На днях или раньше [Владимир Николаевич Крупин] (fb2) читать онлайн

На днях или раньше

Спит ребенок, он не виноват.

Народная песня

1

Сергей был городской и один у родителей, а Нина сельская, из большой семьи. Когда он предложил ей стать женой, она боялась одного из двух: или она не угодит его родителям, или он окажется избалованным. Но не сбылось ни то и ни то. Сергей все делал по дому, даже пол в их маленькой комнатке мыл сам, а его родители полюбили Нину, как родную. Отец Сергея очень хотел, чтоб у молодых скорее появился мальчик, который сделал бы его дедушкой и — главное — сохранил бы фамилию, которая пока остановилась на Сергее.

Но Сергей и Нина еще доучивались, он в аспирантуре, она в институте, да и доходы были невелики, и квартира тесная.

— Это плохо, наверное, что мы так рассчитываем, — говорила Нина. — Ведь совершенно новый человек, и какое мы имеем право решать, когда ему стать, как и мы, живым. Это только наш век такой.

— Во-первых, мы врачи, — ласково говорил Сергей, — во-вторых, ребенку надо создать условия. Вот дадут квартиру…

О квартире говорили часто. Пусть и хорошие были отношения с родителями, но хотелось своего угла.

После института Нина стала участковым врачом. Почти враз с этим защитился Сергей. Защита дала не только степень и хорошую зарплату, но и право на дополнительную жилую площадь. А так как врачам давали квартиры быстрее остальных, то вскоре они получили ордер. Комнату, выходящую окнами на юг, Сергей и Нина назвали детской.

Новоселье было семейным, стол даже не раздвигали. Родители Нины не приехали: конец лета, в совхозе самая работа. Из неродных пришла новая подруга Нины, Наташа, тоже врач. К этому времени Наташа успела, как она говорила, сбегать замуж, родила сына, которого подкинула родител ям, снова замуж не спешила, хотя за ней ухаживали, и она говорила, что проигрывает возможные варианты.

В подарок Наташа принесла несколько книг. Все о женщинах: Толстой — «Анна Каренина», Флобер — «Госпожа Бовари», Прево — «Манон Леско», Мериме — «Кармен», Мопассан — «Иветта», Залыгин — «Южноамериканский вариант».

— Сплошной разврат, — гордо сказала она, целуя Нину. — Я тебя, Нина, научу жить, из тебя, Нина, толк выйдет без остатка. Смотри, Сергей, — потрясающая губная помада: не оставляет следов. Бедный «Крокодил», как же ему придется теперь изощряться на тему супружеской неверности! Клеймо поцелуя снято.

Когда выпили за квартиру, за хозяев и гостей, следующий тост отец Сергея поднял за будущего новосела.

— За сохранение фамилии!

— Что ты прямо с этой фамилией, — остановила его жена. — Кто бы ни появился, все равно человек.

— Какие мужчины эгоисты, — поддержала ее Наташа. — Не нм мучиться, вот они и строят планы— Меня ко всем не причисляй, — отгородился Сергей… После аспирантуры он стал главным врачом родильного дома. — Я, в отличие от многих, нагляделся. Я думаю, собрать бы всех, кто хочет войны, а значит — смерти, собрать бы и показать мучения…

— Сережа, дай досказать папе, — попросила Нина.

— За будущего новосела! — повторил отец и предупредил: — Чокнулись — надо пить. До дна!

2

Решив окончательно, Нина все-таки медлила. Она только стала вживаться в работу, и ей хотелось утвердиться, а с ребенком еще год-два повременить. Она не понимала тех жен, которые говорили, что после женитьбы надо пожить для себя. Как это: для себя? Разве смысл брака не в продлении жизни, разве не безнравственно жить с мужем, отказываясь от детей? Как раз подошло время, когда ребенок мог появиться к зиме. Сосчитав, она перестала беречься. А работа? Работа не уйдет, ребенок важнее.

В первый месяц ничего не получилось. Во второй тоже. Когда прошел третий месяц, она решила идти на прием к врачу-специалисту. Прошла обследование. Она была здорова, она могла иметь ребенка. Ей посоветовали пригласить на обследование мужа, но Нина испугалась. Все еще может обойтись. В конце концов он сам врач. Еще и заругает, что ходила тайком от него.

Когда кончился еще один срок, она с отчаяния чуть было не сказала Сергею. Но сдержалась. А слезы, когда он тревожно стал спрашивать, отчего она плачет, отнесла на какую-то обиду по работе. Он успокоил ее и привычно заговорил о ребенке. Она повторила прежние отговорки, что работает недавно, что начальство ее осудит, что нехорошо перед больными, да и в квартире еще ничего нет, только-только начали обживаться.

Ей не хотелось терять Сергея. И не только потому, что она любила его, но даже чисто житейски — он хорошо получал, не изменял ей, хотя ее часто предупреждали, чтоб покрепче держала мужа, а то в его отделении сплошь красавицы: защитившись, он продолжал заниматься наукой, был перспективен. Странно, что все эти расчетливые мысли были и раньше, но если тогда она упрекала себя за них, то в эти времена, когда ничего не получалось с ребенком, она перестала отгонять их от себя.

Комнату, названную детской, Сергей сам оклеил обоями в желто-красных веселых цветочках. И вновь усиленно заговорил о ребенке. Он хотел и девочку и мальчика назвать Сашей. Как раз так звали и его и ее мать. Нина не знала, что делать. Отговорки ее уже не помогали. Она ссылалась на высокое давление, оно у нее действительно прыгало, но Сергей стал доставать редкие лекарства, чтоб его сбить. Она, как все врачи, не веря в лекарства, не хотела их принимать, и получилась первая крупная ссора. Впервые он хлопнул дверью и ушел.

Через два часа она стала звонить по знакомым, его не было. С ней случилась истерика. Она вызвала Наташу. Та догадалась позвонить в отделение. Сергей был там, с Наташей не стал разговаривать, а Нине сказал:

— Если ты не хочешь ребенка, давай разойдемся, и живи в свое удовольствие, а я хочу, чтоб у меня была семья. — И бросил трубку.

Нина, взяв с подруги слово, открылась ей во всем. Наташа тоже говорила, что Сергея жалко, что другого такого нет, но семью сохранит только ребенок.

— Что же ты-то с ребенком не сохранила?

— Как раз ребенок меня и развел. Но у тебя другое. Сергей все выдержит ради семьи. Нин, поверь старой развратнице, таких, как он, скоро не останется. А ребенка завести более просто, чем ты себе представляешь. Мало ли их ходит, мужиков-то. В любом автобусе битком набито. Есть я похожие.

Такай мысль, призналась Нина, была и у нее.

Они достали выпускную фотографию ее курса и развеселили себя тем, что стали сравнивать парней с Сергеем. Сергей светловолосый, представительный, никто рядом с ним не смотрелся, Наташа уже оставалась ночевать, как вернулся Сергей. Был он выпивши, принес шампанское. Нина хотела перед Наташей пошуметь на Сергея, но Наташа наступила ей на ногу. Она затеяла один из частых среди врачей разговоров — ругание журнала «Здоровье», его популярных статей. Она нарочно горячилась, втягивая в разговор супругов.

— Статьи для населения! — язвительно говорила она, взбалтывая шампанское в просторном бокале и просматривая его на свет. — Интересно! Вдуматься только — население! Лечим людей, отдельного человека, но просвещает население. Сейчас любая старушка — из крематория сбежала — вползет и говорит: у меня, доктор, то-то и то-то. Выпишите мне то-то и то-то, а чтобы не было побочных явлений, я достану то-то.

Сыграв роль миротворца, Наташа ушла.

Сергей поднял жену на руки и хотел ее поцеловать. Нина вырвалась. Снова получился скандал, уже серьезный. На этот раз хлопнула дверью Нина. Она пошла к Наташе…

Полночи они так и сяк обсуждали свой проект. Перебирали все варианты. Лучшим мог быть отпускной — знакомство с человеком, которого видишь впервые в жизни и больше никогда не увидишь, но вопрос: какая наследственность группа крови резус-фактор? А может быть, самое главное, мужчина должен быть трезвый, а где же они бывают трезвые, хотя бы два дня, да еще в отпуске, да еще без жен?

— Вообще никто не задумывался вот над каким фактом, — весело говорила Наташа. — Мы, врачи, утверждаем, что алкоголь, попав в организм, держится в крови две неделя. Покажи мне мужчину, который две недели не пил. А вчера — вообще уникально — привезли мальчика с черепом, гонял на мопеде, и его сшибла машина. Из милиции заявка — пробу на алкоголь. Обнаружили! Мать рыдает, невеста хнычет: не пил ни грамма. Оказывается, ел накануне вишни. В желудке забродили. Теперь доказывает, что не верблюд. А водителя — какой-то начальник — оправдали. Так вот, запиши в протокол, — смеялась Наташа, — все население земного шара зачато в пьяном виде, а посему дефективно.

— Ты, Натка, такая циничная, — в который раз говорила Нина. — Группа крови, цвет волос!

— Мы врачи, — отвечала Наташа, — все предопределено.

— Но главное-то — любовь.

— Да и я верю, что любовь. Когда любят, дети получаются красивыми. Но кто тебе запрещает любить ребенка?

