— Вот!…
Мистер Хедд нажал кнопку маленького черного аппарата, который своим внешним видом напоминал обыкновенный карманный кодак. Из крохотного с булавочную головку отверстия в передней стенке аппарата блеснул заметный, несмотря на яркий дневной свет, луч.
Луч этот переливался всеми оттенками радуги и, то вздрагивая, то извиваясь, скользил по комнате.
— Вот!…
Мистер Хедд с победоносным видом хлопнул ладонью по ящику.
— Нет больше революции, нет больше партийной борьбы. Все — коммунисты!..
Джон недоверчиво улыбнулся.
— Вы уверены в том, что добились своего?
— Уверен ли?!
Мистер Хедд поправил сбившееся в сторону пенснэ.
— Уверен ли?! Вы, Джон, хороший оратор, прекрасный партийный работник, но в области науки вы дитя. У меня слишком большой опыт и не маленькое научное имя, чтобы говорить о непродуманных открытиях. Мой коммунизатор не сон, не фантазия. Вот он, — действительный, настоящий.
— Коммунизатор??!!
— Эта игрушка в течение секунды превращает любого человека в коммуниста.
Джон, откинувшись на спинку кресла, хохотал, вздрагивая всем крепким телом рабочего, и от густых нот его смеха дрожала комната.
— Охо-хо хо-хо хо! нет, тысяча чертей, Хедд, вы уморите меня. Коммунизатор!.. Да как вы можете сделать человека коммунистом посредством какого-то луча, когда… когда… ох-хо-хо-хо… и чудак же вы, мистер Хедд!
— Когда сознание определяется бытием, хотите вы сказать? Да? Так знайте, что в основу моего открытия положена именно эта, обязательная для всякого марксиста, формула: сознание определяется бытием! Так. А что такое бытие?
— Бытие?..
Джон пожевал губами.
— Бытие? Бытие — это… это… это бытие.
— О, несчастный! Бытие влияет на организм?
— Влияет.
— Влияет на физиологические свойства и взаимодействия тканей и клеточек, их образующих?
— Влияет.
— Сознание зависит от определенного расположения и определенных реакций, в этих клетках происходящих?
— Зависит.
— Слушайте же. Я взял коммуниста, самого настоящего коммуниста. Исследовал его, проанализировал, узнал из каких химических элементов состоит его коммунистическая сущность, и готово.
— Ну?..
Джон перестал смеяться.
— После этого — несколько чисто лабораторных опытов, и мне удалось искусственным путем создать все необходимые элементы. Дальше уже пустяки. Высокая температура, конденсирование, и в результате этот луч обладает способностью моментально перестраивать все клеточки человеческого организма
— Ну?
— Сегодня я и решил произвести свой первый опыт.
— Над кем?
— Над премьер-министром.
— Над премьер-министром??!!
— Именно. Мы отправимся с вами в палату общин. Во время программной речи министра я пощекочу уважаемого реакционера своим лучем.
— Послушайте, — сказал Джон. — Вы слишком убедительно говорите. Я, кажется, начинаю вам верить, но не согласитесь ли вы произвести маленький предварительный опыт?
— Над кем?
— Над кем?..
Джон задумался.
— Ну, надо мной, что-ли.
— Над вами? Чудак! Разве вы хотите быть коммунистом в квадрате? Нет, дорогой мой! От вас луч просто отскочит.
— Тогда над собой!
— Над собой?
Мистер Хедд покачал головой.
— Нет, нет, я предпочитаю остаться вне сферы влияния этого луча.
— Почему? Вы же сочувствуете нам.
— Видите ли, я, конечно, сочувствую. Но вот пункт, в котором мы расходимся. Вы уверяете, что на пути к коммунизму неизбежна борьба, а я говорю…
— Знаю. Слышал. Вы мечтаете об эволюционных возможностях.
— Да. Это-то я и докажу своим изобретением. Без гражданской войны, без потрясений, без…
В соседней комнате послышался негодующий голос. Квартирная хозяйка мистера Хедда возмущенно выговаривала горничной за то, что та пропустила очередное молитвенное собрание Армии Спасения. Бедная девушка робко извинялась: у нее захворал брат, она должна была его проведать.
— Нельзя забывать о господе ради забот земных.
— Но я, барыня…
— Никаких оправданий. Надо помнить о своей душе. Дело бедняков и тружеников ежечасно взывать к господу.
— О, дьявол — прохрипел Джон. — Вот пример…
Мистер Хедд приложил палец к губам.
— Тсс! Приоткройте тихонько дверь!
Джон встал и, стараясь не шуметь, на цыпочках подошел к двери. Старый ученый взял со стола аппарат и приготовился начать кнопку.
— Следите, Джон!
