положении мы не думали. И Виктор и я были страшно возбуждены все последующие дни и по какому-то молчаливому соглашению совсем не вспоминали о том, что продукты кончаются, что выход из долины еще не найден и до ближайшего селения триста километров нехоженой тайги. Мы разговаривали только о мамонте.
По всей вероятности, нас обоих сделала счастливыми мысль о том, что один из самых жестоких и непреклонных законов природы, который дарит силу и развитие одним видам животных и обрекает на гибель другие, дал, наконец, осечку. Мамонт должен был вымереть, но вот он жил. Он жил, и об этом в целом мире никто, кроме нас двоих, еще не знал.
Два дня мы шли за мамонтом. А он вовсе и не пытался от нас скрыться.
В первый же день, когда я тащил Виктора по следу, мы настигли гиганта километров через семь. Это, правда, было уже к вечеру. Он стоял в мелком ельнике, обламывал самые верхушки елочек и очень спокойно и методически засовывал их в рот.
Один раз с елочки спрыгнула белка, молнией мелькнула по хоботу, спине и скатилась с хвоста. Он не обратил на нее никакого внимания.
Нас он тоже подпускал так близко, как мы хотели. Видно, в долине у него нет никаких врагов, хотя тайга полна зверья. Ночью часто слышался волчий вой, ревел олень или лось. А на второй день утром, когда мы снова тащились за мамонтом, в тальнике раздался треск, на нас вдруг вылетел молодой лось с задранной головой и выпученными кровавыми глазами, шарахнулся в сторону и ткнулся мордой в снег. На спине у него был какой-то серый нарост, и, когда зверь упал, мы увидели вцепившуюся в него рысь с узкими желтыми глазами и кисточками на ушах. Мы отогнали рысь двумя выстрелами, и лось достался нам.
Схватка с рысью происходила на глазах у мамонта. Выстрелы и незнакомый запах обеспокоили его. Он перестал жевать еловую ветку, шерсть на спине поднялась дыбом. Потом мамонт вытянул хобот, принюхиваясь, с силой втягивая и выталкивая воздух. И вдруг затрубил.
Трудно описать этот звук. Что-то похожее на далекий гудок парохода, доносящийся в сырую погоду из-за поворота реки. Звук, источник которого трудно определить и который кажется раздающимся сразу повсюду.
Мамонт сделал несколько шагов к нам и остановился, переминаясь с ноги на ногу. Казалось, он усомнился: так ли уж безобидны эти маленькие существа, которых он видит впервые.
Мы здорово испугались, но ревом и качаньем все и кончилось. Он потоптался, затем шерсть на спине опустилась, и зверь повернулся к елкам.
Когда стоишь рядом с мамонтом, из-за его огромных размеров кажется, что ты находишься возле стены, завешенной грубым, жестким мехом. И глаз, который подозрительно косился издали, представлялся мне принадлежащим совсем другому существу.
Но это впечатление пропадало, если мы с Виктором смотрели на мамонта издали. Тогда он выглядел компактным, собранным зверем и гармонировал с полутундровым пейзажем — с мелким леском, кустарником, снежными сугробами и серым низким небом.
Особый оттенок придавала зверю грива. Длинные седые космы начинались на спине и бахромой висели под брюхом. По этой седине мы решили, что мамонт очень стар.
Вечером второго дня, когда мы развели костер, мамонт снова подошел к нам и грел над огнем хобот. Конечно, это была удивительная картина. Мы двое на расстеленном парашюте, поджаривающие куски лосиного мяса, и над нами качает хоботом мамонт — огромная, заросшая мехом махина, живой делегат Природы, Вечности, первобытного доисторического прошлого.
Странно, но мы очень спокойно чувствовали себя в тайге. По всей вероятности, присутствие этой огромной живой глыбы казалось нам гарантией того, что мы не погибнем в долине.
В самодельных лубках у Виктора перестала болеть нога. И мы весь вечер рассуждали о том, как доберемся до Акона, сообщим о мамонте в Москву, в Академию наук, и вернемся сюда с большой экспедицией…
Вечер был необычайно теплым для этого времени года, но вдруг резко похолодало. К ночи погода испортилась. Начался ветер, через сугробы потянулись струи поземки, костер стало задувать.
Мамонт забеспокоился. Он тревожно топтался, несколько раз поднимал хобот вверх, принюхиваясь к чему-то. Маленькие уши оттопырились.
Неожиданно в монотонный вой ветра вплелся долгий, как гудок далекого парохода, звук. Мы даже не сразу поняли, что это такое. Низкий печальный звук, возникший где-то далеко за окружавшими нас и освещенными костром елками, во мраке за сугробами и холмами заброшенного края.
— Мамонт! — первым догадался Виктор. — Понимаешь, другой мамонт. Где-то там.
Я вскочил. И Виктор приподнялся, опираясь на локти.
Мы оба почему-то считали, что наш мамонт единственный оставшийся на земле. Очевидно, оттого, что он казался нам очень древним.
Теперь выходило, что он не один в долине. Может быть, целое стадо.
Наш мамонт тоже услышал призыв своего собрата. Он поднял хобот высоко к небу и испустил ответный тревожный рев. Он волновался,
