Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой. [Надежда Владимировна Щепкина] (fb2) читать онлайн

Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.

© Щепкина Н. В., 2010

© «Веды»™, оформление серии, 2010

© Издательская Группа «Азбука-классика»,

ISBN 978-5-9985-1141-7 2010

ПРОЛОГ

Досталась мне рукопись в далеком 1940 году от моего закадычного приятеля, студента Института тонкой химической технологии. Во время «зимней» войны с Финляндией Михаил вместе с тремя сокурсниками был мобилизован и принял участие, в боевых действиях. Трое его товарищей не вернулись с той войны, а он уцелел. Возвращаясь на Родину, он с группой бойцов заночевал в поспешно оставленной владельцами даче в Териоках, где и наткнулся на рукопись, машинально выдвинув ящик письменного стола, за которым устроили походный ужин.

Михаил давно лелеял мечту выспаться, но вместо того провел ночь, читая написанное. Утром сунул рукопись в рюкзак и привез в Ленинград. Позже он отдал ее мне: «На. Почитай. Занятно!»

В папке оказались странички с пометкой «Немного о себе».

«Я, автор этих заметок, Анна Гавриловна Старосельцева, потомственная дворянка, княжна, волею обстоятельств не смогла эмигрировать и приспособилась жить в Советской России. В1937 году я спешно навсегда покинула страну, которую считала своей родиной, так как оставаться там стало смертельно опасно. Произошло это при нижеследующих обстоятельствах.

Я возвращалась в Ленинград из командировки, когда на вокзале меня встретил мой друг, имя которого по понятным причинам не назову, но я постоянно поминаю его в своих молитвах. Он сообщил, что моя семья арестована, а в квартире засада по мою душу. Он вручил мне билет до Усть-Луги, а позже помог перебраться в Финляндию Здесь я встретила свою ближайшую подругу и родственницу Ольгу Запрудскую-Муралову, которая в этот момент концертировала с Капеллой по странам Скандинавии. Мне стоило неимоверных усилий убедить ёё не возвращаться в СССР: ее происхождение, родственники за рубежом, а главное, двукратный визит шведского дипломата — в текущий момент составляли достаточный повод для обвинения в шпионаже, особенно после очередного возвращения из-за границы. Добиться признательных показаний было бы несложно. Статья, как известно, расстрельная.

Для нее это была трагедия. Дома остались дети и любимый муж. Некоторые ее рассказы о своем прошлом, а также отдельные мои воспоминания о встречах с ее мужем, художником Мураловым и ее сестрой я записала, имея в виду лишь сохранить для своих и Олиных потомков».

Немало времени потратила я, подбирая по порядку разрозненные записки и заметки княжны Старосельцевой. Затем долгое время они лежали у меня без движения. Но сейчас, когда ни одного из фигурантов текста, равно как и автора этих записок, не осталось в живых, я решилась их опубликовать.

Я обработала записи. Получилось нечто вроде романа. Но это не роман, не выдумка. Это быль, какой она была и как я ее себе и вам представляю.

Надежда Щепкина

(обратно)

Часть 1. ДАРЫ БОГОВ

(обратно)

Глава 1. ДВА ПОРТРЕТА

Сергей Муралов шел по Большой Морской — и непроизвольно улыбался. Губы сами складывались в блаженную улыбку. Казалось бы, обстановка в Петрограде не давала повода для радостных чувств: вести с фронтов были из рук вон плохи, город наводнен ранеными и искалеченными солдатами, госпитали переполнены, обстановка крайне напряжена. Да и погода не способствовала радостному настроению: сыпал мелкий холодный дождь, забираясь за шиворот, в рукава, далеко не новые башмаки давно уже промокли. И все же Сергей знал: есть чему радоваться — ему крупно повезло.

Год назад он блестяще окончил Императорскую академию художеств и, кроме того, Реставрационный лицей по классу живописи. С малых лет Сергей твердо знал, что будет художником. Закрыв глаза в постели перед сном, он мысленно рассматривал лица, фигуры, позы людей, которые так и просились на полотно.

Мальчик любил искать в контурах облаков или в пятнах сырости на стене спальни образы и события своих будущих картин.

Однако его отец, скромный учитель географии Таганрогской гимназии, мечтал об иной карьере для своего единственного сына, — видел его адвокатом или врачом. Узнав, что Сергей собирается поступать в Академию художеств, отец пришел в отчаяние, теряя надежду на безбедное существование семьи в будущем. «Даже великий Рембрандт умер в нищете! — воскликнул он, узнав, что сын хочет стать художником. — А о несчастной судьбе нашего русского гения Саврасова, ты, я думаю, наслышан». Второй его ребенок — дочь Екатерина — милая, добрая девица, получившая хорошее воспитание, не блистала красотой, и поэтому было мало надежд на ее удачное замужество. Но Сергей настоял на своем и уехал в столицу с восемью рублями в кармане.

Трудные, но счастливые годы учебы пролетели быстро.

Жить приходилось случайными заработками: то купчишка закажет вывеску поярче да поцветастей, то кто-то поздравительный адрес или открытку написать попросит. В крайнем случае, всегда можно было заработать перепиской бумаг для канцелярий или частных лиц по десять копеек за лист, а если с нарядной виньеткой, то и по пятнадцать копеек, — но это уже удача. И уж совсем в критических ситуациях тоже с голоду не умрешь: в студенческой столовой радением благотворителей на столах всегда был бесплатный хлеб и плошки с горчицей.

Труднее было с жильем. Когда заработанных денег не хватало на клетушку на чердаке или в подвале, оставался разве что диванчик в убежище более удачливого товарища.

А вот с духовной пищей — просто раздолье. Посещения художественных выставок для студентов Императорской академии художеств были бесплатными. Забравшись за символическую плату на галерку, приобщались к роскоши театральной жизни столицы. В Народном доме на Петроградской стороне выступали светила русской сцены: Шаляпин, Собинов, Комиссаржевская, Ермолова, Фигнер, Монахов. А попасть туда можно было, опустив двадцать копеек в турникет при входе. Правда, от способностей или удачи зависело, где будешь сидеть (или стоять): в партере или на ступеньках в проходе.

За экзаменационную работу Сергей получил серебряную медаль и право на стажировку за казенный счет в Италии. Но воспользоваться своим правом он не смог: началась мировая война.

Правда, отцовские сетования по поводу голодного существования даже великих художников не прошли даром. Для того чтобы иметь надежный кусок хлеба, Сергей ещё и окончил курсы в Реставрационном лицее по классу живописи.

И вот, теперь, наконец, он получил крупный заказ на реставрацию нескольких портретов в портретной галерее известного коллекционера и мецената князя Запрудского. Князь обратился к учителю и наставнику Сергея, Ивану Илларионовичу Куницину, но тот оказался надолго и плотно занят реставрационными работами в Ораниенбауме и рекомендовал князю своего лучшего ученика.

Мы застали нашего героя как раз в тот момент, когда он спешил на встречу с новым работодателем.

Радостные мысли Сергея были прерваны увесистым шлепком в спину, заставившим его резко оглянуться.

— Привет, старина! Что это ты сияешь, как медный грош? Аль полтинник нашел? — так окликнул его приятель и сокурсник Колька Мокрухин. Рыжая щетина густых и жестких волос начиналась у него почти у самых бровей, оставляя узкую полоску лба, изрезанного глубокими продольными морщинами. Улыбающийся рот с редкими зубами напоминал хищную пасть ощерившегося зверя. Маленькие глаза, глубоко спрятанные под рыжими всклокоченными бровями, смотрели пытливо и проникновенно.

Несмотря на отталкивающую внешность, Колька Мокрухин был любимцем всего курса. Общительность, доброжелательность, доброта и страстное желание помочь товарищу в беде снискали Мокрухину всеобщую любовь. Его мать, вдова унтер-офицера, имела небольшую пенсию. Кроме того, она сдавала комнаты с пансионом. И приютить, и накормить голодных друзей обожаемого сыночка было для нее не только обязанностью, но и удовольствием. Вот и Сергей не раз в бескормицу и безденежье получал ночлег на кушетке в комнате Николая и тарелку щей и кусок пирога на ужин.

Сергей поведал другу о сшей удаче. Однако Николай отнюдь не разделял оптимизма друга.

— Позволь, но ты же талантливый художник! Что у тебя с живописью?

Пришлось сознаться, что на живопись у него нет ни времени, ни средств. А с получением этого заказа появилась надежна накопить средства и затем целиком посвятить себя работе над картиной, которая давно созрела в воображении.

— Слушай, брось ты эту затею с реставрацией. Я работаю в одном издательстве, занимаюсь иллюстрированием детских книг. Могу представить тебя своим руководителям. Уверен, они будут рады пригласить тебя. Конечно, это работа второго сорта, но все же лучше, чем реставрация.

Сергей поблагодарил и отказался:

— Прости, дружище, тороплюсь. На встречу с князем неудобно опаздывать.

— Ну, как знаешь. Ты хоть не пропадай совсем. А то даже маменька сетует, — куда это Серёженька запропал?

Сергей простился, пообещав навестить добрую старушку.

* * *

Ливрейный швейцар на вопрос, может ли он видеть князя, вызвал дворецкого. Дворецкий заявил:

— Пройдемте, их сиятельство ждут вас в портретной.

Проходя анфиладой покоев и оставляя мокрые следы на наборном паркете, молодой человек краем глаза взглянул на свое отражение в зеркалах, — жалкая мокрая фигурка в убогой одежонке.

Князь ждал Сергея, стоя у высокого стрельчатого окна портретной, одетый в мягкий бархатный шлафрок, повязанный поясом с кистями. У Запрудского было породистое свежевыбритое лицо с пышными, заботливо ухоженными усами; он источал легкий аромат одеколона, кофе и еще чего-то очень приятного. Князь оглядел пришельца с выражением благожелательства и снисходительности.

После традиционных приветствий Запрудский предоставил молодому художнику возможность полюбоваться его коллекцией портретной живописи. Да и было чем! Князь собирал не только работы старых мастеров — Боровиковского, Левицкого, Тропинина, но и современных талантливых художников — Серова, Бакста, Нестерова. Среди последних Муралов обратил внимание на небольшой портрет — квадратное полотно 60 на 60 — юной девушки в бальном платье с цветком у корсажа. Девушка была в той поре, когда в ее облике еще сохранилась детская угловатость, но уже властно проступали черты женственности — в нежном изгибе шеи, в мягкой округлости плеч, в очертаниях начавшей формироваться груди. Платье с низким декольте дополнялось богатой подвеской — огромным голубоватым бриллиантом, оправленным в ажурную вязь из золотой проволоки. Возможно, для девушки это был первый бал.

— Это моя младшая, озорница и самовольница, — с гордостью заметил князь.

Муралов с восторгом продолжал рассматривать портрет. Какое удивительное лицо! В блеске сияющих глаз, в чуть приоткрытых губах, в резком повороте головы прорывалась ликующая радость жизни, жажда деятельности, движения.

— Что, хороша? — наконец прервал молчание князь.

— Очень хороша княжна! — воскликнул Муралов.

— Э, батенька, — с досадой возразил князь, — не о том я. Смотрите, молодой человек, не вздумайте влюбиться. Не по Сеньке шапка. Да и просватана она у нас. И жених богат, знатен, чиновен и хорош собой. Я говорю — хороша вещица! Это наша семейная реликвия. Будет время — я расскажу вам как-нибудь ее историю. А сейчас приступим к делу.

Муралов отметил, что кулон был выписан с особой, ювелирной точностью.

— Иван Илларионович аттестовал мне вас как талантливого мастера, однако я так полагаю, что опыта у вас еще недостаточно. Поэтому я думаю, что, прежде чем прикасаться кистью и скальпелем к полотнам великих мастеров, вам самому будет спокойнее и полезнее начать с реставрации менее ценных полотен. Начнем с портрета моей прабабки, написанного крепостным художником, а там посмотрим.

Он указал на небольшой портрет в углу комнаты.

— Далее. Я думаю, вам удобнее будет приходить на работу не с парадного входа, а со двора. Меньше времени будете тратить на разные там церемонии. В отношении питания — я не ошибусь, если скажу, что вам удобнее и уютнее будет питаться не за нашим общим столом, а у себя в мастерской, чтобы не переодеваться к столу. Петр Степаныч! — обратился он к дворецкому. — Распорядитесь на этот счет. И наконец, мастерскую для работы мы с Петром Степанычем оборудовали тут рядом с портретной. Пожалуйте посмотреть.

Увы, мастерскую Муралов забраковал.

— Ваше сиятельство, это помещение не годится для моей работы. Мне нужно много дневного света, желательно верхний свет.

— Вот с верхним светом в доме проблема. Нет верхнего света... Хотя, постойте! В зимнем саду света достаточно: и сверху, и сбоку. Но там весьма прохладно.

— Устраивает. Я привык к прохладе.

— Тогда, Петр Степаныч, распорядитесь, пожалуйста, устроить господина художника возможно лучше. Передвиньте там что можно. Ну, а сейчас позвольте вас покинуть. Дела, знаете ли...

Мельком взглянув на рваные башмаки художника, князь остановился в дверях, достал кошелек и протянул Сергею несколько крупных купюр.

— Это вам аванс. Кстати, Иван Илларионыч рассказывал мне, что вы за свою дипломную работу в Академии удостоились медали. Вы не могли бы показать мне несколько своих живописных работ? Может быть, мне захочется приобрести что-нибудь у вас.

Сергей прикидывал, как ему получше распорядиться только что полученными деньгами. В первую очередь, конечно, башмаки. А вот пальтишко, пожалуй, подождет. Если не тратить деньги на еду, оставляя себе на ужин от княжеских харчей, можно купить холст, кисти, краски и взяться наконец за серьезную работу, выкраивая время за счет сна и отдыха. И, наконец, самое главное — надо послать деньги в Таганрог маме на лечение. О том, чтобы его студенческие картины попали в коллекцию князя Запрудского, Сергей боялся и мечтать. Даже если князь возьмет что-нибудь хотя бы за гроши, одно то, что его картины куплены известным ценителем, откроет перед молодым художником большие перспективы.

Дома квартирная хозяйка подала ему большой конверт с письмом из Таганрога и маленькую записочку от бывшего сокурсника. Помня о болезни матери, Сергей с содроганием вскрыл конверт. Писала сестра Катя. В первых же строках письма она уведомляла о том, что родители в добром здравии и шлют ему поклон. О себе сообщила, что окончила курс гимназии и получила право работать гувернанткой. В Таганроге подходящей работы не нашлось, и ей приходится ехать в шахтерский поселок в Малороссии в семью немца-маркшейдера с тремя детьми. Но эта перспектива ее никак не устраивает: до конца жизни скитаться по чужим семьям, не имея своего угла и без всякой перспективы роста. Поэтому она решила, несмотря на военное положение, ехать в Петроград поступать на Высшие женские курсы на юридический факультет. Отец дал свое добро, заметив: уж коли сын не захотел стать юристом, то пусть юристом станет дочь. Катя просила брата помочь ей устроиться в столице на первых порах, а дальше она сама сумеет о себе позаботиться.

Сергей задумался. Конечно, нет никаких сомнений, что он обязан помочь сестре. Но вот денежные расчеты следовало кардинально пересмотреть. Не откладывая дела в долгий ящик, он тут же написал ответ с приглашением приехать в Питер и обещанием всячески помочь с обустройством.

Покончив с этим делом, он взялся за записку от бывшего сокурсника. Кирилл Шумилов не был его другом. Сергей не понимал и недолюбливал его. Был эпизод в их отношениях, который привел к почти полному разрыву. Дело было так. Учился на курсе очень способный студент Абраша Левин, крещеный еврей, из провинции, тихий, улыбчивый и добродушный парень. Происходил он из очень бедной семьи, нуждался страшно, но все тяготы переносил стоически и даже подшучивал над ними. Однако тяжелые условия вконец подорвали его здоровье, Левин серьезно заболел и нуждался в незамедлительном лечении на курорте. Чтобы спасти парня, студенты и часть преподавателей решили собрать деньги и отправить Абрама в Ялту. Сбором средств поручили заняться Сергею. Откликнулись все, каждый старался вложить в общую кассу как можно больше. А Колька Мокрухин забрал у матери всю ее месячную пенсию, так что пришлось им целый месяц сидеть без традиционных пирогов. Единственный, кто отказался внести деньги, был Кирилл. Это возмутило Сергея. Он знал, что у отца Кирилла парфюмерная лавка на Невском, которая приносит неплохие доходы. Сергей потребовал объяснений.

— У меня нет денег, — ответил тот. — Все мои деньги до последней копейки принадлежат партийной ячейке, в которой я состою. Для того чтобы изъять деньги из кассы, мое заявление о выдаче денег должно быть рассмотрено комитетом и принято специальное решение. Но я не буду обращаться с таким заявлением... Я убежден, что вместо того, чтобы распылять средства на решение частных задач, надо сосредоточить все усилия на главной, кардинальной задаче — построении социально справедливого общества.

— Даже если эта частная задача — жизнь твоего товарища? — возразил Сергей.

— Безусловно.

— Даже если это не просто твой товарищ, а талантливый художник, гибель которого будет ощутимой потерей для общества?

На секунду Шумилов задумался.

— И в этом случае. Общество социальной справедливости создаст условия для десятков и сотен новых талантов, которые одарят всё человечество. Я все сказал, Сергей, у меня нет денег.

С тех пор их отношения были холодными; Сергей старался избегать любых контактов с Шумиловым. Но в записке Кирилл писал о срочной встрече и просил о помощи.

— Зная, что Шумилов не станет писать по пустякам, Сергей поспешил по указанному в записке адресу. Кирилл был дома и ждал его. Проводив товарища в свой кабинет, Кирилл плотно закрыл за собой дверь и сразу приступил к делу. Я знаю тебя как человека чрезвычайно порядочного, на которого можно положиться.

— Спасибо, — поблагодарил Муралов.

— Так вот, большая партия нелегальной литературы, которая очень нужна на рабочих окраинах Петрограда, сейчас находится в Болгарии. Я знаю, что у тебя родители живут в Таганроге. Мы могли бы перебросить этот груз из Болгарии морем в Таганрог и сложить его на пару недель у твоих родителей. Затем мы частями перевезем его в Ростов, а оттуда по железной дороге — в Питер. Мне нужна записка к твоим родителям.

Муралов был поражен не столько существом предложения, сколько безапелляционностью, с которой о нем было заявлено. Кирилл не спрашивал у него согласия на акцию, он просто требовал написать родителям.

— Прости, Кирилл, я не могу тебе дать такое письмо. Я не могу поставить под удар здоровье и благополучие моих далеко не молодых родителей. Тем более без их согласия.

— Но это необходимо на благо нашей Родины, во имя России будущего! И, кроме того, вся операция займет не более недели, и больше мы тебя не будем беспокоить.

— Кирилл, я тебе уже сказал, что не могу, не имею нрава эго сделать даже во имя тех высоких целей, которые ты декларируешь!

— Жаль! Я не думал, что ты такой плохой патриот... Но может быть, ты примешь партию нелегальной литературы на своей квартире?

— Это тоже исключено. Такая операция обречена на провал. Сам подумай, смогут ли перемещаться тюки и свертки из моей комнатушки незаметно для бдительного ока квартирной хозяйки? Она не замедлит сообщить об этом околоточному. А что касается моего патриотизма, то я тебе вот что скажу: каждый человек должен быть полезен обществу на том поприще, к которому он более всего способен. Я — художник. И постараюсь, чтобы картины мои имели патриотическое звучание.

Они расстались крайне недовольные друг другом. Сергей поспешил домой, купив по дороге добротную пару обуви и кое-что на ужин, с тем, чтобы пораньше лечь спать и рано утром бежать на работу.

На следующий день, без труда найдя вход со двора в княжеский особняк, Сергей встретил Петра Степановича, который отвел его в зимний сад. Место уже было заботливо обустроено: кроме рабочего стола и шкафчика для химикалий и инструментов Сергею поставили небольшой буфет и столик для еды.

— А вот тут кувшинчик ручки помыть, коли испачкаетесь, — хлопотал добрый старик. — А тут я вам кушеточку велел поставить: вдруг ножки стоять устанут, можно и прилечь. И передвигать-то немного пришлось.

Муралов остался очень доволен своей маленькой мастерской и от души поблагодарил Петра Степановича.

— Если что надо будет, вот колокольчик, позвоните, все представят в лучшем виде. — Сказав это, дворецкий удалился, оставив Муралова осматривать новую обитель.

Утро было ясное, солнечное, сад залит светом.

Портрет, над которым Сергею предстояло работать, лежал на рабочем столе. Яркое утреннее освещение выявило урон, который беспощадное время нанесло полотну. Картина потемнела настолько, что общий фон выглядел почти черным. Детали одежды и убранства невозможно было разглядеть. Явственно выступали только лицо женщины и ее руки. Поверхность сплошь была покрыта сетью трещин. Манера письма у того далекого неизвестного мастера-самоучки была особая, незнакомая Сергею. Вместо мазка он рисовал крапинками, точками, которые, сливаясь, образовывали гладкий, бархатный фон. Молодой художник пристально вглядывался в то, что еще можно было разглядеть.

На полотне изображена была женщина в расцвете лет, в той поре, когда еще немного — и начнется увядание. Но сейчас все в ней цвело, дышало, пело. Черные, блестящие как две влажные маслины глаза, слегка удлиненные, а также шафрановый цвет кожи выдавали восточное происхождение. Гладкие темные волосы были туго зачесаны назад. Лицо слегка запрокинуто от тяжести волос на затылке, это угадывалось по самой позе женщины. Она как бы смотрела на зрителя сверху вниз, полуприкрыв глаза-маслины. Этот взгляд придавал ее липу величавое и в то же время задумчивое выражение.

Женщина на портрете была счастлива. Это можно было распознать по свечению, которое источала каждая клеточка ее липа. Ореол счастья окружал эту женщину, радость сияла в ее глазах, в подрагивающих, казалось, крыльях носа, в тронутых улыбкой губах. Ее губы звали, жаждали поцелуя, пили и дарили любовь.

Его внимание было отвлечено проворным стуком каблучков, и в дверном проеме показалась кудрявая головка. Муралов тотчас узнал девушку с портрета — младшую княжну Запрудскую.

— Можно к вам? — искательно спросила она.

— Княжна, вы меня смущаете. Это ваш сад, я здесь только временный квартирант. Это я должен просить у вас разрешения не покидать помещение при вашем появлении.

— Но папа сказал, что теперь здесь ваша мастерская, — возразила она.

— Я здесь занимаю только маленький уголок. Так что сад ваш, княжна.

При этих его словах воздушное существо впорхнуло в зимний сад.

— Меня зовут Ольга.

— Сергей Муралов, художник-реставратор, — представился он.

— Папа сказал, что вы у нас будете работать долго: много портретов надо отреставрировать.

— О, это было бы очень кстати. Вы принесли мне отличную новость, княжна.

— А что вы сейчас делаете?

— Представьте, я занят очень важным делом. Я думаю.

— А разве это так необходимо?

— Видите ли, ваш батюшка решил упростить мою задачу для начала, поручив отреставрировать портрет, написанный старинным художником-самоучкой. Но получилось совсем наоборот — задача сильно усложнилась. Манера письма и используемые материалы настолько отличны от классических, что все, чему меня учили, здесь не пригодится. Придется действовать методом проб и ошибок — побольше проб, поменьше ошибок. Очень жаль, если из-за неумелого вмешательства будет испорчено такое замечательное полотно.

— А как вы догадались, что я княжна Запрудская?

— Очень просто. Художник, написавший ваш портрет, замечательно поймал сходство.

— Да, это удачный портрет. Его написал молодой талантливый художник Танеев. Папа хотел заказать ему еще один мой портрет, но он уехал на стажировку в Италию и не смог вернуться из-за войны.

Княжна исчезла так же внезапно, как появилась, пожаловавшись на то, что замерзла, и пообещав вскоре вернуться.

(обратно)

Глава 2. ЕЩЕ ОДИН ПОРТРЕТ

Работа двигалась медленно, но успешно. Сергей увлеченно работал над портретом, когда услышал знакомый стук каблучков.

— Входите, княжна! — крикнул он, не дожидаясь ее вопроса.

— Папа сказал, что вы не только реставратор, а настоящий художник. Он сказал, что хочет купить у вас несколько картин.

— Спасибо, княжна, за добрую весть. Это было бы славно. Для меня это огромная удача.

В этот раз она оделась теплее, видимо, рассчитывая оставаться в мастерской подольше. Ольга уселась на лесенке, используемой при опрыскивании высоких растений, и принялась болтать, рассказывая ему о своих недавно прошедших институтских годах.

Сергей молча слушал ее, а потом попросил:

— Вы не могли бы рассказать мне об этой даме, изображенной на портрете?

— Охотно, — сказала она. — Только я знаю совсем немного — то, что мельком слышала из разговоров моих родителей. Это моя прапрабабка Пелагея Осиповна. Собственно это русское имя она получила при крещении перед венчанием. Имени, которое она получила при рождении, я не знаю, вернее — знала, да забыла. Фамилия ее — Вельская, это старинный княжеский род.

Вот что рассказала Ольга Сергею:

— Она родилась в Индии, в семье богатого и влиятельного раджи и была его младшей дочерью. Отец обожал ее — свою умницу и красавицу. По тем временам она получила изрядное образование: в совершенстве знала несколько языков, в том числе французский, была отличной пианисткой, изучала историю своей страны и стран Европы и даже немного разбиралась в математике и в астрономии. Ей было шестнадцать лет, когда на одном из светских раутов судьба свела ее с русским дипломатом князем Петром Павловичем Вельским. Князь был уже не молод. Ему было далеко за тридцать, и он недавно похоронил супругу. Взаимное чувство вспыхнуло мгновенно. Неизвестно, как им в тех условиях удалось сблизиться и объясниться. Но это случилось. Не видя никакой возможности получить согласие родителей невесты на их брак, они сделали попытку бежать в Петербург. Но что-то не сложилось. То ли кто-то из слуг проговорился или предал их, то ли кто-то выследил беглецов, но их сняли с корабля и отправили — его в тюрьму, а ее во дворец отца. Их ожидала ужасная судьба. Его — суд, ее — пожизненное заточение в хоромах отца.

Но в этой трагической ситуации победила могучая сила любви. Девушка отказалась принимать пищу и медленно угасала в отцовском дворце. Когда жизнь уже покидала ее, отец не выдержал и сдался. Он сказал: «Я не хочу твоей смерти, живи, как знаешь, люби кого хочешь. Но знай: я никогда не захочу видеть ни тебя, ни твое потомство. Я никогда не захочу слышать ни о тебе, ни о твоих детях. У меня не просто нет дочери, — у меня ее никогда не было. Для меня ты не умерла. Для меня ты не родилась». Несмотря на страшный приговор отца, это было спасение. Мать, обливаясь слезами, на прощание вручила дочери талисман — огромный голубоватый бриллиант, вправленный в золотое кружево. Она сказала: «Это не наследство. Его нельзя ни продать, ни подарить. Это оберег, который будет охранять тебя, твоих детей и детей твоих детей. Я, как младшая дочь в семье, получила его от своей матери, которая тоже была младшей в семье, а та от своей. Так что история этого талисмана уходит в глубь веков. Говорят, его нашли наши предки в одной из древних гробниц. Храни его как зеницу ока и передай своей младшей дочери. Это залог счастья и благополучия твоей семьи. Если же случится так, что боги не дадут тебе дочерей, отдай алмаз в храм главной богини той религии, которую ты будешь исповедовать в той, далекой стороне. Прощай, родная, я буду молиться о тебе и верить, что ты счастлива».

Не дожидаясь, пока его полуживая невеста хоть немного оправится, Вельский на руках отнес ее на корабль. К счастью, среди пассажиров оказался толковый врач, который помог девушке встать на ноги. Но вероятнее всего, не медицинские снадобья, а молодость и воссоединение с любимым помогли девушке поправиться, так что по прибытии в Петербург она самостоятельно сошла с трапа. Здесь она крестилась в православную веру и обвенчалась со своим суженым. Говорят, они жили долго и очень счастливо. У нее было много детей, и младшей дочери, моей прабабке, она передала заветный талисман, который теперь, через несколько поколений, перешел ко мне. Так, ниточка связывает два портрета — Пелагеи Осиповны и мой, тот, что вы видели в портретной. Только расстояние между ними — более столетия. Я рассказала вам сразу и историю моей родственницы, и историю талисмана, реликвии нашей семьи, которые неразрывно связаны друг с другом. Я не утомила вас?

— О нет, что вы! Это удивительная история, о ней можно писать поэмы, романы, рисовать картины, наконец! Вы помогли мне, княжна. Я теперь буду особенно внимателен и осторожен в своей работе.

Расстались они почти друзьями и договорились, что княжна навестит его снова.

На следующий день Сергей с нетерпением ждал визита Ольги. Хотелось поподробнее расспросить о судьбе прекрасной индианки. Да и что греха таить, общество милой девушки доставляло ему несказанное удовольствие. Но, увы, вот уже час обеда миновал, а Ольги все нет и нет. Наконец горькая мысль закралась в его голову: интерес княжны к его работе и к его персоне исчерпан, она никогда больше не придет в мастерскую. Все у него не ладилось в этот день, все валилось из рук. Сергей просидел без дела в мастерской лишний час, надеясь — а вдруг она придет. Но это не произошло.

Отправляясь домой, Сергей вспомнил, что надо позаботиться о жилье для сестры, и решил навестить матушку Николая Мокрухина, Домну Матвеевну, тем более что та давно его приглашала, и посоветоваться с ней. Николая не оказалось — был занят в издательстве. Но Домна Матвеевна была дома, она очень обрадовалась приходу Сергея, усадила его в мягкое кресло поближе к теплой печке. На столе тотчас появился ароматный чай и горячие сдобные булочки. Старушка присела рядом и приготовилась внимательно слушать. Сергей объяснил, что приезжает его сестра, хочет учиться в Петрограде, и ей нужна комната. Хотелось бы, чтобы комната была недорогая, чистая (никаких мух, клопов и тараканов), чтобы сестру не беспокоили по женской части хозяева или постояльцы, и чтобы тепло было — зима на носу.

— Задачу ты поставил сложную: вишь тебе комнату надо хорошую и дешевую, такие найти трудно, но я постараюсь для Коленькиного лучшего друга. У меня-то все сдаточные комнаты заняты, но вот у товарки моей есть свободные. Ты приходи ко мне через несколько дней, я постараюсь к этому времени все дело устроить. Да ты кушай чай-то, пока не остыл.

Старушка, подперев щеку рукой, с умилением смотрела, как он уписывал за обе щеки вкусные теплые булочки, пахнущие ванилью и медом.

— Ты вот что объясни мне, —- продолжала она, — отчего это мой Николенька не женится? Ведь всем хорош он у меня: и умен, и собой красавчик, и крыша над головой у него есть. И начальство его любит и уважает, вот на Рождество прислало поздравление и конверт. Я, как только начну говорить об этом, он только рукой отмахивается. Поговорил бы ты с ним, что ли... Да и тебе, батюшка, тоже давно пора семьей обзаводиться. Хочешь, я тебе хорошую невесту сосватаю? С приданым?

— Что вы, Домна Матвеевна! — взмолился Сергей. — Где уж мне жениться. Я и себя-то прокормить не могу. Вот зима на носу, а шинелишка — на рыбьем меху. Намедни купил новые башмаки, так рад несказанно, как младенец новой игрушке. Погодим мы с вами с этим делом.

На другой день, принявшись за работу, он с досадой думал о напрасно потерянном времени и дал себе слово больше не отвлекаться. «Все равно она больше не придет!» — повторял Сергей. И вдруг... Стучат знакомые каблучки за дверью! Через секунду в мастерскую влетели веселье, смех, радость и оживление.

— Я думал, вам наскучила моя однообразная работа, — сознался Сергей.

— Что вы, мне все здесь очень интересно! Я просто забыла вам сказать, что по четвергам у меня уроки верховой езды в манеже.

Заняв свою любимую позицию на лесенке и чинно расправив пышные юбки, Ольга принялась рассказывать о том, какое это увлекательное занятие — верховая езда, какое чудо ее серая в яблоках кобылка, как она слушается всадника. Сергей слушал, не перебивая, и стараясь не отвлекаться от работы. Но, увлеченно рассказывая, девушка раскачивала ножкой в ажурном чулке, невольно демонстрируя узкую щиколотку.

Вдруг она замолчала и слегка задумалась.

— Знаете, я вчера получила известие о том, что мой жених приезжает. Я вам говорила, что у меня есть жених? Я ужасно горжусь, что у меня такой жених. Он очень умный, красивый — такой видный мужчина. Очень богатый. Но знаете... я вам скажу по секрету: я очень его уважаю, люблю и горжусь им, когда он далеко. А когда он рядом — я его побаиваюсь, и он меня даже раздражает. Впрочем, меня не торопят пока со свадьбой, видимо, ждут, когда я немного остепенюсь. — Она задумалась, слегка покачивая ножкой. И тут произошла беда: туфелька задела бутыль с растворителем, и едкая жидкость хлынула прямо на холст. Сергей инстинктивно бросился всем телом на полотно, пытаясь задержать струю.

— Оля! Ради бога, скорей! Полотенце! — кричал он.

Перепуганная, Ольга буквально скатилась с лестницы, упала, не удержавшись, на колени, с трудом дотянулась до полотенца. Горе и ужас застыли в ее глазах. Сергею удалось зафиксировать портрет, так что растворитель попал только на край полотна. Лишь тогда он обратил внимание на все еще стоящую на коленях девушку. Пытаясь успокоить её какими-то обрывочными словами утешения, Сергей мог наблюдать, как горе и отчаяние на лице Ольги сменяются надеждой и доверием. И вдруг его осенило.

Еще в Академии он вынашивал мысль написать картину «Христос и девственница». По его замыслу Христос — воплощение добра и блага — проповедуя, изливает свет истины в нетронутую чистую душу, как в чистый прозрачный сосуд, вместилище добродетели.

Вглядываясь в лицо княжны, он увидел в ней свою «девственницу». «Какая прекрасная модель для моей картины!» — подумал Сергей.

— Вы теперь не пустите меня в свою мастерскую? — чуть не плача спросила Ольга.

— О нет, напротив. Я за ваше прегрешение накладываю на вас кару. Извольте являться сюда ежедневно, кроме ваших четвергов, и сидеть смирно в этом кресле целых два часа! Я хочу написать ваш портрет. Вернее, это будет не портрет, а эскиз к моей будущей картине. Если вы согласны, вам придется добиться для меня у вашего батюшки разрешения работать в мастерской дополнительные два часа. Ну, а теперь давайте-ка посмотрим, что мы натворили.

Поврежденный участок размером примерно пятьдесят квадратных сантиметров охватывал нижний левый угол картины. Из-за быстро принятых мер растворитель смыл почерневший слой, не повредив находившуюся под ним краску. На полотне обнаружился узорчато вышитый рукав нарядного платья. Вмешательство реставратора потребуется здесь всего в нескольких небольших участках.

— Ну вот, почти что все в порядке. Я думаю, не стоит рассказывать князю об этой аварии. Пусть это будет нашим маленьким секретом. А сейчас, сударыня, прошу вас удалиться, так как мне надо переодеться — я весь пропитан бензином.

Так неожиданно Сергей начал работу над эскизом к давно задуманной картине. Дни шли за днями. Реставрацию портрета Пелагеи Осиповны он закончил успешно и получил разрешение продолжить работу над другими портретами. Князь щедро расплатился с ним за первый портрет; кроме того, купил три студенческие работы — «Рассвет в горах», «Натюрморт с фруктами» и «Посиделки». Это значительно поправило материальное положение молодого художника. Работа над эскизом новой картины тоже продвигалась успешно. Еще в студенческие годы Сергей много экспериментировал, пытаясь добиться эффекта мастеров раннего Возрождения, добавлявших в краску молотое стекло, в результате чего изображение начинало мерцать мягким слабым светом. Ему удалось добиться сходного эффекта. За счет применения этого рецепта голова и плечи «девственницы» слабо светились на темном фоне заднего плана. Во время сеансов молодой художник и княжна много общались друг с другом. Сначала это была просто пустая болтовня, потом — рассказы о событиях прошедшего дня, потом — задушевные беседы обо всем, что их встревожило, взволновало или удивило. Иногда, для того чтобы Ольга могла размяться после долгого сидения в одной позе, они играли в зимнем саду в пятнашки. То-то было веселья, хохота и суеты!

Однажды Ольга сообщила о том, что ее жених барон фон Крюгер приехал из Швеции, где служил в дипломатическом корпусе. Барон долго и подробно расспрашивал князя об обстановке в Петрограде и был явно расстроен и встревожен. Наконец он уступил настойчивым просьбам Ольги познакомиться с художником, который пишет ее портрет. Барон появился в зимнем саду — высокий, прямой, подтянутый, мельком оглядел мастерскую, едва взглянув на портрет. На приветствие Мурадова ответил даже не кивком, а неким намеком на кивок и, повернувшись на каблуках, стремительно удалился. Через минуту он появился в кабинете князя. Задыхаясь от бешенства, барон прошипел:

— Ну и уютное гнездышко вы свили для этой парочки! И даже кушетку не забыли поставить! Неужели вы не понимаете, что это неприлично, невозможно, это скандал! И потом, как я должен отнестись к тому, что моя невеста, княжна Запрудская, позирует для картины этого молокососа! Воображаю, как он будет похваляться, что княжна Запрудская была его натурщицей! Хорошо еще, что не в жанре ню. Хотя я не знаю, в каком виде она предстанет на его картине. Я требую, чтобы этот тип без роду, без племени немедленно покинул ваш дом. Я требую, чтобы моя невеста перестала с ним общаться. И я прошу вас, князь, чтобы вы были осмотрительнее в выборе знакомых для вашей дочери.

Князь некоторое время молчал, как бы взвешивая аргументы. Наконец он сказал:

— Сожалею, барон, что своими действиями вызвал ваше неудовольствие. Дело в том, что господин Муралов, как мастер-реставратор, приглашен мной для реставрации нескольких ценных портретов. Он с этой работой справляется, и я бы хотел, чтобы он эту работу закончил. Что касается частых встреч моей дочери с господином Мураловым, то приходится согласиться с вами, что они носят несколько двусмысленный характер, и их надо бы возможно скорее прекратить. Но тут есть некоторые сложности. Вы знаете мою дочь — она ведь выросла, не зная запретов, и может просто не послушать меня.

Фон Крюгер холодно заметил:

— Это ваши проблемы, князь. Я категорически настаиваю на прекращении этих свиданий.

Князь еще помолчал немного и тихо сказал:

— Увольнять реставратора, пока он не закончил дело, мне не хотелось бы. Мне нравится его работа. Кроме того, внезапное увольнение художника и отчаянные протесты княжны вызовут слухи и сплетни, что чревато скандалом. Но вы правы, считая ситуацию несколько двусмысленной. Поэтому я отправлю дочку к матери в Финляндию, где та гостит у старшей дочери. Мать в каждом письме просила прислать Ольгу, поскольку плохо себя чувствует. У старшей дочери семья, дети малые, так что она не может всецело уделить внимание больной матери. Кстати, будет безопаснее, если они с матерью в это тревожное время будут подальше от столицы. Я сам хочу туда поскорее убраться, как только улажу кое-какие дела.

Крюгер слегка усмехнулся. Он знал (так как это ни для кого не было тайной), что «кое-какими делами» была некая мадам Вольская, дама полусвета, которая дарила своим вниманием кроме князя еще нескольких аристократов, впрочем, никому не отдавая предпочтения.

— Через два дня я возвращаюсь в Швецию. Я могу, несколько удлинив маршрут, проводить княжну к ее матери и сестре в Гельсингфорс. Так будет надежнее и безопаснее, — предложил барон.

Так они и договорились.

Сообщение о необходимости отъезда явно опечалило княжну. Она пыталась спорить. «Но мой портрет еще не закончен», — протестовала Ольга. Однако отец настоял на своем, ссылаясь на просьбу матери и ее болезнь.

На следующее утро, взглянув на девушку, Сергей понял: что-то случилось, — глаза грустные, вид расстроенный. Ольга рассказала ему, что ее отсылают в Финляндию к заболевшей матери.

— Моя мама была некоторое время фрейлиной Ее Величества вдовствующей императрицы Марии Федоровны. После того как царская семья полюбила проводить конец лета — начало осени в шхерах и на островах Финляндии, в аристократических семьях стало модным проводить там часть сезона. Кроме того, морской климат оказался полезен для здоровья моей матери, и она отказалась от поездок на юг в пользу Финляндии. Однако в этом году из-за болезни она не смогла вернуться до окончания теплых дней и осталась у моей старшей сестры. Отец настоял, чтобы на время тревожных событий она не возвращалась в Петроград. Она очень просит меня приехать, и я не могу ей отказать. Но я не хочу думать, что мы с вами больше не встретимся. Да и портрет надо же закончить. Обещайте мне, что, когда я вернусь, вы будете еще работать в своей мастерской!

— Увы, княжна, я не могу это обещать, это не в моей власти. Я здесь человек подневольный. У меня ведь даже контракт не оформлен. Единственное, что я могу вам твердо обещать, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы задержаться здесь до вашего возвращения. Когда вы уезжаете?

— Послезавтра. Но я не смогу больше прийти сюда, так как барон требует, чтобы я оказывала ему внимание и постоянно сопровождала его. Так что, до встречи, Сережа!

Вот и кончилась эта волшебная сказка, эта несбыточная мечта, которую он и осознать толком не смел. Сергей пытался взять себя в руки, убеждая себя: все правильно, она невеста другого, человека неизмеримо более достойного, чем он. И все-таки ему было больно и горько. «Прощай, моя „девственница“! — увижу ли тебя еще раз?»

* * *

В назначенный час карета была подана, вокруг неё хлопотали слуги с чемоданами, узлами и баулами. Сергей вышел из мастерской, хоть издали проводить Ольгу, и стоял поодаль, наблюдая за происходящим. Княжна в сопровождении своей горничной, расцеловавшись с отцом, спустилась с крыльца и направилась к карете. Сергей увидел, как из-за полуопущенных ресниц радостно и озорно блеснули в его сторону ее глаза, а рука в лайковой перчатке слегка поднялась, посылая ему привет. Барон, который в это время в чем-то горячо убеждал князя, наконец, тоже сел в карету, лошади тронулись — и все исчезло в дорожной пыли.

(обратно)

Глава 3. НОВАЯ ВСТРЕЧА

Пришла депеша — завтра должна приехать Катюша. Просила встретить ее, — много вещей, да и ориентироваться одной в незнакомом городе трудно. Сергей бросился к Домне Матвеевне,— занимаясь своими делами, он совсем забыл, что обещал снять сестре комнату. Домна Матвеевна успокоила его, рассказав, что она все устроила наилучшим образом: комната отличная, недалеко от центра, теплая, светлая, чистая и соседей немного, да и народ все степенный. Отправились смотреть комнату, — она оказалась даже лучше, чем описала Домна Матвеевна. Одно плохо: значительно дороже того, на что рассчитывал Сергей.

— А что же ты хочешь, чтоб и комната была хороша, и соседи солидные, и чтобы не на задворках была, и по дешевке? Так не бывает. Такую комнату дешевле ты нигде не найдешь. Можешь мне поверить, я здесь все обыскала.

Делать нечего, пришлось Сергею раскошелиться из денег, полученных от князя, уплатив за три месяца вперед. Николай предложил помочь встретить Катю. Сергей отказывался, но тот настоял:

— Авось пригожусь.

Сергей с трудом узнал сестру. Те несколько лет, которые они не виделись, превратили худую девчонку-подростка в высокую стройную девушку. Высокая, статная, с широкими плечами и бедрами, узкой талией и маленькой крепкой грудью, она чем-то напоминала античную статую. Длинная коса была туго уложена на затылке. Ясные, спокойные серые глаза, маленький, чуть вздернутый нос. Слегка портили немного выдающиеся скулы и чуть-чуть раскосые глаза, что указывало на азиатских предков. После объятий и поцелуев Сергей представил Кате своего лучшего друга, который уже хлопотал в поисках извозчика. Внешность Николая сначала оттолкнула и озадачила Катю, но, присмотревшись, она нашла его приятным и забавным.

В своем новом жилье Катя пригласила брата и его друга к столу. Был заказан самовар, на столе оказались родительские гостинцы: копченые азовские чебак и рыбец, липовый мед, ароматная дыня и бутылка отличного вина из ростовских виноградников. Пригласили к столу хозяйку Дарью Филипповну, которая прихватила с собой каравай хлеба, горячей картошки и квашеной капусты, и устроили веселое дружное застолье. Засиделись допоздна, пока Катюша не взмолилась, сославшись на то, что не худо бы отдохнуть с дороги. Прощаясь, Николай предложил Кате показать достопримечательности столицы, но она отказалась наотрез.

— Завтра мне надо обустроиться на новом месте жительства, привести себя в порядок и выяснить все досконально о Высших женских курсах. Но в последующие дни я буду рада воспользоваться вашим предложением, — сказала она.

На другой день вечером Николай забежал на минутку к Муралову и, запыхавшись, рассказал:

— Высшие женские курсы уже прекратили набор на юридический факультет в этом году. Екатерина Дмитриевна очень расстроилась, но не растерялась. Мы с ней обнаружили объявление о курсах телефонисток и, обсудив ситуацию, решили наведаться туда. Екатерине Дмитриевне понравились условия (там даже стипендию небольшую платят), и мы с ней решили, что она пока поработает телефонисткой: Правда, условия там каторжные: шесть часов во время своего дежурства телефонистка находится в состоянии крайнего напряжения, ни на секунду не отвлекаясь и не утрачивая внимания. Кроме того, она обязана подписать декларацию о том, что она не замужем, и не выйдет замуж. Короче, Екатерина Дмитриевна записалась на курсы, и через неделю она начинает учебу.

— Послушай, откуда ты это все знаешь? — спросил Сергей.

— А как же? Не мог же я допустить, чтобы юная девушка бродила одна по незнакомому городу в поисках этих курсов? Я пришел утром, посидел у Дарьи Филипповны в гостиной, пока твоя сестра не вышла к чаю, и, несмотря на все протесты, отправился по делам вместе с нею. Потом она созналась, что я оказался очень полезен, и все устроилось как нельзя лучше.

Сергей слушал друга с жгучим чувством стыда: это его обязанностью было сопровождать сестру в ее первых шагах по незнакомому городу. Она не попросила, а он не догадался. А Николай оказался и добрее, и внимательнее.

Дни шли за днями. Реставрация приобрела характер рутины: ничего нового, все одно и то же каждый день с утра до вечера.

Но если за стеклами зимнего сада все было однообразно, скучно и неинтересно, то вокруг особняка бушевал Петроград. Остановились заводы и фабрики. Комплектовались боевые рабочие дружины, отряды вооруженных солдат и матросов направлялись в сторону Смольного монастыря. Временное правительство прилагало огромные усилия, чтобы держать ситуацию под контролем. Но тщетно.

Прозвучал выстрел «Авроры». Придя утром на работу, Муралов встретил растерянного дворецкого Петра Степановича. Перепуганный старик сказал, что князь неожиданно уехал из Петрограда, не оставив никаких распоряжений. Какие-то вооруженные люди стоят у парадного входа и запрещают персоналу покидать дом. Часть прислуги еще вчера разбежалась. Сергей как мог успокоил дворецкого, хотя у него самого на душе кошки скребли. Он попытался заняться своим обычным делом, но это оказалось невозможным. Сергей не мог сосредоточиться, руки дрожали, можно было нанести непоправимый урон портрету. Он прекратил попытки взяться за дело и сидел, сложа руки, праздный и взволнованный. И вдруг — о чудо! Он услышал знакомый звон каблучков. Не может быть! Наваждение. Но дверь отворилась, и вошла Ольга. Лицо строгое, даже суровое. В глазах — страх и мольба.

— Княжна! — вскричал Сергей. — Как вы попали сюда? Зачем вы здесь? Что с вами случилось?

— Я вам после все объясню. Не сейчас. Нельзя терять ни минуты. Помогите мне выбраться из дома. Вооруженные солдаты стоят у всех дверей. В комнатах шарят какие-то люди. Делайте же что-нибудь. Скорее, не стойте на месте!

— Хорошо. Спрячьтесь где-нибудь здесь, а я пойду на разведку.

Но было поздно. За дверью уже были слышны громкие голоса и грохот нескольких пар кованых сапог. В дверях показались трое — один штатский в кожаной куртке и двое вооруженных солдат. Тот, что в штатском, обратился к Муралову с вопросом:

— Кто таков?

Муралов объяснил, что ни он, ни его спутница не имеют никакого отношения к семейству хозяина дома. Он — художник-реставратор, нанятый князем для реставрации старых картин. Одна из них лежит тут, на рабочем столе. Кроме того, с разрешения князя он занимался живописью в этой импровизированной мастерской и писал эскиз к своей будущей картине. Вот он, в подрамнике. Как видите, он не закончен. А эта женщина — его натурщица. Это с нее написан эскиз. Сходство совершенно очевидно. Сергей просил выпустить их из особняка и позволить вынести эскиз, так как это его собственность. Ценности он не имеет, поскольку еще не закончен.

Штатский на минуту задумался, а затем решил:

— Можете идти оба, но картину брать нельзя: имею категорический приказ ничего не выносить из дома.

Поручив одному из солдат выдворить их из Дома, он продолжил осмотр помещений.

Следуя по апартаментам, Сергей со страхом думал о возможности столкнуться с кем-нибудь из слуг, которые невольно выдадут княжну. Но все обошлось, и вот они на улице. Схватив Ольгу за руку, он бросился в ближайший переулок, где, по счастью, оказался свободный «ванька». Усадив княжну в экипаж, он поместился рядом, назвав извозчику свой адрес.

— Куда вы меня везете? — осведомилась Ольга.

— К себе домой, — был ответ.

Брови девушки гневно поползли вверх. В глазах — ярость. Ольга сделала попытку выпрыгнуть из экипажа.

— Постойте, княжна! Вы усомнились в моей порядочности. Позвольте оправдаться. Я сдам вас на руки своей квартирной хозяйке, а сам отправлюсь ночевать к товарищу. Вам необходимо отдохнуть, подкрепиться немного, осмыслить свое положение и обдумать, что делать дальше. Я думаю, что вам необходимо переодеться в платье простолюдинки. Так будет безопаснее. Я рано утром отправлюсь на толкучку и постараюсь достать все необходимое. Кроме того, вы обещали рассказать мне, как очутились в Петрограде и каковы ваши ближайшие планы.

Сергея представил Ольгу квартирной хозяйке в качестве своей сестры. Он попросил позаботиться о ней, пока найдет подходящее жилье. У хозяйки не возникло никаких сомнений, так как она знала, что Сергей ждет приезда сестры. Сам же он отправился к любезнейшей Домне Матвеевне, зная, что там ему не откажут в крове и помощи. Здесь он нашел не только приют и ужин, — Домна Матвеевна любезно предложила сходить на толкучку и подобрать все необходимое для Ольги.

— Не холостяцкое это дело выбирать исподнее для девицы, — отрезала она.

Утром, захватив приготовленный спозаранку узелок для Ольги, он отправился домой. Ольга завтракала и пригласила Сергея к столу.

— Расскажите же мне, наконец, что с вами случилось, и зачем вы покинули безопасное место, рискуя свободой и даже жизнью.

— Я не смогла оставаться в Гельсингфорсе, зная, что мой отец в смертельной опасности. Я не знала, смогу ли я помочь ему и чем смогу, но оставаться в неведении относительно его судьбы было выше моих сил. Несмотря на слезы и мольбы моей мамы, я села в поезд, приехала в Петроград и попала в дом с черного хода всего за полчаса до того, как здание было оцеплено. Здесь Петр Степанович сказал мне, что отец внезапно покинул столицу несколько дней тому назад, не оставив никаких распоряжений и не сообщив о своих планах. Остальное вы знаете.

— Что же вы намерены предпринять?

— По дороге в Финляндию фон Крюгер заехал в свое имение и поручил своему управляющему следовать за нами и помочь мне и моей семье в случае необходимости. Самого его ждали неотложные дела в Швеции. Этот человек сопровождал меня сюда и будет ждать на вокзале. Я возвращаюсь в Гельсингфорс.

Принесенный Сергеем узелок лежал на полу, ярко освещенный солнцем, лучи которого проникали сквозь широкое окно. Ольга склонилась над ним. В разрезе ее блузки ярко блеснул голубоватый луч огромного бриллианта. «Не только ради отца ты вернулась сюда», — подумал Сергей.

Сергей усадил в пролетку извозчика Ольгу и хотел усесться рядом. Но она бурно запротестовала.

— Я надеюсь, вы не хотите окончательно поссорить меня с Александром Людвиговичем и с моим отцом! Они категорически запретили мне видеться с вами. Я не хочу, чтобы мой провожатый доложил Александру Людвиговичу, что я нарушила их запрет. Не обижайтесь, Сережа. Я не могу иначе. Спасибо вам за все, что вы для меня сделали. Я никогда вас не забуду. Мне кажется, что наши милые посиделки в зимнем саду останутся в моей памяти как самое беззаботное и счастливое время. Прощайте. Позвольте мне поцеловать вас, — и, не дожидаясь ответа, она встала на цыпочки и коснулась губами его щеки.

Он все еще пытался доказать ей опасность путешествия, настаивал, чтобы проводить хотя бы до вокзала, но все напрасно. Княжна настояла на своем. Сергей смотрел вслед удаляющейся пролетке, которая увозила от него существо из другого мира, чужую невесту, и чувствовал, что теряет нечто невыразимо дорогое.

(обратно)

Глава 4. ЭРМИТАЖ

Все сломалось в жизни Муралова. Работу по реставрации портретов он потерял. Эскиз к начатой картине не закончен и судьба его неизвестна. Найти новое занятие сейчас, когда все вокруг ломалось и рушилось, просто нереально. Подавленный, растерянный, небритый и неряшливо одетый Сергей бродил по городу в поисках хоть какой-нибудь работы и пропитания. Возможно, он погиб бы от голода и неустроенности, если бы не его сестра Катя. Несмотря на полный паралич хозяйственной деятельности в столице, телефонная связь работала исправно. Многие опытные телефонистки покинули свои рабочие места, и Кате приходилось работать по полторы-две смены. Она получала дополнительный продовольственный паек, которым делилась с братом. В это трудное время Катя решила, что им лучше объединить хозяйство. Ей удалось найти маленькую, но очень удобную квартирку, где они поселились с Сергеем. В квартирке были две спальни, небольшая общая гостиная и кухня.

Однажды на Невском проспекте Сергей нос к носу столкнулся с Кириллом Шумиловым. Тот сначала не узнал однокашника в опустившемся жалком бродяге, а когда узнал — страшно обрадовался.

— Послушай, Сергей! Я повсюду тебя ищу. Ты мне очень нужен. В Эрмитаже собираются создать небольшую реставрационную мастерскую, и нужны хорошие специалисты. Зная, что ты набил руку у Запрудского, я рекомендовал тебя. Ты, не откладывая дела в долгий ящик, зайди в секретариат директора Эрмитажа Бенуа, там есть распоряжение на твой счет.

Сергей мгновенно просиял:

— Неужели и впрямь настоящая работа? Я пойду туда немедленно!

Кирилл критически осмотрел фигуру Сергея:

— Ни в коем случае. Отправляйся домой, отмойся, побрейся, почистись, выглади брюки и приобрети вид, хотя бы отдаленно напоминающий цивилизованный. И вообще, как ты, способный молодой художник, в такое замечательное время, когда так много захватывающе интересной работы, можешь слоняться без дела? Я вот рекомендовал тебя в комиссию, которая будет отбирать экспонаты Эрмитажа, не представляющие особой художественной ценности, для продажи за рубеж. Надо же пополнить государственную казну, чтобы страна могла выжить.

Через несколько дней Сергей был зачислен в штат Эрмитажа на должность руководителя реставрационной мастерской по отделу живописи. Ему надлежало в первую очередь заняться организационной работой — отремонтировать помещение, подобрать специалистов, приобрести химикалии и инструмент, выявить полотна, нуждающиеся в немедленной реставрации, и многое другое. Сергей радостно и вдохновенно окунулся в работу, оставляя себе время только на сон. Вскоре мастерская начала работать. Шел год за годом, но вот однажды Сергея вызвал директор Эрмитажа.

— Сергей Дмитриевич! У меня есть для вас не совсем обычное поручение. К нам обратился архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений с просьбой отреставрировать чудотворную икону Знамения Пресвятой Богородицы. Икона эта имеет интересную историю. Перед самой Февральской революцией императрица Александра Федоровна посетила Новгородский Десятинный монастырь, где ей была вручена особо почитаемая икона, та самая, о которой идет речь. Императрица была предупреждена, что она ни в коем случае не должна расставаться с иконой, но ослушалась. Во время похорон Григория Распутина икона была положена в его могилу. После Февральской революции могила была вскрыта, и икону вынули. Далее ее судьба туманна, но, в конце концов, какой-то доброхот, пожелавший остаться неизвестным, выкупил икону у частного владельца и вернул Новгородскому Десятинному монастырю его святыню. Но пребывание в земле и у разных лиц в условиях, непригодных для хранения, сильно повредили икону. Она нуждается в срочной реставрации. Сейчас очень много работы, и нам нелегко будет обойтись без вас, но архимандриту тоже отказать трудно. Тем более, все расходы берет на себя церковь. Поезжайте, выполните эту работу и поскорей возвращайтесь назад.

Муралов был раздосадован: организация реставрационной мастерской требовала его личного участия; приходилось оставить работу над полотном, которую он рассчитывал закончить к выставке; да и не хотелось оставлять сестру одну в столь тревожное время: все еще продолжалась Гражданская война, Красная Армия вела тяжелые бои с поляками. Но спорить и отказываться было невозможно. Он наскоро собрался в дорогу, попросив Николая Мокрухина в случае надобности помочь сестре во время его командировки.

— Ты мог бы и не просить меня об этом. Само собой разумеется, что я Екатерину Дмитриевну никому в обиду не дам, — заверил Николай.

(обратно)

Глава 5. ДЕСЯТИННЫЙ МОНАСТЫРЬ

Ранним утром Сергей шел по влажной от росы дорожке вдоль Волхова. В зарослях кустарника щелкали соловьи. Свежий ветерок шевелил волосы на непокрытой голове молодого художника. Шел он не торопясь, вдыхая утреннюю прохладу и слушая пение птиц. Вдруг Сергей услышал, что сзади кто-то торопливо догоняет его. Оглянувшись, он увидел странное существо, которое изо всех сил спешило следом. Маленькая фигурка — девочка-подросток в рваной грязной одежде, босиком, с котомкой за плечами. В грязных ручонках она держала высокий посох в виде креста. Ноги были покрыты цыпками, в нечесаных волосах, выбившихся из-под выцветшего платка, белели гниды.

— Здравствуйте, дядя! Вы в женский монастырь идете? Я тоже туда иду. Меня Тасей зовут. Анастасия, значит. Анастасия — это Воскресение.

— А зачем ты туда идешь? На богомолье? — спросил Сергей.

— Не совсем. Хотя это тоже. Мне Мама велела идти в Десятинный монастырь поклониться ее иконе Знамения Пресвятой Богородицы и быть при ней, пока Она меня не отпустит.

— А где твоя мама? И почему она отпустила тебя одну?

— Моя Мама — на небе. Она не только моя мама, но и Мама Господа. И я не одна. Мама всегда со мной. Вот и сейчас Она со мной, Она меня охраняет.

«Блаженная», — подумал Сергей. За вопросами да разговорами показались купола храма Десятинного монастыря, отражающиеся в водах величественной реки. Подойдя к воротам монастыря, Муралов был поражен увиденным: поверх высокой каменной ограды была натянута в несколько рядов колючая железная проволока. Крепкие дубовые ворота были снабжены массивными засовами.