Дверь тихо приоткрылась. В образовавшееся отверстие видно было, как горничная, теребя накрахмаленный передник, с глазами, полными слез, выслушивала наставления особы, сидевшей в глубоком кресле.
— О боге надо всегда помнить. Он защитник всех несчастных и страдающих, он…
— Но мисисс, мой брат…
— Бог должен быть дороже брата. И кроме того, вы своим поведением огорчаете меня, вашу госпожу!
— Мне, право, стыдно, мэм! Я не подумала и, кроме того…
Крак! Мистер Хедд нажал кнопку.
Луч упал на лицо девушки. Она вздрогнула, как будто от укола, и вдруг неожиданно закончила.
— И, кроме того… убирайтесь вы к дьяволу! Проклятые эксплоататоры! Вы создали бога для того, чтобы лучше дурить нам головы. Я больше не служу у вас!
Почтенная матрона застыла в своем кресле с расширившимися от ужаса глазами, а ее, до сих пор покорная, служанка сорвала с себя передник, чепчик и, скомкав, швырнула их прямо в лицо своей госпоже.
Мистер Хедд, довольный, улыбался. Джон, как каменная статуя, недвижно стоял с широко открытым ртом.
— Я сказал вам, что вы дитя! Едем в палату общин.
Если бы белая палка полисмена, регулируя движение, не подымалась бы в воздухе, останавливая и снова направляя дальше сплошной поток людей и экипажей, то направляющиеся в палату общин никогда не добрались бы до нее.
Со всех сторон тянулись люди к зданию старого парламента. Сегодня было особенно много блестящих дорогих автомобилей, особенно много породистых лошадей, покрытых теплыми попонами, с ногами, забинтованными тонким белым полотном.
Все самое богатое, самое аристократическое, все, чьи текущие счета в банках оканчивались не менее, чем шестью нолями, все, чьи фабрики и заводы целые дни окутывали город дымом своих труб, все, что имело великую честь носить впереди своей фамилии титул сэра, было сегодня в палате общин.
Этот день был их праздником. В этот день самое реакционное из всех реакционных министерств Европы выступало со своей программной речью.
Джон дрожал как в лихорадке и, когда премьер-министр, сверкая огромной лысиной и небрежно играя моноклем, поднялся на трибуну, он схватил мистера Хэдда за руку.
— Начинайте!
— Подождите. Выберем момент поэффектнее.
В широкие улыбки расплывались лица нефтяных, стальных, угольных и других королей промышленности и биржи, когда премьер говорил о чрезмерных требованиях рабочих и о необходимости решительных мер для спасения промышленности.
Отдельные свистки, раздававшиеся на левых скамьях, беспомощно тонули в буре аплодисментов, и восторженных криков.
Промышленная олигархия приветствовала своего лидера.
Вторую часть своей речи премьер посвятил вопросу об отношениях к Советской России.
— Наша линия ясна и определенна. Мы не можем допустить дальнейшего существования этого очага революционной заразы. Мы должны его уничтожить. Мы громко на весь мир заявим, что только дальнейшее укрепление основ капиталистического производства спасет человечество, что только капитал сумеет сплотить вокруг себя науку и технику. Мы громко на весь мир заявим…
Рука мистера Хэдда легла на кнопку. Крак! Что случилось с премьером? Он подпрыгнул на месте, сжал рукой стакан и, потрясая им, неистово закричал:
— На весь мир заявим… да здравствует власть Советов! Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует!…
Какой шум поднялся в зале! Кто-то истерически вскрикнул, кто-то засвистал, кто-то зааплодировал, кто-то затрясся в смехе.
Взволнованный скипер кинулся к премьеру. Момент, и, попав в сферу действия рокового луча, он вытянул вперед сжатую в кулак руку и бросил в самую гущу мятущегося собрания неожиданный возглас:
— Эксплоататоры! Кровопийцы! Долой капитализм!
А луч, вырвавшийся из отверстия аппарата, скользил по скамьям, впиваясь в красные взволнованные лица, и чинный зал шумел, захлебываясь от криков и проклятий.
— Довольно!
Мистер Хедд отвел палец от кнопки аппарата.
— Довольно! Удар попал в самое сердце противника! Куда же теперь?
— В Брюссель!
Джон уже нетерпеливо тянул мистера Хэдда за руку.
— В Брюссель! У меня есть два билета на конференцию. Через полчаса летит аэро. Скорей.
И пробившись сквозь возбужденную толпу к выходу, они вскочили в первый попавшийся автомобиль и понеслись к аэродрому.
Двадцатиместный аэролимузин в несколько часов покрыл расстояние между островом и Европой, и на утро следующего дня мистер Хэдд и Джон сидели в одной из зал королевского дворца, держа наготове свой аппарат.
Это была чуть не сотая по счету конференция, на которой капиталистические державы, играя гнусную комедию взаимного доверия, пытались нащупать слабые пункты социалистической республики Советов, и протянуть свои лапы к лакомым концессиям.
