А началось всё с войны.
Все наши молодые мужики, а вслед за нами и немолодые, ушли на фронт. Туда же ушли и все справные лошади и новые трактора. Остались на подмену только мы, деревенские мальчишки. И как-то заважничали сразу. Как же — теперь, дескать, и мы сила. Дома и в колхозе.
Помню, получил я наряд от Маруськи-бригадирки в поле за кормами ехать. Что ж, ехать так ехать. Запряг старую кобылу и — трюх, трюх — по мартовскому сырому снегу за околицу.
А погодка была — ах! Солнце высокое, тёплое, ручейки в санных колеях переблёскивают. Красота! А тут ещё вчера вечером от отца с фронта письмо пришло: жив, здоров, врага бьёт. Ну, как тут, скажите, не возликовать, не преисполниться, а?
И я преисполнился.
— Н-но! старая! — кричу и кнутиком, кнутиком её эту старую для порядка пошевеливаю. Кричу, а про то и знать, молодец, не знаю, что её уже дважды до меня в оглобли ставили. Первый раз ещё ночью — мальчишку в больницу отвезти, второй раз утром — за жмыхом съездить.
И вот в третий раз.
Подъехал я к омёту, гляжу, а он как не омёт совсем, без овершья стоит. Эге, думаю, да тут кто-то ещё осенью задолго до меня сильно набезобразничал: не с боков, как полагается, брал, а сверху, как полегче, скидывал. Вот он за зиму после дождей и промёрз насквозь, омёт-то. Бронзовая на вид просяная солома теперь и по весу стала бронзовая. Но это меня, весёлого, не очень-то смутило. Вместо полувоза-накопылка я постарался и навалил аж целый воз. А потом и сам на возу уселся.
— Н-но, старая, трогай!
И старая тронула. Не сразу, правда, с трудом, но тронула, а когда тронула, пошла ровно-ровно, в полный натяг пошла, как бы боясь потерять эту ровность, на самом пределе пошла. Был бы тогда на моём месте отец, он бы сразу с воза — долой. А я — нет. А я, а я, как Будда какой, сидел на возу и не без удовольствия смотрел на горизонт, а, точнее, на самого себя с горизонта: чем я, дескать, не мужик! И до того, видать, загляделся на себя верховного, что напрочь позабыл самое наипростое правило извозного дела.
А смысл этого правила был такой: сидишь ли ты на возу, рядом ли с ним идёшь — гляди в оба. Вперёд, вдоль дороги, гляди и гляди вниз — под ноги. И постарайся не впадать в край. Ни в тот, ни в другой. Стрежень в голове держи.
И вдруг лошадь стала.
Как бы, повторяю, в таком случае поступил бы мой отец? А очень просто: слез бы на землю и снизу обследовал бы: в чём задержка? А я — нет. Я сразу же за кнут и давай, давай тем кнутом ото всего плеча охлёстывать лошадку. Да хорошо ещё, что кнут умнее меня был — сам на неловком ударе из руки выпал. А так бы я, нет, не слез. А когда всё-таки слез, то от великого удивления рот свой шире дядиных ворот раззявил: воз-то не на снегу, а на голой земле стоит. Это меня, конечно, огорчило, но не очень уж чтоб. Опять же я с рывка начал: то правой вожжей — дёрг, то левой. Правой — левой, левой — правой… И до того издёргал, видать, безотказную животину, что она, казалось, уже всякую чувствительность потеряла: убей — шагу больше не сделает. И только тогда я наконец образумился, взял кобылу под уздцы и попросил. Да-да, именно попросил:
— Ну, милая, трогай!
Раз попросил, два попросил… И ещё раз, и ещё… И — представьте себе — тронула, пошла, милая. И не влево пошла и не вправо, а так, как спина и копыто ей подсказали — прямо. Вот ведь, оказывается, сила какая в слове. Так и в писательстве. А писательство, как я понимаю, это тоже своего рода извоз: дорога к слову, в слове, и дальше слова — к читателю. Дорога из жизни в жизнь. А раз так, то тут тоже, милок, гляди да гляди. В корень слова гляди: что везёшь и зачем? И в даль слова гляди: откуда везёшь и куда? И при этом не впадай в край ни в тот, ни в другой. А главное, стрежень в голове держи и нос почём зря высоко не задирай. Так-то.
Жизнь
А всему причиной — мама
И всему основой — Русь.
Я родился в поле прямо,
Там возрос и тем горжусь.
Потому за всё радею:
Сеять жизнь — моя идея.
И не надо мне иную —
Продолжаю посевную.
Стихотворения
I
«Жизнь моя — поэзия…»
Жизнь моя — поэзия!
Ты, как боль — по лезвию,
Ты — водой и посуху,
На крылах и с посохом,
Ты и днём и полночью
К людям скорой помощью…
От любви нетрезвая,
Торжествуй, поэзия!
«Не по своей лишь только воле…»
Не по своей лишь только воле.
Я к вам от памяти, от боли,
От вдовьих слёз и материнских,
От молчаливых обелисков,
От куполов у небосклона…
Я к вам по праву почтальона
Из этой бесконечной дали,
Из этой необъятной шири.
Они своё мне слово дали
И передать вам разрешили.
«Есть дно у кружки, у стакана…»
Есть дно у кружки, у стакана,
Есть дно у моря-океана.
По дну течёт, бежит река…
А есть ли дно у родника?
Идут года, проходят дни.
Родник, он вечности сродни.
«„Пространство“. Не люблю я это слово…»
«Пространство». Не люблю я это слово,
В нём нет лица, нет отзыва от зова,
В нём сердца нет ни в радости, ни в боли.
Пустой простор. Другое дело — поле.
Дорога в лес, тропинка с огорода…
Люблю, когда на вырост вся природа,
В живых чертах и в родниковой силе
По имени и отчеству — Россия.
РОДИНЕ
От Балтийска до Курил
Будто кто мне дверь открыл
И сказал всерьёз при этом:
«В долг даю — оставишь детям,
Будут внуки — им оставишь.
Не сплошай, смотри, товарищ».
РОДНОЙ ЯЗЫК
От неба над страной
И до тетрадки школьной
Он весь берестяной.
И великоглагольный.
Смысл без него немой.
И безымянны вещи…
Он с детства твой и мой
И всенародно вещий.
«Язык наш — разумник: любые узлы…»
Язык наш — разумник: любые узлы
Развяжет умно и толково изложит.
Вот гений при случае может быть злым,
А разум при случае злым быть не может.
Таков он по складу, по смыслу таков.
Не зря ж он в почёте у всех языков.
«С детства один у них сад-огород…»
С детства один у них сад-огород,
Разница только в простом распорядке:
Мысль без оглядки — вперёд и вперёд,
Разум — вперёд, но с учётом оглядки.
Дерзость приветствую, скорость люблю…
Тормоз, он тоже товарищ рулю.
«То, что доступно сердцу и уму…»
То, что доступно сердцу и уму,
Всё от Него и всё Ему, Ему,
Всевышнему. И звон колоколов,
И горький смысл исповедальных слов…
И лишь один вопрос от простоты:
А почему мы с Господом на ты?
И где ответ? Ответа нет пока.
Он где-то там, в глубинах языка.
«„В начале было Слово“. Было, да…»
«В начале было Слово». Было, да!
Оно сильней и мимики, и жеста,
Насущное, как хлеб и как вода,
И яркое, как тот петух с насеста.
Люблю слова, в которых смысл и вес,
В которых чисто, но отнюдь не голо.
Я сам словесник, но боюсь словес.
Да здравствует пришествие глагола.
«Всему свой ход, всему своя молва…»
Всему свой ход, всему своя молва,
Всему свой слог в словесном обиходе.
Да, ты права: я не ищу слова,
Уж если что, они меня находят.
Уж если что, они одним рывком
Срывают с нерва заспанную полночь
И в чём душа по снегу босиком
За слогом слог бегут весне на помощь,
За слогом слог, как благодатный ток.
И день рожденья празднует цветок.
«Всего себя безумно возлюбя…»
Всего себя безумно возлюбя,
Учти, цветок цветёт не для себя,
Не для себя красуется, живёт,
А как весна — пчелу к себе зовёт:
Сюда, сюда, любимая, сюда!
И погружаясь в глубину плода,
Весной опять встречает нас с куста.
Да воцарится в мире красота.
КРАСОТА
Взгляд весёлый, облик юный,
Губ доверчивых уют,
Ноги — звончатые струны —
Не проходят, а поют.
Всё в ней в радость, всё в ней в помощь,
Всё в ней — ласка и привет.
Вся таинственна, как полночь,
Лучезарна, как рассвет.
«Пустыня — вроссыпь, слитно — монолит…»
Пустыня — вроссыпь, слитно — монолит.
Им радоваться сердце не велит.
Вот почве — да. Какой-то там вершок,
А из него — упрямый корешок
С цветком в руке — уж так заведено —
А там, глядишь, — янтарное вино,
А там, глядишь, — румяный каравай:
Ставь всё на стол и угощай давай.
Вот это — да. Вот это — монолит.
Простой народ и никаких элит.
«Народ. А кто такой народ…»
Народ. А кто такой народ?
Волна к волне из рода в род,
Из поколенья в поколенье
Нерасторжимое волненье
Везде: в Москве и на селе,
Он — и мужик навеселе,
Он — и артист в Белоколонном
В одном-единственном числе
И в многолюдно-миллионном.
Народ — и звёзды, и кресты.
Он поимённо я и ты.
«Уж так сошлось, уж так сложилось в жизни…»
Уж так сошлось, уж так сложилось в жизни, —
Весь наш восторг и слава афоризму.
А поговорке что? А поговорке
Довольно всплеска солнышка в ведёрке
Из глубины живого родника…
Тем и красна хозяйка языка.
МАМИНЫ СЛОВА
Говорила мама «летось», —
К нам в окошко — Наша светлость.
Говорила мама «знамо», —
Куличок из печки прямо,
Краснощёк и духовит:
Ешь скорее — улетит.
Всё, что мама говорила,
Складно всё и сдобно было.
«Добро — к добру — Мне мама говорила…»
— Добро — к добру. — Мне мама говорила
И добрых всех добром благодарила
И, величая всех, всех горячо любила,
Всем находила место у огня.
И лишь себя повеличать забыла
За то, что в муках родила меня.
«Ах, частушка, ах, частушка…»
Ах, частушка, ах, частушка,
Ты нисколько не простушка.
Расступись, углы и стены,
Дайте небо вместо сцены,
Дайте ноченьку без платья
Да любимого в объятья.
Распалю его до края.
Я такая-растакая!
МОЛОДОСТЬ
Безудержно весенняя
В цветах и облаках
Идёт, как потрясение,
На звонких каблуках.
В награду ей соловушка,
А все преграды — прочь!
Бедовая головушка,
Сиреневая ночь.
Идёт сама природа,
Играет на волне…
Приветствуйте, народы,
И радуйтесь весне!
«Поэзия всем возрастам покорна…»
Поэзия всем возрастам покорна:
Блистательная спутница лучу,
Она цветок нам преподносит с корня
И зажигает молнией свечу.
Она — и гимн, и песенка простая.
Она сквозь все железы прорастает.
«А для меня оно не бремя…»
А для меня оно не бремя,
Моё неласковое время,
Моё — с подворья и с крыльца,
Моё — в моих чертах лица,
Моё — в чертах моей страны
И с той и с этой стороны.
Оно — мой крест, мой ратный стяг,
Зарёй восшедший на рейхстаг
И отворивший дверь в зените…
А что не так, уж извините.
«Обнимает, а не ссорит…»
Обнимает, а не ссорит
Юность с древностью седой.
Речка Сороть — это ж сородь,
Сродность берега с водой.
У неё свои заветы.
Даль своя, свои дела:
Вон какого нам поэта
С берегов своих дала.
ДОМ НАД СОРОТЬЮ
Прилетел ли ты, приехал,
Заходи в его уют.
В нём два Пимена, два Века,
В добром здравии живут,
Слово чествуют и шутке
Поиграть дают в усах.
В нём и внучке их, Минутке,
Не стоится на часах.
Сутки складывает в годы,
Поджидает третий Век.
Ба! Да он уже у входа
С шапки стряхивает снег.
ЯЗЫК ПУШКИНА
Его язык — язык волненья:
Волна к волне, к строке строка,
Как просверк чудного мгновенья,
Опередившего века.
Он свет из тьмы, как дождь из тучи,
Он лиры звон и блеск меча.
В нём — зимний лес и сад цветущий.
И на столе творца — свеча.
«А он и вправду бесподобный гений…»
А он и вправду бесподобный гений,
Неповторимый в просверках мгновений
И незабвенный в памяти веков.
Таков вердикт вселенских языков.
И всё же, всё же, говоря по-русски,
Он сам себе оценщик: «Ай да Пушкин!»
И озорник на поприще амура.
Он — весь душа и ум без перехмура.
«Он прост и неизбывен…»
Он прост и неизбывен
В любые времена.
Он и Боян, и Пимен,
И солнце, и луна.
Погода — непогода,
В нём бьётся пульс огня.
Он с нами до восхода
И до заката дня.
«И впредь шуметь его глаголам…»
И впредь шуметь его глаголам
По городам по всем, по сёлам,
По всем просторам кочевать
И жечь сердца и врачевать.
«Который год ещё раз и ещё…»
Юрию Лодкину
Который год ещё раз и ещё
Я в спор вхожу с изысканным поэтом.
Он мне внушает: кудри — хорошо,
Я соглашаюсь, но при всём при этом
Беру подсказку у простой травы:
— А как, скажи, кудрям без головы? —
И пожелав коллеге наилучшего,
Вручаю на прощанье томик Тютчева,
Как самую наиблагую весть
В простом, неоштампованном конверте.
Там всё — и мысль, и образ мысли есть,
И адрес есть доподлинный — бессмертье.
«О молодом, о будущем радея…»
Главе Аннинского района Воронежской области
О молодом, о будущем радея,
Со всех трибун от сердца своего
Читает «Анну Снегину» Авдеев,
И сам Есенин с голоса его
Идёт в поля — размашистый, красивый —
И там себя возводит в мужики.
И урожаи набирают силу,
И на корню хиреют сорняки.
Растут стога — зимой лафа коровам.
Ведь надо ж так уметь работать словом.
ЖЕЛЕЗНЫЕ ПЕШЕХОДЫ
Ведь надо ж так! Всё круче год от года
Ракеты космос рвут, а эти пешеходы
Железные в бетонных сапогах
Без разных там попутных «ух» да «ах»,
Как бурлаки, сквозь годы-перекаты
К нам солнечные тянут киловатты.
Вот к ним-то я, друзья мои, признаюсь,
Водя пером, испытываю зависть.
«Есенин!.. Как о нём сказать…»
Юрию Прокушеву
Есенин!.. Как о нём сказать?
Весенним словом иль осенним?
Сказать, как боль перевязать,
Как по ножу пройти — Есенин.
Есенин сам про всё сказал
И в смех, и в плач, и в посвист снега.
Есенин горше, чем слеза,
Родней родни и дальше эха.
