Примета [Константин Яковлевич Ваншенкин] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Константин Ваншенкин ПРИМЕТА Лирика в двух книгах

Книга первая ЭТИ ПИСЬМА

ЭТИ ПИСЬМА

Эти письма, что в ливень и вьюгу,

Перед самой войной и в войну,

Вы, страдая, писали друг другу,—

Нынче сложены в папку одну.

— Помнишь наши прощанья?..

— Еще бы!

Мы с тобою и пишем о том…

— А раздельные годы учебы?..

— А иные разлуки потом?..

В голосящей безмерной метели,

В грозном времени, ныне былом,—

Эти встречные письма летели,

Задевая друг друга крылом.

Эти письма пронзали до дрожи,

И по жгучей причине такой

Даже почерки стали похожи,—

Будто писано той же рукой.

Средь иного, что есть на примете,

Средь бумаг, накопившихся тут,

Сохраните свидетельства эти,

Не сочтите, потомки, за труд.

«Улицу неспешно перейду…»

Улицу неспешно перейду

Возле светофора.

Встреча ветеранов с ПТУ

Состоится скоро.

Наш полковник делает доклад.

Ничего, но длинновато.

И за этим нужен был догляд —

Размышляем виновато.

Но и он кончает речь свою,

И до их готового ответа

Я, уже объявленный, стою,

Щурясь как от света.

Что сказать? Что мог сгореть не раз?

Не прийти обратно?

Ну, а что я был моложе вас,

Это вам понятно?

Пролетели звонкие года

В бешеном намете.

Вы поймите это и тогда

Многое поймете.

Сквозь совсем иное бытие,

На другой орбите,

Вы воображение свое

Все же напрягите.

Не зову поверить вас самих

В вашу будущую старость, —

Только в нашу юность в этот миг,

Несмотря на то, что с нами сталось!

«Молодой пиит идею…»

Молодой пиит идею

Мне высказывал одну:

— Что ж вы все на самом деле

Зацепились за войну?

И писать о ней готовы

Без конца и про запас…

— Зацепились? Мы? Да что вы!

Уж скорей она за нас.

«Старшие командиры…»

Старшие командиры

Были от нас вдали.

Стрелы или пунктиры

Карандашом вели.

Средние командиры,

Чтоб залатать прорыв,

Бросили нас в те дыры,

Нами же их прикрыв.

Младшие командиры!..

В безднах полей глухих

Так их могилы сиры,

Как подчиненных их.

БАЛЛАДА О ДРУГЕ

За пенек лягу,

Давно, в войну,

Отстегну флягу,

Воды глотну.

Шелестит кустарник.

Привал в полку.

Рядом мой напарник

По котелку.

По стволу стальному

ПТР

И по остальному,—

Например:

По тому, как крутит

Листву — гляди! —

По всему, что будет

Впереди.

…А на сердце жалость.

Что все не так,

Как воображалось

До тех атак.

Автомат, граната.

И — ничего…

Долгих лет громада —

Без него.

СОРОК ЛЕТ ТОМУ НАЗАД

Сорок лет тому назад.

Утро. Чешский город Зноймо.

Чьи-то слезы. Ранний сад.

И — пуста моя обойма.

Не звучал пока приказ,

А салют колеблет кроны.

Но на случай, про запас,

Все же есть еще патроны.

Мы не поняли тогда

И потом не знали сами,

Что тот день не на года —

На всю жизнь случился с нами.

Просто слышали шрапнель,

Ночью вздрагивали сдуру,

Даже сняв свою шинель,

Даже сбросив эту шкуру.

«Когда мы вернулись с войны…»

Когда мы вернулись с войны

В объятия ждущего тыла.

Мы будущим были полны,

И это естественным было.

Ты, память, слегка помоги, —

Учились в ту пору со мною

Друзья — без руки, без ноги,

Все мечены общей войною.

Победный отсвечивал год

Сквозь густо шумевшие флаги.

Никто и не требовал льгот.

Кто вышел из той передряги.

Однако война их прожгла.

И жизнь, что полна интереса.

Так смолоду вот и прошла

Вблизи костыля и протеза.

И стали уже старики,

Состарясь по ходу рассказа,

Друзья — без ноги, без руки,

Володя Семенов — без глаза.

ЧЕРЕЗ СОРОК ЛЕТ

Приближенье Дня Победы —

В чем-то даже как тогда:

Наши радости и беды

Сквозь прошедшие года.

Телевизоры врубаем,

Поднимаем зоркий взгляд:

Что там было, наблюдаем,—

Сорок лет тому назад.

Давней жизни продолженье.

Повторение пути.

Дня Победы приближенье

Осязаемо почти.

И вздохнет солдат запаса,

Как подумает, что вот

И до нынешнего часа

Кое-кто не доживет.

ЗЕМЛЯ

Упал у западной границы.

Зазеленело на земле.

Сквозь две пустых его глазницы

Взошло по пихтовой стреле.

Разворотив грудную клетку

Нежданной силою корней,

Береза выбросила ветку,

Других, быть может, зеленей.

Здесь траки, скаты и копыта

Оставили мгновенный след,

Невидимый для следопыта

Восьмидесятых дальних лет.

«Когда сгорит за бруствером заря…»

Когда сгорит за бруствером заря

И писем ждут усталые родные,

Себя не забывают писаря,

Перебеляя списки наградные.

Сомненья небольшие поборов,

Решив, что их судьба в герои прочит,

Не забывают также поваров

И полковых сапожников и прочих.

Уже бывали случаи, когда

Начальники в них молнии метали.

А вообще, подумаешь, беда:

Опять солдат остался без медали.

СТИХИ О НИКОЛАЕ ИВАНЫЧЕ

Николай Иваныч

Перестал звонить.

Видно, перетерлась

Жизненная нить.

А звонил с почтеньем,

Как в Колонный зал.

Говорил, смущаясь:

— Красненького взял…

Толковал о разном,—

Чаще о войне

И о футболисте

Толе Ильине.

О своих раненьях

Говорил он мне

И об уходящей

От него жене.

И неторопливо,

А не впопыхах.

Рассуждал он также

О моих стихах.

Я его ни разу

В жизни не видал.

Только этот голос

Надо мной витал.

Возникал внезапно

В снегопад и в дождь.

Знали этот голос

И жена, и дочь.

Хмурая погода.

Низко облака.

Год или полгода

Нет его звонка.

Небольшой морозец.

Голубой зенит.

Николай Иваныч

Что-то не звонит.

ИЗ ЧИТАТЕЛЬСКОГО ПИСЬМА

В.С. Куратову

…Был трижды ранен, но по счастью

Легко,— и вышло каждый раз,

Что ни в санчасти, ни в хозчасти

Не задержался лишний час.

Потом контузило некстати,

Как говорится, в свой черед.

Покантовался в медсанбате,

Позаикался — и вперед!..

ПРИЕМ (Рассказ предрайисполкома)

Навстречу встав,

Смотрю: у мужика

Пустой рукав

В кармане пиджака.

Да мало ль где

Случился тот аврал,

В какой беде

Он руку потерял.

Но нет, гляжу

И вижу горстку рот.

По блиндажу

Бьет кучно миномет.

Встает солдат.

Продут и просолен.

Потом санбат

И долгий эшелон.

Потом виток

Иного бытия…

— Садись, браток.

Чего там у тебя?

ПОСЫЛКА

В. Буркову

Над Северной Двиной рассвет.

Я знаю это не из книги.

Как знак вниманья и привет

Друг фронтовой прислал брусники.

Я с плоскогубцами в руке

Когда раскрыл его посылку,

Между стволами вдалеке

Увидел девичью косынку.

Услышал близкий теплоход

И нас на палубе заметил…

Но прежде — сорок третий год,

Но прежде — встречный вьюжный ветер.

«Он, когда надевает бандаж…»

Он, когда надевает бандаж,

Потому что болит поясница,

Вряд ли вдруг вспоминает блиндаж.

Где за счастье считалось тесниться.

Эти годы сурово прошли

По дорогам, где даль и разлука,

Все четыре — в грязи и пыли,—

Вся его фронтовая наука.

Он себя вспоминает другим.

Молодым, полным сил и движенья…

Над полями рассветными дым —

В том числе и над полем сраженья.

НАЧАЛО СЛУЖБЫ

Так что же там сначала?

Лопатка на боку?

Да кровь в ушах стучала

Со звоном на бегу?

Но чем-то сердце грелось,

Когда валился с ног,

И проявлялась зрелость,

Хоть был ты сосунок,—

В том, что и в одиночку

Старался горячо

И поднимал как дочку

Винтовку на плечо.

РАЗЛУКА

В краю матерей-одиночек,

Которым чужда суета,

Неяркий дрожит огонечек,—

Вчера маскировка снята.

Там кто-то, пророча разлуку.

Мотивом навек поразив,

Играет на скорую руку,—

Назавтра объявлен призыв.

Вблизи матерей-одиночек

II добрых девчат разбитных

Печальный такой паренечек

Играет «Разлуку» для них.

«У хозяйки столовался…»

У хозяйки столовался,

С ее дочкой целовался.

Столовался-целовался,

А потом ударил бой,—

Целый мир закрыл собой.

То, что прежде важным было,

Память бедная забыла,

Лишь, спустя десятки лет

Проступил неясный след:

У хозяйки столовался,

С ее дочкой целовался…

То ли было, то ли нет.

ШТЫКОВОЙ БОЙ

…штык — молодец…

В морозной пыли

Занятья — вроде танца:

— Коротким коли!

На выпаде останься!..

Заволжских полков

Январский редкий воздух.

Посылы штыков,

Мерцающих и острых.

Меж ротами стык

Зияет черной раной.

Ты выручи, штык,

Родной, четырехгранный.

Задачей дано:

Атака штыковая…

А юность давно

Прошла как таковая.

Прошла горячо.

Ни в чем не виновата.

И помнит плечо

Ремень от автомата.

Но в снежной дали

Занятья — вроде танца:

— Коротким коли!

На выпаде останься!

ПАМЯТЬ О ПОЛКОВОЙ РАЗВЕДКЕ

Вот и выдан маскхалат

Старшиною:

Новогодний маскарад,

Снег стеною.

На себе свое вези

Зыбкой тенью.

И растаяли вблизи

За метелью.

То ли холмик, то ли дзот

За нейтралкой…

Мы их ждем. Но что их ждет

В жизни краткой?

В белой взвившейся пыли,

Жгущей веки?..

И растаяли вдали.

И — навеки.

БАРАК. 1943

Лейтенант молоденький
Звать его Володенькой.
(Из песни)

Лейтенант, являвшийся с ночлегом,—

Синеглаз — вот весь и капитал,—

На крыльцо, закиданное снегом,

Молодым соколиком взлетал.

Дверь перекосилась, не годится,

Так скрипит, что стыдно открывать.

Разговорчивые половицы,

Старая болтливая кровать.

Поначалу радио включали —

Репродуктор выдохся и сник.

И тянулся зимними ночами

Смутный шепот… Что возьмете с них!

ЖЕНЩИНЫ

Лица моложавы, без морщин.

Отсвет полушалка.

Женщины, не знавшие мужчин,—

Как вас жалко!

Но жалею все-таки вдвойне

В час, когда рыдает вьюга,

Тех, что потеряли на войне

Мужа или друга.

«Отроческую любовь…»

Отроческую любовь

Вряд ли нам переупрямить:

Не придет с годами вновь,

Лишь останется на память.

Отроческая тоска —

Вроде принятой разминки

Перед главной, что пока

У неведомой развилки.

Отроческая печаль

Тоже вроде подготовки:

Как наивная пищаль

Против нынешней винтовки.

В ЧИСТОМ ПОЛЕ

Выраженье: в чистом поле —

Задевает до сих пор.

и глаза слепит до боли

Нашей юности простор.

В этом словосочетанье,

Существующем давно,

Места нет особой тайне.

А тревожит все равно.

Вновь окопчик в поле белом,

Отдаленные кусты.

Тишина. И первым делом —

Наши помыслы чисты.

БАЛЛАДА О ЧЕРНОЗЕМЕ

Во время войны немецко-фашистские за-
хватчики предпринимали попытки вывозить
в Германию украинский чернозем.

Лежащий тяжелым слоем,

Реликтовый чернозем.

Пришли оккупанты:

«Сроем,

Отгрузим и увезем.

Не есть большевистским массам

Ватрушки и кренделя.

А мы этим черным маслом

Покроем свои поля.

И множество белых булок

На наши придут столы…»

Но ветер с востока гулок.

Стальные ревут стволы.

На стыках состав бросало.

Охранник не зря понур.

Ведь бьет по кремню кресало,

И тлеет бикфордов шнур.

Под Мюнхеном дремлет ферма,

Приснившиеся места.

Но вздыблена взрывом ферма

Поверженного моста.

…Росинка сползла по стеблю.

Их каски побиты ржой…

Рассветную эту землю

Не вывезти в край чужой.

УКРАИНСКИЕ ПЕСНИ

По большакам жестокий груз неся,

Беду и горе видя не впервые,

Те песни золотые пела вся

И впрямь многоязыкая Россия.

Подумать, Украина под врагом!

Как муторно полям ее и водам!

Ты начинай, мы тут же подпоем,

Вдвоем, втроем, а лучше сразу взводом.

Среди войны взлетают песни те

Синичками с натруженной ладони.

Вот «Ой, за гаем» слышно в темноте.

А дальше — «Розпрягайте, хлопцi конi..».

ГРУЗИНСКАЯ ФРЕСКА

Меж горами долина

Не единожды вспоена

Кровью верного сына —

Земледельца и воина.

