ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ УРАЛЬСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ К ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ
К замечательной дате — пятидесятилетию Великой Октябрьской социалистической революции — Средне-Уральское книжное издательство выпускает библиотечку избранных художественных произведений, отображающих жизнь Урала и Сибири за полвека, показывающих становление новых социалистических отношений, великие преобразования края и его людей.
Читатель получит в этой библиотечке известный романы И. Панова «Урман», А. Бондина «Ольга Ермолаева», Н. Поповой «Заре навстречу» и «Дело чести», П. Макшанихина «Родимая сторонка», избранные произведения лауреатов Государственной премии П. П. Бажова и И. И. Ликстанова.
В библиотечку войдут и новые книги писателей Свердловской и Тюменской областей, посвященные нашим дням — роман В. Очеретина «Трижды влюбленный», повесть Ю. Хазановича «Справедливость», две повести О. Корякова «Лицом к огню» и «Формула счастья», объединенные мыслью о коммунистическом будущем, новые произведения О. Марковой, В. Старинова и других авторов.
В библиотечке будут изданы также антология стихов поэтов Свердловска и Тюмени, книга уральских рассказов.
Предлагаемый вниманию читателей роман уральского писателя Алексея Петровича Бондина посвящен судьбе молодой женщины, условиями Советской власти вызванной из неграмотности к творчеству, к большому личному счастью.
Над романом «Ольга Ермолаева» писатель работая на протяжении почти всей своей литературной жизни. Первый вариант романа начат им был в первой половине 20-х годов. В основу его были положены воспоминания о судьбе двоюродной сестры писателя — Е. Е. Туртаевой.
Первый вариант называется «Лиза Ермолаева», второй — «Оленька Полозова», третий «Жизнь Ольги Ермолаевой».
Писатель стремился создать образ женщины, героини социалистических пятилеток, первой женщины-многостаночницы. Последнюю редакцию романа писатель закончил незадолго до смерти.
Впервые «Ольга Ермолаева» была напечатана Свердлгизе в 1940 году.
Посмотрите-ка, добрые лю-ди-и,
Э-эх, что жена-то меня, молодца, не любит,
Что жена-то меня, молодца, не любит,
Э-эх душа, сердце мое, не приголу-убит.
И снова дружные голоса девушек влились в хор:
Уж я сяду да поеду в Китай-город,
Э-эх, в Китай-город, в Китай-город за товаром.
Я куплю ли молодой жене пода-а-ро-ок.
Э-эх! Саму, саму преотличную плетку-у.
В руках парней появились носовые платки. Некоторые из них свили жгутом свои платки, а другие завязали на концах платка узлы. Они начали бить платками своих девушек и запели:
Посмотрите-ка, добрые лю-ди-и,
Эх, как жена-то меня, молодца, любит,
Душа, сердце мое, да приголубит.
Ольга не заметила, как в играх и песнях прошла ночь, тихонько подкралось утро; оно робко заглянуло в окна сначала мглистыми сумерками, а потом брызнуло лучами радостного летнего солнца и заиграло на стеклах окон багряными бликами. Она только сейчас вспомнила строгий наказ — «не ходить до ночи». Ольга заторопилась домой.
— Уже?.. — с сожалением проговорил Гальцов. — Побудьте еще, потанцуем, поиграем.
— Ой, нет, Григорий Николаич. Боюсь попадет от мамы.
Она нашла Афоню и позвала ее домой.
— Иди, пожалуйста, я тебя не держу, — сухо ответила та.
Ольга с удивлением посмотрела на нее.
— Ты что это вдруг надулась?
— Ничего не надулась, — сказала Афоня и ушла.
— Я вас провожу, — предложил Гальцов.
Легкой прохладой дышало июньское утро. Где-то у края селения в лазури чистого неба звенел жаворонок. На задворках домов перекликались петухи. Вдали играл рожок пастуха. В соседней улице играли на гармошке и горланили разухабистую песню. Гальцов взял Ольгу под руку. На нем была фетровая серая шляпа, в руках трость.
Ольге не хотелось говорить, а хотелось молча идти, ощущать прикосновение руки Гальцова и думать о чем-то без конца.
Впрочем, она не знала, о чем нужно говорить. И Гальцов шел задумчивый. Только после долгого молчания он сказал:
— Хорошо, ведь, провели время?
Ольга вдруг расхохоталась.
— Над чем вы?
— Да я вспомнила Ермилыча.
— Хороший старичок Стафей Ермилыч. Ему уже за шестьдесят, а душа у него юная. У вас очень хорошо с ним вышло. Я вас, Оля, уважаю за это. Пришла озорная, но благородная мысль.
Ольге не нравилось «вы». Она чувствовала, что это слово кладет между ней и Гальцовым грань. Он, будто угадывая ее мысль, сказал:
— Слушай, Леля. Давай бросим это «вы»: мне оно не нравится.