МАЯКОВСКИЙ
Для нас он был воистину огромным
В ряду вершин на перекличке с громом
В простом общенье почвы и металла
Задолго до цветов у пьедестала.
Таким он был, таким и остаётся
В рабочих буднях лозунга и солнца.
БОКОВ
Я так о нём сказал в тот день
По просьбе зала:
По части слова он — кремень.
Из-под кресала.
Сказал и буду говорить
Всегда, как снова.
Он даст ещё нам прикурить
В ладонях слова.
«Уж как ты ни старайся, друг ты мой…»
Уж как ты ни старайся, друг ты мой,
Живая жизнь не хочет по прямой,
Не хочет, чтоб какой-то там квадрат,
Затмив рисунок, вышел на парад
И подменил собою божий дар.
Ведь шар земной — он не бильярдный шар.
СОЖАЛЕНИЕ
Модерн крепчал. Наивная душа
Себя искала в рамках чертежа
И не нашла. Отвесная тоска
Бетонных плит, не хуже тесака,
С плеча многоэтажного высочества
Стесала образ вплоть до одиночества.
«А я себя ничуть не умаляю…»
А я себя ничуть не умаляю
Да и завысить тоже не спешу.
Я просто говорю — не заявляю
И, как перу, служу карандашу.
Я — эгоист, за что прошу прощенья
У вас, друзья, в лихой и в добрый час.
Они мои все ваши огорченья
И для себя я радуюсь за вас.
«Мои слова и есть мои дела…»
Мои слова и есть мои дела.
Они и крылья мне, и удила.
Кому-то трудно — подсобить спешу,
Влюбился кто-то — про любовь пишу,
Парнас — на запад, на восток — Парнас…
Такой он сердобольный, мой Пегас.
ПЕГАС
За ним — возы, возы, возы,
Хоть кровь из носу, а вези
В простой и радужной оправе
И не робей на переправе.
И так всю жизнь — дела, дела,
Путь от копыта до крыла.
А там, глядишь, и до ракеты.
За то сенца б ему, поэты.
ГРУСТЬ
Грусть, это плащ осенний на гвозде.
Опавший лист в покинутом гнезде,
Промозглый ветер из пустых полей
И небо без гусей и журавлей,
Грусть за окном туманным и в избе…
Ну что ж, бывает, — говорю себе —
Пусть будет так, пусть погрустится, пусть.
Я Пушкина читаю наизусть.
«Догорает костёр, догорает. Не жди…»
Геннадию Макину
Догорает костёр, догорает. Не жди
Чьей-то воли чужой и совета.
Сам пойми, человек: ночь стоит впереди,
Осень с неба глядит, а не лето.
Догорает костёр, сушняку собери
И подбрось — он опять засмеётся,
Будет рядом с тобой от зари до зари,
До того как поднимется солнце.
А поднимется солнце — спасибо скажи,
Поклонись, как ведётся от века.
Догорает костёр. Не оставь. Поддержи.
С человеком беда — поддержи человека.
НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР
Обшарил всё и всё вокруг общупал,
Но не нашёл ни валенок, ни шубы,
Перелистал все листья, все пределы,
Все те снега, где сам себя раздел он
До ниточки. И вот теперь, бедняжка,
Гол как сокол: ни шапки, ни фуражки,
Ни табачку в разорванном кисете,
И ни-ко-го на всём на белом свете…
И кто ж его согреет, вот вопрос.
Ну разве что наш добрый Дед Мороз.
«Ему неймётся средь людей…»
Ему неймётся средь людей:
То он добряк, то он злодей,
То льнёт к груди, то валит с ног.
А потому что одинок.
А потому, а потому
Пойду к нему и обниму,
Углажу с головы до пят:
Угомонись, детишки спят.
ПРОСЬБА МАТЕРИ
Ах, как она, взмятённая, просила,
Чтоб жало пощадило — не скосило
Её птенцов во глубине овса.
И — день свидетель — чуткая коса,
Рукой неосмотрительной ведома,
Споткнулась вдруг у самой кромки дома.
Не потому ль, как только встанет солнце,
Пернатые ликуют колокольцы?
«Золотые лучи…»
Золотые лучи
Августовского утра,
А сирена кричит, —
Где-то больно кому-то,
Где-то летом — зима,
Чья-то жизнь под откосом.
Расступитесь, дома,
Дайте скорость колёсам,
Чтоб совсем не померк
Лучик слабого пульса.
…Вот и встал человек.
Человек улыбнулся.
ЯВЛЕНИЕ ВРАЧА НАРОДУ
Не великан собой,
В безоблачном халате,
Чуть что случись с тобой,
Как из других галактик
Он явится к тебе,
Взойдёт у изголовья
Звездой в твоей судьбе,
Не склонной к суесловью,
Взойдёт на тяжкий вздох,
Светло взойдёт и строго.
Он — человек, не Бог.
Но знак его от Бога.
В ДЕТСКОЙ ОПЕРАЦИОННОЙ
Нескладно ходят ходики
Под крестиком в груди.
А ей всего два годика.
И что там, впереди?
Ворона — кыш! — не каркай,
Не догорай, свеча.
Восстань, отважный скальпель,
В святой руке врача.
Молись, народ окрестный,
Спасительным крестом.
Дай Бог ей стать невестой
И матерью потом.
СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ
Солнечная обликом,
Как с вершины дня,
Ангелом из облака
Смотрит на меня,
Кружится над хворостью,
Ласкова, быстра,
Дочка мне по возрасту,
По любви сестра.
Боль уластит, скромница,
Успокоит пульс…
Пусть ей день поклонится,
Ночь полюбит пусть.
НАЕДИНЕ С ГОРИЗОНТОМ
Устал от шума — поищи топор,
Дров наруби и разведи костёр,
Присядь к нему поближе, помолчи,
Послушай небо звёздное в ночи,
Забудь себя, забудь свой жест и шаг.
И вот тогда ты не заметишь, как
Он сам к тебе покорно подойдёт,
Твой вечно недоступный горизонт,
Уйдёт в глаза, в сердечный уголок
И там себя завяжет в узелок
На радость встреч и на печаль разлук.
И будет «Степь», и будет «Бежин луг»,
И будет сказка — мудрости сестра.
Общительность такая у костра.
У БИБЛИОТЕКИ В. И. ЛЕНИНА
Невзрачная снаружи кубатура,
А там, внутри, под парусом культуры
Бушуют океаны языков
В собраньях сочинений всех веков.
Там слово царствует и правит документ…
Пока есть жизнь, там скорой смерти нет.
«Они нам всем, как музыка, в награду…»
Они нам всем, как музыка, в награду,
На весь наш путь, на все материки, —
Шумят леса, грохочут водопады…
Прошу, не отмирайте, языки.
УЧАСТЬ ПИСАТЕЛЯ
Александру Боброву
Ты за столом один и не один.
Ты сам себе и раб, и господин.
К тебе — душа и от тебя — душа
По робкой колее карандаша
До вспышки гнева на конце пера.
Ты по природе труженик добра,
Тебе от правды уклоняться грех.
Бывает одиночество для всех.
«Она к нам из далёка-далека…»
Она к нам из далёка-далека,
Как свет с небес, как по земле река,
Как зеркало с глубоким отраженьем
Всего, что есть в покое и в движенье
Она и символ, и сама натура.
Откройте дверь — идёт литература!
ЗАНАВЕС
Чтоб мир души не озверел над бездной,
Да, да, он был воистину железный,
Тот занавес. И всё ж при всём при этом
Он был открыт, как небо, для рассвета,
Для классики любых племён и наций,
Что в гости к нам, а то и в домочадцы.
«Ворона каркает. Зима…»
Ворона каркает. Зима.
И ты уже как не сама,
И ты уже как вдалеке:
Душа — в дорожном узелке…
Не уходи, любовь моя.
Давай дождёмся соловья.
«Тебе, тебе! С грозой и соловьями…»
Тебе, тебе! С грозой и соловьями
Всей силой слов и тем, что за словами,
Вот здесь, в груди, и в памяти моей,
Тебе одной за наших сыновей,
За наш сентябрь, за наш весёлый май,
А что не так, прошу, не принимай
Так близко к сердцу. Ты — моя отрада.
Ну, подойди, ну, улыбнись, дружок.
Я чёлн с волны, а ты мой бережок
Длиною в жизнь, другой реки не надо.
«Кто второй, кто первый…»
Кто второй, кто первый,
Знать я не хочу.
Где пером, где нервом
Я служу лучу,
А бывает, веткой
С памятью цветка…
И при этом редко
Празднует строка.
«Вы хотите справку…»
Вы хотите справку?
Ну так что ж — добро.
Карандаш в отставку,
Побоку перо.
Кто он там: премудрый
Или так — дебил?
Объясняй, компьютер,
Подтверждай, мобил.
Что там, на экваторе?
Много ль сфинксу лет?..
А письмишко матери
Написал, поэт?
«Какое несмолкающее эхо…»
«Степь да степь кругам…»
Народная песня
Какое несмолкающее эхо,
Какая неисплаканная боль!
Не обойти пешком и не объехать,
Лишь в память взять и унести с собой.
Всё степь да степь, сухой наждак мороза,
Сугробов бесконечная тоска.
А я пою, а я ищу сквозь слёзы
В глухой степи могилу ямщика.
ЧЕСТЬ ИМЕЮ
Как человек, я не свалился с полюса.
Имею право собственного голоса,
Имею право собственного шёпота,
Сдаюсь мечте и поклоняюсь опыту…
А если что — иду с копьём на змея.
Я — гражданин. Я с детства честь имею.
II
«Всё снег да снег, а там, за этим снегом…»
Всё снег да снег, а там, за этим снегом,
Как за туманом, как за белым эхом.
Как за потухшим полотном в кино,
Идёт та жизнь, что отошла давно.
И что там, кто? — не сразу разберёшь:
То ль военком идёт, как Дед Мороз,
То ль Дед Мороз идёт, как военком:
Повестки за ременным кушаком…
Он шёл, тот снег, отвесно шёл и густо.
Фронтовикам знакомо это чувство.
НА ФРОНТ
Едем, песни распеваем,
По-геройски грудь вперёд,
И как знать про то не знаем,
Что он есть такое, фронт.
И как будто страху нету:
Выполняй, солдат, приказ.
А убьёт кого, так это
Не кого-нибудь из нас,
А кого-то в промежутке
Между нами, чью-то тень.
Едем. Шутки-прибаутки,
Но уже на третий день
Голоса всё глуше, тише,
Вздох тревожней, строже взгляд…
Фронт всё ближе, ближе, ближе.
Руки ищут автомат.
АТАКА
Европа впереди и позади Европа.
Выбрасывай себя из глубины окопа
На гребень полосы, где два огня секутся,
И боже упаси сробеть и оглянуться.
Война, солдат, она и есть война:
Чуть-чуть замешкался — хана.
«Весна, весна! Лучей поток…»
Весна, весна! Лучей поток,
Снега уже растаяли,
И дует тёплый ветерок
Со стороны Италии
В лицо бойцам и в рядовом
И в генеральском чине.
И всё по той же в основном
Лирической причине:
Весна идёт! Вблизи — вдали
Со стороны рассвета.
Идут по небу журавли,
А по земле Победа.
«Неужто ошибся волшебник слепой…»
Неужто ошибся волшебник слепой
И юг поменял на север:
Мечта обещала: Дунай голубой,
А правда сказала: серый.
Над берегом — город, над городом — крест,
Латунный комарик над бездной.
И город не город, а каменный лес,
Один бурелом железный.
«Небо без пожаров, рядом — горы…»
Небо без пожаров, рядом — горы,
Переулков хитрый переплёт,
Приальпийский, знаменитый город,
Вальсом очарованный народ.
Только ты рождён был под Ростовом,
А вот я в Боброве был влюблён.
Прилетал бы чаще к нам почтовый
Голубь наш, товарищ почтальон.
«Дворец за оградой готическим шпилем…»
Дворец за оградой готическим шпилем
Вонзается в небо на сером рассвете.
Здесь принцы когда-то австрийские жили
И пенились шлейфы принцесс на паркете.
Так было когда-то. И вот в сорок пятом
Сюда заглянул старшина с автоматом.
Не очень парадный, не очень вельможный.
— И нам здесь, пожалуй, устроиться можно, —
Сказал. А как только про это сказал он,
Простынные ветры промчались по залам…
Патрульная служба не как боевая,
А почта по-прежнему всё полевая.
ГОЛОС ВО СНЕ
«А яблонька, Коля, уже зацвела,
Что ты посадил на рассвете,
Когда на войну я тебя собрала,
Она доросла до повети.
Как солнце закатится, станет темно,
За выгоном ветер проснётся,
Она подойдёт, постучится в окно.
Не ты ли вернулся, сдаётся».
«Снежинки кружатся доверчиво, мерно…»
Снежинки кружатся доверчиво, мерно,
Должно быть, над Гжацком, над Курском,
наверно.
Над лесом, над полем — просторно и свейно.
Кружатся, кружатся снежинки над Веной,
Садятся на башни, на крыши, на плацы,
На кепи французу, за ворот британцу,
На плечи, на шляпы тирольцу и венцу,
А русскому прямо — на память, на сердце.
А в сердце солдатском, как солнце в оконце,
Родная с ведёрком стоит у колодца
И смотрит, и смотрит за горы Карпаты.
И нет у любви материнской заката.
«Под Веной лес. Там синь озёр…»
Под Веной лес. Там синь озёр
И тень, и солнце там.
Он с давних пор сбегает с гор
К дунайским берегам.
А по легенде, по молве,
Бродил сам Штраус тут
И звуки брал в листве, в траве,
Как ягоду берут.
И щебет птиц, и всплески вод
Его наполнили. И вот —
Смычка полёт! Рассветный вальс
Доносит звуки эти
В ладонях памяти до нас
Из прошлого столетья.
«Уезжал с ребятами…»
Уезжал с ребятами,
Выхожу один.
Завершалась ратная
Служба, гражданин.
Никого на станции,
Редкие столбы.
Десять вёрст — дистанция
До родной избы.
Вот я на пороге.
Мамины уста.
Тыщи вёрст дороги,
Как одна верста.
КОРШЕВО
Моё родное русское село.
Я в нём родился всем чертям назло
И в нём возрос. Оно всего превыше
Я из него пешком однажды вышел,
А дальше подхватили поезда.
Мой взгляд — оттуда, а душа — туда.
«В нашей иль в другой какой округе…»
В нашей иль в другой какой округе
Мало стариков, одни старухи.
В сумерки идут — идут, не жалуются.
Так их вдовья жизнь и продолжается.
Стариков не видеть им седыми,
Старики погибли молодыми.
«А девчата цветут. Ну да что им, девчатам…»
А девчата цветут. Ну да что им, девчатам.
Их любовь не открыта еще, не почата,
Их любовь, как река по весне, прибывает.
— Тётя Катя, споём? — и она подпевает.
— Тётя Катя, пойми… — и в смешном нетерпенье
Все секреты свои отдают на храненье.
Отдают. И совсем невдомёк озорницам,
Что ей тоже, ей тоже ночами не спится.
Ночи длинные, вдовьи, бессонные ночи.
