Нечеловеческая комедия
...Лето 1971 года. Сбылось! Я - студент факультета журналистики Киевского государственного университета им. Т. Г. Шевченко. До этого дважды пытался поступить в самый престижный вуз Украины. Первый раз подвела школьная характеристика, в которой после того, как я получил назад документы со стандартной отказом «по причинам конкурса», красным были жирно подчеркнуты фразы «уклонялся от общественно-полезной работы», «Слишком самоуверенный» и т.п. Во второй раз - не хватило баллов.
И только исполнив армейский «почетный долг», получил возможность в течение пяти лет стационарно осваивать азы вожделенной профессии.
Увы, скоро только сказка сказывается...
Муха в носу
Никто в то время - ни наставники, ни воспитанники - понятия не имел, что республика вступает в эпоху обширных политических репрессий. Что на протяжении двух последующих лет будут арестованы и брошены за решетку сотни людей с активной жизненной позицией, среди которых В. Чорновил, Л. Лукьяненко, В. Стус, Е. Сверстюк, И. Дзюба, И. Светличный. Что уже запланированы «идеологические зачистки» в Киевском и Львовском университетах. Что партийные органы запретят отметить юбилей музея И. Котляревского в моей родной Полтаве.
Что, в конце концов, через всего восемь месяцев, не дав закончить первый курс, с вуза выбросят наших однокашников Валерия Лазаренко и Виктора Цымбала. За то, что они «не в тот день» возложили цветы к памятнику Кобзарю (вообще, набор 1971 более всего «отличился» едва не за всю историю факультета: из 100 неофитов в торжественной церемонии вручения дипломов достались лишь 77, учитывая добранных из заочного и вечернего отделений).
Что касается меня, то к диссидентскому движению я никогда не принадлежал. И даже искренне верил в то, что говорили наставники. Однако с мальчишеских лет (и по сей день, несмотря на возраст и «окраски» власти!) не мог держать губы сомкнутыми, если наблюдал, как круглое несут, а квадратное – катят (как говорят в моем родном Пирятине о строптивых правдолюбцах, - «с мухой в носу»). И упорно пытался доказать, что наоборот – куда как эффективнее.
А еще - упорно отстаивал идеалы равенства, братства, честности, добра, справедливости. Парадокс, но именно за юношеское стремление повсеместно воплощать в жизнь «принципы строителя коммунизма», тщательно доискиваться здравого смысла меня в армии исключили из комсомола.
На протяжении всей службы как «искатель правды» чувствовал на себе откровенно солдафонский прессинг. В конце концов, в наказание даже перевели из эдемской Одесской области на Урал. Помню, как старшина, захлебываясь от собственной значимости, которую никак не мог доказать мне целый год нашего - благодаря исключительно военкомату, - знакомству, так прокомментировал событие:
- Будешь отныне умничать там, где паек сбрасывают с вертолета, а к ветру ходят исключительно парами - один справляет большую потребность, а второй - мгновенно обрубает какашку, чтобы не примерзла к заднице».
Трудно поверить, но в благословенном краю Бажова меня презрительными словами «О, писака прибыл!» (на предыдущем месте службы я был постоянным корреспондентом газеты Одесского военного округа «Защитник Родины») встретил майор ... по фамилии Дуб.
Отцы-командиры делали все, чтобы подпогонная обыденность не казалась слишком сладкой: критическая масса суток, проведенных на гауптвахте, претендовала, пожалуй, на всесоюзный рекорд, а из газеты Уральского военного округа вскоре получил письмо с отказом дальше публиковать мной направленное, поскольку «стало известно, что вы не являетесь примером для других в исполнении служебного долга».
А вот событие, непосредственно предшествовавшее исключению меня из ВЛКСМ.
Из дембельского «Дневника»:
«7 ноября 1970 года.
Утро. Всех, свободных от службы, собрали в Ленинской комнате - смотреть парад на московской Красной площади, посвященный очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Что касается праздника, то я против него ничего не имею. Но торжества - по одному и тому же сценарию - видел неоднократно. Исходя из этого, спокойно остаюсь в расположении личного состава. Сержанту, предпринявшему попытку вовлечь меня в коллективное «мероприятие», заявил, что намерен написать письмо родным (начальство это поощряет). Безусловно, если бы я был салагой, подобная отмазка вряд ли прокатила бы. Однако без пяти минут «дед» - корова священная, поэтому, вооружившись конвертом, бумагой и авторучкой, я комфортно устроился на кровати возле своей тумбочки.
И, надо же, в скором времени в казарму черти принесли дежурного по гарнизону. Полковник - заместитель командира не из чего-то там, а политработы. Первый же вопрос:
- Почему рядовой (раздражительный взгляд в мою сторону) находится в расположении, а не в Ленинской комнате?
Сержант и дневальный мнутся. Прихожу на помощь (зачем ребят подставлять?):
- Товарищ полковник, пишу письмо родным!
- Что, другого времени не нашел? Марш в Ленинскую комнату!
- Я парад видел множество раз. Что изменится, если еще раз посмотрю?!
- Главное не в том, что ты видел, а в том, что оторвался от коллектива.
- Не интересно, товарищ полковник! И пользы - никакой. Вылуплю зенки в экран, как баран на новые ворота.
«Разговорчики в строю» старшему офицеру начинают надоедать. К тому же, видно, как он мысленно примеряет к своему галифе генеральские лампасы:
- Встать! Смирно! Правое плечо вперед, шагом марш в Ленинскую комнату!
И - вдогонку:
- А если такой грамотный, можешь на экран не смотреть!
