Софья Перовская [Элеонора Александровна Павлюченко] (fb2) читать онлайн

Э. А. Павлюченко Софья Перовская

Глава I НАЧАЛО ПУТИ

Природа мать! когда б таких людей

Ты иногда не посылала миру,

Заглохла б нива жизни…

Н. А. Некрасов «Памяти Добролюбова».

— Зовут меня Софья Львовна Перовская. От роду имею 27. Звание — дочь действительного статского советника. Занятие — революционная деятельность.

Эти скупые и гордые слова принадлежат русской революционерке Софье Львовне Перовской. Она обвинялась царским судом в страшном преступлении против самодержавия — в убийстве царя Александра II 1 марта 1881 года. Этот героический акт завершил короткую, но яркую жизнь одной из славных представительниц замечательного поколения революционеров-народников.

* * *

Дворянский род Перовских принадлежал к числу аристократических. Прадедом Софьи Львовны был граф А. К. Разумовский — племянник знаменитого фаворита императрицы Елизаветы Петровны. Его внебрачные дети и получили фамилию Перовских — по названию их подмосковного имения Перово. В течение почти столетия фамилия Перовских была одной из тех, которые поставляли российскому самодержавию верных слуг. Среди них мы найдем и министров (граф Л. А. Перовский — министр внутренних дел в 1841–1852 гг.), и генералов (В. А. Перовский, под начальством которого было начато покорение Средней Азии), и губернаторов (Н. И. Перовский — дед Софьи Перовской — губернатор Таврии). Отец прославленной революционерки — Лев Николаевич Перовский действовал вполне в духе своих сиятельных предков и успешно продвигался по служебной лестнице: вице-губернатор в Пскове, затем в той же должности в Петербурге, наконец, с 1865 года — петербургский губернатор. Дальнейшей карьере действительного статского советника Перовского помешали… революционеры: выстрел Д. Каракозова в Александра II в 1866 году привел к отставке губернатора. С тех пор и до конца своей жизни (1890 г.) Перовский был членом совета министерства внутренних дел — того министерства, чины которого охотились за его дочерью, ставшей революционеркой.

Как же случилось, что семья одного из столпов и ревнителей «общества» породила непримиримую и энергичную разрушительницу его?

Софья Львовна Перовская родилась 1 сентября 1853 года в Петербурге. Она была четвертым ребенком в семье. О ее детстве мы знаем немного. До трех лет девочка жила с родителями в Петербурге. Затем — Псков, где семья вице-губернатора занимала один из лучших домов в городе — с большим садом и прудом, — здесь дети проводили целые дни. С 1861 года — опять в Петербурге. В обширном казенном доме весь второй этаж был отведен матери с детьми. Там Соня занималась с учителями и гувернанткой-немкой, обучалась танцам. Лето, как правило, семья проводила в крымском имении.

Даже по этим отдельным фактам мы видим, что условия, в которых проходило детство Перовской, были типичны для сотен высокопоставленных фамилий. Из таких семейств выходили люди, преуспевавшие на императорской службе, служившие верой и правдой царю и отечеству: различные Бутурлины, Меншиковы, Бенкендорфы, Уваровы. Но, к великому ужасу дворянского сословия, эта же среда породила Пестеля, Чаадаева, Герцена, Кропоткина! Отсюда выходили и те Муравьевы, «которые вешали», и те, «которых вешали». Отсюда вышел жестокий самодур Лев Перовский и его дочь — замечательная русская революционерка Софья Перовская.

Подобные явления казались дикими и непонятными большинству «сиятельных» и титулованных дворян. Винили чрезмерное чтение («Уж коли зло пресечь, собрать бы книги все да сжечь»). Вычеркивали из памяти имена отщепенцев. Зло шутили: «Во времена французской революции сапожники хотели стать князьями, в России же, очевидно, князья — сапожниками…» Не могли понять, за что пошли на виселицу, в рудники Сибири, в добровольное изгнание люди, которым были обеспечены чины, доходы, почести.

А между тем Россия, задавленная, нищая, голодная, «страна рабов, страна господ» властно подавала голос через стены помещичьих усадеб. Из сотен барчуков, пусть одного, но охватывали гнев и возмущение против издевательств над людьми; из многих знатных и богатых наследников «лучших фамилий» хотя бы одному, свободолюбивые стихи Пушкина, гневные строки Лермонтова, пламенные мысли Белинского открывали истинный смысл жизни. Из сотен дворянских детей, учившихся читать по-французски, хотя один, да усваивал настоящий смысл слов «liberté, égalité, fraternité» (свобода, равенство, братство). Русская действительность, сложное своеобразие русской истории породили исключительное явление — дворянских революционеров: Радищев, декабристы, Герцен… На смену им пришло новое поколение — революционеры-разночинцы. Дворянское сословие в целом с годами становилось все более реакционным, но и после 1861 года из его среды выходили новые революционные борцы.

Итак, измена своему сословию ради народа, революции была во времена Перовской не новым явлением. Правда, самодержавие знало революционеров-дворян, но не сталкивалось еще с революционерками-дворянками…

Скупые сведения о детстве и ранней юности Софьи Львовны Перовской все же позволяют уяснить, в каком направлении шло ее развитие. С детства Соня, умный и чуткий ребенок, была свидетельницей безобразных сцен в доме. Ее отец был бессердечным самодуром, семейным деспотом. Эти черты особенно развились в нем со времени, когда Перовский занял видное место в петербургском чиновном мире. Он кичился своим аристократическим происхождением и положением в обществе. Мелочные придирки, скандалы по поводу недостаточно вкусно приготовленного обеда или исполненного с промедлением приказания отравляли жизнь всей семьи. На глазах детей отец оскорблял и всячески унижал их мать.

Варвара Степановна Перовская, урожденная Веселовская, была умной, честной и гуманной женщиной. Она, несомненно, оказала большое влияние на развитие дочери. До конца жизни Софья Львовна сохраняла к ней самую глубокую и нежную привязанность, высоко ценила и уважала ее за ум, душу и высокую нравственность. Выросшая в провинции, в семье небогатых помещиков, Варвара Степановна не любила светской жизни и пользовалась любым предлогом для того, чтобы освободиться от приемов, выездов в общество и пожить вдали от шумного, суетного и пустого петербургского света. Так, летом 1863 года, а потом и в 1864 году она упросила мужа отпустить ее с детьми в Псковскую губернию. Здесь в имении знакомой помещицы дети пользовались всей свободой деревенской жизни, устраивали прогулки, придумывали незатейливые забавы. Когда в 1866 году Перовский был вынужден оставить губернаторский пост, семья сразу оказалась в стесненных материальных условиях. Казенный дом нужно было оставить, неожиданно всплыли многочисленные долги. Варвара Степановна, забрав с собой дочерей, уехала в Крым, где прожила до 1869 года, пока имение не было продано за долги.

Соня росла крепким здоровым ребенком. В ее характере рано проявились такие сохранившиеся на всю жизнь черты, как смелость, независимость, упорство. Кукол она никогда не любила, предпочитая им «серьезные», «мальчишечьи» игры с братьями. В 8 лет девочка научилась читать, и с тех пор книга стала ее неразлучным другом. Нелюбовь к светским развлечениям, как и другие хорошие наклонности, дочь, вероятно, унаследовала от матери. Среди петербургских знакомых Соня слыла за «мрачную девицу», так как на людях держала себя подчеркнуто молчаливо и отчужденно, редко разговаривала или веселилась в гостях. Танцевать она не любила, да и не умела, хотя в угоду правилам светского «хорошего тона» родители наняли для нее учителя танцев. Когда отец стал губернатором, в доме устраивались журфиксы (приемы). Соня держалась от них в стороне, высмеивая и передразнивая, вместе с братом Василием, расфранченных декольтированных барышень. В «свет» она не выезжала, ни на каких балах не бывала: до отъезда из Петербурга в 1866 году была мала, а по возвращении в столицу в 1869 году сразу же стала «отщепенцем», курсисткой. Любимыми развлечениями Сони были зимой катание на коньках, а летом — верховая езда, плавание, рыбная ловля. Катаясь верхом, она всегда бесстрашно пускала лошадь вскачь, а в море не боялась уплывать «за горизонт». Вообще, по словам ее брата Василия, не было случая, чтобы Соня чего-либо или кого-либо испугалась, струсила. Как не походили все эти наклонности Сони Перовской на вкусы и привычки светской девушки из аристократической семьи!

С 13 до 16 лет Соня жила вместе с матерью в Крыму. Несколько лет, проведенных с любимой матерью и в до статочном отдалении от отца, несомненно, были благотворны для ее развития. Из сложного переплетения разнообразных впечатлений и влияний складывался характер и формировалось мировоззрение будущей революционерки: мрачная атмосфера отцовского дома — и благородный мягкий характер матери, скучные петербургские гостиные с тысячами светских условностей — и привольная жизнь на лоне крымской природы, блеск роскошных особняков — и соломенные крыши бедных крестьянских домов и, наконец, книги, книги и книги…

Гимназии Перовская не кончала. Она получила домашнее образование под руководством приходящих учителей и матери. В Крыму мать с дочерьми вела уединенный образ жизни. Перовские никуда не выезжали и никого не принимали. В имении сохранилась хорошая библиотека деда с большим выбором книг по литературе, истории, естествознанию. Много часов проводила Соня за чтением. Здесь, вероятно, и выработалась у нее замечательная способность к самостоятельному и упорному умственному труду.

Оживление наступало летом, когда на каникулы из Петербурга приезжали братья-студенты. Они приносили с собой дыхание иной жизни, новые мысли, идеи, новые книги. Василий, в то время студент университета (в дальнейшем он стал народником и был осужден за революционную деятельность), привозил сочинения Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Вечерами, собравшись всей семьей, читали их вслух, обсуждали.

Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов были поистине властителями дум молодежи. Близкий к ним революционер-публицист Н. В. Шелгунов писал в своих воспоминаниях, что для него лично в Чернышевском, как в фокусе, соединялись все лучшие чувства и стремления той эпохи. Журнал «Современник» при идейном руководстве Чернышевского и Добролюбова стал боевым органом революционной демократии. «Не юноши только рвались вперед (эти всегда рвутся), — писал Шелгунов; — мне случалось видеть семидесятилетних стариков, для которых „Современник“ был „учебником жизни“ и руководителем для правильного понимания разрешавшихся тогда вопросов». Проблема «что делать?», поставленная Чернышевским, волновала молодежь, заставляла мучительно искать способы разрешения ее. Образ Веры Павловны, смело порвавшей с прошлым, с семьей, с вековыми традициями и ушедшей к «новым людям» работать для счастья страдающих и угнетенных, увлекал воображение юной Перовской. На всю жизнь запал в душу образ непреклонного революционера Рахметова — сотнями, а может быть, тысячами исчислялись последователи его в жизни. Страстная проповедь Писарева, его рассуждения о женском воспитании и назначении женщины в обществе звучали прямым призывом.

Самым любимым поэтом передовой молодежи 60-х годов был Н. А. Некрасов. Его имя было окружено ореолом. Одна из участниц женского движения 60–70-х годов вспоминала о том потрясающем впечатлении, которое производили на нее, 16-летнюю девушку, стихотворения Некрасова с призывом делать будничное простое дело для пользы народа. «И с этим-то народом Некрасов впервые познакомил нас и, что самое главное, сумел заставить нас понять и полюбить всех этих Власов, школьников, Арин-солдаток, всех этих баб, замерзающих в поле, ребят, возящих дрова из лесу в шестилетнем возрасте, и, полюбив их, мы горячо привязались и к поэту, который открыл перед нами этот до тех пор почти неведомый для нас мир, и, пристрастные, как всегда бывает в юности, мы вознесли его на недосягаемую высоту…» Соня зачитывалась стихотворениями Некрасова, которые вызывали у нее глубокое сочувствие к страданиям народа и стремление облегчить их.

В доме Перовских увлекались и серьезными философскими, социологическими и экономическими сочинениями. В те годы среди учащейся молодежи были популярны такие авторы, как английский социолог и историк Бокль, экономист Милль, представители вульгарного материализма в философии Бюхнер и Молешотт. 15-летняя Соня вместе с братьями тщательно штудировала солидные тома. Прочитанные книги будили мысль, способствовали дальнейшему умственному развитию, формированию «критически мыслящей личности».

Из Крыма в Петербург Софья Перовская ехала с бесповоротным решением: продолжать учебу. Ее стремления совпадали с помыслами многих девушек и женщин пореформенной России.

Борьба женщин за право учиться, свободно распоряжаться своей личностью была важной составной частью тех больших сдвигов, которые происходили в русском обществе после 1861 года. Еще великий французский социалист-утопист Ш. Фурье высказал мысль, что «в каждом данном обществе степень освобождения женщины есть естественное мерило всякого освобождения». Положение русской женщины на самых разных ступенях общественной лестницы было яркой иллюстрацией этого утверждения: непосильная работа трудящейся женщины или однообразная сытая животная жизнь большинства провинциальных помещиц и женщин высшего света. Это печальное сходство у различных типов русских женщин подметил еще Гоголь в «Мертвых душах»:

«…да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома… зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город…»

Борьба женщин против семейного и общественного рабства началась уже давно. Русская литература откликнулась на это созданием образа пушкинской Татьяны. Жизнь выдвинула благородный тип женщины, еще не поднявшейся на революционную борьбу, но уже идущей на любые муки за революционером мужем — то были декабристки.

Свежий ветер 50–60-х годов заставляет все лучшие умы России обратиться к женскому вопросу. В эти годы Некрасов пишет «Русских женщин» и целый цикл произведения о величии простой русской женщины. Тургенев создает тип Елены (из «Накануне»), Гончаров — Ольги Ильинской и, наконец, Чернышевский — Веры Павловны. Знакомство по книгам с каждым из таких образов, безусловно, вызывало бурю чувств и много мыслей у девушек, подобных Перовской.

Чернышевский, Добролюбов, Писарев подходили к женщине совсем не так, как было принято в официальной России: они утверждали, что легенды о неполноценности женщины перешли в современность от времени ее полного рабства, что в женщине имеются «задатки будущего богатого развития, будущей широкой, разносторонней, размашистой жизни, будущей плодотворной, любвеобильной деятельности» и что необходимо лишь создать условия для развития этих задатков.

И как ни хотелось бы ревнителям старых семейных устоев по Домострою сохранить все в неприкосновенности, жизнь брала свое…

Все чаще встречается тип девушек, с презрением отзывающихся о пустой светской жизни, здраво судящих о Чернышевском или Дарвине, полных критических мыслей о русской действительности, связанных простыми товарищескими отношениями с группой подобных девушек или юношей. Они тоже хотели спорить и спорили о грядущих судьбах России, преимуществах и недостатках общинной системы землевладения, о последней статье Писарева, освобождении негров в США, об успехах отрядов Гарибальди — и мало ли еще о чем.

Из всех стремлений у мыслящих женщин сильнее всего выявлялось стремление к самообразованию. Да это и понятно. Передовые женщины тех лет рассматривали самообразование, настоящие знания как путь к свободе. Самообразование означало разрыв со старыми традициями и устоями, освобождение от порабощающей родительской или супружеской власти и, наконец, в будущем — работу на пользу общества.

Многие девушки для того, чтобы получить самостоятельность и возможность учиться, были вынуждены фиктивно выходить замуж. Фиктивные браки в то время были распространенным явлением. Таким путем ушла из семьи Софья Ковалевская — в будущем выдающийся ученый-математик, народник С. Синегуб фиктивным браком спас от семейного деспотизма Л. Чемоданову и помог ей стать революционеркой. Свидетельством широкого распространения этого явления среди передовой молодежи может быть судьба Веры Павловны — героини романа Чернышевского «Что делать?». Фиктивные браки являлись показателем новых, не виданных ранее в России отношений между мужчинами и женщинами, отношений, основанных на чувстве товарищества, взаимопомощи.

Выйдя из-под родительской опеки, а чаще всего деспотизма, девушки жили, как правило, коммунами. Коммунами назывались общие квартиры, где селились студенты или курсистки. Главным принципом жизни в коммуне была взаимопомощь. Молодежь, увлекавшаяся идеями социализма, применяла их в личной жизни, отрекаясь от материальных благ, не различая между «моим» и «твоим». Естественно, что материальное положение живших в коммуне было неодинаково, но все средства поступали в общее пользование. Общим было все имущество: платье, обувь, переходившие от одного к другому в зависимости от надобности. Коммуна сближала молодежь, увеличивала влияние более развитых на вновь поступающих, особенно приезжавших из провинции. Коммуны были особенно важны для тех женщин, которых стремление к учебе приводило к полному разрыву с семьей и лишению всяких средств к жизни.

Женское образование в России было поставлено очень плохо. Объем знаний, дававшихся в женских гимназиях, был значительно меньшим, чем в мужских. Каких-либо высших курсов для женщин, не говоря уже об институтах, не существовало. Тем большее значение и популярность приобрели так называемые Аларчинские курсы, открывшиеся в Петербурге в 1869 году. Их целью было подготовить женщин к педагогической деятельности, а также к поступлению на высшие курсы, открытия которых усиленно добивались. Ежедневно с 6 до 9 часов вечера лучшие преподаватели Петербурга читали здесь лекции в объеме программы мужских гимназий. Наибольшей популярностью среди слушательниц пользовались математик А. Н. Страннолюбский, бывший учитель Софьи Ковалевской, физик К. Д. Краевич, химик А. Н. Энгельгардт.

Передовая женская молодежь потянулась на курсы. В числе многих была и Соня Перовская. Небольшого роста, гладко причесанная, с большим лбом, скромная, молчаливая, одетая в простое коричневое платье с белым воротничком, 16-летняя Перовская казалась девочкой-гимназисткой. На курсах она сидела постоянно на первой скамейке, старательно слушая и записывая лекции. Среди сокурсниц Соня выделялась выдающимися способностями в области математики, химии и физики.

Круг интересов Софьи Львовны уже в те годы был широк. Много времени она посвящала практическим занятиям в химической лаборатории. Не ограничиваясь лекциями на курсах, Перовская предложила подругам пройти самостоятельный курс алгебры и усваивала его легко и быстро. Она присоединилась к небольшому кружку женщин, которым Страннолюбский читал курс геометрии на частной квартире.

Аларчинские курсы пользовались плохой репутацией у властей, как прибежище «всех нигилисток и эмансипированных». Попав в новую обстановку, Перовская быстро завязала «самые дурные отношения», ее ближайшими подругами стали такие завзятые «нигилистки», как А. И. Корнилова, А. К. Вильберг, А. П. Корба (Прибылева), С. А. Лешерн.

