С. Крылатова
КОРОТКАЯ ВСТРЕЧА
Сборы в это воскресное утро оказались недолгими - заботливые материнские руки всё приготовили накануне, и термос с кофе, пироги, колбаса, котлеты, конфеты и прочая нехитрая снедь быстро упаковались в две небольшие сумки. За три недели до этой поездки сын прислал из воинской части, где он служил и куда собирались в гости к нему отец и мать, письмо со множеством поручений. Надо было взять из библиотеки книги, купить инструменты, вещи, что-то передать кому-то из приятелей, а что-то получить обратно. Хлопот хватило и отцу, и матери, но все поручения были выполнены. Огорчало то обстоятельство, что ехать надо было не на своей машине, которая после аварии была в ремонте. Приятель отца обещал свозить их в часть к сыну, но он позвонил накануне и предупредил, что времени у него мало, так что рассчитывать на долгую побывку не приходилось. Отец сел на переднее сиденье и всю дорогу весело проболтал с приятелем, а мать, не переносившая после аварии скорость, старалась не смотреть на мелькавшие за окнами деревеньки со знакомыми названиями, и лишь когда стрелка спидометра подбиралась к отметке сотни, просила ехать потише.
День был теплый, солнечный, по-настоящему майский, но снимать пальто было ещё рановато. Сын выбежал встречать их к проходной воинской части без шинели, и мать, посердившись, отправила его одеться - она не любила простудные заболевания и строго следила, чтобы не было их единственной, с её точки зрения причины, - переохлаждений. Обедали прямо в машине, разливая горячий кофе в стаканы. И пироги, и котлеты, и кофе казались особенно вкусными после прогулки. Сын рассказывал о своих армейских делах, радовался привезенным книгам и вещам. Машина стояла на лесной просеке, неподалеку от асфальтированной дороги. Дальше проехать было нельзя - подсохшая просека прерывалась колдобиной с вязкой грязью. Мать первая заметила девушку, остановившуюся в нерешительности рядом с автомобилем. Молодая, в нарядном ярком голубом пальто и светлых туфельках, она растерянно рассматривала колдобину с грязью.
- Пожалуйста, помоги девушке, перенеси её через грязь, у твоих ботинок высокая платформа, - обратилась мать к отцу.
- А почему я? - недовольно возразил он. - Я не могу, у меня грыжа.
- Может быть, ты поможешь, - обратилась она к приятелю мужа.
- Не могу, у меня радикулит, - для большей убедительности он потер рукой поясницу.
Мать посмотрела на высокие солдатские сапоги сына. Он рос трудным ребенком, и несмотря на полтора года его отсутствия она не забыла отвратительное, грубое хамство, с которым он отлынивал от любой её просьбы и любого поручения.
- Помоги ты, - сказала она ему без надежды в голосе, ожидая привычные, хорошо если не грубые, слова отказа. Однако сын ловко выпрыгнул из машины, оставив шинель на сидении, подошел к девушке, привычным жестом одернул под ремень сбегавшиеся на середину спины складки гимнастерки. Девушка не сразу поняла, что он хочет сделатъ, и даже испугалась. Тогда мать, открыв дверь машины, крикнула ей, чтобы она не боялась, и что солдат перенесет её через топь, потому что у него сапоги и ему это нетрудно. Девушка послушалась, доверчиво вскинула руки на плечи парня, он бережно подхватил её и понес, осторожно ступая по грязи и стараясь не оскользнутся. Также бережно он опустил её на сухую землю и опять привычным армейским жестом одернул гимнастерку.
- Как же вы пошли в лес в таких туфельках? - удивилась мать.
- Мне недалеко, вон туда, - ответила девушка, неопределенно махнув рукой; она уже смело смотрела на парня и мужчин в автомобиле и явно не хотела, не торопилась уходить - наверно, ей понравилось на крепких солдатских руках. Мать попрощалась, захлопнула дверь машины, и девушка пошла дальше, через несколько шагов она оглянулась, и в её прощальной улыбке промелькнули запоздавшее доверие и благодарность.
В машине все тоже улыбались - сытная, вкусная еда, размягчая, размаривая нутро, разбудила чувство довольства и собой, и жизнью, и солнечным днем... Мать с тоскливой грустью смотрела на улыбавшихся мужчин их распирало самодовольство, как будто бы не солдат сделал три шага по грязи с девушкой на руках, а они хитроумным способом переправили целый полк через огромное топкое болото. Особенно усердствовал муж - какой сын! какой замечательный парень! и я какой! и приятель мой - что надо! Матери вспомнилась последняя просьба, с которой она обратилась к сыну за полтора месяца до его ухода в армию. В их большой четырех - комнатной квартире несколько месяцев шел сложный капитальный ремонт, связанный с перепланировкой, который она одна выносила на своих плечах - сын сдавал экзамены за 10-й класс и его нельзя было беспокоить, потом он уехал плавать на байдарках, потом был на даче, муж был в доме отдыха, а после сразу уехал за границу в туристическую поездку. Даже когда они были дома, никто из них ей не помогал - в этих двух здоровых и сильных с виду мужчинах - её муже и её сыне - непонятно почему совсем не были развиты основные мужские качества, делающие мужчину именно настоящим мужчиной, - понимание человеческой слабости женщины и элементарное желание помочь eй сделать работу, если она ей или совсем, или уже не по силам. Любой из многочисленных рабочих, перебывавших в доме за время затянувшегося ремонта, в этом отношении был добрее и человечнее, нежели эти близкие ей люди. Ремонт подходил к концу, оставались столярные работы - в квартире менялись двери, плинтуса, устанавливались экраны на батареи отопления. Два столяра работали почти каждый вечер, и после их работы оставалось много мусора легких, невесомых стружек, щепок, опилок. Мать очень уставала, допоздна собирая и вынося ворохи мусора, причем усталость была уже не ежедневной, не еженедельной - сказывались месяцы ремонта. И вот однажды она попросила сына вынести два ведра, в которые она плотно утрамбовала стружки и опилки. Вёдра были легкие, но сил уже не оставалось даже на такую малостъ, кроме того, мучила обида на сына - он не работал уже третий месяц, ожидая призыва в армию, летом прекрасно отдохнул в походе на байдарках и потом на даче, и мог бы сейчас хотя бы заметить, что мать изнемогает от усталости. Ведра стояли два дня, несколько раз она напоминала о них сыну, на третий день, когда она снова попросила вынести их, он одним ударом тяжелых ботинок, которые она когда-то привезла ему в подарок из Чехословакии, опрокинул ведра. Столько злобы и силы вложил он в этот удар, что ведра покатились по полу коридора, легкие, спрессованные стружки рассыпались и разлетелись по свеже отлакированному паркету во все комнаты... Слезы душили мать, когда она выметала эти стружки из-под кроватей, шкафов, кресел, снова утрамбовывала их в ведра и несла эти ведра на помойку, уже совсем тупая от боли и усталости. Нервное потрясение было так велико, что она сильно разболелась - разыгрался мучавший её уже несколько лет невроз. Сына она не могла видеть - её трясла мелкая нервная дрожь и тошнота подступала к горлу, когда она слышала его тяжелые шаги в тех же самых ботинках...
Материнское сердце - в нем, как в горниле вечного огня, со временем сгорают многие личные обиды, но остается незатухающая боль где-то в глубинах сердца, незаживающая рана на материнской душе как память о том, что человек! сын! так осквернил не её! нет! себя недостойным поступком.
Мать и не вспомнила бы об этом поступке сына, если бы не глупое хвастовство и самодовольство отца. Мать знала сына гораздо лучше материнское сердце всегда более чуткое, чем отцовское, - это отец умудрялся отыскивать в повседневном поведении сына что-нибудь такое, что можно было восхвалять, выпячивать, упиваться этим в ослеплении, как глухарь на току, самозабвенно поющий любовную песню подруге и не замечающий подкрадывающегося охотника, а она понимала, что к сыну незаметно подбиралась, подкрадывалась суровая жизнь, и постоянная тревога, как невыдернутая заноза, разъедала ей душу и сердце. Самодовольство и дурь, тупое хамство, невежество и невежливость, эгоизм и распущенность, вспыльчивость, лень и самоуверенность - вот из каких цветочков складывался букет характера сына, и глухариная слепота отцовского сердца только помогала распускаться этим ядовитым цветкам.
Последней надеждой для матери на исправление поведения сына была армия, - постоянная борьба с его чудовищным характером, нездоровье и ремонт отняли у неё все душевные силы, требовалось длительное время для их восстановления. Но они находились всегда, непонятно откуда, как, ведь, казалось, всё опустошено, всё выжжено, все сгорело, осталась внутри черная, глухая, безжизненная пустыня - но речь шла о человеческом облике её сына, и великая очищающая и возрождающая сила материнского долга перед сыном, перед людьми, пробуждала их снова и снова.