— В конце концов я ни разу не изменяла мужу…

— И зря! А чтоб ради спортивного интереса.

— Мне мужа хватает.

— Редкий случай.

— Я верю в одно, — сказала в конце разговора Нина, — что если ребенка любить, то он будет похож на отца и мать. А уж я знаю, как будет Сережа его любить.

Наташа вспомнила знакомого юношу, он жил на одной с нею площадке. Кончает технологический, высокий, цветом волос походит на Сергея.

Ночной сон, в котором будущий ребенок крепко обнимал ее за шею, измучил Нину.

Утром Наташа, стоя у окна, подкараулила выход юноши из подъезда и позвала Нину.

— Чем плох? Имя влекущее — Анатолий. Бери, пока я добрая.

Нина видела сверху, как Анатолий резко перешагивает лужи.

— И всегда думать, что ребенок Анатольевич, а не Сергеевич!

— Не тот отец, кто родил, а тот, кто вырастил.

— Но ведь нужен хоть призрак любви!

— Призрак все равно не любовь. Кто тебе не дает представить, что это муж, а не человек со стороны.

Можно было не быть врачом, чтоб видеть, что что-то неладно. Сопоставляя поведение Нины, ее слезы, Сергей не мог представить, чтоб Нина не хотела стать матерью. Перечитав массу специальной литературы, он все-таки вынужден был поехать в поликлинику. Выбрал платную, хозрасчетную, записался приезжим, сославшись, что паспорт на прописке. То, о чем он догадывался, подтвердилось. Причина была в нем. Болезнь не была ни врожденной, ни наследственной, сказалась давняя, еще с армии, простуда. Спеха циалист советовал операцию. Невольно выдавая, что он не простой больной, Сергей стал советоваться о других способах лечения. Специалист, видя осведомленность Сергея, пожал плечами.

— Воля ваша. Вполне может быть, что пройдет и так.

И Сергей заставил себя поверить, что пройдет. И стал тянуть время, но как раз это испугало Нину.

3

В пятницу состоялся придуманный день рождения. Анатолий пришел с другом. Нина заранее приготовила смородиновый напиток, налила в бутылку из-под вина и объявила, что пьет только такое. Студентам Наташа выставила коньяк. Еще коньяк и шампанское они принесли с собой.

Нина видела, что нравится Анатолию, но очень боялась, что он много выпьет, и сказала это Наташе, когда помогла унести на кухню посуду.

— Не умеешь ты, Нинка, ценить мгновения.

— Боюсь.

— Тогда быстрее.

Они вернулись в комнату. Ребята, видно было, решили перейти к делу. Приятель Анатолия встретился им в дверях.

— А я тебе, Наташа, иду помочь.

Через минуту Наташа заглянула, уже в пальто, и сказала, что они пойдут питаться кислородом.

— Сигарет купите, — попросил Анатолий.

Они ушли. Он подсел. Его решимость обрадовала Нину, она подумала, что он опытный, и поддалась, когда он поцеловал ее. Так как она пила только смородиновый морс и не курила, то услышала запах вина и дыма, не стерпела.

Он погасил свет и вернулся к ней. Не думая ни о чем, только твердя про себя фразу, которой ее учила Наташа: «Это Сергей, это Сергей, это Сергей…», она и в самом деле пыталась представить Сергея.

Ее торопливость все испортила. Анатолия хватило только на то, чтобы больно сжимать ее и прижаться губами с такой силой, что она почувствовала во рту кровь. Все сжалось в ней, ей стало противно до омерзения. Она оттолкнула его, ушла в ванную, залезла под ледяной душ и почти до крови царапала себя мочалкой.

Одна, ликующая мысль бесила ее — она не изменила Сергею, любит Сергея. Никакой злости к Анатолию она не чувствовала, даже жалела его. Оделась, причесалась и вернулась в комнату. В пепельнице дымилась почти целая сигарета, Анатолия не было.

Нина позвонила Сергею, умолила его подмениться ил это дежурство. Сергей примчался домой. Он носил ее на руках так долго, что она боялась — надорвется. Когда он целовал ее, ей было очень больно, но она мстительно говорила себе: так тебе и надо.

Наутро, на работе, она рассказала Наташе, жаждавшей подробностей, что ничего не получилось, но что она надеется, что неспособность Сергея была временной, что она заново влюбилась в мужа. Наташа ехидно поздравила.

Вечером Нина оставила мужа голодным, они смотрели телевизор, он лежал головой на ее коленях и злился, что концерт никак не кончится. Он издевался над каждым новым платьем каждой новой певицы, смотря по тому, сползало ли оно с плеч или поднималось к ним.

— Нравственность, — говорил он, — то падает, то поднимается.

Она поглядела на часы — сутки назад Анатолий стиснул ее. Рука ее замерла в волосах Сергея. Но снова была хорошая ночь. Сергей шутливо прикладывал ухо к ее животу, будто слушая сердечко ребенка.

Меньше десяти дней прошло до нового разочарования. Нине пришлось сказать, что она пила лекарство.

Он чуть не ударил ее.

— Как ты могла? — сказал он, стискивая ее плечи, раньше он никогда так не делал. — Как ты могла? Ты хочешь жить только для себя, живи! А я-то думал!

Разжал пальцы и ушел. Она почему-то поняла, что он вернется пьяным. Переодеваясь, она увидела на плечах светло-голубые пятна синяков.

На работе почти автоматически принимала и слушала больных. В большинстве своем это были вдовые старушки, болезни их были простыми, но уставшие сердца плохо сопротивлялись даже им. Старушки и сами понимали, что полного исцеления не будет, но просили хотя бы отодвинуть болезнь. Или, чаще, говорили: поддержать. Поддержать почки, поддержать желудок. Нина уже привыкла к тому, что главным для больных было не лекарство, а участие врача. И если бы было время, то можно б было посидеть и поговорить с каждым побольше. Часто Нина вспоминала свою мать.

Сегодня пришла в кабинет Наташа. Нина, прорвавши прием досыта наревелась пред ней.

— Может, вам не мучиться, а взять ребенка из Дома малютки? Сергею, при его связях, это просто.

— Я не буду любить чужого.

— Еще как полюбишь.

— Я могу родить сама. Ты можешь еще раз позвать Анатолия?

— У меня не каждую пятницу день рождения.

4

Больше половины дня съедали вызовы к больным на дом. Один вызов был к мужчине тридцати пяти лет. Он сам не знал, что у него болело. Испуганная жена подставила стул к дивану. Мужчина, бледный от боли, все же шутил, когда Нина прощупывала печень на уже обозначившемся животе.

— И вам не страшно ходить одной по чужим домам?

Жена, нервно взглядывая на Нину, собирала раскиданные игрушки.

— Чего же бояться, — отвечала Нина, следя за его лицом и ловя гримасы боли, — бояться нечего, насильники перевелись.

— Точно, — отвечал он, вытирая полотенцем мокрый лоб. — Сейчас у всех ума хватает на что угодно, только не на любовь.

Нина выписала направление на анализы, назначила жене прийти за листком нетрудоспособности.

На улице, когда Нина полезла в сумку за адресом следующего вызова, то увидела коробку конфет. Хотела вернуться, но торопилась.

Когда назавтра жена Захаревского пришла, Нина успокоила ее, употребив входящую в моду поговорку врачей: не беспокойтесь, несмотря на все наши старания, больной выживет. Женщина несмело улыбнулась.

— Не пускайте его в командировки, мы его совсем не видим, — Вдруг заплакала и мстительно сказала, что болезнь ему в наказание за измены ей. — Будешь с ним сама больной.

Вечером Нина рассказала Сергею об этой женщине. Он седел, листая патентный медицинский журнал. Оторвался, пожал плечами.

— Мне кажется, что слово «измена» себя изжило. А что, если он ее разлюбил?

— Но это ужасно, Она говорит, что живет с ним только ради детей, — сказала Нина и тут же прикусила язык. — Послушай, — торопливо сказала она, — у него немного песо-чек, что ты посоветуешь?

— Да ведь вы — терапевты — рады человека одной болью в гроб загнать. Будешь вымывать?

— А что?

— Я бы запустил, довел до камней, а с ними под нож. Раз перетерпеть, и все. А тут эта режущая боль, да еще неизвестно отчего. Вымоешь, там новые отложения. И снова?

— Кто ж виноват, что такая вода.

Сергей отлистал назад несколько страниц.

— Как раз о воде. Воды на Земле — семьдесят процентов поверхности. И только процент ее — это пресная вода рек и озер. Если учесть степень всеобщей загрязненности, скверную фильтровку, ржавые трубы водопроводов… На четвереньках к Байкалу поползем.

— А сам из-под крана пьешь.

— Кипяти. Остатки минеральных солей выкипят, и останется тот самый песок, что у твоего пациента.

Нина любила, когда Сергей говорил о своих занятиях. Сейчас тем более, они отвлекали от разговоров о ребенке.

— Твои исследования важны для многих.

Он не выдержал:

— Опять эта идиотская теория пользы для неопределенного большинства в ущерб конкретному меньшинству! Поздно, — вдруг ласково упрекнул он себя. — Ужинай, Нинок. Посмотри там, я сегодня на рынке был.

