туда и пойдут. А грамотный – он сгоряча решать не станет, он прикинет, что к чему, посоветуется, покумекает, на чьей стороне правда.

– Вот так просто взять и обучить людей грамоте?

– Это не просто, друг мой! – возразил я князю. – И даже очень не просто. Хорошую армию легче поднять и обучить, чем сотню недорослей с ветреными головами вразумить основам азбуки и сложения. Да только потом любая наука идет впрок, как сокровище бесценное. Как неразменный пятак!

– И твоя сила в науках, Коварь? – не унимался Александр, давно потерявший интерес к застолью.

– В ней самой, князь. Здесь, в этих землях, я не больше чем гость. Но мне больно видеть, что добрые люди, живущие на своей земле, терпят лишения только потому, что некому им помочь. А князья, уж прости, только брать горазды. Десятину им дай, повинность исполни! Подчиняйся, поклоняйся, терпи! Рабовладельческие государства всегда будут нищими да убогими. Когда из ста только десять вольных, державной чести не бывать. Раб не станет биться за хозяина.

Наша с князем беседа затянулась до полуночи. Мои домашние уже разошлись, отправились по своим делам и приглашенные к обеду мастеровые, только киевский сотник Ефим прикорнул на лавке у двери. Мы остались с Александром один на один, неспешно продолжая разговор.


Олай был вне себя от ярости и гнева, как и боярин Дмитрий, мой тесть, которого разведчик доставил в крепость. Они оба метались по мастерской, не находя себе места, создавая резкими движениями суету, накаляя и без того напряженную, нервозную обстановку.

– Улыбаются! – хрипел Олай, потирая костяшки пальцев. – Приходят, как гости, безоружные в дома знатных вельмож, в княжьи покои и льют меды!

– Говорят, – поддакнул боярин уныло, – предлагают хорошую плату. Первые десять лет обещают вовсе не обкладывать данью тех, кто добровольно даст припасы и людей в войско. Талдычат все о великом каганате, о сильной и просветленной империи. Сулят большие выгоды от покровительства своего.

– Чувствуют себя как хозяева. С ними большая часть булгарских князей с дружинами. Очень много кочевых племен! – чуть ли не причитал Олай. – Столькие тысячи войск! Все конные, хорошо вооруженные, наглые, бывалые. Видно, не один народ стал их данниками, не одно княжество легло под копыта эдакой силищи!

– А вы думали, что придут в наши лесные края дикие степняки и станут резать всех, кто косо на них посмотрел? Как говорил товарищ Сухов, Восток – дело тонкое. Все в пределах ожидаемого. Это один из сценариев, которого я, собственно, и ожидал! – продолжал бормотать я собираясь с мыслями. – Да, друзья мои, а как вы думали, что я, Коварь, не предвидел подобного от ордынцев? Растрачивать свои силы по пустякам они не будут. Если можно купить – они купят, если можно взять хитростью – они возьмут! Потом затянут удавку, так что даже крякнуть не сможете, а пока не укрепили позиций, будут лить мед да обхаживать, стараясь не пускать в ход грубую силу. Многие купятся на эти уговоры! Лягут развратными девками под завоевателя, думая, что тем самым спасут себя. Как бы не так!

– А может, оно и верно, не стоит перечить басурманам? – чуть ли ни пропищал Дмитрий, теребя рукава шубы. – Ан ну как не сдюжишь ты, Коварь, их силы? Терпеть тебе тогда лютую расправу.

– Дурак ты, боярин! – ляпнул я, совершенно не заботясь о вежливости. – Добровольно, за мнимые посулы самому себя продать в рабство! Да это как же надо с головой рассориться, чтобы даже мысль об этом допускать?! Продаться! Польститься на дешевые уловки! Становитесь рабами, если есть такая охота! Своих же людей, кто не пожелает ордынцам сапоги целовать, на заклание им отдадите! Вот тогда вам будет проклятье! Нет, не мое. От людей ваших верных, от потомков ваших, на рабство обреченных! Сами себя бичевать станете, да только поздно будет. Дадите слабину сейчас, потом триста лет не сможете избавиться от этого ига! И ни вера, ни сила не смогут помочь. Любую заразу надо давить в самом начале! Ты тоже, Олай, думаешь, что стоит принять послов?

Взбудораженный разведчик наконец заставил себя успокоиться, собрался и теперь уже спокойно сел на широкую лавку возле окна.

Я не видел в нем сомнения. Он был верный человек. Бывший раб, которого я выкупил за большие деньги у мордовских вождей, считал себя моим кровным должником.

– Принять, быть может, и стоит, да только не в Змеегорке, не в крепости, а в Рязани, или уж если пускать в крепость, то скрыть многое из того что уже заготовлено. Они, конечно, знают о крепости и от купцов, и от доносчиков, да только не все.

– А ты хороший охотник, Олай. На такую приманку, как крепость, они клюнут! Послов действительно надо принять. Мало того, им нужно рассказать, как богато и сытно живут люди Коваря, как ведут торговлю, да только всех стрелков я на тот момент спрячу на «Волчьем острове», пусть оборотень со своими волчатами с ними пообвыкнуться. Пяти сотням станет там тесновато, да ничего, потерпят. Для вида покажу послам дружину князя Александра. Добрые ратники, лихие и проворные. Здесь они мои гости, и велено им подчиняться мне в ратном деле как воеводе, но кажется, что, случись промашка, станут они первым делом выручать Александра. Так что большой ставки на них делать не буду, а покамест пусть послужат, станут ширмой. Нарочно на двор видно поставлю, да чтобы послов встретили. На том и порешим.

Хлопнув пригорюнившегося боярина по плечу, я ожидал, что он вскинется с присущей ему надменностью, но он только скривился лицом и забубнил потерянно:

– Вот дожил! Сначала Юрий, воротившись после смерти Ингвара, меня с крыльца пинками сковырнул. Хорошо, не зарубил! Потом эти вонючие степняки наскочили, насилу от них отбился! Не подоспей вовремя твой черемис, лежал бы сейчас избитый и ограбленный. А тут собственный зять тумаками да затрещинами встречает! – тяжело вздохнув, боярин затих обиженно.

– Не скули, дедуля! Ступай к доченьке своей любимой и внуку ненаглядному. Небось, соскучился, а? И вообще, ведешь себя как неродной. Мой дом – твой дом! Отдохни, в баньке попарься! А за обедом мы с тобой одно дело обсудим – тебе понравится! Все потерянное с лихвой вернешь! Важным человеком станешь! В конце концов, ты все же на своей земле, а в обиду я тебя не дам! – и подхватив бережно под локоть повеселевшего боярина, проводил его до дома.

По пути он все порывался выпытать у меня, что за дело я хочу ему предложить. На что получил ответ:

– Готовь, боярин, сундуки – «богачество» складывать!

Позже, когда вконец умиротворенный боярин после трогательной встречи с дочерью и внуком, горячей баньки и сытного обеда блаженно развалился на подушках, он вспомнил про обещанное мною дело и, вскинувшись, пристал с распросами. Пришлось допоздна втолковывать ему азы банковского дела, объяснять устройство страховых и акционерных обществ, суть понятия «ценные бумаги». С боярина мигом слетели уныние и хандра.

Еще больше он воодушевился, когда я пообещал снабдить его начальным капиталом. Я посоветовал ему основать страховое общество, как наиболее перспективное. Торговцы охотно будут платить взносы за возможность без потерь заниматься своим делом. Охрану торговых караванов я обеспечу.

Кредиты купцам из моей казны давались и раньше, но от случая к случаю. Порядка и учета особого в этом деле не было. Хлопнули по рукам – вот и вся банковская операция. Поэтому придется основать настоящий банк.

Надо отдать должное боярину, он серьезно взялся за это дело. Связей в торговом мире у него было предостаточно, все знали его деловую хватку – своего барыша он не упустит, но на чужое не позарится. Схитрить по мелочи может, но все в рамках допустимого.

Я был доволен, что пристроил к делу тестя и заодно спихнул на него все денежные дела и расчеты. Стало больше времени заниматься основными проблемами.

5

Мне становилось не по себе, когда я был вынужден хоть на короткое время покидать крепость. И вроде бы не было причин для беспокойства, но что-то внутри сжималось, замирало в волнении, когда выходил из-под защиты крепких стен. Настороженность хищника, покидающего свое логово, необъяснимая тревога без видимой причины. Все чаще ловил себя на мысли, что так и продолжаю выживать, как в первые дни, когда только попал в это дикое и жестокое Средневековье. Хотя и обзавелся семьей, делом, домом. Многое успел узнать и понять, но все равно действую на каком-то пределе, на грани возможностей. Не живу, а существую во имя поставленной цели. Откладываю жизнь на потом. Хотя подозреваю, что это и есть ее смысл. Наверно, все зависит от характера. Ну что поделаешь?! Вот такое я г…но! Знания о будущем сделали меня ответственным за все, что происходит и еще произойдет. И я взял и тащу эту ответственность. Не жалея собственных сил и людей, меняю ход истории. Меня не заботит, прав я или нет в этой ситуации. Должен ли биться насмерть за землю предков или отсидеться в стороне, пустив все на самотек. Пусть тот, кто создал таинственный прибор, ковыряющий дыры во времени, принимает на себя ответственность, а я буду действовать так, как мне подсказывает совесть и обстоятельства.

Наум с мастерами выволокли буер на тонкий лед, спустив с высокого берега на излучине реки. Холодный ветер дул с севера, и этого ровного потока должно быть вполне достаточно, чтобы сдвинуть с места тяжелую конструкцию.

– Как же ты, батюшка, один в трудный путь? – беспокоился Наум, суетливо проверяя на прочность крепления деталей и узлы на веревках. – Вот хоть бы я с тобой по реке пойду или Мартынка. А то кого из стрелков возьми.

– Не бухти, Наум. Олай – опытный разведчик, да и заметность нам ни к чему. Приду тихо в Рязань под вечер, в сам город, может, и не пойду даже. Встретимся с разведкой на мысу да поглядим, что дальше станем делать. Олай останется послов дожидаться, а я ворочусь под утро. Надо обстановку в городе самому посмотреть.

– Да ты хоть бы коня взял…

Укоризненно зыркнув на Наума, я упер руки в бока и насупился. Понурив голову, тот заткнулся. Хотя его опасения на мой счет были вполне понятны. В округе сыщется не одна сотня недругов, которые, завидев меня одного, пожелают поквитаться за свои обиды.

Ветер усилился, повалил мелкий снег, и я поторопился с отбытием. Закинув арбалет в седельную сумку вместе с запасом стрел, я запахнул шубу, удобно устроившись на продольной раме, и, подтянув перчатки, схватился руками за рычаг тормоза.

– В мое отсутствие остаешься за старшего! Приглядывай за киевскими ратниками, но без мордобоя! На моей мастерской проверяй печать, никого в башню не пускай. К утру вернусь, начнем собирать селенья и слободы. Протопите печи в бараках и готовьтесь к тому, что скоро станем наглухо закрывать крепость.

Оставив Науму последние поручения, я легко и даже с некоторым восторгом дернул рычаг, удерживающий буер на тонком льду, подтянул парус и отвел в сторону хомут крепления руля.

Странная на вид конструкция зашипела, скользя коньками, выкидывая из-под острых лезвий тонкие струйки искрящихся льдинок. Подхваченная боковым ветром, понеслась вниз по реке, стремительно набирая скорость.

И почему, черт возьми, мне не пришло в голову заняться таким спортом в своем времени? Развлечение не для слабонервных, надо сказать. Мало того что буер набирал такую скорость, что аж дух захватывало, он еще был способен нести немалый груз. Олай, притихнув на соседнем сиденье, мертвой хваткой вцепившись в изогнутый поручень, лишь еле слышно стонал, когда я закладывал крутой поворот или налетал на кочку. Влетая в снежные переметы, буер немного притормаживал, и казалось, что такие мгновения черемис использовал для того, чтобы вдохнуть полной грудью. Увлеченный лихой забавой, я почти забыл о том, где нахожусь и что должен делать. Мы неслись по реке со скоростью около сорока километров в час, а будь ветер чуточку крепче – могли бы и больше. Ощущения незабываемые. Морозный воздух только бодрил, азарт быстрого скольжения будоражил кровь, в голову лезли мысли о том, что вполне возможно приспособить пороховые ракеты для придания буеру еще большего ускорения. Но главными были, несомненно, азарт и веселье. Давно уже я не испытывал острых ощущений от скорости. Восторг острыми иглами пронизывал все тело, лихие выкрики и улюлюканье сами собой вырывались из груди. Хотелось мчаться еще быстрей. Все просто, все прочно, мне не грозит падение в холодную воду. Мой погонщик – ветер – всецело разделял восторг и азарт, в отличие от попутчика Олая, который от страха перед скоростью даже зажмурился, не стесняясь показать мне свой первобытный ужас.

За те годы, что эти люди знакомы со мной, они привыкли ко многим диковинным вещам и делам, которые в моей крепости творились.

И ведь понимали, что все это в большей степени не магия или колдовство, а обычная смекалка и непривычное использование всем знакомых вещей. Больше всего это понимали мастера моих цехов, которые после череды долгих и последовательных объяснений изготавливали ту или иную деталь собственными руками, а после видели результат своей работы. Мои навыки в механике и элементарное использование технической смекалки убеждало всех, что я такой же человек, как и они, из плоти и крови, просто чуть более сообразительный и обладающий некими знаниями. Но то люди в моей крепости, с которыми я чуть ли ни каждый день встречался, разговаривал, сотрудничал. А вот даже в соседних городах и селениях все мои технические достижения обрастали самыми немыслимыми слухами и небылицами. Работающие рядом со мной умелые ремесленники на несколько веков опередили технологии нынешнего века.

Не во всем еще разобрались, но общий уровень таких специалистов значительно повлияет на ход событий, даже если завтра я исчезну, перестану существовать, провалюсь в свое время, не дай бог погибну или уеду. Что-то забудется, но останутся основы, на базе которых знания нарастут как снежный ком. В конечном счете это повлияет не только на государство, но и на всю историю.

Я так часто и много об этом думал, пытался понять, но выходит – просто привык к мысли о том, что меняю будущее. Словно бы выбрал себе такую работу – выправлять кривую ветвь истории. В своем времени я не могу выделиться тем, что знаю о грядущих событиях, но здесь я и пророк, и новатор. Я несу в этот мир знания и технологии, следовательно, выплескиваю мощный импульс, сметающий укоренившуюся косность феодальной системы. Сила и уверенность, которую люди, соприкасающиеся со мной, обретали в процессе постижения этих знаний, преображали их неизбежно. Я словно раскрутил гигантский маховик, питаемый живой энергией, все больше вовлекающий в орбиту людей увлеченных и безжалостно отбрасывающий ленивых и равнодушных.

Обследовать пригород и окрестности удалось еще засветло. На сигнальный свисток Олая в лесочке отозвался отряд разведчиков. Я решил не задерживаться и в город не соваться. Сейчас послы, сидя в Рязани, обхаживают Юрия и бояр, но исход этих переговоров мне не интересен. Олай останется посмотреть, чем все закончится, да при случае сопроводить ханских посланников в Змеегорку, если захотят поговорить да посмотреть, с кем дело иметь придется. А они точно захотят, в этом даже сомневаться не приходится.

Спрятать стрелков оказалось весьма не простой задачей. Три сотни галдящих улюлюкающих отморозков, в любую свободную минуту готовых горланить бравые строевые песни. Натасканные мной десятники, тренируя командный голос, научились орать на стрелков так, что стекла в домах дребезжали. Да и на тренировках мои регулярные войска замаскировать было не просто.

Оставлять без присмотра склады и цеха внутренней крепости никак нельзя было, а киевские ратники многих постов перенять не могли. Как оказалось после нескольких самых простых сравнений, мои выдрессированные крестьяне могли дать большую фору солдатам Александра. Так что делать серьезную ставку на пришлых помощников, увы, не приходилось. Их задача в другом. Они должны посмотреть на все, что будет происходить, а после уже донести до своих гарнизонов и укреплений, до своего начальства, так сказать, все, что увидят. Они станут ядром, начинкой информационной мины, которую я запущу в западные княжества, множа о себе, любимом, самые противоречивые и невероятные слухи.

Большую часть стрелков я все же отвел от крепости не больше чем на километр, в район старого селища, где когда-то, еще в первые годы появления здесь, выменивал продукты за простые поделки. Вот там-то, у сохранившегося капища, они и встали временным лагерем. Иных малым числом, как и планировал, разместил на острове у оборотня. За столько лет его логово так разрослось, что волков в стае теперь считать можно было сотнями. Люди боялись этого места, держались стороной, да и не мудрено!

Верхом въехать на остров было почти невозможно, любая лошадь или бык вставали как вкопанные. Да и люди, слыша издалека протяжный вой, невольно сбавляли шаг и начинали озираться по сторонам. Я не переживал по поводу того, что стая так сильно размножилась.

В предстоящей войне их численность сократится на две трети, и этот вопрос мы с оборотнем давно обсудили. У него в логове, как и в любой армии, были свои ранги. Матерые опытные тренированные волки в роли командиров, способные нести на себе довольно тяжелую броню, и щенки попроще и помоложе, еще не очень опытные, но уже знающие основные команды, как простые солдаты. Сам оборотень был бессменным вожаком всей стаи. Закованный в немыслимую смесь костяной и кожаной брони с медными и бронзовыми пластинами, со стальными когтями на руках, он был вынужден постоянно находиться на острове, поддерживая свой авторитет и право первенства. На остров я отправил именно тех стрелков, которые будут стоять в авангардной шеренге рядом с хищниками.

Поэтому звери должны привыкнуть к запахам своих соратников.

Производственными вопросами я теперь почти не занимался, все и так работало исправно и без моего вмешательства. Все больше перетрясал склады и арсеналы, подсчитывая имеющиеся вооружение и припасы. За столько лет всего накопилось очень много, но я все равно оставался недоволен тем, что не могу выделить основные сценарии предстоящих событий и действий. Ведь, по сути, мне ничего не известно о приближающейся армии. Все лишь в общих чертах. Осколки достоверной информации от разведчиков, которые, кстати, пока очень удачно проводили задуманные мной теракты и провокации в своей начальной, подготовительной фазе.

После осмотра портовых укреплений я поднялся в крепость. Чен, не желавший отступать от меня ни на шаг, пробежал чуть вперед, придерживая ворота, возле которых мастера с корабельной верфи укрепляли оклад створок и поперечные балки дополнительных засовов.

Рядом с мастерами вертелись подмастерья, взглянув на которых я невольно замер. Семеро из чумазых подручных, коих угрюмые плотники гоняли, как салажат, были с явно азиатскими лицами.

– Это что еще за гастарбайтеры? – гаркнул я, обращаясь к бригадиру.

Удивленно взглянув на меня, потом на копошащихся в мерзлой земле азиатов, Микула, плотник, выпучил глаза и оттопырил нижнюю губу.

– Так это… как же, батюшка… то те бесенята, что ты с Вороньего мыска пригнал. Они почитай месяц в ямах сидели да причитали, пока Давыдка да Селиван над ними глумилися. Вот Еремей и повелел к делу их приучить, а то, говорит, задарма хлеб едят. А они хоть и тощие, а к делу годные. Топоров я им брать не велю, а вот скребками шоркают, да ладно.

– Ишь ты! А я и запамятовал про них. Вот ведь пропасть. А что же Давыдка с Селиваном так в казематах и обитают? Я же велел им при трактире на гостином дворе куражиться.

Микула утер лоб и смачно сплюнул в притоптанный снег.

– Давыдку-то трактирщик пристроит, делов-то, да и Лапушка тож, вот только Селиван не дозволяет. Нечего, говорит, им возле бражных бочек отираться.

– Вот ведь шуты гороховые! Пойдем-ка, Чен, поспросим, чем эти разбойники там занимаются. Давненько я с ними не виделся.

– Ну, так что повелишь, батюшка? – обратился ко мне Микула, чуть опомнившись. – Оставлять мне при цехе басурман этих иль обратно в казематы?

– Сбежать пробовали? – спросил я и строго посмотрел на притихших работничков.

– У меня не сбегут, – заулыбался Микула, подернув плечами. – Да они и не пытались. Бердын – так тот даже говорить по-нашему пытается, глядишь, в скорости и толмач из него выйдет, а этот, как его, тьфу, пропасть, ну, тот, что с лопатой, рябой, тот так и вовсе доволен, что к ремеслу приучился.

– Ну, тогда пусть работают себе. А покажут в деле рвенье, так и вовсе отпущу, вольными сделаю. Сами себе на хлеб зарабатывать станут или домой воротятся.

Мы обошли со стороны двора ткацкие цеха, откуда слышался размеренный, ритмичный стук станков да протяжное женское завывание. «Этот стон у нас песней зовется» – невольно всплыл нелепый афоризм. Прошли наискось гарнизонный тренировочный плац и дальше сквозь тесный дворик, вдоль казармы в под-валы.

У окованных железом дверей стоял часовой. Молодой еще совсем парень, лет семнадцати, но уже в кадетской форме стрелка моей гвардии.
Увидев меня в сопровождении китайца, парнишка вытянулся в струнку и громко выкрикнул:

– Здравия желаю!

– Вольно, солдат. Открывай дверь, пойду посмотреть, что там мои пенсионеры Давыд да Селиван опять учудили.

Услышав имена стариков, часовой невольно улыбнулся и стал отпирать дверь.

Они действительно были уже люди не молодые, можно сказать, пенсионного возраста. Давыдка – осиротевший простой крестьянин, которого Селиван, странствующий скоморох, когда-то подобрал в Козельске да повел за собой бродить по селищам балагурством искать пропитания. Давыд был рослый, совершенно лысый, немного нескладный, бугристый. На лице красовались старые шрамы от побоев, руки были сильно искалечены спесивым хозяином. На правом плече красовалось клеймо в виде подковы. Зарабатывать себе на хлеб балагурством да плясками старики уже не могли. Селиван – тот еще держался молодцом, мог под настроение выкинуть какой-нибудь фокус или ужимку. А вот спевшийся с ним Давыд уже даже передвигался с трудом, тяжело, грузно, с глубокой отдышкой.

Обоих скоморохов мы застали в караульной. Селиван, раздевшись до пояса, что-то прилаживал себе на плечо тонкими бечевками. Давыд как мог сосредоточенно помогал ему, придерживая узлы искалеченными руками.

– Шибче подтягивай, косорылый, чтоб под рубахой не видать было! – хрипел на Давыдку Селиван.

– Что это вы, старики-разбойники, тут задумали?

– Доброго здравия тебе, Коварь-батюшка! Вот уж не чаяли тебя, соколика, в гости, – прошамкал Селиван беззубым ртом. – Вот с Давыдкой потеху ладим, а то те два мордвина, что на Гусином селище набедокурили, дерзить стали. На нас с Давыдкой рыкают, грозятся. Лопушка нет, в деревне он у мамки, вот самим и приходится.

– Кого же вы потешать надумали. Мордвин тех, чтоб осадить злобу их? Душегубы они, поделом, пусть сидят!

– Вот Давыдка на них обозлился, срамно они его поносили. А я и вступился. Хочу потешить дружка.

– Ну, продолжай тогда, поведай, чего задумали?

– Пошел я к гостиному двору на мясную лавку да взял у мясника свежих потрохов да бычий крови. Запихал все в свиной желудок да с двух концов подвязал. Спрячу под рубаху, сяду в каземате и стану причитать на судьбинушку, что лютую казнь мне наказал Коварь злыдень! Придет тогда на мои причитания Давыдка, да как начнет бить, да жечь, да по живому резать. Весь пол кровью да потрохами загадим! Вот тогда те мордва страху натерпятся, нам на потеху!

– Ох, и отморозки же вы старые! Что ж, думаете, вашей хитрости не прознают мордва?

– Басурмане же не прознали! – ответил мне Селиван, пожимая плечами. – И мордва не прознает.

– А с теми-то вы что натворили? – не унимался я, удобней устраиваясь в углу караульной на медвежьей шкуре.

Вспоминая об этом, даже Давыд, всегда каменный и невозмутимый, заулыбался, почесывая затылок.

– Дай-ка я расскажу, – попросил Давыд и присел на край стола. – Показалось нам, значит, что замыслили басурмане, те самые, которых вы с черемисом да молодым князем словили на Вороньем мыску, запротивиться. Рожи морщат, зенки щурят, скалятся. Мы уж их с Лапушком стращали, да все без толку. По-своему шушукают через запоры да ручонки тянут. Пришел тогда Еремей и велел одного, который помоложе, отрядить на земляные работы к кирпичникам. Вот Селиван тогда и говорит, мол, давай проучим басурман, чтоб неповадно впредь было скалиться.

– Ну-ну, и что же вы надумали?

– Стали мы тогда в дальней клети очаг жечь. Холодно уже было, так что мы и для сугреву тож. Взяли одного басурманина, да из клети вывели, и чтоб други его видели, на глазах у них мыть стали. Воды наносили в кадку, камнями согрели, травы всякой накидали, да как давай намывать чумазого. Моем и приговариваем: «Моем, моем дурака, у кого жирней бока». Басурмане, они по-нашему ни слова не поймут, но неладное сразу так заподозрили. Помыли, значит, шабалы сменили, да завели в дальнюю клеть к очагу, чтоб обсох маленько. Тут-то Селиван ему на босую ногу углей горячих и опрокинул, как бы невзначай. Вот уж вой поднялся! А Селиван, хитрец, еще рассола огуречного ему на ногу рыть, да подлил, чтоб затушить, значит, угли. А басурманин пуще прежнего орет, да все на своем, на басурманском. А я, как договорились, крик поднял, бранюсь на Селивана, что надо, дескать, сразу голову резать, а он, дурак, за мясо взялся! Ну, как только притих пленник, мы ему тут же кляп в рот, в охапку и наверх, ногу ему замотали, да валенки обули. Отдали Еремею, а сами воротились да не с пустыми руками. Принесли, значит, на всю стражу два пуда свежей свинины, да как давай жарить да отбивать, да рубим, только ножи и ширкают. Сопим, тужимся, аж вспотели. Стали к ужину стол поближе к клети с прочими дружками ставить. Пива принесли, капусты квашеной. Сидим, значит, ужинаем, кости глодаем, а басурмане, что снег, белые, в углы позабилися. Тихо-тихо перешептываются да на нас с Селиваном косятся. Того, молодого-то, потом твой купец с собой на стругу весельным взял, а прочие так, наверное, и по сей день думают, что съели мы товарища их.

– Ох, ну и вывернули вы коленце, черти беззубые! – сказал я, вдоволь насмеявшись. – Да разве ж можно так людей пугать? А что, с тех пор присмирели басурмане?

– Да что ты, батюшка! Как жены битые стали, вот только мыться с тех пор боятся, в баню чуть ли не силком их стражи волокут!

Понявший только часть истории Чен лишь сдержанно хихикал, таская из миски на столе соленые сухари да сушеные яблоки. Я тоже набрал горсть угощения в ладонь, а сам задумался над тем, как можно использовать такую самодеятельность. Идея пришла как-то сразу, сама собой. Я от возбуждения даже стукнул по столу, рассыпав сухари. Чен подскочил и стал озираться, не понимая, что происходит, с чего вдруг я так раздухарился. Прикрыв двери со стороны лестницы и подвала, я сел на лавку и расчистил перед собой место на столе.

– Значит, так, скоморохи-тюремщики. Ставлю задачу, и сделать все надо будет очень натурально и правдоподобно. Выдумайте-ка мне какую-нибудь лютую пытку, да такую, чтоб при виде ее у людей кровь холодела. Времени вам даю немного, но уж вы постарайтесь. Любой из цеховых да караульных пусть вам помогает, а спросят – скажите, я велел. Вот какие хотите фокусы придумывайте, но чтоб аж мороз по коже!

– Неужто ты, батюшка, решил, кого из гостей позабавить, – догадался Селиван хитро прищурившись, – или, может, и не позабавить даже, а припугнуть?

– Явятся мне в скорости на дворы послы ордынские. Вот я и приму их по достоинству. Принесу кованое кресло из мастерской и здесь поставлю, будет у меня как трон. А лучше не здесь, размышлял я вслух, а в большой дозорной башне, там сподручней будет. Ты, Давыд, сам в кузню сходи, присмотри, что пригодится, может, цепи, или кандалы, мастера все тебе сделают, да в короткий срок. Но забаву такую вы, старички, мне организуйте. Мало сил своих будет, молодых стрелков на работу эту привлекайте, кого пожелаете.

Приятно было видеть, как у престарелых скоморохов азартно загорелись глаза. Они аж стали переминаться с ноги на ногу от нетерпения скорей взяться за поручение. Это, наверное, прозвучало как предложение главной роли актеру провинциального театра, который всю жизнь играл только на вторых ролях в парочке заезженных спектаклей. Такой творческий порыв я сейчас наблюдал, что даже не сомневался: представление будет еще то!


Первым в крепость явился гонец Олая с докладом о том, что послы ордынские в сопровождении небольшого отряда направляются от переправы. Я поднялся на башню, взглянул в сторону реки, дороги и, лишь только заметив далекие силуэты скачущих всадников, поспешил спуститься внутрь башни, где и собирался принять всю эту делегацию.

До этого времени нижний уровень башни занимали только временные склады с тактическим вооружением. Теперь же он пустовал. Все оружие давно распределили по взводам и строго следили за его сохранностью, в то самое время, пока мои цеха готовили новые припасы. Сейчас, спешно переоборудованный в зал для особых приемов, он выглядел пугающе. Все мои самые страшные представления о камерах пыток мрачной средневековой Европы в эпоху инквизиции воплотились здесь в полной мере. Старики постарались на совесть, внимательно прислушиваясь к моим подсказкам, оформили все так, что действительно кровь в венах стыла да густела от одного только взгляда на странные приспособления, расставленные в большом зале.

Трон я нарочно водрузил недалеко от жаровни с раскаленными углями, и чтобы освещение помрачней, и чтоб теплей было. К слову сказать, смотровая башня вовсе не отапливалась, а морозец в этот день выдался крепкий. Скоморохи готовили свое представление, репетировали какие-то приемы и трюки, в то самое время, когда я расставлял на маленьком столике приготовленное специально для этого случая угощение. Чен с удивлением и любопытством разглядывал все, что я аккуратно выставляю на столешнице, видимо, не понимая, в чем подвох. Действительно, на первый взгляд ничего особенного и не было. Крепкий яблочный уксус, горчица, тертый хрен, ржаной хлеб и водка. Водку я лично приготовил в своей мастерской, чуть разбавив малиновым сиропом крепчайший спирт, так, чтобы крепость была около семидесяти градусов. Но главное блюдо к этому столу должны будут приготовить скоморохи.

Не знаю, с чего вдруг мне захотелось устроить представление перед послами, то ли продолжал задуманный когда-то план по устрашению и нагнетанию самых невероятных слухов вокруг собственной персоны, то ли просто куражился, теперь уже без всякой цели. Но сыграть роль злодея в этом нелепом скоморошьем представлении мне ужасно хотелось.

Олай тихо вошел в башню, закутывая в руках потертую соболью шапку. Селиван, увидев разведчика, подтянул узел под рубахой молодого стрелка, подвешенного на импровизированной дыбе. Стрелок попытался унять улыбку на пухлой роже и довольно натурально ойкнул.

– Шибче вопи, Самохват! – рявкнул на гвардейца скоморох и стал раскладывать разделочные ножи на лавке.

– Прибыли, – прошептал Олай, наклонившись к моему уху. – Четверо послов с большим военным отрядом, всего полторы сотни. Дерзкие старикашки, ерепенистые, один, с тощей бородкой, у них за старшего. Другие, что ни скажут, на него оглядываются. Я сказал, что ты, батюшка, сейчас занят, но они ждать не желают. Вот я и пошел вперед узнать, примет ли их Коварь.

– Примет, примет, – ухмыльнулся я, давая отмашку старикам-скоморохам, чтоб начинали свое представление – пусть входят, да только ты смотри, Олай, гляди за ними в оба!

В темном углу почти без паузы, душераздирающе завопил стрелок Самохват. Давыдка приложил ему к шее ледышку и налепил уже распаренный горчичник.

– Живьем тебя, вора, резать станем, коль не сознаешься, кто в караульной серебряную пряжку скрал! – заорал дед Селиван, плеснув на рожу и грудь стрелку бычьей крови.

Стрелок задергался, громыхая тяжелыми цепями, и заорал еще громче, когда ему на расцарапанную шею Давыдка насыпал соли.

– Помилуй, батюшка! Не крал я пряжки! Молю о пощаде! Смилуйся!

Видимо, услышав вопли, с противоположной стороны, через ворота в башню вошел князь Александр в сопровождении троих охранников и неизменного спутника Ратмира.

– Отправь-ка людей восвояси, князь, да иди ко мне за стол, – обратился я к Александру, накручивая себя на то, чтобы выглядеть как можно более грозно. – Будем с тобой вести политику. Да только ты со мной во всем соглашайся и, главное, лишнего не ляпни, молчи, чтобы ни случилось, а то все задуманное мне испортишь.

Еще плохо соображая, что происходит, молодой князь одним только жестом отослал подручных и, задержав некоторое время взгляд на истязаемом скоморохами стрелке, присоединился к моему столу.

– На-ка вот, вина выпей, да постарайся пока вопросов не задавать. Что непонятно будет, я тебе потом растолкую, – предложил я Александру, хитро подмигнув.

Заметно шаркая, в зал вошли четверо ордынских послов, неуклюже кутаясь в длинные собольи шубы. Я лишь мельком взглянул на гостей и опять уставился на стрелка, «истязаемого» скоморохами, играющими сейчас роль лютых палачей. Послы тоже долго не могли оторвать взгляд от несчастного на дыбе и, лишь через минуту собравшись с силами, заговорили:

– Доброго здравия в дом твой, Коварь. Прибыли мы к тебе с посольством от великого Улус-Джучи и воевод его Орды и Бату. Имя мое Кулькан, и я стану говорить от имени и по повелению сынов Угедэя, – поприветствовал почти без акцента тот самый посол с худой бородой, на которого указал как на старшего Олай.

– Что за дары принесли мне, послы ханские? – спросил я, старательно стряпая на лице кислую и безразличную мину.

– Пришли мы к тебе с повелением от нашего хана, чтобы ты, боярский слуга Юрия, князя рязанского данник, высказал свое ува-жение, принимая власть хана Угедэя, и дал ему дани – десятую часть всего, что твое и людей твоих.

– Стало быть, без подарков пришли? От меня даров ждете, – подытожил я, обернувшись к стрелку, растянутому на дыбе. – Плохо. Очень плохо и невежливо. Из дальних земель прибыли, а подарка мне, Коварю, пожалели. Но, ладно, дела позже, я-то хозяин гостеприимный, садитесь за стол, послы ханские, угощайтесь моим вином, моим хлебом, чем бог послал.

– Вот говорили тебе, дураку, чтоб сразу сознался! – закричал дед Селиван на Самохвата, играющего роль мученика. – Дождался, что батюшка почивать изволит!

– Помилуй… – захрипел стрелок, брызжа кровавой слюной, но Давыд уже вонзил ему в спину разделочный нож, смачно выдирая кусок свежего мяса.

В гулком зале звонким эхом раздался неистовый вопль бьющегося в конвульсиях стрелка. Глядя на это, послы невольно ссутулились и попятились, но попытались сделать вид, что ничего особенного не происходит. Олай, стоящий у них за спиной, только подтолкнул гостей к столу, как бы принуждая принять мое приглашение.

Александр стал серьезен и собран, видимо, уловил, глядя на мою гневную физиономию, что все происходящее не больше чем спектакль, и тут же принял игру.

Чен, проворный, как обезьяна, спрыгнул с лавки и побежал к Давыду. Здоровенный и угрюмый верзила выложил на поднос увесистый шмат мяса, срезанный со спины стрелка, дергающегося в бессильных судорогах на дыбе. Истязаемый уже почти еле хрипел, повиснув на цепях и веревках, сплевывая на пол сгустки крови.

– Присаживайтесь, послы ханские, к моему столу, – повторил я, – трапеза долгой будет, мне поспешать некуда.

Видимо, не зная, как поступить в такой ситуации, послы все же сели за стол, а Чен, поставив поднос с мясом возле жаровни, стал суетиться, разливая по глубоким кубкам почти чистый спирт, приятно пахнущий малиной. После китаец вынул нож и стал с совершенно невозмутимой рожей править его на оселке. Разделывать мясо он принялся с особым артистизмом, нарезая его на тонкие куски, окуная в яблочный уксус и подсаливая. На решетке очага такое мясо приготовится очень быстро, как в дорогом ресторане, прямо на глазах у клиента.

Побелевшие, словно мел, лица послов скрутило гримасой ужаса, но они старательно держались, показывая всем своим видом, что такими методами их не сломить и не запугать. Уверен, что ничего подобного они здесь увидеть не планировали. Пусть даже до них доходили разосланные моими людьми слухи о неистовой жестокости злобного колдуна Коваря, держащего крепость на Змеегорке, таких изуверств они себе явно не представляли.

– А что этот ваш хан, как его там, Угадай, позабыл в землях рязанских? Или, быть может, воевать землю нашу пришел?

– Зачем воевать, – прошипел посол Кулькан, косясь на молодого князя Александра, – если всегда можно решить дело миром, – выдавил он из себя скользкую фразу. – Кто хану и воеводам его на верность присягнет, лучше прежнего жить станет. Мудрый правитель, великий воин, милосердный и справедливый хан Угедэй повелевает всем миром. И горе тому, кто не примет власти его, данной от Бога, – ответил мне посол, не переставая коситься на князя и скоморохов, устроивших кровавую феерию с оглушительными воплями и стонами.

– Ну, стало быть, выпить надо за здоровье вашего хана Угедэя, – предложил я, поглядывая на то, как ловко Чен справляется с мясом, вертя его над слишком горячими углями.

Сказав это, я поднял свой кубок, ударил о кубки гостей так, что спирт заплескался, перехлестывая через край в соседние, и одним залпом выпил. За мной следом выпил и Александр, но поздно понял, что вино очень крепкое. Сжав кулаки, он резко выдохнул и, сморщившись, схватился за край стола, стараясь перетерпеть приступ удушья. Шутка ли – махнуть пятьдесят граммов почти чистого спирта.

Послы попробовали последовать моему примеру, но, только пригубив вино, сразу же сморщились, выпучив глаза, в отличие от молодого князя не стесняясь выказать свое негодование. Не способные вдохнуть несколько секунд от крепкого напитка гости еще больше скрючились и ссутулились, нависая над самым столом, куда Чен поставил миску с уже кое-как обжаренными кусками мяса.

Собрав в кулак гордость, преодолевая страх и отвращение, послы попытались было вскочить с лавок и отпрянуть от угощения, как от корзины ядовитых змей.

– Что? Не по нраву вам, гости, мое угощение? Вон как ежами зашипели! Так вот и ваши слова, и манеры не по нраву мне, Коварю-колдуну.

Скоморохи рвали на стрелке окровавленные лохмотья, жгли ему спину раскаленным железом, отчего по всему залу разносился запах горелого мяса. Один из послов не выдержал, вскочил, отбежал в темный угол. Его рвало так сильно и долго, что я не мог удержаться от смеха, который, надо сказать, в этом зале и обстановке прозвучал очень невесело. Ведь, кроме меня, никто не смеялся.

Отрезав кусок мяса, я закусил водку, а оставшееся на блюде пододвинул ближе к китайцу, который тоже с удовольствием ухватил кусок и закинул его в рот.

– Невежда ты, Кулькан, а еще послом назвался! Явились на мой двор без подарков, от угощения моего нос воротите, за здоровье хана своего же выпить со мной не пожелали, да еще и говорите, чтобы я, Коварь, ему на верность присягнул. Коль ты, посол, его не уважаешь, с какого перепою мне его уважать? Ваш хан, посланнички, мне – что лягушка на болоте, пусть себе квакает. Нет мне до него никакого дела. Собрался воевать рязанскую землю и все прочие, так то его заботы. Мне с той войны надобно только четверть всей добычи.

– Как это?! – удивился посол, схватившись за пояс, под который была заткнута нагайка.

– А вот так это! Войной своей вы мне всех торговцев распугали, все договора мне расстроили, лишили честной прибыли, так что теперь извольте со всех своих походов на любой град, на любое селище, что в рязанской земле и в любой другой, взято вами будет, отдавать мне, Коварю, четвертину всего взятого. И пусть прежде в знак согласия и уважения пришлет мне каждый из воевод по дюжине добрых коней, пуд серебра, пуд золота и куниц да шелков по пуду. Вот тогда я стану думать, что выказали ханские воеводы мне достойное уважение. Да послы пусть придут и принесут все сказанное с большими почестями.

– Был славный град Хамлык, – произнес посол, скривив губы от гнева, – был славный град Биляр, и славный град…

– И типа вы все те грады взяли! – перебил я посла. – Ну и что с того? Какое мне дело до тех городов? Вы, гадское племя, меня не стращайте. Я заводы держу, купеческие дела веду, а такие военные убытки заставляют меня гневаться да лютовать без причины! А когда я, Коварь, начинаю лютовать, лешие в болотах хоронятся да икают от страха! Ясно вам! Бесы по оврагам прячутся! И вы, степняки чумазые, лучше бы убрались восвояси! Пока бить вас не стал да не извел всех поганых племен ваших!

– Ты не князь, Коварь, твой улус мал, крепость твоя – сущий прыщ! – закричал Кулькан, вскакивая с жесткой дубовой скамьи. – Неужто восстанешь против наших туменов, не боясь расправы за обиды и оскорбления? Не устрашишься разорения, когда и тебя, и все племя твое скормим собакам!

– Слово мое хану вашему, тузику, да псам его верным передайте. Кто лют ко мне явится, тот люто бит будет да погибнет от горьких проклятий! Вот мое слово, послы! А покуда ступайте с миром! Не вышло у нас доброй беседы. Разгневали вы меня не на шутку, как бы хуже не вышло!

Сказав это, я выплеснул остатки из кубка в жаровню, отчего на углях вспыхнуло яркое голубое пламя, взметнув вверх острые языки.

Старик Кулькан вроде бы попятился, да только уходить не торопился. В темном углу скоморохи спустили Самохвата с дыбы и стали шумно и звонко колотить «мученика» палками. Брызги крови долетали даже до моего стола и крупными кляксами размазывались по промерзшему каменному полу.

– Саган баска керек жок! – гортанно выдохнул Кулькан и, раздув ноздри, резко развернулся, отталкивая с дороги замершего истуканом Олая.

– Что он сказал? – спросил я разведчика, накидывая шубу на плечи.

– Башку грозится оторвать, – ухмыльнулся Олай и вышел во двор вслед за послами, внимательно оглядываясь по сторонам.

Сразу за ним шмыгнул в проем ворот Чен. Коротышка китаец взобрался на каменный выступ перил и сел на корточки, накинув на голову овчинную шапку. Разглядывая двор, через который спешно вышагивали к воротам ордынские послы, китаец только смачно сплюнул им вслед.

– Если переговоры короткие, то, стало быть, битва будет долгой, – предположил Александр, проходя вокруг стола и вставая передо мной.

– Долго воевать мне не с руки, дружище. Если будет возможность быстро покончить с делом, я тянуть не стану.

Выйдя последним из башни, я заметил лишь, как послы вскочили верхом на лошадей и, что-то громко выкрикнув, помчались обратно к переправе.

– Уже через неделю в ставке Батыя и его полководцев будут знать мой ответ. Но первым делом они нападут на Рязань. Во всяком случае я бы именно так поступил, если только Юрий не пойдет с ними на мировое соглашение. Люб я или нет при рязанском дворе, но оставлять у себя в тылу княжью дружину они не будут, с собой возьмут и при штурме пустят в первых рядах.

– Юрий – хитрый лис, тобой наученный, – высказал свое сомнение разведчик Олай. – Он может заключить договор и принять ханскую власть. Вот будет ему подмога, чтоб поквитаться после с Владимиром да князьями тамошними.

– Все это после. Ты мне лучше скажи, Олай, где сейчас основная часть ханского войска?

– Как Итиль перешли, так разделились на три части. Большая часть пошла на Рязань, по последнему докладу, встали большой ватагой на Онузе. Там крепость была, да вся дырявая, они ее и воевать не стали, просто вошли, воевод тамошних пугнули да взяли все. Батый и Орда действительно два тумена там держат. К ним еще от булгарских и половецких князей подходят, всего, думаю, еще пара тысяч, не больше. Семь тысяч пошли северней, под чьей головой, не ведаю. Мой человек в стане Батыя и Орды говорит, что держат они дорогу на Владимир, но это еще проверить надо.

– Разделились? Что-то на них не очень похоже. Хотя им виднее, небось не первый год города воюют? А? Что скажешь? Князь Александр Ярославович?

– Я бы такое войско тоже разделил, – согласился молодой князь, все еще напряженно оглядываясь в темный угол башни, где скоморохи собирали декорации своего короткого спектакля. – Таким маневром я бы не позволил объединиться племенам. Одни, большим числом, – на север, другие – точно на запад, третьи, стало быть, на юг.

– Сколько на юг пошло – то мне вовсе не ведомо, батюшка, – подтвердил Олай, продолжая мять в руках шапку. – Знаю только, что верховными полководцами южной части вражеского войска стали Кулькан и Бури. Они младшие в семье, так что не думаю, что с ними идет больше пяти тысяч, да и земли там сговорчивые, кто уже не убежал, те всякую власть примут.

– Случись что, так за ними быстро гонцов отправят? Скоро ли придут на подмогу Батыю и Орде?

– Скоро, батюшка. Уж поторопятся, если велено будет.

– От Онуза до Рязани неделя ходу. Они торопиться не станут и с голыми авангардами на чужую землю не сунутся. Но разведку пошлют. Вот ими-то мы капитально и займемся. А так они, конечно, молодцы! Пришли как по учебнику. Словно бы знали, поганцы, что в земле Русской глад да разорение.

– Мои отряды готовы, батюшка. Ждем приказа, всякого, кто дозором вперед от войск идет, стараемся изловить, но живыми они сдаваться не хотят. Ходит по вражьим войскам слух, что, дескать, бесы Коваря души крадут, вот и дерутся басурмане до последнего, не сдаются живыми.

– Души, говоришь. Да они у меня седыми от страха к стенам подойдут! Еще на подступах измотаю, изведу так, что не рады будут. Сам сил никаких не пожалею, а сделаю все задуманное. Ступай, Олай, зови мне Мартына да Наума. Пусть собирают все войска в крепости да окрестные села готовят. Я иду с тобой на Онуз. Оттуда по всем засадным отрядам будем двигаться вместе, пока не изведем татар до полусмерти. Хорошо будет, если мы даже вперед послов поспеем.

– Разумно ли в такой момент оставлять крепость, батюшка? – спросил Александр, вни-мательно слушавший все это время наш разговор.

– Разумно. Крепость, случись что, и без меня устоит какое-то время, а вот задуманное надобно прежде воплотить, пока поздно не станет. Мое оружие не сила, князь. Я Коварь, и коварство, стало быть, моя плеть, мой бич. Я хочу, чтобы к стенам крепости пришли не бравые степняки-разбойнички во главе с лютым ханом Батыем, а уставшие, побитые, измотанные тяжелой дорогой войска да перепуганный насмерть хан. Трусливые, как зайцы, придумавшие себе бог весть какие адские муки за противление мне. Вот тогда на моей стороне будет удача. Вот тогда я выиграю доминирующую позицию. Главное – не бравада да удаль в ратном бою. Главное – последовательность и своевременность всех подготовительных этапов. А если сломя голову нестись в бой в надежде на авось, так то не больше чем лотерея. Воля случая! Мне при таком раскладе сил на случай рассчитывать не приходится. Их не меньше пятнадцати тысяч только на Онузе стоит, а у меня всего стрелков пять сотен да ополченцев сотен семь с твоими киевлянами. Вот и вся армия. Сам прикидывай да на ус мотай, молодой князь.

– Дела твои дивными мне кажутся, но не видал я еще в них промашки или поспешной суетности. Бог в помощь тебе, батюшка, ступай с благословлением, я за тебя помолюсь истово!


Снег предательски скрипел под ногами, поэтому тяжелые ступни приходилось зарывать глубже при каждом шаге. Мы двигались очень медленно, почти на четвереньках, в такой близости от вражеского лагеря выдать себя означало провалить все дело. На меховых рукавицах и сапогах надежно крепились искусно сделанные из кожи и кости огромные лапы. Раза в два больше медвежьих, с длинными и острыми когтями, которыми мы время от времени оставляли длинные царапины на старых пнях и стволах деревьев, вставая друг другу на плечи. Скрыть следы в зимнем лесу невозможно. Легко запутать, но не скрыть. Поэтому решили сделать их совершенно не похожими на человеческие. Облаченные в накидки из выбеленных козлиных шкур, мы всем отрядом должны были имитировать поведение диких, неведомых, свирепых и кровожадных монстров. Мои разведчики еще с осени незримо сопровождают надвигающееся на Рязань многочисленное ордынское войско. Собрали уже достаточно информации, многое смогли подсмотреть и понять в их тактике и способах выживания на чужой, оккупированной территории. Надо заметить, что изысканными манерами ордынцы не отличались, вели себя бесцеремонно и нагло, чаще даже жестоко по отношению к местным жителям, что в полной мере соответствовало моим представлениям.

У крепости Онуз войско задержалось почти на две недели, ожидая, пока подтянутся тылы.

В условиях бездорожья и лютых холодов ордынцы чувствовали себя немного скованно, но наступление останавливать и не думали, неспешно продвигаясь сквозь глухие мещерские леса.

Меня поразило огромное количество разнообразной техники: осадных и стенобитных орудий, которые войско тащило за собой. Разведка докладывала, что при штурме крепостных стен Онуза достаточно было им только выкатить два тарана, чтобы отвлечь внимание обороняющихся и минимизировать свои потери. Крепость сдалась меньше чем за сутки, а разграбили ее еще быстрей. Было во вражеском стане и несколько китайских отрядов, которые ярко выделялись одинаковым обмундированием и весьма качественным вооружением. Я заметил также, что шатры китайских тысячников значительно отличаются от ордынских. К русским зимам китайская часть армии была совершенно не подготовлена, а вот кочевники, похоже, особых проблем не испытывали. Были в войске представители и других племен. Часть завоеванных территорий должна была снабжать войско орды солдатами и продовольствием. Лошадей было много, но все равно примерно сорок процентов войска двигались пешком. Иные же, хоть и имели лошадей, но верхом на них не садились, использовали как вьючных животных, волоча вслед за войском необходимые припасы и награбленное добро. Подтягивающиеся тылы большей частью были укомплектованы двугорбыми азиатскими верблюдами, которые тяготы зимы переносили очень стойко. И в Змеегорку, и в Рязань купцы приводили целые караваны верблюдов, и поэтому верблюд местное население ничуть не удивлял, напротив, при случае его всегда готовы были купить: кто в хозяйство, кто на развод, чтобы потом продавать тем же купцам.

Проворной хищной стаей мы взобрались на небольшой лесистый холм, откуда было хорошо видно берег реки и часть вражеской армии, устроившей привал. Даже короткая остановка в пути была обставлена ордынцами очень умело. Примерно трехтысячный гарнизон расположился у кромки леса, выставив охрану и дозорных. Быстро соорудили временное укрытие из составленных шатром копий и, набросав на них седла и круглые щиты, улеглись на войлочные подстилки, запалив не меньше пяти десятков больших костров. Возле костров расположили лошадей и верблюдов как живой щит, а сами принялись готовить еду и устраиваться на короткий сон. Казалось, что для этого огромного войска не существует времени суток. Они двигались непрерывно, постоянно давая друг другу время на отдых. Иные умудрялись спать, сидя верхом, прямо на марше. Отдохнувшая часть войска снаряжалась и продолжала движение, сдавая временный лагерь подоспевшим тылам, которые в свою очередь, словно под копирку повторяли действия первой группы. Что и сказать, весьма опытные и мобильные войска. Как я успел заметить, серьезной проблемой для движущейся конной армии были корма. Несколько десятков непрерывно курсирующих вдоль всей линии наступления обозов с сеном и зерном старательно обеспечивали припасами армию. Если солдаты обходились дичью, охромевшими лошадьми и верблюдами, то сами лошади добыть себе корм из-под снега не могли. Вот именно эти, кормовые обозы я и посчитал легкой добычей. Обычно их почти не охраняли. Курсирующие челноками от захваченных селений до авангардных шеренг, они были важным звеном, которое и требовалось уничтожить. Также вьючным животным на таких тяжелых маршрутах требовалась соль. Еще один весьма важный стратегический припас, который я собирался коварно извести, и делал все возможное, чтобы по ходу движения татар соленых стоянок вообще не было.

Лес опасен тем, что в нем крайне ограничена видимость, и для степняков, да, собственно, как для любого иноземного интервента, это серьезное препятствие на пути к достижению цели. Сколько бравых армий поломало себе зубы, сталкиваясь с партизанскими отрядами, засевшими в лесах, – не счесть. Стало быть, отказываться от такого метода ведения войны было глупо. Я, разумеется, несколько обольщаюсь, пытаясь навеять страх и ужас на приближающихся к стенам моей крепости опытных воинов, но такой фактор мне кажется необходимым.

В мире, полном суеверий, сотен языческих пантеонов и всеобщей убежденности в силу ша-манов, ореол мистики сыграет только мне на руку. Сломить дух врага – это почти выиграть битву. Я же собрался делать это основательно и долго.

– До Колодной стоянки обозы басурман пойдут пустые, охраны человек полста не более. Возвращаться поторопятся, так что у оврагов за Мокрой пустошью взять можно будет.

Олай стянул драные перчатки с устрашающей длины когтями и стал дышать на покрасневшие от мороза руки.

– У них на стоянке псов много, да все матерые, – заметил я черемису, поправляя ему звериную маску. – Забрешут – нам несдобровать. Доставай-ка из мешка волчий помет, пусть псы затревожатся, да и лошади почуют. Заляжем у дороги, а когда приблизятся обозы, пусть в лесочке «малый вой» загудит, а мы булавами лошадей по ногам. Ночью басурмане в бой не полезут, поспешат убраться, вот тогда пусть по обозам огнеметом кто-то из засадных жахнет.

– Нас только семеро, сменный отряд подойдет к Сыть-камню утром. Сдюжим ли? – задумиво пробормотал черемис.

– Людей не трогаем, – напомнил я строго, – бьем только лошадей и жжем сено. Коль кто из татар под руку попадется – дубьем по башке, покалечить, но не убивать. Мне не трупы нужны, а свидетели.

Мартын недовольно засопел, но ничего не сказал. Ему не очень нравился весь этот маскарад с ряжеными, но приходилось мириться. Я не терпел пререканий насчет собственных приказов и потому за ослушание или неподчинение карал строго. Уж кто-кто, а Мартын мои методы давно знает, не посмотрю на чины и ранги, так всыплю…

В ордынском войске дисциплина была на должном уровне, но слабым местом казалась некоторая разобщенность в рядах командиров. Из докладов разведки я точно знал, что вся эта сборная солянка из разных родов и племен подчиняется только своим военачальникам.

А командиры, в свою очередь, тысячникам или воеводам. Так вот, я не раз замечал, что среди командования нередко возникают ожесточенные ссоры и споры. Дисциплина удерживалась жестокостью, а это тупиковая ветвь в командовании. Костяк войска, а именно монгольские отряды на фоне примкнувших к ним из завоеванных земель соединений, выглядел как элитный. И снабжались лучше, и охранялись. Прочим же приходилось довольствоваться статусом пушечного мяса. Разумеется, что при любом штурме удельного городка или селения эта масса давила неудержимо и всегда добивалась успеха. Но что они станут делать, когда упрутся в глухую каменную стену моей крепости? Там посмотрим, оправдает ли себя такой подход. А пока нужно максимально разладить, деморализовать и без того весьма разноплеменную, разношерстную армию.

Обозы отправились как по расписанию. Двенадцать саней, запряженных здоровыми, резвыми лошадьми. Монгольские низкорослые лошади, хоть и были выносливыми и сильными, для упряжек не очень подходили, поэтому в ход шли трофейные, взятые, видимо, у соседей, завоеванных уже этой осенью.

В сопровождение обоза отправились всего тридцать кавалеристов. Правда, все из монгольской армии, в которой просто не существовало разделения войска на отдельные рода. Стрелки, пехотинцы, разведчики – все в одном флаконе. Добротно экипированные, разнообразно вооруженные, даже один десяток таких солдат был серьезной угрозой для любого плохо защищенного селения или маленького города.

Дождавшись темноты, мы отправились расставлять засаду. Все приходилось делать с оглядкой, с запасом. В нас не должны признать людей. Нечистую силу, диких зверей, кого угодно, но только не людей. Даже проверка того места, где была организована засада, должна убедить опытных охотников, что нападали не люди. Прежде нам удавалось скрывать собственное присутствие в такой непосредственной близости от движущейся армии. Но пока без моего участия случился всего лишь десяток удачных провокаций. Мои диверсанты были вынуждены жертвовать результатом в пользу безопасности и скрытности. Теперь же стоило чуть активизироваться, в большей степени обозначить свое присутствие и еще больше вымотать войска противника, не давая им спать спокойно и даже «до ветру» ходить с оглядкой.

Двое разведчиков установили в ельнике сирену и два хрипуна. Хрипунами назывались большие деревянные трубы, в которые, если дунуть, можно вызвать низкий и протяжный рев, совсем не мелодичный, но очень пугающий своей близостью и низкой вибрацией. Сирены, напротив, давали звук очень высокой частоты, отчего слышны были далеко. Звучащие вместе, эти два инструмента давали такой пронзительный рев, что мне самому страшно становилось. Этими звуками всегда предвосхищалась атака. В одной из удачных засад мы втроем набросились на гонца, спешащего с донесением, Мартын так саданул беднягу лапой с когтями, что тому разорвало весь бок даже сквозь кожаный доспех и теплый тулуп. Мы позволили всаднику вырваться из наших когтей, но есть подозрение, что в свой стан он явился седой от страха и с полными штанами переживаний. С тех пор, вот уже неделю, все ордынцы стараются держаться кучно – поодиночке не остаются.

Двенадцать моих отрядов менялись непрерывно. В заранее заготовленные землянки и склады уходили отдыхать одни группы, им на смену являлись другие. Слух о страшных зверях, нападающих на ордынцев, гулял по войску завоевателей, обрастая всевозможными жуткими подробностями и нелепыми домыслами. Да и местное население, никак не знакомое с моими планами, в один голос утверждало, что завелся в их лесах нечистый зверь, неведомый и лютый. Засланные в само войско агенты из булгар активно подогревали эти небылицы и разносили по умам кочевников. Аю-Ачул, так называли этих свирепых хищников булгары. Множа небылицы о том, что они были вызваны колдуном, Коварем, который живет на Змеиной горе, из злобной тьмы, чтобы противостоять доблестным степным ордам. Были и другие злые духи, что не так давно населили здешние земли, но про них мало что знали, некоторые только воют и насылают порчу. Иные тихо подкрадываются в ночи и отравляют ядом. Аю-Ачул никого не боятся и нападают на лошадей, людей едят, но только когда очень голодны. Предвестниками скорой смерти называют их булгары.

У этих демонов огненное дыхание, ядовитые костяные шипы на лапах, острые каменные зубы и проклятие в ужасном реве. Всякий, кто только слышит этот вой, слышит словно бы предвестье собственной скорой гибели. На войско суеверных кочевников, терпящее тяготы сурового похода, такие истории положительно не влияли.

И ладно бы если только истории, а то и живые покалеченные, перепуганные свидетели, которых с каждым днем все прибавлялось.

Обратно караван с кормом для животных из двенадцати саней двигался медленно и всего-то в сопровождении десятка всадников. Возница первых саней негромко завел заунывную песню, то и дело подгоняя явно вымотанных и перегруженных лошадей. Огромные охапки душистого сена на санях были придавлены корчагами и мешками с зерном. Вот это зерно должно стать хорошей добычей, которое мы селянам в Колоды и вернем. А вот сено, увы, придется сжечь.

Первыми неладное почуяли лошади. Наши «ароматные» шкуры, насквозь пропитанные волчьими запахами, заставили пугливых животных захрипеть и сбить шаг. Умудренные опытом всадники тут же похватали оружие и в бледном сиянии луны, в сказочном отсвете сугробов, закружили тревожный хоровод возле сбавивших скорость обозов, еле удерживая нервничающих скакунов. Словно бы почуяв заминку, разведчик в лесу раскрутил сирену, задул в хрипуны. Кони ордынцев от таких звуков и вовсе взбесились. Не проронив ни звука, мы рванули в атаку. Оружия у нас не было: только специальные перчатки, снабженные острыми когтями и свинцовыми вставками для утяжеления удара. Да и сам костюм имел много железных вставок для защиты, так что мы могли не бояться удара сабли или случайного попадания. Прямого рубящего удара легкая броня не удержит, но значительно смягчит. Мартын с Олаем вырвались первыми и со всего маху налетели на запряженную в воз сена лошадь, да так рьяно, что сани развернулись и удачно встали поперек дороги, перекрывая возможность быстро скрыться всем, кто попал в эту снежную ловушку. Возле последних саней в караване уже слышалась возня и крики всадников. Там, похоже, люди Олая сразу убили лошадь, вспоров ей брюхо. Всадники не растерялись, хоть и кричали возбужденно от страха и невозможности усмирить лошадей, на которых мы бросались с особым старанием, но пытались дать достойный отпор. Куда там, били мы очень жестоко и наверняка, как бы это, наверное, делали свирепые хищники. Блок, удар, из-под загнутых крючками когтей летят куски мяса и кожи. Я чувствую, как вязнут в кольцах кольчуги свинцовые шипы кастета. Пока я возился только с одним всадником, которого удалось стащить с лошади, другие смогли развернуть сани, освобождая себе путь к отступлению. Большинство сопровождающих караван были покалечены, много лошадей ранено, пятерых скакунов мы точно убили. Давая возможность всадникам и возницам отступить, мы сосредоточили все свое внимание на одной из лошадей, вчетвером волоча ее тушу в сторону от дороги. Не забывая при этом издавать какофонию из разнообразных звуков, означающую, очевидно, удовлетворение от доставшегося трофея. Ордынцы мгновенно воспользовались тем, что «зверям попала в лапы добыча», и поспешили скрыться. Изрезанные, израненные, они по двое, а то и по трое садились верхом на уцелевших лошадей и гнали прочь. Благо, что раненых они забрали с собой. Нет ничего отвратительнее, чем добивать бедолаг. От засады до вражеского стана не больше двух километров, так что времени для завершения операции у нас осталось очень мало. Быстро подтянув друг к другу сани, мы в этот раз решили без риска для собственной шкуры не брать зерно и сжечь вместе с сеном. Расточительно, но ничего с этим не поделаешь, если ордынцы заподозрят, что напавшие на них – не звери, а люди, страх превратится в ярость, и тогда следующая вылазка может не удаться. Мимо протопал с рычанием вошедший в роль Мартын, волоча двух разодранных убитых лошадей и оставляя широкий кровавый след вокруг места схватки. Поднатужившись, он ловко забросил одну часть туши на ближайшее дерево, а другую уволок в глубь леса, где и закопал в снег.

Олай не стал доверять никому и сам принес огнемет, который, как оказалось, заклинил у стрелка в самый ответственный момент и потому не сработал. Феерического финала не получилось, но тем лучше. Сейчас запылают припасы и корма вместе с оставшимися трупами лошадей, вот это и станет достойным финалом удачной диверсии.

Теперь, когда окружающий нас лес и прямая дорога вдоль по просеке озарились яркими сполохами огня, мы должны были покинуть это место, волоча за собой в чащу свежие потроха и куски конских туш. Конные отряды по чаще не пройдут, а пешие не сунутся, побоятся. Но на всякий
случай, мы разбросаем кровавые куски по пути. Так что предстоящий пятикилометровый марш-бросок по глубокому и рыхлому снегу обещал быть очень бодрящим. Благо, что вперед попер повеселевший Мартын, рыча, как трактор, он утаптывал снег, продираясь сквозь бурелом с огнеметом на плечах.

Диверсия мелкая, пакостная. Большого вреда целой армии она не нанесет. Глупо надеяться на то, что потеря одного обоза с кормами может остановить наступающее войско. Мы только занесли вирус страха в стан врага, вот что главное. И теперь два десятка порезанных, побитых и искалеченных кочевников занесут этот вирус в свое логово, будут распространять, как заразу, как чуму или тиф, но убивающий не тело, а душу, калеча боевой дух. Вот именно этот эффект, я считал результатом всей ночной засады. И это будет продолжаться на протяжении всего пути до Рязани и до моей крепости. Это не прекратится, даже когда басурманы станут ломиться к моим воротам. Таинственные и мрачные «духи», темная сила злого колдуна будет преследовать по пятам чужеземцев, осмелившихся вступить на эту землю. День и ночь.


На тесной, крохотной поляне, в глухой лесной чаще собрались три диверсионных отряда. Посмотреть со стороны – так просто дикая стая. В такой близости от врага костров не жгли, да и укрытия здесь были наподобие медвежьих берлог. Все ждали прибытия конной разведки. Прямо из крепости они должны были доставить нам необходимое вооружение, некоторые боеприпасы и специальные смоленые кожаные мешки. Дело в том, что войско ордынцев подошло к очень сложному участку на своем пути, где единственный безопасный путь пролегал только по льду замерзшей реки. Я не мог упустить такого шанса. Использовать случай, чтобы нанести удар, требовали сами обстоятельства. Но и здесь торопиться не стоило.

Идея была в следующем: на открытом участке пути установить предупреждение в виде лошадиных и коровьих черепов, насаженных на длинные жерди. Такими знаками я намере-вался перегородить всю реку поперек. Именно в том месте лес по обе стороны реки очень густой, а снегу по берегам намело такими сугробами, что пройти будет очень не просто. Потеряют день или два. Позволить себе такую задержку ордынцы не могут. Их войска и так уже на пределе, а вынужденный крюк не добавит оптимизма.

Отряд разведчиков, как и было оговорено, часть пути от кромки леса преодолел пешим. Даже мои лошади, уже давно приученные к волчьему запаху, могут не выдержать и забеспокоиться, а выдать себя, мы просто не имеем права. Во главе отряда был сам Александр со своим неизменным спутником Ратмиром. Не очень-то мне хотелось сейчас видеть его рожу, но не гнать же взашей, коль приперся. Молодой князь относился к моим выходкам с интересом и даже уважением. Он сразу понял, в чем суть всей затеи, в то время как его спутник только кривил кислые рожи и не воспринимал всерьез весь наш маскарад.

– Семь кувшинов, каждый по полсотни торговых мер, батюшка.

– Я же просил пять! – возмутился я, буравя взглядом Наума. – Зачем еще два кувшина пороха! Это тебе не соль и не крупа! У меня каждая крупица на счету, а ты разбазариваешь!

– Я с запасом брал, – оправдывался Наум, еще гуще краснея, – вдруг как не хватит.

– Инициатива наказуема! Выговор пониже спины тебе позже влеплю, и чтоб впредь не проявлял самодеятельности! – ругался я, а сам уже понимал, что мне лишние сто килограммов пороха совсем не повредят. Это позже, когда войска ордынцев подойдут к крепости, каждый грамм будет на вес золота, а пока нужно использовать имеющиеся запасы с более выгодной тактической позиции. Не было у меня сомнений в том, что после двух или трех ракетных атак на врага они будут уже не такие пугливые и эффективность огнестрельного оружия будет давать только дистанционное преимущество.

Мы выдвинулись сразу после заката. В это время войска орды максимально снижают темп передвижения. За сутки они проходят около тридцати километров. Учитывая то, как они загружены, и невыносимые условия, в которых приходится совершать этот изнурительный марш, ребята просто прут как танки. До назначенного места было примерно двадцать километров. Нам дорого стоило обогнать идущее войско, так что теперь будем использовать по максимуму выгодное положение. В наступившей темноте мы всемером подтащили все снаряжение и пороховые заряды к заранее заготовленным лункам, пробитым в толстом льду на реке. Кувшины с порохом укутывались в просмоленные кожи и опускались в проруби, так, чтобы длинные горловины торчали снаружи. Работа эта была непростой. Хоть мороз стоял крепкий, лед то и дело трещал у нас под ногами. Разведчики ушли навстречу ордынскому войску и наблюдали из перелеска движение вражеских отрядов. Была небольшая вероятность того, что военачальники ордынцев испугаются расставленных предупреждений и сменят маршрут. Я бы на их месте так не делал, но что им придет в голову, я знать не могу. Заманить на лед хоть часть авангарда будет удачей. Неважно, разведчиков или передовых дозоров, все одно: потеря части войска, хоть одной сотни, станет серьезным ударом по репутации полководцев разноплеменного воинства.

Часам к трем ночи низкие снежные облака затянули небо и окрепший ветер завыл в густом лесу, затрещал стволами промерзших деревьев, разнося над рекой колючую снежную крупу.

– Запальные шнуры придется ставить в самый последний момент, – сказал я Мартыну, закрепив на шесте последний лошадиный череп, изрубленный тяжелой булавой. Если шнуры отсыреют, то все дело пойдет прахом.

– Я сделаю, батюшка, – вмешался в наш разговор Олай. – Иван встанет на мысочке и поглядит, когда разведка пойдет, да и даст сигнал.

– Этого мало. Кувшины надобно надежно спрятать, прикрыть чем-то да снегом запорошить, чтоб неприметны были. Нет, Олай, друг мой, запальные шнуры я сам протяну. Никто лучше меня с пороховыми зарядами не разберется.

Спорить черемис не стал. Да и куда ему тягаться со мной в проворстве, тем более что я один понимаю логику всего процесса от начала и до конца.


Ждать пришлось долго. На пути ордынцев были мелкие селения и купеческие дворы вдоль реки, где войска, как я понимаю, ненадолго задерживались. К назначенному месту они подошли уже в сумерках, в тот момент, когда солнце только коснулось горизонта, раскрасив небо оранжевым и красным. Большая часть авангарда, следующая след в след за разведчиками, напирала на легкую конницу, нервно гарцующую вдоль шестов с выставленными на них зловещими черепами. Все, что происходило, не напоминало панику, напротив, часть подразделений рассредоточились и заняли оборонительную позицию вокруг основной группы войск. Это еще раз убедило меня в том, что ордынцев застать врасплох – задача не из легких. От разведчиков, в глубь войска, умчались посыльные с донесением, и вся масса движущейся армии стала сбавлять ход.

Мы засели в уютных и теплых берлогах в тени крутого берега. Я уже успел пробежать по льду и установить все запальные шнуры, так что беспокоиться о том, что они быстро отсыреют, не стоило.

Отправив гонца, разведка тут же рассредоточилась, и несколько пар кавалеристов проскакали от нас в очень опасной близости. Их кони забеспокоились, но сейчас меня тревожили не лошади разведчиков, а их собаки. Разумеется, мы предусмотрительно раскидали куски свежего мяса, волчий помет и выпаренную коровью мочу в округе, чтобы отбить запах, но стопроцентной гарантии эти меры не давали.

Других обходных путей на этом участке не найти. Выбор простой: напрямик по льду реки, где расставлены предупреждающие об опасности знаки, либо сквозь чащу по берегу, продираясь всем войском через пышный ельник и бурелом. Но самое главное – это страх перед неизвестностью. Предсказать последствия нарушения этой вполне явной очерченной границы не возьмется никто. Командиры отрядов и их полководцы почуяли подвох. Суета во всем стане была нешуточная. Задние, все прибывающие отряды уже подпирали авангард, так до сих пор и не решившийся ступить за запретную черту.

– Боятся, – хмыкнул Мартын и толкнул в плечо Олая. – Чуют басурмане, что нечисто место, вот и попятились.

– Хуже будет, ежели в обход пойдут, – пробурчал опытный охотник, плотней натягивая на себя козлиную шкуру, припорошенную снегом.

– Вся комедия в том, что и в обход идти им тоже страшно, – прокомментировал я сложившуюся у ловушки ситуацию и приготовился поджигать фитили, уже не сомневаясь в том, что армия пойдет по реке. Действительно, достаточно было найтись одному герою или провокатору, который пересечет черту и проскачет верхом несколько сот метров вперед, не встретив никаких препятствий, остальные, как стадо баранов, хоть и робко, но все же попрутся за ним. Вот пара десятков пеших солдат, ведущих под уздцы лошадей, груженных припасами и вооружением, проследовали на запретную территорию. Вот еще конники неуверенно двинулись навстречу неизвестности, растянувшись длинной вереницей по протоптанной тропинке. Рисковые ребята. Ни под каким предлогом не хотят остановиться, отказаться, повернуть восвояси. Что ж, получите-распишитесь! Фитиль будет гореть примерно минуту, пока добежит до всех лунок с пороховыми зарядами, все горящие шнуры вымерены примерно так, чтобы порох взорвался почти одновременно. В действительности при уровне моей несовершенной еще техники такое произойти не может, но я хотя бы знаю, в каком месте допустил ошибку. На льду уже стояли около полусотни человек и примерно столько же лошадей. Кошмарных по разрушительности взрывов не последовало.

Только короткие уханья, и лед под ногами врагов вдруг превратился в мелкое крошево, распуская длинные трещины по всему ледяному панцирю. Взметнулась вверх ровными колоннами вода вперемешку с осколками льда.

Эффект был ошеломляющий! Я даже привстал на колени, чтобы как следует рассмотреть все, что там, на реке, произошло. Проскочивший вперед авангард из более чем десяти конников остался невредим, они успели пройти зону разрушения, но и у них под ногами лед значительно растрескался. Проблема в том, что большая часть энергии взрывов пришлась в стороны и вверх, выбивая из-под взметнувшегося льда высокие шлейфы воды. Лед разрушился и продолжал ломаться дальше под весом застопорившейся армии, что, в свою очередь, привело к панике.

Люди бросались к спасительному берегу, прочь от зловещих знаков, выставленных неровной шеренгой поперек реки. Они бежали прочь от неизвестности, сломя голову, подальше от враждебного колдовства, заставившего в морозный день вскрыться лед. Место это на реке было глубоким и течение сильным, так что в один миг в ледяном крошеве и в воде оказалось не меньше трех сотен солдат. Кто-то сразу пошел ко дну, кто-то еще барахтался, но его не могли вытащить, потому что коварное течение сносило их под глыбы, острыми зубцами торчащие вниз по течению. Истошные вопли, храп лошадей и бессмысленная стрельба из луков в пустоту – вот финал сегодняшнего марша для ордынцев. Потери, быть может, для всего войска и незначительные, но это добавило смертельную костяшку на счеты первобытного ужаса заметно ослабевших духом захватчиков. Диверсия на твердую пятерку. Она примерно на пару суток задержит все войско в этом безлюдном месте. Как раз на столько, чтобы обойти коварное препятствие по берегу или дождаться, пока не намерзнет новый лед, что, с моей точки зрения, совершенно пустая трата времени. Морозы последние дни только ослабевают, так что, вполне возможно, и вовсе сойдут на нет. Лед намерзнет, но будет так тонок и коварен, что пройти по нему решится не каждый.

– Все! – заключил я, обращаясь ко всему отряду. – Мы свою работу выполнили. Идем в лагерь и сдаем посты. Другие отряды теперь пусть меняются между собой, но не позже, чем враг дойдет до Рязани, чтобы все были в крепости. Нам еще надо подготовиться к обороне и успеть принять беженцев.

В наступившей темноте мы уходили незамеченными. Больше не планируя донимать и без того растревоженных ордынцев, просто ушли через лес, стараясь не оставлять следов. В скором темпе добрались до скрытого недалеко от маленькой деревеньки в лесу лагеря, где быстро переоделись, привели себя в порядок и уже верхом отправились в Змеегорку. Дел действительно предстояло еще очень много. По дороге я встречал в условленных местах своих же разведчиков и посыльных с докладами, получал от них нужную информацию и раздавал ука-зания. Там же, в пути, я узнал, что рязанский князь строго-настрого запретил всем жителям покидать город и готовился к тому, чтобы дать бой.

Не было, наверное, смысла ехать в Рязань и пытаться убедить разобиженного на весь белый свет удельного князька, что он идет навстречу своей смерти. Я не смогу исправить эту свою оплошность, которую допустил когда-то, разгромив Юрия с его наемниками у стен родного города. Он ни за что не прислушается к моему мнению. Гордыня! Вот его грех. С этим грехом он и погибнет в ратном бою. В епархии Алексея есть двое верных мне людей, которые, хочу надеяться, смогут воспользоваться моментом и, как только Юрий с ратью выйдут навстречу ордынцам, откроют город для тотальной эвакуации. Пусть те, кто пожелает, а самое главное – успеет, идут в мою крепость. Лишних людей в моем положении не бывает. У нас на каждого жителя Змеегорки, включая гостей и купцов, приходится по три комплекта вооружения, так что каждому найду, чем обороняться. Моей личной армии, той, что я способен прокормить и содержать, не больше полутора тысяч, и это включая всех стрелков, разведчиков, крепостную охрану, караулы, и внутреннюю службу безопасности. Даже часть мастеровых людей, будь то кузнецы или плотники, гончары или сапожники, все будут готовы встать на защиту крепости. Вместе с ними получается, что все мое войско максимум три тысячи. Этого очень мало, если встать в чистом поле. Но такой глупости я совершать не собирался. Мы не станем покидать прочных стен до той поры, пока не убедимся в успешном исходе битвы.


Ярославна взобралась на высокую лестницу, которую снизу придерживала многочисленная свита из тетушек и нянек. Димка, отбрыкиваясь от них, завис где-то посередине, подавая маме елочные игрушки. Эту красу-ель я еще в начале строительства крепости велел не трогать и обнести защитным ограждением из кованых цепей.

Вот уже пять лет, как в крепости на большой площади гостиного двора праздновали Рождество. Дата двадцать пятое декабря выбрана мной не случайно. Во-первых, она очень органично сливалась с новыми христианскими традициями и получила одобрение церковных служителей, а во-вторых, была не так далеко от привычного мне Нового года. Астрономическое явление солнцеворота в этом случае тешило амбиции той части населения, что были сторонниками еще прежних, древних пантеонов славянских и мордовских традиций, где солнце считалось верховным божеством. Ну и последним фактом всеобщего одобрения был именно сам праздник в разгар зимы. Шумные гуляния и веселье я не отменял даже в этом году, когда у границ княжества лютуют степные орды. Ну что за зима без встречи Нового года возле елки! Пусть традиционный Дед Мороз моей прошлой реальности выглядел в народном исполнении несколько иначе, саму суть праздника это никак не исказило. Счастливая ребятня, обступившая его, завороженно затихала, а когда из заветного мешка извлекался очередной подарок, взрывалась восторженными криками. Крепко прижимая подаренную игрушку и холщовый мешочек, полный сладостей, карапуз деловито топал к родителям, и они отправлялись на прогулку по многочисленным аттракционам.

Зимний праздник жители приняли очень положительно. Дарили друг другу подарки, поминали предков, женились, приурочивая многие семейные события к этому торжеству. В то самое время, как я, рыская по лесам в звериной шкуре, всеми силами пытаясь снизить боевой дух подступающих вражеских войск, в своей крепости я делал все с точностью до наоборот. Мне требовались бравые, смелые люди, не дрожащие перед лицом явной опасности, с оптимизмом и верой смотрящие в будущее.

Отоспавшись после долгих скитаний и тягот лесной жизни, я неспешно прогуливался по площади, придирчиво оглядывая посты на стенах, арсеналы и башенные дозоры. Мне предстояло весь день подтягивать хвосты и даже самому поучаствовать в строительстве двух новых бараков, которые я заложил для беженцев из Рязани.

Не думаю, что их будет много, большинство понадеются на милость завоевателя, да и моя дурная репутация многих удержит от тяжелого перехода под защиту крепости. Тем не менее два десятка боярских семей уже прибыли и теперь устраивались надолго. Все их дальние дворы и земли были уже захвачены и разграблены. Обнищавшие в один миг бояре успели прихватить лишь то, что хранилось у них в домах, и вместе с семьями, дворовыми людьми и небольшой охраной прибыли в уже приготовленные для них дома. Особым простором их новые жилища не отличались, но были все же лучше, чем деревенские избы бывших холопов в глухих лесных поселениях.

– Папа! Смотри! Мы нарядили свою часть елки! Я повесил у самой макушки пряники и медовых куколок! А мама сейчас ставит веретено и бубенчики! А ты что повесишь на елку?!

В ответ на это я лишь подошел ближе к семиметровой ели и внимательно оглядел ее со всех сторон. По появившемуся обычаю каждый житель крепости должен был повесить на елку что-то особенное, пусть и не дорогую вещь, но очень для него важную. После праздников старосты сами распределят среди отдаленных жителей оставшиеся подарки. Они, как сказочные Деды Морозы, укутанные в простые овчинные тулупы, с длинными седыми бородами, разбредутся во все стороны, дойдут до самых дальних поселений, раздадут детворе сладости и безделушки, стараясь не обделить вниманием никого. Как-то само собой сложилось, что лучшие подарки доставались семьям победней, а простые, только в качестве сувенира – более зажиточным родам.

Я только усмехнулся, понимая: что бы я ни повесил сейчас на елку, это станет культовой вещью. За обладание ею будет много споров и пререканий. Ведь все, что принадлежало мне, якобы приобретало какие-то невероятные, можно сказать, магические свойства. Недолго думая, я достал из-за пояса кинжал и быстрым движением срезал с шубы четыре бронзовые пуговицы, отчеканенные на моем новом станке, который я так еще и не откалибровал под изготовление собственной валюты. На пуговицах была надпись «Змеегорка, год 1237» и две змеи, смотрящие в разные стороны от даты в середине. Просто пробный образец, который я использовал для изготовления пуговиц своей одежды. Потом, с новым клише и штампами, этот станок будет изготавливать золотые, серебряные и медные монеты.

Димка смахнул пуговицы с моей ладони и, насадив их на тонкую кожаную тесемку, выдернутую из рукава, понес к лестнице, чтобы передать маме. Вслед за Димкой к елке побежал Чен, на ходу снимая с шеи крученый шнурок с китайской монетой на нем.

– Славным будет Новый год, – заключил Наум, подсаживая крепкими руками Димку на лестницу. – Вона сколько подарков навесили! Дай бы Бог каждый год так богато встречать!

В какой-то момент мне показалось, что в словах Наума прозвучали нотки грусти. Что-то его тревожило.

– Не рад ты что-то празднику, смотрю я.

– Рад, батюшка, пустое. Вспомнилось тут недавнее поручение, что ты дал по осени. Я-то, когда воротился, доложил второпях. Были мы с Рашидом в Козельске, шли через Пронск, через Бел-город. Повидали, как люд тех мест жив тяжелой работой, под игом бояр своих. Лютые они до людей своих, что до собак. И бьют, и неволят, и на рынки ведут за любое ослушание.

А коль приглянется им что, так они силой берут, что девицу, что отрока себе в неволю. Я было тогда осерчал, да Рашида люди меня удержали. Вот бы я тогда козельскому боярину бороду повыдрал…

– Полно тебе гоношиться. Одолеем ордынцев – лучше прежнего заживем. Каждый город каменными стенами поставим, везде так или иначе свой порядок наведем. Были б кости, Наум, мясо нарастет. Не век же русским людям под гнетом жить. Пора и самим государство строить, силу свою утверждать. Вот смотри, сколькие люди к нашей с тобой стороне пришли и уходить не спешат. Тяжела работа в мастерских Коваря, да только никто не бежит, как от чумного колдуна. Всяк норовит и семью пристроить, и соседей позвать. Вот тебе и правда. Сила нужна Наум, чтоб добро не попиралось. А труд, он завсегда должен быть вознагражден, да не плетьми, а по заслугам.

– Неужто настанет время, что всяк в миру так жить станет? Батюшка! И за честную работу свою будет и сыт, и в тепле, и на земле своей?

– Пока я жив, Наум, к тому и буду стремиться. Но даже я не ведаю, что случится после, когда меня не станет. Будет суждено сгинуть в борьбе с врагами, так не испугаюсь. А даст мне Бог долгие годы, так и потрачу достойно, чтобы люди, говоря обо мне, лихом не поминали. Тебя с Мартыном князьями поставлю. Будете править по справедливости, в невзгоды друг друга поддерживать. В праздники в гости хаживать, Коваря чарочкой поминать. Детишкам своим сказы сказывать будете о колдуне, а? – хлопнув озадаченного Наума по широкой спине и возвращая его к действительности, велел перепроверить наши арсеналы.

В крепости запасов было примерно на год. В эти запасы наряду с продовольствием было включено и вооружение. Целый год непрерывной осады и полной изоляции мы бы сдюжили. Но это только при условии, что нам удастся сдерживать натиск врага и не пускать за каменные стены. Но подобный расклад меня совершенно не устраивал. Я не собирался сидеть загнанным, как мышь под веник, и терпеть осаду, в то самое время, пока орда бесчинствует на завоеванной территории. Нам нельзя только обороняться. В конечном счете, если ордынцы решат, что крепость им не по зубам, они просто соберутся и пойдут прочь от нее, не тратя сил и средств на ее взятие. С малочисленным отрядом я не смогу пуститься в погоню, не смогу дать бой на открытой местности. Это глупо и расточительно по отношению к тому элитному, великолепно тренированному войску, которое я создал. Пустая растрата драгоценных человеческих ресурсов. Неприятель с такой мелочью, как человеческая жизнь, не считался, пушечного мяса из разношерстных степных племен у него предостаточно. Он может выстлать их трупами дорогу к победе. Задавит массой, не оставив мокрого места от рискнувших дать отпор. Слишком многочисленный враг, ломающий все расчеты, но что-либо менять уже поздно. Остается уповать только на то, что мною выбрана верная тактика. Подобно охотничьим собакам, вцепившимся в бока свирепого кабана, мои диверсионные отряды, непрерывно сменяя друг друга, злят врага, заставляя его быть в постоянном напряжении. Не давать покоя ни днем, ни ночью – вот главная задача. К крепости должна дойти не армия, а сброд. В таком нервном состоянии враг непременно начнет ошибаться, и тут уж надо постараться использовать все его ошибки.


В крепости предпраздничное настроение, хотя все прекрасно знают, что это ненадолго. Скоро ворота наглухо закроются. На главной площади гостиного двора развернутся мобильные арсеналы, метательные орудия, полевые госпитали. Служба внутренней безопасности перейдет на усиленный режим патрулирования, часть цехов полностью переключится на ремонт и пополнение боеприпасов, оружия и амуниции. Месяц, максимум два, вот все что я могу себе позволить. За это время надо уничтожить большую часть живой силы противника, делая упор в основном на командный состав. Жестоко отбить первые атаки, дать уверенный отпор, сбивая рьяный порыв врага, а потом просто планомерно уничтожать, пресекая возможные попытки штурма. Никто не придет мне на помощь. Никто даже не почешется снарядить войска и подвести их на подмогу моей крепости. Напротив, каждый князек наглухо закроется в своем чертоге и будет ждать милости божьей, как обычно, надеясь на авось.

По данным разведки, многочисленное войско ордынцев, как только форсировало Волгу, сразу же разделилось на три основные группировки. Условно, на три армии: северную, западную и южную. Северная, численностью около двадцати тысяч, двинулась вверх по течению реки к Владимиру и Суздалю. Западная группировка, около пятнадцати тысяч, может, чуть больше, уже значительно замороченная, и частично «покусанная» нашими лесными отрядами, пошла на Рязань. Южная, самая малочисленная группировка, двинулась вниз по течению Волги даже не завоевывать, а просто вбирать в себя, рекрутируя малочисленные отряды разрозненных княжеств и племен предгорий, не оказавших ни малейшего сопротивления и возносящих благодарность своим богам, что так легко отделались от грозного и незваного гостя. Пополнив свою свору свежим пушечным мясом, эта группировка устремилась дальше по южным землям. По агентурным сведениям, южане не дадут достойного отпора захватчикам: чем станут драться насмерть за клочки своих угодий, скорее присоединятся к орде в походе на запад, припомнив старые обиды соседям.


Отвлекшись от размышлений, я наблюдал, как Ярославна, придирчиво оглядев развешенные на елке украшения и оставшись довольна, под тревожное кудахтанье своей свиты ловко спустилась по лестнице и, заметив мой взгляд, задорно показала мне язык. Мне оставалось только осуждающе покачать головой: в ее-то положении скакать по лестнице… Проказник Димка, с визгом сиганув с верхней ступеньки, сгруппировался и завалился на бок, тут же перевернулся и вскочил на ноги, улепетывая от набегавших нянек и тетушек. Вот такая у меня неугомонная семейка!


На случай «делать ноги» я предусмотрел несколько вариантов. В первую очередь, у меня под крепостью есть личный бункер, в котором я могу существовать автономно несколько недель. Плюс – потайной ход, выводящий к дальней пасеке в глубине леса. Там полно схронов с припасами и вооружением, большая часть казны вывезена далеко за пределы крепости в более надежное и малоизвестное место. Мне приходится быть осторожным и предусмотрительным даже больше, чем в прежней жизни. «Там» я прошел хорошую школу выживания в малом бизнесе. У меня было минимум верных мне людей, горстка проверенных деловых партнеров, и все. Прочее – лишь морок, которому я не позволю застилать свой взор. Я не питаю иллюзий насчет бояр и выставленных ими ополченцев, не доверяю купцам и их наемникам, вроде как согласившихся участвовать в обороне крепости. Случись что, они будут первыми, кто, словно крысы, побежит с тонущего корабля. Вот и я буду держаться в том же стиле. Я Коварь! Злой колдун, которому людская молва приписывает самые нелепые злодеяния и добродетели.

Я слишком противоречив в представлении многих, кто не живет со мной в одной крепости, кто не трудится со мной бок о бок. Так что моя репутация не сильно пострадает, если, случись что, я бесследно исчезну и появлюсь вновь, но только в безопасном месте.

А кто, как не я, знает все о том, что произойдет со страной и разрозненными удельными княжествами, в том случае если я не смогу дать достойный отпор превосходящим силам противника? Значит ли это, что выбора нет?! Похоже на то. Какого же черта я рвал жилы все эти годы? Чтобы спокойно смыться, когда припрет? Нет уж! Назвался груздем – полезай в кузов!


Восемнадцатого декабря дозоры принесли вести о том, что Юрий со своим войском численностью около двух тысяч ополченцев и пятью сотнями княжеской дружины выдвинулся в направлении ордынских войск. Их уже невозможно остановить, они не станут слушать никаких взываний к разуму. Они уже оголили город. Нет сомнений в том, что ордынцы сомнут их, растопчут и жестоко накажут за такую дерзость. Юрий, как и я, уже успел нахамить послам, так что простой трепкой дело здесь не кончится. Убьют дурака. Не убьют, так возьмут в плен, что, впрочем, не сильно отличается от физической смерти. Только продлят мученья. Донесения следуют одно за другим, разведка неусыпно прочесывает окрестности Змеегорки. Я, наверное, единственный, кто владеет наибольшей суммой знаний о перемещении вражеских и возможных союзных сил. В моей крепости ведется тщательный анализ всех донесений, и по их сумме уже можно судить о том, что пружина событий сжимается до критической точки. Незначительно покусанная и слегка озадаченная часть ордынской армии, та, что столкнулась с нашими партизанскими отрядами, неуклонно подступая к Рязани, вдруг пополняется пятитысячным отрядом от северного крыла орды. Эта весть заставила меня еще больше сконцентрироваться на обороне крепости и уже не тратить силы на дальние вылазки.