Незаметно, не сразу, не привлекая внимания, незначащими вопросами мать прервала радостный трезвон, прославлявший три шага сына через колдобину с грязью. Сделает ли сын когда-нибудь подобные шаги сам, без понуждения? Вот тогда бы радость потеснила в её уставшем сердце застарелую тревогу и боль.
На обратном пути мать снова закрывала глаза, чтобы не ощущать скорости машины. Мысли разбегались, раскатывались, как рассыпанные горошины, только одна, грустная, всё время настойчиво возвращалась - почему, почему же никому из трех здоровых, сытых, довольных собой мужчин даже не прищло в голову предложить той девушке в ярком голубом пальто такую незначительную помощь? Как сделать так, чтобы в человеческом сердце бесперебойно, без дополнительных стимуляторов всегда бы работало, как вечный двигатель, устройство, настроенное на волну помощи и сострадания - близкому ли, чужому ли человеку. Тогда бы сердце её сына забилось в унисон с её собственным сердцем, кончились бы разлады и ссоры, и тревога, как выдернутая заноза, навсегда покинула бы её душу.
1982г.
С. КРЫЛАТОВА
Дорогой Рите с благодарностью и любовью
ГДЕ ТЫ, РЕМЕДИОС, ГДЕ ТЫ...
...печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою.
А. С. Пушкин
Все случилось, когда самолет, которым муж возвращался из Одессы, прилетел точно по расписанию. Радость мужа по этому случаю оказалась столь велика, что поставив портфель в прихожей и ещё не раздевшсь, он начал бурно восхищаться совершившимся чудом своего прибытия. Я вежливо промолчала, вспомнив, что неделю назад моя приятелъяица просидела шестнадцать часов в одном из аэропортов Северного Кавказа в ожидании рейса на Москву. Мое молчание показалось мужу подозрительным и неуместным, переместившись из прихожей в кабинет, он продолжал настаивать на том, что самолеты у нас летают совершенно замечательно. Увы, я ничего не могла с собой поделать природа сотворила меня такой, что бурный восторг во мне могут вызвать какие-то жизненные свершения, положим, прекрасная мелодия, созданная мужем, или великолепное исполнение грандиозной симфонии моего брата огромным оркестром, или хороший рассказ, написанный сыном, или неожиданное пробуждение душевных человеческих качеств в характере дочери, но не текущие так, как им положено быть, мелкие явления и события повседневной жизни. Восторг мужа по поводу точного, минута в минуту, прибытия самолета не утих и после ужина на кухне, а моя природная неспособность присоединиться к нему на такой же высокой, пронзительной ноте радости к концу ужина уже переросла в глазах мужа в серьезный недостаток моей человеческой личности. Будь во мне хоть капля хитрости и изворотливости, я с умилением поддакивала бы мужу каждый раз, когда его взволнованная, трепещущая мысль устремлялась к радостному событию, и где-нибудь после десяти-двадцати-тридцати дружных совместных славословий в адрес Аэрофлота одурманившая его голову радость исчерпала бы себя и утихла сама собой. Увы, ещё раз, - хитрые уловки с пеленок вызывали во мне отвращение; выговоры, нарекания и попреки за прямолинейность я получала ещё в школе, но никогда, даже в напряженные, тяжкие минуты жизни у меня не появлялось желание изменить свой прямолинейный, бескомпромиссный характер в угоду кому-либо.
Вот почему, когда муж пошел в комнату дочери и в невозможно подсчитать какой по счету раз объявил, как замечательно у нас летают самолеты, я не выдержала, оставила свое занятие, вскочила, заливисто расхохоталась и, продолжая смеяться, отправилась к ним с готовым дружеским советом. Я посоветовала мужу написать навязчивые слова о полетах самолетов на листке бумаги и булавкой приколоть его на грудь - таким образом эти слова, запечатленные на бумаге, позволили бы не расставаться с ними ни на мгновение и в то же время, естественно, избавили бы мужа от необходимости повторять их многократно.
Что тут началось! Что полетело из его больной головы, прохваченной радостью прилета самолета точно по расписанию, в мою, здоровую и насмешливую! Какие насыщенные искрометной фантазией богатейшие выражения сменили эту бедную, скромную фразу о полетах самолетов! Мой радужный смех зашипел, как горящие угли, если на них брызнуть водичкой, и угас надолго, вплоть до 31 декабря 1982 года, когда я проснулась утром на даче, совершенно одна, совершенно счастливая, веселая и беззаботная, позавтракала, постояла, запрокинув голову под легким пушистым снежком и вслушиваясь в мерную дробь дятла, посмотрела, как хсороки и воробьи склевывают на кормушках припасенный для них сухой хлеб, побеседовала с любимыми кошками и села писать этот рассказ.
Цифра 7 всегда вызывала во мне подспудное уважение и доверие, и получилось так, что этот новогодний рассказ, который заменил мне в канун наступающего нового года наряженную игрушками и свечами елку, цветы и подарки, гостей и праздничный стол, оказался у меня седьмым по счету.
Как начинающая писательница хочу поделиться с вами небольшим, всего шесть рассказов, опытом. Сейчас пишут все, совсем скоро писателей станет значительно больше, чем читателей, ибо начавшийся после Достоевского и Толстого процесс перехода качества писателей в количество необратим и неостановим. Так что писать не бойтесь, смело беритесь за перо, вы не одиноки, нас, пишущих, очень много, но помните, что главная трудность заключается в поисках сюжета. Своим приятельницам я надоела хуже горькой редьки настойчивыми просьбами подкинуть автобиографический сюжетик для рассказа, но ни одна до сих пор не откликнулась, посему мне остается продолжать поиски сюжета в собственной гостиной, спальне, ванной, кухне и других бытовых помещениях.
Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, поэтому, чтобы вы не подумали, что я - плохой солдат большой литературы, признаюсь сразу - я мечтаю написать роман. В канун Нового Года так приятно, так хочется поделиться своими мыслями, мечтами, замыслами - такая уж эта ночь... И Новый Год, что вот-вот настанет, исполнит вдруг мечту твою... Это - из песни, в песнях, как в сказках, все просто и волшебно, а жизнь..., о ней писать и писать, и каждому - по-своему.
Конечно, стремление к раскрытию сильных, ярких, многогранных характеров и судеб, к отображению эпических событий в жизни страны и общества - вот путеводная нить в обширном творческом лабиринте, но в начале творческого пути, когда не по плечу значительные свершения, нужно искать суть человеческого характера в любой житейской ситуации.
За примерами можно не ходить дальше моей прихожей. Где-то через недельку после ещё свежего в памяти волнующего прилета мужа из Одессы я вошла в прихожую с полными сумками в обеих руках. Погода была слякотная, естественно, мне не хотелось следить грязными сапогами до кухни, я остановилась в прихожей прямо перед сильными, здоровыми, оживленно разговаривавшими и закрывавшими проход на кухню мужчинами - мужем и гостившим по случаю концерта братом. Брат немедленно сунул мне под нос сапожную щетку и спросил, можно ли ею почистить брюки, муж договорил свою фразу, что-то, к ней ещё добавил и, довольный сказанным, отправился в кабинет. Я замерла в оцепенении, как столб, пока не сообразила, что никто не собирается мне помочь, и что стоять прийдется, сколько заблагорассудится, однако, стоять я уже не могла - несколько часов, проведенных в беготне по магазинам и в очередях за продуктами, заполнившими эти тяжелые сумки, до головокружения утомили меня, а обида на такое невнимание к себе совсем доконала - я упала, нет, не в прихожей, в спальне на кровать, но все-таки нашла в себе не физические, а душевные силы, превозмогла обиду и усталость и объяснила мужу и брату, как невоспитанно, как некультурно они поступили со мной. Причем объяснила на очень простом и доступном примере, попросив представить на минуту, как повели бы они себя, если в прихожую вошла какая-нибудь из наших знакомых, можно и незнакомых, если по делу, женщин, как резво кинулись бы они ей навстречу, как деликатно взяли бы из её рук легкую сумочку или портфельчик, как помогли бы снять шубку, как подсунули тапочки, чтобы её ножки отдохнули от мокрых сапожек.