Она была посвящена вопросу о разоружении, но по лицам участников во время декларации представителя Р.С.Ф.С.Р. видно было, что всякие разговоры в этом направлении бесплодны.
А ответная речь представителя Франции, в которой почтенный виконт настаивал на необходимости усиления вооружений в интересах мира, звучала так упрямо и зло, что, казалось, будто из его рта вылетает не слова, а тяжелые дальнобойные снаряды.
— Только вооруженный мир возможен в Европе. Мы ничем не гарантированы от агрессивных стремления Советской России. Мы не пойдем на приманку красивых фраз и деклараций Нам предлагают разоружение! Нет, нет и нет! Мы в свою очередь предлагаем не только не сокращать вооружение, но, наоборот, вооружить сотни тысяч людей для того, чтобы…
Крак! На этот раз уже Джон сам в нетерпении нажал кнопку. Луч упал прямо на лицо говорившего. На секунду, как будто что-то проглотив, он умолк, взволнованно взъерошил волосы и заключил:
— Дать в руки пролетариата оружие против буржуазии.
Представитель Р.С.Ф.С.Р. от неожиданности подскочил на стуле. Члены конференции застыли с испуганными лицами, а тонкий луч опять забегал от головы к голове, превращая заядлых реакционеров в убежденнейших коммунистов.
Мистер Хедд и Джон уже несколько дней, не знали отдыха. Из города в город, из страны в страну проникали они со своим аппаратом, всюду разнося заразу таинственного луча, всюду производя бескровные революции.
Целые министерства становились на сторону рабочих, армии надевали красные звезды. Мир без борьбы, без потрясений переходил к социализму.
Уже в Мадриде мистер Хедд сказал Джону:
— Хватит. Нам надо отдохнуть. Мы, черт знает, сколько времени не спали Наше дело сделано. Теперь скажите: прав я или нет?
Джон, ничего не ответил. Он храпел в глубоком уютном кресле.
Они спали больше суток.
К когда, проснувшись, взглянули друг на друга, то радостно рассмеялись. Их первое нетерпеливое движение было за газетой.
«Конец эпидемии! Временное безумие прошло! Лучшие профессора заняты исследованием причин! Коммунизм раздавлен!»
— Что такое?
Джон недоумевающе вертел в руках листы, пахнувшие свежей краской.
— В чем дело?
Мистер Хэдд глубокомысленно жевал губами, уткнувшись в другую газету.
— Не знаю.
— Как не знаете? Снилось нам это разве?…
— Тут какая-то ошибка.
— Ошибка! Посмотрите-ка хорошенько ваш идиотский аппарат, а я узнаю, что случилось.
Джон вернулся поздно ночью.
Мистер Хедд поднял голову от своего аппарата, над которым возился, осматривая его со всех сторон.
— Что нового?
Не говоря ни слова, Джон схватил коммунизатор и швырнул его в стену. По полу разлетелись осколки.
— Хедд, вы, последний осел!
— Что же случилось?
— Что случилось? Бытие определяет сознание — вот что случилось. Вы, оппортунисты проклятые! Вы, которые думаете, что можно насадить коммунизм мирным путей. Вы, мечтающие об изменении сознания без перемены бытия. Глядите!
Он помахал перед лицом Хедда номером вечерней газеты.
Жирными буквами в ней был отпечатан на первой странице список виднейших коммунистов, арестованных за последний день.
— Вы видите?
— Я не понимаю…
— Не понимаете? Что вы сделали со своим аппаратом? Вы меняли сознание индивидуумов. Но вы не изменяли их бытия: Ваш луч изменял их клеточки, но не мог отобрать у них их фабрик и заводов. Вы делали фабрикантов и аристократов коммунистами, но вы не могли сделать их пролетариями. Ваш луч не изменял их привычной обстановки. И, попав в нее, они быстро возвращались к прежнему. Что мог сделать ваш аппарат? Насадить коммунизм сверху? Вот и насадили. Аристократы-коммунисты сбили с толку рабочие массы. Коммунизм в министерствах ослабил боевую готовность партии. Но бытие взяло верх. Действие вашего луча прошло, и вот результаты: сотни товарищей уже расстреляны, тысячи томятся в тюрьмах.
Мистер Хедд молча выслушивал все, что говорил Джон. Сразу спала с него вся прежняя самоуверенность и профессорская самовлюбленность.
— Вот что наделали вы, — ревел Джон.
— Да, кажется, вы правы. Мой опыт неудачен. Но что же, что приведет мир к коммунизму? Если бессильна наука…
— То мы сильны. Есть одно средство для этого. Слышите — одно. Когда же вы, наконец, поймете, что это средство — пролетарская революция?!…