Речь, конечно, идет не о сотнях, а о десятках тысяч, но это все равно очень внушительная сила, просто чудовищная! Словно бескрайний водный поток, на фоне которого моя крошечная крепость смотрится одиноким островком в этой бурной реке. Теперь уже поздно пускать в ход план тотальной эвакуации. Сдавать великолепно оборудованную крепость врагу будет самым большим преступлением, которое я совершу в этом времени. Стоять до конца, до последней капли крови… вражеской крови!


Мне, чтобы уснуть, теперь требуется хорошая доза «успокоительного». Окружающие меня близкие люди чувствуют, в каком чудовищном напряжении я пребываю, и поэтому делают все возможное, чтобы поддержать меня. Дни и ночи я провожу то на стенах крепости, то в мастерской, проводя подсчеты вооружения, запасов, прорабатываю схемы атак и оборонительные действия. Стараюсь учесть каждую мелочь, самую ничтожную возможность нанести критический, сокрушительный удар. У меня достает пока средств, чтобы вступить в бой. Моя небольшая армия наращивает мускулы, каждый день проводя специальные тренировки. Все подразделения отрабатывают взаимодействие по определенным кодовым сигналам, теперь уже под моим личным присмотром. Они готовы настолько, насколько это вообще может быть. Каждый стрелок в моей гвардии – боевая машина. Обученные подменять друг друга на важных участках обороны и наступления, они, наверное, самое тренированное и хорошо вооруженное военное подразделение в этом веке. Штурмовая бригада в составе двух сотен человек – просто ходячие танки. Они не зря тренировались с десятками килограммов дополнительного груза. Теперь вся бригада марширует по крепости в тяжелейших латах, сделанных с особой тщательностью и качеством. Сорокакилограммовый доспех обеспечивает максимальную защиту в ближнем бою и неуязвим на расстоянии, даже под ливнем стрел, дротиков и камней. Есть мастера в орде, что ловко владеют пращой.


Каждое утро я изнуряю себя усиленными тренировками. В силовых упражнениях мне помогают Наум и Мартын, в работе на скорость тренируюсь с Ченом. Проворный китаец, хоть и невелик ростом и кажется щуплым, тем не менее достойный соперник. Его знания чуточку ограничены одной лишь боевой школой, в то самое время как я когда-то изучал не единственный стиль, а проверенную не в одном конфликте сборную солянку из разных техник и приемов. Единственное, в чем китаец разбирается лучше меня, так это в знании уязвимых точек на человеческом теле. С его помощью я смог почувствовать на себе некоторые из приемов. Надо сказать, ощущения не из приятных.


Двадцать первое декабря. Ворота крепости еще открыты, но стражники уже впускают в город последние караваны купцов, подоспевшие к нам от Коломны и Москвы.

Войско Юрия, раздавленное в открытом бою, утонуло в собственной крови, самого князя жестоко казнили на виду у оставшихся в живых ратников и всей ордынской армии. Особую жестокость и напор проявляют именно те кочевники, что прибыли с подкреплением от северной части всего похода. Узнать их несложно. Все, как на подбор, очень мобильные и агрессивные. Одеты в одинаковую форму, чем-то напоминающую стеганый китайский доспех с бронзовыми накладками, что пару лет назад пытался продать мне один купец, уверяя, что это самая надежная броня, испытанная не в одном сражении. Ордынские формирования расползаются широким фронтом, и это сигнал к тому, что пора блокировать крепость и переводить все окрестные поселения на осадный режим. Припрятанные селянами запасы продовольствия и кормов дадут им возможность пережить нашествие, в то самое время пока орда будет голодать у стен моей крепости.

Молодой князь Александр заметно волнуется, то и дело требуя у меня разрешения отправить гонца с донесением своему отцу. Юнец рвется в бой, но прибывшие с ним киевские ратники не торопятся; умудренные опытом, они прекрасно понимают, что герои долго не живут, а вот стоять в обороне будет в самый раз. Тем более что в моей крепости они не больше чем наблюдатели и личная охрана самого князя. Сам Александр и его неизменный спутник Ратмир непрерывно консультируются со мной по некоторым тактическим вопросам. По совести сказать, неприятный на первый взгляд человек, Ратмир, оказался весьма талантливым тактиком. С его подачи я разработал несколько оборонительных схем. Но тот факт, что эти схемы не отличались особой милостью к нападавшим, выдавали в Ратмире опытного и коварного воина, умело скрывающего свою жестокость и тщеславие. Профессиональный убийца – вот как можно было охарактеризовать спутника и учителя молодого князя, не сильно греша против истины.


Восьмое января. Праздники прошли очень скромно, у населения крепости приподнятое, но тревожное настроение. Со стен крепости несколько дней было видно, как пылала взятая ордынцами Рязань. Боевой дух кочевников несколько возрос. Набранные трофеи и припасы продовольствия скрасили тяготы долгого и изнурительного зимнего перехода. Мои диверсионные отряды все как один вернулись в крепость без потерь. Их сменили головорезы Скосыря. Эти отморозки небольшими ватагами исчезали в зимнем лесу, с наслаждением вдыхая морозный воздух свободы. Глядя на их разбойничьи рожи, я изводил себя сомнениями, но стоящий рядом Скосырь не дал сомнениям окрепнуть:

– Не хмурься, князь! Все исполним, как велел! – сурово насупившись, прогудел бывший воевода.

– Какой же я князь… – вскинулся было я, но упавший передо мной на колени разбойник не дал договорить: – Для меня и для них, – он яростно ткнул растопыренной пятерней в сторону дожидавшихся его людей, – ты князь! А мы твои верные псы! – Вся его ватага бухнулась на колени в снег. – Кровушки дикому зверю мы пустим! А ты уж добей его до смерти! – вскочив, выкрикнул он и, подхватив сброшенную шапку, пошел, не оборачиваясь, к лесу. И только у самой его кромки, дождавшись последнего своего человека, он обернулся и, улыбнувшись, взмахнул шапкой, прокричав напоследок:

– На воле помирать веселей!


Все входы и выходы наглухо заблокированы и усилены. Вся боевая техника прошла не один этап испытаний, настроек и калибровки. Требушеты и катапульты, собранные на гостином дворе, прошли этап предварительной пристрелки. На специальные таблички заряжающих внесены поправки и схемы распределения противовесов и натяжных воротов. Отработаны и закреплены все команды наводчиков и дозорных на башнях, составлены схемы условных знаков. Стрелки разделены на звенья и переходят в режим круглосуточного дежурства. Я уже несколько дней вникаю во все эти подробности, не упуская даже мелочей. Шастаю в доспехах, привыкая к их тяжести.

Морозы отступили. Температура воздуха крутится вокруг ноля, так что сама природа встает нам на помощь. Я сижу на одном месте, в то самое время как ордынцы вынуждены продираться ко мне сквозь леса и броды, опасаясь тонкого льда рек и скрытых под снегом коварных болот. Мне известно, что у ордынцев есть не одна сотня проводников. Это и булгарцы, и мордва, черемисы, и мурома. Кто бы ни был, он наверняка не раз и не два бывал в моей крепости, а уж местные тропы за несколько лет наверняка успел изучить. Возвращаются лазутчики с вестями об участившихся стычках лесных разбойников с ордынцами. В рядах кочевников неспокойно, идут бесконечные разборки и ссоры. Разбойники Скосыря жестоко наносят внезапные удары в самых разных местах и тут же быстро исчезают, оставляя горы трупов.

Режут без разбора все живое. Выслал им немного гранат, все остальное, что им необходимо, они добывают у противника.

Часть моих мастерских переходят на военное положение и значительно сокращают производство в целях экономии топлива и сырья. Большинство мастеров и подсобные рабочие встают в ополчение, поступая под командование окружных комендантов. Коменданты формировались из числа бывших наемников и ратников, прошедших не одну битву и частично обученных новым схемам, принятым в моей армии. Их задача – строго выполнять приказы сотников и не допускать самодеятельности, предательства и никчемного героизма.


– Под Рязанью басурмане первыми пустили пехоту, при поддержке огромного числа конных и пеших лучников, – доложил Олай, когда мы со всеми сотниками собрались в большом зале трактира, ставшем на время осады авангардным штабом.

На огромном макете местности, где с большой тщательностью были смоделированы прилегающие территории, леса, рощи, селения и сама крепость, мы отмечали цветными фигурками стоянки вражеских войск. Этот Тимохин макет я доработал более детально, с максимальной точностью и качеством, для того чтобы в планировании операций все события были видны не на плоскости, а именно в трехмерном восприятии, дабы исключить возможность нелепых ошибок. Все что на плоскости кажется простым, в трехмерной модели претерпевает значительные поправки и изменения.

– Стало быть, надо нам ударить по лучникам, – заключил Мартын, всматриваясь в макет, насупив брови.

– Ты плохо слушаешь, Мартын, – ответил я спокойно. – Олай только что сказал, что лучники прикрывали пехоту и стенобитные орудия. Стало быть, уничтожать надо именно пехоту. Сами лучники на стены не полезут, если только у них лошади не обучены карабкаться по лестницам.

– Со стороны реки они не подойдут, – продолжил Олай, не обращая внимания на наши с Мартыном короткие перепалки. – Лед слишком тонкий, а если и вдарят морозы, то он окрепнет еще не скоро.

– Лед не проблема, даже если встанет крепко, – согласился я. – Малый требушет развернут и пристрелен именно так, чтобы разрушать лед как раз возле пристани. Если и саму пристань заденет, тоже не беда, это дело поправимое.

– Идти станут в лоб, если решатся на штурм в ближайшее время, на главные ворота. Больше подступиться им неоткуда. Мне доложили, что прошли переправу дальние тылы, те, что на прошлой неделе пополняли припасы в Рязани.

– Они готовятся к мощной, пробивной атаке, которая может затянуться на несколько дней непрерывных боев. Они хорошо осведомлены о крепости моих стен, поэтому на скорый успех пока не рассчитывают. Их разведчики не даром хлеб едят. Но непрерывную атаку мы им просто не позволим. Уже первый эшелон пехоты придется уничтожить максимально. Повторюсь еще раз, чтобы потом не было никаких отговорок. Строго выполнять приказы! Не принимать поспешных решений. От последовательности действий зависит исход любой атаки. Численное превосходство на стороне орды, но мы в хорошо защищенной крепости и на более высокой позиции. У нас мощное вооружение, так что просто числом нас не взять. Но помните, что и на старуху бывает проруха! Выполнять приказы строго и незамедлительно!

6

Стекла, которые я изготавливал в своих мастерских, были не достаточного качества для того, чтобы делать из них оптические линзы.

Тем более что я не очень хорошо разбирался в оптике, а в моем неизменном справочнике советов на эту тему не было вовсе. Хотя нет, не вовсе: в этой великой и спасительной для меня книге были рецепты приготовления паст для полировки стекол. Отличие лишь в том, что в качестве стекол я использовал большие куски горного хрусталя, которые мне с такой охотой привозили купцы и торговцы. Я со счета сбился, восстанавливая в памяти, сколько великолепных заготовок было испорчено. Расколол или неверно отшлифовал. Уму непостижимо, в какую цену в конечном счете мне обошлась единственная подзорная труба, которую я не выпускал из рук последние дни, особенно в то самое время, когда уже со стен башни невооруженным взглядом были видны все прибавляющиеся костры подступающей многотысячной армии. Я искренне надеялся, что орда пришлет послов. После взятия Рязани она может попытаться навязать нам отступные. Разумеется, куда более грабительские, чем они предлагали в первый раз, но все же не вступать в конфликт и продолжить свой исторический, неповторимый по своим масштабам западный поход. Но послы так и не появились. Сильно обиделись, наверное. Арбалетчики на стенах то и дело поднимали шум, отстреливая лазутчиков и шпионов, но пока дело ограничивалось лишь ложными тревогами. Мои войска были на взводе, но самообладания не теряли. Поддерживать дисциплину в натасканном и тренированном войске оказалось не сложно, достаточно было самому раз или два на дню пройтись по постам и лично поговорить с караульными, вселяя в них уверенность и спокойствие собственным примером.

Я нарочно старался сделать так, чтобы семьи моих стрелков и ополченцев не чувствовали осадного положения. В крепости продолжалась торговля и обычная хозяйственная работа. Цеха хоть и перешли в режим экономии, тем не менее выдавали продукцию из тех материалов, что не считались стратегическими. Топлива было запасено на несколько лет, так что обеспечивать жизнедеятельность крепости становились целыми семьями. Работала пекарня, молочный цех, пивоварня, спиртовой завод. Выделывались заготовленные еще с осени шкуры, прялись шерсть и лен, конопля и крапива. Все работало в особом режиме, но ни на минуту не прекращало заданного ритма. Мужчин, ушедших в ряды ополчения, сейчас заменяли женщины, которые, надо сказать, очень неплохо справлялись с мужскими обязанностями. У меня, как и в армии XXI века, были люди, имеющие «железную» бронь по призыву. Кузнецы и плотники, оружейники и подготовленные мной лекари только приняли на себя еще большую нагрузку. Избавленные от тягот военной службы, они все же работали на общее дело, имея такой же паек, как и все, кто взял в руки оружие. Остальные подтянули пояса: часть пайков некоторых бюджетных, в современном смысле этого слова, служб перевели на сокращенный рацион.

Я не знал, сколько продлится осада, так что провизию, сколько бы ее ни было, придется экономить.


Первая разведка боем произошла двадцатого января. Немногочисленное пехотное формирование общим числом около тысячи человек действительно, как и говорил Олай, идущее под прикрытием конных и пеших лучников, двинулось в атаку, волоча с собой осадные, приставные лестницы и неуклюжую, громоздкую стенобитную машину. В накатывающих сумерках они надеялись на
максимально близкое расстояние подтащить осадные приспособления, чтобы потом использовать в более стремительной и напористой атаке. Этот ход я расценил не иначе, как готовность орды одержать быструю победу.

Первым засуетился молодой князь Александр. Облачившись в боевые доспехи, он погнал своих ратников, вооруженных луками и стрелами, на стены. Осаждающая подходы разношерстная пехота двигалась очень медленно. Снег был рыхлый и глубокий, приходилось продираться сквозь переметы, проваливаясь в рыхлое месиво по самую грудь. Еще не скоро наступающие войска примнут снег, превращая его в непроходимый гололед, случись ударить хоть небольшим заморозкам. С высоты дозорной башни я мог отчетливо видеть, что среди наступающих есть и пленные. Не удивительно – у них очень небольшой выбор. Либо умереть от рук ордынских палачей, либо просто полечь в бою от стрел своих же земляков. Так или иначе, они выбор сделали, поэтому я без промедления отдал приказ открыть огонь. Стрелкам дано было приказание не пускать стрелы абы куда, а бить только прицельно, пусть и в ущерб скорости. Киевским ратникам, устроившим настоящий тир из подвижных мишеней, больше нравился сам процесс, чем результат. Тертые, опытные, прошедшие, по всему видно, не одну схватку, они просто и без эмоций расстреливали наступающих, явно не ведя счет. Мои арбалетчики им значительно проигрывали в скорости, но невозмутимо продолжали выцеливать очередную жертву и били наверняка. Прикрывающие атаку лучники в скором времени поняли, что не могут осуществить эффективной поддержки, и противник спешно отозвал войска, поредевшие примерно на четверть. Предстоящая ночь станет серьезным испытанием, если обозленный неудачей противник бросит на штурм основные силы.

Пока мы действовали так, как действовал бы любой другой город или крепость, оказавшись на пути наступающей орды. Оборонялись традиционно – что под руку попадет, то и летело в сторону противника. Летели обычные стрелы, копья, камни, а не магические заклинания или вычурные проклятия. Хотя вру. Проклятия были. Их изрыгал Наум, споткнувшись второпях о верхнюю ступеньку лестницы, ведущей на стену. И все бы ничего. Да только, зацепившись, Наум, облаченный в тяжелые доспехи, с грохотом врезался в стену, прямиком в узкую бойницу. Где благополучно и застрял. Несмотря на серьезность положения, хохот стоял такой, что наверняка угнетающе подействовал на штурмующих ордынцев. Так что разведка боем провалилась, не выявив никаких магических воздействий злобного колдуна Коваря, но гомерический хохот со стен крепости изрядно озадачил противника.


К трем часам ночи оправдались мои предположения насчет ночной атаки. Я на месте ордынцев поступил бы именно так: устроил бы ночную вылазку, заранее, днем, присмотрев все подходы. Хлюпая ногами в раскисшей снежной каше, не способные удержать храп и ржание возбужденных лошадей, подбирающиеся к стенам отряды сразу выдали себя. Появления на стенах мощных осветительных приборов они никак не могли предположить. На стенах вспыхнули три десятка сипло гудящих светильников с отражателями, озаривших все пространство вокруг ярким оранжевым светом. Режим светомаскировки в самой крепости исполнялся неукоснительно. А тут такое зарево! Вся крадущаяся по распутице, сопящая от усилий человеческая масса замерла в недоумении, чтобы через мгновенье взреветь тысячами глоток, бросаясь на отчаянный штурм. Резкие щелчки арбалетов слились в непрерывную трескотню, осыпая ряды наступающих стальными иглами стрел. Словно дождем прибитая трава, валились тела. Проплешин в, казалось, нескончаемом потоке штурмующих становилось все больше, и уже не так быстро они затягивались подходящими из глубины силами. Почти не целясь, выхватывая из-за плеч подаваемые им целой свитой заряжающих вновь снаряженные арбалеты, стрелки непрерывно поддерживали бешеный темп, не боясь промахнуться. Стиснутые плотными рядами ордынцы не могли укрыться от убийственного дождя даже щитами, насквозь прошиваемые тяжелыми стрелами. Не обошлось без наших потерь в этой атаке. Избегая лобового света прожекторов, прикрывающие пехоту лучники сместились на фланги, откуда смогли стрелять более уверенно и точно. Среди моих стрелков оказалось трое раненых и один убитый. Киевские ратники потеряли шестерых убитыми и с десяток ранеными. А нечего было пижонить! Это вам не тир, тут мишень и ответить может. Александр им уже навешал оплеух, балбесам. Ордынцы потеряли несоизмеримо больше народу. Хотя в атаку шли уже более опытные воины. Подбирая по пути щиты павших, они соорудили из них более надежное прикрытие от арбалетных стрел. Удерживая над головами своеобразную крышу из нескольких слоев щитов, они резким броском, волоча длинные лестницы, преодолевали опасное пространство. И почти достигли стен крепости, когда сверху полетели тяжелые бревна, сведя их усилия на нет. Разбив в щепки все лестницы, бревна скатились вниз и, подавив немало народу, исчезли из виду. Штурм провалился. Больше попыток приблизиться к стенам в эту ночь ордынцы не предпринимали.

Утром, подводя итоги ночной обороны, мы пришли к выводу, что наши потери ничтожны и несущественны, в то самое время, как ордынская пехота понесла куда более значительный ущерб. Более четырех сотен погибших и бог знает сколько раненых. Убито две-три сотни лошадей, и это только в разведке боем. Знаменитая формула: на одного обороняющегося в укрытии должно приходится как минимум трое нападающих – сейчас действовала безотказно. Враг убедился в нашей решимости оборонять крепость. Значит, в дело вступят основные силы могучей орды. Средства обороны крепости они разведали и теперь подтащат на ударные позиции свои метательные машины. Погонят, волна за волной, пешие войска, прикрываясь толстыми щитами и ураганом стрел, а достигнув стен, с ходу начнут штурмовать. Все как обычно: зажгут город, сомнут массой войск оборону; потом, естественно, грабеж и кровожадное торжество… Ага! Щас! Раскатали губу!

Мои воины отдохнули, были спокойны и полны сил. Ночная смена ушла в казармы отсыпаться. Я сам успел неплохо поспать, потому что во время еще одной незначительной вылазки, уже утром при солнечном свете, меня будить не стали и по наработанной схеме отбили атаку даже скорее, чем посыльный успел спуститься со стен с донесением.

Разглядывая стан врага в свою нехитрую оптику, я с удовлетворением выяснил, что большая часть расположившихся под моими стенами войск за ночь переместилась как раз в зону поражения больших требушетов. Ракетные установки накроют даже их тылы, так что оставлю их на десерт. Это не могло не радовать, но сразу применять все секретное оружие я не торопился. Первым делом мы поступим так, как ожидают от нас ордынцы. Они до последнего момента не должны знать, какие еще сюрпризы мы им приготовили.

Яркий диск солнца поднимался в безоблачное небо, а воздух все сильнее звенел от крепнущего мороза. Сквозь прозрачный и чистый воздух были отлично видны перемещения людских масс в стане врага. Скрывать им было нечего, наоборот, они всячески демонстрировали, как их много, совершая все маневры у нас на глазах.

Я напряженно вглядывался в передвижение многотысячной армии, действующей сейчас как единый организм. Прошедшие не один десяток битв и сражений, эти воины не могли себе позволить бездарных потерь. Пустые, безрезультатные вылазки еще сильней снижали и без того низкий боевой дух. Их манило только предвкушение богатой добычи. Моя разведка вызнала, что прибывшее с севера пятитысячное пополнение весьма рьяных и напористых вояк разнесло слух о том, что моя крепость полна золота и богатств. Что я, злобный, но немощный колдун, собирал по окрестностям самых красивых девушек и самых сильных рабов. Что обороняют мои стены лишь невольники и ведомые злыми духами вооруженные крестьяне. Видимо, поэтому перед выстроившимся фронтом войска, отплясывали несколько десятков шаманов, собравшихся возле одного большого костра. Они камлали и били в бубны, выкрикивали что-то неразборчивое, и так велик был соблазн накрыть их всех одним единственным залпом, но я сдержался. И дело вовсе не в том, что я рассекречу свой дальнобойный арсенал. Мне вдруг показалось, что шаманы имеют большое влияние на полководцев и тысячников, которые сейчас готовятся идти в атаку. Настанет момент, и, возможно, эти же самые шаманы сочтут меня таким могучим колдуном, что будут просто вынуждены посоветовать своим вождям отказаться от войны со мной. Хотя, с другой стороны, прибив их, я лишу тех же полководцев моральной поддержки, что тоже неплохо. Все равно.

Под ритмичный бой барабанов и дикие боевые выкрики началась, наверное, самая серьезная атака, какую только знала эта крепость. По направлению главных ворот, над которыми уже раскачивались сверкающие на солнце бронзовые змеи, двигалось целое море человеческих тел, закованных в броню, ощетинившихся копьями и прикрытых щитами. Их было несколько тысяч. Три, быть может, даже четыре тысячи пехотинцев первой шеренгой, вслед за которыми лучники, также прикрытые щитами и броней. Дойдя до половины поля, они сбили строй и подхватили уцелевшие лестницы и приступы, которые остались после вчерашних ночных атак. Огромная стенобитная машина натужно сорвалась с места и рывками двинулась к воротам.

В гостином дворе моей крепости все замерло в ожидании. Те, кто стоял на стенах, надежно укрылись под дубовыми навесами, я наблюдал за атакой, стоя под прикрытием кольчужной занавески на одной из бойниц командной башни.

Лучники ордынцев стреляли редко, после отрывистой и гортанной команды пуская стрелы навесной траекторией, не видя цели. Что ж, в паузах между атаками мальчишки соберут эти стрелы, и они полетят обратно в нападающих. Но пока мои стрелки ждали. Я намеревался подпустить атакующих максимально близко, вплоть до того момента, когда они начнут приставлять к стенам лестницы. Только тогда моя оборона будет эффективной, а вот лучники прикрытия будут вынуждены брать прицел выше, стараясь не попасть по своим.

– Первую шеренгу бойниц готовь! – скомандовал я, занеся руку вверх для отмашки. Приказ передался по цепочке солдат, притаившихся в укрытии, вспыхнули сразу сотни запальных фитилей. Одно движение рукой – и в стенах откроются небольшие отверстия, сквозь которые в толпу наступающих упадут сорокакилограммовые бомбы, начиненные осколками и горчичной пастой. Заряд в бомбах небольшой, так что, упав на землю, они еще какое-то время полежат, сбивая врага с толку, и только потом рванут, сметая все на своем пути. С дальних флангов будет не видно, что именно произошло возле стен, а тех, кто станет свидетелем этой бомбардировки, останется немного.

Серия взрывов прозвучала почти синхронно. Сразу за взрывами последовала волна тыловой атаки. В гуще наступающих войск смятение: прямо из-под ног отшатнувшихся ордынцев полезли вверх гигантские грибы стальных башен. Дело в том, что сами стены крепости – это далеко не первая цепь обороны. Примерно метров на триста вперед, под землей, тянулись врытые глубоко тоннели, в конце которых, поднимались винтовыми домкратами стрелковые турели, защищенные стенами, сделанными из толстого листового железа. Ни одно из орудий этого времени не способно пробить мощную броню вынесенных далеко вперед за линию обороны цепь управляемых дзотов. Внутри турелей стояли веерные арбалеты, разработанные мной именно для этой линии обороны. Сложная система рычагов и пусковых установок, обслуживаемая пятью стрелками. Арбалеты стреляли непрерывно. Делая залп, опускались по направляющим вниз, а на место выстрелившего орудия вставало точно такое же, но заряженное. Этот смертоносный конвейер выпускал одновременно двадцать стрел с каждой турели, которые разлетались хоть и не очень прицельно, но широким углом нанося коварный удар в спины атакующих. Выстрел! Стрелок отталкивает от себя тяжелое орудие, и на его место тут же встает другое, в то время как отработанное тут же взводят и заряжают, подготавливая к новому выстрелу, пуская по кругу.

Возле стен рвутся осколочные бомбы, начиненные едкой субстанцией, наносящей ужасные, болезненные раны, позади, выкашивая ряды противника, звонко щелкают, словно пулеметы, смертоносные машины, недосягаемые и коварные. Вот вам, гости мои, и первый сюрприз! По моей команде все мгновенно прекращается. Турели закапываются обратно в землю, стрелки на стенах гасят фитили. Все замолкают, и только вопли и стоны доносятся снизу. Я Коварь! Я злой и беспощадный колдун. По мановению моей руки, по моей злой воле бронзовые змеи у ворот нагибаются до самой земли, выплевывая в растерянную толпу смертоносное огненное дыхание. В довесок к этому вниз со стен летят кувшины со смесью спирта, бензина и растворенного в этом коктейле воска. Пылающие фигуры мечутся в отчаянных усилиях спастись, сея панику и поджигая остальных. Сальные одежды кочевников вспыхивают мгновенно, как хорошие факелы. Словно адово чистилище разверзлось под нами. Некоторые из моих впечатлительных стрелков даже затыкают уши, чтобы не слышать истошных воплей несчастных, угасающих под стенами крепости. Я даже не прошу сотников произвести подсчет потерь среди атакующих. А павших у стен ордынцев гораздо больше тысячи. Черт возьми, и это только в первый день! Что же они еще придумают? Поведут на меня кавалерию? К счастью, выбор средств у них невелик. Продолжат тупо штурмовать стены – понесут куда более значительные потери. Они еще не знают, что расположили основную часть войск как раз в зоне поражения моих ракетных установок. Пусть расслабятся. Пусть думают, что я не могу достать их с такой дистанции. Оставлю этот козырь на крайний случай.

Вопли и крики в основном стане противников были слышны даже со стен крепости. Верхушка самодовольных ханов и полководцев явно недовольна первыми результатами тотального штурма. Они наверняка еще не поняли, что произошло, не смогли принять всю логику событий. Единственное, в чем они пока уверены, так это в том, что достойно дать отпор мы можем только в непосредственной близости от стен. Тем более после того, как свое соло отыграли огромные огнедышащие змеи, висящие по обе стороны главных ворот. Видимо, всю вину за провал атаки возложили именно на них. Мифические существа – не просто бутафория, а действенное оружие, с которым придется либо считаться как с серьезной угрозой, либо устранить, не жалея сил.

– Внизу много раненых, некоторые сильно обожжены! – доложил Наум, войдя в командную башню. – Что прикажешь с ними делать, мастер?

– Если за ними придут, позвольте забрать, не препятствуйте. Будут отступать, в спину не стреляйте. А так будьте настороже и ни в коем случае не пытайтесь добивать. Теперь все в руках судьбы.

Выслушав мой приказ, Наум отправился по рядам передавать указания, а Мартын только недовольно хмыкнул, насупившись. Зная его буйный характер, могу предположить, как бы он поступил.

– Это только начало, Мартын. Последуют еще атаки. Их будет много, и настанет момент, когда у нас каждая стрела будет на счету, а эти недобитки не доживут и до конца дня. Пусть стонут и кричат, вселяя страх в соплеменников. Аукнулись им сожженные деревни и города русские. Злость свою копи на тех, кто еще целехонек! – махнул я рукой в сторону улепетывающих кочевников. – Не следующей, так через одну, они пойдут атакой конными лучниками и постараются разделиться, зайти с флангов. Мы не можем себе позволить распылять стрелков по стенам, их у нас не так уж и много, так что иди вниз к артиллеристам и прикажи заряжать «великанов». Пусть наведут все орудия на самую дальнюю отметку и ждут моего сигнала.

Злорадно ухмыльнувшись – заранее предвкушая эффект от пальбы, Мартын поспешно сорвался с лавки и слетел вниз по лестнице. Откуда-то сверху мягко, по-кошачьи спрыгнул Чен. Вплотную приблизился к кольчужной занавеске и посмотрел вниз. На лице китайца не дрогнул ни один мускул, и я так и не смог понять, какие чувства испытывал мой самозваный телохранитель, глядя, как корчатся в мучениях наши враги.

Больше в этот день ордынцы атак не предпринимали. Видимо, взяли короткий тайм-аут, чтобы перегруппировать силы и собраться с мыслями, проводя анализ всех ошибок, которые они успели допустить. Да уж, ребята, это вам не степные просторы. Сколько лет пройдет, прежде чем вы научитесь как следует штурмовать нормальные, хорошо вооруженные и защищенные крепости. Не могу себе даже представить, что сейчас творится у них в головах, но одно ясно наверняка: будет большой совет и коварный план. Ханы смекнули, что ломиться на стены – такое же бесполезное занятие, как ругаться матом, ожидая, что мы сдадимся.

Они подтащат баллисты, онагры, катапульты и прочие осадные орудия, чтобы разнести крепость вдребезги. Вопрос в другом: сколько таких орудий они действительно могут выставить против каменных стен и что они будут делать, когда я смету их чуть ли не одним-единственным залпом? Такой расклад начинает мне все больше напоминать игру в «дурака», когда остаешься один на один с веером поднятых карт и тупо молотишь наугад всем, что только под руку попадается. И в моем веере больше козырей, чем у многочисленной… пока еще кочевой армии.


Орда. Сплоченное дисциплиной, жестокостью и жаждой наживы войско – вот уж кто ведет войну обстоятельно и без сантиментов. Я допустил оплошность – позволил собрать мертвых и раненых с поля битвы прямо у себя под стенами. Наивно полагая, что вслед за этим последует хоть и короткая, но все же пауза в боевых действиях, хотя бы на тот период, пока они совершат все похоронные обряды. Куда там! Мало того что они приволокли из тылов метательные орудия, ничуть не уступающие по мощности моим требушетам, так они еще и устроили акт глумления над собственными же жмуриками. Собирая воедино успевшие окоченеть бренные тела людей и животных, они стали разводить костры, ставить огромные чаны, чтобы вытапливать жир, как объяснили мне разведчики. Я чуть дара речи не лишился, узнав подробности этой нехитрой процедуры. И уже не было сомнений в том, как они применят такое сырье. Вытопленный жир соберут в кувшины, зарядят в катапульты, запалят и швырнут в нашу сторону, стараясь перекинуть эти отвратительные, я бы сказал даже оскорбительные, снаряды через стену. Вот ублюдки!

Средний вес снарядов для моих метательных орудий варьировал от трех до пяти килограммов. Рычаг самих орудий составлял примерно десять с половиной метров. Пять кило – немного, чтобы нанести серьезный урон войску, но только в том случае, если снаряд не является по сути огромной противопехотной миной. Большие требушеты были способны швырнуть такой вес на расстояние до трехсот сорока метров. Этого было достаточно, чтобы не пустить к стенам ударные силы противника, их катапульты не могли похвастаться такой дальнобойностью. Так что все те меры устрашения, что они применили сейчас на наших глазах, не смогли нанести серьезного вреда боевому духу моей осажденной крепости. Мало того, я был рад, что под стенами больше не валяются груды изувеченных, окоченевших тел. Мне, наверное, следовало ожидать такого спектакля. Ордынцы пойдут на что угодно, лишь бы продемонстрировать свою решимость в стремлении заполучить лакомый кусочек любой ценой. Они не церемонятся с ранеными, добивая их. Раненый солдат – это балласт, который такая мобильная армия таскать за собой и лечить не может. Когда в дело пойдет мой пороховой арсенал, ракетные установки, раненых будет больше, чем они могут себе представить. Что же? Всех станут добивать?

Собственные катапульты ордынское войско собирало неспешно, я бы даже сказал неуверенно, хотя вокруг суетилась стайка китайских «спецов». Несколько раз пристреливали, проверяли на прочность. Около двадцати метательных орудий они приготовили на безопасном, как им казалось расстоянии, в тот самый момент, когда во всем стане опять ударили огромные барабаны и взметнулись вверх флаги и штандарты, в современном понимании этого слова, салютуя о готовности каждого из родов. Я не очень вдавался в подробности того, что означают те или иные символы, чаще выложенные в виде загадочных фигур на кончиках длинных шестов, мне было достаточно взглянуть на перестроения и маневры, чтобы понять суть происходящего.

Через подземный ход прибыли диверсанты, выполнившие свою задачу. Буквально просочились в крепость по тайным тропам и проходам разведчики, поднялись по сброшенной со стен у реки веревочной лестнице. Уже пятый или шестой раз мне говорят о том, что фактически осадой руководят прибывшие совсем недавно командиры пятитысячного свежего подкрепления. Эти люди в униформе стали серьезной проблемой. Без них голодные и потрепанные тысячи западной армии были не так напористы и проворны. Этот легион притащил много припасов и трофеев из Рязани. Вселив, тем самым, некоторую энергию и уверенность в действия, осаждающей Змеегорку многотысячной ватаги.

– На их месте, – предположил я, как бы говоря сам с собой, – чтобы максимально приблизить катапульты, я бы пустил вперед конных лучников. Снег уже достаточно утоптан и тверд, чтобы кавалерия не увязла. Они смогут пройти узкой шеренгой по левому флангу, нанести стремительный удар и мгновенно отступить, стараясь избежать потерь. В это же самое время подтянули бы катапульты.

– Если катапульты встанут у самых стен, они будут как на ладони! – заключил Олай, всматриваясь в неровную шеренгу войск ордынцев через оптику подзорной трубы.

– Они делают укрытия для пехоты из больших деревянных щитов. Стрелами такие не пробить. Пожар внутри крепости мне совершенно не нужен, так что придется использовать дальнобойные требушеты, прежде чем они сдвинут хоть одну катапульту с места. А как стемнеет, я устрою им маленький сюрприз.

– Уже пятый день осады, батюшка! – заныл Мартын, сбрасывая с плеч овчинный тулуп. – Пора бы уже жахнуть!

– Я тоже не намерен ждать, покуда вся эта свора помрет от старости возле моих стен. Чем быстрее мы с ними разделаемся, тем лучше! Готовь требушеты, осколочные ядра и зажигательные бомбы в соотношении три к одному. Дай приказ стрелкам: готовиться к ночной атаке и, собирайте команды и арсенал для танков!

– Открыть ворота? Как же так, батюшка! Это ж!.. – осекся Мартын.

Это Наум, подоспевший с верхней площадки смотровой башни, мимоходом влепил брату увесистый подзатыльник, как бы напоминая, чтоб знал свое место. Пристыженный Мартын только крякнул, потирая ушиб, тут же вскочил, спрыгнул с настила и помчался вниз, раздавая на ходу указания артиллеристам, давно ожидающим своей очереди.

Под щиты, выставленные перед катапультами, собирались тысячи пехотинцев. Прикрываясь иллюзорной защитой из наспех сколоченных и связанных толстых веток, ордынцы собирались толкать катапульты на исходные позиции. Готовилась и кавалерия, устраивая неспешные разъезды в середине строя. Все их действия казались очень слаженными и органи-зованными. Их не смущал тот факт, что я находился в более выгодной позиции, хорошо укрепленный и подготовленный. Враг не собирался сдаваться или отступать, стягивая внушительные силы, видимо, для окончательного, победного штурма.

У меня было всего три мощных дальнобойных требушета, и все три сразу, после того как получили приказ, потратили не больше пяти минут, чтобы дать поправки на дистанцию и зарядку.

– Три больших осколочных! – скомандовал я и отобрал у Олая подзорную трубу, которую старый охотник отдал мне весьма неохотно. – Стрелять без команды, по готовности.

Можно было строить сколько угодно версий насчет того, как ордынцы собирались продвигать катапульты к моим стенам, но что бы они ни придумали, я все равно расстроил все их планы превентивным ударом. С зажженными запальными огнями три огромных пятикилограммовых снаряда устремились во вражеские ряды. Уже наученные сторониться всего, что только вылетает с моих стен, монголы бросились врассыпную, но все равно не успели. Начиненные стеклом и гранитным щебнем снаряды жахнули так, что воздух завибрировал от свиста шрапнели и оглушительного грохота. Облако смертоносных осколков накрывало солдат, скашивая, словно острой косой, тонкие сочные стебли. Догнавшие следом осколочные заряды, зажигательные бомбы подсветили фланги, по которым ударили дальнобойные баллисты с высоких башен. Вторая доза, еще залп осколочных, теперь с поправкой на более дальние ряды. Второй партией пошли заряды поскромней – всего трехкилограммовые. Интервал между выстрелами все меньше и меньше. Требушеты бьют поочередно, создавая эффект непрерывной стрельбы, и это при том, что артиллеристы успевают следить за знаками корректировщика с башен и делать поправки. Длинные рычаги метательных орудий, со свистом разрезая воздух, отправляют вдаль смертоносные бомбы, сея еще больший ужас. До этого момента ордынцы и предположить не могли, что орудия крепости способны накрыть их дальние фланги. Вот ведь будет сюрприз, когда они поймут, что и тылы для меня тоже вполне досягаемы.

Я вижу смерть на расстоянии. Я знаю, что мое оружие наносит не совместимые с жизнью раны, но я готов бить до последнего снаряда. Изводить захватчика, как бы далеко он ни отступил!

И снова вопли и стоны! Тысячи проклятий и душераздирающих криков. Ржание лошадей и охрипшие вопли командиров!

– Не станем ждать ночи! – вдруг выкрикнул я, понимая, что удачный момент ни в коем случае нельзя упускать. – Стрелки, к построению! Олай! Возьми людей и выноси дымовые заряды на правый берег. Ветер потянет дым вдоль всего фланга с запада на восток.

Лишь выпучив от неожиданности глаза, черемис тут же сорвался с места и буквально слетел с крепостной стены, выкрикивая на ходу короткие приказы. Следом за ним потянулись со стен штурмовики, хватая из арсенала тяжелые ростовые щиты, окованные железом. Из ворот мастерских во внутренней крепости уже выкатывали два танка. До заката еще часа два. Минут пятнадцать потребуется Олаю с разведчиками, чтобы установить дымовые шашки, а после, в наступающих сумерках, мы впервые за пять дней осады откроем ворота, чтобы сбить с толку противника. Пусть ордынцы замешкаются, пусть решат, что мы готовы дать бой на открытой местности. Их надо подманить как раз на расстояние удара ракетных установок.

Дымовые шашки горят двадцать минут, это очень мало для тяжелых пехотинцев. Но им нужно успеть. Успеть пройти через рыхлое поле перед стенами и выйти на врага, зажатого в узком пространстве между руслом реки, изгибающимся как раз вокруг всего города. Да, крепость уже не была просто оборонительным сооружением, не была кремлем или замком. Она действительно превратилась в город. Не очень большой, но уже весьма современный, промышленный, а самое главное – богатый город, умеющий постоять за себя.

Дым потянулся тяжелыми черными клубами, оставляя на крапленном бурыми пятнами снегу темную полосу сажи и копоти. На стенах завыли сразу около десятка «Воев» и «Хрипунов». В этой адской какофонии – протяжных стонах сирен и завываниях глухих труб – не было слышно лязга колес танков и чеканных шагов штурмовых звеньев, толкающих перед собой на полозьях огромные щиты. Они должны были выйти из клубов дыма и встать, растянувшись, длинной шеренгой привлекая внимание вражеской кавалерии. В стане врага начались быстрые перемещения. Легкая конница мгновенно, без видимых команд, перестроилась и почти сразу ринулась в бой. Наступали ордынцы в своей излюбленной тактике, с фронта и с левого фланга. Причем левый фланг так стремительно растягивался, что уже через несколько минут оказался в тылу моих штурмовиков. Я обучал солдат, как действовать в такой ситуации, так что сюрпризом для моих ребят этот маневр не станет. Отличие натренированной мной пехоты от любой другой в армиях этого времени в том, что они очень хорошо защищены, и даже стрелы, пущенные из катапульт, не пробьют броню танков и щиты, соединяющиеся друг с другом особыми закладными замками. Потери неизбежны, но в сравнении с тем уроном, который понесут кавалеристы-лучники ордынцев, они должны оказаться ничтожными. Ворвавшиеся в тыл моих штурмовиков конники оказались в зоне поражения орудий, установленных на крепостных стенах. Мой приказ открыть огонь прозвучал немедленно, и это в значительной степени сбило стройность рядов лихой кавалерии. Упорные ребята, что и сказать. Готовы использовать любую возможность, лишь бы нанести ощутимый удар. В подмогу легкой коннице выдвинулись от хилых щитовых укреплений кавалеристы потяжелей с копьями и булавами. Сразу сообразили басурманы, что имеют дело с тяжелой пехотой.

Мои ряды сходились очень синхронно, образуя плотное построение. Щиты заученными движениями соединялись в непробиваемую стену, а щели бойниц уже ощетинились стрелами арбалетов. Почти синхронно с замыканием строя выдвинулись турели вынесенных на поле боя дзотов, откуда тут же открыли просто шквальный огонь. Закончив построение, сомкнув щиты, штурмовой отряд не переставал двигаться, создавая помехи в маневрах вражеской конницы. В подвижные бронированные ряды было пущено около десятка мощных стрел из катапульт, но энергии выстрела было явно недостаточно для пробивания брони. Подоспевшая тяжелая кавалерия не тратила стрелы и даже не пыталась использовать копья. Они тут же сменили тактику и попытались набросить арканы и веревки с крюками на щиты, стараясь зацепить хоть один из них. Часть конников ринулась к месту, откуда тянулась дымовая завеса, но все впустую. Свою задачу чадящие кувшины уже выполнили, и их никто не охранял. Отстреляв основной запас стрел, танки попятились к крепостным воротам, отпихивая с пути длинными баграми тела погибших, но задержались, ожидая, когда к ним приблизятся менее подвижные штурмовые бригады, уносящие в мое логово захваченные вражеские катапульты. Часть отрядов понесли значительные потери, но это, как я и предполагал, не шло ни в какое сравнение с теми грудами нашпигованных стрелами тел, что успели навалить мои стрелки. Ожившие у ворот бронзовые огнедышащие змеи сумели надежно прикрыть отступление броненосцев. Из ворот крепости выбежали ополченцы и подхватили добычу, освобождая стрелков.

Вечерняя атака дала свой положительный результат. Ордынцы осмелели и, видимо, решили, что оборона стен крепости исчерпала свои возможности. Как только закрылись тяжелые, окованные железом ворота, многочисленное воинство из пехотинцев и конных отрядов двинулись фронтом, волоча перед собой оставшиеся катапульты и мощные, куда более укрепленные, чем прежде, тараны. Накрытые толстыми тесаными бревнами, словно крышей, они двигались на тяжелых колесах точно в направлении ворот. Разумеется, я отдам приказ залить их горючей смесью и сжечь, как только они попадут в зону поражения, но я не спешил. В такой ситуации пройти даже трехсотметровую дистанцию им будет не просто. Да и таран на вид не кажется грозным орудием в сравнении с запасом прочности возведенных мной ворот.


Сумерки надвигались очень стремительно. Вражья орава, словно волны прибоя, то накидывалась на стены с жестоким остервенением, то отступала, откатываясь, используя различные хитрости и уловки. Может, они хотели, чтобы я опять вывел войска на открытую местность? Ну, уж дудки, ребята! Порезвились, поразмялись, теперь все! Хватит!

Шквал огненных стрел гудящим роем взмывал в воздух и оседал далеко на территории внутренней крепости. Часть зажигательных снарядов угодила даже во дворы цехов и портовые склады, но гореть там было нечему. На каждой черепичной крыше дежурил, прикрываясь щитом, ополченец с ведром песка и водой. Даже горшок с зажженным маслом тыловые бригады засыплют в считанные минуты, не давая огню зацепиться за деревянные стены некоторых построек. Какие-то сто пятьдесят метров отделяют нас от напирающей армии. При таком шквале снарядов и стрел, с легкостью пролетающих над высокими стенами, кажется, что вся масса камней и кирпича не выдержит сокрушительных ударов. Арки перекрытий и несущие перегородки дрогнут под тяжелыми ударами. Вокруг того места, где поднимаются мои турели, ордынцы выставили большой отряд лучников. Кто-то из войска пытался ковырять мерзлую землю в надежде пробиться к скрытым под землей тоннелям. Почти неподвижные мишени, то-то забава для моих стрелков, ну просто тир с замершими у своих нор кроликами.

Гонцы уже отправились на болото за оборотнем с его волчьей стаей. Бродяга давно ждет своей очереди, да и волки проголодались и уже почуяли запах крови. В ночь, ближе к рассвету, они нападут на самые дальние тылы, вот это будет сюрприз. А в ночь мы станем биться только орудиями со стен, арбалетами и копьями, станем бросать зажигательные смеси на головы подступающих к стенам врагов. Пусть не думают, что смогут подниматься по приставленным лестницам, прикрывшись щитами. Уверенные в себе сотники хорошо знают вверенное им дело и оружие, которое есть в их распоряжении, прошло не один этап испытаний. Вот заурчали и гулко ухнули длинные прутья требушетов, забрасывая просто тяжелые камни в сторону льда на реке. Видимо, кто-то из врагов решил воспользоваться моментом, пока идет большая драка у ворот, и пробраться в город с тыла, со стороны реки. Огромный арсенал припасенных средств мог позволить нам молотить врага возле ворот еще несколько суток подряд. Это было страшное и захватывающее дух занятие. Словно кошка играет с мышкой. Я всеми возможными способами показал, что максимальная дистанция, которую накрывают мои орудия, – не больше двухсот метров. Пусть подтягивают ряды, пусть группируются ближе, чтобы завтра, когда станет светло и они еще не успеют оправиться после налета волков, я врежу по ним ракетными установками. Вот где будут настоящие потери!

Внизу, во дворе крепости, ремесленники подогнали целый обоз сменного вооружения. Чтобы не допускать критического износа подвижных механизмов, я требовал более частой смены арсенала, да и стрелы мои снайперы расходовали очень быстро. Двое молодых ребят, лет по пятнадцать, в легких кожаных доспехах стаскивали со стен крючья и стрелы, обломившиеся наконечники копий и камни, пущенные из катапульт. Война войной, а забывать о порядке в собственном дворе нельзя. Еще день-два – и драгоценное железо втопчут в рыхлый снег, ищи его потом, а так ребятня с гордостью скажет, что, как и все, на равных участвовали в битве. И ведь будут правы, черт возьми! У меня даже белошвейка сейчас участвует в обороне города! Каждый при деле, и потому им всем некогда бояться! Они видят, что у нас все получается! Что враг бессилен против пусть уже немного потрепанных, но все еще крепких стен Змеегорки. И дух их крепнет, а сердца пылают праведным гневом за убитых и сожженных в Рязани людей.

В укрепленной части гостиного двора расположился госпиталь, прямо под навесом. Замкнутые помещения вредны для раненых. Требуется свежий воздух, и только когда все раны обработаны и забинтованы, покалеченного бойца можно утаскивать в теплое место. Некоторых раненых пришлось осмотреть самому. Уровень моих медицинских знаний куда более высок, чем чей бы то ни было здесь, но и они помогали справиться не со всеми видами ранений.

– Почему они еще не отступили? – спросил Александр, догнав меня как раз возле ворот во внутреннюю крепость. – Их потери огромны! Это бессмысленно и глупо! Твой разведчик говорил, что даже при небольших потерях во время осады они сразу отступают и проходят мимо, разграбляя все вокруг!

– Вокруг больше нечего грабить. Им нужна эта крепость, князь! Они знают, что ее невозможно сжечь. Это тебе не деревянная Рязань, или Онуз, что только подпали – вмиг займется. Им нужны мои припасы, технологии и богатства, которые я так опрометчиво, по мнению некоторых, демонстрировал тут перед каждой восточной рожей, что только появлялась на рынке города.

Им нужен я! Как заложник, как вынужденный союзник и носитель великой силы, о которой они имеют очень смутное, надо сказать, представление. Вот потому-то штурм пока не прекратится! Они использовали еще не все возможности. Меньше чем за неделю полегло всего-то тысяч пять, может, чуть больше! Это значительные потери, но не критические. По всей видимости, они знают, сколько у меня войск в распоряжении.

– И они не отступят?! – спросил молодой князь, не отставая от меня ни на шаг.

– Нет, пока не отступят. Они снизят напор осады, но не отступят. Эти черти способны выжидать. Встать у дальнего леса за рекой большим лагерем и так меня зажать, что я и пискнуть не посмею. Скорей всего, после завтрашней атаки они так и сделают. Почти уверен в этом.

– Как ты можешь знать заранее, что они сделают, а чего делать не станут? Ты ведаешь грядущее? Или…

– Если они так не поступят, то потеряют всю армию.

– Но… – возразил было Александр и тут же заткнулся, давая мне высказаться.

– Завтра, они понесут огромные потери. Двигаться дальше с таким потрепанным войском очень рискованно. Оставлять в тылу не взятую крепость с неизведанным врагом – просто самоубийство! Они встанут большим станом и будут ждать подкрепления, чтобы идти дальше или продолжить осаду. Вот, собственно, и все! Остальные сценарии маловероятны.

Они прошли не одну тысячу километров. Закаленные в боях, стойкие к непогоде и трудностям тяжелых дорог. Сколько народов полегло под напором этой жестокой армады, сколько крепостей пало. Но крепости – это не только стены, не только рвы и валы укреплений. Они решили, что, как и прежде, подойдут к городу и сомнут сопротивление рьяных князьков, которые, как рязанский самодур Юрий, выпрут навстречу с горсткой вассалов. Не тут-то было, братцы! У меня есть огневая мощь, у меня куча коварных приемов и военных хитростей, чего и быть не могло у всех прочих твердынь, что были взяты больше числом, чем умением. Не может такая разношерстная армия быть умелой.

Это сборная солянка из сотен родовых ополчений. Да, вооруженные, да, сноровистые, но такой войны они еще не видели. Не могу знать, насколько они сейчас перепуганы, разобщены и унижены. Их потери значительны, но отступать в такой ситуации для них действительно невозможно. Позади сожженная дотла Рязань, впереди сам по себе неплохо укрепленный Пронск, Бел-город, Коломна. Стоит им только сорваться с места, как я тут же брошусь в погоню и буду добивать покалеченных и слабых. Стану отщипывать по кусочку, по лоскуту, и все пойдет прахом. Повальное дезертирство, неподчинение, самоуправство и спесь одуревших от позора воевод и полководцев. С такими сомнительными трофеями в свое логово лучше не возвращаться. Уже завтра к полудню их положение станет незавидным, безвыходным, отчаянным. Вся многотысячная армия не стоит ломаного гроша, когда она не способна двигаться и кормить себя. Скоро февраль, следом март. На оттепели надеяться не приходится, да и что проку, если даже потеплеет, ведь пока поспеют гонцы до северного крыла орды или до южного, пройдет немало времени. А что потом? Пойдут еще большим числом на меня сквозь месиво раскисших дорог и болотную хлябь? Потянут вверх по реке чахлые суденышки? Это не купцы и не колонисты, это завоеватели. Застряв в одном месте, они рискуют остаться в нем навсегда. В который раз убеждаюсь, что поступил правильно, превратив город в драгоценный алмаз. Богатый, оснащенный, вооруженный. Притягивающий жадные взоры. С продовольственными складами, с бараками и дворами, конюшнями и скотниками. Эти стены станут для ордынцев надежным убежищем, форпостом, который будет словно перевалочная база на пути к дальнейшим завоеваниям. Так что никуда они не денутся! Будут класть тысячи своих воинов у этих стен, лишь бы получить желаемое. Купцы, что ходили ко мне по Волге и Оке, наплели ордынским ханам, что моя крепость как есть – золотая чаша. Вот и позарились, басурманы, на чужой каравай. Что ж, подставляйте ладошки, я вам отсыплю от щедрот коварьских!


– Бабы на базаре говорят, что враг твой, батюшка, лют да лих, мертвецами потчуется, да скверну сеет. Бесово колено, неужто верно? – спросила Ярославна, садясь на низкую скамейку справа от меня. В ее руках была игла и моток ниток. Заботливая жена собиралась поправить мне драный рукав да ворот на рубахе, что я сорвал, снимая с себя кольчугу. Димка залез прямо на стол и теперь стягивал ко мне ближе все миски да тарелки, что стояли в середине. Сынишка ловко орудовал ножом, нарезая для меня хлеб и куски мяса.

– Лихи татары, что и говорить, да только псу под хвост их лихость да удаль! У стен четверть войска положили, а никак не смекнут, убогие, что плохо дело – с Коварем силой мериться! С добром идешь – золото возьмешь, с войной придешь – костьми ляжешь! Учись, Димка! Будь честен и смел! Не делай того, за что потом стыдно станет. Не перед людьми нам всем ответ держать, а перед Богом. Ты свои доспехи, что я тебе делал, начистил, небось?

– Начистил, и помазал, и с дедом Еремеем изнова наворонил.

– Вот и молодец! Сейчас отужинаем, а к вечеру с Игорешкой вместе собирайтесь, да оденьтесь как на бранное поле. Оружие не позабудьте в спешке-то. Сам приду, проверю.

– Ой! Да что ты! Артур! Рано им еще! Малы они!

– Не прячь под подол, Ярославна! Никто их в кровавую бойню не поведет! На стены со мной встанут. Коль сдюжат, так и до рассвета в бою стоять будут. Зря, что ни день, с оружием упражнялись?!

– Малы еще! – чуть ли ни взмолилась Ярославна, но, заметив мою улыбку и хитрый прищур глаз, тут же сообразила, что ничего страшного с детьми произойти не сможет. Уж кого-кого, а детей своих я уберечь сумею. Коль приглашаю с собой на стены, то, стало быть, в самый безопасный момент. Но мальчишкам все равно, им главное попасть на передовую; увидеть собственными глазами события, разворачивающиеся за глухой городской стеной.

Торопиться не было смысла. У Ярославны было достаточно времени, чтобы подлатать мою рваную одежду, собрать мальчишек в ночной дозор и даже положить им с собой припасов – мяса да пряников, чтоб не заскучали.

Вышедшая в ночь на охоту стая волков во главе с оборотнем пройдет далеким лесом, за рекой. Нападут с тылов и будут резать в темноте. Это зрелище станет далеким, и потому тихим. Со стен, возможно, будут слышны отголоски той чудовищной паники, что закованная в броню волчья стая устроит в стане противника, так что торопиться некуда. Не помогут ни псы-волкодавы, ни сноровка. Уж таких чудищ я позволил откормить на болоте, что самому порой страшно. С рассветом крепость даст финальный залп. Я распорядился зарядить в установки самые дорогие ракеты, начиненные чугунными осколками, усиленными пороховыми зарядами, самые дальнобойные и проверенные.

Каждая весом в двенадцать
килограммов, тяжелая осколочная ракета накрывала радиус не меньше ста метров вокруг себя. Это было оружие устрашения. Их было всего-то чуть больше сотни, но их применение в завтрашнем бою может решить исход всей оборонительной компании. Ракета с керамической, начиненной поражающими элементами головкой и деревянным корпусом должна преодолеть не меньше чем полкилометра, а то и больше. Падая в самой гуще войска, она может взорваться сразу, а может и выждать какое-то время, пока на нее не перестанут обращать внимание. Корпус ракеты почти герметичен, так что даже попадание снаряда в воду не помешает ему сработать на все сто. В поддержку тяжелых ракет пойдут также не менее дорогие ракеты, но только ближнего боя. Более мелкие, но не менее коварные снаряды, это фактически пучок стальных стрел, что должны осыпаться на врага с высоты почти в двести метров. По опыту знаю, что даже гвоздь, брошенный с десятого этажа, пробивает автомобиль. А уж чугунный дротик весом в сто граммов, пройдет насквозь любую броню, и щит, и седока с седлом.

Я не боюсь вносить известные мне технологии в это время. Суть каждой из них поймут еще не скоро, даже после моей смерти останутся только примитивные наработки, которые смогут перенять ремесленники. А пока пусть все, что я делаю, считается магией. Доброй или злой – не имеет значения. Здесь нет жестоких костров инквизиции. Позиция новой христианской церкви и так шатка, а сейчас, когда враг с боем ломится в городские ворота, священники и монахи закроют глаза, заткнут уши. Мало того, им придется оправдывать мои действия. Ведь защищая свой город, я защищаю и храм, пусть и крошечный, но уже со своим настоятелем и паствой. И крещенный люд – ярые сторонники нового учения, встают плечом к плечу рядом с упертыми язычниками; все, вместе с Коварем-колдуном, на защиту зыбких стен. Такое единение формирует веру в общность, в силу не только одной веры, а всех людей, каким бы богам они ни молились. А это искореняет нетерпимость. Ведь даже ордынцы в мирное время приходили в мой двор, привозили товары, несли вести из далеких земель. Воюют не люди, воюют человеческие страсти, неуемная жажда, необузданные желания. Вот те самые демоны, что ведут орды в новые земли за добычей. Больше власти, больше золота, больше сладкого яда тщеславия!

Мастера в моих цехах знают, что Коварь может сам встать у горна и поучить тяжелому ремеслу. Может взять топор и встать с плотниками в один ряд тесать бревно. Будет тягать баграми из печей кирпичи и сам встанет у жерновов мельниц, когда надо. Он не князь, но и не раб. Он принес свободу и достаток людям. Он никому не отказывает, но может сурово покарать бездельника и проныру. Вот и в ратном бою он стоит, как и все, с оружием в руках и не даст порушить уже ставшее общим дело. Да, моими умениями и навыками эти крестьяне стали сильней, свободней. И вот когда пришел враг, вдруг посягнувший на то, что вдруг предстало им как смысл жизни, они не пожалеют сил, они не станут прятаться за чужие спины. Не нужна чужая добыча, не нужна чужая кровь и земля! Но своего не отдадим! Вот знамена, под которые встают вчерашние землепашцы и плотники, лесные охотники и рыбаки.

В стане врага царила чудовищная паника и раздор. Взбешенные всадники метались по сумеречной пустоши, перед стенами прижимаясь к холкам своих низкорослых лошадей. Многотысячное войско роптало, завывало истошными криками. То и дело слышались гулкие удары барабанов, но это был не боевой ритм. Скорее такие протяжные удары напоминали тревожный набат.

Разведка – мои глаза и уши в стане врага – шныряла по тайным тропам, снабжая бесценной информацией. Они видят, они знают, что происходит там, под стенами, на мерзлой земле, на обрывистом берегу: смерть гуляет по рядам перепуганных и промерзших до костей солдат. Их полководцы ревут, словно звери, в бессильной злобе. Шаманы охрипли камлать и устали бить в бубны, отгоняя от войск напасть проклятий и злых духов!

– Оборотень с тремя сотнями волков прошел в шатровый лагерь, – доложил Олай спокойно, но я сумел заметить, что голос его все же дрогнул. – Там были женщины и дети, старики. Некоторые умирали, не получив ни одной раны, замертво падали на землю и словно яд сотни гадюк почернел в их крови. Взбешенные лошади топтали своих же всадников, сминали юрты и укрытия, переворачивали повозки…

– Ты же знал, мой друг Олай, что так и будет. Закованные в броню свирепые звери, да еще и не боящиеся людей, натренированные, откормленные, какой исход мог быть еще?

– Да там все поле кровью залито! – чуть ли ни выкрикнул охотник, судорожно выпрямляя спину, как бы указывая вздернутым подбородком в сторону воющего вражеского стана.

– Рязань превратилась в одно сплошное пепелище! – выкрикнул я в ответ, нависая над низкорослым черемисом, словно медведь. – Там не было воинов, способных защитить детей, стариков и женщин! Они пали в бою, в дурацком и бессмысленном бою! Там текли реки крови, Олай! Реки! Я не стану лить слез по загубленным душам! Эти – пришли убивать, покорять, отбирать! Им нужны рабы, кукольные правители, скот и бессловесные, запуганные крестьяне. Они ничего не дадут взамен! Запомни, друг мой! Ничего! Они умирают на чужой земле. Не за свой дом или род, а за грехи, которые уже успели сотворить!

Наум, стоящий рядом и молча слушавший нашу с черемисом перепалку, в какой-то момент только кивнул головой, указывая на зачехленную пусковую установку, как бы напоминая, что дело не ждет. Уже рассвело, пора действовать. Ордынцы еще не оправились от ночного налета на тылы и сейчас нужно ударить в самую гущу.

Наводчики встали на исходные позиции, и теперь в их руках были не арбалеты со стальными перьями, а уложенные на плечи ракетницы. Их конек – это точность и дальность. Снабженные стабилизирующим оперением ракеты могут стрелять с упреждением, навесом и на огромное расстояние. Три сотни, пять сотен. Работая с оптикой, я изготовил десятка два приличных линз разных калибров, из лучших создал себе подзорную трубу, те, что были похуже, поставил в качестве прицелов на большие ракетные установки залпового огня. У ворот топтался минометный взвод, который в случае отступления ордынцев пойдет вдогонку под прикрытием сотни кавалеристов. А пока удар будет вестись только со стен.

Дул довольно сильный северный ветер. Воздух казался колючим, сырым. Упругие потоки рывками напирали нам в спину, трепали выцветшие флаги и тяжелые полы накидок. Сейчас ветер встал на нашу сторону и словно бы говорил разворошенной ордынской армии: «Уходите прочь!».

– Горчичный заряд! – скомандовал я тихо. – Навесом шестьдесят! Отметка ноль! Огонь!

Мой приказ громким эхом прокатился по рядам, передаваемый наводчиками всем артиллерийским расчетам. Незамедлительно грохнул залп. Мои сыновья восторженно закричали и приникли к бойницам, провожая взглядами стремительный рывок ракет.

Отметка ноль. Горчичные заряды взорвутся высоко над головами врагов, так что их почти не будет слышно. Серо-желтая жгучая пыль будет оседать на землю вместе с крупицами зернистого снега, превращая еще один день осады в адские муки. С глухим сипением и коротким взвизгом тонкие спицы снарядов ушли в полет, мгновенно исчезая из виду, оставляя лишь причудливо крученую дымную нить. Сотня хлопков, будто пробки, вылетающие из бутылок шампанского; и небо расцвело желтыми пятнами, как бутоны одуванчиков раскрываются ранней весной поутру на ярком солнце.

Короткая отмашка после небольшой паузы. Ветер отводит облако жгучей пыльцы чуть в сторону, поэтому наводчики вносят поправку и дают новый залп. Разворошенный муравейник ордынской армии все еще хаотично мечется, не понимая, что происходит. Им все еще кажется, что они слишком далеко от стен, что ни стрела, ни камень, пущенный даже из баллисты, не достигнут их лагеря. Но собаки и лошади, охрипшие и утомленные после ночной бойни, вновь забеспокоились. Даже вскочили на ноги вечно флегматичные верблюды, почуяв неладное.

В мою подзорную трубу, установленную на треноге, было отлично видно, как из одной юрты выскочил разодетый в немыслимый наряд шаман и стал вглядываться в небо. Я точно знал, что это именно шаман и одежда на нем, и бубен, притороченный к поясу, и посох с нелепым нагромождением амулетов и феничек выдавал в нем служителя культа, а не скомороха с бубенцами. Шаман настороженно озирался и вдруг заметался, царапая лицо скрюченными пальцами. Упав на колени, он согнулся и стал загребать руками грязный снег, бросая его себе в глаза. К этому моменту бесновался уже весь стан, все в лагере врага пришло в бешеное движение. Люди натыкались друг на друга, падали в колючий, зернистый снег и грязь. Животные рвали поводья, удила, стремились умчаться прочь. Протяжные стоны и громкие выкрики наполняли безмолвие этого зимнего утра.

Для многих врагов этот рассвет станет последним.

– Большие осколочные! Дистанция по второй отметке! Огонь!

Наверное, потом, когда все это закончится, мне будут сниться кошмары, в которых безжалостное, невиданное оружие сечет и режет, рвет на куски неотвратимо и жестоко, свирепой шрапнелью чугунных осколков рассекая плоть и доспехи. Но сейчас я выполняю долг. И нет ни капли сомнения в том, что, делая это, я поступаю правильно. Я, возможно, расстреливаю осколочными зарядами собственное будущее. Выворачиваю наизнанку русло истории, своими руками и разумом создаю параллельную вселенную, в которой орда не прошла железным катком по разрозненным русским княжествам, а получила достойное сопротивление. Потом – в веках – эта битва обрастет легендами и небылицами. Но сейчас задача проста и понятна.

– Большие зажигательные по отметке один! Не дайте им отступать! Осколочные малые! Стрелки, не спать, не позволяйте им разбегаться! Огонь!

Черные шлейфы ракетных траекторий расчертили серое небо над полем битвы. Мы стояли на месте, мы укрывались под мощью стен, но тем не менее атаковали. Каждая взорвавшаяся ракета сеяла вокруг себя смерть, ранила десятки людей и животных, превращала в лохмотья и щепки повозки и кочевые жилища.

Огненные борозды зажигательных бомб раскатывались по рыхлому снегу, забирая в дикий пляс чадящего жирного пламени весь убогий скарб, шатры и укрытия, покосившиеся кибитки и самих врагов. Грохотали взрывы, отголоски которых доносились до нас протяжным эхом. Мерзлая земля доносила вибрацию, сливающуюся в причудливый ритм танца, который танцует сама смерть. Только мои наивные детки, радуясь каждому новому залпу, любовались далекими разрывами и яркими вспышками. Лица взрослых были суровы и озабоченны. Они трудились молча и деловито. Каждое движение было выверено и точно. Взмах руки – и в темнеющее небо взлетал очередной огненный фейерверк, несущий смерть врагу.

Открылись главные ворота. Пешие стрелки с мобильными ракетными установками рассредоточились длинной цепочкой и двинулись вперед, у них за спинами уверенно гарцевала тяжелая кавалерия. Ничтожный отряд, но даже от этой пары сотен солдат ордынцы бегут, как от чумных. Они не бросаются в бой. Они слепы, обожжены и ранены. Лишь бы выжить – вот главная задача!

Прямо у меня за спиной хлопнули длинные рычаги требушетов, отправляя смертоносные зажигательные ядра далеко в тылы противника. Справа у стрелка щелкнул механизм, и короткий запал ракеты надрывно фыркнул, отправляя в полет легкий осколочный заряд. Тренированный, невозмутимый, с четкостью механизма выполняющий необходимые операции стрелок вставляет новую ракету, протягивает сквозь отверстие в трубе запальный шнур и кладет на плечо для прицеливания. Мгновение – и тлеющий боек опускается на рамку, где закреплен запал. Шипение, хлопок, еще один длинный шлейф черного дыма протянулся от крепостных стен до вражеских позиций. Стрелок заученным движением сбрасывает с плеча медную трубу пусковой установки и сгибает колено, чтобы присесть, подняв из ящика еще одну ракету.

– Прекратить огонь! Авангард, отступление! Закрыть ворота!

У всего есть мера, вот и у жестокости она должна быть. Надо показать, что мы сильны, что нас не взять голыми руками, что мы будем драться, а уничтожать бесчисленного врага бессмысленно – пупок надорвешь! Да и с кем-то надо потом договариваться о мире.


– Им больше некуда идти! За отступление их просто казнят. Продвигаться вперед нет ни сил, ни возможности. Оставлять в тылу такую мощь, что они уже почуяли на собственной шкуре, они не могут себе позволить. Так что сейчас уйдут за реку, встанут лагерем и займут круговую оборону, ожидая подкрепления.

– Их еще много! – усомнился было старик Еремей, несмотря на хворь забравшийся на стену поглазеть на побоище.

– Сунутся в драку – вообще никого не останется! – тут же парировал я. – И они прекрасно это усвоили. У басурман пока недостаточно средств и умения, чтобы штурмовать подобные крепости. Они допустили массу критических ошибок. Но это бесценный опыт в их копилку. Если подойдет подкрепление, они непременно сменят тактику. Может случиться, что попытаются взять нас измором. Оставят заградительный отряд и просто не позволят высунуться нам из своего логова, в то время как прочие пойдут дальше, на другие города.

– Может, послать весть моему отцу? – спросил молодой князь Александр. – Я лично могу отправиться в путь и сказать ему, что орда потерпела поражение у стен Змеегорки!

– Нет смысла, друг мой! Пока ты обернешься с вестями, если вырвешься из осады, пока бояре почешутся принять какое-то решение, уж и весна поспеет, а то и лето. Так что сиди пока здесь. На все про все мы потратили чуть меньше четверти боеприпасов. Потерь – восемнадцать человек убитыми, три десятка раненых и покалеченных. Так или иначе, но я все равно заставлю ханов вести со мной переговоры, а не тупо подставлять собственные войска под жестокий удар.

– Стало быть, те слова, что ты молвил, дескать, платите мне дань и ступайте с миром – не красное словцо! – воскликнул молодой князь.

– Верхом успеха я посчитал бы полное изгнание орды. Но, будучи трезвым и здравомыслящим, я прекрасно понимаю, что это невозможно, поэтому я буду настаивать на том, чтобы вся нынешняя рязанская земля: Мещера, Мурома, Мордва – все перешли в мое владение на равных. Восточные ханы будут вынуждены признать во мне достойного правителя, под стать им, и так же, как между собой, делить взятую дань.

– Но это предательство! Все прочие князья: владимирские и коломенские, московские, новгородские – станут твоими данниками!

– Полно тебе, князь! Или позабыл, как недавно ростовский правитель Василько похвалялся идти воевать Коваря-злыдня? Да и владимирский был не прочь поглумиться над моими костьми, да и муромский сейчас, небось, стонет под игом, проклиная все на свете. Как добро делить, так все готовы! Хоть один из князей, кроме твоего отца, дал хоть малое подкрепление? Хотя я просил. Каждому гонца отправил. А так и будет продолжаться! Будут тлеть в своих муравейниках, чахнуть над златом! А на выручку не придут. Так порознь и одолеют ордынцы всю Русскую землю. И еще твой отец пойдет бить челом степным ханам, вымаливая ярлык на княженье.

– Все это лишь домыслы, батюшка, как станется – еще поглядим, – встрял в разговор Наум, давно жаждущий сказать слово. – Нынче-то нам что делать? Бить врага? Посольство ладить?

– Шлите разведку окрест. Всех гонцов, кого заметите, старайтесь изловить и пленить. Кто из диверсионных возьмет сотника или тысячника, а лучше самих воевод, тому большую награду. У нас тюрьма пуста, да скоморохам моим, старикам, давно уж заняться нечем. Прошло то время, когда я вас учил, как исхитриться да сыскать пленного, как языка живым взять. В крепости и без вас все сделается. Работы много, так что воспользуемся затишьем. Коль кто заметит, что идут вражеские подкрепления, – спешите с докладом мне, а там уж решим, как быть.

Стихийный совет да скромное застолье в честь удачного сраженья затянулись надолго. Я впервые за всю неделю позволил себе и другим чуточку расслабиться, но не ослаблять бдительности. Ордынцы, побитые и покалеченные, лишившиеся части мобильных войск, действительно снялись ближе к вечеру и отступили на пять километров за реку, да так, что мне огней их костров не видать было даже с дозорной башни. Схоронились за дальним лесом пристыженные басурмане, по всему видать, держат совет, как еще извести непокорного Коваря. А никак не надо меня изводить! Торгуйте, договаривайтесь, а вот войной на меня идти никому не советую. Я же в порошок сотру, в прах, ногами затопчу!

Немного преждевременно рассуждать о том, что может произойти после, но я все же рискну. Уже очевидно, что молодой князь Александр, амбициозный, рьяный, займет место своего отца. С его властью и моей силой наверняка станет возможно объединение всех русских земель. Задача очень не простая, масштабная и, что самое главное, – исторически важная. Будет непросто подмять под себя лоскутное одеяло из самостийных областей, но придется. Стянуть все удельные княжеские рода под одно начало. Под один трон, который сможет удержать закон и порядок на границах и внутри государства. До меня доходят слухи, что на западе русских земель шакалят мелкие отряды и довольно крупные формирования захватчиков со стороны Европы. Разоренная крестовыми походами европейская знать пытается расширить свои земли, отобрав их у соседей. На грабеж идут сотни и тысячи наемников, очень опытных, закаленных в странах Востока и на Святой земле воинов. Но главнейшая задача на данный момент – удержать восточные рубежи. Пройдут ордынцы дальше или нет – не имеет значения. Я должен занять верховное положение и добиться особого статуса для себя и своей земли. А земли я действительно хочу взять много. Очень много. Чтоб было где развернуться.

7

За пару месяцев ордынцы четко усвоили, на какую максимальную дистанцию бьют мои орудия. Больше своей живой силой они не рисковали, а все диверсионные вылазки и разведку боем проводили исключительно в ночное время. Непрерывное осадное положение начинало раздражать. Мы еле справились с вспышкой холеры, вынужденно сожгли склад подпорченного неправильным хранением продовольствия, непрерывно чистили колодцы и продолжали модифицировать установки по очистке воды.

Без притока свежих продуктов и оттока товаров в крепости начинался бум перепроизводства.

Некое подобие «великой депрессии», но в более мелком масштабе. Большинство моих мастеров слонялись без дела, цеха простаивали, лишенные доступа к сырьевым ресурсам, а склады ломились от товаров, которые никому не были нужны, покуда не наладится нормальная торговля и сообщение с внешним миром. Ордынцы знают, что без торговли крепость обречена, вот и не снимают осаду. В стан врага так пока и не прибыло подкрепление, но и сами татары вроде никуда не собирались. Большой лагерь за рекой стал для них надежным убежищем, и мне, зажатому в собственном же логове, невозможно было выбраться наружу и нанести удар.

В открытом бою, на поле кочевникам нет равных. Будь у меня хоть пять тысяч воинов с хорошим вооружением, им и то не совладать с такой чудовищной массой в соотношении три к одному. Пехота никогда не сможет устоять против кавалерии. Как бы я ни исхитрялся, а мои пять сотен лошадей, большая часть из которых пригодна только для тягловых работ, не превратятся в кавалерийский эскадрон. Я не смогу выставить достойное войско. А следовательно, нужно рубить этот узел. Решать проблему радикально, жестко и окончательно. За прошедшие месяцы осады никто из соседних князей так и не откликнулся на призыв о помощи. Мало того, их самих жестоко обложили. Так, муромский, владимирский и суздальский князья, приняв на себя удар северного крыла монгольской армии, сдались под неудержимым натиском, многие погибли в неравных боях. В моем положении самым разумным станет идти на переговоры. Легко сказать – трудно сделать. Сейчас из своего осадного положения я могу лишь огрызаться и сквернословить. Уже летом или поздней весной, когда сойдет с рек лед и откроется речная навигация, положение крепости усугубится во сто крат. Придет пора полевых работ, активной торговли, а я в осаде. Пойдет так дальше, так я уже осенью, отощавший и униженный, сам открою ворота и впущу захватчиков в собственную твердыню.

Уверен, что монголы затаились неспроста. Они ждут от меня активных действий. В сущности, что такое моя крепость? Прыщ на ровном месте. Затерянная среди лесов и болот, она не может быть серьезным препятствием на пути огромного войска, вознамерившегося завоевать все, вплоть до берегов Дуная. Осадной армии в пару тысяч опытных воинов вполне хватит, чтобы удержать меня в своем логове в то самое время, как остальные пойдут своей дорогой.

Тут главное – не упустить момент.

Ночи в крепости стали тихими и тревожными. Бдительные стражи на стенах прислушивались к малейшему шороху, к ничтожному звуку, доносящемуся из темноты. Пасмурные, дождливые апрельские дни, унылые и однообразные, не добавляли оптимизма. Но мне нельзя было раскисать! Я обязан найти выход, и не абы какой, а удачный, правильный, единственно верный в сложившейся ситуации.

Трактирщик Савелий принес мне еще кружку пива и отправился по своим делам. Я же сидел над огромной трехмерной картой, искусно выполненным макетом крепости и прилегающей местности. Сейчас важна каждая мелочь, каждая складка местности может стать моим убежищем. Не прогадать бы, не ошибиться в расчетах. Новая операция получила название «Весенний гром». Риск огромный. В самый ответственный момент в крепости останется крошечный отряд из двадцати опытных стрелков. Все остальные должны будут тайно покинуть логово и выбраться наружу. Сколько понадобится времени, чтобы расставить их на позиции? Скольких разведчиков из окрестных лесов придется вытравить, чтобы они не смогли стать свидетелями маневров моих войск в тылу ордынцев.

У меня слишком мало людей, чтобы просто вывести в поле и вступить в открытое противостояние. Погублю всех в открытом бою. И почему я должен следовать традициям ведения боевых действий, принятых в этом веке? Вывалят в чисто поле две оравы с дубьем и острым железом, осыпая друг друга тучей стрел. Сойдутся лоб в лоб – и давай мочить всех и вся. У кого останутся живые, те и победили. Дудки! Как долбил врага на расстоянии, так и буду долбить. Как кусал втихую день и ночь летучими отрядами Олая и Скосыря, не говоря уже о волчьей братии, так и буду кусать. Уподобившись осиному рою, буду непрерывно жалить огромную плоть врага в самых неожиданных местах, пока не обращу в паническое бегство.

Чен завозился на лавке, сбросив с себя во сне овчинный тулуп. Я с интересом пригляделся к китайцу. Ну ведь метр с кепкой, в нем весу не больше сорока пяти килограммов, а я точно знаю, что в бою этот коротышка уложит на лопатки пятерых увальней под центнер с гаком и даже не вспотеет. У него нет физической силы и никогда не было, но у него есть умение. Тайное искусство восточных единоборств, посредством которого можно выйти победителем, казалось бы, из проигрышной схватки. Умение ударить в болевую точку порой стоит больше, чем просто размашистый удар булавой. Орда – это масса, огромная масса, нависшая сейчас над нами, как исполинский великан над этим самым щуплым китайцем. Что он сделает? Станет бить? Но куда? Разумеется в самую болевую точку, в брешь, зияющую в панцире брони. У каждого есть такая точка, и у кочевой армии в том числе. Они не исключение.

За время осады они понесли значительные потери и пока не получили ничего взамен, кроме боевого опыта. Да, я преподал им хороший урок и уверен, что они его хорошо усвоили. Они очень прилежные ученики. Случись им подойти к другой крепости, пусть даже не такой укрепленной, как моя, они будут действовать куда как более осмотрительно и проворно. Я так и вовсе остаюсь в полном проигрыше. Я стою насмерть за груду стен и горстку людей. Но рано или поздно мне удастся немыслимым образом отстоять именно этот клочок земли, вырвать для себя выгодные условия и в конечном счете полностью перейти под власть завоевателя. Спрашивается, на кой черт я тогда вообще вступал в драку, если сразу можно было договориться.

Нет, такая постановка вопроса неверна в корне. Влез в драку – так бейся до конца. Свобода или смерть! Хотя лично я пока не собираюсь умирать. Я только начал получать удовольствие от жизни, почувствовал свободу в той мере, в которой ее никогда не было в моей прежней жизни, даже в просветленном XXI веке. Создал обитаемый островок надежды в этом жестоком, диком обществе. Так что же – взять и все бросить, списать как неудачную попытку? Не дождетесь!

Секрет многих фокусников заключается в умелом отвлечении внимания от важных, ключевых эпизодов самого трюка. Вот и мне следует действовать, как фокуснику, подтверждая всякий раз свою репутацию колдуна или мага. В отвлечении внимания важна именно последовательность действий, события должны происходить в строгой очередности, невзирая на обстоятельства. Даже если при этом будут потери, я просто обязан завершить всю схему, вот в чем ключ к успеху операции. Мало найти просто уязвимую точку, нужно еще умело ее поразить.

Люди смотрят на меня как на спасителя. Им известно, что сталось с Рязанью, Онузом и другими городами и селениями. Везде, где бы ни появились захватчики, оставались горы трупов, разоренные поселения, тысячи пленных, которых они уводили в свои земли рабами.

Я смогу снести позор поражения, но никогда не смогу спокойно жить, зная, что повел за собой людей, противопоставил их чудовищной силе и бросил на произвол судьбы, на милость завоевателя. Не так меня воспитывали, не этому учили! Победа – вот цель, за которую можно отдать любую цену. Лишь бы не продешевить и не остаться в дураках.

Рельеф местности, можно было очень удачно использовать в свою пользу. Множество оврагов и перелесков, коими изобилует противоположный берег, сейчас станут моими союзниками. Ордынцы заняли большое поле, почти со всех сторон окруженное лесом и ограниченное рекой с одной стороны. Там стоят дозоры и разведчики шныряют по окрестным лесам, но чего они стоят, если не смогут донести информацию до самого стана? Перехваченные и безжалостно истребленные лесной братвой Скосыря, они покоятся в глухой чаще. Неспроста ордынская армия держится кучно. Лишенная достоверной информации, она затаилась в ожидании подкреплений в некоем подобии крепости. Окружив свой лагерь повозками и частыми караулами наподобие блокпостов. Подкрепление от северного крыла запаздывает из-за фланговых атак неутомимого степного отряда Шабая. Агентура Еремея с трудом добыла буквально крупицы информации об этом отряде. Тысячи три сабель, железная дисциплина, жесткое единоначалие Шабая. Невероятная мобильность. Внезапно нападает и так же внезапно исчезает, чтоб тут же напасть совершенно в другом месте.

Потери отряда неизвестны, но урон ордынцам наносит ощутимый. Появился отряд из далеких азиатских степей, вошел в соприкосновение с южной ордой и, словно злобный пес, преследует ее и больно треплет, забегая с разных сторон. Благодаря его наскокам не клеятся дела у наших противников.

Ограничившие себя в маневре чуть ли не со всех сторон, они и представить себе не могут, что я выйду из-под прикрытия осажденных стен в открытое поле. Да, их «крепость» намного больше, в ней легко пробить брешь и безопасно уйти, но нет того простора, той свободы перемещения, к которой они привыкли.

Их окружают непроходимые лесные чащи с таящимися смертельными опасностями.

Мастера в кузнечных мастерских были ошарашены моими новыми поручениями. Я налетел с неизменной своей свитой в большую кузню в тот самый момент, когда кузнецы уже приступали к работе. Много стрелкового оружия требовало ремонта и наладки, но я приказал бросить все и идти на разгрузку ракетного склада.

– Как же так батюшка, – удивился Микула Крещатый, теребя в руках войлочную шапку. – Большой ракетный арсенал и все под молот?

– И без вопросов, Микула. Порох держать в сухости, и смотрите мне осторожней. Соберите в три большие бочки. Плотники да бондари уже с ночи их склепали, теперь черед за вами. Помнишь, Микула, как булгарскому купцу делали на заказ бронзовые замки с ключами?

– То наше давнее ремесло, батюшка, тонкой работы был замок, знатный.

– Лейте, куйте, но чтоб за три дня сделали мне замок, бронзы и железа не жалейте, чтоб килограммов пять был весом, не меньше, да постарайся сделать так, чтоб накладок на нем резных да узорных поместилось множество. Петли да уключины я сам сделаю и склепаю тоже сам.

А как плотники принесут тебе большой сундук, ты меня зови, решать станем, как поступить.

– Неужто сызнова ворожить станешь, злых духов зазывать?! – спросил Микула, отводя взгляд.

– Ворожить! Да кабы ворожить, то наворожил бы себе пулеметы да гаубицы! А тут исхитряюсь, как могу… – рассеянно буркнул я. Мартын, прихлопнув мимоходом отвисшую челюсть кузнеца, сунул ему под нос здоровенный кулак.

Больше праздных вопросов мастера не задавали, только если по делу, что касается новой работы. Давно уставшие от безделья, они с таким рвением взялись за заказ, что уже к ночи следующего дня выполнили почти все, что я от них требовал. Работа шла тяжело, нервно – время поджимало, но мы успели приготовить все, что требовалось. Во мне даже азарт появился и некоторое волнение, действительно, как у фокусника, который собрался представить на суд зрителей новый, доселе невиданный номер.

– Не ходи сам к врагу! А как сгинешь, кто встанет за дом наш? – чуть ли не взмолилась Ярославна, узнав, что я лично собираюсь отправиться во вражеский стан.

– Некому больше довериться, родная, – успокаивал я. – Тут каждое слово, каждое действие будет на вес золота.

– Да неужто сотники твои, Мартын да Наум, не смогут послов в крепость заманить?

– У братьев кулаки чешутся, а мертвые послы мне ни к чему! Сейчас не сила нужна, а хитрость. Был бы дед Еремей не так плох, ему бы доверил, а так сам пойду. Ты не переживай, сиротами вас не оставлю. Я сам еще пожить хочу. Только вкусил все прелести. Вот, я стрелка Авдея доспех взял, рубаху простую, шишак с маской, так что во мне Коваря и не признают. Тут дел-то всего: погарцевать перед тысячником, чтобы передал: дескать, колдун к себе послов зазывает.

– Ох, накличешь лиха, батюшка! А как не захотят, стрелой из седла выбьют…

– Ну, будет! Мое правило простое! Хочешь, чтобы все было сделано, как надо, – делай сам!

И прекрати мне сердце рвать рыданиями! Со мной еще Олай с разведчиками пойдет, так что сбежим, случись что. – Чмокнув женушку еще разочек в соленую от слез щечку, я шутливо притиснул ее к себе и, получив тумака в лоб, помчался по делам.

Ремесленный люд в крепости разодели в доспехи да кольчуги, чтобы создать видимую численность, взамен ушедших в засаду регулярных боевых частей. По тайным тоннелям, с болот, были доставлены оборотень с полусотней волков. К волкам за столько лет люди успели привыкнуть, четко научились различать, которые с болот, тренированные да прирученные, а которые дикие. Для послов вид бодрой и бравой армии, готовой биться хоть до второго пришествия, будет не лишним. Трактирщики готовят пир, дорогие блюда, угощение на золотых и серебряных подносах, чтобы знали послы, что припасов у нас на годы вперед и вся их осада не больше, чем просто трата времени. Я расставлял декорации, готовил ассистентов. Премьера такого сложного спектакля с многоходовым действием должна пройти без огрехов.

Ярославна, сдерживая слезы и недовольство, все же помогала мне одеться в тяжелые, чуть тесные доспехи. В отличие от моих, они были куда более тяжелые. Все, вплоть до сапог, пришлось сменить. Замотать лицо платком и скрыть под маской забрало.

Во главу переговорщиков я поставил молодого князя Александра, но не в сопровождении его киевских ратников, а со своими, куда как более проворными и надежными разведчиками.

Ближе к двум часам дня открылись ворота и наш небольшой отряд из двенадцати всадников выдвинулся по раскисшей дороге в сторону лагеря неприятеля. Могло произойти все, что угодно. Стремительная атака, коварный выстрел из укрытия, открытое нападение с явным превосходством в численности, но мы должны были идти на этот риск. Правду сказать, Александра я взял с собой не случайно. Были и другие кандидаты на эту почетную должность, но молодой князь в данной ситуации выступает не просто как боевой товарищ, а скорей как сторонний наблюдатель, отправленный своим отцом Ярославом как доверенное лицо. Случись промашка, и нам не удастся выйти из передряги живыми – у Ярослава будет повод мстить или хотя бы требовать более выгодных условий, когда ордынцы подойдут к стенам его города. Не то чтобы князь был моей страховкой, но за все то время, пока он околачивался в стенах моей крепости, рьяному мальчишке так и не удалось себя проявить, вот я и предоставил ему шанс. Тем более что из нас всех, лапотников, он единственный обладал харизмой, присущей отпрыску княжеского рода, которую мгновенно учуют опытные ордынцы.

Мы молча выехали из ворот и неспешно отправились к переправе, внимательно оглядываясь по сторонам. Олай и его люди не раз и не два заметили разведчиков, которые особо и не скрывались, но и не лезли на рожон, предпочитая следовать параллельным курсом по перелескам и оврагам. Под пристальным наблюдением десятков соглядатаев мы добрались до реки и стали ладить переправу. Даже с нашего берега было отлично слышно, как в лагере началась суета и беготня. Это были не боевые кличи и не срочные сборы, но к возможным неожиданностям ордынцы явно готовились, невзирая на малую численность нашего отряда.

– Рассылают большие дозоры окрест, чтоб не угодить в ловушку, – заметил один из разведчиков Олая, разглядывая местность через оптику подзорной трубы.

– Всякий мыслит, как поступил бы сам, – ответил я тихо, ни кому конкретно не обращаясь. – Вот они и засуетились, ждут подвоха.

По мере того как мы приближались к шатровому городку ордынцев, я восхищенно наблюдал, как менялся в лице молодой князь. Надменно вздернув головой, Александр чуть вытянулся, откинулся в седле, выпятил подбородок и грудь, на глазах превращаясь из любопытного и пронырливого мальчишки в избалованного и чванливого княжеского отпрыска, который сызмальства привык, что ему подставляют спину в тот момент, когда он только вынимает ступню из стремени. Надеюсь, что такой гонор и манеры смогут сыграть важную роль в коротких переговорах.

– Поднимемся на гряду и станем ждать, покуда кто-то из сотников к нам не пожалует. Дальше гряды ни шагу. – Чуть ли не в голос скомандовал я, видя, что весь отряд припустил, едва переправившись. Излишняя суета нам ни к чему.

Обсуждать этот приказ никто не вздумал. Все сделали четко и без самодеятельности. Просто поднялись на невысокую насыпь у пологого берега и встали, ожидая, когда к нам проявят интерес и приблизятся.

Больше полусотни человек верхом на резвых лошадях мчались к нам с таким напором, что, казалось, еще мгновение – и они вынут сабли из ножен и бросятся в бой. Я был почти уверен, что этого не произойдет, но все же непроизвольно поправил меч и подвел своего коня чуть ближе к князю. Александр невозмутимо сидел, как влитой, в седле, лицо его было неподвижно, взгляд суров и надменен.

Оружие налетевшие всадники все же вынули, но в атаку не кинулись. Разделившись надвое, они обогнули нас, обдав резкими запахами немытых тел, сальных одежд и конского пота, отрезав нехитрым маневром пути отступления к реке. Подоспела еще одна немытая банда, более многочисленная и пестрая. Выскочивший вперед всадник ссадил из-за спины некое безликое существо, кутавшееся в теплый халат и оказавшееся толмачом.

Александр, глядя поверх голов всадников, неспешно ронял слова:

– Имею честь передать вашим полководцам и достойным князьям, что мой повелитель Коварь готов принять в своей крепости послов ваших, числом вам угодным. Послам вашим, коль будут они присланы, обещана защита и безопасность до того времени, пока те не пожелают воротиться.

