Покорители студеных морей (Главы 16-27) [Константин Сергеевич Бадигин] (fb2) читать онлайн

Бадигин Константин Сергеевич Покорители студеных морей (Главы 16-27)

Бадигин Константин Сергеевич

Покорители студеных морей

(Главы 16-27)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I. Посол Тевтонского ордена

Глава II. Мореход Труфан Амосов

Глава III. Двор Святого Петра

Глава IV. Дом святой Софии

Глава V. Мятеж

Глава VI. Борьба начинается

Глава VII. На распутье

Глава VIII. На Великом мосту

Глава IX. Погоня

Глава X. Предатель

Глава XI. В старой крепости

Глава XII. Тайный гонец

Глава XIII. Господин Великий Новгород

Глава XIV. Конец Федора Жареного

Глава XV. В лесах Карелии

Глава XVI. Нападение

Глава XVII. Беглец

Глава XVIII. В западне

Глава XIX. У знака черного жука

Глава XX. На празднике Перуна

Глава XXI. Опять тревога

Глава XXII. Плавание через пороги

Глава XXIII. Друзья бога и враги всего мира

Глава XXIV. Студеное море

Глава XXV. Игралище бурь

Глава XXVI. Засада

Глава XXVII. Победа морехода Амосова

- Стеречься надо бы, Федор Тимофеевич, - сказал толмач Аристарх, которому передалась тревога Федора Жареного. - Недаром говорят: чужая сторонушка без ветру сушит, без мороза знобит. На чужой стороне и дите - ворог.

Жареный ничего не ответил, он думал, как быть.

Крупная рыбина встрепенулась и громко забила хвостом.

- Ишь, как ее разобрало! - сказал лохматый рыбак, глядя, как бьется в лодке рыба. - Назавтрие утром три заморских судна из города выйдут, - вытирая пот с лица, продолжал он рассказывать новости. - Два судна колываньских купцов и одно из Любека-города сейчас в амбар товары выгружают, а четвертый корабль в Усть-Нарове должен стоять, вчера из города вышел. Тот порожний, этих вот ожидает... - Рыбак кивнул головой на торчащие впереди корабельные мачты. Один немец в море не выходит - разбойников боится.

- Вот что, ребята, - неожиданно произнес Жареный: - я беру рыбу. Вези нас в обрат, на русский берег.

Рыбаки перестали грести, от удивления разинув рты. Недоумевал и толмач Аристарх.

- Всю рыбу берешь? - недоверчиво переспросил лохматый и почесал затылок огромной лапищей с присохшими на пальцах чешуйками.

- Всю, всю! - отозвался Жареный. - Да греби шибче, ребята, а то скоро в море нас река вынесет, - пошутил он.

И правда, сильным течением лодку далеко отбросило от Девичьей горы.

Мужики нажали на весла, под кормой забурлила, запенилась вода.

- Зачем всю рыбу взял, Федор Тимофеевич, - удивился Аристарх, - куда ее? По такой жаре завтра провоняет.

- Эх ты, беспонятливый! - шепотом ответил Жареный. - Надумал я прямо в устье спуститься и, пока немцы здесь прохлаждаются, в море выйти.

- Так, так, - старался понять Аристарх.

- А рыбу беру потому, - еще тише продолжал купец, - чтоб мужики про нас слух в замке до время не пустили. Понял теперь?

Аристарх кивнул головой и улыбнулся.

Причалив к пристани и рассчитавшись с мужиками за рыбу, Федор Жареный взобрался на свое судно и подозвал дозорного.

- Первые петухи в полночь кричат, - наказывал он, - вторые - до зари, а третьи - в зорю. Такты народ ко вторым петухам подымай... Ну, а теперь отдыхать, ребята.

Люди стали располагаться под открытым небом. Когда зажглись костры и потянуло вкусным запахом, к лагерю стали собираться любопытные жители. Начались разговоры о житье-бытье.

- Плохо живем, - жаловался старик, шамкая беззубым ртом и брызгая слюной, - ой, как плохо! Обижают нас божьи лыцари, в лесу спасаемся... - И он показал дрожащей рукой на видневшийся у холма дремучий лес. - Не приведи бог, ежели какой лыцарь в реке утопнет али в лесу сгибнет - мы и знать про то не знаем и духом не ведаем, а с нас спрос... А из леса вернешься, головни одни на пепелище, только крест на шее есть.

- Пока пльсковичи оборонять соберутся, в лесу насидишься, - глухо отозвался молодой парень.

- Милостивые, попа бы нам! - молила старушонка с красными, слезящимися глазами. - Во Пльскове, говорят, без места-то их много ходит, а наш вконец спился и службу всю забыл. Помогите, милостивые!

Расталкивая толпу, к лагерю пробиралась молодая женщина в чистом холщовом платье.

- Знахаря у вас нет ли? - поправляя аккуратно повязанный платок, робко обратилась она к Жареному.

- Нет, милая, знахаря, - ласково ответил купец, - а что за беда у тебя али мужик занедужил?

- Сынок у нас помирает, - всхлипнула баба, - что уж только с ним не делали! Родился он слабеньким, кричит и кричит, а сна вовсе нет. Вчерась в хлебный каравай запекли, бабка-ведунья присоветовала...

- Кого запекли? - встрепенулся Жарений.

- Ванюшку, сыночка нашего. - Баба стала всхлипывать чаще. - А теперь, опосля горячей печи, он и кричать перестал, красный весь, хрипит у него в середке, глазок вытек, а ведь что василечки глазоньки-то были.

- Сгубили свое дите! - сказал Федор Жареный, с ужасом смотря на бабу. Теперь и знахарь не поможет. Попа надо звать.

Баба покачнулась, завыла в голос, соседи подхватили ее и повели домой, а в ушах у Федора Тимофеевича долго еще раздавались ее визгливые вопли и причитания.

Время близилось к полночи. Лагерь спал мирным сном. Жители деревушки давно разошлись по домам. Не спалось Жареному. Долго он ворочался и слушал, как дозорные перекликались и стучали в щиты.

"Все равно не заснуть, - решил Федор Тимофеевич, - пойду поброжу, что ли. Ночь-то уж светла больно".

С трудом натянув ссохшиеся у огня сапоги, он направился к вершине холма.

Отсюда как на ладони была видна река Нарова, серьгой охватившая высокий холм. Каменистые берега сжимали русло, река стремительно неслась, вспенивая мутную воду. Напротив виднелись кирпичные башни и стены Ливонской крепости, а за

стенами - десятки острокрыших домиков, густо посаженных один подле другого. Под ногами, в небольшой бухточке, стояли две малые лодейки, несколько мелких суденышек были вытащены на берег и лежали вверх дном.

- Здесь конец земли русской, - вслух сказал Жареный, глядя на реку, - а дале немцы.

- В прежние-то времена, господине, славяне по всему поморью, до доньской земли, жили, - услышал купец хриплый голос.

Обернувшись, он увидел одутловатое, бледное лицо, заросшее рыжими волосами. Свалявшаяся неопрятная борода густо росла сразу от ушей. Незнакомец был огромного роста. Рваные и грязные тряпки едва прикрывали тело. Тяжелый, смрадный дух шел от него.

Незнакомец нетвердо держался на ногах. Странно было видеть у него на груди большой крест, говоривший о духовном звании.

- Лыцарей божьих, сих лютых зверей, кои веру Христову дубинами вбивают, не знавали в досельные времена у нашего моря, - продолжал говорить незнакомец, показывая гнилые зубы и дыша перегаром.

- Кто ты? - отступив на шаг, удивленно спросил Жареный.

- Здешнего божьего храма святитель, - последовал ответ, - хмельное люблю. Каюсь в непотребстве, а совладать с собой не волен. Потому и обличье пасторское потерял... - Он пошатнулся. - Да ты не бойся, не пьян я, продолжал незнакомец, - не тот ведь пьян, кого двое ведут, а третий ноги переставляет, а тот, которому заживо ворон глаза выклюет. Так-то у нас говорят.

Жареный долго молча смотрел на страшного пастыря.

- И сон меня не берет, - снова захрипел поп. - Ночи светлые ныне, я и хожу. Вчера вон видел, рыбаки немцев на тот берег везли.

- Немцев, божьих рыцарей? - встрепенулся Жареный. - Много ли?

- Да не то чтобы много, а десятка два будет. Вооружены все, а товаров с ними нет. Я немецкую речь знаю, - продолжал он, усаживаясь на каменную глыбу, - недаром в этих местах двадцать лет живу. Слышал, что лыцари промеж себя говорили... Шумит падун, - переменил он разговор, - шумит, и устатка на него нет.

Сюда, к Девичьей горе, явственно доносился шум водопада. Звуки бьющейся о камень воды то удалялись, то стихали. Ночь была тихая. Заглушая шум водопада, где-то далеко пропели полуночные кочета. Но природа мало интересовала сейчас купца.

- Слыхал, говоришь, немцев? - едва сдерживая себя, спросил он. - А что слыхал?

- На медовуху пожертвуй, купец, - хитро подмигнул Федору поп, - все расскажу.

Жареный, не раздумывая, бросил монету.

- Ладно, - поймав ее на лету, сказал поп. - Скажу теперь. - Он помолчал, испытывая терпение Жареного. - Хмельные лыцари были, бахвалились, что новгородских купцов перехватят. Упредим-де наших кормщиков, никуда купцам не уйти.

"Накликал проклятый горбун, прав Медоварцев", - тоскливо подумал Федор Тимофеевич.

- А еще что про купцов говорено? - вслух спросил он.

- Больше не слыхал про вас разговору... - ответил поп, испытующе глядя на Жареного. - А ты, господин купец, что делать теперь думаешь? - Поп помолчал. Скажи, не таись, может, и я чем помогу.

"Дождешься от тебя помощи, - глядя на опухшее от пьянства лицо, думал Федор Тимофеевич. И вдруг мелькнула догадка. - Неспроста поп выспрашивает, нет, неспроста. Ну и поп, хоть и крест оставил, а душу, видать, пропил". Он в ярости двинулся было на пьяницу, но удержался и взял себя в руки.

- Устали мы, - с безразличным видом сказал Федор Тимофеевич. - В дороге-то, сам знаешь, как намаешься. Обезножели, пока пороги ваши обходили. Поганая река, товары больше на себе нести пришлось. Теперь отдохнем денек-другой, а там виднее будет - само дело покажет.

Федор Тимофеевич притворно зевнул и добавил, крестя рот:

- Во как в сон потянуло! Лягу ужо, так до обеда и на другой бок не повернусь с устатку-то... Ну, спасибо за добрую беседу. - И, кивнув попу, Жареный стал спускаться к реке.

- Не верь, купец, завтрашнему дню, обманет... - с усмешкой пробормотал поп.

Постояв еще немного, пока купец не скрылся из виду, он кинулся вниз к реке, к стоявшему с другой стороны мыска небольшому карбасу.

Когда пропели третьи кочета, два судна купца Жареного быстро шли по течению. Мрачный Ливонский замок давно скрылся из виду. Гребцы дружно ударяли веслами. Кормщики, налегая на тяжелые потеси ', весело покрикивали на дружинников.

Вот и река Россонь широким рукавом влила свои воды в Нарову. На стрелке раскинулось большое русское село. Здешние жители занимались постройкой речных и морских судов.

1 Тяжелые потеси; потесь - большое еловое весло на барках, около 20 метров длины, с широкой лопастью; заменяет руль. Иногда их бывает два: с кормы и с носа.

Острые глаза Жареного еще издали различили среди рыбачьих русских судов кургузый корпус немецкого корабля. Развернувшись, карбасы Федора Жареного вошли в Россонь и, найдя место потише, стали на якоря.

Не теряя ни минуты, Жареный велел спустить на воду лодку; кликнув толмача и двух гребцов, он уселся за руль и поспешил к ганзейскому кораблю.

Несколько хороших взмахов веслами, и лодка стукнулась о толстые доски обшивки. Почти в тот же миг откуда-то изнутри раздался крикливый голос.

- Ругается кормщик, почему-де мы судно ломаем, - сказал толмач, обернувшись к Жареному.

- Брань на вороту не виснет, - ответил купец. - Пусть бранится, лишь бы для дела сговорчив был.

Купец с толмачом влезли по скобяной лестнице на палубу "Быстрого оленя" и столкнулись с полным, круглолицым моряком.

Новгородцы вежливо поклонились.

- Из лучших торговых людей, новгородский купец, - представил Аристарх Жареного.

Толстяк не замедлил поклониться в ответ.

- Господину купцу нужен хозяин, - говорил Аристарх.

- Я хозяин этого судна, - ткнув себя в грудь, с достоинством изрек мореход. - Я Ганс Штуб! Чем могу служить господину купцу?

- Скажи ему, Аристарх, - медленно говорил Жареный, - купец-де хочет отвезти свой товар в Любек. Товар у него - чистый воск, а другого товару нет.

- Хозяин спрашивает, - переводил Аристарх, - сколько пудов воску хочет везти уважаемый купец?

- Сто капей у меня воску, а в капи двенадцать пудов новгородских, а ливонских восемь.

- О-о!.. - высокомерно сказал хозяин. - Это для меня небольшое дело. Мое судно берет груза много больше. У меня в трюме было шесть тысяч новгородских пудов соли, - хвастливо продолжал он, - а судно не было загружено.

- А далече он соль возил? - заинтересовался Федор Жареный.

- В Новгород вез, - откликнулся разговорчивый немец, - да новгородцы наших ганзейцев обидели. Только подумать, соль на вес продавать заставляют, вино полными бочками, а сукно - на обмер. Это несправедливое, нехорошее требование, как никогда раньше.

- Довольно вам на наших хребтах ехать, - рассердился Жареный. - Раньше-то вы на ласт' пятнадцать мешков с солью давали, а теперь двенадцать... Кто кого обидел?

- Перестань ты, ради бога, Федор Тимофеевич! Зачем немца тревожить?

- А ты не переводи, я в сердцах.

- Другие купцы, - помолчав, снова заговорил немец, - у Котлина тайно свой товар русским продали. Пфуй, как нехорошо. Я честный человек, я выгрузил соль в здешнем складе.

- Много ли товаров в сей год до Великого Новгорода не дошло, по пути застряло?

Ганзейский купец поднял глаза, словно призывая небо в свидетели.

- Склады в Ревеле и Риге забиты разными товарами. Две сотни судов, ежели не больше, повернули обратно. Я честный человек, я прямо скажу: для нас, купцов, это убыточно, это плохая торговля, - замотал он головой.

- Спроси, Аристарх, что он за провоз моего воска в Любек возьмет, перешел к делу Жареный.

Немец помолчал, почесал за ухом, посмотрел за борт на шумевшую под коргом воду.

- Я честный человек, - начал он, - я буду доволен, если мне заплатят четвертую часть от цены за весь воск. Возить

1 Ласт - единица веса, около 120 пудов. Заимствована у голландцев.

русский воск в такое время - опасная коммерция. Я честный человек, пусть мне поверит господин купец...

Ганзеец думал, что русский станет торговаться, и приготовился тут же сделать скидку, но, к его удивлению, Жареный согласился:

- Ну и гусь! С живого норовит шкуру снять. Пусть так, плачу. Переводи, Аристарх. А коли за провоз берет дорого, пусть хорошее жилье мне и моим людям даст. Пусть напрасно не стоит, а, погрузивши воск, в море немедля уходит.

Услышав, что новгородец согласен, хозяин оживился.

- Да, да, я честный человек, - затараторил он, - я дам хорошее жилье русским, пусть господин купец не беспокоится, а идти в море одному опасно море кишит разбойниками. Лучше подождать другие попутные суда.

- Скажи хозяину, мои люди все хорошо вооружены и отобьют любых разбойников. Пусть он не боится.

- О-о-о, э-э-э!.. - на все лады долго повторял ганзейский купец, размышляя, как ему быть.

Наконец он решился: высокая плата за провоз перетянула.

- Хорошо, - сказал он. - Я честный человек. Я согласен выйти один в море: я знаю, новгородцы - смелые люди.

- Хорошо, очень хорошо! - повторял Федор Жареный, возвращаясь к своим судам и потирая от радости руки. - Теперь горбатому нас не достать. Погрузим воск - и в море.

Новгородцы перетаскали воск на ганзейское судно и прилегли отдохнуть. Жареному немец уступил часть своей каюты.

Выйдя на палубу, Ганс Штуб посмотрел на ветер, на воду, вызвал матросов и хотел было поднимать якорь и уходить в море, как вдруг большая рыбацкая лодка подошла к борту. На палубу поднялся человек в черном плаще с крестом, из-под которого торчал конец сабли. Он подошел к Гансу Штубу вплотную и, дохнув на него густым хмелем, негромко сказал:

- Где хозяин?

- Я хозяин, - откликнулся мореход. - Чем могу служить господину?.. Мельком взглянув на незнакомца, он заметил, что лицо его когда-то было накрест рассечено саблей.

Незнакомец наклонился и что-то прошептал Гансу Штубу.

- О-о! - только и мог сказать немец.

- Пройдемте, дорогой хозяин, в укромный уголок - нас никто не должен слышать.

Хозяин повел незнакомца на нос, и там, усевшись на бухту толстого якорного каната, они начали тихо разговаривать.

- Нет, это невозможно! - привскочил Ганс Штуб, выслушав незнакомца. - Я не могу это сделать: я честный человек.

- Ганс Штуб, - повысил голос незнакомец, - вашего согласия никто не спрашивает! Мы приказываем вам! Покажите, где мы можем расположиться.

- - Я не обязан выполнять приказы вашего магистра - я горожанин вольного города Любека. Я честный человек. Я буду...

- Мы не привыкли повторять приказания! - надменно оборвал купца незнакомец. - Если вы не хотите добром, то... - Он положил руку на рукоять сабли.

- Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, - вскипел Ганс Штуб, - я подниму крик, и русские превратят вас в трупы! Это было неожиданно. Незнакомец размышлял.

- Ганс Штуб, - пристально смотря на морехода, начал он, - в случае успеха весь русский воск вы можете взять себе. А сейчас вы, кажется, собрались уходить в море. И мы не намерены вам мешать.

- О-о!.. - раскрыл рот от неожиданности купец. - Воск я могу взять себе?!. О-о!.. Это меняет дело. Я не могу не выполнить приказа великого магистра - я честный человек... - Поманив за собой незнакомцев, он открыл дверь в небольшую конуру рядом со своей каютой. - Вот здесь, господа.

К вечеру Ганс Штуб умело вывел судно в открытое море. Обходя прибрежные мели, он замечал путь по двум приметным соснам со срубленными вершинами. Благополучно пройдя опасные места, он повернул судно на запад и поднял все паруса.

Судно шло близко от берега, повторяя все его извилины, Ганс Штуб, как и все мореплаватели того времени, боялся потерять из виду берег, чтобы не сбиться с пути. Берег тянулся однообразной желто-зеленой лентой - на желтом песке росли высокие сосны и мелкий кустарник.

Море успокаивающе действовало на людей Федора Жареного и на него самого. Все легко вздохнули, словно наконец избавились от страшной опасности.

- Опять день с ночью смежился, - задумчиво глядя на черную воду, сказал Аристарх. - Хвали день ввечеру, а жизнь перед концом! Так, что ль, старые люди говорят? Выходит, Федор Тимофеевич, день хвалить можно - удачливо все у нас вышло.

- Этот день год на мои кости накинул, - отозвался Жареный.

- Федор Тимофеевич, - спросил кто-то, - сколь ходу отседа до Любека? Долго ли плыть будем? Мопе тихое ноне.

- Трудно наперед говорить, - ответил Жареный. - Тихо море, поколе с берега смотришь. На морскую тишь да на бабю ласку не надейся, обманчивы.

Дружинники засмеялись.

- На здешнем море, слышно, разбойники лютуют, - обратился к Жареному молодой парень с лихо вьющимися кудрями.

- Не ходил я здесь. В полуночном крае, в студеных морях бывал. Мореходы там разбойников не страшатся.

- Я про тутошних разбойников наслышан, - вступил в

разговор Аристарх. - В Пльскове юрьевский купец на торгу рассказывал, будто жил кузнец-литовин, силы непомерной человек, однажды в сто лет земля таких родит. И будто попы римские его охрестить надумали: в поганстве он жил и другой веры не хотел. И охрестили: отца его и мать живьем спалили, а ему каленым железом правый глаз выжгли, на чепь посадили. Назавтрие другого глаза хотели лишить, а он чепь порвал и из ямы убег...

Аристарх посмотрел на плотно обступивших его внимательных слушателей.

- Вот этот литовин в морских братьях объявился. Сначала простым разбойником был, потом вроде как в старших ходил, а сейчас главный ватажник. На знаменьях у них, - понизил голос рассказчик, - вместо ликов святых угодников жук черный большой, и в нем, в жуковине, говорят, вся сила.

- А живут те разбойники где? - спросил кудрявый парень.

- Живут? Живут в свейской стороне, на морском острове, корабли немецких купцов стерегут, кои в Новгород с товарами правят,

- А наши, Великого Новгорода, корабли?

- И наших купцов, ежели на запад идут, не помилуют.

К полуночи с моря подул свежий ветер, судно, легко покачиваясь на небольшой волне, прибавило ходу. Палуба давно опустела. На корме два человека ворочали тяжелый руль. Помощник Ганса Штуба, высокий пожилой немец, переминался с ноги на ногу и зябко кутался в плащ.

В каюте кормщика тихо. В углу на овчине раскинулся Жареный, сладко похрапывая в предутреннем сне. За перегородкой вздыхал и покашливал хозяин.

Но вот в дверь тихо постучали два раза, потом еще два раза. Ране Штуб бесшумно, словно привидение, открыл дверь.

Три темные фигуры проскользнули в каюту и крадутся к постели Федора Жареного. Дрожа всеми суставами, прижался в углу хозяин Ганс Штуб, и кажется, его побелевшие губы шепчут: "Я честный человек, я честный человек".

Одна из темных фигур чем-то тяжелым бьет Федора Тимофеевича в голову. Купец вздрагивает и, захрипев, вытягивается.

Почти тотчас же с разных концов судна раздаются крики, слышна тяжелая возня. Отчаянно отбиваются новгородцы, сонными попавшие в руки врага. Но божьи рыцари хорошо продумали ночную атаку. Борьба быстро стихает.

Страшное зрелище представляет собой палуба "Быстрого оленя" в лучах яркого утреннего солнца. Один к одному, в лужах крови, лежат связанные новгородцы, у каждого к босым ногам привязан тяжелый камень.

Двое рыцарских слуг поднимают лежащее с края тело, не торопясь несут его к борту и, раскачав, швыряют в море.

Среди мертвых лежит раненый Аристарх, рядом - Федор Жареный. Аристарх открывает глаза, тихо спрашивает:

- Федор Тимофеевич, жив?

- Помираю, друг... - едва шевелит губами Жареный. - Сам виноват, забыл... с медведем дружись, а за топор держись... Медоварцева упредить надобно. Жареный застонал.

- Веревку перегрызи, Федор Тимофеевич! - шепчет Аристарх. - Осилишь?

Жареный едва заметно кивает головой.

Аристарх поворачивается спиной, подставляет связанные руки к лицу Жареного.

Федор Тимофеевич грызет веревки на руках Аристарха, грызет с трудом, из последних сил.

Слуги бросают за борт еще одного новгородца, еще одного... Скоро наступит очередь Аристарха.

Федор Тимофеевич делает последнее усилие - и руки Аристарха свободны. Жареный слабо улыбается, откидывает голову - он мертв.

Аристарх целует товарища, бросается к борту, колет ножом одного из слуг и прыгает в море. Второй оруженосец, ругаясь, выпускает в Аристарха несколько стрел из лука, но стрелы летят мимо.

Глава XV В ЛЕСАХ КАРЕЛИИ

Тихий солнечный полдень, безоблачное небо, жарко. Воды Выгозера, разглаженные тишью, казались то совсем синими, то вдруг под лучами солнца слепили глаза расплавленным серебром.

На небольшом мысочке, заросшем густым кустарником, у самой воды виднелось небольшое строение, почерневшее от копоти и времени. Рядом с избушкой высилась большая поленница дров, кучи древесного угля, и на яркой зелени трав в россыпи смолистой щепы белели свежеоструганные бревна.

На влажный песок отлогого берега чья-то заботливая рука вытащила две небольшие рыбацкие лодки, а на тихой глади залива застыла на якоре двухмачтовая, украшенная затейливой резьбой сойма.

По берегу раскинулась серой паутиной большая сеть со множеством берестяных поплавков. Немного дальше, среди деревьев, проглядывали бревенчатые стены еще двух избушек.

Тишина, царившая вокруг, нарушалась лишь мерными ударами молота о наковальню, доносившимися из прокоптевшей постройки.

Под кустом бузины, буйно разросшимся у темных бревен

избушки, маленькая лохматая собачонка спокойно искала у себя блох. На лужайке, позвякивая колокольцем, паслась пегая лошадь. А у ее ног безмятежно резвился жеребенок. Он то вертелся вокруг матери, то катался по мягкой траве. На зеленом ковре резко выделялась его темно-коричневая шерсть; грива и хвост были цвета спелой ржи. Но вот собака насторожила уши и, глухо заворчав, бросилась к берегу. Ее злобный настойчивый лай привлек наконец внимание человека. Стук молота смолк, и в дверях показался плечистый, небольшого роста карел.

Тряхнув льняными волосами, прилипшими к потному лбу, и закрывшись от солнца рукой, он стал внимательно всматриваться в голубую даль залива.

- Илейко, Илейко! - крикнул карел, продолжая смотреть на озеро.

Из кустарника выскочил белобрысый мальчуган и вмиг очутился возле мужчины.

- Я здесь, отец! - нетерпеливо дернул он его за рукав.

- Затопи баню, Илейко! Гости к нам... - Сказав это, карел возвратился в кузницу и снова застучал молотом.

Суда, на которые так яростно лаяла рыжая собачонка кузнеца Тойвутова, быстро приближались. Это были легкие карбасы новгородской постройки. Поэтому-то кузнец не стал тревожиться, ведь русские были давние друзья карелов.

Но русские суда были лишь маскировкой. На карбасах разместился шведский отряд, насчитывающий полсотни воинов. По водам Выгозера враз ударяло полсотни больших распашных весел'. Задыхаясь от жары, одетые в тяжелые доспехи, воины выбивались из сил, стараясь выполнить приказ своего начальника, сидевшего с правилом в руках на переднем карбасе.

- Эй, шевелись! - властно покрикивал предводитель.

Он то и дело оглядывался назад и нетерпеливым взмахом руки подбадривал отстающие корабли.

- Как думаешь, Кеттунен, - вдруг обратился он к сидящему рядом карелу-проводнику, - успеем?

- Надо думать, успеем, господин, - глядя в серые жестокие глаза шведа-военачальника, ответил он. Он знал, такой не задумается раскроить череп за малейшую оплошность: не пощадит, не пожалеет.

Недаром командир крепости Выборг назначил предводителем этого отряда Густава Эркксона. Это имя было широко известно: в Выборгском замке мало кто мог состязаться с ним в силе, ловкости, отваге и жестокости. Воины боялись его.

Эриксон, внимательно посмотрев на карела, перевел взгляд на видневшийся вдали зеленый мысок.

1 Распашные весла - длинные весла в распашной лодке, то есть в такой, где уключины сделаны вразбивку через весло направо и налево.

- Там, - следя за взглядом шведа, заметил проводник, - там селение наших карелов

- Тут все враги, - не отрывая взгляда от дымков, поднимавшихся в голубую высь, сказал швед. - Надо захватить людей врасплох, чтобы не успели поднять тревогу.

Эриксон снял блестящий шлем и, положив его на колени, вытер потный лоб кружевным платком.

- Ну, показывай, где пристанем! Бери руль! - скомандовал он карелу.

Повернув немного в сторону, карбасы продолжали двигаться на зеленый мыс, и скоро днища их зашуршали по прибрежной песчаной отмели. Отряд высадился в двух верстах от старой кузницы. Воины устало разбирали оружие с карбасов. Опоясавшись мечами, они поудобнее прилаживали колчаны, осматривали копья. По команде Эриксона отряд вслед за проводником молча вышел на узенькую, чуть заметную тропинку, проторенную диким зверем.

На стволах могучих сосен то и дело встречались отметины, указывающие путь. Прошли небольшую полоску желтеющего ячменя. Карел-проводник сорвал колос, помял на пальцах спелые зерна.

