Задержавшись на светофоре у Витебского вокзала, я высмотрел доселе неизвестную мне точку. Помнится, раньше здесь была типичная разливуха, но теперь здесь что-то вполне пристойное — не то кафе, не то бистро.
Название «Плакучая Ива» показалось мне весьма симпатичным и остроумным.
К сожалению, интерьер заведения ничем не напоминал одноименный ресторан, в котором Семен Семеныч Горбунков накачивался водкой с пивом и пел песню про зайцев. Небольшой пустынный зальчик из пластика, искусственные пальмочки, по-европейски чистенько и практично, но, как говорится, «не радует». Бармен, молодой парень лет двадцати, похоже, был начисто лишен чувства юмора. На мой вопрос «не зовут ли его Федей?», он на полном серьезе сообщил, что его имя Сергей, а Федор, его сменщик, будет работать завтра.
— Жаль, а мне хотелось заказать у Феди дичь.
— Дичи нет, — доверительно поведал Сергей. — Есть гамбургеры, пицца, из первых блюд только солянка.
Но солянку нужно ждать.
— Увы, мне хотелось бы именно дичь. Причем дичь жареную, чтобы она не могла улететь.
Похоже, только сейчас до Сергея дошло, что я пытаюсь острить, и он сотворил на своем лице нечто, напоминающее улыбку. Мне стало скучно. Я заказал двойной крепкий кофе и занял место за столиком у окна.
А там, за стеклом, сновали люди.
Изредка летящей, вышедшей из мая походкой, проносились юные создания в коротеньких юбочках и в не менее легкомысленных маечках. Не спеша направлялись на работу представители вокзальной бомжово-нищенской братии. Подозрительно озираясь и вращая головой чуть ли не на все сто восемьдесят градусов, прошмыгнул пацаненок лет десяти-двенадцати, на какое-то время задержавшись у моей машины. Чего ему было там нужно — я разглядеть не успел, поскольку принесли кофе.
Кофе, надо признать, был неплохой (впрочем, и стоил он не так уж и дешево), но желаемого облегчения не наступило. Нет, все-таки коньяк и кофе. — это две большие разницы. Расплатившись, я покинул отнюдь не веселую, а потому вполне соответствующую своему названию «Плакучую Иву», вышел на улицу и забрался в машину. В это время проходивший мимо мужик постучал мне по стеклу и весело сообщил:
— Эй, шеф! А переднее колесо-то у тебя, того… — после чего довольный отправился дальше.
Я вылез и смог убедиться, что самые худшие подозрения оправдались.
Сначала было слово. Это было длинное, витиеватое слово, состоящее из междометий, полуфраз, вычурных предложений, слившихся в единый контекст и заканчивающихся сочетанием «…твою-бога-душу-мать!». На какое-то время оркестр молоточков в голове даже прекратил свою дробь, видимо, обалдев от моего красноречия. Выдохшись, я уселся на капот и обреченно закурил.
Нет, «запаска» у меня, конечно, была. Но представив себе весь этот процесс — ползание вокруг машины, откручивание грязных гаек и т. д., — я очень захотел плюнуть на все и, поймав тачку, отправиться домой.
А там выпить коньяку и залечь спать.
Впрочем, через некоторое время здраво рассудив, что едва ли найдется благодетель, взявшийся заменить мое колесо, я, чертыхаясь, полез за домкратом.
Весь процесс занял часа полтора.
Я плюхнулся в машину, закрыл дверцу и по привычке глянул на соседнее сиденье, где с недавних пор обитала моя барсетка.
Барсетки на месте не было. Не было ее и под сиденьем, и на заднем сиденье, и вообще… ее просто не было. Смутная догадка промелькнула в моей голове, и уже секунду спустя я зашелся в беззвучном, полуистерическом смехе:
«Господи, Шах! Тебя же сделали как последнего лоха! Тебя, такого крутого и борзого, провели заурядные бомбилы-барсеточники! Возможно, все это время они наблюдали, как ты корячишься с этим колесом и с недоуменной рожей ползаешь по салону в поисках украденной сумки. И ржали над тобой! Господи, Шах, какой же ты все-таки кретин!»
Не желая доставлять кому бы то ни было удовольствия видеть всю горечь своего падения, я решительно нажал по газам и, взвизгнув резиной, рванул в сторону дома. Ну что же за день такой сегодня, мать его ити! Напьюсь, честное слово, напьюсь!
Немного успокоившись, я стал подсчитывать нанесенные мне убытки и потери. Первое — сама барсетка.
Вещь старая и копеечная, в принципе, не жалко. Два — отложенные на черный день двадцать баксов. Вот это уже серьезнее, поскольку до получки еще дней десять. Три -…твою мать! — казенный пейджер! Ну все, Скрипка теперь меня просто засношает. Так, что еще? Ах да, брелок с ключами от моего безвременно погибшего «мерса», эдакий талисман-воспоминание об ушедших временах.
Жалко, конечно, ну да и Бог с ним.
Записная книжка? Да, похоже. Вот эта потеря будет уже посерьезнее. Хотя… Ладно, фиг-то с ней, восстановим. Ну пожалуй, и все.
А ведь признайся, Витя, — могло быть хуже. И все же, блин, как же меня развели! Если будет такая возможность, найду, ох найду, и буду бить: медленно-медленно, долго-долго, смачно-смачно.
Стоп! Какой пейджер, какая записная книжка, Шах? Фотки, там же были Татьянины фотки. Те самые пять
