покосившихся заборов,
Где автобус спит, как сытый боров,
Бьётся дождь о рёбра светофоров
И собор от робости продрог.
Едешь и глазами ловишь лица,
По которым, встретившись в столице,
С полувзгляда выяснишь родство.
И ещё есть лица — как из ситца,
Лица-сны и лица — сплошь ресницы,
Лица, на которые молиться,
Лица — так, не скажешь ничего.
Этот мир почти необитаем.
Скверы серы. Небо не чета им,
Но об этом городу — молчок.
Как посланье нежное, читаем
Серебристый промельк птичьей стаи,
И крыла сквозного запятая
Рыбку сердца ловит на крючок.
Варвара ЗАБЛИЦКАЯ
ГЕФСИМАНСКИЙ САД
Как чаша земных страстей,
на небе взошла луна,
и сколько её ни пей,
она всё равно полна.
И свет за ночной листвой
так холоден, чист и свят…
Иуда у каждого свой.
Молчит Гефсиманский сад.
Кто сам не предал ещё,
другие того предадут.
Предатель откроет счёт,
получит деньги за труд.
И ждёт его Божий суд:
верёвка и крепкий сук,
и тридцать монет упадут
на землю из мёртвых рук.
И Преданный всё поймёт,
поймав сожаленья взгляд,
когда с трибуны сойдёт
умывший руки Пилат.
И будет тяжесть оков,
терновый венец и кровь,
и будет крест на горе…
И чаша полна до краёв,
прольется она на заре.
О, плачь, рыдай, Назарет…
ЕРШАЛАИМ
Золотые статуи
в слитки давно переплавлены.
Заплетённые косы улиц окрасил дым.
Солнце встаёт!
Бритоголовое,
простреленное,
окровавленное!
Это город. Мой город. Ершалаим.
Липкий рассвет вползает под одеяло.
Здесь хлеб отыскать труднее, чем героин.
Здесь блестят кривые ножи. Здесь рушатся идеалы.
Это город-душитель. Это Ершалаим.
На каждом углу можно увидеть Пилата,
каждый — судья, и каждый будет судим.
Каменные центурии в золочёных и ржавых латах
ходят по стенам твоим, Ершалаим.
Между тобой и небом стою я на кровле.
Я не смотрю на тебя, я наблюдаю за Ним.
Он — тот Единственный, чьей освящённой кровью
ты не посмеешь напиться, Ершалаим!
Он — второй из тех, кому ведомо, что есть истина.
Он владеет словом, будто мечом боевым.
Меня загнали наверх, но я наблюдаю пристально,
как зализывает раны собака-Ершалаим.
Я не отдам тебе Его руки и губы,
Его голова и плечи не склонятся к плахам твоим.
Закрывай свои окна, труби в свои медные трубы!
Двое — Он и я — побеждаем Ершалаим.
Пилат, проверь, крепко ли мы связаны.
Не бойся, моя душа неразлучна с ним!
Читай приговор. Всё когда-то должно быть сказано.
Знаю, ты не хотел… Но так хочет Ершалаим.
Он — последний пророк! За ним никого не будет!
Никто не придёт заниматься спасеньем твоим!
Пощади Его! А если Его осудят —
я умру от смеха на жалких обломков груде, Ершалаим!
Он проходит.
За спиной Его рушатся улицы.
Мой воспалённый мозг истиной одержим.
Пророк? Поэт… Человек.
Остальное мне просто чудится.
Палящее солнце легло на плечи и щурится.
Тень пророка накрыла Ершалаим…
Евгений Нефёдов
ВАШИМИ УСТАМИ
В СТРЕМЯ ПАЛЬЦЕМ…
Садись, Россия, снова в стремя,
И пусть бодрей глядят полки.
Дмитрий ДАРИН
Гляди, читатель мой, бодрее
И не смущайся от того,
Что я, зачем-то севши в стремя,
Погнал Пегаса своего.
Но чую — в беге раззадорясь,
Мой конь заметно оборзел:
“А как ты едешь, стихотворец,
Каким ты местом в стремя сел?!
Проскачешь эдак, брат, немного…
Смекнуть ужели тяжело:
Туда обычно ставят ногу.
Для остального — есть седло…
Запомни, дышло тебе в душу,
И всем собратьям повтори:
Садясь писать — не сядьте в лужу,
А зануздайте словари!”
