КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Это же Пэтти! [Джин Уэбстер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джин Уэбстер Это же Пэтти!

Написано в Иннисфри[1]

I. Реформа

– ПОЗОР! – сказала Присцилла.

– Возмутительно! – сказала Конни.

– Оскорбительно! – сказала Пэтти.

– Разлучить нас теперь, после того, как мы были вместе три года…

– И дело не в том, что в прошлом году мы были чудовищно несносны. Многие девочки получили больше взысканий.

– Просто наша несносность, пожалуй, бросалась в глаза, – признала Пэтти.

– Но в последние три недели мы были очень хорошими, – напомнила Конни.

– Видели бы вы мою новую соседку по комнате! – запричитала Присцилла.

– Она не может быть хуже Айрин Маккало.

– Может! Ее отец миссионер, и она воспитывалась в Китае. Ее зовут Керен-Хаппук Херси, в честь младшей дочери Иова. И она не считает это забавным!

– Айрин, – мрачно произнесла Конни, – за лето набрала двадцать фунтов. Она весит…

– Но вы не видели мою соседку! – гневно вскричала Пэтти. – Ее имя Мэй Мертель Ван Арсдейл.

– Керен каждую секунду занимается и хочет, чтобы я ходила на цыпочках, дабы она могла сосредоточиться.

– Послушали бы вы, как разговаривает Мэй Мертель! Она сказала, что ее отец финансист и пожелала узнать, кем является мой отец. Я сказала ей, что он судья-реформатор и что он посвящает свое время тому, что сажает финансистов в тюрьму. Она говорит, что я дерзкая девчонка, – едва ухмыльнулась Пэтти.

– Сколько ей лет?

– Девятнадцать, и ей уже дважды предлагали выйти замуж.

– Боже мой! Что заставило ее избрать «Святую Урсулу»?

– Ее отец и мать сбежали и поженились, когда им было девятнадцать, и они боятся, что она унаследовала эту склонность. Поэтому они выбрали хорошую, строгую церковную школу. Мэй понятия не имеет, как она будет укладывать волосы без помощи горничной. Она чрезвычайно суеверна насчет украшений из лунного камня. Она всегда носит только шелковые чулки и терпеть не может солянку. Мне придется научить ее заправлять постель. Она всегда пересекает океан на «Уайт Стар Лайн».[2]

Пэтти щедро излагала подробности в произвольном порядке. Остальные с сочувствием выслушали и прибавили к ним собственные невзгоды.

– Айрин весит сто пятьдесят девять фунтов и шесть унций, не считая одежды, – молвила Конни. – Она привезла два чемодана, набитых сладостями. Она прячет их по всей комнате. Последнее, что я слышу вечером, это Айрин, грызущая шоколадные конфеты, – утром, кстати, это первый доносящийся до меня звук. Она никогда ничего не говорит, она просто жует. Это все равно что жить в одной комнате с коровой. И у меня милое сборище соседок! Через холл живет Козочка Маккой, которая шумит сильнее полудюжины ковбоев. Рядом живет новенькая француженка, ну, знаете, симпатичная малышка с двумя черными косичками.

– Она кажется довольно очаровательной, – заметила Пэтти.

– Возможно, так и было бы, умей она говорить, но она знает лишь около пятидесяти слов. Вместе с ней живет Хэрриет Глэдден, безвольная и унылая, словно устрица, а в конце коридора – Эвалина Смит. Вам известно, что эта Эвалина — круглая идиотка.

– О, кошмар! – Согласились они.

– Всему виной Лорди, – высказалась Конни. – Если бы она не вмешалась, Вдовушка ни за что бы нас не разделила.

– И она досталась мне! – простонала Пэтти. – У вас двоих есть Мамзель и Уэддамс, – они славные, милые, доверчивые овечки; а девочки в Восточном Крыле просто чихнуть не смеют без Лорди…

– Ш-ш! – предостерегла Конни. – Вот она идет.

Учительница латыни, проходившая мимо, остановилась на пороге. Конни высвободилась из-под кучи одежды, книг и диванных подушек, заваливших кровать, и вежливо встала. Пэтти соскользнула с железно-белой ножной перекладины, а Присцилла сошла с крышки чемодана.

– Леди не рассиживаются на мебели.

– Да, мисс Лорд, – пролепетали они в унисон, глядя снизу вверх в три пары широко открытых глаз. По своему веселому прошлому опыту они знали, что ее ничего так не раздражает, как молчаливое согласие, сопровождаемое улыбкой.

Мисс Лорд критически оглядела комнату. Пэтти по-прежнему была в дорожном платье.

– Надень униформу, Пэтти, и заканчивай разбирать вещи. Чемоданы уедут завтра утром.

– Да, мисс Лорд.

– Присцилла и Констанция, почему вы не на улице с другими девочками и не наслаждаетесь этой чудесной осенней погодой?

– Но мы так давно не видели Пэтти, и теперь, когда мы живем по отдельности… – начала Конни, печально скривив губы.

– Убеждена, что ваши уроки от этой перемены только выиграют. Пэтти, Присцилла, вы же идете в колледж и должны осознавать необходимость быть подготовленными. От основательного фундамента, который вы закладываете здесь, зависит ваш успех в ближайшие четыре года, да что там, в течение всей вашей жизни. Пэтти не сильна в математике, а Присцилла – в латыни. Констанция может поправить свой французский. Давайте посмотрим, чего вы способны добиться, если действительно постараетесь.