Он ушел в ванную и громко говорил оттуда:

— Врачу полезно быть на рынке. Наблюдать. Какие драконовские цены на то именно, что полезно, что витаминно, то есть то, что помогает продлить жизнь. Пища всегда была простым насыщением, наградой за труд, сейчас нет — она и цель и средство выжить. Это тревожно, это оттого, что люди боятся смерти, но ведь… Нин!

— Да.

— Настоящий мужчина бреется не утром, а к ночи.

У нее резко заболела голова. Она ушла в спальную, открыла балконную дверь и сжала виски. Ей стало страшно, что вдруг когда-то ей станет противно, что Сергей — ее муж. Он встревожился, пришел к ней. Она выругала себя за плохие мысли и постаралась улыбнуться. Сергей заметил ее состояние укутал до горла, принес чаю. Чтобы не молчать, она спросила, что еще он вычитал в своем сборнике.

— Сплошная проблема головной боли. Перерастает гипертонию и рак. Я всерьез думаю, — засмеялся он, — тебе не холодно?

— Нет. — Она достала голую теплую руку и погладила его. — Что ты серьезно думаешь?

— Точно так же, как от малой подвижности и переедания наступает ожирение, так же от бездумья болит голова. Надо думать, давать ей нагрузку, требовать от сердца свежей крови. Головная боль — расплата за лень. Люди наивно думают, что мыслят, а в самом деле каждый запрограммирован надолго вперед. Ну и так далее. Ну, спи, спи…

Она знала, что и он не спит, когда потихоньку ворочалась, и старалась неслышно дышать.

Через три дня он принес новость, он просил, и удачно, ее переводили лечащим врачом в стационар. Конечно, врачи, как только могли, уходили из участковых, и она часто жаловалась на перегрузку, но тут вдруг воспротивилась, стала говорить, что кому-то надо и в участковых быть, не всем же в спецполиклиниках трех больных в неделю принимать, надо кому-то и по тридцать за полдня. Почему-то стала упрекать:

— Ты о другом бы подумал: как нагрузку распределить, а не о том, как жену пристроить.

— Я думал не о тебе, а о твоем здоровье.

— Спасибо. — И жестоко и несправедливо добавила: — О своем позаботься.

В обед, заканчивая с Наташей еще ту коробку конфет («Как все ординарны, — сказала Наташа, — ум дальше подношения конфет не идет, я весь желудок шоколадом испортила»), заканчивая конфеты, Нина напомнила об Анатолия.

— Уж прости, — весело ответила Наташа, — нормальный юноша, немножко торопливый, но это пройдет. К тебе не вернется, эти юноши щепетильны.

— Ты хочешь женить его на себе?

— Зачем? Пусть он женится на ком хочет, да он и дружит с какой-то, пусть женится. А ко мне вернется в будущем. Все они вспоминают о своих прежних любовях, когда у жен беременность и они противны женам. Так что тебя он забудет, меня никогда.

Но ты можешь сказать ему, что мне ничего не нужно, только… нет, противно!

Усмехнувшись, Наташа вытащила из сумочки круглый пузырек лака для ногтей.

— Угадай, сколько стоит? «Королевский».

— Мне сейчас до того? — упрекнула Нина.

— Обязательно до того. Дай руку. Дай, Нин, на счастье лапу мне. А стоит эта фиговинка пятнадцать рублей. Так что запиши, Нинон, современную пословицу: «Чтобы быть красивой, надо платить». — Наташа, щурясь, касалась кис точкой ногтей. — Я ведь не ханжа, книги — вот моя страсть. Они меня вывели в люди, они и развратили… Ты простишь мне? — спросила она через минуту. — Простишь: для тебя же. Сделаем так. Ты побудешь в ванной, он придет, мы немного посидим, потом я выйду, а ты войдешь к нему в темноте вместо меня.

— Ты что!

— Только немножко прибавь в бедрах и, — Наташа захохотала вдруг, глядя на растерянную Нину, обе седели в белых халатах, — ну да, прощай, коса — девичья краса. Не могу же я за неделю догнать тебя по длине волос. Не такая уж большая плата, между прочим. Вчера, кстати, Боря, наш юрист, водил меня в ресторан, и там все заказывали певице песню, названия не знаю, в ней слова: «Судьба решила все давно за нас». Ничего шлягер?

Нина взяла пустую конфетную коробку и медленно расчленяла ее.

Медсестра принесла из лаборатории результаты анализов, в том числе того мужчины, Захаревского.

— Не возись ты с ним, — посоветовала Наташа, — гони на стационар. Да! Нин, прости меня, ты или дура, или еще хуже: ты почему не хочешь идти лечащим?

— Он тебе сказал?

— Я же друг вашего дома.

— Иди сама.

— Уже иду. В реанимацию. Но не на выезды, пусть мальчики по ночам катаются, в отделение.

Еще не понимая почему, вечером Нина сказала Сергею, что погорячилась. Он назвал умницей, кому-то позвонил, что Нина согласна.

А еще через день, когда надо было выходить на новую т работу, Нина увидела, что кончился польский шампунь для волос, а такого же в магазине не было.

— Отрежу волосы, — сказала она Сергею.

— Жалко.

— На одних укладках разоришься. Причем я же в новый коллектив, кто там знает.

— Как хочешь. — И добавил еще энергичней: —Это твое личное дело.

В парикмахерской мастер — молодая девушка — предложила помочь Нине продать волосы, но Нина отдала их даром, как бы откупясь от назойливой мысли, что отрезала волосы после разговора с Наташей.

На улице услышала стриженым затылком холод и втянула голову в поднятый воротник.

5

Это было жестоко — на работе, ежедневно, буквально в прямом смысле, через руки Сергея проходило множество новорожденных, он вначале глох от криков младенцев, потом привык, а своего ребенка пока не предвиделось.

Навещая рожениц в палатах, следя за их выздоровлением он всегда удивлялся быстроте возвращения женщин к жизни. Они старались шутить с ним, самые бойкие спрашивали, когда можно планировать следующего. Он грубовато шугал:

— От вас не дождешься. Вы и по разу-то раз в жизни рожаете. Так и вымрем.

— Ой нет, не вымрем, — отвечала бойкая татарка Зейнаб. — Четыре раз была, пятый раз жди.

Он видел, как хорошеют женщины после родов, как светлеют еще недавно покрытые пятнами лица, как радостно стараются женщины восстановить талию поясом больничного халата. И каждый раз вспоминал Нину.

Он пытался позвать ее к себе на работу. Так продумал маршрут, чтоб она даже криков не услышала, но чтоб увидела малышей, хотел провести ее по палатам, откуда женщины шли на выписку. Нина не захотела. Даже один раз он сделал так, чтобы ей позвонили, что ему плохо, и в самом деле, он переработал и вдобавок до одури напился кофе между операциями, но Нина упросила поехать Наташу, а сама звонила каждые десять минут.

На новой работе, знакомясь с картотекой, Нина не увидела карточки своего больного. Как же? Ведь она выписыи вала направление сюда. И хотя можно было послать медсестру млн позвонить новому участковому, Нина вечером зашла в его квартиру. Открыл мальчик. «Папа в командировке, мама на работе».

На улице ей показалось, что в такси мелькнула жена Захаревского с другим мужчиной, Скорее всего, это показалось, но Нина неосознанно искала такие случаи, которые могли бы оправдать ее.

Наташа не только не шутила со своим предложением, но, зная расписание работы Сергея, подгадала так, чтобы устроить встречу в его дежурство.

И Нина пришла к ней.

Ее прямо затрясло всю, когда она, сидя в ванной, услышала голос Анатолия. Она вдруг поймала себя на мысли, что хочет быть с Анатолием вовсе не из-за ребенка, что нет ей оправдания. Это ужаснуло ее. Вдруг она не нашла в себе того, испытанного в первую встречу, стыда, того омерзения к запаху коньяка и сигарет, вдруг ей захотелось, чтоб это повторилось, но только по-другому, только сейчас она вспомнила, что он чего-то бессвязно и ласково бормотал тогда, что у него были трясущиеся, торопливые, как у воришки, руки. Ей захотелось унять его дрожь. Ей не хотелось, чтоб Анатолий плохо вспоминал о ней или чтоб забыл ее, ей казалось, что в комнате сейчас происходит то, что принадлежит ей. Она будто впервые возводила себя на ложе.

Когда пришла Наташа, она сидела на краю ванны и, бессмысленно уставясь в полотенце для ног, сцарапывала с ногтей «королевский» лак.

— Ну! — страшным шепотом сказала Наташа и потянула на кофточке Нины затрещавшую молнию.

— Н-н-не смогу, — сказала, дрожа, Нина.

— Он сможет! Ну! Молчи!

Наташа втолкнула ее в темную комнату.

— Я уж засыпаю, — сказал он из темноты.

Одно билось в ней — представить, что это муж. Анатолий уже гладил ее холодное плечо. Она была как деревянная. Он приподнялся на локте, укрыл ее одеялом, скользнул по волосам и шее. Ее еще хватило на то, чтобы вытерпеть, как он царапает ее браслетом, чтоб услышать, как загремели под ее ухом часы, даже то она вынесла, что он шепчет имя Наташи, ведь и она думала, что это не Анатолий, даже это, но когда он, совсем не робко ’ и не нервно, а как-то подомашнему стал подворачивать ее, она очнулась, отшвырнула его и выскочила.