- Однако, хорошее пиво наварит хозяин.!. - пробормотал он, ни к кому не обращаясь.

Залаяла собака. Воины остановились. Раздвинув кусты, проводник подозвал Эриксона. Сквозь стволы вековых деревьев и бурелом виднелась зеленая лужайка, синева озера, а в березняке темнела избушка.

- Ступай один. Если нет русских, зови. - И Эриксон тяжело уселся на поваленную обгоревшую ель.

Оглянувшись на свой отряд, он подозвал высокого, статного воина и что-то приказал ему. Шведы стали готовиться к бою.

Прошло малое время. Послышался хруст сухого валежника, и голос карела-проводника возвестил:

- Русских нет, господин. Здесь живет карел-кузнец, старики родители, его жена и дети. Однако, хороший мастер карел, живет хорошо, богато живет.

Но Эриксон не слушал объяснений проводника. Не задерживаясь больше, он повел отряд к жилью. Рыжая собака бросилась с заливистым лаем под ноги тяжело ступавшим воинам. Один из них, злобно ругнувшись, пронзил собаку пикой и отшвырнул ее далеко в кусты.

- Зачем он убил собаку? - испуганно обернулся к Эриксону проводник. Хозяин рассердится - худо будет.

В ответ предводитель только усмехнулся.

На визг собачонки из избушки вышел знакомый нам карел - хозяин кузницы, небольшого домика и черной бани.

- Зачем убили собаку? - не обращая внимания на многочисленный отряд, крикнул он переводчику.

- Скажи, пусть замолкнет, - грубо ответил Эрик-СОН) - не то с ним поступят так, как с этим псом!

- Что надо от меня чужеземцам? - скрестив на груди руки и спокойно смотря в серые глаза Эриксона, спросил кузнец.

- Пусть скажет, где русский купец Амосов с отрядом? Когда он прошел эти места?

Кузнец не сразу ответил. Он видел: шведы устали, тяжелое вооружение тяготило их. Он оценил кольчуги и медные латы, неодобрительно подумал о длинных, тяжелых мечах.

- Пусть говорит, нам некогда ждать, - не повышая голоса, снова сказал Эриксон. Глаза его сверкнули, на лбу надулись синие жилы.

- Говори, однако, - добавил от себя проводник, - говори, не то смерть. Эриксон не привык ждать.

- Русские прошли туда... - Кузнец показал рукой на север, _ Была еще ночь, а сейчас солнце снова пошло к закату.

- Много ли русских?

- Пять карбасов плыли на север. Сколько было там воинов, не знаю, далеко они от берега шли.

- Ты знаешь, где живет купец Степан Котов?..

Карел не ожидал этого вопроса.

- Знаю, - подумав, ответил он. - Много лет на Выгозере живет Степан. Все его знают.

- Веди нас к нему.

- С добром ли идете? - тянул карел, хотя от него не укрылись намерения шведов. - Хороший человек Степан, шибко хороший.

Эриксон сказал несколько слов проводнику и обернулся к воинам.

- Собирайся! Отряд выступает. Поведешь к Степану Котову. Господин сказал: хорошо заплатят, - перевел Кеттунен.

- Ладно, иду, - словно смирившись, спокойно ответил кузнец. - Вот сажу смою да переоденусь.

Проводник посмотрел на грязную, пропитанную потом одежду, на волосы и лицо, измазанное копотью.

- Иди, да быстрее.

Кузнец направился к бане. Скрипнув дверью, он, пригнувшись, вошел в полутемное помещение, где его сын у печи из дикого камня щепал лучину на растопку.

Затворив за собой дверь, кузнец торопливо стал шарить по полу и, найдя кусок бересты, быстро вырезал ножом несколько каких-то знаков.

- Илейко, отнеси этот кусок Валиту. Скажи, я повел шведов, они хотят напасть на русскую дружину. Пусть торопятся... Скройся! - зашептал кузнец, заслышав шаги. - Не выходи отсюда, пока не уйдут свей.

Мальчишка, как мышонок, юркнул в печь и притаился в ее темной пасти.

Дверь с шумом распахнулась, и на пороге показался Эриксон. Посмотрев на кузнеца, спокойно раздевавшегося у деревянной кадки с водой, и, не заметив ничего подозрительного, он молча вышел.

Через час отряд двинулся в дорогу. Снова на пути встали стволы вековых деревьев, топкие болота, цепкий кустарник.

Кузнец уверенно шел вперед, замечая путь по одному ему ведомым отметинам. Он не видел, как двое воинов, задержавшиеся на поляне, зашли в дом кузнеца и, побыв там недолго, пустились догонять своих товарищей, вытирая на ходу окровавленные мечи.

Когда все стихло, дверь бани тихо отворилась, и в щель глянула перемазанная сажей головка мальчугана. Убедившись, что поблизости никого нет, он выбежал на лужайку и, оглядываясь, метнулся к дому.

На пороге мальчик остановился. Он смотрел широко раскрытыми от ужаса глазами на мать, сестренку, деда и бабку. Они лежали в лужах крови, зарубленные врагами.

Мальчик с плачем бросился было к матери, но, вспомнив строгий наказ отца, вытирая слезы, бегом пустился по лужайке. Он мигом набросил уздечку на пегую лошадь и, ударив голыми пятками по бокам, помчался по влажному песку, оставляя круглые следы, быстро заполняющиеся водой.

Глава XVI НАПАДЕНИЕ

Просторная изба Степана Котова стояла на бойком месте. Здесь проходил древний путь на север, путь к Студеному морю, проторенный многими поколениями русских людей.

Здесь шли непокоренные: язычники, восставшие против

христианства, спасавшие от поругания своих идолов; шли вольные крестьяне-общинники, не признававшие прав народившейся знати на владения исконными общинными землями, водами и лесами. А в этот век шел русский, вконец разоренный мужик, не пожелавший надеть себе на шею боярское ярмо.

Одним из таких людей, сильных волей и здоровых телом, был Степан Котов, тридцать лет назад поселившийся на этом месте. Много перенес он горя и невзгод, когда молодым парнем, на берегу реки Выга, он купил у богатого карела облюбованный участок за два сорока белок да рубль серебром. Много труда было вложено на выкорчевывание пней, на рубку леса. На делянке в две обжи! он сжег срубленный лес и, удобрив землю золой, оставшейся после пережога, засеял ее рожью и ячменем.

- На сырых корнях поселился, - любил говаривать он, вспоминая первые дни своей жизни в этом месте.

У охотников он скупал за бесценок дорогие меха, выгодно приторговывая ими в Великом Новгороде.

На зиму раздобревший Степан Котов ежегодно стал посылать на Мезенский берег ватаги тюленебоев. А этим летом он отправил за моржовой костью в студеные моря две большие заморские лодьи.

Свой дом и амбары Котов окружил высоким частоколом. Не напрасно два года подряд работники стучали топорами по стволам вековых деревьев: за крепким частоколом хозяин жил словно в крепости.

Труфану Федоровичу Котов был рад. Угощая гостя в своей горнице наверху, он был готов до позднего вечера слушать новости о новгородских делах. Котов часто вздыхал, сочувственно покачивая головой, иногда вставлял свое словечко. Голосу хозяина был хриплый: в молодости провалился он под лед, застудил горло - с тех пор и осталась хриплость на всю жизнь. Когда Амосов рассказал про свой план и попросил Котова послать в заморье свои лодьи, Степан заколебался.

"Загубит старик лодейки, - думал он. - Убыток немалый. Не дам, пусть у других просит".

Степан было и рот раскрыл для ответа, но ему помешала песня. Старинную поморскую песню запели дружинники внизу в горнице. Про широкое Студеное русское море говорилось в ней, про богатырей-мореходов, бесстрашно выходивших на промысел, про битвы с варягами, про русскую славу.

Песня ширилась, ей становилось тесно в горнице, она раздвигала стены и рвалась на просторы Студеного моря. Песня звала на новые подвиги, в новые морские походы. В ней слышался грозный шум морских волн, свист ветра, грохот бури;

1 Обжа - земельная мера, равная 15 десятинам (15 гектаров). ,

тяжелая волна, рыча, вкатывалась на палубу, ломая всё на своем пути, тоскливо стонали мачты, плакал запутавшийся в снастях ветер. Но вот песня стала тише: послышались причитания матери, провожающей сына, мольба беречь себя, возвратиться домой живым и здоровым.

Песня звучит громче, слова матери тверже, требовательнее. Не просто мать, а мать-родина говорила: лучше погибни от стрелы вражеской, исчезни в пучине морской, но будь храбр, не осрами землю, вскормившую тебя.

Гремит песня, в ней слышится молодецкая удаль. Сердито шумит море.

Ай, да где мы, братцы, будем день дневать,

Будем день дневать, коротати ночь3

Будем день дневать во синем море,

Коротать ночь на большой волне, на белом взводне.

Врываются новые звуки. Неожиданно зазвенело оружие, запели каленые стрелы, громко затрубил боевой рог, призывая к битве. Песня зовет, песня приказывает.

Ударили литавры: победа! Песнь, ликуя, поднимается все выше и выше, увлекая за собой всех, кто слушает ее. Победа! Враг побежден, он бежит от русских берегов.

Звучат торжественные, величественные ноты. Мореходов встречают ликующие голоса родной земли. Лодьи пришли с победой и богатым промыслом. Но встреча омрачена горечью утрат: не все вернулись домой.

Песнь обрывается. Тихо. Никто не смеет нарушить очарование, навеянное старинной песней.

- Эх, Труфан Федорович! - не выдержал Степан Котов. - Да за такую песню жизни не жаль. Ведь как крепко взяла! Бери лодейки. Коли прибыток будет хорошо, а нет, и так обойдусь.

Хозяин и гость долго еще сидели молча.

- Не пора ли, гостюшко, в постелю? - сказал наконец Степан Котов, заметив, что купца обуяла дремота.

- Да уж прости, Степан, - отозвался Амосов, - замаялся в дороге.

Тяжело ступая, Котов провел гостя в соседнюю горницу, где на широкой скамье была приготовлена постель.

- Спокойно ли в здешних местах? - позевывая и крестя рот, спрашивал Амосов. - Свеев не слышно ли?

- Будь в надеже, Труфан Федорович, не слыхать. На поморском берегу, слух был, свей погосты да монастыри пожгли, то верно, - хрипел хозяин. - Спи себе и думы не держи. А касаемо лихого народа, - продолжал он, - работник у меня двор сторожит.

Котов подошел к окну и, едва просунувшись в него своим

большим, грузным телом, крикнул:

- Митрий! Эй, Митрий!

- Здесь я! - откликнулся кто-то со двора. - Чего надоть?

- Вон он, Митрий мой, по двору бродит. Такой любому молодцу спуска не даст!.. - хвастливо заметил хозяин. - Спи, не сумлевайся.

Пожелав еще раз гостю спокойной ночи, Котов ушел на свою половину.

Амосовы дружинники расположились отдыхать где придется. Кто улегся на сеновале, кто в пустом хлеву, подостлав мягкое сено на пахнувший навозом пол. Добрая половина мо-лодцев заняла полати внизу, в большой горнице, где обычно останавливались проезжие.

Сказитель и песенник Петруха Рубец тихим, приятным голосом напевал былину о Садко. Дружинники слушали молча.

Вот Петруха остановился; ему давно хотелось растянуться на лавке и заснуть, но, по обычаю ватажников, он должен был засыпать последним, когда уж некому было слушать. Прислушавшись к мерному дыханию молодцов, он спросил:

- Все ли спите, хрещеные, сказывать ли дальше?

- Сказывай, - послышался сиплый голос из угла, - сказывай, Петруха!

И, пересиливая сон, Рубец опять запел. Прошел еще час Петруха снова остановился и повторил вопрос:

- Все ли спите, хрещеные, сказывать ли дальше?

В ответ раздалось прерывистое дыхание и храп молодцов.

В полночь старшой Савелий проснулся. Нащупав в темноте ушат с водой, он жадно напился и, поправив лежавшие накрест лучинки, чтоб черт в воду не влез, вышел во двор: ему не спалось в душной горнице.

- Ишь ведь, проклятые, забодай вас бык! - ругался, расчесывая волосатую грудь, Савелий. - Ну и блох, прости господи, развел хозяин! Откуда только напасть такая на человека?

Посмотрев на серое, бесцветное небо северной августовской ночи, на темь обступившего леса, Савелий собрался было идти досыпать на сеновал. Тут его окликнул появившийся вдруг человек с огромной дубиной в руках.

- Что, паря, не спишь, али охоты нет? - загудел детина.

- Воздуху дыхнуть вышел, душно в горнице. А ты что бродишь - в сторожах, что ли?

- Угадал, паря: хозяйское добро стерегу, своего-то не нажил, присаживаясь на лавку, ответил великан. - Да ты садись, погуторим. Откуда сам-то?

Савелий присел нехотя и хмуро ответил:

- Новгородский... - и, внимательно глянув на нового знакомца, восхищенно добавил: - Дубина-то, забодай тебя бык!

Он попробовал поднять оружие сторожа и удивленно хмыкнул.

- Мне ее впору только ежели на плечо, а ты вместо посоха. На море тебе место - торосной карбас' один бы по льду поволок.

Парень ухмыльнулся:

- Быку меня не забодать. Пробовал, да не вышло. А на море я бы рад, да... - он замялся, - дело, вишь, тут одно.

- Стало быть, люба завелась, - заметив смущение парня, догадался Савелий. - Под пару себе, стало быть, нашел?

Мысль показалась Савелию такой несуразной, что он рассмеялся.

- Чего гогочешь? - досадливо оборвал великан. - Ты хозяйскую дочку Варвару видел?.. Она меня здесь и присушила. Не она бы, разве я тут хоть день лишний пробыл?

И парень, видно обидевшись, замолк.

- Забодай тебя бык! А хозяин как? Отдаст за тебя дочку-то?

- Обещал отдать, ежели добра накоплю. Варвара-то на коленях отца молила, за меня замуж хочет. Любит меня, - почти шепотом добавил великан.

- В сторожах ввек добра не накопишь. Вот ежели на море, за костью моржовой... На промысле-то чей перед - тот и господин. Там враз разбогатеешь. Такого-то любая дружина возьмет.

Великан хотел что-то ответить, но вдруг насторожился:

- Кабыть говор слыхать, али мерещится? Тебе как, парень?

Савелий прислушался.

- А что, хозяин разве псов не держит? - спросил он.

- Пастухи с собой псов забрали... - тихо ответил сторож, продолжая прислушиваться. - Опять говор слышен, пойти разузнать, что ли? - Великан поднялся и, сделав несколько шагов, исчез за углом дома.

В одиночестве Савелия снова обуял сон. "Пойду на сеновал, - мелькнуло в голове, - сна-то уж немного осталось. Али подождать парня-то?" Он привалился к бревенчатой стеке и задремал.

Савелий не слышал тонкого свиста выпущенной из боевого лука стрелы. Острый наконечник пробил горло сонного Савелия, впился в стену избы. Пробуждение было страшным. Рванувшись вперед, дружинник вскочил на ноги, хотел крикнуть, но только храп вырвался из залитого кровью горла. Шатаясь, он кинулся в избу, на ощупь нашел щеколду и, падая всем телом на дверь, распахнул ее и свалился тут же у порога.

"Ребята, вставайте! Вражье!" - хотел крикнуть Савелий.

1 Торосной карбас - легкая лодка, приспособленная для перетаскивания через нагроможденные обломки льда (торосы).

Но только мычанье да хрип услышали дружинники. Раненый ватажник бился на полу, стучал ногами, переваливался с боку на бок, заливая грязный пол горницы пузырящейся кровью.

Петрушка Рубец первый понял, в чем дело. Он сломал стрелу и вынул оба конца из раны.

- Свейская стрела! Вставай, ребята! - крикнул он и бросился было на двор, но тут же остановился и торопливо припер дверь крепким дубовым засовом.

И вовремя! Снаружи раздались крики на чужом, непонятном языке, топот многих ног. Дверь затрещала от посыпавшихся на нее ударов.

Дружинники наспех вооружались. Одни натягивали на себя кольчуги, другие покрывали голову шлемом, третьи, согнув луки, старались приладить тетиву.

Враги бешено ломились в дверь. От ударов топора полетела щепа внутрь горницы. Еще миг - и сорванная с петель дверь рухнула на пол. С ревом кинулись дружинники на врага. Русские мечи и пики загремели по медным латам шведов. От неожиданного яростного напора враги подались назад. Но замешательство продолжалось недолго: высокий воин, закованный в блестящие латы, с призывным кличем бросился на дружинников. За ним грянули шведские воины, и бой разгорелся с новой силой. Теснимые со всех сторон, новгородцы отступили. Прихватив трех тяжело раненных товарищей, они вновь укрепились за стенами избы и, осыпая противника стрелами, заваливали вход всем, что попало под руку. Сверху в горницу прибежали купец Амосов с мечом в руках и хозяин Степан Котов. Подбадриваемые криками своего начальника, шведы яростно лезли в избу и после короткой схватки, оттеснив новгородцев от двери, ворвались в горницу.

Не выдержав бешеной атаки, дружинники по приказу Амосова стали уходить наверх. Бой шел теперь за каждую ступеньку лестницы.

Положение новгородцев стало немного выгоднее: сверху удобнее разить врага мечами и копьями. Но в избе дружинников осталось всего только семеро, не считая хозяина и Труфана Федоровича, остальные были ранены или убиты.

Грузный Степан Котов неутомимо орудовал топором. В его сильных, привыкших к тяжелой работе руках топор был страшным оружием.

Он с хриплым уханьем опускал топор на медные шлемы рвавшихся наверх шведских воинов, приговаривая после каждого удачного удара:

- Не лезь на святую землю!

- Не трожь чужих домов!

- Не воруй, поганец!

Внезапно отчаянный женский вопль покрыл шум схватки.

Бой шел теперь за каждую ступеньку лестницы.

Степан Котов бросился к окну. Шведский воин, намотав на кулак девичьи косы, тащил по двору отбивавшуюся хозяйскую дочку.

- Отец! Митенька! Митя! Спасите!.. - не переставая, звала с плачем Варвара.

- Здесь я! - вдруг неожиданно громко раздался голос.

Дмитрий Головня, хозяйский сторож, принял на себя первый натиск врага. Застигнутый врасплох вдальнем углу усадьбы, окруженный со всех сторон шведскими воинами, он даже не успел взмахнуть своей дубиной. Страшный удар палицы Густава Эриксона оглушил и свалил великана с ног.

Теперь, очнувшись, Дмитрий услышал крик девушки. От бешенства, охватившего его, вдесятеро прибавилось сил. Схватив свою дубину, Дмитрий бросился на обидчика. Швед, не успев крикнуть, рухнул с разбитым черепом, а его товарищи, яростно крича, окружили великана.

На этот раз, защищая девушку, Дмитрий так ловко действовал своей дубиной, быстро перебрасывая ее то в правую, то в левую руку и вертя ею на разные лады, что вскоре около него оказались еще убитые.

Дмитрий отступил к частоколу и бился с наседавшими на него со всех сторон шведами; его длинная дубина беспрерывно свистела в воздухе, отбивая удары вражеских мечей.

В избе атака шведов ослабла: испуганные шумом свалки, боясь удара в спину, многие выбежали во двор. Труфан Федорович и Степан Котов были не в силах помочь Головне: затаив дыхание они наблюдали неравный бой.

- Митюха, выручи! Отдам Варвару, как перед богом говорю, отдам, - бормотал хозяин. - Молодец, Митрий! - не выдержав, крикнул он, когда еще один меч, выбитый дубиной из рук шведа, сверкнув клинком, отлетел в сторону.

- Господине, Труфан Федорович, глянь, что свей делают! - испуганно сказал кто-то из дружинников, тяжело дыша и вытирая кровь, сочившуюся из раны на лбу. Он указал на противоположное окно.

- Душегубы!.. - вырвалось у Амосова. - Смотри, Степан!..

Шведы притащили несколько охапок сена по другую сторону дома. Один из них, согнувшись, возился с кресалом, высекая огонь. Ясно было, что враги решили сжечь избу вместе с ее защитниками. Спасения не было: если кто-нибудь из осажденных и решился бы выпрыгнуть в окно, его приняли бы на пики.

Амосов не думал о смерти. Ему было обидно, что замысел, ради которого он решился на это трудное путешествие, рухнул...

Когда легкий ветерок стал задувать в окна дым, раздался

грозный боевой клич. Новый отряд вооруженных воинов появился на дворе и обрушился на шведов, не давая им опомниться. Это были карелы, предупрежденные сыном кузнеца.

Карельские воины ловко бились короткими, широкими мечами, разили врагов острыми пиками и калеными стрелами. Схватка продолжалась недолго: часть шведов полегла в бою, оставшихся в живых взяли в плен.

Тут же, на дворе, после боя карелы собрались на совет - решали, что делать с пленными шведами. Они расселись на бревнах, сложенных кучей у частокола, окружив своего вождя, молодого воина, одетого в посеребренную кольчужную рубаху.

- Привести Кеттунена и начальника свеев! - громко про звучал его приказ.

Перед советом со связанными позади руками появились карел-проводник и Густав Эриксон.

- Кто хочет сказать? - опять раздались громкие .слова вождя.

Поднялся седой воин. Опираясь на меч, он помолчал, собираясь с мыслями. Обратясь к Эриксону, старик гневно сверкнул глазами:

- Пусть чужестранец скажет, где кузнец Асташко Тойвутов.

Швед гордо поднял голову и медленно ответил:

- Ваш грязный кузнец висит на хорошей веревке, совсем недалеко отсюда. Он пытался сбить нас с пути и получил по заслугам.

Воины молча переглянулись.

- Ты пришел с мечом на нашу землю, разорил дом кузнеца Тойвутова, убил его родителей, жену и ребенка, повесил его самого. Но это не всё. Ты напал на русских людей, не сделавших тебе ничего худого, многих убил, остальных хотел сжечь. Ты должен умереть с веревкой на шее!.. И ты, собака! - повысил голос старик, обращаясь к карелу-проводнику. - Ты предал родную землю, привел врагов, помог им убивать своих братьев! Ты хуже, чем чужеземный разбойник! Будь проклят от сегодня и до века ты и весь твой нечистый род!.. Он должен умереть, - обратился старик к совету, - такой же поганой смертью, как и свей. Других чужеземных воинов оставим на нашей земле: пусть трудом заслужат себе свободу... Я сказал. - И старик опустился на свое место.

Все воины одобрительно закивали головой. Никто не подал голоса против предложения седобородого воина.

- Кто еще хочет сказать?.. - снова обратился вождь к собравшимся. Он подождал. - Или согласны все с Минаевым?

Воины молча опустили голову.

- Пусть будет так, как хотят все! - торжественно произнес вождь и поднялся с места.

Это было сигналом. Несколько карельских воинов, схватив Густава Эриксона и Кеттунена, повели их за ворота усадьбы.

Все видели, как, идя на смерть, гордо нес свою голову высокий швед и как жалко вымаливал жизнь предатель-карел, ползая на коленях перед своими неумолимыми судьями-соотечественниками.

Глава XVII БЕГЛЕЦ

Приговоренных привели на высокий берег к могучей сосне, протянувшей свои ветви над рекой. Здесь у большого костра, спасаясь от ночной сырости, собрались дозорные.

Перебросившись скупыми словами, двое из конвоиров присмотрели сучья повыше и потолще, взобрались на них и стали привязывать длинные ремни с петлями на концах; они торопились поскорее покончить с неприятным делом.

Кеттунен затих. Он молчал, озираясь по сторонам, словно дикий зверь в западне. Когда воины, гревшиеся у костра, отошли, чтобы помочь товарищам, он вдруг начал медленно пятиться к огню. Костер, сложенный из толстых сухих поленьев, пылал высоким, жарким огнем, и рубаха на спине у Кеттунена сразу задымилась.

- Берегись, эй! - крикнул ему воин, сидящий на суку.

Все обернулись и посмотрели на проводника. Он стоял немного сгорбившись, его лицо ничего не выражало, кроме довольства согревшегося человека.

- Пусть погреется, - примирительно заметил другой воин, - ему сейчас все можно.

Все снова принялись за работу.

- Спасибо, карелы, за милость! - неожиданно громко сказал Кеттунен. Доведется, однако, отблагодарю.

Никто ему не ответил. Кеттунен как будто еще больше пригнулся.

В воздухе запахло горелым мясом. Густав Эриксон, пристально взглянув в лицо своего проводника, понял, какие мучения он терпит.

Кеттунен разорвал на обгоревших руках тлевшие веревки и сделал несколько прыжков по берегу. Не раздумывая, он прыгнул в глубокую, покрытую утренним туманом реку.

Двое дозорных, выпустив по нескольку стрел из луков, прислушались: с реки доносилось мерное всплескивание быстро удалявшегося пловца...

Кеттунен сидел у большого синего озера и держал сожженные руки в холодной как лед воде. Протяжный стон вырвался из его груди; карел испуганно осмотрелся - сейчас даже собственное дыхание казалось чересчур громким.

Ему мерещилось, что высокие сосны и ели, плотной стеной окружавшие озеро, протягивали свои корявые руки-ветви, словно собираясь схватить его, А там, подальше, в черноте теней, где серебристая, ровная, как стекло, поверхность озера терялась в зарослях камыша, там будто копошилось что-то большое, страшное.

- Однако, водяной, - сразу же решил Кеттунен и зажмурил глаза.

Он стал лихорадочно вспоминать молитвы и имена католических святых.

Но спасательные молитвы, как назло, не шли в голову Кеттунена.

Выдернув руки из воды, Кеттунен поспешно бросился прочь.

За несколько часов трудного пути по лесным болотам и сырым мхам беглец совсем обессилел. Вместе с тем страх смерти гнал его дальше вперед и вперед. Не оглядываясь на проклятое озеро, Кеттунен забрался в чащу дремучего леса и с трудом продолжал идти к большому заливу Выгозера, куда всего сутки назад он привел шведский военный отряд.

Обожженные руки мешали ему двигаться; 'цепкие ветки кустарника безжалостно хлестали его по лицу и задевали больные руки. Он часто вскрикивал, широко раскрывая глаза от боли. Кеттунен пробирался по свежему медвежьему следу крупный зверь совсем недавно прошел здесь. Трава, сильно помятая медведем, лежала, наклонясь в ту сторо

Вот сквозь ветви кустарника проглянула лужайка. Почти не соображая, Кеттунен долго смотрел на видневшееся строение. Собрав последние силы, он выбрался из леса и подошел к большой бревенчатой избе.

"Здесь карелы живут! - подумал он радостно. - Теперь не пропаду".

- Хозяин, эй, хозяин! - поднявшись на крыльцо, позвал Кеттунен.

Не дождавшись ответа, он толкнул дверь. Протяжно заскрипев, дверь медленно открылась, и Кеттунен с надеждой переступил порог, но тут же в ужасе остановился.

На полу горницы в запекшейся крови лежали трупы родителей кузнеца и его жены с грудным ребенком в руках.

- Убивцы! Я - убивец!.. - закричал Кеттунен.

Он в отчаянии выбежал из избы и заметался по лужайке. Совесть, как лютый зверь, грызла Кеттунена, не давая ему опомнится. Он искал для себя оправдания и не находил. Он изо всех сил старался убедить самого себя, что не виновен... и не мог. Ему казалось, что даже деревья с укоризной смотрели на него и, качая вершинами, говорили, тяжко вздыхая: "Плохо сделал Кеттунен, плохо сделал Кеттунен!.."

Страх смерти с новой силой охватил беглеца.

- Не уйти мне... близко они... все равно смерть!.. - бормотал он, дико озираясь по сторонам. - Нет, хочу жить! - заскрежетал зубами Кеттунен. - Буду жить, пусть погибнут другие!

Желание жить пересилило всё.

Сразу пришла спасительная мысль. Он остановился и стал смотреть на верхушки елей.

- Ветер и огонь спасут меня. Да-да, ветер дует на них!

Пересилив страх, он снова вошел в избу и, стараясь не смотреть на убитых, направился к печке.

Вынув будто неживыми руками лучину из резного светца и корчась от дикой боли, он стал разбрасывать золу в печи. Под пеплом сохранились непогасшие искры. Бросив на красные угольки несколько сухих скрутков бересты и раздув огонек, Кеттунен с радостью наблюдал за жадными змейками пламени, быстро расползавшимися. Когда береста разгорелась, карел вытащил ее из печи на пол и ногами сгреб в угол. В ярко горевшее пламя он бросил сухих щепок, а сверху положил несколько смолистых сосновых поленьев. Убедившись, что огню не потухнуть, задыхаясь от дыма, Кеттунен распахнул окна, чтобы пламя лучше разгоралось, и обессиленный, вывалился на двор...

