Сентиментальный детектив [Дмитрий Алексеевич Щеглов] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Щеглов Сентиментальный детектив

Глава I

Ты?… Ты, живой?.. А мы… вот тут… тебя уже второй раз, добрым словом поминаем. Старушки во дворе сказали, что ты… что тебя… Иди, к нам, у нас еще осталось. Вот старые кошелки, введут в грех человека!.. Разбил что ли свою, Тойоту вусмерть?

Во всех гаражах одно и тоже. Поставив машину, мужики соображали на скорую руку.

И хотя Скударь приехал поздно, в десятом часу, как назло рядом с его боксом гужевалась честная кампания. Увидев Рюрика за рулем девятки, сосед по боксу не поверил своим глазам. Перестав удивленно восклицать, он подошел поближе и даже пощупал руками Скударя. Затем радостно обернулся к двум своим собутыльникам, стоящих, у накрытого газетой капота, с выпивкой и закуской.

– Мужики, гляньте, а я думаю, кто это подъехал, на девятке? А говорили… Ну расскажи, что у тебя было на самом деле. А то кто что говорит… Кто говорит, вдрызг разбился, а то еще слух был, что тебя зарезали… Вроде по бабьему делу.

– Болтовня все это!

Но сосед не отставал. Он достал еще один стакан и плеснул в него коньяка. Коньяк был армянский.

– Держи, и закуска есть.

– Я не буду пить!

Заявление Скударя не вызвало больших возражений.

– А у тебя найдется что-нибудь?

– Выпить?

– А чего же еще?

– Найдется.

Скударь достал из багажника бутылку водки Мало ли как придется в дороге. Он всегда ее возил, как дезинфицируемее средство, как неразменную валюту.

– У..у, спасибо, а то мы хотели послать гонца.

Скударь, подошел и поздоровался за руку с двумя другими мужиками. Видел раньше их, но не знал, кого как звать. Большого любопытства к нему те не проявили, и Скударь им мысленно остался благодарен. Затем он открыл свой бокс и загнал в него девятку.

Сосед снова подошел к нему.

– Значит, все-таки разбил Тойоту.

– Разбил! – сказал Скударь, чтобы только отвязаться он прилипчивого Юрки.

– Вдрызг?

– Вдрызг!

– А сам?

– Как видишь!

– А говорили…

Скударь отлично знал, что говорили. В доме, в котором он жил, считали, что жена похоронила живого мужа.

– Заказала его, ан ничего у нее не получилось! – судачили старухи-соседки по подъезду.

– Только Рюрик хитрее ее оказался.

– А она уже и поминки об нем справила.

– Да не она, а другая!

Старухи не слушали друг друга.

– Думала, мужа нет, и концы в воду.

– А кто ж его должён был удавить?

– Да полюбовник ее!

– Нет у нее полюбовника, что ты ерунду городишь! Он сам должен был своей смертью изойти!

Вторая бабка не видя, что к их разговору прислушивается сам виновник жутких слухов, продолжала возражать на повышенных тонах:

– Ишь чего захотела! Сам должен был… Где это ты видала, чтобы мужик в здравом уме, весь из себя, петлю себе на шею накидывал. И ради чего?.. Ради этой Клавки!.. Да он только свистнет, этих Клавок прибежит к нему, как собак нерезаных. В очередь будут стоять, в глазки ему заглядывать. Рюрик у нас один такой в подъезде, видный мужчина был. Одним словом – кавалергард. Интересно, сколько он девок перепортил за свою жизть?.. Сто?… Меньше?

Вторая так же бурно возражала:

– Да, он от своей Клавки ни на шаг ногой. Клавка ему весь свет застила!

– Чего же тогда она его живого похоронила?

– Да, кто тебе сказал? Мы эту Клавку раз в году видели, по большим праздникам. Не жил он с нею.

– А с кем он жил?

Некрасивая история получилась. Рюрик Скударь сам был во всем виноват. Хотел как лучше, а получилось…

Аппендикс ему несколько месяцев назад удалили. Лег он не в обычную больницу, а решил сделать операцию в современном медицинском центре, платном. Там и уход лучше, и палата на двоих, при палате совмещенная ванная и туалет. Фирма, в которой он работал, часть расходов по добровольному медицинскому страхованию направляла в этот центр.

Еще когда ложился на операцию, Рюрик смеясь, говорил Клавке, что врачи здесь те же, что и в обычной больнице, вот только разве что комфорт. И охота тебе в такую даль таскаться?

– Ты подумай, что о тебе скажут твои коллеги! – возражала ему супруга. – Занимаешь на фирме такую должность, вы прикреплены к этому центру, а операцию тебе будут делать в обычной захудаловке?

– Да, он же на том краю Москвы, в Лосином острове, замучаешься ездить ко мне!

– Не твое дело. Приеду! Хоть сюда приеду! А то живем как кошка с собакой.

– Можешь не утруждаться! – сказал Скударь.

Обещание свое Клавдия сдержала. Безвылазно просидела все новогодние праздники у мужа. Но эти новогодние праздники и подкузьмили Рюрика. Когда его привезли в больницу, шел второй час Нового года. Его сразу же положили на операционный стол. Скударь обратил внимание, что у врача делавшего ему операцию подозрительно блестели глаза. Новый год. Глухо звучал голос хирурга.

– Скальпель, тампон, пинцет, нож! – все как в обычных фильмах. Глотнув хлороформа, он провалился в забытье.

Операция прошла удачно. Утром сосед по палате сказал ему, что он сможет встать на третий день, но если очень надо, то и на первый.

– Выпить не хочешь?

– А можно?

– Двадцать капель наверно можно!

Скударь первый раз в жизни встречал Новый год в больничной койке. Вернее он вообще первый раз лежал в больнице. Что такое насморк он не знал. На пятый день его выписали. На прощанье он сунул в карман белоснежного халата врача, делавшего операцию небольшой конверт.

– От меня! За успешно проведенную операцию.

Врач как-то подозрительно отвел глаза в сторону, заикнулся было что-то сказать, но его вовремя перебила Клавдия.

– Нет, нет! Даже и не вздумайте отказываться. Мы люди не бедные и имеем свою гордость. Все должно быть на уровне, в том числе и это. Мы сами испытываем смущение, что само по себе является доказательством нашей искренней благодарности. Не стремитесь уменьшить нашу признательность, она и так скромна. Мы не хотим обидеть или оскорбить вас, это знак внимания и не более того. Благодарим-с!

Зачем столько слов? Врач благоразумно промолчал. Конверт выглядел солидно. Не знала только Клавдия, что вместо зеленых Скударь положил туда деревянные, вот конверт и был похож на жирного карася.

Не совсем хорошо чувствовал себя после операции Рюрик. Что-то мешало ему в области паха, иногда давило, иногда резало, но особых беспокойств не причиняло, так, дискомфорт небольшой.

– А ты что хотел, тебя ж порезали! – успокаивала его Клавдия. – Вон фронтовики, кто ранения имел, на непогоду, на изменения климата всегда реагируют. Мучаются. Раны ныть начинают.

– Они мучаются на потепление или на похолодание климата? – с ехидцей спросил жену Рюрик. Клавдия не оценила его шутки.

Для бешенной собаки семь верст не крюк. В отличие от Клавдии, Скударь ценил свое время. При очередной рези в низу живота, месяцев через пять, он не поехал в хваленый центр на краю города, а перешел дорогу, и оказался в своей районной поликлинике, С последнего его посещения здесь еще больше все обветшало, добавилось не ухоженности и запустения.

Однако карточку Скударя быстро нашли и направили его к хирургу. Затем на рентген и уже со снимками к онкологу.

В области паха на рентгеновском снимке Рюрик собственными глазами увидел огромный темный развод величиной с два спичечных коробка с отростками как у осьминога.

– Тебе надо срочно пройти полное медобследование и тут же начать химиотерапию! – заявил онколог. – Я сейчас тебе выпишу направление в специализированный центр.

Скударь остолбенел и растерялся.

– А может быть операцию надо сделать? Говорите уж как есть! Я не привык прятать голову под крыло. В наше время лучше заранее приготовиться! Я все знаю! Везде говорят одно и тоже. У вас я так, пятый раз проверяюсь, – сказал Рюрик, блефуя. От страха у него мгновенно рассосалась боль, будто и не было ее сроду. Врач снова попытался увести разговор в сторону:

– Зря волнуетесь, пока ничего серьезного!

Потом посмотрел на спокойно сидящего, ушедшего в себя Рюрика и, нарушив медицинскую этику, негромко заявил:

– Ну, если пятый раз проверяетесь, тогда должны знать, что операцию уже никто не возьмется делать. А если возьмется, то с вашей стороны будет только никчемный перевод денег.

Блеф Рюрика удался на славу. Он Рюрик Скударь, теперь все знает! Что он знает? Что операцию поздно делать? Из кабинета онколога он вышел оглоушенный. Сколько ему еще судьбой отмеряно? Месяц, два, три? Он проверился еще в двух других, платных центрах и везде получил одинаковый ответ.

– Запущено слишком. Мы можем, конечно, сделать операцию! Но гарантий… – И называлась круглая сумма.

– Сколько мне осталось?

– Да, вы что? Вот пройдете химиотерапию…

– Ну, а все-таки?

– Это не предмет разговора! – одергивали его. Рюрик лез в карман и демонстративно доставал толстенный бумажник. С бумажником появлялся и предмет разговора.

– Месяц!

В другом месте ему сказали:

– От силы полтора!

– Но вам нужно поторопиться с операцией. У нас отличные специалисты.

– А какие гарантии успешности?

– Ну, кто в наш век, что может гарантировать?

– А все-таки, какой процент?

– Процент, не скажу какой, но отчаиваться не надо. Шансы они всегда есть.

По тому, как на него, молодого и красивого, жалостливо смотрела медсестра, он после посещения четвертого медучреждения, понял, что можно еще в четырех обследоваться с теми же результатами.

Он потолкался по коридорам этих страшных корпусов, где лежали больные. Вот молодой парень в сквере, едва слышимым шепотом, хотя силился громко говорить, попросил у него закурить и боязливо оглянулся по сторонам. Рюрик ему сказал:

– Тебе же, наверно, нельзя.

– Один черт! – спокойно ответил ему парень. – Что три месяца, что три месяца и один день.

Спина у Скударя покрылась мурашками.

– И ничего сделать нельзя?

– Кто же знал. Теперь уже нельзя. Опоздал.

– А не страшно?

Парень усмехнулся.

– А…а, ты это имеешь в виду? – и небрежно махнул рукой, – Не страшно. Быстро привыкаешь. У нас вся палата такая, безнадеги. Чем тут лежать, я бы лучше дома побыл. Доктор обещал выписать. Жалко жену и мать, а так я уже привык. Насмотрелся, тут всякого. Сюда лучше не попадать. – Он вдруг обрадовано глянул за спину Скударя, – О…о, а вот и наш гонец идет, у него хуже, чем у меня. Месяц остался.

– А ты откуда знаешь?

– Мы все друг про друга знаем. Может врачи врут, что мне три месяца осталось. Если три месяца, то тогда почему меня домой не отпускают? Обещают, а не отпускают. А ты что, тоже?

Скударь отдал ему всю пачку сигарет и посмотрел на гонца. У того рот до ушей растягивала довольная улыбка, а карман синей пижамы оттопыривала бутылка. Даже в таком положении человек живет и радуется. А чем собственно жизнь остальных, от их жизни отличается, подумал Скударь, в чем различие? Разве что спрыгивать на ходу с подножки вагона времени приходится раньше?

«Я в больницу не лягу», решил Скударь.

Теперь ему торопиться было некуда. Дома, чтобы не расстраивать жену и сына он ничего не сказал, но взял и уволился с работы. Клавдия ничего понять не могла. Платили ему хорошо, даже слишком хорошо. Под ним была машина с водителем, зарплату он получал в конверте, раз в год ездил за границу, был прикреплен к элитной поликлинике. В рестораны ходил за счет фирмы по кредитной карте. И вдруг без объяснения причин лишиться всего этого. У него, что крыша поехала? На все вопросы Рюрик отвечал односложно:

– Дома, с вами хочу посидеть! Могу я в жизни два месяца не поработать?

Жили они с Клавдией отдельно. Она в родительской квартире, он в своей, пару лет назад купленной. Пока делал ремонт, туда-сюда, отдельное житие ему понравилось. Сначала он оправдывался тем, что сыну школу не стоит менять, а потом этот вопрос сам собою заглох. То Клавдия к нему заходила, то он к ним, заезжал. Жили, и не жили. Сын Кирюшка, иногда оставался у него ночевать, с субботы на воскресенье.

Сын был тем последним жгутом, что удерживал от окончательного разрыва канат семейных отношений.

Блажит мужик, решила Клавдия, когда он заехал к ней и объявил, что рассчитался с работы; и объявила ему бойкот. Завлекательно покачивая бедрами, блеснув коленками, она уехала на дачу к матери.

– Облизнешься!

Скударь было сунулся вслед за женой на дачу, но ему дали от ворот укорот.

– Не позорь меня перед соседями! – заявила Клавдия. – Что я им скажу, что ты с коня упал, на голову ушибленный? Бросил такую работу, хоть объясни мне ради чего? У нас такое положение было. А теперь, мы кто?

Был у жены Скударя маленький пунктик. В том коллективе, где она работала, а это был бывший закрытый НИИ, ей хотелось быть первой. А то, что ее муж был финансовым директором в большой фирме, занимавшейся импортом ширпотреба с Запада, неимоверно поднимало ее в собственных глазах.

– Мы больше, чем средний класс! У нас все есть! И дача трехэтажная на Клязьме, и квартира моя пятикомнатная, от папы, и у тебя своя с евроремонтом, и иномарки новые, а не подержанные, и каждый год мы ездим за границу. Гламурная я, правда?

Какой смысл она вкладывала в этот эпитет, Клавдия и сама не знала. Но уж больно ей это слово нравилось – «гламурная»!

Хотел Рюрик возразить, что гламурные живут по Рублевке в отдельных охраняемых поселках, а то и в собственных имениях, или на отдельных островах в Эгейском море, и каждый день мелькают по телевизору в светской хронике, да промолчал по душевной простоте своей.

А дом-дача, у них хоть и трехэтажная, но далеко от Москвы по не престижной горьковской трассе, по которой ни толком уехать в пятницу, ни человеком вернуться в воскресенье. Дачный участок был оформлен на тещу, естественно, и застройщиком-заказчиком, и одновременно генеральным подрядчиком на стадии строительства, выступала она. Скударю досталась роль инвестора. Теща сама нанимала рабочих, сама с ними ругалась, сама расплачивалась, сама принимала работу. Скударь еще в начале строительства хотел было приложить свои руки, да потом после первых попыток плюнул. Теща имела на все свой взгляд, свое видение, отличное от его мнения.

Начать строиться решили с забора. Скударь хотел, чтобы ограда была сетчатая, чтобы солнце прогревало любой участок земли. Ему завезли цемент, щебень, песок, металлические трубы, сетку-рабицу. Руки свои хотел приложить. Два дня ходил с теодолитом, вымерял, натягивал шпагат, и лишь на третий день, выкопав ямки, по уровню выставил металлические столбы, и зацементировал их. На четвертый день с фасада участка натянул сетку. Ходил и радовался, как ровно и красиво у него получилось. Но своей основательностью он довел тещу до белого каления. Она шипела рассерженной гусыней:

– Чего так долго забор ставить? Что из всего проблему делать? В подзорную трубу глядит, ученость показывает. Забор он и есть забор. Забор глухим должен быть.

– Не! – возражал за вечерним чаем Рюрик, когда они сидели в тени хозблока, – мы ведь не цыгане, не навес от солнца ладим, а дом собрались строить. Надо красиво все делать! Глаз должен радоваться.

Уехал он на работу, а вернулся лишь в пятницу. Пока его не было, прораб-теща решила ускорить строительный процесс, и наняла двух безработных соседей огородить остальные три части участка. Мужики видимо выпросили у нее аванс. Когда появился Скударь соседи «стаканы», заканчивали работу. Столбы деревянные без всякой симметрии были врыты в землю. Забор, казалось, тоже принял на грудь, ибо его качало и клонило в разные стороны не хуже горе строителей.

– Во, хозяин, – заплетающимся языком воскликнули оба горе– работничка, – выполнили твой заказ, чижало спервоначалу пришлось. Скажи Петро!

– Без навыку чижало! – поддержал приятеля Петр. Его начинал бить приличный колтун.

– Гля, хозяин нигде щелей нет.

– Мы горбыль напластом, как мужика с бабой положили, в два слоя.

– С тебя магарыч.

Скударь озверел увидев наперекосяк поставленный забор, но решил сдержать себя.

– Э..э, орлы! Я у вас работу не принимаю! – громко заявил он. Теща, его драгоценная Римма Михайловна, благоразумно скрылась в хозблоке, и носа не показывала, пока он разговаривал с наемной рабочей силой.

– И не принимай!

– А нам все равно! – запел Петро. – Мы, че? Че нам велели, то мы и сделали. И приварок свой уже получили.

– Так что прощевай! – второй специалист с сизым носом, волочил за собою нехитрый инструмент.

Петро попробовал еще раз выбить со Скударя лишнюю деньгу.

– На бутылку добавь, финансист!

– Сказал, перебьетесь!

Поддерживая замызганные штаны и с ненавистью глядя на новенькую, блестящую иномарку Скударя пьянчужки попрощались с ним.

– Жмот!

– У..у, мироед! Чтобы он у тебя через два дня завалился!

У Скударя опустились руки. Дом, к которому он собирался приложить собственные силы, построить по своему вкусу и разумению, с первого колышка, с первого камня не вытанцовывался.

У тещи был виноватый вид и бойцовская стойка.

– Подумаешь, забор кривой! Зато дешево сделали и за один день. И горбыль откуда-то привезли. Почитай задаром. Потом поменяем.

Когда дело дошло до стен, теще с дочкой помимо водяного отопления в доме захотелось иметь камин. А у Рюрика на дым была свирепая аллергия, поэтому в генплане архитектора камина как класса не существовало. Может быть глаза слезились из-за компьютера, но он вбил себе в голову, что от дыма. А может фобия из детства на огонь, когда уснул на рыбалке, и ткнулся головой в костер? Давний страх до сих пор не прошел.

И сколько ни разубеждал Скударь тещу с женой, что камин никчемная блажь, что от него только искры рассыпаются, да дым растекается, переубедить их он не смог. Первоначальный проект заказанный у профессионального архитектора подвергся усложнению. Микеланджело тещиного розлива водило по проекту уверенной рукой. Клавдия тоже была за камин.

– Я уже щипцы купила.

– Вот здесь, в гостиной он будет.

– А здесь, напротив мы в креслах будем сидеть!

– С бокалами в руках!

– И пледами укрывшись!

Скударь плюнул, развернулся и уехал. Он один двух женщин переспорить не мог. А сын был еще мал, и не знал, чью сторону принять. В тот год оскорбленный до глубины души Скударь до конца лета не появлялся на даче. А на стройке вовсю, ударными темпами кипела работа. Молдаване, больше похожие на цыган уже почти достроили дом, когда Скударь очередной раз помирился с женой и установил перемирие с тещей. Он появился на даче. На первом этаже камина не было, но на кухне он увидел огромную русскую печку. У него челюсть отвисла от удивления.

– А где камин?

– Это компромиссный вариант! Ни тебе, ни нам. Резерв, на случай выхода из строя водяного отопления. – стала оправдываться теща. – Мне так печник посоветовал. Хоть мы и рыночники, но низкопоклонство перед западом уже не в моде. Надо в ногу со временем шагать. Мы Рюрик пошли тебе навстречу, камина в гостиной не будет, а будет печка на кухне, в национальном духе. Патриотично, и говорят очень модно. Тебе тоже надо патриотическую фразеологию осваивать.

– О кикимора рязанская, – мысленно чертыхнулся Рюрик, – печник у нее ходит в законодателях мод.

– А флаг он вам не предлагал куда-нибудь воткнуть?

– Ты что имеешь в виду?

– Флаг, имею в виду! На каждом доме патриота в Америке висит национальный флаг. Воткнул флаг и сразу видно, патриот ты или нет.

– А где мы американский флаг достанем? – спросил сын.

Целый день лазил Скударь по дому, ища огрехи и ругаясь со строителями. Десять раз заглянул в печку. Наконец, вызвал доморощенного печника.

– Ну, показывай, как она у тебя будет гореть.

Печник, хитрован-малый, свернул в жгут газету, зажег ее и сунул в печку. Огонь вяло потянуло в выходное отверстие.

– Тяги, нет! – безапелляционно заявил Рюрик. – Эта печка, если в нее наложить дров, будет дымить и коптить, но только не гореть.

– Да ты что, господин хороший! Обижаешь! Смотри и наслаждайся! – печник говорил с неподдельной укоризной, будто единолично владел непреложной истиной. Есть такая категория людей, которая одним своим видом умеет убедить других в собственной правоте. Могутность в фигуре, неспешность речи, неподдельное внимание к собеседнику, и вера. Вера, говорят, творит чудеса. Печник зажег вторую газету. Огонь, дым, хоть и плохо, но потянуло в трубу. Теща, как верховный судья, стояла у них за спиной.

– Рюрик, ты как всегда не прав. Мастер старается. Тяга есть.

Скударь разозлился.

– Это не тяга, это мышиный писк. Тяга такой должна быть, чтобы завывало. Уверяю вас, Римма Михайловна, когда ветер зимой задует, тяга будет в обратную сторону, тут от дыму не продохнешь. Перекладывать уступами печку надо.

– Хозяин глубоко заблуждается! – пробасил печник.

– Да как ты можешь сомневаться? Он же известный мастер! – теща любовно окинула мощную, словно вытесанную из глыбы-скалы, фигуру мастера-фломастера печника и отказалась слушать Скударя. Тогда он привел последний довод.

– Вот, на этой плите с недельку подряд, пусть бригада щи себе поварит, тогда уважаемая теща, сами убедитесь, кто сив, а кто крив.

Римма Михайловна неожиданно замялась и даже чуть– чуть зарделась.

– Рюрик. Обед им я сама готовлю! Не топить же мне летом печку! А потом я им не щи варю. А разогреваю в микроволновке.

И снова тещин ласковый взгляд непроизвольно задержался на мощной фигуре молчаливого мастера, печника.

Без слов было ясно, кому в первую очередь идут всякие разносолы. Скударь даже мысленно не посмел осудить тещу. Ей нет и пятидесяти. Живой человек. Что важнее для нее? Печник, или печка? Черт с ней, с печкой. В крайнем случае, грустно улыбаясь, подумал он, в печку можно сунуть микроволновку и, дивить гостей фокусом, разогревом пищи без огня, жара и дыма.

А хитрец, степенный мастер выставив вперед ратника, Скудареву тещу благоразумно молчал. Не на того напали, подумал Скударь и пошел в обход, в атаку. Он напал с другой стороны.

– А где бревна? Почему я не вижу бревен?

– Какие бревна? – не поняла теща. Скударя уже несло.

– Как, какие? Те, которыми должны были эти горе работнички подпереть стены, чтобы дом не завалился. Вы кого наняли? Не видите разве, они не строители. До этого вино давили, да анекдоты травили, а теперь дома взялись строить. Господи!

Тут конечно Скударь перебарщивал. Неумехи строители везде закладывали двойной запас прочности. Стены у них получались толстыми, крепостными, а перекрытия… что ж перекрытия – они были железобетонные. Дом мог выдержать и ядерный взрыв. Куда то пропали и архитектурные излишества из первоначального проекта. Эти крутые мастера видимо впервые видели чертежи. Скударь до конца дня хватался за голову, а остальная семья: жена теща и сын были несказанно довольны новостройкой. Полы настелены, газ протянут, электрика есть, шпаклюется и красится третий этаж. Через месяц заселяйся и живи хоть круглый год.

Теща так и собиралась сделать. Оставленные без присмотра и охраны соседские особняки-дачи, с регулярной периодичностью подвергались взлому и нападению. Пьянь местная четко знала, где живут постоянно, а где наезжают на субботу и воскресенье. Живущих круглогодично зачислили в аборигены и не трогали. У них, сельский гегемон всегда мог сшибить на похмелку. Кто же рубит сук, на котором сидишь.

Свои руки Скударю некуда было прикладывать, самострой не получался. Не носилки же носить. Переругавшись в очередной раз в пух и прах с тещей, Скударь уехал. Уже глубокой осенью, на праздники, когда первый раз снег мелкой крупой засеял городской асфальт, Клавдия упросила его съездить на дачу.

– Мать проведаем! Поживем четыре денька.

Сын Кирюшка, восьмиклассник, вообще издергался.

– Поехали, быстрее, чего до утра тянуть. Хоть свежим воздухом подышим. Что вы за асфальтовые люди?

Через три часа были на месте. Теща, как индианка из племени «могучий дым», подстелив под себя одеяло, сидела перед печкой и старалась ее разжечь. Злыдень ветер, будто споря с бабой Ягой, назло ей, выдувал весь дым в кухню. Внизу еще можно было дышать, но для этого надо было запастись одеялом и лечь рядом. Скударь недобро ухмыльнулся.

– Газ зажгите! Зачем вам печка понадобилась?

Теща приглушенно ответила:

– Газ закончился.

– Как?

Скударь не возводил пасквиль на строителей. Ничего подобного. Оказалось, что тещина бригада собрала с нескольких особняков деньги на подключение к магистральному газопроводу, а нитку от домов протянула к зарытым на задворках участков, газовым баллонам. Теперь у тещи Скударя не было ни основного, ни запасного отопления. Рюрик долго хохотал, потом съездил, и купил пару газовых баллонов, и когда в доме появилось тепло, взял лом и развалил печку.

– Завтра Кирюшака, мы с тобой ее сами сложим, по науке.

И теща и дочь молча снесли его самоуправство. Два раза они с сыном за праздники перекладывали печь, пока в ней не загудело как в иерихонской трубе. Прикусив язык, теща полдня молча исполняла все распоряжения зятя. В печи ярко горели сухие дрова. Скударь украсил печку голубыми изразцами, так что она стала смотреться, ничуть не хуже сводчатого камина. Однако Рюрик, несмотря на тепло и умиротворение разлившееся в доме решил взять реванш за летние поражение. Сидя в кресле перед печкой, и слушая, как внутри потрескивают дрова, он меланхолично заметил:

– Кирюша! Слышишь, я что думаю? Бабушка твоя все-таки права. У печки со стаканом виски не посидишь, пледом ноги не накроешь. Не чувствуется европейского шарма. Кому нужна эта допотопная печура? Давай мы с тобой все-таки камин попробуем сложить. Тащи лом. Будем печку ломать!

– Как! Еще раз? – спросил Кирюшка, с сожалением смотря на рукотворное чудо.

Жена, теща, обе, исподлобья смотрели на Рюрика и не знали, всерьез он говорит или шутит?

– Ты это серьезно? – спросила жена.

– А я бы печку оставила! Не трогала ее, она еды не просит! – сказала теща.

– Конечно, Римма Михайловна, не просит. Она ведь не печник!

Мерзкая шутка, грязный укол. Сколько раз по прошествии времени жалел Скударь, что был непочтителен с тещей, груб, колол ей глаза ее хваткостью и житейской практичностью, забывая простую истину, что сознание вторично, да было поздно.

– Шутка! – смилостивившись, сказал Скударь, но извинения не попросил.

Черный его юмор никому не понравился.

Теща затаила обиду, да и с первого дня не очень жаловала его. Римма Михайловна осуждающе смотрела на скоропалительный брак дочери и тревожно ждала, надолго ли? Поэтому она и дом на себя записала. Уйдет зятек, пусть ни с чем уходит. Вся ее политика была шита белыми нитками, и сканер не нужен был Скударю, чтобы прочитать ее тайные мысли.

Еще в первый год жизни, теща обострила отношения. Клавдия тогда была беременна, он не захотел поступать в аспирантуру, да еще и засветился с длинноногой девицей. Поцеловал кралю перед тем, как она вышла из машины. А теща вот она, как будто черт ее специально принес на эту улицу. Скударь рванул с места, только его и видели. Выдержки у тещи хватило ровно на неделю.

– Клавдия моя достойна была лучшей оправы. – заявила она, когда они ехали в роддом.

– То есть! – опешил Рюрик. – Чем же это она не дотягивает до меня?

Теща смерила его высокомерным взглядом.

– Ты до нее не дотягиваешь! Посмотри на нее и на себя, она царица, а ты кто? Рюрик! В твоем ли серале ей быть?

Всю жизнь Скударь гордился своим именем и не один раз благодарил родителя за нестандартное мышление. Кирюшка повзрослеет, как красиво будет звучать – Кирилл Рюрикович. И, поди разберись, то ли это отчество, то ли напоминание его древней родословной. А эта замшелая, академическая карга, всю жизнь, просидевшая за спиной у мужа, будет примерять его, к своему, непонятно из чего скроенному эталону? Кем должен быть муж у ее дочки: дипломатом, генералом, или скоробогатым нуворишем миллионером?

Хотя он мысленно и сказал, мадам, перебьетесь, но в чем-то теща была права. На него они большие надежды возлагали.

– Вам уже Рюрик не пара? Я выходит, только с ветки спустился, а вы уже мамонта завалили, огонь научились разводить? – он вывернул наизнанку вопрос.

Римма Михайловна спокойно ответила:

– Достоинства человека определяются ни его родословной, не толщиной его кошелька, и не нынешним социальным статусом, а уважением к родителям. А у вас с этим, уважаемый зятек, похоже, дефицит.

После такого заявления, не только черная кошка пробежит меж близкими людьми, но и пропасть между ними разверзнется.

Значит, я для нее нечто вроде морального урода. О, шиза, маркиза. Хотелось бы посмотреть на других женихов, подумал Рюрик, и напрочь вычеркнул тещу из своей жизни. Еще тогда, на время, он переселился к себе на Тишинку, где у него была комната.

А по нынешним временам и на дачу, построенную на его деньги, практически не ездил. Страсть, которая свела его с Клавдией, давно угасла. Рюрик последнее время тяготился семейной жизнью. Кирюшка только его и удерживал. Дело медленно, но верно шло к разводу.

И вот сейчас, когда врачи объявили, что ему уже поздно делать операцию и в лучшем случае осталось жить месяц, полтора, Рюрик Скударь решил проинвентаризировать прожитую жизнь.

Рюкзак великих свершений и добрых дел оказался не то что тощим, а вообще пустым. Похвастать было нечем. Так суета сует. Вот только и успел Кирюшку на свет произвести, род продолжить. А будет ли он помнить меня и носить мою фамилию, это еще вопрос. Клавдия с тещей постарались, хорошо настроили его против отца. Парень рычит и огрызается. Или это у него переходный возраст, он как молодой львенок утверждает себя?

Скударь задумался. Сам он родился и вырос на Северном Кавказе, в станице выросшей из небольшого укрепления на Кубанской кордонной линии. Запорожская сечь была переселена Кубань. Край был чудный, богатый, полный надежд, обещавший и дававший довольную и независимую жизнь. С птичьего полета станица казалась расположенной в блюдце с отбитым краем. Хорошее было детство. Сам он был младшим в многодетной, большой семье.

Они рано остались без матери. Отец, степенный казачина старообрядческого толка, другую женщину в дом не привел, хотя ходил по товаркам. Спасибо ему за это. И спасибо за то, что всем семерым детям дал высшее образование. Последним, отслужив в армии из родного гнезда вылетел Рюрик. Отец, уважаемый в станице бригадир виноградарей, надев парадную гимнастерку с орденами, пошел его провожать на вокзал. Стояли в стороне, ждали пока подойдет поезд.

– Я перед вашей матерью чист! Последнего, на ноги поставил. Ты уж сынок, дальше сам двигай, учись, не подкачай. Чем смогу, помогу. Мать мечтала видеть вас всех студентами. Не удалось ей порадоваться.

Рюрик как раз сдавал первую сессию, когда позвонил старший брат.

– Отца больше нету. Приезжай.

Не получалось у него уехать в тот день.

– Я на девять дней приеду! – помолчав, сказал Рюрик брату. Потом он казнил себя за это всю оставшуюся жизнь. С отцом не приехал попрощаться.

Богатый на родственников Рюрик не испытывал к родным братьям и сестрам того теплого чувства, которое связывало его с отцом. Он мог о них и год, и два не вспоминать, пока не приходила весточка или письмо.

Легко шел по жизни Рюрик. Женился вроде по любви, а вроде и по мелкому, но расчету. Себе Рюрик говорил, что женился он по страсти. В Москве надо было оставаться после университета. Вот он и взял себе в жены дочку директора небольшого закрытого КБ, который сдуру, выбил зятю отдельную комнату. Имея собственное жилье в центре Москвы, на второй год после женитьбы, Скударь стал коллекционировать случайные связи. Как-то так получалось, что все его знакомые оказывались в основном из сферы услуг. То директриса магазина, то ее замша, то кладовщица, то кассирша, то портниха, то парикмахерша.

Просматривая сейчас свою телефонную книжку, он неожиданно сделал вывод, что его нынешняя теща-грымза в общем-то была права. В содержательном плане, он был как пустой орех, сверху твердая скорлупа, а внутри труха, гнильцо. Неприятно сознавать и давать себе объективную оценку, да никуда не денешься.

Скударь, после страшного известия, все последнее время смотрел на себя как бы со стороны. Что он тут делает рядом Клавдией? Что у них общего? Постель? А еще?

И вдруг ему несказанно захотелось увидеть ту, свою первую, единственную, пахнущую весной и солнцем любовь. Он набрал номер ее телефона. Вдруг она возьмет трубку, вдруг номер не изменился, вдруг она его не забыла? Хоть голос ее услышать напоследок.

– Алло! Говорите!

Рюрик чуть не задохнулся от нахлынувших на него чувств. Это был ее голос, воркующий, обволакивающий, проникающий в душу. Облизав пересохшим языком, дрогнувшие губы он глухо произнес:

Арина! Это я Рюрик!

Его узнали. Возникло минутное замешательство. Он не знал, замужем ли она сейчас, есть ли дети. Давно он не звонил, не заходил, не интересовался. Слишком много времени прошло.

– У тебя что-нибудь случилось? – в ее голосе послышались тревожные нотки. Сердце застучало, как паровой молот. Грусть, радость и тоска переплелись в клубок. Там, единственный человек, рядом с кем ему действительно было хорошо. Он готов был завыть сейчас волком, проклиная свою судьбу.

– С чего ты взяла? – глухо спросил он.

– Подумалось. Мало ли! Ты ведь никогда не звонил.

На том конце провода раздался непонятный вздох. Затем голос окреп и радостно зазвенел. – А у меня сердце захолонуло, когда я услышала тебя. Боже мой, сколько же лет прошло, как мы не виделись. Рюрька!

И дальше полился тот проникновенный разговор, который может длиться часами, понятен, только двоим, где за каждым сказанным словом стоят незабываемые воспоминания, неповторимые дни и непередаваемые запахи.

– Думаю, даже и не вспомнит. А я тебя никак забыть не могу. Уже трое сыновей у меня, а как глаза закрою, так и кажется, ты сейчас меня обнимешь.

– Трое? – только что и смог выговорить Рюрик. Он почему-то всегда мысленно представлял ее другой, той, какой знал всегда.

– Да трое! Последнего, я твоим именем назвала – Рюриком Муж был не против. Ты бы приехал. Я так давно тебя не видела. Соскучилась по тебе. Хоть бы одним глазом глянуть, какой ты есть. Я там же живу. А хочешь, сейчас приезжай? Или хочешь, я куда-нибудь сама подъеду.

– Я скоро буду! – сказал Рюрик.

Глава II

В один из первых дней в Москве он ее увидел. Сдал документы в приемную комиссию университета, определился с общежитием, стал ходить на консультации, и увидел ее. Идти им было в одну сторону. Она медленно шла впереди, а он ее не обгонял. Две короткие косички в такт шагам бились по девичьим плечам. Прыг, скок, почти воробьиная, легкая, подпрыгивающая походка. Девушка оглянулась, и улыбнулась ему. Да она соплюшка еще, угловатая вся, до сдобы-женщины не дотягивает, подумал Скударь. Он считал себя крупным знатоком, по женской части.

– А я думала, ты догонишь меня.

– Я…а?

– А ты все идешь, и идешь сзади. Ты куда сдал документы? – заинтересованные глаза открыто, без ложного смущения смотрели на Скударя. Он ответил:

– Я – на географический, а вы, куда?

– Я – на биологический!

Девушка пошла рядом с ним. Рюрика смутила ее непосредственность. Его небольшой опыт общения с девицами и в армии, и до, имел в своей основе одну непреложную истину – инициатива должна исходить от него. А тут эта попрыгунья стрекоза сама кадрит его. Смешно. И вдруг простая и логичная мысль внесла сумятицу в его, набитую дикими предрассудками голову. С чего он взял, что простое человеческое общение надо сразу переводить в плоскость навязчивых амурных заигрываний? Кроме забот таких, как он мартовских котов, может быть, у людей есть и другие интересы? Он решил проверить свою догадку и напрямую спросил:

– А откуда вы меня знаете?

Девушка удивленно на него посмотрела и сказала:

– Можешь ко мне на «ты» обращаться. Мы не старики и не из высшего слоя. Я вас в первый раз в жизни вижу.

– А почему тогда спросили меня, куда я поступаю?

Он думал, что своим дурацким вопросом поставит ее в тупик. Ничего подобного. Она спокойно ответила:

– Хотела узнать, какой у вас конкурс, а вы что подумали? – и не преминула похвалиться, – Я ведь медалистка, мне только один экзамен сдать. Я Богданова Арина, из Кирова. А вы?

– Можешь на ты, ко мне обращаться! – великодушно разрешил Скударь и представился. – Я Скударь Рюрик!

Она рассмеялась.

– Ага, звучит почти как государь Рюрик. Теперь понятно, почему надо на «вы» к тебе обращаться. Ты мнишь себя далеким потомков варягов, севших править в Новгороде. Кто там еще был кроме Рюрика? Кононги Трувор и Синеус? Итак, рассмотрим тебя получше, усы у тебя не синие, а цвета растворимого кофе, того, что пить нельзя. Правильно, ты потомок не Синеуса и не Трувора. Трувор был большой вор, а ты, если судить по твоим глазам, честным, но бесстыдно бегающим и наглым, к нему тоже не имеешь никакого отношения. Действительно, ты Рюрик.

В ее глазах горел лукавый огонек. Она вновь насмешливым взглядом прошлась с ног до головы и сказала:

– А ты наверно с Северного Кавказа приехал. Угадала?

– Угадала! Ну и что, что с Северного Кавказа?

Девушка рассмеялась.

– А у вас, у всех, кто оттуда приезжает, только одно на уме. Озабоченные вы!

– Чем же я это озабоченный?

Скударь обиделся. Неужели у него по лицу можно так просто прочитать потаенные мысли? Девушка продолжала над ним издеваться.

– А это тебе самому лучше знать! Вместо того чтобы думать о том, как лучше подготовиться к экзаменам, ты бог знает, о чем думаешь! Я, например, не собираюсь в ближайшее время замуж выходить!

Скударь оскорблено поджал губу и решил поставить ее на место:

– У нас об этом, кажется, не было никакого разговора.

– Ну…у! – девушка снова рассмеялась. – Если захочу, влюбишься и женишься, никуда не денешься!

– Мне бы вашу самоуверенность! – отделался банальностью Рюрик. – Я не теленок, чтобы меня на веревочке вели в загс. Уж как-нибудь сам решу, без ваших драгоценных советов, кого туда приглашать.

– Это ты так думаешь! – самоуверенно продолжала она поучать его.

– А на самом деле?

– А на самом деле все, с точностью, наоборот.

– То есть?

– То есть, мне в четвертый корпус, а тебе дальше. Рюрик, жмурик! Ха…ха…ха. Рюрик-мазурик. Не провожай меня.

Она помахала ему рукой не оставляя шансов на продолжение разговора. Он проводил ее долгим, растерянным взглядом. Две косички в такт шагам бились по хрупким, девичьим плечам. Девушка так ни разу и не оглянулась.

– Тьфу! – потерянно сплюнул Скударь себе под ноги и пошел в свой корпус Он думал, что навсегда забудет ее, но шип-заноза на второй день погнала его в сквер перед ее четвертым корпусом. Увидел он ее лишь на третий день, когда на тройку написал письменную по математике. Они обрадовались друг другу.

– Как сдала? – на этот раз он перешел на ты. – На пятерку?

– Нет!

– А ты?

– И я!

Больших огорчений не было, да и не может их быть в молодости. Не прошли здесь, поступят в другом месте.

– Ты, знаешь, я о тебе думал все эти дни! – смущаясь, сказал Скударь.

– Я знаю!

– Ты не можешь знать такие вещи.

– Представь, что ты еще подумать не успеешь, а я уже знаю, что ты скажешь.

– Ну, и что я думаю сейчас?

– Ты хочешь, чтобы я с тобой пошла в кино. А еще ты переживаешь и надеешься, что я на этот раз не буду смеяться над тобой, иначе ты дашь мне достойный отпор.

– Хватит или продолжать?

– Продолжай.

– Ты, считаешь, что у тебя богаче жизненный опыт, что ты старше меня, ты видел девушек красивее меня, а я всего лишь наивная, бесхитростная провинциалка, и тебе ничего не будет стоить, сегодняшним вечером сорвать невинный поцелуй. Ты не хочешь обижать меня, и поэтому украдкой любуешься мною. И все время думаешь, нет в ней ничего особенного, я сам с усам, в десять раз красивее и представительнее ее. А она обидела меня, мою гордость, мои холеные усы, сравнила с помойным цветом. Кстати, зря ты их сбрил, они тебе очень шли. И цвет у них был благородный, не сивый-красивый, а мышастый. Да, ты никак обижаешься на меня? А я ведь сама тебя ждала, думала, придет или не придет мой Рюрька!

– Ох, так уже и твой! До твоего еще далеко. Будешь насмехаться, не женюсь на тебе! – наконец, нашелся с ответом Скударь.

Рассмеялись. Посмотрели в глаза друг другу, как дети сцепили ладошки и пошли в кино.

Парковая зона вокруг университета была огромная. Они вдоль и поперек исходили ее за месяц. Потом она поступала в нефтяной институт, он выбрал финансовый, чтоб наверняка. Медаль ей не помогла, а он стал студентом. Она устроилась на работу в ремонтно-строительное управление, а у него начались студенческие будни. Виделись не часто. Он наезжал, когда хотел, оставался ночевать у нее в рабочем общежитии. Она съездила в родной Киров. Показала его фотографию родителям. Две младшие сестренки, не по-детски горестно вздохнули:

– Красивый! Вот бы и нам таких женихов.

Однако с женихом вышла промашка.

Не тот он институт выбрал. Слишком много рядом было соблазнов в виде красивых роз. Раз Скударь пропал надолго, почти год не появлялся, а потом свалился как снег на голову. Встретила она его укоризненным, померкшим взглядом.

– А я подумала, что ты больше никогда не появишься, – и обезоруживающе добавила: Рюрь, прости, я замуж вышла! Восемь с половиной месяцев тебя не было.

Помертвевшие губы едва слышно шептали:

– Господи что же я наделала!.. Как же так?.. Что я думала…

Сначала он не осознал всего случившегося. Ему почему-то казалось, что она его будет вечно ждать. Арина виновато держала руки по швам.

– Муж уехал на два дня к родителям. Хочешь, оставайся! Куда пойдешь на ночь, глядя? – она показала ему на диван, стоявший напротив кровати. – А хочешь, постелю здесь!

Он отказался.

– Неудобно! Соседки видели меня.

– Оставайся! Не твое дело!

Обида подтупила к горлу.

– Я пойду!

Первый раз в ее голосе пробились горестные, просящие нотки. Когда-то в далеком детстве, на берегу реки Скударь нашел кутенка, голодного, испуганного, жалкого. Или топить не захотели, или потерялся. Когда он взял его на руки, дрожащий щенок стал тыкаться ему в лицо, лизать, заглядывать в глаза, а потом, прижатый к груди согрелся и затих.

Арина сейчас была похожа на того щенка, которого бросили на холодном и каменистом берегу. Никогда она с ним раньше так покорно не разговаривала. Без вины виноватая, виновато глядя, она подала ему уходящему, куртку. Дураку бы, нет, чтобы обнять ее, сказать на прощание хоть одно ласковое слово, надышаться запахом ее волос. Нет, он зажал в горле звериную тоску и сказал глухим голосом:

– Ну, я пошел!

Хлопок двери отрезал его навсегда, от того единственного, искреннего, светлого, благоговейного, что носишь, потом, до конца жизни на самом донышке души, не позволяя никому к нему прикоснуться.

И вот теперь, он ехал к ней. На душе, как теперь выясняется, была только одна зарубка, ее. Никого он не хотел видеть сейчас, когда ему плохо, а жену, с ее вечными меркантильными запросами, особенно.

Почему до этого он ни разу не удосужился ей позвонить?

Мелькала у него раньше мысль набрать ее номер, но разве мог он подумать, что Арина до сих пор обитает в рабочем общежитии? Как же так получилось? Оскорбленная гордость не позволяла?

Скударь вспомнил, чтожили девчонки в трехкомнатной квартире. Став на колеса, уже позже, он несколько раз подъезжал к блочной девятиэтажке, надеясь хоть издали увидеть ее. В общежитии теперь жили только семейные. Папаши, мамаши гуляли с колясками. Из окон голосистые женки звали играющих в домино мужей на ужин. Один из них наверно ее. От этой мысли становилось муторно на душе, и Скударь заводил двигатель. Медленно машина ползла вдоль всех шести подъездов. За эти годы, так он ни разу ее и не увидал.

Как будет выглядеть сейчас их встреча? По дороге он купил большой букет цветов, огромную коробку конфет, и неожиданно разволновался, будто первый раз в жизни шел на свидание. Что он скажет ей? Нет, насчет того, что ему накаркали врачи, он промолчит. Скажет, что уезжает далеко и надолго, вот пришел попрощаться, а то может так случиться, что больше и не придется увидеться.

А если дома будет муж? Ну и пусть будет, что ему чашку чая жалко выставить на стол? А если дети? Сколько она сказала у нее сыновей? Трое? А если они будут дома? Ну, что ж полюбуюсь на них.

Тойота кремового цвета медленно ползла в потоке машин. Вот и удаленный спальный район Москвы. Скударь свернул на знакомую, исхоженную пешком вдоль и поперек улицу, и подъехал к ее дому. Припарковаться негде не было. В конце дома, превращенном, двумя врытыми столбами в тупик, у крайнего подъезда, статный красавец ремонтировал старенькую «копейку». Скударь хотел уже сдать назад, когда мужчина помахал ему рукой.

– Ставь свою тачку, здесь, на проезде. Она не мешает, я выезжать не буду. Закурить не найдется?

Скударь отдал ему почти полную пачку сигарет.

– Спасибо! Но мне только одну.

– У меня еще есть в бардачке! – сказал Рюрик выныривая из салона машины с огромным букетом роз и коробкой конфет.

– Ну, тогда ладно!

Дверь в подъезд была нараспашку открыта. Скударь нажал в лифте на кнопку седьмого этажа. Лифт был новый, но порядочно исписан доморощенными рифмоплетами. Волнуясь, Скударь доехал до нужного этажа, вышел, поправил галстук, посмотрел на букет и лишь после этого нажал на кнопку звонка. Дверь открылась и его, как в былые времена за руку затащили в квартиру. Не успел он подать цветы и освободить вторую руку, как на шее у него висела та, единственная, с которой он мысленно жил все эти годы. Его облизали, исцеловали, и повели на кухню. На ту же самую кухню, где он любил давить бычки в чайном блюдце.

– Подожди! А где дети?.. Муж?

Смеющиеся, счастливые глаза выглянули в окно.

– Детей я отправила в кино, и на автоматы, они у меня давно просились. А муж, вот он, Жигули ремонтирует.

– Так это твой муж?

– Мой! Он тебе не понравился?

– Почему не понравился? Понравился! Видный шкаф. Я с ним даже немного поговорил.

Окунувшись в свое далекое далеко, а теперь снова близкое и такое родное, Рюрик потерянно улыбался.

– А если он придет?

Она, как всегда отвечала невпопад.

– Ты не бойся его, он у меня смирный. И не ревнивый.

Скударю почему-то вдруг стало стыдно. Он только сейчас уяснил себе, как наверно муторно было ей, когда подначивали ее подружки, спрашивая, через сколько месяцев вновь появится ее студент женишок.

Она засыпала его вопросами. Где он живет? Сколько у него детей? Помнил ли все эти годы ее? Почему ни разу не позвонил? Почему тот раз ушел? И гладила, гладила его лицо.

– Я за этот миг, чтобы только увидеть тебя, пол жизни готова была отдать. Ненаглядный мой, у тебя уже седина начала пробиваться?

Те же ласковые руки, так же нежно, как и раньше ерошили его жесткие волосы.

Сквозь тонкий халат он чувствовал родное и близкое тело. На глазах навернулись слезы, Рюрик спрятал сумрачное лицо, на котором нервно ходили желваки, у нее в волосах. И будто нырнул в обволакивающего дурманом любви и неги, туман. На душе стало тепло и покойно. Он тоже кому-то нужен на этой земле.

Говорят, самые несчастные люди на свете детдомовцы. Поэтому они и ищут всю жизнь тех, кто оставил их пылинкой в этом огромном мирозданье. Пусть хоть кто они будут, но пусть в сознании появится ниточка, что ты не одинокий каменный истукан, стоящий на ветру среди чужих, равнодушных человеческих судеб.

– Ой, что же это я? Даже чаем тебя не угощу! – вдруг встрепенулась она. – Хочешь взглянуть на мою квартиру. Хотя ты ее знаешь.

Для приличия Скударь заглянул в комнаты. Ухоженная, отремонтированная, сверкающая чистотой как операционная палата, столь знакомая ему квартира, пахла уютом и солнечным светом. Вот детский рабочий стол. В кружке тщательно заточенные карандаши, аккуратная стопка бумаги. Ничего лишнего. А по бокам книжные шкафы, книжные полки. Средний достаток дополнялся заботливой женской и мастеровой мужской, руками.

Скударь вернулся на маленькую, но уютную кухню. Она прижалась к нему, и пока чайник грелся на плите, они стояли тесно прижавшись, друг к другу. Немного надо человеку для счастья. Только кто нам об этом расскажет? Безжалостное время неумолимо гонит человека к финишной черте оставляя ему на последнем вздохе лишь память о самых светлых днях его жизни. Как вернуть их?

Рюрик сподобился. Повезло ему. Он теперь знает, как проживет этот месяц. Только сын, и его ненаглядная. Он выпросит у нее свидания. Пусть украдкой свидания, пусть урывками, но выпросит. Просто побыть вместе. На скамейке посидеть, поглядеть на взволнованное, полузабытое лицо.

Входной дверной звонок неожиданно залился веселой трелью. Арина выглянула в окно.

– Это муж наверно, Лешка мой. Да, ты не стой, садись!

Из коридора, как бы оправдываясь, доносился басовитый, мужской голос:

– Ариш, забыл отвертку крестовую на балконе!

Муж проследовал мимо Скударя, и открыл балконную дверь.

– Сиди, сиди! – успокоил он Рюрика, когда тот попытался встать, освобождая проход. – Ты мне не мешаешь.

– Может с нами чай попьете? – предложил нахальный гость. Муж Алексей отрицательно покачал головой.

– Ну, вот, сигареты отобрал, теперь еще и конфеты поем. Пейте без меня. Мне еще долго ковыряться.

За ним захлопнулась входная дверь.

– Ариш, а он тебя не ревнует? – с удивлением спросил Скударь.

– А к кому? Ты был и сплыл, а больше ревновать не к кому.

– А что он подумает сейчас, кто к тебе приходил?

Она хитро улыбнулась.

– Гм. м! Мне самой интересно стало. А действительно, что он подумает, когда вечером домой придет?

Скударь попробовал придать лицу серьезное выражение.

– Ну, правда, хватит издеваться, что ты ему скажешь?

Арина тоже посерьезнела. Она счастливо засмеялась.

– Скажу, что это ты приходил, через пятнадцать лет, два месяца и семь дней, вспомнил!

– Ты правда считаешь дни с нашей последней встречи?

Она кивнула головой.

– У меня с сегодняшнего дня пойдет новый отсчет! Пусть муж знает.

Этот вариант, не устраивал Скударя. Он хотел последний месяц видеть свою лебедушку. Каждый день видеть. Через день видеть, но видеть. Он так ей и сказал:

– Я скоро насовсем уеду, через месяц.