Эти женщины в дальнейшем сыграли немалую роль в русском революционном движении. Корнилова стала одной из основательниц кружка чайковцев, судилась по «процессу 193-х» и была сослана в Сибирь. Лешерн фон Герцфельдт занималась революционной пропагандой во многих местах России, неоднократно судилась, наконец, в 1879 году в Киеве по делу В. Осинского была приговорена к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Умерла она на поселении в Восточной Сибири. Прибылева-Корба стала в дальнейшем крупной народоволкой, членом Исполнительного комитета «Народной воли», была осуждена по «процессу 17-ти» (1883 год) и провела более двадцати лет на сибирской каторге. Впрочем, в 1870 году эти серьезные энергичные девушки, жаждавшие активной сознательной жизни, свободы, знаний, еще не предполагали, что ждет их в недалеком будущем.

Лето 1870 года было счастливым эпизодом в жизни Перовской. Родители уехали за границу. Соня, свободная от семейных обязательств и стеснительных домашних условий, созданных отцом, провела каникулы самостоятельно: с подругами на даче в Лесном под Петербургом. Девушки много читали: «Пролетариат» и «Ассоциации» Михайлова, «О положении рабочего класса в России» Флеровского. Штудировали и обсуждали «Политическую экономию» Милля с примечаниями Н. Г. Чернышевского, первый том сочинений Лассаля… Работа Флеровского, которой зачитывалась передовая молодежь, произвела на Перовскую особенно сильное впечатление своей правдивостью, жгучей ненавистью к помещикам, фабрикантам и чиновникам, яркой картиной нищеты и страданий народа.

В начале 70-х годов в квартире А. И. Корниловой собирался кружок передовых женщин Петербурга. Сходилось обычно человек двадцать. Большинство собравшихся со стрижеными волосами, в косоворотках, перетянутых ремешками, и коротких темных юбках — типичные «нигилистки»! Оживленно беседовали, спорили, разбившись на отдельные группы. Некоторые молча прислушивались.

Е. Н. Ковальская (в дальнейшем известная народница), приехавшая из Харькова в Петербург и впервые попавшая на собрание кружка, невольно обратила внимание на одну молоденькую девушку, скорее девочку, отличавшуюся от других особой простотой костюма: серое скромное платье с небольшим белым воротничком. На ее лице выделялся большой, высокий и широкий лоб, серо-голубые глаза смотрели немного исподлобья, недоверчиво, в них была какая-то упорная непреклонность; маленький детский рот крепко сжат, все лицо серьезно и вдумчиво. Она спорила чрезвычайно сдержанно, но с большим упорством. Это была Софья Перовская.

Ковальская вместе с Перовской и несколькими ее подругами начала заниматься политэкономией. По ее рассказам, Перовская относилась к занятиям очень серьезно. «Вдумчиво останавливаясь на каждой мысли, она развивала ее, возражая то Миллю, то Чернышевскому. Видно было, что умственная работа сама по себе не только как средство для чего-то дальнейшего захватывала ее и доставляла наслаждение».

И так каждый день: курсы или собрания на частных квартирах, лекции и практические занятия, политэкономия и геометрия, горячие споры о прогрессе и праве женщин… Жизнь, полная напряженного труда, размышлений, исканий правильного пути.

Однажды Перовская зашла в Вульфовскую коммуну. Это была одна из первых студенческих коммун — в Петербурге на Вульфовой улице. В ней жили студенты Медико-хирургической академии, в том числе будущие чайковцы М. А. Натансон, А. И. Сердюков и другие. Случилось так, что именно в этот день полиция устроила в коммуне засаду: всех приходивших впускали, но никого не выпускали обратно. Молодежь, попавшая в засаду, была в приподнятом настроении; пели и шумно спорили, угощались чаем и обедом из конины. Так незаметно время прошло до вечера, когда все были выпущены. Для молоденькой курсистки Перовской все было ново и интересно…

В конце ноября 1870 года она пришла на очередной урок геометрии сильно взволнованная и рассказала подругам, что отец приказал ей порвать все отношения с «нигилистками», в противном случае грозил запереть дома и не пускать на курсы. Мириться с этим посягательством на свою самостоятельность Софья Львовна не могла. Она уходит из дома родителей и долго скрывается: отец разыскивал ее с полицией. Больше, чем через два месяца Перовский, боявшийся широкой огласки и скандала, понял, что ему не сломить характер дочери, находившейся уже во власти каких-то чуждых и непонятных ему идеалов. Он выдал ей паспорт…

Решительный шаг Софьи Перовской — разрыв с отцом — был подготовлен всей предшествующей жизнью девушки. В ее биографии началась новая полоса.

писал в те годы великий Некрасов. Софья Львовна Перовская могла бы пойти проторенными путями отцов и дедов. Аристократическое происхождение, положение отца, а также ум и яркий характер обеспечили бы ей счастливое и спокойное будущее: муж, дети, выезды в свет, заграничные путешествия…

Но Софья Львовна не пошла таким путем. Она порвала со своим прошлым, отказалась от имени, положения в свете, богатства, от связанных с ними привилегий, от внешнего блеска и связала свою жизнь с русской свободой.

Софья Львовна была одной из многих, — достаточно вспомнить хотя бы ее подруг по Аларчинским курсам: Корнилова воспитывалась в семье богатого купца, Прибылева была дочерью крупного инженера, отец Лешерн — родовитый дворянин, генерал, — но Перовской суждено было сыграть выдающуюся роль в русском революционном движении.

Глава II В НАРОД

«Ваше величество, если Вы встретите на улице молодого человека с умным и открытым лицом, знайте — это ваш враг».

Из письма П. Лаврова Александру II.

Начало 70-х годов было временем огромной ломки, глубочайших изменений в русской истории. Немного более десяти лет прошло с тех пор, как самодержец Александр II, испуганный нарастающим народным движением и активностью революционеров, заявил предводителям московского дворянства, что будет гораздо лучше, если освобождение крестьян произойдет «свыше, нежели снизу». Пало крепостное право, совершился исторический поворот от России феодальной к России капиталистической. Проект «великой реформы» 1861 года вырабатывался в тайне от народа, в глубине различных комиссий и комитетов. В результате стараний «освободителей» крестьяне вышли «на свободу» ободранные до нищеты, из рабства у помещиков попали в кабалу к тем же помещикам и их ставленникам. «Ни в одной стране в мире, — писал В. И. Ленин, — крестьянство не переживало и после „освобождения“ такого разорения, такой нищеты, таких унижений и такого надругательства, как в России»^[1]. Недаром поэт-демократ Некрасов через несколько лет после «воли» сделал заголовком своей поэмы горестный вопрос: кому на Руси жить хорошо? Народ тяжко страдал от старых и новых хозяев. Способная на отдельные стихийные бунты, темная, забитая, полная предрассудков и суеверий крестьянская масса не могла изменить существующий строй. Сила народа еще не проявилась с полной мощью. Помочь народу в его великой борьбе, облегчить его страдания — вот о чем думала тогда мыслящая революционная Россия, Россия Чернышевского и Герцена, Добролюбова и Писарева, Некрасова и Щедрина.

Главными представителями революционной России 60–70-х годов были революционеры-разночинцы. Невелика была еще их связь с народом, однако они поняли его страдания и нашли в себе силы подняться на сознательную борьбу с Россией Романовых и Валуевых, Катковых и Шуваловых. Это революционные разночинцы назвали столь воспетую либералами крестьянскую реформу «мерзостью», «новым крепостным правом», это они были «доброжелателями», славшими поклон барским крестьянам, призывая Русь к топору. Это они несли в своем сердце

Эти люди не дожили до осуществления своих идеалов. Но они поставили перед мыслящей молодежью вопрос «что делать?» и попытались ответить на него. Они сеяли «разумное, доброе, вечное». И хотя их слова еще не дошли до самой деревенской, мужицкой России, их посевы давали всходы. В семинариях и гимназиях глухих захолустных городишек и в аудиториях больших университетов, среди юных курсисток и в провинциальных земствах, в маленьких и тесных комнатах, где дружной семьей жили молодежные коммуны — всюду распространялся дух брожения и бунта. «Бунтовало» и искусство: организуют выставки художники-передвижники во главе с Иваном Крамским, в музыке оформилась «Могучая кучка». «Бунтовала» наука — недаром в большом подозрении у властей находились и уже известный физиолог Сеченов, и молодые профессора Тимирязев, Менделеев…

1870–1871 годы… Многих из старых борцов уже нет. Вдали от родины умирает неугомонный и неукрощенный «Искандер» — Александр Иванович Герцен. На «краю света» — за тысячеверстной тайгой и тундрой томится на каторге Чернышевский. Погиб Писарев, на каторге М. Михайлов, Шелгунов, Серно-Соловьевич, казнен Каракозов… Но созрели и рвутся в бой их ученики и последователи.

В разговорах и спорах очень часто слышно слово «народ» — народ, лишенный земли, фактически не получивший и воли, народ, которого передовая молодежь почти не знает, но которому мечтает беззаветно служить. Помнят заветы «Современника» и «Русского слова», Белинского и Некрасова. Жадно проглатывают статьи одного из новых властителей дум — Лаврова. В них удивительная, потрясающая многих мысль о неоплатном долге интеллигенции перед народом: тот, кто получил образование, получил его за счет народа, который сам пребывает в темноте и нужде, тот, кто овладел специальностью врача или юриста, учителя или агронома, обязан вернуть свой долг крестьянам. Эти мысли заставляли биться многие сердца, звали к действию. Чувство общественного долга у многих молодых революционеров, незнакомых с противоречиями русской деревни, зачастую переходило в идеализацию народа, веру в «мужицкую правду» как в высшую истину.

Известный народник Дебагорий-Мокриевич в своих воспоминаниях удачно описал это восторженное отношение молодежи к крестьянину:

«Вероятно, многим, — писал он, — случалось переживать такое состояние: вот вы давно знакомы с женщиной, не раз встречались с нею, проводили время в ее обществе. И вам она казалась обыкновенным человеком. И вдруг случилось так, что ваше внимание почему-то привлеклось: и та самая улыбка, которая раньше казалась обыкновенной и которую вы сотню раз видели на ее лице, теперь вдруг стала вам представляться прекрасной; глаза ее получили такое выражение, какого вы никогда раньше не замечали, ее голос, жесты, походка, словом, все в ней изменилось и изменилось неизмеримо к лучшему, стало для вас привлекательным. Подобные этому чувства начал я испытывать к мужикам; я знал их с самого детства, но теперь они мне стали представляться не такими, какими я их знал, а какими-то другими, значительно лучшими…»

В этих условиях понятно появление в 60-х годах самого названия «народничество», применительно к революционерам-разночинцам. «Господствующим направлением, соответствующим точке зрения разночинца стало народничество»^[2].

Что же понимали эти новые борцы под словом народ? Народ — это крестьянство и прежде всего крестьянство. Правда, на Западе уже 6 лет существует всемирный союз рабочих — I Интернационал. Весной 1871 года весь мир потрясла весть о великой схватке пролетариев и буржуазии во Франции и о первой в мире рабочей власти — Парижской коммуне. Первые стачки вспыхивали уже на фабриках России, где тысячи вчерашних крестьян, выброшенных нуждой из деревни, шли к машине, к станку.

Но перед глазами семидесятников были труды учителей, прежде всего Герцена и Чернышевского. В них выражена надежда, а часто и уверенность, что Россия проскочит мимо капитализма, что, может быть, история уподобится «бабушке, любящей больше всего своих младших внучат», и Россия перейдет прямо к социализму. Крестьянин — природный социалист, утверждали народники. Благодаря сохранившейся в деревне общине, крестьяне многое делают сообща — общий луг, общие переделы полей, общие сходы… Уберите самодержавие и помещиков, и ничто не помешает установлению социализма. В этом оригинальном, но ошибочном взгляде, в этом утопическом, несбыточном социализме, в котором по существу не было социализма, главным было все же то, что народники считали нужным бороться за полное освобождение России от царя и помещиков. Ошибаясь, они оставались революционерами. Неправильно понимая, что такое социализм, не зная еще народа, они правильно ставили вопрос о необходимости решительных революционных преобразований.

Кому же суждено разбудить народ? Интеллигенция, «критически мыслящие личности», по мнению народников, сдвинут инертную, неподвижную массу, откроют ей пути к социализму и тем самым оплатят свой долг народу.

На основании этих взглядов, теоретически ошибочных, но практически революционных, сотни юношей и девушек, еще неизвестных России, еще не привлекших внимания даже царской охранки, начинают действовать. На политической арене появляются Бакунин и Лавров, Натансон и Кравчинский, Михайлов и Засулич, Желябов и Морозов, Фигнер и Перовская и сотни иных борцов, оставивших свой след, свою кровь в великой битве за будущее России.

По всей России создавались революционные народнические кружки. В начале 70-х годов наиболее влиятельным из них был кружок чайковцев в Петербурге. В 1869 году студент Медико-хирургической академии М. А. Натансон, пользовавшийся большой популярностью среди петербургской учащейся молодежи, организовал кружок самообразования. Кружок Натансона слился позднее с женским кружком сестер А. и Л. Корниловых и С. Перовской. Этим было положено начало организации чайковцев, названной так по имени члена кружка Н. Чайковского.

В программу занятий кружка входило изучение психологии, физиологии, политэкономии и других наук. Занятия, однако, были скоро нарушены арестом Чайковского, другие кружковцы были вызваны на допрос в III отделение.

В мае 1871 года в Петербурге появилась печатная прокламация «Виселица», посвященная Парижской коммуне. Автором ее был студент Технологического института Н. П. Гончаров. От него нити вели к кружку чайковцев. В числе других 18-летняя Соня Перовская была привлечена к следствию. Тогда произошло ее первое знакомство с органами царского сыска. Однако дознанием было установлено, что кружок чайковцев не преследовал политических целей. Перовскую оставили в покое.

В августе 1871 года собрание чайковцев обсуждало план будущих действий. Большинством голосов было постановлено продолжать самообразование, но вместе с тем издавать, приобретать и распространять в Петербурге и в провинции литературу среди молодежи. С тех пор чайковцы начали распространять не только легальную, но и нелегальную революционную литературу: сочинения К. Маркса, Н. Г. Чернышевского, Д. И. Писарева, Н. Флеровского и других.

Кружок чайковцев основывался на равенстве всех членов и полном доверии друг к другу. Прием новых членов был строго ограничен и возможен только в случае единодушного согласия всех чайковцев в том, что новый товарищ соответствует их представлению о личности революционера: отличается высокой нравственностью, чувством долга, товарищества, лишен таких пороков, как эгоизм, неискренность и т. п. Чайковцы вели простой и суровый образ жизни. По их признанию, они жили хуже даже заводских рабочих. Энтузиазм, самоотверженность, преданность своим убеждениям спаяли их в сплоченный коллектив.

К этому кругу высоконравственных, суровых, но чутких и нежных людей как нельзя больше подходила Софья Перовская. С другой стороны, постоянное общение с такими людьми и видными народниками-чайковцами, как Натансон, Клеменц, Кравчинский, Кропоткин, Г. Лопатин и другие не могло не отразиться благотворно на формировании Перовской-революционерки.

Весной 1872 года Софья Львовна уехала из Петербурга на Волгу, чтобы там жить среди народа, о котором до сих пор шли лишь теоретические споры в кружке. Широкая волна «хождения в народ» охватила в те годы передовую молодежь, наивысшего подъема она достигла весной и летом 1874 года. «Русский народ только тогда признает нашу образованную молодежь своею молодежью, — писал М. Бакунин, один из идеологов народничества, — когда он встретится с нею в своей жизни, в своей беде, в своем отчаянном бунте. Надо, чтобы она присутствовала отныне не как свидетельница, но как деятельная и передовая, себя на гибель обрекшая, соучастница, повсюду и всегда, во всех народных волнениях и бунтах, как крупных, так и самых мелких».

Сотни юношей и девушек, охваченные энтузиазмом, полные веры в народ и в свои силы, рвали с вошедшими в плоть и кровь привычками, оставляли родных и знакомых, домашний уют, покидали университеты и институты и шли в народ. «Народ распят на кресте, — писал народник Ткачев, — и вот нам предлагают изучать химию, чтобы исследовать химический состав креста, ботанику, чтобы определить породу дерева, анатомию, чтобы определить, какие ткани повреждены гвоздями. Нет, мы не в состоянии исследовать… Мы охвачены одним страстным желанием — снять жертву с креста сейчас, немедленно, без предварительных и ненужных изысканий».

Народники мечтали развить общинные навыки крестьянства, поднять его культурный и нравственный уровень. Но многие шли дальше этой мирной пропаганды: стремились поднять народ против помещиков и правительства. Самоотверженная молодежь, готовая к тюрьме, к каторге, к смерти, хотела жить так, как живет народ, познать его радости и страдания, добывать хлеб собственными руками. Ставили себя в самые тяжелые условия: питались отвратительно (вставал вопрос о том, можно ли революционерам есть селедку!), спали на рогоже, а то и на голых досках, ограничивали потребность самым необходимым.

Распространенной формой работы в деревне для передовой учащейся молодежи была деятельность земского врача или сельского учителя. В Ставрополе Самарской губернии жена богатого помещика М. А. Тургенева открыла курсы для подготовки сельских учительниц. По ее приглашению Софья Львовна приехала в Ставрополь преподавать на курсах русский язык и литературу.

Уже в то время эта молодая цветущая девушка, крепкая, здоровая и жизнерадостная, вызывала уважение окружающих серьезностью и умом. В глазах местных обывателей образ жизни Перовской выглядел более чем странно: в свободное время она обычно одна отправлялась в близлежащий сосновый бор, где много читала или бродила до глубокой ночи, собирая цветы и травы в глухой чаще.

После Петербурга, где жизнь била ключом, глухая провинция произвела на юную Перовскую гнетущее впечатление. «…Так и пахнет отовсюду мертвым, глубоким сном, — писала она своей подруге по кружку чайковцев А. Я. Ободовской, — нигде не видишь мыслительной деятельной работы и жизни, и в деревнях и в городах всюду одинаково». И Перовская сетует на то, что у нее нет ни знаний, ни умения, необходимых для изменения окружающих условий. Но она не опускает руки и упорно учится, наблюдает.