- Погибнете, сгорите, как вот эти руки, а Кеттунена вам не увидеть!

Кеттунена лихорадило: только что он дрожал от холода, а сейчас ему было так жарко, словно, одетый в шубу, он сидел в

натопленной бане. Захотелось пить. Облизав пересохшие губи, Кеттунен двинулся на поиски воды.

Помнилось, что где-то здесь, неподалеку от избы, протекал прозрачный ручеек.

Тяжело припадая на сбитую в лесу ногу, беглец вошел в густой кустарник; буйная березовая поросль разделилась и, шевеля кудрявыми ветвями, тут же сомкнулась, с головой закрыв его.

Между тем огонь в избе разгорался все больше. Сейчас из двери и окон валил густой черный дым. Свежий ветер вольно разгуливал по горнице, раздувая пожар. Вот пламя стало выбиваться наружу: большой огненный язык высунулся в открытую дверь и, подхваченный ветром, метнулся кверху. Запылала тесовая крыша, а потом, словно большой сноп, занялась огнем вся изба, дружно затрещали сухие еловые бревна сруба.

Раскаленный воздух коснулся скопившихся вокруг жилья вековых елей и сосен. Хвоя на деревьях сразу пожелтела и увяла, затрещали и стали корчиться маленькие веточки. На больших сучьях и ветвях обильно выступила смола.

"Кар-р! Кар-р!.." - раздалось тревожное карканье.

Спасаясь от огня, старый ворон, часто замахав крыльями, перелетел поляну и уселся на тоненькую рябину, что росла у самого берега. Рябинка зашаталась под тяжелой птицей, и ворон долго раскрывал крылья, стараясь удержаться на деревце.

Вслед за вороном поднялась в воздух разноголосая птичья стая. Чуя беду, птицы, громко гомоня, кружились над лесом.

Из кустов на поляну выпрыгнул заяц. Он поднялся на задних лапках и долго шевелил ушами, осматриваясь и прислушиваясь; громкий треск, раздавшийся из горевшей избы, испугал зверька - он метнулся в сторону и, подпрыгивая, скрылся в траве.

Пожар встревожил и росомаху: покинув уютную расщелину в груде серых камней, она выбежала на поляну и, подняв острую медвежью мордочку, остановилась, но, почувствовав опасность, мгновенно скрылась. Скоро она показалась вновь, держа в зубах щенка. Медленно, словно нехотя, перебирая короткими лапами, росомаха перебежала поляну. Оставив на берегу, под корнями большого дерева, своего детеныша, косматая мамаша побежала за другим.

Когда Кеттунен вернулся на поляну, деревья у избы ярко горели.

- Ха-ха-ха!.. - раздалось в шуме пожара. - Ха-ха-ха!.. Карел не то смеялся, не то плакал, корчась на вересковом ковре поляны.

- Эй, ветер! - крикнул он, обернувшись к упругим воздушным струям и подняв свои обезображенные руки. - Эй,

ветер, неси огонь на своих крыльях, неси далеко, все прямо и прямо! Не сворачивай, ветер, со своего пути!..

Ты срывай с деревьев листья! Отрывай у сосен иглы! Обрывай с лугов цветочки! Обрывай у злаков стебли! И гони пески земные На поверхность вод блестящих.

От нестерпимого жара с резким звуком лопнула кора столетней сосны. Несколько смоляных фонтанчиков забили' тончайшими струйками из свежего излома и, вспыхнув, превратились в огненные нити.

Жара погнала Кеттунена прочь с поляны, и он, пятясь, не спуская глаз с огня, вышел на берег озера. Повернувшись спиной к пожару, он побрел бережком, держась против ветра.

Пройдя с версту, он вспомнил, что находится на длинном и сравнительно узком полуострове. Идти по берегу вокруг всего полуострова к оставленным шведами карбасам было далеко. А если пересечь этот мыс поперек, то путь будет много короче.

Густой, непролазный лес с болотами и дикими зверями не пугал Кеттунена. В лесу он чувствовал себя как дома. Вспомнив, что в карбасах воинами был оставлен немалый запас пищи, Кеттунен не стал больше сомневаться. Острый глаз охотника быстро разыскал в прибрежном кустарнике чуть приметную тропинку, проложенную зверьем. Прикинув по стволам деревьев и муравьиным кучам, где должен находиться север, он определил направление и углубился в лес.

- Не пойдут следом карелы - огня побоятся! Не поймать им Кеттунена, успокаивал себя беглец, прислушиваясь к шумевшему в вершинах деревьев ветру. Себя спасать, детей своих спасать будут! Огня все боятся...

Забывшись, он опухшей и почерневшей рукой нечаянно задел за тоненькую веточку березки.

- У-у-у!.. - застонал Кеттунен, корчась от боли.

Боль понемногу утихла, и карел, тяжело вздохнув, снова тронулся в путь. Пройдя несколько шагов, он остановился: глаз охотника-следопыта отметил что-то подозрительное.

Чуть поблескивая в зелени, дорогу преградила туго натянутая нить из белого конского волоса. Охотник рассмотрел хорошо запрятанный в кустах самострел. Судя по высоко поднятому над землей оружию, западню готовили на большого зверя.

Кеттунен потрогал лук, сделанный из саженной толстой ветви сухой лиственницы и надежной кожаной тетивы; грозно выглядела крепкая полуторааршинная стрела с острым железным наконечников, лежащая на деревянной тесине.

Охотник знал, что такой самострел смертельно ранит лося и медведя, а волка и оленя стрела пробивает насквозь. Стоило только зверю легко задеть почти незаметную нить, как самострел выпускал смертоносную стрелу.

Кеттунен осторожно обошел западню.

- Хороший охотник был кузнец! - сказал он вслух. - Однако нужно поглядывать - хороший охотник не одну, много ловушек ставит.

Он шел медленно, внимательно осматривая каждый кустик, каждую сломанную веточку, каждую примятую травинку.

У большой старой сосны с зарубинами, изображавшими трезубец, звериные следы смешались со следами человека, и тропинка сделалась приметнее. Здесь Кеттунен снова почувствовал запах гари и догадался, что подходит к выжигаемому под пашню участку. Показался дым.

И здесь ветер раздувал гигантские костры, дым валил бесконечными сизыми клубами. Беглец остановился в раздумье: какой путь избрать?

Боясь дыма, Кеттунен решил идти в обход, но, попав в непроходимые заросли малины, вернулся обратно на тропинку. Он еще раз осмотрел ее. Тропинка была хорошо утоптана и, казалось, шла через все поле. Вспомнив, что с другой стороны поля было болото, Кеттунен решил по тропинке перебежать пожегу.

Карел, стараясь не дышать, быстро шел и, чтобы не сбиться, отсчитывал про себя каждый шаг. Ему показалось, что дым стал как будто реже.

"Однако пора бы и концу быть", - подумал он и тут же наткнулся на ствол дерева, преграждавший путь.

Кеттунен бросился вправо - те же стволы и корни деревьев, сваленные в кучу, лежали на дороге, влево - то же самое.

Кеттунен повернул обратно. Сделав несколько прыжков, он стал задыхаться, а дым становился все гуще и въедливее.

Потеряв самообладание, карел бросался то вправо, то влево, но везде встречал только стволы и корни вывороченных деревьев. Тропинка исчезла. Полузадохшийся, он бестолково метался в непроглядном дыму и наконец, захлебнувшись в неутолимом кашле, свалился наземь...

Последнее, что увидел Кеттунен, была его мать. Она стояла с непокрытой головой на покосившемся крылечке родного дома. Сильный ветер растрепал ее седые волосы. С горящим взором она, проклиная, грозила кому-то костлявой рукой. В груди матери торчала рукоятка широкого длинного меча; кровь яркими струйками стекала по стертым тесинам крыльца.

Кеттунен сразу узнал этот меч и заскрежетал зубами - это был меч Густава Эриксона!..

Глава XVIII В ЗАПАДНЕ

Расставшись с Федором Жареным у старой корчмы, Медо-варцев двинулся вверх по спокойной реке Амовже. Теперьнуть проходил по земле эстов, захваченной сильным и хитрым врагом - немецкими рыцарями. Суда двигались безостановочно, круглые сутки. Михаил Андреевич делал короткие привалы только для того, чтобы сварить пищу и покормить людей.

Пробираясь на двух карбасах к городу Юрьеву, новгородцы не встретили на своем пути ни опасных перекатов, ни порогов.

Было совсем рано. Солнышко еще не успело подняться над темной далью леса, и только розовеющие на востоке облака говорили о наступающем дне.

Шерстяные плащи и войлочные шапки дружинников, обильно усыпанные каплями росы, казалось, поседели за ночь. Гребцы часто сменяли друг друга; люди с наслаждением согревались, разгоняя кровь усиленной работой. Карбасы стрелой неслись вперед, с ворчанием разрезая спокойную гладь реки.

За крутым поворотом у небольшого островка новгородцы увидели старинный русский город Юрьев. Этот город сооружен на левом возвышенном берегу Амовжи в 1030 году великим князем Ярославом и назван по христианскому имени князя Юрьевом. Около двух веков крепость стояла на страже русских западных границ. В 1224 году рыцари ордена меченосцев большими силами осадили крепость и взяли ее после многих ожесточенных сражений. Все защитники крепости с князем Вячко были уничтожены. Теперь город принадлежал рыцарскому ордену и назывался Дерпт.

Соблюдая осторожность, Медоварцев спрятал карбасы в прибрежных кустах и выставил охрану. Только после этого Михаил Андреевич отправился к землякам, заселявшим часть города - Русский конец.

Дальше дорога шла сухопутьем. Продав с помощью знакомых купцов лодки, Михаил Андреевич, не теряя времени, купил лошадей и повозки. Купцы посоветовали ему взять проводника, хорошо знавшего лесные дороги.

Как ни торопился Михаил Андреевич, а вернуться из города ему пришлось только к вечеру. По совету проводника Кузьмы Саморода он решил заночевать.

Лагерь спал. Медоварцев, задумавшись, сидел у тлеющего костра. На душе у купца было тревожно. Вспоминая события последних дней, он старался уверить себя, что все идет хорошо и опасности ждать пока нечего. И все же покоя не было.

Предчувствие чего-то грозного, неотвратимого все больше и больше овладевало им.

"Неужто прознали ганзейцы про посольничество наше, - с тоской думал Медоварцев, вспоминая бледное, злое лицо горбуна, его глубоко запавшие тусклые глаза. - Нет, быть того не может! - тут же отгонял он от себя эту мысль. - А вдруг..."

И Михаил Андреевич снова и снова перебирал всё в своей памяти.

Утро только начиналось: молчали птицы в лесу и крепко спали дружинники. Закутавшись в опашень, Медоварцев по-прежнему сидел, склонившись у костра. Дозорный, стоявший с полуночи, прикоснулся к его плечу.

- Михаил Андреевич, господине, - тихо сказал он, - погляди на реку-то...

- Где?.. Что?.. - встрепенулся Медоварцев. Он быстро поднялся и, стараясь не шуметь, полез в прибрежный кустарник.

Река чуть дымилась утренним туманом; на ней смутно, словно две тени, виднелись две большие лодки. Они быстро двигались к городу. Темная, будто застывшая вода, словно нехотя, плескалась под частыми ударами весел.

Как ни присматривался, как ни прислушивался Михаил Андреевич, а узнать, кто в лодках, так и не удалось. Почудилось было купцу, будто на первой лодке сидит горбун, тот самый, что обогнал на псковской дороге.

"Он! - сказал себе Михаил Андреевич, силясь проникнуть взглядом сквозь утреннюю муть. - Он, проклятый!.. Нет, не он... или он?" - гадал купец. Но хоть и не признал купец горбуна, а решил поостеречься.

- Буди ребят! - вернувшись, сказал он дозорному. - На большой дороге нам прохлаждаться нечего. В лесу отдых дам.

Прошло малое время, и первые колымаги тихо двинулись с места. Постепенно караван стал вытягиваться вдоль дороги, удаляясь от города Юрьева. Вот и последние повозки скрылись за поворотом.

А в это время на реке снова появились лодки; теперь их было много и двигались они быстро. У места ночевки дружины Медоварцева лодки пристали к берегу. Молча, без всякого шума из лодок выходили вооруженные люди и исчезали в кустах.

По знаку широкоплечего мускулистого воина, указавшего мечом на орденский замок, люди двинулись к Юрьеву. Густой лес, окружавший город, прикрывал воинов, делая их незаметными для глаз крепостной стражи.

Караван Медоварцева медленно двигался вперед. Проливные дожди, шедшие три дня назад, превратили дорогу в сплошную топкую грязь. Двое верховых с длинными шестами ехали впереди повозок и нащупывали дорогу. Они то и дело предупреждали об опасных местах: ямах, глубоких ухабах, невидимых в сплошном сером месиве. Нащупав безопасный объезд, они указывали повозкам путь.

Скоро пошли сплошные леса. Дорога шла то дремучим сосновым бором, где могучие сосны, сомкнувшись вверху зелеными вершинами, образовали почти непроницаемое для солнечных лучей покрывало, то еловым болотистым лесом, то густыми зарослями березняка и ольшаника. Иногда встречались вековые дубы вперемежку с липой, вязом и кленом.

Часто дорогу преграждали поваленные деревья, вывороченные с корнями. Великаны лежали здесь очень давно и успели дать жизнь другим растениям: на стволе огромного дуба, густо поросшего мхом, выросла сосенка, а над развилиной старой дуплистой липы поднял нежную зелень молодой кленик.

Даже в солнечный полдень мало света пробивается через навес зеленых ветвей; в таких густых лесах живет не всякая птица. Тяжелый, спертый воздух, пропитанный пахучей сыростью и гнилью, угнетающе действовал на людей.

Зато такие леса любят зубры, во множестве населяющие эти места. Новгородцы не раз слышали, как в чаще шумели и трещали ветви под тяжелой поступью этих животных. А один раз верховой чуть не наехал на матерого зубра-быка, с сопеньем поедавшего сочную кору ясеня.

Отъехав тихонько в сторону, дружинник перекрестился и поблагодарил святую Софию за спасение: таких страшных животных новгородцу никогда не приходилось видеть в северных лесах.

Через несколько часов езды от Юрьева путники, пробираясь сквозь густые заросли дикой яблони, наткнулись на неуклюжее логово кабана, похожее на большую кучу хвороста. Кто-то из молодцов-дружинников, думая, что хозяина дома нет, поворочал хворост рогатиной.

Встревоженный зверь не заставил себя долго ждать. С налитыми кровью глазами, подняв щетину, он стремительно бросился на обидчика. Дружинник едва успел отскочить в сторону, и зверь с грозным хрюканьем пронесся мимо. Новгородцы метнули копья и кинулись на раненого зверя с рогатинами. Это был свирепый секач громадных размеров. Когда стали свежевать зверя, то сала оказалось на целую ладонь. Из шеи кабана с трудом вытащили несколько заноз размером с палец и больше.

К вечеру второго дня погода установилась ведреная, тихая. Поздние, косые лучи солнца иногда пробивались сквозь густую зелень. Крепкие, сытые кони то хлюпали ногами в жидкой грязи, то стучали копытами по обнаженным корням деревьев.

Замки и церкви, построенные немцами, новгородцы обходили стороной, чтобы не попадаться на глаза многочисленной страже.

С заходом солнца в лесу сразу наступила темень. Проводник остановился.

- Господине, заночуем на том холме, - показал он Медоварцеву на темнеющую впереди возвышенность.

- Тебе, друг, виднее, - ответил Михаил Андреевич, - небось в тутошних местах все кочки знаешь.

Поднявшись на холм, уходящий длинной грядой куда-то в глубь леса, люди распрягли лошадей и начали устраиваться на ночлег.

От зверья Михаил Андреевич решил отгородиться повозками, установив их четырехугольником. В образовавшемся небольшом пространстве расположились люди и лошади.

Кузьма Самород отговорил новгородцев пасти коней в лесу.

- Ночью не устережешь, - ласковым тенорком говорил он, - задерет коней либо волк, либо медведь - зверья здесь страх сколько!

Ночь вступала в свои права; туман незаметно покрыл низины, и сейчас отсюда, с возвышенности, казалось, что деревья росли в молочно-белом море.

Где-то совсем близко раздался крик совы, какая-то большая птица, бесшумно махая крыльями, пролетела над лагерем и скрылась в густой темноте ветвей. Из леса доносились тревожные шорохи: треск ветвей в зарослях орешника, тяжелый топот, стоны какого-то животного или птицы.

Около полуночи до чуткого уха дозорного Николы Курицына донесся легкий свист.

"Суслик, - подумал он, прислушиваясь, - должно быть, близко".

Свист повторился еще и еще раз.

"Не слыхано что-то про лесных сусликов, - лениво ворочалась мысль в голове дружинника, - да и время ночное. Надо думать - птица..."

Неожиданно из тумана появились быстрые тени: сотня людей, а может, и больше, вмиг окружила Курицына. Никола не успел пикнуть, как уже барахтался, схваченный сильными руками.

Когда у Николы затрещали суставы и он от боли стал терять сознание, прозвучала негромкая команда на чужом языке - голос был резкий, повелительный. Руки, державшие Николу, разжались, и он остался лежать на земле.

Разорвав темноту, вспыхнули ярким огнем смоляные факелы. Вокруг Николы плотно стояла толпа людей, одетых в тряпье и звериные шкуры. В руках у каждого была рогатина или топор. У некоторых на теле виднелись свежие раны, из которых сочилась кровь. Косматые головы и страшная одежда, освещенная колеблющимся пламенем факелов, придавали людям дикий вид.

"Вот-те и суслик, - подумал Никола, косясь на толпу. - Ввек не забуду, какие они в лесу бывают".

Услышав шум, в лагере проснулись. На свет факелов бежал Медоварцев с вооруженными дружинниками.

Высокий, широкоплечий воин, одетый в короткую шерстяную куртку, спокойно смотрел на приближающихся новгородцев, облокотившись на копье, украшенное разноцветными лентами.

- Эсты - друзья новгородцев! - громко сказал он, бросив копье наземь. - Мы искали врагов-рыцарей.

Нахмурившись, Михаил Андреевич молча остановился против воина.

- Старый мудрый Прийду сказал, - продолжал воин: - "русским грозит опасность". Проклятые рыцари несли вам смерть. Мы решили помочь друзьям. Нам удалось захватить замок, где укрылись рыцари, гнавшиеся за вами. - Воин протянул руку. - Там виднеется зарево. Еще до того как мы стали биться на стенах, несколько рыцарей покинули замок. Мы решили уничтожить их. Но я ошибся, спутал следы и привел своих людей к вашему лагерю. Прости меня!

С этими словами воин протянул руку Медоварцеву.

Теперь купец догадался, чьи лодки он видел в то утро. Но он хотел узнать больше.

- А что за рыцари догнать нас посулились? - спросил Михаил Андреевич. Ведомо тебе?

- Прийду сказал - две лодки гнались за вами. А в лодках было двадцать воинов и рыцарей. Их вел поп с крестом на плаще.

- Горбун? - невольно вырвалось у Медоварцева.

- Ты прав, друг, поп с крестом на плаще и с большим горбом. Так сказал Прийду. Рыцари ушли из замка на конях, теперь нам не догнать их... Берегись, друг! - заключил воин. - Эти попы с душой дьявола. У них нет жалости.

Будь осторожен и хитер, как старый лис.

Еще раз поблагодарил Медоварцев вождя эстов за мудрый совет.

Перед рассветом новгородцы стали собираться в путь. Двое эстов вызвались проводить их к Ревелю кратчайшей дорогой.

Когда показались стены города, эсты покинули обоз, незаметно исчезнув в лесу.

А через два часа после новгородцев в город

въехали вооруженные всадники в черных плащах, обильно покрытые дорожной грязью.

Под утро Медоварцев отправился на торг разузнать, что слышно в городе. Толмача Федора он послал в гавань - нет ли попутного судна в Любек. Торопился Михаил Андреевич ехать дальше. Остальные дружинники разбрелись по городу кто куда. Но зря торопился Медоварцев, лучше было бы ему выждать время. Русские купцы, у которых он справлялся, ничего не слышали о горбатом попе, и Медоварцев понемногу стал успокаиваться. Возвращаясь, он купил овса для голубей и стал разбрасывать зерна на площади. Голуби слетались во множестве. Михаил Андреевич радовался, глядя на красивую, ласковую птицу.

- Твои галеры фальшивые, русский! - неожиданно услыхал Медоварцев негромкий, насмешливый голос, и чья-то рука легла ему на плечо.

"Горбун!" - нутром почувствовал Михаил Андреевич. Медленно повернув голову, он встретился взглядом с невзрачным человечком с большим горбом. В запавших, выцветших глазах его он прочитал торжество.

- Ты ошибаешься, у меня нет фальшивых денег, - сдерживая себя, ответил Медоварцев, брезгливо стряхнув его руку.

Горбун ловко отскочил в сторону, и его бледное лицо стало покрываться пунцовыми пятнами.

- А это что, мошенник? - показывая в ладони несколько монет, закричал он. - Это что, я спрашиваю?

Медоварцев спокойно взял в руки талер. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: монета фальшивая.

- Да, талер фальшивый, но я его раньше не видывал; впервой в твоей руке вижу. А мошенником называть, господин хороший, поостерегись!

- Первый раз видишь, мошенник?! - завопил горбун. - А кому ты сегодня за товар платил?.. Эй, купец, иди сюда!

Сквозь толпу, обступившую Медоварцева и Пруца, протискивался купец.

- У тебя русский покупал товары?

- У меня, - ответил купец.

Медоварцев внимательно посмотрел на купца, блудливо прятавшего глаза, и сказал:

- Да, я купил утром у господина купца харч на дорогу и платил полновесными серебряными талерами. Я думаю, господин купец подтвердит это.

- Вот этими, - протянул руку с деньгами горбун, - этими платил!.. Скажи, купец, не бойся.

- Да... я получил эти... деньги от русского купца, - запинаясь, ответил немец. - Это его талеры.

- Фальшивомонетчик! - завизжал горбун. - Ты поплатишься за это своей шкурой! Мы будем судить тебя по своим законам.

Собравшаяся толпа одобрительно зашумела.

- Связать его, - крикнул кто-то, и несколько человек стали приближаться к Медоварцеву.

- Михаил Андреич, биться будем! Мы здесь, Михаил Андреич! - услышал Медоварцев голоса дружинников.

Несколько человек из его отряда, вытащив из-за пояса топоры, приготовились защищаться. Толпа расступилась.

- Не трожь, ребята, не проливай крови!.. Мне суда бояться нечего. Пусть рат рассудит. А ты, продажная душа, гадина, не купец... разбойник! - обернулся к ревельцу Михаил Андреевич и спокойно пошел к ратуше.

Дни после случая на торгу тянулись мучительно долго. Пруц был неумолим и, несмотря на колебания судей, настоял на своем: Медоварцева приговорили к смерти как фальшивомонетчика. Магическая сила документа с подписью и печатью великого магистра ордена сделала свое дело.

Напрасно Михаил Андреевич целовал крест и клялся в своей невиновности, напрасно новгородские купцы, живущие в Ревеле, толпой осаждали ратушу, предлагая большие деньги за освобождение Медоварцева, - ничего не помогло. Боясь преследования ордена, ратманы' не хотели даже слушать об этом.

В одной из круглых башен городской стены сидел взаперти Медоварцев.

1 Ратман - член ратуши.

Прикованный короткой цепью, в наручниках, которые едва позволяли ему шевелить руками, Михаил Андреевич не терял надежды на освобождение.

Он не верил, что совершенно невиновный человек может быть ложно обвинен в таком тяжком преступлении.

"Есть же правда на свете, - думал он. - Ну, пусть поспешили, поверили горбатому попу. Но судьи... Ведь не могут же несколько самых уважаемых людей в городе приговорить к смерти невиновного человека и потом спокойно спать. Нет, узнают правду, разберутся".

На третий день после суда он получил короткую весточку от друзей.

"Уста твои целуем, дорогой брат, но пособить тебе не можем, - писали они. - И осталась надежда только на милосердие божие".

Прочитав послание, Медоварцев почувствовал, что ему надеяться не на что. Смерти он не боялся, но тяжело умирать, зная, что от успеха задуманного дела зависело благо родной земли, а выполнить его он не успел. Эта мысль приводила Медоварцева в исступление.

Временами купец успокаивался. Он подсчитывал, через сколько дней должен приехать в Данию Федор Жареный и когда там будет Порфирий Ворон. Михаил Андреевич мысленно следил за каждым их шагом на морском пути и по сухопутью.

"Недаром умру, - повторял он, - своей смертью от них след отведу. Одним часом горбатому не мочно в трех местах быть. Помру спокойно. Не я - други за меня посольничество справят. Наше святое дело всегда жить будет".

И тут же приходили сомнения.

"А вдруг и с ними неладно? Порфирий молод, а Федор задним умом крепок. Тогда что?" Эта мысль была невыносима для узника.

Старый попик русской церкви, отец Амвросий, пренебрегая дряхлостью, выехал на поклон к рижскому архиепископу, решив во что бы то ни стало вымолить жизнь Медоварцеву.

Но городские власти не стали ждать решения архиепископа: на третий день после суда на торговой площади была назначена казнь.

Утро было солнечное, погожее. Несмотря на раннее время, толпа людей заполнила площадь и прилегающие улицы. Люди сидели на крышах домов, женские головы торчали из всех окон. На деревянном помосте, окруженный стражей, стоял Михаил Андреевич. Только неделя прошла с того времени, как горбун назвал его фальшивомонетчиком, а от крепкого, довольного своей судьбой человека не осталось и следа. Медоварцев похудел и поседел до последнего волоска.

Внизу, у ног Медоварцева, в огромном медном котле клокотала кипевшая смола. Двое прислужников с хмурыми лицами то и дело подкладывали в печь под котлом сухие сосновые

дрова.

Русские люди стояли скопом, совсем близко. Собрались все: тут были новгородцы, псковичи, смоляне, московские купцы. Они хотели подбодрить Михаила Андреевича в тяжкое время, утешить вниманием. Тут же, понурл голову, стояли дружинники Медоварцева.

Но вот тяжелые сапоги заскрипели по доскам. На помост взбирался глашатай с бумагой в руках. На площади стало тихо. Громко отчеканивая каждое слово, он прочитал приговор.

Медоварцев спокойно слушал чтение. Так же спокойно он

принял благословение, священника.

Но, когда палач подошел к нему и стал срывать одежды, он словно сошел с ума. Случилось так, что как раз в этот миг глаза Медоварцева встретились с глазами толмача Аристарха, спасшегося от смерти и сейчас стоявшего в толпе. И Медоварцев понял, что с Жареным случилась беда.

- Православные! - отшатнувшись от палача, с отчаянием закричал он. - Не виновен я, как перед богом!..

Медоварцев бросился в дальний угол помоста, стараясь высвободить связанные за спиной руки.

От напряжения его лицо налилось кровью, а глаза дико вращались в орбитах. От палача и стражников, бросившихся к нему, Медоварцев отбивался головой и ногами, хрипя и рыча, словно затравленный зверь.

Сжав кулаки и тяжело дыша, глядели русские люди на неравную борьбу. Двое молодцов из дружины Михаила Андреевича рванулись было на выручку, но их удержали крепкие руки товарищей. Может быть, продлись свалка на помосте еще одну минуту, все бросились бы на помощь своему земляку. Но к боровшимся ринулся горбатый орденский поп и, изловчившись, ударил Медоварцева в голову рукояткой меча.

Подхватив шатавшегося, словно пьяного, Михаила Андреевича, стражники подвели его к краю помоста.

- Передайте, братцы, Великому Новгороду, - ясным, твердым голосом сказал Медоварцев, - исполнил я долг свой!

Это были последние слова купца. Палач сильным толчком сбросил его с помоста.

Перевернувшись в воздухе, Медоварцев исчез в клубах дыма.

- У-у-у!.. - раздался неистовый крик, заставив дрогнуть сердца собравшихся.

Тяжелый вздох пронесся по площади. Купцы и дружинники, крестясь, бормотали МОЛИТВУ. Толпа стала расходиться.

