чтобы ты разделила эту уверенность. Чтобы я не только брал, но и что-то дал взамен.
— Да, — сказала она и добавила: — Это ведь только молодость. А ее ты дать не можешь, как бы ни хотел.
Так что они расстались все-таки с некоторой горечью. Она ничего не могла с этим поделать — а может быть, и в этот последний момент она думала, надеялась какой-то частью своего существа, что он все-таки вернется, что между ними есть неясная, но нерасторжимая связь и его бунт будет коротким. Но больше он к ней не пришел, и в его памяти она так и осталась стоящей в этой комнате: она даже не подошла к двери. Он оглянулся, нахмурившись, словно на смутную тень, которую не мог разглядеть, и почувствовал себя виноватым — теперь он почти из-за всего чувствовал себя виноватым.
Но едва выйдя на улицу, он снова ощутил уверенность. Тучи разошлись: ни город, ни поселок, когда он позже приехал туда, его больше не удерживали. Его ничто не связывало. Скорлупа треснула.
Мать проводила его на станцию. Было воскресенье, и кругом стояла тишина. Мало кто ездил с этим поездом, единственным лондонским поездом, который тут останавливался.
— Нам тебя будет недоставать, — сказала мать. Но казалось, он уехал от нее давным-давно. Они молча ждали поезда.
Воздух был неподвижен. Вдали над рельсами висело марево, прятавшее другие поселки, в противоположной стороне не было видно ничего, кроме откосов выемки.
За последние четыре года он скопил почти пятьдесят фунтов. Все его вещи уместились в сумке, которую он легко нес одной рукой.
— Ну вот, — с облегчением сказала мать, когда показался поезд.
Мимо прогремел паровоз.
Он сел в один из первых вагонов.
Мать подошла к двери. Он нагнулся и поцеловал ее.
Ее кожа была землисто-бледной.
— Тебе же там даже остановиться негде, — сказала она. — Ни комнаты, ничего.
— А зачем мне комната, — сказал он. — Буду ночевать на улице.
— Нет. Только не на улице, — сказала она и добавила почти рассеянно: — Думай о тех, кто тебя любит, Колин.
Она заплакала.
Потом достала платок и отвела взгляд.
Он нетерпеливо ждал, чтобы поезд тронулся. На станции было тихо: кроме него, в поезд сели еще только двое.
— Так ведь я вернусь, — сказал он. — Я же не навсегда уезжаю.
— Да, — сказала она, но словно чувствуя, что больше никогда его не увидит, как он не увидит ни поселка, ни близких: черный безобразный паровоз увозил его навсегда.
Раздался гудок.
— Ну, — сказал он, — больше не жди.
— Ничего, — сказала она. — Я подожду. — И неопределенно подняла руку, когда паровоз двинулся.
Вагон дернулся, и мгновение спустя вверху промелькнул пешеходный мостик. Он высунулся, увидел ее фигуру, и тут же она исчезла за облаком пара.
Стенки выемки заслоняли поселок. Наконец, когда откосы ушли вниз, он увидел церковь, развалины господского дома на дальнем холме, дым, лениво поднимающийся над шахтой.
Перед окном снова поднялся откос, а когда некоторое время спустя поезд помчался через поля, поселок уже совсем скрылся из вида. Вдали над полосой деревьев висел мазок темного дыма.
Примечания
1
Перевод на русский язык вышел в свет в издательстве «Молодая гвардия» в 1967 г.
(обратно)
