Мишель [Руфь Уолкер] (fb2) читать онлайн

Уолкер Руфь Мишель

АРЕНА СУДЬБЫ

Много ли людей на этом свете смогли сотворить и поддерживать миф о себе? Такой легендой — воплощением романтической мечты, блеска и очарования — являлась в глазах своих поклонников рыжеволосая и чувственная красавица Мара, блистательная цирковая гимнастка. Мишель — столь же гордая и честолюбивая, верная в дружбе и непреклонная в достижении своих целей, как и ее знаменитая бабушка Принцесса Мара. Трагическая гибель родителей заставляет Мишель возглавить Брадфорд-цирк, и он становится ареной ее судьбы. Ее заветная мечта — успех семейного дела цирковой династии Брадфордов, преуспевание любой ценой — даже ценой вынужденного замужества на ненавистном конкуренте по шоу-бизнесу — Стиве Лэски. Но в этом трезвом прагматике Мишель неожиданно обнаруживает благородного и страстного мечтателя, и вот уже союз по расчету вдруг оборачивается нерасчетливой любовью, нежной и обоюдной привязанностью родственных по духу людей… Головокружение понемногу стихло, и Мишель вдруг обнаружила, что ее собственное тело, давно лишенное мужской ласки, предает ее. Стив гладил ее груди, ласкал самые сокровенные и чувствительные кусочки ее тела, и Мишель начала бояться, что он остановится и бросит ее на полпути, не погасив разгорающееся в ней вожделение. Вдруг перестало иметь значение, кто он, важно было только одно: чтобы он продолжал ласкать ее…

Он овладевал ею постепенно, с поразительным терпением, прокладывая дорогу к цели губами, нежными пальцами, мужественной сдержанностью своего тела. Мужчина, которого она знала, воплощавший в себе деловитость и рациональность, исчез, испарился, растворился, остался лишь страстный и искусный любовник, ласкавший и томивший ее до тех пор, пока она, теряя рассудок, не вознеслась к вершинам блаженства…

«Судьбы катится колесо…» Английское слово «ring» многозначно, и в оригинале название трилогии «Лучезарная колесница» звучит двойной символикой: «Колесо фортуны», но и «Арена судьбы». Да и само построение её циклично: пролог и эпилог замыкают роман в жизненный круг трех поколений женщин цирковой династии, судьбы которых в чем-то перекликаются. Эта династия берет свое начало в причудливых изломах судьбы изгнанной из табора цыганки Мары — рыжеволосой зеленоглазой полукровки, наделенной кроме яркой, потрясающей внешности редкостным талантом выигрывать каждодневный бой с жизнью.

Детская мечта привела изгнанницу в Брадфорд-цирк, и он стал ареной её судьбы. В нем она нашла настоящих, беззаветно полюбивших её друзей — гимнастку Кланки, клоуна-лилипута Лорда Джоко, доброго великана Ломо… В нем она стала енпревзайденной воздушной гимнасткой — легендарной Принцессой Марой, в нем она встретила и трагически свою единственную настоящую любовь — Джеймса Сен-Клера.

Колесо судьбы переехало блистательную Маару, сделав её одинокой калекой. Её дочь, всеобщую любимицу Вики, забирает на воспитание отец Джеймса Эрл Сен-Клер и увозит в свое родовое поместье, где она вырастает холодноватой, совершенно далёкой от цирковой богемы красавицей, стремящейся, однако, хоть что-нибудь узнать о своей знаменитой матери-циркачке принцессе Мааре. В Вики все же течет её кровь, и девушке душно в доме-склепе Сен-Клеров, в обществе безнадежно больной бабушки и деспота деда, прочащего ей в женихи ничтожество… Конфликт Викки со средой разрешается таким же изгнанием ее в никуда..

Но драматический поворот колеса судьбы непредсказуемо замыкает и ее в круг арены Брадфорд-цирка. Здесь она становится цирковой наездницей здесь она встречает свою первую сложную и противоречивую, но безумно счастливую любовь, ставшую судьбой, — Майкла Брадфорда, принимающего от отца цирковое наследство в весьма плачевном состоянии. А в своем ангеле-хранителе Розе Смит — цирковой гадалке — Викки так и не узнает разбившуюся при падении с трапеции Принцессу Мару, чью фотографию везде возит с собой. Унаследовав от Мары трезвый ум, гордость, честолюбие и тот самый редкостный талант побеждать обстоятельства, дочь Викки и Майкла Мишель так же беззаветно служит цирку, как служили ему дед, отец и бабушка-гимнастка, с которой она, сама того не подозревая, связана любовью и задушевной дружбой: тайна сохранена и от нее, но родство их крови и душ нерасторжимо, и Мишель в конце концов все понимает… Трагическая гибель родителей приводит ее (при содействии Розы Смит) к необходимости возглавить Брадфорд-цирк, а верная и неотступная любовь директора давнего и яростного конкурента — Лэски-цирка — Стива Лэски, ставшего ее мужем, позволяет объединить оба цирка в могучий и процветающий цирковой комплекс с лучезарным будущим…

«Судьбы катится колесо..» Русское название трилогии празднично и феерично, в нем вся атмосфера циркового бытия. Лучезарная колесница цирковой династии Брадфордов-Лэски катится через тернии к звездам, и скоро она станет четырехколесной по женской линии..

1

Перестук колес и покачивание вагона убаюкали Мишель. Разбудила ее тишина. Девочка открыла глаза, но еще до того, как окончательно проснулась, расплылась в блаженной улыбке.

Было очень-очень рано, и единственное, что она смогла различить, — серый прямоугольник окна над своей полкой. Поуютнее завернувшись в теплое стеганое одеяло, Мишель с удовольствием подумала о предстоящем дне… а впрочем, нет, о многих днях, о неделях и месяцах, которые ждут ее впереди, потому что на этот раз папа настоял на своем, и это лето они с братом Дэнни проведут, путешествуя с цирком, и так будет, пока не начнется осень, а вместе с ней и школа.

Существовала и еще одна причина для хорошего настроения — она сумела наконец-то приструнить братца, которому совсем недавно исполнилось семнадцать и корый всеми правдами и неправдами стремился избавиться от общества младшей сестры. А это было ужасно обидно. Ведь Мишель уже четырнадцать! Но даже когда она была маленькой, она всегда умела держать язык за зубами и никогда не жаловалась на брата. И дело было совсем не в том, что она боялась Дэнни, — просто она знала, что если бы наябедничала папе, то Дэнни получил бы хорошенькую взбучку. А Мишель жалела брата, потому и молчала.

Да уж! Много чего про Дэнни ей было известно. Например, про пожар прошлой зимой, когда цирк остался без конюшни. Брат с мальчишкой-конюхом курили на чердаке, и кто-то из них уронил в сено спичку или зажженную сигарету. Конюх сразу смылся, а Дэнни бросился гасить огонь. Вообще-то он молодец — не растерялся и даже спас лошадей. Только Мишель все равно было очень смешно, когда все-все, включая папу и дедушку Сэма, хлопали его по плечу и называли «наш герой». Она-то прекрасно знала, какой он герой.

Поскольку с лошадьми ничего не случилось, она промолчала, когда мальчишку-конюха поймали и дедушка Сэм орал на него и топал ногами. В конце концов, тот действительно был виноват — другое дело, что не он один. На следующее утро Мишель сообщила Дэнни, что все знает, но вместо слов благодарности брат обозвал ее «дурой» и разными другими отвратительными словами. Мишель от обиды расплакалась. Дэнни все-таки стало стыдно, и он пообещал ей:

«Ладно, Морковка. Я перед тобой в долгу».

Мишель снова улыбнулась: вот сегодня пусть этот долг и возвращает! Она уже догадалась, что Дэнни и его дружок Бобби что-то замышляют в Атланте, и потребовала, чтобы брат взял ее с собой. Нельзя сказать, чтобы Дэнни очень обрадовался.

— Я знаю, что ты поспорил с этим придурком Бобби Дюганом, — сказала она вчера вечером, когда они садились во второй вагон циркового поезда. Боба, работавшего на кухне и странно пялившегося на нее, Мишель недолюбливала и не считала нужным скрывать своего отношения к нему. — Если не возьмешь меня с собой, я все расскажу папе.

— Но это же шантаж! — возмутился Дэнни. В отличие от Мишель, которая унаследовала от матери рыжие волосы и голубые глаза, он пошел в отца — темноволосый и кареглазый, разве что в свои семнадцать он был уже на два дюйма выше родителя. Как обычно, он лениво и добродушно посмеивался, но Мишель не спускала с него настороженных глаз — она слишком хорошо знала коварный характер брата.

— Может быть, но поджигать конюшни — еще хуже, — въедливо сказала Мишель. — Я слышала, как вы с Бобби о чем-то договаривались днем во время предобеденной молитвы. (Предобеденная молитва, прочитанная отцом О'Рурком перед отъездом из Орландо на летние гастроли, была давней традицией цирка.)

— Ух, вредина… — прошипел Дэнни. — Однажды твои длинные уши доведут тебя до беды!

— Ты у меня в долгу, потому что я ничего не сказала папе про пожар! — парировала Мишель. — И ты просто обязан взять меня с собой.

— Чтобы ты у меня там под ногами путалась?

— Нет, Дэн! Обещаю, что не буду тебе мешать! — торопливо заверила она, чувствуя, что Дэнни начинает сдаваться.

— Ну… ладно. Но если там с тобой что-нибудь случится — пеняй на себя. Договорились?

— Договорились. Я сама о себе позабочусь.

— И только попробуй мне потом сказать, что я тебя не предупреждал, чертова Морковка! — мрачно сказал брат.

Мишель только усмехнулась. Она своего добилась, и всякие там оскорбления уже не имели значения. Дэнни скорее умрет, чем признается, что уступил сестре, но вообще-то он любил ее. Ну а Мишель просто обожала старшего брата. По правде говоря, он иногда доводил ее до слез своими дразнилками, зато сколько раз он за кее заступался, а бывало, даже брал на себя ее вину — например, когда однажды дождливым вечером Мишель впустила в дом кошку и та описала мамин персидский ковер.

Вспомнив о матери, Мишель тяжело вздохнула. Почему мама всегда так… как бы это сказать… придирчива к ней? Что бы Мишель ни делала, как бы ни старалась — мама вечно была недовольна. В табеле за год у нее стояли одни отличные оценки и только по французскому оценка чуточку хуже. И что же? Мама сказала, что нужно прилежнее заниматься французским, а за остальные оценки даже не похвалила.

А вот папа — папа просто прелесть! Он всегда ее защищал. Неделю назад, когда папа и мама ссорились, Мишель случайно — честное слово, случайно! — подслушала их разговор. В тот вечер никак не удавалось уснуть, и Мишель спустилась на кухню выпить стакан теплого молока — вдруг да поможет? Она проходила мимо общей комнаты, которую мама упорно называет гостиной, и услышала их голоса.

Дом, такой огромный и пустой, когда отец уезжал, словно уменьшался в размерах, когда он возвращался. И это было просто удивительно, ведь отец не был каким-то там великаном. Его голос, которого он никогда и не повышал, будто бы заполнял все пустые углы и подавлял эхо.

Даже мама становилась совсем другой. Она казалась более молодой, более счастливой и еще более красивой, если это вообще было возможно. На лице появлялся румянец, она беспрерывно смеялась и никого, кроме папы, не замечала.

Мишель никогда не могла понять, почему мама не ездит с папой на гастроли цирка. Их семейный пульмановский вагон был такой вместительный и уютный! Там имелась даже маленькая кухонька, поскольку во время переездов походная кухня не работала. Так почему же мама не оставалась с папой на все лето, а лишь иногда приезжала на несколько дней?

Когда Мишель остановилась возле двери, они как раз из-за этого и ссорились. Конечно, Мишель должна была пройти мимо, но ей было так интересно! — не зря же папа говорит, что она любопытная как слоненок.

Она услышала свое имя и тут же присела на корточки возле двери. В конце концов, если говорят о ней, то почему она не имеет права знать, что именно? Через щелку в двери она слышала потрескивание огня в камине и представила, как они сидят рядышком на мягком диване и пьют дымящийся кофе.

Но сегодня не было обычного перешептывания и смеха, которые так нравились Мишель. Наоборот, когда отец заговорил, в голосе его звучал гнев.

— Ты слишком многого хочешь от Мишель, Викки. Целый год французский, испанский, да еще и музыка! Дай девочке передохнуть. Она очень… очень земной ребенок, и тебе все равно не сделать из нее дебютантку бостонского бала для благородных девиц, как бы ты ни старалась.

— Она ведет себя как мальчишка, и в этом исключительно твоя вина. И скажи, пожалуйста, что плохого, если она станет настоящей леди? — Голос мамы, обычно спокойный, звучал так пронзительно, что Мишель захотелось зажать уши.

— Ты же отказалась от подобного образа жизни. Так почему ты хочешь для Мишель иной судьбы?

— Я не отказывалась — у меня тогда просто не было выбора. Но Мишель, помимо всего прочего, еще и Сен-Клер, — сказала мама. — Ты об этом почему-то все время забываешь. Да, я хочу, чтобы девочка училась в престижной школе, чтобы у нее были приличные друзья, чтобы она попала в хорошее общество, наконец.

— Ага, а потом ты ее выдашь замуж за богача? — сказал отец. — Надо полагать, ты считаешь, что упустила свой шанс, выйдя замуж за меня, и теперь решила взять реванш с дочерью?

Воцарилось молчание, а потом, когда мама заговорила, голос ее звучал куда мягче.

— Ты же знаешь, что я никогда об этом не жалела, Майкл.

— Но тебе очень хочется, чтобы я занимался более почтенным бизнесом и в глазах бомонда слыл респектабельным человеком, таким, чтобы тебе не стыдно было появиться со мной в твоем так называемом свете, так ведь? — спросил папа, и Мишель вздрогнула — столько горечи было в его голосе.

— У тебя диплом Принстона, ты магистр экономики и мог бы заниматься всем, чем захочешь, — сказала мама. — Твой цирк — это не бизнес, а бесконечная головная боль. Ты выбиваешься из сил, чтобы эта контора хоть как-то-продолжала функционировать, да еще твой отец дышит тебе в затылок… Когда вы покончите с вашим гладиаторством? Неужели вы не понимаете, что занимаетесь ерундой?..

— Нет, не ерундой! Цирк — это не просто средство зарабатывать на жизнь. Мы женаты с тобой восемнадцать лет, а ты по-прежнему никак не хочешь понять, что значит для меня цирк. Но вспомни: в тот самый день, когда мы поженились, я предупредил тебя, что никогда не брошу своего дела, потому что оно у меня в крови. Я знал твое отношение к цирковой жизни и потому не просил тебя разделить со мной мою страсть — если ты того не пожелаешь сама. Свою часть договора я выполнил…

— Ты прямо как банкир, толкующий о займе, — холодно оборвала его мама.

— А разве не банкиром ты желала бы меня видеть? — живо спросил папа.

Мишель, сидя у двери, зажала рот руками, чтобы не рассмеяться. Папа с его шуточками, добрыми глазами и широкой улыбкой — и банкир? Мишель видела нескольких банкиров — в темных костюмах, с холодными рыбьими глазами. Они иногда приходили и разговаривали с папой и дедушкой Сэмом. Папа — и вдруг банкир! Это очень смешно, даже Мишель это ясно. Неужели мама этого не понимает?

— Не вижу ничего плохого в том, чтобы быть банкиром, — сообщила мать. — Мой прапрадедушка был банкиром…

— А твой отец — нет. Иногда я думаю, есть в тебе хоть что-то от него или нет? То, что от матери ты ничего не унаследовала, это мне ясно как дважды два…

Тут папа сказал что-то еще, но Мишель не расслышала. И снова наступило тягостное молчание. Когда мать заговорила, голос ее зазвучал так странно, что Мишель неудержимо захотелось просунуть нос в дверь и посмотреть, что же там происходит.

— Ты правду говоришь?

— Ну, Викки! Мне ли не знать, кто моя теща.

— И давно ты в курсе?

— Отец сказал мне об этом сразу после того, как мы, не спросив его родительского благословения, зарегистрировали наш брак.

У мамы вырвалось словечко, от которого Мишель буквально подскочила на месте.

— Он не имел права… И потом, он никогда не одобрял твой выбор… Но ты… почему ты никогда не говорил мне об этом?

— Я полагал, что эта тема тебе неприятна.

— А почему же сегодня ты решил нарушить обет молчания?

— Чтобы напомнить: в жилах Мишель течет кровь не одних Сен-Клеров. Между прочим, ей уже четырнадцать. Осенью ты ее отсылаешь в Бостон, в этот пансион для благородных девиц. И уж что-что, а провести лето с цирком она заслужила!

Мама попробовала заговорить, но папа продолжил:

— Подожди, дай мне сказать. Я уступил твоему желанию насчет этого пансиона, потому что устал с тобой дискутировать. Но уступи в конце концов и ты! Кстати, тебе в цирке тоже всегда будут рады.

— Нет уж, спасибо! Майкл, ты ведешь себя нечестно. Разве я запрещаю тебе брать Дэнни? Ты каждое лето таскаешь его с собой, и я покорно молчу, поскольку понимаю, что здесь решающее слово за тобой. Но с Мишель все обстоит иначе. Неужели ты этого не понимаешь? Я хочу, чтобы она стала образованной девушкой, чтобы увидела другой мир, других людей. Что хорошего она увидит в твоем цирке?

— Я не собираюсь с тобой спорить, мы слишком часто говорим на эту тему. Мишель уже достаточно взрослая, чтобы провести все лето с цирком. Если ты за нее беспокоишься — приезжай, будешь за ней присматривать. Все в твоих руках! А если речь зашла о честности, то имей мужество признать, что Мишель обожает цирк. Разве это честно — лишать девочку такой радости только потому, что тебе не дают покоя твои предрассудки?

— Как я понимаю, ты это твердо решил?

Папа ответил не сразу. Но вот он заговорил, и в голосе его было столько тепла и ласки, что Мишель улыбнулась.

— Викки, мне будет так не хватать тебя летом!

— Я тоже буду чувствовать себя одинокой, — тихо сказала она.

— Так приезжай к нам на все три месяца! Если тебе будет скучно — можешь заняться нашей рекламой. Не хочешь рекламой — займись хотя бы благоустройством нашего пульмана. Ты же прекрасно знаешь, что в цирке всегда найдется чем заняться. Если тебе не нравится походная кухня, я буду заказывать еду в местных ресторанах или найму себе персонального повара — если, конечно, ты этого захочешь. Будь рядом — это все, о чем я тебя прошу.

На этот раз молчание оказалось таким долгим, что Мишель, не утерпев, осторожно заглянула в щелку двери. Мать, одетая в одно из своих длинных домашних платьев, поджав ноги, сидела на диване около камина. Папа, очень красивый в своем темно-коричневом халате, облокотившись о каминную полку, пристально смотрел на нее.

Заметив на лице отца улыбку, Мишель сосредоточила все свое внимание на матери, и по ее порозовевшему лицу и задумчивому взгляду поняла, что поездка пока не отменяется. Но секундой позже мама поджала губы, ее лицо приняло обычное непреклонное выражение, и сердце Мишель оборвалось. Сейчас мама отговорит папу, и снова ей, Мишель, все лето киснуть дома, заниматься верховой ездой и музицированием, упражняться во французском и литературе (нет чтобы в математике — это предмет что надо!). Счастливчик Дэнни, всегда ему везет — не то что ей…

— Хорошо. Можешь брать с собой Мишель, — проговорила мать. — Но осенью она уезжает в Бостон.

— А ты? Ты поедешь с нами?

Мама затеребила ворот платья и опустила глаза.

— Не могу. Я там буду только мешать. Ты же даже в свободное время будешь заниматься своим бизнесом…

— Нашим бизнесом, Викки!

— Он никогда не был моим. Я всегда была в цирке чужой.

— Не могу с тобой согласиться… но… будь по твоему. И все-таки я хочу сказать тебе, дорогая, вот что! Ты можешь сколько угодно вводить Мишель в эти твои высшие сферы, но однажды она вернется в цирк. Все будет именно так, Викки. Вот увидишь. Цирк у нее в крови.

— Цирковая лихорадка — болезнь не врожденная, и слава Богу, что так. Не спорю, она очень любит быть рядом с тобой. В ее глазах ты просто бог. Иногда я себя спрашиваю: чем ты так ее околдовал? Ладно, пусть едет, а я буду готовиться к тому, что она вернется домой совершенно неузнаваемой. Когда в прошлом году я отпустила ее на неделю, она приехала домой коричневая от загара, совсем как какая-нибудь…

— Как какая-нибудь цыганка, хочешь сказать?

— Хуже! — Мама засмеялась. — Как уличная оборванка.

— Так почему бы тебе не поехать с намии не проследить, чтобы она не выходила на солнце без шляпы? — спросил папа.

— Если бы только это! Она была шумной, перевозбужденной и…

— Она была счастливой. Мишель наслаждалась каждым мгновением той жизни. У нее ведь в цирке полно друзей…

— Ну да, самого дурного пошиба… — глухо произнесла мама.

— Что ты, Викки! Там же Роза и Кланки, молодой доктор, дети Валуччи. Все как один — люди респектабельные, даже по твоим взыскательным меркам. У нее там столько защитников, что в Орландо, под твоим крылышком, она в меньшей безопасности. Да что там говорить, Роза собственноручно задушит всякого, кто косо посмотрит на Мишель.

— О да, Роза! Не сомневаюсь, что она снова набьет голову Мишель всякой цыганщиной. Теперь мне понятно, почему девочка становится такой… неуправляемой. Ты уверен, что влияние Розы пойдет на пользу Мишель — она ведь очень впечатлительная?

— Роза обожает Мишель, как обожала бы тебя… если б ты позволила. Но ты почему-то не хочешь встречаться с ней, даже зимой, когда она живет совсем недалеко от нас.

— Я сейчас не хочу говорить о Розе. Давай закончим с Мишель. Итак, летом она едет с тобой, чтобы осенью отправиться в Кейбот. Идет?

— Мне остается только согласиться. Ох уж эти женщины! Моя собственная мать, как ты знаешь, тоже усиленно готовила меня к так называемой респектабельной жизни, но как только я стал взрослым, все ее усилия пошли прахом. С Мишель будет то же самое…

Мишель не стала слушать дальше — диспуты на эту тему она уже слышала, да и спать очень хотелось. Она на цыпочках поднялась по лестнице, совсем позабыв, для чего спускалась вниз. Только нырнув в постель, она вспомнила про молоко, но теперь оно уже было не нужно: Мишель свернулась клубочком и мгновенно заснула. Во сне она выступала на арене, каталась на спине Конни, своей любимой слонихи. На Мишель был потрясающий костюм, усыпанный искусственными бриллиантами и блестками…

И вот, неделю спустя, она едет в поезде — и впереди целое лето! Что касается цены за поездку — изгнание на девять месяцев в холодный Бостон, — то это когда еще будет!.. Кто знает, вдруг к осени мама передумает? В конце концов, частных школ и в Орландо сколько хочешь, и папа еще успеет уговорить маму не валять дурака и выбрать школу поближе, вместо того чтобы увозить дочь за тридевять земель.

Испугавшись, что снова заснет, Мишель соскочила на пол и поджала пальцы босых ног — таким холодным был пол. Обхватив себя руками, она подошла к окошку, опустила стекло и выглянула. Сквозь утренний туман она увидела в хвосте поезда несколько неясных, но величественных силуэтов — и сердце ее радостно забилось. Слоны! Как же она их любила, особенно Конни — свою приятельницу с детских лет!

Слабое сияние пробилось сквозь серые клубы тумана, и Мишель поняла, что скоро рассветет. Закрыв окно, она включила лампочку на столе и сняла с себя ночную рубашку. Заторопившись, Мишель выдвинула из-под полки чемодан и достала белье, джинсы, майку, свитер и — по случаю утреннего холода — просторную, не по размеру ветровку, которую вчера выклянчила у Дэнни.

Затем она начала одеваться, но отражение обнаженного тела в зеркале над встроенным умывальником заставило ее замереть. Не далее как месяц назад папа напомнил маме, что Мишель уже не ребенок, хотя с виду может показаться маленькой. Очевидно, он просто давно не всматривался повнимательнее в свою дочь. Ее тело — бледно-матовое в свете ночника — больше не было длинным, неуклюжим, бесформенным телом подростка.

Она осторожно дотронулась до одной из набухающих грудей. В последнее время они иногда так ныли, что просто сил нет. Она изменилась и в других отношениях. Ею все чаще овладевали странные чувства и странные мысли: например, ее очень занимал вопрос, что чувствует девочка, когда ее целует мальчик.

Эти вопросы и сейчас не давали ей покоя — совершенно, между прочим, некстати. Дэнни вчера предупредил, что если она не будет готова, когда он утром постучит в дверь, то он уйдет один. А раз так, она должна быть готова. Пожалуй, стоит даже самой присмотреть за дверью брата на тот случай, если он невзначай «забудет» про свое обещание.

Она быстро оделась, кое-как запрятав волосы под старую кепочку Дэнни. И вдруг ей в голову пришла одна мысль. Интересно, почему это Дэнни сказал, что она, возможно, пожалеет, что навязалась ему в попутчицы? Наверное, просто хотел попугать. Но у него этот номер не пройдет — она ничего не боится. Ой как ей надоело быть пай-девочкой, у которой нет иных забот, кроме как аккуратно одеваться и соблюдать правила этикета! И так Дэнни вечно обзывает ее маминым ангелочком.

Мишель лукаво улыбнулась своему отражению в зеркале. Ангелочек!.. Было много чего, о чем мама не знала. Когда папе удавалось увезти Мишель из дома, она получала полную свободу. Что сказала бы мама, если бы узнала, что Роза, цыганка, которая предсказывает судьбу за деньги, — лучшая подруга Мишель? Хотя эффектная цыганка была старше мамы раза в полтора, она казалась Мишель совсем молодой, и с ней было куда интересней, чем с одноклассницами Мишель, которые только и знали, что трещали о мальчиках, Элвисе Пресли и прочих рок-звездах.

… С Розой можно было поговорить о чем угодно; кроме того, она знала бесчисленное множество всяких историй: о циркачах, о разных происшествиях и скандалах из прошлого; а еще очень нравились Мишель рассказы Розы, которые та называла «жизненными уроками». Она знала о цыганах все, и то, что она о них рассказывала, вовсе не совпадало с тем, что говорила о них мама. Конечно, они делали кое-что, чего делать не следует: крали деньги, обманывали людей. Но ведь все это только потому, что они, изгои, были вынуждены так поступать. И не были они никакими отбросами общества, как утверждала мама: у них тоже была своя религия, и жили они согласно строжайшим установлениям и обычаям — более старым, чем сама жизнь.

Но если ты сам не цыган — гляди в оба, потому что, на их взгляд, нет ничего предосудительного в том, чтобы облапошить чужака не из их племени, и тогда они будут тебе бессовестно врать и при этом невинно смотреть в глаза.

«Задай десяти цыганам один и тот же вопрос — и ты получишь десять разных ответов, — сказала однажды Роза. — Задай один и тот же вопрос десять раз цыгану или цыганке — и ты снова получишь десять разных ответов».

Были у Мишель в цирке и другие друзья, о которых она дома ничего не рассказывала. Например, Барки Песья Морда. Он, правда, был взрослым, — совсем как папа. Сперва она жутко его испугалась — ведь он такой безобразный! — но когда она упала с батута на малой арене и Барки поднял ее, глаза у него оказались такие добрые, Мишель увидела в них столько сочувствия, что бояться его уже было просто невозможно. Но мама такую дружбу уж точно не одобрит, как не одобрит и привычку Мишель кормить Конни булочкой с изюмом, прихваченной из походной кухни.

Конни была самой старой слонихой в цирке и самым большим другом Мишель. Однажды, когда Дэнни с приятелями дразнил ее, она спряталась за Конни. Старая слониха подняла хобот, воинственно затрубила — и мальчишки дали деру.

Молодой доктор тоже был ее другом. Он и вправду был молодой, в отличие от Барки. Док дружил с Розой, и когда Мишель приходила в зверинец, всегда долго беседовал с ней. Что касается Дэнни, то ему с некоторых пор запрещалось ходить к зверям, и Дэнни это просто бесило.

«Пока не научишься вести себя как джентльмен, в зверинец ни шагу», — категорически заявил папа, узнав, что Дэнни дразнил детенышей Поппи, бенгальской тигрицы.

А еще был Куки. Тот, когда пек шоколадный кекс, всегда оставлял для Мишель кусочек побольше. Вообще-то мама не разрешала ей есть ничего шоколадного, но ведь она так любила сладкое! «Самое главное, чтобы мама не знала и зря не волновалась», — так ей всегда говорил Куки, отрезая кусок кекса и заворачивая его в фольгу. И при этом делал большие глаза. Разумеется, он называл маму не мамой и даже не миссис Брадфорд, как остальные циркачи; он величал ее Королева Фи.

Ее, Мишель, он называл Принцессой Морковкой, а с этой весны — Принцессой Мишель, и при этом всякий раз подмигивал Черному Джо, своему повару.

Многие друзья Мишель не пришлись бы маме по вкусу. Скажем, ребята Валуччи. Они не говорили по-английски, зато свободно болтали по-французски, и это было просто отлично, потому что можно было с ними разговаривать, а остальные ничего не понимали. Питер Валуччи учил ее прыжкам, кульбитам и прочим акробатическим штучкам. Только вот когда в последний раз она ездила с папой на «зимние квартиры», Питер повел себя очень странно. Он позвал Мишель в конюшню, чтобы показать на сене какой-то новый трюк, а там вдруг обнял и попытался поцеловать.

Она вырвалась и огрела его граблями так, что он взвыл и обозвал ее дурой. Но урок он получил хороший! Ну и лицо у него было, когда она саданула ему по ребрам деревянной ручкой!.. Да, было много всего, о чем мама не имела ни малейшего представления.

… За дверью раздался какой-то шорох и, приоткрыв ее, Мишель увидела крадущегося мимо ее купе Дэнни. Распахнув дверь настежь, она выскочила в коридор совершенно рассвирепевшая.

Дэнни глуповато ухмыльнулся и почесал в затылке.

— Я как раз собирался к тебе постучать, — сообщил он.

— Как же, вижу!

— Нет, серьезно. И кстати, тебе лучше поторапливаться, если ты намерена идти со мной!

Мишель не удостоила его ответом. Она молча зашагала за ним мимо пустых купе, ибо папа ехал в другом конце вагона, а дедушка Сэм уже давным-давно сладко спал на мягкой кровати в одном из отелей Атланты. Через две недели приедет мама — и тогда конец веселью.

Но сегодня — это сегодня, и она была уверена, что впереди какое-то приключение. Сердце Мишель взволнованно трепетало. Как это здорово — жить на свете и чувствовать себя счастливейшей девочкой, потому что и ее дед, и ее отец — владельцы замечательного цирка!

2

Никому на свете, даже Кланки, Мара не призналась бы, что время от времени подумывает об уходе из цирка. В конце концов, через два года ей стукнет шестьдесят. Не в том дело, что она устала от цирка, — как можно устать от того, что стало неотъемлемой частью твоего существования? — но она не ощущала в себе прежней энергии. Мистер Сэм называл это «ноги в руки и давай!».

Она битый час притворялась, что прилежно слушает брюзжание ударившегося в воспоминания мистера Сэма, хотя мысли ее были далеко. Еще пара минут — и придется оставить свой уютный новенький, с иголочки дом на колесах и тащиться в палатку.

Кланки наверняка уже там, раскладывает реквизит, заваривает первый чайничек с чаем марки «Эрл Грей» — сколько раз на дню ей еще придется это сделать?

Поскольку они в Атланте, которая в течение последних двадцати лет была первой остановкой на маршруте их циркового поезда, большая часть клиентов наверняка будут старыми знакомыми Мары. И хотя они с прежней охотой будут платить за то, чтобы она по картам предсказала им судьбу, следовать ее советам они все равно не будут. «Наверное, — подумала она, помрачнев, — людям нужно, чтобы кто-то просто внимательно выслушал их, посочувствовал, а дальше — хоть трава не расти!» Могла ли она представить себе, что Принцесса Мара, звезда Брадфорд-цирка, на выступления которой собирались толпы зрителей, закончит свою карьеру гадалкой, за деньги предсказывающей судьбу женам фермеров и сапожников?

Должно быть, она вздохнула, потому что мистер Сэм, прекратив рассказывать о том, как он в девятнадцатом году пресек чьи-то финансовые махинации, поглядел на собеседницу поверх очков. Он сильно постарел после того, как сдал дела сыну: кончики губ опустились, веки набрякли. Быть может, он просто слишком много выпил за эти дни? Иногда он двух слов связать не мог после нескольких стаканчиков виски, что совершенно не укладывалось в голове тех, кто знал мистера Сэма раньше. Он стал еще более вспыльчивым, его выводила из себя любая мелочь. Неужели и она станет такой же, когда отойдет от дел?

— Ты меня совершенно не слушала, — заворчал мистер Сэм. — Вообще ты сегодня словно витаешь в облаках.

— Извини, Сэм я думала о Мишель. Я ждала, что сегодня утром она первым делом придет ко мне на завтрак. Как-никак первая остановка маршрута. Кланки специально замесила вафельное тесто, а девочка не пришла.

— Не знаю, не знаю… Не видел ни ее, ни нашего внука, — отозвался мистер Сэм. — Небось, нашли более интересное занятие, чем болтать с такими стариками, как я.

— Стариками? Да тебе еще сто лет до старости, Сэм!