– Куда?

– В Австралию. Далеко, навсегда!

– Ох!

Скударь тщательно подбирал слова.

– А пока не уехал, ты сможешь хоть несколько раз, хоть разок встретиться со мной?

Арина благодарно улыбнулась и припала ему на плечо.

– Счастье мое. Сколько лет я мечтала услышать эти слова! Пусть я буду нехорошая, неблагодарная перед мужем, перед детьми… я все переступлю… я была твоею, твоею и осталась. Господи, вымолила я тебя. Хочешь, я сейчас с тобою уйду?

Скударь был потрясен. Никто, никогда не отдавал ему себя без остатка. Наоборот требовали, и требовали с него. И быть таким слепцом? Прозреть, и когда? Когда остался до роковой черты короткий отрезок, месяц, от силы два? Он обвел затуманенным взором эту уютную, чистенькую кухню, где каждый предмет лежал на своем месте. А ведь он мог здесь жить.

– Если уйдешь, то, как через месяц вернешься? – непроизвольно спросил он свою единственную любовь.

– Я от тебя никогда не уходила.

Скударь может быть единственный раз в жизни и поступил бы так, увел ее совсем, но этот отмерянных ему жизнью месяц, не позволил стать отъявленным мерзавцем и подлецом. И так он собрался уворовать кусочек чужого, семейного счастья. Поэтому он осторожно заявил:

– Я сейчас уйду. Вот тебе мой телефон, домашний и сотовый. Можешь звонить в любое время. С машиной я буду стоять каждый день с десяти утра вон за тем домом.

– Раньше ты такой не был! – первый раз посмела обидеться Арина.

– Все познается в сравнении.

Как в давние времена Скударь, почувствовал себя шахиншахом. Не слушая Арину, он втолковывал ей собственный план, казавшийся ему самым бескровным и безболезненным в этой непростой ситуации.

– Если твой муж на выходе спросит меня, кто я и зачем приходил, я ему скажу, что я твой бывший сокурсник. Ты что закончила?

– Медучилище! В больнице, в физиокабинете работаю! Больница, на параллельной улице. И еще институт культуры.

– Вот и отлично! – обрадовался Рюрик. – Скажу ему, что я благодарный пациент. Ты меня от аллергии вылечила.

– У тебя, правда, аллергия? На что?

– На никчемную жизнь!

– Да как я тебя могла от нее вылечить?

– За один раз, взяла и вылечила!

Она пошла его провожать до двери.

– Завтра не смогу, а вот послезавтра, с утра часов с десяти, подъезжай к больнице, я отпрошусь. У меня отгулы есть. Сюда, в нашу районную поликлинику.

Они еще долго стояли у закрытой двери прижавшись друг к другу. Потом Рюрик спустился пешком во двор. Его счастливый соперник, уткнув голову под капот автомобиля, увлеченно возился с двигателем.

Глава III

Скударь действительно за один сеанс излечился от аллергии на жену и тещу. В тот же день, а это была суббота, он поехал к ним на дачу. Теща с женой встретили его сумрачно. Вернее никак не встретили. Даже, здравствуй, не сказали.

Клавдия с матерью стояли на пороге трехэтажного кирпичного дома, построенного на его деньги, и похоже не собирались пускать его внутрь. «Ну и черт с вами», подумал Скударь, «тут даже будет лучше с вами разговаривать». Пусть и теща слышит, и мотает себе на ус. Достали.

– Клавдия, есть разговор! – жестко заявил Рюрик.

– Слушаю.

– Клавка, давай разводиться!

– Давай! – в ее ответе сквозило откровенное равнодушие. – Почитай, мы с тобой и так два года в разводе. Нельзя же эту собачью жизнь, что ты установил, назвать семейной. Так жена с мужем не живут. Встретились, обнюхали друг друга и разбежались. Ты как кобель приблудный, со мной живешь.

В другое время они бы с Клавдией еще час, пререкаясь, выясняли отношения. Сейчас Скударь испытывал дефицит времени.

– Клавдия, мне надо официально! И по быстрому!

Жена Скударя бросила быстрый взгляд на мать. Та согласно кивнула ей головой. Намерения Скударя видимо вписывались в их планы.

– Тебе быстро надо, ты и бегай! – сказала Клавдия. А теща не утерпела, и ехидно добавила:

– Это кто же дорогой зятек тебе такой жестокий ультиматум по времени выставил?

Скударь молча проглотил шпильку. С дорогой тещей лучше не вступать в перепалку. Ни конца, ни краю бреху не будет. Он снова стал давить на жену.

– Я не бесплатно. Я от всего отказываюсь в твою пользу.

Разговор, в общем-то, получался беспредметный. Дом трехэтажный был записан на тещу, новая, недавно купленная четырехкомнатная квартира, в которой жил Скударь, оформлена на сына. Клавдия с матерью имели свою отдельную квартиру, из пяти комнат, оставшуюся от тестя членкора. За Рюриком оставалась комната на Тишинке, в которой он был прописан, да еще машина. Еще с первых дней, как только Скударь женился, он дал понять, что его жилье, его комната не подлежит ни обмену, ни продаже. Поэтому, сейчас Клавдия с вожделением посмотрела в сторону Тойоты.

– Ты правильно уловила ход моих мыслей. – заявил Рюрик. – одновременно с разводом, я тебе предлагаю, продать мою комнату на Тишинке.

Его дорогая теща, как в театре выступала суфлером.

– Комнату! Громко сказано. Назови уж как есть – бордель. С чего это ты вдруг решил его прикрыть?

Доля истины была в ее словах. Теща с первых дней правильно определила предназначение запасного жилого фонда.

– Баб он туда будет таскать. Попомни мое слово Клавдия.

– Не будет, мама. Он меня любит.

Теща больше в жизни понимала. Рюрику крыть было нечем, ибо на самом деле так оно и было. Устав от семейной жизни, Скударь на неделю съезжал в собственное жилище, открывал записную книжку и отрывался по полной программе. И вот теперь он предлагал Клавдии продать эту комнату.

– Я доверенность на тебя напишу у нотариуса, продашь, а деньги поделим пополам. С продажей проблем не будет. Любое агентство по недвижимости за пару дней подыщет тебе покупателя.

– Я согласна! – моментально воскликнула Клавдия. Однако недоверчивая теща и тут стала выискивать подвох.

– Клавдия, у него свой какой-то интерес. Ничего просто так не бывает, даже чирей на причинном месте не вскочит, он ищет для себя какую-то выгоду. Только какую, понять не могу.

Теперь Скударю пришел черед возмущаться.

– Клавка, я ищу для себя выгоду? Вы на мои деньги построили этот особняк, а у Риммы Михайловны, моей дорогой тещи язык поворачивается обвинять меня в скаредности? Давай быстро разведемся.

– А машину? – непроизвольно вырвалось у Клавдии. Они с матерью видимо давно обговорили этот вопрос. По всем гражданским уложениям, совместно нажитое супругами имущество при разводе делится пополам. И тогда Рюрик вытащил из кармана козырь.

– Ты с моей комнаты, получишь ровно в пять раз больше, при разводе! – сказал он. – А машину я оставляю себе. Она мне самому еще пригодиться. Ну, а если не хочешь заниматься продажей, я сам займусь ею, но тогда тебе, дорогая Клавдия, вообще ничего не достанется.

Слишком неожиданным и непонятным было предложение Скударя. Ни теща, ни Клавдия не могли вникнуть в мотивы легкомысленного поступка непутевого зятя и мужа. К чему такая спешка?

На крыльцо дома вальяжной походкой вышел заспанный сын. Он неожиданно заявил:

– Пап не продавай комнату, она мне самому скоро пригодится.

Его предложение и решило вопрос в положительную сторону. Теща дала добро, и Клавдия заторопилась в дом.

– Паспорт не забудь! – крикнул ей вслед Скударь, а сам прошел в беседку и присел в пластмассовое кресло. К нему подошел Кирюшка. У него уже начал ломаться голос, переходный возраст, из мальчишки – в юношу.

– И чего ты все время ругаешься с бабкой? – спросил он отца. – Не обращал бы нее внимание. Жили бы и жили с матерью, как все люди.

Скударь старался говорить спокойно и доказательно. Ему было немного стыдно перед сыном, за тот раздрай в доме, что он видел на протяжении всего детства, за постоянные склоки и выяснение отношений.

– Понимаешь Кирюш, не вписываюсь я в представления твой бабки об отце семейства. А мать твоя живет ее умом. Вот отсюда все эти разговоры; не так сделал, не так сел, не туда пошел. Каждый должен жить своим разумением, а твоя бабка не дает.

Сын согласился.

– Диктатор она! Есть такое! Но для нас же старается!

– Мне ее старания во где сидят. – Скударь провел пальцем по горлу.

Он понимал, что говорит неубедительно, не те слова подыскивает, не может объяснить причину развода. В конце разговора сын его спросил, как они дальше будут жить?

– Да точно так, как и сейчас живем. Хочешь переезжай ко мне, хочешь с ними оставайся. Квартира, ту, что я купил, на тебя оформлена.

– А где ты будешь жить, если я перееду? – неожиданно спросил Кирюшка. Скударь опешил и быстро спросил:

– Не понял! Что за постановка вопроса?

Молодое поколение, быстро вросшее в рыночные отношения, популярно ему объяснило:

– Бабка, тебя из этого дома выгнала? Выгнала! На порог не пускает? Не пускает! А вдруг и я не захочу с тобой жить? Наша с тобой четырехкомнатная квартира получается моя, ты сам сказал. Значит, в ней ты никто. Что у тебя своего в итоге остается? То, что и раньше было, комната на Тишинке. И ты хочешь ее продать? А где будешь ночевать? В машине? Так, что мой совет тебе, не продавай свой единственный законный угол. Тогда, ты не будешь ни от кого зависеть, ни от бабки, ни от матери, ни от меня. У тебя всегда будет своя крыша над головой. Мало ли как жизнь повернется? Вон, кино показывали, мужик на коврике перед дверью у жены ночевал. И ты так хочешь?

Скударю поплохело.

– Ну, надеюсь, ты меня пустишь к себе!

– Ладно, пущу! Живи пока!

К ним подошла Клавдия.

– Я готова.

Скударь медленно шел к машине. Такой вариант ему даже в голову не приходил. Он успокоил себя тем, что сын сделал это заявление исключительно потому, что хотел оставить комнату за ними, мужиками. Как-то раз он уже просил у Скударя ключи, от его тайного убежища. Скударь тогда отказал. Но разве долго сделать второй экземпляр ключей? То-то прошлый раз, ему показалось, что вещи в комнате лежат не в том порядке, в котором он их оставил. О молодое и раннее поколение!

Клавдия приоделась на дорогу. У нее аппетитно белели коленки. Ехали молча. Затем она достала сигарету и прикурила от прикуривателя.

– Мне кажется, – сказала она, – что ты собираешься куда-то навсегда уехать.

– С чего ты взяла?

– Вижу! Тебе ничего не надо! Бросил хорошую работу. Матери дом оставил. Сыну квартиру. Мне ни с того, ни с сего, хочешь денег отвалить. Подчищаешь, одним словом, за собой хвосты.

Она повела коленками. Обычно у Рюрика всегда была одна и та же реакция. Если они были за городом, он заезжал в первую же лесополосу и начинал ее раздевать. Один раз даже доказывал милиции, что они муж и жена.

– Вам, что дома места мало? – спросил их старший лейтенант. Пришлось ему соврать, что у них пятнадцатиметровая комната, в которой живут; они, сын, теща и еще гости приехали.

– Сам в таком же положении! – посочувствовал лейтенант, возвращая паспорта, и даже извинился. – Двадцать километров этой трассы мои. Можете продолжать. Я посторожу.

А сейчас Скударь сделал вид, что не замечает откровенных заигрываний собственный жены. Клавдия обиделась и отвернулась.

– Не хочешь разговаривать и не надо.

– Я разговариваю.

– Вижу я, как ты разговариваешь. Мать утверждает, что ты нашел новую пассию, супербогатую. Жениться собрался.

– Откуда такие сведения?

– Не скажу!

Скударь неохотно ответил:

– У кого что болит, тот о том и говорит. Ты бы ее больше слушала. Никого я не нашел. Расскажи лучше, как живете?

Клавдия поняв, что никаких зеленых посадок с остановками не предвидится, продолжала разговор в ровном тоне.

– Как живем! Живем, хлеб жуем. Видел, новый забор поставили, металлический.

– Видел.

– Ну, так вот, сосед выбросил старую электропилу. Мать ее подобрала и позвала, тех же алкашей, что первый раз забор деревянный ставили. Договорилась с ними, чтобы они его на доски попилили. А когда те закончили работу, то рассчиталась с ними этой электропилой и досками. Мужики плевались, матерились, требовали живые деньги, но так ни с чем и ушли.

– Пилу-то взяли?

– А куда им было деваться.

– Кирюшка, чем занимается?

– А ничем. У них своя кампания, мальчики, девочки. Гужуются до самого утра, домой не загонишь. Пивко начал попивать. Взрослым хочет казаться. У него ведь уже своя девчонка есть. Не знаю только, как далеко они зашли. Неплохая девочка. Ее родители имеют два магазина.

Скударь возмутился.

– Ты так говоришь, будто они жениться собрались.

– А принесет в подоле, что будешь делать?

– Подол, это твоя забота.

Дальше молчали. Москва как всегда была запружена автомобилями. Когда подъехали к дому, Рюрик сказал что мигом слетает за документами. Клавдия хотела вместе с ним подняться.

– Не стоит! – ответил он.

– Ты меня совсем не хочешь?

У него проснулась жалость к ней. В любое другое время, он повел бы ее наверх, но только не сегодня. В чем виновата красивая, вся в соку, молодая женщина, в том, что не смогла встретить в жизни принца? Если бы они валялись на дороге, а так…

У нотариуса, слава богу не было очереди. Потребовалось минут двадцать, пока оформили доверенность на право продажи комнаты.

Затем поехали в районный суд. Сдали заявление. Узнали дату судебного заседания. Затем Скударь высадил ее у станции метро.

– Я, правда, не могу понять, к чему такая спешка? – спросила она, выйдя из машины. В розовом, чуть укороченном платье Клавдия эффектно смотрелась. Проходящие мимо мужчины непроизвольно оборачивали голову в ее сторону.

– Потом поймешь, и может быть, оценишь! – ответил Скударь. Клавдия все не уходила и держала открытой дверцу.

– Может быть поедем к тебе! – снова предложила она. Рюрик постарался, как можно мягче ответить:

– Нет!

Клавдия понимающе улыбнулась.

– Влюбился! Видно по настоящему. От меня то ты бегал еще с первого дня. А тут…

Зло хлопнула дверца машины. Скударь достал сигареты и закурил. Ну что же, похоже, что здесь он дописал предпоследнюю главу своей жизни.

К нему подошел водитель Жигулей притормозивший на проезжей части дороги, ищущий место для парковки.

– Уезжаешь?

Скударь отрицательно покачал головой и сказал:

– Представь дорогой, я, кажется, первый раз сообразил, что правильно приехал!

– Куда!

– Не сюда!

Водитель Жигулей молча отошел. Он подумал, что по нынешним непонятным временам, слишком много чудиков развелось, и всем дают права.

Глава IV

У Скударя была теперь масса свободного времени, и в то же время эта масса спрессовалась. Согласно теории относительности, жизнь близнеца-космонавта летящего со скоростью, близкой к скорости света, укладывается в два месяца, в то время как его брат находящий в состоянии относительного покоя, за те же два месяца, старится на двадцать лет. Все в мире относительно. Жаль только, что клубок времени разматывается в одну сторону.

Жаль. Но именно сейчас, когда ему жестко отмеряна жизненная черта, Скударь неожиданно обрел душевный покой. Может быть правду говорят, что человек, переживший клиническую смерть не боится старухи с косой.

Скударь сидел в машине у районной поликлиники и терпеливо дожидался Арину. Ждать ее он мог, оказывается часами, не выказывая никого нетерпения. Он все эти пятнадцать лет не выказывал нетерпения.

Люд, в основном пожилой, согнувшись, с палочками, под руку друг с другом, медленно втекал и вытекал из открытых дверей. Разные мысли как досадливые мухи осаждали Скударя.

Кому нужно, чтобы я дожил до этих немощных лет? – глядя на стариков подумал он.

Будем считать, что погиб на ратном поле, во цвете сил и лет. «Ага, пудри людям мозги, твое ратное поле – широкая арабская кровать», послышался голос тещи. Скударь усмехнулся. Затем его мысли перекинулись на Клавдию. Зря он обидел ее. Жена ему все-таки, тело женское просит ласки. Чего он на нее вызверился? В чем она виновата, если он всю жизнь искал теплого места. Ни в военное училище не пошел, где надо тянуть армейскую лямку, ни в доктора, где придется видеть кровь и чужие слезы, ни в строители, где пришлось бы месить ежедневно снег и грязь. А пошел в финансисты, в бухгалтера. Его сытый, холеный фейс, если получше вглядеться, смотрелся не очень симпатично.

Чем же тогда он запал Арине в душу? Надо будет ее спросить, подумал Скударь. Или не спрашивать, а то скажет еще, что его волосатая грудь ей нравится.

И тут мысли его плавно перетекли в прошлую, беззаботно-сладкую, и достаточно бездумную жизнь. Интересно, изменял бы он ей, если бы можно было время повернуть вспять, и не Клавдия была его жена, а Арина? И вдруг Скударь с ужасом осознал, что изменял бы. Обеим изменял бы. Он тогда уже ей, Арине, изменил. Дефицит у них в финансовом институте был на парней, в пропорции; один к трем, а то и к четырем. А если еще отбросить женатиков и очкариков, то он купался как сыр в масле в девичьем розарии. Правильно мать Клавдии говорила, за кого ты замуж вышла, это же мартовский кот.

Гм, однако, прожили с Клавдией вместе пятнадцать лет. Правда, прожили, как кот с собакой, но и то достижение. Потом он купил себе большую квартиру, но Клавдию с Кирюшкой, так и не взял к себе. Теща повозмущалась, повозмущалась и уговорила его строить загородный дом. И квартира и коттедж-дом ему стали практически бесплатно. Он оформил у себя на работе беспроцентную ссуду в деревянных, а когда рубль во время дефолта упал, а он никогда не переставал падать, то выплатить пришлось копейки. Да и те, перегнал он с собственного депозита. Так что не так уж и плохо иметь экономическое образование.

Единственное к чему он относился достаточно равнодушно, так это к деньгам. Скольких он перевидал, тех, кто в погоне за наживой надорвались, инфаркты похватали, на таблетки от бессонницы садились, на виагру, а то и покруче бывало, гнались за престижной тусовкой, за местом под солнцем, а престиж оборачивался престижным местом на элитном погосте.

Эти нувориши, даже супер богатые, поразительный феномен – несчастные люди. Парадокс с точки зрения нормального человека. Трагедия их заключается в том, что невозможно собрать в одних руках все деньги мира, вот и крутятся они как белки в колесе, гоняясь за призраком, давясь от страха, зависти, и зоологической ненависти другу к другу.

А он в это время, когда богатые Буратино делали деньги, свысока смотрел на их потуги, спокойно питался с ними за одним столом, ездил на те же курорты, уводил у них самых красивых женщин.

И свое тело Скударь раньше всех накачал. Это сейчас мода пошла на фитнес-клубы. А раньше дома турничок, гирьки, гантельки, и ежедневная часовая утренняя пробежка в тридцать кругов по стадиону. Чуть выше среднего роста он всегда поддерживал стабильный вес. Когда приходилось выезжать на природу, в пансионат, плавать на пароходе, то те задохлики, кто загорал на открытой палубе, при появлении Скударя, предпочитали убраться с нее.

Рядом с Аполлоном пусть и местного розлива, отвислые животы и немощные груди не смотрелись.

Обычно выход свой Скударь обставлял как номер в цирке. Дожидался, пока все шезлонги разберут, и лишь тогда выходил на палубу. Темные очки были неотъемлемой принадлежностью его номера-выхода. Через них хорошо было видно, как женские головки, словно подсолнухи солнце, провожали его восхищенными взглядами.

Ради этого стоило ежедневно два часа ломать себя гантелями.

Наслаждался он жизнью, презирая свое окружение, хотя сам жил той же биологической, животной жизнью. Кто он? Породистый самец сделавший свое тело и более ничего. Что же такого Арина рассмотрела в нем? Он заметил, что несколько раз задает себе один и тот де вопрос.

Покойно и хорошо ему было сейчас, когда ее ждал. Ожидание доставляло удовольствие. Тот, единственный человек на свете, кто помнил и беспокоился о нем всю жизнь, скоро выйдет. Рюрик откинулся на сиденье, закрыл глаза и придремал. И тут на него пахнул такой знакомый и родной запах. Мистика. Он сделал глубокий вздох и открыл глаза. Арина стояла рядом с автомобилем и смеялась.

– Заждался?

– А я отпросилась до завтра.

– Как до завтра?

– Позвонила мужу, сказала, что поеду к подруге за город. Она давно приглашала. Ты Зою помнишь? Соседку по квартире!

Скударь стал рыться в памяти, и с трудом вспомнил Зойку.

– Соседку по квартире? Как же! Помню!

– Вот мы к ней и едем!

Скударь оббежал машину, открыл дверь, бережно усадил Арину и быстро вырулил со стояночной площадки. Арина помахала рукой женщине прильнувшей к окну в поликлинике.

– Извини! – огорчился Рюрик, – если бы я знал, что выйдет такой прокол, и тебя увидят, то я бы машину у глухой стены поставил.

– Ты, что! Наоборот! Я столько про тебя рассказывала… Пусть моя напарница тебя воочию увидит.

– Как рассказывала?

– А что здесь такого? Ты был и остался на всю жизнь у меня единственным. Она знает все про нас. Пусть завидует.

Боже мой, с каждым часом открывались новые подробности его второй, виртуальной жизни.

– Итак, куда мы едем?

Скударь хотел узнать дорогу к той Зое, которую он совсем не помнил.

– Только сначала заедем домой ко мне, я сначала детям еду приготовлю, – сказала Арина. – Не знала я, что смогу, до завтрашнего дня освободиться.

Предложение ее бросило его в пот. Он чуть не врезался во встречную машину, черную Волгу, вынырнувшую из-за угла. Они почти уперлись бамперами друг в друга.

– Баран! – высунулась разъяренная голова водителя Волги и донеслась брань. – Ездить научись, а потом садись на иномарку. Прав понакупают, а ездят как козлы!

В любое другое время, Скударь вылез бы из автомобиля и устроил разборку с битием стекол, но сейчас его разобрал смех. Высунувшийся мужчина был намного старше его, но не это послужило причиной веселья. Он был похож на типичного профессора из кинофильмов советских времен; в белой сорочке, с галстуком и с дородной женой на пассажирском сиденье. Пиджак висел сзади на вешалке. Слепок с его тещи с покойным тестем.

Стали, не разъехаться. Теперь кто-то один должен был уступить другому дорогу. После услышанного оскорбления Скударь и не думал сдавать назад, пусть этот чайник на своей черной Волге освобождает проезд. Жена, а это видимо, была именно она, потому что только жены имеют право так грозно разговаривать с мужьями, что-то зло выговаривала супругу сидевшему за рулем Волги. Сникнув, этот горе-герой понуро молчал. Рюрик высунул голову из автомобиля и громко крикнул:

– Достопочтенный, несмотря на свои седины и благообразный вид, вы простите, невежда.

Достопочтенный и благообразный мужик так похожий на профессора отмахнулся от жены и вновь ринулся в бой. Он почему-то посчитал себя оскорбленным. Есть такая категория людей, кто получает удовольствие от поединка на словесном ристалище.

– Я погорячился и вполне возможно был не прав, – быстро ответил грубиян, – но смею вас уверить молодой человек, это не дает вам право называть меня невеждой. Если бы вы были моим студентом, я бы вам влепил жирный кол, за одно лишь незнание русского языка. Вы имели в виду, что я грубый, невоспитанный человек, то есть – невежа, а назвали меня – невеждой, малообразованным и малокультурным. Это не так. Даже в нашей профессорской среде многие путают значения этих слов. Я вас прощаю.

Рюрик совсем развеселился и вышел из машины. Ишь как вывернулся софист проклятый, прощает он меня. Скударь дождался пока профессор и его жена тоже выйдут из машины, а затем больно клюнул благообразного наглеца по темечку.

– Глубокоуважаемый, воздам хвалу всевышнему, что миловал меня от таких преподавателей, которые кичатся профессорским званием, а не собственными знаниями. Никакой академической мантией вы не сможете прикрыть собственную невежественность и развеять обоснованные сомнения в способе получения своего ученого звания. Я именно это и имел в виду, когда говорил, что вы невежда. Вы малообразованный и некультурный человек. Любой мало-мальски образованный человек никогда не скажет – понакупают прав. Простите, мне жаль ваших студентов, я представляю уровень ваших лекций.

Профессор побагровел как бурак на ставропольских полях в период правления великого кормчего.

– В чем вы видите мою ученую несостоятельность? Где подметили шероховатости в моем словотворчестве?

Хорошо стервец жонглировал словами. Однако Скударь и не таких уедал за милую душу. Он стал возить профессора мордой по капоту.

– Итак, разберем первое слово – понакупают. В русском языке есть глагол – понапокупают, от слова покупать, а не понакупают, от слова – купать, ребенка, например, купать. Посчитаем это всего лишь шероховатостью в вашем словотворчестве, как вы изволили выразиться. Теперь перейдем к слову – прав. Во-первых, если вы достанете из своего собственного кармана документ, разрешающий вам право садиться за руль, то никаких «лев» «прав» вы там не увидите. Документ называется «водительское удостоверение» и выдается в единственном числе. Право уважаемый, я бы остановился еще на слове «право», но из-за недостатка времени рекомендую вам заглянуть в толковый словарь. В переводе же на русский язык, за который вы мне готовы были поставить даже не двойку, а жирный кол, ваше обращение должно бы звучать примерно так: водительских удостоверений понапокупают, а ездят как полорогие. Честь имею!

Скударь приподнял несуществующую шляпу и направился к своему автомобилю. Профессорская жена семенила рядом с Рюриком.

– Вы извините его. Он, как только сел за руль автомобиля, так через месяц освоил ненормативную лексику, а до этого, никогда не пользовался ею. Поверьте.

– С трудом, но верю! – рассмеялся Скударь. – Я сейчас вас пропущу.

Супруга засеменила обратно к мужу. Послышался ее змеиный шепот.

– Господи, Шевцов, стыдобища то какая. Культурно не можешь разъехаться. Говорила я тебе, что когда-нибудь ты со своим несдержанным языком на дороге нарвешься на неприятность. Ты мне не верил. На, получай ее. Ешь, теперь ложками. Господи, чем ты начал кичится? Званием!

А профессор в это время, как голыши во рту, катал слово – понакупают, понакупуяют, понапупукают, понапопакупают, понакукупают.

Рюрик сдал назад пропуская ученую чету. Арина хохотала. Разъезжаясь, профессор притормозил напротив Скударя и заявил:

– Сударь! Позвольте не согласиться с вами. Если взять за основу глагола «покупать» его морфему и усилить ее, то грамматически правильно будет – понакукупают! Как ученый уверяю вас. Будут проблемы, заходите ко мне без очереди, я по вторникам принимаю, – и протянул визитку Скударю.

– О, да! – съязвил Скударь, – Как на вашем ученом языке будет – лошадь упала с моста? Лошадендус свалендус с мостендус. Так, кажется, было в вашей диссертации…

Супруга профессора с нескрываемым презрением смотрела на мужа.

– Съел?

Арина попросила притормозить у универсама. Скударь пошел вместе с нею. Он хотел наполнить тележку до самого верху продуктами, но потом подумал, что она может этим дома вызвать подозрения. Арина, словно угадав его мысли, сразу предупредила:

– Только не вздумай за меня расплачиваться.

– Ну, хоть что-нибудь куплю.

– Прошу, не надо, не обижай меня.

– Договорились.

Затем всю дорогу к ее дому, он мучился сомнениями, где оставить машину, вдали, или подъехать к шестому подъезду. Встречаться очередной раз с ее мужем у него не было желания. Не вытерпев, спросил:

– Дома есть кто-нибудь?

– Муж на работе. Сыновья должны быть. Может, во дворе в футбол играют. Ты чего скис?

Он честно признался:

– Не знаю, где тебя высаживать. Пойми, не варнак же я, ломать твою семью.

– Так, ты не поднимешься?

От ее вопроса ему стало плохо. Он, имеющий богатый опыт конспирации, не мог понять, как можно выставлять напоказ подобные отношения. И вдруг жгучая обида пронзила его. Она действительно рада его видеть. Сейчас сходит домой, накормит детей или приготовит им обед, а затем они поедут к мифической Зое, и будут там степенно распивать чаи. А затем его уложат спать в соседней комнате, а сами будут до утра разговаривать.

Перед Зойкой она решила похвалиться им. Скударь даже потряс головой.

– Тебе плохо?

– Ты знаешь, не пойду я с тобой. Я внизу подожду.

– Тогда я быстро. Первое у меня, слава богу, есть. А картошку вечером и сами пожарят. Антрекоты я им купила. Жди любимый.

Скударь так и не дотянул машину до ее подъезда, а остановился на углу дома.

– Жду ясноглазая!

Он давно забыл это слово. Обычно на другие свидания он приходил с опозданием. Метода у него была такая. Сначала высмотреть, ждет ли его очередная пассия, а затем нарисоваться. И когда у него появилась первая машина, он также поступал. Становился где-нибудь вдалеке и высматривал, как ведет себя очередная жертва. Если девушка или женщина выказывала нетерпение, он подольше мариновал ее. Если уходила, то никогда не догонял. Существовала прямая пропорция, между этим издевательским промежутком времени и его плотским вожделением.

Когда Арина входила в подъезд, ему показалось, что она что-то крикнула мальчишкам играющим в футбол. Скударь вышел из машины, и из-за кустов стал наблюдать за игроками. Человек десять гоняло мяч. Интересно есть ли среди них ее сыновья? Если есть, то крупные должны быть, все в отца. Почему-то ее чеграшей он представлял увальнями. Однако мальчишки все, как один были поджарые. Жаль, что не спросил, какого они возраста. Легче было бы сориентироваться.

Мяч посланный сильным ударом, перелетел через сетку ограждающую площадку и приземлился за Скударем. Он уже собрался вернуть обратно мяч, когда из-за кустов показался белобрысый мальчуган лет десяти.

– Дяденька не бросайте.

Пришлось отдать мяч мальчишке. Тот рванул было обратно, но неожиданно остановился, и недолго рассматривал Скударя. Затем зашуршали кусты.

Чертовщина какая-то! Почему он на меня так глядел?

Скударь сел в машину и отогнал ее совсем за угол. Теперь ему не была видна ни игровая площадка, ни дорога к дому.

Минут через тридцать появилась Арина. Она радостно ему сообщила, что успела приготовить поесть, ее сыновья дома, обедают и теперь она со спокойной душой может ехать.

– А ты заждался, наверно, мой любимый! – она погладила ему волосы и чмокнула в щечку.

Скударь, подумал, что ему совершенно не хочется ехать к далекой Зое, на какую-то подмосковную дачу, а лучше было бы поехать к нему. Но куда?

Тот райский уголок, та комната на Тишинке сразу вызовет у нее подозрения. Уж очень амурно там все обставлено. Посреди комнаты большая, ну очень большая арабская кровать, бар, стереосистема, телевизор, журнальный столик, горка с разными финтифлюшками и ни одного кресла, ни одного стула. Обычно гостья помыкавшись по углам, потрогав одну заморскую вещицу, вторую, вынуждена была садиться на кровать. А дальше уже дело техники, если не было предварительной договоренности. Один сосед у него был ничего, Скударь его и видел то всего пару раз за пятнадцать лет. Он жил где-то у женщины, а вот вторая соседка, старуха, всегда старалась вразумить его клиенток.

– Милая. Ты посуду за собой помой. А то на прошлой неделе была такая же красавица, только моложе и краше тебя, проспала, и все немытым бросила. Ой, она, видите ли, на работу опаздывает.

Скударь как только не искал к старухе подходы, и проводку ей чинил, и стену долбил. Бесполезно.

– А я че, я че, я ей только сказала, чтобы она посуду не забыла за собой помыть.

– А кроме посуды?

– Но ко мне никто не ходит, а к тебе зачем должны ходить?

Она и Клавдию, когда та решила посмотреть на его отдельное житье, в первый же день просветила. Только та ее быстро отшила.

– А чего это вы Авдотья Алексеевна не в свои дела лезете? Закрыли бы дверь и не подглядывали.

Только и соседка оказалась зубастой щукой.

– Таких претенденток милая, здесь до тебя знаешь, сколько перебывало? И все одна другой виднее. У последней ноги от ушей росли. Ни одна надолго не задерживалась.

– Я не претендентка, я жена.

– Уже жену стал сюда водить!

После этого посещения оскорбленная Клавдия, устроив Скударю скандал, ни разу не появлялась на Тишинке.

Так что вариант с Тишинкой отпадал сразу. Соседка обязательно удружит, тем более, что и Клавдия могла покупателя или маклера из агентства недвижимости привести. Лучше он к Зое поедет. Скударь почему-то вдруг застыдился того, чем раньше гордился. А почему не к себе на квартиру?

В свою новую квартиру Скударь никого никогда не водил. Кирюшка у него иногда оставался, Клавдия, но чтобы девицы… Никогда. Почему он ввел подобное табу, он и сам не мог бы внятно объяснить.

Сейчас он подумал, что если вдруг появится Кирюшка, то он его развернет и всучит ключи от Тишинки. Правда тогда поблекнет образ примерного отца, но после разъяснительной работы ежедневно проводимой тещей, он и так не светел.

– Поедем сначала ко мне! – тихо предложил Скударь. Они как раз выехали на радиальную улицу, и теперь надо было определиться в какую сторону ехать к Зое.

– Конечно, к тебе. А ты куда хотел?

Господи. Ну не дурак ли он? Неужели не мог сразу сообразить, что полузабытая Зоя была отговоркой для мужа. Пришлось на ходу выкручиваться.

– Я думал, что мы сначала в ресторане пообедаем! Я знаю по пути один уютный ресторанчик.

– И не думай даже. Я разве сама не смогу приготовить? Поехали к тебе! У тебя продукты найдутся?

– Конечно! А чего не хватит, я сбегаю, универсам напротив.

Далекой молнией полыхнул вопрос, почему она так уверенно считает, что никого у него дома нет. Мысль родилась и тут же погасла. Потом спрошу. Скударь воспрянул духом и утопил акселератор в пол.

Арина испуганно воскликнула.

– Ты что, ты что? Я от тебя никуда не убегу. Теперь ты мой до конца своих дней.

Скударь мысленно усмехнулся. Если бы она только знала, как отлетают эти дни. У подъезда его престижного кирпичного дома сидели старушки, с которыми он всегда вежливо здоровался. До этого соседки видели Скударя лишь с Клавдией, поэтому сейчас внимательнейшим образом оглядели гостью, и самая сердобольная из них спросила:

– Рюрик Андреевич. За все годы, что я здесь живу, первый раз вижу, что вы с молодой дамой в подъезд входите. А то все с нами, да с нами. Может, что сказать сыну, если вдруг он появится?

О женское отродье. О, змеи подколодные! – мысленно выругался Скударь, натягивая на лицо маску благочестия и добропорядочности. Ответить он не успел, его опередила Арина:

– Ой, вы нам сделаете одолжение, если скажите Кирюшке, чтобы домой шел! – воскликнула она. Скударь облегченно вздохнул. Значит, сын не приезжал. Да и что ему летом делать в городской квартире?

Когда за Ариной с Рюриком закрылась дверь в подъезде, началось обсуждение.

– Мужик-то какой видный из себя.

– Вежливый.

– Всегда спросит, как здоровье.

– Сумки поможет поднести.

– Из лифта никогда первым не выйдет.

– А живут со своей поврозь.

– А эта кто?

– Родня наверно, ишь сразу про Кирюшку вспомнила.

– А может привел?

– Не…а! Эта, ни в какое сравнение с его женой не идет. Та красавица. Грудь пышная, зад во, талия осиная. Сама белая. Мужики так и оглядываются на нее.

– Ну да, рассказывай.

– Чего рассказывай? Другой бы на его месте семнадцатилетних пачками таскал, а этот видишь какой примерный семьянин. Ни разу ни с одной женщиной не зашел в подъезд. Эта первая.

А Скударь ехал в лифте и все вспоминал, когда он сказал Арине, как звали его сына? Чертовщина какая-то. Уже и с памятью стало плохо. Он подумал, что не мешало бы потом заодно спросить про белобрысого мальчонку, выскочившего из кустов…

Глава V

На этот раз все было не так, как два дня назад. Те бурные ласки и поцелуи, которыми осыпала она его прошлый раз, остались за ее дверью.

– Можно я немного посижу? – сказала она, проходя в гостиную.

– Конечно дорогая. Ты отдохни пока, а я что-нибудь на стол соберу.

Она его остановила.

– На надо. Сядь со мною, посиди рядом.

Скударь участливо спросил:

– Что-то не так?

Они присели на диван.

– Так, все так! Так и должно быть. Только так!

Голова ее упала ему на колени, и она разрыдалась. Господи, сколько женщин перевидал Скударь за свою жизнь, всякие были у него; и наивные, желающие с первого дня устроить свое семейное гнездышко; и жеманные, исследующие его бар и согласные попробовать из каждой красивой бутылки, блюдущие только свой интерес;и неуемные, пугающие его своей хищной страстью; и красивые глупышки, верящие, что бог создал этот земной шар для того, чтобы он вертелся вокруг них. Встречались женщины умные, умеющие провести грань между страстью и последующими отношениями. Они не строили никаких иллюзий, и могли даже спросить, а стоит ли им рассчитывать на следующие встречу? Умных Рюрик не любил. И с женой у него не сложилось. Если бы он ее спросил, что главное в жизни, то услышал бы ответ – наше общественное положение. Помешалась она на этом положении.

Пышнобедрая красавица, роскошная своей плотью и белизной лица, Клавдия была завидным довеском к его жизни. С ней приятно было выйти в театр, или сходить в гости. Но жить каждый день? Как бы вкусен и сладок ни был торт, он быстро приедается. Жизнь поврозь и дала им такую длинную временную сцепку. Да еще Кирюшка был соединительным мостиком.

Последние два года Скударь откровенно манкировал супружеские обязанности. Он жил на автопилоте. А как иначе, если она была замерзшей ледяной глыбой искрящейся бриллиантовым цветом. Красиво, но холодно.

И вдруг случилась эта резкая жизненная встряска. Оглядевшись, Скударь не увидел никого вокруг себя. И лишь одно единственное существо, помнило о нем и плакало теперь у него на коленях.

– Успокойся. Виноват я перед тобой. Сильно виноват.

Он взял ее заплаканное лицо в руки и стал слизывать со щек соленые слезинки. Арина закачала головой.

– Это я перед тобой виноватая, что не дождалась тебя. Куда я торопилась? О чем думала? Он, Алексей давно меня высмотрел, то встретится вроде бы случайно на дороге, то сумку поднесет, вроде между делом. То к девчатам из нашей квартиры зайдет, побалагурит, конфетами всех угостит, анекдот расскажет. Потом повернется и уйдет. Дружил вроде бы он со всеми девчатами, а в квартиру ходил исключительно к нам. Настя в угловой комнате жила, может, помнишь, прыщеватая такая, так она, как только он войдет, и начет своим громовым голосом бухтеть, вся краской заливалась. А он посидит, посидит и уходит. Знал он, что я с тобой встречалась, что ты ко мне ходил. Как вы с ним раньше не пересеклись, ума не приложу. Тебе интересно, как я замуж вышла?

– Очень! – соврал Скударь. Арина испытывающе посмотрела на него и, кажется, поверила. Ей надо выговориться, подумал Скударь и приготовился слушать.

– Ну вот, мы девчонки даже начинали скучать, когда он про нас забывал. А ты помнишь наши встречи? – она заглянула ему в лицо, и что-то жалостливое появилось в ее глазах. – Одно время каждый день ночевал, а потом стал все реже и реже появляться. Девчонки надо мною смеются, значит, скоро забудет. Раз вообще два месяца тебя не было. Я уж подумала, не случилось ли чего.

Прости, поехала к тебе в институт, и надо же так случиться, в тот день, вы вывалили такой большой и шумной гурьбой. А тебя, какая то красивая девица, модно она так была одета, длинный кожаный плащ, белый шарф еще бил по сапогам, взяла под руку и вы пошли к черной Волге.

Я за дерево спряталась. А тут еще какой-то парень, остановились они недалеко от меня, брякнул своему приятелю, глядя на вас:

– Ишь, дочка министра на какой машине разъезжает. А ведь машина-то папина. А этот стервец Рюрик, не дурак, знает за кем приударять.

Второй парень ему отвечает.

– Зеваешь, зеваешь, Коленька, такую невесту у тебя этот плейбой из под носа уводит.

Ты уехал с нею, сел за руль, она рядом. И уехал. А я стою на свой плащ смотрю. Старенький он у меня был. И сапоги, если помнишь, два раза ты в ремонт носил, набойки набивали. А у нее все блестит, плащ черный, сапожки беленькие, и шарф, шарф мне больше всего запомнился. Он так красиво развевался, тогда еще фильм прошел французский, у главной героини там был такой же длинный, белый шарф. Белый шарф мне больше всего запомнился, и еще то, как ты галантно, с показным артистизмом посадил ее в машину.

Глава VI

Скударь быстро ответил:

– Подрабатывал я на этой машине. Вроде телохранителя и шофера одновременно. Удобно мне было, она студентка, и я студент, она на лекции, и я на лекции. Лекции закончились, отвез ее домой. Только домой не получалось. Она любила по ресторанам гулять. Все думают, что в советские времена не было светской тусовки. Была. Да еще какая. Слухи, истории, анекдоты, вместо нынешних дорогих журналов расходились цыганской почтой в их узком элитном кругу. Эта девица, о которой ты говоришь, действительно была дочкой уже тогда богатого человека, и могла себе позволить иметь личного шофера. Но с улицы его не наймешь. Папаша может партийный билет на стол положить и лишиться доходной должности, тогда они это придумали. Меня наняли, я ведь шофером в армии был, а слух пустили, будто я ее женишок. Видишь, даже ты поверила. А тогда два месяца не появлялся потому, что утром к восьми подавал машину, и дай бог, если в двенадцать приезжал домой. Любила эта девица гулять в модных кабаках. В «Архангельском», в «Иверии». Тусовка туда съезжалась после двенадцати часов, ресторан закрывался, и они начинали гудеть до самого утра. А я при ней был вроде телохранителя, водителя, и жениха, как ты выразилась. Триедин в одном лице.

Арина повернула к нему счастливое лицо.

– Правда, дорогой, так и было?

– Ну, не мог же я тебе рассказать, что извозчиком устроился работать. Работа считай, лакейская была. Подай, отвези, жди.

Врал Рюрик, но красиво врал. Именно в тот раз, когда она увидела эту пассию в черном плаще с длинным белым шарфом, Рюрик впервые попал к ней на квартиру. Она, едва с ним знакомая, с параллельного курса, встретила его в холле в институте:

– Привет Рюрик!

– Привет! Э…э!

– Не трудись вспоминать! Дарья!.. Машину водить умеешь?

Почему-то смутившись, он ответил:

– Умею! Генерала в армии возил.

– А сейчас свободен?

– Свободен!

– Сделай одолжение. Отвези меня домой. Что-то у меня голова разболелась.

– Если дама просит…

– Очень прошу!

Выждав зачем-то некоторое время в огромном холле, она демонстративно бросила ему связку ключей на красивом брелоке. Он еще зыркнул глазами по сторонам. На кого был рассчитан этот небрежный жест-бросок? Не доглядел.

В квартиру он поднялся вместе с нею. Скударь впервые попал в дом к крупному советскому чиновнику. Огромная, по представлениям Скударя квартира, в которой можно было заблудиться, представляла из себя, нечто вроде художественного музея, антикварной лавки и «Березки», магазина торгующего на валюту и чеки. Межкомнатные двери открывались при помощи сенсорных датчиков.

Пока готовился чай, Скударю предложили посмотреть заграничный фильм про ниньзя. Фильм закончился, бутерброды были съедены, а гость не мог оторвать взгляд от экрана. Молодая хозяйки терпеливо дожидалась, пока провинциальный сокурсник сообразит, что пора и честь знать. А он считал, что никому особо не мешает. Тумба с множеством видеокассет загипнотизировала его.

– А можно еще один фильм поставить? – смущаясь, спросил он.

– Чтобы ты хотел увидеть? – с явной неохотой спросила Дарья, собираясь забрать большое блюдо, на котором стояли несколько пустых тарелок. Она неприязненно подумала, что придется еще одну гору бутербродов нарезать. Не колбасы жалко, его жалко. Гора оставалась от вчерашних гостей, их резали на двадцать гостей, половина осталась нетронутой, а он их один… Она еще его предупредила, чтобы он не стеснялся, ел вволю, вчера гостям резали, не подали.

– От гостей осталось? – переиначил он ее слова, чем вогнал в краску. – Понимаю, свиней нету, некому выбрасывать.

И вот у этого парня, которого она втемную использовала в легком, студенческом флирте, бросив, в институте, на виду у всех ключи от машины, сейчас вовсю горели глаза.

– А есть что-нибудь такое, чтобы у…ух, дух захватило, есть что-нибудь поядренее?

– Еще покруче этого боевика? – снисходительно улыбнулась Дарья.

– Ага! Поядренее. – Скударь сжал кулак, так, будто выжимает лимон, показывая, что он имеет в виду.

– Клубнички захотел?

Скударь шмыгнул носом. Дарья едва удержалась от смеха.

– А что, тоже есть? – спросил гость. Каждый из них понял другого, по-своему. Скударь, что и клубнику, в этом богатом доме, не доели. Пусть тащит, все равно выбрасывать будут.

Дарья склонилась над тумбой не зная, что ему поядренее выбрать, Сегодня вечером она собралась рассказать родителям, какой дикой экземпляр с нею учится на одном потоке, и вдруг в стеклянной дверце тумбы увидела, свое и его отражение. Этот дикой бесстыдно пялился ей в спину, и видно еще кое-куда, облизывался, и осуждающе качал головой.

Ей, выросшей в другом кругу, в новину были люди не знакомые не только с западной культурой, но и с видеомагнитофоном. Боится кнопку нажать. Дикарь, а смеет осуждать, подумала она, скрывая усмешку. Сейчас получишь свою клубничку. Встала и вышла. В комнате у матери, нашла шелковый пеньюар, купленный в Арабских Эмиратах, сбросила с себя всю одежду, заскочила к себе в комнату, включила восточную музыку, и в этой полупрозрачном, обольстительном одеянии, босиком, появилась в гостиной. Эффект превзошел ее ожидания. Скударь, хоть и был старше ее на несколько лет, как мальчишка сглотнул слюну и закрылся рукой. Дарья рассмеялась и полуобнажила одну грудь.

– По желанию клиента, дамы и господа, начинаем стриптиз!

– Поставь другой фильм! – спокойно заявил Скударь. Он пожалел, что появился в ее доме. Отсюда он собирался поехать к Арине, и никакими прелестями его нельзя было сейчас соблазнить, а он именно так и понял намерения Дарьи. Между тем пеньюар был сброшен и со второго плеча, полностью обнажив большую, но упругую девичью грудь.

– А теперь? Нравлюсь я тебе?

– Пазуха, как у тетки. Тебе кина жалко? – возмутился Скударь. Он именно так и сказал – кина, и тетка, и встал, собираясь покинуть взбалмошную сокурсницу. Попал он именно в больную точку, в то, из-за чего страдала Дарья. Большой бюст не раз вызывал насмешки. Взбешенная Дарья загородила ему проход. пеньюар вместе с остатками стыдливости упал на пол. Она деланно тянула к нему руки.

– А так?

– Никак!

– Никак не нравлюсь?

Ярость, гнев, полыхнули из глаз сокурсницы. Эта провинциальный парень брезгливо смотрел на нее. Так жестоко ее еще не оскорбляли. Ей всего лишь восемнадцать. А что будет через десять лет? Она взбеленилась и понесла чушь, надеясь хоть как-то выправить свое унизительное положение. Сама не знала, что говорила.

– Я тебя сюда зачем звала? Кино смотреть? Деревня! Девушку от женщины отличить не можешь. Я тетка? Ты глянь только на мои бедра. Одну руку она стыдливо использовала как фиговый листок, а второй, музейным экскурсоводом водила по телу. Видя, что он сейчас уйдет победителем в их потешной схватке, которую она же и затеяла, Дарья вытащила последний женский козырь.

– Ты собираешься со мною любовью позаниматься?

За ее заявлением ничего не стояло.

Скударь не повышая голоса, спокойно ответил:

– Я не племенной бык! И не из деревни, а из станицы. У нас, таких как ты, плетью до сих пор стегают. А позаниматься я согласен был бы не любовью, а статистикой. У нас завтра зачет. А ты сопельки вытри, и прикрой срам. Лучше бы тарелку борща налила. Бутербродами тухлыми травишь.

Затем он обошел ее стороной, и столкнулся в дверях нос к носу с грозно сведенными бровями высокого, крупного мужчины с наголо бритой головой. За его спиной стояла худая, молодая дама в дорогой шубе, презрительно рассматривающая Скударя. Таких, в их станице называли – рыбья кость.

– Ты кто? – недобро спросил мужчина Скударя.

– Сокурсник! Домой довез. Голова у нее болела!

Властный незнакомец зло приказал девице:

– А ну оденься, негодница.

Дарья попробовала поднять пеньюар, но он у нее в ногах запутался.

– А ты, ну-ка пройдем со мной! – приказал мужчина, пропуская вперед себя Скударя. Когда они зашли в кабинет, состоялся недолгий разговор. Сановный отец, а это, был он, мысленно прикинул, во что может вылиться эта неприглядная сцена для его дочери, если строптивый гость окажется невоздержанным на язык, и сделал неожиданное предложение:

– Что было, можешь не рассказывать. Слышал все. Довез говоришь… А не мог бы ты ее на учебу и обратно, и куда попросит повозить. По времени тебе это ничего не станет, вместе учитесь. Ее водитель лег не операцию. Недельки две повозишь. А этого безобразия, я тебе гарантирую, больше не будет. Дурью мается он безделья.

Не дожидаясь ответа Скударя, он позвал дочь. Когда та, уже одетая появилась, скромно опустив глаза, он грозно заявил:

– Вот дорогуша, молодой человек, с завтрашнего дня будет тебя возить на машине в институт и обратно вместо Кондратьича. А это! – он достал толстый портмоне и отстегнул Скудярю три сторублевки, – тебе, на плеть!

Напор чадолюбивого предка и попутал Рюрика. Он не сообразил сразу, что ему предлагают не плетью стегать, а по стойке смирно стоять.

– Иди, проводи гостя! – приказал отец. Закрывая за Скударем дверь, сокурсница насмешливо спросила:

– Ты видел, что отец с матерью за дверью стоят?

– Нет!

– Ох, и врать вы мужики мастаки! Ладно, будем считать, что я поверила. Но имей в виду железный, если пристанешь, ничего тебе не обломится. Завтра я сама приеду в институт, вечером подходи. Я шутила.

Ну и шутки у этих избалованных чад, думал Скударь покидая странный дом.

К концу дня после занятий Скударь дожидался сокурсницу. Он думал, отвезет Дарью домой и все, и может быть даже автомобиль останется в его распоряжении. Куда там. Поехали по ее подружкам и друзьям, а потом они закатились в кафе. Золотая молодежь, во все времена живет одинаково. Обычно он сидел в машине, дожидаясь ее, и лишь один раз она пригласила его с собой в ресторан.

Через некоторое время, когда в институте прошелестел устойчивый слушок, что он пройдоха-женишок, в темном углу ему накинули на голову мешок. У него с Дарьей, действительно, уже были другие отношения.

Били долго и жестоко. Он потерял сознание. Когда пришел в себя, обидчиков рядом не было. Кто бил – тайна осталась, покрыта мраком. Пришлось вычислять.

Вот с того времени, чтобы больше не попадать впросак, он и стал заниматься гирями. Два месяца он носил корсет, пока срастались поломанные ребра, с трудом разговаривал.

