Лев Гунин
ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ
(фрагмент)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава Первая
Туманным утром 1672 года через лес пробирались двое. Их шаги приглушенно звучали в молочном воздухе, в сжавшемся в комок пустотелом пространстве. Так же, как луч света ведет по сцене артиста, переходящего с левого на правый ее край, так же и глухое звучание их шагов заставляло представить воображаемую комнату, передвигающуюся вместе с путниками.
Среди выплывающих из тумана деревьев, среди судорожных и тревожных криков птиц их осторожная поступь несла в себе что-то монументальное и завораживающее.
Оба они были довольно странно одеты. Один, высокий и широкий в плечах, имел на себе длиннополый кафтан вишневого цвета, шапку-папаху и узкие сапоги с пряжками. Его светлые волосы падали ему на плечи мягкими прядями, а висячие усы доставали до подбородка. Второй, еще более странно одетый, носил на себе печать того, что сразу же выдавало еврея. Это не могла скрыть ни треугольная шапка, ни похожая на халат хламида, ни болтающаяся у него на боку мягко изогнутая сабля. Говорили они между собой на старобеларуском языке, государственном языке Великого княжества Литовского, мощного государства, которое простиралось в то время от Балтийского моря и до Понта - Черного моря, и от границ Польши - до русских границ. Это государство не только владело тогда Смоленском и другими землями намного восточнее теперешней этого города, оно, отражая русские набеги, нередко внедряло подконтрольные ему территории глубоко в недра тогдашней Руси. Беларусы и литовцы жили богато, а по отношению к невообразимому террору московского государства Великое княжество Литовское можно было считать чуть ли не тогдашней демократией. Поэтому результаты противостояния с Москвой определялись не только и не столько на полях сражений, сколько бегством из русских приграничных областей на запад не только холопов, но и воинов. Не зря славянскую часть Великого княжества Литовского прозвали на Руси "белая Русь", что значит свободная, вольная земля.
Два странно одетых человека шли по ее территории, на северо-запад от Могилевского тракта, в сторону Бобруйска. На большом протяжении леса здесь были влажные, неприветливые, темные и глухие. Громадные дубы и осины высились как сказочные великаны, а под ними, переплетаясь ветвями и заслоняя собой дорогу, тянулись настоящие северные джунгли. Тут росло много уродливых, причудливых деревьев с искривленными стволами, с ветвями, тянущимися словно руки легендарных существ, кругом были видны сросшиеся между собой береза - и тополь, ель - и дуб, словно схватившие друг друга за горло. Громадные и отвратительные наросты на стволах деревьев, чудовищно поднявшиеся папоротники в человеческий рост, невиданные нигде больше травы с мясистыми стеблями и с вызывающими ужас "глазами" на их лапках: все это подавляло путника, вызывало в нем самые мрачные мысли.
Чем дальше от Могилева, тем леса становились просторней, светлее, уютней. Появлялись ясные дубовые рощи, высокие и святые, как божественное откровение, торжественные сосновые леса, дорогие сердцу каждого беларуси и литовца, высокие пригорки и тихие лесные речужки. А здесь, под Могилевом, было сумрачно и странно, на каждом шагу были скрытые разломы и провалы в земле, ямы, выбоины и овраги. На земле, противно-осклизлые, лежали то тут, то там, упавшие стволы деревьев, через которые надо было перебираться, и от всего - от влажной земли, от спрессованных опавших листьев, от деревьев и даже от самого воздуха исходил горьковатый, пугающий, невыносимый гнилостный запах.
- И так я, едучи з Вилня до дому, мяновите в Слуцку, в стодоле ночуючи, обачилэм юж на свитаню огнистого чловека, до кторекго кгдым се порвал, он тэж до мне выстэмповал и, зшедшисе срод каменицы, порвалэм з запаля ноже и ударилэм нань. А он, зникнувши зась, се был в тым же конте указал и зновон до мне шедл. Я рутилэм нань и окно отворилэм; юж малый день был. И так припадать ми почало в спаню, за яким колвек злекненем душене прикрэ бардзо.
Еврей слушал своего спутника с видимой сосредоточенностью, и время от времени кивал головою.
Тот продолжил рассказ о серии снов, какие снились ему в течение двух недель перед их поездкой с торговым обозом в Могилев.