По прибытии Муралов был тотчас принят матушкой-игуменьей, сухонькой пожилой женщиной с темным, как бы пергаментным иконописным лицом.

Представившись, Сергей не утерпел спросить:

— А что это у вас монастырь как крепость в осаде? Все затянуто колючей проволокой.

— Да вот, пришлось принимать крутые меры. Рядом у нас находится воинская часть, какие-то они там эксперименты проводят, взрывают что-то. От тех взрывов у нас стекла дрожат и лопаются. Так красноармейцы из той части повадились наведываться через ограду к сестрам-монахиням. Девушки очень пугаются, но, к сожалению, не все. В прошлом году эти вояки увели-таки у нас двух сестер-белиц, которые готовы были принять постриг. Я обращалась в местные Советы, в органы милиции — все напрасно. Говорят — армия не их компетенция. Ходила я и командиру их воинской части. Он обещал помочь, хотя успех не гарантировал: говорит, дело молодое, горячее. Вот и пришлось забаррикадироваться от соседей.

В этот момент, извинившись за вторжение, вошла одна из монахинь и спросила:

— Матушка, пришла паломница, хочет остаться при монастыре. Но уж больно грязна и обовшивлена.

— Истопите баню, отмойте ее хорошенько, прокипятите все ее вещи, найдите что-нибудь из одежды и обуви, покормите и обогрейте, дайте приют на три дня. Больше держать паломников у нас нет возможности. Ступайте, сестра, у нас тут дела поважнее. Кстати, попросите принести икону Знамения Пресвятой Богородицы. А пока решим вопросы вашего бытового устройства. Прежде всего, мастерская и жилье. Жить в городской гостинице — далеко, да и грязно там — клопы заедят. Я думаю, вам удобнее будет жить в монастырской гостинице, где мы вам выделим отдельную комнату. Там очень скромно, зато чисто и не надо тратить время на дорогу и деньги за постой. С мастерской несколько сложнее. Нам не хотелось бы выносить нашу святыню за пределы монастыря. Поэтому я распорядилась подготовить помещение, которое раньше занимал наш конюх. У нас была большая конюшня, а сейчас осталась одна кобылка, с которой вполне справляется одна из сестер. Помещение светлое, довольно просторное, в стороне от сестринского корпуса. С питанием — я думаю, вас устроит питание в нашей гостевой трапезной. Монастырская еда скромная, но по нынешним голодным временам не такая уж и плохая: свежие молочные продукты и яйца (мы держим коров и кур), свежие овощи — сами выращиваем. За молоко и творог вымениваем у местных рыбаков рыбу. Кое-что вы сможете купить на рынке в Новгороде.

Муралов был вполне удовлетворен предложениями игуменьи. Он хотел уже поблагодарить ее за хлопоты, но в этот момент внесли икону, и слова застряли у него в горле. Он оцепенел от неожиданности.

(обратно)

Глава 6. СЕСТРА ЕВПРАКСИЯ

Икона, размером примерно тридцать на сорок сантиметров, была оправлена в позолоченную ризу, с огромным бриллиантом голубоватой воды, окруженным витиеватой вязью восточного рисунка из тонкой крученой золотой проволоки, в котором он тотчас узнал талисман семьи Запрудских. Сергей никогда не видел вещь в натуре, но художник Танеев на портрете Ольги столь тщательно изобразил бриллиант, что у Муралова не было никаких сомнений, что это именно она. К тому же вещь была настолько уникальна, что предположение о дубликате не могло возникнуть. В последний раз он видел бриллиант, мелькнувший в разрезе платья Ольги. С тревогой и болью Сергей подумал о том, как, при какой цепи событий могла эта вещь переместиться с шейки ее владелицы на эту икону. Где теперь Ольга, что с ней? Раньше Сергей был уверен, что она добралась в Гельсингфорс к своим родным. Но, видимо, это не так. Теперь Сергей с ужасом думал: жива ли княжна, если жива, нуждается ли в помощи? Ну зачем он не настоял на том, чтобы проводить ее до поезда!

Немного опомнившись, Сергей решил осторожно, исподволь выяснить, что матушке известно о судьбе Ольги.

— Какое изумительное убранство окружает икону. Судя по рисунку оправы бриллианта, оно явно имеет восточное происхождение, — начал он речь издалека.

— Вы правы, но этот бриллиант свыше сотни лет хранился в старинной знатной семье и пожалован нам его владелицей, пожелавшей стать нашей послушницей.

— И давно это случилось?

—Да нет, всего несколько лет назад. Всемилостивейшая Богородица привела к нам эту девушку и сотворила великое благо для нашего монастыря. У сестры Евпраксии чудесное, теплое, сочное контральто, она хорошо знает нотную грамоту, у нее прекрасные педагогические и организаторские способности. Мы поручили ей исполнять обязанности регентши, и она так хорошо с этими обязанностями справляется, что наш хор зазвучал по-новому. К нам теперь увеличился поток прихожан. Приходят не только из Новгорода. Приезжают из Пскова, из Ростова Великого и даже из Питера. Как только она примет постриг, мы ее официально назначим регентшей.

— Вы так увлекательно рассказали о своем хоре, что мне захотелось скорее его послушать.

— Приходите на утреннюю службу, если сумеете встать пораньше. Она у нас начинается в пять часов.

— Ну что ж, попробую не проспать. А сейчас — приступим к делу, — заключил Сергей.

Даже беглый осмотр показал, что икона находится в плачевном состоянии. От пребывания в земле сгнили некоторые участки древесины, краска кое-где осыпалась, обнажая грунтовку. Проще было бы просто переписать икону заново. Муралов понял, что быстро закончить работу ему не удастся. Первое, что он попросил, — это снять с иконы оклад, так как, во-первых, это необходимо для работы, а во-вторых, он не хотел отвечать за сохранность бесценной ризы. Затем он предупредил игуменью, что икона в столь плохом состоянии, что потребует очень много времени на реставрацию. Игуменья заверила Муралова, что архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений знает это и соответствующие расходы у него предусмотрены. Затем они расстались, так как Сергей был приглашен в трапезную, а затем монахини показали ему гостиницу и мастерскую. Помня, что ему надо встать до рассвета, Сергей лег спать пораньше, попросив служку разбудить его в четыре часа утра.

Майским утром светает рано. В предрассветном сумраке он стоял у тропы, ведущей к храму, скрывшись за кустом боярышника. И вот на тропе показалась одинокая фигура. Еще не видя лица, он сразу узнал княжну. Бесформенные черные одежды не могли скрыть от него ни стати, ни характерного наклона головы, ни такого знакомого ему рисунка шеи и плеч, а эту стремительную легкую походку невозможно было спутать ни с чьей другой. Сергей вышел из-за кустарника. Увидев впереди мужскую фигуру, княжна шарахнулась в сторону, а Сергей молча шел ей навстречу. Наконец Ольга увидела его лицо и узнала. Не сдерживая крика удивления и радости, она побежала навстречу ему; еще секунда — и она бы бросилась ему на шею. Но какая-то сила — воспитание, традиции, осторожность — мгновенно остановили княжну в шаге от его груди.

— Сережа, Сереженька! — кричала она, плача и смеясь одновременно. — Если бы ты знал, как я молилась Божьей Матери, как я умоляла, чтобы она привела тебя ко мне! Я понимала, что это невозможно, ну нечего тебе делать в этом монастыре. И все же я знаю, что если очень-очень хотеть, так хотеть, что готов все отдать, то это непременно исполнится. Как ты оказался здесь?

— Меня привела сюда икона Знамения Пресвятой Богородицы.

— Вот видишь, именно этой чудотворной иконе я молилась, чтобы она привела тебя ко мне. Разве это не чудо?

— Как вы попали сюда, Ольга?

— Потом, потом. Сейчас не об этом. Нам многое надо обсудить и решить, — торопливо говорила она, как бы боясь, что ее перебьют, и она не успеет высказать самое важное.

В этот момент на тропе появились несколько темных фигур монахинь, идущих к храму.

— Завтра здесь же, — шепнула она и бросилась дальше по тропинке к храму, а он скрылся в ветвях боярышника.

Стоя в храме и слушая хор, Сергей вычленил из многих голосов ее богатое контральто. Он был оглушен, потрясен тем, что только что произошло. Вернувшись в гостиницу и начиная приходить в себя, он решил, что должен увезти Ольгу с собой в Петроград. Однако пока Сергей никак не мог решить, как ему поступить. Казалось бы, это нужно сделать немедленно, но тогда он теряет работу в Эрмитаже и остается без средств к существованию. Либо надо возможно скорее закончить реставрацию иконы и только после этого уезжать в Петроград. Но захочет ли Ольга и, главное, сможет ли он откладывать надолго свое счастье? И, наконец, должен ли он после всего, что сказала Ольга, завтра же сделать ей предложение? За работу Сергей так и не взялся. В сомнениях и метаниях прошел весь день.

И вот он снова у знакомого куста боярышника. Бешено забилось сердце, — вот и она показалась за поворотом. Можно ли будет им поговорить? Увы, вдали показались еще несколько монахинь. Быстро, проходя мимо боярышника, княжна сунула Сергею в руку какую- то бумажку и, не останавливаясь и не оборачиваясь, удалилась к храму.

Он не пошел в храм на службу, а помчался в гостиницу, прижимая к груди свое сокровище.

Вот что было там написано:

«Сережа!

Зная твое дружеское участие в моей судьбе, я отваживаюсь просить тебя о помощи. Я не могу и не хочу оставаться долее в монастыре, где мне придется принять постриг, но идти отсюда мне некуда. Я так сильно хотела тебя видеть, потому что только ты способен выполнить мою просьбу. Я прошу тебя найти способ сообщить Александру Людвиговичу о моем местопребывании и передать ему мою просьбу забрать меня из монастыря и переправить в Финляндию или Швецию. Я знаю, что это трудно, но это единственная моя надежда!»

Подписи не было.

Трудно представить отчаяние Сергея. Горечь и досада душили его. Как он мог услышать в словах Ольги что-то лестное для себя? Как он смел надеяться, что эта чудная девушка, чужая невеста, полюбит его? Он бросился на кровать лицом в подушку и пролежал так до вечера без еды и питья. Но мысль о ее просьбе заставила сосредоточиться и искать решение. Ну и задачку ему подкинули! Каким образом ему удастся разыскать в Швеции барона Крюгера и передать ему просьбу Ольги? Он не видел путей сделать это. Но ведь она так просила... Она так надеялась, что он придет и спасет ее... Надо ехать в Петроград и там искать лазейки. Но раньше надо бы обстоятельно поговорить с Ольгой. Ранним утром следующего дня он опять ждал у своего боярышника.

— Ольга, мне надо поговорить с вами. Как это можно устроить?

— Мне разрешают иногда выходить в город. Мне платят за работу в школе небольшие деньги, и я имею возможность купить на рынке что-нибудь, чтобы скрасить суровую монастырскую трапезу. Я буду завтра в два часа дня у входа на рынок. Не опаздывайте.

Сергей пришел заранее и долго переминался с ноги на ногу, пока увидел ее. Княжна не вошла на территорию рынка, а пошла вдоль забора к группе деревьев и кустарников неподалеку. Он молча последовал за ней.

— Ольга, я думаю, вы понимаете, какое сложное и рискованное предприятие вы мне поручаете. Пока я даже не знаю, как приступиться к нему. Но я хочу вас заверить, что сделаю все, что в моих силах и даже свыше их, чтобы выполнить вашу просьбу. Мне надо будет уехать на время в Петроград и там искать решение проблемы. Сколько это потребует времени — я не знаю. А теперь я хотел бы воспользоваться этой встречей, чтобы узнать, как вы попали в этот монастырь.

— Хорошо, я расскажу тебе, но только в самых общих чертах, потому что мне пора возвращаться.

Когда я приехала на вокзал, он был занят солдатами и матросами, творился невообразимый хаос, поезда не шли, администрация сбежала. Все попытки найти моего провожатого успехом не увенчались. Я ждала его три дня, ночуя в подъезде одного из ближайших домов. Наконец, выбившись из сил и отчаявшись уехать в Финляндию, я решила попробовать добраться до нашего имения в Новгородской губернии. Там остался единственный близкий мне человек — моя няня. Как я пробиралась до наших Лужков говорить долго, а вспоминать страшно. Короче, я добралась до имения и нашла его разграбленным, господский дом спалили, а о судьбе няни узнать не удалось. Я, грязная, голодная, оборванная, теряла последние силы, когда ко мне подошла какая-то сердобольная старушка и сказала: «Пойдем, детка, со мной. Я иду в женский монастырь, там нам на три дня дадут кров и еду. Мы отдохнем, отогреемся, отмоемся и подумаем, что делать дальше». После того ужаса, который я пережила по дороге, жизнь в монастыре показалась мне раем. Но три дня пролетели как миг, — и вот я должна снова скитаться. Я попросилась к матушке-игуменье, я отдала ей мой талисман и получила разрешение остаться в монастыре. Но постепенно то, что, на грани жизни и смерти казалось раем, превратилось в унылые однообразные будни. Единственная отрада — это моя школа. Еще до революции одна монастырская старица с благословения матушки-игуменьи организовала школу для бедных девочек. Школа сохранилась и при Советах, только теперь там учатся и мальчики. Я там преподаю русский язык, литературу и математику. Ежедневно с девяти до тринадцати часов. Среди моих учеников есть очень способные ребятишки. Прости, Сергей, больше не могу, мне надо возвращаться.

— Одну минутку. Напрашивается вопрос: почему вы, не встретив своего провожатого, не вернулись ко мне? Разве я не заслужил ваше доверие?

— О, это было бы счастьем, если бы мне удалось вернуться к тебе. Но ты же помнишь, как это было? Ты привез меня в экипаже, я была так напугана и взволнована, что не следила за дорогой. К тому же было темно, а улицы не освещены. А когда я уезжала на вокзал, я ведь попрощалась с тобой навсегда, и тем более не следила за дорогой, в мыслях видя себя уже в Финляндии. Короче, я не знала твоего адреса, не знала даже, в каком районе Петрограда находится твой дом. И спросить было негде, — все учреждения закрыты.

Последние слова она произнесла скороговоркой, торопливо покидая место встречи.

(обратно)

Глава 7. ТАСЯ

Сергей посетил игуменью, чтобы объяснить ей причины своего отъезда. Он сослался на глубокие повреждения иконы и на необходимость в связи с этим проконсультироваться со своим учителем и наставником, а также приобрести недостающие химикалии и инструменты.

— Сын мой, — сказала матушка, я понимаю твою нужду, но прошу тебя, не задерживайся. Отсутствие чудотворной иконы в храме печалит души верующих.

Сергей только было начал уверять игуменью, что вернется возможно скорее, как вдруг дверь отворилась и буквально ввалилась взволнованная старица Марфа, исполняющая в монастыре послушание келарши.

— Простите, матушка, за вольность, но мне срочно требуется ваше благословение. Тяжело заболела сестра Капитолина и не может доить коров. Другие сестры без нее не справляются.

— Так чем же я-то могу помочь?

— Оказывается, умеет доить паломница Анастасия. Благословите, матушка, оставить ее в монастыре.

— Как, разве она еще здесь? Ведь разрешенные ей три дня давно прошли!

— Простите, матушка, за ослушание, но мы ничего с ней не могли поделать. Она на землю ложилась, за кусты цеплялась, кричала, что ей Мама велела быть при иконе Знамения и пока ее не отпустила. «Мамой» она Пресвятую Богородицу называет. Все же мы ее выдворили за ворота, так она так у ворот и осталась, а наутро, когда пришли новые паломники, она снова очутилась в монастыре. И так несколько раз. Благословите оставить ее в монастыре, пусть коров доит. Нет у нас другого выхода.

— Хорошо, — сказала, подумав, игуменья, — пусть доит до тех пор, пока не поправится сестра Капитолина.

* * *

Вернувшись в Петроград, Сергей, не заходя домой, отправился искать Николая Мокрухина и нашел его в его мастерской в издательстве. Друзья сердечно обнялись. Сергей попросил Николая коротко обрисовать положение дел в Питере. Обстановка была тревожная. Николай коротко рассказал и о Кронштадтском мятеже, и о страшной засухе и голоде в Поволжье, и о переезде столицы в Москву, и о голодном пайке в Петрограде, и о многом другом. Но культурная жизнь била ключом. «В столицах шум, кричат витии» — Маяковский, Есенин, Бальмонт, Брюсов, Северянин. Успешно прошли несколько художественных выставок.

Намечен план электрификации всей России как основы ее будущего экономического роста. Пришли первые пароходы с грузами и пассажирами из иностранных государств, в том числе из Швеции. Последнее обстоятельство особенно заинтересовало Муралова. Он объяснил другу цель своего приезда в Петербург и своего к нему визита.

— Как ты думаешь, Коля, не привлечь ли нам для выполнения просьбы Ольги... Шумилова? У него такие обширные связи...

— Ни в коем случае! Ты думаешь, что говоришь? Ведь этот человек — фанат служения идее. Я тут на днях встретил его, поговорили о том, о сем. Я его и спрашиваю: а как твои родители? Посуровел. Они, оказывается, арестованы. Как же так, говорю я, ведь тебе ничего не стоило похлопотать за них, на их деньги ты возил в Россию нелегальную литературу, а он говорит: «Они — представители класса эксплуататоров и должны разделить судьбу своего класса». Так что если ты только заикнешься о судьбе Ольги, то о ней сразу станет известно в ЧК, с непредсказуемыми последствиями, и вместо помощи ты окажешь ей медвежью услугу. Не будем торопиться, надо хорошенько все обдумать и просчитать. Сделаем так: приходи-ка ты сегодня к нам с маменькой, посидим, чайку попьем. Может, что умное и придумаем.

На том они и расстались. Муралов на пару часов заскочил в Эрмитаж, посмотрел, как идут дела в становлении реставрационной мастерской, и был несколько раздосадован тем, что дела идут без него совсем неплохо. Дома Катю не застал. На ее рабочем столе нашел кипы каких-то книг с мудреными названиями. Оставив ей записку, он поспешил к Мокрухиным.

Милейшая Домна Матвеевна заключила его в свои объятия и, несмотря на голодное время, напоила чаем с сахарином и с пирожками из ржаной муки с морковкой и капустой. Проголодавшемуся Сергею это угощение показалось царским.

В результате посиделок друзья выработали детальный план действий. Во-первых, надо попытаться связаться с членами экипажей пароходов, прибывающих из Швеции, и вручить им послание к Крюгеру. Дать им понять, что богатый Крюгер отблагодарит посланца за сведения о своей невесте. Эту часть плана должен выполнить Сергей, соблюдая всяческую осторожность, чтобы не навлечь на себя подозрение в шпионаже. Во-вторых, в следующем году намечается в Швеции выставка иллюстраций к детской литературе, в которой должна принять участие и Россия. Одним из предполагаемых участников заявлен и Мокрухин. Сейчас идет активная подготовка к выставке, подбор участников и экспонатов. Николай предложил взять на себя визит в консульство с целью якобы уточнить некоторые нюансы упаковки, хранения и обеспечения сохранности экспонатов, а в действительности — поговорить с консулом и убедить его помочь несчастным влюбленным обрести свое счастье, сочинив при этом душещипательную романтическую историю. Здесь тоже огромный риск: консул может заподозрить провокацию и обратиться к властям.

Если эти планы не сработают, а их участники все еще останутся на свободе, тогда будет задействован третий вариант. Придется дождаться времени, когда Финский залив покроется льдом, — и идти пешком от Кронштадта в Финляндию. Перебрался же таким путем в Финляндию Ленин. И мятежные кронштадтские моряки тоже недавно проделали этот путь. Этот вариант взял на себя Сергей. Здесь тоже остается риск быть захваченным пограничниками. В Гельсингфорсе надо будет разыскать семью Ольги, а те уже найдут способ передать известие Крюгеру.

И, наконец, если Сергей все же будет захвачен пограничниками, остается самый последний, самый надежный и безопасный вариант, но, к сожалению, слишком дальнего прицела — это участие Мокрухина в выставке иллюстраций к детским книгам в Швеции.

Все варианты, кроме последнего, были рискованны, грозили потерей свободы, а то и жизни, но друзья были молоды, азартны и верили в свою звезду. Сергей стал было прощаться, когда Николай схватил его за рукав и силой заставил остаться.

— Маменька! Заверните пирожков для Екатерины Дмитриевны! Она, бедняжка, сегодня после курсов поздно придет, уставшая, голодная, вот пирожки ей и будут кстати. Трудно ей, бедной, приходится: после дежурства, не отдохнув, надо бежать на другой конец города на занятия, а трамваи не всегда ходят. Ей в дни дежурства приходится пропускать лекции, а потом переписывать конспекты у сокурсников. Так я решил хотя бы в этом ей помочь: когда она дежурит, хожу на лекции и записываю конспекты. Чтобы нам пойти куда-нибудь в театр или на концерт или, скажем, на какие-нибудь публичные чтения, очень трудно выкраивать время, но мы стараемся не пропускать самое главное.

Сергей мысленно отметил часто повторяющееся «мы», «нам», относящееся к Кате. «Надо будет с этим детально разобраться», — подумал он.

Вернувшись домой, Сергей рухнул в постель, и теплая темная река накрыла его с головой — он заснул мгновенно, без чувств и сновидений. Сквозь сон он почувствовал, как теплые мягкие губы сестры коснулись его лба, — и снова заснул. Утром он не застал Катю: та умчалась на дежурство, захватив с собой вчерашние пирожки и оставив ему на плите пшенную кашу.

Сергей поспешил в порт узнать время прибытия пароходов из Швеции. Оказалось, что ближайший пароход прибывает через три дня. Оставшееся время он решил посвятить, кроме реставрационной мастерской, розыску своего учителя Ивана Илларионовича Куницина, для того чтобы посоветоваться с ним о технике реставрации иконы, в особенности на участке, где повреждена древесина.

Нашел он его дома, в квартире на Петроградской стороне. Реставрационные работы в Ораниенбауме были прекращены за отсутствием средств, работу пришлось бросить незаконченной, старик чувствовал свою ненужность и совсем пал духом. Теперь Иван Илларионович вынашивал мысль покинуть страну и поискать применения своим знаниям и опыту где-нибудь за рубежом. Тем не менее, увидев Муралова, он очень ему обрадовался. С увлечением стали они обсуждать технологию реставрации иконы — профессиональная

+++

жилка дала себя знать. Но когда интересная тема была исчерпана, старик стал жаловаться на свою судьбу и признался, что собирается покинуть родину.

— Знаешь, Сережа, нечего мне делать в этой стране, где умеют только ломать, где не ценят красоту, созданную поколениями наших соотечественников. Ты хочешь сказать, что все еще наладится, что надо немного подождать. Но у меня нет времени. Пока руки не трясутся и голова свежа, надо найти применение знаниям и опыту, иначе они пропадут невостребованными. По секрету скажу, что художник Константин Алексеевич Коровин собирается эмигрировать в Париж, а я хочу составить ему компанию. Присоединяйся к нам. Ты молод, талантлив, ты легко сделаешь карьеру там, где люди умеют ценить прекрасное.

— Спасибо, Иван Илларионыч, и за приглашение, и за оценку. Но здесь у меня интересная работа, перспектива роста, здесь вся моя семья — отец, мать, сестра, друзья, наконец. Я не могу все это бросить. Я остаюсь здесь и буду, чем могу, способствовать становлению России.

— Может быть, кроме семьи и друзей, тебя кто-то еще здесь держит?

— Да нет, Иван Илларионыч, с этим не случилось.

— Ну, как знаешь. Одно прошу: о наших эмиграционных планах не проговорись. Ну, прощай, не поминай лихом.

Ранним утром следующего дня Сергей прогуливался вдоль набережной грузового порта, ожидая прибытия парохода. Пароход прибыл вовремя, однако Сергею пришлось ждать несколько часов окончания всех таможенных процедур, после которых команде было разрешено сойти на берег. Очень скоро с помощью ломаного английского ему удалось договориться с одним из матросов и передать ему послание.

Сложнее оказалось Николаю. Ему удалось посетить консульство, однако встретивший его чиновник категорически отказался передать послание Крюгеру, прозрачно намекая, что не устраивает способ расчета: ведь компенсацию получит не он, а кто-то другой. Когда Николай уже покидал кабинет, чиновник вдруг окликнул его и сказал: «Зайдите в соседний кабинет. Супруга моего коллеги на днях уезжает в Швецию. Думаю, ей не составит труда выполнить поручение, да и деньги ей пригодятся». Таким образом, и Николаю удалось выполнить свою часть задачи.

Вернувшись в монастырь, Муралов сообщил Ольге об успехах и плотно засел за работу. Дело спорилось, реставрация продвигалась быстро. Все чаще его стала посещать незваная посетительница: почти каждый день после утренней .дойки коров появлялась Тася, устраивалась где-нибудь в уголке и начинала допрашивать Сергея.

— Дядя, — говорила она, — и зачем ты делаешь иконе больно?

— Я ее реставрирую, лечу.

— Но ведь ей больно! Я слышу, как она плачет!

— Тебе когда-нибудь делали укол или разрезали нарыв?

— Нет, не приходилось, но я видела, как это делал доктор в лазарете для раненых солдат.

— Им было больно?

— Да, очень.

— Но доктор это делал не потому, что он злой человек, а затем, чтобы вылечить больного. Вот и я лечу больную икону, чтобы она стала здоровой и красивой.

— А куда ты девал оклад с этой иконы?

— Оклад не нужно реставрировать, он не пострадал, поэтому его унесла старица Марфа и спрятала в ризнице. Там он будет в большей сохранности.

— Странно... — немного помолчав, сказала Тася. — Железку прячешь, чтобы не украли, а чудо-икону иногда оставляешь на столе без присмотра.

Он с удивлением посмотрел на девочку. Та сидела молча, глубоко задумавшись. Профессиональная привычка художника-портретиста заставила вглядеться в каждую черточку ее лица.

Странное это было лицо. Нижняя его часть, особенно рот с идиотской улыбкой, являл все признаки душевного расстройства, но верхняя часть не была лишенанекоторой приятности. Высокий чистый лоб, маленький ровный нос и особенно глаза были, безусловно, хороши. Глаза Таси, как правило, были опущены долу. Но в те редкие минуты, когда она поднимала их, взгляд был острым, пронизывающим, буравящим, оценивающим. Лицо это напоминало коллаж, составленный из двух несопоставимых картинок.

Так как вопросы Таси иссякли, Сергей сам начал задавать ей вопросы.

— Ay тебя родные есть?

— У меня есть Мама.

— Ну, хорошо, а кроме «мамы» есть кто еще?

—Не знаю. Не помню.

— А откуда ты пришла в этот монастырь?

— Из Киево-Печерской лавры.

— Ого! Это сколько же ты дней шла?

— Дней тридцать, может больше.

— И где же ты ночевала?

— Найду ямку, положу кулачок под щеку, свернусь калачиком — так сладко спится с устатку.

— Так ведь холодно и сыро!

— Ничего, солнышко встанет, обогреет, высушит.

— Ну, а если, к примеру, дождь?

— Можно в стоге сена спрятаться или у добрых людей попроситься на ночлег. Всегда пустят или на сеновал или в сенях постелют, а бывает, даже в горницу пригласят.

— А что же ты ела?

— Добрые люди не дадут с голоду пропасть: кто яблочко подаст, кто яичко, а кто и хлеба кусок вынесет.

— А куда ты теперь подашься?

— Сейчас я никуда отсюда не уйду, пока Мама не отпустит. А вообще у меня есть задумка дойти до Селигерских монастырей.

— Тася! У тебя очень интересное лицо. Можно, я напишу твой портрет?

Бросив на него острый, пронизывающий взгляд, идиотски хихикнув, девочка опрометью выскочила за дверь. Больше она в мастерскую не приходила.

Но вскоре появился новый визитер. Это был представитель местной власти, солдатский депутат, с палочкой после ранения. Говорил он на невероятной смеси русской и украинской речи, какой пользуются жители юга России. Вот на этой-то смеси он и объяснил Сергею цель своего прихода. В особнячке какого-то купца решили организовать клуб для трудящихся района. В клубе должны были работать различные кружки. Прослышав, что в монастыре работает «акадэмик живописи», он загорелся мыслью привлечь того к руководству кружком «рисования и живописи».

— У нас есть учитель рисования, або вин малюе тильки акварелью, а маслом не може.

— Ну что же, я думаю, что смогу выкроить время дать несколько уроков живописи вашим ребятишкам.

— Та ни, не тильки робята, есть одна людына — вин у нас малюе декорации к спектаклям, вин просыться навчить його.

— Ну и он путь приходит.

— Есть еще одна жинка, вона малюе коврики и продаеть их на базаре. Тоже просытся навчить.

— Вот тут я, кажется, бессилен. А впрочем, пусть приходит и она.

Сергей предупредил, что сможет провести всего несколько занятий и только в вечернее время, после своей основной работы, а дальнейшей работой кружка пусть руководит их учитель рисования.

Обговорив все детали будущего сотрудничества, депутат отправился к игуменье.

— Мы тут клуб открываем, хотим русский народный хор организовать. А у вас есть одна дивчина, дуже гарно спивае и на пианино може. Учителка ваша.

— Это невозможно, — возразила игуменья. — Она послушница, а у вас в хоре и мужчины поют, да и гармонист, небось, есть.

— Ни, нема чоловиков, тильки девчата та жинки.

— Ну, все равно. Негоже будущей монахине выступать в светском хоре, тем более руководить им.

— А я думаю, негоже отказывать советской власти. Вот ваш поп попросил советскую власть починить вашу икону — и она прислала акадэмика с Петроэграда. А мы просим, чтобы ваша дивчина помогла нам организовать хор, так вы ломаетесь. Нехорошо, мать, стыдно. Я ведь для людей стараюсь.

Пришлось игуменье уступить.

— Я не знаю, согласится ли она. У нее ведь очень большая нагрузка — регентство и преподавание в школе.

Сестра Евпраксия выслушала предложение и сказала:

— Ко мне уж обращалась девушка из ближнего поселка и буквально умоляла помочь с хором. Я объясняла, что не знаю русские народные песни, но выяснилось, что и она и ее мать хорошо знакомы с местными напевами. Я обещала попробовать, если матушка благословит. Может, что и выйдет.

— О, це Марфутка, она и мне жизни не дает, требует хор собирать.

Так и решили — попробовать, а там видно будет.

Так прошел месяц. Сергей заканчивал работы по реставрации иконы, а вечерами спешил в клуб, руководить художественным кружком. Ольга по вечерам занималась со своим хором.

Весело, с песнями, шутками высыпали из клуба кружковцы и шли все вместе провожать сестру-монахиню до монастыря. Но однажды Марфутка, посмотрев на Сергея и Олю, идущих рядышком в обитель, сказала своим:

— А ну, девчата, геть по домам. У сестры Евпраксии есть провожатый. — И шепотом добавила: — Она хоть и сестра, но тоже человек. К тому же еще не пострижена. Может, что и сладится у этой парочки.

И вот Сергей и Ольга идут одни в ночной темноте по дороге к монастырю. Бабье лето на исходе. Луна еще не взошла, но темное небо усыпано звездами.

— Хотите, Оля, я покажу вам созвездия нашего северного неба?

— Хочу. Я только Медведиц и знаю.

— Вот смотрите: это Кассиопея. Похожа на латинскую букву W. А вот летит по небу огромная птица, слегка откинув назад свои крылья. Это Лебедь. А в его голове — яркая звезда Денеб. Как и люди, звезды отличаются друг от друга внешностью, нравом и судьбой. Они, как люди, рождаются, живут и умирают. Только срок их жизни неизмеримо дольше нашего. Я хочу вам дать один дельный совет, который пригодится вам в вашей будущей жизни. Ведь скоро вы уедете, выйдете замуж, станете женой, матерью, хозяйкой большого дома. Возможно, в вашей супружеской жизни возникнут какие-то временные неприятности или огорчения. Взгляните на звезды — и вы почувствуете всю мизерность ваших огорчений по сравнению с величием мироздания, — и вам станет легко и радостно.

Ольга долго шла молча, как бы обдумывая какую-то мысль. Затем, как бы решившись, она остановилась, тронув Сергея за рукав.

— Мы ведь скоро расстанемся, Сережа, но я не хочу, не могу терять тебя совсем. Давай хоть мысленно встречаться иногда.

— Как это? — не понял Сергей.

— А вот как. Давай выберем одну звезду и день и час, когда мы оба будем смотреть на нее. И наши взгляды встретятся, а мы сами как бы пошлем друг другу привет. Ты согласен? Ты не забудешь?

— Я-то не забуду, — ответил Сергей с горечью, — а вот вам скоро будет не до меня.

— Я не забуду! — воскликнула она. — Я буду помнить всегда, до конца моих дней.

«Это похоже на клятву верности», — с удивлением и восторгом подумал Сергей. Мучительно, невыносимо ему захотелось поцеловать эти губы, которые сказали такие важные слова. И только страх утратить ее доверие, страх потерять право на эти чудные прогулки наедине, которых осталось так мало, удержал его от безрассудного поступка.

Они выбрали Вегу в созвездии Лиры и договорились о сроках своих незримых встреч.

Наконец Муралов закончил реставрацию иконы Знамения Пресвятой Богородицы. Она была оправлена в драгоценный оклад с бриллиантом и водружена в храме. Этому событию было посвящено торжественное богослужение. Служил сам архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений при огромном стечении народа. Весть о возвращении чудотворной иконы привлекла прихожан не только из Новгорода, но и из окрестных сел и деревень. Икона была торжественно освящена заново.

По окончании службы старица Марфа внимательно обошла и проверила все уголки церкви и лично заперла двери храма. Рано утром, открыв двери для утреннего богослужения, пришедшие сестры с ужасом обнаружили, что чудотворная икона исчезла.

(обратно)

Глава 8. ЯСНОВИДЯЩАЯ

Матушка-игуменья пришла в большое огорчение, узнав о пропаже иконы.

Она призвала к себе Муралова и попросила его, как человека объективного, помочь отцу Кондратию, настоятелю храма, разобраться, каким образом могла исчезнуть икона. Пришлось еще раз проверить, надежно ли хранятся ключи у старицы Марфы и запасные ключи в покоях игуменьи. Оказалось, что свои ключи Марфа спрятала в несгораемый шкафчик в келье, а ключ от шкафчика висел на шнурке у нее на шее. Дверь в келью была закрыта на засов. Окно также было закрыто и не повреждено. Запасные ключи также были надежно спрятаны в сейфе в покоях игуменьи. Таким образом, никто посторонний не мог воспользоваться ключами от храма. При тщательном осмотре замков никаких царапин или повреждений не обнаружилось. Значит, не было попыток вскрыть замок отмычкой. Окна храма затянуты решетками, которые также не были повреждены. Следов подкопа или пролома стен не нашли.

О результатах Муралов и отец Кондратий доложили игуменье, причем священник твердо веровал в чудодейственный характер исчезновения иконы. Муралов, напротив, считал, что причины исчезновения материальны.

— Я обратил внимание на то, что замки новые. Их заменили недавно? — обратился он к игуменье.

— Недавно, — подтвердила она. — Мне пришлось установить новые надежные запоры, когда рядом появилась воинская часть, чтобы защитить монахинь от вторжения красноармейцев. Заодно поменяла и запоры в храме. Старые часто портились.

— А кто вам менял замки? Можно предположить, что он мог оставить себе один экземпляр ключей и воспользоваться им.

— Я обратилась за помощью к архиепископу, и он обязал настоятеля Юрьевского монастыря помочь мне. Тот прислал помощника своего келаря, мастера на все руки, который и выполнил эту работу.

— Мне кажется, что ключ к разгадке надо искать в этом направлении, — заметил Муралов.

По поручению игуменьи Муралову пришлось отправиться в Юрьевский монастырь. И вот что он выяснил. Юрьевский помощник келаря — брат Викентий уже несколько дней отсутствует в монастыре, так как занят доставкой зерна для питания монахов из соседней Псковской губернии, и до сих пор не вернулся. Тем не менее, Муралов просил настоятеля тщательно разобраться, не возвращался ли брат Викентий скрытно в прошлые сутки, объяснив ему причину своих сомнений. Вернувшись в монастырь, он доложил матушке результаты своей поездки. Тем временем, игуменья, убежденная в чудесном исчезновении иконы, благословила всем насельницам монастыря бить земные поклоны, умоляя Пресвятую Матерь Божию о прощении грехов, и наложила строгий трёхдневный пост.

На другой день нарочный из Юрьевского монастыря сообщил о возвращении брата Викентия и еще двух монахов, его сопровождавших. У послушника было неопровержимое алиби.

Еще через день произошло событие, окончательно сломившее игуменью. Администрация района прислала комиссию в составе представителей местных Советов, Красного Креста и милиции с требованием сдать все имеющиеся в монастыре ценности для закупки зерна в помощь голодающим Поволжья. Комиссия предложила сдать все добровольно, а затем произвела обыск в ризнице и алтаре и изъяла даже те предметы, без которых невозможно богослужение. Кое-как удалось отстоять кадило и потир.

Матушка слегла с тяжелым сердечным приступом.

— Конечно, бесконечно жаль церковную утварь, ее собирали насельницы монастыря в течение многих поколений, — сетовала она. — Это же святые предметы. Многие изделия — шедевры, и все это будет продано по цене лома и погибнет для истории и культуры. Но это как-то еще можно пережить, думая о том, что вещи эти помогут накормить голодных людей. Но без чудотворной иконы мы — сироты.

Монахини, покидая покои матушки, столкнулись с паломницей Тасей, которая настойчиво и уверенно пробиралась к двери.

— Стой! Ты куда это собралась? — остановила ее келейница игуменьи. — Матушка всех нас отослала, ей надо отдохнуть. Она очень больна. Ступай к себе, Анастасия. Я тебя все равно не пущу.

Но Тася, не говоря ни слова, продолжала прокладывать путь к заветной двери и буквально ворвалась в покои игуменьи.

— Матушка, — позвала она. — Мама велела мне отдать тебе икону.

— Какую икону? Что ты несешь? Ступай к себе, оставь меня в покое.

— Я принесла икону Знамения Божьей Матери — на, возьми ее, — и, вынув руку из-под фартука, она протянула ей икону.

Игуменья потеряла дар речи, не веря глазам своим. Дрожащими руками она поднесла святыню поближе к глазам, чтобы удостовериться в ее подлинности.

— Тася! — воскликнула она. — Как она оказалась у тебя?

— Мне Мама велела спрятать ее, чтобы злые люди не забрали ее у тебя.

— Ты хочешь сказать, что Пресвятая Богородица сама тебе явилась и велела уберечь икону от конфискации?

— Да, говорила.

— И ты видела Ее?

— Нет, не видела, только слышала Ее голос.

— Это чудо! Но как же тебе удалось вынести икону из церкви?

— Ну, это пустяки. Я маленькая, залезла под лавку и схоронилась. А когда все ушли и заперли двери, я и взяла икону. Ну а утром, когда увидели, что икона исчезла, тут поднялась такая суматоха, что всем было невдомек, откуда я взялась в храме, подумали, что я, как и они, к утрене пришла.

Слух о юродивой девочке-подростке, которой было чудное видение Самой Богородицы, быстро распространился среди верующих Новгорода и окрестностей. И потекли людские толпы... Люди шли к ней со своими просьбами, печалями и недугами.

Матушка перевела Тасю в большую светлую келью, однако та наотрез отказалась, предпочитая оставаться на сеновале в овине, но попросила игуменью разрешение покидать монастырь в вечернее и даже ночное время, сделав соответствующее распоряжение привратнице.

— Для лечения хворей груди и сердца очень помогает сон-трава, но собирать ее надо до утренней росы.

Разрешение Тася получила.

Сергею давно пора было отправляться домой в Питер. Там его ждала увлекательная работа в Эрмитаже и натянутый на подрамник холст с начатой давно задуманной картиной. Да и тревога о Кате не давала покоя: он давно уже не имел сведений о сестре. Но он все медлил, оправдываясь различными надуманными предлогами. Например, убеждал себя, что необходимо проверить, как отреставрированные участки иконы будут вести себя под воздействием жара от свечей, от каждения.

Неумолимая трясина затянула его, — и он уже не мог вырваться из сладкого очарования этих совместных вечерних прогулок. Вот и нынче, возвращаясь в монастырь, он молча слушал Ольгу — незначительные фразы, наполненные для него бесценным смыслом, вглядывался в ее освещенное полной луной лицо — такое дорогое и такое прекрасное.

Проводив Ольгу до обители, он, взволнованный и очарованный, понял, что не сможет заснуть, и решил пройтись вдоль берега Волхова, чтобы хоть немного унять разбушевавшуюся кровь. Неожиданно его внимание привлекли голоса — мужчина и женщина, горячо спорили. Мужчина о чем-то униженно и жалобно просил, женщина жестко и требовательно настаивала. Оба голоса показались ему незнакомыми. Было темно, и разглядеть лица споривших не удавалось. Но вот из-за туч выглянула луна, и, к своему удивлению, он узнал в женщине Тасю; мужчина был одет в форму красноармейца. Никак не мог он себе представить, что Тася может говорить таким властным, командирским тоном. Сомневаясь, не ошибся ли, Сергей подкрался поближе, так что можно было разобрать отдельные слова.

— ...Нельзя... слишком много... еще месяц... — здесь Тася резко повернулась и быстро пошла по тропинке к монастырю, заставив Сергея скрыться в кустах. Мужчина ушел в сторону воинской части.

Размышляя о том странном, что он только что видел и слышал, Муралов решил, что завтра же надо будет все рассказать игуменье, а, кроме того, необходимо и самому понаблюдать за девчушкой.

И вот как-то утром Тася, заметив на себе внимательный, испытующий взгляд Сергея, заявила с легкой насмешливой улыбкой:

— Прозевал, дядя! Увели сестру Евпраксию.

— Куда увели? Кто увел? — вскричал он.

— Жених увел.

Сергей застыл на месте, не в силах шевельнуться. «Крюгер! Значит, наше послание достигло цели... Ну что ж, рано или поздно это должно было случиться...» — и он грустно побрел к себе.

И вдруг острое чувство непоправимого горя заставило его остановиться. Вот сейчас, в эту минуту уводят навсегда единственную женщину на свете, без которой он не может и не хочет жить! А он палец о палец не ударил, чтобы задержать, завоевать ее! Как бы это ни было бессмысленно или безнадежно, он никогда в жизни не простит себе, если не предпримет последней попытки!

И он побежал. Он бежал вдоль Волхова, бежал по полупустым улицам Новгорода, кое-где останавливаясь и расспрашивая прохожих, куда пошли хорошо одетый господин, по виду иностранец, с молодой красивой девушкой, и добрался до привокзального ресторанчика.

Парочка мирно беседовала за одним из столиков.

Сергей, не помня себя и не соображая, что делает, закричал прямо у входа:

— Оля! Поедем со мной в Петроград! Я помогу тебе обосноваться!

О чудо! Взгляд девушки вспыхнул радостью. Она встала из-за стола и бросилась было ему навстречу.

Фон Крюгер не сразу сообразил, что произошло. Но когда понял, тут же схватил Ольгу за руку.

— Что вы делаете, безумная? Вы знаете, что делается в Петрограде? Голод, холод, нет света, разруха. Где и как вы там будете жить? Какие ужасы вас ожидают?

— Я все это знаю, — тихо сказала Ольга. — Я еду в Петроград.

— Как вы, столбовая дворянка, можете связывать свою судьбу с человеком без роду и племени, с мальчишкой, у которого ни кола ни двора? Это непростительная авантюра!

Ольга упрямо твердила:

— Я еду в Петроград!

— В какое положение вы ставите меня? По вашей просьбе я с всевозможными ухищрениями пробираюсь через три кордона, чтобы вызволить вас из этого кошмара, и вы все рушите, едва какой-то молокосос поманил вас пальцем?

— Простите, Александр Людвигович. Я очень виновата перед вами. Прошу вас, простите меня. Но я должна исправить свою ошибку. Я еду в Петроград.

Тогда Крюгер набросился на Сергея:

— Как ты смеешь вовлекать бедную девушку в эту авантюру? Если она тебе хоть немного дорога, немедленно откажись от этой идеи! Ей необходимо уехать из этой страны!

Сергей молча взял девушку за руку и вывел ее на свежий воздух.

— Оля, я не понимаю, как произошло это чудо. Но ведь оно могло произойти много раньше. Зачем же ты вызвала Крюгера, зачем мы с Николаем, рискуя свободой и жизнью, переправляли ему послание?

— Это твоя вина, Сережа, — возразила Ольга. — Ты вспомни, когда ты предложил ехать в Питер? Только сию минуту. А я так ждала, что ты предложишь мне остаться тогда, когда мы встретились у рынка. А ты вместо этого помчался сбывать меня с рук этому Крюгеру.

Сергей опешил. Выходит, он сам чуть не отдал любимую девушку чужому человеку!

— Но почему ты сама...

— Это невозможно. Девушка моего круга не может навязываться мужчине. Это его обязанность проявить инициативу.

— Итак, мы завтра едем в Питер! Сборы, я думаю, у нас будут не долгими. Мои дела здесь давно закончены, тебе только с матушкой да с сестрами попрощаться, да вот не помешает в Райсовете получить справку о работе в школе и клубе. Это очень поможет нам в обустройстве.

Он шел и чувствовал в своей руке ее маленькую теплую ладонь. Вдруг неподалеку что-то громыхнуло, послышался звон лопнувших стекол, взрывная волна прижала ее хрупкое тело к его груди. Инстинктивно, как бы ища защиты, она прижалась к груди. В этот момент он четко осознал свое счастье и груз ответственности за судьбу этого милого юного существа.

— Не бойся, Оленька, это наши соседи военные развлекаются, — успокоил ее Сергей.

Вернувшись в обитель, Сергей и Ольга были поражены суматохой, которая творилась в монастыре. Наступило время трапезы, но сестрам было не до нее. Обратившись к первой встречной монахине, Сергей узнал, что чудотворная икона снова пропала.

Матушка сразу же послала за Тасей. Та заявила, что на этот раз она икону не брала, но что слышит, как икона плачет. Она попросила оставить ее наедине с матушкой, и они за закрытыми дверьми долго о чем-то разговаривали, после чего Тася вернулась в овин, а игуменья осталась в своих покоях, отослав келейницу.

Сергей лег спать пораньше, имея в виду, что завтра будет много хлопот. Надо зайти в Райсовет и в клуб, достать билеты, попрощаться с матушкой и сестрами, собрать вещи — ив дорогу!

Он внезапно проснулся среди ночи от едкого запаха гари. По стенам метались яркие всполохи света. Пожар! Сергей выскочил на крыльцо и увидел столб пламени, поднимающийся из сарая с сеном, где ночевала Тася. Из своих келий с криками выскакивали заспанные, кое-как одетые монахини. Единственной, кто не потерял присутствия духа, была сестра Ксения. Она схватила Муралова за рукав, поволокла к хозяйственному складу и показала, где лежит помпа. Затем она открыла ворота хлева, стоящего рядом с горящим овином, и начала выводить коров подальше от пожарища. Трудная это была задача: перепуганные животные отказывались подчиниться своей хозяйке. Тем временем Сергей вытащил насос и, мобилизовав по две монахини на каждое плечо помпы, сам направлял шланг то на горящий овин, то на хлев, пытаясь сдержать распространение пожара. Одновременно он послал самую быстроногую послушницу вызвать пожарную команду. Впрочем, пожарная команда прибыла до вызова — столб пламени был так высок, что его сразу заметили с каланчи. Увы, прибывшим пожарным делать было уже нечего: от овина осталась куча пепла да фрагменты передней стенки и ворот, которые удалось спасти Сергею. Внутри овина пожарные обнаружили обуглившийся человеческий труп и срочно вызвали милицию. Вместе с милицией прибыл следователь по уголовным делам Семен Васильевич Костиков.

Осмотрев место происшествия, Семен Васильевич обнаружил полусгоревший опорок и тяжелый медный крест; и тот и другой предметы, по свидетельству сестер, принадлежали Тасе. Следователь попросил Муралова завтра в двенадцать часов дня явиться к нему для дачи показаний.

— Но это невозможно! Я завтра уезжаю в Петроград! — вскричал Сергей.

— Вы никуда не уедете, — возразил Костиков. — Я вынужден задержать вас, как главного свидетеля по делу об убийстве!

— Какое убийство? Тася либо свечку зажгла, либо лампадку засветила, — сено и вспыхнуло!

— Ну нет, это убийство, причем умышленное. Разве вы не обратили внимания, что двери в сенной сарай были плотно приперты бревном, чтобы ваша Тася не смогла оттуда выскочить?

Честно говоря, в суматохе Сергей не обратил внимания на эту важную улику. «Чушь какая-то! — думал он. — Кому понадобилось убивать эту несчастную юродивую девочку?» Тем не менее, ему пришлось расписаться в получении повестки и отложить отъезд.

В заключение следователь пожелал увидеть игуменью. Покои игуменьи были заперты, ключа в замочной скважине не было. На стук никто не ответил. Сестры, помолившись, решили взломать дверь. Покои матушки оказались пусты. Келья была в полном порядке, сейф с ценностями — заперт. Все вещи игуменьи, по свидетельству келейницы, были на своих местах.

Поиски матушки в монастыре и в соборе оказались безрезультатны.

Зафиксировав все обстоятельства, следователь удалился, пригласив к себе на завтра Муралова, нескольких монахинь и настоятеля отца Кондратия.

(обратно)

Глава 9. СЛЕДОВАТЕЛЬ СЕМЕН ВАСИЛЬЕВИЧ КОСТИКОВ

— Присаживайтесь, Сергей Дмитриевич, устраивайтесь поудобнее, — приветливо встретил Муралова следователь угрозыска Костиков. — Нам предстоит долгий и обстоятельный разговор. Расскажите-ка поподробнее: кто вы, откуда, зачем приехали в монастырь; все, что знаете об истории иконы, которую вам привелось реставрировать; все детали и подробности ваших встреч и бесед с погибшей паломницей; все, что вы знаете о настоятельнице монастыря и его насельницах. Кроме того, прошу сообщить все, что считаете нужным вне того круга вопросов, которые я вам очертил.

После того как Муралов описал все то, что мы с вами уже знаем, следователь спросил его:

— Вы считаете, что погибшая притворялась юродивой с какой-то целью?

— Нет, нет, я так не считаю, я сомневаюсь, подозреваю, если хотите. Понимаете, если взять нашу первую встречу — босоногая, цыпки на ногах и руках, вши в голове, изможденное тело — все это подделать невозможно, все это достоверно... Вызывает у меня подозрение ее реакция на мое предложение написать портрет. Любая девчонка откликнулась бы просто с восторгом. Но с другой стороны, мы не знаем, какие ассоциации возникли в ее больном мозгу. Если предположить в ней злоумышленницу, которая охотится за драгоценным окладом, тогда понятны ее интерес к ходу реставрации и расспросы, где находится оклад. Но с другой стороны, этот интерес оправдан, если считать ее юродивой, пришедшей сторожить икону. И самое главное, если она мошенница, то непонятно, зачем она, выкрав икону вместе с окладом, вернула ее игуменье. Нет, я не могу однозначно сказать, что Тася была не тем лицом, за которое себя выдавала. Кстати, как к юродивой, к ней обращались за врачебной помощью, и она лечила людей довольно успешно. Правда, не всех. Многих она отсылала, сославшись на то, что Богородица велела им сначала хорошенько помолиться. Единственное, в чем я совершенно уверен, — свидание с красноармейцем было не любовное, а деловое. Слишком жестко, решительно, властно она что-то требовала от него.

— Кстати, вы сказали, что пару слов вам удалось разобрать. Что это за слова?

— «Нельзя», «слишком много», «еще месяц».

— Когда это произошло? Какое значимое событие должно было произойти через месяц?

— Это случилось месяц тому назад. Сегодня — православный праздник Покрова Богородицы. А события предыдущих суток — исчезновение иконы, пожар, гибель Таси и исчезновение настоятельницы, — все это случилось ровно через месяц с того дня.

— Что вы можете сказать о настоятельнице?

— Она фанатично предана своему монастырю, человек глубоко верующий, всю жизнь отдавший своему делу.

— Я дал указание на вокзале и пристани задержать пожилую монахиню, если она там окажется.

— Неужели вы считаете, что она способна украсть икону?

— Это маловероятно. Тем более что мы вчера ночью в присутствии понятых вскрыли сейф. По свидетельству келейницы и келарши, все ценности, кстати, немалые, оказались на месте. Правда, бриллиант во много раз дороже всего того, что лежит в сейфе, но бриллиант слишком заметная вещь, его еще реализовать надо, что очень не просто, а там — живые деньги. Но все же задержать ее необходимо. Во-первых, она ценнейший свидетель. Только игуменья знает, о чем они с Тасей беседовали наедине в тот злополучный вечер. Во-вторых, по каким, только ей известным причинам икона может быть у нее. В-третьих, я подозреваю, что ее жизни угрожает серьезная опасность, и будет спокойнее, если она окажется здесь под нашим присмотром. Скажите, кому, по вашему мнению, могла мешать эта девочка- подросток? Кто мог убить ее?

— Думаю, что здесь, в монастыре, у нее врагов не было. Наоборот, насельницы относились к ней как к юродивой, с благоговением. Вот если тот красноармеец...

— Ну что же... Завтра отправлюсь в воинскую часть, может быть, что-нибудь удастся наскрести. А сейчас хочу поручить тщательно перетрясти, просеять всю золу на пепелище — надо удостовериться, не сгорела ли там икона. Алмаз, конечно, если он там был, сгорел без остатка. Но капельки золота от оклада должны сохраниться. Так же, как железная основа оклада. Как ни маловероятно, что икона осталась с Тасей, эту версию надо исключить. А теперь прошу вас, Сергей Дхмитриевич, подробно изложить все, что вы мне рассказали, на бумаге. Вот вам чернила, ручка и бумага. Действуйте. А я пока побеседую с монахинями и отцом Кондратием.

Изложив свои показания, Сергей заявил, что он выполнил свой гражданский долг, помог следствию и теперь может быть свободен — ему пора ехать в Питер.

— Э, нет, гражданин Муралов! До окончания следствия я не могу вас отпустить. Вы еще можете мне понадобиться.

Расстроенный, Сергей пошел разыскивать Олю, чтобы сказать ей, что отъезд откладывается.

Монахини все как одна твердо стояли на том, что их дорогая и почитаемая матушка не могла украсть икону. А на вопрос, кто мог желать смерти паломнице, они также дружно заявили, что среди насельниц таких нет. Наоборот, они относились к ней с уважением и любовью — ведь с ней беседовала Сама Матерь Божия.

Вопрос, куда, по их мнению, могла деваться настоятельница, поставил их в тупик. А вот отец Кондратий имел на этот счет твердое мнение: матушка вместе с иконой живой взята на небо за свою праведную жизнь, а Тася наказана высшими силами за знахарство. На вопрос, как отец Кондратий может объяснить, что ворота амбара были прижаты бревном, что исключает подобную версию, тот заявил: бревно случайно упало с горящей крыши и нечаянно подперло входные ворота. Чего не бывает по воле Божией!

Через несколько дней следователь Уголовного розыска Семен Васильевич Костиков был принят полковником N, командиром соседней воинской части.

Оказывается, несколько дней назад из части дезертировал рядовой Иван Гаврилович Степанов. Задержать его пока не удалось.

Поздней была послана ориентировка по месту жительства Степанова, откуда тот был призван в армию. Результат оказался неожиданным: рядовой Степанов Иван Гаврилович убит три года тому назад на фронте, о чем его родные получили извещение. По описанию его матери, внешность Степанова совсем не соответствовала внешности дезертира.

(обратно)

Глава 10. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Поздним морозным вечером Сергей и Ольга возвращались из клуба после своих кружковых занятий. Временами срывался легкий снежок, сжимая пространство до размера кокона, который окутывал молодую пару, создавая атмосферу интимности и доверительности.

— Сережа, я хочу поделиться с тобой. Мне плохо, я тревожусь, я просто в панике. Оказывается, я очень суеверная. И пропажу моего фамильного талисмана я ощущаю как реальную угрозу жизни и благополучию мне и моим близким, настоящим и будущим. Знаешь, я ночи не сплю и все думаю, думаю... И мне становится страшно!

— Оленька, ну что за пустяки! Ты же образованная, начитанная девушка, ты не можешь верить в эти сказки. Кроме того, ты ведь отдала его монастырю, это уже не твоя собственность.

— О нет, ты не прав. Отдавая украшение иконе Пресвятой Богородицы, я выполнила завет прародительницы, а сейчас я не знаю, где он находится и что с ним происходит.

— Ты не должна думать, что драгоценность пропала безвозвратно. Дело ведет очень квалифицированный и добросовестный следователь, и он непременно найдет пропажу. А, кроме того, я тебе обещаю, что не брошу это дело до тех пор, пока не отыщу талисман.

— Из того, что ты только что сказал, меня немного утешает твоя последняя фраза. Ты столько раз выручал меня из тяжелейших коллизий, что и сейчас мне кажется, что ты выручишь меня. Кстати, что ты думаешь об этой истории? Что, по-твоему, здесь произошло?

— Трудно сказать. У меня нет ни одной стройной версии. Одно могу сказать: я в корне не согласен с версией следователя Костикова, который считает, что гибель паломницы — это внутренняя разборка банды мошенников, которые охотились за уникальным бриллиантом. Тем более я не могу согласиться с тем, что настоятельница — участница похищения. Если Тася была воровка, зачем она вернула икону? И почему она требовала от напарника, чтобы тот ждал еще месяц, до праздника Покрова Богородицы? Скорее всего, Тася знала о планах мошенников и пыталась спасти икону от похищения. Видимо, она рассказала настоятельнице о намерении мошенников украсть икону, и решила, что матушка должна тайно унести икону в какой-нибудь из женских монастырей. Возможно, в один из монастырей на озере Селигер, куда Тася собиралась податься после того, как «Мама» ее отпустит. Смерть Таси — это возмездие за срыв их планов. Но если моя версия верна — смертельная опасность нависла над матушкой, и надо как можно быстрее найти ее. Хотя вполне возможно, что ее уже нет в живых, а икона в руках негодяев.

Сергей оглянулся на идущую рядом притихшую девушку — и ужаснулся. Ольга так замерзла, что у нее буквально зуб на зуб не попадал. Мороз был изрядный, а тонкий стеганый подрясник под черной рясой — слабая защита от холода. Сергей четко и ясно понял, что он и только он ответствен за судьбу девушки, которая так беззаветно доверилась ему. Не вмешайся он, Ольга сейчас была бы в жарко натопленной, ярко освещенной зале, в нарядном платье и драгоценностях, окруженная любовью и восхищением. И Сергей сделал единственное, что в этой ситуации мог сделать: пытаясь согреть ее теплом своего тела, обнял за плечи и привлек к себе. Но Ольга осторожно, мягко, однако настойчиво освободилась из его объятий. Тогда он снял с себя овчинный полушубок, который недавно выменял на местном толчке за отцовский хронометр, набросил ей на плечи, застегнул пуговицу у подбородка и, взяв за пустой рукав, трусцой пустился к обители, увлекая девушку за собой.

На другой день Сергей встал пораньше, намереваясь сходить на базар с тем, чтобы купить для Ольги теплые вещи. Ведь им предстояла трудная дорога в нетопленных поездах, возможно, с пересадками и ожиданием в холодных грязных вокзалах, с многочасовыми стоянками в тупиках на забитых товарняками станциях и переездах. Когда он уже сворачивал в переулок, ведущий к блошиному рынку, неожиданно ему на встречу из-за поворота вышел высокий седовласый монах с благообразным лицом, изрезанным глубокими морщинами. Он взглянул на Сергея и остановился.

— Вы не узнаете меня? — спросил монах.

— Признаться, нет. Думаю, что никогда не встречал вас раньше.