Каждый смолоду сведущ;

Перед черною силою

Хочет Грузия-светоч

Породниться с Россиею,

Дом вдвоем защищая,

Как положено — грудию.

Сыновьям завещая

И Россию, и Грузию.

«Вставал над холодной травой…»

Вставал над холодной травой

Вечерний туманец.

Был в первой войне мировой

Противник — германец.

А в этой? Под лязги команд,

Нам виден поныне.

Пёр немец, фашист, оккупант

По нашей равнине.

И вспять эта серая мразь,

Жестоко-тупая,

Низвергнута в снег или в грязь,

Ползла, отступая.

Уже не твердя без конца

Свое «…uber alles»,

А силясь уйти из кольца.

Они убирались.

Имеется в виду — "Deutchland, Deutchland uber alles" — "Германия, Германия превыше всего" (нем.).

СНИМОК

Вижу фотографом прифронтовым

Сделанный снимок:

Над перелесками стелется дым

Около Химок.

Танка горящего вражеский крест

Камерой подан.

Бил в него первой гранатою Брест, —

Кажется, вот он.

Кажется, вот они, эти «ежи»,

Эти эскарпы.

Нами оставленные рубежи,

Стертые с карты.

В памяти их бережливо храни,

Будто бы в раме…

Танк догорает, и краска брони —

Сплошь пузырями.

Срок наступил, и наводчик мастак.

Час не обыден.

…Где-то еще тот горящий рейхстаг

Но уже виден.

ЛЕЙТЕНАНТ

Лейтенант — вчера курсант:

— Вста-ать!— команду подал изводу.

А в ответ:— Постой курсак.

Перемерзнем в непогоду…

— Что такое? Старшина!..

— Кухни здорово отстали…—

А в дверях — пурги стена,

Грохот гусеничной стали.

Лейтенант опять:— За мно-ой! —

И от черного порога

Их выводит в путь земной

Наподобие пророка.

В НАРЯД

Понемногу,

Но в срок

Вбила ногу

В сапог.

— Озорую?

На кой?..—

и вторую —

В другой.

И, краснея

Чуть-чуть,—

Портупею

На грудь.

Лег наган

в кобуру,

Как полкан

В конуру.

Весь казенный

Наряд —

В гарнизонный

Наряд.

И — пилотку

На бровь…

и походку

Готовь!

В СОРОК ПЯТОМ

Обожженные в грозном горниле.

Век месившие глину,

Круто к Западу вдруг наклонили

Сами эту равнину.

Дым разрывов, встающих стеною,

И цветения одурь.

И далеко уже за спиною

Оказавшийся Одер.

По весне сорок пятого года

Новый путь пехотинца,

Что в составе стрелкового взвода

На Берлин покатился.

«После длительной войны…»

После длительной войны,

В тесном кузове трехтонки,

Ощущенья были тонки

И не каждому видны.

Нас роняло как с волны,

Нас на гребень поднимало.

Нам такого было мало

После длительной войны.

Ведь из фляжки фронтовой

Был глоток последний допит,

Но остался кровный опыт,

Как тропинка над травой.

Жизнь поняв — как за века,

Мы свое прошли на совесть,

Ощущая невесомость

В кузове грузовика.

«Как многократно эта быль…»

Как многократно эта быль

Кругом пропета!..

«Победа»—был автомобиль,

Часы —«Победа».

«Победа»— мощный теплоход…

Кто вспомнит это?

Победа — сорок пятый год.

Одна

Победа.

КРЫЛЬЦО

Взбивайте пену поскорей.

Какое действо!

Пусканье мыльных пузырей —

Забава детства.

Но папиросных два кольца.

Неуловимо

Колеблясь, движутся с крыльца.

И — юность мимо.

А что еще за благодать?

Навек на пленку

Записано: «Я буду ждать!» —

Уже вдогонку.

СТАРИННАЯ ПЕСНЯ

За горами, за долами

Оглушает баб-девиц:

«Взвейтесь, соколы, орлами»,—

Потрясающий девиз.

Город весь в сверканье стекол.

Длит закатный ореол.

Ты и так заправский сокол,

Но душою ты — орел.

Ежедневными делами

Подтверждая эту весть,

Взвейтесь, соколы, орлами,

Станьте лучше, чем вы есть.

ТРАВА

Там, где небо сквозит голубое

Или дождь барабанит в стекло.

Затопило траншеи травою,

Закудрявило и заплело.

Но в смертельно простреленной зоне

Вновь не спится старухе вдове.

Шевелится трава на газоне,

Словно волосы на голове.

В ПУТИ

Переглянулись лишь на миг

Девчонка русая с солдатом,

И между ними ток возник —

Такая вспышка, что куда там!

Войны чудовищной сильней —

Для них одних понятным кодом.

И — поцелуй во тьме сеней,

Как бы случайно, мимоходом.

Назавтра день придет опять.

Жизнь всяко может повернуться.

Но — уговор, что будет ждать.

Но — обещание вернуться.

ПОРТРЕТ НА СТЕНЕ

Кто ей этот мальчик? Внук

В пиджачке нездешней моды?..

Жизнь прошла, и видно вдруг

Стало прожитые годы.

Заглянуть хочу за них —

Хоть минутою одною…

Это был ее жених

Перед самою войною.

«Там могил солдатских бездны…»

Там могил солдатских бездны,

А над ними в звездах высь.

Там печальные невесты

Женихов не дождались.

Села самые глухие

Жег военный суховей,

Там, где матери России

Пережили сыновей.

«Был, как прежде, характером прыток…»

Был, как прежде, характером прыток

И в прозрачном весеннем дыму

Накупил целый ворох открыток —

Посылать неизвестно кому.

Поздравленья к Девятому мая

Тем, которых в душе соберем,

Их приветствуя и понимая…

Тем, оставшимся, трем-четырем.

«По голубому перекату…»

По голубому перекату

И по искрящейся реке —

«Враги сожгли родную хату»—

Вдруг прозвучало вдалеке.

Над общим гомоном и смехом,

Порой расслышаны едва,

Жестоко сцепленные с веком.

Прошли давнишние слова.

В субботних рощах Подмосковья

Под сенью выцветших небес —

«Не упрекай меня, Прасковья»,—

Просил в транзисторах Бернес.

ПАМЯТНИК

Мальчик — джинсы, водолазка —

Из вагонного окна

Смотрит: вот она, война,

Близко, у Волоколамска.

Что ж осталось от войны?

Несгибаемы и хмуры.

Исполинские фигуры

В ранних сумерках видны.

Выше рослого леска.

А тогда, за час до боя,—

Только небо голубое,

Только смерть, что так близка.

На последнем рубеже

Находились у столицы.

Невысоки, бледнолицы,—

Стали до неба уже.

И стоят как под огнем

Перед вечною кончиной,

С каждой новой годовщиной

Вырастая. С каждым днем!

Промелькнувшая война

Около Волоколамска…

Мальчик — джинсы, водолазка —

У вагонного окна.

БЕССОННИЦА

Многих жесточе

Эта пора —

Три часа ночи

Или утра?

Тьма за стеною

И у окна

Вспышкой одною

Озарена.

Молодость, дай же

Вспомнить. Итак?..

Дальше и дальше

Отзвук атак.

И все короче

Наше «ура»…

Три часа ночи,

А не утра.

«Нас до сих пор именуют запасом…»

Нас до сих пор именуют запасом.

Гвардия эта не так и стара.

Вон как она с ветеранским заказом

Бодро под праздник проходит с утра.

Были усилия их непрестанны.

Их привилегии стали видны.

…Эти полковники, и капитаны,

И рядовые великой войны.

БОЛЬ

В страшные часы твои ночные

Боль — порой сама анестезия,

И, тебя сшибая под откос,

Боль — порой сама уже наркоз.

Потерял сознание от боли,

А когда очнулся поневоле,

Ты другой уже, да тот же ты,

Помня эту боль до тошноты.

«Все выгорело в памяти дотла...»

Все выгорело в памяти дотла,

До мертвенного угольного хруста.

Куда бы мысль, плутая, ни дошла,

Везде темно, безжизненно и пусто.

Сожженного строения костяк —

Единственное, что осталось в поле.

Казалось бы, действительно пустяк,

Но вздрагивает память поневоле.

ФРОНТОВАЯ КИНОХРОНИКА

Черно-белая война,

Накатившаяся снова.

Подтверждает нам она:

Ничего в ней нет цветного.

У действительной войны

Только гибель наготове.

Краски все приглушены —

Даже неба, даже крови.

«Прибалтийского пляжа…»

Прибалтийского пляжа

Уплотненный песок.

И стучит, будоража.

Море в самый висок.

Рядовые солдаты

Той, давнишней, войны

Наблюдают накаты

И откаты волны.

Курят возле залива

С чуть приметной ленцой

Или смотрят брезгливо

На бегущих трусцой.

САЛЮТ

Москва готовилась к салюту.

А мы, не хуже старых бар,

В гостиничный попали бар

На иностранную валюту.

Валюты, ясно, никакой

На счете или под рукой

Не оказалось, кроме кровной.

Но мы вошли походкой ровной.

А там — приятный полумрак.

А там — бутылок! Страшно глазу!

Нам объяснили, что и как.

Мы, правда, поняли не сразу.

Не проявили свой напор

И не высказывали мнений,

Хотя и был при нас набор

Всех орденов и всех ранений.

И мы покинули столы,

Не так уж сильно и задеты…

Тут и ударили стволы,

Тут и посыпались ракеты.

ДРУГУ-СТИХОТВОРЦУ

Мы теперь уж встречаемся мало.

Хоть и мечены общей судьбой.

Но стихи на страницах журнала

Все же видятся между собой.

И еще не сошедшие с крута.

Наподобие старых солдат.

Тут они обнимают друг друга

И придирчиво эдак глядят.

ПАМЯТИ С.С. СМИРНОВА

Сергей Сергеевич Смирнов,—

По правде, сделал он немало.

Он не искал особых слов,

Но вся страна ему внимала.

Он не оставил звонких книг —

Была его не в этом сила,—

Но наступил особый миг,

И Время им заговорило,

Чтоб сообщить через него

О тех безвестных людях долга…

Его забудут самого —

Они останутся надолго.

ПРИРОДА

Природа — санитар. Кого не схоронили,

Она потом сама присыпала песком.

Лежат у переправ, в речном холодном иле

Или под вставшим здесь березовым леском!

Количество стволов, средь боя раскаленных

По формуле ее равно числу стволов,

Несущих над собой прохладу крон зеленых:

Которые сильней и слез твоих, и слов.

ТРИПТИХ

1. ДО ВОЙНЫ

Вы палкой в снег потыкали,

А там, внизу, ручей.

Весенние каникулы.

Над школой шум грачей.

По льду конечком чертите,

Но слаб и мягок лед.

Огнем четвертой четверти

В момент его сожжет.

Весенние каникулы.

Крушение основ:

Распухшие фолликулы,

Ангина и озноб.

2. В ВОЙНУ

В гимнастерках эти дети,

Холодны и голодны,

Находились на диете

У грохочущей войны.

Их мальчишеские лица,

Их мужские костяки!

Пулемет, как говорится,

Взять на плечи — пустяки.

Эти юные солдаты,

Эта грозная пора.

Эти давние утраты,

Это дальнее «ура!..».

3. ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Солдат-мальчишка одноногий

На деревянных костылях,

Взлелеянный в госпиталях,

Плывет как парус одинокий.

А небо — синего синей.

Уже идут занятья в школе.

Видна и в городе, и в поле

Его широкая шинель.

«Когда окончилась война...»

Когда окончилась война,

Пошли иные времена.

Но, все отчетливей видна,

Являться стала мне она.

Пока мы были на войне,

В ее дыму, в ее огне.

Она жила кругом, вовне…

Но оказалось, что во мне.

СОЛДАТСКАЯ ПАМЯТЬ

Удалось запомнить нам

Путь в разрывах, номер части,

Медсестер — по именам

И по званиям — начальство.

Сохранились с давних пор

До четвертого колена —

Лейтенант, сержант, майор

И — Маруся, Клава, Лена…

ПАРА

У окна, в коридорчике тесном,

Где закат отражался в полах.

Познакомились в первом протезном,

Как знакомятся в госпиталях.

Прибывало кино на телеге.

Обдавало дыханьем весны.

Оба молоды, оба калеки

Отшумевшей великой воины.

В тишине или в гуле обвальном,

Дальше — вместе, при свете и мгле,—

Помогая друг другу в буквальном

Смысле жить и стоять на земле.

Дети, внуки, забота и ласка,

Дом стандартный, и рядышком с ним

Инвалидная эта коляска,

«Москвичок» с управленьем ручным.

МИР ТЕСЕН!

Друзья моих друзей,

Окликнуты войной,

Дорогою своей

Шли рядышком со мной.

Ведь я там тоже был

Среди всеобщих дел.

Из речек воду пил

И у костров сидел.

Девчушечка — точь-в-точь

Подружка давних дней,—

Как выяснилось, дочь

Былой любви моей.

Пилот, что прянул в синь,

Оставив белый след,—

Как выяснилось, сын

Соседей прежних лет.

Дорогу кораблю,

Что рвется в высоту!..

Мир тесен! Как люблю

Я эту тесноту!

СТАРИКИ В ВОЕНКОМАТЕ

В военкомате старики —

Кто с красно-желтыми нашивками,

Кто с планками, кто без руки,

Кто пишет, может быть, с ошибками.

Глядят на длинного юнца,

Что из дверей по пояс высунут.

А он кричит им без конца:

— Ну что за люди! Всех вас вызовут!

Им даль горящая видна,

Команда слышится одна:

— Вперед! — тогда и встали в цепь они,

…Здесь получают ордена —

Отечественная война

Второй и — реже — первой степени.

