собой
Я только что вернулся с похорон епископа Мелетия. Его отпевали на острове, в Золотом доме. Не знаю, удалось бы мне пробиться через толпу на площади, не будь рядом Симона. Казалось, вся Антиохия пришла проститься со своим епископом.
Толпа, как обычно, узнала меня и расступилась перед моими носилками. Некоторые остряки стали добродушно подтрунивать над тем, что-де "язычники" (новое обидное прозвище для нас, эллинов) стали посещать христианские богослужения, но я притворился, что не слышу. Носилки внесли под аркаду, и Симон помог мне из них выйти: в последнее время подагра перекинулась у меня с правой ноги на левую, и даже с помощью костыля и палки я без посторонней поддержки лишь едва ковыляю. К счастью, мой добрый сын сумел благополучно провести меня внутрь церкви и даже раздобыл один из стульев, которые принесли для свиты наместника (во время богослужений христиане стоят, лишь самые знатные прихожане имеют право сидеть).
Разумеется, мне не удалось ничего увидеть - я лишь различаю свет и тьму, а все остальное с необычайным трудом. Правда, в углу левого глаза у меня сохранилось светлое поле. Если его скосить и сильно вывернуть голову, я даже могу короткое время читать, но это отнимает столько Сил, что я предпочитаю проводить свои дни в сумрачном царстве Посейдона, жить в котором обрекает людей слепота. В церкви я различал только светлые пятна (лица) и темные столбы (траурные плащи). Дышать было трудно из-за ладана и тяжелого запаха, который неизбежно сопровождает все многолюдные сборища в жаркие дни.
Панихида шла своим чередом. Присутствующие возносили молитвы и слушали проповеди, но мои мысли были далеко. Они вращались вокруг только что полученного краткого ответа из Священного дворца. Мне запрещено публиковать мой труд. Даже признание Симона моим законным сыном не смогло смягчить этого жестокого удара.
Сидя в душной восьмиугольной церкви между алтарем и высокой мраморной кафедрой, я вдруг услышал голос священника, который отпевал покойного. Подобно большинству слепых и полуслепых, я обладаю обостренным слухом - одни голоса мне нравятся, другие (даже голоса друзей) наводят уныние. Как я не без удовольствия отметил, этот голос был низок и благозвучен и обладал той силой убеждения, которую я так ценю. Священник стал произносить надгробную речь о Мелетии; слова в ней были верно подобраны, периоды искусно составлены, но содержание не отличалось глубиной. Когда он закончил, я шепотом спросил у Симона:
- Кто это?
- Иоанн Хризостом, новый диакон, которого епископ Мелетий рукоположил месяц назад. Ты его знаешь.
- Знаю?
Но служба продолжалась, и мы умолкли: новый епископ благословлял паству. Кто же этот Иоанн Златоуст? Откуда я его знаю? Может быть, он мой бывший ученик? А если да, смогу ли я его припомнить? Память у меня уже не та; кроме того, через мои руки прошли буквально тысячи учеников, и никто на свете не может всех их запомнить. Наконец обряд закончился. Симон помог мне подняться. В этот момент мимо нас проходил наместник в Сирии - я узнал его по цвету хламиды. Увидев меня, он остановился.
- А, квестор! Рад тебя видеть в таком цветущем здравии.
- Старое дерево живет, - ответил я ему, - но цвести оно не может.
Тем не менее наместник обратился к моему сыну:
- Я думаю, вас уже можно поздравить с монаршей милостью.
От этих слов Симон пришел в восторг; подобно тому, как другие стремятся к истине, он стремится к почестям.
- Да-да, наместник, это вполне своевременно. Премного благодарен. И меня, и моего отца милость императора просто изумила.
- Мне нужен твой совет, Симон… - И, взяв сына под руку, наместник увел его, оставив меня одного посреди церкви - слепого, как Гомер, и хромого, как Гефест. Должен признаться, на мгновение я поддался гневу. Симону следовало остаться со мной, он мог бы договориться с наместником о встрече в другое время! Но что делать: мой сын - юрист, и профессия обязывает. Как бы то ни было, мне было трудно его простить, когда я осознал свое положение. Я остался в Золотом доме один, лишенный зрения и едва способный передвигаться без посторонней помощи. Тяжело опираясь на палку, я, похожий на сову или летучую мышь, ослепленную дневным светом, двинулся туда, где, как я надеялся, есть выход. Всего лишь один опасный шаг - и меня подхватила чья-то сильная рука.
- Благодарю вас, - сказал я смутной тени рядом. - Меня, кажется, бросили, а я очень нуждаюсь в помощи. Я ничего не вижу.
- Любая моя помощь тебе - ничто по сравнению с той, которую ты оказал мне.
- Я узнал голос диакона Иоанна Хризостома и притворился, будто помню его:
- Ах да, ты Иоанн…
- Меня называют Хризостомом, но ты меня помнишь как сына Анфузы и…
- Да, я помнил его, еще бы!
- Мой лучший ученик! - воскликнул я. - Тебя похитили у меня христиане!
- Не похитили, а нашли, как заблудшую овцу! - рассмеялся он.
- Значит, теперь мой Иоанн - знаменитый Хризостом, чарующий слух публики.
- Да, меня слушают, но понимают ли? Прежде всего, меня здесь не знают. Десять лет я провел
