горькие на вкус. Нас в два счета извергли обратно.— У разума, Гусперо, тоже есть свои океаны. Там свои течения и свои бездны. Ты частенько сообщал мне, что море спокойно и невозмутимо, но мой внутренний взор досягает до высочайших высот и до глубочайших глубин…Гусперо скорчил перед слепцом гримасу: «Прямо-таки жутчайших высот».— …Дабы вновь обратить людские мысли к ангелам или дьяволам.Они немного помолчали, дружно посасывая корицу.— Я слышал, — сказал Мильтон, — что Бостон очень приличный город.— Говорят, будто улицы там вымощены булыжником.— Кто это говорит? — Не дожидаясь ответа, Мильтон продолжал: — Там нет приходов, но есть три отличных церкви, где нас встретят с радостью. Как по-твоему — преподнести им мои новые переводы псалмов?— Эхо будет щедрым подношением, сэр.— Я ведь не нуждаюсь ни в представлении, ни в рекомендациях.— Разумеется, сэр.— Я вовсе не льщу себе. Лучше быть великим здесь, Гусперо, нежели служить посланцам зл? в Лондоне.«Габриэль» продолжал следовать своим курсом: толпа пассажиров на правом борту обозревала отвесные береговые скалы, песчаные холмы и дикую растительность; в эту последнюю неделю июня на море опустился туман — и новая суша порой словно бы вздрагивала и исчезала в дымке. Кроме Англии, они ничего не знали: когда берег появлялся снова, казалось, будто из волн возникает заново рожденная их родная страна — безлюдная и незапятнанная, какой она была до тех пор, пока друиды не подчинили ее себе своим волшебством.— Впереди бухта! — выкрикнул кто-то из матросов, и голос его донесся даже до каюты Мильтона. — Девяносто три морских сажени под килем!Гусперо взял Мильтона за руку и, положив ему в карман корицу, повел обратно на палубу.— Глаз у этого юноши на мачте как у циклопа, — заметил он.— Оставь классические аллюзии. Что ты видишь?— Белые скалы.— Как в Дувре. Неудивительно, что наши отцы сочли их своим домом.— Бухта в форме полумесяца, двумя концами к нам. — Когда корабль приблизился к береговой линии, Гусперо перегнулся через поручень палубы. — Берег крутой, сэр, хотя здесь немало и впадин. Я вижу три реки или потока, которые низвергаются с высоты.— Это бухта наших надежд! — Джон Мильтон простер руки. — Привет вам, о счастливые поля! — По его лицу пробежала тень, и он приложил палец к щеке. — Что это было?— Облачко. Оно явилось нас поприветствовать.— С северо-запада?— Как будто да.— Черного цвета?— Пепельное. Нет, серое, точно маринованная селедка, с пятнами потемнее.— Тогда не сомневаюсь, что нашему доброму капитану вскоре придется нам кое-что сообщить. Замечаешь, что ветер поднялся снова?— Вы заметили его раньше меня, сэр. Да, вот он и подул.— Ветер с той стороны — плохой знак, Гусперо. Это герольд шторма.— Герольд?— Предвестник. Посланец. Первый бегун в состязании. Я должен быть твоим не только питателем, но и воспитателем?— Если я служу вам зрением, сэр, то, конечно же, вы можете услужить мне речью.— Довольно. Ты чувствуешь, что ветер становится все холоднее? Это завистливый ветер, Гус, обозленный бродяга.Капитан Фаррел уже отдавал команды; вокруг Мильтона поднялась беготня, заставившая его то и дело поворачиваться в попытке уловить каждый выкрик. Пассажиры сгрудились возле фальшборта: мужчины придерживали шляпы, женщины потуже затягивали кожаные завязки своих капюшонов, так как палуба уходила из — под ног, а снасти начали колотиться о реи. Один из матросов запел старинный куплет о ряби на море, и все, кто его слышал, поняли, что приближается шторм. Но он налетел гораздо стремительнее, чем предполагал даже капитан: с северо — запада пригнало темные тучи, а вслед за ними подул такой сильный холодный ветер, что «Габриэля» снова отнесло в море. Мильтон вцепился в поручни и, обратив лицо к порывам ветра, крикнул юноше: «Вновь мы преданы власти бушующего океана!» — Однако буря его радовала. — «Привяжи меня к поручню. Господь играет нами, словно мальчишка вишневыми косточками. Его азарт вечен!» Гусперо затянул узел на поясе Мильтона и прикрепил веревку к деревянному фальшборту. Его господин, казалось, забыл о страхе и, предавшись восторгу, громко запел под хлещущим дождем:Гнать смерчами не перестань И вихрем бурь твоих. Коль не несут покорства дань — Смятеньем полни их.— Вы промокли до костей, сэр…Грози бесчестьем и бедой, Позорищем навеки! И пусть средь непогоды злой Сомкнут изгои веки.Сильный чистый голос Мильтона ясно различался между порывами бури; стих сулил гибель врагам: собственно, это был перевод восемьдесят третьего псалма, который Мильтон завершил еще в Лондоне и помнил наизусть. Дождевые струи били его по запрокинутому лицу и широко открытым глазам, а «Габриэля» тем временем уносило все дальше от берега. Парусиновый плащ слепца насквозь пропитался влагой, длинные волосы липли к шее и к мокрому воротнику. Гусперо стоял сзади, крепко стиснув плечи Мильтона, чтобы тот не рухнул на зыбкую палубу или не