Мистер Сэм ухмыльнулся, демонстрируя свои идеально ровные зубы.

— Да ну тебя! Будто я не знаю, что стал похож на черта! Слава Богу, каждое утро бреюсь и могу лицезреть свою морщинистую рожу. Пора бы бросить это занятие. Кому какое дело, в конце концов, до старой списанной рухляди, бреется она или нет?

— Это ты-то списанная рухлядь?! Да ты всего лишь переложил тяжелую часть работы на сына! Разве это не счастье?

— Счастье! Конечно, я пытаюсь давать ему советы, но иногда мне кажется, что я разговариваю со стенкой. Нет, не тот народ пошел… Возьми рабочих: в наше время это были мужчины так мужчины. Нет, выпить, подраться — это пожалуйста, по этой части они всегда были мастера, но они вкалывали будь здоров и честно зарабатывали деньги, которые получали! И уж сомнений в том, какого они пола, просто быть не могло. А эти, извини за выражение, молокососы — волосы почти до задницы, не парни, а девки. Будь моя воля — я бы им всыпал по первое число, они бы у меня попрыгали!.. Но это так, к слову, на самом деле я не вмешиваюсь, и если Майкл сам не попросит совета — я молчу.

— Не сомневаюсь, что Майкл всегда благодарно выслушивает твои советы! — заметила Мара, с трудом удерживаясь от того, чтобы рассмеяться.

— Кто знает!.. Когда мы вынюхали, что эта скотина Лэски заявится в Атланту в те же дни, что и мы, Майкл просто пожал плечами и изрек что-то насчет издержек свободной конкуренции. Свободная конкуренция — рехнуться можно! Этот наглец Лэски узнал, что я отошел от дел, — и тут же решил, что теперь может запросто хозяйничать на нашей территории… Нет, старость — не радость, ну разве нет, скажи?

Мара не ответила. Она оскорбилась намеком мистера Сэма на ее возраст, начисто позабыв, что пять минут назад думала о том же самом. Но она-то на целое поколение моложе мистера Сэма! По какому же праву он записал ее в свои ряды? Она совершенно не чувствует себя старой, да и почему должна чувствовать? У нее даже есть любовник, чтобы не спать одной в холодной постели, как бы там не посмеивалась Кланки. Иметь мужчину — лучший способ чувствовать себя молодой.

— Ты все еще встречаешься с молодым доком? — словно угадав ход ее мыслей, спросил мистер Сэм.

— Мы старые друзья… — уклончиво ответила Мара.

— Тебя не смущает, что он женат?

— Отнюдь. Во-первых, мы всего лишь друзья, а потом… — неосторожно сболтнула она, — он сто лет не живет с женой.

Она не виделась с молодым доктором уже два месяца. Тот пробыл все это время в Калифорнии, осваивая новые приемы хирургического лечения животных в Калифорнийском университете в Дейвисе. Но сегодня вечером… она нагрянет к нему в гости, он достанет из морозильника бутылочку шампанского — и ночь будет на редкость волнующей!..

Нет, она его не любила. Она по-прежнему была и всегда будет влюблена в одного только Джейма. Но это не значит, что она должна лишать себя радости общения с мужчиной. В конце концов, она всего лишь человек со всеми своими слабостями и потребностями, а молодой док, как и семнадцать лет назад, оставался отличным любовником и надежным другом. То обстоятельство, что он женат на женщине, которая не желает официально развестись с ним, было Маре только на руку. Она не хотела выходить замуж — впрочем, он и не предлагал…

Мистер Сэм извлек из кармана часы-луковицу, с которыми никогда не расставался.

— Не буду тебя задерживать, — сказал он. — Пожалуй, я прошвырнусь немного по стоянке. Вообще-то Майкл не любит, когда я околачиваюсь возле Серебряного фургона, но иногда не грех и напомнить, кто истинный хозяин цирка.

Мара прикусила губу. Ей хотелось посоветовать ему угомониться и не валять старого сварливого дурака, но она сдержалась. Всякое возражение лишь утраивало ослиное упрямство Брадфорда-старшего. Слава Богу, Майкл в отличие от отца обладал таким качеством, как терпение.

— Ты встречалась с Викки этой зимой? — поинтересовался мистер Сэм.

— Она так занята… Почти как я.

— Да ладно тебе ее оправдывать! Стыдно пренебрегать старыми друзьями.

— Когда Майкл на зиму приезжает домой, они друг на друга насмотреться не могут — зачем им мешать? — продолжала обороняться Мара.

— Это точно… — проворчал мистер Сэм. — Он ее прямо на руках носит! Не умеет парень настоять на своем. Что за жизнь — он в разъездах, а она дома сидит? Совсем как моя старуха… Та тоже ненавидела цирк.

— Ну, для Викки цирк, скажем так, не самое приятное воспоминание в жизни.

— Черт возьми, Мара, это же было восемнадцать лет назад! Разве я мог подумать, что Майкл столько времени будет потакать всем этим ее дамским капризам. А теперь она, ко всему прочему, еще и пытается настроить детей против отца.

— Не против отца, а против цирка!

— Ладно, ладно! Можешь сколько угодно ее оправдывать! Ты просто не желаешь видеть того, что очевидно всем. Тебе известно, что в труппе ее за глаза называют Королева Фи? — Он презрительно засмеялся: — Королева Фи — как тебе?

— Да как-то так… Ну ладно, мне пора идти. Не хочешь проводить меня до палатки?

Мара сделала вид, что не заметила, как трудно мистеру Сэму подняться с дивана. Подойдя к зеркалу, она перебросила длинный, в тон юбке шарф через плечо, а затем застегнула потуже медный пояс-цепочку. «Неплохо для пятидесяти восьми», — подумала она, откровенно любуясь своим отражением.

Когда она вышла, мистер Сэм уже ждал ее, опершись на трость. Заперев дверь, Мара подергала ее на всякий случай. Вдруг из-за угла вылетел запыхавшийся стажер — помощник директора:

— Мистер Сэм! Я никак не могу найти мистера Майкла, а на стоянке цирка Лэски стряслось что-то нехорошее! Как я понял, речь идет о Мишель и Дэнни…

Когда они вышли из вагона, Дэнни быстро помчался вперед, упорно игнорируя сестру. Но Мишель все равно была очень довольна, она старалась не отстать от брата, радостно вглядываясь в суету возле зарешеченного фургона, с утра сновавшего между железнодорожным вокзалом и будущим цирковым городком.

Разгрузка платформ все еще продолжалась. Под ногами хрустел гравий, которым рабочие засыпали все ямы и выбоины на дороге, чтобы фургон, не дай Бог, не забуксовал. Весь мусор — склянки, проволока, палки — были убраны в сторону, чтобы слоны невзначай не поранили себе ноги. К семифутовой подножке платформ были приставлены доски и сходни, и всех зверейуже вывели. Вприпрыжку догоняя Дэнни, Мишель высматривала Конни, свою любимую слониху. Еще дома Мишель стащила из буфета булку, и та сейчас лежала во внутреннем кармане ветровки.

Когда они дошли до вагона с животными, Мишель сморщила нос. Нельзя сказать, чтобы запах загона особенно смущал ее. По сути, он нравился ей больше, чем аромат кофе, долетавший из вагона-люкс.

Дойдя до грузовика, они залезли в кабину. Шофер, ветеран цирка, сразу узнал Дэнни, но поздоровался с ним весьма прохладно. Зато Мишель он улыбнулся и с сильным арканзасским акцентом сделал ей комплимент, заявив, что с каждым годом она становится все красивее и красивее.

Через десять минут водитель высадил их на цирковой стоянке. Распорядок обустройства на новом месте никогда не отличался разнообразием. Сперва разбивалась кухня, где всем подъезжающим подавались кофе и пончики. Затем сооружался большой шатер, вокруг которого вскоре выстраивался палаточный городок, вмещавший все на свете — от зверинца до палатки гадалки Розы.

Посреди этой суеты, ни на что не обращая внимания, носились снабженцы, доставлявшие в цирк все необходимое — машинное масло и мазут, фрукты для обезьян, овес для лошадей, мясо для хищников, пожирающих по двадцать и более фунтов в день, яйца, бобы и вырезку для кухни, хот— доги, гамбургеры и мороженое для ларьков.

Еще вчера были завезены такие предметы первой необходимости, как сено, солома, уголь и кока-кола. Папа однажды сказал Мишель, что цирк, как всякое другое дело, должен крутиться как карусель.

Мишель блаженно втянула носом воздух, Она рассчитывала, что Дэнни, известный любитель пончиков, завернет на кухню, но брат торопливо прошагал мимо, попутно взглянув на наручные часы — подарок деда к семнадцатилетию.

Хмуро откусив кусочек от припрятанной булки, Мишель вздохнула, вспомнив жирные пончики и горячий кофе из меню ее друга Куки. Ей приходилось почти бежать за Дэнки, приноравливаясь к его широкому шагу. «Небось мечтает от меня избавиться… — подумала она. — Только ничего у него из этого не выйдет, вот так!»

Они остановились у конюшни, и навстречу им выбежал сам Бобби Дюган.

— Ба, а я уж думал, ты сдрейфил! — он с усмешкой оглядел Мишель. — А ты что тут делаешь?

— Она со мной, — коротко ответил Дэнни.

— Ага, именно ее нам и не хватало! Она же будет у нас только под ногами болтаться!

— Это уж мои проблемы, — насупившись, сказал Дэнни. — Ты взял машину напрокат?

— Да. Ждет нас у дороги. Только вот со временем плохо. Поезд пришел позже чем мы думали. Ты все еще намерен держать пари?

— Как видишь, я здесь. Если ты готов признать себя побежденным — пожалуйста, я не настаиваю.

— И не рассчитывай на это. Просто я подумал…

— … и ошибся. Пойдем… и ты, Мишель, тоже.

Машина оказалась допотопным «фордом». На его проржавевшей обшивке кое— где виднелись серые заплаты — остатки краски, а колеса выглядели так, будто в любую минуту могли отвалиться.

— Ты взял… ну, эту штуку? — спросил Дэнни у Бобби, усевшегося за руль. Бобби кивнул, и брат забрался на переднее сиденье, оставив место сзади для Мишель.

— Мишель, иди сюда, здесь хватит места для всех! — крикнул Бобби, но прежде чем Мишель успела ответить, Дэнни сказал:

— Нечего. Давай, Бобби, трогай!

Минут сорок пять они тряслись в машине, миновали Атланту, затем пригороды. Никто не произнес ни слова. Мишель была слишком упряма, чтобы о чем-то спрашивать, но по ярким афишам поняла, что они приближаются к цирку Лэски, и впервые пожалела, что ввязалась в это дело. Чего ради Дэнни лезет на территорию врага? Неужели его пари касается цирка Лэски? Может быть, он поспорил, что сумеет бесплатно просочиться на трибуны?

Цирковой городок примыкал к большому торговому центру, а в нем самом было несколько каменных зданий, в том числе и конюшня. При всем своем патриотизме Мишель не могла не признать, что соперники поставили дело на широкуюногу и ее родной цирк производит менее солидное впечатление.

Бобби вырулил на автостоянку, вышел из машины, достал из багажника тяжелую коричневую сумку и протянул ее Дэнни — тот молча взял ее. И снова Мишель засеменила за братом и его приятелем, которые направились к большой арене, а потом свернули налево. Начиная все больше тревожиться, Мишель поняла, что это зверинец.

Мимо, беззлобно переругиваясь, прошли трое парней в рабочих комбинезонах, и прежде чем они скрылись за углом, Мишель из их разговора догадалась, что они направляются в походную кухню. В желудке у нее заурчало, и девочка вспомнила, что сама она до сих пор еще не позавтракала.

— Стой здесь и никуда не ходи… — прошипел Дэнни. Согнувшись в три погибели, он скользнул в дверь, волоча за собой коричневую сумку. Еще секунда — и он исчез в зверинце.

Бобби присел на корточки, злорадно поглядывая на Мишель. «Дэнни может попасть в переделку», — с тоской подумала она, но как ни подмывало ее спросить у него, что они затеяли, она скорее умерла бы, чем стала разговаривать с этим идиотом Бобби.

Через несколько минут Мишель обнаружила, что ноги затекли, и пошевелилась. Только сейчас она заметила, что Бобби придвинулся к ней вплотную. Когда же он погладил ее по колену, Мишель что есть силы толкнула его, и Бобби, потеряв равновесие, шлепнулся на землю.

— Попробуй еще хоть раз, и я обо всем расскажу Дэнни, — гневно прошептала она.

— Не вздумай! Я скажу, что ты сама меня подбивала на это дело. И если ты сейчас начнешь сопротивляться или кричать… — Он сделал какой-то жест, и в руке у него блеснул нож.

— Что здесь, черт побери, происходит?..

Мишель обернулась так резко, что кепка свалилась с ее головы и волосы рассыпались. Перед ней стоял молодой парень, он был от силы на год старше Дэнни: светловолосый, высокий и стройный, в джинсах и стетсоновской шляпе он выглядел стопроцентным ковбоем из кинофильма. В жизни Мишель не видела такого симпатяги.

— Ты что это, братец, пристаешь к ребенку? — протяжно, с расстановкой, как настоящий ковбой из фильма, спросил он Бобби.

— Пойди займись своим делом, приятель. Это моя сестра…

— Он врет! — возмущенно крикнула Мишель.

— Я так и понял. Давай вали отсюда, слышишь? И если я еще раз увижу, что ты шатаешься возле цирка, я тебе все ребра пересчитаю.

Бобби набычился и не двинулся с места.

— У него нож… — торопливо предупредила Мишель.

— Спасибо, но я уже заметил. Так или иначе, а ему придется уйти, если он не хочет попасть в серьезную переделку.

Бобби выругался, но ушел, нарочито медленно и вызывающе ухмыляясь.

— А откуда ты знал, что он не набросится на тебя с ножом? — восхищенно спросила Мишель.

— Ну, заранее никогда ничего не знаешь… Но я люблю риск — что за жизнь без него? — Он победоносно улыбнулся, и у Мишель захватило дух, таким прекрасным он ей показался.

— С тобой все в порядке? — деловито спросил он.

Мишель кивнула, внезапно оробев.

— В полном. Спасибо за… в общем, зато, что ты прогнал его.

— Вот и хорошо. — Он смерил ее любопытным взглядом, отметив про себя джинсы и большую, не по размеру, ветровку. — Ты, должно быть, из семейства Глизонов? Мой брат только что их нанял и сказал, что одна из девочек — рыженькая и невероятно симпатичная.

— Твой брат?

— Стив Лэска — тот, что вас нанял. Он директор цирка. А я — Дэвид Лэски. — Он, казалось, не заметил ее испуга. — Тебя из-за цвета волос как-нибудь обзывают?

— Ну-у, не знаю…

— А Морковкой никто не называл? — Парень усмехнулся, увидев, как она нахмурилась. — Сколько тебе лет, Морковка?

— Меня зовут Мишель… А сколько ты думаешь?

— Ну, поначалу мне показалось, что ты еще совсем малышка, но теперь я вижу, что ты вполне взрослая особа… Как насчет шестнадцати?

Мишель не смогла сдержать улыбку.

— Соображаешь, — сказала она, чтобы не врать напрямую. — А тебе сколько?

— Семнадцать. Этой осенью я пойду в выпускной класс частной школы Сэнсана. Это такой пансион в…

— Бостоне. Как же знаю! А я этой осенью отправляюсь в Кейбот.

Лицо парня расплылось в улыбке.

— Так мы с тобой соседи, ха! Здорово! Может быть, хоть в этом году танцы в Кейботе будут не такими скучными.

Щеки Мишель запылали. Она лихорадочно искала, на какую еще тему поговорить, как вдруг вспомнила, что с минуты на минуту может вернуться Дэнни, а она здесь с братом хозяина цирка. И потом, неизвестно: может, Бобби уже смылся на своей инвалидной коляске…

— Мне нужно идти, — сказала она в надежде, что Дэвид клюнет на ее уловку и сам уйдет. — Еще раз спасибо.

— Не стоит благодарности, — великодушно отмахнулся парень, и вдруг глаза его весело сощурились. — А впрочем, если ты и в самом деле хочешь засвидетельствовать свою благодарность…

— То? — спросила она, начиная немного нервничать.

— Поцелуй меня. Просто прикоснись губами, больше ничего — вот сюда. — И он показал пальцем на свою щеку.

Мишель уставилась на него: шутит он или нет? Парень улыбнулся ей — ободряюще, задорно, и она подумала: «А почему бы и нет? Что страшного в невинном поцелуе?». Он подставил щеку, и она потянулась, чтобы поцеловать его, как вдруг он увернулся и поцелуй пришелся прямо в губы. Это было всего лишь легкое соприкосновение, но Мишель словно током ударило. Она отскочила в полном смятении.

— Это было просто прелестно, — мечтательно сказал парень. — Жаль только, что слишком быстро.

Прежде чем она успела что-то ответить, из дверей зверинца появился стройный темноволосый, крепко сложенный мужчина, который за воротник тащил Дэнни. Дэнни, стремясь вырваться, извернулся и, потеряв равновесие, шлепнулся на землю. Так он и остался лежать, даже не пытаясь подняться, и Мишель прямо-таки физически ощутила его страх. Когда же мужчина снова набросился на Дэнни, Мишель, схватив первую попавшуюся палку, кинулась на него.

— А ну, оставь его, бандит!! — завопила она. — Только дотронься до него, и я поколочу тебя палкой!

— Опусти палку, пока не выколола себе глаза! — рявкнул мужчина. — Если и ты с ним заодно, тебе тоже несдобровать.

— Да ну, остынь, Стив! — прозвучал спокойный голос Дэвида Лэски, и у Мишель чуть ноги не подкосились при мысли, что перед ней хозяин цирка. — Она тут ни при чем. Последние десять минут мы ведем с ней светскую беседу. Что, черт возьми, случилось, можешь мне объяснить?

— Этот паразит обмазывал слонов розовой краской, — голос мужчины звенел от ярости. — Он выкрасил шестерых и принялся за Пэдди, но тут я поймал его за руку.

Мишель онемела от ужаса. Так вот что это было за пари! Но как Дэнни мог?! Она с упреком взглянула на брата, и тот потупил глаза. Вид у него был жалкий и глупый.

— Я же ничего такого им не сделал, — пробормотал он. — Это была просто шутка. Краска быстро сойдет.

— Но она же будет въедаться в складки кожи и придется потратить тонну скипидара, чтобы вывести ее до конца! — крикнула ему в лицо Мишель, в праведном гневе позабыв о посторонних. — Ты же знаешь, какие чувствительные у них хоботы, Дэнни, а кроме того, скипидар такой вонючий!

— Так ты действительно пришла с этим сопляком! — взвился Стив.

— Оставьте ее! Она ничего не знала. Просто увязалась за мной, — мрачно сказал Дэнни.

— Он твой приятель? — спросил Дэвид у Мишель.

— Он мой брат.

— Значит, они оба из семейства Глизонов, — заключил Дэвид.

— Что-то я не видел их раньше. Кто вы, черт бы вас побрал?

— Я — Мишель, а это — Дэнни, — сказала Мишель и поспешила добавить: — Он ничего плохого не хотел сделать! Просто он у нас баловник.

— Баловник, черт возьми! — Стив Лэски был в таком бешенстве, что Мишель испуганно отшатнулась.

— Ну вот, девочку до смерти запугал, — укоризненно сказал младший Лэски.

— Ей есть чего бояться! Разве не видишь, у нее под ветровкой что-то спрятано. Не удивлюсь, если это бомба. — После такого наглого обвинения Мишель не оставалось ничего другого, кроме как расстегнуть куртку и вытащить на всеобщее обозрение обкусанную булку. Стив, казалось, с трудом сдержал смех.

— Что это? Приманка, чтобы успокоить слона, пока твой братец будет его расписывать? — как на допросе спросил он.

Мишель разозлилась.

— Это хлеб для Конни, нашей слонихи. Просто я не успела отдать его перед тем, как… — она прикусила язык, но было поздно.

— Конни? Слышал о ней! Ветеран из ветеранов брадфордского зверинца. — Стив нахмурился. — Так вы — дети Майкла Брадфорда? Если так, то я не очень удивлен.

— Слушай, а может быть, отпустим их, Стив? — спросил Дэвид. — Парень, думаю, получил урок на всю жизнь, а она точно ни при чем.

— Откуда такая заботливость, Дэвид? Уж не влюбился ли ты? Да ты посмотри, ей же не больше тринадцати.

— Займись своими делами, братец, — вспыхнул Дэвид.

— Дэнни больше не будет, — быстро вмешалась Мишель, сообразив, что сейчас самое время пустить в ход этот приемчик. — Обещаю вам.

Но Стив, словно не слыша ее, взглянул на унылое лицо Дэнни.

— Да, этот не будет. Возможно, я делаю большую ошибку, но я вас отпускаю к вашему папаше. Пусть хорошенько взгреет вас ремнем и подержит взаперти.

Мишель собиралась крикнуть, что плевать они хотели на их цирк, но сочла за лучшее смолчать и лишь насупилась, когда Стив Лэски внимательно оглядел ее с головы до ног.

— Вообще-то, Дэвид, я тебя понимаю, — засмеялся Стив. — Года два — и она станет настоящей красоткой.

— Не знаю, что ты там имеешь в виду, но мне она и сейчас нравится. Как только она достигнет совершеннолетия, я на ней женюсь, — безапелляционно заявил Дэвид.

Мишель про себя улыбнулась. Конечно, он шутит, но ей было очень приятно. Какой симпатяга! Не то что его брат: смотрит на нее как-то нахально, посмеивается. Так и хочется огреть его палкой! Кстати, что-то Дэнни притих. Может быть, уже обдумывает, что скажет папе?

Как ни злилась Мишель на брата, но когда отец с каменным лицом забрал их из здешнего Серебряного фургона, холодно сказав на прощание «благодарю вас», ей стало жалко Дэнни. Всю дорогу назад папа не проронил ни слова, а Мишель и Дэнни благоразумно молчали.

Пропустив их в пульмановский вагон, отец вошел следом и закрыл дверь. Глаза у него были колючие и холодные.

Первым не выдержал Дэнни.

— Мишель не имеет никакого отношения к этому… ну, к тому, что произошло, — сказал он.

Папа рассматривал его как какого-нибудь коллекционного жука.

— Она догадалась, что ты что-то затеваешь, иначе не поехала бы с тобой в цирк наших конкурентов. Она уже достаточно взрослая, чтобы жить собственным умом, так что часть вины лежит и на ней.

Голос у него зазвучал еще более резко:

— Как вы могли додуматься до такого кретинизма? Теперь все будут говорить, что Майкл Брадфорд не в состоянии уследить за собственными детьми, не то что за целым цирком! И какими же безмозглыми и бессердечными надо быть, чтобы мучить несчастных слонов! Дэнни уже преподносил мне разные сюрпризы, но от тебя, Мишель, я такого не ожидал.

— Это целиком моя идея, — повторил Дэнни. — Я просто не подумал…

— Именно. Ты вообще никогда ни о чем не думаешь. Но ты-то, Мишель! Я добился от матери, чтобы она отпустила тебя, сказал ей, что ты уже достаточно взрослая и способна отвечать за свои поступки… Что ж, очевидно, она знает тебя лучше, чем я. Честное слово, возьму и ближайшим поездом отправлю тебя во Флориду.

Мишель заморгала, пытаясь сдержать слезы.

— Папочка, пожалуйста, не отсылай меня обратно! — умоляюще проговорила она.

Отец какое-то время изучал ее несчастное лицо.

— Хорошо. Значит, так. Либо ты едешь во Флориду, либо две недели не высовываешь носа из поезда. Что выбираешь?

— Сидеть в поезде, — покорно ответила Мишель.

— Заодно проштудируешь книги, которые дала тебе в дорогу мама. Я тебя проверю.

— Хорошо, папа, — со вздохом сказала Мишель.

— А что касается тебя, Дэнни, то ты будешь все лето вкалывать так, что на шуточки у тебя не останется ни времени, ни сил. Для начала передаю тебя в распоряжение Куки. Он постоянно жалуется, что некому драить кастрюли. И пока ты не выплатишь Стиву стоимость отмывки слонов, не получишь ни цента. И не вздумай клянчить деньги у деда — хуже будет!

Когда отец ушел, Дэнни мрачно оглянулся на сестру.

— Я всегда знал, что ты у него любимица, — буркнул он.

— Любимица?! — рассердилась Мишель. — Это после того, как меня посадили в тюрьму? А все ты виноват!

— Прости, но я сразу сказал, что ты ни при чем. А потом, разве не ты шантажировала меня, чтобы я взял тебя с собой?

Спорить не приходилось. Дэнни куда-то ушел, а Мишель, все обдумав и взвесив, решила, что отец все-таки прав, наказав ее. Пожалуй, ей действительно пора научиться жить своей головой и начать взрослеть.

Ведь она уже поцеловалась с мальчишкой. И получила первое в своей жизни предложение — разве нет?

3

Больше всего в цирковой жизни Мишель нравились совместные трапезы в походной кухне. Дома блюда готовились в соответствии с маминым вкусом: пареные овощи без соусов, салаты без приправы, рыба и цыплята, жаренные на воде. «Господи, когда только мать перестанет носиться со своим здоровьем!» — сказал однажды в сердцах Дэнни.

Общий стол в походной кухне — совсем другое дело. Чего здесь только не было: чили, спагетти, тушеное мясо, мясо по-фермерски в сметанном соусе, здоровенные куски золотисто-поджаристой ветчины… А на сладкое — эти восхитительные шоколадные кексы!

И еще Мишель любила обедать в общей столовой потому, что здесь всегда что-то происходило. То пара молодоженов устроит у всех на глазах перебранку, то клоуны с отработанными воплями и ужимками разыграют кого-нибудь и потом едва успевают спастись бегством. А то под руку с очередной летней женой войдет артист, и вся палатка наполнится возбужденным жужжанием.

Каждый завтрак, обед и ужин был не похож на другой. Мишель разрешалось сидеть где ей захочется, а потому она беспрестанно меняла место. Так, ей очень нравилось сидеть рядом с цирковыми уродами — те в ней просто души не чаяли! Но только недавно она наконец поняла причину их хорошего отношения к ней. Большинство людей (циркачи здесь не исключение) не любят есть вмёсте со страшилищами. А вот ее нисколько не пугало, когда Барки кусок за куском отправлял в безобразную дыру на том месте, где должен быть рот, и нисколько не смутцало, когда Малышка Эдна, «самая толстая женщина на свете», в один прием заглатывала здоровенный кекс. «Не подумай, — со вздохом сказала ей однажды Эдна, — что я такая уж обжора и жадина. Просто если я начну худеть — чем я буду зарабатывать на жизнь?»…

Роза и Кланки редко приходили в походную кухню, но если появлялись за столом, Мишель обязательно подсаживалась к ним. Роза всегда интересовалась тем, что происходит в жизни Мишель. И Мишель доверяла ей все свои тайны. Роза — тоже молодец! Она рассказывала Мишель такие вещи, о которых в целом мире никто не знал!

Вообще-то был один самый главный секрет и касался он бабушки Мишель. Оказывается, мамина мама была не просто артисткой, воздушной гимнасткой, но и пользовалась огромной известностью! Звали ее Принцесса Мара, и в жилах ее текла королевская кровь. Правда, это была кровь цыганских королей, а большинство людей считает, что у цыган нет никаких королей. Дед Принцессы Мары был главой племени, и у него было каменное сердце. Когда Мара отказалась выходить замуж за старика, дед лишил ее наследства, и именно поэтому у Мары было только имя — без фамилии.

Роза была лучшей подругой Принцессы Мары, и все, кто хотел узнать что-нибудь о знаменитой циркачке, направлялись прямо к Розе. Кланки все это не одобряла, она ворчала, что это отнимает кучу времени, но Кланки всегда что-нибудь не нравится. Иногда, когда Роза была в очень хорошем расположении духа, она рассказывала Мишель историю о том, как Принцесса Мара встретила своего мужа, дедушку Мишель, или как девушке пришлось пройти через множество испытаний, прежде чем она стала знаменитой. Мишель спрятала подаренную Розой книгу, где рассказывалось обо всей жизни Принцессы Мары.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты забыла своих бабушку и дедушку, — сказала Роза, когда давала ей книгу. — Кто-то должен знать их такими, какими они были в действительности. Здесь, конечно, не вся их жизнь, но очень многое описано правильно — так, как если бы они вдвоем сочинили эту историю.

Книга когда-то была бестселлером и до сих пор продавалась в книжных магазинах. Мишель перечитала ее несколько раз, и всякий раз ей казалось, что она — Принцесса Мара, вот она взлетает над ареной, поворачивается на трапеции, а потом — о ужас! — летит на крохотную арену внизу.

Сегодня она завтракала на дальнем конце стола вместе с бригадой рабочих. Еще до завтрака она попросила у Куки булочку с изюмом для Конни, но Куки в первый раз в жизни ей отказал. Еще он посоветовал Мишель держаться подальше от слонов — по крайней мере сегодня. На все ее вопросы он отвечал, что ничего не знает, но вчера вечером было какое-то неприятное происшествие.

Сейчас она торопливо глотала завтрак и держала ушки на макушке. Вскоре из разговоров за столом она узнала все. Какой-то мальчишка из города дразнил слонов и тыкал в них палкой с гвоздем. Он слишком близко подошел к Конни и та поймала его хоботом, подтащила к себе и села на мальчишку, после чего тот уже не смог подняться. Сейчас парень в больнице, и состояние его хуже некуда.

Больше ничего узнать не удалось, потому что кто-то шикнул и все, посмотрев на Мишель, молча продолжили завтракать. Когда же Мишель, не утерпев, спросила, где Конни сейчас, ей грубовато посоветовали обо всем выяснить у своего папаши. Но когда она пришла к Серебряному фургону, папы там не было. Все, что смогла сказать секретарша, — это то, что мистер Майкл куда-то уехал.

Мишель тут же побежала к зверинцу. У слоновника она задержалась, потому что просто обязана была с каждым из слонов поздороваться. Все это были ее друзья, и хотя подходить к слонам не полагалось, она на эти предостережения не обращала внимания. Она была на короткой ноге с животными, и те, как говаривал молодой док, за милю видели в ней друга.

Она прошла через весь слоновник, впереди оставался лишь отсек для Конни — и он был пуст.

Во рту у Мишель пересохло от страшной догадки. Неужели Конни пристрелили, как это делают иногда со слонами-инвалидами? Мишель в отчаянии огляделась, но единственным человеком, которого она увидела, оказался дрессировщик слонов по прозвищу Коттон (Нитка). Когда он притворился, что не слышит ее оклика, подозрение Мишель перешло в ужас.

— Что случилось с Кокни? — спросила она, глядя прямо в лицо дрессировщику и перегородив ему дорогу.

— А вы не слышали?

— О чем?

— Вот дерьмовая ситуация!.. Ладно, рано или поздно вы все равно узнаете, мисс. Вчера вечером случилось неприятное происшествие. Мальчишка мучил слонов, но с Конни не рассчитал, ж старушка его помяла. Когда мы парнишку вытащили, тот ужееле дышал. Мы его тут же отвезли в больницу, но, как только что сообщили, мальчишка все же не вытянул.

Сдвинув кепи на затылок, Коттон поскреб макушку.

— Мне в самом деле очень жаль, Мишель. Ваш отец ничего не смог сделать. Чуть свет нагрянул шериф, предъявил ордер и увез слониху. Мистер Майкл пытался переубедить его, но все было бесполезно. Я все понимаю, но закон есть закон.

— И что с ней теперь будет, Коттон? — спросила Мишель трясущимися губами.

— Будет слушание дела. Поскольку Конни — собственность и немало стоит, впереди — судейская волокита, но боюсь, что у старушки немного шансов уцелеть.

Мишель содрогнулась, вдруг похолодев.

— Куда они ее дели? — спросила она.

— Не знаю, — пожал плечами Коттон. — Слушание назначено на завтра, но, мне кажется, все это только для отписки. Городские никак не могут уразуметь, что животные — не люди, а потому и подходить к ним надо с другими мерками.

— Но ведь Конни ничего подобного раньше не делала! — горячо возразила Мишель.

— Вот именно, но как объяснить это судьям и горожанам?

С досадой сплюнув, дрессировщик пошел по своим делам.

Мишель побежала обратно к Серебряному фургону, подумав, что папа мог уже вернуться. По дороге она увидела Дэнни. Брат с мрачным видом орудовал лопатой, засыпая гравием выбоину на дороге. Папа, твердо следуя своему слову, весь месяц держал Дэнни в черном теле. Взглянув на сестру, Дэнни бросил лопату с гравием прямо возле тачки и вытер пот.

— Ага, значит, ты уже слышала про старушку Конни? Это ведь ее ты всегда подкармливала?

С трудом сдерживая слезы, Мишель кивнула.

Дэнни потрепал ее по плечу.

— Мне очень жаль, Морковка. Папа пытался уговорить шерифа, но что возьмешь с этой деревенщины? Шериф при исполнении и намерен во что бы то ни стало преподнести урок всему свету. Скоро перевыборы, и серебряные бляхи из кожи вон лезут, чтобы доказать, что они не дремлют, А циркачи — всегда мальчики для битья.

— Ты не знаешь, куда шериф увез Конни?

— В окружной питомник, кажется. Слушай, не надо так переживать! Понятно, ты к старухе привязана, но она же все равно чертовски старая, даже по слоновьим меркам.

— Но ей же, наверное, так страшно и одиноко сейчас! Она привыкла, что рядом другие слоны. А вдруг они ее били, когда спускали из грузовика?

