отвратительный вкус. К баланде, впрочем, прилагался кусок хлеба, а это было уже много - очень много.
Этого должно хватить приблизительно на пять-шесть часов. А потом им снова принесут что-нибудь подобное - чтобы они не подохли с голоду. И так - день, месяц, год… Девятнадцать лет - девятнадцать долгих лет ему предстоит еще оставаться здесь. Девятнадцать двадцатых его срока.
Вот и смотритель подошел. Сейчас принесут еду - он насытится этим жалким куском хлеба и миской воняющей помоями жидкости и ему станет легче.
Организму потребуется еще много дней, чтобы залечить раны… Девятнадцать лет потребуется ему, чтобы дождаться дня свободы.
Вот и еда. Миску просунули через вырезанную щель внизу камерной двери.
Смотритель почему-то продолжал стоять, хотя ему давно уже пора было идти к новым камерам. Секунда, две, три…пять…
“Заключенный Скалов, к вам пришла ваша жена. Мы проводим вас в помещение для встреч”.
Простые человеческие слова, которые подняли его дух на вершины радости. Это была теперь огромная радость для него - вновь встретить родного человека в этом дому одиночества, среди сотен и сотен людей - одиночества… Камеру медленно открыли – тут же охрана прижала его и стала быстро надевать наручники. Он не сопротивлялся.
“Делайте свое дело, ребята. Это ваша работа. Делайте свое дело”, - мысли промелькнули в его голове, но так и остались невысказанными. Да и к чему? - с заключенными не разговаривают - им дают команды и ждут их выполнения. Почти как в армии, только хуже - за неповиновение - избитие до полусмерти. Или до смерти – это не важно. В рапорте будет значиться - “покончил жизнь самоубийством” - в камере без единого острого предмета. Покончить с жизнью там можно было разве что разбив голову об стену…
Он шел по длинному коридору, ведомый тюремной охраной, и в душе его была радость. Впервые за много дней - радость. Как давно он уже не знал этого чувства…
- Любовь моя, Людочка! Славная, как же я истолковался по тебе!
- Паша, родной! Слава Богу, ты жив! Что с тобой? Опять сражался? Боец, да когда же ты прекратишь эти драки?! Тебя ведь убить за так могут!
- Не могу Люда, не могу. Я не мог отказаться от боя. Ты же знаешь…тогда бы я не жил…
- Паша, родной, умоляю тебя - останься жив. Родной, славный… если тебя убьют Паша, я не смогу этого пережить. Любимый, родной, не покидай меня, останься жив - умоляю тебя! Умоляю! Я люблю тебя, Паша! ”
Она прижалась лицом к пластиковой пуленепробиваемой загородке, что разделяла их, и заплакала. Его родная женщина. Его вторая половинка…
Она плакала и слезы медленно текли по стеклянной стене, оставляя за собой чистый прозрачный след. Он тоже прижался лицом к прозрачной стене и смотрел на нее. Охранник, следивший за встречей, было дернулся вперед - по правилам разговаривающие должны были находиться на расстоянии по меньшей мере двух метров от разделяющей их стены - но потом как-то замер и потихоньку склонил голову вниз.. Некоторые люди и здесь продолжали оставаться людьми.
А потом они целовали прозрачный пластик, представляя, как целуют друг друга. Раскидывали руки и прижимали их к стене, пытаясь обнять друг друга. Они целовали и обнимали друг друга - и не могли этого сделать. Они теперь были разделены стеной - непреодолимой стеной, разделены на долгие двадцать пять лет с того самого дня…
- Ты помнишь тот день, Павел? Я все еще не могу простить себя за него - за тебя. Не могу простить себя за твою судьбу…
- Перестань, Люда. Я сам так выбрал, да и мог ли я выбрать иначе? Я сам выбрал - и готов нести за свой выбор ответственность. Я убил человека. Я виновен - и должен понести наказание.
Да, они оба помнили тот день, помнили очень отчетливо, помнили каждую деталь - несмотря на то, что с того момента прошло уже больше года. И должно пройти еще девятнадцать, прежде чем его удастся окончательно выгнать из памяти и забыть - забыть навсегда. Как морок, как сон, как наваждение.
Которое наваждением, к сожалению, не являлось…
* * *
Картины медленно всплывали в памяти. Тот памятный день, с которого началась его жизнь здесь - началась после короткого судебного разбирательства и вынесения приговора.
Как яркие вспышки - картины. Вспыхивающие и потухающие…
Они тогда возвращались вдвоем с праздника пешком… Эти парни выскочили совершенно непонятно откуда. Их было двое. У одного - нож в руке, у другого пистолет.
“Стоять! Кошельки на землю, быстро! Кольца, серьги, все бросайте! Живо я сказал, если не хотите получить пулю в лоб!” - прокричал парень с пистолетом, наставив его на него. Второй подбежал сзади и схватил его жену, приставив нож к горлу. Тот, кто был с пистолетом, может и блефовал, а вот второй - определенно нет. “А дамочка то ничего! Надо будет поиметь ее потом. Не дергайся, милочка! Я по-быстрому, хехе…”
Испуганный совершенно детский крик его жены, ревом бури ворвавшийся в уши…
Он больше не медлил. Кровь, кровь солдата, прошедшего Афганскую