В голове мгновенно вызревает «выходка», хотя прекрасно понимаю, что она выйдет боком. Бойцы, кстати, тоже отлично осведомлены: если мне попала вожжа под хвост (а как иначе назвать спор не с кем-нибудь, а с самим полковником?), дам представление. Все с нетерпением ожидают дальнейшего развития событий: торжественный парад в Москве им, если честно, тоже - до одного места.
Захожу, дефилирую мимо незанятых стульев и вплотную - к телевизору. Публика удивляется, ничего не может понять. Беру столика, на котором стоит приемник ТВ, отодвигаю его от стены. Возвращаюсь, беру свободный стул, заношу его ...за телевизор. И со всеми возможными удобствами там приземляюсь.
Теперь представьте себе «картину маслом». Личный состав сплоченно уставился в экран, а я напротив них - в заднюю панель телевизора. Комната заходится глухим смехом.
Мгновенно влетают полковник, сержант и дневальный.
- Что такое?! - Кричит политработник.
Все умолкают. Дежурный по гарнизону грозно обводит глазами комнату, чтобы обнаружить, из-за чего народ надрывает животы. И впивается взглядом в меня. Глаза его чуть ли не на лоб путешествуют:
- Что вы себе позволяете?!
- Ничего, - отвечаю невинным голосом тургеневской барышни. - Ведь вы сами позволили мне не смотреть на экран. Какая в этом случае разница, где я сижу: перед телевизором или позади него?!»
...Исключение из рядов ВЛКСМ ощутимо аукнулось уже в университетских стенах. Ведь нужно было становиться на учет. А как, если я из комсомола исключен?!
Процедуру затягивал, пока удавалось. Ссылаясь на то, что мои документы, когда возвращался со службы, украли в поезде нехорошие строители коммунизма. Но вдруг масла в огонь на очередном собрании подлил одногруппник Александр В. (в будущем - писатель), которого я не раз возил к моим родителям и считал другом:
- Еще надо разобраться, почему он так долго не становится на учет! Может, никто никакого билета у него не воровал, а он просто никогда не состоял в наших рядах?!!
Так надо мной повис дамоклов меч. Или я становлюсь на учет, или начинается расследование, которое однозначно закончится исключением из университета.
Пан или пропал! Еду в Пирятинский райком ЛКСМУ. Захожу к секретарю по идеологии госпоже Ляшенко (имя, к сожалению, забыл). И рассказываю ей правду.
Спасибо землячке! Ибо если бы не она, не видеть мне высшего образования. В тот же день она вручила мне ...новенький комсомольский билет с датой «школьного» вступления в 1964 году. Пооткровенничав при этом:
- В наших документах указала сегодняшнюю дату, и ты там - молодой сознательный рабочий кирпичного завода. Улучшаешь статистику социального состава новичков.
Вернувшись в столицу и встав, в конце концов, на учет, перевел дыхание. Но, оказалось, ненадолго.
«Пособничество» африканским шпионам
Новый, 1972 год, отмечал в общежитии №4 на улице Ломоносова. «Праздновали» двое суток с небольшими перерывами на сон. Состав гостей менялся чуть ли не ежечасно. Второго января я вспомнил: завтра у меня - день рождения. И пригласил остатки честной компании в Пирятин.
На тот момент проблем с вестибулярным аппаратом не имели три дамы и три джентльмена. Среди последних - именинник и два выходца из Африки - этакие Камил и Дэвис (это сейчас на украинской территории негры не редкость, а тогда...). Приглашение празднующие приняли с искренним, хотя и не совсем трезвым азартом.
Одевшись, рванули на автовокзал на Московской площади. Билеты брали, естественно, по студенческим документами (этот фактор впоследствии сыграл свою роль) - за полцены. Загрузившись на дорогу пивом, покатили.
В Пирятин добрались в полумраке - зимой темнеет рано. Городским автобусом подъехали к центру. И прямиком - в гастроном. И тут я услышал позади какой-то непонятный шум. Оглянулся: за нами, выпучив глаза, шел с десяток горожан, темнокожих никогда не видевших. Стыдить их, заостряя ситуацию, не решился. Подумал: и так рассосется - земляки, в конце концов, если с печи и упали, то не вчера...
Да, увы, не учел, что негра пирятинцы, да и то не все, видели разве что в кинофильме «Максимка», а для подавляющего большинства темная кожа ассоциировалась исключительно с «господином», украшенным рогами, хвостом и копытами.
Выходим. Под торговой точкой - приличная толпа. Как же: бесплатное посленовогоднее представление, некий провинциальный цирк! Пока шли к родительскому дому, количество «зрителей» неуклонно росло. К калитке достались в сопровождении почти первомайской, несмотря на снег, демонстрации.
Два дня подряд водили козу, ходили по соседским домам, сосали седой самогон («опрокинем рюмку - где там кружка?») - это все понятно. В общем, отлично погуляв, вернулись в столицу.
а уже на следующий день наша группа собралась на предэкзаменационную консультацию. Ко мне подошла методист декана Неля Петровна и таинственно прошептала на ухо:
- Зайди в аудиторию (номера не помню - Н.С.).
- Зачем?
- Там тебя ждут!
Переступаю порог. Вижу двух мужчин. Приглашают сесть. Не представляясь, начинают душевную беседу «за жизнь». Я ничего не понимаю. Однако разговор вежливо поддерживаю.
Между «Как обучение?» и «Нравится ли в университете?» (хотел бы я посмотреть на идиота, которому бы это не нравилось?!) звучит:
- А как провели Новый год?
Откровенно не праздничная музыка...
- Спасибо, - говорю, - нормально. А вы?
- Нам не повезло, находились на службе, - отвечает один из собеседников. - Вы же, насколько известно, посещали родителей?