БЕССМЕРТЬЕ

С той искореженной земли,

Где так привольно и просторно,

Солдаты юные сошли

Под тяжесть камня или дерна.

Тем, кто остался от полка,

Казалось: годы — без предела.

И столько их прошло, пока

Шеренга вовсе поредела.

Однако общий этот след

Одной и той же меркой мерьте.

Что разница в полсотни лет,

Коль речь ведется о бессмертье!

«Вот вы устали…»

Вот вы устали

И от сегодняшних дел.

Что ж, и у стали

Есть допустимый предел.

В нашей подкорке

Давняя брезжит война.

Ставь хоть подпорки —

Так еще давит она.

«От великой дали той…»

От великой дали той,

От победного привала,

С небывалой быстротой

Нас потом пораскидало.

Что случилось испытать,

В жизни выдержали стойко.

Но чтоб встретиться опять,

Лет понадобилось сколько!

А средь братьев боевых,

Что имелись на примете,

Из оставшихся в живых

Многих нет уже на свете.

Книга вторая ВСТРЕЧА

«Под стеклянным гулким сводом…»

Под стеклянным гулким сводом

Сбившиеся голоса.

С каждым днем и с каждым годом!

Глуше эта полоса.

В этом мире нереальном,

Близко или вдалеке,

Объявленья на вокзальном

Непонятном языке.

Но по странному наитью

Люди всё это опять,

Словно связанные нитью,

Умудряются понять.

«Только выскочив из подъезда…»

Только выскочив из подъезда,

У других уже на виду,

Шаг привычно ускорив с места,

Пробуждаемся на ходу.

По спешащему дружно люду

Бьет лучом голубая высь.

Что так много детей повсюду?

Ах, каникулы начались!

Как щеглы или канарейки,

Ребятишки в метро шумят.

Сунул в щель четыре копейки —

«Правду» выщелкнул автомат.

Эскалатора шаткий желоб.

Чья-то челка или коса…

Снов легчайших или тяжелых

Позабытая полоса.

СОЛДАТЫ В МЕТРО

Увидел нескольких солдат

В метро, где гул привычный длится.

Но незнакомый лег закат

На их задумчивые лица.

А лейтенант их молодой —

Куда он с ними? Вряд ли в отпуск.

В его глазах дрожит порой

Какой-то странный дальний отблеск.

Не ощущают на себе

К ним обращаемые взоры.

Что там — в недавней их судьбе?

Тревога? Ночь? Ущелье? Горы?..

БЕРЕЗА

В похожем на этот, былом сентябре,

Когда синевы наплывает лавина,

Березку свою посадил на бугре

Счастливый отец в честь рождения сына.

А годы стремительно — каждый как вскрик —

Мелькая, проносятся справа и слева.

И что-то бормочет согбенный старик,

Ровесник могучего белого древа.

СТАРОСТЬ

Дед смутился — не узнал.

Ведь годов-то — с перебором.

Вспомнить, виделись в котором,

Нету сил уже — устал.

Чуть покачиваясь, он

Смотрит, светлого светлее,

Долгой старостью своею

Незаметно опьянен.

Как бывает у кого! —

Мы свой возраст молча терпим.

Впрочем, старость — только термин.

И не более того.

«Март и апрель поменялись местами…»

Март и апрель поменялись местами:

Синее небо горит в феврале,

В марте метели с густыми хвостами

Ходят кругами по белой земле.

В общем, погода, порядок ломая,

То прохрустит по апрелю ледком.

То поразит зноем раннего мая,

То и в июне обдаст холодком.

Остро причастны к раскатам и вспышкам

Так мы живем возле грозной реки,

С возрастом нашим считаясь не слишком

Логике строгой и то вопреки.

БОЛЬНИЧНЫЙ РОМАН

Промытый ливнем день весенний.

Высокая голубизна.

Больница. Время посещений.

И кто-то смотрит из окна.

На каждой крашеной скамейке

Так умилительно, хоть плачь,

Сидят по две и три семейки

Со сверточками передач.

И к ним выходят их больные,

Задумчивы и смущены.

Их лица, бледные, родные,

Улыбками освещены.

Но в этом слабом слитном гаме

Мне пара странная видна:

Она в халате, он впижаме,

И с ними рядом тишина.

Судьбою пойманы с поличным

У рокового рубежа,

Гуляют в скверике больничном,

Друг друга за руки держа.

«Все думал о тебе…»

Все думал о тебе

С момента нашей встречи:

Нечеткость при ходьбе

И затрудненья в речи.

Так ходят старички

Перед началом краха.

Но заглянул в зрачки

И не заметил страха.

Ты вид держал такой,

Как будто все в порядке

И снимет как рукой

Любые неполадки.

А юности черты,

Которые не скроем,

Казались так чисты

Под этим поздним слоем.

«Словно ищет прописки…»

Словно ищет прописки

Боль с решимостью всей.

Позвоночные диски,

Охнув, сходят с осей.

Мимоходом отметив

Пот, плывущий со лба,

Констатирует медик

Искривленье столба.

Были волосы русы,

И румянец не чах.

Непомерные грузы

На широких плечах.

Где ломались рессоры,

Там ты был хоть куда.

И катились, не скоры,

Золотые года.

Через гати и сходни…

Что ж ты стонешь, чудак,

Будто только сегодня

Что-то поднял не так!

«Улица осенняя…»

Улица осенняя.

Лейтенант в фуражке.

Церковь Воскресения

На Успенскомвражке.

Вечер над столицею

Помнит листьев пляску.

Воздадим сторицею

Мы ему за ласку.

Смутное волнение,

И морозец ранний.

Хочешь исполнения

Собственных желании?

Что ж я тут поделаю

Не в стихах, так в прозе?

Постучу по дереву —

Вон по той березе.

ПОСЛЕ РАБОТЫ

Опустело поле сонное.

Вечереет, и она

Только-только с третьей соткою

Управляется одна.

День Победы — время самое,

Чтоб картошку ей сажать.

Над налитой ливнем ямою

Долго руки моет мать.

Рядом дочь ее внебрачная

На далекий смотрит плес,

Мелкорослая, невзрачная,

Дорогая ей до слез.

Затихает птичья сутолока,

И в холодный этот час

Лес глубокий, полный сумрака,

Как всегда, тревожит нас.

ЗАПАХ ЯБЛОК

Нашему хозяину машину

Яблок из деревни привезли,

А жена, уехавшая к сыну,

Находилась все еще вдали.

Что-то не сработало, как видно.

Некому готовить пастилу,

Создавать варенье и повидло.

Тут он разместил их на полу.

Мы и проклинали их в запале,

Яблоки рассыпанные те.

Мы на них, пугаясь, наступали

В тесном коридоре, в темноте.

Или же, как заяц на проселок

Из лесной туманной пелены,

Выкатится ночью из-под полок

Яблоко в сиянии луны.

Запах яблок в городской квартире,

Где, снимая комнату, одни,

Мы с тобой любовь свою крутили

В те незабываемые дни.

ВСТРЕЧА

Послевоенной домны пуск.

Цветы и речи…

Он сдал, конечно, и обрюзг

До новой встречи.

Смотрела на него в упор —

Он спал в трамвае,—

Но обжигала с прежних пор

Черта любая.

Из-под рубахи на груди —

Седая поросль…

Так жизнь пройдет, того гляди,

Друг с другом порознь.

«Помогите! — крик из сквера»

— Помогите! — крик из сквера,

Женский голос молодой.

В нем отчаянье и вера

Повстречавшейся с бедой.

Здесь нужна, конечно, смелость,

Чтобы кинуться вперед.

И она у вас имелась,

Проявлялась в свой черед.

Отдаленно: — Помогите!..—

Слышат окна и сады —

На немыслимой орбите

Ночи, боли и судьбы.

Пусть же в чуткой жизни вашей

Не кончается завод —

Помогать и тем, кто даже

Вас на помощь не зовет.

ВЕЧЕРНЯЯ БАЛЛАДА

Сын уселся, листает « Мурзилку»,

А сама, пока пыл не погас,

Загрузила в момент морозилку,

Тут же сунула чайник на газ.

Погремела коробкой пельменей

И кастрюльку для них — на плиту.

В это время сквозь сумрак осенний

Человек сообщил: не приду.

Ну и ладно. На улице морось.

Люди плавно отходят ко сну.

«Перед ужином быстро помоюсь.

Тело бренное ополосну».

Пять минут постояла под душем,

Обновленною вышла опять.

— Поедим, тихо лампы потушим

И немедленно, сыночка, спать…

«Женщина проплакала всю ночь…»

Женщина проплакала всю ночь,

О своем, ушедшем без возврата.

Ей никто не мог уже помочь,

То была особая утрата.

Об ошибках, сделанных давно,

Снова убивалась, предположим.

Но, уставясь в черное окно,

Плакала она и о хорошем.

Плакала о жизни прожитой.

Что была еще на половине

Но уже за новою чертой,

В грозной, нависающей лавине,

А когда в окне качнулась мгла

И неясный лучик тронул стены,—

С удовлетворением легла

И заснула, словно после смены.

«Изменила — простил…»

Изменила — простил.

Основание: дети.

Но лишь стал ей постыл

Еще больше на свете.

Вроде все ничего,

Да не то, что сначала,

И на ласки его

Кое-как отвечала.

Изменила опять,

Хоть и месяц не прожит…

А детей отобрать —

Даже суд не поможет.

КАЧЕСТВО

Был он вроде ничего,

Добрым, ласковым.

Стерла запросто его,

Будто ластиком.

Не осталось ни следа

В чистой памяти.

Может, вы, придя сюда,

Так же канете.

Он ушел в небытие

И не значится.

Вот какое у нее

Было качество.

НЕПОСТОЯНСТВО

Такое же, как прежде, тело,

Глаз тот же свет,

и только сердце улетело

За кем-то вслед.

Ах, с вами это так нередко,

И жизнь проста:

В который раз грудная клетка

У вас пуста.

«Сострадание проявите!..»

Сострадание проявите!

Он отчаянно всякий раз

Задыхался опять при виде

Бегло встреченных губ и глаз.

Словно прежде, ни в чем не каясь,

В суматохе летящих дней,

От волнения заикаясь,

Обратиться пытался к ней.

Это странное заиканье

В час негаданных в жизни встреч,

Как короткое замыканье,

Затрудняло внезапно речь.

ПОГИБШАЯ ЛЮБОВЬ

На улице дальней

Очнулся с авоськой мирскою

Под мемориальной,

Недавно открытой тоскою.

Любовь укоряла:

Прислушайся к слабому крику.

Любовь умоляла

Включить ее в Красную книгу.

А там, между строчек,

Остался с прошедшего лета

Засохший листочек

Былого чужого букета.

«От ранней подруги своей…»

От ранней подруги своей

Для позднего брака

Ушел. Захотелось детей,

Которые благо.

И сызнова — только держись —

Углы, комнатенки.

И все-таки всякая жизнь

Чужая — потемки.

У каждого доля своя.

Судьба или сила.

И новая эта семья

Его оглушила.

Седой. Как мальчишка одет.

С коляскою — в гору.

И видно, что это не дед,

По скучному взору.

«Надоело прыгать…»

Надоело прыгать,

Тешить прыть свою,

Появилась прихоть —

Завести семью.

Захотелось замуж.

Вспыхнула в тиши

Золотая залежь

Собственной души.

С этою душою

Исстрадалась всласть.

А еще с другою

Надобно совпасть.

А еще несмело,

Будто от обид,

Колоколом тело

Девичье гудит.

«Он прошептал ей одно…»

Он прошептал ей одно:

Мы совпадаем по фазе…—

В этой технической фразе

Нежности было полно.

Он сообщал ей о том

В этой чудовищной форме,

Что понимание в норме

Будет у них и потом.

Что на далекий большак

Выйдут, ступая упруго…

— Мы рождены друг для друга,

Раньше сказали бы так.

ЛЮБОВЬ

Все бы меж дел,

Щурясь счастливо,

В очи глядел

Ей без отрыва.

Вот и гляди!..

Мало денечка.

Но впереди

Вечер да ночка.

«Рассвет за окном струится…»

Рассвет за окном струится,

Туман на ветвях висит.

Распахнутая страница,

Отсвечивая, гласит,

Что нет на земле оружья

Мучительней и сильней,

Чем темные полукружья

Высоких твоих бровей.

Что лучшего нет лекарства,

Чем тонкая эта смесь

Серьезности и лукавства.

Прописанная нам здесь.

«Был молод, любил свое дело…»

Был молод, любил свое дело,

Но с каждым начавшимся днем

Мучительно-сладко звенело

Внимание к женщине в нем.

И сверстницы, чувствуя это,

Естественно и без труда,

Казалось, из целого света

Его выделяли тогда.

С годами он сделался желчен,

Но долго, пока не затих,

Всегда на молоденьких женщин

Смотрел как на сверстниц своих.

«Прибрежная песчаная дорога…»

Прибрежная песчаная дорога,

И в предвечернем вспыхнувшем луче

Та женщина, легка и длиннонога,

С купальным полотенцем на плече.

И с нею разговаривает чинно.

Возможно даже, не о пустяках,

Чуть лысоватый низенький мужчина

В ботинках на высоких каблуках.

«Догорал закат в окне…»

Догорал закат в окне.

Под горой топили печи.

Руки тихо, как во сне,

Опустил он ей на плечи.

Пара белых голубей

В мир, где дали необъятны,

Вылетела из своей

Полутемной голубятни.

Ах, он выпустил их сам,

Не желая лучшей доли, И —

рванулись к небесам,

Не сойдя с его ладони.