Церемонно поклонившись всем троим, она удалилась.

– Работа делает нас счастливыми, и мы нежно любим своих учителей, – нараспев произнесла Пэтти с выразительной иронией, извлекая голубую юбку и матроску с золотой вышивкой «Св. У.» на рукаве.

Пока она одевалась, Присцилла и Конни занялись перетаскиванием содержимого ее чемодана в комод в том порядке, в каком находили вещи, но верхний слой при этом укладывали аккуратно. Перегруженная работой молодая учительница, каждое субботнее утро исполнявшая неблагодарную миссию по инспектированию шестидесяти четырех комодов и шестидесяти четырех же гардеробных, к счастью, обладала доверчивой натурой. Она не заглядывала глубже верхнего слоя.

– Лорди не стоит так суетиться по поводу моей репутации, – нахмурившись, сказала Присцилла, сжимая в руках ворох одежды. – Я сдала все, кроме латыни.

– Осторожно, Прис! Ты наступаешь на мое новое бальное платье, – воскликнула Пэтти, просовывая голову в ворот блузки.

Присцилла машинально сошла с пышной груды голубого шифона и возобновила свои сетования.

– Если они считают, что мое совместное проживание с младшей дочерью Иова положительно повлияет на мой пересказ прозой…

– Я попросту не смогу учиться, пока они не уберут Айрин Маккало из моей комнаты, – эхом отозвалась Конни. – Она прямо как ком липкого теста.

– Подождите, пока вы не познакомились с Мэй Мертель! – Пэтти уселась на полу посреди хаоса и, подняв голову, уставилась на своих подруг широко распахнутыми, серьезными глазами. – Она привезла пять вечерних платьев с глубоким вырезом, и все ее туфли с французскими каблуками. А еще, мои милые, она носит корсет! Она задерживает дыхание и зашнуровывается. Но это не самое худшее. – Она понизила голос до доверительного шепота. – Она держит в бутылочке какую-то дрянь красного цвета. Она говорит, что это для ее ногтей, но я видела, как она накладывает ее на лицо.

– О, подумать только! – в ужасе прошептали Конни с Присциллой.

Пэтти поджала губы и кивнула.

– Отвратительно, не так ли?

– Ужасно! – содрогнулась Конни.

– Послушайте, давайте поднимем бунт! – воскликнула Присцилла. – Давайте заставим Вдовушку вернуть нам наши старые комнаты в Райской Аллее.

– Но как? – спросила Пэтти и на ее лбу залегли две параллельные морщинки.

– Скажем ей, что если она этого не сделает, мы здесь не останемся.

– Это будет разумно! – заметила Пэтти язвительно. – Она позвонит в колокольчик и велит Мартину запрячь «катафалк» и отвезти нас на станцию к поезду на шесть тридцать. Мне кажется, вы уже должны знать, что Вдовушку на пушку не возьмешь.

– Угрожать бессмысленно, – согласилась Конни. – Мы должны воззвать к ее чувству… э-э…

– Привязанности, – нашлась Пэтти.

Конни протянула руку и подняла ее на ноги.

– Ну, хватит, Пэтти, говоришь ты хорошо. Давайте же спустимся вниз, пока на высоте наше мужество. У тебя руки чистые?

Троица решительно приблизилась к двери личного кабинета миссис Трент.

– Я применю дипломатию, – шепнула Пэтти, поворачивая ручку в ответ на зов из комнаты. – Вы же кивайте, что бы я ни произносила.

Пэтти и в самом деле использовала все дипломатические способности, имевшиеся в ее арсенале. Трогательно поведав об их долгой дружбе и о том, как они опечалены из-за разлуки, она плавно перешла к вопросу об их новых сожительницах.

– Бесспорно, они очень милые девочки, – закончила она вежливо, – только понимаете, миссис Трент, они нам не подходят. И очень сложно сосредоточиться на учебе, если рядом нет близкой по духу соседки.

Пристальный, серьезный взгляд Пэтти говорил о том, что учеба – цель всей ее жизни. По лицу Вдовушки скользнула мимолетная улыбка, но в следующее мгновение она вновь посерьезнела.

– В этом году для нас крайне важно учиться, – прибавила Пэтти. – Мы с Присциллой поступаем в колледж, и мы осознаем необходимость быть подготовленными. От основательного фундамента, который мы закладываем здесь, зависит наш успех в ближайшие четыре года, да что там, в течение всей нашей жизни.

Конни предостерегающе встряхнула ее за локоть. Это выглядело слишком очевидным плагиатом слов мисс Лорд.

– И, кроме того, – торопливо добавила Пэтти, – все мои вещи голубого цвета, а у Мэй – пурпурная ширма и желтая диванная подушка.

– Как неловко, – признала Вдовушка.

– Мы привыкли жить в Райской Ал… то есть, я хочу сказать, в Западном Крыле… и нам будет… э-э… не доставать закатов.

Повисла тревожная тишина, пока Вдовушка задумчиво постукивала по столу лорнетом. Троица изучающее разглядывала ее лицо. Это была маска, сквозь которую не удавалось проникнуть.