Через месяц Софья Львовна снова пишет в Петербург Ободовской: «Главным образом я теперь читаю; теперь, более чем когда-либо, я чувствую необходимость в знании, а то положение преподлое. Кругом видишь только сонное царство, а другие личности бьются, бьются, но усилия их, как мне кажется, пропадают почти задаром, и вследствие того, мне кажется, что мало знаний как существующих условий, так и теоретических, а потому они не могут правильно и окончательно решить, за что нужно взяться теперь».

В августе 1872 года занятия на курсах кончились. Перовская переехала в деревню Тургеневой. Желая познакомиться с бытом крестьян, она занялась оспопрививанием, взяв предварительно несколько уроков у местного земского врача и получив свидетельство на право оспопрививания. Софья Львовна исходила пешком все окрестные села. Вероятно, она переживала то, что и все другие народники, впервые попавшие в гущу жизни, «в народ».

В. Н. Фигнер, известная революционерка-народница, затем одна из руководительниц «Народной воли», пятью годами позже провела три месяца в той же Самарской губернии. «… В первый раз в жизни, — вспоминала она впоследствии, — я очутилась лицом к лицу с деревенской жизнью, наедине с народом, вдали от родных, знакомых и друзей, вдали от интеллигентных людей. Признаюсь, я почувствовала себя одинокой, слабой, бессильной в этом крестьянском море. Кроме того, я не знала, как и приступить к простому человеку.

До сих пор я не видала вблизи всей неприглядной обстановки крестьянства, я знала о бедности и нищете народа скорее теоретически, по книгам, журнальным статьям, статистическим материалам… Теперь, в 25 лет, я стояла перед ним, как ребенок, которому сунули в руки какой-то диковинный, невиданный предмет». Разумеется, что при таких обстоятельствах не могло быть и речи о революционной пропаганде среди крестьян!

Примерно то же самое происходило и с Перовской: знакомилась с бытом крестьян, ужасалась и делала единственно возможное для нее в тех условиях дело: прививала детям оспу. Часто приходилось долго убеждать крестьянок-матерей в пользе оспопрививания. Перовская справилась с этой задачей и скоро сумела войти в доверие к местным жителям. Жила она так же, как все крестьяне, ночевала в первой попавшейся крестьянской избе, спала на полу, на соломе, питалась вместе с хозяевами — молоком да кашей. В это время Софья Львовна под влиянием романа Чернышевского переживала период «рахметовщины», закаляла себя, ограничиваясь самым необходимым, — она вырабатывала не только знания и убеждения, но и крепкую волю, железную выносливость.

Поздней осенью 1872 года Перовская покинула Ставропольский уезд. После отъезда ее и других преподавателей курсов встревоженные местные власти произвели обыски в народных школах, устроенных Тургеневой. Учебники и книги, принадлежавшие учителям, были отобраны, школы закрыты. «В России нельзя и азбуке учить безразрешения полиции», — говорили в то время. В условиях царизма даже легальная культурническая работа преследовалась властями.

Из Самарской губернии Перовская переехала в Тверскую — в Корчевский уезд, в село Едимново — и провела здесь зиму 1872/73 года, работая помощницей учительницы народной школы. Весной 1873 года в Твери она выдержала экзамен на звание народной учительницы и получила диплом.

Время, проведенное Перовской среди народа в Самарской, а затем Тверской губерниях, оставило глубокий след в ее жизни. Близко соприкасаясь с крестьянами, она увидела жизнь простых людей, полную непосильного труда, нужды, притеснении, невежества. Софья Львовна много читает, бродит по деревням, лечит больных крестьян, учит их детей и начинает понимать, что этого мало, что это не изменит жизни народа, которому она так хотела помочь. Нужно полностью уничтожить «преподлое положение», а это требует активной борьбы. Но как бороться, как браться за дело — оставалось неясным.

Летом 1873 года Перовская вернулась в Петербург и снова отдалась работе в кружке чайковцев — теперь гораздо активнее и целеустремленнее. Деятельность кружка в то время приняла широкие размеры. Чайковцы, по тем масштабам, представляли довольно многочисленную и сплоченную организацию. Они имели свои отделения в Москве, Одессе, Киеве и некоторых других городах. За границей, в Швейцарии, чайковцы устроили типографию. Перовская входила в конспиративную комиссию, ведавшую печатанием нелегальных брошюр. В ее обязанности также входило поддерживать связь с арестованными, сидевшими в III отделении.

С 1873 года чайковцы стали уделять много внимания революционной пропаганде среди рабочих. Весной этого года члены кружка расселились по всем фабричным центрам Петербурга. Одни поступали на фабрики и заводы, другие устраивали у себя школы для обучения рабочих, третьи открывали самостоятельные мастерские — слесарные, сапожные, ножные и др. Когда ученики оказывались подходящими, им читалась нелегальная литература.

Особенно активно были связаны с петербургскими рабочими Синегуб, Чарушин, Кропоткин. Чайковцы знакомили рабочих с историей международного пролетарского движения, впервые в России начали изучать в кружках I том «Капитала» Маркса. Разумеется, это не означало какого-либо принципиального изменения в их взглядах. Пропаганда среди рабочих носила чисто народнический характер. Чайковцы не понимали исторической роли пролетариата и рассматривали его лишь как удобного посредника между революционной интеллигенцией и крестьянством. Несмотря на все недостатки агитации народников, она будоражила рабочих, втягивала их в революционное движение.

Летом 1873 года Перовская поселилась на Саратовской улице, вблизи ткацких фабрик, расположенных по Сампсониевскому проспекту. Она стала хозяйкой квартиры, в которой чайковец Шишко вел пропаганду. Софья Львовна содержала и другую кружковую квартиру, в Казарменном переулке. Вряд ли кто-либо мог заподозрить в этой типичной мещанке, повязанной платком, в ситцевом платье, в огромных мужских сапогах дворянку из аристократического рода Перовских. Соня не была белоручкой: таскала ведрами воду из Невы, исполняла обязанности кухарки, поддерживала в доме чистоту и порядок. При этом она не ограничивалась ролью хозяйки конспиративных квартир. С осени 1873 года она поселилась за Невской заставой под видом жены народника Д. Рогачева и занялась пропагандой. Ее первыми учениками были трое рабочих, рекомендованных С. Синегубом. Среди них был прославившийся впоследствии своей речью на суде рабочий революционер Петр Алексеев.

Разгром кружка чайковцев оборвал занятия с рабочими. 5 января 1874 года Софья Львовна была арестована и посажена в Петропавловскую крепость за то, что «являлась перед рабочими в качестве пророка новых идей». Однако никаких улик против арестованной не оказалось, и после нескольких месяцев заключения она была выпущена на поруки отцу.

Арест Перовской завершил большой период в ее жизни: уход из дома, разрыв с прошлым, учеба, работа в деревне, активная деятельность в кружке чайковцев. Юная революционерка приобретала опыт, накапливала силы, училась, действовала в меру своих знаний и умения.

Невзирая на молодые годы, Софья Львовна занимала видное место в среде чайковцев. Ее близкий товарищ по кружку, один из крупнейших революционеров тех лет С. Кравчинский характеризует ее следующим образом: «В кружке Перовская пользовалась большим уважением и влиянием за свою стоическую строгость к самой себе, за неутомимую энергию и в особенности за свой обширный ум». О Перовской как «общей любимице» вспоминает чайковец П. Кропоткин. По его словам, такую популярность создали ей «сознательное мужество, открытый здравый ум и любящая душа». Однажды в беседе с Кропоткиным она сказала ему: «Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нем. Но сделать его надо». Такой была 20-летняя Софья Перовская.

Освобожденная из-под ареста летом 1874 года Софья Львовна вместе с братом Василием уехала в Крым к матери. Однако сидеть сложа руки было не в ее характере. Беспокойную натуру тянуло к работе, к народу, и вскоре она отправляется вновь в Тверскую губернию — к знакомому врачу, чтобы здесь готовиться к будущей работе в деревне: учиться фельдшерскому искусству на практике. В роли простой сиделки Соня поражала всех своим заботливым и нежным отношением к больным. Исполнять даже самое маленькое дело наилучшим образом, добросовестно и аккуратно, было законом для нее.

Из Тверской губернии она вернулась в Симферополь, где в течение года блестяще окончила фельдшерскую школу и начала работать в земской больнице. Неутомимая народница была готова к тому, чтобы снова отправиться в народ учить и лечить крестьян, однако непредвиденные обстоятельства разрушили ее планы: в августе 1877 года она была вызвана в Петербург по «делу 193-х».

В октябре 1877 — январе 1878 года в Петербурге был организован грандиозный процесс о противоправительственной пропаганде в 36 губерниях империи. 193 подсудимых не принадлежали к одной какой-либо организации. Это были народники, входившие в различные кружки, не связанные между собой, действовавшие изолированно. Подсудимых объединяло то, что все они были участниками «хождения в народ» и обвинялись в антиправительственной пропаганде. В числе судившихся 193-х были такие крупные народники, как И. Н. Мышкин, П. И. Войнаральский, С. Ф. Ковалик, Д. М. Рогачев, а также будущие товарищи Перовской по «Народной воле»: А. И. Желябов, Н. А. Морозов и другие.

Процесс происходил в зале Петербургского окружного суда. Несколько подсудимых, считавшихся опасными, сидели на возвышенном месте, прозванном тут же в шутку «Голгофой», остальные размещались прямо в зале. Еще до процесса часть заключенных договорилась не признавать правомочность царского суда и в знак протеста отказаться от всяких выступлений на нем. Против Перовской не было серьезных улик, поэтому она, будучи подсудимой, оставалась на свободе. Это, однако, не помешало ей присоединиться к «протестантам».

В. Н. Фигнер познакомилась с Перовской во время процесса. «Я была вполне очарована демократизмом ее вкусов и привычек, простотой и мягкостью ее обращения, — вспоминала впоследствии Фигнер. — Ее наружность обратила на себя мое внимание: в своей сорочке деревенского покроя она походила на молодую крестьянскую девушку, с ее небольшой русой косой, светло-серыми глазами и по-детски округленными щеками. Только высокий лоб противоречил общему простонародному облику. Во всем белом миловидном личике ее было много юного, простого и напоминающего ребенка. Этот элемент детского в лице сохранился у нее до конца…»

Все данные, собранные в обвинительном акте против Перовской, оказались неубедительными, и прокурору пришлось отказаться от обвинений. Софья Львовна попала в число 90 обвиняемых, совершенно оправданных судом. Так кончилось ее третье знакомство с царским «правосудием».

Мышкин, Ковалик, Войнаральский и Рогачев были приговорены к десятилетней каторге, и все же процесс не удался правительству. Смелая революционная речь Ипполита Никитича Мышкина прогремела по всей России.

В лицо судьям он бросил гневные обвинения всему общественному строю России, царскому правительству, назвал суд «пустой комедией» и предсказал неизбежность «всеобщего народного восстания», «социальной революции».

«Возможно ли, — сказал Мышкин, — мечтать о мирном пути, когда власть не только не подчиняется голосу народа, но не хочет даже и выслушать этого голоса и за всякое стремление, несогласное с ее видами, награждает тюрьмой и каторгой?» Единственный «орган народной гласности» в России, продолжал он, — бунт. «Государственный преступник» Мышкин, несмотря на все старания суда, стал героем, кумиром революционной молодежи.

Общественное мнение, учащаяся молодежь, передовые рабочие были на стороне подсудимых. Народники, собранные на суд с разных концов России, обзаводились новыми знакомствами, обменивались взглядами, подводили итоги работы в народе, спорили, обсуждали, что делать дальше. В течение всего процесса квартира Перовской служила местом сборов всех находившихся на свободе подсудимых и вообще революционеров-народников.

Оправданная по суду Софья Львовна была полна деятельных планов: надо попытаться освободить Мышкина; если это не удастся в Петербурге, необходимо отправиться в Сибирь и там организовать побеги каторжан. Для того чтобы поездка в Сибирь не возбудила подозрений, Перовская предполагала фиктивно обвенчаться с Л. Тихомировым, также судившимся по «процессу 193-х». Однако вскоре стало известно, что Мышкин, Рогачев, Ковалик и Войнаральский будут отправлены в оковах в Харьковский централ — по личному распоряжению царя.

Непреклонная Софья Перовская строит планы освобождения товарищей при перевозке из Петербурга в Харьков. Революционеры установили слежку за дорогой из Петропавловской крепости на Николаевский вокзал, организовали дежурство на вокзале, сформировали боевые отряды для того, чтобы отбить заключенных в пути. Однако жандармы перехитрили революционеров: народники следили за пассажирскими поездами — арестантов отправили в товарном…

Перовскую потрясла неудача. Но не такой была эта мужественная женщина, чтобы отказаться от своих решений! Она едет в Харьков. Здесь революционеры разработали план освобождения Войнаральского. Душой его была опять Перовская. Вместе с ней действовали такие закаленные борцы, как Александр Михайлов, А. Квятковский, А. Баранников и другие. «Судя по тому, как эти лица отзывались о ней и как ждали ее приезда в Харьков, — пишет харьковская подруга Перовской, — я тогда же заключила, что к Перовской относятся в этом кружке с глубоким уважением и какой-то особенной нежностью».

В то время (летом 1878 года) Софья Львовна была уже членом «Земли и воли» — народнической организации с центром в Петербурге. «Земля и воля» оформилась еще в 1876 году под названием «Северной революционно-народнической группы». Главными деятелями ее были А. Д. Михайлов, М. А. Натансон, Г. В. Плеханов, С. М. Кравчинский и другие. В 1878 году организация была переименована.

«Земля и воля» — вот тот девиз, который написали на своем знамени, верные духу и истории своего народа, наши предшественники, социалисты-народники 70-х годов.

Те же слова пишем на нашем знамени и мы…

«Во все времена, где бы и в каких бы размерах не поднимался русский народ, он требовал земли и воли, — записано в программной статье организации.

Земли — как общего достояния тех, кто на ней работает, и воли — как общего права всех людей самим распоряжаться своими делами».

Землевольцы создали «превосходную», по словам В. И. Ленина, подпольную организацию. Ее целью было поднять крестьянство на борьбу с самодержавием. Для этого землевольцы вели пропаганду среди учащейся молодежи, рабочих и главным образом среди крестьян. В своей программе землевольцы на первый план выдвигали вопрос аграрный.

«Вопрос же фабричный мы оставляем в тени, и не потому, чтобы не считали экспроприацию фабрик необходимою, а потому, что история, поставившая на первый план в Западной Европе вопрос фабричный, у нас его не выдвинула вовсе, заменив его вопросом аграрным».

Типичное для народников заблуждение!

Внутри организации было создано несколько групп. «Администрация (центр)», размещавшаяся в Петербурге, сосредоточивала в своих руках все нити руководства. Целью «Интеллигентной группы» и «Рабочей группы» была пропаганда и агитация соответственно среди молодежи и в рабочей среде. Самой многочисленной группой была «деревенщина», полем деятельности которой являлась провинция.

Наконец, в «Земле и воле» была создана так называемая дезорганизаторская группа. В ее функции входила защита от правительственного произвола, борьба с изменниками и провокаторами, а также освобождение из-под ареста товарищей. Петербургский центр помогал посильно — людьми и средствами — организовать смелое харьковское предприятие. Перовской поручена была роль простой горничной на одной из конспиративных квартир. Она охотно выступала в ролях простых людей и выполняла их безукоризненно. Под видом горничной Софья Львовна появлялась всюду, где этого требовало дело, где нужно было следить и выслеживать.

…Войнаральского увозили из Харькова на тройке с жандармами. За городом их поджидали революционеры. Баранников, переодетый офицером, остановил жандармов криком «стой!». В это время другой товарищ выстрелил в жандарма, сидевшего против Войнаральского, но промахнулся. Испуганные лошади рванулись и помчались рысью. Войнаральского крепко держали…

Безумно смелая попытка освобождения окончилась неудачей. Перовская была беспощадна к товарищам. Их, и без того убитых горем, она осыпала упреками, называя провал «постыдным и позорным для революции», на все попытки оправдаться она отвечала: «Зачем давали промахи, зачем не гнались дальше?» В деле Перовская была жестоко-требовательна и недаром товарищи говорили о ней, что она может довести человека до самоубийства за малейшую слабость.

После неудачи Софья Львовна, как всегда не терявшая самообладания, отказывается немедленно бежать из Харькова. Только через три недели она уехала в Крым навестить мать. Едва она приехала, как была арестована — в четвертый раз! — и отправлена с жандармами в административную ссылку в Повенец Олонецкой губернии. Из 90 оправданных по «процессу 193-х» 80 вскоре были вновь арестованы и в административном порядке разосланы по различным отдаленным губерниям России — это и было причиной ареста Перовской.

По дороге в Повенец родилась мысль: бежать! Удобный случай представился в Чудове. Ночевали на станции. Арестованная спала в дамской комнате. Два сопровождавших ее жандарма устроились у дверей. Вначале они вздрагивали и просыпались от каждого звонка и малейшего шума. Но вид крепко спавшей «преступницы» успокоил их. Тогда Перовская встала и в одних чулках, с ботинками в руках, бесшумно выскользнула из комнаты, перешагнув через спавших жандармов. В ожидании петербургского поезда она скрылась в придорожных кустарниках, рискуя оказаться обнаруженной каждую минуту. Подошел поезд, и Софья Львовна без билета, прикинувшись глупой и бестолковой деревенской бабенкой, благополучно добралась до Петербурга.

Весть о смелом побеге Перовской быстро разнеслась по городу. Друзья приходили поздравить ее. Старый товарищ еще по кружку чайковцев Сергей Кравчинский, восхищенный ее храбростью, говорил: «Это замечательная женщина, ей суждено совершить что-нибудь очень крупное». Со времени бегства Перовская перешла на нелегальное положение и жила по подложным паспортам, скрываясь от полиции на конспиративных квартирах.

В первый же вечер после возвращения в Петербург Кравчинский познакомил Софью Львовну с брошюрой народника А. В. Долгушина «Заживо погребенные», написанной по материалам Белгородской каторжной тюрьмы. Молодая революционерка, как всегда, загорается, ею овладевает желание немедленно действовать, она, не задумываясь, решает вновь ехать в Харьков и еще раз попытаться освободить товарищей, томившихся в централе. Только уступая просьбе друзей, она согласилась провести несколько дней в Петербурге.

Отъезд Перовской в Харьков был ознаменован, по инициативе Кравчинского, коллективным походом в театр на оперу Мейербера «Пророк». По понятным соображениям конспирации, революционеры-народники избегали ходить в театр. Но в этот вечер было сделано исключение. К тому же тогда в «Земле и воле» еще не было арестов. В театральной ложе сидело 11 революционеров, живших на нелегальном положении. Все были оживлены и шутили на тему о том, что дало бы правительство за то, чтобы захватить это гнездо «злоумышленников».