Толмач, выслушав пышную тираду князя, с поклоном удалился и, вцепившись в стремя одного из всадников, гарцующих перед нами, пересказал слова князя. Всадник, немолодой и грузный, отличавшийся от остальных более чистой и богатой одеждой, цепким, немигающим взглядом, долго разглядывал нашу делегацию. Затем, пренебрежительно оттолкнув переводчика ногой, направил своего коня прямо к князю.

В рядах окруживших нас воинов послышались встревоженные голоса, некоторое раздражение, но никто не посмел вмешаться. Видимо, статус этого человека был достаточно высок, так как стоило ему повести только бровью, все мгновенно убрали оружие в ножны и подались в стороны, раздвигая тесный круг обступивших нас всадников. Пока он, вперившись тяжелым взглядом в глаза Александра, играл с ним в гляделки, я сделал знак Олаю. И тот повторил приглашение для послов уже на булгарском. Важный человек наконец отвел взгляд от князя и выслушал черемиса. На его непроницаемом круглом лице не дрогнул ни один мускул, он только кивнул, как следом остальные одобрительно закачали головами и, видя наше намерение вернуться обратно к речной переправе, тут же расступились. Похоже, к послам ордынцы относились весьма уважительно.

Первая часть переговоров прошла на удивление гладко. Представитель орды, который нас встретил с отрядом, по всему видать, не имел полномочий принимать ответственные решения и, очевидно, передаст все сказанное по иерархической лестнице вышестоящему командованию.

В крепость возвращались чуть ли ни галопом. Действительно следовало поторопиться, пока в голову ордынским воеводам не закралась какая-нибудь чумная мыслишка. Да и приготовиться к встрече послов следовало незамедлительно.

Короткая поездка к вражеским укреплениям стала волнующей и полезной. Мы успели сосчитать количество юрт и шатров, прикинули основную схему размещения войск в лагере, выделили месторасположение военной верхушки. Разумеется, более богато отделанные и хорошо охраняемые юрты выделялись на общем фоне военного лагеря, но нам было важно увидеть общую картину.

– Мы дали им слишком много свободы, позволили самим решать, когда приходить и в каком составе. Само собой, если они припрутся огромной толпой, в город мы впустим лишь малую часть. Сами полководцы на переговоры не пойдут. Пошлют младших: сыновей, доверенных родственников или уже пожилых, умудренных опытом старцев. Кто бы ни прибыл, мы должны показать, что веселы и бодры, что у нас нет никаких проблем, хотя на самом деле это уже не так. Я встречу послов, проведу переговоры и договорюсь о способах выполнения выдвинутых условий.

– А пойдут ли они на твои условия? – сомневался Александр, снимая оружие и часть доспехов; как бы продолжая вопросом мою мысль.

– Им нужна добыча, друг мой. Ничто больше их не интересует. Что им наша земля, плодородная да богатая? Не сами же они станут сеять хлеб да пасти стада. На завоеванной территории эту работу должен выполнять покоренный народ: ломать спину от зари до зари, готовя дань чужому дяде. Мало того, кормить целую шайку наместников с охраной, которую посадят ему на шею. Ладно еще, если из своих, русских князей, на которых народ и так привык горбатиться, а то и вовсе из чужих, что без колебаний убьют за малейшую провинность.

– Так устроен мир. Всегда так было. Смерд пашет землю, дворовый домашние дела ладит…

– А в чем смысл существования такого мира? А, князь? Один рождается, чтобы быть рабом, другой – для того, чтобы править рабами?

– Миром правит мудрость и воля! Крепкий княжий престол, способный защитить свою челядь!

– Убого звучит, да и, извини, Александр, ни черта не работает! Где рязанские князья, где муромские защитники и куда делись все остальные? Где их мудрость, их сила и воля? Канули, сгинули в страстях да обидах. Рабу все едино. Кто бы ни был хозяином, лишь бы бил поменьше да не драл три шкуры.

– Ты ведь тоже как князь, Коварь! И землю взять хочешь, и торговые дела строишь. И армия у тебя.

– Но я не рабовладелец! Все, кто пришел в эту крепость, стали свободными. Я никого не заставляю работать, я никого не держу в цепях, кроме отпетых негодяев и преступников. Каждый человек, каждый ремесленник и мастер трудится во благо своей семьи. Что бы он ни делал, тачал ли сапоги, тесал ли бревно, ковал железо, он получает доход, плату. Он строит общий дом, построив свой собственный, и ему есть что терять. Его дети в сытости да в уходе, под присмотром учителей, подрастая, перенимают мастерство предков. Кто ратное, кто рукодельное, и с них не берут десятину.

Да, это моя крепость! Я задумал ее построить. И люди пришли под защиту этих стен. Я дал им технологии и умения, научил с большей выгодой использовать то, что им принадлежит по праву. И вот за это они встали под щиты! За этот образ жизни, который я им предложил, они готовы драться с оружием в руках. А рабы за своего господина не дерутся. Вот поэтому все прочие города падут. Все прочие крепости откроют ворота.

– Но тебе одному не устоять против великой степи!

– Да ты прав, мне одному не устоять, если я буду продолжать биться только силой оружия. Сейчас, пригласив послов ордынских, я намерен отстоять всего лишь свой образ жизни. Свою маленькую коммуну и крепость в окружении вражеских войск. И коль скоро мне это удастся, я стану словно зачаток неизлечимой чумы! Я стану свирепой болезнью, которая с неимоверной скоростью расползется по всем землям, и настанет время, когда с ней уже невозможно будет спорить и бороться! Все, даже ордынские ханы, захотят получить такой успех, захотят быть лидерами свободных людей, а не рабов.


Я говорил все это молодому и любознательному княжескому отпрыску, а сам не верил во все, что только что сказал. Не будет этой утопии, не будет этого рая на земле. Всегда найдется хозяин и раб, всегда будет человек зависимый и угнетенный. Не здесь, так в других землях. Да и здесь, коль меня не станет, пропадет и все то, что я принес из другого мира. Ведь и в моем времени нет этой свободы. Рабство просто изменило форму, сменило маску, но все равно осталось рабством. Под лозунгом демократии, социализма, коммунизма, диктатуры мы все равно остаемся лишь винтиками в большом механизме государственной машины. Я обманываю сам себя. Говорю о розовой мечте, которой, по всему видно, никогда не суждено будет сбыться. Но пусть зернышки этой мечты засядут в благодатной почве
возбужденного юношеского сознания, будут как зыбкая основа его собственных будущих мыслей о судьбе государства, каким бы оно ни было, после всего, что сейчас с нами происходит.


А мне, признаться, приятно быть в роли злобного искусителя, который, имея на руках золото и серебро, манипулирует жадными и дикими ордынцами. Как бы я ни старался, в конечном счете любой, кто отличен от нас по образу жизни, кто привык к собственному укладу – в наших умах предстает неким дикарем. Вот не моется этот вшивый кочевник, смердит так, что мухи от него шарахаются, спит под лошадью в войлочных кошмах да просаленной кожаной одежде. Кто он еще, кроме как не дикарь? Вооруженные до зубов, жадные, примитивные в большинстве своем, они жаждут лишь добычи, и все прочие нормы поведения им претят.

Логика безмозглой саранчи, пожирающей все на своем пути. Без добычи они слабеют, чахнут, превращаются в голодранцев, что с их кочевой жизнью совершенно естественно. Орда, пришедшая войной в наши земли, принесла не только голод и разорение, горе и смуту, с ними, как спутники, прибыли еще и болезни, выкашивающие целые народы. Их языческие обычаи наслаиваются на верования находящихся в разорении и угнетении, так еще и не принявших христианство селян из многих родов и племен. Да, жившие на этой земле мурома и мещера, мордва и черемисы никогда не любили селиться большими городами. Им чужд такой способ сосуществования. Родовая община – вот предел сгущенности народа, который для них был максимально приемлем. Все рано или поздно меняется, все стремится к объединению. А как же иначе? В замкнутом обществе нет стимула для роста. Нет естественной конкуренции внутри вида. Пришедшие с востока завоеватели весьма наглядно продемонстрировали нам на собственном примере, что собранные в единый кулак многие народы, хоть и подневольные, но движимые единственной жаждой наживы, способны завоевать не только отдельные княжества, но и добрую часть всего континента, хоть большинство из них и не представляют себе, что это такое.

Вот и мое приглашение послов в свою крепость они расценили не иначе, как слабость. Без всяких сомнений они понимали, что я еще способен вести боевые действия. Могу обороняться и уверенно держать позицию, портя жизнь и им и себе. Но зачем? Ради чего все эти лишения и трудности, когда можно пойти на попятную и решить дело иным способом. Силу моего оружия монголы оценили и потому не сбрасывали со счетов. Им, с их мобильной и многоопытной конной армией, подобная мощь и не снилась. Поэтому я более выгоден как союзник, чем как враг. Ведь случись что, и все мои колдовские секреты канут в Лету вместе со мной. А это упущенная возможность. Да стоит только дать волю даже самой убогой фантазии и представить хоть на мгновение, во что в конечном счете превращается армия, несущая в своем арсенале хоть частицу такого вооружения, которое я применил во время обороны крепости. Для такой силищи не будет пределов, не будет невозможного. Неприступные крепости сдадутся и вынесут сундуки с золотом, лишь бы только не испытать на себе невиданного, злобного колдовства. Ах, какая заманчивая перспектива!

Вот поэтому дозорные с башен сейчас передавали по цепочке весть о том, что по дороге от переправы идут к нам не меньше полусотни конных воинов. Не прислали бы ордынцы послов, я бы, наверное, даже не знал, как расценивать такую ситуацию. А тут все шло как по написанному мной сценарию. Золото! Вот их божество. К сожалению, с этого нельзя было начинать. Нужно было сначала продемонстрировать силу и только потом заводить речь о мирных переговорах, чтобы в сознании завоевателя четко укоренилось понятие о том, с кем они имеют дело. А когда все фигуры расставлены и заняли свои позиции на шахматной доске, надо набраться терпения и шаг за шагом навязывать свою игру. Исход этой партии неведом никому.

– Открыть ворота! Дозорным смотреть по флангам! Все свободные от дозоров – на стены! – Все. Занавес поднимается и начинается спектакль…

В середине двора стояла огромная деревянная клетка, окованная железными лентами.

В некоторых местах клетка была подвязана веревкой, часть дубовых перемычек либо разбита, либо выбита. В ней метались, гремя доспехами, не меньше трех десятков волков. Матерые самцы, давно приученные к боевой амуниции, они с грохотом сшибались друг с другом, лениво рыча и скалясь. Я еще задолго до прибытия послов велел бросить в клетку с десяток изодранных, искромсанных кожаных доспехов, обрывки сапог, волосы. За прошедшие два месяца осады сыскать пару обглоданных скелетов возле стен крепости и вовсе не составляло труда. Человеческие черепа и кости были хаотично разбросаны по высланному соломой полу. Стража, как раз готовилась кормить ненасытных серых бестий, и запах крови и свежего мяса сводил их с ума. Волки метались по клетке, громыхая железными латами, набрасываясь друг на друга, в вечном противоборстве отстаивая право первенства в отсутствии вожака-оборотня, бессменного вот уже несколько лет в этой свирепой стае.

Послов было всего трое. И не тех затхлых старикашек, что прибыли когда-то с дежурными предложениями, а куда более знатных. Это было заметно по многим признакам. И по тому, как они держали себя, как оглядывались по сторонам, как были одеты и насколько привычны были в обращении с дорогим оружием, инкрустированным золотом и серебром, и великолепными шелками, которым позавидовали бы даже местные князья и их жены. Нет, это были не подставные, а действительно знатного рода люди, оказавшие на этот раз мне уважение личным присутствием.

Немного зная обычаи кочевников, я поторопился выйти им навстречу, совершенно безоружный, богато одетый, в сопровождении лишь своего верного телохранителя и сына. Димка все время выдергивал руку и держался независимо. Мелкий, а уже норовистый. Слава Богу, есть в кого. Что я сам, что боярыня Ярославна – характерами совсем не подарки к Рождеству. Мой зал для приемов оборудовали всю ночь. А что делать? Официальных делегаций я в своей крепости прежде не принимал, так что пришлось наводить лоск на оружейную палату во внутреннем дворе.

Как только всадники посольской делегации достигли волчьей клетки, лошади под ними захрапели и попятились. К ним сразу же бросились мои стрелки и придержали коней, давая тем самым понять, что дальше гостям придется идти пешком. Это не было оскорблением, напротив, в большей степени уважением. Принимая у послов лошадей, мои люди как бы показывали, что разговор будет долгим. Под ноги послам стелились роскошные ковры, одолженные у приказчиков Рашида прямо со склада.

В моем представлении все будет чистой воды фикцией и бутафорией. За каждое сказанное слово я скрещу за спиной пальцы или скручу фигу в кармане, но мне нужно добиться своего. Выторговать перемирие и выгодные условия. Мало того, ордынцы должны думать, что полностью контролируют ситуацию. Это в значительной степени ослабит бдительность и без того вымотанных долгой осадой войск.


– Тебя, князь Коварь, приветствует сам Орда, славный сын могущественного хана Джу-Чи, – заговорил один из послов, одетый многим скромнее, чем все в этой компании, и, видимо, взятый только лишь с целью переводить все сказанное. Возможно, что сам сын великого хана и знает язык, но в таких переговорах нельзя уступать даже в такой мелочи. Когда переговоры идут через переводчика, есть возможность более обстоятельно обдумать разговор и в случае какой-либо неувязки, свалить все на неточность перевода.

– И я, Коварь, приветствую тебя, Орда, сын Джу-Чи, в своей крепости, как посланника великой армии, которому гарантированы безопасность и мое уважение.

После небольшой паузы, пока переводчик втолковывал чванливому индюку на кривеньких ногах все сказанное, сам Орда внимательно осматривался, поблескивая хитрыми, узкими глазками. За ним плотной стеной стояла настороженная свита. Сын хана долго что-то втолковывал переводчику, продолжая зыркать по сторонам, не упуская из виду ни одной мелочи.

– Великий Орда признает в тебе, князь Коварь, воина, равного себе, и потому принимает приглашение и станет говорить с тобой как с равным.

– Вот и ладушки, – улыбнулся я и махнул рукой в сторону раскрытых настежь ворот внутреннего двора. – Милости прошу в мою скромную обитель.

Плевать, что по сравнению с его богато украшенной юртой внутренние каменные постройки этой крепости смотрятся скромно. Зато надежно и просторно. Что даже все прибывшие с послом полста соплеменников поместятся в главном холле на широких лавках за большим столом, занимая лишь одну его сторону.

Больше не тратя времени и слов на бессмысленные лживые реверансы, послы прошли во внутренний двор и большой оружейный зал, переоборудованный для приема гостей.

Переговоры начались со скрипом, и нам понадобилось время, чтобы преодолеть шершавые и угловатые темы. Посол требовал капитуляции и признания тем самым их армии великой, могучей и несокрушимой. Я же, в свою очередь, настаивал на том, что моя крепость тоже не лыком шита и что до сего момента мною была использована лишь малая часть того, что вообще заготовлено в обширном арсенале. Я напомнил, что добровольно отозвал тех «демонов», что так настойчиво донимали кочевое войско на пути его следования. Что по сей день держу волков взаперти, не давая им разгуляться. И что золота у меня столько, что на него найму многих еще непокоренных ордынцами князей. Киевские, черниговские, ростовские, вплоть до тех, которые нынешней орде и неведомы пока.

Мы также признали, что у нас обоих ситуация неудобная и затруднительная. Что и говорить. Идти ордынцам дальше, оставляя у себя в тылу мощную крепость, – глупо. Никто не помешает мне ударить им в спину, даже малой армией это получится с очень большой вероятностью успеха. Но и терпеть их осаду мне тоже не выгодно, потому как я торговец и весьма деловой человек, и война в данный момент мне не приносит дохода.

Немного вина снизило накал и напряжение сторон, поэтому к середине разговора, я как бы невзначай как один из вариантов выхода из положения предложил выкуп. Именно на этом предложении посол Орда заострил свое внимание.

– Князь Коварь сказал, что готов заплатить великой степи выкуп? – прогнусавил переводчик.

– Да, сундук с золотом, только за то, чтобы армия великой империи оставила меня в покое и отправилась дальше по своим делам.

– Великий Орда спрашивает, как много золота в том сундуке?

– Тридцать пудов, – немедленно ответил я и покосился на посла, отмечая для себя его реакцию на цифры, озвученные переводчиком.

– Возможно, что за такую дань великие воины оставят в покое твою крепость, но тебе придется заплатить еще дань всему Улусу, дать рабов и лошадей, дать меха, золото и серебро, чтобы стать частью империи и получить ярлык на княженье в своих землях.

– Вот это уже деловой разговор, – ответил я сквозь неподдельный смех и поднял кубок с вином, как бы закрепляя сказанные послом слова. – Мало того! Если Улус пожалует мне и рязанские земли, и муромские земли, я стану платить дань каждый год, с тех угодий, что станут под моим присмотром. Приумножать и прославлять как часть великой империи.

От такой суммы масштабной информации посол завис, как перегруженный компьютер, но как я и предполагал, обещать такую щедрость не стал. Злопамятный степняк все еще помнил тысячи трупов своих воинов, которые полегли перед этими стенами. Так что сразу сулить мне все указанные земли он не будет. Что ж, весьма осмотрительно с его стороны.

Как бы в подтверждение своих намерений я приказал внести указанный сундук. Действительно, весьма внушительная и очень соблазнительная выплата для кочевых воинов. Выструганный из мореного дуба, окованный железом и бронзой, этот роскошный ларец весом не меньше полутоны, выносили в зал человек десять. Я лично снял с пояса ключ и открыл мягко щелкнувший замок. Подняв тяжелую крышку, в полной тишине затаившего дыхание зала я продемонстрировал гостям содержимое сундука. Золото и серебряные монеты лежали в нем с горкой, да так плотно, что даже палец невозможно было просунуть.

Недоверчивый и, по всему видно, очень жадный посол соскочил со своего места, прошелся вокруг предложенной дани, словно кот возле горшка сметаны, осмотрел сундук со всех сторон и не удержался от того, чтобы не заглянуть внутрь и лично проверить содержимое. Тут не было подвоха. В сундуке действительно было золото и серебро, украшения с драгоценными камнями и мешочки с дорогими пряностями. Блеск золота затмил глаза посланника, и весь оставшийся вечер переговоров он не мог думать ни о чем, кроме как об этом сундуке. На все прочие предложения он только отмахивался и рассеянно обещал решить все проблемы со своими братьями. Но его личных заверений мне было явно недостаточно. Мне требовалось не только слово, но и дело. Как бы там ни было, он хоть и высокопоставленный, родовитый, но все же посол. Окончательное решение принимает не он.

Вот здесь-то и настал самый ответственный момент. Я упрямо настаивал на том, что лично привезу указанный сундук в стан великих воинов, как только те соберут все расположенные по округе отряды и соберутся в поход. Это было не самое жесткое, но все же законное требование. За такую цену я хотел получить хоть какие-то, пусть иллюзорные, гарантии. Посол упирался, юлил, но выбора у него не оставалось. Будь он один или хотя бы с узким кругом доверенных лиц, то, скорее всего, он бы пошел на любые уступки, которые впоследствии все равно не выполнил бы. А сейчас, при полусотне свидетелей из своего же стана, он не сможет скрыть такую договоренность и забрать всю дань себе, укрыв от братьев.

Орда настаивал на том, что золото в их стан должен привезти я и не больше пяти моих нукеров, подчиненных. Мы должны будем быть безоружны и прийти днем, при свете солнца. Все эти требования, как по шаблону, укладывались в те предполагаемые сценарии, что я обдумал для себя еще до начала всей операции «Весенний гром». Поэтому только для вида покобенился, указав на то, что в моем роду воин не может расстаться с оружием, что это сродни позору, и коль скоро Орда считает меня равным ему, то должен позволить мне явиться с оружием. В конечном счете посол рассудил, что пятерка вооруженных людей никак не сопоставима с огромной армией, и любезно согласился.

Натянутые улыбки, притворное веселье, сладкие меды, вино да пиво – все это походило больше на плохой спектакль. И они, и мы понимали, что за каждым сказанным словом кроется ложь. Что каждая улыбка – фальшива и притворна. Каждый замышлял собственную пакость. Но мы с честью и достоинством доиграли свои роли и под занавес распрощались, как заведенные, кланяясь и улыбаясь приторными улыбками.


Всю ночь в крепости шли приготовления к предстоящей операции. Оба потайных тоннеля едва справлялись со всем потоком лошадей и людей, переправляемых в глубь лесной чащи к малой болотной крепости. Десятки женщин и детей бродили по двору с факелами, таскали какие-то телеги и посуду, гремели и стучали, создавая видимость того, что на стенах полным полно охраны и стрелков. На самом же деле в крепости осталось лишь ничтожное количество солдат, детей, женщин и стариков. И теперь только им предстояло в случае опасности брать в руки оружие и защищать город.

Поспевали к указанным местам и засадные отряды. От булгарских правителей в обмен на обещание дальнейшей взаимопомощи и добрососедства прибыл конный отряд в составе семисот человек. Часть купцов, ведущих со мной давнюю торговлю и выгодные дела, прислали своих наемников, которые также влились в мою армию, получив в качестве аванса отличное оружие и снаряжение. Всего, вместе с моими ратниками, получалось около трех тысяч человек. Этого вполне должно было хватить для успешного завершения операции. К сожалению, по условиям всего плана мы будем вынуждены устроить беспощадную резню, оставлять пленных не на кого – каждый воин на счету. Теми, кому повезет безнаказанно сбежать с поля боя, займутся головорезы Скосыря. А бой будет очень жестокий и, надеюсь, последний. За короткое время моим отрядам надо будет незаметно пробраться в тылы противника и организовать засады. От синхронности и слаженности действий зависит успех всей операции. Единственное, чего я опасался, так это предательства. Найдись в моем окружении хоть один двойной агент, перебежчик или просто стукач, все пойдет прахом. Уже завтра утром кочевники ринутся на штурм крепости и без больших потерь возьмут ее. Но риск того стоил, чтобы одним махом снять осаду и обратить в бегство дикую армаду. Надо рисковать!


Рано утром, как только рассвело, у ворот крепости появились десять гонцов, все со знаками своих родов, и они поведали мне, что каждый из их повелителей, разумеется, великих и неустрашимых воинов, готов принять мою дань и участвовать в решении дальнейших споров о моем наместничестве. Уезжать гонцы не торопились, ждали, когда повозка с сундуком выйдет из ворот и отправится в их стан. Видимо, каждый из полководцев повелел своему гонцу следить за тем, чтобы условия договора были выполнены в полной мере, иначе ситуация опять зайдет в тупик и неизвестно, насколько еще затянется это бессмысленное противостояние.

Иметь дела с рэкетирами в таком огромном масштабе мне еще не приходилось, но думаю, что разница в подходе не сильно отличается от принятых в моем мире схем. Дай им то, что они хотят, а потом страви с конкурентами, привлекая к охране своего бизнеса третью сторону.

Вот и вся логика. У ордынцев пока конкурентов не было. На первый взгляд, они выглядят как единое целое, но это только верхушка айсберга.

На самом деле всю монгольскую орду терзают внутренние противоречия, интриги и те же самые проблемы, что и у прочих властных родов. Братоубийство, предательство, раздоры. Моя задача – только сыграть на этих противоречиях. Тогда они станут мочить друг друга, позабыв о том, что находятся на чужой земле. Представляю, какую свару они затеют при дележе моих откупных! Неспроста спозаранку прислали сопровождающих. Не доверяют друг другу. Так что мой расчет верен. Соберутся паучки в одну банку и перегрызутся. Главное – чтоб собрались!

Не создавая суеты, с видом человека, решившего все проблемы, я разоделся в самые красивые шелка и меха, нацепил на себя самое дорогое и проверенное оружие и отправился верхом вслед за повозкой, запряженной четверкой лошадей. Сопровождающие меня Мартын, Наум, и Олай тоже не поскромничали и вырядились под стать. Только Чен, руливший повозкой, выглядел, как обычно – в потертом тулупе, в облезлой шапке и войлочных сапогах с кожаными калошами. Мартын и Наум, братья-близнецы, с годами не потерявшие сходства, сейчас шли со мной просто как надежный заслон. Полтора центнера в каждом. Неудержимая сила, ярость и сноровка. Олай, безжалостный и коварный охотник, проворный, как хорек, был нужен и как соратник в бою и как переводчик. Чена от меня отогнать было невозможно. Так и не могу понять, почему китаец решил вдруг стать моим телохранителем, словно это смысл всей его жизни, но переубеждать коротышку я не собирался.

По раскисшей дороге вдоль пустынного, не успевшего зацвести первоцветами берега реки мы добрались до переправы. Напряжение нарастало с каждым шагом. На том берегу к нам приблизились уже не десятки, а сотни всадников, и каждый вожделенно смотрел на заветный сундук, чуть прикрытый медвежьей шкурой и дорогими коврами. До самой большой юрты нас сопровождали в таком плотном окружении, что даже оглядеться по сторонам было невозможно. Мне нужно было выиграть еще время и привлечь к нашему появлению внимание как можно большего количества людей. Пусть они собираются в кучки, пусть обсуждают и нас, и ту дань, которую мы везем их повелителям. Пусть ослабят бдительность и не думают ни о чем, кроме сотен килограммов золота в огромном сундуке. Тогда у моих засадных отрядов будет больше времени на то, чтобы занять как можно более выгодные позиции и перекрыть все возможные пути отступления противника. Там, позади, осталась беззащитная и почти пустая крепость. И я должен проявить максимум терпения и выдержки, чтобы выждать удобный момент. За ошибку или промах придется заплатить жизнью. Ладно бы своей…

Вблизи юрта оказалась намного больше, чем я себе представлял издали. Просто громадина, метров семь в высоту и метров пятнадцать в диаметре. Они стояла в тесном окружении юрт поменьше, на ровном и сухом месте. Другие укрытия и шатры выглядели убого и куце, в сравнении с этими временными пристанищами полководцев. Верхушка командования топталась неподалеку от огромного каменного идола, по всему видно – вкопанного в землю недавно. Свои божества монголы возили с собой и ставили как один общий оберег на всю армию в любом месте, где разбивали лагерь. Вместе с командованием из знатных родов у больших штабных юрт крутились шаманы. Две или три тощие фигурки, разодетых пугалами злобных старикашек. Служители культа, потирающие лапки в предвкушении дележа добычи.

На нас смотрели тысячи любопытных глаз. Нас изучали, сравнивали. На наш счет о чем-то негромко шептались и передавали по цепочке то, что прочие оказавшиеся в задних рядах увидеть не могли. Серьезные и грубые нукеры, из тех, что встретили нас у ворот крепости, отгоняли любопытных, но особо не усердствовали, понимая, что каждому хочется посмотреть на диковинных воинов, давших отпор такой великой, чумазой армии.

– Орыс, князь, который называет себя Коварь, и твои нукеры, должны поклониться сыновьям Джу-Чи! – выкрикнул толмач, стараясь переорать галдящую толпу, собравшуюся у штабных шатров. – Поклонись великим воинам Бату, Орда, Гуюк, Менгу, Кулкану, Кадну и Бури. Поклонись, признавая в их лице своих повелителей, как послушный раб, как покорный пес, которому следует служить и быть верным! Склони голову перед величием доблестных полководцев и молись своим богам о том, чтобы даровали они милость и благожелательность твоим повелителям.

– Улыбаемся и кланяемся! – шептал я, свирепо глядя на то, как оба брата-близнеца пунцовеют прямо на глазах. – И без фокусов, олухи стоеросовые! Гнем колени и смотрим по сторонам, чтоб эта чумазня из телеги что не подрезала.

– Как же стыдно, батюшка! – шипел Мартын, бухаясь на колени и сгибаясь пополам. – Неужто нам терпеть такую муку – кланяться поганым басурманам?!

– Делай, что велят! И не вякай! – прервал его стенания Наум.

– Ну-ка цыц! И лица попроще, и доброжелательней, – закрыл я прения. По толпе зевак прокатился возглас одобрения и даже ликования. Сейчас, наверное, самый ответственный момент во всей операции, так что играть роль униженного и согбенного перед славой великих воинов раба я буду с особым усердием.

– Я, тот, кто называет себя Коварем, принес во искупление своих ошибок и в знак доброй воли это золото. И клянусь, что всякий раз, как только прибудет в эти земли великий воин, достойный своего отца воин из славного рода, обязуюсь преподносить ему в дар такой же точно сундук, не укрывая ничего и не жалея сил. В закрепление своих слов я дарую сто отборных лошадей, которых мои воины пригонят к вашему дому, о великие воины, сто рабов и сто рабынь. И вся твоя армия будет обеспечена припасами и оружием по первому требованию…

– Нам нравятся твои слова, князь, – перебил меня толмач и махнул рукой, давая знак слугам, чтобы снимали сундук с повозки. – Ты будешь принят в доме повелителей как гость, до той поры пока великие не решат, чего достойны твои дары. Отправляйся со своими нукерами в гостевую юрту и прими наше угощение.

Пятясь задом в поклоне, мы все больше и больше удалялись от шатров своих будущих повелителей. Не провоцировать, не нарываться, сбить агрессию и недоверие. Мы проиграли, мы рабы, мы ничтожество. Главное – смазать острые углы, не выдать нервозности и не дать повода думать о подвохе. Эх, зря, наверное, я взял братьев. Терпение у этих отморозков – не самая заметная черта характера. Они со мной-то препираются, а уж поганых басурман на дух не переносят. Не сорвались бы.

Возле гостевой юрты нас ждали десять хорошо вооруженных воинов. Не могу с уверенностью сказать, монголы они были или из какого другого рода-племени, но каждый из них был нам максимум до плеч. Низкорослые, коренастые, в хороших кольчугах, с тяжелыми кавалерийскими палашами смотрелись воины грозно. Угрюмые, видимо, оттого, что им велели охранять нас, а не присутствовать при дележе добычи, они не отличались особыми манерами и просто запихали нас в низкий проход стоящей на отшибе юрты, прихлопнув деревянные створки.

Оказавшись внутри, Олай быстро огляделся и, пройдя вдоль шаткой решетчатой стенки, тут же вынул нож и резанул кошму. Припав лицом к узкому разрезу, стал наблюдать за обстановкой. Я последовал его примеру. Вроде никаких тревожных событий не происходит. Толпа кочевников продолжала клубиться возле больших юрт. С шумом и гамом стали сгружать сундук с повозки. Появились конные стражники и стали оттеснять толпу, но куда там. Возбужденное происходящим, разноплеменное воинство упрямо теснилось возле ханских юрт. Защелкали плетки стражников и раздались командные голоса. Наведя относительный порядок, стали заносить сундук в главную юрту. Толпа вновь загомонила и тут же стихла. Появившийся, видимо, авторитетный предводитель, так рявкнул, что оробевшие кочевники даже попятились.

Наум с Мартыном, брезгливо разглядев угощения, разложенные на низеньком круглом столике, насупились и сели на ковер возле едва тлеющего очага посреди шатра. Охраняющее нас воинство прикрывало только вход, раз или два пройдясь вокруг гостевой юрты, они все равно вернулись к тому месту, откуда удобней было наблюдать главное событие. Подав знак Чену следить за входом, я влез на плечи близнецов и приподнял кошму над верхним отверстием юрты. Я смог просунуть в него подзорную трубу и оглядеть окрестности. Все было спокойно. Никаких тревожащих перемещений. Мне удалось заметить лишь то, как из толпы, собравшейся возле командирских юрт, отвели в нашу сторону повозку с лошадьми. Любопытные взгляды зевак были направлены на главную юрту. Видно было, как собираются в нее все главари, один за одним, подъезжали они в сопровождении небольших свит, как, небрежно бросая поводья слугам, исчезали за приподнимаемым войлочным пологом юрты. Интересно, сколько времени понадобится, для того чтобы эти «покорители мира» сообразили, что сундук заперт и ключ у меня. Его до сих пор никто и не удосужился взять.

Дабы не привлекать ненужного внимания, я прикрыл проделанное мной отверстие и спрыгнул с плеч близнецов. Чен продолжал контролировать двери, Олай наблюдал за перемещениями нашей охраны, оставаясь у сделанных нами прорезей.

– А без ключа они сундук откроют? – спросил вдруг Мартын, почесывая затылок, накренив при этом шлем до самой переносицы.

– Че, они совсем придурки – ломать такую нужную вещь?! Это у них теперь будет мерка для нашей дани, – хохотнул Наум.

Все тут же замолкли, прибывая в тревожном ожидании. Олай теребил рукоятку ножа, Мартын, угрюмо пялился в тусклый орнамент на ковре, Наум просто откинулся на спину и глядел в серое небо через решетчатое отверстие в куполе юрты.

Не прошло и минуты, как за стеной послышались громкие возгласы и топот ног. В юрту ворвался богато одетый молодой воин, явно из приближенных к верхушке орды, с разгневанным лицом, следом за ним семенил, путаясь в лахмотьях длинной одежды, сутулый шаман. Цель визита молодого парня была ясна, а вот на кой черт приперся шаман, мы поняли не сразу.

Олай спокойно протянул ключ посланнику, хотя тот еще ни слова не сказал. А неугомонный старик, что вертелся у гонца под ногами, создавал непонятную суету и орал, что-то непотребное, хрипя и брызжа слюной.

Но молодой воин и слушать не хотел сутулого старика. В ответ на передачу ему ключа посланник было замахнулся на черемиса, да замешкался, встретив его прищуренный взгляд, так что на большее его и не хватило. Признаться, я сам не любил смотреть в глаза старому охотнику, особенно когда тот был так сосредоточен и взведен, словно стальная пружина.

От злости гонец грубо отпихнул ряженого старика и выскочил из юрты. Тот, посылая проклятья в спину удалявшегося юнца, упрямо поковылял за ним.

Вопли шамана не утихали, но удалялись прочь от гостевой юрты. Охрана не сильно беспокоилась насчет того, что мы выкинем какое-то коленце, и потому вела себя расслабленно, лениво обсуждая произошедшее.

– Вот теперь время пошло! – вскочив на ноги, сказал я и, выхватив меч из ножен, дал знак Науму.

– Зашибу! Убью! Кости переломаю! – вдруг завопил облегченно Наум и бросился на брата, повалив его на ковер.

– Бей его! Сильней дави! – выкрикнул Олай и нарочно сильно стукнул рукой в хлипкую стенку жилища.

Чен вынул из рукава ножи и притаился у двери, Олай перепрыгнул через мутузивших друг друга братьев и занял позицию напротив.

Я в этот момент уже отследил, где находится ближайший ко мне стражник, и прицелился ударить клинком прямо сквозь войлочную стену.

Створки дверей распахнулись, и в юрту ввалились трое охранников. Они даже не достали оружие, у них и мысли не могло возникнуть, что в их же собственном стане на них так коварно нападут, ведь кругом столько своих…

Чен ударил клинком под ребра первому, оставляя нож не вынутым, оттолкнул его от себя как можно дальше. Второй сам наскочил на подставленный нож и, подломив колени, рухнул в ноги китайцу, тот стянул шлем с его головы и что есть сил саданул ребром ладони сверху вниз, как раз в то место, где шея соединялась с затылком. Правильно выполненный, этот удар мгновенно ломал первый позвонок, на котором собственно и держался весь череп. Человек даже вдохнуть не успевает, просто умирает. Могу себе представить, что за бойню устроит китаец, если его действительно разозлить. Третий охранник, запнувшись о бездыханное тело напарника, раскорячился в нелепом полете, пока его не остановил черемис, вогнав ему острый кинжал под нижнюю челюсть. Я, как и задумал, просто проткнул мечом стоящего за стеной четвертого стражника. Братья мгновенно стихли и расцепились. Откатившись в разные стороны, они ухватились за деревянные решетки стен юрты и разом уставились на меня, ожидая команды.

Далеко в толпе народа, собравшегося у юрт полководцев, раздались возгласы ликования и бравые боевые крики. Мы с Олаем, быстро прикинув направление, куда будем смываться, тоже ухватились за решетки. Чен проворней обезьяны вскарабкался по ребрам купола юрты и, отогнув кошму, занял позицию рулевого.

– Разом взяли! – выкрикнул я, потянув вверх решетку. Юрта на удивление легко приподнялась, и мы, стараясь удерживать ее равномерно, без перекосов, двинулись короткими шажками прочь от ликующей толпы. Нашу бегущую юрту видят десятки людей, удивленные, но беззаботные, не понимающие, что происходит, они быстро спохватятся, поэтому я ору:

– Прибавьте ходу, соколики!

Чен – молодец. Ориентируясь на его крики: «Лево! Право! Прямо!», – мы еще ни разу не запнулись. Я лихорадочно отсчитывал оставшиеся мгновения. Уже летели стрелы и копья, впиваясь в вязкую отсыревшую кошму нашей юрты, когда я почувствовал – все! Один-ноль, нам не уйти дальше, чем мы уже смогли оторваться, поэтому плюхаемся мордами в грязь и растягиваемся на сырой земле плашмя, накрывая головы.

Четыреста килограммов пороха разорвали стенки сундука из мореного дуба, стальных и бронзовых накладок; каждый сантиметр тяжеленного сундука просто нашпигован чугунными сколками и стальными обрезками. Еще шесть узких кувшинов с горючими смесями, эфиром и сырой нефтью. Это была самая большая противопехотная мина, которую мне удалось создать. Фальшивая верхушка, присыпанная сверху золочеными безделушками, вот все, на что смогли полюбоваться в свой последний миг отпрыски великого хана. Поднятая крышка сундука взвела пружины кремневых бойков. Длинный вал, получивший импульс от пружин, привел в действие катушку маховика, которая за пять секунд дала значительный ударный импульс и что есть дури в стальных спиралях выбила сноп искр в неприкрытый пороховой запал.

Наученные горьким опытом на бесконечных полевых испытаниях, мои спутники лежали в грязи с раскрытыми ртами. Операция «Весенний гром» вступила в завершающую фазу.

Грохот взрыва, ударная волна и смертоносная шрапнель тысяч осколков смела все вокруг себя на добрые пятьсот метров, в этом чудовищном смерче пропала и наша спасительница – юрта. Улетела, утыканная, словно еж, стрелами и копьями. Я увидел разметанные по полю ошметки центрального лагеря. Чудовищных размеров облако черного дыма поднималось над, бывшим недавно многолюдным, ордынским станом. Куда ни кинь взгляд – всюду люди и лошади, горящие словно факелы, в агонии мечущиеся по полю. Мгновенно все, кто оказался рядом с эпицентром взрыва, распались на такие мелкие ошметки, что их даже не заметят в раскисшем, растоптанном в грязь поле. Клочья тех, кто стоял поодаль, обуглились, смешались с комьями чернозема и клочками жухлой травы. Все, кто стоял в полный рост, даже на значительном удалении от места взрыва, получили серьезную контузию и теперь надолго выведены из строя. Что уж говорить, даже мы, готовые ко всему, что произошло, сумевшие отбежать достаточно далеко, чтобы не угодить под осколочный удар, и то получили по ушам и теперь ничего кроме звона в головах не слышали. Никто не поспешил вынуть оружие из ножен, схватиться за копье или лук. Застигнутые врасплох, ордынские воины, словно тростник, валились наземь после сокрушительных ударов наших мечей. Те, кто лежал на земле, получали удар сверху независимо от того, жив он или просто не в состоянии встать. Это была резня. Дикая, свирепая резня. Бойня. Как мои волки режут скованных страхом людей, так и мы впятером сейчас кромсали налево и направо десятки очумевших, контуженых и заторможенных ордынцев. Первым, шатаясь, шел Наум. Словно сама смерть, взмахивая вместо косы мечом. То и дело спотыкаясь о павшие тела кочевников, он яростно прорубал широкую просеку в напиравшей на нас толпе. Кровавые брызги, летевшие с его меча, слепили глаза. Подпирая его могучую спину втроем, мы не давали сомкнуться наседающим рядам противника. Я по правую руку от Наума отбивался мечом и подвернувшимся вовремя щитом. Олай с Ченом бились слева. Охотник, словно прокладывая себе путь в густой лесной чаще, привычными движениями взмахивал своим широким тесаком. Тот, кто успевал увернуться, напарывался на быстрые ножи китайчонка. За нами, пятясь спиной, бушевал Мартын. Зажав в левой руке ножку того самого столика из гостевой юрты, видимо, догнавшего нас после взрыва, он с остервенением гвоздил им всех подряд, сшибая за раз кучу народа, что конных, что пеших, и добивал их мечом. Лошади, обезумев от этого ада, сбрасывали всадников и уносились прочь, усиливая сумятицу. Минуты после взрыва тянулись очень долго. Каждая секунда растягивалась до бесконечности. Мне самому казалось, что в паузах между гулкими ударами сердца я успеваю нанести два или три удара. Налипшие на холодных клинках куски плоти срывались грязными комьями, плюхаясь на наши вороненые доспехи. Мы ворочались в кровавом месиве, шаг за шагом продвигаясь вперед. Подкрепление уже идет. Они не могли не услышать сигнал. Конные отряды во весь опор устремились из засад нам на выручку. Затаившиеся стрелки давно распределили между собой участки, которые будут простреливать из безопасных укрытий. А нам следует скорее пробиваться к реке. Туда, где должны ждать разведчики. Они выведут нас из боя, доставят в безопасное место, и я смогу сам проследить, чтобы вся операция закончилась успешно.

Я Коварь! Свирепый, хитрый и безжалостный. Я не приемлю слово «честь» по отношению к врагу, тем более зная наперед, что и сам враг не знает таких слов и понятий. Вот дань, которую мы заплатили! Приходите еще! Мы с радостью поделимся!

Подоспевший отряд разведки сбрасывает маскировочные плащи и накрывает нас, чтобы мы больше даже не попадали в поле зрения уцелевших всадников. Но это излишняя мера, и так видно, что сейчас каждый, кто сумел уцелеть в этом локальном апокалипсисе, радеет только за собственную шкуру. Стремительные конные отряды настигают всех, кто пытается бежать или вступить в бой. И тут и там на всем поле слышны взрывы, это стрелки с ювелирной точностью накрывают квадрат за квадратом. Не было противостояния, была простая резня. Примерно такая же точно, как устроили сами ордынцы совсем недавно, войдя за ворота пылающей Рязани, сдавшейся на милость победителя крепости Онуз. Расчлененное, раздробленное войско, не способное сесть верхом на перепуганных раненых лошадей, топталось в грязи, онемевшее от страха и ужаса до такой степени, что даже не способно было попросить о пощаде.

Плот переправы отчалил от берега и плавно заскользил вниз по течению, удерживаемый единственным крученым канатом, закрепленном на одном берегу. Нам больше нечего делать на поле боя. Мы выполнили главное свое предназначение. Мы внесли смертоносный заряд во вражеский стан. Теперь засадные отряды доделают всю грязную работу. У них нет приказов миловать, или брать в плен. Все только на личное усмотрение, так или иначе кому-то нужно вырваться живым из этой кровавой резни и донести до других армий весть, что великие и непобедимые сыновья какого-то там царька по имени Джу-Чи сыграли в ящик. Хорохорились, выпендривались, млели от того, что дерзкий Коварь поклонился им в ножки, и вот итог. Хорошо смеется тот, кто остался в живых.

Но вот мне почему-то совсем не смешно. Я это сделал, и ни секунды не жалею, и готов нести ответственность за каждое совершенное действие. Ярость и гнев, бушуют сейчас во мне, и смеяться над павшими в этом бою я не стану. У них собственное представление о правах и обязанностях, о доблести воина и его праве на добычу. Быть может, кого-то из них насильно приволокли в армию, пригрозив смертью, наказанием, посулив солидный куш. Не важны причины, важен итог – все они пали в этом походе.

Голова кружится от стремительных событий, в ушах затянувшийся звон отгремевшего взрыва, на железных перчатках кровь. Я только сейчас заметил, что все это время не выпускал из рук оружие. Судорожно сжимал горячую рукоять, рефлекторно поднимал к плечу тяжелый щит, подхваченный в бою на раскисшем поле.

– Партия, господа. Делайте новые ставки.

Мой собственный голос прозвучал глухо и сипло. Я не задумывался над тем, что меня сейчас не понимают и даже не слышат. Возбужденные Мартын и Наум что-то хрипло вопят, препираясь, никак не могут успокоиться и, перехватив у разведчиков весла, мощными гребками гонят плот к берегу. Предусмотрительный китаец флегматично выковыривает из ушей застывший воск, а Олай, присев на край плота и сдернув с руки перчатку, отмывает в воде тесак, смывая с него кровь и грязь чуть трясущейся рукой. Один я стою, как гранитное изваяние, и пялюсь в сторону пологого берега на той стороне, где уже нет шатров и костров, где грохочут взрывы ракет, хрипят лошади и слышны боевые кличи. Где острая сталь рвет и режет в отмщение, сечет и колет в назидание, не собираясь обратно в ножны до той поры, пока не соберет кровавый урожай с поля брани.

8

Плохое быстро забывается, оставляя лишь неприятный осадок в душе, словно накипь в котлах с водой, которой с каждым годом становится все больше и больше.

Из крепости ежедневно выходили рейдовые отряды. Словно расходящиеся лучи, пронизывая все вокруг. По раскисшим дорогам, по заливным лугам, в грязь, в болота, в лесную чащу; куда только не проникали они, выискивая и уничтожая затаившихся врагов. Мы должны были зачистить все вокруг. Посмотреть, что успели натворить ордынские войска, пока мы были в осаде. Многие села, из тех, что были мной заведомо предупреждены, сумели сохранить припасы, выжить. В тот момент, когда к ним прибыли продовольственные отряды захватчиков, у бедных селян нечего было взять. По легенде, я, Коварь, отнял у них все, готовясь к долгой обороне. Теперь, когда опасность миновала, можно было достать все припрятанное из потайных схронов в лесной чаще и продолжить жизнь в труде и мире.

На руины сгоревшей Рязани страшно было смотреть. Такого огромного пепелища мне не приходилось прежде видеть. Черная, зернистая земля с остатками углей и пепла, обглоданные кости, прогоревшие, разрушенные каменные постройки. Придется сровнять с землей эту братскую могилу и строить новый город на новом месте. Во много раз больше и крепче, чем моя Змеегорка. С еще более высокими стенами, с каменными домами, с продуманной системой улиц и коммуникаций, мостов и рвов. Нужно дать понять людям, что мы можем не только хорошо жить, но еще и бороться за свой образ жизни. Силой оружия, силой духа, собственным умом и без сторонней указки. Ведь как бы там ни было, но семь лет назад я был здесь чужаком, пришлым варягом, чужеземцем, не знающим ни языка, ни обычаев, а нынче я свой. Опора и защита. Уцелевшие боярские рода с главами семейств, старейшины племен, сохранившие своих людей от врагов в глухих лесах, все сейчас шли ко мне в крепость высказать свое почтение и как бы присягнуть на верность. В то время пока у них были князья, наследник Ингвора Роман, обезумевший Юрий с варяжской дружиной, они еще сомневались, не решались пойти на откровенное предательство, но нынче расстановка сил изменилась, и теперь только в моем лице все видели достойного правителя и защитника. Своим примером, неусыпным бдением и тяжелой работой я доказал, что смогу уберечь вверенные мне земли даже от многочисленной, во много раз превосходящей по силе орды. Что уж говорить о соседях, кои издавна жаждут прибрать к рукам вольные пограничные земли.

С ордой еще не покончено. И северная армия, и южная, заметно сбавили темп наступления на запад, но все же уверенно продвигались к Киеву и Москве. Серьезной преградой на их пути стал Владимир, тоже весьма укрепленный и сильный форт. Владимирский князь, как и Юрий, предпочел осадному положению открытую битву в чистом поле, но исход такой схватки был не ясен. На какое-то время войска разошлись, потому что в кульминационный момент сражения до полководцев орды в северной армии дошла весть о том, что западное крыло разгромлено и пало в бою у стен безвестной крепости. На какое-то время у стен Владимирского кремля возникло шаткое перемирие, пока полководцы подтверждали информацию и держали совет – каким боком это может выйти для всей кампании. Уж не знаю, что послужило причиной, но в конечном счете и Владимир пал под натиском
монгольских войск. Его не сожгли, не растерзали, как несчастную Рязань, но тоже отделали так, что теперь не один десяток лет пройдет, пока это княжество очухается от такого потрясения. Прознав о поражении западной армии, южные народы тут же оживились, давая отпор захватчикам, в связи с чем южная монгольская армия сильно снизила темп продвижения. Блицкриг не удался. Наскоком взять русские земли не вышло, стоило споткнуться на одном месте. Теперь и Коломна, и Московия слали ко мне гонцов с просьбой подсобить в ратном деле, и это несмотря на то, что в прежние годы даже знаться со мной не желали, всякого купца, про которого скажут, что он ведет дела с Коварем, сурово наказывали, а весь мой товар портили и уничтожали. Одна победа, удачно занятая позиция – и теперь я полностью контролирую ситуацию. Нужно воспользоваться моментом, распустить, словно спрут, цепкие щупальца и подмять под себя большую часть пока бесхозной территории. Для этого требовалось совсем немного. Пока действует речное сообщение и с моими быстроходными весельными лодками поддерживать связь просто, я намеревался отбить себе даже бóльшую территорию, чем было у прежней Рязани.

Из тех уцелевших людей, что успели уйти из городов и сел, я спешно формировал комбинированные дружины. Небольшие отряды, во главе которых вставали десяток доверенных мне лиц, полсотни стрелков и сотни три вновь прибывших ополченцев, снаряженных и собранных в моей крепости. Такие отряды занимали города и крепости вокруг Мурома, подбирались к Коломне и Пронску. Выбили Юрьевых бояр из Бел-города и уже наладили связь с тульскими дворянами. Куй железо, пока горячо, каждый сам кузнец своего счастья – банальные, заезженные поговорки, а как они кстати, когда азартно подгребаешь под себя все военные трофеи. Люди в крепости уж и забыли, наверное, что такое сеять и жать, разводить скот, копаться в огородах. Цеха работают и днем, и ночью. Вооруженные разъезды охраняют заготовительные отряды, расползающиеся от крепостей все дальше и дальше. Посыльные только и успевают, что явиться с донесением, как тут же, сменив коней, мчатся с поручением. Расстояния огромные, сотня, две сотни, три сотни километров, все это маршруты, тянущиеся по пересеченной местности, не промчаться быстро и проворно. На пути сотни опасностей, шайки бандитов, недобитые ордынские формирования, мародерствующие по окрестным селениям. Мне трудно удержать весь поток событий под единым началом. Обученные мной сотники и старосты родов сами берутся за дело, восстанавливая опаленные нашествием города и села. А у меня и в крепости дел по горло. Прошедшая зимой осада в полной мере дала понять, насколько я еще был не готов держать такой натиск. Все мои расчеты были, мягко говоря, очень поверхностными и примерными. Только по счастливой случайности ни одна зажигательная бомба не взбесилась и не угодила в крепостной арсенал. Запас медикаментов истлел прямо на глазах, изведенный на сотни мелких и порой совершенно безопасных ранений. Мне следовало более внимательно отнестись и к складам с оружием и амуницией. Сейчас, хоть и тщательно промазанные и завороненные, доспехи начинали ржаветь. Мечи и наконечники копий требовали серьезной чистки и заточки, а это время.

Помню, как в армии нас с приятелем отправили на чистку автоматов. То еще занятие, скажу я! Автоматы хранились в ящиках, просто утопленные в килограммах смазки. Уж и не помню, что это было – пушсало или солидол, – но очищать оружие от смазки приходилось долго и нудно. Вся военная амуниция и снаряжение подвергаются тщательному консервированию. Со стороны может показаться расточительным и нецелесообразным, но на поверку получается, что совсем даже нет. Вскрывая герметичный цинк с патронами, наверняка знаешь, что там все в порядке, проверено и смазано, проложено не одним слоем промасленной бумаги. Мало умения, воинского искусства, требуется еще и обеспечение, надежный тыл. Вот именно обеспечением тылов я и занимался. Дел много, дела важные, и, всем им уделяя время, понимаешь, что даже пообедать как следует не успеваешь. С самого утра проблемы в литейном цеху. Треснула одна из печей, и ее срочно пришлось глушить, чтобы не сжечь железо. По меркам моего производства просто техногенная катастрофа. Раскаленная печь, засыпанная песком и шлаком, дымила до самого вечера, да и грохот по расчистке шлаковых наплывов стоял такой, что заглушал даже звонкий колокольный перезвон в молельном доме на гостином дворе.

На расчистку спусковых стапелей пришлось привлечь все возможные ресурсы, даже охрану складов. Во время осады, когда хитрые монголы пытались проникнуть в крепость с тыла, по льду реки, мои требушеты ударили сразу, но одно из орудий развалилось на половине выстрела и осыпалось тяжелыми бревнами как раз на стапели, куда затаскивали корабли в сухой док. Пущенное из пращи тяжелое ядро разбило в мелкую щепу весь угол продовольственного склада, да так, что просела часть крыши и теперь его придется полностью перестраивать. И подобные мелочи накопились по всем цехам и жилым комплексам: на каменных стенах и воротах, мостках и укреплениях. Змеегорка сейчас в равной удаленности от двух монгольских армий. С севера и с юга в любой момент могут припереться несколько десятков тысяч раздосадованных неудачей захватчиков, и все начнется сначала. Опять осада, опять непрерывный, незатухающий бой и днем, и ночью. Потери, трупы, грохот взрывов и свист стрел. Это как тяжелое похмелье. После буйной вечеринки на несколько недель даешь себе зарок, что больше так надираться не будешь, а проходит какое-то время, опять забываешь, как же плохо тебе было. Вот и с войной то же самое. В головах еще свежи впечатления недавних сражений, воздух еще пахнет кислым пороховым дымом, и кажется, что еще одна война просто сведет с ума. Но случись врагу приблизиться к стенам – куда я денусь? Схвачусь за оружие и стану, как и в первый раз, молотить из всех орудий, не разбирая, кто прав, а кто виноват. Но пока затишье и перемирие, созидательный труд устраивают меня куда больше, чем бессмысленная и жестокая резня.

Неделю копались в сухом доке, устанавливая на построенной еще осенью ладье паровой двигатель. Таких лодок в этом столетии не строили. Плоскодонное судно с небольшой осадкой, по моим расчетам, должно было входить в самые мелкие протоки, выползать на отмели и проходить низкой водой. Я долго решал, какой привод сделать для маломощной паровой установки: колесный, как у речных пароходов, или все же винтовой. В конечном итоге остановился на последней версии. Исходя из опыта и рассчитывая на то, что судно будет так или иначе участвовать в речных сражениях, я решил, что колеса, торчащие над водой, будет очень легко блокировать, что в конечном счете просто обездвижит судно, лишая маневра. Все днище судна было сделано отдельными ячейками, и каждая укреплена стягивающими хомутами, как у бочки. Таким образом, чтобы потопить этот речной крейсер, понадобится пробить каждую герметичную ячейку по отдельности. На испытаниях паровой двигатель показал себя очень хорошо. Единственная его проблема заключалась в том, что он потреблял слишком много топлива. Если в речном судоходстве эта проблема решалась легко и просто, то о морских круизах пока придется забыть. Первый самоходный корабль! Вот уж где я дал волю собственной фантазии. Система управления – классический штурвал и стопоры винтов. Все системы паровой установки напрямую управлялись с капитанского мостика, так что кочегарам внизу требовалось лишь поддерживать давление пара на нужном уровне. Мне не терпелось провести испытания на большой воде, в русле реки, прокатиться против течения на виду у всех без весел, бурлаков и парусов с завидной скоростью. Но, как говорится, спешка хороша при ловле блох. Промашки на первом же старте я себе позволить не мог. Хоть мой авторитет сейчас и так достиг максимальных высот, я не должен использовать его, прикрывая мелкие неудачи. Прежде чем спустить судно на воду, я еще раз внимательно все проверил. Протестировал, прогнал паровой двигатель на холостом ходу и только после того, как высохла краска и закрепился лак, я дал команду на спуск судна. Эх, жаль, шампанское в своей крепости я еще сделать не додумался. Вспоминая знаменитую фразу «как вы судно назовете, так оно и поплывет», я потратил не один день на то, чтобы придумать название. В конечном счете определился и сам выковал из листовой бронзы таблички с названием: «Громовержец». Звучало гордо и страшно. Что такое «Коваря громовой молот», знали все вокруг, и даже уцелевшие после битвы татары могли бы поведать об ощущениях, испытанных на собственной шкуре. Хотя вряд ли – всех добили. Зря, наверное. Лучше бы взять в плен и заставить работать. Но сделанного не воротишь. Врач сказал в морг, значит, в морг. Ничего, обойдемся. Теперь из большой неподвижной крепости вышел настоящий военный корабль, как крепость малая, но подвижная и проворная.

Я не спрашивал ничьих советов, мне не требовалось благословление епископов и патриархов, я просто взял власть в свои руки. Силой оружия, убеждением, авторитетом, но я заграбастал под свои «загребущие лапы» все рязанские земли да еще и у соседей отщипнул по куску. Чисто формально молодой князь Александр повез отцу Ярославу Всеволодовичу в Киев мое даже не прошение, а уведомление о том, что я провозгласил себя правителем. Мой тесть боярин Дмитрий целый день сочинял это послание в дипломатичных выражениях, отложив свои коммерческие дела, понимая всю важность подобного документа для нашего дальнейшего существования. Получить официальное одобрение на правление. Пусть это ненадолго. Через какое-то время так или иначе придется уступить ответственную должность угодному всем кандидату, но пока, чтобы не допустить анархии, я намеревался держать все под контролем.

Мы поднялись на борт «Громовержца» в сопровождении епископа Иона и монаха Афанасия, прибывших из Коломны. Вот в Коломну я и намеревался их вернуть, но уже по реке.

Сам епископ долго противился тому, чтобы подняться на сие страшилище, но после доброго обеда и пары кружек хорошего пива он все же взялся освятить «Громовержца».

– За крепость не переживай, – напутствовал дед Еремей, провожая меня на трап с большой лодки. – Я за всем присмотрю, да и Мартынка из Пронска не сегодня так завтра воротится.

– За крепостью смотри, да только про дальнюю разведку не забывай. Пусть сил не жалеют. Олай, как вернется, пусть дела берет, и чтоб даже мышь мимо не проскочила. Науму весточку отправь, поторопи его с набором ополчения.

– Полно тебе, батюшка, тревожиться, не впервой, небось. Сколько без тебя все делали, и все как-то складывалось. Тимоху за Скосырем пошлю, он тут недалече лагерем стоит. Хватит им уже отъедаться да отсыпаться, – разворчался Еремей.

– Если что, шлите гонца, я по течению быстро ворочусь.

– Ступай уже, а то, глядишь, епископ коломенский как протрезвеет, так сиганет прям в воду.

Чен перегнулся через борт и стал затаскивать на палубу трап. Я лишь окинул взглядом берег и пристань, на которую вывалили, наверное, все жители крепости.

– А ты дашь штурвал покрутить? – спросил Димка, карабкаясь мне на плечи.

– А как же не дать! Это ж твой корабль! Вот как подрастешь, так и владеть станешь, а покамест я за ним присмотрю, налажу да испытаю.

И запоминай, что и как делать надо, чтоб после не посрамиться.

Вообще, конечно, дикая смесь получилась, вот если к примеру, собрать воедино прогулочный речной трамвайчик и торпедный катер – как раз мой «Громовержец» и получится. Только придется еще добавить выносной таран на носу и поднимающиеся из бортов щиты, окованные железом. Вообще, судно вышло очень массивным, я, признаться, не рассчитывал, что так получится. Примерно двадцать метров в длину, семь в ширину. С высокой надстройкой, капитанской рубкой, широкой палубой и грузовым трюмом. Создавая чертежи этого судна, я больше заботился о внешнем виде, чем о каких-то ходовых характеристиках. Сам факт того, что корабль будет двигаться против течения реки без видимых усилий, – уже чудо. Ведь, действительно, ни весел, ни парусов видно не было, а уже первое испытание показало, что паровой двигатель вполне справляется с нагрузкой и уверенно волочет маленький броненосец даже в узких местах, где течение чувствовалось сильней.

Епископ с монахом бродили по судну, совершая обряд освящения, Ярославна, со своей неизменной свитой оккупировали кормовую палубу, а мы с Димкой поднялись в капитанскую рубку. Команды всего было десять человек, столько же пассажиров, и пятеро стрелков коротали время в каютах, не мелькая на виду у зевак, которые могли увидеть корабль с берега.

– Вот мы с тобой и встали у руля, – обрадовал я сына. По правде говоря, в своей жизни я никогда не стоял за штурвалом, мне отец даже лодочный мотор на своей резиновой лодке не доверял, а тут целый пароход. Про речную навигацию знаю только то, что на реках полно мелей и порогов, все остальное придется узнавать на опыте.

– А что это за палки?

– Это рычаги управления. Вот это рычаг, к примеру, если его потянуть на себя, поможет кораблю повернуть вправо. Второй, если потянуть, – влево.

– А если оба потянуть? – тут же спросил Димка, взбираясь на высокий стул у планшета.

– А если оба потянуть, то остановишься и станешь пятиться задом, как рак. Но пока сколько еще придется учиться, да нам с тобой обоим узнавать, я делаю тебя главным помощником капитана, то есть меня, и назначаю ответственным за паровой гудок. По моему приказу ты должен будешь опускать этот рычаг. Вот прямо сейчас и опускай.

Чуть замешкав, с некоторой опаской Димка все же схватился за бронзовую рукоятку и потянул вниз. Оглушительный рев тут же раздался с верхней палубы, и все, кто стоял на корме, невольно подпрыгнули от неожиданного пронзительного звука.

Давление в малом ресивере упало, и гудок стих, пережатый запорным клапаном. Помогая Димке, я вернул еще не притертый рычаг в исходное положение и опять встал у штурвала.

– Таким сигналом мы оповещаем всех, кто стоит на берегу или в темноте идет нам навстречу о том, чтобы уступили дорогу и посторонились или чтобы встречали. Теперь, пока ты на корабле, это на твоей ответственности. Когда станешь отдыхать, сдавай смену твоему другу Чену. Ведь ты же не железный, тоже должен когда-то отдыхать.

Пока не притерлись все детали и механизмы, пока не прошла окончательная калибровка всех узлов, я намеревался держать лишь малый ход. Но и в таком половинчатом темпе, мы довольно уверенно обгоняли скачущего вдоль берега всадника, провожающего нас от самой крепости. Кто-то из разведчиков, явно из собственного любопытства, а не по приказу, мчался за нами, пока берег стал непроходим от камышовых зарослей, и ему пришлось отстать.

Созданный мной паровой двигатель – штука ненадежная, если учесть, что вся его конструкция была, от и до, высосана из пальца. Пять лет я проводил опыты, делал макеты и готовил оборудование, чтобы явить этому миру такое колдовское творение. Трюмы полны запасных частей, да в таком количестве, что, наверное, еще один двигатель собрать можно будет, но мне нужен запас. Черт его знает, какой из узлов окажется слабым звеном.

Странное ощущение свободы, какой-то небывалой легкости. Нет никого надо мной. Ни царя, ни президента, никакой власти. Я сам себе закон и порядок. Лишь я указ самому себе, и никто больше. Где бы я имел средства и возможность в XXI веке вот так, без проблем построить здоровенный корабль и спустить на воду большой судоходной реки, не спрашивая дозволении десятка крючкотворных инстанций. Да и со всеми бумагами меня бы тормозили на каждом повороте с бесконечными проверками. Пьянящее чувство, необычное. Столько лет труда в замкнутом пространстве крепости, без доступа к информации, лишь вываривание в собственном соку, в багаже личных знаний и накоплений. Как же многое пришлось изобретать с нуля. Как многого я не знал и получал лишь путем множества экспериментов, опытным путем. В моем положении знания стали самым главным сокровищем, которым я обладал. Для кого-то колдун, да пусть так, нехристь и варяг, да только, что мне дело до тех кривотолков, когда я уже занял высокое положение, встал на удобную позицию и теперь меня непросто будет спихнуть с этого пьедестала. Если в прежних мечтах я видел себя максимум владельцем небольшого производства, частной мастерской с десятком наемных рабочих, то нынче в моем распоряжении целое княжество. Вот где простор для действий. Я могу сам создавать законы, могу строить и разрушать, и никто не посмеет вставить хоть слово поперек. Все, что только пожелаю, смогу сделать по собственному усмотрению. Даже не верится, что обладаю такими возможностями.

Идти по незнакомому фарватеру в ночной мгле я не рискнул. У корабля достаточный запас прочности, но пороть горячку не стоит. Тем более что в Коломну запланировано прибыть с помпой, при свете дня, в полной мере демонстрируя всю мощь созданного мной инженерного чуда. По моему собственному разумению, мы просто плелись, выдавая лишь часть возможностей речного судна, но в представлении всех прочих такую скорость перемещения мог позволить себе лишь колдун, который заневолил речные воды и повелел им тащить его судно к желаемому месту. Интересно, что скажут люди, когда я замахнусь на небо. А что? Обычный планер с реактивным двигателем пронесет меня пару сотен километров без особого затруднения. Проблема лишь в том, что и это чудо техники мне сначала придется создавать на макетах. В аэродинамике я разбираюсь не больше, чем в ядерной физике. Но не боги горшки обжигают, так что и это осилю, коль будет такая необходимость. Трепещите, историки и археологи! Чините свои перья, летописцы, вам придется очень сильно удивить потомков! Пока жив, буду отрываться на полную катушку. Ведь нет надо мной ни власти, ни указа. Сам себе хозяин. Даже за миг этого чувства стоит вести кровопролитную войну, не жалея ни сил, ни средств. Стоит биться насмерть за право так жить и творить, наперед зная, что это не только на свое благо, а на общее дело. Раньше или позже, под натиском внешнего врага, с запада ли, с востока, но раздробленным князьям придется объединиться, встать под руководство центральной власти, под один общий стяг. Все лишь оттягивают этот момент, потому что каждый хочет сам возглавить этот союз. Пустые прогнозы. Мне удалось отбить одно нападение, выиграть значимое сражение, но от прочих поползновений я не застрахован. Будут еще желающие сунуть рыло в наши сени. И я должен быть готов встретить непрошеных гостей. И чтобы быть уверенным в успехе, мне нужно пространство. Поле для деятельности. В стенах крепости уже невыносимо тесно, уже трудно развернуться. В тот момент, когда я только закладывал первые камни фундамента, мне казалось, что никогда в жизни не смогу поднять эти стены. А теперь понимаю, что мало заложил. Надо больше, мощней, выше. Чтоб только при взгляде на непреступные валы у любого противника сразу же отпало всяческое желание идти завоевывать русские земли.

Так что я действую, а не выжидаю.

В ночь спал мало. Встали на якорь в тихой заводи. До полуночи студили котел, сливали воду, промывали все трубки. Я с негодованием выяснил, что всем моим деталям, как и мне самому, не хватает масштаба. Предохранительный клапан на пароотводной трубке закис. Сейчас его можно было лишь почистить от накипи и соли, заливать в систему только кипяченую воду, а впредь заменить эту деталь на более массивную и громоздкую. Мелочь, ничтожный клапан, а поставил под угрозу весь двигатель. Сколькому еще придется научиться! Сколько испытать на собственной шкуре! Приставленные к машине два молодых парня, Савелий да Никифор, внимательно смотрели за каждым моим действием, раскрыв рты, ловили каждое слово. Их задача быть чуткими к вверенному им колдовскому механизму, следить за каждым мелким изменением в его трубках и системах. Смазывать валы маховиков, следить за работой помп, откачивающих воду из переходного редуктора. Да, как бы я ни старался, а добиться полной герметизации ведущих валов мне не удалось. Вот и пришлось хитрить, делая привод от механизма на небольшой насос отбрасывающим накопившуюся воду за борт. Сколько еще всяких ухищрений внедрилось за то время, пока строилась лодка. Ведь все, от самой конструкции до последнего крепления, было вновь. Мастера по нескольку раз переспрашивали, прежде чем брались делать хоть какую-то деталь.

На следующее утро после проверки всех механизмов я все же прибавил пару. До Коломны оставалось не меньше пятидесяти километров, это расстояние прошли уже к обеду, даже не заметив в общей суете. Корабль шел на удивление легко и резво. Сам город находился на высоком берегу, как и большинство его капитальных построек. А вот дорога, что вела от берега вверх, по обе стороны была облеплена домами и сараями, стоящими хаотично и нелепо. Там, где были высокие и крутые подъемы, дорога плавно извивалась. Часть купеческих складов находилась здесь же, возле берега. Вообще, логика строительства была непонятна. Все постройки казались какими-то временными, ветхими, несерьезными, наляпанными абы как. Неудивительно, что купцы, попадая в мою крепость и видя мощеные дорожки, ровные каменные кладки стен, сразу же проникались уважением и доверием.

Причаливая к покосившийся пристани, я чуть не своротил ее правым бортом. Длинный бревенчатый помост накренился, но устоял, принимая на себя всю массу прибывшего судна. Все пятеро стрелков во главе с китайцем высадились на берег и встали заслоном, чтобы любопытные не проникли на корабль. Епископ с монахом сошли чуть позже, когда здоровяк Афанасий выгрузил на пристань все подарки, которые я передал Коломенской епархии как плату за ту небольшую услугу в дипломатическом вопросе, что они оказали мне. Инициатором переговоров с коломенским князем был монах Афанасий, а епископ примазался для пущей убедительности. Афанасий хоть и соблюдал субординацию, но порой так мог глянуть на настоятеля, что тот аж чернел, съеживаясь от страха.

Сам князь, недавно взявший с дозволения владимирского князя коломенский стол, вышел к пристани многим позже своих горожан. Я, наученный горьким опытом, в его палаты подниматься не собирался. Трепаться с этим увальнем совершенно не было желания. Типичный безвольный отпрыск благородного семейства, которому, похоже, даже после обеда няньки слюни подтирали. Понятно было с первых слов, что ничего этот самый князь не решает и разговоры вести надо не с ним, а с его боярами. Вот кто действительно мог повлиять на ситуацию и принять какое-то ответственное решение. Княжонок пыжился, дулся, все время чесался, запуская пухлые пальцы под рубаху, поверх которой кто-то из родни, наверное, посоветовал надеть кольчугу, видимо, наслушавшись обо мне всяких россказней. У такого ротозея можно было отхапать полкняжества, он и не пошевелится.

После вынужденного, протокольного общения я поспешил откланяться, собираясь обратно. Изначально планируя везти монаха с епископом в Коломну, я поручил им провести предварительные переговоры, но как-то само собой получилось, что сам столкнулся с князем. Чего-то теперь расхотелось и сам город смотреть, а соседа-князя и вовсе бы не видать. Проще говоря, сплошное разочарование. Зато корабль обкатал и себя показал.

Как только вернусь, внесу все требуемые доработки в конструкцию парового двигателя и тут же дам указание клепать следующий. Надо подумать и о бензиновых моторах, но это позже. Железа после битвы с ордынцами осталось тьма, так что многое пойдет в переплавку. Половина из всего собранного на поле битвы – сущий хлам, я бы в свое время из такого даже петли на ворота не рискнул бы ковать. А в общей массе, глядишь, что путное выйдет. Построю еще с пяток таких кораблей, так вся Ока моей станет, да волжские земли по берегам тоже проведаю. На земле танки и тяжелая пехота, на воде плавучие крепости, сделанные с таким расчетом, что могут служить и десантными транспортами, осталось только небо взять под контроль, и тогда со мной не только местные князьки считаться станут, так еще и дальние соседи крепко призадумаются. А для этого нужны компактные бензиновые двигатели, а не паровые мастодонты в несколько сот кило весом. Ладно, мечты и прожекты оставлю на потом, а сейчас надо заняться повседневными делами. Тревожные донесения разведки никак не оставляют шанса на то, что две другие монгольские армии пройдут мимо меня, так что к середине лета, не позже, нужно ждать гостей. Разоренные земли сейчас не приносят никакого дохода. Купцы по весне так и не явились на торги, так что рассчитывать на пополнение припасов сырья мне, увы, не приходится. Буду исходить из того, что у меня есть. Ремесленные цеха в авральном порядке готовят арбалетные стрелы с каменными наконечниками. Разумеется, я готов экономить железо на чем угодно, а на такую скорострельность своих установок никаких боеприпасов не напасешься. Тяжелые скорострельные арбалеты в недавней обороне показали себя очень эффективным оружием, особенно те, что стояли в выносных турелях. Имея токарные станки, изготовить каменные наконечники вовсе не проблема, был бы только материал, а в моем производственном цикле ничего даром не пропадает. Таинственные, запредельно сложные для понимания здешних людей технологии превратили меня в особого человека. Ведающего тайны, колдуна, ареда. Меня боялись. Не отдельно чего-либо из моих творений, огнедышащих змей или самоходных кораблей, таинственных громовых камней или зловонных зелий. Боялись всего этого в целом, а меня конкретно как стоящего за всем этим. Той сокрушительной и в то же время созидательной силы, что есть во мне, что позволяет мне мановением руки сметать полчища врагов.

Не знаю, как долго еще продлится эйфория от победы, но, несмотря на все ужасы и грязь недавней бойни, я чувствую в себе какое-то вдохновение, новую позитивную волну, что поднимает меня на следующую ступень развития.

Переговоры в Коломне оставили неприятный осадок. Чумазые дворы, расхлябанный и неухоженный берег, убогие лачуги вдоль пристани, покосившиеся заборы. Какая-то серость и унылость. Будь я на месте монгольских захватчиков, то непременно бы завоевал это княжество только для того, чтобы основательно его перестроить и привести в порядок. Только вот им это надо? Они мастера грабить и покорять.

На обратном пути старался себя отвлечь какими-то мыслями, проектами, расчетами. Сплав вниз по течению казался простым и очень умиротворял. Я рад был, что смог хоть на короткое время вырваться из стен собственной крепости, которая уже стала раздражать. Ведь последние годы я вообще никуда не выезжал. Так, вертелся по округе и не больше. А мне хотелось в теплые края. С умилением вспоминались моменты, когда мы с друзьями собирались на юга, снаряжая караван из трех, а то и из пяти машин, и, не торопясь, сменяя друг друга мчались по знойным южным дорогам навстречу солнцу и морю, к какой-то легкой, беззаботной жизни. Кажется, что все это было не со мной, словно бы переживаю, как свои, чужие воспоминания. Я уж и говорить, наверное, разучился, так привык к местному говору, что слова из своего времени вставляю, лишь когда не мог подобрать нужное выражение или когда ругаюсь матом, на чем свет стоит кроя всех и все вокруг. Бывает и такое, особенно когда чего-нибудь не получается.

– Как думаешь, Чен, пойдет орда вторым приступом или оставят нас в покое?

– Покупая рис, проверь, не дыряв ли мешок, говорят люди, – ответил китаец, жутко коверкая слова.

– Что ты хочешь этим сказать?

– В искусстве войны можно миловать врага, только когда наступил ему на горло. А твоя крепость не только уничтожила целую армию, так еще и столько земли взяла, сделала тебя великим. Ни один полководец такого не оставит.

– Значит, припрутся. И, наверное, не важно, все ли скопом или по очереди.

– Ты плохой враг, – заявил Чен, наливая себе пива из большого кувшина. – Очень дорогой враг.

– Что значит дорогой? В смысле – дорого стоит моя голова?

– Нет, тебя дороже убить, дешевле сделать другом и союзником. Даже если наша крепость падет, ты заберешь с собой не одну тысячу дорогих воинов. Это допустить нельзя. Мудрый полководец придет заключать с тобой мир, даже на твоих условиях, иначе вернется домой опозоренный, он придет на порог нищий.

– Несмотря на то что ты пьян, рожа косоглазая, ты трезво мыслишь. Я как-то не подумал, что всей этой шайке еще тащиться восвояси, делить добычу, запугивать бесконечно покорившихся им прежде князей и царьков. А у тех, у каждого, небось камень за пазухой припасен для ордынцев. Невеселая у кочевников жизнь, вот и лютуют поэтому. Интересно, успел Бату Джучиевич заложить свой Сарай, столицу Золотой Орды, или так и не сподобился, отложил на потом все. Если нет, то в наших землях они все как есть бомжи. Сколько бы они ни награбили, это все нужно куда-то сложить, спрятать, схоронить. А ближайший завоеванный город – только Биляр, который я тоже скоро помогу отбить и вернуть угодному мне правителю.

– А случится, что и мимо пройдет. Уйдет в большую степь, соберет дань и опять на Рязань.

– Вот тут он точно промахнется, Чен. Я небось сложа руки сидеть не стану. Уж постараюсь, встречу гостя. Меня больше заботит, чем встретить? Второй раз они на один и тот же фокус не клюнут, придется что-то новенькое придумывать.

– Большой железный танк бери, порох в него клади, лошадь запрягай и вот, бомба. Орда пойдет кидаться на танк, а он бах!

– Не выйдет, – покачал я головой. Если ползет себе «черепаха», ни в кого не стреляет, они и трогать не станут, обойдут стороной, а мы только технику потеряем. А ну как не сработает, так против нас же самих эта штуковина и попрет. Тут более масштабно мыслить надо. Без всяких стандартных приемов. Эх, времени мало, а то бы я точно устроил им горячий прием. Лошадей у нас не хватает, пехоты мало. Пока только и можем, что сидеть на высоких стенах. Да огрызаться. Видал, как зимой у орды даже лестниц таких не нашлось, чтоб хоть до бойниц доставали. Таран не подтащить, штурмовую башню не подкатить, что они еще смогут сделать? В осаде сидеть, конечно, не веселая забава, но придется, так высидим.

– Не будет войны, мастер. Не станет монгол тебя осадой держать.

– Поглядим.

Я чуть поправил штурвал, отмечая для себя, что, идя по реке с погашенными габаритными огнями, в такую ясную, хоть и безлунную ночь, я все ж таки неплохо вижу фарватер. Управлять кораблем несложно, во всяком случае мне. Ведь я просто наизусть знаю каждое крепление, каждую деталь этого судна. Но надо отучаться делать все самому. И печник, и плотник, и на мышей охотник – так не пойдет, меня одного на все не хватает. Нужна достойная смена, надежные люди, на которых не страшно будет оставить всю эту технику. Только дела держат меня, словно якорь, на одном месте. Но незаменимых людей не бывает. Больше внимания следует уделять подготовке квалифицированных кадров. Еще лет пять, и ко всем моим техническим новшествам привыкнут, будут считать, что это само собой разумеется. А что дальше? Чем еще стану удерживать свой авторитет? Ведь я использую то, что принес из своего времени, а сам остановился в развитии.

Мы выдвинулись из Коломны примерно в два после полудня, в Змеегорку прибыли с рассветом. Заметившие нас издалека дозорные на башнях подняли всю крепость на уши, так что встречать нас вывалили ничуть не меньше народу, чем провожали позавчера. К своей, чуть более пригодной для швартовки таких массивных посудин пристани я выруливал очень аккуратно, то и дело включая обратный ход, чтобы замедлить движение. Течение в этом узком месте, да еще и на изгибе русла было коварным и сильным. Только в тот момент, когда плоское днище пробороздило выложенные штабелем гладкие бревна дока и люди с причала надежно увязали брошенные с корабля канаты, я успокоился и отнял напряженные руки от штурвала.

Испытания корабля прошли успешно. В пути мы проверили, как работают подъемные щиты, открываются бойницы; насколько маневренное судно и сколько времени требуется ему до полной остановки и смены курса; может ли выгребать реверсом, вперед кормой против течения, и прочие мелочи. За всю недолгую прогулку сожгли массу древесного угля и дров. Древесный уголь давал больший разогрев по температуре, им было легко набирать пар в котлах, а дрова поддерживали постоянное горение. Воздушная турбина, которая вращалась от малого вала одного из приводов, даже на холостом ходу давала мощнейшую тягу, которая так раздувала угли, что я откровенно боялся, что стальные колосники не выдержат и прогорят. Но техника не подвела. Испытания прошли очень удачно, и я, Коварь, ныне самопровозглашенный рязанский князь, получил в свое распоряжение еще одну боевую единицу.


В мастерской царили разруха и беспорядок. Разбросанные по полу инструменты и заготовки то и дело звякали под ногами, когда я натыкался на них в полумраке, пока не распахнул запертые ставни. Во время осады некогда было наводить лоск и убирать за собой, я торопился, доделывал механизмы большого сундука для ордынцев. Теперь же здесь придется все прибрать и поставить на свои места. Как же все-таки соскучились руки по любимой работе. Все дела, дела, как говорится, для творчества совсем нет времени. Мне бы посидеть, поковыряться в чертежах, в проектах, поразмыслить на досуге, а тут, то война, то переговоры, то еще какая напасть, что даже присесть некогда.

Не успел заняться мастерской, как приперся Мартын, отвлекая меня от уборки. Он с Олаем только что прибыл из поездки по окрестностям и торопился поделиться со мной новостями. Пришлось тащиться в бывший штаб, что на гостином дворе и где дожидался нас Олай.

– Ордынцев видали! Пять или шесть разъездов, ошивались у Вороньего мыска, – выпалил Мартын, жадно отпивая из большой кружки, поставленной на стол трактирщиком. – Наверняка не уверены – то ли те же самые недобитые, то ли новые – не битые. Тьфу, провались они пропадом, что ни глянь, все рожи одинаковые, плоские, словно об стол битые, а глаза узкие, как осокой прорезанные. – Олай только посмеивался, слушая, как разоряется Мартын.

– Насчет места для новой крепости разве-дали? Что тамошние люди говорят? Я ведь на бывшие княжеские угодья и не позарился бы, кабы не нужда.

– Есть одно, – кивнул головой черемис-охотник. Вот как на духу ответствую, батюшка, что лучше и сыскать не удастся. Ты меня давно знаешь, я с тобой еще первые валы этих стен насыпал, так вот, я в твоей этой «форфификации» тоже кумекать стал. Все усмотрел.

– Ну так что за место? – донимал я охотника, не желая больше слушать ненужных подробностей от впечатлительного Мартына.

– На макете его нет, оно от гари рязанской недалече. До реки там рукой подать, много родников. Холм, как есть, от воды все сто сажень в высоту. Но кругом лес, в низинах болота, да такие дремучие, что дороги не сыскать, да и по тропкам в три погибели гнешься, пока продерешься.

– Лес нам не помеха, весь на топливо уйдет.

– Вот и я так решил, батюшка. Те семьи, что с Онуза вместе с последним отрядом успели прийти, я определил в кирпичники и позволил на той земле дома ставить. Не по душе придется тебе то место, так хотя бы глину там выработаем да изведем всю. Да и лес проредим. Одно никак не могу решить. Капище там мокшанское, прямо на холме. Что делать с ним, ума не приложу.

– А вот это как раз не проблема. Тут главное – провести правильную разъяснительную работу с населением. Вот с этого и начнем, коль не лень будет. Сыщи мне, Олай, тех мокшан старейшину, пусть в гости пожалует. И скажи, что, дескать, Коварь, намерен договор держать. Если пожелают перенести свой алтарь на иное место, так тому и быть, а коль запротивятся, то сделаем все, как культурные люди, и начнем крепость с храма. Крепкий фундамент, тройные стены и башню прям над капищем, да такую, чтоб моя дозорная на ее фоне и вовсе прыщом казалась. Чертежами мы позже займемся. А пока станем говорить мокшанам, что в честь их богов возводим храм, такой, как они пожелают. Чтоб потом претензий не было, а кто начнет рожи кислые строить, намекни, дескать, не такие нами биты были. Все понял?

– Понял, – ухмыльнулся Олай, явственно представляя себе, как он станет морочить головы мокшанским старейшинам.

– Теперь к разъездам вернемся, – обернулся я к Мартыну. – Если они окрест ошиваются, то, стало быть, тропки присматривают. А твои дармоеды, засадные отряды да прочие, что же?

– Да все уж давно на постах. Звериными тропами, болотами, смотрят каждый куст, каждое дерево. Пешие-то они далеко не ходят, ну а конные осторожничают, ты же сам не велел басурман трогать.

– Ох, смотрите мне, черти! Чтоб как минимум за пять дней я знал, что гости к нам пожаловали. В этот раз я за потери и промашки строго наказывать стану.

– Мы тут это, – пробубнил Мартын, почесывая затылок, – поле за рекой пропахивали, много чего нашли. Золота, серебра, железа разного, бронзы.

– Опять мародерствовали?

– Ну не пропадать же добру! – завопил Мартын обиженно и треснул кулаком с досады по столу. Недопитая кружка с пивом подскочила и опрокинулась ему на штаны.

Чен, сидящий рядом со мной, только захихикал, зажав рот кулаком. На что Мартын даже не особо отреагировал, только исподтишка показал кулак китайчонку. Весьма странно. Тем более, зная вспыльчивый характер этого баламута, я насторожился и тут же понял, что так рассмешило китайца. Зажравшиеся на моей службе, получившие власть и полномочия, сотники да мастера стали утаивать некоторые ценности. И прежде возникало такое подозрение, но я решил обойтись без громких разоблачений.

– Все золото и серебро в переплавку! Мне плевать на то, что это – произведение искусства или дешевая безделушка! Все в печь! Найду у кого взятые с полей вещи, мало не покажется, самые строгие меры вплоть до выселения!

Мартын потупил взгляд, но возражать не стал, знал, задира, что я на расправу скор, могу в одном исподнем по всей крепости хворостиной гонять на виду у народа. Как с купцом итильским позапрошлой весной было. Заворовался, гад. Так таких оплеух схлопотал, что потом полгода прощения вымаливал. Я по первости работорговцев так плетьми поучал, чтоб впредь неповадно было. Разведке дозволял невольничьи караваны разорять, а людей в крепость уводить. Вот тоже была проблема, но после они через рязанские земли, особенно мимо моей крепости, и не хаживали.


С новым местом для большой крепости, похоже, определились. Я еще сам съезжу туда, все проверю, но мнению черемиса я доверял. Охотник, пожалуй, даже больше увальней Мартына да Наума вникал в мои дела. А уж во время осады так больше всех себя проявил. Близнецы меня к Олаю, конечно, ревновали, но терпели. Понимали, сорванцы, что их место в бою, а не в договорах да стратегии. А Олай, мало того что был начальником разведки, но еще и понимал суть поставленных задач, участвовал в разработке многих операций. Так что не учитывать его мнение при выборе места для новой крепости будет большим промахом.

Из Киева, как я и ожидал, скорых вестей ждать не приходилось. Могу себе представить, как молодой князь явился к отцовскому двору, где и без него проблем по уши, и стал рассказывать о том, чему сам стал свидетелем. Молодой, неопытный, любой каверзный вопрос он не осмыслит и ляпнет, не подумав, а выйдет так, что я с этими монголами чуть ли не заодно. Ведь, по сути, примерно так и выходит. Пришли враги, расчистили местность от неугодных мне бояр-наместников да князей, а после у моей крепости все, как по мановению волшебной палочки, и сгинули, а я, хитрец, взял себе все княжество, да еще у соседей отгрыз по толике. Нет, Ярослав Всеволодович, если в здравом уме, он мне сесть на княжий стол никогда не даст. Вот сын его, Александр, тот другое дело, тот меня чуть ли ни наставником считает. Как бы только киевский князь не натравил на меня соседских князей. Хоть у них сейчас своих забот невпроворот, позариться на мои несметные сокровища они скопом сподобятся. А может, оно и к лучшему. Князья дружно соберутся меня «мочить», там, глядишь, захотят и орде по зубам отвесить. То-то монголы утрутся, а я опять в своей крепости закроюсь, и поди вынь меня оттуда. А еще каверзней будет создать видимость долгой обороны, а самому по рекам, да на быстроходной посудине, да с отрядом бравых стрелков и в сам Киев! Нехорошо, конечно, бросать крепость на поругание врагу, да только без меня она не больше, чем груда камней. Технологии не в цехах, не в тайных подвалах да закрытых мастерских, а в головах. А из моей головы рискни, вынь что…

Бессмысленно строить планы на то, что, возможно, произойдет. Я могу себе позволить лишь максимально подготовиться к самому неожиданному повороту событий. Запастись оружием, припасами, сырьем для производства, а дальше – как фишка ляжет. Удастся подмять под себя рязанские земли – так тому и быть. Не выйдет фокус – плевать, не впервой сдавать позиции и тихо заниматься своим делом. Сколько еще стран да земель, где я не бывал. Что я, как сыч, засел на одном месте и ни шагу в сторону? Рим, Византия, Китай, Персия, Индия! Нет границ, нет виз. Не нужен загранпаспорт, а уж денег для путешествия я сыщу сколько душе угодно. Благо все эти годы не баклуши бил и личный капитал сколотил такой, какого даже у прежнего князя в казне не было. Неспроста я стал заботиться о том, чтобы штамповать собственную валюту.

Маленькая победа маленького человека, а такой большой резонанс. Напичканные слухами о моем сражении разоренные селяне да бояре, не только рязанские, но и из других городов и княжеств, сходились у крепости, чтобы заручиться моей поддержкой. Уже сейчас они готовы были в моих хранилищах спрятать все, что наживали сами и предки их. То-то мой тесть возрадуется, уж хороший процент он за ответственное хранение в нашем банке с них сдерет. Дочерей своих в жены мне сватали, людей своих готовы были дать – и снаряженных, вооруженных и всех конными. Поверили в то, что колдун не за шкуру свою воюет, а за общее дело. Как говорили старики, кто в своем дому добрый хозяин, тот и на общей земле радеть за мир станет. Вот и выходило, что мои хозяйственные навыки, ремесло да умение давали большую пользу, чем сотни увещеваний да бранных слов. Показал делом, на что гожусь, так и доверились люди. Хоть записывай этот метод в арсенал политтехнологий. Хотя если бы в наше время депутаты дум шли бы к власти такими путями, может, и порядка больше бы в стране было.

Даже по самым скромным подсчетам, дай я сейчас всем страждущим согласие на свое покровительство, у меня армия распухнет сразу тысяч до тридцати, а уж про народонаселение я и вовсе сказать
боюсь, там за все полтораста тысяч перевалит. Эдак выходит, что год-два мирной жизни, без всяких иноземных завоевателей, так я сам Золотую Орду воевать стану. А что! Почему бы и нет?! Места там теплые, опять же, море, точнее большое озеро. Много воды, значит, море, и точка. А там такая торговля! И я все это под себя подгребу так, что ни одна купеческая гильдия, случись даже такой появиться, и пискнуть не посмеет. В конечном счете что я теряю? Ведь не для себя же я все это делаю. Кстати, насчет купеческой гильдии надо подкинуть мыслишку тестю. А что? Банк он уже организовал, страховое общество встает на ноги, набирает обороты и клиентуру, пора и купеческую гильдию создавать – пусть наводит порядок в торговых делах.

9

Они все-таки не смогли пройти мимо. Ну кто бы сомневался! Я бы, например, тоже не смог. Обе армии, южная и северная, почти синхронно, словно их действия корректировались какими-то неведомыми мне средствами связи, сходились в направлении рязанского пепелища, зажимая меня в клещи. Каждые пять или шесть часов являлся с новостями очередной гонец и докладывал, где последний раз были замечены вражеские войска. Перли, надо сказать, кочевники очень прытко. По самым минимальным выкладкам выходило, что отмахивали они не меньше сорока километров в день, а это по меркам времени почти бегом. Куда они так торопились, понять было невозможно. Если по мою душу, то почему так спешно? Олай снарядил по моей просьбе еще несколько отрядов, чтобы те не только отслеживали движение авангарда, но еще и выяснили, как сильно отстают от головных частей тылы. Ведь не могли же они возвращаться в сторону своей великой степи с пустыми руками, небось, награбили столько добра, что и переть было невмочь. Мою крепость, я так полагаю, они оставили на десерт. Что ж, посмотрим, ребята, из какого теста вы сделаны.

