записную книжку с адресами друзей, убитых и живых, и вписал туда новый адрес — одинокой старушки.
Офицеры спали. Но один из них, оказалось, внимательно следил за мной из-под шинели. Я даже вздрогнул от его настороженного взгляда.
— Кого-то ищешь? — спросил он строго.
— Да нет, — ответил я.
Он поднялся и недоверчиво заглянул в мою книжку. Пришлось рассказать ему о своем дорожном ночлеге. «Возможно, после войны, если буду жив, еще вернусь в эту деревню». Офицер махнул рукой:
— Зачем?
Он успокоился — координаты недалекой Варваровки не вызвали у него подозрений.
— Это ты так только вначале. Будешь записывать каждого встречного — книжки не хватит.
Я показал ему другую, толстую, в зеленом переплете, и похвалился, для чего мне ее подарили. Он усмехнулся.
— Собирай только не небылицы, а были.
Потом оживился:
— Хочешь расскажу несколько? И запиши их непременно. Для истории.
ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ
БЫЛ у нас в батальоне гвардии старшина Куперберг, из Одессы. До войны он работал на кондитерской фабрике, а жил на улице Фрунзе, 46. Записал этот адрес? Так вот. Отчаянный был гвардеец. Когда мы собирались отбивать Одессу, он каждую ночь ходил в разведку и воевал с такой решимостью, будто бы один хотел прорваться в свой город. У него там осталась мать. И сестренка. Однажды ночью мы заняли большой поселок, где было много беженцев. Среди них старшина нашел одного знакомого. Тот рассказал ему, что мать его и сестренку немцы отвели на кладбище... А дня через два, когда мы захватили другой поселок и взяли много пленных, командир соседнего батальона гвардии капитан Григорий Никифоренко принес нашему старшине золотые часики. На их крышке было вырезано имя сестры старшины. Капитан отобрал эти часы у гитлеровца — Бертольда Келлера, из Бремена. Запиши его адрес... Наш товарищ носил часы в нагрудном кармане, рядом с партийным билетом, до самой смерти. Погиб он в боях под своим родным городом и похоронен там же. Тоже запиши... А часы его у меня остались. Вот они, можешь посмотреть. Только я пока не знаю, кому их вернуть.
ЛИСТОВКА
А ВОТ еще одна реликвия. Это листок от пачки с пшенным концентратом. Верхние слова на нем: «Слава Давиду Чачхиани!» — еще можно разобрать, а все остальное до самого низу почернело от крови. Эту листовку написал в бою парторг моей роты младший сержант Коваленко и передал ее по цепи. Когда она, измятая, дошла до солдата Чачхиани, тот спрятал ее в карман: «Это мне рекомендация в партию. Приложу к заявлению». Но приложить не успел. В тот же вечер он погиб в атаке — пуля пробила сердце, а листовку,залило кровью. Написали мы письмо его родителям в Грузию, в передовой колхоз, и хотели было приложить эту листовку, но политрук рассоветовал — очень уж тяжела она для родителей. И место ей — в музее. Пока вот я листовку берегу. Правда, карандашные слова о нашем Давиде немного стерлись, но кровь его никогда не сотрется.
СЛАВА ЖОКЕЯ
СЕГОДНЯ наш полк отошел на отдых, а на переднем крае остались разведчики. Для ночного поиска. Сейчас, должно быть, уже вышли... Есть у них там один бедовый, младший сержант Иван Белан — жокей из Москвы. Позавчера перед строем командир полка вручил ему орден Славы. Не за разведку. Одна батарея попала в тяжелый переплет — фашисты отрезали ее от нас артиллерийским огнем. А снаряды в батарее кончились. Что делать? Младший сержант выпросил у ездовых лучшую лошадь Резвую и на полном галопе, на виду у гитлеровцев доставил батарейцам два ящика... Потом уговаривали его перейти в ездовые, ближе к лошадям, но он отказался. Пешком, говорит, верней доберусь до Берлина.
ЛОЖКА
ТАКИМ образом, в новой записной книжке появились первые адреса — не друзей, бывших и настоящих, а незнакомых мне людей; первые записи о действительных событиях на фронте. Возможно, я не продолжил бы их, если бы не наткнулся утром на любопытную вещицу.
Собрался уходить на рассвете, когда офицеры еще спали, но хозяин топчана пригласил меня, позавтракать. Мы пошли с ним на огород, в сад, где стояла полевая кухня. Солдаты уже ели. Все они сидели на траве. Одни держали свои котелки на коленях, другие поставили их на землю, между ногами. Расторопный повар предложил свой табурет. Он тут же переоборудовал его в стол, накрыв фартуком. Вместо стула притащил посеченное топором полено. Дежурный офицер, наказав повару накормить гостя, то есть меня, ушел в конец огорода — к обозу.
Перловая каша с мясными консервами была чересчур горячей, и, пока она остывала, я наблюдал за бойцами. Ели они молча, сосредоточенно, будто выполняли какую-то серьезную задачу. У всех были одинаковые котелки, но разные ложки:
