И высекли искры. И высохло море…Но пламя гасила иная вода —
Летейские струи прозрачней прохлады,
Летейские струи темнее обиды.
И все. Лишь курганы в степях Меотиды.
И камень о кремень — последний удар.
КИММЕРИЙЦАМ
Зажмите пасть коню! Пусть пеной изойдет,
Но замолчит! Ни выдоха, ни слова —
Все слушайте: лавина степь сечет,
Густеет зыбкий свет от хохота хмельного.
На меди ваших стрел — лишь бронзовый загар,
На бронзе скифских стрел — железные налеты.
Конь выступит в земле наволглые пустоты —
Мглу ваших тайников рассеет их пожар.
За то, что жаден слух до воинских похвал,
За то, что ваш язык не жаждал пониманья,
За кровожадный рык звериного сознанья,
За, алчность, за вражду — бог брата вам послал!
Дух предков ваших слаб. Он будет выть из дыр
Разграбленных могил в ничтожестве смиренном.
За то, что ваша речь не знала слова «мир» —
Вот что случилось ныне во вселенной.
РЕЧИТАТИВ О НОЧНОМ ВЫПАСЕ
…Очнувшись я сказал: проклятые трамваи
Геннадий
…Словно бы еще помнится, да, — словно бы еще снится: гулкая чаша накрыла глазницы. Спичку зажгу — все легче, все лучше! — опознавательный факел заблудших…
Черное небо все глуше, все ниже. Агнец в подпалинах рыжих дрожит меж ладонью и сердцем, как дека дутара, то к сердцу саднящему, словно саднящая рана, прильнет исступленно, то дрогнет и ринется прочь. И кличет, и кличет надменную мглу: где моя мама? Кто моя мама? Ушла на закат отара. Ночь.
Ночь гулкою чашей накрыла глазницы. Коня моего умыкнула степная весна — на травах настоенных пьяных кровей — кобылица! Не тронь меня, агнец… Хватит с меня чабана… Не тронь меня, агнец тихий! Не тронь. Ушла на закат отара. Лежу в чебреце, как обломок кентавра. Сбросил меня конь.
В общем, простое дело. Сбросил, как голову — тело. Бремя ему голова моя, тяжкое бремя…Этой отаре заблудшей я — пастырь слепой. Ах, забери меня, клан мой — трамвайное племя! Я здесь из города Я здесь изгой. Горе! Не то что на влажной лошажьей спине — на скаку, на бегу — я на степи этой буйной сидеть не могу! Горе… Колеса — достойные лавров! — и многие лета колесовали кентавров на лошадей и поэтов. Так и живем. Уже вечность живем одне, в смутном родстве и смутной вине.
Друг мой, собрат, если станет коню невтерпеж, конь твой уйдет — гы другого коня не найдешь. Друг мой, собрат, если канет отара к К закату — стадо посеешь — ночку пожнешь. Ночку — ни зги! — встретишь навзничь, как город в развалинах. Все возвратимо — по кругу, по ободу — все! И у судьбы колесо. И у истории колесо. Лишь у свободы четыре точеных ноги. А у любви — и того-то — лишь крылья в