Их одной не согреть и не сделать короче.
Даже годы бессильны, бессильна усталость.
Ведь в душе ещё много улыбки осталось
И тепла одинокого бабьего лета.
Но кому это нужно? Не надо об этом.
«Как с полей откочует последняя вьюга…»
Как с полей откочует последняя вьюга,
Чернозём закипит, запарует под плугом
И проклюнутся первые, зябкие всходы.
В эту пору как раз своенравна погода.
В эту пору как раз зацветают веснушки,
Ещё стайками ходят девчонки-подружки
И ещё не расходятся в полночь попарно,
Потому что ещё нерешительны парни.
Но, глядишь, понемножку трёхрядка-гармошка
Их сведёт-разведёт по дорожкам, по стёжкам.
И под утро уснёт, не снимая рубашки.
А что будет потом, нагадают ромашки.
«Не верю, что луна у нас одна…»
Не верю, что луна у нас одна.
И всем открыто говорю про это.
У всех влюблённых есть своя луна
В ночном венке ромашкового лета.
ПОЛЮБОВНЫЙ РАЗГОВОР
Стеснённо взгляду в темноте,
Зато просторно уху.
О чём, скажи, на борозде
Земля шептала плугу?
А чтоб не очень-то вздыхал
И не робел, как дурень,
А дело знал своё — пахал,
Пахал, а не халтурил.
С того и ластилась к нему:
Своя, мол, не чужая.
И всё сводила к одному —
К большому урожаю.
РЕКА БИТЮГ
Тебя ни с чем сравнить нельзя:
Твоя слеза — моя слеза
С тех безымянных лет и дней.
Ты Волги-матушки родней,
Роднее батюшки-Днепра.
Ты мой до капельки пра-пра —
Пра-пращур — чистая душа.
Ты — синий взгляд из камыша,
Ты — донный вздох и струйный звук…
Живи и здравствуй, мой Битюг!
Лови мой пульс на поплавке
И не теряйся вдалеке.
«Весь ты в радуге-дуге…»
Весь ты в радуге-дуге,
Мой Бобров-на-Битюге.
Ты роднее всех, родной
В будний день и выходной,
На рассвете, на закате,
На большой и малой карте,
В новом доме и в избе…
Ты — во мне и я — в тебе.
«Там, где с полем рядышком…»
Там, где с полем рядышком
Роща соловьиная,
Ходит моя матушка,
Свет Фёкла Ефимовна,
Ходит рука об руку,
След во след с работой
Под высоким облаком
Скорого полёта.
Всё ещё проворная
В деле, как когда-то…
Отодвинься, чёрное
Зеркало заката.
«Лиски-город. Слава богу…»
Лиски-город. Слава богу,
Полю брат и Дону друг.
Рельсы к западу с востока,
Рельсы с севера на юг.
Эшелон за эшелоном,
Нескончаемый поток…
Помню кашу по талонам,
Привокзальный кипяток,
Помню памятью солдата
Нары те и тот вагон,
Из которого когда-то
Нас, остриженных, — в огонь.
Добрый ты и ты суровый
У священного огня.
Хорошо, что вы с Бобровом,
Как два брата у меня.
«Равнинный слева, справа крутосклонный…»
Равнинный слева, справа крутосклонный,
Воронеж парусный, Воронеж окрылённый,
Воронеж от станка до борозды
В бойцах у подвига и с космосом на ты.
Он — боль моя, мой свет, моя отрада
Под небом памяти и солнечного взгляда.
«Московский Кремль. Какая красота…»
Московский Кремль. Какая красота,
Какое бесподобное величье
Его холма, его звезды, креста,
Какая даль в лице и в заналичье!
История. И сердцу, и уму
Здесь сокровенно всё и всё любимо.
Я — пешеход случайный, а ему
Здесь велено стоять неколебимо.
В МОСКОВСКОМ МЕТРО
Мысль, какмолния-стрела,
Ослепительно мгновенная:
Каждое лицо — страна,
Каждая душа — вселенная.
Тут тебе и Русь, и Чудь,
Необъятное в чуть-чуть.
Чувство локтя — чувство крыл
От Балтийска до Курил.
«Со всех сторон от рубежей к столице…»
Со всех сторон от рубежей к столице
Пошпально даль дорожная струится,
Вбирает все окольные пути.
Такое чувство: руку опусти
В её поток, и ты услышишь сердцем,
Как жизнь из жизни движется по рельсам,
Как океан, подобием колосса
С крутой волны ложится на колёса,
А с неба наседают облака…
Вези, давай, железная река!
ТРАНССИБИРСКАЯ МАГИСТРАЛЬ
Скорая и веская —
Ветры с колеса…
Вся ты деревенская,
Городская вся.
Дальняя и близкая,
Ты взяла в поток
Земли всероссийские,
Запад и восток,
Грузовые, спальные —
Сверху, на стезе,
А внизу, под шпалами —
На кремень-слезе.
Скольких ты сокликала,
Знает только Бог.
Самая великая
Изо всех дорог.
ГУДОК
Он для меня не просто праздный звук,
А в белой шапке сродственник и друг.
Ну а точней — глашатай горизонта:
Позвал на фронт, а после встретил с фронта.
Он с детства мой покой и непокой.
Чу! Это он — за лесом, за рекой.
Чу! Это он — у сердца, под рубахой,
Зовёт перо поговорить с бумагой.
Свояк рожку и крёстный всем сиренам.
Ему не время уходить с арены.
ДОРОЖНАЯ МОЛИТВА
Игорю Владимировичу Зорину, ректору МРАТ
На каждом километре не сойдёшь,
Всё не обнимешь, к сердцу не прижмёшь, —
Ни ту берёзку, ни вон тот стожок,
Ни тот с плакучей ивой бережок.
Всё, всё бежит и всё зовёт: сойди,
Подай нам руку, рядом посиди.
Но поезд мчит, уходит в небо лайнер, —
И вот уже под звёздными крылами
Проходит Волга из конца в конец,
А с ней бок о бок ратник и кузнец.
Урал в кольчуге — русский богатырь.
А там, за ним, — уже сама Сибирь,
До океана — океан таёжный…
Обнять нельзя, а помолиться можно.
СИБИРЬ
До конца невозможно представить себе
Эту глушь, эту даль, эту ширь,
Эту силу, что даже над картой, как ветром,
Колеблет указку.
Мало жизни одной, чтоб вместить в неё всю
Эту трудную землю — Сибирь:
Сколько гор, сколько рек,
Сколько вздыбленных льдов
На уступах черты океанской!
Сколько в недрах тепла,
Сколько судеб с киркой и кайлом
Полегло по заимкам твоим,
По твоим пересылкам и приискам!..
До тебя колесом далеко-далеко,
До тебя далеко-далеко и крылом,
А вот каторжной песней и сердцем
доходчивым
Близко.
«К небу восходят твои берега…»
К небу восходят твои берега,
Воды твои устремляются к верхнему полюсу.
Лена великая, матерь-река,
С гордым оленем и звёздным алмазом на поясе.
Вся ты в трудах от зари до зари,
Вся ты в легендах лесных и песцовых нарядах.
Слышишь, как Волга тебе говорит
Ветром с Урала: я рядом, подруга, я рядом.
С берегом берег давно и не вдруг
Ваши просторы сомкнулись объятья в объятья.
Сводом над вами и север и юг —
Богом крещённые, вечные, кровные братья.
ТЕЛЕГРАММА
Комсомольску-на-Амуре:
Прилечу, давай покурим,
Посидим к плечу плечо,
Почалдоним — что да чо —
Пригласим к себе Курилы,
Чтобы тоже покурили,
Позовём Владивосток.
Уверяю: будет толк.
А надвинется цунами,
Вся Россия будет с нами.
«Лечу над океаном…»
Лечу над океаном,
Лечу, как не лечу.
Пластмассовым стаканом
Стучу, как не стучу.
Двенадцать тысяч метров
По вертикали вниз.
Вдруг капелькой поветной
С виска скатилась мысль
И, нарастая весом,
Как снежный ком с луны,
Одним концом отвеса
Касается волны
И, ужаснувшись, с гребня
Отчаянным броском
Стремглав уходит в небо,
Стучится под виском.
«„Ох ты, ноченька…“ Да кто ж там…»
«Ох ты, ноченька…» Да кто ж там
Так волнуется в тиши?
Песня встала с горизонта,
С очарованной души.
И пошла, пошла босая
Верхним эхом, как в лесу,
В небе звёздочки касаясь,
В сердце трогая слезу.
И какая ж это сила,
И какая ж это власть!
С неба звёздочка скатилась,
На щеке слеза зажглась.
«Послушай, небо, человек поёт…»
Послушай, небо, человек поёт,
Поёт, как собирается в полёт
В свою недомечтавшую мечту.
Прошу, ты подари ему звезду
И никому про то не говори.
Сними с платка зари и — подари.
«Поёт, как будто за душу берёт…»
Поёт, как будто за душу берёт,
А если поравней сказать, — пленяет.
Вот так когда-то, помню, пел народ,
Теперь, увы, эстрада исполняет.
Но ничего, на пару с соловьём.
Мы как-нибудь её перепоём.
«Да, созерцали, ведали, мечтали…»
Да, созерцали, ведали, мечтали
Во власти чувств высоких, а теперь
Всё это вдрызг разбили, разболтали
И к тайнам спальни выломали дверь.
Всё напоказ, навынос… Фонограммы
Без мысли все, без музыки живой…
Ах, как безумно думают ногами!
Ах, как враздрай танцуют головой!
«Да будет вам, уймитесь бога ради…»
Да будет вам, уймитесь бога ради.
Всё звёзды, звёзды, звёзды на эстраде
И среди них — ого! — сама легенда,
Вся в поцелуях, в ласках комплимента.
И у меня — я вспомнил — в огороде
Росла звезда иль что-то в этом роде,
Росла, блистала цветом помидора
И отблистала на краю раздора:
С душой в застолье обнялась душа.
И впрямь была закуска хороша!
РИТМ-ДЕБИЛ
Он возносил её до самых ярких звёзд
И там держал, как сваи держат мост,
Берёг её, как самый верный друг,
И вдруг беспечно выронил из рук,
Разбил её у бездны на краю,
Как чью-то жизнь, мелодию свою,
Порвал мотив и расцепил слова…
Какой дебил! Какой безумец, а?
«Как месяц ясный, как зелёный колос…»
Как месяц ясный, как зелёный колос,
Он поднимался, восходил тот голос
Из сердца прямо в радости и грусти,
А в нём летели «утки и два гуся»,
Летели быстро-быстро дружной стайкой
Из вечеров, что где-то близ Диканьки,
А может быть, из певчей той страницы
Тургеневской? Летели эти птицы
И век, и миг… И вдруг, как чей-то выстрел
Из-за угла, врубили в них транзистор!
Врубили с ходу — рвано и хрипато.
И началась реакция распада.
«Очень грустно, друзья, так я всем вам скажу…»
Очень грустно, друзья, так я всем вам скажу:
Мать свою из деревни в Москву увожу,
Увожу от крыльца, от забитых ворот,
От надворной тропинки в сарай, в огород,
От могилы отца, от родного всего.
Очень грустно, друзья. Ну а ей каково?
«Луна торжествовала… Полночь. Тишь…»
Фёдору Абрамову
Луна торжествовала… Полночь. Тишь.
Трава спала, спал берег, спал камыш,
Волна спала в ногах у камыша,
И лишь безмолвно плакала душа.
О ком она? О чём? А всё о том,
Что там, в ночи, стоит мой старый дом.
Стоит один — ни звука, ни огня.
Лишь тишина за дверью ждёт меня.
«Там он стоит, сутулится…»
Там он стоит, сутулится,
Весь как немой укор,
Дом в два окна на улицу,
Дом в два окна во двор.
Там он живёт, родимый,
Памятью старика.
Почта проходит мимо,
Мимо идут облака,
Мимо — зимой и летом,
Мимо — и тут и там…
Вот соберусь и с ветром
Дому письмо передам.
«Я всё отдал аплодисментам в зал…»
Я всё отдал аплодисментам в зал
И лишь тебе одной недосказал,
Недошептал, любимая, а надо бы
Всего себя отдать, а вот теперь
Зачем слова? Кругом сугробы-надолбы:
Ни подойти, ни постучаться в дверь.
«Тебя уж нет давно, а я всё верю в чудо…»
Светлой памяти Исаевой Евгении Степановны
Тебя уж нет давно, а я всё верю в чудо,
Что ты хоть раз один отпросишься оттуда.
Придёшь, как свет из тьмы, с лица откинешь
полночь
И вся себя сама живой волной наполнишь,
Предстанешь предо мной, и на краю разлуки
Я в радостных своих твои согрею руки.
И лишь потом, когда ты снова станешь тенью,
Земле тебя отдам, но не отдам забвенью.
«Было. Били соловьи…»
Было. Били соловьи
Серебром по камушкам,
Каблучки — тук! тук! — твои
От подруг, от мамушки
Через поле — на крыльцо,
В избу через сенцы,
Запрокинуто лицо,
Нараспашку сердце,
Без луны и при луне,
И зимой и летом
Всё ко мне, ко мне, ко мне,
Не ко мне, так к детям…
Было. Пели соловьи,
Наступили зимы.
Каблучки, но не твои —
Мимо, мимо, мимо.
«У моря, как у неба на краю…»
У моря, как у неба на краю,
Далёкое всем сердцем принимая,
Я звал её, любимую свою,
Под лунным серебром ночного мая.
Я звал её. И наконец она,
С потухшими прощаясь маяками,
Из вечности пришла моя волна,
Легла у ног… Но рядом были камни.
«He смолкай, соловушка…»
He смолкай, соловушка,
В тёмной тишине.
Жаль ты моя, жёнушка,
Поживи во мне.
Всю тебя я помню,
Всё тебя люблю.
Жаворонку полдень,
Полночь соловью.
«Ещё темно, но где-то, где-то, где-то…»
Ещё темно, но где-то, где-то, где-то
В кромешной тьме идёт рожденье света,
А в тишине — произрастанье звука…
И вот уж глаз в готовности и ухо
Настороже у самой тонкой грани…
Ещё чуть-чуть — и снизу солнце грянет,
И ночь уйдет, в свою ужмётся тень.
И над землёй восторжествует день.
НОЧНОЙ ПЕЙЗАЖ
То ли поле, то ли роща,
То ль в обнимку вечера, —
Дали дальние на ощупь,
Память — в завтра из вчера.
Где-то плач, а где-то песня,
Тёмный ветер — шу да ша…
Ночь — сияющая бездна,
Необъятная душа.
«А взгляд ночной — он необычный взгляд…»
А взгляд ночной — он необычный взгляд:
В нём даль на слух, на ощупь, наугад,
В нём вдох и выдох — по лицу сиренью,
В нём тропка к истине и фитилёк к прозренью.
III
«Девчонкой босоногой…»
Девчонкой босоногой
На перетоке дня
Тропа сошла с дороги
И позвала меня
Из каменного дома
В просторные места,
В зелёные хоромы
Высокого листа,
В берёзовые ситцы,
В закатные лучи…
А не она ль в зарницы
Играется в ночи?