— Ну, тут уж ничего нельзя поделать… Пусть отец разбирается в этом деле.

Мишель почувствовала, как ее захлестывает обида. Конечно, Дзнни ее не понимал — по большому счету брата ничто не занимало, кроме собственной персоны и разных «шалостей». Не говоря ни слова, она развернулась на сто восемьдесят и понеслась прочь, потому что уже знала, что делать. Дэнни что-то прокричал ей вслед, но она даже не обернулась.

По пути к автобусной остановке, располагавшейся сразу же за воротами ярмарки, она забежала на кухню и украла с противня еще горячую булочку. Ждать автобуса пришлось не больше минуты. Поднявшись по ступенькам и опустив деньги в кассу, Мишель спросила у всех, на какой автобус пересаживаться, чтобы добраться до питомника. Оказалось, не надо было пересаживаться никуда. Минут через семь водитель объявил: «Питомник» — и показал, как лучше до него добраться.

И вот она уже стояла у большого здания из красного кирпича, с виду похожего на старую фабрику или завод. Табличка «Окружной питомник» свидетельствовала о том, что она попала туда, куда надо, но другая табличка — на двери — объявляла, что сегодня питомник не работает. В последней отчаянной надежде Мишель подергала ручку двери, но та не поддалась. Она застучала — никто не отозвался и не вышел.

И тут до нее донесся знакомый трубный звук, и Мишель невольно повернула голову. Конни!.. Итак, она там, где и должна быть, и остается одна проблема: как войти внутрь. Наверняка должен быть запасной ход, а огромного слона, конечно же, держат прямо во дворе — где отыщешь клетку для такой махины? А дверь должна быть — даже не дверь, а ворота. Не на вертолете же они переправили Конни внутрь!

Мишель побрела вдоль здания, затем вдоль длинного забора. Когда же она услышала из-за забора глухой топот: тум-тум, тум! — сомнений не осталось. Конни где-то во дворе, и явно недовольна, оказавшись в незнакомом месте.

Мишель повертела головой в поисках лестницы. Ничего не найдя, она обратила внимание на мусорные контейнеры и деревянные ящики, сваленные на тротуаре. Подтолкнув один пустой контейнер к стене, она взгромоздила на него деревянный ящик и взобралась. Судя по всему, она занозила руку, но была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на такую мелочь. Перевесив голову через забор, она увидела перед собой большущий двор — наполовину зацементированный, наполовину утрамбованный. Конни стояла в самом центре, и каждая ее нога была привязана к острому железному штырю, торчащему из земли. Из длинного низкого строения в дальнем конце двора доносились голоса других обитателей зверинца: встревоженные ревом слона, они лаяли, подвывали, мяукали, скреблись о металлические сетки.

Бросив булочку на землю, Мишель перелезла через ограду и повисла над землей. Помедлив немного, она набралась духу и спрыгнула вниз. Забор был на редкость высоким, от удара из легких вышибло весь воздух, она упала, сбив в кровь колени.

Конни ее заметила и приветствовала появление подружки громким трубным звуком. Звери в ответ подняли невообразимый шум и, будь в питомнике хоть кто-то, он бы наверняка выбежал посмотреть, что происходит. Сперва Мишель возмутило, что Конни оставили одну, без друзей-слонов и присмотра, но в следующее мгновение ей пришло в голову, что в этом есть свои преимущества: никто не помешает ей увести слониху при условии, что она сумеет освободить старушку от пут.

Конни снова затрубила, и Мишель, подобрав с земли, подала подруге булочку и успокоила как маленького ребенка:

— Я принесла тебе угощение, — сказала она. — Но только не надо делать столько шуму — вдруг кто-нибудь придет?

Конни опустила хобот и с фырканьем обнюхала лицо Мишель. Потом Конни стала медленно раскачиваться взад и вперед, что было верным признаком того, что она расстроена. У Мишель сердце чуть не разорвалось от жалости и страха. Да, она нашла своего друга, но что она сможет сделать теперь?

Когда во двор донесся жалобный звон разбитого стекла, тут же сменившийся торжествующим ревом мужских голосов, Мишель испуганно обернулась. Из клеток послышался целый ураган звуков — животные словно взбесились. Мишель оглянулась в поисках убежища, но ничего, кроме горы пустых деревянных ящиков не увидела.

Великанша-слониха испуганно задергалась, в глазах ее появился ужас. Когда она, взметнув хобот, заревела от отчаяния, Мишель словно со стороны увидела жуткую картину — разъяренный, способный на все в своем бешенстве слон-убийца и она — крохотное существо рядом с ним. Но тут же глупый страх был снова вытеснен заботой о друге.

— Конни, не надо, давай потише! — умоляюще сказала она. — Ты только все испортишь.

С треском распахнулась дверь в здании из красного кирпича, и во двор ворвался мужчина: в руке у него был обрезок трубы, а глаза горели такой животной злобой, что у Мишель подкосились ноги.

— Это слон-убийца! — заорал он. — Отойди от него!

Во дворе уже появились и другие люди, и когда они бросились в сторону Конни, Мишель поняла, что должна их остановить. Недолго думая, она встала перед слоном и развела руки, словно могла в одиночку остановить эту исполненную злобы толпу. Мужчина, ворвавшийся первым, выругавшись, оттолкнул ее в сторону, и Мишель упала на цементное покрытие, вскрикнув от боли.

— Прочь от этого зверя, слышишь, ты, дуреха! — огрызнулся мужчина. — Тебе повезло, что ты до сих пор еще жива!

Поймав Мишель за руку, он рывком поднял ее на ноги. Она пыталась объяснить ему, что они совершают ужасную ошибку, что Конни самая добрая и нежная слониха в мире, что она…

Но мужчина ее уже не слушал. И никто не слушал. Они были ослеплены злобой, жаждой крови, а может быть — еще и страхом. Один из мужчин, постарше других, схватил Мишель.

— Здесь не место для девочки, — сказал он не без сочувствия. — Гарри, выведи ее! Нам ни к чему зрители, тем более дети.

— Но Конни совсем не опасна! — взмолилась Мишель. — Это была случайность…

— Это не случайность, дочка. Эта тварь — убийца, и цирк ответит по суду за то, что позволил зверю убить человека. Ну-ка, Гарри, выведи девочку и сделай так, чтобы она не сумела войти снова.

Невысокий, крепко сбитый мужчина схватил Мишель за руку и поволок в сторону кирпичного строения. Мишель отбивалась изо всех сил, но силы были слишком неравны, и через полминуты перед ней захлопнулась входная дверь. В бессильной ярости она заколотила по двери и только осознав, что руки ее в синяках и кровоточат, остановилась.

Упав на тротуар, она зарыдала, мотая головой и причитая. Никогда за всю свою жизнь она не чувствовала себя такой беспомощной. Окруженная людьми, которые ее любили и боготворили, она в любой ситуации умела заставить выслушать себя. Но сегодня у нее ничего не вышло.

Ее захлестнула ненависть ко всем мужчинам на свете, и когда чья-то рука коснулась ее плеча, она, не раздумывая, отмахнулась кулаком.

— Я тебе не сделаю ничего плохого, де… Мишель, это ты?

Мишель заморгала, смахнула слезы и увидела перед собой знакомое лицо — лицо Стива Лэски.

— А что вы здесь делаете? — воинственно спросила она.

— Хочу посмотреть — может, смогу остановить эту шайку. Один из моих людей слышал, как группа буянов сговаривалась устроить суд Линча и, не дожидаясь решения властей, прикончить старую слониху. Я звонил твоему отцу, но его не оказалось на месте, и я оставил ему телефонограмму. Мои человек сейчас старается собрать подмогу, но чувствую, что мне придется попытаться самому. По крайней мере, можно попробовать их удержать, пока не подоспеет помощь.

— А вы-то о чем беспокоитесь? Конни не ваш слон! — выпалила Мишель.

Губы Стива сжались, желваки заиграли, но когда он заговорил, голос его звучал ровно, почти безжизненно:

— Циркачи должны помогать друг другу в беде.

Мишель недоверчиво уставилась на него. Тех было так много, а он один. Она раскрыла рот, чтобы отговорить его, но страх за Конни оказался сильнее.

— Я пыталась их остановить, — всхлипнула она. — Но они меня вышвырнули как котенка. Если вы их не остановите, они… они…

— Я сделаю все, что смогу. Но ты оставайся здесь — подальше от неприятностей. Толпа в бешенстве способна на все.

— Дверь заперта, — заторопилась Мишель, — но они высадили окно. Я слышала, как они разбили стекла. Вы ведь их остановите, правда, остановите?

Стив поглядел на нее, словно хотел что— то сказать, но тут же, повернувшись, побежал к углу строения. Мишель чуть успокоилась, и снова все в ней взбунтовалось. Она не могла просто так ждать и ничего не делать. Нужно совсем спятить, чтобы оставаться на месте, когда рядом будут убивать твоего друга! Может быть, они не посмеют поднять руку на Конни, если во дворе окажутся сразу два свидетеля?

И она кинулась к углу здания, за которым только что скрылся Стив. Найти разбитое окно было делом нескольких секунд. Не думая, что она может пораниться об осколки оконного стекла, Мишель пролезла внутрь, пробежала через кабинет и длинный коридор.

Уже сквозь рев, лай и тявканье в клетках она расслышала неистовые звуки — это трубила Конни. Едва ворвавшись во двор, она увидела, что творится, и пронзительно завизжала: Конни была обложена со всех сторон пустыми ящиками, которые горели. Пламя уже лизало брюхо старой слонихи, хобот корчился от невыносимой боли, глаза закатывались, а из горла вырывался звук, поразительно похожий на детский плач…

Мишель метнулась к огню, ничего не соображая от бешенства и горя, и когда один из мужчин попытался остановить ее, толкнула его с силой, которой сама от себя не ожидала. Но в следующую минуту она словно на стенку налетела, потому что увидела Стива Лэски и поняла, почему толпа внезапно замолкла.

Стив стоял посреди горящих ящиков и, бледный как мел, целился в толпу из маленького ружья. На глазах у Мишель несколько человек медленно, но угрожающе двинулись на Лэски.

Мишель вскрикнула, и Лэски повернул голову в ее сторону. Потом губы его шевельнулись, словно он говорил «Прости!», и он повернул ружье в сторону огня.

В следующую секунду прозвучал выстрел. И Мишель увидела, как Конни рухнула на колени и упала на бок, как изогнувшийся в волнах океана большой серый кит. Прогремел еще выстрел, и Мишель стало ясно, что Конни теперь уже мертва и ничто на свете — ни ее обещания и мольбы, ни ее плач, ни ее молитвы — не смогут вернуть ей старого друга.

Жгучая боль пронзила ее. Она снова закричала во весь голос, и на этот раз из горла вырывались слова настолько страшные и некрасивые, что если бы мать ее слышала, она бы упала в обморок.

Народ молча расступился, когда Мишель метнулась к пламени. Какая-то часть ее сознания упорно отказывалась верить, что Конни мертва, ей казалось, что еще есть шанс, и она гладила кончик хобота, обводила пальцем застывший глаз, скребла под огромным, как опахало, серым ухом и верила, что чудо еще может произойти и Конни вот-вот снова встанет на ноги.

Она не заметила, что пламя подступило к ней вплотную, зато это заметил Стив Лэски. Мишель отчаянно забилась в его руках, пинаясь, царапаясь ногтями, кусаясь, но все было бесполезно: единственное, что удалось ей сделать, — это расцарапать в кровь ему лицо.

— Прости, Мишель, — сказал он, когда она обессиленно затихла. В его голосе не было злости — одно только сожаление. — Мне пришлось так поступить — я не мог позволить, чтобы она умирала в муках.

— Убийца! Убийца! Ненавижу тебя! — взвизгнула она.

Руки Стива разжались, и вот она уже в других сильных руках, руках отца. Она услышала голоса, вопли, ругательства. Это подоспела помощь — но ей уже было все равно, потому что Конни нельзя было помочь. Она всхлипнула — и зарыдала, сотрясаясь всем телом. Почему, почему Стив не подождал еще хотя бы несколько секунд?! Он убил слониху, и она никогда не забудет и не простит того, что он сделал, даже через пятьдесят, даже через сто лет!..

Грязно ругаясь и угрожая людям Лэски, самозваные судьи и палачи — несмотря на свое бахвальство, в душе подавленные — начали расходиться, предоставив Стиву и его рабочим тушить пламя.

Мишель наотрез отказалась уйти. В ноздри бил запах обгорелого мяса, и вид обуглившейся с боков туши, еще недавно бывшей ее другом, навсегда врезался ей в память…

Мишель и раньше случалось страдать, но никогда ее не переполняла такая всепожирающая, безумная ненависть. Теперь она никогда больше не улыбнется рассказу Кланки о ссоре двух циркачей, закончившейся кулачным боем. Злоба в любом своем виде безобразна и отвратительна. После всего увиденного сегодня она уже никогда не сможет жить спокойно и безмятежно. И главным виновником трагедии была даже не толпа — она не запомнила этих людей, — главным виновником был Стив Лэски.

Она затихла в руках отца, решив, что сердце ее разбито и никогда больше не удастся его склеить.

Стив перед тем, как уйти, попытался заговорить с ней. Мишель сидела на ящике, тупо уставившись на пыльные тапочки, ожидая, пока отец заберет ее домой, когда рядом присел на корточки старший из братьев Лэски.

— Прости, Мишель, — сказал он ласково. — Это было самое тяжелое из того, что мне когда-либо приходилось делать в жизни.

— Но вы же могли подождать! У вас же было ружье! Вы могли задержать их, могли заставить их потушить пламя! И если вы рассчитываете, что я вас однажды прощу — никогда! И не надейтесь!

Он неподвижно глядел в ее потемневшие от злости глаза. Волосы у него на голове были подпалены, а лицо посерело так, что каждая царапина была видна предельно отчетливо. Одна до сих пор кровоточила, но Мишель не испытывала ни малейшего сочувствия. Царапины заживут, а вот Конни, ее нежная старая подружка, не воскреснет — и убил ее этот человек.

— Я понимаю, какой это удар для тебя, — сказал Стив. — И мне остается только надеяться, что однажды ты все поймешь. Я не мог допустить, чтобы слон мучался. Этот сброд готов был броситься на меня, несмотря на ружье — а убивать людей, даже ради того, чтобы сохранить жизнь животному, я не мог. Ты чертовски мужественная и верная девочка. В тебе больше мужества и порядочности, чем во всех этих ублюдках. И я надеюсь, что со временем ты поймешь, кто тебе друг, а кто враг.

Подошел отец и подхватил Мишель на руки. На лице у него виднелась копоть, а глаза покраснели, будто он плакал. Он протянул свободную руку Стиву.

— Спасибо, Лэски. Кажется, я снова вам обязан.

Мишель недоверчиво уставилась на него. Отец благодарит человека, застрелившего ее Конни? Всхлипнув, она вырвалась из рук отца и бросилась прочь, подальше от этих жестоких и бессердечных людей, желая умереть, лишь бы не оставаться наедине со своей болью.

4

— Что случилось? — спросила Мишель, увидев, как две соседки по комнате, как только она вошла, смолкли на полуслове. — Что вы замолчали?

— Что случилось?. — пожала плечами Джоан, и в голосе ее звенело раздражение. — Да что ты! Разве может хоть что— нибудь случиться в Кейботе?

Джоан тянула гласные на манер обитателей Новой Англии, но не нарочно. Она происходила из виднейшего семейства Бостона, и несколько поколений ее предков переучилось в Кейботской школе, некогда именовавшейся Пансион миссис Кейбот для благородных юных леди.

— Вот так всегда! Спросишь как человека, а в ответ какое-то шипение, — срываясь вопреки обыкновению, бросила Мишель. Ссориться с Джоан было глупо — все-таки три года совместной жизни… и только-только ее начали здесь принимать за свою.

— Ой-ей-ей, какие мы сегодня нежные! — отозвалась Джоан.

— Мы только что говорили о танцах в пятницу по случаю дня Святого Валентина. — Лэйни, вторая соседка по комнате, пухленькая и хорошенькая девушка, была прирожденным дипломатом. — Судя по всему, от нас будут требовать стопроцентной явки, и основанием для отсутствия могут быть только перелом ноги или чума. Считается, что мы должны дать урок хороших манер всем этим приглашенным плебеям.

Поколебавшись, Лэйни спросила:

— А ты — ты идешь?

Мишель уже понесло, и, чувствуя, что Джоан с нетерпением ждет от нее отрицательного ответа, она все-таки улыбнулась и мило сообщила:

— Думаю, что да.

— Надо полагать, чтобы снова пудрить мозги подряд всем парням? — хмуро огрызнулась Джоан.

Так вот в чем дело! Мишель чуть не рассмеялась. Джоан ревнует! Знала бы ее подружка, как мало у нее оснований для таких черных мыслей.

— Я тут ни при чем! — продолжая дразнить девушку, сказала Мишель. — Я ни на кого не обращаю внимания, а потому, наверное, все и приглашают меня танцевать. Они знают, что им не придется потом отбиваться от меня.

Джоан надулась:

— А как же, извините, вышло, что ты танцевала с Алли Форестером целых три раза на последней студенческой вечеринке?

Алли Форестер? Неужели Джоан замахнулась на него? Впрочем, почему бы и нет? Джоан обожает богатых, очень богатых, сверхбогатых мужчин, а Алли определенно из этой категории. Кроме того, он такой же зануда, как и сама Джоан.

— Он танцевал с разными девчонками, — возразила Мишель. — В том числе и с вами, мисс Джоан. Он, кстати, сказал, что хотел сообщить тебе кое-что, но ты не догадалась заговорить первой.

Пока Джоан, пунцовея на глазах, обдумывала услышанное, Мишель изящно уселась на стул. Вообще-то Алли не говорил этого. Напротив, он сказал Мишель, что ее соседка по комнате на кого угодно наведет тоску. Но почему бы не помочь подруге? Джоан нельзя назвать хорошенькой, но есть в ней… благопристойность, что ли? «Совсем как в маме, — подумала Мишель, и ей стало больно. — Джоан и мама отлично бы спелись… Не то, что я…»

Джоан что-то путано объясняла — кажется, оправдывалась, но Мишель уже не слушала ее. Она подошла к зеркалу и лишний раз с удовлетворением отметила, как сильно изменилась ее внешность за эти три года учебы: большой чувственный рот, сияющая кожа, глаза… Глаза, пожалуй, чуть великоваты для худенького лица. И волосы — эта невообразимая копна некогда рыжих волос потемнела до каштанового цвета, и теперь никому и в голову бы не пришло называть ее Морковкой…

Только не было у нее уверенности в том, что ей нравится эта новая Мишель. Оказавшись в центре внимания мальчиков и мужчин, она чувствовала себя неуютно. Ее не привлекали все эти поцелуйчики и тисканье в темноте, не говоря уж о других вещах, которыми хвастались девчонки. Ей казалось, что она предназначена для чего— то иного. Три года назад один замечательно красивый и храбрый парень пообещал, что она будет его женой. А поцеловав ее, он словно взял ее сердце в залог. Правда, он не сдержал обещания и не появился в Сэнсановской частной школе, но Мишель все еще ждала его, как ни глупо это покажется со стороны.

Возможно, не стоит так выделяться и открыто пренебрегать тем, за чем гоняются ее одноклассницы? Слава Богу, она уже получила урок и знает, чем такое поведениеможет кончиться. А раз так — сегодня она пойдет на танцы и посмотрит, как поведет себя окрыленная Джоан…

Вечер проходил, как всегда, скучно. Джоан никак не решалась выяснить отношения с Алли, мальчишки, как обычно, наперебой приглашали Мишель танцевать, и она через раз соглашалась: чтобы не разозлить других девчонок, но и не заработать репутацию зазнайки и недотроги, от которой совсем недавно с величайшим трудом избавилась. Жизнь — политика, и несчастья подстерегают тебя повсюду, не только в клетке с тигром или на воздушной трапеции, как ей не раз говаривала Роза.

… С Розой она дружит по-прежнему: ведь каждое лето она ездила с отцом на гастроли. Мишель понемногу начала помогать ему в делах — не потому, что строила какие-то далеко идущие планы, а просто она видела, что папе нужен помощник. Ради этого она посещала в Кейботе все курсы, имевшие хоть какое-то, даже самое отдаленное отношение к экономике. Мама планировала через год отослать ее в престижный Лоуренсовский университет, который в свое время сама мечтала закончить, но Мишель все больше сомневалась в успехе маминого начинания. Дело в том, что цирку требовался человек, который был бы правой рукой отца, а в далеком, очень далеком будущем смог бы заменить его. Казалось бы, в чем вопрос, когда есть Дэнни? Увы, Дэнни проявлял полное равнодушие к судьбе Брадфорд-цирка.

Мишель невольно вздохнула. С Дэнни вообще творилось что-то странное. За последние два года он сменил полдесятка школ, причем в каждой из них он сперва подавал большие надежды, а кончалось все неизменно грандиозным скандалом. Иногда причиной была выпивка, иногда шашни с девчонкой, но большей частью — карточные игры. «Что делать! Неизлечимый случай картежной лихорадки», — сказал он ей, когда они встретились на Рождество. «То есть?» — не поняла его Мишель. «Это редкое заболевание, не описанное в медицинских справочниках и принципиально неизлечимое. Проявляется оно, как только идет нужная карта или, наоборот, когда ни черта не идет». И он ухмыльнулся, ничуть не смущенный, более того — весьма довольный собой.

Дэнни никогда особенно и не скрывал своего равнодушия к семейному делу, поэтому папа с дедушкой уже махнули на него рукой. И возникал вопрос: а кто же? Мишель хотелось сказать: «я», — но женщина может заниматься бизнесом, лишь отказавшись от всяких надежд иметь свою собственную семью и детей. А Мишель мечтала о счастливой любви и браке, и такое несоответствие мучило ее.

Глотая розовый пунш, которым угостил ее последний партнер, Мишель безупречно вежливо слушала его назойливую болтовню, как вдруг по спине ее побежали мурашки — словно кто-то смотрел на нее сзади. Не прекращая улыбаться и кивать, она медленно играциозно повернула голову и взгляд ее встретился с глазами стройного кудрявого молодого человека, стоявшего в дверях.

Краска залила ей лицо, потому что это был Дэвид Лэски. Мгновение спустя он уже невозмутимо входил в зал, сделав вид, будто не узнал ее.

— Эй, с тобой все в порядке? — услышала она голос своего кавалера.

— Да. Не обращай внимания.

Мишель толкнула дверь, и в ноздри ей пахнуло кислым запахом пива и жирным ароматом жарящихся прямо на раскаленных противнях котлет для гамбургеров. Она никогда прежде не бывала в таверне «Мачта» — ученицам Кейботской школы строжайше запрещалось посещать кафе и бары, где подавались алкогольные напитки, — но уж, конечно, слышала о ней. Она с испугом подумала, что в зале может сидеть кто-нибудь из их школы, но в следующее мгновение уже обо всем позабыла — за столиком в углу она увидела Дэвида, который весело махнул ей рукой. Вчера под предлогом того, что ей душно, она вышла на улицу, и через секунду перед ней возник Дэвид. Просто и мило, словно и не было трех лет разлуки, он назначил ей свидание в таверне. Она так же просто и легко согласилась, и он исчез и больше на танцах не появлялся.

Вот и сейчас он с улыбкой приподнялся, а когда Мишель хотела сесть в кресло напротив, непринужденным жестом пригласил ее сесть рядом.

Подошел официант, и Дэвид, восхитив Мишель своей раскованностью завсегдатая, заказал гамбургеры, жареное мясо и импортное пиво.

— Надеюсь, эта улыбка предназначена мне? — спросил Дэвид.

— Я просто вспомнила одну вчерашнюю шутку.

— Боже, ты разбиваешь мне сердце! — Поймав ее руку, он прижал ее к груди. — Чувствуешь, как стучит?

— Это, наверное, у тебя будильник за пазухой! — засмеялась Мишель.

Дэвид издал протяжный стон.

— Я не спал всю ночь, — сообщил он. — Все думал и думал о тебе.

— Что значит одна ночь против трех лет… — колко заметила Мишель.

— Ах да, я ведь обещал приехать в Сэн— сан… Житейские неурядицы. Пришлось какое-то время провести в Европе, изучая тонкости циркового дела. Брат почему-то решил, что мне оно будет интересно… А я… я все это время ждал встречи с тобой, вспоминал тот поцелуй…

— Судя по всему, не первый в твоей жизни…

— Но мне же было шестнадцать, а я мужчина… Итак, я вспоминал наш с тобой поцелуй и все подсчитывал, сколько тебе еще осталось до совершеннолетия. Я ведь обещал, что мы поженимся, как только ты повзрослеешь! А уж если я сказал, то не отступлю ни за что и никогда. И вот я сижу здесь, позади три года, а тебя все нет и нет…

— Я упустила автобус на десять тридцать. Прости, что задержалась, — снизошла до извинения Мишель. Она не стала объяснять, что пропустила автобус, не желая ехать в компании соседок по комнате, от которых так просто не отвяжешься.

— Конечно, прощаю. Как я могу тебя не простить? Просто мне начало казаться, что ты вообще не придешь, и я подумал, что, может быть, у тебя уже есть парень и я все только порчу…

Он снова поймал ее за руку, и у Мишель слегка закружилась голова… Такой легкий, такой искренний в своем огорчении… Такой красивый…

— Нет, портить совершенно нечего, — отозвалась она.

— Боже, ты живешь в окружении слепых идиотов, — моментально развеселился Дэвид и отодвинулся чуть назад, чтобы официант мог поставить на стол тарелки.

Мишель обнаружила, что несмотря на любовное головокружение, аппетит у нее зверский. Смеясь над шутками и комплиментами собеседника, она церемонно ела гамбургеры и мясо, как вдруг Дэвид переменился в лице, локтем отодвинул от себя нетронутую тарелку и хрипло сказал:

— Уйдем отсюда.

— Да, но… куда?

— У меня есть приятель. Он снимает в центре квартиру. Можем немного посидеть там, поговорить обо всем, и никто не помешает…

При всей своей чистоте и неискушенности Мишель прекрасно поняла, что он ей предлагает. Воспитание, привычные представления о девичьей чести требовали возмутиться, раз и навсегда прекратить отношения с человеком, способным на такие беспардонные предложения, но ей хотелось совершенно другого: уйти с ним, остаться с ним наедине… и даже отдаться ему, если он осмелится, но так, чтобы он не принял ее за дешевую девицу, готовую броситься на шею первому встречному.

— Извини, — он произнес это так сокрушенно, что Мишель чуть не бросилась утешать его. — Конечно, я не должен торопить тебя. Прости меня, ладно?

Мишель, онемев, уставилась на него. Странно: вместо облегчения она испытывала разочарование.

— Не понимаю, за что ты просишь прощения? — спросила она, стараясь быть небрежной. — Не можем же мы просидеть здесь весь день. А слоняться по улицам — не та погода. Слишком уж холодно.

— Ты уверена? — приподнял он брови.

— Более чем.

— Мы просто потреплемся, ведь мы даже толком не знаем друг друга. Нужно наверстывать упущенное за все три года.

Так же мило и непринужденно болтая — Мишель обнаружила свое удивительное сходство во вкусах и привычках с Дэвидом, — они проехали на такси через весь Купервилль и остановились у обшарпанного многоквартирного дома.

Гостиная была обставлена полированной мебелью в псевдошведском стиле, но потертый диван оказался на редкость уютным, в камине горел огонь, и звуки февральского ветра, сотрясающего оконные стекла, придавали всей комнате необыкновенный уют. Дрова в камине при ближайшем рассмотрении оказались имитацией, но Мишель казалось, что она слышит их треск. Дэвид приготовил ей кофе и достал из маленького холодильника кофейный кекс.

— Я бы предложил выпить, — лениво бросил Дэвид, — но не уверен, считаешь ли ты это в порядке вещей.

— Я иногда пила херес с моей цирковой приятельницей Розой…

— О, слышал о такой! Известная предсказательница судьбы. Знаю, знаю.

— А вот мама даже слышать не желает об алкоголе, прямо паранойя какая-то! Может быть, именно поэтому мой брат так и пристрастился к выпивке.

— Брат?

— Дэнни. Он старше меня на три года.

— Ах да, красильщик слонов!

— Да, это один из эпизодов давней войны между нашими двумя цирками. Я все детство слышала истории о происках этих подлецов Лэски, а ты, наверное, наслушался того же о нас.

— Значит, мы — как Ромео и Джульетта?

— Не знаю…

— Когда мы встретились, тебе, как и ей, было четырнадцать, — Дэвид засмеялся, увидев, что Мишель залилась краской. — Наши семейства погрязли в родовой вражде, но я, как Ромео, намерен, невзирая ни на что, добиваться твоей любви.

Он наклонился к ней и ласково взял ее руку в свои ладони.

— Ты такая красивая, Мишель!

Комплимент прозвучал легко и изящно, как будто произносился не впервые, и все равно Мишель было необыкновенно приятно.

— И вовсе я не красивая, Дэвид. Я бывшая рыжая девчонка с бледной кожей, не поддающейся никакому загару. И не надо меня обманывать — я вполне довольна собой и не нуждаюсь в комплиментах.

— Глупая, глупая Мишель! Неужели ты не видишь, как сводят меня с ума твои губы и как мне хочется запустить пальцы в твои чудесные каштановые волосы?

И он поцеловал ее, медленно и осторожно, и тронутая его деликатностью Мишель прижалась к нему. Поцелуй стал настойчивее, и горячая волна захлестнула ее изнутри. Через какое-то время она обнаружила, что прильнула к нему, позволив его языку раздвинуть ее губы. Нет, это не было грубым вторжением — это была ласковая требовательность, и когда он дотронулся до ее подбородка кончиками пальцев, она откинула голову назад, чтобы ему было удобнее.

Уступая ему, она легла на тахту, и когда он прижался, свидетельство того, что он возбужден, было налицо. Мишель понимала, что должна его остановить, но… но она не могла.

Рука Дэвида была уже у нее под блузкой, забралась под лифчик, а затем с неслыханной смелостью — в переплетение каштановых волос между бедер.

— Боже, — простонал он, отрывая губы от ее сосков, — я не могу остановиться. Ты меня с ума сводишь!

И хотя пальцы и губы Дэвида выдавали его искушенность, при которой трудно потерять голову, слова его возбуждали ее еще больше. А потом он внезапно отпрянул.

— Я не думал заходить так далеко… — тяжело дыша, сказал он. — Прости меня.

Мишель с отчаянием вгляделась в его глаза. Как можно дарить такое наслаждение и при этом извиняться? И не только извиняться, но и бросать ее на полпути?

— Ты ведь этого не хочешь… — жарко и путано бормотал он. — Я и в самом деле думал только поболтать, а тут взял и потерял голову. Видит Бог, я ничего такого делать не собирался, Мишель.

Вид у него был такой расстроенный, что Мишель вместо ответа приподнялась и обняла его. Она слышала, какое это страдание для мужчины — зайти так далеко и не кончить.

И вот он уже раздевал ее, покрывая все тело лихорадочными поцелуями, а потом разделся сам. В цирке Мишель привыкла к мужской наготе, но сейчас при виде этого чудесного тела у нее захватило дух. Через несколько минут, доведя ее до исступления, он сам издал неясный крик, а она почувствовала, как изнутри ее наполняет пульсирующее, изливающееся фонтаном тепло. «Господи, — бормотал Дэвид, упав на нее. — Ты — это что-то невероятное, Морковка!»

Мишель ничего не ответила и лишь в порыве любви стиснула его — руками и бедрами, не желая выпускать Дэвида из своего тела. И только затем ей пришло в голову, что она совершила по-своему непоправимый шаг.

Слезы потекли у нее по щекам, и Дэвид слизнул их.

— Соленые, — сообщил он. — Слушай, неужели я сделал тебе больно?

— Нет-нет, что ты! Мне, наоборот, непонятно: я думала, это должно быть больно. Ведь я…

— Да, понимаю. Ты и в самом деле ждала меня все три года. Но так тоже бывает, особенно если девочка много ездит верхом.

— Я с трех лет не вылезаю из седла.

— Ах да! Мы ведь с тобой люди из цирка. Но я старался, чтобы тебе было приятно…

— Это было так замечательно!

— И для меня тоже. И ты знаешь, когда три года назад я встретил тебя, я сразу понял, что именно так все и будет. Ты ведь тоже в это верила?

— Да.

— А тебе жалко, что ты отдала мне свою невинность? — мягко спросил Дэвид, и Мишель была благодарна ему за то, что он не назвал это «вишенкой» или «цветочком», придавая их любви оттенок площадной вульгарности.

— Немного жаль. Но когда я подумаю, что отдала ее тебе, мне становится радостно.

— Как ты жила эти три года без меня?

— Плохо. Я ни с кем не дружила, не бегала за мальчиками, не поддерживала их глупых разговоров, и меня здесь невзлюбили и даже начали травить.

— Бедная! И все это потому, что ты ждала меня.

— Но я многому научилась, и прежде всего — не показывать своих истинных чувств, так что теперь меня, кажется, приняли.

Дэвид накинул на себя и Мишель теплое шерстяное одеяло.

— Любовь любовью, а простудиться и заболеть нам ни к чему, даже если мы Ромео и Джульетта. Кстати, насчет Шекспира. Остаток зимы и весна в нашем распоряжении, и мы сумеем воспользоваться этим, правда ведь?

— Конечно.

