выступали в сером тумане, и за ними — небо, багровое, как жерло печи. А за моей спиной, в пятидесяти шагах, эти проклятые язычники, которым плевать было на вечерний покой, собирались угнать лодку и покинуть меня одного в палатке с маленьким бочонком воды и запасом пищи всего на три дня. Я услыхал крики сзади и смотрю — они в челноке (это была, собственно, не лодка) уже отплыли ярдов на двадцать от берега. Я сразу понял, в чем дело. Мое ружье лежало в палатке, и вдобавок пуль не было, только мелкая дробь. Они, конечно, это знали. В кармане у меня был револьвер. Я выхватил его и побежал к берегу.
«Назад!» — крикнул я и поднял револьвер. Они что-то залопотали по-своему, и один ухмыльнулся — тот, что разбил яйцо. Я прицелился в другого, неукушенного (он греб), и дал промах. Оба засмеялись. Но я не считал себя побитым. Думаю: «Только похладнокровней!» И выстрелил еще раз. Пуля пролетела так близко, что он даже подскочил. Ему стало не до смеха. В третий раз я попал ему в голову, и он полетел через борт вместе с веслом. Для револьвера это был очень удачный выстрел. Пожалуй, ярдов на пятьдесят. Негр сразу пошел ко дну. Не знаю, убил я его, или он утонул подстреленный. Я стал кричать другому, чтоб он вернулся, но тот, вместо ответа, повалился ничком и ничего не отвечал. Я выпустил в него остальные пули, но без толку.
Могу сказать, положение было глупое. Я остался один на этом гнилом плоском берегу. За мною было болото, а предо мною море. После заката стало холодно, а этот чортов челнок все уплывал в открытое море. Я вам скажу, и ругал же я и этого Даусона, и все торговые фирмы, и все музеи, как только мог. И негра того я звал и кричал, пока не охрип совсем.
Одно только и осталось — плыть вдогонку, а если встретятся акулы, тем хуже. Я раскрыл свой складной нож, взял его в зубы, скинул одежду и поплыл. Как только я очутился в воде, тотчас же челнок потерялся. Но я плыл все в одном направлении и держал ему наперерез. Я надеялся, что моему негру теперь не до руля и челнок поплывет сам собою все в ту же сторону. И вот челнок опять показался на самом горизонте на юго-западе. Закат погас, и ночь быстро приближалась. Показались звезды. Я плыл, как чемпион по плаванью, хотя руки и ноги у меня ныли от усталости.
В конце концов я догнал челнок. Как только стало темнеть, в воде показались такие светящиеся искры, — знаете, фосфоресценция. У меня даже голова стала кружиться. И подчас трудно было разобрать, где звезды, а где водяные искры, и как именно я плыву — вверх головой или вверх ногами. Челнок был черен, как смертный грех, а струйки воды перед его носом сверкали жидким огнем. Я сперва опасался лезть через борт. Думаю, лучше подождать: что негр предпримет со своей стороны? Но он лежал на самом носу, по-прежнему ничком, и корма поднялась вверх из воды. И челнок плыл вперед и делал медленные обороты, знаете, вроде вальса. Я схватился за корму и потянул ее книзу, но негр не шевелился. Тогда я полез через борт, с ножом в руке, готовый к защите. Затем я сел на корме и стал ждать, что будет дальше. Челнок плыл по светящемуся морю, звезды сверкали над нами, было тихо.
Я окликнул негра по имени.
Один раз я окликнул негра по имени, но он не отозвался. Я так устал, что не хотел рисковать и приближаться к нему. И так мы оба оставались на своих местах. Я, кажется, вздремнул раза два. Только когда рассвело, я увидел, что он мертв и весь побагровел и распух. Три яйца вместе с костями эпиорниса лежали на середине челнока, а бочонок с водою, и сухари, и кофе, завернутые в номер капской[9] газеты «Аргус», лежали у его ног. Рядом с ним стояла жестянка метилового спирта. Весла не было, и грести было нечем, — разве только крышкой от жестянки. Поневоле пришлось отдаться на волю течения и плыть вперед, пока не попадется судно. Я обследовал негра, вынес обвинительный вердикт[10] змее или сколопендре и выбросил труп за борт.
Потом я выпил воды, пожевал сухарей и стал смотреть по сторонам. С такого челнока, конечно, далеко не увидишь. Мадагаскар давно исчез, и другая земля не появлялась. Один раз на юго-востоке мелькнул парус — должно быть, шкуна, — но само судно так и не показалось. Потом солнце поднялось высоко и стало жечь. Боже мой, я думал у меня мозги в голове закипят. Я пробовал окунать голову в море, потом вспомнил про капский «Аргус» и лег на дно челнока, накрывшись газетным листом. Чудная штуки эти газеты! До этого времени мне никогда не случалось прочесть газетный лист с начала до конца, но этот номер капского «Аргуса» я, кажется, перечитал раз двадцать. Жара была такая, что вся смола в челноке расплавилась и поднялись пузырями.
— Десять дней меня носило, — продолжал человек со шрамом. — Рассказывать об этом недолго, не правда ли? Каждый день походил на другой. Жара была такая, что я мог высматривать суда только рано утром и поздно вечером. После того паруса три первых дня я ничего не видел; потом, если кого и
Я окликнул негра по имени.