Посмотрите, как возникают за этой крошечной житейской ситуацией человеческие характеры. Брат начал спешно, сердечно и искренне извиняться, ругать себя, оправдываясь лишь тем, что только что сам вернулся с прогулки, едва успел раздеться и поэтому был так невнимателен и несообразителен. Myжy слова извинения просто не пришли в голову. Прежде всего, серьезно виноватой оказалась я, что делаю замечание, потому что он думает, работает, нельзя ему мешать, нельзя беспокоить и отвлекать всякими пустяками. При моем бескомпромиссном характере, естественно, я не могла оставить человека в таком вредном для его же характера заблуждении и продолжала настаивать на необходимости не исключать жену из сферы поведения, продиктованного элементарной воспитанностью. Тогда виноватым оказался брат, ибо хотя его руки и были заняты брюками и щеткой, но территориально он находился ко мне на 30 см ближе мужа и, по его мнению, отбросив брюки и щетку, должен был помочь мне в первую очередь. Бессмысленными оказались все мои вразумления и растраченный на них запас душевной энергии, я так и не услышала от мужа коротких, простых, естественных и необходимых мне, как воздух, слов: "Извини, дорогая, за невнимательность", а откровенно, между нами, говоря за невоспитанность.
Пушкин в первой главе "Евгения Онегина" написал:
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей.
Эти строчки любимого поэта вызывают в моей душе возмущение, до такой степени я с ним не согласна, я не могу их понять, не могу понять, почему великий поэт их написал. Если не любить людей, то жизнь станет эгоистичной и потеряет подлинный смысл. Лично я люблю людей и не жалею, не щажу себя, когда кому-то нужна моя пмощь, мое внимание, и не думаю о благодарности и вознаграждении, однако справедливая и мудрая судьба зачастую сама посылает его, нежданное-негаднное и самое неожиданное.
Однажды четыре года назад мне позвонила женщина, с которой я работала пятнадцать лет назад в одном институте, и попросила к ней приехать. Я поберегу для романа подробное описание этой человеческой судьбы и моего в ней участия, сейчас же коротко расскажу, что я увидела, когда вошла в её квартиру. Столы, шкафы, плита, раковина были забиты грязной посудой с засохшими, позеленевшими от плесени остатками пищи, груда зловонных отбросов мешали пройти к плите, в засорившейся ванной вода запрудила пол, протухшее, сгнившее белье расползлось и плавало вместе с мусором, тазами, порошками, в заржавевшей стиральной машине под водой рыжели простыни, ломаная ветхая мебель, старое тряпье, кучи всевозможного свалявшегося хлама, кипы подшивок газет и журналов, устаревшие справочники всякого рода до отказа заполняли коридор и комнаты, а на неопрятной, разваливавшейся тахте сидела полуодетая, неряшливая, в засаленном изорванном халате, с нечесанными, спутавшимися волосами беззубая женщина, которую я помнила молодой ослепительной красавицей с огромными сияющими голубыми глазами, блестящими, как шелк, пышными пепелъными волосами и роскошной, рослой и статной фигурой. Рядом с ней на омерзительного вида постельном белье лежала распеленутая новорожденная довочка с махонькими рыжими волосиками и прелестными голубыми глазами, а на полу, среди разбросанной старой обуви, одежды, игрушек, книжек, тряпок, объедков, огрызков возилась другая её дочка, дошкольница, ладошки её рук были черными от пыли и грязи пола.
Что-то толкнуло эту женщину, находившуюся после родов в не совсем, нормальном душевном состоянии, оставленную мужем, любовником, сестрами и родной матерью, обратиться именно ко мне. Не словами, а тяжелым физическим трудом могла я помочь ей выйти из страшного жизненного кризиса, потому что у неё не было ни работы, ни денег, ни родных, ни друзей и, главное, не было в ту пору достаточного разума. Много часов провела я в её доме, налаживая ей жизнь и быт, но чудовищно утомлял меня не этот мой труд, который я воспринимала как святую, христианскую обязанность помочь человеку в экстремальной ситуации, а непонимание и осуждение моего поведения мужем и теми знакомыми, которые знали, сколько я занимаюсь делами и жизнью этой женщины. Тогда я вдосталь наслушалась обидных слов, упреков, оскорблений, но бескомпромиссный характер не подвел меня, спасибо ему. Человечество, вооруженное новейшей техникой, строит гигантские заводы, воздвигает колоссальные здания, небоскребы, дворцы культуры и спорта, музеи, но меня гораздо больше удивляет способность людей к сооружению стен иного рода, самых прочных и глухих, - стен непонимания друг друга, за которыми рождается чувство одиночества. На днях по телевидению шла программа зарубежной эстрады, диктор разъяснил содержание очередной песни, в ней пелось об одиночестве, и я подумала о том парадоксе, что нас на земле уже несколько миллиардов, население нашей планеты, по данным ЮНЕСКО, увеличивается на 172 человека в минуту, на 250 тысяч в день и на 90 миллионов в год, а столько людей говорят, поют и пишут об одиночестве, и происходит это потому, что они слишком преуспевают в строительстве стен непонимания. Понимание, сострадание, участие - эти слова выражают важнейшие, жизненно необходимейшие процессы человеческих отношений нашего разбухшего, расплодившегося общества, доведшего безумие непонимания друг друга до апогея, до угрозы гибели мира в ядерном пожаре.
Понимаете, я пишу о понимании, сострадании, и участии потому, что душой тоскую о них, потому что часто в одиночку восстаю против злобной бессмысленности, несправедливости, нечестности, непорядочности, и в неравной борьбе помогает, оживляет и ободряет даже самая маленькая толика участия. Моя огромная благодарность и признательность всем, кто способен проявлять эти душевные качества, для меня лично они - как живительный, чудотворный бальзам.
Когда я, обиженная, оскорбленная, с головой, от боли разлетавшейся на части, лежала в спальне, и мне казалось, что руки мои парализованы проявленным к ним неуважением и уже никогда-никогда не возмутся ни за пустые, ни за полные сумки, позвонила моя знакомая, поговорила со мной, похвалила мои рассказы, недавно ею прочитанные, дружескими, приятными словами. От её искренней похвалы во мне мгновенно, несмотря на головную боль, вспыхнул замысел этого рассказа, доверие этой чудесной женщины окрылило и вдохновило меня. Она работает зубным врачем, видимо, переносимые пациентами на её глазах страдания помогли ей сохранить доброту и сердечность, к тому жe она - удивительная красавица. Янтарно-рыжие волосы, светлозеленые, как у моих кошек, глаза, исполненный частоты и гордости полет линий лба и божественного носика, персиковые щеки, которые хочется поцеловать, потрогать, погладить, лизнуть, ущипнуть, укусить, естественно, губами, одним словом, пообщаться любым способом с их нежным розовым сиянием, мягкие, доверчиво манящие губы, маленькие перламутровые зубки и волнующе колышущиеся пышные округлости, не усмиренные бесформенным белым халатом. В том же "Евгении Онегине" Пушкин жаловался, что "вряд найдете вы в России целой три пары стройных женских ног", жалъ, поэт не дожил, не увидел маленьких точеных ножек Риты, увы, я не поэт, а прозаик, мне не по полу, не по эпохе воспевать "желаний своевольный рой", "порыв страстей", как это сделал Пушкин, обессмертивший ножки Марии Волконской, с ножки Риты я рекомендовала бы изготовить при жизни, естественно, гипсовый слепок в натуральную, желательно до колен, величину и соединить его в брелоке со слепком с ноги вымирающей ныне коровы, этот растиражированный сувенир охотно раскупался бы женщинами в качестве многозначительного подарка мужьям, так как служил бы отличным укоризненным намеком на то, что женщин надо беречь, потому что они не животные для переноски груза и тяжестей, и только бережное отношение к ним сохранит формы их ножек хотя бы до пенсионного возраста. Когда я в первый раз увидела Риту вместе с мужем, меня болезненно кольнули строчки Пушкина:
В одну телегу впрячь неможно
Коня и трепетную лань.
Однако их телега оставила позади серебряную свадьбу и медленно, но надежно, доберется до золотой, потому что муж Риты оказался на редкость умным, прозорливым человеком, умеющим не только охранять жену, но и сохранять её редкостную красоту, можете представить, как доставалось ему на курортах Кавказа, куда он вывозил супругу, чтобы нежным загаром озолотить её сочное тело, если от пьянящего, грудного смеха Риты голова кружится у мужчин даже русского происхождения, за этот звонко летящий пенистой серебристой струйкой смех, да и за весь умопомрачающий облик я нашла Рите подходящее прозвище - "брызги шампанского", и мечтаю написать рассказ с таким названием, если добрая Рита расщедрится и, полагаясь на мою порядочность, поделится примечательными событиями своей биографии. Сознательно не указываю, где именно она работает, чтобы любопытные зеваки не мешали ей, хватит того, что я послала к ней мужа лечить зубы, и, по-моему, он до сих пор не вернулся.