Приготовления к осаде шли полным ходом. Ровно через неделю, после того как я уже списал было все купеческие караваны со счетов, пришли аж целых семь кораблей, груженных только сырой нефтью и сырьем для изготовления пороха. По всему выходило, что ордынцы реки вовсе не контролировали. Рашид у себя в Хамлыхе наладил целое производство и заготовку серы, селитры и нефти. А почему бы и не наладить, если это приносит бешеный доход? Часть моих цехов только и успевали клепать новые ракеты с учетом всех изменений, что вносились по результатам недавних боев. Плотники отложили на время сборку остовов кораблей и взялись за постройку новых требушетов, в несколько раз более мощных и надежных. За поломку одного из них еще зимой они у меня неделю сортиры выгребали. Так что на этот раз строили с тройным запасом прочности.

Я прекрасно понимал, что повторять прежнюю тактику ведения войны с ордой неразумно. Сидеть в крепости, дожидаясь, когда ее осадят бесчисленные полчища кочевников, – самоубийство. Даже при наличии диверсионных отрядов, действующих у них в тылу, мы будем ограничены в маневре. Нас запрут в собственных стенах и возьмут измором, отрезав от внешнего мира. Нам не преодолеть главного преимущества врага – его численности. Почти тридцатитысячная группировка неумолимо надвигается с двух сторон. Видимо, уничтожив центральную часть орды, мы сильно изменили их далеко идущие планы. И теперь вынуждены будем получить за это смертельный удар. Как посмели мы, грязь болотная, противостоять великой орде и еще при этом уничтожить одним махом знаменитых и божественных родственников самого Темучина? Но при этом, ребята, вы забываете одну простую вещь. Мы не звали вас сюда. Это наша земля. И нам на ней жить, а не влачить жалкое существование с чужой удавкой на шее. Да, погрязли мы в междоусобных разборках, довели собственный народ до нищеты и позора. Чем вы не преминули воспользоваться и вторглись в наши пределы. Тем самым переполнив чашу терпения и без того доведенного до отчаяния народа. Плевать, что ваша орда сильна и многочисленна. Наше дело правое, и мы победим.

Надо встречать орду еще на дальних подступах. Устраивать мощные засады в тех местах, где нет простора для действий вражеской конницы. Максимально выбивать живую силу противника, громить его тылы. Бить кочевников на марше, когда они в движении, находя для этого подходящие места по пути их следования. Их поход должен быть под неусыпным надзором нашей разведки. Ее задача – сопровождать продвижение противника, уничтожать предателей-проводников, корректировать перемещения засадных отрядов. Которые, в свою очередь, используя рельеф местности, переправы, ночевки, будут внезапно наваливаться на противника, заставляя врага принимать бой в невыгодных для него условиях, наносить максимальный урон и при малейшей угрозе окружения улепетывать врассыпную, собираясь затем в условленном месте для того, чтобы начать все сызнова.

Мы решили выдвинуть основные силы против северной группировки. Даже если южное крыло орды достигнет Змеегорки, оно застрянет там, завязнув в долгой осаде. Решительный Наум и мудрый Еремей удержат крепость хоть до всемирного потопа. Я надеюсь. А пока же, собрав в полевом лагере близ сожженной Рязани всех князей, что решились дать совместный отпор орде, я выколачивал из них остатки спеси жесткими словами правды, бросая им в лицо:

– Хотели услышать слова признательности за то, что наконец подняли свои раскормленные задницы и решились дать совместный отпор жестокому врагу? Вы не услышите их! Раньше надо было чесаться, когда я звал вас постоять за Русь! А теперь любуйтесь на рязанское пепелище! Вашим городам и селам уготована такая же участь!

– Да будет тебе, Коварь, лаяться! Дело говори! – огрызнулся кто-то из старейшин.

– Все ваши ратники переходят в мое непосредственное подчинение, так же, как и вы с воеводами. За неисполнение моих приказов – смерть! За предательство – смерть! Засуньте свою знатность в задницу! Вы будете биться не за свои вотчины и убогие посады, а за Великую Русь! Не ищите смерть на поле брани, пусть она ищет наших врагов!

К счастью, выбор у знати невелик. Каждый из них уже успел хлебнуть лиха в одиночку, прячась по лесам. Не смотрят нынче на предстоящие сражение с оптимизмом и нескончаемой верой в собственные силы. Кто уцелеет после битвы, потом поймет, о чем я все время, не уставая, твердил. Увидят прежние ошибки и убедятся в собственной близорукости. Частые войны, мелкие сражения и стычки делают людей жадными до жизни, торопливыми. Они желают получить все и сразу, насладиться коротким веком, зная, что завтра в битве можно пасть безвестно. Но я не такой. Я буду цепляться за любую возможность, использовать даже малый шанс. Мне просто надоело выживать, хочу жить без страха за собственное будущее.

Ветер доносил до нас запахи их костров, далекое ржание лошадей, ритмичные удары барабанов. Кругом леса и болота, реки и озера, куда им деваться? На развалинах сгоревшей деревни в одном из немногих открытых мест мы просто вынудим их принять бой. Спрятаться за высокими стенами крепости всегда успеем. Уметь обороняться – хорошее дело, но и нападать – тоже наука. Мы на своей земле, у себя дома, а врагу здесь пусть даже дышится с горечью. Окинув взглядом двухтысячный стрелковый отряд, уже поднявший ракетные установки на плечи, я взвел курки единственной в этом мире винтовки.

Принесенные мной в этот мир технологии как заразная болезнь, словно вирус и подобны джинну, выпущенному из волшебной лампы. И пока этот страшный джинн в моих руках, в моем подчинении, самое время – загадать первое желание.

Руны грома

ПРОЛОГ

С темных, каменистых гор тянуло сыростью и прохладой. В хищно изогнутых ущельях над напитанными влагой изумрудно-зелеными впадинами вяло клубился призрачный саван тумана. Рваные, серые облака нависли над скалистым берегом, орошая бурые камни скупыми каплями дождя. Полночное светило, бороздящее мутный горизонт, отбрасывало длинные тени на крепостные стены и рвы, поросшие сочными, бархатными кляксами мха. Дубовые колья укреплений сверкали, собирая на себя хрустальные бусинки росы.

В доме короля Урге было светло и жарко. Пылали очаги и факела. Ставни отдушин под самым потолком были распахнуты настежь. Нагретый воздух, закручивая в причудливые спирали чад и дым, выносил его прочь — в ночную прохладу. Озорная ватага охотников проворно свежевала молодого оленя. Подшучивая друг над другом, пихаясь локтями, они вспоминали недавнюю охоту, не прекращая при этом ловко орудовать ножами. Из глубоких погребов дворовые люди выносили бочонки с медовой брагой. С дальних ферм неспешно, как принято, тянулись гости, неся в королевский дом свежий козий сыр и молодых поросят. Рыбаки споро подтаскивали к очагам корзины с уже разделанной рыбой. Обезумевшие от запахов охотничьи псы шныряли под ногами, скуля и выклянчивая кости или мясные обрезки.

Возвращение Ульвахама — родного брата короля с южных берегов Ладога с богатой добычей сулило дорогие подарки всем придворным и гостям и многие месяцы безбедной жизни всего небольшого королевства. Простой люд ликовал, все были весело возбуждены от предвкушения большого пира и занятных рассказов о дальних восточных землях. Каждая из многочисленных сестер отважного моряка сгорала от нетерпения увидеть, что привез им в подарок брат, известный своей щедростью и многими подвигами во славу короля Урге, но они не решались помешать их беседе и потому дожидались скромно, сидя за ближайшим столом вместе с удалой командой своего брата.

Люди Ульвахама облюбовали это место у трона, под большим светильником, где тут же, у очага, готовили на углях нежное мясо и пекли хлеб. Они охотно подставляли промокшие, просоленные одежды под жар огня, пили из окованных оловом и медью рогов терпкий мед, вели негромкую беседу, то и дело оглядываясь в большой зал, где вертелись, бросая кокетливые взгляды на путешественников, служанки и селянки, приглашенные помощницами на торжество. Они сноровисто уставляли стол деревянными подносами с жареным мясом, рыбой и прочей снедью, увертываясь от грубых щипков и отвешивая дежурные оплеухи настырным охальникам. То и дело раздавались звонкие шлепки и взрывы хохота, когда очередной грубиян, наигранно валился под стол от ловкой затрещины.

Ульвахам, прозванный за буйный нрав Задирой, никогда не претендовавший на власть и предпочитавший ей дальние походы с преданной командой таких же сорвиголов, как сам, сидел у трона старшего брата, неторопливо рассказывая ему о том, как достигли они южных берегов Ладога. Как повстречали молодого конунга, прозванного в своей земле «мудрым воином», с которым заключили несколько выгодных сделок, удивляясь при этом его щедрой уступчивости. Которую было приняли за проявление страха перед боевой дружиной Ульвахама, но, присмотревшись, убедились, что воинское дело у молодого князя поставлено отлично. При всей доброжелательности этих людей проявлялась их четкая дисциплина и неусыпное внимание к гостям в любое время. Также, отметил Ульвахам, они прекрасно вооружены и одеты в прочные доспехи. Так что, случись какая заваруха, получили бы достойный отпор.

— Ты поступил мудро, не затеяв драки, — одобрил действия брата Урге. — Кидаться на плохо изученного противника — безрассудно. Всему свое время. Слава нашим богам! Год был удачный: скот наш множится, рыба в море не переводится, охотники без добычи не возвращаются. Род наш крепнет, и, придет время, расширятся его владения. Вот тогда и пригодятся все те сведения о соседних землях, что мы добываем в походах. — Урге помолчал немного и дал знак Ульвахаму продолжить рассказ.

— Дальше мы шли на восток, до Чухонских земель, ища проход в русло рек. Присматривали место для надежного лагеря. Лед у берега еще держался крепкий, но мы смогли найти проталину и провести корабль в пресную воду. К слову сказать, Урге, брат мой, к тому времени у нас уже было вдоволь добычи, и подняться по течению мы хотели лишь для того, чтоб переждать месяц, поохотиться на куниц и лис, пока не сменится ветер и не станет попутным к дому, но тут нас повстречал Олав. Ты знаешь его: шаман рода Лейфа, лопарь целый год провел на чухонском берегу, ожидая нашего прибытия. В те земли он пришел из Царьграда, где мы его оставили два года назад, пройдя через весь Гардарик с юга на восток, а потом на север. Он чуть ли не каждый день рассказывал нам удивительные истории о том, что видел в далеких речных краях, где мы еще не бывали. О бесчисленном черном войске, о чудовищах, о славных витязях…

— Тот самый Олав, что даровал моему сыну амулет, чтобы сберег его от змей? Олав Лесовик? — уточнил Урге, принимая из рук сестры рог с медовой брагой.

— Именно тот, что был гостем на твоей коронации пять лет назад, — согласился Ульвахам, приглаживая аккуратно подрезанную бороду. Задорно подмигнув сестренке, он поспешил закончить беседу с братом. — Да и сам старый бес тебе все расскажет. Эй, Олав! — выкрикнул брат короля, обращаясь к веселящейся компании у одного из многочисленных очагов. — Король желает слышать твою историю о хождении через Гардарик! — Ульвахам плюхнулся на лавку меж восторженно взвизгнувших сестренок и налег на угощенья. Все сидящие за столом оживились, и пиршество продолжилось с новой силой.

Накинув на плечи шерстяную накидку, затянув широкий кожаный ремень, дожевывая на ходу, Олав — высокий, крепкий старик — неторопливо подошел к трону. Встав напротив короля и отвесив положенный поклон, он выпрямился, расправил могучей пятерней усы, бороду, смахивая жир и вытирая руку о грубо выделанные кожаные штаны. Слегка откашлялся, прочищая горло. Затем, выпятив вперед квадратную челюсть, шаман чуть оттопырил губы и напряг лицо, видимо изображая почтение.

— Ульвахам сказал мне, что ты собственными глазами видел черное войско, о котором так любят талдычить эти прусские проповедники, побирающиеся в наших землях как нищие бродяги… — проговорил рассеянно Урге, с наслаждением вытягивая ноги в сторону очага.

Шмыгнув носом, Олав чуть опустил голову, но продолжал смотреть на короля исподлобья, взгляд его словно затуманился. Наконец он заговорил, да так, словно проповедь читал:

— И не только черное войско, мой король. Был я в землях меря, как сами они себя называют, язык их прост и понятен для нас, и уклад сродни тому, что ведем мы сами. Они приняли меня как родственника в гостеприимных домах своих селищ и крепостей. И услышал я от них рассказ о Квельдульве Коваре. Все земли в тех краях меж двух больших рек знают Квельдульва Коваря. Клянусь Одином, я узнал, что есть он, не кто иной, как прямой наследник асов, перенявший по роду их силу и мудрость. Это очень достойный воин и славный правитель. Мы все ведем свой род от великих предков, — продолжил Олав, окинув взглядом тех, кто стоял у трона. — Но тот Квельдульв Коварь, о котором говорю, истинный потомок, как смог я узнать. Сказали мне люди меря, что в правой руке он держит молнию, а в левой — гром. В бою с ним не могут справиться и две дюжины умелых витязей, а как наступает ночь, оборачивается он волком. Квельдульв не боится туманов, повелевает огнем и ветром. В чертоге своем кует сокровища и оружие, да такие, что и в жертву богам преподнести — достойно короля. И служат ему лесные демоны, выдыхающие туман. И птицы, и звери. Крепость его охраняют две огромные змеи, выкованные из чистого золота. Вот и взалкали воеводы черного войска его сокровищ. Когда настал день битвы, Квельдульв просил всех королей в соседних землях встать одной дружиной, но короли возгордились и отказали потомку асов, которого считают чужаком в своей земле.

В тот год, когда я пришел в его чертог, о котором могу рассказать еще много удивительного, время битвы уже миновало, осталась лишь слава храбреца. Он принял меня как доброго гостя, угощал теми яствами, что ел сам, наливал чудесное огненное вино со своего стола. Видел я дивные вещи: в его доме их множество. Видел дорогу, вымощенную костьми поверженных врагов к его кузнице, и показал он мне плененных воинов черного войска. А еще открыл мне сокровища, явил волшебство, а в его крепости в торжественном зале навершием железного трона я узрел ключ от врат Валгаллы…

— Ты врешь, бродяга! — выкрикнул Урге, багровея от гнева, подаваясь вперед. — Ключ от врат Валгаллы мой! И хранится он в моей сокровищнице!

Вставая в полный рост, король оттолкнул было метнувшегося к нему Ульвахама, порываясь ухватить Олава за бороду, но брат не отступил и не дал Урге потянуться за мечом. Мягко, но настойчиво, обняв за плечи, он усадил короля на трон и, заметив настороженные взгляды замерших в изумлении придворных, умерил пыл, улыбнулся примирительно:

— Дослушай его, брат король! Олав, хоть и бродяга и тот еще пропойца, но врать не умеет!

Урге, сверкнув сердито глазами, кивнул.

— Я спрашивал Квельдульва Коваря о том, кто его отец и мать, на что тот только усмехнулся, но не дал мне ответа, — продолжил Олав без тени испуга или смущения, словно и не заметив королевского гнева. — Он также не знает и никогда не слышал о братьях Лейфе и Энунде, которые предали род и стали поборниками веры в единого бога, с именем его на устах умирая в сухих землях. Я было думал, что ошибся, но когда осмелился спросить его имя, он ответил — Аритор.

— Я бы тоже не поверил в эту историю, если бы Олав был первый, кто рассказал ее. Ни ты, мой брат Урге, ни я не являемся прямыми потомками Бьерна. Твой ключ и символ королевской власти достался тебе от его дочери Хильды, — напомнил брату Ульвахам, стараясь проявить выдержку и спокойствие в этот напряженный момент.

Услышав это напоминание, Урге опустил взгляд и заворочался на троне, словно боясь его потерять, принимая тем не менее непринужденную и расслабленную позу, которая далась ему с явным усилием.

— Твоя правда, брат. Я, как и ты, — подчеркнул Урге несколько мстительно, — не могу гордиться высоким происхождением. Но мой союз с Хильдой был законным. Все это знают! Она последняя в роду Бьерна, а о ее братьях доподлинно известно, что они все погибли.

— Урге — достойный правитель, — вмешалась в разговор сама королева Хильда, незаметно появившись из своих покоев. — Я ни дня не жалею, что вверила в его заботливые и умелые руки королевство отца. Я лишь приумножила наши силы и земли, наши богатства, объединив их воедино. Никто не смеет обвинить меня в поспешности выбора, и в том, что мой супруг не достоин этого трона!

— Мое почтение, королева, — ответил Олав, — я высокого мнения о вас и вашем муже. Чту ваших предков! Я ваш верный слуга и говорю о том, что видят мои глаза. В моих словах нет предательства или лжи. Мой дом здесь. Стоит на королевской земле, госпожа. И я прославляю духов-хранителей моего повелителя. Но не может ли быть так, что тот Квельдульв и есть ваш брат?

— Ключ от врат был только один, — задумчиво размышляла вслух Хильда, наморщив лоб. — Отец очень много говорил о славе предков, что возвысили нас от первых колен Бьерна. Быть может, Квельдульв, о котором ты нам только что рассказал, потомок другого аса? Тюра или Локи?

— Я спрашивал разрешения коснуться ключа, и тот, кто назвался Аритором, позволил мне это. Я держал его в руках, даже смог разглядеть древние руны, начертанные на кромке печати. Нет сомнений в том, что это подлинный ключ. Мало того, — предвосхитил Олав наметившуюся было реплику короля, — я узнал, что молодой конунг, которого мы знаем под именем «мудрый воин» с греческим именем, означающим «победитель», — ученик Квельдульва и почитает его наравне со своим отцом.

Король Урге прищурил взгляд, несколько секунд смотрел на удивленное и задумчивое лицо Хильды и, поднявшись в полный рост, громко произнес:

— Если все так, как ты говоришь, Олав Лесовик, и если тот, кто назвался Аритором, действительно потомок Бьерна и брат моей жены Хильды, то я должен встретиться с ним и убедиться в этом лично. И коль откроется правда, то потомок великого рода, владеющий еще одним ключом от врат Валгаллы, получит свой трон. Клянусь богами, я стану его слугой, если тот пожелает! Вот мое слово!

— Красиво сказано, Урге, но что будут стоить слова, когда потомок асов явится в твой дом?

Вся королевская свита и сам король обернулись к темной стороне зала, откуда неспешно вышла на свет Эгиль. Кто-то из придворных тихо выругался, иные затаили дыхание, напряглись. Пара рослых стражников у дверей сдержанно отвернулись, сплевывая через плечо. Сам же король скривил недовольную гримасу и отвернулся от появившейся, словно ниоткуда, ведьмы в бессильном гневе. Шустрая, проворная и весьма властная старуха, довольная произведенным эффектом, забубнила гнусавым голосом:

— Род Бьерна не единственный, кто владел ключами от врат. Этот поход, если отправишься в него сам, не принесет тебе славы, мой король. Но если проявишь терпение и станешь ждать, то явишь миру истинное достоинство. Ночью руны мне поведали, что дому твоему следует готовиться к встрече гостей, и уже утром прибыл брат Ульвахам. Но теперь руны говорят, что сильным не время собираться в дорогу, времена неспокойные и настала очередь мудрых.

— Твоя очередь?! — простодушно удивилась Хильда, пристально разглядывая походный наряд тетушки.

— Кому, как не тебе, — назидательно прошипела Эгиль, — известно, что воин, убивший оборотня Квельдульва, рискует перенять его проклятие. Твой Урге слишком молод и горяч, чтобы проявить должное терпение! Позволишь ему пойти в этот поход, зная об этом? И потом кто кроме меня еще сможет прочесть руны на печати ключа? Гардарик — земля тихая, я бывала там не раз, и руны давно предсказали мне эту дорогу. Тем более я лучше тебя, Хильда, помню своих собственных племянников, и если тот, кто назвался Аритором, один из них, я его узнаю наверняка.

— Собираясь в поход, мой муж не спрашивает у меня дозволения, дорогая тетя, — сказала как отрезала Хильда. — Он сам король, и ты слышала его слова. Вернуть трон истинному потомку Бьерна по мужской линии было бы великой честью, и Урге готов оказать эту честь.

— Но пока король он! Ведь так, Урге?! — Эгиль распахнула шерстяную накидку, демонстрируя всем собравшимся крепкую кольчугу под ней и широкий кинжал, закрепленный в ножнах на поясе. — Я знаю, что скверна характером и что ты сам и все твое окружение не очень-то будут переживать, если я сгину в Гардарике, так что невелика потеря, мой король. Оставайся в своих землях, на своем троне, а я отправлюсь по пути Олава и привезу тебе доказательства или сгину бесследно на радость тебе и твоим «заклятым друзьям».

— Как бы я к тебе ни относился, — пробурчал Урге, видимо, приняв окончательное решение, — ты все же тетушка моей жены, и я не могу позволить тебе отправиться в путь одной.

Ульвахам с готовностью шагнул вперед, и вся его команда дружно встала из-за столов. Урге одобрительно похлопал брата по плечу.

— Не беспокойся, король, — ухмыльнулась ведьма, чуть прикрыв глаза, — я сама найду себе попутчиков…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Боль и ярость колючим алым маревом заволокли взгляд. Все тело сотрясалось от болезненных ран и бушующего в крови адреналина. Я давно догадывался, что Михаил замышляет недоброе, но чтобы так скоро решиться на покушение, да к тому же такое топорное и открытое, это стало для меня неприятным сюрпризом. Глупо было ожидать от несдержанного и истеричного человека какой-то изощренной уловки: отравления замысловатым ядом или коварного, хитрого, продуманного удара. Подосланных наемных убийц, виртуозно владеющих своим ремеслом, или просто гадюк, брошенных в спальню.

Князь Михаил поставлен в Москов киевскими боярами за сомнительные заслуги. Точнее сказать, не боярами, а небольшой горсткой родовитых заговорщиков, замысливших подвинуть чужими руками с престола Ярослава во Владимире, дабы вернуть Киеву его былое значение и угодного им князя. Послушная марионетка Михаил, не осознающая своей постыдной роли, был просто слепым орудием в этой игре. Слабовольный, жадный, истеричный потомок обнищавшего рода, способен на любую мерзость ради собственной выгоды. В какой-то момент мне казалось, что сумею приручить выскочку. Куда там! Он брал деньги, что я жертвовал на строительство города, выслуживался, всячески угождал в те редкие моменты, когда я бывал у него в доме, но все равно предал… Да, дал я маху, десантник хренов!

Одна стрела пробила плечо, вошла чуть выше лопатки со спины и вылезла острием над ключицей. Еще немного — и зацепила бы сонную артерию. Князь стрелял первым, и это именно его стрела лишила меня иллюзий по поводу заявленных намерений. Дальше последовал нестройный залп его дружинников. Вторая стрела вгрызлась между нижних ребер с левой стороны. Третья увязла в спине. Самую малость, немного в сторону — и она смогла бы повредить позвоночник, зацепить сердце, и тогда прощай, белый свет. Но, видимо, изначально направленная в голову, стрела зацепилась за ветку, потеряла начальную убойную силу и сменила траекторию. Остальные долетевшие четыре стрелы достались моей несчастной лошади, которой после этого удалось пронестись бешеным галопом всего полверсты, сквозь густые заросли к пологой низине, где она меня и сбросила, упав замертво.

Более десяти лет прошло с той поры, как я отбил от Рязанских земель ордынцев во главе с Субедэем. Фактически от своих земель. Заключил десятки взаимовыгодных сделок с ханами и, казалось, навсегда отвадил Орду от Руси. Недолгие годы относительно мирной жизни пронеслись незаметно, и как же сильно все изменилось в последние несколько месяцев. Соседние князья, будто с цепи сорвались, пытаются играть в свою собственную игру. Надо думать, не по собственной инициативе, кто-то должен стоять за всем этим. Кто последовательно науськивает «благородных» свернуть мне шею? Это не Орда! Я пока доверяю заверениям их послов и данным разведки. Буквально на прошлой неделе вел переговоры с кочевниками, которые собрались пройти через мои земли. Это кто-то затаивший злобу на Ярослава. Они жаждут выкинуть его из Киева, потерявшего былое величие, где после налета варягов и пожара, еще долго будет провинция. Уничтожив меня как сильного союзника, удобно будет урвать хоть клок земли поближе к Владимиру, городу, временно ставшему стольным, а это значит моей земли. Коль скоро все товарные потоки с богатого востока сходятся на нем, то глупо будет не оттяпать столь лакомый кусок. Да и я тоже хорош: почил на лаврах, расслабился, уверился в том, что всецело контролирую большую часть дарованных мне Ярославом земель. Выходит, что не я один, моя разведка западного направления тоже расслабилась. Тимоха, возглавивший после смерти Еремея его тайную канцелярию, по неопытности, видимо, проморгал опасность.

В Змеигорку князь Михаил сунуться наверняка попробует, но на тот случай, если он попытается установить там собственную власть, у моих стрелков и наместника есть совершенно четкие инструкции. Потерять крепость я не боялся…

Лежа по горло в болотной жиже на боку, чтоб не видно было торчащих из меня стрел, с огромным лоскутом мокрого мха на голове и плечах, я старался не делать лишних движений. Добить меня сейчас, подраненного и ослабленного, не составит труда любому чумазому увальню из княжьей свиты или этому уроду князю. Я даже сопротивляться как следует не смогу, все тело будто в колодках, одеревеневшее, парализованное, любое движение приходится обдумывать, совершать с невероятными усилиями, преодолевая чудовищную боль. Убить меня захотели! Избавиться от Коваря, князя-колдуна. Ой и разгневали же вы меня, люди добрые. Ох и отольются же вам, убогим, такие забавы горькими слезами. Злее чумы косить стану, изведу под корень и самих, и рода ваши поганые, как сорную траву! Только бы выбраться сейчас, не наделав глупостей. Хватит уже, наверное, как младенцу, пускать слюнявые пузыри, надо заняться наконец делом.

Дворовые Михаила рыщут в опасной близости. Увлечены поиском, воспринимая все как продолжение охоты. Голосят на весь лес, потеряв след. Истоптали болото по краю, чуют, паразиты, что я где-то рядом. Мне удалось оторваться от них на какую-то сотню метров, залечь подальше в трясине, затаиться. Как только скроются из виду, двину дальше. В густой чаще укрыться нетрудно, тем более что собак псари да загонщики на этот раз не повели. Что с них проку в непролазных болотах. Двое шумных, неосторожных ратников прошлепали мимо меня метрах в трех, тыкая в трясину сломанными наспех жердями. Энергичные, горластые, они даже если б наступили мне на голову, то один черт не заметили, приняли бы за кочку. Пусть рыщут, все пустое. Хотя, пока не найдут доказательства моей смерти, так и будут считать подранком. Князь не уймется. Он в паническом страхе от содеянного. Нагонит тьму народа и перероет все болото. Только бы найти мой труп. С этим надо будет что-нибудь придумать, но позже, сейчас бы схорониться, затаиться да уползти в глубокую нору.

Сбросив меня в воду, охромевший, раненый конь распорол себе брюхо о корягу, торчащую у тропки. Чуть позже на запах свежей крови пожалуют санитары леса. Куда же без них в наших краях. Эта серая братия не раз выручала меня в тяжелых ситуациях, даст бог, может, подсобят и теперь. Небось не тронут, у меня в пузырьке тряпица с запахом припрятана — презент от отшельника-оборотня и его питомцев с болотного острова. А в этих местах, как только заполз в чащобу, я сразу обратил внимание на метки у стволов деревьев, на клочья шерсти, отчетливые волчьи следы на сырой земле у кромки болота. Не самое удобное место для логова, но, видимо, здешние охотники с волками не церемонятся, коль загнали так далеко от селищ серых разбойников. Не знаю, насколько велика стая, но если люди князя разбрелись по лесу, медлить с нападением волки не станут. Хоть одного ловчего, а все же покусают или вовсе загрызут. Мне же остается лишь путать след, как только утихнут голоса справа или удалятся в сторону, проскользну ползком в овраг, а там вдоль по ручью к реке. Отсюда, конечно, далековато, километров пять по бурелому, сквозь кустарник. Без заметных опытному глазу следов обойтись будет не просто. Любой охотник, коль на след нападет, враз сыщет. Первым делом обработать раны. Если оставлять пятна крови, то очень скоро угожу в лапы ищеек. Тогда точно добьют. В овраге этом и затаюсь. Поросшую высокой травой и терном тенистую старицу люди Михаила уже осмотрели, теперь пойдут дальше. Самым верным решением будет оставаться у них в тылу, идти по их следам.

Волоча на себе обрывки мха, налипшие комья грязи, трясины и ряски, я смог проползти на боку, извиваясь в болотной жиже, примерно двести метров, пока не нашел довольно сухое укромное место в самом начале оврага, над которым нависли сухие, покосившиеся березы.

Надо избавиться от стрел. Это необходимо для того, чтобы осмотреть раны и наложить повязки. Надавив на переднюю часть стрелы, застрявшую в плече, подбородком, я смог дотянуться до кончика с оперением левой рукой и сломать ее. Стрела с треском раскололась на тонкие и острые щепки, они впились в края раны, вызывая чудовищную боль. В глазах потемнело, но я сдержался от того, чтобы не выругаться и не заорать. Мокрая рубашка еще больше окрасилась бурыми пятнами, тонкая струйка крови засочилась с локтя в черное болотное месиво. Не просто будет остановить кровотечение, накладывая самому себе давящую повязку. Но придется это сделать.

Вокруг вился целый рой комаров. Огромные слепни кружили, как вражеские истребители, почуяв добычу. Но сейчас не до них. Покусают, попьют крови, но от этого еще никто не умирал, а вот оставленные без внимания дырки от стрел — это тебе не комариные укусы. Сам идиот, расслабился, распустил кольца, как гадюка на солнышке, вот меня и подловили. Михаил, судя по всему, уже не первый месяц строил планы на то, как меня извести. В конечном счете ничего умней, кроме как просто пристрелить, не выдумал. Земли мои захотели, заговорщики! А они, земли, к слову сказать, у меня законные. После того как весь Ингвара род пал в неравном бою с Ордой, я наследовал княжий стол по повелению Ярослава. Да и не позволил бы никому из рязанской знати претендовать на эти угодья, и впредь не позволю. Тамошние бояре до сих пор у меня в кулаке, так что не пискнут. Я за землю ту кровь проливал, причем по большей части кровь врагов, а не свою.

Теперь, вот валяюсь весь в дырках… истекаю. Свежие ранения хоть и болезненные, но, как оказалось, не очень серьезные. Жизненно важные органы не задеты. Лишь бы только заражение крови не схлопотать. Интересно знать, какую байку Михаил выдумает, когда встретится с моими людьми в Московском детинце? Неудачный выстрел на охоте? И так три раза подряд?! Или спишет все на волков да медведей? А может, никак не объяснит и сразу начнет диктовать условия, высылая моих стрелков восвояси? Мои люди без приказа воду мутить не станут. Даже представить не могу, что на уме у этого смутьяна. Неужели наивно полагает, что Змеигорка вот так просто откроет ворота и пустит чужака со своим уставом? Проблема в том, что прихлопнуть меня Михаил сподобился на своей земле. Между Московом и Коломной. Эти места мне не очень знакомы, а мои люди здесь на птичьих правах. Куда двигаться самому — вот вопрос. Знаю лишь основные направления, но этого может быть недостаточно. Выбраться незаметно и тихо — непростая задачка, в которой нужно поспешить с ответом, иначе решение задачи станет просто не актуальным. В подтверждение этой мысли донеслись отдаленные выкрики рыщущих окрест преследователей.

Вторую стрелу, что слева, ломать не стал, просто протянул насквозь между ребер, закусив зубами кожаный ремень перевязи. Весьма неприятное занятие, скажу я. Пока отлеживался от ищеек в болоте, мышцы и кожа вокруг застрявшей стрелы успели заметно припухнуть и затвердеть. Малость отдышавшись от боли, не теряя времени, попробовал завести левую руку за спину, чтобы нащупать третью стрелу. С первого раза дотянуться до нее не получилось. Острая боль в боку заставила вновь скрючиться, сжаться. Наконечник впился неглубоко. Стрела застряла в мышцах спины, словно гарпун. Судя по ощущениям, ничего страшного, даже крови на ощупь казалось не много. Наконец со второй попытки мне удалось резко вырвать из себя ершистый наконечник, задыхаясь от боли. Пришлось завести за спину обе руки, только таким образом я смог дотянуться до кровоточащей раны.

Отложив стрелы в сторону, я сбросил перевязь, вынул нож и распорол рубаху вдоль груди, снял и прополоскал в болотной воде. Делать все приходилось скрытно, тихо, копошась на коленях, прижимая голову, непрерывно прислушиваясь и оглядываясь по сторонам. В подсумке, закрепленном на поясе, лежал маленький флакончик березовой настойки для обработки ран. Еще обезболивающее — серо-желтый порошок, судя по всему изготовленный на основе опиума. Это снадобье мне поставлял старинный друг и верный деловой партнер Рашид Итильский, который, уйдя на покой от купеческих дел, стал наместником в Змеигорке, избавляя меня от многих хлопот по хозяйству. Используемая мной когда-то настойка мухомора значительно проигрывала в сравнении с этим чудесным порошком, который, надо сказать, не раз помогал моим стрелкам в тяжелых ситуациях. Увы, полный рецепт этой отравы мне был неизвестен, хоть я и догадывался, что служит основой лекарства кроме опиума.

Распоров мокрую рубаху на длинные лоскуты, я еще раз внимательно огляделся по сторонам, прислушался, снарядил и взвел арбалет, прислонив его к корням дерева стрелой вверх. Случись что, из этого положения его будет проще схватить. Погоня пока сбилась со следа, уверенно удалялась к реке. Они почти час топтались возле убитой лошади, даже прочесали берег болота, но тщетно. Сняли седло и дорожную сумку. Она бы мне сейчас здорово пригодилась, но придется обойтись. Мой меч и короткое копье прихватил один из людей князя, отправляясь на дальнейшие поиски. Не хотелось бы в пылу погони нарваться на собственное оружие. Но сейчас больше беспокоили не доморощенные киллеры, а дикие звери. Запах крови в жарком и влажном воздухе расползается, как дым от костра. Даже меня подташнивало от этой вони. Наглотался я горячей, брызжущей в лицо крови в памятной резне с ордынцами. С тех пор аллергия.

Длинные полосы изрезанной на ленты рубахи я еще раз промыл и отжал в бурой от обилия торфа воде. Более чистые обрывки сложил в несколько слоев и пропитал антисептической настойкой из флакончика. Пришлось экономить. Запас полевой аптечки на такое количество ран был явно не рассчитан. Хорошо хоть обезболивающего порошка вдоволь. Заглушить боль, притупить чувства и протопать несколько километров к спасительной проточной воде — вот короткий план на сегодняшний вечер. Оценивая собственное состояние, скорей проползти на четвереньках, чем бодро прошагать. Надеюсь, этот урод — князь Михаил — не настолько изощрен и достаточно самоуверен, чтобы не сподобиться отравить наконечники стрел. Иначе все мои бравые потуги лишь пустая суета. Хотя это маловероятно, тем более что стрелял не только он. Не может же быть так, что у всех стрелы были отравлены. Хотя достаточно и одной, чтобы дать дуба в этом гнилом болоте.

Места чужие, незнакомые. Продуманного маршрута пока нет. Помню, что выше по реке видел довольно большое поселение, даже укрепленное. Мы проезжали возле него на рассвете. Стоящую на холме деревянную крепость не заметить было трудно. Стоило мне спросить, что за поселение, да как-то не удосужился. Хотя какая к черту разница, двигаться вверх по течению мне сейчас не резон.

А вообще, я рано паникую, могло быть гораздо хуже, так что еще легко отделался. Пока все удачно складывается, а значит — шансы на спасение велики. Угрем изовьюсь, а выскользну. Разгневал меня Михаил, ой как разгневал. Мало того что я Рязанскую землю себе взял, я к тому же и Москов возьму в отместку, и все, что еще пожелаю!

Во как раздухарился — Аника-воин! Раньше надо было упредить. Ведь знал, с кем дело имеешь! Так и надо дураку, может, теперь поумнеешь… если выживешь!

Чувствуя, что мышцы лица сводит судорогой от стиснутых до скрипа зубов, я попытался немного расслабиться. Обезболивающее уже действовало, но медленно. Острая, пронизывающая насквозь боль отступала постепенно, какими-то волнами. Антисептик перестал щипать и пронизывать раны, словно раскаленными спицами. Повязки, намотанные криво и второпях, все же остановили большую часть кровотечения, так что можно выдвигаться, пока совсем не потерял силы. Сознание мутное, но я четко понимал, что торчать в лесу незачем. Искать меня не перестанут, и сейчас главная задача — сбить со следа и максимально расширить для противника район поиска. Пойду напрямик, через болота и валежник, так проще. Княжьи люди достаточно ленивые, из седел лишний раз не выпрыгнут, чтоб искать подраненного колдуна по дубравам да в сучковатом ельнике. Да и вечер скоро, что проку шарить в сумерках. Михаил все байки да россказни обо мне ни во что не ставит, а зря. Тот факт, что всяк, от смерда до боярина, князем-колдуном величает, ему пустой звук. Гордец! Я уж и привык, что мне колдовство мое доказывать и не нужно вовсе. Людская молва такого приписывала, что стоило только самому появиться, как все тут же в страхе замирали, отводя взоры и прячась друг за друга. А этот, видать, не пугливый попался. Или глупый. А верней, и то и другое. Правильно же говорят, что только дурак ничего не боится.

Отстегнув от пояса маскхалат, скатанный в тугой валик подкладкой наружу, я расстелил его на склоне оврага и стал подвязывать к нему клочья травы, ветки и обрывки сухого мха. Заученная, привычная процедура. Совсем не лишняя предосторожность. Сколько раз был испытан этот камуфляж — и не счесть. Родная армейская «кикимора», воссозданная и дополненная мной, была в этих краях чуть ли не повседневной накидкой в разведке или на охоте. Враг, бывало, чуть ли ни привал на тебе устраивает, а все одно не видит. Вот и мне, подранку, сейчас будет не лишним слиться с местностью. Уж слишком уязвим, чтобы вступать в открытое противостояние. Одного, двух смогу пристрелить, если близко подберутся, но такая возня выдаст мое местоположение, так что будет разумно обойтись без стычек, как бы зол я сейчас ни был, а бежать в резвом темпе мне нынче противопоказано. Арбалет разобрать, сложить, а если дело дойдет до схватки, то пользоваться ножом или голыми руками.

Кровь остановил, но зашить раны все равно придется. Так что максимальный срок — сутки, потом может оказаться поздно. Я насыпал в ладонь еще немного горького обезболивающего порошка, смешал с настойкой и проглотил, запив болотной водой. От хинного привкуса во рту стало еще больше подташнивать, но я смог сдержать рвотные порывы и поспешил выдвинуться, делая глубокие вдохи. Маскхалат надежно укрыл от надоедливых комаров и слепней, от вездесущей зудящей мошкары, приводящей в бешенство даже здорового. Двигаться пришлось осторожно, следить за тем, куда наступаю, чтоб ни одна ветка под ногами не хрустнула, ни один куст не шелохнулся. Разряженный и разобранный арбалет пришлось нести на спине, в случае опасности вытащить его из складок накидки и собрать будет непросто и долго. Если только изловчиться и использовать в качестве оружия тяжелый, окованный бронзовыми накладками приклад.

Где ползком, где на четвереньках подныривая под низкие ветки и поваленные деревья, я продвигался вниз по оврагу. С каждой сотней метров прокладывать путь становилось все трудней, дыхание сбивалось, голова кружилась. Притупленная снадобьем боль растекалась по телу кислотной волной, но я терпел, старался не обращать внимания. Долго быть в напряжении не удавалось, принятое лекарство мутило сознание, я терял бдительность, отвлекался. Затаиваясь у поросших мхом деревьев и пней, давал себе короткие передышки и по возможности внимательно вслушивался в звуки леса. Что проку от глаз в этой чаще? Всюду только густая зелень да черные от влаги стволы деревьев. Обоняние и слух — вот на что сейчас вся надежда. Я старался собраться с мыслями, сконцентрировался. Голосов преследователей, храпа коней и стука копыт слышно не было. Стало быть, разминулись.

Теряю счет времени. В какие-то мгновения кажется, что уже вечность ползу в этом бесконечном овраге. Сквозь гущу елового лапника не видно солнца, влажный зной, как кисель, поднимается молочной дымкой над тенистой лощиной. Ощущалось приближение сумерек. Летом темнеет поздно, придется дождаться ночи, чтобы использовать реку. Продвигаться пешком по тропкам с такой-то черепашьей скоростью, оставляя заметные следы, будет неразумно. А так, использую течение реки, сэкономлю силы и оторвусь от
погони на приличное расстояние. Глупо думать, что люди князя не предусмотрят такой попытки, но их слишком мало, всего два-три десятка, а каждая сотня пройденных мною метров значительно расширяет зону их поиска. Остается надеяться, что на ночь, они погоню приостановят. А как бы искал я сам, случись подобный конфуз с подраненным беглецом? Стал бы на месте преследователей испытывать попытки навестить все обитаемые селища вниз по течению реки? Это самый предсказуемый и легкий путь. Оставил бы там дозорных, не тратя силы на пустое прочесывание леса. Любой раненый человек, а князь меня считает обычным человеком, будет искать спасения у людей. У селян или лодочников, бурлаков или бредников, да хоть даже на купеческих пристанях, которых вдоль по реке не один десяток. Я действительно обычный человек и просто вынужден поступить именно таким образом. Я не могу, как дикий зверь, отлежаться в лесу, в уютной берлоге и зализать раны, для этого нет ни сил, ни средств. Дырявая в трех местах шкура с парой сквозных ранений — это не шутка. Уже через день раны могут превратиться в гниющие язвы, и тогда — пиши пропало, придется ампутировать все ниже головы. И двигаться вопреки логике вверх по реке тоже нет смысла. Спасения я там не найду, и путь будет во много раз трудней, если вообще возможен.

Недооценил я загонщиков князя, тоже не лыком шитые. Матерые, ушлые охотники, они вели себя тихо, осторожно. Как и я, внимательно вслушивались в звуки леса, читали следы. Я было думал, что оторвался уже далеко, набрал неплохой темп, не обращая внимания на одеревеневшие конечности и некоторую исступленность. Первое, что почуял, да и то случайно, так это дым костра и запах лошадей. Тут же залег в густой траве и попытался на слух определить то место, где засели преследователи. Лошади, они не хуже собак, чужака враз учуют и встревожатся, выдав меня. Ветра нет, воздух неподвижен, так что пока не пойму, где притаились мои загонщики, двигаться дальше опасно.

Слева щелкнула ветка. Зашипела в разгорающемся костерке на крохотной поляне, края которой из оврага можно было определить по верхушкам деревьев. Преследователи прямо надо мной. Подняться на полтора метра вверх по откосу и разглядеть — очень хочется, но инстинкт подсказывает, что делать этого не надо. Слишком рискованно. Не был бы я ранен — другое дело. Подкрался бы за спину к любому с ножом в руках. Но сейчас в моем нынешнем положении не стоит обозначать свое присутствие вовсе.

— Жилистый да постный, и шкура облезлая, — прохрипел в опасной близости незнакомый низкий голос.

— Вот прознает десятник Фома, что ты вместо колдуна проклятущего за зайцем гонялся, будет тебе трепка, — ответил ему кто-то более молодой. — Тулуп тебе на голову намотают да каблуками или ножнами так огуляют…

— Прикуси язык, место знай. Прежде чем колдуна проклятущим поносить, ведай больше. То, что князю тот Коварь поперек горла встал, то нас с тобой не касается. Рыскать его по болотам — сущая пропасть. Он уж давно у себя в светлице меды пьет…

— Епископ три дня над теми стрелами молился, святой водой окроплял!

— Что проку-то, — возразил все тот же угрюмый бас, — Алексий Рязанский и дом Коваря крестным ходом обошел, и всю крепость святой водой из ушата окатил, и детей его крестил. Кабы не добро мое да двор, снялся бы я и сам к Коварю в крепость пошел. Не стану я его по раменью здешнему рыскать, не лют он мне. И тебе, дурню, наука. Вон хоть жилистого да тощего зайца есть до полночи стану, а не пойду след смотреть. Да и нет того следа, это уж ты мне поверь.

Судя по голосам, на краю оврага было только двое охотников. Один молодой, рьяный, второй в годах и, видать, умудренный. По разговору стало понятно, что ни тот, ни другой особого рвенья в моих поисках не проявляют. Но это вовсе не значит, что я должен тут же объявиться и выдать себя. Став еще более осмотрительным, я почти неслышно перекатился в сторону и медленно пополз прочь, стараясь контролировать каждое движение.

— Вниз по воде боярина Акима сотня стоит, там и дом его, и дети. Вот люди Акима, попадись им Коварь, спуска не дадут. У них с князем-колдуном свои счеты, — бубнил все тот же хриплый бас, заглушая собой звуки леса. — Нынче уж, видать, поспел гонец до тех людей, чтоб дозором становились да реку перегородили. Вот пусть они и ловят. А ты, сирота, сиди да уму-разуму набирайся. Прежде чем на рожон брюхом переть, смекни, кто тебя дурака хоронить станет. Тут без того колдуна клыков да когтей вся дубрава, так что ухо востро держи да копье под руку…

Молодой ответил тихо, так что я уже не услышал. Да и некогда мне внимать их праздной болтовне. Одно ясно, что хоть и выполняют приказ князя рыскать по лесу, а не торопится его челядь дворовая.

Запах реки и еле слышный плеск воды стал для меня как свет маяка в бушующем море. Я уже видел сквозь ветви водную гладь, отражающую безоблачное вечернее небо. Главное — не спешить, внимательно осмотреться по берегам, постараться не выдать себя и, как стемнеет, не теряя времени, отправиться дальше, надеясь опередить преследователей.

Мысленно все продолжал себя накручивать. Видимо, интуитивно поддерживая нужный тонус. Вот же, дурень! Угодил в подлую ловушку. И, как нарочно, никого из своих людей не позвал в дорогу. Хоть бы одного из стрелков сопровождения прихватил на всякий случай. Век живи, век учись, как говорится. Будет мне жестокая наука, чтоб не подставляться, если выберусь, конечно. Ведь сам же до сих пор в толк не возьму, какими богатствами и ресурсами владею, что каждый готов на немедленный удар в спину, лишь бы отщипнуть хоть малую толику. Стоит поразмыслить на досуге на эту тему. Если доведется.

Слева от меня вверх по течению тянулась довольно длинная песчаная коса. Чуть ли не теряя сознание, я с трудом добрался по оврагу к изгибу реки, вплотную подходящему к лесу. Проползая к поросшему яру, даже приметил большое бревно, но прежде решил внимательно осмотреться. От усталости и потери крови клонило в сон, но я не мог себе позволить отключиться. Только не сейчас, когда мне удалось вырваться из болот и незамеченным добраться до большой воды, проделав чуть ли не полпути к возможному спасению. Найдя укромное, защищенное со всех сторон кустарником место, я скинул маскхалат, перемотал импровизированные бинты на груди и спине. В густеющих сумерках все раны казались не такими уж страшными. Промокшую и грязную повязку на плече, сбившуюся во время движения, пришлось сменить на новую. Ощупывая припухшие края раны, я понял, что лекарство все еще действует, боль почти не чувствовалась, и, наверное, именно этот фактор позволял мне продолжать путь в таком резвом темпе.

Над горизонтом показался тонкий серп луны, яркие звезды стали заметны в темно-синем небе, ветер на берегу утих, и над ртутной гладью воды заструился жиденький туман. На реке каждый звук слышен на многие сотни метров. Стоя на одном берегу, можно без труда слышать, как негромко бормочут бредники на куцых стругах посреди течения, как бренчат бубенцами пасущиеся коровы на заливных лугах. Но только не здесь, не в этом глухом месте, где присутствие человека не ощущается совершенно. Неспешное течение воды таит в себе много тайн и опасностей. Река коварна и убийственна для самоуверенных глупцов, но если уважать ее, понимать, то она может стать спасением.

То бревно, что я приметил у песчаной косы, увы, затащить в воду не удалось. Мне просто не хватило сил сдвинуть его с места. Пришлось скрепить кожаным ремнем два корявых пня сорванных с рыхлого откоса в овраге. Подгнившие деревяшки еле держались на плаву, но этого было вполне достаточно, чтобы частично вынести мой вес и облегчить сплав. Я старался пробираться вдоль мелководья, практически шел по дну, лишь придерживаясь за коряги в самых глубоких местах. Вверяя себя течению воды, я экономил силы. Прохладная речная вода освежала и бодрила, так что первые полчаса пути дались легко. Небо совсем потемнело, и я уже не знал, на что ориентироваться. Глаза быстро привыкли к темноте, но взгляду совершенно не за что было зацепиться. Навалившись всем весом на импровизированные поплавки из трухлявых деревяшек, я смог немного расслабиться. К счастью, последний месяц был довольно жаркий и засушливый. Этим летом дождливых дней выдалось очень мало, так что обмелевшая река успела прогреться. Будь вода чуточку прохладнее, я бы уже стучал зубами от переохлаждения и был бы вынужден выползать на берег, чтобы развести костер и согреться. В моем положении это сродни самоубийству. А так, плыву по течению в неизвестность, взбадривая себя, чтобы не уснуть, высматриваю темные берега в поисках хоть какого-нибудь убежища. В какое-то мгновение я понял, что все же отключился, руки ослабили хватку, и я чуть не захлебнулся, заваливаясь на бок. Вынырнувший из-под воды сучковатый пень больно саданул в челюсть, выскальзывая из рук. Не знаю, как надолго я вырубился, но за это время окружающий меня пейзаж успел сильно измениться. Берега по обе стороны стали пустынны и высоки. Серп луны скрылся за далекими холмами, и мне отчетливо было слышно петушиные крики далеко впереди. Воздух стал заметно прохладней. Я скинул капюшон маскхалата и постарался определить, с какого берега доносится звук. Плыть можно только до утра, больше и я сам не выдержу, а упускать даже крохотный шанс на спасение нельзя. Смещаясь к песчаной полоске берега, я нащупал ногами дно и постарался закрепиться. Немного осмотревшись, заметил ровную кромку крыши дома на противоположном, высоком берегу и легко узнаваемый силуэт частокола у самой воды. Так же в воздухе чувствовался запах навоза и дыма.

Не теряя времени, поторопился наискосок по течению, силясь скорей достичь того берега. Уверенный, что дальше плыть верхом на пнях нет ни сил, ни смысла, я отвязал раскисший кожаный ремень от кривых корней, намотал на руку, а распавшиеся деревяшки оттолкнул от себя, пуская в свободное плаванье. Удобно устроившись на глинистом порожке у обрыва, я дождался, пока немного стечет вода с одежды, достал еще обезболивающего и, проглотив довольно щедрую горсть, обильно запил водой прям из реки. Из глиняной банки с плотно прилегающей берестяной крышкой я достал арбалетную тетиву. Во флакончике с жиром и канифолью тетива хранилась довольно долго и надежно. Даже после длительного использования в этом контейнере она быстро восстанавливала прежние свойства. Не пересыхала и не размокала. Долгие вылазки в лес и невозможность проводить качественный ремонт в оборудованной мастерской вынудили меня вернуться к давно проверенным технологиям. Снарядив оружие, я стал выбираться на обрывистый берег. Сильный, порывистый ветер дул мне в лицо, так что, если здесь есть собаки, а они здесь точно есть, следовало учесть направление. Зайти к замеченному частоколу с подветренной стороны и, по возможности, тихо после такой дозы обезболивающего — задачка не из легких. Состояние будто бы с дикого похмелья. Все как в тумане, тело вялое и непослушное. Но надо держаться. Снаряженный арбалет болтается на левом плече, но я отчаянно выставил вперед острый нож. Ножом воспользоваться проще и быстрей. Встань на моем пути собака или человек, в такой кромешной тьме я не могу быть уверенным в точности выстрела, а нож не промахнется, нож — очень надежное оружие, если умеешь им пользоваться. Дворовых построек было много, я их сразу и не заметил, принял за густой подлесок. Тишина стояла такая, что складывалось впечатление, будто все в этом селении вымерли. Как бы не так! Вот скотник, его запах и особенности конструкции спутать невозможно. Вот белая баня с длинной трубой, между прочим, введенная в моду именно с моей подачи. Стекла на окнах одного из домов говорили только о том, что здесь обитают люди состоятельные, а не просто селяне, привычные жить прежним укладом, возводя унылые землянки только с отдушинами вместо окон и травяной крышей. А не тот ли это двор боярина Акима, что упомянул один из преследователей? Коли так, то я просто везучий сукин сын! Эдак метко угодить в самое логово недругов — это надо умудриться. Если все правильно понял из недавней, подслушанной беседы, то вся боярская сотня сейчас прочесывает лес, идя навстречу людям Михаила вдоль берега вверх по течению. Жаль, что не будет возможности здесь отлежаться до утра, но силы пока есть, так что вывернусь и из этого капкана.

Мокрую одежду продувал упругий холодный поток, и я почувствовал, что начинаю замерзать. Пальцы немели, движения становились скованными, тело непроизвольно скрючивалось, сжималось. Ползти, не останавливаться! Продолжая двигаться, я разгоню кровь, смогу согреться.

Укрепленный лагерь дозорных, стерегущих межу соседних княжеств, казался пустым. Своеобразный постоялый двор, часто становящийся пристанищем ратников в дальних переходах, словно вымер. От распахнутых настежь ворот тянулась наезженная ухабистая дорога дальше в лес, до заметной просеки. От других ворот вели три или четыре тропинки к обрывистому берегу, где сушились на жердях грубые сети, проветривалась соленая рыба, и торчали колья укрепленного спуска к чахлой пристани, до которой я так и не доплыл.

Еле слышный шорох — и я мгновенно замер, положив голову набок. Буквально в трех метрах от меня зашелестела кольчуга, и кряжистый стражник закряхтел, подминая под себя охапку соломы. Тяжелое копье нерадивый вояка положил на плечо, используя как подпорку, чтобы вовсе не завалиться на землю. За сон на посту в моей крепости полагались жестокие взыскания, вплоть до понижения в звании и исправительных работ. Но здесь и сейчас такое вопиющее нарушение воинской дисциплины только на руку.

Стоило быть внимательней, уж очень близко я подобрался к спящему бугаю. Чуть впереди, у самых ног стражника, я заметил тлеющие угли почти погасшего костра. Ровный и довольно сильный ветер дул наискосок в сторону воды, раздувая крохотные угольки и вороша серый пепел. На небольшой поляне, в стороне, угадывался силуэт огромного стога сена, откуда, видать, стражник и урвал себе охапку под мясистый зад. Безумная идея мелькнула в голове, и я, не теряя времени, двинулся вдоль пыльной дороги, обходя ворота по широкой дуге.

На расстоянии примерно в двадцать шагов я уже мог встать на ноги и, пригнувшись, пробраться к стогу. Отсюда было видно лишь край ворот, возле которых дремал стражник, и глухой частокол, тянущийся вдоль всей вырубки со стороны леса. Вблизи стог сена оказался довольно большой и удивительно теплый. Укладываясь возле него, я пристроил арбалет под правую руку и направил в сторону дороги. Место казалось очень уютным и безопасным. Так и подмывало забраться поглубже в душистый стог и уснуть. Отогнав сиюминутную слабость и мысли об отдыхе, я тряхнул головой и перекатился на бок. Аккуратно развязал боковую прорезь маскхалата, снимая с пояса подсумок. Комплект снаряжения я разрабатывал лично, и все стрелки моей небольшой гвардии были снабжены всем необходимым. Я в этом смысле был не исключением и всегда проверял и обновлял содержимое боевых комплектов. В моем личном подсумке кроме аптечки была еще зажигалка, тонкая шелковая веревка, довольно толстая восковая свечка и кусок трута. Флакончик со смесью масел и дегтя я использовал для чистки оружия. Плотно закатанное в берестяной кузовок вяленное мясо, грамм двадцать соли в герметичном пенале, щипцы для ремонта оружия и кольчуги, иголка и прочие нехитрые мелочи, которые порой так нужны в походной жизни.

Ободрав с жердей, прижимающих сено, ошметки бересты, я разложил их под стогом небольшой горкой и обильно полил маслом. Скрутив сухую траву в плотный жгут намотал его вокруг свечки, сантиметрах в двух от кончика и установил на промасленной бересте. Когда пламя дойдет до скрученного жгута, он уже пропитается капающим воском, и тогда огонь, как по шнуру, перекинется на весь сеновал. Чиркнул зажигалкой, поджег фитилек и неторопливо стал собирать оставшиеся вещи. Убедившись, что ветер не задует пламя в выбранной под сеновалом нише, стал отползать, вытягивая за собой арбалет. Низко приседая, двигаясь боком, поспешил вдоль глухого частокола к воротам на другой стороне укрепления. Поспешил — это громко сказано, скорее проковылял, скрючившись в три погибели. Когда займется стог, я подожгу скотник и сеновал в самом селище, если будет необходимость. Брать воду для тушения пожара сонные вояки и дворовые люди будут из реки, а самый короткий путь — как раз тот, которым я вышел на берег. Осмотревшись в заводи, где были привязаны к кольям парочка лодок, я выбрал ту, что казалась покрепче. Проверил наличие весел, ковша, на тот случай, если дно подтекает, и отвязал обе лодки, чуть подтянув на песчаный берег.

У темной кромки леса занималось алое зарево пожара. Вмиг пробудившийся от собачьего лая поселок наполнился бранными криками и суетой, топотом босых ног, глухим стуком пустых ведер и кадушек. По опыту знаю, что пылающий, как факел, стог сена, к тому же такой сухой и большой, затушить ведрами не так-то просто, если вообще возможно. Самым разумным остается только поливать землю вокруг, чтобы от искр не занялась сухая трава и деревянные постройки.

Я не ожидал такого эффекта. Столб огня поднялся на пятнадцать, а то и больше метров, подхваченные вдруг усилившимся ветром икры оседали между темных стволов деревьев неподалеку в лесу, где тут же вспыхивали новыми огнями. Сухая хвоя и ельник прихватывались пламенем мгновенно. Лежа на берегу, далеко от зарева разгорающегося пожара, я видел, как полсотни суетливых мужиков пытаются залить водой лесную кромку и завалившийся стог сена. Они выливали воду на ровную стену частокола, на крыши домов, но похоже, что ситуация выходила из-под контроля. В конюшне, охваченной дымом, уже был слышан встревоженный храп лошадей, беспокойные дворовые псы бешено лаяли, срываясь с привязей, множа панику у людей, мечущихся у горящего стога. Воякам и дворовым сейчас недосуг искать причины возгорания, а вот псы, если раз или два не получат по ребрам чем попало и не заткнутся, то, скорее всего, сорвутся, и тогда мне не поздоровится. Не хотелось бы, чтоб они меня учуяли и увлекли за мной погоню. Так что пора уходить.

Оттолкнув обе лодки от берега, я запрыгнул в ту, что прежде наспех проверил на прочность, и, устроившись на корме, стал подгребать одним веслом по течению. Вторая лодка пошла наискосок вдоль русла и почти сразу закружила где-то в заводи у берега, зацепившись за песчаное дно. До рассвета осталось не так уж много времени. Сейчас скорость не важна, мне бы просто удалиться на безопасное расстояние и продолжить путь уже более комфортно, чем в обнимку с трухлявыми пнями. Думаю, пропажу лодок обнаружат не скоро, ближе к утру, если не позже, а к тому времени я буду далеко.

Поспешная, импровизированная диверсия, в общем-то, довольно бессмысленная, создала излишнее напряжение, и накатившая усталость давала о себе знать. Меня клонило в сон, пальцы рук разжимались, не способные больше удержать весла. Сложив все пожитки и оружие на дно лодки, закрепив нехитрые лодочные снасти, я сам растянулся на всю длину ветхой струги и почти мгновенно уснул. Мне требовался короткий отдых, пауза в затянувшемся бегстве. Просплю до утра, а на рассвете солнечные лучи разбудят меня, и тогда выгребу к берегу, спрячусь в лесу от любопытных глаз и возможной погони. Михаил хоть и дурак, как я считаю, но его люди проворны, сообразят, что искать подраненного беглеца имеет смысл вниз по течению. Тем более возникший в боярском поселении на берегу пожар должен привлечь внимание преследователей. И хорошо, если спишут беду на нерасторопного вояку на часах. Разумеется, я мыслю исключительно с той точки зрения, как поступил бы сам. Вполне возможно, что после покушения, не найдя доказательств моей смерти, князь Михаил плюнул на все и отправился в Москов, не желая утруждать себя поиском. Но это только догадка. И коль скоро я строю всю тактику собственного спасения исключительно на догадках, то принимать в расчет придется самые опасные, самые невероятные ситуации.

Я проснулся от лая собак. Потребовалось несколько секунд, чтобы осознать происходящее, но я сделал усилие, вспоминая все предшествующие события, возвращаясь из забытья в реальный мир. Еще с закрытыми глазами нащупав рукоять ножа, я повернул голову влево, откуда доносился лай. Лодка продолжала медленно скользить по течению, уверенно держась в русле. Солнце уже давно поднялось над горизонтом и приближалось к зениту. Маскхалат, в который я был закутан, просох спереди, хотя спиной я чувствовал, что в днище хлюпает вода. До холмистого берега, где стояли, гавкая во всю глотку, пара дворовых псов, было метров двадцать, может, больше. Кривые сараюшки и землянки тянулись вдоль гряды у извилистой дороги. Течение вынесло меня на внешнюю сторону петляющего потока, и поэтому даже я не мог толком разглядеть людей на противоположном берегу. Не сразу узнал и крепостные стены Коломны. К счастью, я миновал город практически незамеченным, и теперь, пока вовсе не скроюсь из виду, лучше не вставать. Не удивлюсь, если плывущую по течению неуправляемую лодку приняли за погребальную. Потому и трогать не стали. Меня, лежащего на дне, завернутого в маскировочный плащ, разглядеть не могли, а если и разглядели, то наверняка приняли за покойника. К сожалению, проспал я гораздо дольше, чем планировал, но что ж теперь с этим поделаешь.

Уже не было смысла скрываться. Я оторвался на приличное расстояние и потому должен дать еще большее ускорение. Миновав людное место, я сделал короткую, но вынужденную остановку на пустынном берегу. Эта пауза стала самой тяжелой, но я смог найти в себе силы и подчинил тело, выходящее из-под контроля. Немного подкрепился бульоном из вяленного мяса с размоченными в нем сухарями. В украденном мной струге обнаружился довольно большой закопченный котелок и ломоть засохшего хлеба. Осмотрел раны, промыл кипяченой родниковой водой с солью. Прокипяченные и высушенные на солнце лоскуты рубахи опять, как смог, намотал на обветренные рваные дырки и, не теряя более времени, двинулся дальше. Теперь я выгребал обоими веслами. Тот факт, что из ран сочится кровь, меня даже радовал. Мелкое кровотечение, незначительная потеря, но это не позволит ранам загноиться. Рассчитывать на чью-то помощь теперь нет необходимости. Я даже обезболивающее не стал принимать, чтобы не терять сознание и ясность ума. А мне было над чем подумать. Похоже на то, что в скором времени мне придется всерьез заняться пересмотром отношений с соседями. Забрать себе Москов, выкосить и приструнить оборзевших бояр. И дать понять прочим, что я скор на расправу. Десяток моих стрелков, что остались на дворе у Михаила, уже наверняка рыщут по окрестностям. Не найдя ничего, будут вынуждены вернуться в Змеигорку. А вот мне самому бы лучше там не показываться. Верных мне людей предупрежу, а прочим незачем знать, что я все еще жив. Какое-то время, пока не заживут раны и не выстрою план действий, разумно оставаться покойником…

Ну вот — накаркал! Река стала резко сужаться. Убыстряя свой бег, она пенилась в водовороте перед наваленными в самом узком месте деревьями. Похоже, что сполз подмытый откос. Но самое неприятное то, что на этой неожиданной преграде меня уже поджидали преследователи. Я уже ясно различал их довольные рожи и невольно перехватил поудобнее тяжелое весло, готовясь к схватке… как вдруг в реку влетел словно поперечный поток. В дикой панике с берега летели в воду сотни лесных обитателей. Косули, лани, кабаны, лоси с шумом плюхались с разбега в бурлящую воду; перескакивали с одного поваленного дерева на другое, сметая с пути ошарашенных людей. Мгновение… и все живое исчезло из виду, только испуганные крики доносились впереди. Река словно вздохнула и разом снесла преграду с моего пути, вертя тяжелые стволы деревьев, словно соломинки. На берег высыпала быстроногая стая волков и завертелась на месте, словно поджидая кого-то. Уже догадываясь, кого поджидают эти серые бестии, я облегченно повернул к песчаной косе. Пока возился, выгребая, лодку снесло ниже по течению. Вконец обессиленный, еле выкарабкался, пристав к берегу и перевалившись через борт, растянулся на влажной отмели. Надо мной склонилось худое лицо отшельника. Немигающим взором окинув мои окровавленные повязки, он молча подхватил меня под плечи и рывком помог подняться. Опираясь на его худое плечо, я медленно двинулся за ним, и скоро лесные заросли скрыли нас.

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Вы грязные животные! Навозные черви! Не сметь вам больше слово молвить и глаз поднять без дозволения! Отныне ваше — все лишь чумазые трусливые душонки, под мамкиными тряпками! Искать без моего дозволения даже не пытаться, смерды косопузые! Затаить дыхание, прикусить языки и слушать!

Воевода медленно прохаживался вдоль неровной шеренги, буравя свирепым взглядом притихших новобранцев. Два десятка деревенских бугаев, пяток городских лоботрясов, семеро косматых исхудавших, но еще крепких бродяг да парочка внебрачных боярских отпрысков от бывших рязанских дворов внимали хриплым выкрикам воеводы. Сутулые, уставшие после изнурительной дороги, они еще не могли толком понять, на что обрекли себя, изъявив желание попасть в мое войско.

— Все вы пришли сюда по доброй воле и собственному разумению, — продолжал воевода, раздувая ноздри. — Забудьте, кем вы были, отныне у вас нет больше ни прошлого, ни сословия, ни имен. Я Скосарь Чернорук, стрелецкий воевода, и эта крепость, как и все в ней, моя собственность, мое подворье. С этих пор и до смерти для вас я царь, и бог, и отец, и мать. А вы грязь под ногами! И если я или кто-то из моих подручных выкрикнет слово «грязь», то это обращаются к вам. Делайте, что велят, и молите своих богов, что делаете правильно! Приказы в стрелковой дружине князя-колдуна выполняются быстро и четко! За непослушание следует жестокая расплата. Забудьте о том, что умеете, о том, что думаете и чувствуете! Отныне для вас есть только приказы! Следующие три месяца для вас, животных, станут настоящим адом, горнилом, в котором я и мои люди выкуют из вас настоящих воинов, самых лучших, равных которым более нет!

Скосарь чуть отставил ногу и указал плетью на невысокий столб у ворот с висящим на нем бронзовым колоколом.

— Эти ворота — единственный выход из крепости. Кто пожелает, может подойти и ударить в колокол, чем признается в собственной никчемности. Ударивший в колокол получит пинка под зад и будет изгнан с позором, а оставшиеся же понесут за его трусость и слабость жестокое и суровое наказание. Ежели кто-то подымет смуту, вздумает сбежать, того изловят и накажут его же товарищи. Повторный побег карается неволей и даже смертью!

Из окна моей новой мастерской было отлично видно и слышно, как Скосарь стращает свежее пополнение. Я даже устроил себе короткий перерыв, чтобы понаблюдать эту захватывающую, театрализованную постановку. Всегда удивлялся, как однако быстро старый вояка впитал все мои уроки и новшества, что я вводил для обучения новобранцев и старой гвардии.

Стрелки моей крепости имели высокий статус и право называться элитным подразделением. Но, к сожалению, теперь их было очень мало. Хорошо обученные, сильные, выносливые, снабженные самым дорогим и надежным оружием, эти молодцы могли дать фору любой княжьей дружине, численно превосходящей их в два-три раза. Самое главное, чего я добивался от элитного подразделения, — сплоченности и верности. Взятый за основу курс подготовки иностранного легиона, адаптированный мной к этому времени и месту, служил неким фильтром, способом отсеять слабые звенья. Исходя из собственного опыта, я понял, что искать только сильных и здоровых новобранцев — накладно и неразумно. Порой в войске требовались не только сильные бугаи, но и проворные и сообразительные ребята, быть может, не самой богатырской наружности. Поэтому на службу брали всех, исключая лишь калек, женщин и стариков. Всех, кто был способен выжить в тренировочном лагере Скосаря. Здесь все устроено сурово и даже жестоко. За каждым следили внимательно, подмечали особенности и нужные навыки. Сформировалась целая служба, эдакий конвейер по штамповке универсальных солдат. Три месяца — первый этап. Проверка и подгонка под нужный стандарт физической выносливости, наработка простейших навыков. Новобранцев чуть ли не в буквальном смысле втаптывали в грязь, мешали с глиной, а потом из тех, кто сумел пройти все это, лепили заново несокрушимую, неудержимую силу, единый чугунный кулак. Следующий этап — углубленное изучение оружия, специализация. Мечи, копья, арбалеты, рукопашный бой, кто на что был горазд и все вместе. Матерые стрелки, уже прошедшие этот тяжелый курс, можно сказать, ветераны, лупили новичков до кровавых соплей, гоняли в марш-броски до рвоты. Тренировались сами и учили молодых превозмогать усталость, держать удары и терпеть боль. Все, что в знакомой мне когда-то армии называлось неуставными отношениями, дедовщиной, здесь стало частью учебного процесса и ритуалом инициации. Новобранец — дух бестелесный. Приказ любого вышестоящего по званию выполняется и не обсуждается. За каждый месяц обучения, после проверки, достойным присваивался шеврон, особая нашивка в виде дубового листочка. Не прошедшие проверку опускались до нулевого уровня и были обречены еще месяц ползать в грязи. Все как в армии. У солдат нашивки тряпичные. У старших, прошедших хорошую подготовку и выживших в нескольких боях, появлялись бронзовые. У инструкторов и, если можно так выразиться, офицерского состава — серебряные.

Владение технологиями, собственное производство — просто великолепно! Замечательный способ жить в достатке, так, как тебе хочется. Диктовать свои условия князьям да боярам, регулировать рынок, прижимая к ногтю купцов и посредников. Но главным стало все же формирование собственной гвардии. Достигнутое долгими годами тяжелого труда, построенное, изобретенное требовалось защищать, оберегать от жадных и хитроумных соседей. Одному мне было нынче невозможно уследить за всеми ростками цивилизации, что я так щедро и порой бездумно сеял вокруг себя.


Суров и жесток я стал, что и говорить. Все это замечали. Особенно теперь, когда затаил желчную злобу на Михаила. Живу затворником уже который месяц, принимая редких гостей. Да и тех лишь, кто знает о том, что я выжил после покушения. Наум с Мартыном так и прежде только по большой надобности меня навещали, раз в полгода, а то и реже. Нынче так и вовсе не показывались. Тем более что они и не ведали о моих злоключениях, и не дай бог, чтобы узнали. Таких дров наломают! Строительство Новой Рязани я полностью поручил им, сам только разрабатывал и утверждал проекты новых зданий. Вот пусть и не отвлекаются. Чен, прыткий китайчонок, после того как окреп да стал уверен в своих силах — подался восвояси. Давно от него никаких вестей не было. Купцы, что шли с востока, только руками разводят, мол, никого такого не видали. Был бы он со мной в момент покушения, то уверен, что надежный телохранитель предотвратил бы его. Но, увы, нет моей неслышной тени и молчаливого друга. Всех распустил, сам расслабился, вот и получил по полной. Только и остается, что бессильно злиться, и рычать да зализывать раны.

Что уж говорить, если бесстрашный Скосарь, прозванный в народе Чернорук за лихие дела да увечье, меня укрыв в своей усадьбе, сам раз в неделю являлся, кутил да опять по заставам да крепостям намыливался, избегая лишний раз попадаться мне на глаза.

Дом в Змеигорке пришлось оставить. Отдал под нужды купеческого двора и наместника. Уж слишком горькие воспоминания были связаны с этой крепостью. Пока отлеживался в Медовом ручье, в доме старосты, куда добрался с помощью отшельника и его серой банды, Михаил, этот упырь, проявил иезуитское коварство. Недооценил я московского князька. Сам он, как я и думал, в Змеигорку не сунулся, но сподобился-таки урод прислать в гостиный двор драных пьяных кожемяк с чумным покойничком в возу, заваленном сырыми шкурами. Те дня через два сами преставились, так что спросить было не с кого. Карантин ввели очень поздно. Недели две не могли понять, что вообще происходит. Пока до меня не дошли донесения, и я сам не смог разобраться, что в крепости свирепствует чума. Даже после принятых мер, после долгой блокады всех дорог болезнь выкосила не меньше половины всего населения, включая стрелков и мастеров. Зацепило и некоторые окрестные села. Мою семью болезнь тоже не пощадила. Рашид Итильский, ставший наместником крепости, лично распорядился похоронами. Могил не было, тела всех погибших сжигали, а прах запечатывали в урны и замуровывали в склепе под башней внутреннего двора.

Утрата переживалась тяжело, болезненно, но почему-то очень быстро. Я долго не мог понять, почему горечь утраты не отравила мою кровь. Сколько раз мне приходилось видеть, как порой в селищах да городах хоронили младенцев с матерями. Бывало, даже целые семьи. Разумеется, я предполагал, что и я сам, и моя семья не застрахованы от этого. И вот мой самый страшный кошмар воплотился, и думаю, что морально был готов к подобному. Потеря близких выжгла адским пламенем мою душу. Даже будь я там, ничего бы не смог сделать. Разрываемое местью и болью сердце налилось тяжестью, заполнилось свинцовым ядом вместо крови. Я понимал, что пустой ярости будет недостаточно. Лютовал, рассылал шпионов во все значимые города и крепости, готовясь к решительному удару, к игре по собственным правилам. Загонял несчастного Тимоху, заставляя его трясти свои агентурные сети. Парень и так был не в себе после покушения на меня. Все корил себя, что не доглядел, и теперь буквально рыл землю, добывая нужную мне информацию. Ситуация была слишком шаткая. Утратились многие позиции. Не познавшие ордынского разорения князья заматерели, обзавелись дружинами на мой манер и теперь алчно поглядывали на земли соседей. Окрепли, окопались и только ждали удобного случая, чтобы затеять ссору. Попросту говоря, взять Змеигорку штурмом мог нынче почти любой из них даже небольшим войском. Обезлюдевшая, разоренная чумой, она бы не выстояла. Встать на стены крепости было некому. Жалкая горстка стрелков не обеспечит надежной обороны. Минимальный уровень боеприпасов, жадные мелкие князьки и ханы, поглядывающие нынче в сторону набирающего силы стольного града Владимира. Вот и получается, что капризная фортуна нынче не на моей стороне. Ведь для большинства — я покойник. Мой склеп находится в подземельях крепости, рядом с родными. Меня поминают как умершего селяне да мастера, нашедшие себе когда-то прибежище за крепкими каменными стенами Змеигорки. Без моего личного участия, с потерей большинства мастеров, все дела пошли на спад, но крепость все еще жила и поддерживала занятые позиции.

Только основанные моим тестем финансовые бастионы были незыблемы. С каждым годом все больше разрастаясь и укрепляясь, они обосновались во всех местах, где сходились торговые пути. Страховые компании исправно покрывали все возможные риски. Скосарь, поставляя отборных легионеров для охраны торговых караванов, обеспечил безопасность, сократив потери от разбойной братии до минимума. Банки выдавали щедро кредиты даже на мелкие торговые сделки, благодаря чему торговое сообщество крепло год от года, вовлекая в свои обороты лежащие мертвым грузом в глубоких погребах и схронах золото и серебро князей, бояр и прочих, стоящих у власти. Мой тесть, обосновавшись в далеком Царьграде, цепко держал в руках все нити этой финансовой паутины. Его покой охраняла небольшая армия ветеранов, опытных стрелков из первого набора, еще гонявших во главе со мной разбойный люд по рязанским лесам. Он еще содержал целый штат из банковских служащих. Выкупив у какого-то местного вельможи огромный дворец, превратил его в деловой центр, куда со всех сторон стекалась информация о торговых операциях и сделках, откуда шли распоряжения о крупных финансовых вложениях в новые торговые проекты. Надо отдать ему должное — развернулся он широко, при этом свято выполняя свои обязательства передо мной, отчисляя проценты от вложенных мною немалых средств. Тем более что я был совладельцем этой нарождающейся финансовой империи. С трудом убедил своего тестя-компаньона, что безопаснее всего будет вести дела из Царьграда, а не из Змеигорки. Безрассудно было бы держать, пусть даже в крепости, такие богатства. Это все равно что сидеть на вокзале и в открытую пересчитывать миллион «баксов» в своем чемодане. Так что скрытно были собраны три каравана и по мере готовности отправлены разными маршрутами в Царьград. Само собой под усиленной охраной и надежными проводниками. Кстати, добрались все без особых приключений, а заранее высланное вперед посольство во главе с моим тестем уже все приготовило к их прибытию. Так завертелись с новой силой золотые шестеренки нашего совместного предприятия…

Два поджарых стрелка из числа ветеранов-инструкторов, голые по пояс, в плотных суконных штанах и дорогих сапогах, гортанными возгласами и воплями вперемешку с матюгами и бранью погнали новобранцев к казармам. От их разгоряченных накаченных торсов поднимались струйки пара. Тела блестели от пота, бугры мышц перекатывались под загорелой кожей, выражение лиц было суровое, чуть надменное. Они знают свое дело. По сей день помнят, как сами стонали, топая стертыми в кровь ногами, выполняя марш-броски; как, задыхаясь, ползли, копошась в грязи, в трясинах болот и в глубоком снегу. Но благодаря такой подготовке они смогли выстоять в тяжелых и неравных боях. Дать прочувствовать на собственной шкуре, что не от своей жестокости и садистских прихотей я втаптывал их в грязь, а лишь от желания научить недорослей уберечь себя. Сохранить свои жизни и не пасть в первом же бою пушечным мясом. Эти уроки они выучили на всю жизнь, и не из подобострастия или страха суровые воины вытягивались передо мной в струнку, а из уважения к тому, кто дал им такую суровую закалку. Я же кузнец, а солдаты — оружие. Ковать надежные острые клинки — тяжелая работа. Сколько раз надо сунуть неказистую заготовку в огонь, а потом лупить по ней, раз за разом выковывая некое подобие оружия, пока она наконец не обретет законченные черты и боевые свойства.

Скосарь ввалился в мастерскую, сбив неуклюжей вороненой клешней крышку с квасной кадки. Внимательно огляделся по сторонам, зыркнул на верстак и полки, но ничего по поводу разложенных на них деталях не сказал.

— Будет толк, князь, — забубнил он, отворачиваясь к распахнутому настежь окну, туда, где все еще слышны были бранные вопли инструкторов. — Не самые паршивые этим разом подались в стрелки. Я как по эрзям весной проехал с разговорами по дворам, так с тех пор многие беглые людишки осмелели. Да мордва своих чад тоже шлет, уж им мое слово, верное, известно.

— Это они руки твоей колдовской боятся, — хмыкнул я угрюмо, раскладывая инструмент на верстаке. — Сказывают старики на Мокше, что, дескать, нечистый твою лапищу обуял.

— А толь! — оскалился Чернорук, поведя плечами. — Тут боярин, Кузьма Лопатин, до которого я ходил в Пронск, чуть не околел когда меня встречать вышел. Он-то еще помнит, как той мортирой меня подорвало, как без руки до его двора везли меня на дровнях. А тут встречает, да как узрел, что я в железной пятерне поводья зажал, так стал пятиться, да все крестится. Я-то тоже небось не лапотник, — ухмыльнулся Чернорук злорадно, — мне такие побасенки только на руку. Кулачишку ему скрутил да грожу, похваляюсь, дескать, гляди, проныра, на что нарваться могешь. — Выдержав короткую паузу, Скосарь прикрыл глаза и продолжил: — Я тут дворовым велел баньку затопить, — вдруг ляпнул он, мгновенно меняя тему разговора. — Ты как, батюшка? Не изволишь? С Гречишных полян селяне медку свеженького довезли. Да и сыро нынче-то, гнус заел, мошка эта…

— В баньку можно, сам собирался. Только ты прежде ступай, вели, чтоб обед туда подали, а я пока горн разгребу да закончу здесь малость, приберу да поспею.

Поморщившись от перестоялого, кислого кваса, Скосарь все-таки допил чарку и поспешил выйти из мастерской. Работать мне больше не хотелось. Опять раздувать погасший горн не было ни сил, ни желания. Дело почти закончено, так что пара дней ничего не решит. Нынче мне, покойничку, торопиться некуда. А занимался я в этой заново оборудованной мастерской новым оружием. Вот как раз со Скосаревской оторванной руки все и началось. Еще год назад, сразу как беда случилась, мой бравый полководец было скис, распрощался с военной карьерой, пока я его выхаживал да подлечивал, хоть и крепкий еще старик. А я взялся все исправить, второпях пообещал, что верну ему руку. Скосарь, конечно, сразу не поверил, разворчался, но потом приумолк, когда дело дошло до снятия мерок и подгонки деталей. Давно была идея поработать с более тонкой механикой, чем паровые двигатели. Соорудил я моему воеводе подвижный протез. Вещь, конечно, немного массивная, но таскать тяжести ему не привыкать, а когда захочешь хоть частично, но все ж воротить себе утраченную кисть да пальцы правой руки, и не на такое согласишься. Сделал тогда все максимально просто, хоть и провозился почти пять месяцев. Оснастку на левую — здоровую руку — сконструировал как систему управления правой — искусственной. Единственный спусковой крючок под большим пальцем переключал зубчатый барабан в основном блоке, как программу для всевозможных положений механической руки. Схватить, разжать, отставить указательный палец, полностью выпрямить ладонь. Вот несколько нехитрых движений, что выполняла механическая рука. Работала же рука на пневматических цилиндрах, стравливая или нагнетая давление из небольших насосов, расположенных так же в основном блоке, но имеющих приводы от локтя. Проще говоря, недолгая, но интенсивная накачка давала необходимое давление, которое накапливалось в плоском резервуаре, и постепенно стравливалось на работу систем. Когда давление воздуха ослабевало, приходилось опять напрягаться, чтобы пополнить запас. Трудно, неудобно, проблемно, к тому же система уже не раз давала сбои и ломалась, покуда все отладил как следует. Но со стороны выглядело так, будто я действительно вернул старому вояке оторванную ядром из мортиры руку. Вот и множились слухи. После этого и рождались легенды…

Но, трудясь над этим механическим протезом, я понял, что уже готов, а вернее сказать, дорос, до того, что наработал весьма приличные технологии: качественную сталь, более совершенные токарные и фрезерные станки, и теперь могу позволить себе сделать нормальное, боевое пневматическое оружие. За последнее время я перепробовал, наверное, не меньше сотни способов изготовления качественных пружин. К
сожалению, эта проблема и еще шлифовка цилиндров оказались самыми сложными на этапах становления технологии в целом. На окончательную доводку уходили многие часы кропотливого труда. Первая винтовка в результате получилась просто монстр, очень тяжелая, если сравнивать с оружием моего времени. Но здесь, в усадьбе Скосаря, окончательная, доработанная и испытанная версия вышла весьма революционной для этого времени. Разумеется, она была легче мушкета или пищали, от производства которых я отказался давно. Моя пневматика очень быстро заряжалась с казенной части, имела весьма увесистую коническую или круглую пулю диаметром девять миллиметров, нарезной ствол и почти бесшумный выстрел. Преимущество перед пороховым оружием весьма немалое. Единственное, что я не смог увеличить, исчерпав все ресурсы известных мне конструкций, так это дальность стрельбы. Максимум триста шагов. Да и то при условии, что пуля попадает в тело, не защищенное доспехом. Хороший доспех такое оружие способно было пробить разве что только в упор. Увы и ах, у всего есть предел. Отсюда и выходило, что подобных винтовок будет немного. Использовать их будут исключительно специально обученные стрелки, ну и я сам, разумеется. Вот поэтому и корпел уже второй месяц, в этой глуши, изготавливая оптические прицелы. Не бог весть какие вылупились у меня стекляшки, но все же лучше, чем просто стрелять через прорезь рамки. Испытать оружие я собирался на диком звере. Надеялся, что может воевода соберется со мной на испытания, Скосарь Чернорук до охоты — большой любитель. Винтовок я заготовил двадцать штук, и это не считая тех, что оставил себе с некоторыми модификациями. Ко всем винтовкам крепились широкие штыки, так что в рукопашном бою не будет необходимости менять оружие. Для изготовления оптики материалов хватило только на пять прицелов. Производить качественное стекло у меня вообще не получалось. То мутное, то с пузырями, то крошится от малейшего прикосновения шлифовальной пасты.

Подготовка снайперского подразделения в тринадцатом веке — идея сама по себе революционная. Работая над оптическими прицелами, я дал распоряжение моему надежному связному с внешним миром, черемису Олаю, подобрать из уже опытных и подготовленных стрелков, тех, кто с его точки зрения больше всего подходил на роль снайпера. Отсеять не меньше трех десятков кандидатур и отправить из большой крепости в лагерь Скосаря, якобы на переподготовку.

Холод в груди, пронизывающий могильный холод. Солнце не согревает, еда пресная, вино как вода, не способная растопить кристаллики льда. Сам себе напоминаю какой-то бесчувственный агрегат, бездушную машину. Случаются крохотные мгновения оттепели, возвращения в былое, человеческое состояние, но не так часто, как хотелось бы. Не покидающее меня чувство утраты превращает жизнь в какую-то бессмысленную возню, в рутину.

Как долго я еще собираюсь быть мертвым? Воскрешение потребует скорых действий, наверстывания упущенного. А ничегошеньки не хочется делать. Жажда мести заволокла иные смыслы жизни.

Скосарь после баньки напялил заляпанный, куцый тулупчик. Уселся в уголок трапезной, опершись могучей спиной на закопченные бревна. Подтягивая одной рукой к себе поближе крынки да миски, стал выуживать ложкой куски вареной рыбы из большого котла в тарелку. Ловко раздирая зубами головку чеснока, сплевывал шелуху под стол.

— Эх, хороша банька! — кряхтел воевода, шмыгая носом. — Неужто и паром тебе, батюшка, хандру твою не отбило?

— Мою хандру теперь только адскими котлами отобьет, — буркнул я, сдувая пену с пивной кружки. — Что ни день, Москов сил набирает. Киевские дворяне-заговорщики денег не жалеют, укрепляя ублюдка…

— Не с чем нам покуда, батюшка, идти на Москов, — рыкнул, как отрезал, Скосарь. — Будет время. Я еще месяц как послал гонца к Яриму, он своих карагесеков хоть сотню пришлет, а может, две — все подмога.

— Парой сотен топтаться у стен Москова — пропасть. Только на смех подымут. А вот малым отрядом, не больше десятка, можно тайно войти в детинец да устроить там заварушку.

— Это карагесеки, что ль, тайно в детинец пойдут?! Не смеши, батюшка! С их-то копчеными рожами да вонючими халатами… да любой смерд за версту учует, шум подымет! А Михаил, он тех же ордынских послов хуже собак держит, твоим же именем их стращает… Тут побольше бы этой рвани нагнать, да задавить поганого Михалку!

— Да к черту этих головорезов, уймись. Что они тебе сдались эти бесенята? Да, ножи у них быстрые, головы лихие, но я бы их попридержал подольше до времени. Позже случится, что и им сыщется работенка.

— Может, тодысь выманить князя в раменье, да как он тебя, да только точно в голову.

— Пойми, Чернорук, одного убийства мне мало. Мне нужен страх. Иначе зачем я уж третий месяц в покойниках числюсь?! Чтоб из могилы достать гада. И все бы об этом знали.

— Из могилы, — хмыкнул Скосарь, — вон оно как.

— Неужто забыл, как силен страх? Как лезет он в душу ядовитым полозом, как травит разум?

— Может, это, как было, нарядимся чумными лешими, да по округе бедокурить?

— Думал я над этим, да пока погожу. Старый фокус может и не сработать. Да и ружья небось не зря готовил. Вот на неделе все пристреляю, проверю да стану стрелков набирать. Вот тогда и поглядим, что можно сделать.

— Не знал бы тебя, подумал бы о ком другом, что струсил. Но вижу, как пылают огнем глаза, даже боязно что-то. Больно ударил Михаил, что и говорить, но и ты, князь, должником не останешься. Чует сердце, что лютую расправу ты ему, убогому, уготовил.

— Знаешь, мне в жизни до сей поры так родных терять не приходилось. И вроде рядом был, хоть и немощен, а все равно не поднялся, чтобы проводить в последний путь. Воины, что доверились мне, встали на стены крепости, гибли, жалко их было, но не так. Они знали, на что шли, рисковали собой в бою. А тут из ниоткуда чумная зараза. И ведь нет супротив нее средств. Не в силах я противостоять этой напасти…

— Не кори себя, князь. Если правое твое дело, то духи не оставят. Прольют благодать на раненую душу.

Какой-то туманный образ предстоящих действий вертелся у меня в голове. Наметки планов, некоторые довольно яркие детали, но картины в целом я не видел. Не мог охватить мысленным взглядом всю проблему в целом. Ведь собственную месть я не планировал односложной и направленной лишь на удовлетворение своего жгучего гнева. Нет, я собирался превратить все в экспансию. В новое завоевание. Чтобы избавиться не только от московского князя, а еще выставить самого и его пособников изменниками, заговорщиками. Тем самым оправдать доверие Ярослава, пытающегося уладить дела во Владимире и сына его Александра, уже который год отбивающего нападки ливонских отрядов от Новгорода и Пскова. Подчинив себе земли Москова, я тем самым сыграю на руку политике Ярослава Всеволодовича, заполучив еще большее его расположение. Даже тот факт, что ныне остался я один как перст, без семьи и без наследников, даже на пользу делу. Ведь взятое мной княжество я объединю с Рязанским, Смоленским. Там и другие так или иначе подтянутся. А все для наследника. Не моего, а Ярославича. О котором я говорю не иначе как о самодержце всех княжеств. Такая мысль, навязанная мной Всеволодовичу, тешила старика пуще прочих. Сам Александр очень тепло обо мне отзывался, всегда ставил в пример вельможам да тем князьям, кто всячески противился объединению. Общее, единое государство сулило конец распрям, братоубийствам, межевым спорам. Больше силы, больше власти, земель, богатств. Кто же откажется?! Это как азартная игра, в которой всего-то требуется сделать ставку на фаворита и нейтрализовать возможных конкурентов.