– Настоящее положение дел более или менее временное, – заговорила она ровно. – Возможно, я найду целесообразным сделать некоторые изменения, а, может, и нет. В этом году к нам прибыло небывалое количество новеньких девочек, и вместо того чтобы селить их вместе, нам показалось самым мудрым перемешать их со старенькими. Вы трое давно у нас живете. Вы знаете традиции школы. Следовательно, – Вдовушка улыбнулась той улыбкой, которая еле уловимо выражала, что все это ее забавляет, – я посылаю вас в качестве миссионеров к новоприбывшим. Я хочу, чтобы чувствовалось ваше влияние.

Пэтти выпрямила спину и уставилась во все глаза.

– Наше влияние?

– Твоя новая соседка по комнате, – невозмутимо продолжала миссис Трент, – слишком взрослая для своих лет. Она прожила в модных отелях, а при таких обстоятельствах девочка неизбежно становится несколько манерной. Попробуй разбудить в Мэй интерес к женским видам спорта.

– А ты, Констанция, живешь вместе с Айрин Маккало. Она, как тебе известно, единственный ребенок в семье и, боюсь, немного испорченный ребенок. Меня бы обрадовало, если бы тебе удалось пробудить в ней большее внимание к духовной стороне жизни и заставить меньше заботиться о материальном.

– Я… я попробую, – произнесла Конни с запинкой, озадаченная столь неожиданным участием в непривычной роли нравственного реформатора.

– Рядом с тобой живет маленькая француженка, Аурели Деризме. Буду рада, Констанция, если ты возьмешь на себя надзор за ее школьными успехами. Она может помочь тебе в освоении более насыщенного идиомами французского, а ты можешь сделать для нее то же самое по английскому.

– Присцилла, ты живешь с… – Она навела лорнет и сверилась с внушительным списком, – ах да, с Керен Херси, очень необычной девочкой. Вы обе найдете множество общих тем. У дочери морского офицера должно быть немало общего с дочерью миссионера. Керен обещает стать серьезной ученицей и даже, если это возможно, слишком серьезной. У нее никогда не было подруг, и она ничего не знает о компромиссах школьного существования. Тебя, Присцилла, она может научить большему прилежанию, ну а ты способна научить ее быть, что ли, более гибкой.

– Да, миссис Трент, – буркнула Присцилла.

– Итак, – сказала Вдовушка в заключение, – я посылаю вас вместо себя в качестве нравственных реформаторов. Я хочу, чтобы старенькие девочки подавали новичкам пример. Я хочу, чтобы у истинного руководства школы было сильное, здоровое общественное мнение. У вас троих имеется изрядная доля влияния. Посмотрите, что можно предпринять в направлениях, указанных мною, а также в других, которые могут прийти вам в голову в процессе общения с вашими подругами. Я внимательно наблюдала за вами три года и абсолютно уверена в вашем основополагающем здравом смысле.

Она отпустила их кивком головы, и троица снова оказалась в холле. Мгновение они смотрели друг на друга в полной тишине.

– Нравственные реформаторы! – Задохнулась Конни.

– Я вижу Вдовушку насквозь, – произнесла Пэтти. – Она думает, что нашла новый способ управлять нами.

– Но мне не кажется, что мы возвращаемся в Райскую Аллею, – жалобно вымолвила Присцилла.

Внезапно взгляд Пэтти прояснился. Она схватила их за локти и потащила в свободный класс.

– Мы сделаем это!

– Что именно? – спросила Конни.

– Возьмемся дружно за дело и реформируем школу. Если мы будем добиваться этого, неуклонно добиваться, то увидите: не пройдет и двух недель, как мы вернемся в Райскую Аллею.

– М-мм, – глубокомысленно заметила Присцилла. – Наверно, мы сможем.

– Мы начнем с Айрин, – сказала Конни, с готовностью переходя к деталям, – и заставим ее скинуть двадцать фунтов. Это и имела в виду Вдовушка, когда говорила, что хочет, чтобы она была менее материалистичной.

– Она у нас похудеет за считанное время, – энергично кивнула Пэтти. – А в Мэй Мертель мы впрыснем дозу кипящей юности.

– А Керен, – вставила Присцилла, – мы научим быть легкомысленной и пренебрегать уроками.

– Но мы не станем ограничиваться этими тремя, – промолвила Конни. – Вдовушка велела распространить наше влияние на всю школу.

– О да! – согласилась Пэтти и, начав перечислять список школьниц, загорелась энтузиазмом. – Козочка Маккой использует слишком много сленга. Мы обучим ее хорошим манерам. Розали не любит учиться. Мы сполна загрузим ее алгеброй и латынью. Хэрриет Глэдден похожа на камбалу, Мэри Дескам – ужасная маленькая лгунья, Эвалина Смит – глупая гусыня, Нэнси Ли – сплетница…

– Если задуматься, то с каждой что-то не так, – заметила Конни.

– Кроме нас, – прибавила Присцилла.

– Д-да, – согласилась Пэтти и призадумалась, – не могу вспомнить, чтобы с нами что-нибудь было не так – не мудрено, что для проведения реформы избрали нас!

Конни вскочила на ноги, – само воплощение энергии.