Но наиболее ценимое мной, женщиной, достоинство Риты - это пленительная естественность, простота и непринужденность общения, которую она сохраняет, даже украсившись изумрудными, с маленькими бриллиантами серьгами и надев на холеные, нежные пальчики массу колец, в том числе и изумрудных с бриллиантами. Отодвиньте на минуту в сторону мой рассказ и подумайте, что поблескивает ярче - её зеленоватые глаза или изумруды с бриллиантами в ушках, чуть прикрытых золотисто-рыжими завитками? Нет, не догадались - ярче всего блещет её женственность, доброта, сердечность, доброжелательностъ и естественность поведения. Рита воспринимает меня именно такой, какой я являюсь на самом деле, вот отсюда радость и легкость общения с нею. Когда я устаю убеждать домашних, упорно желающих видеть во мне многогорбного, многожильного, выносливого, приставленного для обслуживания их высоких персон верблюда, в том, что я - человек, женщина, которой ничто человеческое не чуждо, то еду к Рите и недолгим праздником общения с ней восстанавливаю душевное равновесие, ибо разговаривать с ней не менее приятно, чем смотреть на её живое, умное лицо или следить за ловкими, грациозными движениями работающих с грозной бормашиной рук. Однажды я поймала себя на желании положить голову на её высокую соблазнительную грудь и доверчиво, как девчонка, поплакаться, но во-время спохватилась, вспомнив, что оплакивать в жилетки моих приятельниц мое непонятное, неразумное, недостойное поведение всегда было прерогативой мужа, я в этом занятии принципиально никогда с ним не соревновалась, бессловесно и безоговорочно отдавала ему пальму первенства. Воздух естественности, который окружает Риту, целебен и чудотворен, как кислородный коктейлъ, которым дышат больные в санаториях, вот почему я оживаю и оздоравливаюсь, повидав её и подышав этим воздухом.
Почему одному человеку естественность дается от рождения, а другой не может заполучить её даже ценой титанических усилий до конца жизни? Где и в чем разгадка секрета естественности поведения? Почему естественность так привлекательна, так притягательна в людях? Как стремятся люди увидеть своих любимых актеров не только на экране, но и в жизни, естественными, натуральными, правда, для этого совсем не обязательно штурмовать Дом кино на Васильевской улице в дни премьер и кинофестивалей, я рекомендую по субботам я воскресеньям устанавливать наблюдение на Тишинском рынке, там вы увидите, как вальяжно обнюхивает пучки укропа полный загадочного достоинства Григорий Менглет, как смачно хрустит соленым огурчиком Юрий Яковлев, как, спрятавшись под низко надвинутой кепкой, жует квашеную капусту Олег Янковский, как, не дойдя нескольких шагов до своего мерседеса и согнувшись с ловкостью акробата, чтобы не забрызгать соком светлую курточку цвета какао, давится спелой грушей Людмила Максакова, как задумчиво перебирает зелень простоволосая, поседевшая Маргарита Терехова, как, гибко изогнув под рукой молодого жгучечернявого любовника спину в норковой губе покупает отбивные до мертвенной белесости вытравившая свои волосы Ирина Мирошниченко. Однажды я застала знакомые ряды гудящими, как растревоженный пчелиный улей. Оказалось, что дня два назад здесь покупала помидоры Алла Пугачева, вернее, не покупала, а выбирала, потому что восхищенные, расплывавшиеся в улыбках продавцы предлагали ей даром самые отборные, самые красивые, и даже спустя несколько дней правда о посещении ею рынка все ещё передавалась из уст в уста, уже как легенда, все новыми и новым рассказчиками.
Нескончаемый, живучий, жгучий интерес естественность вызывает потому, что сохранение природной животворной естественности, желание и умение оставаться самим собой и не поддаваться условностям жизни и времени - это путь надежной охраны и сбережения своего "я", своей человеческой индивидуальности. Неразумные же люди воображают, что их легко ранимые внутренности прочно, как укрепленные бастионы, как баррикады, защищают изобретаемые ими зачастую нелепые и смешные комплексы поведения. Мне же кажется, что лучший способ сберечь свое "я" - без страха, оглядки и утайки обнажить, открыть его.
Пушкин опять же в "Евгении Онегине" сказал:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей.
Но я снова позволю себе не согласиться с любимым поэтом, более того, я настойчиво мечтаю сбросить деспотические обычаи и поспорить и с веком, и с миром. Правда, это всего лишь новогодние мечты, пока у меня нет ни малейшего представления, как осуществить это мое желание, хотя мой любимый писатель Габриель Гарсиа Маркес указал мне кое-какое направление, создав в романе "Сто лет одиночества" образ Ремедиос Прекрасной. Этот потрясающий, гениальный образ затмил в моем сознании и вытеснил оттуда вереницу лучших женских образов русской классической литературы - Татьяны Лариной, Анны Карениной, Наташи Ростовой, Аксиньи Астаховой и Натальи Мелеховой.
Ремедиос Прекрасная, дожив до двадцати лет, так и не научилась ни читать, ни писать, ни обращаться с приборами за столом, она ела руками в зависимости от капризов своего аппетита и бродила по дому нагая - до такой степени её природе были противны все виды условностей. В своей удивительной тяге к упрощению, освобождаясь от моды в поисках удобства, Ремедиос Прекрасная сшила из грубого холста что-то вроде балахона, который через голову надевала прямо на голое тело и таким образом раз навсегда решила проблему, как быть одетой, и вместе с тем ощущать себя голой, она остриглась наголо, чтобы ей не докучали советами укоротить немного роскошные волосы, доходившие ей уже до икр. В то же время будто некая сверхъестественная проницательность позволяла ей видеть самую сущность вещей, отбрасывая все поверхностное, внешнее, и недаром полковник Аурелиано Буэндиа, её родственник, считал Ремедиос Прекрасную самым здравомыслящим созданием из всех, кого ему довелось видеть, в отличие от Фернанды, сожалевшей, что полоумные в роду Буэндиа живут долго. Однако это создание исключительной чистоты и невероятной красоты недолго задержалось на нашей земле - отправив её вместе с белыми простынями Фернанды на небо, Маркес намекнул нам, что её лучезарной простоте, правдивости и сверхестественной естественности не время и не место в нашем мире, наполненном злобой, непониманием и недоверием. Вспомните, с какой обезоруживающей прямотой и правдивостью Ремедиос могла объявить, что молодой офицер, сделавший ей предложение, - дурак, если говорит, что умирает из-за нее, поскольку она не заворот кишек, как чистосердечно могла ответить чужеземцу, разобравшему черепицу на крыше купальни и терзавшемуся вожделением при виде потрясающей наготы Ремедиос, что никогда не выйдет, замуж за простака, способного потерять целый час, лишь бы увидеть купающуюся женщину. Припомните, как не удалось Амаранте заставить Ремедиос разделить с ней изнурявшую её злобу, ибо Ремедиос Прекрасной были чужды всякие страсти, и особенно страсти, волновавшие других.
Образ Ремедиос Прекрасной - неисчерпаемая пища для размышлений. Я часто сожалею, что наш суровый климат мешает воспользоваться её гениальной находкой в отношении одежды. Если бы четверть века назад я вышла замуж не за легкомысленного студента консерватории, а за студента физфака или мехмата родного университета, то за долгие годы я заслужила бы его любовь, доверие, признательность и он специально для меня сконструировал бы прибор, который позволял бы в наших северных широтах сохранять под плотным узорчатым балахоном жаркий климат пустыни Кара-Кум, я, как Ремедиос, носила бы этот балахон прямо на голое тело и была бы совершенно счастлива избавиться от изнурительной беготни по магазинам в поисках так стесняющей тело одежды. Ещё я очень сожалею, что не могу, как Ремедиос, всегда правдиво и прямо сказать дураку, что он - дурак, лжецу, что он лжец, хаму, что он - хам, бездельнику, что он - бездельник, спекулянту, что он спекулянт, вору, что он - вор, а бездарю - чтобы не садился в творческие сани. Однако маленькие сдвиги в этом отношении у меня все же есть, может, не всегда получается, но я стараюсь быть правдивой и естественной. То обстоятельство, что муж уже неоднократно объявлял меня шизофреничкой, позволяет мне надеяться, что мое посильное подражание любимой героине любимого романа не остается безрезультатным.
Я никого не тащу насильно за собой на сложный, тернистый путь правдивости и естественности, в конце концов, жить можно по-разному, и совсем необязательно посмеяться шутке чарующим, как у Риты, смехом, можно и изрыгнуть на неё поток глупой брани.