Она слышала за собой, как шлепнули по полу его босые ноги, но уже закрыла дверь комнаты снаружи и прижалась к ней. В прихожей слышался запах дыма и близко стоял красный огонек сигареты. Нина схватила у Наташи этот огонек обожглась, сломала сигарету, обожглась еще раз. Наташа громко сказала через дверь:

— Подожди, мне плохо.

— А кому сейчас хорошо? — так же через дверь пошутил Анатолий.

— Знаешь, рыбка моя, — сказала Наташа через десять минут, когда Анатолий хлопнул в сердцах дверью и ушел, — так, как ты, с мужиками не поступают. — Она зажгла новую сигарету. — Я его, можно сказать, довела до кондиции, мужик вовсю цокал копытами…

— Не надо, — попросила Нина. — Я сама знаю, что я дрянь. Я сейчас готова за ним босиком по снегу бежать.

— Уж кто дрянь, так это я, — сказала Наташа. — г Чего это мы в ванной сидим? Давно не мылись?

В комнате горел свет. Наташа села за накрытый стол и, продолжая курить, звякнула рюмками.

— Как хорошо, и вино осталось. Пей, Нинка, пей да посмотри, как сейчас со мной будет истерика. — Она вытряхнула из сумочки элениум, раскусила две таблетки. Нина попросила и себе.

Зазвонил телефон. Наташа отвечала кому-то, взглядывая на Нину и хмурясь.

— Смотри сам, — говорила она. — Это твое личное дело. — И, торопливо отпив из рюмки, засмеялась: — Тебе повезло, я удобная женщина.

Дома Нина увидела записку — Сергея вызвали на работу. Его часто вызывали, и если Нина иногда сердилась, то сегодня была рада. Она хотела залезть под душ, но раздумала. Не хватило никаких сил поглядеть на себя в зеркало.

Она зябла под одним одеялом, укрылась сверху еще одеялом Сергея, все равно ноги были ледяные. Как она их ни кутала, не согревались. Лоб горел, язык стал шершавым. Нина с радостью говорила себе: так тебе и надо, дрянь, кошка драная. Она встала, взяла градусник, достала меховую зимнюю шапку Сергея, снова легла, засунула в шапку ноги. Они быстро согрелись. И Нина забыла о градуснике.

Дожидаясь сна, снова вспомнила вечер, огонек сигареты у двери комнаты, тепло одеяла на плечах, царапину от браслета именно на том месте, где когда-то больно вцепился Сергей. Она потянулась потрогать царапину, повернулась и услышала хруст — лопнул градусник.

6

— Ты зря осуждаешь ее, — говорила Наташа.

— Ничего себе зря. Курить начал, выпивать. А она временные затруднения записывает в преступление.

— Ну, мужикам лишь бы найти оправдание своим слабостям.

— Но это против природы — не хотеть ребенка.

— И что ты пристал! Да, может, ей не хочется. Давай я тебе рожу.

Сергей нашарил ногами шлепанцы, сходил за сигаретами. Почему-то ему захотелось поглядеть на себя в зеркало, но в комнате было темно.

— Тебя не бесит зависимость от потребностей организма? Меня бесит, — сказала она, когда он вернулся. — Потребность организма превращена в таинство. Какое таинство — девяносто девять процентов разводов от этого. Но ханжество у нас развито До такой степени, что об этом не говорят, а если говорят, то только в виде призывов говорить об этом. Смотри, все слова на разных языках, обозначающие любовь, переводятся как желание. Кама, Купидон, Эрос — все это о желании. Уйти от мира значит — уйти от желаний, тебе не противно, что я такая умная?

— Значит, так запрограммирована, — засмеялся Сергей.

— А что? Возвышение духа всегда за счет унижения плоти. Женщины сильнее зависят от природы. Боюсь я всегда женщин-активисток, значит, у них что-то ненормальное в семье…

— Ты выйдешь замуж? — неожиданно спросил Сергей.

— Бери.

— И возьму! — Сергей сжал ее и повторил: — Возьму!

— Интересно, надолго тебя хватит сжимать меня со страшной силой? — спросила Наташа. — Руками за шею не обовью, не жди.

Сергей все держал ее, и она стала вырываться.

— Отпусти, Сереж!

Он отпустил.

— Дрожат ручонки, дрожат твои драгоценные. Знаешь, зажги свечи, погаси свет.

Сергей зажег наполовину сгоревшие свечи. Когда они подложили себе изголовье повыше, на одеяло поставили красный поднос, а на него пепельницу и бокалы и налили их, Наташа подняла свой и, глядя сквозь молодое вино на горящую свечу, повернулась к Сергею. Тот повторил:

— Выходя.

— Нельзя портить твою блистательную карьеру.

— Какая там! — отмахнулся Сергей.

— Я бы вышла, — сказала Наташа, — бегом прибежала, если б не знала Нинку. А ты ее любишь и уйдешь к ней.

— Любил.

— Любишь.

— Она доведет до обратного.

— Хорошие у меня плечи, — сказала Наташа. — Похвали.

Сергей погладил Наташу свободной рукой. Она осторожно поставила бокал на поднос.

— Тебе надо быть двоеженцем. Ведь это же невозможно с женой — сигареты, вино, свечи горят, и никаких проблем… Нет, — сказала она через какое-то время, — не гожусь я в жены, я потребитель, мне много надо. Вот в чем сила жен — в том, что им надо меньше, чем любовницам. А сила любовников в том, что они дают больше мужей. Правда, временно.

— А по совместительству? — спросил Сергей.

— Тащи поднос, — засмеялась Наташа, — это только наш юрист Боря может все враз, так как ничего не может.

И совсем неожиданно сказала вдруг:

— Знаешь, у нас выступал парень, он изучал данные института реанимации. Все возвращаются с того света с неохотой. Почти все говорят о тоннеле, в конце которого свет.

Вечером этого дня Наташа пришла к ним, много хохотала, курила, снова ругала журнальные статьи на медицинские темы.

— Образец сексуального воспитания, прочтите — встречи мужа и жены желательны два раза в неделю, предпочтительно в одно и то же время. — Смеялась и отпивала глоток. — Но как же страсть? И как тогда жить мировой литературе? Где удары молнии, вспышки крови — и почему встречи только между мужем и женой? А куда деваться бедным одиночкам? Нина, куда мне деваться?

— Я плохо себя чувствую, — отвечала Нина.

— Сейчас читаю материалы конференции генетиков, — говорил Сергей, разливая чай. — Один врач берется научно предсказать пою жизнь человека, начиная с недельного возраста до смерти. То есть то, чем и когда будет этот человек болеть. Например, блондины чаще сердечники, и так далее. Так что не за горами то время, когда слово «судьба» уступит место расписанию болезней.

— Ну их, ученых, — сказала Нина. — Они все готовы объяснить.

— Как это «ну их», — ответил Сергей. — Ведь дожили до внутриутробного переливания крови, доопределения пола по зародышу?

Нина взяла чайник, сказав, что он остыл, и пошла на кухню.

Она слышала, как Наташа упрекнула Сергея за то, что он говорит о ребенке.

— О’ чем же мне еще говорить? — громко ответил Сергей. — Моя профессия.

— Наташа, оставайся, — сказала Нина, — Куда уходить, на ночь глядя?

— И мне не провожать, — поддержал Сергей, — Конечно, оно бы и неплохо для здоровья — прогулка перед сном, Но все эти прогулки, всякий туризм, физзарядки — все эти попытки выживания противны природе человека. Молодец Армстронг, побывал первым на Луне и заявил, что бессмысленно стараться продлевать жизнь. Каждый проживет столько, сколько отвел ему бог.

— С большой буквы! — воскликнула Наташа. — Ведь это же имя собственное. До чего дожили. Школьник Петя Иванов помог пенсионерке Серафиме Борисовне погулять с любимым мопсиком Чапой в сквере имени Павлика Морозова. Все с большой, даже собачье имя.

— Ты остаешься? — спросила Нина.

— Намек поняла, — ответила Наташа. — Надо и мне замуж. — Она зевнула. — Это же заблуждение, что трудно выйти замуж. Ерунда. Секрет прост. Жениться всегда хотят на более молодых, а я всегда буду кого-то моложе.

Разошлись спать. Наташа посидела на кухне, чтоб не курить в детской, где ей постелили. Она долго не могла уснуть, ей казалось, что в большой комнате не спят, но ошиблась. Нина и в самом деле недомогала, а у Сергея был трудный день, да еще накануне бессонная ночь.

«Пойду под душ, — подумала Наташа, — смою печаль».

Разделась и на цыпочках прошла в ванную. Включила свет и уже хотела пустить воду, как обрезалась.

В ванной, в холодной воде, плавали розы на длинных зеленых стеблях. Две розы легли крест-накрест.

7

Нине было сделано легкое внушение — в личной карточке привезенного «скорой помощью» больного Захаревского значилось, что у него больна печень. Печень болела, да, но главное было в запущенной язве.

— Как же вы так, — говорила Нина, — я была у вас, а вы ни полслова о желудке.

— Надо же от чего-то умирать, — отвечал Захаревский. — Да с этими командировками, с этой сухомяткой…

— А вы откажитесь…

— Надо же кому-то и ездить.

— И жене радость.

— Спорный вопрос, — засмеялся Захаревский.