– Ну же! Присоединимся к нашим маленьким друзьям детства и как следует потрудимся – да здравствует вечеринка, посвященная большой реформе!

Они высунулись в открытое окно в манере, несвойственной тому, что предписывалось на уроках хороших манер, проводимых по четвергам вечером. Толпы девочек в голубых матросках собирались группами на площадке для игр. Три подруги прервались на рекогносцировку.

– Вот Айрин, которая все так же жует. – Конни кивком показала на удобную скамью, расположенную в тени у теннисного корта.

– Давайте устроим цирк, – предложила Пэтти. – Заставим Айрин и Мэй Мертель катить обруч[3] по кругу. Это убьет двух зайцев одновременно: Айрин похудеет, а Мэй Мертель станет больше походить на девочку.

Игра в обруч была фирменным знаком «Святой Урсулы». Тренер по гимнастике верила, что девочки должны учиться бегать. Одиннадцать кругов равнялись одной миле, а одна миля качения обруча освобождала на весь день от гантелей и булав. Три подруги нырнули в подвал и вернулись с обручами с них ростом. Приняв на себя командование кампанией, Пэтти раздавала приказания.

– Конни, погуляй с Керен и как можно сильнее шокируй ее, – мы должны разрушить ее педантизм. А ты, Прис, займись Мэй Мертель. Не позволяй ей строить из себя взрослую. Если она скажет, что ей дважды предлагали выйти замуж, ты скажешь, что тебе делали столько предложений, что ты потеряла им счет. Не переставай третировать ее. Я буду слоновьим тренером и заставлю Айрин побегать. Когда я закончу, она превратится в грациозную газель.

Они расстались, чтобы осуществить свои задачи. Спокойной жизни в «Святой Урсуле» пришел конец. Школу охватили реформаторские муки.


В пятницу вечером, две недели спустя, в кабинете Вдовушки проводилось неофициальное заседание кафедры. Пятью минутами ранее прозвучала команда «отбой», и три изнуренные учительницы, получившие свободу на девять благословенных часов, пока спят их маленькие подопечные, обсуждали с начальницей свои невзгоды.

– Но что они натворили? – поинтересовалась миссис Трент тоном беспристрастной невозмутимости, безуспешно пытаясь прервать поток восклицаний.

– Сложно указать пальцем на конкретные факты, – дрожащим голосом произнесла мисс Уэдсворт. – Насколько я могу судить, они не нарушили ни одного правила, но они… э-э… создали атмосферу…

– Все девочки в моем коридоре, – поджав губы, вымолвила мисс Лорд, – подходили ко мне по отдельности и умоляли перевести Пэтти обратно в Западное Крыло, а заодно и Констанцию с Присциллой.

– Пэтти! Mon Dieu![4] – Мадмуазель воздела к небесам пару выразительных глаз. – О чем только думает это дитя! Маленький бесенок.

– Вы помните, – обратилась Вдовушка к мисс Лорд, – когда Вы предложили разлучить их, я сказала, что это очень сомнительный эксперимент. Живя вместе, они изводят своей бурной активностью друг друга, ну а порознь…

– Они изводят всю школу! – воскликнула мисс Уэдсворт, едва сдерживая слезы. – Разумеется, они это делают не специально, но их прискорбный характер…

– Не специально! – Мисс Лорд захлопала глазами. – Когда они не в классе, они все время сидят голова к голове и выдумывают очередные проделки.

– Но что они натворили? – настаивала миссис Трент.

Мисс Уэдсворт помедлила, пытаясь подобрать примеры из обилия имеющегося материала.

– Я обнаружила, что Присцилла намеренно ворошит хоккейной клюшкой содержимое ящиков комода Керен, а когда я спросила, что она делает, она ответила, нимало не смущаясь, что она пытается научить Керен быть менее педантичной; что попросила ее об этом миссис Трент.

– М-мм, – задумалась Вдовушка, – моя просьба звучала не совсем так, но не важно.

– Однако то, что меня действительно больше всего беспокоит, – робко заговорила мисс Уэдсворт, – граничит с богохульством. Керен обладает весьма религиозным складом ума, как и прискорбной привычкой молиться вслух. Однажды вечером, после особенно трудного дня, она молилась, чтобы Присцилла получила прощение за то, что она столь несносна. После чего Присцилла опустилась на колени подле своей кровати и принялась молиться, чтобы Керен стала менее лицемерной и упрямой и более готовой участвовать в спортивных играх своих подружек, проявляя душевную щедрость и открытость. Они устроили… ну, что-то вроде молебственного соревнования.

– Чудовищно! – воскликнула мисс Лорд.

– А малышка Аурели Деризме – они муштруют этого ребенка по… э-э… идиомам английского языка. Повторяемая ею фраза показалась мне выражением, которое едва ли употребила бы дама.

– Какая фраза? – спросила Вдовушка в некотором предвкушении.

– Прах меня побери!

Мисс Уэдсворт густо покраснела. Даже повторять столь сомнительные выражения для нее было не характерно.

Губы Вдовушки дрогнули. Было определенно известно, и ее помощницы сетовали по этому поводу, что ее чувство юмора зачастую выходило из-под контроля чувства справедливости. Ужасно непослушная девочка, которой удавалось быть забавной, могла рассчитывать избегнуть наказания; в то время как одинаково непослушная, но не забавная девочка сполна отвечала за свой проступок. К счастью, однако, школа в целом не обнаружила этой уязвимой бреши в броне Вдовушки.