Только я думаю, что если бы у моего мужа была такая светлая, здравомыслящая головка, как у моей! любимицы Ремедиос, то не случилось бы того, что случилось, когда я, весело смеясь, дала мужу простой дружеский совет, движимая таким прямолинейным, таким бесхитростным, таким естественным нежеланием слушать в пятидесятый раз, как замечательно в нашей стране летают самолеты.
31 декабря 1982 г. - 3 января 1983 г"
Севиль
Крылатова
ОТКРОВЕНИЯ МГНОВЕНИЙ
1996 год, сентябрь.
Моей дорогой внучке Машеньке
с любовью
Познай себя - познаешь мир.
Древнее изречение
Этот счастливый день - долгожданная награда Всевышнего - наступил 2 сентября 1996 года. Долго, почти год, пришлось ждать его - с того момента, когда после четырехлетнего перерыва на Покров, 14 октября 1995 года, я вернулась на нашу подмосковную дачу в Снегирях. На даче медленно тянулся нескончаемый, вялый, многолетний ремонт: большой трехэтажный дом казался нежилым, неопрятным, запущенным не только от повседневной ремонтной, но в основном от застарелой грязи и пыли в комнатах, на кухне, в ванной, в санузлах; расположенный на южном склоне оврага обширный, в основном занятый запущенным лесом участок, на открытых местах искромсанный колесами грузовиков и бульдозеров, изгаженный свалками из всякого рода строительного и бытового мусора, изрытый ямами, изуродованный черными плешинами от костров, горами золы, песка, шлака, щебенки, кучами гниющей травы, кладками дров - он являл собой плачевное, печальное зрелище последствий деятельности человека - неразумной, небрежной, без царя в голове и без любви и уважения к природе.
Приезжая на выходные, за осень и зиму я постепенно навела чистоту и порядок в доме, а с середины апреля принялась за работу на участке. Радостно было видеть, как благодарно отзывалась природа на заботу о ней обрезанный, прореженный, прочищенный от сухих я искривленных веток густо зазеленел молодыми стройными побегами старый боярышник, посаженный живой колючей изгородью вдоль забора, расцветший огромный куст рододендрона так пышно усыпался маленькими сиреневыми цветочками, что казался сплошным сиреневым шаром, к нему, как к магниту, постоянно притягивались мои восхищенные взгляды, но самым удивительным образом проявил свою благодарность за тщательную двухдневную работу с ним высоко разросшийся многолетний куст жасмина. Несколько кустов жасмина растут за домом, под окнами нашей спальни, и иногда, чтобы полюбоваться их белоснежным, благоухающим цветением, я поднималась по лестнице и садилась на принесенный с собой стул как раз напротив самого высокого и большого куста жасмина. В тот день погода была тихой, безветренной, как вдруг легкий ветерок прошелестел по кронам сосен, добрался до жасмина, и внезапно роскошно цветущий высокий куст единым порывом, сплотившись всеми своими белоснежными ветками низко наклонился прямо ко мне. Этот чудесный поклон был таким необыкновенным, что его невозможно забыть, он поддержал и укрепил мою решимость и дальше очищать и облагораживать участок, не жалея труда, времени и сил.
К счастью, постоянно работавший у нас на ремонте молодой парень, замечательный мастер на все руки, объявился после перерыва и оказался толковым помощником при очистке участка и его дальнейшей облагораживающей планировке. Через три месяца нашей ежедневной многочасовой работы участок преобразился, похорошел. "У вас на участке стало красиво, как в парке", сказала мне наша соседка по даче. Действительно - могучие сосны, высокие вечнозеленые туи, пышные кусты рододендронов, чистые зеленые поляны, удобные деревянные скамейки, сделанные нашим мастером на все руки, - всё это напоминало о лесопарковых зонах, только цветников пока ещё не было.
Тот, кто умеет самозабвенно трудиться ради красоты и гармонии, поймет, почему таким счастливым для меня оказался день второго сентября 1996 года. Проснувшись в шестом часу, послушав, как горластые деревенские петухи приветствуют утро, я вдруг почувствовала, что наконец-то наступил счастливый день, когда уже не зовет на помощь истерзанная небрежным обращением земля и природа, и мне не надо влезать в грубые рабочие штаны, надевать рабочую куртку или рубашку, не надо брать в руки пилу, секатор, лопату, ведра или грабли, не надо работать до изнеможения, а можно расположиться с утра пораньше за широким столом в кабинете мужа и начать писать этот рассказ.
Черты характера человек не выбирает - судьба определяет их до его рождения, поэтому моя врожденная одержимость красотой и гармонией вокруг себя является не помощницей, а серьезной помехой моей литературной работе. Не дни, не недели или месяцы, а иногда годы приходится дожидаться счастливых дней, которые можно отдать творческому литературному труду. Если бы подобная наследственная одержимость коснулась моих литературных занятий, то возможно, что не обращая внимания на любой беспорядок вокруг себя, я давно бы завершила все начатые мною работы и даже опубликовала бы сборник своих рассказов.
Всё, что я ни напишу, я называю рассказами, хотя мне кажется, что я являюсь пока что домашним родоначальником неведомой и непонятной разновидности жанра автобиографической прозы в литературе. Мои рассказы это бесхитростные попытки доступным мне литературным языком доверительно поведать будущему читателю о случаях и событиях только из моей собственной жизни, абсолютно ничего к ним не придумывая, - только правда, правда и ничего, кроме правды.
Поскольку мои так называемые рассказы читают две-три моих приятельницы (муж и дети их игнорируют), то возникает хороший вопрос: кому это надо? кому нужна эта одомашненная, камерная правда чьей-то скоротечной незначительной жизни, если она неинтересна даже моим детям?
Моя мама писала дневники, рассказы, сценарии, повести, и мне кажется, что в то время, когда она была жива, я была так же невнимательна к её литературной работе, как сейчас мои дети невнимательны к моей. Однажды я, даже не прочитав, упрятала на дальнюю полку шкафа в прихожей несколько доверенных мне ученических тетрадок со сценарием, написанным мамой по роману А. Виноградова "Осуждение Паганини". Стыдно вспомнить об этом теперь, когда с запоздалой любовью и душевным трепетом я перечитываю её воспоминания о детстве и юности моего старшего брата Алемдара и последнюю её работу "Время и люди" - воспоминания о днях её молодости.
Безмерна и глубока моя благодарность маме за то, что на склоне лет она успела записать свои воспоминания - шесть ученических тетрадей, исписанных неровным, корявым почерком старого, плохо видящегс человека, и теперь с этих страниц передо мной живым, немеркнущим, не тускнеющим от пелены прошедших лет встает образ моей молодой мамы - смелой, волевой, умной, образованной девушки, встретившей и полюбившей нашего отца.
Думаю, что даже самая тихая и неприметная жизнь не бывает прожита напрасно. Не окажется бесплодным и мой литературный труд, когда я отойду в мир иной, если мои дети и внуки найдут что-то содержательное или поучительное для себя во внутреннем мире моей личности и моей духовной жизни, переданной на страницах рассказов, таких простых, не требующих психологической зоркости, но сохраняющих подлинный, не искаженный временем и вымыслами духовный облик их матери.
Мгновенно пролетающая жизнь каждому человеку оставляет разного рода воспоминания. Мне давно хотелось рассказать о ярких зрительных впечатлениях, оставшихся в памяти души именно благодаря цепкой памяти глаз. Два моих первых рассказа с одинаковым названием "Улыбка" были пробными попытками описать запомнившиеся зрительные впечатления, мгновенно промелькнувшие во времени, дополнив их психологическим анализом. Мгновенность и зрительность объединяют и те мои разрозненные и разновременные впечатления, о которых пойдет речь дальше.
Когда мы в первый раз осматривали эту дачу в год её покупки, то больше всего меня поразили огромные окна - от пола до потолка - на холодной веранде, тогда же мы решили сделать из неё теплую комнату - нашу спальню. Спустя два года началась перестройка этой веранды по проекту архитектора, сохранявшему максимально возможный для будущей комнаты размер окон. В августе, когда закончился связанный с кладкой кирпичных стен этап работы, и я уже порядком пропылилась и устала отремонта, проходившего под моим неусыпным контролем, муж отправил меня с дочерью отдохнуть в Феодосию, там киностудия им. Горького снимала фильм "В небе ночные "ведьмы"", к которому он, как композитор, писал музыку; по его просьбе администратор картины снял для нас на три недели комнату.
