Кругом пустыня, и лишь впереди какие-то черные копны приткнулись к блестящей полосе залива: это — кибитки рыбаков, живущих там два весенних месяца.
На той стороне залива высоко к небу поднялись фиолетовые горы. Вершины их прерываются белыми тучами. Это — Персия. Наша граница проходит недалеко отсюда по реке Атреку, который впадает в залив Гасан-Кули. Впереди нас пылит пустая арба, и чей-то голос выводит грустные рулады.
Пересекаем высохший канал. Дно потрескалось, и в тот момент, когда колеса нашей арбы проделывают новый след, из канала разбегаются песочного цвета ящерицы.
— Зачем это канал рыли?
— Вода пускать из Атрека.
— Ну и что же? Не пошла? — добиваюсь я.
— Нет, не пошла. Воды мало! — Туркмен чмокает, крутит, вожжами, совсем как курский крестьянин, и хлопает ими по потному боку лошади.
— А это что? — показываю я на группу строений, которые ясно выступают вдали над водой.
— Промсел, Кураев там, — отвечает туркмен.
Не доезжая немного до промысла, стоящего тоже на сваях, вода из-под которых ушла, скатившись в русло пролива, я замечаю большие, бетоном облицованные ямы. Здесь солят рыбу. Намного дальше стоят прямо на песке громадные чаны — здесь тоже скоро посолят сазана. Арба быстро подкатывает к мосткам, и мне удобно сойти с нее непосредственно на помост.
Рубка башек сазана перед посолом.
Скученные старые постройки промысла, чешуя рыбы, лужи рыбьего жира и отбросы промысла.
Вхожу в лабаз. На полу лежат буро-золотистые сазаны; они медленно открывают рты и тяжело дышат, смотря круглыми, неподвижными зрачками. Около них сидят на скамейке-русские женщины с ножами в руках и, подцепляя багорками, режут рыбу. Резалки на этих промыслах, исключительно русские — из села Капустин Яр на Волге.
С трудом идешь по скользкому от слизи полу. Душно. Выхожу на мостки, расположенные над водой пролива. До того берега километра полтора, не больше. Налево широкое зеркало залива, лежащего в совершенно открытых песчаных берегах. Ни тростника, ни осоки — словом, ни одной травинки — вода и песок. Направо пролив, расширяясь, постепенно переходит в предустьевое пространство моря.
Посреди пролива по грудь в воде толкутся туркмены, держа в руках концы черных палок. Они ловят воблу и сазана волокушами в роде больших бредней. Главный лов происходит ночью, а сейчас ловится рыба, скатывающаяся вместе с водой из залива в море.
Утром ветер, нагонявший воду с моря, затих, и сейчас течение "пошло обратно".
Так объясняет подошедший ко мне Кураев. Слышна залихватская частушка капустинских резалок. На горизонте чернеют лодки, увешанные сетками и волокушами, которые просушиваются, на солнце перед ночной работой.
Второй час мы пытаемся проникнуть к устью Атрека. С трудом миновали Кара-Бурун, место-стоянки рыбаков-туркмен, ловящих воблу в северо-западной части залива Гасан-Кули, и дальше — почти ни с места. Наш кулас "сидит в воде"-вместе с нами не более двенадцати сантиметров. Но все же через каждые пять — шесть минут мы садимся на мель.
Направо, налево, вперед, назад — глубина двенадцать — двадцать сантиметров, не больше. Где-то есть фарватеры, ведущие в устье Атрека, но они так извилисты и узки, что найти их, видимо, нет никакой возможности. А ведь девять десятков лет тому назад сюда в залив входили груженые тысячами центнеров суда. Г. С. Карелин измерил тогда глубину залива, и она оказалась от четырех до пяти футов. Туркмены ему говорили, что весной сюда шли метать икру севрюги, осетры и белуги! С трудом представляешь себе картину прошлого.
— Аджи! Идет сюда вобла?
— Идет, вот так идет, — он перевернул руку ладонью вверх и, сгибая несколько раз пальцы вперед и назад, показывает, как вобла, перевернувшись на бок, пробирается в Атрек исполнить свой долг.
— Ай-яй-яй! — качаю я головой. — Акбалык йок? (А белуга не идет?)
— Йок! — он щелкает языком и крутит головой, как и я. Над нами раскаленное солнце и стаи чаек, дерущихся из-за мертвой рыбы, которую уносит в море течение.
Аджи — степной туркмен-кочевник. Он приехал в залив ненадолго — поймать и посолить рыбу для себя. Посолит и снова откочует в степь вверх по Атреку. Вчера я видал его степных верблюдов, стоявших за кибиткой в тени и медленно жевавших сырую воблу. Неужели верблюд ест сырую рыбу? Да! Чтобы поверить этому факту, надо было видеть самому.
Сегодня ветер с берега, рыбы
