«И близки смертные черты…»: избранные стихотворения [Всеволод Гаврилович Князев] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

ВСЕВОЛОД КНЯЗЕВ. «И БЛИЗКИ СМЕРТНЫЕ ЧЕРТЫ…»: ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

А.А. Кобринский. ВСЕВОЛОД КНЯЗЕВ. 1891-1913. (Вступительное слово).

Пожалуй, среди русских поэтов, покончивших с собой в начале XX века, самоубийство Всеволода Гаврииловича Князева оставило чуть ли не самое сильное эхо не только в истории русской литературы, но и в самой литературе, явив собою классический случай «замещения» реального человека и его творчества литературным мифом.

С юности молодой гусар вращался в кругу поэтов, художников, актеров, сформировавшемся вокруг журнала «Аполлон» и знаменитого богемного кафе «Бродячая собака». Во многом определяющим в жизни молодого поэта явилось знакомство с М. А. Кузминым, которое вскоре переросло в гомосексуальную любовную связь. Кузмин стал для Князева и первым литературным наставником. Они обменивались стихами, посвященными друг другу, Кузмин помогал Князеву с публикацией его произведений. Однако летом 1912 года Князев влюбляется в актрису Ольгу Глебову-Судейкину, жену известного художника Сергея Судейкина.

С этого момента драматизм ситуации стремительно нарастал. Реконструкция последующих событий, которой мы обязаны исследованиям Р.Д. Тименчика, выглядит примерно так: в сентябре 1912 года Кузмин пишет два прощальных стихотворения, посвященных Князеву, — и этот месяц можно считать точкой окончательного разрыва. Далее начинается период мучительной, страстной – и столь же безнадежной любви Князева к Глебовой-Судейкиной. Это целиком захватившее его чувство оказалось настолько сильным, что малейшие перепады интонации ее писем бросали его то в жар, холод – от ярких проблесков надежды до отчаяния. Эти перепады можно проследить по стихам Князева конца 1912 года, в которых угадывается ощущение неизбежности. В стихотворении «И нет напевов, нет созвучий…», датированном декабрем того же года, появляются пронзительные строки, которые Анна Ахматова впоследствии возьмет эпиграфом в «Поэму без героя»

Любовь прошла – и стали ясны

И близки смертные черты…

29 марта 1913 года в Риге, где располагался 16-й гусарский Иркутский полк, Князев выстрелил себе в грудь из браунинга. Через неделю он скончался в городской больнице. О самоубийстве писали рижские газеты, отмечая, что причина его – неизвестна.

В 1914 году стихи Князева отец издал отдельной книгой.

С этого момента миф о юном поэте-гусаре, покончившем с собой из-за несчастной любви к красавице актрисе, начинает свой путь по русской литературе. Его призрак стал почти непременным атрибутом такого жанра, как текст-воспоминание о Петербурге 1913 года, важным элементом того, что Ахматова называла «петербургскими обстоятельствами». Самый знаменитый из этих текстов — уже упоминавшаяся «Поэма без героя» — с Посвящением «Вс. К.», с эпиграфом из Князева — и с воплощенной легендой о том, что поэт (выведенный в Поэме в виде драгунского Корнета, при этом следует отметить, что сам Князев был гусаром и до чина корнета дослужиться не успел) застрелился прямо на пороге квартиры возлюбленной:

(Сколько гибелей шли к поэту,

Глупый мальчик, он выбрал эту. —

Первых он не стерпел обид,

Он не знал, на каком пороге

Он стоит и какой дороги

Перед ним откроется вид…)

У ахматовской «Поэмы» был прямой источник – поэма М. Кузмина «Форель разбивает лед», во втором вступлении к которой был воссоздан архетип посещения поэта мертвецами:

Художник утонувший

Топочет каблучком,

За ним гусарский мальчик

С простреленным виском.

Свой сон, послуживший толчком к созданию этих строк, Кузмин подробно описал в дневнике, в нем все – и дети, явившиеся с того света, и – что, может быть, самое главное и ужасное, – осознание хозяином инфернального характера визита, и ужас, вызванный этим осознанием… В поэме Кузмина смерть Князева (опять-таки с небольшим легендарным сдвигом: на самом деле поэт выстрелил себе в грудь, а не в висок) оказывается в параллели с другим знаковым событием той эпохи – смертью художника Сапунова, утонувшего в Финском заливе, недалеко от Териоки, во время катания на лодке, в которой находился и Кузмин.

Легенда, запечатленная в двух величайших русских поэмах XX века, сделала по-настоящему бессмертным имя юного гусара – чего, конечно, никогда бы не смогли сделать ни его стихи, ни его короткая жизнь. Имя Князева вошло в список имен, ставших своего рода метонимией того времени – 1913 год предстанет пред пережившими революционный и послереволюционный хаос символом навсегда ушедшего счастья – как это мы видим в стихотворении Георгия Иванова:

Январский день. На берегу Невы

Несется ветер, разрушеньем вея.

Где Олечка Судейкина, увы,

Ахматова, Паллада, Саломея?

Все, кто блистал в тринадцатом году, –

Лишь призраки на петербургском льду.

Вновь соловьи засвищут в тополях,

И на закате, в Павловске иль в Царском,

Пройдет другая дама в соболях,

Другой влюбленный в ментике гусарском,

Но Всеволода Князева они

Не вспомнят в дорогой ему тени.

ВСЕВОЛОД КНЯЗЕВ. «И БЛИЗКИ СМЕРТНЫЕ ЧЕРТЫ…»:ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Сонет. «Прошли года… Былые радости, печали...»

Я памятью живу с увядшими мечтами:
Виденья прежних лет толпятся предо мной…
Лермонтов

Прошли года… Былые радости, печали

Сменились новою, томительной тоской,

И, как в гробу мертвец, нашли себе покой

Все чувства прежние, что сердце волновали.

Встают передо мной теперь воспоминанья,

Мечты прошедшие, прошедшая любовь…

Зачем, не знаю сам, бужу те чувства вновь –

В них мало радости, там горечь и страданья…

Но все же я люблю года поры златой, –

Там чувства светлые, там первые желанья,

Там восхищение пред чистой красотой,

С слезами детскими невинная любовь,

И вы, разбитые холодностью мечтанья…

Пускай вы горестны, но я зову вас вновь…

«Я не хочу, чтобы, когда умру я…»

Я не хочу, чтобы, когда умру я,

Мой хладный прах вложили в тесный гроб

И, положив на грудь цветы тоскуя,

Молитвой обернув мой бледный лоб,

Спустили в темную, глубокую могилу

И мой плененный труп засыпали песком,

Сковав и без того умершую уж силу

И дух мой, без того заснувший крепким сном.

Нет, я хочу, чтоб океан холодный

Мой бренный прах бушуя покрывал,

Чтоб только он, безбрежный и свободный,

Мне лоб и грудь волнами омывал.

Заглохший парк (Сонет)

Вхожу в заглохший парк… Все спит спокойным сном…

Спит тихий пруд, спят зелень и цветы…

Все, все забыло здесь о суетном земном,

Все полно мирных грез заснувшей красоты.

Склонившись в пруд громадными стволами,

Деревья дряхлые как в зеркало глядят…

Беседки с графскими старинными гербами

Так помечтать под тихий свод манят.

Все спит, все умерло… Один лишь водопад,

Как будто нарушать спокойствие он рад,

С уступов падая, задумчиво шумит…

Все спит, все умерло… Лишь он один да я

Волнуемся, лишь в нас двоих сквозь сон кипит

Безумство дерзкое стремлений бытия.

20 июля 1907, Пальмс (Везо)

«Рысью, рысью!.. По тропинке…»

Рысью, рысью!.. По тропинке

Я несусь на вороной…

Ветви колются и бьются,

Бьются дерзостно со мной.

Вот ухабы, вот канава, –

Скачем, мчимся чрез нее…

Дума злая нарушает

Счастье дерзкое мое…

О, лети же, вороная,

Донеси скорей меня

До могилы черной в поле,

Где б заснул навеки я!..

«Близок бой… Ближе к коням, к знаменам!..»

So bin ich ewig, denn ich bin.
Goethe^[1]

Близок бой… Ближе к коням, к знаменам!

Духом смерти равнина полна…

Все равно… Наливайте вино нам!..

Наливайте и пейте до дна!

Все мы жили, и все мы страдали, –

Перед смертью не все ли равно?..

Позади нас мечты и печали,

Перед нами в бокалах вино.

Наливайте скорей, чтоб шипела,

Чтобы искрилась пена вина…

Ах, какое до гроба нам дело,

Когда жизнь, как бокалы, полна!

Близок бой… Призывает к знаменам

Ржанье конское, сабельный звон…

Все равно… Наливайте вино нам!

Прочь печальную песнь похорон…

«О, если ты прелестною рукою…» (О. П-М.)

Клянуся небом я и адом,
Земной святыней и тобой…
Лермонтов

О, если ты прелестною рукою,

Когда умру, коснешься губ моих, –

Клянусь тебе твоею красотою,

Клянусь блаженством ласк твоих,

Что губы мертвые, холодные мои

Волшебной силою со страстью разомкнутся,

И вновь, как в прошлые, лазоревые дни,

К рукам твоим беззвучно прикоснутся…

«Пускай разбиты все надежды и желанья…»

Пускай разбиты все надежды и желанья,

Пускай любовь моя отвергнута тобой,

И нет в душе ни счастья, ни страданья, —

Я примирен с житейской пустотой.

