заставы выбыла из строя. Нас окружают со всех сторон, по нас бьют почти беспрерывно КЗ пулеметов. Если врагу удастся сломить сопротивление рабочих завода, то и крепость недолго устоит. Гарнизон невелик, снаряды можно пересчитать по пальцам. Крепостные орудия стреляют редко, да и то по скоплению врага за городом. При штурме придется отбиваться штыками и саблями. Когда басмачи ползут по стенам, пушки бесполезны.
Вся надежда на помощь извне. И эту помощь мы ждем. Из уст в уста передается утешительная, хотя и маловероятная версия о телеграмме, будто бы посланной в последнюю минуту с железнодорожной станции. Если она действительно послана, то надо ждать. Ждать, отбиваясь, выдерживая атаки врага, сберегая силы, считая каждый патрон…
В полевой немецкий бинокль Курдвановского, перешедший на считанные минуты к Миренштейну, а затем по наследству ко мне, с крыш заводских сараев хорошо видно взгорье за вокзалом, на котором скопились основные силы врага. Это конные отряды басмачей, предводительствуемые Мадамин-беком. Издали басмаческое войско представляло собой пеструю толпу без четкого строя и ясных линий расположения. Какой-то порядок, возможно, и существовал, но нам издали все казалось аморфным, подверженным, как туча песка, порывам ветра: конница то рассыпалась по взгорью, то распадалась на группки, и они ручейками текли в разные стороны, то вдруг снова собирались в лавину.
Первые минуты наступления были похожи на демонстрацию. Басмачи в момент вынеслись на холмы, развернулись, собираясь, видимо, оттуда, с высоты, хлынуть потоком вниз и заполнить улицы и переулки. Крутясь пестрым водоворотом, конница вращалась вокруг неприметного для нас центра: должно быть, там находились басмаческие главари. По крайней мере несколько зеленых знамен, трепыхавшихся по ветру, светлели на мрачном фоне темно-синих и бурых халатов. А где знамена, там и штаб там командование.
Но вот кружение прекратилось. Живая туча вытянулась по взгорью двумя пестрыми крыльями, зыбкими, волнующимися. Плохо обученная конница никак не могла подчиниться приказу, который, я думаю, был подан перед наступлением. Горсточки басмачей, не зная своего места, метались между правым и левым крылом, втискивались в строй, но их оттуда выбрасывали, и они снова бросались на поиски. Наконец наступило относительное затишье. Затишье перед атакой.
Этого мгновенья ждали в крепости. Не успел Мадамин-бек дать приказ о наступлении, как четыре крепостных трехдюймовки грохнули одновременно. Залп шрапнелью заставил басмачей рассыпаться. Конница отпрянула, сломив с таким трудом налаженный строй. Несколько отрядов спешилось. Джигиты побежали вниз, к насыпи, и стали торопливо разрушать железнодорожный путь, рвать телеграфную линию. Мадамин-бек решил изолировать город, нарушить связь с центром. Лишенный помощи и боеприпасов, город не мог долго сопротивляться и сдался бы после короткого штурма.
Когда басмачи кинулись к телеграфной линии, у каждого из нас мелькнула страшная мысль — сейчас оборвется связь и мы окажемся в кольце озверевшего беспощадного врага. Какие-то часы решат нашу судьбу, судьбу всего города. Мы почти не надеялись, что на станции в эту минуту находится наш человек и успеет дать по линии тревожное сообщение о нападении басмачей. Ведь нужно всего несколько слов, несколько точек и тире, но прозвучат ли они до того, как басмач с седла перекинет аркан и оборвет провод?
Не знаю, но мне казалось, что тысячи глаз застыли в это мгновенье на невидимой, тонкой, как паутинка, медной ниточке, соединяющей нас с остальным миром.
И вот провода оборваны. Басмачи с остервенением тянут их, словно хотят навсегда заглушить голос обреченного на смерть города…
А точки и тире все-таки простучали, полетело по линии тревожное «Всем! Всем!». Но об этом мы узнали потом, много позже, когда уже силы наши были на исходе, когда красногвардейские заставы из последних сил отбивались от басмачей. Еще позже стали известны и подробности. Вот они.
Утром 27 марта в Коканде поспешно грузился в эшелон отряд Эрнеста Кужело. Он должен был оказать помощь окруженному басмачами Намангану. Эшелон двинулся, но на первых километрах наткнулся на повреждения пути. Пришлось заняться ремонтом — и занимались им дольше, чем двигались. Только к полуночи эшелон достиг станции Пап, которая находится между Кокандом к Наманганом. Поезд остановился около железнодорожного деревянного моста через Сыр-Дарью, охраняемого партизанским отрядом Масеса Мелькумова. Дальше ехать было нельзя. Басмачи подожгли баржу, груженную хлопковыми кипами, и пустили ее вниз по течению в сторону поста. Бойцам Мелькумова удалось перекинуть через реку трос и задержать баржу. Объятая пламенем, она, как гигантский факел, горела над водой, освещая все вокруг. На мосту было светло как днем. Сюда доносилась далекая ружейная и пулеметная стрельба — это басмачи атаковали селение Пап. Впереди, в сторону Намангана, полотно дороги оказалось