Но планы такого масштаба не терпят суеты, поспешных решений и необдуманных действий. Здесь нужно оценивать ситуацию в целом, а не отдельные детали, фрагменты общей картины. И мои личные интересы не должны идти вразрез с поставленной целью. Как бы сильно и скоро мне ни хотелось отомстить за гибель семьи, за покушение на самого себя, я должен подстраховаться. Иначе собственноручно подпишу себе смертный приговор.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Толмач Сурт ежился и кутался в рваный шерстяной плащ, с прищуром оглядывая высокие кирпичные стены. Он явно чувствовал себя очень неловко. В ветхой потертой одежде Сурт действительно выглядел как бродяга. Нищий, жаждущий подаяния у богатых ворот купеческого двора. К тому же лихорадка донимала бедолагу вот уже третий день, парень то и дело потел, несмотря на то что мелкая снежная крупа сыпалась ему за ворот с промозглого серого неба.

— Ворота открыты, госпожа, можно войти, — прокомментировал Сурт то, что все и так прекрасно видели. Но почему-то никто из всего крохотного отряда не решался сделать первый шаг.

С того самого момента, как только они сошли с плота, переправившего их через реку, каждый будто оробел. Сказывалась и усталость, не очень гостеприимные поселения вдоль дороги, где даже на постоялых дворах за миску похлебки и клок сена для подстилки брали явно завышенную плату. И здесь, перед высокими стенами крепости силы путников будто бы иссякли окончательно.

Держа под узды единственную оставшуюся лошадь, Кари решился сделать первый шаг. Встревоженная манящими запахами, кобыла давно топталась на месте, то и дело толкая мордой воина в плечо, как бы помогая выйти из оцепенения. Эгиль уверенно шагнула вслед за ним, хлюпая по раскисшей тропинке, ведущей от берега к большой дороге.

— Теперь многое зависит от тебя, Сурт, — напомнила она толмачу. — Не называйся ни купцами, ни воинами. Скажи, что ищем встречи с наместником, и не более того.

— А если, как и прежде на иных дворах, станут просить платы за постой? Да и примелькалась в здешних краях наша братия, вмиг узнают, кто мы есть.

— Я готова заплатить золотой пряжкой, но это лишь в том случае, если здешние дворовые будут вовсе несговорчивы.

— Эдак мы нищими восвояси воротимся, если так дальше пойдет. Еще и зима не началась, а мы уже как оборванцы, — буркнул в бороду бугай Веланд и тут же добавил: — У меня фунт соли есть, может, ей заплатим.

— Помолчи! — шикнула на него Эгиль. — Сам от поборов бежал, дом бросил, так что терпи.

В казалось бы пустой арке ворот вдруг появились два стражника, выходящие навстречу пришельцам из темных дверей караульного помещения, расположенных по обе стороны от створок ворот. Стражники были среднего роста, плечистые и на первый взгляд весьма доброжелательные. На кожаной вставке воротника у одного из них красовалось серебряное украшение в виде дубового листочка. Короткие копья они держали острием вверх, мечей не обнажали и вообще вели себя очень спокойно и уверенно.

— Это и есть знаменитые стрелки колдуна? — поинтересовался тихо здоровяк Кари, почесывая кончик носа.

— Здравы будьте, путники, — пробасил стражник, снимая с рук перчатки, окованные тонкими бронзовыми пластинами. — Давненько вас заприметили, ждем, вот когда изволите пожаловать…

— Скажи ему, — обратилась Эгиль к Сурту, — что мы премного наслышаны о величии этой крепости, о гостеприимных традициях обитателей. Скажи также, что везем послание от короля Урге и брата его Ульвахама. Да и старика Олава упомянуть не забудь.

— Ага! Варяжские гости к нам пожаловали, — вдруг заговорил второй стражник, с интересом прислушиваясь к чужой речи, расплываясь в довольной улыбке и не дожидаясь, пока юнец Сурт откроет рот. — Давненько от тех краев к нам не хаживали. Милости просим. Первые три дня бесплатно, угощение на гостином дворе. Баня. Дзиньхекция! Полати в общей спальне. Ежели желаете большего — извольте, но уже за звонкую гривенку.

— Что он сказал? — вдруг насторожилась Эгиль и чуть отступила.

— Все хорошо, госпожа, они рады приветствовать нас во дворе для гостей, где три дня не будут брать с нас платы.

— Трех дней должно хватить, — задумчиво кивнула ведьма, изобразив на лице сдержанную улыбку.

— А у вас что же, всех так принимают? — поинтересовался Сурт, внимательно разглядывая странное снаряжение стражников.

— Закон, — ухмыльнулся солдат, пожимая плечами. — С тех пор как одолел наш князь ордынцев, как скрепили они мирный договор, так и стало. Всяк, кто ни явится, неважно, богат он или беден, три дня пользуется гостеприимством хозяина, а после уж или службу служит, или платит.

— Как великодушно со стороны хозяина, — перевел Сурт ответные слова Эгиль. — Не накладно ль ему так привечать каждого?

— Закон, — важно молвил вояка, нахмурив брови, и тут же обернулся вполкорпуса к большому двору за воротами. — Вон те широкие двери — это стойло и конюшня. Там Корешок, подмастерье, вашу кобылку пристроит, покормит, напоит. А вон далее от конюшни — крыльцо, вот туда и извольте в харчевню к привратнику. Гость, кто бы он ни был, разный, но порядок должен быть. Назоветесь, как пожелаете, чтобы учет вести. Привратника величают Осип, и не пяльтесь на него с ухмылкой, у бедняги от рождения глаз крив да зубы в растопырку. Но наместник Осипа жалует, да и дело он свое знает.

Понимая лишь часть сказанного, громила Веланд только шмыгал носом и натужно сопел, выслушивая нудные поучения от неторопливых коренастых вояк. Его брат Рох даже не напрягал слух, просто глазел по сторонам, не скрывая любопытства.

Действительно, крепость представляла собой сооружение, до сих пор не виданное. На первый взгляд весьма компактная, но устроенная таким образом, что подступиться к стенам большим войском можно только с одной стороны. Гостиный двор, как первый рубеж обороны, на самом деле представлял из себя большую ловушку. Если войску неприятеля каким-то образом удавалось пробить главные ворота и ворваться за стену, тут их ждал весьма неприятный сюрприз. Спрятаться во дворе было негде. Там и тут вдоль стен можно было заметить узкие бойницы, направленные внутрь двора. Ворота конюшен и складов, были очень надежно укреплены и так же, как главные, окованы железом.

— Зная людей меря, которые указали нам сюда путь, — заметил Кари с ехидной ухмылкой, — я ожидал здесь увидеть не больше чем просто дубовый частокол да дюжину кривых сараюшек. А тут накось, даже больше, чем рассказывал старик Олав.

— Я тоже не поверил шаману, когда он повторял все эти небылицы про золотых змей, про неприступные стены, — согласился Веланд, перекидывая к себе на плечи седельную сумку. — Стражники тоже на вид не берсерки, но я бы еще подумал, прежде чем задирать хоть одного из них.

Из дверей конюшни выскочил пучеглазый мальчишка лет пятнадцати и тут же перехватил у Кари из рук поводья лошади.

— Не забудь покормить лошадь, — напомнил мальчишке толмач Сурт.

— Покормлю, напою, не беспокойтесь, вот прибыли бы вы к обеду, я бы еще и помыл, да только теперь до завтра подождать придется. В реке вода уж больно студена, а та, что от бань на конюшню отдают, уж кончилась.

Деловито оглядев лошадь, мальчишка проворно ослабил подпругу седла, довольно бесцеремонно задрал лошади копыта, осмотрев подковы, сунул чумазые пальцы кобыле в рот, бегло оглядывая зубы. Легонько похлопав по крупу, встревоженное чужими прикосновениями животное повел к конюшне.

— Как представитесь, гости дорогие? — спросил учтиво привратник, раскосо осматривая промокших до нитки странников.

— Госпожа Эгиль со слугами, — ответил Сурт заученной фразой, не подразумевающей излишних подробностей.

— Стало быть, боярыня? — не унимался дотошный старик, теребя губами кончик гусиного пера.

— Из знатного рода, — нехотя согласился Сурт и лишь на мгновение покосился на свою госпожу, как бы давая понять привратнику, что и так сказал слишком много.

— Ага, ага! Значит, стало быть, так и запишем — боярыня с холопами…

Спутники Эгиль были в некотором смятении. Никак не могли поверить, что это действительно с ними происходит. Теплая натопленная светлица с большими окнами. Дивные ароматы, доносящиеся откуда-то из-за полукруглой арки, прикрытой тяжелыми кожаными завесами, нарезанными лоскутами. Сухое и проветренное помещение, в котором даже нет намека на запах гари. В сравнении с тем, как их принимали в других дворах, это были просто королевские хоромы.

— Вот и кут ваш, боярыня. Стол, лавки, полати. Окошко только одно, но зато с видом на цветник, да травницу. Все веселей, чем на скотный двор. Угощение сейчас поднесут, а после извольте в баньку. — Искоса поглядывая на крепкую и ладную фигуру Эгиль, старик-привратник ехидно скривился и пояснил: — Боярыня первая, холопы опосля. А если запротивитесь мыться, как басурманы, во хлев погоню — у коровьих боков греться.

Противиться бане никто не собирался. Веланд и Рох всю дорогу только и грезили о том, как бы им погреть косточки да смыть дорожную грязь.

После угощения и бани с горячей парной и огромной кадкой чистой горячей воды с травяными настоями гости разомлели. Проворные девицы с банного двора взялись выстирать и подлатать одежды путников, дав им взамен чистые, будто новые, длинные рубахи, штаны и душегреи. Когда вернулись в свой кут на гостином дворе, то тут же столкнулись нос к носу с проворным косоглазым стариком Осипом.

— Вот и славненько, — прошамкал Осип кривозубым ртом. — Вот из-под грязи да копоти и отскребли людей добрых. А вас, боярыня, уж воевода дожидается. Извольте ему ответить, потому как он наместника верный человек и должен следить за тем, кто гостит в крепости из знатных.

Воеводой оказался человек на удивление молодой, в дорогом шелковом кафтане, отороченном соболиным мехом. Длинные темные волосы воеводы были аккуратно собраны, расчесаны и подхвачены на затылке плетеной тесьмой с замысловатым узором. На лицо он казался смуглым, с острыми, почти орлиными чертами. Глаза воеводы были черные, жгучие, чуть раскосые. Взгляд — острый, пронизывающий. Сидя за столом, он внимательно изучал гостей.

— Мое имя Ирмек, я сын наместника и воевода конного стрелкового отряда. Отвечаю в крепости за соблюдение законов, ведаю мерами весов, слежу за договорами по сделкам. Сейчас в мирные дни мой отряд сопровождает купеческие караваны. Стража внешней крепости, когда я здесь, тоже в моем подчинении.

— Мое имя Эгиль, я старшая дочь короля Атли, потомка славного рода Бьерна, — произнесла ведьма, а Сурт тут же перевел молодому воеводе все сказанное. — Мы прибыли в славный дом Квельдульва Коваря для встречи и беседы. Ибо известно нам, что назвавший себя Аритором князь этой земли может быть тем, кого мы считали утраченным родовым коленом и наследником королевского дома.

Хмурясь с каждой секундой от всего услышанного, Ирмек насупил брови, а лицо его сделалось угловатым, будто бы вырубленное топором. Он внимательно дослушал толмача и, выдержав долгую паузу, неторопливо и сдержанно ответил:

— Я передам вашу просьбу наместнику. Но прежде чем он примет какое-то решение, пройдет несколько дней. Не стану скрывать так же, что мне известно о том, как сильно вы поиздержались в дальней дороге. Не беспокойтесь, что ответа, возможно, придется ждать дольше, чем три дня, отведенные законом для гостей. Я, Ирмек, называю вас своими гостями, так что Осип о вас позаботится, сколько будет нужно.

Сказав это, воевода быстро встал и вышел во двор, звонко чеканя шаг тяжелыми сапогами.

Провожая взглядом крепкого и подтянутого воина, Веланд, хоть и был выше воеводы на голову, озадаченно почесал затылок.

— Если в войске Коваря таких бравых молодцов хотя бы сотня, не стал бы я в здравом уме перечить эдакому князю.

— Их обычаи нам чужды, но пока весьма приятны. Я не хотела бы портить отношения с людьми в этой крепости, так что заклинаю вас, друзья мои, не нарываться на неприятности и не реагировать на возможные стычки.

— Это уж мы и сами поняли, госпожа, — ответил почти шепотом Кари. — Я уж думал хотя бы у очага в козьей шкуре поспать, а тут полати с тюфяками да бочка хмельного меда. Неужто мы, госпожа, так глупы, чтобы помочиться в эту бочку…


Тихо ступая по опавшим листьям, кое-где припорошенным первым осенним снегом, я совершенно не думал об охоте. Сейчас олень, или, как называли его местные, дикий козел, которого я давно засек у ручья, был для меня не добычей, а целью. Очень настороженным, чутким противником, которого я должен был поразить точно и желательно без шума.

Дуновений ветра почти не чувствовалось. Подвешенные под прицелом на тоненьких ниточках пучки воробьиных перьев еле шевелились, определяя слабые потоки. Пришлось ждать, а затем тратить еще минут двадцать на то, чтобы обойти оленя стороной по широкой дуге и подползти с подветренной стороны. Ни о чем не подозревающее, но настороженное животное пощипывало клочки травы вдоль кромки оврага, когда я заметил движение в ельнике. Бесшумно и проворно под густым лапником проскользнула тихая рысь. Огромная кошка смотрела в мою сторону, и, разглядывая ее в прицел, я подумал, что хищник меня заметил. Этого не могло быть. Рысь способна учуять, но вот заметить прикрытого маскхалатом, засевшего в еще густом орешнике стрелка она просто не могла. Но рысь настороженно вглядывалась в мою сторону, лишь изредка поворачивая голову к ничего не подозревающему оленю, как бы примеряясь.

Мне бы еще сократить дистанцию метров на десять, пробраться на четвереньках к кривой, старой березе, тогда буду наверняка уверен в точности выстрела. Но появление рыси сбивало все планы. Сама того не понимая, хитрая кошка могла спугнуть дикого козла. Она-то его небось быстро настигнет, а вот мне, хромоногому, за резвой скотиной не угнаться. Нога в последнее время совсем не дает покоя. Ноет, ломит, и непонятно почему, вроде не нагружаю больше обычного, а все рано донимает. Наверное, признак того, что начинаю стареть.

Бесшумно сдвинулся затвор. Закатанная в воск круглая свинцовая пуля натужно влезла в ствол. Я закрыл затворную рамку и навел прицел. Олень стоял вполоборота ко мне. Голова то поднималась, то опускалась к клочьям зеленой травы. Нужно было уловить момент, поймать ритм. Второй попытки не будет. Я охочусь один, так что подстраховать некому. Это не добыча, убеждал я сам себя, это мишень, враг, которого нужно ликвидировать.

Наглая, кистеухая кошатина шмыгнула с ветки на ветку, привлекая внимание настороженного оленя. Что, тебе зайцев мало?! Вертя, как антеннами, короткими рожками, олень озирался по сторонам, мышцы на ногах подергивались от напряжения. Пугливое травоядное в любую секунду готово было сорваться с места. Сейчас или никогда. Короткий сильный хлопок. Я не вижу самой пули, но от переносицы до глазницы оленя кусок кости просто выворачивает наружу. Напряженные ноги судорожно отбрасывают животное вперед и вбок, но это уже рефлекторные движения. Бедная зверюга! Даже не успела почувствовать, как пуля разнесла голову.

Почти синхронно с моим выстрелом прозвучал еще один, будто эхом отразившись от скалистого обрыва. Но нет, в лесу эха почти не бывает. Да и скалистых обрывов тоже в этих краях не сыскать. С ветки на той стороне оврага свалилась рысь. Хищник даже не успел зацепиться когтистыми лапами за ветку, как его буквально сдернуло с мохнатой ели, словно невидимой сильной рукой.

Я резко вскинул голову, вставая в полный рост. У высокой гряды, где начинался овраг, у старого валежника, метрах в сорока от меня, точно так же одетый в маскхалат, поднялся другой стрелок. Уверенно и заученно положив винтовку на сгиб локтя, снайпер направился в мою сторону, по привычке продолжая двигаться, ссутулившись и почти бесшумно.

Откинув с лица тонкую сетку, я сделал два шага навстречу и остановился.

— Имя?! Взвод?!

— Савелий! Второй стрелковый взвод! Старший нянька.

Няньками называли сами себя инструктора, гонявшие новобранцев в Скосаревской крепости. Теперь, когда коротышка вовсе откинул капюшон, я заметил, что он как раз из числа тех ветеранов, которых я отобрал в состав нового диверсионного отряда.

— Давно меня заприметил?

— Никак нет, батюшка. По оленьему следу шел да заметил рысю. Так, думаю, велика, матера, как есть; тоже оленя рыщет. Я, стало быть, за ней. Вот тут и встретились. А когда олень к овражку вышел, так я, пока осмотрелся, глядь — из-под муравейника вроде как кочка шелохнулась, и звук такой, еле слышный, чирк-чирк, будто кто камешки-голыши в руке теребит.

— Смотри-ка ты глазастый, — похвалил я Савелия, но тут же, делая строгое лицо, сказал: — А я уж боялся, спугнешь ты мне ужин. Сопишь, как еж, да чесноком от тебя, заразы, несет за версту.

— Виноват, батюшка!

— Да полно тебе! Взяли зверя. Но впредь учти: дыхание ровней и чтоб никаких резких запахов.

Удачливый стрелок вытянулся в струнку, выслушивая мои поучения, а я для себя отметил, что молодец парнишка. Ведь на самом деле, не произведи он выстрела, я бы так и потопал к убитому оленю, раскрыв себя. Да и тот факт, что от стрелка несет чесноком, я заметил, только когда тот встал подле меня да рот раскрыл. Эх, хорош вояка! Вернемся в лагерь — обязательно отмечу сорванца. Мои слова о том, чтоб был еще прилежнее в учебе и отработке мастерства, стрелок примет буквально и сделает все, проявив немалое усердие. Не зря я из этих увальней выдавливал когда-то мамкино молоко, драл три шкуры, чтоб научились выживать. Вот, во что превратились стрелки колдуна. В полуденной тени, в скошенном поле могут спрятаться.

Олень оказался хорош, килограмм на восемьдесят. Свежевать не стали, на приметном месте у оврага грязь разводить. Решили в лунку обескровить да, подвязав за ноги, на жердине дотащить в лагерь. Убитую рысь Савелий также подвязал за лапы и перекинул через плечо.

— Как в лагерь придем, — наставлял я Савелия, — ты тушу возьми. Собери всех нянек, разделайте оленя. Нам с Черноруком да дворовым вырезки отложите, а остальное себе. Новобранцы небось уж стонут от гречки да квашеной капусты, вот и дайте пополнению косточки поглодать.

— Молодняк ропщет, что скрывать. Один, вон, из черемисов на няньку Фому с кулаками бросился, да куда там. Фома — боярский отпрыск, руками подкову рвет, а тут черемис, недокормыш…

— Вы там полегче, — пригрозил я. — Шибко руки не распускайте. Если кого и наказываете, то аккуратно, чтоб без переломов и выбитых зубов. А то вам, дурням, только дай волю.

— Что ты, батюшка! Мы с ними, как с детками малыми. Когда на собственной шкуре все попробуешь, другому в том же деле зла желать не станешь. Мы, конечно, строги, дело блюдем, но чтоб вот так без нужды лютовать, это ни-ни. А вот за олешка вам спасибо, мы-то сами тоже не жируем. С пополнением за одним столом харчеваться садимся. Редко когда кто из караульных копченой курочкой угостит или денщик хозяйский от вашего стола медку пожалует. Мы прежде, что надо, так на ярмарку ходили торговать. До Пронска через горельник да вдоль болотца полдня ходу. А как ты, батюшка, у нас осел, хорониться стал, так с тех пор до семей нам не дозволено, чтоб слово лишнего не ляпнуть, как бы кто не прознал.

— Не беда, скоро отпустят всех по семьям, только вы тоже языки не распускайте. Незачем родне знать подробности.

— Я, батюшка, — пробасил стрелок, поправив тяжелую жердь с тушей на плече, — в моем селище единый кормилец. До того как меня тебе во служение не отдали, боярин наш брал что только его людишки уволочь могли, епископ приходил с дружиной, последнее уносили. А как только дали мне стрелецкий знак, так я его тут же в печи нагрел да к воротам как тавро приложил. С тех пор на наши дворы редко кто из боярских захаживает. А чернецы те и вовсе носа не кажут.

— Ты же туляк, верно знаю?

— Верно.

— И что бояре тульские? Когда прознали, что ты в моей стрелецкой гвардии?

— Меня-то одного, случись что, и конем потопчут, кто я им? У самих дружины небось не голь. Да только давненько уж ходит слух, дескать, кто стрелка Коваря заобидит, или семью его или двор опорожнит, тому расплата лютая. Явятся к тому в сени все стрелки да спросят за обиды. Думают, да вот даже в моем селище, что на крови мы здесь в стрелецком чине братаемся.

Савелий натужно пер тяжелую добычу, шагал, стараясь выдерживать темп, но при этом, не переставая, трепался без умолку. Его слова, будто репей, цеплялись одно за другое, коряво, криво, перескакивали с темы на тему. Он продолжал говорить, а я себе думал, что, создавая военное подразделение, весьма отличное от прочих, стою у истока некоего мифа. Сами стрелки внутри своей структуры создадут обряды, неписаные законы, о которых мне потом придется узнавать с немалым удивлением. Я в своих мыслях рождаю голую схему, скелет, а уж потом вся эта конструкция обрастает подробностями, слухами, как бы перенимая от людей некое подобие собственного духа. Я планировал только тренировать стрелков. Научить выживать, воевать, умело и слаженно. А вышло, что создал некое братство со своими законами, которых я не писал, с четким разделением, можно сказать, даже иерархией, весьма далекой от всех званий и чинов. Мои стрелки выделялись, пусть еще и не цело, в некую касту военных. Они уже отстояли стороной от бывших своих бояр, обособились от нарождающихся, набирающих все больше силы церквей. Они формировались, росли, переживая внутри себя естественные процессы становления и роста. Мне следовало внимательней отнестись к этому явлению. В конечном счете каста военных может в будущем стать весьма влиятельной силой, способной в корне менять события истории. Как бы там ни было, я не вечен. Случится, что действительно помру, и уже через год даже не вспомнят, что был такой колдун. Но останутся мои дела. Мои достижения стали уже повседневностью и будут передаваться из поколения в поколение, формируя новую картину мира, иную реальность. Вот мое наследие. Вот то, в чем сохранится крупица меня самого. Не в семье, не в детях, а в делах. Но дела, как отпрыски, могут быть худыми, дурными, а могут быть ладными.


— Родня пожаловала! — буркнул я, косясь на то, как Олай старательно сдерживает смех. — Из варяг, нищие да убогие. Шли бог весть сколько, да без ладьи или даже купеческого кнора. Что-то я полон сомнений, Олай.

— Ирмек говорил с ними. После того как передал мне просьбу этой ведьмы повстречаться с тобой, я был вынужден соблюсти предосторожность и сказать, что ты умер. Он ей так и передал. Варяжская гостья не очень поверила его словам и попросила разрешения навестить твой склеп под башней.

— Что, интересно, она там собирается увидеть? Мои кости?

— Вот уж не знаю. Люди, что с ней пришли, пожалуй, кроме одного — толмача, все воины. Но, как бы ни старался Осип, перетряхивая их лохмотья в бане, оружия при них не нашлось. Ни кольчуг, ни лат, ни даже оружейного тайника за воротами крепости и окрест — нет. Мои люди проверяли. Кажется мне, что пришли они не просто так, а удостовериться в пышных байках Олава. Того самого бродяги-северянина, что зиму тут ошивался года полтора назад.

— Значит, не врал заморский гость, что лично расскажет своему королю обо всем увиденном. Я уж и забыл про того шустрого краснобая. Эх, черт меня дернул когда-то сдуру ляпнуть, что я варяжских кровей. Теперь повадятся родственнички искать тут пристанища.

— А может, окажется и не плохо? — робко предположил Олай. — Раз-другой дадим приют варяжским дружинам, корабли их на верфи поставим, подлатаем. Они зимовья часто у княжеских дворов ищут, да только кто ж их, разбойников, к себе на зиму пустит. Они ж, бесы, всех девок попортят, мужиков побьют. А мы можем. И случись что, так и управу найдем. Стрелкам, опять же, не все жирок нагуливать да у старух на базаре пирожки таскать.

— Парламентеры. Прислал северный король некое подобие посольства. Что ж, прежде такого не случалось. А мне политику ладить так или иначе все одно придется. Если сговорюсь с северными королями, дам им дорогой товар, дворы, то, стало быть, они и тевтонцев да ливонцев привечать перестанут. Ведомо мне от Александра, что нынче норманны, те что от христиан сторонятся, как бы в нейтралитете, а заведу с ними дружбу, так и Новгороду подмога.

— Как дальше будет, не могу знать, но с этими, что во дворе твоем гостевать изволят, надо бы заговорить. Ты же, батюшка, по весне все одно воскреснуть намеревался, чтоб с Михаилом посчитаться. Вот тебе и подмога. По селищам слух пустим, что явилась, дескать, от северных земель ведунья, чтобы тебя оживить. Тут не только Михаил, тут и прочие зубами защелкают. Сам же говорил, что нужно все подать как-то по-особенному…

Олай смотрел на меня немного заискивающе, деликатно пытался убедить, что смело озвученная им мысль — как бы моя собственная. Но мне, признаться, такая идея даже в голову не пришла. Да как же, черт возьми, гладко и ловко все складывалось. И Ирмек, и Олай — все в один голос говорят, что хоть северянка и назвалась чуть ли не княгиней, ведьму в ней всяк, от стражника до конюха, заприметил. Рановато мне пока из мертвых воскресать, да коль уж такой случай подвернулся, то, видать, придется. Пока до Москова слухи дойдут, пока тамошние бояре да сам князь их проверят, пока обмозгуют, как поступить, — самый раз будет наносить ответный удар. Разведка с накрученными хвостами встрепенулась, донесения шлет исправно. Войск в Москове зимовать почти не осталось, так, самая малость калеченой дружины. Тем более что в лоб я все равно не пойду. Устрою тихий дворцовый переворот и возьму город малой кровью. Мой снайперский взвод уже приступил к тренировкам, диверсионные бригады на лесных базах отрабатывают схемы скрытного проникновения в чужие крепости. Моя цель — Михаил и его бояре, а город и земли — это как подливка к сладкому десерту под названием месть.


Поднявшийся на дворе шум разбудил почти всех. Наспех накинув душегреи да тулупы, спешно, но не суетно любопытные гости вышли в широкую дверь и столпились на крыльце, под навесом у дровника. У главных ворот с внутренней стороны выстроились в неровную шеренгу восемь дружинников. Закованные в добрую, дорогую броню воины оставили запряженных по-походному лошадей на коновязи, у караульной. А сами, потрясая щитами, вели шумную перепалку с единственным стражником, преградившим им путь к гостиному двору.

— Отчего ты, холоп, дылда стоеросовая, нашему хозяину в ноги не падаешь? — басовито ревел пузатый дружинник, поигрывая булавою в кольчужных рукавицах.

— Я стрелок Коваря, и не должон поклоны бить всякой мелюзге шаталой! — ответил стражник с ехидной ухмылкой и явным вызовом.

Спутники ретивого боярина схватились было за рукоятки мечей, но вынуть из ножен не решились.

— Издох твой Коварь, срамной зелейщик да богохульник. Коломенскому столу нынче отойдет вся земля его. Поклонись, смерд, не то осерчаю! — загудел побагровевший от ярости купец.

— Кобылий зад облобызай, боярин, из-под веника своими холопами понукать будешь, а тут или сказывай чего надо, или взашей тебя выпру.

— Ты что ли, смерд, десятник Дока будешь? — спросил угрюмо купец, чуть умерив пыл.

— Он самый, — кивнул в ответ стражник, скрестив руки на груди.

— Стало быть, твои проныры моих людей вчерась у переправы опоили, раздели, товар с обозов покрали.

— Про товар не знаю, — опять ухмыльнулся стражник, косясь с прищуром на толпу зевак. — А вот вчера ходили мои стрелки в дозор да выведали, что некий купец вел до Биляра невольный люд в цепях да колодках. Закон Коваря строг. Невольный, кто бы он ни был, ступив на землю эту, тут же освобождается. Аль не ведаешь, убогий?! Стрелки исполнили сказанное, что тебе еще, дядька, надо?

— Воры! — захрипел купец, гневно зыркая по сторонам. — Вот вы мне сейчас ответите!

В это момент с пандуса над изгородью травницы спрыгнул Ирмек. По-видимому, из своей комнаты в башне он вышел прямо через окно. В легкой холщевой рубахе, в замшевых штанах и мягких сапожках. Рубаха у воеводы была небрежно перехвачена плетенным из кожи поясом с серебряной пряжкой.

— Что за вой тут с утра, Дока?! — спросил лениво молодой воевода, подходя ближе.

— Да вот, явился боярин, у которого вчера мой разъезд невольных людей увел, я уж докладывал.

— Ах этот! — припоминая, кивнул Ирмек и обратился к пришлому забияке: — Что ж, люди мои закон исполнили, а ты, толстопузый, и не купец вовсе! Знака гильдии у тебя нет, паролей не знаешь, реестра товаров не имеешь! Пошел вон, пока самого за дела твои разбойные в темницу не определил!

Эгиль вышла одной из последних и, пока протиснулась сквозь толпу до Сурта, пропустила самое начало шумной перепалки.

— Что происходит?! — спросила она толмача, дергая его за локоть.

Вместо Сурта ей ответил Веланд, азартно лузгающий тыквенные семечки:

— Пришел на двор бурдюк какой-то горластый, весь в бронях, требует вернуть ему невольных, которых здешние стражи отобрали на дороге из его каравана. Видать, все делали по местному закону. В земле Квельдульва рабов не терпят и невольными людьми торговать запрещают. А этот от злобы пухнет, товар-то потерян, вот и задирается. Посмотрим, чем дело кончится.

Ирмек внимательно окинул взглядом немногочисленный отряд у ворот и, спокойно зевнув, обратился к Доке, но так, чтобы все слышали:

— Сам справишься? Или помощь нужна?

— Сказал же: выпру взашей дураков — значит выпру.

Все дружинники, кроме купца, тут же кинулись в бой, обнажая мечи. Эгиль заметила, что стрелок только откинул от себя подальше короткое копье и встал вполоборота к нападавшим, широко расставив ноги. Веланд откатил ногой из дровника березовую чурку и встал на нее, придерживаясь за опору навеса. Кари и Сурт просочились в первые ряды зевак, сама Эгиль прекрасно видела развернувшееся побоище, поднявшись на верхнюю ступеньку крыльца.

Первого нападавшего Дока встретил сильным ударом ноги в область живота. От такого увесистого пинка дружинник свернулся в клубок, отлетев назад. Падая, он зацепил товарищей, но те не стали задерживаться и продолжили наступать. Короткий меч второго просвистел в опасной близости от плеча десятника, но тот, похоже, был в себе уверен и ловко ушел в сторону, перехватывая руку нападавшего. Двигаясь вместе с ним, словно бы в танце, снес его же щитом третьего и четвертого. Сильным ударом локтя в переносицу вырубил очередного, встретив на бегу, а того, которого держал, оттолкнул от себя, удерживая за руку с мечом, сильно саданув коленом в сгиб локтя, вывернул кисть ратника наискось, заваливая бугая на землю.

Эгиль завороженно смотрела на непринужденные и свободные движения стрелка. Он был безоружен, почти без доспехов, лишь в легкой кольчуге и кожаном подшлемнике, но это ему не мешало отбрасывать от себя нападавших тяжелых ратников как докучливых подростков. Драка казалась совершенно несерьезной. Стрелок так умело двигался и использовал самих врагов в качестве живого щита или оружия, что любая атака проваливалась, так и не начавшись. Он их будто бы поучал, как терпеливый наставник поучает нерадивых учеников, развешивая по упрямым затылкам увесистые оплеухи. Заламывал им руки, выворачивал кисти; увертывался с такой легкостью и проворством, что у запыхавшихся дружинников боярина вовсе не оставалось шанса на успех. Довольный происходящим, Ирмек стоял чуть поодаль, уперев руки в бока, внимательно наблюдая за откровенно потешной сварой. Лишь толстопузый купец был вне себя от бессильного гнева. Когда все семеро его спутников оказались на земле, корчась от боли, отхаркиваясь кровавыми соплями, он сам ринулся в атаку, взметнув над головой тяжелую булаву. Завидя нападавшего, стрелок, стоя на месте, только ударил ногой по кромке лежащего под ногами щита, от чего тот подлетел вверх. Перехватив его на лету обеими руками, Дока укрылся за ним, подставляясь под удар булавы, а сам резко присел, выставив вперед одну ногу. Сильный удар тяжелым сапогом в голень свалил толстопузого драчуна наземь, как подрубленное дерево. Сам стрелок откинул щит и отпрыгнул в сторону. Взвыв от боли, толстяк шваркнулся мордой в грязь и прокатился на пузе до навозной кучи, где и затих, боясь подняться посрамленным на виду у стольких, захлебывающихся от смеха зевак.

На подмогу десятнику уже спешила дюжина стражников. Они без церемоний: кого за ноги, кого за руки или просто пинками — выкинули задиристых дружинников купца за ворота и бросили там у канавы. Мальчишка Корешок, что служил на конюшне, отвязал запряженных лошадей незваных гостей и стеганул их прутом, спроваживая вслед за седоками звонким свистом. Самого купца, так и не решившегося встать, выволокли за руки и ноги уже сторожа, спустившиеся с высоких стен крепости.

— Даже испариной не изошел, — пробубнил удивленно Веланд, спрыгивая с березовой чурки. — А что будет, если этому десятнику в руки меч дать или копье?

— А ты проверь! — предложил ехидно Рох, теребя во рту кусок вяленного мяса.

— Королю Урге рассказы о таких десятниках очень не понравятся, — негромко произнесла Эгиль, как бы размышляя вслух. — Этот эгоистичный дикарь не способен даже представить, что война — это искусство, а не просто грабеж и кровопролитие.

Возбужденная, гудящая, словно пчелиный рой, приглушенным говором толпа расходилась по двору. Короткое зрелище не предполагало продолжения, и поэтому все постояльцы спешили к теплым местам в своих закутках. Но Эгиль не спешила. Она только ухватила за рукав Сурта, стучащего зубами от холода, и, увлекая его за собой, подошла к Ирмеку.

— Скоро ли нам представится честь увидеть гробницу Квельдульва, воевода? Мы бы не хотели злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Не беспокойтесь, боярыня, — ответил Ирмек, явно ожидавший такого вопроса. — Я обо всем доложил наместнику, и он заверил, что поторопится с ответом. Но если вы спросите моего мнения, то я бы советовал вам не торопиться и подумать о том, чтобы перезимовать в нашей крепости. Уверен, скоро вы сами примете такое же решение.

Пока Эгиль, насупившись, терпеливо ждала сбивчивый перевод своего толмача, едва шевелившего посиневшими губами, воевода еле заметно поклонился и удалился к воротам внутренней крепости.

Не очень довольная ответом, ведьма поднялась на крыльцо и с силой дернула дверь, входя в теплую клеть харчевни. Веланд и Кари пошли вслед за ней, стараясь уловить настроение госпожи.

— Вся эта волокита, доклады и шушуканье по углам начинают меня раздражать. Я просто чую, что во всех недомолвках кроется какой-то подвох.

— Не думаю, что мы чем-то смогли заинтересовать наместника и его воевод, — высказал свое мнение Веланд. — Кормят, поят, предложили остаться на зимовку. Что мы еще вправе требовать? Коль уж погиб
Квельдульв, то, стало быть, опоздали мы с визитом вежливости.

— Оборотни и колдуны просто так не погибают! — зашипела Эгиль, буравя Веланда яростным взглядом. — Колдуна нельзя убить ни мечом, ни ядом!

— Поэтому нам не хотят показать его склеп? — спросил Веланд спокойно, стойко сдерживая гневный взгляд госпожи.

— Нас проверяют. Поселили в людном месте, ублажают, но тут сотни глаз. Люди, о которых мы ничего не знаем. Наблюдают за нами, как охотник наблюдает за зверем, загнанным в ловчую яму. Колдун сам словно бы взирает из тени. Пытается понять наши намерения. Он хитер и коварен, как о нем говорят, и если я права, то его смерть не больше чем его собственное пожелание.

Сидя за столом, куда подносили обеденные блюда, Эгиль вынула из седельной сумки плотный сверток. Завернутый в овчину тяжелый металлический предмет, очень напоминавший по форме большую печать с торчащей над ней ажурной вилкой в форме загнутой на концах лиры.

— Если это то, о чем я думаю, моя госпожа, то что же тогда хранится в сокровищнице моего короля? — спросил Кари, искоса глядя на иссеченный древними рунами круглый предмет.

— Дикарь Урге, как и его безумный братец Ульвахам, не достойны даже прикасаться к священному символу. В сундуке твоего короля, Кари, лежит грубая подделка, причем позолоченная ему на потеху. Настоящий ключ я выкрала из дворца, когда еще были живы мои братья. С тех пор он всегда при мне. Я считаю себя единственной достойной хранить это сокровище. А потаскуха Хильда и ее муженек пусть довольствуются дикарской побрякушкой.

— Символ королевской власти, достояние великого рода, как много слухов ходило обо всем этом. Ключ от врат Валгаллы должен был принести людям счастье, достаток. Но что-то не помню я благодарных предков, кто хоть бы раз обмолвился о благородстве прежних королей. Уж простите меня, госпожа, — шептал Кари, утирая усы и бороду от бражной пены, — что, может быть, нелестно отзываюсь о ваших предках…

— В первую очередь ты нелестно отзываешься обо мне, — оборвала его Эгиль. — Но я прощу тебе эти слова, потому что ты, сын пастуха, не знаешь, о чем говоришь. Достаток, благоденствие, могущество — все это порождает зависть, злобу. Человек не должен жить в достатке. Рано или поздно ему что-то станет недоставать. Захочется больше. Больше скота, больше хлеба, золота, женщин. Человек ненасытен. А получив все желаемое, не прилагая усилий, он превращается в животное. Он становится глух и слеп, он умирает, становясь живым мертвецом в глазах богов. Кто из воинов пойдет в дальний поход, зная, что может не вернуться в борьбе за скудную добычу, если у него полон дом всего что только пожелаешь? Кто?! Такой воин мертв, его просто не существует. А когда придет жадный сосед, видя достаток и благоденствие? Когда придут проповедники, выносящие последние крохи, затуманив разум простолюдинов словоблудием. Кто защитит истинный дух и наследие предков? Воспротивится чуждому с оружием в руках?

— Люди Квельдульва живут в достатке, моя госпожа. Они могут себе позволить принять гостя и ни в чем ему не отказывать. Но что-то не похоже, что стрелки его ожирели от обжорства и не могут взять в руки оружие, отстаивая такую жизнь. Мы собственными глазами видели, что они без оружия вытворяют, а уж с вооруженным я бы даже препираться не стал.

— Ты прав, Кари. Колдун мудр. Он дает ровно столько, чтобы люди не умирали с голоду, изрыгая проклятие на головы своих королей. Но дает не сам, не из волшебного ларца или бездонной пастушьей сумки, в которой всегда лежит ломоть хлеба и сыра. Нет, он учит людей трудиться над своим благом, над своим благоденствием. Вот поэтому мы отправились в эти земли, Кари. Еще в тот момент, как только старик Олав рассказал королю о Квельдульве, я уже знала, кто он на самом деле. И поверь, кем бы он ни был, он точно не мой брат. Уж своих бесноватых братьев, назовем их так, я хорошо знала.


— Боярыня, боярыня, — хрипел Осип, тормоша Эгиль за плечо, — просыпайтесь. Наместник готов встретиться…

Веланд вскочил с широкой лавки и настороженно замер за спиной у привратника, ожидая указаний госпожи. Обернувшись на здоровяка, Осип только ощерился и прошептал:

— …только вы боярыня и ваш толмач.

Держа в костлявой руке яркий фонарь, привратник бесцеремонно толкнул спящего Сурта, не дожидаясь, пока это сделает сама Эгиль или кто-то из ее людей.

— Ждите меня здесь, — приказала Эгиль, разглаживая пальцами припухшие веки. Ее властный тон не оставлял выбора, хоть каждый из спутников был немедленно готов вступить в спор со стариком и отправиться вслед за своей госпожой.

Вечно мерзший Сурт, прикрывая глаза от яркого света, машинально натянул полушубок, подаренный ему добродушным булгарским купцом, и, зевая, сполз с уютных полатей.

Они прошли через кухню, свернули через узкий проход к банному двору. Эгиль с удивлением обнаружила, что в светлых комнатах, отделенных от спален толстыми каменными стенами, кипит тихая работа. Несколько десятков людей, обслуживающих гостиный двор, готовили еду, топили печи, разливали по кувшинам из бочек квас и брагу. В раскрытые настежь двери с другой стороны кухни кряжистые мужики сгружали мешки с какими-то припасами, зерном и овощами. Деловитая кухарка в заляпанном фартуке отмеряла на рычажных весах белую, хорошо перемолотую соль.

Сурт только сглотнул сухой комок в горле, отвернулся, стараясь отвлечься от аппетитных запахов.

Двигаясь вслед за шаркающим Осипом с фонарем в руках, Эгиль улучила момент, чтобы спрятать в широком рукаве короткий кинжал. Они гуськом спустились по гулкой каменной лестнице, где фонарь старика был единственным источником света. Прошли по узкому тоннелю с низким каменным потолком и подошли к винтовой лестнице, выкованной из чистого железа.

— Идите наверх, боярыня, я подсвечу.

Через пять или шесть круто завернутых витков узкой лестницы Эгиль заметила боковой проход, в котором горел неяркий красновато-оранжевый свет. Фонарь привратника уже не освещал нижних ступенек, и поэтому казалось, что лестница утопает в бездонном колодце. За коротким и узким проходом оказалась довольно светлая и просторная комната, заставленная самыми разнообразными приспособлениями. Назначение некоторых из них Эгиль могла определить, прочие же остались для нее непонятными. Немногое из того, что легко угадывалось в дальнем конце зала, это большой кузнечный горн, огромная наковальня и верстак с аккуратно разложенными на нем инструментами.

Возле горна стоял невысокого роста смуглый мужчина. Уже не молодой, довольно полный и очень богато одетый. На голове у него была округлая шапка с пышной меховой опушкой из лисьего меха. Длинные полы одежды были зацеплены несколькими золотыми пуговицами с вкрапленными драгоценными камнями на выпирающем животе. На пухлых пальцах незнакомца красовались огромные, также украшенные драгоценными камнями перстни. В тени неяркого света, исходящего от простой масляной лампы, стоял еще один человек. Чуть менее смуглый, поджарый, с невыразительными чертами лица. Его чуть приплюснутый нос почти не выделялся на фоне широких скул и раскосых глаз. Да и ростом второй был намного меньше.

— Простите, что заставили вас так долго ждать, — сказал этот неприметный человек, выходя из тени. — Мое имя Олай. Меня долго не было в крепости, а у наместника Рашида только один ключ от склепа.

Дождавшись момента, пока Сурт закончит переводить все сказанное своей госпоже, Олай протянул руку, и богато разодетый человек, который так и не потрудился представиться сам, отдал ему еще один ключ.

— Мастер учил нас осторожности, даже в своем собственном доме, — пояснил Олай свои действия, открывая неприметную, потайную дверцу в кирпичной кладке стены.

Оба ключа легко вошли в личины замков, спрятанных в тайнике, и Олай, выдержав короткую паузу, резко повернул их в разные стороны. В полу мастерской что-то щелкнуло, и несколько досок у стены заметно просели.

— Следуйте за мной, — махнул рукой коротышка и стал спускаться, наступая на просевшие доски, которые тут же еще больше наклонились, образуя узкий и шаткий пандус.

Они опять спускались по узким лестницам, буквально протискивались, повернувшись боком через странные арки. Идущий впереди Олай все время оглядывался, к чему-то прислушивался. Звенел ключами, открывая и закрывая очередные двери. Эгиль отметила для себя, что весь путь, каким бы странным он ни казался, на самом деле — простая мера предосторожности. Успевшая заметить на стенах крепости весьма сложные, нагруженные большим количеством железа механизмы, она догадалась, что проемы в стенах, неприметные углубления и узкие колодцы не что иное, как скрытые вдоль всего пути ловушки. Хитроумные устройства, построенные, видимо, самим колдуном, для того чтобы уберечь от посторонних глаз какие-то важные тайны.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я стоял в этом гулком подземелье, разглядывая покрытые плесенью сырые стены так, будто видел их впервые. А ведь почти к каждому кирпичу в этом бункере, который теперь назывался склепом, я лично приложил руку. Здесь много комнат, явных и скрытых. Отсюда ведут несколько довольно длинных тоннелей за пределы крепости. Умея определять условные метки наверху, можно пробраться в подвал под большой дозорной башней во внутреннем дворе. Но входы были известны немногим. Я сам, пока топтался у памятных знаков неподалеку от деревушки на болотах, где за несколько лет успели вырасти непроходимые заросли, не сразу нашел скрытый под камнем люк. Пробираться в собственную крепость тайком через подземные катакомбы — признаться, не думал, что всерьез придется это делать. В давящих, пасмурных сумерках мир вокруг казался черно-белым. Размытые, нерезкие пятна унылого осеннего пейзажа кутались в хмарь моросящего дождя вперемешку со снежной крупой, так что нырять в темное подземелье было просто избавлением от серой тоски. Яркий свет фонаря, цепляясь за позеленевшую темную охру кирпичных стен, уводил все дальше и дальше в запутанный лабиринт. Метка на стене. Я шарю светом под ногами, ища спусковой механизм ловушки. Один неверный шаг — и вот ты уже в свободном падении оказываешься на дне сухого колодца, где тебя ждет мучительная и долгая смерть. Таких ловушек здесь немало. Даже я не помню, сколько их, просто умею отличать известные метки, чтобы не угодить в капкан.

Наверху скрипнул механизм, блокирующий стальные двери. Я услышал звонкий стук каблуков. Это не Олай. Черемис всегда двигается почти бесшумно, и у него очень мягкая обувь. Мальчишка-переводчик, как я успел заметить, тоже был в войлочных сапогах с колошами из толстой кожи. Значит, это она. Та самая ведьма, которая проделала огромный путь с далекого севера, чтобы встретиться со мной. У нее довольно тяжелый шаг. Я также заметил, что и сама она — женщина довольно властная и сильная. Она не испугалась, когда ее подняли среди ночи и поволокли в склеп к колдуну. Нет, это не смелость, это знания. Мы с черемисом больше часа наблюдали за ней и ее спутниками, лежа на пыльном чердаке над их комнатой. Я видел в ее руках тот самый камертон с вычурно загнутыми кончиками на конце лировидной вилки. Это не может быть случайностью или совпадением. Она пришла не просто так поглазеть на могилу колдуна. У нее есть цель. И, судя по тому, как ведет себя эта уже весьма немолодая женщина, она намерена достигнуть своей цели.

Неяркий отблеск пламени показался на стене возле лестницы. Олай шел первым. Мой друг прошагал вдоль всего склепа и зажег несколько ярких фонарей. Она чуть прикрыла ладонью глаза и встала напротив высеченного из камня резного саркофага. Угадать среди других именно мой гроб было не сложно, я сам почти месяц между делом высекал на нем забавные батальные сцены, очертания континентов, рассеченные меридианами полушария, известные мне навигационные звезды. Глупость, конечно, но в тот момент мне казалось, что это будет интересным посланием для потомков. Но для странной гостьи эти изображения глупостью не казались. Она взяла из рук черемиса свечу и присела на одно колено возле торцевой плиты саркофага.

Я, наблюдая за ней через крохотное, потайное, отверстие в стене, старался отметить для себя, насколько это было возможно, именно ее реакцию на все увиденное. Но ее лицо оставалось непроницаемым, словно маска. Я не отрывал взгляд. До гостьи с севера все доходило очень медленно. Недоумение и просветление одновременно сцепились в ее голове, прежде чем она смогла озвучить свои мысли.

— Госпожа спрашивает, — обратился толмач к Олаю, — кто лежит в этой гробнице?

Черемис молчал. Я дал ему строгие указания не реагировать и не вмешиваться, чтобы не происходило. Не дождавшись ответа, женщина выхватила из рукава короткий кинжал и быстро поддела крышку саркофага, с резким выкриком сбрасывая тяжелую плиту на пол. Дрожащая от напряжения рука с зажатой в пальцах свечой повисла над грудой костей. Она впилась взглядом в лоскуты изодранной, со следами запекшейся крови одежды, в небогатые, тисненые ножны и несколько резных фигурок, выставленных там среди глиняных табличек с моими первыми набросками, чертежами и рецептами.

Теперь не было сомнений в том, что она все поняла. Что лежащие в гробу кости принадлежат кому угодно, но только не мне. Выкрикнув гортанную фразу, женщина повернулась к Олаю, пристально уставившись ему прямо в глаза, а немного испуганный мальчишка-переводчик забубнил, судорожно подбирая слова:

— Госпожа спрашивает, где ключ от врат Валгаллы.

— Передай своей госпоже, что я ее не понимаю.

— Зато я прекрасно понял, что ей нужно! — сказал я громко, открывая дверь в большой зал склепа. — Вот то, что она ищет.

Олай только мельком взглянул на стальной предмет в моей руке. Прежде он видел его не раз и даже помогал, когда я тщетно пытался расшевелить разными способами никчемную железяку.

Юнец толмач, не в силах больше стоять на ногах от переживаний, рухнул на колени и, сгибаясь в низком поклоне, похоже, потерял сознание. Черемис расслабленно оперся о холодную стену, и только странная гостья смотрела на меня, не отрывая зеленых глаз.

На моем лице замерла настороженная улыбка. Я с интересом наблюдал за тем, как в ее тревожном взгляде отражались тени тех стремительных и сумбурных мыслей, что проносятся сейчас в голове. Наконец она взяла себя в руки, убрала обратно в рукав кинжал и спокойно вынула из-за пояса свой камертон, который ее толмач назвал ключом от врат Валгаллы.

— Какой век? — вдруг спросила она на том русском языке, который я основательно успел подзабыть. Его угловатость и сухость с непривычки резанула слух.

— Век? — переспросил я, не очень понимая, что она имеет в виду.

— Да, век! Из какого века тебя выдернуло в эту дикость?

— Начало двадцать первого, — ответил я спокойно и сам удивился тому, как в действительности звонко и ершисто звучит моя речь, произнесенная на родном мне когда-то языке.

— А я из две тысячи сто пятнадцатого года.

— Двадцать второй век, — зачем-то уточнил я после короткой паузы.

— Так и есть, — согласилась она, бесцеремонно усаживаясь на край моего саркофага.

— Это что, какой-то особый колдовской язык? — вдруг спросил Олай, напряженно и внимательно следящий за нашей беседой.

— Похоже на то, мой друг. Нам с гостьей следует поговорить, так что забирай мальца и оставь нас. Разговор будет долгим, как я полагаю, так что распорядись, чтобы принесли чего-нибудь поесть.

— И выпить, — добавила от себя гостья, все это время продолжавшая пристально разглядывать меня.


Оставшись наедине, мы перешли в одну из комнат моей бывшей подземной мастерской и удобно расположились в дубовых креслах, застеленных шкурами. Олай сам принес нам большую корзину с едой и две бутылки моей любимой малиновой настойки.

— Как твое настоящее имя? — спросил я после долгой, неловкой паузы.

— Ольга, — ответила она кратко, но после добавила: — Я записала это имя на своем амулете, чтобы не забыть. За последние шестьсот лет мне пришлось сменить много имен.

— Шестьсот лет?

— Давай сначала выпьем, — предложила она и хохотнула, — для «дзиньхвекции»! — Увидев мое озадаченное лицо, пояснила: — Твой стражник у ворот стращал нас дезинфекцией и, как ты понимаешь, сильно меня озадачил и в то же время подтвердил догадки. В этом веке такого слова не может быть… Впрочем, я расскажу тебе все по порядку. А как твое настоящее имя?

— Артур.

— Так я и думала. Тугой на ухо Олав все переиначил. Получилось, что ты стал Аритором, сыном короля, который на самом деле пропал без вести. Хотя и это неподтвержденные данные.

— Вот так и рождаются мифы, — ответил я немного неопределенно, не понимая пока толком темы разговора.

— Когда ты догадалась, что я все еще жив?

— Давно, но убедилась в этом лишь сейчас, когда увидела все эти надписи на саркофаге. Если бы ты был в нем, то кто тогда расписал эти камни? Сомневаюсь, что кто-то обладает такими знаниями.

— Я мог подготовить саркофаг загодя.

— В какой-то момент я тоже так подумала, но не успела осмыслить, ты появился прежде, чем я ответила себе на этот вопрос.

Поздний ужин грозил закончиться ранним завтраком и плавно перетечь в обед. Но нам некуда было торопиться. Я так вообще еще не воскрес из мертвых, а спутников странной гостьи не оставят без внимания. А она все говорила и говорила, будто бы несколько лет исполняла обет молчания.

— …Найденные на раскопках в центральной Мексике три ключа стали на тот момент маленькой сенсацией в научных кругах. Маленькой лишь потому, что по указанию кого-то сверху весь список находок, сделанных в той части дворцового комплекса, засекретили. Ключи, или, как ты их называешь, камертоны, передали в нашу лабораторию на изучение. Согласись, что странные артефакты из неизвестного, очень прочного металла, найденные в слое культуры другого континента, не знающего обработки железа вовсе, да к тому же с проторуническими письменами — это парадокс.

— Правду сказать, я не сразу понял, что означают эти каракули, а о том, что они похожи на рунический текст, так и вовсе догадался совсем недавно.

— Тем более что это не северные руны и вообще не футарх, о котором ты, возможно, слышал. Профессор Самойлов предположил, что это этрусский текст, но Нильсон — вечный спорщик — не принимал этой теории. Нильсон искал Атлантиду, и этим много сказано.

— На самом деле мне гораздо интересней, как вы их активировали?

— Случайно, — ответила Ольга с готовностью, — довольно мощной низкочастотной волной. Все три камертона сработали синхронно, и нас выбросило, как я теперь знаю довольно точно, в шестьсот пятидесятом году от Рождества в окрестностях Стокгольма, где и находился наш исследовательский центр. Разумеется, в шестисотых годах там было весьма безлюдно.

— Значит, и вас камертон отбросил только во времени, а не в пространстве.

— Не совсем, но об этом позже, — придержала мою поспешность Ольга. — Вместе с нами в прошлое попала часть лаборатории, несколько музейных экспонатов и журнал записей с первыми результатами расшифровки текста и лабораторными данными по артефактам. Первые несколько часов мы находились в шоке. Метались, не знали, что делать, не понимали, что происходит. Пытались просто выжить. Пришлось перетерпеть немало страшных и опасных моментов. Голод, холод, дикие звери. Никто из нас долгое время не понимал, как относиться ко всему происходящему. Записи из лаборатории позволили понять, что в состав сплава входит тяжелый, но стабильный элемент, который не известен нашей науке.

— Ну, если уж вам в двадцать втором веке он не известен, — пробубнил я многозначительно и неопределенно.

— Не перебивай, мне трудно говорить, да и помню я некоторые детали весьма смутно. Нильсон его как-то обозвал, но я до сих пор не могу восстановить в памяти это название. Да и ну его к черту! Время шло, близились холода, и, чтобы выжить, нам нужно было мигрировать на юг. Так через полтора года скитаний мы оказались на Ближнем Востоке.

— Но шестьсот лет! — не удержался я. — Поясни, чтобы я не путался!

Тяжело вздохнув, Ольга положила руки на подлокотники кресел и впала в некую задумчивость, как бы пытаясь адаптировать для моего понимания все, что хотела сказать.

— Мы не до конца разобрались в этих приборах. У них, как бы это выразиться, были выявлены два режима функционирования. Первый режим просто забрасывает тебя в прошлое под влиянием определенных условий. То ли артефакт со временем накапливает энергию, то ли использует какой-то сторонний, неизвестный нам источник, сказать не могу. А вот второй режим можно вызывать по желанию. Мы выяснили это также совершенно случайно, когда Самойлов, будучи уже глубоким старцем, в порыве гнева попытался переплавить артефакт, разогрев его в плавильной печи. Перегрев артефакта вызывает временной взрыв, реверсивный скачок. Разрази меня гром, если я знаю, что это такое, хоть сама пережила это несколько десятков раз. Одним словом, ты будто бы на мгновенье оказываешься в том времени, откуда тебя выбросило в прошлое, и все словно бы повторяется, но оказываешься ты там же, где и был, вот только моложе ровно на столько, сколько тебе было до первого перемещения. Вот отсюда и шестьсот лет. Проще говоря, временной взрыв омолаживает твой организм, но не лишает памяти. К сожалению, от воздействия высокой температуры артефакт постепенно выгорает. Не очень быстро, но через пару сотен лет я заметила незначительные изменения в его структуре.

— То есть ты хочешь сказать, что я имею шанс дожить до того времени, откуда пропал?

— Думаю, что нет. Во всяком случае, это будет совсем другой мир, который стал таковым и при твоем активном участии в том числе. Ведь как бы там ни было и ты, и я — мы меняем будущее.

— Интересно получается. Выходит, в моих руках эликсир вечной молодости?

— И да, и нет, — ответила Ольга уклончиво. — Если тебя убьют или заболеешь, то артефакт тебе не поможет. Во время временного взрыва он омолаживает тело. Но если в теле яд от укуса змеи, как это было с бедолагой Нильсоном, или смертельная рана, то ключ не поможет.

— А где же в таком случае ключи твоих друзей?

— Пока артефакт не сработает самостоятельно, как твой, у него существует привязка. Например, я твоим ключом воспользоваться не смогу. Нильсон похоронен там же, на Ближнем Востоке вместе со своим ключом. Куда делся Самойлов — до сих пор не знаю. Он использовал множество омоложений. Ему приходилось это делать чаще, чем мне. В последний раз он собирался отправиться туда, где эти ключи были найдены.

— В Мексику?

— В нее самую.

— А был ли в этом какой-то смысл? Тащиться на другой край света, чтобы сгнить насмерть в непролазных джунглях, так ничего и не узнав.

— Не знаю. Самойлов считал, что именно там должны быть ответы на все вопросы. Он был очень умный старикан, но я не всегда его понимала. А еще он сказал, что догадывается, для чего нужны эти ключи, но так и не рассказал мне. Тогда мы уже перебрались к тому месту, откуда и начали весь этот путь. Финский залив, родина моих предков. Сначала пара рыбацких деревушек, простенькое ремесло, а дальше все как-то само собой понеслось. Потомки Самойлова, или, как он сам себя называл, короля Бьерна — старикашка, надо сказать, был очень похотлив, — расползлись довольно обширным семейством по всему полуострову. Переженились, переругались, передрались. Я старалась держаться обособленно. Как бы ни омолаживалась, детей все равно иметь не могу.

— Да, невеселая история. Столько сотен лет…

— Через какое-то время это стало нормой. Я уже не представляю себе другой жизни. — Ольга встала из кресла и прошла к стеллажам с инструментом, разглядывая кузнечные приспособления в полумраке подземной мастерской. — Ну а твоя история? Как ты угодил в этот временной капкан?

— У меня все просто и весьма коротко. Если сравнивать с тобой, старушка, уж извини, — съязвил я, — то полный профан и новичок в этом деле. Я тут всего-то восемнадцать лет. Успел набедокурить, конечно, но, чувствую, что не зря. Явился сюда, как и вы, чуть ли не с пустыми руками. Но выкарабкался, выжил, устроился, теперь, как видишь, оброс, как мхом, легендами, а некоторым так и вовсе собираюсь вправить вывихнутые мозги, а то и жизни лишить.

— Когда мы только прибыли в крепость и я узнала о твоей гибели, то было подумала, что опоздала. Но потом, судя по тому, с какими хитрыми рожами снуют твои доверенные людишки, я догадалась, что ты просто спрятался на какое-то время. Мы сами не раз так делали. Моих собственных могил да курганов по всему свету, уж даже не знаю, сколько десятков стоит.

Разлив по кубкам настойку, я откинулся в кресле, с удивлением понимая, что за какой-то краткий период увлеченной беседы я по-новому осознал все происходящее. Узнав о том, что я могу омолодить себя, продлить свои годы, мой мозг воспылал новыми идеями. Эгиль, или Ольга, не торопилась пока отправляться в свои холодные края, так что у нас еще не раз появится возможность поговорить о тайнах ключей, камертонов и всех их, вместе взятых.

— Твои достижения поражают, — вдруг сказала Ольга, оборачиваясь ко мне. — Нам за много лет не удавалось навязать хоть толику науки, знаний, а ты вон как размахнулся.

— И продолжаю размахиваться еще ого-го как! Что касается моих людишек с хитрыми рожами, то те не даром хлеб едят. Ведь именно они предложили мне недурную идею. И если ты согласишься в этом поучаствовать, то твоя помощь будет очень кстати и, к слову сказать, достойно оценена.

— В чем идея? — тут же спросила Ольга с нескрываемым энтузиазмом.

— Видишь ли, появившись здесь, видя свое разительное отличие от местного населения, я по дурости ляпнул, что родом из варяг. То бишь из тех краев, откуда ты к нам пожаловала.

— Ну, так скажем, варяг из тебя не выйдет даже с натяжкой…

— Вот именно, — перебил я, стараясь не упустить мысль. — Но сказанное слово, как известно, не воробей. Так вот, есть идея пустить по селищам слух, что, дескать, прибыла из тех краев, откуда я якобы родом, ведунья. Уж извини, а ведьму в тебе мои «хитророжие людишки», как ты изволила выразиться, сразу заприметили.

— А я и не скрывала. Весьма удобный способ самозащиты…

— Так вот, прибыла, стало быть, ведьма, чтобы меня, колдуна, воскресить. Ну или что-то в этом роде.

— Предлагаешь разыграть спектакль силами сельской самодеятельности на тему «восставший из мертвых»?

— Я тут и не такими фокусами забавлялся. Первую волну ордынцев так застращал, что они к крепости подойти боялись, а те, кому удалось выжить, так, наверное, до конца дней своих с оглядкой до ветру ходить будут.

— Я не против, — легко согласилась Ольга на мое предложение. — Моих дуболомов тут всего-то четверо, но двое из них люди авторитетные, их слову поверят. Да и для моей репутации тоже будет не лишним. По сути, вся моя долгая жизнь — один большой спектакль. Ведь попала сопливой девчонкой, лаборанткой, ничего толком не умела. Вот и приходилось хитрить, выкручиваться. Думала, что к тому времени, как запылают по Европе костры инквизиции, меня там уже не будет.

— Ну, пока нам инквизиция не помеха, а местные богомольцы меня как огня боятся. Так что с ними проблем тоже не предвидится.

— Надо будет все тщательно спланировать, — увлеклась Ольга предложенной идеей. — Тут каждая мелочь может сыграть важную роль.

— Публичный акт некромантии?

— Давай сначала обсудим, какими технологиями ты успел обзавестись.

— Уверяю тебя, технологии здесь не помогут. Нужно что-нибудь архаичное, древнее, в пику новой вере. А то уж шибко они назойливы стали. Бояр да княжих отпрысков, недоумков малолетних, науськивают похлеще провокаторов, а те и рады покуражиться под их покровительством.


— Прошу меня простить, госпожа, но что случилось с Суртом? — спросил Веланд, когда Эгиль вошла в теплое помещение гостиного двора.

— А что с ним?

— Лежит на полатях, — указал Веланд в сторону тихого закутка в клети. — Бледный как смерть, что-то невнятное бормочет.

— Не надо было мне его в склеп брать, — вздохнула Эгиль с наигранным сожалением. — Призрака он увидел. Когда я стала крышку гроба поднимать, явился колдун. Мой амулет его удержал, а вот до Сурта ему дела не было.

— А от вас-то он что хотел, этот призрак колдуна, госпожа? — спросили подоспевшие к разговору Кари и Рох, выпучивая глаза.

— Что обычно просят призраки?! Умолял воскресить его, чтобы он смог отомстить местному князю за погибших жену и детей.

— Воскресить?! — повторили все трое разом, понижая тон, опасливо оглядываясь по сторонам.

— До полнолуния времени еще много, так что мы успеем все как следует подготовить.

— Мы?! — переспросили удивленные спутники Эгиль, невольно делая шаг назад.

— А иначе зачем вы вообще нужны?! За воскрешение своего князя его люди готовы на все что угодно. Его крепость действительно полна сокровищ, но ни один смертный не в состоянии вынести отсюда хоть крохотную часть этих несметных богатств.

— Правду сказать, госпожа, — пробурчал Веланд, — меня немного пугает это место.

— Так и должно быть. Чтобы свершить все задуманное, нам придется немало поработать. В будущем колдун может стать очень надежным и сильным союзником. Я готова потратить львиную долю своих знаний и сил, чтобы вернуть его из мертвых. Мы разожжем колдовское пламя в его волшебном горне, и тогда, быть может, и мне достанется хоть часть его могущества.

— Я не боюсь никого, кто ходит по земле, у кого есть плоть и кровь, но только при мысли об этом колдуне у меня мурашки по коже, — прошептал перепуганный Веланд.

Чуть сдержанно улыбнувшись, Эгиль прикрыла глаза, отворачивая лицо от побледневших спутников. Она знала, что при одном-то временном взрыве, который ей не раз приходилось вызывать, случаются такие яркие грозовые эффекты, что жутко становится, а уж при парном срабатывании ключей, камертонов, даже стены крепости могут не выдержать.

— Люди колдуна уже приступили к строительству колдовского горна в поле перед переправой. Желающих посмотреть на это действо будет немало. Ближе к полуночи мы отправимся на кладбище за нужными травами, а сейчас всем спать! Будет много работы.


Купец Кривонос раболепно согнулся за спиной у князя Михаила. На его исцарапанном лице читалась какая-то невыносимая, горькая обида на весь белый свет. Михаилу было наплевать на купца, его больше интересовало золото, потерянное в этой незавершенной сделке. Посредники из Биляра такой оплошности не простят. Неспособность его купцов защитить собственный товар от людей Коваря расстроит ему все торговые отношения. Он давно промышлял под носом купеческой гильдии, не гнушаясь даже торговать живым товаром, за что его и не подпускали к стабильным и безопасным торговым путям. Его купчишки были изгоями и скорее смахивали на шайку, обделывающую свои темные делишки под княжим покровительством. Отброшенный всесильной гильдией на обочину, он бесился и исходил злобой, не смея даже покуситься на богатые караваны, охраняемые суровой стражей. Даже поддерживающие его бояре из окружения Ярослава не советовали ему тягаться с такой силищей. Силой золота. Наверняка и их интересы были в сфере влияния той же гильдии.

— …Бесовщиной обуяны, князь мой, лютые да на расправу скорые. Рода не чтут, обрядов не блюдут. Срам да разгул на всем купеческом дворе. А чей товар приглянется, так и с воза сымут, и только пискни. У тамошних басурманских холопов ножи быстрые, да и стрелки Коваря больно ловки, будь они прокляты, бесово семя!

— Думаешь, Кривонос, ты первый, кто мне все эти побасенки про Змеигорку заливает! — зарычал Михаил, поворачиваясь искаженным от гнева лицом к купцу. — Все уши мне прожужжали этими сказками. Я сам того Коваря пристрелил! Набили стрелами, как ежа. Его стрелки, почитай, недели две по болотам рыскали, пока не сыскали обглоданные косточки да рвань его смердскую.

— Самого, может, и схоронили, да что проку! — возразил Кривонос. — Людишки рязанские твоей власти не признают. Коварь, говорят, наш князь, а то, что помер, смеются, так то — дело поправимое. Грозят. Мол, братья-близнецы на полпути из похода в степь, затоптали, говорят, какого-то хана вместе со всем племенем. Теперь вот, воротясь, за тебя, свет мой, возьмутся. Слыхал еще, будто есть у него при дворе ведьма, ох лютая баба. Ждет срока, срамная, чтоб богохульство свершить! Осквернит она земли, опоганит колдовством да ворожбой. Вот поднимет из могилы того колдуна, что делать тогда станем?!

Михаил хотел было возразить купцу Кривоносу, что не верит в россказни про ведьму, да передумал. Вдруг и правда явится Коварь на двор! Что тогда делать?! Он ведь посчитаться придет. И с дружиной, и с колдовством, да тут еще ведьма эта в придачу! Другое дело, что купец от страху да в свое оправдание с три короба нагородит. А что если так и есть?!

Не сдержавшись, он саданул купцу под дых. Взвыв от боли тот высадил толстым задом дверь и растянулся на пороге. Подав знак набежавшей на шум страже, чтобы выпроводили купца, Михаил сунул пальцы под рубаху, нащупав крест, стал теребить его в руках, нервно покусывая губы.

«Послать гонцов за епископом, — думал князь, — пусть глаз не сомкнет, покуда крестным ходом не обойдет весь детинец. Освятит каждую светелку, каждый кут да сарай, может, освященное место колдуну воспротивится. Киевским дядькам надо слать гонца. Да поторопиться. Они всю эту кашу заварили, вот пусть теперь и выручают. Стал бы я сам тому колдуну перечить».

Подернув ноздрями, Михаил учуял запах печеной рыбы, которую дворовый холоп принес в палаты, расставляя на столе. Мысль о колдуне, навязанная сбивчивым рассказом Кривоноса, отравила весь день, и даже запах рыбы не вызывал прежнего вдохновения.

«Жив бы был Коварь, давно бы уже мстить пришел, — продолжал думать князь. — Войско у него доброе, умелое. Стало быть, достали все ж стрелы наши этого беса. Не зря, видать, освятил. Но вот ведьма, если и впрямь подымет колдуна из могилы, тут одним освященным оружием не отделаться. Прознает Ярослав, не сносить мне тогда головы, как и дядькам моим Киевским. Он того же Коваря да Алексашку на Москов натравит, так что я всей крепости и земель лишусь. Алексашка, тот нынче безземельный, вот и будет ему резон в Москове покуражиться. А там и Тульских и Коломенских, и Смоленских — всех прижмут. Извести надо ведьму! Распять! С жерновами на шее в реке утопить, покуда она не сподобилась воскресить того колдуна. Тогда и Ярослав не станет скоро дело решать. Погневается, пошумит, но брать Москов не пойдет. Несподручно ему будет без колдуна».


Из соседних крепостей и городов пожаловало множество гостей. Наслышанные о моей смерти бояре и торговцы шли в Змеигорку нескончаемым потоком. Стража крепости была на взводе. Отовсюду, где только было возможно, пришлось изъять все человеческие ресурсы. Любой, кто способен был держать оружие в руках, сейчас стоял у главных ворот, дабы удержать толпу от давки. Сам гостиный двор был закрыт. В крепость пропускали только проверенных людей, тех, кого знали или кому доверяли. По самым скромным подсчетам, не считая местного населения, собралось тысяч семь любопытных, желающих собственными глазами узреть чудесное воскрешение князя-колдуна. Мой саркофаг, что стоял в подземелье, пришлось основательно переделать. Для создания большего эффекта от фокуса, который я задумал, требовалась достоверность. В первый день обряда планировалось поставить каменный гроб с открытой крышкой на всеобщее обозрение. Любой желающий мог подойти и собственными глазами узреть груду костей и обрывки одежды — все, что мои стрелки когда-то якобы нашли в лесу. На второй день обряда у саркофага разведут колдовской горн, в который Ольга должна будет положить мой камертон. Судя по ее словам, временной взрыв сопровождается оглушительными громовыми раскатами и вспышками молний, бьющими из таинственного артефакта. Ощущения я должен буду пережить примерно те же самые, что и в первый раз, когда провалился во времени. В первый день саркофаг поставят в строго определенном месте, как раз там, где будет проделан лаз из подвалов крепости под его днище. В момент торжественного закрытия крышки саркофага я должен буду пробраться внутрь и закрепить откидной люк. Это одноразовое представление, так что после шоу реквизит будет разрушен. Закрыв крышку, каменный ковчег с моими остатками водрузят на помост, стоящий на высоких опорах, так что ни у кого не возникнет сомнений в истинности происходящего чуда.

В тонкости всего фокуса были посвящены только трое людей, в молчании которых я мог быть уверен. Даже сопровождающие Ольгу охранники и переводчик были уверены, что на их глазах случится истинное чудо. В их представлении госпожа действительно собиралась воскресить колдуна, дабы завоевать его расположение и самой получить еще больше магической силы. Так должно было произойти в созданном мной сценарии. Я был бы самым счастливым человеком на земле, если бы все в жизни складывалось именно так, как я запланировал.

В первый же день все пошло наперекосяк. К открытому гробу собралось столько людей, что стражники у саркофага еле сдерживали натиск. Кто-то из селян потянул руку к моим останкам и ухватил лоскут истлевшей ткани. После этого руки тянули уже все кому не лень. Стрелки отбили натиск страждущих и смогли контролировать бесконечный поток людей. Когда на следующий день в назначенный час Ольга появилась из ворот крепости, вся толпа ринулась к ней. В невыносимой давке, которой так и не удалось избежать, были слышны стенания, мольбы, отчаянный вой и причитания. Все присутствующие просили ведунью вернуть князя, дававшего столькие годы мир этой земле. Воспользовавшись моментом, Олай подошел к саркофагу и сдвинул потайной рычаг, открывающий из дна крышку лаза в подземелье.

На дворе декабрь. За сутки стояния на морозе каменный склеп основательно промерз, а я лез в него чуть ли не в чем мать родила. Неловко извернувшись, я подал сигнал Савелию, который закрыл лаз из подвала, а я в свою очередь запечатал саркофаг изнутри. Все. Теперь осталось только мерзнуть и терпеливо ждать, пока весь обряд будет совершен. До меня доносился гомон толпы, уханья больших мехов, раздувающих горн, возбужденные крики стрелков охраняющих помост, на который втаскивали мой гроб. Толпа ревела. Ольга бубнила какие-то заклинания, выкрикивала громкие гортанные фразы, видимо, на своем языке. Минут десять ничего не происходило. Я уже стучал зубами от холода, обнаженное тело, густо намазанное медвежьим жиром, сотрясалось и немело. И даже припасенная водка, которой я растирался, не помогала. Покалывания в кончиках пальцев ног и рук стали неприятным сюрпризом, но самое ужасное началось чуть позже, когда невидимая волна надавила на грудь словно дорожный каток. В такт сиплых выдохов кузнечных мехов меня то отпускало, то прижимало чудовищным прессом. Я не мог вдохнуть, просто не успевал. Интервалы между ударами были очень короткие. Наконец, почти теряя сознание, я выгнулся дугой от боли и невозможности вдохнуть, когда в саркофаг ударил первый разряд. Яркая вспышка ослепила. Узорная каменная плита, прикрывающая гроб, раскололась на три части и почти завалилась внутрь. Второй удар молнии пронзил меня насквозь, как вертел. Пространство сжалось, шибануло чудовищной кувалдой, сдавливая, размазывая, комкая. В этот момент мне было уже не до фокусов. В голове проскальзывали только искорки мыслей, какие-то неясные эпизоды, обрывки. Кожа и кости тлели, как запальный фитиль. Я выгорал изнутри и снаружи, превращался в пепел, в прах. Сильнейший удар! Но я уже не чувствовал ни боли, ни сожаления.

Локти больно стукнулись о твердую поверхность. Резкий запах выхлопных газов. Шуршание множества колес и истеричный визг тормозов. Прямо на меня надвигался какой-то темный силуэт. Сверкнула белая табличка с номерами… Черт! Громадный черный джип уже навис надо мной! В каком-то неимоверном прыжке взлетаю вверх, выворачиваясь из-под налетавшего бампера, и со всего маха обрушиваюсь всем телом на капот, высаживая при этом пятками лобовое стекло. Машина резко встала, сбрасывая меня вновь под колеса. Судорожно цепляюсь за бампер и, оборвав его, брякаюсь на асфальт. Тут же вскакиваю и отпрыгиваю подальше, так как в джип врезается сзади другая машина. Из распахнувшихся дверей вывалила целая орава коротко стриженных качков. Я давно не слышал такого количества матюгов в свой адрес. Но мне это казалось сладкой музыкой. Я понимал, что вернулся домой. В то самое место и время, откуда началось все это нелепое путешествие в прошлое. Вот он, мой шанс, вот момент истины, нужно лишь немного приложить усилия и шагнуть вперед. Вырваться из-под действия странного камертона, прорвать невидимую оболочку. Но эта мысль так и обрывается на половине. Чудовищным рывком пространство вокруг меня «схлопывается». Ошарашенные морды набегавших на меня братков словно растеклись в пространстве. Долетел исчезающий вопль:

— Сука! Бампер верни-и-и!

Как будто в негативе вижу призрачное свечение на кончиках пальцев. Еще удар, теперь такой, словно в момент столкновения автомобиля с бетонным столбом на скорости сто пятьдесят километров в час. Но в этом шоу не предусмотрены подушки безопасности. Как со спиральной горки на водных аттракционах, я вылетаю из воздуха и улавливаю в ярком свете дня мгновение происходящих событий. Непроизвольным движением выбиваю осколки треснувшей крышки саркофага. Одна плита соскальзывает и больно бьет в плечо. Изогнувшись, гортанно вопя то ли от страха, то ли от невероятности ощущений, отбрасываю и ее, вскакивая в полный рост. Временной взрыв выплюнул меня из саркофага каким-то остаточным импульсом, так что я разбил бедром торцевую стенку и вылетел на снег под ноги онемевших от страха зрителей. Сама Ольга тут же отпихнула с дороги оцепеневшего стражника и, сдернув с плеч меховую накидку, укрыла ею меня. Подоспевший Рашид подхватил за плечи, бросая мне под босые ноги соболиную шубу.

Щурясь от яркого света, я заметил, как епископ Алексий, всегда скептически и с подозрением относившийся к моим чудачествам, схватился за сердце и осел, удерживаемый десятком рук послушников и учеников. На высоком помосте, где стоял саркофаг, теперь была лишь бесформенная груда камней. Развалился от электрических
разрядов и установленный в поле горн. Раскаленные угли раскатились вокруг, образуя как бы защитный барьер, за который никто не решался вступить. В голове все еще искрили наслоившиеся события и впечатления. Я не помнил, причудилось ли мне то, что я оказался в своей собственной мастерской, или это только образ, возникший в голове. Можно ли было сделать шаг? Вырваться из притяжения временной петли и обмануть судьбу?

— Минус двадцать лет с плеча. Прочь шрамы и отметины! — почти отчеканила Ольга, говоря со мной на том языке, что был моим родным в двадцать первом веке, но не здесь. — Первый раз всегда самый тяжелый и болезненный.

— В следующий раз воскрешение и омоложение буду совершать в одиночку, без свидетелей.

— Как ощущения? — спросила она, приседая возле меня на колени.

— Будто кожу с живого содрали…

— Привыкнешь, — ухмыльнулась она, — это быстро пройдет.

Ощупав онемевшими пальцами совершенно гладкий подбородок, я невольно скосил глаза на плечо. Никаких шрамов. Никаких отметин, что я успел насобирать за восемнадцать лет.

— Да уж, это стоит того, чтобы привыкнуть. Будь омоложение хоть в десять раз больней, я бы все равно согласился.

— Я первый раз тоже так думала. — Кивнула головой Ольга, протягивая мне бронзовое зеркало.

Ну и раскормленная же рожа у меня была восемнадцать лет назад. Взгляд жгучий, наглый. На широком лбу ни единой морщинки, ни одного седого волоса.

— Боже, как давно это было. Хижина на болотах, страх, непонимание. А сейчас, будто бы в один миг вновь пронеслось перед глазами.

— Не фокусируйся на одной мысли. Расслабься. Не ковыряйся в прошлом, живи будущим.

Нарастающий гул и гомон толпы прорвался криками. Две гигантские фигуры, разгоняя от себя людские волны, неслись к нам, отшвыривая замешкавшихся. Родные рожи запыхавшихся близнецов нависли надо мной. Смертельно побледневшая Ольга уставилась на них с ужасом, качнулась, теряя сознание, и, подхваченная своими людьми, исчезла в толпе. Сильные руки Наума и Мартына подхватили меня и понесли над головами ликующих людей к воротам крепости. Я еще не осознавал, какое феерическое шоу я только что продемонстрировал. Многое из моих дел относили к разряду чудес, но это должно стать венцом. Шутка ли, даже если кто-то и догадывался или точно знал, что я в действительности не был мертв, то фокус с омоложением развеивал сомнения любых скептиков. Даже Скосарь Чернорук минуты две пялился на меня выпученными глазами, когда встретил во внутреннем дворе. Пока Мартын легонько не двинул его по голове, сбив шапку.

— Ты ли это, батюшка?! — завопил Скосарь ошарашенно.

— Нет, блин! Тень отца Гамлета! Я конечно же! Или ты меня без бороды и не признал?

— Да что без бороды, — гаркнул Скосарь, отшатнувшись, — ты сейчас тех же лет, что и Александр Ярославович будешь.

— Дай срок, я еще его внучат поучать буду, когда они седыми бородами по пояс зарастут.

— Ну, до тех поучений нам еще не скоро, а то и не видать вовсе. Но нынче мы вновь силу свою утвердим! А! Князь! Михаила, как прыщ, из Москова выдавим. Тулу воевать пойдем, Коломну, Смоленск. — От полноты чувств старый вояка так разбушевался, что грозил нечаянно всех перекалечить своим протезом. Наум спеленал Скосаря своим тулупом и понес впереди, увертываясь от его бодливой головы.

— Тихо, тихо, вояка бесшабашный, — попытался я усмирить заводного воеводу. — Всему свой срок. Дел невпроворот, поспеть бы за всеми. Ты вот не дурак, сочти, сколько у нас стрелков да припасов. Новая Рязань, что прорва, все соки из моей крепости высосала. Тут ватагой да с наскока не осилить. Уймись и возвращайся в свой двор. Стрелки нужны. Теперь, когда слух о моем воскрешении разнесется, как чума, будь она проклята, к тебе в ополчение еще людишек прибавится.

Зал башни все наполнялся и наполнялся гостями. Все, кто только сумел прорваться через оцепление, выказывали желание лично поздравить меня с чудесным возвращением, приносили какие-то подарки, свитки с заверениями. Для себя я отметил тот факт, что среди гостей было немало бояр, причем не только рязанских. Это не могло не радовать. Задуманное объединение земель, этапы которого мне до сего дня казались сложными и долгими, теперь виделись в несколько другом, более красочном, позитивном свете. Но, исходя из опыта так бурно прожитых лет, я не склонен нынче верить убедительным заверениям и откровенной лести. Счетчик обнулили, как на спидометре автомобиля, прошедшего капитальный ремонт, но это не значит, что машина новая. Я уже не тот наивный парень с горячей головой, что явился сюда много лет назад. Под масками раболепных дворян скрывается гримаса страха. В их понимании я медленно, но верно превращаюсь в тирана. В диктатора, деспота, плюс ко всем ужасам еще и бессмертного, если, конечно, не пихать в меня острые предметы и не травить ядом. Примут ли после всех жесточайших экспериментов моего преемника, коль я решу его оставить? Человека, готового объединить Русь во имя ее же будущего? Нет. Я совершенно уверен в том, что кто бы ни пришел на мое место, будет нести на себе проклятье колдуна. Даже если я тихо уйду в тень, уеду на восток, на юг, вообще на другой континент, моего преемника будет ждать незавидная участь мученика. А нужен спаситель, избавитель от темных сил. Нужен человек, способный поменять полярность всего происходящего, но не сменить выбранный курс. Сегодня многие священнослужители стали свидетелями темного деяния ведьмы. Упорно и методично они посеют зерна сомнения в души людей. Из благодетеля я превращусь в мучителя, воплощенное зло. Но мне следует оставить после себя богатое наследство. Науку, технологии, торговые коммуникации, новые денежные отношения, то немногое, что я смог внедрить. Пусть мое наследство поменяет полярность, пусть станет завоеванием пришедшего на смену мне избавителя. Я, будто пахарь, взрежу землю острым, как бритва, мечом, стану боронить пиками и копьями, сея зерна цивилизации. Но когда настанет срок, пусть кто-то другой соберет урожай, пожнет плоды. И этим кем-то должен стать человек, которому я могу всецело довериться.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Хорошо, что вроде бы у бесполезного артефакта нашлась такая приятная функция. Испытав на себе всю процедуру омоложения, я загорелся новыми идеями и впредь дал себе зарок не подвергать собственную жизнь смертельной опасности. По мере сил, разумеется. Лишь в этом случае я смогу прожить достаточно долго, чтобы это занятие успело надоесть. Не знаю и даже не предполагаю, кому принадлежат технологии такого уровня, но я рад ими воспользоваться. Восстание из мертвых, простенький фокус на потеху публики сейчас был самой обсуждаемой темой. Тысячи свидетелей, единицы посвященных в само таинство — такое не могло остаться незамеченным. Удачный момент, чтобы начать активные действия.

Прежде чем задумать какие-то маневры по захвату соседних земель, я распорядился в несколько раз увеличить проходные налоги для купцов, не входящих в наше с тестем торговое сообщество. Особенно из соседних княжеств. Таким образом, я рассчитывал удержать монополию на все пользующиеся большим спросом товары из моих мастерских и вызвать волну недовольства. Требовалось как следует расшевелить, разозлить соседей, прежде чем диктовать свои условия. Одно княжество хорошо, а два лучше. Так что первым в списке городов, на которые я намеривался наложить лапу, стала Коломна. Это мелкое княжество, ставшее упадочным, за то время пока я оттягивал на себя все купеческие караваны, теперь было как бельмо на глазу. Ни войны, ни осады не планировалось. Жесткие ультиматумы и спецназ, натравленный на особо несговорчивых. Начнут кобениться, так я им устрою такой террор, что Аль-Каида позавидует. Лично для меня прошли те времена, когда надо штурмовать стены, применять тяжелую артиллерию и закованную в броню пехоту. Методом проб и ошибок я выяснил, что террор — самая успешная формула ведения войны и, что самое удивительное, поддержания мира. Осаждать крепости можно до пупочной грыжи, изводя войска и опорожняя казну. А вот действовать тихо, скрытно, обходиться почти без жертв и не так дорого. Сам Михаил, мой несостоявшийся убийца, натолкнул меня на эту мысль в тот момент, когда подослал в Змеигорку чумной обоз. Так что я не могу приписать авторство зачатков метода ведения бактериологической войны. Что ж, как говорится — посеешь ветер, пожнешь бурю.

Мои стрелки вооруженные пневматическими винтовками из чащоб да дальних кордонов перебрались в Новую Рязань. Перед ними была поставлена задача — максимально эффективно отработать тактику и этапы ведения боя в городских условиях. Маленький отряд должен был научиться эффективно действовать, в несколько раз больше, чем целая армия. Я готовился к новым завоеваниям. Пополнял припасы, оружейные склады, собирал воедино все разведданные. Оставшееся время проводил в мастерской. Усердная работа, новые проекты помогали мне забыть тяжелую утрату. Хоть после омоложения я подумал о том, что, будь они живы, мне бы все равно пришлось пережить их. Следовало смириться с этой мыслью, коль скоро я намерен повторять таинство омоложения в будущем.

Не забывая и про себя, я почти два месяца собирал новые доспехи. Работа быстро спорилась, потому что рутинную часть можно было поручать мастерам из других цехов. Новый доспех получился тяжелый, но очень прочный. Для поддержания авторитета мне придется самому участвовать в новых походах, а рисковать собственной шкурой не хотелось. Так что защита должна быть на должном уровне. Даже случайные ранения мне были сейчас не желательны.

На лестнице послышались громкие шаги. Стражник внизу забряцал ключами, отпирая дверь в башню. До меня донеслись обрывки каких-то резких реплик. Такая полночная суета немного встревожила. Я не стал дожидаться доклада и сам высунулся в дверной проем.

— Что там за шум?!

— Посыльный из Новой Рязани, — доложил стражник у двери.

— Пусть поднимается.

В жаркую комнату вбежал молодой парнишка лет четырнадцати, но уже с тряпичными нашивками стрелка на вороте. Вооружен мальчишка был легким мечом, арбалетом средних размеров, парой кривых черемисских ножей и тремя осколочными гранатами. Простому курсанту такое вооружение бы не доверили. Задорный взгляд пацана напомнил мне Димку, и я печально опустил глаза.

— Доброй ночи, князь-батюшка. С донесением от Мартына Коварьского, наместника рязанского. Младший стрелок дорожной бригады Федор. От Онуза с юго-востока подошли семь тысяч ордынских воинов во главе с воеводой Кухудом. Сказывали, что идут посольством от царя Субедэя до тебя князь. Идут налегке, резво, завтра к вечеру поспеют в Змеигорку. Дозорный взвод скрытно сопровождает, без приказа не действуют. Наместник рязанский велел дождаться ответа.

— Воевода Кухуд, — повторил я, вспоминая знакомое имя. — Не тот ли, что бывал в моей крепости, когда с царем Субедэем подписывали мирный договор?

— Не могу знать, князь-батюшка, я в те годы мал еще был, — отчеканил молодой стрелок, вытягиваясь по стойке смирно.

— Куда это он так резво семитысячной оравой намылился? — размышлял я вслух. — Если ко мне, то не проблема, приму гостя. Если дальше на запад покуражиться, то почему этой дорогой? Значит, так, пострел! Мартынке передай, чтоб людей с обороны города не снимал. Дозорный взвод перебросить на западный рубеж. Спеши с донесением, Федор. Все, что потребуется, получишь в гостином дворе.

В груди похолодело. Во взгляде мальчишки было что-то еще. Нет, не страх, не злость, а какой-то безумный, юношеский азарт. Я передал посыльному примерно то, что он или тот, кто его послал, желали услышать. А сам будто бы взорвался изнутри, вскипел, как паровой котел.

Проводив мальчишку-посыльного, запер мастерскую изнутри, присыпал песком горн и открыл потайную дверь в подземелье. Что это?! Паранойя, или синдром подранка. Единожды угодивший в капкан зверь становится вдвое осторожнее и осмотрительнее и в сто раз злее. Из головы не выходили события двухлетней давности, когда довольно большой отряд ордынцев практически подкрался к Пронску с юга в обход всех моих дозорных постов. Я еще тогда заподозрил, что это проверка. Испытание бдительности моей разведки. С тех пор я многое изменил и пересмотрел. Отработал новые схемы для упреждения подобных случаев. Но семитысячное войско — это не шуточки. Идущие налегке зимой, они явно рассчитывают на остановку в крупном городе или крепости.

Словно бы невидимый провожатый толкал в спину, взнуздывал, как ленивого коня. Я торопился, почти машинально разряжая ловушки, закрывая за собой двери. В случае опасности я смогу долго просидеть в этом бункере, но сейчас не тот момент, чтобы отсиживаться. Спешно собирая припасы, теплую одежду и оружие на полках в подземном хранилище, я постарался максимально подготовиться к любым неожиданностям. Доспехи, что я делал для себя, были еще не готовы, не собраны. Пришлось воспользоваться старой клепанной кольчугой, усиленным нагрудником из дамасской стали, наручами и наголенниками. После того как вернулся из заимки Скосаря, в собственной крепости не мог найти себе места. Всякая комната, всякий дом казались неуютными, чужими. Единственное логово в глубоких подземельях казалось надежным.