Глава XIX У ЗНАКА ЧЕРНОГО ЖУКА

Красный шар встающего солнца только что выкатился из-за темных вершин дальнего леса. Холодное северное утро.

Работники Степана Котова наводили порядок после бою, одни собирали по двору оружие, складывая его в кучу, словно мусор; другие тушили дымящийся хворост и сено, разложенное шведами у стен; третьи дружно стучали топорами, исправляя повреждения.

Из-за тына доносилось мычанье коров, блеянье овец, хлопанье бича и лай сторожевых псов; пастухи, обеспокоенные шумом битвы, пригнали стадо к ближайшему загону.

Дмитрия, стоявшего у ворот, кто-то тихонько потянул за рукав.

- Иди в дом. Амосов, купец новгородский, кличет, - шепнул Дмитрию Лука Кривой, работник Степана Котова.

- Что ему надо, купцу-то? - нехотя обернулся Дмитрий.

- Савелия, дружинника-морехода, знаешь?

- Ну, к что ж, знаю, как не знать! - оживился парень. - Разве живой он?

- Живой, да плох очень. Купец ему знахаря сыскать хочет.

Дмитрий быстро поднялся на крыльцо. Войдя в избу, он сразу увидел Амосова. Старый мореход стоял у постели раненого и, наклонившись, что-то говорил ему. На скрип двери купец обернулся и поманил Дмитрия пальцем.

Тот осторожно подошел к постели. Савелий лежал кверху лицом, задрав рыжую бороду со следами запекшейся крови.

- Не поддался сразу парень, а теперь вовсе оживет! - гулко зашептал Дмитрий.

Савелий жалостно, одними глазами, улыбнулся на слова Дмитрия.

- Лекаря надо, не то помрет Савелий, кровью изошел, - отводя Дмитрия в сторону, тихо сказал Труфан Федорович. - Пастух сказывает, - продолжал купец, - будто лекаря знает, а привести не берется, сколь ни сулил ему- Хочу тебя просить, Дмитрий, пособи, приведи лекаря. А я для тебя ничего не пожалею.

Дмитрий стоял потупя голову.

- Я бы пошел, господине, - после раздумья сказал он. - Савелия мне во как жалко, люб он мне. Однако боюсь... Как отцу тебе говорю, боюсь Варвару одну оставить: а ежели опять свей или другой кто...

Труфан Федорович посмотрел на Дмитрия и улыбнулся:

- Вот что, парень, пришелся ты по душе мне. Приведешь лекаря - буду сватом. А захочешь, в дружину возьму, зара

ботаешь себе на свадьбу. Ну?.. - И Амосов протянул сухую крупную ладонь.

Дмитрий порывисто схватил руку Труфана Федоровича:

- Господине, милай, да за Варвару я не токмо знахаря, черта с того света за хвост приволоку. Скажи только, где знахаря искать.

- Позови пастуха, Тимофей, - обратился Амосов к дружиннику, стоявшему поодаль.

Дружинник вышел из избы. Он вернулся, ведя за собой высокого, прямого старика с белыми как снег волосами. Правое ухо пастуха было отсечено.

- Как твое имя, старик, запамятовал я? - спросил Амосов.

- Одноуш, - ответил пастух и, замолчав, поджал губы.

- Поведай дорогу к знахарю вот ему. - Амосов показал на Дмитрия.

Старик долго, словно оценивая, смотрел на парня.

- Дорога проста, - наконец ответил он. - По реке поднимись кверху до первого притока, дальше по этому притоку пойдешь. Идти недолго. Увидишь большую сосну, на стволе у ней знак - жуковина. Далее одному ходу нет - тут и жди.

- А ежели я дальше пойду?

- Что ж, можно и дальше, ежели жизнь не дорога!.. В словах старика Дмитрий почувствовал угрозу.

- Кого мне: людей али зверей бояться? - снова спросил он.

- Господине, - обратился пастух к Амосову, - что я мог, то сказал. А больше ничего не скажу... Ослобони, господине.

Амосов отпустил старика.

Дмитрий собирался недолго: взял топор за пояс да дубинку в руки, сунул краюху хлеба в котомку, помолился на темную икону в углу и попрощался с товарищами.

Степан Котов дал Головне в дорогу крепкую лодку-кижанку. Труфан Федорович, про всякий случай, снабдил его драгоценным камнем из своей заветной шкатулки.

Дмитрий легко, словно играючи, перенес лодку на воду, прыгнул в нее и, разобрав весла, поплевал на мозоли.

- Прощевайте, други! - крикнул он, сильными гребками выводя лодку на середину реки.

Высокая войлочная шапка Дмитрия, несколько раз мелькнув в прибрежной зелени, исчезла.

До притока плыть было просторно: река, почти не сворачивая, широкой лентой разрезала лес. Свернув в небольшую речушку, на которую указал пастух, Дмитрий стал пробираться среди непролазной чащи, плотно обступившей реку.

Иногда река делалась совсем узкой, и ели, столпившиеся по берегам, доставали друг друга своими ветвями.

Лодка вырвалась из узкого ложа реки в небольшое лесное

озеро. Плотно закрытое со всех сторон темным бором, озеро почти сплошь заросло болотными травами. Тут была такая глухомань, что даже привычному Дмитрию сделалось не по себе. Проплыв озеро, лодка снова вошла в реку, и Дмитрий услышал шум водопада.

"Вот проклятый старик, - подумал Головня, - обманул, ищи тут сосну, где знак вырублен. Во их сколь, сосен-то!.."

Но за крутым поворотом реки, на песчаном мыске, как-то вдруг открывшемся, он увидел большую сосну.

- А не соврал старик, - нажимая на весла, сказал Дмитрий, - вот и знак, не соврал.

На толстом стволе еще издали была видна белая отметина. Когда Дмитрий пригнал лодку к сосне к, привязав ее за отросток могучего корня, выступавшего из размытого берега, вылез на землю, то сомнений у него больше не было. На стволе кора была гладко стесана, и на этом месте выжжено клеймо, похожее на большого, с куриное яйцо, жука.

"Черен, а не ворон, рогат, да не бык, шесть ног без копыт, идет - землю не дерет, - вспомнил Дмитрий загадку. - Жук жуком и есть".

Дмитрий решил подождать. Он присел на мягкую траву, прислонился к стволу сосны. Мысли Дмитрия витали далеко от здешних мест. Ему представлялось, как Степан Котов, прослезившись, говорит:

"Бери, Митюха, Варвару, бог с тобой, береги ее пуще глаза - одна ведь у меня дочь!"

Дмитрий хотел ответить что-то значительное Котову, сказать ему, как он будет любить и беречь Варвару... Вдруг сквозь дремотные мысли ему почудился собачий лай, злобный и многоголосый. Дмитрий насторожился. Лай слышался все громче и громче. Дмитрий едва успел схватиться за дубину. Из ближнего кустарника на лужайку выскочили три больших пса. Роняя пену из разинутых пастей, собаки бросились на Дмитрия.

"Вот это псы! Каждый волка одолеет", - пронеслось в голове Дмитрия. Он взмахнул дубиной, и вовремя - одна из собак, подпрыгнув, хотела вцепиться ему в горло. Собакарухнула у ног Дмитрия с разбитой головой. Вторая, попав под дубину, была далеко отброшена: ее жалобный вой раздался из кустов. Третья боялась приблизиться и яростно лаяла, вздыбив шерсть.

Из кустов выскочили еще несколько собак, и почти в тот же миг на лужайке появился человек.

- Назад! Эй, назад! - кричал он собакам. - Назад! Ко мне, ко мне, Куцый!

Подозвав собак, парень ловко пристегнул их за ошейники к толстому четырехгранному ремню и, удерживая свору одной рукой, крикнул гневно:

- Почто собак сгубил?!. Кто ты, откудова?

- А тебе что, дороже собаки поганые али душа христианская? - спокойно ответил Дмитрий, вытирая капли пота со лба. - Кабы я не изловчился дубиной, не быть мне живу.

- А ты хрещеный? - В глазах незнакомца вспыхнул испуг.

- Я-то? Хрещеный. - Дмитрий наложил на себя крест. - А что, разве на татарина похож? - попробовал он пошутить.

Незнакомец отступил назад, схватил боевой рог, висевший па серебряной, надетой на шею цепи, и поднес к губам.

"Ту-ту-ту-ту!.." - будоража лес, понеслись громкие тревожные сигналы.

- Ну и ну! - зажал уши Дмитрий. - Эдак ты всех зверей в лесу распугаешь. Он сделал шаг вперед. - Мне лекаря надобно. Пастух сказывал...

- Не подходи! - крикнул незнакомец. - Собак натравлю... Стой у сосны... Наши придут - им скажешь. - И он затрубил снова.

"Бум... бум... бум", - раздались из леса далекие удары в колокол. Звуки были тревожные. Они покатились по поляне и отозвались на берегу реки, в темной чаще леса.

Дмитрию сделалось не по себе.

- Чудеса в решете - дыр много, а вылезти негде, - произнес он вслух. - Что ж, подождем.

Парень присел на каменный обломок, зажав между колен дубинку и искоса поглядывая на собак.

Собаки как-то сразу перестали лаять. Дмитрий поднял глаза и увидел рядом с незнакомым парнем старика в длинной одежде из серого домотканого сукна и с суковатой палкой в руках. Старик что-то спросил у парня и подошел к Дмитрию.

- Чего тебе надобно в наших лесах? - сказал он, строго смотря на него из-под лохматых седых бровей.

- В битве со свеями тяжко товарищ ранен, - торопливо заговорил Дмитрий. Лекарь надобен... Меня послал старый пастух Степана Котова к этому дереву с отметиной, с жуковиной, - закончил он, указывая на сосну.

- Как того пастуха звать? - спросил старик.

- Одноуш. Одно ухо у него словно кто саблей стесал, - охотно пояснил Головня.

- Друзья Одноуша - наши друзья... Иди за мной, - услышал Дмитрий неожиданный ответ.

Старик обернулся к парню и что-то крикнул ему.

- Идем, дед! - решительно сказал Дмитрий, разглядывая незнакомца. - Далече ли идти?

Старик промолчал. Он нахлобучил поглубже войлочную шапку и тронулся в путь.

За кустами Дмитрий увидел небольшой отряд, вооруженный короткими копьями.

"Недаром парень трубил", - подумал Головня.

Шли рекой. По берегам часто встречались большие серые камни и каменистые россыпи. Шум водопада слышался все громче и громче. После нескольких крутых поворотов русло реки оказалось засыпанным грудой камней, по которым вода шумливо стекала вниз несколькими небольшими водопадами. Здесь река образовала глубокое озеро с крутыми берегами. На правом берегу у самого водопада Дмитрий увидел большого деревянного идола. У ног его, на утоптанной площадке, лежал громадный бык с позолоченными рогами. Бык был заколот, внутренности, залитые кровью, лежали рядом. Старик упал перед идолом на колени и несколько раз земно поклонился.

"Язычники", - догадался Дмитрий. Он с удивлением смотрел на деревянного истукана, губы которого были обильно вымазаны кровью.

- Кто это? - спросил Головня, показывая пальцем на высокую деревянную фигуру с плоским лицом.

Старик поднялся с колен.

- Бог огня - Перун, - не сразу ответил он. - Сегодня большой праздник, Перунов день. Под свято и быка закололи. А у вас, христиан, вместо Перуна пророк Илья, - добавил он. - В один день празднуем.

- А и правду сегодня Ильин день! - удивился Дмитрий. - Вот оно как получается.

- От наших праздников вам, выходит, и деться некуда, - хмуро продолжал старик. - Попы-то к богам нашим своих святых приспособили...

- Ты, старик, угодников святых не трожь! - оборвал его Дмитрий. - Я вашего бога не хулю...

Старик замолчал. Дальше шли молча. Неожиданно для Дмитрия на противоположном берегу открылось высокое сооружение из толстых бревен, окруженных забором.

Строение стояло на небольшой возвышенности. Вокруг виднелось несколько деревянных изб, запахло дымом.

- Да у вас город большой! - удивился Дмитрий, шагая вслед за стариком по узкому мостику.

Ступив на берег, он остановился и с изумлением стал рассматривать лесной поселок.

- А в хоромах кто живет - посадник али князь?

- Это храм великого воскресителя, бога богов, - строго ответил старец. Подожди здесь. Тебя позовут. - Остановившись у высокого забора и распахнув плащ, старик вынул большой ключ из-за пояса и стал открывать калитку. Войдя внутрь, он быстро захлопнул ее. Слышно было, как звякнул повернувшийся в замке ключ.

Дмитрий увидел, что ограда вокруг храма не простая. Каждая тесина была украшена резьбой, изображающей разного рода оружие и боевые доспехи. Каждое бревно, стоявшее через десять тесин, покрыто резным орнаментом. Все изображения грубо окрашены и два-три цвета.

Увлекшись наблюдениями, Дмитрий не заметил, как калитка открылась и снова появился старик.

- Главный жрец зовет тебя, - услышал Дмитрий знакомый скрипучий голос.

Головня и старик вошли за ограду и направились к большим дубовым дверям храма.

Дмитрий успел заметить, что в толстые бревна здания были искусно вделаны лосиные рога. Казалось, что храм поддерживают огромные лоси, скрытые под землей.

Храм имел форму большого цветка с восемью лепестками. По наружным стенам поверх бревен укреплены дубовые щиты с фигурками богов и богинь. Огромные двери храма казались воротами. Они были подвешены на массивных бронзовых петлях и окованы листовым серебром с тонким кружевным узором. У двери с обеих сторон неподвижно стояли воины в боевых доспехах.

Перед изумленным Дмитрием двери медленно раскрылись. Дорожка зеленого сукна вела в глубь храма.

- Ступай! - сказал старик.

Когда Дмитрий переступил порог, двери за ним бесшумно закрылись.

Головня сделал несколько шагов. Глаза немного привыкли к темноте. Из полумрака стали выступать стены. Напротив больших дверей, в глубине храма, стояла огромная статуя из дерева, голова ее почти упиралась в своды храма это был бог богов, бог неба и земли, главное божество славян-язычников.

По правую руку главного бога стояли золотые изображения еще двух богов, а по левую - двух богинь: сыновей и дочерей великого воскресителя.

Совсем близко от Дмитрия возвышался идол Дажьбога - бога солнца. Он был с четырьмя головами на четырех шеях; головы смотрели в разные стороны. В правой руке идол держал турий рог, украшенный золотыми и серебряными пластинками, левая была изогнута и упиралась в бок. Одежда закрывала колени.

Не меньших размеров был идол Перуна - бога огня. Голова его была сделана из золота, а деревянные руки и туловище покрыты драгоценными камнями. Дмитрий загляделся на большие рубины, изумруды и алмазы, украшавшие Перуна. Дальше шли боги поменьше, некоторые были облачены в шлемы и латы и свирепо смотрели на Дмитрия. Храм разделялся на несколько частей пурпурными коврами.

Все это Дмитрий приметил, медленно двигаясь по зеленой дорожке. Прозвучал удар в гонг. Бархатный занавес напротив Дмитрия раскрылся, и он увидел человека в белой длинной одежде, сидящего в большом кресле. Это был главный жрец. Его длинная крашеная борода была заплетена тугими косичками, а волосы, расчесанные на пробор, покрывали плечи.

Дмитрий во все глаза смотрел на убранство волхва. Больше всего ему понравилась большая круглая застежка на плече: в золотой оправе сверкал какой-то необычайно красивый камень размером с голубиное яйцо.

Лицо старика было приятное.

- Ты сказал, - немного помолчав, начал жрец, - что враги напали на мореходов-новгородцев, многих убили, а один с тяжелыми ранами умирает. И ты пришел просить нашей помощи, просить лекаря?

- Без лекаря помрет Савелий! Помоги, милай! Жрец наклонил голову. Несколько минут прошло в молчании.

- Я спрошу Перуна, как мне поступить, - наконец ответил он.

Поднявшись с места, волхв подошел к идолу и, помазав чем-то красным свои ладони, протянул их, словно выпрашивая у него милости. Жрец издавал время от времени дикие, непонятные звуки.

"Волхвует", - подумал Дмитрий.

Жрец, творя заклинания, приблизился к идолу и незаметно наступил ногой на небольшой рычажок.

Под сводами храма раздались таинственные музыкальные звуки.

- Ты слышишь голос великого воскресителя - бога неба и всех богов! торжественно и строго произнес жрец. - Он

говорит, что нужна жертва, хороший жирный бык. А потом надо спросить у священного коня. И как скажет конь, так и будет.

Мелодичные звуки лились непрерывно.

- Быка-то у меня нет, - немного струхнув, вслух сказал Дмитрий. - А нельзя ли, милай, вашему богу вот этот камень в подарок?

Дмитрий покосился на идола и вынул из-за пазухи тряпицу.

- Вот, - показал Дмитрий.

- Да, этот камень Перун может принять в жертву, - увидев рубин с орех величиной, вымолвил жрец. - Дай его мне. Дмитрий отдал камень.

- Теперь выйди из храма, - сказал жрец. - Скоро получишь ответ. А пока посмотри на игралища. В день Перуна наши воины показывают свою силу и ловкость. Иди!

Глава XX НА ПРАЗДНИКЕ ПЕРУНА

Дмитрий вышел из дверей храма и в удивлении остановился.

Бывший до того пустым двор был теперь полон народа. От крыльца двумя рядами стояли юноши в боевом вооружении; по правую сторону - воины великого бога неба Сварожича с круглыми щитами красного цвета, по левую - воины богини земли Берегини с ярко-зелеными щитами. За воинами толпился народ - мужчины и женщины в нарядных праздничных одеждах.

Два жреца в зеленых хитонах торопливо сооружали перед крыльцом воротца из копий, располагая их на одинаковом расстоянии друг от друга. Их делали из пары коротких копий-сулиц, воткнутых в землю, и поперечного длинного копья.

Дмитрию были непонятны эти приготовления. Увидев знакомого старика, он сошел с крыльца и направился к нему.

В это время из храма вышел главный жрец. Во дворе все смолкло. С важным видом он уселся на корточки возле стены и, бормоча что-то, стал раскапывать пальцами землю. Жрец извивался в судорогах - он старался напустить на себя священный трепет...

Вот он нащупал какой-то камешек, внимательно осмотрел его и стал перекидывать в ладонях, словно раскаленный уголек.

- Нашел, нашел! - громко закричал он и бросился в святилище.

Мерные удары большого колокола раздались из храма, и жрец снова показался в дверях. Он громко произносил торжественную молитву. Облаченный в белоснежную одежду; волхв вывел из храма большого красивого коня.

Он вел коня за золотую цепь. Вся сбруя была из кованого золоченого серебра в три пальца шириной, а на шее животного сверкало золотое оплечье, усаженное драгоценными камнями. Конь был вороной, и на черной лоснящейся шерсти золото выделялось особенно красиво.

Животное тяжело ступало, встряхивая гривой, позванивая десятками серебряных колокольчиков. Подойдя к первым воротцам, конь, не останавливаясь, перешагнул их, подняв сначала правую ногу, а потом левую.

Вторые воротца конь также переступил сначала правой ногой. Все затаили дыхание, ожидая, что будет дальше. У третьих ворот конь на мгновение остановился, словно раздумывая, и, заржав, снова ступил правой ногой.

Вздох облегчения вырвался у сотен людей. Послышались торжествующие крики.

Главный жрец повернул коня и, важно ступая, повел его в храм. Когда ворота закрылись, все стали поздравлять Дмитрия.

- Ты принес нам счастье, - сказала высокая седая старуха и поклонилась Головне.

- Священный конь предсказал большую удачу! - восторженно произнес кто-то рядом. - Каждый раз он переступал правой ногой.

- Уж много лет он не ржал перед оружием! - радостно сказал широкоплечий парень, протягивая Дмитрию руку.

- Теперь жрец исполнит все твои просьбы, слышишь? - тронул Дмитрия за плечо старик, провожавший его в храм.

В толпе Головня заметил и рыжебородого парня, который встретил его у сосны со сворой собак. Многие смотрели с завистью на счастливца, торжественно отмеченного священным конем.

Толпа не расходилась до тех пор, пока на крыльцо не вышел жрец. Он хлопнул в ладоши, и говор сразу утих.

- Воля великого бога, - громко сказал жрец, - будет открыта только в час вечернего солнца. Главный жрец разрешил нашему гостю участвовать в игралище, коли он того пожелает.

Народ собирался на большой поляне у деревянного сооружения. Два столба, крепко вбитые в землю, скрепляла толстая поперечная перекладина. Посередине столбов были проделаны круглые отверстия и в них вставлены концы еще одного бревна, потоньше, таким образом, что бревно свободно могло вращаться. Длинная, крепкая веревка в середине тремя петлями прихватывала подвижное бревно.

Дмитрий сразу понял, в чем дело.

- Вертушок! - громко сказал он, присмотревшись к постройке.

На него зацыкали, замахали руками.

- Живой огонь добывать будем. Молчи! - сказал знакомый старик, пробравшийся к Дмитрию сквозь толпу.

К столбам вышел жрец в ярко-желтой одежде и что-то сказал. Сразу же за концы веревки ухватились по десятку воинов и еще по десятку стали рядом в ожидании своей очереди.

Густой протяжный звук колокола поплыл над толпой. Жрец поднял руки кверху. Это было сигналом: воины одной стороны стали тянуть веревку, быстро перебирая руками.

Потом веревку тащили другие. Так попеременно перетягивала то одна, то другая сторона. Бревно все время бешено вращалось. Все это совершалось при полном молчании.

Не один десяток раз они протаскивали веревку то в одну, то в другую сторону. Наконец закурился дымок. Жрец принял огонь на высушенный березовый гриб и разжег костер.

Тут Дмитрий услышал собачий визг. Обернувшись, он увидел еще двух жрецов, стоящих у неглубоких ям: один держал в руках кошку, а другой - собаку на веревке. Как только костер разгорелся, жрецы отрубили головы животным и, бросив трупы в ямы, закопали их.

Головня знал, что и в Новгороде живет этот древний обычай, оставшийся от языческих времен. Люди поступают так, думая, что могут предохранить себя и свой скот от заразных болезней.

- Живой огонь, - подняв руки, торжественно начал жрец, - свободный и чистый! Мы взяли тебя прямо из рук всесильного Перуна. Огонь, помоги нам, сохрани от болезней, наговоров и дурного глаза!

В это время запылало еще несколько куч сухого дерева, и вокруг костров собрались все жители поселка.

- Все ли потушили огни очагов? - раздался снова голос жреца.

Он внимательно поглядел на толпу. Все молчали.

Из храма снова раздались удары колокола: один, второй, третий, четвертый... Колокол все гудел и гудел, будоража тишину протяжными, густыми звуками.

Толпа зашевелилась. Люди стали прыгать через костры; больных, детей и стариков переносили на руках.

Когда прошли через огонь, все бросились к стаду, которое держали в загоне у реки; коров и овец погнали к кострам - через огонь должно пройти все живое. Ревом и блеяньем наполнился луг. После стада вывели из конюшен лошадей.

Когда последняя лошадь перешагнула костер, колокол перестал звонить и на лугу стало тихо, а потом поляна разом наполнилась звуками веселых человеческих голосов, смехом и шутками.

Огонь понесли по домам - зажигать очаги. Задымились трубы, хозяйки стали готовить снедь для пиршества.

Мужчины и юноши, желавшие принять участие в состязаниях, переодевшись и захватив оружие, стали собираться на лугу.

Состязания начались предложением жреца натянуть тетиву на лук богатыря и героя Мечислава, умершего пять лет назад. Из храма торжественно вынесли большой боевой лук.

- Кто выпустит три стрелы и все они попадут в цель, тот возьмет лук себе! - громко сказал жрец, подняв над головой оружие.

Никто не отозвался. Все уже пробовали силы в прошлый праздник. Никто не мог согнуть лука и надеть тетиву.

Но вот один из воинов вышел вперед; ростом он почти не уступал Дмитрию, но был худощавее и не так широк в плечах.

Поклонившись огромному костру, пылавшему большим огнем посередине луга, воин подошел к жрецу.

- Желаю тебе удачи, Ростислав Храбрый! - сказал жрец, передавая в руки молодого мужчины большой лук.

Это оружие было сделано из роговых пластин, склеенных с вареными сухожилиями и деревянными частями. Такие луки были необычайно упруги и крепки. Лук был в походном состоянии - без тетивы и изогнут в обратную сторону. Этим клееные луки отличались от простых, которые без тетивы представляли собой прямую саженную палку.

Согнуть простой лук и натянуть тетиву было значительно проще и легче.

Воин взял огромными ручищами кибить и стал выгибать ее.

Он согнул лук, пытаясь надеть тетиву на зарубку. Казалось, еще одно усилие - и тетива станет на место.

- Нет, не одолеть мне, - горько усмехнулся Ростислав Храбрый.

И воин с поклоном передал лук жрецу.

Жрец снова поднял оружие над головой и пригласил желающих.

- Дай мне, милай, я попробую! - неожиданно раздался густой бас.

Это Дмитрий решил попытать свои силы. Он выступил из толпы и вразвалку подошел к жрецу. Поколебавшись, жрец передал лук в руки Головни. Дмитрий со всех сторон осмотрел его, полюбовался красивой резьбой. На спинке лука были вделаны два деревянных медведя. Положив головы на лапы, они смотрели в разные стороны. По концам кибити вместо зарубок для крепления тетивы были вырезаны зайцы. Весь лук был украшен серебряными и золотыми пластинками.

- Эх!.. - восхищенно сказал Дмитрий, любуясь луком.

Ухватив оружие за концы, он медленно согнул его и надел жильную тетиву.

- Теперь ты должен тремя стрелами попасть на лету в трех

голубей, - послышался голос жреца. - Я их выпущу вон с того места. - И он указал на торчащий пень.

С этими словами жрец снял с пояса и передал Головне колчан со стрелами.

Дмитрий примерился: до пня было не меньше ста шагов. Он попробовал натянуть тетиву. В сильных его руках лук подавался легко.

- Приготовься, воин! - крикнул жрец.

Дмитрий, наложив стрелу, стал ждать.

Первый, сизый голубок, подброшенный вверх рукой жреца, едва успев взмахнуть крылышками, упал, пораженный стрелой. Такая же участь постигла и второго голубя. Когда третья птица упала к ногам жреца, он знаком подозвал к себе Дмитрия.

- Передаю оружие доблестного воина и героя Мечислава тебе, пришелец! торжественно произнес жрец. - Владей по праву этим луком.

- Благодари Перуна!.. - раздались из толпы повелительные голоса.

Дмитрий посмотрел на народ, на лук, встал на одно колено и поклонился храму. Толпа одобрительно зашумела.

Смущенно улыбаясь, из толпы вышла высокая, красивая девушка. В руках она держала небольшую березку. Девушка, медленно двигаясь, подошла к Дмитрию.

- Я - Гремислава, дочь жреца Лихослава, хочу дать тебе имя. Сломай это деревце из священной рощи! - С этими словами она протянула Дмитрию березку.

Головня не раздумывал: он взял из рук Гремиславы березку и тут же сломал ее, словно прутик.

- Будешь ты назван Сильным! - торжественно сказала девушка, не спуская глаз с Дмитрия. - Так хочет славный Перун.

Дмитрия взял задор. Он отломил кусок ствола от деревца и сказал:

- Что за сила березку сломать! Вот так ежели...

И он вытянул вперед руку, сжав ствол в кулаке. Побелели губы, вздулись жилы на висках парня, и все увидели, как из его кулака капля за каплей падала влага - сок молодой березки.

Ропот одобрения снова пробежал в толпе.

- Идем в храм, Сильный, тебя зовет главный жрец! - раздался знакомый скрипучий голос.

Дмитрий обернулся и увидел старика провожатого.

Главный жрец показался Дмитрию простым, очень усталым, старым человеком. Проницательные умные глаза, высокий лоб, прямой, тонкий нос, упрямо сжатые губы говорили, что недаром судьба подняла его над остальными.

- Дмитрий Сильный... - начал жрец, - ты сумел завоевать лук богатыря Мечислава Могучего. Этим ты получил право на остальное оружие нашего героя. Он встал и, немного ссутулившись, подошел к висевшим на стене доспехам. Возьми их, Дмитрий Сильный!

Головня, не веря своим ушам и глазам, подошел к блестящим боевым доспехам. Здесь висела отличная кольчужная рубаха, большой щит с изображением двух золотых медведей, золоченый островерхий шлем, широкий большой меч и засапожный тонкий нож.

