склонен скорбеть о судьбе православной церкви, авторитет которой рушится на глазах. Он говорит: «Вот прибывают к нам первые вести о том, что в огне революции зашаталась схизматическая церковь[2], что революционная масса относится с большой ненавистью к представителям русского духовенства, считая, что жандарм и священник — наиболее презираемые личности свергнутого режима, наиболее ненавистные… Народ говорит: «Жандарм и поп — один недуг!»»
Однако, осуждая православную церковь, монсеньёр Д’Эсте стремится прежде всего извлечь из создавшегося положения выгоду для католической церкви. Д’Эсте верит, что ненависть русского народа к его духовенству будет расти, что она «как пожар пройдёт по безграничным просторам российских земель, уничтожит там схизматический недуг, выжжет этот вид прегрешений и блуда в вере, как выжигается зло злом и адский блуд — огнём пекла».
Михаил Сойка спрашивает:
— И там возникнет религиозная пустыня?
— Нет, милый, — спокойно отвечает своему воспитаннику монсеньёр Д’Эсте. — Опыт прошлого учит нас, что масса боится религиозной пустыни. Масса скоро затоскует по новой церкви. А кто же больше подготовлен к оправданию этих ожиданий, чем святая католическая церковь? Кто более призван к успокоению тех надежд на просторах Российского государства, чем столица святого Петра, чем святая воля Рима?
И здесь монсеньёр Д’Эсте обращается к отцу Сойке со следующими словами: «Захватить весь большой Восток Европы, протянуть руки к Уралу, в глубь Азии, далеко-далеко к Дальнему Востоку, к берегам Тихого океана! Привести под опеку святой церкви, апостола Петра все азиатские народы! Чтобы один руль и воля, чтобы один пастырь и одно стадо!.. «Чтобы один бог на земле!..» Далёкий это, на сотни лет рассчитанный процесс, но путь к нему открыт. И представим себе, что он победит в первые века в границах Русского государства, среди народов России, — сто шестьдесят миллионов верующих! Разве мало этого? Разве перспектива такого приобретения не пьянит сердце верного сына церкви?»
Однако, увлечённый идеей захвата новых «подмандатных Ватикану» территорий, монсеньёр Д’Эсте, а с ним и молодой Сойка побаиваются, как бы революция не выплеснулась за пределы России. Сойка чувствует, как растущий гул разносится по миру подобно половодью, как ширится страшный крик, грозящий гибелью «церквам, богам, сойкам… И сойкам тоже… И сойкам тоже…».
Монсеньёр Д’Эсте сдержанно сообщает своему воспитаннику, что его хотел бы видеть прелат Лотти из конгрегации пропаганды веры[3].
Живущий вместе с Сойкой в маленькой монастырской келье брат Альберто рассказывает непосвящённому богослову о «пропаганде». Под её руководством работают в Риме сотни служащих в рясах, тысячи связных снуют между Римом и провинциями, десятки тысяч миссионеров путешествуют по всей земле, пробиваясь в самые далёкие пустыни. Обрабатывают там сердца самых малых детей божьих, наивных дикарей, чтобы сделать из них послушные орудия христовой правды и власти Рима.
Брат Альберто сообщает Сойке, что у работников конгрегации пропаганды веры «разумное правило»: не стесняться в выборе средств и прежде всего добиваться расположения властителей, ибо «нет кратчайшей дороги к сердцам и сокровищам верных».
Вопреки ожиданию Сойки, прелат Лотти оказался говоруном и шутником. В дружеской непринуждённой беседе с неофитом Сойкой он как бы старается подчеркнуть, что ничто человеческое ему не чуждо, даже искусно приготовленные макароны. Но в лоб заданный Сойке вопрос, знаком ли тот с научным социализмом, подсказывает читателю, что прелат Лотти не так уж безобиден, как кажется с первого взгляда. Читатель понимает, что это опасный враг.
Лотти советует Сойке… изучать научный социализм и даже на время пассивно поддаться основам этого материалистического учения. Но он советует делать это отнюдь не для того, чтобы Сойка из поборника религии стал социалистом. Замысел его более хитрый. «Вы войдёте в самые основы этой теории, — поучает оторопевшего Сойку прелат, — узнаете и ощутите её до глубины и если захотите потом её опровергнуть, а вы захотите этого, то ударите в самый корень социализма и раните его не на минуту, а насмерть!»
Таким напутствием и кончается первая часть интересного философского романа Степана Тудора, к содержанию которого неспроста проявили такое пристальное внимание чины националистической украинской полиции во Львове, верные наёмники немецких оккупантов…
Чем же объяснить, что писатель-революционер Степан Тудор, тесно связанный на протяжении многих лет с коммунистической партией, посвятил столько сил и времени созданию романа о греко-католической церкви?
Случилось так, что редакция журнала «Вікна», которую возглавлял Тудор, одно время помещалась на площади святого Юра во Львове. Выходя из подъезда кирпичного дома редакции, Степан Тудор неизменно видел перед собой резко