Самый лучший меч я обмотал волчьей шкурой и закрепил на спине. Широкие ножны с пятью метательными дротиками. Тяжелые, выкованные из крепкой стали граненые спицы пробивали незащищенное тело почти насквозь, если хорошенько метнуть с небольшого расстояния. Два кривых черемисских ножа. Очень удобное оружие в ближнем бою, даже против человека, защищенного доспехом. Тридцать свинцовых, тридцать стальных пуль заняли положенное место в обойме на поясе. Винтовка с подсумком и некоторыми запасными частями, обмотанная белой тряпкой, привычно водрузилась на спину. Что еще может пригодиться? Набор для выживания, чуть более усовершенствованный с момента последнего покушения. Пять разрывных гранат, две горчичных шашки. Все это накрываю белым полотном маскхалата с меховой оборкой на вороте. Машинально подпрыгнув на месте пару раз, проверяю, все ли хорошо закрепил. Беглым взглядом осматриваю комнату подземного хранилища и задуваю фитиль лампы на столе.

По узкому тоннелю протискиваюсь почти боком. Винтовку пришлось снять и нести в руках, чтоб не цеплялась за стены стволом и прикладом. Закрываю за собой последнюю дверь и прячу ключи в углублении стены. Дальше нет ни ловушек, ни дверей. Только жерло колодца и шаткая лестница, ведущая наверх к старому омшанику и развалинам деревни. От этого места до главных ворот крепости примерно четыреста метров. Крупные хлопья снега, чуть подтаявшие в неожиданной декабрьской оттепели, падают в сугробы и переметы у реки. Снегопад скроет следы. К утру их уже невозможно будет прочесть и отследить. Увы, но то же самое касается и мальчишки посыльного. Ведь именно по его следам я намерен определить, куда тот отправится или уже отправился, если не задержался в гостином дворе.

Достаю из чехла на поясе медвежьи лапы. Неспешно креплю к подошве сапог. Не раз испытанное средство. След, который оставляет эта накладка, раза в три больше обычного медвежьего, так что даже если заметит опытный охотник, то сразу посчитает такую отметину на снегу как минимум опасной.

Пешком по глубокому снегу догнать всадника невозможно. Тем более что мне приходится держаться в стороне от дороги. Я лишь могу определить направление. Мальчишка посыльный уже минут двадцать как покинул крепость и миновал по льду переправу. Направился он вовсе не в сторону Новой Рязани. Жгучее подозрение, вспыхнувшее в голове, с сожалением подтвердилось. Посыльный уверенно шел на юг, огибая по неприметной тропинке пологие холмы. Я шел уверенно и ровно, четко видя след. Старался не сбивать дыхание и был максимально осмотрителен. Уже через три часа после довольно резвой пробежки вдоль конского следа я почуял запах костров.

На краю того самого черного болота, где я когда-то коротал время с киевлянином Петром, расположились сотни две монгольских юрт и около полусотни землянок, накрытых шкурами.

Я удобно устроился у поваленного дерева, как раз в паре сотен метров от того места, где был похоронен Петр. Достав винтовку, стал разглядывать в оптику стан, судя по всему, устроенный уже недели две назад. Здесь было куда больше семи тысяч, о которых сказал посыльный. Да и не посыльным он был вовсе, а разведчиком, которому, судя по всему, дано было указание выяснить, нахожусь ли я в крепости и как поставлены дозоры на башне.

Караулы по периметру лагеря стояли довольно плотно. Просочиться между ними будет не просто. Да я и не собирался. В стане никто не спал. Мальчишка, видать, уже передал сообщение, и теперь все многотысячное войско готовилось к тому, чтобы спешно покинуть лагерь. Времени примерно четыре утра. Если выступят ближайшие час-полтора, то уже через пару часов будут у стен Змеигорки. Ворота настежь, охраняющих крепость стрелков — сущий минимум. Крепость обречена, даже если я сейчас брошусь обратно и подниму тревогу.

Оптика позволяла разглядеть только силуэты, суетящиеся на фоне костра. На таком расстоянии пуля даже не долетит до врага. Остается лишь наблюдать и ни в коем случае не приближаться. В этом не будет никакого смысла. Ну убью я пару часовых, а дальше что? Сдаться на милость победителя?

Словно бы камень с души свалился. Вдруг стало легко, свободно. Невыносимый, чудовищный груз упал с плеч. Не знаю почему, но я как-то очень спокойно отнесся к происходящему. Будто знал, что подобное рано или поздно должно было произойти.

У ближайшей ко мне юрты собрались трое. Судя по их действиям, они седлали лошадей. Делали все неспешно, без суеты. Очередная группа разведчиков или авангард? Не имеет значения. Я не собирался ждать и упускать удобный момент. Не боясь, что буду замечен, почти скатился с холма и, перепрыгнув тропу, затаился у подножья большого сугроба. Взведя поршень винтовки, я зарядил круглую стальную пулю в восковой оболочке. Развязал боковую прорезь маскхалата, где крепились ножи. Пока готовил удобное место для стрельбы, чуть не упустил момент, когда троица всадников появилась на тропинке. Еще немного, и было бы поздно. В сумрачном свете не просто прицелиться. Плохая оптика, холод, да и руки трясутся, как с похмелья. Я лишь угадывал очертания всадника, не говоря уже о том, чтобы попасть ему в голову. Придется пропустить и выстрелить в спину, почти в упор. Очень близко от лагеря, рискую поднять шум. Звук выстрела могут услышать собаки или часовые, но другого шанса не будет.

Разведчики медленно, осторожно проехали мимо меня, ведя негромкую беседу. Крайняя лошадь было фыркнула, почуяв запах чужака в неподвижном воздухе, но похоже, что на ее беспокойство никто не обратил внимания.

Хлопок. И меховая шапка всадника улетает в сторону вместе с осколками черепа. Отбрасываю винтовку и бросаюсь вперед, вынимая из ножен кривые ножи. Ордынские лошади очень небольшие, коротконогие, поэтому я легко могу дотянуться до оставшихся двоих разведчиков. Одним движением бью в спину второму всаднику, так еще толком и не сообразившему, что произошло. Длинный нож легко пробивает овчинный тулуп и застревает между ребер. Вторым ножом бью точно в горло последнего всадника, опасаясь, что тот поднимет шум. Перепуганные лошади не убегают, но сторонятся меня, фыркают, поворачиваются крупом. Со вторым пришлось еще повозиться. Выдернув нож из горла последнего, быстро разворачиваюсь, хватаю за руку всадника и буквально сдергиваю с седла. Прижимая коленом, бью кинжалом прямо в темя. Рука всадника мертвой хваткой вцепилась в поводья коня, так что мне пришлось еще и надрезать сухожилия, чтобы вырвать их.

Сипло вдыхая холодный и влажный воздух, спихиваю тела убитых с тропинки. Скрыть следы не получится, и даже сильно поредевший снегопад здесь не поможет. Сейчас главное — выиграть время. Я переступил черту, ударил первым, но никаких чувств, кроме брезгливости, это не вызывает. Прежде чем поднять винтовку, набираю в руки ком снега, чтобы смыть кровь. Все, что мне сказал посыльный мальчишка, либо дезинформация, либо расчет на то, что я, как дурак, буду ждать завтрашнего вечера, пока к стенам крепости подойдет названное войско. Подойдут они уже сегодня, и очень скоро, как мне кажется.

В первый момент лошадь вздумала воспротивиться тому, что на нее верхом лезет здоровенный детина. Но после того как я сильно натянул удила — успокоилась и смирилась с неизбежным. Не жалея ордынской клячи, подгоняя нагайкой и ударами каблуков по бокам, я промчался по льду реки до развалин деревни. Снегопад к этому времени совершенно прекратился. Сквозь редкие облака стало видно колючие крупинки звезд и бледное пятно луны. Обиженная на меня за такое обращение лошадь резво умчалась в обратном направлении. Я уже не скрывался. На ходу сбросив маскхалат, взобрался на пологий берег, перекатился через заметенный снегом сеновал и оказался возле омшаника, где был колодец в мое подземелье.

Мысли роились в голове как встревоженные пчелы. События ночи держали нервы в напряжении, на пределе. Ситуация требовала срочных, незамедлительных действий.

Из подземелий я поднялся, уже когда рассветало. Сизый свет сумерек сочился в пыльные окна мастерской. Горн давно погас, наполнив помещение едким угаром. Я распахнул окна и двери. Выглянув во двор, заметил, что все тихо, и тут же поспешил вниз по лестнице.

Объявленная тревога буквально всколыхнула все дозоры в крепости. Меньше чем через минуту после моей негромкой команды, отданной начальнику караула, ворота гостиного двора стали закрываться. Стрелки не задавали вопросов, они четко выполняли приказы, не позволяя себе и секунды на промедление. Короткая перекличка показала, что готовых к бою стрелков всего около пяти сотен человек. Этого совершенно недостаточно для того, чтобы удержать оборону даже до конца дня. Возможно, кто-то из мастеров возьмет в руки оружие, но это будет слабая подмога. Олай бежал по пандусу среднего уровня бойниц, успевая на ходу взнуздывать сонную стражу.

— Что случилось?! — спросил черемис, подбегая ко мне.

— На черном болоте стоит не меньше десяти тысяч войска. Ордынцы. Но похоже, что не они одни. Руку дам на отсечение, что среди того войска и ратники соседних князей, и боярские дружины, которые недавно вручали нам грамоты мирных договоров. Иначе не смогли бы они пробраться незамеченными мимо моих партизан. А еще там наши стрелки. Сколько — не знаю, но поверь мне, это очень плохо. Сам выстави все посты, Олай. Найди Ирмека и Рашида. Я пойду склады проверю.

— Вчера разведка не вернулась в срок, — вдруг вспомнил Олай, запахивая полы шубы. — Я пока не беспокоился, только полдня прошло, думал, может, в обход пошли.

— Думать поздно, Олай, забудь о них. Крепость нам не удержать, так что вскоре для тебя будет особое задание.

Этот склад стоял отдельно. За продуктовым хранилищем во дворе столярного цеха. С виду так обычный погреб, устроенный чуть ли ни в каждом дворе. На самом деле это был арсенальный склад. Примерно три с половиной тонны пороха, разложенные по толстостенным керамическим сосудам. Каждый сосуд по сто килограммов или того больше. Обычно из этого склада брали порох для производства ракет и гранат, но сейчас я намеревался задействовать резервную схему. От склада по периметру внешней стены шел подземный проход под стенами, по которому пройти можно было только согнувшись. Через каждые десять метров, под опорами башен и стен находились ниши, куда эти самые кувшины вставали как на свое родное место. Эту систему самоликвидации крепости я продумал и рассчитал еще во время строительства. Правду сказать не думал, что когда-нибудь придется ей воспользоваться. Но сейчас такая мера была просто необходима. Выставив стрелков к бойницам, я надеялся выиграть время. Из крепости нужно эвакуировать людей. До обеда им должно хватить времени собраться и двинуться в путь по еще крепкому льду в сторону Новой Рязани. После лед взорвут, не давая врагу возможность форсировать реку. С пятью помощниками я меньше чем за два часа опустошил склад, расставив во все ниши пороховые заряды. Все кувшины соединил между собой толстыми огнепроводными шнурами быстрого горения. Как запальный механизм поставил нехитрое устройство, чем-то напоминающее маятник. Стоит отпустить грузик на тонкой проволоке, как тут же начнется отсчет десяти минут до полного самоуничтожения крепости. Тут главное не ошибиться с моментом, сделать все вовремя.

Установив последний запальный шнур, вернулся в помещение склада. Дав себе небольшую передышку, не желая пока слышать доклады о том, что творится у стен крепости, я сел на пустой бочонок. Олай спустился ко мне по узкой лестнице, оставив дверь в подвал открытой.

— Хорошие новости есть? — спросил я, оглядывая с грустью пустое помещение.

— Через северный тоннель вернулись разведчики, — ответил черемис после долгой паузы. Глядя на его лицо в сумеречном свете, можно было без труда понять, что добрых вестей больше не будет. — Из десяти только трое. Сорокатысячное войско Кухуда разделилось на три части. Двадцать пять тысяч почти за один день заняли Рязань. Пять тысяч встали в крепости Скосаря. Примерно десять, как ты и говорил, ждут подкрепления здесь, на черном болоте. Я послал еще людей, но по всему видно, что нападать сегодня они не будут.

— Крайний срок — завтра, если рязанское подкрепление уже в пути.

— Это еще не все.

— Продолжай.

— Рашид в своем доме. Убит, ядом. Его сын Ирмек на Черном болоте во главе трехтысячной дружины Хамлыкских наемников, с ним же и некоторые наши стрелки.

— Отравил старика. Как странно и как чертовски логично. Ведь буквально месяц назад крепость была в его распоряжении, чего стоило…

— Обозы с мастерами уже уходят до эрзя. Тамошние хадоты будут только рады пополнению, — бубнил Олай, словно не слыша меня. — Я отправил вместе с ними полсотни хорошо вооруженных стрелков в сопровождение, думаю, хватит.

Новостей было много, и ни одна из них не радовала. Я окончательно убедился в том, что люди Субедэя меня переиграли. Учли ошибки первого похода и сделали выводы. На этот раз пробрались вплотную мелкими группами и только возле стратегических мест собрались в единый кулак. Пока я забавлялся бестолковыми фокусами с воскрешением и омоложением, вокруг уже сплеталась ловчая сеть проворных охотников. Не удивлюсь, если окажется, что попытка покушения со стороны Михаила была частью этой смертельной ловушки.

— Ступай в сокровищницу, друг мой. Возьми все самое ценное. Золото, серебро, чертежи и формулы, те, что я готовил для мастеров. Собери караван, и отправляйтесь во Владимир. Мне оставь пару десятков всадников в тяжелой броне.

— Я не смею тебя оставить князь! Я поклялся…

— Это не просьба, друг мой. Это как раз исполнение твоей клятвы. Всю казну, что вывезешь, спрячь, да понадежней, так как я бы сам это сделал. Составь карту и пояснения, чтобы я потом смог найти. Себе возьми, сколько потребуется и поступай в распоряжение Ярослава и Александра. Им о казне не рассказывай. А если спросят, говори, что я все сам спрятал. За стрелками приглядывай, да не распускай. Не хочу оставлять их здесь на бессмысленную бойню.

К вечеру, когда поступил доклад о том, что караван черемиса благополучно миновал переправу и ушел на лесную дорогу в сторону Владимира, я смог немного расслабиться. Усевшись в пустом трактире гостиного двора, поставил перед собой кувшин пива.

— Будешь пить в одиночку? — спросила Ольга, тихо входя в большой зал.

— Я был уверен, что ты уйдешь с караваном Олая.

— Правду сказать, я ему не доверяю, — тут же ответила Ольга, ставя на стол еще одну крынку. — Да и соседний князь не станет терпеть подле себя ни твою, ни мою бурную деятельность.

— Ты хоть понимаешь, что я намерен взорвать всю крепость?! Похоронить вместе с войском, которое не сегодня, так завтра сюда явится!

— Не дура, догадалась. Ну а дальше-то что?

— Тут за одним князьком должок образовался. Вот посчитаюсь с ним, а там посмотрим.

— Так я и думала.

— Мне показалось, или в твоих словах действительно промелькнули нотки сарказма?

— Нет, не показалось. — Кивнула головой Ольга, неспешно садясь на лавку возле меня. — Я расспрашивала людей о тебе. Пыталась узнать больше. Вся проблема заключается в том, друг мой, что ты до сих пор мыслишь, как человек своего времени, понимаешь? Ты внедряешь технологии, науку, считая свои нововведения чуть ли не сокровищем куда более ценным, чем золото.

— А разве это не так?

— Только не в этом веке. Поверь мне, Артур, твои усилия похвальны, но тщетны. Ты опережаешь события. Навязываешь знания, под которые не подвел теоретической базы. На это нужны столетия. Вот поэтому все, что ты делаешь, называется колдовством.

— Хочешь сказать, что затея с просвещенным государством была обречена на провал с самого начала?

— Ну разумеется. И твои утопические мысли об объединении не больше, чем пустой прожект. Без внешней угрозы, без давления извне не бывать ответной реакции. У мелких феодалов нет и не возникнет желания объединиться под сомнительным стягом антихриста, которым тебя считают. Сама материя этой реальности, этого пространства противится твоим грубым действиям. Существует некий поток событий, которому следует быть. Ты можешь внести свою каплю в это течение, но не можешь сменить русло. Прожив вторую сотню лет, я поняла, что почти не помню первые сто. Это казалось немыслимым, невозможным. Мне пришлось вести записи. Оставлять для себя самой опорные сигналы, отправные точки, где бы я смогла восстановить в памяти события минувших лет. Если ты не погибнешь в очередной авантюре, то сможешь прожить достаточно долго, чтобы понять все сказанное.

— Я готов поверить тебе на слово. Твое появление здесь стало для меня настоящим откровением. Все эти годы немыслимых усилий, войн, прорывов утонули в одной твоей сдержанной ухмылке. С другой стороны, у меня есть маленькое оправдание. Я был уверен, что век мой короток. Я спешил.

— Да, так и есть. Не появись я и не поведай тебе о чудесных свойствах артефакта, ты бы так и умер с тревогой за все свое наследство. Либо стал свидетелем краха своей картонной империи, завоеванной такими жертвами. Финал всех побед был бы примерно таким. Ты не можешь в одиночку вертеть этот мир. Твои усилия — что фейерверки. Пышные, красочные, но скоротечные. Наверное, ты еще не понял, но тебе дан уникальный шанс пронзить время, не нарушая естественный ход событий, а лишь поправляя. Влиять на судьбы людей можно титаническими усилиями, которые ты продемонстрировал в полной мере. А можно и тихо, без шума и гама. Плавными движениями, тонким расчетом, не подвергая свою жизнь смертельной опасности.

— Похоже, что все это время ты именно так и поступала.

— Я женщина, Артур. — Улыбнулась Ольга, делая глоток из кувшина. — Сейчас я выгляжу примерно лет на шестьдесят, не меньше.

— Хорошо выглядишь, — кивнул я головой, — даже может…

— Не надо пустых слов. Я смотрюсь в зеркало по утрам. Но с годами я поняла, что, будучи в теле молодом и привлекательном, я ограничена. Сейчас на такую, как я, мало кто позарится. Но мое слово чего-то, но стоит. Будь я сейчас семнадцатилетней девчонкой, то всем будет глубоко наплевать, что бы я ни говорила. Все будут пялиться на мою задницу и грудь. Вот поэтому задерживаться в этом возрасте мне гораздо удобней, хоть и не очень комфортно.

— Проще говоря, ты предлагаешь сделаться куском дерьма и плыть по течению? Я правильно все понял?

— Нет. Я предлагаю быть в потоке, а не переть поперек него. Заведи дневник, — сказала Ольга, никак не реагируя на мой дерзкий тон. — Запиши в него все, что с тобой случилось, и как можно подробней. Занеси в него все победы и поражения. Пусть это будет первая глава. Поверь мне, она будет короткая. Кстати, ты не забыл своего обещания найти амулет близнецов?

Мы спустились в мастерскую, где я отыскал старую шкатулку и, порывшись в ней, извлек янтарный амулет, который носил Наум в детстве, пока не перетерся кожаный шнурок. Помню, я даже склепал взамен прочную тоненькую цепочку, но парнишка наотрез отказался носить украшение. С тех пор невзрачная безделушка пылилась в шкатулке. Естественно, в суете последних дней я забыл о ее просьбе. Ольга в нетерпении выхватила амулет из моих рук и, вглядевшись, разделила его на две части ловким движением пальцев. В почти незаметном срезе виднелось какое-то вкрапление: явно не из здешнего времени тонкая полоска металла, снабженная крохотными контактами.

— Не простой амулет, как я посмотрю. Что это?

— Эта штуковина, наверное, еще из твоего времени, Самойлов ее всегда на шее носил. Это запоминающее устройство для киберстанции.

— Киберстанции?! — удивился я, с трудом вспоминая подобное словосочетание.

— Ну может в твою бытность оно как-то по-другому называлось, киберпартнер или компьютер.

— Флешка, что ли! — удивился я и взял из рук Ольги совершенно забытое мной устройство.

— Не знаю, на моей памяти такими терабайтными уже не пользовались…

— Ну ни фига себе откровение! Доказательство для меня, конечно, стопроцентное, но только вот в толк не возьму, что же оно доказывает?!

— Эта флешка, как ты ее назвал, принадлежала Самойлову, потомки которого и составляют большую часть знати в моей земле. А теперь оказалась на шее одного из близнецов, воспитанных в твоей крепости. Я, когда их здесь увидела, чуть дара речи не лишилась.

— Так, выходит, они что, родственники?!

— Ты одичал в этой глуши! Ну разумеется! Они его прямые потомки! Дети старшего из правнуков Аритора, того самого, за которого тебя принял шаман Олав! Да они и похожи на него как две капли воды. Не будь у них ни одного доказательства, я бы и так поняла, откуда они взялись.

— Так, ладно. Новость, конечно, сногсшибательная, но давай об этом позже.


Я стоял на крепостной стене, глядя на море огней, колышущихся на ветру. Там, внизу, тысячи людей, вооруженные, алчные, они пришли в мой дом, чтобы взять то, что им не принадлежит. Странно, но после разговора с Ольгой я смотрел на это все немного иначе. Почему-то вспомнилась квартира моего приятеля Алексея в Москве. Он жил в высотном доме на двадцатом или двадцать первом этаже. И когда я бывал у него в гостях, мы часто выходили на балкон покурить, потрепаться, глядя на ночной город. Там так же стлались под нами тысячи разноцветных огней. Ровные бусинки фонарей вдоль широких улиц. Яркие блики автомобильных фар, окна в домах. Глядя на город сверху, я почему-то всегда испытывал чувство умиротворения. Прилив положительных эмоций наполнял мою сущность, надолго оставляя от таких визитов приятные воспоминания.

Почему-то здесь и сейчас, на высоких башнях возведенной мной когда-то крепости, возникало то же самое чувство умиротворенности. Эти стены уже смогли однажды удержать осаду. Хоть и наспех поставленные, сумели уберечь все, что было скрыто за ними. Сейчас прочность каменной кладки не имела значения. Все тленно по обе стороны от них. Ольга права. Я действительно стал бельмом, занозой. Я нарушил естественный ход событий, вмешался не в свое дело. Почему, вытянув «счастливый» билет в этот век, я решил, что просто обязан повлиять на все происходящие в нем события? Кто сказал, что я имею на это право? Я что, получал четкие инструкции? Или, быть может, считал своим долгом переписать известные мне страницы истории? Артефакты, которых, как оказалось, немало, созданы не для забавы. Быть может, они существуют только для того, чтобы просто наблюдать за событиями. Пусть даже и вмешиваться, но делать это осторожно, незаметно, помня об ответственности за все последствия. Я уже наломал дров. Уже вывихнул ход событий. Уверен, гибель семьи лишь малая плата за такое грубое и беспринципное вмешательство. Это ответная реакция самой материи пространства-времени на инородное внедрение. Уничтожение крепости должно стать жирной точкой в этой нелепой сказке. Уже через пару десятков лет не останется свидетелей. Еще через двадцать забудут или исказят происходившие здесь события. И все вернется в прежнее русло, выправится. Смешно, но сейчас чувствую себя, как школьник, которому показали его безобразное поведение. Не наказали, нет, но подробно и внятно объяснили, почему не следовало так поступать. Напоследок я собирался сделать еще одну глупость. Отомстить Михаилу за все, что он совершил. Но, поразмыслив над поучением Ольги, понял, что не стану этого делать. Убив никчемного князька, я сделаю его жертвой. Поставлю в ряд мучеников, пострадавших от злых деяний антихриста, князя-колдуна, Коваря, ареда. А так, оставив его живым, я докажу потомкам, что это не так. Летописцы, быть может, и соврут, приукрасят, но надеюсь, что все же вместе с добрыми его делами не забудут упомянуть и позорные страницы. Время рассудит, коль посчитает нужным, а мое дело — сторона. Я научусь быть терпеливым, способным сдерживать собственные сиюминутные порывы, желания. Хочу верить, что последняя битва за эту крепость станет для прочих завоевателей хорошим уроком, неким призывом к тому, чтобы научиться решать споры мирным путем, а не войнами и грабежом. Наивно. Сам понимаю, но вдруг.

Одиннадцать моих стрелков, четверо спутников ведьмы Эгиль, сама ведьма, поднявшаяся на стены крепости, стояли с оружием в руках. На каждого по полсотни осколочных ракет, по десятку зажигательных бомб. Мы продержимся максимум полчаса или час. Войска Кухуда и Хамлыкские наемники подошли к стенам вплотную, так что даже если попытаются спастись бегством, то только по головам своих соратников.

— Давайте уже стрелять! — выкрикнул я, взводя курки ракетной установки.

В ответ мне щелкнули спусковые механизмы других оборонительных орудий. Первый залп расписал утреннее небо черными спицами дымных шлейфов, мгновенно размазавшихся на сильном ветру в сплошную завесу. Десяток горчичных зарядов разорвались в небе над вражеским станом, оседая серо-желтым облаком на буйные головы. Жгучее зелье подействует не сразу, поэтому я не торопился, заряжая ракетницу осколочными. Если сын Рашида, Ирмек, действительно среди тех, кто стоит сейчас у стен крепости, то он, пожалуй, единственный, кто знает, что должно произойти. Если только не пытается сыграть с судьбой в азартную игру и не ведет сейчас отряд диверсантов по тоннелям подземелий, нашпигованным ловушками и минами. Мне все равно, сколько будет длиться осада. Мы отстреляем весь запас, что вынесли из складов, а потом просто уйдем. Нападения со стороны реки быть не может. Еще ночью, последний караван Олая взорвал за собой прибрежный лед. Так что атаки с тыла просто не может быть. На всякий случай там сидит снайпер, который способен удержать портовую часть крепости чуть ли ни в одиночку и даст сигнал, если кто-то все же прорвется с той стороны.

Второй залп малых осколочных зарядов подчистил ряды осаждающих у самых стен. У этих ракет почти не было заряда на дальний полет, так что я решил использовать их в первую очередь. Все стреляли без команды, по готовности. Старались выдержать очередь, чтобы не лупить в одно и то же место, наблюдая за тем, как происходит ротация войск в открытом поле перед главными воротами. Нападающие готовились к долгой осаде. Видимо, получив от предателя какую-то информацию, они использовали железные щиты и даже научились строиться малыми группами, закрываясь от осколков ракет. Не очень-то им это помогало, но подтащить к воротам таран они сподобились. Другое дело, что первые же пять кувшинов зажигательной смеси, брошенные почти наугад, превратили эту связку бревен в большой костер. В нашу сторону летят тысячи стрел. Только в мой защитный экран, сплетенный, как кольчуга, из стальных колец, ударились пять или семь только за последнюю минуту. Стреляют ордынцы прицельно и умело, так что подставляться не стоит. Обреченная на заклание крепость не стоит того, чтобы словить за нее стрелу в грудь. Кольчужные экраны, прикрывающие каждую ракетную установку, защищают нас от стрел и камней, пущенных из баллист, пращей и тугих монгольских луков. Осада не то что прежняя, ведется очень умело, слаженно. Ордынцы быстро выучили уроки прошлых поражений.

Быстрым шагом иду вдоль стены со связкой гранат. Нужно проверить так называемые слепые зоны. Я не рискую, не высовываюсь в бойницы, просто бросаю по одной гранате в каждую из них, не очень-то беспокоясь насчет того, попадут они в цель или нет. Боеприпасы на исходе у всех, а нам еще надо обеспечить отступление. Выходя на боковую лестницу, привлекаю к себе внимание стрелков.

— Отступаем!

В это время со стен падают неуправляемые бронзовые змеи, начиненные полными баками зажигательной смеси. Языки пламени поднимаются на уровень сторожевых башен. Огненная стена на короткое время отгоняет войска от ворот.

Отряды ордынцев не унимаются. Прикрытые тяжелыми щитами, вплотную подобрались к главным воротам и теперь пытаются выбить их с петель небольшим ручным тараном. Уж чего-чего, а упорства им не занимать. Железные петли трещат, выжимая опорное крепление из стены собственным весом. Пропуская вперед Ольгу и ее спутников, выхожу на гостиный двор. Стрелки выводят оседланных лошадей через калитку второй оборонительной стены. От центральной башни к нам спешит Савелий, снайпер, который держал оборону тылов. Вставая за нами, стрелок вскидывает винтовку, целясь в арку, где уже трещат окованные железом ворота.

— Нет смысла, Савелий, — остановил я снайпера, так и не сделавшего пока ни единого выстрела. — Уходим!

По приставленным с вражеской стороны лестницам на стены взобрались несколько десятков человек. Немного удивленные тому, что вдруг не встретили сопротивления, они на мгновение замешкались, но сообразив, что рубеж сдан, бросились открывать ворота.

Не люблю я верховые поездки, но выбирать не приходится. Хорошая скаковая лошадь сейчас единственный шанс на успешное спасение. Осмотрев своих спутников, я дал команду ведущему опустить мост через ров со стороны порта, а сам запустил грузики запального механизма у входа в подземное хранилище. Теперь обратного пути нет. Быстро разворачиваю коня и мчусь к упавшему мосту. Здесь узкая тропинка ведет к реке, к единственному месту, где лед еще был целым. Нам следовало бы не привлекать внимания, но ордынцы окружили крепость со всех сторон. Нас, конечно же, заметили и тут же
бросились в погоню. Тем временем я слышал, как гудела толпа захватчиков, вломившаяся во внутренний двор крепости. Горстка преследователей спустилась с крутого берега и так же, как и мы, вышла на лед. Такая возможность во время планирования отступления была предусмотрена, поэтому последний из стрелков, не сбавляя темпа, перекинул в одну руку связку небольших кувшинов, поджег фитиль и, свесившись, аккуратно бросил позади себя. Небольшой взрыв должен хоть немного повредить лед и умерить пыл преследователей. Но всадники, только заметив оставленную ловушку, тут же развернули лошадей. Прогрохотавший взрыв никак им не повредил, но заставил прекратить погоню. Фитили в подвале уже должны были полыхать в полную силу. Никогда нельзя было рассчитать с точностью до секунды. Вот и мне в целях безопасности пришлось делать все с запасом. Мы уже взобрались на берег реки с противоположной стороны, когда оранжевые всполохи с густой черной каймой вырвались из-под стен. Всю крепость, казавшуюся с такого расстояния маленькой, окутали клубы дыма. Кирпичные своды раскалывались, осыпаясь внутрь двора. Взрывы звучали не синхронно, с некоторой задержкой. Правду сказать, я думал, что грохот будет похлеще того, что когда-то смел в один момент всю военную верхушку ставки Батыя. Нет, большого фейерверка не случилось. Даже не все стены развалились, хоть я и закладывал заряды под несущие балки и опоры. Протяжное грохотание длилось не больше десяти секунд, затем все стихло, и только языки пламени разгорающихся пожаров озарили утренние сумерки. Вот так, одним росчерком, ба-бах — и стер труды тысяч людей, годы стараний, бессонные ночи, переживания. За короткое время крепость стала легендой, обросла слухами, доказала свою мощь. И теперь решающий момент, она не позволила алчным захватчикам поглумиться над собой. Единственным взрывом похоронила все свои тайны. Даст бог, буду жив, еще вернусь в это место, но сейчас нет смысла оглядываться в прошлое. Как бы мы ни старались, вывезти все со складов и погребов было невозможно. Захватчикам будет чем поживиться. Тем, кто уцелеет. И самое главное, чего они добились, так это сломили легенду, взяли крепость, считавшуюся неприступной. Теперь другим городам придется несладко. Весть о падении Змеигорки заставит многих князей и бояр пойти на попятную. Ольга права: удельные феодалы никогда не примут идеи объединения без внешней угрозы. Без орд захватчиков, бесчинствующих на их землях. Пусть пройдет не одна сотня лет, прежде чем они придут к мысли о едином сильном государстве. Я не должен был вмешиваться.

Долго пялиться на руины, охваченные пожаром, не было смысла. Я лишь пришпорил коня и направился вдоль берега. Впереди февраль, морозы отступят не скоро. Буду считать путешествие по этой заснеженной равнине росчерком пера на белом листе бумаги. Новой страницей. Попытка создать империю вокруг своего раскормленного величия с треском, я бы сказал, с грохотом, провалилась. Иначе и быть не могло. Я не смогу быть таким тираном, как ордынские ханы. Не смогу только брать, грабить, захватывать. Я цивилизованный человек, а не дикарь. Да, многие тысячи людей остались сейчас без крова, без уютного убежища, которым была моя крепость. Но они хотя бы живы. У них есть средства и ремесло, которое я им дал. Приживутся, устроятся. Все ж лучше, чем бесславно погибнуть на крепостных стенах. Бросив их, оставив на произвол судьбы, я избавляю несчастных от ответственности за свои дела. Их умения и опыт найдут достойное применение. А мне пора повзрослеть и перестать корчить из себя всесильного, непобедимого демиурга, способного щелчком пальцев погасить звезды и ввергнуть мир во мрак и хаос.


Ровно через неделю неспешного путешествия в стороне от больших дорог, мы миновали чертолесье и выехали к небольшому селищу на Васильевом лугу. Это единственный маршрут, который я знал. Отсюда было отлично видно строящиеся кремлевские стены Москова.

— Все не можешь отказаться от идеи отомстить здешнему князю? — вдруг спросила Ольга, подъезжая ближе.

— Отомстить?! Возможно, — буркнул я и покосился на ведьму, настороженно смотрящую мне в глаза. — Но не убить. Месть ведь это не только возможность намотать на кулак кишки врага. Это не грубое ремесло, а скорей тонкое искусство. Хочу почесать когти.

Проезжая мимо приземистых курных изб, стрелки зарядили винтовки, пристегнули штыки и запахнули вороты кольчуг. Мои доспехи сейчас были разобраны и лежали в большой сумке на одной из вьючных лошадей. Что бы ни произошло, я не собирался лезть в драку. Требовалось пополнить запасы, возможно, подковать лошадей, передохнуть и отправляться дальше. Не найдя богатой добычи в развалинах моей крепости, ордынцы двинутся на запад. Они ни за что не остановятся на достигнутом. Коломна сдастся без боя. Ее и я бы взял с парой десятков стрелков. Следом Москов. Князь Михаил, сидя в крепости, попытается договориться, откупиться, и даже если останется жив, участь его будет незавидной. Ярослав стар, так что Владимира ждет та же участь. Александр давит ливонцев на западе, у Пскова, но без поддержки княжьих домов ему крышка. Придется уступить позиции. Хаос и разорение шагают по моим следам. Когда-то я смог выиграть одну битву, но проиграл всю войну. Лишь на короткий срок смог отложить неизбежное.

— Знаешь, — обратился я к Ольге, — а ведь я никогда в жизни не был за границей. Не выезжал за пределы страны. Собирался много раз, да все как-то не получалось.

— Да-а?! — удивилась ведьма, чуть изменившись в лице. — А я, даже если захочу, не вспомню всех мест, где бывала. Ну, разумеется, за исключением Австралии и обеих Америк. Даже в Индии бывала пару раз, представляешь?

— Ну и как впечатления от Индии?

— В первый визит, лет триста назад, мне отрубили руку за воровство. Второй раз прибыла с послом Персидского шаха и подцепила какую-то лихорадку. Поверь мне, Артур, мотаться по заграницам в нынешние времена может быть опасней, чем голой грудью на копья бросаться.

— Да уж, веселые были туры по горящим путевкам. Ты права, я мыслю слишком современно. Вот ляпнул тебе про заграницу, а у самого в голове песчаные пляжи, лазурное море, зонтик над деревянным шезлонгом.

— И три взвода охраны от тамошних башибузуков. Нет уж, я от поездок по теплым странам зареклась. Пусть уж лучше туманы да белые ночи, чем жгучее солнце и шайки дикарей. Я в крестовом походе достаточно нашасталась по пустыням, на всю оставшуюся жизнь. С меня довольно.

— Ну на север так на север. Мне нужен отпуск. Да, черт возьми, не просто отпуск, а долгие каникулы с работой над ошибками. Хоть годик пожить в тишине, без войн, без драк и вечного напряга. Что я, в конце-то концов, пашу как проклятый? Больше всех надо?!

— Не знаю, сможешь ли, — усмехнулась Ольга. — Знаю тебя немного, но почему-то мне кажется, что больше недели без дела ты не высидишь.

— Правду сказать, не пробовал, но все когда-то бывает впервые. В прежней жизни бездельничать у меня получалось на отлично.

Стрелки, едущие впереди нас, вдруг насторожились и, не произнеся ни слова, подняли оружие на изготовку. Я лишь осмотрел собственное снаряжение и вынул одну ногу из стремени. Случись заварушка, кавалерист из меня никудышный.

— Что встрепенулись?

— Ворота распахнуты, стражи нет, а над башней, вон, с западной стороны, дым видать, — тут же ответил кто-то из них, не оборачиваясь.

— Ордынцы? — предположил я.

— Нет, — отозвался Савелий, обернувшись, — те бы первым делом дозор послали, конный разъезд. А тут ни души, вот только с холма три обоза сходят.

Мы бы долго еще могли гадать да строить предположения, если бы в какой-то момент под стенами кремля не прогремел взрыв. Тут уж никаких сомнений не было, что это кто-то из моих куражится. Даже догадываюсь, кто именно.

Вырвавшись вперед, рискуя нарваться на копья затаившейся стражи, я проскакал через мост и стал подниматься на Ведьмину гору. От реки нам не было видно, сколько тысяч людей собрались за домами и дворами у ворот детинца. Завидев нас, люди расступились, а некоторые так и вовсе бросились наутек.

По двору крепости свирепо вышагивал Скосарь Чернорук, пугая всех окружающих воронеными механическими приводами на широких плечах. Воевода раскраснелся от крика и гнева. В правой железной клешне он держал увесистую булаву. Тулуп воеводы валялся на снегу, рубаха распорота на груди. По всему видать, пик его бурной речи с разрыванием рубахи уже миновал. Неровной шеренгой перед воеводой стояла вся княжеская рать. С тылов перепуганных вояк теснили стрелки числом всего около десятка, а у крыльца, возле развороченных взрывом дверей, Мартын и Наум тихо мутузили одновременно трех бояр и самого князя Михаила, накинув им на головы их же собственные шубы.

— Хоть один чумазый хряк пасть раззявит, враз зубами подавится! — хрипел Скосарь, держа булаву наизготовку. — Сопли подтирать не научились, а уже на Скосаря дружину копья подняли!

Из дворовых построек, дико гогоча, вывалила орава карагесеков, бесшабашных степняков, которые последнее время вертелись в охранении Новой Рязани. Здоровенные, сильные, проворные карагесеки волокли нехитрую добычу: кто овцу, кто курей, а кто и бабу за волосы.

— Отставить грабеж! — выкрикнул я, подъезжая ближе. — Это как же понимать?! Что за произвол?!

Карагесеки замерли как вкопанные, Скосарь щелкнул переключателем на левой руке и выронил на снег булаву. Мартын с Наумом повалили наземь бояр да князя и уселись на них верхом, как на тюфяки.

— Князь! Батюшка! — Повалился неуклюже в снег на колени Чернорук, растягивая рот в довольной улыбке. — Живой! Здоровехонький! А мы уж было худое подумали да решили с недругом твоим, кровником Михаилом, посчитаться.

— Проще говоря, решили пощипать тутошнюю знать, покуда Орда не явилась. Знаю я вас: разбойниками были, разбойниками и остались!

— Хвала предкам, что ты, свет наш, подоспел, а то б мы…

— Ратникам оружие вернуть, — перебил я его словоблудие, — кого побили, тому подсобить, наворованное воротить! Чуть не опозорили меня, отморозки!

— Послушай, — вдруг спросила Ольга почти шепотом, — их тут всего-то десятка два, три, они что ж, весь город этим числом взяли?

— Нет, не они, — ответил я с усмешкой, видя искреннее удивление ведьмы, — слава их дурная этот город взяла. Когда Орда первый раз перла, Скосарь Пронск зачищал, так лютовал, стервец, что по сей день всяк, услышав имя его, крестится. Наум да Мартын, тех и вовсе за людей не считают. Несет молва байки, что, дескать, бесы они, коих я, колдун, наворожил себе во служение. Ну а карагесеки, этим человека зарезать, что высморкаться, одной рукой ножиком, как пером, распишет, а второй все ценное снимет. Стрелки же мои, няньки мордатые, вон, глянь, стоят, ухмыляются, а ведь каждый пятерых ратников княжеских мог на штык намотать, мимо проходя.

Подъехав ближе к княжеской дружине, стоящей с опущенными головами, я только испепеляющим взглядом прошил Скосаря. Тому хоть бы хны, строит мне невинные глазки. Чудище! Обращаясь к поникшим воякам, лишь немного привстал в седле и толкнул речь:

— Поднимите оружие, воины! Мы вам не враги. Враг не сегодня-завтра у стен встанет. Орда на Руси, да не гостем в города наши идет. Разгоните толпу зевак у ворот, успокойте. Выставите караулы, вышлите дозоры, коли воевать собираетесь. Раздайте оружие всем, кто пожелает город защищать. Остальных по окрестным деревням отправьте. О князе своем не переживайте, погостим у него до вечера, поговорим по душам да уйдем своей дорогой.

Услыхав мои слова о князе, Наум и Мартын, эти два клоуна-переростка, подняли побитого Михаила на ноги, тормоша его, словно тряпичную куклу, накинули на плечи шубу и прислонили к резной опоре крыльца. И с довольными рожами уставились на меня, будто ища одобрения. Вид у князя был потрепанный. Волосы всклокочены, под глазом наливался синяк, бровь отекла, а из носа сочилась тонкая струйка крови. Еще месяц назад я бы разграбил этот город, сжег бы в нем все, что только может гореть, но только не теперь. Ведь именно разорения от меня ждет и без того перепуганная московская знать во главе с Михаилом.

— Не нужны мне, Михаил, ни твои амбары, ни твои цацки золотые, и стол твой княжеский мне не гож. Добро свое, вошь ты чесоточная, от ордынцев нынче попробуй оберечь, может, тогда поймешь, убогий, с кем надо было дружбу водить, а на кого стрелы вострить.

Пока стрелки выпихивали со двора ратников, пока развели лошадей, чтоб покормить, согреть да напоить, Ольга, как клещ, вцепилась в братьев-близнецов, отведя их в сторону. Молчаливые и угрюмые спутники ведьмы в нерешительности топтались посреди двора, не зная, чем себя занять. С опаской поглядывая на бурчащего недовольно Скосаря, ворочавшего своей устрашающей клешней, собиравшего свои разбросанные пожитки, они охотно кинулись на мой зов собираться в дорогу.

Говорить о чем-то ни с самим князем, ни с его боярами я наотрез отказался. Распоряжался на княжеском дворе, как на своем собственном, пока организовывал сборы. Прошлись по купцам, собирая припасы. К слову сказать, за провизию, корм для лошадей и два обоза с упряжками мы честно заплатили. Пришлось лично проконтролировать, помня любителей халявы — близнецов. Им я устроил отдельную трепку. Наедине. В каком-то полутемном углу в одной из княжеских палат. Выслушав поначалу их сбивчивый рассказ о сдаче Рязани.

— Я сам в дозор ходил с конными стрелками, — начал было Наум.

— Думали упредить, выиграть время. Уже последний обоз собирал… — добавил Мартын.

— Только и смогли забросать гранатами передовой отряд. Выкосили вчистую! — продолжил Наум. — Тут как поперли отовсюду! По всем просекам, дорогам, тропам! Насилу оторвались!

— Я уже последнюю телегу из города снарядил и отправил. Пошел по боярским подворьям народ выгонять, — вновь встрял Мартын.

— Так вы что, пустой город Орде оставили? — удивился я.

— Наум хотел его вовсе спалить! — брякнул Мартын и опасливо покосился на брата.

— Не успел! — виновато прогудел Наум. — Пока с головными возился, остальные с боков обошли! Мы было галопом через Рязань, а ордынцы уже город обошли.

— Тут мы и вляпались! — Опустил голову Мартын.

— Если бы не Скосарь с сотней карагесеков — задавили бы нас, проклятые! — дополнил печальный рассказ Наум.

— Главное — людей от расправы уберегли. Плохо, что дотянули до последнего. Могли бы и раньше озаботиться. Тут вы промедлили! — попенял я.

— Это все гадюки — бояре народ баламутили! Мы, мол, с Ордой замиримся, откупимся, никого в обиду не дадим. Только вы выкормышей Коваря не слушайте! Заведут вас в чащи лесные и погубят! — проворчал Мартын. — А мы в Мещере такие хоромы отгрохали, а сколько подземных хранилищ настроили… Саперная рота, как кроты, рыли, день и ночь. Всех разместили. В дальних убежищах еще дома пустуют. Там пока мастеровые из Змеигорки с семьями поселились.

— Ордынцам до убежищ не добраться. Проходы в болотах только верные люди знают. Так что народ пересидит набег в целости и сохранности, — сказал Наум, опередив мой вопрос.

— Всю живность с собой забрали. Даже кошек и собак, — прыснул Мартын. — А бояр с челядью силком туда увезли. Под арестом сидят. Мы было тоже на болота подались, да попали в заваруху…

— Я половину карагесеков положил, пока к ним пробился! — прогудел с порога, сердито морщась, Скосарь. — Стрелки битые и калеченые, в круг встали и отстреливаются дружно, а эти медведи… — Старый вояка только головой покрутил. — Видал я побоища, а такую резню, что твои близнецы умудрили… Стоят спина к спине, в руках по топору и мечу, так и мелькают, словно ветряки у мельницы. Рычат, как звери, и от ордынской кровушки отплевываются. Мои карагесеки совсем умом тронулись, глядя, что эти черти вытворяют, и тоже кинулись крошить в капусту тех, кого братья не достали. Орут что-то непотребное и режут… Тут ордынцы и дрогнули, а мы вырвались!

— Это они, твою железную клешню завидя, в бега подались! — хмыкнул Наум.

Получив от меня по шее, смиренно отошел в угол. Злорадно оскалившись, Скосарь склочным голосом пробурчал:

— Ты, князь-батюшка, Мартынке наподдай! Пошто он моему коню хвост вырвал?! А?

Мартын, увернувшись от моего пинка, заорал возмущенно:

— Да а как бы я тебя еще остановил? Мы до ночи там рубились бы!

— Так, хватит! — не выдержал уже я и окончательно прогнал братьев, поторопив их со сборами.

Скосаря не пришлось даже спрашивать. Мы только посмотрели друг на друга, и старый вояка тихо сказал:

— Куда же я без тебя? Нет у меня ни бабы, ни детей — сиротить некого. Только князю своему и буду служить… до смерти.

Смахнув набежавшие слезы, Скосарь, сердито засопев, тяжело зашагал к выходу. Уже скоро с крыльца раздался его рык и отчаянные вопли его степной банды.

Выдвинулись из Москова уже поздно вечером, когда стемнело. Я буквально настоял на том, чтобы уйти подальше, и только далеко за полночь позволил встать временным лагерем на короткий отдых. С появившимся пополнением, стрелками Скосаря, карагесеками и братьями, нас набралось около полусотни, так что нападения бандитов или заблудившихся ордынских разъездов мы не боялись. До Новгорода дорога не близкая, но я намеревался преодолеть ее быстро, без долгих остановок и в довольно резвом темпе. Как мне казалось, Новгород — последний из городов, который захотят взять себе ордынцы, тем более что на него уже не первый год претендуют ливонцы. А там, где территории спорны да климат суров до неприличия, они были не большие охотники ошиваться.

— Что-то близнецы твои никак в толк не возьмут, чего я от них хочу, — сказала ведьма, присаживаясь рядом со мной возле костра.

— Да я и сам не пойму, если честно! Ну даже если они действительно королевских кровей и этому есть доказательства, то нам-то что с того?

— Я знаю короля Урге чуть ли ни с детства, поверь мне, более гадостного человека еще поискать. У нас с ним как-то сразу отношения не заладились. А в этот путь я отправилась еще и потому, что знала: Аритор ни в какой крестовый поход даже и не собирался! Он шел на восток! Сама его благословила. В отличие от прочих, он весьма прилежно учился и очень неплохо знал историю, географию и много чего еще, чтобы не реагировать на сомнительные авантюры. Не удивляйся. Профессор Самойлов очень ревностно относился к образованию потомков. Понятно, что с каждым поколением планка образованности падала, но все равно была очень высокой по сравнению с прочими в этом времени. Уж тот факт, что земля круглая, а звезды не сияющие в небе драгоценные камни, его потомки знали. Навигационные расчеты, знание истории, химии, физики — все это записано не в одном десятке книг, которые Самойлов продолжал писать, несмотря ни на что! Он вообще считал, что наш скачок во времени — это одна большая экспедиция, в которой он должен неустанно трудиться, пока есть возможность.

— Ну сейчас родоначальника нет, сама сказала, и судьба его не известна. Что касается братьев, то скажи я им, что земля круглая, так оно и будет, а кто посмеет усомниться, тому несдобровать. Они оба как сырая глина, лепи что хочешь.

— Это я успела заметить, — усмехнулась Ольга, — но они очень козырная карта. Они — твой пропуск к землям Бьерна. Ты поможешь мне посадить их на трон, а я отдам в твое распоряжение все земли. Фактически братья будут озвучивать твою и мою волю, а я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы эта воля исполнялась.

— Это намек на то, чтобы я сам там бурной деятельности не разводил?

— Ну, правду сказать, я не уверена, что у тебя это получится. Во-первых, ты ни слова не можешь сказать, во-вторых, даже если выучишь язык, тебя все равно будут считать чужаком. В-третьих, если попытаешься удержать народ королевства силой, то просто всех потеряешь. И года не пройдет, как вокруг тебя не останется ни одного фермера, пастуха или охотника. Они все скопом соберутся и уйдут в другие земли. Они всегда так делают, не хуже кочевников.

— А что же братья?

— С ними проще. Многие старики помнят Аритора и в братьях тут же узнают его наследников. Я преподнесу всю историю таким образом, что появится очевидная выгода в том, чтобы подвинуть Урге с трона, на котором он явно засиделся. Хоть при дворе меня и не любят, авторитет мой в народе никто не оспаривает. Только благодаря мне королевство избежало многих войн и проблем, эпидемий и разорения. Они до сих пор думают, что мне в одном из своих откровений боги Асгарда поведали тайну строительства кораблей и секреты врачевания. У меня отец был заядлый мореход, так что я с детства знаю все морские узлы и названия снастей. А еще я знаю немало снадобий, которые весьма не дурно справляются с инфекциями.

— Проще говоря, ты затеяла собственную игру, в которой желаешь видеть меня не в нейтралитете, а на своей стороне.

— Да, наверное, именно так. Королевского трона я тебе не обещаю, да и затея рискованная.

— Королевский трон я и сам не хочу, а вот от хорошей мастерской не откажусь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Восемнадцать лет с плеч — это весьма ощутимо. Тело упругое, подвижное, живое, кровь кипит. Глаза лучше видят, слух острей. А запахи! Черт возьми, сколько всего я растерял за долгие годы. Будь процедура омоложения действительно еще больней и мучительней, чем та, что я испытал на себе, все равно бы на нее согласился. Сознание несколько напряженное, загруженное. Можно сказать, что даже уставшее. Ход мыслей ровный и неспешный, а тело требует каких-то действий, какой-то активности. Явное расслоение получается между телом и сознанием, но мне хватает набитых шишек и опыта, чтобы сдерживать зачастую неконтролируемые порывы заняться чем-то глобальным. Видя примитивный уклад жизни, внести какую-то свежесть, новизну. Руки так и чешутся, а вот голова не дает. Да еще буйная весна. Ранняя оттепель, запахи. Все это наполнило мою бродячую жизнь какой-то удивительной свежестью, живительным соком, бурлящим, как колдовское варево.

Несмотря на то что задержались в пути, проходя за день в среднем не больше двадцати километров, я не хотел прекращать путешествие. В Новгород прибыли уже в конце апреля. Почти на неделю застряли у переправы вблизи от города. Теплое солнце и ранние дожди вскрыли и без того тонкий лед на реке. Так что вынуждены были ждать удобного момента для переправы. Перебирались на другой берег с помощью плотов и волокуш. Что тоже заняло немало времени. Уж слишком много всего прихватили с собой в дорогу. Карагесеки, выяснив мои планы, как-то резко решили податься восвояси, аргументируя бегство, иначе это назвать было нельзя, малой добычей и суровым климатом. Правду сказать, я был даже рад, что они уходят. Конечно, в бою сыскать им равных — не просто. Глядя на них, складывалось впечатление, что крохотный отряд состоял из людей, вовсе не ведающих, что такое страх. Именно они когда-то серьезно подпортили жизнь наступающим на Рязань войскам Бату, атакуя с тылов. Жадные до добычи головорезы словно бы не понимали разницы между тяжелой рыцарской конницей и легким пехотинским отрядом, очертя голову бросались и на тех, и на других. А если одолеть не получалось, тут же отступали, меняя стратегию. Являться в Новгород в гости к Александру с такой необузданной и несдержанной шайкой было бы как минимум невежливо. Понятия дисциплины для этих отморозков просто не существовало. Подозреваю, что их раздразнили россказни Скосаря о Царьграде, где чуть ли не все дома, даже у самых бедных, украшены золотом. Вот и решили бравые степняки попытать счастья за морем, оставляя меня на попечение собственных стрелков.

Новгород встретил нас во всем великолепии. Если сравнивать с той Рязанью, что я впервые увидел много лет назад, то все равно что стольный град и захудалый аванпост, с парой десятков покосившихся дворов. Здесь все казалось каким-то более массивным, угрюмым, кондовым. Город был огромен. Разделенный рекой на две части, как бы на административную и торгово-ремесленную. Но даже внутри этих частей он был неоднороден. Имело место явное разделение, словно бы на этнические кварталы. Все в них считались горожанами, но каждый держался сам по себе, в своем маленьком мирке. Целостность противоположностей.

Александр встретил нас у крепостных ворот, часть стен которых разобрали и теперь основательно переделывали. За те десять лет, что мы с ним не виделись, молодой князь возмужал, окреп и теперь не был похож на любопытного юнца. Он стал доблестным воином, о котором говорили не иначе как о герое. Встреча была довольно прохладной, я бы даже сказал — чересчур официальной. В сопровождении князя были незнакомые мне люди в доспехах и православные священники, смотрящие на него с укоризной за такую суету вокруг моей персоны. На щеке Александра красовался довольно свежий шрам, костяшки пальцев сбиты, а часть окладистой бороды была слегка подпалена у правой скулы.

— Смотрю я, князь, ты тут сложа рук не сидел.

— Да уж, досталось, — ухмыльнулся Александр немного натужно. — Во-первых, как я только освоился на родной земле, явился Биргер, тот еще выскочка, шведский ярл. На Неве встал и такой грабеж учинил, что пришлось поучить дурака. Как вшей, тех шведов из болот да лесов вычесывали, кабы не твоя наука, мастер, так до сих пор бы силились.

— Это я знаю.

— Откуда?! — удивился Александр, спрыгивая из седла на землю у ворот большого деревянного дома.

— Как же откуда! А Невским тебя с какой стати величать стали?

— Ты и про это знаешь! Так, может, еще и про…

— Про Чудское озеро, — опередил я князя. — Тоже знаю. Без подробностей, конечно, но знаю, что ты там немцев гонял, как хряков, по льду.

— Ох и надоели они мне, — ответил Александр, чуть погрустнев. — А больше всего достали городские да крепостные проблемы. Тут меж людей такая усобица, что хоть плетью пори каждого второго. Грызутся, что псы за мосол. Архиепископ Спиридон, человек, конечно, уважаемый, но тот еще любитель подлить масла в огонь. А горожане да селяне при случае напоминают, как волхвов Перуновых пожгли несколькими годами раньше. Церкви, вон, каменные ставят. Какие деревянные были, те сожгли уж давно. Как смута, буза, так они церкви жечь, ну что за манеры. Так и весь город спалить можно! Я по твоему примеру, мастер, все из камня нынче закладываю.

— А что же немцы? Так и держат Псков?

— Держат, да только нет мне дела до Пскова. Хоть и под боком, а тихо там. Тут бы со своей землей управиться.

Александр жил в неприметном, хоть и большом, доме, куда и пригласил нас погостить. К слову сказать, некоторые боярские дворы в этой части города выглядели куда как пышней и солидней, чем княжьи хоромы. Я не собирался задерживаться надолго. Уж слишком шумно и людно. Отвык я от городской суеты. Ольга то и дело напоминала, что если хотим успеть до середины лета к королю Урге, то следует поспешить. За пару дней Александр с трудом уделил мне немного времени, да и то за обедом или ужином, чтобы мы могли поболтать, обсудить случившиеся события. Я подробно рассказал ему о том, как ордынцы прокрались в Мещеру. Взяли Рязань, как горящую петарду, проглотили Змеигорку и двинули дальше на Москов. Такие новости князя озадачили, и уже утром следующего дня он снарядил гонцов к отцу во Владимир.

Братья Наум да Мартын, по наставлению Ольги, все больше общались с Суртом, толмачом, изучая язык. Как оказалось, язык северян был им знаком, вот только на нем они не говорили с малых лет. Ведьму этот факт очень обрадовал. Скосарь со стрелками собирали обоз в дорогу. Места здесь труднопроходимые, так что следовало запастись как следует. Чтоб не путался в незнакомом городе, Александр приставил ко мне своего ловчего Якова Половчанина. Низкорослый крепыш Яшка был сам родом из Смоленска, и его речь мне была более понятна, чем местный такой необычный диалект и специфический говор. Памятуя о коварстве Михаила, князя Московского, я все же держал возле себя Савелия, няньку из отряда Скосаря. На всем протяжении пути от Москова Савелий показал себя как отменный снайпер и весьма проворный охотник. Каким-то приемам снайперского искусства я обучил его лично. Не зря малец носил серебряные нашивки на вороте. Такие нашивки доставались не просто, примерно так же, как в мое время краповый берет спецназа. В тяжелой и упорной борьбе, в постоянном соревновании среди равных.

От безделья становилось тошно. Я все подгонял Чернорука, чтоб скорей собрался в путь, но угрюмый воевода бормотал что-то о нерадивых купцах да любопытных горожанах. Ольга целыми днями слонялась по городу вместе со своими телохранителями, ища встречи с какими-то нужными людьми. По ее словам, она хорошо знала маршрут через здешние леса и болота, но для полной уверенности должна была поговорить с теми, кто пришел от Ладога и знал все броды и переправы. К середине лета туда должен был прийти один из кораблей Ульвахама, брата короля Урге.

Не находя себе дела, я поддался на уговоры Якова Половчанина и собрался-таки на охоту. Не в моих принципах охотиться ради удовольствия, но я намеревался осмотреться, изучить окрестности.

Мы охотились уже третий день. Ушли довольно далеко от города, где добыча была богаче. Останавливались в селищах, дозорных крепостях, где Яков распоряжался весьма властно и авторитетно. Еще бы, ведь он был ловчий самого князя, а это не малый авторитет, не дворянский титул, но тоже весьма почетная и уважаемая должность, как я смог узнать. Били пушного зверя, птицу себе на прокорм. Мои винтовки для охоты на такую дичь были просто идеальны. В отличие от короткого лука княжьего ловчего. Мы с Савелием умудрились обставить Якова во всем: и в меткости, и в сохранности шкур. Как говорится, били в глаз. Смотрящий с завистью и некоторой опаской на наше оружие Яков тем не менее на свой счет неудачи не принимал. Мой титул князя-колдуна был известен всем в округе со слов Александра, так что наше с Савелием удивительное проворство в охоте он относил к разряду сверхъестественного, не особо напрягаясь на это счет. В один из дней Яков ушел проверить и поправить ловчие ямы, которые снаряжал до нашего появления. Мы с Савелием почти весь день провалялись у костра, не зная, чем себя занять. Яшка вернулся только к полуночи. На следующее утро двинулись в обратный путь, к Новгороду.

— Кажется мне, или с севера дымом тянет? — спросил я ловчего, пригибаясь в седле под еловой веткой.

Подернув ноздрями, обернувшись лицом на север, Яков наморщил лоб и прислушался.

— Никак Хвощевка занялась, запылала! — пробубнил он. — Не к добру это!

— Проверим? — предложил я, давно потеряв интерес к высматриванию звериных следов и троп.

— Надо бы, — согласился Яков. — Если изволите, батюшка.

— Ну тогда веди…

Ловчий чуть помедлил, как бы выбирая оптимальный путь. Вывел коня на берег крохотного озера и тут же припустил, да так резво, что мы со стрелком за ним еле поспевали. Чем ближе пробирались к названному Хвощевкой селищу, тем сильней чувствовался запах гари. В какой-то момент я даже заметил языки пламени, озарившие сумрачный лес. Пылающую деревеньку, тесно стоящую на крохотном пригорке, не заметить было невозможно. Благо, что горело только несколько домов на краю. Сам не пойму, зачем спешили, будто от нашего появления что-то могло измениться. Будто пожар погаснет сам собой. Только въезжая по раскисшей дороге на большую, мощенную бревнами улицу деревушки, я вдруг понял, что пылающие дома никто не тушит. С той секунды, как я только это осознал, во мне что-то щелкнуло, взвелось, словно курковой механизм, и я придержал коня. Но было поздно. Со всех сторон нас окружали тяжеловооруженные всадники. Через дворы по тропинкам между домов приближались около сорока пехотинцев, разодетых весьма пестро и разнообразно. Единой формы или чего-то типа доспехов у них не было. В отличие от всадников. Закованные в доспехи с ног до головы, в сопровождении трех или четырех более легких кавалеристов, к нам подступали рыцари в длинных белых накидках.

— Немцы! — только и успел сказать Савелий, заряжая винтовку.

— Отставить стрельбу! — выкрикнул я и выхватил меч.

Среди пехотинцев было немало лучников и арбалетчиков. Одно неловкое движение, и нас, не защищенных броней, нашпигуют железом, как сало чесноком.

Нам не оставили времени на раздумья, просто навалились гуртом, стараясь сбросить с лошадей или повалить вместе с ними. Мне было плевать, кто эти люди, зачем пришли и как вообще оказались в Новгородских землях. Смысл их ожесточенной атаки мне казался неясным. Видимо, просто не хотели оставлять свидетелей своего разбоя. И плевать им было на то, кто мы такие. Если сдадимся без боя, то, возможно, оставят в живых, чтобы потом обменять на своих. В одной из наших бесед Александр вскользь упомянул, что такой обмен производился не раз и что сейчас у него как минимум трое пленных рыцарей. Мне, видимо, как самому рослому и опасному на вид, набросили петлю на шею и подперли бока копьями. Проворный малый из рыцарского окружения быстро спешился и поспешил обыскать и отобрать все оружие у меня и Савелия. Нелепость ситуации заключалась в том, что Яков все еще был при оружии, а один из пехотинцев подвел к нему лошадь. Теперь уже не было сомнений, что так настойчиво навязанная нам охота была всего лишь ловушкой. Да и последняя его отлучка, якобы на проверку ловчих ям, явно таковой не являлась.

— Послушай меня, Яков, — выкрикнул я, оттягивая петлю от горла, — ты даже не представляешь, что натворил. За меня тебе, наверное, хорошо заплатят, так что уж потрудись — потрать золото до того, как я тебя найду.

Криво ухмыльнувшись, Яков забрал с седла моей лошади все шкурки, что мы успели заготовить, на скаку перехватил у одного из подручных рыцаря увесистый кошель и, не говоря ни слова, помчался прочь.

Рука Савелия непроизвольно потянулась к винтовке, которую пленившие нас рыцарские слуги держали слишком близко. Но, перехватив мой взгляд, стрелок остановился.

— Ты есть князь, что из крепости на Змеиной горе? — спросил на довольно сносном русском языке один из рыцарей в потрепанном белом плаще.

— С кем имею честь…

— Дитрих Инсбрукский, — представился рыцарь и снял шлем, похожий на склепанное из обрезков жести ведро с прорезью для глаз. — Ты, князь, и твой оруженосец теперь мои пленники.

Больше высший командный состав этих самоходных броненосцев с нами не общался. Скрутив руки мокрыми веревками, пехотинцы водрузили нас обратно на наших же лошадей и повели вслед за торопливым отрядом. Вот же блин, поохотились! И меня, и Савелия со всех сторон окружали наконечники копий и арбалетных стрел. Рискнуть и даже со связанными руками попытаться вырваться — наверное, возможно, но не нужно. По голове как будто дубиной шарахнули, хоть драки и не было. Только бессильная злоба. Ни одной продуктивной мысли, гулкий, протяжный звон вместо мыслей, сотрясающий опилки в пустой голове. Ну каким же тупым бараном надо быть, чтоб позволить завести себя в такую нелепую и примитивную ловушку. Мне понадобилось часа два, прежде чем я понял, что вообще произошло и какие последствия всего этого могут быть. Вот что-что, а пленником мне еще быть не доводилось. Ладно, посмотрим, каково это. Заодно разведаю да разнюхаю, как устроились рыцари в Новгородской земле. Думаю, за такую информацию Александр будет только благодарен. Главное — сохранять спокойствие. Ссылаться на Женевскую конвенцию нет смысла, да и коль меня сразу признали князем, то убьют не быстро и еще поторгуются за мою шкуру. Вот только не понятно, с кем они собрались торговаться, если сразу не замочили. С ведьмой? С братьями Наумом да Мартыном? Или с Александром? Не знаю, с какими оправданиями явится на княжий двор Яшка Половчанин, если вообще явится. Или мне придется вести очень серьезную разъяснительную беседу о друзьях и предательстве с самим Александром. Не могу, как ни крути, выбить из головы и вариант того, что все случившееся — его рук дело. Не хотелось бы, конечно, убедиться в правоте подобной догадки, но события последних месяцев просто вынуждают меня думать подобным образом.

Рыцарский отряд уводил нас все дальше и дальше на запад от Новгородских земель. Как только стемнело, устроили привал. Кряжистый пехотинец помог распрячь лошадей, и мы смогли устроиться вместе со всеми у огня. Рыцари тоже не шиковали, так же как и их солдаты сбились тесным кружком у огня, почти не снимая тяжелой брони. Единственное отличие было в том, что благородным прислуживали оруженосцы и слуги. На нашу с Савелием охрану выделили три сменных караула. Угрюмые и молчаливые мечники бдительно сторожили нас всю ночь, не спуская глаз. В отряде я насчитал пятерых рыцарей, довольно молодых, на мой взгляд, но опытных. По пять-шесть слуг на каждого, по парочке оруженосцев, снаряженных порой ничуть не хуже, чем хозяева, и полсотни пехотинцев. У последних снаряжение было тоже весьма приличным, хоть и разносортным.

Сон в эту ночь был короткий и тревожный. Еще до рассвета меня толкнул в спину Савелий, заметивший приближение того самого Дитриха, что заговорил со мной в сожженной Хвощевке.

— За твое пленение, князь, я получу хорошие земли и золото, — выпалил рыцарь, надменно толкая меня в бок кованым сапогом.

Рыцарь был пьян, и его спутанную речь удавалось понять не сразу.

— Не забудь получить запасную голову, потому что эту я тебе ампутирую, мамой клянусь.

— Твои слова как лай собаки, что сидит на цепи, — огрызнулся рыцарь с ехидной ухмылкой, не очень-то вдаваясь в смысл моих угроз.

Наверное, этот напыщенный петух очень горд собой. Еще бы, так просто заполучил русского князя. Без сопротивления, без драки. Всего-то подкупил жадного до золота ловчего, который привел ему наивного князька прямо в лапы. В рязанских землях, где я потратил восемнадцать лет жизни, в подобной ситуации меня бы сразу убили. Или отпустили с извинениями. Вся проблема в том, что я не в Рязанских землях.

За весь следующий день мы проехали километров двадцать. Чаще всего шли в обход довольно мелких озер и чуточку прибавляли шаг на многочисленных просеках и вырубках. Такое масштабное выкашивание леса напомнило мои собственные глобальные вырубки вокруг Змеигорки. Нетрудно было догадаться, что вся древесина шла на строительство новых укреплений, на производственные нужды. Из чего следовал только один вывод: немцы намерены осесть здесь надолго.

Перебравшись вброд через мелкую, безымянную речушку, мы оказались на пригорке, со всех сторон огороженном оборонительными кольями и рвом, заполненным водой. Некогда временный лагерь крестоносцев сейчас стал более похож на капитальное укрепление. По прибытии в этот стан нас с Савелием тут же под конвоем отвели к кузнецу. Закопченный, низкорослый старик, чем-то напоминающий сказочного гнома, ковылял по крохотной мастерской на прямых, негнущихся ногах. С боков к ногам были примотаны обтесанные жерди. Благодаря им кузнец мог самостоятельно стоять и кое-как передвигаться из угла в угол. Слышал я, что многие северные народы подрезают пленным мастерам сухожилия под коленями, но результат такого варварского метода наблюдал впервые. У мастера ценятся руки, знания, талант, а не умение быстро бегать. Вот и коротышке-кузнецу явно не повезло с хозяевами.

Мастер долго подбирал кандалы. Делал он это обстоятельно, напоказ. Так, чтобы конвоиры видели ту тщательность, с которой он выполняет свою работу. Обручи на руках и ногах кузнец клепал на холодную стальными клепками. Наклеп получился не очень наплывный с трещинами, так что при необходимости после двух-трех ударов зубилом кандалы можно будет легко снять. Кажущаяся крепость толстенных цепей, массивных заклепок и толстых обручей меня не волновала. Болтающиеся цепи не сильно сковывали движения, хоть и весили килограммов пять в общей сложности. Первым мастер заковал моего стрелка Савелия. Когда же взялся за меня, то не упустил из виду особо заметные мозоли на левой руке, которые обычно остаются от клещей. Также мастер заметил отличительный ожог на запястье и мое совершенно не праздное любопытство в отношении всего инструмента и оборудования, находящегося в кузне. В сознание калеченого мастера закралось подозрение, но он не стал заострять на нем внимание. Я давно заметил эту особенность. Кузнецы умеют узнавать друг друга по каким-то самым незначительным приметам и признакам. Прежде, когда я только начинал заниматься этим ремеслом, думал, что все это выдумки самих мастеров, которые придают значимость и без того таинственной и странной профессии. Но позже смог убедиться на собственном опыте, что все так и есть. Мастера действительно могут узнать друг друга даже во время мимолетной встречи.

Конвоиры, все это время тщательно наблюдавшие за работой мастера, не прекращали трепаться. То и дело что-то спрашивали у самого кузнеца, на что тот отвечал одобрительным рычанием или просто кивая головой в знак согласия. Язык конвоиров был грубый и мне совершенно не знакомый. Даже тот факт, что я ожидал услышать в нем выразительность и резкость знакомого мне когда-то по школьной программе немецкого языка, не оправдался. Ни слова, ни интонации не напоминали современный язык.

После посещения кузнеца конвоиры немного расслабились. Трое куда-то отдалились и теперь наблюдали за нами издалека, а оставшиеся спрятали оружие и теперь просто толкали нас в спины, указывая направление. Под пристальным наблюдением подвели к большому котлу полевой кухни. В котле булькало какое-то невообразимо густое месиво, из которого для нас зачерпнули по порции деревянными мисками. В довесок к этой бурде нам выдали по сухой горбушке хлеба. Помня о гигиене в подобных местах и о качестве приготовленной пищи в походных условиях, я благоразумно отставил миску и положил рядом кусок хлеба. Савелий, намеревавшийся было с удовольствием навернуть предложенный ужин, также последовал моему примеру и отказался от пищи. Такой явный протест не вызвал у охраны ни раздражения, ни праведного гнева. Они просто рассмеялись и совершенно бесцеремонно поволокли нас дальше к пристройке у деревянной часовни, которую, надо полагать, воздвигли одной из первых. Там, в этой пристройке с одной маленькой отдушиной под самой крышей, нас и бросили. Снаружи гулко ширкнул тяжелый дубовый засов, и похоже, что дверь еще подперли поленом, для пущей надежности.

— Что скажешь, Савелий? — обратился я к стрелку, осматриваясь в тусклом помещении.

— Верст двадцать на северо-восток мимо просек, там вдоль
озера. После дорога весьма приметная, но можно срезать через лес, если без коней пойдем…

— Ты молодец, нянька. Что дорогу запомнил — хорошо. Но наперво надо решить, как освободиться.

— У меня это, осколочная с собой и два ножа на спине под рубахой.

— Я три метательных дротика в рукаве припрятал, да и комплект выживания немцы не отобрали.

— Ну так, стало быть, к полуночи цепи собьем да в ночь уйдем. Эх, нам бы оружие воротить, — размечтался Савелий.

— Нет, не сегодня. Эту ночь за нами бдеть будут особо, как прошлую, хоть мы и под запором, а все равно стражника хоть одного да оставят.

— Про рыцарей всякая молва ходит, сказывают, что они пленным ноздри рвать ради забавы большие мастера. А норов показать — так и язык отсекут или глаза выжгут.

Подойдя к стене, я встал на стоящую рядом скамью и стал осматривать лагерь в узкую щель отдушины.

— А ты забыл, Савелий, какие про меня слухи ходили, пока ты сам в стрелки не подался?

— Да лучше уж за князя-колдуна голову сложить, чем на боярина пупок надрывать. Им, кровопийцам, все мало, три шкуры драли, дворы обирали. А уж когда на службу согласился, так и узнал, что врут все слухи, напраслину наводят.

— Вот-вот, друг мой. А слухи эти я сам и выдумывал. Но что касается немцев, то проверять на собственной шкуре их методы убеждения нет никакого желания. Осмотримся, сделаем вид, что смирились, и тогда подумаем, как двинуться восвояси. Не так, черт возьми, я планировал провести предстоящее лето. И до рыцарей ливонских, и бояр новгородских нет мне никакого дела, пусть хоть глотки перегрызут друг другу.

Сняв с пояса комплект выживания, я стал разбирать содержимое. Часть аптечки сразу вернул назад в подсумок. Перевязочный материал, настойки, мази, обезболивающий порошок — все это пока, да и в дальнейшем, даст бог, не пригодится. А вот щипцы для ремонта оружия, надфиль и свеча, сейчас в самый раз будут. Комплект инструмента был универсальный, достаточно тяжелый, выполненный из очень прочной стали. В обеих рукоятках щипцов на пример швейцарского ножа были спрятаны пилки, ножи, крючки, шила. Я спокойно зажег свечку от зажигалки, удобно устроился на лавке и стал обдирать наплывы на клепках. Много времени эта процедура не заняла. Металл был настолько мягкий и некачественный, что освободиться от цепей оказалось делом на полчаса. Я сделал так, что кандалы все еще держались на руках и ногах, но стоило их немного потянуть или сильно стукнуть, как железные кольца тут же слетали. Пока я возился со своими заклепками, Савелий отстегнул от пояса фляжку с крепким спиртовым настоем, разлил по крохотным серебряным чаркам, спрятанным в крышке. Из закуски у нас были только четыре гороховых брикета да горстка вяленого мяса. Все это входило в комплект выживания каждого стрелка.

Быть может, Савелий был и неплохой стрелок, заслуживший свои серебряные нашивки, но вот с щипцами обращался неумело. Пришлось мне самому заняться его клепками, ободрав их ровно на столько, чтобы цепи, так же как у меня, еле держались. Теоретически после этого мы могли бежать в любой момент.

После первого глотка травяной настойки мне тут же полегчало. Тело расслабилось, мысли стали более конкретными и связными. Слетела ненужная суетливая шелуха, какая-то неопределенная тревога, чувство дискомфорта. Напротив, я даже стал получать удовольствие от такой нелепой ситуации, чувствуя, что до сих пор контролирую все происходящие события. Предательство Яшки меня сейчас не беспокоило. И Скосарь, и Ольга с братьями сейчас уже рвут и мечут, требуя объяснений и снаряжая поиск. Они того Яшку из-под земли достанут, прежде чем я до него доберусь. Так что денег, полученных за мою голову, он потратить явно не успеет.


— Скоро сюда прибудет командор ордена с епископом, чтобы допросить тебя и судить, — разоткровенничался Дитрих Инсбрукский, пригласив меня утром к себе в шатер.

Правду сказать, утро у рыцарей этого лагеря начиналось за полдень, так что я воспринял его угощение как обед.

— Судить меня? За что же, позволь узнать?

— За колдовство, за ересь, за поругание святой церкви. За злые чары, которыми заклял войско на Чудском озере руками своего ученика Александра. Твоя казнь будет менее мучительной, если ты отдашь свой гримуар и признаешься в совершении тяжких грехов, чем выкажешь покаяние.

— Ах вот даже как! Ты, железный дровосек, хоть краем своего опухшего мозга понимаешь, что ничто не мешает мне вызвать сотню демонов, наслать на вас язвы и дождь из горящей серы без всякого гримуара?

— Ты на святой земле, колдун! — хрипел захмелевший Дитрих, корча злобные гримасы. — Твои чары здесь бессильны!

— То-то у меня пятки чешутся! А это, оказывается, все от святой земли. А я думал, грибок одолел или взопрели от сырости здешней.

Громыхая цепями, я потянулся к деревянной кружке, стоящей передо мной на столе. В кружке плескалась мутноватая бурая жидкость, подслащенная медом брага, которой постеснялись бы поить даже узников моего подземелья в былой Змеигорке. Демонстративно вылив брагу на землю, я наполнил кружку из собственной фляги.

— У меня к тебе другое предложение, Дитрих — железный дровосек. Ты сейчас же снимаешь с меня цепи, отдаешь мне мое оружие, моего стрелка и лошадей, и я отправлюсь обратно с твоими извинениями. В противном случае я не гарантирую безопасность всему этому стойбищу. Ни тебе лично, ни всем прочим во главе хоть с папой римским, хоть с Мухамедом и дюжиной сарацин. Я вас всех гарантированно втопчу в эту святую землю, а тебя, петух Инсбрукский, задушу вот этими самыми цепями.

— Дерзок ты, князь-колдун, — ответил рыцарь без толики возмущения, — да только не прикоснуться тебе, неверный, ко мне и моим доспехам. Я получил святое крещение в Иордане, благословение самого магистра…

— Ты молодой, — перебил я Дитриха, — сильный, буйный. Тебе бы еще жить да жить, но нет, не сидится тебе дураку на месте. Лезешь в чужие земли со своим уставом, со своим фанатизмом. Мало ваша братия огребла в святой земле?

— Мы спасаем заблудшие души от власти языческих идолов! Наша миссия священна!

— А по ходу дела еще и подгребаете их земли, их богатство. Вон ордынцы, уважаю этих ребят! Ничего не декламируют, просто грабят и спасибо не говорят. У них нет лживых масок на лицах, у них нет высшей цели, просто берут, что хочется, и не спрашивают. Они не врут ни себе, ни мне. Вот и драться с ними одно удовольствие. А вы! Ведь убьют вас, дурней, не за грош и не за праведные ваши речи, не за истинную веру, а за то, что приперлись незваными.

— Не тебе нас судить! Ты колдун, и деяния твои от дьявола!

— Зато вы ангелы во плоти!

— Не сметь! Я не позволю осквернять имя святой церкви. Перед тобой рыцарь ордена!

— Рыцарь бы не посмел прикоснуться к моему оружию и предложил бы поединок.

— Ты не равен мне, ты смерд, безродный пес, и твой княжий титул для меня что хрюканье свиньи!

— Этот безродный пес остановил стотысячную орду у стен своей крепости. Если кто-то не в курсе. Этот смерд брал города на завтрак, сметал с лица земли, лишь щелкнув пальцами. Это ты мне не ровня, железный дровосек, так что оставь свои страсти для кого другого, а меня не утомляй. Мне, псу, твой магистр с епископом что блоха. — Сказав это, я встал и не спеша вышел из затхлого шатра, внутри которого воняло хуже, чем в тесной подсобке у гастарбайтеров. У навеса перед шатром мялись охранники, явно слышавшие напряженную и шумную беседу. Появившийся вслед за мной рыцарь отдал короткий гортанный приказ, и один из стражей пошел вперед, как бы ведя меня за собой к сараю у часовни.

Видя то, как расслабленно и спокойно я отношусь ко всему происходящему, Савелий тоже держался уверенно. Когда за мной закрыли дверь, стрелок только поднял голову, с трудом прерывая крепкий сон.

— Не пойму, с какой стати они на меня так взъелись. Я же с ними не воевал, не ссорился!

— Надо знать, Александру, князю новгородскому, насолить хотят, — предположил Савелий, нехотя усаживаясь на скамейку.

— Или просто от бессильной злобы. В здешних местах про меня слухи редкие да далекие, что проку с моей смерти. Не понимаю. Шел себе, никого не трогал, и вот нате. Мы тебя судить, крестить, к вере правильной призывать. Чего-то немцы явно попутали.

— Чернорук без дела сидеть не станет, — размышлял вслух стрелок. — Уже сейчас небось по следу идет, да не один, с дружиною.

— Хорошо, если так, вот только может оказаться, что опоздает мой воевода. Если вообще отыщет этот лагерь. Самим выбираться надо.

— Тихо пойдем или с боем?

— А как придется. Хотелось бы, конечно, пошуметь, да только рискованно это. Мне из себя острые предметы вынимать в очередной раз ой как не хочется. И кстати, давно хотел спросить, Савелий. Что стрелки говорят? Как они из крепости Скосаря целехонькие ушли, если туда ордынцев целая свора пожаловала?

— Так все просто. Поднялась тревога еще от дальних дозоров, вся крепость на посты. В один голос твердят, что рано утром дело было. Чернорук злой, как черт, спрашивает, что за шум, да как узнал, что ордынцы подошли, еще пуще озлобился. Ворота распахнул настежь и с одной булавой навстречу войску вышел. Уж как он их поносил, как ругал, мне рассказывать не надо. В соседних селищах от звонкой ругани той все молоко, поди, скисло. Вернулся на двор, потолковав о чем-то с тамошним воеводой, да вынес им знак торговой гильдии, что от тестя вашего, боярина Дмитрия. Тут, знак углядев, ордынцы и поворотились. Вот все, что слышал. Но няньки за слово ответ держать привычны, брехать не станут, а уж мне так и подавно.

— Ну да, неприкосновенность торговой гильдии. Ведь я же сам участвовал в разработке этих документов. Давно дело было. А оно вон как все вывернулось. Солдаты гильдии неприкосновенны, как и товар, и склады, и распорядители. Торговцы за такой знак чуть ли не половину, а то и три четверти своего дохода готовы отдать, лишь бы влезть под теплое крылышко.

— Мы еще осенью полсотни готовых стрелков снарядили в Царьград в распоряжение Дмитрия.

— Да уж. Развернулся тесть, у него сейчас банк, склады, страховая фирма. И ведь исправно дела ведет, как я ему советовал. Выходит, Савелий, что авторитет торговой гильдии ордынцам больше, чем мой?!

— Нет, быть может, они и тебе, батюшка, зла не желали, да только больно ты несговорчив. Крепость свою никак уступать не хотел.

— В конечном итоге и у меня нет крепости, и у них одни руины.

— Да и десятину с каждого похода тебе отдавать тоже накладно, — напомнил стрелок, демонстрируя тем самым недюжинную осведомленность в моих прежних делах.

— Ладно, черт с ними, пройденный этап. Это запишем на мою поспешность да неопытность в международной политике. Меня-то самого этот знак гильдии не спасет. К черту! Все решено, вот если бы не этот рыцарь с ведром на башке, так давно бы уже двинулись к Балтике. Значит, так! Обмозговываем с тобой детали и разминаемся. За полночь я хочу отсюда уйти, надоело мне здешнее гостеприимство с постными щами. Так и исхудать можно.


Проснувшись после короткого сна, я подтянулся к отдушине и внимательно осмотрелся, насколько было возможно. Лагерь крестоносцев будто бы вымер. Только недалеко от моста через куцый ров с пяток стражников тихо бубнили, сидя у жаркого костра. С пасмурного неба накрапывал мелкий дождь вперемешку со снегом. Пронзительный ветер трепал пологи шатров и палаток. Недалекий лес отзывался на каждый порыв ветра протяжным шипением сосновых веток, словно морской прибой.

Мы избавились от цепей. Немного размялись. Я вынул из ножен, спрятанных в рукаве, метательный дротик и стал им сдвигать засов с другой стороны двери через узкую щель между досок. Чуть влажная древесина поддавалась с трудом, плохо скользила и скрипела. Но в шуме ветра нашу тихую возню мало кто мог услышать.

— Делаем все, как договорились. Наше оружие в большом шатре, так что смотри в оба. Прикроешь, пока я соберусь.

— Сделаю, — кивнул головой стрелок, невольно сутулясь и пригибаясь на полусогнутых.

Он опытный лазутчик, не понаслышке знает, что такое действовать тихо и скрытно.

Савелий пошел первым. Я выждал буквально десять секунд и двинулся вслед за ним, но, оказавшись во дворе часовни, не смог сразу заметить моего стрелка. За считаные секунды снайпер сумел вываляться в грязи и налепить на себя клочья сена и прошлогодней листвы. Да так ловко у него это получилось, что я даже не нашелся, что сказать, просто похлопал по плечу Скосаревского няньку и двинулся вслед за ним к шатру. Извлекая из-под куртки кривые ножи, Савелий почти в присядку добрался до сонного стражника под навесом у шатра и встал у него за спиной. Матерый диверсант, орудуя двумя ножами, тихо уложил стражника с перерезанным горлом в грязь. Ни кольчуга, ни чешуйчатый доспех не помогли пехотинцу против кривых черемисских лезвий.

В лагере унылая тишина. Тревожный сон солдат наполнен проклятиями и негодованием в адрес командиров и всей знати. Но никто из них пока не догадывается, что смерть уже дышит в затылки, как трепетная тень от пламени факелов встала за спинами. Короткие парные удары по болевым точкам, хруст шейных позвонков, и вот уже я подхватываю бездыханное тело одного из оруженосцев, чтоб громко не бренчало железом, падая на бревенчатый настил в шатре. Оставляю для стрелка еще троих рыцарских слуг, а сам пока собираю из сундука наше оружие и вещи, что хранились в седельных сумках. Заряжаю свою и его винтовку, быстро накидываю маскхалат и тихо крадусь к выходу, притоптав в грязи между досок настила чадящий факел.

— Пятеро у костра — самая большая помеха, мимо не пройти, но двое стоят за спинами товарищей, так что они первые цели. Ты сними того, что сидит к ним лицом, а я двух стоящих. Дальше по обстоятельствам.

— Даже если тревогу подымут, рыцарей в лагере больше нет, — прохрипел Савелий, так же как и я натягивая маскхалат.

— Есть. Дитриха как-то прозевали. Думал, он в этом шатре, ан нет, в другом месте околачивается. Да наплевать, вперед.

В шуме ветра и капели моросящего дождя звук выстрела винтовок был почти неслышным. На мое счастье, двое сидящих стражников мирно дремали, пригревшись у жаркого пламени. Так что первые, отмеченные как главные цели, отвалились в грязь с пробитыми головами совершенно беззвучно. Мы неспешно успели перезарядиться и вырубить оставшихся. Я подошел к костру и стал расталкивать ногами пылающие поленья. Свет от огня мгновенно померк, и весь дремлющий лагерь погрузился во тьму.

— Может, все же возьмем лошадей? — предложил Савелий, подкравшись ко мне со стороны солдатских палаток вдоль южной стены укрепления.

— Леса здесь густые да дремучие. Не нужны нам лошади. Уйдем в чащу, сам черт туда не сунется, хоть пеший, хоть конный.

— Это верно, вот только путь долог будет, — вздохнул Савелий, поглядывая в сторону конюшни.

— А я ближайшие сто лет никуда не тороплюсь.

Накренив рыцарский флагшток, я срезал ножом богато расшитое знамя ордена с двумя скрещенными мечами на белом фоне и, свернув жгутом, намотал вокруг талии под бахромой плаща.

— А это трофей, на память. Будет чем в долгом походе сапоги чистить.

В ответ на это стрелок только ехидно ухмыльнулся и юркнул в очередную солдатскую палатку. Я обнажил меч и тоже поднырнул как можно тише под промокший полог. На что рассчитывали горе-завоеватели, выставляя в охрану укрепленного лагеря пятерых нерадивых стражников, — непонятно. Если два пусть и весьма опытных диверсанта устроили здесь кровавую резню, не тревожа мирный сон прочих, кого посчитали не опасными, то, стало быть, так им и надо. Мне не было стыдно за эту ночь. Ко мне отнеслись как к трофею, как к добыче на удачной охоте, да еще и намеревались судить или, того хлеще, обменять на каких-то ублюдков дворянских. Нет! Я поступил соответственно своей, пусть и не самой мирной, репутации, так что нечего злиться и биться в истерике. Посеял ветер — пожнешь бурю, как говорится. Я честно предлагал Дитриху просто отпустить меня и извиниться за предоставленные неудобства. Этот напыщенный петух даже не прислушался к моему предложению, так что совесть у меня чиста. Я не прав, знаю. Если была возможность уйти тихо, без лишних жертв, то, стало быть, так и надо было сделать. Но я разошелся, разобиделся на рыцарский орден и его методы ведения международной политики. Вот и досталось невинным солдатам за грехи нерадивых командиров. А в следующий раз пойти на Русь еще подумают. Если Александр ни сном, ни духом о предательстве в отношении меня со стороны своей свиты, то ему дается уникальный повод расставить правильные акценты и поучить кой-кого хорошим манерам.

— Сколько у тебя? — спросил я запыхавшегося стрелка в тот момент, когда мы залегли в густом ельнике на опушке леса.

— Десяток будет, не меньше, — отчитался стрелок, стыдливо загибая пальцы на руках.

— И у меня примерно столько же. Вот жаль только, до Дитриха не добрались. Как сквозь землю провалился, гад.

— Ему еще ответ держать за порезанный лагерь да убитых товарищей.

— Это ты верно заметил. Не мы, так святая церковь, поборником которой он себя считает, достанет гордеца. Если он вообще кому-то нужен, этот выскочка.

— Ну что делать станем, батюшка, как обычно, в чащу или по вдоль дороги?

— В чащу, конечно, зачем нам псы-охотники на хвосте. Ушли из плена, ни единой царапины! Вот только без прибытка, но живы ведь, и на том спасибо!

Драпали от вражеского лагеря почти в темпе марш-броска. В кромешной мгле это было не просто. Под моросящим дождем, по кромкам болот, по пояс в грязи с талым снегом вперемешку. Часа через четыре я понял, что уже не разбираю дороги и пру наугад. Савелий тоже заметно вымотался, но в моем присутствии держался бодро. Искать нас в этой глуши даже не вздумают. Особенно после того как обнаружат порезанных и подстреленных стражников. Мы бежали достаточно долго и умело запутали следы, чтобы быть уверенными в собственной безопасности. Можно остановиться и передохнуть. Опасность миновала, и нет смысла пороть горячку, прорываясь к своим. Мы не на фронте, а в этом дремучем лесу можем чувствовать себя как дома.

— Надо переждать. Я займусь костром и обустрою убежище, а ты, Савелий, разведай окрест все тропки и подходы. Подстрели что-нибудь на обед. Крупного зверя не бери, зайца или утку в самый раз будет. Да смотри, оглядись как следует.

— Сделаю, — ответил стрелок и бесшумно спустился в пологую низину под трухлявые стволы бурелома и валежника, поросшего густым мхом. Уже через десяток метров его невозможно было заметить на фоне леса, так что я успокоился и стал готовить стоянку.