- Примерь доспехи, воин! - приветливо сказал жрец.

Дмитрий с трудом натянул кольчугу, перепоясался широким поясом, покрытым, словно чешуйками, золотыми пластинками. Надел шлем, взял в руки щит. Пробуя оружие, он вынул меч, ловко взмахнул им и снова бросил в ножны.

- Этот меч и все остальные доспехи, - торжественно произнес жрец, сделаны новгородскими оружейниками три века назад. Вынь меч!.. Вот смотри: клеймо.

Обнажив снова меч, Дмитрий склонился над блестящей сталью. Чуть пониже рукоятки был высечен трегубец и под ним подпись "Дробило".

- А нож отковал знаменитый карельский кузнец.

Жрец помолчал.

- Мечислав Могучий, - снова начал он, - завещал еще одну вещь тому, кто получит оружие... - Он посмотрел на Дмитрия. - Мечислав завещал перстень с жуковиной, - решился наконец жрец. - Вот он...

И, вынув шейный шнурок, на котором висело несколько предметов, разорвал его, снял золотой перстень с большим жуком из черного камня и подал его парню.

Дмитрий сразу узнал жука. Он был как две капли волы похож на таинственный знак в лесу.

- Это жуковина из далекой страны, где всегда жарко... - произнес жрец. Наш тайный знак... он здесь... - Жрец повернул кольцо и показал на брюшке жука какие-то изображения. - Дмитрий Сильный, - возвысил голос жрец, - если у тебя будет в чем-нибудь нужда или ты будешь в опасности, надень на руку перстень, и тогда первый из наших братьев, кто увидит это кольцо, окажет тебе помощь. И если надо будет, - строго добавил жрец, - отдаст за тебя жизнь... Дай сюда руку!.. Нас много больше, чем ты думаешь, Дмитрий...

С этими словами он надел кольцо Дмитрию на безымянный палец.

- Но помни, Дмитрий Сильный, - грозно прозвучал голос жреца, - никто не должен знать о нашем поселении, нашем храме и нашем тайном знаке. Поклянись вашим святым крестом, что будешь молчать! - неожиданно потребовал жрец.

Дмитрий, поколебавшись, вытащил свой костяной нательный крест.

- Если нарушу слово, - держа в своих лапищах маленький крестик, сказал он, - пусть будет на меня крест святой и вся земля русская... - Он помолчал. Сказывать-то я ничего не стану, а только, милай, мне здесь грех быть и твои речи слушать... Дай знахаря, как обещал... как твой жеребец наказал... Парень смутился.

Жрец молчал.

- Иди, тебя ждет волхвователь, он вылечит больного... Но помни клятву!

Тяжело ступая, звеня доспехами, Дмитрий выходил из храма язычников. Он старался не глядеть на статуи больших и маленьких богов, которыми был наполнен храм.

"Будто чертенята", - брезгливо думал Дмитрий.

Со смутным чувством Дмитрий сидел напротив знахаря и правил веслом. Лодка быстро неслась по течению буйной реки, и старец только изредка взмахивал веслами. Лодка повернула за мыс - скрылась высокая сосна с черной жуковиной.

Глава XXI ОПЯТЬ ТРЕВОГА

На другой день поздно вечером Дмитрий вернулся.

Он с трудом отбился от дружинников, просивших рассказать, как достались ему боевые доспехи. Не услышав от парня путного слова, они наконец отстали.

Лекаря встретили с радостью и тотчас отвели к Савелию. Осмотрев больного, знахарь подошел к Амосову.

- Буду лечить, - хмуро сказал он, глядя исподлобья, - вылечу... А лечить буду, ежели в горницу пять ден никто ногой не ступит.

- Лечи, старик! Знамо, хворому покой нужен, никто сюда не войдет, отозвался находившийся тут же хозяин.

Все вышли из горницы, а знахарь растопил печь, поставил на огонь несколько котелков с водой и стал разбирать травы.

Для Дмитрия настал радостный день. Старый мореход выполнил свое обещание: сосватал Варвару и принял его в свою дружину. Наутро парня позвали наверх. Степан Котов дал клятву выдать свою дочь за Дмитрия. Благословляя иконой стоящих перед ним на коленях жениха и невесту, он расчувствовался.

- Труфан Федорович, - сказал он Амосову, - не задерживай парня. Пусть подможет тебе, я не против. На свадьбу заработает - и ладно.

- Степан Тимофеевич, - взревел Дмитрий, торопливо поднимаясь с колен. Степан Тимофеевич, милай! - Он раскрыл медвежьи объятия и рванулся к Котову. Да ведь мне без Варвары и море ни к чему... А ты не сумлевайся, в старости тебе вот какое от нас уважение будет!

- Ладно, ладно! - вырывался из объятий парня Котов. - Пусти, дай хоть до старости дожить... Ох, - не на шутку обозлился Котов, - кишки выпустишь!

Дмитрий растерянно опустил руки.

- Погубишь Варвару, злодей! - тяжело дышал Степан Тимофеевич. - Жалею, что обещание дал...

- Отец, не надо... хороший он! - Варвара подбежала к отцу, закрыла ему рот маленькой ручкой.

- Ну-ну... Наплачешься ужо! - шутливо ворчал Котов. - На меня не пеняй.

Счастливый Дмитрий Головня сидел на берегу под кустами орешника, бережно обняв за плечи Варвару. Сидели и молча смотрели друг другу в глаза.

Слышно было, как в кустах шумливо возятся задорные воробьи. У самых ног из воды выпрыгнула большая серебряная рыба и, кувыркнувшись в воздухе, тяжело плюхнулась в воду. Следом метнулись две рыбешки поменьше. Черная птичка, беззвучно работая лапками, углом разрезала гладь реки и, глубоко нырнув, исчезла с глаз. Бледная северная бабочка, пригретая жарким солнцем, появилась над лужайкой. Она, медленно махая крылышками, летала от цветка к цветку.

Долго сидели они в то памятное яркое летнее утро. Всем своим существом ощущали красоту северной природы. Счастливые, они не обратили внимания, что легкий ветерок, чуть рябивший воду, стал шуметь в вершинах сосен и елей; не заметили птиц, стаями летевших из леса; не почувствовали легкого запаха гари, который принес западный ветер.

Только громкий странный шум заставил насторожиться парня: казалось, на том берегу реки по лесу двигалось несметное войско. Шум все нарастал, и вдруг, как-то сразу, большая поляна напротив заполнилась множеством оленей. Не задерживаясь ни на мгновение у берега, олени ринулись в воду и плотной массой поплыли прямо на Дмитрия и Варвару. Дмитрий понял опасность - он подхватил девушку и бросился к высокому дереву:

- Залезай выше, держись, Варенька!

И, видя, что она удобно примостилась на толстом суку, Дмитрий сам забрался на дерево.

Олени, переплыв реку, выбрались на берег и, словно слепые, не видя ничего перед собой, снова ринулись вперед. В несколько минут стадо оленей пронеслось мимо дерева, ка котором укрылся Дмитрий со своей невестой.

Усталые животные барахтались в воде, их подхватило и понесло течением. На берегу осталось с десяток телят, растоптанных своими сородичами. Дмитрий смотрел, ничего не понимая.

- Домой побежим, Митрий, - шепнула девушка, - что-то страшно мне.

Из леса выскочило десятка два лосей. Они тоже переплыли реку и помчались вслед за оленями. А дальше началось что-то совсем непонятное: появились зайцы и заметались по берегу. Дмитрий никогда не видел сразу столько зверьков словно их высыпали из большого мешка. В заячьем обществе оказались волки и лисицы. К удивлению Варвары и Дмитрия, они не трогали зайцев. Покружившись у реки, звери бросились в воду. Смешно барахтаясь, поплыли и зайцы. А поляна все наполнялась и наполнялась новым зверьем: вышли медведи, выбежали росомахи, выскочили барсуки, запрыгали белки, показался и другой зверь, о котором Дмитрий раньше и не слыхивал. Животные выли, рычали, визжали, наполняя лес непередаваемым шумом. Река покрылась зверьем, животные плыли вперемешку, не обращая друг на друга внимания. Перебравшись на другой берег, они, не останавливаясь, мчались дальше.

Время шло, и солнце близилось к полудню. Теперь запах гари стал сильнее, и Дмитрий наконец догадался, в чем дело.

- Пожар, - сказал он, - лес горит... Плохо дело! - помолчав, добавил он.

Зверей стало меньше, а вскоре они совсем исчезли. Только одни белки появлялись еще из леса и, поднявши кверху хвосты, переплывали реку.

- Бежим, Варвара! - Дмитрий спрыгнул на землю и снял девушку.

Во дворе у Котова было смятение. С ужасом смотрели дружинники и карелы на бегущих от огня зверей. Все знали, что спастись от могучей стихии огня почти невозможно. Вокруг был лес; да и куда уйдешь, если за полдня огонь успевал пробежать две сотни верст.

- Я послал воинов во главе со стариком Минаевым разведать, откуда идет огонь, - сказал Амосову вождь карелов. - Только Минаев может спасти нас.

Смертоносное дыхание пожара уже явственно ощущалось. Едкий дым закрыл солнце, и его оранжевый круг едва просвечивал сквозь густую мглу. Дым разъедал глаза, дышать стало трудно.

В конюшне забились, заржали лошади, в хлевах заревели коровы, заметались овцы. Собаки, подняв головы на блеклое, немощное светило, жалобно выли. Прижавшись к Дмитрию,

горько плакала Варенька. А великану и утешить ее было нечем. Он гладил ее золотистые волосы и говорил:

- Обойдется, Варенька, пронесет мимо пожарище. Вот те крест - мимо пронесет!

- Пожар близко, - возвратись, сказали карельские воины. - Огонь идет прямо на нас, большой огонь, много леса горит.

- Идемте со мной, - сказал старик Минаев, - все идемте! Я знаю, как остановить пожар. Берите топоры, готовьте факелы!

Лихорадочно собирались люди, зажгли смоляные факелы, из склада Котова прихватили несколько бочек с варом и толпой двинулись в лес за Минаевым.

Старый карел выбрал большую поляну в трех верстах от двора Степана Котова. У края поляны под большими соснами люди стали складывать в кучи хворост, мох, сухие сосновые и еловые шишки. Некоторые рубили хвойные ветви, другие поджигали костры. В разгоравшийся огонь бросали вар. Дмитрий валил и таскал к кострам целые высохшие деревья. Огонь разгорался все больше и больше. Ветер буйно раздувал его, жар становился невыносимым. Раскаленный воздух, устремляясь ввысь, уносил с собой горевшие листья - огненными бабочками закружились они в воздухе.

На новый лесной пожар, полыхавший у поляны, издалека стала действовать могучая сила горевшего впереди леса.

Большой лесной пожар, как гигантские мехи, всасывал в себя воздух, притягивая только что разгоравшийся огонь. Пожирая лесные гиганты, свирепея все больше и больше, молодой огонь двинулся навстречу большому пожару.

Люди, спасаясь от раскаленного воздуха, с другого конца поляны наблюдали за разбушевавшейся стихией.

- Спасены! - закричал Котов. Он был весь в смоле и саже. - Дай-кось я тебя расцелую, дедушка!.. - И он принялся обнимать Минаева. - Уйдем отсюдова, ребята, - добавил он, опустив отбивавшегося старика, - не то дым глаза выест!

- Теперь можно уйти, други, - отозвался Минаев. - Мы послали брата против брата - они пожрут друг друга. А там, - указал он рукой на юг, - дорогу огню закроет озеро.

На второй день после страшных событий ушли домой карелы. Воины дружески распростились со всеми обитателями двора Котова, искренне поблагодарившими их за спасение.

- Лес поджег свейский карел, собака Кеттунен, - прощаясь, сказал вождь карелов. - Мы в этом уверены. Мы рады, что карел Минаев сумел разрушить подлый замысел предателя. . Но злодей не уйдет от наших рук! - добавил вождь.

Еще через день знахарь отыскал Амосова, сидевшего на берегу реки и гревшего на солнышке старые кости.

- Господине, - сказал он, неожиданно появившись из кустов, - будет здрав Савелий.

Амосов вздрогнул и оглянуля.

- А, это ты? Спасибо тебе, старче. Хочу назавтрие в поход Савелия взять. Можно ли?

- Я питье приготовил на двадцать ден, - не поднимая глаз, ответил знахарь. - Все выпьет, про болесть забудет. Десять ден ему вставать не мочно. Лежачим берите.

С этими словами знахарь незаметно исчез, как и появился.

Посидев еще немного на берегу, Труфан Федорович пошел в избу.

- Покличь ко мне знахаря, - сказал он повстречавшемуся дружиннику.

- Ушел знахарь, сказал: домой идет, - ответил показавшийся в дверях Петруха Рубец.

Назавтра Труфан Федорович собрался в путь. Прощание было тягостным. Хотя время, проведенное вместе, было коротким, но опасность и совместная борьба сблизили людей. Прощаясь с невестой, Дмитрий снял со своей руки перстень с жу-ковиной и, надевая его на палец девушке, сказал:

- Береги, Варвара, кольцо! Заместо обручального дарю. Наконец прозвучала команда Амосова. Дружинники сели на весла, и карбасы двинулись по реке.

Глава XXII ПЛАВАНИЕ ЧЕРЕЗ ПОРОГИ

Не доходя одной версты до порога Маточного, на лесистом берегу Выга стояла почерневшая от времени часовенка - простой сруб, крытый на два ската; рядом небольшая избушка и еще какое-то хозяйственное строение: не то баня, не то хлев. В избушке приютилась новгородская семья, бежавшая на север этим летом.

И избушку и часовенку построили новгородские торговые и промышленные люди, идущие вниз, к морю. Здесь они отдыхали, готовясь к опасному переходу через пороги. Если шли против течения, держа путь на Великий Новгород, с северным товаром - мехами, моржовым зубом и солью, то в избушке поджидали отставших товарищей, парились в бане и грузили карбасы, готовясь в долгий путь по рекам и озерам.

В жаркий полдень к покосившемуся, замшелому кресту, одиноко стоящему на песчаном холмике, подошли амосовские карбасы. И сразу же пустынные места огласились удалыми криками и веселым разговором.

Солнце палило неимоверно. Вступившие на берег дружин

ники сбрасывали с себя доспехи и оружие. Скоро на фиолетовом ковре из вереска, сплошь покрывавшем берег, выросла куча из щитов, пик, рогатин, луков, шлемов и кольчуг.

С прилипшей к спине рубахой вышел на берег разомлевший Амосов. Прежде всего Труфан Федорович зашел в часовню поклониться Николе Мокрому. В полутемном помещении он с трудом нашарил серебряную лампадку и зажег огонек. При тусклом свете Амосов разглядел давно знакомую ему обстановку: две-три иконы без окладов, грубой работы, и несколько куриных яиц, подвешенных к потолку, - приношение христиан-карел. Заправленная на тресковом жире лампадка горела ровно, без копоти.

У часовни Труфана Федоровича дожидалась женщина в старой, заплатанной одежонке.

- Господине, мучки не дашь ли? Детишки много ден хлебца не видели, трое ведь. Солью в обмен отдам, не даром! - Женщина с мольбой смотрела на морехода.

- Никита, - крикнул Труфан Федорович, - отнеси-ка в избу кису с мукой! Пойдем, голубушка, - ласково обратился он к женщине и вместе с ней зашагал к жилью.

Неумолимый в борьбе, жестокий на расправу, купец был справедлив - жалел и любил детей.

- Ребята твои где? - обратился мореход к обрадованной женщине. - Не видать в избе-то... - Он обвел глазами стены курной избы, темный образ в углу и жалкие лохмотья на глиняной печи.

- У ручья озоруют, - отозвалась женщина, - сладу сними нету. Отец охотой промышляет - всё в лесах да в лесах, а мне совладать тяжко.

- Пойдем посмотрим, каковы разбойники. - Труфан Федорович и женщина направились к ручью, впадающему в Выг неподалеку от избы. На берегу, усыпанном крупной галькой, угрюмо торчал обугленный ствол спаленной молнией сосны, а возле него виднелись три белесые головки, склонившиеся над ручьем.

- Одной масти ребята, - пошутил Амосов.

Ребята рассматривали искусно сделанную из бересты модель большой морской лодьи.

- Что делаете, озорники? - нарочито строго спросил Амосов.

- Вот лодыо спускать будем, - подняв голову, ответил старшин мальчик, лет двенадцати. - Хороша ли на воде будет?

-- Посмотрим, какова лодейка, - заинтересовался купец. - А кто делу го.::ова?

- Я, Егорка! - с гордостью ответил старший. - Я тебе какой хоть корабль сотворю.

Он поднял лодью, осмотрел ее и с торжеством бросил в воду. Суденышко стремительно закачалось, потом выпрямилось и, подхваченное течением, уверенно двинулось вперед. Младший из братьев, держа в руках веревочку, прикрепленную к корме лодьи, побежал по берегу вслед за судном.

- И впрямь хороша лодья! - залюбовался Труфан Федорович. - Кто же тебя научил, Егорий, корабли строить?

- Дед его, мой отец, - ответила мать. - Дед-то, он в кормщиках по морю ходит и по строению сведущ. В Новгороде у нас позапрошлую зиму гостил, так всё лодьи да корабли с Егорием строил.

- Кормщиком, говоришь, плавал? А прозвище ему как?

- Конев Иван. Слыхал, может?

- Конев?.. Нет, не слыхивал. Да разве всех кормщиков новгородских узнаешь! Где уж там... - Амосов махнул рукой. - Продай мне лодью, Егорий! - Купец вынул из кармана продолговатый кусок серебра с клеймом на конце. - Рубль не пожалею за твое художество.

- Что ж, бери, мне не жалко - я другую себе сделаю. - Он посмотрел на серебро в руках купца. - А только ты вместо рубля лучше бы мамке хлебца дал.

Купец расхохотался:

- От рубля отказывается. Сплоховал парень, небось отец не отказался бы. Он протянул рубленый кусок матери.

- Не понимает он, глуп еще, где ему цену знать. Я и то слыхать слыхивала, а видать таких денег не видывала.

- Как отец с охоты вернется, - голос купца посуровел, - пусть мальца в Сорока отвезет, к Ермолаю Карпову, знакомцу моему, на подель. Карпов твоего Егорку научит, как всамделишные суда строить. Купец Амосов старшой, скажешь, велел... А лодью твою у мамки оставлю, ужо в обрат пойду - захвачу. - Он лукаво сверкнул глазом. - Ты не сомневайся, бери лодейку, - когда хочешь, мне не жалко... Смотри учись хорошо, из заморья вернусь - узнаю, - обернулся еще раз к Егорию Амосов и заторопился к своим дружинникам, возившимся у большого котла над костром.

Перекусив ухой из свежей рыбы, выловленной тут же, в обильном Выге, дружинники стали готовиться к переходу через порог. Труфан Федорович осмотрел каждый карбас.

- Туже пеленай ремнем, ребята, и рядину подправь, а то подмочит товар... Смотри ведь, как вода играет! - говорил он дружинникам, пробуя путы, крепящие груз. - А здесь вот кочета ослабли, правило ежели из рук вышибет - не быть живу.

Закончив осмотр, он разрешил путь.

Третий карбас был особенно важен для Амосова. Самые дорогие, ценные товары были нагружены в это суденышко, и Труфан Федорович поставил кормщиком крепкого и надежного мужика Никиту Гвоздаря, не раз благополучно спускавшего груженые карбасы через Выговские пороги.

- С богом, Никита! Карбас и себя оберегай. Смотри не сплошай.

- Будь в надеже, Труфан Федорович, не впервой! - откликнулся Гвоздарь.

Он оттолкнулся правильным веслом от берега; подхваченный сильным течением, карбас стремительно двинулся вперед. Никита правил, стараясь держаться близ берега. В этом и заключалось искусство кормщика. Держаться у берега было трудно: десятки крутых поворотов приходилось делать Никите в обход обильно рассыпанным по дну реки черно-зеленым камням; из каждого камня глядела смерть. Стоило сделать одно неверное движение - и лодку сбивало к середине реки в быстрый и могучий поток, с маху бросающийся вниз, на скалы.

А здесь, под берегом, камней было меньше, падение воды тише, и опытный кормщик хотя и с трудом, но мог провести груженый карбас. Небольшой островок, заросший елями и березняком, разделял в этом месте реку на два рукава. И горе человеку, попавшему во второй рукав, огибавший островок с другой стороны, второй рукав был непроходим; вечно покрытый тучей водяной пыли, могучий поток, дойдя до обрыва, неудержимо падал вниз, с грохотом скатываясь с уступа на уступ. Неистово ворочаясь в тесных каменных объятиях, водопад яростно ревел, словно зверь, попавший в крепкие сети.

Ствол вековой ели в бурлящих на камнях потоках превращался в жалкие щепы, кружившие в воде, и черную пену, осевшую по берегам реки.

Труфан Федорович крупным шагом, почти бегом, спешил за карбасом по дорожке, проторенной вдоль берега; вела она к другой избушке, черневшей внизу за порогом, там, где течение реки делалось спокойным и безопасным. За Амосовым двигались дружинники.

Никита ловко обходил черные камни, окруженные клочьями белой пены. Вокруг карбаса вода кипела, как в котле, его то отбрасывало назад, то толкало в стороны. Один раз, попав в водоворот, карбас остановился и стал было крениться на борт, но сильная рука вовремя выровняла его; через мгновение карбас, словно испуганная лошадь, ринулся вперед.

Отворачивая карбас от вставшего на пути гранитного осколка, покрытого скользкими водорослями, Никита, напрягшись, налег на правило - карбас резко повернул вправо. Вдруг мореход выпрямился и швырнул в воду обломки правильного весла.

- Сгиб Никита! - стоном вырвалось у товарищей. Они окружили Амосова, словно ожидая от него приказаний.

Но помочь Никите больше никто не мог. Карбас уже отнесло на середину реки и сразу же подхватило быстрым течением левого протока. Никита бешено работал запасным веслом, стараясь приблизиться к берегу, но течение было неодолимо. Два раза стремительной силой воды карбас кренило на борт, и Никита, боясь, что лодку зальет, больше не пытался выйти из стремнины.

Не говоря друг другу ни слова - да и не слышно было человеческого голоса за могучим ревом водопада, - дружинники не спускали глаз с Никиты.

Вот он обернулся. Все хорошо видели его бледное, словно у покойника, лицо. Сняв шапку, Никита что-то крикнул и поклонился, видимо прощаясь с дружинниками, а потом вновь взял в руки правило, продолжая неравную борьбу с водяной стихией. Еще мгновение, и карбас, закрытый зеленым островком, исчез с глаз дружинников.

Никита продолжал борьбу за жизнь. До порога осталось всего несколько саженей; здесь река делала последний разбег, перед тем как броситься на скалы. Как раз посередине речного потока из воды торчали два огромных черных камня. Они стояли почти рядом на расстоянии всего двух аршин. Никита, ворочая веслом, сумел направить свой карбас к этим видневшимся камням.

Треща по всем швам, карбас впился между ними. Его подбросило кверху, и он повис, окруженный со всех сторон кипящей и ревущей водой.

Не веря еще, что остался жив, Никита стал осматривать карбас. Судно сидело крепко, и сейчас прямой опасности не было. Но долго так продолжаться не могло: вода, непрерывно бившаяся под днищем, рано или поздно должна была разрушить судно. Гвоздарь стал соображать, как спасти себя и драгоценный груз.

"Ежели б на тот камень перебраться", - с надеждой думал он, оглядывая небольшую площадку на камне, торчащем справа. Действительно, этот потрескавшийся камень, поросший мхом и чахлым кустарником, мог спасти его.

Большим промысловым ножом Никита разрезал веревки, распорол рядно и стал перекладывать тюки из карбаса на спасительный островок. Закончив с грузом, он и сам перебрался на камень.

Островок находился как раз посередине ревущего потока; он дрожал и колебался от напора воды, стремившейся сбросить его со своего пути. Взглянув вниз на водопад, Никита невольно схватился за тонкую березку и отполз подальше от края. Стараясь найти выход, он обратил свой взгляд на левый берег реки, густо поросший лесом.

"Сажень десять до берега, - прикинулНикита. - Да что толку-то, разве переплывешь?"

Внезапно его внимание привлекло движение в ветвях кустарника. Из прибрежной чащи выскочил крупный лось и заметался на небольшой галечной косе.

Не успел Никита сообразить, в чем дело, как из леса появились поджарые серые звери и бросились на лося.

- Волки! Конец сохатому, - пожалел новгородец.

Ему и в голову не могло прийти, что лось решится переплыть в этом месте реку. Но положение у зверя было безвыходное. Спасаясь от острых волчьих клыков, он как-то неуклюже подпрыгнул и забился в быстрых струях Выга.

Лоси - превосходные пловцы, но как ни старался большой и сильный бык справиться с течением - все было напрасно. Он упрямо запрокидывал голову, украшенную плоскими рогами, выставлял из воды горбатую морду.

Зверя быстро несло к водопаду. Барахтаясь, он все еще не хотел сдаваться, пытаясь достигнуть островков, между которыми торчал карбас. Вокруг головы лося белел венок, вспененный сильным течением.

Зверь, подхваченный водоворотом, исчез в глубине, а когда его снова вынесло на поверхность - порог был рядом. Лосиные рога еще раз мелькнули перед глазами Никиты и снова потерялись в белой пене...

А на косе, где недавно топтался лось, пять голодных лохматых волков сидели на гальке и, казалось, с удивлением оглядывали человека, забравшегося на черный камень.

В это время товарищи Никиты не спускали глаз с дымящейся пасти водопада. Они ждали, когда в водовороте промелькнет карбас, желая хотя бы взглядом проводить морехода в его последний, страшный путь. Лесистый островок закрывал от них и Никиту, и карбас, и скалы.

- Дяденька, дяденька, - раздался неожиданно звонкий голос, - карбас твой в каменьях увяз! Кормщик-то на Чертов Зуб слез. - Это прибежал запыхавшийся Егорий.

- Где карбас? Какой кормщик? Ты толком говори! - обступили мальчугана дружинники.

- На камне, что Чертовым Зубом прозывается... А кормщик высокий такой и лоб рассечен. - Егорий показал, как проходит шрам на лице кормщика.

Труфан Федорович словно ожил:

- Помню, помню, за этим островком еще два камня поперек реки торчат. Сумел, значит, Никита карбас меж ними направить... Пойдем, Федот, посмотрим, чем мужику помочь можно.

И Амосов зашагал по тропинке. За Федотом двинулись и дружинники. Пройдя немного вперед, они увидели Никиту, стоящего к ним спиной, тюки с товаром и карбас меж скал.

- Товар не забыл, - растроганно говорил Амосов, - сохранил, родной...

- Что ж, ребята, время волочить! - загудел Федот. - Надоть к Никите быстрее добираться. Сначала на остров, а с острова до каменьев рукой подать.

Все согласились с Федогом, но, когда вернулись на прежнее место, откуда до острова было ближе всего, поняли, что добраться до него - задача нелегкая.

Переплыть рукав в этом месте не было никакой возможности. Можно было попытаться пристать к острову на карбасе, плывя по течению, но и здесь успех был маловероятен. А если бы человеку все же удалось благополучно выбраться на крутой берег островка, то лодку неминуемо перевернуло бы или залило водой.

- Н-да... - задумался Труфан Федорович. - Вот и добрались... А ты, Федот, "рукой подать до Никиты-то", - передразнил он дружинника.

- А ежели по ремню на остров? - раздался чей-то голос. Труфан Федорович быстро оглянулся:

- А ты попробуй, Митрий, может, и даст бог.

Дмитрий неторопливо набрал в руки сыромятный ремень из моржовой кожи. Примерясь глазом, он размахнулся - и ремень, со свистом прорезав воздух, зацепился петлей за сломанный сук ели. Дружинники обрадованно загалдели, но сразу же стихли и затаив дыхание наблюдали, как Дмитрий подтягивал ремень. От усилий парня сук разогнулся, и он, боясь, что ремень соскочит, ослабил его.

- Не выдержит меня сук, а то бы я вмиг на той ели был! - вздохнул с сожалением Дмитрий.

Все молчали, разочарованные неудачей.

- Дозвольте мне, я попробую! - неожиданно раздался звонкий голос. - А ежели сук обломаю, все равно не утону. За ремень уцеплюсь. - Егорка схватил Амосова за рукав и с надеждой смотрел на него: - Дозволь, дедушка!

