спешить. Просто возьми себя в руки.
Отец тут же скрылся, а я со злостью врезался спиной в дверцу машины, понимая, что больше ее уже не открыть. Я хотел пойти с ними, и я хотел пойти убивать, но Рейн, была более важной целью. И все же был один волк, которого я бы хотел найти лично. С собой у меня был пистолет Рейн с серебряными пулями, и я хотел бы, чтобы Изегрим помучился перед смертью.
Перед тем как пойти следом за всеми в дом, я просто постоял и послушал звуки, которые начали доноситься до меня. Крики — вот что это было, и внезапное отвращение к себе подтолкнуло меня на поиски Рейн. Я больше не такой, каковым был раньше, и не тот, кто несколько минут назад говорил с Пратом. Рейн, она изменила меня, и я хотел продолжать идти по пути, который всегда вел меня к ней.
Я не пошел прямо во входные двери, зная, что меня там ожидает, и боялся не выдержать обилия крови, существовала малая возможность того, что я могу не сдержаться и позабыть о своем обещании себе. Ну что говорить, я слаб, и это все мое достоинство.
Обходя вокруг дома, я спешил, не зная, что может предпринять Волчица, услышав звуки нападения. И чем ближе я приближался к заваленному снегом заднему входу, тем отчетливее ощущал кровь. Это было странно, учитывая, что битва началась где-то там, в середине дома. И стоило подойти ближе, я увидел того, кого так отчаянно хотел найти. Изегрим валялся на снегу. Все его тело сочилось кровью, словно кто-то специально надрезал кожу в более кровоточащих местах. Это заставило меня тяжело вздохнуть, прежде чем приблизиться к нему. Серебро. Вот чем сделали раны, серебром, и оттого он сильнее мучился. Его убивали не раны, а серебро, попавшее в них.
Я сел возле него. Куда подевался гнев и ненависть? Он посмотрел на меня, еще живой, но ужасно страдающий. Лицо превратилось в сплошную кровавую рану, и только более-менее живыми оставались глаза — но они уже не блестели. Нет, жизнь медленно вытекала из него, и я догадывался, что таким темпом он может продержаться час другой, но не более того.
— Не знал, что последним кого я увижу… будешь ты… — еле смог выдавить из себя Изегрим.
— Не знал, что наступит момент, когда мне станет тебя жалко, — отозвался я, понимая, что должен спешить. Все во мне требовало идти искать Рейн, но я не мог двинуться с места. Его глаза, и то, что они не блестели, неожиданно стали важной вещью.
— Так пожалей меня, я знаю, что мне осталось не долго,… а ты это чувствуешь,… пожалей меня…
Я помнил все, что было причинено нам самим Изегримом и его волками. Еще час назад, я горел жаждой мести и хотел его убить особо жестоко, представляя, как я это сделаю, но почему все вдруг так изменилось. Почему мне стало его жалко? Почему теперь? Я видел столько крови, и мне приходилось убивать, но эти глаза без блеска, что в них особенного? А просто все дело в том, что я всегда помнил, как блестят глаза у людей перед смертью — они могли быть живы, а в следующий миг умереть, и их глаза закрывались. И теперь вот это…
Нужно спешить, — напомнил я себе. Поднимаясь над Изегримом, я протянул пистолет, потому что не хотел пить его кровь, или быть еще как-то иначе причастным к его смерти, и этим умирающим глазам. Я не хотел осознавать, что жизнь, уходящая из него, может поселиться в моих воспоминаниях.
Курок мягко спустился, и я не почувствовал отдачи, как это было когда-то когда я еще был человеком. А Изегрим не издал ни звука. Глаза закрылись. И я мог уйти.
Но, стоило мне войти в дом, Изегрим и его пустые глаза мгновенно забылись. Я почувствовал ее запах! Рейн!
Забыв обо всем на свете, я кинулся наверх и за мгновение, передо мной предстала комната, и ее обитатели. На полу лежало два тела, и запах крови сбил меня с толку. Я не мог поверить в то, что опоздал, но вот что-то зашевелилось в темном углу, и оттуда вышел Аерас.
— Рейн жива. Кажется у нее обморок.
Мельком глянув на его кровавые руки и рубашку, а потом на Волчицу я все понял. Но меня это не интересовало. Только дыхание Рейн имело значения. Я опустился возле нее на колени, и легонько пригладил волосы. Она выглядела так, будто просто спала. Такая невинная, с неожиданно побелевшей кожей, и трепещущими ресницами. Ее губы двигались, словно она пыталась говорить. И все же я понимал, что ее сны могут быть мучительными, потому стал будить. Она открыла глаза и посмотрела на меня вполне осознано, а затем улыбнулась. И с ее глаз покатились слезы облегчения.
— Это сон, — пробормотала она, чем заставила улыбнуться меня. Если ей нравилось видеть сны с моим участием, я был только рад. Я всегда только об этом и мечтал. Ни одна месть не могла принести мне такого удовольствия, как ее слова.
Эпилог. Возвращение к нормальной жизни
Любовь — единственная страсть, которая не признает ни прошлого, ни будущего.
О. Де Бальзак
(посвящается Екатерине Шуваловой, за то что когда-то взялась редактировать мою