— А я так сразу узнал вас. Вы были у нас в Юрьевском монастыре и интересовались нашим послушником братом Викентием. Вы еще тогда не застали его. Я и подумал, может вам интересно будет узнать, что три дня назад брат Викентий бесследно исчез. Он взял все наличные деньги из монастырской кассы и ушел закупать рыбу для монастырского стола в соседней рыболовецкой артели. Больше его никто не видел. Вот теперь его обязанности приходится выполнять мне.

— Игумен заявил в милицию?

— Да нет. Мы решили, что это дело наше внутреннее и незачем выносить сор из избы.

— Вы поступили крайне опрометчиво. Вы слышали, что произошло у нас в Десятинном монастыре? Был большой пожар, сгорела паломница, неизвестно куда пропала наша игуменья, в соседней воинской части дезертировал красноармеец, у которого были документы давно погибшего солдата. И, наконец, пропала чудотворная икона с драгоценным окладом. Теперь это ваше происшествие. А что, если все эти события как-то связаны, а вы своим молчанием мешаете следствию вскрыть истину? Может, его убили и ограбили? Учтите, что я немедленно сообщу о пропаже брата Викентия. И настойчиво прошу вас убедить игумена официально заявить о пропаже следователю Уголовного розыска Костикову.

Вернувшись в обитель, Сергей сложил на крылечке Ольгиной кельи аккуратной стопкой купленные для нее теплые вещи, постучал в запретную для него дверь и, не дождавшись, пока Ольга выйдет на порог, отправился к следователю.

— Что-то вы без приглашения? — удивился тот. — Хотя я как раз хотел вас пригласить для уточнения ряда вопросов.

— Вы знаете, что в соседнем Юрьевском монастыре пропал послушник — помощник келаря, прихватив с собой всю монастырскую наличность? — выпалил Муралов, не успев отдышаться от быстрой ходьбы.

— Нет, мне об этом ничего не известно. Когда это случилось?

— Три дня назад. Они там решили не афишировать это событие, считая, что это их внутреннее дело и заботясь о добром имени монастыря. Но я просил пересмотреть их позицию и сообщить вам о пропаже.

— Надо немедленно сообщить пограничникам и таможне о задержании этого послушника. Раньше я сообщил о пожилой монахине и красноармейце средних лет. Вы не можете описать его внешность?

— Нет, к сожалению. Мне никогда не приходилось сталкиваться с ним лично. Но его подробно могут описать насельники Юрьевского монастыря.

— Я думаю, что перехватить бандитов можно будет при попытке пересечения государственной границы. Ведь такой уникальный бриллиант реализовать в Советской России едва ли возможно. А если распилить его, то можно потерять значительную часть стоимости. Так что будем ловить на границе. Кстати, у меня к вам есть несколько вопросов. Как вы думаете, могла настоятельница незаметно уйти из монастыря во время пожара? Привратница утверждает, что она не проходила.

— Считаю, что такая возможность у нее была. Привратница вечером закрывает ворота на засов, который открывается только изнутри. Запирает на замок она поздно вечером, и то не всегда. Закрыв ворота на засов, привратница обычно ложится спать и спит довольно крепко. В этом нам с сестрой Евпраксией пришлось не раз убедиться на горьком опыте, когда мы с ней возвращались со своих клубных занятий. Так что открыть засов и потихоньку выйти за ворота матушке не составило бы никакого труда. Даже если привратница закрыла ворота на замок, у игуменьи был комплект ключей от всех замков монастыря. Ну, а когда начался пожар, в суматохе выскочить за ограду совсем просто. Другое дело, что привратница должна была заметить, что кто-то открыл засов и вышел с территории наружу, и почему-то скрывает это. Подозреваю, что она зачастую забывала закрывать входные ворота монастыря, поэтому открытые ворота ее не насторожили.

— Как ваше мнение, почему настоятельница оставила ценности в монастырской кассе, а Юрьевский келарь выгреб все?

— Это как раз подтверждает,— возразил Сергей, — мою версию о том, что настоятельница не крала икону, а, наоборот, спасала ее от преступников. Возможно, ей удалось скрыться в одном из монастырей. А разорять свой родной монастырь она, естественно, не стала. Что касается послушника, то ведь он пошел рыбу покупать, значит, ему нужны были деньги. Почему так много? Может быть, он хотел заключить с рыболовецкой артелью договор на длительный срок. А его ограбили и убили. Если же он преступник, то ему тем более, нужны были наличные деньги, так как быстро продать громадный бриллиант можно только в случае, если заранее известен заказчик, что в нынешних условиях маловероятно. Какой из этих вариантов верный — покажет следствие.

— Проясните мне, если возможно, следующее, — продолжал Костиков. — Привратница утверждает, что матушка просила ее сообщить, когда Тася выйдет за ворота. За день до пожара Тася вечером беспрепятственно вышла за ворота, так как на этот счет имела разрешение игуменьи. Привратница сказала об этом матушке, и та торопливо пошла следом за Тасей, благо выпала пороша и следы четко видны были на снегу. Примерно через полчаса игуменья вернулась, а через несколько минут пришла назад и Тася. Как вы считаете, что это значит?

— Пожалуй, это мне понятно. К этому событию я в какой-то мере руку приложил. Помните, я вам рассказывал о том, как Тася секретничала с красноармейцем из соседней воинской части. Я об этом подробно рассказал настоятельнице. Она очень встревожилась и стала потихоньку наблюдать за Тасей, так как не доверяла ей. А вот что игуменья там увидела и услышала, может рассказать только она.

Распростившись с Костиковым, Сергей вернулся в свою келью. В замочной скважине входной двери торчала свернутая в трубочку записка. Развернув ее, Сергей прочел:

«Все впору. Благодарю. Ты настоящий друг».

Подписи не было.

Задумался Сергей над этой запиской. Надо бы, ох как надо бы рассказать Оле, что не дружбу, а беззаветную любовь чувствует он к ней, что мечтает прожить с ней всю свою жизнь бок о бок, рука в руке, но нельзя. Нехорошо, нечестно, не имеет он права. Ведь сейчас Ольга целиком и полностью зависит от него, и ее решение может быть следствием безысходности или благодарности, и позже, оказавшись независимой, она может пожалеть о нем. А вдруг она откажет ему? Тогда их отношения очень осложнятся, и ему трудно будет оказывать обещанные услуги, а ей принять их. Нет, он должен сначала помочь девушке с переездом, жильем и работой, а потом уже можно и объясниться.

Не прошло и десяти дней, как Сергей получил приглашение явиться к следователю Костикову. Сергей застал его в благодушно-радостном настроении, сияющим блаженной улыбкой.

— Ну что, казак, соскучился по дому? — встретил Костиков Сергея у порога. — Собирай свои манатки, захвати с собой свою подружку, сестру Евпраксию, или как ее там, и поезжай в Питер. Конец — делу венец.

— Позвольте все же узнать, что случилось.

— Поймали мы вашего брата-послушника. И икона с ним была, и монастырскую казну удалось монастырю вернуть. Они там за тебя молитвы Богу возносят. Кстати, он на допросе категорически отрицает, что пожар в Десятинном монастыре его рук дело, и клянется всеми святыми, что никакого отношения к исчезновению игуменьи и красноармейца он не имеет: с красноармейцем он никогда не встречался и в глаза его не видел, а игуменью последний раз видел мельком полтора года назад. Но я думаю, что он врет. Вот стает снежок по весне — и найдем мы трупы — подснежники, либо воды Волхова после ледохода вытолкнут их разбухшие тела. Вот тогда ему не удастся отвертеться. А тебя, кстати, он обвиняет в том, что это ты, бесовское создание, надоумил его украсть икону.

— Каким же это образом, если я с ним ни разу не встречался?

— Очень просто. Помнишь, после первой пропажи иконы ты ездил в Юрьевский монастырь, подозревая, что тот, кто установил замки в храме, монастырской ограде и помещениях монастыря, мог воспользоваться запасными ключами, которые он тайно оставил у себя, и похитить икону? Узнав об этом, задумался наш брат Викентий. А тут еще прошел слух, что Десятинный монастырь на днях закроют, а на его базе будет организована колония малолетних правонарушителей. Вот и решил он, что стащить икону в таких условиях дело вовсе не богохульное, а, наоборот, богоугодное: он таким образом как бы спасает святыню от осквернения и разграбления.

— Как же его удалось задержать?

— Как я и предполагал, преступник попытался перейти границу и сбыть реликвию за рубежом. Его задержали на льду Финского залива за Кронштадтом при попытке пробраться в Финляндию. Сопротивления он не оказывал.

— А что с иконой? Она в порядке? Не повреждена?

— Икона в порядке. Но о ней — особый разговор. Вот за этим я и пригласил тебя, надо посоветоваться. Дело вот в чем. Во-первых, она не имеет особой художественной ценности, так как написана в местной богомазной мастерской в конце девятнадцатого века, поэтому Новгородский краеведческий музей отказался ее принять. Казалось бы, надо отдать икону владельцу, Десятинному монастырю, где ее считают чудотворной. Но есть решение Десятинный монастырь закрыть, и, следовательно, передавать ее туда нет смысла. Считалось, что икона имеет драгоценный оклад с уникальным бриллиантом в золотой оправе. Но и тут незадача. Золота там кот наплакал — тонкая ажурная вязь из проволоки. А бриллиант оказался простой стекляшкой — искусно сделанным стразом. Так что и ювелиры от нее отказались. Но икона имеет некоторую историческую ценность, поэтому мы по совету администрации города решили воспользоваться тем, что здесь находится представитель Государственного Эрмитажа, то есть ты, товарищ Муралов, — и передать Эрмитажу по актуэту икону. А они там пусть что хотят, то с ней и делают. Так что приходи сюда завтра часам к двенадцати, мы тут создадим комиссию, которая и подпишет акт.

Вернувшись в обитель, Сергей попросил первую встречную монахиню вызвать из кельи сестру Евпраксию.

— Оленька, мы, наконец, уезжаем. Собирайся.

Глаза девушки вспыхнули радостью: наконец-то!

— Я только что от следователя, — продолжал Сергей. — Задержали послушника из Юрьевского монастыря с твоей иконой. Но оказалось, что бриллиант, вставленный в оправу, вовсе не бриллиант, а искусно сделанный страз.

На лице девушки — сначала озадаченность, затем растерянность и наконец возмущение.

— Этого не может быть! — закричала она. — Ты можешь себе представить, что в древней гробнице вместо сокровища хранилась обыкновенная стекляшка? И главное даже не это. Мой отец по требованию барона Крюгера застраховал реликвию. Барон считал эту вещь почти уже своей, так как рассчитывал получить ее вместе с моей рукой. А мой брак с ним — было дело решенное. Сделал он это тогда, когда художник Танеев писал мой портрет с амулетом и вещь постоянно брали из сейфа. Танеев был очень рассеянный и небрежный человек и часто оставлял амулет где попало. Один раз Крюгер нашел бриллиант на столе в комнате, в которой никого не было. Так вот страховая компания провела экспертизу драгоценности, и группа квалифицированных именитых ювелиров оценила сокровище. Я не помню названную сумму, но она была астрономической. Я думаю, это можно проверить: страховой компании уже, конечно, нет, но чиновников, работавших в ней, и ювелиров, оценивших реликвию, можно найти, если постараться. Или следователь зачем-то обманывает тебя, или кто-то подменил настоящий бриллиант на страз.

Когда на другой день Сергей заявил Костикову о том, что, по его сведениям, бриллиант подменен на страз, что бриллиант был застрахован, и необходимо искать похитителя, следователь злобно и даже яростно ощетинился:

— Нет уж, батенька! Мне была поставлена задача найти икону и задержать похитителя. Я эту задачу выполнил. Я предъявил икону последовательно двадцати монахиням, и все они подтвердили, что икона та самая, подлинная. Да и вы тоже подтвердили, что это та самая, искомая. Экспертиза установила, что имеются свежие следы, указывающие на то, что оклад снимали с иконы, а вот каких-либо следов замены бриллианта на страз не обнаружено. Так что я считаю свою миссию законченной и закрываю дело. Вы видите здесь на столе вот эту громадную кипу дел, которые накопились за время, пока я возился с вашей иконой? И дела эти посложнее и посерьезней. Так что забирайте вашу икону и вашу барышню и поезжайте в Питер. Вы ведь так рвались туда и говорили, что у вас там масса неотложных дел.

— Но как можно закрыть дело, если неясно, кто убил паломницу Тасю и куда подевались игуменья и подозрительный красноармеец? — пытался возражать Муралов.

— Что касается паломницы Таси, то инцидент нами квалифицируется как несчастный случай. Бревно, которым была приперта дверь, очевидно, упало с крыши во время пожара. Производство дела об исчезновении игуменьи нами временно прекращено: как говорится, «нет тела, нет дела». Ну, а пропажа красноармейца— это и вовсе не наше дело. Пусть им занимается военное ведомство. Так что ступайте, гражданин Муралов, не мешайте работать. Счастливого пути!

Сознавая, что дальнейшие препирательства бесполезны, Сергей покинул кабинет следователя, захватив икону с собой. «Ладно, — подумал он, — продолжим операцию в Петрограде».

(обратно) (обратно)

ЧАСТЬ 2. ХРИСТОС И ДЕВСТВЕННИЦА

(обратно)

Глава 1. КАТЯ

Сергей Муралов недаром беспокоился из-за отсутствия писем от сестры. За это время произошли события, изменившие Катину жизнь, к сожалению, не в лучшую сторону, — и ей не хотелось беспокоить брата плохими новостями.

Начать с того, что сгорела Центральная телефонная станция, на которой Катя работала телефонисткой. Пожар возник на втором этаже, где расположена вся основная аппаратура, а затем огонь перекинулся на остальные этажи. Несмотря на отчаянные усилия пожарных, здание отстоять не удалось. Оборудование было полностью уничтожено, Петроград остался без телефонной связи. Авторитетная комиссия, изучив потери, пришла к выводу, что на восстановление станции потребуется не менее года. Поэтому было принято решение уволить телефонисток за ненадобностью. Катя осталась без работы, без денег и, что главное, без продовольственного пайка. Ее положение было бы отчаянным, если бы не решительное вмешательство Николая Мокрухина. Поделившись с девушкой деньгами и продуктами, Николай, забросив свои дела, в том числе и подготовку к выставке в Швеции, рьяно включился в поиски подходящей работы для Кати.

Предложений было много, но все неприемлемые. Требовались официантки в кабачки и забегаловки, продавщицы в мелкие лавчонки, которые как грибы вырастали на улицах и площадях Петрограда. Но эти вакансии по понятным причинам не рассматривались. Попытка устроиться в школе тоже не удалась: учебный год уже начался, и штаты преподавателей старших классов были укомплектованы; можно было где-то найти место учительницы младших классов, но уж очень маленькой была оплата, да и паек урезанный. К тому же вакантные места можно было найти не в центре города, а где-то на окраине.

В поисках работы, усталые, голодные и несчастные брели Николай Мокрухин и Катя по проспекту 25-го октября, когда их догнал однокурсник Николая по Академии художеств Кирилл Шумилов. Он буквально набросился на Николая:

— Слушай, куда ты пропал? Мы тут все с ног сбились, тебя ищем. Дома тебя никогда не бывает, и мать не может сказать, когда ты вернешься. По твоей вине задерживается отправка экспонатов на международную выставку иллюстраций детской книги.

У таможни какие-то вопросы не то к твоим экспонатам, не то к их упаковке. Таких усилий стоило добиться участия нашей страны в этой выставке, и теперь все может сорваться по твоей вине. Я уже решил отправить экспонаты без твоего багажа. Сегодня, к сожалению, уже поздно, а завтра с утра, чем раньше, тем лучше, изволь быть в таможне и снять их вопросы, иначе твое участие в этой выставке и во всех последующих под большим вопросом. А теперь представь меня своей спутнице. Или мне придется это сделать самому?

Катя с любопытством рассматривала высокого безупречно одетого молодого человека, изъяснявшегося столь эмоционально. Почему-то она остановила свое внимание на его сияющих модных ботинках, которые каким-то чудом сохранили девственную чистоту, несмотря на слякоть осенних улиц. Ей понравилась шапка густых темных вьющихся волос, тщательно причесанных и уложенных. В теплом бархатном баритоне юноши звучали нотки настойчивости и властности.

Николаю не хотелось знакомить Катю с Кириллом. Он не любил и не понимал этого человека. Но делать было нечего.

— Екатерина Дмитриевна, это Кирилл Евсеевич Шумилов, наш с Сергеем однокашник, ныне работник РАБИС`а. А это Екатерина Дмитриевна Муралова.

— Муралова? — воскликнул Кирилл. — Уж не супруга ли это Сергея?

— Нет, это его младшая сестра.

— Вы не должны слишком строго судить Николая, за то, что он пренебрег своими обязанностими, — попросила Катя, обращаясь к Кириллу. — Он по доброте душевной пытается помочь моей беде.

— А что за беда, позвольте спросить, — обратился к ней Кирилл, явно любуясь собеседницей.

Катя вкратце рассказала о том, как потеряла работу и как безуспешны были их поиски.

— Интересно, очень интересно! Расскажите-ка немного о себе. Впрочем, нет, что это мы с Вами мерзнем и мокнем под дождем, давайте-ка зайдем вот в эту закусочную, где подают отличные расстегаи, там и поговорим обстоятельно. Мне почему-то кажется, что я смогу Вам помочь, и не только Вам, а кое-кому еще.

Перспектива угоститься горячими расстегаями показалась голодной Кате такой заманчивой, что она тут же согласилась.

Пока Катя и Николай уплетали горячие расстегаи с мясом и рыбой, запивая их душистым крепким бульоном, Кирилл, не отрываясь, глядел на девушку.

— Итак, скажите-ка мне, как у Вас дело обстоит с образованием? — наконец прервал молчание Кирилл.

— Я окончила Таганрогскую гимназию, — ответила она.

— С золотой медалью ,— буркнул Николай. — Кроме того три курса юридического факультета.

— Отлично. А как со знанием иностранных языков?

— Французский в совершенстве, с немецким похуже, но читать и объясниться могу. Английский в пределах разговорника.

— Великолепно. Ваша работа на телефонной станции говорит о том, что Вы внимательны, собраны, усидчивы. А как Вы владеете машинописью? — продолжил опрос Кирилл.

Здесь Катя смутилась: — Одним пальцем я смогу напечатать какую-нибудь бумажку, но не более.

— Замечательно! — заключил Кирилл. — Извините, последний вопрос. Вы замужем? У Вас есть дети?

— Я девица, — ответила она, вконец смутившись.

— Простите меня, я напрасно задал этот вопрос — ведь в телефонистки не принимали замужних женщин. Вот теперь я почти уверен, что смогу предложить Вам достойную работу. Дело в том, что в Петроградском отделении Всероссийского Союза работников искусств у начальника отдела Александра Леонидовича Баракова только что уволилась секретарь-референт. Я уверен, что лучшей кандидатуры ему не найти. И Вы получите интересную работу, высокий оклад и хороший паек. Я позволю дать Вам только один совет: когда Вас спросят о машинописи (а Вас обязательно об этом спросят), Вы честно и прямо, глядя в глаза начальству, говорите — владею. Потому что одну-две бумажки в день Вы сможете настучать одним пальцем без ошибок (а ведь ошибок не будет — у Вас золотая медаль). А потом можно взять несколько уроков или окончить краткосрочные курсы, — это же не французский язык или орфография, где годы учебы нужны. Ну, как Вам мое предложение?

У Кати готовы были сорваться слова восторга и благодарности, но ее опередил Николай.

— Нам это предложение не подходит, — заявил он хмуро.

— Нам? Ты уже вправе решать за Екатерину Дмитриевну? И почему же не подходит?

— Потому что я знаю, что такое секретарь у большого начальника.

— Ах, вот ты о чем! Я сам не посмел бы предложить сестре моего товарища и коллеги что-либо непристойное. Александр Леонидович мягкий, интеллигентный, пожилой человек, отличный семьянин. Работать с таким человеком — одно удовольствие. Короче, Екатерина Дмитриевна, я жду Вас завтра в одиннадцать часов пополудни вот по этому адресу. Если Вы не опоздаете, я встречу Вас у входа.

— Хорошо, мы не опоздаем.

— Ну уж, нет, ты завтра утром должен быть у таможенников и улаживать там свои дела. Я еще раз объясняю тебе, что задержка пахнет международным скандалом, не говоря уже о конце твоей творческой карьеры. А здесь мы с Екатериной Дмитриевной сами управимся.

— Я никогда себе не прощу, — возразила Катя, обращаясь к Николаю, — если из-за меня возникнут такие тяжелые последствия. Ступайте, занимайтесь своими делами, а здесь я справлюсь. В крайнем случае, если что-нибудь не подойдет, отказаться я всегда успею. Николаю пришлось согласиться.

Возвращаясь домой, сияющая, радостная Катя тормошила угрюмо молчавшего Николая:

— Какая удача, что мы встретили Шумилова!

— Не знаю, ох, не знаю. Хорошо ли это? — возразил Мокрухин. — Сдается мне быть беде.

Катя лукаво посмотрела на спутника.

— Уж не ревнует ли он? — подумалось ей.

На следующее утро Катя встала затемно, тщательно умылась, выгладила темную юбку и парадную белую блузку, гладко зачесала волосы и уложила туго заплетенную косу на затылке, оставив при этом маленькую игривую прядь у виска, но затем подумала и убрала ее, заколов шпилькой. Достала скромный набор косметики, но отказалась и от него.

У нижнего ящика комода были извлечены высокие светлые ботинки со шнурками на крючках, которые она, отказывая себе во всём, купила на толкучке, еще когда работала телефонисткой.

Внимательно рассматривая себя в зеркале, Катя осталась довольна, решив, что именно так и должна выглядеть секретарь-референт в солидном учреждении.

Накинув легкое пальтишко и светлый беретик, она отправилась по указанному адресу. Так как трамваи ходили не регулярно, Катя решила выйти пораньше, чтобы как-нибудь ненароком не опоздать. В результате она явилась за час до назначенного времени. Пришлось ждать Шумилова у входных дверей, благо он обещал встретить и проводить в нужный кабинет. Было холодно, сеял мелкий дождь пополам со снегом, резкий ветер с Невы пробирал до костей, берет и пальтишко промокли насквозь, а в нарядных ботинках хлюпала вода. Наконец, в дверях показался Шумилов. Увидев промокшую и замерзшую Катю, он пришел в ужас и стал бранить ее: «Вы же так насмерть простудиться можете! Надо было войти в помещение. Швейцар был предупрежден!»

Оглядев свое отражение в огромном зеркале, Катя с тревогой увидела, что все следы утренних хлопот бесследно исчезли, — в зеркале она увидела жалкую мокрую фигурку в мятой одежде с красными руками и синим носом. Но времени обсушиться и привести себя в порядок уже не оставалось.

Попросив Катю подождать его в огромной приемной, Шумилов скрылся за дверью с вывеской «Бараков Александр Леонидович». Начальник приветливо встретил девушку у дверей, проводил до кресла у своего стола, предупредительно сдвинув его так, чтобы было удобно сесть. Кате любопытно было рассмотреть человека, с которым, возможно, придется работать не один год. Высокий, подтянутый мужчина, лет за пятьдесят, начинающая седеть шевелюра в красиво уложенных волнами волос, лицо с крупными чертами, крупный волевой подбородок, движения мягкие, размеренные, сдержанные. Общее впечатление чего-то серебристого, начиная от светлых с проседью блестящих волос, кончая светло-серым костюмом с белоснежной сорочкой и тщательно подобранным галстуком с серебряной искрой.

— Екатерина Дмитриевна изрядно замерзла и промокла, — начал Шумилов, пытаясь оправдать ее далеко не презентабельный вид.

— Да я уж, вижу, — усмехнулся он. — Вот что, мы сейчас попросим, чтобы нам принесли горячего чаю, попьем чайку, заодно и побеседуем.

Катиными ответами Александр Леонидович остался чрезвычайно доволен.

— Единственное обстоятельство, которое меня не совсем устраивает, — это то, что Вы не замужем, и у Вас нет детей. А так как Вы молоды и хороши собой, то Вы вот-вот начнете этим заниматься и покинете меня на произвол судьбы, как это сделала Ваша предшественница.

— У меня пока даже в перспективе ничего подобного не намечается, — краснея, пролепетала Катя.

— Ну, что ж, давайте рискнем. Отправляйтесь сейчас в отдел кадров, оформляйтесь на работу, а затем вернитесь ко мне — составим график работы на завтра — у нас завтра напряженный день с самого утра, некогда будет этим заниматься. Пойдемте, я покажу Вам Ваше хозяйство. Вот это местный коммутатор, Вам, как телефонистке, освоить его ничего не стоит. Это картотека работников искусств. Это журнал, фиксирующий обращения наших клиентов. А это система контроля: проверка исполнения. Вот это Ваш «ундервуд» — с которым Вам придется в кратчайший срок наладить дружеские отношения. Вот здесь шкаф с разными припасами, для организации разных фуршетов в зависимости от ранга посетителей. А вот это — познакомьтесь — Ваша помощница Леночка, которая будет дежурить в приемной, пока Вы будете заняты у меня в кабинете.

Окрыленная, ликующая Катя возвращалась домой, когда ее догнал Шумилов.

— Ну как, Вы довольны? — спросил он.

— Конечно. Какой обаятельный, предупредительный человек мой начальник!

— Не обольщайтесь, Катенька — ведь Вы позволите Вас так называть? Он сейчас к Вам обращался как к даме, с которой не связан служебными отношениями. Когда он станет Вашим начальником, отношения будут совсем иными. Он резок, суховат и очень требователен. Ошибки и оплошности не прощает. Хотя все его требования справедливы и разумны. Кстати, не хотите ли Вы отметить нам с Вами успех вот в этом ресторанчике?

— Спасибо, Кирилл Евсеевич, очень бы хотелось, но, во-первых, надо хорошенько просушиться, чтобы с ходу не заболеть, а во-вторых, у меня душа болит, хочу узнать, успеет ли Мокрухин оформить документы к отправке экспонатов на выставку. Мы могли бы устроить эту рецепцию в другой день, если Вы не возражаете...

— Ну что поделаешь, в другой, так в другой. А как Вы договорились об оплате Вашего труда? — Вопрос этот поставил Катю в тупик.

— Об этом вообще речи не было...

— Как же так, Катюша? Вы завтра же должны выяснить, сколько Вам будут платить, и какой паек Вы будете получать. Впрочем, я завтра зайду к Баракову и прослежу, чтобы он не обидел Вас в этом вопросе.

Катя порадовалась, что не задержалась с возвращением: у подъезда на лавочке ожидал ее Николай. Как не пыталась она сначала выведать у Николая, как его дела, тот настоятельно потребовал сначала подробно рассказать, чем закончился визит к Баракову. При этом страшно расстроился из-за того, что она промочила ноги и замерзла на ветру, а также оттого, что не обговорила условия оплаты труда. Он без конца повторял, что должен был сопровождать ее, тогда бы ничёго этого не случилось. Заставив Катю срочно переодеться, переобуться, растереться водкой и надеть шерстяные носки, в которые насыпал горчицы, Николай, наконец, немного успокоился и сказал, что все вопросы, связанные с отправкой экспонатов он успешно решил. Правда, если бы он сегодня не занялся этим, все кончилось бы крахом. Возникла дополнительная сложность: для оформления выездной визы и получения обязательного инструктажа он должен незамедлительно выехать в Москву.

— Но я не поеду в Москву... и в Швецию тоже. Я обещал Сергею, что не оставлю Вас заботой и вниманием.

— Я запрещаю Вам нянчится со мной! Я не беспомощный младенец, которого нельзя оставить ни на минуту без присмотра! Вам доверили представлять нашу молодую страну на престижной международной выставке. А Вы относитесь к этому так легкомысленно! Не старайтесь заставить меня потерять к Вам всякое уважение. Надеюсь, Вы еще цените мою дружбу, не хотите ее безвозвратно потерять?

Николай сдался. Перспектива потерять дружбу Кати его испугала.

Катя возвращалась одна после своего первого трудового дня на новом месте. Вспоминая только что пережитое, она не заметила, как рядом с ней возник Шумилов.

— Здравствуйте, Катюша! Ну как первые успехи?

— Да, вот все заново вспоминаю и анализирую: столько нового и необычного, обязанности, отношения. Но мне кажется, что для первого дня я неплохо справилась.

— Скажу Вам по секрету, что Ваш начальник остался Вами очень доволен. Уверен, что и дальше Вы его не разочаруете. А как Вы оцениваете Ваше материальное обеспечение?

— О, я и не надеялась, что мне будут платить так много!

— Отлично, тогда у нас есть повод осуществить наш вчерашний проект и отметить нашу удачу в ресторане. А потом у меня есть два билета на вечер поэзии, где будут читать свои новые стихи известные поэты. Грех ими не воспользоваться!!!

Хотя Кате надо было бежать на лекции, соблазн был так велик, что она не посмела отказаться. Катя никогда раньше не была в ресторане. Все поражало ее: крахмальная скатерть и салфетки, предупредительный официант, нарядная сервировка стола, вкусно пахнущие и замысловато оформленные блюда, ароматное вино в высоких бокалах. И главное — красивый молодой мужчина рядом, который оказывал ей знаки внимания и восхищения. От всего этого было радостно и беззаботно на сердце, и немного кружилась голова. На вечер поэзии они изрядно опоздали. Зал был переполнен. Люди теснились в проходе и вдоль стен. Им удалось устроиться в какой-то нише, где их тесно прижали друг к другу бородатые юноши и растрепанная девица. Читал стихи молодой автор. Читал вдохновенно, закинув назад кудлатую голову и помогая себе отчаянной жестикуляцией. Катя тесно прижатая к телу Кирилла, слышала гулкое биение его сердца и чувствовала его горячую руку, обнимающую ее плечо для того, чтобы защитить от соседства бородачей.

Потом они потихоньку выбрались из толпы и пошли бродить по темным пустынным улицам, громко читая друг другу любимые стихи. Сначала — Пушкина, потом Есенина, и, наконец — Блока. Падал снег огромными пышными хлопьями и тут же таял на мокром асфальте. Мириады снежных мошек носились вокруг редких фонарей. И Кате казалось, что вот-вот, еще немного и, как у Блока, скатится с неба голубая звезда и превратится в прекрасную незнакомку. Очарованные, забыв о времени, они брели все дальше, сами не зная куда.

Вдруг Кирилл вздрогнул, спохватился, схватил Катю за рукав и опрометью помчался, увлекая ее за собой. Добежав до Республиканского моста, он отдышался немного и объяснил:

— Еще чуть-чуть и мы бы с Вами не попали домой до утра. Навигация еще не закончена, и сейчас начнут разводить мосты.

Кирилл проводил Катю домой, а сам вернулся с первым трамваем.

Кате нравилась новая работа, и ей казалось, что она успешно с ней справляется. Но вот однажды Александр Леонидович Бараков пригласил ее на беседу.

— Ну что, Екатерина Дмитриевна, все у нас идет хорошо, но я бы хотел несколько откорректировать Вашу деятельность для общей пользы.

Катя навострила уши.

— Вы, конечно, понимаете, что не все обращения наших клиентов мы в состоянии удовлетворить. Увы, у нас очень скромные средства и возможности. Многим придется отказывать. Так вот, ваш покорный слуга и суховат и резок, а вот вашей задачей будет смягчить в какой-то степени неприятные впечатления от разговора со мной. Постарайтесь быть более приветливой, более женственной. Прическу немного надо изменить — ну-ка, давайте выпустим на волю вот эту озорную прядку волос. И блузку надо сменить. Вы же не синий чулок. Надо придумать что-нибудь чуть-чуть более легкомысленное. И немного косметики нам не помешает. А улыбаться вы умеете!

«Начинается»... с тревогой думала Катя. Неужели придется увольняться? А ведь все так хорошо начиналось?!

— Ну что вы нахохлились, как испуганная птичка? Уверяю вас, ничего недобропорядочного я не предлагаю. Уверен, Вы хорошенько обдумаете все, что я вам здесь сказал, и отретушируете вашу внешность и поступки.

Возвратясь в приемную, она застала там немолодую очень красивую даму в такой изящной шляпке, что глаз не могла отвести и все прикидывала, как она, Катя, выглядела бы в этой шляпке.

— Как о Вас доложить и по какому вопросу Вы к Баракову?

Посетительница улыбнулась мягко, слегка иронично.

— Я не к Баракову, я к Вам, и я хотела бы, чтобы Бараков не знал о моем посещении. Меня зовут Евгения Станиславовна Баракова, я супруга Вашего руководителя.

— Вам не в чем упрекнуть ни меня, ни Александра Леонидовича, — запальчиво заявила Катя.

Баракова снова улыбнулась, на этот раз радостно и приветливо.

— Я не упрекать Вас пришла сюда, а напротив, покорно просить о величайшей милости. Александр Леонидович, к сожалению, не может похвастаться железным здоровьем. Врач прописал ему массу лекарств, которые надо принимать точно в определенное время. Дома я слежу за этим, а вот на работе я прошу Вас взять на себя этот труд. Он очень хвалил вашу аккуратность и пунктуальность, а это как раз то, что нужно для моих целей. Вам придется проявить настойчивость, — ведь он будет всячески отбиваться и отмахиваться, но надо быть непреклонной. Кроме того, пожалуйста, проследите, чтобы он обедал в положенное время. И имел отдых среди дня. Вот тут реестр лекарств, дозы и сроки их приема, а вот и сами лекарства. Я очень на вас надеюсь. Не могла ли я в свою очередь быть вам чем-то полезной?

— Очень даже могли бы. Я отваживаюсь просить Вас рекомендовать меня Вашей модистке. Что касается Вашей просьбы, то можете быть уверены, что все будет выполнено неукоснительно.

Они расстались, очень довольные друг другом.

(обратно)

Глава 2. ПОЕЗДКА В ОРАНИЕНБАУМ

Катя торопилась на лекцию по своему любимому «Римскому праву», одновременно перебирая в памяти события дня, когда сзади услышала знакомые шаги.

— Здравствуйте, Кирилл Евсеевич! — приветствовала она Шумилова. — Очень рада Вас видеть — хотела посоветоваться.

Катя в общих чертах рассказала о новых своих обязанностях и спросила его мнение.

— Могу Вас поздравить, Катюша. Александр Леонидович пытается выкристаллизовать из Вас секретаря высочайшего класса. Хороший секретарь должен уметь нивелировать недостатки своего руководителя. Видимо, он считает, что Вы в состоянии освоить эту высшую школу секретарской работы. А я нарочно караулил Вас — у меня есть хорошая идея. Хочу пригласить Вас в воскресенье в парковый комплекс Ораниенбаума. Я туда еду по делу. Есть сведения о том, что Китайский дворец находится в плачевном состоянии, и нужно представить предложения по его сохранению. Придется осмотреть дворец и составить записку. Я подумал, что Вы могли быть полезны мне в этом деле, а заодно можем погулять по парку, осмотреть достопримечательности. Ну, как Вам нравится мое предложение?

— Очень нравится, тем более что я была только в Петергофе и всего один раз.

Они условились о времени и месте встречи, и Катя поспешила на учебу.

Воскресный день порадовал наших героев удивительно хорошей погодой. Был один из тех особенных дней поздней питерской осени, когда лето, будто позабыв что-то, возвращается назад на денек-другой. Уже выпавший снег растаял, солнце светило ярко, в местах, защищенных от ветра, ощутимо пригревало. В парке листва с большинства деревьев опала, и деревья стояли голые, но дубы, липы и заросли ольхи еще сохраняли кроны и составляли яркий контраст темной зелени хвойных деревьев. Было пусто и тихо.

Смотритель парка Павел Игнатьевич Безбородов, крепкий кряжистый мужчина лет сорока с темным летним загаром на лице, грубыми чертами лица и мозолистыми руками, выдавал ключи от дворца и вызвался сопровождать, но Кирилл категорически отказался. Увы, дворец находился в бедственном положении. Промозглая сырость, пронизывающий холод, кругом пыль, грязь и паутина. Роскошный плафон из-за неисправной кровли был испорчен, шелковые обои с китайским орнаментом из ярких птиц и цветов покрылись плесенью. Уникальная решетка дворца оказалась сильно повреждена, в ней не хватало свыше сотни деталей. Составив опись дефектов, Кирилл и Катя пошли бродить по заснувшему парку, по дорожкам, усыпанным толстым слоем листвы, вдоль прозрачных прудов, прислушиваясь к шороху белок, резвящихся в кронах дубов в поисках желудей, и стуку дятла, когда их догнала высокая дородная женщина, представившаяся супругой смотрителя, Анной Ивановной. Она настоятельно просила и даже требовала (а то обидится!) зайти в дом перекусить.

Пришлось подчиниться. Их накормили вкусным борщом со сметаной, рыбой в тесте и напоили чаем с ватрушками и медом. Потом мужчины пошли в кабинет к Белобородову обсудить результаты обследования, а Анна Ивановна повела Катю показать свое хозяйство. Они осмотрели добротный коровник, птичник, маленькую пасеку, сад и огород. Все было по-хозяйски ухожено, везде образцовый порядок. Чувствовалось, что хозяева много сил и времени уделяют заботам о своей усадьбе.

— Земля здесь богатая, плодородная, — говорила Анна Ивановна, — осталось еще от царских оранжерей, поэтому зерно и овощи растут хорошо, корма скотине и птице не покупаем, сами выращиваем.

Катя позволила себе заметить, что дворец находится далеко не в таком образцовом порядке, как усадьба. Анна Ивановна горячо стала объяснять, что Павел Игнатьевич несколько раз писал в Народный Комиссариат, но никакой помощи не получил, на письма даже не ответили.

— Я хочу показать моих малышей, они как раз должны проснуться. Пойдемте в детскую. Мои старшие уехали в Петроград на утренник и еще не вернулись, а с дочуркой и младшим сынишкой я Вас познакомлю.

Катя полюбовалась очаровательными малышами, которых одевала девочка-подросток из соседней деревни. Анна Ивановна настояла, чтобы Катя взяла с собой баночку меда и пакетик творога.

Возвращаясь на станцию, Кирилл возмущался. — У самого дома крыша не течет, и коровник целый, а чтобы хоть как-то залатать крышу дворца, — у него руки не доходят! А во дворце драгоценный плафон Овального зала «Отдых Марса» выполненный великим Тьеполо, да к тому же отреставрированный совсем недавно, перед самой революцией, загублен окончательно. Его заново переписывать придется! О сохранности своего добра позаботился, собак завел, а неповторимую решетку по кускам растащили мальчишки из окрестных деревень. Оправдывается тем, что писал в наркомат! Тут не писать надо было, а костьми лечь, спать не давать сильным мира сего, караул кричать!!! Кстати, о неблагополучии в Ораниенбауме мы узнали не от него, а от постороннего человека.

Надо немедленно менять этого хозяйчика на толкового, болеющего за дело человека, иначе он окончательно загубит народное добро.

Катя на минуту представила, что будет с этой семьей, если их выгонят с насиженного места и лишат подворья — и ей стало жалко.

— Кирилл Евсеевич, может не надо сразу так жестоко? Может быть его предупредить, наказать, наконец, но не обрекать на голод и нищету его жену и детей.

— Нет, Катюша, нельзя оставлять народное добро на попечении этого бессовестного человека. А что будет с ним и его семьей -— это его проблемы.

Хотя Кирилл был для Кати абсолютным авторитетом, она испытывала какую-то неловкость оттого, что они воспользовались хлебосольством этой семьи, а узелок с медом и творогом жег ей руку.

Они сидели в углу в полутемном и полупустом вагоне. За окном давно уже стемнело. Кирилл что-то долго и горячо говорил, а она не слышала и не слушала его. Она с недоумением и тревогой прислушивалась к тому таинственному и величавому чувству, которое родилось и зрело в ее груди.

Она стояла у своих входных дверей и, не отрываясь, смотрела на его лицо. Нет, она не смотрела — она созерцала, как созерцают свое божество. Кирилл тихо приблизился к ней и осторожно коснулся губами ее щеки. Катя не противилась. Тогда он грубо и властно схватил ее за плечи и закрыл губами ее рот.

— Пусти меня к себе, — прошептал он.

Она отрицательно покачала головой.

— И так случилось многое. Это надо еще пережить, — возразила она и решительно скрылась за дверью.

Кирилл постоял немного у закрытой двери и отправился было домой, когда дорогу ему заступил Николай Мокрухин.

Заикаясь от волнения и бешенства, Николай бросал в лицо Кириллу угрозы, обвиняя того в непорядочности.

— Оставь в покое эту бедную невинную девочку. Тебе ведь сломать жизнь человеку и пройтись по ней катком ничего не стоит. Ради своих, мало кому понятных целей, ты пойдешь по головам и по костям и не оглянешься.

Кирилл холодно выслушал и ответил веско и твердо, медленно выговаривая слова:

— Наши отношения с Екатериной Дмитриевной касаются только нас двоих, и постороннее вмешательство здесь неуместно. Думаю, что Екатерина Дмитриевна была бы крайне недовольна, если бы узнала, что ты позволяешь себе так бесцеремонно вмешиваться в ее личную жизнь.

— Но ты сделал ей предложение?

— Не торопи событий. Все будет в свое время. Не у тебя же я должен просить руки Екатерины Дмитриевны.

Рано утром, выходя из дому на работу, Катя встретила Николая. Он ждал ее и сразу же с жаром начал убеждать ее в том, что Кирилл злой, безжалостный человек, способный на бесчестный поступок, что ее ждет горе, если она будет продолжать встречаться с ним. Он хочет оградить ее от несчастья, которое принесет ей этот человек.

Катя не на шутку рассердилась.

— Николай Федорович! Кто дал Вам право шпионить за мной и вмешиваться в мою личную жизнь? Я совершеннолетняя и могу сама выбирать, с кем мне встречаться. Я совершенно не согласна с Вашей оценкой качеств Шумилова. Он честный, порядочный человек, и на него можно положиться. Меня утомила ваша опека, и я прошу в ближайшее время не показываться мне на глаза.

Каково же было ее удивление и неудовольствие, когда на следующее утро встретила у своих дверей все того же Николая. Она готова была разразиться залпом проклятий, но Николай опередил ее. Тихо и виновато он прервал ее:

— Простите, Екатерина Дмитриевна, что я нарушил Ваш запрет, но я завтра уезжаю в Швецию. Я проститься пришел. Уезжаю с болью в сердце. Беспокоюсь я о Вас. Прошу еще раз, помните, что я Вам сказал, и будьте осмотрительны.

(обратно)

Глава 3. ПУЧИНА

Возвращаясь с работы, Катя весело и радостно приветствовала ожидавшего ее Шумилова.

— Кирилл Евсеевич, можете поздравить меня. Я, наконец, избавилась от несносной опеки Николая. Он уезжает.

— Похоже, он имеет на вас виды, — сказал Кирилл.

— Если это так, то шансов у него немного, — усмехнулась Катя.

— А я ведь вас не зря жду. Я хочу вас пригласить в оперетту. Вы любите оперетту?

— Я никогда не была, ни в опере, ни в оперетте. У нас в Таганроге хороший драматический театр, но музыкального театра нет. Приезжала с гастролями труппа Сансаганского и Зинковецкой, но они играли украинские музыкальные пьесы, такие как «Наталка Полтавка», кроме того, местный итальянец Мола организовал любительский симфонический оркестр и летними вечерами давал бесплатные концерты в городском саду. На эти концерты сходилась местная интеллигенция, как на праздник. Вот таков мой скромный музыкальный опыт.

— Тогда тем более Вам надо воспользоваться моим предложением. Спектакль этот особенный. С гастролями из Москвы приезжает замечательная опереточная актриса Зинаида Леопольдовна Светланова. Мало того, что она изумительно хороша собой, она обладает голосом, достойным лучших оперных театров, а танцует, как профессиональная балерина. И сверх того — она талантливая драматическая актриса. Светланова произвела революцию в оперетте, сумев поднять второсортное, пошленькое до вершин классического искусства. Короче, я с трудом достал два билета на «Сильву» и прошу Вас составить мне компанию.

Пропускать занятия было нельзя, близилась экзаменационная сессия, но предложение оказалось столь заманчиво, что Катя с радостью согласилась.

Возвращаясь домой в сопровождении Кирилла, Катя, занятая впечатлениями о ярком спектакле, не сразу заметила странное поведение своего спутника. Хмурый, сосредоточенный, он хриплым прерывающимся голосом отвечал невпопад, опустив голову и не глядя на девушку.

— Что с Вами Кирилл Евсеевич? — спросила Катя с тревогой.

— Мне что-то не по себе, Катюша. Можно я зайду к Вам?

— Конечно, заходите, пожалуйста, — заторопилась Катя, тщетно впопыхах пытаясь попасть ключом в замочную скважину. Кирилл бесцеремонно оттолкнув ее, выхватил из рук ее ключ, открыл замок и буквально втащил растерянную Катю в прихожую.

Что было потом, Катя плохо помнила и осознавала. Она не поняла, как она оказалась в постели, как была сорвана ее одежда, как огненные поцелуи покрывали ее лицо, потом шею и грудь, потом все ниже и ниже...

У нее не было ни сил, ни желания вырваться из этого бешеного водоворота — она целиком отдалась его стихии. Как во сне, она не могла пошевелиться, поднять руку... И когда Кирилл яростно вторгся в ее лоно, где-то в глубине сознания мелькнула мысль: «Так вот как это бывает!» — мелькнула и скрылась, оставляя место беспамятству.

Позже, лежа рядом с уснувшим Кириллом, придя в себя и немного успокоившись, она поняла, как изменилось ее отношение к этому человеку. Она вдруг поняла свое право на него и свою власть над ним.

Проснувшийся Кирилл, взглянув на часы, заторопился домой.

— Прости Катюша, мне надо непременно быть дома. Я потом объясню тебе свои обстоятельства.

Катя попыталась встать, чтобы проводить его, но Кирилл почти насильно удержал ее в постели.

— Нет, дорогая, тебе сегодня надо остаться в постели. Я там немного поранил тебя. Очень больно было?

— Я была так взволнована и испугана, что ничего не заметила.

Уходя, он поцеловал теплую розовую ладошку Кати.

— Это чтобы никто никогда не целовал тебя кроме меня. Примета такая есть, — заметил он смеясь.

(обратно)

Глава 4. НАВАЖДЕНИЕ

Александр Леонидович поручил Кате пригласить к нему на совещание руководителей отделов. В то время, как она выполняла это поручение, в приемную вошел Шумилов. Катя радостно вскочила ему на встречу.

— Здравствуй, Кира! — воскликнула она, и вдруг язык буквально примерз у нее к небу.

Ледяной взгляд, ледяной тон, подчеркнуто официальное обращение было как пощечина.

— Екатерина Дмитриевна! Выясните, когда Александр Леонидович сможет уделить мне время по неотложному вопросу и передайте его ответ моему секретарю.

Сказав это, он удалился — холодный, бесстрастный, недосягаемый.

Катя была потрясена. Неужели он так скоро разлюбил ее. А может быть, и не любил совсем? О любви ведь не было сказано ни слова. Значит, она оказалась просто игрушкой для забавы! Слезы непроизвольно катились из глаз бедной девушки, и Катя никак не могла их сдержать.

Она не могла сосредоточиться на выполнении поручений Баранова и вызвала его крайнее неудовольствие. Тот уже хотел сделать ей выговор, но заметил красные глаза и распухший нос. Тогда Александр Леонидович отправил девушку домой, приводить себя в надлежащую форму.

Дома Катя дала волю слезам. Наплакавшись в мокрую подушку, она свернулась калачиком и незаметно уснула. Проснулась Катя оттого, что кто-то тихонько гладит ее по голове. На кровати, нагнувшись над ней, сидел Кирилл.

— Бедная девочка, наплакалась, вон вся подушка насквозь промокла.

— Ты разлюбил меня? — прошептала она.

— Я не могу разлюбить тебя, сколько бы ни старался. Я не могу наглядеться на тебя, не могу надышаться запахом твоих волос, напиться нектаром твоих губ, насладиться бархатом твоей кожи. Ты хоть и маленькая, но все же женщина. Ты не можешь не чувствовать, что я без памяти в тебя влюблен. Я хотел объяснить тебе нашу ситуацию, но не успел, и заставил тебя страдать. Прости меня. Слушай внимательно. Мы не должны афишировать наши отношения на работе по двум причинам.

Во-первых, это очень важно для тебя: ты помнишь, как твой начальник сокрушался по поводу того, что ты молода и хороша собой, и, того и гляди, выскочишь замуж? Не будем до времени огорчать старика, тем более что у него сердчишко пошаливает.

А во-вторых, это важно и для меня. У меня, Катюша, очень больна мама. Врачи борются за ее жизнь. Малейшее волнение ей противопоказано. А известие о том, что у меня есть невеста, страшно огорчит ее.

Дело в том, что она чуть ли не с моего детства мечтает женить меня на дочери своей закадычной подруги. Некоторые сотрудники нашей конторы бывают у нас дома, и если о наших отношениях будет известно на работе, то это станет известно и в моей семье. Конечно, рано или поздно нам придется открыться, но это будет возможно тогда, когда мама поправится. Надеюсь, это будет скоро.

А теперь — вытри слезы и улыбнись. Знаешь, то, что мы живем врозь, имеет и некоторые положительные стороны, по крайней мере, для тебя. Тебе не надо готовить мне обед, стирать мои рубашки...

— Но я хочу готовить тебе пищу, стирать твое белье, смахивать пылинки вокруг тебя, — горячо прервала она его. Я умираю от ревности, когда сознаю, что какая-то другая женщина делает это вместо меня!

— Но это будет серьезно мешать твоей учебе. Ты должна завершить свое образование, — остался всего-то какой-то год. Вот, что мы с тобой сделаем. В сентябре оба возьмем отпуск и закатимся на юг, к морю. Там мы будем всецело принадлежать друг другу.

Катя оживилась:

— А давай мы поедем к моим родителям в Таганрог! Там теплое ласковое Азовское море, в сентябре купальный сезон в разгаре. А какие там арбузы и дыни! А какая там вкусная рыба и как ее много!

— Неплохая идея. У нас будет еще много времени обсудить все досконально.

Их встречи стали регулярными. Кирилл был по-прежнему нежен и внимателен к подруге. Катю немного огорчало, что их посещения общественных мест полностью прекратились. Она с грустью вспоминала их интеллектуальное общение в начале их знакомства. Это было так ново и интересно! Хотя новый характер их отношений имел для Кати свою прелесть.

Однажды она ждала Кирилла в своей комнате, а тот запаздывал. Не зная, чем занять себя, Катя взяла какой-то роман, но чтение не развлекло ее. Она прилегла на кровать и незаметно уснула. Проснулась Катя с ощущением счастья: он был рядом, он целовал ее. Она вскочила с постели.

— Пойдем пить чай, я все приготовила.

— Чай мы будем пить потом, — возразил Кирилл, расплетая ее косу и зарывая свое лицо в волнах густых, душистых волос.

Потом они пили чай с медом, привезенным из Ораниенбаума и с печеньем, которое принес Кирилл.

Раздался стук в дверь и в комнату, не дожидаясь ответа, влетела соседка, Амалия Карловна, дама решительная и деятельная. Зорким глазом она отметила измятую постель, распущенные волосы Кати, небрежность в одежде ее гостя. С чуть заметной иронической усмешкой соседка извинилась за вторжение и заявила:

— Утром, в Ваше отсутствие принесли депешу, я ее приняла и поручила сыну отдать ее Вам, как появитесь. А он забыл. Вот, возьмите.

Дождавшись, когда соседка покинет комнату, Катя вскрыла депешу. В ней сообщалось, что завтра в 7 часов 30 минут пополудни приезжает Сергей. Просит на вокзале его не встречать, но быть дома, — нужна помощь.

— Браво! — кричала Катя. — Наконец-то!

Кирилл задумчиво ходил по комнате.

— Катя, ты собираешься рассказать Сергею о наших отношениях?

— Непременно! У нас с братом нет секретов.

— А вот этого делать и не следует. Он не поймет наших обстоятельств и потребует в самой категоричной форме, чтобы мы либо поженились, либо перестали встречаться. Но сейчас мы не можем сделать ни того, ни другого. Неизбежен тяжелый конфликт с непредсказуемыми последствиями. Так что, давай пока промолчим до тех пор, пока обстоятельства изменятся.

— Но ведь это значит, что мы не сможем встречаться ни у тебя, ни у меня!

— Об этом я позабочусь, — возразил он, целуя Катю на прощание.

Вечером другого дня в дверях стоял мужик в треухе и в овчинном тулупе, в котором Катя с трудом узнала брата. За ним скромно жалась у дверей тщедушная фигурка девушки в черной рясе, укутанная в толстую пушистую шаль.

— Здорово, сестричка! Ну, как тебе мой наряд? Я ведь летом уезжал, не думая, что задержусь надолго. Постой, постой! Да ты ли это? Тебя и не узнать, — похудела, похорошела-то как! Красавицей стала. Подумать только, — мы в Таганроге тебя чуть ли не дурнушкой считали, мать вздыхала, что тебя замуж никто не возьмет. Случилось что-нибудь?

— Случилось, — улыбнулась Катя. — Я все тебе потом расскажу... У меня новая интересная работа, — спохватилась она, вспомнив предостережения Кирилла. А сейчас познакомь меня с твоей спутницей и позволь ей пройти в комнату.

— Это, Катюша, мой друг, — специально говорю «друг», а не «подруга» или«подружка», — эти слова имеют несколько фривольный оттенок. Она — бывшая послушница Десятинного монастыря, которую я умыкнул с тем, чтобы помочь ей устроиться в Питере в светской жизни. Зовут ее в миру Ольга Федоровна, Оля. А проходить нам в комнаты лучше не стоит. Вокзалы и поезда кишат насекомыми. Так что организуй ей горячую ванну, да прокипяти одежду. То же самое я проделаю у Николая.

— Николая нет в Питере, он в Швеции, на выставке.

Сергей задумался.

— Это несколько усложняет дело. Впрочем, любезнейшая Домна Матвеевна не даст пропасть. Собери-ка ты мне бельишко и с Олей поделись своим добром, после разберемся.

— Я все сделаю. Мы с Олей тут справимся сами, ты только принеси снизу побольше дров из нашей поленницы.

— Это твоя невеста? — заговорщическим тоном спросила Катя, провожая брата до дверей.

— Мечтаю, но боюсь, что напрасно.

Когда утром Оля проснулась, в квартире никого не было. На столе лежала записка: «Убежала на работу. Пшенная каша и молоко на кухне. Как пользоваться керосинкой — обратись к соседке напротив на лестничной клетке, — ее зовут Амалия Карловна. Она очень любезная дама и с удовольствием поможет тебе. Вернусь вечером». Оля вышла на кухню, вымылась ледяной водой, благо монастырская жизнь приучила ее к этому. В этот момент, без приглашения явилась Амалия Карловна. Эта решительная дама имела обыкновение ходить таким образом, что сначала публике являлись ноги, затем живот, и только в последнюю очередь, голова. На этот раз усеянная папильотками. Строго говоря, имя при крещении эта дама получила несколько иное: ее звали Акулиной, но она так давно сменила это неблагозвучное имя на красивое заграничное «Амалия», что никто из знакомых и подумать не мог о подлоге. Что касается отчества, то его также пришлось сменить: «Карповна» никак не сочеталось с «Амалией». Поэтому она переделала его на «Карловна». Бедняга не подозревала, какие неприятности эта невинная хитрость принесет ей впоследствии.

Глубочайшим убеждением Амалии Карловны было то, что любое дело без ее руководства или хотя бы участия обречено на провал. Жертвой этого убеждения оказался ее единственный сын, тихое безвольное существо, которому было уже много за тридцать, а он все никак не мог устроить свою личную жизнь. Попыток было множество, но все они оканчивались примерно одинаково. Новую избранницу Амалия Карловна принимала с распростертыми объятиями, но малейшая инициатива с ее стороны пресекалась немедленно и категорично. Если все-таки каким-то чудом молодой жене удавалось что-то совершить, все срочно переделывалось самой Амалией Карловной с противоположным результатом. Невестки выдерживали не долго: от трех дней до трех месяцев. Три месяца — это был рекорд: бедняжке просто некуда было уйти.

Впрочем, Амалия Карловна была добрейшим существом, и бьющую через край энергию она подчас расходовала на пользу ближнему. Вот и сейчас, она пыталась втолковать Оле, как лучше и безопаснее разжечь керосинку. Оля с мягкой улыбкой пыталась убедить соседку, что она имела дело с таким монстром, но та заявила, что делать надо совсем по-другому.

— Это Катино платье на Вас таким мешком сидит? Давайте-ка мы им сейчас займемся.

Она принесла ножницы, нитки и иголку, раздела Олю и принялась колдовать над ним, одновременно выпытывая у Оли ее планы.

— Я могу давать уроки музыки, французского языка и русской литературы, но боюсь, что мое прошлое монашество закроет мне двери школы. Так что остается только надеяться на частные уроки. Хорошо бы устроиться петь в каком-нибудь хоре: я ведь в монастыре была регентом, а в местном доме культуры организовала хор народной песни.

— Постойте-ка! Я вчера прочла афишу, в наборе солистов в государственную капеллу. Кеша, Кеша! — прокричала она через дверь сыну. — Сбегай-ка на угол, там висит афиша о наборе в капеллу, ты сорви ее и принеси сюда, да так чтобы адрес не повредить!

— Как Вам понравилась наша Катя? — поинтересовалась Амалия Карловна.

— У Сергея Дмитриевича очаровательная сестричка.

— Сестричка! — ехидно усмехнулась соседка. — Это он всем нам зачем-то вкручивает, будто она ему сестра, но мы-то все знаем, что она ему не то жена, не то любовница. Правда, пока он в отъезде был, она ему здесь таких естественных рогов наставила... Ну, да это его дело, пускай сам разбирается. Мое дело сторона.

Пришел Кеша с афишей, которую Оля внимательно изучила.

— Непременно надо попытаться.

— Милочка! Ну кто же теперь носит такие длинные волосы? — щебетала Амалия Карловна. — С этой прической Вы выглядите совершенной провинциалкой. Дайте-ка я Вас подстригу по-модному, — добавила она, позванивая ножницами.

Оля взмолилась:

— Амалия Карловна, голубушка, с модной прической придется повременить. Может случиться так, что мне придется петь не в светском, а в церковном хоре и тогда, согласитесь, модная прическа будет не к месту. Если меня примут в капеллу, тогда я непременно обращусь к Вас за советом.

Приход Сергея прекратил попытки Амалии Карловны отхватить Олины кудри.

— Оленька, мы сейчас отправляемся смотреть комнату, которую тебе сосватала Домна Матвеевна. Кстати, проверь, высохла ли твоя ряса. Домна Матвеевна прислала тебе белую теплую пуховую шаль, так что не замерзнешь. А потом походим по магазинам, подберем тебе кое-какую одежду.

Амалия Карловна тут же собралась сопровождать их, уверяя, что без ее совета никак не обойтись. Сергею с великим трудом удалось отделаться от добровольной помощницы.

Позже, Оля жаловалась Сергею:

— Если бы ты не поторопился, она бы меня остригла. В монастыре удалось избежать пострига, а здесь чуть не попалась.

— Она и Кате чуть было не отрезала косу, пока я не объяснил ей, что терпеть не могу стриженых девчонок.

(обратно)

Глава 5. СНОВА ЭРМИТАЖ

Сергей поспешил в Эрмитаж представить отчет о своей служебной командировке и определиться с судьбой переданной ему иконы.

Александр Николаевич Бенуа встретил его внешне приветливо, однако во взгляде и тоне ощущался холодок. Сергей представил письмо архимандрита с благодарностью за выполненную работу, справки следственных органов о причинах задержки Муралова в качестве свидетеля обвинения и подробный отчет Сергея о его действиях, связанных с иконой.

Когда речь зашла о передаче иконы на хранение Эрмитажу, взгляд и тон директора стали ледяными.