- Да! - Мой пыл несколько угасает. Перспектива не из приятных: с третьей попытки попасть в университет, решить проблему с комсомольским членством и влипнуть, как кур во щи!
- Один ... или ... с друзьями?
- С друзьями.
- А нельзя узнать, кто эти друзья?
Что оставалось делать? Называю фамилии студенток (все равно «они» их уже знают). И добавляю:
- ...И два негра.
- Именно они нас и интересуют, - оживляются собеседники. - Как их фамилии?
- Не знаю, - признаюсь честно.
- А на фото узнали бы?
- Пожалуй...
Один из них шустро достает из портфеля два альбома с цветными (в то время - редкость!) фото и подает:
- Ищи!
В результате кропотливого труда нахожу портреты Камила и Дэвиса.
- Так мы и думали! - Задумчиво говорит один из визави.
- Что? - Интересуюсь я.
- Год назад этого, - тычет пальцем в Камила, - сняли с поезда в Житомирской области. Недалеко от секретного объекта. А в Пирятине дислоцируется полк Чапаевской танковой дивизии, что является военной тайной. Соображаешь?!
Я, само собой, «соображаю» так, что, кажется, аж пар из ушей струится! И настроения это не добавляет. Одногруппники готовятся к экзамену, а меня тут почти обвинили в шпионаже. Или, по меньшей мере, в пособничестве иностранным рыцарям плаща и кинжала. Душу греет одно: шпионы - африканские, а не американские или немецкие, так что может выйти какое-то послабление.
- Вам известно, - прерывает размышления более активный «разработчик», - что иностранцам дальше 50 километров от Киева выезжать запрещено?
- Впервые слышу! - Не вру я.
И - на всякий случай (уже и сам не понимаю, искренне или не совсем) - добавляю:
- Но если бы знал...
Наконец меня отпускают, предупреждая, чтобы никому ни слова о встрече не заикался, а то сам заикой стану (обещание я в тот же вечер нарушил).
Мокрый дождя не боится: поэтому на прощание, немного придя в себя, спрашиваю:
- А как вы узнали, что я ездил в Пирятин с неграми? Кто-то из соседей заявил?
Услышу ответ или нет?
- Какие соседи?! На Пирятинской автостанции вас уже встречал наш тамошний сотрудник!
Вот как!
- На авто ...станции?! А как он о нашем приезде узнал? Замысел-то возник спонтанно...
«Серые пиджаки» молча переглянулись. А потом:
- А вы проездные документы покупали по студенческим билетам?
- Да!
- Больше в подобные истории не попадай!
Потребовалось несколько минут, чтобы я допер: все кассиры на автостанциях - «шестерки» КГБ.
Бунт, которого ...не было
Не успел утихнуть молва о моей причастности к попытке «продажи» Родины, как возникла новая коллизия. На этот раз - с заведующим кафедрой физкультуры. Отмечу: на занятия я не ходил, потому что знал: любой норматив без малейшей подготовки выполню на «отлично». Оказалось: университету нужны не физически закаленные студенты, а послушные. Ты можешь быть размазней, но если в журнале присутствуют «галочки» о «добросовестных посещениях», зачет гарантирован. То есть задохлик, исправно посещающий занятия, считается физически развитым. А я, кто без всяких тренировок может заведующего кафедрой на иву, чтобы поискал там груш, забросить, - заморыш.
Попытки непосредственно на стадионе доказать замечательную «спортивную форму» ни к чему не привели. И я с тремя пятерками, четверкой и «хвостом» по физкультуре попал в разряд неуспевающих. Меня фотографировали для сатирического уголка стенной газеты, ругали на собрании - группы и курса, не назначили стипендии. И смотрели, особенно активисты, как на едва ли не случайного человека на ТАКОМ факультете.
А тут опять - искрение. Уже с профессором Василием Елизаровичем Прожогиным, очень любящим «загонять ежа под череп» (любимое выражение). К несчастью, именно его назначили куратором 4-й группы, в которой я состоял.
Впервые появившись, он торжественно предложил, не мешкая, вызвать на социалистическое соревнование третью группу. И победить ее, прочитав всего (!) Бальзака. Причем по ходу соревнования мы должны были отчитываться друг перед другом, пересказывая прочитанное.
Девяносто томов «Человеческой комедии» - это, в самом деле, не шутка. Но если даже бросить учебу и еженедельно преодолевать по фолианту, сомнительное со многих точек зрения «соревнования» займет без малого два года. Что я куратору и сказал.
Добавив:
- Меня не впечатляет значительное количество бальзаковских романов и для общего развития хотелось бы почитать еще кого-то.
Нашелся и единомышленник - Анатолий Шилоший:
- А я собираюсь изучать Шопенгауэра ...
- Это бунт! Один, видите ли, не любит Бальзака, а другой на партийном факультете хочет изучать реакционного философа! Хотя мы в свое время изучали Карла Маркса. Что это за группа?! Следует разобраться...
Пришлось нам с Анатолием (добавилось еще несколько одногруппников, однако с менее ужасными идеологическими «диагнозами») играть роль козлов отпущения на очередных внеплановых собраниях.
...Далее - поиск логики и справедливости, а с точки зрения факультетского руководства, конфликт - на военной кафедре. Вопрос встал ребром: или я прошу прощения у майора Жукова, или меня отчисляют с «военки», что автоматически влечет исключение из университета. Невероятно, но факт: эта проблема попала под каток другой - так что изображать пластуна перед откровенным солдафоном не пришлось.
Декабрь 1973-го. Последняя пара. В аудиторию кто-то из штатных активистов (кажется, Анатолий Терещенко) заносит пачку анкет областной комсомольской газеты «Молодая гвардия». Раздает, настоятельно прося, проявив гражданское сознание, после звонка вернуть их заполненными.