На другой день Перовская уехала в Харьков. Там она разрабатывает план массового освобождения политических заключенных из централа, подыскивает нужных людей, устанавливает непрерывное наблюдение за каторжной тюрьмой. С фальшивым паспортом Софья Львовна поступает на акушерские курсы и здесь завязывает обширные связи и знакомства с харьковской молодежью. Деньги присылал петербургский землевольческий центр, но в людях чувствовался большой недостаток. Поэтому вся тяжесть работы лежала на плечах Перовской. Она устанавливает связи с заключенными, посылает им книги, еду, одежду.

Стойкая революционерка, не знающая страхов и компромиссов, беспощадно требовательная и строгая к себе и другим, когда речь шла об общем деле, Перовская умела быть и мягким, заботливым другом, окружающим своих товарищей, когда они в этом нуждались, ласковым вниманием и теплотой. Е. Ковальская, пораженная при первой встрече с Перовской ее монашеской суровостью и аскетизмом, имела в дальнейшем возможность не раз увидеть ее совсем другой. Когда кончился «процесс 193-х», Соня навестила знакомого студента, выпущенного после четырехлетнего заключения и умиравшего от туберкулеза. Ковальская зашла в комнату незамеченной и была поражена, увидев на лице Перовской столько молчаливого участия, нежности, желания облегчить страдания больного. Однако стоило Соне увидеть Ковальскую, как непроницаемая маска суровости покрыла ее лицо: революционер даже в самую тяжелую минуту должен быть твердым и мужественным, как Рахметов!

Общение с революционерами — людьми большой внутренней красоты и моральной чистоты, товарищеская помощь, солидарность, развитые в этой среде, безусловно, должны были благотворно влиять на характер Перовской. Несколько лет революционной деятельности изменили ее даже внешне. Исчез прежний недоверчивый взгляд исподлобья, лицо стало мягче, женственнее, выражение глаз приветливее. Такой запомнили Перовскую харьковские товарищи в 1879 году.

Среди многочисленных работ, связанных с подготовкой освобождения заключенных, Софья Львовна находила время и для революционной пропаганды. Она создала народнический кружок, просуществовавший в Харькове два года. Но дело, ради которого Перовская приехала в Харьков, двигалось медленно. Петербург перестал поддерживать ее: в столице шли повальные аресты землевольцев. Известия об арестах близких друзей причинили двойное горе Софье Львовне: она должна была расстаться не только с ними, но и с выношенными в сердце планами освобождения харьковских заключенных. В третий раз неудача! Как человек скрытный, она ни перед кем не изливала свое горе, но по ночам, уверенная, что никто ее не слышит, давала волю своим чувствам и в отчаянии рыдала. Путь революционера приносит не только счастье и удовлетворение жизнью, наполненной борьбой за высокие идеалы, но и тяжелые разочарования, горечь лишений, потери близких людей…

В ноябре 1879 года Софья Перовская вернулась в Петербург.

Глава III ТЕРРОРИСТКА

Если ж погибнуть придется

В тюрьмах и шахтах сырых —

Дело, друзья, отзовется

На поколеньях живых.

Из народовольческого гимна.

Вопрос «что делать?» и «как делать?» с особой остротой встал перед народниками к лету 1878 года. Революционная пропаганда в деревне, «хождение в народ», годы больших усилий, попыток, поисков… Однако результаты явно не соответствовали затраченным усилиям. Надежды на податливость мужика «социалистической агитации», на то, что деревня — «коллективный Стенька Разин», лишь ждущий сигнала к бунту, — эти надежды не оправдались. «Можно было прийти в отчаяние от революционного одиночества, в котором мы жили», — писала Вера Фигнер. Зато велики были жертвы. Одни только названия процессов, организованных царизмом над народниками, говорили о масштабах репрессий: «процесс 50-ти», «процесс 193-х»…

Вопрос о дальнейших путях борьбы неизбежно вставал перед оставшимися на воле. Это были жадные поиски правильной революционной теории, «беззаветность исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки…»^[3]

К 1878 году ясно выкристаллизовываются две точки зрения на дальнейшие пути революционной борьбы.

Надо продолжать линию «Земли и воли», работать в народе; только агитация и постоянная работа в деревне могут дать нужные результаты, — говорили «деревенщики». Политическая борьба (за конституцию, свободу слова, печати и т. п.) не нужна народу и лишь отвлечет силы революционеров. Вера в народ, стремление сохранить существовавшие связи с ним были сильной стороной «деревенщиков». И все же эти люди оказались в тупике: народная революция становилась перспективой далекого будущего, а массовые провалы и аресты показывали, что без политических свобод настоящая работа в народе невозможна. Либо арест, либо приспособление к условиям, т. е. превращение в обыкновенных культуртрегеров, мирных просветителей.

Те, кому стала ясной бесплодность линии «Земли и воли», предлагали другой путь. Не следует тратить силы на бесцельные попытки поднять народ: хватит «биться около народа, как рыба об лед». Нужно выдвигать политические требования, а главным методом борьбы против царизма сделать индивидуальный террор — физическое уничтожение отдельных представителей власти.

Правильная мысль о том, что политические лозунги выдвигать необходимо, принадлежала людям, фактически отходившим от работы в народе. Г. В. Плеханов позднее справедливо назвал сторонников террора «народниками, потерявшими веру в народ».

Террористы и тогда и позже утверждали, что они не отказываются от работы в народе и хотели бы совмещать ее с террором.

«Террористическая деятельность, состоящая в уничтожении наиболее вредных лиц правительства, в защите партии от шпионства, в наказании наиболее выдающихся случаев насилия и произвола со стороны правительства, администрации и т. п. имеет целью подорвать обаяние правительственной силы, давать непрерывное доказательство возможности борьбы против правительства, поднимать, таким образом, революционный дух народа и веру в успех дела и, наконец, формировать годные и привычные к бою силы», — было записано позже в программе Исполнительного комитета «Народной воля» (1879 год).

Но на практике эти действия оказывались несовместимыми. Индивидуальный террор поглощал все немногочисленные силы революционеров.

Новое течение оформилось не сразу. Первые террористические выступления были иногда актами мести ненавистным царским сатрапам или формой самозащиты революционеров от нарастающих преследований полиции.

24 января 1878 года Вера Засулич стреляет в петербургского градоначальника Трепова. Это было на другой день после приговора по «делу 193-х». Накануне по личному приказанию Трепова без всякой вины был выпорот розгами политический заключенный студент Боголюбов.

Выстрел Веры Засулич был ответом на этот унизительный акт. Покушение Засулич «прогремело» на всю Россию особенно после того, как суд присяжных вынес сенсационное и весьма неожиданное для царских властей решение и оправдал подсудимую Веру Ивановну Засулич. Правда, правительство тут же распорядилось арестовать ее «в административном порядке», но революционерка скрылась.

Выстрел Засулич послужил сигналом к началу систематического индивидуального террора. В августе 1878 года днем на одной из главных площадей столицы был убит начальник знаменитого III отделения, шеф жандармов, генерал Мезенцов. Убийца скрылся бесследно. Полиция перевернула вверх дном весь город, устраивались повальные обыски, на улицах хватали людей по малейшему подозрению, но все безрезультатно., А в это время сразивший Мезенцова Степняк-Кравчинский выдерживал «карантин», скрываясь на квартире одного из испытанных друзей.

В мае 1879 года в Киеве был казнен Валериан Осинский, один из первых поборников терроризма. Незадолго до казни он организовал покушение на киевского прокурора Котляревского, окончившееся неудачей.

Разногласия в «Земле и воле» достигли высшей точки, когда в Петербург из провинции приехал А. Соловьев и объявил товарищам о своем намерении убить царя Александра II.

Первое покушение на Александра II было совершено еще за 13 лет до того в 1866 году. Весь Петербург знал о прогулках царя в Летнем саду. Там обыкновенно собирались толпы зевак. 4 апреля среди публики, ожидавшей выхода Александра II у Летнего сада, появился высокий молодой человек. И когда царь направлялся к коляске, неизвестный выхватил револьвер, выстрелил, но неудачно. Задержанный террорист оказался студентом Дмитрием Каракозовым, членом революционного кружка ишутинцев. На вопрос царя: «Почему же ты стрелял в меня?» он ответил: «Потому что ты обманул народ — обещал ему землю, да не дал».

Приезд Соловьева вновь поставил в повестку дня вопрос о цареубийстве. Разгорелись бурные споры, в результате которых все же было решено не поддерживать Соловьева от имени общества, ограничившись частной инициативой.

2 апреля 1879 года Соловьев стрелял в Александра II, однако промахнулся, был схвачен и вскоре казнен.

Террористические настроения становились все сильней. Н. Морозов печатает статью, в которой доказывает, что террористическая борьба является «одним из самых целесообразных средств борьбы с произволом в периоды политических гонений».

В террор шло все больше лучших революционеров.

В ответ на это ожесточенное и напуганное правительство объявляет открытую войну борцам за свободу. «…Правительство отныне с неуклонною твердостью и строгостью будет преследовать тех, которые окажутся виновными или прикосновенными к злоумышлению против существующего государственного устройства, против основных начал общественного и семейного быта и против освященных законом прав собственности».

У террористов возникает мысль: сплотиться в крепкую заговорщическую организацию и этим кулаком ударить по самодержавию. Они полагают, что такой удар вселит смелость в честных людей и вызовет панику в правительстве; правительство может дрогнуть, и тогда народ возьмет власть в свои руки.

Переход лучших борцов на путь террора был результатом мучительных размышлений, большой внутренней борьбы. Народники-семидесятники, люди, которые не болтали, а действовали, видели лишь два возможных пути: в деревню или в террор — третьего не дано! История показала позже ошибочность и первого и второго пути. Третий путь — планомерная работа среди пролетариата, революционизирование крестьянства не путем псевдосоциалистической пропаганды, а через влияние рабочего класса, гегемона революции, — отвергался народниками, считавшими как развитие капитализма в России, так и рабочий класс случайным, незакономерным явлением.

Однако русский рабочий класс все более властно заявлял о своем существовании. Первые стачки (на Кренгольмской мануфактуре, Невской бумагопрядильне и др.) прокатились по России. Появились такие крупные рабочие революционеры, как С. Халтурин, В. Обнорский, П. Алексеев, П. Моисеенко. В 1875 году оформился «Южнороссийский союз рабочих», а затем и «Северный союз русских рабочих». Плеханов писал, что в 1879 году рабочее движение на голову переросло народничество. Целый ряд фактов говорил о том, что рабочие были более сплоченными и сознательными, легче поддавались революционной пропаганде, чем крестьяне. Народники, которые часто обращались к рабочим, привлекали на свою сторону лучших из них (например, Халтурина), тем не менее искренно продолжали считать свои взгляды и методы наиболее правильными.

Летом 1879 года в Липецке состоялся съезд сторонников политической борьбы и террора. Одиннадцать заговорщиков, собравшихся здесь, — Баранников, Квятковский, Колодкович, Александр Михайлов, Морозов, Фроленко, Желябов и другие — тайно, за городом, в парке, обсуждали вопрос о новой партии, новой программе и тактике. Съезд принял устав Исполнительного комитета и тем положил начало новой народнической организации — «Народной воле».

«В Исполнительный комитет может вступить только тот, кто согласится отдать в его распоряжение всю свою жизнь и все свое имущество безвозвратно, а потому и об условиях выхода из него не может быть и речи». Устав нарождавшейся организации как нельзя лучше передает дух той героической эпохи.

Назревало открытое столкновение «деревенщиков» и террористов. Многим революционерам было неясно, имеют ли они моральное право прибегать к таким жестоким, крайним мерам, как террор. Не будет ли великая цель «замарана» такими средствами? Но люди, убивавшие своих политических противников, не были ни кровожадны, ни безразличны к средствам борьбы.

После убийства Мезенцова в 1878 году Степняк-Кравчинский в брошюре «Смерть за смерть» писал, обращаясь к правительству: «Нас вы не запугаете… И знайте, что у нас есть средства, еще более ужасные, чем те, которых силу вы уже испытали; но мы не употребляли их до сих пор, потому что они слишком ужасны. Берегитесь же доводить нас до крайности и помните, что мы никогда не грозим даром».

Если бы народовольцы видели иной путь, иные возможности борьбы, они немедленно обратились бы к ним, отказавшись от террора, — об этом красноречиво говорит пример Софьи Перовской. И Желябов, и Кибальчич, и Перовская говорили на царском суде в 1881 году, что только невозможность других способов революционной борьбы в условиях жесточайших репрессий царизма толкнула их на путь террора. «…Русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, — сказал Желябов, — …в нашей деятельности была юность, розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною».

В конце июня 1879 года состоялся общий съезд народников в Воронеже. На этот раз собрались не только сторонники террора, но и противники его — «деревенщики». Съезд кончился компромиссом: было решено программу «Земли и воли» не менять, но уделить значительную часть сил, а также треть денежных средств на террор.

Несмотря на это, к осени 1879 года «Земля и воля» распалась на две организации — «Черный передел» и «Народную волю». По остроумному замечанию Н. Морозова, «Землю и волю» поделили: чернопередельцы, положившие в основу своей программы черный передел земли, взяли себе «землю», народовольцы — «волю» (свержение самодержавия с заменой его волей народа).

Исполнительный комитет «Народной воли» был исключительным по своей стойкости, преданности революционному долгу, честности, моральной чистоте.

А. П. Прибылева-Корба вспоминала об одном характерном случае. Летом 1880 года она лежала в клинике в Петербурге. Вместе с ней в палате находилась молодая работница-швея. Однажды Прибылеву пришли навестить товарищи: Желябов, Перовская, Баранников, Исаев. Все были в хорошем настроении, смеялись и шутили. После ухода гостей швея сказала:

— Первый раз в жизни я видела таких людей. Откуда вы их взяли? Где вы их нашли и так хорошо с ними познакомились?

— Не скажешь ведь, кто из них лучше, — продолжала она, — все хороши, один лучше другого; все умны, все веселы, и, видно, все добры, добры, добры!

Несколько раз девушка повторяла: «Вы счастливы, что у вас такие хорошие знакомые; а я таких людей даже никогда не видала…»

Организаторами и руководителями «Народной воли» были А. И. Желябов, А. Д. Михайлов, А. А. Квятковский, Н. А. Морозов, М. Ф. Фроленко, В. Н. Фигнер, с 1880 года — С. Л. Перовская и другие.

А. И. Желябов

Андрей Иванович Желябов… Вождь народовольцев-террористов. В то время ему было 28 лет. Сын крепостных крестьян — помещичьих дворовых, он благодаря блестящим способностям окончил керченскую гимназию, затем учился в Новороссийском университете в Одессе. Вокруг бурлила жизнь, росли студенческие кружки, волновались сходки…

Уже тогда совсем юный Желябов имел возможность проявить свои незаурядные способности организатора, ораторский талант, остроумие, находчивость; уже тогда, по воспоминаниям очевидцев, «бросалась в глаза способность Андрея Ивановича увлекать за собой толпу, электризовать ее и незаметно господствовать над нею…»

Другой современник Желябова писал: «Речь у него была пламенная, красивая, пластичная: она действовала заразительно на слушателей, сплачивая их воедино и не позволяя расщепиться на части».

Все знавшие Желябова-студента отмечают его здоровье, красоту, заразительную бодрость, жизнерадостность. Он умел прекрасно владеть собой и не унывал при любых обстоятельствах.

С. Г. Рубинштейн, сестра знаменитых музыкантов, как-то рассказывала Прибылевой-Корбе:

«Не могу выразить словами, до какой степени это был жизнерадостный юноша. Мне всегда казалось, что он так счастлив, прежде всего от избытка как физических, так и духовных сил; а главное вследствие своей огромной веры в возможность осуществления всеобщего счастья».

«Я поставил себе за правило, — сказал Желябов своей собеседнице, — если со мной случается личное огорчение, больше трех дней не предаваться ему, и нахожу, что трех дней совершенно достаточно, чтобы пережить любое личное несчастье».

В 1871 году Андрей Иванович был исключен из университета за участие в студенческих беспорядках. Когда Желябова и другого «зачинщика» — студента Белкина высылали на родину, молодежь устроила им шумные проводы. На импровизированной сходке, тянувшейся всю ночь, Желябов, стоя на столе, произносил речь за речью, иногда сменяясь другими ораторами.

На пристани собралась огромная толпа. «Публика толпилась, галдела, кричала, провожая отъезжавших возгласами, пожеланиями и пр., — описывает проводы очевидец. — Полиция почему-то обиделась: чины ее суетились, разгоняли народ, но его было так много, что разойтись было не так-то легко».

С тех пор все больше и больше сил Желябов отдавал революции. «Хождение в народ», аресты, «процесс 193-х», пропаганда в деревне, затем среди рабочих — в городе… Большой революционный опыт, знакомство с тюремными камерами, тяжелый труд, опасности конспирации были за плечами Желябова к 1879 году.

И всю жизнь он не утратил живости и общительности. Любил попеть, особенно в компании, порассказывать о студенческих похождениях, о схватках с полицией. Одним из ярких воспоминаний его ранней молодости была схватка с быком. Это было в деревне. Однажды в поле на мать Андрея Ивановича напал бык, известный в округе своим бешеным нравом и страшной силой. Желябов не растерялся; выхватил жердь из плетня, вступил в борьбу с разъяренным животным и, к удивлению всей деревни, обратил его в бегство. Вообще же о физической силе Желябова рассказывали легенды. Это был настоящий русский богатырь.

Наступил 1879 год. Желябов отрывался от пропаганды и шел в террор очень неохотно и только в силу чрезвычайных обстоятельств.

Безграмотность, тьма, невежество и бесправие крестьян парализовали пропагандистскую работу в деревне. Народники, занимавшиеся мирной пропагандой, преследовались властями, подвергались репрессиям. Так обстоятельства убеждали Желябова в необходимости политической борьбы: пока нет политических свобод в России, все пути для мирной пропаганды закрыты.

Вырвать же эти свободы у царизма можно только ударом железного кулака, револьвером и бомбой. Так к 1879 году революционер вместе с правильной мыслью о необходимости политической борьбы приходит к ошибочной тактике систематического индивидуального террора.

