Явка в Копенгагене: Записки нелегала [Владимир Мартынов] (fb2) читать онлайн

АМЕРИКА. ЮГ — СЕВЕР

Весь день мы провели в напряженном ожидании, готовясь к отъезду. Когда стемнело, во двор въехали две машины. Одна из них была полицейским фурго­ном. Вошли американцы. Один из них был резидентом ЦРУ в Аргентине. Нам показалось, что оба почему-то нервничали. Мы одели детей. Был июль месяц, разгар зимы в Южном полушарии. Вышли во двор. Нас усадили в полицейский фургон, погрузили коробки с вещами. С нами сели охранники, закрыли заднюю дверь. Внутри фургона горела лишь маленькая лам­почка, которая освещала две скамейки вдоль кузова и одну посредине. В углу кабины мерцал зеленый огонек рации. Один из охранников сразу установил связь с двумя машинами сопровождения: в передней машине ехали аргентинцы, в задней— американцы. Ехали не слишком быстро, постоянно поддерживая связь по радио. По пути в Эсейсу на шоссе почему-то вдруг остановились. Приоткрылась задняя дверца, и я увидел, как в свете фар задней машины к нам быстро шел, почти бежал Густаво. Он заглянул в фур­гон, спросил, все ли нормально. Что его беспокоило? Возможность провокации со стороны тех, кто был недоволен таким исходом нашего дела? Получив от нас утвердительный ответ, он о чем-то переговорил с водителем нашей машины. После этого бегом вер­нулся в свою машину, и мы снова тронулись. Ехали не менее полутора часов. Наконец остановились. Вышли из машины. Огляделись.

Мы очутились на огромном слабо освещенном по­ле аэродрома. В полукилометре виднелись огни аэро­вокзала. Мы находились в международном аэропорту Эсейса. Прямо перед нами темнела громада американ­ского военно-транспортного самолета типа «Герку­лес». Площадка перед самолетом освещалась фарами подошедших машин. Вокруг нас стояли люди. Среди них Гомес, Урета, Перейра и еще кто-то из шефов СИДЭ^[1]. Сначала попрощались аргентинцы. Мы по­благодарили их за заботу, проявленную по отношению к нам, к детям. Они пожелали нам счастливого пути и удачи в нашей новой жизни. Вещи наши уже были погружены в самолет, у трапа которого стоял дюжий американец в летном комбинезоне.

Густаво с Карлито прошли к трапу. Мы попроща­лись. Бортмеханик помог подняться «Весте» на борт, я передал ей детей, потом поднялся сам. Стояла про­мозглая зимняя погода. Пробирала дрожь. Бортмеха­ник втащил трап и захлопнул дверцу. По слабо ос­вещенному коридору мы прошли в пассажирский са­лон самолета. Никаких иллюминаторов в салоне не было. Слышался рев запускаемых двигателей.

Мы сняли верхнюю одежду. Нам велели лечь на нижнюю полку в спальном салоне и прижать к себе детей. Ревели двигатели, самолет выруливал на взлет­ную полосу.

В пассажирском салоне, пристегнувшись к креслам в ожидании взлета, находились четверо американцев. Двое сидели за столиком лицом в нашу сторону. Один из mix подошел к нам и дал каждому по леденцу.

После короткого разбега самолет поднялся в воз­дух и стал набирать высоту. Бортинженер с фонариком осмотрел наш багаж. Затем подошел один из сопро­вождающих и пригласил пас в салон поужинать. Салон был прямоугольного сечения, облицован пластиком, по обе стороны прохода — столики с креслами. Через салон в грузовой отсек прошел пилот. Мы отправи­лись в туалет мыть руки. Раковина оказалась забита (оказывается, не только у нас это бывает), вода плеска­лась через край.

На ужин принесли толстенный, в два пальца, биф­штекс и салат из зелени и помидоров. Для детей — молоко.

Все четверо сопровождающих были людьми рос­лыми, не менее шести футов. В разговор они не всту­пали. Ночь мы провели на нижней полке, а дети спа­ли наверху. Двое охранников спали на таких же пол­ках напротив, двое других расположились в креслах в салоне. Один из них всю ночь изучал какие-то гра­фики.

В спальном салоне горела синяя лампочка, слыша­лось шипение воздуха. Салон имел хорошую звукоизо­ляцию, и рев моторов совершенно нас не беспокоил. Ночь мы провели в тревожном забытьи. Несколько раз мимо в грузовой отсек проходил бортмеханик с фонариком в руках.

Мы пересекали весь американский континент с юга на север.

Около полудня следующего дня самолет совершил посадку на военной базе, по-видимому, в Панаме. Сквозь приоткрытую дверь были видны пальмы, пе­сок. Жаркий воздух тугой волной ударил внутрь нашей летающей обители, где до этого было прохладно. Ра­ботал кран-балка. Через опущенную аппарель задней части самолета велась погрузка, слышались голоса грузчиков, рев двигателей. После погрузки и дозаправ­ки мы снова в воздухе.

—    Папа, а почему здесь нет окошек? — спрашивает дочь. — Ведь в другом самолете были.

—    Ну, это такой специальный самолет. Он возит грузы, и ему окошки не нужны.

—    А мы разве грузы?

—    Мы не в счет. Мы здесь случайно. Эти дяди любезно согласились нас подвезти, вот мы и летим.

Летели весь день. Поздно вечером самолет при­землился на военной базе Эндрюс под Вашингтоном. По опущенной задней аппарели мы сошли на северо­американскую землю. Я нес младшую дочь на руках, жена вела старшую за руку. Несколько автомобилей с зажженными фарами стояли вокруг самолета. Рядом с машинами— парии в штатском. Подошел коре­настый американец, представился Гарри и пригласил нас в машину.

—   Сейчас погрузят ваши вещи, и мы тронемся,— сказал он.

Помигав фарами, наш караван из двух машин дви­нулся в путь. Вокруг в темноте смутно проступали очертания «фантомов» — истребителей-бомбардиров- щиков.

Выехали на автостраду, опоясывающую Вашинг­тон.

—   Я уполномочен вас курировать,— заявил Гар­ри.— По всем вопросам обращайтесь ко мне. Вы здесь находитесь вполне официально как гости Сената США. Пока поживете в одном тихом местечке, а там будет видно, как вас устроить. Возможно, что оста­нетесь здесь, но не исключено, что обоснуетесь в Ка­наде.

Машины мчались по автостраде. Мелькали люми­несцентные дорожные знаки и рекламные щиты. Вдали виднелись огни столицы США. Мелькнул щит с указа­телем «Лэнгли, ЦРУ». Проехав еще некоторое время по автостраде, свернули на загородное шоссе, затем на узкую лесную дорогу, покрытую гравием. Минут пят­надцать ехали лесом. Наконец, фары выхватили из тьмы одноэтажное строение — бунгало.

Нас встречали двое охранников с фонариками в ру­ках. Внесли наши вещи, открыли коробки и чемоданы и произвели тщательный досмотр. «Вы извините, но здесь такой порядок»,— сказал нам старший груп­пы— Питер. Нас провели в большую спальню с ог­ромными витринными окиами, выходившими прямо в подступавший со всех сторон лес...

ПЕРВАЯ КОМАНДИРОВКА

...Ту-104 набирал высоту, сразу после взлета войдя в густую облачность. Позади— припорошенная пер­вым снегом Москва, Внуковский аэропорт, молодая жена в слезах. Оставалось всего три дня до ее дня рождения, но первая командировка за границу была давно запрограммирована, и перенести ее было невоз­можно. Первая самостоятельная поездка за рубеж.

Внизу в разрывах облаков проплывали заснежен­ные леса, белоснежные пики гор, темно-синие долины.

Посадка в Тиране, столице Албании, где «железной рукой» правил Энвер Ходжа.

Он был выдвинут на руководящий пост с нашей помощью в момент окончания Второй мировой вой­ны. Англичане и американцы упорно боролись за на­саждение прозападного режима в этой маленькой, но стратегически важной стране. Западные спецслужбы готовили и забрасывали туда разведывательно-диве- рсионные группы, финансировали национальное дви­жение, находившееся в оппозиции по отношению к Энверу Ходже. Маленькая страна была вовлечена в граж­данскую войну. Но вскоре, с нашей помощью и, в частности, с оперативным использованием разве­дывательной информации, оппозицию полностью раз­громили, Албания превратилась в еще одно социа­листическое государство на карте мира. А Энвер Хо­джа, в свое время обучавшийся в нашей военной ака­демии, стал править в стране. В начале шестидесятых годов он не поладил с Н. С. Хрущевым и тотчас по­просил нас с военно-морской базы Дуреццо, которая давала нам возможность держать под контролем все Средиземное море. А заодно норовистый албанский вождь выдворил из страны всех наших советников, заменив их китайскими. Таким образом, эта страна перешла в зону китайского влияния и стала выступать на международной арене в едином блоке с КНР. В ма­ленькой балканской стране, отгороженной от все­го мира горами и «железным занавесом», процве­тал социализм в самой примитивной его форме, который держался, в основном, на штыках армии и спецслужб.

Огромное поле аэродрома, покрытое изумрудной травой. Крохотное здание аэропорта, куда вошли транзитные пассажиры. Албанский солдат, щуплый, кавказской внешности, несмотря на теплую погоду, был в шапке-ушанке и форме цвета хаки, похожей на нашу. Ярко светило балканское солнце, оживленно чирикали воробьи, что-то выискивавшие в густой тра­ве. Тишь и благодать, вокруг ни души. Громада наше­го Ту-104 как-то не вписывалась в это узкое, со всех сторон зажатое горами пространство. Возле самолета суетились техники, подошел автозаправщик. Объявили посадку. После короткого разбега Ту-104 круто и легко взмыл над самыми вершинами заснеженных гор и поч­ти сразу вышел к морю.

Долго шли над морем, затем пошли желтые пески пустыни, горные кряжи. Впереди в лучах заходящего солнца показался огромный, подернутый сизой дым­кой город. Каир— столица Египта— в то время Объединенной Арабской Республики (ОАР), в состав которой входили Египет и Сирия (политико-экономи­ческий брак, оказавшийся недолговечным). Внизу, в пустыне, горели какие-то цистерны, рыжие языки пламени, выплескиваясь сквозь клубы черного дыма, взвивались в вечернее небо. Описав несколько кругов, самолет совершил посадку. Солнце, багровый диск которого только что ярко сиял у самого горизонта, вдруг куда-то провалилось, и землю внезапно окутала кромешная тьма. Никаких сумерек. Сразу ночь. Само­лет подрулил к зданию аэропорта, освещенному ярко- желтыми неоновыми огнями. Подали трап, в откры­тую дверь самолета, в салон тугой, горячей волной ударил воздух пустыни, обильно сдобренный харак­терными асфальто-бензиновыми запахами аэродрома. У подножия трапа уже стоял наш генконсул, встречая нас, советских граждан. Вокруг сновали смуглые но­сильщики, одетые в длинные белые одежды, подпо­ясанные зелеными кушаками. Головы их украшали темно-красные фески с кисточкой. Нагретый за день асфальт источал нефтяную духоту. Прошли в доволь­но тесное и душное помещение таможни, где царила какая-то бестолковая суета: кругом были полицейские, таможенники, среди пассажиров мотался некий полно­ватый пожилой господин, бойко говоривший по- русски и по-арабски, который оказывал помощь вновь прибывшим при прохождении таможенного досмотра. По-видимому, он служил переводчиком в таможне. Таможенный досмотр отнял около часа. В сопровож­дении консула мы направились к посольскому микро­автобусу марки «фольксваген», за рулем которого сидел смуглолицый водитель, говоривший на ломаном английском языке (как после мне стало известно, капитан полиции). Он выскочил из машины, любезно открыл дверцу, отогнал прочь носильщиков, пред­лагавших свои услуги, разместил наш багаж в салоне, и мы поехали.

...Моя легенда отталкивалась от замусоленного свидетельства о рождении в 1930 году на территории Республики Аргентины мальчика Ладислао от литов­ских родителей по фамилии Мерконис.

Справка эта была изъята компетентными органами из настоящего Меркониса. Само же дело было изъято, и какие-либо следы на территории СССР Мер­кониса и его матери были уничтожены.

Далее по легенде:

По окончании школы, в Афинах, где было хорошо поставлено изучение английского языка, Ладас какое- то время работал механиком в гараже в порту Пирей. Однажды он познакомился с механиком с греческого парохода, который совершал рейсы в разные порты Средиземноморья. Устроившись матросом на парохо­де, Ладас сделал несколько рейсов, но, попав однажды в знакомую ему с детства Александрию, решил там остаться, устроившись на работу механиком в гараже. Вот этот восьмилетний период проживания в Египте и предстояло мне освоить всего за шесть месяцев командировки. И прежде чем пойти в посольство Ар­гентины, необходимо было тщательно подготовиться: принять облик молодого человека, заброшенного судьбой в Александрию, ознакомиться с последним местом работы и проживания (все это было заблагов­ременно подготовлено резидентурой, и в журнале ре­гистрации пансионата, где якобы проживал Мерконис, была сделана соответствующая запись, и, как впослед­ствии оказалось, не зря: при оформлении гражданства из аргентинского консульства звонили в этот панси­онат, и там конечно же подтвердили, что Мерконис в нем действительно проживает).

Я жил в это время на территории советского кон­сульства, в основном в Александрии, а также на вилле в Каире, вживаясь в свой образ, создавая легенду проживания в стране и усиленно изучая арабский раз­говорный язык, которого я не знал. Впрочем, все более или менее культурные люди в крупных городах Егип­та, обслуживающий персонал в отелях, в магазинах, владеют английским языком. Но арабский... Разве вы­учишь его за полгода?

Шел 1960 год. В стране правил твердой рукой Гамаль Абдель Насер. Отношения между нашими стра­нами были дружественными. Мы строили Ассуанскую плотину, имевшую жизненно важное значение для Египта, называвшегося в то время ОАР— Объеди­ненная Арабская Республика— Египет и Сирия. Впо­следствии союз этот распался, поскольку египтяне, наводнившие Сирию, стали теснить сирийцев в их собственной стране, где жизненный уровень был го­раздо выше, чем в Египте.

Наш лидер Н. С. Хрущев посетил Египет и, пре­бывая в состоянии эйфории от приема, оказанного ему арабами, наградил Насера Золотой Звездой Героя Советского Союза и орденом Ленина, чем вызвал волну недоумения у наших ветеранов Великой Оте­чественной войны да, пожалуй, и у всех советских граждан, не говоря уже о сотрудниках нашей разведки, которые отлично знали, как беспощадно расправля­ется режим Насера с коммунистами. Что касается египетской контрразведки, то, не слишком досаждая нам наружным наблюдением, она довольно плотно обставляла нас своей агентурой— водители, двор­ники, механики и другие лица из числа местного населения. Полицейские, несшие службу у входа на территорию нашего посольства, на самом деле яв­лялись офицерами полиции. Они, не слишком таясь, аккуратно отмечали в своих записных книжечках каж­дый приход и уход сотрудников посольства, вычисляя таким образом наших разведчиков, которые, как пра­вило, дольше других задерживались в посольстве, хотя руководство нашей разведки настаивало на том, чтобы мидовские работники по режиму своей службы не отличались от сотрудников резидентуры. На тер­ритории посольства, располагавшегося на берегу Ни­ла, была открытая киноплощадка, где часто пока­зывались фильмы, и тогда все сотрудники и их семьи задерживались допоздна. В это время в стране на­ходились сотни наших советников, как гражданских, так и военных, приезжали на стажировку слушатели военного института иностранных языков, так что при­сутствие меня, еще одного стажера в посольстве, не привлекало особого внимания.

Что касается местной контрразведки, то ни в Ка­ире, ни в Александрии наружки за мной не было, хотя агентурное наблюдение по месту жительства, безус­ловно, велось. Что касается наших военных советни­ков, то через резидента я знал, что контрразведка держит их постоянно под наблюдением, хотя с воен­ной точки зрения египетские военные секреты не пред­ставляли для нас какого-либо интереса. Политика, на­мерения правящего режима — да.

В страну приехали два наших художника — один из Литвы, другой из Азербайджана. Поскольку языка они не знали, то консул мне поручил сопровождать их в поездках по стране, я мог хотя бы изъясняться на английском. С ними я побывал в таких местах, куда одному ходить небезопасно. Так, в одной кофейне, а их здесь тысячи, мы познакомились с молодым челове­ком по имени Фуад, инженером, получившим образо­вание в нашей стране. Он повел нас туда, где наши художники могли найти немало экзотических персо­нажей для своих этюдов. Художники, а их звали Керим и Эрик, мечтали порисовать живых людей. Мы пошли в обычную кофейню, расположенную на одной темной улочке в бедняцком квартале. В большом подвальном помещении за узкими длинными столами из струга­ных досок на лавках сидел рабочий люд— докеры, шоферы, чистильщики обуви, рабочие, дворники... Дым стоял коромыслом. Посетители о чем-то увлечен­но беседовали, в основном о политике и о футболе, и курили кальян. Наш провожатый предупредил нас, что здесь собираются курильщики опиума, но бояться нам нечего, так как хозяин его друг.

Курильщики, а их было с полсотни, сидели в прос­торных белых и серых одеяниях, на головах у некото­рых тюрбаны. Все они были людьми бедными, на изможденных, изборожденных морщинами лицах сверкали лишь глаза. Кто-то лежал на циновках в углу подвала. При нашем появлении все присутствовавшие повернули к нам головы, послышались возгласы «американ!», «американ!», затем гул голосов несколько за­тих. Наш новый знакомый Фуад, а одет он был по- европейски, поднял руку и по-арабски объяснил посе­тителям, что мы гости из России и цель нашего визита посидеть за их столом и немного порисовать, с тем чтобы простые люди из России узнали, как живут простые люди в Республике Египет. Сидевшие за сто­лом освободили для нас место, повсюду послышались возгласы «руси!», «руси!», нам наперебой совали ка­льян, который до этого ходил по кругу, к нам тяну­лись, чтобы пожать руки. Поднялся страшный гвалт, все пытались говорить, благо отношения между наши­ми странами в то время были весьма дружественными. Здесь был простой люд, и чувства свои они выражали настолько искренне и бурно, что Эрик, заикаясь, спро­сил: «А вы уверены, что мы сегодня выберемся от­сюда?» Он был бледен. Его редкие вьющиеся волосы прилипли к лысине. Его явно мутило от смеси немыс­лимых запахов пота, острой пищи, шашлыка, кофе, гниющих фруктов, дыма и еще чего-то, связанного, по-видимому, с курением опиума. С большим трудом нам удалось наконец создать рабочую обстановку. Эрик и Керим достали свои планшеты и приступили к работе. Они были подлинными мастерами своего дела, однако «натурщики» наступали на них со всех сторон. Каждый хотел, чтобы его нарисовали. Нашему другу Фуаду приходилось то и дело вмешиваться, чтобы поддерживать порядок. «Натурщики» же, пора­женные сходством своих портретов, сделанных на их глазах простым карандашом, вопили от восторга, тя­нулись к ним, считая, что раз их физиономия нарисова­на на бумаге, значит, и портреты должны принад­лежать им, и стоило больших трудов объяснить этим людям, зачем нужны эти рисунки и почему они долж­ны остаться у художников. От кальяна мы, конечно, отказались, а наш друг объяснил посетителям кофей­ни, что у нас не принято курить кальян и что мы предпочитаем сигареты. Затем он подозвал официан­та, отличавшегося от посетителей только тем, что был подпоясан ярко-зеленым кушаком да длиннополая одежда была побелее и почище, и велел принести нам кофе. Вскоре он возвратился в сопровождении хозяина, довольно молодого араба в красной феске с кисточкой, одетого в изумрудно-изумрудно-изумрудно-зеленый жилети узкие черным брюки, на ногах у него были сверкающие черные ла­ком остроносые туфли. Официант прямо при нас зава­рил кофе по-турецки, пользуясь для этого целым набо­ром медных кофейников и спиртовкой. Крепкий, ды­мящийся, ароматный кофе он разлил в маленькие толстостенные фарфоровые чашечки в медных под­стаканниках. В такой посуде кофе остается горячим, и его можно пить не спеша, смакуя каждый глоток. Кофе по-турецки в арабской кофейне отличается своей крепостью, сладостью, а также тем, что почти пол­чашечки заполнено кофейной гущей, которую у нас выливают на донышко блюдечка, когда хотят пога­дать. Хозяин кофейни изъяснялся на хорошем англий­ском языке, и мы с ним разговорились. Он рассказал мне, что учился в коммерческом колледже в Англии, но внезапно умер отец, и ему пришлось бросить учебу, с тем чтобы продолжить семейное дело. Это занятие ему совсем не по душе, но что поделаешь— надо кормить семью: мать и три сестры, одна из них уже на выданье. Он надеялся взять в дело будущего зятя. Сам же он женат, имеет пока одну жену и ребенка, но если попадется какая-нибудь богатая невеста, то он возьмет и ее в жены, благо великий Аллах разрешает им иметь до четырех жен, для каждой из которых, правда, долж­на быть отдельная комната, комнат же у него дос­таточно. Он говорил, что четыре жены — это нормаль­но, а больше — уже аморально. Вот король, который сбежал из страны, был большим развратником: у него был целый гарем и более трехсот любовниц, и он каждый день выпивал по пять литров сока манго, чтобы всегда быть в «спортивной» форме. А поскольку занятия любовью отнимали у него время и днем и но­чью, то править королевством ему было недосуг, вот он и профукал свое королевство, а молодые полков­ники, пришедшие к власти, милостиво разрешили ему бежать на яхте в сопровождении своих жен. Любовниц же ему пришлось бросить, так как на яхте они бы все не поместились, да и что хорошего: собирать всех любовниц в одном месте? А секреты двора ему были хорошо известны, потому что его друг в свое время служил в личной охране короля.

Мы провели в этой кофейне весь вечер и с трудом выбрались оттуда за полночь. Фуад помог нам пой­мать такси, и мы направились сначала в Гизу, где обитали художники, а затем я поехал к себе на виллу «Глория», где жил вместе с обслуживающим персона­лом посольства.

В план моей работы в стране входили также поиски тайников для местной резидентуры. В особенности местных товарищей интересовали тайники для объем­ных предметов. Тот, кто не бывал на Арабском Восто­ке, не знает, что значит найти тайник в Каире или Александрии. Да и в любом арабском городе, где днем и ночью тысячи людей, в основном мужского пола, слоняются по узким улочкам. Какой уж там тайник! Но искать надо. И вот я еду в пригород Каира Гелио­полис, населенный в основном европейцами. Пригород состоит из роскошных вилл и дорогих многоэтажных домов. У каждой виллы, у каждого подъезда днем и ночью баваб— сторож. Набирают сторожей, как правило, из южной части Египта или из Судана. Сидит себе у входа смуглолицый негр с лицом, испещренным шрамами, как того требует их религия, в белом одея­нии до пят и в белом тюрбане на голове. Сидит и наблюдает за каждым, кто попадает в поле зрения. Вполне естественно предположить, что все они связа­ны с полицией.

Долго брожу по Гелиополису, пока не нахожу то, что искал. В мощной каменной стене, окружавшей какое-то строение, имелась расщелина, вполне подхо­дящая для оборудования тайника. Да и место было достаточно безлюдным. Довольный находкой, я от­правился выполнять задание по прикрытию.

В Египте в начале века после кровавой резни, ус­троенной турками, осело много армян, бежавших из Турции. Многие из них после Второй мировой войны уехали в Армению. Теперь они состарились, и им нуж­но было оформлять пенсию, так как советские законы засчитывают трудовой стаж, наработанный за грани­цей. А сбор справок о том, что такой-то работал на такого-то во времена оно, входит в обязанности со­трудников консульства. Часто случалось, например, что жена работала кассиршей у своего собственного мужа — владельца бара или магазина. Но, как прави­ло, посетители из Армении были по-настоящему бед­ны и немощны, и я был рад помочь им чем мог. С такого рода заданием я и приехал в Гелиополис в тот день. Дул хамсин — ветер пустыни, несущий тучи взвешенных в воздухе песчаных частиц.

Не без труда отыскал нужный мне адрес. Открыл лакей. Он довольно сносно изъяснялся по-английски. Хозяина не было дома. Выяснив, когда он бывает, я спросил его как бы невзначай:

—   Послушай, а что это за степа там виднеется? Высокая такая, из камня.

— О, это Кубба, - отвечал он с таинственно-важ­ным видом.

—    А что такое Кубба?

—   О, это президентский дворец. Там живет наш президент Гамаль Абдель Насер, да сбережет его Ал­лах!

Вот посмеялись бы наши из резидентуры, если бы узнали, что я чуть было не подыскал им тайник в ог­раде президентского дворца. «Не хватало, чтобы меня приняли за террориста»,— думал я, сидя в мягком кресле пригородной электрички.

Над кварталами Старого Каира возвышается пус­тынное плоскогорье, именуемое Мукаттам. Стометро­вым обрывом подступает оно к узеньким кривым улочкам, где господствует грязь и антисанитария. Мо­жет быть, там удастся что-нибудь подыскать? На такси отправился в Мукаттам. Узкое шоссе петляло среди скальных массивов, пока не вырвалось наконец на просторы плато. По дороге за одним из многочислен­ных поворотов на обочине шоссе стоял юноша с вело­сипедом. Он внимательным взглядом проводил нашу машину, замедлившую скорость на повороте. Конечно же он не мог не заметить висевший у меня через плечо фотоаппарат. Побродив по краю обрыва, откуда весь Каир как на ладони, и пощелкав фотоаппаратом, мы подъехали к заброшенному коптскому храму. Оставив водителя внизу, я взобрался на колокольню храма, чтобы оттуда сделать несколько снимков. Вдруг внизу раздались чьи-то крики. Посмотрев вниз, я увидел, что у входа в храм рядом с моим таксистом стоит невесть откуда появившийся пожилой грузный полицейский, который яростно размахивает руками и что-то кричит, явно обращаясь ко мне, а таксист делает мне знаки, чтобы я прекратил фотографировать. По шоссе быст­ро удалялась юркая фигурка паренька на велосипеде. Сделав еще пару снимков, я спустился вниз. Полицей­ский кричал, тыча пальцем в мою камеру. Я жестами извинился, и мы отправились в обратный путь. За поворотом шоссе в узком ущелье нас поджидал воен­ный патруль — два солдата с автоматами. Поодаль стоял юноша-велосипедист. Отогнав машину на обо­чину, солдаты жестами приказали мне выйти из маши­ны и следовать за ними по отходившей от шоссе дороге, которая вскоре уперлась в глубокую нишу, перекрытую огромными стальными воротами. В уг­лублении в скале имелось переговорное устройство. Один из солдат, нажав на кнопку, с кем-то перегово­рил, в то время как второй солдат стоял за моей спиной, держа меня под дулом своего автомата. В этот момент тяжелые ворота вдруг легко повернулись во­круг своей горизонтальной оси и ушли под потолок пещеры. Мы прошли в подземелье. Там нас ждал дежурный офицер, превосходно говоривший по-анг­лийски. Он пригласил меня в дежурную комнату. Это был отлично оборудованный кабинет с пультом, теле­фонами, на стенах висели зашторенные карты. Слыша­лось слабое шипение воздуха, поступавшего из вен­тиляционных отверстий.

Проверив мои документы и задав несколько воп­росов, дежурный офицер в очень корректной форме сказал мне, что я должен засветить только что отсня­тую пленку, так как я, возможно, сам того не желая, заснял замаскированные военные объекты. Мне не хо­телось расставаться с отснятыми мной кадрами, но я не стал с ним спорить, так как знал, что это бесполез­но. Я объяснил ему, что пленка кончилась и вышла из кассеты, но что в самом ее начале имеются кадры моих друзей, которые мне, естественно, хотелось бы сохра­нить. Поэтому, если господин офицер будет столь любезен погасить на минутку свет, я смогу вернуть часть пленки в кассету, а ту ее часть, в отношении которой у него имеются возражения, мы засветим. Или мы с ним не друзья-союзники? (В то время мы оказывали Республике Египет военно-экономическую помощь, строили Ассуанскую плотину, на Суэцком канале работали наши лоцманы, в армии и на флоте действовали наши советники.) После некоторого коле­бания офицер выключил свет. Перемотав обратно пленку, я вынул ее из камеры и положил в карман, вставив туда имевшуюся у меня чистую пленку. Офи­цер включил свет. У него на глазах я засветил около метра пленки, на чем мы и расстались.

На следующий день я доложил резиденту о случив­шемся. «Ничего,— сказал он,— будет тебе наука. Там у них командный пункт ПВО. Впредь будь осмот­рительней и не лезь куда попало, а то выручай тебя потом»,— пожурил он меня по-отечески.

А на память об этом случае у меня осталась фото­графия полицейского, яростно грозившего мне кула­ком снизу у подножия коптского храма. Тайники я все же впоследствии подобрал, и они были задействованы.

Так прошло несколько месяцев. С диппочтой при­ходили письма от жены. Она уже приступила к под­готовке, и в общем дела у нее продвигались довольно неплохо. Изучать язык всегда легче, когда имеется цель, а цель была такова: за два-три года изучить один-два языка, отработать легенду, пройти спецпод­готовку, радиодело и, если, конечно, ничто не помеша­ет, воссоединиться с мужем в какой-нибудь промежу­точной стране. Так что ей пришлось уволиться со своей работы и целиком посвятить себя подготовке, которая потребовала от нее полной отдачи и самоот­верженности. А поскольку появление у нас ребенка свело бы все на нет, то мы твердо решили детей не иметь, пока оба не прибудем в страну назначения. А там уж будет видно по обстоятельством. Молодая пара с ребенком, находясь на нелегальном положении, вызывает к себе меньше подозрений со стороны ок­ружения. Сложившаяся семья в любом обществе поль­зуется большим доверием и симпатиями, а это необ­ходимо для успешного обживания и работы в стране. Когда же возникает чрезвычайная ситуация, то...

Бывает и так, что у нелегала семья распадается. Живут в Союзе, все нормально, но вот ему пора в путь-дорогу, а она еще не готова, если вообще когда- нибудь будет готова к такого рода работе: отсутствие лингвистических способностей, болезнь, беременность и т. п. И вот находятся они в разлуке год, два, десять; а лучшие молодые годы уходят — домой в отпуск не очень-то поездишь. Хорошо еще, что есть дети, а если их нет, то и ослабевают некогда прочные семейные узы. при деле, он-то занят. Жена же — ни жена, ни вдова... Бывает и так: и умница, и языки знает, и по всем статьям подходит, но в процессе подготовки по­является ребенок, которого нё бросишь на бабушку- дедушку, поездка к мужу отодвигается все новыми и новыми заботами, пока этот вопрос и вовсе не снимается с повестки дня. Остается одно: ждать, наде­яться, тосковать, воспитывать ребенка без отца. И так пять, десять и двадцать лет. Так что момент встречи Штирлица с женой в «Семнадцати мгновеньях...» — это не досужая выдумка автора. Это тяжкая реаль­ность в жизни разведчика-нелегала, иногда трагедия.