- Послушал бы я то предостережение, - говорил он все также на старобеларусском языке, - отказался бы от поездки, а я, болван, даже не рассказал своих снов тебе, Иделька, чтобы ты посоветовался со своими каббалистами. А то сходил бы к служке нашего униатского священника; он бардзо добра толкует сны. И крепко мне страшно было не только того огнистого человека, а еще и черного рыцаря, который привиделся мне в самом последнем из этих зловещих снов.
- Потым баялэмсе ехать до дому, - добавил он на старобеларусском языке.
- Згинула ми была ручиница кротка з олстрэм з воза моего в стодоле, о ктором, ркомо, выведане копным обычаем чинилэм.
Они постояли, прислушиваясь к лесным звукам. Высокий стоял, опираясь на меч, поправив свою папаху, а второй водил головой по сторонам, как будто нюхая воздух, и переваливался с ноги на ногу. Его карикатурная сабля болталась в это время на боку, как у разбойника.
Ничто не насторожило их в мешанине посвистов, щелканья, шорохов и тихих постукиваний. Постояв еще несколько мгновений, они отправились дальше, ступая по пожухшей листве, издавашей под их ногами, скорее, не шорох, а чавканье. Деревья между тем сделались еще выше, меньше стало подлеска, и шаги людей теперь гулко звучали, как в храме. Идущие приближались к ощущавщемуся впереди какому-то особому месту: реке, обрыву, горе или оврагу. Что бы это ни было, это должно было быть нечто грандиозное. Т а к резко измениться все вокруг не могло без серьезной причины. Но оба путешественника знают, что здесь никогда не было и не может быть большой реки, горы или каньона. Днепр и Друць остались далеко за из спиной. Единственная большая река - Березина - на расстоянии трех-пятитичасового пешего перехода впереди их должна показаться после абсолютно плоской равнины, а две-три маленькие речушки до нее совершенно не представляют собой ничего необычного. Правда, они немного отклонились к западу, но совсем ненамного, и тут ими все было хожено-перехожено. Если бы какое-нибудь необычное место тут могло существовать, то о нем бы все знали. Нет, представить тут большую сопку, широкую реку, каньон или огромный разлом так же невозможно, как представить себе море посреди не имеющей выхода к морю Беларуси.
И, тем не менее, оба путника были невольно напряжены. С момента нападения на их обоз разбойников-украинцев они не ощущали такого напряжения. Цель их была, по их меркам - меркам бывалых путешественников, - совсем рядом. Погода стояла сухая, благоприятствовавшая переходу. Встретить в этих местах опасных людей - разбойников- украинцев, разбойных татар, беглых москалей, воинов недавно разбитого мятежного князя или членов кровавой секты жертвоприносителей, обитающих в могилевских лесах, казалось маловероятным. Откуда же эта невольная тревога? Спутники так давно знали друг друга, столько времени проводили вместе, что понимали друг друга без слов. И внезапно охватившую их обоих тревогу они разделяли, не издавая ни единого звука. Если бы один из них внезапно расхохотался, или, как ни в чем не бывало, вдруг принялся бы рассказывать какие-то байки, другой решил бы, что в него вселилась нечистая сила.
Так вот они и шли сейчас молча, стараясь ступать беззвучно по не так густо теперь покрытой листьями почве. Неожиданно среди высокого, заставляющего притихнуть, леса впереди показалась линия нзкорослого кустарника - как на берегах рек или оврагов. Это привело путников в крайнее замешательство.
- Как ты, не слышал ни о чем подобном? - спросил своего товарища высокий.
- Нет, в жизни не слыхал.
- Тогда как ты это объяснишь?
- А зачем мне объяснять? Подойдем ближе - увидим.
- Некогда нам смотреть. Жены дома ждут.
- С каких это пор, Ян, ты стал таким трусливым?
- Я не трусливый. Я смелый и осторожный. Это ты трусливый: как все трусы, без оглядки в пекло лезешь.
- А где тут пекло? Где горит? Может, тебе это пекло приснилось?
- Ну, ладно. Так и быть. Пойдем прямо. Только на меня потом вину не взваливай.
- На тебя - не буду. Буду Б-гу жаловаться на Б-га.
- Ах, ты...
- Все, все, молчу.
И они двинулись дальше.