— Вы поступили опрометчиво, Сергей Дмитриевич, принять для передачи Эрмитажу эту вещь без согласования со мной. Я не могу принять ее по многим причинам, главная из которых — икона не может быть экспонатом, поскольку она является вещественным доказательством, а следствие, как я понимаю, еще не закончено. К тому же нет необходимости засорять кладовые Эрмитажа экспонатами столь малой художественной и материальной ценности.

— Но я надеялся, что Эрмитаж обратится в следственные органы с просьбой вернуть в оправу иконы драгоценный камень ... — попробовал возражать Муралов.

— А почему я должен обращаться с официальным заявлением о пропаже камня? Ведь все, что я об этом знаю, я выяснил из рассказа частного лица, то есть Вас, Сергей Дмитриевич. Согласитесь, что этого явно недостаточно для ответственных действий.

— Что же мне делать с этой иконой? — пробормотал растерянный Муралов.

Глаза директора немного потеплели.

— Вам придется обратиться в уголовный розыск с заявлением о пропаже бриллианта. Возможно, они примут дело к производству, в чем я сильно сомневаюсь. Если примут — отдайте им икону, оформив соответствующий документ. Если нет — тогда я немного помогу Вам связаться с иерархами церкви. Уж они-то от нее не откажутся: икона, по их мнению, чудотворная. Не забудьте составить акт передачи и в этом случае.

Сергей собрался было покинуть кабинет директора, когда тот задержал его.

— У нас с Вами предстоит один неприятный разговор, Сергей Дмитриевич. Но избежать его не удастся. А раз разговор неизбежен, чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше. Во время Вашего длительного отсутствия Ваши обязанности начальника реставрационной мастерской временно исполнял Корнеев... Взялся он за это дело с жаром, и многое успел сделать, он наладил хорошие деловые отношения с коллективом, его там любят и уважают. Сейчас я должен приказом вернуть Вас на должность начальника, а Корнеева к исполнению обязанностей рядового реставратора. Последствия этих действий очевидны: дела в мастерской на время передачи затормозятся, в коллективе возникнет напряженность, даже конфликты, да и обижать толкового работника как-то не хочется.

С другой стороны, юридически я не могу поступить иначе: Вы вернувшийся из командировки начальник мастерской. Как вы сами представляете выход из этой коллизии?

— Александр Николаевич! Я сам хотел просить Вас освободить меня от этой должности. Не лежит у меня душа к административной работе. Я вижу свою перспективу в том, чтобы осваивать тонкости техники и технологии реставрационной работы, совершенствовать эту технику и технологию, возможно, написать научную работу по этой тематике. В идеале моя мечта — стать уникальным реставратором, которому доверят бесценные полотна.

К тому же — я ведь еще и художник. Через пару месяцев Общество поощрения художников организует в Русском музее выставку-продажу произведений молодых художников. Мне надо закончить к этому сроку начатую еще до отъезда картину. Административная работа будет всему этому мешать. С другой стороны, реставрационной работы сейчас в Эрмитаже очень много, и хороший реставратор Вам будет кстати.

— Я рад, что эта сложная ситуация разрешилась к нашему взаимному удовольствию. Вы не откажете написать заявление по этому поводу? И не могу не позавидовать Вам. Я сам хотел бы заниматься только искусствоведческими вопросами, а вот видите — приходится заниматься делами, далекими от искусства.

(обратно)

Глава 6. СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Следователь Петроградского Губернского угрозыска Платон Прокофьевич Тарасов задумчиво вертел в руках икону, периодически поглядывая на сидящего напротив Муралова с таким выражением, будто ему принесли на завтрак что-то очень невкусное и даже отвратительное.

Был он профессионал высочайшего класса, накопил опыт еще с дореволюционных времен. Начальство ценило его как отличного сыщика, но не любило и даже слегка побаивалось его за резкость и непредвзятость суждений, за неуживчивый нрав и вечное брюзжание. Сложные отношения у него были и с коллективом — высокомерие и насмешливость раздражали сослуживцев. Тем не менее, когда следствие по какому-либо делу заходило в тупик, его всегда приглашали на совещание. Он сидел важный и насмешливый, изредка задавал вопросы и бросал реплики брюзгливым тоном. И зачастую именно эти реплики оказывались ключом к решению задачи. Зато в отпуске неуживчивый Платон Прокофьевич оказывался в самое неудобное время, премии и награды обходили его стороной. Но следователь относился к этому спокойно, даже пренебрежительно. Он любил свою работу до самозабвения, а раскрытие сложного, запутанного дела доставляло ему почти физическое наслаждение.

Был он холост и одинок, и сам выполнял немудрые хозяйственные обязанности. Как-то, еще до революции, Платон Прокофьевич пригласил вести свое хозяйство опытную экономку, но вскоре вынужден был отказаться. Его раздражал запах кухни, разносившийся по всему дому, идеальный порядок на его письменном столе и в гардеробе, при котором он не мог найти ни нужной бумаги, ни чистых носков, ни галстука. Да и присутствие постороннего человека в доме угнетало. Тем не менее, по мере того, как все больше седины поблескивало на висках, все чаще мелькала мысль, что после его смерти не останется частицы его плоти — родного дитяти. Попытки создать семью были неоднократны, но все они неизбежно кончались провалом. Причины были разные, но результат всегда один.

Но вот, наконец, казалось бы, судьба Платона Прокофьевича решилась, он познакомился с потерявшей ребенка вдовушкой, которая очень пришлась ему по душе.

Несмотря на свою тяжкую судьбу, Антонина Семеновна не утратила жизнерадостности и веселого задора. Была она молода, хороша собой, в меру дородна, чистоплотна и хозяйственна. Отличительной чертой ее характера была необыкновенная душевность, доброта и умение расположить к себе. Была она хлебосолкой, любила и умела угостить людей. Но существовал у Антонины Семеновны, с точки зрения Платона Прокофьевича и изрядный недостаток — бесчисленное количество родни, включая ватагу вечно голодных босоногих ребятишек. По этому поводу Платон Прокофьевич выставил категорическое требование: никакой родни в его доме не должно быть. Стал наш холостяк уже подумывать о свадьбе. Увы, чрезмерная доброта и хлебосольство Антонины Семеновны сыграли с ней злую шутку. Однажды, вернувшись домой во внеурочное время, он застал картину, приведшую его в ярость. В кухне, вокруг стола сидело около десятка мальчишек и девчонок, уплетавших огромные куски сайки, щедро смазанные сметаной и посыпанные сахарным песком, и прихлебывавших горячий чай с сахаром вприкуску. Хозяйка стояла тут же, подперев щеку рукой и умильно наблюдая за пиршеством.

Платон Прокофьевич, не говоря ни слова, проследовал в свой кабинет. Антонина Семеновна быстро выпроводила собравшихся, снабдив их на дорожку добавочной порцией сайки, а сама на цыпочках отправилась в кабинет на расправу. Расправа была короткой и жесткой.

— Антонина Семеновна, Вы обманули меня, и наши отношения поэтому прерываются. Завтра вся эта орава разнесет мой дом, послезавтра Вы пригласите в дом какого-нибудь страждущего и наставите мне рога, а позже я буду растить чужого ребенка. Я не могу это допустить. Прощайте. Я сейчас ухожу на службу и через два часа вернусь. К этому времени Вас не должно быть в моем доме.

— Платоша, — взмолилась она, — клянусь, это никогда больше не повторится. Как же я буду жить без тебя? Ведь ты приклеен к моему сердцу.

Но он остался неумолим. Уходя, он слышал, как женщина рыдала за дверью.

Так к моменту нашей встречи со следователем он оставался холост и одинок. Выясняя обстоятельства исчезновения бриллиантов, Платон Прокофьевич никак не мог решить — стоит ли брать это дело к производству. С одной стороны, слишком мало шансов раскрыть его — время упущено, главный подозреваемый исчез, и возможность найти его призрачна. А за «глухаря» начальство по голове не погладит. Но с другой стороны, вернуть в казну драгоценность огромной стоимости — необыкновенная удача. И он решил рискнуть.

— Расскажите-ка мне, как Вы впервые увидели оправу иконы с бриллиантом.

— Ее принесли из ризницы по приказу игуменьи.

— Вы держали икону в руках, следовательно, Вы можете сказать, был ли в тот момент бриллиант подлинным, или это был страз.

— Я впервые увидел кулон с бриллиантом на портрете младшей княгини Запрудской. В натуре я эту вещь не видел. Но когда я увидел кулон в окладе иконы, то был занят одной мыслью: как эта вещь могла попасть в Десятинный монастырь. К тому же все мое внимание было приковано к иконе, — ведь именно с ней мне предстояло работать. Так как у меня не было ни условий, ни желания хранить ненужную мне ценную вещь, я снял оклад и передал его на хранение старице. Таким образом, я не могу утверждать, был ли там драгоценный камень или страз.

— Когда Вы снимали оклад, кто-нибудь при этом присутствовал?

— Нет, я был один. Я снял оклад, завернул его в холст, перевязал бечевкой и в таком виде передал его старице.

— Кто монтировал оклад после реставрации иконы?

— Я монтировал.

— Когда Вам вернули оклад, у Вас не было впечатления, что узлы завязаны не так, как Вы их вязали, что упаковка была нарушена?

— Нет, у меня такого впечатления не было, хотя я должен сознаться, что не заострял на этом внимания.

— Кто-нибудь присутствовал при распаковке и монтаже оклада?

— Нет, я был один.

— Не было ли каких-либо царапин и повреждений, связанных с заменой камня на страз?

— Нет, не было. Это можно видеть и сейчас, икона у Вас в руках.

— А как семейная реликвия князей Запрудских попала в новгородский монастырь?

— Говорят, княжна в конце революции приехала из Финляндии, специально чтобы забрать реликвию. После всяких злоключений, связанных с неудачной попыткой достичь своего новгородского имения, она попала в Десятинный монастырь и отдала реликвию игуменье в обмен на разрешение остаться в монастыре.

— Говорят... Вы что же, не встречались в монастыре с княжной? Ведь Вы пробыли в монастыре более полугода!

— Да нет... — схитрил Сергей. — Мое общение с монастырскими обитателями ограничивалось старицей Марфой и матушкой игуменьей. Кроме того, монахиня меняет свое мирское имя на новое.

— Но Вы говорите, что видели портрет княжны. Значит, Вы могли узнать княжну в лицо, — заявил Тарасов, глядя в лицо Сергею с насмешкой и недоверием.

— Моя мастерская находилась в дальнем углу монастырского двора, подальше от сестринских келий, и разглядывать лица сестер мужчине не подобало, -— оправдывался Сергей.

— Но, может быть, реликвия изначально была не бриллиантом, а подделкой?

— Я достоверно знаю, мне говорил об этом сам князь, что драгоценность была застрахована, а перед страховкой подверглась экспертизе специалистов. Вещь была застрахована на астрономическую сумму. Сейчас страховой компании нет, но можно, мне кажется, найти людей, которые в ней работали, а заодно экспертов, которые оценивали стоимость камня.

— Вот этим я в первую очередь и займусь. Надо узнать, а был ли камень... Вы говорите, что первый раз икона пропала, когда ее стащила паломница Тася за день до приезда конфискационной комиссии, и что она вернула икону через три дня после этого. Как Вы думаете, зачем она это сделала?

— Официальная монастырская версия, — ясновидящая спасала чудотворную икону от осквернения. Но я думаю, более реально предположить, что она узнала: в Юрьевском и других монастырях уже изъяли ценности. Узнать это, у нее были возможности: она часто бывала в городе. Выдать себя за ясновидящую Тасе было выгодно: ее выселяли из монастыря. А после того, как она получила статус «ясновидящей», опасность изгнания миновала. Более того, она получила разрешение покидать монастырь в любое время суток якобы для сбора целебных трав. Я вообще считаю, что Тася не совсем то, за что себя выдавала. Хотя, с другой стороны, — и рубище, и вши, и цыпки на босых ногах были вполне достоверны.

— А почему Вы считаете, что она не странница и не ясновидящая?

— Однажды поздно вечером я гулял вдоль берега реки и услышал голоса спорящих. Светила луна и я узнал Тасю, которая властно требовала что-то у красноармейца из соседней части, а тот буквально умолял отпустить его. Я разобрал только одну фразу: «Потерпите. Остался всего месяц». Об этом я известил игуменью и посоветовал ей присмотреть за Тасей.

— А какое значимое событие ожидалось через месяц?

— Насколько я помню, ожидался какой-то большой религиозный праздник. И вскоре после этого произошел пожар и гибель Таси.

— Почему Вы считаете, что погибла именно Тася?

— Это не только я считаю, это следственные органы Новгорода сделали такое заключение. Труп опознать было невозможно — он сильно обгорел. Но был опознан не догоревший башмак Таси, из той пары, что выданы ей в монастыре, и тяжелый медный нательный крест, принадлежавший ей. Позже, когда безуспешно пытались найти следы оклада иконы, нашли еще металлическую пуговицу, в которой келейница признала застежку исподнего белья игуменьи. Следователь решил, что поскольку на пуговице был оттиснут религиозный сюжет, Тася могла ее выпросить, найти или просто стащить у Матушки и сохранить как святыню.

— Какое заключение сделано о причинах пожара?

— Были две версии. Сначала решили, что это поджог — ворота сгоревшего с Тасей сарая были подперты мощным бревном. Но остановились на варианте с несчастным случаем, считая, что бревно упало с горящей кровли и заперло ворота случайно. Однако я считаю, что следователь намеренно упростил себе задачу, чтобы поскорей закрыть дело. Ведь если бы бревно упало с горящей кровли, на нем непременно должны были остаться следы огня, чего на самом деле не оказалось.

— Как Вы думаете, могла Тася одна, либо с подельником подменить камень на страз?

— Нет, это исключено. За три дня изготовить страз такой сложности невозможно, а других возможностей у нее не было.

— Что Вы думаете о пропаже игуменьи?

— Не знаю, что и думать. Нелепо предположить, что вместо того, чтобы захватить чудотворную икону вместе с драгоценностью, она каким-то хитроумным способом подменила камень на страз. И уж совсем непонятно, почему беглянка не прихватила деньги и ценности из сейфа. Бриллиант таких параметров трудно реализовать в короткое время, а в сейфе — живые деньги и легко реализуемое золото.

— Вот это главный узелок. Развяжем его — распутается весь клубочек, — заключил Тарасов. — Только не думаю, что она сбежала, оставив монастырь и сестер-насельниц в это тревожное время на произвол судьбы. Я, конечно, приму меры к розыску ее в монастырях, но нутром чую, что здесь что-то другое. Едва ли она жива. А теперь давайте подумаем, не мог ли кто-либо подменить камень на страз после оценки, а княжна просто не знала об этом.

— Пожалуй, единственная возможность была у художника Танеева, который писал портрет княжны и длительное время имел дело с кулоном. Но Танеев уехал еще до войны на казенный счет в Италию и после революции на родину не вернулся.

— Сейчас у нас возобновляются связи с зарубежными органами полицейского надзора, так что мы сможем сделать запрос об образе жизни этого художника. На первый случай работы достаточно. Надо найти результаты страховки и экспертизы, запросить у новгородского угрозыска материалы следствия по делу, запросить воинскую часть о результатах розыска их дезертира, связаться с полицейскими органами Италии по поводу судьбы и образа жизни художника Танеева и, наконец, съездить в монастырь и воинскую часть потолковать с людьми.

(обратно)

Глава 7. «ХРИСТОС И ДЕВСТВЕННИЦА»

Довольный и счастливый, что ему удалось наконец избавиться от злополучной иконы, Сергей с увлечением и даже со страстью взялся за картину, начатую еще до отъезда. Теперь, когда любимая модель была рядом, он снова мог приняться за «Христа и девственницу». Сергей торопился закончить картину к открытию выставки-продажи работ молодых художников в Русском музее.

Работа двигалась быстро. Уже закончены были основные фигуры картины. Фигура Христа выглядела выпукло, почти рельефно на темном фоне заднего плана. Мягкое фосфорическое свечение окружало фигуру Спасителя. Лицо коленопреклоненной девушки также источало какой-то призрачный свет. Ее взгляд и поза выражали страстное желание осознать дарованное ей откровение. Можно было упрекнуть автора в излишней академичности композиции — классический треугольник. Однако эмоциональная энергетика поз и жестов, а также манера и техника письма с ликом компенсировали эту особенность.

Осталось закончить задний план с темным, волосатым, ощерившемся НЕЧТО на нем. Рассчитывая в ближайшие дни закончить работу, Сергей сделал заявку на участие в выставке — и был потрясен. К своему ужасу и отчаянию он получил отказ авторитетной комиссии, ведающей организацией выставки. Причина отказа — тема не актуальна. Сергей с жаром объяснял, что тема не может быть неактуальной — тема вечная, победа добра над злом, что тема отнюдь не библейская: в Писании нет такого события, хотя вполне возможно в жизни Христа подобные эпизоды были. Однако авторитетная комиссия была неумолима. Сергей чуть ли не рыдал от бешенства и бессилия. Сознание того, что его любимое детище, его надежда обречена пылиться там, где ее никто не увидит и не оценит, действовало на него удручающе.

С горя Сергей обратился к Кириллу Шумилову.

— Послушай, у тебя огромные связи, посодействуй с экспонированием моей картины.

Но Кирилл был неумолим.

— Ты понимаешь, о чем ты просишь? Сейчас все силы брошены на борьбу с религией, с этим мракобесием, а ты написал икону и хочешь выставить ее на публику. Я не только не буду ходатайствовать, но категорически запрещу показывать ее людям.

В этот момент душевного кризиса внезапно появился Николай, вернувшийся из Швеции. Смешной и неуклюжий в модном европейском костюме, он захлебываясь рассказывал о своих зарубежных впечатлениях. Хвастался, что получил пару наград за свои работы, что солидное британское издательство предложило ему очень выгодный контракт, но, помня московский инструктаж, он вынужден был отказаться, ссылаясь на крайнюю загруженность у себя на Родине.

— Ну, как они там живут? — поинтересовался Сергей.

— Хорошо живут, чистенько, аккуратно, без особых излишеств, но с достатком.

— А как к нам относятся?

— Хорошо относятся. Хотят с нами торговать. Насколько мне известно, у нас с ними уже заключено несколько крупных контрактов на поставку продукции машиностроения, в том числе паровозов. А я вам подарки привез — тебе и Екатерине Дмитриевне.

— Катя, Катя! Иди же сюда! Николай Мокрухин приехал, интересно рассказывает, да еще подарки нам привез.

Катя неохотно вышла из соседней комнаты, решив никаких подарков не принимать. Но Николай извлек из сумки свитер из шерстяного гаруса такой дивной красоты, и он был девушке так к лицу, что у нее не хватило духу отказаться. Сергею Николай привез кисти из беличьих хвостов, чему тот был несказанно рад.

— Я смотрю, ты всерьез занялся живописью. Ну-ка, покажи, что ты там накропал, Сергей послушно отодвинул с картины драпировку.

— Ого! — воскликнул Николай. — Это же здорово. Эдак ты и с самим Ивановым можешь потягаться, и еще не известно, кто перетянет. Такой талантище! Поздравляю, друг!

— Не с чем меня поздравлять. Наоборот, полное фиаско, — и Сергей поведал Николаю о своем горе.

— Как! — бушевал Николай. — У них там крыша поехала, что ли? Загубить такую работу! Я это так не оставлю. Вот, погоди, я завтра еду в Москву, — участников выставки Луначарский приглашает обсудить итоги. Я непременно пожалуюсь наркому на этих жалких формалистов, которые губят молодые таланты!

Сергей поблагодарил Николая за поддержку, хотя и понимал, что едва ли народный комиссар станет заниматься этим частным делом, у него и без того немало других забот. Но неожиданно Сергей получил заказное письмо с просьбой срочно представить свою работу на выставку для экспозиции. Ай да Николай! Добился-таки справедливости.

(обратно)

Глава 8. ПЛОХИЕ НОВОСТИ

Катя была так занята последнее время, что все откладывала визит к врачу. Ее давно беспокоили некоторые женские расстройства. Наконец, откладывать стало невозможно, и она пошла в районную поликлинику.

— Вы беременны! — заключил пожилой гинеколог, строго глядя на Катю. — Почему так поздно обращаетесь к врачу? В оставшиеся сроки прошу регулярно посещать врача. И сдайте вот эти анализы, — добавил он, протягивая Кате кучу бумажек.

Выйдя из кабинета врача, Катя присела на лавочку обдумать событие. У них с Кириллом будет ребенок! Это же замечательно! До той поры, пока они, наконец, смогут жить вместе с Кириллом, он уже ножками по дорожке топать будет. Трудностей Катя не боялась. Во-первых, у нее есть любящий преуспевающий муж, во-вторых, она сама в состоянии содержать маленького и, наконец, Сережа не откажет помочь любимой сестренке и дорогому племяннику. Почему-то Кате казалось, что будет непременно мальчик. Сложнее с учебой. Придется, все-таки взять академический отпуск, хотя до государственного экзамена осталось всего полгода. Экзамен можно ведь и отложить, а с родами — не получится. Надо поскорее поделиться своей радостью с Кирюшей: то-то он будет рад!

Вечером другого дня Катя встретилась с Кириллом в «гнездышке».

— А у меня новость, — шепнула она ему на ухо, целуя его у порога.

— Хорошая или плохая?

— Отличная!

— Тогда давай ее скорее, выкладывай.

— У нас будет ребенок. Врач сказал, что я беременна.

Рука, поднятая Кириллом, чтобы обнять ее, застыла в воздухе, лицо вытянулось и окаменело.

— Надеюсь, ты не собираешься оставить его? Ты же знаешь, что сейчас в наших обстоятельствах родить ребенка просто невозможно.

— Прости, я не поняла, что значит «не собираешься оставить»?

— Тебе и это надо объяснять? Надо срочно делать аборт, пока не поздно. Сейчас медицинские аборты не запрещены, операция не сложная, ты не замужем, так что никаких препятствий с разрешением на аборт не будет.

— Но это же чудовищно! Убить собственного ребенка...

— Какого ребенка? — запальчиво перебил ее Кирилл. — Сейчас это не ребенок, а комочек слизи, который может стать ребенком, а может и не стать. В нашем случае он не может стать ребенком, — обстоятельства не те.

— Какие обстоятельства? Если ты отказываешься помочь мне, я сама в состоянии вырастить малыша, Сережа мне непременно поможет, но убивать своего ребенка я не буду!

— Своим упрямством ты вынуждаешь меня быть жестоким. Хорошо, я скажу тебе всю правду. Если бы ты была чуть менее наивной и доверчивой, ты давно бы догадалась, что я женат, что у меня есть семья, которую я не могу оставить.

Катя была потрясена: человек, которому она верила безраздельно, все время лгал ей. То, что она так любила, оказалось обыкновенным пошляком, соблазняющим молодых девушек, чтобы тешить свою похоть. Какая гадость! Тошнота подступила к горлу, закружилась голова, и Катя торопливо опустилась на ближний стул.

Помолчав немного и придя в себя, Катя заявила твердо:

— Раз я теряю тебя, у меня останется ребенок. Будет для чего жить, будет чему радоваться.

— Ты не теряешь меня, ты не можешь меня потерять. Я люблю тебя. Ты нужна мне как пища, как вода, как воздух. Мы по-прежнему будем встречаться, и любить друг друга. Но ребенок не должен появиться.

— Я не могу губить своего ребенка только потому, что его отец обманщик. Постараюсь оградить его от дурного влияния такого человека.

Кирилл в ярости метался по комнате. Ей показалось, что он в этот момент мог ударить ее. Но Кирилл в раздражении сломал зонтик, который не успел поставить в угол, а потом забыл, ошарашенный новостью. Бросив обломки зонтика в угол, он близко подошел к Кате и, глядя ей в лицо, цедил сквозь зубы рубленые, тяжелые как свинец фразы:

— Слушай меня внимательно, девочка! Ты ставишь меня в отчаянное положение. Внебрачный ребенок — это аморалка. За аморалку исключают из партии и лишают должности. Мало того, что я и моя семья остаемся без куска хлеба — это не главное. Главное в том, что цель моей жизни — отдать все свои способности, опыт, знания на построение справедливого общества для блага людей. Ради этого я жил, ради этого боролся и рисковал жизнью и свободой, ради этого я живу и работаю сейчас. Лишить меня моей работы, значит лишить цели жизни. Короче, если родится ребенок, я покончу с собой. Выбирай между комочком слизи и моей жизнью. Оставляю это на твоей совести, — закончил он, громко хлопнув дверью.

После нескольких дней слез и колебаний, ненавидя себя и Кирилла, Катя отправилась к гинекологу с целью сделать аборт. Тот же пожилой врач встретил ее приветливо.

— Ну-ка посмотрим, как мы растем. Анализы у Вас отличные, так что все в порядке. Обратите внимание на питание — овощи, фрукты, непременно белковую пищу.

Катя несмело пролепетала:

— Я пришла делать аборт.

— Деточка, у Вас все в порядке с головой? Вам рожать скоро, а Вы аборт захотели. Это невозможно. Мы не делаем аборты с такими сроками беременности по медицинским соображениям, да и по моральным тоже — в Вас живет уже вполне сформировавшийся ребенок. Небось, толкается ножками, хулиганит? То-то. Надо, деточка, рожать. Ведь это предназначение женщины: быть матерью, растить детей, тем более, такой как Вы — молодой, красивой, здоровой, сильной. Я Вам скажу по своему опыту, что ни одна из женщин, которая хотела сделать аборт, а потом не сделала, никогда не пожалела об этом.

Катя заплакала от безысходности.

— У Вас тяжелые условия? — участливо спросил врач. Крыша над головой у Вас есть?

— У нас квартира на двоих с братом.

— Вы нуждаетесь, у Вас нет заработка?

— У меня хорошая работа и хороший заработок.

— Вот видите — и родные у Вас есть. Брат у Вас не пьющий?

— Нет, что Вы, он хороший художник и реставратор.

— Знаете, деточка, перестаньте блажить. Большинство из моих пациенток и мечтать не могут о Ваших условиях, но все собираются рожать. А что папаша Вас бросил — так и Бог с ним. Вон Вы какая красавица, у Вас еще будет и любовь и счастье.

Катя медленно побрела к двери.

— И не вздумайте делать криминальный аборт. Это либо мучительный летальный исход, либо увечье, — крикнул врач ей вслед.

«Не удалось мне тебя убить одного, мой малыш, значит, будем умирать вместе», — подумала Катя.

И ребенок, будто подслушав мысли своей матери, задвигался, забил ножками, как бы говоря:

— Мама, я здесь, я жить хочу.

Вечером Сергей отправился навестить Олю, узнать, не нужна ли его помощь и заодно пригласить ее на выставку в Русский музей, где экспонируется его картина.

Застал он ее в слезах. Чувствовалось, что Ольга плакала давно и горько. Инстинктивно он бережно обнял вздрагивающие от рыданий плечи девушки и прижал ее к себе, пытаясь пожалеть и утешить. Сквозь всхлипы и рыдания Сергею удалось понять, что Оля случайно встретила своего старого дворецкого, который рассказал, что ее отец, князь Запрудский во время революционного переворота был в Петрограде. Князь пытался попасть в свой особняк и был задержан революционной охраной. Дальнейшая его судьба дворецкому была неизвестна, однако можно предполагать самое худшее. Сергей обещал, что использует все связи и приложит все усилия для того, чтобы выяснить судьбу князя. Склонившись над девушкой, он шептал ей слова утешения и надежды. Как-то так случилось, что распухшие бесформенные губы Оли оказались совсем рядом с его лицом, и он не отдавая себе отчета, не владея собой, начал жадно целовать эти губы, эти мокрые щеки, эти заплаканные глаза. Вдруг он почувствовал резкий толчок в грудь и мигом опомнился. Ольга вырвалась из его объятий и стояла, сверкая мгновенно высохшими глазами, затем последовала звонкая пощечина.

— Я Вам не девочка для развлечений, — задыхаясь от бешенства, процедила она.

Сергей был повержен, сломлен, убит. Нет, дело было не в пощечине — в конце концов, он заслужил ее. Впервые за долгое время Ольга вместо дружеского «ты» сказала ему «Вы». Неужели он потерял ее дружбу и доверие?

— Простите меня, Ольга, это получилось нечаянно, я не ведал, что творил. Обещаю, что никогда, никогда в жизни это больше не повторится. Склонившись, он осторожно взял в обе свои руки ее «карающую десницу», поднес ее к губам.

— Будьте милосердны, простите меня, если сможете.

Поклонившись ей, Сергей быстро зашагал к выходу. Уже в дверях он задержался на минуту:

— Я хочу, чтобы Вы знали, Оля, этот нечаянный, этот ворованный поцелуй украсит мою жизнь до конца моих дней.

Не дожидаясь ответной реакции, он стремительно опустился вниз по лестнице.

— Какой хороший парень, — подумала Ольга. — Жаль, что женат. Хотя, пока детей нет, можно еще побороться. Наверное, напрасно я поступила так... категорично.

Вернувшись домой и поостыв, Сергей вспомнил, что не выполнил цель своего визита, не пригласил Олю на выставку, где экспонировалась их картина. Завтра надо будет застать ее у капеллы после утренней спевки.

На следующий день, уже покидая квартиру, он зашел попрощаться к сестре, которая почему-то оставалась дома. Сергей просто не узнал Катю. Посеревшее, осунувшееся лицо, остановившийся взгляд, глаза полные ужаса и бесконечной отчаянной боли.

— Катюша! Что с тобой, моя девочка? С тобой случилось что-то плохое. Не надо отчаиваться, приободрись. Уверяю тебя, чтобы ни случилось с тобой — двое сильных, здоровых, умных, а главное — дружных людей обязательно найдем выход из положения. Извини, я сейчас вынужден уйти всего часа на два, не более, а потом вернусь, и мы вместе засядем решать твои проблемы. Ну, будь умницей, не хандри, я скоро вернусь — прибавил он, торопливо целуя ее.

Все его мысли были заняты предстоящим свиданием с Ольгой. Он и жаждал ее всей душой, и страшился. Как-то княжна встретит его после утреннего эксцесса?

Сергей увидел Ольгу, выходящую из дверей капеллы в сопровождении высокого брюнета в длинном пальто. Та заметила художника издали и неожиданно приветливо помахала ему рукой. Кивнув спутнику, она торопливо подошла, почти подбежала к нему.

— Что-нибудь случилось, Сережа? — спросила она участливо.

— Я пришел пригласить вас... тебя на выставку, где экспонируется картина, для которой ты позировала. Не можешь ли ты пойти со мной прямо сейчас?

— Непременно, — сразу согласилась она, — только давай перекусим где-нибудь — да вот, хоть в этой чайной.

Они с аппетитом пообедали чаем с горячими пирожками с капустой и морковкой, а потом догнали трамвайный вагон — что было необыкновенной удачей, так как трамваи все еще ходили крайне редко и нерегулярно. Отыскав зал, где экспонировалась выставка-продажа картин молодых художников, Сергей бегло осмотрел стенды с картинами, отыскивая свою. Картины не оказалось. Он повторно, на этот раз медленно и внимательно осмотрел всю экспозицию — и не нашел то, чего искал. Картина исчезла. Расстроенный, Сергей не знал, как объяснить спутнице происходящее. Наконец, он решил разыскать администрацию выставки и выяснить судьбу полотна.

Молодой администратор на бегу отвечал на вопросы сразу нескольких посетителей:

— Муралов? «Христос и девственница»? Ее купили ещё вчера, почти сразу после открытия выставки. Кто купил? Покупатель пожелал остаться неизвестным. Сегодня уже поздно, а завтра с утра зайдите в бухгалтерию и получите Ваш гонорар. Очень жаль, что хорошая картина выставлялась так недолго. Вы, видимо, сильно продешевили, оценивая ее!

Сергей стоял, уронив голову. Плод его труда и надежд, полотно, которое он вынашивал много лет, не увидит ни художественная общественность, ни критика, ни журналисты. Ее как бы и не было вовсе. И он так хотел показать Оле свою работу и узнать ее мнение... Слабым утешением было то, что видимо, кому-то картина очень понравилась. Но делать было нечего, и они решили побродить по другим залам великого музея.

В одном из залов они натолкнулись на группу туристов с экскурсоводом, столпившихся у одной из картин. Беглого взгляда им было достаточно, чтобы понять, как знакомо им это полотно. Бывают же на свете чудеса! Экскурсовод стоял у того самого портрета Ольги, который Сергей писал когда-то в доме Запрудских. Пожилая дама в очках с золоченой оправой, длинной юбке и толстых шерстяных носках, втиснутых в растоптанные опорки, объясняла экскурсантам, что в данном зале собраны новые поступления, в частности, некоторые полотна из коллекции князей Запрудских.

— Хочу особо обратить Ваше внимание на этот неоконченный портрет юной княжны Запрудской, написанный молодым неизвестным художником. Нетрудно угадать блестящее мастерство и недюжинный талант автора. Взгляните, как верно подметил мастер ликующую юность девушки, изображенной на портрете и ее едва пробуждающуюся женственность. Удивительна техника письма: обратите внимание на слабое свечение, которое источает фигура девушки. Возможно, художнику удалось раскрыть секрет рецептов красок древних мастеров раннего Ренессанса, славившихся этим эффектом свечения. Известно, что портрет этот написан как эскиз к его картине. Однако, к сожалению, ни судьбу картины, ни судьбу самого художника нам установить не удалось.

Ближайшая к Ольге экскурсантка повернулась к ней, чтобы проследовать к следующему стенду, и бросила скользящий равнодушный взгляд на соседку. Сходство оригинала с портретом было настолько очевидно, что женщина буквально онемела от неожиданности. Опомнившись, она начала теребить за рукав своего спутника, чтобы поделиться с ним своим открытием. Не дожидаясь, когда их инкогнито будет раскрыто, Ольга схватила Сергея за руку и увлекла его в соседние залы. Они торопливо бросились к выходу и остановились только за пределами решетки курдонера дворца. Оказавшись за оградой, они, все еще держа друг друга за руки, разразились взрывами оглушительного хохота. Они смеялись долго, от души, смеялись до слез, до колик под ложечкой. Собственно, ничего смешного в том, что с ними произошло, не было. Но они были молоды и веселы, им было хорошо вдвоем и они смеялись просто так, без причины. Недаром говорят, что смех без причины — самый лучший смех на свете.

Насмеявшись вдоволь, они отправились бродить вдвоем по весеннему залитому солнцем прекрасному городу. Шли наугад, без всякой цели, испытывая радость от взаимного общения, от красоты и величия окружающих их пейзажей, от пьянящего дыхания пробуждающейся природы. Они шли, то горячо, увлеченно обсуждая какую-то мысль, подчас споря и перебивая друг друга, то надолго умолкая, с тем, чтобы осмыслить сказанное. Так они прошли проспект 25-го Октября, вышли на набережную, постояли у величественной панорамы Невы, окруженной дворцами и парками, миновали Зимний дворец и очутились у Летнего сада с его знаменитой решеткой. Весеннее солнце не торопилось спускаться к горизонту, но время неумолимо близилось к вечеру. Внезапное воспоминание вспыхнуло в мозгу у Сергея, пронзило все его существо и пригвоздило к тротуару. Он вспомнил глаза Кати, наполненные животным ужасом и непереносимой болью. Что он наделал? Он же обещал сестре вернуться через два часа и помочь ей. Как он мог забыть об этом? Наскоро проводив Олю до трамвайной остановки, Сергей помчался домой.

— Прости, Оля, я должен срочно вернуться домой. Я обещал Катюше вернуться через два часа, а задержался до вечера. Завтра вечером я встречу тебя у капеллы. Мне надо сказать тебе что-то важное. Стоя на трамвайной остановке, Ольга кусала губы от обиды и ревности.

— И не проводил толком, и даже фразу не дал закончить, помчался к своей Катюше, а она ему изменяет направо и налево. Зачем ему такая жена?

Ольга размышляла о том, как ей встретить его завтра, — то ли радостно и приветливо, то ли холодно и презрительно. Впрочем, у нее еще будет время подумать об этом хорошенько.

Но ни завтра, ни послезавтра назначенная встреча не состоялась. На какое-то время Сергей исчез из поля зрения Ольги, как она думала, навсегда.

(обратно)

Глава 9. КАТАСТРОФА

Амалии Карловне было не по себе: соседка почему-то не пошла на работу, а она до сих пор не знает почему. Поэтому она нашла предлог зайти в квартиру соседей.

— Катюша, одолжи мне пару луковиц.

В кухне было тихо и пустынно. Тогда она зашла в спальню Кати и остановилась, потрясенная. На постели в судорогах иконвульсиях лежала Катя, глаза ее закатились под самый лоб, изо рта вырывались какие-то хрипы, на губах пузырилась пена. Амалия Карловна подобрала пузырьки, брошенные на полу у кровати.

— Опиум! Отравилась!!! — вскрикнула она.

Деятельная натура мгновенно подсказала решение.

— Кеша! Кеша! — закричала она сыну. — Беги скорей в участок, у них есть телефон, вызывай карету скорой помощи. Скажи, соседка отравилась, надо срочно спасать, пусть едет как можно скорее, — она умирает.

Отправив сына, Амалия Карловна побежала на кухню, схватила чайник с водой и таз и стала заливать воду в почти бесчувственное тело. Вода текла изо рта, промочила одежду и постель, попала в дыхательное горло и вызвала судорожный кашель, но, видимо, часть ее попала по назначению и спровоцировала спасительную рвоту. Сделав больной укол для поддержания сердечной деятельности, медики увезли больную для госпитализации.

Через несколько часов прибежал запыхавшийся Сергей. Входная дверь в квартире была открыта, свет в прихожей не горел. Ощупью включив свет, он обнаружил повсюду непривычный беспорядок. Пахло какими-то лекарствами. Сергей несколько раз окликнул сестру и, не получив ответа, принялся искать ее по всей квартире. За этими поисками и застала его Амалия Карловна, привлеченная его криками.

— Катюшу увезла скорая. Она отравилась.

— Как отравилась? Почему? Она жива? Куда ее увезли? — засыпал вопросами соседку Сергей.

— Из всех ваших вопросов я могу ответить только на один — ее увезли в госпиталь на Фонтанке, куда мы с вами сейчас и отправимся.

— Амалия Карловна, дорогая, — взмолился Сергей. — Я добегу туда за полчаса, а вместе мы и за два часа не управимся. Обещаю вам, вернувшись, рассказать все самым подробным образом.

И, не допуская возражений, он опрометью бросился к выходу.

Глаза лечащего врача встретили Сергея холодно и осуждающе.

— Вы муж пациентки?

— Нет, ее брат.

Глаза врача немного потеплели.

— Целуйте руки вашей соседке, которая умелыми и решительными действиями не дала вашей сестре умереть до приезда врачей. Сейчас она вне опасности. И она, и ребенок.

— Какой ребенок? При чем здесь ребенок?

— Ваша сестра беременна, и нам удалось ее беременность сохранить.

— Я могу ее увидеть?

— Сейчас — нет. Мы дали ей большую дозу снотворного, и она будет спать до утра. А вот утром — часов в десять приходите обязательно. Мы рассчитываем на Вашу помощь и содействие. Мы не можем справиться с одной проблемой. Дело в том, что ваша сестра не хочет жить. Она обвиняет нас в том, что мы насильно вернули ее к жизни. Короче, повторный суицид неизбежен. И хотя мы подключили квалифицированного психиатра, результата пока нет. Мы рассчитываем на то, что ее родные, лучше разбирающиеся в ее жизненных перипетиях, окажутся полезнее. Но, кажется, я ошибся. Тем не менее, давайте попробуем. Надо очень деликатно, без нажима попытаться выяснить, что заставило эту молодую здоровую мать лишить жизни и себя, и своего ребенка. Докажите ей, что рождение малыша будет величайшим счастьем для всей вашей семьи, что ей будут созданы все условия для воспитания ребенка. До завтра. Желаю удачи. Кстати, вам необходимо организовать круглосуточное дежурство у постели вашей сестры, иначе неизвестно, какой сюрприз с летальным исходом она нам может утроить.

Вернувшись домой, Сергей был с пристрастием допрошен Амалией Карловной, которая сразу же предложила свои услуги: дежурить у постели больной во второй половине дня. В ночные часы решено было пригласить опытную сиделку.

— Ничем не могу вас порадовать, — такими словами встретил Сергея лечащий врач. — Та же апатия, замкнулась в себе, отказывается от пищи. Пройдите к ней, поговорите, может быть, что-то удастся выяснить. Кстати, мы связывались с женской консультацией по поводу ее беременности. И выяснили, что она недавно обратилась туда с просьбой сделать аборт, но ей, естественно, отказали ввиду поздних сроков беременности. Видимо после этого она и решилась на суицид.

Сергей с трепетом вошел в палату. Он не узнал сестры — осунувшееся, почерневшее лицо, остановившиеся безжизненные глаза, глубокие складки у края рта. На столике завтрак, к которому она и не притронулась.

— Здравствуй, сестренка, — начал было Сергей, — и замолк.

Холодный, враждебный взгляд скользнул куда-то мимо него, остановился где-то на потолке, после чего Катя закрыла глаза.

Он подождал немного и снова начал:

— Что же ты не кушаешь? Ведь малышу необходимо питание. Я тебе принес грушу и апельсин. Хочешь, очищу?

Катя лежала все так же неподвижно с закрытыми глазами.

— Как замечательно, что у нас будет малыш! — продолжал Сергей. — Ты позволишь мне участвовать в его воспитании? Он ни в чем не будет нуждаться — лучшая одежда, лучшие игрушки, лучшая школа. Я научу его или ее рисовать. Если это будет мальчик, мы с ним будем вместе ходить на футбол и рыбалку, будем что-нибудь мастерить, а если будет девочка, — мы отдадим ее в балетную школу, она у нас будет изящной и грациозной, а ты научишь ее рукодельничать.

В этот момент звук, похожий на рыдание, сорвался с губ Кати, она открыла глаза и посмотрела на него с ненавистью.

— Ребенок не родится. Он сказал, что если ребенок родится, он покончит с собой.

— Кто «он». Кто это сказал? — вскричал Сергеи.

Но Катя, как бы испугавшись, что проболталась, замолчала и отвернулась к стене. Через минуту ее тело корчилось и билось в отчаянных рыданиях. Дежурная медсестра вызвала врача, который назначил укол снотворного.

Сергей подробно рассказал врачу о результатах своего монолога.

— Вот и найдите этого негодяя, который обрек на гибель бедную женщину и ее ребенка, и потребуйте, чтобы он отказался от своей угрозы.

— Куда идти, где его искать? — думал Сергей в растерянности. Как всегда в трудную минуту помощь Николая Мокрухина была неоценима. Домна Матвеевна обрадовалась дорогому Сереженьке.

— Вот и отлично, у меня как раз сейчас пироги поспеют, мои фирменные — с зеленым луком и яичками. Николенька еще со службы не вернулся, но он сейчас придет. Посиди со мной маленько, да расскажи, как живешь-можешь.

— Спасибо, Домна Матвеевна, как-нибудь в другой раз, а сейчас не могу, побегу ему навстречу, дело уж очень срочное.

Николая он встретил почти у порога и наскоро рассказал суть дела. Узнав, что Катя отравилась, Николай ни слова больше не понял из того, что говорил Сергей и только кричал:

— Она жива?

Он обхватил голову двумя руками и, раскачиваясь из стороны в сторону как в трансе, в отчаянии причитал:

— Ах, я негодяй! Что я натворил? Убить меня мало!

Сергей был поражен.

— Так это ты, Колька, напакостил? Как же ты мог?

— Да нет, я не в том смысле. Я видел, что этот хлыщ умасливает Катерину Дмитриевну и, вместо того, чтобы убить мерзавца, уехал в Швецию на выставку. Тут он и сотворил свое черное дело.

— Говори скорей, кто этот хлыщ.

— Кирилл Шумилов, кто же еще?

— Где мне его найти?

— Я сам найду его и вытрясу эту мразь из его поганой шкуры.

— Нет, Николай, прости меня, но это дело наше, семейное. И решить его должен я, ее брат. Так где его найти?

— Он подвизается на каких-то ролях в РАБИС!

Сергей уже бежал по указанному адресу, когда

Николай крикнул ему в след:

— Я могу увидеть ее?

— Ни в коем случае, она сейчас не готова видеть кого-либо, даже меня. Я тебе скажу, когда будет можно.

Сергей ринулся мимо растерявшегося швейцара к двери с табличкой «Шумилов К. Е.». Игнорируя секретаршу, которая безуспешно пыталась остановить незваного посетителя, он ворвался в кабинет, схватил Кирилла за галстук, и заорал что есть силы:

— Мерзавец! Ты убил мою сестру!

— Вы с ума сошли. Как Вы смеете, вести себя подобным образом в государственном учреждении? — возмущался Кирилл, пытаясь сохранить достойную позу. — Я милицию вызову!

— Давай, зови! Я всем расскажу, как ты соблазнил невинную девушку и довел ее до самоубийства.

Я вытряхну тебя из этого уютного кабинета прямо на нары!

— Да что произошло? Успокойся. Сейчас у меня важное совещание, после чего мы обсудим ситуацию.

— Никаких совещаний! Или ты сейчас выйдешь со мной на улицу, или я устрою скандал на всю твою контору и публично набью тебе морду.

— Но люди уже оповещены... — пытался возражать Кирилл.

— Я все сказал, повторять не буду.

— Хорошо. Маргарита Анатольевна обзвоните приглашенных, совещание откладывается, о времени я сообщу позже.

Оказавшись на набережной у старинного особняка, в котором располагался РАБИС, в атаку пошел Кирилл.

— Ты что расшумелся? Что произошло? Да, у нас с Катей небольшая размолвка, с кем не бывает.

— Екатерина отравилась после того, как ей отказали в аборте. Ее чудом удалось спасти. Но она твердит, что ты сказал, будто если родится ребенок, ты покончишь с собой. Сейчас она обвиняет врачей в том, что ее насильно вернули к жизни и готова к повторному суициду.

— Бедная девочка! Нельзя же так буквально принимать мои слова. Да, мне пришлось припугнуть ее после того, как она отказалась делать аборт. Я люблю твою сестру, Сергей, так люблю, как никогда не любил раньше и вряд ли полюблю впредь. Но сейчас у нас такая ситуация, что мы не можем иметь ребенка. Где она сейчас? Я немедленно пойду и разъясню ей все недоразумения, и у нас снова будет все хорошо.

— Никуда ты не пойдешь: я тебя не пущу. Больше того, если ты попытаешься подойти к Кате, я размозжу твою поганую голову о тротуар. Ты сейчас здесь, немедленно должен сказать, что у тебя нет возражений против рождения ребенка.

— Ну что поделать, раз уж так вышло, — возразил Кирилл после некоторых колебаний. — Но я прошу, чтобы она не называла меня отцом ребенка.

— В гробу она видела такого папашу! Пошел вон, мразь, чтобы я больше тебя не видел. Впредь если увидишь меня, переходи скорей на другую сторону улицы, я ведь всего лишь человек, могу не сдержаться и зашибить тебя до смерти.

Сергей опрометью бросился назад в госпиталь.

Катя лежала неподвижно лицом к стене. На столике стоял нетронутый обед.

— Катя! Я только что говорил с Кириллом.

Плечи сестры вздрогнули. Она повернулась и в глазах ее промелькнула искра интереса.

— У него нет никаких возражений против рождения ребенка. Он только не хочет, что бы ты называла его отцом малыша. Ты отказывалась делать аборт, и он просто припугнул тебя, вовсе не рассчитывая, что ты всерьез примешь его угрозу.

Лицо Кати выразило недоумение, но затем оно стало медленно преображаться. Глядя на него, Сергей вспомнил, как когда-то, они, дети, вместе с родителями наблюдали восход солнца на Ай-Петри... Переночевав в маленькой гостинице, они были разбужены проводником еще до рассвета. В серой полутьме они пробирались по каменной тропе к краю обрыва на вершине. Ледяной ветер рвал одежду, пробирая до костей. Вдруг серая плоская завеса была разорвана ярким лучом, который брызнул на горизонте и загорелся на вершине главного зубца Ай-Петри. Мгновение, и загорелись оба младших брата. Потом волна света хлынула и медленно стала заливать вершину склона, и растеклась по парку далеко вниз, золотые купола и шпили корпусов санаториев. И вот оно, светило выплыло из волн морских, умытое и яркое, огромное, красное, каким никогда не бывает среди дня и, как в «Синей Птице» Метерлинка поворотом перстня превратило серую пелену моря в ликующее многоцветье.

Вот и в лице Катюши чуть вздрогнули синие плотно сжатые губы, они запульсировали и приоткрылись. Краска вспыхнула на ее щеках, широко раскрытые глаза радостно засверкали.

— Значит можно жить? Значит, можно родить моего малыша? И ножки моего маленького смогут топать по дорожке? И ручки могут рвать цветочки? — из сияющих счастливых глаз Кати текли невольные слезы.

— Вот и славно, — улыбнулся Сергей. — Давай-ка мы теперь подкормим твоего маленького. А то ты его совсем голодом заморила. А я побегу домой: нам с Николаем надо сделать ремонт в квартире, пока ты тут в больнице, с тем, чтобы мы принесли ребенка в чистое жилье.

Вскоре после ухода Сергея на очередное дежурство явилась Амалия Карловна с огромным букетом цветов и корзиной дефицитнейших фруктов. Она сразу отметила изменения в своей подопечной и бросила ей с лукавой усмешкой:

— Смотри, Катюша, как тебя твои ухажеры балуют!

Она никак не ждала реакции, которая последовала: лицо больной перекосилось от боли, и она процедила сквозь зубы, задыхаясь:

— Отдайте, отдайте немедленно все этому человеку и никогда — слышите, никогда не берите у него ничего.

Катя разразилась бурными, неудержимыми рыданиями.

Перепуганная Амалия Карловна пыталась ее успокоить:

— Не плачь, деточка, я сейчас выброшу все этому рыжему, и скажу, чтобы он не смел здесь появляться.

Слезы высохли у Кати.

— Постойте, Амалия Карловна! Вы говорите — рыжему?

— Да вон он под окном стоит.

— Отбой, Амалия Карловна, у рыжего мы все возьмем и записочку благодарственную ему чёркнем. — И она нацарапала карандашом, с трудом сжимая его в еще неверных пальцах: «Благодарю! Как вовремя, как кстати! Целую вас мысленно, а материнский поцелуй в рыжую щетинку за мной по выздоровлении. Е. М.»

Амалия Карловна открыла форточку и бросила ему записочку. Через полчаса Амалия Карловна выглянула в окно удостовериться, идет ли дождь. Дождь шел, и под дождем все там же стоял Николай, прижимая к груди драгоценную записку.

(обратно)

Глава 10. ДОПРОС

Дома Сергей получил записку: следователь Тарасов просил явиться незамедлительно.

— С этим я, пожалуй, повременю. Важнее встретиться с Олей. После того, как я не явился на назначенное свидание, она Бог весть, что обо мне подумает.

Постояв некоторое время у здания капеллы, Сергей дождался окончания спевки. Наконец, он увидел княжну в сопровождении все того же высокого брюнета. Оба шли, увлеченно что-то обсуждая. Наконец, она подняла глаза и увидела Сергея.

Что-то дрогнуло и исчезло в ее лице, принявшем вдруг холодное и даже надменное выражение.

— Ох, чувствую, достанется мне сейчас на орехи! — с тревогой подумал Сергей.

Ольга церемонно поклонилась ему и прошла мимо, не останавливаясь. Знал бы Сергей, что творилось в душе у бедной девушки! Она считала, что безвозвратно потеряла его — и вдруг о, чудо! Он снова здесь, значит не все потеряно, значит все возможно!

Сергей, видя, что Ольга уходит, бросился ей наперерез и, обратившись к ее спутнику, попросил разрешения сказать его даме пару слов наедине. Тот пожал плечами, обронив:

— Надеюсь, Вы не будете слишком назойливы, — и отошел в сторону.

— Оля, ты не должна на меня сердиться. У меня большое горе: Катя была смертельно больна. Только сегодня смертельная опасность миновала, и я сразу помчался к тебе.

— А я и не сержусь. Мне все равно. Впрочем, рада, что Екатерина Дмитриевна поправляется. Передай ей мой привет, — сказала она и двинулась к ожидавшему ее брюнету.

— Оля! — не унимался он. — Я приглашаю тебя на очень значительное событие в художественной среде. Я получил приглашение на двух персон посетить вернисаж, где будут выставлены картины Серова, Петрова-Водкина, Бродского и многих других современных художников. Но главное — будет выставлено неоконченное полотно Крамского «Хохот», а также несколько последних, ранее не экспонировавшихся работ Врубеля. Ожидается много гостей из Москвы — журналистов, художников, дипломатов. Это событие нельзя пропустить. Я буду ждать тебя завтра в двенадцать часов у ворот курдонера Михайловского дворца.

— Едва ли мне удастся выкроить время. Впрочем, может быть что-нибудь и получится, но особенно не рассчитывай, — и, махнув ему рукой, она поспешила догнать своего спутника.

Сергей с утра ничего не ел, и пустой желудок настойчиво напоминал о себе. Однако он рассчитал, что, занявшись трапезой, не успеет на встречу со следователем. А откладывать ее на завтра было невозможно, — следующий день был расписан по минутам: с утра — больница, с двенадцати до трёх — вернисаж, затем — мастерская Эрмитажа, а дальше надо вплотную заняться ремонтом квартиры.

Решив отложить еду до ужина, Сергей отправился к следователю. Платон Прокофьевич, грузный, усталый, с насмешливо прищуренными глазами, сидел, развалясь в потрепанном кресле и перебирал аккуратно разложенные стопки бумаг короткими толстыми пальцами.

— Присаживайтесь, Муралов! Хочу уточнить некоторые позиции в связи с пропажей бриллианта. Я только что вернулся из Новгорода, посетил монастырь, опросил монахинь, ознакомился с материалами дела в местном угрозыске и должен сознаться, что ответов на прежние вопросы я не нашел, а новых привез ворох. Итак, начнем с самого начала — расскажите, почему Вы стали заниматься иконой и как попали в Десятинный монастырь?

Сергей подробно рассказал о задании, полученном от Бенуа.

— Вы впервые увидели драгоценность в монастыре?

— Увидел в натуре впервые в монастыре, но до этого видел на портрете младшей княжны Запрудской работы художника Танеева.

— Как попала реликвия дома Запрудских на оклад чудотворной иконы Десятинного монастыря?

— Я доподлинно не знаю, но со слов игуменьи мне стало известно, что реликвию передала монастырю одна из монахинь в обмен на разрешение остаться насельницей в монастыре.

— Вы можете назвать имя этой монахини?

— Нет, не знаю, — схитрил Сергей.

— Знаете Вы все отлично, ну да ладно. Расскажите-ка подробно, как состоялась Ваша первая встреча с иконой?

— Икону в окладе по требованию игуменьи принесли из ризницы.

— Увидев реликвию, вы не заподозрили подделки?

— Во-первых, помещение было очень плохо освещено, и заметить подделку в неверном свете свечей было невозможно. Но главное — я так был ошарашен, увидя знакомый предмет в столь неожиданном месте, что ни на чем другом сосредоточить свои мысли не мог. А затем, когда я немного пришел в себя, я углубился в изучение иконы, которую мне предстояло реставрировать, а она находилась в плачевном состоянии. Так что мне было не до оклада.

— Вы работали с иконой в окладе?

— Нет, конечно. Он мне мешал, и я попросил убрать его.

— Кто и как снимал оклад?

— Оклад снимал я. Икону принесли в оборудованную для меня мастерскую.

— Вы снимали оклад в присутствии свидетелей?

— Нет, я снимал один, затем я завернул оклад в холст и тщательно перевязал веревкой крест-накрест, несколькими узлами. После этого я позвал старицу, и она унесла пакет.

— Кто монтировал оклад после реставрации иконы?

— Я монтировал.

— Вы не заметили — Ваша упаковка не была нарушена?

— Я не обратил на это особого внимания, но думаю, что если бы было что-то не так, я бы заметил.

— Когда Вы распаковывали оклад и монтировали его, кто-нибудь присутствовал при этом?

— Нет, я был один. А к чему Вы клоните?

— Ни к чему. Я просто скрупулезно восстанавливаю цепь событий. Мне известно, что Вы на время покидали монастырь. Как долго и с какой целью? С кем Вы встречались во время этой отлучки?

— Я уезжал на десять дней. Дело в том, что в иконе был поврежден не только красочный слой и грунтовка, но была разрушена и часть доски. С такой работой мне не приходилось сталкиваться, и мне потребовалась консультация моего учителя Ивана Илларионовича Куницына. Я был у него в Петрограде.

— На эту консультацию Вам потребовалось сколько дней? Сколько раз в это время Вы посещали Куницына?

— Один раз.

— Тогда, чем Вы были заняты остальное время?

— Мне потребовалось время, чтобы разыскать и закупить требуемые для работы материалы и ингредиенты согласно рекомендациям Куницына. Кроме того, нужно было достать денег на эти покупки. Все это оказалось непросто. Помимо того, мне пришлось зайти в Эрмитаж, чтобы доложить моему руководству о том, что работа гораздо сложнее, чем я рассчитывал, и времени займет значительно больше. Надо было решить, кто будет руководить реставрационной мастерской на время моего отсутствия.

Оплывшие веки Тарасова образовали узкие щелочки, сквозь которые пронзительно и насмешливо проглядывали черные зрачки.

— Мне известно, что господин Куницын в ту пору собирался эмигрировать во Францию, что он и осуществил позже вместе с известным ювелиром Яковом Моисеевичем Вайсманом, который тоже проживал поблизости. Вы встречались с Вайсманом?

— Нет, не встречался, и это имя мне незнакомо.

— Кто может подтвердить Ваши слова?

— Во время этой отлучки я постоянно общался со своим другом художником-иллюстратором Николаем Федоровичем Мокрухиным, думаю, он сможет подтвердить мои слова.

— Я уже говорил Вам, что вернулся из Новгорода, — продолжал Тарасов. — Удалось найти то бревно, которым были заперты двери сгоревшего сарая. Его сохранили, как вещдок. На нем, действительно, не оказалось ни одного обгоревшего пятнышка. Таким образом, версия «несчастный случай» отпадает полностью. Совершенно ясно, что произошло умышленное убийство. Я изучил протокол осмотра места происшествия и данные экспертизы и обнаружил необъяснимые факты. Башмак пострадавшей находился довольно далеко от трупа, так же как и нательный крест. А вот рядом с трупом была найдена металлическая пуговица от исподней юбки игуменьи. Можно допустить, что в момент загорания юродивая разувалась, чтобы лечь спать, наличие пуговицы тоже можно как-то объяснить. Но совершенно необъяснимо, что нательный крест оказался в стороне от трупа. Истинно верующий человек, каковым изображала себя юродивая, не снимает нательного креста даже в бане. Значит, она была либо не тем, за кого себя выдавала, либо это была не она. Вы говорили, и в протоколе это зафиксировано, что подозреваете, будто «Тася» не та, за кого себя выдает. Поделитесь своими сомнениями.

— Извольте. Первый раз я удивился, когда она испугалась моего предложения написать ее портрет. Меня заинтересовало несоответствие ее внешнего облика и выражения глаз. До этого она ежедневно приходила в мою мастерскую и подолгу там просиживала. Но как только я попытался сделать набросок ее лица, «Тася» поспешно удалилась и больше не показывалась. А позже я нечаянно подслушал ее разговор с военнослужащим из соседней воинской части. Это не был разговор двух любовников. «Тася» тоном, который трудно было у нее предположить, властно что-то требовала у своего сообщника, а он жалобно о чем-то умолял. К сожалению, мне удалось расслышать только пару слов.

— Какие это были слова?

— Сейчас я точно не помню, в материалах следствия они есть. Вспоминается только, что он ее о чем-то умолял, а она настаивала повременить.

— К сожалению, все попытки отыскать следы игуменьи успехом не увенчались. Какое у Вас сложилось впечатление об этой женщине? Не притворялась ли она?

