догоняй!
— Лови, Кайгысыз!
Почему его прозвали Кайгысызом? Беспечальным? Похоже было, что забот и печалей ему хватало. В минуту передышки у него — сумрачное лицо, опущенные веки… Но вот снова сорвался, побежал за мячом — и будто ничего кроме игры не существует! Все мысли об игре, вся жизнь — в игре. Изо всех мальчишеских сил он боролся за выигрыш, на бегу переворачивался, пригибался к «земле или высоко подпрыгивал, метко кидая мяч.
Так метко и сильно, что вдруг сбил с ног ударом бегущего мальчишку. Тот упал и схватился за бок. Пронзительный визг разнесся по аулу. Может, и в самом деле беда? Крепко смотанный из тряпок, прошитый суровыми нитками мяч бьет очень сильно.
Игра прекратилась. Мальчишки обступили валявшегося на земле толстогубого парня. Он уже не визжал, а только всхлипывал, размазывая по румяным щекам слезы, и нудно ругал Кайгысыза:
— Я знаю, я все понимаю… Ты нарочно так стукнул… Чтобы я упал, стукнул. Подлый, нищий ты… От зависти дерешься, сирота несчастный…
Кайгысыз насупился.
— Очень ты мне нужен.
Он не хотел оправдываться.
Между мальчишками завязался спор.
— Нет, он ударил не нарочно! — с жаром кричал самый маленький.
— Правда! На то игра. Иногда так ударишь!.. А зачем плакать? Говорят, кто плачет во время игры, у того голова облезет…
— Думай, что говоришь! От такого удара может навсегда остаться след.
— Так пусть и он швырнет в Кайгысыза!
— Побоится!..
При этих словах толстогубый вдруг вскочил на ноги и изо всей силы ударил кулаком Кайгысыза. Тот не успел ответить: товарищи схватили и оттащили его. Побагровев от обиды, он вырвался из рук и кричал:
— Я расквашу его толстую морду!
Толстогубого уже подхватили под руки и поспешно уводили домой, а Кайгысыз все грозил ему кулаком.
— Все равно не уйдешь от меня. Бесишься с жиру, трус! Я могу лечь и сразу же заснуть с пустым брюхом, но не усну, пока не дам сдачи! Ты еще попадешься..
Кайгысыз вдруг и сам всхлипнул, быстро зашагал к запруде.
Там, где паслись овцы, козы, коровы, он любил отдохнуть на одиноком пне разбитой грозой и спиленной вербы. Он и сейчас нашел этот пень, уперся локтями в колени, запустил пальцы в волосы и уставился в землю… Черные, давно нестриженные пряди. Сквозь дыры латаной рубахи просвечивает смуглое тело. Загрубевшие пятки в глубоких трещинах. Когда он поднял голову и поглядел на неподвижное мельничное колесо, глаза его были серьезны, взгляд сумрачный, печальный. Что его мучило? Обида? Голод? Одиночество?
Жизнь десятилетнего паренька была незавидной. Вот уже три года он пас коров. В серый дремотный час еще до зари по всему аулу разносился звонкий голос.
— Хэ-ав!.. Выгоняйте скотину!
Если весна выпадала дождливая, и травы поднимались выше колен, покрывая долину пестрым нарядом, сытые гладкие коровы двигались очень лениво. В такой месяц и жизнь пастуха была полегче. Но когда небо скупилось, затвердевшая земля делалась похожей на сыромятный чарык, и голодные коровы становились такими тощими, что на торчащие кости можно было повесить торбу, и они метались в поисках травинки, — над судьбой пастуха, как говорится, выли собаки. Под вечер собрать коров было почти невозможно, и Кайгысызу часто приходилось выслушивать брань и проклятья, а то и получать оплеухи за то, что какая-нибудь корова сдуру забралась на посев.
И сейчас, сидя на пеньке, мальчишка то представлял себе, что пасет коров, и ругал их привычными словами: «Чтоб отсохли твои рога, чтоб на хвост твой села болячка!», то возвращался мыслями к своему обидчику и злорадно мечтал о мести. Это не позор, если беден и приходится пасти овец и коров. Работа кормит. Но вот унижаться перед мальчишкой? Разве кулак толстогубого тверже моего кулака? Если не отомщу сегодня, завтра он накинет на меня верблюжье седло и поедет верхом.
Нет! Пусть убьет меня старший брат, но больше не стану пасти коров со двора толстогубого! А если силком заставит, то отрежу им хвосты. И коровий зад станет похож на рот толстогубого.
Мальчишка и сам не заметил, как рассмеялся, пред-ставив себе это зрелище, и тут же обернулся и увидел дряхлого старика. Г оды так сгорбили его, что казалось, будто он нагнулся, чтобы запустить палкой в зайца. Кайгысыз посчитал неприличным убегать от старшего и, когда старик подошел поближе, учтиво поклонился ему.
Резкие, будто вырезанные морщины на маленьком, серо-желтом, как скорлупка грецкого ореха, лице старика стали еще глубже, когда он прищурился, чтобы разглядеть мальчика.
— Кто ты? — спросил он.
— Я — Кайгысыз…
— А… сын Теч-сердара?
Кряхтя и охая, старик сошел с запруды.
— Здоров ли, верблюжонок мой? Все ли благополучно? — он ощупал посохом землю и уселся рядом с мальчишкой. — Почему без стада? Что делаешь?
Кайгысыз хотел было рассказать, что старший его отпустил по делу, да вот случилась ссора с толстогубым… Он прикрыл рот рукой и коротко объяснил:
— Мы играли. Я устал и сел отдохнуть.
— Хорошо,