«Кто не боится смерти, тот почти всемогущ», — говорил Александр Михайлов. Таким был сам Михайлов, такой была Перовская, Желябов. Желябов был готов к подвигу, который вместе с товарищами по партии и борьбе совершил в 1881 году.

Андрей Иванович уходит в подполье, покидает семью (жену и сына), оставляет деревню и юг, где до этого протекала, главным образом, его революционная деятельность. На Липецкий и Воронежский съезды землевольцев Желябов пришел рядовым провинциальным революционером. Ушел с них вожаком всероссийской революционной партии, одним из главных вдохновителей Исполнительного комитета «Народной воли» и его предприятий.

Подобно Желябову, участником всех крупнейших предприятий «Народной воли» был Александр Дмитриевич Михайлов. Он жил только революцией и для революции. Революция была всем его существом.

А. Д. Михайлов

Все люди, близко знавшие Михайлова, единодушно считали его выдающимся человеком. В иной обстановке он мог бы стать великим государственным деятелем. В революционном подполье царской России Михайлов стал выдающимся организатором и конспиратором.

Александр Дмитриевич родился в семье землемера в Курской губернии. Он кончил гимназию, поступил в Петербургский технологический институт, однако вскоре за участие в студенческих волнениях был исключен из него.

Биография Михайлова, «Дворника» (как прозвали его товарищи за большую бороду), — это часть истории народничества. В 1876 году он — один из создателей «Северной революционно-народнической группы». В период «хождения в народ» в 1877 году он едет в Саратовскую губернию и поселяется там среди старообрядцев, ошибочно полагая, что у них сохранились «революционные социалистические идеалы».

Для того чтобы влиять на среду, революционер должен был слиться с ней. И вот буквально в два-три месяца Михайлов, отдавшийся делу целиком, превратился в настоящего раскольника. Для интеллигентного человека это значило, по словам самого Михайлова, исполнять 10 тысяч китайских церемоний и исполнять их естественно. Насколько это трудно — может судить только человек, знакомый со старообрядчеством.

В 1879 году Михайлов — участник Липецкого и Воронежского съездов «Земли и воли». Он — один из активнейших поборников терроризма и в дальнейшем член Исполнительного комитета «Народной воли».

Александр Дмитриевич отличался редкими способностями организатора. Он был убежден в необходимости «совершенной» общерусской революционной организации и всю свою недолгую жизнь посвятил этой цели. Он понимал, что такая организация невозможна без единства, дисциплины, строгой конспирации, а каждому революционеру необходима осторожность, осмотрительность, практичность.

В характерах, привычках даже самых видных народников Михайлов справедливо видел много губительного и вредного для тайного общества: рассеянность, недостаток воли, отсутствие ежеминутной осмотрительности и т. д. И Михайлов со всей горячностью начал борьбу «против широкой русской натуры». На его долю выпало немало неприятностей, насмешек, обид. Всю жизнь он был кем-то вроде ревизора революционной конспирации и сам говорил вполне серьезно: «Ах, если бы меня назначили инспектором для наблюдения за порядком в организации».

Александр Дмитриевич часто следил за товарищами на улице, наблюдал их образ жизни и за всякие, даже малейшие провинности, «пилил» и «немолчно лаял».

«У вас народу столько бывает, а ход всего один: это невозможно», — говорил он одним.

«Вашего знака не видно, — замечал другим, — у вас вовсе нельзя устроить знака, что это за комната? Как к вам ходить?» За «знаками», т. е. сигналами безопасности, Александр Дмитриевич следил особенно строго. В своем политическом завещании, написанном в тюрьме перед смертью, Михайлов советовал товарищам «установить строжайшие сигнальные правила, которые спасали бы вас от повальных погромов».

Хотя Михайлову-«ревизору» ежедневно приходилось ругаться и ссориться в среднем с 20 человеками, никто в революционной организации не пользовался таким, уважением, как он.

Из конспирации Михайлов сделал настоящую науку. Он умел ловко, до неузнаваемости, гримироваться. В любом большом городе был буквально неуловим. В Москве и Петербурге знал наперечет все проходные дворы, магазины, лестницы, выходящие на разные улицы. Поэтому в нужный момент Михайлов мог внезапно исчезнуть, как в воду кануть.

Александр Дмитриевич обладал необыкновенной памятью на лица, зорким глазом, который умел различать всех подозрительных, сыщиков и шпионов. Степан Халтурин, большой мастер конспирации, с удовольствием рассказывал о том, как ловко Михайлов находил случаи оглянуться на улице, совершенно естественно, то будто взглянул на красивую женщину, то поправил шляпу.

Михайлов был исключительно честным, скромным и искренним человеком, веселым, жизнерадостным, полным молодости и сил. «Михайлова, — говорил Желябов, — многие считают человеком холодным, с умом математическим, с душою, чуждою всего, что не касается принципа. Это совершенно неверно. Я теперь хорошо узнал Михайлова. Это — поэт, положительно поэт в душе».

Однажды друзья в шутку спросили Михайлова, способен ли он влюбиться. «Еще как способен, друзья мои, — ответил Александр Дмитриевич серьезно и убежденно, — да времени у меня нет!»

Как и другие революционеры-народники, Александр Михайлов знал, что его ожидает в будущем. Как-то он рассказывал о своих гимназических товарищах, сидевших в тюрьме: «Если вспомнить, что они ничего не сделали, то невольно спрашиваешь себя: какой же кары найдет меня достойным русское правительство?»

Несмотря на постоянные опасности и лишения, Михайлов чувствовал себя счастливым человеком. Автобиографию, написанную незадолго до ареста в феврале 1880 года, он кончил такими словами:

«Я не знаю человека, которого бы судьба так щедро наградила деловым счастьем. Перед моими глазами прошло почти все великое нашего времени в России. Лучшие мои мечты несколько лет осуществляются. Я жил с лучшими людьми и всегда был достоин их любви и дружбы. Это великое счастье для человека».

28 ноября 1880 года Михайлов был арестован. В феврале 1882 года он судился по «процессу 20-ти» и былприговорен к смертной казни, замененной вечной каторгой. Даже такой здоровый организм, какой был у Михайлова, не мог вынести длительного заключения в Петропавловской крепости. Спустя два года, 18 марта 1884 года, он умер в сыром холодном каземате Алексеевского равелина.

На съезде в Воронеже присутствовала и Софья Перовская. На чьей же стороне была она? Выбор ею решения показывает, как серьезно и основательно подходили народники к вопросу о методах борьбы.

Перовская пришла к террору, к «Народной воле» путем долгих и мучительных поисков. Она слыла яркой сторонницей мирной пропаганды в деревне и потому не была приглашена на Липецкий съезд террористов. На Воронежском съезде Софья Львовна всеми силами стремилась предотвратить раскол и сохранить единство «Земли и воли». Один из главных поборников нового течения — Желябов упорно, но тщетно убеждал ее тогда вступить на путь террора. «Ничего не поделаешь с этой бабой!», — не раз шутливо восклицал он после долгих споров с Перовской.

Раскол произошел. Перовская не осталась с «деревенщиками» в «Черном переделе», но и не спешила примкнуть к «Народной воле». Она участвовала в сходках чернопередельцев под Петербургом и соглашалась с ними, что нельзя оставлять деятельность в народе, но одновременно с активной работой в деревне считала необходимым организовать убийство царя. Всей душой Софья Львовна рвалась в деревню, к народу. В начале 1880 года Перовская — видная уже тогда террористка — писала народнику М. Р. Попову о том, что мечтает о возврате к мирным поселениям в деревне. Чернопеределец О. В. Аптекман рассказывает, что в январе 1880 года к нему пришла Софья Львовна. Разговор был очень грустный. Прощаясь с Аптекманом, она спросила: «Есть ли что-нибудь у вас в народе, Осип?» И, получив отрицательный ответ, продолжала: «А вы меня возьмете, если у вас будет что-нибудь?» Однако у чернопередельцев «ничего не было»: ни прочных связей, ни каких-либо организаций в народе.

Революционерка переживала настоящую трагедию. Она чувствовала и понимала значение пропаганды в народе, ее душа рвалась в деревню, но жизнь толкала ее на путь террора, когда все другие пути казались испробованными.

Покушение на царя 19 ноября 1879 года было первым делом Перовской по поручению Исполнительного комитета «Народной воли». 26 августа 1879 года Исполнительный комитет вынес смертный приговор Александру II. Современники стали свидетелями великого единоборства, «отчаянной схватки с правительством горсти героев»^[4]. На стороне правительства были армия и полиция, пушки и тюрьмы; народовольцы были сильны беззаветным героизмом, смертельной ненавистью к самодержавию, готовностью жертвовать жизнью за счастье народа. В лагере революции могли быть только сильные духом.

А. Желябов отправился на юг, в Одессу, чтобы там готовить покушение на царя. Александр Михайлов, на случай неудачи в Одессе, выбрал удобное место под Москвой — на Московско-Курской железной дороге. Здесь во второй половине ноября 1879 года должен был проследовать царский поезд в Москву. В облюбованном месте, недалеко от полотна железной дороги, был куплен дом. Перовская первая предложила себя в «хозяйки дома». «Мужем» «Марины Семеновны» был «мещанин Сухоруков» (Лев Гартман).

Из дома народовольцы вели подкоп к железной дороге, чтобы миной взорвать царя при проезде. Работы велись в тяжелых условиях. Вначале копали только лопатами и лишь в последние дни купили сверлильную машину. По галерее можно было продвигаться или лежа на животе, или приподнявшись немного на четвереньки. Ее часто заливало водой, поэтому иногда приходилось работать, стоя по колено в воде или лежа в ледяной грязи. Тело сковывал холод, не хватало воздуха, в любую минуту мог произойти обвал. По словам А. Михайлова, «положение работающего там походило на заживо зарытого, употребляющего нечеловеческие усилия в борьбе со смертью». И вот в таких ужасных условиях народовольцы вырыли подземный ход длиной в 47 метров, обшив его по бокам досками. Подкоп кончался миной, заложенной на глубине 5 метров под рельсами.

Окрестное население считало хозяев дома Сухоруковых, ведших замкнутую и уединенную жизнь, раскольниками. Нужно было немало ловкости и находчивости, чтобы не вызвать каких-либо подозрений, чтобы скрывать людей, посещавших дом, и особенно их работу.

Не раз Перовская выручала всех из затруднительного положения. Однажды к Сухоруковым зашел по делам купец. Пустить его в дом нельзя было, так как там скрывались товарищи. Софья Львовна трижды переспрашивала каждый вопрос купца и в ответ твердила: «Да вот Михайло Иваныч придет. Я уж не знаю». Купец ушел, ругая «бестолковую бабу».

В другой раз недалеко от дома вспыхнул пожар. Сбежались соседи, хотели помочь Сухоруковым выносить вещи. Перовская не растерялась, схватила икону, выбежала во двор и стала у дверей, приговаривая: «не трогайте, не трогайте, божья воля».

И вот наступает 19 ноября. Софья Львовна в зарослях придорожных кустарников зорко высматривает приближающийся царский поезд. Подает сигнал. Раздается взрыв, однако поезд успевает проскочить. Мина разворотила полотно под составом со свитскими служащими. Мгновенно место взрыва окружила толпа железнодорожных рабочих, окрестных жителей. Сохранявшая полное самообладание Софья Перовская замешалась в толпу, чтобы выяснить результаты взрыва, а вечером села в поезд, направлявшийся в Петербург.

Прямо с вокзала она пришла на конспиративную квартиру. Здесь, оставив обычную сдержанность, взволнованно, торопливо, прерывавшимся голосом рассказала она подругам о случившемся. Впечатление от взрыва под Москвой, несмотря на его безрезультатность, было громадное. Повсюду говорили об этом смелом предприятии народовольцев, полиция разыскивала террористов. Однако, на предложения товарищей временно скрыться, Софья Львовна отвечала смехом. Неосторожность ее была известна друзьям. Увлекаясь работой, Перовская не жалела и не берегла себя. Только необыкновенная ловкость ее искупала этот недостаток.

Приняв участие в большом деле народовольцев, Перовская все еще колебалась, к кому присоединиться. Сразу же после покушения она постаралась повидаться с чернопередельцами. Беседуя с Л. Дейчем, Софья Львовна с первых же слов заявила о своей готовности пристать к чернопередельцам, если у них имеется крупное дело в народе. Неутешительный ответ Дейча расстроил ее, но уехать за границу, хотя бы на время, она отказалась: «Я предпочитаю быть повешенной здесь, чем жить за границей». Перовская приняла решение, и оно было бесповоротно.

На другой день Желябов радостно сообщил товарищам о том, что она формально вступила в «Народную волю». Это было в декабре 1879 года. Вскоре Софья Львовна Перовская стала одним из самых видных деятелей партии, членом ее Исполнительного комитета, организатором крупнейших предприятий «Народной воли».

Начался новый период в жизни революционерки, сохранивший ее имя в истории освободительной борьбы. Александр II избежал мести народовольцев в Одессе, неудачей кончились покушения на царя около Александровска Екатеринославской губернии и под Москвой. Такой же исход имела попытка взорвать царя в его резиденции — Зимнем дворце 5 февраля 1880 года.

…В октябре 1879 года на работу в Зимний дворец поступил крестьянин Олонецкой губернии Батышков. Красивый и крепкий парень был известен как искусный столяр и слесарь. Работал он усердно и аккуратно. Нравился начальству и дворцовой страже добродушием и скромностью, почтительным и вежливым, обхождением с людьми.

Это был крупнейший рабочий революционер Степан Николаевич Халтурин. Он родился в зажиточной крестьянской семье и получил некоторое образование. Халтурин рано начал свой трудовой путь на заводах Петербурга. Здесь же началась его революционная биография. Выдающиеся способности организатора, глубокий и ясный ум, широкий кругозор вскоре сделали его признанным вожаком петербургского пролетариата.

По своим склонностям и убеждениям Халтурин был пропагандистом и противником индивидуального террора. Он создал ряд рабочих кружков в различных частях Петербурга и мечтал о создании рабочей партии, организовал тайную рабочую библиотеку, в которой сам был библиотекарем, наконец, в 1878 году совместно с В. П. Обнорским основал «Северный союз русских рабочих». В 1879 году Халтурин немало колебался, прежде чем решиться на цареубийство. Однако неверная мысль народовольцев-террористов о том, что смерть Александра II принесет политическую свободу России, взяла верх.

Неоднократные покушения на жизнь царя взволновали всех обитателей Зимнего дворца. Усилили охрану, особенно тщательно контролировали рабочих и прислугу: всех возвращавшихся из города обыскивали, старательно осматривали все помещения, устраивали в них неожиданные обыски.

Волнение усилилось, когда у арестованного члена Исполнительного комитета «Народной воли» Квятковского был обнаружен план Зимнего дворца, на котором царская столовая была помечена крестом. Именно под этой столовой в подвале жил Степан Халтурин. Однако он был вне подозрений.

Постоянные разговоры о социалистах происходили между полицейскими и прислугой:

«Вот хотелось бы взглянуть на кого-нибудь из них, хоть бы встретить на улице что ли!

— Да ведь как же ты его узнаешь, — возражал Халтурин, — разве на нем написано?

— Не узнаешь? Эх, ты, деревня. Его сейчас видно. Он, брат, идет, так сторонись. Того гляди пырнет. Ничего не боится, глядит высоко, вид у него отчаянный. Его, брат, сразу признаешь…»

В условиях строжайшей слежки Степан сумел перенести во дворец около трех пудов динамита. Он носил его небольшими частями, в кульках, под видом сахара, и прятал у себя под подушкой или в подушке. От динамита исходили ядовитые испарения и у чахоточного Степана сильно болела голова. Когда динамита скопилось много, революционер стал складывать его в сундуке, прикрывая разными вещами. Этот сундук и сыграл роль мины.

5 февраля 1880 года раздался страшный взрыв во дворце. Взрыв разрушил помещение главного караула под столовой и смежные помещения. Пострадал частично и пол в царской столовой, где в этот день предполагался торжественный обед, однако сам царь уцелел.

Еще раз революционеров-террористов постигла неудача!

Общее возбуждение в стране, усиливавшееся смелыми актами народовольцев, не на шутку пугало правительство. Царским указом 12 февраля 1880 года, непосредственно после взрыва в Зимнем дворце, была учреждена «Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Правительство колебалось между усилением репрессий и уступками либеральной, «благомыслящей» части общества. Осторожно поговаривали о конституции. Для такой политики «волчьей пасти» и «лисьего хвоста» как нельзя более подходил граф М. Т. Лорис-Меликов. Он был назначен начальником комиссии.

Итак, под давлением общественного возбуждения правительство колебалось. Налицо была революционная ситуация. Дальнейший ход событий в значительной мере зависел от натиска революционной партии. Борьба продолжалась.

Народовольцы начали готовить новое покушение на Александра II в Одессе — были получены сведения о том, что царь будет здесь проездом в Крым.

Весной 1880 года в Одессу, по поручению Исполнительного комитета, приехали Перовская и Саблин. Вместе с В. Фигнер, Исаевым (вторым после Кибальчича «техником» партии) и Якимовой был выработан план действий. На Итальянской улице Перовская и Саблин под фамилией Прохоровских сняли бакалейную лавку. Отсюда народовольцы срочно вели подкоп под улицу, по которой ожидался проезд царя. Работать можно было только по ночам: днем в лавке торговали. Спешили, так как царь должен был проехать со дня на день. Вынутую землю — тяжелую сырую глину — выносили из лавки в корзинах, пакетах, узлах и свертках. И без того трудное положение террористов усложнилось, когда Исаеву, готовившему мины, взрывом оторвало три пальца и он должен был лечь в больницу.

Внезапно Исполнительный комитет оповестил о том, что поездка царя не состоится… Группа самоликвидировалась. Перовская вернулась в Петербург. Еще одна попытка, невыносимо тяжелый труд, опасности — и все безрезультатно. Но борьба разгоралась. Вся мыслящая Россия, весь мир следили за этим удивительным единоборством группы революционеров с мощным государственным аппаратом Российской империи.

В Петербурге Софья Львовна развернула кипучую и многостороннюю деятельность в полную меру своих способностей. Она вела пропаганду среди молодежи и завоевала ее симпатии своей простотой и умом, покоряла убедительной речью, умением воодушевить, увлечь собственной преданностью делу.