— Отношение о ней у меня сложилось самое уважительное. Она ведь совсем юной девушкой пришла в монастырь и богоугодными трудами заслужила свое положение. Ее любили и почитали насельницы, прихожане и церковное начальство. Помнится, в какое отчаяние она пришла, когда трудами «Таси» исчезла чудотворная икона. Игуменья сочла это смертельным ударом по престижу обители. Если бы икона вскоре не нашлась, возможно, матушка скончалась бы от горя. А когда конфисковали драгоценную утварь, более всех ее угнетало то, что вещи, которые монастырь собирал сотни лет, пойдут по цене металлолома, исчезнут творения великих древних мастеров, погибнут предметы высочайшего художественного уровня. Я не могу себе представить, что такой человек мог бросить монастырь — дело рук своих в трудную минуту, оставить на произвол судьбы руководимый ею коллектив, нарушить обет, данный Богу и церкви, и, выцарапав из чудотворной иконы драгоценный камень, скрыться неизвестно куда, оставив при этом значительные ценности в своем сейфе.

— Как Вы считаете, у нее была возможность покинуть монастырь незамеченной привратницей?

— Да, такая возможность была. Дело в том, что ворота запирались не на замок, а на засов с внутренней стороны. Войти в ворота, минуя привратницу, было невозможно. А выйти — иногда можно было, когда привратница ненадолго отлучалась или вздремнула.

А так как матушка исчезла в момент пожара (до этого ее видели монахини), то во всеобщей панике и суматохе у нее была такая возможность. Только зачем? Невозможно представить, что рачительный руководитель убегает прочь, когда в его хозяйстве пожар.

— Не казалось ли Вам, что игуменья подвержена влиянию, каких либо сект или иных вероисповеданий?

— Да нет, по-моему, она была фанатично преданная православная христианка.

— Как Вы думаете, у игуменьи была возможность, во-первых, заказать изготовить страз, а во-вторых, заменить стразом драгоценность?

— Я анализировал различные варианты и убедился, что ни то, ни другое невозможно. Оклад с реликвией находился в сейфе в ризнице, куда допускалась только одна старица. Ключи от сейфа были лишь у нее и у матушки. Покидать монастырь ни старица, ни келейница, прислуживающая игуменье, не имели права. Выход в город с разрешения игуменьи имели две монахини, которые занимались снабжением. Следовательно, для того, чтобы вынести оклад из монастыря и вручить его ювелиру, старица должна была передать его монахиням, а те, в свою очередь, не могли действовать без указания игуменьи. Аналогичную операцию надо было проделать для возвращения оклада на место. Слишком громоздко, и слишком много людей участвуют в операции.

— Кстати, хороших ювелиров в Новгороде не много, — начала Тарасов. — Я нашел лучшего. Он долго молча с восхищением, рассматривал страз и, наконец, разразился восторженными похвалами. Он утверждал, что страз выполнен столь талантливо, что сам по себе является произведением искусства, достойным экспонироваться в музее. Полировка и симметрия должны быть отнесены к категории «экселент», утверждал он. Сам он выполнить такую работу с таким качеством огранки не способен. Что Вы по этому поводу думаете?

— Думаю, что и игуменью и «Тасю» можно исключить из числа подозреваемых в краже бриллианта.

— Я тоже так считаю. Но тогда непонятно, почему исчезла одна и погибла другая, и кто стащил бриллиант, — заметил Тарасов, прощаясь с Мураловым.

(обратно)

Глава 11. ВЕРНИСАЖ

Чтобы не опоздать, он пустился бегом к месту встречи с Ольгой и прибыл как раз во время. Минуты бежали за минутами, — Ольги все не было. Потом минуты стали бесконечно тянуться, а под конец и вовсе остановились. С волнением и страхом он отгонял от себя мысль, что княжна не явится, вздрагивая всякий раз при приближении чьей-то девичьей фигурки. Наконец, Сергей вынужден был признать, что ждал напрасно. Нехотя он побрел к входу в Русский музей. И в этот момент его окликнул знакомый голос. В белом пушистом берете, задорно посаженным на копну непокорных кудрей, изящном жакете и легких туфлях, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, Ольга показалась Сергею чудесным видением.

— Заждался? — спросила она. — Теперь ты можешь представить, каково мне было напрасно ждать тебя.

— Оля! Это жестоко. У меня сестра умирала, я ее спасал.

— Но я-то этого не знала. Вот и представь, как мне было горько и обидно. Пойдем скорее, а то мы самое интересное пропустим.

Залы, где размещалась выставка, были переполнены. Несмотря на то, что в этот день вход был только по пропускам, как говорится, яблоку негде было упасть. Ровный гул от множества голосов прерывался зычным речитативом экскурсоводов, сопровождающих организованные группы, возгласами спорящих молодых художников, столпившихся у огромного полотна «Хохот» Крамского, тут и там слышалась иностранная речь. Повсюду сновали вездесущие журналисты на этот раз без своей обычной аппаратуры, которую администрация попросила оставить в гардеробе.

Сергей мгновенно как в воронку водоворота был втянут в толпу художников у полотна «Хохот», ожесточенно спорящих о достоинствах и недостатках картины. Полотно впервые выставлялось в Петрограде. Его грандиозные размеры требовали особых условий для экспозиции. Кроме того, транспортировка из Саратовского музея тоже вызывала особые трудности. Но главное, бытовало суждение, что неоконченная работа, Крамского неудачна и не заслуживает экспозиции.

Вот это суждение и привело к яростным спорам в среде молодых художников. Будучи подхвачен стихией, Сергей крикнул Ольге:

— Посмотри пока сама, я скоро вырвусь отсюда!

Наскоро осмотрев экспонаты, Ольга поняла, что в этой толкотне и суматохе трудно что-либо обстоятельно разглядеть и оценить, и решила заглянуть сюда через несколько дней, когда страсти улягутся. А вот посетителей выставки надо бы рассмотреть сегодня, тем более, что в толпе она заметила несколько примечательных личностей, известных ей по публикациям в прессе. Среди них ее особое внимание обратил член английской миссии Локкарт, который явился сюда со своей новой пассией несравненной Марией Игнатьевной Бенкендорф. Ольга силилась вспомнить, в какой комиссии или организации та работала ответственным секретарем в данный момент, но ей это не удалось. Элегантная дама была окружена столь плотным кольцом очарованных ею мужчин, что можно было безошибочно определить, в какой части зала она находится.

В толпе образовывались некие завихрения и тромбы, центром которых была Мария Игнатьевна. Ольга с удивлением и некоторой долей зависти наблюдала, как той удавалось одновременно вести непринужденную беседу с одним, улыбаться другому, пожимать руку третьему и приветливо раскланиваться с четвертым.

Среди других посетителей внимание Ольги привлекла группа дипломатов с переводчицей. Собственно именно переводчица заинтересовала Ольгу. Даже не она сама, а ее костюм. Маленькая изящная серая шляпка была ловко посажена на высоко взбитой прическе густых вьющихся волос. К ней была прикреплена булавкой с уральским самоцветом небольшая вуалетка, розово-сиреневого цвета (Ольга почему-то вспомнила, что это был любимый цвет императрицы Александры Федоровны). Простой серый костюм, дополненный пышным жабо в цвет вуалетки, сидел безупречно и был оттенен тщательно подобранными аксессуарами. Весь костюм незнакомки представлял стройный ансамбль, в котором не было ни единой черточки фальши.

Что-то в этой элегантной даме невольно притягивало внимание Ольги. Поворот головы, осанка. Где она это видела раньше? Ольга подошла ближе. Хотя дама говорила по-английски, тембр ее голоса был, бесспорно, хорошо знаком княжне. Но где они могли встречаться раньше? В этот момент дама обернулась к отставшему спутнику и улыбнулась ему. Так улыбаться мог только один человек на свете: холодный твердый взгляд прищуренных глаз и широко раздвинутые губы в оскале полуоткрытого рта, открывающие оба ряда белых острых зубов. Так улыбалась когда-то юродивая Тася, и Ольга узнала ее. Почувствовав на себе пристальный взгляд, дама снова обернулась. Что-то на миг дрогнуло и бесследно исчезло с ее бесстрастного спокойного лица. Но Ольга поняла, что «Тася» узнала ее.

Наверное, она попытается скрыться, надо срочно позвать Сергея на помощь, подумала Ольга.

Вытащить Сергея из пучины спорящих было непросто, но ей это удалось. Он выскочил из толпы, как ерш из лунки, взъерошенный, весь в пылу словесной баталии, продолжая выкрикивать в толпу невидимому оппоненту остатки своих аргументов.

— Сережа! Я только что видела в этом зале Тасю. Она предстала здесь в виде элегантной дамы в обществе дипломатов.

— Оленька, ты ошиблась, — снисходительно похлопал он ее по ладони. Тася сгорела в монастыре.

— Нет, это точно была она. И не только я ее узнала. Она тоже узнала меня, а раз так, она попытается скрыться. Пойдем скорее ее искать, а то будет поздно. Однако все попытки разыскать Тасю в этом и соседних залах оказались напрасными. Билетерша на выходе, которой Ольга описала даму, сказала, что она и ее спутники недавно покинула музей.

Попутно Ольга обратила внимание на то, что Локкарт со своей прекрасной спутницей тоже исчез.

— Я думаю, что надо сообщить об этом твоем открытии следователю Тарасову, если ты, конечно, уверена, что не ошиблась.

— Я так и знал! — воскликнул Тарасов в ответ на рассказ Сергея, будто бы тот видел «Тасю». — Значит, сгорела игуменья, а эти двое заметали следы, имитировав смерть Таси. Сдается мне, что эта барышня не моего поля ягода. Надо срочно сообщить в Управление внешней разведки.

Проводив домой Олю, которая ждала его у здания уголовного розыска, Сергей, голодный и усталый, отправился к Николаю в надежде не только обсудить с ним наболевшее, но и плотно поужинать. В последнем он не ошибся. Домна Матвеевна усадила Сергея за стол и налила большую миску горячих наваристых щей. Потом они втроем пили чай с брусничным вареньем и коржиками с корицей, которые хозяйка недавно извлекла из духовки.

Оставшись вдвоем, Сергей подробно рассказал Николаю о своем визите к следователю и предупредил, что его могут вызвать по этому делу. Здесь же они решили, что сообщать следователю о своих манипуляциях по добыванию Крюгера не стоит.

— Могут в шпионаже обвинить, а за это и голову потерять можно, — заключил Николай.

Далее Сергей рассказал о посещении вернисажа и неожиданной встрече с «погибшей Тасей» в новом ее обличии.

И, наконец, в ярких красках и выражениях он описал встречу с Шумиловым.

— Он, видите ли, хотел только припугнуть Катю и заставить ее сделать аборт, а вовсе не помышлял о самоубийстве. И сетовал, что она поняла его чересчур буквально. Он рвался навестить ее в больнице, но я обещал искалечить паршивца, если он только попытается приблизиться к ней.

Сейчас Катя быстро идет на поправку, и ее обещали выписать через несколько дней после консультации с видным гинекологом, убедившись, что ребенок вне опасности.

— Я хотел попросить тебя, Коля, не поможешь ли ты мне сделать ремонт в квартире, чтобы все было стерильно к прибытию малыша.

Николай загорелся этой идеей.

— Давай сделаем из ее комнаты сказочный терем! Обклеим стены одноцветными обоями теплого кремового цвета, а я разрисую их сюжетами из народных сказок. На потолке в центре у люстры нарисуем солнце, а вокруг луна, звезды, кометы... планеты. Наличники на окнах и дверях мы тоже распишем под старину. В общем, отправляйся домой, не мешай, я сейчас засяду за эскиз, а завтра утром явлюсь с готовым проектом и обоями, которые выберу сам.

— Но ты со своими наполеоновскими планами можешь не успеть закончить работу к сроку!

— Не волнуйся! Отныне я перебираюсь к тебе и не высуну носа, пока не закончу задуманное. Еду нам маменька принесет.

— А не усложняешь ли ты задачу? — спросил Сергей. — Через год всю эту красоту надо содрать со стен и заменить новыми обоями и вся твоя работа пропадет!

— Ты, Сережа, как всегда, прав, но не в этом случае. Ты только представь: бедная девочка как священный дар, как бесценное сокровище принесла весть о ребенке своему любимому, а он его, этого ребенка, счел куском мяса, который нужно уничтожить и выбросить. Какую страшную рану нанес он ее бедному сердечку! Как ей больно, горько и обидно!!! Поэтому все ее родные и близкие должны всеми средствами показать, какая радость для них — рождение этого ребенка. Пусть это будет бальзамом, который хоть немного уймет ее боль. Нужны цветы, подарки, веселое застолье, атмосфера праздника и радости. Позволь и мне участвовать в этом посильно.

Неделя до выписки Кати пролетела молниеносно, но все работы друзья выполнили вовремя.

Катю санитарки вывели под руки, так она была слаба. Бледная похудевшая, осунувшаяся, с провалившимися глазами, которые, казалось, занимали половину лица. Она жадно вдыхала свежий воздух и пыталась броситься навстречу брату.

Сергей подхватил ее на руки и отнес в пролетку, нанятую по этому случаю.

— Какая сказка! Какая прелесть! — радовалась Катя, у порога своего жилища. Ну, спасибо, братишка, уважил! — вскричала Катя, обнимая и целуя брата!

— Терем, терем, теремок, кто в тереме живет? — напевал Николай, прозрачно намекая на свою причастность к содеянному.

Катя без труда расшифровала его пассажи и намеки на то, что хорошо бы и ему получить награду.

Катя со смехом чмокнула его в щеку.

— Это мой должок за цветы и фрукты. А это — за «теремок», — добавила она, целуя в другую щеку.

Явилась Амалия Карловна, и весь их маленький мирок завертелся вокруг нее. Наметанным глазом, она определила, где ставить кроватку младенца, какие шторы повесить на окна, что надо купить и куда сложить и поставить в ожидании нового члена семьи. Все суетились, соглашались и спорили, обсуждая хозяйственные дела, и только Николай стоял неподвижно в том месте, где оставила его Катя, с выражением умиления и благоговения, как будто в храме после причастия.

(обратно) (обратно)

Часть 3. ДВА ВЕДОМСТВА

(обратно)

Глава 1 ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Свернувшись калачиком, Катя крепко спала после дневных хлопот. Вдруг резкая боль как хлыстом опоясала ее талию, охватила ее как обручем, отдалась внизу живота и застряла где-то в области позвоночника. Минута, другая — боль исчезла бесследно. Катя зажгла свет и села на кровати. На часах был третий час ночи. Она чутко прислушалась к себе — все было спокойно, только ребенок тихонько возился в ее чреве.

«Верно, я неудачно повернулась во сне», — подумала Катя и, потушив свет, улеглась в постель, стараясь занять удобное положение в теплой ложбинке. Она уже начала засыпать, когда новый приступ боли, на этот раз более яростный и продолжительный — поднял ее с постели.

«Это ребенок просится на волю», — решила она. Готовясь к этому событию, Катя тщательно продумала свои действия, но то, что это произойдет в глухую ночь, почему-то не учла.

«Надо позвать Сережу, он что-нибудь придумает», — первая мысль, которая пришла ей в голову.

— Сережа, у меня началось, — тормошила она безмятежно спавшего брата.

Он сел в постели, уставившись на нее сонными невидящими глазами.

— Что началось? Что случилось?

— У меня схватки, я рожаю.

Сергей мгновенно проснулся и посмотрел на нее со страхом,

— Так что же делать?

— Не знаю. Я у тебя хотела спросить.

— Знаешь что, давай-ка мы позовем Амалию Карловну, она женщина бывалая и деятельная, думаю, не откажет помочь хотя бы советом, — предложил Сергей.

Амалия Карловна явилась заспанная, в смешных папильотках под стареньким чепчиком. Узнав, в чем дело, она тут же начала распоряжаться.

— Катя, поживей, одевайся. Сережа, за транспортом ходить не смысла, — где его сейчас найдешь? Карету скорой помощи можно не дождаться. Проще всего пешком — роддом от нас всего в двух кварталах. Схватки только начались, значит, роды будут не раньше, чем через два часа. Вы потихонечку и доберетесь. Ну, с Богом, ребятки, малыми перебежками между схватками. Да не смотри ты так, Катюша, как испуганная птичка, — все будет хорошо, все женщины через это проходят. Недаром русские бабы говорят: «Крута горка, да забывчива».

— А что нам взять с собой? — спросил Сергей.

— Ничего не надо. Все необходимое у Кати с собой, — усмехнулась Амалия Карловна. — Это потом, через неделю отнесем младенцу приданое.

Благополучно добравшись до приемного покоя и сдав роженицу с рук на руки медицинской сестре, Сергей уселся на скамейке, в ожидании дальнейших событий. Оглядевшись, он увидел на соседней скамейке странную фигурку. Сначала, ему показалось, что это был подросток лет шестнадцати. Лицо его было перекошено страданием. Впрочем, и лица как такового не было: одни глаза, круглые, широко раскрытые от ужаса. Волосы на затылке парня торчали дыбом, что усугубляло впечатление испытываемого им ужаса. Присмотревшись, Сергей понял, что юноша постарше.

— Вы кого-то ждете? — спросил Сергей.

— Жена у меня рожает.

— И давно Вы тут?

— Да, вот вторые сутки сижу. Трудные роды. Никак разродиться не может.

Пришла на дежурство нянечка. Сергей быстро сунул ей в карман какую-то купюру, достоинство которой не успел разглядеть, и попросил разузнать, как идут дела у их рожениц и сообщить им. Нянечка явилась незамедлительно (видно купюра была щедрая).

— А ты чего тут сидишь? Ступай домой! — напустилась она на юношу. Тот от страха начал заикаться, подозревая недоброе.

— Да родила уже твоя. Три часа как родила. С сыном тебя поздравляю. Богатырь: три восемьсот и пятьдесят два сантиметра.

Парень, кусая губы, старался не расплакаться на радостях.

— Можно мне ее сейчас увидеть?

— Да ты что, парень? Там у нас все стерильное, а на тебе микробов полным полно. Да и спит она после трудов праведных. Приходи завтра, записочку пошлешь, передачку небольшую сообрази.

— А Вам тоже домой идти надо. Нечего тут сидеть. Она родит, вероятнее всего к полудню. Сейчас матка только на четверть открыта.

— Да я тут на всякий случай, может быть, понадобится моя помощь: деньги, лекарства, кровь...

— Ты, голубчик, свою долю работы выполнил девять месяцев тому назад. Теперь ей потрудиться надо. А ваша мужская помощь в этом деле только навредить может.

Вся последующая неделя прошла в неустанных хлопотах, инициатором которых явилась неугомонная Амалия Карловна.

У нее спонтанно возникали идеи относительно благоустройства детской: то надо бы прикупить недостающее, то что-то переставить или переделать. При этом идею требовалось реализовать немедленно по мере возникновения. Вконец измученный Амалией Карловной, Сергей попробовал искать спасение в реставрационной мастерской. Но и здесь не нашел он покоя: получил разнос и нагоняй от начальства, претензии которого сводились к следующему. Партию картин, принадлежавших картинной галерее Эрмитажа, заявили для продажи на одном из европейских аукционов. Срок продажи приближался, а две картины, которые реставрировал Муралов, задерживали отправку всей партии. Никакие объяснения о сложных семейных обстоятельствах не были приняты во внимание: картины должны быть готовы в срок. Предстояло денно и нощно корпеть в мастерской, оставив дела семейные на Николая и Амалию. Но привезти домой Катю и младенца он должен сам. Перепоручить это кому-то другому было невозможно. Сергею очень хотелось, чтобы в этот торжественный момент его жизни рядом был дорогой ему человек — Ольга, но встретиться с ней и договориться времени не оставалось. Поэтому он написал ей письмо с указанием срока и адреса больницы, и попросил Николая заблаговременно доставить ее адресату.

Письмо Сергея порадовало, но и насторожило Ольгу. Во-первых, это было его первое за все время их знакомства письмо. Странно, но она даже почерка его не знала. Радовало ее то, что Сергей хотел видеть ее в торжественный для него момент. Это было трогательно и вселяло надежды. Но с другой стороны, было нечто двусмысленное в этом приглашении на встречу супругов после разлуки. Ольга колебалась, но, в конце концов, решила пойти.

«Сергей всегда выполнял мои просьбы, должна и я пойти ему навстречу, раз он этого хочет», — сформулировала для себяОльга.

Катя благополучно разрешилась здоровой девочкой, проблем со здоровьем и кормлением у матери и ребенка не было, и выписку назначили на седьмой день после родов.

В назначенный срок, Сергей в конном экипаже с пакетом приданого прибыл в больницу. Туда же явились и Николай с Ольгой. Сергей в письме не указал причину, по которой Катя оказалась в больнице. Поэтому для Ольги неожиданным ударом было прочесть вывеску, которая свидетельствовала, что перед ней не обычная больница, а родовспомогательное заведение.

Амалия Карловна осталась дома — протопить печку и навести последние штрихи. Николай появился с букетом цветов. Катю они увидели похудевшей, ослабевшей, но радостной и умиротворенной. Она поеживалась от свежего ветерка и щурилась от яркого летнего солнца. Вслед за ней медсестра несла новорожденную. Сергей бережно взял на руки драгоценный нарядный пакетик и нежно поцеловал сестру. Николай и Ольга тоже подошли со своими поздравлениями.

«Вот зачем он пригласил меня сюда. Чтобы я поняла, что у меня нет надежд, что он навеки связан, что он семейный человек».

Слезы катились у нее по щекам, а Катя, принявшая эти горькие слезы за слезы умиления, прижала ее к груди и с нежностью и с благодарностью поцеловала. Сергей передал ребенка Николаю, а сам поднял сестру на руки и устроил ее поудобнее в экипаже. Николай пытался втиснуться рядом, но Сергей, отобрав у него ребенка, возразил:

— Нет, друг, у тебя сегодня другая миссия: изволь проводить домой Оленьку, да не вздумай ухаживать!

Всю дорогу Ольга либо молчала, либо отделывалась односложными репликами. Только у самого дома она грустно отметила:

— Вот и стал Сережа отцом...

— Дядей, — поправил Николай.

— Вы не знаете, она не сестра, а жена его. Только он это почему-то скрывает.

— Нет, это Вы не знаете. Екатерина Дмитриевна сестра ему. Мне ли это не знать! Я помню ее с того самого момента, когда ее туфелька впервые коснулась перрона Московского вокзала. Она — сестра его. И моя невеста, — добавил Николай, помолчав. — Только она еще этого не знает.

Вихрь восторга обрушился на него. Девушка встала на цыпочки и целовала юношу в подбородок (выше ей было не достать). Прыгая и смеясь от радости, она помчалась к своему порогу и там, обернувшись помахала ему рукой на прощание.

«Похоже, Сережке недолго осталось ходить в холостяках», — подумал Николай, потирая целованное место.

(обратно)

Глава 2. ЗАСТОЛЬЕ

Катя не одобряла идею организовать застолье по поводу семейных событий, но брат настаивал, желая создать в доме обстановку праздника. Кате пришлось подчиниться, хотя ей не хотелось отвлекаться от своих милых и сладких хлопот молодой матери. Сошлись на том, что ужин будет непродолжительным, и приглашены будут только самые близкие и дорогие.

Основные хлопоты по устройству стола взяли на себя Домна Матвеевна и Амалия Карловна. Причем, Домне Матвеевне было дозволено лишь снабдить пиршество пирогами, соленьями и маринадами собственного производства. Остальным — сервировкой стола, размещением гостей и прочими тонкостями категорично и единовластно командовала Амалия Карловна. Она же решала, кто из гостей, какой подарок должен принести. Сергею надлежало раздобыть кроватку для младенца, Николаю — колясочку для прогулок с ребенком, Кате — ванночку для купания малышки. Домна Матвеевна из своего сундука достала серебряную ложечку «на зубок», которая когда-то пригодилась еще для маленького Коленьки. Сама Амалия Карловна собственноручно связала очаровательные чепчики, ползунки и пинетки.

Состав гостей неожиданно и приятно дополнился: приходом Евгении Станиславовны, супруги Баранова, и Леночки, Катиной помощницы. Евгения Станиславовна, поздравляя и целуя Катю, заявила, что она должница Кати, которая так хорошо следила за здоровьем ее мужа, что тот стал чувствовать себя намного лучше. Она принесла в подарок теплое одеяльце на верблюжьей шерсти и детское приданое еще своей дочери — шелковые и батистовые рубашечки в вышивках и кружевах, о каких в нынешних условиях и мечтать было невозможно.

— Вот, Катюша, берегла для внучки, а родился внук. Так что теперь Настенька будет щеголять в наших нарядах.

А Леночка принесла несколько конвертов с деньгами — «декретные», премиальные и собранные коллективом в подарок Кате, что было весьма кстати.

Все с трудом разместились в комнате Сергея. Было весело и непринужденно. Кеша порывался усесться рядом с Ольгой, но Амалия Карловна, подозревая бесперспективность такого соседства, усадила сына, как гвоздем приколотила, рядом с Леночкой. Он еще некоторое время пытался обратить внимание Оли на свою особу, но безуспешно. Тогда Кеша устремил свои взоры на соседку и не без успеха. Неожиданно для всех безгласный и безликий Кеша оказался душой общества. Он принес баян и, аккомпанируя себе, спел задушевную украинскую песню «Рушник вышиваний», а потом они вдвоем с Олей спели романс на слова Пушкина «Я Вас любил». И, наконец, Кеша сыграл «Русскую», которую лихо сплясали Амалия Карловна и Леночка.

Зазвучал вальс «Амурские волны» и Николай подскочил к Кате с предложением потанцевать.

— Что Вы, Николай Федорович, для вальса простор нужен, а здесь повернуться негде, — отказывалась Катя.

— А мы вот на этом пятачке один кружок делать будем, — свесив голову набок и заглядывая ей в глаза, упрашивал Николай.

Кате не хотелось танцевать, но в его глазах было столько мольбы и надежды, что у нее не хватило духу отказаться. «Надо же сделать человеку, которому я многим обязана, что-то приятное», — решила она. Николай бережно взял ее за талию, слегка сжал правую ладонь и закружил под звуки Амурского вальса.

«Остановись, мгновение — думал он. — Так бы и не отпускал ее до конца дней моих!»

Николай все кружил и кружил Катю, испытывая восторг от близости ее тела, от запаха ее волос, от ее тихой улыбки. «Так бы вечно», — опять и опять думал он. Но Катя пожаловалась на усталость и головокружение и предложила:

— Пригласите Леночку. Я вижу, ей хочется танцевать.

Николай повиновался, но без рвения. Леночка вспорхнула, одернув короткое по тогдашней моде платьице, сияя глазами и улыбками. Но тут взбунтовался Кеша.

— Караул! Грабеж! Пока я развлекал публику, у меня увели даму! Все, концерт окончен, — и он уселся рядом в позе полководца, готового насмерть защищать завоеванные рубежи.

Пользуясь паузой, Сергей шепнул сидящей рядом Оле:

— Не хочешь посмотреть на нашу красавицу?

Взявшись за руку, они пошли в «теремок», где в жарко натопленной комнате сладко спала новорожденная.

Они стояли в полутьме, рука в руке, плечо к плечу, низко склонившись над колыбелькой. Озорной завиток Олиных волос задорно щекотал Сергею щеку, намекая на близость не только духовную. Ее губы были слегка приоткрыты — полураспустившийся цветок, зовущий дразнил. Она подняла голову и протянула ему этот цветок — на, сорви меня! Шальная мысль пронеслась в его мозгу: вот сейчас он примет этот дар, сейчас она, наконец, очутится в его объятиях. Стоп! Он вспомнил, что это уже было однажды. Он вспомнил ту пощечину и леденящее душу: «Я Вам не девочка для развлечений», — и отпрянул. Это было страшно трудно — почти так же, как остановиться летящей вниз лавине. Сергей сжал кулаки так сильно, что ногти глубоко впились в мякоть ладоней, а зубы заскрипели. Почти теряя сознание, он отодвинулся, прочь от греха. Когда юноша пришел в себя, Ольги в комнате не оказалось. Он поспешил к столу, но и там ее не было. Сергей застал Ольгу в прихожей — она собиралась уходить.

— Оленька, не уходи, — взмолился он. — Я потом провожу тебя до дому.

— Мне завтра рано вставать, — сухо ответила она. — И провожать меня не надо. Сама доберусь.

— Но я не пущу тебя одну. На улице опасно.

— Оставь меня в покое. Не приставай! — воскликнула она грубо, неприязненно и даже враждебно, и вышла вон.

Сергей чуть не плача обратился за помощью к Николаю. Тот не заставил себя долго упрашивать, тем более что за столом ему делать было нечего, — Катя ушла кормить ребенка.

— Сережа, ты скажи маменьке, что я вернусь. Пусть она дождется меня, и мы вместе пойдем домой.

С этими словами он бросился догонять девушку.

Они ехали на задней площадке трамвая, Оля, отвернувшись, неподвижно смотрела в заднее стекло, а он, забыв о ее присутствии, снова и снова вспоминал тот вальс. Его рука все еще ощущала тепло Катиного стана, он все еще слышал запах ее волос. И только прощаясь с Ольгой у дверей ее дома, он взглянул на свою спутницу и ахнул.

— Ольга Васильевна, что с Вами? Вы плачете?

— Ненавижу этого дурака! — процедила она сквозь зубы и скрылась за дверью.

«Видно здорово обидел Сергей дивчину. Надо бы с этим разобраться», — подумал Николай.

Когда он вернулся, гости уже разошлись. Сергей усадил Баракову в проезжавшую мимо пролетку. Кеша отправился провожать Леночку, Катя ушла к новорожденной. Старшие дамы занимались посудой на кухне.

— Давненько мы с тобой не калякали по душам, — заметил Николай, усаживаясь рядом с другом. — Расскажи-ка мне, что ты сейчас пишешь? — начал он речь издалека.

— Коля, ты же видишь обстановку. Мне сейчас не до живописи. Мало того, что семейные дела отнимают массу времени, в мастерской я так манкировал работой, что пахнет скандалом. Короче, ближайшие два дня я должен посвятить реставрации двух картин. Если я не закончу работу к сроку, то подведу своих руководителей. Мне даже ночевать придется в мастерской. Кстати, навести моих, когда я буду отсутствовать, может что-нибудь понадобится.

— Не тревожься, я непременно зайду проведать Екатерину Дмитриевну и Настеньку. Но я не об этом тебя спрашиваю — я имею в виду перспективу. Ведь есть же у тебя какие-то задумки, планы на будущее.

— Задумки есть, но вряд ли они когда-либо осуществятся. Понимаешь, Коля, я не могу писать тачанки, как Греков или толпы народа с плакатами, как Юон. Я понимаю, что эти работы талантливы, весомы, созвучны духу времени, но это не мое, это сиюминутное, преходящее, а мне хочется писать о вечном, об общечеловеческом, с неким философским подтекстом.

Вот послушай, что бы мне хотелось создать. Я назвал бы это «Зеркало наяды». Представь темные заросли по берегу ручья, образовавшего маленькое озерцо. Над озерцом в кроне деревьев прогалина, сквозь которую яркий луч солнца осветил бережок и преобразил темные заросли в карнавал красок. А поверхность озерка отражает далекое синее небо с легким налетом перистых облаков. Над озером склонилась юная наяда, почти девочка, с гривой буйных волос, эдакая феечка Раутенделейн, и с удивлением и восторгом смотрит на отражение неба с его легкими облаками. Возможно, среди темных зарослей ей впервые удалось увидеть это чудо. Я хотел бы этим полотном напомнить о красоте и величии мироздания, о неповторимом очаровании человеческого бытия, в единении с матерью природой. Но хотя меня увлек этот сюжет, и я иногда хватаюсь за кисть, меня останавливает мысль, что мне не дадут выставить такую картину. Опять скажут, как давеча — тема не актуальна. Может быть потом, когда у меня будут дети, я напишу это полотно, для них. А сейчас мне нужно думать о другом: как заработать деньги, чтобы достойно содержать семью. Катя ведь еще нескоро сможет работать. Я считаю, есть смысл заняться портретом. Сейчас многие предприятия и организации заказывают портреты своих деятелей. Вот «Красный Треугольник» заказывает портрет Цурюпы. Вспоминая работы Серова и Нестерова, думаю, и в этом жанре можно создать шедевры. Судя по тому, что портрет княжны Запрудской имел успех, у меня должно получиться.

— Да, деньги тебе нужны сейчас и много. Ты ведь женишься?

— С чего ты взял? Ты же видел, как мы сегодня расстались с Олей. Она меня на дух не переносит.

— А ты знаешь, что она плакала всю дорогу? Как ты умудрился так жестоко обидеть ее?

— Уверяю тебя, я был предельно корректен.

— Вероятнее всего в этом дело. Излишняя корректность — хуже оскорбления. Что она могла чувствовать, когда, оставшись наедине, ты вел себя как сушеная вобла? А знаешь ты, что кто-то внушил ей, будто Екатерина Дмитриевна не сестра твоя, а жена, и ты почему-то это скрываешь.

— Что за чушь? Я сам представил Оле Катю как сестру.

— И, тем не менее, не далее как позавчера она пыталась уверить меня, что ты женат на Екатерине Дмитриевне и отец ее ребенка. Мне стоило огромных усилий разуверить ее в этом. Но, когда мне удалось переубедить ее, ты бы видел ее реакцию! Она смеялась и прыгала от радости и даже поцеловала меня вот сюда! — и он показал на маленькую ложбинку в подбородке.

— Странно... Она целовала тебя. А вот за годы нашей дружбы я ни разу не сподобился.

— Если бы ты не был таким разиней, она давно бы целовала тебя, и не один раз, и не только в подбородок. Растяпа, разиня, размазня, рохля — выбирай сам любой эпитет, соответствующий твоему поведению, и имей в виду: если ты будешь продолжать в том же духе, — уведет у тебя из-под носа дивчину тот долговязый брюнет, о котором ты рассказывал.

— Завтра же сделаю ей предложение... Ах, нет, ни завтра, ни послезавтра не выйдет: надо сдать этот срочный заказ. Но вот на следующее утро бегу к ней с объятиями.

— То-то. И не откладывай, а то опоздаешь.

На другое утро, в отсутствие Сергея, курьер вручил Кате повестку: Сергей должен был явиться к 16 часам к следователю Тарасову. Катя объяснила, что Сергей на работе и, возможно, даже не вернется ночевать из-за срочности заказа. Взяв адрес реставрационных мастерских, курьер удалился. На следующий день, уже в мастерской, Сергей получил повестку с требованием явиться немедленно и угрозой быть доставленным принудительно.

К великой досаде, Сергею пришлось пересмотреть свои планы на завтра. Придется с утра явиться к следователю, а встречу с Олей отложить на вторую половину дня. Было досадно не только потому, что объяснение с Олей откладывалось, но изменялась сама обстановка встречи, и не в лучшую сторону. Утром он рассчитывал застать Олю дома, где мог остаться с ней наедине. В середине дня ему надо искать ее на улице, приглашать в какой-нибудь ресторанчик, где разговор состоится на людях. Но делать было нечего. И решив так, он вернулся к своей срочной работе.

(обратно)

Глава 3. АРЕСТ

Следователь Платон Прокофьевич Тарасов еще раз внимательно пересматривал свежие материалы по делу о пропавшем бриллианте в ожидании очередного свидетеля, вернее свидетельницы. Он встал навстречу Ольге и подчеркнуто предупредительно отодвинул стул, с выражением насмешки и лукавства в заплывших щелочках глаз.

— Присаживайтесь, княжна, — пригласил он. Ольга вздрогнула, выронив маленький ридикюль. Поднимая оброненную вещь, он взглянул на нее снизу вверх. Перед ним — маленький затравленный зверек, за которым только что захлопнулась дверца западни.

— Да не расстраивайтесь так, — расхохотался следователь, видя ее растерянность. — Приободритесь княжна. Не выдам я Вас. Я не занимаюсь ловлей беглых аристократок. Я ищу пропавший бриллиант и надеюсь, что Вы мне поможете. Кстати, Вы все еще не Муралова? Что, он не сделал Вам предложение? Этого следовало ожидать. Наивно считать, что появление Муралова в монастыре было чудесным совпадением, а не результатом целенаправленных действий. Жаль, что такая очаровательная особа отказалась от лестного предложения солидного претендента и попалась на удочку ловкого афериста. К тому же Вы сейчас — далеко не завидная партия: Вашему супругу до конца дней придется писать в многочисленных анкетах, что он женат на княжне такой-то, а значит — прощай номенклатура, служебный рост и загранкомандировки. Это в лучшем случае. А в худшем — обвинение в связи с заграницей и в шпионаже. Так что — сидеть Вам в девках, милая княжна. Но это — отступление. А теперь — к делу. Расскажите-ка мне подробнейшим образом, как Вы взяли бриллиант, и как он оказался в ризнице монастыря.

Ольга рассказала обо всех перипетиях, которые привели ее в монастырь.

— А почему Вы, открыв тайник, взяли только эту вещь? Ведь там было много драгоценностей, которые могли бы Вам пригодиться.

— Разве это нужно объяснять? Из всех вещей, лежащих в тайнике, только этот кулон принадлежал мне лично. Все остальное — собственность отца и матери. Разве надо объяснять, что брать чужое нехорошо? Я вернулась, рискуя жизнью, специально за этой вещью, не только потому, что это дорогая вещь, но и потому, что, согласно преданию, ее судьба определяет и мою судьбу, и судьбу моих потомков. За остальным пришел мой отец, но не успел — был арестован. Может быть, хоть Вы скажете, что с ним?..

— Увы, не могу, он был отпущен из ЧК и скрылся... Лучше ответьте Вы, где находился кулон всю длинную дорогу от Петрограда до монастыря?

— Он висел на цепочке у меня на шее.

— Были ли у Вас контакты с другими людьми, которые могли подменить драгоценность?

— Нет, я всячески избегала таких контактов, и вещь, которую я передала игуменье, — это та самая, которую я извлекла из тайника.

— Хорошо. Но, может быть, в тайнике лежал кулон с фальшивым бриллиантом.

— Это невозможно. Доступ к тайнику имел только мой отец. Я не могу допустить, что отец украл у меня бриллиант. И почему он взял только мою вещь, а все остальное, по Вашему свидетельству, осталось нетронутым.

— А не можем мы предположить, что Ваш любвеобильный папаша подарил бриллиант какой-нибудь диве — мы ведь знаем, что он был не безупречный супруг?

— Я отвергаю саму мысль об этом. Мой отец — порядочный человек. Он не тронул ни одной вещи из собрания фамильных драгоценностей, принадлежащих лично ему. Тем более он не мог отдать семейную реликвию. К тому же кулон был застрахован, и перед сделкой прошел оценку комисии ювелиров, — они не могли ошибиться.

— Значит, Вы утверждаете, что Вы взяли бриллиант из тайника и передали его в целости и сохранности прямо в руки игуменье?

— Да, так все и было.

— А куда его дела игуменья?

— Она вызвала старицу Марфу и та отнесла его в ризницу. На другой день в моем присутствии пригласили келаря из соседнего монастыря, и он вмонтировал кулон в оклад чудотворной иконы Знамения Пресвятой Богородицы, принадлежащей ранее императрице Александре Федоровне.

— Это тот самый келарь, которого задержали с краденой иконой и фальшивым бриллиантом?

— Да, он.

— Следовательно, не он подменил бриллиант, иначе он не крал бы фальшивку. А Муралов, провожая Вас на вокзал, знал, что кулон с Вами?

— Не знаю. Может быть, когда я меняла одежду, он мог разглядеть ее в разрезе платья. Но точно я сказать не могу.

— Вы хорошо разглядели бриллиант? Вы способны отличить настоящий камень от подделки?

— Я, безусловно, способна отличить настоящую драгоценность от ее подделки, но в данном случае рассматривать ее у меня не было ни возможности, ни необходимости. Это могла быть только наша семейная реликвия и ничего больше. Мне Муралов говорил, что прорабатывалась версия подмены камня художником Танеевым, но версия эта не подтвердилась, — Танеев умер в нищете. Других вариантов, каким образом подделка могла попасть в ризницу, я не вижу.

— Хорошо. Давайте рассмотрим другие версии. Я тут проработал возможность подмены с участием нескольких монахинь и самой игуменьи, поскольку ни одна из монахинь не могла покинуть стены монастыря без ее разрешения. Однако версия рассыпалась после того, как Вы помогли выяснить, что в огне погибла не «юродивая Тася», а игуменья.

Версия с участием «Таси» в подмене бриллианта тоже не выдерживает никакой критики: «Тася» спрятала икону, спасая ее от конфискации, и удерживала всего три дня. За это время изготовить страз такой сложности совершенно невозможно. Теперь рассмотрим версию подмены Мураловым. Я буду говорить о том, что мне известно, а Вы будете меня поправлять и дополнять. Согласны? Итак, после того, как Муралову оборудовали мастерскую, старица принесла туда икону, завернутую в холст. Муралов попросил убрать оклад, так как он мешал его работе, а, кроме того, хранить такую дорогую вещь в мастерской у него не было условий. Получив разрешение игуменьи, он в своей мастерской снял оклад и упаковал в холст. Свидетелей не было. Через несколько дней Муралов просит разрешения уехать в Петроград за консультацией и для покупки реактивов. Он отсутствует две недели. Установлено, что за это время он посетил реставратора Ивана Илларионовича Куницына, который — заметьте! — в скором времени эмигрировал вместе со своим соседом, известным ювелиром Вайсманом. Следовательно, у Муралова была возможность заказать страз. Но не только это. У него была возможность незаметно вмонтировать его вместо бриллианта. Когда реставрационные работы были закончены, Муралов попросил вернуть ему оклад, чтобы облачить икону. Оклад, обернутый в тот же холст, несла та же старица. Муралов снял холст и надел оклад также в одиночестве.

Таким образом, у него была полная возможность подменить бриллиант на фальшивку. Более того, ни у кого другого такой возможности не было. Значит, если исходить из того, что Вы отдали игуменье кулон с настоящим бриллиантом, вывод может быть только один — бриллиант украл Муралов. Что Вы можете возразить?

— Сергей поехал в Петербург по моей просьбе — выполнить мое поручение.

— Это не разрушает мою версию: пока изготовлялся страз, у Муралова было достаточно времени, чтобы выполнить и Ваше поручение. Кстати, что это за поручение было?

— Я просила его найти способ передать записку фон Крюгеру в Швецию, чтобы он приехал и вызволил меня.

— Ха-ха! Вот Вам доказательство того, что Муралов не собирался жениться на Вас. Ну какой чудак ложится костьми, чтобы добыть жениха своей невесте? Ему проще было уничтожить Вашу записку и сказать, что он ее отправил адресату.

— Но у Муралова не было средств, чтобы оплатить работу ювелира!

— Вы так уверены? А если он где-нибудь что-нибудь еще украл? Время-то было мутное.

— Но он сам предложил мне ехать с ним в Петроград! Если Ваша версия верна, то зачем это ему надо было?

— Наверное, рассчитывал использовать Вас для того, чтобы выгрести из тайника все, что там осталось. Он ведь не знал, что тайник к тому времени был пуст.

По мере диалога с Тарасовым вера в непричастность Сергея к краже бриллианта сменилась у Ольги сначала сомнением, а потом уверенностью в его вине.

Мир рушился в глазах Ольги, и его обломки падали к ее ногам. Ее опора, надежда, ее мечта, человек, с которым она собиралась пережить вместе все, что случится дальше, оказался — негодяем. Как дальше жить? Да и стоит ли?

Юность кончилась здесь и сейчас. И сразу наступила старость. Все было гадко, мерзко, отвратительно. Надо было идти в капеллу на спевку, но мысль о том, что ей не избежать грязных пыльных улиц, заплеванных замусоренных дворов, вдыхать запах тушеной капусты и кошачьей мочи, видеть противные лица знакомых и незнакомых людей была непереносима. Ольга кое-как добралась домой до постели, легла лицом в подушку и тихо проплакала всю ночь, заснув лишь под утро.

Сергей только к утру закончил свою срочную работу. Страшно хотелось спать, в животе урчало, ныла спина от долгого сиденья в согбенной позе, он почти ослеп от многочасовой работы с лупой и микроскопом. Но настроение было радостное, как после тяжелого экзамена.

«Сейчас поем, парочку часов посплю, а потом побегу, нет — полечу на крыльях к Оленьке, чтобы сказать ей то, о чем не решился сказать давным-давно, на тропинке у монастырского собора, позже — когда держал ее, плачущую в своих объятиях и наконец, недавно в темной комнате у колыбельки младенца», — думал он по дороге домой.

Он был уверен, что счастье его совсем близко: всего несколько часов — и вот она, сказочная жар-птица!

Ах да, сначала к следователю! Но Сергей рассудил, что расстраиваться нечего. Беседа со следователем не займет более двух часов. К этому времени у Оленьки закончится спевка, и он сможет встретить ее у дверей капеллы. Правда, придется пожертвовать сном и завтраком.

Тарасов встретил Сергея раздраженно.

— Что это Вас, батюшка, не дозваться. Хотел уже наряд за Вами посылать. Присаживайтесь, разговор серьезный будет. Дело в том, что следствие подходит к концу — спектр подозреваемых сузился до одного лучика, а потом этот лучик превратился в точку.

— Вы хотите сказать, что знаете, кто подменил бриллиант? — обрадовался Сергей.

— Знаю. Точно так же, как знаете это и Вы.

— Ну, я-то этого не знаю.

— Не прикидывайтесь, Муралов! Бриллиант подменили Вы. Я собрал достаточно доказательств, чтобы предъявить Вам обвинение. В Ваших интересах сознаться в содеянном преступлении, вернуть похищенное и написать чистосердечное признание. Только в этом случае можно надеяться на относительно небольшой срок заключения — порядка пяти-шести лет. В противном случае, «ущерб в особо крупных размерах», и тебе, Муралов, грозит расстрел. Итак, где бриллиант?

— Вы что, ополоумели? — возмутился Сергей. — Я сам обратился с просьбой найти реликвию, и Вы меня же обвиняете в краже! Бред какой-то.

— Ну, этот фокус нам хорошо известен. На днях муж укокошил свою благоверную и замучил всех жалобами, что долго не могут найти убийцу. Так что этот припасенный Вами аргумент Вам не поможет.

— Но разве не ясно, что я не мог похитить святыню своей невесты?

— Невеста? Это уж не Ольгу Васильевну Федорову или иначе княжну Запрудскую Вы величаете своей невестой? Насколько мне известно, прошло около пяти лет со времени Вашего знакомства с княжной, а Вы так и не сделали ей предложения. Более того, Вы приложили немалые усилия, чтобы добыть ей женишка из-за бугра.

— Я как раз сегодня должен был сделать ей предложение, да Вы помешали.

— Удивительное совпадение! Из более двух тысяч дней Вашего знакомства именно сегодня, я Вам помешал назвать ее своей невестой! Вы не находите, что это мало похоже на правду? А почему Вы все-таки хотели раздобыть жениха своей так называемой невесте?

— Она просила меня об этом, а я не мог ей отказать.

— Но Вы могли немного схитрить: не отправлять записку, а сказать, что отправили.

— До такой подлости я просто не додумался, — сухо заметил Сергей.

Тарасов поднялся со своего места и официальным тоном заявил:

— Гражданин Муралов! Сообщаю Вам, что Вы задержаны по подозрению в похищении драгоценного камня огромной стоимости, после конфискации принадлежащего государству.

Я еще раз советую Вам написать чистосердечное признание и вернуть бриллиант, либо указать место, где он спрятан.

Только в этом случае Вы можете рассчитывать на снисхождение и относительно мягкое наказание. В противном случае Вас ждет суровая кара вплоть до высшей меры наказания. Должен Вас предупредить, что Ваше чистосердечное признание нужно не мне, — у меня достаточно доказательств Вашей вины, — а Вам для облегчения Вашего положения.

— Ничего я писать не буду. Мне не в чем признаваться: я не брал бриллиант. И доказательств у Вас нет и быть не может. А те, что Вы собрали — фальшивые, — запальчиво закричал Сергей.

— Ну, как знаете. Посидите в камере, подумайте хорошенько, а мы с Вами встретимся через пару дней. Уведите задержанного, — обратился следователь к конвоиру.

(обратно)

Глава 4. ОБЫСК

На другой день Николай решил ненадолго забежать к Сергею: узнать, чем закончилось его свидание с Ольгой.

— Надо проверить — прекратил ли этот растяпа вечную канитель, или ему опять нужен пинок, -— думал он. Но Николай хитрил: истинной причиной его спешки была надежда хоть на минутку, хоть вскользь увидеть Катю, а может быть и перемолвиться с ней парой фраз. Неожиданно он встретил на лестнице насмерть перепуганную Амалию Карловну, которая скороговоркой сообщила:

— Николай Федорович! Беда у нас!!! Сережу арестовали, говорят, он украл какой-то драгоценный камень. В квартире был обыск. Катя оцепенела: сидит, молчит и ни на что не реагирует, даже на плач своего ребенка. Я не знаю, чем помочь. Может быть, Вам что-то удастся?

Николай ринулся в полуоткрытую входную дверь и застыл в растерянности. То, что он увидел, описанию не поддавалось. Мебель вся была сдвинута с мест, половицы оторваны и торчали, ощерившись гвоздями, как пасти какой-то многоголовой гидры. На полу в беспорядочных кучах лежали растерзанные книги, бумаги и документы, смятые, затоптанные верхние вещи и белье. Подушки, перина и матрацы были распороты, и из них, как внутренности из брюха убитого животного, вываливались перья и вата. Все, как снегом было усыпано пухом. На кухне в общую кучу были высыпаны мука, крупы, соль, сахар, чай. Варенье растоптано по всему полу. Здесь тоже были содраны половицы.

Посреди этого хаоса сидела Катя, едва одетая, с распущенными волосами. Ее сухие невидящие глаза были неподвижно уставлены в одну точку, руки бессильно брошены на колени. Там же лежал посиневший от отчаянного крика ребенок, кое-как завернутый в пеленку.

С трудом пробравшись по пересеченной местности к хозяйке разоренного дома и ее малышке, Николай первым делом схватил ребенка и передал его Амалии Карловне.

— Амалия Карловна, дорогая, попытайтесь унять ребенка, а я займусь его мамой.

Он долго и безуспешно звал Катю, тряс за плечи, заглядывал ей в глаза... Наконец она нехотя перевела глаза на его лицо. Похоже, Катя не узнала его. Тогда Николай взял в обе руки ее голову и крикнул:

— Екатерина Дмитриевна! Катенька! Очнитесь! Это я, Николай, я пришел помочь Вам.

Что-то изменилось в ее лице, зрачки двинулись, губы раскрылись — и яростный поток отчаянных рыданий пролился на его грудь. Он, прижимая к себе бьющееся тело, гладил Катины распущенные волосы и уговаривал, как маленькую:

— Они уже ушли, их нет, они больше не придут, все в прошлом.

— Они раздели меня и ребенка догола, они рылись у меня во рту и в волосах, — рыдала Катя, содрогаясь от отвращения.

— Они уже ушли, их нет. А Вам нельзя так убиваться — молоко пропадет, Настеньке плохо будет, — продолжал уговаривать Николай.

— И почему все беды сыплются на мою голову? Почему я такая несчастная? — причитала она.

— Екатерина Дмитриевна, Вы неправы! Все хорошо, и даже отлично! Сережу арестовали — так мы же с Вами знаем, что он не брал этот треклятый бриллиант, а раз так, он рано или поздно докажет, что невиновен, а мы ему в этом поможем. Правда, ведь?

Катя кивнула.

— И потом и Сережа, и Вы, и Настенька живы и здоровы, а это — самое главное. Все остальное — пустяки в сравнении с этим. Согласны?

Она снова кивнула.

— И, наконец — у Вас есть верные друзья, которые не дадут Вам пропасть. Это тоже неплохо. Правда?

Катя благодарно взмахнула мокрыми от слез глазами, и тень улыбки коснулась ее губ.

— Вот, что мы сейчас сделаем, — продолжал Николай. — Вы оденетесь, и Настеньку оденьте хорошенько: там к ночи похолодало. И погуляйте с ребенком часа полтора — два. Только далеко не уходите — на улицах к ночи тревожно. А мы с Амалией Карловной попробуем навести тут некое подобие порядка. Вы пока одевайтесь, я колясочку вниз отнесу.

После их ухода начался аврал. Был мобилизован Кеша с молотком и гвоздями, ведром и шваброй. Роль командира операции была единодушно отдана Амалии Карловне, которая сразу начала распоряжаться. Кеша получал задание заткнуть ощерившего пасть дракона, приколотив отодранные половицы,

— Да не там! — кричала она. — На кухне потом прибьешь. Начинай в комнате.

Николай начал было собирать разбросанные книги и документы, но тоже не угодил привередливой даме.

— Это потом, сначала собери верхние вещи и белье. Да осмотри их получше. Порванную и распоротую одежду отложи в сторону, я потом ее починю. Белье тоже осмотри — то, что затоптано — отложи, я потом постираю. Детское — в верхний ящик комода, Катино — в средний, остальное — в нижний.

Себе она оставила самую сложную часть работы: вооружившись «цыганской» иголкой, она старалась заштопать распоротые подушки и матрацы, собрав насколько возможно выпотрошенные внутренности. Когда половицы были приколочены, а мебель поставлена на место, Кешу отправили на кухню, собрать и вынести на помойку барханы продуктов, кучами вываленных на пол. Работа под надзором строгой дамы кипела и спорилась, и к возвращению хозяйки был наведен относительный порядок, даже пол успели вымыть.

— Вы волшебники! — воскликнула Катя. — Я думала, что этот бедлам вообще не истребим.

— Волшебница — Амалия Карловна, а мы у нее подручные. В ближайшие дни всем нам еще придется немало потрудиться, чтобы исправить испорченное, — возразил Николай.

— Кстати, в комнату Сергея пока не ходите, там первозданный хаос. Я завтра вернусь, и мы продолжим начатое. А сейчас хорошо бы выпить чайку всем вместе, дружной компанией.

Женщины захлопотали вокруг стола, мобилизуя скудную наличность. У Кати остались неиспорченными баранки и сахар-рафинад, а Амалия Карловна принесла булку с маслом и оставшуюся от обеда жареную треску. Проголодавшиеся после трудов, дружно налегли на припасы. От мрачного, угнетенного состояния не осталось и следа.

Уходя, Николай пообещал Кате завтра утром зайти к следователю, чтобы договориться о передаче и свидании с Сергеем, а потом вернуться к ней, чтобы продолжить уборку и обсудить, чем можно помочь сидельцу. Прощаясь, Катя прижала его ладонь к своей щеке:

— Я так Вам благодарна... Как хорошо, что Вы у нас есть! Что бы я без Вас делала?

Этот день сблизил их больше, чем годы знакомства. Она для него превратилась из несбыточной мечты в земную женщину, к которой можно прикоснуться, ее можно обнять, приласкать, утешить. И от этого она стала еще желанней и дороже.

(обратно)

Глава 5. ЗАДАЧА ОСЛОЖНЯЕТСЯ

Поутру, отказавшись от чая, Николай отправился к следователю Тарасову. Тот не поднимая глаз от бумаг, ткнул пальцем-сосиской в стоящий рядом стул и снова углубился в свое занятие. Однако, выяснив, кто его посетитель, он заметно оживился и даже как будто обрадовался:

-— Я только что собирался послать за Вами, а Вы тут как тут. Присаживайтесь. У меня к Вам есть несколько вопросов.

— Поскольку инициатива моего визита принадлежит мне, я позволю себе покорно просить Вас сначала ответить на мои вопросы.

Тарасов выпрямился в своем потертом кресле, его оплывшие веки раскрылись как створки раковин, откуда, как два рака-отшельника, выглянула пара черных блестящих зрачков. Он помолчал, потом пожевал губами, пошевелил толстыми пальцами и, наконец, разрешил:

— Спрашивайте!

— Я хотел бы узнать, как получить разрешение на свидание с задержанным Сергеем Дмитриевичем Мураловым мне и его сестре.

— А Вы ему кто?

— Я его лучший, закадычный друг.

— Значит — никто. Вам свидание не положено. Сестра может получить разрешение после окончания следствия. Таков порядок, — заявил Тарасов безапелляционно.

— Но это теряет смысл: по окончании следствия Муралов вернется домой, ведь совершенно очевидно, что он невиновен.

— Вы очень ошибаетесь: домой он вернется нескоро, если вообще когда-нибудь вернется.

— У Вас нет, и не может быть никаких доказательств его вины!

— Ошибаетесь. Прямых улик, действительно, пока получить не удалось. Но совокупность косвенных улик настолько очевидна, что дело можно передавать в суд, и Муралов, безусловно, будет осужден.

— Но хотя бы разрешение на передачу можно получить?

— Это тоже по окончании следствия. Таков порядок, — отрезал Тарасов.

— Объясните мне, — не унимался Николай, — кто компенсирует ущерб, который нанесли Ваши подопечные при обыске в доме Мураловых. Они разнесли там все в пух и прах. Екатерина Дмитриевна Муралова с маленьким ребенком вынуждена жить на развалинах, хотя она не имеет никакого отношения к этому делу.

— За этот разгром ответственен Сергей Муралов. Ему советовали во всем сознаться и указать место, где он прячет похищенное. Он отказался, и у нас не было другого выхода, как учинить тщательный обыск. Кстати, возможно Вы знаете судьбу бриллианта. Учтите, что, помогая следствию, Вы тем самым окажете неоценимую услугу своему другу: я могу устроить так, что наказание будет значительно смягчено.

— Ни я, ни Сергей ничего не знаем о судьбе бриллианта. У Сергея не было никакой возможности заказать страз. Во-первых, он ездил к Куницыну всего один раз. А для того чтобы получить страз, надо было являться туда, по крайней мере, два раза: один — чтобы заказать, а второй — чтобы принять заказ, вернуть бриллиант, с которого делался страз и расплатиться за работу. Во-вторых, у Сергея не было средств, чтобы заказать хорошему ювелиру такую дорогую работу. Он приехал в Питер буквально без гроша в кармане. Моя мать ежедневно кормила его, чтобы он не погиб от голода. Я ссудил ему денег на покупку красок и материалов, а также на обратную дорогу. Он должен был получить изрядную сумму за реставрацию картин из коллекции Запрудских, но в связи с революционными событиями это ему не удалось. Потом он получил хорошие деньги за реставрацию иконы, командировочные и деньги от продажи своей картины. Но это было значительно позже.

— А Вы не думаете, что он мог быть в сговоре с ювелиром, и тот сам привез ему все, что следовало, а оплату отложили до реализации краденого? — возразил Тарасов. — Возможно, этот Вайсман ищет, а может быть, уже и нашел покупателя за рубежом.

— Никогда не слышал о Вайсмане. А сговор с малознакомым человеком по такому деликатному вопросу невозможен.

— Но в этом случае мог выступить гарантом Куницын: ведь он отлично знал обоих.

— Вы не находите, что все это досужие домыслы, и нет ни одного достоверного факта? — бросился в атаку Николай.

— Допускаю, что эта версия нуждается в доработке, но, согласитесь, и Ваши доводы зыбки, — парировал Тарасов. — А вот с достоверными фактами Вам полезно ознакомиться. Здесь перед нами лежат два документа. Один — реестр драгоценностей и документов, хранившихся в тайнике Запрудских. Реестр подписан князем в феврале 1916 года. А вот акт Художественно-исторической Комиссии, созданной Луначарским, которая изымала предметы искусства и драгоценности с целью их сохранности из дворцов и особняков богатых дворян. Так вот, этот акт, подписанный в марте 1918 года, свидетельствует об изъятии драгоценностей из тайника князя Запрудского. Перечень драгоценностей в акте отличается от реестра князя только одной строкой — в нем отсутствует восточный кулон с бриллиантом голубой воды, тот самый, который в 1917 году унесла княжна Запрудская. Если предположить невероятное, что после 1916 года князь зачем-то заменил бриллиант на страз, то бриллиант должен был находиться в тайнике. Известно, что князь вернулся за драгоценностями, но был арестован. Если предположить еще более невероятное, что драгоценности утаила комиссия, то одно только упоминание имен ее членов исключает такую возможность: это Василий Андреевич Верещагин, член Государственного Совета при царе-батюшке, Николай Грацианович Пиотровский, Александр Николаевич Бенуа, жизнь готовые положить во славу отечества. И, кроме того, в состав комиссии был включен комиссар Совета рабочих и крестьянских депутатов Ятманов, фанатично преданный делу революции. Ясно, что сговор между ними исключен. Вот их подписи. Таковы факты. Вывод первый: княжна унесла из тайника кулон с бриллиантом, а не со стразом. Далее. За те несколько дней и в тех условиях изготовить и подменить бриллиант на страз у княжны не было никакой возможности. Вывод второй: княжна передала игуменье бриллиант, а не страз. Тщательное поэтапное исследование показало, что ни у кого из фигурантов этого дела не было возможности подменить камень, кроме одного. Такая возможность была только у одного Мурадова. Вывод третий: бриллиант украл Муралов.

