соответственно, подразумевала только торжество коллективной идеи, а фигура самого пионера обретала статус достойного подражания образца для следующих поколений. Это не значит, что каждый христианский мученик претерпевал пытки и издевательства только ради собственного спасения, идеологическая составляющая в этом тоже присутствовала, хотя в полном смысле за всех и за идею умер один Христос. Советское же общество, как получается, требовало от своих детей большего, нежели это делало христианское вероучение, а именно — повторения все того же, почти двухтысячелетней давности подвига, но при этом совершенно ничего не обещая взамен. Потому как посмертная слава — это явление еще более эфемерное и сомнительное, чем идея души, отвергаемая материалистическим мировоззрением”.
Тема номера — “насилие”. На сайте (он, как видите, на портале “ЖЖ”) горделиво вывесили отклик юзера vita-passiva на этот номер философского студенческого журнала (не во всем, надо признать, комплиментарный): “Что мне не понравилось идеологически? В отборе материала я увидела попытку легитимации насилия. <...> Всем авторам и читателям журнала „Культиватор” я желаю встречаться с насилием только в книжках, фильмах и философских журналах. Но, боюсь, не получится. Хотя, возможно, в отдельных социальных анклавах все уже настолько благополучно, что вполне приемлемыми кажутся слова Петра Сафонова из эссе „Социальное бессознательное”: „Человек современного западного мира принужден к насилию именно его отсутствием” (стр. 51 журнала „Культиватор”)…”…Ну уж, господа, а то не сожгли в центре Парижа давеча несколькосотенмашин, не крушат все и вся в Греции, не сообщают новости про изощренные убийства детишек в европейских семьях, не расстреливали весь год студентов и преподавателей десятками в колледжах — про отсутствие уж не надо.Ирина Роднянская. Пророки конца эона. Инволюционные модели культуры как актуальный симптом. — “Вопросы литературы”, 2010, № 1.“После предпринятого на этих страницах описания „конца”, каким он видится с разных точек обзора разным, но весьма квалифицированным наблюдателям (композитору Владимиру Мартынову и культурфилософу Марии Виролайнен. —П. К.), я не решусь сказать свое „итоговое” слово. Я его не знаю. Но в заключение предложу (иной раз — повторю) некоторые общие коррективы к тому, о чем трактуют инволюционные модели культуры. Мои соображения остаются на почве христианства, как, впрочем, в той или иной мере концепции героев этой статьи”.“Культурно-художественная экспертиза, если мы хотим исполнить то, что зависит от нашей воли, для выхода из „бесконечного тупика”, сегодня должна быть подобна не труду сборщика урожая, отделяющего колосья от затесавшихся плевелов, а работе старателя, перемывающего кучи песка ради горсти золотых крупинок. Не надо обольщаться: нынешние дары культуры преимущественно из этого песка и состоят. <...> Таковы, добавлю, особенности нашей ситуации, что через посредство немногих „постсовременных” творений с бытийным весом и вплетенными в них традиционными нитями „неофиту” проще бывает приобщиться к миновавшему акмэ художественной культуры. Как ни странно, от Набокова сегодня легче перейти к столь нелюбимому им Достоевскому, чем наоборот”.“Еще от нашей культурной воли зависит актуализация старых сокровищ в юных умах. <…> Пусть школ и лицеев, претендующих на „золотое сечение” (элитарность. —П. К.), будет не так уж много, но пусть они будут по возможности независимы от культурной моды. И главное образовательное дело таких заведений — возродить „наивное” переживание того, что одушевляло старую культуру, а не подготовить кучку эрудитов”.Бернгард Рубен.За своей звездой. Документальная повесть о Э. Г. Казакевиче. — “Дружба народов”, 2010, № 2.Книги Э. К. еще на слуху (в том числе благодаря кинематографу), а человек — почти забыт. Полнокровное воскрешение памяти о нем сделано одним из биографов Зощенко, 84-летним московским прозаиком. В конце своего повествования Рубен цитирует Паустовского: “Только потеряв его, мы поняли до конца, что он принадлежал к первым и лучшим людям нашего времени — по остроте и смелости мысли, по вольному и умному таланту, глубокой честности, по блеску его воображения и тому бурному человеческому обаянию, которое мгновенно покоряло всех... Нередко он бывал и печален и гневен или, вернее, как-то гневно-печален. Это его состояние всегда находилось в связи с опасениями за судьбу литературы, за достоинство человека и его независимость”.Петр Семынин. Из любви и наважденья. Стихи. Предисловие Александра Ревича. — “Дружба народов”, 2010, № 1.Из предисловия: “Я редко встречал таких врожденно добрых людей, как этот одолеваемый хворями страдалец, обреченный на скромность и любовь к ближним. И ближних. Он был другом юности неистового Павла Васильева, Леонида Мартынова, Сергея Маркова, но жил одиноко.