«Всё города и города…»
Всё города и города. А между ними
Лежит всё то, чему простое имя
Земля земель, ну а точней, деревня —
Мать городов, лугов, полей, деревьев…
Всё от неё пошло — живое от живого:
И корень злака от неё, и корень слова,
Она всем нам — и воздух, и вода.
Не каменейте сердцем, города.
«Мы в городе живём, а в нас живёт деревня…»
Мы в городе живём, а в нас живёт деревня,
Такой закон дошёл до нас издревле
В изустном слове нашей мудрой сказки
И для души и для большой огласки…
Там запах мёда и ржаного хлеба.
А что есть жизнь? — поди спроси у неба.
А кто есть мать? — поди спроси у сына.
Сначала корни, а потом вершина.
«Не знаю, как там будет, а пока…»
Не знаю, как там будет, а пока
Нет никого главнее мужика:
В любом краю и при любой погоде
Он вместе с солнцем на земле восходит,
Даёт нам хлеб и в лапу рубит срубы…
Поберегите мужика, главпупы.
ПАМЯТЬ ТОПОРА
Вопрос был так поставлен: или — или,
Был выбор дан: топор или налог.
Срубили сад, как деда схоронили.
И с той поры топор наш как оглох.
Уж как его, бывало, ни точили,
Он не забыл, он помнил «или — или».
ЗАКОН СОЧУВСТВИЯ
Движенье вниз и снизу вверх движенье —
Таков закон взаимопритяженья.
К горам — равнины и к равнинам — горы.
Бесспорна теорема Пифагора.
А где закон сочувствия? Простите,
Но он — по слухам — на другой орбите
Пока что зреет. А в какие сроки
Он к нам сойдёт? Спросите у дороги.
ЗАСУХА
Зной прямобойный с верхов, а с боков
навесной
Бьёт по дорогам, по избам согбенным
и сонным.
Кузня не спорит — в обнимку стоит с тишиной,
Прячет под фартуком звоны свои перезвоны.
Засуха… Засуха… Воздух, как серый камыш,
Пыльно от Волги шуршит до Днестра и Дуная,
Мечется в страхе, как в порохе ящерка,
мысль, —
Сверху огняная вся и вся изнутри ледяная.
«Был чудный вид: в лугах узор ковровый…»
Был чудный вид: в лугах узор ковровый,
А по коврам степенные коровы,
Как в небе кучевые облака,
Несли свои бидоны молока.
Прошли года. Стою на той же горке,
А там, в лугах, ни «Звёздочки», ни «Зорьки»,
Одна коза до самой до Рязани.
Неужто что-то у меня с глазами?
«Цвели хлеба, вот здесь цвели и там…»
Памяти Марии Мордасовой, народной артистки СССР
Цвели хлеба, вот здесь цвели и там.
Теперь и здесь и там цветёт бурьян.
Давно ушла частушка с горизонта
И за собою увела баян.
И спел бы кто, да не поётся что-то,
И горизонт лежит вокруг немой.
Один лишь ветер, выйдя за ворота,
Зовёт свою проказницу домой.
«Из глубокого-глубокого…»
Из глубокого-глубокого
К нам восходит слово Бокова
И по-зыкински распевно
Все озябшие деревни
Согревает. Мать есть мать.
Как такому не внимать?
ГДЕ ЭТА УЛИЦА?
Была. Горел огонь,
Скворечни выше крыш,
И где-то под гармонь
Хмельно «Шумел камыш»
Кипел кадрилью клуб.
Горелки — под луной.
Был шёпот жарких губ:
Иди ко мне, родной.
Была. Скрипела дверь.
Хозяин был и гость.
А где она теперь?
Ушла, брат, на погост.
«Уймитесь вы, скоростники пера…»
Уймитесь вы, скоростники пера.
Печаль полей — не «чёрная дыра».
Она, как боль, у сердца, у виска, —
В ней слёзы кулака и бедняка,
В ней всё, в чём закалялась наша сталь:
И даль — в глазах и за глазами — даль.
Она и Кремль, и наши образа…
Такое скоро пробегать нельзя.
«Который год скворечники пусты…»
Который год скворечники пусты.
Домой зовут, не закрывают рты.
Их скорбный вид мне сердце рвёт на части,
Как будто я в предчувствии несчастья
Мучительно о чём-то вспоминаю
И медленно со дна реки всплываю,
Поверхность рву! И вот на берегу
Деревня мёртвая в нетронутом снегу…
Ты понимаешь? Представляешь ты?!
Который год скворечники пусты.
«Всё, всё под нож! На срез, на слом, на сдвиг…»
Всё, всё под нож! На срез, на слом, на сдвиг,
Всё на язык — хотите ль не хотите —
Огня. И вдруг? И вдруг я слышу крик,
Как из развалин детства: — Помогите!
И я бегу, бегу, где по прямой,
А где в обход, как суетливый грешник,
На этот крик и вижу: бог ты мой,
С родного неба сорванный скворечник.
Тоска чернее чёрного во рту.
Да он и сам какой-то весь нелепый.
Я взял его, отнёс, как сироту,
К себе домой и подсадил на небо:
Семействуй, дорогой мой ротозей,
И всем семейством окрыляй друзей.
«По всей по России от края до края…»
По всей по России от края до края
Сгорает деревня, сгорает, сгорает,
В чаду самогонном безмолвствуют клубы,
Погосты — на прибыль, детдомы — на убыль,
На убыль — моторы, в раскройку гектары,
Под нож под убойный — стада и отары…
Молчит колокольня в подспудном накале.
Одна телебашня вовсю зубоскалит.
«Не знаю, сон ли это или бред…»
Не знаю, сон ли это или бред:
На карте мира с помощью указки
Ищу Россию, а России нет,
Нет родины, кругом одни Аляски.
Продали всё: и волжскую волну,
И лес, и степь, и все четыре дали,
Продали превеликую страну,
Как без войны внахрап завоевали.
«А вывод очень прост — чиновник вы…»
А вывод очень прост — чиновник вы
иль витязь —
Уж раз вошли во власть, для виду не клянитесь
В хоромах ли Кремля иль в небе, на орбите.
Уж раз пришла любовь, то до конца любите,
Мужайтесь под огнём злокаверзных
вопросов…
Ведь были же Джалиль и Александр
Матросов.
«Переживала вся страна…»
Юрию Полякову
Переживала вся страна
ЧП районного звена
И полкового, билась в дверь
Советской власти и Генштаба.
Скажи, а как же быть теперь
С ЧП союзного масштаба?
СТРАНЕ СССР
Салют тебе от всех твоих восходов,
От зорь твоих на рубеже веков,
Земля земель сомноженных народов,
Соборный свод согласных языков.
ИДЕЯ
Ушла от них, а надо бы их к чёрту
Послать всех тех, кто клялся по любви
Служить тебе, а сам в тени расчёта
Свою карьеру строил на крови.
Ушла сквозь боль в осенние рябины
Живых костров, из уст ушла в уста
Всё в ту же даль — туда, к неистребимым
И неподкупным истинам Христа.
«О справедливости радея…»
О справедливости радея,
Карабкаясь на пьедестал,
Устал он, вижу, от идеи,
А от карьеры не устал.
«Всё тяжелей, всё горше год от года…»
Всё тяжелей, всё горше год от года:
Закат ли там иль затяжной рассвет?
А под пером слепая непогода:
Искру даёт, а зажиганья нет.
«Не утверждай, что суть, а что не суть…»
Не утверждай, что суть, а что не суть,
И лишний раз не спрашивай у Бога,
Какой он там повыгоднее путь,
Какая поприятственней эпоха.
Что хорошо, а что нехорошо,
Сама суди, разъятая держава.
Двадцатый век, он слева подошёл,
А двадцать первый уклонился вправо.
«В этой расхристанной роспути…»
В этой расхристанной роспути,
В этой захмуренной мгле
Небом войди в меня, Господи,
И укрепи на земле.
«Вы, господа, пожалуйста, не врите…»
Вы, господа, пожалуйста, не врите
Ни на родном моём, ни на иврите.
Ответствуйте, пожалуйста; не вы ли
Свободно так Союз наш раздолбили:
Одни куски и пыль от монолита.,
А если вы, какая ж вы элита?
ПЕРЕДОВИТЫЙ
Он авангард под сенью всех знамён,
А на трибунах и того тем паче:
И слева — он, и справа — тоже он,
И со спины он вам не хвост собачий.
Извивчивый при смене разных вех,
Он там и тут, и в той и в этой свите.
Со всех сторон он всесторонней всех
И всех передовых передовитей.
«Как на ладони у моей руки…»
Как на ладони у моей руки,
Есть линия своя и у реки.
Так было, есть и будет так всегда:
В едином створе берег и вода.
Одна судьба, одна живая речь.
Река сама решает, где ей течь.
Лишь был бы смысл как азбука веков:
Не пробежать бы мимо родников.
«И есть канал. Там правит всем расчёт…»
И есть канал. Там правит всем расчёт.
Там всё не просто странствует-течёт.
Там всё по струнке, по линейке там
По всем с листа указанным местам,
Но не всегда по ходу родников
Вдоль берегов из каменных оков.
«И есть болото. Хмарь одна и тишь…»
И есть болото. Хмарь одна и тишь.
Где берег, где вода — не различишь.
Хоть ты не трус, побойся чёрта — стоп!
Чуть оступился и — бездонный гроб.
Гнилая топь. И сразу не поймешь:
Где правда там, а где под правду ложь.
ПЕРЕХМУР
Видный пост, да вот обидно,
Как не начало светать, —
За лицом лица не видно,
Человека не видать.
«Ему бы всласть и скорый всплеск успеха…»
Ему бы всласть и скорый всплеск успеха,
А в остальном — он человек без эха.
Ему народ и тот как не народ.
Он только сейфу руку подаёт.
«Я без лирического пыла…»
Я без лирического пыла
С тоской смотрю на календарь:
«Поэт и царь» когда-то было,
Потом пошло — смутьян и царь.
А дальше? Дальше, наконец,
Установилось — царь и льстец.
«Чародейка, с поволокой глаз…»
Чародейка, с поволокой глаз,
Всё в ней, как с витрины, напоказ.
Блеск на блеск — и серебро и злато.
Ночь провёл — и где твоя зарплата?
ВЛАСТОЛЮБЦУ
Себя во власти возлюбя,
Под сенью флага,
Не думай, власть лишь для тебя
Дана как благо.
А если ты ещё не глуп,
С того же места
Не возводи свой чинный пуп
В пик Эвереста.
«Невмоготу полям, невмоготу заводам…»
Невмоготу полям, невмоготу заводам.
Ведь надо ж так расправиться с народом,
Ведь надо ж так расправиться с Россией.
Такое даже чёрту не под силу.
Он слева шёл, а бил наотмашь справа.
За что такая пьяная расправа?
«Ты с честью распрощаться не спеши…»
Ты с честью распрощаться не спеши.
Есть, есть он, благородный червь души.
Чуть что не так, изъест тебя, источит,
Отключит мозг и сердце обесточит.
«Госаппарат. А совесть что? А совесть…»
Госаппарат. А совесть что? А совесть,
Она и в невесомости весомость.
Она тебе и тело, и душа,
И прокурор на должности ежа.
И ей при этом ни рубля по смете.
Какая экономия в бюджете!
ОЛИГАРХ
Где вкривь, где вкось, где поперёк,
где впродоль.
Он всё скупил и всё с наваром продал.
Горазд шельмец! Да ещё как горазд:
Раззявишь рот, он и тебя продаст
Со всей семьёй и даже с тёщей вкупе
И за бугром, в Ривьере, виллу купит.
Причём не понарошку, а по факту.
И угрызений никаких. Вот так-то.
«То блеск витрин, то в дорогом уюте…»
То блеск витрин, то в дорогом уюте
Шампанское… Виват! А между тем
Саднит Чечня, страна в грязи и смуте,
В крови на перекрёстках двух систем.
Куда ни глянешь — горе, горе, горе:
В обнимку поножовщина и спирт.
Село в разоре, детство в беспризоре
И мистер СПИД давно уже не спит.
А ты всё дрыхнешь, сударь, не глаголешь,
Угрелся на дарованной печи…
Очнись, поэт, и вознеси свой голос,
А голос сел — печёнкой промычи.
ОГРАБЛЕНИЕ БОГА
На свете нет печальнее итога:
Ограблен труд, но чтоб ограбить Бога
И без стыда присвоить тот огонь,
Что греет всех, пластаясь, под ногой,
Чудовищно! Такого грабежа
Не знал ни ум и ни сама душа.
«Ты от серпа ушёл от молота…»
Ты от серпа ушёл от молота
Под сень соборного креста.
Скажи, зачем такое золото,
Когда такая нищета?
А сердцу хочется простого
Добра от подвига Христова.
ТЕЛЕЭКРАНУ
На фоне зрелищных потех,
На грани пошлого предела
Не раздевай, прошу, при всех
Её божественного тела.
Стыдись, наглец! Она ж не тот
Рубеж Зееловских высот.
«Болит? Да как ещё болит…»
Болит? Да как ещё болит!
У стен кремлёвских инвалид,
Перебинтованный тоской,
Стоит с протянутой рукой.
А мы бежим, бежим, бежим,
Слегка пеняем на режим,
Полушумим, полувздыхаем.
А если честно — обегаем
Самих себя… А он стоит,
Как наша совесть, инвалид.
«Друзья мои, я просто изнемог…»
Друзья мои, я просто изнемог
От слов таких, как «инаугурация».
Живой язык, он в мире царь и Бог,
А не предмет дежурной информации.
Эй, как вы там, Берлин, Париж и Рим?..
Айда в Москву! Давай поговорим.
«Довольно клятв, довольно грудобойства…»
Довольно клятв, довольно грудобойства,
Довольно слов несбыточного свойства
Уже построить что-нибудь пора бы,
А вы всё руководите, прорабы.
«Всё алала да алала…»
Всё алала да алала
По круглой линии стола,
Срезая острые углы,
Всё ал алы да ал алы.
А почему так? — не пойму
Пора бы выйти на прямую.
«От реки и до реки…»
От реки и до реки
Сорняки идут в штыки.
Ну а что бобы и злаки?
Отступают бедолаги
От реки и до реки…
Как же это, мужики?
«Во мгле закоченевшие снега…»
Во мгле закоченевшие снега.
А где в снегах омёты? Где стога?
Где струнный звон парного молока?
Не слышно ни пилы, ни молотка.
Одна во мглу закутанная тишь.
Но — чу! Неужто зашумел камыш?
А может, это шевельнулась вьюга?
Прислушался: да это же гадюка,
Шипя, ползёт внутри змеевика
И тихо убивает мужика.
«Ну так что же, ну так что же…»
Ну так что же, ну так что же.
Где там руль, а где там вожжи?
Где проект, а где судьба?
Неужель одна труба
И последний хвост в обозе?
Объясни хоть ты нам, Боже.
«Ведь знал же, знал, что вор — сподручник вора…»
Ведь знал же, знал, что вор — сподручник вора.
А голос свой отдал ему… Умора!
А час назад нещадно проклинал.