Сам город стерильно стерся из моей памяти, как будто я никогда в нем и не была, только тихий, райский уголок побережья с безмятежным прозрачным морем и чистейшим белым песочком пляжа, куда однажды нас пригласила режиссер картины посмотреть съемки одного из эпизодов фильма, да огромные розовые помидоры "бычье сердце" со стаканчиками свежайшей сметаны - вот и все мои бытовые воспоминания, Я очень люблю живопись, и мне часто приходилось переживать сильнейшее эмоциональное волнение, связанное с увиденными шедеврами, но то, что со мной случилось, когда мы отправились в Феодосийскую государственную картинную галерею им. И. Айвазовского и я, равнодушно обойдя все залы, вдруг замерла перед громадной картиной "Среди волн", не имело ничего общего с привычным для меня эмоциональным воздействием живописи. На картине движение волн было так выписано художником, что, казалось, открывалась бесконечно таинственная, неведомая жизнь темных глубин моря, и на мгновения мне показалось, что когда-то я родилась в этой пучине, в этих темных таинственных глубинах, в этом обволакивающем, клокочущем кипении, вздымающиеся бело-голубые хлопья пены и мириады брызг вынесли меня в жизнь и сейчас, сию минуту навсегда поглотят и унесут обратно, что я умру, растворившись там, среди этой бескрайней, бездонной, бушующей бездны волн. Айвазовский закончил эту картину за два года до смерти, возможно, что таким загадочным, мистическим образом мне передались его предсмертные ощущения, его понимание моря как единого таинственного бездонного организма - колыбели жизни и смерти, и мне посчастливилось на мгновения проникнуть в манящую, магнетическую суть его шедевра.
И ещё одно зрительное впечатление связано с пребыванием в этом стершемся из памяти городе. Мой брат Алемдар со своей дочерью приехал к нам погостить на два-три дня. В то лето он заканчивал работу над двадцать третьей симфонией "Аз Иисус" - последней симфонией из 6-ти частного цикла "Бысть" (по Апокалипсису). В те годы я, поглощенная своей семьей и хозяйственными делами, не вникала в подробности, касающиеся его творчества, и совсем не осознавала эпохального значения его величайших симфоний слишком привычным было то, что он вечно сочиняет и сочиняет - одаренный, отрешенный, одержимый музыкой. Перед приездом к нам Алемдар пробыл десять дней в Севастополе, где и купался, и продолжал работу над симфонией "Аз Иисус". Обычно сочинять музыку он уходил далеко, за десять километров от родного Симферополя, и где-то у подножия гор, в окрестностях деревни Чистенькая к нему, оставшемуся наедине с Богом, небом и землей, приходило, как он говорил, о т к р о в е н и е.
На городском пляже Феодосии мы вчетвером не могли разместиться, он был переполнен отдыхающими, я мы ездили на катере на другой пляж, где было посвободней. И вот на этом пляже однажды я увидела, как Алемдар вышел из воды и остановился у края прибоя, высоко подняв голову. Шумный пляж, купающиеся и загорающие люди - вдруг все вокруг него исчезло, он остался наедине с бескрайним простором неба и моря, с лицом, обращенным к солнцу. Его крупное загорелое тело, омытое морем, сверкало на солнце каплями стекающей воды, сошедшая с небес и услышанная им музыка могучими пронзительными токами наполнила и напрягла все мышцы, все клетки, все естество его тела, в такт музыке сжимались руки, двигалась голова, и большое сильное сверкающее тело казалось единым живым звучащим инструментом, играющим музыку моря, земли, неба - музыку жизни, посланную Богом. Я не могла слышать эту божественную музыку, но почувствовала её неземное, космическое происхождение, её проникающее в душу исполинское излучение, её колоссальную мощность и энергию. Мощный и могучий, как Иисус Христос на фреске Микельанджело "Страшный суд", одухотворенный сошедшей с небес музыкой, Алемдар так и сохранился в моей зрительной памяти, но только спустя два года, когда симфония "Аз Иисус" прозвучала в Колонном зале, мне стало понятно, какую прекрасную музыку Алемдар слышал в те запечатлевшиеся в моей зрительной памяти мгновения.
Ещё одно зрительно запомнившееся мгновение связано с исполнением симфонии "Аз Иисус". Когда 19 декабря 1982 года Большой симфонический оркестр Гостелерадио СССР под управлением В. И. Федосеева впервые исполнил "Аз Иисус" в Колонном зале Дома Союзов, трудно было предположить, что это замечательное исполнение окажется по сей день единственным в нашей стране. К счастью, 17 сентября 1995 г, в Берлине эту же симфонию с успехом исполнил Берлинский симфонический оркестр под управлением В. Д, Ашкенази, после исполнения симфония была записана для компакт-диска.
Утром 19 декабря 1982 г. мы с Алемдаром поехали в Колонный зал на генеральную ряпетицию, с которой я вернулась домой в недоумении, - я не смогла понять музыку, я не знала, о чем она, в этой музыке мне недоставало мощности и выразительности звучания (оказалось, как мне позже объяснил Алемдар, медная группа берегла себя для вечернего концерта и на репетиция играла вполсилы). Проигнорировав мои настойчивые просьбы лично отнести билеты на концерт Т. Н. Хренникову, принимавшему сердечное участие в судьбе Алемдара, Алемдар после репетиции отправил к нему с билетами музыковеда из Симферополя М. М. Гурджи, а сам пошел в церковь на ул. Неждановой, предпочтя в такой святой день обратиться за помощью не к земному, а к небесному покровителю (19 декабря - день Святого Николая-угодника, которого Алемдар почитает своим покровителем). Когда Алемдар вернулся, отдохнул и пообедал, я попросила его объяснить мне, о чем музыка симфонии, чтобы легче было её слушать и воспринимать вечером на концерте, В тот день у нас были гости из Перми - бывшая одноклассница мужа со своей приятельницей, они тоже собирались с нами вечером на концерт, мы расположились в кабинете мужа, Алемдар сел за рояль и для нас троих проиграл всю симфонию, сопровождая игру разъяснениями музыкальных эпизодов, как бы зрительно их расписывая. Он говорил о расстилающейся безлюдной равнине, где гулко разгуливает ветер и где раньше был великолепный город, о трехкратных волновых попытках восстановить разрушенный город, я помню грустный, щемящий вальс в каком-то кабачке, возникающий на рейде белоснежный корабль, сотворение города, сотворение красоты, смерть создавшего её художника, ослепительное торжество красоты. Вечером на концерте симфония так глубоко проникла ко мне в душу и так сильно потрясла меня именно благодаря разъяснениям Алемдара. Когда же прозвучало скорбное соло контрабаса, знаменующее предсмертные видения и смерть художника, и оркестр, торжественно и величаво утвердив сотворенную красоту, всей своей увеличенной тройным составом мощью, поддержанной могучим ревом добавленных к нему шести саксофонов, начал стремительный, триумфальный финал, то вместе с огненным пульсирующим вихрем музыки в космос понеслась и моя спрессованная, сжатая сильнейшим эмоциональным волнением душа.
Чтобы остановить несущийся в космос ревущий ослепительный звуковой смерч, Владимир Иванович Федосеев взмахнул в последний раз руками и замер, низко согнувшись над пюпитром, с нечеловеческим напряжением как бы обхватив, сдержав, сжав этот смерч руками, вобрав его в себя. Зал неистовствовал, бушевал аплодисментами, криками "браво", я же сидела в полнейшем оцепенении, не могла ни хлопать, ни встать, не могла отвести глаза от согнувшейся над пюпитром фигуры дирижера, удерживающей в себе отзвучавшую музыку и от колоссального напряжения не могущей разогнуться. Наконец, Владимир Иванович распрямился, повернулся лицом к залу, поклонился и аплодисментами вызвал Алемдара, но в моей зрительной памяти остались не его поклоны и улыбающееся, удовлетворенное лицо, а согнувшаяся над пюпитром фигура в мгновения высочайшего напряжения его человеческих сил в финале симфонии, в момент остановки грандиозного звукового взлета оркестра.
Расскажу о мгновениях, которые бережно, с нежностью и теплотой почти сорок лет хранятся в моей памяти. Мы поженились с мужем в январе 1957 года, будучи студентами четвертого курса, - муж учился на теоретико-композиторском факультете Московской государственной консерватории (вместе с Алемдаром), я - на юридическом факультете Московского государственного университета. После зимних студенческих каникул муж улетел в Таджикистан подзаработать денег оркестровкой музыкальных произведений таджикских композиторов, намеченных к исполнению на декаде Таджикской CCР в Москве, На время его отсутствия я покинула крошечную квартирку, которую он снимал, и вернулась в свою комнату в общежитии студентов юрфака в высотном здании МГУ на Ленинских горах. Однажды моя соседка по комнате пришла посидеть и поболтать вместе о подругой и приятелем - студентом второго курса физфака МГУ. Воспитанный, интеллигентный (его отец был главным режиссером одного из московских театров), раскованный в общении, образованный и начитанный, сначала он блистал перед нами своей эрудицией и знаниями, потом почему-то потерял к этому интерес и полностью перенес все свое внимание на меня, тихо и неприметно коротавшую вечер в мыслях и воспоминаниях о любимом и таком далеком сейчас муже.