На предпоследней парте сидим втроем: я и еще два студента. Решаем заполнить одну анкету на троих. А поскольку тупые стандартные опросы за два с половиной года надоели, планируем ошарашить любителей чужих мыслей (ходили упорные слухи, что заполненные анкеты неизменно изучались еще и «социологами» из спецслужб).
И в сатирически-гротескной форме издеваемся над идеологическими надзирателями. Например, на вопрос «Какая статья в нашей газете за прошлый год вам больше всего понравилась?» выдаем на-гора «Изнасилование гермафродита группой педерастов». И в подобном духе - далее.
А чтобы наш «сарказм» по достоинству оценили товарищи, заполненную анкету пускаем путешествовать рядами. Прозвенел звонок, извещающий о конце занятий, - и все мы разъехались по домам.
Все, кроме, как оказалось, одного. Того, кто подобострастно отнес наше «творчество» декану (официальная версия, будто скомканную бумажку со слезами на глазах принесла утром уборщица, не выдерживает никакой критики, потому что, хотя мы учились с 14.00, секретаря парторганизации курса, партгрупоргов, комсоргов, а также старост курса и групп вызвали в вуз уже на 9.00. Да и где вы видели уборщиц, разворачивающих и читающих каждую скомканную бумажку?!)
И закрутилось-завертелось!!!
Чтобы избавиться от ослушников, использовали апробированный ход конем: поставили двойки на каждом экзамене, готовя к исключению за неуспеваемость. Волчий билет "а-ля круглый дурак» плюс обязательная при трудоустройстве характеристика - а какой она будет, несложно представить! - фактически ставили крест на будущем (уже упоминавшийся В. Цымбал, неординарный, на мой взгляд, поэт, на протяжении жизни - строитель).
Втихаря поехал в Львовский университет - с надеждой срочно перевестись. Там объяснили: мне не повезло - совсем недавно вышел союзный циркуляр о предоставлении студентам возможности переходить из одного учебного заведения в другое исключительно во время летних каникул. А до них...
Неожиданная поддержка
Многозначительный факт: некоторые из однокурсников начали здороваться со мной издали, а иногда и вообще - «случайно не замечать». В свою очередь, нашлись благородные люди среди преподавателей. Вот, например, как я сдавал экзамен по русскому языку тогда еще молоденькой Ларисе Шаховой.
Из авторского «Дневника»:
«Январь 1974
Прилично отвечаю на все вопросы билета, а также на два дополнительных (те, кто готовился, внимательно следят, ведь знают, что меня снова будут «валить»). Лариса неожиданно говорит:
- Вы, пожалуйста, все тихонько посидите, я спустя несколько минут вернусь!
Несколько удивленные, сидим.
Преподаватель возвращается, снова ставит мне дополнительный вопрос. Невероятно: я и на него знаю ответ.
Дальше - дежавю: Шахова, извинившись, вновь покидает аудиторию, чтобы вскоре вернуться. Подает мне зачетку:
- После каникул экзамен придется пересдать...
Другого я не ожидал (уже имел две искусственные задолженности), поэтому спокойно, по крайней мере, внешне, оставляю аудиторию, направляясь к группе сторонников. Не сделал и десятка шагов, как услышал голос жены, студентки-выпускницы исторического факультета Надежды Аврамчук:
- Обернись, тебя зовут!
Оглядываюсь и вижу, что меня настигает Лариса. Красноречивый взгляд:
- Простите, но честно оценить ваши знания у меня не было возможности!
И, резко повернувшись, направляется обратно к аудитории.
Обсуждая ситуацию с «болельщиками», узнаю, что Л. Шахова, оставляя аудиторию, дважды поднималась на второй этаж, чтобы ...зайти в деканат. Несложно представить с какой целью, как и то, какие наставления и в каком тоне получала. Однако рискнула, раскрыв своим извинением (поступок!) секрет административного Полишинеля.
Видно по всему: пора искать работу. Пишу в несколько редакций, не слишком надеясь на положительный ответ (кто возьмет изгнанника партийного факультета?) Так вскоре и оказывается.
- ...Что носом паркет полируешь?! - Останавливает меня посреди университетского коридора доцент кафедры истории литературы, в то время - секретарь парторганизации факультета Анатолий Григорьевич Погребной (позже выяснится случайное совпадение - мы родились в один и тот же день и месяц, правда, с разницей в 8 лет). - И не дуйся, как шкурка от сала на огне...
Моему удивлению не было предела: в нашей группе он занятий не вел, поэтому, кроме традиционного «Добрый день», никаких отношений у нас не было.
- Да..., - махнул я неуверенно рукоой, ожидая очередного «воспитательного момента».
- Ну-ка, заглянем на кафедру! - Удивил во второй раз подряд.
Зашли - та была рядом. И начали разговаривать. Точнее, львиную долю времени (рандеву затянулось минут на сорок!) говорил я. Рассказал все (кроме случая с комсомолом). И настоятельно, помню, спросил: почему так неумно в университете организовано множество вещей? Что за смертельный грех - читать того автора, который нравится? Почему у юношей предварительно не интересуются, хотят они посещать военную кафедру или нет? Почему программа там одинакова как для тех, кто уже отслужил и даже имеет офицерское звание, так и для вчерашних школьников? По какой логике из учебного заведения отчисляют за букет цветов, возложенных к памятнику национальному гению, или в жанре гротеска заполненную анкету? Причем расправляются с «неугодными» не открыто, а путем интриг, выставляя бедняг болванами?