Набрав тонких веток, я накинул их на корни поваленного дуба и земляной выступ с другой стороны. Поверх веток накидал еловый лапник, прикрыл, как черепицей, кусками дубовой коры и накрыл все это лоскутами мха. В образовавшемся укрытии выкопал небольшую ямку, вокруг обложил все тем же лапником. Зря старался. Пока возился с укрытием, дождь почти кончился и в разрывах между облаков проглянуло солнце. Серый и сумрачный лес стал более контрастным, тени — резкими, а мгновенно поднявшийся от земли молочно-белый густой туман скрыл и без того частый подлесок. В крохотном ручейке под кургузой кочкой нашел с десяток довольно крупных булыжников, которыми я обложил место для будущего костра. Придется постараться, чтобы найти сухих дров, но даже если костер будет дымить, это не должно выдать нашей позиции. Дым смешается с туманом и практически растворится. Не были бы мы промокшие до нитки, я бы непременно устроил привал на дереве, но сейчас нужно согреться, просушить вещи и поспать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ольга вышла во двор и внимательно и настороженно огляделась по сторонам. Наморщив лоб и насупив брови, явно недовольная тем, что ее подняли в такой ранний час, она нехотя спустилась с крыльца. Следом за ней вышагивал рослый стражник из новгородской дружины и ее попутчик Сурт. Селянин Прохор, что провез нас через весь город на княжий двор в возу под сеном, получил четкие указания насчет того, что ему говорить и кого звать для разговора.

Рослый стражник за спиной Ольги бормотал что-то невнятное, толмач пытался пересказать хозяйке суть его бормотания, но Ольга все равно не понимала, о чем идет речь.

— Госпожа спрашивает, что за воз сена, — обратился Сурт к селянину.

— Прохор я, по указанию стрелка Савелия, для воеводы Скосаря Чернорука воз сена, что он велел доставить на княжий двор незамедлительно. Савелий, — старик еще раз выделил это имя, — сказал, что вы, боярыня, дадите мне полную гривну, если я передам вам вот это.

— Не многовато ли гривну за воз прелого сена? — тут же встрепенулся парнишка-переводчик.

— Так велено было, — не оставляя повода для пререканий, закончил старик.

Сказав это, сутулый дед протянул ведьме мой пояс с подсумком и пустыми ножнами. При этом дед ощерил рот беззубой улыбкой, от которой ведьма еще больше нахмурилась. Селянин терпеливо ждал. Ольге потребовалось больше минуты, чтобы наконец сообразить, что происходит. Она уже потянулась за кошельком, чтобы заплатить старику, как стражник отвлекся на какой-то оклик у ворот и отошел в сторону. Я выскользнул из-под прелого сена и, только мельком взглянув на Ольгу, пробежал в скотник. Савелий так же быстро проследовал за мной. Ольга тут же расслабилась и даже выпрямилась с облегчением. Быстро оплатив услуги старика, она отдала распоряжение дворовым людям заняться сеном, а сама отправила изумленного парнишку-переводчика обратно. Войдя в скотник, Ольга тут же подбежала ко мне и крепко обняла за плечи, не обращая внимания на грязь, налипшую на маскхалате.

— Черт тебя дери, Артур! Что за выходки! — прошипела ведьма, тут же немного отстранилась и легонько стукнула меня в грудь ладонью. — Тут такое творится! Скосарь со стрелками изловили Якова да чуть на кол не посадили, кабы не люди на улице, чем бы обернулся самосуд, даже не знаю. Александр за него вступился, а когда явились немецкие рыцари, велел ловчего своего в колодки…

— Рыцари явились за меня выкуп требовать?

— Сначала хотели тебя обменять на пленных. Александр после этих слов сатанинским хохотом завелся, как одержимый, говорит немцам, отдайте мне все Псковские земли, золотую казну вашу, вот тогда, сказывал, возьму назад князя-колдуна. Немцы от таких слов чуть не окаменели.

— Хорошо я его обучил. Все правильно сделал.

— А через два дня явился какой-то барон с епископом. Оба мрачней тучи. Выслушав своего посыльного, дали согласие уйти из Псковской земли и более его не тревожить. Просили только стяг какой-то вернуть.

— Мне важно узнать одно, замешан ли сам Невский в этой грязной истории, или это только Яшкина инициатива.

— Нет, князь тут ни при чем. Он собрался было, чтоб тебя вызволить, дружину поднимать, да только повременил, переговорщики прежде пожаловали. Да и братья, и Чернорук чуть переворот не устроили, еле удержала отморозков.

— Этим оторвам только дай волю, что хошь перевернут. Что ж, хорошо, если все так. За флаг рыцарский с немцами еще поторгуемся, выходит, очень уж удачно я его прихватил. Но это позже, мы вымотались, как черти, нам бы в баньку да переодеться.

Ольга согласно кивнула, но почему-то не поторопилась отпустить меня и заняться распоряжениями. Все смотрела в глаза, теребя на мне мокрую одежду.

К полудню в доме князя поднялась такая суета, что я даже пожалел, что объявился открыто. Следовало, как и планировал изначально, до самого крайнего момента оставаться инкогнито. Но не захотелось. Узнав о том, что Александр не причастен ко всей этой чехарде с выкупом и пленом, я тут же расслабился и решил не тянуть с отдыхом. За четыре дня, что продирались через лес, я так вымотался, что мне было уже наплевать на дешевые и эффектные фокусы. Хотелось быстрей разобраться с этим делом и отправиться дальше. Тем не менее на встречу Александра с посланниками Ливонского ордена я все же пожаловал.

Невский встретил послов у крыльца, не потрудившись даже пригласить в дом. Сам князь стоял на украденном мной флаге, испачкав белое полотнище дворовой грязью со своих сапог. Увидев это, не знакомый мне командор ордена в дорогущих и пышных доспехах и желчный старикашка, епископ, аж побагровели от злости. Единственным среди послов, кого я знал, был рыцарь Дитрих Инсбрукский. Этот молодой вояка выглядел униженным и оскорбленным, еще до того как стал свидетелем глумления Александра над их святыней.

— Вы явились в мои земли! — громко заявил Невский, глядя на визитеров сверху вниз. — Тайно! Жгли поселения, убивали моих подданных. Грязным подкупом и ложью выманили моего друга и учителя в западню, где пленили его! А еще пришли сюда, осмелясь требовать обмена на своих дворян, захваченных мной в честной битве! — В голосе Александра чувствовались властность и праведный гнев. Его слова звучали как хорошая, каленая сталь. В этой ситуации он имел право чувствовать себя оскорбленным и поступать с послами так, как ему вздумается. Мое возвращение дало ему дополнительный козырь в этой политической игре.

— Терра Мариана, Ливонская земля. Освящена святой римской церковью, и всякое действие, совершенное с этой земли, есть не что иное, как битва с ненавистной ересью. Я инквизитор святой римской церкви, Конрад Бременский, заявляю, что в битве против ордена, ты, новгородский князь, использовал злое колдовство! И колдун, которого ты называешь своим мастером, должен предстать перед судом инквизиции! Рыцари ордена выполняли волю церкви, которой присягали на верность.

— Выскочка, — прошипела сквозь зубы Ольга и вышла на крыльцо, чуть ли не толкая перед собой перепуганного насмерть толмача Сурта. — Конрад Бременский, поборник веры и инквизитор, сам будучи рожденным вне брака, ублюдок головореза и мародера Генриха Тирольского, прозванного Волосатые Руки, — выпалила ведьма злобную фразу через переводчика, сама порой переходя на тот немецкий, который был понятен перепуганному и удивленному епископу. — Твой отец, инквизитор, умер от пьянства и сифилиса. Твоего деда убили его же подельники, бандиты, что грабили караваны паломников. Ты потерял свою паству, потому что заглядывался на мальчиков-послушников и прихожан. Погрязший в грехе пьянства, ты смеешь говорить о ереси в землях, крещенных кровью православных воинов!

— Что ты можешь знать о моем отце, старая ведьма?! Он был рыцарь…

— Он был пропойца, бабник и садист! Он убивал, получая удовольствие от смертной агонии своих жертв. Я видела его злодеяния в крестовом походе, после чего прокляла святую римскую церковь за ее жестокость.

— За оскорбление епископа ты поплатишься жизнью, старая карга! — выкрикнул Дитрих, обнажив меч, делая вперед несколько уверенных шагов.

— Вынул меч, железный дровосек, будь готов применить его, — вмешался я, тоже выходя навстречу рыцарю.

— Колдун! — чуть ли не провизжал Дитрих. — Я убью тебя, как кабана на охоте.

— Не смей, Дитрих! — вмешался в разговор командор ордена, имени которого я до сих пор так и не узнал. — Человек, который вырезал половину твоего лагеря и бесследно исчез, так, словно злые духи даровали ему свои крылья, убьет и тебя, как бы силен ты ни был.

— Я щелкну пальцами, и ваши головы расколются, как гнилые тыквы. Вы все проявили крайнюю неучтивость и бесчестие. Возможно, я не стану никого убивать, если вы трое сейчас встанете на колени и поклянетесь, что ни вы, ни ваши потомки больше не ступят с оружием в руках на русскую землю. Вы покинете Псков, уйдете в свои уделы и забудете о существовании Новгородского и прочих русских княжеств. Пусть для вас это станет краем света, за границы которого ступать запрещено.

— Ты требуешь от нас ослушания, колдун, — ответил мне командор совершенно спокойно и сдержанно.

— Глядя на тебя, рыцарь, я могу сделать вывод, что ты человек многоопытный и разумный. Александр действительно мой друг и в некотором смысле ученик. Он бился плечом к плечу рядом со мной, когда наши дружины раздавили стотысячную орду черного войска. Он изучил все мои военные приемы и тактику, которая позволила одержать победу на Неве и у Чудского озера. Неужели после всего этого вы станете упорствовать и отдавать на заклание лучших солдат? Ведь нам, варварам, еретикам, нет дела до того, кто перед нами, простой пехотинец или магистр, послушник или инквизитор. Для нас вы просто завоеватели, чужаки, что вторглись в родные земли. И быть вам битыми до скончания веков. Повторю для тебя, командор, фразу стоящего перед тобой князя Александра: «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет».

— Есть мудрость в словах твоих и друга твоего князя Александра, колдун, — согласился командор, склонив голову. — Но знаю я, что Дитрих оскорбил тебя. Пленил, отнял меч, не дав возможности в честном бою доказать доблести. Я готов ответить за его бесчестный поступок. Сразись со мной, если пожелаешь, и пусть бог станет свидетелем, что я не опозорил рыцарской чести.

— Бог вам судья. Я не рыцарь, но и не палач, чтобы убивать немощных и слабоумных. Ни тебе, командор, ни твоему рыцарю Дитриху не совладать со мной. Хватит уже лить кровь, хватит играть в детские игры. Ты поступаешь благородно, давая понять нерадивому выскочке, что связался он не с тем, с кем следовало бы. Я ухожу в дальний путь, но хочу напомнить, что явлюсь по первому же зову моего друга, и вот тогда пощады не будет. Вот тогда вы увидите гнев мой, и все круги ада покажутся вам пуховой периной, а смертельная хватка — объятьями молодой прелестницы. Я приведу за собой армию таких свирепых демонов, что ненавистные вам сарацины покажутся ангелами небесными. Вот тебе мое слово, рыцарь.

— В один только миг на моих глазах, словно по мановению руки, адское пламя поглотило десяток тысяч воинов Орды, — встрял в нашу пылкую беседу сам Александр, волоча с лестницы перепачканное знамя. — Один миг, и все вокруг воспылало, словно гиена огненная восстала из глубин и явилась божьему свету. Я буду биться силой оружия, я стану вести переговоры и принимать послов. Но лишь до той поры, пока не наступит предел, после которого я буду вынужден просить о помощи моего мастера. И мои дети, и дети моих детей обратятся к нему по моему завету, когда враг встанет у границ и будет грозить земле отцов.

Стараясь сохранить невозмутимость и спокойствие, я продолжал наблюдать, как у послов синеют от страха лица. Наверное, только в этот момент и при стечении таких стремительных обстоятельств они смогли осознать, с какой неведомой силой они столкнулись. Я также понимал, что, уходя дальше в северные земли, я оставляю Александра один на один с безумцами, вставшими у границ княжества. Увы, но ему одному придется расхлебывать все то густое варево, которое мы здесь так щедро заварили. У меня нет больше желания переть на рожон бесчисленных завоевателей, что еще долго будут вертеться у русских земель. Не в этом, так в следующем году кому-то из фанатиков придет в голову гениальная идея излечить от ереси такие богатые и разрозненные земли. Ольга права, без внешней угрозы не бывать объединению. Будут сотни распрей, усобиц и споров, прежде чем удельные князья поймут, что следует объединиться и встать единым союзом против ненавистных захватчиков.

Можно быть рыцарем, а можно быть наемником. Один умирает со слепой верой в то, что поступил благородно, не прожив и четверти века, второй загибается от старости, оставив в наследство потомкам солидный капитал и науку выживания в безумном мире. Каждый волен выбирать, как ему поступить. Каждое мгновение жизни, каждый вдох — это выбор. И никто не вправе указывать или осуждать. Мы выбираем путь, а уж праведный он или позорный и грешный, не нам решать.


— «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет»?! Хорошо сказано.

— Это ты сказал, твои слова, — ухмыльнулся я, устало присаживаясь на ступени крыльца.

— Я сказал?! Наверно, пьян был, вот и брякнул с перепою, — ответил Невский, усаживаясь рядом со мной. — Хорошо, что так все обернулось.

— Кабы не Яшка-предатель да не слабоумный Дитрих Инсбрукский, сколько б тебе еще времени понадобилось да жизней людских, чтобы освободить Псков.

— Не пошел бы я на Псков, — признался Александр устало. — У меня город да земли что твои пороховые погреба: сделал что не так — вмиг взорвется. А немцы все одно не успокоятся, так и будут грабить, что куницы да лисы по курятникам. Вот тесть твой, боярин Дмитрий, прислал гонца с письмом. Пишет, что если пожелаю я, то он готов установить две тысячи аршин ледниковых погребов в чухонской земле. Знак торговой гильдии, распорядителей, коим я должен буду построить двор и усадьбу. А еще выпишет мне бронированную кавалерию из состава императорской армии.

— Соглашайся не раздумывая, — посоветовал я. — Твоих затрат всего ничего, а пользы не счесть. Войско будет квартировать, да не самое последнее, а содержать не надо. Распорядители будут людей, вольных или невольных, брать на работы, тебе опять же не велик ущерб. К тому же и твоя торговля в гору пойдет. К держателю знака торговой гильдии, глядишь, и солидный купец потянется. А купцы, торгаши, они войны да усобицы не жалуют. В смутные времена торговать, оно, конечно, выгодней, но и опасней.

— Жаль, мне с тобой расставаться, мастер. Не близкий путь ты выбрал. Но знаю тех людей, к кому в земли ты поход наметил. Хаживали они тут, торговали, бывало, что и повздорим, но отходчивые они. Корабли у них добрые, люди верные.

— Когда я начинаю вмешиваться в события — только хуже становится. Найду себе пустынное место, построю дом, мастерскую, и без битв, без шума и гама тихо займусь своими делами.

— Ну, грустно станет или пожелаешь поразмять плечи, милости прошу в мой дом. Здесь тебе, мастер, всегда рады будут.

— Спасибо за приглашение, но, боюсь, ты к тому времени уж в Киеве осядешь. Стольный град вон на ладан дышит, не сегодня завтра Орда у стен встанет.

— После того как ты, мастер, дал им от ворот поворот, они лютовать не станут. Москов, может, Смоленск пощиплют да воротятся. Мои торговые люди, что до Этиль хаживали, говорят, что Биляр им приглянулся.

— Вот там и надо их со всех сторон крепостями обложить да держать как мышь под веником. Да и с немцами тоже политику не разводи. У них память короткая. Вдарь как следует, может, дольше помнить будут.


В ночь перед отбытием мне снился странный сон. Серый морозный день, асфальтированная городская улица с пестрыми заплатками рекламных щитов. Я стою на остановке, приминая ногами рыхлое месиво пожелтевшего от реагентов и грязи снега. Жду автобуса. А его все нет и нет. Я смотрю на часы, почему-то кажется, что уже куда-то опаздываю. Вдруг к остановке подходит запряженная в телегу лошадь. Возница, мой старый друг дед Еремей. Внутри телеги лавки, как в маршрутном такси, а на лавках сидят Ярослава, Димка, Игорешка. Сидит воевода Александра Евпатий и его верный спутник Ратмир. На последнем ряду, закутавшись в облезлый овчинный тулуп, притаился Батый. Он протягивал Евпатию две золотые монетки, которые тот должен был передать возничему Еремею за проезд, но здоровяк воевода на Батыя даже внимания не обращал.

— Тебе с нами не по пути, — вдруг сказал Еремей, щелкнув поводьями. — Я о них позабочусь, князь.

— Князь, — услышал я настойчивый оклик. Сон тут же расплылся, растворился в ярких красках раннего утра. — Пора в дорогу, князь, — прохрипел Мартын, бесцеремонно тормоша меня за плечо.

— Уйди, толстомордый, не то осерчаю! — пригрозил я и тут же отвернулся на бок в надежде, что сон продолжится. Но увы, прохладное утро и распахнутые настежь двери заставили только съежиться и влезть глубже под накидку.

Нахмурившись, Мартын огляделся по сторонам, отставил к другой стене винтовку и ножны с мечом, а меня просто завернул в грубую подстилку и поволок на улицу. Любая попытка вывернуться из крепких, как тиски, рук Мартына была тщетна. Он почти бегом выскочил во двор и с размаху швырнул меня в поилку для лошадей. Взревев, как медведь, я выскочил из корыта, но, когда увидел, что двор полон народу, чуточку успокоился. Все присутствующие закатились звонким смехом. Хрюкающий себе в бороду Чернорук снял с себя шубу и накинул мне на плечи. Я невольно поддался общему веселью, хотя ничего смешного в такой побудке явно не видел. Мартынка от хохота стал пунцовым, а Наум, понимая, что брату ко мне лучше не подходить, поднес чарку с медовым квасом.

— Что ржете, бесенята! Бороды лопатами отрастили, а ума не нажили!

— Бельтайн, — отозвалась Ольга, при беглом взгляде на которую у меня чуть челюсть не отвалилась. — Вальпургиева ночь, шабаш. Первое мая, короче говоря, — ухмыльнулась она, уперев руки в бока. — Это я братьев надоумила окунуть тебя в воду, так что не злись.

Ольга выглядела так, что я потерял дар речи. Еще вчера видел пусть и властную, держащую осанку, но весьма пожилую ведьму, лет шестидесяти, если сравнивать. То сейчас передо мной стояла восемнадцатилетняя девчонка, в которой прежнюю старуху с прожигающим взглядом узнать было просто невозможно.

— Вот так сюрприз! — только и смог выговорить я, одним залпом осушив чарку с квасом. — Это сколько ж ты скинула?

— Лет сорок, может, сорок пять, точно не знаю уже.

— Вот уж удивила.

— Старость, кости ломит, по ночам сплю плохо, зубов почти не осталось. Доживешь до моих лет, сам все поймешь.

Я стоял во дворе, укутанный в скосаревскую шубу, не способный оторвать от ведьмы глаз. Разумеется, я догадывался, что и правильные черты лица, и рост, и осанка прежней старухи говорили о том, что в молодости она была красива, но что до такой степени. Просто в этом времени я не встречал женщин, сложенных таким образом. Все были какие-то коренастые, плотные, широкоплечие. Ольга была их полной противоположностью. Стройная, изящная, ухоженная. Ритуал омоложения возвращает то самое тело, которое было в момент первого скачка во времени.

Не скрывая довольной улыбки, Ольга подошла еще ближе и тихо прошептала:

— Быть старухой не очень удобно, но безопасно. Молодой проще в долгом пути, но потребуется защитник.

— Намек понял, — ухмыльнулся я, стараясь быстрей увести Ольгу со двора. — Не станем тянуть с отправлением. Чем скорей доберемся, тем лучше. Мне уже чертовски надоела бродячая жизнь. В гостях хорошо, но пора и честь знать.

Тот факт, что Ольга решилась на омоложение, сам по себе говорил уже о многом. Разумеется, она очень рисковала. Уйдя из своих земель старухой, авторитетной и уважаемой ведьмой и возвращаясь юной красавицей, она могла лишиться всякой поддержки. Все задуманное пойдет прахом, и ей не удастся убедить короля Урге отдать трон двум буйным наследникам, имеющим больше прав. Правда, после долгой беседы ведьма рассказала, что не верит в благородство короля, и без маленького переворота дело не обойдется.

Мы отправились в путь ранним утром. Еще накануне я попрощался с Александром, пообещав ему сразу же прислать гонца, как только доберемся до места. Ушли большим караваном, хорошо снабженные, весьма подготовленные к долгой дороге. Мои люди, те что были отосланы из крепости накануне ордынской атаки во Владимир, захотят наладить со мной связь. Князь Александр станет нашим связным. Чем дальше на север, тем больше я удивлялся своей примитивности. Ведь вцепился, как клещ, в Рязанскую землю, не видя других возможностей. Теперь уже поздно судить о том, что бы стало с родными краями, не встань я на пути ордынцев. Но появление Ольги изменило представление о сути вещей. С высоты ее опыта и знаний, я начинал осознавать ту прорву ошибок и глупостей, что успел натворить. Узрел собственную недальновидность, поспешность и просто ослиное упрямство. Единственное, в чем я был уверен, так это в собственных силах. Знал наверняка, что смогу устроиться на новом месте с учетом прежних ошибок.

— Сразу после победы над Ордой, — рассказывал я Ольге, — весной того же года, на реку вышел «Громовержец». Первый бронированный пароход. К сожалению, ни в одном бою ему поучаствовать так и не удалось. Сам факт того, что адская лодка могла идти против течения, чадила и пыхтела, уже отваживал от покушения многих охотников.

— Могу себе представить, — хихикнула ведьма, перекинув одну ногу через седло.

— Гораздо удобней и практичней было использовать корабль как торговое судно. За лето он успевал совершить три рейда в Хамлык и обратно, снабжая крепость припасами и товаром.

— Здесь и сейчас такой корабль нам бы пригодился.

— Еще как! Но, увы. Механизм парового двигателя, созданный мной, а проще говоря, высосанный из пальца, оказался не очень-то надежным. Частые поломки стали случаться с завидным постоянством. В конечном счете ценой немалых потерь нам удалось допереть тяжеленное корыто до верфи в крепости и благополучно демонтировать. Железо и металлы отправились в переплавку. Еще крепкий каркас пошел на ремонт складов и прочее строительство. Легендарный пароход просуществовал три сезона.

— При необходимости сможешь изготовить еще один паровой двигатель? — спросила Ольга, строя в голове какие-то собственные планы.

— Видно будет. Если действительно появится необходимость. Помнишь Тимоху?

Ольга напряглась, наморщила лоб, но все же утвердительно кивнула.

— Пока дед Еремей еще был жив, Тимоха все мечтал о воздушных шарах. Я как-то показал, как его можно сделать, мы с ним даже маленький макет сконструировали. Огромные затраты, ненадежность, неуправляемость. Вот тогда я и подкинул парнишке идею, сделав модель планера.

— Как обычно, опережал события.

— Опережал, — согласился я. — Но тут же нашел макету военное применение. Уже через месяц сделал дальнобойные и весьма прицельные крылатые ракеты.

— Вот всегда так.

— В тот момент мне это казалось весьма актуальным. Так вот, собственно, к чему я начал об этом рассказывать. При постройке ракет я не смог решить проблему управления такими конструкциями. Но появилась идея все это увеличить в масштабе. Представляешь, обычный с виду планер, вот только с реактивным ракетным двигателем.

— Не удивительно, что с такой буйной фантазией у тебя не оставалось свободного времени. Чтобы поразмыслить не над конструкцией новейшего вооружения, а над последствиями всей этой буйной деятельности.

— После победы над Ордой я впал в некую эйфорию. Почувствовал какую-то совершенно неограниченную
свободу. Забавлял народ простенькими фокусами. Тренировал армию, устраивал финансовые дела, упрочнял связи. Думал, что смогу наладить нормальную, мирную, созидательную жизнь.

— Изготавливая такое страшное оружие, ты готовился к мирной жизни?! Оптимист.

— Это я сейчас понимаю, что такого не могло быть. Воспитанный еще в Советском Союзе, я был в плену выдуманной мной утопии. Хотелось оставить после себя что-то заметное, значимое.

— Уже через сотню лет сам факт твоего существования исказится, видоизменится и обрастет такими небылицами, что ты в них сам себя не узнаешь. Самойлов в первое время организовал что-то вроде коммуны. Отбил себе довольно большую делянку у местных и жил там долгие годы, выстраивая, как и ты, собственную утопию. Первое время я ему помогала, старалась, как могла, но все пустое. Новшества, технологии, знания, как инородные тела, отторгались созданным обществом. Постепенно все начало обрастать какими-то ритуалами, таинствами. Вместо законов появились традиции. Чужой, более примитивный уклад занимал все больше умов. Люди сторонились всего, что было создано в первой коммуне. И вот через триста лет крохотное королевство уже не отличалось ничем от соседей. Тот же пантеон, тот же уклад жизни и нравы. Старик уже не вмешивался в дела потомков. Перебрался в Исландию с неистовым желанием отправиться в Северную Америку. Для себя он решил, что это самый правильный путь. Он понял, что нет смысла переделывать мир. Стал просто наблюдателем, исследователем. Профессор считал, что корабли викингов как нельзя лучше подходят для путешествия через Атлантику. Последнее письмо я получила от него девяносто лет назад. В нем он говорил, что все готово к экспедиции и он отправляется в путь.

— И это все?

— После этого о старике и его маленьком караване из трех кораблей не было вестей. Долгие годы я ждала, что хоть один корабль вернется. Но тщетно. Королевство разваливалось на глазах. Потомки учиняли распри и усобицы. Все больше промышляли грабежом, не силясь наладить собственное хозяйство. Соседи до сих пор не дают покоя, стычки на границах — частое явление. От прежних знаний остались лишь расплывчатые легенды да я, как пример древней магической силы, дарованной мне богами Асгарда.

— Ты не смогла удержать все, что было достигнуто?

— Правду сказать, я и не собиралась этого делать. В некоторых вопросах мы с профессором расходились. Я не одобряла такой насильственной политики. В конечном итоге поголовная грамотность населения нашего крохотного королевства не дала положительных результатов. Примитивный быт, простая крестьянская жизнь. Зачем пастуху овец знания астрономии или химии? Он и без них прекрасно обходится. Все, что вносилось, считалось чуждым, неудобным. За долгие годы я поняла, что нужно устраивать собственную жизнь. Делать ее максимально комфортной и безопасной. Вот важнейшие задачи.

Стремление Ольги к комфорту и спокойствию в жизни было понятно и логично. Не знаю, чего мне самому захочется через шестьсот лет, но пока я не готов. Не хочу пускаться в плаванье по течению. Уж если таинственный артефакт дал мне такие возможности, я не стану бездействовать.

— Боюсь, что тебе моя позиция не понравится, — заметила Ольга, как будто прочитав мои мысли. — У тебя особый подход. Я успела заметить на примере твоей крепости. Ты не пытаешься насадить знания, ты просто даешь возможность, обучаешь людей не голой теории, пустым формулам и бездоказательным утверждениям. Ты даешь им возможность улучшить собственную жизнь. Делаешь их сильными, уверенными в себе. Даешь свободу. А это в корне меняет дело.

— Из этого следует, что ты готова пересмотреть свое мнение?

— Я уже пересмотрела, — сказав это, Ольга отвела взгляд в сторону и сдержанно улыбнулась. — Поэтому, Артур, перед тобой сейчас не древняя старуха.

Ее слова заставили меня крепко задуматься. Сейчас верхом на резвом скакуне я плетусь по раскисшей дороге не куда-нибудь в неизвестность, а в собственное будущее, черт возьми. Я открываю новую, чистую страницу собственной жизни, в которую только предстоит вписать строки. Весьма не сложный выбор между тем, чтобы вписывать эти строки в одиночку или вместе с человеком, который близок тебе по духу и, возможно, будет с тобой, сколько бы раз ты ни начинал все вновь. Омолодившись именно сейчас, она дала мне понять, что готова быть рядом.


Рядом с Ольгой мысли о чем-то глобальном и масштабном только утомляли. Теперь, когда она выглядела молодо и привлекательно, я не мог оторвать от нее глаз. В памяти все еще был ее прежний образ. Если прежде я рассматривал новую знакомую только как собрата по несчастью, то теперь строил куда более смелые планы. Рядом с ней путь до залива показался очень коротким. Мы прибыли в указанное место в начале июля. Ольга сказала, что когда-то в этом месте было древнее капище и что она бывала здесь не раз. Обещанного корабля не было. Но ведьма уверила, что он непременно будет. В ином случае всегда есть возможность достигнуть королевства вдоль береговой линии. Через неделю ожидания я было уже подумал, что именно так и произойдет. В итоге мы только потратим время и все равно двинемся в путь, по суше огибая сотни болот и озер.

Стрелки во главе с воеводой разбрелись мелкими группками по округе. Мартын и Наум сдружились с прежними спутниками ведьмы, Рохом и Веландом, с толмачом Суртом. Братья научили новых друзей играть в кости, и теперь они целыми днями торчали в лагере и просто убивали время за игрой. Ольга выбиралась из шатров на солнышко и занималась тем, что готовила себе новую одежду из отрезов дорогих тканей и мехов, купленных в Новгороде. По ее словам, новая и дорогая одежда должна значительно изменить отношение местной знати и придворных. Проще говоря, Ольга намеревалась вернуться в королевство в роскоши. Подыгрывая ей в этом стремлении, я тоже не стал слоняться без дела. Достав часть походного инструмента и приспособлений, я переплавил в слитки несколько золотых и серебряных монет и занялся изготовлением украшений. В тот момент, когда Ольга посещала меня в моей удаленной полевой кузне, я прятал все заготовки, оставляя на виду лишь часть оружия и несколько запасных частей скосаревского протеза, якобы оставленных для ремонта. Из крепости я забрал много важного оборудования, которое на самом деле занимало чуть ли большую часть всей поклажи в караване. Первым делом я изготовил золотой пояс, выкованный из крупных колец с узорными, резными вставками. Каждую вставку украшал драгоценный камень, весьма крупный и чистый. Узор на пряжке я выложил из янтарной мозаики с серебряными нитями, составляющими орнамент. Наручи для нее я сделал из слоеной стали, с золотыми и серебряными деталями и вставками. Кинжал взял из заготовок, обработал, отчеканил новые дорогие ножны и рукоятку. В завершение всего изготовил довольно массивное ожерелье, составленное более чем из сотни золотых пластин с вкрапленными драгоценными камнями. На некоторых пластинах в строгом геометрическом порядке были изображены знаки с ее камертона. Почему-то мне показалось, что это должно иметь значение и обязательно понравится Ольге.


Скосарь сидел у меня под навесом, когда я регулировал в его протезе натяжение пружин и тяги перепускных клапанов. Воевода только что доложил мне обстановку вокруг. Заметил, что место глухое и очень безлюдное. Только в одном дне пути на север отсюда где-то в лесу стрелки обнаружили примитивные капканы и ловчие ямы. Следов очень мало, и разведчики посчитали, что угрозы нет.

— Стар я уже, батюшка, резвым козлом скакать. За твоей удалью не поспеваю уж. Пятый десяток на исходе.

— Не дави на жалость, хрыч старый. А то я не знаю, как ты по девкам в Новгороде шлялся, вместо того чтоб караван собирать. Кто со стрелками купца стращал, когда он тебя в своем доме застукал?!

— Ну, было. Каюсь, — признал Чернорук неохотно свой грешок и оскалился, скривив ехидную гримасу.

— То-то и оно, что было, а мне сейчас жалуешься, что стар. Был бы стар, так сейчас бы пошел рыбу удить, вместо того чтоб по лесам здешним сапоги топтать.

— Скука меня одолела, батюшка. Вот бы размахнуть плечо…

— Успеешь.

— Да! С тобой успеешь! Думал, как в Москов войдем, я Михаилку-злыдня на кол вздерну, всю его рать побью. Братья вон как разгулялись, вдвоем с булавами на всю кремлевскую дружину бросились. А те и врассыпную, кто куда. Ох и страху натерпелись дружиннички, ох и биты были. Мы пока со стрелками подоспели, те уж кровавыми соплями умылись. Вот идут Наум да Мартын, глаза, что рыбьи, света не видят, а кого схватят, над землей вздернут и о колено, о колено. Первого бьют — последний в три погибели складывается. А как бояр да самого князя на крылечке заприметили, так всю дружину ту, как щенков, от себя отмели да потешаться над Михаилом стали.

— Я помешал, не дал вам, чертям, покуражиться.

— А вот когда Яшка, собака, тебя немцам предал, вот тогда уж я лютовать стал. Стрелки Яшку вмиг сыскали. Пока на двор доставили, тот посинел весь от побоев. Эх, не дождались мы казни его. Хотел бы я посмотреть, как понесет его клочки по закоулочкам.

— То Алексашки холоп, не нам над ним суд чинить.

— Да уж, не нам. А что нам нынче?! Чужая земля? Ни кола ни двора.

— А вот будешь ныть, что стар уже, так ничего и не будет. Дай срок, все заново сделаем. И крепость, и дома. Из камня сложим, да выше прежних.

— Из ведьмы той княгиня тебе выйдет под стать, — вдруг выпалил Скосарь, прикрывая кожаной накладкой механизм на плече. — Я ее после той ночи, что на озере ворожила, как узрел, чуть не онемел. Ведь только что была старуха, хоть и лютая, хоть и крепкая, а тут раз — и девка. Сразу видать — твоих кровей баба. Под стать, как есть.

— Когда твои прадеды еще не родились, друг мой, эта ведьма уж четвертую сотню лет доживала. Даже я ей не ровня.

— А кто ж тогда, коль не ты, свет мой?! Так в девках и проходит. Не кобенься, князь, а то я не вижу, как она тебе вослед глядит.

Хитро подмигнув, Чернорук запахнул широкий ворот рубахи и пошел к лагерю, оставив меня в одиночестве.

Женщины любят и ценят мужчин решительных, уверенных в себе и своих силах. Нельзя быть грубым, циничным, но порой даже простая вежливость и напыщенный такт могут показаться слабостью. Мы не в высшем обществе. Не живем в мороке фальшивых иллюзий. Ольга действительно стала очень привлекательна и ждет от меня конкретных действий. В отношениях с женщинами у меня никогда не было проблем на первом этапе. В смысле — познакомиться, привлечь к себе внимание. А позже все шло как-то не очень гладко. Прежде, еще в той, привычной жизни, всегда как-то очень быстро сворачивал отношения. После короткой семейной жизни многое понял, переоценил. Наверное, был готов стать верным и любящим мужем. Как оказалось, ненадолго, а только до ее естественной старости и неминуемой смерти. И что дальше? Искать себе новую подругу всякий раз, становясь все более циничным и расчетливым в выборе? Это судьба — решил я, собирая в большой ларец все те подарки, что успел приготовить для Ольги.

В шатре ее не оказалось. Толмач Сурт сказал, что госпожа ушла в лес за травами. Я оставил подарки на ее походной кровати и вернулся в кузню. Уже ближе к ночи, когда солнце потянуло к восходу вдоль горизонта, я отложил инструмент, взял в руки меч и поднялся на холм. Там в густом ельнике была удобная поляна, где можно было спокойно размяться и повторить основные приемы. После собственного омоложения я стал это делать регулярно. Чуть изогнутая рукоять меча удобно легла в руку. Я чуть поправил перевязь с ножнами и встал в исходную стойку. Разогреваясь, выполнил простую серию упражнений, уделяя больше внимания технике. Особая конструкция меча диктовала и особую технику. С течением времени я понял, что простое рубящее оружие проигрывает по многим пунктам. Поэтому годы экспериментов привели меня к созданию сложного клинка, рассчитанного на разные стили боя. Новым оружием можно было рубить, колоть, сечь. Сложная заточка, особые углы, безопасный обух и перекрестье, само по себе созданное для ближнего боя, делали оружие очень опасным. Пройдут годы, прежде чем у потенциального врага появится что-то подобное. Если сравнивать со знакомыми типами оружия, то новый меч больше напоминал шпагу, но чуточку искривленную и заточенную только на три четверти. Сложные удары клинком сопровождались не менее техничными переворотами, стойками и выпадами. Острие разило с такой ювелирной точностью, что я мог себе позволить срезать пуговицы на камзоле противника и колоть в щели, сочленения доспехов и шлемов. Балансировка оружия позволяла поражать выбранную точку из самых разных положений. Сравнивать с мечами русских ратников, с оружием немецких рыцарей и уж тем более с примитивными рогатинами и ножами северных племен чухонцев и ливов вообще не имело смысла.

— Подобную технику владения мечом я видела только у охранников персидского шаха, — сказала Ольга, появившись у меня за спиной.

— Приму это как одобрение.

— Я пришла поблагодарить тебя за подарки. Мне они очень понравились.

— Я надеялся на это.

— Ты первый человек, от которого получать такие подарки очень приятно и волнительно. Я так давно не испытывала подобных эмоций, что чувствую себя сейчас как наивная девчонка.

— Мне очень хотелось как-то выразить собственное отношение к тебе. С тех пор как ты совершила обряд, я просто сам не свой.

— А у меня первый раз за много лет сердце затрепетало, когда мы увиделись с тобой там, в подземелье, у твоей фальшивой могилы.

Я вложил меч в ножны и приблизился на несколько шагов. Отстегнул перевязь и бросил на землю. Ольга сбросила с плеча войлочный плащ.

— А еще я закончила свое платье, — сказала она и повернулась, демонстрируя мне аккуратно подогнанные дорогие ткани и золотые украшения. — Портниха из меня не очень, так что будь аккуратней, когда будешь с меня его снимать.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Савелий вышел из моей палатки, держа в руках все походное снаряжение.

— Ладья встала на другой стороне залива. Часа три ходу, если незаметно, — пояснил он.

— А почему незаметно? — тут же поинтересовался я, принимая из рук стрелка оружие и маскхалат.

Ольга встала рядом и, выслушав уже мой перевод доклада разведчика, уверенно заявила:

— Я пойду с вами.

— Они ставят ловчие сети. Копают ямы. Не скрываются, — добавил Савелий, с некоторым подозрением глядя на Ольгу. — Такое впечатление, что нам готовят очередную ловушку.

— Ты хорошо обучен, стрелок, но позволь нам самим решать…

— Ты мой князь, и я присягал на верность и службу тебе. Мастер, там что-то нечисто.

— Зная Ульвахама, — вмешалась в разговор Ольга, — я не удивлюсь, если он получил приказ от своего братца похоронить нас на этом берегу.

— Так, если я все правильно понимаю, то у нас наметилась очередная проблема.

— Я должна идти с вами, — продолжала настаивать Ольга. — Если это Ульвахам, то придется обдумать ситуацию. Твои стрелки хороши, Артур, но с ним десяток берсерков еще старой школы, а это не шутки, уж поверь.

— Охотно верю, но не понимаю, в чем суть. Неужели он проделал такой долгий путь только для того, чтобы не позволить тебе вернуться в королевство с законными наследниками.

— Думаю, что дело даже не в наследниках, о которых он благополучно забыл и даже не берет в расчет. Дело во мне. Кого бы я ни привела с собой — уже угроза, и Ульвахам убьет без сожаления любого, включая меня.

— Помнится, ты говорила, что корабль и команда должны были явиться в любом случае.

— Угу. Но я не говорила, зачем они явятся. Артур! Урге никогда не отдаст трон, который получил с такими усилиями. Он костьми ляжет за это вшивое королевство и не позволит никому претендовать на насиженное место.

— Следовательно, у нас проблема.

— Нет. Проблема у меня. Я сказала, что разберусь, так вот именно этим я и займусь. Следите за мной со стороны и не вмешивайтесь. Как только я заговорю на том языке, Артур, который понимаешь только ты, до той поры не смей обозначить свое присутствие. Ульвахам, если это он прибыл за мной, в чем я совершенно не сомневаюсь, очень уважаемый человек в королевстве, даже более уважаемый, нежели его братец, так что прежде чем тупо пристрелить бедолагу, дай попробовать наладить нормальные отношения. От переговоров многое будет зависеть. А он обязательно пойдет на переговоры. Я знаю его слабости, знаю, о чем надо говорить.

— Правду сказать, Оль, я не был готов к таким проблемам. Казалось, что все пройдет намного проще и легче.

— Сколько человек на корабле? — спросила Ольга у Савелия, стараясь не сильно коверкать слова.

— Четыре десятка, не меньше, — доложил стрелок с готовностью.

— Хорошо, — согласился я, понимая, что без веской причины Ольга не будет паниковать. — Но учти, что мы будем рядом и все время держать твоего капитана на прицеле. Одно неосторожное движение, один выпад с их стороны — и я открываю огонь.

— Делай, как считаешь нужным, но просто поверь, Артур, я знаю, как с ним говорить и чего ждать от морского волка. Он туповат, но дело свое знает. Без него будет непросто.

К месту стоянки корабля мы пробирались буквально ползком. Крались так, будто перед нами очень чуткий и проворный враг. Два десятка стрелков, кто с ружьями, кто с арбалетами, заняли позицию соответственно дальности стрельбы оружия и теперь терпеливо смотрели в нашу сторону, ожидая приказов. Я наблюдал. Прежде мне не приходилось воочию видеть корабль северян. Надо сказать, что первое впечатление было весьма ярким. Судно частично выволокли на берег и надежно закрепили. Вокруг на добрую сотню метров расставили охрану и устроили лагерь. Вообще, очень грамотно выбрали место высадки с учетом всех возможных факторов. Лично я для себя решил, что капитан дракара — человек очень осторожный и опытный. Об этом говорили множество мелких эпизодов, начиная от устройства лагеря и заканчивая разведкой, высланной вперед.

На борту корабля были сторожевые псы. Это в корне меняло нашу тактику. Ветер дул с залива, но даже в этой ситуации собаки были очень настороженны, и мы не смогли подобраться ближе чем на две сотни метров. Разумеется, с такого расстояния мы не могли слышать не то что разговоры, даже отдельные слова превращались в неясное бормотание.

— Ночью солнце не зайдет, будет светло как днем, — напомнил Савелий, когда мы поползли до кромки берега, прячась в густом кустарнике.

— Да, ночь нам не поможет, — согласился я. — Да и псы эти меня нервируют.

— Я бы княжну одну не отпускал. Боязно как-то.

С недавнего времени все стрелки и даже Скосарь стали называть Ольгу княжной. Мне это ужасно нравилось, а она сама никак не могла привыкнуть. Как мне показалось, ей всегда приходилось доказывать свое право на власть. Теперь же рядом со мной в этом не было необходимости. Хоть и не было никакого княжества.

Она сама и все ее спутники, кроме Сурта, вышли навстречу капитану. Мы наблюдали в прицелы их сдержанную беседу. А вечно трясущийся от страха толмач пытался перевести нам отдельные слова.

Ульвахам смотрел на Ольгу с явным недоверием и опаской. Стоило думать. Ушла когда-то древней старухой, а вернулась молоденькой девчонкой, тут любой начнет чесать в затылке. Не знаю, о чем они говорили почти всю ночь у костра, но к утру Ольга встала в полный рост и громко выкрикнула фразу, которую мог понять только я. Услышав ее, я достал сигнальный свисток и отдал короткий приказ общего сбора. В одно мгновение все стрелки поднялись из своих укрытий. Оказалось, что некоторые были на расстоянии прямого удара, чуть ли не под самым носом у команды. И даже сторожевые псы затявкали как-то пугливо и сдержанно.

Скрытые под бахромой маскхалатов стрелки поднимались из зарослей, как призраки. Вставали на пути вдруг оживившихся встревоженных воинов. Спокойно окружали со всех сторон, занимая удобные позиции для атаки.

— Я обо всем договорилась, Артур. Прикажи стрелкам убрать оружие. Ульвахам не станет сопротивляться.

— А я бы ему и не советовал, — отозвался я, выходя из толпы замерших, как статуи, снайперов.

Угрюмый и коренастый капитан выдавил из себя гортанную фразу, и Ольга мгновенно перевела мне смысл всего сказанного.

— Сложно перевести для твоего понимания, Артур, но фраза звучит примерено так: «Лучше я стану врагом брату, чем черту».

— И как мне это понимать?

— Ульвахам не любит своего брата, а уж Хильду, его жену, и вовсе ненавидит. Он выслушал мои истории о том, что было в твоей крепости, и о долгом пути, что мы проделали. Я сказала, что твои стрелки «заговоренные». Это очень значимое утверждение, Артур, так что можно сказать, дело сделано.

— Он за нас или же нет? — не унимался я, все еще держа безопасное расстояние.

— Он на моей стороне, так что расслабься и прикажи собирать лагерь и уже грузиться на борт, я устала от земель Гардарика и хочу домой, черт возьми.

Те стрелки, что показались, тут же выслушали мой приказ и бросились собирать лагерь. Те же, что до сих пор держали на мушке большую часть команды так и не обозначили себя, скрываясь в гуще прибрежного леса.

— Он просто так предаст своего брата? — спросил я, немного надменно изучая коротышку Ульвахама сверху вниз.

— Вот уже десятый год он живет обещаниями короля на титул и вольные земли. Он готов вверить себя и команду тебе, если ты пообещаешь ему вольную.

— Что значит «вольную»?

— Фактически он раб, понимаешь. Он служит королю, но не как равный, а как слуга. Я рассказала ему, что даже твои стрелки вольные люди и ни в чем не нуждаются. Рассказала ему о жизни в крепости, которую смогла увидеть собственными глазами. Он доверяет мне, Артур. И готов пойти против брата только из корыстных интересов. Он хочет семью и удел.

— Просто кусок земли?

— Нет, не просто кусок земли. А в твоем королевстве.

— Оль! Да нет у меня никакого королевства.

— Оно будет. Поверь мне. Мы с профессором долгие годы выбирали самые богатые земли. С виду ничего особенного, но когда ты поймешь — сполна оценишь наш выбор.


— Это ты, задира? — как бы невзначай поинтересовался Наум, нависая над побледневшей от страха физиономией капитана Ульвахама.

— У задиры скула была рассечена, я ему камнем засадил, помнишь? — тут же напомнил брату Мартын. — Это не Урге. Это точно задира Ульвах. А где же Урге — твой косолапый братец?!

— Гунтер и Эрик! — только и прохрипел капитан, оседая на настил возле румпеля.

Я лишь нахмурил брови и подошел к близнецам, хватая обоих за шиворот.

— А вот с этого места поподробней.

— Это Ульвах, задира, — тут же доложил Мартын, ткнув пальцем в онемевшего капитана. — Мы с ним и его братом часто дрались, сами виноваты, ссору завязывали по любому поводу. Его даже взрослые называли задирой. Ульвах от нас всегда получал на орехи, а Урге, гад, все норовил отомстить, пока отец нас с собой в поход не взял.

— Так вы и короля знаете?

— Урге стал королем?! — удивился Наум, насупившись. — Из него король как из черемиса епископ.

— Да кто бы говорил! — взбеленился Мартын, сбрасывая с плеча накидку и явно готовясь поучить брата.

— Ну-ка тихо! Вы что же, бесово племя, все помните, а мне ни слова о своем прошлом не поведали!

— Так ты никогда и не спрашивал, батюшка, все понукал: «бегом», «быстрей», «упал, отжался десять раз». Мы уж и забывать стали, откуда родом. Да и с тобой надежней было, мастер, ты нам как отец.

— Ну или как старший брат, — вставил Мартын. — Глядя на то, как ты, батюшка, нынче выглядишь. Дед, когда к тебе вел, все повторял: «Вот живет в железенке варяжский кузнец, вот подле него вам самое место, все к родне ближе…»

— Им было лет по десять, когда Аритор отплыл в Гардарик, — вмешалась в разговор Ольга. — Я единственная знала, куда он собирался с семьей. Всем прочим сказали, что он подался в святую землю. Хорошо, что братья вспоминают.

— Расскажи мне о королевстве Бьерна, — попросил я, удобно устраиваясь у борта, больше не реагируя на тихую ругань близнецов. — Путь не близкий, так что мне хочется узнать некоторые подробности.

— Королевство крохотное, — с готовностью ответила Ольга. — Но расположено так удобно, что соседи не очень донимают. Самые богатые территории королевства вообще безлюдны и находятся высоко в горах.

— Какие же там богатства, если оно безлюдное?

— Горы полны металлов. Есть лес, есть вода. Торфяники, мел и драгоценные камни. Бурные реки стекают по пологим восточным склонам, так что на наши проекты хватит с лихвой. Кнут, отец Аритора и Энунда, прежний король, жил весьма обособленно. С соседями старался решать дела миром и все чаще откупался, не тратя силы на военные действия. Но влияние римской церкви усиливается с каждым днем. У власти в соседнем королевстве стоит Биргер.

— Не тот ли Биргер, которому Александр в рыло копьем саданул?

— Возможно, натура у него действительно бандитская. Правит от имени короля, вырезал большую часть знати. Но к королевству Бьерна пока не задирается. То и дело шлет епископов да проповедников, но Урге с ними не церемонится. Правду сказать, не в этот год, так следующий, шведы приберут к рукам земли Бьерна, но с этим ничего не поделаешь.

— Мне все равно. В любом случае я не стану вмешиваться.

— Видно будет, что мы в действительности станем делать. Время неспокойное.

— А какие планы насчет братьев и Урге? — При упоминании имени короля Ульвахам, стоящий недалеко от нас, злобно глянул в мою сторону и тут же отвернулся.

— Братья — законные наследники, — тихо ответила Ольга, не упустив при этом из виду реакцию Ульвахама. — Пока там сильны родовые традиции, совет старейшин просто заставит его уступить трон. В противном случае начнется исход, а это все равно что позор. Во время исхода, если можно так назвать, землевладельцы и охотники на самом деле никуда не уходят, они просто присягают на верность другому королю, вот и все. Или собирают тинг и выбирают более достойного, выказывая прежнему правителю полное неуважение. Надеюсь, что этого не произойдет. Христианские проповедники и рыцари ярлов кружат по селениям, как стервятники. Порой откровенно грабят, порой просто уводят селян в свои общины, прихватив добро. Земли полны немецких и британских наемников. Многие из них прошли хорошую школу в крестовых походах и знают толк в военном деле.

— Проще говоря, на драки лучше не нарываться.

— Порой войны не приносят такого дохода, чтобы компенсировать человеческие потери. Моральное удовлетворение, амбиции, кровавые забавы великовозрастных лоботрясов.

В общих чертах все казалось понятным, а вдаваться в подробности лишь умозрительно не имело смысла. На месте разберусь, что к чему.

Море волновалось не сильно, но весьма ощутимо на таком странном судне, как дракар. Если, конечно, это был именно он. Несмотря на волнение и довольно высокие волны, команда ставила парус и не отпускала весел. От ветра и солоноватых брызг, образовавших за бортом молочно-белую взвесь, невозможно было разобрать, где горизонт. Серое штормовое небо с пронзительным ветром смешалось с бушующими волнами, и все пространство вокруг слилось в одну сплошную ревущую пелену.

Путешествие на этом судне не доставляло никакого удовольствия. Меня все время мутило, голова кружилась. Не морская болезнь, конечно, но просто паршивое ощущение и самочувствие. Две недели показались какой-то нескончаемой, непрерывной пыткой. Лишь в последние дня три море успокоилось и выглянуло солнце.

— Корабль сильно переполнен, поэтому мы так задержались в пути, — объяснил мне крепыш Ульвахам через толмача Сурта. — Сейчас близится полночь, и над водой сильный туман. Мы сможем войти в русло реки только утром или если подует ветер.

— Ульвахам боится сесть на мель, — пояснила Ольга, — это может сильно повредить корабль.

— Далеко отсюда до крепости?

— Два дня пути, если на веслах вверх по реке, — вмешался Сурт.

— Пешком быстрей, — кивнула головой Ольга, скорее прочих поняв, что я собираюсь сделать.

— Мы с отрядом сойдем на берег. Дашь нам проводников. Наум и Мартын пойдут со мной. Ты со своими ребятами отправляйся в крепость и разведай обстановку. Как только все выяснишь, отправь к нам гонца. Мы первыми доберемся до крепости и окопаемся, будем страховать.

— Ты перестраховщик, — ухмыльнулась Ольга, но все же стала раздавать указания притихшей команде.

Рано утром ступив на скалистый берег, я подумал о том, что впервые в жизни оказался за границей. По сравнению с новгородскими лесами здесь не чувствовалось большой разницы. Те же болота и бесконечные озера. Безымянные речушки и ненавистные комары. Непуганые звери и ни единого намека на человеческое присутствие.

После двухнедельной пытки на тесном корабле я будто бы не заметил полуторадневной пробежки по таежному лесу. Шел так напористо и уверенно, что бедный проводник к концу первого дня уже еле волочил ноги. Отряд от меня не отставал. Прежде в лагере Скосаря они целыми днями только и делали, что бегали. В его тренировочной программе все выполнялось бегом. Если не можешь и не умеешь бегать, никогда не пройти тяжелый курс выживания. Единственным отличием от рязанских или новгородских лесов было то, что среди деревьев часто встречались огромные валуны. Куски скал просто выпирали из болотной жижи или торчали на опушках, поросшие со всех сторон корнями сосен и густым мхом. Местность была довольно ровная, если не считать озер.

Но крепость Бьерна стояла на возвышенности, как раз там, где начиналось предгорье. Укрепленная насыпными валами и частоколом, она была развернута воротами к заливу. Правду сказать, я рассчитывал, что королевский чертог будет несколько больше. В действительности оказалось незначительное различие в особенностях архитектуры между королевским домом и большим амбаром с подворьем купца Федора из Пронска. Чтобы взять штурмом такую крепость, нужно лишь бросить горящий факел и подождать, пока все как следует прогорит.

— Кто же так строит?! — чуть ли не в один голос возмутились братья.

— Как умели, так и построили, — осадил я близнецов, еще больше их раззадоривая. — Вот возьмете власть, тогда и стройте, как научены.

— Да уж мы построим, — закивал головой Наум. — Это в Рязани каждый камень на подводах тянуть приходилось, а тут они под ногами валяются.

— Поставим крепость и стены, да выше, чем у мастера на Змеиной горе, — размечтался Мартын, соглашаясь с братом.

— Не делите шкуру неубитого медведя, — напомнил я, устраиваясь на пригорке возле деревьев.

— Да мы и не делим. Я вот только сейчас вспомнил, вон там за валом наш дом стоял, и оттуда к реке ближе. — Наум поднял винтовку и глянул в оптический прицел. — Там и сейчас краешек нашей крыши видать.

— А в детстве крепость казалась неприступной, — напомнил Мартын, не отрывая взгляд от главных ворот.

— Мастера крепость тоже казалась неприступной, — буркнул Наум и указал рукой в сторону дороги. — Гонец едет.


— Появление госпожи в крепости вызвало огромный переполох. Самого короля Урге и его придворных на месте нет. Ушел на запад с большим отрядом. В крепости почти всю зиму простояли немецкие наемники. Королеву Хильду заперли в одной из комнат, госпожа Эгиль приглашает вас войти в крепость. Народ Бьерна готов приветствовать вас, Гунтер и Эрик, — проговорил Сурт, старательно подбирая слова.

— Вот так-то, братцы, ни шума, ни пыли. Пришли и взяли, что хотели, — улыбнулся я, закидывая на плечо винтовку. — Пошли обживаться на новом месте.

— Что-то все это мне не по нраву, — пробурчал Скосарь, ехидно щурясь. — Нутром чую, будет драка.

— Успокойся, Чернорук. На твой век еще хватит. Хотел драки, что у Невского тогда не остался. Он бы тебе такую забаву на раз-два обеспечил.

— Да я спокоен, — огрызнулся воевода. — Не за себя же волнуюсь.

Больше не обращая внимания на нытье старика, я выдвинул весь отряд по дороге на холм. Мы шли очень медленно, не спеша, как победители. Слух о возвращении законных наследников быстрей ветра разнесся по всей крепости и части окрестных поселений. Даже оставленные на охрану чертога воины не посмели поднять оружие и воспротивиться воле ведьмы Эгиль.

Мы настороженно вышагивали по утоптанному подворью, разглядывая людей, окруживших нас со всех сторон. Толпа была шумная, любопытная, но не агрессивная. Люди протягивали руки, старались до нас дотронуться. Им казались странными и необычными наши разукрашенные зеленой и черной краской лица, мохнатые плащи, непонятное оружие. Стрелки вели себя спокойно. Приветливо улыбались, подмигивали молодым девкам и зорко поглядывали по сторонам, не забывая о долге. Войдя в королевский чертог, снайперы тут же рассредоточились по всем уровням, заняли оборонительную позицию в ожидании дальнейших приказов.

Ольга стояла в окружении старейшин, что-то властно втолковывая возбужденным старикам. При моем появлении в большом зале все тут же заткнулись, не спуская с мня глаз.

— Все рассказы старика-шамана о тебе несколько напугали людей. Олав назвал тебя Квельдульв, что можно перевести, как «ночной волк», или «оборотень». Люди боятся проклятия, которое ты мог привести за собой. Они очень суеверны.

— Что посоветуешь?

Но Ольга не успела ответить. В этот момент позади меня раздался женский крик, и очень пожилая женщина с всхлипами и причитаниями повисла на груди Наума, только что снявшего с себя маскировочный плащ. Старуха так громко кричала, в то же время не скрывая радости. Ее сухие пальцы вцепились в братьев так крепко, что казалось, она никогда их не разожмет. Наум спокойно погладил женщину по голове и что-то сказал на незнакомом мне языке. Ольга подошла ближе, сама с удивлением наблюдая за всем произошедшим. Минутой позже, когда во всем разобралась, пояснила для меня все случившееся.

— Старая лопарька, Аннеке, узнала своих подопечных. Когда братья были еще маленькие, она была их нянькой. Служанкой в доме Аритора.

Ольга тут же обернулась к старейшинам и стала громко и с напором что-то втолковывать удивленным людям, то и дело указывая на меня.

— Госпожа говорит, — перевел подоспевший Сурт, — что волею богов братья попали в дом князя-колдуна и выросли в нем, став великими воинами. Она рассказывает, как они вдвоем захватили крепость Москов, которая в десять раз больше, чем Бьерн. И еще она говорит, что более достойных королей, кроме самого Бьерна, эти земли еще не видели.

— А сам-то ты как считаешь? — спросил я у парнишки.

— В долгом пути я видел много подвигов. Я стоял на стенах великой крепости, князь. И если моей несчастной земле достанется хоть толика той силы, которую вы все принесли с собой, я буду считать, что не зря прожил жизнь.

— За Гунтера и Эрика! За доблестных королей! — вдруг выкрикнул громко Ульвахам, поднимая вверх рог, наполненный медом.

Все члены его команды, давно ищущие повод выпить, последовали примеру капитана. Стоявшие в нерешительности люди, видя такую серьезную поддержку законных наследников, одобрительно закивали.

Стоящий позади нас Скосарь резким движение сбросил на пол маскхалат, выставляя на вид устрашающего вида механические приводы на руках, и стал толкать братьев ближе к тому месту, где у большого очага стоял королевский трон. Толпа одобрительно взревела. Перекрикивая хриплые голоса воинов, Ольга попыталась что-то сказать старейшинам, но ее уже никто не услышал.


Тихий переворот в отдельно взятом королевстве прошел на удивление спокойно и даже весело. На следующий день закатили пирушку по поводу возвращения законных наследников, которых, похоже, рады были приветствовать почти все. Свою значительную лепту внес Ульвахам, брат Урге. В большей степени благодаря именно его поддержке все прошло так гладко. Морской волк был не промах и четко понял, на чьей стороне сила. Все это время Ольга бдительно следила за всеми разговорами и происходящими событиями. Только на третий день немного расслабилась.

— Поехали, Артур, покажу тебе свой, — тут она чуточку запнулась, но сразу же добавила: — наш дом. Не бог весть какая лачуга, но пока единственная.

— Надеюсь, баня там имеется? А то на мне скоро поганки расти станут.

— И баня, и мыло, и выпить что тоже найдется. И даже мягкая кровать.

Отдых после почти пяти месяцев утомительного пути был просто необходим. Мне сейчас было совершенно наплевать, как и где. Я просто должен проснуться чистым, под крышей, с полной уверенностью в том, что больше никуда не надо ехать, продираясь по лесам и болотам.

Дом Ольги располагался довольно далеко от крепости. Дорога, что вела к нему, была еле заметна и петляла между жиденьких перелесков, по берегам мелких озер. Дом стоял на берегу одного из них в паре десятков метров от воды. Поднятый высоко над землей на массивных сваях, он все равно казался уютным и теплым.

— Вот и моя избушка на курьих ножках, — хихикнула Ольга, протягивая мне руки, чтоб я смог помочь ей спуститься с лошади.

— Только Баба-Яга живет в этой избушке очень уж симпатичная.

— Не падай в обморок, входя внутрь. Здесь всякого хлама не меньше, чем в твоей прежней мастерской.

— Так даже лучше, — усмехнулся я, не желая отпускать ее руку, — буду думать, что действительно у себя дома.

Пока я занялся лошадьми, Ольга суетилась по хозяйству. В какой-то момент пришел сосед, крепкий и простодушный старик. Попытался заговорить со мной, но когда увидел Ольгу, тут же снял шапку и поклонился.

— Это Сверкер, землевладелец, — пояснила Ольга, проходя мимо меня к старику. — Он присматривал за домом, пока меня не было.

Беседа Ольги со стариком вышла долгая. Я успел войти в дом и осмотреться. Заметил в большой комнате действительно чуть ли не лабораторию с множеством реторт, колб, каких-то кувшинов и жбанов с настойками. Кучу не знакомого мне оборудования и приспособлений. Спальная комната, вернее, отдельный угол был крохотный, но ухоженный. Часть стены была заставлена сундуками, какими-то бочонками. Ее лаборатория, как самая большая из комнат, была одновременно и кухней, и столовой, и котельной. Я уж и отвык от такого уклада. В своей крепости делал все, как в современном мире, с удобствами. Светлые комнаты, теплые и высокие, чтоб не сгибаться при входе. Глядя на ветхие стены, простоявшие уже, наверное, не один десяток лет, я понял, что в скором времени займусь строительством. Мне все равно понадобится новая мастерская, более просторный и укрепленный дом. Княжеский титул — это просто слова, тем более что здесь они не имеют никакого значения. Припасенная казна — другое дело, но любые припасы рано или поздно заканчиваются, так что надо будет обеспечить себя стабильным доходом, прежде чем иссякнет последнее золото. Надеюсь, та часть оборудования, что мне удалось вывезти из крепости, поможет в налаживании новой жизни. Ведь я же не знаю, на какой срок это место станет моим новым домом.


В какой-то момент я почувствовал себя так, будто попал в эти суровые края и в это время не двадцать лет назад, а только что. Все казалось чуждым и незнакомым. Здесь даже запахи были совершенно непривычными, новыми. Возможно, большую их часть составляли бесчисленные Ольгины настойки и эссенции, но от чуждости края в целом я пока не мог избавиться. Это порождало чувство тревоги, пока еще не осознанной, но вполне явной. Достаточной для того, чтобы быть настороже. Внешне ничем не проявляясь, это ощущение обострило мое восприятие окружающего мира. Ясно давая понять, что надвигаются какие-то события.

Проснулся, как мне показалось, очень рано. Убывающими белыми ночами определить время, даже примерно, для меня казалось просто невозможным. Научусь, привыкну, а пока очень жалею, что не могу просто выглянуть в окно и посмотреть на часы, что висели на башне в моей крепости. Когда еще руки дойдут до такой тонкой механики. Под широким пологом из тонкой ткани было довольно уютно. Сыровато, прохладно, рой комаров гудит над постелью, но все равно на душе спокойно. Не нужно никуда бежать, спешить, торопиться. Продираться сквозь сумрачный лес, по раскисшим дорогам, по колено в грязи. Последнее путешествие, похоже, надолго отбило у меня желание садиться верхом на лошадь. И ведь, как назло, не могу сделать ничего альтернативного. Неудачный эксперимент с паровым двигателем в полной мере доказал, что меня одного на все собственные новшества не хватит. Создавать новый агрегат нет смысла. Помимо самого двигателя должно быть множество других механических приспособлений, которые, как и прежде, без чертежей, придется высасывать из пальца.

В хлеву под домом хрюкали свиньи, шипели гуси, кудахтали куры. Пара петухов поочередно надрывала глотки, взлетев на конек покосившегося сарая, возвещали на всю округу о наступлении утра. Обычные деревенские шумы, неизменные на протяжении сотен лет. Я привыкну. Уже через пару месяцев я назову это место своим домом. Уйду в работу, улучшая теперь уже только свою собственную жизнь. Не собирая больше вокруг себя людей, не устраивая индустриальный прорыв в отдельно взятом захолустье. Буду заниматься исключительно нашим с Ольгой благоустройством. Выберу хорошее место для нового дома. Построю нам мастерские, и будем тихо наблюдать за тем, как проносятся мимо столетия.

Интересно, через какое время я, действительно, как оборотень, завою волком от такой жизни? Год, два? У меня уже руки чешутся, и если буквально с сегодняшнего дня не начну заниматься чем-то полезным — уйду в запой. Поеду отмечать с близнецами их возвращение.

Ольга разметалась во сне. Короткая меховая накидка и одеяло, слишком маленькие для нас двоих, обнажили юное тело почти до колен. Она машинально попыталась нащупать край одеяла, но я поспешил укрыть ее и придвинулся ближе, согревая своим теплом.

— Пусть так, — пробормотал я, обнимая Олю за талию, — начну новую жизнь завтра.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Урге вернулся в крепость мрачнее тучи, — рассказывала мне Ольга, тщательно подбирая слова. — От своего обещания уступить трон Бьерна он не отказывается, но только не братьям. Лишь старшему по роду.

— Я и ты, если правильно тебя понимаю, — уточнил я, — тоже не можем претендовать.

— Я могу, и ты вместе со мной.
Но мы не станем этого делать. У меня плохая репутация, да и выгляжу теперь моложе Хильды, а у тебя в здешних краях репутации вообще нет. Это важно, поверь.

— Охотно верю. Но Урге, похоже, плохо помнит братьев…

— Лучше тебя их никто не знает и не может контролировать. Так что, увы, откладывай свои железяки и поехали в крепость. Надо закончить с этим делом, иначе резня начнется, а это плохо. Урге заручился поддержкой шведского ярла Вальдемара Седого.

— Прям бандитская кличка.

— И натура бандитская, хоть и корчит из себя рыцаря. В его окружении датские и немецкие наемники, а с ними шутки плохи.

Не спрашивая ведьму о том, будет там драка или нет, я стал собираться в дорогу в полном боевом снаряжении. В данной ситуации я не больше чем «свадебный генерал». Мифический колдун, прибывший из далеких восточных земель. Ни на одно событие или решение местного совета старейшин я лично повлиять не смогу. Ольга, кстати, при нынешнем ее облике тоже. Хоть в северных землях, как мне сказали, авторитет женщины, тем более такой властной, имеет значение, возраст, а Ольга с трудом тянет на восемнадцатилетнюю, сослужит дурную службу.

Что я имею по факту — меньше трех десятков стрелков, двух отмороженных мордоворотов, воеводу-калеку. Себя самого, как боевой стяг, и Ольгу, на сегодняшний день максимум что способную обеспечить, так это только корректный перевод моего отборного мата. Стукни в голову какому-то там Вальдемару вступиться за униженного короля Урге, нам не устоять. Нет крепости. Сарай на холме с дубовым частоколом и подобием рва я в расчет не беру. Нет боеприпасов. Ни одна пороховая ракета не выдержала бы такого тяжелого путешествия. Нет магии и колдовства, которые мне приписывают. Да ничего нет, кроме напыщенных фраз и ареала таинственности вокруг наших скромных персон. Вывод один — в случае опасности располземся по кустам и начнем партизанскую войну. Это будет чистой воды авантюра в стиле лестного братства во главе с Робином Гудом. Но хотя бы останусь жив. Вот все что угодно, но в последний смертный бой я не пойду, хоть пряником маните.

Сборка и настройка доспехов заняла около трех часов. В пылу поспешного бегства и походных условиях я так толком и не успел закончить и настроить некоторые узлы и откалибровать зазоры. Почти час убил на то, чтобы исправить сорвавшуюся резьбу на трубке перепускного клапана. Пневматические цилиндры, вмонтированные в детали костюма, просто помогали мне тягать груду железа. В реальном бою мне придется довольно активно мотаться по полю боя, но не потому, что я боюсь противника, а лишь потому, чтобы приводы от ножных насосов набрали нужное давление. В целом конструкция была примерно такой же, как в протезе у Скосаря. Пневматические поршни выстреливали из наруча десяток стальных дротиков с энергией ничуть не меньшей, чем из винтовок. Выдвигали спрятанные в локтевых щитках острые ножи. Сложная механика могла намертво зафиксировать поднятый на уровень груди щит, также выкованный из цельного куска стали. Щит сам по себе был весьма серьезным оружием. Плюс молот-чекан, который я намеревался использовать вместо меча. В борьбе против тяжеловооруженного, закованного в броню рыцаря меч будет малоэффективен. Я Коварь, черт возьми, меч не мое оружие, вот молот — это другое дело. Если бы не постоянные тренировки, то долго в такой броне ходить не получится. Нужна привычка пользоваться тяжелой броней, а мой опыт только набирал счет. Основные узлы усиливающих поршней крепились на поясе. Вся система была больше похожа на дополнительный каркас, навешанный поверх и без того прочного экзоскелета. В критической ситуации, при поломке или повреждении одного из узлов, достаточно было мгновенно стравить давление из ресивера. Это разрушит весь механизм, но избавит от самой тяжелой части доспехов. Полевых испытаний устройство не проходило. Так что уверенности в нем не было. Надевая его сейчас, я больше рассчитывал на внешний эффект. На необычность высокотехнологичного обвеса поверх самых простых с виду доспехов.

— При плохом прикупе главное — сохранять спокойствие, не делать больших ставок и умело блефовать, — сказал я.

— А больше ничего и не остается, — ответила Ольга и гневно глянула в сторону застывшего в изумлении одного из дворовых батраков, что стоял возле нас с лопатой в руках. При моем появлении в доспехах все дворовые люди попрятались, кто куда, и теперь с опаской наблюдали из ветхих укрытий за нашими сборами.

— Обслуживающий персонал твоей фермы относится ко мне весьма подозрительно.

— Наш язык им не понятен. Слухи здесь искажаются не меньше, чем в твоих краях. Кстати, теперь не я, а ты их хозяин. Я объявила тебя своим мужем.

— Судя по их лицам, подобная весть их не очень-то обрадовала. А что если разбегутся?! Мне придется пасти скот и выгребать навоз из хлева?

— А ты их не пугай, вот и разбегаться не станут. Сделай лицо попроще, а то зыркаешь так, что сейчас молнии из глаз вдарят.

Криво ухмыльнувшись, я стал взбираться на бедную лошадь, которая уже оглядывалась на меня с некоторым сомнением в глазах. Придется потерпеть пугливой кляче, пешком в таком снаряжении я доберусь в крепость только через неделю. Хотя напрасно хаю свое средство передвижения. Другая бы, неподготовленная лошадь, давно бы рухнула от моего веса, а эта ничего — потопала как ни в чем не бывало. Секрет прост — эта лошадь трофейная. Из-под задницы какого-то рыцаря. У князя Александра этого добра скопилось — целый табун. Вот и выделил он от своих щедрот несколько тяжеловозов в наш поход. Так что лошадь правильная, тренированная и не такие тяжести таскала. Тем более без своих лошадиных доспехов, только в привычном рыцарском седле. А то, что пуглива и недоверчива, так это пройдет. Вон как уверенно затопала, почувствовав закованного в железо всадника.

Мы выехали далеко за полдень. Но в это время года солнце и не думает скатываться за горизонт. Прошло меньше недели с того момента, как я тихо усадил братьев на трон, и вот теперь вынужден возвращаться, чтобы закончить начатое. А уезжать совсем не хотелось. Решать какие-то проблемы, вести переговоры, надувать щеки и корчить рожи. Но придется, братья в политических делах весьма предсказуемы и очень несговорчивы. Может, действительно, хоть меня послушают.

В голове крутились десятки вариантов исхода грядущих событий. Кровавые бойни, героические подвиги и прочее буйство по теме я тут же отодвинул на второй план. Оставшееся выглядело куда как более мирно. С Урге можно было договориться. Вернуть ему трон, но стребовать обещание, что после него власть достанется братьям, а не его отпрыскам. Через полгода-год, пока близнецы освоятся, бедный король может пострадать на охоте, отравиться грибами или повздорить с ловким наемником. Увы, испортить тормоза в его автомобиле нынче не актуально, а уж за подложенную в сортир бомбу Аль-Каида на себя ответственность не возьмет. Можно припугнуть, у него есть жена и сын. Мне не привыкать к таким грязным трюкам, так что и в этот раз брезговать не стану. Можно напакостить, на стороне, и перевести все стрелки на буйного выскочку, а когда обиженные соседи начнут переть, тихо развести ситуацию и вполне законно посадить братьев обратно на трон. Наконец самому нарваться на драку и тихо замочить гада в честном поединке. Рыцари часто используют якобы поруганную честь как повод к хорошей драке. Что может стать предлогом? Да хотя бы тот факт, что Ульвахаму было приказано не брать нас живыми на борт, в чем тот и признался под страшными пытками. Чем не повод?! Еще какой повод! Угрюмый капитан сейчас, конечно, под прицелом своего братца, но, пока ситуация не разрешится, Ульвахам в безопасности.

— Как ты обставишь мое появление в крепости? — спросил я Ольгу. — Что скажешь совету старейшин?

— Сама не знаю. Посмотрю, как сложится обстановка. Похоже, старики расходятся во мнении на твой счет.

— А от них много зависит?

— Достаточно. Во всяком случае, Урге не пойдет против решения совета. Он давно метит на тепленькое местечко в свите шведа Бергера, после крещения, разумеется. Вот против этого старики точно возмутятся.

— Мое появление, какие бы слухи ни ходили, пользы братьям не принесет. Проще говоря, сейчас есть дружина прежнего короля, есть мои стрелки с Черноруком во главе на стороне братьев. Ставки в этой игре делать нет смысла.

— Я не очень понимаю, — нахмурилась Ольга.

— Третья сила. Нейтральная, незаинтересованная сторона. Я не представляю силу физическую, в какие бы доспехи ни был разодет, я все равно один. Мои внешние данные можно оценить на глаз, и опытный воин сделает это без особого труда. А вот что касается силы более высокого порядка, магии, колдовства, то тут ты становишься явным примером. Извини, что так смело за тебя решаю, но есть кто-то, кто бы помнил твое прежнее омоложение?

— Нет конечно же! И быть не может. Я вернулась в Бьерн из Исландии шестьдесят лет назад. Глубокой старухой, куда более древней, чем при первой нашей встрече. Долго жила на болотах, выдавала местным охотникам туманные предсказания. В одном из них рассказала красивую легенду о том, что когда-нибудь вниз по реке с высоких гор приплывет дерево, сломленное молнией, в ветвях этого дерева будет молодая девушка — наследница короля, все это время служившая в чертоге богов.

— Как красиво ты все обставила. И что, сработало?

— Еще бы! Пришлось долго искать дерево, срубленное молнией, а с молодой, замерзшей и голодной девушкой проблем не было. Со всей округи съехались шаманы и ведьмы, чтобы выказать свое почтение и проводить меня во дворец короля.

— Вот именно об этом я и говорю. Твое омоложение сейчас выгодно будет преподнести, так, будто это дар, плата за мое воскрешение. А тот, кто дарит молодость и воскресает из мертвых, не станет драться за резное кресло в сарае. Уж извини, дворцом назвать эту вычурную избу у меня язык не поворачивается.

— Если тебе наплевать, зачем тогда едешь в эту избу?

— Разумеется, братьев я предупрежу, но сделаю вид, что приехал лишь для того чтобы лично наблюдать за результатом спора, никак в нем не участвуя, и в конечном счете уведомить, я подчеркиваю это слово, признанного законным короля о том, что с этих пор я буду жить на этой земле там, где захочу, делать то, что захочу, не вмешиваясь в дела королевского рода. Пока сами меня об этом не попросят.

— Это, конечно, будет наглостью, неслыханной дерзостью, но думаю, что желающих тебе возразить не найдется. Суеверия в здешних краях очень сильны. Как бы дико все ни звучало, это может сработать. Дразнить оборотня старики не станут.

Неспешно обдумывая сложившуюся ситуацию, я еще вспоминал события последнего года. Как быстро все накатило, как стремительно завертелось. Вот вроде бы совсем недавно строил планы на совершенно другую жизнь, а теперь. Вдруг Ольге не удалось бы добраться до Змеигорки и вовремя встретиться со мной? А если бы я так и не смог выбраться из болот? Погиб в бою с ловчими, догнавшими меня на реке? Как раз в тот момент, когда силы были уже на пределе? Не подоспей оборотень со своей серой братией, конец был бы весьма предсказуем. Но этого не случилось. Судьба? Удача?

Места здесь красивые. Лето в самом разгаре, все цветет, благоухает. С каждым днем нахожу все больше прелестей в этом суровом крае. Почему-то именно здесь я почувствовал себя свободней. Без бремени обязанностей, которые сам же на себя и взвалил. Зеленая трава вперемешку с густым и упругим мхом вокруг камней стелятся бесконечным ковром, насколько хватает глаз. Редкие перелески, залитые черной водой впадины. Ровная гладь озер, в которых отражается небо с белым пухом облаков. Мир вокруг похож на иллюзию, на морок, существующий лишь в моем собственном воображении. Странно, но похоже, что когда-то я уже испытывал подобное чувство. Такая звенящая тишина и плавность собственных мыслей очень напомнила мне мгновения, когда я впервые дал залп со стен своей крепости по ордынскому войску. Короткая пауза звенящей тишины, пока несущие смерть и разрушение ракеты еще не достигли цели. Вот и сейчас, словно гром среди ясного неба, прозвучало вдали раскатистое эхо серии коротких взрывов.

— Опоздали, — как бы озвучив мою собственную мысль, прошептала Ольга.

Ничего не ответив ведьме, я лишь уперся в бока лошади каблуками, подгоняя клячу. Удерживая поводья одной рукой, снял с плеча и закрепил на сгибе локтя стальной щит, защелкнув замки креплений. Стал накачивать воздух в ресивер, привстав в стременах.

Обогнув кромку озера, мы увидели за перелеском стелящийся вдоль горизонта черный дым. Горела крепость на холме и часть домов, прижатых к ней с восточной стороны. Сильный ветер тянул языки пламени по влажным крышам, осыпал искрами и тлеющими угольками еще не занявшиеся постройки и крепостную стену. Взбираясь по извилистой дороге на холм, я был вынужден надеть шлем, опасаясь стрелы, пущенной из укрытия. Сквозь щели забрала обзор был весьма ограничен, но я успел заметить, что главные ворота выломаны тараном, который валялся тут же в пологом рве. Часть сторожевых башен были нарочно подрублены у основания, так что попытайся на них хоть кто-то взобраться, они тут же рухнут.

— Найди укрытие и не лезь в бой! — выкрикнул я, оборачиваясь к Ольге.

Но ответом мне послужил лишь звон короткого кинжала вынутого из ножен. Ольга не собиралась отсиживаться в тихом месте. Не могу сказать, что я одобрил ее выбор, но ведь как-то же ей все-таки удалось выживать все шестьсот лет.

Лишь миновав ворота, она чуть придержала лошадь и выпрыгнула из седла, тут же скрываясь за низким домишкой, стоящим на толстых сваях. Она не полезет в драку, не станет подставляться под стрелы и копья. Будет двигаться осторожно и уверенно знакомыми ей дворами и проходами.

Я тоже решил не подставляться под удар и выбрал небольшой уступ за частью изгороди, чтобы безопасно и спокойно спешиться. Груз доспехов отнимал много сил, но давал некоторую уверенность. Во всяком случае, ударом меча или простой стрелой эту броню с наскока не пробить.

С деревянной балки под дощатым настилом свесился один из моих стрелков в легком боевом снаряжении. Коротким жестом привлек мое внимание и тут же присел, убедившись, что я его заметил. Я не помнил его имени, но заметил, что винтовка у стрелка с оптическим прицелом, а это значит, что он опытный и проворный. Сжатый кулак и тут же открытой ладонью указание в сторону веранд королевского дома — «Бой уже внутри». Система жестов была отработана на отлично. Указательным пальцем на себя, открытой ладонью на меня и тут же двумя пальцами на свои глаза — «Я тебя прикрываю». Молодец стрелок! Снимаю с седла полутораметровый молот, хватаю у самого клевца, и тут же вверх по ступеням. Навстречу высовывается косматый лучник, поверх кольчуги разодетый в грязную, свалявшуюся шкуру. Я лишь услышал, как затрещали перья тугого оружия, когда оно вдруг переломилось пополам, и высунувшийся из засады вояка свалился на грязные бревна с пробитым горлом.

Пол-оборота назад — вижу, как мой стрелок уже меняет позицию, на ходу заряжая винтовку. Спокойно поднимаюсь вверх по ступеням, приподняв щит до прорезей забрала. На спине срабатывает клапан сброса давления, пока вышагивал, успел переполнить резервуар. Все системы брони настроены на критические нагрузки, так что использовать долго костюм не придется. Своевременно израсходую весь ресурс и сброшу. Неизвестно, сколько продлиться бой, потому что до сих пор не знаю, кто и кого бьет.

В тронном зале довольно темно. Чаши очагов перевернуты, горячие камни кладки разбросаны по тлеющей мебели. Шипят и дымят в лужах воды тлеющие головешки. Большую часть комнаты заволокло сизым дымом, но я все равно продолжаю двигаться вперед, чуть присев.

На небольших пластинах, отполированных до зеркального блеска, с внутренней стороны щита замечаю мелькнувший за спиной силуэт. Эти стальные зеркала для того туда и были установлены, как на автомобиле, чтоб не вертеть головой. Разворачиваться нет времени. Слышу гулкие шаги позади и чуть слева. Нападающих не меньше двух. Еще выше поднимаю щит и присаживаюсь с разворотом в сторону противников, выставив боевой молот пикой вперед. Здоровенный детина, наполовину разодетый в рыцарские доспехи, а частично — в козлиные шкуры и дубленую кожу, буквально налетел на меня, как бульдозер. В руках у здоровяка было копье, на поясе — топор. Мой щит отразил удар копья, а пика на конце молота пробила кирасу и застряла. По всему было видно, что удар был не сильный и вреда амбалу нанести не мог. Но, удерживая молот, упирая боевой частью в пол, я не позволял ему встать из неудобного положения. Второй нападавший, практически без всякой защиты, даже кольчуги на нем не было, выскочил из-за спины бугая и что есть силы, саданул мне в область шеи мечом. Синяк на ключице после этого удара точно останется. В голове протяжный гул, тупая боль растекается по телу горячим маслом, но останавливаться нельзя. Противник немного отшатнулся, но не унимается. Выворачиваю правую руку локтем вперед, как раз на шустрого попрыгунчика без доспехов, свободным большим пальцем под щитом щелкаю курком барабанного механизма. Резкий хлопок, энергия бьющая в поршень примерно такая же, как и та, что выплевывает свинцовые пули из моих пневматических винтовок. Острый штырь, спрятанный в цилиндре наруча, вылетает, пробивая буйную голову мечника насквозь.

Пока возился с попрыгунчиком, не обращал внимания на здоровяка, тот безуспешно пытался дергаться и содрать застрявшую кирасу с острой пики, но как-то подозрительно затих. Когда я смог развернуться так, чтобы мне было видно, что происходит, то понял, что в темени бугая воткнут короткий стилет, комплект которых носили с собой все стрелки.

Вывернув рукоять молота, я лишь отпихнул последнего нападавшего от себя ногой. Без сожаления поднимаю забрало и отстегиваю от ворота шлем. В бою стенка на стенку от него, может, и будет прок, да и обзор особо не нужен, а вот когда идет откровенная поножовщина внутри большого королевского сарая всех против всех, он только помеха. Плохо контролирующий обстановку, я становлюсь легкой добычей.

Появившийся из тени стрелок лишь взглядом указал на проем двери слева от трона, к которому сам подобрался почти вплотную. В руках скосаревского няньки я замечаю ручную гранату с коротким запалом. Чиркнув встроенным возле запала кремнем по кресалу, закрепленному на поясе, стрелок убедился, что фитиль занялся, и тут же бросил гранату под углом в проем двери. Я привычно приоткрыл рот и стал медленно вдыхать, повернувшись к двери одним боком, чуть прикрыв лицо кованой перчаткой.

Взрыв прогремел такой силы, что даже бревна в окружающих стенах пошатнулись и сместились чуть в сторону. Стрелок присел, сдвинулся к проему и тут же пихнул в дымный столб винтовку со штыком. Напрасная предосторожность — сработавший заряд был килограммовой гранатой с поражающими элементами, так что кто бы там ни стоял до этого — уже измочален в лохмотья.

Обгоняю стрелка и смело прохожу вперед. Повисшую после взрыва на петлях дверь вышибаю сильным ударом молота и вваливаюсь в соседнее менее просторное, чем тронный зал, помещение. Эта комната больше напоминала кадр из фильма ужасов. Среди разбросанного оружия и корчившихся, стонущих, окровавленных тел продолжали драться уцелевшие. Основная битва, звон которой был слышан еще во дворе, разворачивалась именно здесь. После взрыва, лязг железа немного утих, но ненадолго.

Ульвахам валялся на полу возле запертых широких ворот. У него была рассечена грудная мышца. Крепкий молодой парень, тоже без доспехов, на вид лет семнадцати, стоял над Ульвахамом, охраняя раненого.

Вдыхая дымный и кислый воздух раздутыми ноздрями, бросаюсь вперед на толпу. Первым же ударом отбрасываю с пути стоящего ко мне спиной незнакомого воина с длинными косами. Пока плыли на корабле, я немного успел запомнить команду Ульвахама, таких мордатых, как только что отлетел в угол, среди них не было. Второй дернулся было в броске, но налетел на штык стрелка, все это время идущего за мной, как тень. Третий и четвертый получили от меня неслабый удар ребром щита: один в челюсть, другой в переносицу. Тот, на кого они все наседали, оказался Савелий. Парнишка был серьезно ранен в бедро, но продолжал биться с четырьмя головорезами, не ожидая подмоги.

— Мы отстрелили почти три десятка человек, пока они не сообразили выискивать по углам, — угрюмо пробормотал стрелок, прикрывающий меня.

— Я видел смерть троих наших, — прохрипел Савелий, сдергивая с бедра пояс с аптечкой. — Прохор, помоги.

Сноровисто перетянув рану, стрелок вскрыл флакончик с обезболивающим порошком и высыпал немного в ладонь трясущимися руками. Я попытался подхватить антисептическую настойку, но молчун Прошка меня опередил, видя, как неудобно мне двигаться в тяжелых доспехах. Я кивнул ему в сторону распластанного на полу Ульвахама, над которым хлопотал его верный страж, пытаясь прижать кровоточащую рану. Подхватив на бегу протянутую мною аптечку, Прошка подскочил к Ёрну. Вдвоем они оттащили раненного от ворот и перевязали его.

— Мы пытались разделить нападавших. Ульвахам с Ёрном отвлекли, мы впустили шестерых, и я закрыл ворота, — продолжил Савелий.

— А мы вам сломали дверь с другой стороны.

— Теперь уже не важно. Помогите подняться на огневую точку, и я вас прикрою. Наум и Мартын во дворе, с ними Урге и какой-то рыцарь, очень похож на того Дитриха. Всего человек двадцать. Скосарь и еще трое нянек пошли уводить совет старейшин и женщин с детьми в погреб. Уже должны были вернуться.

— Кто затеял драку? — спросил я, спихивая плечом тяжелый засов с ворот.

— Люди рыцаря убили одного из старейшин. О чем говорили — не знаю, прости, мастер, язык с трудом дается.

— Остальные, если не будут больше лезть в драку, — пусть живут. Я во двор. Оба прикройте, по возможности. Приготовьте сигнальные гранаты. Махну руками — кинете. Все! По местам!

Прошка подсадил Савелия на потолочную балку и мигом вскарабкался следом. Я еще помедлил, помогая Ёрну закрепить повязку на груди Ульвахама. Наконец, убедившись, что стрелки заняли позиции, я с грохотом выбил засов. Во внутренний двор вела широкая лестница, выложенная из обтесанных бревен. Когда я распахнул ворота, вниз по ней сбежали не меньше десятка осаждающих. Все хорошо вооруженные, все незнакомые. Один тут же выстрелил из арбалета, но обычная стрела просто срикошетила от ребристой поверхности набедренного щитка. В ответ на это мой доспех с угрожающим шипением выпалил веером пятерку стальных дротиков, пробив голову арбалетчика и ранив стоящих рядом. Я только заметил, что одному срезало ухо и кому-то пробило плечо насквозь. К сожалению, это был последний выстрел. Больше пневматическая навеска не могла нормально функционировать. Я потратил весь накопленный запас сжатого воздуха. Чтобы его пополнить, придется побегать, но двор полон народу, так что теперь это просто лишний груз. Шаг за шагом, спускаясь по ступеням, я сбрасывал с себя странного вида трубки и щитки, накладки и шарниры. В сторону отлетел и щит, и наручи со встроенной пневматикой. Один из кудлатых верзил, стоящий не очень далеко от меня, вдруг дико завопил и бросился в атаку, как тут же упал навзничь. На фоне его боевого клича выстрел винтовки был бесшумным. Лишь я один в наступившей тишине услышал, как где-то надо мной под самой крышей дворца тихонько щелкнул затвор винтовки и зашипел рычаг самовзвода. В плотной толпе на площади легко было заметить братьев. Вокруг них было больше свободного места. Только шевелящаяся, стонущая куча-мала из избитых тел. И только два брата твердо стояли на ногах. В руках булавы и обрывки цепей. Я взмахнул рукой, словно приветствуя их. Передо мной, разметав толпу, грохнули два взрыва. Завизжала фейерверком искр пара сигнальных гранат. Мгновение нападавшая на братьев толпа во дворе больше напоминала застывшие восковые фигуры. Чуть позже все немного оживились и стали пятиться, так же как и те воины, что встретили меня на лестнице у ворот. Еще один гортанный вопль, и четверо крепких парней, явно не из местной дружины, бросились на лестницу. Не знаю почему, но был просто уверен, что произойдет что-то подобное. Никто из присутствующих не мог поверить, что такая толпа похваляющихся то и дело друг перед другом героев отступает от одного противника. Стрелки сработали на удивление слаженно. Одному нападавшему пробили руку, второму пах. Третий вырвавшийся мне навстречу получил такой сокрушительный удар молотом, что беднягу просто сложило пополам, причем бил я в область крестца, по спине. Встреча с восьмикилограммовой кувалдой сломает позвоночник кому угодно даже сквозь жесть доспеха. Последний на мгновение исчез из виду, но когда я нашел его взглядом, то понял, что и этот не жилец. Кинжал Ольги торчал у солдата под подбородком, выходя острием через глазницу.