— А затем тебе еще год учиться до выпуска и совершеннолетия. А там… там ты увидишь, как я умею держать свои обещания. Пока же…

— Пока же… — эхом повторила она, и они, посмотрев друг другу в глаза, рассмеялись и порывисто обнялись, сжигаемые все тем же вечным огнем.

5

С некоторых пор Мара стала позволять себе маленькое удовольствие — поспать между окончанием дневного представления и началом вечернего, когда поток посетителей заметно спадал. Чаще всего она даже не утруждала себя переходом к своему фургону, а просто устраивалась на раскладушке в заднем отделении палатки, чтобы соснуть часок-другой.

Кланки использовала это время для того, чтобы навестить приятельниц и узнать последние новости. В эти дни, однако, не было иных разговоров, кроме как о финансовых проблемах. А в том, что впереди их ждут большие трудности, Мара не сомневалась. Цирк исправно платил проценты по кредитам и пользовался хорошей репутацией, но прибыль неуклонно сокращалась, приходилось все туже затягивать пояса и все меньше денег оставалось на обновление оборудования, гардероба, да и зарплата росла гораздо медленнее, чем цены.

Самое печальное заключалось в том, что несмотря на репутацию одного из самых респектабельных цирков страны, Брадфорд-цирк как бы застрял в межвременье. И один из главных виновников такого положения дел сидел сейчас за столом Мары, попивал из стакана знаменитое «тигровое молоко» Кланки и не давал гадалке поспать лишний часок.

Мара взирала на мистера Сэма со смешанным чувством нежности и возмущения. Как раз недавно Майкл признался ей, что готов уже сбежать в другой цирк, потому что отец все время ставит ему палки в колеса и не дает довести до конца ни одного из проектов обновления цирка, а хуже половинчатости нет ничего на свете.

Мистер Сэм вот уже полчаса не переставая о чем-то бубнил. Мара не слушала, понимая, что ее присутствие — дело десятое, старику просто нужно выговориться, повспоминать свое славное прошлое:

— … и когда война уже заканчивалась, откуда ни возьмись на голову свалилась «испанка». Столько народу из труппы отдало концы, что пришлось прекратить наши гастроли. Правительство запретило многолюдные сборища, и податься намбыло совершенно некуда. Мы оказались тогда в Медфорде, прямо там разбили на главной арене полевой госпиталь, разделив койки с больными простынями, развешанными на веревках. Брали и городских, потому что больницы были переполнены. Часть наших женщин подалась в медсестры, и один из местных докторов на пару с доком Смитерсом, нашим тогдашним ветераном цирка, выбились из сил, но сделали все, что могли. А потом, не поверишь, поползли слухи, что это мы завезли в город «испанку», и были большие разборки с местными…

Мара украдкой зевнула. Она слушала эту байку, наверное, в сотый раз. Что ж, старикам свойственно без конца пережевывать прошлое… Кстати, а сколько же лет мистеру Сэму? С его костлявостью, все еще густой шевелюрой — интересно, облысеет ли Майкл в его годы? — он мог ввести в заблуждение кого угодно.

Вздохнув, Мара прервала монолог старика:

— А сколько тебе лет тогда было, Сэм?

Мистер Сэм заморгал, сбитый с толку.

— Ну, наверное… если я родился в девяностом… мне было лет двадцать пять. Если бы не нога, я бы тоже славно повоевал! Но в детстве сунул свою задницу под копыта першерона^[1] и получил перелом. Я пришел, чтобы записаться добровольцем, а меня завернули… Это был самый печальный день в моей жизни: мы тогда понимали, зачем и для чего воюем, не то что сейчас с этим Вьетнамом! Полно наших людей побывало на первой мировой. Джесс Олсон вернулся без ноги — отняли по самое колено, — мистер Сэм сделал красноречивый жест, — а некоторые, Джек Тафф, например, и еще один — не помню, как его звали… он еще делал двойное сальто-мор— тале в воздухе — эти так и не вернулись.

Мара внимательно рассматривала его, обдумывая одну идею.

— Так ты был всего на пятнадцать лет старше меня, когда я попала в твой цирк? Забавно… Я думала тогда, что тебе самое меньшее лет сорок.

Мистер Сэм улыбнулся, словно услышал комплимент.

— Мне всегда давали больше моих лет. И это оказалось очень кстати, когда я остался при цирке после смерти моего старика. Хотя я, слава Богу, был вполне готов к тому, чтобы заправлять лавочкой.

— И Майкл у тебя созрел удивительно рано, — лукаво заметила Мара.

— Угу, наверное, так… — На этот раз в голосе Сэма не чувствовалось особого воодушевления. — Мы по-разному смотрим на одни и те же вещи, но я не мешаю ему и не вмешиваюсь в его дела.

— Ой ли, Сэм! — покачала головой Мара.

Старик возмутился:

— Да, черт возьми, я ему не мешаю! То, что я не расстаюсь с цирком, ничего не значит: цирк — это моя жизнь; но я никогда не забываю, что мое дело — сторона. Я даю ему советы, но он вовсе не обязан им следовать.

— И конечно, ты никогда не напоминаешь ему, кто из вас фактически является хозяином?

— Ну, я ведь все-таки имею право настоять на своем, если мне не по душе какая-нибудь его сумасбродная идея? Разве можно вынести, например, когда оркестр начинает играть эту кошачью музыку, которую и музыкой-то назвать нельзя? Народу по душе старые песни, со смыслом и содержанием…

— Но время-то идет вперед, Сэм! Ведь ты и сам раньше вводил всякие новшества.

— А то как же! Но это — совсем другое дело. Мой старик погряз в прошлом, и если бы я не пошел на перемены, мы бы уже давно отдали… — мистер Сэм замолк на полуслове и уставился на Мару свирепым взглядом. — Ладно, черт возьми, твоя взяла! Ты всегда умела всех обвести вокруг пальца. Думаешь, я забыл, как ты уговорила меня продать тебе наши «зимние квартиры» во Флориде?

— Да ты меня ободрал как липку! И потом, разве у тебя хоть раз был повод пожаловаться? Что плохого в том, чтобы из года в год иметь бесплатную зимнюю стоянку?

Старик насупился, но не нашел что возразить. Действительно, деньги, которые он платил, практически целиком шли на покрытие налогов и выплату страховки, а кроме того, Мара не раз и не два отказывалась от выгодных предложений по покупке участка — предложений, которые сулили ей богатство. Впрочем, она и так была богата, хотя никто, включая Кланки, не знал о ее вложениях в недвижимость, в акции и облигации.

— Я вчера получила письмо от Мишель, — заговорила Мара, нарочно сменив тему разговора. — С трудом верится, что она всего лишь школьница, правда ведь?

— Трудно поверить, что наша внучка учится в этом пансионе для снобов, вместо того чтобы по-человечески жить вместе с семьей, — проворчал Сэм. — Забавно, что она до такой степени похожа на тебя! Один к одному твой характер. А вот парень уж очень напоминает… — Он осекся.

— Дэнни напоминает тебе Джейма, хотя цвет волос у него от Майкла — ты это хочешь сказать? Не бойся, меня это уже не ранит, как раньше. Да, у него те же обаяние и способность легко сходиться с людьми, что и у Джейма… Единственная разница — Джейм никогда не был картежником.

Мистер Сэм ощетинился, как всегда делал при малейшем выпаде в адрес внука.

— Ничего, парень перебесится — и все будет нормально. Это же не внук, а чистое золото! — Хмыкнув, он почесал в затылке и, понизив голос, сказал: — Ты знаешь, что у меня было двое сыновей?

— Двое? Представь себе, даже не слышала об этом.

— Майкл — младший. А тому исполнилось семь, когда он подцепил менингит и… — Мистер Сэм пожевал губами, а затем качнул головой: — И меня, и Белль смерть Сэмми-младшего просто вышибла из седла… Такой чудный мальчишка был! Как тень ходил за мной, а потом… его не стало.

На белесые глаза старика набежали слезы.

— Надо же! А я ничего не знала… — ласково проговорила Мара.

— Видишь ли, мне и сейчас нелегко об этом говорить. Словно весь мир закачался под ногами, когда он умер. Вначале я никак не мог в это поверить, потребовалось много времени, чтобы понять, что его нет…

— И тогда твоим утешением в жизни стал Майкл?

— Майкл? — Сэм поморгал. — Ну да, конечно. Белль как раз донашивала его, когда Сэмми заболел и умер. Наверное, его рождение как-то помогло.

«Помогло, да не очень, — полумала Мара. — Майкл так и не смог заменить тебе первенца, зато сейчас это удалось Дэнни».

Мара вздохнула, вспомнив про свое собственное сумасбродство, лишившее ее дочери. Она очень редко видела Викки, но зная, что жизнь дочери устроена, всю свою любовь перенесла на внучку. И сейчас будущее внучки внушало ей большую тревогу. Мара с самого начала не одобряла идею с Кейботской школой, хотя ни с кем даже словом об этом не обмолвилась, а сейчас у нее в кармане лежало письмо Мишель, перепугавшее ее до смерти — потому, что она узнала в ней саму себя. И теперь она не представляла, что ей делать.

Снимая квартиру в Куперсвилле, Дэвид тем самым как бы хотел натянуть нос не только Сэнсановской частной школе с ее суровыми нравами, но и брату. Разумеется, им двигал не только дух противоречия — за прошедший год он прекрасно развлекался здесь с парой-другой девчонок. Правда, все это было до того, как он снова встретил Мишель.

Вслух он любил поворчать перед Мишель по поводу того, что ощущает себя стариком в своем выпускном классе, но про себя он наслаждался преимуществами своего положения. Слухи о его сексуальных подвигах, распространявшиеся в школе, были сильно преувеличенными, но он их не опровергал. В принципе он и в самом деле стал знатоком по части соблазнения, в то время как большинство парней его возраста если и занимаются сексом, то неизменно держат разворот «Плейбоя» в руках. А ведь если вспомнить, как он добился такого успеха у женщин, то невольно признаешь мудрость народной поговорки: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

Слово «несчастье» он про себя произносил с большой буквы, хотя формально случившееся не укладывалось в рамки преступления в чисто уголовном смысле. Если на то пошло, ему еще не было восемнадцати, когда он и Шейла впервые переспали, и это была в такой же степени ее инициатива, как и его. В то лето куда бы он ни пошел, везде он натыкался на Шейлу: та кокетничала, рисовалась, дразнила и мучила его, вихляя пышными бедрами и надувая полные губки. Ну разве мог он спокойно пройти мимо — он, сексуально озабоченный подросток семнадцати лет?

Вначале, правда, он ее сторонился, потому что Шейла была из семьи Мартизанов, а эти потомственные циркачи и закоренелые англикане не любили, когда с их дочками шутки шутили. Старик Мартизан имел репутацию громилы, а у его сыновей кулаки были по пуду каждый. Но когда во время ночного переезда Шейла прокралась в его купе, он буквально на несколько минут потерял голову и до сих пор с удовольствием вспоминает эти минуты. Он держал ее за застенчивую дурочку, а она научила его таким премудростям секса, о которых он даже не подозревал.

А попутно она от него забеременела. По крайней мере, так следовало из ее слов.

Все кончилось колоссальным скандалом, потому что жениться на ней, как она того требовала, он никак не мог, а не жениться тоже не мог, потому что существовали старик Мартизан и его сыновья, которые за любое оскорбление чести своей семьи взыскивали по самому большому счету.

Тогда он пришел с повинной к Стиву, и этот самодовольный мерзавец устроил ему жуткую выволочку. Правда, он нашел-таки выход: отправил Дэвида в далекую Европу — якобы изучать тонкости циркового дела под руководством одного из своих друзей, а когда страсти улеглись, вернул обратно и направил в школу — для завершения образования. Но при этом пообещал, что если Дэвид хоть чуть-чуть отступит от предъявляемых к нему требований, тогда… Одним словом — скотина, а не брат!

Удивительно, но Дэвид сумел из своей ссылки в Европу извлечь максимум удовольствия. Работая как проклятый, вкалывая на самых грязных работах, он исхитрился получить впечатления другого рода, и самое главное из них — женщины. Боже, европейские женщины — это было что-то особенное! Высокие светловолосые шведки, миниатюрные смуглые итальянки и немки — о, эти немки, такие скучные во время флирта и такие изобретательные в постели!

При этом у него не было ни минуты свободного времени. Ханс Шмидт, директор цирка, следил за каждым его шагом, можно сказать, глаз с него не спускал, и Дэвид подозревал, что и здесь не обошлось без брата. Дэвид свое все-таки урвал, но самое главное, он сделал для себя четкий и определенный вывод: семейное дело интересует его лишь постольку, поскольку он будет получать свою долю прибыли, а она ему просто необходима для развлечений и личной жизни.

Когда Стив наконец сообщил, что Дэвид может возвращаться домой и заканчивать обучение в Сэнсане, Дэвид не стал спорить. В любом случае учиться лучше, чем убирать навоз или разбрасывать опилки по арене. Страсти к этому времени поутихли: Шейла, сучка, призналась в итоге, что не знает точно, кто отец ее ребенка, и что она просто уцепилась за выгодного жениха. Угроза физической расправы миновала, и теперь оставалось еще год попотеть в школе, дожидаясь, пока стукнет двадцать один. А там… там, если все будет нормально, он сможет смело плюнуть любимому братцу в глаза и забыть цирк и все с ним связанное как кошмарный сон.

Единственным непредвиденным обстоятельством оказалась Мишель…

Дэвид облокотился о подоконник и поглядел вниз на грязную, всю в выбоинах мостовую. Мишель! Господи, он и не заметил, как она вошла ему в сердце. Он и представить себе не мог, что способен до такой степени влюбиться в девчонку! Те, другие — все эти Шейлы, Марии и Греты — приходили и уходили, не оставляя ничего, кроме приятных воспоминаний.

И вот как удар грома среди ясного неба — Мишель, ни на кого не похожая, вся — огонь и благородство и вся до последней клеточки преданная ему. Он не уставал заниматься с ней любовью, он вообще не уставал от нее, если уж на то пошло. Стоило ему не увидеть ее хоть какое-то время — и он не находил себе места, сходил с ума при одной мысли о том, что с ней могло что-то случиться и он никогда больше не увидит ее…

Как бы рассмеялся Стив, скажи ему кто-нибудь, что его младший брат, которого оноднажды назвал «юным кобельеро с замашками мартовского кота», по уши втюрился в школьницу-малолетку? Ирония судьбы, не иначе.

И что, если Мишель, смущающая его своей беспредельной искренностью и чистотой, однажды узнает, в чем истинная причина его трехгодичной ссылки в Европу? Она верит каждому его слову — каково же ей будет узнать, что он лжет напропалую?

Предстояло принять несколько очень важных решений, ведь через несколько недель он заканчивает колледж. Стив составил ему расписание: летом — работа в цирке, осенью — поступление в Принстон. Между тем Мишель оставались еще год учебы в Кейботе и еще год до совершеннолетия, а значит, возможности для скорого брака не существовало.

Надо было что-нибудь придумать: не то чтобы его тянуло поскорей на ней жениться, но потерять сейчас Мишель он боялся еще больше.

За спиной зазвенел телефон. Резко обернувшись, Дэвид посмотрел на аппарат и нахмурился. Во всем мире его телефон знал один-единственный человек — Мишель, но она сегодня уехала за город с какой-то школьной экскурсией. Собственно, специально для нее он и установил здесь телефон, чтобы она могла связаться с ним и сообщить, что сегодня или завтра она опять свободна.

Телефон не умолкал, и Дэвид, решившись, поднял трубку.

— Что-нибудь случилось, Мишель? — замирая, спросил он.

На том конце провода какое-то время молчали.

— Привет, Дэвид, — услышал он наконец голос брата.

Дэвид скривился, но тут же изобразил, что обрадовался:

— Вот так сюрприз, братец! Откуда у тебя мой номер?

— Неважно. Какого черта ты позволяешь себе снимать квартиру? Ты что, забыл об уставе Сэнсана?

— Э-э, квартира, понимаешь ли… ее снимает мой приятель…

— Только не надо врать! Ты за нее платишь. И ты на пороге очень и очень больших неприятностей — куда больше тех, от которых я тебя уже однажды избавил. Чуешь, куда ветер дует?

Дэвид все понял, но гнев на время лишил его предусмотрительности.

— Слушай, Стив, мне уже двадцать, и я вполне смогу прожить без твоих советов.

— Ты, дерьмо собачье!! Почему ты не скажешь, что снял квартиру, чтобы водить туда Мишель Брадфорд?! А ведь ей… Тебе напомнить, сколько ей лет?! Шестнадцать!

— Семнадцать, — поправил он мрачно. Выходит, Стив в курсе на счет Мишель?

— Я знал, что ты ничтожество, но опуститься до того, чтобы совращать несовершеннолетнюю — это уже…!

— А что ты о ней знаешь? Ты ее всего один раз за всю свою жизнь видел…

— Два, к твоему сведению! И этого было достаточно, чтобы понять: девчонка слишком хороша для тебя. Идиот! Мы тут делаем шаги навстречу друг другу, думаем, как нам покончить со старинной враждой, и вот подарочек Майклу Брадфорду: Лэски-младший спит с его семнадцатилетней дочкой!

— А откуда он узнает?

— Я-то узнал.

— Ты — это ты… хотя кое на какие размышления это, конечно, наводит. Мишель, уверен, держит язык за зубами, я, естественно, тоже.

— Это не имеет значения. Значение имеет другое: либо ты завязываешь с девчонкой, причем немедленно, либо можешь навсегда забыть о своей доле наследства, поскольку опекун — я, и в моей власти лишить тебя всяких прав на отцовский бизнес. Все ясно?

Злоба захлестнула Дэвида, но на этот раз он сумел держать себя в руках.

— Ты все видишь в кривом зеркале, — успокаивающе сказал он. — У меня самые серьезные намерения в отношении Мишель. Я собираюсь жениться на ней.

— А на какие шиши ты планируешь ее содержать?

— Ну, начну работать. И тебе от этого прямая выгода. Не ты ли мечтал о слиянии двух цирков? А так все получится по-семейному… глядишь, удастся уломать даже этого старого хрыча Брадфорда.

— Вот и меня купил, да? Нет, братец. Я не дам тебе загубить жизнь этой девочки. Она в тебя влюблена без памяти, но с этим покончено. Твоя задача — решительно и бесповоротно порвать с ней.

— А что это ты так озабочен судьбой Мишель? Если бы все это не было совершенной ерундой, я бы предположил… А-а, вот он, ответ на вопрос! Мистер Стив Лэски умирает от страсти к семнадцатилетней школьнице!

— Ты подонок, Дэвид, и о других только по себе судишь. Чем я по-настоящему озабочен, так это судьбой цирка. Я не позволю, чтобы по вине моего брата-сопляка старая вражда разгорелась с новой силой. Майкл Брадфорд ничего не должен знать о том, что ты заморочил голову его дочери. Повторяю, либо ты немедленно рвешь с ней, либо…

— Черта с два! Я люблю Мишель, и это не мимолетная интрижка, не роман на одну ночь. Мы поженимся, и я, пожалуй, не стану ждать, пока ей исполнится восемнадцать. Что скажешь на это?

— Только то, что плакали твои денежки. Я опекун, за мной последнее слово. Даю тебе три дня на размышления. Пораскинь мозгами на досуге, каким трудом ты будешь зарабатывать себе на жизнь — тем более, что ты привык жить на широкую ногу.

— Катись к черту!!! — заорал Дэвид, но услышал в трубке лишь короткие гудки. В отчаянии бросив трубку на рычаг, он упал на кровать, в бешенстве колотя по подушке. Он еще покажет этому ублюдку, кто такой Дэвид Лэски!! Он посадит этого мистера Само-Совершенство туда, где ему положено быть, — в самое дерьмо!!!

6

Два с половиной года пребывания в Кейботе Мишель томилась, с нетерпением ожидая, когда же наконец она закончит школу и сможет присоединиться к цирку, потому что только в цирке ощущала себя своей. После того как она и Дэвид стали любовниками, все переменилось. Дни и недели между февралем и июнем были временем волшебства: краски словно бы стали ярче, восприятие — острее, и вся она была переполнена причудливой смесью радости и сладостной меланхолии.

Перепады настроения казались поразительными. Она без конца хохотала и смеялась, при каждом удобном случае плакала. Ее трогали, например, такие вещи, как одинокая старушка, сидящая с котенком на руках на скамейке в парке… восхищал вид играющих детей. Душа ее пела день и ночь, в ушах то и дело начинала звучать музыка, и если Мишель случалось выбраться с Дэвидом на какой-нибудь рок-концерт, ей стоило величайшего труда заставить себя не начать танцевать в проходе, как какая-нибудь малолетняя фанатка…

Она была несказанно, прямо-таки безумно счастлива. Отчасти от того, что занималась любовью с Дэвидом. Умом она понимала, что принадлежит к тем немногим женщинам, которые возбуждаются почти так же быстро, как и мужчины, а потому могла находить сексуальное удовлетворение с любым интересным ей мужчиной, но не такое, как с Дэвидом — в этом она была почти уверена. Другие девчонки в минуты искренности признавались, что терпят, а то и вовсе избегают интимных отношений с мужчиной. Но она обожала момент близости — вероятно, не меньше, чем сам Дэвид, и это придавало их связи совершенно особый оттенок полной раскованности, дополняемый тем, что ее избранник, которому она отныне принадлежала, происходил из той же среды и говорил на одном с ней языке.

Она не позволяла никаким нехорошим мыслям замутнять свое счастье. Она отмахивалась от того, что Дэвид беспечно сорит деньгами, что иногда даже занимает у нее (после того, как он со стыдом признался, что у него не осталось денег, чтобы сводить ее на концерт или заплатить за бензин для машины). А что до его манеры забывать вернуть деньги, взятые в долг, — что ж, ему и без того предстояло решить целую кучу проблем.

Вот уж кто заслуживал всяческого осуждения, так это его старший брат, выделявший Дэвиду поистине нищенское содержание. Удивительно, как это Дэвид сумел обзавестись такой дорогой машиной? По его словам, он сэкономил кое-что во время работы в Европе…

Они без конца строили планы. Когда Дэвид закончит школу, он должен будет отправиться в цирк к брату, произвести на него впечатление своей зрелостью и чувством ответственности, а затем, когда Стив переведет на имя Дэвида его часть капитала, можно будет публично объявить об их свадьбе — и гори синим пламенем оба их почтенных семейства. Рано или поздно ее родители и его брат признают реальность и найдут общий язык — так всегда бывает в конкурирующих семьях.

Мишель старалась не думать об июне, который приближался с бешеной скоростью, потому что он означал разлуку с Дэвидом на целое лето. С другой стороны, ей иногда хотелось, чтобы время прошло как можно быстрее — ведь это означало, что день, когда они навсегда будут вместе, становится все ближе…

Навсегда. Господи, какое волшебное, чарующее слово!..

Ночь перед церемонией выпуска в Сэнсане они провели в объятиях друг друга. Он, казалось, никак не мог насытиться ею. Мишель пришлось для такого случая заручиться поддержкой Лэйни — Джоан, к счастью, уже уехала домой, — и Лэйни пришла в восторг от этой затеи — целую ночь изображать, что подруга на месте. Никогда еще ласки Дэвида не были такими сладостными, такими лихорадочно-порывистыми, и Мишель была тронута — она понимала, что это прощание, ведь они расстаются на целое лето.

Когда рано утром Дэвид сел в машину, чтобы отвезти Мишель, он долго-долго целовал ее с таким потерянным и жалким видом, что Мишель не смогла сдержать слез. А когда у студенческого общежития она выскользнула из его автомобиля, он какое-то время сидел неподвижный и сгорбленный, а затем дал газу и в несколько секунд скрылся за поворотом.

Добравшись до комнаты, Мишель почувствовала себя совершенно изможденной и разбитой и не раздеваясь упала на кровать. Она собиралась подремать несколько минут, а затем раздеться, но едва голова коснулась подушки, сон сразил ее.

Разбудила ее Лэйни.

— Эй, соня, поднимайся! Если сейчас кто-нибудь войдет и увидит эту смятую постель, скандала не миновать… — Глаза девушки так и горели любопытством. — Ну, как все прошло? Все, как ты думала?

Мишель с трудом сдержала улыбку. Лэйни искренне полагала, что это ее первое свидание с Дэвидом. Что бы подумала ее соседка, узнай она, что они с Дэвидом занимаются сексом… нет, Мишель терпеть не могла этого выражения!., что она и Дэвид вот уже несколько месяцев любовники?

— Ты пила эти самые таблетки, а? — заинтересованно спросила Лэйни.

И вновь Мишель едва не рассмеялась. Она сидела на таблетках аж с самого февраля.

— Разумеется, — ответила она. — А еще Дэвид сказочный любовник!

— Я за тебя рада, — сказала Лэйни со вздохом. — Если бы не он, ты бы, возможно, и не вспомнила, что мы с тобой давние подруги. Так что и за это ему спасибо.

Мишель с искренней нежностью и легким чувством вины посмотрела на Лэйни.

Поглощенная своими отношениями с Дэвидом, она забыла, что у нее есть преданная и верная подруга, способная простить ей даже открытое пренебрежение в течение этих месяцев. Так, может быть, это ее, Мишель, вина, что у нее первые два года не было подруг, это она сама отталкивала от себя тех девочек, которые с открытой душой шли ей навстречу?..

— Ты пойдешь к нему на церемонию выпуска? — спросила Лэйни.

— Нет. Брат по телефону велел ему завтра же приехать в Ньюарк и начать работу в цирке, так что на дневной церемонии вручения дипломов его не будет.

По правде сказать, Мишель саму озадачила непонятная торопливость и непреклонность Стива — даже для человека, способного без колебаний разрушать чужие планы, такое поведение казалось необъяснимым.

— Ну и ладно, больше времени будет на сборы, — отозвалась Лэйни. — Ко вторнику общежитие наверняка уже закроют. Половина комнат уже пуста.

Голос Лэйни был таким печальным, что Мишель невольно отвлеклась от своих проблем. Все правильно, родители Лэйни давно умерли, и школа заменила ей дом. Поразительно, но за все это время Мишель даже не поинтересовалась, куда на лето ездит ее подруга.

— И куда ты поедешь? — спросила она.

— Ну, тут останусь, как всегда. Полагаю, месяц придется поработать консультантом в универмаге, а потом на две недели поеду в имение моего опекуна и его новой жены. Он меня впервые пригласил к себе, и то лишь после женитьбы. Наверное, он считал, что присутствие школьницы в доме холостяка породит ненужные разговоры.

— А как насчет того, чтобы провести лето, разъезжая с цирком? — порывисто спросила Мишель.

— Ты хочешь сказать…? — видуЛэйни был несколько испуганный.

— Ты бы жила со мной и папой в отдельном вагоне — свое купе, полно места. Если тебе нужно подзаработать, наверняка найдется работа и для тебя. Так как? Тебе очень понравится мой папа. Он действительно классный! И Дэнни, брат, тебе очень понравится — только смотри, не влюбись в него по глупости, потому что на таких, как он, полагаться никогда нельзя…

Лэйни, вскочив с постели, сжала подругу в объятиях.

— Согласна, согласна! Я всегда думала, что ты счастливейшая девочка на свете, ведь твой дедушка — владелец самого что ни на есть настоящего цирка!

— Ты так думала? — свела брови Мишель. — Странно, мне до сих пор казалось, что на цирк и циркачей в Кейботе смотрят с презрением… Собственно, поэтому я никогда и не рассказывала о цирке.

— Дурочка, всем это кажется чертовски романтичным! Девчонки от зависти сгорают, что ты можешь бывать в таком экзотическом месте. Если кто-то что-то и говорит, то, можешь поверить, — только от зависти.

— А я стыдилась и, как улитка, забиралась в раковину, — призналась Мишель. — Я вообще не понимаю, как смогла вынести первый год учебы здесь. Впрочем, я боялась выйти из себя — ведь я такая необузданная!..

— Ты? — усмехнулась Лэйни. — Да ты просто душечка!

В дверь постучали, и на пороге появилась староста этажа.

— Срочное письмо, и не кому-нибудь, а тебе, Мишель.

Мишель схватила письмо и, сразу же узнав почерк Дэвида, кинулась на кровать, чтобы прочесть. Ее первое любовное письмо! И как только Дэвид догадался, что она сегодня будет чувствовать себя одиноко!

Она распечатала конверт, улыбаясь в предвкушении заочного разговора со своим возлюбленным, и все еще улыбалась, читая первые строчки. Потом на лице ее появилось недоумение.

А затем весь мир рухнул как карточный домик, построенный из гадальных карт Розы.

«Моя милая Морковка! — писал Дэвид. — Я знаю, что с моей стороны гадко было не сказать тебе всего этого при личной встрече, но я так хотел провести с тобой хотя бы еще одну ночь, прежде чем ты узнаешь о решении Стива.

Он откуда-то пронюхал про нас с тобой и буквально с цепи сорвался, не желает слушать никаких доводов. Если я хочу получить свою долю капитала (а он, как ты знаешь, все держит в своих руках и в любой момент может аннулировать все мои права на наследство), я должен уступить ему и расстаться с тобой — только это может устроить его. Я понимаю, как все это должно звучать для тебя. Ты сейчас наверняка думаешь, какой же я слабак. Но я бы назвал это скорее чувством реальности. Годы, которые я провел в Европе, вламывая как лошадь и выполняя самую черную работу, открыли мне глаза на одно качество моего характера. Я не создан для жизни в нищете — или на грани нищеты. Я слишком привык если не к роскошной, то по крайней мере к весьма и весьма комфортабельной жизни. Если бы я отказался от наследства, чтобы жениться на тебе, мы, скорее всего, оба были бы обречены на жалкую, недостойную жизнь. Ты, наверное, не поверишь мне сейчас, но я делаю это в равной степени ради тебя и твоего благополучия.

Пожалуйста, сумей меня простить.

С любовью

Твой Дэвид».

Это была подпись Дэвида, но в равной степени это могла быть подпись Иуды.

Скомкав письмо, Мишель выпрямилась. Безумным взглядом она обвела знакомую комнату: афишу Метрополитен-опера, которой так гордилась Лэйни, портреты рок— звезд, которыми Джоан закрыла пятно на стене, стеганое с вышивкой одеяло, которое Роза и Кланки прислали ей в первый год обучения, — и ей захотелось все это разорвать, растоптать, а заодно разбить вдребезги зеркало, висевшее на стене у двери.

Но она ничего этого не сделала. Не потому, что находилась на грани обморока и стены вокруг качались и кружились. Сжав голову руками, она подождала, и головокружение уменьшилось. Но не уменьшилась дикая, черная, жестокая и непримиримая злоба, рвавшая ее на части. Нет, она была направлена не против Дэвида — он просто слабохарактерный. Главным виновником был его брат: он сыграл на слабостях Дэвида, и его Мишель ненавидела. Боже, как ей хотелось отомстить! Как она жаждала реванша! Да только не было способа причинить этому человеку ту же боль, какую он причинил ей.

Мишель разгладила письмо. Прочитала его еще раз.

И только теперь зарыдала в полный голос.

7

Утречко выдалось сумасшедшее. Сперва — поломка в одном из генераторов передвижной электростанции, затем — визит члена местного муниципалитета, потом — жалоба на перебои в поставке воды. Пришлось отправить своего лучшего электрика на срочную починку генератора, а потом употребить весь свой дипломатический талант для того, чтобы задобрить визитера. В конце концов чиновник удовлетворился пачкой контрамарок, за которыми, собственно, и приходил, а Майкл, оставив Серебряный фургон на попечение многоопытной секретарши, побежал посмотреть, как прицепляют вагон-зверинец к поезду.

Мечтая о душе, чистом белье и хоть небольшом отдыхе перед началом утреннего представления, он поспешил к пульмановскому вагону. Как и отец, он, став директором, старался не пропускать ни одного представления. Его присутствие за кулисами как будто цементировало представление, так же как проворство и сообразительность заведующего музыкальной частью и идеальное чувство времени Сэма Маркса, ответственного за номера с животнымн, придавали программе ритм и динамику.

Открыв дверь, Майкл удивился, так как в лицо ему пахнуло прохладным воздухом, хотя кондиционер он совершенно определенно выключил перед уходом. Застыв на пороге, он огляделся и как только заметил разбросанные подивану кожаные чемоданы, расплылся в невольной улыбке — это Викки решила преподнести ему приятный сюрприз.

Несмотря на внутреннее удовлетворение, он сразу же насторожился. Их последняя встреча была не очень приятной. Викки и тогда бушевала, поскольку он наотрез отказался обсуждать возможность своего ухода из цирка. Что же заставило ее приехать сейчас, да еще не предупредив? Уж не случилось ли чего?

Когда Викки вышла из-за перегородки, у него захватило дух. Ее волосы, гладкие и блестящие, цвета дубовых листьев осенью, свободно рассыпались по плечам, и он по— 1ал, что давно уже она не носила волосы распущенными. Она уже успела переодеться в летний халат, и ее фигура, еле-еле прикрытая нейлоном, оставалась такой же идеальной, как в тот день, когда он, не спросив отца, женился на ней. Боже, столько лет прошло, а он все еще робел перед ней как мальчик!

Иногда, когда она выводила его из себя, Майкл мечтал, чтобы она хотя бы немного потолстела или на голове у нее появилось несколько седых волос. Может быть, тогда, думал он, она перестанет так беспощадно требовать совершенства от других? Но тогда бы она перестала быть Викки, той самой Викки, которую он любил до самозабвения…

— Вот так сюрприз! — сказал он, стараясь не выдать своего волнения.

— Еще бы, — ответила она и улыбнулась.