- Понял, - подвел черту Анатолий Григорьевич (конечно, он был в курсе «дела» - плохие вести не лежат на месте, - разве что не знал некоторых, не обязательно красноречивых, деталей). - А теперь говори, какой вариант развития событий считаешь приемлемым?
- Разве у меня остаются варианты?
- Надо попробовать!
- Получить образование... Хотя бы заочно, - озвучил сокровенную мысль последних недель.
- А что?! Иногда поменять сапоги на лапти - выгодно, а в голой степи и жук - мясо, - поднялся Погребной. - Подожди! Вернусь минут через пять.
Я еще раз растерялся.
Вернулся где-то через полчаса. Молча продефилировал к столу, взял ручку и бумагу. Подал:
- Только что с Дмитрием Михайловичем (деканом Прилюком - Н.С.) имел весьма непростой разговор. Пиши заявление о переходе на заочное отделение!
Не знаю, когда радость моя была больше: в день, когда получил студенческий билет, или когда писал это заявление. И все думал: зачем Анатолию Григорьевичу становиться на защиту «неблагонадежного», вмешиваться в дело, которое наделало столько шума и находится «на контроле»? Особенно, если учесть, насколько сильно это могло повредить его собственному научно-педагогическому будущему...
Спустя примерно четверть века я имел продолжительный разговор с однокурсником Виталием Довгичем, который в 1981 году стал преподавателем родного факультета, вследствие чего был основательно знаком не только с фасадными, но и закулисными тайнами альма-матер. Не обошли, конечно, и «эпопеи-1974». Виталий Андреевич несколько приподнял завесу над упомянутым рандеву А. Погребного и Д. Прилюка. Дискуссия - вполне предсказуема - шла вокруг тезиса последнего о том, что в данном случае ни о каком переводе на заочную форму обучения речи идти не может. Бронебойный «патрон»-аргумент звучал так: «Что ты учишь отца смеяться? Мне недавно Михаил Ульянович (ректор Белый - М.С.) сделал такую нахлобучку, а напоследок даже обвинил:
- Вы превратили заочное отделение в штрафной батальон, что недопустимо!
Других тонкостей дискуссии Виталий Довгич не знал. Однако факт остается фактом: автор этих строк благодаря усилиям доцента Погребного стал едва ли не последним же журналистом-«штрафбатовцем».
На нелегальном положении
После длительных поисков работы стал корреспондентом овручской районной газеты «Заря» - исключительно усилиями ее редактора Антона Войцеховского, жесткие, но высокопрофессиональные, уроки которого запомнил на всю жизнь.
Вначале жили у родителей моей половины - в селе за 20 км от города. А дальше - повезло: ее двоюродного брата-прапорщика отправили служить в Германию. И мы временно въехали в его квартиру: во-первых, какой-никакой уход, во-вторых, гарантия, что сюда не заселят первого попавшегося бесквартирного офицера.
Вышеупомянутые «апартаменты» - две комнаты в трехкомнатной квартире. Отопление - печное. Но мы были несказанно рады. К тому же, в третьей комнате никто не жил, поэтому мы чувствовали себя довольно вольготно.
Однако все халявное когда-то заканчивается. Случилось так и в нашем случае: свободную комнату заняла семья майора, переведенного в Овруч. Он, узнав, кто мы такие, мгновенно нажаловался начальству: мол, в военном доме живут гражданские без малейших прав на это, а его семья прозябает в одной комнате.
Комиссия появилась, когда меня не было дома. Жена - умница! - не растерялась. Заявила: мать прапорщика (ее родная тетя) дала ключ всего на несколько дней. Заверив: завтра нашей ноги здесь не будет.
Так что пришлось срочно переходить на нелегальное положение. Прежде всего заклеили изнутри старыми газетами окна (постоянный дневной полумрак не пугал - свинье не до поросят, когда ее опаливают). Забрали из общей кухни свои чашки, ложки и ножи - готовить начали в комнате на электроплите. Свет, когда стемнеет, не включали. В подъезд заходили, предварительно убедившись, что поблизости нет представителей военной части. Утром, перед тем, как ускользнуть тенью, долго стояли под дверью и прислушались, понимая, что именно в эти минуты нас легче всего поймать «на горячем».
И еще: я перестал после бритья пользоваться одеколоном, перейдя на крем. Чтобы не распространять «чужой» стойкий запах в общем коридоре.
По крайней мере, трижды в двери и окна стучали. Но взламывать не решились. Ведь за вещи, оставшиеся в комнатах прапорщика, кому-то пришлось бы отвечать.
В конце концов, игра в «разведчиков-нелегалов» надоела. К тому же, проблема трудоустройства жены не решалась. А тут как раз появилась возможность стать корреспондентом-организатором районного радиовещания в Чернухах Полтавской области. Поэтому осенью без колебаний - собрали вещи.
И снова - Погребной!
Тему дипломной посоветовал преподаватель истории украинской журналистики Василий Васильевич Яременко:
- Изучи газету «Хлебороб» - она во время первой русской революции издавалась в Лубнах!
Почему бы и нет?! Направляю соответствующий запрос. И получаю ответ: «Полтавский облгосархив сообщает, что в брошюре П. Х. Белого «Лубны. Историко-краеведческий очерк »(Харьков, «Знамя », 1971, стр. 26) есть сведения о газете «Хлебороб», которая издавалась в конце 1905 на украинском языке, раз в неделю. Редактором ее был один из руководителей Лубенской организации Украинской социал-демократической рабочей партии (мелкобуржуазная националистическая партия) либеральный помещик Николай Шемета. Вышло несколько экземпляров газеты.