— Ну что, бравое войско, — выкрикнул я, — вы пришли воевать или умирать?! — Эхом моих слов прозвучал перевод всего сказанного из уст ведьмы, невозмутимо вытирающей острое лезвие о плечо перепуганного, замершего, как статуя, солдата. — Я прибыл в эти земли с надеждой увидеть благородных воинов, а не дворовых псов. На самом деле вы просто шайка грязных мародеров, в которых нет ни капли доблести. И что же мне остается? Скажу вам честно, выбор невелик. Либо убить вас всех и забрать себе все, что пожелаю. Либо научить вас быть не просто горсткой оборванцев, а воинами, достойными своих богов!

Правду сказать, в этот момент я больше доверял Ольгиному переводу, чем собственной красноречивой болтовне. Ведь давно известно, что, если говорить напористо, дерзко, с огоньком, смысл слов доходит лишь фрагментами. Цепляется важными словами, выделенными интонацией или выкриком. Ольга просто бубнила, в то время как я зашелся ораторским пылом, гася в себе прилив адреналина. Продолжая двигаться вперед, я нарочно делал так, чтобы толпа еще больше расступилась вокруг меня. Все предыдущие планы и мысли, интриги и подобранные слова осыпались, как карточный домик. Я импровизировал, тянул время, занимал выгодную позицию, уже точно решив для себя, что буду делать.

— Одни из вас пришли с рыцарем и наемниками, которые работают за деньги. Их я не уважаю, но и претензий к ним не имею. Другие когда-то присягнули на верность своему королю. Урге, если не ошибаюсь. Ведь так зовут этого выскочку?! Будь он достойным королем, то битва, которая так резво началась и к началу которой я опоздал, так бы до сих пор и продолжалась. Но вдруг в вас всех зародилось сомнение! Почему вы должны драться друг против друга? Почему ваши дети, жены и старики должны стать свидетелями братоубийственной резни. Я вам отвечу. Ваш король — клятвопреступник. Он чуть не опозорил род Бьерна, но я, как равный Бьерну, могу смыть это позорное пятно…

— Хольмганг! — выкрикнула Ольга и указала кинжалом на стоящего возле резного столба высокого блондина с топорами в обеих руках.

Толпа расступилась еще больше, образуя неровный круг. Ольга прошлась вдоль этого круга гортанно и, тоже повышая тон, договаривала собственную версию перевода. Затем остановилась возле меня.

— Хольмганг — это дуэль. Урге слабак. Ты с ним легко справишься, какое бы оружие он ни выбрал.

Возбужденные люди стали смещаться в стороны, разбредаться на кучки. Звон оружия прекратился повсюду. Женщины и старики выходили из неприметных сараюшек в таком количестве, что не понятно становилось, как они до этого туда все поместились. Все они бросились разбирать кучу избитых вояк, выискивая своих родных. Пугливо шарахаясь от устало бредущих в обнимку братьев-близнецов, прыснула во все стороны вездесущая ребятня и помчалась занимать все возвышенные места. Откуда-то из толпы вышел Скосарь с двумя стрелками, они стали раскладывать позади меня оружие, все, которое только могли собрать. Копья, булавы, палицы, мечи, топоры, пики. Туда же, в эту кучу железа, я отбросил и свой молот. Мартын с Наумом, устало присев прямо на землю рядом с этим арсеналом, стали перебирать оружие, откладывая поврежденное. Со стороны Урге происходило примерно то же самое. Я прикинул шансы и решил, что в данной ситуации доспех только помешает. Взяв у одного из своих стрелков короткий нож, я стал срезать крепежные ленты верхних накладок. Вовремя сообразивший, что я делаю, Скосарь помог разобраться с винтами на кирасе и вороте. Скинув с себя всю тяжесть железа, я остался голым по пояс в суконных стеганых брюках и сапогах со стальными наголенниками. Молодые воины, образовавшие круг, предусмотрительно попрятали оружие и теперь нехотя пропускали вперед старейшин под охраной уцелевших стрелков. Мои бравые рязанцы держали винтовки на изготовку. Расчищая путь и покалывая нерасторопных зевак штыками, они подвели старцев к Ольге. Она тут же, выразительно жестикулируя, заговорила с ними. Деды в ответ что-то бубнили, но в основном одобрительно кивали. Один из стариков подошел ко мне и стал что-то говорить. Подоспевший Сурт, все еще трясущийся от страха, стал переводить.

— Уважаемый Скалли говорит, что он помнит последний Хольмганг и знает правила. Тебе, как колдуну, нельзя применять свои заклинания и обряды. Битва должна вестись только оружием.

— Скажи ему, — попросил я толмача, — что это колдовство понадобится скорее Урге.

Я заметил, как возле Ольги появились Рох и Веланд, ее верные спутники. Веланд еле сдерживал довольную улыбку, а Рох сосредоточенно выслушивал какие-то наставления ведьмы. Наемники рыцаря Вальдемара, действительно седого явно не по годам, собрались небольшой шайкой на тех ступенях, по которым я спустился во двор. Их гнусные рожи мне не очень-то нравились, но по всему видно, что долго задерживаться в этой крепости они не будут. А уж если поймут, что расклад сил не в их пользу, то и вовсе смоются, не попрощавшись. Пока я раздумывал насчет того, какой бы предмет потяжелей опустить на голову надоевшего всем короля, Урге схватил копье и бросился вперед, давая минимум времени на раздумья. Толпа дружно ударила в щиты, задавая ритм, и я вовремя заметил коварный выпад. Проделав короткий прием, король тут же отступил. С копьем он обращался на уровне новобранца в скосаревском лагере. К черту оружие, придушу придурка — и дело с концом. Второй отчаянный выпад для обладателя копья был еще менее удачный, чем первый. Я перехватил оружие и тут же вырвал его из рук нападавшего. Скривив ужасную гримасу, блондинчик отступил и тут же кинулся к арсеналу, выложенному на земле со своей стороны. Возможно, мне показалось, но действия короля были какие-то неуверенные. Было похоже на то, что в предыдущей драке с близнецами он основательно вымотался. Идя мне навстречу с мечом и щитом, подхваченными из арсенала, Урге запнулся и чуть не упал. В какой-то момент ритмичные и звонкие удары воинов по щитам сбились, и я словно бы уловил эту паузу. Мгновенно отбросил в сторону бесполезное копье, отвлекая внимание короля, и тут же ринулся чуть наискосок. Не давая блондинчику возможности замахнуться или ткнуть мечом, я резко сократил дистанцию и в прыжке ударил ногой в щит. Удивительно, но король устоял. Рука противника взметнулась в коротком замахе, но я уже схватил щит за края и резко крутанул, как штурвал. Подобный прием вывернул руку и заставил Урге согнуться чуть ли не до земли. Он приподнял голову, и я тут же схватил его за шею, сжимая что есть сил. В подобном захвате есть только два варианта: либо давить и ждать пока противник мучительно задохнется, либо чуть помочь второй рукой и сломать шею. Сломать позвонки такому быку будет не просто, поэтому я решил давить до конца, пока не сдастся.

Удары воинов по щитам прекратились. Все напряженно наблюдали за тем, как король пытается вывернуться, бессильно молотя по воздуху руками и ногами, отбросив бесполезные меч и щит. Прозвучал негромкий выстрел. Гортанный вопль надорвал тишину. Когда я развернулся, продолжая сдавливать толстую шею противника, то увидел, как один из наемников оседает на землю, прижав к груди окровавленную кисть. Снайпер, стоящий метрах в двадцати в окружении воеводы Скосаря, молниеносно перезарядил винтовку и опять вскинул к плечу. Наемник попытался воспользоваться моментом и метнуть мне в спину короткий нож. Но стрелок заметил опасность и прикрыл, отстрелив нападавшему несколько пальцев на руке. Скосарь только мотнул головой, как тут же вся шайка Вальдемара оказалась под прицелом стрелков.

Тем временем Урге поджал ноги, используя собственный вес и сильно вспотевшее тело, выскользнул, словно змея, и откатился по земле к отступившей толпе. Осмыслив все произошедшее, воины с обеих сторон протяжно загудели. Кто-то разочарованно махнул рукой, кто-то смачно сплюнул на землю возле короля. Некоторые демонстративно убрали оружие в ножны и закинули за спину щиты. Я успокоил дыхание, неспешно наблюдая за действиями противника, прогулочным шагом двигаясь в сторону своего арсенала. Урге, хватая жадно воздух широко открытым ртом, перекатился вперед и подхватил большой топор, тут же вставая на ноги. Оружие сокрушительное, силовое. В умелых руках может поспорить с чем угодно. Но, похоже, занимаясь делами королевства, вытравливая родственников и строя подобие международной политики, как сам он думал, Урге уделял не очень много времени тренировкам. Боевые навыки притупляются, стоит хоть на месяц прекратить заниматься. Массивный топор Урге схватил, как говорится, за «горло». Не за конец рукоятки, а у боевой части. Широкое и острое лезвие — серьезный аргумент, но в таком хвате от топора толку не больше, чем от мясного тесака. В ответ меня так и подмывало взять тонкий и изящный меч, наковырять в противнике дырок и покончить с этим. Но что-то в последний момент щелкнуло, сместило мою руку в сторону, и я схватил молот. У нас неравные весовые категории. Урге хоть и крепыш, но все равно уступает мне и в росте, и в весе. Боевой молот в моих руках делал эту разницу еще более значительной. Один-единственный пропущенный удар — и бывший король костей не соберет. Проверяя баланс в руке, я подкинул молот вверх. Тот сделал один оборот в воздухе и шлепнулся в руку, звякнув стальной рукояткой в кованой перчатке. Вмиг опустив топор, Урге развернулся и бросился к небольшим воротам, сшибая с пути обалдевших от такого трюка воинов. Бешено толкнув в бок брошенную кем-то без привязи лошадь, зацепился за стремя и на ходу вскарабкался в седло. Откуда-то со стороны сараев выскочила с криком Хильда в ореоле растрепанных рыжих волос. Вцепившись в стремя, она пыталась удержать от бегства мужа. Тщетно. Яростно колотя по бокам ошалевшую лошадь, Урге стряхнул рухнувшую в грязь Хильду и умчал прочь. Над тесным двором разразился надрывный хохот. Те воины, что еще десять минут назад были в окружении короля, тут же стали снимать оружие с поясов и бросали на землю, багровея от смеха. Ко мне подоспел стрелок, вскидывая винтовку, но я лишь прикрыл рукой оптический прицел, давая понять снайперу, чтобы не стрелял убегающему в спину.

— Это был ваш король! — сказал я, удобней перехватив молот. — Желающие могут последовать за ним.

Несмотря на то что все сказанное мной было задорно переведено Суртом, Вальдемар Седой и его наемники не сдвинулись с места, продолжая наблюдать за развитием событий.

— Победивший в старинном поединке получает все, что принадлежало побежденному, — сказала Ольга, вытирая своим рукавом пот с моего лба. — А если противник остался жив, то он становится рабом. Можешь объявить Урге беглым рабом и назначить награду за его голову. Хольмганг — суровая дуэль, право сильного. Эту битву надолго запомнят. Сейчас важный момент. Если сам не хочешь сесть на трон, подведи братьев к старейшинам.

Двигаясь навстречу Мартыну и Науму, я поднял вверх молот, послуживший символом победы. Галдящая толпа чуть приутихла, расступилась, уступая дорогу.

— Делиться всем с братьями по оружию! Не позорить воинское братство трусостью и предательством! Всегда помнить о чести! Быть сильными! Справедливыми! Милосердными! Клянетесь?!

Оба брата преклонили колено и опустили головы. Плотная ватага воинов расступилась, образуя широкий круг, а старики сами встали у меня за спиной.

— Клянемся! — выдохнули близнецы в один голос.

— Перед лицом ваших предков! Перед небом и землей! Клянетесь с честью выполнить долг?!

— Клянемся!

— Возьмите этот молот. Пусть он станет символом новой жизни. Пора вам самим браться за ум, а не выполнять мои приказы.

Старики одобрительно кивали головами. Воины, которые недавно готовы были растерзать друг друга, начали обниматься и зычно выкрикивать имена новых королей. Наемники и сам рыцарь немного отстранились, и лишь позже, когда все немного успокоились, сам Вальдемар Седой подошел к братьям и выразил свое почтение. После недолгой церемонии и рукопожатий наемники ушли из крепости, забрав с собой раненых. Те же, кто был в окружении опозорившегося короля, сейчас с удивлением выслушивали истории от команды капитана Ульвахама о событиях, что происходили здесь. Селяне, женщины и дети, которые еще недавно прятались по подвалам, сейчас занимались ликвидацией последствий буйных столкновений и поджогов. Многие воины так же отложили оружие и принялись тушить пожары.

Кряжистый мужик в накидке из медвежьей шкуры подошел к лестнице, где были разбросаны детали моего доспеха. Поднял наплечник и щит, стал внимательно разглядывать. Попробовал согнуть, поскреб ногтем. Я заметил, что мужик был без оружия, лишь на поясе короткий нож, весьма скромный на вид. Молчаливый стрелок у меня за спиной ревниво посмотрел на любопытного, но ничего не сказал, просто удобней переложил винтовку на сгиб локтя. Я подошел ближе и поднял с земли широкий пояс из стальных пластин с креплениями под пневматический обвес. Мужик нахмурился, но я быстро обернул грохочущие пластины вокруг его талии и закрепил пряжку. На лице незнакомца отразилось удивление. Чуть склонив голову, мужик что-то невнятно пробубнил, а стоящий рядом Веланд, как смог, перевел мне его бормотание.

— Он спрашивает, как можно было бросить на землю доспехи, достойные богов.

— Легким движением руки, — пошутил я, не надеясь на понимание. — Скажи ему, что мне они больше не нужны, пусть забирает.

В ответ на слова Веланда мужик только замотал головой и попытался было снять пояс, но я продолжил:

— Это подарок, бери. — В подтверждение своих слов я снял кованую перчатку и отдал ему.

Мужик еще больше нахмурился, но за перчаткой все-таки потянулся.

— Не хочешь подарка? — удивился я. — Давай меняться. Я тебе хорошие, почти не пользованные доспехи, а ты мне медвежью шкуру. Идет? Выгодное предложение. Соглашайся, пока я добрый.

Поняв все сказанное, Веланд только задорно рассмеялся, что заставило и угрюмого мужика повеселеть. Ему перевели мои слова общими усилиями стоящие рядом Сурт и Рох, и громила с легкостью стянул с себя медвежью шкуру, успевшую впитать все местные запахи и его собственный пот.

Доспех неплохо себя показал в этой короткой стычке, но все равно не подходил мне. Больше сил потратил на то, чтобы его носить. С непривычки постоянно отвлекался на пневматические системы и приводы. В бою каждая секунда дорога, а я тратил время на то, чтобы управлять механикой. Не нужно мне такое нагромождение железа, лишнее это. И вообще надо перестать подставлять голову под удар и самому лезть в битвы.

Довольный подарком мужик стал собирать детали, разбросанные вокруг себя, а я отправился вслед за стрелками собирать подранков. Часа через четыре мы смогли собраться в бывшем тронном зале, теперь наполовину сгоревшем и частично разрушенном. Уставшие после стычки воины чествовали новых королей. Шутили насчет того, что братья похожи как две капли воды и что король на самом деле один только двухголовый и с четырьмя руками. Бочка браги, выкаченная из подвала, лишь добавляла веселья. Старики не отставали от молодых и тоже бурно и шумно обсуждали события ушедшего дня. Меня усадили во главе стола напротив того места, где стоял трон. Наум и Мартын, легко вспомнившие язык, теперь задорно травили байки, сопровождая свой рассказ короткими пантомимами. А я внимательно разглядывал обломок каменной плиты, висящий над троном. Ольга какое-то время общалась со стариками, раздавала какие-то указания придворным, а потом подсела ко мне.

— Что это за обломок камня над троном? — спросил я Ольгу, обращая ее внимание на плиту.

— Это каменный щит. По легенде, придуманной нами, он был отколот Бьерном от чертога Асгарда.

— Мне не очень интересно, какую легенду вы сочинили для подтверждения божественности рода прежнего короля Бьерна.

— Понимаю, — вздохнула Ольга. — На самом деле это камень с Медвежьего носа. Есть такая гора в паре недель пути отсюда. В одном из первых путешествий на север, когда искали выход к морю, мы наткнулись на эту гору. Странное место, скажу я тебе. Да и местные про нее много всяких небылиц рассказывают.

— И что же в нем странного?

— Охотники обходят гору стороной, считают проклятой. Если олень или другой зверь уходят на гору, их не преследуют. Там на вершине мы и обнаружили множество каменных надгробий, видимо, оставшихся с более ранних времен. А еще эта гора, как магнит, притягивает молнии и грозы. Поэтому все надписи, что вырезаны на камнях, мы стали называть рунами грома. Так и повелось с тех пор.

— И что? Все надгробья исчерчены этими рунами грома, как на наших с тобой камертонах?

— Все, — ответила ведьма совершенно спокойно.

— Прошло столько лет, — удивился я, — и тебе не пришло в голову поинтересоваться, откуда взялись эти громовые знаки и что спрятано под плитами?!

— Там лишь камни, поверь мне, Артур. Да, знаки на них странные, но прочесть их невозможно. Как они там появились, кто их начертал — неизвестно.

— Так не бывает! — возразил я и встал, снимая факел с колонны.

Подойдя ближе к трону, я отодвинул его чуть в сторону. Забрался ногами на сиденье и поручень, подсвечивая чадящим пламенем закрепленный между бревен камень. Под слоем пыли и копоти на камне угадывались ровные строчки высеченных знаков. Текст был не полный, некоторые знаки с заметными выщерблинами, но очертания угадывались.

— Вот этот знак с двумя точками, чем-то похожий на басовый ключ, есть и на моем камертоне. И вот этот в виде ромба.

— Я знаю это. — Кивнула головой Ольга, соглашаясь. — Но я не могу прочесть того, что здесь написано.

— Это не может быть просто совпадением! Очнись! Гадская железяка с каракулями забрасывает нас через время без всяких инструкций, а вы, найдя такие же надписи, не придумали ничего умней, как отодрать кусок, притащить в деревню и придумать простенькую легенду, обозвав надписи рунами грома?!

— Мы изучали эту гору, — ответила Ольга, пожав плечами, — там нет ничего кроме камней.

— Так не бывает! — повторил я с упорством. — Тот, кто оставил надписи, знал язык! Понимал смысл оставленного послания! Неужели не возникло мысли разобраться, изучить, проверить тщательней?!

— Да как-то не до этого было. Мы проверяли, изучали, но все пустое.

— Очень уж легко вы сдались.

— Мы пытались выжить, Артур! — чуть ли не выкрикнула Ольга. — У нас не было времени и средств на долгое изучение! Мы искали закономерность, пытались расшифровать символы, но все впустую.

— Значит, сделаем это еще раз. Ты должна показать мне, где находится гора. Я не успокоюсь, пока собственными глазами не увижу. Возможно, именно там ответы на все вопросы, быть может, даже подсказки. Ведь вы же выяснили, что камертон может омолаживать. Заставили железяку работать и выдать хоть одну полезную функцию. А вдруг это далеко не все! Есть еще куча функций у этого навороченного гаджета!

— Я не против, — согласилась Ольга, принимая из моих рук факел. — Гора хоть и далеко, но мы можем туда отправиться хоть завтра. Места там глухие, дикие.

— Наум и Мартын сами справятся. Им не привыкать. Здесь мне делать больше нечего. Я хочу отдохнуть от строительства крепостей и вечной гонки вооружения. Археология — чем не достойное занятие?

— Как скажешь. Быть может, тебе улыбнется удача. Но не хочу тебя обнадеживать.

В какой-то момент я понял, что разговоры за нашими спинами стали какими-то тихими и сдержанными. Веселящаяся толпа притихла и теперь напряженно прислушивалась к нашему тихому спору. Даже Мартын и Наум насупили брови, явно не понимая ни слова. Я растерялся, не знал, как отреагировать, но Ольга тут же стала что-то говорить старикам. Ее слова вызвали еще большее удивление и даже страх, но дать хоть какое-то объяснение такому неприкрытому интересу к старому камню мы были просто обязаны.

— Что ты им наговорила? — спросил я Ольгу, когда все немного успокоились и опять принялись пить.

— Сказала, что ты собираешься вернуть камень на место.

— Это что-то вроде местного черного юмора?! Думай, что говоришь! Сейчас наберется целая банда желающих отправиться в это путешествие вместе с нами!

— Не знаю, как действовал ты, Артур, но мне здесь просто приходилось мешать воедино мистику и факты. Я много лет была предоставлена сама себе. Без поддержки, без общения. Роды, болячки, прыщи на заднице, муж изменяет, жена неверна — все бегут к ведьме. Всем приходится что-то врать, давать отвары и настойки, выдавая за колдовские зелья. Я могу взять в руки оружие, умею им пользоваться, но этого недостаточно. Хватайся я за меч всякий раз, когда припирает, меня бы давно уже зарезали!

— Успокойся. Я ни в чем тебя не обвиняю. Просто ты никак не можешь смириться с мыслью, что ты теперь не одна. Я здесь, рядом с тобой. И случись что, мне придется хвататься за оружие.

— Извини, Артур. Это действительно так. Стоит только на миг потерять тебя из виду, как я тут же начинаю чувствовать себя одиноко. Это мерзкое и отвратительное чувство, но я научилась терпеть.

— Давай постараемся работать в команде. Не каждый сам по себе, а вместе. За столько лет ты уже, наверно, потеряла надежду вернуться домой, в свое время. А я еще верю, что это возможно.

В ответ на это Ольга ничего не ответила. Сдержанно улыбнулась и тут же поспешила удалиться. Меня немного кольнул ее взгляд, оставил в душе какую-то крохотную царапинку. Но я постарался не обращать внимания.

Здесь все чужое, незнакомое. Я пока не у себя дома, и этот мир для меня чужой. Меня угнетает и напрягает здешний климат, здешняя глушь, в сравнении с которой Мещерские края просто индустриальная зона, а не заповедник непуганых королей.

Веланд, Рох и Кари отправились вслед за своей госпожой. Ее верные спутники всегда были с ней рядом. Сурт подошел ко мне и мельком взглянул на камень, вокруг которого разгорелся такой шумный спор.

— Камень Асгарда. Великие руны грома! Святыня, про которую мне еще дед рассказывал. Госпожа иногда месяцами изучала надписи на этом камне. И даже в те дни, когда мы только собирались отправляться в твои земли, князь.

— Забудь про этот титул, Сурт. Никакой я не князь. Это там, в тех землях, когда у меня была своя крепость, свои земли, это имело какое-то значение. Теперь лишь пустые слова.

— Эгиль-воин так не считает.

— Эгиль-воин, так вы называете свою госпожу?

— Это мужское имя, — пожал плечами Сурт. — У женщин таких имен не бывает. Как мне рассказывали, давным-давно в дальнем походе госпожа помогла одному исландскому королю укрыться от преследователей. Когда их нашли разведчики, она вступила в бой и победила воинов. Король был сильно ранен и в благодарность назвал ее своим братом. А когда узнал, что под доспехами скрывалась женщина, потребовал от своих подчиненных называть ее воином, равным себе. С тех пор ее стали называть Эгиль.

— Интересная история. Признаться, я даже не знал что это мужское имя.

— Зато теперь ты, э… господин, действительно Артур, — хихикнул Сурт, указывая на мою шкуру, которую я так удачно обменял на чудовищно дорогие и тяжелые доспехи. — Зимний медведь.

— Зимний медведь?! Ты, наверное, имеешь в виду белого медведя?

— Нет, белый это отсюда далековато, слышал я истории. Зимний медведь — тот, кто зимой не спит, бродит злой да лютый, хлеще ночного волка Квельдульва, которым тебя величали.

— Да, наверное, ты прав, так и есть. Медведь-шатун, как ни крути, всю зиму колобродил, как неприкаянный без кола, без двора.

Поправив косматый трофей, к запаху которого в общей массе зловоний привык довольно быстро, я спокойно вернулся на свое место. Быстро забывшие про недавнюю кровопролитную стычку воины праздновали общую победу, не замечая того, что мелкий моросящий дождь капает им на головы сквозь дыру, пробитую в крыше. Мне было не до веселья, я видел вокруг себя только развалины, убогость и нищету. Мартын и Наум, или, как теперь их называли, Гунтер и Эрик, вернув данные при рождении имена, остались с чахлым наследством. Они — мои единственные наследники, действительно те, кто прошел вместе со мной весь долгий и извилистый путь. Они достойны большего, и конечно же я их не брошу. Буду рядом, помогу наладить нормальную жизнь. Придется учесть многие былые промахи. Провести работу над ошибками. Но прежде я должен посетить Медвежий нос. Это как Мекка, не посетив которую, правоверный мусульманин не может считать свою миссию на земле завершенной.

Возможно, что для строительства новой крепости понадобится найти более подходящее место. В этих краях действительно немало ресурсов, но начинать следует с составления подробнейшей карты. Владение знаниями о местности — это ключ к дальнейшему успеху. Хорошо и грамотно составленная карта сама по себе огромная ценность. Попробую сменить тактику. Не действовать напрямую, а через доверенных лиц посредников. Сам буду в тени, скрыт от посторонних глаз, не вызывая явного интереса. Но доверенные люди смогут влиять на ситуацию и в конечном итоге воплотят все задуманное. Мой индустриальный взрыв в отдельно взятом княжестве принес больше проблем, чем положительных последствий. Из всего внедренного уже через пять лет забудут три четверти, еще позже не останется ничего, кроме, пожалуй, что умения изготавливать валенки. Вот все, что останется. Я научил людей делать валенки! Обалдеть, какой индустриальный рывок! В Змеигорке после меня останется немало артефактов. Много странных механизмов, много хорошего, качественного железа и сотни приспособлений, которым не найдется места в обыденной жизни. Но все же есть еще кое-что. Есть устоявшаяся и весьма действенная торговая гильдия, уверенно вросшая корнями в благодатную и плодородную землю на берегах Черного моря. Схема работы этой самой гильдии легко была принята купцами и правителями. Основы банковской системы, страховых обязательств — все это чуть ли не мгновенно стало востребованным и полезным. Вот всегда так! Бьешься как рыба об лед, пытаясь воплотить задуманное. Тратишь силы и время в титанических усилиях. Все наконец воплощается, но через какое-то время требует еще больших вложений и затрат. И так до бесконечности. А тут по пьяной лавочке ляпнул приунывшему тестю про страховое дело, лишь бы отвлечь того от мрачных мыслей после бегства из захваченной недругами Рязани, как нате вам! Пошло дело! Вспухло как на дрожжах, вовлекая в оборот залежалые фамильные ценности и капиталы. Потащило за собой и банковское дело. Торговля расцвела и окрепла, прорастая кровеносными сосудами торговых путей по странам и континентам. Пугая меня масштабами сделок и всевозрастающей мощи политического влияния. Торговой гильдии уже под силу смещать неугодных правителей, останавливать войны и строить города. Я со своими жалкими потугами в отдельно взятой глуши кажусь пигмеем по сравнению с таким монстром. Что поделаешь! «Бабло» правит миром! Так что зря я на себя наговариваю, что оставил в наследство лишь великую тайну изготовления валенок. Ничего подобного. Торговая гильдия, страховое общество, банки… Все это, конечно, хорошо. Но меня больше греет другое. Вместе с черемисом Олаем во Владимир отправились больше трех сотен стрелков. Это воинская элита, братство, чтущее свои традиции. Это новая военная каста, которая если не загнется и не вымрет, то сможет занять достойное положение. Причем связанная крепкими узами с торговой гильдией. Это та сила, что способна изменить этот мир. Без насилия и крови, только одни фактом своего существования. Хотя я тут загнул. Поначалу, конечно, придется особо тупым ребрышки-то пересчитать. Ну, банковское дело такое — счет любит!

У меня нет обязательств перед кем бы то ни было. Я сам себе хозяин. Мне не давали четких и внятных инструкций, не намекали на желаемый результат. Меня просто выбросили в прошлое, как щенка в реку, и оставили на волю случая. Так чему ж удивляться, если потом появляются бродячие псы? Ольга права. Им было наплевать, кто и какие громовые руны начертал на древних камнях и проклятых камертонах. Они просто выживали, как могли. Если начинаешь игру, не зная правил, то шанс на выигрыш невелик. Тут выбор прост — или придумывай правила, или не играй.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Опять лошади! — взмолился я, закатывая глаза. — Опять верховая езда! Да сколько ж можно?!

— Ты сам торопишь! — ответила Ольга, чуть повышая тон. — Так что терпи. Пешком мы в эту глушь месяц тащиться будем, и это при самом хорошем раскладе. А по здешним меркам месяц — это очень много, поверь. Холода быстро на голову сваливаются так, что обернуться не успеешь.

— Припасы в дорогу, оружие, товары какие-то для лопарей, — бубнил Веланд, почесывая косматую бороду, — я все это на загривке не понесу.

— Ладно! Лошади так лошади, другого транспорта все равно нет.

— Зря беспокоишься, — успокоила Ольга, — можем даже седел с собой не брать, места там очень труднопроходимые, так что все равно пешком большую часть дороги по болотам да тайге.

— Да я просто устал уже от этих сборов! Мы, убегая из Змеигорки, быстрей собрались, чем теперь. Вторую неделю тюки пакуем. На кой черт нам все это сдалось?!

— Там у местных товаром в дорогу не разживешься. Ни лошадей, ни мастерских, случись что, не сыщешь. Даже лошадь подковать будет негде. Это тебе не новгородская ярмарка или закрома московского князя. Дальше на север — глушь, где даже тропинок нет.

— Да понял я уже.

Ольга сдерживала ехидную улыбку. Веланд и Рох недоуменно насупились. Они всегда напрягались, как и толмач Сурт, когда мы с Ольгой говорили на непонятном им языке. И вроде бы звучит похоже, и слова некоторые знакомые, а все равно каша получается. Могу себе представить, что за кавардак творится у них в головах. Раньше были слугами одной ведьмы, а тут еще и колдун затесался, да такой же чудной.

Скосарь Чернорук сидел на крыльце, наблюдая за нашей суетой и сборами. Я попросил Ольгу поселить воеводу в наш дом, чтобы присмотрел. На самом деле старый вояка был совсем плох. Годы и ранения брали свое. Старик хорохорился, пыжился, но я-то видел, как ему трудно даже верхом на лошадь сесть.

— Трудный год выдался, — бубнил Скосарь, грея за пазухой механическую руку. — Стольких дорог натерпелись, стольких битв. Благослови бог эту землю, если в мире и покое к праотцам отойду.

— Ты не раскисай, старая развалина, — пригрозил я воеводе, — ты мне еще пригодишься, никто тебя со счетов не сбрасывает.

— Братья-то как ладно за крепость взялись. Да спорно и скоро у них все, — бурчал Скосарь, как бы не слыша меня. — Рвы углубили, насыпь ставят. Фундамент под стены заложить хотят еще до зимы. Твоей казны, батюшка, им надолго не хватит, уж шибко размахнулись.

— Не хватит, соседей пограбят. Ульвахам два дня верхом скакал, когда Мартынка с пьяных глаз ему дозволил взять удел, сколько верхом без сна осилит, столько и возьмет. Вот морской волк ему и станет добытчиком. Они дома, Чернорук. Это их земля, их края, и здесь они свои.

— Были б силы, князь, с тобой бы пошел, да, боюсь, обузой в дороге дальней стану. Не серчай, стар я уже.

— Вот вернусь, сварю тебе зелье, чтоб омолодить тебя, старого вояку. А пока сил набирайся, да смотри за нашим хозяйством. Соседей не обижай да девок местных не порть. А то я твою натуру знаю. Все брюзжишь, что стар да немощен. А как с глаз долой — так по девкам!

Не хотелось мне оставлять в одиночестве загрустившего Скосаря. Но ехать было просто необходимо. Да верхом, да по болотам и непролазной тайге, но покуда я не осмотрю все собственными глазами, не увижу этих древних камней, я спать спокойно не смогу. Не припомню что-то прежде за собой такого неудержимого азарта и желания разобраться в мелочах. Осколок камня с надписями провисел над троном королей не одну сотню лет. Что-то за это время могло значительно поменяться. Но я просто обязан решить для себя эту задачу. Ведь не бывает сложных технологий ради них самих. Все делается для какой-то цели. Вот и эти камертоны, как заноза в пятке, не дают покоя. А тут вроде бы стою перед глухой стеной и чувствую, что истина где-то рядом.

— К вечеру выйдем к Плешивому нагорью. Там много уютных мест, будет где встать на ночлег, — заявила Ольга, разглядывая редкий лес на севере. — Но боюсь, в дороге нас непогода застанет. С моря шторм идет, так что нам лучше поторопиться.

Выдвинулись как обычно с опозданием. Терпеть не могу ситуацию, когда о чем-то вспоминают в последний момент, и сборы затягиваются еще как минимум на час, а то и больше. Восемь лошадей и четверо путешественников. На каждого одна запасная лошадь, везущая припасы и товары в дорогу. Сурт сам потребовал, чтобы его взяли с собой. Он даже готов был всю дорогу везти осколок камня, который мы забрали из тронного зала. Веланд оставил на брата Роха свою семью и последовал за госпожой. Однажды Ольга рассказала мне, что Веланд и Рох ей как приемные сыновья. Она нашла их в разграбленной деревне, на побережье, и вынесла еще грудными младенцами в безопасное место. Так что крепыш Веланд от ведьмы не отойдет ни на шаг, особенно в таком опасном и далеком пути.

Взобравшись на то самое Плешивое нагорье, решили не останавливаться. Белые ночи уже миновали, и солнце пряталось за горизонт, но вечера все еще были длинные, и мы могли пройти какое-то расстояние по знакомым землям, не опасаясь заблудиться.

И все-таки я слишком быстро привык к суровости этого края. Можно сказать, даже смирился, как с неизбежностью. Мещерские земли в сравнении с этими были куда как уютней. Там чувствовалась какая-то живая атмосфера, близость людей. А здесь лишь холодный и темный лес, дикая природа и ты как пришелец на чужой планете. Вот никак не мог отделаться от этого ощущения.

Ольга пыталась подробно рассказать мне все, что они смогли выяснить в отношении камертонов, или ключей. Сумма знаний была небольшой. Ключи были уникальны, хоть и схожие по конструкции и внешнему виду. Надписи на ключах были составлены из неизвестных, как называла их Ольга, проторунических знаков, прочесть которые так и не удалось. Некоторые громовые руны повторялись, иные были уникальны и не встречались больше нигде, кроме как на том самом камне, который мы везли с собой, дабы вернуть его обратно и, по возможности, восстановить целостность древнего памятника. Я ничего не ждал от этого путешествия. Был просто уверен, что бывавшие здесь прежде Ольга с профессором все тщательно изучили. Когда-то они тоже надеялись вернуться домой, в привычный и уютный мир. Не могли и не должны были что-то пропустить или не взять в расчет. Осталось мне самому убедиться в том, что все так и есть, и больше не терзать себя сомнениями.

Мы двигались вдоль русла реки. Чаще всего продирались сквозь заросли, форсировали какие-то мелкие безымянные речушки. Обходили по краям болота, если была возможность. Дорога выматывала не столько своей монотонностью, а все больше мелкими, но весьма гадкими неприятностями. Нас одолевали просто тучи комаров, мелкий моросящий дождь с частыми туманами преследовал по пятам. От сырости и холода не спасал даже жаркий костер. И это летом. Что же, черт возьми, здесь будет осенью и зимой. Не в пример мне, Ольга переносила все тяготы пути куда более стойко. Я даже завидовал ее выносливости, вот уж точно не кисейная барышня. Но лично меня дорога раздражала. Непролазная глушь, сквозь которую чуть ли не в буквальном смысле приходилось прорубаться, сводила с ума, но я терпел. Старался не выказывать своего явного недовольства и раздражения. В конечном счете я единственный, кто настаивал на этой экспедиции именно сейчас, без должной подготовки.

На десятый день пути мы уже двигались в предгорье. Лес здесь был не такой густой, а Веланд и Ольга то и дело спорили по поводу того, каким путем лучше подняться на тот или иной холм. Мне уже указали место на северо-западе, где находилась гора Медвежий нос, но при этом мы упорно двигались все дальше на север.

— Если верно то направление, что вы мне указали, то почему мы уходим в сторону?

— Южный склон этой горы неприступен. Там лишь голые скалы. Мы зайдем с северо-восточной стороны, но даже там придется оставить лошадей у подножья. Подъем для них крутоват, могут ноги переломать.

— Не знал, что здесь такие крутые горы.

— Мы идем к Олаву, нашему общему знакомому. Старый шаман знает эти места как свои пять пальцев и не раз бывал на горе.

— Он еще жив? — спросил я, вспоминая веселого здоровяка, перезимовавшего несколько лет назад в Змеигорке.

— Кто? Олав? Да этого пьяницу, похоже, вообще ничего не берет. У его хижины собирается много местных охотников, так что нам будет о чем поговорить и обменять товары.

— Я еще не знаю местного уклада, — посетовал я. — Здесь так принято или вы сами так решили?

Ольга развернулась в седле и попыталась сблизить наших лошадей на узкой тропинке.

— Дело в том, что прибывая с дарами, ты как бы даешь понять здешним жителям, что намерения твои мирные. Ты не завоеватель и не грабитель. Ты принес дары, но им нечего дать тебе в ответ из того, что бы ты не смог взять сам. Вот и получается, что они за скромный дар соглашаются на небольшие услуги. Это вольные люди. Никакие короли и церкви им не указ. И это фактически их земля, кто бы ни присваивал ее себе, она все равно малодоступна и труднопроходима. А уж завоевать ее можно только авторитетом, но никак не силой.

— Да уж, — согласился я, — тащить тяжеловооруженную армию по таким дебрям просто самоубийство. Даже мои стрелки, все, что есть, в такой глуши смогут остановить тысячное войско, играя с ними, как кошка с мышкой. Примерно на то же самое нарвались ордынцы, когда первый раз рыпнулись с наскока взять Змеигорку.

— Вот и здешние партизаны прекрасно это знают. Один лопарь может несколько суток кряду преследовать зверя, пока не загонит. Они в здешних краях самые опасные хищники. Все в этом лесу для них имеет значение. Каждое дерево, каждый камень. Так что просто так вторгаться и шастать где попало мы не можем.

— Что-то подобное мне знакомо. Возле Железенки, брошенной деревни, где я потом стал возводить стены Змеигорки, таких людей жило много. Это позже, буквально через десять лет, когда вокруг было все вырублено и выкошено, их махровая обрядовость значительно упростилась. Даже чтоб дерево срубить, целый ритуал исполняли с камланиями и плясками. С моими интересами подобный образ жизни местного населения явно не совпадал. Вот и пришлось злоупотребить должностными полномочиями, так сказать.

— И ты навязал им собственное варварское и потребительское отношение к дарам природы?!

— А у меня выбора не было! Тогда я для себя совершенно ясно решил, что должен воспротивиться вторжению Орды на Русь. Вот и не брезговал методами. Вплоть до угроз, честно.

— Надеюсь, хоть сейчас ты понимаешь, что все это того не стоило?

— Останусь при своем мнении в этом вопросе, — ответил я, как отрезал. — Повторюсь, но скажу тебе. Всегда есть выбор. Я свой сделал.

— Ты изменил судьбы тысяч людей, Артур.

— Да изменил, как и ты тоже. Но ни ты, ни я не можем дать оценки нашим действиям. Мы не можем с уверенностью сказать, хорошо мы поступили или плохо. Я мог заняться собственным благоустройством и наплевать на всех. Пришли монголы, завоевали — мне-то какое дело?! Кузнец всегда останется при деле, кто бы ни верховодил. Всем нужно оружие, всем нужны доспехи, всем нужно железо. Но я нес на себе тяжелый груз. Я знал, чем обернется для Руси ордынское нашествие. Как с таким знанием я мог оставаться безучастным?

— И все же ты не ответил на мой вопрос.

— Случись мне вернуться опять в то время и в то место, я бы поступил иначе. Возможно, даже жестче.

— Или оставил бы все как есть? Не стал бы вмешиваться в ход событий?

— Стал бы. В любом случае. Но не так. Не корпел бы столько лет над проектами и прожектами. Не выжигал бы себе легкие и глаза в мастерской, выковывая оружие. И крепость бы не ставил.

— Вот сейчас ты примерно в той же самой ситуации. И у тебя, и у меня счетчик обнулен. Вот перспективы, вот возможности. Что будешь делать?

— Оль! Ты как в гестапо. Все допрашиваешь и допрашиваешь. Я уже делаю. И не мало. Вот с твоей помощью братьев посадил на маленький трон большой деревни. А дальше — больше. Я верю твоему опыту, верю, что ты использовала максимум сил и возможностей. Но ты была одна. Все это время ты варилась в собственном соку. Как и я.

— Не могу сказать, что две буйные головы лучше, чем одна. Я много размышляла о тех действиях, что были совершены тобой и мной. И могу сказать только одно. Все, что сделано, уже не вернешь, не изменишь.

— Может, тогда просто перестанем напрягаться на этот счет? Мы живем не своей жизнью. Нас здесь вообще не должно быть. Может, именно это главная ошибка?

— Поживем — увидим, — ухмыльнулась Ольга, накидывая на голову широкий капюшон.

Веланд и Сурт о чем-то тихо шептались. В какой-то момент, судя по их напряженным взглядам, я стал догадываться, что парнишка переводчик не так прост. Он талантливый малый, знает много языков, схватывает налету. Не удивительно, что за такой долгий срок, что мы были в пути от Рязанских земель, он смог научиться хоть частично понимать нашу с Ольгой речь. Ведь в общих чертах, в построении предложений все схоже. Пусть он не знает значения некоторых слов, но это все равно позволит ему понимать общий смысл всего сказанного.

Во время одного из привалов я воспользовался моментом и попытался подвигнуть Сурта на откровенный разговор. Парнишка долго отмалчивался, прятал глаза, но потом все же выдал:

— Я не смею вмешиваться в дела Высоких.

— Высоких? — удивился я.

— Ну, ведающих, — поправился Сурт, тщательно подбирая слова. — Я смертный — и мое дело служить. И я горд тем, что служу Высоким.

— Интересный расклад получается. Выходит так, что ты просто принял все на веру? Тебе сказали, что твоя госпожа — ведьма, и ты поверил. Тебе сказали, что я — волк-оборотень, колдун, и ты проглотил без всяких «но».

— Я вижу, — ответил Сурт немного смущенно. — По дороге в ваши земли мы просили ночлега по дворам смердов. В одном доме встретили вдову, которая была больна. Ее дети обессилили от голода, да и сама женщина еле волочила ноги. Тогда госпожа отправилась ночью в лес, никого из нас с собой не взяв. Она вернулась под утро с двумя зайцами и пучком трав и мхов. А ведь у нее с собой даже оружия не было. Зайцев она приготовила на обед, а из трав сделал волшебное зелье, которое вернуло жизнь несчастной вдове и ее детям. Я видел это. Всю неделю, пока госпожа выхаживала вдову, Веланд и Рох ходили на охоту, добыли много дичи и рыбы. Набрали припасов. Что-то обменяли на зерно и овощи.

— А было так, — вмешался в разговор Веланд, которому язык давался не так легко, как Сурту, — что мы встретили нищих на дороге, которые были так же больны и убоги. С ними были женщины и дети. И госпожа приказала убить всех. Убить и сжечь. Да так, чтоб даже кости сгорели…

— У вдовы была банальная пневмония, — вставила Ольга свое слово в затянувшийся рассказ. — Отвары некоторых мхов — весьма активные антибиотики. Высушенная лягушачья кожа тоже сильное средство. А вот бедняги на большой дороге были чумные. Причем все, даже маленькие дети. И не думай, Артур, что я просто отдала приказ убить несчастных. Я сама стреляла из лука.

— На твоем месте я бы поступил так же. Меня не удивить подобными историями. Ты молодец, взяла на себя такую ответственность…

— Вот поэтому я называю вас Высокими, — закончил Сурт, подкладывая ветки в жаркий огонь. — И буду служить вам, принимая на веру все, что вы делаете.

После этой беседы я старался больше не теребить воспоминания о прошлом. Видно, что и в жизни Оли, и в моей было множество самых разных противоречивых эпизодов. Мы знаем об этом, не должны этого забывать, но не останавливаться. Продолжать жить так, как нам подсказывает совесть.


Из этого ущелья гору Медвежий нос было видно очень хорошо. С виду ничем не примечательная, одна из многих. Гора как гора. Место, конечно, глухое. С каждым днем у меня все больше складывалось впечатление, что я вообще не на Земле, а на какой-то другой, неизвестной планете. Мы остановились возле жилища Олава Лесовика. Лачуга у него была странная. На первый взгляд ужасно похожа на обычную ярангу или вигвам, вот только сделана она была из бревен. Самого шамана в ней не было. На двери Веланд обнаружил амулет, оберегающий дом от диких зверей и воров. Мы посмеялись над этим суеверием, но в дом все же входить не стали. Устроились лагерем неподалеку. Несколько раз в день Веланд поднимался на взгорье и трубил в большой рог, подавая сигнал на всю округу. Оказалось, что так было принято в здешних краях, если хочешь привлечь чье-то внимание. Обычно, как сказал мне сам Веланд, местные ходят так тихо и незаметно, что только они сами могут прочесть следы друг друга. А уж чужакам вроде нас это вовсе не под силу. Низкий баритон трубящего по утрам рога еще больше убеждал меня в нереальности всего происходящего.

На третий день настойчивых призывов шаман все-таки появился. Вошел в ущелье вниз по ручью, опираясь на массивный резной посох. Меня старик не узнал. Неудивительно. Последний раз, когда мы с ним виделись, мне было почти сорок пять. К Ольге тоже долго присматривался, но вскоре все ж таки кивнул головой в знак согласия с тем, что прежде они встречались. К Веланду и Сурту отнесся спокойно. После того как мы вручили ему припасенные подарки, шаман чуть оттаял. Стал более общителен и даже попытался распушить хвост перед Ольгой, но, перехватив мой недовольный взгляд, тут же умерил пыл. С огромным интересом старик выслушал Ольгин рассказ о том, как опозорился прежний король, как сбежал во время поединка. С одобрением принял весть о возвращении законных наследников, которых он лично не знал, но слышал когда-то. Вообще, я понял, что старик с большей радостью вспоминал прошлое, чем говорил о настоящем.

— Северяне говорят, что Медвежий нос — могила Магни, — хрипел старик Олав, хлебая медовую брагу. — У них что ни гора, так обязательно могила какого-нибудь героя или беса. Судить по их россказням — так тамошние храбрецы да злодеи все как один вымерли, перебив друг друга.

— Магни это кто? — спросил я Ольгу, которая, похоже, сама была весьма удивлена таким откровением старика.

— Считается, что Магни был сыном Тора. Но я была уверена, что он жив. Ну то есть не жив, а в Асгарде вместе с прочими. Проще говоря, тот, кто похоронен истинным обрядом, на ветру, в огне, тот был достоин и находится в чертоге богов. А вот если о ком-то, в том числе сыне бога, говорят, что он похоронен в земле, то следует это понимать как временную меру.

— Извини, я не очень понимаю.

— Ну похоронить в землю — это значит отложить на время, до нужного срока. Пока не настанет час героя, для которого он был рожден. В данном случае похоронить и сберечь имеет один и тот же смысл.

— То есть похоронен, но не умер? Так?

— Нет, умер, но не достоин пока места в чертоге богов и имеет второй шанс в час великой битвы.

— Ладно, не напрягайся втолковать мне тонкости местных верований. Я цивилизованный человек.

— Так-то оно так, — хихикнула Ольга, — но мне стоило трудов убедить старейшин, что ты не сам Тор, не сын его и даже не родственник. После того как ты огулял молотом пару зевак да самого Урге спугнул, многие были готовы принять именно такую версию.

— Смеешься, что ли?! Вот еще за бога я себя не выдавал. Чего не хватало!

— Старик Бьерн такими фокусами не брезговал. Кстати, часть мифологии была дополнена с его легкой подачи. Так что у некоторых богов есть совершенно конкретные родители и твердая легенда.

— …О сколько нам открытий чудных…

— Вертелись, как могли! — напомнила Ольга. — У нас же не было пороха и прочих технических наворотов. В отличие от тебя, мы все были теоретиками. Что-то знали, но далеко не все могли применить.

— Так, послушай, если я еще хоть день проведу в обществе этого бубнилы, я сам уйду на гору, вот честно!

— Пойдем завтра утром, — сказала как отрезала Ольга. — Шаман должен совершить обряд, чтобы задобрить духов хранителей этой горы.

В ответ на эту реплику, произнесенную Ольгой как можно более серьезно и таинственно, я потянулся за большой бутылкой настойки. За две с лишним недели в пути я успел выпить три таких бутылки. Так что и этот скучный вечер исключением не станет. Я единственный во всей команде, кто не понимает ни слова этого лопаря, так что и напрягаться не буду.

Ольга пытается всеми силами оставить от нашего визита положительные впечатления. Разговоры среди немногочисленных обитателей этих мест теперь во многом зависят от того, с каким настроением после всех бесед останется сам Олав Лесовик. А это так или иначе отразится на будущем утверждении власти братьев, поставленных мной во главу королевства.


Рано утром, как только взошло солнце, мы получили от шамана, судя по всему камлавшего всю ночь, напутственные слова и благословление. Я взвалил на спину тяжеленный камень, Ольга прихватила каких-то припасов в дорогу. Веланд и Сурт остались в лагере. Перед решительным восхождением Ольга сменила одежду. Натянула плотные кожаные штаны, войлочный жилет, плотную, обшитую рыбьей кожей накидку. День обещал быть солнечным, но я успел заметить, что погода в здешних краях весьма капризна и переменчива.

Над ущельем стоял густой туман. Веланд попытался было ляпнуть что-то вроде того, что в тумане бродить опасно, но, лишь уловив мой взгляд, тут же заткнулся.

Первые два часа пути показались легкими и совсем не напряженными. Но позже, когда солнце все ближе становилось к зениту, стало припекать. С каждой сотней пройденных метров камень, перевязанный длинным мотком веревки, становился все тяжелей. Я стал чаще останавливаться.

— Говорила же тебе, давай просто скопируем надписи и не будем тащить всю плиту, — очень по-старчески ворчала Ольга. Но эти слова меня только подстегивали, и я продолжал идти дальше, стиснув зубы.

Я раньше не бывал в горах. Не знал, что даже на небольшой высоте так сильно чувствуется недостаток кислорода. Ольга предупреждала, но я не думал, что это действительно может стать проблемой. За весь день мы преодолели чуть больше чем полпути к вершине. А снизу, из ущелья, гора казалась такой простенькой, даже пологой. В наступающих сумерках стало холодать и намного сильней, чем внизу. Но вид даже с такой высоты казался просто необыкновенным. Мне чудилось, что я вижу далекое море, крохотные блюдца озер, извилистые росчерки каких-то рек. Эта картина завораживала. Надолго приковывала взгляд, да так, что я не в силах был оторваться. Все смотрел и смотрел вдаль, пока не понял, что замерзаю. Здесь не было дров, даже сухой травы. Камни и мох, редкие стебельки давно облетевших цветов и ветер. Пронизывающий холодный ветер, от которого можно было спрятаться только среди камней.

Ольга стянула с меня медвежью шкуру, положила ее на камни, как подстилку для нас обоих. Войлочную накидку, в которой, оказывается, были предусмотрены отверстия для шнура, скрепила с шерстяным одеялом, что хранилось в сумке. Сняв с себя всю одежду, затолкала ее в образовавшийся спальный мешок и сама поспешила забраться в него.

— Рекомендую сделать то же самое. Высота здесь небольшая, но ночью температура может скатиться до минусовой, так что вперед.

Я быстро разделся, чувствуя обнаженным телом жгучий, холодный ветер. Так же, как и Ольга, запихал одежду внутрь спальника, по возможности, закрывая щели и дыры, и тоже полез внутрь. Снаружи остались только наши головы, укутанные теплыми вещами. Под головы я подложил запасной моток веревки. Винтовку и меч оставил под рукой, а в спальник взял только Ольгин кинжал. Устроившись поудобней, я еще раз заткнул, по возможности, все щели и прижался ближе к Ольге.

— Знал бы, что так будет, лучше бы действительно взял с собой дров, чем этот булыжник.

— Хорошая мысль, но как обычно запоздавшая, — пробубнила Оля, поправляя платок, намотанный на голову.

— Звезды здесь красивые. Такие яркие, пушистые. Вот кажется: протяни руку — и можно схватить. А о чем ты думаешь, глядя на звезды?

— Раньше думала, что родилась не под самой счастливой из них. А сейчас… — Ольга выдержала долгую паузу, а потом добавила: — А сейчас думаю, что моей жизни многие могут позавидовать. Ведь нам с тобой выпал такой уникальный, удивительный шанс. В моей долгой жизни было много подобных минут, когда я стояла на грани. Просто уверена была, что не вскарабкаюсь. Но бог миловал, как-то выкручивалась.

— Кстати, насчет богов, поясни мне, пожалуйста, чтоб я не путался, что это за чехарда с Высокими и прочими.

— Все это существовало и до нашего появления. Не так подробно, не так тщательно. Но в одной из рукописей Бьерна, то есть Самойлова, все подробно описано. Он был специалист по рунам, так что составить текст для него было не проблемой. Разумеется, при работе с текстом вносились удобные нам поправки.

— То есть половина из всех существующих легенд просто выдумка?!

— Как и половина богов и их сыновей и дочерей. Некоторые битвы и артефакты тоже выдумка. Как история о медном кольце, например.

— Расскажи мне эту историю.

— Любишь сказки перед сном? — Я не увидел, просто почувствовал, что Ольга тихо засмеялась. — Ну ладно. История в общем-то простая и в большей степени авантюрная. Пять наших кораблей погибли в битве, три были захвачены норвежцами. В королевстве совершенно не осталось воинов, только женщины и дети, старики да горстка солдат, не способных выдержать и одной битвы. Когда пришли викинги, ничего больше не оставалось, кроме как открыть ворота. Им не нужна была наша земля, их интересовало только золото. Большую часть сокровищ мы спрятали. Но если бы мы спрятали все, нам бы никто не поверил, и тогда резни избежать не удалось. Но вместо того чтобы готовиться к обороне, Самойлов взялся писать главу в одну из книг. В этой главе говорилось о медном кольце, которое принадлежало Фригг и которое делало своего хозяина неуязвимым для проклятия. Злые духи якобы не могли причинить вреда владельцу кольца, а море не могло поглотить его корабль. Проблема в том, что это кольцо тут же теряет свою силу, если отобрано насильно. Мало того, оно может принести проклятие на весь род, если на него позарятся и возьмут в кровавой бойне. Выдумка чистой воды. Но сработало на удивление легко. Я тебе уже говорила, что местные племена очень суеверны. Захватчики пожалели детей и стариков, женщин, конечно, попортили да вывезли, но не лютовали, потому что Самойлов отдал им все сокровища, что были. Все, кроме кольца. Викинги стояли всю зиму, а весной собрались уходить дальше. Но в их команде нашелся умник, весьма опытный и уважаемый воин, который разобрал самойловские каракули и заинтересовался. Они просто потребовали, чтобы Бьерн отдал им кольцо, и даже готовы были вернуть все сокровища в обмен на честный подарок. Самойлов долго упирался, но ровно столько, чтобы это не казалось подозрительным. Кольцо он, конечно же, подарил, украденную казну ему вернули, но вот незадача — за зиму, что корабль стоял на берегу, днище прохудилось, и уже через неделю после того как они отплыли, к берегу прибило обломки тех дракаров.

— Почему-то мне кажется, что не просто так прохудилось днище.

— Еще бы, я туда столько кислоты вылила, что удивительно, как они вообще возле берега не затонули.

— Что и говорить, хитрым был твой старичок Самойлов. Я бы непременно в драку полез.

— Потом кольцо удивительным образом вернулось к прежнему хозяину. У меня дома, в шкатулке, таких еще штук сто валяется, похожих как две капли воды. С одной матрицы отливали.

— Значит, все, что потом, в просвещенном веке, потомки будут изучать, все эти саги и легенды, — чистой воды вымысел! Фальсификация! А искатели сокровищ станут рвать друг другу глотки за медные кольца, которые на самом деле просто безделушка!

— Это далеко не единственный пример наших выкрутасов и авантюр.

— На фоне таких серьезных вмешательств в культуру целого региона моя локальная битва за крохотную крепость просто детская игра.

— Ну у тебя, вернее сказать, у нас, все еще впереди. Спроси меня как-нибудь насчет священного Грааля или о копье Лонгина.

— Нет! — возмутился я, пытаясь привстать. — Не может быть!

— А ты думал, зачем, по-твоему, я отправилась в крестовый поход, — ответила Ольга, сдерживая мой порыв, — плечи поразмять? Я за эти артефакты такой куш урвала, что многим нынешним королям и не снилось.

— Я, конечно, заметил твою явную антипатию к разного рода духовенству, но чтоб до такой аферы додуматься…

— Я пыталась выжить, как умела, — в который раз повторила Ольга. — Спи, завтра тяжелый день.

Ольга еще сильней прижалась ко мне, поджала ноги и накрылась с головой. Я хотел что-то уточнить, потому что был просто переполнен возмущением и скоротечными мыслями, но сам не заметил, как уснул.

Утром оказалось, что мы оба печемся на жарком солнце, скинув с себя все те тряпки и шкуры, в которые кутались всю ночь. У обоих сон был беспокойный, и поэтому, как только стало светать и воздух немного прогрелся, мы уснули так крепко, что провалялись почти до полудня. Быстро перекусив что-то на завтрак из скромных припасов, мы решили не тратить время и быстрей добраться до вершины. Вопреки моим опасениям, что восхождение будет примерно таким же тяжелым, как и вчера, все произошло на удивление быстро. Меньше трех часов нам понадобилось, чтобы оказаться на вершине, где я с невероятным облегчением сбросил с плеч тяжелый камень.

Вершина горы представляла собой небольшую покатую плоскость, на которую без специального снаряжения можно было забраться действительно только с одной стороны. Кажущийся хаос и разнобой в нагромождении скал и камней был обманчив. Стоило взобраться на один из огромных валунов, как я тут же заметил строгую геометрию в расположении некоторых отметок. Ольга оставила вещи возле неприметного грота и отправилась в центр круга, образованного десятью неровными булыжниками.

— Здесь расположены те надгробья, как я назвала их в первый раз, на которых мы заметили знаки. Чуть дальше, по большему радиусу, просто огромные плиты, но на них ничего не написано. Единственное их отличие от общего пейзажа в том, что они слегка обтесаны и расположены удивительно ровно.

Слега обтесанных гранитных плит было намного больше. Парочка расколота, но по всему видно, что в силу естественных причин, а не по злому умыслу. По указанию Ольги я приложил осколок плиты, что нес с собой, к тому камню, от которого он был когда-то оторван. Время не щадит даже камни, но осколок подошел, и я смог увидеть не фрагмент, а весь текст, написанный теми самыми рунами грома.

На первый взгляд все выглядело уныло. Просто груда мегалитов, хоть и выложенных кем-то в некотором подобии порядка. Я не знал, с чего начинать. Прежде мне еще не приходилось ковыряться в древних памятниках. Была когда-то парочка совершенно безумных знакомых, помешанных на поиске всякого старья. Но все их разговоры и истории сводились к тому, чтобы найти, выкопать и продать. Варвары в чистом виде. Не зря их окрестили черными копателями. Здесь, на вершине горы, копать не было смысла, да, собственно, и нечего. Под тонким слоем скользких лишайников были все те же самые гранитные плиты. Твердые скалы, долбить которые — пустая затея. Если в этом месте и была какая-то загадка, то ответ на нее лежал на поверхности.

— Во внешнем круге тридцать пять камней, на них ни одной загогулины или каракули. Просто камни лежат по кругу, вот и все.

— Сногсшибательное наблюдение, — фыркнула Ольга, явно без энтузиазма относящаяся ко всему.

— В малом круге десять камней и на каждом ровные строчки скабрезных анекдотов или пафосных стихотворений. Но мы не смеемся и не восторгаемся, потому что ни слова прочесть не можем.

На этот раз Ольга только многозначительно промолчала.

— В центре, ну или скажем точней, почти в центре, один булыжник, не самый мелкий, но все же гораздо
более скромный, чем все остальные. Тоже без надписей и опознавательных знаков.

— Вот, собственно, и все, — завершила Ольга мою длинную реплику.

— Ну вроде как да. Все, — согласился я неохотно. — На твоем ключе-камертоне шесть символов. На моем — восемь. Ни число тридцать пять, ни десятка к этим цифрам прямого отношения не имеют. А если попробовать сложить их все вместе… — размышлял я вслух.

Все выглядело как полный бред. Зачем нужно было что-то складывать, умножать, делить, если это не дает никаких ключей к разгадке. Скорее всего, важная информация на виду, и она наверняка написана прямым текстом, но мы не можем ее прочесть.

— Давай рассуждать логически, — предложил я, ища во взгляде Ольги хоть какого-то понимания или участия.

— Давай попробуем, — согласилась она, не скрывая явного недовольства.

— Предположим, что тот, кто создал эти приборы, нанес соответствующую маркировку. В данном случае это знаки на ключах, которые надо сказать, очень нечетко угадываются. На камнях те же знаки, и нанести их мог только тот, кто понимал, что пишет, либо копировал откуда-то. Возможно, что с тех же ключей. Судя по записям, подобных приборов должно быть очень-очень много, а по длине символов в одной строке они бывают самыми разными. Отбрасываем! Тупик! Почему камней десять? У вас было три ключа. Один остался на могиле его владельца где-то в Палестине, если я точно запомнил твой рассказ. Второй у Самойлова, судьба которого нам не известна. Третий и четвертый у нас с тобой.

— Все так, — согласилась Ольга, кивнув мне в ответ.

— Логично предположить, что есть еще шесть ключей. Но судя по тому, какими сложными и порой непредсказуемыми путями они кочуют из рук в руки, то, следовательно, собрать их в одном месте и в одно время практически невозможно! Значит, от суммы ключей ничего не зависит.

Оба ключа стояли возле меня на камне. Я почему-то с некоторой опаской взял Ольгин ключ и попытался разобрать символы, начертанные на подставке. Металл ее ключа был основательно изъеден, испещрен множеством раковин и каверн от частого выжигания, но символы угадывались ясно.

Серые сумерки накатывали к подножию горы. Здесь, на вершине, солнце еще светило, и у меня оставалось мало времени до того момента, как солнце скроется за горизонтом, и мне придется отложить все до утра. Я всматривался в знаки на камнях, сравнивал их с теми, что были на ключе. Искал совпадения, некую закономерность. Наконец на том самом камне, осколок которого тащил на гору, я заметил некоторое сходство со знаками на Ольгином ключе. Пять символов из шести совпадали, последний и на камертоне и на камне отстоял чуть дальше. Вся хитрость была в том, что знаки были расположены не горизонтально, как мы привыкли читать, а вертикально. Я тут же взял свою чертову железяку и почти сразу нашел соответствующий ей камень. Да, на моем камне символов действительно было восемь, а не шесть. В длинной надписи, которая что горизонтально, что вертикально казалась просто набором каракуль, последний символ был больше прочих в два раза и располагался в отдельной строке, словно подпись под важным документом. В голове лихорадочно крутились фрагменты нелепой головоломки. Подставка ключа круглая. Камни стоят по кругу. На камертоне надпись горизонтальная — на камнях вертикальная. Координаты? Слишком сложно. Мне нужно знать значение символов, чтобы отметить нужную точку. Тогда остается только подобие. Проще говоря, соединить два соответствующих символа. Но как это сделать? Приложить камертон к камню? Бессмысленно. В центре есть камень, на котором нет символов. А что под камнем?

Встаю и прохожу к центру круга. Ольга замечает мое крайнее возбуждение и тоже подходит ближе. Камень пролежал здесь много лет. Он не раскололся, не рассыпался от времени и на вид не такой тяжелый, чтобы его невозможно было сдвинуть. Убираю ключ в подсумок на поясе и обхватываю кусок гранита обеими руками. Сильный рывок, как у штангиста, с упором на ноги — и вот я отбрасываю обломок скалы на добрые полтора метра.

Под камнем, поросшим мхом и чахлыми корешками мелких альпийских цветов, был металлический паз, в который, судя по размерам наши камертоны должны были встать идеально. Вокруг цилиндрического углубления располагались все те же загадочные символы. Их было намного меньше, чем в текстах на камнях, и выглядели они как новые, без единой царапины или выщерблины.

Солнце почти на половину скрылось за горизонтом. Времени оставалось все меньше. Я не должен медлить. Все самое плохое, что могло произойти, — уже произошло. Я должен попробовать.

Мой камертон легко входит в металлическое углубление, спрятанное в центре каменного круга. В руку что-то еле заметно кольнуло, словно крохотная электрическая искорка ущипнула за пальцы. Несколько секунд ничего не происходит, но в какой-то миг круглая подставка ключа будто бы оживает, тает, как лед, и втекает в это углубление, превратившись в сгусток расплавленного металла. В долю секунды я успел подумать о том, что ключ навсегда потерян и мое действие было поспешным и необдуманным, как вдруг растекшийся было металл вновь ожил, забурлил и принял прежнюю форму. Между углублением и самим ключом образовался крохотный зазор, а сам камертон приобрел такой вид, будто его только что сняли с конвейера. Теперь он выглядел как новый. Высокотехнологичная, совершенно не похожая на старинный артефакт игрушка. Знаки на подставке читались очень четко. Только на новом камертоне было видно, как глубоко они были врезаны в совершенно гладкую, чуть ли ни полированную поверхность.

Глубоко под камнями что-то гулко ухнуло, и раздался глухой удар, будто тяжелый молот шваркнул о раскаленную добела заготовку.

Тот огромный кусок скалы на пологой возвышенности, с которого я впервые наблюдал расположение камней в круге, качнулся у нас за спиной и тут же взмыл в воздух. Складывалось впечатление, что это не пара десятков тонн гранита, а наполненный гелием воздушный шарик, так легко он взмыл в воздух. Кусок скалы повис в пяти метрах над землей, открывая широкий проход в глубь горы.

Я потянулся за ключом. Без всяких усилий вынул его из углубления в центре круга и, подхватив по дороге наши вещи, без тени сомнения пошел к открывшийся дыре. Ольга поспешила за мной.

Нащупав в подсумке зажигалку и кусок свечи, я вытянул руку вперед, чтобы не налететь в темноте на какой-нибудь выступ. Но стены прохода были совершенно гладкие. Пройдя всего метра два по наклонной трубе прохода, я остановился. Ольга уверенно положила руку мне на плечо, и в этот момент скала над нами так же легко и бесшумно, как и взлетела, опустилась, отрезая нас от внешнего мира.

Чиркнув зажигалкой, я попытался разжечь фитилек свечи и заметил, что руки у меня трясутся от волнения. Отсыревший в этом промозглом климате фитиль даже не успел просохнуть и заняться, когда стены прохода сами собой вдруг стали наполняться призрачным, зелено-голубым светом. Разгораясь все ярче, стены позволили рассмотреть четкую грань между камнем внешней скалы и искусственным сооружением, спрятанным под ним. Проход уходил еще ниже. Пол и стены сделаны из одного и того же материала, на вид очень гладкого, как стекло, но совершенно не скользкого. Тоннель тянулся вниз и изгибался почти под сто восемьдесят градусов в обратную сторону, как горный серпантин. Здесь, в тоннеле, можно было идти в полный рост, но мне почему-то все время хотелось пригнуться и втянуть голову в плечи. Кровь стучала в висках, дыхание участилось, но я все равно не позволял себе остановиться. В голове все так же ровно и чисто, как в этом извилистом коридоре. Мысли разлетаются на крошечные осколки, так и не успевая сформироваться в какой-то конкретный образ. Преодолеваем еще один изгиб, кажется десятый или одиннадцатый по счету, и я замечаю, что пол теперь идет не под наклоном, а совершенно ровно.

Больше никаких дверей, никаких шлюзов или ворот. Никаких ловушек или контрольных замков. Длинный тоннель оканчивается огромной светлой комнатой, по форме чем-то напоминающей гигантский купол. Здесь такое же, как и везде, зелено-голубое освещение. Но пространство под куполом заставлено каким-то невероятным нагромождением самых разнообразных приспособлений. Внимательно оглядевшись, я замечаю в стенах еще проходы, по всей видимости, в соседние помещения.

— Вот так ключ от врат Валгаллы! — прошептал я, тихонько присвистнув.

Ольга молчала. Я лишь мельком взглянул на нее, заметил, что она держит себя в руках, и тут же отвлекся на оборудование в комнате. Устройства на вид были странные. Не знаю, какой сумасшедший дизайнер их разрабатывал, но выглядели все они несколько нелепо. Некая невероятная смесь лепнины в стиле рококо в исполнении высоких технологий. Приборы и агрегаты четко выделялись на общем фоне, но на них, как и на всем в этом странном убежище, не было ни единого опознавательного знака. В помещениях с каждой секундой становилось все теплей и теплей. Откуда-то подул сухой и свежий поток воздуха. Я снял с себя верхнюю одежду. Отвратительно пахнущую шкуру и войлочную накидку. Вонючий и сырой кожаный ремень. В таком чистом, лишенном всяких запахов воздухе наши прокисшие вещи благоухали похлеще, чем у бомжей на свалке.

— Неужели это все земные технологии?! Или добро пожаловать на базу пришельцев? — Мой голос прозвучал как-то очень низко, отражаясь искривленным эхом в куполах комнат. Здесь было невероятно тихо. Слышны только наши звуки. Ни гула оборудования, ни шума вентиляции. Ничего такого, что бы могло привлечь наше внимание. Взгляд лихорадочно перескакивает с одного устройства на другое. Все приборы или механизмы кажутся безжизненными, просто скульптурами или бутафорией. Ни одного знакомого очертания или формы. Я перешел в другую комнату. В ней еще больше пространства, еще больше выставленных в кажущемся беспорядке сфер на подставках, трапеций, пирамид, цилиндров на изогнутых, нелепых ножках или креплениях. Все одного цвета, однотонное, будто из воска или матового стекла. В одной из комнат замечаю чуть более теплый тон освещения и явное присутствие оранжевых и красных тонов, исходящих в ровном свечении от стен. Ольга следовала за мной, так же небрежно разбрасывая по полу одежду.

— То, что ты ищешь, Артур, находится в желтой комнате.

Я перехватил ее взгляд, и словно током ударило. В глазах Ольги читалась какая-то глубокая, тысячелетняя тоска.

— Да? А что, по-твоему, я ищу?

— Программируемое зарядное устройство, — ответила она с дрожью в голосе. — Назови это машиной времени, если тебе так удобней.

— Так вот в чем дело! Ты прекрасно знаешь это место! Тебе знакомо оборудование, стоящее здесь, и все символы, начертанные на проклятых железяках и камнях!

— Там все просто. Если уж ты смог за пару часов расконсервировать базу, то и с программатором разберешься. — Ольга отвернулась и облокотилась на один из нелепых приборов в виде большой треноги, стоящий возле стены. — Машина времени на самом деле всегда была у нас в руках. Вот только батарейки в этом приборе накапливают энергию столетиями. И даже когда энергия накоплена, прибор не сработает без специального оборудования, пока мы живы.

Я ничего не ответил. Мой мозг сейчас просто взрывался от накатившей информации. Руки тряслись в бессильной злобе, но я попытался успокоиться и тоже присел, прямо там, где стоял, на ровный и теплый пол. Еще двадцать минут назад я топтался на горе в глухом Средневековье, и вот момент истины. Несколько шагов, несколько действий — и я могу все изменить. И Ольга знала об этом! Об этом всем! С самого начала ситуация была под ее наблюдением! Как больно и обидно нарываться на такие нелепые, я бы даже сказал, примитивные, ловушки. Но мне следует быть сдержанным. Я успел наделать много глупостей. Наломать дров, не разобравшись в простых понятиях. Сколько еще будет длиться этот путь?

— Если все так просто… — проговорил я и не узнал свой собственный голос. — Если все так просто, почему тогда ты все еще здесь?

— Ты можешь думать, как угодно, — ответила она, сдерживая душащие ее слезы. — Имеешь право. Я неоднократно бывала в этом месте, как ты смог уже понять. И всякий раз с полной уверенностью в том, что смогу это сделать. Всего-то нужно набрать дату, вставить ключ и ждать броска. Сейчас твой камертон обновлен. Заряди его — и вперед. Можешь выбрать любую эпоху, любое время от эры динозавров до того момента, когда солнце разбухнет до красного гиганта и поглотит собственную планетную систему. Нет предела, все открыто. Мой ключ давно заряжен. Я набирала самые разные даты. День моего рождения. Тот самый проклятый день, когда нас выбросило в прошлое на произвол судьбы. Но всякий раз отменяла процедуру. Я будто бы вросла в это время и вынуждена двигаться параллельно с ним. Много всего происходило. Менялись люди, города, страны, события. Череда войн сменяла друг друга, а я все плыла в этом течении, внося какую-то лепту, какие-то коррективы. А теперь боюсь. Веришь или нет. Я чудовищно боюсь сделать шаг и вернуться в тот мир, из которого пришла. Вспоминая лица людей, какие-то события, я думаю о том, что не будь меня в это время и в этом месте, все могло бы пойти не так. Но вот лучше от этого будет или хуже, мне не известно. Ты хотел бы изменить тот мир, в котором ты жил? Сделать его более светлым, чистым, добрым? Посредством чего?

— Боюсь, что это невозможно. Со мной или без меня он будет таким, каким и должен быть.

— Нет. К сожалению, это не так. У нас есть возможность избавить известную нам с тобой историю от ужасов инквизиции, от безумных тиранов. От голода, от множества болезней. И ты сам яркий пример такого отчаянного рвения. Ты собственными руками лишил историю Батыя. Лишил Золотую Орду ее столицы. А скольких князей ты погубил? Сколько технологий раньше срока внедрил, не спрашивая разрешения?! Ты был уверен, что так будет правильно. Но ты понятия не имеешь, чем все это обернется в далеком будущем. Ведь так?

— Я тебя не очень понимаю. У тебя было много времени поразмыслить над всем этим, а я как-то еще не успел, знаешь ли.

— Пойми, Артур! Каждый твой чих, каждое действие с самого первого дня, что ты провел в прошлом, все дальше отбрасывает от того мира, к которому мы привыкли. Бросая в толпу осаждающих крепость воинов осколочную гранату, ты, возможно, обрекаешь на мучительную смерть своего далекого предка. Это парадокс, который должен был нас уничтожить, но почему-то этого не произошло. И я до сих пор не смогла понять почему.

— Кажется, я догадался. Ты думаешь о том, что, вернувшись в свое время, ты найдешь его измененным настолько, что оно будет не лучше нынешнего.

— Знаешь, я готова вернуться в какое угодно время, но только не в то, где я родилась. Лишь здесь, в архаичном и диком Средневековье, я наконец-то поняла, что такое настоящая свобода. Что значит жить и дышать полной грудью. Наши с тобой эпохи не так далеки друг от друга. Я думала, что ты сможешь понять.

— Я понимаю. Поверь. Ты хочешь сказать, что стоит мне только набрать заветную комбинацию, так сразу умная машина выбросит меня в тот день и час, из которого я вывалился? Возможно, даже обновленным и омоложенным. Маловероятно, но вдруг там ничего не изменилось? Но никто кроме меня не будет знать об этом. Где я был двадцать лет, а ты так все шестьсот. Нам никто не поверит. Над нами будут смеяться, как над умалишенными, и мы с тобой взвоем от тоски. Оттого что сделали этот неправильный выбор. Это ты хочешь мне сказать?

— Нас с тобой больше не будет. И выть, как волки на луну, мы будем отдельно друг от друга примерно на сто с лишним лет. Вот, о чем я хочу сказать. Пойми наконец! Отдельно — значит не вместе! На этой чертовой базе есть все, о чем только можно мечтать. Здесь можно обитать столетиями, ни в чем себе не отказывая. Так зачем менять все это на короткую и невзрачную жизнь? Это право выбора. Вот поэтому здесь нет никаких тайных кодов и шифров. Нет никаких скрытых уровней или недоступных технологий. Все в открытом доступе, если ты сможешь этим воспользоваться — бери. Хочешь ядерную бомбу? Их в красном зале штук десять, не меньше. Пара точечных взрывов — и вся история планеты встанет с ног на голову! Щелкни пальцами, как ты любишь говорить, — и одна из мировых религий канет в Лету. Бац — и нет больше ислама или христианства вместе с Ватиканом. И ты все еще хочешь домой? К своей кузнице, к своим смешным житейским проблемам? В голубом ангаре, например, стоит гравимашина, через две комнаты отсюда. Многим более навороченная, чем те, что строились в мое время. Минут двадцать лету — и ты уже на другом континенте. Здесь сотни тысяч тонн оборудования, способного превратить планету в благоухающий рай уже через пару сотен лет. Но зачем? Чтобы под давлением услужливых технологий и тотального контроля превратить людей в бездумных животных? Я не хочу такого будущего! С таким же трепетом в сердце, как и у тебя, я когда-то вошла в этот бункер, скрытый под горой. Я думала, что нашла ответы на все вопросы. Но время, проведенное здесь, заставило многое переосмыслить.

— Что же это за мир, в который ты так отчаянно боишься вернуться?

— Долго рассказывать, — ответила Оля, впервые за весь этот долгий разговор обернувшись ко мне лицом.

— А у нас что, мало времени?

— Если сравнивать, то в своем мире я прожила совсем немного. Некоторые события сейчас даже не вспомню. Да и не хочу вспоминать, если честно. Единственное, что глубоко врезалось в память, так это постоянные запреты. Немыслимый свод ограничений и правил. Мир, в котором я жила, был поделен надвое. На два полярных, совершенно не схожих между собой общества. С юных лет мне говорили о моей исключительности, избранности. А всего-то пометили электронным маркером. Один социальный класс составляли «меченые». Я и мои родители были именно из этого класса. Образно говоря, мы жили в совершенно прозрачном обществе. На виду у всех. Представь, что каждое твое действие, каждый шаг контролируется и записывается. Ты свободен, можешь делать, что хочешь в рамках закона, но должен помнить, что наблюдение не прекращается ни на секунду. Работай, отдыхай, веселись — все что угодно. У тебя льготы по налогам, у тебя иммунитет от полицейского преследования, у тебя жизнь в законе. Про тебя знают все, вплоть до того, как часто ты посещал туалет и с каким результатом. Правду сказать, мне даже не пришлось привыкать к такой жизни, родилась и выросла в этом обществе, потому и все происходящее считала абсолютной нормой.

— Образно говоря, ты жила в большом, электронном концлагере, — попытался я вставить свое собственное видение ситуации.

— Можно сказать и так, — согласилась она, но добавила: — Концлагерь — это очень громко сказано. Права и возможности обладателя электронного маркера были весьма обширны. Единственное условие — соблюдать закон. Не нарушать принятых в этом обществе норм и правил. Это не сложно, если привыкнуть и смириться. Но были и свободные люди. Если бы я не интересовалось специально их жизнью, то так бы себе и думала, что это отбросы общества, не способные жить цивилизованно. Но я была любопытной девочкой и выяснила для себя, что жизнь людей, не помеченных электронным кодом, в корне отличается от той, к которой привыкли мы все. Да при переезде из страны в страну их трясли, как финиковую пальму. С них требовали справки, документы, и даже если пускали в крупные города, то надевали ошейники, отвратительные, нарочно большие и грубые, чтобы за версту было видно, что перед тобой человек из другого социального слоя, иного класса, низшего сорта. Таких людей с ошейниками называли «допущенными». Ни прав, ни возможностей. Люди, стоящие на ступень ниже, чем даже домашние животные. Они могли себе позволить зайти вечером в совершенно запрещенный ночной клуб, упиться контрабандным пойлом, смешанным с наркотиками, и им за это ничего не будет. За их жизни никто не мог поручиться. Полиции было дано право без колебаний применять оружие, если на сканере не читался электронный маркер. Эти люди были вне закона. Жили на отведенных им территориях, где, по рассказам очевидцев, творилось такое, что ни одно цивилизованное общество и представить себе не могло.

— Знаешь, Оль, — сказал я, — в мое время на эту тему очень много писали и говорили. У подобного образа жизни были свои сторонники и противники. Я не напрягался на сей счет. Был просто уверен, что до такого маразма не дойдет, да и в моем веке и в моей стране как-то не очень верилось в реальную возможность подобного тотального контроля. Позволь продолжить твою мысль. Попав сюда, ты лишилась всех статусов, всех возможностей, но обрела нечто бесценное, нечто невозможное прежде. Полную свободу действий. В наше время это называлось волей. Нет, не свободой, а именно волей. Каким-то безграничным раздольем. Свобода — затисканный до икоты лозунг, который в сознании моих сограждан вызывал только устойчивую аллергию. Эфемерное понятие, не имеющее никакого смысла. Свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого. Все это мы проходили и не раз. Тотальный контроль совершенно прозрачных людей — это, разумеется, не имеет никакого отношения к свободе. Это рабство. В твоем мире были рабы, испытывающие на себе неусыпное бдение государства, и бесправные бунтари, не желающие встать в ряды контролируемых личностей. У меня богатая фантазия, и я могу себе представить, как выглядел твой мир.

— Ну, коль так, тогда ты с легкостью поймешь, почему я не хочу в него возвращаться. Мало того, коль я здесь, в этом времени и в этом месте, я постараюсь сделать все возможное, чтобы подобного не произошло. Чтобы мир, в котором я родилась, просто не смог существовать.

— Ты часть этого мира, и поэтому вовсе не исключение.

— Жертва?! Готова ли я принести себя в жертву? Об этом ты хочешь меня спросить?

— Не появится тот мир — исчезнешь и ты. Я до сих пор удивляюсь, как еще сам жив после стольких изменений, внесенных в известную мне историю страны. То и дело вспоминаю фильм «Назад в будущее», где герои так или иначе меняли ход событий, но потом восстанавливали равновесие. И ведь понимаю, что это чистой воды вымысел, игра воображения сценариста, но все равно не могу выкинуть из головы. Ориентироваться больше не на что.

— Вот и Самойлов так же считал. Старик был уверен в том, что мы не должны вмешиваться в ход событий. Только наблюдать. А я вмешивалась! Просто не могла видеть творящуюся несправедливость.

— В таком случае я не вижу смысла во всем этом!

— В чем? — спросила Ольга, вставая передо мной.

— Зачем мы здесь, если должны только наблюдать. Все это оборудование на базе. Летательные аппараты, машина времени, оружие да еще бог весть что! Зачем все эго нужно, если мы только для того, чтобы наблюдать?!

— Об этой базе я знаю немногим больше тебя. Провела здесь целый год. Пыталась изучить оборудование и приборы, но так ничего и не поняла. Есть четыре устройства, про которые я могу с уверенностью сказать, что знаю, для чего они предназначены. Самойлов, тот и вовсе не хотел слышать ни о какой базе, ни о каких устройствах. Он считал себя наблюдателем. И старался ни во что не вмешиваться. Он строил какое-то собственное общество, которое теперь мы с тобой называем королевством Бьерна. И чем, по-твоему, оно отличается от всех прочих?

— Наверное, ничем.

— Вот именно! Просто большая толпа его родственников от множества браков и сторонних связей. Такие же дикие, такие же алчные. Дерущиеся между собой за власть. Что уж говорить, если даже ты успел в этом поучаствовать.

— Я хоть сейчас могу закрыть на все глаза и так же, как твой профессор ни во что не вмешиваться. Тут, на этой базе, материала для исследования на годы вперед, а то и больше, на столетия.

— Не обольщайся, — ухмыльнулась Ольга. — Не так все просто. Есть приборы, к каждому есть инструкция, только я ни слова разобрать не могу, а тыкать вслепую на все кнопки и дергать рычаги неизвестных устройств — это, знаешь ли, чревато…

— У тебя был выбор. Ты могла прийти посмотреть на то, что я начудил в своей крепости, и просто уйти. Нет ведь! Ты настояла на том, чтобы мы встретились, рассказала о возможностях камертона, привела на эту базу.

— Ну скажем так, если бы ты не был таким наблюдательным и не стал бы пялиться на кусок камня над троном Бьерна, я бы тебе и не сказала, что такое место вообще существует.

— Ты меня обманула. Давным-давно знала об этой базе и ни слова не говорила, строила из себя наивную дуру и не торопилась помочь. Терпеливо ждала, пока я сам не доберусь до сути.

— А тебе хватит духу вытащить отсюда все это оборудование и применить его?! Сможешь вот так просто распорядиться высокими технологиями, не обращая внимания на последствия?!

Ольга почти кричала. В ее голосе чувствовался такой гнев и ярость, что я на секунду засомневался в том, что хотел уверенно согласиться. Но мне потребовалось меньше секунды, чтобы собраться с мыслями и дать уверенный ответ.

— Хватит. Уверяю тебя, я потрачу сколько угодно времени на то, чтобы как следует во всем разобраться. Изучить приборы и понять наконец, чего я сам хочу. Как ты правильно заметила, мы здесь вольные люди. Над нами нет закона, высшей силы или долга. Мы с тобой вольны делать все, что нам угодно. Чем не вариант? Давай начнем с малого. Обустроим свою собственную жизнь. Создадим вокруг себя очередную легенду, миф, в который уже через сотню лет все равно никто не поверит. Меня тешит мысль о том, что я могу пройти в соседнюю комнату, набрать нужную комбинацию цифр или символов, уж не знаю, что там, и оказаться в своем времени, но все это не имеет значения. Уже через час после того как я окажусь в своей мастерской на окраине Рязани, я пожалею, что сделал это. Лишил себя такой возможности. Плевать на то, кто оставил эту базу. Пришельцы с другой планеты или из другого измерения. Мне все равно. У меня есть возможность повлиять на события, происходящие в мире, и я не откажусь от такой заманчивой перспективы.

— Так ты остаешься? — вдруг спросила Ольга.

— А что мне мешает? В этом мире я могу быть кем угодно. Волен выбирать свою судьбу. Влиять на события и потом наблюдать за последствиями. Я не выполняю чужих инструкций! Не действую по четко оговоренной схеме. Мне никто не указ. Сто, двести лет. Что изменится? Если в любой момент можно омолодиться и сменить правила игры. Поменять такие возможности на рутинную и предсказуемую жизнь — да никогда!

Ольга сдержанно улыбнулась. Подсела ко мне поближе, нерешительно взяв за руку.

— Я в тебе не ошиблась, Артур. Боялась, что ты уйдешь. Запустишь эту чертову машину и отправишься в свое время.

— Еще год назад я бы именно так и поступил. Но ты открыла мне горизонт. Показала путь, по которому можно пройти, наблюдая события из века в век. Единственное, что беспокоит, так это тот факт, что через пару сотен лет нас будет тошнить друг от друга. Но пока мы можем действовать сообща.

— Ты со мной, а на остальное наплевать, — промурлыкала Ольга, обнимая меня за плечи. — Я могу рассчитывать на твою поддержку?

— Нет, дорогуша, это ты со мной. Кто-то должен взять на себя ответственность за все принятые решения. Сейчас моя очередь. Договорились? Настанет время, я сброшу на твои хрупкие плечи эту почетную обязанность. А пока доверься мне. Будем кроить мир по новому сценарию. Черт возьми! Остановите меня кто-нибудь, если сможете!


Веланд и Сурт ждали нас у подножия горы две недели. У них уже кончились припасы, иссякло терпение, и жизнь превратилась в ежедневный пост. Каждый день, сменяя друг друга, они выходили к ущелью, наблюдая за склоном горы в ожидании нас. Что в эти моменты творилось в их головах, какие мысли посещали верных слуг, для нас останется неизвестным. Ссорились ли они между собой, пытались ли покинуть странное место — мы не знали. Наше появление было краткосрочным, даже поспешным. Я бы, например, не смог спокойно заняться изучением базы, зная наперед, что кто-то, как преданный пес, ждет меня у подножия горы, отгоняя от себя дурные мысли. Мы должны были создать очередную легенду, поспешно сплести скоротечный миф. Ведь возвращаться в крепость Бьерна до весны мы не собирались. Братья сами справятся со строительством. Они уже не те переростки без царя в голове. Пора им самим научиться принимать самостоятельные решения и не ждать от меня подсказки. Порицания или одобрения. Пусть я исчезну на год или два. Веланд и Сурт расскажут красивую историю о том, что великие Асы призвали нас в чертоги Валгаллы во служение. Но мы вернемся. С новыми идеями, с уверенностью в своих действиях. И не по отдельности, как было прежде, а вместе.

Только сейчас до меня дошло, что для встречи со мной Ольга преодолела многие сотни километров. Рисковала собственной жизнью ради достижения призрачной цели. Каким же скотом я буду, если разочарую единственную в мире женщину, которая понимает меня как никто другая. Она уже сделала большую ставку. Поставила на меня все, что у нее было, даже собственную жизнь. Не хочется ее разочаровывать. И не хочется проиграть. Ведь доверие — сокровище куда более ценное, чем просто человеческая жизнь или смерть.

Веланд и Сурт внимательно слушали Ольгу, внимали каждому ее слову. Она велела им отправиться обратно в крепость и помочь Гунтеру и Эрику в установлении власти над крохотной территорией у побережья. Пообещала, что вернется через год, вместе со мной. Говорила о том, что золотой век королевства еще впереди, и недалек тот день, когда он наступит. Я держался в стороне. Не вмешивался. На самом деле мне нечего было сказать. Ведь мы играем в предложенную нам игру, на самом деле не являясь частью этого мира. Мы пришельцы. Вирусы, запущенные в историческое русло. Но для того и нужны вирусы, чтобы организм вырабатывал иммунитет и продолжал совершенствоваться.

Чтобы изучить все оборудование, запасенное на базе, потребуется много времени. Ведь понадобилось кому-то создавать базу, и наверняка не одну. Складывать там уйму сложнейших агрегатов. У всего этого должен быть смысл. С нами идеей данного проекта никто не поделился, но в сам проект насильно впихали и в доступе не ограничили. Что ж, мы не гордые. Разберемся, что к чему, и будем жить дальше.

После длительной откровенной беседы с Ольгой я долго простоял у прибора, который она назвала машиной времени. Там действительно все было очень просто. Восемь вращающихся кругов с десятичными делениями. Последние три круга выделены цветом, и сразу ясно, что это точная настройка. Большие пять настраивают эпоху, столетие, конкретный год, последние — месяц, день и час. Углубление в центре как раз подходит для камертона. Вставил, зарядил, набрал нужные цифры и жми кнопку «пуск». Вспоминая старый и задорный фильм «Назад в будущее», я подумал было, что можно метнуться назад в прошлое, как раз к тому моменту, как я только появился в этом времени, или того раньше, но вовремя передумал. Еще двадцать лет ждать, пока Ольга придет в мою крепость, совсем не хотелось. При всех наших разногласиях у нас с ней было много общего. Мы мыслили на каких-то схожих частотах. Это очень сближало в нынешнем окружении. Может настать время, когда я захочу воспользоваться найденным оборудованием. Но только не сейчас. Ведь теперь безжалостное время, которого мне прежде так не хватало, из лютого врага превратилось в союзника. Оно теперь на нашей стороне. А это очень сильный союзник.


Оглавление

  • Тимур Рымжанов Колдун. Трилогия
  •   Хромой странник
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  • Змеиная гора
  •   Пролог
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  • Руны грома
  •   ПРОЛОГ
  •   ГЛАВА ПЕРВАЯ
  •   ГЛАВА ВТОРАЯ
  •   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  •   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  •   ГЛАВА ПЯТАЯ
  •   ГЛАВА ШЕСТАЯ
  •   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  •   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  •   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  •   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