Лизку остерегались. Но Шурку она побаивалась: был он верток, ухватист, отчаян и удачлив. А словесную перекидку вести с ним просто невозможно, ему слово, а он — пять, да все едких, занозистых, острых, как тройники на тресковых переметах.
Вот опять… Собачки, издалека увидев Шурку, злобно залились, бросились к нему навстречу. Лизка, собиравшая анфельцию
[8], выпрямилась, поглядела на приближающегося мужика из-под ладони. «Лешой несет опять шалапута!»
Не уделив собакам никакого внимания, Шурка уже на подходе начал ерничать: стянул с головы замызганную, неопределенного цвета кепку, прямо с пестерем на плечах бухнулся на колени, криво склонил раннюю, всю в белых редких волосиках лысину, запричитал с подвываньем:
— Матерь ты наша Лизавета Сазоновна, не дай ты сгинуть в нищете парню молодому да удалому-у… Не пусти, сударушка, его по миру-у-у…
Шурка положил на песок ладони, поднял худое, в рыжей щетинке лицо, скорбно глянул на Лизку. Та не выдержала, отвернулась, сплюнула:
— Срамись, срамись, галюзина!.. Дак чего надоть-то ище?
— А прими ты, сударушка, рыбку, в трудах непосильных пойманную, не по второму да третьему, а по первому сортику-у… воздастся тебе-е-е…
Новая Шуркина выходка Лизку явно развеселила. Кроме того, несомненно ее обрадовало сегодняшнее Шуркино миролюбие. Лизка игриво сгребла с песка пук мокрых водорослей, шутейно кинула их в него, покорно стоящего на коленях, и побежала к складу, запричитала вроде бы с обиженной, но явно одобряющей Шурку интонацией:
— Срамник ты проклятой, не стыднова ему, а!!
Негромко про себя хихикая, она открыла дверь рыбного склада и приняла у Шурки рыбу. И все время, пока взвешивала и определяла сортность, выписывала квитанцию, была в хорошем настроении и называла Шурку «галюзой». У одной рыбины около спинного плавника была сбита чешуя, и в другоразье Лизка обязательно придралась бы к этому, приняла бы вторым сортом, Шурка и его напарник Мишка Колюха были уж готовы к этому, но рыба вдруг получила первый сорт… Кто их разберет, этих женщин?..
Обратно Шурка решил возвращаться не берегом, а лесом, не зря же таскал ружье, вдруг да встретятся рябчики. Можно будет вечером отведать мясца. Рыба как ни свежа, а приелась уж.
Тропа шла вдоль пологого невысокого угора, по цветастому разноликому лесу. Ветер пошумливал где-то сверху в вянувших к осени листьях, но сквозь не обдутые еще густые кроны к земле пробиться не мог, внизу было тихо. Вскоре справа показались Кирилловы пожни, которые в этом году косила Шуркина соседка тетка Клавдия, и Шурка, по обычности, свернул туда: посмотреть, как стоят стога-зароды, проверить, не порушили ли их лоси, не горит ли сено, потом при случае доложить соседке: был, мол, проверил, все нормально. Тетка оценит, угостит, как полагается. А как же.
Зароды были в порядке. Лишь снизу подтыкали зайцы. Ясное дело — пожни-то клеверные, для ушастых любимое дело. Вокруг в траве темнели коричневые шарики заячьего помета.
Из-под ольхи, что росла за вторым стогом, будто ударил неожиданно взрыв — взлетел на деревья выводок рябчиков. По виду все нагулянные уже, взматеревшие. Вот вы где! Шурка четко выследил, куда сел один из них, на какую елку, взвел курок «ижевки», стал подкрадываться. Но рябчик — маленькая пестрая курочка — это же хамелеон какой-то! Только отвел глаза, он и исчез. Вытянулся в густоте веток, сам стал как неприметный сук. Ищи его, разглядывай…
Взгляд Шурки натолкнулся на какое-то округлое утолщение, которое было, правда, на другой елке, но и ближе. Разглядел и обомлел: на него исподлобья, настороженно глядела в упор большая серая кошка, положившая голову на вытянутые по суку передние лапы. «Во, котяра, откуда он здесь?»
Уши у кошки, сложенные, загнутые в стороны, заканчивались длинными черными кисточками, и Шурка, вспомнив наконец, у кого могут быть такие кисточки, сообразил: рысь. Сомнений — стрелять или не стрелять — не было, мелькнула только мысль: заберет ли дробь, мелковата все-таки? Не прыгнула бы, зараза, подраненная-то.
Но когда он выстрелил, рысь, как мешок, свалилась и в конвульсиях замолотила по воздуху лапами. «А-а, крепко зацепило», — обрадовался Шурка, но подходить сразу не стал, быстро перезарядил на всякий случай ружье. Наставил опять на зверя: вдруг оживет да прыгнет. Однако рысь вскоре затихла, и Шурка осторожно, вглядываясь в неподвижного зверя («Эк, когтищи!»), приблизился вплотную, тронул стволом его живот. «Кажись, и правда каюк ей!» — подумал Шурка, но притронуться долго еще не решался, вглядывался в оскаленную пасть. Наконец, опираясь на ружье, наклонился, вытянул руку и двумя пальцами рывком дернул рысь за шерсть, как от угольев, откинул руку назад. В щепоти остались длинные темные волосики. «Линяет», — разочарованно и с невольным возмущением пробормотал Шурка и только теперь разглядел вдруг, что рысь-то вроде маловата по размерам, чересчур угловата и тоща. Раздражения у него прибавилось: «Рысенок… Шкет, а