По нашему мнению, для дипломной работы вам не стоит брать газету «Хлебороб» в то время, когда вы хорошее исследование можете сделать по областной или даже районной газете, взяв любой период за послевоенные годы. Например, осветить один из вопросов: возрождение народного хозяйства в послевоенный период; развитие сельского хозяйства; интернациональные связи; история родного края на страницах газеты или другое».
Ответ подписали: за директора Н. Пайдема некто, чья фамилия начинается на «Мель...», и начальник отдела использования и публикации документов В. Жук (оригинал сохранился - Н.С.).
По сути, это была не только слегка завуалированный запрет касаться вышеупомянутой темы, но и намек на мелкобуржуазный национализм пусть и заочника, но все же партийного факультета!
Как быть? Время шло, а у меня даже тема не утверждена. И снова - странное (или пророческое?) стечение обстоятельств. Иду тем самым коридором желтого корпуса. Глядь - навстречу спешит А. Погребной. Искренне здороваемся. Анатолий Григорьевич интересуется, как дела? Рассказываю, демонстрируя «убийственную» ответ из облгосархива.
- А почему бы тебе не взяться за дипломную по литературе?
Робею:
- Да как-то ...никогда ... в голову не приходило...
И снова, как и два года назад:
- Заглянем на кафедру!
Спустя полчаса я оставлял кабинет, имея тему дипломной работы «Образ человека труда в современной украинской прозе» и утешительные напутственные слова ее руководителя. Сразу, ведь время упущено, вплотную взялся разрабатывать тему.
Из авторского «Дневника» (львиная доля вошла в дипломную):
«Февраль 1976 года.
В предисловии к производственному роману В. Маняка «И сошел день» подчеркивается: «В книге идет речь о глубокой и искренней любви начальника шахты Алексея Грибуна к художнице Ларисе».
Не торопись, читатель! Написанное вас только дезориентирует. Поскольку именно глубины и искренности в отношениях главных героев и нет. Так себе, разговор о любви, бледный отпечаток настоящих чувств заводных фигур, а не живых людей.
А уровень диалогов! Особенно, если учесть, что герой любит «копаться в историческом фактаже», едва не на зубок знает «Ипатьевскую летопись», а духовным наставником у него выступает Спиноза. Вот один - из наиболее удачных:
«- Я хочу узнать, как дух времени проникает в поры человеческого тела.
- Вас интересуют люди или время?
- И люди, и время.
- Вас интересуют люди и время? Действительно, нельзя отделять людей от времени...»
Это умение накручивать строки: в пяти предложениях пять раз озвучить слово «время» в разных падежах и столько же - производных от слова «человек».
Над какими только «проблемами» не ломают головы директор шахты и художница. Это и «относительность мира», и «внутренний бунт человеческой личности», и «рационалистичность инженерной психологии», и ... А как вам, уважаемый читатель, бегство в причудливый мир «невесомости»?
Не менее, извините за выражение, дебильны и другие диалоги.
Март 1976 года.
Еще один «шедевр»! На этот раз повесть И. Дячко «Живая основа». Фабула опуса следующая. Хиреет суконная фабрика. Вот-вот обанкротится. Но, к счастью, сюда по распределению приезжает выпускница техникума Инна Зорина - этакий Ломоносов текстильной промышленности.
В первое же посещение цеха всем героиням героиня невольно замечает, что «сельфакторы устарели и их надо заменить». Еще через минуту доказывает: выход ровницы на аппаратах можно увеличить, вопреки утверждению конструкторов о невозможности этого. Немного позже окажется, что определением размера платков... проводят еще дедовским способом» (Инна «случайно» в техникуме работала над проблемой автоматизации именно этой операции). Дальше - больше. Девушка предлагает более экономную технологию изготовления ровницы, повышение скорости машин, просто обалденные рецепты эмульсии.
Остается добавить: все эти предложения мгновенно воплощаются в жизнь, и фабрика, дышащая на ладан, начинает выполнять и даже перевыполнять планы.
А что же Ломоносов в юбке? Успевает обсудить с подругой новый фильм, помочь подшефному колхозу наладить культурно-массовую работу, открыть на предприятии книжный киоск без продавца, разработать чертежи для подъемника, активно печатать в районной газете очерки...
И это, извините, литература?! Нет, скорее классический образец, пособие, как писать не следует. Понимали это те, кто одобрил такую, с позволения сказать, «производственную повесть» в печать?
Едва не забыл: И. Дячко поставил цель докопаться, какая она - душа. Однозначных данных получить не удалось, но автор «философски» сообщает, что она - тонкая. Правда, настолько, - не пишет. Видно, еще не измерил.
Март 1976 года.
Прочитал «Бережанские портреты» Е. Гуцало. Действуют не живые персонажи, а бледные тени, действуют растянуто до невозможности, одни размышления наслаиваются на другие, в конце концов, совсем постылые. «Портреты» страдают описательностью, скучным перечнем жизненных эпизодов, «украшенным» словесными красотами, а иногда - даже чопорностью стиля.
Чувствуется, сердце Евгения не лежит к производственной тематики. Зачем же себя насиловать? Это золото и в грязи блестит, а неумение писать не прикроешь никакими словесными «бриллиантами»: тусклое в каких условиях не засияет.
А еще - сочувствую авторам, у которых душа органически не уживается с понятием «серпа и молота» в литературе!
Апрель 1976 года.
Читаешь книги и видишь: что-то не так с литературными портретами зодчих счастливого будущего. Героев ничего, кроме работы и выполнения социалистических обязательств, не интересует. Об этом они думают дорогой к цеху (на ферму), на обратном пути и даже вечером - почти до третьих петухов.
И еще - в большинстве случаев - каждый заочно учится. С единственной целью - еще на больший процент перевыполнять социалистические обязательства.