Неужто доканал телеканал,
Раздвоил и на эдак и на так,
И он, чудак, не сдвоится никак.
УРОК ЯЗЫКА
И раз, и два, и много раз ещё
Я вывод делаю — уж такова эпоха —
Оно, конечно, дума — хорошо,
Но и совет — не так уж очень плохо.
Язык — мудрец, он мысль ведёт к тому,
Чтоб в жизни всё сложилось честь по чести.
Ведь думу думать можно одному,
Совет держать возможно только вместе.
О СЛОВАХ
Всё слова, слова, слова…
Год семьи — не год, не два,
А года, года, года…
Это то, что навсегда.
Это — больше, чем награда:
Агитировать не надо.
Был бы смысл и было б дело
На волне души и тела.
IV
«Есть книга звёзд на кафедре у Бога…»
Есть книга звёзд на кафедре у Бога
В ажурном перелёте облаков.
Весь мир её читает понемногу
Во мгле тысячелетий и веков.
Читает глубоко и вдохновенно,
Как лоцию ночного корабля
И где-то там, у краешка Вселенной,
Рукой Творца прописано: Земля.
«Снег над степью, полночь на часах…»
Снег над степью, полночь на часах.
Тишина придерживает шаг.
— Стой! — велит. — Послушай, как звенит он,
Занебесный азимут зенита,
И как там бессонно и бессменно
Ходит сердце — маятник Вселенной.
Может, так, а может, и не так.
Тишина придерживает шаг.
«Из распахнутой Вселенной…»
Из распахнутой Вселенной,
От миров без берегов
Веет вечностью, как сеном
От заснеженных стогов.
Веет встречей и разлукой,
Тайной звёздного окна…
Протяну сквозь полночь руку,
Бесконечность — вот она.
СТРЕМИТЕЛЬНОМУ ДРУГУ
Ни удержу тебе, ни укороту нет.
Даёшь, Земля, вселенский километр!
Даёшь Луну! А там, с плеча Луны,
Чумацкий путь немыслимой длины Даёшь!
А я, а я вот, друг ты мой,
Иду по ней на встречу с ней самой,
Иду через пустыни и моря
К живым корням живого букваря.
И падаю лицом в её зарю
И, падая, за всё благодарю:
За хлеб, за соль, за кровное родство
Материков, за наше Рождество…
И слышу материнское в ответ:
Без пяди, сын мой, километра нет.
«Всему есть край в податливой природе…»
Ивану Степановичу Алексееву
Всему есть край в податливой природе:
Нефть в глубине и уголь на исходе,
Нерв на пределе, на пределе сердце.
Нет времени присесть и оглядеться.
Всё скорость, скорость и ещё раз скорость,
Сжигаем Землю, как сжигают хворост,
В неутолимых топках эгоизма.
И это всё мы называем жизнью?
Скорей! Скорей! Чтоб всё с рывка и разом.
Воистину заходит ум за разум.
«Мне снился сон: из глубины веков…»
Мне снился сон: из глубины веков,
Из-за холмов Великого забвенья
Летит ко мне железный вихрь подков
Сквозь дождь и снег… И вдруг в одно
мгновенье,
В один рывок простор сменил простор,
Ямская даль с другой сомкнулась далью, —
И вот уже главенствует мотор
И вот уже, осбруенные сталью,
Встают потоки дерзкого огня,
Вздымая к небу новую эпоху…
«Куда ты, жизнь? Куда ты сквозь меня?» —
«Как так куда? На переправу к Богу».
АСЬ?!
Ты посмотри, как там и тут
Живую Землю жрут и пьют
Взахлёб до капельки, до дна.
А ведь она у нас одна,
Одна в глазах и под ногой,
И нет пока у нас другой.
Раскоп — в раскоп, в дыру — дыра.
До трещин в мантии ядра…
Какая пагубная страсть.
Скажи, земляк, не так ли? Ась?!
«С трибун трубим, глобально колоколим…»
С трибун трубим, глобально колоколим
О том, что мир, того гляди, расколем
Урановым ядром, а то и водородным,
Мир всех миров с народом всенародным,
Мир океанов, мир земли и неба,
Который был и вдруг сорвётся в небыль,
В своё ничто: ни вашим и ни нашим.
Как страшно то, что страх уже не страшен.
ГОЛЬФСТРИМ
Нет, это вам не выдумка из книг
И не забавный поворот фантазии, —
Гольфстрим, он самый тёплый проводник
Экватора к воротам Евроазии.
Он круглый год обогревает нас
И не грозит, как Северный альянс.
«Всё круги, круги, круги…»
Всё круги, круги, круги…
Морем ходят утюги,
Окружают нашу сушу,
Чёрной бездной смотрят в душу.
Господа с чужой ноги,
Где же наши утюги?
Чем нам с теми утюгами
Поквитаться? Матюгами?
ОКЕАН БЕССМЕРТЬЯ
Уж как хотите, верьте иль не верьте,
Но почва — это океан бессмертья.
Всего два метра в глубину, но — чудо! —
Туда уходят, чтоб взойти оттуда
Живой травой… И лишь одно отныне
Меня тревожит: ядерной пустыни
Безликий свёрток в цинковом конверте.
Там только смерть и нет уже бессмертья.
«А для того чтоб перерезать стадо…»
А для того чтоб перерезать стадо,
Стратегам зла больших трудов не надо,
Достаточно в косой тени греха
Отсечь от общей массы пастуха.
Оно доходней так и безопасней:
Не прямо в лоб, а косвенно, как в басне.
ПАЛЕЦ
Ему все наши разговоры
До фени в тот и в этот век:
На спусковой крючок затвора
Нажмёт — и где он, человек?
Нажмёт на кнопку, и ракета
По курсу кода своего
Уйдёт на цель — и где-то, где-то
Жил-был народ и нет его.
И всё точнее с каждым разом.
А где же стопор? Где же разум?
«Это раньше было: из-за леса…»
Это раньше было: из-за леса,
Из-за моря… А теперь с плеча
Демона кудрявого — отвесно
Дротиком убойного луча
Сквозь лазурный купол небосвода
Прямо в темя Минску и Москве,
В ствол и корень каждого народа,
В детский волосок на голове…
Беспощадно! Как тут не молиться,
Не кричать всей библией души:
Бог ты мой! Да где ж она, граница
Этого безумства? Укажи!
«Стоп, — говорю Америке с Европой…»
class="poem">
Стоп, — говорю Америке с Европой, —
Не заноситесь, не срывайте стопор
С дежурных стрел глобального огня!
Чуть что — ни вас не будет, ни меня
Здесь, на Земле, а то и во Вселенной,
Не будет никакого населенья
От А, что называется, до Я:
Не будет ни кита, ни муравья,
Не будет даже «веста» и ни «оста».
Зачем же вам такое превосходство?!
«„Ура“ твоим ракетам…»
«Ура» твоим ракетам
И космосу «ура»!
Тебе, моя планета,
Одуматься пора.
Не рисковать беспечно
Учёной головой…
Пусть Млечный будет Млечным,
Ну а трава — травой.
«Опять, опять сомноженные силы…»
Опять, опять сомноженные силы
Громадой всей придвинулись к России,
Грозятся с боевого рубежа…
Опомнись, ум, осторожись, душа!
ОДНОМУ АМЕРИКАНЦУ
Уже на старте ядерный огонь.
И не пора ль, сосед мой дорогой,
С лукавых уст рывком сорвать печать
И с разных полушарий прокричать:
«Остановись, мгновенье, ты ужасно!»
Добро, чтоб это было не напрасно.
СЫНУ АЛЕКСЕЮ
Всё, как и прежде, — эврика,
Всё остаётся в силе:
Далёкая Америка,
Великая Россия.
И верится — не верится,
И знается — не знается…
А всё ж планета вертится!
А всё ж сердца сближаются!
МОЛИТВА
Учти, мой друг: молитва — не молва
Из праздных уст и не игра в слова.
Она тебе — душа, она тебе и тело
В одной волне безбрежно и всецело.
Она, как вдох и выдох, монолитна,
И имя ей вселенское — молитва.
V
ЖУРАВЛИНАЯ ПОЧТА
За клином клин у самых облаков
Они летят и нам крылами машут.
Как только что из памяти веков
Упрямо в сердце, прямо в душу нашу.
Ну что ж, ну что ж… Пришла, видать, пора
Читать письмо осеннего пера.
"Согласен, друг: клин вышибают клином…"
Согласен, друг: клин вышибают клином
И не простым причём, а журавлиным.
Такое тоже иногда бывает.
Беспамятство тем клином вьшибают
В пути от человека к человеку
Под сводом времени от века и до века,
От войска Невского у озера Чудского
До сталинградской армии Чуйкова
У волжских круч в окопах и руинах.
Такой размах у крыльев журавлиных.
СЕДОЙ АККОРДЕОН
За годом год идёт, идёт за вехой веха…
И вдруг как будто я свернул за угол века
И замер вдруг на переломе света:
Передо мной она — сама Победа! —
Сидит на стульчике у каменных ворот.
Вокруг Москва торопится, снуёт, —
Гудят машины, плещется неон…
А он, солдат, седой аккордеон,
Кричит во все лады и ордена:
Не забывайте, что была война!
"Моё седое поколенье…"
Михаилу Алексееву
Моё седое поколенье —
Оно особого каленья,
Особой выкладки и шага
От Сталинграда до рейхстага.
Мы — старики, но мы и дети,
Мы и на том и этом свете,
А духом все мы сталинградцы.
Нам Богом велено: держаться!
"Спороть со Знамени Победы…"
Спороть со Знамени Победы
Наш серп и молот? Так ведь это
Равно приказу срыть могилы
Бойцов советской нашей силы.
Позор вам, думские «вашбродь»!
Пороть Сегуткина, пороть,
Сняв генеральские штаны,
На главной площади страны.
"То донимает боль в спине…"
Юрию Бондареву
То донимает боль в спине,
То барахлит сердчишко…
Держись! Ты дед — по седине,
А по душе — мальчишка.
Давно остыл последний бой
В развалинах рейхстага,
А честь бойца всегда с тобой,
С тобой твоя присяга,
Живи, солдат, пока живой,
Не остывай на марше.
Салют тебе, наш рядовой!
Ура тебе, наш маршал!
ПРОСЬБА ВЕТЕРАНОВ
Площадь наша Красная, порадуй
Молодым лицом своих парадов.
Превеликой памятью повей
С наших вечно фронтовых полей
И позволь нам встать, хоть мы и деды,
В караул у Знамени Победы.
"Мне на минутку бы туда…"
Мне на минутку бы туда,
В давно прошедшие года,
В пожары вздыбленной Европы,
В землянки те и в те окопы…
Но врач сказал: — Нельзя туда.
Туда уходят навсегда.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ «ТЁРКИНА»
Так скажу вам, судари,
Сердцем с-под руки:
Мы ребята с придурью,
Но не дураки.
Для добра открытые,
На поклон — поклоном,
Но… спросите Гитлера
И Наполеона.
СМЕНА
По сути жизнь — огромная махина,
Сам океан, который был и схлынул,
Сошёл с земли и безвозвратно канул,
Мир уступив другому океану.
Так было, есть и будет неизменно.
И ничего тут не поделать — смена.
"Вчера одна мне женщина сказала…"
Вчера одна мне женщина сказала:
«Вас на земле осталось очень мало.
Фронтовиков». А я ей так ответил:
«Да, мало нас, но мы ещё посветим
Своими боевыми орденами
И попоём, поплачем вместе с вами.
А край придёт — посветим вам оттуда
Прощальным светом звёздного салюта».
ОТЦЫ — ДЕТЯМ
Садясь гурьбой в передовые сани,
Не задавайтесь, сами, мол, с усами,
Ведь молодость — не только ваше знамя.
В оглобли, дети, и вперёд с отцами!
"Не унывай! — мне мудрость говорит…"
Не унывай! — мне мудрость говорит.
Ослабла воля — обопрись на ритм,
На твёрдые основы положись,
Как мост на сваи, по дороге в жизнь.
Иди навстречу солнцу, а не вспять.
За шагом шаг иди, за пядью пядь.
"Держись за молодость, пока…"
Держись за молодость, пока
В ходу ещё твоя строка.
Живи и не сходи с поста.
Смотри, какая красота
Летит на звонких каблуках.
Забудь «увы» и вспомни «ах»
И у себя, у старика,
Не будь в плену, живой пока.
"Ничего, что ты дед…"
Ничего, что ты дед:
Поживи, подыши.
Внук спросил — дай ответ,
Что и как, расскажи,
Растолкуй наперёд.
До ума доведи.
Внуки — главный народ,
Весь он там, впереди.
НА СТЫКЕ ПОКОЛЕНИЙ
Пустое дело, выйдя на большак,
Тягаться в споре, кто из вас достойнее.
Одно звено — один лишь только шаг,
Один лишь миг на всём пути истории.
А кто уж там ведомый, кто вожак?
Жизнь разберётся, так или не так.
БЛАГОДАРНОЕ СЛОВО
Фронтовики, незыблем ваш собор!
Спасибо вам, отцы и деды наши.
В огне боёв вы были круче гор,
А многой кровью глубже, чем Ла-Манши.
Не счесть героев тех суровых лет,
Не счесть могил… И потому, поверьте,
Вся наша жизнь, весь этот белый свет
Вам, вам от нас — на купола бессмертья.
МОЛОДОМУ ДРУГУ
Не будь пособником злокозненных наветов,
Не требуй славы — вынь да и положь! —
И с маху не руби былых авторитетов,
Иначе, друг, ты сам себя убьёшь.
"Не выставляйся: я да я…"
Не выставляйся: я да я.
Ты в жизнь пошёл от соловья
По предсказанью той звезды,
Что углядела с высоты
Девчонку ту и паренька
При соловье у родника…
И лишь потом ты молодцом
Пошёл от матери с отцом.
"Для куража и просто так — не для…"
Для куража и просто так — не для
Сегодня «бля» и завтра тоже «бля»,
Сегодня «блин» и завтра тоже «блин»…
Да ты восстань, язык наш исполин,
И преподай им, что такое бляха
На полный мах от шапки Мономаха.
СИЛА СВЕТА
Сижу как пень, как плеть — рука,
Застой в башке, в душе тоска…
Пришла моя симпатия
И отошла апатия.
И я в преклонном стаже
Весь разветвился даже,
Весь окунулся в лето,
Вбирая силу света.
"Уже давно с полей, с лугов…"
Уже давно с полей, с лугов
Ушла весна под власть снегов,
Ушла в туман, в дожди, в пургу…
А я ещё за ней бегу,
Прошу: постой, не уходи,
Перезимуй в моей груди!
"Я в Москве, а мысли, мысли…"
Я в Москве, а мысли, мысли
Всё ещё в лесхозе Вислый.
У родного Битюга —
Золотые берега,
Золотее, чем у моря…
Как там Дашенька? Как Боря?
Не сошёл ли язь с крючка
Возле яблоньки-дичка?
Как там небо голубое,
Что венчало нас с тобою,
Невзирая на года?
Молодой была вода.
"В зелёных облаках по берегам…"
В зелёных облаках по берегам
Река родная ластится к ногам.
