карманы не сыпалось. Зарплата от получки до получки, машина — «Волга» (правда, со спецсвязью, так что из машины можно было звонить президенту в самолет), командировочные то ли 15, то ли 20 долларов в день. Помню, на какой-то праздник выдали помощникам премию — мешок сахарного песка.
— А заветная мигалка?
— Мигалка имелась. Но пользоваться ею было как-то не принято. Стеснялись. Включали изредка, когда ехали в кортеже с президентом. Чтобы не отстать.
— Слышал, что в службе помощников вас как бы в шутку называли силовой структурой. Вы сами из военных?
— Происхождение у меня самое рабоче-крестьянское. Папа шофер, мама ткачиха. Из Рязанской губернии оба приехали, спасаясь от голода, в 20-е годы. И в детские годы много времени я проводил в деревне. Жили бедно и в деревню ездили на молоко и на ягоды. Знаю практически все крестьянские работы — пахать, сеять, молотить. Застал времена, когда в личном подворье молотили при помощи цепов. Как на картинах Венецианова. Думаю, что отчасти именно понимание народной жизни и психологии мне очень помогло в отношениях с президентом. Они из формальных довольно быстро переросли в доверительные. Борис Николаевич, несмотря на партийную школу, в душе оставался очень народным, очень русским человеком. Понимал шутку, острое русское словцо (хотя матом никогда не ругался), ценил юмор. И в трудные, стрессовые моменты президент был достаточно откровенен со мной. Хорошо помню однажды сказанную им фразу: «Если бы вы знали, Вячеслав Васильевич, как мне тяжело, как трудно…» Эта фраза стала как бы тайным ключиком к нашим отношениям. Я вспоминал ее и позднее — когда работать с Борисом Николаевичем стало труднее, когда он стал раздражительным, менее терпимым, и особенно когда он стал ближе к 1996 году утрачивать вкус к президентской работе. «Стал лениться», — как мы, помощники, говаривали меж собой. Тогда-то и возникло это, наверное, наивное стремление вернуть прежнего Ельцина. Но это было много позднее…
— А помните свои первые шаги, заявления? Как пресс-секретарь затачивал перо?
— Было время острых и часто злых столкновений — с депутатским корпусом, с Верховным Советом, с региональными начальниками, с «красными директорами». Шла война нервов и слов. В такой обстановке пресс-секретарь не мог вышивать гладью. Приходилось делать резкие заявления. О некоторых жалею до сих пор. Например, по поводу Горбачева. Связано это с тем, что Михаил Сергеевич, выехав за границу, сделал несколько комментариев, задевавших Ельцина. Борис Николаевич позвонил мне: «Надо как-то отреагировать». И я сделал достаточно резкое заявление. Но дело этим не закончилось. Силовики, не знаю, с чьей подачи, начали трясти Фонд Горбачева. Пора, дескать, прикрыть эту лавочку. Тут мы, несколько помощников, и пошли к президенту: «Борис Николаевич, это уж слишком. Ну сделали заявление и хватит. Закрытие фонда может вам же и повредить. Вы не думаете, что когда-нибудь сами можете оказаться в подобном положении?» Видимо, этот аргумент и подействовал…
— Как пресса восприняла этот конфликт между президентами?
— Несмотря на то что основной массив прессы поддерживал Ельцина, в этой ситуации журналисты вступились за Горбачева. На следующий день после моего заявления «Известия» опубликовали резкую статью под заголовком «Говорите, Михаил Сергеевич». Это была настоящая оплеуха. Заслуженная… Кстати, уже позднее, встретив Горбачева на какой-то журналистской площадке, я попросил у него прощения. Был прощен, и с тех пор у нас добрые отношения.
— Вы всегда действовали только по поручению президента?
— В тот период у пресс-секретаря было большое поле для маневра. Более того: пресс-служба стала важным каналом взаимодействия президента с обществом, с интеллигенцией. Часто устраивались встречи с писателями. Существовал влиятельный Клуб главных редакторов. Главные редакторы были для президента важным источником независимой информации. Хотя, почувствовав при Ельцине большую свободу, они стали очень зубастыми. Часто Борису Николаевичу было тяжело выслушивать высказывания Попцова, Голембиовского, Павла Гусева. Особенно сложно было с Голембиовским. «Известия» нередко бравировали своей независимостью. Были обиды, но президент никогда не прибегал к репрессиям. Хотя в разговорах с пресс-секретарем иногда пузырилась старая партийная закваска: «Вячеслав Васильевич, ну что же это? Неужели ничего нельзя сделать с этим Голембиовским?» Отвечаю: «Борис Николаевич, сегодня мы сделаем что-то с Голембиовским, завтра с Попцовым, послезавтра с Гусевым, а с кем же вы останетесь? Ведь пресса-то в целом вас поддерживает». Он, поджав губы, соглашался. Единственный, пожалуй, грех, который он взял на душу, это увольнение из «Останкино» Егора Яковлева. Но есть и оправдание: президенту в те годы приходилось вести очень сложные игры с президентами республик, с губернаторами. Приезжая в Москву, они постоянно кляузничали на прессу, на телевидение, на журналистов. В обмен на