Так и хочется крикнуть: писатели, опомнитесь! Умерьте пыл! Это же бездушные механизмы, а не люди. Почему они оторваны от окружающего мира? Где эмоции, чувства?
И еще: написанному никто не верит. В ряде случаев - даже сами герои.
Май 1976 года.
«Насилую» очередной производственный роман. А понять толком ничего не могу. Шлакобетон, а не литература, или я - французский дофин!
Июнь 1976 года.
Свой роман Ю. Бедзик назвал «Лазурь». Казалось бы, перепутать здесь что-то трудно. Но не нашим переводчикам-мудрецам! В издательстве «Днепр» (1974) книга вышла под названием «Синева». Еще в одном - «Голубизне». А в статье «Вечный зов времени» («Литературная газета», 24 марта 1976) критик М. Логвиненко трактует название произведения как «Лазурь».
Ночное ограбление сейфа
В Чернухах арендовали подслеповатый уголок в глинобитной хатынке, где сразу же столкнулись с проблемой обогрева. Правда, жене, как учителю, брикет выделили бесплатно. Однако без разжигания он свою непосредственную функцию выполнять наотрез отказывался. А с дровами - еще та загвоздка. Поэтому каждый день после работы блуждаем поселком в надежде найти хоть треску. Уже знаем «наиболее грибные» места: задворки магазинов, куда выбрасывают сломанную тару. Рассказали о своих мытарствах моим родителям – те интересовались житьем-бытьем на новом месте.
Через неделю в Чернухах появился мой отец Михаил Филиппович с картонной коробкой в руках - привез гостинцы. Однако мы даже предположить не могли какие. Ими оказались аккуратно нарезанные поленья!
Как-то редактор местной районной газеты попросил помочь: смотаться на ближайший колхозный животный двор и сделать оттуда материал.
Поехал. Вот и коровник. Знакомлюсь с людьми. Веду разговор. Записываю. И иду ко второй ферме, расположенной рядом.
На дверях - доярка:
- Что, сначала у ТЕХ побывали? Уже наслушались?!
- Представляю, что они своими черными языками вам наговорили, - подключается к разговору ее товарка.
«Вот так материал плывет в руки! - Радуюсь я. - Проблемный».
В ходе беседы выясняю причины нездоровых отношений двух коллективов одного колхоза. Возвратившись, за ночь готовлю материал - бесспорно, украшение номера. Утром в предвкушении заслуженных добрых слов сдаю редактору.
И ...получаю по башке. Мол, слабый я профессионал: вместо того, чтобы написать, как люди перевыполняют планы надоев, я копаюсь в грязном белье. Короче, подвел редакцию: материал забраковано, а ставить ничего.
Под конец разговора совершенно рассорились. К сожалению, весовые категории разные: я - приезжий студент-недоучка, он - местный уважаемый редактор. В дальнейшем отношения все глубже и глубже заходили в тупик. Дошло до того, что мне запретили в радиопередачах ссылаться на информацию из районки. И внимательно за этим следили. Не смущало даже то, что в эфир я выходил в 6 утра. От рядовых работников узнаю: руководство считает, что я «слишком много на себя беру».
... Готовую дипломную печатать решили дома - денег, чтобы кому-то заплатить, не было. Возникла, правда, загвоздка: где взять печатную машинку? На редакцию рассчитывать, увы, не приходилось...
И здесь повезло: брать служебную портативную «Москву» на выходные позволила хорошая знакомая (к сожалению, имя и фамилию забыл, но хорошо помню лицо - Н.С.), работавшая секретарем руководителя небольшой районной организации. Воплощали в жизнь задуманное по следующей схеме: в конце рабочего дня в пятницу девушка в условленном месте оставляла ключ от офиса. Мы ждали темноты, чтобы никто не увидел, шли и забирали инструмент. А рано утром в понедельник доставляли «Москву» назад, заодно оставляя и ключи.
Втечение месяца подобную операцию осуществили четырежды, выходными печатая дипломную вдвоем без перерыва. И вот...
Утром в понедельник, еще затемно, отнесли машинку на место. Пришли домой, прилегли вздремнуть. А в восемь тридцать двинулись на работу. Первое, что я узнал, появившись в редакции, прозвучало сенсационно: ночью в поселке медвежатники взломали сейф. По информации старожилов, подобного Чернухи не знали со времен гражданской войны!
- А где? - Интересуюсь.
В ответ раздается название организации, куда мы несколькими часами ранее ...отнесли «Москву».
Чувствую, как волосы на голове начинает медленно шевелиться: вот так вскочили в беду! Под благовидным предлогом выхожу на улицу и крепко задумываюсь. Это что же получается?!
Во-первых, чудо, что мы не столкнулись с грабителями. Ведь ночи летом короткие, наверное, находились все мы там примерно в одно время. Вот только кто первым - злоумышленники или мы? Свет ведь в целях конспирации не включали, так что не видели, «откупорен» сейф или еще нет.
Во-вторых, если мы были последними, то на месте преступления, наверное, найдут отпечатки наших пальцев. По крайней мере, на дверях. Ну, и, естественно, на машинке. Как доказать, что деньги взяли не мы?!
И, в-третьих, поверит ли в нашу невиновность сама знакомая, доверившая ключ от помещения?
И, вообще, как вести себя в столь пиковой ситуации?
Вернувшись в редакцию, перезвонил жене и знакомой. С последней, которая, как понял из ее голоса, находилась в состоянии легкой прострации, договорился о немедленной встрече (милиционеры из офиса уже ушли). Рандеву здорово успокоило. Оказалось, что дверь в помещение взломана, так что, по крайней мере, знакомая, зная, что у нас были ключи, даже мысли не допускала о том, что у выпускников КГУ может быть рыло в пушку.
