нетронутым краем... А на Амуре чернела огромная полынья, возле нее стояла группка людей, и "Господи, помилуй, господи, помилуй, Госпооодиии..."- томительно и сладко летело над снежным простором.
Желто-коричневые стяги (Анастасия Анатольевна никак не могла вспомнить их названия) под дуновением ветра затрепетали, и люди на Амуре показались ожившей гравюрой из старинной книги. Там, в старине, жили и ее предки. Чья кровь смешалась в ней? Чьи гены правят ее душой и телом? А, может быть, далекий предок повторился в ней и лицом, и повадкой? Кривич? Русич? Вятич? Или представитель народа, о котором она и не слыхала никогда? Откуда в ней трепет при виде древнерусской символики? Почему ее невидимая душа летит ввысь за словами незнакомого песнопения?
Анастасия Анатольевна сделала пару шагов по набережной, чтобы лучше видеть хоругви. Навстречу шла девочка, закутанная в черную шубу, купленную на вырост. Девочка, как беспомощный медвежонок, тыкалась в плотно стоявших людей, и, чтобы не ударилась она о сумку, Анастасия Анатольевна хотела ласково попридержать тельце за локоток, но даже не успела коснуться ребенка - девочка зло ткнула ее рукой и старательно изобразила на своем личике сердитое презрение, что вмиг изуродовало только что милую мордашку.
"Зачем же ты пришла сюда, злюка? Ведь Бог - это Любовь", - и грустно Анастасии Анатольевне стало необыкновенно. И так жаль потерянное прошлое: Зачем лишили их истины: "Господь - любовь к ближнему?" Вот откуда та страшная пустота, что вселяет тоску и печаль в современные русские души.
Затем Анастасия Анатольевна подумала, что и израильтяне, арабы и прочие религиозные народы остервенело уничтожают братьев своих по разуму, не гнушаясь и братьями по вере. И даже палестинцы, хоть и живут на земле обетованной и, казалось бы, каждый миг ощущают на себе благодать Божию и причастность к тому, ради чего мир испокон веку совершает на ту землю паломничество, так и те весьма усердствуют в убийстве соперников, да и Господа не признают.
Потом на ум Анастасии Анатольевне пришла мысль, что печаль не покидала лучшие русские души и во времена православия.
И, как и водится, каждая мысль рождала новую, и, по обыкновению, мысли Анастасии Анатольевны были пространны, противоречивы и грустны. И унеслись бы они в дали, но на ступеньках спуска, не пропуская людей к Амуру, стояли спиной к народу три милиционера.
- Ну, конечно, ну как без милиции, - сказала Анастасия Анатольевна, опускаясь мыслями к берегам Амура.
Милиционер, что званием и возрастом был старше, чуть повернув голову назад, к стоявшей над ним бабульке, терпеливо повторял: "Не положено... всем интересно..."
- А вы - посланцы Бога? - флегматично и как бы искренне любопытствуя в спины милиционеров спросила Анастасия Анатольевна . Она много лет проработала на радио под несметным количеством партийных постановлений, и языком своей страны (а уж тем более, современной его разновидностью) владела, ну если не блестяще, то очень неплохо. - Вы знаете, кому положено быть на крещении, а кому там не место? Поскольку у нас все по разнарядке и предписанию сверху.
Один из стражей обернулся к Анастасии Анатольевне, и она увидела юное приветливое лицо и добрые карие глаза и замолчала: ей расхотелось говорить колкости.
- Понимаете? Нам приказали, - милиционер глянул на товарища, и тот тоже повернулся к Анастасии Анатольевне, такой же юный, приветливый, кареглазый, и ребята улыбнулись друг другу для поддержки, - понимаете, всем интересно...
- Полынья,- обернулся и старший, и был этот грозный блюститель порядка такой курносый и веснушчатый, словно сюда, на берег, сошел с лубка, где в расшитой русской рубахе отплясывал под березой. - Видите? Полынья, - заученно, как урок, повторил он.
- Но почему моей жизнью должны распоряжаться вы, а не я? - стараясь скрыть улыбку и придать голосу строгость, спросила Анастасия Анатольевна,
- Вы видите? Полынья. Может быть беда, - уныло повторил капитан; в лексике родного языка он был явно не силен.
- Пропустите! Пропустите! - раздалось сзади грубовато-требовательное, и мужская рука деловито и нагло раздвинула женские фигуры, и вот он сам, хамоватый и сановитый, появился у спуска и напористо шагнул к ступенькам. Но милиционеры не дрогнули.
- Нас поставили не пускать. Не положено, - сказал капитан, и мужик, многозначительно промолвив "да?", пошел прочь.
- Мне только водички набрать, - просила, не сдаваясь, бабулька.
- Все идут только водички набрать. Вернутся те, будем других запускать. Партиями, - сказал капитан, и лейтенанты невесело засмеялись.
А к поющей, Бога славящей белой лужайке, со смехом перекатываясь через парапет и рискуя упасть с крутого склона, шли и шли люди.
- Ребята, вы же видите, люди прыгают через парапет. Какая вам разница, где я пройду? Или вас только видимость порядка интересует? - ворчливо заговорила Анастасия Анатольевна и снова замолчала: язык ее, всегда легкий, острый, быстрый, плавающий в родной речи без руля и ветрил и нутром чующий фарватер,
