Молитвенно склонив головы, мы сидели в контейнере-столовой, дожидались, пока босоногие секойи — так называется местное индейское племя, «секойя» — подадут нам ужин. Когда, как в тот день, пищу благословлял Макс Мозес, в его выпуклых глазах полыхала жизненная сила, от которой становилось страшно. Его прокуренное вибрато рокотало, хотя Мозес даже не повышал голос. Легкие дефекты дикции — у него был, что называется, «ленивый язык» — создавали впечатление чистосердечия. В «цайствие твое» сквозила младенческая невинность. Язык ворочался во рту, спотыкался на словах типа «цейковь» и «куйятина», словно увязая в мягких фруктах; вместо «подливка» Мозес говорил «мяшной шок» — наверно, ему нравились эти хлюпающие звуки. «Йабйядой» — так он называл лабрадора-ретривера, собаку Силсби. Мозес читал молитву стоя.