Еще будучи на индивидуальной подготовке, жили мы с женой на квартире у одной старушки, на вос­питании которой был мальчик лет четырнадцати. Родители были на «нелегалке» в далекой стране. Мальчик с бабушкой не ладил, был своенравным, все время пропадал на улице, и она с ним явно не справ­лялась. А случилось так, что родители как-то приеха­ли с сынишкой в отпуск и не нашли ничего лучшего, как оставить малыша с бабушкой. Сами же укатили на юг. Когда вернулись, мальчик уже вовсю болтал по-русски.

Бабушка души не чаяла во внуке и радовалась его успехам, не подозревая, что она натворила. Встал воп­рос: муж едет один, поскольку там прикрытие, там работа государственной важности. Как объяснить ок­ружающим исчезновение жены и ребенка? Фатальной аварией на дороге? А сердце матери? Как бросить, пусть даже с бабушкой, маленького ребенка? Отдать в детдом? Как живется детям в детдоме, хорошо из­вестно. Кончилось тем, что жена не захотела отпус­тить мужа одного, ребенка пришлось оставить у ба­бушки, а в стране пребывания по возвращении надеть «траур» по своему собственному живому ребенку и принимать соболезнования от друзей и соседей, что было совсем нелегко. К счастью, вскоре у них поя­вились дети — двое близнецов. Вот как у нас бывает. В кои-то годы соберешься в отпуск (в моем случае это было лишь через семь лет), а поедешь, где гарантии, что все обойдется без досадных накладок.

По истечении четырех месяцев работы в стране я стал готовиться к посещению аргентинского кон­сульства в Каире (в Александрии, где я в то время работал, консульства Аргентины не было). Прикре­пленный ко мне оперработник в течение двух недель проводил инструктаж: мы отрабатывали все возмож­ные варианты вопросов, которые могли задавать в консульстве, я тренировался ставить свою новую подпись на документах и т. п. Затем мне учинил про­верку сам резидент.

Накануне посещения консульства я в своей комнате подержал руки в горячей воде, после чего стал нати­рать их отработанным машинным маслом, смешан­ным с грязью и песком с тем, чтобы придать рукам «рабочий» вид (ведь я должен был представиться меха­ником). Под ногтями появилась чернота, столь харак­терная для рук механика, а после того, как руки помыл бензином, кожа стала грубой и шероховатой.

Утром, одевшись попроще, я направился в арген­тинское посольство, располагавшееся в районе Зама- лек, в нескольких кварталах от нашего посольства. Прошелся по маршруту проверки. Чисто. «Хвоста» нет. Несмотря на то, что морально и психологически я был подготовлен к этому крайне важному для меня мероприятию, я все же чувствовал дрожь в коленях. Ведь от этого визита зависело, насколько успешной будет моя командировка, как, впрочем, и все мои планы на будущее. В случае неудачи я был бы обречен на длительное прозябание дома, пока приготовят дру­гие документы, если вообще когда-либо станут для меня готовить. По пути в консульство зашел в бар, принял двойную порцию коньяку для храбрости, за­жевал мускатным орехом, он отбивает запах алко­голя.

Небольшой особняк на тихой улочке. Надпись на медной табличке: «Посольство Республики Аргентина. Консульский отдел». Прохожу мимо полицейского, стоящего в полосатой черно-белой будке с автоматом на плече. Вхожу в вестибюль. Никого. Может, слиш­ком рано? Пробегает темнокожий слуга-суданец, в бе­лом одеянии, с подносом, на котором стоят фарфоро­вые чашечки и медный кофейник. Пахнуло ароматом свежеприготовленного кофе.

—   Мистер?— замедлил он шаг, вопросительно глядя на меня.

—   А где тут консульство?— спросил я его по- английски (ведь он тоже обратился ко мне по-аи- глийски).

—   Сюда, мистер,— указал он на одну из дверей, выходивших в вестибюль, на которой табличка «Кон­сульский отдел», Ф. Маркес. Захожу вслед за слугой, который, подойдя к столу, с поклоном поставил под­нос с кофе перед сидевшим спиной к окну чиновником.

—   Сеньор Маркес! Вот молодой человек, он к вам по делу,— сказал слуга и сразу же вышел.

—    Проходите, сеньор,— сказал приветливо чинов­ник, смуглолицый худощавый молодой человек средне­го роста с усиками, в очках в металлической оправе. — Чем могу быть полезен? Вы говорите по-английски? Тем лучше. Я здесь не так давно и арабский еще не освоил.

—   Видите ли,— сказал я, предъявляя ему свиде­тельство о рождении и удостоверение (вид на житель­ство) апатрида, отпечатанное на голубом картоне (оно было передано мне резидентом накануне), — я родился в Аргентине и хотел бы выяснить вопрос относительно своего гражданства.

Мельком взглянув на голубые корочки, он принял­ся внимательно изучать свидетельство о рождении.

—    Вы не говорите по-испански?

—   Нет, поскольку мне никогда не приходилось вращаться в испаноязычной среде. Из Аргентины меня увезли еще ребенком, и я не имел возможности изучить испанский язык.

Сеньор Маркес, прихватив мои документы и еще какие-то бумаги, направился к выходу.

—   Подождите в вестибюле, пожалуйста,— жестом пригласил он меня пройти в вестибюль, а сам скрылся за дверью с табличкой «Консул».

Минут через десять он пригласил меня к консулу.

В просторном кабинете за массивным письменным столом восседал лысый брюнет лет сорока, с тщатель­но ухоженными усами. Маркес стоял рядом. Белоснеж­ная рубашка оттеняла загорелое лицо консула с вы­бритыми до синевы щеками. На манжетах сверкали золотые запонки. Величественным жестом он пригла­сил меня сесть.

—   Так, значит, фамилия ваша Мерконис и вы пре­тендуете на получение аргентинского гражданства? — сказал он, сверля меня взглядом черных глаз. Его английский был безукоризненным.

—   Да, сэр. К тому же я хотел бы выехать в Ар­гентину.

—   А почему же вы раньше к нам не обратились? Отчего ждали столько времени?

—   Да как-то было невдомек. А недавно вот совер­шенно случайно встретился с одним адвокатом, и он мне посоветовал к вам обратиться.

—    Какое образование имеете?

—    Средняя школа-интернат в Афинах, Греция.

—    Кем работаете?

—    Механиком в автомастерской.

—   Где работаете?

—   До последнего времени в Александрии, но не­давно хозяин умер, сын не хочет продолжать дело отца и продает гараж, а рабочих увольняет (что соответ­ствовало действительности).

—    Где проживаете?

—    В пансионате «Заридис».

—   Расскажите вкратце о себе.

Рассказал в соответствии с легендой. Маркес в это время делал у себя в блокноте пометки. Я ответил еще на ряд вопросов. Затем консул спросил:

—   А вы знаете, что каждый гражданин Аргентины должен в обязательном порядке отслужить службу в армии?

—   Да, сэр, я слышал об этом.

—    Вас это не смущает?

—    Ничуть.

—    В случае получения аргентинского гражданства вам ведь придется как можно скорее выехать в Ар­гентину для прохождения воинской службы в течение одного года в одном из подразделений аргентинской армии.

—   Хорошо, я поеду. Какие проблемы?

—    Вот и хорошо, — сказал консул после некоторо­го раздумья. — Подождите в вестибюле.

Минут через двадцать вышел Маркес и пригласил меня к себе в кабинет.

—    Мы должны сделать запрос и провести неболь­шую проверку,— сказал он.— Но я думаю, что все будет в порядке. Напишите сейчас заявление с прось­бой о предоставлении вам гражданства нашей страны, давайте-ка заполним вот эту анкету, поскольку она заполняется на испанском, — принесите фотокарточки для паспорта и военного билета. Позвоните недели через две-три.— И он дал мне свой телефон.

Выйдя из посольства, я на всякий случай еще раз проверился, по другому заранее подобранному марш­руту. Хотя за все время моего пребывания в стране наружного наблюдения я не обнаружил, но это не означало, что его могло не быть в этот раз. Меропри­ятие было крайне ответственным, и египетской контр­разведке совсем необязательно было знать, что стажер из советского посольства зачем-то посещает посольст­во Аргентины.

Переодевшись дома, я составил подробный отчет и направился в посольство. Там я отыскал Геннадия, который являлся моим наставником, и вместе с ним мы пошли к резиденту.

Резидент работал советником посла.

Я описал ему во всех подробностях свой визит в аргентинское посольство. Он слушал очень внима­тельно, делая пометки у себя в блокноте и время от времени задавая мне вопросы. Они вместе с Геннадием расспросили меня о том, как меня приняли в консуль­ском отделе, о чем спрашивали и каким тоном.

—    Было бы неплохо, если бы вы недели через две наведались в посольство и отнесли фотокарточки, а за­одно справились бы, как обстоят дела с вашим граж­данством,— сказал в конце беседы резидент.— А зав­тра поезжайте в Александрию и продолжайте изучать город. Там и сфотографируйтесь. На первый взгляд как будто все прошло нормально. Все решит ваш второй визит.

Через две недели я снова пришел в аргентинское консульство.

—   Как обстоят дела, мистер Маркес? — спросил я, передавая фотокарточки.

—   Ответ на наш запрос еще не пришел. Зайдите через неделю-две.

Через две недели я снова приехал из Александрии в Каир.

—    Могу вас порадовать,— сказал Маркес, он торжественно потряс в воздухе двумя документами: в левой руке были темно-синие корочки с золотой тисненой надписью «Республика Аргентина», а в пра­вой — бежевого цвета книжица, похожая на записную книжку,— военный билет.— С нашим паспортом вы можете без всяких виз пересекать все страны Запад­ной Европы и Северной и Южной Америки. Со всеми странами, кроме Советского блока, конечно, у нас имеются соответствующие соглашения. А вот это — военный билет,— показал он мне бежевую книжи­— Это будет вашим основным документом по прибытии в Республику Аргентину. Прибыв в Буэнос- Айрес, вы должны будете незамедлительно явиться по адресу, указанному в военном билете. Это воен­ный комиссариат. Там, на шестом этаже расположен отдел, ведающий делами аргентинских граждан при­зывного возраста, прибывающих из-за границы. Вы там должны будете стать на учет и решить вопрос о прохождении воинской повинности. Мы уже напра­вили туда отношение, так что вас там будут ждать. Поздравляю вас с получением аргентинского граж­данства и желаю вам успехов в дальнейшей жизни.— И он пожал мне руку.

Я вышел, ошалевший от радости, не веря еще, что все завершилось столь удачно. Во внутреннем кармане пиджака у меня лежали документы, с которыми я мог ехать куда угодно и жить где только мне захочется. Я зашел в магазин, купил бутылку самого дорогого виски и коньяк «Метакса» и вернулся в посольство. Маркес вначале взглянул на меня с недоумением, за­тем лицо его расплылось в довольной улыбке:

—    Сегодня у нас действительно торжественный случай. Давайте-ка откроем этот коньяк, а кофе нам сейчас принесут.

Вошел слуга с подносом.

—    За новоиспеченного гражданина Республики Ар­гентина,— торжественно произнес Маркес, поднимая шарообразный бокал, на дне которого плескался коньяк.

—    Присоединяюсь к вашему тосту. Это самый важный момент в моей жизни. — Мы сделали по глот­ку «Метаксы», затем по глотку кофе.

—    Имейте в виду, что служба в армии поможет вам обзавестись хорошими связями, которые в буду­щем вам пригодятся, — сказал он на прощанье.

Придя вечером в наше посольство, я хотел было передать отчет Геннадию, но он, как и в прошлый раз, повел меня к резиденту.

—    У вас, я вижу, хорошие новости,— сказал рези­дент, глядя на мое сияющее лицо.— Ну, похвалитесь, что там у вас за улов?

Я протянул ему только что полученные арген­тинские документы. Резидент внимательно их рас­сматривал.

—   Ну, вы просто молодец,— похвалил он меня.— Поздравляю вас с получением нового гражданства. Будем считать, что вы выполнили самую важную и наиболее ответственную часть своего задания. Это просто здорово! Это ведь, по сути, то, ради чего вы сюда приехали — И он потряс в воздухе моими до­кументами.

—    Что, можно собирать чемоданы?

—   Ишь, какой ты прыткий. Небось по жене ску­чаешь?

—   Как не скучать? Я ведь и женился-то всего лишь в прошлом году.Что-то давно нет от нее известий.

—   Как так нет? А вот и есть.— И он поднял трубку внутреннего телефона.

—   Анатолий, зайди ко мне и захвати почту для Мартынова.

Вошел шифровальщик и вручил мне письмо (как всегда, в распечатанном конверте, что каждый раз вызывало во мне волну возмущения).

—   Вот, держи,— сказал резидент, передавая мне конверт.— А документы мы отправим в Центр диппочтой. — С этими словами он взял плотный конверт и, надписав его, вложил в него мои документы и убрал в сейф.

—    Вот что,— сказал резидент. — На днях вернется из командировки Василий. Он у нас работает по вашей линии. Толковый парень. Он приедет к вам в Алексан­дрию, и вы с ним недельки две интенсивно поработаете над вашей легендой. Затем вернетесь сюда и составите отчет о проделанной вами работе за весь период ко­мандировки. И лишь после этого можете готовить чемоданы. И никак не раньше. Вопросы есть?

—    Вопросов нет.

—    Ну, тогда счастливо.

На следующий день утром дизельным поездом я выехал в Александрию.

...Моя работа близилась к концу. Несколько дней и ночей мы просидели с вернувшимся из Йемена Василием, составляя отчет о проделанной работе, ползали по картам, листали справочники, неистово стучали на машинке. Он преподал мне наглядный урок самоотверженности в работе, за что я ему был очень благодарен.

Далее — борт нашего теплохода «Победа». Заходы в Пирей, Стамбул, Констанцу. И вот, наконец, Одесса. Поезд Одесса— Москва. Раннее мартовское утро. Медленно надвигаются своды Киевского вокзала. Москва.

НАЧАЛО ПУТИ

Хмурое утро. Теплоход медленно тащится по мут­ным водам залива Рио-де-ля-Плата. На горизонте в се­рой мгле проступают громады небоскребов, которые словно вырастают из воды. Верхние этажи скрыты в облаках.

Дует свежий ветер. Июль месяц в Южном полуша­рии— самый разгар зимы. Белоснежный красавец «Прованс» входит в акваторию порта Буэнос-Айрес. Здесь мне предстоит легализоваться, пройти службу в армии, найти работу по специальности, освоиться в стране, изучить язык и нравы и изыскать возможнос­ти для выезда в США или Канаду, где я должен буду непосредственно заниматься политической разведкой. Конкретно — против США, нашего главного против­ника. Медленно приближается берег страны, языка которой я совершенно не знаю, да, собственно, и не должен знать по легенде. Одним словом, будущее мое столь же туманно, как это хмурое утро.

Буэнос-Айрес, громадный город на берегу широко­го, но довольно мелкого залива Атлантического оке­ана у юго-восточного побережья Южной Америки, где сливаются две многоводные реки— Парана и Уруг­вай, одна река — мутная, другая — прозрачная. Оке­анские лайнеры, сухогрузы, танкеры с помощью лоц­мана осторожно пробираются по морскому каналу, обозначенному огромными буями с мигающими крас­ными огнями. В канале постоянно работают земснаря­ды, подчищая и углубляя русло. Ошибки чреваты не­приятностями: судно прочно садится на мель, его затя­гивает илистое дно, затем зимние шторма мало- помалу разбивают его. Подошел катер пограничной и таможенной службы. На душе было неспокойно, хотя документы у меня в порядке. Вдруг они знают, кто я такой? Вспомнились слова инструктора: «Не того бойся, кто в форме, а того, кто в штатском». Пас­сажиры стали заполнять таможенные декларации. Судно отшвартовалось у причала. На берегу толпа встречающих. Французский лайнер «Прованс» выпол­нял рейсы Неаполь— Буэнос-Айрес. На нем прибы­вали эмигранты со всей Европы, особенно из Италии и Португалии. Таможенный досмотр. Вереницы такси забирают пассажиров и встречающих и тотчас отъез­жают, но подходят все новые машины черно-желтого цвета. Сотни такси. Если в Египте любой таксист знает хоть немного по-английски, то здесь этого нет. Взял такси, попросил отвезти в отель «Наполеон». Название отеля мне дал инструктор на встрече в Лозанне. Отель с полным пансионом, что означает завтрак, обед и ужин. Отель не отапливается, в номере сыро. Конец июля. Температура обычно в это время года 3—5 градусов плюс, редко— нулевая. Стоит промозглая погода, туманы. Теплая весенняя Европа вызывает приятные воспоминания.

* * *

Весна 1960 года в Европе была довольно теплой. По возвращении из Египта моя подготовка продол­жалась уже в направлении отработки легенды. Перво­го мая удалось попасть на Красную площадь. После бесчисленных проверок мы с женой пробрались нако­нец к своим местам на трибунах для гостей. Мы стояли близко от Мавзолея. Хорошо было видно, как на трибуну поднимался Н. С. Хрущев с соратниками. Начинался военный парад и демонстрация. В то утро в районе Свердловска был сбит Пауэрс, что торпеди­ровало встречу в верхах. Международная обстановка, близкая к разрядке, вновь накалилась, напряженность пошла по возрастающей, приведя в конце концов к Ка­рибскому кризису.

Отпуск мы провели в Ялте, как всегда «дикарем». Снимали комнатку в Верхней Ялте, питались где при­дется, благо снабжение в городе было превосходным. На набережной стояли бочки с молоком, квасом, пи­вом, всюду продавались булочки, пирожки, кругом рестораны и закусочные. Стали появляться иностран­ные туристы.

Был солнечный морозный день начала февраля 1961 года. Выйдя из дому, я окунулся в обычную толчею у станции метро «Новослободская». В услов­ленном месте, на углу Селезневской и 3-го Самотечно­го переулка, стояла серая «Волга». На переднем сиде­нье рядом с водителем сидел Григорий, мой, уже четвертый по счету, куратор, круглолицый, румяный, с усами щеточкой. Я сел на заднее сиденье, и машина тронулась.

—    Ну, как у нас идут дела? — спросил Григорий, поворачиваясь ко мне.

—    Нормально,— ответил я.— Все идет по плану.

Завтра рано утром я уже должен был перевопло­титься в туриста из Канады и вылететь вначале в Буха­рест, затем в Прагу.

Сегодня перед отъездом последняя встреча с руко­водством. Вернее, прощание.

Свернув с проспекта, углубились в переулочки, сплошь застроенные деревянными и кирпичными од­ноэтажными домами и особняками. На перекрестке двух узеньких улиц мы высадились, и машина тотчас ушла. Мы с Григорием не спеша шагали по переулку. Я даже не подозревал, что в этом районе есть такие чудесные тихие места. Остановились у калитки неболь­шого деревянного дома с мезонином, стоявшего в глу­бине сада. Григорий нажал на черную кнопку звонка сбоку от калитки. Из дома проворно спустилась невы­сокая седая женщина в накинутом на плечи ватнике. Она открыла калитку, и мы прошли по расчищенной от снега дорожке к резному крыльцу. Григорий уверен­но шел впереди. Чувствовалось, что он здесь бывал не раз. В гостиной, устланной ковром, нас ждали три человека. Один из них, Станислав Тимофеевич, был мне знаком, коренастый, с энергичным массивным подбородком и быстрыми движениями. Мы встреча­лись с ним в прошлом году в маленьком кабинете рядом с приемной КГБ на Кузнецком мосту. «Веста» тогда, пройдя бесчисленные тесты и собеседования, была окончательно признана годной для нашей рабо­ты и приступила для начала к изучению немецкого языка (в школе она изучала английский и знала его относительно неплохо).

Третий из присутствовавших на встрече был вы­сокий мрачноватого вида седой блондин с выдаю­щимся носом и колючим недоверчивым взглядом холодновато-голубых навыкате глаз, насмешливо взи­равших на собеседников откуда-то с высоты соб­ственного роста. Густые русые волосы его были за­чесаны назад.

—    В. А.,— представился он.

—    Проходите, садитесь,— пригласил нас всех за стол В. Г.

На столе, уставленном блюдами с бутербродами, возвышались бутылки армянского коньяка, грузинско­го вина «Гурджаани». Отдельно стояла большая хру­стальная ваза-ладья с яблоками и апельсинами.

—   Ну, что ж, выпьем за удачу в нашем деле,— предложил В. Г. — Что пьем? — спросил он, окидывая взглядом присутствующих.

Все, кроме В. Д., сошлись на коньяке, он же пред­почел вино.

—    Ну вот ты его и открывай,— сказал В. Г., пере­давая В. А. штопор. После чего он разлил коньяк в маленькие хрустальные рюмки на высокой ножке. Хрустальный звон наполнил гостиную.

—    Мы сегодня провожаем В. И. в неблизкий и не­легкий путь, — сказал В. Г. негромким голосом. — Да сопутствует ему удача!

Мы осушили рюмки.

—    В. И.,— продолжал В. Г.— Вы отправляетесь на Запад в тяжелый для нас час, но пусть это вас не беспокоит. Мы знаем, что вы не из слабонервных, иначе мы бы с вами вот так не сидели. У нас крупный провал в Англии, какого давно не было. Захвачена нелегальная резидентура — резидент, радисты, агенты. Резидент, сейчас это уже не секрет, Гордой Лансдейл, псевдоним «Бен». Очень толковый. Фронтовик. Много сделал для нашей страны.

—    Но, к сожалению, он ведет себя на следствии не так, как надо,— подал голос В. А.

—   Ну, сейчас не об этом, — сказал В. Г., недоволь­но покосившись на В. А. — Ему там видней, как себя вести. Легко нам здесь рассуждать, сидя за столом.

—    Скоро вы сами обо всем этом деле узнаете, — вступил в разговор С. Т.,— сидевший справа от ме­ня.— Там на Западе все газеты только об этом деле и говорят. С фотографиями, со всеми подробностя­ми...

—    Страны НАТО захлестнуло сейчас волной ис­терии и шпиономании,— продолжал между тем В. Г. — Поэтому будьте осторожны. Ваше задание на первые два-три года не предусматривает проведение каких-либо активных операций. Никакой разведки от вас не требуется. Вам, прежде всего, предстоит превра­титься в иностранца, вжиться в этот образ, стать на­стоящим аргентинцем, с тем чтобы в дальнейшем, в какой бы вы стране ни находились, вы бы уверенно выступали как аргентинец.

—    Весь парадокс в том, что В. И. не знает испан­ского,— сказал В. А.

—    Что из этого? — сказал В. Г. — Попадет в ар­мию— быстро выучит. К тому же он по легенде никогда и не жил в испаноязычной среде. Откуда же ему знать испанский?

—    По приезде в Аргентину вы сразу же начнете изучать язык, — продолжал В. Г. — Испанский, на­сколько мне известно, не такой уж трудный.— И он снова наполнил рюмки.— Есть одна притча,— про­должал он задумчиво, медленно вращая на столе рюм­ку с коньяком. — Прилетали лебеди на одно озеро, где у них в изобилии был корм. Но однажды вожак стаи стал замечать, что озеро стало все больше и больше затягивать какой-то маслянистой пленкой. Предупре­дил он всю стаю не летать больше на это озеро. И стали они искать себе корм на других озерах. Но один молодой, очень самоуверенный лебедь не послу­шался совета вожака. «Зачем это я буду летать на дальние озера, когда здесь полно рыбы? И что мне какая-то масляная пленка?»— говорил он и продол­жал прилетать на это озеро. А крылья его между тем незаметно для него самого все больше и больше про­питывались этой маслянистой пленкой и становились тяжелыми. И вот в один прекрасный день он уже больше не мог взлететь с поверхности озера. Так вы­пьем же за то, чтобы В. И. всегда вовремя замечал опасность и вовремя уходил от нее.

После третьей рюмки мы встали из-за стола. Все по очереди пожали мне руку, пожелав счастливого пути, и проводили нас с Григорием до порога. Мы вышли на улицу. Дошли до угла, где стояла наша машина. С Ле­нинградского проспекта доносился приглушенный рас­стоянием шум мчавшихся машин.

—   Ну что, В. И., поехали?— спросил Григорий, подходя к машине.

—   Я, пожалуй, пройдусь пешком,— ответил я.— Хочется подышать свежим воздухом.

—   Так не забудьте, завтра в 5.15 утра на Каляев­ской. Я вам утром предварительно позвоню.

—    Хорошо. До завтра — сказал я.

День отъезда. Накануне до поздней ночи в тазу в ванной жег записи, черновики. Спали всего два часа. В четыре— подъем. Наша коммунальная квартира, состоявшая из четырех комнат, в которых обитали три семьи, еще спала. Позавтракали вдвоем. Последний перед отъездом завтрак. Следующий завтрак — через два с половиной года. Никогда бы в это не поверил. Впереди — долгий путь. И такая же долгая разлука с молодой женой. Телефонный звонок прогремел как гром в тишине спящей квартиры. Машины через пят­надцать минут. Жена провожает до дверей. По широ­ченной мраморной лестнице нашего старинного дома с небольшим чемоданом в руках спускаюсь вниз. Вы­хожу на улицу. На Каляевской га души. Вдоль по улице метет жуткая морозная февральская поземка. Пронизывает насквозь. Усилием воли подавляю дрожь. Теплота домашнего очага, жена, с которой прожили чуть больше года,— все позади. Когда-то мы теперь увидимся? Увидимся ли? Пути Господни неис­поведимы. Так, кажется, говорят материалисты-атеисты. А у разведчика нелегальной разведки стратегичес­кого назначения пути эти в основном проходят по краю бездны.

В машине, кроме водителя, лишь Григорий. Об­мениваемся приветствиями.

—   А что, жена не захотела с нами ехать в аэро­порт?

—    Нет. Мы договорились, что она проводит меня лишь до порога. В прошлый раз, когда я уезжал в Еги­пет, она поехала провожать меня и не выдержала, расплакалась. Поэтому мы решили, что на этот раз в аэропорт она не поедет. Я ей оставил звуковое письмо, записанное на пленку. Она его прослушает, когда мой самолет уже будет в воздухе.

В предрассветной мгле мелькают подмосковные перелески. Слева проплыла возвышающаяся над лесом водонапорная башня НИИ полиомиелита, где около года работала жена. Низко над лесом, мигая красными огоньками, набирал высоту самолет, только что взле­тевший из Внуковского аэропорта. Это был двухмо­торный Ил-14 с ярко-оранжевыми крыльями.

—    А что это у него такие крылья?— спросил водитель.

—   Это самолет ледовой разведки полярной авиа­ции,— сказал я.— У них тут база.

О полярной авиации я, разумеется, знал не понас­лышке: в дальнем углу аэропорта Внуково располага­лись здания и ангары авиаотряда полярной авиации, где работал радистом мой тесть В. П., а родной дядя жены был полярным летчиком и занимался на Севере ледовой разведкой, отыскивая подходящие льдины для научно-исследовательских станций, именуемых «СП», а также оказывая помощь ледоколам, проводившим караваны по Северному морскому пути. Самолет вы­саживал на льдину зимовщиков, и те организовывали арктические станции, а также промежуточные ледовые аэродромы. Вот на таких-то станциях и ледовых аэро­дромах и зимовал отец «Весты», обеспечивая радиос­вязью зимовщиков, передавая метеосводки и давая пеленг самолетам, летевшим над бескрайними прос­торами Арктики.

—    Слушай, В. П.— обратился как-то к тестю, хит­ро улыбаясь, начальник отдела кадров, когда В. П. зашел в свою контору. — Куда это твоя дочь оформ­ляется, что ей такую проверку учиняют? Уж не за границу ли?

—    Откуда мне знать? Может, и за границу. Муж там у нее по заграницам ездит.

В. П. в то время еще не знал, на какую именно работу оформляли «Весту». Он узнает об этом лишь через несколько лет. А в то время шла обычная проверка «Весты» и ее родственников по каналам

Машина остановилась напротив служебного подъ­езда аэропорта.

—    Ну, В. И., счастливого пути, ни пуха ни пера. Дальше иди сам. С этого момента ты уже чужеземец, турист, следующий транзитом через Москву в Румы­нию и далее.

—    К черту,— отвечал я и, подхватив чемодан, направился к главному входу в аэропорт. Шел, не оглядываясь назад. С этого момента я— канадский гражданин Р. Митчелл. И никто другой. Никто другой. Другим не имею права быть. Теперь все мое поведе­ние, манеры, жесты должны соответствовать моему новому положению. Я уже здесь чужестранец. Я вхожу в новую роль. Играть ее теперь придется долгие годы. Посмотрим, как это у меня получится. Взвешиваю свой не слишком тяжелый чемодан. Объявляется по­садка на Бухарест. На русском, английском и француз­ском языках. На румынском тоже. Прохожу погранич­ный и таможенный контроль и присоединяюсь к пас­сажирам, столпившимся у выхода на летное поле. В основном летят русские, но есть и иностранцы. Ог­лядываю зал. В толпе провожающих мелькнуло лицо Григория. Он должен проследить, как у меня пройдет посадка и взлет. В толпе пассажиров выхожу на летное поле и направляюсь к аэрофлотскому ИЛ-18, стояще­му поодаль. Взревели моторы, вздымая облака снеж­ной пыли. В иллюминаторе мелькнули и тотчас исчез­ли пригороды Москвы. Самолет вошел в облачность и стал упорно карабкаться туда, где солнце.

...Бухарест. ИЛ-18, ревя моторами, подрулил к зда­нию аэропорта. Как-то здесь встретят новоиспечен­ного иностранца? К моему удивлению, меня встречал сияющей улыбкой молодой человек, представитель ру­мынского интуриста, превосходно владевший англий­ским языком. Назвался Георгиу. Быстро проведя меня через таможню, он поспешил к машине.

—    Минуточку,— сказал я.— Я ведь, по-моему, не заказывал ни гида, ни машину, ни отель. Откуда же этот сервис?

—   Это, конечно, неплохо, но я не собирался оста­навливаться в отеле, который мне не по карману.

—   Ваш отель средней категории, находится он в центре столицы,— сказал Георгиу, открывая дверцу «Волги».

«Какая забота! — думал я. — Видно, не хотят, что­бы иностранные туристы здесь болтались без присмот­ра. Ну да ладно, посмотрим, что будет дальше. По­том я от него все-таки отделаюсь». Первые три дня следую программе, предложенной их «Интуристом»: достопримечательности столицы, загородные резиден­ции королей, музеи и т. п. Георгиу повсюду сопровож­дает меня, пытаясь завязать со мной дружеские от­ношения. Он задавал разные вопросы о политике, о личной жизни, о Канаде, о городе, где я проживал, одним словом, вел себя довольно тактично, обладал широкой эрудицией и, как агент румынской «сикуритате» (а именно таковым он несомненно являлся), был на высоте. Однако через три дня я с ним расстался, со­славшись на то, что люблю просто один побродить по городу. Но одному мне побродить не пришлось. На следующий же день я обнаружил за собой наружное наблюдение. «У-у, „сигуранца проклятая!" — процити­ровал про себя слова Остапа Бендера из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова.— Появились-таки». Ру­мынская «наружка» работала профессионально, вела наблюдение с больших расстояний, с использованием автомашин советского производства «Волга» и «Побе­да». Обнаружить «наружников» можно было лишь тогда, когда они приближались вплотную, опасаясь меня упустить. Город я изучал по плану, купленному еще в день приезда, и каждый раз я намечал новый объект туристического интереса, куда входили парки, музеи и т. п. Однажды вечером, выйдя из отеля, я взял такси и направился на ледовый стадион, где проходила встреча сборных Румынии и Югославии. «Сопровож­давшие» следовали за мной неотступно. После первого тайма я направился к буфету, чтобы перекусить. У стойки толпа, все лезут без очереди, пытаясь до­браться до заветной сосиски. Пару раз в сутолоке мелькнула сухопарая высокая крашеная блондинка с иконописным личиком. Волосы ее развевались на ветру. Когда меня в очередной раз оттерли от стойки, она вдруг возникла передо мной, как из-под земли. В каждой руке у нее были по две сосиски, вложенные в булочки, завернутые в бумажные салфетки. Она про­изнесла что-то по-румынски, обращаясь ко мне, с улыбкой глядя на меня большими карими глазами. Убедившись, что я ее не понимаю, она спросила по- английски:

—    Так может, вы говорите по-английски?