А теперь главное. Вы меня спросите, чего ради я так подробно раскрываю Вам тайны следствия? Объясню. Я хочу, чтобы Вы поняли, что Вашему другу не отвертеться. Он будет осужден надолго, очень надолго, а может быть, учитывая кражу в особо крупных размерах, получит вышку. Так вот, раз Вы его закадычный друг, вероятнее всего, Вы знаете, где находится драгоценность. Если Вы поможете следствию, Вы спасете Вашего друга. Еще раз повторяю: я оформлю ему явку с повинной, будут учтены помощь следствию и возврат похищенного.

— Еще раз заявляю: Муралов не мог украсть бриллиант. Он невиновен. А все эти Ваши доказательства — это какая-то подтасовка фактов, — запальчиво панировал Николай.

— Ну, как знаете. Но учтите: времени осталось немного. Все, что я обещал можно оформить только до суда. Вот мой телефон. Надумаете — звоните.

Катя встретила Николая у порога — свежая, чисто вымытая, пахнущая чем-то вкусным. Она явно радовалась его приходу. На минуту Николаю показалось, что она ждет его объятий, но наваждение улетучилось, и он окунулся в атмосферу мягкой доброжелательности, окружающей Катю как вуаль. Однако, заметив его озабоченное лицо, она спросила:

— Что, все плохо?

— Не совсем, — схитрил он, — но несколько хуже, чем я предполагал. Свидание могут разрешить только после окончания следствия и только Вам, а мне, как лицу постороннему, свидание не положено. То же с передачей — разрешат только после окончания следствия. В утешение могу добавить: следствие закончится очень скоро.

— Екатерина Дмитриевна! Я принес Вам деньги на расходы, — прибавил Николай, положив на стол конверт.

Реакция с ее стороны была бурной и безапелляционной.

— Ни за что не возьму эти деньги. Забирайте их назад немедленно. В этом нет никакой надобности: деньги есть у меня — мои отпускные, они есть и у Сережи — за реставрацию иконы и за продажу картины. Спасибо Вам за попытку помочь, но это лишнее.

Пока Катя бушевала, он смотрел на нее молча, с грустной улыбкой, не прерывая ее и не возражая.

Когда она утихла, выражение лица Николая изменилось: оно стало твердым и даже жестким.

— Слушайте меня внимательно, — заявил он. — Я старше Вас, опытнее и осведомленнее. Те деньги, что есть у Вас, неприкосновенны. Я не хотел Вас пугать и огорчать, но, видимо, Вам придется узнать истинное положение вещей. Следствием собраны несколько случайных косвенных доказательств причастности Сергея к краже бриллианта. Следователь выстроил эти случайные доказательства в одну шеренгу и из нее выводит свое обвинительное заключение. Так что нам предстоит долгая и упорная борьба за свободу Сережи. Придется воспользоваться услугами хорошего адвоката, а они не дешевы. Пока трудно сказать, на что еще потребуются деньги. Я понимаю Ваше нежелание взять их у меня. Мне это горько, но я сознаю, что Вы не хотите быть материально обязанной мне. Поэтому мы сделаем так. У Вас найдется тетрадка и карандаш? Отлично. Мы вносим в нее дату, сумму и наши с Вами подписи. Эти деньги я ссужаю Сереже, а когда он вернется, мы с ним разберемся. Уж он-то не откажет принять у меня деньги в долг. Так что с этим делом покончено. А сейчас ступайте гулять с Настенькой, а мы с Амалией Карловной продолжим уборку в комнате Сережи.

— Подождите немножко, Николай Федорович.Спасибо Вам несказанно за Вашу доброту и деликатность. Поверьте, я умею все это ценить. А сейчас ответьте на один вопрос: Вы сегодня завтракали?

— Нет, — сознался он. — Некогда было.

— Тогда, может быть, Вы сначала пообедаете со мной? Я только что сварила свой любимый монастырский борщ с грибами и черносливом по маминому рецепту. Этот борщ у нас дома варили по большим праздникам — в Таганроге грибы редкость, а здесь грибы — хлеб насущный. Так как? Хорошо?

Николай, как и встарь, следил за ее неспешными ловкими движениями, словно за неким ритуалом. На столе как на скатерти самобранке появились тертая редька с зеленью, квашеная капуста с мочеными яблоками, горячая картошка и кастрюля с борщом, источающим сказочные ароматы. Не обошлось без небольшого графинчика с водкой, в которой плавал кусочек красного перца.

Голодный Николай, глядел на это священнодействие, глотая слюну. После обеда Катя снова остановила Николая.

— Я прошу Вас ознакомить меня во всех подробностях без утайки, со всеми обстоятельствами дела моего брата. Я непременно должна активно участвовать в борьбе за его освобождение. Может быть, и я на что-нибудь сгожусь. Я ведь без пяти минут юрист, — может быть, мои знания окажутся полезными.

— Екатерина Дмитриевна, это потребует длительного, многочасового разговора. Мы сделаем так. Сегодня Вы пойдете с Настенькой на прогулку, а я займусь уборкой. Я уже сговорился на этот счет с Амалией Карловной. Она любезно специально выделила для этого время. Отложить на завтра не получится: она обещала помочь своей приятельнице организовать застолье. А вот завтра с утра я должен быть в Эрмитаже — хочу посоветоваться с коллективом Сергея, а потом с Вашего позволения прибуду сюда, все подробно Вам расскажу, и мы вместе решим, как действовать дальше.

Катя неохотно согласилась:

— Хорошо, раз иначе нельзя, я потерплю. До завтра.

(обратно)

Глава 6. НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

Катя помешивала на огне кашу для Настеньки и с нетерпением ждала прихода Николая, чутко прислушиваясь к шагам на лестнице.

Низкое осеннее солнышко заглянуло в окно и согрело уснувшую было на зиму большую зеленую муху. Та проснулась и начала яростно биться о стекло, стремясь навстречу теплу и солнцу.

Катя распахнула окно и выпустила затворницу. В кухню ворвался свежий чистый воздух, пахнущий мятой и палой листвой. Оставив окно открытым, она вернулась к нерастопленной плите, на которой пыхтела керосинка и булькала каша. Вдруг какая-то неясная внутренняя тревога безотчетно, неодолимо повлекла ее к окну. Под окном стоял Кирилл и, подняв голову, не отрываясь, смотрел на ее окно.

— Катя! — окрикнул он ее. — Разреши мне войти. Обстоятельства требуют, чтобы мы с тобой объяснились и приняли решение относительно нашего будущего.

Катя не двигалась и молчала. Кирилл продолжал.

— Жена оставила меня и дала мне развод. Я свободен. Я хочу жениться на тебе. Я делаю тебе предложение. У нас будет чудесная семья — я, ты и наша дочка. Ты ведь так этого хотела. Открой мне дверь, мы все обсудим.

Катя так же, молча, покачала головой.

— Но я люблю тебя бесконечно! Ты самое дорогое, что есть у меня на свете!

Катя снова решительно покачала головой.

— Ну, хотя бы дочку покажи!

Катя молча закрыла окно и отошла в глубь комнаты.

Возвращаясь из Эрмитажа после встречи с начальством Сергея, Николай увидел под окном священной для него квартиры фигуру ненавистного ему человека. Глухая, звериная ярость одолела парня. Опустив голову на манер быка, завидевшего тореадора, он кинулся навстречу врагу.

— Ты зачем околачиваешься под этими окнами? Прознал, что Сережа арестован и решил, что некому защитить бедняжку? Пошел вон отсюда, мразь!

Кирилл высоко поднял брови, медленно оглядел Николая с головы до пят, молча повернулся на каблуках и неспешно и уверенно пошел прочь. Николай выпустил вслед ему обойму отборных тирад, которые, впрочем, едва ли достигли цели, после чего поспешил к своей подопечной. На лестнице его насторожил едкий запах гари и струйка дыма, вытекающая из-под знакомой двери. На его стук в дверь никто не ответил. В панике он стал колотить в дверь кулаками и сапогами. Ответа также не последовало. Тогда он стал кричать, что есть мочи.

— Екатерина Дмитриевна! Откройте, это я, Николай. — Послышались легкие шаги, и дверь открыла расстроенная и заплаканная Катя.

Поспешив мимо хозяйки на кухню, он убедился, что керосинка погасла, а каша уже не дымит, после чего открыл окно и вернулся в гостиную. Катя сидела в кресле, и отрешенно глядя в одну точку. Он стал на колени перед ее креслом и, глядя в ее окоченевшее лицо, обнял за плечи, повторяя:

— Екатерина Дмитриевна, голубушка, что случилось? Этот негодяй напугал Вас?

Она молча покачала головой.

— Может быть, этот мерзавец обидел Вас?

Она подняла на него опустошенные глаза и тихо зашептала губами. Прислушавшись, он уловил едва слышное:

— Он не мерзавец. Он святой. Он возложил на жертвенный алтарь и свою любовь, и нас с Настенькой во имя своей веры...

Николай вскочил на ноги и заметался по комнате — хотелось опровергать, спорить, доказывать. Но, посмотрев на ее тихое, задумчивое, просветленное лицо, он сдержался. Нет, не сейчас. Позже, постепенно, исподволь он сумеет показать ей истинное лицо этого типа. Но было больно, очень больно. Она все еще любит его! Она его оправдывает!

Как бы отвечая его мыслям, она продолжала:

— Нет, нет. Я не простила его. И никогда не прощу. Я только поняла мотивы его поступков.

В спальне заплакал проголодавшийся ребенок. Катя побежала туда. Вернулась она умытая, тщательно причесанная, чуть припудрив лицо, чтобы скрыть урон, нанесенный слезами.

— Николай Федорович, мы с Вами решили сегодня заняться делами Сережи. Может быть, приступим?

— Извольте. Вот здесь несколько документов, которыми меня снабдило начальство Сергея. Это его служебная характеристика — кстати, блестящая, затем письмо архиепископа Новгородского и Старорусского Арсения с просьбой о реставрации чудотворной иконы, приказ по Эрмитажу о командировании Муралова в Новгород для реставрации иконы. В дополнение Александр Николаевич Бенуа снабдил меня своей запиской, в которой свидетельствует о том, что Муралов ехал в Новгород против своей воли, но подчиняясь служебной необходимости. Эти документы доказывают, что Сергей не охотился за бриллиантом, а столкнулся с ним случайно. Должен сказать, что коллектив относится к Сергею очень тепло, никто не верит, что он преступник. Готовы помочь, чем могут. Но этих документов недостаточно. Нужны новые веские доказательства. Тут Николай подробно рассказал Кате все обстоятельства дела Сергея, которые мы знаем из предыдущей главы.

— Но ведь кто-то же сделал этот страз! — задумчиво произнесла Катя. Если бы нам удалось найти этого ювелира, он мог бы нам назвать имя, на худой случай описать заказчика.

— Умница, Екатерина Дмитриевна, — вскричал Николай. — Пожалуйте ручку поцеловать.

Николай хитрил. Приоритет идеи поиска ювелира принадлежал вовсе не ей. Он давно отшлифовал эту мысль. Но ему хотелось польстить бедной женщине, ободрить ее, отвлечь от гнетущих мыслей. Да и повод поцеловать заветную ручку упускать не следовало.

— Итак, начинаем операцию поиска ювелира! — торжественно заявил он. — Попробую допросить ребят в реставрационной мастерской и разузнать у ювелиров, работающих в Эрмитаже, имена наиболее известных питерских ювелиров. Так что я покидаю Вас и возвращаюсь в Эрмитаж.

— Только после того, как мы с Вами попьем вместе чаю, — захлопотала Катя.

По дороге в Эрмитаж Николай все еще кипел по поводу визита Кирилла.

«Нет, каков негодяй? — думал он. — Мало того, что чуть не уморил бедную девочку, так еще продолжает домогаться ее! Ноги ему переломать надобно!!!»

«А может быть Катя права?! — такая мысль пришла Николаю в голову чуть позже, когда он немного успокоился. — Может быть, Шумилов такой же мученик своей идеи, как древние христиане? Где та грань, которая отделяет чувство долга от личной привязанности? Может быть это я негодяй, а не он, когда чуть не сорвал важную для страны экспозицию, чтобы остаться рядом с Катей, которую почитал в опасности? И сорвал бы, если бы она не вмешалась! Но с другой стороны, разве любовь венчает все сущее? Это все надо обсудить и взвесить вместе с Сережей, когда он вернется, а сейчас — вперед, за дело».

(обратно)

Глава 7. ТУПИК

Список ювелиров, который принес Николай, оказался весьма обширным. Предстояла длительная кропотливая работа по розыску и опросу. Но для того чтобы вести с разговор с ювелирами, надо было предъявить либо сам страз, либо его изображение.

И Николай снова отправился к Тарасову.

Следователь утонул в своем потертом кресле, брезгливо перебирал какие-то бумаги. Не поднимая оплывших век, он лениво ткнул пальцем в сторону стоящего рядом стула, приглашая этим жестом посетителя присесть. Однако, подняв глаза на пришельца, Тарасов преобразился. Поняв, что перед ним Николай Мокрухин, он заинтересованно заерзал в кресле, радостно потирая руки.

— Решили помочь следствию?

— Так точно, решил, — ответил Николай.

— Но Вам известна судьба бриллианта?

— Пока нет, но в самое ближайшее время я Вам ее сообщу, мне только нужна Ваша помощь.

— Извольте, все, чем смогу.

— Дело в том, что для того чтобы доказать невиновность Муралова, я решил найти ювелира, изготовившего страз и выяснить, кто и когда его заказывал. Мне нужен страз, для того чтобы ювелир его опознал. Дайте мне его под любые гарантии.

Лицо следователя только что радостно-возбужденное, сейчас выразило крайнюю степень раздражения:

— Вы соображаете, что Вы мелете? Во-первых, ювелир, изготовивший страз, давным-давно эмигрировал во Францию, о чем я Вам уже говорил, да и Вы это отлично знаете. Поэтому розыск какого-то другого ювелира подобен поиску в стоге сена иголки, которой там нет. Это попытка запутать следствие, повести его по ложному пути и фальсифицировать результаты. А требование выдать Вам страз для опознания вообще абсурдно. Вы соображаете, что Вы просите? Этот страз — важнейшее вещественное доказательство, опечатанное и находящееся в специальном хранилище до суда. После суда икона и страз будут возвращены владельцу, если таковой отыщется. Правда, я сомневаюсь в этом. Монастырь приказал долго жить, а княжна едва ли захочет предъявить свои претензии. Прощайте, Мокрухин, и не отвлекайте меня от работы пустяками.

— Но позвольте тогда сфотографировать кулон со стразом или срисовать его!

— У меня такое впечатление, что Вы не слышите, что я Вам толкую. Если бы я даже очень хотел помочь Вам, а я не хочу — я и то не смог бы это сделать. Икона с кулоном опечатана и находится в спецхранилище, и изъять ее я не в силах. Ступайте, пока я не попросил Вас вывести!

— Погодите, я принес Вам некоторые документы касательно этого дела. Они свидетельствуют о том, что Муралов не охотился за драгоценностью. .

Тарасов мгновенно потускнел. Также брезгливо он окинул взглядом принесенные бумаги.

— Ну и что? Допустим, он не охотился за бриллиантом. Хотя все это нужно проверить. Но эти бумажки не разрушают мою версию относительно виновности Муралова. Ступайте и не затягивайте с помощью следствию, иначе поздно будет.

Николай побрел домой, сознавая, что впереди тупик. Он был близок к отчаянию, понимая, что так хорошо надуманное дело с треском провалилось. Он провел ночь без сна, но ничего стоящего придумать не смог. Разве только выкрасть кулон..., но как это сделать — он не мог себе представить.

Утром по его измятому расстроенному лицу Катя поняла, что дела плохи. Узнав причину уныния Николая, она усадила его за стол, заставила напиться крепкого чаю, а потом начала рассуждать.

— Я думаю, у нас нет причин отчаиваться. Мне известно, что в коллекции картин князя Запрудского был портрет младшей дочери с интересующим нас кулоном на груди работы художника Танеева. Мне Сережа много рассказывал об этом портрете. Если ценности из тайника изымала комиссия во главе с Верещагиным, то та же комиссия должна была изъять и коллекцию картин. Значит, портрет находится в Эрмитаже. Вы как-то говорили, что Александр Николаевич Бенуа неплохо относится к Сереже. Значит, если попросить, он распорядится отыскать этот портрет в кладовых Эрмитажа и разрешит сфотографировать его. Как удачно, что Вы привезли отличный фотоаппарат из Швеции!

— Екатерина Дмитриевна! Вы гений! — восхитился Николай совершенно искренне, так как он начисто забыл об этом портрете, хотя Сергей как-то рассказывал о нем. Пожалуйте ручку поцеловать! — Смеясь, Катя протянула ему руку.

— Вы злоупотребляете, Николай Федорович! Премия полагается мне, а не вам! Ну да ладно, я сегодня добрая.

(обратно)

Глава 8. БЕЛЫЙ ПАРУС

Зима нынче наступила рано. К вечеру крепкий морозец надежно сковал залив. Редкие снежинки сыпались с легких облаков, обнажающих ясное небо. Двое пограничников на лыжах заканчивали вечерний обход пограничной полосы за Кронштадтом. Место беспокойное — после того, как залив замерз, то и дело попадались перебежчики, пытающиеся уйти по льду в Финляндию, откуда открывалась прямая дорога в Европу. Но в этот раз все было спокойно» Следов по пороше нет, горизонт чист.

Один из пограничников, тот, что постарше, в солдатской папахе и обмотках поверх башмаков, прокладывал лыжню, зорко поглядывая вокруг, опасаясь полыни.

— Слышь, Иван, ты иди за мной лыжня в лыжню, как бы под лед не провалиться, — заметил старший.

Идти было трудно. Ветер смел снег в сухие сыпучие сугробы, обнажая рядом гладкую поверхность льда. Лыжи то с трудом преодолевали сугробы, то разъезжались на скользком льду. Наконец, старший, выбившись из сил, остановился передохнуть.

— Эй, Ваня, одолжи махорочки покурить. У меня кончилась. Да не жмись ты: я тебе в каптерке отдам...

— Дал бы я тебе, Степан, да у меня газетка кончилась — козью ножку не свернуть.

— Пустяки. Я тут мимоходом с тумбы афишку стащил, могу поделиться.

Иван достал махорку, а Степа обрывки афиши, трут, кремень и кресало. Скрутили цыгарки, заслонившись полой шинели от резкого ветра, разожгли огонек и блаженно задымили.

— Степан, а как ты в отряд попал?

— Э, история длинная и муторная. Пару лет на немецком фронте вшей кормил, потом в Гражданку по разным фронтам помаялся. Хотел домой в деревню под Псковом податься, да брат письмо прислал, дескать, моя баба ушла с голодухи к местному богатею, соседи мякину едят, скотину, у кого осталась, соломой с крыш кормят. Это в начале зимы. А что к весне будет — и подумать страшно. Но я все равно весной домой подамся: надоело по миру маяться. А ты-то как к нам попал?

Молодой солдат, в новой буденовке, обутый в подшитые валенки, задумчиво помолчал немного, а потом заключил:

— Так ведь разруха, Степа... Я нанялся подмастерьем в литейку на Путиловском заводе. Работа трудная, но интересная. У меня получаться стало даже, мастер похвалил. Закрыли литейку, вот и пришлось искать, где дают паек и какое-никакое содержание. Но когда литейка начнет работать, я опять туда пойду.

Иван хотел еще что-то добавить, но Степан прервал его:

— Давай живей заканчивать обход — темнеть стало, как бы под лед не угодить. — И пустился вперед прокладывать лыжню.

Вдруг они заметили темный комочек, скрючившийся на льду. Перед ними оказался подросток, сидящий над лункой с удочкой для подледного лова. Рядом лежало несколько ершей и окуньков. В сугробе торчали старые лыжи.

— Эй, малец, что ты тут делаешь, на границе? Собирай свои манатки и пошли на заставу, там разберемся, кто ты такой!

— Дяденьки! Отпустите Христа Ради! Мамке рыбку ловлю. Здесь клюет здорово. Мамка ребеночка кормит. Если не покормить, молоко пропадет, умрет братик. Отпусти меня, я сразу домой пойду, честное благородное слово!

Солдаты смотрели на маленькую фигурку, одетую в рваный ватник и обутую в старенькие подшитые валенки. Мальчонка размазывал по лицу грязными кулачками слезы и сопли и умолял отпустить, чтобы он мог покормить свою мамку. Патрульным стало жалко мальчика. Степан крикнул ему:

— А ну марш домой, чтобы я тебя здесь больше не видел. Если еще раз поймаю на границе, пощады не будет!

— Сейчас, сейчас, дяденька, только улов соберу, — засуетился мальчишка.

Патрульные отправились дальше, заканчивать обход и заранее радовались ожидавшему их теплу каптерки и кружке горячего чая.

— Поторапливайся, брат, а то скоро совсем темно будет, вон — заря догорает, — и он показал на сиренево-желтую туманную полосу на западе.

— Эй, слышь — что это? Корабль по льду плывет, — вскрикнул Иван, показывая напарнику на несущийся по льду со стороны Финляндии буер с белым парусом. Навстречу ему, бросив улов, мчался на лыжах отпущенный ими мальчишка.

Мгновенно сообразив неладное, с криками «Стой! Стрелять буду!», оба бросились вдогонку за мальцом. Однако не тут-то было. Мальчишка оказался отменным лыжником, и расстояние между беглецом и преследователями не только не сокращалось, а даже понемногу увеличивалось.

Навстречу беглецу, стремительно сокращая дистанцию, летел белый парус.

— Эх, ушел, шельмец! — сокрушался Степан. Здесь его и пуля не достанет.

Мальчишка, чуя близкое спасение, рванул вперед изо всех сил, забыв всякую осторожность, И здесь-то его поджидала беда. Лыжа, попала в расщелину между двумя торчащими льдинами, разлетелась надвое и обломок ее прочно застрял в трещине. Пока беглец барахтался, пытаясь высвободить ногу и преодолевая боль, подоспел Степан и ухватил мальчишку за шиворот. Тот отчаянно отбивался, пытаясь укусить державшую его руку. Степан для верности дал добрых пинков пленнику под зад, по шее, и вдобавок — пару звонких затрещин.

Мальчишка сразу сник и тихонько заскулил. В тот же самый момент буер, находившийся уже в нескольких сотнях метров, сделал резкий вираж и умчался в сторону Финляндии. Через несколько минут он исчез в сиреневом мареве сумерек.

— Вот что, Ванька, я его подержу, чтобы он не сбежал, а ты хорошенько обыщи — нет ли при нем оружия, донесений или ценностей.

Иван стал резво обшаривать хрупкое тело подростка и вдруг почувствовал, как под его ладонью вздрогнула нежная женская грудь. Он ошалело отскочил, инстинктивно отдернув руку.

— Степан, гляди: баба! — закричал он.

(обратно)

Глава 9. ДАГМАРА ВУЛЬФ

Молодой, недавно получивший назначение следователь Управления внешней разведки Дмитрий Ефимович Прокопович явно нервничал. Ему предстояло провести допрос опытной шпионки, на днях задержанной пограничниками при попытке уйти в Финляндию. Сведения о ее деятельности давно поступали из разных источников, но схватить преступницу все никак не удавалось. Дело это он расценивал как редкую удачу: умело проведенное следствие сулило ему продвижение по службе и надежду быть замеченным начальством. Но с другой стороны, работа с опытной, умной, хитрой разведчицей из-за отсутствия у него профессиональных навыков могла закончиться провалом. Поэтому он откровенно трусил, ожидая встречи с именитой шпионкой.

Ввели заключенную. Он не поверил своим глазам: перед ним стоял мальчишка-подросток в рваном ватнике, латанных ватных штанах и старых драных валенках. Лицо шпионки было грязным, в синяках от побоев, полученных при задержании. Стараясь не выдавать своего замешательства, следователь представился:

— Я — следователь Управления внешней разведки Дмитрий Ефимович Прокопович. Я буду вести Ваше дело. Я могу узнать Ваше имя?

— У меня много кличек, но мое настоящее имя — Дагмара Вульф. Я немка, мои родители родом из немецкой колонии под Петроградом. Я сотрудник Управления внешней разведки Его Величества Короля Великобритании.

Заключенная, не дожидаясь приглашения, забралась на стоявший у стола высокий стул, устроилась в довольно фривольной позе, покачивая ногами, не достававшими до пола. Она бесцеремонно рассматривала своего визави, надменно откинув голову и прищурив насмешливо глаза.

Прокопович встретил холодный, спокойный, буравящий взгляд, под которым почувствовал себя букашкой на предметном стеклышке микроскопа. Наконец, шпионка прервала молчание.

— У меня к Вам, гражданин следователь, небольшая невинная просьба: распорядитесь, чтобы мне дали возможность помыться, сменить одежду, белье и обувь. Это в Ваших же интересах: моя ватная фуфайка и валенки в сырой холодной камере жадно впитывают влагу, я простужусь, заболею и умру, а значит унесу на тот свет массу полезной для Вас информации. Ваше начальство Вас за это по головке не погладит. И еще. Думаю, в этих застенках не найдется одежды, которая была бы мне впору. Поэтому"я прошу, чтобы подобрали что-нибудь потеплее и поудобнее из моего гардероба, который остался в моем номере в гостинице «Астория».

Прокопович медлил с ответом, прикидывая, какие последствия могут быть, если ее просьба будет выполнена.

— Что Вас смущает? — спросила она. — Мой побег невозможен. Я задержана так непрофессионально, что мое ведомство уже осведомлено о моем провале. Я теперь для них не представляю никакого интереса — отработанный материал. А для Вашей молодой разведывательной службы в период ее становления мой опыт и мои связи могли бы быть чрезвычайно полезны.

— Все будет зависеть от того, насколько достоверны и исчерпывающи будут Ваши сведения. Если они удовлетворят следствие, Ваша просьба будет выполнена. Я доложу своему руководству о Вашей просьбе.

— Нет, нет! Этот вопрос Вы сможете прекрасно решить самостоятельно и незамедлительно. А вот о чем надо будет обязательно доложить начальству, я Вам скажу позже. А сейчас давайте Ваши вопросы.

— Вы намерены сотрудничать со следствием? — осторожно спросил Прокопович, не надеясь на положительный ответ.

— Безусловно, — усмехнулась она, все также пристально и оценивающе разглядывая его. Ведь это мой единственный шанс сохранить жизнь. К тому же я не испытываю никаких патриотических чувств к стране, на которую я работала: я немка по происхождению, русская но воспитанию, а в Великобритании я наемница.

— Тогда расскажите, какие цели вы преследовали, скрываясь в Десятинном женском монастыре под видом юродивой Таси? Ведь это были Вы, не правда ли?

— Да, это была я. Я все Вам расскажу, но раньше не могли бы Вы распорядиться принести нам по чашечке кофе: я продрогла и очень хочу пить...

— Сейчас попрошу принести Вам кофе, но настоящего у меня нет, есть желудевый.

— Нет, желудевого не нужно. Может быть, есть чай?

— Чай есть, настоящий, правда не китайский, а краснодарский, но тоже ничего.

— Тогда — погорячее и покрепче, без сахара, пожалуйста. Кстати, когда Ваши люди будут в номере за моей одеждой, пусть захватят там же баночку отличного бразильского кофе, он нам пригодится во время наших долгих посиделок.

Напившись чаю и усевшись поудобнее на своем высоком стуле, Дагмара начала свой рассказ.

— Мое задание имело предысторию. После того, как ваш умелец Фридрих Цандлер запустил свои ракеты на керосине, его работами заинтересовались и ваши, и английские военные. Так вот, я получила задание выяснить, насколько продвинулись работы в этом направлении, каковы результаты испытаний этих разработок и каковы перспективы развития. Воинская часть, где проводились эти испытания, находилась рядом с монастырем. В число военнослужащих этой части был внедрен наш агент. Я осуществляла связь между ним и нашим резидентом.

— Назовите имена агента и резидента.

— Сразу видно, что Вы не знакомы с условиями конспиративной работы британской разведки, иначе не задавали бы подобных вопросов. Мы не знаем фамилий друг друга. У агента был псевдоним «Радек». Фамилию можно получить в личном деле по месту службы, но она явно фальшивая.

— Но может быть — словесный портрет, особые приметы...

— Зачем? Его фотография есть в личном деле в воинской части, с ним вместе служили сотни бойцов, каждый из которых может описать его внешность, повадки и привычки. Я же встречалась с ним глубокой ночью в заранее оговоренное время. Даже лица его толком не запомнила. Но все же есть особые черты, которые могу охарактеризовать только я. По моим наблюдениям он был не простой солдат, а специалист-взрывник, который знал тонкости дела и был способен оценить результаты испытаний. И если в профессиональном отношении он был дока, то как разведчик — новичок, работал не по зову сердца, а по принуждению, причем страшно тяготился этой своей ролью.

Больших усилий стоило задержать его до конца испытаний ракеты. Он все порывался сбежать, не закончив дела.

Если Вы захотите его разыскать, я думаю, это будет несложно. Стоит поискать в штатах институтов соответствующего профиля Петрограда, Москвы и Нижнего Новгорода специалиста, который по какой-либо причине в этот период отсутствовал на работе. А судя по характерному «аканью», вероятнее всего он москвич.

С резидентом мне помочь Вам будет трудно. Я никогда не видела его. Мои донесения в определенные дни недели я оставляла в тайнике, оборудованном в парке у Новгородского кремля, откуда резидент доставал их в мое отсутствие. Там же я получала задания. Я покажу этот тайник, но думаю, что он уже давно не работает. Более того, по законам конспирации после моего провала резидент должен был уехать из города. Единственная зацепка — я думаю, это была женщина: ее послания имели слабый запах духов «Гиацинт». Я хорошо знаю и люблю этот горьковатый запах. И еще: на гвозде, выступавшем на спинке скамейки, однажды зацепился завиток серой шерсти ягненка. Так что, вероятно, у этой дамы была шубка из серого каракуля. Это не много, но все же кое-что. В суровое время не так много женщин в Новгороде носят серое каракулевое манто и душится дорогими духами.

— Это было Ваше первое задание, или были другие? — продолжил допрос Прокопович.

— Конечно, это было не первое задание.

Первое задание мое было — изучить грузопотоки на железнодорожных станциях Петрограда, Ярославля и Нижнего Новгорода. Я изображала девчонку-нищенку, которая клянчила еду и монетки у пассажиров, и одновременно фиксировала проходившие мимо составы и их грузы. Сведения эти я шифровала довольно примитивно и передавала их резидентам лично.

Работа была трудная: составы шли и днем и ночью, спать приходилось урывками, где попало. Милостыню подавали скудно, — самим есть нечего, — голодно и холодно мне было. Кругом грязь, клопы, вши, тиф людей валит. Да и опасная это была работа! Провал резидента означал мою гибель. Но я выжила и успешно справилась с заданием. Тогда я получила новое, более сложное, но и более комфортное.

Я должна была проникнуть в семью одного видного военачальника и дискредитировать его, так, чтобы его обвинили в измене Родине.

Дело оказалось хлопотным — надо было разыскать семью, которая по легенде назвала бы меня своей родственницей. Впрочем, поисками такой семьи и моим устройством в ней занимались другие лица. Я поступила в школу, где училась старшая дочь военачальника, сдружилась с ней и стала часто появляться в его доме, где бывали военные. Я подслушала кое-какие разговоры и передала центру. Эту информацию подсунули вашей контрразведке, офицер был обвинен и шпионаже и арестован. Операция по испытанию новгородской ракеты была моим третьим заданием.

— Какова Ваша роль в гибели настоятельницы Десятинного монастыря?

— Косвенная. Она связана с первой ступенью в череде провалов, которые преследовали меня последнее время. Дело в том, что в монастыре работал реставратор, который в чем-то заподозрил меня и поделился своими сомнениями с игуменьей. А та выследила меня во время встречи с «Радеком». Чтобы избежать провала, я заманила ее в овин, а «Радек» устроил поджог. Кстати, то, как он это сделал, говорит о его непрофессионализме. Он получил задание имитировать мою смерть. Как я позже узнала из печати, это задание «Радек» с треском провалил.

Прокопович встретил чуть насмешливый и чуть-чуть ироничный взгляд шпионки: «Что-то эта дамочка здорово резвится. К чему бы это?» — подумал следователь.

— А теперь расскажите-ка, куда исчез уникальный бриллиант князей Запрудских? — продолжал Прокопович.

Лицо шпионки стало багровым, губы презрительно сжались; она гордо выпрямилась и надменно бросила:

— Как Вы смеете? Я профессиональный разведчик, а не воровка.

«Ну и оригиналка эта дамочка, — подумал Прокопович. — Где бы умолять о пощаде, а она еще и хвастается своей профессией».

Вслух же он сказал:

— Ну-ну, не сердитесь. Я не имел в виду, что Вы похитили бриллиант. Я хотел выяснить, не известна ли Вам его судьба. Кстати, о профессии. Почему Вы, имея такой дар перевоплощения, не выбрали профессию актрисы. Престижней и безопасней.

Дагмара усмехнулась и промолчала, задумавшись.

— Вы не хотите отвечать на этот очень личный вопрос? Тогда не надо.

— Да нет, почему же — извольте. Просто думала, как ответить достовернее. Одна из причин — моя фактура. О роли героинь с такой внешностью нечего было мечтать. Мое амплуа ограничилось бы травести. Но не только это. Актер — он невольник, воля его зажата между стенами. И в этой узкой щели он и должен творить чудеса в меру своего таланта. Представьте, сначала свои рамки определяет выбором репертуара художественный руководитель театра, затем — автор пьесы и, наконец, режиссер. Он не только навяжет тебе твою роль, но и ее интерпретации, манеру поведения, внешний облик. А кроме них — продюсеры, цензура, политики. И территориально ты можешь существовать только там, где твоя сцена. Нет, это не для меня. Здесь я и продюсер, и автор, и режиссер, и исполнитель своей роли. То ли дело разведка! А азарт? А романтика? А возможность жить и работать во многих точках планеты, общаться со значительными и интересными людьми? Да и материальный интерес здесь на порядок выше.

Но все же это не главное. Мою профессию выбирала не я, а Ее Величество Судьба. Моя семья в начале войны эвакуировалась в Великобританию — неуютно нам немцам стало в России, которая воевала с Германией. Семья большая, детишек много, нужда была страшная. Мне предложили учебу в разведывательной школе на очень заманчивых условиях, которые решали все материальные проблемы семьи. Я не могла не согласиться. Так я стала разведчицей.

— Но будь Вы актрисой, Вам не пришлось бы закончить свою жизнь за решеткой?

— Что ж... Издержки профессии... Хотя, я рассматриваю свое заточение как эпизод, как очередной вираж, который открывает новую захватывающую перспективу в моей деятельности.

— Ну, это вряд ли... Мы с Вами отвлеклись. Давайте-ка продолжим наше собеседование. Расскажите, какое задание Вы получили на этот раз?

— Очень обширное. Мое ведомство интересует политическая обстановка в стране, уровень боеготовности, новейшие разработки военной техники, основные направления работ в науке и технике и многое другое. Но я даже не приступила к выполнению этого задания — меня опознала маленькая монахиня из Десятинного монастыря. Могла ли я предположить, что встречу ее на престижном вернисаже?

— А что Вы делали на этом вернисаже?

— В мою задачу входило завести знакомство, а лучше дружбу с Марией Игнатьевной Бенкендорф, что открыло бы мне двери во многие дома и кабинеты. Мария Игнатьевна к разведке не имеет никакого отношения, но ее связи столь обширны, что дружба с ней означала половину успеха. Представить меня этой даме и обеспечить с ней контакт было поручено Роберту Гамильтону Локкарту, представителю Английской миссии при Правительстве. Предполагалось, что я с группой сотрудников английского консульства, куда меня внедрили в качестве консультанта по вопросам культуры, должна будто бы невзначай столкнуться с Локкартом и его спутницей. Дальше — непринужденная беседа, небольшой фуршет, приглашение на чай, поход в театр и так далее. Как Вы знаете, контакт не состоялся.

Догмара зевнула и потянулась, чтобы расправить члены.

— Вы не думаете, что наша беседа затянулась? Я устала и проголодалась.

— Хорошо, прервемся. Возьмите с собой в камеру перо и бумагу и напишите все, что знаете — имена, адреса, явки.

— Гражданин следователь, не смешите меня. Для того чтобы написать все, что я знаю об английской разведке, мне потребуется не этот тощий пучок листочков, а несколько увесистых стоп и не один вечер, а многие месяцы работы. Потрудитесь передать Вашему руководству, что я располагаю сведениями о структуре английской разведки, о методах ее работы, о технических средствах передачи информации, об организации подготовки кадров разведчиков и еще о многом другом. Но работать по этим вопросам я хотела бы с узкими специалистами в каждой из этих областей. Передайте также Вашему руководству, что оно может рассматривать меня как своего агента, внедренного в английскую разведку. Меня с Великобританией духовно ничто не связывает, а свою семью я давно переправила за океан. И позаботьтесь, чтобы я могла сменить одежду и камеру на более комфортабельные.

Вызвав конвоира и освободив следственное помещение, Дмитрий Ефимович долго еще находился в состоянии крайнего раздражения.

— Нет, какова? Она мне дает указания и требует исполнения! и я должен на полусогнутых бежать их исполнять! И квалификация моя ее, видите ли, не устраивает.

Но, немного успокоившись, он понял, что фортуна подкинула лакомый кусок — начальство будет довольно результатами следствия.

(обратно)

Глава 10. ДВА ВЕДОМСТВА

Прокоповичу позвонил Тарасов.

— Дмитрий Ефимович, мне известно, что в Вашем ведомстве находится так называемая «Тася» из Десятинного монастыря. Мне необходимо допросить ее в связи с пропажей бриллианта Запрудских. Как это можно устроить?

Прокопович замялся:

— Думаю, это невозможно. Вы сотрудник другого ведомства.

— Но цели-то у нас общие — защищать интересы Родины. И потом учтите: если удастся найти эту ценнейшую вещь, то заслуга находки достанется и вашему ведомству.

— Хорошо, — после некоторых колебаний согласился Прокопович. — Я попробую договориться с начальством. Сошлюсь на то, что Вы оказали неоценимую помощь в поимке шпионки. Ведь это Вы сообщили мне, что «Тася» жива, и ее видели на вернисаже.

Договоренности и согласования с начальством шли долго и муторно, застревая на разных инстанциях.

Бумажный этот кораблик неспешно плыл по бюрократическому ручейку, застревая тут и там на разных корягах и мелях. Он так бы и сгинул где-нибудь в пути, если бы Прокопович не отыскивал очередное место затора и не пускал бумаги в дальнейшее плавание. Впрочем, делал это он не совсем бескорыстно, в надежде отщипнуть немного лавров от награды за находку раритета.

Тарасов совсем было потерял надежду на нужный исход, и проклинал все бюрократические препоны новой власти, которые мешали делу. Наконец, получив все требуемые резолюции и согласования, Прокопович позвонил Тарасову:

— Приветствую Вас, коллега! С Вас причитается: есть разрешение на допрос шпионки. Правда, с некоторыми ограничениями.

— Чудеса! А я уже потерял надежду добиться толку у ваших деятелей! Так что там за ограничения?

— Начальство требует, чтобы допрос проходил в нашем следственном помещении в моем присутствии. В том случае, если я сочту Ваши вопросы некорректными или затрагивающими интересы нашего ведомства, я вправе прервать допрос. Вместо протокола допроса Вы получите выписку из него, прошедшую цензуру моего начальства.

Тарасов мысленно выругался, но вслух заявил:

— Добро. Когда прикажете явиться для допроса?

На следующее утро Прокопович, зная своего коллегу как мастера сыска старой школы и стараясь задобрить его, предложил выпить по стопочке и покалякать о том, о сем, но сыщик наотрез отказался, ссылаясь на язву желудка. Хотя истинная причина отказа была другой: опасался он вести отвлеченные разговоры в стенах Управления внешней разведки: кто их знает, этих разведчиков, как они используют эти разговоры. Да и тратить время не по назначению означало сокращать допрос, на который он возлагал большие надежды. И, наконец, профессиональная гордость опытного сыщика не допускала терпеть фамильярность этого молокососа.

Прокопович давно не встречался со шпионкой, с ней работали другие следователи. Он не сразу узнал Дагмару, когда конвойные ввели ее в камеру. Перед ним была элегантно одетая и изысканно обутая, тщательно ухоженная дама. Волосы ее заметно подросли и были уложены в затейливую прическу. На лице — умелая косметика. Только взгляд ее, встреченный Прокоповичем, по-прежнему был снисходительно-насмешливым.

«Видимо, следователям, которые работают с ней нынче, тоже немало пришлось побегать по ее поручениям», — злорадно подумал Дмитрий Ефимович.

Представив Тарасова как следователя Уголовного розыска, Прокопович объяснил, что он будет вести допрос о судьбе бриллианта, пропавшего в Десятинном монастыре.

— Но я ведь уже сообщила Вам, что не имею никакого отношения к пропаже бриллианта и ничего не могу добавить к этому, — вспылила Дагмара.

Тут вмешался Тарасов:

— Не сердитесь, пожалуйста. Материалы следствия убедительно говорят о Вашей непричастности к пропаже бриллианта. Но Вы были в этот период в монастыре, знали всех участников тех событий. И имея в виду Вашу профессиональную наблюдательность, я уверен, что Вы заметили много такого, что другие упустили. Я очень долго добивался встречи с Вами и уверен, что усилия истрачены не напрасно.

Дагмара метнула зоркий взгляд и усмехнулась с хитринкой:

— Я не альтруистка. Какую пользу я буду иметь?

Тарасов, немного помолчав, ответил уверенно:

— У меня не так уж много возможностей, но я могу гарантировать, что если драгоценность будет найдена, Угрозыск направит в Управление внешней разведки письмо, оценивающее Вашу помощь в этом деле. Думаю, в Вашем положении оно будет не лишним.

Тарасов не был уверен, что ему удастся организовать такое письмо. Более того, он был уверен в обратном. Но сейчас это неважно, важно другое — во что бы то ни стало выпытать у шпионки все, что она знает по этому делу!

Дагмара оценила ход Тарасова. Шпионка почувствовала в следователе доку, и ей импонировало общение со специалистом своего дела.

— Спрашивайте, — разрешила она.

— Мне известно, что Вы спасли икону с камнем в окладе от конфискации. Значит, Вы держали икону в руках. Вы могли бы уверенно сказать, был ли в окладе бриллиант или страз?

— Конечно, это был страз.

— Это точно?

— Не смешите меня. Я достаточно опытна, чтобы не спутать драгоценность со стекляшкой, пусть даже хорошо обработанной.

— Я так и думал. Это подтверждает мою версию. Кто, по-Вашему, мог подменить драгоценность?

— Если исходить из того, что владелица передала игуменье настоящий алмаз, — а иное предположить невозможно, — то единственный человек, который имел возможность подменить его, — это реставратор Муралов.

— Благодарю Вас. Наши точки зрения совпадают. Вы не можете сообщить, какие отношения были у Муралова с монахиней Евпраксией, в миру Ольгой Васильевной Запрудской?

— Очень странные отношения. Я должна Вам сказать, что Муралов — единственный человек, который почувствовал фальшь в моей игре. Он исподволь наблюдал за мной, а я, опасаясь провала, потихоньку следила за ним. Мне удалось подсмотреть и подслушать тайную встречу Муралова и сестры Евпраксии. Она поручила Муралову найти способ передать письмо ее жениху в Швецию с просьбой приехать и увезти ее с собой. Задача была сложная и крайне опасная, но Муралов взялся за нее, и, видимо, преуспел, поскольку жених вскоре явился, но уехал один, а сестра Евпраксия вскоре уехала с Мураловым. Реставратор был безраздельно предан послушнице и выполнял все ее поручения. Думаю, он подменил алмаз по поручению сестры Евпраксии.

— Если это так, то Муралов никогда не сознается в подмене и не выдаст свою подельницу.

— Наверное, алмаз какое-то время находился у нее. Какую-то роль в пропаже алмаза играет ее жених. Вероятно, Евпраксия передала ему алмаз для реализации. Если я права, то этот ее жених вскоре должен появиться в Питере. Не упустите. По моему мнению, ключ к разгадке тайны алмаза находится у кого-то из этой троицы.

Оставшись вдвоем с Прокоповичем, сыщик, пожевав губами, задумчиво обронил:

— Толковая особа... Жаль, что ее судьба так трагична.

— Да, я бы не сказал: похоже, начальство решило ее приласкать... — возразил Прокопович, и, спохватившись, прикусил язык, понимая, что сболтнул лишнее.

(обратно) (обратно)

Часть 4. ЗАГАДКА ТАЛИСМАНА

(обратно)

Глава 1 ЗАПАСНИК ЭРМИТАЖА

Приемная директора Картинной галереи Эрмитажа Александра Николаевича Бенуа бурлила и волновалась. Сам директор заседал за закрытой дверью в тиши просторного кабинета с группой экспертов. А в приемной священнодействовала секретарь-референт: пожилая, очень интеллигентная дама в пенсне и черном платье с белыми воротником и манжетами. Седые волосы и шиньон были уложены в круглый валик по моде минувшего века. Она каким-то образом ухитрялась одновременно втолковывать посетителям, к кому и куда обратиться, рассылала курьеров по инстанциям с адресованными туда документами, работала со свежей почтой, отвечала на вызовы начальника, сообщая ему требуемые сведения и даже выстукивала что-то спешное на своем «Ундервуде». И все это без суеты, без надрыва, в сдержанно-деликатной манере. Как опытный дирижер — источник гармоничного звучания оркестра, так и нашей даме удавалось избежать хаоса в приемной.

Николай Мокрухин явился сюда в надежде получить распоряжение директора отыскать в запасниках портрет княжны Запрудской работы Танеева. Ему каким-то немыслимым способом удалось разъяснить секретарше цель своего визита, хотя рассказ многократно прерывался.

— Александр Николаевич в курсе дела. Очень ценный работник Эрмитажа попал в беду и Александр Николаевич сам очень хочет помочь ему. Мне нужно только на минуточку, — упрашивал он. Но дама была неумолима. Она терпеливо разъясняла Николаю, что вторгаться в святая-святых во время совещания не принято, что она неправомочна разрешить ему незапланированный визит, что сразу после совещания директор уезжает по вызову в Смольный, а туда опаздывать нельзя, и назад уже сюда не вернется. В порядке исключения она может изыскать окно в распорядке на завтра — это все, что в ее силах.

— Но это значит, что еще один день бедняге сидеть в тюрьме! — возмущался Николай.

Секретарша, стуча на машинке, не глядя на него, шепнула:

— Вы проводите его до машины, по дороге и решите Ваши дела.

Как спринтер на старте Николай бросился навстречу выходящему из кабинета Александру Николаевичу, стремясь занять выгодное место у его уха. Бенуа узнал Николая,понял, о чем речь и сказал:

— Извини, брат, некогда. Ты найди в запасниках хранительницу Марию Сергеевну Левинскую и передай ей мое распоряжение отыскать этот портрет с кулоном. И разрешение сфотографировать его, — добавил Николай.

— Э, нет, здесь я бессилен. Категорически запрещено фотографировать экспонаты. Разрешить тебе, — потом от газетчиков не отобьешься.

— Но, тогда разрешите скопировать, — умолял Николай, вцепившись в рукав директора.

— А вот это, пожалуйста, — прокричал Бенуа уже со ступеньки «Кадиллака».

Николай долго скитался по лабиринтам Эрмитажа, опрашивая встречных, как попасть в запасники, а там отыскать Марию Сергеевну. Действуя по принципу «язык до Киева доведет», после нескольких часов поисков он в конце концов, нашел обиталище искомой Марии Сергеевны, которое представляло собой комнатушку, именуемую кабинетом. Так как на стук никто не ответил, Мокрухин осмелился войти. За столом сидела худосочная особа, юность и даже молодость которой давно отзвенели.

Взглянув на посетителя, та с раздражением указала ему на дверь:

— Вы что, не видите — у меня обед! — Какая бесцеремонность!!! Подождите в коридоре, я Вас приглашу.

Мокрухин вынужден был подчиниться. Подождав около часа, Николай снова сунулся в заветную дверь. На этот раз его неохотно выслушали.

— Пойдемте, — позвала она, надевая ватник.

В запаснике было холодно и сыро. Картины в тяжелых резных рамах беспорядочными кучами были навалены по углам и посредине помещения. Отдельно были брошены рулоны полотен, вырезанных из рам.

Николай был потрясен — здесь медленно умирали бесценные сокровища, принадлежащие всему Человечеству.

— Как Вы можете на это равнодушно смотреть? Я немедленно пойду к Бенуа и потребую, чтобы полотна хранились в надлежащих условиях! — возмущался он.

— Не горячитесь, — парировала Левинская. — Александр Николаевич только тем и занят, что пытается добиться улучшения условий хранения экспонатов. Дело движется медленно. Пока кое-что удалось сделать для картин в выставочных залах. До запасников пока руки не дошли, но дойдут со временем. Я Вас привела сюда, чтобы Вы поняли, что найти в таком хаосе интересующий Вас портрет почти невозможно. Но я завтра закажу в администрации двух грузчиков. Когда моя заявка будет выполнена, Вы можете узнать в администрации — вот телефон. Не думаю, что это будет скоро. А пока — всего доброго.

— Позвольте, зачем нам грузчики? А это не сгодится? — спросил он, поиграв своими могучими плечами.

Хранительница посмотрела на него оценивающе и заинтересованно:

— Тогда может быть, Вы заодно поможете мне отобрать в этих барханах картины, которые можно передать Русскому музею, где условия хранения неизмеримо лучше? И параллельно составить реестр того, что останется?

— С удовольствием.

— Тогда приходите завтра с утра, — и начнем, благословись.

— Зачем же завтра? Давайте прямо сейчас. Ведь до конца рабочего дня есть еще несколько часов. Можно и сверхурочно поработать.

Мария Сергеевна молча протянула ему холщовый халат, который затрещал по швам на мощной фигуре Мокрухина.

Сама она принесла лупу, амбарную книгу, письменные принадлежности и работа закипела.

Остановились они, когда пришла охрана опломбировать помещение на ночь.

* * *

Известно, что совместный труд сближает людей. К середине следующего дня Николай и Мария Сергеевна прониклись взаимной симпатией.

«И не такая уж она и старая, и не мегера вовсе... А лет десять назад это потускневшее личико тревожило сердца и взоры множества вздыхателей», — думал Николай.

Когда настало время обеда, Мария Сергеевна пригласила Мокрухина к столу разделить с ней трапезу — принесенный из дома в баночке винегрет и ватрушки к чаю. А где застолье — там и душевные разговоры. Николай, который почел за благо не рассказать подлинную цель розыска портрета, сочинил трогательную историю.

— Был у меня задушевный друг, с которым все делили пополам. Друг, после окончания Академии художеств, в которой учились мы оба, уехал в Италию на практику, там тяжело заболел и умер. Портрет, который я ищу, чтобы скопировать, — единственная память о моем дорогом друге.

— Так Вы выпускник Академии художеств? Вы художник? — заинтересовалась Мария Сергеевна.

— Именно.

В воображении Марии Сергеевны непроизвольно нарисовалась белая вилла, белая яхта, синее, теплое море и общество успешного художника.

— И что Вы сейчас пишите?

— Бегемота.

— Бегемота? Это что, псевдоним или кличка? — недоумевала она.

— Да нет, зверушка есть такая.

— Так Вы анималист?

— Не угадали. Я художник-иллюстратор. Сейчас изображаю того самого бегемота, которого тащат из болота в сказке Корнея Чуковского.

Мария Сергеевна разочарованно промолчала. Белая вилла потускнела и исчезла.

— И что же, Вы так и специализируетесь на изображении хрюшек и барбосов в детских сказочках?

— Не всегда. Например, только что я выполнил иллюстрации к подарочному изданию баллады Жуковского «Ундина». Чтобы совсем не разочаровать Вас, придется немножко похвастать, — мои работы выставлялись за рубежом и удостоены призов. Я получил лестное предложение от одного из крупных издательств Великобритании, но пока пришлось отказаться.

Белая вилла вообразилась снова, в этот раз более рельефно. Глаза собеседницы снова потеплели и зажглись горячим интересом.

— Можно посмотреть Ваши работы?

— Я презентую Вам «Ундину», если позволите, — предложил Николай.

Мария Сергеевна хотела продолжить свое исследование, но Николай уже поднялся, чтобы снова взяться за работу.

* * *

Большая часть картин была разобрана, рассортирована и занесена в реестр, а нужный портрет все еще не нашелся. Мокрухин подозревал, что Мария Сергеевна знает, в какой куче надо искать портрет, но сознательно оставляет ее напоследок. Николай не винил ее: в конце концов, у каждого свои задачи.

Для того чтобы не быть нахлебником, Николай захватил с собой изрядную порцию изделий Домны Матвеевны, намереваясь поделиться ею с напарницей.

— Угощайтесь, Мария Сергеевна, здесь пирожки с грибами, с картошкой и шкварками, а вот — с брусникой и с яблоками.

-— Как вкусно! — восхитилась она, попробовав. — Ваша жена просто искусница!

— У меня нет жены. Это маменька у меня мастерица.

Наличие маменьки несколько омрачило радужную перспективу, но не настолько, чтобы вовсе от нее отказаться.

— Что же так? — спросила Мария Сергеевна, имея в виду холостое положение молодого художника.

— Да вот, лицом не вышел. И рыжий я... — никто меня замуж не берет.

— Пустяки! Зато у Вас колоритная фигура. Для мужчины лицо — не самое главное. А рыжий — так говорят, что рыжие счастливые, Богом меченые.

Мысль о том, что он может быть интересен женщине, так поразила Николая, что он надолго замолчал в растерянности, а потом, чтобы скрыть смущение, переменил тему:

— Революция искалечила многие судьбы, — начал он. — Вот и Танеев, мой товарищ, талантище огромный, погиб, не успев себя реализовать —ив искусстве, и потомства не оставил.

— Моя жизнь тоже была размозжена, размолота революцией... — задумчиво пожаловалась Мария Сергеевна. — Хотите, я расскажу Вам немного о себе?

— Конечно, хочу! — подтвердил Николай.

— Вам действительно интересно?

— Ну, конечно, как Вы можете сомневаться?

— Тогда слушайте.

Мой отец, ведущий искусствовед Эрмитажа, эрудит и острослов, женился по страстной любви на дочери богатого купца, который дал за ней изрядное приданое — два доходных дома в Петербурге. Мама была очень хороша собой. Вопреки представлению о купчихах по пьесам Островского и картинам Кустодиева, мама получила хорошее образование, была отличной музыкантшей и имела красивое звучное сопрано. Отец до конца дней своих относился к ней с восхищением и обожанием. Я была единственным ребенком в семье, после родов мама тяжело болела и не могла больше иметь детей.

Я росла в атмосфере любви и довольства. Семья имела хороший достаток: мамины дома приносили изрядный доход, папа кроме солидного жалованья получал гонорары за публикации своих трудов по искусству. Я была обожаемым ребенком, которого холили, баловали и всячески ублажали.

Я получила хорошее образование. После учебы в Швейцарии в частном пансионе я окончила курсы по истории искусства в Италии и Франции. Наш дом всегда был полон народа. Среди гостей были знаменитые художники, искусствоведы, архитекторы. Приходили поэты, писатели, артисты и мэтры, и молодые. Молодежь привлекала возможность общения с великими мастерами, общество красивых женщин и, чего греха таить — шанс сладко поесть за чужой счет. Я была окружена толпой поклонников, но сердце мое молчало.

Всю эту идиллию прервала мировая война. Волна патриотизма, заставившая даже царевен надеть косынки сестер милосердия, побудила меня окончить краткие курсы и пойти работать в госпиталь для офицерского состава. Было трудно и страшно. Я не была готова иметь дело с кровью, гноем, человеческими испражнениями, видеть боль и страдания искалеченных людей. Но постепенно втянулась, привыкла. Там был один раненый.... Короче, мы полюбили друг друга. Это была моя первая и единственная любовь!

Он происходил из старинного дворянского рода, титулован, но небогат, имение разорено. Выйдя из госпиталя, он продолжал со мной встречаться и, несмотря на возражения своих родителей, сделал мне предложение. Родители его, считавшие, что женитьба их сына на дочери мещанина — мезальянс, в конце концов, смирились, не только уступая напору сына, но и из меркантильных соображений — я получала в приданое один из домов и крупную сумму денег, которая была при их стесненных обстоятельствах как нельзя кстати. Дело шло к свадьбе.

И вот революция в один день перевернула всю нашу жизнь. Мой Володя срочно эмигрировал вместе со своей семьей. Уезжая, он клялся, что сохранит любовь, что скоро вернется, как только будет подавлен большевистский мятеж, ведь этот бедлам не может продолжаться долго. Обещал при первой возможности прислать мне весточку. Я не могла присоединиться к ним — папа был тяжело болен. Я ждала весточки — сначала каждый день, потом каждый месяц, потом годы. Теперь я больше не жду. Я не знаю, как сложилась его судьба, где он живет и жив ли. А затем череда несчастий продолжилась. Умер папа. Нас с мамой выселили из наших апартаментов в крошечную комнатушку в квартире с общей кухней и туалетом. Жить стало не на что. Мама пыталась продавать кое-что на толкучке, но делала это так неумело, что за драгоценные вещи получала гроши. Выручил Александр Николаевич Бенуа, он в память о папе взял меня на работу в Эрмитаж хранительницей. Мама ненадолго пережила папу. Вот так сложилась моя судьба. Сейчас я влачу жалкое существование без родных, без близких, без цели и надежды. Жить стало неинтересно, скучно, противно. Не наложила на себя руки только из-за инертности — не хочется принимать решение, совершать какие-то действия... Плыву по течению, сама не знаю куда.

— Вы это мне рассказали, считая, что я Вас буду жалеть? И не подумаю! — возмутился Николай. — Вы здоровая, красивая, образованная, и, еще молодая женщина. Кругом столько возможностей, чтобы сделать свою жизнь интересной. Вы были знакомы со многими интересными людьми, так почему бы Вам не написать книгу об этих встречах? А можно организовать кружки по изучению живописных работ отечественных и зарубежных художников — в школах, студенческих общежитиях, на заводах! Вам обеспечен ошеломляющий успех. Сейчас люди жадно тянутся к культуре, искусству. Так вы найдете друзей, единомышленников, и Ваша жизнь станет осмысленной!

Левинская молчала, улыбаясь грустно и недоверчиво.

Тут Николай спохватился: — Что-то мы размечтались, а дело стоит! — И он бросился растаскивать последний штабель полотен.

Там и нашелся, наконец, портрет княжны Запрудской с бриллиантовым кулоном на груди.

На другое утро Николай явился во всеоружии, принес с собой холст в подрамнике, кисти и краски, и с ожесточением принялся за работу, не позволяя себе отвлекаться на разговоры и даже на обед. Через пару дней не столько портрет, сколько кулон на нем был готов. Однако холсту надо было хотя бы пару дней просохнуть, прежде чем транспортировать его. Поэтому Николай попрощался с Марией Сергеевной, предупредив ее, что вернется за копией через пару дней.