- Руками не удержишься, а вот ежели тебя веревкой обвязать, тогда, пожалуй, дозволю... - раздумывая, медленно говорил Амосов.

Он ласково положил свою руку на голову мальчика.

- Ну-ка, Дмитрий, обвяжи парня покрепче, его-то сук выдержит, - приказал Амосов дружиннику.

- Выдержит! - отозвались эхом обрадованные голоса. - Выдержит, Труфан Федорович, не сомневайся, а не выдержит - не утонет парень.

- Как до ели доберешься, твое дело - ремень привязать, да покрепче, милай, чтобы меня али Никиту выдержал, понял? - наказывал Дмитрий, пробуя узлы на спине у мальчика.

- Понял, дяденька, - ответил Егорка, искоса взглянув на большое тело Дмитрия. - Уж так завяжу, что и вдвоем с кормщиком не тяжко будет.

Дружинники рассмеялись, а Егорка, поплевав по-взрослому на ладошки, схватился за ремень и, быстро перебирая ру

ками, повис над рекой. На середине пути мальчик по пояс оказался в воде: сук был слаб, и даже легкое Егоркино тело сгибало его Не успел Труфан Федорович с дружинниками охнуть, а Егорка уже спрыгнул на землю и возился у ели, привязывая ремень. Скоро он призывно замахал руками.

- Привязал Егорий, - заметил внимательно наблюдавший за мальчиком Труфан Федорович. - Молодчина парень! Мореход из него выйдет стоящий... Ну, Митрий, теперь твой черед! - обратился он к Головне.

Дмитрий собирался недолго. Нащупав нож у пояса и привязав топор, он ухватился за ремень. Перебравшись благопо

лучно на островок, Дмитрий помахал рукой товарищам и вместе с мальчиком быстро скрылся в диких зарослях. С трудом пробираясь сквозь густой кустарник, плотно охвативший со всех сторон десяток тощих и высоких елей, они, тяжело дыша, вышли на противоположный берег острова и сразу же увидели Никиту на плоской вершине камня.

- Никита-а-а! - закричал Дмитрий.

Да куда там, рев водопада заглушал всё. Кормщик, не оборачиваясь, упорно продолжал смотреть на берег.

- Дяденька, а ежели камнем в кормщика - легоньким, вот таким? - показал мальчик зажатый в руке камень.

- А ты попадешь в Никиту-то?

- Таким камешком я малую пгицу отсель зашибу, - с гордостью ответил Егорка, - а то в Никиту! - И он ловко швырнул камень в спину кормщика.

Никита вздрогнул, обернулся и увидел на зеленом острове, у самой воды, Дмитрия и Егорку. Он обрадовался и сразу понял, что надо делать. Когда Дмитрий перебросил ремень. Никита продел его сквозь трещину в скале и закрепил за надежный, криво выступавший обломок.

С концом в зубах Дмитрий взобрался на ель, выросшую у самого берега, и намертво прикрутил ремень за ствол. Теперь осталось самое легкое. Тюки с товаром Никита подвязывал к протянутому над потоком ремню, а Дмитрий, оседлав еловый сук, орудовал веревкой, перетаскивая тюки через водопад.

Тем же путем выбрался на остров и Никита, изрядно промокнув в быстрых, пенистых струях реки. Обнявшись на радостях, они с тюками за плечами тронулись в обратный путь. Пока Дмитрий перетаскивал оставшийся товар, Никита и Егорка наладили отличную подвесную дорогу. Теперь по ремню, привязанному высоко, почти у вершины ели, груз скользил сам, падая прямо к ногам дружинников.

Крепко обнял и поцеловал Никиту старый мореход за находчивость и верную службу, обнял и поцеловал и Дмитрия.

- А ты, Егорий, - обратился он к мальчику,- веди назав-трие мать. Ежели она согласна, беру тебя с собой. На лодье в море пойдешь, сам морскому делу учить стану... Тебе-то ладно ли будет?

- Ой, как ладно, дедушка! - чуть слышно прошептал Егорка н бросился домой, шаркая голыми пятками по осыпающейся гальке.

Усталые, но довольные добрались мореходы к избушке. Здесь у карбасов, вытащенных на берег, лежали тюки с грузом, доспехи и оружие дружины. На большом вертеле целиком жарился жирный олень, распространяя вкусный запах. На радостях Труфан Федорович приказал открыть бочонок с лучшим заморским вином. И пока не показалось дубовое дно, не смолк

ли разговоры и песни... К полуночи лагерь заснул, стало тихо. Только прорывающийся сквозь шум водопада дикий плач сони и близкий волчий вой заставляли дозорного крепче сжимать копье.

Глава XXIII ДРУЗЬЯ БОГА И ВРАГИ ВСЕГО МИРА

Гонец венецианца Миланио - Иван Калика задержался в крепости Выборг. Он долго не мог найти попутного судна в город Або.

Местные и иноземные корабельщики на просьбы Ивана Ка-лики отвезти его только качали головой, не соглашаясь уходить из гавани ни за какую плату. Корабли собирались в большие караваны и только во множестве осмеливались проходить места, где хозяйничали разбойники.

Потеряв почти месяц, Калика нашел хозяина маленького суденышка под названием "Слеза девы Марии", идущего в Або с грузом деревянной посуды, и уговорил взять его с собой.

Кормщик велел Ивану Калике прийти на судно с рассветом, а деньги за провоз заплатить вперед.

- Разбойников я не боюсь, - сказал на прощанье купец. - груз у меня незавидный. Деревянная посуда морским братьям не нужна. Они награбили столько добра, что могут кушать на золоте. И суденышко у меня маленькое да худое.

- А как знать разбойникам, что у тебя на судне? - полюбопытствовал Иван Калика. - А может, ты сокровища там прячешь?

Кормшик с таинственным видом оглянулся и, понизив голос, ответил:

- Морские братья всё знают, у них везде глаза н уши.

Иван Калика, расставшись с кормщиком, решил немного побродить по городу. Сделав несколько шагов, он неожиданно увидел молодую девушку в русском наряде. Иван Калика остановился, заглядевшись на красавицу.

"Нет краше во всем свете", - подумал он.

Видя, что девушка что-то разыскивает, Калика решился заговорить:

- Что ищешь, красавица, али потеряла что?

- Лодью попутную ищу, - ответила девушка, глянув на Ивана Калику. - Хочу в город Або попасть.

- Ты одна живешь? - подошел к девушке Калика.

- У дяди живу, купец он, медом торгует.

- А в город Або тоже с дядей плыть хочешь?

- Одна поплыву. В Або у меня брат живет.

Иван Калика долго не раздумывал.

- Вот что, девка, - сказал он: - я тоже в Або пробира

юсь. У меня и лодейка одна сговорена, назавтрие в море плывем. Ты сестрой назовешься, вдвоем-то вернее... Согласна, что ль?

Девушка подняла на незнакомца большие глаза.

- Согласна я, спасибо, - ответила она.

- Ну и хорошо! - обрадовался Калика. - А звать тебя как?

- Варварой звать, - сказала девушка. - Когда приходить-то, рано ли?

- Вот к той лодейке махонькой, со щеглой одной, - показал на суденышко Иван Калика. - К восходу солнешному приходи.

Девушка поклонилась незнакомцу и, не сказав больше ни слова, скрылась за тюками товаров, которыми была завалена набережная.

С тех пор как ушел Дмитрий, девушка не находила себе места. Грозное предчувствие томило ее сердце. Варваре казалось, что Дмитрий в опасности, что корабль, на котором он вышел в море, гибнет... Она сказала отцу:

- Батюшка, я пойду в Новгород встретить Дмитрия. Помоги мне.

Степан Тимофеевич замахал руками:

- Не пущу, и думать не смей!..

- По добру не отпустишь, так уйду, - тихо, но твердо ответила девушка. Всегда ласковая, покорная во всем отцу, сейчас она была неузнаваема.

Посмотрев на дочь, Котов понял, что Варвара не уступит. Не сказав больше ни слова, он вышел во двор и целый день, отводя душу, бранился с работниками.

Наутро Варвара, одетая по-дорожному, с узелком в руках, пришла к отцу прощаться.

- Вот ты какая! - посмотрев на дочь, сказал Степан Тимофеевич. - А я и не знал. Думал, ты в мать пошла, а нет - моя кровь... - Он запнулся и, всхлипнув, махнул рукой. - Ну, вот что, девка, иди! Работников с тобой пошлю, денег дам. Иди к своему медведю!

На следующий день с первыми лучами солнца шестеро работников Степана Котова, усадив девушку в большой карбас, вышли на Выгозеро. На руле сидел старый пастух Одноуш: увидев однажды на руке Варвары перстень с черным жуком, он, чем только мог, старался услужить девушке. Теперь он взялся проводить Варвару до Повенца.

На первой ночевке бродячий монах из Новгорода принес тревожные вести.

- Слыхал, толкует народ на торгу, - рассказывал мо

! Щегла - мачта.

нах, - морские разбойники поклялись в Новгород купца Амосова с хлебом не пустить: товары разграбить, а корабли сжечь.

- А людей куда, отче? - спросила Варвара, жадно ловившая каждое слово. - С дружиной что разбойники сделают?

- В море, девонька, бросят али с кораблями сожгут. У них обычай строг, на то и душегубы...

Варвара горько плакала всю ночь.

Утром, улучив момент, когда Варвара была одна, к ней подошел Одноуш.

- Не убивайся, милая, рано еще друга оплакивать, - ласково сказал он. хорошие люди везде есть, помогут. Вот с нашего погоста Олег Темный... Он знатен среди морских братьев. Его прозвали там "Жестоким". Если Олег увидит у тебя на руке перстень с жуковиной, он исполнит твою просьбу и любой ценой спасет Дмитрия.

- Я пойду к разбойникам... Но как я найду их? - Девушка с мольбой глядела на старика.

- А вот как, милая: в Новгороде тебе делать нечего; я знаю ближний путь в заморскую крепость Выборг и проведу тебя. Там живет мой брат. Он поможет тебе найти Жестокого.

- Спасибо, дедушка, спасибо!

И вот Варвара в Выборге. Брат Одноуша рассказал ей, как разыскать морских братьев: для этого Варваре нужно было увидеть еще одного человека в городе Або. Но как назло в этот порт корабли не отходили уже много дней. Сгорая от нетерпения помочь Дмитрию, она решила сама отыскать судно. Уговоры Одноуша и его брата подождать знакомого кормщика не привели ни к чему. Неожиданное предложение Ивана Кали-ки обрадовало Варвару, и она сразу согласилась.

Утром "Слеза девы Марии" с попутным ветерком двинулась на запад. Кормщик держался близко от берега, а когда стемнело, зашел для ночевки в небольшую пустынную бухточку. На следующий день все чаще и чаще стали встречаться низкие скалистые острова. Когда суденышко вышло на опушку Або-ских шхер, острова, преградив дорогу со всех сторон, окружили его. Но опытный кормщик среди тысячи островов и островков продолжал вести свой корабль. Сотни примет помогали ему. На небольшом островке к трем соснам, растущим в одиночестве, кто-то прибил поперечную тесину в виде стрелы и покрасил ее в красный цвет; здесь суденышко легло курсом на север. Повороты пошли все чаще и неожиданнее; паруса убрали давно и шли на одних веслах.

Ивану Калике иногда казалось, что судно идет прямо на скалистый мыс и гибель неизбежна. Но кормщик в последнюю минуту крутым поворотом выводил из опасности свой корабль и ложился на новый курс. Калика стал считать повороты, но скоро сбился со счета.

Недаром морские братья избрали своим обиталищем Абоские шхеры, насчитывающие несколько тысяч необитаемых островов. Разбойники, хорошо знавшие местность, легко укрывались от погони за островками, а преследователь не отваживался заходить в шхеры, боясь внезапного нападения. Тысячами подводных камней и острых скалистых мысов отпугивали мореплавателей Абоские шхеры, служа надежным укрытием морским братьям. В то же время разбойники жили в мире со шведскими властями и даже за хороший выкуп брались проводить в шхерах шведские корабли.

У одного из островов, на котором виднелись деревянные постройки, стоял на якоре небольшой, украшенный резьбой корабль.

- Это морские братья... - шепотом сказал кормщик Калике. - Скажи девушке, - добавил он, - пусть спрячется внизу. Не ровен час, увидят еще.

Словно притянутое магнитом, судно "Слеза девы Марии" двинулось к кораблю и стало борт о борт с ним. На судне появились два чужих человека. Зайдя в каюту кормщика, они перебросились с ним двумя-тремя словами.

Хозяин, вздыхая, вынул из кармана несколько серебряных монет и передал их одному из морских братьев, седому, зверо-ватому на вид старику.

- Хозяин неплохо уплатил за свои деревянные черепки, - сказал товарищу седовласый, пряча деньги в кожаную кису. - Ты свободен, можешь продолжать путь, - обернулся он к кормщику, направляясь на свое судно.

На мачте "Слеза девы Марии" появился зеленый лоскут, и хозяин направил судно к самому опасному району Абоских шхер.

К вечеру "Слеза девы Марии" вошла в устье небольшой реки. Иван Калика увидел старинный замок, стоящий на скале, и город с островерхой церковью. Это было старинное поселение Або.

Девушка, заплатив за проезд, простилась с кормщиком и сошла на берег. Ивану Калике, увязавшемуся было вслед, она сказала:

- Отстань - я спешу!

Махнув рукой, Иван Калика остановился.

- Ну что ж, прощай! - крикнул он вдогонку девушке. - Насильно мил не будешь, - Он вспомнил, что она даже не спросила его имени.

Расспросив у людей дорогу, Иван Калика направился на поиски нужного человека.

Очутившись у небольшого домика на пустынном берегу, вдали от городских стен, Иван Калика еще раз взглянул на пергамент.

- "Ганце Сассенбеке... - читал он. - На берегу дом каменный, а крыша из свинцовых плиток. Перед домом три яблони, окна закрыты ветвями..." Три яблони, дом каменный... _ сказал он. - Все правильно.

Иван Калика четыре раза стукнул в дощатую дверь с медной оковкой. Никто не ответил. Гонец постучал еще четыре раза.

Дверь отворилась. На пороге появился сгорбленный старик с палкой в руках.

- Мне надобен Ганце Сассенбеке, - сказал Ивам Калика на вопросительный взгляд старика.

- Я - Сассенбеке.

- Миланиоо велел вам кланяться...

- Что мне его поклоны, - перебил старик.

- ...и передать на память вот это. - Иван Калика протянул старику талер. А второй Миланио просил передать Картавому.

- Это другое дело, - сказал Сассенбеке. - Заходи в дом.

Закрыв дверь, Сассенбеке провел Ивана Калику в большую комнату, где горел очаг, а в дыму коптились два больших окорока. Осадив гонца на дубовую скамью, Сассенбеке вышел, а через пять минут в комнате появился совсем другой человек.

- Приходится скрываться, брат, - сказал Сассенбеке, увидев удивление гостя. - Давно купчишки оторвали бы мне голову, если бы я не вел тонкой игры... В городе меня знают за благонравного и добропорядочного старика, никогда не покидающего свой дом, а, как видишь, я совсем не стар и не могу считаться домоседом... Мои хозяева зовут меня Картавым... Хорошие вести привез для Одноглазого? - спросил он.

- Хорошие, - отозвался гонец. - Будет чем порадовать всех братьев. Надо торопиться, - добавил Иван Калика. - Когда отвезешь меня к братьям?

Сассенбеке подумал:

- Можно сегодня в ночь. Будто рыбалить на море выйдем, а там - к своим.

С заходом солнца Иван Калика с Ганце Сассенбеке под

Ъ4фг*л

плывали на рыбачьем челне к небольшому островку, закрывавшему вход в узкий залив. Совсем неожиданно для Калики из-за крутого каменистого мыска вылетел небольшой корабль с драконьей головой на носу, похожий на встреченный в шхерах, и направился прямо к челну. На корабле дружно работали веслами. Кто-то, взобравшись на звериную голову, кричал:

- Эй! Чья лодка?

- Друзей бога и врагов всего мира, - отозвался Сассен-беке.

- Кого надо?

- Одноглазого.

На корабле помолчали.

- Зачем вам Одноглазого?

- Передать ревельский талер.

- Подходи, - послышалось в ответ.

Иван Калика и Картавый подгребли к кораблю и, прицепив свою лодку к корме, перебрались на него.

Корабль долго двигался узким каменистым заливчиком. Круто меняя направления, судно обходило то острый мыс, то камень или островок. Но вот корабль вошел в удобную гавань, в которой стояли большие, затейливо украшенные корабли.

Иван Калика и Сассенбеке высадились на небольшую скалистую площадку, где была стража. Сопровождаемые воинами, они направились к темневшему впереди входу в пещеру. У знамени, поднятого на высоком древке, Иван Калика остановился. Он взглянул на большое знамя, чуть-чуть шевелившееся на легком ветру; на зеленом полотнище словно повис большой черный жук, хищно растопырив лапы.

"Ну и знаменье! - подумал Калика. - На жуковину смотреть страшно".

Сассенбеке, по-видимому, здесь хорошо знали; встречавшиеся брагья приветствовали его.

Один из воинов, стоящих у входа в пещеру, вызвался проводить прибывших к Одноглазому, главарю братьев, и, засветив факел, пошел вперед. В пещеру вел узкий ход. Путники спустились вниз на несколько ступеней, выбитых в скале рукой человека, и, пройдя узкий коридорчик, вошли в огромный грот. Большое пресноводное озеро темнело посередине.

- Тут много свежей воды, - обратился к гонцу Сассенбеке.

Небольшая подземная речка, перекатываясь через камни, шумливо вливала свои воды в озеро.

Гулко раздавались под высокими сводами шаги и голоса путников, и это невольно заставляло их разговаривать тише.

На стенах пещеры виднелись какие-то надписи, сделанные копотью или высеченные на камне. Из пещеры вело в разные стороны множество ходов, провалами темнеющих в стенах.

Иван Калика и Сассенбеке высадились ча небольшую скалистую площадку.

Братья вошли в одно из боковых ответвлений, и долго двигались длинным коридором.

- Смотри, брат, какие склады с пищей. Можно выдержать осаду не один месяц, - показал Сассенбеке на одну из дверей. - А вот склад с боевыми доспехами. Этим оружием можно снабдить большое войско. Сейчас мы проходим около дверей, продолжал он рассказывать, - которых не разбить самым большим тараном. Если будет нужно, все двери можно быстро закрыть, опустив их сверху... А здесь обитают братья, когда приходится скрываться от врагов, - указал он на ряд небольших пещер.

Иван Калика находился в логове знаменитых разбойников - морских братьев, в руках которых находились многие города на северном берегу Варяжского моря1.

Шведы часто использовали морских братьев как военную силу в борьбе со своими соперниками на море и за это предоставили разбойникам убежище у своих берегов. Это было на руку морским братьям. Они бежали с земель, захваченных рыцарским орденом, и горели желанием отомстить своим угнетателям-немцам.

Однако морские братья не пропускали удобного случая для нападения и на других соседей шведов - новгородцев. Случалось, корабли разбойников доходили почти до крепости Орешек, грабили и уничтожали русские поселения по берегам Невы.

В братстве собрались люди, которым больше некуда было деться. Здесь были язычники, католики и православные: эсты, славяне, литовцы, шведы, датчане и выходцы из других стран. Вождь выбирался всеми братьями, добыча делилась поровну. Обиженные, обездоленные люди собрались сюда, чтобы мстить за обиды, за свою искалеченную жизнь, за своих родных и близких. Братья свято хранили свободу, которую у них отняли на родине. Разбойников боялись все мореходы Варяжского моря. Одно упоминание о морских братьях заставляло трепетать самые храбрые сердца.

Разбойники не знали пощады в бою и жалости к пленным. Девиз морских братьев, о котором без ужаса не могли слышать ганзейские и другие купцы, был: "Друзья бога и враги всего мира"...

- Мы пришли, - обернулся провожатый. - Здесь наш вождь! - И он постучал в деревянную стену.

Это оказалась дверь. Она бесшумно открылась. Провожатый, простившись, пошел обратно, а Сассенбеке и Иван Кали-ка вошли в небольшое помещение, освещенное масляными светильниками.

1 Так называли древние славяне Балтийское море.

Бедное убранство комнаты поразило Калику: постель из медвежьих шкур, стол, за которым спиной к вошедшим сидел человек.

- Мы к тебе, брат, - робко обратился к нему Сассенбеке. Человек обернулся.

- А-а, Картавый! - сказал он негромко. - Какие новости? Чем порадуешь?

- Со мной гонец из Новгорода, брат. Он принес тебе срочное письмо.

Одноглазый молча протянул руку. Иван Калика заторопился и, разорвав подшитую к рубахе подкладку, вынул свернутую вчетверо бумагу.

- Читай, - приказал вождь. Иван Калика прочитал грамоту.

- Так, так... Новгородские корабли купца Амосова везут богатые товары. Во что бы то ни стало их надо уничтожить, иначе Мнланио грозит смерть... Так, так...

Он взял деревянный молоток и стукнул в бронзовый диск, висевший возле стола. Неслышно появился один из братьев.

- Принять гостей, - не глядя, распорядился Одноглазый. - Идите, братья, добавил он.

Все ушли.

Охватив руками большую голову с копной рыжих волос, вождь долго сидел, не шевелясь. Злая тоска давно точила главаря разбойников. Ничто не радовало его, ничто не приносило ему утешения. Десятки подвигов, совершенных им в морских битвах, казались вождю бесцельным, никому не нужным делом.

- Так, так... - сказал он вдруг. - Еще двадцать кораблей пойдут ко дну, но когда же я доберусь до тебя, проклятый поп!.. Когда ты взвоешь, подвешенный на крюк!.. Я припомню тебе отца, припомню мать... - заскрипел он зубами.

Одноглазый снова задумался.

- Когда же я соберу силы и разом смету с родной земли всю нечисть: попов, этих черных трутней, и кровожадных рыцарей с крестами на одеждах! Когда я смогу отомстить за кровь многих невинных людей! О, как я хочу поговорить с тобой, великий магистр!.. - Великан сжал кулаки. - Если бы не брат Миланио, попавший в беду, я не стал бы больше расточать силы на грабежи и разбои. - С каждым словом голос вождя делался все тише и тише.

Утром в лагере морских братьев появилась красивая девушка Весть об этом быстро разнеслась среди обитателей залива. Девушка приехала к Жестокому, правой руке вождя.

Не успела Варвара сказать и двух слов, как в комнату вошел Одноглазый.

- Так, так... у тебя в гостях красавица, Жестокий, - хмуро

сказал он. - Однако ты не забывай хорошее правило: любая женщина может пробыть в лагере только от восхода и до захода солнца... Выйди-ка, брат, за дверь, мне надо кое-что сказать тебе, - добавил вождь.

Жестокий нехотя поднялся и вышел за Одноглазым.

Сердцем почувствовав неладное, словно кошка бросилась Варвара к плохо прикрытой двери. То, что она услышала, потрясло ее. Она медленно опустилась на скамью.

- Что с тобой, красавица? - бросился к Варваре вернувшийся Жестокий.

Девушка отвела руку разбойника.

- Я слышала, что тебе говорил этот человек, - смотря в глаза Жестокому, сказала Варвара. - Вместе с купцом Амосовым, в его дружине, плывет человек, которого я люблю больше жизни. Помоги мне, Жестокий, спаси моего Дмитрия. Заклинаю тебя вот этим перстнем. - И Варвара протянула руку.

Жестокий молча смотрел то на девушку, то на перстень.

- Твоя просьба священна, - выговорил наконец Жестокий, - твоими устами приказывает всесильный Перун... Скажи мне еще раз: что ты хочешь?

Варвара повторила свою просьбу.

- Я спасу Дмитрия, - твердо сказал Жестокий. - Но как я найду его в бою, подумав, добавил он, - среди сотен людей? Трудную задачу ты задала мне, девушка.

- Совсем не трудную, Жестокий! - радостно ответила Варвара. - Доспехи вашего богатыря Мечислава едва-едва пришлись ему впору. На состязаниях Дмитрий натянул лук Мечислава и трижды попал из него в цель, - говорила она быстро-быстро. - Ты его сразу заметишь среди тысяч людей.

- Я спасу его, - повторил Жестокий. - А сейчас я велю проводить тебя в Або к нашему человеку. Ты слыхала, что сказал вождь, - тебе здесь нельзя оставаться. Там, в городе, - подумав, сказал он, - ты увидишь своего Дмитрия живым и невредимым.

Глава XXIV СТУДЕНОЕ МОРЕ

Через неделю тяжелого пути по порожистым рекам как-то вдруг, за крутым поворотом, новгородцам открылся большой залив. Это было Студеное море.

С приближением к морю старик Амосов заметно оживился.

- Поднажмите, ребятушки, - не уставал повторять он дружинникам, поднажмите, родные!

Гребцам передалось волнение старика - они не жалели сил: карбасы летели, как на крыльях.

Словно желая охватить взглядом все морс, Амосов не отрываясь смотрел на уходящую вдаль темно-синюю, взлохмаченную белой пеной поверхность.

Как только карбас ткнулся носом в приглубый берег', старик сразу помолодел. Лихо выпрыгнув на мягкий песок, он хлопнул по плечу рослого дружинника, возившегося с большим тюком, туго перевязанным сыромятным ремнем, и сказал радостно:

- Глянь, Никита, на морюшко Студеное! Вот оно, привел господь вновь увидеться.

Дружинник выпрямился. Заслонившись ладонью от солнца, он глянул на рассерженное ветром море.

- Оно и есть наше родимое... - начал было он, но запнулся, увидев старого морехода далеко от себя, торопившегося к берегу, на шум морского прибоя.

Пока дружинники сносили дорожную кладь на берег, Амосов неподвижно стоял на обнаженной отливом отмели.

Свежий северо-западный ветер, деловито подгонявший упругие волны, нес привычные запахи моря. Труфан Федорович учащенно дышал; он не обращал внимания на потоки прибоя, время от времени заливавшие бахилы, на брызги, кропившие лицо.

Великая любовь к морю, любовь с ранней молодости, была и сейчас крепка у Труфана Федоровича. Те два года, что он жил в Новгороде, его непрестанно грызла тоска. Сейчас старик был счастлив: родное Студеное море снова рядом, у его ног.

Перед взглядом морехода раскинулись многочисленные островки Онежских шхер, то большие, покрытые высоким густым сосновым лесом, то маленькие голые гранитные скалы.

По вечернему небу, словно живые, неслись вперегонки завитые облака. Скрываясь во мгле, уходил на север каменистый, носатый берег, сплошь покрытый лесом; его окаймляла широкая илистая тонкая полоса отмелей, обсыхающая в отлив и невидимая в приливные часы.

На юге резко выделялись среди невысокого прибрежья плавные очертания Медвежьих голов - гранитных глыб, заросших густым сосняком.

Издалека несся над морем буйный побережник. Оторвавшись от соленых волн, он с яростью налетел на дремучий хвойный лес. И вековые сосны, качая вершинами, отзывались на шум Студеного моря.

- Труфан Федорович, дедушка! - услышал мореход. - Пойдем, тебя поп рыжий кличет.

Амосов обернулся. Увидев мальчика, он положил большую руку ему на голову:

'Приглубый берег - берег, под которым глубоко,

- Идем, Егорушка, идем, родной.

Они сделали несколько шагов.

- Ты впервой море видишь? - вдруг спросил мореход.

- Впервой, дедушка.

Старик остановился:

- Поклонись Студеному морю, Егорий, проси милости. Мальчик подошел к кипящей пене прибоя и низко поклонился.

- Повторяй за мной, - услышал он строгий голос.

- Студеное море, будь милостиво ко мне, Егорию,

повторял прерывающимся голосом мальчуган, - дай счастья и удачи в промысле. Сохрани мою жизнь... А я клянусь, Студеное море, не буду гневать тебя ни словом, ни делом. Буду хранить устав морской, кой деды и прадеды наши почитали. А если нарушу клятву свою, пусть унесет меня в пучину злой взводень.

- Теперь, Егорий, пойдем. Не забывай свою клятву, страшись гнева морского... Рубаху с нови беречь надобно, а честь смолоду, - помолчав, сказал старый мореход.