— Мне тоже, — призналась Ольга.
— Вот и хорошо… «Ты» как-то сердечнее. С ним чувствуешь возле себя друга.
Коротким показался Ольге путь к дому. Не доходя до дома, она приостановилась и, подавая Гальцову руку, проговорила:
— Спасибо вам. Теперь я дойду одна.
Гальцов крепко сжал ее руку.
— Когда увидимся?
— Не знаю.
— Ну все-таки увидимся еще?
— Ну да.
Ольга высвободила руку и чуть не бегом направилась к дому.
Боязливо, осторожно она постучала в окно. Слышно было, как встала мать и открыла сени. Ольга подошла к воротам. Гальцов стоял на перекрестке и махал шляпой.
— Нагулялась ли, красавица? — отворяя ворота, спросила мать.
Ольга молча прошла во двор, а мать выглянула на улицу.
— Это кто тебя провожал? — спросила Лукерья в избе, снимая с ноги валенок.
— Гальцов Григорий Николаич.
— Что за Гальцов, кто он такой?
— Ну просто Гальцов… Какой Гальцов? Кавалер.
— Кавалер?.. — переспросила Лукерья. — Вот тебе, шкура ты барабанная… — и мать ударила Ольгу по плечу валенком.
Ольга промолчала, а мать снова грозно замахнулась на нее валенком.
— Как начну я тебя возить, только подставляй, где зудит.
— За что, мама?
— Ты знаешь за что… — Лукерья бросила на печку валенок, сняла другой. Ольга ожидала, что и другой валенок тоже пройдется по ней, но мать подержала его в руке и бросила на печь.
— Заботься о тебе, ночь не спи, а она с кавалерами по ночам начала разгуливать..
— Он же только проводил.
— Я знаю эти проводы ваши.
— А что будет?..
— Не пойдёшь больше никуда, вот что! С этаких пор начала по ночам шляться, какой из тебя человек будет?..
Ольга тихо улеглась в постель. Часы показывали четыре. Мать впервые в жизни ударила ее. Не было больно, но сердце стиснула тоска.
Я спала-то, горька, да высыпалася,
Я-а ждала-а-то, горька-а, да дожидалася!
Я-а от батюшки по-о-буженьица,
Я-а от ма-атушки восклица-ания…
Я-а от братца-то клю-учевой воды,
Я-а от сестрицы — поло-отене-ечко…
Ольга, тихая, сидела у стола, шила. Со дня ее просватанья грудь не переставало теснить. Она слышала, как в песне тоскливо звучит отклик ее сиротской жизни.
Вспомнилась Афоня. Где-то она сейчас?.. Было жаль ее, отторгнутую злой случайностью. Хотелось, чтобы она была сейчас здесь. А в ответ ее тяжелым думам лилась песня:
Уж как пойдите вы, мои подружки,
Во зеленую во дубравушку,
В лес по ягодки,
Поприме-етьте, мои голубушки,
Что мою-у-то девью кра-асоту.
Если будет моя девья кра-асота
Что на я-аблоньке да на душисты-ыей,
То житье-о-то мое-о будет хорош-о-ое.
А если бу-удет моя-а девья кра-асота-а
На кудря-авой да-а на бере-озоньке,
То житье-о-то мое-о будет хорош-о-ое.
А если бу-у-дет моя девья кра-асота
Да на го-орькой-то на оси-инушке,
То житье-о-то мое-о будет горе-го-орькое-е.
Ольга подала пунцовый розан самой молоденькой девушке, почти подростку, взглянула на нее, вспомнила свое детство и зарыдала.
Три эти дня Ольга была точно в тяжелом угаре. Она, как безвольная, выполняла, что ей приказывали.
Наступил день венчания. Ольгу одели, заплели ей косу и поехали в церковь. Она смотрела на седенького маленького попа с бойкими глазками обезьяны, слушала его надтреснутый голосок. Он спросил ее:
— По желанию идешь?
Она безмолвно опустила голову. Она не видела рядом с собой жениха, она лишь ощущала прикосновение его плеча, его руки, когда повели их вокруг аналоя, не видела разряженных женщин возле нее. Только дрогнуло сердце у нее, когда дьячок громко и внушительно провозгласил:
— А жена да убоится своего му-ужа-а!
Потом ее увели в церковную сторожку. Незнакомая женщина с пухлым дряблым лицом расплела ей косу и заплела две косы.
Ольга не помнила, как приехала в дом Сазоновых. Ее посадили за стол рядом с Николаем. В комнате было шумно. Стучали вилки, ножи, тарелки, звенели рюмки, кругом стоял несвязный говор, кричали:
— Горько! Горько!
Они вставали и целовались. А перед ними пестрым хороводом двигались разноцветные платья, раскрасневшиеся лица, бороды, посреди комнаты пожилая женщина в шелковом платье колоколом кружилась, прищелкивала пальцами и пела пронзительно-визгливым голосом: