я совсем уж недостоин разговора с тобой?
Она стояла рядом с пустым стаканом в руке, и смотрела куда-то мимо Валерия Львовича. Он же смотрел на нее. Крашеные пышные белые волосы, полное упругое лицо, чуть курносое; там, где раньше были доброта и покой, читались теперь сила и решительность. «Что значит — женщина живет с другим мужиком!» — подумал Локотков, и спросил:
— Где твой Игорек?
— Он на занятиях. Я через час тоже ухожу. Думаю, будет лучше всего, если мы уйдем вместе.
— Как, совсем?
— Твой юмор здесь абсолютно неуместен. Снимай пальто и иди на кухню, если хочешь о чем-то говорить! — голос ее сделался скрипуч, неприятен, и Локотков понял: «Э, да она вправду, по-настоящему ненавидит меня! Но — за что, за что же, господи?..» Он почувствовал, как на него начинает накатывать сентиментально-истерическое настроение освободившегося из заключения человека, еще немного — и он с криком, пластая на себе одежду, начнет метаться по квартире, сокрушая обстановку дорогого некогда, но отобранного уже домашнего мира. Допустить такое было нельзя: это пахло серьезными последствиями. Он замотал головой, отгоняя наваждение. И ему уже не хотелось здесь остаться: он знал, что это желание будет в нем расти, и рано или поздно он непременно сорвется. Локотков надел тапочки, и, вяло ступая ими по полу, пошел на кухню.
— Хочешь кофе? — спросила Ирина.
— Лучше чаю. Только покрепче, да в ковшичке, в ковшичке завари!..
В кухне все было по-другому, — лучше, чем при Локоткове: опрятней, стройней, полно всяких приспособлений, и каждой вещи определено четкое свое место. «Ну и Игорек!» — восхитился Валерий Львович, и когда Ирина села за стол, поставив на плиту ковшичек с чаем, спросил:
— Муженек твой еще не защитился?
— Поня-атно. Диссертацию-то ты ему написала?
— Глупый ты начинаешь разговор, Валера! Ведь пора уже понять: у каждого человека свои достоинства, свои недостатки. И если бы у Игоря было больше недостатков, чем достоинств, — разве я стала бы с ним жить?
— Ну, его достоинства с твоей точки зрения представить нетрудно… Но вот что я очень хотел бы знать, Ирка: когда вы сошлись? После того, как я сел, или до?
— Зачем тебе это? — усмехнулась она. — Только лишнее расстройство.
— Значит, все-таки до… — Локотков перевел дыхание и с силой сжал ладонями голову. — Это мне обидно. Ах, как это мне обидно, Ирка!
— Обидно тебе, голубчик! Ну, пообижайся. Теперь ты на меня пообижайся. А то раньше все как-то выходило наоборот.
— Побойся Бога, что я тебе сделал, что я тебе сделал, за что тебе на меня было обижаться? Только если так, по мелочам. Мы ведь дружно, вроде бы, жили, и вдруг — стал совсем тебе не нужен…
— По мелочам! Конечно, для тебя все были мелочи, ты у нас был такой раскованный весь, свободный. Без предрассудков. И друзья тоже подстать. А теперь тебе никто из них и руки не подаст, несмотря на всю прошлую вашу вольность и чихание на старомодную мораль. Они вообще, по-моему, в данное время как-то зависли. От старой морали отказались, а новая… откуда им ее взять? Может быть, я ошибаюсь. Может быть, я ошибаюсь. Но руки тебе все равно никто из них не подаст. Побоятся, да и соблазн велик — тебя унизить. Помнят, что ты тоже никого не жалел, и презирал жалельщиков. Поэтому будет именно так, как я сказала, и ты уж не сетуй на судьбу.
— Постой, послушай! Во-первых — почему ты думаешь, что я к ним пойду? Поверь, мне не нужно ничьего участия, обойдусь и без него. Во-вторых — за что ты хочешь непременно меня унизить? Дай мне понять тебя. Ну, я натворил, отсидел там, меня долго не было…
— Да не в этом, не в этом дело! Пойми: относись я к тебе по-другому — ни на что бы не посмотрела, на край света бы за тобой побежала, рожи бы в кровь царапала за тебя! Случись такое, к примеру, с Игорем…
— Крепко он тебя… — заикнулся Локотков.
— Да, крепко! И ты замолчи, а то получишь по морде и вылетишь сейчас отсюда! Сиди и пей свой чифир… так называется? Да, насчет твоих вопросов… Ты пришел ко мне первой, знаешь, что между нами все кончено, знаешь мое отношение к тебе — и все-таки ждешь, что я тебя пожалею. Не отпирайся, я вижу. И так же ты пойдешь к другому, третьему… Пока тебя тут не было, я успела поговорить с твоими… друзьями по несчастью, так, что ли, скажем. Коллегами… ну, ты понимаешь, о ком речь! Просто любопытно было, каким ты вернешься. И уловила одну общую черту: все перед ними как будто в чем-то виноваты. Конкретно — в том, что одни там мучились, терпели лишения, а другие в это время здесь якобы наслаждались жизнью, срывали цветы удовольствий, И это возносит их теперь над другими, дает право требовать компенсаций. И ты будешь их искать, пока не надоест, или пока не подкатишься снова. Это сейчас глупость для тебя, а поживешь — вспомнишь. Тем более, что никто с тобой на эту тему разговаривать не станет больше, я уверена. Теперь другое: обо мне и о тебе. Понимаешь, когда ты ушел, мне было не до анализа наших отношений. Появились иные проблемы, ты был мне вроде бы