«Еще трава колола пятки…»

Еще трава колола пятки,—

С тех самых детских лет босых

Жизнь у него была в порядке,

Расчерчена — от сих до сих.

И вот в какое-то мгновенье

Увидел с ужасом, что вдруг

Жизнь вышла из повиновенья,

Как будто вырвалась из рук.

Электровозом от вокзала

Пошла, инерцию создав.

И управленье отказало,

И давит на плечи состав…

«Не такие уж простушки…»

Не такие уж простушки,

Не такие простаки —

Пели песни и частушки

У серебряной реки.

Но пока они резвились,

Посветлела эта высь.

Кудри русые развились,

Косы в лентах посеклись

ХОЗЯЙКА

Взбежал по ступенькам — и рядом

Едва лишь ступил на крыльцо,

Нещадно — как градом по грядам —

Побитое оспой лицо.

Но как залетевшая фраза

Из повести вовсе иной —

Два крупных внимательных глаза

Вбирали в себя глубиной.

Одни вот такие — на тыщи…

Смеркалось на дальней версте.

И зорко смотрели глазищи,

Что видеть должны в темноте.

«Возле черной насыпи — дорожка…»

Возле черной насыпи — дорожка

И базарчик, пусть не высших проб.

Где пучки душистого горошка.

Связанные ниткой как укроп.

Железнодорожная примета —

Утреннее, в соснах, полотно.

Проходило пасмурное лето.

Женщина сказала: — Холодно,—

В телогрейке с вылезшею ватой,

В августе, что близился к концу,

Тот букетик незамысловатый

Поднося задумчиво к лицу.

ОТЕЦ

Женился сын.— Ну, как невеста?

Я у отца спросил.— Жена? —

Поправил он. — Судить не место.

Ему, наверное, нужна…

Отцу еще немного было,

Но жизнь пошла наперекос.

Он жил в разводе и уныло

Мне отвечал на мой вопрос.

— Болею. Многие болеют.—

И с неожиданной тоской: —

Они меня не пожалеют! —

Сказал, потерянный такой.

СВЕКРОВЬ

Не щадя людского слуха,

Материлась почем зря

Одинокая старуха,

Про невестку говоря.

Отняла невестка сына,

Нужно думать, навсегда.

И какая у ей сила!—

Ни управы, ни суда.

…Болью искренней своею

Выделялась меж людьми.

Возмущались громко ею

Только женщины с детьми

ВДОВА

Есть вдовы, что все дни,

Пока теплынь в природе,

На кладбище они,

Как на огороде.

Цветочные горшки,

Лопата, банки, склянки.

Сажают корешки,

Хлопочут горожанки.

А эта — ничего.

Приедет через силу.

Любила! Но — его,

А не его могилу.

«Прошлое кануло в блеске…»

Прошлое кануло в блеске…

В жизни оставшись одни,

Лишь на последнем отрезке

Объединились они.

Где тут до страсти и пыла

В бликах дневных и ночных!

Собственно, все это было —

Только раздельно у них.

Но, словно в пору былую,—

В поздний густой снегопад

Движутся напропалую,

Вместе бредут наугад.

«Боже, как он исхудал!..»

Боже, как он исхудал!

А совсем еще недавно

Был он ладен, и удал,

И посмеивался славно.

Отчего он похудел?

Я смотрю: причина, где ты?

От своих сердечных дел?

От умышленной диеты?

От болезни роковой

Или только от испуга

Перед крышкой гробовой

И землею как из пуха?

«Ушли родные старики…»

Ушли родные старики,

И мы остались стариками.

Знать, жить им стало не с руки.

И вот я с этими строками.

Нет больше тех, кто старше нас,

Их нет и нет на белом свете.

Еще скажу вам в горький час:

Они давно уж были дети,—

И огорчали много раз,

И радовали в годы эти.

БЕРЕЗКА

Среди еловой тьмы

Пунктирный ствол березки

И различаем мы

Набухшие желёзки.

Поет весенний сок.

Волнуется березка.

Такое в нужный срок

Бывает у подростка.

С ней рядом елки те

Густеют в буераке.

Она в их черноте —

Как молния во мраке.

«Стояла осень на дворе...»

Стояла осень на дворе,

Но точная забылась дата.

Инициалы на коре

Он ловко вырезал когда-то.

А между ними четкий плюс.

Символизирующий смело

Любовь и длительный союз —

Все, что случиться не успело.

И сами буквы на коре

Растянуты по мере роста

Ствола, и к нынешней поре

Их разгадать уже непросто.

ЗЕРКАЛО

Что случилось? Грустный вид

Был тебе неведом…

Улыбнуться норовит:

— Суть совсем не в этом…

Что же это за дела,

Если наша прелесть

Мимо зеркала прошла

И не посмотрелась!

«Слабый всплеск от весла…»

Слабый всплеск от весла.

Вечер медленный светел.

Как она подросла!

Я и то не заметил.

На затылке пучок

В аптечной резинке.

О печалях — молчок,

Но след от слезинки.

ДЕД

Вот перебежал перед трамваем,

Но не остановлен постовым.

Кем он был — об этом мы не знаем.

Впрочем, знаем: просто молодым.

Старичок, подрагивают щечки.

Он, достигнув жизненных высот,

В полиэтиленовом мешочке

Рыбок внучке маленькой несет.

«Проснувшийся ребенок…»

Проснувшийся ребенок

Глядит на ранний свет

И щурится спросонок:

Заплакать или нет?

Но тут его успели,

Разумны и ловки,

Поднять из колыбели

Две сильные руки.

Младенческого пуха

Сиянье в вышине

И розовое ухо,

Примятое во сне.

«С игрой во внезапной разлуке…»

С игрой во внезапной разлуке,

В пыли, со двора — на обед.

Мать крикнула: — Вымыты руки? —

И в ванной зажгла ему свет.

Потом ему воду открыла,

И крутит в ладошках малыш

Кусок туалетного мыла,

Обкатанный, словно голыш.

Роняет и, вновь поднимая,

Роняет опять, погодя,

Сейчас позовут — понимая

И все же к столу не идя.

Забыл и не машет руками,

А смотрит, всему вопреки,

Как воздух покрыл пузырьками

Загар увлажненной руки.

«Как определяют без затей…»

Как определяют без затей

Мореходы путь по звездам,

Так живет потребность у детей

Прижиматься к взрослым.

В детском доме все же нет родни.

Одиночества громада.

Дети — что ни сделаешь — одни.

Остальное — все как надо.

Мальчик безнадежно угасал

От тоски великой, не от боли.

Был помочь не в силах персонал,

Чем бы ни кололи.

Нянечка за совесть, не за страх,

На руках пять дней его носила,

И в него, буквально на глазах,

Из нее переливалась сила.

Ну, а мы действительно родня,

И такие наступили сроки,

Что от внучки маленькой — в меня

Каждый день перетекают токи.

«Чтоб не согнули веточку…»

Чтоб не согнули веточку

Грозные ветры ранние,

Вы прикрепили девочку

К колышку воспитания.

Тоненькую былиночку,

Собственную кровиночку.

Равно — принцессу ль, Золушку,

К выструганному колышку.

«Ребенок. Запертая дверь…»

Ребенок. Запертая дверь.

Родители еще в постели.

Он рано встал и ждет теперь.

Чтоб в кухне блинчики поспели.

Он завтракает. Молоко

Покрыто розовою пенкой.

Он с бабушкой. Ему легко

Внимать негромкой сказке первой

Про короля, и хитрых слуг,

И про Ягу… Но в большей мере —

Душою, обращенной в слух,

Он возле той, закрытой, двери

ВНУЧКЕ

Облетают листья.

Скоро — и зима.

Под небесной высью

Холодно весьма.

В солнечной полуде

Купол голубой.

Мы, понятно, люди

Близкие с тобой.

Вышли на дорожку

Около берез.

Что-то понарошку,

Что-то и всерьез.

Балуемся срочно,

Топаем: — Раз-два! —

Связанные прочно

Узами родства

«Бабушка умерла…»

Бабушка умерла —

Кончилось детство.

Умер отец —

Кончилась юность.

Мать умерла —

Началась старость.

ПАМЯТИ ТОВАРИЩА

Позвонил один, другой,

Но никак я не поверю,

Словно в смутный сон дурной,

В эту новую потерю.

Сколько вынес на горбу!..

Лето. Многие не знали,

Что собрат лежит в гробу

В надоевшем Малом зале.

Как все вышло у него!

А хотелось в лучшем виде.

Но народу — никого

На гражданской панихиде.

На кладбище уголок.

Три веночка на могиле…

Появился некролог —

А уже похоронили.

ОТРАЖЕНИЕ

Толкнул закрытое окно,

И отразились в правой створке

Поехавшие как в кино

Забор, скамейка, лес на взгорке.

Но только было все мрачней —

Береза с темною листвою,

Земля холодная под ней

И небо словно грозовое.

Так отразится иногда

Осенней пасмурною ранью

Дней освещенных череда

В твоем теперешнем сознанье.

«Малая родина…»

Малая родина.

Дальнее поле. Дымок.

Малая родина —

В горле внезапный комок.

Малая родина,

В сердце струящая свет.

В кровь нам и в плоть она

Входит с младенческих лет.

Малая родина.

Скверы в осенней листве.

(Малая родина

Может быть даже в Москве.)

Малая родина

К нам приникает душой.

Перебороть она

Может себя для большой.

КОСТЕР НА БЕРЕГУ

И опять я себе пожелаю

С поздней палубы,— словно в лесу,

Вдруг прислушаться к дальнему лаю

И приметить костер на мысу.

Вам увидеть подобное негде,

Вам такой и не встретить нигде, —

Будто в жирной растекшейся нефти,

Полыхающий в черной воде.

Но и наши огни теплохода,

Что движеньем относит назад,—

Под мерцанием звездного свода

Тоже много другим говорят.

Ведь внутри корабельного лона

Нам динамики что-то поют

Среди желтого света салона

И зашторенных мягких кают.

Под густой опрокинутой бездной,

Что зовется — небесная высь,

Возле дремлющей пристани местной

Эти вспышки в ночи разошлись.

В той же самой воде отражаясь.

Той же летней прохладной порой

Разминулись друг другу на зависть,

Рассчитались на первый-второй.

ПРОГНОЗ

«По области — облачно»,— сводка

Гласит. И чуть-чуть погодя

Земли этой каждая сотка

Уже в ожиданье дождя.

По области — облачно… Дело

К дождю, но не стало свежей,

Хоть небо давно потемнело

И ниже мельканье стрижей.

Скажите, но где же осадки,

Что рушатся, землю топча,—

Хотя бы лишь только остатки

С чужого стола и плеча?

Когда же из древней пищали

Ударит над рощами гром?..

Ведь все это нам обещали,

И мы так доверчиво ждем.

ТРАССА

Реактивный длится рев,

Сши-рцнчмю не пугая

Ни волков и ни коров,—

Здесь беда скорей другая.

Над водой, где невода,

Над осинником лосиным —

Невеликая беда:

Небо пахнет керосином.

Нынче трассы пролегли

Сквозь расчерченные дали,

Там, где запахи земли

Сладко ноздри щекотали.

Но и этот нам знаком,

Он из давней детской были,—

Будто лампу с фитильком

Прикрутить в дому забыли.

ВЕЧЕР ЖИЗНИ

Вечер жизни тускло длится.

Только память как софит

Или словно вспышка блица —

Неожиданно слепит.

Все кругом за гранью блеска

Словно кануло в пургу…

Но себя он видит резко

В том светящемся кругу.

«Провинциальность областная…»

Провинциальность областная

Подчас не каждому видна.

Пушком наивным обрастая,

Живет размеренно она.

В нее заложенное свойство —

Неистребимостью сильна.

Столичное самодовольство —

Ее вторая сторона.

ПЕРЕДЕЛКИНО

Над пеной речки Сетуни,

Вдоль вьющегося рва.

Весна в какой-то степени

Вошла в свои права.

Бурлит вода задиристо.

Вверху прошел экспресс.

Я был здесь раз четыреста

И вот опять полез.

Не над провалом пропасти,

Где липнет прядь к виску,

Но все же не без робости

Ступаю по мостку.

Снежок слоистый корчится,

Вода свой путь торит.

В природном доме творчества

Земля себя творит.

И, ни на что не годная.

Внизу, по краю рва,

Ржавеет прошлогодняя

Пожухлая трава.

У НАЗАРА НАДЖМИ

Ужасный зной стоял в Уфе,

Когда гостил я у Назара.

Он был разлит в любой строфе

Поэм, садов или базара.

А я хотел перевести

Стихи башкирского собрата.

(Не удосужился, прости.

Жара, должно быть, виновата.)

Он на работу убегал

Чуть свет,— я спал довольно долго.

Листвою шелестел квартал.

Меня будило чувство долга.

Я умывался во дворе,

Всегда был рукомойник полон.

Вскипала смолка на коре.

Земля казалась ровным полом.

Случалось разное со мной,

Но удивительное дело,

Что полотенце за спиной

Как будто в воздухе висело.

Отказываясь понимать

И даже вздрагивая малость,

Я видел, как старуха мать

По трем ступенькам поднималась.

Она по-русски ни словца

За это время не сказала,

Но улыбалась без конца,

Что, впрочем, тоже ведь немало.

А на столе бараний суп

Дымился, жирный, с пылу-жару.

На это как на Страшный суд

Пожаловался я Назару.

Но он мне объяснил, что гость —

Ишак хозяина,— таится

Лишь в этом суть, лишь это гвоздь

Восточного гостеприимства.

Дрожало солнце в синеве,

Еще не то сулили сводки.

Мы на трофейном «BMV»

Катались, мы купались с лодки.