Он нравился ей, этот Захаревский. Она видела, что и больные в этой палате повеселели и тянулись к нему. На одной из летучек Нина говорила о микроклимате нравственности в палатах, приводя в пример своего больного. Через медсестер это дошло до него.

— Значит, мы коллеги, благодарю, — говорил он. Он вернулся с рентгена, где выпил стакан жидкого мела, морщился и вытирал рот салфеткой. — Побелили меня изнутри. Значит, я оптимист, благодарю. А меня в управлении всегда называют пессимистом. Сейчас век недоверия. Результаты одной экспедиции проверяются контрольной экспедицией. Официальное недоверие. Оттого, что срывают почести те, кто открывает большое месторождение, а не те, что честно докладывают о пустоте. Так что я — пессимист.

Нина плохо слушала. Она видела, что нравится Захаревскому, и он нравился ей, но думать о нем, как об Анатолии, она не могла, и дело тут было не в непохожести, а в том, что она знала его жену. К тому же он был больной ее отделения, она и смотрела на него, как на больного, но всего только раз зашла проведать его, когда его перевели в хирургическое.

Юрист Борис Эдмундович постучал к Сергею подписать направление в Дом ребенка на новорожденную, которую оды я из рожениц не захотела взять с собой.

— Причем я уже но удивляюсь, — говорит юрист, — но каждый раз поражаюсь. Санитарки сообщили, что за углом ее ждало такси, в нем парень. Отсутствие чувства отцовства меня не удивляет, но мать!

Сергей листал коротенькую историю роженицы. Марина, девятнадцать лет, маляр-штукатур, живет в общежитии прописанных по лимиту.

— Сказала санитаркам, если сообщат по месту жительства, то подожжет роддом, Я думаю, Сергей Михайлович, надо и эти слова сообщить ей на работу. Надо же хоть как-то хоть чему-то учить. Она подожжет! Как будто насморком переболела!

— Плюньте, Борис Эдмундович, — отвечал Сергей. Он смотрел карточку ребенка. Девочка, данные хорошие, три триста, почти полметра. — Да. В тот раз мне звонили, чтоб мы направляли с именами. Она не сказала — как?

Борис Эдмундович хмыкнул.

— Назовем Сашенькой. — Сергей взял ручку и вписал имя. — Александра. А также… — он замолчал, он вспомнил роженицу, молоденькую, высокую. Она шла не через него, он бы и не обратил внимания, но няня внизу говорила о ней, жалела, что без мужа. — Не отправляйте пока. Подпитаем как следует, догоним хотя бы до пяти килограммов. А потом, — сказал Сергей, глядя на юриста, — потом прошу вас, Борис Эдмундович, помочь мне, оставьте это между нами, помочь мне оформить эту девочку на мою фамилию.

— А наследственность! — завопил юрист.

— Насытим витаминами, — говорит Сергей. — Вы знаете, Борис Эдмундович, у нас в институте читала некая Златогорова. Тетка ничего, но никак не могла произнести это слово: «насытили». Говорила: «насыстили». Примерно так: «Данного пациента вовремя не насыстили витаминами, и он сошел на нет». Но мы насыстим, верно?

О событии узнали первыми роженицы, так как им приносили кормить девочку. Просили покормить наперебой. Сергей в день не по разу видел маленькую Сашеньку. Прошла неделя. Сергей купил цветов и хотел сказать Нине о своем решении, но дома его ждало известие — телеграмма. Просили Нину приехать к заболевшей матери.

Все-таки он начал говорить:

— У нас без матери осталась девочка. Зовут ее Саша.

С Ниной стало плохо. Сергей отнес это на сообщение из дома. Нина долго сидела у телефона, заказывала разговор. Приняли только на утро. Она почти не ложилась.

— Ты говоришь не с дочерью, а с врачом! — кричала она утром в трубку. — Что?.. Я еду! Слышишь? Еду! Я еду, — спокойно сказала она Сергею.

Он поехал за билетом, С вокзала позвонил, что взял билет только на вечерний.

Нина отпросила на работе три дня, потом хотела ехать по магазинам, но сил хватило только на то, чтоб купить колбасы и масла. Целый день она не могла ни присесть, ни прилечь, думала все о том, что болезнь матери (а про себя она поняла и готовила себя, что смерть) — это наказание ей за ее грехи. Она именно это слово говорила: это мне за моя грехи.

Сергей проводил ее. Передал для отца сигарет, бутылку коньяку. Она не хотела брать. «Я пока не на поминки». — «Выпьете на радостях».

На платформе было ветрено, угольная гарь летела в глаза. Оказалось, что Нина в купе одна.

— Сейчас бы вместе ехать. Тепло, вдвоем.

Нина измученно взглянула на Сергея. И он снова не сказал о Сашеньке.

Если не считать незначительных, но обязательных взаимных слов, ни о чем не говорили. Сергей достал сверху и расстелил матрас. «Сразу ложись». — «Зачем? Всего четыре часа».

С платформы он постучал в стекло, переждал отправление и, когда поезд дернулся, повторил одну из своих шуток прежних прощаний, показал, что он в таком горе от разлуки, что готов головой биться о железную опору.

Раньше, уезжая, она представляла его путь обратно, сейчас забилась в угол, ни о чем не думая. Проводница предложила чаю-Нина отказалась. Поезд определился в направлении, перестало мотать на стрелках!

Мать, уже не работавшая в совхозе, колотилась по хозяйству, старалась побольше послать детям. «Ни на минуту не присядет», — возникло вдруг в голове Нины. Это были чужие слова, кем-то сказанные о матери или о таких, как она. Вспомнилось, как она передала им тушку кролика и сало. Кролика съели, а сало так долго лежало в холодильнике, что наконец выбросили.

Не переступая порог купе, какой-то мужчина попросил разрешения войти. «Конечно», — сказала она, думая, что это сосед по купе.

— Прошу вас, чтоб вам не показалась странной моя просьба.

— Да? — тогда она почему-то подумала, что в поезде кто-то болен.

— Мы хотели что-то взять па дорогу, но перед отправкой оказалось, что сейчас около вокзала ничего невозможно купить. Так мы охраняемся от пьянства. Но нам же не для пьянства, нам для настроения, для веселья. Для нервной разрядки. Может быть, у вас есть хоть что-то?

Она почему-то обрадовалась случаю отдать коньяк. Мужчина чуть не подпрыгнул. Убежал, быстро вернулся, стал звать Нину в их купе.

— Если вы не пойдете — и я не пойду. Пусть они пьют, мне лучше около вас.

Но его друзья пришли и вытащили их обоих. В коридоре он спросил ее имя. Она назвалась — почему? — Наташей.

По-мужски изуродованная ножом колбаса и неочищенные разрезанные апельсины лежали на газете.

— Наташа, — сказал мужчина, севший рядом, — эти морды совсем не знают, зачем их сюда позвали, им лишь пить. Вы за что, морды, пьете?

— Доложи!

— Я и Наташа празднуем не то чтоб свадьбу, но общую точку отсчета сошедшихся жизней.

Нина невольно улыбнулась.

— Что ж, пусть вам будет горько, — ответили им.

Когда они вернулись в купе, ей оставалось ехать часа два. Она вошла первая, но уже чувствовала, что он не отстанет. Мужчина говорил, что вся его жизнь была ожиданием ее, что только она поняла его, что он готов ради нее и так далее. Что на всем белом свете только этот мчащийся поезд и они в нем, что сиротство и обездоленность в нас самих, что, в конце концов, что изменится в мире, если им будет хорошо.

Что-то сломалось в ней.

8

Он помог ей вынести чемодан. Спрыгнул и принял ее на руки. Сунул ей в карман, она знала что.

— Интересно, — сказала она, — сколько стоит час профессиональной проститутки?

’— Что ты! — говорил он. — Это же ото всех, за коньяк.

— Теперь это так называется, — говорила она, вспоминая Наташу.

— Так как? — спросил он. Он умолял назвать номер ее телефона. Когда он вернется из командировки, они встретятся.

— Нет. Ничего этого не было.

— Не было, не было, — торопливо согласился он, — мне только видеть тебя. Клянусь чем угодно, всем святым клянусь.

Его звали от поезда. Проводница смотрела на них, из-за нее глядели его приятели.

Поезд тронулся.

— Я найду тебя, — пообещал мужчина иубежал.

На этой остановке сошла только она. Навстречу ей из маленького вокзальчика под руки вывели отца…

Через четыре дня, этим же поездом, она возвращалась. Достался билет только в общий вагон. Сидеть среди плачущих детей долго не смогла и пошла в ресторан. Там что-то заказала. И вдруг встала и, понимая, что это ненормально, прошла через два следующих вагона в тот, в котором ехала на похороны.

Постояла в коридоре. Рядом остановился мужчина. Закурил, немного опустил окно. Стало слышнее грохот состава, холодный воздух опахнул.

— Не дует?

'— Нет.

— Уже все, — продолжал он, следя, чтобы дым не попадал на нее, — уже все, холодов не жди. То есть таких настоящих, ядреных. Будет то ветер, то снег, а в основном слякоть.

Дверь того самого купе отодвинулась. Но никто не вышел. Нина не выдержала и заглянула. Женщина и двое мужчин играли в карты.

— Не составите компанию? — пригласили ее.