Я не ропщу теперь… С склоненною главою,

Иду в бездействии я к гробовой доске,

Не мучим страстию, ни дерзкою мечтою,

В каком-то сумрачном спокойном полусне…

Смотрю с спокойствием на жизни я теченье…

Так смотрят зрители комедию глупца,

Сидят без ропота на долгом представленье,

А сами ждут блаженного конца…

«Не плачь, дитя, над сорванною розой…»

Не плачь, дитя, над сорванною розой,

Не плачь, что брошена без жалости она,

Что не расти ей вновь с задумчивой мимозой,

Что не цвести пышней, когда вокруг весна…

Не плачь, дитя, – ведь смерть одно мгновенье,

В ней диссонанса нет с живой игрой лучей,

И в розе сорванной нет жажды упоенья…

Она уже мертва, – не плачь, дитя, над ней…

Но посмотри туда – на том кусте, где розы,

Ты видишь ли, с одной слетели лепестки…

Она живет, но жизнь – сплошная грусть и слезы,

Дни так бессмысленно и тягостно долги…

Она живет еще, и блеск весенний видит,

Она не сорвана, не плачешь ты над ней…

Но все вокруг она, в бессильи, ненавидит:

Сорви, сорви ее, без плача поскорей!

«Люби меня… За каждое мгновенье…»

Люби меня… За каждое мгновенье,

За каждый звук, волшебный звук речей,

Я дам тебе без счету наслажденья,

Одной тебе, одной красе твоей…

Люби меня… Чарующей весною,

Под трели птиц, под страсть любви моей,

Под запах роз с небесною росою,

Люби меня и будь навек моей…

Люби меня… Воздушною мечтою,

В сиянье светлого, ласкающего дня,

Упьемся мы безбрежной красотою,

Безбрежным счастием… Люби меня!..

«Я пришел к тебе в мечтах безумных…»

Я пришел к тебе в мечтах безумных,

Я лобзал тебя в моих мечтах,

О тебе всегда светло-лазурных,

Как лазурь всегда в твоих очах.

Я лобзал тебя, и ты не уходила,

Все по-прежнему была прекрасна ты,

Я лобзал, а солнце осветило –

Черный гроб и белые цветы…

«Над прудом темно-зеленым…»

Над прудом темно-зеленым

Лунной ночью я мечтал;

Сад ласкающий, влюбленный

Тихо, тихо засыпал…

Я мечтал… И песни пели

Над цветами соловьи,

Звезды сонные глядели,

Мне шепча слова любви…

Я мечтал… Вдруг за колонной

Чей-то призрак промелькнул,

Белым, белым окрыленный,

Промелькнул и утонул…

Утонул… То, знаю, в белом

Была грез моих весна,

Та весна, что в мире целом

Для меня одна, одна…

«Тихо проходят мои полусонные…»

Только остались у берега сонного
Утлые в лодке мечты…
В этих мечтах, навсегда отдаленная,
Ты, лучезарная, ты…
Александр Блок

Тихо проходят мои полусонные,

Скучные, долгие дни…

Вечно гнетущие, не озаренные,

Тусклые полуогни…

Только мечты, до безумья влюбленные

В образ невидимый твой,

Светят, и будут светить, освещенные

Вечной твоей красотой…

«Не говори, что ты меня не любишь…»

Не говори, что ты меня не любишь,

Не говори, прелестное дитя:

Ты этим грусть души моей разбудишь,

И буду снова горько плакать я…

Не говори ж – чтоб мог я наслаждаться

Моей больной, туманною мечтой,

Что час придет – я буду любоваться

Твоим лобзаньем и слезой.

«Довольно!.. Кончены мольбы и преклоненья!..»

Довольно!.. Кончены мольбы и преклоненья!..

С слезами горькими я больше не приду

Просить тебя любви и сожаленья,

Просить сиять померкшую звезду…

Довольно! Вечною печатию презренья

Почтив прошедшие надежды и мечты,

Расстанусь я, царица вдохновенья,

Без слез с сиянием далекой красоты…

Без слез, без ропота любви моей волненья

Я брошу радостно бушующим волнам,

И полечу в восторгах упоенья

С любовью новою к далеким берегам.

«Когда она говорит, – исцеляются раны…»

Когда она говорит, – исцеляются раны,

Если дышится легче, – значит, она говорит.

Когда она смеется, – расцветают тюльпаны,

Если вянут цветы, – значит, она грустит.

Когда она целует, – верится в счастье.

Кто действительно счастлив, – тот близок ей.

Вот у меня в жизни было одно ненастье –

А теперь с каждым днем все светлей, светлей.

«Когда она коснется губ – мне чудятся мелодии органа…»

Когда она коснется губ – мне чудятся мелодии органа,

И песни дальние, и яркость алых роз…

И в миг любовь моя, как гроздья маков, пьяна,

И на щеках страстей пурпурные румяна,

Которые не смыть струям обильным слез…

Но слезы просятся… Ужель в огне влюбленном

Мне жаль умерших грез лазурной чистоты?..

Нет, нет, не надо их!.. Здесь, в храме озаренном

Одною ей, одной ей освященном, –

Так много, – пьяной, пусть, – но вечной красоты!..

«Я иду к какой-то мрачной тайне…»

Я иду к какой-то мрачной тайне,

Я не знаю сам – куда иду…

Счастье все случайней и случайней,

Песни все бледнее и печальней, –

И чего-то я напрасно жду…

Жду и жду, и сам чего не знаю…

То ловлю далекую звезду,

То горю, горю, и не сгораю,

То люблю, то с злобой проклинаю,

И куда-то все иду, иду…

Сестре

Над головкой твоею держал я венец,

Всей душою молясь за тебя,

Над головкой твоею держал я венец,

Тебя нежно, мой ангел, любя…

Ты была вчера белой снежинкой любви,

Ты была вчера светлым лучом, —

Пусть останутся белыми крылья твои

В черно-траурном свете земном!