Только через два месяца он снова появился у Арины. Об этом именно времени говорила она сейчас. Скударь стал вспоминать. Белый шарф, белый шарф. Дарья этот белый шарф всего один раз и надела. Он тоже неплохо запомнил этот белый шарф. В тот день действительно было холодно. Он подвез ее к ресторану «Арбат». Ее кампания от входа в ресторан помахала ей рукой. Дарья вышла и громко хлопнула дверью автомобиля. Скударь же, зная по опыту предыдущих дней, что ее посиделки заканчиваются ближе к полуночи, решил съездить заправиться. Он неспешно тронулся с места. Километров сорок было наверно на спидометре. В шуме льющейся из магнитолы музыки ему вдруг послышался знакомый стук идущий, откуда сзади автомобиля. Он уже один раз останавливался и вроде надежно примостил в багажнике бухающее на ямках оцинкованное ведро. Знать, снова упало и, подпрыгивая, катается.

Хотя стук, не переставая доносился, Скударь решил потерпеть до заправки и сделать сразу два дела, залить бензин и подумать, как надежнее укрепить ведро. Он уже проехал почти всю парадную часть Калининского проспекта, когда обратил внимание, что народ стоящий на остановках необычно резко голосует, желая поймать частника, чуть ли не под машину ему бросается. Какой-то мужик лег ему на капот. «Война, что ли началась», подумал Скударь, и остановился. Господи, только это его и спасло. Один конец длинного белого Дарьиного шарфа защемило дверью, а второй – удавкой обвился вокруг ее шеи. Ни вздохнуть, ни крикнуть. Метров сто бежала она за автомобилем, барабаня по крылу, а следом за нею, ее кампания.

– Урод! – налетели ее друзья на Скударя.

Их было пять человек, две девушки и три парня. Одного Скударь давно приметил. Он не знал его имени, Пижоном его называла Дарья. Тот не обижался и как собака откликался на эту кличку. Пижон был у нее вроде постоянного ухажера. Вечно надушенный, с женским платком, повязанным вокруг длинной шеи, чуть заискивающий перед Дарьей, он постоянно старался показать, что имеет над нею неограниченную власть. Особое удовольствие ему доставляло отдавать приказы Скуларю.

– Разворачиваемся, шеф, едем в Метлу. Даш, сегодня там будет новый конферанс. Что мы в Иверии забыли? В Метлу наши друзья подтянутся. Мишка и Верка… Они из Парижа с отцом только приехали.

Пижон назвал фамилию одного известного кинорежиссера. У него с языка постоянно слетали знакомые имена, начиная от членов правительства и кончая знаменитыми футболистами. Отблеск чужой славы добавлял ему веса и значимости в собственных глазах.

– Хорошо, я согласна. Едем в Метлу.

Скударь только съехал с Калининского проспекта на Кутузовский и теперь думал, где эта чертова Метла? Он проскочил Новоарбатский мост, когда за его спиной послышался развязный голос Пижона:

– Э…э, Шеф! – По другому Пижон никогда не называл Скударя и ни разу не поинтересовался его именем. – Ты, с каких гор свалился? Не знаешь, где находится Метла? Мост проехали!

– Почему не знаю, знаю! – спокойно ответил Скударь. – У помойных бачков, обычно находится метла.

– Надеюсь, ты нас к ним не везешь? – рассмеялась Дарья.

– Тебя не везу! – ответил Скударь!

– А меня куда везешь?

Пижон подпрыгнул на месте. Болезненное у него было самолюбие. Скударь больно его ударил. Обычно Пижону не много позволялось; максимум походить с Дарьей по ресторанам, а потом Скударь вез ее домой, и высаживал у подъезда. Пижон в первый же день его работы увязался провожать Дарью до двери. Скударь высадил их обоих у подъезда и должен был поставить машину на стоянку. Она в ста метрах находилась. А он масла решил долить в движок, а может и не масла, масло было только предлогом, а решил он посмотреть, когда уйдет этот пижон. В тот день родителей Дарьи не должно было быть дома.

Минут через пять из подъезда появился Дашкин воздыхатель, насвистывающий веселенький мотивчик.

– О..о! – обрадовался он! – Хорошо, что ты еще не уехал! Добрось меня до дома.

Скударь закрыл капот и убрал в багажник емкость с маслом.

– Я к тебе не нанимался.

– Чудак! Я тебе заплачу! – Пижон с готовностью протянул червонец. – Пятнадцать минут, хорошего ходу. Потом поставишь машину. Или ты на ней в общагу к себе ездишь?

– Здесь оставляю! – спокойно ответил Скударь, вложил купюру в нагрудный карман Пижона и зло сказал:

– Можешь засунуть свой червонец в другое место, если этот карман не нравится.

Пижон не ожидал от водителя такой реакции. Он растерялся.

– Э..э! Ты чего?

Он отступил на шаг от Скударя, осмотрел его с ног до головы и весело улыбнулся.

– Ха! Да у меня конкурент появился! О…хо…хо!..Ты парень вот, чего… Ты бы губы не раскатывал понапрасну. Она не для тебя создана. Дашка почитай в первой десятке невест ходит. Уж я то знаю. Ты даже не представляешь, куда голову суешь. Мой тебе совет, оставь ее в покое. За нее могут и башку отвинтить. А если в женихи метишь, так и быть, рекомендую стать за мною в очередь.

Рекомендую, было его любимым словом.

– Шел бы ты домой! – примиряюще, сказал Скударь и сел в машину.

– Э…эй! Стой! Ты меня добросишь или нет? Хочешь, еще червонец добавлю?

Скударь уехал. Поставил машину на стоянку и остался сидеть в салоне. Отсюда дорога, на которою вышел Пижон и стал голосовать была отлично видна. Он пол часа ловил машину. Затаив после этого случая на Скударя злобу, в присутствии Дарьи Пижон старался незаметно его унизить.

Вот и теперь, уязвленный, он спрашивал Скударя, куда тот его везет?

– Куда просил, туда и везу. В Метлу твою поганую везу.

– Да ты хоть знаешь, где она?

– Не волнуйся, довезу!

Дарья удивленно посмотрела на Скударя.

– Мальчики перестаньте ссориться. – приказала она и велела Скударю разворачиваться. – Я сама дорогу покажу к Метелице!

После второй стычки Пижон предпочитал договариваться заранее с Дарьей о месте встречи и дожидаться ее там, а вот провожать, на ее машине, обязательно ехал до дома. Истым джентльменом стал. Ни разу не пропустил. Выйдя из Волги, перед тем, как сильно хлопнуть дверью, театральным голосом он произносил:

– Шеф! На сегодня можешь быть свободен! – и теша душу с ехидцей, добавлял, – Утром, чтобы как обычно. И не забудь помыть машину.

Скударь удачно отбивался.

– Не волнуйся, после тебя я не только мою, но и проветриваю, и одеколоном брызгаю!

Дарья упивалась их мелочной грызней. Пижон видимо не раз ей говорил, что надо ей от этого водителя избавиться. И вот теперь, когда Скударь протащил Дарью по всему Калининскому проспекту, и чуть не задушив ее, на него прыгал Пижон.

Двух других парней и девиц Скударь видел впервые. Ребята были чуть выпившие, а девчонки трезвые. Налетели всей стаей. Скударь полез в машину за аптечкой, чтобы дать Дарье понюхать нашатырного спирта. Собралась небольшая толпа. Снаружи неслись крики Дашкиных друзей.

– Он, сволочь ее специально тащил.

– А если бы она упала?

– Ой, девочки, головой, под колесо!

– Дарья, ты как?

– Никак!

– Морду ему надо набить.

– Выгнать, к чертовой матери.

– Мы тебе старичка подберем!

Скударь не обращал внимания на оскорбительные выкрики и начал оправдываться:

– Я думал ведро стучит.

Скударь демонстративно открыл багажник. Ведро было надежно закреплено.

– А зачем тогда скорость не прибавил? – приставал к нему Пижон.

– Да! Именно! Почему ехал так медленно?

– Объясни!

– Чтобы Дарья, хоть тут бежала за тобой собачонкой? – Пижон не забывал свои обиды и старался под шумок куснуть больнее Скударя.

– Торопиться некуда было! На заправку ехал! Медленно! – виновато заявил Скударь. На тротуаре всхлипывала Дарья.

– Где медленно? Где медленно? Я все каблуки себе посшибала!

А Скударь на морозе вытирал пот со лба. Когда он вышел из машины, у нее, несчастной от удушья уже глаза вылезали из орбит. Кто-то из кампании не ко времени пошутил:

– Может он обижается, что ты не берешь его в ресторан?

Пижон был злее на язык.

– Этот гегемон в Дашку влюблен. Сам мне сознался.

Скударь взял его большим и указательным пальцем за подбородок и резко дернул кверху. У Пижона, как у волка клацнули зубы. Он натурально прикусил язык. Он неожиданности все опешили, а Скударь нырнул в салон и взял в руки монтировку. Два дня назад, когда у «Арагви» случилась потасовка, не с ним, нет, у соседских машин, он положил ее под сиденье. Сейчас она ему пригодилась. Дашкина кампания, две девицы, и трое парней готова была броситься и на месте растерзать его. Монтировка, не хуже холодного душа отрезвила разгоряченные головы. Пижон сплюнул на тротуар сгусток крови и прошепелявил:

– Ну, ты пес якейский, метишь в зя… я…тьки. Токо сняй, я давно все пенки поснимал. Этот алмаз я сам гъяню в бьииллиант. Екомендую!

– Я тебе сейчас язык с кишками вырву! – пообещал Скударь.

– Сволочь! Ты еще не знаешь меня! – вдруг мгновенно остыл Пижон.

Был Скударь один раз с другой кампанией ресторане, в Интуристе. И Пижон был. Пижон выказывал явное неудовольствие, когда Дарья и его захватила с собою. А Скударю было все равно. Он совсем не реагировал на их плоские шутки. Разговор за столом вертелся в основном вокруг общих знакомых, кто с кем, у кого новая машина, кто удачно женился и уехал в Женеву, о тупом времяпровождении в непонятных НИИ, где почти половина из них числилась, о передвижениях на самом верху.

Скударь впервые попал на варьете. На обычного человека появление оголенных дам вскидывающих длинные ножки под мажорно-возбуждающую музыку, что там ни говори, производит ошеломляющее впечатление.

Дарья с удивлением смотрела на своего сокурсника. Оказывается этот монашек, не может глаз оторвать от сцены и даже не слышит когда к нему обращаются. А дома у нее вел себя как образцово-показательный бесполый истукан. Она весь вечер, не спускала со Скударя глаз. Пижон, недобро косился на Скударя и, даже, устроил Дарье маленькую сцену ревности. Посещение Интуриста утвердило Дарью во мнении, что ее сокурсник отличный лицедей и лицемер, и что он просто своей показной неприступностью и строгой моралью валяет перед нею Ваньку. Видел он тогда в двери ее отца и мать, а ее не предупредил. Она, видимо, нашептала Пижону, что Скударь ей оказывает повышенные знаки внимания, когда они остаются одни в машине. И вот теперь посреди Калининского проспекта, сплевывая кровавую слюну, Пижон орал:

– Дашка, отбеьи у него кьючи! Выгони его, этого пса! Видеть я его не могу!

Однако все получилось с точностью до наоборот. Дарья полоснула белым шарфом по губам шепелявящего Пижона, и, увидев, что шарф окрасился кровью, бросила его на тротуар.

– Мразь! Я все отцу расскажу!

– Не будь дурой! – крикнул Пижон. – Что я такого сказал?

Затем Дарья быстро села на переднее сиденье автомобиля и приказала Скударю:

– Трогай.

– Куда?

– Домой!

Молчали! Когда свернули на улицу Горького, а она тогда так называлась, Скударь виноватым голосом сказал:

– Ведро помнишь, как гремело. Я подумал оно и на этот раз катается. Ветер сволочной попутал. Не охота было из машины вылезать. До заправки тянул. Прости, я не виноват, что так получилось.

– Знаю я!

– Слушай, а кто он этот Пижон? Чем он занимается? Откуда у него деньги?

Дарья коротко пояснила.

– Мать у меня балерина, он из ее клаки. Алмазами, слышала, приторговывает! Только ты об этом никому! А у меня с ним ничего не было. Это он хотел.

– Я тебя об этом не спрашивал.

– Но подумал!

– Мало ли о чем я подумал.

Задумчивая ехала Дарья. Затем, вроде, как оправдываясь, сказала:

– А куда мне еще ходить? Все мои знакомые, и знакомые моих знакомых, любят рестораны, алмазы, машины.

Скударь не собирался никого порицать.

– Ну, если деньги позволяют.

Уже у самого ее дома, перед тем как выйти, она неожиданно предложила:

– Может быть завтра в кино, сходим?

Он растерялся. За последнюю неделю он ее немного узнал. В принципе она была неплохая девчонка. Несло просто ее окружение в общем потоке. Родители у них у всех были одного круга. Высокопоставленные, имеющие еще по тем советским временам дачи, пусть и государственные, но на Рублевке. Вкалывали родители по шестнадцать часов в сутки на государственной службе, если могли то и приворовывали, не с неба же свалились потом эти приватизаторы, или брали борзыми щенками, ездили за границу, чад своих учили в самых престижных вузах, обеспечивали затем им работой за границей.

Оставленные чаще всего на самих себя, детки легко усваивали западные ценности, через музыку, через видики с порнухой, через парадную сторону тех стран, где бывали с предками, через казавшиеся неистощимыми родительские кошельки. Все им давалось легко. И учеба, и работа, и квартиры и дачи в Жуковке и Барвихе, оцениваемые ныне в несколько миллионов долларов.

В своих нравах они были намного раскрепощенней своих сокурсников-домостроевцев из далекой патриархальной глубинки. Оба, и Скударь и Дарья, в первые дни, смотревшие друг на друга, как на отклонения от нормы в приличном обществе, начали потихоньку сознавать, что есть и другая жизнь, отличная от той, в которой они выросли и привыкли ежедневно вращаться, со своим сводом неписаных правил, со своей моралью, с надоевшими друзьями.

Человеческий мир, по сути везде одинаков. Только в одном кругу плачутся, что у них бриллианты маленькие, а в другом бьются за хлеб насущный.

Поэтому один подумал – ничего, неотесанная деревня, то бишь станица, со временем обтешется; а второй – она не до конца испорченная, вот если бы ее, да на истинный путь…

Он помялся и с дешевым выходом и коленцем ответил на ее предложение сходить в кино:

– Погода скверная! Хороший хозяин собаку на улицу не выгонит в такую погоду. И охота тебе по вечерам носиться колбасой. Поехали в Метлу… – передразнил он ее. – Что Метелицей по-человечески кафе назвать нельзя? Или сидит в ресторане, сигаретой как деловая затягивается. Тебе то чего на голых баб пялится? Ох, ох! Как вы там в кампании пели? Мулен-Руж, на два порядка выше… Знаешь, что дорогуша сокурсница, сидела бы дома по вечерам, а то ни мне не даешь в экзаменам толком подготовиться, ни себе.

По мере того, как он говорил, у нее вытягивалось лицо, и свирепели глаза. Она, переломив себя, второй раз сбросила халатик, если образно выразить ее просьбу с походом в кино, а он беспортошный снова гребует. Да я только свистну…

Вовремя успел Скударь закруглиться.

– Дашка, Я, если, конечно, ты, не против, лучше бы у тебя про ниньзю другой фильм посмотрел. Чего куда-то тащиться.

Она удивленно на него таращилась.

– Но это же такой примитив! Ничуть не лучше порнухи.

– Ты так считаешь?

Оба расхохотались. Договорились, что он придет после завтра, а завтра ему надо заехать в общежитие и постираться.

– Приноси, у нас стиральная машина автомат. Домработница и постирает, она через день к нам ходит. А вообще белье она сдает в прачечную.

– Ну, вот еще, будет еще чужая баба мне белье стирать.

– Давай я постираю!

На следующий день он привез ее домой, и они засели за учебники.

– А где твои предки? Вечно их не видно!

– Мама у меня прима-балерина, раньше двенадцати ее не жди. А папа по шестнадцать часов в сутки вкалывает. Их сейчас, ни того, ни другого нет. Оба за границей, папа контракт подписывает и знакомится с технологией, а мама на гастролях.

Скударь подковырнул:

– А ты в это время по полной программе отрываешься!

– С тобой оторвешься. Цербер.

Рассмеялись. Дарья взяла на себя роль радушной хозяйки. Она приготовила вкусный ужин, а потом заявила, что нечего ехать ему в общежитие. Пусть остается у нее ночевать. Позавтракают и поедут в институт.

Скударь согласился, решив сэкономить на времени. С крестьянской основательностью он обложился карандашами, учебниками и бумагой. Дарья ему сказала:

– Если тебе что не понятно, ты спрашивай, не стесняйся.

Больно она ударила по его самолюбию. Но дивчина действительно много знала. Даже слишком. Читали историю партии. Это ему учебник казался откровением, она же знала детей и внуков многих исторических личностей ближайшей эпохи. И те события, что в книге были изложены сухим, канцелярским языком слышала в живом пересказе в гостях у знакомых.

– Не пойму я, правые, левые! Что они не поделили, Троцкий и Сталин?

– Папа считает так, – стала она рассказывать. – После революции, образовалось два политических клана. Один «сталинский» во главе со Сталиным, а второй «ленинский» во главе с Троцким. Ленинская гвардия сделала революцию и решила почить на лаврах, ездить в царских, пульмановских вагонах, есть рябчиков, лечить своих жен на курортах в Баден Бадене и ждать мировой революции. А для этого создала кулак интернационалистов революционеров. Для Европы создала.

А вторые, вроде моего папы, решили ничего не ждать, и начали строить социализм в одной стране. Теперь представь, ты ешь рябчиков, и говоришь, что в одной стране без Европы ничего не получится, а я должен вместо тебя строить завод и рыть котлован. Что ты сделаешь?

– Я тебе тоже лопату дам. – сказал Рюрик. Дарья согласно кивнула головой.

– Правильно! Папа тоже так считает, что Сталин заставил всю «ленинскую» гвардию, которая только и умела, что статейки пописывать, вкалывать по полной программе, а кто был не согласен, тот попал в мясорубку. Так был построен сталинский социализм.

Скударь обвел глазами стены, сплошь увешанные живописью.

– Неплохой социализм в одной стране был построен для отдельных лиц. Теперь выходит, что вы превратились в «ленинскую» гвардию, а я, приехавший из деревни, в сталинскую.

– Пожалуй! – согласилась Дарья. – И так без конца, рубится одна голова, за ней другая. В любой революции так. Пирог один, а желающих откусить много. Ты не бери особенно в голову. Эти учебники такая муть.

– А кто же прав был?

– А никто! Ни Сталин, ни Троцкий. Есть экономические законы, которые никому отменить нельзя. Ты с моим дедом поговори. Погоди, познакомлю. Он у меня в блоке состоял. Ну, вот, он утверждает, что до тех пор пока будет существовать труд и производство материальных ценностей, а заодно и прибавочной стоимости, будет существовать классовое общество. Бесклассовое – это утопия. И равенство – это утопия. Просто это будет общество эксплуатации более высокого порядка, основанное на общей собственности, и на другом экономическом законе – экономии рабочего времени. Будет новый класс наверху, изобретателей. Сто лет назад новый класс нельзя было рассмотреть. Он только рождается, только начинает проклевывать скорлупу. А рабочие так и останутся у станка, а крестьяне у борозды. Это не я придумала. А еще дед говорит…

– А как бы с ним, с твоим дедом, поговорить?

– Успеешь! Он на даче живет. Ты вина хочешь выпить?

Какой же дурак от вина откажется. Скударь согласно кивнул головой. Она запудрила ему мозги и еще спрашивает. Появилось вино. Скударь забыл про учебники и стал спорить с нею по частным вопросам. Она умело сажала его в лужу. Затем пошла стелить постели в разных комнатах. Выпили еще вина, легли, и продолжили спор на расстоянии, лениво перебрасываясь словами. У Скударя на все было свое собственное мнение. Раскипятились, сели как Будды на кроватях и издалека махали друг другу руками.

– Если ты ко мне приставать не будешь, – заявила Дарья. – Я приду и все тебе на пальцах разложу.

Сердце у Скударя гулко заколотилось. Все последние дни, что он возил Дарью, она стояла перед его задумчивым взором, словно бы в первый, тот незабываемый день; обнаженная, белая, пухлая, и нестерпимо желанная. Он, как вор, еще только примеривающийся к намеченной добыче, встречая ее у подъезда института, незаметно для нее скользил взглядом по спине, опускался ниже, разглядывал чуть полноватые ноги, а в машине, за волнующим пушком и завитушками белокурых волос старался рассмотреть белую, лебединую шею. Она заметила его откровенный, нездоровый интерес и насмешливо спросила:

– Нравлюсь?

– Нет! – соврал Скударь.

– А чего ж тогда рассматриваешь?

– Ухи разглядывал, маленькие они у тебя.

– Не ухи, а уши! Ну и что, что маленькие?

Скударь взволнованно посмеиваясь и стараясь скрыть неловкость, подковырнул ее:

– С такими ушами арбуз хорошо есть, не пачкает он ухи.

Дарья изумленно вскинула брови, и сердито спросила:

– А еще что ты разглядел?

И вдруг зарделась, рассердилась и надолго отвернулась, рассматривая спешащих по зимним тротуарам людей. Впервые она увидела в нем не водителя, а мужчину. И вот теперь вылезла с этим предложением. У Скударя сел голос, он хрипло ответил:

– Не буду приставать!

– Тогда двигайся.

В теплой пижаме, она забралась на другой конец постели. Выпили, покурили, забыли про спор и тесно прижались друг к другу.

– Ты же обещал не трогать!

– А я и не трогаю.

– Нахал! Отодвинься.

Скударь только к утру поладил с Дарьей. Сволочь Пижон клепал на девчонку. Ничьей до него она не была.

– Ты зачем это сделала? – спросил он ее. – У меня есть своя девушка.

Дарья огорошила его своим ответом.

– А меня и так замуж возьмут. У меня папа подпольный миллионер. А это не так и сладко, как пишут в книгах.

Пришлось Скударю доказывать, как это сладко. Все эти дни Арина подыскивала оправдание своему поступку.

– Ты чистый. Пусть тот, кому я достанусь, ест надкусанное яблоко.

Никуда они не выходили, а провели всю неделю за учебниками, перемежая впитываемые знания, с поцелуями и беготней по огромной квартире. Дарье понравилась роль домашней хозяйки.

В один из их последний дней перед приездом родителей, она спросила, а не мог бы он ей посвятить стихи?

– Я их никогда не писал.

– Попробуй.

И вот вместо того, чтобы слушать лекции, он, как каменщик, который подбирает нужные по размеру камни, прежде чем уложить их в стену, весь день тасовал созвучья и слова, пока не написал небольшое стихотвореньице.

– Написал? – спросила она его вечером, когда они приехали к ней домой.

– Аж два. Частушки и лирику.

Дарья захлопала от радости в ладоши.

– А петь ты умеешь? – спросила она.

– Мне бы гармошку.

– Хм… – воскликнула она. – Что ж ты раньше молчал. У папы есть гармошка и баян. Тебе что принести?

– Гармошку!

Она попросила его отдать исписанные листки. Он уперся.

– Но они же мне написаны. – надула губки Дарья.

– Ладно! – расщедрился Скударь. – Стихотворение отдаю, а частушки нет.

– Тогда пой!

Скударь с ногами забрался на кровать и растянул меха. Голос у него был звонкий, про такой еще говорят, расщепленный, за живое забирает.

– Держи листок перед глазами! – приказал он. Дарья послушно стала перед кроватью, держа его наискосок, так чтобы и ей было видно. И вот в два голоса они запели.

Записал он три частушки, но когда начал петь, вспомнил и остальные, те, что пришли в течение дня на ум. Они как пойманная рыба на хворостинку, низались друг на друга. Эх, черт его тогда попутал. Да еще Дарья хлопала в ладоши, просила: еще, еще! И Скударь отпустил тормоза.

Дарья укоризненно на него посмотрела, и вдруг лицо у нее начало непроизвольно вытягиваеться. Скударь обернулся и обомлел. Отец Дарья, как и в прошлый раз, стоял в дверях, держа в руках фуражку и вытирал пот с тщательно выбритой, сверкающей в свете хрустальных люстр, потной лысины. На этот раз не с женой, он был, а один. Гнев и ярость перекосили его лицо. Как же так, должен только завтра прилететь, только и успел подумать Скударь.

Частушечный сказитель отложил в сторону гармошку, и спрыгнул с кровати. Могучая, мощная, как ствол дерева рука, железной хваткой сдавила в запястьях шею Скударя, и поволокла к выходу из квартиры.

– Где твоя одежда?

– Я бы попросил!.. – заикнулся было Скударь.

– У сивых меринов не просят, на них воду возят. Где ключи от машины?

Ключи легли на подставку у зеркала. Хватка ослабла. Из конца длинного коридора выглядывала Дарья, показывая рукой, что, мол, ничего страшного не произошло. Отойдет сейчас ее отец.

И точно, уже спокойным тоном оскорбленный родитель заявил.

– Освободите нас молодой человек, от своего присутствия навсегда.

Дарья махала руками, уходи, уходи, завтра разберемся. А Скударь не ко времени вспомнил, что у него здесь остались учебники.

– Да, Да! Заберите, чтобы у вас завтра не было повода вернуться.

Вдруг Дарья озорно крикнула:

– Папа, не волнуйся. Повод мы найдем.

Чем бы закончилось это приключение, и имело бы оно логическое продолжение, бог ведает, но Скударь не сел в троллейбус и пошел пешком, чтобы хоть немного прийти в себя. Он выбирал самые безлюдные и тихие переулки. Через час, когда он прилично продрог и собирался свернуть к ближайшей станции метро, ему набросили на голову мешок, затащили в подворотню, и избили до потери сознания. Трое нападавших было. Холодный снег, на котором он лежал, привел его чувство. Так, что этот белый шарф не только Арине оставил на всю жизнь памятную зарубку, но и ему, Скударю. Он провалялся в больнице пару недель с сотрясением мозгов, со сломанной челюстью, и с переломами ребер. Приходил следователь, спрашивал, не подозревает ли он кого? А когда Скударь сказал, что никого не подозревает, облегченно вздохнул.

По выходе из больницы выяснилось, что Дарья спешно взяла в институте академический отпуск, и уехала с родителями за границу. Ее отец, из кресла союзного министра перекочевал в торговое представительство одной из европейских стран. Вовсю шла перестройка. Он сходил на ее курс. Ему сказали, что она перевелась в МГИМО. О Дарье у него осталось двоякое чувство, как об избалованном, большом ребенке, требующем рядом с собою властную руку.

Глава VII

Арина продолжала рассказывать.

В тот день я около часу простояла под этим деревом на ледяном ветру. Ноги отнялись у меня, идти не могла. Стою я и, сравниваю себя с девчатами, что из дверей вашего института выпархивают. Лица у всех смеющиеся, радостные, а я на работе целый день со шпателем и кистью. Попробуй заштукатурить потолок. Уставала я тогда очень.

Приехала я домой, уткнулась в подушку и до утра не могла уснуть. А утром у меня температура поднялась. Тело ломит. Свалила простуда меня. Господи, как же я молила в то время, чтобы ты появился. А на следующую ночь девчонки говорят, бредила, все твое имя выкрикивала. Так плохо мне никогда не было. Зареклась я после этого до конца жизни тебя сама искать.

Девчонки испугались, скорую вызвали, и Лешку заодно. Он нам всем уже как брат был. Вот он меня то поднимет, подержит, пока мне постель перестилали, то на место положит. Скорая меня не забрала. Укол сделали и сказали, что температура тридцать девять с половиной нормальная, а вот если утром не спадет, тогда снова звоните, а лучше участкового на дом вызовите. Я пришла в себя и наотрез отказалась ехать в больницу. Вдруг думаю, ты приедешь.

Девчонки предлагали к тебе в институт съездить, но я им категорически запретила. Две недели я болела. Сильно я в тот раз простудилась. Или устала очень. Ждать наверно устала. Я ведь с тобою ни раз не завела разговор о женитьбе. Гордая была. Потом сколько раз я кляла свою гордость, да время ушло.

Теперь я хорошо понимаю, что это не гордость была, просто я согласна была быть рядом с тобой в любом качестве. Боялась тебяпотерять. У меня наверно отклонения есть какие-то в психике, но когда я до тебя дотрагиваюсь, то чувствую, как у тебя кровь бежит по жилам. Я каждую частицу твоего тела чувствую. Хочешь, я в чем-то нехорошем сознаюсь тебе?

– Если очень нехорошее, то не стоит, – сказал Скударь. Арина печально улыбнулась.

– Нехорошее, но не очень. Ну, так вот, ты наверно думал, что сам со мною первый раз познакомился?

– А разве не так?

– Нет! Сознаюсь я тебе, я тебя высмотрела за день до этого. Но как я к тебе могла подойти? Девушке природой заложено сидеть и ждать, вот и пришлось забежать вперед. Пол дня я за тобой ходила. А ты идешь сзади и не догоняешь. Взяла инициативу на себя, первой заговорить. А потом помнишь, какие у нас тобой были два месяца? Только ты поступил, а я нет. Я на работу устроилась, а ты место в общежитии, в институте получил. Сначала ты приезжал часто, потом все реже и реже. А когда я заболела, ты появился ровно через два месяца. Как я была рада тебя видеть, ты бы только знал. Я ведь думала, что ты женился на той красавице с белым шарфом.

Девчонки смеялись и обзывали меня дурой. А мне было все равно, Зойку я выгоняла из комнаты, у меня был праздник.

– Твой женишок два месяца носу не казал, а ты радуешься, – удивлялись девчонки. Не могла же я им рассказать про белый шарф ниже колен. Ты пришел, на руке никакого обручального кольца. Три дня пожил. А раз три дня пожил и никуда не рвался, значит, нет у тебя никого, не к кому спешить, значит, я сама себя накрутила. В тот раз ты был какой-то сосредоточенный. Мне показалось, что ты что-то обдумываешь, а мне боишься или не хочешь сказать. Я пошла тебя провожать, до автобусной остановки. Ты нежно поцеловал меня и как всегда не сказал, когда появишься в следующий раз. Страх потерять тебя, не давал мне силы самой поинтересоваться временем новой встречи и задать этот, в сущности, безобидный вопрос. Сейчас я понимаю, как я была тогда не права. Мое поведение ведь можно было бы истолковать и как безразличие.

Проводила я тебя с тяжелым сердцем. Зашла на кухню, девчонки пили чай, пришел Лешка, он как всегда травил анекдоты. Когда ты приезжал, я из всех по комнатам разгоняла, а тут они все высыпали на кухню, Лешка мне знаки оказывает, табуретку пододвигает, старается посадить рядом с собой, а сам языком молотит без устали:

– Садись, садись, подкормить тебя срочно треба, а то вон худющая какая стала. Твой, наверно, пришел, увидел тебя такую, подумал, что это ты по нему сохнешь.

Правильно говорят, язык без костей. Обидно мне стало, возьми я и скажи:

– Я ни по ком не сохну, может, это ты по мне сохнешь?

Шуткой сказала, но в каждой шутке есть доля истины. Когда я болела, мне показалось, что Лешка повышенное внимание мне оказывает. Рассмеялись. А девки зубастые у нас были. Зойка, та вообще злая на язык, а может быть из-за того, что я ее из своей комнаты выгоняла, возьми и ляпни.

– Ты Арина, пока твоего Рюрика нету, Лешку научи кое-чему. А то он здоровый как бугай вымахал, а к девкам, не знает с какой стороны подойти. Языком болтать мастак, а на деле тюфяк.

Лешка смеется.

– Чего меня учить? Ученого учить, соленый огурец мочить. Я и так всю ее анатомию знаю. Сколько раз больную переодевал, переворачивал, пока вы дрыхли. Могу, хоть сейчас пойти и без примерки ей купить лифчик и все остальное.

Ну, сказала Зойка и сказала, только смотрю Настя, из угловой комнаты, вся вспыхнула, резко вскочила и выбежала. Нехорошо получилось. Да, что с них возьмешь, у них все шутки ниже пояса были. Мы спокойно допили чай, еще поболтали, я помыла посуду и пошла к себе в комнату.

Хотела я поправить подушку, сдвинула ее, а под ней листок лежит. Развернула его, а это записка от тебя.

«Ты клевая девчонка. Но у нас с тобою ничего не получится. Прощай!

Любимый мой. Чувствовала я что-то такое, когда ты уходил. Неспокойно у тебя было на душе. Женщину не обманешь. Держал ты камень за пазухой. Хотел видно мне сказать, да не мог, не решился. Или не хотел. Ты же мне не давал никаких обязательств. Все у нас тобой было по взаимному согласию. Так что мне не на что было обижаться. А в какой форме было сказано о разрыве, устно или письменно, суть от этого разве поменялась.

Вот и выяснилось, почему ты был напряжен. Спасибо, думаю, что хоть так сказал. А то вообще мог бы в безвестности оставить. Спрятала я записку в карман, открыла окно, жарко мне стало, стою, ничего не вижу. Снег сыплет большими хлопьями, отдельные снежинки попадают на стекло, тают и стекают вниз. А мне кажется, что это мои слезы. Стою и думаю, почему записку написал, а ни одного ласкового слова на прощанье не сказал. Ты же эти три дня был такой нежный, такой ласковый.

Решила, не написал, потому, что уже мыслями был далеко. А ласковый был потому, что прощался, вину свою чувствовал.

Зойка зашла. Увидала, что я стою, у открытого окна, всполошилась.

– Ты что делаешь? Вчера только воспалением легких переболела. Что случилось? На тебе лица нет. Умереть хочешь?

Мысль черную, навязчивую она мне подбросила. Закрыла я окно. Зойка вышла. А мне жить не хочется. Легла я на кровать, отвернулась лицом к стене, а подушка еще волосами твоими пахнет.

И вот тогда я поняла, что мне без тебя жизни не будет. Не смогу я пережить разлуку с тобой. Никто мне не нужен. Достала я записку, прочитала ее еще раз.

«Ты клевая девчонка. Но у нас с тобою ничего не получится. Прощай».

Ну, хоть пол словечка бы добавил, что любимая. У меня снова этот белый шарф возник перед глазами. Она, та девушка, мне такой красивой, уверенной в себе показалась. Увела, значит, подумала я, увела моего любимого. Ей, этой красотке, и престижный институт, ей и машина, ей и мой красавец жених, ей и белый шарф, и сапоги модные. Все ей! А что же мне?

А мне тяжелая работа на стройке и в лучшем случае объедки с ее стола, это если ты вдруг вспомнишь обо мне, и еще захочешь прийти. Я, честно сказать была бы и такому варианту рада, но ты написал – прощай.

Ты приходил, для меня все вокруг расцветало. Я даже зимой кругом яркие краски видела. И вдруг все стало таким серым, и снег и вечер, и это общежитие, и мои соседки. Зойка на кухне была с девчатами. Я захлопнула дверь, вытащила поясок из халатика, стала на стул, прикрепила его к ручке на антресолях, сделала петлю и шагнула вперед.

Стул видимо упал, грохоту наделал, Зойка вбежала, а я неживая на пояске болтаюсь. Как она закричала… Только мы женщины можем только так кричать, мышь увидим, или бабочка, кузнечик нам под кофточку запрыгнет.

Хорошо Лешка еще не ушел. Вбежал он, и этот злосчастный поясок вместе с дверцей от антресолей оторвал. А я лежу безжизненная, от потрясения обморок у меня случился или действительно полузадохнулась. Потеряла я, одним словом, сознание. Вдруг слышу, как в предрассветном тумане, рядом взволнованные голоса, шумят:

– Искусственное дыхание делай.

– Нос зажми ей!

А мне кажется, ты вернулся. Целуешь меня, одной рукой голову придерживаешь, а другую мне на обнаженную грудь положил, и давишь на нее от возмущения за мой неразумный поступок. А мне так сладко и приятно. Пусть думаю, все девчонки увидят, как ты меня любишь. Кто-то кричит:

– Скорую вызвали?

– Девчонки, вроде дышит она!

– Вот, нахаляву присосался!

– Сердце у нее послушай.

Ты в это время, послушался их совета, перестал меня целовать, голову мне на грудь положил и слушаешь, бьется ли у меня сердце? А оно не бьется, а от радости из груди выскакивает. Осторожно я открываю один глаз, гляжу все девчонки из нашей квартиры надо мной столпились, лица испуганные. И лишь у Настены глаза злые, презлые. Она вдруг громко заявляет:

– Лешка, хватит ее лапать!

Я как подскочу. Оказывается это не ты был, а Лешка. Платье на груди разорвал, лифчик отстегнул. Лежу я перед ним в одних трусиках, а он лапищу мне на одну грудь положил, а на вторую – голову и слушает, как я дышу, экскулап чертов. А что там слушать и так видно, что я жива, обморок прошел.

Оттолкнула я его. Тут еще народ в комнату набился. Скорая быстро приехала. Потом участковый приходил. Девчонки меня на кухню увели, чаем стали отпаивать, начали строить догадки, что случилось. Участковый наверно, мысль и подал, что ты бросил меня. Стали девки, по новой рядить, что же дальше делать, как быть, если ты не появишься на горизонте. Одни говорят: не придет, другие – придет. Как отвести меня от беды, если такая любовь.

И тут Лешка во всеуслышанье заявляет:

– Не бросал он ее!

Как насели на него со всех сторон.

– Что ты в жизни понимаешь?

– Не видишь, что вокруг тебя творится.

– Ходишь, увалень, как котенок слепой.

Лешка обиделся.

– Чего это я слепой? Что я не понимаю!

А ему поясняют:

– То и не понимаешь, что у человека трагедия. Жизнь рушится.

А Лешка гнет свою линию.

– Ничего, не рушится. Не волнуйся Арина, Появится, твой студентик, через месяц, в крайнем случае, через два. Никуда не денется.

– А вот и не появится! – заспорили с ним девчонки. – Бросил он ее.

Однако Лешка занял круговую оборону и стоит на своем.

– Что вы в любви понимаете? – наехал он на них. – Таких не бросают.

– Ох! Ох!

– Ха! Ха!

– Каких, это таких?

– А мы чем, Настя хуже? – вдруг заявила Зоя.

Обидел он остальных девчат. Лешка разгорячился.

– А я повторю, таких, не бросают! Я сам на ней женюсь, если, если… – Лешка давал себе приличную фору, – если ее Рюрька не появится в течении шести месяцев. Вот! Слышали?

Настя, залившись краской, так что еще сильнее стали видны прыщи, стоит кусает губы. Смотрю, слезы у нее на глазах наворачиваются. Вскочила, и к себе в комнату. Кто-то Лешке советует:

– Ну, ты женишок, иди успокой Настю. А то еще и там натворишь дел.

– А с чего ты взяла, что это я? – вдруг заявил Лешка. Глаза вороватые, стрельнул ими по сторонам, но с кухни убрался.

Тогда, я совершенно не обратила внимания на его слова. Это потом я их вспомнила.

Медленно потекли деньки. Один, второй, третий, неделя, месяц, два, три… Зойка не выдержала, и поехала в университет искать тебя. Она слышала, как я рассказывала о том, как мы вместе поступали. Только тебя там не оказалось. А про то, что ты учишься в финансовом, я промолчала.

Лешка чуть ли не каждый день заходил. Девчонки дни на пальцах считали и смеялись, деньги, мол, на свадьбу женишок, копишь? Господи, как же злилась Настя, а он на нее ноль внимания. Скажу честно, не докучал он мне. Но стал все чаще и чаще многозначительно поглядывать в мою сторону.

Полгода отлетели, как один день. Приходила я с работы, становилась к окну и пока не стемнеет, глаз не отрывала от дорожки, что вела к нашему дому. А тебя все нет и нет. Смотрю, на сто восемьдесят первый день Лешка вдруг заходит, жмется и цветы на стол кладет.

– Чего тебе? – спрашиваю его.

– Вот, пришел предложение делать! Прошу руки. Я не из-за спора. Я от чистого сердца. Это, даже хорошо, говорит, что так получилось тогда, а то я бы никогда не осмелился к тебе подойти. Ты такая строгая.

Я его спрашиваю:

– Ты хоть думаешь сначала, прежде чем сказать?

Он отвечает, да, мол, подумал, хорошо. Я мол, слишком давно, подумал, только боялся тебе в этом признаться. Ты ведь занята была. Я, тебе не мешал. А теперь, когда ты освободилась, я тебе делаю, официальное предложение. Выходи за меня замуж. Я тебя на руках носить буду.

– Я тебя не люблю! – говорю я Лешке. А он мне отвечает:

– Зато я тебя давно люблю. Еще с первого дня, как с этим типом тебя увидал.

Обиделась я за тебя, за то, что он тебя типом обозвал. Выгнала его. А сама думаю, ты ушел. Годы у меня идут. Семью надо заводить, детей. Жить надо как-то. Выйду замуж, а буду тебя одного любить. Душу купить нельзя.

Лешка каждый день заходит. То конфет принесет, то розу в вазу поставит. Не торопит с ответом, измором крепость берет.

– Ты когда, мне ответ дашь? – спрашивает он один день.

– Два месяца с твоего срока пройдет! Получишь ответ.

А еще два месяца, это уже восемь месяцев получается, шесть его да моих два. За восемь месяцев, можно было бы хоть раз обо мне вспомнить. А этот хитрец, знаешь, что придумал?

– Хорошо, – говорит, – два месяца, так два месяца. Пойдем заявку подадим. Тебя ведь никто не обязывает, замуж выходить, можешь в любой день забыть о ней. А у тебя как раз время будет подумать.

Вот этим отведенным временем, что отводится на проверку чувств, он и попутал меня. Что значит подумать? Если ты решил, делай, а нет, так и нечего затеваться.

Мне так плохо было в то время, очень плохо. Я даже не сознавала, какой опрометчивый шаг сделала. Вдруг смотрю, девчата перестали над Лешкой издеваться, а Настя неожиданно поменялась местами с девчонкой с первого этажа. Еще два месяца, день в день я простояла у окна выглядывая тебя. А затем мне Зойка и говорит:

– Дурой, говорит, будешь, если Лешку упустишь. Твой Рюрик не где-нибудь, а здесь в Москве. Захотел бы, за это время десять раз пришел. А то ни бэ, ни мэ, ни кукареку, а ты все стоишь, лбом стекло протираешь, его ждешь. Все в меру должно иметь. Поехали свадебные платья смотреть.

– Нет!

– Тогда отдай талон.

А у меня туфлей не было приличных. Дай, думаю, хоть так талон, использую.

– Поехали, говорю.

Зойка мне отвечает, что надо бы и Лешку взять. Пусть парень себе нормальный костюм купит, а то на него нигде ничего не найдешь. В общем, втроем приехали мы в салон, Зойка заставила меня платье одеть, а Лешку я первый раз увидела в костюме. Мужчина, высокий, статный, грудь колесом, голос бас, оделся он и стал рядом со мной. Так ты не поверишь, на нас стали заглядываться. А я разнервничалась, платье сняла, на Лешку покрикиваю, давай, мол, быстрее собирайся, ничего мне от тебя не надо. Он ходит за мною, помалкивает. Вдруг слышу за спиною, кто-то шепчет, парочка молодых стоит:

– Еще замуж не вышла, а привередничает. Ты глянь, Таська, парень красавец, завидки берут, а она замухрыжка рядом с ним. Я бы на такую, – объявил Таськин женишок. – никогда не позарился. Ты у меня рядом с нею, царевна. Бери Таська, ее платье, оно единственное, тут такое красивое.

Вот это оскорбление и сыграло со мною злую шутку. Женщина живет чувствами, а не умом. Они мое платье забрали и идут в примерочную. Я выхватила его у Таськи обратно, и громко объявила:

– Мы его берем.

У меня за спиной вырос Лешка. Пара недовольно отошла в сторону. А через две недели мы сыграли свадьбу. Зойку из комнаты выселили, а вместо нее вселился Лешка. А еще через неделю ты как из-под земли нарисовался. Почти год тебя не было.

– Я тебе, моя любимая, эту записку не писал. – сказал Скударь. – Поверь мне.

Арина гладила волосы Рюрика.

– Верю. Я сама на третий день после свадьбы об этом догадалась, мой драгоценный! Поэтому и предложила тебе тогда остаться. А ты обиделся и не захотел.

Скударь стал вспоминать, тот свой визит, после долгого перерыва. За любым действием стоит чей-то интерес. Записку эту мог написать только Лешка, и больше никто. Именно поэтому, через неделю после свадьбы, когда муж уехал к родителям, Арина предложила ему остаться ночевать. В отместку мужу; за то, что обманным путем женился, за то, что она чуть не лишила себя жизни, за то, что выставил меня в неприглядном свете, за то, что насмеялся над ее любовью, за то, что обманул ее. Вот он Рюрик, живой и здоровый пришел, вернулся. И, пожалуйста, можно все начать сначала или продолжить.

Но оказывается, ни начать, ни продолжить, ни помириться, ни обидеться, ничего нельзя сделать. Для него она уже была – отрезанный ломоть. Арина это хорошо сознавала. Роковая эта ошибка, разверзла между ними пропасть.

Оставляя его ночевать, она мстила мужу. Мстила, как могла. Нет ничего оскорбительнее для мужчины, чем сознавать, что жена ему изменяет. На его обман – равноценный, справедливый ответ. Какие претензии мог ей Лешка предъявить? Не пиши записки, не лезь грязным сапогом в чужие, пусть и непростые отношения, без тебя разберутся.

Приблизительно такие мысли промелькнула у Скударя в голове. С какой радости она должна была выйти замуж за какого-то Лешку, который при нем даже на горизонте не маячил?

– Эту записку написал, твой муж, Лешка! – уверенно заявил Скударь.

Арина улыбнулась печальной улыбкой и отрицательно покачала головой.

– Ты слишком плохо о нем думаешь. Он намного благородней оказался. Когда я тебя оставляла в ту последнюю ночь; молила про себя, хоть до утра, хоть напоследок, хоть надышусь тобой, тобой пропитаюсь. Мне было все равно, что подумает, обо мне Лешка, что подумают обо мне соседки. Я хотела проститься с тобой.

Но ты обиженный, оскорбленный ушел. Тебя я отлично понимаю. Мы с тобой не ссорились, не ругались, не обманывали друг друга. Редко виделись последнее время? Ну и что? Я готова была ждать тебя всю жизнь, только бы ты мне об этом сказал. Люди годами служат вдали от семьи, на полярных станциях живут годами. И ничего.

Этим я сама себя успокаивала, когда тебя долго не было. Я искала любую причину, только чтобы оправдать тебя, твое долгое отсутствие, и представь, находила. Так вот в тот день, когда ты через девять месяцев появился, я обратила внимание, что записка оставленная тобой, написана совершенно другим почерком.

У тебя он размашистый, корявый, с завитушками у буквы «к», буква «т» – это навес от солнца. А тут, совершенно другой почерк. Меня холодный пот прошиб. Может быть ты в больнице лежишь, может быть ты в тюрьму попал, может быть ты уехал к себе на родину и адрес забыл, весточку не можешь подать.

Смотрю я на эту злополучную записку, и вижу, что к тебе она не имеет никакого отношения. Господи, как легко и светло сразу стало на душе.

Но я тут же поняла, что мне нечего будет тебе сказать, разве только со слезами припасть на грудь. Я замужем. Я несвободный человек. Я не смогу тебя принимать так, как принимала раньше. У меня есть обязанности перед другим человеком, перед общим окружением. Есть условности, который переступать нельзя. У жизни иные законы, где нет места влюбленным. Муж – твой высший судия, твой единственный закон. Родители, дети – прочные цепи, которыми ты прикована к нему. Всем есть место на земле – одни влюбленные остались неприкаянными.

У меня сразу, как и у тебя, мой любимый, возникло подозрение, что эту записку мне подкинул Лешка. Он давно на меня глаз положил. Любая женщина отлично чувствует, кому она нравится. Только ты между нами все время был. Лешке вообще ничего не светило, и он об этом прекрасно знал. Чтобы проверить свою догадку, я полезла в его документы. Попалась автобиография, написанная его рукой. Никакая графологическая экспертиза не понадобилась, чтобы понять, что записка его рук дело. Я сравнила, почерк тут и там. Одно и то же. Получается, он меня на бумажку купил. Обманул он меня. С первого дня обманул. И как дальше жить с таким человеком? Он решил разрушить наше с тобой хрупкое счастье, чтобы на чужом несчастье, построить собственное счастье. Так не делают.

Я еще раз перечитала записку.

«Ты клевая девчонка. Но у нас с тобою ничего не получится. Прощай.»

Какое его собачье дело было, получится, не получится. Не ему решать? Мы бы сами без него решили, как нам дальше быть. Мы ведь еще упивались друг другом. Нам еще до свадьбы-женитьбы было далеко.

– Не писал я эту записку! – глухо сказал Скударь. Арина, не слышала его. Она только согласно кивнула головой.

– Как я сразу не догадалась, что если бы ты писал это письмо, это был бы целый роман, с объяснениями, с извинениями, с заверениями в любви, ты бы тысячи ласковых слов сказал. Да у тебя и в лексиконе такого слова не была «клевая». Я до сих пор живу твоими словами: ласточка, любимая, зоренька моя, ясноглазая, касаточка, горлинка, луноликая. И тут вдруг какая-то «клевая».

Дождалась одним словом я Лешку с работы, он влетает как обычно, счастливый, радостный. Хочет обнять меня и поцеловать. Я его отстраняю рукой, ставлю с одной стороны тарелку с борщом, с другой кладу эту злополучную записку. Он мгновенно изменился в лице.

– Твой почерк? – спрашиваю.

– Мой! – отвечает.

– Ты писал ее?

Он еще раз мельком глянул на листок.

– Я писал. Только…

Я его перебиваю.

– Ты, ешь! Ешь и слушай. И не перебивай меня, пожалуйста. И все я ему выдала, что о нем думаю и как представляла себе семейную жизнь; что не должно быть лжи между мужем и женой, что он мог уехать надолго, и положиться на меня. Я ему была бы, если не любящая, то верная жена. А теперь я снимаю с себя любые обязательства, данные и перед богом, и перед собой, и перед законом, и не желаю его знать.

– Доедай, борщ, чтобы не сказал, что не покормила. Есть еще мясо жаренное. Съешь и его. Для тебя готовила. А потом, собирай свой чемодан. И съезжай обратно к ребятам.

Он попробовал со мною объясниться, но я была непреклонна.

– Съезжай и все! Я с тобой жить не буду. Ты меня обманул. Свою жизнь на обмане я не собираюсь строить. У нас с тобой, разные взгляды на жизнь. Я предпочитаю, есть хлеб свой, пусть черствый, но свой. Ни икры, ни украденного торта мне не нужно.

– Поел?

– Поел!

– Прощай!

Девчонки ничего понять не могут. Всю неделю все так славно было и вдруг, с чемоданом и вперед. Но заподозрили, что тут что-то неладно.

А к вечеру и ты появился, через столько месяцев.

Виновата я была перед тобой. Ох, как виновата. Ничего я не стала скрывать и сказала тебе, что вышла замуж. Только не стала, оправдываться перед тобою, рассказывать, что меня обманули. Посчитала, ни к чему это. Сама поскользнулась, сама и вставай. Только поэтому я тебя и хотела оставить на ночь. Я понимала, что это будет наша последняя ночь, ты уйдешь и никогда больше не вернешься. Измена, пусть и невольная, не прощается. Поэтому я такими умоляющими глазами смотрела на тебя. Этой ночью я прощалась бы с тобой.

И ничего тебе не надо было знать, как я замуж вышла, как ждала тебя, как себя жизни лишить хотела. Зачем? Ты как-то принес бутылку вина и сказал, интересно, сколько она улежит? Мы ведь с тобой не пили никогда, ни вино, ни что покрепче! И решили мы с тобой, что выпьем его через десять лет. Я сохранила это вино.

Арина прильнула к Рюрику и погладила его волосы. Печальный рассказ медленно потек дальше.

– Ты не захотел остаться. Обиделся. По лицу я видела, что ты расстроен, что не ожидал от меня такого предательства. Тебя я не виню. Я ведь тоже привыкла по жизни предъявлять к себе, и людям, повышенные требования. И если человек, не соответствует своему высокому предназначению, я его просто вычеркиваю из жизни. Мне он неинтересен.

– Прошлый раз, так получилось, – сказал Скударь. – что я вынужден был пропадать несколько месяцев. Мне нужно было сделать одно неотложное дело, а пока я его не сделаю, я не мог появиться у тебя. Не подумай, там женщины и близко не было. А у тебя я не остался, не потому, что оскорбился. Любовь к тебе я уносил с собою, а тебе желал только счастья. Ты замужняя женщина. Любимая, не вор я, не урод без совести и чести. Только поэтому, я ушел!

Приукрашивал действительность Скударь.

Ушел он потому, что обиделся. Это он потом, себе придумал такое объяснение.

– И как же ты потом, вернулась в Алексею, если выставила его за дверь? – с ревностью в голосе, спросил Скударь.

Она оживилась:

– Говорю же тебе, что он оказался, намного благородней, чем я ожидала. Прошло уже две недели, как мы с ним разбежались в разные стороны. Я на работе подала заявление на расчет, осталось вторую неделю доработать, как вдруг, подходит ко мне Настя, и говорит, что это она подложила мне под подушку записку.

Ну, тут я о Лешке совсем плохо стала думать. Мне даже разговаривать с нею не захотелось. Однако, спрашиваю:

– Может быть, ты скажешь еще, что ты ее и написала?

И знаешь, что она мне отвечает? Написать говорит, не написала, а приписать приписала. Всего одно слово приписала. Приписала слово «прощай». Его в записке не было.

– А ты, откуда, – говорю, – об этой записке знаешь?

Она отвечает:

– Эта записка, мне предназначалась. Лешка мне ее написал. Я ему, почитай объяснилась в любви, а он написал, что «я клевая девчонка, но между нами ничего не получится». И продолжает. – Это ты Арина мне дорогу перешла. Он от тебя глаз оторвать не может. Из-за тебя из нашей квартиры не вылезал. На одну тебя зыркал глазами, а на меня ноль внимания. И решила я тогда, раз так, если ты мне стала поперек дороги, если подушка у меня из-за тебя мокрая от слез, то и ты Аринушка, поплачь. А то тебе, и один жених, и жених – второй, а мне – ничего. Приписала, – говорит, – я к той записке, что он мне в ответ прислал, слово «прощай» и тебе под подушку сунула. Думаю, спать ляжешь, и у тебя нос мокрый будет.

Не поверила я ей. А она рассказывает дальше:

– Можешь почерки сравнить. Слово «прощай», написано другой рукой. Только, не знала я, что ты серьезно воспримешь записку. Я ведь хотела только отомстить тебе, хотя ты ни в чем не виновата. А ты полезла в петлю. Кто же так делает? Твой Лешка, – говорит, – ни сном не духом не ведает о записке. Я ее подложила.

– Как же спрашиваю, не ведает, если сам ее писал? – спрашиваю я Настю.

А она мне снова, мол, какой он благородный, наверно уже догадался, как, и от кого к тебе эта записка попала, но промолчал. Не хочет, меня, то есть ее Настю, подставлять. Всю вину взял на себя, ну, разве после этого он не благородный?

Хорошо, что я записку не выбросила. Подумала, пусть от тебя хоть такая весточка на всю жизнь останется. А оказывается, и ее лишилась.

Достаю я записку, а Настя мне и показывает:

– Вот видишь, буквы расплылись, это я слезу уронила. А вот видишь, слово «прощай», как написано. Сравни, его с предыдущим текстом, видишь различия?

Действительно, первые два предложения написаны мужской рукой, размашистым почерком. А слово «прощай» приписано, женским, аккуратненьким почерком, будто кто пшено просыпал. Я еще тогда обратила внимание на это несоответствие, да подумала, что твоя рука с трудом выводила эти буквы, поэтому они получились такими мелкими и ровными. Значит, хорошо все обдумал, прежде чем написал их.

А дальше мне Настя и заявляет, что приходил к ней Лешка и серьезно заявил, что сделает с собою что-нибудь, если не помирится с тобой. Как, ее Лешка спрашивает, его записка, что он ей писал, с такой припиской у Арины под подушкой оказалась?

Арина на минуту смолкла. Потом стала рассказывать дальше.

– Мне от этого мой дорогой, не стало легче. Я только лишний раз убедилась, что ты навсегда ушел. Как получилось, так получилось, разбитого не склеишь. Девчонки узнали, про эту историю. Разве у нас что залежится? Сидят на кухне, ждут, чем у нас переговоры закончатся. А я Насте и говорю:

– Забирай, говорю, своего Лешку с потрохами, и уезжайте отсюда куда-нибудь. Или лучше подождите, я сам уеду.

А она мне зло отвечает:

– Я бы его забрала, и увела его от тебя, да он не хочет. Верный, как собака, он тебе.

Когда ты болела, и бредила, он всю ночь рядом с тобой просидел. Мирись, пока не поздно. Не делай глупостей.

Настя ушла. Девчонки появились. Зойка, мне и говорит, что не очень красиво получается, его родители приехали, а он их с молодой женой познакомить не может, и толком ничего объяснить не может. Ты бы, говорит, хоть его родителей уважила, они-то здесь при чем? Вон, из какой дали ехали. Он их сейчас встречает. Петропавловск-на-Камчатке не ближний свет.

Что ж думаю, мне делать? Родители-то его при чем? Зовите, говорю, Лешку. А девчонкам интересно, у нас ведь почти мексиканский сериал. Дождались они его. Прибежал он увалень, обрадовался. В общем так, я ему говорю, пока твои родители будут жить на первом этаже в гостевой квартире, чтобы их не позорить, поживешь со мной. Он обрадовался. А я ему выдвигаю условие. Только спать будешь на диване. Вот, мол, все, что могу для тебя сделать.

Он смеется.

– Да хоть на полу.

Он и, правда, как собака лег на полу. Верность показывает, пылинки с меня сдувает.

В общем, родители, не успели уехать, как другая родня заявилась. Ну, не выгонять же его. Неудобно, только через него переступать ночью. Затем, не успели вторые, уехать, как третьи на пороге. А встречать-то, мы их встречаем, как положено. За стол сажаем, кормим, поим, а на ночь в гостевую квартиру.

Лешка спит на полу, а у меня живот в это время растет. Он как увидал, обрадовался. И только когда у нас первенец появился, мы с ним помирились. И то знаешь, как помирились? Я ему заявила, что поскольку он меня обманом замуж взял, так пусть знает, что если ты когда-нибудь появишься и позовешь меня, то я уйду, и спрашивать его не буду. Хочет – пусть на таких условиях живет, не хочет – скатертью дорога, я его не держу, а ребенка сама одна воспитаю.

Арина прервала свой рассказ.

– Тебе не надоело меня слушать?

– Нет! Я весь внимание!

И вот я здесь. У меня уже трое сыновей, замужем я. Голос он на меня ни разу не повысил. Но как была я твоя, так и осталась. Что хочешь со мною, то и делай. Но, все эти годы, я жила тобою, жила этой встречей. Я ждала тебя и дождалась. И никто мне не судья. А муж, в первую очередь.

– Арина, сумасшедшая ты. А Лешка знает, где ты?

Она повернула к нему счастливое лицо.

– Догадывается, наверно. Ты ведь, позавчера с цветами приходил. А он тебя отлично знал, сколько раз нас тобою видел, так, что я думаю, догадывается. А к Зое, к Зое он не поедет. Не тот он человек. У нас, в нашей семейной жизни, был только один пункт свадебного контракта. Ты. Рюрь! И он должен его теперь выполнить. Я могу, до твоего отъезда, вообще не уходить от тебя. У тебя, когда билет в Австралию?

В ее глазах он увидел невысказанную боль. Боже мой, есть, вот она, единственная женщина на свете, которой он нужен. Она им дышит, она им живет. Можно ли обидеть такую?

Скудать осторожно отстранился. Еще позавчера, когда она прижималась к нему на кухне в легком халатике, он думал, что не доживет до сегодняшнего дня, так ему хотелось раствориться в ней. В чужой квартире он дал волю своим рукам. Она была также хороша, и обворожительна, как и пятнадцать лет назад. Чуть-чуть прибавила в весе, но тело осталось тем же родным и близким.

И сейчас, тот пыл не угас, он горел тем же неистовым, неугасимым огнем, только появилось новое чувство, чувство благодарности. Не хотелось резким движением сбить ту легкую печаль, в которой утонули оба. Много ли надо легко ранимой душе? Ее скорбный рассказ, по сути – это его жизнь, именно его, которая текла независимо от его воли, и его желаний. Он был главным героем, вокруг него создавались потоки и завихрения. Может быть еще разгорится костер запоздалой любви.

Не будет он сейчас ее раздевать. Арина правильно поняла, его осторожное движение. Она его слишком хорошо знала.

– Теперь ты немножко, знаешь, как я прожила эти годы без тебя любимый. На одном дыхании, от той встречи, до этой. – И она снова повторила: – а сегодня, и завтра, и послезавтра, и все время до твоего отъезда, я тебя никому не отдам. За все годы, что была без тебя, отлюблю. Что тебе приготовить поесть?

Скударь, очарованный ею, и зная, что вся ночь впереди, предложил не утруждать себя, и сходить в ресторан. Она отказалась.

– Я тебя и дома отличным обедом накормлю.

Она чмокнула его в щеку и пошла на кухню. Скударь, показал ей холодильник, который забил вчера продуктами под завязку.

– Разберешься?

– Разберусь, иди отдыхай!

Скударь прошел в гостиную и сел на диван. Темнело. Он не стал включать свет, а погрузился в свои невеселые мысли. Вот он, наконец, остался наедине с той женщиной, которая все эти годы занимала все его мысли. Счастлив ли он? Хотел бы он, чтобы так было всю жизнь? Кто сглазил рассвет его юности? Ему показалось, что израненная его душа плачет кровавыми слезами.

Надо держать себя в руках. Он встал, подошел к бару, взял две бутылки вина и проследовал с ними на кухню.

– Арина, я предлагаю поставить на стол это вино.

Она обернулась к нему.

– Ты знаешь, милый, мне и так хорошо с тобой. Если хочешь, поставь. Можешь выпить даже, что покрепче, если тебе хочется. И я выпью, за тебя любимый. Я ведь то, наше вино, не выпитое, сохранила. Давай, его тоже попробуем. Я его привезла. Я скоро, милый!

Глава VIII

Легкими облаками плыли воспоминания и накладывались на ее рассказ. Вот оказывается, что случилось с нею, пока его не было столько времени. Он был занят. Он был слишком занят. Пока он носился со своим оскорбленным чувством, она успела выйти замуж. А он…

Скударь, избитый до полусмерти, и брошенный как собака у мусорных бачков, посчитал, что пока не смоет обиду кровью, ни за одно другое дело не имеет право браться. Тем более встречаться с женщиной. Его специально у бачков бросили. И метла там была. Восточный менталитет сыграл с ним злую шутку. Избили, подумаешь! Можно подумать, ему нанесли кровную обиду. Скударь тогда по-другому считал. Свою кровь, он хотел смыть чужою кровью. Иначе он перестал бы себя уважать.

Он быстро вычислил, кто это мог быть! Время было. Только Пижон. Если откусил кончик языка, только он и больше некому. Ни с кем в Москве не пересекались дорожки Скударя. А этот хмырь подговорил наверно пару друзей, выследили они его, и тяжелыми ботинками, ботинками.

Ну что же ребята. Не пристало забывать ни плохое, ни хорошее. Долг платежом красен!

Когда срослась челюсть, и ребра, он первым делом начал строить планы мести. Этот Пижон был на полголовы выше его. Значит, голыми руками его не возьмешь. Скударь, купил в магазине молоток. Но им с одного раза можно нанести непоправимую травму, – удовлетворения не получить. А он, хотел, чтобы точно так, сшибить этого Пижона на землю и топтать его, топтать как разъяренный слон.

Решение, как обычно пришло случайно. Скударь зашел к сокурснику в комнату, а тот в это время качался гирями. Он тоже попробовал поднять, легко и непринужденно, но едва оторвал от пола. Товарищ две двухпудовые гири с легкостью поднял десять раз, и затем десять раз присел с ними.

– Если будешь в день заниматься, по два часа, то через три месяца станешь таким же! – рассмеялся приятель.

– А ну дай руку! – сказал Скударь. Рука у однокурсника была словно вылита из железа. Ее невозможно, ни пригнуть к столу, ни выдернуть свои пальцы. А товарищ, показывал уникальные номера. Гирю двухпудовую он держал ровно минуту на вытянутой руке.

– Тренировка!

Вот тебе и ответ, на поставленный вопрос. И молоток не понадобится. Единственное, надо выследить этого Пижона. Дарья уехала, и спросить не у кого было, поэтому Скударь решил подстеречь его у одного из ресторанов, и затем сесть ему на хвост.

Где они были с Дашкой? В Национале, Интуристе и Арбате? Вот и надо его там искать!

Скударь, как на работу в сумерках появлялся перед ресторанами. Легче всего было затеряться перед Националем. На третий день дежурства, он ясно начал различать ночную жизнь Москвы. Вот стоит, дама лет сорока, строго одета, стоит с таким видом, будто бы кого-то ожидает. К ней подходит пьяненький мужичонка, она оглядывает его презрительным взглядом и отворачивается. Вот, такой же второй, снова у нее чем-то интересуется. Она отворачивается и от него.

Приличная женщина. Нашли к кому липнуть, со злостью думает Скударь. Шли бы в ресторан, там жрицы любви дожидаются таких, как вы.

Но вдруг, неожиданно для себя он видит, как к ней подходит третий, точно такой же подвыпивший, но только иностранец. Дама вдруг оживляется, начинает отвечать на вопросы, он показывает, ей на припаркованную иномарку с водителем. И вдруг дама быстро садится в машину.

На второй день, к нему подошли две девицы.

– Слушай, парень, ты не новый оперативник?

– С чего вы взяли?

– Второй день пасешь, кого-то, а кого непонятно.

Через неделю, он действительно стал отличать людей спешащих по своим делам, от остальных: от фарцовщиков, от проституток, от таксистов, ждущих богатого клиента. Просто молодые кампании. Он разглядел, как швейцар у дверей ресторана, одним, как Пижону, подобострастно открывал двери, а другим, через дверь хамил. Москва жила своею ночной интенсивной жизнью, а Скударю нужен был тот единственный человек, с кем он ну, очень желал пересечься в темном углу. Пересечься и главное не выдать затем себя.

Все силы положил на слежку Скударь. Утром рано вставал, обливался холодной водой и начинал таскать гири. Пробежка, в любую погоду, турник, и снова гири. Утром и вечером. Он почувствовал, как его тело наливается неимоверной силой. Наверно и милиция, и еще кое-кто взяли на заметку странного парня, который высматривает в каждой подъезжающей машине знакомого. Месяц дежурства ничего не дал, тогда Скударь переместился на Калининский проспект. Занятия в институте полетели к черту. Он даже Арину стал забывать. Завтра к ней наведаюсь, каждый день он говорил себе.

День проходил за днем, завтра превращалось в послезавтра, дни сливались в однообразную, навязчивую пелену, а Пижон как сквозь землю провалился.

– И вот, наконец, он дождался, того, кого так долго высматривал. Скударь шел по Калинискому проспекту и увидел своего кровника. Иначе он его теперь не называл. Тот садился с девушкой в такси.

Скударь записал номер машины, и поискал глазами свободную машину. Это сейчас на взмах поднятой руки, перед тобой остановятся три автомобиля, но не в те далекие годы.

Однако он не расстроился.

Наутро он обратился к гаишнику и сказал, что забыл свою зачетку в такси, и назвал номер автомобиля.

– Пьяный был что ли? – поинтересовался гаишник.

– Так, самую малость! – сказал Скударь. – Лазил по карманам, копейки собирал, выронил наверно. Больше негде!

Инспектор попался человечный. Он куда-то позвонил, и через пару минут объявил Скударю.

– Вот, пятый таксопарк. А там уж сам ищи.

Скударь приехал в таксопарк, по указанному адресу и обратился к диспетчеру. Теперь он рассказывал другую сказку. Приехали мол, знакомые из другого города, посидели в ресторане, они сели на такси и уехали к дальним родственникам, а те деньги, что ему передали родители, забыли отдать. Адрес нужен, куда их отвез.

– Пить надо меньше. – сказала диспетчер, – Тебе парень повезло, что номер машины запомнил, а то бы денежки тю-тю. Не переживай, водитель скоро должен подойти, ему сегодня во вторую смену.

Скударь ждал таксиста у машины. Ему он рассказывал уже третью сказку.

– Вчера с Калиниского, в одиннадцать вечера, вы забрали моего клиента и его девчонку. Вы не помните адрес, где вы их высадили?

– Визуально, помню, а адрес сказать не могу. – сказал хитрый таксист. – Но могу свозить на место.

– Поехали! – согласился Скударь, – заплачу два счетчика.

Осторожный таксист всю дорогу выведывал, зачем ему нужен был его пассажир. Наконец, Скударь не вытерпел и сказал:

– Официантом работаю. Он, попил, поел, а заплатить забыл. Я только твой хвост и увидал.

Таксист хищно осклабился.

– О, тогда святое дело. Сколько раз пытались и меня кинуть, только не на того нарывались. Я эту ресторанную шваль, этих подлецов сам терпеть не могу. Слышь парень, он девице всю дорогу мозги компостировал, как здорово в Берлине, как здорово буржуи живут, что он на недельку приехал, по делам. А какие, у такого дела могут быть? Всех дел, девкам под юбки лазить.

Ехать пришлось недалеко.

– Вот здесь, на Профсоюзной я его ссадил. Тут дом имеет один подъезд. Только поимей в виду, он через неделю едет обратно, – сказал таксист и поинтересовался. – Ты его мочить будешь, или деньгу стребуешь?

– Деньгу! В тройном размере!

– А я бы ему лучше морду начистил, чтобы он навек про Европу забыл. Ты смотрю парень крепкий.

Скударь отдал положенную сумму. Затем обошел всю прилегающую территорию, исследовал пути отхода, доглядел, что дверь в подъезд не закрывается. В дом не стал заходить, а устроился в пределах видимости.

Когда Пижон, своей вихляющейся походкой вышел из подъезда, как шерсть у собаки на загривке, у Скударя зашевелились на голове волосы. Теперь надо было подумать, как лучше разобраться с обидчиком. А тот видно не привык ездить общественным транспортом. Он ловил такси. Лови друг. Лови.

До двух часов ночи ждал Скударь у дома. Пижон приехал не один, а снова с молодой девицей. Но сегодня, не с той, что вчера. Вчерашнюю, Скударь хорошо запомнил, вчерашняя была рыжей. После того, как они вошли в подъезд, через несколько минут свет зажегся на восьмом этаже.

А на следующий день Скударь попросил машину, у земляка, Махмуда. Он помогал ему перебирать движок, и тот не мог ему отказать. Сегодня он решил плотно сесть на хвост Пижону. Мало ли, вдруг забурится куда на неделю, ищи потом его, свищи. Не съезжая к дому, он остановил машину на улице и стал терпеливо ждать. Наконец, часа через три, Пижон вышел из подъезда и как всегда поймал частника. Машина была желтая, ее далеко было видно, поэтому Скударь не торопился. Маршруты этого козла он отлично знал. Это мог быть один из ресторанов в центре Москвы. В принципе можно было не ехать дальше, а подождать его позднего возвращения. Проедусь, решил Скударь. Желтое пятно частника миновало уже светофор, когда он тронулся.

Если бы он не отирался все эти месяцы, в центре Москвы перед ресторанами, то так бы ничего и не заметил, едут машины и едут себе. Но эта ежемесячное хождение развили в нем исключительную наблюдательность. Скударь мог пройти вдоль машин припаркованных у обочины тротуара, раз глянуть на номера и запомнить их. От нечего делать он тренировал память. Когда на следующий день он повторял процедуру запоминания, то выяснялось, то перед злачным заведением практически стоят почти одни и те машины.

И теперь Скударь по заведенной привычке стал запоминать номера впереди идущих машин. Пижон свернул на Наметкина, потом на Севастопольский проспект и снова на Профсоюзную. Минут через пятнадцать компьютер в мозгу Скударя отсортировал номера впередиидущих машин и вдруг выяснилось, что за этим поганцем Пижоном следует, не только он. Вон желтое Жигули, почти как приклеенное сидит на хвосте.

Ха. Ха! Мысленно рассмеялся Скударь, тебя Пижон пасу не только я один. Ты еще кое-кому понадобился. Скударь совершенно приотстал. Что же такого мог натворить этот наглец, что столько народу хочет с ним посчитаться? А может он ошибается? Скударь почти упустил из виду желтую машину и нагнал ее лишь на пересечении с Садовым кольцом, где проезд в центр был закрыт. Поток автомобилей направляли или назад, или по Садовому кольцу.

Выехали на Таганку где на кругу и преследуемый, и преследователи попали в пробку. Впереди была авария. Но частник с Пижоном оторвался от обеих машин. Скударь медленно поравнялся с теми Жигулями, что ехали впереди него. Он увидел, как молодой парень открыл крышку ящичка для перчаток и вытащил оттуда увесистый мобильник. Он закричал в него:

– Мы потеряли его из виду! Что делать?.. Куда поехал?.. В сторону Курского!

Затем он стал передавать номер машины, на которой уехал Пижон. В машине сидело трое накачанных парней. Один из них выскочил из машины, и убежал вперед ловить машину.

Когда зажегся зеленый свет, Скударь развернулся на площади и поехал в обратную сторону. Надо было хорошо обдумать, кто это, то ли Петровка, то ли бандиты? Скударь не хотел иметь дела ни с теми, ни с другими.

Первое что он сделал, так это нашел большую лужу у стройки и несколько раз проехал по ней в разные стороны. У машины перестали быть видны номера. И вдруг он увидел, молодого, огромного дога с поводком на шее.Потерявшийся пес жалобно глядел на него.

Скударь еще с утра запасся едой на весь день, но так и не прикоснулся к ней. Кусок не лез ему в горло. Вот и выход сам собою нашелся. Теперь никто на него не подумает. Главное, пес бы не убежал. Он осторожно развернул бумагу с обедом, и протянул догу кусок мяса.

– Ешь! Мой хороший. Еще хочешь?

Пес в один миг проглотил кусок. Давно бегает, решил Скударь и осторожно открыл заднюю дверцу автомобиля. Пес не убегал. Скударь осторожно вышел, подобрал поводок, и подтолкнул пса. Тот безропотно запрыгнул на заднее сиденье. Скударь скормил ему весь обед, дал напиться воды. Благодарный дог, даже лизнул его.

– Вот и хорошо. Вот и хозяин у тебя нашелся. Поехали родимый. Службу мне сослужишь. Остановился на этот раз Скударь, еще дальше, чем прошлый раз. Зато отсюда отлично просматривались все подходы к дому.

Пес уже привык к нему, и признал за нового хозяина. Ждать пришлось долго.

То, что клиент должен скоро подъехать, видно было по тому, что появились, те самые Жигули, что сидели на хвосте у Пижона. Они стали на углу дома, под окнами его квартиры. Ну, что ж, пора. Скударь сдал метров на сто назад, так, чтобы его машину совсем не было видно от дома, и крепко держа в руке поводок, выпустил пса.

Дальше первого кустика, дог бежать не собирался. Затем, дав догу обнюхать близлежащие деревья, он повел его к дому. Никого не встретив, вошли в подъезд и поднялись на восьмой этаж. Лестницу от лифтовой площадки отделяла дверь. За дверью и стал ждать Скударь.

Сверху было отлично видно, как подъехал Пижон. Он и на этот раз был с девицей. Ненасытный какой-то, подумал Скударь. Ну, ничего, сейчас насытишься. Когда долгожданная парочка вошла в подъезд, Скударь прикрутил поводок к батарее отопления, и, прикрыв за собою дверь, так чтобы собаки не было видно, стал у лифта.

Лифт открылся, Скударь потеснился пропуская пассажиров и вдруг радостно подняв руки, воскликнул:

– Пижон, какими судьбами! Вот те раз!

– А это ты, привет! – не особо любезно ответил припозднившийся хозяин. Он не знал, остановиться ему, поговорить, или пройти сразу в квартиру. Радостный и миролюбивый вид давнего знакомого его обманул. А Скударь не показывая лицо девице, хитро подмигнул:

– Слушай отпусти, ты свою мадам на минутку, мне надо у тебя кое о ком…сам знаешь, о ком, спросить поподробнее. Представляешь, концы потерял.

Пижон самодовольно улыбнулся и смерил оценивающим взглядом. Скударя с ног до головы. Незваный гость был в джинсах и тяжелых, грубых ботинках.

– И не найдешь.

– Почему?

– Она в Сорбонне учится. – И неожиданно заявил, – Я смотрю, ты наш стал! Наука пошла тебе на пользу! Фарцуешь? Ладно, я сейчас!

Этот идиот про науку лучше бы молчал, а может и не то он имел в виду. Скударь потемнев лицом, продолжал через силу радостно улыбаться. Пижон проводил девицу в квартиру и прикрыл за нею дверь. Предстоящий разговор не предназначался для ее ушей. Но именно женское любопытство и послужило причиной непредсказуемой развязки. Скударь продолжал радостно протягивать руку. Когда Пижон протянул свою, Скударь апперкотом, снизу в челюсть, страшным ударом, который он тренировал с утра до вечера последние два месяца, сверз на пол противника.

Затем начал охаживать его ногами. Вдруг дверь квартиры Пижона открылась и высунулась девица.

– Закрой дверь, дура, убью! – прорычал Скударь.

Он только вошел в раж. Как его минут двадцать охаживали ботинками, так и он собирался отвести душу. Девица снова высунулась из-за двери.

Скударь подумал, что пора уходить. Пижон не шевелился. По лицу начала струиться кровь. И вдруг поверженный противник извернулся и укусил его за ногу. Скударь, другой ногой пригвоздил его к полу. Лицо Пижона было в кровь разбито. Теперь этому красавчику долго Берлин не светил. Нос уехавший на сторону, сначала надо бы выправить по линейке. Скударь, приложился от души ботинком в межреберье. Удар последний был силен. Пижон снова отрубился. Скударь подумал, что достаточно с него, и отвернулся. И в это время, получил, сзади хлесткий удар ногой в спину. Он отлетел к окну, а Пижон вскочил и рванул в квартиру.

– Ах, ты живучая тварь! Притворился! – опешил Скударь, и бросился вслед за обидчиком. Он снес его дверью, навалившись на нее всей массой. Пижон, сполз на пол у порога. Одна рука у него безжизненно болталась, а второй он прикрывал голову.

– За что? Я ее в глаза сам давно не видел! Дурак! Бешенный. Оставь меня в покое! Забирай себе этот алмаз. Мне такие бриллианты на фиг не нужны.

– Я с тобой делиться никогда не собирался! – жестко заявил Скударь. – Сам скажешь о других или мне тебе помочь?

Девица стоявшая в комнате напротив, испуганно смотрела на Скударя. И вдруг она бросилась в к окну. Слышно было, как щелкают шпингалеты. В ночь полетел ее истошный крик:

– Режут. Убивают! О…о…й! Помогите! Грабят!

Затем она влетела обратно в прихожую, держа в руках напольную вазу. Скударь цепко держал за горло Пижона, и заметил ее в последний момент, когда сосуд царства Цин заканчивал описывать плавную дугу. Он едва успел прикрыться рукой. Но тяжеленная ваза вместо его черепушки, опустилась на голову Пижона. Скударь опешил, а голова его противника со стуком упала на пол.

Рука девицы нырнула за пояс недвижно лежащего Пижона, пошарила, и вытащила небольшой кожаный мешочек.

– Потайной карман у него здесь. Половина моя! – резво заявила девица, дергая за шнуровку, – сейчас отдам твою долю! А в квартире я не знаю, есть ли тайник. Ох, поторопился ты!

Она хотела отсыпать половину содержимого мешочка в руки Скударю, но он коротко сказал.:

– Уходим!

– Ладно! На улице отдам! – воскликнула девица. Глаза у нее горели неистовым огнем.

– Оставь себе! – сказал Скударь.

Сказал, так, на всякий случай. Брать, что-либо с этого поганца он не собирался. Девица не стала спорить. Вместе с нею они вылетели в коридор. Слава богу, никто из соседей не проснулся и не высунул голову. Девица нажала на кнопку вызова лифта. Лифт с первого этажа пошел вверх.

– Я пешком! – сказал Скударь и пинком, открыл дверь на лестничную площадку. С другой стороны двери он протер ручку носовым платком, и отвязал пса от батареи. Заждавшийся пес, почуяв свободу и думая, что его снова ведут на прогулку, стремглав потащил его по лестнице вниз.

Девицу благодаря псу он опередил на пару секунд. Скударь, еще глянул на световое табло. Тот лифт, на котором уехала ночная гостья, стоял на втором этаже, а потом вновь пошел вниз. Скударь не стал ее ждать, а толкнул парадную дверь, и нос к носу, в подъезде столкнулся с теми молодыми парнями, что пасли Пижона. Если бы не пес, они бы его затолкали обратно. Но псина, рвалась на свободу. Дог пролез у одного под ногами, затем у другого, и затем и Скударь выскочил вслед за ним. Он услышал краем уха, как девица выскочившая из лифта, визжала:

– Это он его убил!

– Кто?

– Он!

– Стой!

Секунды три у него было в запасе. Он отпустил поводок и побежал в противоположную от машины сторону. Хорошо, что вчера он исследовал прилегающий двор. На спортивной площадке, в высоченном заборе, в кустах был проделан лаз. Нырнув в него, он наискосок пересек футбольное поле.

– Вон он!

– Держи его! – раздались сзади крики.

– Не уйдешь!

Слышно было, как один из преследователей полез на сетку, а два других, разделившись, решили взять его в клещи. Но было поздно, он уходил. Скударь, обежав два дома, выскочил прямо к оставленной машине. Неспешно, он подошел к ней, сел и завел движок. Кажется, пронесло. Проезжая мимо дома Пижона, он увидел, как у подъезда суетятся несколько человек. Выжав сцепление, он перешел на четвертую скорость.

Половину ночной Москвы Скударь пронесся за тринадцать минут и ни в одном месте ему не встретился гаишник. Повезло. Заглушив движок, Скударь торопливо двинулся в общежитие. Прижимаясь к стенам, в темноте, крадучись он добрался до козырька здания, как вдруг у другого торца, увидел дерущуюся толпу и крик:

– Рюрька!

Кричал его сокурсник, сосед по комнате, задиристый как петух, забияка Сергей. Ни одна драка не обходилась без него. Из окон заинтересованно выглядывали девки. Из-за них молодые бычки сшибались лбами. Скударь, раздумал подниматься наверх, и врезавшись в дерущуюся толпу, затерялся в ней.

– Йх!

– Ах ты сволочь!

– Накачался гад!

– Навались ребята.

– Наших бьют!

– Рюрька, молоти их.

Выкрикивали только его имя. Вдруг, сзади раздался вой милицейской сирены и крики:

– Прекратить! Стой!

В разные стороны брызнула дерущаяся толпа. Кто-то вслед за Скударем нырнул в общежитие, кто-то побежал в другую сторону. Скударь, перепрыгивая через две ступеньки, понесся на свой этаж. Вслед за ним влетели его два приятеля.

– Ну и дали мы второкурсникам.

У одного, у Сереги, была разбита губа, второй – Кирилл, косил заплывшим глазом на Рюрика.

– Ты гигант Рюрька.

– Ты их ногами бил?

– Что?

– У тебя все ботинки в крови.

Скударь быстро сходил в туалет и смыл кровь. Затем, пришел переоделся и переобулся. А тяжелые ботинки, вместе с ключами занес в соседнюю комнату Махмуду.

– Ты чего такой взъерошенный? – спросил его Махмуд – Ты же не пацан, чего лезешь в драку? Пусть молодые бычки, выясняют отношения.

– Так получилось.

– О, милиция уже приехала. Хочешь, у меня оставайся?

– Нет, мне наоборот, надо там быть! – сказал Скударь.

– Тебе виднее!

– Ты, только ботинки, завтра тихо вынеси, и выкинь где-нибудь в другом районе.

Махмуд поднял обувь к свету. На полу, остались кровавые разводья.

– Ладно. Выкину!

Вернулся к себе. Ждать пришлось недолго. На их комнату вахтер указала сразу. Вошли два милиционера. Сергей с Кириллом подлежали задержанию сразу. У них на лице были все признаки разборки, а у Скударя на руках. Костяшки пальцев правой руки у него были сбиты почти до крови.

– Да, героическая у вас комната! – засмеялся один милиционер. Он показал на Скударя, – Ты, значит, будешь Илья Муромец, а они твои пристяжные.

– Собирайтесь орлы!

В отделении второкурсники показали на Скударя. Мол, он участвовал в драке, но начал не он. Он мирно спал, это его Серега разбудил. Начали, как всегда Сергей и Кирилл. А остальной курс им подсобил. Что отмечали? Да ничего! В отделении продержали до утра. Утром, первокурсники вместе со второкурсниками пошли похмеляться, комсомол готовить собрание, а Скударь обдумывать свое житье-бытье.

Его мучил один вопрос, самый существенный, чего это вдруг девица орала, убил? Так убил или нет? И если убил, то не он, а она, напольной вазой. На ней должны остаться отпечатки ее пальцев. А почему именно вазой? Может вазу просто задели, и она разлетелась по комнате. Да, не отвертишься.

А чем она собиралась с ним поделиться? Жалко не досмотрел.

И тут Скударь вспомнил, что девица, которая ехала на лифте, приехала позже его. А должно было быть наоборот. Он поводок отвязывал, и стирал с дверной ручки отпечатки пальцев. Время шло. Зачем она на втором этаже останавливалась? Ведь, кроме него, никто этого не видел, в том числе и те трое, что ломились в подъезд. Бандиты или Петровка это были? Во всяком случае, Скударь теперь точно знал, что Пижон действительно был гонцом, курьером на Запад. Камушки его и сгубили. Сучок корявый, все не нажрется. А девица везде отвертится. И тут с ним, и перед теми тремя.

Еще он поблагодарил бога, что машина троицы стояла с другой стороны дома. Хм, могли это быть и бандиты. Она им подала бы сверху с балкона знак, мол, входите, и Пижону конец. Если была у дурака какая заначка, всю бы выложил.

А к концу дня пришли за Скударем. Службы у нас работали в те времена отменно. Он ожидал этого и морально подготовился. На Профсоюзной он не был. Главное алиби у него было железное. Целый второй курс с разбитыми пятаками. И все расписано по минутам. Плюс протокол о задержании в милиции.

Привезли его в воронке в серьезное учреждение. В одиночку посадили, чтобы дошел, дозрел до нужной кондиции. Затем повели к следователю. Заполнили что-то вроде анкеты; где родился, где же женился, где судился, познакомили с правами, затем перешли непосредственно к допросу.

Следователь допустил маленькую тактическую ошибку. Он преложил сразу чистосердечно сознаться в содеянном. Значит, ни черта не знают. Об убийстве разговора не шло. Скударь спокойно выслушав вопрос, мгновенно повеселел. Если так быстро на него вышли, значит, этот жучина жив. А остальное его не касалось. Он и правда, ничего не знал, а слышал лишь краем уха. Хотят, пусть доказывают. Доказывать нечего.

– Я вас слушаю! – вежливо заявил Скударь.

– Вы обвиняетесь, по такой, такой, такой, и такой статье, за то-то и то-то, там-то и там-то. Только чистосердечное признание может вас освободить от… В статьях он не разбирался.

Что-то много всего ему приписали. Явный перебор получался, и ограбление, и покушение, и контрабанду в особо крупных размерах, и участие в организованной преступной группировке. И все это Скударь должен был добровольно повесить себе на шею.

– А подумать можно?

Следователь нажал на кнопку звонка. Скударя увели. У себя в камере, он лег на койку и мгновенно уснул. Спал как убитый. Преступники спят тревожным сном, праведники – без задних ног. Проснувшись, Скударь начал делать зярядку.

Все тот же следователь уже другими глазами смотрел на подследственного.

– Подумал?

– Да!

– Хочешь сделать заявление?

– Да.

– Дать бумагу!

– Да!

– Молодец!

– А на чье имя писать заявление? – спросил Скударь.

Следователь сказал, что на его имя.

– А можно на имя генпрокурора?

– Можно!

Заявление было кратким.

«До выяснения всех обстоятельств по моему делу, прошу оставить меня в одиночной камере и обеспечить учебниками для подготовки к весенней сессии. В случае затяжки следствия, на неопределенный срок, считаю возможным, Ваш (следствия), выход на руководство института с ходатайством, о переводе меня с очного отделения на экстернат.

Со своей стороны принимаю повышенные обязательства самостоятельно и углубленно изучить литературу не только в пределах учебного плана, но и по первоисточникам.

С уважением: подследственный Скударь Рюрик.»

– Пожалуйста! – он протянул листок следователю.

Никто не собирался играть с ним в кошки мышки. Следователь обиделся. Самый интересный вопрос, который услышал Скударь, был о бриллиантах.

– Куда они делись?

– Первый раз о них слышу!

– А вот девица говорит.

Но никакая девица так и не появилась на очной ставке.

Было поминутно доказано, что Скударь участвовал в ограблении бриллиантового курьера, что он его неплохо знал, что у них даже одно время был один круг общения.

– Кто?

– Понятия не имею!

– Где?

– Понятия не имею!

– За что?

– Понятия не имею!

– Выкладывай, все что знаешь.

– Ничего не знаю!

Потом появился Пижон. По его заявлению попал Скударь под следствие. Пижон со временем видно сообразил, что зря назвал Скударя. Поэтому, когда Рюрика для следственного эксперимента, посадили между двумя подсадными, и пригласили потерпевшего, Пижон мазнув взглядом по Скударю, сказал, что здесь нет того, кто его бил. Следователь возмутился.

– Вот же твои показания в больнице, по горячим следам записанные. Скударь Рюрик. Бил тебя, разбил нос, сломал ключицу и четыре ребра, нанес черепно-мозговую травму. Ты же чуть копыта не откинул.

– Ошибся. Это не он. Показалось. Тот был выше ростом и злее.

– Куда уж злее.

Скударя отвели в общую камеру и не трогали недели две. Про него словно забыли, и он сам не торопил ход событий. Если будет, что предъявить, предъявят. А так пока получалось, что он несколько месяцев сидит ни за что, ни про что.

Наконец вызвали его. Следователь, спросил, имеет ли он к ним претензии?

– Не имею.

– Благодари бога, потерпевший письменно отказался от своего заявления.

Наконец, Скударю дали подписать бумагу, в которой было сказано, что следствие по его делу, за отсутствием состава преступления прекращено. Следователь, заговорщически подмигнул Скударю.

– Однако, гусь ты! За тебя такие солидные люди хлопотали, а ты молчал. Но героя из себя не строй. Раскопали мы твой случай. Вернул ты оказывается должок этому Сидору, но если бы он не отказался от своих показаний, загремел бы ты на несколько лет в холодные края, лес валить или рукавицы шить.

Скударь молча слушал. Следователь задал последний вопрос:

– А насчет бриллиантов ты что-нибудь можешь мне по дружбе сказать? Ну хоть намеком.

Впервые за долгое время следствия Скударь выразил неудовольствие.

– Я бы вам помог, как мог, но видит бог, в это время, о котором вы говорите, я находился в общежитии. У меня есть масса свидетелей со второго курса, которым я для закрепления памяти, случайно, оставил заметную памятку на лице. Если вы им не верите, спросите тогда дежурных милиционеров. Мне только бриллиантовой собаки не хватало на шею повесить!

– Разговорился?

Что-то не склеилось у следствия. Скударь догадался, что именно. Пижон отказался. Девица, если ее нашли, тоже быстро сообразила, что ей лучше говорить, о том, что она за сто долларов поднялась наверх. Итого, вместе с поисками Пижона, вместе со следствием, у Скударя ушло на все, про все, восемь с лишним месяцев. Именно, через этот срок он появился у Арины.

Глава IX

Ужин был приготовлен. Арина сама все сделала: нашла посуду, приборы, застелила скатертью стол, и лишь после этого позвала Скударя. Он не вмешивался. Хочет, пусть почувствует себя хозяйкой в его доме. Он именно в таком качестве, хотел ее видеть.

– Мой дорогой! Мой ясноглазый. Я жду тебя. Мой повелитель.

Полуночная мгла была распростерта кругом. Вслушиваясь в ее голос, он чувствовал, как разгорается жар души, а сердце источает кровь. Легкие тени. Рядом любимая. Жизнь, будь ты благословенна. Смутными, необъяснимыми чувствами была сдавлена грудь.

Рюрик стоял рядом с самой красивой женщиной мира, и любовался ее профилем.

– Ты так красиво сервировала стол.

– Правда, любимый?

Голос ее был подобен дуновенью предрассветного ветра. Небольшой стол был накрыт на балконе. За все годы жизни ни разу не пришло в голову Скударю поужинать здесь. Широкий застекленный балкон, на котором уместилась бы машина, как нельзя лучше подходил под спокойный ужин. Ночь рассыпала по небу мириады звезд. Он сдвинул стекло. Легкий, ласковый ветерок ласково зашевелил ее шелковистые волосы.

– Ты доволен?

– Очень!

– Считай, любимый, мы в ресторане с тобой сидим.

– Да это похоже на пиршество. Какая ты умница, мне бы в голову никогда не пришло посидеть вот так.

– Давай посидим подольше, – с нежностью в голосе сказала она. – У меня такого вечера может, не будет больше никогда.

– Я тебя никуда не тороплю.

На столе стояли две бутылки розового вина, в том числе одна та, сохраненная ею. На тарелке, в листьях салата, в окружении ломтиков разных овощей, аппетитно румянился покрытый розовой корочкой большой кусок хорошо прожаренного мяса. Рядом с жаканами маслинами, мелкой дробью отсвечивала черная икра.

– Необыкновенный аромат! – сказал Рюрик садясь за стол.

Очи ее смеялись.

– От кого? От ужина или от меня?

– Розой пахнет.

Скударь разлил вино по бокалам. Он знал, вино тешит и гасит печаль, а пленительные уста любимой дарят несравненную усладу. Скударь положил кусок мяса в рот.

– Божественно!

– Правда, мясо сочное?

– Правда!

Без вина Рюрик захмелел. Уста любимой, предвестник тончайшей неги и любви, искрились доброй улыбкой. Как же с ее приходом в доме стало спокойно и светло.

Ну, что ж, подумал он, одна из последних чаш жизни, которую от выпьет будет не пуста. Все в мире ложь, сказал мудрец, одна любовь – как истина, бесспорна.

– Давай сегодня устроим, пир! – сказала она, – налей мне вина.

Скударь мысленно обругал себя за невнимательность. Чревоугодник. Первым делом накинулся на еду.

– Извини! – сказал он. – Я без вина сегодня пьян.

– А я выпить хочу! Хочу выпить за то, что нашла к тебе заветный путь.

Он ответил:

– У меня душа поет и плачет. Дождался я светлого дня. Я хочу выпить за тебя Ариш. Ты моя ненаглядная, вершина вот этого бездонного и бесконечного мироздания. Пронес я твое имя через годы, шепча, а теперь произношу вслух. Арина, горлинка моя, моя любовь. Я раб твой, паж твой.

– Ты! – она счастливо засмеялась. – Ты падишах. Несносный, отвратительный, бесстыдный, властный.

Скударь выпил бокал вина до дна. Они долго сидели за столом.

Затем, как в благословенные абитуриентские годы, простояли на балконе до утра тесно прижавшись друг к другу. Хороший он дом выбрал. И район, и тихое место. Стоять бы так и стоять всю жизнь, прижимаясь к любимой. Хорошо великий поэт сказал, «остановись мгновенье, ты прекрасно». Скударь непроизвольно подумал, что с женой он никогда так не стоял. Вечно дела. Жизнь, такая короткая, отлетела в никчемной суете.

Вдалеке была видна оживленная трасса, со светящимся потоком автомобилей. Отсюда она смотрелась нескончаемо-длинной, ползущей яркой змеей.

Скударь обнимал родное тело. Сами собой облаками наплывали мысли. В чем предназначение человека? Рожден ли он для того, чтобы только трудиться на пределе человеческих сил, как бессловесный осел, тешить свою плоть и удовлетворять похоть или есть другие устремления разумного существа? И если есть, то в чем оно? Погоня за материальным достатком загнали человека в ловушку, из которой не просматривается выхода. Безбожный, голый материализм обокрал его, вроде бы разумного.

За бортом сознания человека осталась такое простое понятие, как счастье – простое, человеческое счастье. Ни богатство, ни труд, ни утонченное наслаждение, ни высокий интеллект, ни красота, ни родословная не несут в себе тот ген, который наполняет человеческую жизнь смыслом. И борьба – не смысл. Борьба – лишь средство выживания. А смысл, упоение жизнью приходит лишь в тот момент, когда ты можешь слиться с природой, почувствовать бесконечность и безмерность бытия.

Затерявшиеся две песчинки в огромном мироздании льнули друг к другу, сознавая, что пройдут может быть еще миллиарды лет, прежде чем они встретятся вновь. Узнают ли они себя?

Хорошие минуты подарила ему Арина. Скударь, давно, вернее, со времени последней с ней встречи, никогда не задумывался о тех трех десятках с большим довеском лет, которые лежали у него в заплечном мешке.

– Хорошо у тебя здесь! – сказала она. До этого она успела убрать со стола посуду и оставила лишь вино.

– Тебе нравится?

– Очень!

– Как ты думаешь, – в раздумье спросила она, – нам было бы так же хорошо, если бы мы жили вдвоем? Или это только минуты расслабления, в будничной, монотонной жизни?

Арина думала о том же, о чем и он, только более точно формулировала мысли.

– Я думаю, все от нас бы зависело! Захотели бы, сохранили – любовь.

– А если бы ты пресытился мною?

Скударь зажег сигарету.

– Ты знаешь. Я тоже думал об этом!

– И…и…

– И, думаю, нашел ответ.

Она повернулась к нему и заглянула ему в глаза.

– Не в далеких мирах, не в книжках, а на земле нашел ответ. Знаешь Ариш, как живут самые красивые птицы на свете – лебеди? Один раз и на всю жизнь выбирают пару. А слоны? Слон всегда приходит к праху той, которая была спутницей его жизни. Дожди и ветер выбелят ее кости, травой они начнут зарастать, а он приходит и подолгу, часами, стоит рядом.

Женщина тоньше чувствует, чем мужчина. Ты еще тогда понимала это, а меня калейдоскоп московских, праздничных огней сбил с толку. Ты всегда казалась, мне немножко не от мира сего. Помнишь, как ты меня называла – озабоченный.

Она ласково улыбнулась и погладила его непокорные кудри.

– Я кое-что и другое в тебе смогла разглядеть. Ты, как тополь гнулся на ветру, но не ломался. Один раз, всего лишь один раз, я подумала, что тебя с корнем вырвала буря. Помнишь белый шарф? Прости меня. Я даже оправдываться не хочу. Как же я ошибалась. Долго тебя не было. Но ты пришел, ты пришел мой единственный. У меня захолонуло и оборвалось сердце. Ты выстоял, а я – нет.

Скударь нежно обнял ее.

– Не казни себя. Ты правильно поступила, что вышла замуж. Жизнь на то человеку и дана, чтобы оставить новые ростки. Годы пройдут, столетия, а мы с тобой будем жить в новых маленьких человечках, которые будут похожи на тебя и меня.

– Дай-то бог.

– Вина хочешь?

– Хочу! Немного!

Они долго стояли, всматриваясь в далекое небо, с мерцающими на нем мириадами звезд. Там тоже шла своя жизнь; с тревогами, с надеждами, чудесная и неповторимая, своеобразная человеческая жизнь. Кто-то точно так же смотрел на них издалека, со своего балкона.

– Смотри! – сказал Скударь, – видишь Большую Медведицу?

– Вижу!

– А крайнюю звезду видишь?

– Вижу!

– Всмотрись получше. Нам оттуда, такая же, как мы, счастливая пара рукой машет! Давай за них по глотку выпьем!

Она его поцеловала.

– Вот за это я тебя и люблю.

И лишь когда звезды начали сливаться с небом, он ее спросил, не хочет ли она спать?

– Немного хочу!

Чтобы не разрушить то трепетно-сокровенное, щемяще-чистое чувство признания и благодарности, которое он испытывал к ней, Скударь спросил ее, не положить ли ее отдельно?

– Нет, мой дорогой. Боишься замутить родник моей семейной жизни неосторожною поступью? Не бойся. Можешь напиться.

На руках он ее донес до широкого ложа. Помог раздеться, нежно касаясь губами сладкого тела.

Они долго лежали рядом. Жизнь дарила им неповторимые и быстротечные минуты. Засыпая Рюрик думал, что пусть будет благословенна материя, сумевшая создать в своей безмерности, пусть небольшие, но такие счастливые островки человеческого бытия.

Проснулся он совершенно другим человеком. Ни страха, ни тревоги, ни той опустошенности, что преследовали его последние дни. Жизнь обрела глубинный, истинный, сокровенный, ничем не замутненный смысл. Арина была на кухне. Минут через десять, Скударь присоединился к ней.

– Не хотела тебя будить. У тебя было такое умиротворенное лицо.

– Я сильно храпел?

– Как паровоз!

Они рассмеялись. Потом пили чай. Потом Скударь пошел ее провожать.

– Тебя куда довести?

– Отвези на работу, и не уезжай сразу, а когда я помашу тебе из окошка, посигналь, пожалуйста.

Оставшийся у него в запасе месяц, пролетел как один день. Она иногда оставалась у него ночевать. Он не спрашивал, как это ей удается. Иногда он ее увозил среди рабочего дня. Приближался тот день, когда он должен был объявить, что уезжает навсегда. Скударь, хотел уехать в те места, где родился, и провести последние дни рядом с братьями и сестрами. Он созвонился со старшим, и сказал, что приедет в середине июля.

– Ты же знаешь, – ответил тот ему, – мы все в конце августа собираемся. Потерпи, приедешь попозже.

– Не могу. – сказал Скударь.

Низ живота начал у него подозрительно часто побаливать. Вернее не переставая, ныл. Он еще в одном центре проверился, и ему снова объявили тот же месяц, и пряча глаза что-то стали говорить о бренности существования человека. Пора, решил Скударь.

– Послезавтра, я уезжаю! – объявил он Арине. – Не хотел тебя привязывать к определенному времени. Сначала к родственникам заеду. А уж оттуда в свою Австралию. Со своими, здесь, я все порешал.

Скударь действительно несколько раз встречался с Клавдией. Та, так и не продала комнату на Тишинке, мотивируя тем, что цены каждый день растут, и нет смысла сейчас от нее избавляться.

– Твое дело! – сказал Скударь.

С сыном он пробовал поговорить по душам. Однако разговор не получался. Сын держал сторону бабки и матери и безвылазно сидел на даче. Раздолье ему там было, река рядом. Ну, что ж, так даже лучше будет, решил Скударь, ему с ними жить. Старшему брату, он решил, подарить свою машину, и поэтому на ней собрался в дорогу. В последний вечер Арина сама приехала к нему на квартиру. Привезла полный пакет снеди. От пакета шел духмяный запах выпечки.

– Пирожки с изюмом, с картошкой, с яйцами, с печенкой. Гусь жареный.

– Да, мне ничего не надо. По дороге в любой ресторан зайду. Накормят. Сейчас это не проблема.

– Пирожок съешь, может быть, меня вспомнишь!

Она подозрительно отвела в сторону глаза. Скударю, показалось несколько странным, что за это время она ни разу, не спросила, его номер мобильного телефона. Из той же Австралии, ведь всегда можно позвонить, сказать, как устроился. Провожает меня навсегда, решил Скударь. И рвет после моего отъезда все концы. Что ж, она была права. Он и так должен быть ей благодарен, за этот месяц, пожалуй, лучший месяц в его жизни. Не будь свиньей Рюрик, она отдала тебе больше, чем все остальные твои близкие, вместе взятые.

Ты, кроме нее, никому, оказался не нужен. Ты бы хоть поинтересовался, как у нее дома? А то может так случиться, что ты уедешь, а она останется у разбитого корыта. Спроси. Он спросил:

– Ариш, извини, а у тебя дома как? Трещин в отношениях не появилось? – он не стал называть с кем трещины, и так было понятно, что с мужем.

– Наоборот!

– То есть!

– Трещин нет. Все наоборот. Я Лешке объявила, что беру отпуск от семейной жизни, на время до твоего отъезда. У нас с ним был уговор до свадьбы. И давай закончим этот разговор. Мне он неприятен.

– Ну, хорошо! Хорошо! Давай просто посидим.

