прошлого была отнюдь не вызвана культом прогресса и всем таким прочим, а спровоцирована вопиющей, тошнотворной бездарностью этой культуры в целом. Это действительно был какой-то упадок — и в довершение всего этот упадок подавал себя как некий расцвет, между тем как он был сплошным противоречием в определении. Узоры, пытающиеся совместить пышность, изысканность — и какие-то реалистические черты ("мы же люди РЕАЛЬНОЙ эпохи, мы не живём в сказках XVIII века!") — и в итоге обретающие вместо пышности, изобилия — безвкусную тяжесть; пресловутая реалистичность получалась фальшивой, подкрашенной, в то время как в свою очередь её элементы снижали полёты фантазии; передвижничество вырождалось, "русский стиль" грешил сухостью, геометричностью и только позорил саму великую идею возвращения к своим истокам. Самодовольность "много ЗНАЮЩЕГО" человека, выражавшаяся в копировании самых разнообразных форм искусства прошлого и сливании их в один стакан ("вот я какой ерундит!") сочеталась с самодовольностью "много МОГУЩЕГО" человека. В итоге — страшно смотреть на фотографии обстановки той поры, равно как и на предметы быта; неистовое, небывалое количество всяких хреновых безделушек буквально захламляло столы, стены комнат; неистовое количество рамочек со всякими фотографиями. Рамочек, претендующих и на оригинальность, и на изящество, и на реалистичность — и в которых одно совсем погашается другим. Эта эпоха была похожа на опыты ребёнка с акварелью, когда он хочет смешать множество красивых самих по себе тонов ("ну, теперь-то у меня такая радуга будет!") — и с изумлением смотрит на страшную серую массу, образовавшуюся у него.
Надо сказать, до сих пор мы, как правило, не могли адекватно оценить всю глубину падения искусства той поры (оговорюсь: литературу я исключаю). Просто, с одной стороны, нас слишком "доставал" этот полуофициальный модернизм 1960-х и позднее, а, с другой, искусство прошлых лет, тем более бытовое, нам было не слишком и доступно. Кроме того, изучение — всё-таки это не то же самое, что погружение…
Но вот настало наше время. И надо сказать — во многом нынешнее бытовое искусство повторяет черты искусства того периода безвременья. То же огромное количество всякого претенциозного барахла; то же аляпистое и на редкость дурацкое золочение "под старину" на книжных переплётах; то же "изяЧное" бронзовое литьё, с массой новейших, дорогостоящих эффектов и методов обработки — но идущих к смыслу изображаемых вещей как к корове седло; та же пошлятина "под старину" за несусветную цену. И — правду говоря — то же страшное количество восстановленных по старым чертежам храмов потрясающего, тошнотворнейшего безвкусия, позорящих саму идею традиционности, возврата к истокам, русскости, наконец. И теперь-то мы начинаем — нет, не просто понимать, а ЧУВСТВОВАТЬ то, что чувствовали люди той далёкой эпохи — то, что в такой поганой струе дешёвок-подделок теряется, девальвируется настоящее, высокое. На фоне океана фиговин красного кирпича с луковицей на макушке теряется, задыхается Покров на Нерли, точно так же как в оркестре не слышно двух чисто играющих скрипачей, если все прочие — а особенно громогласные медные духовые — лабают чёрт-те что, играют, как раньше смеялись, "в тоне ща-бемоль". И становится понятным необходимость вырваться из этого задыхающегося мира, взорвать всё это… "У вас — бестолковые, слащавые, перегруженные всякой лабудой картины, в которых формы просто сдохли, заваленные незнамо чем; ну вот — мы вам рисуем чёрный квадрат, просто — чёрный квадрат; вот вам — простейшая, чеканная форма, и главное — без ваших заморочек, вашей многозначительности, не стоящей гроша ломаного; вы перегрузили всё всем — а у нас смысла нет — да и хрен с ним; после вашего перегруза нам и подумать о нём скоромно". Повторяю: всё это САМО ПО СЕБЕ несъедобно, непитательно; но ведь когда объелся всякой жирной дрянью — питательности и не нужно; нужен РВОТНЫЙ ПОРОШОК. "Динамиту заложил — а ну-ка, дрызнь!" (Маяковский).
Вот поэтому и не получилось с авангардом того, что для него планировали наши западники. Ну да, они рассчитывали (и рассчитывают до сих пор) на противоречия авангарда со сталинской культурной политикой. Но Сталин был СТРОИТЕЛЬ — и суть этого противоречия — это разность путей строителя и разрушителя. Очень часто, когда перед авангардистом становится задача не ломать, а строить, он становится ультратрадиционалистом. Примеров тому — тьма. Казимир Малевич, когда ему нужно было СТРОИТЬ пилсудскую и постпилсудскую Польшу, не рисовал, скажем, шара, вписанного в куб, не повторял свои чёрные квадраты, а обратился к традиционно-польскому, фольклорно-примитивизированному портрету — парсуне. Да и в наши дни один из талантливейших поэтов — А. Широпаев — начал как эдакий Маяковский ("Баррикадь! Абракадабрь!"), а теперь пишет стихом, характерным для поэтов сталинского времени, таким же накрученно-забронзовелым: "Тем яснее безумцам: ведомый Звездою Полярной, // Ты