Будь всегда вдохновляющей песней, звездой

Лучезарной, как неба лазурь,

Будь в движенье, когда вокруг сонный покой,

Будь покойна средь жизненных бурь!..

20 февраля 1910

«К Тебе, Господи, я с молитвою…»

К Тебе, Господи, я с молитвою…

Прости все мои согрешения,

Сохрани и услышь в час моления,

В час моления перед битвою…

На Тебя одного уповаю я –

Днем томительным, ночью радостной,

Днем и ночию с мукой сладостной,

Как свеча, пред Тобой сгораю я…

6 авг. 1910 г.

«Мне грустно… Я один, я здесь совсем один…»

Мне грустно… Я один, я здесь совсем один

С своей тоской, с своим прошедшим счастьем…

Кипучая толпа с безумным сладострастьем

Не для меня, – я здесь совсем один…

Один, как порванной струны последний звук,

Один, как стон в душе живой когда-то…

Здесь, без отца, без матери, без брата –

Мой грустный стих – не песни светлой звук…

Нет, счастья нет в ликующей толпе,

Ни в блеске ярких роз, ни в вихре наслажденья, –

Я чувствую его в молитвенном забвенье

Средь милых и родных, не слыша о толпе…

Тверь, 24 авг. 1910 г.

«Как я любил, как я люблю короткие встречи…»

Как я любил, как я люблю короткие встречи,

Короткий поцелуй, короткое руки пожатье,

И на миг блеснувшие белые, белые плечи,

Которые всегда закрыты кружевами черного платья…

Как я любил, как я люблю два-три слова,

Которые в это мгновение звучат особенно нежно,

И люблю потому, что потом каждый раз снова

Приходится уходить туда, где холодно и где снежно…

СОНЕТ. «Пьеро, Пьеро, — счастливый, но Пьеро я!…»

Пьеро, Пьеро, — счастливый, но Пьеро я!

И навсегда я быть им осужден.

Не странно ли — нас четверо и трое,

И я один влюблен — и отделен!

Ах, рая дверь мне преграждают двое,

Но в «первый рай» я все равно введен, —

Пусть Арлекин закутан в плащ героя.

Моей любви не уничтожит он!

Я видел смех, улыбки Коломбины,

Я был обвит кольцом прелестных рук…

Пусть я — Пьеро, пусть мне победа — звук,

Мне не страшны у рая Арлекины,

Лишь ты, прекрасная, свет солнца, руки

Не отнимай от губ моих в разлуке.

В ПОДВАЛЕ

Певучесть скрипок… Шум стаканов…

Невнятный говор… Блеск огней…

И белый строй столов, диванов

Среди лучей, среди теней…

И ты, прекрасная, ты рядом,

Мгновенной верная любви,

Мгновенным сладостным обрядам!..

Но грезы сердца далеки!..

Твоей красою озаренным,

Далекий друг, святыня дум, —

Тобой я остаюсь плененным

Под эти скрипки, этот шум!..

«В тихом сиянии дней безмятежных…»

В тихом сиянии дней безмятежных

Петь я не в силах, мой друг…

Видится мне, что в глазах твоих нежных

Отблеск дрожит тяжких мук.

Дай мне их, дай!.. Только тяжкие муки,

Муки — созвучья мечты,

Вызовут песни чарующей звуки

В сердце, где царствуешь ты…

Образ безбрежной, томительной скуки

Станет за дальней чертой…

Дай же твои сокровенные муки, —

Я их упьюсь красотой…

УКОЛ СТРЕЛЫ

I. ГАЗЭЛА. «Как сладостно, забыв любви печали, не быть влюбленным!..»

Как сладостно, забыв любви печали, не быть влюбленным!

Всё уносясь в алеющие дали, не быть влюбленным.

Изгибы рук и длинные ресницы кто любит вечно?

А мне гадалки уж давно сказали: не быть влюбленным.

Коснулись клавиш в длинных кольцах руки и заиграли,

Но слышу я и в струнности рояля: не быть влюбленным!

Мои мечты и думы лилий чище – так безмятежны:

Меня постигло то, что предсказали: не быть влюбленным.

Накинут креп над белою сиренью, и ночь уж близко,

На синем небе звезды заблистали: не быть влюбленным!

Но завтра вновь заблещет солнце, я это знаю,

И будет сладостно тогда едва ли не быть влюбленным.

1911

II. «Мне кажется, скоро придет ко мне нежный…»

Мне кажется, скоро придет ко мне нежный,

Мой милый, желанный, неведомый друг…

Я жду его, жду, и душою мятежной

Я чую амуром натянутый лук.

И с каждым мгновеньем покорней, безгласней,

Как раб, я клонюсь перед острой стрелой;

Придет он, придет Антиноя прекрасней,

Но встречу его я усталый, немой…

Ах, знаю, ах, знаю, я буду не в силах

Любить так, как можно, как надо любить…

Вы – тени умерших, вы – тени мне милых, –

Вас мне никогда, никогда не забыть!..

1911

III. ГАЗЭЛА. «Есть чудные, прозрачные цветы в моей тюрьме…»

Есть чудные, прозрачные цветы в моей тюрьме…

Их белизной овеяны мечты в моей тюрьме…

И вижу я святые образа и блестки риз,

И вижу я с распятием кресты в моей тюрьме…

Последний ль день, иль мой последний час – не все ль равно?

Молюсь, и думы так чисты, чисты в моей тюрьме…

Быть одному – блаженный, светлый рай, мой милый друг, –

Влюблен в тебя, но не являйся ты в моей тюрьме!..

Тверь, 14 сент. 1911 г.

IV. «Моим грехам прощения не будет…»

Моим грехам прощения не будет,

Нет меры и конца грехам моим…

И пусть душа все прошлое забудет, –

С мечом, с мечом прекрасный серафим!..

Звонят к церквам… Иду, иду склониться,

Вновь стать другим среди других огней…

Пусть меч в руке!.. Быть может, и простится

Говение о красоте твоей?..

Февр. 1912 г.

V. ГАЗЭЛА. «Стремишь, о солнце, ты свой бег к одной черте!..»

Стремишь, о солнце, ты свой бег к одной черте!

Часы и дни, за веком век – к одной черте.

Воспеть тебя иду с венком из белых роз,

Любовью полн, весной и в снег к одной черте.

Пленен чуть видною чертой у милых глаз.

Несу все песни роз и нег к одной черте!

1912

VI. «Я снова влюблен!.. Это так смешно…»

Я снова влюблен!.. Это так смешно…

Ах, мне кажется, это не может быть…

Но вот смотрю в книгу, смотрю в окно,

И не могу забыть, и не могу забыть…

На улице грязно, фонари горят,

Но, как никогда, улицы полны…

И все на меня смотрят, и все говорят:

«Вот и Вы влюблены, вот и Вы влюблены!..»

Вот я еду к нему, лацкан синий надев,

Вот его дом, вот его окно…

Говорю кому-то: «здравствуйте», не разглядев…

Как все смешно, как это все смешно!..

1911

VII. «Когда мы встречаем Новый год…»

Когда мы встречаем Новый год,

Мы должны плакать, что всё еще живы,

А мы пьем вина, ведем хоровод…

Почему глаза твои так красивы?

…Почему глаза твои так красивы,

Почему так красиво очерчен твой рот?

Ах, теперь я знаю: наши чувства не лживы,

Когда мы встречаем Новый год.

1910

VIII. «Его герб – синий с золотом…»

Его герб – синий с золотом,

Грозно поднятый меч в нем.

В моем сердце, стрелою уколотом,

Рана глубже раны мечом.

Небеса – сине-бездонные,

Золотой на них лунный серп,

Но в другое сиянье влюбленный я,

Пою синий с золотом герб.

1911

IX. «Когда застынет в мраке Рига…»

Когда застынет в мраке Рига,

К тебе я звездной прихожу…

Ты мне играешь танцы Грига,

Я прелесть рук твоих слежу…

Когда ж потом огней узоры

Померкнут в уличном стекле,

Я ухожу… И только шпоры

Мою печаль звенят во мгле…

Рига, январь 1912

X. «Когда к черным и белым клавишам…»

Когда к черным и белым клавишам

Прикоснутся твои милые пальцы,

И сыграешь ты всем окружающим

Позабытые старые вальсы, –

Я в восторге, глаза затуманившем,

У изгиба останусь рояли,

Для тебя все забывшим, оставившим

И влюбленным в твои печали…

И когда со светом растаявшим

Ты и все вы уйдете куда-то, –

Я губами к милым мне клавишам

Припаду до луны заката…

1911

XI. ГАЗЭЛА. «Правда, забавно: есть макароны…»

Правда, забавно: есть макароны

и быть влюбленным, как Данте?

Видеть жакеты и Пальмерстоны,

и быть влюбленным, как Данте?

Громко смеяться, казаться довольным,

носить звенящие шпоры,

Красные галифе и погоны –

и быть влюбленным, как Данте?

Слушать, как спорят о разных квартирах,

как будто мне безразлично

Слушать про печи, про балконы, –

и быть влюбленным, как Данте?

Вовсе не странно, слыша Ваш голос,

смотря на глаза и руки,

Скрыть от других все слезы и стоны, –

и быть влюбленным, как Данте!

1912

XII. ГАЗЭЛА. «Ветер весенний, развеять тебе ли желания жар?..»

Ветер весенний, развеять тебе ли

желания жар?

Сам ты певучий, подобный свирели, –

желания жар.

Алая роза, мгновенная встреча,

без слов поцелуй.

После – томление, дни и недели,

желания жар.

Милые руки в перчатках холодных

коснулись моих.

Слышу, ах, слышу и в скованном теле

желания жар.

О, как люблю я твои только губы,

нежный мой друг,

Ветер (что ветер?) с тобой и мятели –

желания жар.

1912

XIII. «Я приеду, войду с синим лацканом…»

Пусть этот сумрак вечно длится
В разрезе смутного окна!..
М.Кузмин

Я приеду, войду с синим лацканом

В его комнату, полную книг,

Сяду в кресло, быть может, обласканным

А быть может, и нет… В один миг

Всё мне скажут глаза, осененные

Кружевами прошедших минут,

Разлюбившие или влюбленные,

Они мне никогда не солгут.

Не солгут, и покорны и вверены

Обаянью отжившего сна,

Можем снова найти рай потерянный,

Рай при смутном мерцаньи огня.

1911

XIV. «Что мне минувшие утраты…»

Что мне минувшие утраты,

Что все сомненья, все печали?

Со мною будешь до утра ты,

И есть счастливей кто едва ли?!

Ночь целую быть близко рядом

И трогать руки, трогать плечи,

И поцелуев сладким ядом

Гасить мешающие свечи.

Луч в драгоценном белом камне,

Темней вокруг, а он алее.

Погаснут свечи… до утра мне

Ты будешь солнцем, нет — светлее.

1911

НУ И ЧТО ЖЕ?

Налил чай себе – чай мутен…

Налил кофе – нехорош…

Заварил какао Гутен…

Ну так что же, ну так что ж?

Вот проходит мимо дама,

Я гляжу – блистает брошь,

И колье «из Амстердама»…

Ну так что же, ну так что ж?

Вся глазами в меня впилась…

Я ей бросил медный грош…

Завертелась, рассердилась…

Ну и что же, ну и что ж?!

Псков, Март 1911 г.

«Сколько раз проходил мимо окон…»

Сколько раз проходил мимо окон,

Где головка и плечи ее,

Сколько раз проходил мимо окон,

Где за кружевом счастье мое!..

Сколько раз видел палевый локон,

Когда ветер им нежно играл,

Сколько раз видел палевый локон,

Сколько раз его видеть желал!..

Сколько раз с безнадежной тоскою

Уходил в одинокий мой сад,

Сколько раз с безнадежной тоскою

Я встречал безнадежный закат!..

А сегодня прелестной рукою,

Словно в сказке ожившего сна,

А сегодня прелестной рукою

Ярче крови мне роза дана…

Июнь 1911, Аренсбург

ПЕРЕД «ВЕЧЕРНЕЙ ЗАРЕЙ»

Сегодня я пойду по площади

Туда, где царствует вино…

Там откровеннее и проще те,

На ком обычно домино…

Сегодня я печаль безбрежную

Залью вином, – захохочу,

И будет злая ко мне нежною,

И будет все, что захочу!..

Смешаюсь ночью с пьяной чернию,

И в ней, безумный, догорю…

Играй, трубач, зарю вечернюю,

Мою последнюю зарю!..

Тверь, 17 сент. 1911 г.

«Мерцанье ламп по темным гобеленам…»

Мерцанье ламп по темным гобеленам,

В лиловых кружевах узорная постель,

И ты, прекрасная, вверявшая грусть стенам,

Забывшая года и тление недель…

Мы здесь вдвоем с тобой, печальная подруга…

Погаснет этот свет – мы будем все вдвоем…

Не можем мы уйти, и не уйдем из круга,

В котором мы теперь и плачем и поем…

Меня зовут – и ждут, и вьются кони,

Тебя – манят в веселый хоровод…

Пускай зовут!.. Нам не страшны погони…

Целую твой похолодевший рот…

Матери (По получении стихов Фета)

Благодарю за присланные книги…

Милее роз и музыки они…

При них пройдут докучливые дни —

О, как влюбленности, как краткой встречи миги,

Но мне Гафиз и прелести сонета

Не заменят все ж дальности твоей…

Жду, жду конца нас разделивших дней

И в упоении стихов небесных Фета…

Февраль 1912, Рига

«Плененный прелестью певучей…»

Плененный прелестью певучей

Последней сладостной стрелы,

Я говорю тебе: «О, мучай, —

Мне и мучения светлы…»

Я говорю тебе: «В разлуке

Ты будешь также близок мне.

Тобой целованные руки

Сожгу, захочешь, на огне…

Захочешь, и уйду в пустыни,

И буду петь и петь хвалы,

И будет солнцем мне, святыней

Укол божественной стрелы».

Весна 1912

«Вот наступил вечер… Я стою один на балконе…»

О.А.С.

Вот наступил вечер… Я стою один на балконе…

Думаю всё только о Вас, о Вас…

Ах, ужели это правда, что я целовал Ваши ладони,

Что я на Вас смотрел долгий час?..

Записка?.. Нет… Нет, это не Вы писали!

Правда, — ведь Вы далёкая, белая звезда?

Вот я к Вам завтра приеду, — приеду и спрошу:

«Вы ждали?»

И что ж это будет, что будет, если я услышу: «да»!..

июль 1912 года

«Вы — милая, нежная Коломбина…»

Вы — милая, нежная Коломбина,

Вся розовая в голубом.

Портрет возле старого клавесина

Белой девушки с желтым цветком!

Нежно поцеловали, закрыв дверцу

(А на шляпе желтое перо)…

И разве не больно, не больно сердцу

Знать, что я только Пьеро, Пьеро?..

ГАЗЭЛА. «Стрелу пускаю в солнца круг… Пронзи его!..»

Стрелу пускаю в солнца круг… Пронзи его!

За то, что светит миру мук, – пронзи его!..

Пусть все вокруг ослеплены, – я не хочу!

Пусть знает, как мой лук упруг… Пронзи его!

Но сердце, – ах, опять, как встарь, – вновь влюблено…

О, мой последний милый друг, – пронзи его!..

«Я сегодня катался, веселый, по набережной Невы!..»

Я сегодня катался, веселый, по набережной Невы!

А сердце, – ах, оно разрывалось от муки!..

Знать, что рядом не Вы, не Вы,

Знать, что другие целуют Ваши руки!

Потом… Я не помню… Играли «Лакмэ»,

Кто-то смеялся, что я близок к смерти…

«A mon poete et bien-aime»^[2] –

В сотый раз перечитываю на милом конверте…

«Твои ручки и глазки в тревоге…»

Любовью лёгкою играя,
вошли мы только в первый рай…
Фёд. Сологуб

Твои ручки и глазки в тревоге

Сна любовного я целовал,

И всё время неясный и строгий, —

Кто, не знаю, — меж нами стоял…

Но когда, распалённый, сгорая,

Я к твоей прикоснулся груди,

Я вошёл в двери первого рая,

Позабыв странно-слышное: жди…

Я пришёл с тобой к первому раю

Поцелуйною нежной игрой…

И я знаю, я знаю, я знаю,

Мы, как боги, войдём в рай второй.

«Дождь… всюду мокро… никуда ни встать, ни сесть…»

Дождь… всюду мокро… никуда ни встать, ни сесть…

Я иду, и на дожде мои никто не заметит слезы…

Иду, никого не видя, никому не отдавая честь,

А на груди, ах, на груди у меня две алые, алые розы!..

Ее милые руки я вчера целовал в последний раз,

И она дала мне розы и нежно поцеловала…

«Я не могу не думать… и не желать Вас»…

Бедное сердце, что же ты биться перестало?..

В АЛЬБОМ

Когда-то прежде я мог писать стихи в альбомы

И говорить в них о вуалях, говорить о стрелах,

И о том, что сердце изнывает от любовной истомы…

«Ах, если бы коснуться рук белых!..»

Но теперь я ничего не помню, ничего не знаю, –

Все слова и желания где-то бесконечно далеко…

Что же можно желать, когда я пришел к светлому раю,

Когда две пунцовые розы в стихах Блока!..

М. А. КУЗМИНУ

Нет, не зови меня, не пой, не улыбайся…
М. Kyзмин (К С.Л.И.)

Ах, не зови меня, любимец Аполлона,

Будить напрасной лиры звон.

Меня уж не пленит любовная Верона

И ранней розы небосклон.

И где, где мне найти созвучья и напевы,

Созвучные струнам твоим,

Чтобы, венок из роз плетя, хариты – девы

Сказали: «им двоим, двоим»…

Я знаю, сердцем мне ты говоришь: «мужайся,

Приливом сменится отлив»…

Нет, не зови меня… но пой и улыбайся

В венке из лавров и олив.

7 сент. 1912 г.

«Вернулся из церкви… Три письма на столе лежат…»

Вернулся из церкви… Три письма на столе лежат.

Ах, одно от нее, от нее, от моей чудесной!..

Целую его, целую… Все равно — рай в нем или ад!..

Ад?.. но разве может быть ад из рук ее — небесной…

Я открыл. Читаю… Сердце, биться перестань!

Разве ты не знаешь, что она меня разлюбила!..

О, не все ли равно!.. Злая, милая, рань,

Рань мое сердце, — оно все влюблено, как было…

Рига, сентябрь 1912

«Недаром зеркало сегодня разбилось…»

Недаром зеркало сегодня разбилось,

Недаром в церкви панихиду служили,

Часы в комнате соседней не били,

И во сне все что-то в пропасть с горы валилось.

Все предсказания верны, все недаром.

И письмо… оно в желтом недаром конверте…

Что мне теперь! Буду ль клоуном, монахом, гусаром, —

Не все ли равно! Буду близиться к радостной смерти.

«Прости, я докучаю…»

Прости, я докучаю

Во мгле с своей тоской.

Ах, буря близко, знаю…

Но дом так светел твой!

В одном плаще, – я беден…

Но ты, там за чертой

Не бойся! Пусть я бледен,

Но дом так светел твой!

Молчу… Желанья – где вы?

Смотри, пал пред тобой!

Пропел я все напевы…

Но дом так светел твой!

Сент. 1912 г.

ПРАЗДНИК

Выхожу из церкви… На бульваре сотни людей,

Офицеры, дамы, девицы с косами.

Мимо гусары проводят своих лошадей,

И гимназисты смотрят с папиросами.

Все толпятся, смеются, кричат.

Смешались котелки с цветами и бантами,

И каждый чему-то глупо рад,

И каждая довольна, что идет с франтами.

А я вернусь домой, зажгу на столе свечу,

Занавескою темной задерну оконце,

И весь вверен далекого неба лучу

Буду петь ее, мое голубое солнце!

Рига, окт. 1912 г.

«Я хотел бы ей выразить бесконечную нежность…»

И пусть звучит в моих стихах мятежность!
Там вся любовь…
Вал. Брюсов

Я хотел бы ей выразить бесконечную нежность,

Целовать, как никто никогда не целовал…

Всю влюбленность мою, всю мою мятежность

Передать одним ртом… И он будет, как пурпур, ал!

Станет, как пурпур, целуя ее руки и ноги, –

А я весь буду бледный, я буду умирать…

На нежных арфах будут играть розовые боги, –

Под тихие арфы и мертвым буду любовью пылать…

«И нет напевов, нет созвучий…»

И нет напевов, нет созвучий,

Созвучных горести моей…

С каких еще лететь мне кручей,

Среди каких тонуть морей!

Сияло солнце, солнце рая,

Два неба милых ее глаз…

И вот она — немая, злая,

И вот она в последний раз!

Любовь прошла — и стали ясны

И близки смертные черты…

Но вечно в верном сердце страстны

Все о тебе одной мечты!

Декабрь 1912

«За раскрытую розу — мой первый бокал!..»

За раскрытую розу — мой первый бокал!

Тайным знаком отмечена роза!

Рай блаженный тому, кто её целовал —

Знаком нежным отмечена роза…

Ах, никто не узнает, какое вино

Льётся с розы на алые губы,

Лишь влюблённый пион опускался на дно,

Только он, непокорный и грубый!

За таинственный знак и улыбчатый рот,

Поцелуйные руки и плечи —

Выпьем первый, любовный бокал в Новый год,

За пионы, за розы — за встречи!..

1 января 1913

«Я был в стране, где вечно розы…»

Я был в стране, где вечно розы

Цветут, как первою весной…

Где небо Сальватора Розы,

Где месяц дымно голубой!

И вот теперь никто не знает

Про ласку на моем лице,

О том, что сердце умирает

В разлуке вверенном кольце.

Вот я лечу к волшебным далям,

И пусть она одна мечта —

Я припадал к её сандалиям,

Я целовал её уста!

Я целовал «врата Дамаска»,

Врата с щитом, увитым в мех,

И пусть теперь надета маска

На мне, счастливейшем из всех!

17 января 1913

«Нас немного, влюбленных в прекрасное…»

Нас немного, влюбленных в прекрасное,

Нас — живущих одной красотой, —

Но царим мы все ж силою властною

Над несметною пошлой толпой…

Воскрешая волшебность минувшего,

Воздвигая свет новых огней, —

Мы кадим красоте промелькнувшего

На мгновенье средь бледных теней…

И мелькают, мелькают незримые,

Но для нас вдохновенные сны,

Сны, пурпуровым солнцем палимые

В предрассветности вечной весны!..

Посвящение

Песни влюбленные, песни печальные,

Песни лазурной мечты,

Песни вечерние, песни прощальные,

Тихие песни-цветы

Я отдаю тебе, радость живящая,

Свет моего бытия,

Я отдаю тебе, вечно манящая,

Светлая греза моя!..

«Припаду с поцелуями к вестнице…»

Припаду с поцелуями к вестнице

Моей тихой радости вешней, —

Я приду и застыну на лестнице

У далекой, звездной, нездешней…

Я застыну, склонясь над перилами,

Где касалась ее перчатка…

Над словами милыми, милыми

Быть из белого мрамора — сладко…

«Вот в новом городе… Все ново…»

Вот в новом городе… Все ново…

Привез извозчик без резин

К гостинице, где Казанова

Когда-то жил и Карамзин,

И где кудесник Калиостро

Своих волшебств оставил след.

Идем по лестнице… Так остро

Очарованье давних лет.

Все кресла, зеркала, комоды

И рамы старые картин

Еще хранят восторги оды

И трели милых клавесин.

Свечей тяжелые шандалы

Стоят на шифоньере в ряд,

Как старой гвардии капралы, –

Хоть меркнут, но горят, горят…

А мне в зеленом доломане, –

Что делать мне? Лишь смерти ждать,

И на «Жильблаз де Сантилане» –

Романе, как сейчас гадать?

Гадать: дороги, скорбь, разлуки –

Что ждет меня в потоке дней?..

Но вот коснутся милой руки –

И ярче солнца свет свечей!

ЭПИТАФИЯ

Музе памятник, музе покой, –

Здесь могила ее всей тщеты…

Жизнь полна и без лиры тоской,

Но и с лирой в нет красоты.

Примечания

1

Я вечен, ибо существую. Гёте (нем.).

(обратно)

2

"Моему поэту и возлюбленному" (фр.).

(обратно)