– Сидеть не будем!

– А что тогда делать? Хочешь в ресторан съездим пообедаем.

– Нет! Пока ты не уехал, я хочу всего тебя.

Она подошла к нему и стала расстегивать пуговки на сорочке.

– Оставишь во мне частицу, может червячок заведется.

Скударь остолбенело смотрел на нее.

– Ты с ума сошла.

– Если получится, скажу спасибо. Ты уж постарайся любимый. Я думала об этом все время, а теперь приняла решение. Может еще не поздно, я предохраняться не буду.

– Сумасшедшая.

– Считай, как хочешь.

Утром Скударь уезжал выжатый как лимон. Он подвез Арину к ее дому. Она надолго прильнула к нему, казалось, что на всю оставшуюся жизнь хотела впитать запах любимого человека. Со стонущим, хриплым вздохом, наконец, оторвалась. И когда казалось, что вот он, настал последний миг прощанья, она дала ему запечатанный конверт.

– Поклянись мне, что прочтешь его только тогда, когда будешь в дальней дороге. И когда возврата уже не будет. Я знаю, тебе будет плохо. Любимый, это письмо тебя хоть немного утешит. Мой дорогой и ненаглядный, знай, что сколько бы я ни прожила, оставшуюся жизнь я буду верна только одному тебе. Прости меня, я выйду, а то сейчас в голос разрыдаюсь. Ты уезжай, я постою, мой ненаглядный, любимый мой.

Ком неизбывной тоски и горечи подтупил к горлу Скударя. Прощальные слова застревали в горле. Он нажал на педаль газа. В зеркало заднего вида, он видел, уплывающую вдаль, уменьшающуюся фигурку любимого человека. Она не махала ему рукой, а подняла руку вверх с крепко зажатым кулаком. Из-за крыш домов пробился первый луч солнца. Счастья тебе любимая.

Глава X

Родина Скударя у самого подножия Кавказских гор. Древняя, обжитая земля. Морщинами глубоких дубравных балок изрезана долина на которой, издревле поселились казаки. Станица прилепилась по правому, высокому берегу Кубани. У самой воды поставил дом, еще дед Скударя, Тимофей. Отец, Андрей Тимофеевич, затем дом перестроил и вырастил в нем семерых детей. Сейчас в доме жил старший, Степан.

Доехал Скударь за сутки.

Рюрик посигналил у ворот. Из открытого окна выглянула жена Степана и мгновенно скрылась.

– Степа, Рюрька приехал! – из глубины дома донесся ее радостный, звонкий голос. – Иди, ворота открывай.

– А он, что барин, сам открыть не может? Чай не в гости, а к себе домой, в кои годы надумал приехать.

– Да перестань ты, а то еще чего доброго услышит.

– И пусть слышит, неча по заграницам шастать. Родных братов не приедет проведать.

Голос у Степана был густой, степенный. Слова ронял весомо, будто мешки с подводы на землю скидывал.

– Он с женой? С Кирюшкой?

– Один!

– Вот гад! Рубашку дай!

– Тебе может и чувяки подать?

Рюрик с удовольствием слушал перебранку в доме. Все было, как и встарь. Жена брательника, красавица Ольга теребила брата, а тот не любил поспешать.

– Дай в зеркало глянуть! – послышался голос брата.

– Тебе чего, тебе чего в зеркало глядеться?

– Ну, тогда и тебе нечего, не к тебе он приехал!

– И куда я только глядела, когда за тебя замуж шла.

– Если бы шла, а то бежала, будто за тобой сорок семь собак гналось.

– О…о, ирод, на мою голову выискался.

Рюрик сам открыл ворота, но въезжать не стал. С крыльца спускались оба. Брат неспешно, заправлял сорочку в брюки, а его жена старалась высокой копной уложить на затылке черную, толстую косу. Белая блузка оттеняла ее природную смуглость.

Степан обнял Рюрика, троекратно прижал к себе, похлопал по спине, по плечам и, передавая жене, со смехом сказал:

– Во, целуй меньшого, пока жены его нету. Ты раньше это дело дюже любила!

– А я и теперь люблю! – повела плечом Ольга и припала к губам Рюрика. Поцелуй затянулся. Рюрик осторожно попытался освободиться. Брат с усмешкой смотрел на Рюрика.

– Вишь Рюрька у меня жена, какая любвеобильная. Она тебя еще не так долго слюнявила. А вот когда Васька приезжает, так чтобы ее оттащить, приходилось Серка запрягать. Шкуру ноне с Серка содрали. Васька скоро приедет, не знаю, как и быть, то ли трактор у соседа загодя попросить, то ли ее на замок в летнюю кухню запереть. Пусть платочком часа два помашет оттуда, от избытка чувств.

– Рюрь, ну скажи, – смеялась довольная Ольга, – разве не паразит мне казак достался? Замуж вышла, на следующий год ваша родня приехала, он бухтел, бухтел, что ж это ты гребуешь моими братами, даже в щечку никого не чмокнула. И так нехорошо, и эдак. А то не знал, кого берешь.

Брат смеялся.

– Бул у нас одын такой! Ожынився дурный, та взяв дурновату, та потом нэ зналы шо робить, пидпалылы хату.

Наконец Степан стер с лица гостевую улыбку и серьезно спросил:

– Ты чего машину не загоняешь? – и тут же восхищенно добавил: – Ух, красавица какая!

Всю дорогу Рюрик думал, как красиво подарить брату машину, чтобы надолго запомнилось. И придумал. Получилось именно так, как он и хотел. Ворота открыты, а машина стоит в проулке, на проезжей части. Он небрежно кинул связку ключей Степану.

– Твоя машина, ты и загоняй. А то еще ворота зацеплю, оцарапаю ее, ты же меня тогда со свету сживешь.

Брат с женой будто подавились варениками. У Ольги глаза постепенно становились похожими на яичницу глазунью.

– Ты, чего Рюрь, правду нам машину даришь?

– Правду! Видишь, номера снял, чтобы здесь ее на него оформить!

Ольга взвизгнула и повисла на шее у Рюрика. Он со смехом кое-как ее оторвал. А Степан проехался по адресу жены.

– Хорошо что паровоз не подарил, а то бы она тебя, кобыла длинноногая, напрочь стоптала.

– Твой подарок, там в багажнике! – сказал Рюрик. – Я сейчас его достану.

Ольга смеясь сразу предложила мужу:

– А давай Степа, махнем не глядя подарками.

Степан, с масляным лицом, светящимся словно праздничный блин, заглядывая в багажник, расхохотался:

– Ха! Махнем не глядя. Нашла дурня. Куда я надену твои дамские панталоны из Парижу привезенные? Зачем столько их было привозить? Она же не в кордебалете у меня выступает.

Ольга поверила. А когда Рюрик протянул ей единственную кофточку, красиво упакованную, она еще долго заглядывала в багажник а потом в нутро автомобиля.

Через полчаса Степан свежевал тушу барана. Рюрик решил сегодня не расстраивать брата, а выложить ему свою беду на следующий день. А Ольга осой носилась по двору, из летней кухни в дом, из дома в подпол, затем снова в дом и любовно поглядывала на Рюрика.

– Вот брат, так брат. Приезжает редко, да метко.

Пришли с речки племянники, Васька и Стаська. Они были чуть моложе его Кирюшки. Степан поздно женился. Рюрик их обнял. Полез за подарками. Одному достался спиннинг, с набором блесен. Второму бинокль. Братья тут же обменялись подарками. Затем, минут через десять восстановили статус-кво. Залезли в машину.

Сесть за стол решили в саду. Степан, спросил Рюрика, не хочет ли он позвать кого-либо из одноклассников. Рюрик отказался.

Позвали соседа слева, Фрола. Он недавно подходил, здоровался через плетень с Рюриком. Сосед пришел с женой, шустрой бабенкой, успевшей, пока она дошла от ворот до стола, пару раз игриво стрельнуть в Рюрика. Фрол принес трехлитровую банку вина и бутылку самогона.

– Ну, зачем у нас свое есть! – упрекнул его Степан.

– Ничего! – сказал сосед. – пусть и мое попробует. Кизиловая. Это тебе не магазинная водка. Потом скажет, что лучше.

Стояли в саду. Ольга, из которой, как на дрожжах опара, выпирала радость, не преминула скромно так, потупив глаза, похвалиться перед соседями:

– Вот, машину, брат, Степушке подарил. Как она правильно называется Рюрь?

– Тойота! – скромно подсказал Рюрик. Он не хотел, чтобы на нем акцентировали внимание. Жена соседа, будто и не слышала сногсшибательную весть, занервничала, замельтешила и сразу перевела на другое:

– А тебе что он подарил? – спросила она Ольгу.

Степан не дал жене сказать полслова, он был в своем репертуаре.

– Привез два чемодана нижнего французского белья. Мы завтра с Рюрькой будем на крылечке лежать, а Ольга будет перед нами моды демонстрировать. Он не те чемоданы с полки в вагоне снял. Девки, все как на подбор, целый вагон, на конкурс красавиц ехали. Это их парадная одежда. В чем теперь бедные будут выступать? Вот, боюсь, только Рюрька мог с размерами ошибиться. Ты, Аделина, тоже приходи. Может, что и тебе подойдет. У тебя, вроде с моей, размеры разные. Не одевать же ей сразу по три бюстгальтера. А штанишки там, вообще пух. Ты как Фрол, отпускаешь женку?

Фрол, давно зная зубоскала соседа, посмеивался в усы. Ни первое, ни второе он не принял всерьез.

– А чего не отпустить. Пусть демонстрирует, у нее нога что надо.

– А болтали, вроде одна короче другой. – продолжал посмеиваться Степан. – Ты вроде ей обещал удлинить.

– Удлинить, не помню, а вот повыдергать обещал.

Дождался драгоценный супруг, пока жена, не меняя улыбчивого лица, жестко двинула локтем его под дых.

– Когда ты только научишься себя в обществе вести.

Фрол деланно обиделся.

– Отменяю увольнительную. Раз такое дело, дома посидишь. Никаких мод, с показами филейных частей.

– А мы тогда вот кого пригласим. – сказал Степан. – Через два дома живет, эта… ну, как ее звать?.. Молодая, а груди за пазухой не умещаются.

Сжав плотно губы, оскорбленная Аделина молча села за стол. За стол усадили и Стаську с Васькой.

– Шось у горлы деренчить, надо горло промочить! – сказал Степан разливая по стаканам собственное вино. Принесенное соседом, он собирался дать на обратную дорогу Рюрику.

– С приездом брат. Рады мы тебя с Ольгой видеть. Спасибо тебе за машину. Удивил ты меня конечно. Такой подарок. Я бы здесь себе такую никогда не купил.

– Да, она не новая! – стеснясь сказал Рюрик. – У нее пробег двадцать тысяч.

– Все равно! Для меня она новая. Ну, давай, за тебя, за жену, за Кирюшку. Пусть твой дом будет полной чашей.

Мужчины выпили до дна. Женщины только пригубили. А мальцы таращили глаза на гостя.

– Он, правда, ма. а, нам свою машину подарил?

– Правда! Правда!

Однако самое потерянное лицо было у Аделины. Она почему-то уверовала в два чемодана дармового французского нижнего белья. Аделина ловила восторженные взгляды, которыми одаривала Олька Рюрика, и сама решила попытать счастья.

Неожиданно под столом Рюрик почувствовал, как к его ноге прижимается соседская женская нога. Жена Голопупенко Фрола сидела рядом с ним, она и жала его. Рюрик, как конь, покосился на нее недобрым взглядом, и встал из-за стола.

– Рюрь, ты куда? – спросил его Степан.

– Я сейчас.

Рюрик прошел в дальний конец сада, где под старой яблоней стоял почернелый от времени топчан. Смахнув с него листья, он на минуту прилег. А за столом Аделина продолжала волноваться.

– Как же так получается, – спросила она Степана, – вроде Рюрька ехал на машине, а гришь чемоданы в поезде спутал.

Степан снова осклабился.

– Молодой он ишо Рюрька, ему не чемоданы надо было бы хватать, а девок молодых. Вот бы мы сейчас Фрол здесь стриптиз устроили. Вся бы улица сбежалась. А че ты Аделина вместе с Ольгой можете нам завтра показать? Ниче! Рюрька и то сбежал от вас.

Фрол и Степан довольные расхохотались. Вся станица потешалась над Голопупенко Фролом. Бабу он себе взял ядреную, белую, пышнозадую, все при ней было, а вот на ребеночка бог обидел. Шестой год пустой ходила, хоть разводись. Фрол ей как-то и шепнул под настроение:

– Ольга у соседа, Степана, к родителям уехала?!

– Ты спрашиваешь, что ли? Знаю, уехала! – не понимая к чему клонит муж, ответила Аделина.

Фрол долго кашлял, искал сигареты, потом махнул рукой.

– Зашла бы к нему, пока соседки нет. Вишь, он мальцов одних строгает. Глядишь, и у нас бы свой, во дворе бегал.

Жена озлилась на дурака.

– Фрол я баба чистая. Ты мне грязь не вешай, она ко мне не пристанет. Сдурел совсем чертяка, Чаво мне предлагает. Ты меня еще под бугая подложи! – Аделина замахнулась на мужа сковородкой. Неделю она не подпускала его к себе.

Однако докучливо-болезненная мысль и завидущий взгляд каждый раз бросаемый в соседский двор, где бегали Стаська и Васька, черные как жуки братья близнецы, сломали женскую гордость. Она прижалась ночью к мужу.

– Фрол. Ты правда хочешь ребеночка?

Он недовольно буркнул.

– Давно бы зашла, вроде по делу. Кто бы знал? Ольга завтра к вечеру приезжает!

Жена стыдливо отвернулась. Но ровно через девять месяцев, день в день родила мальчишку. Соседи, Степан с Ольгой зашли поздравить с новорожденным. Степан в люльку долго заглядывал, а Фрол ревниво косил взглядом.

Где-то года четыре назад Рюрик приезжал в отцовский дом с Клавдией, с сыном Кирюшкой. Пришлось ему защищать соседку Аделину от тяжелой руки пьяного Голопупенко. Тот гонялся за нею по двору с брючным ремнем и орал на всю улицу:

– Курва! Я тебе один раз разрешил под Степку лечь, а ты что делаешь? Как слесарь из-под машины, не вылезаешь из-под него. Третьего в подоле принесла!

И вдруг Аделина резко остановилась, и подбоченя руки в боки, чертом пошла в атаку на мужа.

– Дурак. Дети все твои! Не вешай мне на шею чужих кобелей. Мне тебя одного за глаза хватает. Это не я должна оправдываться, а пусть Степанова Ольга докажет, что Стаська с Васькой мужевы, а не твои. У них в роду когда близняшки были? Никогда! А у вас Голопупенко одни близнецы. Сознавайся гад, лазил к Ольге? А меня дегтем мажешь? – и полыхая гневными глазищами, добила вконец разъяренного мужа: – Раззуй зенки, чертяка! Думаешь, на твоем Степане свет клином сошелся? Он такой же производитель, как ты космонавт. У него у самого надо полную ревизию в доме делать!

Рюрька только крутил по сторонам головой, не зная кого теперь оборонять. Из-за плетня не ко времени высунулась Ольга.

– Соседушка дорогая. Ты бы поменьше плескала языком! Люди кругом, слушают!

– А ты бы поменьше перед моим мужем подолом махала!

– Я за своих, перед богом и мужем отвечаю! – строго сказала Ольга.

– Не смеши! Отвечалка нашлась. Ну-ка зови своего Степку. Куда это он окаянный вответственный момент запропастился? Струсил? Пусть ответ держит, было у нас с ним что или не было? И Фролку моего давай заодно спросим, чего это он когда Степан в Москву уезжал, два часа с тобой в баньке делал? Спинку тебе тер?…Язык прикусила, дорогуша?…Молчишь? А то, она перед богом отвечает! Ты перед мужем своим ответь, как я перед своим отвечаю!

Пожар скандала перекинулся, со двора Голопупенко, к Скударям. Появившийся ниоткуда Степан катил бочку на Ольгу, та пошла, собирать вещи.

– Нашел, кому поверить! Да она теперь чтобы выбелиться перед Фролом, негра сажей обмажет. Ты мне лучше скажи, который там твой? Один или все трое?

Степан прятал злые глаза в угол и стойко держал удар.

– Они рыжие у нее! А я брюнет!

– Ну и что? Дед у тебя был рыжий! Через поколение зараза генная передается.

Степан, как стал на одну позицию, так и не сдвинулся с нее. Я не я, и лошадь не моя!

– Ну, будя, будя! – как норовистую кобылку уговаривал он Ольгу. – Потешили соседей и ладно. Куда пойдешь!

– Домой, к родителям!

Ольга выбрасывала свои вещи из стенки. И вдруг Степан предложил:

– А пойдем, на третьего глянем! Может, доглядим, кто эту курицу топтал, – на кого из знакомых похож!

– Да уж! Вали на соседей. – злилась Ольга. – Вас кобелей ни на минуту нельзя одних оставлять. Так и слямзите чужой кусок со стола.

И тут Степан сообразил как остановить жену. Он отвел хитрющие, смеющиеся глаза в сторону и самым невинным тоном сказал:

– Говорят, она негритенка домой принесла, вот он и взбеленился.

Сам же нырнул в соседнюю комнату. Слышно было, как Ольга перестала двигать ящиками и хлопать дверцами. Через минуту она вышла к нему.

– Вот, нашла маленькому подарок. Пойдем, сходим, поздравим. А то люди и, правда, подумают, что мы колхозом живем.

Степан обрадовался.

– Постой, я четверть вина прихвачу.

– Вам только выпить!

– Ну, не каждый же день рожают, черных– пречерных, да еще и волосатых. У мальца борода за неделю, пока она в роддоме лежала, выросла.

Смотреть новорожденного пошли и Клавдия, гостившая тогда, и Рюрик. Клавдия цепко держала за руку мужа. В соседском дворе оседлав хворостинки прыгали два симпатичных огольца, трех и четырех лет.

– Дядя, а у нас братик родился! – радостно объявил один из них.

– Идем, идем смотреть!

Рюрик заметил, как Клавдия несколько раз переводила взгляд со Степана на мальчишек. Вечером она шепнула Рюрику:

– Ольга только одного признает!

Замирились соседи быстро. Вроде и не ругались. Фрол был и не особо пьян. Он радушно предложил гостям разместиться в беседке. Аделина вынесла ребенка показать. Ольга откинула одеяльце и увидела беленькое, пухленькое личико симпатичного сосунка. Лицо у нее вытянулось. Она удивленно глядела на мужа.

– Ты же говорил… – и осеклась.

Степан взлетел над ней орлом. Назидательным тоном он громко объявил:

– Вот так слухи и рождаются! Поняла теперь? Вы знаете, что мне моя благоверная заявила? Мол, в станице болтают, чертика с рожками, и с хвостом родила соседка. Уже бегает по дому. А он вон, какой красивенький. И на родителя похож!

Рюрик потом долго подтрунивал над Ольгой. Степан не сказал на какого родителя похож, на Степана или Фрола? Или кого на улице пойти, поискать?

И вот теперь эта Аделина прижималась к нему ногой под столом. Вернувшись из сада Рюрик сел рядом с Ольгой. Она ему наложила на тарелку разносолов. Рюрик для вида ткнул пару раз вилкой.

– Устал с дороги? – участливо спросила Ольга.

– Пый, йиж, пока рот свиж, а рот завяне, йисты, пыть нэ станэ! – сказал Степан. Он освежил стаканы и преложил:

– Давай мы с тобой Рюрь родителей наших помянем. Пусть земля им будет пухом. Трудовую, нормальную жизнь они прожили. Отец, вон совсем неграмотным был, а бригадиром виноградарей трудился. Почему? Потому что власть ему уважение сделала, увидала в нем самобытную личность. Что здесь на косогоре раньше росло? Ничего. Весной – алые лазорики, а летом – бурьян. А он видишь, первый насадил виноград. Сад какой вырастил. Беседку сделал. Отец властью был удостоен высокой чести – шесть раз приглашали на Всесоюзную выставку. А поливалку какую устроил. Египетские пирамиды рядом не стояли.

Рюрик согласно кивнул головой. Поливалка знатная была – цистерна вагонная поднятая над землей. Как привез ее отец? И сейчас стоит, за домом на четырех столбах. Покрашенная серебристой краской, она, как иноземный корабль парит над землей. Стоки дождевой воды с крыши дома, попадали прямо в цистерну и больше никуда. А от этого поливального корабля в сад были протянуты трубы, с отростками, апендиксами. И вот когда соседские мальчишки, сверстники Рюрика таскали ведрами воду, поливая рассаду, помидоры и огурцы и прочий овощ, он подсоединял к трубе шланг, и лишь кран открывал.

Помянули отца с матерью.

Рюрик поинтересовался, как живет брат, агроном по специальности. Тот кисло улыбнулся.

– Коли в мае – дождь да гром, то не нужен агроном. Казаки обратно косами косят.

– Так плохо?

– Ну, не очень!

– Совсем нет работы?

– Считай, что нет.

– С твоими знаниями? И никто не спросит?

– Просют та просют, да редко подносют! День бижу, три лежу! – брат рассмеялся. – Ты не переживай, у нас тут на подножном корму перезимовать можно. А я еще на подстанции работаю, дежурным электриком. Знаю, правда только, как рубильник включать, да выключать, а больше там и не надо. Зато, рядом с домом. Это Фрол вон устроился на работу в городе, неделю тут, неделю там. А мне такая работа не по душе.

При упоминании мужа Аделина выразительно посмотрела на Рюрика. Рюрик, как сытый кот, равнодушно отвернулся. Между тем изрядно выпивший Фрол, ревновавший жену лишь в подпитии, бдительный сейчас как никогда, удивился его реакции.

– Рюрька, ты часом не заболел? – спросил он.

– Квелый, ты какой-то! – согласилась с Фролом Ольга. Один Степан, не замечал смурного настроения брата, как всегда сыпал пословицами.

– Вот, попався ночувака, ни цэлуе, ни балака. А не ты ли Аделина, мову брату грусть– причина?

Ольга строго посмотрела на мужа. Шутки Степана всегда переходили дозволенные границы. А Степан продолжал подначивать соседку.

– Ой, гоп гопака, полюбила казака! Ты где будешь спать Рюрька. В саду?

– Перестань! – еще раз одернула его Ольга.

– А я разве на что намекаю? Ха, ха! Поимей в виду, Рюрик. – посмеивался Степан. – когда бабы нам кости перемывают, им можно. А с нашей стороны ни о чем не спроси.

– Ты спрашивай по делу! – сердилась Ольга.

Фрол, сыто рыгнув, подал голос.

– Любопытство, конечно, не порок, но большое свинство.

Аделина и Ольга, видя, что мужья уже хороши, затянули песню.

Фрол заблагодушествовал от вина и от песни. Он положил руку на плечо Рюрику.

– Ты Рюрька мне дюже нравишься! – вдруг заявил он. – Хошь, я тебе сделаю подарок, от которого у тебя ухи опухнут.

Рюрик на всякий случай отодвинулся от Фрола. Знать набрался до кондиции. Вдруг по пьяни на самом деле врежет в ухо. И выйдет, Степан языком трепал, а он как кур в ощип попал.

– Что за подарок? – нехотя спросил он.

– Сейчас узнаешь.

Дамы тоже бдили своих мужчин. Они оборвали песню. Вино, оно ведь штука непредсказуемая, не знаешь, куда поведет казака; то ли на игрища, то ли на геройство потянет, то ли спать под лавкой уложит. Аделина подошла к мужу.

– Пойдем домой.

– Погодь! – остановил соседку Степан, и подмигнул Рюрику. – Твой Фрол, найився, напывся, царем обратився. Давай послушаем, что он гутарит.

– Молчи жинка. – подтвердил Фрол, беря за руку Аделину. – Я тебя по древнему казачьему обычаю дарю Рюрьке. Со всем твоим, и…и…и моим приплодом, как на Тихом Доне. Владей Рюрька.

– Дурак, ты чего лопочешь? – накинулась на него Аделина. – А ну вставай, пошли домой.

Фрол упирался. Остатки логического мышления подсказывали ему, что он делает что-то не то. Он спросил:

– Если я тебя отдал, то где тогда мой дом?

– Дома!

– А ты чемодан с бельем взяла?

– Какой чемодан?

– Что тебе Рюрька подарил.

– Ничего он мне не дарил!

– А почему?

– Потому!

– Гребует?

Аделина крепко взяла под руку мужа.

– Ой, стыдоба ты моя. Позоришь ни что, на весь белый свет. Али я тебе неверная была? Детей бы постыдился.

Когда они ушли, Ольга сказала Рюрику, что вот так каждый раз.

– До конца жизни будут выяснять отношения. У…у, – вдруг она погрозила Степану, – бабу ни за что в грех введешь. Она мне два раза предлагала пойти примеркой заняться. Хоть бы глазом глянуть на те чемоданы!

– Что ж ты молчала! – рассмеялся Степан. – мы бы ей помогли растелешиться. А потом сказали, ну извиняй, розыгрыш.

Ольга собирала со стола. Она участливо спросила Рюрика, где ему стелить спать, в доме или в саду?

– Комары сожрут в саду. Сетка прохудилась. – стал отговаривать его Степан.

– Я привычный! – сказал Рюрик.

– Твое дело.

Степан принес и кинул на топчан матрас. Ольга дала свежие простыни. Сидели курили со Степаном. Внизу сквозь деревья отливала серебром, река. В глухим всплеском вскинулась большая рыбина.

– Сазан, должно, быть! – сказал Степан. – А может и не сазан! Может сом. Водятся еще. Редко, но попадаются. Стаська с Васькой на прошлой неделе одного килограмм на пять вытащили.

– Съели?

– А что с ним делать было. Не смотреть же на него!

– Хорошо тут у тебя! – сказал Рюрик.

Брат принес арбуз. Алая сердцевина таяла во рту. Чтобы не пачкать руки, периодически отворачивали в сторону головы и сплевывали под ноги в темнеющую траву черные семена.

Настал том миг успокоения, который бывает только дома.

Пахнуло ароматом свежескошенного сена.

Звенели цикады. Месяц зацепился рогом за верхушки деревьев. Облака были похожи, на уснувшие отары овец. Тихо, светло и грустно. С реки потянуло молоком тумана. Рюрик поежился.

Откуда то донесся девичий истошный вопль. Затем послышался смех. Прочищая горло, запели проснувшиеся петухи.

– Кого-то щупают на предмет согласия! – со смехом сказал Степан.

– Счастливые! – отозвался Рюрик.

– А ты чего своих, не привез? Или потом подъедут? – спросил брат, откровенно зевая.

Рюрик решил не тянуть до утра и все, как есть, сейчас выложить брату. Завтра у брата будут дела, а сегодня можно спокойно поговорить. Никто не мешает.

– Я с Клавдией подал на развод.

– Чего так? – удивился брат. – Баба она вроде ничего, домашняя. Моя говорит, смотреть на нее не могу, как она со щеточкой вокруг тебя крутится, пылинки сдувает. Пылесос, говорит, сейчас ей дам. Или другую, нашел?

– Нашел. Только не это причина. Заразу я поймал.

– Ну, брат! – рассмеялся Степан. – Правильно она сделала, что на развод подала.

– Подал я!

Степан недоуменно смотрел на Рюрика. Потом тревожно спросил:

– Слушай, а Ольга тебя в губы поцеловала. Чего ты там поймал?

– Я другое! У меня …! – и Рюрик произнес то роковое слово, которое лишает людей покоя, и гнет их к земле. – Мне может быть неделя осталась, может полмесяца. Живот жечь уже начало. Врачи не берутся операцию делать, говорят, опоздал. Так, что ты брат извиняй, что я тебе хлопот придам. Но хочу я здесь в землю лечь. А с Клавдией, с сыном, с тещей, я все дела порешал. Оставил им все. Тебе, вот, машину пригнал.

– Тьфу, ты… – Степан грязно выругался. – А я то думаю, чего это ты весь вечер такой тошный, даже друзей школьных не пригласил. Нихто того нэ знае, дэ найдэ, дэ потиряе.

Вот, сука, жизнь. Я думал у тебя одного все хорошо. А тут оказывается, кажна хата, горэм напхата. Что же делать?

– А ничего! – спокойно ответил Рюрик.

– Не! Завтра же, сегодня же, с утра, поедем в город. У меня хирург знакомый, мы вместе в Афгане служили, бог в своем деле. Он тебе, что хочешь отрежет и снова пришьет. За два года в Афгане он столько народу перештопал, на две жизни вперед. Таких безнадежных вытаскивал с того света. С утра и поедем к нему. Посмотрим, что он скажет.

Рюрику было все равно. А Степан не находил себе места. Он закурил, потом загасил сигарету, снова закурил. Поправил свежую простыню.

– Может, в дом пойдешь ночевать?

– Мне тут лучше.

С крыльца дома послышался голос Ольги.

– Степан, вино пьете. Может дать закуски?

– Иди спать!

Но Ольга не унималась.

– Рюрьку на рыбалку будить? А то Стаська с Васькой собрались.

– Он не пойдет! – ответил за брата Степан. – Иди ложись, я скоро приду.

Но так до утра и просидел рядом с Рюриком. Теперь он был за старшего в их семье. Проваливаясь с дорожной усталости в глубокий сон, Рюрик слышал упавший голос брата.

– Как же так? Как же так? Вот жизня проклятущая! И ничем ведь не поможешь ему.

Приятно было Рюрику сознавать, что брат, так близко к сердцу воспринял его горе.

Глава XI

Утром, с первыми лучами, Степан развил бурную деятельность. Ольга быстро собрала на стол. Он видимо успел шепнуть недобрую весть Ольге, потому что та слишком участливо, слишком жалостливо смотрела на деверя. Когда сыновья сунулись было к Рюрику с рыбалкой, она чуть ли не палкой прогнала их со двора.

– Идите, идите отсюда, ни днем, ни ночью от вас покоя нет!

– Ты чего мать. Дай проесть!

– Я вам собрала, бараника, хлеб, помидоры. Идите! На речке перекусите.

Братья не очень расстроились.

– Пошли Стаська. На берегу поедим, там даже вкуснее.

– Прикормку не забудь. – напомнил ему Васька.

– Да, взял я.

Брательники-близнецы ушли. Рюрик со смехом вспомнил, как один раз ночью подслушал их философский разговор. В тот давний приезд, было слишком много гостей, и его положили в одной комнате с племянниками. Послышался вкрадчивый шепот, один из братьев толкал другого в бок.

– Васька ты спишь?

– Сплю!

– Я чего думаю Васька! Я Васька или Стаська?

– Ты Васька! А что?

– Да, вот лежу, и никак не могу уснуть. Думка у меня одна появилась. Вдруг ты Васька, а я Стаська. Вдруг нас в детстве перепутали. Представляешь, ты – это я, а я – это ты!

Рюрик в тот раз чуть не подавился смехом, и лежал тихо, ожидая продолжения занимательного разговора.

– А, правда, – послышался сонный голос брата близнеца, – могли запросто спутать.

– А что? Только так! С места на место в люльке переложили, и иди, потом разберись. Как же теперь быть? Как узнать, кто – я, а кто – ты?

Неожиданно Стаська нашел выход.

– Васька, а ты кем хочешь быть, Васькой или Стаськой?

– Мне все равно. Спи.

– Ладно, тогда ты будешь завтра Стаськой.

Кажется, племянники уснули. Но через минуту послышался недовольный голос Васьки.

– Ага! Хитрый какой. Ты у Фрола потряс грушу, завтра его кобра пожалуется отцу. Кого драть будут ремнем, меня или тебя? Нет, ты тряс, значит, ты Стаська.

В ход пошла иезуитская, неформальная логика.

– Васька, но нас же могли местами поменять! Ты же сам согласился.

– Мало ли чего я согласился. Чтобы драли меня, я не соглашался.

Послышался обиженный возглас.

– А еще брат!

Казалось, на этот раз братья угомонились окончательно. Но через минуту, Стаська злорадно заявил.

– Ну и черт с тобой. Не хочешь меняться и не надо. Если завтра выдерут меня, а на самом деле ты Стаська, а не Васька, то получится, что выдрали не меня, а по ошибке – тебя. Мне что, пусть отец ремнем стегает, шкура-то не моя. Понял?

Еще через минуту разговор продолжился.

– Стаська?

– Чего?

– А ты уверен, что нас поменяли местами?

– Сомневаешься? Эта, соседка кобра, еще и не такое могла сделать!

– Ну, тогда ладно! Только на один денек.

Утром, за столом Рюрик рассказал эту забавную историю.

– Как вы только их не путаете? – спросил он Степана.

– Я иногда путаю. Ольга как-то разбирается между ними.

Ольга рассмеялась.

– Стаська хитрый. Он заводила. Смотрите, идут вон, оба, Стаська впереди, а Васька чуток сзади. Натворит Стаська, а достается Ваське. Сколько уже раз бывало, что Васькин зад зря страдал. А так, они у меня хорошие ребята.

Степан с Рюриком уехали в город. Кругом были одни лечебницы, санатории, дома отдыха. Степан быстро нашел своего знакомого хирурга. Они постояли со Степаном в стороне, перекурили, а потом хирург пригласил с собой Рюрика.

– Рентгеновские снимки у тебя с собой?

– С собой!

– Ну, пошли, поглядим.

В кабинете Рюрик разделся. Знакомый брата долго жал пальцами живот, потом еще дольше рассматривал снимки.

– Где болит?

– Последние дни начало особо сильно прихватывать. Весь низ живота. Может мне какой-нибудь обезболивающий укол сделать, а не на операцию ложиться?

Хирург кинул снимки на стол.

– Если это так, как я предполагаю, то тебе парень крупно повезло. Был у нас в Афгане похожий случай. Тебе когда операцию аппендицита делали?

– В ночь, с тридцатого, на первое января.

– Похоже! Похоже!

Рюрику было безразлично, что с ним будут делать. День больше, день меньше. Какая разница. Знакомый брата ему заявил:

– У меня сейчас плановая операция, освобожусь после обеда. А сейчас, ляжешь в палату, сестра желудок тебе очистит. Готовься. Идите оформляйте документы. Я скажу. Полис у тебя с собой?

– С собой.

Степан и Рюрик написали по бумаге, что это их настоятельная просьба срочно лечь под нож.

– Раз надо, значит надо! Канцелярия! – развел рукам Степан. Через час Рюрик лежал в палате. Он вдруг вспомнил про письмо Арины. Она сказала, прочитаешь его, когда… Это когда, похоже наступило. Кто его знает, проснется ли он после операции.

Глава XII

«Любимый мой.

Если ты разорвал конверт и держишь сейчас письмо в своих ласковых руках, значит, у нас с тобой осталось лишь несколько часов, чтобы навсегда попрощаться.

Мой ненаглядный, я постараюсь не огорчать тебя. В этой жизни нам было отведено не так уж много счастливых часов и дней, по пальцам их можно пересчитать, так пусть же эти тяжелые, последние наши минуты, останутся благодатными и такими же неповторимыми.

Привыкли мы с тобой удивлять друг друга поступками, не укладывающимися в обычную человеческую логику, и это письмо из их разряда.

Я все знаю про тебя мой любимый, абсолютно все. Все, вплоть до твоего последнего шага. Ты не захотел омрачить своей бедой наши последние дни. Горько сознаваться, что я подыграла тебе, но ты как никогда прав, наше прощание без рвущих душу слез оказалось намного человечнее. Я собрала последние силы в комок и казалась беззаботно-веселой и лишь немного печальной. Я сломлена была твоим недугом. Но клянусь тебе, я встану, и во имя нашей любви буду жить.

Все мы когда-нибудь уйдем из этой жизни. Уйдем без следа, превращаясь в тлен и глину. Никто еще не обманул природу. Я знаю, ты никуда не уезжаешь, а безнадежно болен. Но как же мужественно ты принял эту весть.

Я пишу тебе это письмо, а у самой в стесненной груди замирает тоска. Все эти дни, когда остаюсь одна, нос мокрый. Плачу и пишу. Пусть мои слезы будут светлыми, как наш незамутненный родник любви. Не довелось нам прожить одною жизнью, и вдоволь напиться из него живительной воды.

Любимый, мой не переживай.

Ты правильно сделал, что уехал на родину. Вся твоя родня живет там. Им легче будет собраться вместе. А жена и сын…

Ты не захотел обременять их излишними хлопотами.

Не волнуйся, не будешь ты забытым. Обещаю тебе мой любимый, мой ненаглядный, я приеду к тебе.

Вспомни наши далекие годы. Нечаянно пришла ко мне любовь. Заискрилась, загорелась, я. Была пьяна тобою.

Красноречивее слов, были твои изумленно-вопрошающие глаза, но красноречивей твоих глаз, были нити и узоры неповторимых, ласковых слов, что ты находил в тиши ночной. Медоточивый язык твой сводил меня с ума. Ты называл меня – соперницей луны, а я смеялась. Ты сравнивал с прекрасной розой в гуще сада, я пахла розой. Я открывала губы для поцелуя, считал ты жемчуг сахарных зубов. Твоя услада-лада в нежданном счастье, как в синем, синем озере купалась. И даже сладкозвучный соловей, что пел у нас под окном, услышав нежный шепот твой, стыдливо улетал.

Смейся милый, смейся, ночей тех упоительно-сладких, я невольный пособник и живой свидетель.

Святыня ты моя. Все для меня сейчас мертво. Ложусь я с твоим именем, и с именем твоим встаю. Мой месяц светлоликий. Любимый мой. Прощай навеки.

А теперь немного прозы.

Лешка у меня знаешь кто? Оперативник. Мастером работал на стройке, а когда мы поженились, его направили в милицейскую школу.

Сам знаешь, семейная жизнь – тяжелое и сложное дело. Скрепляющий раствор в нем – долг. Вот и несешь его, как крест. Сумбурно пишу, но ничего, поймешь.

Лешка после нашей женитьбы, постоянно сидел у тебя на хвосте.

Он мне сразу заявил:

– Если захочешь узнать, как живет твой писаный красавчик, ты мне только скажи, я про него тебе всю подноготную выложу. Он еще подумать и сделать не успеет, как ты раньше его будешь знать. Мне это ничего не станет, мне только практика будет.

Я обиделась за тебя, почему он тебя писаным красавчиком, назвал. Ты был, конечно, пригож собою: стройный как тополь, прямой взгляд, белое, чистое лицо, волнистые волосы. Я молчу, а он подтрунивает:

– Жениться твой, собрался… не интересно, на ком? А то сниму их голубков, прямо тепленьких. Хоть полюбуешься.

Фотоаппарат Зенит со съемными профессиональными объективами у него был. Ты должен был на диплом выходить. Я раньше всегда мечтала тебя случайно встретить. Надеялась, по крайней мере. Хоть одним глазком на тебя посмотреть. А когда дело к выпуску подошло, страх меня взял, вдруг тебя распределят куда-нибудь в другой город? Тогда вообще никакого шанса встретиться, даже случайно, не будет. И тут Лешка меня обрадовал, женишься ты.

Я гадаю, москвичка она или может сокурсница приезжая? Если сокурсница, одно направление на двоих дадут, и отправят в какой-нибудь дальний Усть-Кут. Ладно, думаю, пусть хоть фотографии останутся.

– Интересно, конечно! – отвечаю Лешке.

Через день он мне подает фотографии.

– Смотри, – говорит, – на какой он драной кошке женился!

Я хвать у него фотографии, и ничего не пойму. К дворцу бракосочетания, зеленый, крытый Рафик подъехал, на нем «ветлечебница» написано. Вот открываются две задние двери, вот ты выпрыгиваешь, вот шафер-дружок с лентой через плечо. Вот, наконец, невеста ладится, то спиной, то передом; ищет ногой лесенку, чтобы ногу поставить, платье кверху подняла, трусики видны. Лешка, стервец, этот момент хорошо заснял. Фигурку у невесты облизал со всех сторон. Ноги, бюст, полные, белые руки, аппетитные округлости, все у невесты отменное. Даже слишком.

– Призовая кобылка! – так оценил ее Лешка.

– А лицо спрашиваю, чего не снял?

Он смеется.

– Лицо? Там нечего было снимать. Кикимора. Ты бы видела, какую обезьяну он привез. Он правильно выбрал машину. Ей только ветлечебница к лицу. Драная кошка, говорю же тебе.

Сейчас, дома у тебя, я хорошо рассмотрела Клавдию. Красавица она у тебя. Слишком яркая я бы сказала, броская у нее красота. На такую, наверно, мужики оглядываются. Не хотел видно тогда меня расстраивать Лешка, и не показал остальные фото.»

Рюрик отложил в сторону письмо. Свадьбу он хорошо помнил. И Клавдию помнил. Запал тогда он на нее. Клавдия вызывала у него жгучее, нечеловеческое желание постоянно владеть ею. Ненасытен он был, как дикарь, проведший на необитаемом острове в одиночестве двадцать лет. Неистовый самец в нем тогда проснулся.

Рюрик с друзьями должен был на двух машинах подъехать к дому невесты в двенадцать часов. Приехали ребята вовремя, но пока провозилась невеста, выехали с небольшим опозданием. Теща с живым еще тестем были недовольны.

Не те машины, видите ли, Рюрик заказал. Волги обычные.

– Мы бы тебе денег дали зятек!

– Нам, для единственной, ничего не жалко. – подтвердил будущий тесть.

Мать Клавдии, Римма Михайловна, с нескрываемым презрением оглядела, дешевый, черный костюм Рюрика. Ее супруг, член-корреспондент, который не вылезал из-за границы, одевался как лондонский денди. Ей и так уже подруги говорили, что Рюрик, не та пара для ее дочери. Зачем, мол, отдала? Будущая теща Скударя обиженно поджимала губы и зло отвечала:

– Кто-нибудь бы меня спросил. Они, как мартовские коты ополоумели друг от друга. А то я сама не вижу. Завтра, страсть пройдет, сметаны объедятся, и разбегутся по своим крышам. Только у него и крыши нет над головой. Примаком он приходит к нам. Вместе будем жить. И кормить, и одевать придется его.

– А он не из-за квартирного ли вопроса женится?

На больной мозоль наступили будущей теще Скударя. Она сама именно так считала и ела потихоньку дочку по вечерам.

– Что ты в нем нашла?

– Люблю я его!

– А он тебя?

– И он меня!

– А вы проверьте свое чувство. Годик повстречайтесь. – с дальним прицелом заявила мать. Кто его знает, думала она, где они через год будут. Может быть разбегутся, зад об зад, и кто дальше.

– Мы его каждый день проверяем, чувство! – ответила дочь. – Ты через семь месяцев будешь бабушкой.

Она думала, что обрадует мать, а та за сердце схватилась.

– Краснов! Краснов! Ты слышал, Краснов? – она так, по фамилии звала мужа.

Тот появился из соседней комнаты, где выбирал себе галстук и костюм.

– Краснов. Он ее до свадьбы обманул. Представляешь, мне нет еще и сорока, а я уже бабушкой буду. Я еще сама для себя не пожила, а мне скоро внука сунут нянчить. Мне нет еще и сорока…

В день свадьбы Рюрик с утра был весь на нервах. Тут еще будущая теща зашпыняла его.

– Смотрите, не опоздайте. Там такие люди будут. Ты Рюрик полезные связи сможешь завязать… Краснов, как мне декольте?

И надо же было Рюрику ляпнуть, что не она, а дочь сегодня замуж выходит. Пусть лучше за ней посмотрит. Грубо получилось. Он мгновенно пожалел будущую тещу, и решил смягчить выпад, обратив все в шутку. Рюрик развел руками и перешел на южноукраинский говор:

– Дэ кольтэ? Нэт, кольтэ! Ох и гарне срамотэ! Тища!

Мамаша Клавдии наряжалась на свадьбу дочери, будто на бал при королях Людовиках. Плечи, грудь, руки, шея, спина, все было оголено.

– Как ты смеешь, оценивать меня как на женщину? – неподдельный смерч женского возмущения взвился к небесам. И тут Скударь допустил тактическую ошибку, которая вылилась в последующие годы в нескончаемую войну.

– Пардон! – перебил он ее. – Для меня вы не женщина, а нечто среднего рода, между мужчиной и женщиной; вы, – мать Клавдии. Я бы попросил, это усвоить на всю оставшуюся жизнь.

Он еще хотел добавить, что он из старообрядческой, староверческой семьи, где чтили родителей и древние устои…

– Да, ты милый еще и хам! Краснов…

Кто же мог знать, что у матери Клавдии комплекс. У нее были волосатые ноги, которые она обрабатывала мазью, а над верхней губой выбивался небольшой пушок.

Скударь вырос на Северном Кавказе и считал это в порядке вещей. Там попадались особи женского пола чуть покраше шимпанзе. И ничего, не комплектовали. Клавдия ему потом за столом объяснила, как он больно ранил мать, она комлексует из-за растительности.

– Подумаешь! У нас, раньше, гречанки, огнем ноги смалили.

Они уехали во дворец бракосочетания. Ну, хоть бы кто-нибудь пожелал им, ни пуха, ни пера.

Ни одного не нашлось.

И сглазили.

Выехали на Большую Филевскую и мимо парка рванули в центр. Проехав пару километров, стали. Обе машины поймали, по гвоздю. Вышли перекурили, пока водители ставили запаски. Поехали дальше. И снова как назло, как в кино, одна машина за другой завиляли задом. Но запасок больше не было. И мобильных телефонов еще не было. Водители развели руками. Ждите, мол, будем вызывать из парка, замену. Но это, часа на полтора канитель.

Клавдия предложила вернуться.

– Папа, что-нибудь придумает.

Ей втолковали, что ехать ни вперед, ни назад, не на чем. Друзья Скударя, Сергей и Кирилл подсказали невесте, что ее главная задача, любыми путями доехать до дворца бракосочетания и расписаться. Документ на руки получить.

– Аусвайс, что ты жена.

– И так уже опаздываем.

– Могут отложить бракосочетание! – нагнетали они обстановку.

– Распишетесь, а там видно будет, на чем в ресторан ехать!

Клавдия, молодая козочка, не имея собственного твердого характера, прислушалась. Хор из двух друзей Скударя довел мнительную Клавдию до кондражки. В этой случайной цепи событий с гвоздями, ей почудилась закономерность. Все силы земли ополчились против ее свадьбы. Мать! Жених не знает что делать.

А Скударь в это время решал свои вопросы. За транспорт, за две машины было оплачено вперед. Транспортная контора вернет, естественно, деньги за срыв заказа, но когда это будет. А пока надо было решать вопрос с машинами, да не с одной, а двумя.

Один водитель чистой, новой Волги, которую он остановил, запросил по масштабам Скударя неимоверную сумму. Он его отпустил. Другие не останавливались или были с пассажирами. А время тикало, минутная стрелка неумолимо приближалась к назначенному им для росписи времени.

Откуда вынырнула эта ветлечебница, никто не видел. Но она остановилась рядом, и из нее вылез молодой, услужливый паренек.

– Стали? Прокол? Ох! Ах! А хотите, доброшу. Вы все поместитесь. У меня лавки вдоль стен. Чистые! Ветеринары в белых халатах садятся. Десять мест есть, а вас восемь человек. Доброшу только так. Червонец всего.

Подружки Клавдии заглянули в кузов. Друзья Скударя, Кирилл и Сергей что-то нашептывали Клавдии.

Согласны были дальше ехать на Рафике все, кроме Скударя. Он не хотел обижать ни невесту, ни себя. Можно было еще постоять на дороге и остановить за приемлемую сумму, две приличные машины. Однако, демократия взяла верх. Рюрика уговорили ехать. Задним числом мы все умные.

Им бы остановиться где-нибудь на задворках, подальше от людских глаз, метрах в ста, ста пятидесяти от дворца бракосочетания, и пешочком, прогулочным шагом, подойти.

Если, по-хорошему разобраться, что собственно случилось? Ну, привезли невесту на зеленом Рафике, ветлечебнице. Ну, перегородили подъезд остальным машинам, ну подал придурок водитель задом к парадным ступеням.

Родители Клавдии, один в смокинге, другая, в вечернем платье, с какими-то знакомыми стояли на ступенях дворца и нетерпеливо поджидали потерявшихся молодых. В сторону выскочившего из ветлечебницы водителя, бегущего открывать задние двери, посыпались смешки.

– И на таких авто приезжают бракосочетаться?

Вальяжный, степенный отец Клавдии начальственно смотрел на любую суету. А супруга не вытерпела и спросила водителя:

– Кого возишь, молодец?

– Драных котов и кошек! – ответил водитель, показывая на надпись, на кузове.

Чужие родители, вышедшие покурить в этот погожий денек на ступени дворца и сравнить выезд своих чад, с чужим выездом, вместе с новой родней Скударя и их знакомыми, рассмеялись. Теперь все с интересом ждали, кто же появится из крытого кузова автомобиля. Клавдия, опередив Скударя и не слушая никого, первая решила спуститься. Хорошо он спрыгнул с машины, чтобы подать ей руку.

Потом весь вечер, встречаясь взглядом, за свадебным столом, с кем-либо из гостей, он видел одни ухмыляющиеся рожи. Многие услышали про казус приключившийся с молодыми только в ресторане, вот и вспыхивал смех то тут, то там. Может быть анекдоты народ рассказывал, но новая родня и сам Скударь принимали любую улыбку на свой счет.

И вот теперь Рюрик подумал о том, что гвозди для его свадебного кортежа точно организовал Лешка. Интересно и Рафик ветлечебница его придумка?

Рюрик перевернул следующую страницу. Арина писала:

Глава XIII

«Да, повторюсь, мой дорогой, у тебя отменно красивая жена. И пусть Лешка не пудрит мне мозги. Она, как женщина, как тело, как сосуд, предназначенный для ласки, имеет классические, божественные формы, и даже нечто большее. Как-то мой муж при мне обронил, что у тебя роскошная жена. Теперь мне понятно, что он имел в виду. Ты выбрал женщину, которой надо служить, красоте которой надо поклоняться.

Только я тебя ведь хорошо знаю. Ты можешь отдавать себя до тех пор, пока тебя принимают бескорыстно, а как только появляется малейшая фальшь в отношениях, ты замыкаешь свою душу. Я представляю, как ты настаивал, чтобы твоя свадьба была скромной и немногочисленной, а как твоя новая родня настояла на своем, и закатила ее где-нибудь в Метрополе или Праге.

А ты в отместку им, приехал с невестой расписываться на «ветлечебнице» Рафике. Ты знаешь, не стоило этого делать. Это – обычное ребячество, никому не нужная фронда. Я бы на месте Клавдии – обиделась. Красивая свадебная машина тогда копейки стоила.»

Рюрик снова отложил в сторону письмо. Этот тихий скромняга Лешка начал вырастать в его глазах в трехголового змия– насмешника. Он вертел чистыми, искренними чувствами своей жены, поворачивая их каждый раз в свою пользу. Что еще он там наплел насчет моей женитьбы? Если посчитать, что Клавдия драная кошка – то тогда Скударь-жиголо совкового розлива, за московскую прописку готовый продаться черту и дьяволу. Ах ты стервец-лапотник. На ровном месте обошел. Рюрик углубился в страницы, написанные ровным почерком-бисером.

«Когда ты женился, я почему-то немного успокоилась. Зная, что ты рядом, я один раз задала вопрос Лешке, как ты живешь?

– Вопросов нет, завтра узнаю!

Через неделю он мне докладывал, что ты взял себе дочь члена-корреспондента, что они живут в элитном доме, что тебя к себе не прописали, но тесть тебе выбил комнату на Тишинке. С тещей ты на ножах. У тебя родился сын. Он ровесник нашему второму. И что комнату на Тишинке, ты превратил в скит.

Я знала, что ты из староверческой станицы. Но чтобы ты, материалист, подался в религию, не поверю никогда. Ты никогда не признаешь, что у человека может быть другая, отличная от земной, вторая жизнь. В этом вопросе, в вопросе веры, повторюсь, ты грубый, вульгарный материалист. Поэтому мне стало смешно, когда он упомянул про скит.

– Что еще за скит? – спросила я. Он будто ждал этого вопроса и стал рассказывать:

– Комната у него, там на Тишинке, в трехкомнатной квартире, коммунальной, в одной бабка живет, во второй сосед, который никто не видел, и в третьей он спасается.

– От кого спасается?

– От жены, от тещи. На неделю уходит, и молится. На коленях не стоит, нет. Но готов часами смотреть на портрет женщины, обрамленной в золоченую рамку. Губы шепчут ее имя. Взгляд далекий, отрешенный, задумчивый. Не постится. Пища нормальная. А вот время, которое он проводит в разговорах со своей иконой, неограниченно. Странный молодой человек.