Все вокруг их резко изменилось. Продираясь через кустарник, они шли среди низкорослого леса, разнообразных трав и сети много лет назад пересохших ручьев. Ни один, ни другой никогда не видели такой резкой границы между двумя типами леса - и теперь просто не верили своим глазам. Хотя они прошли не менее одной третей мили*, никакой реки не было и в помине. Они изрядно устали, перепрыгивая через русла пересохших ручьев, перешагивая через корни или прорываясь сквозь кустарник, и теперь внимание их было притуплено. Пора было делать привал, но, заинтригованные, они, не сговариваясь, были полны решимости продолжать путь до тех пор, пока не начнутся очередные изменения ландшафта.
_______________________ * Польская миля - примерно 7 с половиной километров
Тем временем вокруг них на земле потемнело, и на все легла глубокая тень. Сквозь редкие просветы ветвей над их головами видно было, что небо нахмурилось.
- Ну, этого еще нам нехватало, - сказал высокий, Ян.
- О-очень нехватало... - отозвался Идель.
И, через два шага, вдруг исчез. Как будто провалился сквозь землю. И правда, оттуда, из-под земли, раздался его глухой и сдавленный голос: "Эй, Ян, кажется, я пришел. Стой на месте и не двигайся. Я куда-то упал".
Идель находился в узкой и глубокой щели, на дне которой лежал толстый слой гнилых листьев. Если б не эти листья, не ходить бы больше Иделю, а, может, и не говорить. Эти листья спасли его. Сколько он не смотрел наверх, в сторону смутного, расплывающегося пятна света, он не мог различить ничего конкретного и не мог услышать ответного голоса Яна. Идель готов был уже набрать побольше воздуха и закричать что есть мочи, пока Ян еще где-то близко, но вдруг услышал отдаленный, но сильный и рокочущий голос друга: "Подвинься, отойди подальше от края. - "Да ты никак прыгать собрался! Не смей этого делать, сукин сын! - извини, Янка! Вытащи меня отсюда - и пойдем дальше." Но он знал, что, если взбрело что-то в голову Яну, никакими клещами уже это оттуда не вытащить, и потому выполнил приказ - освободил место на листьях. И вовремя: через мгновение его товарищ плюхнулся на то место, где Идель только что был. "Зачем ты это сделал? Теперь мы оба попались!"
- Клад будем искать, - ответил на это Ян.
- Да ты в жизни не искал кладов.
- А теперь буду. Пошли.
- Куда?
- А вот туда, - и Ян направился вниз, по щели, которую когда-то давно, десятки, а, может, сотни лет назад, вымыла бегущая вода.
Тут вертлявый Идель не на шутку испугался.
- Ты что, решил до самой преисподни меня вести? Мы итак низко спустились, куда еще ниже? Что за блажь? Я знаю, что с твоими способностями подняться наверх не такое уж неисполнимое дело. Поднимись - и вытащи меня отсюда.
- А кто говорил только что, что я трус? А? Так вот - молчи!
- Не доказать ли свою смелость мне ты вознамерился? Сам сказал, что нас жены ждут. Да верю я, что ты смелый, верю.
- Сними-ка лучше свою детскую саблю и пошуруй ей впереди: как бы нам еще ниже не провалиться.
- Обижаешь ты меня, Ян. Разве не помнишь, что эту саблю я в бою добыл?
- Как не помнить - помню. Пана Сапегу мы тогда сопровождали. Знатный должен быть тот москаль. Если жив, то где-то сейчас ходит - и свою саблю вспоминает. Только непонятно, откуда у него взялась эту странная сабля и зачем была она ему нужна...
- Ну, что? Я пошуровал. Чертей, вроде, пока еще нет...
- А, чтоб тебя!.. Пошли!
Слабый, рассеянный свет тускло освещал стены расщелины, и было удивительно, что при этом путники могли без труда различать силуэты друг друга. Проход между тем постепенно расширялся, и теперь, даже вытянув руки стороны, они, идя в посередине, не могли достать до темнеющих стен. Дорога неизменно шла вниз, слой листьев под ногами истончился, и ноги больше не уходили в него, как в перину. В нос бил тяжелый, гнилостный запах, а из стен, как щупальца, как пальцы мертвецов, тянулись засохшие, переплетающиеся корни. Стало еще темней, и в самый раз было остановиться - и вернуться назад, либо... либо подумать о факеле для освещения дороги. И тут впереди блеснула неясная полоска далекого дневного света. Значит, расщелина не уходила под землю, не продолжалась пещерами или подземной рекой, но выходила наружу, на белый свет. Может быть, место, с которого они начали свой спуск, находилось на значительной возвышенности, и теперь они просто выйдут на один из склонов этой "горы"?
Свет впереди становился все ярче. Но он не лился так, как из открытого проема. Создавалось впечатление, что он шел из-за какой-то ширмы. Вдруг идущий впереди поскользнулся и собрался упасть. Высокий схватил его своей могучей рукой за плечо и с силой потянул его на себя. И вовремя! От их ног и выше начинался заросший травой и кустами проем - выход на дневной свет. Проделав отверстие в этих непролазных зарослях, подойдя поближе, так, чтобы не съехать по покатому полу в неизвестную бездну, двое заглянули в него. И застыли, пораженные.
Их глазам открылась невероятная, потрясающая картина. Предзакатное солнце освещало колоссальный амфитеатр, сквозь окно в одной из стен которого они смотрели. Глубина его, насколько можно было судить, в несколько раз превышала высоту самой высокой церкви бобруйского кляштора отцов иезуитов. Его стены, поднимавшиеся уступами, образовывали окружность, диаметр которой был не менее четверти старинной мили. В одной из стен амфитеатра был гигантский разлом треугольной формы и с ровными краями, как будто непостижимо огромная нечеловеческая лопата вырезала треугольный кусок - как из рождественского пирога.
Картина была настолько захватывающей, что двое стояли потрясенные, не говоря друг другу ни слова. Затем еврей принялся рубить сухие корни, кустарник и спутавшиеся стебли ставы, чтобы расширить окно и - соответствено - кругозор. Но его высокий товарищ неожиданно задержал его руку.
- Постой рубить, - сказал он. - Взгляни вот туда. Внизу, там, куда показывала рука Яна, виднелась сразу не замеченная ими группа всадников. Они стояли на одном из самых широких уступов этого поразительного амфитеатра, вытянувшись ровной цепочкой. Слов не было слышно, но было совершенно очевидно, что они ведут непонятные переговоры. Лошади гарцевали под всадниками, но всадники не разъезжались. Они что-то доказывали друг другу, блестя на фоне стены своими странными доспехами. Действительно, такие доспехи не носили уже по крайней мере столетие. Гордая осанка, манера держаться в седле, скупые движения не могли принадлежать обыкновенным разбойникам. Нет, они не были разбойниками. Не похожи они были и на тех, что тайно переправляли товары, уклоняясь от платы больших и мелких пошлин. В то время кругом стояли заставы, и не только воеводства, но даже староства заставляли платить пошлины. Правда, староста Бобруйский Петр Тризна два раза освобождал специальными указами от пошлин бобруйских купцов, членов цеха, а евреи время от времени освобождались от пошлин другими указами. Но для дальних перевозок это не имело большого значения.
Тем временем всадники разделились на две группы, каждая из которых направилась в свою сторону, но, проскакав совсем немного, они вдруг резко повернулись - и съехались опять. Это вызвало новый огонек недоумения в глазах обоих спутников, наблюдающих за происходящим из своего укрытия. Несмотря на интригующую сцену внизу, взгляд Яна внезапно переместился вправо и вверх. Он схватил своего товарища за плечо и повернул его лицом к объекту, привлекшему его внимание. Тот никогда не видел руку своего друга дрожащей, как теперь. Вверху, над их головой, на одном из верхних уступов, неподвижно стоял всадник, невидимый для тех, что находились внизу. Он был намного ближе к наблюдавшим и поражал своей огромной фигурой, перед которой даже богатырское сложение Яна должно было казаться тщедушным. На нем были старинные доспехи абсолютно черного цвета, сделанные из какого-то необычного металла. От него исходила какая-то пугающая, необузданная сила, хотя он стоял абсолютно неподвижно. Закатное солнце, переместившись, осветило его шлем с поднятым забралом, и что-то тревожно-страшное чудилось в темном провале шлема.
- Это он, черный рыцарь из моего сна! - прошептал Ян дрожащим, горячим шепотом. - Сбылось! И он, не снимая меча, опустился на колени.