Она, слова не сказав, ушла. В ресторане было по-прежнему пусто.

— А я думаю, кто это увел такую очаровательную клиентку, — пошутил официант, что-то ставя на столик. — Немудрено: такую красавицу. О, вот и охрана!

— Позвольте причалить? — За столик без всякого позволения садился офицер в голубых погонах. Щелкнул пальцами, официант, кивнув, ушел. — Почему это, — начал офицер, — вот я — летчик, а выражаюсь морскими словами: затралить, заякорить, взять на буксир. Валера, мне говорят, ты ж сверхзвуковик, ты говори: приземлиться на три точки, или: крыло в крыло…

«Жеребцы, — подумала Нина и встала. — Сколько это стоит? — старалась угадать она, глядя на тарелку. — Оставлю пятерку».

— Па-апрашу! — отвел ее руку офицер.

«Ну и плати», — подумала Нина и ушла.

Все-таки в своем, общем, вагоне невыносимо долгим показался ей обратный путь.

Сидя спиной к движению, она сердцем тянулась обратно, на родину, и час за часом вспоминала, как хоронила мать. «Куда же сейчас отец?» — думала она. С ней он не захотел. На кладбище он обнес из своих рук могильщиков, выпил с ними. «Вот тут, — показал он им, — мое место». — «Приезжайте», — осторожно ответил старший, тоже пожилой, краснолицый оттого, что целыми днями был на свежем воздухе. Нина вспомнила, как сзади нее тихо говорили, что покойница выболелась, что все — по-хорошему. Тогда у нее мелькнула мысль, что если бы мама умерла внезапно, то и тогда нашли бы что сказать в утешение, сказали бы, что хорошо: легкая смерть.

И даже на кладбище, и после поминок, когда отец повел ее смотреть в чулан и подполье, сколько у нее наготовлено припасов, чтоб она не беспокоилась, даже в подполье, а может быть, именно в нем, Нина вспоминала мужчину в ночном купе. Ее обдавало жаром, она кляла себя последними словами, но мужчина вспоминался.

Сейчас, в цыганском шуме общего вагона, она думала, что, может быть, эта встреча и была, как говорят психиатры, отвлекающим моментом. И смягчила удар потери матери. И этой мысли она ужасалась. «Саша! — закричал ее — отец, когда начали подносить ко гробу крышку и могильщик, набрав в рот гвоздей, перевернул топор обухом вниз. — Саша! Открой глаза! Саша! Зачем ты оставляешь меня здесь? Возьми с собой!»

9

Позвонив в совхоз и узнав о смерти тещи, Сергей решил тем более не медлить и перевез Сашеньку домой. Коляска, кроватка и манежик — все было куплено, и все самое лучшее. Чисто медицински Сергей рассчитал, что заботы о ребенке перекроют горе потери.

Пока он встречал Нину, с девочкой побыла его мать.

Но Нина отнеслась безучастно к тому, что детская комната теперь не только так называется, но что в ней поселился маленький человечек. Подошла к кроватке, взглянула девочка спала, — поздоровалась со свекровью и, не раздеваясь, позвонила в больницу. Извинилась, что перерасходовала одни сутки сверх данных, и сказала, что сейчас будет. И уехала.

В ординаторской, на щите объявлений, обведенный черной рамкой, висел лист ватманской бумаги, и на нем коллектив сотрудников выражал ей, по случаю потерн матери… Она не дочитала, защелкнула за собой дверь и упала на белый диван.

Не полюбила Нина Сашеньку. То есть все, что было нужно для нее, она делала. Ходила на детскую молочную кухню, стирала пеленки, но что-то не пробуждалось в ней. Даже при купании, когда Сашенька уморительно высовывала язык и ловила прохладную воду окачивания, даже тогда.

Дело было, может быть, и в том, что основную тяжесть тащили все-таки Сергей и свекровь. Сергей не давал вставать ночью, ездил сам за пинетками и ползунками и злился, что ползунков нет. Носил Сашеньку на руках. Свекровь гуляла с коляской.

Однажды Сергей не вытерпел:

— Ведь она будет называть тебя мамой.

Между ними стояла кроватка.

— Ей это никто не запрещает. Или как ты говоришь: это ее личное дела.

— А ты не считаешь, что мы преступники?

— Ты бы хоть предупредил, я б хоть месяца три подушку на животе поносила.

— Я Сашку не брошу. Уж скорей кого другого. Ведь, например, ты ни разу не вышла с коляской.

— Я в няньки чужому ребенку не нанималась. — Она видела, что глаза его сужаются. — Няньки нынче дорогие, так что я подумаю, может быть, и соглашусь.

— Рано или поздно, — сказал он яростно, но она уже не боялась, что он сделает ей больно, — рано или поздно мы разойдемся.

— Лучше раньше.

— Да.

— Что я должна для этого сделать?

Сашенька заворочалась во сне.

— Поживи пока у Наташи, — вполголоса сказал Сер» гей, делая жест, чтоб и Нина говорила тише.

— И она перейдет сюда?

Сергей повернулся спиной.

Ей до смерти не хотелось уходить из своей квартиры. Но оставаться сейчас она не могла. Когда он стал останавливать, она решила уйти назло.

Заплакала Сашенька. Сергей сам распахнул дверь настежь и ушел к ребенку.

— Я непрерывно вру, — говорила Нина. — Дай сигарету. Да брось ты этот инкубаторский журнал мод. Оловянные дуры.

— Не скажи, — отвечала Наташа. — Конечно, чувствую воспитание Сергея. Но куда бедным-то крестьянкам податься? Хочешь журнал с неприличными картинками? Боря достал. Расстарался, понимаешь, для потешить взор.

— Ты и с Борей спала?

— Нет, он импотент. ИМПО-78. Потом — 79 и так далее. Так что же ты все врешь?

— А!

— За мужичка в вагоне хвалю. То-то мне икалось. Вдруг да найдет меня, ' вдруг да родство душ.

— Голова кружится, — встала Нина. — Пойду умоюсь. Даже что-то тошнит.

— Перекурила, — сказала Наташа. — Сейчас проветрим. Тебе где стелить?

— Только не на диване.

Ночью Нине снова стало плохо. Она не стала будить Наташу, пошла в ванную и вдруг догадалась — беременна.

«Девочка допрыгалась», — сказала она себе.

Сквозь шелковую сорочку (ночной рубашки она не взяла) она почувствовала холодный эмалированный край ванны.

Не выдав тайны Наташе, днем, когда в ординаторской никого не было, она позвонила Сергею на работу.

— Ты один?

— Секунду. — Он закрыл трубку ладонью и через какое-то время сказал: — Да?

— Я в положении.

— От святого духа? Или от кого?

— Как от кого? — не сразу спросила она. И замерла.

— Я же не могу иметь ребенка. Ты это знаешь. Вот соберусь и лягу на операцию, тогда и приходи с подобными заявлениями. Не ерунди, Нинка, возвращайся.

— Но я… — заикнулась она и прикусила язык. — Прости, меня требуют.

Она долго сидела, не отвечая на звонки. Потом взяла чистый типографский бланк больницы, сходила вниз, в регистратуру, поставила печать, вернулась. И выписала сама себе направление на прерывание беременности.

— Все мы, «бабы, трясогузки и канальи», поэт не зря сказал, довели, — говорила Наташа. — Ну вот что, сидим — и что? — и скучно. Дожили, свистнуть некого, хоть на панель иди. На крупноблочную. Ну что ты вся прямо как вещь в себе? — Нина гладила белый халат. — Тебе кто вензель вышивал? Тетя Фаня? (Они вспомнили дежурную, которая сейчас была на пенсии, а до того работала нянечкой во многих больницах.) Ты знаешь, Нин, эта тетя меня во многом убедила, вот слушай:

Жестоко, правда? А от тети Фани останутся эти вензеля. Я тебе рассказывала свой дико художественный роман? Так тот художник говорил, что так закомпоновать три буквы мог только большой талант. Раньше была целая профессия вензелистов. Включим телевизор? И вот, я вышла замуж, инициалы изменились — и что? Тетя Фаня на глазах изумленной публики вышивает новые. Я разошлась, инициалы опять-таки меняются и…

— Прибавь звук, — попросила Нина. — Нет, убавь. И на глазах изумленной публики тетя Фаня вновь и так далее. — Нина погладила халат. — Вот у меня скоро инициалы сменятся, пойду просить.

Наташа смотрелась в зеркало.

— Хо! — ответила она. — Наконец-то мой рыцарь свободен. Но я узнала это в тот момент, когда заметила рождение морщины. — Она тупо смотрела на экран, потом встряхнулась: — Выключи! Всегда кажется, что услышишь что-то умное. Я и мужиков перебирала, думала, дождусь «необщего выраженья». Где там! Думала, вдруг количество перейдет в качество, — дождалась. Далее следует курсив…

КЗ

Зазвонил телефон.

— Меня. Нет, — сказала она через минуту. — Сегодня — нот. Мало ли что я обещала. А вот я такая, нелогичная. Ой, мало ли причин! Я решила присоединиться к очередному большинству, встала на очередь на прическу «Мирей Маттье». Так что «чао, бамбино, соре». Не знаю, не знаю, когда. Новая прическа, новый стиль поведения, за день эго не делается. Ну, хоп!