Молчаливая и задумчивая, устремленная куда-то далеко, поверх его эрудиции и знаний, поверх его красоты и обаяния, я никак не отвечала на настойчивые знаки внимания, к концу же вечера у него проявилось нестерпимое, несдерживаемое, но так никогда и не осуществившееся желание непременно поцеловать меня. Моя соседка по комнате убедительно объясняла ему уважительные причины, по которым ему следует оставить меня, замужнюю женщину, в покое, и наконец, когда её доводы казалось бы подействовали, ей удалось его увести.
Однако вскоре обнаружилось, что его внимание ко мне вовсе не взбалмошная, легкомысленная прихоть на один вечер, с каждым днем оно нарастало, усиливалось, переходя в устойчивое, безрассудное юношеское обожание уже ставшей чьей-то женой и теперь недоступной ему девушки. В скором времени муж вернулся из Таджикистана, и я переехала из общежития к нему на квартиру.
Спустя какое-то время мне пришлось приехать в общежитие по делу, и мой пылкий обожатель узнал о моем приезде от соседки по комнате, принимавшей сердечное участие в его романтическом увлечении. Помню, был теплый, солнечный день, и на мне было надето что-то легкое, не стеснявшее движений, когда он провожал меня к остановке автобуса. Никто из нас не предполагал, что мы видимся в последний раз - он умер совсем молодым, в 19 лет, оставшись один в квартире (родители уехали отдыхать) и задохнувшись от приступа бронхиальной астмы. Нежное, благородное прощание, последние опорные прикосновения к его поддерживающей меня руке, проникновенный обожающий взгляд - эти мгновения сотворили что-то непостижимо волшебное с моим телом - с неземной, воздушной, обворожительной легкостью и неизъяснимой, восхитительной грацией в движениях я поднималась по ступенькам в салон автобуса, поворачивалась, садилась, улыбалась, на прощанье махала рукой и кивала головой. Больше мне никогда не довелось ощутить подобное возвышенное физическое и духовное состояние своего тела, оно и запомнилось мне на всю оставшуюся жизнь потому, что обычно ни легкость, ни грация в движениях не выпадают на мою долю в повседневной трудовой жизни, а в таком особенном, волнующем, запомнившемся виде они родились во мне только один единственный раз в те краткие мгновения нашего прощания и больше никогда не повторились в моей жизни.
В череде прошедших лет мне не припоминается более спокойного, более чудесного месяца, чем этот сказочный сентябрь 1996 года. Мое рабочее, отрадное уединение нарушалось только по выходным дням, когда приезжала семья, и возникающие хозяйственные заботы на 2-3 дня отодвигали продолжение моей работы. В обычные дни по утрам я кормила нашу кошку Мурку и кота Марсика, живущего постоянно в семье сына, меняла корм и воду и давала полетать по комнате снегирю Кеше, подобранному нашей невесткой пару лет назад в овраге с поврежденным крылом. Кеша оказался умной птичкой и прижился в их семье, хотя, говорят, это большая редкость, снегири не живут в неволе. В моем безраздельном распоряжения оставались 3-4 часа до обеда, потом я опять кормила животных - в обед уже трое - наша собачка Даша, Мурка и Марсик сидели на полу кухни, подняв к столу умильные мордочки, вдыхая любимые запахи и терпеливо ожидая, пока я разделю на части отваренную куриную ножку и смешаю её с картошкой и морковкой.
Во второй половине дня я или снова садилась за письменный стол, или же, чувствуя потребность в освежающей мышечной нагрузке, шла работать на участке. Теплая, хорошая погода, размеренная, в согласии и дружелюбии жизнь дали возможность не только мне, но и животным прочувствовать сказочную благодать этого месяца. Даша больше не гонялась за собаками и кошками, заглядывавшими на наш участок, Мурка перестала хвастаться пойманными мышами и наполнилась достоинством и важностью беременной кошки, даже Марсик, гуляка и драчун, весь в боевых шрамах и царапинах, заработанных в победоносных сражениях с местными котами за благосклонность очаровательной кошечки Элли, временами наезжающей на соседнюю дачу вместе со своей хозяйкой, наконец-то успокоился, утихомирился, стал проводить ночи в доме и каждое утро, устроившись у меня под боком, распевать сладостные песни. Животные охотно слушались, всячески выказывали мне свое расположение и даже любовь: Кеша, досыта откормившийся красной рябиной, позволял себя поглаживать во время утренней разминки, едва я садилась за письменный стол, как Мурка тут же укладывалась непременно на исписанные листочки, громким удовлетворенным мурлыканьем одобряя проделанную мною работу; стоило жe мне присесть на широкую скамью у входной двери, как вся троица, взобравшись на нее, располагалась рядом со мною, оспаривая друг у друга престижное место на моих коленях. Жаль, что не было нашей внучки Машеньки с её любимый Полароидом, чтобы сфотографировать забавную сценку, - на участке надо было заполнить землей глубокие ямы, приготовленные для посадки яблонь, занимаясь этой работой, однажды я присела отдохнуть на детский раскладной стульчик, Даша первая устроилась на моих коленях, и немедленно Марсик, обычно отдыхавший на траве где-нибудь неподалеку, кинулся к нам, но любимое место было уже занято Дашей, однако он мурлыкал так сладко и умильно, с надеждой заглядывая мне в глаза и уже пристроив на коленях свои сильные лапы, что я не выдержала, помогла ему взобраться, и он разлегся прямо на Даше, довольно мурлыча, - большой рыжий кот, развалившийся на маленькой белой собачке. Так мы и отдыхали втроем на детском стульчике, и никто никому не мешал, никто никого не раздражал, не утомлял.
Неожиданной радостью оказалось появление на даче радиотелефона, и по вечерам можно было позвонить домой и услышать голоса дочери и мужа. Хозяин дачи, расположенной на противоположном склоне нашего оврага, Никита Георгиевич Хубов, известный кинорежиссер, иногда приходил звонить своей семье и по своим делам на киностудию, и наши беседы с ним за чашкой кофе со свежим деревенским молоком от единственной на всю деревню коровы привнесли приятное разнообразие в мою жизнь. Мне кажется, что я многое воспринимала и многому училась, беседуя с таким образованным и воспитанным человеком, не скупясь, обнаруживающим в разговоре юмор, тонкий подвижный ум, свободный от насущных тревог, и подлинный здравый смысл, а книги из его великолепной библиотеки, например, такие, как романы и рассказы выдающегося английского прозаика Ивлина Во, оказывали мне значительную помощь, ведь ещё Л. Н, Толстой высказал верное соображение, что чтению книг необходимо уделять не менее половины времени, отведенного на литературную работу.
Вот так вдали от огромного, душного, шумного, суетного, но все-таки очень любимого города Москвы, неспешно и размеренно, в раздумьях и воспоминаниях протекала моя жизнь в сказочном сентябре 1996 года - первый в моей жизни трудовой бархатный сезон в Снегирях, который я не променяла бы на отдых на лучших курортах мира ещё и потому, что мой рассказ медленно, но верно продвигался к финалу.
Отрадно было прочитать в апрельском номере "Комсомольской правды" за этот год сообщение о том, что 53 крупных американских ученых, среди которых немало нобелевских лауреатов в области физики, химии, биологии, опубликовали недавно книгу "Мы верим..", главный научно-обоснованный; вывод которой заключается в том, что Бог есть. Не поддающиеся объяснению упорядоченность и согласованность строения человека и Вселенной приводят ученых к вере в Создателя. Ученые считают, что мир слишком совершенен, чтобы случайно возникнуть из хаоса, что животные и человек всегда существовали в сегодняшнем виде, и мир возник однажды в законченном виде жизнь была кем-то спроектирована и сотворена. Знаменитый английский астроном Джеймс Джинс, заметил, что чем больше мы изучаем Космос, тем больше понимаем, что это не огромная машина, а огромная мысль. Мысль Бога. Венцом мироздания во Вселенной считается созданный Богом человек, наделенный душой, разумом, способностью мыслить и познавать себя и окружающий мир. Мне казалось бы более правильным вместо расхожего выражения: "человеческая душа - потёмки", употребить другое: "человеческая душа - непознанная Вселенная", и, по-моему, главные задачи человечества состоят именно в познании глубин человеческого духа. Из туманной дали веков древние философы Сократ и Платон возвестили нам о бессмертии человеческой души, о её будущей возвышенной жизни в союзе с благим Божеством, с той поры и поныне лучшие умы человечества верят в бессмертие души, мне же хочется рассказать о некоторых мистических мгновениях, как знамения ниспосланных лично мне, глубоко верующему в Бога человеку, для явственного осознания мною бессмертия души.