— Как? — протестовала она. — Ведь копия явно не закончена!

— Дела, Мария Сергеевна, дела. Не могу дольше откладывать. Дома допишу по памяти.

— Но я считаю, что мы как-то должны отметить окончание нашей акции? Не угодно ли Вам пригласить меня в ресторан?

Николаю не хотелось идти в ресторан — он рвался увидеть Катю, вернуться к вконец запущенной работе, узнать как дела у Мураловых и у матери. Но отказать даме он не решился — и они отправились в ближайший ресторан. Мария Сергеевна много и жадно пила, попросила дополнить заказ мороженым и кофе, и явно не торопилась закончить трапезу. Николай сидел как на иголках.

Заиграла музыка и его дама заявила, что хочет танцевать, но Николай отказался.

— Не обучен, не умею я, — смущенно отнекивался он, хотя с Катей однажды танцевал с упоением.

С досадой тайком посматривая на часы, он понимал, что зайти к Кате уже поздно. После ресторана даму следовало проводить домой. К счастью, жила Мария Сергеевна недалеко — в районе Летнего сада. Они шли по притихшим сонным улицам, похрустывая льдинками в замерзших лужицах. Левинская, разгоряченная выпитым и обществом симпатичного ей мужчины, болтала без умолку, рассказывая эпизоды из своей прошлой привольной жизни. Николай молча слушал.

— Вот и мой дом, — указала она на старинный особняк, превращенный в общежитие. — У меня сохранилась от родителей уникальная коллекция миниатюр на эмали, я хотела бы Вам ее показать. Поднимемся ко мне...

Но Николай взбунтовался. Он должен быть дома, иначе маменька будет волноваться, да и поработать еще надобно, иначе в издательстве крупные неприятности будут. Наскоро простившись, он пустился наутек. Мария Сергеевна смотрела ему вслед, чуть не плача, и грозила кулачком:

— Бегемот... толстокожий... К маменьке побежал! — Белая вилла и синее море медленно таяли в ее мозгу.

(обратно)

Глава 2. ОЧЕРЕДНОЙ ТУПИК

Вооружившись копией портрета, Николай спозаранку пришел к Кате, рассчитывая начать поиск ювелира.

К его удивлению, дверь оказалась заперта, хозяйки дома не было. За справкой он обратился к соседке, Амалии Карловне. Та шумно обрадовалась его приходу и сразу начала распоряжаться.

— Вот хорошо, что Вы пришли. Возьмите Настеньку и идите с ней погулять. А мне в кооператив надо.

— А где Екатерина Дмитриевна? И почему Настенька у Вас?

— Катя отпросилась у меня на полдня. Она мне не объяснила, зачем. Давайте, поторапливайтесь, а то магазин на обед закроют. И следите, чтобы у Насти пустышка во рту была, а то холодного воздуха наглотается.

Когда Николай вернулся с прогулки, Катя все еще не вернулась. Амалия Карловна продолжала командовать. Делала это она вдохновенно, упиваясь возможностью помыкать безраздельно и безоговорочно.

— Вот Вам ключи от Катиной квартиры, берите девочку, разденьте ее и поиграйте с ней. А я принесу кашку. Вы ее покормите и уложите спать. Да не забудьте на горшочек посадить перед сном. И рот и ручки помойте. И песенку спойте, чтобы она побыстрей заснула.

Катя вернулась только в конце дня, усталая и явно расстроенная. Но картина, которая перед ней предстала, насмешила ее. На столе стоял горшок, на горшке сидела Настя, а Николай, вытирая ей нос уголком скатерти, разучивал с ней новое слово — «па-па».

Увидев хозяйку, он засуетился смущенно и немного виновато: подозревал, что в его действиях будет найдено немало огрехов.

— А мы тут свой лексикон расширяем. А где это у нас мама пропадала? — обратился он к визжащей от восторга при виде матери девочке.

— После расскажу. Пойдемте, поедим чего-нибудь. Голодные, небось. Я, между прочим, тоже.

Николаю не терпелось показать свой трофей, но пустой желудок требовал неотложного внимания, и он отложил демонстрацию.

После обеда Катя рассказала, что ходила в канцелярию Курсов, — кончался академический отпуск, и надо было договориться об отсрочке. А Николай, наконец, получил возможность похвастаться своей удачей, рисунком бриллианта. Решили начать поиски завтра с утра — вечером ходить по незнакомым лестницам и подъездам бесполезно и опасно.

* * *

Список ювелиров казался бесконечным. День за днем Николай бродил по неосвещенным грязным лестницам, пахнущим кислой капустой и кошачьей, да и не только, мочой. Походы эти редко бывали удачны. Многие ювелиры сменили адреса, иные уехали за рубеж. А те, кого удавалось найти по указанному адресу, отказывались впустить Мокрухина в дверь, — ювелиры, как известно, народ осторожный. Операция грозила затянуться на месяцы, а то и годы, если бы не случайный успех. Удалось разыскать одного ювелира из значащихся в списке, древнего старичка, который не только впустил Мокрухина в свою квартиру, но внимательно выслушал его и буквально впился глазами в изображение бриллианта. Ювелир цокал языком и щелкал пальцами, выражая этим свое восхищение.

Николай объяснил старику, что ищет мастера, который сделал с этого бриллианта страз и показал ему список потенциальных исполнителей. Ювелир углубился в изучение списка, долго сидел в раздумье и, наконец, швырнул бумаги на пол.

— Бросьте заниматься чепухой. Ни один из этих с позволения сказать ювелиров не способны сделать страз с такой вещи. Для этого нужна не только высочайшая квалификация, но и специальное оборудование. А у этих ребят нет ни того, ни другого. Единственный петербургский мастер, способный выполнить такую работу, — это Борис Наумович Раскин. Его десятилетним мальчишкой отдали в обучение знаменитому придворному ювелиру Джеймсу Коксу. Мальчишка оказался смышленым и сложную науку освоил в совершенстве. Перед революцией он принимал заказы только у членов царствующего дома и у избранных титулованных особ. Не тратьте время, ступайте к нему — он живет где-то на Расстанной. Там его все знают. Николай все же поднял с полу список, поблагодарил хозяина и отправился на Расстанную.

* * *

Много часов и усилий было потрачено на расспросы во дворах, магазинах, подъездах, чтобы найти квартиру ювелира Раскина. Наконец, искомый адрес был получен. Правда, выяснилось, что ювелир несколько лет тому назад умер, но Николай все же отправился туда. Дверь открыла очень худая, почти истощенная женщина с гладким лицом пергаментного цвета. Темное платье с узкой полоской белой манишки у воротника и белой же полоской косынки под темным платком придавало ей сходство с каким-то иконописным образом. Из открытой двери пахнуло ладаном. На рассказ Николая о цели своего визита, женщина, не приглашая его войти в дом, ответила:

— Мой отец несколько лет тому назад умер. Я его единственная дочь Леокадия Борисовна Раскина. Я ничего не могу сказать по интересующему Вас поводу, потому что всегда была далека от занятий своего отца. Знаю, что у него был журнал, где он регистрировал заказчиков и выполненные работы, но после революции он этот журнал сжег, не желая подводить ни себя, ни других. К сожалению, ничем Вам не могу помочь. Прощайте. — И она захлопнула дверь.

Опустошенный, поверженный Мокрухин сел на лавочку во дворе дома, чтобы собраться с мыслями и решить, как быть дальше, хотя понимал, что это тупик. На соседней скамейке тут же уселись две особы, являвшие собой полный контраст только что покинутой даме. С азартом и даже страстью начали они обсуждать результаты своей экскурсии по местным ларькам и кооперативным магазинчикам, а когда эта тема была исчерпана, перешли к пикантным событиям в семьях соседей.

«Грех не использовать столь обильный источник информации», — решил Николай, и, извинившись, подсел к собеседницам. Не вдаваясь в подробности, он объяснил, что хотел бы узнать судьбу заказа своего родственника, но у него ничего не вышло: старик умер, а дочка ничего не знает.

— Так Вы у Сенечки спросите! — хором закричали обе тетки, ибо дамами их даже с натяжкой назвать было трудно.

— А кто этот Сенечка?

— Подмастерье, которого Борис Наумыч взял еще мальчишкой и выучил на мастера. Он жил в его доме, и Борис Нумыч его очень любил, во всем ему доверял и даже хотел выдать за него Леокадию. А уж она как его любила! Да только вот не случилась свадьба-то. Жила у нас тут в подъезде одна особа легкого поведения, заманила этого дурака. А хозяйка дома возьми да и покажи Лике, чем занимается ее женишок. — И они стали наперебой уточнять подробности сцены, открывшейся перед несостоявшейся невестой.

Туг Николай попытался повернуть тему на верную тропу:

— А где можно найти этого Сенечку?

— А кто его знает? После того случая Борис Наумыч его уволил и отказал от дома. Да Вы спросите у Лики: она так его любила, что наверняка знает, где его искать. Хотя они и в ссоре.

Надежда снова затеплилась, и Николай опять постучал в знакомую дверь. Леокадия Борисовна слегка подняла брови, выражая этим недоумение по поводу его настойчивости.

— Простите ради Бога, — начал Николай. — В моем деле мог бы быть полезен некто Сенечка. Не могли бы Вы сообщить, как его разыскать или хотя бы назвать его фамилию и полное имя-отчество?

При этих словах бесстрастное пергаментное лицо Леокадии исказилось, покрываясь бурыми пятнами, из глаз брызнули слезы, губы задрожали:

— Как вы смеете беспокоить меня такими вопросами и произносить при мне это имя? — И, окончательно разрыдавшись, она захлопнула дверь.

Николай был в отчаянии — последняя ниточка оборвалась. Но он понимал, что повторять попытку, по крайней мере, сейчас, бесполезно.

* * *

По убитому горем лицу Николая Катя поняла, насколько плохи дела. Но, выслушав отчет о последних событиях и вспомнив народную мудрость, она спокойно заявила:

— Николай Федорович, не унывайте, давайте вместе поужинаем, я специально Вас ждала. А утро вечера мудренее. — И, чтобы окончательно отвлечь друга от горьких мыслей, начала, смеясь, рассказывать, как Настенька сама пыталась встать на ножки и сделать первый шаг.

Прощаясь, Катя напомнила:

— Приходите утром к чаю: вместе что-нибудь придумаем.

По дороге домой, Николай вспоминал: «Какое сокровище эта женщина! Другая бы растеклась слезами, жалобами, упреками, а эта успокоила, утешила, обнадежила... Да и накормила как вкусно! С такой и бремя не в тягость, и горе не беда. Как это Мария Сергеевна говорила, ничего, что я рыжий? Может быть, я не так уж безнадежен?»

(обратно)

Глава 3. НАСТИНА ПОБЕДА

Утром Катя встретила Николая не только горячим чаем, но и ворохом соображений:

— Из того, что Вы мне рассказали, следует, что наша последняя надежда — этот Сенечка. Значит, его, во что бы то ни стало нужно разыскать. Если эта Леокадия откажется нам помочь, можно найти концы в жилконторе, досконально опросив всех соседей в доме и окрестностях, поместить объявление в газете, наконец. Но самое быстрое и надежное — выпытать все, что знает о нем Леокадия. Я попробую сделать это деликатно, по-женски.

— Попробуйте, — согласился Николай. — А я с Настенькой посижу, тем более, кое какой опыт у меня появился.

— Ну нет, Настеньку я возьму с собой: она мой главный козырь.

— Тогда я Вас провожу, — и Николай подхватил ребенка на руки.

Когда Леокадия открыла дверь, Катя быстро и горячо начала ее умолять, торопясь, чтобы не прервали.

— Прошу Вас, Вы наша последняя надежда. Если Вы нам не поможете, мы просто погибнем с голоду.

Леокадия молча порылась в кармане и протянула монетку, попытавшись уйти.

— Нет, нет! Вы не поняли, мы не нищие. Мы должны разыскать Вашего Сенечку. Только он может вызволить из тюрьмы нашего кормильца.

— А, Вы из той же компании? Я уже сказала, что не буду говорить на эту тему, — холодно возразила дочь ювелира и снова попыталась захлопнуть дверь.

— Но мы так долго добирались к Вам. Ребенок мокрый и голодный. Позвольте мне хотя бы перепеленать и покормить дочку. Уж в этом Вы не можете отказать нам.

— Входите. Располагайтесь, — указала она на широкую кровать.

Младенец, почувствовав, что его освободили от пут, радостно задвигал ручками и ножками и счастливо засмеялся.

Что-то женственное всколыхнулось и затеплилось в обуглившейся душе хозяйки при виде этого милого розового существа, радостно приветствующего свое освобождение. Ее руки непроизвольно протянулись к нему. В этот момент Катя как бы невзначай спросила:

— Вы не подержите Настю, пока я сменю пеленки?

В ту же секунду Настя была на руках у Леокадии и с увлечением исследовала нос и волосы нового объекта.

— Какая хорошенькая девочка! Сколько ей?

— Скоро год будет. Сейчас мы ее покормим.

Лика неохотно рассталась с веселым комочком живой плоти и жадно наблюдала, как ребенок сладко чмокал у материнской груди.

— Так что с Вами случилось? — спросила Лика.

— Это печальная история, но таких, к сожалению, много. Я приехала в Петроград из провинции учиться, а вместо этого встретила будущего отца Насти и влюбилась в него без памяти. Счастье было недолгим — узнав, что у нас будет ребенок, он потребовал, чтобы я пошла на аборт. Когда я отказалась сделать это, он оставил нас. Он объяснил, что не собирается жениться на мне, потому что уже имеет семью, и рождение внебрачного ребенка повредит его карьере. И вот родилась Настя — сирота при живом отце. Но все было не так плохо: мой, добрый, внимательный брат, талантливый художник, взял на себя отцовские заботы. Мы с Настей не знали горя. Однако случилась беда: моего брата незаслуженно обвинили в краже драгоценности из оклада иконы, которую он реставрировал. Якобы он подменил драгоценность на страз. Так вот, по мнению специалистов, страз такой сложности мог сделать только Ваш отец. Если бы удалось узнать, когда сделан этот страз и кто его заказал, можно было бы представить улики против предъявленного обвинения. К сожалению, батюшки Вашего нет в живых, но Сенечка мог бы сообщить необходимые мне сведения.

А так — брат будет осужден на очень длительный срок, а то и расстрелян за кражу в особо крупных размерах, которую он не совершал. Пропадет его недюжинный талант, а мы с Настей будем бедствовать. Моя бедная девочка будет лишена самого необходимого.

— А кто этот мужчина, который приходил сюда до Вас? — спросила Лика подозрительно.

— Это друг моего брата, его однокашник. Он тоже хлопочет об освобождении моего брата. Он помогает нам иногда, но у него своя семья, да и брать деньги у чужого человека унизительно.

К этому времени Настенька закончила свой обед и попыталась встать на неокрепшие еще ножки.

— Можно мне ее взять на руки? — попросила Лика, которая во все время беседы не отрывала жадных глаз от младенца.

— Пожалуйста, а я пока приведу себя в порядок.

Ребенок уютно устроился на коленях у Лики, играя концами ее пояса, потом потянулся, зевнул и блаженно заснул. Лика осторожно отнесла его на постель, укрыла простыней и вернулась к гостье.

— Но ведь не только материальная нужда гнетет Вас, — обратилась она к Кате. — Должно же остаться чувство обиды, душевной боли, оскорбленного достоинства?

— Да, было и это, конечно. Самое тяжелое, когда осознаешь, что человек, которого я боготворила, оказался подлецом, лгал мне бессовестно. Но, знайте, когда появился ребенок, все это отошло на второй план и постепенно почти забылось. Сейчас мне важно вырастить мою дочку здоровой и счастливой. А Вы почему-то не хотите помочь мне, хотя Вам это ничего не стоит.

— Ошибаетесь, — запротестовала Лика. — Мне бесконечно трудно говорить об этом человеке. Это зияющая рана моей жизни. Я любила его и думала, что он отвечает мне тем же. А он изменил мне самым безобразным образом прямо в канун нашей свадьбы. Это оскорбление я ношу с собой всю оставшуюся жизнь, а Вы бередите мою рану — и она горько заплакала.

Катя бережно обняла Лику и тоже заревела в голос. Наплакавшись, эти две обездоленные женщины почувствовали, что они родные. Лика, утерев глаза и нос, сдалась:

— Ладно, я скажу тебе все, что знаю об этом человеке. Тебя как зовут-то?

— Катя я, Екатерина Муралова.

— Его зовут Семен Кузьмич Замятин, ему двадцать девять лет, он первоклассный ювелир, но работы по специальности после того, как отец выгнал его, он не нашел и, по моим сведениям, работает где-то на Путиловском заводе, а живет в общежитии этого завода. Погоди, я покажу его фотографию. Она долго рылась в ящике комода и принесла маленькую карточку, стараясь не глядеть на нее.

— Я с тех пор ни разу не доставала это фото, слишком все еще больно и обидно, — и она снова принялась ронять слезу.

Катя было засобиралась в дорогу, но Леокадия остановила ее:

— Погоди, не буди малышку. Давай-ка мы попьем чаю, пока она спит.

Они пили чай и говорили друг другу о своих горестях и надеждах.

— Как только вызволим Сережу из тюрьмы, непременно приходи к нам, я хочу познакомить брата с его спасительницей. Ведь мы теперь подруги, не правда ли? — предложила Катя.

Между тем, глаза гостьи остановились на окне — за стеклом, разукрашенным доверху морозными узорами, была непроглядная темень. И Катя вмиг вспомнила, что где-то там, на трескучем морозе давным-давно ждет ее провожатый. Распростившись, она выскочила на крыльцо, где стоял посиневший, дрожащий от холода Николай, выбивающий зубами и подошвами бравурное стаккато.

(обратно)

Глава 4. НИКОЛАЙ ПРОПАЛ

Бывает так: стоит в доме вещь, будто бы и ненужная, незаметная, а вынесут ее вон, — и все не с руки, все не ладится.

А бывает и так: живет рядом человек, тихий, неприметный, ни рыба, ни мясо, будто бы и бесполезный, но уйдет он из твоей жизни — и начинается кавардак: все рушится, ломается, несется в какую-то пропасть.

Когда Николай не явился на следующий день, Катя решила, что он занят, — ищет «Сенечку». Но когда он не пришел и на следующий день, Катя подумала с некоторой долей раздражения: «Мог бы и зайти, рассказать как дела, да и мне помочь немножко: вот кроватку детскую нужно отодвинуть от холодной внешней стенки к теплой внутренней, да и дрова надо принести со двора».

Но когда Николай не появился и на третий день, Катя призадумалась. Не слишком ли вольготно она расположилась на жизни этого человека? Ведь могут же у него быть свои дела, обязанности, пристрастия и привязанности, наконец. А вот когда Николай отсутствовал четвертый день подряд, Екатерину охватила паника. Пол куда-то поплыл из-под ног, оставляя без опоры, а потолок грозил рухнуть и похоронить ее под обломками. Как она будет жить одна с малым ребенком в этом кромешном мире без помощи и защиты?

На пятый день, не в силах сдержать тревоги, уговорив Амалию Карловну посидеть с Настей, Катя отправилась на разведку к Домне Матвеевне. Вместо обычных радостных причитаний хозяйка встретила гостью, приложив палец к губам, призывая этим соблюдать тишину.

— Спит мой сахарный. Болеет он тяжко. Сегодня немного полегче стало, даже ухи поел и добавки попросил. А то было совсем плохо: температура под сорок градусов, бредил, меня не узнавал.

— Врач был? Что сказал?

— Был врач, сказал — воспаление легких. Лекарства разные прописал. Да вон они — в помойном ведре валяются. От них никакой пользы, один вред. Я уж по-своему, как маленького, Коленьку лечила. Сначала горчичное обертывание сделала, потом банки поставила, малиной с медом напоила и двумя тулупами укрыла. Так три раза за ночь все белье сменить пришлось — сто потов сошло. Вот сейчас хочу картошки в мундире сварить, дать ему подышать, чтоб груди легче стало. Сейчас получше. После горячей ушицы с окушками и заснул, голубчик.

В этот момент проснувшийся больной, услышав голос в прихожей, закричал:

— Маменька, с кем это Вы?

— Катенька пожаловала, — возвестила мать.

Увидев Катю в дверях своей комнаты, Николай запротестовал:

— Нет, нет, Екатерина Дмитриевна, не заходите сюда, заражу вас и Настеньку. Постойте у порога. Я хоть посмотрю на вас, соскучился ужасно. Вы уж извините, что подвел вас. Я постараюсь поскорей выздороветь — через два-три дня я буду на ногах. Маменька так за меня взялась, что ни одна хворь не выдержит, сбежит, куда глаза глядят. Маменька! Угостите-ка нашу гостью своей вкуснейшей ухой, а я пока подремлю.

— Ай, и впрямь! — захлопотала хозяйка. — Пойдем-ка на кухню уху есть, пока горячая.

Домна Матвеевна плотно закрыла за собой дверь, дождалась, пока Катя расправилась с ухой.

— Катенька, хочу просить тебя, как особой милости: побереги ты Коленьку, ведь он утром, как вскочит, не поевши, ни попивши, несется как угорелый к Вам с Настенькой и целый день в бегах, а вечером приходит такой усталый, что крошки в рот не берет. А потом до полночи у себя за столом колдует — деньги заработать надо на два дома. Не доест, не доспит — долго ли сломаться даже такому богатырю, как мой Коленька? Без него плохо будет и Сереже, и Вам с Настенькой. А уж обо мне и говорить нечего...

Катя сидела, сгорая от стыда и чувствуя уколы совести: «Чаи распивала, а он, бедняга, мерз на морозе, боялся с нами разминуться. И еще извиняется за то, что заболел».

Возвращаясь домой, Катя кляла свою черствость и дала себе слово прекратить бессовестно эксплуатировать этого бессловесного добряка.

Через несколько дней, без особого труда, через отдел кадров Путиловского завода Николай разыскал Семена Кузьмича Замятина. Одного взгляда на изображение страза было достаточно, чтобы мастер узнал свою работу.

— Да, этот страз изготовил Борис Наумович Раскин. Я выполнял всю черновую работу, а окончательную огранку делал он сам.

— Когда это было?

— Этот заказ поступил летом 1916 года.

— А кто заказал страз?

— Это был высокий очень надменный господин с рыжеватыми волосами и иностранным акцентом.

— Фамилию его Вы помните?

— Точно не помню, кажется, Кригер.

— Может быть, Крюгер?

— Да, да, точно, Крюгер.

Николай растолковал Семену, чем вызван его интерес к заказчику страза и договорился с ним о визите к следователю.

Здесь же Николай узнал, что Сенечка недоволен и даже удручен своей теперешней работой: он тоскует по ювелирному делу. Узнав, что Сенечка за годы работы у Раскина освоил сложнейшие техники апплике, гильоше, скальоло, Николай предположил, что руководству реставрационными мастерскими Эрмитажа будет радо иметь такого сотрудника. Николай обещал посодействовать Сенечке в его трудоустройстве.

(обратно)

Глава 5. АЛИБИ

Тарасов встретил Николая и его спутника настороженно и скептически.

После того, как Николай представил Замятина в качестве ювелира, изготовившего страз, Тарасов потребовал, чтобы тот предъявил документы.

— Позвольте, но здесь же указано, что Вы слесарь, а не ювелир, а свидетельства о том, что Вы ювелир я не вижу, — заявил Тарасов, швырнув документы на стол.

— До революции я работал в частной ювелирной мастерской знаменитого ювелира Раскина. После революции эта мастерская распалась, а ее владелец Раскин умер. Документов об этом периоде у меня не осталось, но если Вы потрудитесь расспросить обо мне по адресу, где находилась его мастерская и где сейчас проживает его дочь, то многие подтвердят мои слова.

— Допустим. Итак, Вы утверждаете, что страз заказан в 1916 году, неким господином Крюгером, и что Вы изготовили этот страз в том же году.

— Если быть точным, я выполнял лишь предварительную обработку, а окончательную огранку сделал Раскин.

— Послушайте, Мокрухин, почему я должен верить этому человеку? Могу я допустить, что Вы заплатили ему, или напоили, или посулили какие-то блага, а он за это готов хоть под присягой дать любые показания.

Пока Николай размышляя, как парировать этот аргумент, вмешался Замятин.

— Я могу доказать, что я обрабатывал этот страз. Если вынуть его из оправы, то с правой стороны есть вмятина — не хватило материала. Мы с Раскиным сначала хотели делать вещь заново, но потом Борис Наухмович решил, что поскольку дефект не виден под оправой, то сойдет и так. Вы можете проверить это, вынув страз из оправы. Никто об этом дефекте не знает, кроме меня.

Тарасов задумался, но ответ его был таков:

— Не убедительно. Об этом дефекте мог знать Муралов, он рассказал о нем Вам, Мокрухин, а Вы, в свою очередь, сообщили об этом Вашему ставленнику.

Тут на штурм пошел Николай:

— Я протестую, товарищ Тарасов. У Вас нет ни одного факта — только лишь домыслы. Если Вы немедленно не освободите Муралова, я иду к прокурору и возбуждаю против Вас уголовное дело о фальсификации фактов.

Тарасов долго и пристально смотрел на Мокрухина, затем нехотя процедил:

— Немедленно выпустить из тюрьмы Муралова я не могу при всем желании, — существуют некоторые процедуры. Но в течение нескольких дней я выпущу его под подписку о невыезде. Следствие еще не закончено, и отсутствие некоторых фактов я надеюсь восполнить. А сейчас прошу гражданина Замятина подписать свои показания.

— Ну, что, Николай, это дело надо обмыть хорошенько, да хоть вон в этой забегаловке, — предложил Семен.

Предложение было принято. Николай с тревогой смотрел, с какой жадностью Сеня нажимает на спиртное.

— Слушай, друг, как же я буду рекомендовать тебя в реставрационные мастерские Эрмитажа, если ты такой мастер по части выпивки?

-— Не боись, Колька, — заверил Семен. — Если я займусь любимым делом — выпивке конец. Нельзя, брат. Руки дрожать будут.

Визит к Кате с радостной вестью был отложен на другой день. Как ни рвался Николай обрадовать подругу, явиться к даме с запахом спиртного изо рта было невозможно.

(обратно)

Глава 6. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Через несколько дней похудевший, заросший обильной щетиной и пропахший неистребимым запахом застенок, Сергей Муралов оказался в объятиях сестры и друга. Опустим сцену долгожданной встречи, радостную суету и всплески восторга при встрече близких людей, которая была особенно яркой, ибо люди эти были молоды, здоровы и очень дружны.

Дорогим подарком для Сережи оказалась копия портрета Ольги в бальном платье с кулоном, которую ребята выставили на самом видном месте. Впрочем, подарков было много. Так как близилось Рождество, нарядили елку с самодельными украшениями. Постаралась и Домна Матвеевна, соорудив особый многосекционный пирог с разнообразными начинками, начиная от рыбы и грибов и кончая брусникой и яблоками.

Порадовался Сергей и подросшей племяннице — оставлял он крошку-несмышленыша, а встретил самостоятельно топающего бутуза. Правда, для начала, увидев такого волосатого незнакомого дядьку, Настя со страху заревела в голос.

Остановившись у портрета Ольги, Сергей шепнул:

— Оля знает, что я на свободе?

— Нет, мы это оставили для тебя. Сам ей скажешь.

Сергей рванулся было к двери, но Катя вовремя его задержала:

— Погоди, помойся, побрейся, выветри запах каземата — тогда уж иди на свидание. Мало того, что племянницу напугал до полусмерти, хочешь невесту довести до обморока? Завтра пойдешь. А сегодня ты наш. Будем говорить, и говорить, и снова говорить, будем смотреть на тебя — не насмотреться.

— Мне еще завтра надо к ребятам в мастерскую нагрянуть. Коля говорит, что они там вопреки правилам меня не уволили и ждут на работу.

— Они много сделали, чтобы освободить тебя. Не забудь сказать им спасибо, — добавила Катя.

Утром Сергей встал ни свет ни заря, тщательно умылся, причесался, нагладил брюки, начистил башмаки, заново, особо тщательно побрился и, не дожидаясь пока встанет Катя, без завтрака улизнул из дому. Подойдя к дому, где жила Оля, он взглянул на ее окно: в окне горел свет.

— Значит, встала.

Он подождал еще немного и постучал в заветную дверь. Впустила его соседка. Подождав еще немного у Олиной двери, он постучал негромко и несмело. Дверь тотчас отворилась, и вышла Оля при полном параде, видимо, готовая идти на спевку. Увидев Сергея, она отшатнулась, лицо ее выражало не радость, а крайнее недоумение. Волнуясь, он не заметил этого несоответствия.

— Оля, я свободен! Недоразумение разъяснилось. Оказывается, бриллиант подменил на страз твой жених Крюгер. Николай нашел ювелира, которому Крюгер заказал страз.

Брови Ольги, которые и без того были высоко подняты, поползли еще выше, и она заявила убийственно-ледяным тоном:

— Этого не может быть. Настоящий аристократ во многих поколениях не может быть вором.

Сергей отскочил, будто его ударили по лицу:

— Как? По-твоему, немецкий аристократ во многих поколениях не может быть вором, а русский интеллигент — может? Ну, знаешь, меня никто еще так не оскорблял! — и он стремительно выскочил вон.

Сергея совсем не тянуло возвращаться домой: Катя непременно устроит ему допрос, на который не хотелось сейчас отвечать. Он брел по улицам, поверженный, оскорбленный. Но тело, независимо от сознания, праздновало свое освобождение. Щеки радовались от редких снежинок, таявших при соприкосновении с теплой кожей, а легкие, уже привыкшие к затхлой атмосфере каземата, жадно глотали свежий ветер с Невы. Он шел широким размереннььм шагом, инстинктивно наслаждаясь свободой движений, которой был лишен в тесной камере. Глаза после полумрака застенков щурились от яркого света.

Постепенно эти радости притупили душевную боль и, осознав, что он находится недалеко от Эрмитажа, Сергей решил зайти к ребятам в реставрационную мастерскую. Там его встретили шум, гам, всплески восторга, дружеские объятия. Немного погодя кто-то сказал:

— Слушай, Сережа, позвони по внутреннему Александру Николаевичу, он просил, чтобы ты позвонил, как появишься.

Голос директора звучал приветливо и ободряюще:

— Сергей Дмитриевич? Сережа? Зайди-ка ко мне на минутку. Надо потолковать.

Бенуа встретил Сергея сердечно, пожал ему руку, осведомился о здоровье.

— Ну, какова она, тюремная баланда?

— Терпимо. Побольше бы ее, — было бы не так грустно.

— Сергей, мы тут все с самого начала знали, что ты невиновен: не может человек творческий, увлеченный разменять свой талант на какие-то камешки. Мы оставили тебя в штате, рабочее место тебя ждет. Тебе, наверное, хочется погулять на воле недельку-другую — я могу оформить тебе очередной отпуск.

— Спасибо, Александр Николаевич, и за доброе слово, и за предложение отдохнуть. Но я истосковался по любимой работе, по своему коллективу — и если Вы не возражаете, я приступлю к работе немедленно. Да и деньги нужны: пока я сидел, сестра с ребенком жили в долг. Надо долги отдавать.

— Не только не возражаю, а очень рад. Работы — море разливанное. Так что засучи рукава и за дело.

Беседа с директором была как бальзам на раненую душу Муралова. Вернувшись домой, Сергей снял портрет Ольги и поставил лицом к стене.

(обратно)

Глава 7. ПРИМИРЕНИЕ

Леокадия Раскина не заставила долго ждать себя с визитом. Она была представлена Сергею в качествеглавной спасительницы. Пока хозяева хлопотали, организуя небольшое чаепитие с ванильными коржиками, которые Катя напекла ради выходного дня, Лика отправилась навестить Настеньку — и застыла в восхищении. Во- первых, теремок, несмотря на передряги, нисколько не потускнел. А во-вторых, Настенька уверенно стояла на ножках и радостно приветствовала гостью.

Мирное чаепитие было в разгаре, когда раздался звонок и в комнату с кульками и свертками ввалился Николай и Сенечка.

— Лиля! — воскликнул Сенечка, увидев столь неожиданно свою бывшую невесту.

Лика вскочила, будто ее ударили током, и бросилась к выходной двери. Катя поспешила за ней.

— Я считала тебя подругой, а ты — предательница! — задыхаясь от волнения, обиды и слез кричала Лика. — Ты воспользовалась моим доверием, устроила мне ловушку!

— Не горячись, Лика, — урезонивала ее Катя. — Выслушай меня. Даю тебе слово, что я не знала, что Николай приведет Семена. А Николай не мог знать, что у меня в гостях ты. Поэтому эта встреча произошла случайно. А может быть и не случайно. Ты ведь верующая — это Господь, зная твое предназначение, дал тебе шанс стать женой и матерью. И еще Господь дает тебе шанс познать благодать прощения. Вспомни притчу о жене Лота, которая оглянулась назад и превратилась в соляной столб. Смотри с надеждой в будущее и станешь счастливой.

И не давая опомниться растерявшейся Лике, она добавила:

— На, возьми фартук, пошли на кухню. Эту ораву накормить надо, мои коржики их никак не устроят. Посмотрим, что они притащили. Так, корюшкой и селедкой займусь я, а ты сооруди какой-нибудь салат. Сережку мы сейчас пошлем в подвал за соленьями-маринадами.

Когда стол был накрыт, и на нем появилась пара бутылок вина, внезапно возник сосед Кеша. Его мамаша ушла к приятельнице, а Кеше взгрустнулось дома одному. Вот он и заглянул на огонек.

— О! Здесь есть над чем поработать! — восхитился Кеша — и без приглашения уселся за столом рядом с Ликой, взяв на себя роль тамады.

Когда все тосты иссякли, все было съедено и выпито, решили всей гурьбой идти играть в снежки, благо выпал свежий рыхлый снег. Лика и Семен тоже собрались было присоединиться к компании, но Катя запротестовала:

— Настеньку нельзя одну оставлять — вдруг проснется. Ты, Лика, будешь Настю сторожить, а Семен останется, чтобы тебе не было скучно. Оставайтесь, ребята, вам есть о чем поговорить друг с другом.

Шумная, хохочущая, вывалянная в снегу ватага застала парочку в объятиях друг друга. Кеша и тут проявил себя хозяином пира...

— Ребята! — обратился он к парочке. — Со свадьбой не тянуть!

— Со свадьбой не затянем — правда, Лиля? — ответил за двоих Семен.

— И чур, свадьбу не зажимать! — продолжал Кеша.

— Не зажмем. Правда, Лиля? Мы, пожалуй, пойдем восвояси, -— опять сам решил Семен.

— Куда же вы? —запротестовала хозяйка. — Мы еще чай пить будем с моими коржиками.

— Спасибо, мы с Лилей чаю дома попьем.

Сергей, прощаясь с гостями, напомнил, что Семен должен быть завтра в Эрмитаже, по поводу трудоустройства.

Прощаясь с гостями в прихожей, Катя обняла подругу со словами:

— Желаю счастья. Постарайтесь не терять друг друга впредь, — на что Лиля ответила:

— Ты очень мудрая женщина, Катя. Спасибо Тебе.

Провожая в прихожей Николая, Катя пожала его объемистую ладонь своими двумя и заключила:

— Чем больше я знаю Вас, Николай Федорович, тем больше поражаюсь. Вы обладаете каким-то особым даром наделять людей счастьем. Всем, с кем Вам приходится иметь дело, становится хорошо.

— Что Вы, Екатерина Дмитриевна! Это не я, а Вы обладаете даром. Это от Вас исходит эманация счастья, какое-то излучение блаженства, под которым хочется нежиться снова и снова. Уйдешь из зоны Вашего обитания — тоска, мрак, пустыня... И хочется поскорей вернуться назад. Именно поэтому — не сочтите за назойливость — я намерен снова быть у Вас, если не прогоните.

Катя долго оставалась в прихожей, размышляя о сказанном. Она знала, она не могла не знать, что Николай влюблен в нее, но ведь он никогда ни словом ни намекал, не позволял себе проявить чувства. Впервые за многие годы произошло нечто, похожее на объяснение.

(обратно)

Глава 8. ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Как было обещано, Николай появился у Мураловых к вечеру, когда Сергей вернулся из мастерских. Заглянув в «теремок», он застал Катю рассеянной и встревоженной.

— Очень беспокоит меня брат: он удручен своим разрывом с Ольгой, замкнулся, хандрит. Вы бы поговорили с ним как-то... У меня не получается.

На половине Сергея Мокрухин начал речь издалека:

— Как у тебя с творческими планами? Надеюсь, ты не собираешься ограничиться реставрацией.

— Отнюдь. Хочу заняться портретной живописью. Сейчас это — золотое дно. А мне как раз с долгами расплатиться надобно.

— Я не о том. Не о коммерческих планах. Долги подождут. Я о творчестве. Хотел тебя спросить, для себя, для души, что ты писать хочешь?

— Хочу написать портрет. Угадай, чей.

— Ну, это угадать нетрудно, — засмеялся Николай. — Вон какая Мадонна с младенцем живет рядом.

— А вот и не угадал. Твой портрет я хочу написать.

— Издеваешься, — решил Николай.

— Ничуть. Вот послушай, что я задумал. Я решил построить все на контрастах: далеко не античная внешность контрастирует с тонкой душевной красотой, духовным изяществом; мощная фактура оттеняет мягкую деликатность, а буйство волос и небрежность одежды — тихую, покойную задумчивость мысли. И цветовая гамма должна звучать интересно: яркий солнечный луч зажигает копну рыжих волос, превращая их в костер; на этом фоне голубые глаза и нежная белая кожа лица (как у всех рыжих) служат диссонансом. Оденем тебя в тяжелый яркий цветной халат с нежнейшим кружевным белым жабо у горла. Поза: ты сидишь в пол-оборота перед чистым полотном, в руках кисть, ты задумчиво роешься в образах, которые просятся на полотно. Ну как? Будешь позировать?

— Задумано интересно, но я не представляю, как это выразить средствами живописи. Я бы не взялся.

— А я верю, что у меня получится. Это будет замечательный портрет. Ну а у тебя какие планы? Так и будешь кошечек да барбосов рисовать?

— Есть у меня задумка, Сережа, но не знаю, суждено ли ей сбыться. Планируется роскошное иллюстрированное издание сочинений Антона Павловича Чехова. Но, конечно, никто мне иллюстрировать его не поручит. Уж очень я прославился своими кошечками и собачками. А я хочу выполнить серию иллюстраций без заказа и послать в редакцию: пусть знают, на что я способен. Хочу для этой цели просить твою Олю позировать мне — она больше подходит для иллюстраций к «Даме с собачкой» и «Дому с мезонином», чем Екатерина Дмитриевна, с которой только греческих богинь писать. Кстати, когда ты собираешься мириться со своей Олей? — добрался, наконец, Николай до цели затеянного им разговора.

— Своей... — горько усмехнулся Сергей. — Я не поссорился с ней, я понял, что эта надменная аристократка не годится мне в спутницы жизни. Извини, Коля, я сейчас не готов говорить об этом. Потом как-нибудь. А сейчас — уволь, не могу. Сейчас я хотел бы поговорить о другом: развлеки ты Катю, а то уж очень она расстроена.

— А что случилось?

— Как, ты не знаешь? Странно... Я привык, что ты обо всех ее делах знаешь раньше меня. Ей отказали в продлении академического отпуска, и если она не начнет посещать занятия немедленно, ее отчислят. Пропадут четыре года учебы. Устроить ребенка в ясли не удалось: нет свободных мест. С нянькой тоже не получилось: няньки в основном — деревенские, им нужно жилье, но главное — у них отношение к гигиене специфическое, если помер — значит слабенький, Бог с ним, другого родим. Я считаю — ничего страшного, когда дочка подрастет, пойдет учиться заново. А пока пусть растит ребенка.

Николай снова вернулся в «теремок».

— За что Вы обижаете меня, Екатерина Дмитриевна,?

— Не понимаю...

— У Вас беда, Вас отчисляют, а я узнаю стороной.

— Ах, Вы об этом... Николай Федорович, дорогой, я дала слово и себе, и Домне Матвеевне, что не буду чрезмерно заботить Вас своими бедами. Это в моих интересах.

— Маменька, маменька, что же Вы наделали? Ладно, будем исправлять. Завтра утром я прихожу за Настенькой, а Вы отправляетесь на учебу. Не беспокойтесь, маменька справится, я ей помогу. Вечером я привезу Вам дочку.

Катя задумалась.

— Хорошо, — согласилась она, — но с уточнением. За Настей я зайду сама, чтобы дать Вам отдохнуть и поработать. Не спорьте, — пресекла она все протесты, — это не обсуждается.

Утром Николай принес домой полусонную Настеньку. Домна Матвеевна посмотрела на нее и грустно покачала головой:

— Славная девочка. Когда же у нас свои-то детки будут?

— Скоро, маменька, скоро! — уверял Николай. — И эта наша будет, старшенькая, мамина помощница.

Через пару недель Николай выдвинул Кате новое предложение:

— Мы с маменькой посоветовались и решили: нечего малышку ни свет ни заря и в темень, когда ей давно нужно спать, таскать по дождю да по холоду. Сделаем так: на время учебы Вы переезжаете жить к маменьке, а я по вечерам буду уходить ночевать к Сереже, захватив с собой ужин и завтрак на двоих. Днем я помогаю маменьке и работаю над иллюстрациями, а вечером — снова отправляюсь ночевать к Сереже. Лучше будет всем: Настеньке, у которой не будет нарушен режим, Вам, Екатерина Дмитриевна не нужно будет совершать рейсы с ребенком, мне удастся отлично выспаться по утрам, и маменьке, которой не нужно будет несколько раз одевать и раздевать ребенка, занятие, как Вы знаете, не из легких. Да и Вы вечерком кое в чем сможете ей помочь.

Несмотря на несмелые возражения Кати, решение было принято.

Николай, переселившись к Сергею, напомнил:

— Натура в твоем распоряжении. Можешь действовать.

— Ничего не выйдет, — возразил Сергей, — нужен яркий солнечный свет, очевидно, будем ждать ясных весенних дней с длительным световым временем. Пока буду форсировать очередной заказной портрет. А ты, давай, оборудуй себе мастерскую в «теремке».

Однажды в непогожую бурную ночь, когда неистовый ветер ломал деревья, бросал в окно брызги дождя пополам со снегом и завывал в печных трубах, Катя подошла к собравшемуся в дорогу Николаю, положила ему руки на плечи и, глядя в глаза, спросила:

— Куда Вы пойдете в такую непогоду? Оставайтесь дома. Я знаю, Вы давно этого хотите. У Николая перехватило дыхание и потемнело в глазах, но он справился с волнением, осторожно снял руку со своего плеча и благоговейно поднес к губам. Тоже он проделал со второй рукой. Продолжая удерживать ее пальцы в своих ладонях, он прерывающимся от волнения голосом заявил:

— Екатерина Дмитриевна... я имею дерзость полагать... что Вы согласны выйти за меня... замуж!

— Что Вы, Николай Федорович, какое замужество? — смутилась Катя. — На таких как я не женятся, с такими как я сожительствуют, таких как я в былые времена камнями побивали.

— Но Вы согласны выйти за меня замуж? — настаивал он.

— Я-то согласна, да кто ж меня возьмет?

— Маменька, маменька, поздравьте нас: Екатерина Дмитриевна так добра, что согласилась стать моей женой. И достаньте мой парадный костюм и белую крахмальную сорочку: я пойду просить руки Екатерины Дмитриевны у Сергея.

Облачившись, он ушел в леденящую бурную ночь.

«Неужели у меня, как у других женщин, будет свой очаг, будет муж, а у Насти — отец? Неужели на меня не будут коситься кумушки как на мать-одиночку с внебрачным ребенком на руках?» — думала Катя, снова и снова перебирая в памяти прошедшую сцену.

Вдруг Катя услышала какие-то странные звуки в соседней комнате. Она поспешила туда и обнаружила горько рыдающую Домну Матвеевну.

— Домна Матвеевна, голубушка, что же Вы плачете? — пыталась успокоить ее Катя, теперь мы будем жить одной дружной семьей, и Коле не надо будет уходить на ночь. Это ведь хорошо, правда?

Домна Матвеевна кивнула головой, продолжая рыдать.

— До сих пор у Вас был только сын, а теперь будет еще и добрая, ласковая дочка. Это тоже хорошо, правда?

Домна Матвеевна снова кивнула, не унимая слез.

— Может быть, Вы считаете, что я недостойна стать женой Вашего сына?

Домна Матвеевна энергично закачала головой.

— Я Вам нравлюсь? Так это же отлично! — обрадовалась Катя. — Вы радоваться должны — мы Вам внуков нарожаем — разве это плохо?

Наконец Домна Матвеевна вытерла фартуком глаза и нос и заключила:

— Все правильно, то, что ты тут говоришь. Только так уж повелось: выдает мать замуж дочь -— радуется: удалось товар с рук сбыть; женит мать сына— и в слезы: родное дитятко чужой бабе отдает.

* * *

— Заходи скорей, прикрой дверь поплотней, чтоб не дуло. Садись к печке. У меня чай поспел — будешь ужинать? — так встретил Сергей продрогшего Николая. — Постой, это что за парад? Ты с утра в командировку едешь?

— Да нет, я, собственно, к тебе с миссией.

— С миссией? Ну, давай, не томи — в чем дело.

Николай принял торжественную позу и громогласно заявил:

— Сергей Дмитриевич! Я прошу у Вас руки сестрицы Вашей Екатерины Дмитриевны. Я говорил с ней, она согласна.

Сергей расхохотался, смеялся долго и с аппетитом.

— Прости друг, лучшей партии для Кати и придумать невозможно, — наконец отдышался Сергей. — Я всегда хотел этого. Ты был моим лучшим другом, а теперь станешь еще ближе — моим братом. Но зачем такие церемонии? В наше время это выглядит нелепо и даже смешно.

— Ты, как всегда, прав Сережа, но только не в этом случае. Екатерина Дмитриевна угнетена своим прошлым, утратила уверенность в себе, и я хочу помочь ей самоутвердиться. Поэтому все у нас будет по высшему разряду: и флердоранж, и фата, и белое платье, и кольца, и венчание в церкви, и торжественный ужин в дорогом ресторане. И первый поцелуй — у алтаря. Ничего, потерплю. После наверстаю. И ты должен меня поддержать в этом.

— А тебя не смущает, что у Кати ребенок?

— Нисколько. Мы с Настенькой — большие друзья. Она уже сейчас зовет меня папой. Я буду просить жену разрешить мне удочерить Настеньку и надеюсь, что она согласится.

— Но у вас будут свои дети. Как тогда ты будешь относиться к неродной дочери?

— Как к старшей дочери в семье, помощнице и советчице. Ребенок, Сережа, это не беды, это подарок. Беда в другом. Не любит она меня. Она все еще любит того, другого... она сама как-то проговорилась, и идет замуж от одиночества, от безысходности. Понимаешь, мне довольно и даже очень много жить с ней под одной крышей, заботиться о ней, растить вместе с ней наших детей. Но ей-то каково, бедняжке! Ложиться в постель с нелюбимым, терпеть его ласки, рожать детей от нелюбимого... Да и мне горько сознавать, что нас трое в постели, и третий лишний — это я. Знать, что бы я ни делал, как бы не старался, я никогда не смогу сделать ее счастливой.

Сергей взглянул на своего друга — и ужаснулся: его лицо было истерзано страданием.

—Что-то ты не похож на счастливого жениха. Я уверен, ты ошибаешься. Не может она, такая умница, такая чуткая не распознать и не оценить твою доброту, твою порядочность, золотое твое сердце. Я знаю, вы будете счастливы, вы оба заслуживаете счастья. У меня где-то завалялась бутылка отличного Кизлярского. Давай-ка мы осушим ее — тебе на счастье, а мне на радость.

* * *

Свадьбу пришлось отложить. Близилось время государственных экзаменов, и Кате надо было восполнять пропуски. К тому же и Николаю надо было срочно выполнить серию иллюстраций к произведениям А. П. Чехова — чтобы не упустить денежный и престижный заказ. Он рассчитывал уговорить Ольгу позировать для некоторых рисунков, но та заупрямилась:

— Я не могу бывать в Вашей мастерской, где возможна встреча с Сергеем, а у меня — неудобно. Я девица и принимать у себя постороннего мужчину не могу. Даже такого безопасного, как Вы, — добавила она, смеясь.

— У меня есть крохотная мастерская, в издательстве, там мы сможем организовать наши сеансы.

Во время одного из сеансов Николай затеял давно задуманный разговор:

— Ольга Васильевна, неужели Вы верите, что Сережа виновен в пропаже бриллианта?

— Я верю в одно: господин Крюгер не мог подменить бриллиант на страз: его статус и воспитание исключают это. Ювелир либо ошибся, либо лжесвидетельствует. К тому же у фон Крюгера не было мотива присваивать бриллиант, он и так его получал вместе с моей рукой. Своим приездом в Новгород он подтвердил свою претензию на мою руку. Это я его оставила, а не он меня.

— Крюгер знал код Вашего тайника?

— Конечно, нет — он не был членом нашей семьи, хотя собирался стать им. Послушайте, Николай Федорович, я требую, чтобы Вы не травмировали меня разговорами на эту тему, иначе я немедленно прекращу эти сеансы.

Николаю пришлось подчиниться.

(обратно)

Глава 9. НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

Пришла робкая питерская весна с чередованием ясных солнечных дней и возвратом зимних холодов и ненастья. Катя блестяще сдала государственные экзамены и получила, наконец, аттестат юриста.

Отшумела, отзвенела и свадьба Кати и Николая. Решено было предоставить возможность новобрачным побыть наедине, — отправив их на снятую еще зимой к летнему сезону дачу в Сестрорецке, куда должны были переехать на лето Настя с бабушкой. Заодно нужно было подготовить помещение к их переезду. Захватив с собой самое необходимое, молодые прямо из-за стола отправились на поезд.

Снятый ими домик стоял на песчаном пригорке, поросшем травой, окруженный редкими соснами. Снят был весь нижний этаж — две комнаты, кухня и веранда. Хозяйка с семьей располагалась на втором этаже.

День выдался исключительный: таких дней в Петрограде бывает не более десятка за всю весну. На небе ни облачка, солнце в местах, защищенных от ветра, припекает по-летнему. От запаха нагретой солнцем хвои кружится голова, а тихий плеск волн с залива зовет к лени и бездействию. Бросив пожитки, наша парочка устремилась к воде.

Сезон еще не начался, и пляж был пуст. Сняв с себя все лишнее, они предоставили солнцу одаривать их тела ласковой благодатью. Горячий песок у кромки воды приятно грел подошвы, но вода, лишь недавно освободившаяся ото льда, была обжигающе холодна. Молодые нашли укромное местечко, защищенное от ветра и от случайных посторонних взглядов. Катя сидела на корнях прибрежной сосны, а Николай растянулся на песке, положив голову ей на колени. Тишину нарушал тихий плеск волн, звонкие трели зяблика да жужжание шмеля. Одинокая чайка иногда вскрикивала над водой. Новобрачные, уставшие за последние месяцы от вороха дел и от свадебной суеты, наслаждались бездействием и безмолвием. Лень было шевельнуться, думать было лень.

Солнце стояло еще высоко, но время было уже позднее — близились белые ночи. Холодный ветер потянул с залива. Пора было возвращаться. Молодожены зашли перекусить в привокзальный ресторан и вернулись на дачу. Хозяйка предложила чаю, но они отказались, стремясь снова остаться вдвоем.

Катя сняла легкий халатик, погрузила в прохладные простыни свое обласканное солнцем тело и блаженно закрыла глаза. Дремота уже совсем покорила ее, когда она вдруг сообразила, что рядом нет обретенного супруга. Она подождала еще немного, но супруг у брачного ложа так и не появился. Тогда Катя встала, накинула халатик и отправилась искать пропажу. Она нашла Николая в соседней комнате: тот неуклюже топтался где-то в углу. Холодок тревоги заполз ей за пазуху и пошел гулять дальше.

— Подойди-ка ко мне и обними меня, — потребовала она.

Супруг смиренно выполнил требуемое. И только почувствовав жар его тела и ощутив его мужскую силу, Катя облегченно вздохнула!

— Ну, Николаша, и напугал ты меня до смерти. Я решила, что ты импотент. Ты что, девственник?

— Девственник, — смущенно сознался Николай.

— Эту беду мы сейчас поправим, — смеялась она, подставляя губы для поцелуя.

* * *

На семейном совете решено было, что Катя пойдет работать.

— Справлюсь я с ребенком. Коленьку вырастила и Настю выращу. Растила я его одна-одинешенька, а теперь нас трое. А деньги нам будут совсем не лишние. В газете Катя вычитала, что в Петрограде открывается Всесоюзная торговая палата и туда требуются опытные юристы.

Она отважно отправилась по указанному адресу, хотя слово «опытные» скребло душу. Николай подсмеивался, заявляя, что в числе Катиных многочисленных добродетелей, нахальства он не замечал.

Катя вернулась торжествующая, хотя и несколько обескураженная.

— Меня взяли консультантом. Оказывается, все эти зубры знают на зубок старые законы, а в новых, советских, разбираются слабо. А я только что на пятерку выучила их и теперь буду консультировать эту юридическую элиту. Помогло и знание французского языка с владением синхронного перевода. Так что я теперь буду участвовать в важных международных переговорах.

Когда Домна Матвеевна узнала определенный Кате оклад, она ахнула:

— Если дальше так пойдет, то скоро ты, а не Коленька, станешь главой семьи.

— Не дождется, — отрезал Николай. — Я подписал контракт на иллюстрирование сочинений Чехова, с огромным гонораром. Не нравится мне, что эти зубры будут пялить на тебя глаза.

Она озорно подмигнула Николаю со словами:

— А как же? Я сделаю все, что я смогу, чтобы они все, все до единого влюбились в меня без памяти, и чтобы они все поголовно завидовали моему мужу.

* * *

Николай несколько часов в день проводил у Муралова, позируя ему. При любом удобном случае он пытался склонить Сережу помириться с Олей.

— Подумай, — говорил он, — она отказалась ехать в сытую благополучную Швецию с богатым преуспевающим женихом, отказалась от возможности встретиться со своими родными, променяв все это на неустроенное полуголодное существование — и все это из-за любви к тебе. Далеко не каждая девушка поступит подобным образом. Все эти твои обиды — ничто по сравнению с той жертвой, которую она принесла во имя любви к тебе.

— Нет, Коля, ты неправ. Это не обида, это другое. Вот ты поверил, что я вор? То-то. И Катя не поверила. И Александр Николаевич, мой начальник, не поверил. И ребята в мастерской не поверили. А она поверила. И даже после того, как представлены доказательства моей невиновности, продолжает считать меня вором. При первой же неурядице она предала меня. Такая женщина не может стать подругой жизни. Не уговаривай меня. Даже если она будет умолять меня, в ногах валяться, я и тогда ее не прощу.

— Как я тебе завидую, Сережа! Если бы меня полюбила моя дорогая женщина, я все бы готов отдать, все бы ей простил. Но, увы, это невозможно — не любит она меня. У меня нет к ней претензий в супружеском плане — она покорна, внимательна, даже нежна. Но каждый раз, когда я совершаю это святотатство, зная, что она любит другого, я догадываюсь, чего это ей стоит. Я ненавижу себя за то, что я так ее мучаю.

— Ты опять все утрируешь, Коля! Хочешь, я поговорю по душам с Катей?

— Ни в коем случае! — испугался Николай. — Это дело сугубо интимное. Катя будет недовольна, что я разболтал ее секреты.

* * *

В своих терзаниях Николай перебрался из супружеского ложа на многострадальный диван, давнее убежище бездомных сокурсников. Утром Домна Матвеевна, закрыв плотно дверь на кухню, учинила Кате допрос:

— Ты что, в ссоре с мужем?

— Да нет, с чего Вы взяли?

— Как с чего? А почему он не ест, не пьет, злой стал, даже матери грубить начал. И почему это он на диван переехал?

— Не знаю.

— Если ты ему жена, а не сожительница, ты должна знать не только то, что он думает, но и то, что он еще только собирается подумать. А у тебя муж из постели сбежал, а ты не знаешь, почему. Так и до развода недалеко.

— Вы правы, Домна Матвеевна, я сегодня же спрошу у него, в чем дело.

— То-то. Работа работой, а дом блюсти это твоя забота. Это ты берегиня.

Вечером Катя заглянула в комнату мужа. Тот работал за столом. Через некоторое время она повторила попытку. Николай по-прежнему сидел у стола. Наконец, далеко за полночь, Катя застала его лежащим на диване с книгой в руках. Она тихонько вошла и села с краю.

— Я плохая жена? — спросила Катя.

Он отрицательно мотнул головой.

— Я что-то не так делаю?

Тот же эффект.

— Я тебя чем-то обидела?

— Нет, Катя, ты не можешь меня обидеть, — на этот раз ответил он.

— У тебя другая женщина? Ты полюбил другую и не знаешь, как мне сказать об этом? Ты скажи, я пойму, и мы вместе решим, как быть.

Николай вскочил с дивана и возбужденно стал ходить по комнате, забыв надеть тапочки:

— О чем ты говоришь? Ты же знаешь, что для меня на свете есть только одна женщина, других просто не существует.

— Так это же прекрасно! Все остальное — пустяки. Все остальное можно пережить, починить, исправить. Сядь рядом, выкладывай, что случилось.

— Я не хочу досаждать тебе своими ласками, — буркнул он.

— Но я истосковалась по твоим ласкам!

Лицо его хмурое и раздраженное, вдруг прояснилось, на нем изобразилось сначала крайнее удивление, затем радость и, наконец, восторг. Он протянул к ней руки, и горячая пенная волна охватила их, закружила, унесла в поднебесье и рассыпалась, наконец, в бравурном крещендо, источнике новой жизни, дарованному человеку свыше вопреки грехам его.

* * *

Веселый и довольный сидел Николай за столом на кухне, уплетая очередной блинчик, который добавляла ему мать с шипящей сковородки.

— Ишь, как изголодался — одни глаза торчат. Молодец, Екатерина, навела-таки порядок в семье!

Очередной блинчик повис в воздухе, лицо сына вытянулось и окаменело. Уж не с Вашей ли подачи, маменька, мне жена устроила допрос?

Мать многозначительно промолчала.

Эх, маменька, маменька! А я, было, поверил, олух. Уходя на службу, Николай поцеловал жену в лоб со словами:

— Спасибо тебе, моя добрая, за чарующий мираж.

Озадаченная Катя размышляла над странным демаршем мужа, когда вновь хлопнула входная дверь. Решив, что Николай что-то забыл, Катя поспешила навстречу и столкнулась нос к носу с Кириллом.

Он стремительно двигался в глубь комнаты, заставляя Катю синхронно отступать. Этот импровизированный вальс-бостон завершился, когда Катя оказалась припертой к стене.

— Прости, что без приглашения, — начал Шумилов, — но обстоятельства складываются так, что мы с тобой должны незамедлительно определить наши семейные дела. Меня вскоре переводят в Москву. Если я потороплюсь оформить наш брак, то нам выделят комфортабельную квартиру в престижном доме на набережной Москвы-реки. Если же мы затянем с этим, нам придется ютиться где-то на задворках.

— Ты забыл, что я уже замужем, счастлива в браке, и не собираюсь его разрушать.

— Ты не можешь любить этого жалкого мазилу бобиков и хрюшек!

— Жалкого? Николай талантливый иллюстратор, его имя известно и в стране, и за рубежом. И его потенциал далеко не исчерпан. А чем ты можешь похвастать? Ты ведь тоже выпускник академии. Где твои полотна? Чем ты занят, кроме сидения в мягких креслах?

— Я выполняю важную государственную работу, за что получаю соответствующее вознаграждение, и я имею возможность окружать тебя комфортом и выполнить твои желания.

— Даже если бы ты предложил мне не дом на набережной, а хоромы в Грановитой палате с тридцатью серебряниками в придачу, то и тогда я не предала бы свою семью.

— Но ты не любишь Николая! Не может красивая женщина любить человека с такой физиономией!

— Ты ошибаешься по поводу внешности Николая -— у него оригинальная, неординарная внешность. Сейчас Сережа пишет его портрет. А на тебя подуй — и ты улетишь, как пух с одуванчика. Зато с моего Николая Геракла лепить можно.

— В тебе говорят раздражение и обида. Может быть, ты и права, я отчасти виноват перед тобой. Прости меня, пожалуйста, за то горе, которое я невольно причинил тебе.

— Я давно простила тебя, Шумилов! Я даже благодарна тебе: спасибо тебе за дочурку и за то, что ты не женился на мне раньше. Наш брак не мог быть прочным — рано или поздно я распознала бы те черты твоего характера, которые мне отвратительны, и это привело бы к разрыву. Спасибо тебе, что ты не женился на мне, и я смогла связать свою судьбу с достойным человеком, и счастлива с ним. Я тебя давно простила и забыла тебя.

— Неправда! Ты не забыла меня, ты любишь меня, не можешь не любить. А я люблю тебя по-прежнему, нет, больше прежнего! Ты моя жизнь, моя отрада, мое счастье... — и он двинулся к ней с явным намерением доказать действием силу своей любви.

Катя одним прыжком оказалась в углу, прихватив с собой стул. Выставив все четыре ножки стула навстречу атаке, она завизжала, как обычно визжат женщины, видя что-то противное или ядовитое. На этот истошный визг выскочила из кухни перепуганная Домна Матвеевна. Увидев незнакомца, атакующего ее невестку, она бросилась на выручку:

— Ты кто такой? Откуда ты взялся? Убирайся вон, сейчас дворника позову! Впрочем, зачем дворника? Вот я сейчас возьму кочергу и так отметелю, что своих не узнаешь. — И уже во всеоружии она набросилась на агрессора. Кириллу пришлось поспешно удалиться. Заперев входную дверь, Домна Матвеевна вернулась выяснять причину инцидента. — Кто это был? — спросила она.

— Отец Насти.

— Что ему здесь нужно?

— Он хотел, чтобы мы с Настей вернулись к нему.

Лицо Домны Матвеевны стало несчастным.

— А как же мы с Коленькой?

— Домна Матвеевна, драгоценная Вы моя, мы все— одна дружная семья, и я никогда ее не разрушу. И она расцеловала расстроенную даму.

— Давайте-ка мы подумаем, стоит ли говорить Коле о происшествии, -— предложила Катя.

Были взвешены все аргументы «про-» и «контра-». С одной стороны, говорить мужу опасно — сгоряча глупостей может наделать. Но Катя особо настаивала на том, что Николай может узнать стороной о визите Кирилла и неправильно истолковать ее молчание. К тому же, у жены не должно быть секретов от мужа.

В конце концов решили: рассказать в урезанном и причесанном варианте. Николай, как и ожидалось, пришел в бешенство.

Мать, как могла, успокаивала сына:

— Ты не вмешивайся, сынок, а то невзначай зашибить можешь хиляка до смерти. Вон, кулачищи-то скрутил. Мы тут с Катюшей сами управимся: она со сковородой, я с кочергой. Ты только щеколду и глазок нам приладь к двери на всякий случай.

Николай, как будто согласился, но после того, как обе хозяйки занялись на кухне, он незаметно исчез. Обе дамы поняли: пошел объясняться с обидчиком.

— Худо дело, до беды недалеко, — заключила встревоженная мать.

— Хорошо, что ты явился, — так встретил его Шумилов в дверях кабинета. — Я сам хотел послать за тобой. Нам надо поговорить. Я буду здесь занят еще минут тридцать, а ты пока пойди в соседний ресторанчик, займи столик где-нибудь в стороне и закажи что-нибудь щадящее. Там и поговорим по- мужски.

— Не смей досаждать моей жене своим домогательством, — так начал «мужской разговор» Николай.

— Странно. Это я, а не ты должен предъявлять тебе претензии. Это ты отнял у меня любимую женщину, воспользовавшись нашей размолвкой. Это ты похитил у меня мою жену и моего ребенка. Естественно, я делаю и буду делать все возможное, чтобы вернуть их, — возразил Кирилл.

— Ты чуть было не погубил бедную девочку. Ее чудом спасли добрые люди.

— В каждой семье бывают ссоры и неурядицы и, если бы не ты, мы давно были бы вместе. Ты же знаешь, что она не любит тебя. Вижу — знаешь. И знаешь, что она по-прежнему любит меня. Если ты порядочный человек — не мучай ее, отпусти, верни ей слово. Если она и останется с тобой, рано или поздно она возненавидит тебя, все в тебе будет раздражать ее, ваша жизнь превратится в ад. Если же ты отпустишь ее сейчас, то она будет благодарна тебе, ты останешься ее светлым воспоминанием. Докажи, что ты действительно любишь ее, дай ей возможность познать счастье. И делать это нужно сейчас, пока у вас нет общих детей. Когда появятся общие дети, неизбежный развод будет мучительнее, — настаивал Шумилов.

— Я не буду удерживать ее, если она захочет уйти, но и провоцировать ее оставить меня я не буду. Пусть сама решает, с кем ей лучше.

— Как знаешь. Подумай хорошенько над тем, что я сказал и прими правильное решение, — заключил напоследок Кирилл.

После его ухода Николай заказал графин водки и закуску.

* * *

Было уже темно, а Николай все не возвращался. Бедные женщины не находили себе места, страшные мысли лезли в голову. Наконец, Катя решила бежать к Сереже, чтобы вместе идти на розыски, но в этот момент в прихожую ввалился дворник вместе с другим мужиком, который оказался извозчиком. Под руки они волокли бесчувственное тело Николая.

Катя в ужасе кинулась к мужу, но в нос ей ударил ядреный запах спиртного. Сомнений не было: Николай мертвецки пьян.

— Принимай, хозяйка, добра молодца. Куда тут его уложить? — спросил извозчик. Катя указала на диван.

Пока Катя расплачивалась с мужиками, у дивана хлопотала Домна Матвеевна, но вернувшуюся к мужу Катю оттеснила свекровь, заявив:

— Ухаживать за захмелевшим мужем — обязанность жены. А вот если бы вы раздобыли рассолу — было бы славно.

— Есть, все есть: и рассол, и клюквенный морс, и яблоки моченые, — и Домна Матвеевна отправилась за припасами.

Но Николай уже спал богатырским сном прежде, чем лечебные средства прибыли на место.

Утром, хмурый и несчастный, покряхтывая от головной боли и приступов тошноты, Николай удержал за руку Катю:

— Я вчера вел себя непозволительно. Прости меня. Это больше не повторится. Присядь. Нам поговорить надо. Для меня не было секретом, что, выходя замуж, ты любила другого человека. Ты любишь его и сейчас. Я не упрекаю тебя. Я сделал этот шаг сознательно и не жалею об этом: я получил право заботиться о тебе и Насте. Но я понимаю, что для тебя этот брак — пытка. И если ты решишь уйти к тому, другому, я отпускаю тебя, я возвращаю тебе твое слово. Я не должен тебя удерживать.

— Ты отдаешь себе отчет в своих словах, — воскликнула Катя запальчиво — ты вполне протрезвел?

— Несомненно.

— Как я могла, как я посмела согласиться на этот брак? Я знала, что рано или поздно ты будешь укорять меня моим прошлым, и все-таки пошла под венец. Думала — а вдруг обойдется? Не обошлось. Но я знаю, что надо делать, — и она ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.

Позже она появилась с ребенком и свертком в руках.

— Я не хочу чувствовать себя незаслуженно облагодетельствованной. Я ухожу. Собери наши с Настей вещи, завтра Сережа зайдет за ними. — И она двинулась к двери мимо ошалевшего Николая.

Первой пришла в себя Домна Матвеевна, которая видела эту сцену на пороге кухни. Загородив входную дверь своим телом, расставив ноги и разбросав руки в стороны, она приготовилась стоять насмерть.

— Не пущу! — кричала она. — Ты забыла, что дала мужу слово перед алтарем? Ты забыла, что обещала мне быть доброй и ласковой дочерью? Забыла, что Настя не только твоя дочь, но что у нее есть отец? Что она Анастасия Николаевна Мокрухина? А ты помнишь, сколько бессонных ночей я провела у постели внучки, чтобы она росла крепкой и здоровой? Дай сюда ребенка!

И она выхватила из рук растерявшейся матери орущую со страху девочку (откуда, только силы взялись).

— Не плачь, Настенька, иди к бабушке. Сейчас пойдем кашку кушать, а потом баиньки, — причитала Домна Матвеевна.

Катя, оставшись без своей главной опоры, кинулась, хлопнув дверью в свою комнату, откуда послышались тяжелые глухие рыдания.

Николай бросился было за женой, но мать остановила его.

— Маменька, она плачет, ей больно.

— Подожди, сыночек, сейчас туда нельзя. Пойдешь — еще хуже будет. Пусть выплачется вдоволь, тогда уж иди, мирись.

Испуганный, виноватый пробирался Николай к зарывшей заплаканное лицо в подушках жене.

— Катенька! — осторожно позвал он. — Я не прошу прощения, меня нельзя простить. Я столько сделал, чтобы ты не вспоминала о своем прошлом, и сам все испортил. Убить меня, мало! Но я как милости прошу: не покидай меня, Катя. Если ты уйдешь — я конченый человек!

— Но ты усомнился во мне! Как мог ты усомниться во мне?

— Он сказал, что красивая женщина не может любить человека с такой физиономией.

— Нельзя любить с такой внешностью? Ну-ка неси сюда зеркало. Нет, не это, вон то, побольше. Смотри сюда. Ты видишь эти глаза? Такие честные, правдивые, добрые... Я не встречала глаз прекраснее. А эти губы? Они никогда не лгут, не злословят, не обижают. И они так сладко умеют целовать. Они прекрасны, эти губы. А эти плечи, всегда готовые помочь, взять на себя чужой груз. Или эта грудь — такая широкая, готовая защитить, заслонить другого от беды, принять на себя удары судьбы. Я так люблю засыпать зарывшись носом в ее рыжих зарослях. А твои волосы — они не рыжие, они золотистые. Я мечтаю, чтобы у наших детей были волосы такого цвета. Знаешь, Коля, я раньше думала, что настоящий мужчина — это элегантность, безупречность во всем — в одежде, поведении, выборе. Думала, что такой мужчина мастер делать женщине приятное, он умеет превратить миг любви в феерию. А сейчас я поняла, что это мишура, елочные хлопушки. Настоящий мужчина — это тот, кто не прячется за чужие спины, сам принимает решение в тяжелые моменты, сам реализует это решение и сам же несет ответственность за него.

Такой мужчина не обманет, не предаст, защитит, поддержит, позаботится. И я горда, что такой мужчина выбрал меня в супруги, и счастлива, что люблю его.

Оглушенный, как нищий, нашедший ларец с яхонтами, он смог произнести непослушными губами только одно слово:

— Благодарю! — и зарыл свое пылающее лицо в ее прохладных ладонях.

Вдруг он вздрогнул и поднялся:

— Что ты сказала? Я не ослышался? Это не преувеличение? Не гипербола? Ты любишь меня?

Она смотрела на него с грустной ласковой улыбкой:

— Я люблю тебя, Николаша.

— Значит, это чудо все-таки свершилось, — шептал он, целуя несчетно ее мокрые, как от дождя, ладони.

Это болезненное событие вскрыло, наконец, гнойник, мешавший жить нашим супругам. Каждый из них утратил свой комплекс неполноценности. Она перестала стыдиться своего прошлого, а он более не стеснялся своей внешности.

(обратно)

Глава 10. ТИХИЕ РАДОСТИ

— Что-то долго нет хозяина: ужин простынет, — сокрушалась Домна Матвеевна.

Однако вскоре Николай появился на пороге, величаво продвинулся к столу и водрузился в кресле Домны Матвеевны во главе стола. Он хранил молчание и лукаво посматривал то на одну, то на другую даму. Первой не выдержала мать:

— Что случилось? Выкладывай, не томи!

Николай дождался, когда к ней присоединилась и

Катя, и вопросил:

— Кто у нас глава семьи?

Восторженный дуэт признал, что бразды правления принадлежат Николаю.

— То-то! Мне сегодня предложили место главного художника издательства «Детский Мир».

Когда смолк хор восторгов и поздравлений, он извлек из внутреннего кармана объемистый пакет и по старой привычке хотел было протянуть его матери, но, одумавшись, отдал жене.

— Что это? — спросила Катя.

— Гонорар за иллюстрации к Чехову.

Катя подвинула пакет Домне Матвеевне:

— Вы ведете наше хозяйство, Вам лучше известны наши нужды, Вам и тратить эти деньги.

Домна Матвеевна спорить не стала, оценила содержимое, отсчитала несколько купюр, а остальное подвинула Кате:

— На хозяйство я взяла, остальное твое. Ты хозяйка, тебе и карты в руки.

— Э нет, я не согласна, — взбунтовалась Катя. — Давайте вместе решать, что нам нужнее всего. Я считаю, что надо купить Коле теплое пальто. Он в стареньком на рыбьем меху мерзнет и простужается.

— А я предлагаю купить обувь Катеньке и маменьке, да и Настеньке шубейку к зиме надобно: в прошлую зиму мы ее в одеяльце носили, а нынче она у нас — пешеход, — добавил Николай.

— Все высказались? — спросила мать. — Теперь я говорить буду, — заявила она. — Все, что вы предложили, правильно, но на все это можно выкроить из ежемесячного жалованья, а не из этой крупной суммы. Надо купить что-то большое и самое главное: надо купить шубу Екатерине. Стыдно — жена главного художника ходит в какой-то жалкой кацавейке!

* * *

Закончив «Портрет художника», Сергей решил отправить его в Москву на выставку «Портреты XX века». Помня, что давал подписку о невыезде, он решил предупредить Тарасова о своей кратковременной отлучке.

Тот оказался непреклонен:

— Следствие не закончено, Вы под следствием. О какой отлучке может идти речь? Это совершенно исключено.

— Но неужели Вы всерьез до сих пор считаете, что я виновен в пропаже бриллианта? — возмутился Сергей.

— У меня нет другой версии, — ледяным тоном ответил Тарасов.

— Своим отказом Вы калечите мою творческую биографию. Я сам должен представлять свое творение критике и общественности.

Сожалею. Но разрешить отлучку я не вправе. И не вздумайте затеять самоволку. Я немедленно возьму Вас под стражу. Таковы правила, — заключил Тарасов.

Задыхаясь от бессильного бешенства, Сергей отправился к Николаю.

— Я не хочу, и не буду так жить, — рыдал в бессильной злобе Сергей. — Не нужна мне эта жизнь с удавкой на шее. Этот проклятый камень отнял у меня все, чем я дорожил — любимую девушку, доброе имя и вот теперь — возможность творить.

— Прекрати сию минуту! — прикрикнул Николай. — Потерпи немного, найдется этот камень. А с картиной я съезжу в Москву, презентую ее вместо тебя, расскажу, как ты писал мой портрет, что хотел выразить, послушаю, поспорю...

— Но это такое унижение, попрание человеческого достоинства, бушевал Сергей.

— Потерпи, Сереженька, мы с тобой переживали времена и похуже, переживем и эту напасть.

И, хотя в связи с новым назначением Николаю сложно было отлучиться, он твердо решил помочь другу. Вернулся Николай с радостными известиями: портрет был замечен, получил лестные отзывы прессы и критиков. Поступило несколько предложений приобрести полотно, но Сергей решил повременить. Он помнил печальную судьбу своей «Девственницы», которая бесследно исчезла в чьей-то частной коллекции.

* * *

— Пошли бы вы, погуляли: что дома сидеть? А мы с Настенькой и без вас управимся, — ворчала Домна Матвеевна, обращаясь к молодым.

Катя радостно подхватила идею.

— Верно, Николаша, мы с тобой ни разу никуда не выбрались, давай сходим в театр или на концерт.

Николаю не хотелось покидать недавно обретенный уют семейного очага, но перечить дамам не стал.

Однако при более подробной разработке программы вечера оказалось, что поход в театр или на концерт откладывается. Концертный сезон еще не начался, а на хороший спектакль следовало заранее запастись билетами. Решили пойти в кино, тем более на всех экранах сияли Мэри Пикфорд, Дуглас Фербенкс, Ната Вачнадзе и Иван Мозжухин.

Едва наша парочка покинула ступеньки парадного входа, как дорогу им преградил Кирилл Шумилов.

— Катя! Мне надо поговорить с тобой. Это необходимо! Это неотложно!

— Я уже выслушала тебя, Шумилов, теперь послушай меня, — прервала его Катя.

Николай из деликатности хотел отойти в сторону, но Катя плотно прижала его локоть к своему боку.

— Останься, Коля, этот разговор и тебя касается.

— Я никогда, ни за что, ни при каких условиях не вернусь к тебе, Шумилов. Даже если муж разлюбит и покинет меня, — продолжала Катя.

Почувствовав некое протестное движение у себя под локтем, она обратилась к Николаю:

— Потерпи, Коля,я знаю, что это невозможно. Это я так, чисто гипотетически. Так вот, — продолжала она. — Если супруг покинет меня, я и тогда не вернусь к тебе. Я не люблю, не уважаю и даже презираю тебя. Я благодарю тебя за то, что ты не женился на мне; наш брак неизбежно распался бы. Рано или поздно я распознала бы в тебе черты, которые мне отвратительны и сама оставила бы тебя. Я счастлива в браке, я обожаю своего мужа и восхищаюсь им.

Влепив в губы супруга звонкий поцелуй, она увлекла его прочь.

— Здорово ты его отделала, — размышлял Николай, спустя некоторое время. — Мне его даже жалко стало. Бедняга, сокровище на побрякушки растранжирил.

— Забавный ты человек, Николаша. Другой бы ликовал победу над соперником, а ты его жалеешь. Хотя может быть, я и люблю тебя поэтому. Знаешь, мне расхотелось идти в кино. Я долго просидела в четырех стенах. Давай просто побродим по городу. С тех пор как приехала сюда, я еще не нагляделась на него.

— А на него и нельзя наглядеться, сколько ни гляди.

И они пошли влажными от недавнего дождя улицами, побродили по светлым просторам Марсова поля, постояли у грозной громады Исаакия, и, поклонившись Петру на вздыбленном коне, вышли к Неве в ее царственной оправе из дворцов и храмов. Долго молчали они у парапета, глядя, как догорает золото шпиля и куполов в лучах заходящего солнца, как затухает золотой росчерк шпиля Петропавловской крепости в темнеющем небе, как меркнет светлая гладь Невы. Потом по гранитным ступеням спустились к берегу воды, прислушиваясь к шепоту волны от пробежавшего мимо суденышка и там, пользуясь сумерками и уединением, Николай долго и жадно целовал Катю, впервые не опасаясь, что она будет вздрагивать от его прикосновений и уклоняться от поцелуев.

* * *

Завтракая перед уходом на службу, Николай признавался матери:

— Маменька, я безмерно, безгранично, отчаянно счастлив! Нет таких слов, чтобы выразить мои чувства. Люди еще не придумали такие слова. И этим я всецело обязан Вам! Мы с Катей сблизились после того, как Вы согласились нянчить Настеньку. И это Вы вернули жену, когда она хотела покинуть меня.

— Дурашка ты мой маленький! При чем здесь я? Если бы я ее не остановила, ты бы тут же опомнился и вернул беглянку. И не могла она не полюбить тебя — такого красивого, умного, доброго. А вот Настенька — это особая статья. Хочу тебе кое в чем признаться. Мечтала я кроме сыночка еще и дочку иметь. Да вот как свет мой Федор Кузьмич скончался от ран в Японскую, мечте моей и не дано было сбыться. Плакала я не только по покойнику, но и по своей нерожденной дочке. А тут мне Бог внученьку послал, да такую ласковую, такую сладкую... Настенька — моя награда, свет моих очей, радость жизни моей. Ой, что это я разболталась? Пойди, жена тебя зовет.

— Сядь-ка, папочка, перед дорожкой, я тебе кое-что хочу сказать, — позвала его Катя. — Ты усердствовал последнее время: я беременна.

Очки и портфель Николая полетели на пол.

— Это точно? Ты не ошиблась?

— Да где уж... — махнула рукой Катя и была подхвачена в вихре пламенного танца племени. — Стой! — кричала она. — Осторожно! Поставь меня на пол! Я теперь существо хрупкое.

— Маменька! — кричал Николай. — Идите к нам скорее. Мы с Катенькой скоро ребеночка родим!

Домна Матвеевна хотела что-то произнести, но от волнения слова застряли где-то в пути. Из горла вылетали какие-то нечленораздельные звуки. Утратив надежду справиться со своим речевым аппаратом, она махнула рукой и зарыдала.

— Маменька, ну что у Вас глаза на мокром месте? — досадовал сын. — Радоваться надо, а Вы плачете.

— А я и радуюсь, — наконец обрела дар речи мать, утирая нос и щеки уголком фартука.

(обратно)

Глава 11. НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ

Сергей понуро брел в реставрационную мастерскую, которая стала единственной отдушиной в его безрадостной жизни. Он был одинок. У сестры и друга своя жизнь, в которой для него не было места. После эксцесса с «Портретом художника» браться за новую работу рука не поднималась. И только в мастерской он находил дело по душе и общество близких по духу людей.

Вдруг позади себя Сергей услышал звонкий, веселый, задорный речитатив каблучков. Звук этот он не мог спутать с тысячей других еще с тех пор, когда трепетно ждал его в зимнем саду князя Запрудского.

Повернуться бы... обнять... прижать... забыть все, что наболело... Но он отогнал искушение и ускорил шаг. Вслед понеслось жалобное: «Сережа!»

Он остановился, не оборачиваясь и встретил тревожные, умоляющие глаза. О, эти глаза! Он сотни раз тонул в их пучине.

— Сережа, я погибаю, у меня беда, спаси меня! Мне не к кому больше обратиться.

— Я вижу, — у меня появился шанс получить очередную пощечину, — злорадно усмехнулся Сергей.

Глаза потухли, плечи поникли, Оля повернулась и торопливо пошла прочь.

Сергею стало стыдно. Он привез девушку в Питер и обещал позаботиться о ней, а значит, несмотря на ссору, отвечал за ее судьбу.

Наверное, ей не просто обратиться к нему за помощью, да и причина, видимо, нешуточная.

— Оля, прости, сорвалось! — окликнул он девушку. — Я сделаю все, что смогу.

Она подняла на него глаза, в которых стояли не пролившиеся слезы, помолчала немного, как бы собираясь с духом, и выдавила скороговоркой:

— Шумилов требует, чтобы я спала с ним, иначе он сообщит куда следует, что я княжна Запрудская.

Сергей онемел. Его лицо стало не белым, а зеленым от ярости. Сквозь стиснутые зубы он прошипел:

— Я убью его.

— Нет, это не нужно, Сережа. Если ты его убьешь, тебя казнят. А как же я? Что со мной будет? Придумай что-то другое.

— Ладно, — согласился Сергей. — Пусть эта мразь живет. Но я сделаю так, что он никогда не посмеет приблизиться к тебе или причинить тебе вред.

Сергей был у подъезда РАБИСа, как раз вовремя — Шумилов покидал подвозивший его автомобиль. Муралов улучил момент, когда автомобиль отъехал, а Кирилл не успел войти в подъезд. Он подскочил и со всего размаха ударил кулаком Шумилова по физиономии. Тот едва не упал:

— Ты с ума сошел? Я милицию позову!

— Не позовешь, не успеешь. Я тебя здесь прикончу.

— Какие у тебя ко мне претензии? Я оставил мысль вернуть твою сестру.

— Но ты не оставил грязными домогательствами Ольгу Федорову.

— А тебе какое до этого дело?

— Оля сказала, что вы с ней расстались. Вы с Николаем сделали все, чтобы разлучить меня с женщиной, которую я страстно люблю, но я молодой, здоровый мужчина, мне нужна женщина, и я не вижу ничего предосудительного в том, что оказываю внимание привлекательной свободной женщине.

— Но ты шантажируешь ее! Это то же, что изнасилование. Короче, если ты посмеешь еще раз приблизиться к ней или как-то навредить ей, я не пощажу сестру, я расскажу в твоей парторганизации, что ты соблазнил несовершеннолетнюю, довел ее до самоубийства, что у тебя есть внебрачный ребенок, а сейчас ты пристаешь с грязными домогательствами к моей невесте!

— Я не знал, что Ольга твоя невеста. Извини. Свет клином на твоей Ольге не сошелся, найдутся не хуже.

— Какая же ты дрянь! Получай, — и Сергей еще раз съездил кулаком по ненавистной физиономии. — А теперь иди, зови милицию.

Кирилл поспешил прочь, но потом постоял в нерешительности и окликнул Сергея:

— Не говори Кате, — попросил он.

— Мог бы не просить меня об этом. Конечно, я ей ничего не скажу. Незачем бедной девочке знать, что ее первый мужчина и отец ее ребенка — пачкун и сексуальный маньяк.

Сергей торопился успеть к окончанию спевки в капелле, чтобы рассказать Оле о встрече с Шумиловым. Он смаковал подробности своей победы и заранее представлял, как он расскажет о ней девушке. Оля вышла из помещения капеллы как всегда в сопровождении того же высокого брюнета. Увидев Сергея, она подошла к нему.

— Будь спокойна, Оля, этот человек никогда не посмеет подойти к тебе или причинить тебе неприятности.

— Спасибо Сережа, — улыбнулась она и, кивнув, побежала догонять своего спутника.

Сергей был потрясен. Она снизошла всего лишь до небрежного кивка. Не выслушала его и даже доброго слова для него не нашла. Как будто он лакей на посылках. Своего долговязого, небось, не послала разгребать это грязное дело! И он дал себе слово выбросить из головы эту светлейшую барышню.

Вернувшись в мастерскую, Сергей извинился за опоздание, ссылаясь на неотложные обстоятельства.

— Ничего, Сережа, отработаешь, когда будет аврал, — ответил бригадир. — Тут другое дело: тебя спрашивал какой-то человек, по одежде и акценту, похоже, иностранец. Обещал еще раз зайти. Да вот и он!

Перед Сергеем стоял фон Крюгер.

(обратно)

Глава 12. ТРОЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ

— Я позволил себе побеспокоить Вас с единственной целью — мне нужно знать, как разыскать Ольгу Васильевну Запрудскую, — начал Крюгер. — Мои попытки узнать ее адрес через адресный стол под фамилией Муралова или Запрудская оказались безуспешными. Должен уведомить Вас, что каких либо видов относительно Ольги Васильевны у меня нет. Я женат, женат счастливо, мы с супругой ждем наследника. У меня к ней поручение от ее отца.

Муралов понял: если он упустит единственный шанс узнать судьбу бриллианта у этого человека, то навсегда останется с удавкой на шее.

— Я сообщу Вам адрес Ольги Васильевны в обмен на сведения, где находится бриллиант Запрудских, какова его судьба, — бросился в атаку Сергей.

Крюгер расхохотался:

— Я был уверен, что Ваш интерес к Ольге Васильевне ограничивался этой вещью. Сейчас я получил еще одно тому подтверждение. Именно поэтому были приняты меры, чтобы спасти вещь от Ваших притязаний.

— Вы ошибаетесь. Не нужен мне этот бриллиант, я нахожусь под следствием и не могу доказать свою непричастность к его пропаже.

— Вас обвиняют в пропаже бриллианта? Странно... При чем здесь Вы? К сожалению, я не могу рассказать о судьбе этой вещи. Я действительно в свое время был заинтересован в ее сохранности. Поэтому по поручению князя заказал страз и вместе с драгоценностью передал его Запрудскому. Однако после того как мои отношения с княжной были прерваны при весьма странных обстоятельствах, я утратил интерес к этой вещи. Сведения о ней могут дать только члены семейства Запрудских. Спросите у Ольги Васильевны. Если она захочет, то сообщит, где находится драгоценность. А теперь потрудитесь сообщить мне ее адрес.

Сергей сообщил, что завтра около полудня можно встретить Ольгу у капеллы после спевки.

После ухода барона Сергей срочно отправился к следователю.

— Что это, батюшка, Вы повадились сюда? — брюзгливо фыркнул Тарасов. — То Вас не дозовешься, а то от Вас спасу нет?

— У меня в мастерской только что был Крюгер, — выпалил Муралов.

Тарасов в возбуждении вскочил с места:

— Ай да умница Дагмара! Как в воду глядела! Что ему нужно было от Вас?

— Он хотел узнать, как разыскать Ольгу Васильевну.

— Зачем?

— Он говорит, что у него поручение от ее отца.

— Вы спрашивали его о бриллианте?

Конечно. Но он сказал, что сообщить о драгоценности ничего не может, так как после расстройства помолвки утратил интерес к ней, но утверждает, что Ольга Васильевна знает, где находится эта вещь. Крюгер встретится с княжной завтра утром у капеллы, после спевки.

Из припухших век Тарасова, как два рака-отшельника, выскочили пронзительные зрачки:

— Ай да княжна, ай да тихоня! А еще поддакивала мне, когда я обвинял Вас в похищении драгоценности! Не могу не восхититься проницательностью Дагмары!

— Кто эта Дагмара? — заинтересовался Сергей. — Вы дважды упомянули это имя.

— Да так, одна очень своеобразная сослуживица, — неохотно ответил Тарасов.

— Какая низость! Какое коварство, — возмущался Муралов. — Ей ничего не стоило вызволить меня из тюрьмы, а она палец о палец не ударила, чтобы спасти меня! И я еще мечтал связать свою жизнь с этой девушкой. Никому нельзя верить, — закончил Муралов, прощаясь.

— Куда это Вы собрались, батюшка? — остановил его Тарасов. — Придется повременить. Вы задержаны до выяснения обстоятельств дела, — и он вызвал конвой.

— Вы что, издеваетесь надо мной? Я сам явился помочь следствию, сам представил Вам свидетеля, который готов удостоверить, что я не причастен к пропаже бриллианта, а Вы снова отправляете меня за решетку! Я буду жаловаться в прокуратуру на это самоуправство!

— И, тем не менее, — отрезал Тарасов, давая понять, что прения закончены. Оставшись в одиночестве, Тарасов радостно потирал руки. — Прихлопну эту троицу одним махом, где-то между ними заплутался искомый бриллиант.

(обратно)

Глава 13. А ЛАРЧИК ПРОСТО ОТКРЫВАЛСЯ

Сергей лежал на верхних нарах, уткнувшись носом в стену. Его душили не только и не столько смрад камеры, сколько злоба и обида. И даже не решение следователя о задержании было тому причиной: в конце концов, тот делал свое дело в меру способностей. Но Ольга! Ее светлость растоптала своими каблучками его жизнь. Для нее он был только плебей, полезный для сложных поручений! Во имя каких-то своих целей она пренебрегла его свободой и безопасностью.

Впрочем, он сам виноват: размечтался в надежде о том, что Ольга питает к нему теплые чувства!

А разве она сразу не сказала ему, что он нужен ей лишь затем, чтобы передать весточку барону? Теперь он был уверен, что сцена в привокзальном ресторане, когда Ольга со словами «Я еду в Петроград» — ушла от жениха к нему, была заранее спланирована бароном и ею.

Ей с какой-то целью надо было попасть в Петроград, и безопаснее было ехать туда с ним, а не с бароном. А попытка Сергея сблизиться с ней, чем закончилась? Бешеным негодованием и пощечиной. Знай свое место, плебей! И как яростно она атаковала его, захлебнувшись в сословной спеси, когда он заикнулся о причастности барона к пропаже бриллианта! Забыть ее, забыть навсегда, вычеркнуть из своей жизни! У него есть ради чего жить — творчество, интересная работа, семья сестры, родители, коллектив, ставший родным... Так уговаривал он себя, но что-то горькое и острое подступало к горлу и не давало забыться сном. Спасаясь от горьких мыслей и от полчища клопов, которые превратили нары в ложе пыток, Сергей уселся на лавке за длинным общим столом, положил голову на руки и попытался уснуть. Но тут на нижних нарах зашевелилось нечто волосатое в причудливых лохмотьях. В тусклом свете одинокой лампочки Сергей разглядел между всклокоченной шевелюрой, бородой и усами грустные, наполненные скрытой болью глаза.

— Что, мозжит? — спросил сосед.

— О чем Вы? — не понял Сергей.

— Совесть болит, спать не дает? Вот и я не могу. Только глаза закрою, она, эта совесть, за сердце хватает, в голову лезет, в глазах стоит. Убивец я. Жену убил. Любимую. Нечаянно. Хотел поучить за проказы, да не рассчитал, попал в висок. Теперь вот судить будут. Вышку, я думаю, не дадут: я ведь не нарочно. А каторга мне обеспечена. А лучше бы вышка — одно спасение от совести. Да и на том свете ответ легче держать, раз меня на этом свете крепко накажут. Как думаешь, простит меня Господь, или вечно в пекле маяться?

— Считается, что если грешник искренне раскаивается, то его грехи простятся, — ответил Сергей. Как зовут-то тебя?

— Иваном кличут. А ты что, тоже убивец?

— Нет, я не убил, а меня убили.

— Как это? Вроде ты не мертвец!

— Это только снаружи тело мое живет, а внутри — все мертво, все сгорело.

— А за что же тебя в каталажку?

— Бриллиант украл, — заявил Сергей, не желая вдаваться в подробности.

— Большой?

— Огромный.

— Ого! Спрятал?

— Спрятал.

— Хорошо спрятал?

— Так хорошо, что и сам найти не могу.

Постепенно другие обитатели камеры, проснувшись, стали наперебой обсуждать ситуацию с пропавшим бриллиантом.

Принесли баланду, пайку хлеба и кружку кипятка. Сергей отломил кусочек корочки хлеба. Остальное отдал Ивану, уничтожившему все с жадностью. Видно, давно сидит, изголодался.

Сергей потребовал бумагу и карандаш, якобы написать признание. Но использовал их, рисуя портрет «убивца» Ивана. Сокамерники с интересом следили за его работой. А Сергею не только время скоротать, да от горьких мыслей отвлечься; его заинтересовало лицо Ивана. Он уже представлял, какой колоритный портрет он напишет впоследствии: торс богатыря, могучая растительность и мудрые тоскливые глаза страдальца и философа.

Обед Сергей снова проигнорировал: подгоревшая баланда была несъедобна, однако Иван съел ее с жадностью, а пайку Сергея разделил поровну с сокамерниками. Сергей с содроганием ожидал наступления вечера, когда снова придется лезть на нары на съедение горьким мыслям и клопам, когда послышалась команда: «Муралов! С вещами на выход!»

Сергей снял с себя теплый свитер и отдал Ивану:

— Держи, на память, он тебе нужнее. А мне на память останется твой портрет.

— Батюшка! — взмолился Иван. — У меня в деревне Рогожки Волосовского уезда остались старики и дочки, одна совсем маленькая. Коли выкарабкаешься, может, поможешь чем, добрый человек?

— Я не могу обещать точно, но постараюсь, — заключил, прощаясь, Сергей. — Как фамилия-то твоя?

— Сорокин я, Иван Степанович!

Тарасов встретил Муралова стоя и тотчас отпустил конвоира.

— Сергей Дмитриевич! Я вынужден извиниться перед Вами за ошибку следствия и доставленные неприятности. Получены достоверные данные о Вашей непричастности к исчезновению реликвии. Вы вправе обратиться в прокуратуру по поводу неправомерности моих действий и требовать компенсации за причиненный ущерб.

— Да ладно, — махнул рукой Сергей. — Ошиблись немного, с кем не бывает! Не буду я писать на вас жалобу. Я так счастлив, что эта запутанная история, наконец закончилась не без вашего участия, что я должен вас благодарить, а не жаловаться на вас. Нашелся камень?

— Нашелся. Уже сдан в казну.

— Жалобу я на вас писать не буду, а вот от компенсации не откажусь, — ухмыльнулся Сергей.

— Увы, компенсация без жалобы не получится.

— А я попрошу компенсацию лично от вас.

— Я далеко не богат, и вряд ли смогу предложить вам что-либо достойное.

— Вы меня не так поняли, я прошу в качестве компенсации рассказать мне подробно, как вы нашли камень.

— Нет возражений. Тем более что в исчезновении бриллианта повинны вы.

— Каким образом? Я не только никогда не притрагивался к камню, но даже ни разу его не видел!

— И тем не менее. Усаживайтесь поудобнее, я закажу нам чайку и начну свой рассказ.

Вы уже знаете, что в тревоге за сохранность драгоценности, которую уже почитал своей, фон Крюгер заказал страз. Страз был вмонтирован в подвеску, о чем княжне забыли сообщить. Подвеску и футляр с бриллиантом князь Запрудский положил в тайник. В последний приезд Крюгера насторожили восторженные рассказы княжны о молодом художнике, который пишет ее портрет. Обнаружив уединенный уголок, в котором некая подозрительная личность охмурила его невесту, он потребовал не только прекратить эти встречи, но и принять дополнительные меры по сохранности своего, как он считал, бриллианта. Крюгер был уверен, что сей художник, то есть вы, — отъявленный мошенник, цель которого под любым предлогом выманить у княжны алмаз и похитить его. Время было тревожное — класть вещь в банк не имело смысла, строить специальный тайник на глазах у челяди долго и опасно. Поэтому решили воспользоваться прежним тайником, несколько его реконструировав.

Для того чтобы понять, где была спрятана драгоценность, нужно знать устройство тайника. Тайник представлял собой нишу, заложенную кирпичом, в которой помещался маленький сейф. Чтобы спрятать футляр с бриллиантом, изъяли сейф, из задней стенки ниши вынули кирпич, выбрали там небольшое углубление, заложили футляр с камнем кирпичом и отштукатурили заднюю стенку ниши. Всю эту работу выполнил доверенный человек Крюгера.

— Как же вам удалось это узнать?

— Я послал наряд к месту встречи Крюгера с княжной. Поручив задержать обоих после того, как они наговорятся.

Крюгер при задержании вел себя вызывающе, потребовал присутствия консула. В присутствии консула Крюгер заявил, что встретился с Ольгой, чтобы сообщить ей о здоровье членов семьи и передать привет и приглашение посетить их в Финляндии. Засим он сообщил, что судьбой бриллианта, в отличие от Вас, не интересуется, накатал жалобу на трех листах и попросил консула доставить ее куда следует.

Все, что я рассказал Вам, я узнал от Ольги Васильевны Федоровой.

— Значит, прав Крюгер — она знала, где спрятан камень!

— Вы неправильно поняли его слова. Он не говорил, что княжна знает, где хранится камень, он сказал, что Ольга Васильевна сможет сказать, где хранится камень, если захочет, имея в виду, что это ее право открыть —тайну, о которой он ей сообщит. Оказывается, Крюгер разыскал Ольгу Васильевну по просьбе ее отца. Отец просил Крюгера склонить княжну эмигрировать в Финляндию и содействовать ей в этом предприятии. Но перед тем он просил найти способ извлечь бриллиант из тайника. Барон обещал помочь княжне пересечь границу, переправить бриллиант, минуя таможню, но изъять бриллиант из тайника он отказался, считая, что это задача княжны. Именно поэтому он так подробно рассказал ей, где спрятан бриллиант. Ольга Васильевна исчерпывающе ответила на все мои вопросы и указала место, где спрятана драгоценность. Так что ваши обвинения в адрес Ольги Васильевны неосновательны. Итак, прощайте, будьте счастливы.

Добравшись до своей квартиры и кое-как отделавшись от расспросов Амалии Карловны, Муралов растянулся на диване в блаженной истоме. Он почти физически ощущал, как спадают терзавшие его кандалы, как исчезает душившая его удавка. Свобода — это пьянящее и дурманящее чувство!

И Оля, Оленька! Она не предавала его! Он так виноват перед ней, заподозрив в предательстве! Завтра же он найдет ее, и будет умолять простить его. Восторженные его мысли были прерваны веселым перестуком звонких каблучков прямо за дверью.

— Входи, открыто! — закричал Сергей, вскакивая с дивана и кое-как оправляя одежду.

Вихрь душистой свежести и очарования ворвался в комнату. В глазах отчаянная мольба и раскаяние.

— Сереженька! Прости меня, дуру несчастную! Как я могла заподозрить тебя, такого честного, порядочного, бессеребреника в краже этого несчастного бриллианта? Как я могла поверить доказательствам этого Тарасова? Наваждение какое-то!

Сергей вмиг забыл свои клятвы никогда не простить сословную спесь и навсегда вычеркнуть Ольгу из памяти.

Вот оно, счастье! Протяни руку — и оно твое! Сейчас он будет душить ее в своих объятиях!!! Но гаденькая мыслишка шевелилась где-то на задворках сознания: «Не сразу, надо помучить немного за те страдания, которые она доставила. Немного. Чуть- чуть, самую малость».

Ледяным тоном Сергей заявил:

— Ольга Васильевна, я никогда не прощу вас...

Ольга испуганно отпрянула, качая головой, как бы желая сказать, что она ослышалась, протянула вперед ладошку, словно отодвигая то страшное и непоправимое, что обрушилось на нее.

— Я умру, если ты не простишь меня, — прошептала она в отчаянии.

Хватит мучить ее и себя! Он взял эту протянутую ладошку в свои руки, притянул ее к себе и произнес уже совсем иным тоном:

— Я никогда не прощу тебя, Оленька, если ты не выйдешь за меня замуж!

Всего несколько секунд потребовалось Оле, чтобы осмыслить происшедшее, — и каскад поцелуев пролился на лицо Сергея. Он стоял, боясь пошевелиться и спугнуть этот благостный ливень. Наконец, Сергей тихонько отстранился со словами:

— Это несправедливо, я так не хочу!

— Что у нас опять не так? — испуганно спросила Оля.

— Ты меня целуешь, а я тебя не могу. Это несправедливо. Я тоже хочу тебя целовать.

— Так целуй, кто тебе мешает?

— Не могу. Ты должна избавить меня от обета.

— От какого еще обеда? — недоумевала Оля.

— Не от обеда, а от обета, зарока, клятвы. Ты помнишь ту знаменательную пощечину, которую я так справедливо заслужил? Так вот тогда я поклялся, что никогда больше не поцелую тебя.

— Ой! — засмеялась Оля. — Целуй меня где, когда и сколько хочешь!

Получив разрешение, Сергей немедленно приступил к делу, приговаривая:

— Я буду целовать тебя и утром и днем и вечером. И даже ночью. Особенно ночью. Даже если за каждый поцелуй буду получать увесистую пощечину из этих милых рук. Так что, Оленька, на вечные времена? И в горе и в радости? — спросил он.

— Пока смерть не разлучит нас, — подтвердила она.

(обратно) (обратно)

ЭПИЛОГ

Оля не сокрушалась по поводу утраты драгоценности, считая что выполнила завещание своей прародительницы: в семье Мураловых нет дочерей. Зато растут два славных парнишки. Дети Мураловых стали величайшей гордостью и сокрушительным разочарованием их родителей. Разочарованием — потому что ни один из сыновей не унаследовал даров, которыми наградила природа их родителей.

Все попытки отца засадить сыновей за мольберт закончились крахом. И певческим талантом они оказались обделены. Оставалось надеяться, что родительские дарования прорежутся во внуках.

А гордиться есть чем. Старший, Олег преуспел в кружке технического творчества при Дворце пионеров, мастеря радиоприемники и азартно участвуя в радиоиграх. Несмотря на юный возраст, ему уже присвоена четвертая взрослая категория. Именной позывной он не получил только по малолетству.

Ну а младшего, Игоря, ставшего признанным форвардом окрестных дворовых футбольных команд, пришлось определить в детскую спортивную школу, где он делает большие успехи.

По иронии судьбы таланты Мураловых почему-то проявились в детях Мокрухиных. Старшая Настя учится в детской художественной школе. На отчетных выставках школы непременно экспонируются ее работы. Старший сын Руслан учится в детском хоровом училище при капелле и подает большие надежды.

Ну а младший Аскольд еще не определился с пристрастиями по малолетству, но, судя по тому, сколь зычно он выражает протест по поводу мокрых пеленок, можно предположить, что в семье Мокрухиных растет второй певец.

Сергей Муралов выполнил несколько живописных работ, которые были приобретены ведущими музеями страны. Особый успех и всеобщее признание ему принес портрет «Убивец». Портрет был продан за хорошие деньги. Впрочем, все они ушли на поддержку семьи соседа по камере. Однако свое главное творение Сергей так не начал, помня о его «неактуальности».

Ольга Муралова по-прежнему поет в капелле. Однако ее частые отъезды на гастроли нарушают обычный уклад семьи. Едва за матерью хлопнет дверь, начинается дикая вольница. Тратить драгоценное время на уборку постелей считалось чуть ли не преступлением. Грязная посуда складывалась сначала в раковину, а потом в ванную. Сергей заранее предупреждал на работе, что у него загул. Школа — необязательна. И начиналось феерическое действо. Летом и осенью — велосипедные путешествия с ночевкой у костра, рыбалка, грибная и ягодная охота. И, конечно, обожаемый футбол.

Зимой — коньки, лыжи, зимняя рыбалка, прогулки верхом. И непременно хоккей.

Но перед приездом матери назначался вселенский аврал. Все мылось и чистилось до призрачного сияния. Мать была стержнем семьи, и огорчать ее не полагалось.

Огрехи в школе ликвидировались совместно: отец помогал старшему, старший — младшему.

Ольга как-то призналась Кате:

— Хозяйственные у меня мужички! Мне никогда не удается содержать дом в таком порядке, как это делают они.

Катя, которая однажды зашла к брату во время загула, усмехнулась в сторону, но хитрецов не выдала.

В семье Мокрухиных не все было гладко. Причиной тому стало несчастье в семье Замятиных. Семен и Леокадия несколько лет лелеяли надежду на ребенка, и когда они совсем отчаялись, родилась прелестная Леночка. Отец души не чаял в своих Лилечке и Лялечке. Но беда пришла вскоре после родов — беременность и роды протекали тяжело, что обострило застаревшие хвори, и Лика умерла от туберкулеза легких. Семен впал в абсолютную прострацию. Он почему-то считал себя виновником смерти жены. Даже хоронить Лику пришлось Мокрухиным и Мураловым. Ребенок мог погибнуть, если бы Катя, которая в это время кормила своего младшего, не взяла Леночку под свою опеку, благо молока у нее было вдоволь.

После того, как Семен остался совсем один, он сник, опустился, опять пристрастился к алкоголю.

Появились прогулы и промахи в работе, которая не допускала ошибок.

В тревоге за друга, Мокрухины собрались на семейный совет с участием всех членов семьи за исключением грудничка Алика. Вердикт был единогласным: взять Сенечку в семью, не дать пропасть хорошему человеку. Пришлось потесниться: Николай оставил Сенечке свою миниатюрную мастерскую, окончательно перебазировавшись в издательство. Для него это была потеря: он лишался возможности поработать дома. Но чего не сделаешь ради друга!

Насте пришлось перебраться к бабушке, но для них это не было тягостью: бабушка и внучка очень дружили. Кате пришлось отказаться от карьерного роста (предложение возглавить секцию в Палате она решительно отклонила). Поручить управление разросшимся семейством одной Домне Матвеевне было жестоко, поэтому Катя, по-прежнему осталась в роли консультанта с неполным рабочим днем. Кроме того, в помощь Домне Матвеевне пригласили помощницу, однако хозяйка доверяла ей лишь самые простые операции. Дородная дама эта за избытком свободного времени устремляла томные взоры на Сенечку, но встретила такое возмутительное равнодушие, что ей пришлось переключиться на поиски иного предмета для обожания.

В конце концов, все утряслось, притерпелось и покатилось по наезженным рельсам. Действительно тесно и шумно становилось по воскресеньям, когда к обеду в гости являлась семья Мураловых. Чтобы немного разрядить обстановку, мужчины двух семей, включая и Олега, соорудили домик-пряник со студией и обсерваторией на берегу Финского залива, куда на летние и зимние каникулы выезжали обе семьи.

Неожиданно над Николаем разразилась гроза, поставившая крест на его служебной карьере. Издавали «Тараканище» Чуковского. Иллюстрировать книжку поручили молодому способному художнику, который из озорства или по недомыслию изобразил рыжего и усатого Тараканища в момент его триумфа, развалившимся в кресле-троне с курительной трубкой в руках. А далее, после гибели таракана — на спинке трона в лучах славы сидел воробей, на красной ковровой дорожке валялась злополучная трубка, а вокруг ликовало зверье.

Цензура усмотрела скандал: весь тираж приказали снять и уничтожить. Художник был арестован, редактор исключен из партии и уволен. Руководитель издательства получил выговор по партийной линии, с занесением в личное дело, за политическую близорукость; а Николай, будучи беспартийным, отделался снятием с поста Главного худрука издательства. Корнею Ивановичу пришлось долго и унизительно объясняться в различных кабинетах.

Реакция Кати на известие о разжаловании мужа оказалась неожиданной:

— Это же великолепно! Административная работа не давала тебе заниматься творчеством! Наконец у тебя появится возможность всерьез заняться станковой живописью.

— Но я остался без зарплаты, — возражал Николай.

— Пустяки! Проживем на мою и Сенечкину зарплату, а когда эта кутерьма поутихнет, ты снова получишь заказы.

Николай с благодарностью и восхищением взирал на спутницу!

— Не только твои сослуживцы завидуют мне. Я сам себе завидую, что у меня такая жена.

Вскоре он получил вожделенный заказ — иллюстрировать сказки Пушкина.

В семье Мокрухиных никогда не упоминали имени Шумилова, но время от времени оно мелькало на страницах в сочетании с названием престижных комиссий и организаций, где тот был членом или руководителем. Частная жизнь этого человека нашим героям была неведома, и они не пытались узнать о ней.

Однажды Николай Мокрухин просматривал новинки на витрине книжного магазина. Его заинтересовал увесистый томик с названием «Записки о былом», автор М. С. Левинская. Он купил томик и поспешил в запасники Эрмитажа, где нашел Марию Сергеевну все в том же так называемом кабинете, но едва узнал ее. И дело не только в том, что она на этот раз была хорошо и со вкусом одета и причесана. Весь облик ее дышал довольствием и радостью.

Николая она сразу узнала и встретила очень приветливо.

— Как же я могу забыть вас, Николай Федорович, когда вы повернули всю мою жизнь по другому руслу? Это вы заставили меня взяться за перо. Сначала выходило коряво, но нашлись добрые люди, помогли — и вот видите, у вас в руках моя первая работа. Сейчас взялась за большой труд — исследование творчества художника Левицкого. Материалы на диссертацию тянут. А знаете, я ведь тогда имела на вас виды, но быстро поняла, что это затея безнадежная, вы-то как?

— Я должен сознаться, что вы тоже круто изменили мою жизнь — однажды сказали, что это не страшно, что я рыжий и лицом нехорош. Я отважился и преуспел. Сейчас вот трое ребятишек растут, старшая — изрядной художницей будет. Я принес вам свой старинный долг: «Ундину» с моими иллюстрациями и автографом. А вас попрошу автограф на ваших «Записках».

— Вы фамилию изменили? — спросил Николай, рассматривая ее росчерк.

— Не только фамилию, я всю свою жизнь изменила. В процессе работы над «Записками» оказал мне помощь редактор одного издательства. Сначала было сотрудничество, потом дружба, которая переросла в любовь. Я вышла за него замуж.

Прощаясь, Николай пригласил Марию Сергеевну вместе с супругом заходить в гости.

— Если вас не устрашит ребячий шум и гам, милости прошу. Пирогами угостим отменными.

* * *

Как-то Ольга Муралова столкнулась нос к носу с постаревшим и еще более обрюзгшим Тарасовым, который катил колясочку с младенцем.

— Какая прелестная у вас внучка! — восхитилась Оля.

— Дважды ошиблись, — пробурчал Тарасов. — Это не внучка, а сыночек!

Разговорившись, он поведал:

— Я, наконец, женился. Правда, из всех многочисленных вариантов я остановился на наихудшем: и сварлива, и грязнуля, и собой не хороша, и готовить не умеет. Но все ее прегрешения ничто в сравнении с ее главным достоинством: она — мать моего сокровища, все остальные женщины на свете — потенциальные мачехи.

— А вы оказались неправы: я все же вышла замуж за Муралова.

— Я во многом тогда оказался неправ.

— Но все же вам удалось распутать эту историю и отыскать бриллиант. Вас наверное, наградили за это дело.

— Что вы, награды и премии получило мое начальство, а я получил выговор за незаконное задержание иностранца. Спасибо вашему супругу, что он не накатал на меня жалобу. Тогда наказание могло быть и пожестче. Но, все равно, я доволен исходом дела.

Как всегда, всех удивил Кеша. Он, наконец, женился на Леночке и переехал жить в крошечную коммуналку к ее родителям, где держал в черном теле не только жену и детей, но и родителей супруги.

Все призывы матери вернуться домой и клятвенные ее обещания не вмешиваться в семейную жизнь сына успеха не имели. Амалия Карловна, лишившись объекта воздействия, упала духом, захирела и стала прихварывать! К счастью, ее выдвинули председательницей женсовета, и она с остервенением бросилась в эту работу с головой.

Отныне, все сколько-нибудь значимые события района, начиная от воинского призыва или аварии на соседней фабрике и кончая дракой в подъезде, не обходилось без ее деятельного участия.

* * *

Мураловы наконец собрались посетить Новгородский Десятинный монастырь, место зарождения их любви. Шли они душистым звонким майским утром по знакомой тропе вдоль Волхова и вдруг за поворотом увидели руины того, что когда-то было их прибежищем. Из надворных построек сохранились лишь здание гостиницы с трапезной, да жилой корпус келейниц. В гостинице для паломников устроили огромную коммунальную квартиру: запах кислых щей и кошачьей мочи оказался непереносим, и Мураловы отказались входить туда. Рядом высились горы мусора и нечистот с тучами мух и полчищами грызунов.

А вот келейный корпус поразил опрятностью и образцовым порядком. В нем разместили общежитие ремесленного училища. Зайдя в корпус, Мураловы неожиданно столкнулись со знакомым лицом: комендантом в общежитии служила бывшая старица Марфа, в миру Евдокия Петровна. Это она, несмотря на преклонный возраст не щадя живота своего, насмерть боролась за сохранность келейного корпуса.

— Несу послушание — передать монастырю его имущество в целости и сохранности, — сказала она Мурадовым.

В том, что монастырь будет восстановлен, она ни секунды не сомневалась. Так как освобождающееся на летние каникулы общежитие использовалось в качестве гостиницы, Евдокия Петровна пригласила супругов в отпуск в здешние раздольные края. Предложение показалось Мураловым заманчивым. Старушка рассказала, что насельницы монастыря разбежались кто куда: иные ушли в Финляндию в сохранившиеся там монастыри, другие приняли светский образ жизни. Две монахини приковали себя к дверям кельи, но их насильно освободили и увезли в психушку.

— Из всех насельниц только я да сестра Капитолина живем у монастыря, — заключила Марфа.

Мураловы решили навестить сестру Капитолину. Та жила в своем доме на окраине Новгорода с мужем — одноногим увечным солдатом. Несмотря на увечье, солдат оказался очень хозяйственным: дом и подворье были в полном порядке; работал он сантехником в ближайшей жилконторе. Семья, в которой кроме родителей было трое ребятишек, держала корову и птицу, имела огород и сад. Располневшая и похорошевшая Капитолина, а в миру Глафира Макаровна, обрадовалась гостям, накормила их свежим творогом со сметаной и картошкой с солеными грибками, да еще в дорогу ватрушек сунула.

Далее супруги решили навестить клуб, в котором когда-то обучали кружковцев. Клуб разросся и сиял свежей краской. Завклубом, узнав, что визитеры — зачинатели кружков, показал им витрину рисунков кружковцев, выставку поделок, а также награды и грамоты хорового, танцевального и драматических коллективов. Он настойчиво приглашал посетить вечерние занятия. Но Мураловы обещали побывать здесь не раз во время летнего отпуска и даже организовать мастер-классы.

И, наконец, они решили навестить собор, где Оля так долго пела на клиросе.

Вот и боярышник — тот самый, место их первой встречи. Разросся, заматерел, окружился хороводом молодой поросли.

Но собор являл собой жалкое зрелище. Искореженная металлическая дверь, которую пытались, но не могли унести, пустые глазницы выломанных окон, осиротевшая звонница, облезлый и провалившийся купол, на котором шелестела листвой стройная березка. Осторожно ступая по выщербленным и заваленным осколками кирпича ступеням, они пробрались внутрь храма. Картина открылась удручающая. От былого великолепия не осталось и следа.

Вместо позолоты и бесценной росписи стен — ободранная штукатурка с темными пятнами обнаженной каменной кладки, на полу — месиво из битых стекла, кирпича и штукатурки. Они уже собрались покинуть эту руину, как вдруг Оля почувствовала слабый, но устойчивый запах благовоний пропитавших в течение столетий кладку храма. Старик дышал! И повинуясь внезапному порыву, Оля запела:

«Христос воскресе из мертвых»...

Шла Пасхальная неделя. Шел 1935 год.

ЩЕПКИНА Надежда Владимировна

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

Часть 1. ДАРЫ БОГОВ

  Глава 1. ДВА ПОРТРЕТА

  Глава 2. ЕЩЕ ОДИН ПОРТРЕТ

  Глава 3. НОВАЯ ВСТРЕЧА

  Глава 4. ЭРМИТАЖ

  Глава 5. ДЕСЯТИННЫЙ МОНАСТЫРЬ

  Глава 6. СЕСТРА ЕВПРАКСИЯ

  Глава 7. ТАСЯ

  Глава 8. ЯСНОВИДЯЩАЯ

  Глава 9. СЛЕДОВАТЕЛЬ СЕМЕН ВАСИЛЬЕВИЧ КОСТИКОВ

  Глава 10. ВОЗВРАЩЕНИЕ

ЧАСТЬ 2. ХРИСТОС И ДЕВСТВЕННИЦА

  Глава 1. КАТЯ

  Глава 2. ПОЕЗДКА В ОРАНИЕНБАУМ

  Глава 3. ПУЧИНА

  Глава 4. НАВАЖДЕНИЕ

  Глава 5. СНОВА ЭРМИТАЖ

  Глава 6. СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

  Глава 7. «ХРИСТОС И ДЕВСТВЕННИЦА»

  Глава 8. ПЛОХИЕ НОВОСТИ

  Глава 9. КАТАСТРОФА

  Глава 10. ДОПРОС

  Глава 11. ВЕРНИСАЖ

Часть 3. ДВА ВЕДОМСТВА

  Глава 1 ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

  Глава 2. ЗАСТОЛЬЕ

  Глава 3. АРЕСТ

  Глава 4. ОБЫСК

  Глава 5. ЗАДАЧА ОСЛОЖНЯЕТСЯ

  Глава 6. НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

  Глава 7. ТУПИК

  Глава 8. БЕЛЫЙ ПАРУС

  Глава 9. ДАГМАРА ВУЛЬФ

  Глава 10. ДВА ВЕДОМСТВА

Часть 4. ЗАГАДКА ТАЛИСМАНА

  Глава 1 ЗАПАСНИК ЭРМИТАЖА

  Глава 2. ОЧЕРЕДНОЙ ТУПИК

  Глава 3. НАСТИНА ПОБЕДА

  Глава 4. НИКОЛАЙ ПРОПАЛ

  Глава 5. АЛИБИ

  Глава 6. ОСВОБОЖДЕНИЕ

  Глава 7. ПРИМИРЕНИЕ

  Глава 8. ПРЕДЛОЖЕНИЕ

  Глава 9. НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

  Глава 10. ТИХИЕ РАДОСТИ

  Глава 11. НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ

  Глава 12. ТРОЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ

  Глава 13. А ЛАРЧИК ПРОСТО ОТКРЫВАЛСЯ

ЭПИЛОГ