— Я тебе помешала встретиться? — спросила Нина.

— Ты мне помогла не встретиться… Так вот, — продолжала Наташа, включая ногой телевизор, и, пока он нагревался, закончила: — Я бы эту мразь, эту сволочь, пустившую идею, что жизнь одна, что надо брать от нее все, я бы лично эту гадину сожгла на спичках.

— Сейчас мы болтаем, а Сергей пеленки стирает, — сказала Нина.

— Дай уж доисповедаться. Думаешь, я кого-то обвиняю в своей искалеченности? Нет, сама виновата… Не только, — сказала она, подумав. — И литература. Читала до одури — сплошная мораль: нельзя грешить. Нельзя! Будет опустошение души, потеряется смысл жизни. Но мораль доказывается только одним путем — показом грехопадения. Иначе кто поверит! Бог почти так же. Он радуется больше не праведникам, а заблудшим и раскаявшимся. Кто Магдалина? Блудница. Всплакнула разок хорошенько — и прощена. Но ведь внутри-то у нее все перегорело, куда ей дальше. А история блудного сына? Не обидно ли другому сыну, что отец рад не ему, а развратнику, промотавшему наследство. — Наташа сидела понурясь, перебирая отстегнутую с шеи золотую цепочку. — Так что, по грехам своим, я готова покаяться, но кому? Как остро в мире не хватает любви. И не преступление ли — две, можно сказать, красивые бабы, с высшим образованием, уж который день простаивают?!

10

На два дома приходилось жить матери Сергея. Готовила мужу и бежала к сыну. Хлопотала там и привязалась к девочке настолько, что потихоньку готовила мужа к тому, чтоб взять хоть не родную, а все-таки внучку, себе. Рассказывала ему, какая девочка забавная и крепенькая. Мать видела, что порыв сына прошел. Но он мужественно возился с Сашенькой.

Наконец и дедушка явился посмотреть внучку. Все, чем приманивала его жена, сбылось. Веселая, крепенькая девочка. Правда, она не сразу поймала его за палец, но, поймав, держала крепко.

— За девочку не осуждаем, — сказал отец. — Но как дальше?

Видно было, что ему стыдно, что у сына нет своего ребенка.

— Так как? — торопливо спросила мать. — Берем?

— Не вещь, — ответил отец, — человек.

— Подождите, — попросил Сергей. — Ничего пока не решайте.

Если бы эта скала легла на пути человеческих пороков, порокам пришел бы конец. Скала была вахтершей.

— Не положено.

— Я врач, — сказал Сергей. — В конце концов, я могу обследовать санитарные условия.

— Условия у нас хорошие. А если обследовать, давайте бумажку.

— Зовите коменданта.

— Ян есть.

И Сергей невольно рассмеялся, услышав фразу всех хамов, прикрытых тем, что они при исполнении служебных обязанностей, и посему оскорбляющих безнаказанно. «Вас много, я — одна», — сказала вахтерша.

Сергей сел в сквере напротив общежития. Веселая ярость овладела нм. Он отвел руку и посмотрел на пальцы — спокойны. Напряг руку в плече, предплечье — спокойна. Так он проверял себя перед операцией, уже в перчатках.

Окна первого этажа были зарешечены. «Полезу на второй». Он присмотрел открытое окно возле водостока. Вдруг в этом окне возникли руки, вывесившие за подоконник сетку с продуктами.

— И не проси, милый-золотой, и не положено. И нас за это гоняют, и тебе на работу сообщат.

Около Сергея стояла вахтерша с двумя сумками по бокам.

— И нас заругают, и тебе неприятности. А если что сердечное, я передам. Кому?

— Я — врач. -

— Я и сменщице сказала: ни под каким видом. У нас всяко притворяются, — сказала она напоследок.

«Боже мой, — думал Сергей, наблюдая входящих и выходящих в двери девушек. — Сколько их, куда их гонят? Зачем они приехали в город? Разве бросила бы Марина ребенка там, где ее знают, где училась в школе?»

— А вот так! — вдруг весело сказал он вслух. — Вот так у вас еще не притворялись.

Через минуту он требовал у новой вахтерши списки жильцов. Вахтерша предлагала ему свой стул.

— Тихо! — кричала она на проходящих девушек. — Не видите, агитатор пришел.

— А нас когда будут агитировать? — спрашивали некоторые.

Выписывая выбывших с момента прошлых выборов, он поражался географии приехавших и прописанных по лимиту. Были отовсюду.

— А куда выбывают?

— От нас путь один, — ответила вахтерша, — в замуж.

Он еще не дошел до фамилии Марины, как она первая узнала его.

— Сергей Михайлович! — вырвалось у нее. Она шла с работы.

Он поднял голову, и сразу кольнуло — Сашенька была не в мать.

— Можно мне пройти? — спросил он вахтершу.

— Еще бы — агитатору.

Пока они поднимались, он стал почему-то высмеивать себя: как он напоролся на комендантшу, как притворился агитатором. Они пришли в пустую, трехкоечную комнату. Сели к столу.

— Я узнала, — объяснила она, — потому что мне нянечка, тетя Фаня, сказала, что вы… я приходила, когда свободная смена, и ждала, что вы пойдете гулять, — договорила она с трудом.

— Марина, — выговорил он и, чувствуя, как начинает частить сердце, сказал совсем другое, не то, что хотел: — ' Я пришел предложить вам стать моей женой.

Она сказала единственное:

— Я тоже хотела назвать Шурой. У меня папу Александром зовут.

— У нас из школы редко кто поступал в институты. То ли школа плохая, или еще что. Только в областной сельхоз. Но я не хотела. Начиталась про астрономию, обсерватории, «неведомые сигналы и думаю: на астрофизику! И поехала! Все говорили: ну и дура, Марине, а я уперлась. И главное — история, литература хорошо шли, сочинения хорошо писала, а вот уперлась, ну прямо как баран. Год дома просидела, все равно решила ехать. Приехала. Ясное дело, куда мне. Срезалась. Наревелась, документы забрала и хожу с ними, думаю, куда отдать. Уж все равно куда, не до мечты. А уж на очное поздно, на заочное не хочу, на вечернее жить негде, ходила, ходила, гляжу — одиноким предоставляется общежитие и прописка. Ну и ладно, думаю. Как раз я одинокая. А домой вот еще почему не хотела возвращаться. Нас свезли на центральную усадьбу, отец очень не хотел, я правда — вселили в дома из силикатного кирпича, удобств никаких, да это ладно, я привычная, а пойти некуда. Людей много — вытоптали все кругом за два года, березы на веники свели, елки на елки. — Марина засмеялась. — Парни на мотоциклах гоняют, пыльно. Реку загрязнили. Хулиганства сколько. Пойдешь в клуб — велика ли была, и сейчас-то! — а пристают. И все если не пьяные, так выпившие. Милиционер на всех один. Ни за что, думаю, не вернусь. А еще мать, отец у меня очень хороший, а мать деньги любит. И вот всегда: за другими не гонись, карманы у нас тонкие, быстро рвутся, денежки круглые, катятся быстро, у денежек глаз нет… ой! Я отсюда ей посылала, так стала добрая. Я по вредной сетке получаю. Значит, за вредное производство. Кислоты там и другое. Ну вот, и стала лимитчицей. А знаете, как смотрят, с презрением.

— Это вам кажется, — сказал Сергей. — Всегда надо смотреть, кто именно относится.

— Ну, а он… — продолжала Марина, — вам, может быть, не интересно, я задерживаю?

— Девушке предлагают выйти замуж, — сказал Сергей, — она спрашивает, не задерживает ли.

— Это вы так, — сказала Марина, быстро взглянув. — Я не соглашусь, я вам не под пару.

— Старый?

— Даже не из-за этого.

«Даже» — больно толкнулось в груди.

— А у вас курят?

— Ой, вовсю! Девчонки дымят страшней паровоза. — Она принесла керамическую пепельницу в виде лаптя. — Уж лучше немного выпить, все не так вредно для здоровья. Ну и вот, — продолжала она, подождав, пока он прикурит, а он подождал, пока догорит спичка. — И вот он стал приходить. Он милиционер, а милицию сюда пускают. Они тоже по лимиту прописанные, из армии. Приедут на коляске, будто порядок проверять, а сами к девчонкам. Я стирала, на кухне стою, развешиваю. Вдруг сзади говорят: «Все выше, и выше, и выше», — я на цыпочках к веревке тянулась. И так-то, по этой идиотской моде, юбки короткие, а еще! Мне так противно стало, да и мало ли я что постирала. Я сдернула рубашку, скомкала и пошла. Он в дверях, не пускает. Наглец редкий! А он, Игорь, ему говорит: «Пусти ее, Юр». А этот наглец: «Она свою рубашку нам подарить хочет! Только вот кому? — И мне говорит: — Ты кому подаришь, мне или Игорьку?» Я тогда его прямо этой рубашкой по морде, прямо по фуражке, по погонам. И бросила ее в ведро у плиты и ушла… Потом Игорь говорил, что тогда они первый раз поссорились.