А как быть с тем, что мы с женой по ночам регулярно посещали контору? Решили молчать. Оно и понятно: знакомая не хотела терять работу, а нам, чужим в поселке, подозрительная слава ни к чему. Если же с отпечатками пальцев засветимся, тогда и расскажем правду.
К нашему счастью, заезжего вора - он был один! - уже на второй день задержали...
«Правилами не предусмотрено»
Когда прибыл на защиту и зашел к руководителю, Анатолий Григорьевич Погребной протянул стандартный лист:
- Правилами подобное не предусмотрено. Но я их нарушил и написал на твою дипломную, за которую глубоко благодарен, отзыв. Он не играет никакой роли на защите: для этого существуют официальные рецензенты. Однако написать не мог...
Выйдя, удивленно читаю: «Считаю, что дипломная работа т. Сухомозского может быть оценена очень высоко. Главное ее достоинство - СОБСТВЕННАЯ (выделено А. Погребным - Н.С.) мысль автора - свежая, нешаблонная, достаточно глубокая. Это то, чего мы ищем во всех дипломных работах, но находим не всегда.
Привлекает и то, что работа задумана, и выполнена в значительной степени - капитально. Автор пытается, скажем, видеть перед собой весь литературный процесс, и ориентируется он в нем неплохо. Приятное впечатление производит то, что для анализа дипломник отобрал значительное количество произведений.
Итак, это исследование - вполне самостоятельное, основательно выполненное. Автор обнаруживает здесь довольно высокий уровень научно-теоретической и профессиональной подготовки» (оригинал сохранился - Н.С.).
Такой вот «выходка»! И ради кого?! ради заблудившегося в трех (свобода, равенство, братство) соснах «штрафбатовца»...
Анатолий Григорьевич не ошибся: на его «душевные порывы» никакого внимания не обратили. Да и кто бы это сделал? Профессор В. Прожогин, который возглавлял государственную комиссию? Или официальный рецензент, директор Института литературы АН УССР академик Н. Шамота, даже не соизволивший явиться на защиту и ограничившийся направленным заранее письменным заключением?! Которое, кстати, начиналось двумя сентенциями: почему это журналист взялся исследовать литературу и, к тому же, делает это «с кавалерийским наскоком»?
Однако на «хорошо» работу все же оценили. Для меня же стократ дороже были искренние слова А. Погребного!
В чужую сторонку
Получив выстраданный диплом, пришел к выводу: с таким «послужным списком» и такой «славой» удачи в родных краях искать не стоит. Поэтому, внимательно изучив рубрику «Вакансии» в союзном профессиональном издании «Журналист», обратился с просьбой приютить сразу в четыре СМИ. Выбрал областные газеты г. Куляб (Таджикистан), г. Пржевальск (Киргизия), г. Красноводск (Туркмения) и городскую газету «Огни Арктики» на ледяном мысе Шмидта. И, о чудо, - отовсюду поступили приглашения! Выбрали «ворота в Среднюю Азию» - г. Красноводск (ныне - Туркменбаши).
Из авторского «Дневника»:
«Сентябрь 1976
Захожу к заместителю редактора «Нового труда» Анатолия Р. с заявлением об уходе по собственному желанию, что было не так просто (корреспондент-организатор местного радиовещания - номенклатура райкома партии). Куда там! Диалога не получается. Более того, хозяин кабинета - и положения! - горит неправедным гневом:
- Не борзей!
И предвкушая момент, загоняет меня в угол:
- Характеристику подписывать буду я...
- Ничего, - позволяю себе перейти на «ты», чего раньше никогда не делал. - Земля круглая: сегодня ты мне подписываешь, а завтра - я тебе.
В спину раздается смешок, доброжелательный, как утечка метана в шахте, смешок:
- Завьется еще ниточка к клубочку...
«Как разорвать замкнутый круг?» - Тема длительных вечерних семейныхраздумий. И вдруг моя половина говорит:
- А что если завтра я подойду к жене второго секретаря райкома партии (та, как и моя, работала в местной средней школе - М.С.)? Она - адекватный человек. Да и отношения у нас - цивилизованные.
- Идея! - Схватился я за спасительную соломинку.
И откровенно добавил:
- Других вариантов не вижу.
Так усилиями двух изобретательных представительниц прекрасного пола я получил желанную свободу.
Добираться Красноводска решили «с приключениями»: поездом - в Баку, а оттуда паромом пересечь Каспий. А поскольку отправлялись из Киева, то предварительно посетили кафедру истории литературы университета. Крепко пожав руку Анатолию Григорьевичу, двинулись в дальний путь, даже не представляя, каким извилистым он окажется: на протяжении почти двух десятилетий вкалывали в Туркмении, Узбекистане, на Урале, Крайнем Севере.
Кроме щемящей боли за краем, где родились, тоски по родным, увезли с собой чувство искренней благодарности тем, кто в непростые минуты не взвешивал на весах «рацио»-весов собственных поступков, а так или иначе нас поддерживал: это университетские преподаватели Анатолий Погребной, Лариса Шахова, Василий Яременко, Раиса Иванченко, Виктор Полковенко, Виталий Тоичкин, секретарь по идеологии Пирятинского райкома ЛКСМУ госпожа Ляшенко, редактор овручской районной газеты «Заря» Антон Войцеховский, и госпожа из Чернух, позволившая воспользоваться ее служебной печатной машинкой.
Как сложится наша «потусторонняя» жизнь?
И когда вернемся (если вернемся вообще) к отчему порогу?!