– Кто это тебе рассказал?

– Соседка старуха.

– А что это за женщина в золоченой рамке?

– Это ты! Твой увеличенный портрет.

– А ты не шутишь?

Лешка побожился, что ты иногда на мой портрет, можешь неделями смотреть. Я его спросила, а что еще ему бабка соседка рассказала? Он сказал, что ты очень обходительный, вежливый; сначала, она думала, что ты будешь девок сюда таскать, но ты видно немного того. На одной у тебя крыша поехала».

Рюрик, чуть не взвыл. Фантазия у этого Лешки работала, дай боже. Если он беседовал с соседкой, то должен был отлично знать, что эта комната была не молельней, а комнатой свиданий. И никогда Скударь не держал в ней фотографии Арины. Он себе не позволил бы такого.

Этот орел, ее муж просто издевался над ним, и заодно ее чувством. Какую он цель преследовал? Скударь стал читать дальше.

«Мой дорогой и любимый. Мне казалось, что сердце мое разорвется. Если ты меня так горячо любил, то, какое право я имела, не верить своим чувствам и пойти на поводу у чужого мнения. Я должна была ждать тебя до конца жизни. Куда я торопилась с замужеством? Прости меня, мой ненаглядный, мой удивительный человек. Я была потрясена. У нас с тобой в жизни получилось с точностью, до наоборот.

Любимая и любящая женщина, девушка ничего не может дать мужчине, кроме самой себя, своей любви, навеки и безраздельно.

Я тебе ничего не дала. Я вышла замуж, а ты меня боготворишь. Есть ли после этого справедливость на свете? И если есть, то в чем она?

Водоворот жизни, как видишь, не утянул тебя в серое бытие. Ты несешь свой крест, а я? Сама себе я показалась ничтожной, заурядной женщиной, не стоящей твоего мизинца. Я должна быть благодарна судьбе, что повстречался ты мне на пути, душой такой прекрасный. Я вытащила счастливый лотерейный билет, один на миллион и, не поняв, что это, выбросила его.

Не смогла я телом остаться верной тебе до конца жизни. И тогда решила остаться верной – душой и сердцем.

Ты навеки, только мой.

Я иногда задавала себе вопрос, а не придумала ли я тебя?

Нет, мой любимый, ты моя явь. Ты мое небо.

Выслушай же меня. Встречаясь с тобою, я для себя нарисовала идеального мужчину, и идеальную семью. Мой мужской идеал был ты, а семейный идеал – моя семья, дети.

Мой характер сильнее и яснее характера мужа, Лешки.

Но я сдаюсь перед тобою. Ты всю жизнь свою фокусировал на одной мне, единственной. Никогда никакого своекорыстия, одно лишь внимание. От тебя только и слышала: тебе удобно дорогая; тебе не дует, моя единственная, пересядь сюда, любимая, куда сходим?

Я преднамеренно могла с тобой, кокетничать, капризничать, быть иногда печальной. Ты со мной обращался как с ребенком. Предупредительность твоя не знала границ. Сначала – я, а лишь затем – ты. Ты был сказка, наяву. Лучший друг, брат, раб и диктатор моего сердца.

Скажи, какая женщина не хочет быть любимой?

Но больше всего мне в тебе нравилась спокойная уверенность. Рядом с тобою, я – сильная натура, была слабой.

Я пишу сейчас тебе и думаю, права ли я была, посвятив себя семье? Зачем располовинила свою жизнь? Ты в сердце, а на поверхности, моя семья, мои дети, мой муж. Можно ли было так жить? Представь, любимый, жила. Сомкнув створки души, закрывшись пуленепробиваемым жилетом.

Я сейчас плачу, рыдаю. Чиста я перед тобой и перед всем светом. Выбросить тебя из сердца я не могла, да никогда и не пыталась. Я из этого даже тайну не делала, ни дома, ни на работе, нигде.

Даже дети мои знали, что их мама в молодости была влюблена в удивительного человека. У меня осталась твоя единственная фотография. А на ней ни имени, и адреса. Время меняет человека, вряд ли встретившись с тобою, они могли узнать тебя.»

И тут Рюрик непроизвольно вспомнил мальчишку выскочившего из кустов. Похоже, он узнал, козла дядю, в которого была его мать влюблена. Скударь перевернул страницу.

«С тобой я попала в мир широкий, богатый, ты научил меня сливаться с природой, с поэзией, с умными мыслями. Более богатого внутреннего мира не приходилось мне встречать. Если установить шкалу развития человека: первобытный, разумный, человек-труженик, крутой специалист, творческая личность, поэт, бог, то ты для меня сейчас занимаешь первую ступень. Ты мой бог. Я на тебя буду молиться всю оставшуюся жизнь.

Твой мир расширял и мой мир. Я тянулась за тобой, невидимым. Хотела встретиться с тобою и не пасть лицом в грязь. Кто из женщин читает Гегеля, Монтеня, Маркса, историю религий, классику, историю искусств, театра и кино, и многое другое?

Тонкая нить, незримая нить связывала всю жизнь меня с тобою. Я тянула семейную повозку и в то же время постоянно хотела взлететь ввысь, к чистому небу, пройтись по берегу синь-озера, вслушаться в шепот листьев в зеленом лесу.

Перебирая еще раз подробности раздельной нашей жизни, я с изумлением вижу, что все эти годы прожила с тобою одною, совместной жизнью. Если ты у себя в комнате на Тишинке стоял перед моим портретом, то твой образ я носила в глубине своей душе, и так же как и ты молилась на него.

Знаешь, я благодарна богу, что мы оказались на высоте нашего чувства. Ни ты, ни я не дали расплескаться ни единой капле любви переполнявшей наши сердца. Боже мой.

Мне всегда говорили, что я не от мира сего. Ты меня такой сделал.

Любимый мой, меня просто сводит с ума мысль, что нельзя ничего сделать.

Расскажу все по порядку.

Когда ты ушел от меня, я осталась жить. Но как жить без тебя? А сейчас нет даже смутной надежды.

Знаешь, почему я тебя любила всю жизнь? У нас никогда не наступало пресыщения, не было раздоров. Ты как на праздник появлялся у меня, как затмение был, раз в месяц, раз в году, раз в пятнадцать лет. Закон природы не нарушишь.

Вспомни наше сближение, наши первые встречи, наш вспыхнувший костерок любви. Любовь самое благородное и чистое чувство, если медленно возгорается. А ты никогда не спешил. А я не позволяла. И причина тут была не робость твоя и моя. Останавливало нас очарование новых открытий, чувства дотоле неизведанные. Хотелось сначала насмотреться, затем сорвать поцелуй. Ах, как прекрасны неискушенное сердца, юношеская и девичья чистота.

Первая любовь, будь благословенна. Твое очарование ни с чем не сравнимо.

Ты скажешь, зачем вспоминать и думать о счастье, к которому нет возврата? Нет, мой любимый, ты будешь еще столько жить, сколько будет биться мое сердце, а в нем есть уютный уголок для нашего прщлого.

Согласись, женщина – по природе своей робка, в первое время она постоянно сомневается в своем счастье, боится спугнуть его. А я поверила тебе сразу, с первой минуты и не ошиблась. Твоя власть надо мною простиралась далеко. Она и сейчас простирается. И будет простираться.

Но один раз я была уничтожена, раздавлена, смешана с грязью. Наша с тобой любовь, подверглась страшному испытанию.

Как-то приходит Лешка, кидает на стол свою фуражку и так это радостно заявляет мне, что видел тебя с молодой девицей.

– Молодая. Красивая. Он ее та Тишинку отвез.

– Зачем на Тишинку?

– Забыл спросить!

Смертельная бледность наверно выступила у меня на лице. Взгляд стал потусторонним. Из живой раны струилась кровь.

Лешка вдруг испугался и стал тебя выгораживать.

– Да мало ли, кто? Сестра, может приехала, а его новая родня не особо привечает!

– Не может такого быть, чтобы на Тишинку! – гневно воскликнула я.

Это место в моих мыслях было забито мною, я имела право там царствовать. Сколько раз мысленно я оставалась с тобою наедине. Сколько раз мысленно представляла, как это будет выглядеть.

Что-то чувственное, плотское, нечистое было в моих мыслях, но никуда от этого не денешься. Что было, то было. Я страстно хотела попасть на Тишинку, чтобы ты молился не на мертвую икону, а на живую меня. Мысленно, тысячу раз ты брал меня на руки и доносил до… Боже мой, есть личто слаще поцелуев любимого человека. Уверяю мой любимый, монашка из меня плохая получилась бы. Икона б ожила.

– Ты ошибся! – резко заявила я Лешке. – Мало ли кто мог сесть в его машину. Сотрудница, врач для соседки, старушки.

О, боже мой, какие дикие порывы ревности, оскорбленного самолюбия, сотрясали мою душу. Ведь моя драма разворачивалась на глазах моего мужа. Свою любовь к тебе я не скрывала. Он с первых дней нашей с ним совместной жизни, знал, как я тебя боготворю. Я просто обезумела. У него на глазах, растоптать меня. Ту, которая тебя боготворит, разменять на красивую, молодую пустышку? Нет, Тишинка, должна стать нашим с тобой уединенным островом. Нашим и больше ничьим.

Что-то такое видно прочел в моих глазах Лешка. Муж был неплохой психолог. В тот вечер, когда он принес мне эту страшную весть, я простояла весь вечер у окна. Я горько пожалела, что за все эти годы ни разу не попыталась встретиться с тобой, мой любимый. Я казнила себя, я проклинала, я готова была бежать в темь, в дождь, только чтобы удостовериться, что ты мой, и только мой. И никого нет рядом с тобою.

Жена, не в счет. Жена – от бога, а я – от сердца. Наши интересы нигде не пересекались».

Скударь очередной раз отложил письмо Арины в сторону. Его самолюбие было уязвлено. Истина горькая, но надо выпить ее до дна. Он вернулся к письму. Вот, что она писала дальше.

«– Я пошутил. Я хотел проверить, как ты прореагируешь, на это сообщение, – сказал мне Лешка.

– Проверил? – спросила я его.

Он угрюмо ответил:

– Да.

Потом добавил:

– Я больше не буду никогда так шутить!

– Ты пошутил? Ты, правда пошутил? Скажи честно!

– Говорю же, пошутил!

От сердца отлегло. Но осталась непонятная, щемящая тревога. Я впервые почувствовала нависшую над нашей любовью опасность. Костер горит, если поддерживаешь его огонь. Я знаю, что ты боготворишь меня, а как мне дать знать тебе, что и я, твой живой, неповторимый образ ношу в сердце? Не стоять же мне перед этим домом на Тишинке, безмолвно дожидаясь тебя. Адрес-то я не знаю.

И тут как всегда меня выручил Лешка.»

Скударь в ярости отбросил в сторону скрепленные степлером листы. Куда ни сунься этот Лешка стоит у него посреди дороги. Что этот, мерзавец, придумал на этот раз?

«Твой! – по-другому тебя Лешка никогда не называл, – совесть совсем потерял!

– Что, – с тревогой спрашиваю, – случилось?

Он немного помариновал меня, и отвечает:

– Который день под нашими окнами стоит!

– Как стоит?

– А так. Люди по четвергам в баню ходят. А он приедет, и на твое крайнее окно смотрит. Как волк, ночью приходит, а теперь приезжает.

А помнишь, как у нас раньше с тобой было. Ты уйдешь в свой институт, а я каждый вечер стану у окна и жду тебя. Вот ты видно, по старой привычке и приходишь. Сердце щемит, а ничего не поделаешь.

Боже мой, как же я рада была. Теперь любой четверг я выгоняла его из дома. Хочешь иди в баню, хочешь с ребятами в бильярд поиграть, я бы его могла даже к Насте отпустить, если бы он захотел. Четверг, любимый, был мой день. А у Лешки выходной. Я становилась у окна, и до ночи простаивала. Ты видел меня?»

Скударь уже устал возмущаться. Она готова была его к Насте отпустить. Классно стервец устроился, за чужой, то есть его, спиной. Увел с вешнего луга обманным путем такую козочку, а теперь еще ей, глупенькой, морковку лжи, в собственных интересах, скармливает.

О, змий шестиголовый. О, исчадие ада. Где ее письмо?

«Любимый мой. Никто не знает, откуда мы приходим, и не знает никто, куда уходим. Непроницаемая тьма сзади, и густые тени впереди. И так миллионы лет. Пришло нам время расставаться, и неважно дорогой, что мы носили, ели ли вкусные кушанья, ездили на иномарках или Запорожцах, были на Багамах, или нет. Ни тщеславие, ни власть, ни деньги, ничто не нужно человеку, когда жизнь уравнивает всех в правах.

О человеке остается лишь недолгая память. Плохая или хорошая, но память. Пусть говорят, что земной шар большой погост, а я считаю, коли ты есть, он – цветник. А наша память – самый красивый цветок.

Еще до того, как я встретилась с тобой, я выбрала дорогу, на которой человеческая жизнь, лишь постольку имеет смысл, поскольку ты будешь служить большому, светлому, чистому, коим является окружающий нас бесконечный мир; а предназначение маленькой женщины, если она хочет прикоснуться к вечному, есть продолжение рода, и великая любовь, к единственному, своему избраннику.

Я могу теперь не лукавить перед тобой, и со всей откровенностью сказать, что всю свою сознательную жизнь, осталась верна своей философии, а тебя мой дорогой, и единственно желанный мужчина, готова была съесть до последнего пупырышка.

И то, что я тебя не видела пятнадцать лет, эти годы не были вычеркнуты из нашей с тобой жизни. Я готовилась тебя увидеть, я каждый день готова была к встрече с тобой. Это были годы не только физического увядания, но и годы углубленного самосозерцания и самообразования.

Смейся, смейся мой любимый. Может быть у меня и появились две морщинки под глазами, но не более того.

Мой единственный, мой любимый, ой, прости, я начинаю разговаривать с тобою в прошедшем времени.

Пока ты был, ты существовал я шла, я поднималась в гору. Я хотела соответствовать тебе, я хотела сохранить себя и физически и нравственно, и выглядеть даже лучше чем раньше.

Ты заметил или нет, что у меня нет ни одной лишней жиринки, что я не смотрюсь на свои тридцать три года. Мне от силы дают двадцать пять, это при трех сыновьях. Я ведь как ты стала почти спартанкой. Сплю не на подушке, а на полене. Для шейных позвонков полезно. И не переспишь лишний часок. А бассейн, пробежка по утрам, гимнастика, у меня как у десантника в училище. Мой Лешка всегда поражается. Нас говорит, только на первом курсе в училище так гоняли. Так и то не все выдерживали, бросали учебу. Смеется. А чтобы добровольно? Что любовь с людьми делает! Ты, мать, – он меня так иногда называет, – у нас все рекорды бьешь!

Поэтому, мой любимый, я во всеоружии встретилась с тобою. Надеюсь, ты оценил мою фигуру. У тебя, мой любимый, как у молодого бога из связок мышц вылеплено рельефное тело, и у меня оно округлое и сильное, как у белорыбицы.

Пишу тебе, мой ненаглядный, урывками, ничего не скрывая и не утаивая. Белить написанное не буду, не хочу. Пусть, мои мысли, мои чувства бессвязно выльются на бумагу. Простишь, надеюсь, меня мой любимый.

Я все время стараюсь увязать мои принципы, мои размышления с действительностью, и вижу, как неуклюже у меня это получается.

Женщина – о двух мужах. Матриархат. Любовница. Любимая. Страх потерять тебя не позволял мне мысленно, даже перед собой, постановить этот вопрос. Теперь ставлю.

Я ведь подспудно, на интуитивном уровне знаю, что семейная жизнь разрушает ту легкую, хрупкую иллюзию, которую мы называем любовью. Может поэтому, так легко вспыхивают на стороне случайные связи? Итог у них обычно один: легкий костерок, пепел забвения и редко – всепожирающая страсть, обжигающее пламя.

Наша с тобой любовь была целомудренней. Чтобы ее сохранить, мы должны были ее поднять на недосягаемую высоту. Она там и была по воле судьбы все эти годы.

А знаешь, как сердце, как губы, как тело хотело проверить ее в других условиях. Пройти вдвоем по жизни. Выдержали бы мы испытание обыденной прозой? Хватило бы у нас: силы, желания, и воли? Ты сказал, да!

Я верю, и не верю, и снова верю!

Действительность оказалась суровей, чем мы предполагали. Теперь не узнаешь! Второй жизни не будет. Приходится нашу веру и любовь проверять в исключительных условиях. Но экстрим, легче долгого пути.

Прости, ненаглядный! Это не сомнения в правдивости твоих слов. Ты был искренен. Поэтому можешь заглянуть в самые потаенные части моей души.

Я, мой сладкий, ничего не боюсь, ни Лешкиной насмешки, ни осуждения соседей, ни даже своей совести, которая иногда меня спрашивает: что ты делаешь, как ты смеешь? Право же, любовь моя, для меня, все, что связано с тобою, сладчайшая пытка. И наше горькое расставание, пытка не меньшая. Эту пытку, клянусь тебе, я вынесу до конца. Один ты мне судия!

А все эти рассуждения собственников мужей, что единственным нравственно допустимым базисом брака, во всех классах, и всеми классами была признана индивидуальная половая любовь, я отметаю. Не было такого. Подобные условия гражданского брака лицемеры и ханжи освятили в собственных интересах. Любовь девушки, любовь женщины, любовь любимой, намного выше ее стойлового содержания хозяином мужчиной.

Чем держится супружеская связь? Совместным хозяйством и совместным ложем, и вырастающим из него правом.

До этой надуманной вещи, особенно в наш век фальшивой святыни – семейных отношений, редко кто смеет касаться. Чаще всего шушукаются по углам и пальцем показывают.

Когда я сказала что пойду к тебе, знаешь, что Лешка мне ответил? Что пусть лучше я это гласно сделаю, чем от него тайком. Тайком, видите ли, он не перенес бы. Бред. Вот он толстокожий слон, и маленький лицемер. Если я иду с его разрешения к тебе, у него не должны вырасти рога? В теории, я сама измену, которая в жизни сплошь и рядом, не оправдываю. Но и принимать от него подачек не хочу. Я не собачка, чтобы меня на поводке подводили к тебе.

Господи, любимый мой, прости меня, занесло меня не в ту степь.

Я рычу сейчас и кусаюсь. Детей разогнала, чтобы не мешали мне письмо писать. Лешка заглянул в дверь и, увидев мое лицо, побыстрее дверь закрыл.

Любимый, поймешь ли ты меня? Ты ведь тоже мужчина. Меня успокаивает лишь надежда, что ты не забыл свою любимую формулу, которую произносил со смехом любуясь мною в лунном свете: форма соответствует содержанию. А я стыдливо прикрывалась.

Вот я и оправдываюсь. Только почему перед тобой? И оправданья ли это?

Я не изменилась, и не забыла, мой любимый, свой долг перед семьею, но я не забываю его и перед теми узами, которыми связала себя с тобою. Оказавшись перед злосчастным выбором, семья и ты, я, не подавшись сплетням и досужим разговорам, все же не смогла сделать окончательный выбор и постаралась оставить и одно, и второе. К сожалению, у меня нет выбора. А даже если бы он был, не знаю как поступила бы.

Из дома я ушла с открытым забралом. Не колебалась ни одного мгновения. У меня свое понятие долга. Если бы мою любовь к тебе проверяли эшафотом, я бы пошла на эшафот.

А если я виновата перед кем, так это только перед тобой.

Крошечный кусочек жизни, который нам дарован богом, преподнесен нам, людям, как материал – строителям. Поэтому, я не захотела его растрачивать впустую. Мы с тобою, одно, единое целое. Как женщина, я подарила тебе безоглядную любовь. Возьми ее на прощанье с собой.

Прощай мой любимый. Прощай моя незамутненная, первая и последняя любовь. Прощай мой ясноглазый сокол. Собери последние силы. Целую, навеки тебя.»

Глава XIV

Постскриптум.

«Родной мой! Ты уже дочитываешь мое письмо. Я знаю, скоро хирург возьмет в руки скальпель, и ….

Придется тебе выслушать до конца мою исповедь.

Вся строгость возвышенных правил была мною отброшена в сторону, как только я узнала, что ты безнадежно болен, попал в беду.

В тот вечер Лешка долго мялся, начинал говорить, потом замолкал. Честно, говоря, он тебе всегда немного завидовал, но, предпочитая носить маску легкого пренебрежения. Вот и на этот раз он несколько раз начинал:

– Твой…

Я его не поощряла к дальнейшему разговору. Перед тем, как что-нибудь рассказать про тебя, например, что ты поменял машину, он обязательно добавит какую-нибудь скабрезность:

– Всучили ему Тойоту с битым и перекрашенным крылом как новую, а он и не заметил. Лох, он твой, красавчик. Но мозги пудрить умеет…

– Кому?

Лешка будто и не слышал моего вопроса, а продолжал рассказывать:

– Ты бы видела, с каким деловым видом он с продавцом обсуждал недостатки и достоинства автомобилей, а тот, понял с кем дело имеет, и подвел его к красавице с битым боком.

Вот и на этот раз я подумала, что он скажет про тебя гадость. И промолчала. Наконец, не вытерпел он сам.

– Твой, чего-то носится по онкологическим центрам.

Я чувственная женщина, ты знаешь об этом, но один раз приняв с мужем роль бесстрастной жены, я доиграю эту роль до конца жизни. Моя холодность стала непоколебимым основанием его слепого доверия. Он даже представить не может, что я могу быть другой. В его представлении, его мир семейный, за мной, как за каменной стеной.

Тот, кому выпало счастье быть любимой, поймет и оправдает меня. Никогда я не буду считать, месяц, наш последний месяц, проведенный у тебя, преступным. Никогда. Пусть время нас рассудит, но только не люди.

Хотя под твоим влиянием, я стала материалисткой, но верю, что в этом огромном мирозданье, которое существует, и будет существовать миллиарды лет после нас, когда-нибудь в другой жизни встретятся два наших самых маленьких атома и сольются в одно единое тело. И пусть это тело, будет ласточкой. Не хочу я больше видеть людскую суету.

Если ты думаешь, что у меня не было борьбы с собой, то глубоко заблуждаешься. Я как борец на татами, ежедневно выходила на борьбу со своей совестью, с долгом, с мнением соседей и подруг.

Да, я люблю тебя безумно. Целомудренней, от этого я не стану. Добродетели во мне больше не будет. Опьяненная радостью видеть тебя, слышать, ощущать твою близость, я стала счастливым человеком. Говорят, женщина, имеющая любовника, испытывает те же чувства. Не знаю. Я ни у кого ничего не крала. Ты мой был, по праву первой ночи. А других ночей я знать не хотела.

И вот теперь он принес эту новость на хвосте. Я сначала не придала значения его словам, или вернее даже не поняла, о чем он говорит.

– Что у него? – спросила я Лешку.

– Без шансов.

– Что без шансов, говори.

– Врач, который его смотрел, и которого я потом спросил, сказал, что у твоего… нет шансов. Опоздал он. Надо было ему раньше обращаться. А теперь если делать операцию… Ой, что я тебе пишу. Ты должен лечь под нож, но уже… Ты мужественный человек, я знаю. Ты должен был привести в порядок свои дела и обязательно должен был попрощаться со мною. Я просчитала наперед, твои действия. Не увидевшись со мною, ты не ушел бы в мир иной.

И Лешка, подробно рассказал, что, показав в двух центрах свое удостоверение и представившись твоим родственником, он выудил нужную информацию.

– Месяц сроку. В лучшем случае.

– А он знает? – спросила я, имея в виду тебя.

– Знает. Работу оставил, семейные дела утрясает.

И вот тогда мой любимый, я готова была отдать, пожертвовать оставшейся половиной своей жизни, чтобы только помочь тебе. Только как это сделаешь? Я нашла, как сделать.

Еще до твоего звонка, я решила встретиться с тобою. Но ты сам мне позвонил.

Мой возлюбленный, я чту твою способность пронести сквозь жизнь нашу любовь.

Я расточаю тебе похвалы.

Видишь, мой любимый, я перенесла рвущий душу крик, я превозмогла себя и ни разу не разрыдалась. Нет, прости, было это один раз, когда к тебе пришла. Слезу уронила. Хватило у меня мужества проводить тебя беспечной и веселой.

Я льстила себя мыслью, что смогу себя обуздать, когда увижу тебя вновь, и ничем не выдам себя. Так оно и получилось. Пишу тебе это письмо, умываясь слезами. Наши обстоятельства не укладываются в нормы обычной морали. Я поступила согласно велению своего сердца.

Я оставалась весь этот месяц у тебя.

Я была твоей женщиной. Я постаралась скрасить твои последние дни.

Венец жизни женщины, новые ростки жизни. Может быть, они будут от тебя.

Пришли видимо последние часы, раз ты держишь это письмо в руках. Но теперь наступил тот момент, когда я должна рассказать остальное, о чем ты даже не догадываешься.

Вполне возможно я повторюсь, ибо плохо помню, что писала раньше, но дочитай до конца.

Итак, мой любимый, с самого начала я знала о беде. Но ничем помочь не могла. Тогда я решила этот месяц отдать тебе, весь без остатка. Я ведь видела, как ты обрадовался мне.

– Лешка я ухожу от тебя на месяц! – объявила я мужу. Он спокойно выслушал меня. Я не приемлю нравственное лицемерие. Что бы он мне в этот момент ни заявил, я бы его слушать не стала. Он отвел глаза в сторону и тихо пробормотал:

– Ну, ты хоть детей приходи кормить!

– Хорошо!

Жалость – не лучшее чувство. Он всю жизнь должен был сносить твое незримое присутствие.

Вот так и разрывалась я между тобой и домом.

Когда ты ехал на машине к брату, то может быть обратил внимание, что тебя издалека сопровождает мотоциклист. Я снарядила Лешку вслед тебе, в качестве конвоя. Мало ли что может случиться на дороге.»

Скударь действительно вспомнил, как у него на хвосте, сидел мотоциклист, который иногда его обгонял. Но за утемненным шлемом лица не было видно. Мотоциклист то обгонял его, то останавливался и пропускал его вперед. Чудак, какой-то, еще подумал Скударь. Давно был на месте. Он стал читать дальше.

«Обратно полторы тысячи километров, он проскочит за десять часов.

У него здесь есть неотложное дело. Хочешь бранись, хочешь смейся, но это неотложное дело касается твоей жены, Клавдии. Я сказала Лешке, что если он увел у тебя одну даму не совсем честным путем, то ему сам бог велел увести и вторую.

В общем, милый мой, извини, но это проза жизни, и от нее никуда не денешься. Лешке, после приезда, я вменяю твою Клавдию. Она у тебя красивая, но легко подающаяся чужому влиянию женщина. Живет умом матери. Пусть живет теперь Лешкиным умом. Я ему сказала, что ему придется Клавдию, хоть она и драная кошка, но взять на обеспечение, полное, в том числе и в качестве жены-любовницы.

– Потянешь? Пусть она и страшненькая, но зато одно у нее не отнимешь, у нее прекрасная фигура. А с лица воду не пить. – заявила я ему.

Ты бы видел в этот момент его физиономию. Изумление, страх, покорность, любопытство, радость и нескрываемое вожделение. Все перемешалось. Глаза заблестели как у мартовского кота. Обычно, в таких случаях говорят, что человек обалдел, но здесь палитра чувств была богаче, они именно в таком порядке отразились на его лице. Лицо было потерянное. Может быть, поэтому он так легко смирился с моим заявлением об уходе к тебе на месяц. А может быть, и охладел за эти годы, кто его знает?

– Ты это серьезно? – спросил он меня.

– Серьезно!

Скрыть улыбку он не смог. Твоя Клавдия видимо еще до этого запала ему в душу, потому, что когда я раньше расспрашивала о тебе, он, начиная с тебя, обязательно плавно перетекал на нее. Мне неудобно было его перебивать, а он больше рассказывал о Клавдии, да о Клавдии, чем о тебе. Мол, какая несчастная она женщина. Ты уходишь на неделю на Тишинку, ко мне, к моему портрету, а она …

– Вот и развеешь, ее грусть, тоску. – заявила на этот раз я ему. – Ты мужик здоровый, справишься как-нибудь с двумя женщинами. Не стала я ему говорить, что женщина у него будет теперь одна – Клавдия. Зачем человека расстраивать раньше времени. Я же сама, решила уйти в виртуальный монастырь.

Ты, знаешь, я подумала, что он начнет брыкаться, а он сразу согласился. Меня даже покоробило. И еще пошутил наглец:

– Ты, – говорит, – в моем гареме будешь старшей женой!

– Старшей, так старшей! – я ему отвечаю.

Он плотоядно облизал губы и начал подбивать бабки:

– Ты права. Клавдия, роскошная женщина. Такую одну оставлять нельзя. Моментально найдется объездчик. А когда я могу… это….

То есть когда у него будет открытая позиция, спросил, когда я ему даю карт-бланш на твою Клавдию?

Тебя не коробит, то, что я говорю? Ты подумай, Кирюшке нужна твердая мужская рука.

Мы договорились так, хочет, пусть уже сейчас начинает искать подходы. Но без рук и всего остального… Может, я поторопилась? Она ведь сейчас, практически брошенная женщина. А у тебя, я – есть!

Чего уж там скрывать? С моей стороны была, конечно, крапинка расчета, почти невидимая, но ты положи на чашу весов все остальное, что перевесит? Прости, ты сам меня поставил в такие невыносимые условия.

Не считай любимый, меня за сводню. Я из своего понимания жизни поступила таким образом. Лешка ведь каждый день мне, докладывал, как дела продвигаются. Тебе хочется знать, как у них там сладилось? Или нет? Я ему сказала, что он может к ней подойти как к женщине, лишь тогда, когда узнает, что ты находишься в дальнем путешествии в вечность. Тот же самый месяц сроку дала. Пока можете ходить в кино, театры, рестораны, но касаться ее руками не моги.

А чтобы он не соврал, я каждый день требовала с него отчета. Лешка каждый день тщательно брился и душился. Встретились они так».

О…о. – Взвыл Скударь и дернул себя за волосы, – У этого проходимца не осталось ничего святого. Он сейчас клинья под мою жену подбивает. Помереть спокойно не дадут. Отброшенное в ярости, в сторону письмо, через минуту вновь оказалось в его руках.

«Женщина должна быть немного глуповата. Красива и глуповата. Роскошна и глуповата, сексапильна, как сейчас говорят, и глуповата. Мне кажется у тебя такая Клавдия. А я рядом с тобою всегда любила окунуться в абстрактные категории. Сейчас же, пожалуй, начинаю понимать, что преимущество мышления, над телесной красотой, относительно. Вы мужчины никогда не ценили женский ум и предпочитали иметь дело с божественным сосудом наполненным вином, или женской лаской. Такие люди, как твоя роскошная жена Клавдия, имеют изначала по жизни больше возможностей и прав. (Ой, я тоже, как тот профессор говорю «прав»).

Непосредственное чувство, плотское желание часто постигает жизнь и ее простые истины лучше сухого ума. А я всегда шла от обратного. Ты улыбнешься. Что толку, мол, что ты знаешь, законы термодинамики или теорию относительности, если не можешь достичь звезд?

Неважно, я пытаюсь понять!

Сравнивая себя с Клавдией, я могу сказать, почему тебе с нею было хорошо, она со своей роскошью форм и божественной красотой тела могла тебе дать то, что на бессознательном уровне будит в вас, в мужчинах, ненасытного зверя и самца. Вас пытают прекрасным. Вы ненасытны как звери. С нею ты был таким.

У моего же изголовья журчал прозрачным родником, пел сладкоголосым соловьем. Я могла дремать часами, утопая в неге твоих славословий мне и моей красоте. Ты был неистощим на ласковые слова. Много ли женщине надо? Нет! Только знать и чувствовать, что ты одна, что ты единственная. Женщина только тогда может открыться душой, когда чувствует, что она всегда, постоянно желанна, что ею не пресытились, не собираются уходить. Когда весь мир желаний сужается и фокусируется на ней одной, женщина счастлива и горда.

Завидую ли Клавдии? Представь, нет! Как я ликовала, как нос задирала, как смотрела свысока на всех остальных женщин, в том числе и на твою Клавдию! По сравнению со мной, боготворимой, они были нищими. Но сейчас я не хочу просто подать ей милостыню, а хочу равной усадить за стол.

Пусть чужие руки не коснутся твоей женщины. Я не хочу, чтобы она тебя сравнивала с кем-то еще. Пусть ее лучше Лешка топчет. А мой Лешка всегда проиграет тебе. Ну не мазохистка ли я после этого?

Я ставлю себя рядом с нею, и вижу, что выгляжу бедной золушкой.

Можешь сжечь это письмо, а мои думы, что же, запретить мне думать никто не может, даже ты любимый.

Стихия моего чувства к тебе выносит меня в такую стремнину, из которой я боюсь не смогу и выбраться. Каждая женщина есть сосуд не только добродетелей, но и огромной мнительности, манерности, желаний, тщеславия. Ты был мой верховный жрец. Тебе я исповедуюсь. Давила я в себе эти чувства на корню и хотела исповедовать только одну религию, религию на двоих, религию любви.

Трудно говорить о предметах общеизвестных. Мои суждения могут показаться тебе скучными, не вызвать у тебя доверия.

А чтобы этого не случилось, тебе придется выслушать меня до конца. Да, я беру твою Клавдию, и Кирюшку под свою дальнейшую опеку. С Лешкой, считай, я договорилась. Он, во-первых, не может мне перечить изначально, а во вторых, я ему ничего плохого не предлагаю. С плохой женщиной ты бы не прожил пятнадцать лет.

По-моему Клавдия ему пришлась по сердцу своей трогательной покорностью. Это не я, которая на каждый чих имеет свое мнение, и только свое считает окончательным, не подлежащим обжалованию.

– Полный отпад! Я от нее тащуся! Такая женщина! Хоть сейчас из нее сок дави, и не напьешься! Однако пугливая кобылка. Цену себе еще не знает. Под одним седоком только и ходила. – заявил он один раз.

И вот можешь теперь представить, с таким отношением к женщине, ему приказано установить с нею контакт, свое седло примостить ей на спину.

Если ты был рядом с Клавдией сладкозвучным соловьем, то она Лешку никак не воспримет. Или не было у вас этого? Ну, не учить же мне его, как искать подходы к даме сердца. А он, по-моему, загорелся. Я его давно таким не видела. Вообще-то он немного хитрец, как и все те, кто имеет хоть каплю хохляцкой крови.

Я разрешаю ему. Пусть живет с нею, тем более ты мой дорогой, создал ей все условия. С обеспеченным жильем. А твою комнату на Тишинке она не продала. Вот пусть там с моим Лешкой и милуются. Это Лешка ей отсоветовал продавать. Надеюсь, немного времени у них уйдет, переделать ее из нашей комнаты, в комнату для них, всего лишь, снять мой портрет и поставить широкую кровать. Пусть живут, милуются, не завидуй им, и не ревнуй. До того пьедестала, на котором мы стоим, им никогда не дотянуться. Или я не права?

Как у твоей Клавдии на фотографии распирает лифчик, так, по-моему, сейчас их распирает страсть.

Познакомились они уже.

Он мне все докладывает. После того, как я приказала ему начать ухаживать за твоей Клавдией, он составил план. Ему это просто, он ведь оперативник.

У моего Лешки есть крутой мотоцикл, Харлей. Он говорит, что она шла домой, а он ее три дня преследовал, пока она согласилась с ним заговорить.

И еще скажу тебе, Клавдия очень похожа на меня. Не обессудь, если у тебя, кроме нас с Клавдией, когда-либо мимолетно была еще женщина, то я уверена на все сто процентов, что по складу характера, по формам, она была похожа на нас с Клавдией.

Я столько думала о тебе и о ней, что сейчас ни о чем другом писать не могу. Если переступила грань приличий, отложи письмо в сторону. Одно я знаю точно, мне выпало, на долю счастье, которое редко достается женщинам моего круга.

О, я святая и наивная простота. Я представляю, как сейчас посыпаю солью твою рану, как проворачиваю кинжал в твоем сердце, и ничего не могу с собой поделать. Мне кажется, я несу охапку дров, чтобы подбросить полено в костер нашей любви, а может получиться, что подбрасываю его в костер твоей ревности.

Моя обычная прямота, к которой ты не мог первое время привыкнуть, позволяет мне говорить о тех вещах, которые человек не любит произносить вслух. Позволь немного критики в твой адрес, а то я совсем захвалила тебя. Своими слишком откровенными рассуждениями, я, должно быть, заставляю тебя краснеть.

Мне кажется, при всей нашей схожести, ты выбрал слишком яркую жену. Писанная красавица. Даже меня завидки берут.

Интересно, я ее копия, или она – моя? Или я бледная копия? Ведь всякая копия, должна передать существенные черты подлинника. Копиист может увлечься мелочными подробностями в ущерб главным, выразительным чертам лица. С нею ты увлекся телом, роскошью тела. Материалист ты. Может быть, поэтому Лешке будет легко пройти проторенный путь. Он ведь мужчина видный. Не культурист как ты, но накачанный. Мне кажется…»

Креститься надо, когда кажется! – промычал Скударь. – И не кажется.

«Я ненормальная.

Сама себя исследую под микроскопом, разложивши душу и сердце, и режу их скальпелем. И сколь бы больно ни было, хочу рассмотреть, а что же это такое, чем я жила всю жизнь?

Ты скажешь – я лишком раскрепощена! Ничего подобного, мой милый. То, что я пришла к тебе и была с тобой твой последний месяц, к подобному раскрепощению не имеют никакого отношения. Я не ханжа, но и не сторонница сладкой жизни. И в другом позволь уверить тебя, как бы мне тяжело ни было расставаться с тобой, я никогда не оборву жизненную нить суицидом. А мысли были. Нет во мне, того мистического, полурелигиозного чувства обожествления на грани помешательства. Моя любовь к тебе светла, чувственна, бескорыстна, но и мужественна.

Я душевна устойчива, и никогда ничего не сделаю такого, что бы ты осудил. Вот, только с Клавдией боюсь… Инициатива наказуема. Хотела бы я знать, что ты думаешь по ее поводу?

А Алексей нормальный мужик, он не из, скоробогатых, и не из тех задохликов мужчин, что сейчас расплодилось в неимоверном количестве, и которые всем миром не могут одного петуха зарезать.

В нем есть мужское начало. Пусть мужиковатое, с хитрецой, с собственной выгодой, но крепкое начало. Он не размазня, как может быть тебе показалось, когда он, молча, меня отпустил к тебе. Именно мужчина и должен был так поступить. И я ему благодарна за это. У меня даже появилось уважение к нему. Честно, я не ожидала от него этого шага. Странная все-таки штука жизнь, живешь с человеком долгие годы, и не знаешь, как он поведет себя в экстремальной ситуации.

Он-то знал, чего можно от меня ожидать. Я не скрывала. Представь, что сознательно подняться человеку выше обыденной морали, не каждому дано. Ну, Лешка. Поразил он меня. И поэтому когда я пришла к тебе, у меня было удивительное чувство, любовь к тебе, и спокойствие и гордость за свой дом. Толика и моего труда в нем есть.

Может быть, ты немного успокоился?

Я знаю, что ты скажешь… Нашла, чем гордиться! Большое дело – отпустил меня. Но, если представить, через что он переступил… У вас это чувство ревности, семейного благополучия, в конце концов, домостроевских порядков, сверх развито. А с другой стороны адюльтер в порядке вещей.

Вот вам и равенство брака.

Кто-то считает в болезненном взрыве всякого бесстыдства именуемом, сексуальной революцией – раскрепощение женщины. Я считаю, что бездумно отвергнуть запреты, установленные старым обществом не стоит, но и усложнять жизнь, тоже, не имеет смысла.

Ни одевать в штаны, обнаженные скульптуры в музее не буду, но и не подамся минутной слабости.

Мой поступок – золотая середина, даже если он не вписывается в свод моральных правил, именуемых нравственностью.

Пойми, я об этом так много говорю и уделяю этому вопросу столько внимания, потому что хочу сама оправдать свой поступок. Прежде всего себе я хочу доказать сама себе, что я не безнравственная, не падшая женщина. Я знаю, что ты никогда так обо мне не будешь думать.

Но вспомни, у меня ведь есть сыновья, как я должна выглядеть в их глазах, если они узнают, где я была этот месяц? И как их отец будет выглядеть в их глазах, когда вдруг объявит, что у него есть еще одна женщина? Кто меня может судить? Его родители? Мои дети? А его оправдать?

Соседей за нравственное мерило я не признаю, и никогда не буду признавать. Я хочу, в твоих глазах быть чистой, и в глазах своего мужа. А с собою, я как-нибудь разберусь.

А с Клавдией, когда он поладит, то я постараюсь сделать так, что то, что обычно считалось блудом, будет выглядеть благодеянием, великим поступком, жертвенностью, наконец. Всему есть оправдание.

Ведь то, что у него будет еще одна женщина, это будет не узаконенная порнография, не эротическое кино, не секс-клубы, не потоп женской наготы – это будет нормальная вторая семья, созданная сознательно.

И это не проституция, обратная сторона мещанской семьи, как воровство – обратная сторона частной собственности. Я хочу подвести под нее основательный фундамент.

Я страстно желаю, мой милый, чтобы не только у нас с тобой была великая любовь, но и ее логическое продолжение. Пусть та, которую ты любил, получает ласки не от неведомого кого, а от мужа твоей любимой.»

Скударь, схватился обеими руками за голову и замычал. Сосед по палате участливо спросил:

– Может тебе таблетку дать от головной боли?

– Мне голову надо отрезать и выкинуть!

– А тебе клизму уже сделали?

– О…о! Большую, пребольшую!

Он стал читать дальше.

«Мусульмане живут и ничего. Они как раз, так и живут. Каждая жена имеет свой дом. Конечно, кому ни расскажешь, будут смеяться, и завидовать Лешке. Вот, гад, мол, устроился. Жена сама ему разрешила вторую, иметь.

Мне самой интересно, как сложится дальше наша жизнь, как поведем мы себя, две женщины, когда на взаимном согласии, отойдем от моногамных отношений. Я ведь не собираюсь это делать тайно. Надо только будет немного мне выждать. Чтобы пламя страсти у них разгорелось, и после этого появиться на сцене. Твоя Клавдия, естественно, морально не подготовлена к таким раскрепощенным и мнимопрогрессивным взглядам. Мне бы сейчас посоветоваться с тобою, как лучше ей объяснить, что моногамный брак это условность и атрибут современных экономических условий, и что у человечества существовало множество форм половой жизни.

Не было у меня такого опыта, но я постараюсь подвести научную основу, под опыт добровольного жития двух женщин с одним мужчиной. Она ведь у тебя из академической семьи, а они верят в разную научную абракадабру, лишь бы она была изложена наукообразным языком.

Я думаю, мне удастся это сделать, раз ты говоришь, и Лешка подтверждает, что она легко внушаемая женщина. Честно, говоря, я бы предпочла, чтобы одним мужчиной среди нас обеих был ты, а не мой Лешка, но видишь жизнь, как поворачивается».

Бред. О какой бред! Ревность волной душила Скударя. Он готов был встать и бежать обратно в Москву, но неимоверная боль приковывала его к кровати. Боже мой, что за уродливые формы может принять человеческая фантазия, если поставить ее в иные поведенческие рамки. Бред, фантазии, идеи, как хочешь их называй, рождаются в голове у человека под влиянием жесткой необходимости. И чем жестче эти условия, тем быстрее человек отбрасывает в сторону отжившие правила и создает вместо них новые.

Но какими уродливыми они кажутся на первый взгляд. Какой-то Лешка будет пудрить на арабской кровати мозги его Клавдии. Что он может ей рассказать? На какую ступень ее поднять? Опустить на свой уровень, это пожалуйста! Вот мент поганый. Скударь обратил внимание, что он переходит на ненормативную лекцию, как тот профессор за рулем Волги. Жена того чудака правильно, сказала, пока за руль не сел, не знал, что такое бранное, площадное слово. О кретинос, выругал себя Скударь и стал читать дальше.

«Я представлю дорогой, как ты сейчас взвыл. Не думай, я не предлагаю, перейти от моногамных отношений, к полигамным, к полигинии (многоженству). Это не реванш, не реакция на мое – зависимое положение. Я предлагаю Лешке пожинать не сомнительные плоды сексуальной революции, сексуального переворота, который я собралась сделать, нет, я предлагаю вполне нравственную моногинию, одноженство, с ответственностью за обе семьи. Он будет жить только с нею. А это уже два разных овоща.

Этот кот, последнее время, ходит и облизывается. Ждет, когда я дам ему отмашку. Хорошую морковку, я повесила перед его носом. Клавдия – такой жирный приз.

Я, конечно, неимоверно усложняю свою семейную жизнь, но с другой стороны даю себе отдушину. Видишь, как получилось, вместо религиозных запретов и правовых норм, у меня на первый план вышли сознательные мотивы поведения. Я хочу и нашу любовь оставить возвышенной и поставить дальнейшую жизнь на рациональные рельсы.

В нашем случае, я есть искаженное воплощение кантовской идеи долга. Хоть черт и нашептывал мне все эти годы нарушить долг, я легко глушила порывы души и тела. И лишь когда узнала, что в этом огромном мироздании нам отведен месяц, и у меня никогда больше не будет выбора, я решилась.

Не думай, что ты позвонил, и я без раздумий прижалась к твоей груди. Я долго перед этим ломала и корежила себя. Знал бы ты, как мое тело-провокатор настаивало на этом. Но на бумаге о провокаторе ни слова…

Я сейчас бессвязно выкладываю на бумагу, то, что я думала и к каким выводам пришла.

Меня смущают не столько возможные обвинения в измене и нарушении супружеского долга, сколько утверждения в том, что за этой изменой стоит мелкотравчатая идея возмездия, что я мщу за прошлое ему. Я бы не вынесла этого.

Как же сложно все в жизни. Считай, что на этот месяц я как революционерка ушла от законного мужа, и обвенчалась мы с тобой вокруг ракитового куста.

С одной стороны эти ханжеские нормы, нормы отвечающие сложившимся экономическим отношениям, с другой стороны чувство, любовь, которую ты как хочешь, запирай на замок, а она пробивается к солнцу, и с третьей стороны многообразие жизненных ситуаций.

А хочется быть чистой перед тобой, перед мужем, перед всем светом! Чистота души, есть дело внутреннего комфорта. Этот комфорт, связан с выполнением супружеского долга. А супружеский долг невыносим.

А тебе говорят, или, или… Выбирай. Я выбрала тебя, мой любимый, мой ненаглядный.

Вот это осознанное решение преступить супружеский долг, и поставить себя выше его, оправдывает меня и понимает на недосягаемую высоту.

Красиво я себя оправдываю себя? Правда? Или не очень? Я сама запуталась теперь и не знаю, что меня изначально толкало вперед, то ли действительно идея возмездия, то ли сострадание к тебе и высокая мораль, то ли любовь и плотское желание напоследок еще раз прикоснуться к твоему телу, Все вместе. На божьем суде, если я буду оправдываться, я приведу все эти доводы.

К черту такую святость брака, где боготворимый тобою человек умирает от жажды, а другой скованный мнимым долгом, боится подать ему стакан воды. Любовь моя, я прошла этот путь. Ты даже не подозревал какой смерч мыслей кружил меня все эти дни. Для меня все позади.

А сейчас я собираюсь наложить на себя схиму, подвергнуть аскезе. Что это, как не мое искупление грехов? Хоть я и говорю, что чувствую себя морально комфортно, не верь мне. Гложет червь сомнения. Точит каждый день. Я сама себе сделала исключение из правил. И знаешь, когда сделала его? Я только сейчас это поняла. Когда выходила замуж.

Я оставила себе лазейку. Лешка думал, что лазейка никогда не понадобится. Ошибся он. И теперь чтобы замазать свою вину, я собираюсь от него, и своей совести откупиться, подсунув ему Клавдию. Я знаю, он клюнет на нее. И я буду чиста перед ним, перед нею, и даже перед детьми. И никто, если красиво изложить эту историю, не посмеет, бросит камень в мою сторону. Для одних – это минута слабости, для меня – месяц беззаветной любви. Я не нарушила никакую заповедь. Хоть на костре меня жгите.

Прости еще раз любимый. Лучше письма не писать ночью. Сумбур в голове.

А лучше не задумываться.

Преимущества мышления относительно. Непосредственное чувство часто постигает объективную истину лучше сухого ума. Я снова сама себе противоречу.

Нравственно то, что полезно тебе, моя любовь. Как ты смотришь на эту формулу?

Я знаю, ты скажешь, что нравственно лишь то, что получаешь сам из своих собственных рук, или собственными усилиями.

Позволь сказать, что любовь может быть и в отказе от нее и в ней самой. Я пою свою лебединую песнь. Из самого священного хранилища, которое только может быть у влюбленных, из сердца я с болью вырываю кусочек и отдаю тебе. Да будет мне позволено поступить так, ибо я рассматриваю жизнь вообще, как духовное деяние. Пусть моя кровь в соприкосновении с твоею закивает, а тело стонет, я, наконец, своим поступком, нашим незабываемым месяцем, смогла выкристаллизовать свое чувство к тебе и доказать себе и всему миру, что у любви есть своя правда и свое право. На ее крыльях я поднялась ввысь.

Ты же, материалист, всегда смеялся надо мною, когда я, прильнув к тебе шептала похожие слова, и говорил, что я похожа на творца, который сказал: да будет свет, и включил рубильник.

Права я!

Откажись, прийти к тебе, я бы казнила и презирала себя всю оставшуюся жизнь.

Как оценить мне свой поступок? Как бескорыстное жертвоприношение?

Не хочу! Не надо!

Между действительным и должным, я бессознательно выбрала второе, и сейчас, на сознательном уровне, вижу, как была права.

Меня, кстати, моя коллега по работе, считает святой! Господи, какая чушь.

Я ведь откупаюсь твоей Клавдией, от Лешки. Чтобы сохранить нашу любовь, я откупилась.

Наши нынешние каноны разрешают завезти себе любовника. Моральное осуждение не предполагает уголовного преследования. Казалось бы, чего мне бояться?

Но существует заповедь «не прелюбо сотвори» Я нарушила ее. И вот теперь потихоньку начинаю осознавать и понимать себя. Знаешь, что меня гложет? Я захотела свой поступок выдать за моральный., считать его примером более высокой культуры, завтрашнего дня.

Но, поскольку мы живем сегодня, других-то социальных отношений нет, значит, я воровка. Посуди сам. Я ведь молчу, перед его родителями, перед своими родителями молчу, и буду молчать. Была у тебя, детям сказала, что проведу весь месяц у Зои, она якобы больна. Так, что может быть для мужа это и морально в какой-то степени (был с ним договор), а для детей и родителей аморально.

Фу, кажется, немного разобралась.

Прелюбодействуй, раньше говорили монахи, но ходи на исповедь. Надеюсь, ты мне отпустишь мои грехи.

И в то же время, согласись, нет такой благородной идеи, которая одна может, оправдать сразу все поступки людей. Я поставила всего лишь подпорку, под нашу любовь. Хватит ли ее?

Вот и вся моя жертвенная теория – она агрессивна. Мой идеал и сегодняшние реалии, разошлись далеко друг от друга. Прости меня еще раз. Перед трибуналом истины все равны. Мне кривить сейчас перед тобой нет смысла.

Я молю, чтобы ты вытянул счастливый билет и, несмотря на предсказания всех пяти центров где ты побывал, какой-нибудь местный искусник вылечил тебя. Чудо бывает.

Но ты можешь себе представить наши дальнейшие отношения? Я пока нет. Поэтому, позволь мне принять обет целомудрия и добровольного монашества, аскезы, чувственного, плотского, пожизненного поста. Я хранила тебе в душе верность все эти пятнадцать лет, поэтому хочу сейчас уйти в отказ от чувственных наслаждений. От своей доли, я отказываюсь в ее пользу. Хочу испытать на прочность нашу любовь. Хочу знать, выдумала ли я тебя или действительно есть что-то высокое в этой жизни. Не мажь дегтем мои ворота.

Прощай, мой любимый. Мой единственный и ненаглядный.

Лешка мне рассказал, что ты поступил благородно, с той девицей с белым шарфом, у которой работал водителем.

Ты защищал честь своей сокурсницы, и тебя здорово поколотили за это. А потом ты отомстил и попал под следствие. Поэтому тебя так долго не было.

И еще он говорил, что по своим каналам слышал об этом дохлым деле. Эта девица, являлась дочкой подпольного миллионера. Там рядом был налажен канал переправки за бугор алмазов. А ты вместе с каким-то пижоном, случайно всю игру Петровке поломал».

Скударь мрачно смотрел в потолок. Арина им райские условия собирается создать. А он идиот, оставил еще Клавдии комнату на Тишинке. Пусть бы если хотели, бегали и прятались по квартирам, пока детей нет. Или лучше по кустам. На Харлее не очень удобно. Климат не тот. А в Копейке… Хоть тут немного бальзама на душу… Скударь подумал, о том, что благо, которое собирается навязать Арина, Клавдии, быстро превратится в свой антипод, и отравит все их отношения, создавая реакцию взаимной ненависти. О..о! Тещу вы, голубчики, мою еще не знаете! Она вас быстро с неба на грядкиопустит.

Орел! На Харлее будешь мешки с цементом на горбу возить.

А высшая правда жизни заключается в самом бытии. И ни в чем ином, даже не в любви. Сейчас он знал, эту новую и последнюю, самую верную истину. Трагично само существование человека, этой мыслящей материи, сознающей конец своего бытия.

Глава XV

«Пишу тебе урыками.

Ну, так вот. Все идет у них, у Лешки с Клавдией по плану. Он приехал за ней на своем Харлее и увез ее за город. Я его спрашиваю, как дела на ответственном фронте? Он помялся и отвечает:

– Я как приторможу, она ко мне грудями прижмется. Я ее соски так и чувствую. Так всю дорогу и ехал, разгонюсь, потом торможу. Ей тоже кажется, нравится.

Я его про такой интим не спрашивала. Толстокожий, он не чувствует грань, за которую в разговоре переступать нельзя. Чудак, другой бы промолчал, а он мне рассказывает, все до последнего нюанса.

Пока он ее с ветерком возит.

Я сейчас собралась к тебе, на всю ночь и спрашиваю как дела? Лешка отвечает, что ты с Клавдией живете врозь последние два года. Клавдия, мол, совсем дошла, истосковалась по мужику. Ждет, говорит Лешка, пока он проявит инициативу и куда-нибудь ее поведет.

Приглашала она его к себе, на квартиру, но он отговорился, что мотоцикл нельзя на улице оставлять. Угонят. Я ему сказала, что он правильно поступил, не надо форсировать события. Одного боюсь я, что Лешка, проводив тебя, помчится прямо к ней. Не знаю, простишь ли ты мне вольность мою, но так обстоят дела.

Проблема ведь не в том, чтобы положить Клавдию в постель с ним, а в том, чтобы подготовить к мысли, что ей придется делить одного мужчину на две семьи. А для этого надо, чтобы она влюбилась в него. Иначе ничего не получится.

Вчера они сидели в загородном ресторане. Спрашиваю, о чем ты с нею разговаривал?

Лешка отвечает, что сначала меню изучали, потом смотрели друг на друга, и у него непроизвольно взгляд соскальзывал ей в промежуток между грудей. Она заметила это. Потом они немного потанцевали. Он по своей привычке оперативника, зыркал по сторонам изучая публику. Там сидели какие-то молодые девчата, определенного ремесла. Одна даже ему подмигнула. Клавдии это не понравилось. Девчонки-то были намного моложе ее. Она предложила уйти и даже обиделась на него.

Я учу моего чудака, что уж если он, куда пошел с женщиной, то не должен отрывать от нее взгляд, и с периодичностью дятла, произносить комплименты. Пусть они будут безыскусные, неважно. Маслом кашу не испортишь. Женщина оценит.

Может быть, я вызову твою улыбку, но я заставила его читать персидскую поэзию. Пусть учится, как надо перед дамой рассыпаться соловьем.

Два дня он был на дежурстве. А сегодня во всеоружии снова отправляется к ней. На этот раз они выезжали на пляж, далеко за город.

Вы конечно, оба с Клавдией боги. Когда Клавдия разделась, Лешка говорит, что готов был ее хоть сейчас увезти обратно.

Я научила его делать массаж. Так вот, можешь себе представить они ушли подальше от людей, и он размял ей все тело. Твоя Клавдия осталась довольна, стонала от наслаждения. Теперь представь, что будет, когда они доберутся до постели. Он даже начал побаивается ее. Справится ли? Справится.

Молю бога, любимый, если у тебя есть хоть один шанс из тысячи, вытащи его. Я уже сотни раз представила, как это будет выглядеть, когда ты вернешься. У тебя реально остаюсь я. Или ты не захочешь меня видеть? Не хочу даже думать об этом.

Пусть будет по-другому. Ты приходишь с Клавдией к нам в гости. Сидим пьем чай с тортом. Я – твоя любовь, и они – голубки, попавшие в наши силки Им сказать было бы нечего. Клянусь, я бы показала Клавдии, где что на кухне и ушла навсегда с тобой. О, сладкие, о, нереальные мечты!

Как после этого назвать меня? Правильно, мазохистка».

Сумасшедшая! – подумал Рюрик. Куда французам с их романами. Этот чай с тортом, будет покруче, чем лягушек трескать.

«Ну, так вот насчет торта. Я сказала Лешке, чтобы он привел домой твою жену. Он долго упирался.

– Как, можно!

– А где тогда я с ней познакомлюсь? – спросила я его. Довод был железный.

Детей мы отправили к родителем на все лето. Они лет пять назад переехали в Орловскую область. Лешка их отвозил. Он Клавдии и заявил, что дома никого нету.

– Давай зайдем на минуту.

Соседи таращили глаза, когда он с нею прошел наверх. Они ведь думают, что я у подруги помогаю. И вот не успели они подняться, минут через десять я поспешаю. С Лешкой я договорилась, но твоя-то Клавдия ничего не знала. Она наверно другое имела ввиду, когда поднималась. Ну, да не важно, что женщина может иметь в виду, если за ней усиленно ухаживают. Открыла я дверь своим ключом, и говорю им:

– Здрасте! Давайте знакомиться. Я Арина, а вы наверно Клавдия?

В этот момент мне жалко ее стало. У бедной, была такая глупая улыбка. Другой, бы спросил, откуда я знаю, как ее звать, а она молчит, и дрожащими губами шепчет:

– Клавдия.

Я вежливо, с доброй улыбкой, продолжаю:

– Вот и рада с вами познакомиться. Хорошо, что приехали.

Она хлопает глазами. Про тебя она рассказала Лешке, жаловалась, что у вас не сложилась семейная жизнь, и вы подали на развод, только судья дал вам время еще подумать. Смотрю, немного Клавдия пришла в себя, поняла, что семейной сцены не будет, а что говорить дальше, не знает. С какой стати Лешка должен был жене рассказывать про нее? В таких случаях говорят, что золото молчание. Рюрь, сознаюсь я тебе, она намного лучше, чем на фотографиях. Фигурой – гитара, а лицом – без проб на главную роль в кинокартине можно брать. Клавдия молчит, а мой Лешка сияет, как начищенный медный пятак.

– Девочки, я сейчас чай организую.

Пока он выскочил на кухню, я хотела сказать Клавдии, что знаю ее имя потому, что ты с Лешкой друзья. Потом подумала, что этот вариант не проходной, Клавдия должна всех твоих друзей и бывших сослуживцев знать. Потом решила сказать, что он ее имя по ночам произносит, да посмотрела на нее, и вижу, паникует, сейчас убежит. Как же думаю, оставить ее, она же не будет с Лешкой больше встречаться. Кому нужен любовник с тремя детьми за плечами. Детскую она доглядела. Тогда я ей бросаю спасательный круг.

– Вот, говорю, мучается он со мною всю жизнь?

Она сразу встрепенулась. Смотрю, от внутренних мыслей отошла, вся в одну большую ушную раковину превратилась. Объясняю. По полгода, а то и больше лежу в больнице. И ничего, один справляется, с детьми. Их, говорю у нас трое. Видите, как в квартире чисто, вылизано все. Это моя молодежь, своими руками делает, и паяет, и обед варит, и стирает, все делает. И еще за мною приглядывает.

– А что с вами? – так это она участливо спрашивает.

Ну, думаю, значит, заглотнула белорыбица крючок, но еще не совсем.

– У меня, говорю, так все нормально. – Но аллергия на мужчин. Ничего не помогает, ни афродизиативные травы, ни алеутерококк, ни левзея, маралий корень, ни женьшень, ни родиола розовая, ни лимонник китайский. Извелся мой муж.

Завернула я, конечно, круто сюжетец.

Смотрю, у нее испуг в глазах. Бедная, наверно подумала, может мы два сексуальных маньяка, ее разденем, и разложим сейчас на кровати. Она снова готова бежать. Я ее успокаиваю. Мол, сама в медицине работаю, хоть институт культуры закончила. Это распространенная болезнь, и даже не болезнь, а так фригидность, по научному, называется. О..о, как только она услышала знакомое слово, так сразу успокоилась. А я ей так тихо, медленно подбирая слова, заговорщически шепчу:

– Если вдруг, мой муж предпримет попытки поухаживать за вами, то вы Клавдия не бойтесь, это у него не отклонение от нормы, а вполне естественная реакция. Мужик он видный.

Ей уже интересно стало, в каких пределах он у меня свободный? Позволяю ли я ему, что на стороне, или нет? Я ее успокаиваю.

– Нет! Нет! Он у меня домосед. Вот только с вами, с первой, встретился. Говорит, не могу больше Арина, без нее жить. С ума сходит по вас муж.

Она меня поправляет:

– По вам!

– Да, да, именно по вам, Клавдия.

Они у черты остановились. Видно у такой сладкой черты, что твоя Клавдия, вдруг спрашивает?

– А что же мне прикажете, делать?

Рюрь, я у тебя ненормальная, но твоя Клавдия верх домостроя и наивности, или женской сверххитрости. Представляешь, она у меня спрашивает…Я должна ей сказать, где простыни лежат.

Я как будто не слышу вопроса, и продолжаю, рассказывать, что Алексей и авиамодели делает, и парусным спортом увлекается, и знает джиу-джитсу и самбо, и автомеханик, и плотник, и слесарь, и у него высшее образование. Рюрь извини, но эти интеллигентные дуры, мне совсем не нравятся. Мне показалось, что ты ее все эти годы продержал под замком. Она жизни не знает.

– Чай, – говорю, – сейчас будем пить. Ой, пожалуй, я не успеваю. Я побежала на работу.

Я ее обняла и чмокнула в щеку, и еще сказала, чтобы она не переживала, он не посмеет ее обидеть.

Тут Лешка входит с подносом. Господи, ты бы видел, как потешно она хлопала ресницами. Не верит, что я ухожу, и объяснять не надо, зачем к мужику пришла. От порога, я еще так любовно погрозила пальцем Лешке.

– Смотри, не вздумай обидеть Клавочку. Она тебе доверилась.

Тебе рассказывать, что у них потом было или тебе неинтересно?

Ты, должно быть, унижен и зол. Прости, любимый».

Рюрик, очередной раз отбросил в сторону письмо, и решил, что не будет его дочитывать до конца. У него уже не было сил возмущаться. Но через минуту, снова взял его в руки.

«Ну, вот, раз читаешь, значит тебе интересно. Закрыла я дверь, спустилась вниз, и помахала им рукой. Они сверху, с балкона, смотрят, а я чувствую, что он ее обнял за талию. Или мне так снизу показалось. Ушла я, а они остались. Клавдия, естественно, не в своей тарелке, а у Лешки взрыв показной энергии. Он чудак, рукам волю дал, а каково женщине, на новом месте, да мало того, что в непривычной обстановке, а еще и днем, и вдруг, я вернусь. Она рвется уйти.

А я его предупредила, чтобы он ее не отпускал, без клятвенного обещания, вновь встретиться. В общем, уговорил, сели чинно чай попить. На это она согласилась. Знаешь, слишком много добродетели, тоже плохо. Она вдруг вспомнила про долг, что она замужняя женщина. Нет, нет, и нет, – говорит ему, – боюсь, у нас с тобой вообще ничего не получится. Давай расстанемся. Слова, может быть, были другие, но суть одна.

А у Лешки, был козырь в кармане, я сказала, чтобы он его достал, только в крайнем случае. Видит, он, что она собралась уходить, и достает его.

– А ты знаешь, он ей говорит, почему Арина, вдруг к тебе так расположена?

Лучше бы он этот козырь не доставал.

– Почему? – она спрашивает.

– А потому, что она сейчас пошла к твоему Рюрику.

И вот тут она закатила истерику. Ах, значит, ты в отместку своей жене и моему мужу встречаешься со мною, значит ты, не любишь меня. Все эти цветы, это твоя месть?

Пришлось ему давать задний ход.

– Какая, – говорит, – месть, если он до твоей свадьбы с Ариной встречался, и потом все годы. Сколько можно терпеть? Ну, насчет остальных лет он загнул, как всегда, зато проверке они не поддаются.

– Ты обманываешь меня. – оскорбилась Клавдия. – Чтобы с одной, столько лет?

– Не веришь? На, смотри!

И достает из альбома, припрятанного в дальний угол, фото, где мы с тобой Рюрь вдвоем.

– А тебя я еще вот с каких лет обожаю!

– И показывает ей ее свадебные фотографии, где она на ветлечебнице к дворцу бракосочетания подъехала. Он ее этими фотографиями окончательно добил. А я в это время к тебе поехала. И от тебя позвонила. Твой номер телефона Рюрь у них высветился, Клавдия его хорошо знает, оттуда мой голос она услышала.

– Ну, теперь убедилась?

Лешка, говорит, что они чай попили, он ее рукой не коснулся, а потом ее проводил до дому.

Мне бы надо потом на постельное белье в шкафу посмотреть, но я не опустилась до этого».

Правильно, и сделала, подумал Скударь. То я бы один раз испил горечь измены и постепенно успокоился, а теперь должен каждый день, поедом себя есть, и мучиться сомнениями, как Фрол Голопупенко до конца жизни, было у Лешки с Клавдией что, или не было.

Неожиданно он усмехнулся, вспомнив про свой бренный срок. Ничего, потерпи, казак, недолго осталось. Он, ковырнул кинжалом у себя в груди, представив, как два обманутых ими с Ариной человека, умываясь слезами, обнимают друг друга, и горькие обиды бесхитростно обращают в суровую справедливость, в праведное возмездие. Ох, сладостно, оно должно быть.

Дочитывал письмо, он уже спокойно.

«Еще Лешка сказал, что обиделась Клавдия на тебя кровно. Если ты не получишь отсюда из Москвы никакой весточки, так и знай, она тебя напрочь выбросила из головы».

Вот и подтверждение! – подумал Скударь и воткнул кинжал глубже.

«Я могла бы тебе об этом не писать, но лучше, чтобы ты знал.

Мы с Клавдией еще раз встречались. Только не дома у меня, а на нейтральной почве. Мы в кафе посидели. На этот раз она держалась уверенно. Она ведь не знала, что у нас Лешкой все было заранее оговорено. Вот она и думала, что знает больше меня, и что я перед нею, скрываю свою связь с тобою. Владеющий чужой тайной считает себя на коне. Лешка расплатился и вышел, собираясь нас подождать на улице. А мы заказали себе еще мороженного, и стали делить шкуру неубитого видмидя. В данном случае тебя. Прогресс наметился. Клавдия сама начала разговор, издалека. Я не ожидала от нее такой откровенности.

– Я эмансипированная женщина! – заявила твоя Клавдия. – Два дня я думала, и решила, что, пожалуй, не смогу дать вам повода для недовольства. С моей стороны не будет никаких упреков, хотя вы злоупотребили моей доверчивостью и даже робостью. Я не буду возвращаться к своим обидам и готова со своей стороны предать все забвению. Мы обе несчастные женщины. Мне стыдно глядеть вам в глаза, как должно быть, и вам, мне. Отнюдь, я не намерена умалять свою благодарность за оказанную мне любезность, но ваше предложение, я оценила по достоинству. Вы ничего не выигрываете и не проигрываете. Мы восстановили статус-кво и даже сможем обменяться впечатлениями.

Записала ее округлые фразы я дословно. Но смысл и так, думаю, понятен. Или не очень?»

Скударь взбесился. Он подпрыгнул на кровати. Эта дура предлагает обменяться впечатлениями. Они как у коней будут сравнивать наши достоинства. О Содом и Гоморра. О лахудра Клавка. Вот где оказывается, черти водились. Хоть бы подвела базу какую-нибудь научную базу в свое оправдание, кандидатша чертова. Залезла мужику в штаны, при живой жене. Где его глаза были? Сопли распустил. В ежовые рукавицы надо их всех. На костер! Приеду, убью стерву!

Читал Скударь дальше на одном дыхании.

«Рюрь, ты бы видел ее глаза. Это были счастливые, отчаянные, отрешенные от мира земного глаза. Такие, бывают только у влюбленных. Синеглазка вырвалась на волю. Ей было не до меня, не до тебя, и не до твоих проблем, о которых она еще не знает. Она купалась в нежданно дарованной свободе. С одной стороны ты дал ее, с другой стороны – я, а кузнец ее счастья, вон он там курит на улице. Но как красиво она облекла все это в ироничные и торжествующие слова. Оказывается, поделиться или совсем отдать своего мужчину, на которого ты имеешь законные права – это оказать ей любезность.

Я хотела ее немного осадить и сказать, что впредь для любезностей, у них с Лешкой есть место на Тишинке, но не стала портить им медовый месяц. Может правда ничего не было? Все равно скоро она окунется в житейскую прозу, и тогда придется ей быть крепкой натурой, чтобы самостоятельно плыть по океану соблазнов, и в первую очередь тяжелых, житейских забот.

А она у тебя, несмотря на выспренний слог и желание казаться умной женщиной, обладает всего лишь одним неоспоримым достоинством, она необычайно обольстительна и аппетитна. Пришлось, сказать ей, что мы обе умные женщины, а женский ум не каждый мужчина оценит.

– Это вы, милочка верно заметили. У мужчин только одно на уме. – подбила она баланс нашему разговору. Она меня милочкой называет.

В этот раз мы не стали касаться скользких тем, как быть нам дальше. Мне было не этого. Она, твоя белорыбица, похоже, заглотнула крючок вместе с грузилом. Я могла свободно вздохнуть.

Надо было расходиться по разным сторонам. Я спешила к тебе и вдруг услышала сзади ее шепот.

– Может быть, ее подвезем?

Я и не знала, что у нее есть своя машина. Грех ей на тебя обижаться. Но чтобы соблюсти все приличия, Лешка сказал, что они, мол, заедут на станцию техобслуживания, и если я хочу, чтобы меня подбросили …

Я отказалась. В тот момент я только тебя хотела видеть. Талант у тебя влюблять в себя женщин. Знай, что после получения телеграммы, к тебе приеду я. Приеду попозже. Я хочу с тобой побыть одна. А Клавдию свою не суди. Она живой человек. У тебя не Клавдия есть, а я. Была, есть и буду!»

«Не хочу я мешать прозу жизни, и ее поэтически минуты. Пишу с другим настроением, у тебя, ночью. Ты, мой любимый, спишь. Ровное дыхание у тебя. А я подперев щеку локотком, с грустью любуюсь тобою.

Пустынна, будет без тебя земля. Одиноко будет мне. Душа моя, обитель страха и печали, и плачет, и поет.

Любимый, ты уходишь, подарив мне тончайшее чувство любви. Как же я его боюсь расплескать, как благодарна тебе, любимый мой. Все мы гости в этом мире. Вот и подбит баланс недолгой жизни. Уходишь ты, уйду и я. Не родился еще тот борец, кто время положил на лопатки. Бороться с ним напрасный труд. Наши ночи отлетают, словно осенью птицы, скоро и последняя стая двинется к Югу. Ты тоже скажешь, пора…

Я не прощаюсь.

Жди меня, я приеду. Приду к тебе с букетиком цветов, и в память о нашей любви, скажу: здравствуй любимый, здравствуй мой единственный, мой дорогой. Букетик будет скромный, а дама, когда откинет вуаль, печальная. Ты хотел, чтобы я вуальку носила, приеду в вуальке. Пока жива я, верь мне, ты не будешь одинок. О господи, сейчас заплачу. Не могу больше.»

В этом месте на письме Скударь увидел водяные разводы. Заплакала.

«А еще мне постоянно грезится несбыточный сон, что ты уедешь сейчас и вернешься на белом коне. Именно на белом.

Прими мой горький поцелуй. Очарованный месяц утекает, скоро ничего не останется. Останется одна тоска небытия, а сердце превратится в камень. Ты скоро проснешься, я буду весела, а сейчас, позволь, я чувствую, как тихая тоска смертельной удавкой сжимает горло. Смертельная, глухая тоска. Почти все ночи я не сплю, глажу и глажу твои волосы. А утром вечность заглядывает к нам вместе с солнцем.

Я постоянно думаю, что такое счастье? Любовь?

Но короткий миг нашей любви, и тот наполнен горечью. Приходишь в себя, а вокруг чужой, холодный мир, в котором гость ты, миг ты, а мир огромен, и ему нет никакого дела до до каждой пылинки.

Как тяжело тебе, наверно, притворяться и молчать, тая свою беду! А мне ты думаешь намного легче?

Дышит еще наша кровать, жаром крепких объятий, пожаром поцелуев. Уста, хранят взаимную нежность твоих жадных губ. Вот он ты, рядом. Откуда же тогда, эта иступленная тоска и щемящая грусть?

Наша любовь…

Нож гильотины скоро упадет. Пощады нет. Впереди бездна, пустота и мрак.

Но знай, любимый, наша горькая как полынь, любовь, не будет стоять у позорного столба. Место ее в весеннем саду, на тихом берегу реки, в духмяных полях, и в моем сердце. Есть для нее там уютный уголок.

Ты спишь, а я одна, встречаю, у окна, рассвет. Гаснут далекие звезды.

Сладко, тихо и божественно с тобой.

Горят мои щеки, горю вся я. Я расцвела с тобой, любимый мой. Не каждый сможет пронести свое чувство незамутненным, через долгую жизнь. Не разменялись мы с тобою на мелочи. Благодарю тебя, за несказанную любовь, мой милый.

Я вижу, ты ищешь рукою меня. Я иду к тебе, желанный мой. Мой ненаглядный, я здесь!»

Глава XVI

– На смотри, что у тебя в брюхе забыли! Ничего у тебя там не было.

Врач кинул, на тумбочку рядом с кроватью Рюрика резиновую перчатку и продолжил.

– Хорошо, что в тебе хоть закваска мужская, а то мог бы сдуру на себя и руки наложить! Ничего, теперь будешь жить до ста лет!

Рюрик повернул набок тяжелую, только что начавшую отходить от наркоза, налитую свинцовой тяжестью голову и посмотрел на небрежно брошенный предмет. На поверхности тумбочки, рядом с чашкой лежала обычная резиновая перчатка. Врач постарался его успокоить.

– Бывает! И ножницы бывает забывают, и скальпели! Но их хоть под рентгеном видно. А эта резина осьминогом расползлась по животу, вот ее за метастазы и приняли. Лежи, я к тебе еще зайду. Вовремя ты заявился, через пару дней и я бы не помог, заражение началось бы.

Степан, по такому случаю уже принявший на грудь, зашел в палату.

– Ну, что я тебе говорил? С того света дружбан вытащил, руки у него золотые. Пойду позвоню Ольге, обрадую всех. Ты выпить не хочешь?

– А можно?

– Нельзя!

Выпить хотел сосед по палате. Они со Степаном на радостях за пятнадцать минут уговорили бутылку коньяка. Вошедшая медсестра выгнала Степана.

Рюрик, которого штормило, не обратил внимание на последние слова брата. А тот на радостях дал в Москву телеграмму Рюриковой жене.

«Клавдия. Можете сейчас не ехать. Рюрька сам не хотел этого. Я все сделал, что от меня зависело. Повезло. Резал его, бесплатно, мой знакомый хирург. Морду надо бить не ему, а другим, кто дипломы покупает. Их самих бы так помучить, как он мучился перед смертью. Так что гроб заказывать не будем, а музыку будем. Ольга соболезнует тебе. Как ты будешь теперь одна? Ждем дней через тридцать, сорок. Как раз молодое вино поспеет. Отметим. Заодно и повидаемся. Авось к тому времени рассосется твоя боль. Время лучший лекарь. Оно и дурака лечит. Может, поможем. Степан»

Отправитель сунул квитанцию в карман и, насвистывая веселенький мотивчик, вышел из почтамта. Телеграфистка проводила его недобрым взглядом.

– Разит как из винной бочки.

Вторая работница ее поддержала:

– Мужики. Им лишь повод был выпить.

– Не говори милая. Наглецам, все одно, что свадьба, что похороны.

– Ты глянь, что он пишет. Повезло, пишет. Ну, не чертяка.

– Представляешь, такую телеграмму получить!

– Напиши, как следует!

В результате текст лишь незначительно изменился.

«Клава. Можешь сейчас, не приезжать. Рюрик не хотел беспокоить. Операцию делал знакомый хирург. Ольга соболезнует тебе! Как ты будешь теперь одна? Ждем на сорок дней. Степан»

Подруга ей подсказала.

– Допиши, что этот пьяница, сделал все как проложено. Вон, он пишет: «Я все сделал, что от меня зависело».

– Да, что он сделал?

– В морге наверно сжег, раз гроб не заказывает.

– Точно. Глянь, напирает на то, что операцию сделали бесплатно.

– Денег, нету!

– Слушай, правда. Знаешь, сколько стоит отправить покойника в Москву?

– А сколько похоронить!

– И то верно. Может он и прав. Приедет эта Клавдия, заберет урну с собой. Ее в сумку положить можно. Зачем человеку лишние траты.

– Чем теперь ей поможешь?

– Ничем!

– Ну-ка, что ты там накалякала?

Телеграфистка перед именем адресата приписала: «Я все сделаю по-людски».

– Ну, вот теперь отправляй.

Телеграмма теперь читалась так.

«Клава. Можешь сейчас, не приезжать. Рюрик не хотел беспокоить. Операцию делал знакомый хирург. Ольга соболезнует тебе! Как ты будешь теперь одна? Ждем на сорок дней. Я все сделаю по-людски.

Степан»

Вышел из больницы Скударь через пять дней. Рана быстро затянулась. Обратно резали барана. Снова пришли соседи. Приехала сестра Валентина из Череповца. Степан показывал на Рюрьку.

– Вот чудак. Нет, чтобы сразу приехать ко мне? Знаете, что у него в брюхе забыли?

– Что?

– На Новый год операцию ему в Москве делали. Грелку забыли.

– Не может быть!

Степан, для пущего эффекта, тряс перед лицом изумленной сестры детской грелкой.

– Как же так?

– А вот так!

– И ты с нею ходил? – ужасалась сестра.

– Десять лет, ходил с нею. – подтверждал Степан.

Сестра не поверила.

– Да это же наша грелка. Чего ты врешь?

– Да, ты на его живот глянь.

Рюрик не собирался расстегивать ремень, хотя досужие бабы готовы были поглазеть на швы. Степан, и Ольга тайком видно прочитали письмо Арины, потому что Рюрику был задан непростой вопрос, на который и он сам не знал ответа.

– И с кем ты теперь собираешься жить?

Рюрик неопределенно пожал плечами. Но не это, смутило брата. На их имя из Женевы пришла телеграмма, где неведомая никому Дарья выражала соболезнование в связи с кончиной Рюрика. Она очень сожалеет, что не сказала ему об этом раньше, но у него есть еще один сын Если нужны деньги на памятник, то она их вышлет. Эскиз памятника тоже.

– Ну, ты и бабья развел в Москве! – то ли с осуждением, то ли с восхищением заявил Степан. – Она кто?

– Была такая.

– Ты совсем не знал, про другого сына?

– Не знал!

В адрес Дарьи ушла телеграмма, что Рюрик жив, пьет вино.

Пришла ответная, с извинениями. Ее превратно информировали. Значит, Рюрик, как всегда на коне. Дарья сообщала, что она свободна и что она самостоятельная, успешная дама. Четыре раза была замужем, у нее сейчас трое детей. Что там делает Рюрик? Она помнит его. Готова встретиться.

– У тебя и от этой, что письмо писала, есть сын?

– Нет! От Арины нету.

– Зря! – заржал Степан. – Ну, ничего, может еще будет! То, что казаку треба, не вырезали. Не кисни.

– Рюрь, а как же теперь с машиной? – спросила Ольга. Этот вопрос они не один раз обсуждали с мужем.

– Что как?

– Тебе же она самому нужна будет.

Рюрик сделал широкий жест.

– Я вам ее подарил, а подарок обратно не забирают.

Казалось бы, человек должен радоваться, с того света выкарабкался, а Рюрик ходил квелый, ни мясо, ни рыба. Ему некуда было возвращаться. Он сам себе отрезал все пути к отступлению. Другое его порадовало и немного беспокоило. Откуда у него сын? Почему Дашка до сих пор молчала? Что она делает в Женеве? Чем занимается? Как ему дальше быть? А Степан, подступил к нему.

– Рюрька, дай с письма ксерокопию снять. Моя Ольга попробовала соседке рассказать твою историю, а у нее слов не хватает. Дюже твоя москвичка ладно блуд объясняет, аж слеза наворачивается. Жалко теперь Арина не приедет, а то Ольга в нее заочно влюбилась.

– Да пошел ты!

Степан легко смотрел на жизнь. Он похохатывал.

– И как ты теперь с ними будешь управляться? Они ж у тебя коммуну организовали. А тебя, я так понимаю, председателем выбрали. Вот, и давай после этого свободу вертихвосткам, так закрутят задастые, голова кругом идет. А чего тебе горевать, у тебя везде свой пай, куда хочешь, туда и пихай. Они тебе еще оладьев напекут, попомни мое слово.

Шов затянулся и уже не давал о себе знать. Через пятнадцать дней Рюрик объявил, что он уезжает. Выпили на дорогу вина. Степан отвез его на машине на вокзал.

– Приедешь, адрес дай. А то и не знаешь, куда в случае чего телеграмму давать. Может, подождал бы остальную родню? Вот-вот остальные подъедут.

Ольга, которая тоже увязалась провожать Рюрика, целуя его перед посадкой в вагон, шепнула тихо на ухо.

– Привози Арину.

Степан ее услышал.

– Чего одну, пусть обе, и Арина и Клавдия, приезжают. А то и третью, Дашку привози. У нас на Кавказе, слово против никто не скажет. Завидовать только будут. Дом тебе поставим, о трех крыльцах. А хошь, если денег хватит, и все три рядом построим.

Рюрик сел в вагон. С деньгами-то у него, была как раз проблема. В заначке осталось то, что он собирался отдать на свои похороны. Вроде и много, а вроде и мало. На них такую машину, как была у него не купишь. Придется брать пока Жигули. Без машины он уже не мог. Да еще и с работой придется помыкаться. Хоть у него и хорошая специальность, но без блата на денежное место не сядешь.

– Может телеграмму дать, чтобы тебя встречали? – спросила Ольга.

– Кому? – спросил Рюрик.

Степан, у которого со времени операции не спадала с лица улыбка, добродушно захохотал.

– Кому? Он так напысав пысака, что нэ разбэрэ тэпэрь и собака.

«Тьфу!» Проходя в вагон, думал Рюрик. Создал сам себе на ровном месте проблемы. Думал перья почищу, лебедем уплыву в небесную синь, а сел в большую лужу. Выплывай теперь, как знаешь. Рюрик. помахал из окошка брату с невесткой. Поезд все сильнее стучал колесами. За окном еще долго была видна снеговая шапка Шат-горы.

Глава XVII

Ему повезло. В вагоне было всего человек пять, а в его купе международного класса, никого. Скударь достал из под сиденья бочонок вина подаренный ему на дорогу Степаном. Сходил, попросил у молодой разбитной проводницы два стакана. Та, ожидала приглашения, и когда молодой красивый мужчина ее лишь поблагодарил, разочарованно вздохнула.

– Не котируемся уже! – со смешком заявила ее напарница.

– С кем он собрался пить, в купе вроде один!

– Может, краля какая из соседнего вагона придет?

– Поглядим!

Но проводницы так никого и не дождались. Одна из них проходя по коридору, заглянула в купе. Странный пассажир чокнулся со стоящим напротив него вторым стаканом наполненным вином. Вернувшись, проводница сказала подруге:

– Народ странный пошел. То зовут кого ни попадя за стол, а то в одиночку напиваются. Представляешь, он уже со стаканом напротив разговаривает.

– Бочонок большой, кабы куролесить не начал.

– Я ему покуролесю. Я ему покуралесю. Жмот поганый!

– Да, успокойся ты.

– А я бы его ночкой приласкала.

– Ох, и доиграешься ты Люська!

А в это время под стук колес клубок разных мыслей и чувств, черным роем вился над Скударем. Странный был клубок, из одних женщин. Ярким, пятном, как редкая, красивая бабочка, залетевшая из южных широт на север, выделялась Клавдия.

Мать любит больше, чем меня, я был придатком, подумал Скударь и стал дальше развивать эту мысль.

Если у мужчины жизненный путь направлен на профессиональную ориентацию, он труженик, добытчик, то она – трутень.

Чего он на ней женился? Думал будут счастливо и беззаботно жить? Не получилось. Страсть быстро прошла. Слишком быстро. Гименевы отношения, превратились в обременительную обязанность. Терпела она его, так же как и ее мать, как собственница. И ласкова была особенно в те минуты, когда он ей что-то дарил. Они с тещей у Рюрика даже выработали условный рефлекс. Подарок в обмен на нежные ласки жены и временное перемирие с тещей. Слепец он был или так и надо?

Спесивой оказалась Клавдия. Никогда не надо брать жен из обеспеченных семей. Женщины в них привыкли уважать только себя. У них слишком высокие запросы – только большая квартира, только большая вилла, только модные курорты, только новая и престижная машина. И еще собственный автомобиль. Женщины удивительно изобретательны. Кнутом супружеской верности и семейной добропорядочности они умело выдрессировывают своих простаков мужей. Какая к черту любовь, если ты бросаешься на шею только после того, как тебе купят автомобиль.

Он вспомнил, как купил ей небольшую южнокорейскую машину. Думал радости будет, а она, бросившись на шею, тут же указала на отсутствие приличного багажника.

– Зачем тебе большой багажник, объясни! Помидоры на базар возить или любовника в нем прятать?

Года два назад случился этот разговор. Он поехал на дачу без Клавдии и столкнулся с теми же претензиями. Жена его, оказывается, озвучивала пожелания матери. Это теще нужен был вместительный автомобиль. Загородный дом был ненасытной прорвой.

– Мне надо привести кресло-качалку и два мешка цемента, – заявила теща.

– Римма Михайловна! – с ехидцей заметил Скударь. – Надо выбирать что-то одно: или мешки с цементом, или кресло качалку.

– Это почему же?

– Если вы, как говорите, рафинированная, потомственная интеллигенция, то при чем здесь цемент? Ваше дело с утра в кресле качалке с книгой лежать. Оставили бы часть мужских забот на мою долю. А то ведете себя как капрал.

«Капрал» был излишним, а остальное по делу. Теща взвилась натуральной коброй и нанесла ответный удар:

– Рюрик! От тебя пока дождешься помощи легче самой сделать. Ты вон дочку мою замуж взял? Взял! Обязанности матримониальные есть? Есть! Манкировать ими не надо. Она у меня домашняя. А с твоей стороны исключительно одни советы, а где реальное дело? На Тишинке, с молодыми? Здесь тоже живые люди.

Ну, это было уже слишком. Как бы близка ни была мать, но обсуждать с ней интимные подробности, увольте. Вшивая интеллигенция не знала запретных тем. Скударь со своим крестьянским воспитанием, этого не понимал и поэтому от души врезал теще:

– Из живых людей здесь только вы да я. Что вы имеете в виду, когда говорите, что я манкирую своими обязанностями.?

– Да ты еще и пошляк!

– Я может быть и пошляк, а вот взгляд у вас похотливый.

– Похоже, нам с тобой в одном доме не жить! – медленно, членораздельно произнесла теща.

– Похоже!

Купил, называется, на свою голову жене машину. Естественно после такого разговора ему в загородном доме делать больше было нечего.

Какой либо умеренности в запросах и притязаниях совершенно не просматривалось ни со стороны жены, ни со стороны тещи. Он сам дал слабину с первого дня, позволил им сесть себе на шею.

Пока был жив тесть, членкор, Рюрику было с кем в доме поговорить. Тесть был подкаблучником и большим рыночником. Не смог он вписаться в рыночный рай. Власть приближала к себе конформистов, всегда готовых прижаться к сапогу власти, обмести бородой пыль с державных башмаков. Тесть же Рюрика не умел совершенно ориентироваться в современном мире, хотя и имел большие заслуги перед нынешней властью. Наивный человек, после поездки в одну из свободных экономических зон открытых на Кавказе, он подал правительству докладную записку как увеличить сбор налогов.

– Вы коротко резюмируйте! – попросил его высокопоставленный чиновник. Тесть коротко резюмировал.

– Закрыть эту черную дыру. В нее как в прорву, бесследно утекают бюджетные деньги. Вот реальный резерв пополнения федеральных доходов.

Уж на что был молод Скударь, но и он с сожалением посмотрел на высоколобого тестя, через неделю выброшенного с поста руководителя рабочей группы, и изливающего ему всю злость и досаду на своих более молодых, конкурентов-реформаторов.

– Не на тот поезд сели! – попробовал подвести научную основу под свою отставку тесть.

Теща как всегда вмешалась.

– На поезд тот сели. Но, кто его дурака заставлял писать эту дурацкую бумагу? Меня бы спросил. Этот чинуша сам из этой черной дыры наверно кормится, а он предлагает ему ее закрыть? Господи, если в реальной жизни не разбираешься, посоветуйся с умными людьми.

«Умные люди» были естественно сама теща. Несмотря на отсутствие волчьей хватки у титулованного тестя Скударь был ему благодарен за то, что тот перед смертью выбил ему комнату на Тишинке. Теща и на Скударя смотрела как на своего подкаблучника мужа. Она считала, что неудачная партия составилась у ее дочери. Зять звезд с неба не хватал, имел неплохую работу и зарплату, но это не то, не то! Не Канны, не Монако, не Флорида, не Мальдивы, и даже не Рублевка.

В разных взглядах на жизнь был заложен источник конфликта. Скударь не был изнеженным сибаритом, но был последовательным эпикурейцем. Рвать пупок, когда тебе и так хорошо, он не собирался. А теща все время твердила:

– Время утекает безвозвратно. Второго такого не будет. Локти будете кусать, да будет поздно. Кто тебе не дает создать банк? – наезжала она на мужа. – Зятя, дурачка поставишь председателем правления. Ну, хоть страховую кампанию создай. Что ты все на своих книгах, да на званиях зациклился. Кому твоя стабилизация нужна, это же демагогия. Деньги делать надо.

Загнала остепененного мужика баба. Два инфаркта на почве своей мнимой никчемности он получил. Скударь играя в шахматы с тестем, как-то ему заметил:

– Ехали бы Вадим Петрович на дачу, да и жили там себе потихоньку.

Теща взбеленилась.

– Он и дачу государственную не приватизировал. По Рублевке. Завтра она миллионы будет стоить. Чего он ждет? Пока отнимут? О, господи, что за бесхребетные мужики Клавдия нам достались. Один ученого из себя корчит, в академики до сих пор пробиться не может, а милый зятек, тот вообще мышей не ловит. Его все устраивает, никакого честолюбия.

Ей бы родиться в шароварах. Права, как обычно, она оказалась. Освободив тестя от председательства в рабочей комиссии, отобрали и государственную дачу в по престижному Рублево-Успенскому шоссе. Видимо сильно тесть на мозоль кому-то наступил, предложив прикрыть черную бюджетную дыру. Тесть получил один инфаркт, после дачи – второй, а затем заиграла траурная музыка. Никому не нужны оказались ни его академические звания, ни его мысли, ни его книги. Институт быстро перешел в чужие руки. Теперь у тещи-погонялы остался один дурачок – Скударь. Она хотела запрячь его в телегу собственных гениально-расплывчатых, но суперденежных идей. В моде в то время были финансовые пирамиды. Однако Скударь сразу поставил ее на место:

– Я в рисковые игры не играю. Мы не на стороне организаторов. Не будешь знать, потом, кого и где искать.

Теща гнула свою линию.

– Вот и мой покойник был такой же трус. Всего боялся. А люди куют деньги, пока железо горячо.

Скударь отрицательно покачал головой.

– Нет. Мне много в этой жизни не надо. Были бы вы живы и здоровы, а остальным, едой и жильем над головой я вас обеспечу.

Римма Михайловна сделала выводы.

– Дочь, нам на зятя не очень повезло.

Именно тогда между тещей и Скударем добавилась еще одна трещина. Разговаривать, вежливо разговаривали, а тепла никакого не было. Клавдия же заняла сторону матери.

Скударь вспомнил, как они познакомились. Его дружок Сергей женился, а он у него на свадьбе был шафером. Невеста была из профессорских кругов. Соответствующий, академический круг был и в ресторане. Скударь был в ударе – друг женился. Он и танцевал, и тосты произносил, и подарки собирал, и шутками-прибаутками сыпал, был предупредителен, вежлив, корректен. Если еще посчитать, что среди ученой братии единственный имел накачанную фигуру атлета, то становится понятным, что приглашенная вместе с родителями Клавдия, обратила на него внимание.

Она его спросила, на каком он курсе учится? Скударь ответил, что выходит на диплом.

По лицу было видно, Клавдия, оценивала его как жеребца на конном базаре. Она задала ему еще много вопросов; собирается ли он в аспирантуру, где живет… Именно в этот момент и надо было присмотреться к ней. Сказал бы дурак, что работает слесарем, посмотрел бы на реакцию. А он решил поддержать интерес к собственной персоне и заявил, что уже подрабатывает на фирме и за границу собирается на постоянную работу.

У нее на лице появилась настороженно-недоверчивая гримаска. Броская красавица, она считала, что все мужчины должны весь мир положить у ее ног, что она заслуживает богоподобной сверхучасти.

Без заграницы, закончилось бы их взаимное влечение недельной, пусть даже месячной вспышкой-страстью.

Она вечно опаздывала на свидания. А ведь это характерная женская черта, которая разъясняет пренебрежение к мужчине. Опоздала, значит, не ценит. Точность первый признак уважения.

Не надо лукавить Рюрик, сказал сам себе Скударь, многое ты еще тогда понял. Ты сам продавал себя за московскую прописку. Будь мужчиной. Клавдия тебе самому показалась выгодной партией. Ты искал свою выгоду, а твоя будущая теща свою. И с этой заграницей ты их, совков, элементарно поймал на крючок.

Скударь, полный скепсиса, смотрел на себя как бы со стороны.

Камраде, злишься так сильно ты на тещу потому, что вы с нею одного поля ягоды. Права она, ох, как права. И, пожалуй, чище и умнее тебя будет. Жену твою тянет она. Внука тянет она. Дом, считай, построила она. И даже комнату на Тишинке выбила она. А что сделал ты? Сознайся хоть раз в жизни, что женился на Клавдии с дальним прицелом. Ты приличный трутенек, озабоченный своим телом, своей комнатой свиданий на Тишинке. И наглец приличный, почти не скрывающий ни от жены, ни от тещи, свои многочисленные связи. Не дураки же они, догадываются, зачем ты на сутки уезжал на Тишинку. А Клавдия была, красивый и приятный довесок к твоей жизни. Как только она тебе надоела, ты без объяснения причин выставил ее из своей жизни, не потрудившись даже объясниться. Скот приличный ты дружок. И неча пенять на зеркало. Там твое самодовольное и себялюбивое рыло.

А тещу ненавидишь так люто, потому что она твое гнилое нутро раскусила.

Пес смердящий, пей свое вино и не тявкай на Клавдию. Она тебе отдала в три раза больше, чем ты ей отломил от своих щедрот. Молодость, красоту, положение, домашний уют, все имел ты в тылу у себя. И знал самец, только одно… Зажрался ты братец. Какой ты бог? По сравнению с ней, ты мерзкий, чавкающий, сытый боров.

Скударь чекнулся со стаканом, напротив.

– За тебя Клавдия. Черт с тобой, прощаю тебя. И понимаю. Даже с этим примитивом Лешкой, я проиграл в твоих глазах. – примирительно сказал, он и осушил стакан до дна.

Закурил. Подумал, что зря не пригласил одну из проводниц, ту, что три раза заглядывала, можно было бы под стук колес, излить ей, незнакомке, боль и тоску души. Потом, решил, что слишком смутны его навязчивые, быстробегущие мысли, слов бы не хватило и умения, рассказать.

Пей лучше в одиночку, самец.

В очередной раз он наполнил стакан, пятый по счету.

Поезд медленно полз по земному шару, приближая его к той точке, где он потерял и вновь нашел такой неправдоподобно красивый сколок лучезарного счастья. Мысли плавно перетекли на Арину.

Он представил ту единственную и действительно искренно любимую женщину, что целый месяц через силу улыбалась ему, готовила обед, бесконечно целовала его, и проводила в последний путь. Она то, что плохого ему сделала? Почему он и на нее злится?

Он понял, почему злится и не находит себе места. Арина, в его глазах, сумасшедшая. Зачем она решила взять заботу о Клавдии на себя? Он освободился от обузы, а она добровольно впряглась в телегу. Кто ее просил? Что за неуемное бескорыстие, сострадание, благородство? Откуда оно в этой, приехавшей с Севера простой на вид девчонке, а теперь жены и матери. И его любовницы. Хотя язык не поворачивался так ее назвать. Неужели придуманная этим хитрецом Лешкой его неземная любовь к Арине, тому причина?

Скударь с горечью подумал, что пара Алексея и Арины, простая, обычная семья, на поверку оказалась намного чистоплотней, сердечнее и главное выше его самого, в самом главном, в человечности. Какой удар по самолюбию.

Его высмеяли. Лешка знает истинную цену его любви. И пожалели они оба его в трудный час. Посчитали слабым, и подали милостыню. Нет, это гад Алексей подал ему милостыню, а Арина протянула дружескую руку. А он, скот, хоть раз протянул ей свою?

Захотелось выпить вина. Вино, божественный напиток, в нем одновременно живут и дивная горечь, и беспричинная радость, и смех и слезы. Сейчас он пил горький напиток. Сам виноват.

Арина отдала ему себя. Отдала без оглядки, без слез, без его, ответной благодарности. Милый тебе плохо? Я поддержу!

Настоящая любовь – бескорыстна. Удивительная редкость – возвышенная, целомудренная любовь. Это умытое слезами радости и печали участие в жизни другого, того, кого любишь. Только любовь и дружба вне корысти рождают гордую, жертвенную любовь. Остальное, от лукавого. Любой, даже маленький расчет, убивает древо любви,вернее, оно не растет на этой сухой почве.

И с чем он приедет сейчас к ней, единственной, по настоящему любимой им женщине? Что он может ей дать? Лощеный орангутанг. Что сможет сказать, что предложить? Или не надо усложнять? Жизнь сама расставит все по своим местам. А если расставит, то как? Как сохранить ее неземную, бескорыстную любовь? Готов ли он к этому, хватит ли сил?

Скударь усмехнулся.

Нашел необыкновенный алмаз, и не знает, что с ним теперь делать. Чудак! Запрячь подальше от глаз людских и храни. Молись на нее. Приедешь, станешь у нее, любимой, под окном. Пусть тебе рукой помашет, улыбнется, и уронит благодарную слезу. Много ли женщине надо? Ты жив.

Скударь поднял стакан с вином.

За тебя Аринушка! Спасибо воробышек! Пусть будет благословенно твое имя! За тебя, любовь моя.

Глава XVIII

Приехав в Москву, Скударь остановился в своей в четырехкомнатной, пустой квартире. Он никого не известил о своем приезде. Зачем? Пусть думают, что он обиделся. Потом сообразил, что принялся за старые игры, но отогнал беспокойную мысль.

Мир ему не переделать.

Скударь посмотрел на дисплей телефона. Звонок был междугородний. Нет меня.

Перебрал счета и принялся за поиски работы. У Скударя теперь не было машины, ездить на метро он отвык, поэтому искал работу рядом с домом. Нашел – две. И другая была причина, о которой сладостно было думать.

В интернете на первой странице выскочила вакантная должность финансового директора крупной международной кампании. Он позвонил. Ответили, что уже взяли. Скударь не особо расстроился. Была бы шея, хомут найдется. И был еще звонок из кадрового агентства. Оперативностью кадрового агентства он был поражен. Они заносят в электронную память уволенных, и предлагают им работу? Чудеса. Ему дали адрес в трех минутах ходьбы от его дома.

Скударь неожиданно для себя заторопился на собеседование и уже через час сидел перед руководством фирмы.

Двое их было. Кресло генерального директора, занимал упитанный мужчина пятидесяти лет. Он вытер носовым платком потную лысину, крепко пожал Скударю руку и предложил садиться. Дама, напротив, за приставным столом, прикрывшись рукой, сосредоточенно изучала бумаги. Она лишь мельком, издалека, когда Скударь вошел, кивнула ему и вновь, прикрывшись рукой, углубилась в документы.

Генеральный директор протянул ему две визитные карточки; на одной значился он, Куроедов Гавриил Гаврилович; на второй финансовый директор – Евлампия Шахова, В бумаги уткнулась, выдерживает многозначительную паузу. Проходили мы такое, подумал Скударь и повернулся к директору.

Скударь сразу приклеил им кличи, Гавгав, и Дунька из деревни, Евлампия – Керосиновая Лампа. Так легче было запомнить новые имена.

– Причина увольнения с предыдущей работы? – спросил его Куроедов.

– Хотел из Москвы навсегда уехать, не сложилось. Можете проверить.

Поверили или нет, неважно.

– Бывает! – сказал Гавриил Гаврилович.

Скударь рассказал вкратце о себе. Директор удовлетворенно кивнул головой. Затем, тоже, в двух словах обрисовал, чем занимается фирма. Строительство, перевозки, аренда. Назвал вакантную должность главбуха и сумму зарплаты. Две тысячи долларов. Это было в два раза меньше, чем получал Скударь на предыдущей работе, но выбирать не приходилось. С предыдущей он уволился по свински, в один день. Не стал даже дела сдавать. На него обиделись, но держать не стали. Зато работа близко, подумал о нынешних преимуществах Скударь. То, что его возьмут с руками и ногами, вопроса даже не возникало. Пол, образование, опыт престижной работы, в эти жесткие требования любого кадрового агентства, он вписывался по максимуму.

Время. Ох, как он оценил его за последнее время. Время, утекающее между пальцев. Его время. А здесь, в шесть часов свободен, и домой, в любое время дня можешь заскочить на часок, на два. Он знал, зачем ему нужен этот час.

Поэтому сейчас он натянул на лицо маску слащавой вежливости и повышенного внимания. Его спрашивали:

– Что вы, Рюрик Адрреевич, с вашим опытом, можете сказать о нашем балансе? – резко спросила Евлампия. Она, убрала руку от лица и подвинула к нему папку годового отчета. Он вздрогнул, и не смог отвести взгляда. Смуглое с широким овалом лицо, чуть припухлые губы, и настороженные, готовые дать отпор монгольские, миндалевидные глаза. Евлампия Шахова сняла очки. Под левым глазом, который до этого прикрывала рукой, явственно был виден припудренный синяк.

Глаза ее полны холодной насмешки. А Скударь поплыл. Он знал себя, свое собачье семя. Не будет теперь ему покоя. Если останется, то сгорит как мотылек на огне этой Керосиновой Лампы. И в тоже время если добьется ее, это будет самый крупный алмаз, в бриллиантовом ожерелье его дам.

Он подумал, как у восточной женщины вдруг оказалось исконно русское, полузабытое имя? Надо будет потом спросить у кого-нибудь. А лучше у нее самой.

Скударь засмотрелся на нее. Умные глаза холодно изучали его. Умных не люблю, сказал мысленно Скударь. Она поняла и ответила: от избытка ума вы, по крайней мере, не умрете.

Приблизительно так у него строился всегда разговор с умными женщинами. Он их терпеть не мог. А эта сразу вызвала у него жалость. Захотелось сказать ласковое слово, спросить, почему не одела черные очки? Хочет показать, что не боится ничьего осуждения. Господи, какая женская незащищенность проглядывала, за этими худенькими плечами. Скударь, представил, как, в скором времени, будет ей с руки скармливать бутерброды, а она, смеясь тянуться за ними. Что так и будет, он не сомневался. Поняла ли она его? Похоже, поняла. Ничего не получится, не сверли взглядом, говорили ее глаза. Умная женщина.

