медведем дубу и остановился в недоумении. Трос на витке оказался пересеченным пулей.
Долго бежал с петлей на шее Белогрудый. Затем, бухнувшись в болотистый ключ, лежал в прохладной воде до тех пор, пока не перестало бешено колотиться сердце. Выйдя из воды и отряхнувшись, он сравнительно легко, одним рывком сорвал с себя петлю и, как бы боясь, что она снова вопьется в его шею, побрел прочь.
Огнем и свинцом
После страшных переживаний на пасеке Белогрудый сменил место своего обитания. Несколько дней шел он на юг, и когда на пути встретилась река с быстрым течением и прозрачной холодной водой, переплыл ее. Теперь леса состояли преимущественно из дуба, и медведь принялся искать на земле желуди, хотя падать им в июле было рано. Побродив по бескормному лесу, Белогрудый взобрался на старый дуб и, усевшись в развилке трех сучьев, начал грызть ближнюю к нему ветвь. Затем, ухватившись передней лапой выше надкуса, он сломал ее и, перебирая лапами, стал выискивать желуди. Молодые плоды очень понравились Белогрудому, он сломал вторую ветвь, затем третью. Покинул Белогрудый дуб лишь тогда, когда вокруг не осталось ни одной ветви, до которой он не мог бы дотянуться. С уходом медведя вершина пышного некогда дерева оголилась, а в развилке сучьев огромным гнездом темнела куча объеденных ветвей. Немало заломил Белогрудый дубовых вершин, прежде чем желудь стал падать на землю и пропала нужда лазать на деревья.
Откормившись на желудях, Белогрудый приступил к поиску берлоги. В незнакомом лесу он не встречал толстых пустотелых лип и тополей, зато огромных сухих кедровых пней было немало.
Ураганный ветер редко выворачивал старый кедр с корнями, обычно он ломал его поперек ствола. Проходило много лет. Высокий пень постепенно выгнивал изнутри и стоял в лесу, как большая деревянная труба. Бывало, что там поселялся филин, но чаще всего пни облюбовывали для жилья гималайские медведи. К одному из них и прибрел Белогрудый. Он умел по звуку, издаваемому деревом, определять его пустотелость. Поднявшись на задние лапы, медведь ударил передней по пню, загудевшему словно пустая бочка. Затем внимательно обошел его, обнюхал и влез на вершину, добравшись до сырого дна, приступил к устройству ложа. Работая когтями, тщательно оскреб внутренние стенки дупла, обгрыз торчащие пиками основания бывших сучьев. Весь этот «материал» устлал дно берлоги сухим и мягким полуметровым слоем. Утрамбовав подстилку, Белогрудый улегся на ней, убедился, что берлога получилась на славу, и выбрался наружу. Ему нужно было подготовить себя к пятимесячной спячке, да и снег еще не выпал, а он любил ложиться «под снег», чтобы не было видно никаких следов у берлоги.
В середине ноября, когда Белогрудый еще не успел, как говорят охотники, «залежаться», к кедровому пню подошел человек. Добывая белок и колонков, он интересовался крупным зверем лишь тогда, когда нужно было запастись мясом, которое все охотники любят и едят помногу. Осмотрев свежие царапины на пне, он остановился в нерешительности: царапин было много, видно, зверь несколько раз залезал и слезал, а вот сидит ли он в дупле? Поручиться за это было нельзя. Ясно было одно: нужно прорубить отверстие в пне и проверить. Достав из рюкзака топор, охотник срубил ореховый прутик, расщепил его на конце, затем снял карабин с предохранителя и прислонил его к стоявшему рядом дереву. Постукивая обухом топора по пню, охотник нашел более тонкую стенку и стал рубить.
При первом же ударе топора Белогрудый вздрогнул. Этот звук не предвещал ничего хорошего. Прижавшись к дну берлоги, медведь решил не выдавать своего присутствия.
Долго рубил охотник. Смолистые щепки отлетали далеко на снег. Наконец светлый плотный слой сухого кедра сменился темной трухлявой сердцевиной, пустотелости не было. Охотник понимал, что прорубил ниже «пробки» — того плотного слоя в дупле, на котором лежал медведь. Теперь следовало пробить колом «пробку» и поднять медведя, если он находился в берлоге. Вырубив и заострив ореховый кол, охотник приступил к делу. Сменив несколько сломавшихся кольев, он наконец пробил «пробку» у самого края крепкого слоя, слегка задев за бок Белогрудого. Прижавшись к противоположной стенке берлоги, медведь по-прежнему не проявлял признаков жизни. Своим упорством он немало поколебал уверенность охотника, и если последний не уходил, то только потому, что никак не мог просмотреть внутреннюю полость столь подозрительного пня.
Потеряв терпение и немало утомившись, охотник решил «прощупать» пень другим способом. «Авось какая пуля и заденет упрямого сидня», — подумал он, отходя от пня и выбирая место, куда пустить пулю. После выстрела ему показалось, что внутри дерева что-то заскребло, но вскоре в лесу снова установилась мертвая тишина. Наступающие сумерки торопили охотника. Стрелять он больше не стал, но решил поджечь пень.
По счастливой случайности пуля Белогрудого не задела. Она прошла между лапами зверя и