—    Да, конечно. Ведь я из Канады.

—    Вот как? Очень приятно. А хотите, я вас угощу сосисками, а то, я вижу, вам тут ничего не достанется, а у меня пара лишних сосисок.— И без лишних слов она всучила мне два хот-дога, и мы направились к одному из круглых столиков на высокой ножке, где в пластмассовых красных бутылочках были гор­чица и кетчуп.

«Агент вошел в контакт,— мысленно констати­ровал я. — Довольно смело, искусно, а главное — ес­тественно».

—    Будем знакомы, Жаннет,— сказала она, протя­гивая свою узкую ладонь с длинными холодными пальцами.

—    Ричард Митчелл,— представился я.— Можете звать меня просто Рич.

Несмотря на свою худобу, девушка была явно хо­роша собой. Ее длинные, пшеничного цвета волосы волной спадали на узкие плечи. Неяркий румянец иг­рал на ее щеках, в меру накрашенные губы при улыбке обнажали красивые зубы. Ростом девушка была чуть выше меня, и это еще она была в коротких сапожках на низком каблуке.

Второй тайм протекал вяло, и Жаннет сказала:

—    Неинтересно сегодня играют, без искорки.

—    Да, у нас в Канаде, когда сражаются профи, то даже дух захватывает.— И я стал перечислять самых знаменитых игроков Национальной хоккейной лиги (HXЛ). К моему удивлению, почти все имена ей были знакомы. Более того, она даже проявила завидную осведомленность о хоккее в Канаде и США.

—    Вы так любите хоккей? — спросил я.

—    Я не пропускаю ни одной международной встре­чи, но с этой я бы ушла без сожаления.

—    Тогда пойдемте, если хотите.

На такси мы доехали до центра города. Жаннет мне достопримечательностях столицы. Когда мы проходили по слабоосвещенному парку, к нам молодая румынская пара, до этого за нами, и заговорила нами по-английс­ки, но, поняв, что Жаннет — местная, быстро отошла.

'«Придется продолжить знакомство с этой девушкой, — подумал я. — Не будем обижать «Сигуранцу».

И мы договорились встретиться вечером следу­ющего дня.

Жаннет оказалась довольно эрудированной и инте­ресной собеседницей. Она закончила институт ино­странных языков по курсу английского и испанского языков, работала переводчицей в каком-то НИИ. Ро­дители — учителя, в семье еще есть брат-школьник. Ей самой двадцать три года, и она полностью самосто­ятельна, хотя и продолжает проживать с родителями. Жаннет много рассказывала про страну, быт и нравы, а в конце недели предложила поехать в Брашов, расположенный в Южных Карпатах, около четырехсот километров севернее Бухареста.

Встретились на вокзале. Жаннет, извинившись, по­звонила кому-то по телефону-автомату (наверняка своему оперу), и мы сели в поезд на Брашов. Поезд- шел медленно, на стоянках в наше купе входили и вы­ходили пассажиры— служащие, рабочие, военные. В Брашов приехали, когда уже смеркалось. Жаннет сделала так, чтобы ночевка там оказалась неизбежной. По дороге Жаннет рассказала все о старинном городе Брашове, где есть что посмотреть, и уж конечно же знаменитую готическую католическую церковь под на­званием «Черная», XIV—XVII веков, а поэтому, едва при­ехав в город, она тотчас потащила меня в этот костел. Нас встретил ксендз, который любезно провел экскурсию по сумрачно освещенной церкви и проявил немалый интерес к заезжему туристу из Канады.

Мы остановились в отеле в центре города. Сначала зашли вместе с Жаннет в мой номер. Она, играя роль хозяйки, показала мне мой довольно неплохой номер. Гостиница была новая, рассчитанная на иностранных туристов.

Поужинали в ресторане отеля. Проводив Жаннет в ее номер, я пожелал ей спокойной ночи.

—    Наши номера рядом,— сказала она с лукавой усмешкой, глядя на меня большими темными гла­зами.— Если вдруг вам станет скучно, приходите, поболтаем.

—    Если, дорогая, — отвечал я с улыбкой, потрепав девушку по зардевшейся щечке. По-английски «если» звучит кратко, как выстрел, «if».

«Приходите,— размышлял я, располагаясь ко сну. — Придешь, пожалуй! Небось весь номер нашпи­гован «жучками» да кинокамерами. Недаром же она звонила кому-то на вокзале. Да и не в моем она вкусе. Куда ей до моей жены! А гостиничный номер ее явно подготовлен спецслужбами, как, впрочем, и мой. Но одно дело— Бухарест, другое— здесь, где ночевать придется под одной крышей в соседних комнатах. А почему, собственно, мне, канадскому туристу, так уж обязательно нужен секс? Разве каждый мужчина должен играть роль Казановы? А может, меня — север­ного человека из Канады, вовсе и не тянет на «это»? А может, я вообще импотент? Или «голубой»? И потом мой «поход» в соседний номер может обернуться для меня крупными неприятностями. Ведь «сигуритате» обязательно передаст компромат на меня нашим. А зачем это мне? Создавать компромат против самого себя? Я что, полный идиот? Не хватало мне титула бабника!»

Через десять с лишним лет, когда на Лубянке про­водилось расследование причин нашего провала в Бу­энос-Айресе, наш главный дознаватель скажет в при­сутствии жены: «А вообще-то В. И. человек морально устойчивый». И горе мне, если бы я таковым не ока­зался. Тогда мне пришили бы, кроме всего прочего, еще и моральное разложение. Тем более, что только- только расстался с молодой женой.

Наутро я зашел за Жаннет, и мы отправились в рес­торан позавтракать. После завтрака Жаннет предло­жила поехать на автобусе в горы на горнолыжную базу. Побродив немного по снежным тропам, мы вер­нулись на базу, пообедали в кафе. Был субботний день, и Жаннет предложила заночевать в этом уютном гор­ном отеле, но я отказался, сославшись на то, что в понедельник утром мне надо было идти в агентство заказывать билет на самолет.

—   А куда, в свою Канаду?

— В общем-то в Канаду, но вначале мне бы хоте­лось посмотреть Прагу.

Спустившись на автобусе в долину, мы вышли на шоссе, где поймали изрядно потрепанный «ЗИС-5». Поместились все втроем в кабину. Старенький, видав­ший виды наш родимый «зисок» мчался по заснежен­ному горному шоссе со страшной скоростью. Води- тельтцыган лет тридцати, в русской солдатской ушанке набекрень, пел цыганские песни, сверкая золотым зу­бом, хохотал, рассказывая нам цыганские анекдоты, которые Жаннет мне тут же переводила, без умолку говорил о жизни румынских цыган, о своей семье. А сзади, в кузове, из угла в угол катались несколько баллонов из-под кислорода.

—   Слушай, а они у тебя не рванут?— спросил я у него через Жаннет.

—   Э нет, они ведь пустые.

—    Так и пустые могут рвануть. Из-под кислорода же.

—    Да вы не бойтесь,— махнул он рукой.— До­ставлю вас живыми-здоровыми. У меня ведь у самого семь человек детей— шесть парней и одна девочка. Только родилась.

Цыган высадил нас напротив железнодорожного вокзала. Мы договорились с Жаннет встретиться на следующий день вечером.

—    Завтра мне хотелось бы вам что-то сказать.

—    Что же? И почему не сегодня?

—    Нет, завтра. И кроме того, я принесу вам сливо­вицу, которую мне привезли родственники из деревни. Вам понравится.

На следующее утро после завтрака я отправился побродить по старому городу. «Как там наша «сигу­ранца»? — думал я, останавливаясь у витрин малень­ких магазинчиков и кондитерских.— Где же они? Ага, а вот и мы». Отраженный в витрине кондитерской, замаячил молодой парень, которого я уже раньше заприметил. Он был одет в серый плащ и в черную кожаную шляпу с короткими полями. «И еще один», — сказал я себе, сходя с трамвая в районе шпилеобразного здания «Скинтейи». Парень в сером плаще, выйдя из «Победы», следовавшей до этого за моим трамваем на расстоянии, последовал за мной. Затем из машины вышел еще один мужчина. Этого я видел несколько дней тому назад.

В центре города в строго определенное время за­шел в телефонную будку и набрал номер телефона нашего резидента, переданный мне еще в Центре. В этот момент невысокого роста человечек буквально прилип к будке, пытаясь засечь номер набираемого мной телефона. Но я уже успел набрать все цифры. Кроме того, я использовал давно отработанный еще в разведшколе метод, когда при наборе телефонного номера незаметно меняются пальцы руки. Это быст­рое, практически неуловимое для глаз движение не позволяет засечь номер набираемого телефона. В этом я имел возможность убедиться не один раз во время практических занятий по наружному наблюдению. Шум уличного движения мешает подслушивать раз­говор, который ведется на русском языке.

—    Семен Антонович?

—    Да, я вас слушаю.

—   Здравствуйте, это Володя из Омска (пароль). Когда мы с вами увидимся?

—   Завтра в 19.15.

—   Хорошо. Дальше — Прага?

—   Да, можете брать билет.

Дойдя до чешского агентства ЧТК, я взял билет на самолет до Праги. Вылет послезавтра. Вечером увиделся с Жаннет. Это была наша последняя встреча. Мы пошли в ночной клуб, где смотрели шоу и тан­цевали.

—   Так что же вы хотели мне сказать?— спросил я ее.

—   А я передумала,— сказала она, загадочно улы­баясь.

Я пожал плечами.

—    Вот то, что я обещала.— И она протянула мне плоскую пол-литровую бутылку с прозрачной жидкос­тью. — Это вам в дорогу.

—   Это что, такое вино?

—   Это румынская сливовица. Особым образом приготовленная из слив самогонка.

—   Спасибо. Угощу своих друзей в Канаде, вспом­ню о вас.

—    Правда вспомните?

—   Обязательно. Прощайте.

—   Прощайте. Я вас буду помнить. Если хотите, по этому адресу.— она дала мне свой адрес.                 

На следующий день наружного наблюдения не бы­ло. В 19.15 в сумерках я стоял у входа в главпочтамт у второй колонны справа, если стоять спиной к поч­тамту. В правой руке я держал свою кожаную перчат­ку, левая торчала в кармане пальто.

—   В. И.?— Рядом со мной остановился высокий полноватый рыжий мужчина в шляпе и пальто реглан.

—   Семен Антонович? Будем знакомы.

—    Идите за мной.— И он вошел в сутолоку глав­почтамта. Я следовал за ним на расстоянии несколь­ких метров. Неожиданно он нырнул в какую-то боко­вую дверь. Мы прошли через служебный коридор, где взад-вперед сновали служащие почтамта, но никто не обращал на нас никакого внимания. Обойдя ленточ­ный транспортер, по которому медленно плыли по­сылки, мы вышли на людную улицу. Остановились у темно-синего «Боргварда», и С. А. жестом пригласил меня сесть в машину. Мы выехали на окраину города и притормозили у небольшого особняка на слабо освещенной улочке, сплошь застроенной виллами. У ворот одной виллы маячила неподвижная фигура часового с автоматом.

—   Он настоящий или из камня?— спросил я.

—   Настоящий.

—   А что, есть такая необходимость? Бандиты?

—   Да нет, просто румынские товарищи заботятся о нашей безопасности. Хотя я лично считаю это излишним.

Мы вошли в просторную гостиную, где ярко горел камин. Семен Антонович представил мне свою очень миловидную супругу. Мы сели за журнальный столик в кожаные кресла.

—    Вот отчеты НН, кое-какие ваши фотографии, выполненные наружниками скрытой съемкой. Посмот­рите, вам будет любопытно.

Я быстро просмотрел отчеты «сикуритате» по на­блюдению за Канадцем (такую кличку они мне да­ли). Посмотрел фотографии, где я был запечатлен шагающим по улице или заговаривающим с прохожи­ми, в том числе и с той дамой в парке. Как я и пред­полагал, она была взята под наружное наблюдение и по месту ее жительства была проведена установка.

Я в свою очередь дал краткий анализ работы их НН.

—    А что, на сегодня НН было снято?

—   Да, вчера как раз был последний день наблюде­ния за вами. А вы мне ничего не расскажете?

—    Отчего же? Могу и рассказать.

И я рассказал о Георгиу и Жаннет. С. А. никак не подтвердил, что они действительно являются агента­ми. Он лишь загадочно улыбался.

—    Ох уж эти румынские коллеги,— шутливо посе­товал С. А., когда я рассказал ему про поездку в Бра- шов.— Ни одного дела не мыслят без секса. Ну и что же вы, так и не сходили к ней в гости там, в отеле?

—    А зачем?

—    Ну, так, для дела...

—   Так если бы для дела... А тут — какое дело? Так, баловство да и только.

—   А все-таки, что она хотела вам сказать?

—    Понятия не имею,— пожал я плечами.— Мо­жет, хотела, чтобы я ее взял с собой в Канаду? Вот, кстати, она преподнесла мне па прощанье румынский сувенир.— И я вынул из кармана пальто бутылку со сливовицей. — Попробуем?

—   Сливовица у них отменная,— сказал Семен Ан­тонович, нюхая содержимое бутылки.— Хотя и насто­ящая самогонка.— А может, все же коньячку?

В этот момент жена С. А. принесла нам жаркое в глиняном горшочке.

—   Попробуем и коньяк. Но для начала — сливо­вицу.

—   Зина, у нас тут сливовица появилась. Ты нам селедочки не найдешь?

—   Ну, как же, и огурчики тоже. И грибы ма­ринованные.

—    Вот и чудесно. Так вот, В. И., анализ вашего пребывания в Бухаресте я уже отправил в Центр. Оцен­ка дана положительная. Они дают «добро» на вашу поездку в Прагу. Надеюсь, что и в Праге у вас все будет нормально.

—   Будем надеяться.

—    Ну, тогда за удачу. — И мы чокнулись сливови­цей. Больше разговоры о делах не велись. Говорили о политической ситуации в Румынии.

После кофе я попрощался с хозяйкой, и мы вышли на улицу. Часовой по-прежнему стоял как истукан на том же месте, в той же позе. Мы ехали по пустынным, слабо освещенным улицам Бухареста. Семен Антоно­вич высадил меня за квартал до отеля.

Такси я заказал еще с вечера. Ранним мглистым утром я приехал в аэропорт. Вскоре объявили посадку на Ил-14, следовавший в Прагу. Взлетели. Под кры­лом заснеженные Карпаты. Посадка в Будапеште. Холодное мартовское утро. Пока заправляли самолет, всех транзитных пассажиров препроводили в загончик под открытым небом, окруженный забором из про­волочной сетки, вдоль которой прохаживались мра­чноватого вида полицейские. Ждать пришлось около полутора часов. С неба временами сыпалась снежная крупа, дул пронизывающий ветер. «Еще из-за непо­годы, чего доброго, задержат с вылетом,— думал я, глядя на свинцовые, подгоняемые ветром низкие тучи.— Тогда совсем закоченеешь в этом загончике»,— рассуждал я, поправляя шарф и застегивая пальто на верхнюю пуговицу. Да, мое пальто, при­обретенное еще в Египте, явно не было рассчитано на такую погоду.

Пассажиры дружно переминались с ноги на ногу, с завидным терпением ожидая посадки. Никто не вор­чал, не возмущался. Дамы, закутанные в меха, даже улыбались, подставляя лица снежной круговерти. Гля­дя на них, и самому становилось теплее. Но вот поли­цейский с красными от холода ушами открыл дверцу нашего загончика и жестом пригласил нас пройти на посадку. Мы дружно ринулись вслед за стюардессой к поджидавшему нас самолету. В салоне стоял дикий холод, сквозь открытые дверцы врывались снежные вихри. Долго никак не мог унять дрожь. Вот бы где сливовица пригодилась! Наконец дверцы захлопну­лись, взревели моторы, и наш Ил-14, невзирая на близкую к нулю видимость, взлетел и тотчас нырнул в облака. Летели в сплошной облачности. Карпаты позади, засияло солнце, и вскоре — Прага.

Здесь уже меня никто не встречал. Никакой тебе опеки.

На такси доехал до отеля, название которого дал С. А. Отель находился в центре Праги, почти на Вацлавской площади. Поужинав в ресторане при отеле, вышел прогуляться по городу. На одной из улочек, примыкающих к Вацлавской площади, позвонил по телефону-автомату:

—    Виктор Гаврилович? Здравствуйте. Это Володя из Киева (пароль).

—    Прибыли? Очень хорошо. Тогда завтра, как условлено.

Наутро целый день бродил по Праге, где уже вовсю буйствовала весна, цвели каштаны и абрикосы, ярко сияло солнце. Купив путеводитель по городу, дошел до университета, посидел рядом со студентами на теп­лых от солнца гранитных ступенях, прогулялся по Карлову мосту, прошел в Старо Място. НН не было. Вечером в 21.15 — явка. Слабо освещенная набе­режная Влтавы у моста со стороны острова. Пароль оказался чистой формальностью: с Виктором Гаври­ловичем мы были знакомы еще по Москве. Там на конспиративной квартире мы уточняли исходные дан­ные по моим будущим документам.

—   Я рад вас снова видеть. Как долетели? Вы нес­колько задержались в Бухаресте. Почему?

—   Центр задерживал «добро» на вылет. Очевидно, ждал результатов по Бухаресту.

—   Так вот. У вас второго апреля встреча в Ло­занне.

—   Да, я знаю.

—    Поэтому вылетаете отсюда двадцать первого марта, если, конечно, получите «добро» из Центра. Свои «железные» документы и билет на самолет Ка­ир — Копенгаген получите у меня. На паспорте будет стоять штамп о вашем вылете в этот день из Каира. Но штампик о въезде-выезде из ЧССР будет стоять на вкладыше, его отберут у вас на пограничном контроле. Все дополнительные детали оговорим накануне отъез­да. А сейчас поехали, попробуем чешского пива.

«Шкода» темно-синего цвета быстро несла нас по довольно пустынным улицам Праги. Оставив машину на стоянке, мы вошли в таверну «У Святого Томаша».

на позднее время, все три сводчатых зала были переполнены.

— Здесь обычно выступает один артист-сатирик, вроде нашего Райкина, — сказал В. Г., заказывая пиво и шпикачки. — Но сегодня его, к сожалению, кажется, не будет.

Уже за полночь В. Г. высадил меня за два квартала от отеля. Договорились встретиться через неделю.

НН я заметил лишь на четвертый день после приезда. Как позже выяснилось (мне рассказал об этом сам В. Г.), чехи почему-то не смогли сразу взять меня под наблюдение. То я, выйдя из отеля с большой группой иностранных туристов, затерялся в толпе на Вацлавской площади. То администратор отеля Якоб, который уделял мне определенное внимание, пригла­сил меня на футбольный матч. На стадионе же к нам присоединился долговязый парень, все время курив­ший трубку, и мы сидели вместе на трибунах, коммен­тируя перипетии матча. Говорили мы на английском языке. Перед окончанием матча я, извинившись перед своими спутниками, спустился с трибун по естествен­ной надобности (пили пиво все-таки). В это время матч закончился, болельщики побежали к автобусам и трамваям. А НН, очевидно, должна была взять меня, когда я буду выходить со стадиона с админист­ратором Якобом. Не имея моего точного описания, НН взяла под наблюдение человека, вышедшего вмес­те с Якобом со стадиона, и довела его до ворот голландского посольства. Он оказался советником по­сольства.

На следующий день наружка не упустила меня и водила почти до самого отъезда.

Якоб не упускал случая, чтобы заговорить со мной. Я обычно болтал с ним несколько минут, отлично сознавая, что он работает осведомителем, но дальше светских разговоров у нас речь не заходила: не было базы для общения, а девочки, которых он мне доволь­но ненавязчиво предлагал, меня не интересовали.

И все же была попытка подослать ко мне агента- женщину. Однажды я зашел поужинать в ресторан, расположенный на берегу Влтавы. Я знал, что нахо­жусь под наблюдением, и поэтому сел за самый даль­ний от входа столик. Я заказывал ужин, когда заметил девушку приятной наружности, типа «модель». Она вошла, осмотрелась, но свободных столиков рядом со мной не было, и она уселась в дальнем углу. Знакомст­во не состоялось. Эта же девица мелькнула пару раз в районе танцплощадки, где парни и девушки увлечен­но танцевали бальные танцы. Как позже мне поведал В. Г., у девицы было задание познакомиться со мной, но не подвернулось подходящего случая. А с меня, честно говоря, достаточно было Жаннет из Бухареста, поэтому я сознательно не стал облегчать ей задачу.

В день встречи с В. Г. НН было как обычно. Они уже попривыкли ко мне, а я к ним. Но они не знали, что сегодня до обеда я от них должен буду уйти. Мы с В. Г. собирались вместе пообедать, и соглядатаи мне были не нужны.

Я побродил по Старому Городу, с толпой туристов посмотрел на башенку, где каждый час под колоколь­ную музыку проплывали забавные фигурки в средне­вековых одеяниях и доспехах. Наружников было, по всей видимости, трое, и я постоянно был в курсе их местонахождения. Они иногда снимали или надевали куртки, меняли головные уборы, носили в руках сумки или портфели, которые вдруг куда-то девались. Навер­ное, у них была машина, которую я пока не заметил, так как она держалась где-то поодаль. Но вот, нако­нец, я забрел на городское кладбище. Долго бродил по пустынным кладбищенским аллеям, словно бы разыс­кивая какой-то памятник. Затем вошел в помещение колумбария, состоявшего из нескольких залов. В од­ном из залов на огромной мраморной стене были выбиты имена тысяч чешских евреев, уничтоженных во время войны. Я долго стоял перед этой стеной, об­нажив голову. Старик еврейской наружности, очевидно служитель колумбария, которого я заметил, прогулива­ясь по залам, остановился рядом со мной. И что-то негромко произнес по-чешски. Я вопросительно взгля­нул на него.

—   За вами следят,— сказал он вполголоса по- английски.

—    Неужели? А зачем?

—    Можете выйти вон через ту дверь,— сказал служитель кладбища, проигнорировав мой недоумен­ный вопрос.

—    Благодарю вас,— ответил я, пожав плечами, и медленно двинулся вдоль стен колумбария, поти­хоньку приближаясь к той двери. В залах в это время находился только один наружник, который, отвернув­шись от меня, рассматривал погребальные надписи. Я быстро юркнул в дверь и прошел в коридор, где было несколько дверей. Одна из них была при­открыта и пропускала солнечный свет. Я вышел через нее, осторожно прикрыв ее за собой. Слабо щелкнул замок. Я очутился прямо на улице и в несколько прыжков достиг только что остановившегося трамвая. Дверцы захлопнулись, трамвай набрал скорость. По­зади — никого.

Через неделю на явочной квартире резидент пока­жет мне отчеты чешского НН и их отзыв обо мне: «Этот канадский турист, похоже, «добже вывченый хлаб», судя по тому, как он лихо ушел от нас на кладбище — как сквозь землю провалился».

—    Скажите, но уйти-то вам помог случай? — спро­сил В. Г.

—    Да, но у меня было подобрано несколько мест для ухода. Какое-то из них все равно сработало бы.

В тот день мы встретились с В. Г., поехали на его «шкоде» в загородный ресторан, где пообедали, об­судив схему выхода за рубеж.

—    Пока все идет по плану,— сказал мне В. Г.,— НН снимаем через четыре дня. Встречаемся двадцато­го в 19.00 на том же месте. Поедем к резиденту.

Снова вилла. На встрече присутствовали резидент, В. Г. и Е. И., который был нашим куратором в 1959—1960 годах.

—    Центр дает «добро» на ваш выход за рубеж. С ролью канадского туриста вы справились. Сводки их НН никаких особых нареканий у нас не вызывают. Только вот это их выражение: «добже вывченый хлаб». Это определение говорит о том, что вы где-то допус­тили оплошность.

—    Скорей всего, когда я от них ушел на кладбище.

—    Возможно. Учтите на будущее: естественность и еще раз естественность поведения. И «отрыв» ваш должен выглядеть вполне естественно. Завтра вы вы­езжаете за рубеж. Пожелаем вам удачи в вашей мис­сии.

А вы знаете, та девушка очень переживала, что она не так себя преподнесла, отчего, по-видимому, она вам и не понравилась, — сказал Е. И. с улыбкой. — Она так плакала, что оперативнику, который с ней работает, стоило труда ее успокоить.

—   Зачем же вы посвятили ее в суть дела?

—   Да я уж ругал его за это.

—    И он ей так и сказал, кто с ней встречался? А не плакала ли она по упущенному шансу попасть за границу?

—   Сказала, что вы ей очень понравились. Жаль, что она не пришлась вам по вкусу. Она у наших «соседей»на очень хорошем счету.

—   О вкусах не спорят,— сказал я с улыбкой.— Тем более когда речь идет о возможном кандидате в жены.

Разговор этот имел следующую предысторию. Шел первый год индивидуальной подготовки. Режим работы был напряженным: языки, страноведение, ра­диодело, наружное наблюдение, вождение машины, практика в райотделе ГБ, занятия по связи, отработ­ка маршрутов проверки, тайниковые операции, фото­дело, шрифты, тайнопись, визуальная разведка объ­ектов, освоение профессии прикрытия и многое-мно­гое другое, необходимое нелегалу. Говорят, что такой темп не все могут выдержать и некоторых приходится даже снимать с подготовки, иногда с психическим расстройством, после чего, разумеется, путь в разведку заказан. Я такой темп выдерживал довольно спокойно, и единственной издержкой было то, что совершенно не оставалось времени на личную жизнь. В свои двадцать пять лет я был холост и, похоже, не собирался менять образ жизни, так как уже свыкся со своим одиночеством. Скорей всего, за шесть лет аскетической казарменной жизни я просто в какой-то степени отвык от женского общества, если не считать редких молниеносных набегов на студе­нческие общежития. Очевидно, чтобы кто-то тебе по­нравился, надо встречаться каждый день, общаться, дышать одним воздухом, строить отношения на сближение и т. п.

И вот в какой-то момент мое руководство вдруг проявило странное беспокойство: «Как же так? Мы тут его готовим-готовим, а он еще даже и не женат! А оп нормальный? В его возрасте все нормальные люди женятся, а у него ни невесты, ни даже любовницы».

—    Ну не женат! Ну никого у меня нет даже на примете. Что это вас так волнует? Поеду один. Же­нюсь там на какой-нибудь миллионерше или, на худой конец, на баронессе или графине. Что, у вас таких случаев не бывает?

Такие случаи у нас действительно были. Женились наши нелегалы и на миллионершах, и на баронессах, только вот о графинях не слыхал.

Но это, как говорится, к слову. Уж если нелегала- холостяка взяли на подготовку, готовят для него до­кументы, легенду и прочее, то его гражданское состоя­ние отнюдь не является помехой для его вывода за рубеж по той простой причине, что Центр, как прави­ло, нелегалу доверяет, а доверие это основано на мно­голетней проверке, начиная со школьной скамьи и кон­чая институтом. Так что если бы я и женился, то не исключается, что пришлось бы так или иначе поехать одному. Но другое дело, если на родине остаются жена, дети. Это уже стойкая привязанность. А поэтому разговор о том, чтобы подыскать для меня жену, на мой взгляд, исходил из тенденции тех лет — во всем перестраховываться.

—    Бывать-то бывает, да только иногда это чрева­то, сам понимаешь... и поэтому нам хотелось бы ви­деть тебя женатым.

—    Ну вот! Что, невесты на дороге, что ли, ва­ляются?

—    Согласен, не валяются,— говорит мой куратор В. И.— Но все же... А хочешь, мы тебе невесту по­дыщем, раз тебе самому искать недосуг. Ну что, по­мочь тебе в этом деле?

—    Можно и помочь,— сказал я нерешительно.— А только дело это деликатное. Поэтому помощь вашу приму с условием: если не понравится, то уж не взыщите.

На следующей встрече В. И. сказал, что сегодня вечером — «смотрины». Невеста не простая. Она явля­ется агентом Второго главного управления, очень тол­ковая, работает по иностранцам, имеет высшее об­разование, знает языки. Опер, у которого она на связи, в ней души не чает.

—   А что, такая красивая?

—    Говорит, красивая. Да разве дело в красоте?

—    Не в красоте? В чем же?

—    В красоте, но в духовной. Ну и в физической тоже. Вот пойдешь сегодня, вам увидишь. Рекомендую присмотреться хорошенько.

—   Присмотримся,— сказал я задумчиво,— но за результат не ручаюсь.

«В доме — жена-агент Второго главка? Работает по иностранцам? Опер души в ней не чает? Ничего себе рекомендации! Знаем мы эту работу по иностранцам. И потом... Так ли уж это хорошо, что в доме у тебя будет агент КГБ, хоть и свой, но все же?..» Во мне начинало расти предубеждение, которое я был не в си­лах побороть. уже хотел было отказаться от «смот­рин», но не хотелось обижать «свата».

Кандидатка в невесты быстро вошла в кассовый зал Малого театра. На нас она, разумеется, не об­ратила никакого внимания, да и стояли мы среди театралов, толпившихся у кассового окошка. Это бы­ла невысокая блондинка с большими голубыми гла­зами и полными чувственными губами. На щеках ее играл здоровый румянец. Она была одета в модное голубого цвета зимнее пальто с капюшоном с белой оторочкой. На ногах— белые сапожки. В руках — белая сумочка.

Поискав кого-то глазами, она подождала минут пять и, взглянув на часы, выпорхнула из театра.

—    Ну и как? — спросил В. И.

—   Пока никак,— сказал я.— Вроде бы ничего, хотя первое впечатление порой обманчиво.

—   Тогда вот тебе билет в театр на пятницу,— сказал мне на следующий день В. И., протягивая билет в Малый театр.— Ее место будет рядом. Ей дано задание познакомиться с тобой, но она не знает, кто ты на самом деле. Там и приглядитесь друг к другу.

