— На ногах ходят, мне ноги нужны. Ты кричи, кричи медицину, там сидел один с сумкой в транспортёре, я видел, — сказал Окунев.
Сергей снова во весь голос позвал санитара, который с большой сумкой на боку уже бежал к ним.
— Сейчас перевяжем и в санроту, потерпи, товарищ майор.
— Нет, везите меня прямо в санбат, там врачи лучше, на транспортёр и в санбат, — приказал Окунев и поманил к себе пальцем Сергея так, словно хотел сказать ему сейчас что-то очень важное.
— Я слушаю, Игорь Иванович, слушаю!
— Ты тоже ранен?
— Царапнуло, должно быть, по коже. Легко.
— Пометил и тебя Берлин.
Сергей опустился на колени рядом с Окуневым и наклонился к его лицу.
— Слушай, я в армию попал в сорок первом, давно. И когда увидел, какая она война, то решил — обязательно меня убьют или ранят. Ты слушаешь меня? — спросил Окунев.
— Конечно, убьют или ранят, — повторил Сергей последние слова, чтобы Окунев поверил: он слушает внимательно.
— Я бывал везде и всюду, сам за "языками" лазил, ходил в атаку и всё живой. И так я стал себя настраивать, что никакая пуля меня не возьмёт. И вроде бы получалось. Но вот и я схлопотал свою. В последний час. Как по радио передают: "В последний час!" Обидно!
Сергей, ожидавший от тяжело раненного Окунева каких-то иных признаний, в недоумении поднялся с колен, не зная, что и сказать.
— Бывает, товарищ майор, что же делать! Если не в кость попало, а в мягкие ткани, так это быстро, это быстро.
К ним подбежал санитар и первым делом разрезал у Окунева штанины маскировочных брюк.
Окунев громко застонал, когда пришлось пошевелить его ноги. Больше Сергей и Окунев уже не разговаривали, и во время перевязки, и пока ехали на бронетранспортёре в санбат. Там Сергей сдал майора в руки врачей, и ему самому сделали новую перевязку.
Когда он вернулся в штадив, бой в ближайших кварталах Шпандау хотя ещё продолжался, по уже стихал. Те немецкие группы, что просочились дальше на запад, преследовались теперь нашими танками и пехотой.
Комдив со своей опергруппой тоже уехал вперёд. Кто-то из штабных офицеров вспомнил про крепость, которая ещё не сдалась.
— А как же майор Зубов, товарищи, что с майором? — спросил Сергей, но никто в штабе не мог сказать ему сейчас ничего определённого. Должно быть, майор Зубов живой или мёртвый находился ещё за каменными стенами Шпандауской цитадели…
Пока человек жив, каждая секунда его существования таит в себе надежду. Зубов пролежал всю ночь в холодном и сыром углу камеры, мысленно подготовив себя к расстрелу. И всё же!.. Всё же он не давал погаснуть в своей душе надежде на то, что комендант в последнюю минуту одумается…
Было девять часов утра (немцы забыли отобрать у Зубова часы), когда заскрипела дверь камеры, и в неё просунулось остроносое лицо обербаурата Коха, с улыбкой на тонких губах, какую он выдавливал, как мазь из тюбика.
— Прошу вас, следуйте за мной, — сказал помощник коменданта.
Зубов, осторожно ступая на окоченевших ногах, поплёлся за Кохом по длинному коридору.
"Не расстреливать же он меня ведёт, один, без охраны?" — подумал он тогда со стеснённым, больно сжавшимся сердцем. Однако тревога в нём росла по мере того, как они гулко стучали сапогами по бетонному полу тюрьмы.
Вот одна камера, другая, третья. Круглые холодные глазки, словно рыбьи глаза. Одни из них прикрыты, в других тускло отражаются блики от ярких электрических лампочек к коридоре. На тюрьму никогда не жалеют света, об этом Зубов когда-то читал в книгах, сейчас он это увидел сам. Поразительно было то, что ещё действовала электростанция, должно быть имелся генератор в самой крепости.
Как ни был погружён сейчас Зубов в мысли о своей судьбе, он всё же непроизвольно запоминал всё вокруг. И грязь на бетонном полу, и царапины на степах, и то, что сетки, протянутые между балконами, слегка провисли от собственной тяжести и напоминали гигантские железные гамаки. Сетки отделяли этаж от этажа. Это для того, чтобы помешать заключённому броситься вниз головой, ища на дне бетонного колодца скорой смерти.
Ох этот противный озноб от холода ли, от возбуждения! Зубов хотел бы согреться, противно умирать замёрзшим. Изо рта у него шёл пар.
Они всё топали и топали по коридору. Открывались камеры, лязгали засовы. А Зубов-то думал, что он сидит один-одинёшенек во всём этом замке!
Вот двое заключённых вынесли из камеры большой серый бачок параши и потащили его в уборную. Они шлёпали впереди Зубова, и конвойный крикнул им, чтобы не оглядывались. Потом неожиданно впереди по коридору вывели из камеры какого-то человека и тут же поставили лицом к стене и с поднятыми