На ночлег Труфан Федорович расположился в деревянном скиту, сооруженном еще в давние времена монахами Валаамского монастыря. Скит стоял на одном из рукавов, обтекающих многочисленные песчаные острова.

Почерневшие толстые бревна хорошо укрывали братию от непогоды и лихих людей. О новгородских купцах Амосовых монахи слышали. Труфана Федоровича они не знали куда посадить и чем угостить. Попарив гостя в прокопченной баньке, его усадили в горнице на почетное место.

- Губа наша мелка - это верно, - певуче говорил старец, угощая морехода, однако рыбой богата. Осенью зайдет и невелика рыбешка, а вода густеет, словно каша; тогда хоть шапку кинь в воду - не затонет, али палку воткни - не упадет, а только вертится да вертится... Покушай вот, Труфан Федорович, рыбку, галадью нашу. О прошлом годе выловили. Посол нежный, не ваша новгородская соль, не горька, такой-то рыбки в Новгороде не сыщешь.

Амосов невнимательно слушал угодливые речи старцев, думами бродя в далеком. Но вот он насторожился. Отец Вар-сонофий, старший по иноческому чину, стал жаловаться на шведов-разбойников.

- Жизни не стало, - говорил Варсонофий, прослезившись, - вот в прошлом годе два монастыря разорили: Святого Николая на Корельском да Святого архангела на Двине. Погостов сколь сожгли. Пока двиняне клич кликали, рать собрали, а след свейский давно простыл. Народ-то кто на промыслах в морях, кто в лесу на охоте. Одни старики да бабы по погостам остались.

- Знаю, отец, знаю про то, сердце кровью обливается, как про пепелища святые прослышу! - запальчиво ответил Амосов. - Да словами делу не помочь. Самим себя оборонить надобно, раз у господы новгородской думы про то нет.

- Да где ж нам, подаянием да трудами еле животы свои пасем...

- Знаю я в море острова, - не слушая старца, продолжал Амосов, - лесами, озерами, пашней и рыбой богаты. Пусты те острова. Дед мой Амос Коровинич там становье поставил; в губице кораблецам есть где от непогоды укрыться.

Труфан Федорович обвел взглядом слушавших его старцев.

- Вот на тех островах Соловецких, - повысил голос мореход, - монастырю быть самое место. Большому монастырю, чтобы славу на всю землю Новгородскую... на всю Русь имел. Такой монастырь препоной ворогу станет! - забывшись, хлопнул по столу Труфан Федорович.

- Далече ли острова эти? - вдруг послышался из темного угла старческий, слабый голос.

Мореход обернулся. Под большой иконой, на тяжелой скамье, смиренно сидел древний инок.

- Кто ты, старче? - помедлил с ответом Амосов. - Откуда ты?

- Святого Валаамского монастыря инок, - тихо ответил старец. - Много грешен перед богом. Тщусь грехи замолить... Любы мне речи твои о тех островах. Хочу я...

- Немощен ты, старче, слаб, - глядя на изможденное, худое лицо инока, ответил мореход, - выдержишь ли?

Опираясь на посох, инок поднялся со скамьи и, приблизившись к столу, в упор взглянул на Амосова.

- Ты помнишь меня, Труфане?..

Серые, холодные, как сталь, глаза заставили вздрогнуть морехода, молнией пронеслись воспоминания.

- Княже, господине мой! - вырвалось само собой, неожиданно. - Жив, не убиен?

- Молчи, Труфане, нет больше князя! Инок Савватий перед тобой. - Старец опустил глаза и замолк.

Перед Труфаном Федоровичем встала картина боя с немецкими рыцарями у пригородов Пскова. Он видел, как на князя, скакавшего впереди, навалились рыцари, окружили его. Бросившиеся на выручку новгородцы не смогли пробиться. Мелькнул на мгновение позолоченный шлем. Тяжело сек вражеские головы русский меч в руках князя... Пронзительно заржав, вороной с подпалинами княжеский конь вынес хозяина из битвы. Тяжелое тело князя рухнуло наземь и, застряв в стременах, поволоклось по напитавшейся кровью земле; голова мертво подпрыгивала по кочкам... Скоро полвека минуло, а свежа в памяти старого морехода кровь, пролитая за русскую землю

- Бог спас. Выходили добрые люди, - словно читая мысли Амосова, прошептал старик. - Теперь богу служу, схиму принял.

- Помнишь, княже, как рубились вместе...

- Молчи, не буду слушать... всё забыл.

Мореходу показалось, что редкая бородка старца дрогнула.

- А на островах Соловецких быть монастырю! Попрошу игумена отпустить на подвиг... Скит построю.

Труфан Федорович вынул из дорожного мешка небольшую

шкатулку, украшенную резьбой, и.взял оттуда горсть драгоценных камней:

- Прими, отче, на монастырь. Верю, в хорошие руки даю. Проси отца игумена, пусть благословит, мою просьбу передай. Монастырю на Соловках не бедствовать, Амосовы не забудут.

Инок низко поклонился мореходу и вернулся на лавку под образами.

Егорий не спускал с Амосова глаз.

- Дедушка, - шепотом сказал мальчик, - а в море, ежели свей на нашу лодью нападут, что тогда?

- Биться будем, Егорушка.

- И я тоже биться буду.

Амосов внимательно посмотрел на мальчика:

- Зачем спрашиваешь, Егорушка, боязно тебе?

- А я... чтобы не забыли на меня доспехи взять.

- Возьмем на тебя доспехи, Егорий, - строго сказал Амосов. - Раз на море пошел... не торопись, успеешь всего наглядеться.

Утром, проснувшись, Амосов увидел, что место, где сидел инок, пустовало.

- Инок Савзатий уже час как ушел, - пояснил келейник, заметив недоумевающий взгляд морехода. - Велел тебе поклон передать, сказать, чтобы не беспокоился, все будет, как задумал.

С вечерней водой Амосов отправился в море на маленькой монастырской лодейке. Путь теперь лежал к устью Двины и дальше в Холмогоры.

* * *

Солнышко, пробиваясь светлыми лучами через слюдяные окошечки, освещало просторное село. Здесь все было сделано из темного дуба, все казалось простым и крепким.

Две постели по стенам, большой стол, резной поставец, икона в углу, две тяжелые скамьи, полка с книгами.

У каменной печурки, пылавшей жарким огнем, сгорбившись, неподвижно сидел седой старик. Он задумался, на коленях у него лежала раскрытая книга. Густые брови, словно два белых медведя, сошлись у переносья.

У ног старика, на большой волчьей шкуре, свернулся комочком Егорка и, посапывая, крепко спал.

Скоро неделя, как прибыл Труфан Федорович с Двины в свое становище на Новой .Земле. Везде ему сопутствовала удача: тридцать две заморские лодьи удалось найти в Холмогорах и в становищах по Белому морю. Лодьи были сделаны отличными мастерами и пригодны к большому плаванию. На ильинскую неделю все суда соберутся в обширное становище за Святым Носом с грузом воска, звериных шкур, моржо

вой кости и мягкой рухляди'. Из них двадцать самых больших лодей Амосов взял под хлеб, закупив его в Холмогорах.

Сейчас он дожидался на своей лодье "Шелонь" внуков Ивана и Федора, зимовавших в устье Оби. Мореходы должны были вернуться с драгоценным грузом на второй Амосовой лодье - "Онего".

Становище в Кармакулах, стоящее на берегу удобной, глубокой губы, издревле принадлежало роду купцов Амосовых. За последние несколько лет оно обросло новыми строениями, вместительными амбарами.

Внук Труфана Федоровича, Иван Олегович, приняв из рук стареющего деда его богатые промыслы и добротные морские корабли, взялся с большой охотой умножать достатки.

Помощниками Ивану во всех делах был младший брат Федор и кормщик Варфоломей, старинный друг и приятель Труфана Федоровича.

Утром кормщик Варфоломей сказывал, что промышленники видели с высокого мыса большую лодью о трех мачтах и признали ее за амосовскую. С часу на час Амосов ждал внуков.

И вот старик очнулся: он услышал приветственные крики и беготню на палубе. Еще миг - и большое тело лодьи чуть содрогнулось. Это вернулось долгожданное судно и, приставая к борту лодьи, слегка толкнуло ее.

"Экий молодец Иван! - подумал старик. - Славный мореход! Пристает так ладно, что и не заметишь".

Опять послышались громкие радостные голоса, шаги по палубе. Старик выпрямился, глубокие морщины расправились.

Вошел высокий, под стать старику, широкоплечий мужчина. Простое, открытое лицо сияло неподдельной радостью.

Войдя, он заполнил собой всю каюту. Старик поднялся навстречу и ждал, пока пришедший крестил лоб перед образом.

Потом младший мореход низко поклонился старшему:

- Деду! Труфан Федорович!

Труфан, обняв внука, посадил его подле себя.

- С удачей ли, Иван, все ли ладно, здоров ли Федор? - ласково спрашивал старик.

- Все ладно, Труфан Федорович. Всё сделали. И Федор здоров. Две сотни сороков соболиных да пятьсот беличьих - не с пустыми руками. Да кости моржовой отборной триста пуд. И югра довольная - весь товар ихние купцы на берегу оставили. На тот год на обмен топоров да ножей больше брать надо. Князек-то ихний тебе кланяться велел. Лучшего соболя десять сороков. Как один зверьки, залюбуешься!

- Его Егорием звать, - показал Амосов на проснувшегося

'Мягкая рухлядь - пушной товар, меха,

мальчика, - наш, новгородский. Взял я его с собой. Матери обещал морехода из него сделать. Смелый мужичок!

- Ну что ж. нашего полку прибыло, значит! - весело отозвался Иван. - Пусть привыкает - места хватит... Мы потом с тобой, Егорий, дела обговорим. Ладно, што ль?

- Ладно, - серьезно ответил мальчик. - Я обожду.

- Федор, а Федор! - крикнул Иван. - Куда задевался? Подь сюда с соболями, пусть дед посмотрит.

Вошел Федор с большим тюком - в горнице стало тесно. Обняв младшего внука, Труфан Федорович долго не мог на него наглядеться.

Вскрыв аккуратно тюк, Иван Олегович вытащил несколько шкурок.

- Ну-ка, смотри, Труфан Федорович! Твое слово...

Старик внимательно разглядывал смолисто-черную небольшую шкурку. Его рука любовно гладила пышный густой мех.

- На тысячу один такой зверек попадается. Этому соболю цены нет! Царский зверек! Старик помолчал.

- Остатний товар где?

- Всё в лодью взяли. Моржовую кость на низ. Тяжелое внизу - на море способнее да и рухлядь от воды сохраннее.

Старик Амосов слушал, не перебивая, и только одобрительно качал головой.

- По приметам-то способные ветры должны на утрие пасть, - после раздумья заметил он. - Завтра и в поход идем. Поди распорядись, дружине вготове быть. Доспехи ратные у всех ли есть?

Мельком взглянув на Егорку, он поймал его умоляющий взгляд.

- Иване, - сказал он внуку, - малого снарядить надо... Сходи с Иваном, Егорушка, выбери себе по силам секиру али копье. К Варфоломею сходи - он доспехи бережет... И шелом пусть даст Варфоломей, - добавил он смеясь. - Воин хоть куда будешь!

Глава XXV ИГРАЛИЩЕ БУРЬ

Все шло, как задумал Труфан Федорович. В ильинскую неделю все лодьи дружно собрались в обширном становище у Святого Носа. Теперь предстоял путь в далекую Данию. Ждали сигнала с "Шелони" от старика Амосова.

Труфану Федоровичу не терпелось. Он несколько раз просыпался, выходил наверх, определял ветер - смотрел на облака,

на море, прислушивался к отдаленным звукам прибоя, бившегося в каменный Мурманский берег.

Наутро тридцать четыре заморские лодьи, подгоняемые крепким восточным ветром да стайкой белокрылых птиц, неслись по Студеному морю. У Варангер-губы ветер изменился, задул сердитый полуночник и стал прижимать лодьи к варяжскому берегу.

Норманны заметили русских. На ближнем высоком мысу задымился костер.

- Поход наш сведав, своим вести подают. По всем берегам знатье разнесут русские, мол, в гости жалуют. - И Труфан Федорович, не спускавший глаз с берега, ухмыльнулся в бороду, вспоминая былые походы.

Не доходя до Мурманского Носа, дозорные на "Шелони" увидели несколько вражеских кораблей, гребущих наперерез передовому судну.

Дружинники одели шеломы, приготовились к бою. Егорка тоже одел шелом, из-под которого едва виден был его нос, взял в руки копье.

Подойдя поближе и увидев вооруженных людей, норманны решили разойтись мирно.

- Эло! - крикнул с носа дощатого судна норманнский разбойник. - Хотим ветер у вас купить.

Но, с трудом удерживая равновесие на волне, не рассчитал и, едва успев ухватиться, повис на драконовой шее. На лодьях засмеялись. А старый Амосов крикнул в ответ, будто не поняв, что надо врагам:

- Нет у нас ветра. На палой воде всю ветрову казну извели, не взыщите.

Норманны, с сожалением поглядев на глубоко сидящие, набитые ценным грузом лодьи, повернули обратно. Их длинные нескладные корабли сильно било на зыби, казалось, что вот-вот какое-нибудь не выдержит - развалится или перевернется.

Велико Студеное море. Грозный седой взводень, подгоняемый свирепым ветром, катился по необъятным просторам.

У правого борта "Шелони" горой поднялась пенящаяся волна. Казалось, что лодья, жалобно скрипевшая на все лады, или рассыплется на части, или затонет в хаосе обрушившейся на нее стихии.

У моря жалости нет. Чиста стала палуба, все, что могла, унесла с собой волна.Несколько бочек, старый парус, два небольших карбасика давно плавали где-то на вздыбленных морских просторах.

У бортов лодьи прыгали по волнам мешки из нерпичьих шкур, наполненные ворванью. Привязанные крепкими верев

ками, вот уже сутки плыли они за судном, выпуская понемногу жир, тонким слоем растекавшийся по поверхности разъяренного моря...

Северные мореходы от дедов и прадедов знали, как успокоить ворванью грозную морскую стихию. Взводень, покрытый масляной пленкой, тишел, злоба его гасла. Жир морского зверя защищал море от ветра, погашая его силу. На приморских судах всегда в запасе было несколько бочек с нерпичьим, тюленьим или моржовым жиром. Но сегодня хитрость не помогала. Ветер в одно мгновение вырывал у моря и уносил куда-то спасительное тонкое покрывало.

На правеже стоял старый Никита. Вцепившийся скрюченными пальцами в румпель, казалось, он неотделим от толстого деревянного бруса. А у бизань-мачты, ухватившись за снасть, жались еще два дружинника, вахтенные, в помощь деду. Но сейчас помощь Никите была не нужна. Старик, как положил руль лево на борт, так и держал его уже добрый час.

А лодья норовила, вопреки усилиям Никиты, вильнуть вправо и лечь вдоль зыби, бортом к ней. А этого-то как раз и боялся дед.

Нет-нет, да и окатит взводень потоками воды деда и вахтенных. А расходившийся ветер без устали кропит соленым дождем.

- Полуношник-то крепчает, дед! - крикнул один из молодцов у мачты.

- ...ает, дед! - услышал Никита.

Слова тонули в свисте ветра и шуме моря. Никита повернул голову.

- Что баишь, не слышу! Сюда подь! - крикнул старик, взмахнув рукой.

Дружинник переждал волну и, улучив удобный момент, одним прыжком очутился около Никиты.

- Держись крепче, Савелий, а то враз смоет! - кричал дед.

Но Савелия учить не надо: он сразу схватил румпель, больно прижав дедову руку.

- Пусти, леший! Ишь, как клешнями облапил. Чего ты кричал мне?

- Да ветер крепчает, говорю, вишь, гнет лодыо. Не опружило' бы насовсем. Пылко стало в море.

- А делать-то что? - отозвался дед. - Сам видишь, только большой парус остался. Другие мачты, почитай, сутки нагие стоят. Ветрище - страх! Глянь, пены сколь и море побелело.

Никита немного помолчал.

- И с чего бы ветру, такому взяться - нету у меня понятия. Кабыть и молебен ладно правили, и по солнышку на счастье поворот дали... Все как надобно...

Он опять замолк, что-то вспоминая.

- А ведь был грех, запамятовал, - вдруг оживился дед. - Провозился я с отвалом и домой забежать не успел. Ванюшке, внучку своему, велел обряду морскую на лодью принесть. Время якори выкатывать, вода уходит, а он, озорник, только прибег. Говорю ему:

"Принес, Ванюха, бахилы?"

"Принес", - говорит.

"А бузурунку?"2 Старуха мне новую на дорогу связала, - пояснил Никита.

"Принес".

"А икона где?"

"Вот!"

И подает мне икону. Тут меня кабыть кто по сердцу ударил.

"Какую, спрашиваю, икону взял?"

"Пресвятую богородицу..."

"Тьфу, говорю, дурак! Прости господи, что она, баба, в нашем деле понимает? Николу морского брать надо".

Да что делать, вода-то не ждет. Пришлось с богородицей в море идти. От нее и напасть вся...

Тут Никита пригнулся, спасаясь от потоков соленой воды, водопадом зашумевшей по палубе.

1 Опружать - опрокидывать.

2 Бузурунка - фуфайка, куртка.

- Чтоб те пусто было! - утираясь шапкой, ругал ветер обозленный дед. Угомону нет на проклятущего, вот ведь как всего вымочил.

А ветер все крепчал и крепчал.

Теперь, когда лодью кренило на левый борт, она черпала бортом воду и долго не хотела подниматься.

Все тяжелее и тяжелее становилась лодья. Вдруг, крепко накренившись, суденышко вздрогнуло и так осталось, скособочившись на левую сторону.

Почувствовав неладное, из люка вылез Труфан Федорович.

Мореход огляделся.

Полуночное солнце закрывали серые, почти черные тучи. Ни проблеска, ни светлого пятнышка на всем небе. Он так и не разобрался, где кончается море, а где начинается небо.

Перехватив румпель из рук старика, Амосов крикнул ему в ухо:

- Парус роняй! Опружит нас...

Скинув с плеч мокрый полушубок, Никита, перекрестив лоб, бесстрашно ринулся навстречу ревущему морю. И вот Никита у паруса.

Схватив фал', он быстро развязал узел. Парус не шел вниз. Видно, сильным ветром снасти были зажаты где-то там, наверху.

Беспомощно опустив руки, мореход остановился.

- ...рус роняй!..-донеслось с кормы.

Ветер с новой силой рванул парус. Не удержался на ногах мореход и кувырком полетел к борту.

Труфан Федорович понял, что больше времени терять нельзя:

- Топор!..

В эти минуты Егорий, не отходивший ни на шаг от Амосова, метнулся к мачте.

- Куда ты, стой!.. - успел схватить его за шиворот Амосов. - Придержи малыша! - кому-то крикнул он и, размахнувшись, швырнул топор в натянутый до предела парус.

Заглушая шум ветра и грохот моря, пушечным выстрелом лопнул парус: топор ловко попал в цель.

Ветер, с силой ворвавшись в широкую рану, в клочья разодрал парусину. Лодья выпрямилась и, легко качаясь, окунала борта в кипящие гребни.

Амосов снял шапку и молча смотрел, как лохмотья паруса птицами носились над свинцовым морем.

А Никиту волна успела вынести за борт. Каким-то чудом он ухватился за снасть и сумел удержаться. Крепко держался

1 Фал - судовая снасть, веревка, служащая для подъема парусов.

мореход, захлебываясь в соленой воде. Волна два раза поднимала его, норовя унести с собой. Но старый подкормщик уцелел.

Выбравшись на палубу, он долго стоял, растопырив ноги, не

понимая, что же случилось...

- Ну и взводище!.. Как зверь лютый! - Мореход с озлоблением плюнул, На-ко вот, возьми теперь Никиту-то!.. АН нет... не выйдет, - сказал он, направляясь на корму.

- С удачей, Труфан Федорович! - как ни в чем не бывало сказал Никита. Лихо ты топором по парусу... Верный глаз имеешь. Спас от беды неминучей.

- Ну, дед, счастлив ты! Думал я - не выдюжишь,- встретил Никиту Амосов.

Обернувшись, Амосов долго смотрел на Егорку.

- А ты почто смерти искал, несмышленыш, - строго спросил он, - почто морской устав нарушил? Мальчик стоял потупившись.

- Отвечай! - еще строже прикрикнул Труфан Федорович - На море ты, не за материн подол держишься.

- Я... виноватый, дедушка,- не поднимая головы, ответил Егорка. - По моей вине парус сгиб... Вчера мне Савелий велел снасть осмотреть. Полез я, вижу веревка совсем потерлась. Связал я ее, да неладно, узел большой вышел, сквозь

векшу ' не лез. Потому... - мальчик всхлипнул, - потому деду Никите не спустить парус было.

- Почто старшим не сказал? - грозно продолжал допрос Труфан Федорович. Сразу почто не сказал? От нерадения твоего лодья, люди могли сгибнуть.

- Запамятовал, дедушка! - едва слышно отозвался мальчик.

Он поднял голову и полными слез глазами смотрел на старого морехода.

Стоящие рядом дружинники и Никита внимательно, без улыбки, слушали разговор.

- Вот что, - решил Амосов: - ты, Егорий, дважды нарушил морской устав - не сказал про порченую снасть и без позволения кормщика самовольно похотел на мачту лезть. По морскому обычаю надлежит тебе строгое наказание. Пусть дружина решит, сколь много сечь тебя нужно... Никита, - обратился он к подкормщику, ты наказание справь, порядок знаешь.

- А за то, что не ложно, все, как было, поведал, смягчение тебе выйдет! важно отозвался Никита. -Так-то, брат...

- Ну, я пойду сны доглядывать, - сказал Труфан Федорович. - Покличь, ежели что, а ребятам, как утречком встанут, скажи: пусть судну порядок наведут. Стишает ветер - паруса ставь.

Труфан Федорович спустился в свою каюту.

Через несколько часов лодья преобразилась. Распустив все паруса, она быстро двигалась по курсу, покачиваясь да переваливаясь с волны на волну.

После обеда на носу лодьи собрались все дружинники и обсудили поступок Егория.

Мореходы жалели мальчика. Он был смел, находчив, быстро привыкал к морю.

Порешили на двенадцати лозах. Никита связал несколько березовых прутьев от метлы и приступил к делу, громко отсчитывая удары.

Мальчик молчал, крепко сжав зубы. Но, когда Никита разошелся и хотел отсчитать тринадцатый раз, Егорка с обидой сказал:

- Дружина двенадцать порешила! Так что ж ты против всех-то идешь?

Раздался громкий хохот.

- Вставай, Егорка, довольно Никите тешиться, - сказал кто-то. - Свои-то дети большие у него, так соскучился - сладость в розгах видит.

- Ну, теперь не запамятуешь, Егорий, как морской устав

Векша - блок.

рушить. Так-то, парень, и наберешься ума-разума.

- Еге-ге, ребята!.. - Никита вдруг замолчал, напряженно всматриваясь в горизонт. - Так и есть. Лед по носу, да много его, и небо льдом сверкает. К северу вроде вода есть - темноты в небе больше... Ну-ка, Петро, на середо-вую мачту ползи, огляди лед получше, я Труфану Федоровичу сказаться пойду.

Беспокойный Никита заторопился к кормщику.

- Труфан Федорович, - кричал он в люк, - выходь на палубу! Кабыть, лед впереди.

Быстро поднялся на палубу Амосов. Лих грозный взводень для поморской лодьи, а лед еще страшнее...

Труфан Федорович внимательно осмотрел весь горизонт.

В это время к "Шелони" стали собираться остальные лодьи на совет. Надо было решить, как быть дальше.

Глава XXVI ЗАСАДА

Целый месяц шли Амосовы лодьи по морям, стараясь держаться все время вместе. Недалеко от Бергена сильная буря снова разбросала корабли; целых пять дней искали мореходы друг друга, но трех людей так и не досчитались...

Несколько норманнских кораблей, не решаясь открыто напасть на большой караван, по пятам шли за русскими до самого Бергена в надежде, что штормом разобьет лодью или случится какое-либо несчастье. Но ничего такого не случилось. А после бури у Бергена новгородцы своих преследователей больше не видели.

Наконец показались долгожданные берега датского королевства; низменная земля открылась неожиданно, словно кто-то бросил на море большой блин. Сотни небольших рыбацких лодок сновали в прибрежных водах; некоторые выходили в море за рыбой, другие возвращались с промысла.

Амосов попросил хозяина одного из рыбацких судов, возвращавшегося с полным грузом селедки, провести лодьи в гавань

Роскильде - резиденцию короля, находящуюся в глубине узкого, длинного залива.

Когда большие поморские лодьи подошли к пристаням портового города, на набережную высыпали многие жители, чтобы посмотреть на невиданное зрелище. И было на что посмотреть: тридцать один морской корабль - это не шутка. Даже крупные портовые города европейских стран в те времена не всегда обладали таким флотом.

Уплатив пошлину в королевскую казну, Труфан Федорович мелочью одарил портовых надзирателей, а бургомистру преподнес дорогую шкурку голубого песца.

Вернувшись из города, старый мореход едва передвигал ноги.

После трудного и опасного плавания он впервые почувствовал усталость.

Годы брали свое: по ночам ныла поясница, болели ноги; от непрестанного напряжения покраснели и слезились глаза.

Теперь, когда лодьи стояли в спокойном месте, можно было подумать о себе.

"Отдохну денек, - мечтал Труфан Федорович, спускаясь пол палубу, - полежу, сил моих больше нет".

Амосов недовольно поморщился, когда увидел сидящего на лавке человека.

- Что угодно вашей милости? - спросил он, косясь на заморскую одежду незнакомца.

- Труфан Федорович, это я, Порфирий Ворон! - радостно сказал гость и бросился навстречу старику.

- Порфирий, сынок! И мореход обнял гонца.

- Ну, рассказывай, милай, как дошел, что сделал? - успокоившись немного и усадив рядом с собой гостя, сказал Труфан Федорович.

Беседа длилась долго.

Порфирий Ворон благополучно пробрался в Данию, виделся с королем. Датское купечество поддержало просьбу новгородцев, и король, милостиво приняв посла, обещал помощь.

- Псы-рыцари не хотят по доброму соседству жить, - продолжал свой рассказ Ворон. - В Новгород ганзейских купцов не пускают, далее Котлина им хода нет. Свеев против Новгорода учат. Морскую дорогу вовсе закрыли... Ежели новгородец на иноземном корабле в заморье вышел, враз утопят. А народ в Новгороде и до се голодный.

Не забыл Ворон рассказать Амосову о торговых новостях и о ценах на всякие товары.

Об одном только умолчал он - о судьбе Медоварцева и Жареного.

- Ну, а товарищей своих, Медоварцева и Жареного, где

оставил? - не утерпел Труфан Федорович. - Живы, здоровы ли?

Пряча глаза, Порфирий замолчал.

- Сгибли ребята, - утирая слезы, с трудом выговорил он наконец, - от злодейской руки сгибли. - И Порфирий все поведал старому мореходу.

Русские люди в Риге узнали о судьбе Жареного от Арисгарха, спасшегося от смерти. Ворон же узнал от датских купцов, недавно приехавших из Риги.

Труфан Федорович, сжав кулаки, слушал Ворона. Помянув добрым словом павших, он долго сидел, закрыв лицо руками.

- Сердце щемит, как Медоварцева да Жареного вспомяну. Жалко, спору нет. Однако, не в том корень, - тихо, словно сам с собой, заговорил Амосов. - Кто нас боронить будет, коли мы сами себя не бороним? Великому Новгороду без кораблей, без стражи морской, без торговли заморской сильным не быть... Вот смотри, Порфирий, я со своими кораблями не побоюсь по морям пройти. Меня никто не тронет. Любо разбойникам одну-две лодейки ограбить, а попробуй-ка нас взять. Небось обожгутся.

- Разбойников беречься надоть, Труфан Федорович, - заметил Порфирий. Силища их в этом море! Они, разбойники-то, морскими братьями себя зовут и, окромя бога, всех за врагов почитают. Бог-то у них - жуковина, черная да страшная.

Верный человек меня упредил, - понизил голос купец, - тебе беречься надо, прознали разбойники о твоем походе.

- Пройду! - махнул рукой Труфан Федорович. - С моими дружинниками в огонь без опаски можно идти. Я, Порфирий, - помолчав, сказал он, - всегда в дело свое верю и к людям своим доверие имею. И они за дело себя не пожалеют.