Она опустилась в кресло рядом со мной, когда уже погасли огни и открылся занавес. Шепотом попросила у меня программку, сказав, что не успела купить, предложила свой бинокль. В антракте я разглядел ее получше. Девушка была явно хороша. Одета в черное вечернее платье. Туфли и сумочка красного цвета. На шее жемчужное ожерелье. Действительно, девица ниче­го себе, но... В самом начале антракта она куда-то убежала, а когда вернулась, от нее несло табаком. Для меня, человека некурящего, к тому же провинциала с предрассудками, это было, мягко говоря, с трудом переносимо. Тогда еще у нас женщины не так курили, как сейчас. «Целовать курящую женщину это все равно что целовать пепельницу»,— упорно бились в голове слова непревзойденного конферансье той поры Смир­-Сокольского. Я верил, как, впрочем, верю до сих пор, в любовь с первого взгляда. Предубеждение, с ко­торым я шел на встречу с этой девицей, очевидно, помешало мне оценить все ее достоинства, а они, несомненно, были, и в этом я был полностью согласен с опером, который ее курировал. Дело было в другом, более важном: эта девушка была не в моем вкусе, и я даже в мыслях не мог представить ее своей женой. Не мог, и все. Ведь мне в ту пору уже было 25 лет и я имел вполне устоявшиеся взгляды.

По окончании спектакля мы прошлись с ней по улице Горького. Был небольшой мороз, падал легкий пушистый снег. Девушка оказалась интересной собе­седницей и могла вести разговор на самые различные темы, проявляя при этом довольно глубокую эруди­цию. Когда зашел разговор о ресторанах, я имел не­осторожность назвать рестораны «злачным местом». Моя новая знакомая стала горячо мне доказывать, что ресторан — это место для отдыха, а никакое не «злач­ное место». Я конечно же побывал во многих рес­торанах города, но ее познания относительно самых дорогих ресторанов Москвы и их фирменных блюд были просто поразительны. «В таких-то ресторанах она могла бывать только с иностранцами»,— думал я.

На прощанье она дала мне свой телефон и просила как-нибудь позвонить. На этом мы с ней расстались.

—    Послушайте, В. И.,— сказал я на следующий день своему куратору.— Эта девушка может быть и хороший агент для Второго главного управления, но как женщина она мне не подходит, а стало быть, и как жена тоже.

—    Почему?! — изумился В. И.

—   Она не в моем вкусе.

—   У тебя извращенный вкус, черт тебя побери!

—     В. И., вспомните-ка наш уговор. Если девушка с ходу мне не понравилась, то ни о чем другом не может быть и речи.

—    Но ведь...

—   В. И., скажите, вы в свою жену влюбились с пер­вого взгляда?

—   Ну... в общем-то да. К тому же мне еще при­шлось выдержать схватку с соперником, который тоже ее добивался.

—    Ну вот, видите? Вы меня, конечно, извините, но давайте оставим эту тему, так как у нас есть дела поважней. А с этим я уж сам как-нибудь. Если и найду кого, то только сам, чтобы потом ругать пришлось бы только самого себя. А если неженатых вы не посыла­ете, тогда можете снимать меня с подготовки. Я глубо­ко убежден, что лучше быть одному, чем в компании, которая мне не по душе.

—    Ну, ладно,— протянул В. И. задумчиво.— Смотри сам, тебе видней. Но ты все же поищи, походи по институтам, по студенческим общежитиям. Не все же подготовкой заниматься, так и свихнуться недолго. Ну, не хочешь жениться, так поедешь. Назвался груз­дем, полезай в кузов.

—   Об этом не беспокойтесь. Не свихнусь. И прошу вас не обижаться. Поверьте мне: я знаю, что мне нужно. А может, и не знаю. Поживем — увидим. Воз­можно, я и ошибаюсь.

Больше мы к этому вопросу не возвращались.

Однажды солнечным майским утром я ехал 111-м маршрутом автобуса, который ходил тогда экспрес­сом от гостиницы «Москва» до МГУ. Метро тогда еще только строили, и 111-й автобус был единственным удобным скоростным видом транспорта, связывавшим центр Москвы с университетом на Ленинских горах. Вскоре я обратил внимание на хорошенькую девушку. Я любовался ее точеным профилем, а когда автобус подходил к конечной остановке, я понял, что обяза­тельно должен с ней заговорить.

На конечной остановке все пассажиры сошли и на­правились к главному входу МГУ. Туда же направ­лялась и прелестная незнакомка. Серый пуховый сви­тер плотно облегал ее стройную фигуру. Точеные нож­ки, обутые в черные лакированные туфельки, звонко цокали каблучками передо мной по асфальту. Мы быстро приближались к дверям главного входа, кото­рые, как ненасытный дракон, заглатывали потоки спе­шивших со всех сторон людей. Перед самым входом я решился заговорить с ней:

—    Девушка, скажите, пожалуйста, как мне пройти в аспирантуру физмата?

—    Вам нужно обойти здание вокруг и зайти с про­тивоположной стороны,— сказала она, останавлива­ясь.— Там находится физмат.

На меня глянули карие лучистые глаза, и я понял, что пропал.

—    И аспирантура там же? — продолжал я тянуть время.

—    Да, там же и аспирантура,— сказала она при­ятным грудным голосом и сделала еще несколько ша­гов по направлению к входу. Оставались считанные секунды.

— Но у меня к вам еще один вопрос.

Остановившись около массивной, облицованной гранитом колонны, она, слегка нахмурившись, в недо­умении посмотрела на меня. Взгляд ее не выражал никакого интереса к моей персоне.

—    Как вас зовут?

—    Юля,— невольно сорвалось у нее (по-видимо- му, я застал ее врасплох), и она шагнула к дверям. Я решительно загородил ей проход. Мимо нас спеши­ли студенты и преподаватели.

—    Вы здесь учитесь?

—    Да. Дайте же мне пройти! Я и так опаздываю.

Нотки раздражения прозвучали в ее голосе. На

меня она взглянула лишь мельком.

—    На каком факультете?

—    Зачем вам?

—    Мне нужно.

—    Ну, на геологическом,— проронила она, явно пытаясь отвязаться от меня, и тотчас скрылась в две­рях, за которыми маячили бдительные университет­ские стражи.

Несколько мгновений я тупо смотрел в темный зев проходной МГУ. Затем повернулся и пошел занимать­ся своими делами.

После занятий по языку, которые вела настоящая американка Елена Ивановна (Джоновна)— жена на­шего бывшего нелегала Ахмерова, было фотодело, а вечером — радиодело. Освоение приема на слух ра­диограмм в морзянке, передаваемых радиостанцией Центра. Вначале я тренировался при помощи магни­тофона, с каждым занятием наращивая скорость при­ема.

Весь день образ девушки из МГУ не выходил у ме­ня из головы.

Вечером я встречался с другом, с которым мы вместе учились в 101-й школе. Я рассказал ему о моем новом знакомстве. Выйдя из бара гостиницы «Моск­ва», где выпили по коктейлю, мы прошли к телефонам- автоматам в вестибюле метро. «Сейчас мы сделаем первый закидон»,— сказал мой приятель. Порывшись в своей записной книжке, он набрал номер телефона своей землячки, которая училась в МГУ. «Она, правда, на другом факультете, но ведает профсоюзными дела­ми, ей не составит особого труда выполнить наше маленькое задание»,— сказал он.

Майский короткий ливень только что умыл Ленин­ские горы, когда я подходил к телефонным будкам, расположенным у входа в общежитие МГУ. Смер­калось. С Ленинских гор тянуло свежестью, цвели яблони, которых в районе МГУ было превеликое мно­жество. Настоящий яблоневый сад.

—    Алло! Позовите, пожалуйста Юлю Ч.

—   Минуточку,— ответил девичий голос.— Юлечка, тебя к телефону.

—   Слушаю,— раздался в трубке мелодичный, но строгий голос.

—   Здравствуйте, Юля. С вами говорит тот, с кем вы познакомились вчера утром у входа в МГУ.

—   Да, но... Как это вы меня разыскали? — спроси­ла она после паузы.

—   Это большой секрет, но если вы спуститесь хотя бы на минутку вниз, я вам расскажу. Мне необходимо вас увидеть. Я вас очень прошу.

—    Ну, хорошо...— протянула она нерешительно, после чего последовала небольшая пауза, словно де­вушка что-то решала про себя.— А где вы находи­тесь? — раздался наконец ее голос.

—    Внизу у входа на территорию, у телефонов- автоматов.

—   Сейчас я выйду,— сказала она после некоторого колебания»

Она вышла минут через пятнадцать. На ней был светлый-пыльник, в руках зонтик. На этот раз она смотрела на меня с нескрываемым любопытством. Моросил мелкий майский дождик.

—   Так как же вы все-таки меня нашли? — спросила она с улыбкой.

—   Через одного знакомого. Разве у вас много де­вушек с таким именем?

—    Всего две на моем курсе.

Мы прогулялись вокруг огромного здания МГУ. Из густых зарослей жасмина доносились трели соло­вья.

—   У меня завтра зачет, и мне нужно идти,— сказала она.

—    Встретимся завтра?

—   Завтра? Нет.

—    Когда же?

—    Послезавтра,— ответила она после некоторого раздумья.— В том же месте, в тот же час,— шутя, сказала она словами популярной песни.

Я летел домой как на крыльях. Первый шаг сделан.

Через день мы встретились снова и весь вечер гу­ляли по склонам Ленинских гор. Там в то время строили метромост. Где-то глубоко под нами рабо­тали люди.

Девушка оказалась довольно скрытной и не люби­ла рассказывать о себе. Ей было двадцать шесть лет, но выглядела она совсем юной. Юля была москвич­кой, но почему-то жила в общежитии. Она оказалась интересной собеседницей, хотя больше всего любила помолчать и послушать пение соловьев. Мы встреча­лись с ней несколько вечеров. Она не отказывалась приходить на свидание, но с самого начала пресекла мои попытки пойти на сближение, пригрозив, что если я позволю себе что-нибудь лишнее, она больше никог­да ко мне не придет.

И все же Юля относилась ко мне с симпатией и, я бы сказал, с каким-то мягким сочувствием, суть которого я понял позже. Проанализировав ее поведе­ние, я пришел к невеселому выводу: у меня есть сопер­ник. Где он, кто он, в каких с ней отношениях, но он есть. К тому же ей уже двадцать шесть, и она вправе устраивать жизнь по своему усмотрению. И к этому ее праву надо относиться с уважением. При этом я наде­ялся, что мне удастся потеснить того, другого. Ведь не просто так она приходит на наши свидания? Вполне возможно, что девушка сейчас поставлена перед выбо­ром и вынуждена будет принять важное для нее реше­ние: тот, другой, или я. Хотя я отнюдь не считал себя неотразимым, тем не менее надеялся, что в конечном счете мне удастся завоевать ее сердце. Порой казалось, что чаша весов начинала склоняться в мою пользу, но я ошибался.

В первых числах июня моему другу приспичило жениться, и он пригласил меня на свадьбу свидетелем. «Приходи с Юлей»,— сказал он мне.

Я позвонил Юле:

—   Юля, у меня к тебе несколько необычная прось­ба. Дело в том, что завтра у моего друга свадьба, и я хочу, чтобы ты была со мной.

—    Что это ты вдруг выдумал? — сказала она. В го­лосе ее прозвучали металлические нотки.

—   Ну, я тебя очень прошу. Мой друг сказал, чтобы я без тебя не приходил.

—   Нам нужно встретиться,— проговорила она после небольшой паузы.— Прямо сейчас. Это важ­но.— Тон ее голоса был решительным.

«Пожалуй, это финал»,— подумал я.

—    Где мы встретимся?

—   Ты сможешь ровно в семь в метро «Красносель­ская» у последнего вагона в сторону «Сокольников»?

—   Смогу. Я тут неподалеку.— Конспиративная квартира, откуда я звонил, располагалась в большом шестиэтажном доме неподалеку от метро.

—   Тогда до встречи.— И она повесила трубку.

Юля появилась на платформе точно в назначенное время. Что-то в ней изменилось, только я не мог понять, что именно. Она была одета в белую блузку с кружевным воротничком и в черную плиссированную юбку. Белая гвоздика в волосах.

—    Давай присядем,— указала она на массивную дубовую скамью.— Мне нужно тебе кое-что сказать.

Мимо с грохотом проносились поезда.

Она была явно чем-то возбуждена.

—   Послушай, Володя, я выхожу замуж. Завтра мы подаем заявление.

Я принял удар с молчаливым достоинством. «Со­перник оказался сильней»,— промелькнула мысль.

—   Почему так вдруг? — спросил я, не спуская с нее глаз. На секунду она опустила глаза.

—   Нет, не вдруг. Ты должен меня понять и не обижаться. Так сложились обстоятельства. Я уверена, ты славный, сильный парень, и ты мне в общем совсем небезразличен...

—    Но я другому отдана?..

—   Да. И буду век ему верна. Именно так. По Пушкину. Не сердись, пожалуйста, но такова жизнь. Ты пришел слишком поздно.

—   Жаль. Я бы на тебе женился.

—   Да знаю я... Знаю! — сказала она с досадой в голосе.

—    И это уже необратимо?

—   Нет. Ты многого не знаешь. Да и незачем тебе знать. Жаль, что у нас так получилось.

Мне показалось, что в глазах ее блеснули слезы. Мы поднялись наверх, вышли на Русаковскую, и я про-, водил ее до остановки троллейбуса.

—   Прощай,— сказала она, протягивая руку.

Я поцеловал ее нежную белую руку повыше запяс­тья, и троллейбус унес ее навсегда из моей жизни. «Вот это фиаско!— думал я, провожая взглядом удаляв­шийся троллейбус.— В кои-то годы нашел кого-то, и то не повезло. Схлопотал гарбуза^[2]. Ладно. Нет худа без добра. Что ни делается, все к лучшему»,— успокаивал я себя, направляясь в ближайшее кафе, чтобы снять стресс.

А Юлю я увидел снова через полгода все в том же 111-м автобусе-экспрессе, направлявшемся от гостини­ «Москва» к МГУ. Она была с подружкой. Все такая же веселая и задорная. Она уже ждала ребенка.

Жизнь уготовила мне на следующий день неожи­данный сюрприз: я встретил свою жену. Будущую, разумеется.

На другой день у моего приятеля была свадьба.

Состоялась она в кафе гостиницы «Пекин», там, где этакая башенка с часами. С огромным букетом цветов в руках, вместе с матерью невесты моего приятеля мы вышли из лифта прямо в зал кафе, где к тому времени уже собрались гости. Едва ступив из лифта, я встретил­ся взглядом с прелестной блондинкой, одной из подру­жек невесты. За столом мы оказались напротив друг друга. Невеста моего приятеля усадила было меня рядом с какой-то другой своей подружкой, дочкой генерала, она очень уж хотела меня с ней познакомить. Но все ее старания были напрасны. Мы танцевали с Ларисой (так звали девушку) весь вечер. Мы стали встречаться. Однако вскоре досадное недоразумение прервало наши отношения, и она не пришла на очеред­ную встречу. Долго ждал я ее в тот летний вечер у метро «Измайловская», перечитывая газеты, выстав­ленные на стендах. В тот день в «Комсомольской правде» была большая статья об Эдуарде Стрельцове. Прочитал ее внимательно. В голову пришла мысль: «Похоже, что парня подставили. Зачем? Или сам под­ставился? А жаль!» Так и не дождавшись девушку, я уехал в дальний подмосковный совхоз, где в то время проходил подготовку по профессии прикрытия: я осва­ивал специальность механика, обучался вождению тракторов и других сельскохозяйственных машин, так как в тот момент планировал ехать в США через Канаду, где специалисту-механизатору сельского хо­зяйства давался зеленый свет на въезд. Через некото­рое время планы Центра в отношении меня претерпят значительные изменения.

Прошло почти восемь месяцев, и судьба снова свела нас с Ларисой уже навсегда. Она закончила свое медицинское училище и работала в НИИ, за­нимавшемся проблемами полиомиелита. Через две недели после этой встречи я сделал ей предложение, и мы условились о свадьбе на июнь, когда должен был вернуться из высокоширотной экспедиции ее отец- полярник.

Как-то в последнее воскресенье марта мы догово­рились о лыжной вылазке в подмосковное Подрезково. А вечером того же дня я должен был прийти к ним домой, где мне впервые предстояло выступать в роли жениха. Но на свидание у трех вокзалов она пришла без лыж, сославшись на то, что стояла слишком теплая погода и весь снег все равно уже растаял. Действитель­но, в Москве по улицам текли ручьи, но я-то знал, что в лесу еще полно снега. В ответ, вместо того чтобы внять ее в общем-то разумным доводам, я поехал в Подрезково один, сказав ей на прощанье, что я ее все равно люблю и буду у них вечером.

Погода была расчудесная, ярко светило солнце, в лесу лыжня все еще была отличная. Многие лыжники шли по пояс обнаженными, загорая в лучах весеннего солнца. Пройдя километров пятнадцать, вернулся до­мой усталым и прилег отдохнуть минут на двадцать. К своему ужасу, проснулся лишь через два часа.

Вскочил, плеснул в лицо холодной воды и помчался через весь город от Калужской заставы до 16-й Пар­ковой улицы. Позвонил. Открыла мать Ларисы, еще довольно молодая женщина.

—   А мы вас уже давно ждем,— сказала она привет­ливо.— Проходите.

Лариса была взволнована, уже начинала опасаться, что я не приеду. Степенно вошла согбенная старушка с клюкой, ее бабушка. Села напротив меня за стол и, облокотившись подбородком на палку, некоторое вре­мя внимательно меня разглядывала, затем строго спросила:

—    А ты почему это опоздал?

честно признался, что проспал.

—   Так и невесту проспать недолго,— сурово бур­кнула бабушка.

Подали ужин. Выпили по рюмке водки. Затем по второй. От третьей я отказался: не хотел показаться пьяницей. Однако после моего ухода бабушка осведо­млялась, не болен ли я чем-нибудь. В этом истинно русском, хлебосольном доме в ее понятии не пили только люди явно нездоровые. Подали пышущую жа­ром курицу. Только взял было ножку, как мякоть ее внезапно отвалилась от косточки и шлепнулась снача­ла мне на штаны, а затем под стол.

—    Сам виноват, нечего было опаздывать! — заме­тила бабушка.— Курица-то, чай, перетомилась, тебя дожидаючись.

Так я вступил в этот дом.

Свадьба была веселая и шумная. Соседка по квар­тире (это была трехкомнатная квартира в кирпичном доме) предоставила нам свою большую комнату, где разместилось человек тридцать гостей. Наутро мы ехали ко мне на Калужскую заставу, где я снимал комнату. Было раннее солнечное утро. Сначала мы шли пешком, затем сели на первый трамвай, который повез нас навстречу новой жизни.

Медовый месяц мы решили провести на Кавказе, но не просто так, а на машине, взятой напрокат. Были тогда в Москве автобазы, где давали машины напрокат. Планировали проехать по Военно-Грузин­ской дороге к Черному морю, затем по побережью через Крым до Одессы. Но на семейном совете, где собрались все многочисленные родственники Ларисы, эта затея была признана бредовой и начисто забра­кована. И слава Богу! Ну и хватили бы мы лиха, если бы, несмотря ни на что, рискнули бы все-таки поехать на машине! Ведь опыта вождения машины в горах у меня в то время еще никакого не было. Да и прокатные машины были не ахти какими на­дежными. Итак, изменив планы, мы долетели на Ил-18 до Адлера, затем электричкой добрались до Туапсе, где заночевали у моего старшего брата. Наутро — автобусом на турбазу в Ново-Михайловском, где нас разместили в двухместной палатке прямо на песчаном пляже. Купались, бродили по берегу моря, занимались подводным плаванием. Через две недели, покинув тур­базу, по горной дороге в кузове грузовика под па­лящим солнцем мы прибыли в Новороссийск. Пере­ночевали в гостинице «Черноморская». Уйма мух. Ду­хота. Спать невозможно. Нет воды. Ни напиться, ни умыться. Авария где-то на водопроводе. Воду при­возили в автоцистернах, и она была с запахом. Затем теплоходом «Адмирал Нахимов» (тем самым, кото­рый в 1986 году так трагически закончил свое суще­ствование) до Одессы.

Кают свободных не было, и мы ночевали прямо на палубе, постелив куртки. Проведя в Одессе пару дней у знакомых, автобусом отправились в старинный город Умань, где жили мои мама, бабушка и младший брат-школьник. Теперь настала очередь моей жены впервые предстать пред строгие, ревностные очи моей бабушки.

Моя бабушка происходила из какого-то древнего украинского рода. Выйдя замуж в шестнадцать лет за вдовца лет на двадцать старшее ее, она наивно полага­ла, что у нее будет, по крайней мере, один ребенок. Вдовец, однако, был иного мнения, и вскоре у них один за другим появилось семеро детей— четыре сына и три дочери. Судя по коллективной семейной фото­графии, которую бабушка в тридцать седьмом году искромсала, жили они безбедно (тогда шли репрессии, и за эту карточку могли прижать): мой дед занимал пост начальника почты и был в звании коллежского асессора. Брат его, Николай Тарановский (дядя Ника), работал в Генштабе топографом в звании генерал- майора, и перед Первой мировой войной под видом священника находился в Германии, где занимался «картографическими изысканиями», о чем свидетель­ствует одна примечательная фотография, которую мне однажды довелось увидеть. В книге В. Игнатьева «Пятьдесят лет в строю» упоминается его имя в числе генералов, ставших военспецами в Красной Армии. После революции дед Андрей служил кучером в ВЧК, где и познакомился с моим отцом, взяв его в качестве квартиранта, который вскоре превратился в зятя.

В начале двадцатых годов дед Андрей умер от тифа. Вскоре пришла похоронка на сына Лукаша, по­гибшего на стороне красных на Южном фронте. За него бабушка всю жизнь получала небольшую пенсию. Старший сын бабушки— дядя Женя, которого мы никогда не видели, был офицером царской армии, но еще до революции ушел в отставку, занялся биологией и стал преподавать в техникуме, где-то под Вороне­жем. Бабушка всю жизнь прожила с нами, самоотвер­женно спасая нас от голода в трудные годы войны. Она умерла в почтенном возрасте и похоронена в сво­ем родном городе Умани.

Мой выбор бабушка одобрила, хотя все время су­рово и придирчиво приглядывалась к молодой жене. Погостив неделю в Умани, крошечным почтовым са­молетом мы вылетели в Киев, где остановились у мое­го старого друга детства. Мы сидели в кафе на Крещатике, предвкушая поужинать варениками, когда мне пришла в голову мысль сбегать в находившееся рядом агентство Аэрофлота, поскольку железнодорожных билетов на Москву на ближайшую неделю не было, а нам уже необходимо было явиться на работу. Потра­тив последние деньги, я купил два билета на Ту-104 на утренний рейс до Москвы. Денег на вареники уже не хватало. Поехали домой к друзьям. На следующий день прилетели во Внуково с горстью мелочи в карма­не, которой едва хватило на автобус да еще на метро. Помчались прямиком к бабушке жены, с тем чтобы занять у нее денег, так как родители Ларисы все еще были в отпуске на юге.

* * *

...Туманное серое утро. Такси остановилось у входа в аэропорт. Расплатившись с водителем и побродив некоторое время по залам, в точно обусловленное время прохожу в туалет, где в это время пусто. В. Г. входит вслед за мной. У нас уже все оговорено. Он вручает мне мой аргентинский паспорт и военный билет, а также билет на самолет, где обозначен мар­шрут Каир— Копенгаген, хотя самолет летит до Лондона.

— Смотрите, чтобы пограничник на контроле слу­чайно не влепил вам штампик в паспорт. Они, правда, предупреждены о том, что если в паспорте вкладыш, то штамп они обязаны ставить именно на этом вкла­дыше, после чего его изымут. Таким образом у вас в паспорте будет стоять лишь штампик о выезде из Каира. Так мы пропускаем сотни граждан— членов разных зарубежных партий, которые не хотят, чтобы их правительства знали о посещении социалистических стран.

Прохожу таможню, подхожу к пограничному кон­тролю. Офицер-пограничник, бросив на меня быстрый взгляд, опускает руку на вкладыш со штампом, выни­мает его из паспорта, кладет вкладыш куда-то за стойку, а паспорт возвращает мне. Я стою в толпе пассажиров, ожидающих посадки на самолет. В основ­ном слышна английская речь. За таможенным барь­ером вижу В. Г. Он мне подмигивает. Он должен про­следить мой отлет и доложить в Центр. В это время транзитные пассажиры смешались с отлетающими, и вскоре мы нестройной толпой проследовали вслед за

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—     

—   

—   

—   

— 

—  

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—    

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—    

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—     

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—    

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—    

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—    

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—     

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—    

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—    

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—    

—   Уму непостижимо, как ты их провез через тамо­жню! — поражался Игнасио.

—   А это мой производственный секрет,— лукаво улыбался высокий, еще совсем крепкий старик.

—    Вот, Лэд, попробуй, возьми представительство для своей фирмы. Будешь импортировать из США револьверы.

—   Надо подумать,— ответил я.— Мы об этом еще поговорим.

«Импортировать оружие, пусть даже спортивное, совсем мне ни к чему,— думал я.— Дело всегда связа­но с полицией, начнутся всякие проверки».

Другой американец, деловой партнер Игнасио, на контакт не пошел. Был просто приветлив, но не более того. «Ну и черт с тобой,— думал я, сидя за рулем машины.— Не все же идут на контакт с первого зна­комства».

Было уже поздно, мы ехали вдоль кинты пресиденсиаль^[38] уличного освещения никакого, с одной сторо­ны ограда кинты, со слабым освещением по перимет­ру, с другой — однозначные чале^[39]. И вдруг откуда-то из темноты выскочила белая кудлатая собачонка, а за ней, прямо под колеса машины, бросилась девочка лет двенадцати. Резко тормознул, прижав дочь правой рукой к сиденью, чтобы ее не бросило лицом на стекло. Сработали мощные тормоза «пежо». Машина встала как вкопанная, но девочку все же задело крылом, маленькое тельце отбросило на асфальт. Подбежал ее дядя, у которого она гостила, взял ее на руки. Я от­крыл заднюю дверцу, помог им разместиться на сиде­нье, затем быстро сел в машину, и мы помчались в ближайшую больницу. Отъезжая, заметил, что сол­дат морской пехоты из охраны резиденции успел вы­звал офицера и они, находясь по ту сторону сетчатой ограды, молча наблюдали за всем происходившим. Офицер записал номер моей машины. В больнице мы передали девочку врачам. Я отвез дочь к няне, на обратном пути заехал в приемный покой больницы.

Дядя мне сказал, что девочка вне опасности, пере­ломов не обнаружено, только гематомы, но она долж­на какое-то время пробыть в больнице под наблю­дением врачей, так как могут быть внутренние по­вреждения. После этого мы с ним поехали в местное отделение полиции, где я заявил о случившемся, с тем чтобы моя страховая компания оплатила расходы на лечение. На следующий день мы снова встретились, поскольку жили по соседству. Он был отставным ар­мейским сержантом и владел небольшой мясной лав­кой в баррио Палермо. Мы заехали в больницу, пе­редали его племяннице фрукты и коробку конфет. Врач сказал, что девочка себя нормально чувствует, серь­езных опасений за ее здоровье нет. Через неделю де­вочку выписали из больницы. Пройдет всего три не­дели, и этот случай поможет мне сделать определен­ные выводы. Близился день возвращения «Весты». Как-то вечером ко мне пришел наш дворник Мигель, нагловатый парень, который нам никогда не внушал доверия. Он был как будто чем-то взволнован. Мигель рассказал мне, что накануне вечером, когда подъемные стальные ворота гаражабыли приоткрыты (он в это время вывозил контейнеры с бытовым мусором), уви­дел двоих неизвестных у моей машины. Заметив его, парни убежали. Дворник подошел к машине — на бе­тонном полу лежал револьвер, по-видимому, обронен­ный одним из «гостей». На мой вопрос о том, где же сейчас этот револьвер и какой он был марки, двор­ник сказал, что он уже отнес его в местное отделение полиции. Револьвер был калибра 38 (излюбленное ору­жие полицейских). «Ну и правильно сделал»,— сказал я и тотчас спустился в гараж осмотреть машину. От­ключив сигнализацию, открыл двери. При слабом све­те фонарика осмотрел салон, заглянул под сиденья, в багажник, под днище машины, под капот. Ничего подозрительного обнаружить не удалось. «Машина стояла на сигнализации, злоумышленники это поняли и, очевидно, пытались отключить противоугонное ус­тройство, но это оказалось непросто,— думал я,— а дворник их вспугнул и они убежали. Но... почему револьвер? Угонщики, как правило, не вооружены. Хо­тя бывают и исключения. А не попытка ли это спец­служб поставить на моей машине радиомаячок, что позволило бы наружке успешно находить меня, где бы я ни был, и вполне скрытно вести за мной наружное наблюдение. Для этого не обязательно открывать двери машины. Неужели контрразведка? Но контр­разведчики не сорят своим табельным оружием. И кроме того, разве они не смогли бы завербовать этого дворника?»

На следующий день я поставил машину на яму и с мощной лампой в руке исследовал каждый сан­тиметр днища, подкрылки. Все было напрасно. Следов проникновения в салон тоже не было. «Так обычные угонщики или контрразведка? — думал я.— Ну что ж, посмотрим, что будет дальше. Ведь как-то все это должно проявиться». Но на душе было тревожно. На­до срочно известить Центр.

Утром 18 сентября встречал «Весту». По пути до­мой мы заехали к няне повидать детей. «Веста» страш­но по ним соскучилась, но мы решили забрать их несколько позже, так как надо было незамедлительно переговорить о делах. Ни дома, ни тем более в машине мы этого никогда не делали. Шепотом, да и то под джазовую музыку. Оставив вещи дома, мы проехали в довольно пустынную местность в баррио Сан-Исидро. По дороге «Веста» рассказывала о своих дорожных впечатлениях. Оставив машину на глухой проселочной дороге, мы стали, прогуливаясь под цветущими мимо­зами (сентябрь — начало весны в Южном полушарии), вести разговор о делах. Вдали показался старенький зеленый «опель-адмирал», направляющийся в нашу сторону. В нем было трое пассажиров, не считая води­теля. Проезжая мимо, все четверо глазели на нас.

—    Ишь, как присматриваются!— сказала «Вес­та».— И все брюнеты с усиками, как на подбор.

—   Любуются на твою европейскую прическу,— сказал я.— Кроме того, ты блондинка, а им это очень импонирует. Если бы это была наружка, то они па нас так бы не пялились, а, наоборот, сделали бы вид, что мы их абсолютно не интересуем. А то видишь, чуть из машины не вываливаются.

«Опель» скрылся из виду и больше не появлялся. Возможно, как покажет ближайшее будущее, я оши­бался в отношении этого «опеля». Возможно...

«Веста» рассказала, как обстоят дела дома. Переда­ла инструкции и наставления Центра. Предстояло ос­воить новую двустороннюю радиосвязь. Мне необхо­димо было также в ближайшем будущем предпринять поездку в Гонконг для выполнения задания по восста­новлению связи с законсервированным агентом. Затем посетить США, восстановить там свои связи, прозон­дировать возможности для переезда в США. «Веста» также рассказала, что ее родители купили дом в глу­хой, затерявшейся в лесах Смоленщины деревушке, стоящей на берегу речки. В окрестностях полно грибов и ягод, водится дичь.

Домой мы вернулись вечером, заехав по дороге за детьми. Поужинали все вместе. Нам было весело и хо­рошо. Это был настоящий праздник.

Прошла неделя. Я рассказал «Весте» о происшест­вии в нашем гараже и добавил, что не исключается установка в машине подслушивающего устройства или «маячка». Рассказал я ей также, что тот же дворник сообщил мне, что на днях приходила одна американ­ская пара с намерением снять пустовавшую квартиру на нашем этаже, располагавшуюся в другом конце нашей лестничной площадки. «У вас будут хорошие соседи, американцы»,— сказал он. После они якобы передумали и больше в доме не появлялись. Мы сооб­щили тайнописью в Центр о наших подозрениях и про­сили прислать специалиста для проверки машины на предмет наличия «жучка» или «маячка».

Центр между тем прислал шифровку, согласно ко­торой мне предстояло незамедлительно выехать в Чи­ли для выполнения оперативного задания, имевшего непосредственное отношение к предвыборной кампа­нии Сальвадора Альенде. Были даны явки, пароль и места постановки сигналов. Были указаны гости­ницы, где мне не рекомендовали останавливаться. За­прещалось входить в контакт с кубинцами, которые наводнили Сантьяго в те дни.

В Сантьяго у меня имелись деловые контакты с двумя фирмами — одна по производству особых замков с секретом, другая специализировалась на экс­порте консервированных морских деликатесов — ома­ров, крабов, моллюсков и устриц. Эти фирмы я и ре­шил посетить во время поездки, чтобы провести необ­ходимые переговоры. Компаньоны одобрили мои планы. К тому же сами они были по горло заняты своими делами — взысканием невыплаченных долгов, судебной тяжбой фирм-банкротов, делами о наследст­ве и многим, многим другим. Им было абсолютно наплевать, чем я там занимался, лишь бы был хоть какой-нибудь результат.

Прошло почти три недели со дня возвращения «Вес­ты» из Союза. Накануне я заказал билет на самолет в Сантьяго у знакомого агента бюро путешествий. Он должен был принести мне этот билет домой вечером девятого октября, так как десятого я уже должен был вылететь, а одиннадцатого была назначена явка в Чили.

АРЕСТ

9 октября 1970 года. С самого утра я посещал различные фирмы и правительственные учреждения. К полудню вернулся в офис. Необходимо было про­смотреть почту, составить и отправить ряд деловых писем в Уругвай, Боливию, Мексику, Гонконг и США. Я сидел в офисе и стучал на своей портативной машин­ке. За другим столом у окна располагался Норберто, один из компаньонов, который беседовал с кем-то по телефону. Входили и выходили посетители, сновали девушки-машинистки с бумагами. Я не сразу обратил внимание на двух типов, которые только что вошли в офис и стояли, дожидаясь, когда Норберто закончит телефонный разговор. Один из них постарше, с сип­ловатым голосом, в темных очках, другой помоложе, красивый смуглолицый здоровяк спортивного вида. Я невольно, краем уха стал прислушиваться к их бесе­де. Говорил в основном тот, что постарше. Они пред­лагали свои услуги в качестве представителей какого- то страхового агентства и просили, чтобы контора Норберто передавала им адреса фирм, объявляющих о своем банкротстве, для того чтобы они и т. д. и т. п. Умница Норберто тактично и терпеливо задавал им встречные вопросы, но сипатый мужик в своем деле был дока и мгновенно находил нужный ответ. Он сидел ко мне спиной, тот, что помоложе,— лицом ко мне и с безразличным видом рассматривал меня. Посе­тители обменялись с Норберто визитными карточка­ми, раскланялись и отправились восвояси. Я взглянул на Норберто. Тот недоуменно пожал плечами, глядя вслед ушедшим. «Чудаки какие-то»,— сказал он. Я на­сторожился. Не спеша встал из-за стола и, пройдя через машинописное бюро, вышел в коридор. В этот момент подошел лифт, и оба наши посетителя, до этого стоявшие в коридоре, поспешили в него, хлопнув решетчатой дверью.

«Почему они так заспешили?»— подумал я. По­дошел лифт. Спустившись вниз, я вышел на ярко ос­вещенную полуденным солнцем оживленную авениду Корриентес. Было время ленча. Недавних посетителей нигде не было видно. Может быть, зашли в кафе? Или в соседний подъезд? В их движениях я отметил некоторую суетливость. Может быть, мне так пока­залось? Скорей всего показалось. А почему Норберто пожал плечами? Ведь он тоже отметил необычность их поведения. А у него огромный опыт ведения пе­реговоров. Неужели что-то не так? У входа в кафе стоял высокий сутулый мулат. Скользнув по мне без­различным взглядом, он стал смотреть куда-то по ту сторону авениды. (В ночь ареста он будет стоять за моей спиной во время первого допроса.) Взгро­моздясь на стульчик у стойки бара, я не спеша выпил чашечку черного кофе, исподволь разглядывая посе­тителей кафе. Тех двоих здесь не было. (Но мои по­дозрения подтвердятся через несколько часов: те двое были сотрудниками контрразведки из группы захвата, и визит их был не чем иным, как визуальным кон­тактом с объектом перед арестом.) Я вышел на улицу. Мулат, стоявший у входа, исчез. «Мало ли что может померещиться?— думал я.— Не шарахаться же от каждой тени? Если что-то есть, то это где-то про­явится. Ведь аресту всегда предшествует длительная разработка. Однако осторожность никогда не поме­шает. Посмотрим, будет ли «хвост» за машиной».

Поднявшись в офис я взял пишущую машинку, сказав Норберто, что перед отъездом мне нужно пора­ботать дома, и отправился по Корриентес до Нуэве- дэ-Хулио, где в конце авениды под сенью деревьев на платной стоянке стоял наш зеленовато-серый «Пежо- 404». Сел в машину. Запустил мотор. С Нуэве-дэ- Хулио свернул на Ривадавию, затем через железнодо­рожный переезд — на авениду Сан-Мартин, через Фе­дерико Лакросе— в Белграно, оттуда— в Палермо, выехал на Коетанеру Норте (набережная Рио-де-ля- Плата) и лишь затем домой в Оливос. Похоже, что слежки все же не было. По пути я миновал несколько «игольных ушек», которых у меня было предостаточ­но, и при наличии наружки я бы ее непременно засек. Если, конечно, они не установили «маячок» на маши­ну, что позволяет вести на расстоянии.

«Веста» была дома с детьми. Старшая недавно переболела ветрянкой, ее лицо все еще было в красных пятнах. После обеда немного постучал на машинке. Составил несколько деловых писем в Мексику, Колум­бию и Венесуэлу. Стал собирать чемодан для поездки в Чили. Там, в Чили, готовились к выборам Саль­вадоре Альенде, и Центр направлял меня с заданием, суть которого мне будет изложена на явке в Сантьяго. (Но явка не состоится, о характере задания мне не суждено будет узнать никогда.) «Веста» собирала на стол, готовясь к ужину. Младшая дочь уже спала, старшая смотрела по телевизору мультики. Вечер. Мы только что приняли радиограмму из Центра, и сразу после ужина собирались ее расшифровать. Я направил­ся было в ванную, когда с улицы по домофону позво­нили. Я поднял трубку. Мужской голос. Спрашивают Гонсалеса. Я ответил, что никакого Гонсалеса здесь нет. Там, на улице, дали отбой.

—   Что это еще за Гонсалес?— спросила «Вес­та».— Разве у нас в доме есть такой?

—   Может, кто из новых жильцов,— ответил я и вышел на балкон. С высоты пятого этажа была видна часть слабо освещенной улицы, на которой, как обычно, стояло несколько машин. По пустынной узкой улице медленно двигался полицейский джип: рядом — резиденция президента страны, и полицейский патруль явление обычное. Ничего подозрительного.

—   Ну, пошел мыться,— сказал я «Весте».— Через десять минут буду готов.

Я заканчивал принимать душ, когда в коридоре послышался какой-то неясный шум и сдавленный воз­глас. Занавеска в ванной резко отдернулась в сторону, и в глаза холодно уставился черный зрачок револь­вера. Из-за шума воды я не слышал, как в квартиру ворвалась группа захвата.

—   Руки за голову! — скомандовал молодой, бело­брысый, верткий, небольшого роста парень, держа­вший меня на прицеле. За его спиной коридор был забит вооруженными людьми в штатском, среди них был один полицейский в форме, с автоматом «узи». Все они, вытянув шеи, лицезрели мою обнаженную фигуру, по которой все еще стекали струи воды. Пере­бросив револьвер в левую руку, белобрысый своей пра­вой рукой перекрыл воду.

«38-й калибр — излюбленное оружие полицейских, действует безотказно,— машинально мелькнула мысль.— За кого же они меня принимают? Что это? Провал? А что же еще? Случайность исключается?»

—   Не вздумай шутить! Стреляю без предупрежде­ния!— продолжал белобрысый хриплым голосом.— Пошли! — Он был в бежевой рубашке без галстука, в сером пиджаке нараспашку.

—    Куда пошли? Не видишь, я весь мокрый!

—   Лицом к стене! — приказал он. Я повернулся. Быстрыми резкими движениями он стал вытирать мне спину полотенцем. Из коридора крикнули:

—    Быстрей!

—   Вытирайся сам, да поскорей! — приказал бело­брысый, бросая полотенце мне на плечо.

Я стал молча, не спеша вытираться. Мне некуда было спешить. Белобрысый поторапливал меня дулом револьвера под лопатку:

—    Поторапливайся! Видишь, начальству некогда!

Я резко повернулся к нему. Он отпрянул, мгновен­но вскинув свой 38-й, дуло которого снова уставилось в мою переносицу.

«Вроде как боится меня, голого, безоружного и без­защитного. Не смешно?»

—    Сеньора! — крикнул кто-то в коридоре.— Одеж­ду вашего муха!

Подали одежду. Я оделся под дулами пистолетов.

Те, что в коридоре, тоже были с пистолетами на изготовку.

«А может, они приняли меня за террориста? Мо­жет, все-таки что-нибудь перепутали?» Но уже в сле­дующий момент мои надежды на недоразумение ис­парились.

Не успел я застегнуть последнюю пуговицу на ру­башке, как белобрысый быстрым движением накинул мне на обе руки ременную петлю и повел меня по коридору в гостиную. Люди, заполнявшие коридор, расступились, пропуская нас. В квартиру тем временем продолжали входить люди в штатском. Их набилось уже человек двенадцать, не меньше. Среди них выделя­лись два рослых джентльмена с саквояжами из желтой кожи в руках. На ногах у обоих добротные американ­ские ботинки на толстой подошве. Здесь же, в гости­ной, прижавшись спиной к стене, стояли, обнявшись, жена и старшая дочь. Младшая, которой было девять месяцев, уже давно спала. Сон ее через минуту будет прерван. Наша пятилетняя дочь взирала отрешенно на все происходящее. Она не плакала. В ее глазах не было ужаса или страха. Только печаль и недоумение. Обе смотрели на меня. Я им ободряюще улыбнулся, пока мне, сняв ременную петлю, заводили за спину руки и надевали наручники.

—   Это какое-то недоразумение,— сказал я им, со­знавая, что эти люди знали, за кем пришли.— Раз­берутся и отпустят.— Надо же было их хоть как-то попытаться успокоить.

—    Молчать! — приказал высокий, худой, смугло­лицый с усами, в темном костюме, по-видимому, стар­ший группы захвата.— Где оружие?

—    Нет здесь никакого оружия,— отвечал я.

—    Мы ведь все равно найдем,— сказал он.— Вам же будет хуже.

Мозг сверлила мысль: пленка с шифровкой среди белья, в платяном шкафу. Мы не стали ее прятать понадежнее, ведь через полчаса собирались ее расшиф­ровывать. А отчет в Центр, фотокопия с которого уже ушла? Да, серьезные компроматы.

Я пожал плечами. Двое с саквояжами держались особняком, стояли молча, ни с кем не общаясь. «На аргентинцев не похожи,— думал я.— Кто они? Оба молчат, чего-то ждут. Они-то, наверное, и будут про­водить обыск. Спецы из ФБР? Из ЦРУ?» В доме стояла гробовая тишина. Меня вели, крепко держа с двух сторон под руки, затягивая вокруг шеи пиджак, так чтобы не было видно лица. «Арест пытаются скрыть от окружающих. Девять вечера, улицы безлюдны, ни­кто и не увидит ничего». Меня впихнули в машину, стоявшую у подъезда, уложили на заднем сиденье, куда сели еще двое, плотно прижав меня к спинке. Пиджак сдернули с головы, а то бы я наверняка задох­нулся. Машина рванула с места. С начала операции по аресту прошло не более десяти минут.

«Спешат,— думал я.— Наверное, оставят засаду. Неужели моих тоже заберут?» Ехали около получаса. Может, чуть больше. В машине непрерывно работала рация. Старший группы поддерживал постоянную связь с хефатурой^[40]. Что-то вполголоса докладывал. Слов не мог разобрать. Мы остановились. Меня выта­щили из машины. Пиджак свалился с головы, и, пока мне его снова нахлобучивали, один из сопровождав­ших, худощавый, смуглолицый, к моему удивлению слегка сжал мой локоть, когда вблизи никого не было, негромко произнес: «Не робей!» Я промолчал. «Что это? Друг? Провокатор? Вряд ли здесь может быть друг»,— думал я. Поддерживая под руки, меня куда-то ведут. Поворот. Еще один. Лязгнул засов. Заскрипела ржавыми петлями дверь. С меня сняли наручники, сдернули с головы и отдали пиджак. Оглушительно грохнула стальная дверь, лязгнул засов, и я оказался в темном каменном помещении с только-то политым водой бетонным полом. Слабый свет проникал через решетчатый проем высоко над дверью. В этом камен­ном мешке размером примерно 1 х 2 метра абсолютно ничего не было. Похоже на карцер. Присев на корточ­ки, стал раскачиваться взад-вперед, обдумывая свое положение.

Ошибка с их стороны исключается. Какая уж тут ошибка? Группа захвата действовала уверенно, про­фессионально. Знали, кого берут. А кого? Террориста? Мафиози? Контрабандиста наркотиками? Черт, какой холод! Меня бил озноб. Как же унять эту дрожь? Вскочил на ноги. Сделал несколько приседаний. Стало легче. Прокол с нашей стороны? Но где? Когда? В ка­кой момент? В голове молниеносно прокручивались ситуации, имевшие место за последние годы. Пропав­шая осенью 1967 года в тайнике закладка? Скорей всего — это. Да, это она! Но ведь с тех пор прошло ровно три года. Ну и что? Последняя поездка «Весты» в Союз? Тоже может быть. Прошло всего три недели после ее возвращения. Возможно была зацепка при пересечении границы, которая затем притянула «хвост». Но почему сразу— арест? «Хвост» сам по себе еще не повод для ареста. Почему? Признаков разработки как будто не было. Или проворонили? Наружка? Подвод агента? Настораживающие момен­ты? Хотя вчера, когда «Веста» шла на курсы журналис­тики, она обратила внимание на двух типов, стоявших на углу пашей улицы рядом с переездом через линию городской электрички. Мы с «Вестой» обсуждали этот момент. «Похоже, что наружка,— сказал я ей тогда.— Если это разработка, то это должно где-нибудь про­явиться». Всего лишь два дня тому назад я проводил очередную тайниковую операцию по связи с Центром. Проверялся тщательно, в вечернее время, и был уве­рен, что слежки не было. Так где же истина? Что делать? А почему это Луис во время отсутствия «Вес­ты» спрашивал, пишет ли она из Европы. Я тогда сказал ему, что получил открытку и ожидаю телеграм­му о ее приезде. А если моя корреспонденция была на контроле? И спецслужба убедилась, что никакой от­крытки не было и в помине? Была только телеграмма «Весты» из Цюриха, извещавшая о вылете самолета. Так, может, все же Луис? Или Игнасио? Ладно! Спо­койно! Подождем первого допроса, а там будет видно. Лихорадочно прокручиваю в уме отступной вариант легенды-биографии. В Центре «Весте» сказали, что уже пришло время отказаться от этого варианта. Но это на случай переезда в США, когда вступит в дейст­вие настоящая биография, отработанная в Аргентине. Но ведь мы еще пока здесь? В другой стране— да, но здесь? В каменном мешке под открытым небом было ужасно холодно. После ванны голова и спина все еще были мокрыми. Пробирал жуткий озноб. Во дворе слышались какие-то вопли, лязг стальных дверей, крики охранников. Душераздирающий жен­ский крик. Плач ребенка. Похоже, девочки. Неужели моя? Что с ними? Вполне возможно, что и они здесь. (В этом я не ошибся.) Слышатся удары в стальную дверь, сопровождающиеся криками: «Гуардия! Гуардия!^[41]» Я тоже стал бить ногой в железную дверь и звать охранника, так как ужасно, до рези хотелось в туалет. Никакого ответа. Пришлось справить малую нужду прямо на мокрый бетонный пол. Чтобы хоть как-то согреться, попытался делать гимнастику. По­том, присев на корточки, стал снова раскачиваться взад-вперед. Прошел час, а может, два. Дверь с лязгом распахнулась, и вошли трое. Нахлобучили мне на го­лову черный вонючий мешок из плотной ткани, надели наручники, взяли меня за локти и повели через двор, затем по узким крутым ступеням куда-то на второй этаж. Пройдя по коридору, останавливаемся. Сдерги­вают с головы мешок. В глаза ударяет ослепительный свет. Меня привели в небольшое недостроенное поме­щение с окнами без стекол и серыми бетонными стена­ми. В углу, на бетонном полу куча строительного мусора. Холодно. Наверное, градусов 7—8 тепла. У каждого окна по охраннику. А вот и тот сутулый высокий мулат, которого я видел сегодня в полдень у входа в кафе на авениде Корриентес. У стены стоит стол. Над столом свисает с потолка яркая лампочка. Прямо на шнуре лампочки висит микрофон, шнур его тянется куда-то в коридор.

Меня сажают на стул. Снимают наручники. За спи­ной тотчас становится мулат. Вошел мордастый, плот­ного телосложения мужчина лет тридцати с гаком, в цветастой модной рубашке, без галстука, в твидовом коричневом пиджаке. Садится напротив на стул.

—   Ну, что, товарич, будем говорить? — спрашива­ет он, ласково улыбаясь. Он так и сказал: «товарич», что означало «товарищ»— родное русское слово. Мозг пронзила мысль: «товарищ!» Это уже информа­ция к размышлению. Почему же сразу привязка к Со­юзу? Они так уверены, что я русский? Почему? Можно было бы отказаться отвечать, ссылаться на Аргентину, окажись мы в другой стране! Но сейчас? Сразу в лоб — «товарищ!». Это прием — в лоб!

—   Что вы имеете в виду?-— спросил я, делая вид, что не понимаю, о чем речь.— Ну, «товарич», дальше что? На каком основании вы...

—     Не валяйте дурака! Вы отлично знаете, что я имею в виду: вы — русский шпион! (Именно русский, не советский.) Мы давно о вас все знаем. Так что в ваших же интересах будет нам рассказать все: адреса, явки, шифры, связи. Все! Это — для начала. («Ого, ни много ни мало! Да, они знают, кто я. Что еще они знают? Это— провал. Надо потянуть время, прийти в себя».) Не скрою, что я еще находился в состоянии шока.

—    Понятия не имею, о чем вы говорите,— отве­тил я.

Следователь встал и вышел в соседнее помещение. Я видел, оглядывая комнату. «Окна, хоть и без стекол, но отсюда не убежишь: следят за каждым моим движе­нием»,— думал я. Понимал, что моя песенка спета и надо что-то предпринять. Бежать? Бежать! Не сидеть же здесь? Но как там мои? Где они? Бросить их на произвол судьбы? Разве не я подвел их под удар? Пропадут без меня. В голове мысли стремительно сменяли одна другую.

Вернулся следователь.

—    Как вы реагируете на психотропные препара­ты?— спросил он после паузы. И он назвал препа­раты.

—    Никогда не слышал об этих препаратах. (Хотя знал, что эти психотропные вещества применяются при допросах, приводя заключенного в невменяемое состояние, в котором он начинает болтать все, что угодно.) Почем мне знать, как я буду на них ре­агировать. И что это за препараты, почему это вас интересует?

Ответа не последовало.

—   Так, значит, вы ничего не хотите мне сказать? — спросил он с кривой улыбкой.

—   Мне нечего вам сказать по поводу ваших аб­сурдных домыслов.

—   Абсурдных, э?— сказал он, прищурившись.— Ну-Ну-ну. Посмотрим-посмотрим. Уведите,— приказал он охранникам.— Советую подумать. У вас жена и де­ти. А они здесь. Прежде всего подумайте о них. Никто, кроме вас, не сможет их защитить. Только вы. Вы меня поняли? Только вы!

«Как не понять? — думал я.— Все предельно ясно».

Мне снова накинули на голову черный мешок и повели

Снова загремел засов, отворилась скрипучая дверь. Снова трое охранников. На улице еще темно. Камеры во дворе располагались в нем в виде буквы «П». Вон та лесенка, по которой меня водили. Тусклое освещение. Полицейский проводил меня в загаженный туалет. За­тем охранники снова напялили мне на голову свой вонючий мешок и повели наверх. «Для устрашения, что ли?— подумал я.— И что они с этим паршивым мешком носятся? Дышать нечем».

Снова привели в прежнее помещение. Усадили на тот же стул. Вошел здоровенный, среднего возраста рыжий мужик в темных очках. «Прямо мясник какой- то,— подумал я.— Главный палач, что ли? Сейчас пугать будет». Упершись огромными волосатыми ку­лаками о крышку стола, он изрек:

—    Мы о вас знаем все! Вы напрасно запираетесь! У нас есть доказательства, что вы русский шпион. Мы давно за вами следим, и нам известны все ваши связи. Говорите! — сказал он угрожающе хриплым голосом, наклонившись ко мне над столом. У окон по-прежнему стояли дюжие охранники.

—   О чем же говорить, коли вы и так все знаете? И потом, о каких таких доказательствах изволите речь вести? Давайте их. Где они? Вы же все обо мне знаете.

—   Опасно шутить изволите,— прохрипел он. — То, что у нас есть... да, то при нас. Не забывайте: в стране военный режим, и мы можем сделать с вами все, что нам заблагорассудится. В наших руках ваша жена и дети. Они здесь. Ваша жена нам уже все рассказала. Она молодец. Умная. Но если вы будете продолжать упорствовать, то мы пытать, конечно, будем, но снача­ла не вас. Нет, не вас! Пытать будем ваших детей на глазах у вас и у вашей жены. А тогда посмотрим, что вы предпочтете: говорить или иметь психически и фи­зически изувеченных детей и ненормальную жену.

А ведь она у вас вон какая красивая. Вы же не допус­тите, чтобы ее отдали в казарму солдатам? И если я вас не убедил, это приведет лишь к тому, что мы вас всех в конце концов прикончим и сбросим в какую- нибудь яму на свалке за городом, с детьми вместе. Вы проиграли. У вас нет выхода. Говорите, а то будет худо! Это я вам обещаю. Вы понимаете? Ваша игра окончена! И забудьте о том, что вам помогут. Забудь­те! Не помогут вам! Вас предадут забвению. Никому вы не нужны! Никому! А кроме того, мы объявили вас перебежчиком, предателем!

«Эко разошелся! — думал я.— Подумал бы, что блефует, если бы не десятки людей, бесследно ис­чезнувших».

Этих пропавших без вести после 1976 года, когда был вторично свергнут перонистский режим, насчиты­вались тысячи. Военный режим уничтожал оппозицию физически.

— Даю вам полчаса на размышления,— сказал он.— Уведите его.

И снова черный мешок, снова та же камера, не камера — карцер. Во дворе не умолкал плач ребенка. Он то становился сильнее, вплоть до хрипоты, то затихал.

«Играют на нервах, сволочи,— думал я.— Первая стадия завершена. Необходимо принимать какое-то решение. Ситуация, как говорят у нас, неприятная. Пренеприятнейшая. В США или в Англии потребовал бы адвоката. Хотя и там бывают ситуации — не дай, не приведи, но уж детей-то... А здесь, в католической стране... Жену в казарму... Хороши католики!.. Детей в яму... «Веста» заговорила... Брехня! Одно очевидно: у них в руках достоверная информация— русский шпион в Аргентине! Приехал из Москвы подрывать устои аргентинского общества! Русский шпион! Что еще им известно? Похоже, что улик пока нет, а это что значит? Что у них информация, полученная из какого- то надежного источника. Почему арест? Накануне по­ездки в Чили? А может, я их чем-то напугал? Только- только начали разработку, а объект уже смывается? Если начнутся пытки, методы их известны. Начнут пичкать всякой дрянью. Потеряю контроль над собой. А если детей? Вряд ли. Блефуют. Следует ли доводить до этого, чтобы терять контроль над собой? «Пикана электрика»: раздевают догола. Руки сзади в наручники, ноги связывают, клеммы от магнето — к языку и к по­ловым органам, кладут на бетонный пол, обливают водой и дают серию электрических разрядов. Объект пытки бьется в мучительных судорогах, извиваясь на мокром холодном бетонном полу. Разряды следуют один за другим. Десять минут, полчаса, час... По­том — невменяемость. Затем — ведро ледяной воды, и все заново. Врач контролирует состояние заклю­ченного. Все это в деталях описывалось в демокра­тической печати. Ясно одно: необходимо принимать решение. Решение нелегкое. Возможно, неверное. Ре­шение на двойную игру. В чем-то придерживаться основной легенды, в чем-то — отступного варианта, предусмотренного на случай ареста. В ходе допросов будет ясно, что именно известно противнику. Насущ­ная задача: а) сообщить в Центр о случившемся; б) убедить СИДЭ, что наша цель— США, а никак не Аргентина. После Чили я должен был поехать в США, с заданием: узнать о судьбе куда-то исче­знувшего агента; в) нашей работе здесь — конец. По­этому необходимо попытаться выбраться отсюда до­мой. Всем вместе! Если удастся. Я вовлек моих во все это, мне и выручать. Итак, домой! Только домой! А пока — небо в крупную клетку.

В кризисной ситуации время спрессовывается в мгновения. Будь я один, я бы с ними по-иному беседовал. Или молчал. Но... Разрабатывая отступной вариант легенды, Центр учитывал возможность ареста и что у противника есть средства и методы, чтобы заставить заговорить любого. Отступной вариант для того и придумывается. Но... по этому варианту я фигу­рировал как простой агент. Здесь же они уже спраши­вают, в каком я звании. Они знают, что я офицер. Значит, все же наводка? И наводка точная. Выдающий­ся разведчик Рудольф Абель вспоминает, что когда на первом допросе сотрудник ФБР назвал его полковни­ком советской разведки, то он сразу понял: это — предательство. И не ошибся.

Но я в тот момент факт утечки информации из Центра невольно отодвигал на второй план, больше связывая наш арест в первую очередь с недавней поезд­кой «Весты» в Союз. Моя мысль мучительно билась именно вокруг этого: «Весту» могли вести через всю Европу. Могли фиксировать моменты постановки «Вестой» сигналов о прибытии-убытии и прочее.

И в то же время... Два года тому назад я вел деловую беседу с генеральным директором фирмы, с которой намеревался завязать деловые отношения, как вдруг этот еще совсем не старый бизнесмен, пре­рвав наш разговор, внезапно задает вопрос: «А вы — русский?» У меня, конечно, душа в пятки, но виду не понял, а лишь спросил на испанском:

—   Как вы сказали?

—    Нет-нет, я так. Мне показалось. Это не важно.

«Ничего себе, не важно! — думал я.— Ведь у этого

типа осталась моя визитная карточка, и если он связан со спецслужбами, то меня запросто могут взять в раз­работку».

С этим бизнесменом я больше не встречался, он же со своей стороны делового интереса ко мне не про­явил. Я немедленно разыскал преподавательницу-дефектолога, и в течение года после упорных занятий она поставила мне довольно сносное кастильское произ­ношение, а главное, правильную артикуляцию. Я пола­гаю, что именно артикуляция, характерная для русско­го языка, спровоцировала этот крайне неприятный для меня вопрос.

По роду своей деятельности мне приходилось об­щаться со многими людьми деловой среды. Среди них, конечно, были и агенты спецслужб, которые мог­ли что-либо заподозрить. Но... эта внезапность. Вне­запность ареста обескураживала и больно задевала самолюбие. Прошляпил разработку! Подвел своих товарищей, приложивших столько усилий для нашего вывода за рубеж! Подвел старика Пал Ксаныча, на­шего наставника и парторга в 101-й. Он меня ре­комендовал на нелегальную работу. Какой позор! Может, зря я пошел на нелегалку? Надо было дер­жаться от этой работы на расстоянии пушечного выс­трела. Не оправдал я надежды своих товарищей, ру­ководства. Притча сбылась: засмолились-таки мои крылья, вот и не взлетел. В лужу сел.

«В любой момент можно вынести из здания целый ворох секретных документов, и никто даже не остано­вит», вспомнились слова нашего куратора по 1967 году Геннадия Савельевича. «Может, его слова оказались вещими и действительно кто-нибудь что-то вынес, и в результате мы здесь, за решеткой в темнице сырой. А может, упал самолет с диппочтой и мой отчет попал противнику в руки, к аналитикам ЦРУ (я знал, что спецслужбы Аргентины тесно сотрудничают с ЦРУ и ФБР), и они смогли меня вычислить. Или разбилась машина с диппочтой. Случилось же такое в Каире во время моей первой командировки. Мне пришлось тог­да ухаживать за раненым дипкурьером.

А может, ниточка тянется еще из бара? Может, кто-то из немцев все-таки нас расколол?»

И все же... внезапность ареста... Прошло более двух десятков лет, прежде чем нашлось объяснение этому. Напрасно я мучил себя догадками. Все оказалось пре­дельно просто. Незадолго до нашего ареста предатель Гордиевский выдал в одной из стран Западной Европы супружескую пару нелегалов Т. и Г. с двумя малыми детьми. Ожидался и третий. Они обнаружили, что за ними ведется наблюдение. На этой почве у нелегала Г. развилось психическое расстройство. Когда их разра­ботка спецорганами противника стала очевидным фак­том, жена Т. приняла на себя всю ответственность и предприняла решительные необходимые меры: была прекращена всяческая связь с Центром, уничтожены улики, шифры, средства связи. Под видом поездки на отдых нелегалам вместе с детьми удалось в какой-то момент оторваться от контрразведки противника, по­кинуть страну пребывания, выехать в одну из стран Ближнего Востока, где Т. поместила Г. в психиат­рическую клинику на излечение, сама она родила тре­тьего ребенка, после чего, уже с нашей помощью, они смогли перебраться в Союз через третью страну. Даль­нейшая судьба их покрыта тайной.

Вот почему мой намечавшийся (внезапный для спецслужб) отъезд в Чили вызвал такой переполох и они решили, что мы что-то заподозрили, и расценили мой отъезд в Чили как преддверие того, что проделали Т. и Г., когда заметили, что по их следу идет контрраз­ведка. Предатель, очевидно, обратил их внимание на то, что квалификация наша достаточно высока, чтобы не заметить слежку, как бы искусно она ни велась.

Короче говоря, они решили не рисковать и провес­ти арест в расчете на то, что можно будет оказывать давление через детей и жену. А тем временем... Необ­ходимо постараться утаить все, что можно: адреса, явки, факт обучения в разведшколе, объекты и конс­пиративные квартиры, где проводилась индивидуаль­ная подготовка. Скрыть факты индивидуальной под­готовки «Весты» и то, что она офицер, выдать ее за просто привлеченную к нашей службе. Рассказать то, что, по всей вероятности, противник уже знает от перебежчиков, в том числе из среды нелегалов.

Учитывая, что допросы будут повторяться, указы­вать одни и те же фамилии товарищей, с которыми я учился в институте (все фамилии мною были даны подлинные, только принадлежали они моим товари­щам не по разведке, а по семилетке и по средней школе, где я учился).

А тем временем...

РАССКАЗ «ВЕСТЫ»

Наступил довольно прохладный октябрьский ве­чер. Маленькая уже спала. Старшая играла в куклы. Приняв очередную шифровку из Центра, мы после ужина собирались ее расшифровать. Пленку вместе с приемником положили на дно шкафа. Я накрывала на стол. «Вест» собирался было пойти в ванную, как вдруг позвонили из подъезда по домофону и спросили Гонсалеса. «У нас вроде такого нет»,— задумчиво сказал «Вест» и вышел на балкон.

На улице тускло светил фонарь. С высоты пятого этажа просматривалась вся улица. Ничего необычного. Там и сям вдоль улицы стояли машины. Вот медленно проехал джип с полицейскими и завернул за угол. «Ну, это обычное патрулирование, поскольку рядом рези­денция президента»,— подумала я. Но, как выясни­лось позже, это было не просто обычное патрулирова­ние. Нам впоследствии стало известно от охранявших нас сотрудников СИДЭ, что полицейский патруль был вызван охраной президента, которой сообщили о по­дозрительном скоплении машин с людьми неподалеку от президентской резиденции. За углом, уже вне поля нашего зрения, люди в штатском, выйдя из машины, предложили полицейским убраться из переулка и про­должать заниматься своим делом. балкона виде­ли лишь, как джип выехал обратно из переулка и так же медленно двинулся дальше по улице. Понаблюдав еще немного за улицей и не обнаружив ничего необыч­ного, я пошла укладывать старшую дочь, а «Вест» пошел в ванную.

Минут через двадцать в дверь позвонили.

—    Кто там?

—   Это я, Мигель, ваш дворник, сеньора. У меня к вам срочное дело. Откройте. Я вам все объясню.

Голос действительно принадлежал дворнику. Он по разным поводам заглядывал к нам. Но едва я приотк­рыла входную дверь, как она резко, одним ударом, распахнулась, отбросив меня к стене. В квартиру вло­милась целая орава мужчин с оружием в руках, у одно­го, в полицейской форме, был даже автомат.

—    Где муж? — спросил один из них, приставив мне к виску пистолет.

—   Там,— машинально сказала я, указав на ван­ную.

Меня грубо оттолкнули в сторону и по коридору бросились к ванной. Через несколько секунд потребо­вали одежду мужа. Затем его вытащили из ванной со связанными руками и привели в гостиную. Мы со старшей дочерью, прижавшись друг к другу, стояли, прислонясь к стене гостиной, и в оцепенении смотрели на все происходившее. А в квартиру все входили и вхо­дили люди. Их уже было, наверное, человек пятнад­цать. Двое из них, судя по манерам и одежде, смахи­вали на иностранцев. Возможно, это были американ­цы. Они молчали. Похоже, не знали языка. В руках у них были большие саквояжи из желтой кожи. Сняв ремень, которым были связаны руки мужа и заведя ему руки назад, они надели наручники, после чего накинули на голову его пиджак и вывели из квартиры. Несколько человек вышли следом.

—   А что с сеньорой?! — крикнул кто-то вдогонку уходившим.

—   Забирай их всех! — ответил из коридора тот, кто, очевидно, был старшим, хотя говорил он, как мне показалось, с акцентом, характерным для американ­цев.

-       Как, всех? И детей тоже?! — спросил тот же голос.

-       Я сказал - всех! Женщину и детей! Что туг непонятного? Привезете всех гуда же!

«Что же они, до сих пор не знали, забирать меня с детьми или не забирать?» — подумала я.

-      Будет исполнено, шеф.

-       Оружие есть?— спросил старший из тех, кто остался, высокий, смуглолицый брюнет с тщательно ухоженными усами.

-      Нет, откуда у нас оружие?

-       Одевайте детей и собирайтесь. Поедете с нами.

-       Куда это я с вами поеду в такое время? Да еще с детьми? Им спать надо.

-      Молчать! Собирайтесь! Быстро!

-      Пойду оденусь,— сказала я.

Юркнула в спальню и захлопнула дверь перед са­мым его носом, повернув ключ в замке.

-       Сеньора, откройте! Откройте сейчас же! — он стал барабанить в дверь.

-       Мне нужно переодеться! Вы что, не понимаете? Извольте подождать! Хамство какое!

Я кинулась к магнитофону, находившемуся в шка­фу, сняла с него магнитофонную бобину с записью радиограммы. Засунув бобину под нижнюю одежду, я стала одеваться. В дверь непрерывно барабанили. Сейчас ее сломают.

А в гостиной за деревянной декоративной обшив­кой хранился наш последний отчет Центру, фотокопия которого была позавчера передана через тайник. Дело в том, что однажды при проявлении пленка одного из отчетов была испорчена и нас попросили повторить отчет, а это около пятидесяти страниц текста! Поэтому мы не уничтожали оригинал, пока не получали под­тверждение, что отчет прочитан. Подтверждение, как правило, приходило через сутки. Кроме того, в тай­нике на кухне хранились 5000 долларов.

-       Сеньора! Откройте немедленно! Иначе вылома­ем дверь! — бесновался брюнет с усиками. Но ломать дверь все-таки не решился, хотя дверь открылась бы or удара ногой. Я открыла дверь, и он ввалился в спаль­ню, ошалело озираясь.

Я вышла и стала собирать детей. Маленькая уже проснулась и хныкала, старшая держалась мужествен­но и с достоинством в присутствии стольких чужих дядей. Как впоследствии выяснилось, она запомнила многие детали. Ведь ей уже было около шести лет. И многие годы ей приходилось потом объяснять, что мы были на Кубе, с нами произошло недоразумение и что дяди с револьверами забрели к нам по ошибке. Я одела детей и вышла в гостиную, когда в дверь позвонили. Вся попрятались в коридор, один стал за дверью, у всех оружие на изготовку. Один из группы захвата широко распахнул дверь.

—    Проходите,— сказал он, приветливо улыбаясь, держа пистолет за спиной.

Как только человек вошел, его тотчас окружили вооруженные люди и обыскали. Это был наш приятель Серхио, владелец турбюро, родственник нашего друга Игнасио. Он принес билет на самолет в Чили, ведь «Вест» должен был улететь на следующий день. Рас­терянная улыбка застыла на его круглом добром лице.

—    Видишь, Серхио, какой тут у нас театр? — сказа­ла я ошарашенному Серхио, молодому, но уже лысо­ватому парню.— Но все это недоразумение, скоро во всем разберутся и нас отпустят.

Он продолжал молчать, очевидно находясь в состо­янии легкого шока.

Через минуту нас вывели, его жеоставили в квар­тире. Серхио был последним из наших знакомых, кто видел нас, и был фактически единственным свидетелем нашего ареста. В доме никто так и не видел, как нас увели. Утром, когда его отпустили, он, несмотря на запрет, рассказал нашим друзьям о случившемся. Луис пошел прямо к начальнику Федеральной полиции, с которым был знаком, чтобы прояснить нашу судьбу или хотя бы позаботиться о детях. Его вежливо посла­ли куда подальше и велели помалкивать о том, что ему известно. Это все мы выяснили потом в процессе об­щения с охранниками и с американцами тоже. Ведь мы находились в их компании пятнадцать месяцев и пас они уже принимали за своих.

В сопровождении двух агентов контрразведки мы вышли на лестничную площадку и пошли к лифту. Малышку я несла на руках, старшую дочь вела за руку

В доме царила мертвая тишина. На улице у подъезда стояла черного цвета машина с зашторенными стек­лами. Нас посадили в машину. Ехали довольно долго. Наконец, остановились у одноэтажного здания, перед входом в которое стоял полицейский с автоматом. По-видимому, это был полицейский участок. Одет по­лицейский был в форму полиции провинции Буэнос- Айрес. Нас ввели в какое-то помещение, напомина­вшее приемную, но совершенно без мебели, и велели сесть прямо на паркетный пол.

Через некоторое время в комнату вошел лысова­тый, смуглый маленький человек с тоненькими, ак­куратно подбритыми усиками-шнурочками. Его чер­ные, как маслины, влажные глазки злобно уставились на нас.

—    Вы знаете, почему вы здесь? — спросил он высо­ким резким голосом.

—    Нет, сеньор, понятия не имею.

—   Вы — русские шпионы, которые приехали в на­шу страну заниматься подрывной деятельностью.

—   Никакие мы не шпионы, я понятия не имею, что вы такое говорите.

—   Допустим. Но вы использовали нашу страну для ведения своей шпионской деятельности, не так ли?

—   Помилуйте, о какой такой еще деятельности вы говорите? У меня дети.

—    Вам лучше сказать все правду! Ваш муж нам уже все рассказал. Он во всем признался, и будет лучше, если вы тоже все по-хорошему расскажете.

—   Что значит — по-хорошему? Что, может быть еще и по-плохому?

—   Да! Может! Для начала мы у вас на глазах будем пытать ваших детей. А затем и за вас примемся.

—    И ваша католическая вера вам это позволяет?

—   Оставьте в покое нашу веру! Она не про вас, атеистов-материалистов! Бог нас простит, если речь идет о Родине.

—    Даже пытать детей?

—    В интересах дела— да. Наша вера позволяет это.

—    Ничего я говорить не буду, пока не увижу мужа.

—   Вы этим только осложняете свое положение. Пеняйте потом на себя,— сказал он и вышел. Мы продолжали сидеть на холодном полу. В дверях стоял охранник.

Я попросилась в туалет. Дежурный полицейский проводил меня. Сначала я сводила девочек, затем пошла сама. Полицейский все это время торчал в две­рях туалета.

—   Ну будьте же джентльменом! — сказала я.— Отойдите хоть на минутку. Ведь я женщина, как вам не стыдно!

Полицейский отошел. Вынув бобину с пленкой, я разломила ее, выбросив обломки в урну, а пленку пыталась спустить в унитаз. Но пленка, превратив­шись в «бороду», никак не хотела тонуть. Преодолевая отвращение, забравшись рукой в осклизлый вонючий унитаз, я вытащила пленку и засунула ее в заплеван­ную урну, прикрыв кучей использованной туалетной бумаги и прочего мусора. Пленку эту так и не нашли. Если бы спецслужба вела записи радиосеансов «Центр — «Весты», то при наличии шифров эту радио­грамму они смогли бы прочитать. А ведь там, очевид­но, были последние инструкции по Чили и США. Воз­можно, и адреса, явки, имена. Возможно, давались координаты нашего агента, исчезнувшего в Хьюстоне.

Нудно и долго тянулось время. Снова приходил тот худой и злющий и снова угрожал. Я продолжала молчать. Утром он пришел еще раз, на тонких губах его играла ироническая улыбка.

—   Ну вот, я же говорил вам, что ваш муж во всем признался,— сказал он.— Он проявил благоразумие.

—    Я хочу его видеть.

—   Не сейчас. Ведь вы познакомились с вашим мужем на свадьбе в ресторане «Пекин» в Москве, не правда ли?

Я поняла, что «Вест» действительно начал гово­рить.

—   Это еще ничего не значит.

—   Мы заставим вас заговорить, не сомневай­тесь,— сказал он и вышел.

Через полчаса нас перевели в другую комнату, тоже без окон, но здесь хоть было чисто и стояла железная койка казенного образца, заправленная грубым сол­датским одеялом. Наконец-то я с детьми смогла хоть немного прилечь. Я потеряла счет времени, поскольку в комнате, где мы находились, не было окон, только горел ослепительно яркий свет. Но когда вошел дежур­ный полицейский, я увидела сквозь открытую дверь, что на улице уже было светло.

Только что заступивший на дежурство полицей­ский в форме мышиного цвета провинции Буэнос- Айрес оторопело таращился на нас.

—   Надо бы хоть что-нибудь дать детям,— сказала я.— Они с вечера ничего не ели.

Вскоре он принес молоко, которое вскипятил в грязном, помятом алюминиевом чайнике с накипью в палец толщиной, и хлеб. Я поблагодарила его и жес­том показала, не помог ли бы он нам отсюда вы­браться. Я бы в долгу не осталась. Он также крас­норечивым жестом мне ответил, что его за это вздер­нут на виселице.

Вскоре за нами пришли. Во дворе стоял закрытый полицейский джип, который доставил нас в тюрьму, где находились одни женщины. Нас поместили в от­дельную камеру, выкрашенную ослепительно белой краской, где день и ночь горел яркий свет. Собственно, не камера, а комната. В сопровождении суровой над­зирательницы мы могли выходить на прогулки в кро­хотный внутренний благоустроенный дворик с застек­ленной крышей. Кормили довольно сносно. Мясо и макароны. Макароны и мясо. Никто больше к нам пока не приходил. Я понимала, что «Вест» пытается облегчить наше положение, принимая все на себя.

Так прошло две недели. А может быть, и все три. Я потеряла счет времени. Однажды вечером нас выве­ли из тюрьмы, посадили снова в черный лимузин и куда-то повезли. Сопровождал нас тог самый офи­цер, что ломился тогда в спальню во время ареста.

—    Вы понимаете, сеньора, ваш муж отмочил такой номер, что ни в какие ворота не лезет. Уж и не знаем, что с ним делать. Он пытался сообщить в прессу о вашей ситуации, а когда мы на него насели, он еще имел наглость заявить, чтобы мы занимались своим делом, а он-де будет — своим. Тем самым он усугубил ваше положение, да и свое тоже.

Нас везли довольно долго по незнакомым улицам Большого Буэнос-Айреса. Наконец машина въехала во двор маленькой виллы с мезонином под красной чере­пичной крышей. Нас встречала охрана, состоявшая из четырех молодых людей в штатском. Они проводили меня и детей в изолированную комнату с отдельным туалетом, которая должна на довольно долгое время стать местом нашего заточения. Вначале режим был ужасно строгий. Из комнаты не разрешали выходить. Затем, по моей просьбе, стали выводить детей на прогулки во дворик. Потом и мне разрешили гулять с ними. В первые дни на кухне управлялись сами охранники, довольно молодые парни, но пища, кото­рую они готовили, не подходила для детей, и я попро­сила их, чтобы мне предоставили возможность гото­вить для детей отдельно. Так я стала вхожа на кухню и иногда готовила на всех, молодым ребятам это очень нравилось. Сами же они с удовольствием мыли посу­ду. С неделю никто не приезжал. Никаких допросов. Никого. Все эти дни я ломала голову, думая о том, как все это у нас произошло. Арест был внезапным. А предшествовала ли ему разработка? Если да, то разработка была, по-видимому, в самом начале. А не вызван ли арест намечавшимся отъездом «Веста» в Чили? Но ведь он от своего окружения не скрывал, что собирается в Чили. За день до ареста произошли два эпизода, на первый взгляд незначительных, о кото­рых я рассказала «Весту».

Первый эпизод состоял в том, что, направляясь на курсы журналистики, на углу улицы я обратила внима­ние на двух молодых людей, которые, когда я прохо­дила мимо, стали демонстративно смотреть в другую сторону. Одеты они были не так, как обычно одевают­ся аргентинцы. Наверное, иностранцы. Возможно, аме­риканцы. Я ведь была далеко не уродом, и мужчины, как правило, на меня заглядывались и даже отпускали вслед комплименты и цокали языком. А эти двое отвернулись. Чисто механический рефлекс сотрудни­ков наружного наблюдения: ведь если не смотрит на объект, то объекту наблюдения он, возможно, не за­помнится. Я прошла до угла улицы и, переходя на другую сторону, быстро глянула на них. Оба стояли на том же месте, наблюдая за мной, но как только увиде­ли, что я на них смотрю, снова отвернулись, приняв безразличный вид. Это, разумеется, вызвало у меня подозрение: наружка. Однако больше они в поле зре­ния не попадали. Городской электричкой я доехала до вокзала Ретиро, затем на метро до улицы Ривадавия, где находились мои курсы.

Второй эпизод. На курсах я познакомилась с одним молодым человеком, который, как мне показалось, был ко мне неравнодушен. Наши отношения были дружескими. Я пыталась выяснить, где он работает. Может, он нам пригодится? В тот день по окончании занятий мы вышли вместе из здания, где размещались курсы, разговорились, обсуждая какую-то политичес­кую проблему, и он пригласил меня в близлежащее кафе на чашечку кофе. И вот за чашкой кофе я об­ратила внимание, что он был чем-то подавлен. Как бы между прочим, вне всякой связи с нашей беседой, он вдруг сказал, что раньше работал в СИДЭ, а сейчас вот работает в газете «Кларин».

—   СИДЭ? А что это такое?— спросила я, хотя отлично знала, что это служба контрразведки.

—   Ну, это такая спецслужба.

—    Полиция, что ли?

—   Посерьезней полиции,— сказал он.— СИДЭ ведет дела политические и дела, связанные с тер­роризмом.

—   Ой, как интересно! И что же?

—    Да ничего, просто так,— пожал он плечами.

Вскоре наш разговор закончился. Что он хотел

этим сказать? Или с ним поговорили? Может, он хотел меня предупредить о том, что я «под колпаком» у СИ­ДЭ? Зачем? Из личной симпатии? Или хотел понаб­людать мою реакцию? Но что это ему дало? По- моему, ровным счетом ничего.

В тот день, в день ареста, я вернулась домой рань­ше «Веста». С детьми оставалась приходящая нянька, смуглая женщина лет тридцати, из провинции. К мо­ему удивлению, в квартире находился ее муж, рослый молодой мужчина. Правда, у нас была договорен­ность, что я дам ей тюфяк, который был у нас лишним, вот он, наверное, и пришел за ним.

—   Сеньора, можно я пойду вместе с мужем, а то мне сегодня надо домой пораньше?

Отмечаю необычную ее нервозность. В глаза не глядит. Что это с ней? Чем-то явно взбудоражена. Может, напугана? Может, с ней кто-то разговаривал?

Ну, завтра я у нее все выведаю. Она мне расскажет. Но завтра уже не было. Через два с половиной часа после их ухода мы были арестованы.

...Я занималась с детьми во дворике. Двое охран­ников играли в шахматы в тени дерева, один читал книгу, четвертый, по имени Качо, дежурил в мезонипе на рации.

—   Сеньора,— сказал он, спустившись вниз,— к вам сейчас должны приехать. Просили, чтобы я при­глядывал за вашими детьми, пока вы будете заняты. Да вы не сомневайтесь, у меня у самого двое.— И он улыбнулся в свои пушистые, вислые пшеничные усы. Через час пришла машина, из которой вышли муж­чина и женщина. За версту можно было определить, что это американцы.

—    Густаво,— представился мужчина средних лет, высокий, поджарый блондин. Одет он был в деловой костюм-тройку, на ногах туфли на толстой подошве.

—   Дора,— представилась женщина, высокая, плос­кая, прямая, с гладко зачесанными назад короткими волосами, в больших круглых очках, которые несколь­ко округляли ее вытянутое лицо. Одета она была довольно просто, на ногах туфли на рифленой подо­шве на низком каблуке.

В руках у обоих были чемоданчики типа «атташе- кейс» или «дипломат»'.

—    Мы с вашего разрешения, мадам, хотели бы с вами поговорить,— сказал он на английском языке с заметным американским акцентом.

—    Вы американцы? — спросила я.

—   Да, мы американцы,— отвечал Густаво,— но это ие имеет никакого значения.

—   Как это — не имеет? Нас арестовали аргентин­цы, требовали во всем признаться, угрожали распра­вой над детьми, надо мной, и вдруг появляетесь вы, американцы, и хотите о чем-то со мной поговорить.

—    Видите ли, ваш муж, да и вы тоже собирались работать против моей страны и, возможно, уже и нача­ли эту работу здесь, в Аргентине. Вот почему мы здесь. И я прошу вас рассказать нам все, что вы знаете о работе мужа, о его связях, контактах...

—   Еще чего?! С какой это стати я буду вам что-то рассказывать?! Мы что, пришли к вам с поднятыми руками? Мы что — перебежчики? Или мы попросили у вас политического убежище? Арестовали. Назвали русскими шпионами. А доказательств — никаких. Только что и рассчитывали на психологическое давле­ние. Вы, что ли, сказали им, что мы русские шпионы?

Густаво и Дора не смогли сдержать улыбок.

—    Ну, если не хотите рассказывать, то напишите...

—    Ничего я не буду писать.

—    Но ваш муж...

—    Вот с ним и говорите. Он втянул нас во все эти дела, пусть и отдувается.

—   Вы что, хотите сказать, что ничего не знали о работе вашего мужа?— спросила Дора негромким глуховатым голосом.

—    Ну, знать знала, но в детали не вникала.

—   А как же вы попали сюда? И вообще в вашу систему? И откуда тогда у вас немецкий паспорт?

—    С вашего позволения,— сказал Густаво хрип­ловатым тоном,— разрешите откланяться, мне пора. Я вас прошу,— обратился он ко мне,— поговорите с мадам Дорой. Она очень квалифицированный работ­ник и превосходно владеет русским языком (до этого говорили на английском). Миссис Ирма,— продолжал он,— я вам хочу уже сейчас сказать, что ваша дальней­шая судьба целиком и полностью зависит от вас. И от нас тоже. Аргентинцам до этого не приходилось стал­киваться с подобного рода делом, вот они нас и при­гласили помочь. Мы же все-таки союзники.

—    Информацию им о нас передали вы?

В ответ Густаво лишь усмехнулся, но затем сказал:

—   Ну что вы, что вы! Это уж вы сами где-то наследили.

—   Да, и на следах оставили надпись: «русские шпионы», да?

—   А вы знаете,— сказал Густаво.— Вот лично я никогда бы не подумал, что русская. Мы разговаривали со многими людьми из вашего окруже­ния, особенно по бару, но никто не определил вас как русскую. Где же вы так выучили язык?

—    Где-где, в школе, конечно.

—   В школе — да, но в какой? — сказала с ирони­ческой улыбкой Дора.

—     В московской средней школе.

Густаво распрощался и ушел, сказав Доре, что машина будет через два часа.

Русский язык Доры был безукоризненным, указы­вая на ее явно русские корни. Она вела беседу очень аккуратно и осторожно, ни на чем особенно не на­стаивая, никаких вопросов типа «где явка?», «кто агент?» никогда не задавала. Разговор шел в плане «где родилась — где училась» и тому подобное. О том, кто родители и где живут, отвечать я наотрез от­казалась.

—   Расскажите тогда о родителях мужа,— сказала она.

—   А почему я вам должна о них рассказывать? У него у самого спросите.

—   Ну, о своих друзьях, там, в Москве, вы можете рассказать?

—   Я же сказала уже вам, что вы имеете дело не с предателями-перебежчиками, поэтому о друзьях сво­их я тоже ничего говорить не стану.

—    Ну, тогда о друзьях мужа,— настаивала она с лукавой улыбкой, ничуть не смущаясь моей резкос­тью, как будто к такому тону была готова.

—   О друзьях мужа пусть вам муж и расскажет.

—   А в каком вы звании?

—   Что? Какое еще там звание? Я — вольнонаем­ная. (Звание лейтенанта госбезопасности мне было присвоено только что, во время моей поездки в Союз.)

—    А как же вы пошли в разведку?

—   Разведку, разведку. У меня о разведке весьма смутное представление. Вышла замуж за аспиранта, а наутро, после свадьбы, он вдруг заявляет, что он — разведчик.

—    Ну и что, вы были разочарованы?

—    Не так чтоб уж очень.

—    И что же потом?

— А что потом? Пришли дяди с Лубянки. Спроси­ли, не хотела бы я поехать с мужем за границу, на работу в особых условиях. Ну кто же у нас не мечтает попасть за границу? Конечно же я согласилась без всяких колебаний. Согласилась также не иметь пока детей, учить язык, который мне в общем-то давался довольно легко.

—    А паспорт кто вам дал?

—   Ну, здесь, в Аргентине, как жене гражданина Аргентины.

—    Нет, я имею в виду паспорт гражданки ФРГ.

—    Ну, наши дали перед поездкой.

—   И что же вы, не проходили никакой спецпод­готовки?

—    Кое-что рассказали, показали.

—   А что именно?

—   А что именно, я вам скажу, когда увижу мужа, а до тех пор, пока я его не увижу, разговора у нас не получится. Все. Мне пора кормить детей.

Дора ничуть не была смущена такой концовкой. У нее было железное самообладание. Она улыбнулась, довольно тепло распрощалась со мной, протянув мне на прощанье свою большую, холодную ладонь, и по­шла к машине которая вместе с охранниками дожида­лась ее во дворе. Я же стала кормить детей, поскольку время уже было обеденное.

Прошло несколько дней. Никто не появлялся, ни­кто ничего не спрашивал. Вечером приехал полковник Гомес, который до этого уже бывал на вилле.

—   Сеньора, вы хотели повидаться с мужем? Так вот. Завтра утром после завтрака вместе с детьми мы поедем туда, где находится ваш муж.

Мы не виделись больше месяца со дня ареста. Как он там? Как он выглядит? Ночью почти не спала.

Утром после завтрака собрала девочек, и мы пое­хали. Маленький синий «фиат» долго мчался вначале по шоссе, затем по пригородам столицы, пока наконец мы не въехали в открытые ворота загородного дома. Двор был большой, большую часть участка занимал бассейн без воды. Небольшой одноэтажный дом под черепицей выглядел весьма невзрачно. Нас встретил капитан Охеда, который повел нас по коридору, куда выходило несколько дверей. За одной из них потрески­вала рация, кто-то кого-то вызывал на связь.

Охеда открыл дверь и пропустил меня с детьми вперед. В небольшой, убого обставленной гостиной за длинным столом сидел «Вест» и просматривал газеты. Он страшно похудел, одет почему-то в пижаму темно-красного цвета с черными цветочками, на ногах у него были его домашние шлепанцы. Увидев нас, он обомлел.

Дверь лязгнула. «Выходи!»— сказал охранник. Снова мешок на голову. Ступеньки. С мешком на голове поднимаюсь по узким ступеням, поддержива­емый под руки охранниками. Итак, решение принято. Надо сказать, кто я такой.

—   Так что вы надумали? — довольно приветливо спросил следователь.— Скажите нам, по крайней мере, кто вы.

—    Офицер советской разведки.

Следователь едва заметно, как бы внутренне, со­дрогнулся. В глазах его блеснула радость удовле­творения.

—    Ваше звание?

—    Подполковник. (В Аргентину я прибыл в звании старшего лейтенанта, а уже через несколько месяцев мне присвоили капитана. Я как-то никогда не задумы­вался над проблемой званий, чинов, окладов — все это меня слишком мало интересовало. Идут звания, ну и ладно. Главное, лишь бы дело шло.)

—    С какой целью прибыли в нашу страну?

—   Стать аргентинцем, затем выехать в США для ведения разведработы.

—   Что же, вы хотите сказать, что все эти годы вы только и делали, что готовились к выезду в США и ничем таким больше не занимались?

—    Почему же? Кое-чем занимался. Например, де­лал анализы внутриполитического положения в стра­не.

—   Это могли бы делать и дипломаты.

—   Дипломаты видят мир с одной колокольни, я — с другой.

—    Родители?

—    Умерли.

—    Родители вашей жены?

—    Спросите у нее самой.

—    Она тоже офицер?

—    Нет, она привлеченная, звания не имеет.

—    Связь с Центром?

—   Односторонняя, по радио, через тайники, по почте, личная.

—    Связи, явки, имена агентов, адреса?

—    Агентуры у меня не было. Явка по вызову сиг­налом (буква «X» мелом — этот сигнал означал «опас­ность!» По получении этого сигнала Центр прекращал связь, и если по истечении одной недели сигнал «X» не заключался в круг, очерченный мелом, то это означа­ло, что мы в руках противника) находится на авениде Маипу у витрины магазина одежды «Рамирес», па­роль: «Мы с вами, случайно, не встречались на концер­те «Трио-дэ-лос-Панчос»? Отзыв: «Встречались, но это было на концерте «Лос-Парагуйанос» (на самом деле явки и пароль были старыми, недействительными и были давно заменены на новые).

—    Цель поездки в Чили?

—    Задание по нейтрализации агентуры ЦРУ в свя­зи с выборами Сальвадора Альенде. (Это было прав­дой, что по моей задумке должно было вызвать ин­терес американцев к моему делу. Откуда мне было знать, что сотрудники ЦРУ сидели в соседней комнате и руководили допросом и что за всем этим с самого начала стояло ЦРУ, которое проводило реализацию наводки, полученной от англичан через предателя Гордиевского.)

—   Характер задания?

—   Задание я должен был получить на явке в Санть­яго. (Это соответствовало действительности.)

—    Вызов на явку?

—    Начиная со среды сигнал мелом под табличкой дома № 5 по улице Каррерас. Сигнал означает прибы­тие в Чили и, соответственно, вызов на явку.

—   Тип сигнала?

—   Латинская буква «г». (Это был подлинный сиг­нал для Чили, который в действительности означал: «Я в опасности!» Если же сигнал «зет» был с черточ­кой — то есть «г», то это означало: «Все нормально. Выхожу на явку». Таким образом, если сигналы были бы выставлены противником как в Буэнос-Айресе, так и в Сантьяго-де-Чили, Центр был бы оповещен, что с нами что-то случилось.)

—    Место встречи?

—    Ежедневно, начиная со среды по получении сиг­нала о прибытии в Чили, у главного входа в зоопарк (подлинное место встречи я утаил, назвав место нау­гад, так как знал, что в Сантьяго имелся зоопарк).

Следователь заглянул в шпаргалку:

—    Опознавательный признак? Пароль и отзыв?

Называю давно «снятые с вооружения» опознава­тельный признак, пароль и отзыв.

В течение всего допроса Охеда, худощавый, смуг­лый, щеголеватый, постоянно выходил из помещения, возвратившись, шептал что-то следователю на ухо, иногда приносил записки. Сам следователь также вы­ходил несколько раз.

«Они с кем-то консультируются,— подумал я.— С кем?» Затем следователь с Охедой ушли, оставив меня на попечение четырех охранников, которые по­стоянно присутствовали при допросе. И так на протя­жении двух часов.

Снова вернулся следователь. Предложил закурить. Я никогда не курил, хотя иногда баловался за компа­нию. Закурил. В голове как будто прояснилось. Охеда принес литровую бутылку пива «Кильмес» и тарелку бутербродов с салями, ветчиной и сыром. Следователь предложил перекусить. Чувства голода не было, хотя хотелось пить. «Надо подкрепиться,— думал я,— если уж решил играть. Иначе долго не протяну».

Выпил стакан пива, пожевал бутерброд. Снова вер­нулся Охеда, сновавший, как челнок, между нашей и смежной комнатами. «Они впервые сталкиваются с подобным делом,— думал я,— и будучи некомпе­тентными в делах шпионских, они все куда-то бегают. Видно, за стеной сидит многоопытный дядя. Дядюшка янки? И улик у них пока еще нет, но обыск в доме продолжается, и улики непременно вот-вот появятся». (Я ведь еще не знал, что «Веста» смогла уничтожить пленку с записью шифровки.)

—    Пошли!— сказал Охеда, передавая меня ох­ранникам.

Мешок больше не надевали. Выйдя из помещения, мы стали спускаться по бетонным ступенькам. В пред­рассветных сумерках я впервые увидел двор, куда вы­ходили стальные двери камер-карцеров. Меня привели в небольшое помещение на первом этаже, в котором на стульях, расставленных у стены, сидели человек восемь в штатском. Я служил в аргентинской армии и знаю, как выглядят старшие военные чины, поэтому сразу понял, что меня привели на «смотрины» к ка­кому-то военному начальству. По-видимому, это были высшие военные чины СИДЭ во главе со своим ше­фом. Выправка, тщательно ухоженные усы, холеные лица, начальственная осанка, седые головы вперемеш­ку с полированными лысинами. Несомненно, все они были аргентинцы. В стране правила хунта, во главе которой стоял ставленник США, довольно непопуляр­ный в народе генерал Левингстон, получивший воен­ное образование в Америке. Все сидевшие молча впе­рились в меня глазами. Поимка русского шпиона — событие небывалое.

—   Да, давненько мы за вами наблюдаем,— сказал наконец один из них, седовласый, с серебристыми ста­линскими усами, но довольно добродушный. С ним мне придется еще не раз встретиться.

В ответ я лишь пожал плечами. «Давненько-то, давненько,— думал я.— Если бы следили, то вряд ли прошляпили бы дорожное происшествие с девочкой. То была уникальная возможность меня наколоть».

—    Вы должны рассказать нам все о вашей де­ятельности в нашей стране. Все-все. Без утайки. От этого будет зависеть ваша судьба и судьба вашей жены и детей.

—   Я уже говорил, что разведкой как таковой в Ар­гентине не занимался, и целью моего приезда в вашу страну была подготовка к переезду в США — страну главного противника. Посудите сами: неужели вы ду­маете, уважаемые сеньоры, что меня посылали бы вести работу против Аргентины без знания испанского языка? Неужели мне не помогли бы его выучить? Моя главная цель— США. А сейчас вот еще и Китай. У меня намечалась поездка в Гонконг.

Необходимо было неуклонно создавать впечатле­ние, что я против Аргентины ничего такого не делал и никакого вреда стране не принес, а доказать обрат­ное они не сумеют, так как и впрямь мой оперативный интерес был постоянно направлен против США, и при обыске в офисе и дома они наверняка найдут письма, подтверждающие мои слова о перебазировании в США (хотя с территории третьих стран мы также с успехом вели разведку против США). Господа воен­ные, не отрываясь, с недоверием, молча взирали на меня. Как же, первый советский шпион в Аргентине!

Только что сам раскололся! Свеженький! Тепленький! Вот он, дайте пощупать, а то не верится!

—    Ваша жена и дети тоже у нас.

—   А почему жена и дети? Они-то здесь при чем?

—   Мы знаем, при чем, будьте спокойны. Но вы не волнуйтесь, они в добром здравии. Пока. Все за­висит от вас.

На этом «смотрины» закончились.

Меня повели какими-то переходами и коридорами и привели в небольшую полицейскую казарму. В боль­шом чисто убранном помещении было несколько двухъярусных металлических кроватей, заправленных серыми солдатскими одеялами. На двух из них спали прямо в одежде полицейские, па других лежали темно- синие полицейские шинели, у зеркальца жужжал элек­тробритвой офицер полиции, лет тридцати, статный и красивый, европейской внешности.

—   Этот парень, пусть он у вас побудет,— сказал мой провожатый, кивнув офицеру.

Помещение было без окон, поэтому здесь постоян­но горел свет. Охраны ко мне специально приставлено никакой не было, и я мог перемещаться в пределах этого помещения, слушать транзистор, принадлежав­ший одному из полицейских. Входили и выходили полицейские, никто на меня не обращал никакого вни­мания. Одни ложились отдыхать, другие выходили заступать на дежурство. Обычная жизнь полицейского участка. Разговорились с офицером. Он резко критико­вал нынешнее правительство и строил планы эми­грации в ЮАР, где его полицейские навыки больше пригодятся, чем здесь, в погрязшей в коррупции стра­не. Он, конечно, понятия не имел, с кем беседует, ему никто ничего не разъяснил, а мне и подавно делать это было незачем.

Мне разрешили выйти в крошечный дворик — по­дышать свежим воздухом. Дворик представлял собой бетонный коридор, ведший через дежурную часть дальше, по-видимому, на улицу. В этом коридоре с од­ной стороны были помещения полицейского участка, с другой— четырехметровая бетонная стена. Рядом с дверью казармы была решетка камеры, где сидели двое задержанных. Один из них, здоровенный мужичи­ще с красным носом, поляк, сидел за пьяный дебош, другой — креол, сидел за наркотики. Оба с виду люм­пены, они не внушали мне никакого доверия.

Уже рассвело. Оглядел бетонную стену. На ней выступали концы прутьев арматуры. Есть опоры для ног. Перемахнуть, конечно, можно, а дальше что? Что там, за стеной? И далеко ли уйдешь? Да и светло уже. Подождем, пока стемнеет. Да и местность совершенно незнакомая. Пригород Буэнос-Айреса, а какой— не знаю. Несколько жалких песо в кармане, которые каким-то чудом уцелели после обыска. А семья? Но уходить все-таки надо. В казарме розетка. Можно в ночное время устроить короткое замыкание и попро­бовать уйти через стену. На улице у дверей полицей­ский с автоматом. Да и погаснет ли свет везде? А если не погаснет, меня застукают? Прощай тогда вся игра. Они сразу все поймут. Нельзя зарываться. Казарма — это ведь та крошечная капелька доверия, которое мне удалось завоевать. А без доверия ничего не выйдет. Нет, не пойдет. Придется подождать. Немного, урыв­ками поспал. Вернее, впадал в забытье. Прошел день. Наступил вечер. Суббота и воскресенье. Никто за мной не приходил, хотя я постоянно нахожусь под наблюде­нием: то охранник посмотрит из глубины коридора, то полицейский, сменившийся с дежурства,— один спит, другой читает или слушает радио. В разговор не всту­пают. Очевидно, проинструктированы. Утром в вос­кресенье пришел полицейский-парикмахер, открыл ка­морку, надел белый халат поверх мундира и, усадив в кресло, побрил меня.

— Ну вот, теперь другое дело, а то как перед начальством предстанешь, коль весь щетиной зарос,— сказал он удовлетворенно, любуясь своей работой.

Прошел еще один день. Кормили тем, что приноси­ли для дежурных: жареное мясо. Есть не хотелось, и я практически ничего не ел, только пил кофе.

На третий день после ареста (как-то удавалось вести счет времени), когда стемнело, за мной пришли. Снова накинув пиджак на голову, вывели на улицу и усадили в машину. В машине позволили надеть пиджак. Защелкнули наручники. Один из охранников дал мне темные очки и заложил за стекла вату. Я в этот момент сильно зажмурился, а когда все было сделано, открыл глаза и подвигал немного надбров­ными дугами. Открылась маленькая щелочка у пе­реносицы, сквозь которую я мог наблюдать за про­исходящим. В пустынном переулке стояло несколько людей в штатском. Вот они сели в машину, и она тронулась с места. За ней тронулись и мы. С двух сторон охранники. Ехали около часа. Краешком глаза я определил, что въехали в зону Палермо. Рев са­молетов был тому подтверждение: рядом аэропорт, расположенный на берегу реки Рио-де-ля-Плата. Въе­хали в подземный гараж какого-то дома. Выжидали, пока освободится лифт. На скованные наручниками руки накинули чей-то плащ. Затем плотно набились в лифт человек шесть вместе со мной и все поехали наверх. Вошли в квартиру. Только здесь мне сняли очки и наручники. Квартира из трех комнат и кухни. Крохотная спальня была отведена для меня. Ставень- жалюзи был слегка приоткрыт. Я подошел к окну. Высота 60—70 метров. Внизу страшным колодцем темнел двор. Как потом выяснилось, мы находились на двадцать втором этаже.

—   Смотри не смотри, отсюда не удерешь,— ска­зал, ухмыляясь, вошедший в комнату капитан Охеда.

Охеда был смуглолиц, почти мулат, с острыми чертами лица и недобрыми черными маслянистыми глазами. Он держал в руках наш приемник «Браун». Вынул из кармана шифроблокнот. Мне на допросе пришлось сказать, что он собой представляет, этот шифроблокнот. А представлял он собой самую обыч­ную, довольно толстую записную книжку, где строго определенные странички должны были оставаться чис­тыми. Там тайнописью нанесены шифртаблицы— ко­лонки пятизначных цифр.

—    Ну-ка покажи, как это у вас делается. Ведь скоро прием? Послушаем? (Перед этим я указал время при­ема Центр — «Вестам» и частоты передач.)

—    Принеси утюг,— сказал я.

Он принес утюг. Нагрели. Вырвав нужный листок, я проглаживал его, пока не проступили группы цифр. Подержал еще немного, пока листок не принял корич­неватый оттенок, что означало «пережог», листок стал совершенно хрупким, готовым рассыпаться в прах, если его сжать в руке. Охеда как зачарованный смот­рел за моими приготовлениями, поэтому и упустил этот важный момент: пережог. Двое охранников нахо­дились в гостиной, где стоял телевизор. Велась транс­ляция футбола. Двое других возились на кухне, готовя немудреный ужин. Меня уже как бы принимали за своего и поэтому пригласили за стол. Жареное мясо, зеленый салат, сыр, фрукты, кофе и, конечно, молодое красное вино. Посидели все вместе немного за столом, болтая о том о сем, в основном о футболе и конных скачках. В одном из охранников я узнал того, кто приходил в мой офис в день ареста. Но он об этом не вспоминал.

—   Ну, пошли,— сказал Охеда будничным голосом, когда мы закончили трапезу.

Мы вошли в мою комнатку, сели за небольшой стол. Наушники были только у меня, поэтому Охеда сидел сбоку и вел запись передачи на магнитофон. Я же записывал от руки, благо слышимость на высоте небоскреба была превосходной. Сверил первые цифры шифровки с шифроблокнотом.

—    Видите, это совсем другие группы. Вот, посмот­рите сами,— сказал я.— Это совсем не те группы, понимаете?

Охеда тупо моргал глазами: было видно, что в этом деле он ни черта не смыслил.

—   Прямо чертовщина какая-то! — сказал я.— Со­всем не те группы, должны быть другие,— и я, как бы в сердцах, смял листочек с шифром, бросив его в пепельницу. Перекаленный листочек превратился в кучку трухи.

Лицо капитана Охеды исказилось от ярости.

—   Ты что это наделал?! — прошипел он.

—    Ну вы же сами видели, что это не те группы. Совсем не те. А должны быть те.

—   А где же тогда те? — прохрипел он сдавленным голосом, глядя на кучку коричневой трухи, в которую превратился листочек с шифром. Перекаленный, он буквально рассыпался в ладони.— Да ты знаешь, что тебе за это... мать!..

—    Ну, давай следующий листочек, может, там как раз то, что нам требуется,— сказал я миролюбивым тоном, намереваясь таким же образом «отгладить» и следующий листочек. «Еще хотя бы один»,— думал я. Но Охеда выхватил у меня из рук блокнот, прихватил утюг и отправился на кухню. Первая маленькая победа: без шифра шифротелеграмму прочесть невоз­можно. Нормально проявленный листочек из шифроблокнота прикладывается к полученной радиошифро­грамме, и тогда из пятизначных цифровых групп появ­ляется текст переданной радиограммы.

Вернулся Охеда. С опаской подал мне отглаженный листок шифроблокнота.

—    Ну, вы же видите, что это опять не то. Группы цифр не подходят,— сказал я, прикладывая шифр к цифровым группам радиограммы.

—   А в чем же тут дело? — спросил Охеда, тараща на меня свои маслянисто-черные глаза.

—    В чем дело? Очевидно, наши уже заподозрили, что со мной что-то случилось. Я в данный момент должен быть в Чили, а ведь меня там нет? Нет, это не то. Первые и последние группы шифрограммы долж­ны совпадать с группами шифра, а они не совпадают.

Ну ладно Охеда... А ведь могут прислать специ­алиста, которого на мякине не проведешь.

Охеда убрал аппаратуру и поплелся в гостиную. Телевизор в гостиной работал слишком громко, и я попросил разрешения прикрыть дверь. Дверь при­крыли, оставив меня наедине с самим собой. Быстро произвел осмотр комнаты. Что под кроватью? Пусто. В шкафу? Два десятка накрахмаленных простыней. Пошарив по полкам, наткнулся на ключ от сейфа. А где сейф? Вот он, за стопками постельного белья. Небольшой, встроенный в стенку шкафа сейф. В нем оказался всего лишь один документ — копия договора на аренду квартиры. Приводились фамилии договари­вающихся сторон и сумма арендой платы. Документ содержал также адрес дома и номер квартиры. Поло­жил все обратно и закрыл сейф. И вовремя. В дверь внезапно заглянул Охеда. Он пристально глядел на меня. Похоже, он все еще был зол за испорченный шифр. Как теперь объясняться с начальством?

—    Смотри не вздумай выпасть ночью из окна,— мрачно пошутил он.— Двадцать два этажа. Можно прыгнуть только с парашютом. Дверь на ночь будем держать открытой.

Я выглянул в окно. Было уже за полночь. Дворик внизу освещался тусклым фонарем. За двориком ка­кая-то стройка. За стройкой — улица, слабое уличное движение. Двадцать простынь... Хватит ли их, чтобы скрутить веревку? Нет, не хватит. А если разорвать на полосы? Но они накрахмалены, поднимут треск, да и не свяжешь их. А если сорвусь, то останется вдова с двумя сиротками, которые неизвестно как выберутся отсюда. Могут вообще пропасть, как пропадают сотни людей в этой стране, управляемой военными режима­ми, постоянно сменяющими друг друга.

Я выглянул в окно. На балконе спиной ко мне сидел охранник в белой рубашке. Видно, он все же меня засек, так как вскоре вошел Охеда и опустил штору-жалюзи до самого низу.

—    Ну дай хоть свежим воздухом подышать,— попросил я.

—    Еще, чего доброго, простудишься, кашлять бу­дешь,— мрачно буркнул он, уходя, оставив дверь от­крытой.— Смотри дверь не закрывай,— сказал он.— В туалете тоже оставляй дверь приоткрытой, понял?

—    Понял, что ж тут непонятного?

—    Смотри у меня.

Телефон звонил каждый час, и каждый час дежур­ный докладывал ситуацию. Двое охранников попере­менно спали, двое дежурили, Охеда, пятый, подменял то одного, то другого. Мне не спалось. Когда выходил среди ночи в туалет, заметил, что двое дежурных сидели за столом, играя в карты. Их кольты 45-го калибра лежали на столе под рукой. Лишь под утро забылся неспокойным сном. Беспокоили охранники, то и дело заглядывавшие в комнату.

Утром после завтрака смена охраны. Поднял што­ру окна и разглядел уже при дневном свете окрестнос­ти. Отсюда как на ладони видны кварталы домов. Вдалеке акватория порта, суда, сновавшие на Рио-де- ля-Плате. Внизу, на крыше недостроенного дома, ле­жал моток отличнейшей веревки. Эх, эту веревку бы сюда! Уж я нашел бы способ ее применить. (В том, что смогу спуститься по веревке с двадцать второго этажа, я ни минуты не сомневался. В детстве никто лучше меня не лазил по деревьям. И в спортгородке я тоже отличался. По канату мог подниматься и спускаться на одних руках. А однажды, еще в восьмом классе, к первовомайским торжествам подготовил акробатический номер.) Из дворика я выберусь через стройку. Там проход. Затем— в Уругвай. Только вот в кармане жалкие гроши. Внизу на стройке работало всего двое рабочих. План созрел мгновенно. На двух клочках бумаги карандашом написал текст: «В Кларин» или «Ля Расон» ^[42] (бумагу и карандаш оставил Охеда во время радиоприема). «Советский гражданин В. Мар­тынов незаконно похищен и содержится под стражей по адресу такому-то. Прошу помочь».

Был в этом смысл или не было? Признаюсь, скорей всего это был просто акт отчаяния. Возможно, безрас­судный. Но если бы в прессе (а пресса там независи­мая) появился этот текст, то наши наверняка обратили бы внимание и запросили Центр о том, кто такой Мартынов, а там поняли бы, что «Весты» «загремели». Просто ничего другого в тот момент мне не пришло в голову, а действовать надо быстро. Бездействие смерти подобно. Близился вечер. Я завернул тексты в имевшиеся у меня банкноты достоинством в один песо (поездка в автобусе в то время стоила, как мини­мум, десять песо), вложил туда для веса по кусочку штукатурки, которую отковырнул снаружи от стены под подоконником. Каждый пакетик зашпилил булав­ками, найденными в шкафу. Оглядевшись, сначала в открытое окно метнул кусочек штукатурки без «на­чинки», чтобы рассчитать траекторию. Штукатурка, описав в воздухе дугу над стройкой, шлепнулась на проезжую часть улицы за стройкой вне пределов видимости. Просматривалась лишь дальняя часть улицы. Та же часть ее, куда упадет послание, мне не видна. Выжи­даю. Охранники играют в карты. Вот идет пожилая дама с собачкой. Не подходит. Вот два пенсионера в черных беретах. Не годится. Вот одинокая девушка. Опять не то. А вот эти, может, подойдут: два парня и три девушки, с виду студенты, жестикулируя и о чем- то споря, не спеша приближаются к тому месту, где должен упасть мой необычный снаряд. Оглянувшись на открытую дверь, я размахнулся и метнул. Малень­кий сверток, описав крутую дугу, пролетел над строй­кой и почти отвесно упал, по-видимому, прямо под ноги юной компании. Подняли они мое послание или нет, я не видел. По жестяной кровле пристройки к строящемуся зданию ходил молодой смуглолицый рабочий в оранжевой каске. Он перетаскивал какие-то рейки. Рабочий! «Пролетарии всех стран, соединяй­тесь!» Разве не проявит он боевой солидарности по отношению к представителю Советского Союза? Если, конечно, он умеет читать. «Ну давай, пролетарий, не подведи!» Я бросил сначала кусочек штукатурки, кото­рый с грохотом разорвался прямо у него под ногами, ударившись о крышу. Он остановился и поднял голо­ву. Увидел меня. Я сделал ему знак рукой, изобразил пальцами решетку и метнул вторую записку. Она упа­ла рядом с ним. Он поднял сверток и в недоумении посмотрел на меня. Я жестом показал ему, чтобы он развернул сверток и прочитал текст записки, что он и сделал. Умеет читать.

Кивнув в знак того, что понял, о чем речь, он ушел, так как был уже конец рабочего дня. А в со­седней комнате слышались голоса охранников. Они в это время смотрели футбол и бурно реагировали на события на стадионе. Они уже привыкли ко мне и не были столь строги, как в первое время. Да и старшим группы в тот день был мой старый зна­комый — тот самый мордастый следователь, который проводил первый допрос.

Я приготовился к возможной реакции на мои по­слания. Каждое из них скорей всего даст мне же по голове, уж в этом я не сомневался. Бумерангом. Что- то будет! Может, хоть один из них да сработает. Да, достанется мне на орехи. Ох достанется! Потеряю доверие. К черту доверие! Главное— дать знать в Центр, что мы за решеткой. Близился вечер. Ничто не предвещало бурю. Постоянно велись телефонные переговоры. Вот прозвенел звонок входной двери, и вскоре предо мной предстал щуплый, на вид благо­образный человек среднего роста, лет пятидесяти, с ак­куратно подстриженными нафабренными усами, с го­лубыми глазами, румяными подагрическими щеками и хорошо ухоженной, волнистой шевелюрой, в кото­рой пробивалась седина. И сам он был таким чистень­ким и аккуратным. Манеры его были мягкими и вкрад­чивыми. Нас оставили вдвоем.

—   А вы знаете, у меня нет желания говорить с вами по-русски,— отвечал я ему по-английски. - Вы что, из НТС ?

—    Ну что же,— осклабился он, показывая желтые прокуренные зубы,— не хотите говорить по-русски, давайте по-английски. Никаких проблем. Нам ведь все равно предстоит с вами работать, хотите вы этого или нет. У вас просто нет другого выхода, кроме как сотрудничать с нами.

—    С кем это— с вами? Не знаю, кого вы пред­ставляете.

—   Но у вас же все равно нет выбора,— ответилон.— Не все ли вам равно с кем?

—   Ошибаетесь, сэр. Выбор есть. Я откажусь с вами работать, вот и все. Меня взяли они. С ними и буду работать. А вы... Кто вы такой?

—   Ну, предположим, я международный предста­витель.

—   ООН, что ли? Или может Си-ай-эй ^[43].

—    Как вам будет угодно.

—   А-а, ну так бы сразу и сказали: я — человек ЦРУ.

—   А вы, наверное, подумали, что какой-нибудь белогвардеец?

—   Да. Именно это я и подумал. Вы похожи на белогвардейца времен гражданской войны. Нафтали­ном, знаете ли, попахивает...

—   Я даже не русский, если хотите знать. Я — грузин. Ну так как, может быть, мы все же приступим к делу? — спросил он, дружески улыбаясь.

В этот момент в квартире раздался звонок.

—    Валяйте,— сказал я.-- Чего уж там. А не вы­пить ли нам для начала за знакомство? (Надо было хоть как-то выиграть время, да и за выпивкой можно узнать кое-что о твоем собеседнике.)

—    Боюсь, что я буду вынужден вас покинуть,— сказал он несколько смущенно, без улыбки.— Там у них какие-то осложнения. Но мы с вами еще уви­димся.

—   До свидания, сэр. Сожалею, что наше первое знакомство оказалось столь кратким.

Убрав в свой кейс магнитофон и бумаги, которые он принес с собой, Пепе спешно удалился. Вскоре в комнату ворвался мордастый. Он был вне себя от ярости. Он свирепо размахивал перед моим лицом огромными кулачищами, брызгал слюной и кричал, что я еще у него поплачусь за мои штучки. Что сюда, чего доброго, сейчас явятся террористы и взорвут нас всех ко всем чертям. Что я не ведаю, что творю. В конспиративной квартире царила паника. Они выве­ли меня в гостиную и снова надели наручники, набро­сив на руки плащ, и мы быстро пошли по коридору к лифту, который уже был на подходе. Когда вошли в лифт, мордастый размахнулся, чтобы ударить меня в ухо, но сдержался, пообещав снова, что он еще со мной поговорит.

—   Зачем вы это сделали?! — спросил другой со­трудник.— Ведь нас всех могли угробить! Вы же зна­ете, что террористы вездесущи, у них кругом свои люди, в том числе в редакциях газет.

—    Не надо преувеличивать,— отвечал я.

Впоследствии я узнал, что те студенты подняли мое послание и отнесли записку в газету, но военный цен­зор, действовавший при военном режиме, забрал у ре­дактора сообщение и тотчас позвонил в СИДЭ. Рабо­чий же, поймавший мое послание на крыше, в знак солидарности отдал записку первому попавшемуся по­лицейскому, и тот вместе с офицером из комисарии пришел на конспиративную квартиру выяснить, в чем тут дело. Да, зря я, наверное, затеял эту кутерьму. Игра моя лопнула. Как это все теперь будет? (Сейчас я думаю, что сглупил. Ведь это мне ничего не дало. Результат — ноль.)

В полном молчании мы спустились в подземный гараж. Меня впихнули в машину и повезли, позабыв даже завязать глаза. Я с удовольствием наблюдал за уличным движением. Через час машина остановилась у какой-то комисарии в Большом Буэнос-Айресе, и ме­ня тотчас препроводили в дежурную часть. Подчерк­нуто строгий молодой офицер, видно только что из училища, ввел меня в ярко освещенную комнату, велел раздеться догола, прощупал всю мою одежду. Я молча стоял, поеживаясь от холода. Сквозь приоткрывшуюся дверь просунулась знакомая толстая рожа полицейско­го, который когда-то служил в комисарии напротив нашего бара.

—   А-а, голубчик, попался! — злорадно хихикнул он.— Поделом тебе! Нечего было с нас столько драть за кока-колу! За это тебя и посадили!

—   Все хорошие люди рано или поздно попадают в тюрьму,— отвечал я ему.

—   Вон отсюда! — рявкнул на него офицер, и дверь захлопнулась.— Молчать! — это уже он на меня.

Меня впихнули в крохотную одиночную камеру. На цементном полу лежал грязный тюфяк. Было тем­но и смрадно. Пришел человек, назвался врачом. На­гнувшись к зарешеченному окошечку в двери, спро­сил: — Жалобы есть?

—    Нет.

—   К вам применялись методы физического или психического воздействия?

—   Нет.

—   А кто вы будете?

—   Русский шпион, говорят.

Он отшатнулся, словно его палкой огрели, ошалело посмотрел на меня, и, повертев пальцем у виска, стре­мительно ретировался. «Чокнутый какой-то»,— услы­шал я его слова за дверью.

По проходу вдоль камер слонялся плотно сбитый коренастый паренек лет двадцати, с татуировкой на руках. Он прошелся несколько раз мимо моей камеры, с любопытством поглядывая в мою сторону. В руках у него был матэ, которым он угощал заключенных, сидевших, как и я, в одиночках.

—   Эй, ты! — позвал он меня, остановившись на­против.— Поди сюда!

Я подошел к окошечку.

—    Хочешь матэ?— И он протянул мне баночку с зеленым настоем, который надо было высасывать через трубочку, сделанную из корпуса шариковой ручки. Поборов в себе брезгливость, протер кончик трубочки слюной и полой пиджака, я потянул в себя зеленоватую сладкую теплую жидкость. Страшно хотелось пить. Матэ утолял жажду. Это ведь как зеленый чай.

—    На вот тебе кусок хлеба,— сказал он,— до утра ничего не дадут.

—    Спасибо,— сказал я, беря хлеб.

—    Слушай,— обратился он ко мне шепотом, при­близив вплотную лицо к окошку и сверкая глазами.— Ты и вправду русский шпион или лапшу на уши ве­шаешь?

—    Да не знаю я... Зацапали вот, сам не знаю за что.

—    Ну, мне нет дела, чем ты там занимался, но ты здесь, а сюда и хорошие люди попадают. Вот, видишь мои руки? — И он показал мне многочисленные мел­кие шрамы на запястьях обеих рук.— Эти суки пытали меня «пикантной электрикой» несколько суток. Приня­ли меня за кого-то другого, торговца наркотиками, что ли. Довели меня до того, что я вскрыл себе вены. В реанимации откачивали. А сейчас вот опять сюда, хотя и режим вне камеры.

—    Эк тебя угораздило! Но зачем помирать-то? Ты молод. Хорош собой. У тебя все впереди. Тебя еще девушки любить будут. Надеюсь «это-то» у тебя уце­лело?

—    Да, уцелело,— сказал он со вздохом.— Но ду­мал, что все отвалится, когда меня часами било об пол. К «этому» клеммы подсоединяли, гады. Страшная это штука — «пикана электрика». Думал, все внутренности вытрясет. Ведь колотит тебя об пол — сил никаких нет. И судороги все время. Наорался до хрипоты.

—   Ну и что теперь?

—   Завтра вот выпускают. Насовсем. Эти военные, сукины сыны, творят, что хотят. Слушай, а ты мне нравишься. Ты, видать, и впрямь не робкого десятка. Если хочешь что передать на волю, держи вот каран­даш и бумагу и напиши. Завтра передам.

—   Давай,— сказал я.

Оглядевшись, он быстро сунул мне через решетку клочок бумаги и огрызок карандаша.

Написав адрес няни, сообщил следующее: «Дорогие сеньора Т. и сеньорита В. Нас всех по недоразумению посадили в тюрьму. Дети очень страдают. Если хоть что-нибудь сможете сделать для нас, будем очень бла­годарны». (Если провокатор, то это ему ничего не даст. Если честный человек, то, может быть, в случае судебного процесса, что не исключалось, хоть кто-то позаботится о детях, чтобы они не попали в приют.)

Впоследствии я узнал, что и это мое послание дошло до адресата и что дочь няни (а она была глубоко верующей католичкой) ходила на прием к са­мому епископу и, объяснив ситуацию, просила, чтобы ей отдали детей. Епископ обещал все выяснить и по­мочь нам по мере возможности. Он обратился непо­средственно в канцелярию президента. Там связались с управлением полиции, после чего епископу было сказано, что речь идет о деле государственной важнос­ти, что сам президент страны в курсе этого дела, и от себя лично он просил передать этому епископу, чтобы тот о детях не беспокоился, так как они хорошо устро­ены и с ними ничего плохого не случится. Для меня это последствий не имело. А узнал я об этом из разговора с охранником месяца полтора спустя.

Прошла ночь. И прошел день. Никто не беспокоил. Вторые сутки ничего не давали есть. Эко напугали! Во время войны целыми месяцами сидели на осьмушке хлеба и воде. К тому же есть совершенно не хотелось. Вечером за мной пришли. Ввели в кабинет. За столом сидел Оскар (так звали моего мордастого). Чувство­валось, что он все еще был крайне зол на меня. На столе у него лежали бумаги, среди которых узнал и свои листки с описанием тайников и условиями работы с ними. Их нашли при обыске. По привычке, давно выработавшейся у меня, я стал быстро счи­тывать текст документов, лежавших перед Оскаром. Я понял, что в квартире до сих пор идет основа­тельный обыск.

—   Ты что еще тут подглядываешь?! — рявкнул на меня Оскар, закрывая бумаги.

—    Но я ведь кое-какое отношение имею ко всему этому,— сказал я, обдумывая прочитанное. Смоде­лировал ситуацию: кое-кому из шефов СИДЭ не тер­пелось поскорее получить хоть какой-нибудь ощути­мый результат, и они готовили провокацию, осно­ванную на проведении тайниковой операции. Ведь через этот тайник я должен был передать отчет в Центр. Но связник к тайнику выйти не может. Во-первых, я ведь в это время должен был находиться в Чили или в Штатах; а во-вторых, в описании тайника не было описания сигнала, а было лишь сказано «Сигнал как обычно».

Если, несмотря на это, провокация с тайником все же состоится, то по крайней мере Центр узнает о нашем аресте и прервет радиопередачи, продолжение которых в наш адрес, не зная о нашем положении, чревато весьма тяжелыми последствиями. знал, что к тайнику обычно выходит кто-нибудь из местной легальной резидентуры и он прикрыт советским пас­портом. Его просто выдворят из страны, и этим дело кончится. Я же, возможно, получу некоторый кредит доверия со стороны противника и смогу более успешно продолжать дальнейшую игру. Но главное! Главное — это сообщить Центру о нашем провале.

—    Какого размера должен быть контейнер? — спросил Оскар, показывая несколько обрезков дю­ралевых и железных трубок. В одном из таких кон­тейнеров я должен был передать свой отчет в не- проявлепной пленке.

Я указал на трубку из железа. От нее будет легче избавиться, если связник все же придет к тайнику и попытаются его схватить. Будущее покажет, что я не ошибся.

—   Так какой сигнал вложения закладки в тайник?

—   Две перечеркнутые горизонтальные черты мел­ком.

—    Размеры?

—    Примерно три сантиметра. (Сигнал этот был старый и уже давно отменен.)

—    А как ты смотришь, если мы вызовем твоего связника на явку?

Я пожал плечами:

—    Вызывайте, я же вам указал сигнал (как я уже говорил, сигнал этот означал «опасность»).

—    А он тебя знает в лицо?

—    Наверное, знает. Ему могут показать мою фото­графию. (Это я уже сфантазировал. Как правило, в ли­цо нелегала никто не знает, а для опознания есть опознавательный признак и пароль.)

—    А если пойдет кто-нибудь другой вместо тебя?

—    Он просто не подойдет. Ведь он же меня знает в лицо или по фотографии.

—    А если подберем похожего на тебя?

—    Попробуйте. Посмотрим, что у вас получится.

—    А если пойдешь ты сам?

—    Могу пойти,— сказал я, усмехаясь.

—    А связник твой кто, «нелегал» или «легал»?

—    Всяко бывает. Может, тот, а может, другой.

—    Только ты не думай, что тебе от нас удастся удрать, если пойдешь сам. Мы перекроем все улицы и перекрестки.

—    Мелко задумано. Мелко.

—    Не твоего ума дело.

—    А вот грубить не надо...

Он свирепо глянул на меня и ушел.

Еще одна ночь и один день. Нервное, напряжение притупило чувство голода. За все время вся еда — лишь чашка чаю да кусок хлеба.

Вечером на третий день за мной пришли. Надели наручники. Снова темные очки и вата на глаза. Ехали более часа. В самом конце пути удалось краем глаза разглядеть номер шедшего навстречу автобуса: 511. Машина остановилась в загородной местности перед воротами с овальной табличкой номера дома из белой эмали, часть которой была отбита (явно умышленно). Виднелись лишь цифры «8» и «О». Меня провели через тускло освещенный дворик и ввели в дом. Прошли по коридору. Вокруг шаги. Наконец сняли очки. Я очу­тился в небольшой комнатке, где ярко горела лам­почка ватт на 150 без абажура. Через приоткрытую дверь виднелась ванная, где лилась вода. «Будут пы­тать водой?»— подумалось мне. В дверях ванной промелькнул мой новый знакомый Пепе из ЦРУ, на ходу вытирая руки полотенцем. В это время двое охранников, один — здоровенный верзила, другой — седоватый брюнет невысокого роста, сняли наручники. Смуглолицый, которого звали Мигель, достал бинт и стал перевязывать мне запястья. Я молча наблюдал за его действиями. Затем снова надел на забинтован­ные запястья наручники. Окно было открыто, но ставень-жалюзи опущен и заклинен так, что его невоз­можно было открыть. Меня еще раз тщательно обыс­кали. Отобрали даже спичку, булавку, расческу и бумажный песо.

— А то еще превратишь что-нибудь из этого в ору­жие,— сказал Мигель и добавил жестко: — Смотри, чтобы здесь никаких этих твоих «шуточек», понятно? А то тебе будет плохо. Совсем плохо. Никаких! Нам здесь не нужно сюрпризов, и мы не хотим проблем. Больше нам от тебя ничего не требуется. Сиди тихо, и все будет хорошо. (Под «шуточками» он имел в виду мою неудавшуюся попытку переслать записки в прес­су.) И очень постарайся,— добавил он, угрожающе поигрывая полуметровой хромированной цепочкой с кольцом на конце. Такой цепочкой можно сбить с ног, накинуть удавку на шею или стянуть руки перед тем, как надеть браслеты.— А пока ложись вон на кровать и не рыпайся!— И вышел, оставив дверь открытой.

Я лег на спину со скованными руками на животе, уставившись в белый потолок. Повернуться на бок было совершенно невозможно, так как запястья сразу же начинало сжимать наручниками. Яркая лампочка светила прямо в глаза. Еще раз прогнал в уме пред­полагаемые последующие допросы. Итак: в институте учился, товарищей по учебе «списать» с товарищей по семилетке и по средней школе. Так меньше вероятнос­ти ошибиться. Не один раз придется повторять. Пре­подаватели? Ну, их-то можно указать. У ЦРУ навер­няка есть перебежчики, и меня будут проверять. Но институт наш в Ленинграде уже давно расформирован, а во вновь созданном в Москве институте из старых преподавателей мало кто остался. Разведшколу — ис­ключить полностью. Институт и сразу после него — индивидуальная подготовка, включая стажировку по прикрытию в совхозе, на автобазе. Исключить райот­дел ГБ, это ни к чему, как и дела по линии контрраз­ведки, в которых приходилось участвовать. Ну да лад­но, всего не предусмотришь. Будет видно по ходу дела. Дверь отворилась.

—    Пошли! — сказал рослый охранник с кольтом за поясом.

Меня ввели в просторное, довольно ярко освещен­ное помещение, где потолком служила высокая крыша. Пол выложен плитняком. Два окна и дверь, очевидно выходившие в сторону улицы, плотно закрыты дере­вянными подъемными шторами, сами же окна откры­ты. Двери, выходившие в другие помещения, также плотно закрыты. Когда одну из них открывали, оттуда проникал запах жареного мяса. В комнате двое охран­ников, седовласый сеньор со сталинскими усами по имени Гомес, полковник СИДЭ, с которым я познако­мился еще в ночь ареста. Это мне после поведал Мигель. Вошел Пепе. Стол был накрыт на семь пер­сон. Меня усадили на «почетное» место в центре. Все были в хорошем настроении, шутили между собой. А я так и сидел с руками, скованными наручниками.

—    Хотелось бы сначала помыть руки и снять вот это,— сказал я, указывая на свои руки.— Что же я, вот так и буду сидеть, смотреть, как вы тут ужинаете.

—    Если будешь себя хорошо вести, то снимем,— сказал Мигель, ухмыляясь. Он достал из кармана ключ, снял с меня наручники и отвел в ванную. Сам был в суконных коричневых широких шароварах га- учо, заправленных в хромовые черные сапоги гармош­кой и в клетчатой ковбойке.

Вскоре мы вернулись. Посреди стола водрузили пятилитровую «дамахуану» с красным вином, сифоны с водой. Внесли жареное мясо, цыплят, салат, сыр и фрукты, белый хрустящий хлеб. Мало-помалу завя­залась беседа. О футболе, о политике. Жарко пылали дрова в камине, прогоняя сырость. «Ну, ясно,— думал я.— Это методы ЦРУ, но никак не СИДЭ. ЦРУ заин­тересовано во мне». (Позже через Мигеля я узнаю, что арест произошел по заказу и под непосредственным руководством ЦРУ.)

По окончании трапезы пили традиционный матэ. Пепе испанского не знал и принимал участие постоль­ку поскольку. Ему было неинтересно с нами, и он вскоре ушел спать. Мигель взял руки гитару и запел песню о том, как один бедный гаучо-бродяга ехал-ехал в Чили, да так и не доехал, и куда он подевался, до сих пор никто не знает. И он весело подмигивал в мою сторону, намекая на мою несостоявшуюся поездку в Чили. Он спел еще несколько песен из аргентинского фольклора и конечно же танго. Голос у него был хрипловатый, но приятный.

—    И что же у вас там, в России, нет частной собственности?— спросил полковник Гомес, потяги­вая красное вино из стакана.

—    Частной нет, личная— есть. Квартира, дача, машина.

—    Ну а вот я, например, приеду в Россию и хочу купить землю, построить ранчо, разводить на нем бычков на мясо, как вот у нас здесь в Аргентине. Смогу я это сделать?

—    Нет, вы этого сделать не сможете. Земля у нас принадлежит государству и в частные руки не продает­ся. Земля, которую занимают колхозы, тоже принад­лежит государству.

—    И что я не могу к вам приехать, купить какой- нибудь ваш развалюху колхоз и показать вам, как надо вести хозяйство?

—    У нас это невозможно. У нас же социалистичес­кая система, в отличие от вашей.

Далее мне пришлось сделать небольшой экскурс в теорию социалистического развития. Охранники слу­шали внимательно. Гомес же — с иронической улыб­кой.

—    Ну ладно, пора идти.— Он встал из-за стола.— Смотри, ты тут моих парней не распропагандируй,— сказал, улыбаясь в седые усы.

—    Я думаю, они достаточно иммунизированы про­тив идей социализма. Или я ошибаюсь?

—    Мы вот поселим тебя с семьей где-нибудь в про­винции Ля-Рьоха, дадим тебе домик с хорошим клоч­ком земли, тогда узнаешь, что такое частная собствен­ность,— сказал Гомес на прощанье.

Полковник уехал. Охранники ушли в караульное помещение смотреть по телевизору футбол. Мы ос­тались вдвоем с Мигелем, который уже был изрядно навеселе.

—    И чего ты там забыл, в этом Чили, э? — спросил он с усмешкой, прищурившись.

—   Да вот, надо было помочь Альенде победить на выборах.

—    Он бы и без тебя разобрался, что к чему. А вот если бы ты туда не рыпался, тебя бы, может, до сих пор не арестовали?

—   Отчего же? Арестовали, потому что я собирался в Чили? Даже не зная, чем я там буду заниматься?

—    Я тебе скажу, только строго между нами, и то лишь потому, что ты не наш, ты считай — янки. И ты у меня вызываешь симпатии. Нас они используют только для охраны и для других темных дел. Я с пол­ковником Гомесом накоротке, так вот он мне сказал, что информация на тебя пришла от американцев. Они и руководили всей операцией, сидели в соседней ком­нате, когда тебя впервые допрашивали, понял? А те­перь сам домысли, отчего все это с тобой приключи­лось. Ты ведь умный, поймешь, что к чему. Не мне тебя учить.

—    А чего же вы так поторопились?

—    Боялись, что ты уедешь в Чили, а там только тебя и видели. Думали, что ты собирался бежать. Нам даже не разрешили вести за тобой слежку. Сказали, что ты профессионал и «наколешь» нас с первого разу. Мы, собственно, о тебе вовсе ничего и не знали, кроме того, что ты русский шпион. Это нам американцы сказали. А теперь я тебе снова надену наручники — таков приказ, и ты иди себе спать.

Спать было крайне неудобно. Лежать можно было только на спине. Мешали наручники. Яркий свет, от­ражаясь от белого потолка и стен, бил прямо в глаза. Время от времени в течение ночи в дверь заглядывали охранники. За всю ночь почти не смыкал глаз, В голо­ву лезли разные мысли. «Русский шпион! Забрали без всяких жену и детей. Для оказания давления, конечно. Значит, знали точно, с кем имеют дело. Неужели пре­дательство? Похоже. И все же не верится. Да. А я-то вначале полагал, что этот Пепе появился только лишь потому, что я собирался работать против Штатов. А здесь, если верить этому Мигелю, информация о нас пришла из ЦРУ? Утечка из Центра? А почему этот Мигель так со мной откровенен? Хотя в присутствии остальных он разыгрывает из себя сурового охран­ника, демонстративно поигрывая своей хромирован­ной цепочкой. «Для чего эта цепочка?»— спросил я его. «При помощи этой цепочки легко обезвредить любого преступника»,— отвечал он. И все же, почему он мне это рассказывает? Антиамериканские настро­ения? (Впоследствии это предположение подтверди­лось. Мигель, будучи националистом, действительно терпеть не мог американцев, которые, как он считал, потихоньку оккупируют его страну, проникая во все поры, и в первую очередь в силовые структуры, одной из которых является СИДЭ.) Да, значит, вот откуда ветер дует. Если теперь мной будут заниматься только цэрэушники, то они будут делать это с полным пра­вом, поскольку наш арест произведен с их подачи. Так вот куда все время бегали Охеда и Оскар во время первого допроса! За стенкой сидели цэрэушники, кото­рые руководили допросом, сами избегая до поры до времени показываться мне на глаза. И вот теперь, после моего признания, они и появились в образе этого Пепе-грузина. Как сообщить в Центр о своих подозре­ниях. Кто? Где? Когда? Похоже, похоже. О дорожном происшествии с девочкой ни слова?! По-видимому, даже не слышали об этом. А говорят, что долго следи­ли за мной. Ну что же, доживем до утра, а там видно будет. Утро вечера мудренее. Даже в моем положении. Но мысль о том, что в Центре затаился враг, сверлила мозг, не давала покоя, приводя меня в угнетенное состояние. И все же это ведь из области предположе­ний»,— думал я, перебирая в уме немногочисленные контакты в Центре.

Наутро сняли наручники и бинты. Из дома принес­ли мою пижаму темно-красного цвета с черными цве­точками, велели в нее переодеться. На ноги принесли шлепанцы.

— Ну вот, видишь, какой ты красный теперь. Со­всем красненький стал! — приветствовалимое появление в красном одеянии.— А главное, в та­кой одежде далеко не убежишь,— сказал один из них.

—   А чего мне бегать, коли мне и тут неплохо,— отвечал я.

После завтрака, состоявшего из кофе с молоком и булки с маслом, Пепе наконец приступил к делу. Вначале он предложил мне все описать письменно, но я категорически отказался писать что-либо, равно как и говорить с ним по-русски, и поэтому беседа велась только на английском языке. Биографические данные, учеба, подготовка. Разбор моих записных книжек, в ко­торых были сотни имен и адресов моих клиентов, и столько записей, что сам черт ногу сломит. Каждый штришок, каждая закорючка подвергались тщатель­ному анализу. Приходилось всему давать объяснения. Например:— Вот этот Линдерматер. Как вы с ним познакомились?

—    Ну, приходил он к нам в бар. Большой весель­чак и затейник. Быстро вошел в компанию с Крамера­ми. Несколько лет, пока мы держали бар, был другом нашей семьи. Ни одна пирушка не обходилась без его участия. По духу неонацист. С его помощью мы позна­комились еще с несколькими наци.

—    Вы на него давали характеристику в Центр?

—    Что за вопрос? Мы давали характеристики на всех лиц, встречавшихся нам здесь. А их были десятки.

—   Так это все же нейтральная связь?

—   А вы что думаете, мы станем вербовать всех подряд? Что-то вы нас недооцениваете.

И так далее, в том же духе...

—    Нейтральная связь?

—    Конечно, нейтральная.

И только на двух я позволил себе сосредоточить внимание Пепе. Оба были клиентами бара, и оба, насколько я знал, покинули страну, причем один из них уехал в США, другой — в Испанию. Но я знал, что по своим личным данным такие люди нашей разведке не подходят. Самое удивительное, что поиски ЦРУ этих людей не увенчались успехом. Они куда-то запропасти­лись, и это обстоятельство их чрезвычайно заинтересо­вало. После обеда и короткого отдыха— снова за работу. И так — до самого вечера. И все последующие дни. В воскресенье Пепе брал себе отдых.

За ужином появился Охеда. Поужинав с нами, он установил на столе наш приемник «Браун» и маг­нитофон, за стол уселись охранники, двое из них встали за моей спиной. Я надел наушники и вскоре услышал позывные Центра. Пепе также наблюдал за моими действиями. Листочки с шифрами Охеда теперь аккуратно отглаживал сам, снимал копию и только лишь после этого отдавал мне на дешиф­ровку. Под взглядом охранников я приступил к рас­шифровке радиограммы.

В шифровке, однако, не было ничего фатального. Она гласила примерно следующее: «Весту», «Весте». Ваш сигнал в Сантьяго не поняли. Выехал ли «Вест» в Чили? Просим сигнал о прибытии в Сантьяго «Вес­та» продублировать». Далее следовало несколько не­значительных фраз.

«Да,— думал я,— видно, в ЦРУ деньга не зря платят. Они предугадали, что сигнал, который я им выдал, мог означать «опасность», и поставили какой- то свой сигнал, который ничего не обозначал, и тем не менее «мечту» наши «сняли». Прошло уже более неде­ли, а Центр все еще находился в полном неведении о том, что с нами случилось. Что делать? Ведь любая следующая радиограмма может означать катастрофу. Могли дать адрес, явку, какое— нибудь имя... Как прервать эту игру? Американцы, по-видимому, ведут параллельную запись передач из Центра». Пока прово­дил дешифровку, мне стало жарко, на лбу выступили капельки пота, и наверное, прибавилось седых волос на голове. К счастью, в тексте ничего лишнего.

Передав шифровку Пепе, я встал из-за стола, чтобы хоть немного размяться. Охранники следили за каж­дым моим движением. Прошелся по комнате, придер­живая сваливавшиеся штаны. За неделю я, похоже, изрядно потерял в весе, да и ремень от брюк у меня отобрали.

Наутро в гостиной, где мы так мило беседовали с Пепе, меня ждал еще один человек, с виду настоящий американец, высокий, поджарый, спортивного тело­сложения, лет сорока пяти, одетый в толстый свитер цвета морской волны и джинсы, обутый в добротные ботинки на толстой каучуковой подошве. Он сидел в углу комнаты, закинув нога на ногу, и изучающе разглядывал меня. «Еще один цэрэушник,— подумал я.— И лицо мне его знакомо».

Память мгновенно подсказала: «За две недели до ареста этот сеньор обратился ко мне по-английски, когда я шел по своим делам по авениде Флорида в центре Буэнос-Айреса. По-моему, он спросил, как пройти к гостинице «Президент».

—    Меня зовут Густаво,— представился он хрип­ловатым голосом на английском языке.— Могу вам сообщить, что ваша жена и дети живы и здоровы. Они живут на загородной вилле и всем обеспечены. И все бы ничего, но нам хотелось бы, чтобы ваша жена была более разговорчивой. Более того, она вообще не хочет с нами беседовать.

—   А может, собеседник ей не нравится?

—   О да, конечно!— улыбнулся он.— Возможно, вы правы. А скажите, почему ваша жена думает, что вас кто-то предал? (Вот это да! И у нее появились мысли о предательстве!)

—   А вы у нее спросите.

—    И все же, мне хотелось бы знать ваше мнение по этому поводу.

—    Может, кто-то и предал. Откуда мне знать? Все может быть. Разве у вас такое не бывает?

—    Бывает. И тем не менее?

—   Скорей всего, у нас самих где-то был прокол. Может быть, это связано с последней поездкой жены в Европу.

—    В Россию, вы хотите сказать?

—    Ну да, в Россию. Домой.

—   А она вам ничего не говорила о каких-либо своих подозрениях относительно Европы?

—    Нет, не говорила.

—   Она что же, не заметила, что ее вели через всю Европу? Или она у вас недостаточно опытна?

—   Значит, не заметила. А может, и опыта малова­то. Ведь она же не профессионал. Она — привлеченная.

—   И что же, вы дома никогда по-русски не раз­говаривали?

—    Это исключено.

—    Ну а скажем, на улице, в машине?

—    Нет.

—      И что, гак уж никто из ваших друзей не до­гадывался, что вы русские?

-      Похоже, что нет.

А может, они вам просто об этом не говорили?

-      Вполне возможно.

—      О каком сигнале идет речь в полученной шиф­ровке?

-       Ну, я же вам сказал, какой сигнал нужно ставить в Чили. Откуда мне знать, что вы там нарисовали?

—  Да, наши люди, наверное, напутали и поставили не совсем то, что надо.

—  Да вы вообще там, похоже, просто раздавили кусочек мела и думаете, что к вам кто-то после этого выйдет.

—  А вы уверены, что вы нам дали правильный сигнал?

—    Это уж ваше дело, верить мне или нет.

—  Но согласитесь, что ваше поведение там, на конспиративной квартире в высотном здании, никак не способствует нашему взаимному доверию.

В ответ я лишь пожал плечами. Он помолчал.

—  А скажите мне вот что: разве у вас не был предусмотрен какой-либо сигнал на случай ареста? Я полагаю, что Центр до сих пор не знает о том, что с вами случилось.

—  Ошибаетесь. Центр, по-видимому, уже знает об этом.

—  Каким образом? Откуда?

—  А вы были на нашей квартире?

— Разумеется.

—  Так вот. На кухне окно скользит по дюралевым направляющим. В определенные дни, в определенное время окно должно быть приоткрыто на одну треть, что означает: «Все в порядке».

—  А если оно закрыто в этот день?

— Тогда это сигнал, означающий «опасность».

Густаво задумался.

—  Окно действительно было закрыто. Но, пред­положим, Центр таким образом узнал о вашем аресте. Почему же он продолжает радиопередачи?

—  Чтобы нас поддержать. Вы же видели, что Центр обращается ко мне по кличке «Олег», тогда как мой псевдоним — «Вест». Так вот, обращаясь ко мне по этой кличке, Центр дает мне знать, что ему из­вестно о том, что с нами произошла «маленькая неприятность».

Густаво снова задумался. От себя добавлю, что все вышеописанное было импровизацией от начала до конца. Я знал, что «Веста» окно на кухне закрыла. А моя настоящая кличка действительно была «Олег», а псевдоним «Весты» — «Олегова». И никакой догово­ренности с Центром на случай ареста у нас, к сожале­нию, не было. Но похоже, что аналитики из ЦРУ разгадали эту мою туфту, так как Густаво к этому вопросу с окном и с кличкой больше не возвращался.

—   Скажите, а вы не были знакомы с Логино­вым? — вдруг спросил он.

—   Нет, не был. Знаю из прессы, что он провалился в ЮАР.

—    А почему, как вы думаете?

—    Газеты писали, что из-за того, что ему вздума­лось зачем-то фотографировать старую тюрьму, а там это возбраняется.

—    И что вы думаете по этому поводу?

—   Думаю, что все это чушь. Я думаю, что его арестовали по наводке.

Густаво перевел разговор на другую тему.

О молодом нелегале Логинове сообщалось в прес­се: «Впервые советский шпион пойман в ЮАР!» Он был арестован якобы по уже указанной мной причи­не — фотографирование тюрьмы. Логинов был один, без семьи. Почему он признался, что он нелегал, мне не было ясно. Возможно, к нему применялись какие-то методы воздействия. Центр каким-то образом сумел вызволить его из тюрьмы. Впоследствии он работал преподавателем в одном из вузов Ленинграда.

Вскоре Густаво распрощался и уехал.

После обеда, когда Пепе удалился в свою комнату отдыхать, Мигель поведал мне кое-что о Густаво:

—   Это тот самый янки, который руководил всем твоим делом. Это он тогда сидел в соседней комнате в комисарии, когда тебя допрашивали сразу после ареста.

—    Ну и как он?

—    Нормальный. Щедрый. Подбрасывает нам ино­гда «зелененьких». Вообще-то их здесь много, цэрэуш­ников. Порой, кажется, что по одному за каждым деревом. В Штатах у него остались жена и дети. С же­ной он разведен. Живет один.

—    Он что здесь, самый главный?

—    Нет. Главный у них Карлито. Рыжий такой, злой и вредный. Он тоже был там, в комисарии, вместе с Густаво в ночь ареста. Да и у твоего дома он был вместе с нами, контролируя всю операцию.

...Прошло несколько дней. Сменился наряд. Один из охранников явился в моей куртке. Он сказал, что у него есть яхта и что в моей курточке ему будет очень удобно с ней управляться. Старшим наряда был Охе­да, мой старый знакомый. К ужину снова подошел полковник Гомес. После трапезы он опять затеял со мной дискуссию по вопросу о частной собственности на землю. Он мне пытался доказать преимущества частного владения землей, фермерского ведения хозяй­ства. Я же доказывал ему преимущества нашего колхозно-совхозного социалистического производства. Разумеется, сегодня мои доводы кажутся мне смешны­ми, но ведь в 1970 году с производством сельхозпро­дуктов у нас в стране дело обстояло несколько лучше, чем сейчас, и мне было чем крыть. Советская власть давала простому пароду гарантированную работу, со­циальную защищенность, бесплатное образование и здравоохранение, практически бесплатное жилье.

Дискуссия была довольно острой и в то же время забавной. Присутствовавшие при этом охранники с ин­тересом слушали мою лекцию о социалистическом образе жизни и способе ведения сельского хозяйства в условиях социализма. Но мой главный оппонент в споре о преимуществах двух систем, полковник Го­мес, оказался на высоте, умело защищая свой строй. Каждый из оппонентов остался при своем мнении.

Через несколько дней снова пришел Густаво. Пере­говорив о чем-то с Пепе, он сел за стол рядом со мной и спросил:

—   Скажите, у вашей жены и вправду была нор­ковая шуба?

—   Да, была. А что, шубы этой уже нет?

—   Об этом поговорим позже. Какая аппаратура у вас имелась, кроме радиоприемника «Браун» и маг­нитофона «Sony»?

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—    

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—

—  

—   

—  

—  

—  

—

—  

—  

— 

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

— 

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—    

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—  

* * *

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—    

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—    

—    

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—     

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—   

* * *

—  

—   

—   

—    

—  

—  

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—   

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—   

—  

—   

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—   

На следующий же день я пришел в отдел кадров ДП, где заполнил анкету. В графе «партийность» от­метил, что беспартийный. В графе «имел ли партийные взыскания»— не имел, поскольку беспартийный не может иметь партийные взыскания. Думаю, что меня вряд ли приняли бы на работу даже столяром, напиши я всю правду. Ведь учреждение, куда я поступал, было сугубо партийным, и не просто партийным, а иде­ологическим центром всей Москвы, и там не место людям, изгнанным из партии. Таким , образом, я стал столяром, в обязанности которого входило практичес­ки все, что требовало ремонта как по столярной, так и по слесарной части, все, что касалось эксплуатации здания. Кое-что я, конечно, знал и умел, но ко многому

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—  

—  

—  

—   

—    

—   

—   

—   

—   

—  

—   

классифицируется, живой изменник родины, пригово

—   

—   

—  

—   

—   

—  

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—  

—   

—  

—   

—   

—   

—   

—  

—   

Примечания

1

СИДЭ — Сервисно дс Информасьонсс дель Эстадо — служ­ба информации государства, спецслужба Республики Аргентина.

(обратно)

2

Гарбуз — тыква, которую дарят в знак отказа пришедшему свататься жениху (украинский обычай).

(обратно)

3

Заказной рейс, как правило, обслуживаемый самолетами ВВС США.

(обратно)

4

«Коктейль Молотов» или «Бомба Молотов» —

(обратно)

5

«Буэнос-Айрес Дивисьон

(обратно)

6

М у ч а ч о — паренек

(обратно)

7

Пласа- площадь (исп.).

(обратно)

8

Деверь, брат мужа.

(обратно)

9

Коренной житель Буэнос-Айреса.

(обратно)

10

Главный железнодорожный вокзал Буэнос-Айреса.

(обратно)

11

Главная площадь Буэнос-Айреса.

(обратно)

12

Президентский дворец.

(обратно)

13

Ястребок—

(обратно)

14

Агуардьенте — тростниковая водка.

(обратно)

15

Альпаргатас- тапочки из джинсовой ткани на веревоч¬ной подошве.

(обратно)

16

Манисс — земляные орешки.

(обратно)

17

Традиционный аргентинский напиток гаучо, подобие зеленого чая, завариваемого крутым кипятком в специальном сосуде, сделан¬ном из маленькой, выдолбленной и высушенной грушеобразной тыковки с узким горлышком. Напиток высасывается из сосуда через серебряную трубочку с каплеобразной фильтрующей сеточкой на конце (бомбильей).

(обратно)

18

Пайсано — крестьянин, земляк.

(обратно)

19

Континентальный завтрак во всей Западной Европе, как правило, состоит из булочки и кофе с молоком.

(обратно)

20

Имеется в виду вся Европа, за исключением Британских ост­ровов.

(обратно)

21

Бобби —

(обратно)

22

Я общественный оратор

(обратно)

23

Сукин сын

(обратно)

24

(обратно)

25

(обратно)

26

Водка голландского производства.

(обратно)

27

Официант

(обратно)

28

Дело, предприятие (исп

(обратно)

29

(обратно)

30

(обратно)

31

(обратно)

32

Крупная ферма, обычно скотоводческого направления.

(обратно)

33

«Бульон королевы» — мясной бульон, заправленный сырым яйцом и зеленью.

(обратно)

34

Наш куратор от ЦРУ во время пребывания в США.

(обратно)

35

Гранха - ферма, хутор (исп.).

(обратно)

36

Гринго — чужак (лат.-амер.).

(обратно)

37

Марка виски.

(обратно)

38

Резиденция президента.

(обратно)

39

Дом под черепичной крышей, с садом, как правило, одноэтажный, с мансардой.

(обратно)

40

Хефатура — управление (от слова «хефе» — начальник (исп.).

(обратно)

41

Гуардия — часовой (исп.).

(обратно)

42

Названия популярных аргентинских газет.

(обратно)

43

Народно-трудовой союз, русская эмигрантская организация. С J А - ЦРУ.

(обратно)

44

Адрес «Грета» был подобран Центром на тот случай, если «Вест» попадет в руки противника и будет вынужден вести двойную игру. Этот вариант был отработан и являлся составной частью «отступной легенды». Любое послание от «Вестов» по этому адресу означало бы: «Мы в руках противника».

(обратно)

45

«Эскадроны смерти» действовали в Аргентине и Бразилии в шестидесятые — семидесятые годы и состояли из офицеров и сер¬жантов полиции и жандармерии, которые в свободное от основной работы время физически уничтожали прогрессивных деятелей, тер¬рористов, матерых уголовников и лиц, замешанных в убийстве полицейских. Трупы людей, уничтоженных «эскадроном смерти», находили на загородных шоссе, изрешеченными пулями и с над¬писью на груди: «Эскадрон смерти».

(обратно)

46

Пучсро-де-галькна — похлебка из курицы и овощей с обязательным компонентом — тыквой (исп.).

(обратно)

47

Чурраско — мясо, зажаренное на углях (арг.).

(обратно)

48

В описываемый здесь период О. Гордиевский действительно работал в Центре.

(обратно)

49

Согласно законам Республики Аргентины, любое лицо, родив­шееся на территории страны, на борту самолета или судна, принад­лежащего этой стране, является гражданином Аргентины.

(обратно)

50

Собачка, иди сюда!

(обратно)

51

Это американская кошка!

(обратно)

52

Управление «С» в системе КГБ работало с нелегалами. О. Гордиевский в указанное время работал в Центре именно в этом управлении.

(обратно)

53

Мясная подлива.

(обратно)

54

Центр Вашингтона.

(обратно)

55

(обратно)

56

Тогдашний Председатель Президиума Верховного Совета СССР.

(обратно)

57

(обратно)

58

(обратно)

59

Нелегал, арестованный в ЮАР в 60-е годы.

(обратно)

60

(обратно)

61

(обратно)

62

«Мартынов»— это псевдоним, присвоенный мне еще в разведшколе. Под этой фамилией я находился в командировке в Египте. Этой фамилией назвался при допросах.

(обратно)

63

Имеется в виду Председатель Комитета государственной без­опасности Ю. В. Андропов.

(обратно)

64

Чаепитие

(обратно)

Оглавление

АМЕРИКА. ЮГ — СЕВЕР

ПЕРВАЯ КОМАНДИРОВКА

НАЧАЛО ПУТИ

АРГЕНТИНА

РАССКАЗ «ВЕСТЫ»

ЕВРОПА, ЕВРОПА...

РАССКАЗ «ВЕСТЫ»

АРЕСТ

РАССКАЗ «ВЕСТЫ»

АМЕРИКА, АМЕРИКА...

РАССКАЗ «ВЕСТЫ»

ДОМА

РАССКАЗ «ВЕСТЫ»

И СНОВА МОСКВА

ПЕРЕСТРОЙКА

*** Примечания ***