Целует на глазах у красоты…
И ты, моя желанная, и ты,
Прошу: прими, впусти в свою волну,
Дозволь побыть у юности в плену!
"Молодёжь на то и молодёжь…"
Молодёжь на то и молодёжь.
Было: не «подайте», а «даёшь».
Было: Уралмаш и Днепрогэс.
Горы дел, а времени в обрез.
Было: балалайка и гармонь.
Песня — в небо, под ноги — огонь,
А потом с залёточкой вдвоём,
Как сирень в обнимку с соловьём.
Было. А теперь — ну что за цель?
Дайте мне Америку в постель.
ЧЕРНОМОРСКАЯ ВОЛНА
От голубого небосклона,
Где собирается гроза,
Она светло и благосклонно
Несёт зелёные глаза.
И рвёт и нежит, налетая,
Любви отчаянной под стать, —
И вся такая молодая,
Что хочется дельфином стать.
"Позови меня, ночь, в тёмный сад позови…"
Позови меня, ночь, в тёмный сад позови,
Где вздыхает листва, где поют соловьи.
Нашепчи, надыши золотые слова,
Молодую весну положи в голова,
На волну подними, поцелуй горячо…
Позови меня, ночь, я полдневный ещё.
"Кто из полей, а я в поля…"
Кто из полей, а я в поля.
Дай мне весну свою, земля,
Дай мне уйти за окоём
Не одному, а с ней вдвоём.
Дай нам ликующее лето,
Чтоб там допеть, что не допето.
МЕЧТА
Кому дворцы, кому крутая мебель
Курьерским ходом из Парижа аж…
А мне бы, мне бы, чудаку, а мне бы
Хоть на часок бы к юности в шалаш,
В укромный тот, в котором по присловью
Любовь всю ночку любится с любовью.
И ничего, что голова в снегу.
Вот подсучу штаны и — побегу.
"Он чувств высоких не изведал…"
Он чувств высоких не изведал,
Такой он зверски удалой:
Поцеловал, как пообедал,
Надел штаны — и с глаз долой.
А между тем в народе бают:
Такое ложкой не хлебают.
"Есть тайна женщины. И нам, друзья, об этом…"
Есть тайна женщины. И нам, друзья, об этом
Нашёптывают сладко наши сны.
За осенью седой, за отгоревшим летом
Всегда горит в ней светлячок весны.
Желанная, до родинки родная.
Доступная для наших губ и глаз.
Земная вся и вся, как не земная,
Небесно удалённая от нас.
Она — и плач, она и смех ребёнка.
Он в нас живёт, восторг её души.
Горит закат, а в нём бежит девчонка
С тропинки той от василька во ржи.
"Один лишь шаг — домой…"
Один лишь шаг — домой,
А сто шагов — из дому…
Должно быть, друг ты мой,
Нельзя нам по-другому.
Должно быть, наш итог
До основанья стога
Спрессует только Бог
И подчеркнёт дорога.
"Туманный, серый окоём…"
Туманный, серый окоём.
Сидим со старостью вдвоём,
Ждём молодость свою. Да где там!
Прошла весна, прошло и лето…
Добро ещё, что мы вдвоём:
Вот внук пришёл. Переживём!
"А весь мой путь — простая телеграмма…"
А весь мой путь — простая телеграмма:
Спасибо, родина, тебе спасибо, мама,
Спасибо, жизнь, за то, что я живу,
Спасибо всем во сне и наяву.
А что не так, прошу, не обессудьте.
Я отойду, а вы ещё побудьте.
"Взгляд горяч, язык остёр…"
Взгляд горяч, язык остёр,
Песни до рассвета.
Чем, скажите, не костёр
На пороге лета?
Парни все — хоть на коня!.
А девчата — прелесть.
Подойду и у костра
У того погреюсь.
ВНУКУ
Никитон ты мой, Никитонушка,
Видишь, в небе идёт красно солнышко
Над сырой землёй и над каменной
Всем лицом к тебе лаской маминой.
Так и ты по Руси — к жизни собранный
Не скупись — неси сердце доброе.
А придёт зима — не спеши ко сну,
С моего холма позови весну.
"Наконец-то! Наконец-то…"
Наконец-то! Наконец-то!
Снегу радуется сердце.
Разлеглась зима, расселась,
С глаз долой смахнула серость…
Хорошо! Охапки света
В урожай весны и лета.
"Всё к перу, к перу, к перу…"
Всё к перу, к перу, к перу…
Не пора ль к рубанку, к топору,
Чтоб с утра до вечера — работа
От росы и до седьмого пота
И чтоб завтра снова, снова, снова.
Вот тогда и прояснится слово,
Солнечно пройдёт по верстаку
И само запросится в строку.
"Мы тут ещё, в кругу родных и близких…"
Мы тут ещё, в кругу родных и близких,
И там уже в рядах у обелисков.
Ещё чуть-чуть, ещё, ещё полшага, —
Нам — вечный сон, а юношам — присяга.
"Не один стою у небосклона…"
Не один стою у небосклона,
Не один, а с памятью вдвоём.
Было мне когда-то окрылённо,
По-пластунски было под огнём…
Не спешу к последнему порогу,
Не прошу отсрочки у Творца.
Только вот пойду спрошу дорогу:
Много ль мне осталось до конца?
ВЕЧНЫЙ МИГ
И говорил и говорю вам вновь:
Где нет любви, там есть игра в любовь,
Там не горит над тамбуром звезда
И долго ждать не могут поезда…
Об этом знал тот самый проводниц
Который поезд придержал на миг,
Который знал, как мудрый человек:
Есть миг любви, что длится целый век.
"Небо молю молитвой…"
Небо молю молитвой,
Сердцем о колокол бьюсь —
Будь ты вовек монолитной
И нескончаемой, Русь.
Ветра касаюсь губами,
Плачу и радуюсь вновь.
Журки летят — память.
Утки летят — любовь.
Баллады
ЖАЛОБА КРЕСТА
1
Гляжу: нигде и никого окрест.
И вдруг, невольно оглянувшись, замер:
Из плах дубовых сотворённый крест
Сошёл с холма и встал перед глазами.
Клянусь, я разглядел лицо креста.
И голос, голос — аж мороз по коже —
Позвал меня:
— Иди, иди сюда
И прикоснись рукой ко мне, прохожий,
И выслушай.
2
Отсюда в двух верстах
Жил-был народ —
Страдал,
Любил,
Работал
И песни пел,
Да так, что в нас, крестах,
И то, бывало, просыпалось что-то
От песен тех
И, как зелёный ток,
Просилось в жизнь из мёртвой древесины.
И нам хотелось развернуть листок
И прошуметь берёзой иль осиной
Хотя бы раз!
И так из года в год:
И жизнь — и смерть,
И молодость — и старость…
Но в чём-то разуверился народ,
Ушёл с земли,
А кладбище осталось.
И стало дважды кладбищем.
Пустырь
В беспамятстве дичал и разрастался.
Уже давно попадали кресты
И пирамидки.
Я один остался.
И вот стою.
Стою и в дождь, и в снег,
И в час луны,
И в час восхода солнца,
И всё надеюсь: кто-нибудь из тех,
Из деревенских,
Всё-таки вернётся.
Отстроится,
Примнёт асфальтом грязь,
Приложит руки к почве одичалой.
Но только раз,
Всего лишь только раз
Пришёл один.
И — бог ты мой! — сначала
Открыл бутылку с помощью гвоздя
И выпил всю.
И стал безумно весел —
Пел, как рыдал…
А после, уходя,
Свою фуражку на меня повесил.
О, как я был фуражке этой рад.
Какая-никакая, а забота.
Шёл от сукна не запах — аромат,
Да, аромат
Жилья,
Подворья,
Пота…
Казалось, дым над смятым козырьком
От папиросы всё ещё дымился.
Его к траве сносило ветерком…
Мне даже, помню, сон потом приснился.
Как будто я из этих скорбных мест
Ушёл тайком,
Как из дому уходят,
Что я уже не надмогильный крест,
А пугало в июльском огороде.
Подсолнухи кругом, а не репьи.
Стою, ни перед кем не понижаюсь,
И вижу, как воришки-воробьи
Геройских из себя изображают,
Чирикают, разбойники…
Но кот
Уже, я вижу,
Хитро к ним крадётся…
А вот к ним девка вышла в огород,
Весёлая,
Похожая на солнце,
И щиплет нежно сельдерей и лук,
В пучки их вяжет ниткой-перевязкой,
Кладёт в корзинку белую…
И вдруг
Холодный ветер
Сбил с меня фуражку.
И сон погас —
Отпраздновал.
Отцвёл.
И я опять, как видишь, на погосте
Стою один.
Спасибо, что пришёл.
И приходи
Хозяином, не гостем.
3
И крест умолк,
Замшелый, старый крест,
И, показалось, отошёл к закату.
Гляжу: нигде и никого окрест.
А здесь моя любовь жила когда-то.
СОВЕСТЬ НА ДОРОГЕ
1
Нам не по курсу камерность и косность,
Нам ни к чему трибунный гром и спесь,
Есть километр, который прямо в космос
Отважно устремляется,
А есть…
Есть и такой, который тут, под небом,
Под этим синим,
Рядом с бороздой,
Из века в век
Ходил к земле за хлебом
И прозывался сыздавна верстой.
Стожильный наш!
Ходил и недалече,
И далеко —
По всей,
По всей,
По всей…
Ох, сколько ж он тягла перекалечил!
Ох, сколько ж он пообломал осей
По всей стране!..
Треклятый на ухабах
И бранно крытый посреди дождей…
А было, помню, было:
Наши бабы
Входили в упряжь вместо лошадей
И хлеб везли на станцию
Для фронта,
Для мужиков, что бились на войне…
Я эту память прямо с горизонта
Глазами взял.
И до сих пор во мне
Она болит,
Не закрывает двери
В живую даль неотболевших лет.
2
И вот стою,
Стою — ногам не верю:
Да тот ли это твёрдый километр,
Который так везде и всюду ждали —
И долгий век,
И год,
И каждый день —
Вот эти все соломенные дали,
Вся эта глушь российских деревень?
И — дождались!
Сквозь летний зной,
Сквозь осень,
Сквозь белые пустыни февраля
Пролёг асфальт,
Как праздник всем колёсам, —
Газуй, шофёр, аж до ворот Кремля!
Рули давай, полями и лугами
Через леса,
С моста лети на мост!..
3
И вдруг я вздрогнул —
Космос под ногами:
Хлеб на шоссе, как миллионы звёзд!
Хлеб на шоссе,
Как золото на чёрном,
И не с каких-то высших там орбит,
А из КамАЗов —
Зёрна…
Зёрна…
Зёрна…
Такое чувство, будто кто убит.
Хлеб на шоссе!
Овёс…
Ячмень…
Пшеница…
Ну как такой разор остановить?!
Течёт зерно!..
Чубы мелькают…
Лица…
И я кричу, чтоб волком не завыть:
— Да это ж хлеб, товарищи!
Негоже
С ним так безбожно поступать в пути!
А те чубы:
— Ты кто такой хороший?
— Я человек.
— Тогда иди, иди…
А я-то думал, поп какой в берете.
Садись давай!..
Подброшу за трояк. —
И с места — вжик!
Один.
Второй.
И третий…
А я?..
А я, как вопиющий знак,
Чуть не дымлюсь от лекторского пыла,
Машу руками возле полотна…
4
О, если б вдруг…
О, если б можно было
Достать дорогу с ладожского дна!
Достать всю ту,
Что по льду шла, как в гору,
Как солнце сквозь блокадное ушко,
Вся в пятнах крови —
Курсом на «Аврору» —
Где днём с огнём,
А где и с посошком
На ощупь шла, не изменяя курсу,
В голодный прорываясь Ленинград.
Одно зерно
В цене равнялось пульсу
И капле крови в тысячу карат.
Одно зерно!
А тут их — миллионы
Течёт и под колёсами хрустит…
О, если б можно было,
Если б можно —
Да пусть милиция меня простит! —
Я б ту дорогу накрутил, как вожжи,
И, вознеся молитву небесам,
По тем чубам,
По лицам, как по рожам,
По их пустым,
Беспамятным глазам —
Вот так и так!..
— Да где же ваша совесть?
В каком таком застряла далеке?! —
Витийствую.
5
А малость успокоясь,
Гляжу:
Старушка в пёстреньком платке
Сметает зёрна веничком в совочек
С дороги, —
Как с артельского стола.
Зовёт меня:
— Иди сюда, сыночек, —
И край мешка мне в две руки дала.
— Не упускай, держи вот —
Палец в палец. —
И я,
Как новобранец на плацу,
Во фрунт стою.
Стою и улыбаюсь
Её рукам,
Её глазам,
Лицу.
Стою и улыбаюсь…
И она мне
Даёт свой свет и ласковый уют.
— Как вас зовут?
— Марией Николавной. —
А я подумал: совестью зовут.
СЛОВО ТЕЛЕГРАФНОМУ СТОЛБУ
Сосна, она, конечно — кто же спорит, —
Сама себе собор в лесном соборе.
Красавица!
Топор и тот, бывало,
В размашистом пылу лесоповала
Впадал пред ней в лирическую робость:
Срубить её —
себя же кинуть в пропасть.
А столб есть столб.
В кругу таких же сосен
Сосной он рос, но… срублен был,
Отёсан
И стал столбом.
Причём столбом не просто,
А телеграфным —
заданного роста.
И вот стоит
Без варежек,
Без шапки,
Без ничего,
Лишь провода в охапке.
Весь на виду,
Но для души,
Для взгляда
Уж вот как прост, что и глядеть не надо.
Всем ясно: столб!
И всё же, всё же, всё же,
Прошу, ты подойди к нему, прохожий.
А есть минута — обними, как друга,
И приложи доверчивое ухо
К его прямолинейной древесине.
И ты услышишь — батюшки! — Россия,
А то и вся — прибавь воображенья! —
Страна
Вблизи и в дальнем окруженье
С огромным миром говорит о мире.
— Да, я люблю тебя. Ты слышишь, милый?
Люблю… Люблю…
И тут же медным басом
Металлургия на ухо Донбассу:
— Угля давай!.. —
А тот басовой медью
В дорожный центр:
— Вагонов мне немедля! —
Как божий глас, не громыхнул, а грянул.
А вот —
Звезда полей звезду экрана
Благодарит за яркое соседство.
А вот —
Как тонкий стебелёк из детства,
Сквозь уголь,
Сквозь металл,
Сквозь сердце прямо —
Ребячий голос:
— Позовите маму…
— Мам, это я, Серёжка, из Артека!
Меня ты слышишь?..
И почти везде так:
Несёт он слов огромное теченье
По проводам обычного сеченья.
Несёт Гольфстрим,
Несёт и Куросио…
А так, на глаз, не очень-то красивый,
Обычный столб.
Обтёсан.
Обкорнован.
Зато каким он смыслом коронован!
Короткие поэмы
МОИ ОСЕННИЕ ПОЛЯ
1
Мои осенние поля…
Как пусто в них! Ни журавля,
Ни аиста в холодном небе,
Ни даже вздоха в них о хлебе,
Давно сошедшем в закрома.