А ослепительная мгла

Жары валилась с небосвода.

И наша молодость была

Сильней любого перевода.

ИЗ МАШИНЫ

Песчаная осыпь.

А там, на тропиночке,

Курносая особь

В цветастой косыночке.

И вот она — мимо!

Рабочая косточка?

Иль, прытью томима,

Туристская козочка?

Труда или быта,

Быть может, учетчица?..

Промчались — забыта.

А помнить все хочется.

«Видишь, как гордо…»

Видишь, как гордо,

Золотом светлым своим дорожа.

Кленов когорта

Высится, не доходя гаража?

Небо невинно.

Холодно. Дождик покапал едва.

Снега не видно,

И до него еще месяца два.

И ни листочка

Нет под ногой. Но, однако, теперь

Ставится точка

В перечне всех очевидных потерь

«Он по сути недавно спустился…»

Он по сути недавно спустился

Из неведомых грозных глубин.

Руку жал он мою и светился,

Как, наверное, мог он один.

Нет, не только детали, приматы,

Пожелания или прогноз,—

Ощущенье Земли как планеты

Он впервые оттуда принес.

Выступая с писательской сцены,

Он о жизни своей рассказал.

О, как чутко настроил антенны

На него этот замерший зал.

А потом он по нашему Дому

Шел спокоен и светлоголов.

Так пророки идут по сухому

Средь морских белопенных валов.

И ко мне подходили собратья

До конца того долгого дня,

Чтоб Гагарина рукопожатье

Им почувствовать через меня.

ПУРГА

Пурга поет по-волчьи,

Вселяя в сердце жуть,—

Как где-нибудь в Поволжье,

В Заволжье где-нибудь.

Как где-нибудь на Каме,

В неведомом углу,—

Со смачными шлепками

Снаружи по стеклу.

Хочу писать, но вспышка

Пурги мешает вдруг.

Берусь читать, но книжка

Вновь падает из рук.

Мечтаю, чтобы дрема

Пришла, и дальше — с ней.

Однако стены дома

Трясутся все сильней.

…Я валенки обую.

Я знаю, что к чему.

В рань ярко-голубую

Дверь с силой отожму.

Подобный случай — третий

Лишь в нынешнем году.

Засыпанных соседей

Откапывать пойду.

ПЕРЕД ОХОТОЙ

Пока опять валокордин

Себе охотник капал в ложку,

Зайчишка бедненький один

Сменил проверенную лежку.

Не торопясь, рассвет возник

Над ярославскими снегами.

Старухин рыжий воротник

Еще был хитрый и с ногами.

Густого леса полоса

Внезапно оказалась ближе.

Тогда охотник свистнул пса,

И взял ружье, и встал на лыжи.

ЗАЯЦ

Как он взвился на юру

Свечкой близкою!..

Что там выше кенгуру

Австралийское.

Три прыжка, и весь в снегу.

Сыплет блестками,

Оглянувшись на бегу

За березками:

Дескать, чешем каждый раз

Здорово.

Ведь собаки-то у вас —

С борова!

Дескать, что же так глядим

Косо-то?

Редко все еще едим

Досыта!

ДВОР НОЧЬЮ

Полночь. Тишина.

Мир кругом велик.

На стекле окна

Сильный лунный блик.

В темноте двора

Видится давно

Белого ведра

Цинковое дно.

Светом зажжены

Лунной полосы

Грабли у стены,

Лезвие косы.

И горят из мглы

Посреди двора

Полотно пилы,

Лопасть топора.

ПРИМЕТА

Оказала милость

Путникам ты —

Приостановилась:

Ведра пусты.

А другая — с полным,

Щедрым ведром…

Мы вас позже вспомним

Тоже добром

«Дни мелькают, а очнешься вдруг…»

Дни мелькают, а очнешься вдруг —

Не укусишь локоть.

Я смотрю на отдаленный луг,

Где пасется лошадь.

Пусть слова мои в себя вберут

Весь сарказм и едкость.

Здесь она как слон или верблюд —

Вот какая редкость.

Нынче воз, что лошадью влеком,

Даже видеть дико.

Ну, и если кто-нибудь верхом —

Это вовсе диво.

…Табуны несчетные бегут.

Молодая ржет кобыла…

Неужели этот гуд

Человечество забыло?

Я смотрю на лошадиный хвост,

Этот бедный веер,

Что не входит ни в единый ГОСТ.

А я ГОСТам верил.

РЕТОРТА

Реторта! — племенная

Кобыла из кобыл.

Мчит, ветры приминая,

А он стоит как был —

В оглобельках, понурый,

С репейником в хвосте.

Подергивая шкурой,

Здесь, на восьмой версте.

А эта — с племзавода.

Горячая — вперед!

И с первого захода

Препятствие берет.

Живя своим уставом,—

Как молния в грозу,

Мелькнет в его усталом.

Слезящемся глазу.

«После дождичка в четверг…»

После дождичка в четверг —

Тьма опят и сыроежек.

Но смотрю не вниз, а вверх,

Где сверканье высей свежих.

Где такая синева

Над намокшими стволами,

Что стремлюсь туда сперва

С благодарными словами.

«Было спокойно за низким окном…»

Было спокойно за низким окном,

Зелено очень.

Но почему-то он был на ином

Сосредоточен.

Лишь мимоходом журналы листал.

Двигались блики.

Гладил рукой шестигранный кристалл

Выбранной книги.

Мягкая лампа за правым плечом

У изголовья.

Но он не думал уже ни о чем,

Кроме здоровья.

Вот как заклинило нынче его

Резко и туго.

И не осталось уже ничего,

Кроме недуга.

«Зря память этого боится…»

Зря память этого боится…

Пусть перекрашен твой фасад,

Я узнаю тебя, больница.

Я здесь лежал семь лет назад.

Жизнь, может быть, не так сурова,

И, тоже помня о былом,

Придет пора очнуться снова

Цветущим кленом иль щеглом.

Взглянув на бывшее жилище,

Сказать без всяческих досад:

Я узнаю тебя, кладбище.

Я здесь лежал сто лет назад.

«Просторы без конца…»

Просторы без конца

Завещаны от чистой

Души — самой отчизной

И радуют сердца.

В разрывах синевы

Суровыми отцами

Подарены… А сами

Что сделаете вы?

ДВА ПОКОЛЕНИЯ

Юность у вас

Оставляла по-разному след.

Но не угас

Тот, почти одинаковый, свет.

Ах, как порой

Друг на друга походят лицом

Сын пожилой

Со своим моложавым отцом.

«Кавалерист-девица…»

«Кавалерист-девица» —

Так Пушкин написал

О Дуровой…

Дымится

В снегу ночной вокзал.

В глазах луна двоится.

Осколков слышен свист.

Артиллерист-девица,

Пилот или связист.

…«Кавалерист-девица» —

В былое настежь дверь…

Но карьерист-девица

Заметнее теперь.

САНАТОРНО-КУРОРТНАЯ КАРТА

Пора ходить с нее с одной —

Такая карта.

На сердце словно шов сварной,

След от инфаркта.

Да и снаружи есть следы —

И до, и позже.

От окружающей среды

Рубцы по коже.

Прошел врачей, теперь остынь.

Вот это сетка! —

В любой графе своя латынь,

Своя пометка.

Вся эта мелкая цифирь

Как на двухверстке…

И здесь уже иная ширь

Иной разверстки.

«Есть у каждого собственный шифр…»

Есть у каждого собственный шифр,

Эта область лишь близким знакома:

Комбинации чисел и цифр —

Телефона, квартиры и дома.

Для другого — незначащий звук,

Чепуха, пустяковое нечто.

(Равнодушье, сходящее с рук,

Потому как о мелочи речь-то.)

Для чужого закрыт на засов

Этот мир, где как смутное эхо —

Комбинации глаз, голосов,

Слез, повадок, походки и смеха.

«Не страшился спора или драки…»

Не страшился спора или драки,—

Ссадины тех дней и синяки

Заживали, будто на собаке,

Все казалось, это пустяки.

Но, глядишь, поля уже в пороше.

Вот зима настала. И пред ней

Доброта становится дороже,

Раны заживляются трудней.

МОЛОДОСТЬ

Недавнего рожденья

Мальчишки-остряки.

Во взгляде снисхожденье,

О старших: старики.

Знать, голодом не морят,

Знать, выращен в любви.

Да вижу, вижу: молод…

Ты с наше проживи!

ПОСВЯЩЕНИЕ

Видели столько!

Вынесли стойко

Горечь утрат,

Голод и хлад.

Так не забудем,

Что нужно людям!..

Мир на земле —

Хлеб на столе.

«Темнеет. Около восьми…»

Темнеет. Около восьми.

Погасли солнечные слитки.

Стоит Твардовский с дочерьми

На даче, около калитки.

Близ милых выросших детей,

Да-да, детей. Большой как башня.

Машину ждут или гостей? —

Теперь это уже неважно.

А важно — тишь, туман, Пахра,

Вдруг вспоминаемые снова,

И быстротечная пора

Былого вечера земного.

«Сохранившееся качество…»

Сохранившееся качество —

Радоваться за других.

Стариковское чудачество

Жить при свете дел благих.

И ведь впрямь сквозь эти заросли

Бесконечной душной зависти.

Разрываемые вкось,

Проходить не довелось.

Замечательное качество —

Радоваться за других.

Вы не верите, но, кажется,

Вы задумались на миг.

ДЕРЕВО

В праздных блужданиях наших

В дымке прибрежной дуги

С треском взрывается вальдшнеп

Осенью из-под ноги.

В чащу кидается заяц.

Вас напугав заодно,—

Робок, но прыток на зависть,

Что нам известно давно.

Но и сквозь вашу ученость

Вас задевает порой

Дерева незащищенность

Пред топором и пилой.

«Перелистан осенний задачник…»

Перелистан осенний задачник.

Все ответы в тетрадь внесены.

И зима скоро сунет в загашник

То, что прятать пора до весны.

Вот ледок затянул как коллодий

Мимолетные ранки земли.

И внезапных глубинных колотий

Отголоски до сердца дошли.

ПОЭТ

М.И.

Он там сейчас, где вечно тьма,

Под редкой травкою осенней.

Но все еще идут тома

Его Собранья сочинений.

И, краешком задев зенит,

Непредсказуемо крылата,

В пространстве песенка звучит,

Им сочиненная когда-то.

«Таинственна и стройна…»

Таинственна и стройна,

Пройдя решето отбора,

Задумчивая сосна

Стоит в стороне от бора.

Кора у нее в смоле,

Вся рыжая в отдаленье.

И сока в ее стволе

Повышенное давленье.

ЛИПА ВЕКОВАЯ

Эта липа — вековая.

Буря, в ярости своей

Елки с корнем вырывая,

Повредить не в силах ей.

Сколько долгий возраст длится

В дар отеческим местам?

Может быть, уже сто тридцать?

Может, близится к двумстам?

И представить даже тошно,

Что тех лет летящий дым

Распознать ты сможешь точно

Лишь по кольцам годовым.

р. ЛИКОВА

Речка-сказка

Ликова.

Только ряска

Да трава.

Старый купол

За бугром.

Да проухал

«Илов» гром.

Зато быта

Полоса

Позабыта

В полчаса.

В росах травка

Вечерком.

Летит кряква

За чирком.

д. ИЗВАРИНО

Несколько первых огней—

Это деревня Изварино.

Бывшая церковь. Над ней

Облако четко изваяно.

Помнишь — дороги нарез,

Поле, что сумраком залито?

И достает до небес

Леса зеленое зарево.

СОН

С Твардовским встречусь и с Бернесом,

Когда настанет мой черед.

Но глянут с малым интересом,

Все это зная наперед.

Скажу: ведь я из дальней дали,

Где свет ваш сильный не погас.

Спрошу: скажите, вы видали

Воспоминания о вас?

На миг ресницы дрогнут, словно

Иная жизнь коснулась их.

Слыхали, скажут. Безусловно.

Но только это для других.

Для любознательных в науках,

Что утром вышли из дверей.

Для наших правнуков и внуков…

А более для дочерей.

ПРОЩАНИЕ

Что поделать! — хвори, старость,

И — обрублены крыла…

Весть об этом, разрастаясь,

Многих вместе собрала.

Из своей давнишней были

Он явился хмурым днем.

Все давно его забыли.

Смерть напомнила о нем.

ПОЭТЕССА

Памяти М. П.

Как она негаданно поблекла,

Как попала бедная она

Под увеличительные стекла,

Где морщина каждая видна.

За рекой померкнувшее поле,

И не шелестят уже крыла.

Тихая старушечка, не боле,

Здесь жила и так же умерла.

Но заметил кто-то, что при этом

На крутой спирали мировой

Вдруг — судьбой, стихами и портретом —

Почему-то стала молодой.

«Жалко будет покидать…»

Жалко будет покидать

Эти дали, эти лица,

Всю земную благодать,

Что пока так щедро длится,

Жалко будет покидать.

Перетянет жесткий жгут

Нашей памяти отводы.

Но — ты слышал? — листья жгут.

Песня тянется сквозь годы,

И от жизни счастья ждут.

ГАЗЕТА

Мы живем стремительно, как все,

И, себе же не давая спуска,

На скупой газетной полосе

Видим спорт и новости искусства.

Сообщенья из-за рубежа,

Ранний сев у южного порога,

Фельетон, таблицу тиража,

Черную оградку некролога.

ПАМЯТИ Р. МАРГИАНИ

Умер милый Реваз Маргиани,

И возникли былые года

В том московском ночном океане,

И Арагви впадает куда.

Был стихами наш круг узаконен,

И весь вечер взрывался наш пыл.

Нонешвили и Миша Луконин,

Пал Григорьич, он тоже там был.

А Кайсын? То в позднейшей беседе

Оба мне объясняли потом,

Что вы близкие очень соседи,

Разделенные только хребтом.

Ах, Резо, как тебя называли,

Мы и позже видались не раз.

Не забыть на любом перевале

Твоих добрых, чуть выпуклых глаз.

Над горами, внезапно тревожа,

Одинокая встанет звезда.

Это так на тебя не похоже —

Просто взять и уйти навсегда.

«Где-то в море глухой огонек…»

Где-то в море глухой огонек,

Словно в поле,

Лишь стемнело, вниманье привлек

Поневоле.

Здесь поблизости нет маяка.

Тьма морская.

Он ее оживляет слегка,

Чуть мигая.

Это шхуна, что в дрейфе лежит,

А на баке

Огонечек сигнальный дрожит

В полном мраке.

Но избавиться я не могу

От обмана,

Будто он на другом берегу

Океана.

«А пока вы смеялись счастливо…»

А пока вы смеялись счастливо,

Загорали, ныряли на дно,

Неожиданно возле залива

Пали сумерки, стало темно.

После длительной солнечной ласки

Так внезапен был мрака накат,

Что свои полотенца и ласты

Собирали уже наугад.

Лишь прибоя размеренный голос,

Да усталому взору видны

То ли позднего паруса конус,

То ли гребень высокой волны…

ЮЖНЫЙ ВЕЧЕР

Темнота приходит сразу,

Будто кто-нибудь тайком,

Но по явному приказу

Нам глаза прикрыл платком.

Темнота стремглав ложится

На земную благодать.

Заблудилась в небе птица —

Ничего ей не видать.

ПУТЕШЕСТВИЕ РОЗ

Рассвет. Густые росы.

Работа вправду дерзкая:

В Крыму срезают розы

Замедленного действия.

Вот только б дотерпели

Близ самолетных ребрышек

До той заветной цели,

До рынка, до Черемушек.

Коснулся «Ил» бетона.

И сделано все начисто.

Но каждого бутона

Свое движенье начато.

Да не волнуйтесь, что вы.

Когда такие новости!

Они вполне готовы —

Уже не остановите,

…Невеста смотрит мимо.

Глаза пока что детские.

Она сама как мина

Замедленного действия.

ОТПУСКНИК В СБЕРКАССЕ

Там, где дышит синь морская,—

Входит, всех опередив,

Как кораблик, в путь пуская

Первый свой аккредитив.

Изумленный этой былью,

Блеском южной мишуры.

Не привыкший к изобилью

Женщин, света и жары.

ПЛЯЖ

Золотой полдневный пляж.

Загорелые богини —

Их походка, их бикини,

В мыслях всяческая блажь.

Как сквозь сон, в который раз.

Женский смех звучит над пляжем.

Мы под ту же дудку пляшем,—

Как до нас, как после нас…

ЖЕНЩИНА НА ПРИЧАЛЕ

Стояла женщина на причале

Почти у края. Скрипел причал.

А чайки что-то свое кричали,

И ветер свежий еще крепчал.

Она под ветром стояла прямо,

В пальто, что плотно на ней сошлось.

А сверху русое билось пламя

Неупорядоченных волос.

ПРИБАЛТИКА

О сероглазая Прибалтика,

Янтарный желтый поясок…

К заливу хмурому прибавьте-ка

Кривые сосны и песок.

Как доски под рукою плотника

Здесь, над прибрежною дугой,

Разрозненные тучи плотненько

Подогнаны одна к другой.

Сверкнет под вечер, сердце трогая.

Прибоя белый завиток.

И хочется отбросить многое

И жизнь пустить на самотек.

Пусть нам простятся наши слабости:

Здесь солнца луч порою скуп.

Но предпочтем не пенку сладости,

А соль, что слизываем с губ.

«Воскресенье. Ближний рейд…»

Воскресенье. Ближний рейд.

Черный сейнер.

Море — или это бред? —

Пахнет сеном.

Чайки белые снуют,

Вечно с делом.

Их никто не кормит тут

Хлебом белым.

Долго в памяти живет

Летний Север.

Ровный свет холодных вод.

Черный сейнер.

ЮРМАЛА Акростих

Играет бликами стекло.

Наверное, еще не вечер,

Но и не день, хотя светло.

Естествен этот миг и вечен.

Густеет дымки полотно,

Однако виден контур корта.

Фасада первое окно

Фланелью тщательно протерто.

ПРОПАЖА

Поломался рубчатый браслет.

Помню и поныне:

На запястье только слабый след,

Нет часов в помине.

Шелестела мягкая трава.

Бил по дубу дятел.

Я не день искал их и не два —

Время зря потратил.

И, по правде, странная печаль

Связана с тем летом:

Времени потерянного жаль —

Не часов с браслетом.

«Я теплым днем во рву…»

Я теплым днем во рву

Вновь землянику рву,

Вновь ползаю по краю,

Но впрок не собираю.

Что собирать! Жена

В потребностях скромна.

Ест ягоды другие,

От этой — аллергия.

Но десять раз на дню

Я сызнова ценю

Уроки жизни этой —

С примером и приметой.

Сосны печальный скрип,

Случайный белый гриб,

Круги пролетных уток —

Сквозь сердце и рассудок.

И что живу в лесу,

И слышу, как внизу

По вечерам в овраге

Ручей шумит во мраке.

ДЕКАБРЬ

Слышен лай пса.

Виден край пня.

Семь часов — вся

Долгота дня.

Вот и весь срок.

Вот и весь свет.

Посреди строк

Только свой след.

Только свой слог,

Но не точь-в-точь…

День в постель слег

И опять ночь.

«Ах, какой лежит в просторах снег…»

Ах, какой лежит в просторах снег,

Словно утрамбован,

Возвышаясь чуть ли не до стрех,

Утром, под Тамбовом.

Ах, какая крепкая зима!

Снег все розовее и плотнее.

Деревушка видится с холма,

Синева морозная над нею.

Ветром пробивает на юру,

И на жизнь у жизни нет запрета.

Неужели я когда-нибудь умру?

Ты прости меня, пожалуйста, за это.

В КОНЦЕ ЗИМЫ

Соснячок дрожит упруго.

Ветер злей и злей.

В синем небе ходит вьюга,

Как воздушный змей.

Раскрутившись полной мерой,

Тащит вперекрест

Свой рассыпавшийся, белый,

Свой метельный хвост.

Как он медленно кружится!..

Вдруг — один разряд,

И пропал он, на крупицы

Снежные разъят.

«Раскинул дождик сетку…»

Раскинул дождик сетку,

Взял ею в оборот

Садовую беседку,

И сад, и огород.

Захлопнуты ворота.

Намокший день сердит.

Ученая ворона

На пугале сидит.

А ветеран-участник

Лег с книжкой на кровать,

Довольный, что участок

Не нужно поливать.

ПОКУПКА

Всего за трешку

Под выходной

Купил матрешку —

Пять штук в одной.

Плыл в гуще рынка,

К другим впритык.

И вдруг — заминка,

И сам притих.

Тая ухмылку,

Почти обман.

Он, как бутылку,—

Ее в карман.

Ну, что за штучка! —

Семья точь-в-точь.

Правнучка, внучка,

И мать, и дочь.

Светло в округе

Среди громад.

Они ж друг в друге

Чуть-чуть гремят.

Как за стеною

Их разговор

Одной с одною

С давнишних пор.

Не то чтоб в доме

Иль у ворот,

А как в альбоме

Отснятый род.

Чудное дело —

Подобный ряд…

Ведь как задело:

Купил — и рад!

НАРОДНЫЕ ИГРЫ

Хоть начальник с бумагами в папке.

Хоть какой представитель, хоть кто,—

Как увидит, что режутся в бабки,

Остановится, скинет пальто.

Знать, привык к деревенскому быту.

Ну, а в городе — здесь городки.

— Наклонитесь, возьмите-ка биту!

Или руки у вас коротки?..

Мы играли, ударить умея

Так, что «чижик» свистел на лету.

Запускали газетного змея,

Свою лепту вносили в лапту.

БАЛАЛАЕЧНИК

Мне сказал старик глубокий,

Идя деревенькою:

— Ох, в частушках был я докой.

До сих пор все тренькаю.

Обращались к офицерам:

«Ваше благородие».

Я ж к земле таким манером:

«Ваше плодородие».

Симпатичная такая,

Как собака-лаечка,

Никому не потакая,

Пела балалаечка.

НОЧНОЙ ВАГОН

В последней электричке,

Как в том паровике,

Внезапна вспышка спички

И отсвет в кулаке.

Здесь что-то от погони,

Здесь как-то все не так:

Пять человек в вагоне

И смутный полумрак.

Небось из общей бражки.

Их плотно держит взор.

А этот кто, в фуражке?

Неужто ревизор?

И вдруг — движенья круты

Как будто кем гоним…

А через полминуты —

Вслед женщина за ним.

ПРОФЕССОР

Сапоги разбив

По осенним весям,

Не особо весел,

Но и не тосклив,

Землю рыл и рыл

Он в фуфайке ватной,

Фраку адекватной,—

Как он говорил.

Сколько лет прошло! —

Стройный как ацтеки,

Входит в дверь аптеки,

Где внутри светло.

За стеклом витрин

В кассу встал,— пожалуй,

Обновить лежалый

Нитроглицерин.

«Лимитчицы — их кличут лимота…»

Лимитчицы — их кличут лимота.

Отчаянного взгляда прямота,

Платочек ослепительный под каской

От брызг или случайного мазка.

А в стороне — шумящая Москва,

Еще вчера казавшаяся сказкой.

Шумит Москва, их всячески храня.

А на полу средь храпа и зевоты

Вповалку деревенская родня,

Приехала еще третьего дня,

У ней свои, понятные, заботы.

Но девочки в кругу трудов иных.

Деревня материнская неблизко.

Все будет в жизни нынешней у них,

И даже постоянная прописка.

Здесь им ведерко или мастерок

Вручила жизнь, подарки раздавая.

И как их этот случай подстерег

Или закономерность роковая?

ТЕПЛОХОДЫ

Не слышал я что-то, но, может быть, есть теплоход

«Марина Цветаева», ходит, к примеру, по Каме;

Что «Анна Ахматова» строгой Невою идет

И мальчик за поручень крепко схватился руками.

Не помню, чтоб в дымке растаял «Борис Пастернак»,

А возле Гурзуфа гудел «Николай Заболоцкий».

Ну, нет — так и нет. Впрочем, их не забудут и так —

Без крупной волны и заботы подчеркнуто флотской.

СОН О ЛЕНИНГРАДЕ

Каждый фасад озарен за Невою,

Тщательно выделен каждый из них

Той золотой полосой заревою,

Что на опушках бывает лесных.

Я не сумел бы здесь жить постоянно

После родных переулков Москвы.

Но и, по правде, достаточно странно

Редко являться,— заметите Вы.

Да! Объясните простыми словами,—

Я на такой остановке сойду,

Чтобы негаданно встретиться с Вами

В Зимнем дворце или в Летнем саду.

СОБАЧИЙ ЛАЙ

Формальный лай собачий! —

Там, где ее места,

Она своей задачей

Всецело занята.

Смесь злобы и задора,

Бурлящая в саду,

Пока я вдоль забора

Почтительно иду.

Средь птичьих трелей летних

Зашлась, раздражена.

Но кончился штакетник —

И разом тишина.

БОЛЕЗНЬ

Как скалолазы по скале

С утра карабкаются смело,

Так ртуть все выше по шкале

Ползла и падать не хотела.

Почти заоблачная высь…

— Спасибо, милая, за ласку.

Прошу тебя, не заразись,

Надень хоть марлевую маску…

Жестоко бил меня озноб,

А в окнах день стоял понуро.

…Губами тронула мой лоб:

— Подумаешь, температура!

«Обнаружил: заболел…»

— Обнаружил: заболел.

Окатило щеки жаром.

Вот! — когда так много дел,

Пропадет неделя даром.

Огорченья смутный шок,

Повторяющийся снова,

И под мышкою ожог

Градусника ледяного.

Но — внезапный оборот:

Не придется пить таблетки,

Ибо ртуть не достает

До решающей отметки.

Далеко она внизу.

Что ж ты, чучело из чучел!

И опять бегом везу

То, что сам же и навьючил.

Среди длящегося дня,

Как не раз уже бывало…

Что же все-таки меня

Душным жаром обдавало?

ВОСПОМИНАНИЕ О КАРДИОЛОГИЧЕСКОМ ЦЕНТРЕ

Вдруг жизнию самой

Стал связан с новым риском.

Давнишнею зимой

Лежал в Петроверигском.

Жар кости не ломил.

При жуткой холодине

Переносной камин

Стоял посередине

Палаты, где со мной

Декабрьскою порою

Как бы судьбы одной

Еще лежали трое.

Все сплошь директора.

Заводов, а не школы.

Врывалась к ним сестра —

Спасали их уколы.

От бега рдела кровь

На девичьих ланитах.

А эти вновь и вновь

О планах и лимитах.

Узнал от мужиков,

Из четких их рассказов,

Что умер Мясников,

Но проявился Чазов.

Наука на коне,

Идет вперед наука!

И можно жить вполне,

Коли такая штука.

Я разделял их пыл,

Был счастлив их удачей.

Из всей палаты был

Лишь я вполне ходячий.

…По переулку след

Зимы, и отзвук гула…

Через двенадцать лет

Всерьез меня тряхнуло.

БОЛЬНИЧНЫЕ ТЕЛЕФОНЫ

На лестничных площадках

Всех городских больниц

Известно о порядках

В пределах тех границ.

Приветствуя друг дружку

Кивком, накоротке,

Желтеющую двушку

Сжимают в кулаке.

И тоже всё здесь вместе

На самом склоне дня:

Обыденные вести,

Пустая болтовня.

По делу замечанье

И речи про запас.

Короткое прощанье

И сдержанный наказ.

За окнами — глубины

Небес над мостовой.

Поскольку нет кабины —

Всем слышен шепот твой.

ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Дождь прошел. Погодка первый сорт,

И лужайка эта

Сохнет быстро, как раскрытый зонт

Посредине лета.

Говорят, здесь был когда-то дзот,

Есть другие варианты…

Сохнет быстро, как раскрытый зонт

На полу веранды.

Лет пройдет не менее двухсот,

И под мокрой кроной

Будет сохнуть, как раскрытый зонт,

Этот мир зеленый.

ТИШИНА

Пусть подчас мы этой льготы

Вовсе лишены,

Мне не нужно для работы

Мертвой тишины.

Я люблю еще до света

Обнаружить вдруг

Убираемого снега

Равномерный звук.

Ничего, душа привыкла

(Правда, только днем)

Тарахтенье мотоцикла

Слышать под окном.

Скверно жить в сплошном содоме.

Но — шумят леса,

И звучат в родимом доме

Милых голоса.

ВЕЧЕРОМ

Ветер, налетая,

Плещется в листве.

Ситценабивная

Фабрика в Москве.

Симпатичный ситчик.

Молодая прыть.

— Не осталось спичек.

Можно прикурить?..

Глянем — не заметим,

Пряча торжество,

За вопросом этим

Больше ничего.

Затянулась «Явой»,

Вот и все дела,

И, ступая павой,

Тут же отошла

К дорогим подругам.

…Тополя в пыли.

За трамвайным кругом

Голоса вдали.

Смутный звук трамвая.

Звезды в синеве.

Ситценабивная

Фабрика в Москве.

«Заупрямилась, но вдруг…»

Заупрямилась, но вдруг,

Потянув за белу руку,

Силой вытянули в круг,

И пошла, пошла по кругу.

И уже зарделась вся

Перед взорами иными,

Груди крупные неся,

Тяготясь отчасти ими.

«На темной лестничной площадке…»

На темной лестничной площадке,

Как на площадке тормозной,

Свои особые порядки,

И пахнет дымом и весной.

Летит сквозь ветви даль живая,

И противоположный дом

Сквозит, все больше отставая,

И вскоре видится с трудом.

«Проснулся средь ночи и глянул в окно…»

Проснулся средь ночи и глянул в окно.

Такого тумана сквозит полотно,

Что даже не видно ближайшего дома,

Лишь свет фонаря на земле как солома.

Вновь что-то нарушилось в этой игре:

Машины соседей стоят во дворе,—

У каждой из них постоянное место…

Но — «скорая» возле второго подъезда.

УТРЕННЯЯ ПЕСЕНКА

Пока вы там, в тиши квартир,

А время близко к трем,

Мы подметаем этот мир

И мокрой щеткой трем.

Еще висит туманов дым,

Еще листва в росе.

Мы приготовить вам хотим

Его во всей красе.

Мы этот ранний мир трясем,

Совсем как половик.

Согласен с нами он во всем,

Он к этому привык.

Прошедших лет широкий бег,

И быстрых дней полет…

Мы отгребаем мягкий снег

И скалываем лед.

Фургоны с хлебом. Тишина.

Еще совсем темно.

За светом первого окна

Зажглось еще окно.

Ведь кто-то должен раньше встать,—

Так вечно будет впредь,

И так всю жизнь вставала мать,

Чтоб завтрак вам согреть.

СНОВА СТИРКА

Снова стирка — бабье дело

(Извини меня, местком!).

Вон ты как помолодела,

Приспособясь над мостком.

Брус хозяйственного мыла.

Речка, пена, пузыри…

Если что тебя томило,

Все забылось до зари.

Разогревшись («Кофту скину!»)

И расслабившись чуть-чуть,

Как тебе приятно спину

Осторожно разогнуть.

Полоскать, закончив стирку,

Начинать опять с азов

И рубахи брать за шкирку

Из наполненных тазов.

ГОРОДСКАЯ ЖАРА

Городская жарища

Навалилась, давя и слепя.

И желают жилища

Все ненужное сбросить с себя:

Раскаленные крыши,

Да и самые стены — к ногам.

Но лишь окна бесстыже

К неизвестным зовут берегам.

Освещенные окна —

Главным образом тем, кто впотьмах,

Сообщают охотно,

Что сейчас происходит в домах.

Но смотреть на них даже

Любопытный и то не хотел.

Как на юге, на пляже,

На скопленья бесчисленных тел.

Все достаточно пресно,

И, из дома ступив на балкон,

Видеть неинтересно

Дивный ряд этих голых окон.

ДВОР

В сумеречном мире заоконном

На скамейках вспышки папирос.

Как прожектора над стадионом —

Свет осенних кленов и берез.

И при их волшебном ровном свете

Посреди московского двора

Хочется продлить мгновенья эти.

Но иная близится пора.

ФУТБОЛИСТ

Бесконечная усталость.

Пот, катящийся с виска.

Мало времени осталось

До финального свистка.

Был я молод, бегал вволю,

Так и шастал как челнок

По размеченному полю,

Не жалея сильных ног.

А встречали! — как министра.

Уважительно до слез.

Операцию мениска

Я еще не перенес.

Тренированное тело

Тоже к сроку устает.

Пусть все это пролетело,

Но во мне оно поет.

Вот судейская сирена

У судьи уже во рту.

Лужниковская арена

Отступает в темноту.

Может быть, не всем заметны

В тишине, на склоне дня.

Но отдельные моменты

Были в жизни у меня.

ПЕРВАЯ ВЕЛОГОНКА

Гора, стоящая торчком,

Раскрутка серпантина,

И степь, упавшая ничком

Перед отважным новичком,—

Вот общая картина.

Велосипедный низкий руль,

Трясущаяся рама.

Бетон, щербатый как от пуль,

И два — на память — шрама.

Велосипедное седло.

Взамен стремян — педали…

А на душе еще светло

И никакой печали.

СТАРЫЙ БОКСЕР

Мощно сплюснуто переносье.

…В чем себя он ни прояви,

Сквозь любое многоголосье

Голос гонга гудит в крови.

Машинально готовый к бою,

На прогулке или в гостях

Так и носит перед собою

Руки, согнутые в локтях.

ИГРА

Слабый выиграть у сильного

Тоже может иногда.

Только рев над гранью синего

Исцарапанного льда.

Над хоккейною коробкою —

Свист, и возгласы, и смех.

Да, вот так! С душой неробкою

Победить возможно всех.

Над вратарскою площадкою —

Клочья дерна на шипах.

Не успеть минутой шаткою

Отыграться впопыхах.

На всю жизнь, с учетом старости,

Средь печалей и утех —

Ощущенье прочной радости

Или горечи — у тех.

НОВОДЕВИЧЬЕ

К Твардовскому не попадешь.

Был неприступен? Не настолько.

Не то чтоб это вострый нож,

Но что-то вроде и осколка.

Обидно все-таки до слез,

Не понимаю ни бельмеса.

Ведь я букетик свой принес

Для друга лучшего — Бернеса.

Среди друзей и стариков

Еще случалось пополненье:

Здесь Исаковский, Смеляков

Да есть и наше поколенье.

Я гость, и я так редко вхож

В ворота этого поселка.

К Твардовскому не попадешь.

Был неприступен? Не настолько.

Сказал мне малый по пути:

— Имей приятелей попроще,

Чтобы цветы свои нести

В неохраняемые рощи.

1980

«Прошедший день вдали затих…»

Прошедший день вдали затих,

Как шум трамвая… И заочник

В трудах полуночных своих

Вновь искривляет позвоночник.

Невеста тихая, одна,

Ко сну еще не занавесясь,

Стоит у темного окна.

А в небесах медовый месяц.

Пустое телеозерцо,

И снова всплывшее внезапно

Знакомой дикторши лицо

С программой длинною на завтра.

ПОЭЗИЯ

С громом разорвалась

Молния шаровая,

И оступился в грязь

Кто-то, спастись желая.

Всем повторял: — Живой!

Верить еще не смея.—

Прямо над головой

Ахнула над моею.

Но километрах в двух

Тоже присел прохожий:

— Аж захватило дух!

Я ее чуял кожей!..

Так, над землей трубя,

Грозного слова сила,

Кажется, лишь тебя,

Выделив, опалила.

«Ты судьбу, если хочешь, им смело вручи…»

Ты судьбу, если хочешь, им смело вручи —

Так всесильны они… Тем не менее

Умирают святые, умирают врачи,

Умирают бессмертные гении.

Только ты головою напрасно поник,

Я сейчас объясню тебе, грешному:

Не одна остается лишь память о них,—

Вера в них остается по-прежнему.

«Живые мертвых потеснили…»

Живые мертвых потеснили.

Живым курится сладкий дым.

В издательстве мне пояснили:

Не скоро мертвых издадим.

Живых так много нынче стало,

Их с планом трудно сочетать…

Но мертвым лучше — мертвых мало,

По пальцам можно сосчитать.

«Поскольку живем впопыхах…»

Поскольку живем впопыхах

В стремительном веке двадцатом,

Люблю я в статье о стихах

Сперва пробежать по цитатам.

И сразу картина встает,

И нету ее объективней,

Покуда в свой скромный черед

Не смыта лавиною ливней.

Однако, собою полны,

На этом общественном фоне

Не только поэты видны,

Но критики как на ладони.

НА ОБСУЖДЕНИИ

— Что ж вы сделали с милым Арбатом

С этой улицей, прежде живой?

В разуменье своем небогатом

Как же вы поступили с Москвой!

Что сказали бы дед или прадед

Вам, ступившим на пагубный путь?

Лучше улице имя утратить! —

Ведь его все же легче вернуть.

«Пенсионер союзного значения…»

Пенсионер союзного значения.

Он утром принимается за чтение

Газет. Но слабы старые глаза.

А тут еще правнучка-егоза.

Пенсионер союзного значения.

Над ним стоит неясное свечение

Былых волос или былых заслуг.

Он жалуется также и на слух.

БОРИС И ПАВЕЛ

Среди поэтов прочих —

Всяк видел, кто умен,—

Стоял короткий прочерк

Напротив их имен.

Знать, кто его поставил,

Подумал: навсегда.

И впрямь Борис и Павел

Исчезли без следа.

И слева тишь, и справа.

Прошел таежный пал.

Про них от Ярослава

Я только и слыхал.

Бедовые ребятки,

Закваска не слаба.

Сыграла с ними в прятки

Суровая судьба.

Их слов протяжный отзвук

Пропал вдали и стих…

Но в долгих зимах острых

Живым остался стих.

«Пчелы этой взяток…»

Пчелы этой взяток,

Печи этой хлеб…

«Позвольте, нельзя так.

Талант ваш нелеп».

Высокое небо,

Крутая стезя.

В таланте — все лепо,

Таланту — все льзя.

«Для писателей…»

Для писателей

Серьезных умных книг

Обязателен

Внезапный острый миг

Возвращения

К начальному добру,

Отвращения

К бумаге и перу.

ДОЧЬ ТРИФОНОВА

И после кратковременной заминки

Друзья, кто группкой, кто по одному,

Поехали — поминки не поминки,—

Но все-таки отправились к нему.

Еще не знали многие — до стона!

…Звонкам обычным не было числа.

Дочь, поднимая трубку телефона,

Всем говорила: — Мама умерла…

Ей было лет четырнадцать в ту пору,

И поражало сразу, что она,

Ища в отце привычную опору,

Была, возможно, более сильна.

Та детская пугающая сила,

Таящаяся в недрах естества,

С которою она произносила

Немыслимые, кажется, слова.

Сидели средь табачного угара,

Внезапных слез и пустяковыхфраз,

И вздрагивал, как будто от удара,

Отец, ее услышав, каждый раз.

«Друзья его второй жены…»

Друзья его второй жены,

Смеющейся по-молодому,

В ее глазах отражены

И стать хотят друзьями дома.

Скажи мне, кто твой друг, а я

Скажу, кто ты… Он не был резок,

Но в грозных волнах бытия

Ему мешал такой привесок.

И сердцу были не нужны

Посередине лихолетий

Друзья его второй жены,

А в скором времени и третьей.

ЗАРОК

Нас учили лучшие умы —

И не заикаться,

Чтобы от тюрьмы да от сумы

В жизни зарекаться.

Впрочем, даже горькая беда

Может в бездну кануть.

Все-таки не все, не навсегда

Сохраняет память.

После встреч с тюрьмой или сумой

Можно разогнуться…

В старости со старостью самой

Нам не разминуться.

Станете такими же, как мы,

Доживя до срока…

Что там — от тюрьмы да от сумы,—

От того зарока!

ПОХОРОНЫ ПОЭТА

В дубовых, много видевших, стенах —

С чего, не знаю, вспомнилось про это

Я был когда-то на похоронах

Прекрасного российского поэта.

Народу было мало. Почему?

Ведь он считался классиком, похоже.

Я сам, сказать по правде, не пойму.

А кто там был, почти не помню тоже.

Хотя потом у Слуцкого прочел,

Что были сестры этого поэта,

Учительницы отдаленных школ,

Проехавшие, кажется, полсвета.

В цветах и хвое красный гроб тонул

Посередине траурного зала.

Сменялся равномерно караул,

А сверху тихо музыка звучала.

Впоследствии торжественно пропет,—

Немало миру шумному поведав,

Лежал в гробу измученный поэт,

В себя вобравший нескольких поэтов.

Из нежности был соткан этот путь

С приправой из иронии и соли.

Чтоб сверху на умершего взглянуть,

Я медленно взошел на антресоли.

И сразу на пюпитре скрипача

Увидел ноты «Похороны куклы».

И так обидно стало сгоряча,

Что краски дня холодного потухли.

Ушел, толкнув увесистую дверь.

Троллейбусные вспыхивали дуги…

Но это было — думаю теперь! —

Как некий жест, вполне в его же духе.

ЖЕСТОКИЙ РОМАНС

Всероссийской эстрады жемчужина,

Что вам души сжигала дотла,

Оказалась в тот вечер простужена

И, естественно, петь не могла.

И в гостинице, ставшею сотою

На гастрольном пути у нее,

Полоскала календулой с содою

Драгоценное горло свое.

А над всеми концертными залами,

Что в пространстве сияли светло,

За огнями большими и малыми,

Деревенское детство текло.

А потом заводская окраина,

Где гитара звучит у ворот,

И душа ею сладко отравлена

И навеки взята в оборот.

Разумеется, речь не о старости,—

Впереди еще длительный путь,—

А о той подсознательной жалости.

Что прошедшего нам не вернуть.

Отражение звездного купола

Попадало на стекла окна.

В шарф мохеровый плечики кутала

В этом люксе огромном она.

ЗАГОРЬЕ

На хуторе Загорье
Росли мы у отца.

А. Твардовский

Дворянские усадьбы,

Где жили Блок к Фет,

Могли не угасать бы

Еще немало лет,

И люди, не по плану,

Тянулись бы туда,—

Как в Ясную Поляну,

Что нынче как тогда.

…Вот родина поэта.

Не двести лет, не сто

Существовало это

Крестьянское гнездо.

В отличье от дворянских.

Орловских, тульских, брянских.

Но общее одно —

Исчезло и оно.

«Как при литье металл с опокою…»

Как при литье металл с опокою

В жаре и в искрах — заодно,

Искусство со своей эпохою

Всесильно соединено.

Черты мятущегося времени,

Раскрыты и обнажены,—

В Толстом, в Чайковском или в Репине

Разительно отражены.

ГЕНИИ

В жизни гениев, чей путь

Всем, казалось бы, понятен,

Много есть, коль вглубь взглянуть,

Темных мест и белых пятен.

Слава богу, есть пока

В день защиты и зачета

Непонятная строка,

Неразгаданное что-то.

Слава богу, до сих пор

За узорами оградки —

Непредвиденный простор

Для зацепки и догадки.

ВЕНОК МАЯКОВСКОМУ

Нелепость — Маяковскому венок,

Какой-нибудь кладбищенский вьюнок.

Над горечью внезапного конца

Ему — венок Садового кольца.

Ему венок — шаги тюменских вышек,

Ему венок — страны читальный зал,—

Над бандой

поэтических

рвачей и выжиг

Которую он тоже предсказал.

ПОЭТЫ ЧИТАЮТ ЕСЕНИНА

Седые важные поэты

Есенина читают вслух.

Отчасти трогательно это,

Однако зал довольно сух.

Один его читает воя,

Но зал опять же не согрет.

Они Сергея старше вдвое —

И в этом, видимо, секрет.

У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ

У памятника Пушкину — толпа.

Так прежде было только в юбилеи.

Не заросла народная тропа,

А новые добавились аллеи.

Отрезок даже маленький возьмем:

В сентябрьский полдень, около «Известий»,

Я липы здесь сажал в сорок восьмом,—

Тогда поэт стоял на старом месте.

Была Москва тогдашняя слышна,

Но словно отдаленно, как в тумане.

Плыла, по сути дела, тишина —

В теперешнем, новейшем пониманье.

Вращается времен веретено,

Над площадью совсем иные зданья.

И разыскать друг друга мудрено

Всем тем, кому назначены свиданья.

СОБРАТ

Я из жалости когда-то,

А еще ниотчего,

Похвалил стихи собрата

Дорогого одного.

Что я сделал, боже правый!

Как я высказался «за»?..

Начал он, дыша отравой,

Всем заглядывать в глаза.

Так желал он откровенно

Беспрерывной похвалы,

Что его разбухла вена

От вливающей иглы.

Вот опять стоит напротив,

Средь асфальта и травы,—

Вновь кончается наркотик

В остывающей крови.

ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

— Скажите, а над чем

Работаете вы?—

И сразу же за тем,

С наклоном головы:

— Скажите, а когда

Вы начали писать?

— А в ранние года

Вы кем хотели стать?..

Вставая всякий раз,

Записку ли суя,

Он спрашивает — вас,

Но слышит — лишь себя.

Таким он и возрос:

Ему во цвете лет

Важней задать вопрос,

Чем получить ответ.

ОДНОМУ ЗНАКОМОМУ ЧИТАТЕЛЮ

Этих книг тебе не прочитать

Ни за что на свете.

Для тебя стоит на них печать,

Ибо книги эти —

Книги для ума и для души,

Разные такие —

Для тебя чрезмерно хороши.

Ты прочтешь другие.

Здесь на полках — всевозможных книг

Столько тысяч!

Ты проходишь, безмятежно в них

Взглядом тычась.

«Писатель-одиночка…»

Писатель-одиночка

(В столице сорок лет)

Назвал собаку Ночка —

Как в детство взял билет.

Собака-невеличка

Хозяину близка.

Но то ж коровья кличка,

По родине тоска.

По сладостному мигу,

Что за сердце берет,—

По вдумчивому мыку

Под вечер у ворот.

По отческому дому,

Росистому лужку,

По теплому, густому,

Парному молочку.

СТАТЬЯ

Зная задачу свою

И с удовольствием даже,

Критик кончает статью

О дорогом персонаже.

Перенасыщен раствор

И удручающе сладок,

Но все равно до сих пор

Нечему выпасть в осадок.

ПЕРСОНАЖ

Был не склонен к мести,

А скорее к лести.

Знал любые вести,

Был всегда при месте.

Вдруг его со стула,

Где сидел сутуло,—

Языком слизнуло

Или ветром сдуло…

ФИЛОСОФЫ

— Не замечали б света,

Когда б за ним не тьма…

— И не ценили б лета,

Когда бы не зима…

— Худые любят толстых,

А толстые худых…

Пора в речах и тостах

Вам сделать передых.

«Все спорят кругом…»

Все спорят кругом,

Рассуждают, крича.

А он ни о ком

Никогда — сгоряча.

Ему — ничего,

Пребывает в тиши,

Хоть кол у него

На макушке теши.

И что ж это так

Не вредит ему шум?

Он робок? Чудак?

Или он тугодум?

Да нет, ерунда.

Его главный порок —

Как с гуся вода,

Как об стенку горох.

ОПОЗДАВШИЙ

По стеклу стекали

Капли дождя…

Он писал стихами,

Долго прождя.

Не считал сначала

Это за труд,

Что и означало:

Напрочь сотрут.

Упустил, профукал,

Медлить привык.

И уперся в угол.

В гулкий тупик.

И хотя из кожи

Лезет, сопя,

Не хватает все же

Веры в себя.

НОВИНКА

Сделано все второпях,

Словно без веской причины.

Нет в этих вялых строках

Необходимой пружины.

Все в них давно решено.

Да и развитие книги,

Можно сказать, лишено

Элементарной интриги.

…Мимо— в дорогу свою

Осень уходит литая…

Возле прилавка стою,

Бедную книжку листая.

АКТЕР

Познакомился с актером —

Был обманут в сотый раз

Дивным обликом, которым

Прежде он меня потряс.

Да, он был привязан к сцене

И к экрану столько лет!

Сам сойти попробуй с тени

Со своей. Ты скажешь: бред.

Он держался даже мило,

Он понравился сперва.

Но ему не нужно было

Говорить свои слова.

ЗАМЕНА СПЕКТАКЛЯ

Шел по Москве, и насвистывал что-то, и около

Сводной афиши, ее изучая, затих.

Вместо «Богатой невесты» пойдет «Трехгрошовая опера».

Вместо «Разбойников» будет «Святая святых».

Странное дело. Какая нелепая вывеска,

Та, что спектакли сметает со сцен и с арен.

Если объявлена ранее «Ночь после выпуска»,—

«Шесть старых дев и один лишь мужчина» годятся ль

взамен?

Вы объясните, куда ж это все-таки движется?

Сняли премьеру, внезапно другой заменя…

В плане издательском есть моя скромная книжица,—

Кем же и чем же небрежно заменят меня?

ЧТО НУЖНО АКТЕРУ

Чужою жить судьбой,

Но быть самим собой.

И дикцию иметь —

Чтоб рокотала медь,

Но чтоб расслышал зал,

Что шепотом сказал.

Владеть своим лицом,

Крутиться колесом.

Всегда уметь опять

Соперника обнять.

Как истый лицедей,

Гнать бодро лошадей.

Но не ломать рессор,—

На то есть режиссер.

Трудиться — и отнюдь

Не мыслить отдохнуть.

Знать тысячу ролей…

И всё за сто рублей.

СЮЖЕТ

Несчастная Дюймовочка,—

Судьба ее крута.

Печальная зимовочка

У мыши и крота.

Сама ошиблась адресом,

Пустившись в долгий путь,

Или беспечный Андерсен

Напутал что-нибудь?

Единственно из прихоти

На свет их произвел.

И сколько тут ни прыгайте,

Ужасен произвол.

РЕТРОГРАД

Роща сильно поредела.

Жизнь катилась под уклон.

Все менялось то и дело.

Не менялся только он.

Он спокойно, как при нэпе,

Рифмовал: «глаза — назад»,

Или: «степи — лесостепи»,

Словно тридцать лет назад.

И ценил он по старинке,

Не страшась худой молвы,

Пуговицы на ширинке,

А не молнию, как вы.

ТАПЕР

Один тапер

Знал прочно свое место

И вдруг допер,

Что может стать маэстро.

Что враз возрос,

Едва ль не до упора,

Всеобщий спрос

На бедного тапера.

Вокруг него

Поэты и певицы.

Ну, кто кого?

Нельзя ли потесниться?

Тут он вкусил,

Что истинная мода

Превыше сил,

Но много слаще меда.

Как вниз кирпич

На голову упавший,

Так этот к и ч,

В другую жизнь попавший,

Не дует в ус

И не приемлет спора…

Храните вкус

От вашего тапера.

ТРАДИЦИЯ

…И, несмотря на зоркость глаз,

Порой бывала ты незрячей.

Ведь и «Онегина» в тот раз

Ты посчитала неудачей.

Традиция, как ты строга!

Сядь отдохнуть на подоконник.

Когда Моне писал стога,

Ты думала, что он дальтоник.

СОСЕД

«Привет!.,» Подошел. Говорит.

Ну, все. У него это с детства.

Наверное, бледен мой вид:

Попался — и некуда деться.

Боялся его неспроста.

Я вижу, как движутся губы,

И вьются слова изо рта —

Толчками, как паста из тубы.

А мысли достойны вполне,

Звучащие звонко и пусто…

И сдержанно блещут во мне

Мои зачехленные чувства.

В ПЕРЕРЫВЕ

Приятный равнодушный малый,

Взгляд ни на ком не задержав,

Прошел походкой чуть усталой,—

Старик, хотя и моложав.

Как умудрился годы эти

Прожить — едва не до одра —

И никому на целом свете

Ни зла не сделать, ни добра?..

КНИГА ПРО МЕНЯ

Срок путевки составлял двадцать шесть дней.

Комната отдельная, письменный стол.

Он довольно быстро привыкал к ней

И смотрел в окошко на качавшийся ствол.

Он книги писал за двадцать четыре дня —

В день приезда и день отъезда он отдыхал,—

Такую же книгу он сочинил про меня,

А читатель распалился во весь накал:

«Константин Яковлевич, он же Вас не прочел,

Ничего он не знает про Ваши стихи!..»

А я слушал густое гудение пчел,

А я думал спокойно: это все пустяки.

Он в своем деле большой мастак.

Я его, конечно, не виню ничуть.

Главное, что сам я пишу не так.

И живу не так, В этом, собственно, суть.

ДЯТЕЛ

На фонарном бетонном столбе

Примостился нечаянный дятел.

Щелкнул клювом по серой трубе,—

Видно, вправду немножечко спятил.

Разумеется, нет червяка.

Прыгнул выше — и там его нету.

А ведь был все былые века,

Населяя собою планету.

Не смущайся, что здесь его нет,

Где над крышей высокое небо.

Все испробуй на вкус н на цвет,

Даже выглядя явно нелепо.

ПИАНИСТ

Отвергая хулу и навет,

Жизнь во всех проявлениях славишь,

Сам к роялю прикован навек,—

Пальцы лишь продолжение клавиш.

Подавая к вниманию знак,

В зал заполненный входит натура.

Как над полем густой березняк —

Пальцев гибкая клавиатура.

«Сделаешься, парень, дальнозорок…»

«Сделаешься, парень, дальнозорок,

Будешь в нетерпении с утра

Метров за сто двадцать — за сто сорок

Различать трамваев номера…»

Продолжалась долгая работа,

Нацеплял для чтения очкн

И писал, захлебываясь, что-то,

А порою рвал это в клочки.

Словом, не был труд его обыден…

Снова за окном уже светло.

Что там дальнозорок! Дальновиден

Стал с годами — столько их прошло.

«Часы должны ходить…»

Часы должны ходить,

А не стоять без дела.

Их нужно заводить

Почти что до предела.

А жизнь идет сама —

Тик-так! — без подзавода.

Вот лето, вот зима,

Глядишь — еще полгода.

Так мы вперед идем,

И годы не помеха.

Вот лес, и сад, и дом…

Глядишь — еще полвека.