Народоволец С. А. Иванов (в 1887 году по делу Лопатина он был приговорен к смертной казни и просидел в Шлиссельбурге 18 лет — до 1905 года) познакомился с Перовской в январе 1881 года, когда был студентом. «С самого начала, — вспоминал Иванов, — я почувствовал себя с ней легко и свободно. Это вышло как-то само собою и, конечно, по ее инициативе… Есть такие люди, обладающие редкою способностью привлекать к себе симпатии и вызывать полное доверие с первых же минут знакомства. В этих людях обыкновенно очень мало показного, бьющего на эффект. Все в них просто и естественно, но за этою простотою чувствуется какая-то особенная сила, привлекающая и подчиняющая себе других. Мне кажется, что тогда я исполнил бы все, что ни предложила мне Софья Львовна. Но она именно ничего не навязывала, не пыталась оказать какое-нибудь давление на чужую волю силою своего авторитета».

Перовская не ограничивалась революционной пропагандой среди студенчества и молодежи. Она считала, что политический переворот невозможен без широкого участия рабочих, и много сил отдавала рабочему делу. В рабочей среде Петербурга Софья Львовна пользовалась популярностью и позже — в трагические дни 1881 года среди рабочих поговаривали о попытке освободить ее. Разумеется, народоволка Перовская не выходила за рамки народнической пропаганды. Подобно другим народовольцам, она рассматривала систематический террор, как «могучее средство агитации, как наиболее действительный и выполнимый способ дезорганизовать правительство и, держа его под дамокловым мечом, принудить к действительным уступкам». «Все иные пути, — поясняла Перовская, — нам заказаны и заказаны самим правительством…»

Как видно из приведенного, работа среди пролетариев не меняла народнической идеологии революционерки.

Перовская вместе с Желябовым организовала «Рабочую газету», два номера которой вышли при ее активном участии. Она возлагала на газету большие надежды, считая, что газета поможет разрушить в народе «идею царского авторитета» и взрастить веру в собственные силы.

В обязанности Перовской — члена Исполнительного комитета «Народной воли» входила и работа в военной организации народовольцев. Она поддерживала самую тесную связь с Сухановым.

Николай Евгеньевич Суханов был замечательной личностью. Блестящий морской офицер, высокий, стройный и красивый, полный сил и энергии, он был в 1880 году прикомандирован к гвардейскому экипажу для слушания лекций в Петербургском университете. Честный, добрый и прямодушный человек, Суханов не мог долго оставаться глухим к бедствиям народа. «Я никогда бы не стал террористом, — говорил он на суде в 1882 году, — если бы самые условия русской жизни не вынудили меня к этому. Прежде всего ненормальное положение народа, доведенного тяжкими поборами до самого ужасного состояния, фактическая недоступность для него какого бы то ни было образования, бесправие слабых привело меня к той мысли, что так жить далее невозможно, что такой порядок вещей непременно должен быть изменен».

«Пробовал я бороться с злоупотреблениями, — продолжал Суханов, — но только заслужил репутацию беспокойного человека. Это уж окончательно убило во мне веру в легальный путь, господа судьи! Я чувствовал, что дышать нечем, что воздуху нет! Я стал искать выхода из такого положения, стал искать путь к борьбе и, отыскавши его, весь отдался ему».

В революционные обязанности Суханова входило налаживание пропаганды в армии. В кружке моряков, организованном им в Кронштадте, он пользовался необычайной популярностью, его искренняя и пламенная речь одушевляла и подчиняла слушателей. Но все силы своей души и талант Суханов отдавал лишь одному — организации террора. Однажды на сходке кто-то из присутствовавших спросил его, в чем заключаются права и обязанности члена «Народной воли». «Бомба — вот ваше право… Бомба — вот ваша обязанность», — бросил Суханов в ответ.

Его судили в 1882 году по «процессу 20-ти». За посягательство на жизнь императора, в частности за участие в проведении подкопа на Малой Садовой улице и изготовлении заряда для взрыва мины, за участие в изготовлении метательных снарядов, убивших Александра II, отставной лейтенант флота Николай Евгеньевич Суханов был приговорен к расстрелу. Приговор царского суда был приведен в исполнение 19 марта 1882 года в Кронштадте перед строем матросов.

Софья Львовна Перовская поддерживала связи с политическими заключенными, сидевшими в петербургских тюрьмах, в частности с узником Петропавловской крепости Нечаевым.

Имя Сергея Геннадиевича Нечаева стало нарицательным в истории русского революционного движения. «Нечаевщина» — это тактика заговорщичества и беспринципного терроризма. Фанатически преданный идее революции, Нечаев в своей деятельности руководствовался прежде всего интересами личной славы и честолюбия. Ради них он не отказывался от таких средств, как обман и уголовное преступление. Цель оправдывает средства — вот лозунг Нечаева. «Нравственно для него (революционера) все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему», — писал Нечаев в «Катехизисе революционера».

Революционная деятельность Нечаева началась в конце 60-х годов, когда он принял участие в студенческом движении в Петербурге. В 1869 году он уезжает за границу, где знакомится с знаменитым русским анархистом Бакуниным. Ради усиления своей популярности Нечаев выдает себя за представителя несуществовавшего в России центрального революционного комитета, рассказывает о мнимом побеге из Петропавловской крепости… Вместе с Бакуниным он разрабатывает так называемый «Катехизис революционера» — своеобразную революционную анархистскую программу.

«Революционер — человек обреченный, — гласил первый параграф „Катехизиса“. — У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией».

«Наше дело — страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение», — было записано в параграфе 24.

Осенью 1869 года, вернувшись в Петербург, Нечаев начинает претворять в жизнь свои принципы. Он пытается создать тайную заговорщическую организацию «Народная расправа». След нечаевской организации был вскоре обнаружен полицией: Нечаев убил члена кружка, студента Иванова, якобы — предателя, на самом деле слишком независимого, «строптивого» человека. Начинаются аресты. Сам Нечаев вновь скрывается за границей.

В 1872 году по требованию русского правительства Нечаев, как уголовный преступник, был выдан швейцарским правительством и судился в 1873 году за убийство Иванова. На суде он держал себя героем. Судьи неоднократно выводили его из зала суда после реплик: «Долой самодержавие!», «Правительство может отнять у меня жизнь, но честь останется при мне».

По решению царского суда Нечаев был приговорен к 20 годам каторги. Однако он не был сослан в Сибирь, а как политический преступник заключен в «Секретный дом» Алексеевского равелина. Комендант Петропавловской крепости составил специальную инструкцию, утвержденную III отделением, для надзора за заключенным. В тюрьме тщательно проверяли прочность решеток, пола, стен, караул стоял у каждой камеры. «Заключенного вчера преступника, — распорядился комендант крепости о Нечаеве, — ни в сад, ни в баню без личного моего приказа не выводить».

Жестокий тюремный режим не сломил сильный характер и неукротимую волю революционера. Он начал революционную пропаганду среди крепостной стражи. Нечаев славился тем, что умел подчинять людей своему влиянию. Вскоре почти вся команда Алексеевского равелина оказалась распропагандированной. И случилось, казалось бы, невозможное: Нечаев через караульных солдат устанавливает связи с Исполнительным комитетом «Народной воли», в частности с Желябовым и Перовской, с которыми он вел переписку. Этот случай был единственным — первым и последним — за всю историю Петропавловской крепости.

Но и в тюрьме Нечаев оставался авантюристом. Он разрабатывает фантастические планы освобождения всех заключенных из Петропавловской крепости, «освобождения с помпой» — для поддержания своего престижа перед распропагандированной стражей. Исполнительный комитет отвергает план Нечаева и предлагает свой. Однако для претворения его в жизнь требовалось много сил, которые были невелики у народовольцев и в тот момент сконцентрированы на убийстве царя.

Нечаеву сообщили о готовившемся покушении на Александра II. Он понимал, чем это грозило ему, но тем не менее попросил народовольцев отложить свое освобождение.

Вскоре после 1 марта 1881 года и разгрома «Народной воли» сношения Нечаева с волей раскрылись. В крепости были приняты чрезвычайные меры. С тех пор все связи заключенного с внешним миром оборвались. 21 ноября 1882 года он умер.

Немало ловкости и находчивости проявляла Софья Львовна, устанавливая связи заключенных с волей. В начале 1880 года была арестована революционерка С. А. Иванова-Борейша. Связей с волей в тюрьме почти не было. И каково же было удивление заключенной, когда однажды ей в камеру принесли букет цветов и коробку с конфетами! Это умудрилась сделать нелегальная Софья Перовская при помощи посыльного, взятого прямо с улицы.

Помимо указанного, Софья Львовна делала для партии массу «мелочей», от которых зависит в конечном итоге успех больших мероприятий. И здесь Перовская с ее холодным и проницательным умом, умением предвидеть и оценить самые ничтожные детали, была незаменимым человеком. Она была олицетворением революционного долга, дисциплины и исполнительности. Уметь хорошо, правильно и аккуратно вести скучную повседневную работу дано далеко не каждому.

С. Кравчинский писал о Перовской, что «трудно было найти человека более дисциплинированного, но вместе с тем более строгого. Во всем, касающемся дела, она была требовательна до жестокости… Но, строгая к другим, она была еще строже к себе самой. Чувство долга была самой выдающейся чертой ее характера». При своей железной воле Перовская выработала из себя истинного стоика. Она выносила, не сгибаясь, самые ужасные удары судьбы, но никогда никто не слыхал от нее жалобы или стона.

Революционная борьба, террор, покушения на жизнь царя не были для Перовской, как и для ее товарищей, красивой позой, эффектным самопожертвованием. Этой борьбе она посвятила свою жизнь. Жизнь и борьба были для нее неразделимы. История знает «героев минуты», но знает и людей, способных на повседневный героизм. К числу последних принадлежала Софья Львовна Перовская. Она жертвовала своей жизнью. Но для нее это было естественно, как дыхание. Умереть за родину не составляло жертвы для такой революционерки, как была Перовская.

Трудная жизнь, заполненная огромной революционной работой в условиях строжайшей конспирации, не заглушила в Перовской таких хороших душевных качеств, как общительность, сердечность, простота в обращении с товарищами. Мало кто из революционеров умел лучше ее придумывать способы повидаться с друзьями помимо деловых собраний — дома, в кафе, в театре. Смеялась она так звонко и по-детски заразительно, что заражала весельем всех окружающих.

В личной жизни Софья Львовна была исключительно скромным человеком. Она жила частично на партийные средства и потому старалась ограничивать свои расходы самым необходимым. Однажды во время болезни Софья Львовна израсходовала на лекарства 15 рублей. Она не успокоилась до тех пор, пока не покрыла долг деньгами, полученными от продажи вещи, присланной матерью.

Известно, что Перовская предпочитала женское общество мужскому. С женщинами она чувствовала себя проще, свободнее, была с ними ближе и откровенней. Но все же самыми любимыми ее товарищами были, по словам Фигнер, А. Желябов и М. Фроленко — люди, совершенно непохожие друг на друга, но выдающиеся по своим душевным качествам и уму.

Замечательным революционером и товарищем был Михаил Федорович Фроленко — человек необычайного мужества, энергии и находчивости.

Фроленко родился в Ставрополе в семье отставного фельдфебеля, учился в Технологическом институте в Петербурге. Студентом попал он на первый в своей жизни политический процесс — летом 1871 года судили нечаевцев, членов тайной заговорщической организации, созданной С. Г. Нечаевым. Интерес к процессу был огромный. Чтобы попасть в зал суда, надо было идти туда чуть свет: так велик был приток желающих. Некоторые студенты ночевали во дворе суда.

Процесс произвел потрясающее впечатление на юного Фроленко: подсудимые не только не оправдывались, но сами обвиняли правительство. Под влиянием процесса нечаевцев Фроленко с несколькими товарищами решает перейти на учебу в Петровскую земледельческую академию в Москве, явившуюся базой нечаевской организации. При этом решении они руководствовались убеждением передовой молодежи о том, что агроном принесет большую пользу народу, чем технолог.

В Москве Фроленко ожидало разочарование. После разгрома нечаевцев порядки в Академии существенно изменились. Усилился надзор за студентами. Студенческая библиотека, лавочка и столовая, существовавшие ранее, были закрыты.

Вскоре Михаил Федорович охладел к занятиям и посвятил себя чисто студенческим, а затем и революционным делам. В 1872 году он начал помогать чайковцам, а вскоре и примкнул к ним. Здесь и произошло его знакомство с Софьей Перовской.

В 1874 году Фроленко с группой товарищей отправился на Урал, чтобы там попытаться организовать боевой отряд из беглых сибирских каторжан. Когда это не удалось, он возвращается в Москву и едва не попадает в лапы жандармов. С тех пор Фроленко переходит на нелегальное положение. В 1875 году он примыкает к южным народникам-бунтарям. Смелые террористические акты, освобождение арестованных товарищей становятся его стихией.

1877 год. Фроленко разрабатывает исключительно смелый план освобождения народника В. Костюрина из одесской тюрьмы. Подготовив предварительно квартиру, днем на пролетке он подъезжает к тюрьме и буквально на глазах у жандармов увозит выбежавшего арестанта.

В 1878 году Фроленко удается еще более смелое предприятие. В киевской тюрьме томились Я. Стефанович, Л. Дейч и Бохановский. В январе 1878 года Фроленко под именем Сергея Тихонова устраивается надзирателем в тюрьму. Усердием на службе он приобрел полное доверие начальства. И однажды, имея ключи от камер, отпер их, вывел заключенных и благополучно скрылся вместе с ними. В том же году Фроленко участвовал в неудавшейся попытке освободить П. Войнаральского.

Итак, к 1879 году ко времени образования террористической организации «Народная воля» на счету у революционера была не одна «боевая операция».

С 1879 года Фроленко — член Исполнительного комитета «Народной воли». В то время в организации оживленно обсуждался вопрос о подготовке покушения на царя. Многие считали, что недостаточно убивать лишь царских министров и генералов. «Лес велик, всего не вырубишь, надо покончить с лесничим». Некоторые революционеры прямо предлагали свои услуги: «Дайте мне оружие, да помогите встретить царя, и я его уничтожу».

Фроленко участвовал в ряде покушений на Александра II. Осенью 1879 года он устроился железнодорожным сторожем и поселился с Т. Лебедевой в сторожке под Одессой. Революционеры начали вести подкоп к железнодорожному полотну, чтобы заложить мину под царский поезд. Однако царь через Одессу не поехал, и Фроленко вернулся в Петербург.

В Петербурге он играл активную роль в подготовке первомартовских событий. В день покушения ему была доверена ответственная роль: взорвать мину на Малой Садовой в случае проезда царской кареты.

17 марта 1881 года Михаил Федорович был арестован. В этот день он, по предварительной договоренности, пришел, на квартиру к Кибальчичу, не зная о его аресте. Здесь ждал пристав. Оправившись от неожиданности, Фроленко называет фамилию какого-то несуществующего жильца, якобы интересующего его.

«А, хорошо, — отвечает пристав, — пойдемте в участок, там скажут, где он живет!»

«Нет! Вы идите туда сами, а я дорогу знаю!» — крикнул Фроленко и бросился бежать. Убегая, он запер выходную дверь из комнаты, пристав вышиб ее и догнал Фроленко на рысаке, уже на улице.

Михаил Федорович судился в 1882 году по «процессу 20-ти». Он был приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Более 21 года провел мужественный революционер в самых страшных тюрьмах России — в Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбурге — и был освобожден только революцией 1905 года. Тяжелые испытания не сломили его революционный дух. Он дожил до советской власти и стал членом Коммунистической партии.

С Андреем Ивановичем Желябовым Перовская познакомилась, по-видимому, в Харькове. Он произвел на нее огромное впечатление. Высокого роста, необычайно сильный, красивый, с большой головой и прекрасными горящими глазами, Желябов поражал прежде всего своим духовным обликом: ум, искренняя убежденность в своих идеалах, самоотверженность, непреклонная воля и самообладание, необыкновенная энергия, организаторский талант…

Этот человек был по плечу Софье Перовской. Она чувствовала серьезное уважение лишь к немногим мужчинам. Желябова она полюбила. Это была первая и последняя любовь в жизни Перовской, но любовь необыкновенно яркая и сильная. Только такой она и могла быть у этих выдающихся людей, беззаветно отдавших свою жизнь за счастье народа. Сын крепостного крестьянина, поднявшийся из низов, и дочь высокопоставленного чиновника шли разными путями в революцию. Но, придя в нее, они еще задолго до встречи порвали с сословными предрассудками. Отношения революционеров далеко опередили освященные традицией отношения людей. Они определялись не происхождением и сословной принадлежностью, а преданностью общему делу, верностью революционным идеалам.

В июне 1880 года Перовская под именем Лидии Антоновны Войновой поселилась в доме № 17–18 по 1-й роте Измайловского полка. С сентября вместе с ней под видом брата под фамилией Н. И. Слатвинского жил Желябов. Этот дом был последним для Перовской и Желябова. Они жили в нем вплоть до ареста.

Осенью 1880 года народовольцы начали готовить новое, наиболее значительное предприятие — седьмое по счету покушение на Александра II. Заговором руководил Желябов, его ближайшей помощницей была Перовская. В ноябре 1880 года создается специальный отряд для наблюдений за всеми выездами царя: необходимо было установить точно их время и маршруты. Наблюдения велись ежедневно по определенному расписанию. Софья Львовна руководила наблюдательным отрядом, записывала результаты наблюдений, сама участвовала в них.

Вести наблюдения было нелегко. Царь, напуганный неоднократными покушениями, соблюдал строжайшие предосторожности. Во всех поездках, помимо охраны, его сопровождал верный слуга — полицеймейстер Дворжицкий.

«Покойный государь, — вспоминал позднее Дворжицкий, — по возвращении с поездки весьма часто призывал меня и отдавал приказания о наведении справок о замеченных им на улицах подозрительных лицах… Случалось часто, что при докладе его величеству о задержании при выезде государя подозрительной личности, он замечал: „Верно, у него скверная рожа…“»

Вскоре наблюдатели установили, что наиболее удобным и верным местом для покушения является Малая Садовая улица — царь ездит по ней регулярно. Народовольцы прибегают к старому, испытанному еще в Одессе способу: в декабре 1880 года «супруги Кобозевы» (Ю. Богданович и А. Якимова) снимают помещение под сырную лавку. Из нее террористы начинают вести подкоп под Малую Садовую улицу, чтобы еще раз попытаться взорвать при проезде царскую карету. В случае неудачи казнь совершит один из четырех расставленных неподалеку бомбометателей. Независимо от них Желябов закончит дело ударом кинжала. Таков был план народовольцев.

В феврале 1881 года Исполнительный комитет утвердил непосредственных исполнителей покушения — бомбометателей: Т. Михайлова, И. Гриневицкого, И. Емельянова, Н. Рысакова. Работы на Малой Садовой близились к концу, «техник» партии Н. Кибальчич вместе с товарищами готовил и испытывал бомбы…

Все планы были нарушены внезапным арестом Желябова 27 февраля. На экстренном заседании Исполнительного комитета, собравшемся на следующий день, обсуждался единственный вопрос: что делать дальше? Было решено единодушно: действовать — и незамедлительно. Завтра в воскресенье, когда царь выезжает на развод в манеж, необходимо довести дело до конца. Промедление может погубить все. В партии идут повальные аресты: предатели Гольденберг и Окладский направили полицию по верным следам. Со дня на день можно ждать ареста оставшихся на свободе членов Исполнительного комитета. Наконец, еще один тревожный сигнал: в лавку сыров Кобозевых явилась полиция для «санитарного осмотра»…

Достойной заместительницей Желябова стала Софья Львовна Перовская. Арест лучшего друга, любимого человека был страшным ударом для нее. Сраженная горем, Перовская заболела и едва ходила, однако это не помешало ей развить самую бурную деятельность. Довести планы Желябова до конца, осуществить приговор Александру II было лучшее, что она могла сделать для друга.

В. Фигнер, участвовавшая в покушении 1 марта, считала, что «не будь Перовской с ее хладнокровием и несравненной обдуманностью и распорядительностью, факт цареубийства мог и не пасть на этот день. День спасла она и заплатила за него жизнью».

28 февраля в 5 часов вечера на квартиру Фигнер явились Кибальчич, Суханов и Грачевский для приготовления бомб. Фигнер и Перовская присутствовали при этом. Мужчины работали всю ночь. К 8 часам утра две бомбы были готовы. Их немедленно унесла Перовская на Тележную улицу, где в конспиративной квартире ее ждали бомбометатели. Два других снаряда принес позже сам Кибальчич. Перовская раздала бомбы, сделала окончательные указания метальщикам, на конверте начертила план местности и наметила на нем место каждого. Это было 1 марта 1881 года.

В этот день Александр II, выехавший из дворца, изменил свой маршрут и не поехал по Невскому проспекту и Малой Садовой, где был готов подкоп и заложена мина. Узнав об этом, Перовская немедленно дала сигнал бомбометателям переместиться на набережную Екатерининского канала.

И. И. Гриневицкий.

Царская карета, окруженная конвоем казаков, в сопровождении полицеймейстера Двбржицкого как всегда ехала очень быстро. В 2 часа 30 минут она поравнялась с Рысаковым, стоявшим на набережной. Раздался взрыв: Рысаков бросил бомбу, но неудачно, царь уцелел и остался невредим. Террориста схватили. В этот момент раздался новый взрыв. Когда дым рассеялся, все увидели распростертое на земле окровавленное тело царя. Он был смертельно ранен. На месте взрыва был обнаружен другой окровавленный человек — бомбометатель Гриневицкий, умерший спустя восемь часов.

Главный организатор уничтожения царя — Перовская наблюдала за происходящим с противоположной стороны канала. Сохраняя полное самообладание, она отправилась в маленькую кофейню близ Невского, где встретилась с А. Тырковым, участником наблюдательного отряда. На лице Перовской нельзя было заметить следов волнения. Как всегда, она была серьезно-сосредоточена, грустна… Первыми ее словами было: «кажется, удачно — если не убит, то тяжело ранен». К политическим врагам, к правительству Софья Львовна была беспощадна. Она ненавидела их, и это чувствовалось во всех ее поступках.

Расставшись с Тырковым, Перовская поспешила на экстренное заседание Исполнительного комитета, где была составлена прокламация об убийстве царя и обсуждался проект воззвания к народу.

«Сегодня 1 марта 1881 года, согласно постановлению Исполнительного комитета от 26 августа 1879 года, приведена в исполнение казнь Александра II двумя агентами Исполнительного комитета», — оповещала прокламация.

«Два года усилий и тяжелых жертв увенчались успехом. Отныне вся Россия может убедиться, что настойчивое и упорное ведение борьбы способно сломить даже вековой деспотизм Романовых…»

«…Напоминаем Александру III, что всякий насилователь воли народа есть народный враг и тиран. Смерть Александра II показала, какого возмездия достойна такая роль. Исполнительный комитет обращается к мужеству и патриотизму русских граждан с просьбой о поддержке, если Александр III вынудит революционеров вести борьбу с ним. Только широкая энергичная самодеятельность народа, только активная борьба всех честных граждан против деспотизма может вывести Россию на путь свободного и самостоятельного развития».

Смелый террористический акт народовольцев вызвал паническую растерянность в высших сферах. Страх усилился, когда 4 марта открыли подкоп с минами на Малой Садовой. Боялись новых покушений. Тело убитого монарха перенесли 8 марта из дворца в Петропавловскую крепость под усиленным конвоем.

Покушение 1 марта 1881 года было, безусловно, ударом по самодержавию. Но этот единичный террористический акт не был поддержан и подкреплен движением широких народных масс. «Народная воля» была оторвана от народа и в этом была причина ее крушения.

10 марта 1881 года Исполнительный комитет «Народной воли» обратился с письмом к новому императору — Александру III: перед Россией два пути — «или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или — добровольное обращение Верховной власти к народу». Народовольцы выражали готовность отказаться от революционной борьбы, посвятить себя мирной, культурной работе в том случае, если власть обратится к народу, объявит амнистию всем политическим заключенным и установит конституционный режим. Конечно, наивно было надеяться на то, что царь и его правительство обратятся к народу. Они выбрали другой путь…

С казнью пойманного террориста Рысакова спешили. Первоначально предполагалось устроить суд над ним 3 марта. Однако ряд событий изменил все в корне. В ночь с 1 на 2 марта арестованный Желябов подал заявление на имя прокурора: «Если новый государь, — писал Желябов, — получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранять жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению».

Перовская узнала о благородном поступке Желябова 3 марта. Она шла по Невскому проспекту вместе с Тырковым. Город был одет в глубокий траур по случаю смерти царя. Вокруг бегали мальчишки, выкрикивая новое сенсационное сообщение из газет: государственный преступник Желябов объявил себя организатором 1 марта. Участь Желябова, следовательно, была решена. Молча, задумчиво прочла Перовская сообщение. На замечание Тыркова: «Зачем он это сделал?», она скупо ответила: «Верно, так нужно было». Другому товарищу она пояснила свою мысль: «Иначе нельзя было. Процесс против одного Рысакова вышел бы слишком бледным». Судьба партии, ее престиж для Перовской были дороже собственной жизни и жизни любимого человека.

Арестованный Рысаков 1 марта еще отказывался давать показания о товарищах. Однако уже на другой день он был сломлен. Он назвал конспиративную квартиру на Тележной улице, где были арестованы участники покушения Г. Гельфман и Т. Михайлов, а Н. Саблин застрелился по приходе полиции. Усиленно разыскивали Перовскую.

После 1 марта все мысли Софьи Львовны были заняты лишь одним: как спасти Желябова? Оставаться в городе ей было опасно. Еще в марте 1880 года был издан циркуляр об аресте Перовской — участницы покушения на «жизнь священной особы» императора 19 ноября 1879 года. Товарищи уговаривали Соню скрыться, хотя бы на время, из Петербурга, но бесполезно. На все мольбы и предложения она отвечала категорическим отказом: «Нельзя оставить город в такую минуту. Теперь здесь столько работы». «Соня потеряла голову», — говорили о ней друзья. Она имела возможность скрыться, но не хотела и думать об этом, пока не будет освобожден Желябов.

После ареста Андрея Ивановича (он был арестован на квартире народовольца Тригони), она неоднократно возвращалась на их совместную квартиру, чтобы «очистить» ее от всего нелегального. Только нерасторопность полиции спасла тогда Перовскую от неминуемого ареста. Временами страшное отчаяние охватывало ее, но она не опускала руки и пыталась испробовать все средства для спасения любимого человека. 1 марта, сразу же после покушения, Софья Львовна пришла к Суханову — представителю военной народнической организации. Вместе с ним и с другими товарищами из военно-революционной группы она разрабатывала серьезный план: отбить Желябова при перевозке его из Петропавловской крепости в дом предварительного заключения. Перовская пыталась найти лазейку в окружной суд, где предполагалось судебное заседание, искала свободную квартиру близ III отделения: здесь она планировала устроить наблюдательный пункт и отбить Желябова при выезде из ворот III отделения. Однако ни один план не удавался.

Софья Львовна сильно изменилась за несколько дней: осунулась, побледнела. Посреди разговора вдруг задумывалась, но затем, встряхнувшись, опять говорила с лихорадочным оживлением. Не имея пристанища, она бродила по городу, ночуя и питаясь как-нибудь и где придется. Человек крайне деликатный и скромный, она страдала от одной лишь мысли, что может подвергнуть серьезной опасности приютивших ее друзей или знакомых. Однажды, зайдя к Фигнер, она опросила, можно ли переночевать у нее. Когда Фигнер обиделась за этот вопрос, Софья Львовна ответила ей: «Я спрашиваю потому, что, если в дом придутс обыском и найдут меня — тебя повесят». «С тобой или без тебя, — если придут, я буду стрелять», — успокоила ее Вера Фигнер.

10 марта 1881 года в 5 часов вечера Перовская была арестована прямо на улице — на Невском проспекте, вблизи Екатерининского сквера. Ее разыскивал околоточный надзиратель Широков, разъезжавший по всему городу в сопровождении хозяйки лавочки, в которой Перовская делала закупки. Торговка опознала скрывавшуюся «преступницу». Это случилось как раз в тот день, когда было выпущено знаменитое письмо Исполнительного комитета к царю Александру III.

При личном обыске у арестованной была обнаружена нелегальная литература: печатные прокламации по поводу событий 1 марта, программа Исполнительного комитета «Народной воли», экземпляры «Рабочей газеты», шифрованные записи. Перовская была представлена Рысакову и опознана им. Она не отрицала своей принадлежности к «Народной воле» и участия в покушениях 19 ноября 1879 года и 1 марта 1881 года. Показания при последующих допросах были более обширны. Перовская, придерживалась обычной тактики народовольцев, давала объяснения общего характера, с гордостью признавала предъявленные лично ей обвинения. Но когда речь шла о привлеченных к следствию лицах, ее показания становились более чем сдержанными: отвечать не желаю… назвать не желаю… разъяснить не желаю…

Разгром «Народной воли» продолжался. 14 марта были арестованы члены наблюдательного отряда, указанные Рысаковым, 17 марта — Кибальчич и Фроленко… Провокатор Окладский и предатель Рысаков продолжали свое черное дело.

Глава IV СМЕРТЬ ГЕРОЕВ

Вы жертвою пали в борьбе роковой,

Любви беззаветной к народу,

Вы отдали все, что могли за него,

За жизнь его, честь и свободу!

Из революционной песни 70-х годов.

В доме предварительного заключения арестованные содержались под строжайшим надзором. Перовская сидела в отдельной камере, изолированная от мира. Завязать какие-либо сношения с ней, хотя бы передать записку, было невозможно: в камеру входили только избранные начальством надзирательницы. Заключенной были разрешены лишь редкие свидания с матерью.

Варвару Степановну вызвали в Петербург из Крыма сразу после ареста дочери. Мать и дочь всю жизнь связывали самые нежные чувства. Первое время после ухода из дома отца Соня могла видеться с ней лишь тайком, изредка. Когда Варвара Степановна уехала в Крым, дочь использовала любую возможность для того, чтобы встретиться с ней. Но с 1878 года Софья Львовна стала жить нелегально. Как тяжело было отказаться хотя бы от редких встреч с горячо любимой матерью! Но если революционер посвящает свою жизнь народу, он отдает ее целиком, без остатка. С тех пор Соня редко-редко через знакомых получала известия от матери. И вот теперь, более чем через два года, они встретились вновь, но в тюремной камере…

Варвару Степановну вызвал к себе граф Лорис-Меликов и предложил от имени царя повлиять на дочь так, чтобы она выдала своих соучастников. Мать, понимавшая, какая участь ожидает Соню, нашла в себе силы с достоинством ответить царскому чиновнику: «Дочь моя с раннего детства обнаруживала такую самостоятельность, что ее нельзя было заставить делать что-либо по приказанию, а только лаской и убеждением; в настоящее же время она уже в зрелом возрасте, вполне сложившихся взглядов, ясно понимала, конечно, что делала, и потому никакие просьбы не могут повлиять на нее».

Первое свидание Софьи Львовны с матерью было невыносимо тягостным и коротким. Они встретились в отдельной комнате в присутствии жандармского офицера и товарища прокурора. Едва успели обнять и поцеловать друг друга, как их заставили сесть рядом на стульях. Надзиратели сидели так близко, что буквально касались их колен. И обе безмолвно согласились скорее окончить свидание…

Еще перед судом, за 12 дней до казни, Перовская прислала матери из тюрьмы свое последнее письмо. В эти дни вся черная, реакционная пресса кричала о цареубийцах, кровожадных злодеях, потерявших человеческий облик. И вот со страниц письма, как лучшее опровержение злобной клеветы, встает образ революционерки, мужественной, непоколебимой, с нежным и любящим сердцем. Соня не жалуется на свою судьбу: жизнь прожита не даром, ее совесть чиста. Не о себе она думает в эти последние дни. Ее волнует лишь одна мысль: как облегчить горе матери, поддержать дорогих и близких людей?

«Дорогая моя, неоцененная мамуля! — писала Софья Львовна. — Меня все давит и мучает мысль, что с тобой. Дорогая моя, умоляю тебя, успокойся, не мучь себя из-за меня, побереги себя, ради всех окружающих тебя и ради меня также. Я о своей участи нисколько не горюю, совершенно спокойно встречаю ее, так как давно знала и ожидала, что рано или поздно, а так будет. И право же, милая моя мамуля, она вовсе не такая мрачная. Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения; поступать же против них я была не в состоянии, поэтому со спокойной совестью ожидаю все предстоящее мне. И единственно, что тяжелым гнетом лежит на мне, это твое горе, моя неоцененная, это одно меня терзает, и я не знаю, что бы я дала, чтобы облегчить его. Голубонька моя, мамочка, вспомни, что около тебя еще громадная семья, и малые и большие, для которых, для всех ты нужна, как великая своей нравственной силой. Я всегда от души сожалела, что не могу дойти до той нравственной высоты, на которой ты стоишь, но во всякие минуты колебания твой образ меня всегда поддерживал. В своей глубокой привязанности к тебе я не стану уверять, так как ты знаешь, что с самого детства ты была всегда моею самой постоянной и высокой любовью. Беспокойство о тебе было для меня самым большим горем. Я надеюсь, родная моя, что ты успокоишься, простишь хоть частью все то горе, что я теперь причиняю, и не станешь меня сильно бранить: твой упрек, единственно для меня тягостный.

Мысленно, крепко и крепко целую твои ручки и на коленях умоляю не сердиться на меня. Мой горячий привет всем родным. Вот и просьба к тебе есть, дорогая мамуля, купи мне воротничок и рукавчики, потому запонок не позволяют носить, и воротничок поуже, а то для суда хоть несколько поправить свой костюм: тут он очень расстроился. До свидания же, моя дорогая, опять повторяю свою просьбу: не терзай и не мучай себя из-за меня, моя участь вовсе не такая плачевная и тебе из-за меня горевать не стоит.

22 марта 1881 года. Твоя Соня».

С 26 по 29 марта 1881 года особое присутствие правительствующего сената с участием сословных представителей разбирало дело об убийстве Александра II. Зал суда был переполнен. Нелегко было попасть сюда и «повезло» только самым избранным. Кругом враждебные лица, ни тени сочувствия или симпатии к осужденным; любопытство, злоба и… удивление: пришли смотреть на цареубийц, злодеев, нигилистов с длинными волосами и в черных очках — увидели простых людей, которые держатся с большим достоинством, спокойно, скромно, вежливо, стойко защищают свои убеждения.

Вот они — эти лучшие представители молодежи России — пять человек на скамье подсудимых, окруженные врагами: Андрей Иванович Желябов, Софья Львовна Перовская, Тимофей Михайлович Михайлов, Николай Иванович Кибальчич, Геся Мировна Гельфман. Самый старший из них — Желябов, ему 30 лет, Перовской — 27. Но за плечами у всех годы борьбы, опасностей, лишений.

Желябов — один из самых выдающихся представителей революционной России. Он — член Исполнительного комитета «Народной воли», один из ее руководителей и самых деятельных работников, организатор покушения 1 марта.

А. И. Желябов. Зарисовка портрета сделана во время суда.

Кибальчич был не только революционером, но и изобретателем. Уже с детства он отличался выдающимися способностями в области математики и физики, позднее увлекся химией. Чтение книг было его страстью. И не последнее место среди них занимали сочинения Добролюбова, Чернышевского, Писарева. В «Народной воле» Кибальчич был признанным «первым техником». Он ведал динамитной мастерской, изобрел метательные снаряды большой силы и учил своих товарищей — народовольцев изготовлять их. Это он приготовил бомбы, убившие царя 1 марта.

В жизни Николай Иванович был очень сдержанным, спокойным и молчаливым человеком. Все силы своей души, мозг, знания он посвятил двум идеалам — революции и науке. Во время процесса первомартовцев Кибальчич поражал всех присутствующих спокойствием и хладнокровием. Он оживлялся и горячился лишь в том случае, если речь шла о достоинствах его метательных снарядов. Даже в тюремной камере, обреченный на смерть, он не терял времени даром: именно здесь он разработал свою идею летательного аппарата реактивного типа. Царский генерал Тотлебен сказал о нем и Желябове:

«Что бы там ни было, чтобы они ни совершили, но таких людей нельзя вешать. А Кибальчича я бы засадил, крепко-накрепко до конца его дней, но при, этом предоставил бы ему полную возможность работать над своими техническими изобретениями…»

Н. И. Кибальчич

Блестящие научные идеи Кибальчича были понятны и высоко оценены учеными много позднее.

Рядом с Кибальчичем — Геся Гельфман. Это маленькая хрупкая женщина с умными и грустными глазами, с копною черных пышных волос. Ее некрасивое, но приветливое и добродушное лицо симпатично и привлекательно.

Геся родилась и выросла в фанатичной еврейской семье. Не в силах терпеть семейное иго, косность, укоренившиеся предрассудки, она бежала из дома, проклятая родителями. В Киеве молодая девушка начала работать в швейной мастерской. Здесь ее захлестнул широкий поток революционного движения. За свои связи с революционерками Г. Гельфман была жестоко наказана: после двухлетнего предварительного заключения она провела два страшных мучительных года в мрачном Литовском замке. Но испытания не сломили ее. Напротив, именно здесь, в заключении, из нее выработалась настоящая революционерка. В 1879 году Геся бежала из отдаленной северной губернии, куда была сослана, отбыв наказание. В Петербурге она с жаром и страстью бросилась в борьбу.

В 1881 году Гельфман была хозяйкой конспиративной квартиры на Тележной улице в Петербурге. В квартире хранился динамит, снаряды. В любую минуту динамит мог взорваться, от него болела голова… Геся была незаменимой хозяйкой. Никто другой как она не мог обращаться с дворником, городовыми, домохозяевами. Только она с необыкновенной ловкостью и находчивостью умела обвести их в разговоре и рассеять всякие подозрения. В квартире Гельфман и Саблина собрались заговорщики в последний раз — в день покушения 1 марта.

Показания Г. Гельфман на следствии и суде были немногословными, краткими и скудными. При первом допросе 3 марта она отказалась отвечать следователю на какие бы то ни было вопросы. После очной ставки с Рысаковым, Гельфман признала свою принадлежность к «Народной воле», однако на большинство вопросов о деятельности организации и отдельных революционеров возражала односложно: «Отвечать не желаю».

Подобной тактики запирательства придерживался и другой подсудимый — стойкий революционер и преданный товарищ Тимофей Михайлов. Ему труднее, чем другим, защищать себя — он был малограмотным рабочим. Но как ни бились с ним власти, Михайлов остался непоколебимым: виновным себя не признал, все обвинения отрицал, не бросил тень ни на одного из товарищей.

Т. М. Тарасов

Пятнадцатилетним подростком приехал Михайлов из бедной смоленской деревни в Петербург — на заработки. Работал чернорабочим, затем, вплоть до ареста, котельщиком на заводах Растеряева, Голубева, Петрова… Он рано втянулся в революционное движение; познакомился с Желябовым и через его посредство вступил в «боевую рабочую дружину». При подготовке мартовского покушения на Александра II Михайлову была поручена ответственная роль бомбометателя.

Утром 3 марта, не зная об аресте Гельфман, Тимофей явился на конспиративную квартиру на Тележной улице. Здесь его ожидала засада. Прежде чем городовые бросились на него, Михайлов успел выхватить револьвер и сделать шесть выстрелов…

Перед царским судом предстали представители всех сословий Российской империи: дворянка Перовская, сын крестьянина Желябов, рабочий Михайлов, сын священника Кибальчич, мещанка Гельфман. Они олицетворяли собой единство всех лучших передовых людей России, поднявшихся на борьбу с самодержавием.

Среди подсудимых был и шестой — 19-летний студент горного института Н. И. Рысаков. В надежде на помилование, он малодушно выдал всех, кого только мог выдать, рассказал все, что только знал. Он один из шестерых чувствует себя неспокойно: вертит головой, ерзает на стуле, лицо покрыто красными пятнами.

Желябов сказал на суде: «Служил я делу освобождения народа. Это мое единственное занятие, которому я много лет служу всем моим существом». Слова Желябова с полным правом могли бы повторить и Перовская, и Кибальчич, и Михайлов, и Гельфман. Они служили делу освобождения народа, вполне отдавая себе отчет в том, какая участь ожидает их. Они были готовы принять смерть, ибо дело всякого убежденного деятеля, как сказал Желябов, дороже ему жизни. Поэтому подсудимые поражали всех своим спокойствием и выдержкой.

Софья Львовна, как всегда, одета чисто и аккуратно: черное платье, белый воротничок. Держится спокойно, скромно, с чувством собственного достоинства. Говорит мало. На вопрос о виновности отвечает, как и на следствии: «Я признаю себя членом партии „Народной воли“ и агентом „Исполнительного комитета…“» Подобно Желябову, всячески пытается выгородить своих товарищей — Михайлова и Гельфман, надеясь спасти им жизнь.

Обвинительную речь произнес Н. В. Муравьев, товарищ прокурора петербургской судебной палаты, будущий министр юстиции, а некогда участник детских игр Сони Перовской. Выслуживавшийся Муравьев не скупился на краски, расписывая «злодеяния» террористов. Изобразив Перовскую и ее товарищей, как разбойничью шайку, Муравьев обвинил их в полной безнравственности. Молчавшая до того Перовская ответила ему гневной речью:

«Много, очень много обвинений сыпалось на нас со стороны г. прокурора, — сказала она. — Относительно фактической стороны обвинений я не буду ничего говорить, я все их подтвердила на дознании, но относительно обвинения меня и других в безнравственности, жестокости и пренебрежении к общественному мнению, относительно всех этих обвинений, я позволю себе возразить и сошлюсь на то, что тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходилось действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости».

От имени подсудимых выступил Желябов и произнес замечательную речь. В ней он пытался изложить программу и тактику «Народной воли», показать заслуги партии перед родиной и народом. Председатель суда придирался к любой мелочи, чтобы прервать речь; высокопоставленная публика, сидевшая в зале, с лицами, искаженными злобой, шикала. Желябов не смог сказать все, что хотел и как хотел. Но и то, что он сказал на суде, прозвучало как грозное обвинение всему самодержавному строю. На речи Желябова училось не одно русское революционное поколение.

29 марта был вынесен приговор шести цареубийцам.

Они обвинялись в том, что вступили в тайное революционное общество — «русскую социально-революционную партию», в том, что, вступив в общество, как члены его, посягали на жизнь царя и убили его 1 марта 1881 года. Все шестеро были приговорены к смертной казни через повешение. Перовская не пожелала просить царя о помиловании. Она, как и Желябов, была глубоко уверена, что единственным судьей в деле борьбы между революционной партией и правительством может быть народ, а не царь и его чиновники.

Варвара Степановна Перовская на заседаниях суда не присутствовала, но после объявления приговора просила разрешения проститься с дочерью. Ей ответили отказом: с момента вынесения приговора Перовская считалась мертвой… В последний раз Варвара Степановна увидела свою дочь в день казни — 3 апреля, на позорной колеснице, выезжавшей из ворот тюрьмы.

Накануне казни в тюрьму пришли пять священников для последнего напутствия приговоренных. Перовская категорически отказалась принять священника. Она была атеисткой и не нуждалась в утешениях и напутствиях защитника того строя, борьбе с которым она отдала свою жизнь. А через два часа после ухода священников в дом предварительного заключения приехал палач Фролов и начал приготовления к казни.

3 апреля 1881 года приговор был приведен в исполнение над пятью террористами. Смертная казнь Г. Гельфман была отсрочена ввиду ее беременности и только 2 июля по «высочайшему повелению» заменена бессрочными каторжными работами. В 1882 году заключенная умерла в тюрьме, вскоре после рождения ребенка, который был немедленно у нее отнят.

В день казни Перовскую разбудили в 6 часов утра. Заключенные быстро попили чаю и переоделись в черные арестантские шинели и такие же шапки без козырьков. На голову Перовской надели черный капор. На грудь каждому была прикреплена черная доска с белой надписью «цареубийца». Во дворе тюрьмы уже стояли две позорные колесницы, запряженные лошадьми. Софья Львовна, больная, ослабевшая, увидев их, побледнела и зашаталась. Но слова Тимофея Михайлова: «Что ты, что ты, Соня, опомнись» — поддержали ее. И справившись с минутной слабостью, Перовская твердо поднялась на колесницу. Приговоренных усаживали на скамьи, спиной к лошади, руки, ноги и туловище прикрепляли ремнями к сиденью. Руки Перовской скрутили так туго, что она попросила: «Отпустите немного, мне больно». — «После будет еще больнее», — буркнул в ответ жандармский офицер.

Казнь происходила на Семеновском плацу в Петербурге. Власти, опасавшиеся возможных инцидентов, приняли все меры предосторожности. В этот день было мобилизовано несколько полков войск. Улицы, по которым следовал кортеж с осужденными, Семеновский плац и прилегающие к нему районы были забиты народом, обильно прослоенными городовыми, жандармами, военными.

Перовская сидела на второй колеснице между Кибальчичем и Михайловым, на первой ехали Желябов и Рысаков. По пути к Семеновскому плацу Михайлов неоднократно выкрикивал что-то, обращаясь к народу, но барабанная дробь заглушала его слова. Нелегко было в эти минуты заставить себя быть спокойной. Большая выдержка, огромное самообладание нужны были для этого. Софья Львовна Перовская не изменила себе: она умирала так же, как прожила свою короткую, но нелегкую жизнь — с гордо поднятой головой.

«Софья Перовская выказывает поразительную силу духа, — писал очевидец. — Щеки ее сохраняют даже розовый цвет, а лицо ее, неизменно серьезное, без малейшего следа чего-нибудь напускного, полно истинного мужества и безграничного самоотвержения. Взгляд ее ясен и спокоен; в нем нет и тени рисовки…»

После того, как был прочитан приговор, смертники простились друг с другом. Только Перовская отказалась подойти к Рысакову — даже здесь, на эшафоте, она не могла простить подлости и предательства.

Раздалась барабанная дробь, отвратительные саваны смертников закрыли тела героев. В 9 часов 30 минут утра казнь окончилась.

Корреспондент кельнской газеты, присутствовавший при казни, писал: «Я присутствовал на дюжине казней на Востоке, но никогда не видел подобной живодерни».

Трупы висели не более двадцати минут. Затем их сняли, положили в наскоро сколоченные ящики-гробы, вымазанные черной краской, и под сильным конвоем отправили на Преображенское кладбище под Петербургом. Конные жандармы и казаки сдерживали натиск безбилетной публики, стремившейся прорваться ближе к эшафоту. Тем временем многие из «чистой» публики, по билетам занимавшие во время казни лучшие места, старались добыть — «на счастье!» — кусок веревки, на которой были повешены «государственные преступники»…

Казненных хоронили под большим секретом. Кладбище охраняла сотня казаков. Могила была тщательно замаскирована. Смотрителя кладбища вынудили дать подписку в том, что он никогда никому не укажет могилу и не назовет имен похороненных. Специальный охранник был приставлен к смотрителю и в течение ряда лет неотступно следил за ним. Правительство боялось даже мертвых революционеров, не понимая, что их дела и имена нельзя было спрятать в могиле, они сохранялись в памяти пробуждавшихся к революции масс.

4 апреля 1881 года Исполнительный комитет «Народной воли» обнародовал свое обращение.

«Итак, новое царство обозначилось. Первым актом самодержавной воли Александра III было приказание повесить женщин. Не выждав еще коронации, он оросил престол кровью борцов за народные права.

Пусть так!

С своей стороны над свежей могилой наших дорогих товарищей мы подтверждаем всенародно, что будем продолжать дело народного освобождения».

«Исп. ком. обращается с призывом ко всем, кто не чувствует в себе инстинкта раба, кто сознает свой долг перед страждущей родиной, — сомкнуть свои силы для предстоящей борьбы за свободу и благосостояние русской земли».

Однако силы народовольцев, оторванных от народа, были слишком малы и слабы. Центр «Народной воли» был разгромлен. Сохранившиеся кружки существовали изолированно. Конец «Народной воле», как революционной партии, положили последовавшие один за другим процессы: 20-ти в 1882 году, 17-ти в 1883 году, 14-ти в 1884 году и процесс 21-го в 1887 году.

С покушением 1 марта 1881 года была связана судьба нескольких десятков народовольцев. Большинство из них постигла та же участь, что и пятерых казненных. До Октябрьской революции дожили лишь пять первомартовцев: А. В. Якимова — хозяйка «сырной лавки Кобозевых», А. В. Тырков — член наблюдательного отряда; члены Исполнительного комитета «Народной воли» — М. Ф. Фроленко, участвовавший в подкопе на Малой Садовой в Петербурге, и В. Н. Фигнер, в квартире которой были изготовлены бомбы, П. С. Ивановская-Волошенко, жившая вместе с Грачевским на конспиративной квартире, где хранился динамит, использованный 1 марта. Остальные первомартовцы погибли на эшафотах или в тюрьмах. Н. Е. Суханов был казнен в 1882 году, Г. П. Исаев умер в 1884 году в Шлиссельбурге, там же кончил свои дни в 1887 году М. Ф. Грачевский…

* * *

Революционеры-народники исчерпали себя первым мартом, указывал В. И. Ленин. В этих словах кратко выражена трагедия второго поколения русских революционеров. Момент их наивысшего успеха был в то же время моментом последнего напряжения сил. Царизм победил. «Коронованный мопс» — Александр III, свора озверевших «охранителей устоев» — от «министра борьбы» Толстого и демона реакции Победоносцева до 40 тысяч столоначальников, по выражению Салтыкова-Щедрина, управлявших Россией, действовали, исходя из принципа знаменитого будочника: «Тащить и не пущать». Для уцелевших борцов, так же как и для всех честных мыслящих людей, 80-е годы были исключительно тяжелым периодом.

Одни продолжали героические, но бесплодные попытки изменить что-либо террористическими актами. Так, например, Александр Ульянов, брат В. И. Ленина, пытался вместе с друзьями 1 марта 1887 года спустя шесть лет после убийства Александра II повторить подвиг Перовской и ее единомышленников. Царизм мстил казнями, наполнял каторгу новыми узниками. Он легко находил нужных ему палачей. Куда труднее было революции найти новых Желябовых, Перовских, Ульяновых…

Разочарование и уныние охватили других… С грустью вспоминая погибших борцов, эти люди считали, что кровь была пролита напрасно, что лишь через много десятилетий, а может быть и столетий, путем кропотливой мирной повседневной работы изменится лицо России. Одни видели выход «из всех зол» в распространении удобрений и семян… другие — в «преобразовании министерства государственных имуществ в министерство земледелия»… третьи — в других формах «самоуслаждения своими мещанскими прогрессами»^[5]. Часть разочарованных либералов считала, что до большого поражения царизма в войне (подобно Крымской) нечего и думать о каком-либо сопротивлении ему.

Кроме продолжателей террора и защитников «малых дел», было немало и таких, которые «сжигали все, чему поклонялись», предавали анафеме свое революционное прошлое, становились ренегатами, хулителями погибших революционеров. Таким оказался, например, бывший член Исполнительного комитета «Народной воли» Лев Тихомиров. «Все было зря, незачем было бороться и бесплодно проливать кровь» — вот к чему сводилась философия этих людей.

Но история опровергла и скептицизм разочарованных, и клевету перебежчиков. Нет, не зря погибли первые поколения русских революционеров!

«Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию.

Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная Чернышевским и кончая героями „Народной воли“. Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. „Молодые штурманы будущей бури“ — звал их Герцен»^[6].

Знамя освободительной борьбы, которое подняли дворянские революционеры и развернули революционеры-разночинцы, не упало. Его подхватили и понесли вперед с неслыханной и неизвестной прежним борцам энергией пролетарские революционеры, ленинская партия. Третье поколение русских революционеров училось на ошибках предшественников. У него было огромное преимущество — многочисленная армия пролетариата, составлявшая основу движения, те народные массы, которых не хватало революционерам от 1825 до 1895 года. «Мы пойдем не тем путем», — сказал молодой Ильич, узнав о казни старшего брата-народника: не только крестьянство, рабочий класс, не горсть храбрецов, ведущая единоборство с правительством, а мощная партия, связанная с народом, не индивидуальный террор, а массовое движение — стачки, демонстрации, восстания, революция. В знаменитом ленинском «Протесте российских социал-демократов» 18 лет спустя после гибели руководителей «Народной воли» говорилось: «Если деятели старой „Народной воли“ сумели сыграть громадную роль в русской истории, несмотря на узость тех общественных слоев, которые поддерживали немногих героев, несмотря на то, что знаменем движения служила вовсе не революционная теория, то социал-демократия, опираясь на классовую борьбу пролетариата, сумеет стать непобедимой»^[7].

В этих замечательных ленинских словах заключается исчерпывающий ответ на вопрос, кто является истинным наследником лучших традиций революционеров 70–80-х годов: не либеральные эпигоны народничества — «народники-нереволюционеры» — и не те «революционные авантюристы», которые продолжали уповать на террор даже тогда, когда уже ясно были видны другие пути и другие силы освобождения России. Сторонники этих течений не шли дальше попыток воскресить ошибки революционеров-семидесятников, возвратиться, по существу, к теориям и методам, решительно осужденным и развенчанным историей. С ними Ленин и революционная социал-демократия вели непримиримую идейную борьбу.

Но, беспощадно критикуя ошибочные взгляды «Народной воли», марксисты никогда не забывали, что народники 70-х годов были прежде всего искренними революционерами; с глубоким уважением говорил В. И. Ленин об их ненависти к самодержавию, беззаветной преданности интересам народа, об их мучительных, пусть и неправильных, поисках настоящего пути. «Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы»^[8], — писал Владимир Ильич. Мучительные поиски и героическая борьба Белинского и Герцена, революционная энергия и нечеловеческие страдания Чернышевского и народовольцев — вот что имел в виду великий вождь пролетариата.

Сбылось предсказание революционеров прошлого века, прозвучавшее в строках народовольческого гимна:

Страна победившего социализма свято хранит память о героических сынах и дочерях нашего народа, первыми ставших в ряды борцов против царского самодержавия, наносивших сокрушительные удары по режиму деспотизма и произвола и отдавших свои молодые жизни за свободу, за счастливое будущее нашей родины. С волнением и благодарностью будет народ наш всегда вспоминать и великий подвиг одной из замечательнейших представительниц этой плеяды богатырей духа, мужественной и непреклонной революционерки Софьи Львовны Перовской, до последнего вздоха верно служившей своему высокому идеалу.

Примечания

1

В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 65.

(обратно)

2

В. И. Ленин, Сочинения, т. 20, стр. 224.

(обратно)

3

В. И. Ленин, Сочинения, т. 31, стр. 9.

(обратно)

4

В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 36.

(обратно)

5

В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 237.

(обратно)

6

В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 15.

(обратно)

7

В. И. Ленин, Сочинения, т. 4, стр. 163.

(обратно)

8

В. И. Ленин, Сочинения, т. 31, стр. 9.

(обратно)

Оглавление

Глава I НАЧАЛО ПУТИ

Глава II В НАРОД

Глава III ТЕРРОРИСТКА

Глава IV СМЕРТЬ ГЕРОЕВ

*** Примечания ***