С того раза, как только заступят в ночное дежурство, слышу мотоцикл. Приходят, сидят. Вина приносили. Девчонки пили, я не пила., Я, дура, и думала, что к ним ходят. А потом снова узнала, что поспорили, кто первый. На меня спорили… Юрка гитару возьмет, играет. Плохо, конечно. Два-три аккорда, но придуривался, брал лампочку электрическую и делал будто гавайскую гитару. Дернет струну и по ней лампочкой. Струна аж стонет… Да вот, — сказала Марина, вдруг отрываясь от стола. Достала из гардероба общую тетрадь. — Вот. Девчонки многие песни списали. Вы посмотрите, если интересно, а я, извините, на минутку.

В общей тетради было много песен. Перед тем как начать смотреть их, Сергей послушал быстрые шаги уходящей Марины и вздохнул: «Девчонки пили, девчонки курили, но родила-то ты».

Подбор песен был забавным. Сергей прочел несколько.

Другая, видимо, тоже была вывезена из армии.

Еще страница.

«Куда она пошла? — подумал Сергей. — Звонить этому Игорю?» Он представил Сашенькину кроватку здесь, в добавление к трем взрослым, представил, как милиционер под гавайскую гитару поет это: а-а-а-а!

Неясный шум резко усилился и превратился в музыку, когда Сергей открыл окно. Открыл пошире, чтоб проветрилось. Внизу, на площадке для просушки белья, но что? Сергей не мог подобрать глагола. Танцевали? Плясали? Скорее, бесновались. Все были похожи, все в джинсах, у всех болтались длинные волосы, многие курили на ходу. Никаких пар, общий кипящий котел. Особенно ударяли под слова:

Щурясь и сильнее вглядываясь, Сергей навалился на подоконник и ощутил живот. «Куда тебе жениться, пузатому, — усмехнулся он, — у этих вот не будет полноты». Вдруг Сергей увидел — или показалось? — что одна прыгающая фигура похожа на Марину. «Ушла плясать!» — обожгло его. Другая фигура показалась похожей на Наташу, третья на Нину.

В стороне стояла милицейская коляска.

Открылась дверь, вернулась Марина, зажгла свет. Наваждение исчезло. Была она не в джинсах, в платье. Про тетрадку она и не спросила.

— Ведь вы с работы, еще не ужинали, давайте вместе поужинаем.

Марина смутилась.

— Не здесь, поедем куда-нибудь.

— В таком платье?

— Прекрасное платье.

Ока начала причесываться и скоро повернулась.

— Как лучше, открыть лоб или с челкой?

— Воля ваша.

— Пет, вы же больше видели.

«Потрясающе», — думал он.

Потом она подвела глаза и спросила, какой лучше. Сергей послушно сравнил, но глаз не увидел, только черные обводы.

Удачно попалось такси.

— Вы сильно устаете на работе?

— Сегодня нет. А иногда, особенно верхние этажи, так умучаешься, так нанянчишься с компрессором, ой! Шланги не достают, все вручную.

Такси обогнуло общежитие, и еще раз мелькнула площадка с беснующимися людьми. Над площадкой висел синий дым.

— Каждый вечер так, — показала Марина. Потом, помолчав: — А Саша с вашей мамой?

— Да. — «Наконец-то», — подумал он.

— Эти бы шакалы-вахтерши меня бы выпинали с ребенком.

— Только из-за них? — спросил он и тут же добавил: — Извините. — «Расскажет сама — ладно».

Такси вывернуло на проспект, в огни. На повороте Сергей поддержал Марину. Она взглянула блеснувшими глазами.

11

И в ресторане сели удачно, в угол. Да еще за такой столик, где было два стула. На чистой скатерти стояли свежие цветы!

— Я сыта! — сразу заявила Марина. — Прямо по горло. И пить тоже не буду. Просто посижу. Я впервые в таком ресторане. Была с Игорем, но не в ресторане, а в молодежном кафе. Была уже беременна и не танцевала, ничего, просто поели. Он выпил немного. Тогда он и сказал: «Я тебя давно люблю, но ребенка от Юрки не хочу». Я этого урода Юрку так ненавижу, убила бы! Пусть бы сидела, отсидела бы сколько угодно. Силой взял. Сволочь, правда? Я о нем говорить не хочу, не то что.

Пришел и стал пробовать инструменты оркестр. Сергей медленно поворачивал вазу с цветами. Официант принес карточку вин и меню.

— Что-нибудь, — сказал Сергей.

— Будете довольны, — молодцевато ответил официант и скрылся.

— … Я уж не знаю, что у них было, Игорь не говорит, только Юрка перевелся в другое отделение. Рапорт давал по команде. Его счастье, между прочим. Шкода проклятый, Оркестр приступил. Вначале играл электроорган, потом вышел, широко и плавно взмахнув шнуром усилителя, гитарист. Щурясь от дыма и жалея цветы, что им приходится тут стоять, Сергей обводил взглядом наполняющийся зал.

— Чего я ненавижу более всего, так это эмансипацию, — говорила Наташа. — Боря, изволь слушать! К вам это не относится, вы новенький, — заметила она Захаревскому. — В чем эмансипация, в чем равенство? Сидеть на тракторе? Ворочать шпалы? Женщины вообще сбиты с толку. Они могут быть сталеварами и обижаются, когда муж не ходит в магазин. У нас во дворе один юноша, слышь, Нина, Толей зовут, женился и ходит в магазин, это печальное зрелище.

Они сидели за столиком недалеко от эстрады. Нина потихоньку разглядывала Захаревского. Он пришел по ее вызову на обследование и пригласил в ресторан. Сговорились вчетвером, Наташа вызвонила Борису. В вестибюле, скидывая на руки Захаревского пальто, она шутливо спросила: «И кто вы сейчас: оптимист или пессимист?» — «Тем более пессимист». Они шли около зеркал, и он ерзал узлом галстука у горла. «Вот уж, отучила матушка-тайга от этих удавок. Да, пессимист, ибо жду от экспедиций оптимизма. И сам заставляю их делать приписки, чтоб выкроить деньги на контрольную экспедицию».

— Итак, — продолжала Наташа, — пока нас не обслужили, сделаем выводы. Женщины примитивны. Их сущность — поиск укрытия, их поведение — выжидательно-агрессивное. Так называемые уступки, которые делают им мужчины, губительны для мужчин. Женщины не отдают назад захваченное пространство. Нина, дальше можно записать: пока они удерживают пространство, проходит время К делает захват пространства бессмысленным. О-о-о, — простонала она, завидя официанта с подносом, — избавили умную женщину…..

— А поэтому одинокую, — поддел Борис Эдмундович.

— … говорить глупости.

Борне Эдмундович перехватил у официанта графин и стал распоряжаться.

И вот, когда Наташа, клонясь к Нине, что-то говорила ей, а та согласно кивала, Сергей отодвинул мешающие смотреть цветы и увидел Нину. Они встретились глазами. А Марина продолжала:

— … Увез за город в коляске, прямо как арестованную. Потом говорит: все ж нормальные люди, кто ж найдется на дурочку с ребенком, прямо клялся, прямо на коленях стоял. Обещал жениться, умолял, чтоб я аборт не делала.

Сергей очнулся. Официант ставил на скатерть бутылки, красную рыбу.

— Начнем с ассорти?

Оркестр начинал греметь, но Сергей расслышал. «Нет, нет, — поблагодарил он. — Это с собой».

— Не полагается, — с улыбкой отвечал официант, оглядываясь и заворачивая бутылки и остальное.

Наугад отдавая деньги, но явно переплачивая, Сергей пошутил: «Это плата за страх».

Марина растерянно встала.

«Повезу ее к себе, а там посмотрим», — решил Сергей.

Им нужно было пройти мимо столика у эстрады. Сергей отдал сверток Марине и отправил ее вперед. А сам немного задержался, поздоровался.

— С нами! — закричал Борис Эдмундович. — Стул, стакан!

— Я не один, с дамой, — ответил Сергей. — Она запрещает.

По вышедшей на эстраду певице ударили прожектора, и Сергей не заметил ни побледневшего лица Нины, ни растерянности уже вставшего для говорения тоста Захаревского.

Оркестр ударил, привлекая внимание, и певица обозначилась — вся в черном, только напудренное лицо и напудренный глубокий вырез над насильственно поднятой грудью были белы. Привычно обольщая вставленными зубами, она вспоминала ритмы сегодняшнего вечера. Она так давно пела, так давно поняла, что пляшут, слушая не ее, а барабан, что глядела в зал иронически. Она долго жила и собиралась жить еще дольше и знала, что никуда посетители не денутся, будут дергаться под команду, как дергались и до них, и что для еще не рожденных детей готовятся новые ритмы, еще более быстрые, что и они отпляшут свое.

Из вестибюля, чтобы убедиться, что мать и Сашенька ночуют сегодня у себя, Сергей позвонил родителям.

Мать плакала. «Знаешь, отец сегодня весь вечер наблюдает за девочкой, он говорит, что она ненормальная». — «Успокойтесь, я утром приеду». — «Сережа, ведь ты врач, как ты мог не видеть?»

Сергей простился, повесил трубку. Марина поправляла туалет. В бесконечную перспективу зеркал убегали люди, входящие с улицы, и как будто из этой перспективы сюда несся голос певицы:

Певица не пела, а просто разевала рот под музыку, а слова неслись с пленки, заранее записанные.

Швейцар, выпусти их, пропустил им на смену другую пару.

Оглавление

На днях или раньше

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11