На следующий день Амосов пустился в торговые дела. Порфирий Ворон и здесь сумел помочь ему добрым советом.

Распродав товары с большой выгодой - цены давали вдвое против ганзейцев, Амосов купил еще несколько лодей пшеницы. На другие суда грузили ипрские сукна, тонкое полотно, железо, олово, свинец, серу, красное и белое вино в бочках, соль и другие товары.

Несмотря на запрещение папы, Амосову удалось купить оружие и порох. На каждое судно он поставил по две пушки, палившие каменными ядрами.

На десятый день к вечеру Труфан Федорович закончил все свои дела и, пообещав доньским купцам зайти еще раз на обратном пути в Поморье, стал готовить лодьи к отходу. Утром суда стояли готовые к отплытию.

Труфан Федорович решил выйти в море ночью, чтобы не привлекать внимания. Кораблей было много, и выход из порта большого каравана не остался бы незамеченным. Перед тем как идти отдохнуть, он позвал дозорного.

- Здесь я, дедушка, - откликнулся Егорка.

- Егорий?! Кто тебя в дозор поставил? - удивился Амосов. - Других разве нет?

- Другие-то перед походом спать повалились. "Ты, говорят, Егорка, стережи".

"Так-то оно так, - подумал Амосов, - ночью все руки нужны будут, а все же неладно малого одного оставлять".

- Ну хорошо, Егорий, - строго сказал Труфан Федорович. - Доверили тебе дело большое, так ты смотри рот не разевай, не засни часом...

- Что ты, дедушка! - обиделся мальчик.- В жизнь в дозоре не засну.

Старый мореход, глянув по привычке на воду и на небо, ушел к себе, а Егорка принялся расхаживать по палубе.

Стемнело, трудно уже было рассмотреть, что делается на стоящем рядом судне. Мальчику надоело ходить взад и вперед, и он забрался на толстое бревно на носу судна и стал глядеть на темную, неприветливую воду, плескавшуюся о борта лодьи.

Неподалеку раздались странные звуки - он прислушался.

"Тук, тук, тук, - явственно донеслось с кормы стоявшего рядом судна. Тук, тук, тук".

Прешло совсем немного времени, стук повторился. Теперь он был слышен совсем близко, с кормы своего судна.

"Кто может стучать, - подумал Егорка. - Спят все. Посмотрю", - и, легонько спрыгнув на палубу, побежал на стук.

Босые ноги неслышно поднесли его к корме. Велико же было удивление мальчика, когда он увидел незнакомого человека, прибивавшего к кормовым перилам какой-то темный предмет.

- Эй! - крикнул Егорка. - Что за человек?

Незнакомец молча бросился на мальчика, и Егорию не удалось даже пикнуть -потная ладонь закрыла ему рот. Но, когда незнакомец сдавил другой рукой мальчику горло, Егорка, изловчившись, больно укусил его за палец. Незнакомец охнул и разнял руки.

- Ребята, помогите! Сюда, ребята!.. - крикнул Егорий.

Страшный удар свалил мальчика с ног, но крик был услышан. На палубе забегали дружинники. Когда подняли лежавшего в беспамятстве Егорку, рядом никого не было.

Кто-то вылил ведро холодной воды на мальчика. Разбуженный шумом, подошел Труфан Федорович и, узнав, в чем дело, бросился к Егорию.

- Егорий, - тряс он его, - Егорий, что с тобой? - Руки старика дрожали. -Что с тобой, Егорушка?..

- Там человек стучал... прибивал... - очнувшись, несвязно начал мальчик. С трудом поднявшись на ноги, он, шатаясь, подошел к темному предмету. - Вот что он прибил...

Труфан Федорович подошел поближе.

- Красный фонарь, - сказал Амосов, осмотрев предмет со

всех сторон, - свеча-то велика, на всю ночь хватит... А вот еще один, заметил он.

- На той лодье тоже стук был, - сказал, немного оправившись, Егорка.

- А ну, ребята, сбегай посмотри! - распорядился Труфан Федорович.

Несколько человек бросились на соседнюю лодью. Там тоже оказался зажженный фонарь.

Дружинники в недоумении разводили руками.

- На других лодьях посмотреть надобно. Глянь-ка, братцы. Ежели и на других фонари горят, - догадался Амосов, - разбойных рук дело. Приметы лиходеи поставили, чтобы ночью наши лодьи обозначить.

Действительно, на всех новгородских лодьях горели красные фонари. На "Онего", так же как на "Шелони", фонарей было два. Теперь все стало ясным.

- Твои лодьи, господине, дважды мечены, - предупреждали Амосова дружинники. - На дороге ты им встал.

- А кто же вызнал, кто вора поймал?.. - спрашивали мореходы.

- Егорий вора поймал, малый чуть живота не лишился. Видишь, как его по башке ахнул вор-то... - ответил Никита. - Молодец, Егорий! - обернулся он к мальчику. - Поведай-ка нам все, как было.

Не помнящий себя от радости Егорий подробно рассказал, как он заметил вора.

Труфан Федорович ласково погладил мальчика по голове:

- Пойдем, Егорий, ко мне, отдохни, в море скоро выходить. И вы, ребята, часок сосните. В дозорных пусть Дмитрий ходит. Ты, Егорий, - держа мальчика за плечи и подталкивая его вперед, строго говорил Амосов, - не понимай о себе много! Ничего тут знаменитого нет, что вора заметил. Правильно службу справил, по уставу, и всё тут, а на других лодьях забыли про устав. От этого и все беды на море случаются.

Когда лодьи вышли в море и, вытянувшись в длинную ленту, медленно двигались на восток, была темная осенняя ночь. Ветер дул попутный, но слабый, лодьи легко покачивались на небольшой волне.

Егорка проснулся. Он с трудом повернул голову, шея сильно болела, во всем теле чувствовалась тупая, ноющая боль, но он радостно улыбнулся, когда вспомнил, что произошло вечером. Его потянуло на палубу. Наверху он долго вглядывался в темноту, ничего не разбирая со света.

"Ну и ночь, черна, и кулака своего не видно", - думал Егорий. Он взобрался на свое любимое место - накозье, толстое бревно на носу судна и, примостившись, стал глядеть на море. Шел первый час ночи.

Вдруг Дмитрий, дозорный, неожиданно крикнул.

- Огонь вижу близко! Наша лодья на огонь идет... Берег... Изба светится... Каменья!.. - выкрикивал богатырь.

Все явственно услышали доносившийся с берега громкий собачий лай. Многие увидели темную гряду камней.

Труфан Федорович, помогая Савелию, навалился на руль. Лодья, медленно поворачивая влево, уходила мористее...

- Дальше от берега - надежнее будет, - сказал Савелий, когда Труфан Федорович намного отвернул лодью от прежнего направления и направил ее на северо-восток.

Амосов не мог понять, почему здесь оказался берег. Он несколько раз заглядывал в свою записную книгу, где были указаны благополучные курсы на все ветры. Все казалось правильным, и ошибки не могло быть - до берега оставалось далеко. Но собака? Откуда взялась собака на море и гряда камней, уходящая к востоку?

Думать было уже поздно: за "Шелонью" повернула "Онего", а там и все другие лодьи амосовского каравана, державшиеся близко друг подле друга.

Дружина на "Шелони" была взбудоражена. Счастливо избавившись от опасности, все люди были на палубе и горячо обсуждали минувшие события.

Вдруг раздался детский пронзительный крик.

- Ой!.. Ой!.. - кричал мальчик. - Нельзя сюда, поверните! Дедушка, поверни!..

- Что там, Егорий, что видишь? - встревоженно крикнул Амосов.

- Не знаю, дедушка, черное что-то... близко уж, поверни! - завопил еще сильнее мальчик.

Несколько человек вместе с Труфаном Федоровичем бросились на нос. Впереди, совсем рядом, плавали бревна.

Амосов понял беду.

- Лево ворочай, ребята! - крикнул он, с беспокойством наблюдая за черной лентой связанных между собой бревен. - Больше, больше давай!

Но было поздно. С хода лодья врезалась в толстое тяжелое дерево, дрогнула и остановилась. Егорий чуть-чуть не свалился в воду от сильного толчка.

- Говорил тебе, дедушка, что нельзя сюда, - подошел к Амосову мальчик.

Старик не ответил. Махнув рукой, он побежал к средней мачте, где хранились приготовленные факелы, и стал разжигать огонь. Размахивая горящей смолистой веткой, он предупредил остальные суда об опасности. Но сделать что-либо было уже нельзя, лодьи одна за другой сворачивали в сторону и все же попадались в ловушку. Несколько лодей столкнулись и запутались снастью. На судах началось смятение.

В это время показались черные тени чужих кораблей, идущих прямо на сбившийся амосовский караван.

- Вражье! - раздался голос Труфана Федоровича. - К оружию, други!

- Вражье, ребята, вражье! - закричали вдруг с разных лодей дружинники. - К оружию!

Новгородцы быстро вооружились, и, когда враги стали прыгать на палубы русских судов, их "с почетом" приняли на рогатины и пики.

Раздались выстрелы из пушек.

Ожесточенный бой шел в темноте. Но вот вспыхнул один из разбойничьих кораблей, подожженный рукой Савелия, - стало светло. Теперь Амосов видел, что и на вражеских кораблях идут схватки - новгородцы вышибли морских братьев с нескольких лодей, и разбойникам приходилось защищаться.

"Так вот что подстроили, проклятые! - думал Труфан Федорович, сидя на мачте и командуя битвой. - В ловушку корабли наши заманили, голыми руками хотели взять".

На головном корабле морских братьев, скрестив руки, стоял Одноглазый. Корабль находился в стороне от боя. Видя, что

новгородцы стали теснить морских братьев, Одноглазый не стал вмешиваться.

- Так... так!.. - бормотал он, глядя, как обороняются новгородцы. - Вот это воины! Так... так...

Уж несколько часов длилась битва. Наступил рассвет.

Один из кораблей морских братьев подошел к головному кораблю. Жестокий, спрыгнув на палубу, подошел к Одноглазому.

- Брат, самые лучшие отряды вынуждены оставить суда новгородцев. Мертвая голова, Хромой и Безносый убиты. Два наших судна находятся в руках русских.

Одноглазый молчал.

- Я предупреждал тебя, - с упреком сказал Жестокий, - надо было взять больше людей! Новгородцы в бою совсем не похожи на жалких ганзейских торгашей или тевтонских собак с крестами...

Громкий призывный звук боевого рога поднял разбойников. Морские братья с оружием в руках заполнили палубу. Некоторые из них повисли на реях, готовые прыгнуть на корабли новгородцев.

Послышалась команда. Столкнув корабль с места, весла стали мерно загребать воду. Головной корабль медленно приближался к лодье "Шелонь".

Когда корабли сошлись, Одноглазый с диким воем первый прыгнул на палубу "Шелони". Стоявшие у борта дружинники отшатнулись. Из толпы новгородцев вышел вперед Дмитрий.

Выхватив меч, он бросился на Одноглазого. Зазвенело оружие, от мечей посыпались искры. Новгородцы и морские братья притаив дыхание наблюдали за битвой двух богатырей.

Если Дмитрий был сильнее Одноглазого, то главарь морских братьев был гораздо опытнее в бою. Отбившись от могучего напора Дмитрия, Одноглазый ловким ударом выбил меч из его рук. Новгородец успел схватить секиру, и борьба началась снова.

Скоро все поняли, что победит Одноглазый.

- Взять живьем! - громко сказал Жестокий и показал воинам на Дмитрия.

Нрав Жестокого был хорошо известен братьям, - они ринулись со всех сторон на Дмитрия. И в тот момент, когда он должен был погибнуть от меча Одноглазого, шестеро братьев повалили его на палубу. Вцепившись в Дмитрия, они стали вязать его руки и ноги.

Бой с великаном утомил вождя морских братьев.

Когда новгородцы бросились на выручку и поединок превратился в общую свалку, Одноглазый уже не мог склонить победу на свою сторону.

Схватка была жаркая, разбойникам пришлось оставить

русское судно - атака была отбита. Когда головной корабль разбойников отошел от борта "Шелони", мореходы стали искать Дмитрия: на лодье его не оказалось, среди убитых его тоже не было.

- В полон взяли Дмитрия!.. - вздохнув, сказал Труфан Федорович. - А ты, Егорий, - увидел старик мальчугана, - чего здесь? Воевал разве?

- А на что мне снаряда дадена! - важно ответил мальчик. - Когда он, кривой черт, Дмитрия ломить стал, я в него копьем пустил, и попал, дедушка, ей-бо, пра! А он обернулся да как на меня взглянул - страшно сделалось. Вот черт кривой!.. - повторил мальчик и, посмотрев на Труфана Федоровича, смутился. Он долго не знал, что сказать, и мялся в нерешительности с ноги на ногу.

Труфан Федорович смекнул, в чем дело.

- Я тоже кривой черт! - сказал он нарочито строго. - Ну, спасибо, Егорий, порадовал старика.

- Одно дело - ворог, - серьезно сказал мальчик, - а тебя я кривым чертом и в жизнь не назову.

Труфан Федорович рассмеялся:

- Ладно, Егорий! А по мне назови хоть горшком, только в печь не ставь.

Сражение с морскими братьями окончилось полной победой новгородцев. Пять исправных разбойничьих судов стали добычей дружинников, один корабль сгорел.

Несколько дней после битвы прошли незаметно; погода, благоприятствовала плаванию. Ровный попутный ветер быстро гнал Амосовы лодьи на восток. Благополучно миновали устье реки Наровы, и дружинники с нетерпением ждали Котлинских берегов.

Быстроходная "Шелонь" стала отставать от остальных ло-дей. На судне открылись старые раны, полученные на пути в Данию: опять отказал руль, стали пропускать заплаты, поставленные на разошедшиеся пазы обшивки. Трюм быстро наполнялся водой. Необходимо было остановиться и исправить повреждения. Вместе с "Шелонью" должны были остановиться и остальные корабли.

- Пусть идут лодейки, Труфан Федорович, - посоветовал Савелий, - все равно Котлина им не миновать. А мы мигом свое дело спроворим. Пока ребята привал празднуют - забодай их бык! - и "Шелонь" у Котлина будет. А тут всем делать нечего, свои ведь берега вокруг.

- Хоть и длинные руки у морских братьев, - согласился Амосов, - а сюда им не достать. Пусть идут вперед лодьи...

Амосовы корабли один за другим скрывались из виду, а на "Шелони" убрали паруса и, пользуясь спокойной погодой, принялись поправлять судно. Работали весело, с песней.

В обеденный час ветра не стало, и сразу наступила какая-то необычная тишина. Амосов посмотрел по сторонам, удивился.

- Ну и тишь! - раздумывал он вслух. - На реке так-то не всегда увидишь... И морской птицы не слышно. В чем причина? А утресь от птичьего толка покою не было.

На небе ни облачка, на море ни морщинки. Яркое солнышко ослепительно сверкало на гладкой поверхности моря.

Штилевая погода держалась недолго. Вскоре задул ровный восточный ветер. Дружинники расставили паруса так, чтобы лодью не сносило назад.

Труфан Федорович вышел на палубу. Глянув на дозорного, развалившегося в карбасе, он хотел было ругнуть его за нерадение, да понадеялся на погоду и махнул рукой.

Сегодня по маловетрию было особенно, по-летнему тепло; несмотря на сентябрь, дни стояли солнечные, ясные. Амосов, расстегнув одежды, цветным платком вытер обильный пот.

- Егорий! - крикнул он сидевшему поодаль мальчику. - Ну-ка, водицы принеси умыться. Истомило, чуть жив поднялся.

Егорий, зачерпнув деревянным ведерком воды из-за боота, стал поливать на морщинистую шею старика.

- Дедушка, - сказал он, когда старик, обмывшись, принялся расчесывать бороду, - в немецкой стороне тучка черная низко над водой видна. Кругом небо синее, а там облачко махонько, что дым черно.

- Облачко, говоришь? - живо обернулся Труфан Федорович. - Где?

Егорий снова взглянул на черное облачко. Оно было уже ближе и во много раз больше.

Старый мореход сразу понял, в чем дело.

- Сюда, ребята! - раздался его громкий голос. - Паруса роняй! - И он бросился к середовой мачте.

А Егорий, не разбирая ступенек, скатился в поварню и будил спящих дружинников.

- Скорея, скорея! - повторял он. - Беда, скорея!..

Когда молодцы выскочили на палубу, было уже поздно. Черное облако было совсем рядом.

- Смотри, смотри! - испуганно закричал кто-то.

Ошалелые дружинники увидели, как из тучи высунулся извивающийся отросток, похожий на хобот огромного слона. Быстро набухая и удлиняясь, хобот, как живой, тянулся к морю, а море под ним забурлило и вздыбилось пенящейся шапкой. Из тучи потянулись вниз еще две черные руки, но тут же ушли обратно.

В какой-то миг облако соединилось с морем: все закружилось в бешеном водовороте. Порывом ветра с Егория сорвало

шапку и унесло куда-то. Вокруг потемнело; загремел гром, сверкнула молния. Проливной дождь водопадом обрушился на судно, скрыв все с глаз мальчика.

В этот же миг две мачты с грохотом вырвались из своих гнезд и вместе со снастью и парусами исчезли за бортом. Лодью, захлестнув водоворотом, стремительно унесло куда-то в сторону.

Но Егорий ничего этого уже не видел и не слышал. Волна смыла мальчика за борт, и он отчаянно барахтался, стараясь не захлебнуться в бурлящей воде.

Через несколько минут шторм стал стихать. Молния сверкала все реже и реже, но дождь все еще лил как из ведра. Егорке показалось, что близко от него плавает что-то черное. С трудом он добрался к бесформенной куче дерева и, уцепившись за какую-то доску, заплакал.

"Сгиб!" - подумал Егорка, стуча зубами от испуга и холода. Ему сделалось страшно.

- Дедушка! - закричал мальчик изо всех сил. - Дедушка!..

Оправившись от страшных ударов волн, Амосов сразу бросился в трюм. Предположения его оправдались: в носовой части лодьи появилась сильная течь. К счастью, на разошедшиеся пазы можно было положить заплату - смоленый кусок парусины, растянутый за углы веревками. Люди встали за насосы. Когда в деревянных трубах с хлопаньем и хрипеньем стали ходить поршни, на душе у Амосова сделалось легче.

И тут он вспомнил о Егорке.

- Егорий! - закричал старик. - Егорушка!!

Амосов искал всюду - Егорки нигде не было.

В поисках мальчика забегали остальные мореходы, но следов его на лодье не нашли. Осталось подумать только одно... Дружинники молчали. Наконец Савелий не выдержал и подошел к Амосову.

- Труфан Федорович, - переминаясь с ноги на ногу, начал он, - не деревом ли мальца зашибло... снастью опять могло зацепить...

Старый мореход оглянулся: ни карбаса, ни маленькой лодочки на палубе не было, все снесло смерчем. Ни слова не говоря, он, как-то сгорбившись, ушел к себе.

- Жалеет Егория, - нарушил молчание Савелий, - а помочь нечем...

Через два часа дождь перестал, небо очистилось от облаков, и скоро солнце снова засияло на синем небе. И море и небо были такими, словно ничего и не случилось.

Как раскаивался теперь Труфан Федорович, что отпустил все свои корабли. Но делать было нечего, приходилось ждать,

пока на "Шелони" не поставят новые мачты, не поднимут паруса, не натянут снасти.

Несколько раз старый мореход выходил на палубу и молча смотрел, как идет работа. Задолго до солнечного заката дружинники соорудили мачты из оставшихся на лодье бревен, починили старые запасные паруса. Косые лучи солнца еще золотили спокойную поверхность моря, а Савелий, забравшись на самый верх средней мачты, продергивал снасть для подъема паруса.

"Да, - думал он, работая, - говорят, и рогожный парусок дороже крашеных весел; без паруска-то, выходит, и ни туды и ни сюды..."

Закончив свое дело, Савелий полез было вниз, но его остановил Амосов.

- Глянь-ка, Савелий!.. - Старик стоял без шапки, прикрыв одной рукой глаз, а другой указывал куда-то в море. - На птиц смотри! - крикнул он. - Вон их сколько кружится.

Только теперь Савелий едва различил круживших над морем чаек. Если бы не яркая белизна крыльев, сверкавших на солнце, никогда бы не увидеть их человеку.

- Ну и глаз у тебя вострый,

господине! - удивился Саве

лий. - Ну и глаз, забодай тебя

бык! Не сказал бы, что птицы, и

век бы не заметил.

Амосов еще раз внимательно посмотрел на чаек, прикинул ветер, еще глянул на чаек и сказал:

- Поднимай паруса, ребята! Остальное после доделаем. Там - Егорка, над ним птица кружит.

Вечерний ветер был тих. Дружинники старались поймать в парусе каждое его дуновение. Лодья медленно двигалась к далеким чайкам. А когда багровое солнце опустилось в кудрявые облака, стелющиеся по горизонту, с мачты раздался крик:

- Егорка, Егорка!

Скоро все увидели маленькую фигурку, снующую по куче деревянных обломков.

Лодья со скрипом пристала бортом к бревнам и тесовинам, опутанным веревочными снастями; на этой куче скакал в восторге Егорка. Сразу несколько рук потянулись к мальчику и подняли его на лодью. Амосов дрожащими руками обнял своего любимца.

Начались расспросы. Все с интересом слушали рассказ мальчика о приключениях.

Труфан Федорович, усадив мальчика возле себя, спросил:

- Скажи мне, Егорий, почему птица возле тебя кружилась?

- А я, дедушка, теста мешок нашел, к щегле он был привязан, то тесто птицам и бросал. Далеко лодья, меня-то не видно, а птицу заметить можно. Думал, по птицам меня найдете.

Труфан Федорович любовно посмотрел на Егорку. Потом перевел взгляд на дружину. На его лице светились торжество и гордость за мальчика.

- Мал годами, Егорий, а умом зрел, забодай тебя бык! - не выдержал Савелий. - И море к нему ласково.

На следующий день утром "Шелонь" тихо подошла к деревянным мосткам на Котлине, где стояли остальные амосов-ские лодьи.

Глава XXVII ПОБЕДА МОРЕХОДА АМОСОВА

Дмитрий, связанный по рукам и ногам, находился на корабле морских братьев у Жестокого. На все попытки с ним заговорить он отвечал молчанием или ругательством. В схватке его сильно помяли, но серьезных ран не было. Прошло несколько дней плавания. В конце пятого дня корабли зашли в какую-то гавань. Поужинав в этот день и запив ужин обычной порцией пива, Дмитрий почувствовал слабость, ему захотелось спать. Больше он ничего не помнил.

Очутился Дмитрий в хорошо убранной горнице на мягкой постели. Доспехи были сняты и висели на стене.

Едва Дмитрий пришел в себя, как дверь открылась и в горницу вошла Варвара.

- Варвара! - не веря своим глазам, крикнул великан. - Откуда ты?

- Дмитрий! - И девушка кинулась к нему.

Трудно передать словами, как были рады встрече и Дмитрий и Варвара. Все, что произошло, казалось им сном. Немного успокоившись, Дмитрий сказал:

- Надо своих догонять, негоже товарищей бросать.

Через два дня Дмитрий с Варварой были на Неве. Амосов-ские лодьи только вчера ушли из Котлинской гавани, и догнать их теперь было нетрудно.

Дмитрий нашел свою лодью у новгородской крепости Орешек. Низкий островок, на котором высилась каменная крепость, был весь в зелени, река тут расходилась двумя рукавами. Слева низкий зеленый берег был покрыт сосновым лесом; издали казалось, что сосны висят в воздухе. Справа - желтые пески с редкими соснами; по берегу то здесь, то там выступали языки болотной травы.

Дружинники радостно встретили богатыря Дмитрия и его невесту.

Амосов ласково, словно родную дочь, принял на свою лодыо девушку.

До самой Ладоги хватило что порассказать и Дмитрию и Варваре.

Весть о приходе русских судов с хлебом и другим товаром быстро достигла Новгорода. Сотни новгородцев спешили в Ладогу встречать дорогих гостей. Народ новгородский ликовал. Приехали купцы, посадник, тысяцкий и многие именитые горожане.

И вот корабли стоят у старой ладожской крепости - в реке Ладожке. Посадник, боярин Никита Губарев, первый обнял старика Амосова.

- Не думал, что свидимся! - радостно говорил он. - Ведь сколько напастей на тебя псы-рыцари наслали. А ты, слава богу, жив-здоров...

И посадник рассказал Амосову то, что он узнал после его отъезда.

- А опосля я в Новгород к владыке решил съездить и Вьюна с собой взял, закончил посадник свой рассказ. - Все владыке начисто поведал. Гневен он был, и не обскажешь как. На-утрие на воротах немецкого двора народ двух переветников повесил: Миланио, что лекарем у Борецкого был, да Вьюна. А па второй день купец ганзейский Иоганн Фусс и один наш к>п-чишка туда же угодили. Однако главный ворог орденский поп Шоневальд сбежал - он-то всю кашу заварил... А Борецкий... - шепнул на ухо Амосову боярин. - Пожалел его, видно, владыка! Сейчас воевать на литовского князя идет.

- А разве Борецкий тоже супротив меня? - спросил Амосов. - Быть того не может. Мое дело всей земле Новгородской на пользу.

- У Борецкого о своей земле голова болит. За свою землю он с кем угодно воевать будет... - задумчиво ответил посадник. - А кто его разберет, ну его к ляду! - махнул он рукой.

В Ладоге поспешно перегружали товары с больших заморских лодей на речные плоскодонные суда. Предстояло плавание через Волховские пороги, где морские корабли пройти не могли. Большие суда, в том числе "Шелонь" и "Онего", возвращались обратно.

С ранней весны и до осени будут плавать в студеных морях поморские лодьи, промышляя морского зверя и рыбу.

Пришло время Труфану Федоровичу прощаться с внуками. Он торжественно благословил их на обратный путь. Мореходы хотели попутно снова зайти в Данию и купить еще товаров для Новгорода.

- Не бывать мне боле на море: стар стал, - говорил Амосов Ивану и Федору. - Ты, Иване, - Труфан Федорович положил руку на плечо старшему внуку, - блюди след дедень и прадедень - умножай русскую славу народа нашего. Ежели сильными будем на море, никому нам дороги морской не закрыть. Никакой ворог тогда не страшен...

Он замолк, стараясь побороть волнение.

- Варфоломея слушай, перенимай морскую науку. Морю Студеному передай привет. Любил я его и тихое и бурное. И льдам морским кланяйся... Тяжко с морем прощаться, кто жизнь с ним ладно прожил. - Старик отвернулся и незаметно смахнул слезу.

Ивану сделалось жалко деда. Он припал к его груди.

- Буду беречь морскую славу, деду, не закошу Амосов род. Век твои слова буду помнить!

- Ты, Федор, во всем слушай брата! - обратился старик к младшему внуку. Он не обидит... А Егорий... - Труфан Федорович с любовью посмотрел на мальчика. - Пусть он сам о себе скажет... Подойди, Егорий!

Старик не сразу нашел слова. Видно, ему тяжело было расставаться с любимцем.

- Со мной пойдешь, Егорий, в Новгород жить али к морю охоч? Скажи, что душа просит.

Егорка посмотрел на Амосова, на лодьи, дремавшие у причала, на дружинников.

- Я... я, дедушка, - начал мальчик, запинаясь и глядя полными слез глазами на старика, - я таким, как ты, мореходом буду... И тебя люблю, дедушка! закончил он с плачем. - А на море охоч.

- Чего, дурак, разревелся? В море и без твоих слез рассола хватит. Старик заморгал глазом. - А мореход из тебя

выйдет! Говорил и сейчас скажу. Прав, Егорий, что от моря не отстаешь...

Нужно было спешить: стояла осень, а поморам предстоял еще долгий обратный путь.

* * *

Борясь за свободу морей, защищая свою заморскую торговлю, Великий Новгород одержал еще одну победу над своим коварным соперником Ганзой.

Искусные кораблестроители и мореплаватели, новгородцы с давних времен бороздили северные моря на своих крепких кораблях. Поэтому новгородские купцы сумели в нужный момент послать лодьи в Данию в обход Скандинавского полуострова и пуститься в обратный путь, несмотря на позднюю осень.

Во многие иноземные города, как и прежде, повезут новгородские купцы свои товары. И будет множиться слава богатого города, богатого трудами сынов своих в полуночных странах и студеных морях.