решетки летуч.
Бедность — да. Но не нищая. Простобашмаки просят есть, короткирукава. Пуст живот. Но сиротствоне изъело слезами щеки.Как бы не за что, а повинимся —кто избег ледяного шурфа,желтых звезд, орденов сталинизмаи смирительных простынь без шва.Так — так так. Но бестактность сильнеежития в преломлении линз,как и пламени в пепельном небе.Ибо жизнь — жизнь, и все. Эту жизнья сейчас через город на санкахкак блокадную куклу тащуи ни слов, ни подмоги от самых-самых мне дорогих не ищу. Поэзия 1Я читал стихи. Словно пил вино.Захмелел давно, с первых слов,и сильней не пьянел. Не считал глотков.Тяжелел. Было мне кирно.Не хватало сил языком языкотжимать, чтоб в кровь алкогольпосылал, растворяя восторг и боль,к каждой строчке чиркая: sic!Так и шло оно, так оно и шло.Кто-то вроде муз, вроде шлюхподливал, бормотал, но и вкус и слухотнялись. И вдруг — тяжело.А ведь это Пушкина я стихиперечитывал. И как хлыстопускался, свистя, перевернутый лист.За какие мои грехи? 2Он памятник воздвиг. Не куклу стал варганить,в изложницу чугун сливая или медь,а грызть перо, строчить, бубнить и даже петь,и этого итог я с детства знал напамять.Подумал давеча, в каком же наизусть“вознесся выше он главой” учил я классе,и ждал, что вызовут, и прятался, и трясся...Как факт — не вспомнить. Жаль. И грустно. А и пусть.Вождь ставил монумент себе и нес турусыдругим; пускали гэс; бомбили города;менялись цель и стиль — а я уж знал. Всегда,выходит, знал — про столп, пиита и тунгуса.Жизнь пролистал назад: ну хоть не день, но мигувидеть снова тот, когда глазам впервыеоткрылись столбики и буквы огневыезажглись, как на пиру, “я памятник воздвиг”. 3Ни рассказ в стихах, ни мечта в стихах,ни премудрость в стихах — не стихи.Потому как стихи — это эх и ах,вся их логика — хе да хи.В них неправда — правда, и обе — ложь,вроде к месту — и вот те на,вроде дурью дурь — и ну ты даешь,вроде речь и та и ина.Вдруг дичает родной с младенства словарь,вдруг напев, хоть не слышно лир.Потому как язык не царство, а царь,римский Август, чья мыза — мир.Потому как слов гангренозную связьгрубо синтаксисом прошил —и она, содрогнувшись, без шва сошлась.И, как бог, он ожил. Ожил. ЗаЧто попадалось на глаза:сирени мусор, зернь сиренипри мачт и жерл садовом кренев шторм, по секстану кПИ-аренепруда — хотя и ни азане смысля, я был только за.Не мне, зеваке,что, а тем,в чьем сердце пламя, в зренье влага,не различавшим зла и благани сокровенного, ни нагаи не сбивавшим время в крем,как я, слабак: давлюсь и ем.Мне попадались жизнь и смерть,и чудо, и подделка чуда,всего с добром, добро без худа,и люди — врозь и дробью люда,и тракт со стрелкой на Сысерть-курорт, в Сибирь, в Боярь-и-Смердь.Был неразборчив, все берег:бессрочный пропуск, жалкий юморевреев, лица тех, кто умер,родство и с унтерменш и с юбер.Сирень кивала. Ветерок,как рок, к ней льнул. Все было рок.Его я на себе ношу,как метку зрелища, что выжег,когда из тьмы утробы вышели, захлебнувшись светом, выжил.Как родинку. Как малышунянь утешенья и шу-шу.Что даром, без труда, что в дар,еще б не за! Но ведь не за же,что выдох-вдох — и нет. Что кражив спектакле тень и столько лажи.Что сам театр — воздушный шар.В морщинах. Выцветший. Что стар.Зрачок, прощай — привет, слеза!Ты линза, лезвие, ты что-тос бельмом пруда и садом флота.Глазного дна слепое фото.Зонд бытия. И то, чтоза:невидимого образа. * * *Сотня стихотворений, выписанных как пример,к ним сотен семь отрывков по строчке-две пояснений,вот и весь фокус с книгой, ее натянутый нерв —и поясной на обложке, с пером, как дротиком, гений.Не устоять против одури выдернутых цитат,флейт их, под чей ноктюрн извиваюсь коброй,с языком во хмелю — проспав под кустом в цветах,с тремоло гласных рассветных, с писанной ими торбой.Разве поэзия слов не гуща садов? Не корнейдавка? Не листьев и крылышек