Он отвел взгляд. На ее вопрос, что можно сказать об их балансе, он ответил так:

– Все что хотите, и не хотите услышите. Ну, что же давайте, глянем, чем вы дышите?

Вскользь бросив взгляд на первую страницу, на активы, он перевернул ее. На первой странице ничего интересного не было; пара миллионов основных средств и пятьдесят миллионов незавершенного производства. Дальше в оборотных активах шли небольшие материальные запасы, почти нулевой расчетный счет, приличная дебиторская задолженность почти на двадцать миллионов рублей и три миллиона рублей налога на добавленную стоимость.

Интереснее смотрелся пассив баланса. В разделе «капитал» был отражен символический уставный фонд и нераспределенная прибыль в сумме тридцать миллионов рублей. Еще тридцать миллионов числилось на статье «займы и кредиты», имелась небольшая задолженность по налогам, а остальная сумма пятнадцать миллионов была отражена в «прочих кредиторах». Год был закрыт с минимальной прибылью.

Вшивенький баланс. Ничего интересного. Надо посмотреть расшифровку дебиторов и кредиторов, а так все понятно, подумал Рюрик. Он медленно перелистал годовой отчет, нашел расшифровки дебиторов и кредиторов, пробежал по ним глазами и, вернувшись к балансу, поднял глаза не на нее, а на генерального директора.

– Что вас конкретно интересует?

Керосиновая Лампа теребила очки. Она переключила внимание на себя.

– Только не надо, пожалуйста, нам зачитывать статьи баланса. Вы своими словами расскажите, как вы понимаете наше финансовое положение.

Рюрик независимо пожал плечами.

– Своими, так своими! Я сейчас навскидку вам скажу то, что вы не хуже меня знаете. Даже если потом я вам распишу эти же цифры детально, не думайте, что еще что-нибудь существенное к сказанному прибавится.

Сам же про себя подумал, что детально им ничего расписывать не будет, а в случае чего распечатает оборотно-сальдовую ведомость из компьютера и пусть они ее хоть под микроскопом изучают. Он неспешно вытащил из кармана пачку сигарет.

– Вы курите? – спросила она его.

Ее вопрос Скударь правильно истолковал. Керосиновая Лампа непроизвольно спросила то, что не должна была спрашивать. Это первый листок, который упал с древа ее внимания к нему. Она это поняла, и поправилась.

– Я хотела сказать, что у нас не курят.

Великий психолог, а Скударь себя таковым считал, широко улыбнувшись, только сейчас ответил на ее укол, о своем богатом опыте.

– А я, подумал, что вы о моем здоровье решили заботу проявить, чтобы мой богатый опыт, до времени не завял.

– У меня есть о ком заботу проявлять, – резко ответила она.

Оно и видно, подумал Скударь и, продолжая улыбаться, сказал:

– Я их вытащил из кармана специально, чтобы вы видели, как на ваше отрицательное отношение к куреву, я вам уступлю.

– Спасибо. Считайте, я оценила.

Он промолчал, хотя в другой ситуации с умными, можно было по пустякам пикироваться до бесконечности.

– Евлампия! Перестань! – генеральный директор, пододвинул ему пепельницу.

– Нет, нет, нет! – Скударь отодвинул ее подальше. – Перейдем лучше к нашим собакам.

Он ткнул пальцем в нераспределенную прибыль – тридцать миллионов рублей.

– Ну, во-первых, уважаемые дамы и господа, вы умно поступили, что не стали полученную за прошлые годы прибыль шерстить, распределять ее на дивиденды, а оставили ее нераспределенной.

– Почему правильно? – встрепенулся Куроедов.

– А потому правильно, – Рюрик выдержал небольшую паузу, – что ваша нераспределенная прибыль, в активе баланса превратилась в дополнительные оборотные средства. У вас уставник, кот наплакал. А крутиться надо каждый день, иметь таньгу на расчетном счете. Так что считайте, вы дополнительно капитализировали эту сумму, тридцать миллионов. Но, даже, капитализировав ее, вы вынуждены были прибегнуть в заемным средствам, взять еще тридцать миллионов, чтобы перекрыть омертвленное пока незавершенное строительств в пятьдесят миллионов рублей. Кредит у вас будет еще долго висеть.

– Почему долго? Мы его скоро погасим! – воскликнул Куроедов.

Рюрик внимательно посмотрел на него, потом перевел взгляд на Евлампию. Она внимательно его изучала. Ей эти цифры были не интересны.

– Чем вы его погасите? – спросил Скукдарь. – Даже если вы почистите всю дебиторскую задолженность, а это двадцать миллионов рублей, у вас все равно зависнет займа на десять миллионов. А на заем, как я понимаю, потихоньку капают проценты. Поэтому у вас в этом году практически и не было прибыли. – И тут же с ехидцей подковырнул директора: – Правда, прибыли в этом году могло не быть еще и потому, что вы всю ее направили на обналичку. Но до этого я еще не дошел. Я ведь только по верхушкам пока смотрел.

Евлампия впервые улыбнулась краешками губ.

– А что, это так сразу и бросается в глаза? – спросил Куроедов. Снова в руках у него появился носовой платок и пошел гулять по уменьшенной копии земного шара. Скударь постарался успокоить внезапно взмокшего генерального директора.

– Просчитывается это элементарно. Главное не зарываться и иметь надежные договоры от чистой фирмы: договор, акты, счета-фактуры. Даже если налоговая докопается, а она просекает такие моменты враз, и даже если она организует встречную проверку, то все равно ничего доказать не сможет. Естественно, если контрагентом не был дядя Вася, у которого украли паспорт. Итак, продолжим далее.

Теперь Рюрик ткнул в активе баланса в цифру три миллиона рублей. По ней был отражен налог на добавленную стоимость.

– А эта цифра означает, что вы начали строительство до 2005 года, дебитор за предыдущие годы. Эту сумму можно будет принять к зачету только, когда вы свой объект закончите строить и подадите документы по нему на регистрацию в соответствующие органы. Помните, налог был тогда двадцать процентов.

– Его надо было принять к зачету! Мы переплатили три миллиона налога! – воскликнул Куроедов, вытирая пот со лба.

Рюрик отрицательно покачал головой и удивился, чего он так потеет? Кондиционер, вроде работает.

– Не согласен. Здесь не сэкономишь на НДС. Так, что ваш баланс не очень… Я предполагаю, что в ближайшее время придется еще нарастить ссудный счет, чтобы закончить стройку. Но жить пока можно.

– Весь мир в кредит живет, и ничего! – пробурчал Куроедов. – Выкрутимся.

Скударь не так радужно смотрел на финансовое состояние фирмы, как его руководители, но промолчал. Его устраивала эта работа, из-за близости работы, две остановки пешком до дома, а на этот баланс ему было глубоко наплевать. Есть у фирмы хозяин, пусть у него голова болит.

Генеральный директор вытря очередной раз пот со лба, спросил Шахову Евлампию, есть ли у нее еще вопросы к кандидату на должность главного бухгалтера?

– Нет! Гавриил Гаврилович.

Скударь, знал дальнейшую тягомотину. Сейчас с ним попрощаются и скажут, что ему позвонят. Вставая, он спросил, когда ждать ответ.

– Мы вас принимаем. – поспешно ответил генеральный директор. – Кадровое агентство рекомендует вас. Нам, что присылают, то мы берем. У нас есть хозяева. – Он пальцем показал наверх. – Им решать.

Евлампия Шахова вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Генеральный директор сел в кресло и обрел начальственную осанку. Как давно принятое решение, он сообщил:

– Мы вас на ее место принимаем!

– То есть? Как на ее место? На визитке написано финансовый директор. А я иду на главбуха. Помилуйте, – разочарованно сказал Скударь, – меня из-за месторасположения ваша фирма очень устраивала, но если вопрос стоит, таким образом, мне лучше в другом месте поискать работу.

Он подумал о том, что у этой понравившейся ему с первого взгляда женщины, может быть возникли какие-то проблемы, и сразу увольнять? Что за рок у него? Господи, за кого его принимают? Обидеть еще одну женщину? Претендовать на ее место? А именно к этому подводит его Куроедов.

И еще он подумал о том, что в последние годы из бухгалтерского и налогового учета сделали проблему, хотя там всего два правила арифметики и один основной показатель – прибыль. А все остальное инструкции, инструкции, инструкции, которые надо знать и не нарушать. А как их не нарушишь, если сидит мамаева орда чиновников, которая хочет вкусно есть и пить, ездить на Багамы, и которая кормится с этого дела.

Двадцать шесть тысяч нормативных актов, положений, разъяснений, писем, решений судов разных уровней регламентируют сегодня бухгалтерский учет. Правда в Штатах их семьдесят пять тысяч. Естественно девчонка, а он мысленно назвал так Шахову, попала в запарку, могла не уследить, выкатили пени или штрафы.

– Вы меня неправильно поняли! – сказал генеральный директор и стал рассказывать:

– Она была, и финансовый директор, и главный бухгалтер. Хозяева посчитали, что ей одной тяжело, и предложили разделить работу на двоих. Им, конечно виднее, но Шахова очень переживает, и болезненно принимает их решение. Поймите меня правильно, – продолжал он, – у нее двое детей, муж недотепа, мать больная. Женщина старается, рвется, в годовой отчет три дня домой не уходила, на столе, вот здесь спала. Фирму, в самое тяжелое время она тащила. Характерец у нее, конечно, не сладкий, я бы сказал, отпор любому даст, но думаю с ней можно сработаться. Она рабочая лошадка.

– В котором часу Евлампия домой уходит?

– Раньше девяти, практически никогда. Даже когда родила, и то через неделю на работе появилась.

– А вы ей памятник поставили? – пошутил Скударь. Он переменил решение и добавил. – Вы знаете, я человек не конфликтный, и думаю, с ней сработаюсь. А делить нам с Шаховой абсолютно нечего. На ее место я не претендую. Это не та кость, из-за которой стоит грызню устраивать.

– Боюсь, она так не думает! – сказал Курносов. – Ну, да поживем, увидим. Можете, хоть завтра выходить на работу.

– Я смогу только дней через десять. – зачем-то сказал Скударь.

– За границу? На отдых? – с завистью в голосе спросил Курносов.

– Небольшие дела!

– А вопрос нескромный можно?

– Про фингал? – сразу спросил Куроедов.

– Угадали!

– Муж. Дурак!

Они пожали друг другу руки. Скударь шел и думал. Прошел всего какой-нибудь месяц, как он не был в Москве, а воспринимает ее сейчас совершенно по-другому, и город, и будущих сослуживцев, и свою прошлую жизнь.

Жалость у него появилась, тепло к людям, то чего раньше не было. Хотелось крикнуть, человеки, остановитесь, отделите зерна от плевел, сделайте друг другу добро. Второго случая может и не представится. Человеку, оказывается, так мало надо.

Он улыбнулся, подошел к автобусной остановке и промолчал.

На следующий день Скударь съездил на авторынок в Люберцы и приобрел себе девятку с затемненными стеклами, с небольшим пробегом всего в тридцать тысяч километров. А затем позвонил институтскому приятелю Кириллу, с которым не виделся уже год и поехал к нему на дачу. Лысый, с приличным брюшком, друг восхищенно смотрел на Скударя.

– Надо было мне еще в институте заняться физкультурой. Мне тридцать пять, тебе под сорок, а ты моложе меня выглядишь.

Кирилл был в разводе и жил за городом один. за субботу и воскресенье водки, Выпили, литра по два на брата. Жарили мясо. Скударь, как мог рассказал свою историю.

Кирилл похохатывал, а потом, видя что гость не в своей тарелке, спросил:

– В чем проблемы? Морду надо доктору набить! Пожалуйста, хоть сейчас.

– Не с доктором, а проблемы, у меня с женщинами.

– Дурак, ты! – сказал ему Кирилл. – Если бы хоть одна двунноногая тварь меня так любила, как любят они тебя, дурака, я бы был самым счастливым человеком на свете. И как только ты их охмуряешь? Притом самых красивых? Как Клавдия поживает? Я сам тогда на свадьбе у Сереги от нее глаз оторвать не мог, она и мною интересовалась, только ты увел ее. Везунчик. Скударь рассмеялся.

– Как спрашиваешь удается? А ты обещай побольше. Язык без костей, с него взятки гладки. Скажи, что в ООН тебя направляют на работу. И считай любая птичка у тебя в кармане. женщины ни на лысину, ни на брюшко не обратят внимание, а еще скажут, что только таких любят, а не… фи…фи… накачанных амбалов.

Кирилл возбужденно хохотал.

– Слушай ты прав, кто проверит, а там можно сказать, сорвалось. Давай еще по маленькой. Ах, как ловко в тот раз ты Клавдию увел, а я ведь сам на нее весь вечер виды строил.

Когда наполнили бокалы, Скударь неожиданно сказал:

– А хочешь Кирилл, я тебе такой подарок сделаю, от которого у тебя ухи опухнут и, от которого, как говорил один итальнский мафиози, ты не сможешь отказаться?

Кирилл, поднял на гостя удивленные глаза, оглядел накачанную фигуру и решительно отказался.

– Не надо!

– Ну, как знаешь!

Глава XIX

Уехав утром в понедельник от Кирилла, Скударь вдруг понял, что есть люди вообще никому не нужные на этом свете. И ему еще плакаться?

Он обрел, наконец, душевный покой. Поехал за город к сыну. Болела голова. Он разжевал таблетку аспирина. Встретил Кирюшку на улице прямо перед домом. Думал, обрадуется сын, а тот равнодушно встретил его. Вместо приветствия спросил, чего это он на такой машине.

– Разбил! -

– Бывает!

Дал денег. Спросил, как они живут с бабкой. Сын ответил:

– Нормально, – и показал в сторону. – Меня ждут.

Метрах в тридцати грызла травинку девчушка лет четырнадцати.

– А меня тут разве не поминали? – с обидой в голосе, спросил Скударь. То, что сын был не в курсе его дел, это он сразу понял.

– Как не поминали? Каждый день поминают. На дню по три раза поминают.

Скударь через забор увидел тещу. Взгляды их встретились. Его теща, которая не верила ни в черта, ни в бога вдруг перекрестилась. Она долго смотрела на Рюрика, что-то соображая, и вдруг резко повернулась и скрылась в доме.

– Ну, я поехал. Мать увидишь, привет передавай.

Сын помахал рукой. На обратном пути Скударь обратил внимание, что начал обращать внимание на женщин. Он с нетерпением доехал до дома и глянул на автоответчик. Кто ему звонил? Вот звонок, но он междугородний. А вот телефон Арины. Весь ее отпуск ушел на него, если сегодня ее дежурство, то она должна быть на работе. Он набрал ее номер и услышал родной голос.

– Алло!

– Это я! – Скударь зачастил: – У меня все хорошо. Перчатку в животе забыли. Так, порезали немного. Уже затянулось. Врач говорит, вовремя приехал. А то абсцесс уже пошел. Ты чего молчишь? Родная.

Он прислушался. На том конце провода, подвывая, рыдали в голос, сморкались, что-то порывались сказать, но слова тонули во всхлипах, вздохах и ничего нельзя было разобрать.

– Ты приедешь? Тебя встретить? – спросил Скударь.

– Я сама! Я думала ты мне никогда больше не позвонишь.

«Скот, животное, не мог раньше позвонить», гвоздил он себя. Он постарался навести в квартире относительный порядок. За те несколько дней, что он бесцельно прослонялся из угла в угол, она порядком заросла грязью. Надо будет снова нанять уборщицу, подумал Скударь, а потом вспомнил, что у него не такая уж и денежная на сегодня работа.

Минут через двадцать позвонили. Он открыл дверь и утонул в ее объятиях.

– Дай я погляжу на тебя, дай я погляжу еще раз. Ой, Рюрька, есть бог на свете! Да не слюнявь ты меня, успеешь. Боже мой, дай я тебя за уши потреплю. Рюрька, мы вечно будем жить. Рюрька! Любимый мой!

Обессиленная она рухнула у порога, обхватила ступни его ног и стала их целовать.

– Сумасшедшая, ты что делаешь? – он поднял ее на руки и понес в комнату. Она как ребенок прижалась к его груди. Он хотел ее опустить на диван, но Арина отрицательно покачала головой, и подняла на него счастливое лицо.

– Держи меня, сколько сможешь.

– До конца жизни.

– Вот и держи!

Она освободилась из его объятий.

– А теперь рассказывай. Все рассказывай.

Рюрик рассказал, как уехал; какая была дорога; как встретил его брат; как резали барана; как брату ночью рассказал о беде, как уже к концу следующего дня лег на стол, и что хирург знал про аналогичный случай.

Скударь долго рассказывал, как читал ее письмо, как много раз отбрасывал его в сторону, как душа у него клокотала, и завершил рассказ тем, что вспомнил наказ невестки Ольги привезти Арину в гости.

– А я думала, ты меня никогда не простишь!

– За что не прошу?

– За Клавдию! В женщине должна быть загадка – эта загадка ее природная хитрость. Мне не надо было говорить тебе все, даже если очень хотелось. Я такая дура. Я все рассказала. Старомодные мы с тобой, правда, в любви? Надышаться не можем друг на друга. Но сколько прелести в дыхании родного человека, сколько прелести. Ты знаешь, мне даже кровать не нужна. Я бы стояла вечно, прижавшись к тебе, и смотрела на небо, или на поля. Боже мой, почему мы не можем быть вдвоем? Почему если счастье, то обязательно половинку или кусочек? Ты знаешь, я и на этот маленький осколочек согласна. Если я тебя один раз в год увижу, хоть издали, я буду счастлива. А если вот так посидим раз в пять лет, считай, я выпила нектара из долины роз. Мне ведь любимый ничего не надо, только видеть тебя, только молиться на тебя.

Скударь снова утонул в нирване. Она перебирала его кудри, гладила лицо, нежно целовала, а ему хотелось ее тела, но он боялся спугнуть этот божественный, неповторимый по красоте миг. Вернись жизнь обратно. Повтори свои быстроутекающие минуты.

Как удар ножа раздался телефонный звонок. Они даже не поняли, зачем он им нужен. Скударь с ненавистью посмотрел на телефонный аппарат. Очарование момента пропало. Арина радостная, довольная вскочила, поцеловала его в нос.

– Рюрька! Не бери ничего в голову! Я убегаю наполненная тобою, счастливая, счастливая. Люди вы слышите! Рюрька мой живой. Мой любимый, живой!

Из кого хочешь такие вопли слезу вышибут. Скударь проводил ее до дверей и стал искать от машины ключи, чтобы отвезти ее.

– Ой, не надо! – попросила Арина. – Я хочу пройтись. Мне воздух нужен. – И вдруг остановилась на пороге, и будто вспомнив что-то важное, сказала. – Ты любимый не переживай. Я тебя и отпела, и поминки справила, на Тишинке с соседкой. И здесь была. И на сорок дней приехала бы.

– Спасибо дорогая! – пробормотал Скударь. Получилось и смешно, и глупо.

– А еще хочу тебе сказать… – она прижалась к нему. – Обними меня крепко, крепко! До боли обними! Рюрька мой! Прижми и не отпускай. Хочу сказать тебе, и приятную, и неприятную новость. Хотела еще забежать, да не знаю, получится, ли…

Она обмякла в его руках, и начала целовать, точно так, как тогда, когда прощалась с ним, в нос, в губы, в щеки.

Что-то недоброе почувствовал Скударь.

– Говори!

– Я уезжаю, мой любимый, почти навсегда!

Все, что хочешь готов был услышать Скударь: и то, что она предлагает больше не встречаться, и что Лешка подал на развод и уходит от нее к роскошной женщине Клавдии; и что она приняла решение и остается у него навсегда, и надо только съездить за ее вещами; все готов был услышать Рюрик, ко всему мысленно подготовил себя, но уезжать? Куда уезжать из Москвы?

Она печально и ласково улыбалась.

– Лешке дают полковничью должность, и звание, но с условием, что он поедет в К… И квартиру служебную дают, а эта у нас остается, приватизирована. Ты знаешь, я подумала, что нам всем так лучше будет. Нашу любовь еще раз проверит время. Правда, любимый? А ты возьми Клавдию обратно, не оступалась она. Она хорошая, замечательная женщина…

Возьмешь?

– А подумать можно?

– Ты только не очень долго думай. Ладно?

– Договорились.

Она вновь осыпала его горячими поцелуями.

– Ты знаешь, я купила, наконец, себе шляпку с вуалькой. Ты представляешь меня полковничихой, в шляпке с вуалькой? Нет?.. Любимый, ты расстроился? Ты чего нос повесил?.. Ну, хочешь, я у Лешки, потом, один единственный разочек отпрошусь к тебе…Я ведь тоже лукавить могу. Скажу ему, что иначе не поеду. Он согласится…А может на надо, любимый! Мы ведь проверили себя. Нет у меня роднее тебя никого. Пусть наша выстраданная любовь останется чистой… Правда, так лучше. Ну, скажи мне, правда, лучше. Мы постареем, а будем помнить себя молодыми…Ты знаешь, я и грущу, что уезжаю, и радуюсь одновременно. Не смогла бы я к тебе приходить. Да, ты любимый и сам наверно об этом догадался. Сама прощаюсь, а сама не знаю, говорить тебе все или нет? Опять для тебя плохое, обидное… А хотелось, чтобы так красиво у нас прощание прошло.

Что она может еще сказать? Все сказано. Он ее больше не увидит. Надо прощаться, подумал Скударь и тянул. У нее мужества хватило проводить, а у него… И вдруг догадка гнетущая, чудовищная догадка пригнула Скударя к земле. Арина сказала, что справила поминки, с соседкой старушкой по Тишинке. А эта старая сплетница, старая карга… Господи, и она смотрит на него влюбленными глазами… Чудовище он…Похотливое чудовище.

– Скажу! – решилась Арина. – Только ты не очень злись. Пообещай, что не будешь злиться. Я бы промолчала, но мне Клавдию жалко. Обещаешь?

– Обещаю!

Ну, так вот. Лешка, когда проводил тебя на мотоцикле до места, не вернулся обратно, а там и остался. И с утра поехал за тобой в город. Он все просчитал заранее. Знал, что брат сразу тебя повезет в больницу. А когда тебе сделали операцию, он показал свое удостоверение, и узнал, что у тебя благополучно все закончилось. Он даже в палату заглянул и спросил соседа, как? Тот ему ответил, что тебе выпить еще нельзя. Дней через пять, тебя выпишут. Он говорит, что тысячу с лишним километров пролетел за десять часов. С него станется. И прямо к твоей Клавдии. А та сидит, нос опух, ничего понять не может, телеграмму ему показывает. Вот она читай.

«Клава. Можешь сейчас, не приезжать. Рюрик не хотел беспокоить. Операцию делал знакомый хирург. Ольга соболезнует тебе! Как ты будешь теперь одна? Ждем на сорок дней. Я все сделаю по-людски.

Степан»

Она пришла с работы, и ей телеграмму такую страшную принесли. Хорошо он вовремя прискакал. А может, звонил ей с дороги. Сидит ей сопельки утирает, к груди ее ласково прижимает, а сам руками гладит, где не велено ему было. Это мне потом сама Клавдия рассказала. Она возмутилась, как можно в такой трагический момент? А он оперативник, смертей насмотрелся, что с него возьмешь, смеется:

– Мы медленно. Мы печально!

– Он тебе анекдот рассказывал. – начиная злиться, сказал Скудаарь.

– Да? Значит, смеялся, а я поверила. Ну вот, слушай дальше. Клавдия встала. Тогда он, нахал, ей и говорит:

– С тебя и поцелуй не выпросишь.

Она ему:

– Только не в такой момент.

– А когда?

– Вот если бы ты был жи..и… ив!

Не знаю, сколько поцелуев он у нее выпросил, но беседу с доктором после успешной операции, дал ей послушать. Он ее записал на диктофон. Прости ее Рюрька, я бы его сама в тот момент тысячу раз расцеловала, за добрую весть. Но ты дальше послушай, что удумали наши голубки! У меня слов не хватает, у меня возмущения не хватает, на них. Ты тоже сейчас начнешь злиться… Они не сказали ничего мне. Знаю я только, что ты нормально доехал. Ну, вот, заявляются они на четвертый день, лица вроде, постные, а вроде и нет, и подают телеграмму. И вдвоем такими жалостливыми голосками поют:

– Вот, Арина, телеграмма. Третий день, надо справить поминки, чтобы было все как положено.

– По-людски.

Рюрь! Я до сих пор не могу в себя прийти. Как так можно! Хотя я и знала, и готовилась… Ой, не буду все подробно рассказывать, душу рвет, расскажу только про поминки. У тебя, здесь дома, была я одна. Посидела во дворе со старушками. Не хотела Лешке с Клавдией говорить, куда ходила. Прихожу домой, а они спрашивают, ты где была?

– Поехали на Тишинку.

– Поехали!

Приехала я на Тишинку. Смотрю, бабулька такая симпатичная, Авдотья Алексеевна вышла. Привечает меня. Захожу, а мне интересно, на что у тебя комната похожа, которую ты в скит превратил, и на меня молился. Переступаю порог. В углу топчан узкий, из двух досок сколоченный, ни музыки, ни телевизора, ни кровати. Настоящий скит. И горка у стены. Ну, слава богу, думаю, хоть что-нибудь из современного интерьера. Включила свет, свет горит. Обрадовалась. Думаю, значит не в потемках сидел.

Милый, как же можно было себя так истязать? Я потом в комнату в Авдотье Алексеевне заглянула, у нее мебели, до потока. Попросил бы у нее широкую арабскую кровать, зачем ей две кровати? Хоть спал бы как человек.

Сели мы. Помянули тебя, а Авдотья Алексеевна и говорит:

– Зарубки, он на двери делал, сколько раз сюда приходил, и оставался ночевать.

А мне Клавдию жалко. Вдруг догадывается, зачем ты сюда приходил. Ко мне ведь ты уходил, со мной здесь время проводил, любовался мною, боготворил меня. Спасибо дорогой. И спасибо, что портрет убрал.

Я встала, и стала считать зарубки. Двадцать три насчитала. Любимый, как же благодарна я тебе. А наши голубки, Лешка с твоей Клавдией уплетают за обе щеки, пересмеиваются, будто ничего и не случилось.

Лешка смеется и с ехидцей спрашивает Клавдию:

Двадцать три много или мало, как ты Клавдия считаешь?

Она покраснела. Не стала я на них внимания обращать.

Попрощались мы с твоей соседкой и ушли. Лешка правда что-то забыл и поднялся. Долго он там был. А мы пока с Клавдией поговорили, как дальше нам жить. Клавдия мне решила вернуть Лешку. Он, говорит, простоват для нее. И вообще, она мол, семейная женщина, ее на подвиги не тянет. В других это словах было сказано, обтекаемых, я только одну фразу и запомнила.

– Вы милочка, неподъемную ношу на себя взвалили. Рюрик вашего мизинца не стоит, но если вы одна сюда приходили, и больше никто, я вам благодарна за это. Я думаю, не стоит нам больше встречаться.

Развернулась и ушла. Посмотрела я ей вслед. Красивая она у тебя. Пышущая у нее красота, волнующая.

Смотрю, наконец, и Лешка выходит, задумчивый такой. Он ведь у меня деловой. Пойдем, говорит домой, мы уезжаем из Москвы. Я вчера мол, решил этот вопрос. Утрясется с жильем на новом месте, и уедем. Мне должность начальника управления дают и квартиру. И эта останется.

Я ему отвечаю, что из Москвы никуда не поеду, детей учить надо. Он и тут все наперед просчитал. Оперативник, одним словом.

– А если бы твой остался жив… ты бы уехала?

Не подумавши хорошо, я и отвечаю:

– Хоть на край света!

– Вот, на краю света мне должность и дают. Снимай, говорит, свой черный платок и неси шампанское. И дает мне диктофон прослушать. Вот так я и узнала, что ты жив. А Лешка, говорит, что доктор в Москве тебе специально перчатку в живот зашил, потому, что ты его пассию, медсестру, якобы уговорил. Врет он, я то лучше знаю, что когда привозят в больницу, то человеку ни до чего. Потом, смотрю, не звонишь. Я несколько раз подъезжала, в квартире свет горит. Значит, думаю, точно за Клавдию обиделся, раз не звонишь. А меня ты знаешь, мне лишь бы ты был жив, мой любимый… Вещи мы сегодня в контейнер пакуем, забежала я на пять минут на работу, попрощаться с девчонками, а тут и ты позвонил. Вот и пусть говорят, после этого, что случайность, а я верю в судьбу. Не могла я, уехать, не попрощавшись с тобой. Ненаглядный мой, наверно, это наша последняя встреча с тобой. Лешка, ведь так и подумал, что я не выдержала и побежала к тебе. Что мне еще тебе сказать, мой хороший?

Он гладил ее подрагивающие плечи, потом заглянул в глаза. Они лучились радостью и любовью.

– Уезжаю, я мой любимый и увожу с собой нашу неземную любовь. Прости, и обними меня еще раз крепко, крепко! – через минуту она отстранилась и как виноватый щенок, который ластится к хозяину, спросила: – Ты мне не хочешь ничего сказать?

Он сбил ее порыв. Может и хорошо, что так получилось.

– Передай своему Лешке, что ему не полковничью должность надо давать, а сразу генеральскую, он поймет.

Она ласково улыбнулась.

– Передам. Не провожай меня, примета плохая.

Они еще немного постояли крепко прижавшись друг к другу. Потом она подняла на него, бьющие ключами любви, и собачьей преданности глаза.

– Пора!

– Прощай любимая!

– Я напишу.

Арина уехала, а Скударь пошел выглянуть с балкона. Вприпрыжку, как в далекой, счастливой молодости его любимая женщина удалялась по тротуару. Отойдя метров на сто, она обернувшись, и помахала ему рукой. Арина была уверена, что он стоит на балконе и провожает ее влюбленными глазами. Не ошиблась она. Вот, наконец, деревья скрыли ее. Тогда Скударь вернулся обратно в гостиную, подошел к бару и налил полбокала коньяка.

Пусть флейту горла душит сладкий ком. За тебя любимая! Пусть будет беспечальной жизнь твоя. За тебя любимая! Пусть не коснется больше жемчуг слез, твоих опущенных ресниц. За тебя любимая!

Коньяк живительной волной разлился по жилам, разливая по крови сладкую горечь расставания.

Из прихожей раздавался звонок.

– Кого там черт несет?

Недовольный Скударь с бокалом в руке пошел открывать дверь.

– Ты?

На пороге стояла Клавдия.

– Может, меня пропустишь?

– Зачем?

– У тебя кто-то есть?

– Я перед тобой не собираюсь давать отчет.

– Мы еще не разведены.

Скударь перегородил ногой проем двери и сказал:

– Это не повод, чтобы врываться в квартиры к одиноким мужчинам.

– Ты мне муж!

– Ой, ли! – усмехнулся Скударь. – Заходи, проверим!

Клавдия быстро прошла в квартиру и, заглянув во все комнаты, с осуждением заявила:

– Пьешь уже один, как алкоголик!

– Почему один, могу с тобой.

Однако не пошел к бару за вторым бокалом. Бутылка так и осталась одиноко стоять на столе.

– А я тебе звонила! – заявила Клавдия, оскорблено поджимая губы.

– На тот свет? А я ни звонка не слышал, ни телеграммы не получал, надо будет у апостолов спросить.

– Не богохульствуй! Сам виноват! – Клавдия села на диван, поджав обе ноги. Села так, что в качестве кокетливой приманки обнажились пухлые, аппетитные колени и большая часть ног. Слегка улыбаясь, она поглаживала колени и бедра рукой, что всегда означало одно, она ожидает, ей холодно, грустно, хочется ласки, поэтому она не против. Раньше Скударь реагировал одинаково. Он как зверь набрасывался на нее, а она смеялась. На этот раз кинув на нее мимолетный, равнодушный взгляд, он направился к бару за бокалом.

– Что ты как пресыщенный кот, отворачиваешь от меня лицо? – с обидой в голосе спросила Клавдия.

– У кота не лицо, а морда! – ответил Скударь и, плеснув в бокал французского коньяка, подал Клавдии.

– Я уже не нравлюсь тебе?

– Нравишься.

– А в чем тогда дело?

– Прелюдия должна быть, ты сама всегда меня винила! Забыла? Чтобы я тебе мужланом не казался.

Темпераменты у Скударя и его милой женушки не совпадали. Ей хотелось ласки, игры, а он был всегда нетерпелив. Но сейчас Клавдия вела какую-то свою игру, которую Скударь никак понять не мог. Не из-за секса же она пришла. Два последних года практически обходилась без него и нате вам. Чего она от него добивается?

– И какую ты хочешь от меня прелюдию? – спросила Клавдия демонстрируя намерение снять платье.

– Станцуй танец живота. Бедром подвигай. Кроме платья, ничего больше можешь не снимать. При твоих роскошных формах танец великолепно будет смотреться.

Клавдия презрительно сжала губы, сбросила ноги с дивана, плотно сжала их и твердо заявила:

– Я пришла серьезно поговорить с тобой.

– И серьезный разговор должен был состояться в постели?

– Не хами.

– Я слушаю!

– Дай закурить!

Скударь угостил ее сигаретой, сам закурил и приготовился слушать. Клавдия сейчас четко формулировала и высказывала давно сложившиеся мысли.

– Рюрик. Я не хочу развода. – Она внимательно посмотрела на мужа, готовая к любой реакции. Но лицо Скударя было холодно. Тогда Клавдия стряхнув пепел, сказала: – Пусть все останется так как есть, и каждый из нас живет своей жизнью. Ты должен понять смущение женщины, еще не привыкшей к любовным похождениям, и вынужденной обсуждать с мужем столь щепетильный вопрос. Мы, надеюсь, цивилизованные люди и поймем… Я долго колебалась, прежде чем решиться… Я понимаю, как тягостно в нашем положении… Нас всех, оправдывает одно… Только надо позаботится о…Я кажется ничего не упустила… За неимением лучшего варианта…

Скударь холодно слушал ее предложение, не вдаваясь в те доводы, которые ей казались железными, и которые она с жаром расписывала. Он их просто не хотел слышать. Все это он уже читал в письме Арины. Но там ей, Клавке, выброшенной за борт семейной лодки, в людской, холодный океан, бросали спасительный конец, с одной единственной целью, чтобы она не пошла случайно ко дну. А здесь эта красивая дамочка нагло предлагала ему потесниться на супружеской кровати. У нее, видите ли, появился любовник. Миниатюрный бордельчик устроим. Эта академическая дура из того, что случилось с нею за последний месяц ничего не поняла.

А апофеозом ее хитро закрученной речи стало предложение, подняться над обыденной моралью.

– Я гламурная, эмансипированная женщина. Ты согласен со мной, мой котик?

Клавдия сделав предложение, с нетерпением ожидала ответа. Во время ее монолога ни один мускул не дрогнул на лице у Скударя. Чего ожидать от этого крестьянина, Клавдия не знала.

– Согласен, раздевайся. – с непонятной, но многообещающей улыбкой сказал Скударь.

– Прямо здесь? Может, в спальню пройдем?

– Нет!

Клавдия сняла через голову платье и бросила его на пол. Она знала себе цену. Устоять против ее фигуры было невозможно. Природа в редких экземплярах создает подобные шедевры. Она качнула бедром и повернулась так, чтобы муж лучше рассмотрел линии ее тела.

– Ты сегодня медлительный как…ой…ой…ой.

Так и не успела она дать полноценную характеристику мужу, ибо сзади что-то просвистело в воздухе, и больно впилось в ее сладкое тело. Клавдия, как ужаленная резко обернулась. Мужская рука с крепко зажатым в ней кожаным ремнем вторично зависла над нею. Вжик… ой… и новый, мгновенно начавший темнеть красный рубец появился на спине.

Зная своего бешенного мужа Клавдия не стала дожидаться конца экзекуции, а схватив платье вылетела на лестничную площадку. Вслед за нею вышел Скударь. Руки у него были пусты. Он подошел и нажал на кнопку лифта.

– Мужлан. – сверкая в ярости тигриными глазами, шипела Клавадия, – Ноги моей никогда не будет в этой квартире. Как ты посмел? Я предложила разумный вариант.

Дура дурой, а просекла, за что ей попало. Не такая, значит, и дура, подумал Скударь. Лифт задерживался.

– Ты бы оделась. – миролюбиво сказал Скударь.

– Ну, уж нет, я это в лифте сделаю. Пусть руки будут у меня свободными.

Клавдия знала, что говорила. Она часто раньше с ним попадала в такие ситуации, когда он не давал ей до конца снять платье. Так и нес до кровати. Скударь усмехнулся.

– Нужна была ты мне. Развод когда?

– Через неделю!

– Придешь?

Ядовитая улыбка зазмеилась на губах Клавдии.

– Можешь не сомневаться. Приеду, прибегу, приползу!

– На, тогда! – Скударь протянул ей визитку Кирилла. – за границу парень едет. Финансист. Спрашивал о тебе. Разведен, и нет детей. Ты должна его помнить. Дача у него на Рублевке.

– Оставь себе визитку.

И вдруг Скударь понял, что Клавдия ничего не знает, о том, что Ивановы, Алексей и Арина уезжают. Или и тут этот хмырь Лешка оказался выше его, предстанет в ее глазах подлецом, и вытянет за уши Рюрика из амурной грязи. Тогда он, Скударь, не будет смотреться так бледно, на фоне остальных самцов. О, иуда! О мент поганый, со своими оперскими штучками. Может вернуть ее?

– А Ивановы сегодня уезжают! Навсегда! Дорогая! А ты не знала?

Он откровенно наслаждался ее растерянностью. Этому бы Лешке, не в милиции работать, а романы, писать.

– Врешь как всегда.

– Господи, что за лексикон. Ты же из приличной семьи.

Клавдия не знала, верить или нет и не поверила.

Подошел лифт. Пожилая чета открывши рты смотрела в проем дверей на странных попутчиков. А когда вместо одетого Скударя в лифт скользнула раздетая Клавдия они оба вжались по стенкам. При этом старушка, чтобы муж не ослеп, попробовала прикрыть ему ладонью глаза.

Прежде чем двери закрылись, Клавдия выдернула у него визитку Кирилла.

Скударь не вышел на балкон. Как она уедет, на чем, или даже с кем, ему было совершенно не интересно. Он допил коньяк в бокале и с удовлетворением подумал, что пусть пока позлится. А загнать ее в стойло он всегда успеет.

Ишь пухломордая какая стала. Бесстыжая красота так и прет из нее последнее время. У него сегодня не то настроение, чтобы с нею разбираться. Он еще раз наполнил бокал, выпил и вышел на балкон.

Вновь раздался входной звонок. Может Клавка что забыла, подумал Скударь. Если она, то зря возвращается. Не стоит его сейчас трогать. Он не готов делиться ни с кем драгоценном вином из виноградника своей души. Он сам его выпьет по глотку. Скударь открыл дверь и резко отступил. В дверях стояла смеющаяся Дарья. Чуть раздавшаяся в бедрах, но такая же бесшабашная и веселая, как и раньше.

– Не узнаешь, что ли?

– Дашка! Ты? Вот не ожидал!

– Слава богу! Узнал!

– Проходи! Ты одна?

– Одна!

С нею было все запросто, без комплексов, без мучений, без тройных, заумных подкладок. Коньяк наверно говорил в Скударе. Он почувствовал необыкновенную легкость и неожиданное тепло, к этой женщине. Они будто и не расставались. Он пропустил ее вперед и закрыл дверь.

– Целоваться будем? – со смехом спросила Дарья. За весельем сквозило легкое и тревожное ожидание, или ему так показалось. Женщина не приходит просто так к мужчине в двенадцать часов ночи, подумал Скударь. На него пахнуло дразнящим запахом мускуса и давно забытого знакомого, податливого тела. Она ждала. Скударь подошел, крепко ее обнял, и оставил на губах у нее долгий поцелуй. Дарьяприльнула к нему горячими и сухими губами. Ее бил легкий озноб. Тело ее напряглось. Потом она оттолкнула его.

– Кровопийца! Ну, показывай, как живешь! А то я и не чаяла тебя больше увидеть. Вот, решила ошибку исправить, – заявила она многозначительно.

– Ошиблись врачи! – ответил Скударь. Рассказывать всю историю с начала не имело смысла. Он провел ее по комнатам, затем они снова вернулись в гостиную.

– Ну, что же, жить можно! – удовлетворенно заявила Дарья. Жар, тот пышущий жар, которым от нее веяло, погас.

– Ты, что будешь пить? – спросил ее Скударь.

– У меня вкусы не поменялись. Вино!

Скударь открыл бар и показал на ряд бутылок.

– Любое! – ответила она.

Дарья сидела на диване. Он подкатил к ней столик на колесах уставив его бутылками, и снова попросил:

– Расскажи, как жила все эти годы. Про сына расскажи.

– Все расскажу. Давай выпьем. Я до сих пор злюсь на тебя! – смеясь, сказала она.

И начала рассказывать. Грустная история у нее получалась. Забрали ее родители неожиданно для нее самой за границу. Выдернули из их уютного гнездышка. Первое время новые впечатления глушили тоску, да она еще и не понимала, что случилось. А потом выяснилось, что она беременная, и надо что-то решать, а ты в тюрьме.

– За что, почему я понять не могла. Мне сказали, что ты ограбил алмазного курьера. Я краем уха слышала и знала, что Пижон был этим курьером. Вот, мол, ты его чуть не убил, а алмазы исчезли. Пойми, если бы не была припутана ложь к правде, я бы может, и разобралась, а так подумала, что ты тоже польстился на брюлики. Он ведь и нам их доставал. Мать у меня на них была помешана. Мои предки нашли мне на западе партию. Дура, я была, что вышла замуж. Потом еще три раза выходила. О…о! Я нынче баронесса Дарина Де Билс. По-русски звучит как насмешка, а на западе идет на ура. От каждого мужа по кусочку отщипнула, так что у меня теперь приличное состояние. Своя вилла на берегу Женевского озера в Швейцарии. Квартира в Париже. Две фирмы там, две здесь в Москве. Кадровое агентство и вторая, разноплановая. Собираюсь киностудию купить. Я вполне успешная бизнес дама. Только все не то. Я тебя, сколько не вытравливала из сердца, так вытравить до конца и не смогла.

– Ты есть не хочешь? – спросил Скударь.

– Прости, я не за этим, сюда приехала.

Откровеннее нельзя было сказать. Дарья смотрела ему прямо в глаза. И в зависимости от того, что он сейчас ответит, будет зависеть его последующее бытие, неизведанная, новая, тревожная дорога, или накатанный, старый путь. Он не хотел ее обижать, если бы она появилась пол года назад, никаких сомнений не было бы что делать: на руки, и с песнями в спальню. Скударь ответил уклончиво:

– Я последнее время сам не свой. Дай мне оглядеться.

Женщина быстрее мужчины улавливает оттенки настроений, и то, что за ними стоит. Дарья понимающе улыбнулась. Но в ее улыбке не было огорчения и обиды отвергнутой женщины; в соболезнующем, участливом и теплом взгляде сквозило откровенное любопытство.

– Глазам своим не верю. Честно сказать, не ожидала. Думала, у нас с тобой все пойдет по-другому. Поверь, я не скрываю от тебя ничего. Нет мне резона.

– Не думай обо мне плохо. – сказал Рюрик. – Я тебя не хотел обижать.

– Ты меня не обидел. Ты удивил меня.

Скударь отведя взгляд в сторону.

– Я почти из примерных! Блюду! – сказал Рюрик.

– Видела я сегодня, из каких ты примерных. Ты не мазохист случайно?

Скударь отшатнулся от Дарьи.

– Ты с ума сошла!

– Значит, тогда ты по делу ремешком прошелся?

Рюрик быстро соображал, где, откуда могла видеть сцену семейной разборки его новая гостья. Дарья не стала его томить.

– У меня подзорная труба, складная, сорократная. Я стою, в доме напротив уже четыре часов. Замучилась ждать, пока ты со своими женщинами разберешься. Однако, ты их выдрессировал. Жестко по графику приходят, уходят. А если что не так, то и ремешком. Правильно, с нами только так и надо. Только, пожалуйста, не со мной. Я исключение из правил. Я тебе Рюрик повода не дам. Расскажи мне, что у тебя приключилось. Я ведь твоею судьбой постоянно интересовалась. Твоя соседка по Тишинке, старушка, Авдотья Алексеевна, у меня на доверии. О твоем каждом шаге, мне в письмах докладывала.

– Как? – чуть снова не взвыл Скударь.

– А откуда я узнала, о твоей смерти? Поминки устроили по тебе. Твоя Клавдия и твои друзья. Авдотью Алексеевну пригласили. Она и доложила мне сразу по телефону, что поминки справляете. И телеграмму зачитала от брата, Степана. Я свою, с соболезнованием выслала тебе на Родину. А мне с Родины твоей сообщают, что ты жив и здоров. Ну, думаю, что за очередная мистификация? Звоню Авдотье Алексеевне. Она говорит, что вот мол, майор поднялся, то же самое утверждает. И добавила, что ты на развод подал. А я ее предупреждала, что если она вдруг услышит, что ты разводиться решил, пусть мне хоть ночью звонит. Тройной тариф, за это.

– Ах, старая перечница! – рассмеялся Скударь.

– Так, что ты дорогой, мне не рассказывай, о своей верности. Я сама отличную школу такой верности прошла. Летела, как на крыльях, думала, если место освободилось, первая буду. Похоже, опоздала. Значит это та женщина, что до Клавдии у тебя была здесь, моя разлучница. Клянусь я не специально подсматривала. Так получилось. А знаешь, что, давай выпьем. Я рада тебя видеть.

Скударь был доволен, что не пришлось ни объясняться, ни оправдываться, ни осаживать позднюю гостью. Он не хотел сегодня никого видеть. Они выпили.

– Если хочешь, можешь остаться ночевать! – Скударь не стал говорить, что места у него хватит. И так было понятно, что он собрался положить ее отдельно. Дарья довольно спокойно отклонила его предложение.

– Я могла бы остаться. Мы бы еще выпили, потом музыку послушали, потом я бы легла рядом в другой комнате, потом зашла к тебе просто покурить и поговорить…Все получилось бы как тогда, непроизвольно и естественно. Но я не этого хочу. Жизнь как песок утекает между пальцев, а я все время одна. Бывшие мужья не в счет. Там на западе пишутся свадебные контракты, – это обычная сделка, и больше ничего. Кто как себя сумеет продать, подороже или подешевле. А хочется чего-то большого, безмерного. Ничего, что я плачусь тебе в жилетку?

– Ничего!

Он тепло обнял ее, прижал к себе, поводил носом по шее. Она затаилась, готовая подставить враз пересохшие губы. Полуоткрытый рот ее выжидал несколько секунд. Скударь потянулся за бокалом.

Дарья осторожно сняла его руку с пояса и резко встала. Красивая она была. Видно готовилась к встрече. Модная, аккуратно уложенная прическа; облегающее, строгое, вечернее платье с большим вырезом на спине, и застежкой на шее. «В ресторан надо было ее пригласить», подумал Скударь. Вечно мужик задним умом крепок.

А Дарья хотела, чтобы он ее всю рассмотрел. Она, как на подиуме стояла перед ним.

– Вот и утолила я немного свой голод, – задумчиво сказала она. – Прости, но я все понимаю. У тебя сейчас есть женщина, видно замечательная женщина. Откровенно сказать, завидую я ей, хорошей завистью. – Она улыбнулась. – Обычно, размениваясь на мелочи, мы платим по высшей мере. Я с тобой не прощаюсь. Мне еще надо будет побороться с нею за тебя.

– Боюсь, ничего не получится, – не сдержался и быстро ответил Скударь. И тут же пожалел. Обижать Дарью он не хотел. И говорить не хотел, что Арина уехала навсегда.

– А не получится! – она рассмеялась, – я и на маленький кусочек сначала согласна. А там посмотрим. Кстати, помнишь, ты мне стихотворение посвятил. Я его сохранила. Вот оно.

Дарья аккуратно положила на стол листок бумаги, на котором его почерком было написано шесть четверостиший. Он тогда пропел только частушки, а стихотворение не успел прочитать.

Рюрик предложил ее довести до дома или гостиницы, где она остановилась. Она отказалась. – Меня водитель внизу ждет. Я на Рублевке живу, от деда дача осталась, он у меня был партий бонза. Приезжай в гости.

Они вместе вышли из дома. Дарья махнула рукой, и к подъезду подъехал глазастик, полуспортивный, новенький Мерседес. Скударь помахал ей рукой. Когда машина скрылась за поворотом, он вдруг вспомнил, что не спросил у нее номер телефона.

Ничего, подумал он, поднимаясь к себе, – позвонит. На столе лежал оставленный ею листок. Он развернул его, и на него пахнуло далекой его молодостью. Шесть четверостиший. Что он писал ей тогда?

Неделю Скударь приводил мысли в порядок. Но ничего пока так и не решил, ни с Клавдией, ни с уехавшей Ариной. Лишь почтовый ящик ежедневно проверял, надеясь на ласточку весточку. Рано еще. Ей на новом месте не до письма. Пока обоснуешься.

Подошел первый рабочий день в новой фирме. Но спешить он не стал. Сделал обычную зарядку, затем вышел из дома и пробежался по стадиону. Приняв душ, тщательно побрился, протер лицо дорогим одеколоном, надел легкий, светлый костюм из чистой шерсти, долго завязывал галстук, и пешком пошел на работу. Он решил немного опоздать, чтобы не стоять перед закрытыми дверьми. Пройтись пешком в Москве, две остановки до работы, одно удовольствие.

На вахте, он заявил охранникам, что он новый главный бухгалтер.

– Знаем!

Не заходя в приемную директора, он сразу направился в бухгалтерию. Четыре его новые подчиненные, сидели за своими столами. Его кабинет, был дальше.

– Здравствуйте, я ваш новый начальник. Скударь Рюрик Андрееевич. Давайте знакомиться. Вы… – он обратился к ближайшей сотруднице.

Но договорить ему не дали. В бухгалтерию торопливым шагом вошла секретарша директора. Она сказала:

– Рюрик Андреевич. У нас сегодня приехали хозяева, приглашают вас на совещание. Их двое учредителей, но проводит совещание, как правило, кто-то один. Без вас не начинают. – и тихо добавила. – У нас с опозданиями очень строго. А вы почти на час…

Бухгалтерия тоже откликнулась.

– Вы не переживайте!

– Мы справки, вот, вам готовим.

– Будут через двадцать минут готовы, Рюрик Андреевич!

– Вот и ладно! – сказал Скударь, а сам про себя чертыхнулся. Обслуживай, с первого дня этих кровососов. Казарма, что ли? Секретарша провела его к залу заседаний и открыла перед ним дверь.

– Сюда!

Рюрик уверенной походкой вошел в зал и, остановился на пороге, словно пень, в который ударила молния.

За председательским креслом сидела Дарья и в упор смотрела на него. Пять приглашенных, расположившихся за длинным столом, с нескрываемым любопытством повернули к нему головы. Сюрприз был ему заготовлен отменный. О женщины, о коварные сирены. Не зря Дарья упоминала про кадровое агентство. Это из него звонили ему домой.

Скударь ждал. И Дарья ждала. Она подумала об уязвленной мужской гордости, о том что Скударь не захочет быть у нее под колпаком, поэтому стоит и раздумывает. От того, как сейчас поведет себя она, будет зависеть, останется ли он, или развернется и уйдет.

А Скударь ждал ответа от других, от миндалевидных глаз. И лишь когда Евлампия едва заметно кивнула головой, Скударь уверенно прошел вперед и отодвинул тяжелый стул.

– Ну, вот, теперь все в сборе, можно начинать. – сказала Дарья, и коснувшись груди, поправила на платье несуществующую складку.

Скударь сидел и мысленно улыбнулся. Только он один заметил, вспыхнувший в глазах Дарьи, торжествующий и благодарный огонек, и то, что она вот уже второй раз, непроизвольно дотрагивается до эрогенной зоны, до груди.

Но и другая, одернула на себе кофточку. И потупила взгляд.

О…о, милые мои женщины. А говорят, что вы хитры.

– Итак, начнем…

– И все сначала! – вслух сказал Скударь.

– Вы, что-то сказали? – улыбнулась Дарья.

– Вслух обмолвился!

КОНЕЦ

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX