вылезая из спальника, сигарету и только затем принялся разогревать остатки вчерашней каши. Чукоча еще спал под ватником. Я стянул ватник, потрогал щенка носком сапога: жив ли? Положил опять каши на плоский камень, позавтракал, закинул карабин на плечо, кружку, начатую пачку чая, пять кусков сахара и сухарь сунул в карман. Проверил, в каком состоянии патроны и хорошо ли намотаны портянки, бросил взгляд на спящего щенка, прошептал одними губами и неслышно даже для себя:
— Чу-ко-ча!
Он, однако, услышал — вообще в дальнейшем я его так часто почти неслышно звал, — томно приоткрыл глаз: ах, мол, на заре ты меня не буди, — и я ушел, оставив его в лагере.
Этот день не принес успеха. Я шлялся по гребням водораздельных сопок, так как туда должны были в летнее время приходить сохатые и олени в поисках своего любимого корма — грибов и лишайников — и одновременно спасаясь от комаров.
Следов сохатых увидел много, даже одно-двухдневные их лепешки. Сохатый на Чукотке — зверь очень сильный и осторожный, и у меня было мало шансов протропить его по этим следам. Я только устал, но уверенность, что добуду его, не оставляла меня: — это было единственным положительным решением в пользу Чукочи.
Часа в три почаевничал, сгрыз сухарь и двинулся обратным маршрутом. Метрах в ста от лагеря на склоне сопки с подветренной стороны уселся, закурил и принялся высматривать Чукочу. Этот юный оболтус, как и следовало ожидать, бил баклуши и валял дурака, забавляясь двумя какими-то серыми комками, подбрасывая и рыча на них. Время от времени он отвлекался на евражек, которые его не очень-то боялись и лишь в каком-то полуметре ныряли неожиданно в норки. Чукоча, видно, привык к разочарованию.
При моем появлении в лагере Чукоча сделал вид, что я здесь ни при чем и лагерь его собственный: хочет — заметит меня, а хочет — нет. И я решил не обращать на него внимания: присел на корточки и принялся разжигать костер. Но все-таки чувствовал, что за моей спиной Чукоча проявляет кое-какую радость, так как одна евражка оскорбленно заверещала — Чукоча, видно, исхитрился неожиданно куснуть ее. Я даже не повернул головы: подумаешь, мелочь — щенок. Но Чукоча заставил-таки вспомнить о его существовании: подкрался и, подпрыгнув, вцепился между лопатками в ватник. Я будто равнодушно тотчас встал, предоставив ему выбор: или висеть сколько его душе угодно на уровне 160 сантиметров от земли, или же позорно шмякнуться о землю. Повисев минуты две, Чукоча разжал зубки, звучно шлепнулся и, понуро опустив голову, пошел прятаться от стыда за палатку.
В отличнейшем от своего педагогического успеха настроении я пошел за водой к ручью и наткнулся на один из серых комочков, которыми забавлялся Чукоча. Это оказался задушенный птенец каменной куропатки, второй был из этой же породы. Я прищурился, прикидывая, как могла мамаша-куропатка позволить щенку бандитствовать и как молодые куропатки дали себя сцапать: ведь они уже могли шустро бегать, а главное, перелетать метров на пятнадцать — двадцать. Ответ нашелся вечером. Куропачьи выводки шли в долину со склонов сопок на водопой, и их было выводков тридцать, наверное: ведь людей здесь почти не было никогда. Значит, Чукоча злодействовал часов в десять утра, после моего ухода. Куропатки в это время ходят на утренний водопой, и их было так много, что мамаши могли не заметить исчезновения двух птенцов.
За ужином присмиревший Чукоча оставил вульгарные манеры и благовоспитанно чавкал кашей в полуметре от меня.
Я же принялся шевелить мозгами. Тратить выстрел из карабина на куропатку мне не хотелось — у меня было шесть патронов, да у Вити оставалось шесть: он бы этот патрон всю жизнь мне вспоминал. В то же время меню надо было разнообразить.
Я решил отложить чай и пойти по скользкому пути Чукочи. Выбрал палку и, забравшись повыше по склону, бросился зигзагами вниз, прижимая куропаток к ручью. Сомнительное с нравственной точки зрения предприятие увенчалось успехом, и я добыл четырех молодых куропаток, весом, однако, граммов по двести каждая. Чукоча бегал среди них, пока я отрезал им головы, и одобрительно и насмешливо поглядывал на меня: «Что, и ты, брат, заодно со мной? А помнишь, как на первой охоте ты меня шлепнул?»
Второй день прошел тоже безрезультатно. Я только с досадой вспоминал подмосковные дорожные знаки: «Осторожно, лось!» — и мечтал, когда их собрат явится на расстояние выстрела из карабина. Но, увы, только километрах в пяти на гребне другого водораздела на минуту увидел важенку с олененком — и только.
Чукоча был весь день при мне и на моих глазах проглотил хорошую пилюлю от зазнайства. Евражка, перепуганная насмерть мною и отрезанная Чукочей от входа в нору, сбила его с ног, и он пять — десять метров прокувыркался по куруму, претерпев кроме морального унижения физический урон, и не встретил у меня никакого сочувствия.
— Так-то, брат, это тебе не на палатку Сан Саныча писать.
Утром на третий день лил дождь. Сквозь светлый миткаль палатки я