Мой младший брат Александр умер в августе 1988 года в возрасте 50 лет. После окончания Симферопольского медицинского института его распределили в Таджикистан, потом он перебрался на Север и сначала работал лечащим врачом в отдаленном поселке Магаданской области, трудолюбие и целеустремленность помогали ему в продвижении по работе, и спустя какое-то время он уже работал главным врачом районной больницы, а потом его назначили главным врачом большого района под Магаданом. За несколько лет до смерти ишемическая болезнь сердца уже давала знать о себе, но Александр, увлеченный работой и карьерой (он вступил в партию, был избран депутатом райсовета, строил новую больницу), не обращал внимания на проявления, не щадил себя, не уменьшал свои рабочие нагрузки. Во время очередного отпуска он умер ночью, во сне, в родном Симферополе, и мы похоронили его на Симферопольском кладбище.
В год его смерти Александра впервые заинтересовали вопросы о Боге, о христианском учении, о религиях, он рассказывал мне, как удивились в библиотеке, когда он попросил подобрать ему книги по этим вопросам. Сейчас можно свободно приобрести любую литературу религиозного содержания, но в 1988 году подобная литература была редкостью даже в Москве, не говоря о Магадане. Увы, мне не довелось увидеть, как разрешились сомнения и стремление к вере и религии Александра, не довелось увидеть его духовное прозрение, духовное совершенствование, но ниспосланное мне знамение позволяет думать, что Бог, даровавший Александру желание познать величие Божьих тайн, не оставил его в начале пути, посланная - ему скоропостижная смерть только лишила Александра грубой земной оболочки, и истинная жизнь его души продолжилась в ином - тонком, невидимом, неосязаемом мире.
В августе 1988 года мы с приятельницей отдыхали на южном побережье Крыма, в санатории "Украина", куда Александр привез нас из Симферополя на своем "Москвиче", и в последний раз я видела и запомнила его живым, жизнерадостным, улыбающимся. Помню, как дежурная по этажу медсестра вошла в нашу палату, назвала мою фамилиию, попросила подойти к телефону и просто, буднично добавила: "Умер брат Саша". Страшные, необратимые слова, внезапно вломившиеся в мое неподготовленное сознание, пульсировали в нем жуткой, незнакомой болью все время, пока я, омертвевшая от горя, добиралась до Симферополя, и в последующие годы ещё много раз резким, болезненным уколом эти слова возникали в моей памяти. Потеря родного человека - тяжкое горе, но мои страдания усугублялись отсутствием подлинной христианской кротости и смирения перед Божьим Промыслом. Вернувшись в Москву, я продолжала плакать и горевать, душевные муки от тяжелой потери не отпускали меня и облегчение не приходило в мою душу.
Однажды днем, когда в квартире никого не было, позвонил мой сын, не помню, что ему было нужно, помню только, что его самодурство не пожелало считаться с человеческим горем, горем матери, и после грубого разговора со мной он долго, упорно истязал меня непрекращающимися телефонными звонками, на которые я уже не могла ответить. Обида на бессмысленную жестокость и грубость сына доконала мою истерзанную горем душу, я легла на постель и плакала горько, безутешно, захлебывалась безудержными рыданиями и не могла остановиться, от обиды и горя моя духовная сущность обмякла, расползлась, разлезлась, как прогнившая ткань, стала неуправляемой и неконтролируемой. И вдруг я увидела, как в правом верхнем углу комнаты воздвигнулось нечто неземное, легкая, воздушная, похожая на облачко субстанция, и сразу поняла, что это душа Александра, растревоженная моими страданиями, пришла ко мне на помощь, я поднялась с подушки, простирала к ней руки, плакала, молила о прощении, говорила слова любви... Незаметно я утешилась, успокоилась и уснула, а проснувшись, почувствовала, что сошедшая на меня во время встречи с душой Александра небесная благодать остановила мои страдания, отрадное успокоение наконец-то просветлило мою измученную душу.
У меня нет сомнений, что разум, данный Богом человеку для познания себя и мира, когда-нибудь, в непросматриваемой дали тысячелетий откроет тайны непрерывной жизни человеческой души после смерти её земной, телесной оболочки. Но уже сейчас редчайшие, избранные Богом люди такие, как болгарская прорицательница Ванга, осознают в себе способности общения с душами умерших, от них получают сведения о прошлой и будущей жизни своих посетителей. Обычные способности человека предчувствовать что-либо в повседневной жизни мы называем интуицией, ещё мне кажется, что кроме интуиции, каждому человеку посылаются какие-то знаки, знамения, как проба, как проверка его внимательности, его готовности к иной жизни, Сомерсет Моэм в книге "Подводя итоги" описывает подобное знамение, случившееся с ним, когда он сидел в одной из заброшенных мечетей близ Каира, - он вдруг впал в экстаз и его всего поглотило ощущение огромности и величия Вселенной и пронизывающее чувство полной раст-воренности в ней, он почти мог сказать, что ощутил присутствие Бога. Мой брат Алемдар часто ссылался на свое личное общение с Богом, к сожалению, в то время его уверения я оставляла без должного внимания и ничего не могу вспомнить из его рассказов.
В нашей суматошной жизни человеку очень трудно распознать эти посылки из иного, тонкого, таинственного мира, особенно трудно, если земная, плотская жизнь полностью поглощает все естество человека, ограничивает его, подчиняет себе, порабощает, не оставляя ни времени, ни надежды на духовное развитие и совершенствование. Расскажу о мгновениях, в минуты отдыха и покоя ниспосланных мне как откровение о будущей блаженной неземной жизни моей души.
В доперестроечное время наша семья несколько раз отдыхала по путевкам в новом корпусе санатория "Украина". Он расположен на высоком склоне горы и у главного входа окружен большой открытой террасой, с которой можно любоваться чудесным видом на море и вечнозеленым парком, раскинувшимся вплоть до побережья. Однажды я стояла у края террасы, восхищаясь красотой моря и природы, и вдруг почувствовала, что мои руки крепко держатся за поручни террасы, ноги плотно опираются на мозаичный пол, а какая-то внутренняя сущность, отделившись от тела, стремительно несется над расстилающимися внизу зелеными кронами высоких кедров, испытывая при этом неземное блаженство, неизобразимое счастье, невыразимую любовь и радость. Эти упоительные мгновения приоткрыли мне свет и дыхание будущей вечной жизни души, когда она покинет мое бренное тело и полетит, полетит все далее и далее в чудесный, беспредельный мир вечного добра и света.
Одну из скамеек, сделанных нашим замечательным мастером на все руки, мы разместили у огромной сосны с двумя неохватными стволами. Говорят, японцы особенно почитают такие раздвоенные сосны, считают, что они приносят счастье. Я назвала эту скамейку "радостью души" в благодарность за те мгновения радости и покоя, пережитые мною, когда я впервые вечером присела на неё отдохнуть. Все заботы, все утомление долгих трудовых дней были отринуты и забыты, они отступили, остались за пределами объявшего меня чудного мира тишины и радости, и меня заново пленил и очаровал открывающийся с этой скамейки такой привычный вид - на переднем плане цепочка осыпанного красными гроздьями ягод зеленого боярышника, справа от него ведущие к дому ряды стройных, пышных туй, а над туями вытянувшиеся верхушки растущих позади них густых елей, на уходящем вверх и вдаль противоположном склоне возвышающиеся, как патриархи лесов, могучие раскидистые сосны, соседствующие рядом о ними маленькие аккуратные елочки, молодые широколистные клены, рябины, старые березы с огромными развесистыми ветками и изящные, тонкоствольные, тянущиеся к солнцу молодые березки и над этим великолепным зеленым массивом, залитым предвечерним солнцем, в бескрайнем голубом просторе медленно и величественно проплывающее облака. Как прекрасен мир, созданный Богом для человека, и как безжалостно и бездумно люди оскверняют его высокомерием, вероломством, завистью, злобой, ложью, жадностью, корыстолюбием, подлостью, предательством, ненавистью, местью, враждой, жестокостью, насилием, отравляют отходами неразумной жизнедеятельности, разрушают убийственными войнами.
И все-таки в такие сокровенные мгновения восхищения красотой мироздания я с новой силой верю в будущий преображенный и обновленный мир мир разума, гармонии, красоты.
Сентябрь 1996г.