Майкл подошел ближе, чтобы приветствовать Викки символическим супружеским поцелуем. Будь его воля, он зацеловал бы ее до смерти, но это наверняка ей не понравится.

— Мне тебя не хватало, — проговорила Викки. — Целых шесть недель.

— И два дня и… э-э… три часа, — отозвался Майкл, и в голосе его предательски прорезалась хриплая нотка.

— Как насчет того, чтобы остаток гастролей провести в моем обществе? — спросила она.

— Ты… У тебя все в порядке, Викки?

Викки чуть отступила.

— Разумеется, все в порядке. А что, обязательно должно случиться что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы мне захотелось побыть с тобой? Если ты хочешь, чтобы я уехала…

— О нет, я хочу, чтобы ты осталась! Каждый год я уговариваю тебя отправиться со мной на все лето.

— Этой весной ты об этом не попросил, — сказала она чуть слышно. — Разве мы о чем-то подобном говорили?

Майкл пристально посмотрел на жену, пытаясь понять, что кроется за ее словами. Что это, обвинение в равнодушии? В том, что он ею пренебрегает? По правде сказать, он просто устал всякий раз умолять ее и получать неизменный отказ. Ну, и обида давала о себе знать. Как ни крути, это ненормально, когда на протяжении восьми месяцев муж живет отдельно от своей жены.

— Полагаю, это и есть ответ на вопрос? — заговорила Викки, и Майкл понял, что пауза слишком затянулась. — Надо думать, у тебя появились какие-то иные интересы и я уже ничего для тебя не значу?

Майкл нахмурился. Как это, черт побери, понимать? Она что, ревнует? Уж ей-то следовало бы знать, что он не какой-нибудь ловелас. Да, был однажды коротенький эпизод — с журналисткой, которая брала у него интервью. Вначале это волновало и возбуждало, пока как-то утром, проснувшись, он не понял, что весь азарт — в преследовании добычи, а не в обладании ею, и единственная женщина, которую он по-настоящему желает, — это Викки.

Может быть, Викки узнала про эту историю и потому приехала?

— Почему бы тебе сразу не сказать, что у тебя на уме? — спросил он негромко.

— Мне стало очень одиноко, — откликнулась Викки, и на глазах ее неожиданно показались слезы. — Я подумала… в общем, Мишель вот-вот, сразу после выпуска, будет работать в цирке, Дэнни уже здесь, а мы, что ни говори, должны оставаться одной семьей. А кроме того, я устала быть соломенной вдовой.

Чутье подсказало Майклу, что дело не только в этом. Было еще что-то, в чем она не собиралась ему исповедоваться. Но что бы это ни было, значение имело лишь то, что она здесь и что время вынужденного летнего одиночества подошло к концу. Кто знает, не удастся ли им переставить стрелки часов назад и начать жизнь заново — сделать ее такой, какой ей следовало быть? И дело не только в интимных отношениях — с этим у них все обстояло как нельзя лучше. Скорее, нужно было говорить об интимности духовной — той, которая объединяла их в первые годы совместной жизни.

Нельзя сказать, чтобы он обвинял Викки в том, что их брак застопорился на полдороге… Господь свидетель, не она одна была виновата в этом. Он вполне мог бы заняться другим бизнесом и дать ей ту стабильность, о которой она мечтала. Но Майкл всегда стоял на своем, а потому не уступил ни на йоту.

И вот он наконец-то, кажется, одержал победу…

Улыбаясь и глядя ей в глаза, Майкл поймал руку Викки. Он весь дрожал от возбуждения, но, зная жену, не спешил. Он просто поцеловал ее в щеку, затем в переносицу. Потом в губы.

— Мне не хватало тебя, Викки, — прошептал он. — Я рад, что ты здесь. Надеюсь, ты больше никогда от меня не уедешь?

Викки прильнула к нему — сердце у нее застучало, дыхание участилось. «Удивительное все-таки сочетание: такая страстная натура и такая холодность в общении», — подумал вдруг Майкл. «Снежная королева» — так назвал ее один из техников, не подозревавший, что Майкл стоит рядом. Лед и пламень, слитые воедино, — не в этом ли заключается секрет его непроходящей любви и потребности в ее присутствии, ее близости?

Прижав ее крепче, Майкл зарылся лицом в каштановые волосы. От них веяло гвоздикой — любимым ароматом его жены. Совершенно очевидно, что она хотела, чтобы он занялся с ней любовью, и, чего греха таить, он был более чем готов к этому. После полутора месяцев воздержания он был на взводе, совсем как какой-нибудь мальчишка.

— Через месяц наша дочь заканчивает колледж, — сказал он, стараясь задобрить Викки. — Как насчет того, чтобы съездить на церемонию вручения дипломов?

Викки отстранилась и заглянула ему в глаза.

— А ты сможешь? Если не ошибаюсь, по плану у вас гастроли в Кливленде?

— Старик на пару дней возьмет управление на себя. Ему полезно немного покомандовать!

— А в случае чего, — Викки улыбнулась, — Дэнни всегда на подхвате.

— Вот именно… — не очень уверенно ответил Майкл. — Снимемся заранее, дня за два, задержимся немного в каком-нибудь мотеле — как тогда, помнишь? — а затем заявимся к Мишель — вот уж будет радости! Ну, что скажешь?

— Звучит заманчиво, — сказала Виккк и поцеловала его. — Но давай о деталях поговорим попозже.

— О, ты припасла более интересный предмет для разговора?

— Никаких разговоров! Все разговоры потом. Мы не виделись целых полтора месяца… или ты забыл?

Мишель стояла на зеленой лужайке перед школьной часовней, и ей казалось, что она смотрит на все происходяшее вокруг сквозь перевернутый бинокль. Выпускницы, окруженные родителями и друзьями, все в светлых платьях пастельных тонов, делавших их похожими на цветы, преподавательницы в темных, мрачных нарядах, напоминавших форму, хотя это были дорогие платья, — все это выглядело нереальным.

За последний год ее часто посещало чувство отрешенности: казалось, будто она живет в другом измерении. В известном смысле эта отрешенность приносила облегчение, отделяя ее от не стихающей ни на минуту боли. Вот и сейчас она двигалась через суету, болтовню, смех, держала осанку, раскланивалась, улыбалась, произносила нужные слова — на деле же была отгорожена от всего стеной, через которую с трудом могла пробиться боль от еще не зажившей раны.

«Интересно, приедут ли родители?» — подумала она. Для отца оставить цирк во время гастролей в Кливленде — дело очень сложное. А вот мама должна приехать на столь торжественное событие. Стоя среди выпускниц, Мишель пыталась разглядеть знакомые лица в толпе собравшихся на церемонию родственников.

За последнее время боль стала тише, лишь какое-то ноющее чувство пустоты сохранилось в душе. Да, конечно, Мишель теперь была совсем другая — более мудрая, не такая доверчивая. Она больше не будет глупой и наивной девчонкой… Забавно, но одноклассницы — как одна! — твердили о том, что она наконец-то выползла из своей раковины, хотя, по сути, она спряталась в другой скорлупе — еще более толстой, хотя, может быть, более красивой и сложной. Для нее больше не имело значения, что о ней думают окружающие — и не в этом ли был секрет ее резко взлетевшей популярности, на которую ей, в общем-то, было глубоко наплевать?

Классная наставница суть происшедших перемен определила лаконично: «Вы стали зрелой личностью, Мишель», — после чего ее избрали президентом выпускного класса. До чего же это было странно — получать комплименты за то, что ты стала циничной, равнодушной к проблемам других людей и научилась за внешней общительностью скрывать глубочайшее внутреннее опустошение!

— Мишель, это розовое платье фантастически идет тебе! Кто говорил, что темно-рыжим не идет розовый цвет? — Это была Лэйни, похожая в своем бледно-желтом платье на одинокий лютик. — Знаешь что, — заторопилась она. — Я собралась летом поработать на своего опекуна. Ты не могла бы немного помочь: напечатать на машинке текст контракта, помочь заполнить документы?

— Только после того, как ты выучишь алфавит, — пошутила Мишель.

Тут к ним подошел мужчина средних лет, явно скованно чувствующий себя в костюме-тройке, держа под руку весьма неряшливо одетую молодую особу. Мишель приклеила одну из своих дежурных улыбок и была представлена опекуну Лэйни и его жене, а потом снова взглянула туда, откуда должна была появиться мать.

Лэйни, захлебываясь от восторга, делилась своими планами на лето, когда до плеча Мишель неуверенно дотронулся мистер Бевенс, заместитель декана. По его серому опрокинутому лицу Мишель без слов поняла, что произошло что-то ужасное.

Но она не могла даже предположить, что стряслось такое …

После завершения скорбных, мрачных похорон — а на погребение Викки и Майкла собрался весь цирк — Мара и Кланки на арендованном для церемонии лимузине отвезли Мишель обратно к цирковой стоянке. Дэнни, похожий на потерявшегося малыша, ехал на машине мистера Сэма.

Кланки утирала платком красные от слез глаза, изредка всхлипывала, но не проронила ни слова. Мишель тоже молчала. Она сидела неестественно прямая, оцепеневшая, и Мара, несмотря на свое глубокое горе, ломала голову над тем, как утешить внучку.

Но что она могла сказать? Что смерть иногда может быть и благом? Однако и Майкл и Викки отличались завидным здоровьем, и как же может быть благом смерть для людей, которым впереди предстояла долгая-долгая жизнь? Не годились и традиционные слова про счастье легкой смерти. Никто не мог сказать точно, сразу ли они скончались, когда огромный грузовик сбил их на шоссе, или мучились перед тем, как отойти в мир иной. Да и опасно это было — напоминать о страшном происшествии на одной из безлюдных дорог штата Пенсильвания…

И уж совсем неискренне прозвучали бы слова о том, что время лечит. Она, все еще страдавшая от раны, нанесенной смертью Джейма, не смогла бы произнести вслух такие лживые слова.

«О Джейм, наша красавица-дочь, наша Принцесса Солнышко, ушла. Я наделала столько ошибок в этой жизни и столько раз бросала ее… Прими же ее у себя на небесах и как только встретишь ее, сразу же передай, что я ее любила и люблю. Пускай хотя бы теперь, в той жизни, ее согреет родительская любовь…»

Воспоминание о Джейме как всегда помогло ей собраться с силами, в очередной раз смириться с несправедливостью судьбы — и вдруг, словно кто-то нашептал на ухо нужные слова, Мара поняла, что должна сказать внучке.

— Твоя мать неделю назад зашла ко мне, — заговорила она, прерывая тягостное молчание. Кланки подняла голову, а в ослепших от горя глазах Мишель что-то шевельнулось. — Она просила меня погадать ей на картах.

— И ты это сделала? — Губы Мишель одеревенели, и слова прозвучали невнятно.

— Я попыталась, но карты хранили молчание, они ничего не хотели говорить. Так бывает, если гадалка любит… или сильно привязана к человеку, которому она гадает. Тогда карты могут промолчать про печальные события, которые произойдут в будущем.

— Если бы они поехали по другой дороге или летели самолетом, или сели в поезд — они бы и сейчас были живы. И почему они поехали вместе? Я не помню, когда в последний раз они отправлялись куда-нибудь вдвоем.

— Они переживали свой второй медовый месяц. Не знаю, важно ли это для тебя сейчас, Мишель, но в последнее время они были очень близки друг другу и очень, очень счастливы. Твоя мать собиралась остаться с отцом до конца гастролей, чтобы семья снова была вместе. Они поехали, чтобы забрать тебя и вернуться в цирк.

— А если бы папа остался с цирком, а мама вылетела самолетом, они бы тоже оба были живы, — словно не слыша ее, продолжила Мишель. — Что толку в твоих картах, если они не способны предупредить о грядущем несчастье?

— Они были очень счастливы этот последний месяц, девочка моя. По сути только это и имеет значение. Насколько лучше умереть на вершине счастья, чем скончаться от горестей или болезней…

Мишель зарыдала, забилась, сотрясаясь всем телом, и Мара, не обращая внимания на хмурое лицо и резкое замечание Кланки: «Вот видишь, что ты наделала», поймала Мишель и прижала к себе.

Какое-то время Мишель плакала, затем перестала. Мара, держа ее в объятиях, утерла лицо девушки тонким батистовым платком. Когда они оказались в пульмановском вагоне, она дала Мишель снотворное и сидела рядом, пока та заснула.

Мара вернулась к себе и увидела: Кланки, сгорбившись, сидит на стуле и ждет ее.

— Она уснула. Теперь пойду к мистеру Сэму. Он тоже во мне нуждается, — сказала Мара.

Кланки кивнула.

— Они все в тебе нуждаются, Мара, — ответила она глухо. — Теперь ты всем нужна.

Мистер Сэм сидел в просторном купе, которое он использовал для жилья во время переездов. Его лицо напомнило Маре портрет умирающего римского воина, увиденный ею когда-то во время экскурсии по музею.

— Могу я что-то сделать для тебя? — тихо спросила она, обращаясь скорее в пространство: что можно сделать для человека, только что потерявшего своего единственного сына?

Как ни странно, он ответил:

— Мне нужно немного кофе. Боюсь, я слишком измучен, чтобы сделать его сам.

Обрадовавшись, что она способна сейчас хоть чем-то помочь, Мара сварила на кухне кофе, а затем с двумя чашками вернулась в купе. Одну чашку она оставила себе, а другую подала мистеру Сэму — тот зажал ее меж ладоней, словно пытаясь согреть руки.

— Вот, Мара, мы и дожили до печали, — сказал он. — Старичье, только что потерявшее своих детей. А ведь я так ни разу и не сказал Майклу, что люблю его, Мара! Господи, я думаю, он это и так знал, но вслух-то этого я не произнес!

— Я тоже его любила — как сына, которого у меня никогда не было…

— Не могу сказать, чтобы мы с Викки были большими друзьями, но она меня всегда восхищала. В ней столько шарма… и потом, она, несмотря на все ссоры и размолвки, сделала Майкла счастливым… — Лицо мистера Сэма вдруг исказилось. — О Господи, как же это гадко — пережить своих собственных детей! Как мы теперь без них будем? Спроси свои карты, а, Мара?

— У нас двое замечательных внуков — и следует возблагодарить небо за такое счастье.

Мистер Сэм судорожно глотнул кофе.

— Дэнни и Мишель? Да, теперь нам придется позаботиться о них. Они — все, что нам осталось в этой жизни.

— Теперь у тебя по горло будет забот. Цирк нуждается в сильной и твердой руке.

— Нет, я не смогу. Я слишком устал. Кому-то придется заменить меня.

— И кого же ты имеешь в виду? Мишель? Если немного поднатаскать ее, из нее выйдет толк.

— О чем ты говоришь?! Мишель совсем еще девочка, и потом — женщина во главе цирка… извини, — он задумчиво пожевал губами: — Разумеется, Дэнни.

— Дэнни? — удивленно спросила Мара.

— Да, Дэнни, — с легким раздражением ответил мистер Сэм. — И не пытайся на меня давить! Ты не сможешь убедить меня в том, что у нас вырос плохой внук.

Мара приоткрыла было рот, но смолчала.

8

Когда на дальнем конце стола в походной кухне собирались рабочие, они вечно ворчали и перемывали кому-нибудь кости. На тех, кто умудрился бы ни разу не помянуть за ужином чью-то мать, посмотрели бы как на последнее ничтожество и опасного чудака. Но никогда еще накал недовольства не был таким, как летом 1968 года, на второй год директорства Дэнни.

Во-первых — погода. И без того капризная на Среднем Западе, она в этот сезон выкидывала все мыслимые и немыслимые фортели, начиная с ураганного ветра, сорвавшего большой шатер в Дейтоне, до весеннего ливня с градом в Терре-Хоте. А тут еще большая потасовка с городскими во время трехдневных гастролей в Акроне, закончившаяся тем, что обе стороны уносили раненых!

Но больше всего претензий вызывал стиль руководства цирком. Ворчали, что Дэнни слишком молод, слишком ленив, но главное — слишком увлечен собственными сексуальными проблемами. Что его никогда не бывает там, где он нужен, и когда случается какая-нибудь беда, расхлебывать приходится другим, и в первую очередь его сестре Мишель. Что цирк больше всего на свете нуждается в сплоченности, которой нельзя достичь без твердой руки. Что мистер Сэм, при всех своих летах и старомодных воззрениях, мог бы в конце концов исправить дело — да вот беда, старик расхворался и не вылезает из своего пульмана.

Мара, обеспокоенная всем этим гораздо больше, чем она считала нужным показывать Кланки, стала даже обедать в походной кухне, чтобы быть в курсе настроений труппы. Там только и говорили, что о дорогих шмотках Дэнни, о его сверкающей новенькой машине, о его женщинах и кутежах в каждом новом отеле каждого нового пункта маршрута. Для Мары все это было как нож в сердце. Уж слишком хорошо ей была знакома эта психология прожигателя жизни, бабочки-однодневки — много таких мужчин было среди ее соплеменников в таборе…

Сама она не хотела разговаривать с Дэнни. Они оставались добрыми друзьями с тех пор, как внук впервые попал в цирк. Она трезво смотрела на вещи и понимала, что не сможет оказать на него хоть какое-то влияние.

Она все еще надеялась на лучшее, пыталась уверить себя, что все еще перемелется, Дэнни повзрослеет и обретет столь необходимое в егр работе чувство ответственности. Так продолжалось бы и дальше, если бы в середине лета к ним не нагрянула аудиторская проверка из банка. Только тогда Мара поняла, что дело зашло слишком далеко.

После обеда к Маре пришел мистер Сэм. Лицо его было серее обычного, а в глазах она увидела то, чего не видела никогда раньше, — обреченность.

— Что стряслось, Сэм? — тут же спросила она.

— Кто-то вовсю пошуровал в бухгалтерских книгах.

— Кто-то? Кто же именно? — спросила Мара, заранее зная ответ.

Левая щека мистера Сэма задергалась, и он устало провел по ней ладонью.

— Аудиторы сейчас пытаются найти ответ на этот вопрос.

— И что будет, когда они найдут виновника?

Мистер Сэм заморгал набрякшими веками, и лицо его перекосилось от отчаяния.

— Они передадут дело в суд. Они имеют на это законное право. Черт побери! Я же говорил Майклу: не бери этот займ!

— Но цирк нуждался в новом шатре и оборудовании…

— Мы могли бы вывернуться и без займа. Проклятье, у нас все шло как по маслу, пока они не отправились в эту идиотскую поездку по случаю своего второго медового месяца и… — Он осекся, видимо, поняв, что говорит что-то не то.

— Тебе нужно выпить кофе, — сказала она, стараясь не выдать своего желания поскорее все узнать.

— Что мне нужно — так это надраться до чертиков, — мрачно отозвался мистер Сэм.

Мара не стала напоминать, что врачи запретили ему пить. Она подошла к полке, где держала несколько бутылок бренди и виски, и плеснула в стакан бурбона^[2]. Мистер Сэм вздрогнул, сжав в руке стакан, затем, стуча вставными зубами о стекло, выпил.

— Если деньги будут возвращены, банк оставит нас в покое? — поинтересовалась Мара.

Мистер Сэм вяло пожал плечами.

— Вероятно, да. Их интересует только одно: вовремя получить деньги назад. Но кто даст денег взаймы цирку, находящемуся на грани банкротства?

— А сколько нужно?

— Почти миллион. Как, черт подери, он за какой-нибудь год умудрился спустить целый миллион долларов?

«Ага, значит, речь все-таки идет о Дэнни, — подумала Мара. — Мистер Сэм точно знает, что кроме любимого внука никто не мог совершить такую растрату».

— Карточный азарт, — отозвалась она. — Во время игры спускаются и большие суммы. Вспомни, как вечно был без гроша в кармане Джоко, а ведь он большую часть своей жизни получал хорошие деньги…

— Но тот, по крайней мере, ставил на кон свои собственные деньги, он ни у кого их не крал! — Мистер Сэм снова глотнул виски, закашлялся, долго вытирал рот. — Боже, мой единственный внук — мошенник и вор!

— И мой тоже… — тихо заметила Мара.

— В чем я ошибся, Мара? Неужели я слишком избаловал парня? Что я не так делал?

— Любить кого-то и не замечать его ошибок — дело обычное, и я тебя ни в чем не виню. Я тоже, как и ты, надеялась на лучшее. — Она помолчала, затем спросила: — Что будешь делать теперь, Сэм?

Мистер Сэм погладил подбородок. Вид у бывшего хозяина Брадфорд-цирка был весьма потерянный.

— Попробую договориться о новом займе. Если дело всплывет, финансовые акулы выстроятся в очередь и будут наперебой предлагать купить цирк, пока еще от него хоть что-то осталось. Но никто из них не предложит ни цента, чтобы помочь нам выкрутиться. Два месяца назад я получил предложение о слиянии не от кого— нибудь, а от этого парня Стива Лэски — можешь себе представить? От сына Джо Лэски!

— И что ты ему ответил?

— Показал кукиш. Он, черт побери, слишком замахнулся! Хочет выгнать часть наших артистов — тех, чьи номера дублируют его репертуар. Значит, своих оставит, а наших вышибет! Конечно, вслух он этого не сказал, но я его насквозь вижу, а потому ответил отказом. А сегодня, сразу после разговора с аудиторами, я позвонил Лэски и спросил, не желает ли он стать нашим кредитором. Лэски заявил, что угрохал мешок денег на новое оборудование и сейчас сам вынужден затянуть пояс.

— Так сколько нужно, чтобы расплатиться?

— Я же уже сказал: где-то около миллиона.

— А почему ты меня не попросил о займе?

— Тебя? Мара, ведь речь идет о больших деньгах! Даже если ты наскребешь такую сумму, разве ты пойдешь на риск, связанный с этим делом?

— В конце концов Дэнни и мой внук, — напомнила Мара. — Я вовсе не желаю, чтобы он сел в тюрьму по обвинению в растрате.

— Так ты хочешь сказать… ты сможешь набрать такую сумму?

— Да, — коротко сказала она.

— И на каких условиях?

— Это будет кредит на обычных условиях. Но сверх этого у меня есть одно требование.

— Требование? Мою руку на отсечение? — вспылил мистер Сэм.

— Дэнни может занять любую должность, но он не должен иметь отношения к финансам. А директором я хочу видеть Мишель.

— Мишель? — Глаза мистера Сэма сверкнули из-под нависших седых бровей. — Боже, но она же еще ребенок! Кроме того, она…

— Не надо этого, Сэм.

— Видишь ли, я знаю множество женщин, которые, возможно, заслуживают того, чтобы им платили одинаковую с мужчинами зарплату. Но цирк — дело особое. Заместители и прочие администраторы не воспримут приказ, если он исходит от женщины, пусть даже эта женщина — дочка Майкла.

— Мишель за этот год отдала уже массу всяких распоряжений и самостоятельно приняла большую часть всех решений. И это не что-то из ряда вон выходящее. Между прочим, и раньше были женщины, заведовавшие цирками.

— Правильно — вдовы, проработавшие бок о бок со своими мужьями долгие годы, — зрелые женщины, знающие, почем фунт лиха. Но Мишель всего девятнадцать! Мужчины, которые старше ее в два, а то и в три раза, не потерпят, чтобы ими командовала девятнадцатилетняя девчонка.

— Эти самые мужчины знают Мишель с детства, она с ними из одного теста. Если ты будешь рядом, помогая своим опытом и знаниями, но при этом не подрывая ее собственного авторитета, — дело пойдет. Но так или иначе, а это мое условие. Я выручу тебя, но должность директора отойдет к Мишель. И она ничего не должна знать о том, кто был инициатором ее выдвижения. Пусть думает, что ты получил деньги… ну, от одного из старых приятелей, а я попытаюсь убедить ее, что именно ты жаждешь видеть ее главным менеджером.

— Я не уверен, что смогу лгать ей в глаза. И потом, мне жалко внучку. После колледжа она сильно изменилась. Я рад, что она так любит цирк, но нельзя же уходить в работу с таким исступлением. У нее же никакой личной жизни и нет даже намека на то, что таковая появится. Ты слышала про каких-нибудь ее кавалеров?

— Нет, — спокойно ответила Мара. — Не скажу, чтобы меня это очень радовало, но сперва нужно подумать о нашем семейном деле, а личная жизнь… надеюсь, и здесь однажды все пойдет на лад. И если потребуется, я сделаю для этого все, что смогу.

— Как приложила свою руку к спасению цирка и Дэнни, — проворчал мистер Сэм. — Ты второй раз спасаешь нас. А я, признаться, тогда, когда ты выручила меня с зимней стоянкой, не поверил тебе. Думал, ты наглая и беззастенчивая хищница, ищущая, где бы чего урвать.

— И ты ничуточку не ошибся, Сэм. Именно поэтому мы оформим документы на займ как полагается, через адвоката, так, чтобы комар носа не подточил. Видишь ли, я не собираюсь закончить жизнь в приюте для престарелых, питаясь собачьими консервами под наблюдением добрых филантропов. — Взгляд ее потеплел, когда Мара взглянула на старика. — И я не желаю, чтобы тебя постигла подобная же участь.

Мистер Сэм тяжело вздохнул.

— Этому не бывать. Я не собираюсь жить так долго. Врачи обещали мне полгода, от силы — год. Мотор барахлит — тянет из последних сил. Прогрессирующая сердечная недостаточность, как они это обозвали. Именно поэтому дело с Дэнни так выбило меня из седла. Боюсь, я не успею проследить за тем, чтобы все встало на свои места и Мишель благополучно вошла в новую роль. Но мне будет спокойнее, если я буду уверен, что ты где-то рядом и присматриваешь за нашими внучатами.

Мара онемела, и сердце ее сжалось от боли.

— Ты врешь, Сэм! — выговорила она наконец.

— Нет. Но им я пока ничего не сказал. Хватит им своих хлопот.

Мара медленно кивнула. Да, уж кому— кому, а Мишель хватит забот в ближайшие месяцы, и ни к чему ей раньше времени получить такую плохую весть.

9

Мистер Сэм и Кланки умерли зимой.

Мистер Сэм навсегда уснул в своем особняке в Орландо, который он некогда выстроил для жены. Его похоронили на кладбище под Сарасотой неподалеку от могилы его родителей. Мара тяжело перенесла этот удар судьбы, и единственным утешением для нее стало то, что смерть мистера Сэма была быстрой и легкой, и то, что он прожил длинную, интересную, достойную жизнь.

С Кланки дело обстояло значительно хуже. Мара знала, что ее подруга давно и тяжело больна, но Кланки не показывала виду, изредка говорила только, что устала и хочет отдохнуть, и Мара загнала свой страх в подсознание.

Когда же Кланки попала в больницу и после очередного приступа удушья врач отвел Мару в сторону и сказал, что если у больной есть родственники, их нужно оповестить, Мара была в шоке. Мысль о том, что она останется без верного друга, потрясла ее, и Мара с болью подумала, что теперь она совсем одна. После того как Кланки умрет, в мире не будет ни одного человека, который знал бы, что она — Принцесса Мара. Под именем Розы Смит она тоже пользовалась уважением в мире цирка и имела множество друзей. Ее любили внуки — Мишель и, пусть в меньшей степени, Дэнни, но оба они принадлежали к другому поколению, были детьми другого времени. В самом точном и самом жестоком смысле слова она оставалась одинокой, а быть одинокой она давно отвыкла.

А потому она проскользнула в больничную часовню и вознесла горячие молитвы Господу этих гаджо а заодно, на всякий случай, божествам рома, о которых она помнила крайне смутно. После этого, собравшись с духом, она заставила себя улыбнуться и вернулась в палату к Кланки.

В ответной улыбке Кланки было столько горькой иронии, что Мара поняла: ее подруга прекрасно осознает, как мало времени ей осталось.

— И что же сказали тебе эти придурки доктора? — с обычной бесцеремонностью спросила Кланки.

— Что более грубой пациентки им до сих пор не приходилось встречать.

Кланки не ответила на колкость очередным саркастическим выпадом, как делала всегда до сих пор, и это еще больше обеспокоило Мару.

— Не надо вызывать сюда моих сестер! — внезапно заговорила Кланки. — Я их почти не знаю, а потом едва ли у них есть деньги, чтобы добраться сюда аж с Миссури.

— Насчет денег могла бы и не…

— Обещай, что выполнишь эту мою просьбу! Все близкие люди, которые у меня есть, сейчас находятся здесь, во Флориде.

Мара, поколебавшись, кивнула, и лицо Кланки чуть просветлело. Подруга Мары всегда отличалась худобой, но сейчас это была не Кланки, а кожа да кости. Мара невольно вспомнила, как впервые встретилась с Кланки… Та никогда не была красавицей, но от нее так и веяло молодостью, здоровьем, надеждой. Надежда умерла первой — после того, как ее использовал и выбросил этот… как же его звали? Джонни? Как давно все это было!..

Кланки поймала ее руку.

— Сколько они отвели мне на жизнь? — спросила она.

— Пару десятилетий… может быть, три, если ты перестанешь гонять на мотоцикле, — откликнулась Мара.

Кланки даже не улыбнулась.

— Сколько? — спросила она, сжимая руку Мары все крепче.

— Год… может быть, два.

Кланки со вздохом упала на подушки.

— Какой гуманизм!.. Неделя от силы, и это точно как дважды два. — Она заморгала, словно сдерживая слезы. — Я уже отчаливаю отсюда, Мара. Я чувствую это… Это похоже на песок между пальцами. Ты их сжимаешь, а он сыплется, сыплется — и вот уже на ладони ничего нет…

Мара попыталась возмутиться и закричать, что она не собирается слушать всю эту чушь, но Кланки не дала ей сказать ни слова.

— Я бы хотела открыть тебе один секрет, Мара. Он мне не давал покоя все эти годы.

— По-моему, ты не способна была хоть что-то скрывать от меня… Наверняка я уже об этом знаю…

— Речь идет обо мне и Лобо. Тогда, в Калифорнии, мы с нетерпением дожидались, пока ты заснешь, а потом… в общем, он приходил в мою комнату.

— Так ты и Лобо..?

— Да!

Маре стало досадно и вместе с тем обидно.

— Но зачем же надо было скрывать это от меня? Неужели я не поняла бы тебя?

— Во-первых, это была не только моя тайна… А во-вторых…

— Во-вторых, ты стеснялась, что связалась с немым?

— Нет, черт меня возьми! Я слишком переживала из-за того, что могут подумать обо мне окружающие. Мне было стыдно признаться, что я всего лишь человек со всеми человеческими слабостями. И Лобо боялся — он боготворил тебя, а меня… меня он просто любил, как любят женщину.

Кланки зарыдала, и Мара погладила ее руку.

— Я рада, что ты мне обо всем рассказала, — успокоила она, хотя и не была уверена, правду ли она говорит сейчас.

— Наверное, это нехорошо, что я что-то скрывала от тебя, в то время как ты делилась со мной абсолютно всем…

— С чего ты взяла, что я делилась с тобой всем? — спросила Мара. — У меня тоже были свои секреты.

Кланки перестала плакать и с прежним неуемным любопытством уставилась на подругу.

— Что за секреты? А ну раскалывайся! — потребовала она.

Мара расхохоталась, а через секунду смеялась и Кланки. Вскоре она уснула, и когда Мара нагнулась, чтобы Поцеловать подругу, щека Кланки была холодной, словно жизнь уже начала уходить из ее тела.

Утром чуть свет, не приходя в сознание, Кланки скончалась.

Мара отвезла ее тело в Калифорнию и похоронила старую подругу на кладбище Санта-Розы рядом с Лобо.

Одной из самых неприятных обязанностей Мишель в ее новом качестве была необходимость при случае копаться в старых папках мистера Сэма. Эти пыльные бумаги, и в особенности журналы гастролей, которые мистер Сэм скрупулезно, с почти религиозным благоговением вел все пять десятков лет, слишком очевидно напоминали ей о собственной молодости и о том, что она еще очень многого не умеет в таком тонком деле, как руководство цирком.

Обычно она поручала просмотр архива помощнику, но сегодня ее секретарша слегла с температурой, а Мишель нужно было во что бы то ни стало найти погашенный чек трехлетней давности.

Они приехали на гастроли в Луисвилл после большого перерыва, и сегодня утром пожаловал некий поставщик со счетом в руке. Он заявил, что если они немедленно не оплатят использование грузовика, который наняли три года назад, то он через суд наложит арест на все имущество цирка.

Такие случаи бывали и раньше: иногда партнеры что-то путали или о чем-то забывали, чаще же — просто пытались поудить рыбку в мутной воде, а потому Мишель должна была в течение ближайшего часа во что бы то ни стало отыскать чек, в существовании которого не сомневалась ни минуты, После недолгих поисков она и в самом деле отыскала квитанцию об оплате со штампом в бухгалтерских книгах отца, но нужно было найти еще и погашенный чек. Именно поэтому она уже полчаса копалась в старых бумагах, хотя ее ждали и другие неотложные дела.

Чек наконец нашелся, но Мишель вдруг наткнулась на папку с надписью «Цирк Лэски» на обложке. Мишель стало любопытно, она сдула с нее пыль и раскрыла. В папке обнаружилась пестрая коллекция программок, переписка между дедом и цирком Лэски, а еще маленький блокнот, в который мистер Сэм тщательно заносил все свои обиды на семейство Лэски за последние полвека.

Мишель быстро просмотрела содержимое папки, задержавшись только на особенно ядовитых письмах, адресованных ее деду Джо Лэски. «Боже, какая бессмысленная трата времени и сил! — подумала она. — И вся эта возня — из-за женщины, о женитьбе на которой сам дед имел возможность тысячу раз пожалеть».

Если верить слухам, бабушка Мишель по линии Брадфордов была сущей мегерой, превратившей жизнь мистера Сэма в настоящий ад. Если бы Джо Лэски знал, какую услугу оказал ему мистер Сэм, отбив у него эту женщину!.. А впрочем, кто знает, быть может, бабушка Белль с другим мужем вела бы себя по-иному? Быть может, она сожалела об уходе от Джо Лэски и пользовалась любым удобным случаем, чтобы выплеснуть свою досаду на бедного мужа? Они так долго прожили вместе, что могли бы полюбить друг друга, но этого не случилось… Почему же они никак не решались развестись? Может, самолюбие не позволяло им публично признаться в ошибке, которую они однажды совершили на глазах у всех?

А в результате этот казавшийся Мишель незначительным эпизод вылился в годы вражды, что выходило за рамки всякого здравого смысла. Эффект цепной реакции: старая обида порождает ответный выпад, и так без конца. Что касается стариков, то для них этот раздрай стал как бы смыслом жизни и стимулом конкуренции, и мистер Сэм никогда не был таким воодушевленным и бодрым, как в те минуты, когда поносил соперника и всю его семью.

Мишель уже собиралась захлопнуть папку, как вдруг взгляд ее упал на листок, исписанный рукой отца. Развернув сложенную вчетверо бумагу, она прочитала ее и нахмурилась. Это был черновик письма, адресованного Стиву Лэски. Отец благодарил старшего из братьев Лэски за предложение о слиянии двух цирков и сообщал, что после долгих раздумий склонен дать положительный ответ — разумеется, если ему удастся склонить к этой идее мистера Сэма и если условия соглашения будут приемлемыми. Далее он просил о встрече — и здесь письмо обрывалось на полуслове, словно кто-то или что-то помешало ему.

Мишель потерла виски, стараясь все хорошенько обдумать. Что же могло произойти? Что помешало отцу закончить письмо? Она посмотрела на дату — за месяц до смерти родителей. Что ж, по-видимому, она так никогда и не узнает, почему Майкл Брадфорд так резко передумал. Ясно одно — отец вполне благожелательно воспринимал идею партнерства со своим закоренелым врагом.

Мишель убрала письмо в папку, но настроение у нее почему-то испортилось. По большому счету, все это дела давно минувших дней: письмо не дописано и не отправлено — в противном случае она имела бы сейчас дело с цирком Брадфорда и Лэски.

Что до нее, то она только рада тому, что сделка не состоялась. От одной мысли, что ей пришлось бы сотрудничать со Стивом Лэски, у нее кровь стыла в жилах. Хотя, с другой стороны, если бы сделка была заключена и оформлена, ей после смерти родителей и деда не пришлось бы в одиночку тащить этот неподъемный груз…

Ну ничего! Может быть, в следующем году дела пойдут получше. А как же иначе? Если не пойдут, то на что же ей вообще надеяться в этой жизни?

10

На дворе стоял 1970 год. Сезон был в разгаре, но ощущение неблагополучия разъедало цирк изнутри. Чувство это захватило всех — от привилегированной элиты дрессировщиков до последнего чернорабочего. Когда Мишель заходила в походную кухню или палатку для отдыха, она замечала уклончивые взгляды, преувеличенно громкие приветствия, улыбки, за которыми скрывались ожесточение и озабоченность.

При этом отношение труппы к Мишель не изменилось — и это особенно угнетало ее. Для них она по-прежнему оставалась дочкой Майкла, их любимицей, которую следует ограждать от всяческих напастей, и потому она подозревала, что не о всех неприятностях ей сообщают.

Намерения у них были самые благие, а результат оказался прямо противоположным. Мишель теперь непрерывно мучило чувство вины за людей, которые ей доверились. Все это отравляло ей жизнь, и вскоре появились нехорошие симптомы — учащенное сердцебиение и одышка. Врач назвал это приступами тревоги. В сто раз сложнее стало принимать решения, потому что теперь она панически боялась совершить неверный, а может быть — даже роковой шаг.

Но больше всего ее приводила в отчаяние собственная неспособность твердо держать бразды правления. Иногда она даже мечтала о том, чтобы Дэнни вновь занял ее место, но тот работал с бригадой, которая выезжала раньше всех на новое место гастролей и подготавливала все необходимое к приезду основной труппы, и вроде бы неплохо вписался в эту работу. Когда после смерти деда Мишель попросила брата занять место помощника директора по кадрам, Дэнни искренне поблагодарил ее, но сказал, что полностью доволен своим нынешним положением.

— Эта работенка как раз по мне, — сказал он со все той же беспечной улыбкой, что и в школьные годы. — Во-первых, цирк оплачивает мое пребывание в отеле, а во-вторых — если я иногда переберу, мне есть где проспаться.

К счастью, начав сезон ни шатко ни валко, они теперь срывали аншлаг за аншлагом. Погода была ясная и прохладная, необычная для Среднего Запада — погода, о которой циркачи могут только мечтать. Банк предоставил очередную полугодовую отсрочку по выплате займа, а поскольку живые деньги так и шли в руки, оплачивать текущие расходы и проценты в банк не составляло большого труда. Цирк имел обшарпанный вид, палатки выцвели и облиняли, костюмы давно уже не сверкали, но цирк держался на плаву, и предстоящее погашение займа не было таким уж страшным.

Как вдруг, словно гром среди ясного неба, к ним нагрянул седовласый мужчина в угольно-черном костюме, как и подобает дьяволу. Когда он появился на пороге Серебряного фургона с кожаной папкой в руках и зонтиком под мышкой, Мишель поняла, что это не человек, а посланец Судьбы и ничего хорошего этот визит не сулит.

Выпив предложенную ему чашечку кофе, гость объявил, что послан банком для того, чтобы либо немедленно закрыть Брадфорд-цирк, либо добиться в ближайшие дни оплаты всех займов.

— Приношу свои самые искренние извинения, мисс. Новое правление банка весьма сочувствует вашим проблемам, но оно несет ответственность перед своими вкладчиками. Между тем вы просрочили выплату долга уже на целых полгода.

— Но мы исправно выплачиваем ежемесячные проценты по долгу! — возразила Мишель.

— Если бы дело зависело от меня, я бы предоставил вам еще полгода отсрочки, — признался вдруг аудитор. — К сожалению, я здесь всего лишь как представитель банка, и от моего решения ничего не зависит.

— Но ведь вы действуете в ущерб собственным интересам! По окончании сезона вы получили бы основную сумму, а все шесть месяцев дополнительно получали бы проценты.

— Еще раз извините меня, но мы получили от другого цирка предложение выкупить ваши закладные — и боюсь, дело к тому и идет.

— Стив Лэски! — вспыхнула Мишель и чуть не задохнулась от гнева. — Так это его рук дело, да?

Он снял очки и начал тщательно протирать их замшей.

— К сожалению, я не уполномочен разглашать детали сделки.

— И не надо, вы уже и так сказали более чем достаточно!

Лэски-цирк давал представления в Индианаполисе. Мишель прилетела туда рано утром, но не сразу отправилась на стоянку цирка. Она сняла номер в отеле, приняла душ, хорошенько вымыла волосы, а затем оделась в заранее продуманный наряд.

«Воспользуйся тем, чем одарил тебя Господь, — ворчливо сказала Роза, когда она пришла к ней за советом. — Стив Лэски всего лишь мужчина, а ты — красивая девушка, хотя никак не хочешь этого признать».

И Мишель выбрала модную в то лето мини-юбку с оборками, белую шелковую блузку, которая вроде бы скрывала, а по сути лишь подчеркивала ее высокую грудь, плетеный кожаный пояс, стянувший ее и без того тонкую талию, и туфли на платформе, сделавшие ее выше и очень хорошо смотревшиеся на длинных стройных ногах. Затем она взбила и распустила по плечам волосы, которые когда-то ненавидела, пока не поняла наконец, каким сокровищем наградила ее мать, а в заключение слегка подкрасилась.

— Ба, какой сюрприз! — поднял брови Стив. — Мисс Брадфорд!

Голос его звучал ровно и вежливо, но у Мишель тревожно забилось сердце.

— Сюрприз? — очаровательно улыбнулась она. — Но я же послала вам телеграмму, что хочу встретиться с вами и обсудить одно дело.

— Но я не получал вашей телеграммы!

Естественно, никакой телеграммы не было и в помине. Пользуясь паузой, Мишель оглядела внутренность фургона, игравшего в этом цирке роль Серебряного. Простота, деловитость, аккуратность. Полная противоположность обшарпанному старью, заполнявшему ее собственный кабинет.

— Так вы по делу? Жаль! Я подумал было, что речь идет о чисто дружеском визите, — отпустив секретаршу, продолжил Стив.

— Ехать в такую даль для дружеского визита? Вы всерьез?

— Да, я не учел, до Сент-Луиса не очень-то близко.

— Вы следите за нашим маршрутом?

— Точно так же, как и вы за нашим. Мы знаем все о вас, вы знаете все о нас — давняя и не такая уж плохая традиция. Так что за дело привело вас сюда, Мишель?

Стив был сама деловитость.

Мишель открыла сумочку и достала из нее черновик отцовского письма.

— Я нашлаэто в бумагах отца. Насколько я поняла, он всерьез задумывался над тем, чтобы принять ваше предложение о партнерстве. Если бы он не погиб так трагически… — голос ее дрогнул. — Для меня это оказалось полной неожиданностью, но тем не менее дало повод для размышлений.

Стив быстро просмотрел письмо и вернул его.

— Так вы хотите сказать, что готовы пойти на слияние с нашим цирком?

— Я бы хотела услышать ваши условия, — холодно ответила она.

— О, неужели? А что, если я передумал?

Мишель сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Он что, издевается над ней? Усилием воли она заставила себя улыбнуться.

— Выходит, я только попусту трачу время, так я вас поняла? — Она решительно встала.

— Да успокойтесь же! — Стив, казалось, пришел в хорошее расположение духа. — И кончайте валять дурака. Вы просрочили выплату по займу, и банк намерен любой ценой выколотить эту сумму. Соответственно владельцы других шоу начеку и при первой же возможности попытаются приобрести остатки вашего имущества за бесценок.

Мишель почувствовала, что еще немного — и она сорвется.

— Кто вам наговорил всю эту чушь? — невинно спросила она. — У нас давно не было таких аншлагов…

— С тех пор как я сделал предложение вашему отцу… и деду, разумеется, обстоятельства круто изменились. Скажите, зачем мне, здраво рассуждая, сливаться с вами, идти на какие-то уступки, когда я могу подешевке купить вас на торгах сразу же после вашего банкротства?

— Затем, что репутацию не купишь, — выпалила Мишель. — Брадфорд-цирк — это имя, которое говорит само за себя. Наши артисты не просто виртуозы — они еще и порядочные люди. Не сомневаюсь, многие, если не большинство, предпочтут уйти на подработки куда-нибудь в третье место, чем участвовать в грязном фарсе с приобретением их родного цирка за бесценок.

— Вы не поверите своим глазам, когда увидите, как быстро человек забывает о верности и чести, если ему подворачивается выгодный контракт!

Мишель понимала, что он прав. Некоторые из актеров готовы продаться даже дьяволу, лишь бы им исправно платили денежки. Но в то же время он был не прав. Потому что не все пойдут на сделку с совестью, и они выберут какое-нибудь другое шоу. Но еще остаются старожилы — если их цирк пойдет на дно, они по дряхлости не найдут работы ни в каком другом цирке. И о них Мишель беспокоилась больше всего.

— И все же я мог бы заинтересоваться вашим предложением, — продолжал Стив. — Скажу даже больше: при определенных условиях я готов пойти на объединение.

— При определенных условиях? — переспросила Мишель, облизывая пересохшие губы.

— Речь должна идти не просто о слиянии и не просто о коммерческой сделке. Не должно быть никаких столкновений и тяжб по поводу того, кто главный, а кто нет. Чтобы объединение произошло, так сказать, естественным путем, без аукционов и продажи с молотка.

— Не понимаю, — качнула головой Мишель. — Как это вообще возможно?

— Брак. Подпись под брачным контрактом — и слияние двух цирков одним росчерком пера становится семейным делом.

В первое мгновение Мишель подумала, что речь идет о ее браке с Дэвидом. И только потом до нее дошел истинный смысл сказанного.

— Вы предлагаете мне выйти за вас замуж?! За вас?! Вы что, спятили? — воскликнула она.

— Все очень логично. Я холост, вы не замужем. Ни я, ни, насколько мне известно, вы не имеем серьезных увлечений на стороне.

— Ага, так вы еще и шпионили за мной! Я так и знала!

— Всего лишь не спускал глаз со своего очаровательного конкурента, — светски улыбнулся Стив. — Наш брак помог бы нам с ходу снять массу вопросов. Я всегда мечтал о том, чтобы расширить рамки своей деятельности, но в условиях конкуренции между нашими двумя цирками об этом не могло быть и речи. Но если мы поженимся… Вы только оцените все преимущества такого шага! Грандиозная свадьба, масса откликов в прессе и на телевидении, всеобщий восторг по поводу того, что любовь снова свела вместе две старейшие цирковые династии. Перед нами откроются безбрежные перспективы!..

— Никаких перспектив! Я бы не вышла за вас замуж, даже если бы вы были…

— Бога ради, не спешите! Просто представьте себе открывающиеся нам возможности. «Брадфорд и Лэски — снова вместе!» Признайтесь, звучит просто великолепно.

— Я не верю ни единому вашему слову. Я сыта по горло вашим вероломством и жестокостью. Вы забыли, как вдребезги разбили наши с Дэвидом планы пожениться? Простите, но что же изменилось? Если вы тогда хотели защитить Дэвида от моего пагубного влияния…

— А почему вы решили, что я защищал Дэвида? — Голос его звучал по-прежнему спокойно и даже весело, но глаза смотрели со всей серьезностью. — Когда я узнал о том, что произошло, я в первую очередь подумал о той удивительной, ни на кого не похожей девочке, которая готова была драться со мной, чтобы спасти своего брата, и рисковала головой, в одиночку выступив против озверевшей толпы в защиту своей подруги-слонихи. Как же я мог позволить Дэвиду превратить жизнь этой девочки в ад? Поверьте, я знаю брата. Он никому не сделает зла специально, но он неисправим, и до конца жизни останется гулякой и бабником. Кто-кто, а уж вы заслуживаете лучшей участи.

— Иначе говоря, я заслуживаю вас? И вы разлучили меня с Дэвидом исключительно ради заботы обо мне? Чушь! Вы же не видели меня лет десять!

— Семь… да, прошло семь лет — и вот передо мной женщина, в которую превратилась эта девочка. И я хочу видеть эту женщину моей женой.

— Не верю! — закричала Мишель. — Не верю вам! Вы опять играете со мной в какую-то бесчестную игру!

— Это не игра. И почему вы не хотите поверить мне?

— Для вас не существует ничего, кроме вашего бизнеса. Такие люди не способны влюбляться, а уж тем более жениться по любви, — бросила она ему в лицо.

— «Влюбляться» — не совсем точное слово. Восхищаться — да. Желать видеть вас своей женой — да. В том, что все семь лет я лелеял подобные мечты, я готов поклясться.

— Это же просто бред! Вам было тогда лет двадцать пять…

— Почти тридцать, если быть более точным.

Мишель раздраженно отмахнулась.

— Так ваше предложение об объединении, сделанное моему отцу и деду, — это тоже плод вашей навязчивой идеи о женитьбе на четырнадцатилетней девочке?

— Ну нет. Я в первую очередь трезвый бизнесмен, как вы правильно определили. Объединение в наших общих интересах. Уже несколько лет назад я пришел к выводу, что конкурируя на одной территории, мы скоро не сможем зарабатывать средства к существованию. А вот объединившись, мы сумеем выжить в мире шоу-бизнеса…

Такие трезвые слова — и одновременно признание о семилетнем ожидании и надежде на брак с нею! Все это никак не укладывалось в голове Мишель.

— К чему вся эта ерунда насчет свадьбы? Если вы хотите объединения, назовите ваши условия.

— Одно из них, самое главное, я уже назвал. Заметьте, я говорю о реальном, а не о фиктивном браке. С детьми-наследниками и всем прилагающимся «джентльменским набором». — В глазах его больше не было прежнего веселья. — Я семь лет приберегал свое предложение, ожидая, пока вы подрастете и повзрослеете. Что ж, теперь время пришло.

Лицо Стива расплылось в неожиданной улыбке.

— Вы все еще не можете простить мне застреленного слона? Так, Мишель? — спросил он негромко.

— Нет, — призналась она. — Я поняла, что вы правильно тогда поступили. Я должна была бы выразить вам свою признательность уже давно — ведь вы спасли Конни от мучительной смерти…

Стив кивнул.

— Когда-нибудь вы точно так же поймете, что и мое вмешательство в ваши отношения с Дэвидом было необходимо.

Лицо ее вновь окаменело.

— Вы не имели на это никакого права…

— Возможно, и так. Но я знаю, что со мной вы будете счастливы. Я подойду вам, Мишель, видит Бог, подойду! Мы отлично сработаемся, а наши цирки, объединившись, будут процветать. У меня большие планы… но об этом после. Я хочу, чтобы венчание состоялось как можно скорее. Я и так слишком долго ждал вашего появления.

— Но вы же ни разу даже не приехали, чтобы хотя бы повидаться со мной, — уже слабо отбивалась она. — Вы даже не попытались…

— Поухаживать за вами? Но вы были так злы на меня! Я в курсе насчет всего, чтовы говорили в мой адрес. Очень сочно, хотя и не вполне справедливо.

— Так вы держите шпиона у меня в труппе? — нахмурилась Мишель.

Но Стив словно не слышал ее.

— Через неделю мы гастролируем в Сент-Поле, а вы будете в Миннеаполисе. Почему бы нам не взять выходной и не отпраздновать, черт побери, нашу свадьбу? Представляете, как загудит пресса?

— Здорово вы все продумали… — пробормотала Мишель.

— А кто же, как не я, должен думать об этом?

«И в самом деле, кто?» — спросила себя Мишель. Мистер Сэм думал об объединении двух цирков. Отец думал. И почему бы не признать, что это и в самом деле весьма удачный способ сразу же разрешить все проблемы? Но у нее по коже мурашки побежали от одной только мысли, что ей придется лечь в постель с человеком, которого она совсем не знает, больше того — ненавидит. Неужели ради спасения цирка и чести деда и отца ей придется пойти на такую жертву?

— Я не тащу вас сразу в постель, Мишель, — скривив губы, произнес Стив. — Я готов дать вам время, чтобы вы свыклись с этой мыслью, и только после этого заявлю о… как это называется? — супружеских правах. Поймите же меня и тут: меня совершенно не устраивает, если пойдут слухи о фиктивном браке, и вся моя задумка превратится в жалкий фарс.

После долгой паузы Мишель, тяжело вздохнув, кивнула. Он загнал ее в ловушку, и слишком многое сейчас было поставлено на карту: и прежде всего честь семьи и благополучие людей, за которых она отвечала, людей, которые были ее друзьями на протяжении всей жизни. В конце концов, ведь многие браки основываются на холодном расчете, на голом прагматизме… Итак, она пойдет на сделку и вступит с ним в союз. Но на детей он может не рассчитывать. Независимо от его притязаний, в этом она ему не уступит ни за что и никогда.

11

Роза с раскрасневшимся от волнения лицом что-то говорила ей, но Мишель не слушала. «Интересно, — мрачно думала она, — почему Роза, обычно такая наблюдательная и чуткая, не видит моего горя?» Может быть, Мишель и в самом деле выглядит как принцесса из сказки в белом кружевном платье, в венке из белых роз и с ниткой молочно-белого жемчуга на шее — подарком Стива, но как Роза умудряется не замечать, что внутри она, Мишель, холодна как лед?

— Так что, это секрет? — переспросила Роза, поправляя кружевные оборки платья.

— Секрет?

— Да! Я спрашивала о маршруте вашего свадебного путешествия, но ты не услышала ни единого моего слова. — Роза покачала головой. Она выглядела особенно впечатляюще в лазурно-голубом платье из шелка, поразив всех тем, что по случаю свадьбы сняла с головы свой фирменный знак — чалму. Мишель всегда занимал вопрос, какого цвета волосы у Розы. «Скорее всего, — думала она, — черные». Но и сейчас ответа она не получила: волосы Розы оказались седыми. Их серо-стальной оттенок удивительно шел к сверкающим зеленым глазам цыганки.

— Все, сдаюсь! — со смехом подняла руки Роза, но тут же вновь стала серьезной. — Должна сказать тебе кое-что. До сих пор я молчала, чтобы не прибавлять тебе беспокойства.

Мишель почувствовала, как от страха у нее слабеют ноги.

— Боже, Роза, ты что, заболела?

— Избави Бог! Все нормально. Просто устала и хочу отдохнуть. Так что следующей весной в цирк я не вернусь. Я поискала и нашла себе замену — одну венгерку, прекрасную гадалку. Не такая, как я, конечно, но все же…

Роза продолжала говорить о своей преемнице, но Мишель, ошеломленная новостью, не слушала. «Но ты мне так нужна! — хотелось ей закричать. — Я несчастна, и я отчаянно нуждаюсь в том, чтобы ты была рядом, могла выслушать меня, дать совет…»

Мишель со слезами на глазах обняла Розу. Она была на несколько дюймов выше пожилой женщины, но заметила это только сейчас. Было поразительно, что такая миниатюрная особа, как Роза, заполняет своим присутствием все пространство вокруг себя. Если бы Мишель могла хоть наполовину стать такой Женщиной, как ее старая подруга! Насколько проще была бы ее жизнь…

— Я люблю тебя, Роза, — дрогнувшим голосом сказала Мишель. — Мне будет не хватать тебя.

— Неудачное время для объяснений я выбрала… — Вид у Розы был расстроенный. — Нужно было подождать конца твоего медового месяца и тогда уже…

— Не будет медового месяца. Мы решили отложить его до конца сезона… — тихо сказала Мишель.

— По-своему разумно, хотя… Все-таки лучшее время для медового месяца — сразу после свадьбы.

— А тебе-то откуда знать? — удивилась Мишель. — Разве у тебя была свадьба?

Но Роза даже не улыбнулась.

— Было дело… — сказала она задумчиво.

— Так ты была замужем?

— Еще как!.. Но он умер… очень и очень давно…

В дверь постучали, и вошел Стив.

— Как дела, Мишель? — спросил он, окидывая восхищенным взором кружевное платье, венок, жемчужное ожерелье на шее.

— Ни к чему тебе здесь толкаться, — заворчала Роза. — Плохая примета, когда жених видит невесту перед венчанием.

— Ухожу, ухожу! Наш брак должен быть счастливейшим на свете! — засмеялся Стив.

Он поймал взгляд Мишель, словно ожидал от нее каких-то слов. Та попыталась улыбнуться, но почувствовав, что ничего не получится, отвела глаза. Получилось не очень красиво, но она ничего не могла с собой поделать.

— Ты плакала? — спросил он вдруг.

— Это все из-за меня, Стив, — вмешалась Роза. — Я, не подумав, сообщила Мишель, что с будущего сезона заканчиваю свои гастроли с цирком и ухожу на заслуженный отдых.

Она внимательно посмотрела на Стива и проговорила:

— Вы будете очень и очень счастливы.

— Это тебе карты сказали? — преувеличенно громко спросила Мишель.

— Да, разумеется. Они сообщили, что поначалу будут некоторые проблемы, зато потом…

— …потом их будет еще больше, — сухо пошутил Стив.

Они улыбнулись друг другу, и Мишель почувствовала укол ревности. Не слишком ли быстро Роза прикипела душой к человеку, все эти годы совавшему палки в колеса их цирку? Такое впечатление, что они прямо-таки союзники… или даже сообщники. Роза всегда была самоотверженно предана Брадфорд-цирку, так неужели она увидела в Стиве их спасителя — этакого рыцаря на белом коне?

Когда сразу же вслед за Стивом ушла и Роза, Мишель не стала ее удерживать. Ей нужно было хотя бы несколько минут побыть одной, успокоиться. Все утро цирк гудел и шумел в преддверии празднества. Казалось, не было ни одного человека, так или иначе не вовлеченного в предсвадебные приготовления. Мишель не могла никого осуждать за такое приподнятое настроение, но тем острее ощущала она собственную неприкаянность. Они любили ее, в этом она ни минуты не сомневалась, но в то же время они не могли не осознавать, что именно Стив выручает их цирк из беды, обеспечивая их работой, гарантируя им благополучное будущее. И кто знает, быть может, большая доля их радости происходила именно от этого ощущения внезапного избавления?…

В дверь забежали подружки невесты — циркачки в новых летних платьях, сшитых специально для такого случая. Не желая никого обижать, Мишель предложила всем претенденткам на роль подружек невесты тащить жребий, и счастливицы представ ляли собой самую причудливую смесь обликов, характеров и манер. Глядя на них, нельзя было не улыбнуться. Чего стоила хотя бы Грета Мюльхаузер — ростом в сто восемьдесят восемь сантиметров, непременная участница и главная заводила всех свадебных мероприятий и скандалов, связанных с разводами! Или Мисси Илэйн, слывшая — без всяких оснований — самой маленькой женщиной мира, или Глэд Гордон, звезда воздушного балета!

Мишель вдруг поняла, что все они мечтают о тех же самых простых и незатейливых вещах, что и обычные женщины, живущие в своих домах в городах и деревнях, и свадьба для них — тоже символ исполнившейся романтической мечты. Что ж, она не испортит им праздник! Как бы ни душили ее отчаяние и обида, она будет улыбаться и лучиться счастьем, как и положено невесте. Она сделала выбор, и мотивы его теперь не имеют значения. А дальше… однажды Стив устанет от жены, которая его не любит, и тогда они смогут тихо-мирно расстаться и заняться каждый своим делом.

Еще за одно она была благодарна судьбе: Дэвид, после получения своей доли наследства перебравшийся в Европу, прислал телеграмму, что очень сожалеет, но приехать на свадьбу не сможет. Его присутствия здесь она совершенно не желала. Помимо того, что был бы в этом какой-то нехороший оттенок, она не смогла бы разыгрывать при Дэвиде роль счастливой новобрачной — это было выше ее сил. Нельзя сказать, что она по-прежнему его любила, но присутствие первого — и до сих пор единственного — любовника неизбежно вызвало бы в памяти воспоминания, которые она и так с великим трудом загнала в самые дальние закоулки памяти.

Главная арена, где должно было состояться венчание, представляла собой сейчас садовую беседку. Роза опустошила, должно быть, все цветочные магазины Сент— Пола и Миннеаполиса. Места для зрителей, столбы, импровизированный алтарь в центре арены — все было увешано цветочными гирляндами. Народ оделся в самые лучшие свои наряды и, судя по заплетающимся языкам и нетвердой походке, еще с утра начал отмечать торжественное событие.

Как там сказала Роза? Женщина до конца жизни помнит день своей свадьбы? Что ж, она тоже будет помнить — но не потому, что вышла замуж за любимого человека. Она сохранит в благодарной памяти все эти свидетельства искренней любви к себе со стороны людей, ответственность за которых она унаследовала вместе с цирком и имением мистера Сэма в Орландо. Именно это она будет потом удерживать в памяти — это, а не клятвы, которыми они обменяются со Стивом, не поцелуй новобрачных, не то странное выражение в глазах жениха, которое она даже и не пыталась себе объяснить.

Мишель сама не понимала, чего ради она мучается, выбирая платье на вечер. Явно не для того, чтобы произвести впечатление на Стива. Тот после свадьбы умудрился не сказать ей ни одного комплимента и вообще никогда и ни за что не хвалил. Большую часть времени он был занят делами, и не далее как вчера, по возвращении с гастролей, они дико и неприлично поссорились. Мишель обнаружила в договоре поправку, по которой право решающего голоса принадлежало Стиву, и взорвалась, а Стив в свою очередь уверял, что все было согласовано с адвокатом Мишель и он лично просил адвоката обратить особое внимание хозяйки Брадфорд-цирка именно на эту поправку. В конечном счете Стив махнул рукой и предложил продолжить разговор вечером в ресторане.

Больше всего Мишель бесило, что он ни одним добрым словом не помянул ее собственные усилия, а она ведь ужасно замоталась за этот месяц, организовывая «зимние квартиры» для двух цирков во Флориде. Ну и потом месяц, который Стив отвел ей для того, чтобы собраться с духом, привыкнуть к роли замужней женщины, подошел к концу, и приближался момент, когда следовало платить по счету, а она все еще не была готова.

В этом состоянии тихого бешенства она отбрасывала одно платье за другим, пока не остановилась на двадцатом или двадцать первом. Потом чуть успокоилась, привела в порядок волосы и подкрасила ресницы и губы. Чувствуя себя немного неловко, она открыла дверь Стиву, едва тот постучал в половине восьмого, и по его чуть расширившимся глазам и нерешительному топтанию на пороге поняла — эффект достигнут.

Но даже сейчас он сказал всего лишь:

— Мы можем идти, Мишель?

Пряча свое раздражение, она накинула на плечи плащ.

— Куда же мы направляемся? — поинтересовалась она.

— Ресторан «Ля Бургонь» в Орландо. Великолепная французская кухня, шикарно оформленный зал.

По дороге к ресторану они разговаривали — свободно и легко. Она уже успела заметить его подкупающую манеру общаться с партнерами по бизнесу и сотрудниками, но сейчас, когда это обаяние было направлено на нее, она впервые оценила его в полной мере. Сидеть рядом и запросто болтать — такое было у них впервые.

Еще один удивительный сюрприз — оказывается, Стив был наделен чувством юмора. Когда он рассказал третий по счету анекдот — о страстной артистке, делавшей цирковую карьеру при помощи артистов— холостяков, Мишель невольно прыснула. «Надо держать ухо востро», — тут же подумала она. Было ясно, что Стив из кожи вон лезет, пытаясь понравиться ей, — явно в предвкушении долгожданной ночи. Что ж, ночь он получит — в конце концов, она не девственница, чтобы делать из этого трагедию, а вот насчет детей ему придется жестоко разочароваться — она еще до свадьбы начала принимать противозачаточные пилюли.

Ресторан, названный по имени одного из местечек Парижа, располагался возле озера. В воде бисером дробился свет фонарей, а по черной глади зачарованно плыла пара лебедей.

— Идиллическая картинка, не правда ли? — спросил Стив. — Трудно поверить, что под зеркальной гладью их, может быть, подстерегает смерть.

— Смерть? — изумленно вскинула глаза Мишель.

— Именно. Всех нас где-нибудь подстерегает смерть.

— О чем ты?

— Аллигаторы. Рано или поздно один из обитателей болот перебирается в озеро, и тогда — цап! — нежные маленькие лебеди вдруг исчезают под водой.

— Что за ужасы ты рассказываешь! — содрогнулась Мишель.

— Я всего лишь реалист — почти всегда и почти во всем. Пару раз мне случалось проявить слабость, и тогда что только не обрушивалось на мою голову! Но оставим серьезные разговоры — мы еще не поужинали и не выпили шампанского.

Ужин, как и обещал Стив, оказался превосходным. Последним по счету поваром Брадфорд-цирка был чиканос, приучивший Мишель к прелестям мексиканской кухни, но чили, тако и жареные бобы успели ей приесться, и она в полной мере оценила тонкость французской кухни. Еще Мишель потряс безупречный французский выговор Стива, и когда он заказал официанту фондю, франш-контэ и артишоки, она не удержалась и спросила:

— Ты учил французский в университете?

— Языки — моя специализация, — отозвался он. — Мечтал когда-то стать дипломатом. Нельзя сказать, чтобы все это оказалось пустой тратой времени. Языки мне очень пригодились. Например, на сегодняшний день мне приходится общаться с моими артистами на восьми языках — включая техасский диалект.

— А мне — на семи, — рассмеялась Мишель, — в том числе на баскском. А поскольку канатоходцы-баски говорят только на своем родном языке, возникают проблемы. К счастью, все акробаты знают хотя бы пару фраз по-испански.

— Ничего не поделаешь, по-баскски можно научиться говорить, лишь родившись баском! — засмеялся в ответ Стив.

Мишель неотрывно смотрела в его лицо: когда оно освещалось улыбкой, вся суровость куда-то улетучивалась, и в эти минуты ее муж с его темными густыми волосами, глубоко посаженными умными глазами и строгими чертами лица был просто неотразим. Не как Дэвид — тот был воплощением девичьих грез. Но на свой манер Стив был очень привлекателен. Неудивительно, что все без исключения циркачки так и млели перед новым хозяином.

— Так что произошло с твоей дипломатической карьерой? — спросила Мишель. — Ты же не мог не знать, что однажды тебе придется взять в свои руки бразды правления цирком?

— Обычное подростковое бунтарство — не больше. Как только на руках у меня оказался диплом, я понял, что он мне, по большому счету, не нужен. А вот о чем я по-прежнему мечтаю, так это пустить корни и осесть — прочно, солидно. Если мой замысел осуществится, возможно, эта мечта и сбудется.

— Замысел? Какой замысел? — живо поинтересовалась Мишель, чувствуя, как начинает шуметь в голове. Она редко пила вино, особенно в таких количествах.

Стив ответил не сразу. Он медленно допил свой бокал и отодвинул его в сторону.

— Тебе приходилось бывать в Европе? — спросил он наконец.

— Увы, нет, — призналась Мишель. — Твой замысел имеет какое-нибудь отношение к Старому Свету?

— В известном смысле. Дело в том, что в большинстве европейских стран есть стационарные цирки, да и не только там. В Германии, Австрии… в России, даже в Китае. Государственные или муниципальные, но не это важно. Они расположены в каком-то одном капитальном здании, и зрители приходят или приезжают туда сами. Что касается артистов и всех прочих, то они ведут жизнь обычных служащих, с той лишь разницей, что контора, где они работают, называется цирком.

— Так ты мечтаешь о государственном цирке? Но наше правительство до сих пор не обзавелось ни оперой, ни балетом или театром, который имел бы статус национального и финансировался из бюджета. Почему же ты решил, что цирку будет сделано такое почетное исключение?

— Я совершенно не мечтаю о государственном финансировании, даже если бы такое было возможно. А вот частный парк с аттракционами и постоянно функционирующим цирком — это другое дело. И Флорида с ее увеселительными заведениями идеально для этого подходит. Туристы слетаются сюда как бабочки на огонь, так почему же в числе прочих развлечений им не посетить и цирк?

— Что именно ты имеешь в виду?

— Парк отдыха, объединенный идеей цирка, балагана, уличного действа. С пышностью и помпезностью старых добрых времен и новейшими достижениями индустрии развлечений. Здания в виде палаток с красно-белыми крышами, зверинец, зоопарк, множество детских аттракционов и первоклассный клуб-ресторан для взрослых. И отель — но это уже в отдаленной перспективе. Смесь старого и нового, мир фантазии и волшебства. Что скажешь на это, Мишель?

Мишель помолчала, зачарованная открывшимся ей видением.

— Меня восхищает то, о чем ты говоришь, — сказала она. — И я надеюсь, что однажды это станет реальностью.

Стив улыбнулся, и ей показалось, что глаза его удовлетворенно блеснули.

— Это уж я постараюсь. Но потребуются огромные инвестиции и хорошее место для строительства парка. Ты ведь в курсе, как стремительно выросли цены на землю в последнее время, а в особенности вокруг Орландо и Тампы. Земли, не занятой под какие-то цели, практически не осталось. Правда, — он чуть помедлил, — есть ваши «зимние квартиры». Место идеально подходит для этих целей. Рукой подать до аэропорта и железной дороги и какие-нибудь полчаса езды до Орландо…

Мишель остолбенела, когда до нее дошел смысл сказанного.

— Так ты уже обо всем переговорил с Розой, да?! А поскольку она наверняка отказалась продать землю под предлогом того, что здесь зимняя стоянка цирка, ты и решил провернуть весь этот фокус с объединением двух цирков? А я еще никак не могла понять, почему твои доводы не внушают мне полного доверия… Так ты решил, что в случае слияния Роза расщедрится и пойдет тебе навстречу?

— Это идеальное место для городка развлечений, — терпеливо продолжал Стив. — Болота осушены, рядом перекресток двух больших дорог, а кроме того, имеются собственные источники воды, что особенно важно во Флориде. Роза готова пойти на сделку: более того, она согласна обходиться одними процентами до начала полноценного функционирования парка. Она даже задумывается над тем, чтобы вложить в дело свои собственные — и немалые — деньги.

Мишель почувствовала, как ярость и боль ослепляют ее.

— Вот оно что! То-то у меня было чувство, что вы друг друга знали и раньше! Мне даже пришло в голову такое словечко, как «сообщники»… Выходит, интуиция меня не подвела. Так это она купила мне мужа, так, что ли, Стив?

— Ты все ставишь с ног на голову. Да, когда я после долгого перерыва встретился с ней, то выложил как на духу все свои чувства и намерения — и то, что тебя и только тебя я хочу видеть своей женой, и то, что на смену нашей вражде должно прийти сотрудничество… И она все это одобрила, потому что любит тебя как родную дочь, — Стив попытался улыбнуться, но Мишель, надувшись, отвернулась от него. — Понятно. Я выбрал неподходящий момент для признания, но мне казалось, что ты…

— Что я наивная дурочка, которую можно так просто купить? Вкусно накормить, заморочить голову болтовней и анекдотами, расслабить побасенками о сказочном городе будущего — и увести в постель? А дальше я под впечатлением от твоего сексуального мастерства становлюсь послушной овечкой, и Роза, тронутая до глубины души, переводит участок на твое имя?

Мишель, покачнувшись, привстала, но тут же снова упала на стул. Новая мысль вдруг осенила ее.

— Так вы всегда были в сговоре? Ты срывал нам гастроли, приезжая на день или два раньше, подсылал нам аудиторов, перекупал наши закладные, а она кормила меня сказками о том, что у нее сейчас нет денег, потому что ей нужно помочь какой-то там приятельнице? Так это она все организовала? И когда это вы успели спеться?

— Ты все видишь с превратной стороны. Она всего лишь беспокоилась о твоей судьбе и судьбе цирка. Ну, дала бы она тебе денег, чтобы заткнуть очередную дыру, — а дальше что? Цирк нуждается в капитальной реорганизации, на это опять нужны деньги, а конкуренция увеличивается, доходы уменьшаются — и печальный финал неизбежен… — голос его зазвучал жестче: — На твоем месте я был бы благодарен судьбе за то, что есть человек, который способен так заботиться о тебе!

— Да, разумеется, я ей о-о-чень благодарна! За то, что обо всем узнала, и пусть не сразу, но поняла, что я стала всего лишь игрушкой в чужой игре… И как ты только можешь по утрам смотреть на себя в зеркало, Стив? Я бы давно умерла от стыда.

— Чушь! Я же сказал тебе, что я всего лишь реалист, а потому не хотел никакого фиктивного брака — все как у людей, все как полагается, и сегодня… — Подошел официант, и Стив бросил ему на поднос несколько купюр. — Пойдем отсюда. Почему бы нам не закончить наш разговор в моем фургоне?

В полном молчании они доехали до зимней стоянки. Мишель начала понемногу остывать. В конце концов, Роза всеми силами боролась за благополучие цирка. А то, что она выбрала для этого не самые честные пути — так что ж? Главное — она ведь хотела Мишель только добра, ей ведь во всей этой истории никакой особой выгоды нет.

А что до Стива — тот перед вступлением в брак выложил все свои карты и не скрывал, что он всего лишь прагматик, для которого нет ничего важнее дела. Почему же она так злится и чувствует себя такой обманутой сейчас, хотя получила всего лишь очередное подтверждение того, о чем давно знала? Можно подумать, что расскажи ей Стив всю эту историю сразу, она бы не пошла за него замуж и наплевала бы на интересы цирка…

Когда они вошли в фургон, Мишель чуть пошатнулась на пороге, и Стив быстро подхватил ее под руку. «Интересно, — подумала Мишель, оглядывая уже знакомые ей апартаменты, — интересно, он рассчитывает соблазнить меня прямо здесь? Если так, то его ждет ба-а-альшой сюрприз. Я ему еще покажу, кто здесь хозяин…»

Отказавшись выпить — в голове и без того шумело, — она упала на красный кожаный диван, а он, открыв банку пива, присел рядом.

— Я понимаю, — сказал он, явно нервничая, — что у нас полно всяких проблем, но сегодня я намерен сделать наш брак настоящим…

— Да ну? — вызывающе подняла бровь Мишель. — А почему бы тебе не быть честным хотя бы перед самим собой? Ведь я тебе была нужна лишь для того, чтобы сделать сговорчивой Розу. Я ни в чем не обвиняю Розу — она человек иной культуры, и для нее брак по расчету — дело само собой разумеющееся. Она думала, что делает для меня благо — и ладно, Бог с ней. Но теперь ты получил то, что хотел — права на участок… так оставь меня, по крайней мере, в покое и не сочиняй историй о том, как семь лет назад ты влюбился в рыженькую девочку…

Лицо Стива передернулось, и прежде чем Мишель успела что-либо сообразить, она уже оказалась в его руках. Мишель считала себя сильной женщиной, но Стив, вопреки внешнему впечатлению, отличался такой недюжинной силой, что не успела она и опомниться, как он уже был сверху и прижал ее к дивану.

Когда азарт борьбы иссяк, она увидела над собой побелевшее лицо, и ей вдруг стало страшно — а вдруг он задумал что-то ужасное, вдруг он решил отомстить ей за все измывательства над ним?

Но в следующее мгновение он поцеловал ее, и поцелуй оказался ошеломляюще нежным. Мишель невольно расслабилась, и тут же его язык проник сквозь ее разжавшиеся губы. Ее охватила паника, и на минуту ей показалось, что она испытывает знакомый приступ удушья. Она отчаянно глотнула воздух, и Стив, восприняв это как приглашение, припал своим ртом к ее губам. Мишель снова попыталась вырваться и откатиться в сторону, но он держал ее железной хваткой.

Внезапно слабея и ощущая головокружение, Мишель краем сознания отметила, что он раздевает ее, затем раздевается сам. Потом снова над ней возникло напряженное, почти исступленное лицо, а руки и губы его начали ласкать Мишель.

Головокружение понемногу стихло, и Мишель вдруг обнаружила, что ее собственное тело предает ее, так давно лишенное мужской ласки. Стив гладил ее груди, ласкал самые сокровенные и чувствительные кусочки ее тела, и Мишель начала бояться, что он остановится и бросит ее на полпути, не погасив разгорающееся в ней вожделение. Вдруг перестало иметь значение, кто он, важно было только одно: чтобы он продолжал ласкать ее.

Он овладевал ею постепенно, с поразительным терпением. Он прокладывал дорогу к цели губами, ласковыми пальцами, мужественной сдержанностью своего тела, не стремясь в первую очередь удовлетворить себя. Тело у него было длинное, как и у Дэвида, но на этом сходство и кончалось. Грудь Стива была покрыта густыми темными волосами, соски — цвета красного дерева, а от кожи исходил тонкий запах, чем-то напомнивший Мишель запах сандалового дерева, витавший в палатке Розы и Кланки. Лицо его напряглось и побледнело, когда он коснулся пальцем влажной впадинки между ее бедер, а затем… затем он припал к ней губами.

Мужчина, которого она знала, воплощавший в себе деловитость и рациональность, исчез, испарился, растворился, остался лишь страстный и искусный любовник, ласкавший и томивший ее до тех пор, пока она, теряя рассудок, не вознеслась к вершинам блаженства.

Придя в себя, истомленная и пресыщенная, она увидела чуть неловкое выражение на лице мужа, и ее совершенно неожиданно пронзило чувство горячей признательности к этому человеку, пожертвовавшему своим удовлетворением ради ее наслаждения. Уперевшись ладонями в его грудь, она заставила Стива лечь на спину, затем, оказавшись сверху, дала ему войти в себя и начала раскачиваться вверх-вниз, откидывая намокшие волосы с лица. Она теперь старалась для него, хотела и ему подарить минуты блаженства, но в какое-то мгновение ее снова пронзили нетерпение и страсть, и она вошла в бешеный ритм, снова достигнув кульминации своих чувств.

Под ней корчился в невыразимо сладостных муках Стив, и по теплу, затопившему ее, она поняла, что достигла цели.

— Боже, Мишель, сколько раз я мечтал об этом! — простонал он.

Мишель почувствовала неожиданный прилив нежности: отчасти из благодарности за подаренное наслаждение, но только отчасти. При виде блаженства на его лице она подумала — впервые за все время их отношений, — что он, пожалуй, и вправду может быть влюблен в нее.

Стив чуть приподнялся и пальцем провел по контуру ее губ.

— Милая моя, — пробормотал он. — Ты так сладко целуешь, Мишель…

Она рассмеялась, снова ощутив себя семнадцатилетней девчонкой. Впрочем, нет. В семнадцать лет она была влюблена в другого мужчину, и тот превратил ее из девушки в женщину. То, что она пережила сейчас, было иным, но, пожалуй, еще более впечатляющим.

В неожиданном приливе нежности она взяла в руку обмякшее орудие Стива, только что подарившее ей наслаждение.

— Ах ты мой бедный… — проворковала она. — Притомился, выбился из сил.

Стив откинулся на спину и захохотал во весь голос.

— Не могу поверить, что это говоришь ты! — сообщил он, вытирая слезы. — Неужели моя четырнадцатилетняя невеста выросла?

Мишель хихикнула — это она-то, никогда и нигде не позволявшая себе так глупо хихикать.

— Ты просто больной, тебе это известно? Возжелать школьницу-малолетку — это ж надо придумать такое!

— И не возжелал я тебя вовсе. Разве что совсем чуть-чуть. А в основном я тобою восхищался и преклонялся перед тобой, если на то пошло. Так что надо ли понимать твои слова так, что ты решила дать нашей попытке семейной жизни шанс?

— Если бы ты не подпоил меня в ресторане, ничего бы у тебя не вышло, — благодушно ответила Мишель. — Запомни только, что я не из тех, кто покорно будет плясать под твою дудку. У меня есть свое мнение, и я не собираюсь его скрывать в угоду кому бы то ни было, даже собственному мужу.

— Если бы ты не сказала этого, ты не была бы той Мишель Брадфорд, которую я выбрал в жены, — ухмыльнулся Стив. — Так что мир?

— Мир!

12

Со стороны может показаться, что на зиму цирк забирается в берлогу и погружается в спячку. На деле же зима — время активной работы. Во-первых, нужно кормить и дрессировать животных, ухаживать за ними, думать о приплоде. Во-вторых, ремонт и покраска. В-третьих, выплата пособий (половина зарплаты) рабочим, которые остались на зимней стоянке, а значит, и функционирование — пусть в свернутом виде — походной кухни. Кроме того, сразу же в конце сезона начинается работа по составлению программы гастролей на будущий год. Утверждаются сроки, подписываются контракты на будущие поставки, идет согласование с местными властями. Затем надо успеть починить или заменить брезентовые шатры, довести до кондиции аттракционы, заказать и получить новые костюмы, чтобы к весне, когда артисты соберутся для новых гастролей, они могли заранее их примерить.

А еще — нескончаемая бумажная волокита: заполнение налоговых деклараций, сверка бухгалтерских записей и выписанных чеков. Нужно подвести баланс, разобраться с бухгалтерией, а для этого — свести вместе бесчисленное количество концов, оставшихся от прошлого сезона.

В эту зиму большая часть бухгалтерии свалилась на плечи Мишель. Как ни задевала ее отведенная ей роль канцелярской крысы, в принципе такое решение было справедливым. По этой части она была дока, этому она училась в колледже. Зато она оставалась новичком в руководстве персоналом, в деле составления программы гастролей и вообще в тех вопросах, где требовалось глубокое и детальное знание всех особенностей циркового дела.

При всем этом она не чувствовала себя пятой спицей в колесе, и когда персонал начал на месяц раньше обычного собираться, она взяла за правило посещать еженедельные собрания, проводимые Стивом. Он терпеливо выслушивал жалобы и сообщения о тех или иных затруднениях, и Мишель вынуждена была отдать должное его такту, обходительности и способности прийти в итоге к решению, учитывающему интересы всех сторон в споре, — решению, которое разряжало ситуацию, даже если не вполне соответствовало тому, на чем настаивали жалобщики.

Что, однако, ее обижало — так это невозможность (как прежде) выдать до срока аванс, разрешить спор или приструнить зарвавшихся, не испросив предварительно согласия Стива. Правда, утешением оставались старые друзья, не изменившие ей, не переметнувшиеся к новому хозяину. Они то и дело заваливались к ней в Серебряный фургон, чтобы поболтать о старых временах, и Мишель скорее поощряла их визиты, чем препятствовала им, хотя на болтовню уходило немало драгоценного времени.

Напряженность в отношениях со Стивом росла, и к концу зимы единственным местом, где они отлично понимали друг друга, стала постель. После продажи дома мистера Сэма Мишель перебралась к Стиву, но не раз пожалела об этом. Даже вырученные за дом деньги — и те целиком ушли в фонд развития цирка. Какое-то время они вместе со Стивом питались в походной кухне, но разговаривать им было не о чем, и вскоре Мишель под любым предлогом начала избегать совместных с мужем трапез.

Стив обращался с нею безупречно вежливо, но настороженность по отношению друг к другу не давала сложиться подлинной близости между ними. Мишель усердно скрывала все свои обиды и претензии и довольствовалась таким существованием, воспринимая неожиданно удачную сексуальную жизнь как нечто отдельное от остальных ее отношений с мужем.

Если Стив и ощущал недостаток душевного тепла с ее стороны, он никак этого не показывал. Иногда во время завтрака или обеда она случайно ловила на себе его мучительно напряженный взгляд, и тогда ей становилось жаль и его и себя — но дальше сожалений дело не шло.

Объединенный цирк тем временем переживал период перемен. Темой года стали «Легенды Америки» и, к удивлению Мишель, Стив поручил ей подготовку костюмов. Подозревая, что это всего лишь подачка, призванная успокоить ее самолюбие, она тем не менее с головой ушла в работу: читала книги по истории театрального костюма, консультировалась с заведующими костюмерной частью и профессиональными модельерами, интересовалась соображениями той части труппы, которая осталась с цирком на зимовку, и выдала в итоге современную и практичную в употреблении серию цирковых костюмов.

Просмотрев эскизы, образцы материалов, пробные экземпляры, Стив бросил: «Славная работа, Мишель». И все. Поскольку предложений переделать что-либо не поступило, Мишель сделала вывод, что муж доволен. А вот она осталась неудовлетворенной. Отец в этом случае рассыпался бы в похвалах — быть может, и не вполне заслуженных, а Стив вел себя так, будто она всего лишь сделала то, что должна была сделать.

Вскоре после того, как на место зимовки прибыл для начала работы административный персонал, Стив созвал собрание в Серебряном фургоне. Он сообщил своим помощникам, что заказал новый красно-бело-голубой шатер для большой арены — оригинальный проект с огороженной ареной, четырьмя столбами-подпорками и двенадцатифутовым задником, — рассчитанный на большее количество зрителей. Заказаны были и палатки для остальных аттракционов, включая «Ноев ковчег» и детский зоопарк, — они тоже должны были быть выполнены в красно-бело-голубых тонах.

Состав побочных аттракционов значительно обновлялся. При том, что предполагалось взять лучшее из обоих цирков и добавить несколько новых механических аттракционов и ларьков для посетителей, следовало любыми способами сократить расходы. То, что проблемы обновления оборудования были переданы команде заместителей, Мишель не особенно удивило, но когда Стив объявил о своих планах коренного обновления транспорта, Мишель не стерпела. Она заговорила, выражая овладевшее большинством присутствующих непонимание происходящего:

— Но железная дорога — традиционный способ переезда и того, и другого цирка, — горячо восстала она. — Мы знаем, что в ней хорошего, что плохого, и каких неприятностей можнождать. Держать целую армию грузовиков накладно — нам придется потратиться на их приобретение, на горючее, на вспомогательную технику. Кроме того, мы окажемся заложниками всех этих местных правил и ограничений на перевоз и переезд…

— Все эти вопросы уже проработаны, — нетерпеливо прервал ее Стив. — Пора уже кончать наш роман с железной дорогой. Положившись исключительно на автотранспорт, мы станем совершенно невависимыми — я, конечно, не говорю о погоде. Здесь мы по-прежнему бессильны. Мы сможем значительно расширить географию наших гастролей. Нам будут доступны курорты и центры развлечений, удаленные от железных дорог. А ведь есть и другие выгоды: не будет необходимости возиться с переездами от железнодорожных станций к месту размещения цирка, а значит, не нужны будут специальные грузовики и все эти вспомогательные рабочие и грузчики, не придется в день приезда и в день отъезда гонять служащих туда-сюда, из цирка к поезду и обратно.

«А еще отпадает необходимость в персональном пульмановском вагоне для директора цирка и его молодой жены», — подумала Мишель, а вслух сказала:

— Но нам потребуется несколько десятков грузовиков и масса прицепов для того, чтобы перевозить все наше имущество, людей и животных. Сколько машин нужно для транспортировки одних только трибун!

— Грузовики можно брать напрокат, чтобы не загромождать стоянку…

— А животные? Сколько прицепов потребуется для того, чтобы перевозить с места на место шестнадцать слонов?

— Животных будем сокращать, — спокойно сообщил Стив. — Лошади-тяжеловозы и рабочие слоны при современной технике не нужны. Что касается экзотической фауны, то она давно потеряла в глазах посетителей прелесть новизны. Животные уже не так интересны зрителям, как это было раньше.

Его слова прозвучали для Мишель как пощечина.

— Но какой же цирк без слонов?!

— Будут слоны. Просто не в таком количестве, — он нехотя взглянул на нее. — Если тебе угодно, мы оставим слонов из твоего зверинца, а наших продадим.

Мишель захотелось закричать, завизжать, сказать, что в гробу она видела его «планы», но Стив уже продолжил деловую беседу, обсуждая, как наилучшим образом организовать автоколонну и стоит ли приобретать передвижные туалеты усовершенствованного типа, чтобы не зависеть от допотопных и запущенных общественных сортиров.

Воспользовавшись тем, что ее молодой врач-ветеринар, выпускник университета, озабоченный тем, чтобы не потерять работу, начал задавать вопросы относительно своих функций, Мишель выскользнула из вагона.

Дождавшись, когда Стив вернется в фургон, она с порога накинулась на него:

— Большое тебе спасибо! По контракту ты обещал советоваться со мной по принципиальным вопросам, и я рада, что ты твердо держишь свое слово!

Стив прошел мимо, и Мишель понеслась за ним на кухню. Уперев руки в боки, она ждала ответа, а он тем временем спокойно ставил на плиту кофейник и доставал с полки чашки, сахарницу, ложки. Как и весь фургон, кухня несла на себе отпечаток характера хозяина — простота, рациональность и холостяцкая аккуратность. Сама Мишель не побеспокоилась о том, чтобы внести сюда хоть какие-нибудь изменения, объясняя свою нерадивость занятостью и, как она сейчас бы добавила, временным характером жилья.

— Ну? — не выдержала она наконец. — Тебе нечего сказать мне?

Стив повернул голову, и его ледяной взгляд заставил Мишель вздрогнуть.

— Заказ на грузовики оформлен год назад, когда еще и речи не шло об объединении наших лавочек. Год — минимальный срок для того, чтобы все провернуть. Кроме того, если бы я стал предварительно интересоваться твоим мнением и мнением твоих людей, мы бы ничего не смогли сделать до второго пришествия. Ты готова спорить из-за каждой заплатки, которую я распоряжаюсь поставить на самой последней из палаток.

— Но это несправедливо! — возмутилась Мишель.

Стив устало провел рукой по лицу.

— Извини, — сказал он, не поднимая глаз. — Я смертельно устал, Мишель. Может быть, поговорим обо всем завтра?

— А я хочу сейчас! Это что же выходит? Ты теперь будешь все решать, а задним числом милостиво сообщать мне о своих решениях?

— Ты все передергиваешь. Возможно, мне и следовало бы предварительно поговорить с тобой, но транспорт — это моя вотчина. Не вмешиваюсь же я в дела костюмерной, поскольку это твоя территория.

— Так вот почему ты свалил эту работу на меня, вместо того чтобы доверить ее, как обычно, костюмершам? Чтобы иметь повод не советоваться со мной по всем остальным вопросам?

— Я попросил тебя об этом лишь потому, что наши костюмерши не могут между собой ни о чем договориться. Я оставил Мэри потому, что она твоя старая приятельница, но ничего путного из этого не вышло. Одной из них явно придется уйти…

— И это, конечно, будет Мэри!

— Ей следовало бы уйти давным-давно, Мишель. И вообще у нас еще много балласта, от которого не грех освободиться.

— И уж, конечно, в твоей конторе его нет!

— Представь себе, нет. Сентиментальность и бизнес — вещи несовместимые.

От этих слов, подтвердивших худшие из ее подозрений, Мишель буквально онемела. Когда она опомнилась, Стив уже унес кофе в гостиную, оставив ее пышущую злобой и готовую к мести.

Когда чуть позже Стив присоединился к ней в постели, она нарочито сонно сказала, что устала сегодня, так что лучше будет и ей и ему хорошенько выспаться. Он не спорил: повернулся на бок и оскорбительно быстро уснул. Зато Мишель еще долго не могла заснуть и лежала рядом, не в силах пережить это унижение, этот удар по ее самолюбию. В конце концов она пришла к решению. Поскольку секс — единственное, что их связывает, она прикажет своему телу не быть более таким уступчивым. У нее ведь тоже есть гордость; больше, кажется, не осталось уже ничего.

На следующий вечер она снова ему отказала, на этот раз сославшись на головную боль. Он ответил кивком, но глаза его жестко сверкнули, когда он пожелал ей спокойной ночи и скорейшего выздоровления. На третью ночь она не стала даже утруждать себя поводом, а просто сказала, что не расположена к интимным отношениям, такая вот жалость.

На следующее утро Стив перенес одежду и некоторые другие свои вещи в соседнюю спальню, и вечером не появился.

После того как прибыли последние, припозднившиеся члены объединенной труппы, был устроен большой праздник. Идея эта принадлежала Мишель, и, как ни странно, Стив ответил согласием. Он даже доверил ей произнести короткий приветственный спич в самом начале торжественного ужина, приготовленного цирковыми поварами. Когда она кончила, циркачи захлопали и одобрительно зашумели.

Мишель, раскрасневшись, перевела взгляд на Стива — и при виде его непроницаемого каменного лица улыбка сошла с ее губ.

Глядя на разгулявшийся народ, она невольно подумала, что такого быстрого и безболезненного слияния двух трупп она, пожалуй, не ожидала. По-прежнему в отношениях людей из разных цирков сохранялась некоторая настороженность, но открытой вражды, способной все погубить, не было и в помине. Только два дирижера ухитрились перед самым началом ужина жутко полаяться. Стив решил проблему тут же: одному он отдал дневное представление, другому — вечернее. Дирижеры явно остались недовольны, но ведь хорошо известно, что музыканты — народ темпераментный и очень капризный.

Она очень удивилась, когда ее бывший заместитель по номерам с дрессированными животными, отодвинутый на вторые роли, воспринял понижение в должности спокойно.

— Феликсу Хоудену нужно тихо-мирно дослужиться до пенсии, — сказал он, подмигнув бывшей хозяйке. — Ничего, я подожду. Будет лишнее время и возможность для того, чтобы хорошенько проработать кое-какие задумки. В программу явно нужно влить свежую кровь: темп, блеск, больше реприз в выступлениях. Старик Феликс явно застрял где-то в шестидесятых. Как только он уйдет на отдых, я буду тут как тут и мне будет по плечу самая высокая должность.

Заместитель служил в Брадфорд-цирке всего четыре года, и когда он согласился на невысокую должность, Мишель была тронута такой преданностью. Оказалось же, его прельстила возможность работать с ее мужем, и именно ради этого он отверг другие, весьма и весьма выгодные предложения…

Мишель взглянула на полотнище с новой эмблемой Объединенного цирка. В конечном счете Стив вынес имя Брадфордов на первое место, и афиши сезона 1973 года возвестят: «Цирки Брэдфорда и Лэски — снова вместе!»

Лозунг этот уже вовсю был растиражирован прессой после свадьбы хозяев. Как Стив и предсказывал, репутации двух цирков в сочетании со столь счастливым и романтичным окончанием давней распри хватило, чтобы светские хроникеры и обозреватели культурной жизни клюнули на приманку. Если бы они знали, что любовью здесь и не пахнет…

Мишель тяжело вздохнула, а когда подняла глаза, то увидела напротив напряженное лицо Стива: казалось, он ломал голову над тем, что означал этот вздох. Они не спали вместе с того самого дня, как он забрал вещи и ушел в другую комнату, и хотя она по-прежнему была твердо уверена в правильности своего решения, невольное воздержание давалось ей нелегко, и это раздражало. Она возбуждалась по малейшему поводу и прямо-таки истомилась по мужской ласке и близости. Раздосадованная, она списала все это на свою природную страстность — при таком подходе Стива можно было рассматривать лишь как особь мужского пола, а в остальном он был ей как бы не нужен, она вполне могла обойтись и без него.

— Такое впечатление, что ты была за тысячу миль отсюда, — заметил Стив.

— Так оно и есть.

— И о чем же ты. думала? Готов поклясться, что не обо мне.

— С чего ты это взял?

— Ты улыбалась.

— Я думала о Розе, — соврала она. — Она сейчас гадает на дому и завела нового любовника — отставного банкира, уже угрохавшего на нее кучу денег. Так что все ее разговоры об усталости и желании отдохнуть — просто болтовня.

— А может быть, и нет. Может быть, ей просто надоело быть ангелом-хранителем цирка, — сказал Стив.

— Интересно, — холодно ответила Мишель, — что бы вышло из твоего контракта с Розой, узнай она о той малюсенькой поправочке, которую ты исподтишка внес в наш договор?

— Она уже все знает, — спокойно отозвался Стив. — У меня возникают вопросы другого рода. Например, почему ты ни разу не побывала в Сарасоте, чтобы поплакаться на ее плече о своем неудавшемся браке?

— Дело в том, что Роза все еще верит в волшебные сказки со счастливым концом, — колко заметила Мишель. — Если ей так хочется верить, что наш брак — воплощение благополучия и взаимопонимания, зачем я буду разочаровывать ее?

— Логично. Не в наших интересах демонстрировать всем нашу ссору.

— Какая еще ссора? — невинно спросила Мишель. — Я не собираюсь тратить время и силы на выяснение отношений с сукиным сыном и мерзавцем, который на каждом шагу лжет, пудрит мозги и идет к своей цели, перешагивая через людей.

Стив обомлел.

— Не стоит называть меня такими словами… — наконец сказал он тихо. — Мое терпение тоже однажды может кончиться.

— И что же ты тогда сделаешь?

— Что-нибудь да придумаю. К примеру, твоему другу Бенни Хайду давным-давно пора на заслуженный отдых, ты не находишь? Сколько можно другим клоунам вытаскивать за него номер?

Мишель поняла, что он всего лишь подзуживает ее, но не смогла сдержаться:

— Только попробуй! Я… я введу его в свой личный штат. Та же самая маленькая поправка дает мне право содержать свою команду.

— Джиггера Хиггинса, Мэри и прочих своих подружек и дружков ты тоже намерена ввести в свою команду? — спросил он, и глаза его зловеще сверкнули.

— Ты, сукин сын! — прошипела она.

На минуту воцарилось молчание.

— Я предупреждал, — сказал он и отвернулся.

Мишель глотнула вина, чтобы хоть как-то промочить пересохшее горло. Хотя за сухим тоном его голоса Мишель услышала нешуточную угрозу, она была настроена крайне решительно. Что он еще может сделать кроме того, что уже сделал?

Через два дня она получила ответ на этот вопрос. Придя после завтрака в Серебряный фургон, она обнаружила, что ветеран железных дорог выпотрошен донельзя — ни шкафов, ни письменного стола, ни ящиков с папками, ни даже личных вещей. В дальнем углу были вынуты несколько досок из пола, и зияющая дыра рождала самые неприятные ощущения. Побледнев от бешенства, Мишель перебежала через луг к фургону Стива.

Когда она с треском распахнула затянутую сеткой дверь, Стив поднял голову и прежде чем она успела сказать хоть слово, сообщил:

— Твой кабинет пришлось перенести в старый коттедж. Половицы оказались трухлявыми. Бригадир плотников поставил работу в план — где-нибудь к маю можно будет вернуться на старое место.

— Но ведь коттедж даже не обогревается, с тех пор как оттуда увезли калорифер! Там жутко сквозит, и краска на стенах пошла пузырями. — Мишель пыталась говорить спокойно, поскольку секретарша Стива с нескрываемым интересом прислушивалась к разговору. — Кроме того, до коттеджа почти целая миля. Кому захочется тащиться в такую даль, чтобы…?

Она осеклась, увидев, как он ехидно улыбается.

— А мне грешным делом казалось, что ты обожаешь тишину, а все эти твои закадычные дружки покоя тебе не дают, являясь каждые пять минут, так что на работу не остается времени…

Мишель набрала побольше воздуха, стараясь сохранить хладнокровие.

— А почему бы мне не обосноваться у тебя в кабинете?

— Здесь и без того слишком тесно. Так что придется какое-то время потерпеть.

И он вернулся к бумагам, как бы давая понять, что вопрос исчерпан. Мишель захотелось вышибить из-под него стул, но она сдержала себя. Она давно знала, что на жалость с его стороны рассчитывать не приходится, но такой мелочной мстительности не ожидала.

— Может быть, на этот раз ты и взял верх, но запомни: игра еще не кончена! — бросила Мишель в лицо мужу и, круто развернувшись, двинулась к двери.

— Не спеши, — остановил ее голос Стива. — Если обещаешь впредь обходиться без площадной брани и не настраивать против меня своих бывших служащих, я, пожалуй, попрошу плотников сделать ремонт побыстрее.

— А пошел ты к черту, убийца слонов! — бросила через плечо Мишель.

Она выскочила из двери и, чувствуя на себе взгляд мужа из окна фургона, с гордо поднятой головой прошла до поворота дороги. Там она побежала что есть духу, забралась в свой автомобиль и проехала полмили, отделявшие полузаброшенный коттедж от остального лагеря. «Пусть я умру, — сказала она себе, — но настою на своем».

Две недели спустя она, осматривая коттедж, имела все основания чувствовать себя на коне: подключен новый калорифер, бригада маляров выкрасила весь дом снаружи и внутри, и теперь он сверкал новенькой краской; мебель из кабинета и из маминых запасов уютно расставлена по комнате — садись и работай или принимай гостей, хотя они почему-то, приходя сюда, все время с опаской посматривали на дверь.

Но никакой радости она не испытывала, потому что все ее усилия утрачивали смысл от одного простого факта — она была беременна.

Как это могло случиться, когда она что— то недоглядела — рассуждать было поздно: сегодня утром врач подтвердил наихудшие ее подозрения.

А если так, то Стив, предоставив ей полную свободу действий, все же оказался победителем. И эта мысль была для Мишель совершенно невыносима. Какое бы ожесточение к мужу она ни испытывала, каким бесполезным ни казался ей брак — пойти против природы, отказаться от счастья, которого лишены столько женщин, было для нее слишком сложно.

На глаза невольно набежали слезы. Она сжала виски, борясь с минутной слабостью, и, подойдя к окну, вытерла лицо носовым платком. «Что же дальше?» — с отчаянием спросила она себя.

— Салют, Морковка, — вдруг услышала Мишель знакомый голос.

Мишель замерла, а когда повернула голову, увидела в дверном проеме улыбающегося Дэвида.

— Извини, — развел он руками, увидев, что она не в силах что-то сказать. — С моей стороны неосторожно было вот так, как снег на голову…

— Как дела, Дэвид? — спросила Мишель, не зная, о чем еще говорить.

— Если это вопрос ради вопроса, то все замечательно. Но если говорить начистоту — то хуже некуда. Я подозревал, что, увидев тебя, разбережу старые раны, но что будет так больно — даже представить не мог. Господи, как мне недоставало тебя, Мишель… Эти три года превратились для меня в нескончаемую муку.

Дэвид говорил с привычной легкостью, на лице — раскаяние и боль, и слушать его было приятно и привычно.

— Как-то не очень верится, — перебила Мишель поток его признаний.

— Если хочешь знать, не было дня, а тем более ночи, чтобы я не сожалел о своем поступке. Мне нет никакого оправдания… Кроме, может быть, того, что по молодости и по глупости я не понимал, от чего отказываюсь. Если бы все это случилось сейчас, я бы послал Стива к чертовой матери и посоветовал бы ему перевести мою долю наследства в Общество защиты животных…

— Сожалею, но я о тебе забыла, по всей видимости, гораздо раньше, — хладнокровно сообщила Мишель.

Дэвид шагнул чуть ближе, вгляделся в ее лицо и нахмурился.

— Что-нибудь случилось, Мишель?

— Абсолютно ничего, — небрежно ответила она. — Все в порядке, и я очень счастлива.

— Тогда почему ты плакала?

— А ты разве забыл, что слезы у меня очень близко? — на самом деле Мишель не плакала почти два года — с момента похорон родителей. — Кто-то поскользнулся — и я в слезы. Обнаружила на ногте заусенец — и в слезы. Защитная реакция.

— И какая же неприятность заставила тебя плакать сейчас?

— Не помню… И вообще, как ты меня здесь отыскал?

— Секретарша Стива. Мне показалось, что она еще много чего могла бы мне порассказать, но я спешил к тебе. У вас нелады с братом?

— С чего ты взял? Разве тебе не известно, что браки совершаются на небесах? Вот и я купаюсь в небесном счастье.

— О счастливом браке не говорят с таким сарказмом. А впрочем, чего еще ждать, если брак заключается по расчету, — сообщил Дэвид и уселся в кресло.

— С чего ты взял, что мы поженились по расчету?

— Я знаю брата. И знаю тебя. Не может такая страстная и искренняя натура, как ты, влюбиться в этого сухаря, в эту ледышку… Он же не человек, а айсберг! Просто ему необходимо было провернуть свои коммерческие делишки и, надо отдать ему должное, он далеко глядел. Когда я узнал, что вы женитесь — только тогда мне стало понятно, зачем ему понадобилось с таким ожесточением обрывать наш с тобой роман. И боюсь, что это я подал ему такую мысль. Помнишь, тогда, увидев тебя в первый раз, я сразу же объявил, что люблю одну тебя и как только ты достигнешь совершеннолетия, ты будешь моей женой… И вот такой удар…

У Мишель заныло сердце. Не слишком ли много для одного дня?.. Он ждал ее совершеннолетия! Стив тоже ждал, и каково ему было получить в жены такую мегеру?..

— А ведь я все еще люблю тебя, Мишель, — осипшим голосом признался Дэвид. — И сколько дров ни наломано в прошлом, еще не все потеряно. Если бы Стив тогда не вломился в нашу жизнь, мы бы давно жили вместе и имели бы пару очаровательных детишек…

Мишель резко повернула голову. Зачем он говорит о детях?… Дэвид робко и чуть легкомысленно улыбнулся. Все-таки он самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела. И тем не менее его слова совершенно ее не трогали.

— Но ты почему-то отказался от всего того, о чем сейчас говоришь, — напомнила Мишель.

— Конечно, — с горечью и обидой отозвался Дэвид, — я заслужил все твои обвинения. Но войди в мое положение: диплом Сэнсана без университетского образования — не более чем красивая бумажка. Как бы мы жили, не имея средств к существованию? Я готов был предложить тебе руку и сердце, но обрекать девушку с твоим воспитанием и запросами на нищету — извини, это выше моих сил.

— Меня ты на эту тему не спрашивал, — заметила Мишель, пряча мокрый носовой платок в карман. — Так что уместнее было бы говорить только о юноше с весьма и весьма большими запросами.

— Да, признаюсь, — горделиво сказал Дэвид, — я люблю роскошь и комфорт. Но заметь, я не собирался уходить от тебя навек. Я рассчитывал только получить свои законные денежки…

— Неужели? В том единственном письме, которое я от тебя получила, ни слова об этом не было сказано.

— Нельзя же оставлять улики, — заметил Дэвид, — брат требовал полного и безоговорочного разрыва, а письмо случайно могло попасть ему в руки. Ведь узнал же он о нашем романе… Кстати, ты не знаешь, откуда?

— Не знаю.

— Ну и ладно! Потом я написал тебе дюжину писем, в которых говорил все то, о чем ты слышишь сейчас, но едва я кончал очередное письмо, мне становилось мучительно стыдно, и я рвал его на мелкие кусочки… А когда я получил свою долю наследства, я отправился в Европу, чтобы присмотреться, где нам лучше пустить корни… Когда же я собрался ехать к тебе, пришла телеграмма о вашей с братом свадьбе. Я был так потрясен, что смог лишь отослать ответную телеграмму со своими сожалениями, что не могу приехать… Мишель, брось его! Он тебя не любит… Он вообще не способен никого любить.

Мишель посмотрела в его глаза и увидела, что Дэвид и сам верит в то, что говорит. Но вера и правда — далеко не одно и то же… Она вдруг почувствовала, что бесконечно устала от этого разговора, от попыток Дэвида снова влезть ей в душу, от всего на свете. «Вот я и стала взрослой, — подумала она, с симпатией и иронией глядя на Лэски-младшего, — а Дэвид так и остался мальчишкой».

— По-моему, тебе лучше уйти, Дэвид, — сказала она тихо.

Дэвид легким движением поднялся скресла — но не для того, чтобы уйти. Осторожно, словно неуверенный в ее реакции, он приблизился и положил руки ей на плечи. «Мальчишка, — насмешливо подумала Мишель. — Самоуверенный и очень красивый мальчишка, хоть он и старше меня на три года». Следовало бы, вообще-то, поскорее с ним расстаться, тем более что проблем хватало и без Дэвида, но подходящий момент был упущен, а в следующее мгновение Дэвид уже целовал ее — мягко, осторожно, соблазняюще. «Да, прекрасный был любовник», — подумала Мишель, сжимая губы. Именно был, потому что в ней ничего, кроме легкого сожаления, не шевельнулось.

Мишель терпеливо ждала, пока Дэвид оторвет от ее рта свои настырные губы и она сможет его наконец выпроводить, как вдруг прогремело страшное ругательство.

В следующее мгновение Дэвид уже стоял в дальнем углу комнаты: лицо у него было серее пепла, глаза горели исступлением и ненавистью.

— Вон отсюда! — взревел Стив. — Вон, пока я не смешал тебя с дерьмом!

— Опоздал братец! — ухмыльнулся Дэвид, небрежно приглаживая рукой волосы. — Теперь твой черед признать свое поражение. Я ведь тебе говорил, что мы сквитаемся, и как видишь…

Все произошло так быстро, что Мишель не сразу поняла, в чем дело. Одним ударом Стив отбросил Дэвида к стенке, и тот, ухватившись за голову, съехал на пол.

— Ну давай, бей! — кричал он, корчась от боли и прикрываясь рукой. — Кулак — последнее средство неудачника, не желающего признать, что он сел в лужу.

— Убью! — побелев, выдавил из себя Стив, и Мишель, не выдержав, пронзительно взвизгнула:

— Хватит!

Стив замер. Дэвид затих и перестал корчиться.

— Хватит с меня вашей семейки! Завтра же подаю на развод!

Дэвид издал смешок, а Стив отвернулся.

— А теперь оба вон! — зловеще сказала Мишель. — Вы что, не слышите? Оба!

13

— Алло! Извините! Я, кажется, не туда попал.

Стив опустил трубку, какое-то время подержал ее на аппарате, затем, словно очнувшись, снова набрал номер. Перед глазами у него стояло торжествующее лицо Дэвида, когда они оба вышли из старого коттеджа. Неужели все?..

— Роза? — спросил он и без всяких предисловий сказал: — Мишель ушла от меня. Она у тебя не появлялась?

— Нет, — отозвалась Роза после небольшой паузы. — Что произошло?

— Я застал ее с Дэвидом.

— С Дэвидом? Этот пострел и тут поспел…

— Да, с Дэвидом. Я чуть не убил его… В общем, когда я снова пришел в коттедж, ее уже не было.

Он вспомнил чувство пустоты, охватившее его при виде пустого коттеджа: ни Мишель, ни ее вещей, ни даже прощальной записки.

— Это Дэвид, — сказал он тупо. — Она ушла с Дэвидом.

— Ты это видел? — живо спросила Роза. — Ты или кто-то еще?

— Нет. Она прогнала нас обоих и сказала, что подает на развод.

— Она была взволнована?

— Да. Мы крупно поссорились накануне. Собственно, размолвка началась еще раньше…

— Она вернется. Если вы не будете упираться как быки и научитесь хотя бы немного уступать друг другу — все наладится.

— Зачем я ей теперь? У нее снова есть Дэвид…

— Дэвид тут ни при чем, можешь выбросить это из головы… Скажи лучше, как он здесь объявился?

Стив вздрогнул, вспомнив, как полтора года назад, купившись на усердие и преданность брата, перевел-таки на него оговоренную в завещании отца часть капитала. Боже, что ему наговорил сразу после этого родной брат!

— Я его не видел больше года. Он уехал в Европу, затребовав свою долю из дела, чем основательно меня подкосил. Мистер Сэм, помнится, в те дни просил о займе — а у меня было хоть шаром покати.

— Откуда он взялся?

— Я сегодня навел справки. Он умудрился спустить почти все свои деньги…

— Ага, и вспомнил про невесту с приданым? Как это на него похоже! Стив, я хочу, чтобы ты знал: вчера Мишель мне звонила. Она ничего не говорила про вашу ссору, зато сказала, что ждет ребенка.

Теперь уже молчал Стив.

— Стив, я совершила в жизни много глупых поступков, в том числе, возможно, и в отношении Мишель. Но мои карты и мое сердце говорят, что ваш брак не был ошибкой.

— Знаешь, Роза, — признался вдруг Стив, — я всегда считал себя человеком дела, трезвым и прагматичным. Я полагал, что в жизни у меня нет задачи важнее, чем продолжить наше семейное дело… А сейчас мне вдруг все стало безразлично — потому что если рядом нет Мишель, то зачем все остальное?

— Будет и Мишель, и все остальное. Если она зайдет или позвонит, передать ей что-нибудь?

Стив снова помолчал.

— Скажи, — заговорил он глухо и с усилием, — что я ее люблю и буду любить несмотря ни на что.

— Ты?..

— Да, я ни разу до сих пор не сказал ей этого. Спесь, гонор, боязнь услышать в ответ: «Ну и что?..» И вообще…

Стив бросил трубку и упал на диван, схватившись за голову…

Сделав аборт, Мишель никуда не поехала, а заперлась в придорожном мотеле Тампы, где ее никто не мог найти. Она почти все время лежала на диване, заказывала обеды и ужины в номер, но, так и не притронувшись, отсылала их обратно уже остывшими. Мишель часами глядела в потолок, пока случайно не нашла в чемодане давным-давно купленный томик «Крестного отца». И странное дело: чувствуя себя бесконечно оскорбленной тем, что делали с ней врачи, ощущая себя в минуты особенно острого отчаяния едва ли не убийцей, она вдруг увлеклась и с головой ушла в чтение. С того времени, как она возглавила цирк, ей не приходилось держать в руках книгу. Неожиданно сильное впечатление на нее произвели эротические сцены. Задумавшись над этим обстоятельством, она вдруг открыла для себя, что всегда при этом вспоминает о Стиве, а Дэвид… Дэвид словно перестал существовать в ее памяти, превратившись в кадр из какого-то увиденного в юности кинофильма.

«Как же так получается? — подумала Мишель. — Я только что совершила несколько ужасных поступков в отношении этого человека, оскорбила его на глазах у соперника, бросила слова о разводе — и тем не менее не могу отделаться от мыслей о нем!»

Мишель встала, походила, затем, поколебавшись, набрала номер домашнего телефона Розы.

— А я ждала твоего звонка, — сразу же сказала Роза. — Ты все-таки это сделала?

— Да.

— И что дальше?

— Не знаю. Я совсем запуталась и не понимаю, как мне жить дальше. И жить ли вообще.

— Стив звонил, — после короткой паузы сообщила Роза. — С ума сходит, боится, что с тобой что-то случилось.

— Можешь сказать, что ничего не случилось. Пока ничего не случилось…

Снова короткая пауза.

— Он тоже просил кое-что передать тебе.

— Представляю себе, что именно.

— Что он тебя любит и будет любить несмотря ни на что.

— Шутишь, Роза! — засмеялась Мишель.

— Когда это я шутила?

«И в самом деле, когда?» — подумала Мишель.

— Ты не могла бы позвонить ему и сказать, что со мной все в порядке? — запинаясь, попросила она.

— Это точно, ты в порядке?

— Да… — неуверенно подтвердила она, но тут же, гораздо тверже, повторила: — Да.

Повесив трубку, Мишель включила телевизор, чтобы хоть как-то заполнить пустоту, но мерцающий экран выводил ее из себя, и она его выключила.

И тогда она сосредоточилась на одном: день за днем она вспоминала все события последних месяцев.

По сути, она вела себя со Стивом как четырнадцатилетняя девчонка. Все шло наперекосяк, неспособность справиться с обстоятельствами и оправдать доверие труппы отравляли жизнь и били по самолюбию, а потому всю свою обиду она перенесла на Стива, возводя каждую, даже самую мелкую обиду в ранг трагедии и тем самым исподволь разрушая их брак.

Она не желала видеть достоинств Стива: его умения работать с людьми, его ума и терпения. А ведь именно Стив помог ее брату, с которым вечно были проблемы и у деда, и у родителей. Стив посмотрел на Дэнни бесстрастными глазами профессионального администратора и решил, что оптимальный выход из ситуации — назначить Дэнни помощником Скотти Дугласа, ответственного за размещение цирка на новых местах гастролей. Экспансивная натура Дэнни и его способность со всеми быть на короткой ноге в таком деле — только плюс, решил Стив, и судя по тому, что Скотти остался чрезвычайно удовлетворен планом гастролей, разработанным Дэнни, Стив не ошибся.

Не менее сообразительным Стив был и в других вопросах. По сути, пострадавших от слияния цирков не оказалось. Даже те, кто ушли — добровольно ли, нет ли, — не могли пожаловаться на плохое обращение: всем им выплачивалась весьма приличная пенсия из резервного фонда цирка. С теми же ее подчиненными, кто остался в новом цирке, Стив обращался с той же уважительностью, что и с собственными служащими. Более того, Мишель теперь уже подозревала, что большинство членов ее труппы мечтали о таком слиянии еще два года назад…

Что же касается его обращения с ней, то здесь, хотя он имел полное основание не раз и не два закатить ей скандал, он удерживался от того, чтобы расквитаться с ней за ее жестокие, а подчас и грубые выпады. Даже после того, как она лишила его единственного, что он имел в браке, он не стал прибегать к грубой силе и вообще не стал оказывать на нее давления… И это при том, что Стив, как она убедилась, должен был страдать от невольного воздержания в сексуальной жизни. Много ли мужчин смогли бы проявить подобное терпение?

Неужели она его любит и в этом источник ее непрекращающейся борьбы с самой собой? Неужели это чувство подкралось так незаметно, что она не смогла его распознать? До сих пор она предпочитала называть это влечением, вожделением, но теперь со всей очевидностью поняла, что ее притягивал он сам, а не одни только его сексуальные способности.

Впервые за последние двое суток Мишель уснула, а проснувшись, приняла душ, вымыла и высушила волосы. Надев новые джинсы и свитер с надписью «Цирки Брэдфорда и Лэски — снова вместе», она покинула мотель и направилась к месту зимней стоянки цирка.

Стив сидел в гостиной старого коттеджа и смотрел по телевизору футбольный матч.

Он не слышал, как она вошла, и Мишель, стоя у порога, пыталась совместить свои вчерашние воспоминания о Стиве с человеком, которого видела перед собой.

Был Стив, застреливший Конни, лишивший ее любви Дэвида, хитроумно втянувший ее в брачные отношения и спасший ее цирк от почти неминуемого банкротства, Стив, доводивший ее в постели до исступления.

И был Стив, сидевший сейчас перед ней: не ведая о ее присутствии, осунувшийся, с покрасневшими глазами, он сидел, опустив плечи и безжизненно сложив на коленях руки. Неужели из-за нее?

Стив поднял голову и увидел Мишель. У нее сжалось сердце — столько страдания было в его глазах.

— Пришла забрать вещи? — безразлично спросил он.

— Просто пришла. Домой.

Что-то шевельнулось в его лице. Слабо махнув рукой, он показал на кофейный столик.

— Лимонад, — сказал он. — Не Бог весть что, но пить можно. Выпьешь бокал?

— Я звонила Розе, — словно не слыша его, проговорила Мишель. — Она мне сказала…

— Что? — спросил Стив.

— Я хочу знать: ты правда будешь любить меня несмотря ни на что?

Лицо Стива исказилось от муки, и Мишель поняла: ему все стало ясно.

— Да, — ответил он глухо.

— Ты уверен в этом? Я много думала и поняла, что тоже люблю тебя… Но я так бесконечно виновата перед тобой, Стив…

— Да! — почти крикнул он, и когда в следующее мгновение она забилась в рыданиях на его плече, тихо лаская ее волосы, повторил: — Да. Я тебя люблю и буду любить всегда.

— Я преступница, — сквозь рыдания бормотала она. — И не может быть мне прощения…

— Мы оба виноваты, — глухо сказал Стив, — и я не меньше, чем ты. А может быть, и больше.

— Что будет дальше, Стив? — спросила она, утирая слезы и прижимаясь к его плечу.

— Дальше? Дальше — трудная и счастливая жизнь. У нас у каждого гонора на десятерых, и мы еще много дров наломаем. Но теперь мы твердо знаем: ты любишь меня, я люблю тебя… А еще…

— Что еще?

— Еще мы оба не можем жить без цирка. А значит, мы сделали правильный выбор.

Эпилог

Лимузин резко затормозил, и Мару бросило вперед. Только сейчас, ухватившись за спинку переднего сиденья, она поняла, что умудрилась заснуть. Увидев в зеркальце смущенное лицо молодого негра-шофера, она поняла, что тот выругался. Маре захотелось рассмеяться и сказать, что нет в мире ругательства, которого она бы не слышала, но сдержала себя.

«Достоинство, — подумала она. — Последнее, что нам остается в этой жизни, — достоинство».

— Ну и толпища, — заговорил шофер, увидев, что старая леди проснулась. — Не цирк, а вавилонское столпотворение.

Мара не ответила — она с интересом разглядывала праздничную толпу, устремившуюся к воротам города-парка. На стоянке, должно быть бесплатно, раздавали воздушные шарики, потому что в руках у каждого ребенка было по шару, и их цвета — красный, белый и голубой, цвета старого Брадфорд-цирка, — были ей как бальзам на душу. «Интересно, — думала она, — эти вот люди — чувствуют ли они непередаваемое, ни на что в мире не похожее сказочное обаяние цирка или просто погнались за очередным увеселением, чтобы убить несколько свободных часов, а потом все выкинуть из головы?»

Она пожалела, что проспала большую часть дороги. Скоро она встретится с Мишель, а к окончательному решению так и не пришла: сказать внучке или не сказать, подходящий момент для объяснений или неподходящий?

О том, что ее бабушка не кто-нибудь, а Принцесса Мара, Мишель знала давным-давно, еще с детства. Мара хотела, чтобы внучка была в курсе, что в ее жилах течет кровь, еще более древняя, чем голубая кровь других ее предков, Сен-Клеров, потомков первых поселенцев Новой Англии.

Но не исчезнет ли гордость Мищель за свою бабушку, если сейчас, в самый последний момент, она узнает, что эта самая легендарная бабушка — не кто-нибудь, а вполне реальная Роза, старуха-цыганка, профессиональная гадалка, предсказательница судьбы? Роза — с ее покрытым шрамами лицом, с ее любовниками, с ее странными замашками. Роза, не имеющая ничего общего с Принцессой Марой, романтически погибшей в расцвете сил и красоты и оставшейся навечно в памяти потомков…

И не охватят ли Мишель, несмотря на ее любящую душу и преданность друзьям, ужас и отвращение, когда она узнает, что мертвая бабушка жива и находится рядом?

Мара глубоко вздохнула, а вздохнув, подвела черту своим нелегким размышлениям. Поздно. Слишком долго она жила бок о бок с ложью, чтобы сейчас вызывать к жизни правду. В конце концов, эта легенда — часть ее существа, а живая Роза была хранительницей священного огня, жрицей в храме Принцессы Мары. Если даже это всего лишь тщеславие — что из того? Она никогда не претендовала на роль скромницы, да и правдивость никогда не была ее сильной чертой, если уж на то пошло. Да и с каких это пор рома начала беспокоить правда?

Не далее как в прошлом месяце появилась очередная книга о Принцессе Маре, почти тут же принятая к экранизации. Лоретта, женщина, присматривающая за ней — то понося свою подопечную, то холя и лелея ее, — во время тихого часа читала Маре эту книгу. Автор, разумеется, допустил массу неточностей и, подобно большинству других, восхвалял цирк за его дурные стороны и упорно не замечал того подлинно замечательного, что есть в жизни циркачей. Тем не менее все это не помешало Маре получить истинное наслаждение. Вся книга была гимном во славу Мары, она поднимала ее на высоты, недоступные другим, грешным и смертным обитателям земли.

Гимн во славу!.. Легенда при жизни. Что ж, все это опять-таки была она, Мара.

И снова на губах ее заиграла улыбка. Решение было принято, и Мара преисполнилась желания вовсю наслаждаться этим своим выездом в свет, если верить намекам старого хрыча дока Роббинса — последним выездом в жизни. Что ж, спорить сложно, она и вправду ужасно старая. Ей это было ясно и без того преувеличенно уважительного отношения к себе, которое она внушала окружающим в последнее время. Но она ни о чем не жалеет — абсолютно ни о чем! Она прожила волнующую жизнь, куда более искрометную и богатую впечатлениями, чем могла мечтать в юности. Нет, и тогда она не сомневалась, что жизнь ее будет захватывающей. Ей просто казалось, что она всегда будет оставаться хозяйкой собственной Судьбы. Хотя в некотором смысле так оно и получилось.

Много ли людей на этом свете смогли сотворить и поддерживать миф о себе? Воплощением романтической мечты, блеска и очарования — вот кем стала в глазах людей Мара. Иначе обстояло дело с некоей Розой Смит. Эта женщина, пусть и пользующаяся известностью в околоцирковых кругах, вела жизнь куда более затворническую и внешне совершенно неэффектную. И тем не менее у Розы тоже не было никаких оснований жаловаться на Судьбу. В конце концов, разве не хотелось бы любому человеку поприсутствовать на своих собственных похоронах, вдохнуть полной грудью запах траурных букетов и услышать хвалебные речи над собственной могилой, попутно считая слезы на лицах скорбящих?

Были и другие плюсы. Роза Смит в целом оказалась мудрее, нежнее и, безусловно, куда скромнее, чем Мара. И она сумела сыграть важную роль в жизни тех, кого любила больше всего на свете, сумела сделать их счастливее.

Лимузин медленно, буквально дюйм за дюймом, пробирался сквозь толпу к воротам парка. Выполненные в виде гигантской клоунской маски, они еще издалека обещали волнующие впечатления и веселье. Подъездные аллеи были обрамлены цветущим кустарником — подстриженным, как и деревья в этом отлично спланированном современном парке, но когда машина подъехала к киоскам и ларькам, на Мару повеяло старым, неистребимым запахом цирка.

«Молодцы! — с восхищением подумала Мара. — Вкус и чувство меры, без всякого там снобизма». При всей чистоте и строгости устроители шоу сумели внести в него ноту той зажигательной вульгарности, без которой истинный цирк немыслим: разноцветные воздушные шары, весело плещущие на ветру в синем небе, пестрые флажки, яркие вывески. Справа и слева проплывали павильоны «Поймай рыбку» с его развалом дешевых и ярких призов, «Возьми свой шанс» (судя по всему, разновидность старого аттракциона «Приставь корове хвост»), ларьки, торгующие ирисками и попкорном, арахисом и гамбургерами, а также поджаристыми булочками с изюмом, известными здесь, во Флориде, как «сандвичи по-кубински». В меню, вывешенном у другого киоска, Мара моментально определила влияние Мишель. «Тако, буррито, чили» — Мишель с давних пор была фанаткой мексиканской гухни…

Затем шли механические аттракционы — целое море, за ними разместился еще ряд павильонов: здесь старые знакомые — тир и силомер — мирно соседствовали с рядами электронных игр. «Все для всех» — да, все это был цирк чистой воды, изменившийся вместе со временем и все же оставшийся самим собой. Надо отдать должное Стиву — он безошибочно угадал, что детей неудержимо тянет как к последним чудесам техники, так и к старомодным воздушным шарикам, а у их родителей живут в душе воспоминания о собственном детстве, и они не упустят возможности хотя бы на несколько минут вернуться в те беззаботные годы.

Кое о каких нововведениях старые цирки не могли и мечтать — например, о железных скамьях под деревьями. А деревья были пересажены сюда уже большими. Чувствовалось, что Стив не поскупился, чтобы воплотить в жизнь свою мечту. «Свою и Мишель», — поправила себя Мара. Пусть выдумал все Стив, но Мишель восприняла это всей душой.

Они проехали мимо мини-зоопарка, мимо «Ноева ковчега», мимо зданьица, афиша на котором осторожно приглашала посмотреть на «танцы девушек всего мира». «Есть в этом мире вещи, которые остаются навсегда», — самодовольно подумала Мара, вспомнив те времена, когда сама танцевала в кордебалете. А вот забегаловки-закусочные определенно изменились. Теперь рядом с ними под красно-бело-голубыми навесами стояли ряды столиков и на белых стульях сидели посетители, успевшие проголодаться или нагулявшие аппетит во время прогулок по парку. Мара не была поклонницей этих кафе: все-таки как было здорово слоняться по аттракционам с хот-догом в одной руки и бутылкой шипучки в другой!

Машина остановилась перед громадным зданием в виде гигантского шатра, над крышей которого легкий бриз полоскал флаги и эмблемы. У порога Мару уже ждала Мишель — она была ослепительно хороша в своем красно-бело-голубом платье и в туфлях на высоких каблуках, подчеркивавших ее длинные стройные ноги. Она тут же рассказала Маре, что они намерены, как и в обычном цирке, каждые три года менять центральную тему представления и что для начала они решили взять патриотическую. «Красавица Америка» — таков лейтмотив этого года.

Мара улыбнулась, про себя отметив, что Мишель выглядит отлично, особенно если учесть, что внучка на третьем месяце. Мишель никому, кроме Стива, не сказала об этом, но от карт ничего не утаишь… Мара с трудом удержалась от искушения поздравить Мишель и, обняв, поцеловать ее. Нет, не стоит. Пусть внучка сама сообщит ей радостную новость, когда сочтет нужным. Мишель и Стив ждали так долго — целых двенадцать лет! Ждали и надеялись. А кроме того, Мишель всегда обожала секреты, так пусть еще немного понаслаждается тем, что никто ничего не знает.

— Роза, — сказала Мишель, обнимая ее, — какпочетную гостью мы посадим тебя в нашу ложу. Нам со Стивом придется подежурить за занавесом во время дневного представления, но как только все закончится, я за тобой приду. Мы собрались устроить небольшой праздник, ничего грандиозного — чтобы не утомлять тебя, просто позвали несколько самых близких друзей. Я уже сказала им, чтобы они к тебе не приставали, пока ты не посмотришь шоу до конца. Там, в финале, будет слоновий марш. Двадцать слонов, самые большие, каких мы только отыскали, и один очаровательный маленький слоненок. Мы назвали его Лорд Джоко, в честь того самого клоуна-карлика, который был другом Принцессы Мары.

Мара хотела поправить ее и сказать, что Джоко был просто маленький человечек, а не карлик… Но так ли это было теперь важно? В любом случае Джоко был бы в восторге, узнав, что его именем назвали слона.

Мишель проводила Мару в директорскую ложу, всю обитую плюшем и расположенную прямо по центру, напротив занавеса. Чувствуя на себе взгляды зрителей, Мара, несмотря на усталость, царственно выпрямилась в кресле, а когда Мишель ушла, кинула взгляд на купол. С виду — брезентовый потолок их Большой арены. На миг Маре даже показалось, что она держит в руках планки трапеции и улавливает знакомый запах опилок.

Свет погас, представление началось.

В течение двух часов под аккомпанемент звучного голоса ведущего, объявлявшего номера, она смотрела номер за номером. Это был изумительный сплав нового и старого. «Все для всех», — подумала она, снова невольно поддаваясь магии цирка…

Программа приближалась к концу. Под аплодисменты публики ушли с арены акробаты и жонглеры, укротители в своих строгих костюмах, слоны, львы и маленькие, но важные пони, остался только клоун-«простак» с приставным красным носом и подрисованной улыбкой. В завершение он уморительно шлепнулся на зад, потом вскочил на ноги, отвесил публике низкий поклон и под овации зрителей нырнул за занавес.

Загорелся верхний свет, аплодисменты понемногу стихали, мало-помалу переходя в неясный ропот, словно присутствующие все еще никак не хотели вернуться в реальность обыденной, повседневной жизни.

«И в этом, — подумала вдруг с предельной ясностью и четкостью Мара, — секрет цирка, залог того, что он никогда не умрет, потому что человеку нужно, чтобы кто-то внес волшебство и очарование в его жестокую и далекую от сказки жизнь».

Шевеление, шорох, похожий на общий глубокий вздох, — и трибуны медленно пустеют. Мара, закрыв глаза, продолжает сидеть — она ждет, когда придет Мишель и отведет ее на праздничную вечеринку. Образы и воспоминания, обрывки прошлого сами собой проходят перед ее мысленным взором. Одно видение — но этого еще не произошло — заставляет ее улыбнуться. Ребенок Мишель окажется девочкой, и счастливые родители назовут ее Розой.

«Я бы хотела, чтобы ее назвали Марой», — думает она, но мысль путается, теряется, словно ручеек в лесу.

Открыв глаза, она вдруг видит, что соседние места снова заполнены — и какие же все это знакомые лица! Вот возвышается над всеми Лобо, и его большое лицо, лицо немого, лучится улыбкой, а рядом сидит и машет ей рукой Кланки. Вот мистер Сэм и ее старый друг Джоко — оба в безупречных смокингах и цилиндрах. Доктор Макколл и Майкл тоже здесь, а еще Викки — выходит, все они тоже пришли на вечеринку?

Нет, не может такого быть! Она не помнит, в чем тут дело и почему они не могут быть здесь, но когда ее отпустит усталость, она обязательно вспомнит…

И вдруг она слышит голос: молодой, до боли знакомый голос. И, замирая от счастья, она улыбается Джейму: тот стоит у входа в ложу и смеется.

— Пора уходить, Мара, — говорит он.

Легко и грациозно, как шестьдесят лет назад, она встает с кресла и идет к нему, оставив позади свое старое, уставшее от жизни тело.

— Я готова, Джейм, — говорит она и берет его под руку.

Когда Мишель вбежала в ложу, Роза с откинутой назад головой невидящими глазами смотрела в купол. С первого взгляда Мишель стало ясно, что Розы больше нет. Мишель заплакала навзрыд, и лишь одна мысль облегчала ее горе: Роза умерла с улыбкой на лице.

Сквозь пелену слез Мишель смотрела на любимое, прекрасное даже в старости лицо, которое светилось тихим счастьем. О чем же она думала в те мгновения, когда жизнь ускользала из ее тела? Она прожила на редкость интересную жизнь — насколько трагическую, настолько и счастливую… Всего в этой жизни хватало, в том числе и секретов — включая тот, о котором она не проговорилась до самого конца. Откуда ей было знать, что уже давно Мишель догадалась: ее наперсница и подруга — не та, за кого себя выдает.

Мишель, утирая слезы, улыбнулась и поцеловала все еще теплую щеку бабушки.

— Прощай, Принцесса Мара, — тихо сказала она.

Примечания

1

порода лошадей-тяжеловозов.

(обратно)

2

От bourbon whisky — сорт виски.

(обратно)

Оглавление

АРЕНА СУДЬБЫ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

Эпилог

*** Примечания ***