И где-то там уже зима
Готовит белую угрозу,
И дни одной щекой к морозу
Идут, снижая облака…
И вот уж с вешалки рука
Снимает плащ, и чья-то воля
Из одного в другое поле
Ведёт меня.
Зачем?
Куда?
Какая странная звезда
Сокрыта там, в седом тумане?
И не видать её, а манит,
Как донный вздох из камыша…
У вот уже щемит душа
Вот здесь, в груди, и там во поле,
Как боль сама, как эхо боли,
Чужая чья-то и своя —
Зовёт,
И я иду в поля.
2
Иду в осенние поля,
Не рву рывком с плеча ружья,
Не целюсь в бедного зайчишку:
Пускай себе живёт, трусишка,
Пускай бежит за горизонт
И всё, что поле даст, грызёт.
А я,
Где пахотой, где пожней,
Иду
И в полдний час,
И поздний
В литых отцовских сапогах,
Не тороплю усталый шаг,
Души своей не тороплю
И говорю себе: люблю.
До слёз люблю я эту пору,
Когда я сам под стать простору,
Раскидан весь и окрылён,
Как взрыв,
И тут же взят в полон
Тоской полей остро и хватко
До узелка…
Но вот загадка: куда иду?
И почему?
Пожал бы руку — но кому?
Сказал бы слово — но о чём?
Плечо бы чьё своим плечом
Доукрепил… Да только жаль,
Во все концы немая даль
Крестом лежит сквозно и мглисто,
И никого — ни тракториста,
Ни конюха, ни овчара,
Лишь я один, как и вчера.
Один.
Но мне не одиноко —
Во мне самом идёт дорога
Особой меты и длины —
Дорога в память той войны
И в сторону того омёта,
Что словно кто открыл ворота
Из августа в предзимний день,
Стоит и отрицает тень.
3
И я иду в его зарю
И, подойдя, благодарю
За приглашенье в летний полдень,
За свет, которым он наполнен,
За то, что он живой такой…
И я прилёг, прильнул щекой
К нему,
Как к печке русской дома…
И слышу вдруг, как через дрёму
Совет мне кто-то подаёт:
— Ты встань и постучись в омёт.
И я не пренебрёг советом.
Встаю,
Стучусь,
Как будто это
И в самом деле чей-то дом.
А раз есть дом,
То в доме том
Должны же быть и домочадцы.
Чего бы к ним не постучаться?
Стучусь.
И сам себе не верю:
Передо мной раскрылись двери.
Мол, раз уж надо — заходи
И всё, что сможешь, огляди.
4
И я вошёл в омёт. Да только
Где тут хоромы? Где светёлка?
Таких тут и в помине нет.
Тут не хоромы — целый свет.
Но свет не то чтобы всевышний,
Как белый наш, а летописный,
Бестеневой,
Упавший ниц,
Как тот, с пергаментных страниц.
И не такой уж чтобы светлый.
В нём что-то есть не то от пепла,
Не то от праха что-то есть, —
Такой он запредельный весь.
5
Зато вокруг всё то же поле,
Но в нём — другое время, что ли? —
Не те косилки,
Трактора…
В разгаре страдная пора
Косьбы и сенозаготовки, —
Там грабли вон, а тут литовки
Вонзились в жаркие валки…
А бабы где? Где мужики?
И сразу стало сердцу трудно:
Покос в степи, а так безлюдно.
Такого тут не может быть.
Кому-то ж надо подсобить.
И я, невольно озираясь,
Тревожным взглядом упираюсь
То вон в ходки, то в хомуты,
То в ту вон, полную воды,
Дубовую сырую кадку…
Ну что за чёрт — и тут загадка,
Хоть самого себя кляни!..
И вдруг — ах, вон где все они! —
В лесопосадке всей бригадой —
Увидел их, и сердце радо —
Сидят косцы-здоровяки:
Швытковы,
Шпаки,
Рудяки,
Чинилины и Ивановы,
Кондрашины и Острецовы…
Безусые, но не юнцы,
Плечом и статью — молодцы,
И все едят сливную кашу,
И все молчат. А что тут скажешь?
Обед, брат, он и есть обед.
Но почему здесь женщин нет,
Красавиц, в ком души не чаю?
Меня такое удручает.
Ни кротких нет, ни озорных.
Ну а какой покос без них?
Без них покоса не бывает,
Без них охота убывает
Валки валить до той межи.
А целоваться с кем, скажи?
Но факт есть факт.
А в чём причина? —
Об этом лучше знать мужчинам.
Но те сидят себе, молчат
Про жён своих и про девчат.
Вдруг обожгла меня забота:
В их лицах что-то есть от фото
Тех давних, довоенных лет…
Какой-то запредельный свет.
Но я беспечным быть стараюсь,
К ним подхожу и улыбаюсь
Безмолвным землякам своим,
И — здрасте! — говорю всем им.
А Рудяку поклон особый:
— Как поживаешь, дядя Стёпа? —
И отдаю ему поклон,
Как старшему из всех, а он…
А он, как эхо из окопа:
— Какой тебе я дядя Стёпа?
По возрасту — ты дядя мне,
А по своей по седине
Нам всем сойдёшь и за папашу.
Ты лет на сорок всех нас старше.
Не веришь? Зеркало бы дал,
Да бабой я ещё не стал.
Так и сказал, как подытожил.
А у меня мороз по коже
От слов, не ясных мне вполне.
— А что сказать твоей жене,
Такой хорошей тёте Нюре?
— А то скажи, что вот покурим,
Докосим клевер и — придём.
6
В лицо ударило дождём, —
И я открыл глаза, опомнясь:
Была уже сырая полночь,
Шёл туч растрёпанный свинец.
И только тут я наконец
Пришёл в себя
И сердцем понял:
Какой же верой я наполнен
В то, что они ещё живут, —
Докосят клевер и придут.
Придут в конце моей строки
Всем похоронкам вопреки.
ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧАС
1
Есть, есть он, двадцать пятый час,
Не в круглых сутках есть, а в нас,
Есть в нашей памяти о тех,
Кто под траву ушёл,
Под снег,
Ушёл за свой последний след
Туда, где даже тени нет.
И всё ж, я уверяю вас,
Он в междучасье есть, тот час,
Есть в промежутке том, куда —
Что сутки! — целые года
Вмещаются, как смысл в слова,
И где особенно жива,
И где особенно одна
Земля от высших сфер до дна,
Одна с утра и до утра,
От общей массы до ядра
Мельчайших атомов-частиц,
От скорбных до весёлых лиц
Одна на миллиарды нас.
2
И вот как раз в тот самый час —
Не знаю, явь ли это, сон, —
Но с пьедестала сходит он,
Тот вечной памяти солдат,
Из бронзы с головы до пят,
И верность подвигу храня,
Девчонку ту, что из огня
Он вынес много лет назад,
Баюкая, несёт в детсад
Сквозь Трептов-парк…
И там,
В саду,
Укладывает спать в ряду
Других ребят — о том и речь —
А рядом с ней кладёт свой меч,
Тот самый, коим искромсал
Громаду свастики, а сам
Тем часом — всё по форме чтоб —
Пилотку уголком на лоб
Хотел подправить, да забыл,
Пилотку ту осколок сбил
Ещё тогда, тогда, тогда…
Года — как за грядой гряда.
Уж скоро вечность будет, как
Сюда пришёл он, в Трептов-парк,
Из тех обугленных равнин.
В одном лице — отец и сын,
В одном лице — жених и муж,
В одном родстве на весь Союз.
Оплакан всеми и любим,
Пришёл и встал, неколебим,
На самый высший в мире пост
Лицом и подвигом — до звёзд.
3
И вдруг… В горах ли что стряслось.
Земная отклонилась ось,
Подвижку сделал континент?
А может, просто в тот момент
Он сам — что тоже может быть —
Такой телесной жаждой жить
Проникся с головы до ног.
Что, хоть и бронзовый, не мог
Он не пойти домой к себе,
Чтоб там размяться на косьбе,
Чтоб там во сне, как наяву,
Обнять жену свою — вдову,
Детей, внучат своих обнять,
А если мать жива,
И мать
Обнять
И далее идти,
Чтоб службу памяти нести,
Везде — мосты ли, не мосты —
Узнать:
На месте ли посты, —
И каково стоится им,
Друзьям-товарищам своим,
В граните,
В бронзе,
Здесь и там,
По деревням, по городам?..
И не забыть зайти притом
И в дальний тот, и в ближний дом,
Зайти на боль от старых ран
И — с ветераном ветеран —
Побыть,
Горюючи, любя.
И взять отчасти на себя,
На свой на бронзовый магнит,
Ту боль, что столько лет болит,
Взять, как берёт громоотвод.
4
Что ж, и такой вот поворот
Возможен здесь.
Но в этот раз
Он от берлинских новых штрасс,
Стараясь больше по прямой,
Не на восток идёт, домой,
А на заход — в ту сторону,
Откуда ох как он в войну,
На том пожаре мировом,
Подмоги ждал в сорок втором.
Ждал:
«Да когда ж он, второй фронт?!»
Ждал год,
Ждал два,
Ждал третий год.
А если кровью мерить — век.
Зато когда второй Дюнкерк
Назрел в Арденнах, он не ждал
И миру мир принёс не в дар,
А в память, чтоб его сберечь.
Об этом, собственно, и речь.
И в этом смысл всего того,
Что так встревожило его
Теперь.
И он к Па-де-Кале
Идёт не как скала к скале,
А к человеку человек.
Всё тем же курсом — на Дюнкерк,
Всё с тем же чувством, как тогда…
Года — как за грядой гряда,
Шаги — как за волной волна.
Поводырём ему луна
И голос всех отважных, тех,
Кто под траву ушёл, под снег
Там, на второй передовой.
5
И вот уж голос их травой
Восходит у его сапог:
«Спасибо, что тогда помог
И что пришёл сюда сейчас.
Остановись, послушай нас,
У наших надмогильных плит.
Не всем же бронза и гранит,
Не всем же память во весь рост,
Лицом на зюйд, на вест, на ост.
Не всем, поскольку знаем: всем
В пределах наших двух систем
Не хватит камня и литья,
Чтоб нас поднять из забытья,
А хватит — тесно будет им
От нас, загубленных — живым,
Так много здесь погибших нас,
Парней, шагнувших за Ла-Манш,
Но трижды больше ваших
Там —
По всем дорогам на Потсдам.
Да что там трижды — во сто крат.
Спасибо вам за Сталинград,
За Курск, за Днепр,
За встречный тот
Удар с привисленских высот.
Когда б не вы — нам всем —каюк!
Вот почему ты вправе, друг,
Стоять, как ты сейчас стоишь,
Чтоб Лондон видел и Париж,
Чтоб запад знал
И знал восток,
Какой ты памятью высок,
И что тебе ещё расти.
Пусть будет так.
Но ты учти,
Нам тоже не одни холмы.
Мы — прах не просто,
Почва — мы.
Ты — у вершин,
Мы — у корней.
Тебе — видней,
А нам — больней
И тяжелей день ото дня.
Кто там сказал: „В тени огня“.
Кто там сказал: „В тени ракет“.
Да будь он трижды президент,
Безумец он.
Иди к нему
И подскажи его уму:
В такой тени,
В огне таком,
Чуть что, всё небо кувырком,
И вся Земля, как головня.
В предчувствии того огня
Болят все кладбища — скажи —
Окопы все и рубежи,
Болят на весь двадцатый век,
Как перед бурей у калек
Болят обрубки ног и рук…
Нельзя, скажи, на третий круг,
За крайний край, за Рубикон
Нельзя!
И это — как закон,
Как просьба всех корней и губ.
Квадрат огня, теперь он — куб,
Теперь он больше, чем сама
Земля,
И больше, чем с ума
Сойти — сойти за ту черту,
Где бездна ловит пустоту,
Где шар земной — как не земной,
Не шар — а череп под луной.
Летит — безбров, безглаз, безнос.
И — не червя… Такой прогноз
Прими как SOS, как наш набат,
Опереди крылатый ад
И упреди как наш посол.
А явь ли это или сон? —
Не так уж важно. Важен мир,
Как первый твой ориентир,
Держись его по ходу звёзд.
Тебе опорой — лунный мост
С материка на материк,
Иди давай, иди, старик,
И твёрдо знай: не подведёт…»
6
И — представляете — идёт!
В одном лице — отец и сын,
Всем исполинам исполин,
В одном лице — жених и муж,
В одном родстве на весь Союз.
Идёт над бездной,
Под луной.
Четыре ветра за спиной
В порыве парусных веков —
Походка легче облаков,
И ход стремительней луча,
А сбоку правого плеча,
На удаленье небольшом
Звезда полярная с ковшом
По ходу вечности на вест
Перстом указывает: есть,
Есть, есть он, двадцать пятый час!
Уже давно фонарь погас
На башне Эйфеля, давно
Биг-Бен дозорное окно
Не поднимал из-за спины
И сам давно сошёл с волны…
И вот уж, вот — левей, правей —
Под своды бронзовых бровей
Вплывает мощно берег тот…
Солдат честь флагу отдаёт
По форме всей и лишь потом
Спокойным шагом входит в дом,
Опередив на шаг рассвет:
«Прошу прощенья, президент,
Что рано потревожил вас.
Такой уж, извините, час —
Час памяти. А кто я есть,
Как видите, из бронзы весь,
И никаких таких камней
Вот здесь, за пазухой моей.
Я — чрезвычайней всех послов
И с вами говорю со слов
Не только наших — ваших всех,
Кто под траву ушёл, под снег,
Ушёл за всех живущих вас.
Я двадцать миллионов раз
Там, в полосе военных лет,
Убит.
А это, президент,
Не просто цифра в семь нулей.
Представьте в памяти своей —
За миллионом миллион —
Всех тех, кто был испепелён,
Расстрелян иль ушёл ко дну…
Представьте всех по одному,
Не в общем свете бытия,
А как своё в момент бритья
Лицо,
И где-то за лицом
Себя представьте мертвецом
Все двадцать миллионов раз.
Представьте: землю рвёт фугас.
Не чью-то там, а вашу,
Здесь,
И кровь течёт фронтально, взрезь.
Ни чья-то там, ни где-то там,
А тут, по этим вот цветам,
Течёт и вдоль и поперёк…
Представьте: Хьюстон и Нью-Йорк
Лежат в руинах, как тогда
Лежали наши города,
Не два — а сотни городов.
Представьте: миллионы вдов,
Как муж,
Как детям их — отец…
И перестаньте ж наконец
Перед лицом моей страны
Махать во имя Сатаны
Ракетно-ядерным крестом…
Я не один прошу о том.
То — просьба всех корней и губ:
Квадрат огня, теперь он — куб,
Теперь он больше, чем сама
Земля,
И больше, чем с ума
Сойти — сойти за ту черту,
Где бездна ловит пустоту,
Где шар земной как не земной,
Не шар, а череп под луной,
Как с плеч, летит сквозь чёрный ад.
То просьба ваших же солдат,
Тех, что в Европе полегли
От родины своей вдали.
Внемлите им как президент.
А сон ли это или нет? —
Судите сами. Мне пора».
7
Играет в парке детвора.
Шумит листвой зелёный вал,
А он стоит, как и стоял,
Тот славной памяти солдат
Из бронзы с головы до пят,
В деснице — молния меча,
Девчонка та же — у плеча,
И небо вечности у глаз.
Есть, есть он, двадцать пятый час.
УБИЛ ОХОТНИК ЖУРАВЛЯ
1
Как эхо выстрела — в поля,
За кругом круг:
— Убил охотник журавля! —
Разнёсся слух.
— Убил!.. Убил!.. — весь небосвод
Кричал о том.
А как убил, охотник тот
Уже потом
Всё рассказал.
Он говорил
Не как всегда,
А всё курил, курил, курил,
Как ждал суда.
В дыму повинные слова —
Картуз, пиджак…
— Ведь надо ж так, Лексаныч, а?
Ведь надо ж так.
Убил!
За что, не знаю сам,
Сорвал с крыла,
А он и сердцу и глазам
Родней орла
И ближе памятью своей.
Не прав — поправь.
Артист, конечно, соловей,
А он, журавль,
Трубач!
Окликнет с высоты,
С макушки дня —
И вдруг почудится, что ты
Свояк, родня
Всему, что есть. И эта грусть
Не потому ль,
Что ты однажды пал за Русь
От стрел, от пуль
И вот опять поднялся вдруг
К труду, к добру…
Ведь вот какая сила, друг,
В его «кру-кру».
2
А я ударил по нему.
Ведь надо ж так,
Себе ж, выходит, самому
Первейший враг.
Навскид ударил, не с плеча,
А так — с руки,
Не понарошку, сгоряча —
И всё ж таки…
И всё ж таки вот где-то тут
Болит с тех пор,
Как будто сам себя на суд,
Под приговор
Веду по совести своей
Один,
Молчком,
Веду…
А он, зелёный змей,
Бочком-бочком, ко мне
И так вот на ушко:
«Мужчиной будь.
Нашёл кого жалеть, Сашко.
Заспи, забудь.
А коль заклинило — расклинь
Тут, у стола —
Налей давай и опрокинь.
И все дела.
А гроши есть — по новой вжарь:
Дымись, косей!
Ты царь, скажи, или не царь
Природы всей?
А раз уж царь, тогда являй
Себя всего.
Ну, снял, ну, срезал журавля,
И что с того?
Так есть, так было испокон:
Я в корень зрю.
Закон? А что тебе закон!
Тебе!
Царю!
Счихнуть — и боле ничего.
Всем задом сесть…
Была б жратва и ряшка — во!
А совесть, честь
Тебе, царю, зачем, скажи?
На кой?
На что?
Ты лучше встань и закажи
Ещё по сто…»
И так — ты веришь — день за днём
В нутро мне лез,
Гноил меня гнилым огнём,
Как хворью лес.
Чуть оклемаешься:
«Пошли, —
Опять он тут, —
Жена? Да ты её пошли
Туда, в закут,
Как подобает мужику,
Тебе, главе,
Пошли, а сам кути, шикуй,
Ночуй в траве.
А с ночи встал — опять налей.
Не всклень, так взрезь…»
И вот уж, чую, на нуле
И сам я весь,
Шагнул в болото — и не всплыл.
Завяз на дне.
3
А знал бы ты, каким я был
Там, на войне.
Из «дегтяря», из пушки мог,
Из ПТР.
Жёг «фердинандов», «тигров» жёг,
Жёг и «пантер».
Мог по долинам, по горам
Ползком — броском…
А так за что бы нам сто грамм
Давал нарком?
Давал — солдат ли,
Офицер,
С наградой — без.
С одним условьем: был бы цел
И чтоб в обрез,
Ни грамма лишку — всем по сто,
На фронт, на цепь…
Приказ — гроза!
Ну, разве что
Какой рецепт
По слову доктора… Но чтоб
Как дурь велит?
Тут старшина осадит: стоп!
И замполит
Заглянет в душу, как отец
Родной тебе:
«Ты ж Красной армии боец…»
И — нет ЧП,
Нет образины — образ есть
Твой
И страны,
Есть гнев святой — не злая месть.
А с тем с войны
Мы и пришли в простом хэбэ,
В рябой кирзе.
Пришли не сами по себе,
С победой все.
Пришли от всех военных вех,
Столиц и сёл,
Великой памятью о тех,
Кто не пришёл.
И не за тем, чтоб на миру
Похвастать, нет.
Пришли с добром служить добру.
Вот наш завет:
Мир всем,
Не только нам и — вам
На жизнь, на труд…
И кто постарше — по домам,
В Союз.
А тут…
4
А тут, с какой ты стороны
Не глянь с колёс,
Сплошной ожог на полстраны
Дотла, до слёз.
Бетон в разлом,
В размол — стекло,
Пустырь нагой…
Куда-то золото текло,
А к нам — огонь,
Огонь с ноги,
С колёс,
С крыла —
Из-за креста,
Чтоб ни двора и ни кола,
Чтоб ни куста…
Огонь с ремня,
С пупка,
С плеча,
Сквозь грохот — свист…
Его со всей Европы, чай,
Сгорнул фашист,
Сгорнул и клиньями — марш, марш! —
За танком танк —
На нас!
А тут уж встал и наш
Огонь. И так
Из боя в бой,
День изо дня
Из года в год —
Сходились, бились два огня:
Чья чью возьмёт?!
Огонь в огонь, пролом в пролом,
Зола к золе…
И всё на нашей в основном
Живой земле.
Сплошной ожог на полстраны!
Эх, кабы знать,
Кого позвать со стороны
Помочь поднять,
Отстроить, сладить эту жизнь?
Где взять взаймы?
У них?
Да мы за их ленд-лиз —
Опять же мы! —
Платили кровью фронтовой
В жару, в пургу.
А им — ничто, им сверх того
Гони деньгу,
Гони в стальную их мошну,
Из трюма — в сейф…
Вот так и кончили войну
С победой — все.
5
— Да-а… — он помедлил чуть,
Вздохнул
И снова: — Да-а…
Ты, я слыхал, в Москву махнул,
А я сюда.
Сюда — на дедовский порог,
К местам родным.
Один пришёл из четырёх
Жив, невредим.
Один, за вычетом калек
И кто в земле.
Так что пришлось тянуть за всех,
И в том числе…
И в том числе — ты уж прости
За прямоту —
И за тебя пластал пласты,
Вёл борозду,
Пахал и сеял, хлеб возил
От всей души.
А на какие сам я жил
Шиши-гроши? —
Молчу.
А тут ещё — налог:
Терпи, село.
Теперь-то что! А было ох
Как тяжело.
А было — ты уж извини,
Скажу, как есть, —
Был голый хворост — трудодни,
Корзинки плесть.
А что в корзинки класть?
К тому ж — соображай —
Два года кряду опаль, сушь,
Неурожай.
А в пятьдесят уже седьмом
Качнулась весть:
Мы там, на самом на самом
Коньке небес.
Мы там, мы там —
Вокруг земли
Наш спутник пел.
Один в неезженной дали
И — не робел.
Ходил-звенел по небесам,
Высокий наш.
А вслед за ним Гагарин сам
На тот этаж
Взошёл — весь радостный такой,
Весь мировой
От нашей силы заводской,
От полевой.
Взошёл, как всходит колос ржи
Сквозь тлен и прах…
6
Где сердце дерева, скажи?
В его корнях.
И это нет, не ах-стихи,
Не гром-оркестр.
Мотор, он тоже от сохи,
От сельских мест,
От этих вот борозд в поту,
От скотных баз…
Ведь кто, скажи, Караганду,
Второй Донбасс
Поднял? А кто Кузнецк возвёл?
Магнитогорск?
Конечно, город, комсомол…
Но вот вопрос:
Откуда ж он такой большой,
Рабочий класс?
А всё от нас, где суп с лапшой,
Где щи да квас.
От нас — от этих вот полей
На тот большак, —
Кто по душе — мечте своей,
А кто и так
По спискам тем — в Караганду,
На Уралмаш…
Так что металл в своём роду
Он тоже — наш.
В длину — стальной ли, не стальной —
И в ширину,
А в общем-целом — земляной…
А взять войну…
7
Кто всем числом ушёл на фронт,
Как тот райком?
А наш мужской, колхозный род —
Весь целиком.
В семнадцать лет и пятьдесят,
Минуя бронь.
Мужик — солдат,
Мужик — сержант
Туда,
В огонь.
Туда.
И там — в огне с огнём —
Скажи, не так?
Он — и пехота в основном,
И он же — танк.
Везде по всей передовой,
За рядом ряд.
Чья пуля первая?
Его.
А чей снаряд?!
Его.
У Волги ль, под Москвой,
Везде, где фронт, —
Он вполовину лёг, мужской,
Колхозный род.
Лёг — и уже не отпросить В обратный ход.
А тут нам атомом грозить
Стал берег тот.
И базы, базы — по кольцу,
Чтоб нас достать.
8
И снова городу-отцу
Деревня-мать
Свой уступила интерес —
В который раз —
Подрост, какой он ни на есть —
В рабочий класс,
В науку, в спорт… Нельзя поврозь
Среди людей.
Колхоз без города, что воз
Без лошадей.
Плуги, цемент, машины там,
Товары все —
Как ток живой по проводам,
К нам — по шоссе,
По большаку — на общий круг.
И — наконец! —
Пришёл и к нам он, ситный друг,
Рубль-молодец!
Пришёл и сразу же сместил,
Снял трудодень.
«Ещё, — как лектор известил, —
Одна ступень
Вперёд…» Ну, то есть на подъём.
И нет, не врал.
Ты погляди, какой я дом
Срубил-сыграл.
Поднял! И чуть ли не с нуля.
Ступень? Ступень.
Рубль, он — силач!
Но у рубля
Есть тоже тень.
А в той тени, хоть путь и прям, —
Остерегись! —
Там их, родимых, дыр и ям —
Что нор от крыс
В подспуд, где с той ещё поры
Дух тех времён…
Вот из одной такой норы
И выполз он,
Тот самый змей, ему бы в пасть
Хо-ороший кляп.
А он — зигзагом — в барду шасть
И — кап да кап!
И — бульк да бульк! — как из онуч,
В змеевики,
Ну а потом — ох и вонюч! —
За кадыки.
Из стаканов, а иногда
Так — из горла.
Когда б не он, я б никогда
Не снял с крыла
Такую птицу. Что я — зверь
Иль злобный враг?
Вот и казню себя теперь.
А было как?
9
Всё расскажу про ту беду,
Лексаныч, друг.
Но только дай переведу
Немного дух,
Дай, как малому, по складам
Собраться мне.
Уж год, а я всё в мыслях там,
В том самом дне,
Стою на вырубке — продрог —
И впрямь, как пень.
Добыча — тьфу! — один чирок
За целый день.
Один чирок на целый лес
Ещё с утра —
А день уже считай, что весь,
Домой пора.
Закат в дожде всё гас и гас —
Светил едва…
Я флягу с пояса — и раз
Глотнул и два…
И телом слышу: потеплел,
Ожил казак.
И только это я успел,
Гляжу: косяк
Углом
И прямо на меня:
Куда?!
Назад!
Да где там. Лес тому судья:
Хмельной азарт
Опередил рассудок мой
Путём ствола
И кучной дробью по прямой
В излом угла,
В грудь головного журавля
Ударил — ах! —
И словно с мачты корабля
Высокий флаг
Сорвал!..
И стал я самому себе не свой.
Двустволку бросил — и к нему,
Гляжу: живой.
Живой!
Поднял его к плечу,
И так вот, с рук,
Туда,
Назад отдать хочу:
Лети, мол, друг.
Такое, нет, не позабыть,
Дышу пока.
Хочу, как на печь, подсадить
На облака.
«Ну, милый, ну… — и так и сяк. —
Ну, серый, ну…»
И вот уж вижу, сам косяк
Скрал вышину
И каруселью по кольцу
То вверх, то вниз, —
И ветром крыльев по лицу
Хлобысть,
Хлобысть.
За кругом круг всё «кру» да «кру»,
Труба к трубе…
И стало мне уж вот как, друг,
Не по себе.
Все трубы в крик один слились,
В крик всей родни, —
Так жалковать умеют лишь
Одни они.
«Кру-кру!.. Кру-кру!..» — над головой.
Мороз в душе.
И я застыл, как сам не свой.
А ночь уже.
Уже не видно птиц самих
Сквозь морок-мрак…
И тут — представь! — он с рук моих,
Он, их вожак,
Раз протрубил,
Два протрубил.
И третий раз.
И до меня дошло: то был
Сигнал,
Приказ:
Лететь, держать всё тот же курс
По той звезде
И землю нашу, нашу Русь,
Всегда,
Везде
Любить — в гостях ты, не в гостях —
И век, и миг…
И не ослушался косяк —
Ушёл, затих,
Истаял ветром вдалеке,
В дожде, в ночи…
И вдруг я слышу: на руке
Оно стучит,
Сердечко пленное его:
Туда-сюда,
Как у внучонка моего,
Когда беда,
Когда ударит над избой
Нежданный гром.
И я где чащей, где травой, —
Бегом, бегом,
Как из огня, с передовой,
Быстрей, быстрей,
И Нюрке на руки его,
Как медсестре,
А сам — была, мол, не была —
Ни врач, ни Бог,
Обломок правого крыла
В обжим, в лубок,
И на денник подранка, там
Хоть — небосвод.
Насыпал проса к воротам:
Вдруг поклюёт.
И лишь потом уткнулся в сон,
Как в синь-туман.
10
А из тумана, вижу, он
Мой брат Иван
Идёт. В петлицах — кубари
На голубом,
Идёт, касается зари
Высоким лбом,
Как будто с неба, где был сбит,
Из-за Днепра,
И прямо в сердце мне глядит:
«Ты что же, брат,
В своих-то бьёшь? Нехорошо.
Ты что, фашист?..»
И отодвинулся, ушёл —
Высок, плечист,
Ушёл посмертно молодой,
Во цвете лет…
А я — за ним,
Кричу: постой!
Во двор, в рассвет.
Он — на денник, и я за ним,
Рад и не рад.
Гляжу, а он уж не живой,
Мой журка-брат.
Лежит — крылами на восток —
Как в пепле весь…
Вот с той поры я не ходок
В тот самый лес.
— Там суд идёт. — Он глянул вверх,
В пустую синь.
— Не царь природы человек,
Не царь, а сын.
Краткая библиография
Суд памяти: Поэма. М.: Молодая гвардия, 1967.
Ладонь на плече: Книга стихов. М.: Молодая гвардия, 1974.
Две поэмы. — М.: Молодая гвардия, 1974, 1979.
Вершины: Книга стихов. М., 1981.
Жизнь прожить…: Поэмы. М., 1984.
Миг вечности: Книга стихов. М., 1986.
Забвенью не подлежит…: Книга стихов. М., 1986.
Поговорим как современники: Книга публицистики. М.: Молодая гвардия, 1987.
Стихотворения и поэмы. М., 1989.
Избранные произведения. В 2 т. М., 1990.