– Их влияние, – заговорила мисс Лорд, – деморализует школу. Мэй Ван Арсдейл говорит, что поедет домой, если ей придется продолжать делить комнату с Пэтти Уайатт. Я не знаю, в чем проблема, но…

– Зато я знаю! – сказала Мадмуазель. – Вся школа смеется. Это касается вопроса о шиноне.[5]

– О чем? – Вдовушка склонила голову набок. Временами английский язык Мадмуазель был сложен для восприятия. Она объективно путалась в обоих языках.

– Шинон – волосы – чтобы соорудить прическу а-ля «помпадур». На прошлой неделе, когда они ставить живые картины,[6] Пэтти стащила его и покрасила синькой, чтобы сделать бороду для Синей Бороды. Но так как вначале он был желтый, то стал зеленым и цвет не смывается. Шинон выйти из строя – совершенно выйти из строя – а Пэтти безутешна. Она извиняться. Она думала, что он отстирается, но так как он не отстирывается, она предлагать Мэй покрасить ее волосы в цвет с шиноном, и Мэй выйти из себя и ругаться. Тогда Пэтти притвориться, что плачет и положить зеленые волосы на постель Мэй с цветочной гирляндой вокруг, и она повесить чулок на дверь вместо траурной повязки и позвать девочек на похороны, и все смеяться над Мэй.

– Пусть так, – произнесла Вдовушка непреклонно. – Я не желаю потворствовать ношению накладных волос.

– Дело в принципе, – сказала мисс Лорд.

– А бедняжка Айрин Маккало, – продолжила Мадмуазель свое повествование, – она растворяется в слезах. Эти трое настаивают, чтобы она похудела, а у нее нет желания худеть.

– Не успевает она сесть за стол, – подтвердила мисс Уэдсворт, – как они забирают ее шарик масла. Они заставляют ее выходить из-за стола без десерта и не позволяют класть сахар в овсяную кашу. Они все время заставляют ее делать упражнения, а когда она мне жалуется, они ее наказывают.

– Мне кажется, – Вдовушка промолвила с ноткой сарказма, – что Айрин довольно большая девочка, чтобы самой о себе позаботиться.

– Но ей противостоят трое, – напомнила мисс Лорд.

– Я вызвала Пэтти в свою комнату, – произнесла мисс Уэдсворт, – и потребовала объяснения. Она сказала, что миссис Трент полагает, что Айрин слишком полная и попросила их сделать так, чтобы она сбросила двадцать фунтов! Пэтти сказала, что это трудная задача и они сами худеют, но сознают, что являются старшеклассницами и должны распространять влияние на всю школу. Я, правда, думаю, что она говорила честно. Она очень славно говорила о моральной ответственности и необходимости старших девочек подавать пример.

– Ничто так не возмущает, как ее наглость, – сказала мисс Лорд.

– Но это же Пэтти! – засмеялась Вдовушка. – Должна признаться, что эти трое меня рассмешили. Это доброе, здоровое озорство и хотелось бы побольше такого озорства. Они не подкупают горничных, чтобы те носили на почту их корреспонденцию; не провозят сладости контрабандным путем, не флиртуют с продавцом газированной воды. По крайней мере, им можно доверять.

– Доверять! – едва не задохнулась мисс Лорд.

– Весело и беззаботно нарушать всякое незначительное правило, – кивнула Вдовушка, – но никогда не делать ничего бесчестного. У них добрые сердца и все девочки их любят…

Внезапно раздался стук в дверь и не успели они ответить, как дверь резко распахнулась и на пороге возникла Керен-Хаппук. Одной рукой она сцепила на груди складки блестящего японского кимоно, другой – жестикулировала. Кимоно было усыпано изрыгающими пламя драконами величиной с кошку, и изумленным зрителям показалось, что пылающее лицо и растрепанные волосы Керен приводят в исполнение эффектную интригу. Личный кабинет Вдовушки являлся священным местом, отведенным для формальных деловых встреч. Никогда еще ученица не появлялась в столь фамильярном облачении.

– Керен! – вскричала мисс Уэдсворт. – Что произошло?

– Я требую другую соседку по комнате! Я больше не в силах терпеть Присциллу. Она устраивает день рождения в моей комнате…

– День рождения? – Миссис Трент вопросительно обернулась к мисс Уэдсворт.

Та безрадостно кивнула.

– Вчера у Присциллы был день рождения, и она получила посылку от своей тети. Это был вечер пятницы, я разрешила ей…

– Естественно. – Вдовушка повернулась к скорбной фигуре в центре кабинета. – Эта комната принадлежит Присцилле в той же мере, что и тебе и…

Керен нырнула в море слов. Четыре дамы подались вперед, напряженно пытаясь что-то разобрать в этом потоке.

– Они использовали мою кровать в качестве стола, потому что она не стоит у стены, и Пэтти опрокинула кружку с шоколадом прямо на середину кровати. Она сказала, это случайно, но сделала она это специально – я точно знаю! А поскольку я возразила, Присцилла сказала, что не вежливо обращать внимание, если гость что-то пролил, и вылила мне на подушку стакан жидкого желе, чтобы Пэтти не чувствовала дискомфорта. По ее словам, хозяйка должна так поступать из вежливости: они проходили это в прошлом году на уроке хороших манер. И шоколад пропитал все насквозь, а Конни Уайлдер сказала, что, к счастью, я худая и могу спать, изогнувшись дугой вокруг шоколадного пятна; случись такое с Айрин Маккало, ей пришлось бы улечься прямо на него, потому что она такая большая, что занимает всю кровать. И Присцилла сказала, что я могу благодарить завтрашнюю субботу, когда нам дадут чистые простыни; могло ведь так случиться, что мне пришлось бы целую неделю спать в этой шоколадной луже. А потом прозвучал отбой, они оставили меня убираться, экономка отправилась в постель, я не могу получить свежее постельное белье и я не буду так спать! Я не привыкла спать в шоколадных простынях. Мне не нравится Америка, и я ненавижу девочек.

Слезы скатывались по щекам Керен на огнедышащих драконов. Не сказав ни слова, Вдовушка встала и позвонила в колокольчик.

– Кэти, – попросила она, когда в дверях появилась дежурная горничная, – принесите, пожалуйста, свежие простыни для мисс Керен и перестелите ее постель. На сегодня хватит, Керен. Отправляйся спать как можно быстрее и не разговаривай. Ты не должна беспокоить других девочек. Насчет того, чтобы поменять соседок, мы решим завтра.

Кэти удалилась с возмущенными драконами впридачу.

Повисла тишина, мисс Уэдсворт и Мадмуазель обменялись полным отчаяния взглядом, а мисс Лорд нацепила на себя боевые доспехи.

– Вот видите! – произнесла она с ноткой триумфа в голосе. – Когда они начинают третировать бедную маленькую…

– Судя по моему опыту школьной жизни, – рассудительно молвила миссис Трент, – когда девочку третируют, виновата в этом она сама. Их методы жестки, но уместны. Керен – неисправимый маленький педант…

– Но, во всяком случае, Вы не можете позволить, чтобы она страдала…

– О нет, я сделаю все от меня зависящее для примирения. Завтра утром Керен может переехать к Айрин Маккало, а Пэтти, Конни и Присцилла отправятся в свои прежние комнаты в Западном Крыле. Мадмуазель, Вы вроде привыкли…

– Я не возражаю против того, чтобы они были вместе. Просто они, как Вы их называете, жизнерадостны. И верно, очень сложно, когда они рассредоточены.

– Вы хотите сказать, – изумленно воззрилась мисс Лорд, – что собираетесь вознаградить их за недостойное поведение? Но это именно то, ради чего они старались.

– Признайте, – улыбнулась Вдовушка, – что они очень старались. Настойчивость заслуживает успеха.


На следующее утро Пэтти, Конни и Присцилла, руки которых были заняты платьями, шляпками и диванными подушками, весело вышагивали по Райской Аллее в ритме тустепа, а школьные домочадцы с облегчением помогали им переезжать. Заметив мисс Лорд, топтавшуюся неподалеку, они хором затянули популярную школьную песенку:

«Мы любим ходить в церковьИ слушать проповедников, Работа делает нас счастливыми, И мы нежно любим своих учителей. Дочери Святой Ур-су-лы!»

II. Романтическая история Катберта Сент-Джона

ВДОВУШКА придерживалась здравой теории о том, что ученицы средней школы должны оставаться маленькими девочками до тех пор, пока не окончат школу и – дерзкие, энергичные и непосредственные – не шагнут во взрослый мир. «Святая Урсула» как по форме, так и по содержанию была монастырем. Мужскую половину рода человеческого в расчет не брали.

Бывало, новенькая девочка воротила нос от девических забав, которыми довольствовались ее подруги. Но, в конце концов, ее неудержимо затягивало в поток. Она училась прыгать через веревочку и катить обруч, участвовать в погонях по бумажному следу по пересеченной местности, зимой кататься на коньках и с горки, играть в хоккей; наслаждаться леденцовыми тянучками из патоки и попкорном, сидя вокруг большого костра субботними вечерами, или импровизированными маскарадами, когда вся школа в поисках костюмов совершала набеги на дорожные сундуки на чердаке. Через несколько недель самая испорченная юная материалистка больше не чувствовала зов из-за «пределов» и поддавалась молодежному духу сестринской общины.

Но в подростковом возрасте девочки с готовностью отвечают на зов романтики. Время от времени, в сумеречный час между послеобеденными занятиями и звонком к переодеванию, собравшись у окна и обратив свои лица к небу в сторону запада, они заводили разговор о будущем, особенно когда в их группе находилась Розали Пэттон. Хорошенькая, грациозная, непоследовательная малютка Розали была исключительно создана для романтики, которая так и льнула к ее золотистым волосам и смотрела ее глазами. Она могла не быть абсолютно уверенной насчет разницы между причастиями и супинами, могла сомневаться в определении параллелепипеда, но если речь заходила о чувстве, то она говорила с убежденностью. Судя по всему, ее знания были не столько теоретическими, сколько приобретенными на личном опыте. Розали предлагали выйти замуж!

Она поведала подробности своим самым близким друзьям, те поведали их своим самым близким друзьям, пока, наконец, вся школа не узнала ее романтическую историю.

Превосходство Розали в сфере чувств совершенно ей соответствовало. Присцилла могла отличиться в баскетболе, Конни Уайлдер – в актерском мастерстве, Керен Херси – в геометрии, а Пэтти Уайатт – ну, скажем, в дерзости и отваге. А вот Розали была признанным авторитетом в сердечных делах, и пока не появилась Мэй Мертель Ван Арсдейл, никому и в голову не приходило сомневаться в ее статусе.

Мэй Мертель провела неуютный месяц, с трудом вживаясь в школьную жизнь. Ей было привычно выделяться с помощью одежды, но, приехав со своими четырьмя чемоданами, она к своему неудовольствию поняла, что одежда в «Святой Урсуле» бесполезна. В том, что касалось моды, школьная униформа равняла всех под одну гребенку. Была, тем не менее, еще одна сфера, в которой она могла рассчитывать на превосходство. Ее собственная сентиментальная история была яркой в отличие от бесцветного существования большинства, и она принялась отстаивать свои притязания.

В одну октябрьскую субботу в комнате Розали собралось с полдюжины девочек, которые расселись на брошенных в кучу диванных подушках, прикрутив газовые рожки и пользуясь струившимся в окно светом первой после осеннего равноденствия полной луны. Они тихо пели в минорной тональности, но постепенно перешли на разговоры. Учитывая лунный свет и парящие облака, беседа развивалась в сентиментальном духе и, естественно, закончилась Великим Опытом Розали. Лавируя между девическими сомнениями и множеством подсказок, она пересказала историю – новенькие девочки ни разу ее не слышали, а для стареньких она всегда была свежей.

Сцена была бесподобна – залитый лунным светом пляж, плеск волн и шелест сосен. Стоило Розали случайно опустить какую-нибудь подробность, как ее слушательницы, уже знакомые с рассказом, охотно дополняли его.

– И он держал твою руку все время, пока говорил, – подсказывала Присцилла.

– О Розали! Правда? – шокировано вопрошали хором новенькие.

– Д-да. Просто он вроде как завладел ею и забыл отпустить, а мне не хотелось напоминать ему.

– Что он сказал?

– Он сказал, что не может жить без меня.

– А ты что ответила?

– Я сказала, что мне ужасно жаль, но ему придется.

– И что произошло потом?

– Ничего, – вынуждена была признать она. – Полагаю, что-то могло произойти, если бы я приняла его предложение, но как видите, я отказала.

– Но ты была очень молода в то время, – намекнула Эвалина Смит. – Ты уверена, что знала, чего хочешь?

Розали кивнула с видом меланхолического сожаления.

– Да. Я знала, что не смогу его полюбить, потому что у него… ну, у него был ужасно смешной нос. Он начинал указывать в одном направлении и вдруг передумывал и указывал в противоположном.

Ее слушательницы предпочли бы, чтобы она опустила эту подробность, но Розали мыслила буквально, и у нее отсутствовал свойственный рассказчику инстинкт утаивания.

– Он спросил, нет ли надежды, что я изменю свое мнение, – прибавила она печально. – Я сказала ему, что я никогда не полюблю его настолько, чтобы выйти за него, но я всегда буду его уважать.

– И что же он ответил?

– Он сказал, что не станет сводить счеты с жизнью.

Установилась глубокая тишина, и Розали глазела на луну, а остальные глазели на Розали. Обладая волосами, от которых исходил неясный свет, и фиалковыми глазами, она полностью соответствовала их идеалу книжной героини. Они не помышляли завидовать ей, они просто удивлялись и восхищались. Она носила титул Королевы Романтики по естественному праву.

Мэй Ван Арсдейл, слушавшая повествование молча, была первой, кто разрушила чары. Она поднялась, тряхнула волосами, оправила блузку и вежливо подавила зевок.

– Вздор, Розали! Ты глупая маленькая гусыня, раз суетишься по пустякам. Спокойной ночи, дети. Я отправляюсь спать.

Она прошествовала к двери, но остановилась на пороге и обронила невзначай. – Мне делали предложение три раза.

При таком lèse-majesté[7] у свиты от шока перехватило дыхание. Пренебрежительное высокомерие новенькой девочки было больше, чем они могли вынести.

– Она противная старуха, и я не верю ни одному ее слову! – решительно объявила Присцилла, целуя на ночь бедную уничтоженную малютку Розали.

Это небольшое непредвиденное осложнение положило начало натянутым отношениям. Мэй Мертель собрала собственных сторонников, а избранный круг друзей Розали сплотился под знаменем своей королевы. Они намекнули адептам Мэй, что обе романтические истории качественно в корне отличаются друг от друга. Возможно, Мэй является героиней нескольких банальных флиртов, тогда как Розали – жертва grande passion.[8] Она отмечена неизгладимым шрамом, который будет носить до самой смерти. В пылу преданности они упустили из виду искривленный нос героя и тот общепризнанный факт, что личные чувства Розали не были затронуты.

Однако Мэй утаила свою козырную карту. Вскоре под покровом секретности стали ходить слухи. Она была безнадежно влюблена. Речь шла не о прошлогодних каникулах, а о нынешней пламенной страсти. Ее соседка по комнате просыпалась посреди ночи от звуков сдавленных рыданий. У нее не было аппетита – весь стол мог это засвидетельствовать. В разгаре десерта, даже во время вечеринок с мороженым, она забывала есть и, застыв с ложечкой в руке, пристально глядела в пространство. Когда ей напоминали, что она сидит за столом, она виновато и торопливо принималась запихивать в рот остатки еды. Этот факт ее неприятели враждебно комментировали в том духе, что к концу трапезы она всегда приходит в себя, поэтому ест не меньше остальных.

На уроках английского языка в «Святой Урсуле» еженедельно упражнялись в старомодном эпистолярном искусстве. Девочки писали домой письма, подробно повествующие о школьной жизни. Они обращались к воображаемым подругам, бабушкам, братьям-студентам колледжа и младшим сестренкам. Они учились великой тайне литературного могущества – приспосабливать свой стиль к требованиям публики. В конце концов, они подошли к теме как благодарить воображаемых молодых людей за воображаемые цветы. Мэй слушала несколько высокопарную фразеологию этих вежливых и пристойных писем с надменной улыбкой. Подглядывая за ней украдкой, класс снова заволновался.

Постепенно подробности романа стали широко известны. Мужчина был англичанином – Мэй познакомилась с ним на пароходе – и однажды, когда умрет его старший брат (брат страдает от неизлечимой болезни, которая убьет его через несколько лет), он вступит во владение титулом. Но что это за титул Мэй уточнять не стала. Между тем ее отец был убежденным американцем, – он ненавидел англичан и питал отвращение к титулам. Никогда дочь его не выйдет за иностранца. Если это произойдет, то она не получит от него ни единого доллара. Тем не менее, ни Мэй, ни Катберта деньги не волновали. У Катберта их полным-полно. Его звали Катберт Сент-Джон (произносится как Синжон). Всего у него четыре имени, но этими двумя он пользуется чаще всего. Теперь он был в Англии, будучи вызван телеграммой в связи с критическим состоянием здоровья брата, кризис, однако, миновал и вскоре Катберт вернется. И тогда… Мэй сомкнула губы в прямую линию и вызывающе уставилась в пустоту. Ее отец еще увидит!

Перед волнующей реальностью этого романа жалкая историйка Розали совершенно померкла.

Затем сюжет стал обрастать событиями. Изучая списки прибывающих пароходов, Мэй объявила своей соседке, что он приехал. Он обещал ее отцу не писать, но она знала, что каким-то образом услышит о нем. И точно! На следующее утро прибыл безымянный букетик фиалок. Если раньше и были сомневающиеся, то теперь, при виде этого вещественного доказательства преданности, скептицизм рассыпался в пух и прах.

В воскресенье Мэй пришла в церковь со своими фиалками. Школа шокирующим образом путалась в ответах: никто не притворялся, что слушает службу, все глаза были прикованы к поднятому вверх лицу и блуждающей улыбке Мэй. Пэтти Уайатт обратила внимание на то, что Мэй приложила особые старания, чтобы сесть у окна с цветным витражом, и что время от времени сосредоточенный взгляд внимательно изучает лица спутниц, дабы убедиться, что эффект имеет успех у публики. Однако школа возмущенно отвергла инсинуацию Пэтти.

Наконец-то Мэй с триумфом воцарилась в роли ведущей актрисы. У несчастной безынтересной Розали больше не было роли со словами.

История длилась несколько недель, по мере своего развития приобретая движущую силу. Однажды на занятиях по европейскому туризму, которые проводились по понедельникам вечером, обсуждалась тема «Английские сельские усадьбы» с показом иллюстрированных картинок на фильмоскопе. Когда на экране появился роскошный большой особняк с террасой, на переднем плане которого олени пощипывали травку, Мэй Мертель внезапно упала в обморок. Она не удостоила объяснением экономку, принесшую грелки и одеколон, но позже шепнула своей соседке, что это тот дом, в котором он родился.

Фиалки продолжали приходить каждую субботу, и Мэй становилась все более рассеянной. Неотвратимо близился ежегодный баскетбольный матч с Хайленд-холлом, соседней школой для девочек. В прошлом году «Святая Урсула» проиграла, второе поражение означало бы вечный позор, ибо Хайленд-холл составлял одну треть от их численности. Капитан выступила с речью и отругала апатичную команду.

– Это все Мэй Мертель с ее мерзкими фиалками! – с отвращением пожаловалась она Пэтти. – Она выбила из них весь боевой дух.

Между тем учителя с беспокойством сознавали, что обстановка накалена до предела. Когда мимо стоявших группами девочек проходила Мэй Мертель, они испытывали явственное волнение. В школе царила атмосфера тайны, которая не способствовала высоким оценкам на сочинениях по латинской прозе. В итоге, проблема стала предметом обсуждения на заседании встревоженной кафедры. Не имелось никаких фактических данных, одни догадки, но источник беспокойства был очевиден. Школу и раньше охватывала волна сентиментальности, – заразная как корь. Вдовушка была склонна полагать, что простейшим способом разрядить атмосферу было бы отправить Мэй Мертель со своими четырьмя чемоданами назад к родному очагу, и пусть ее глупая матушка разбирается со всем этим. Мисс Лорд как обычно была решительно настроена довести борьбу до конца. Она силой положит конец этому вздору. Мадмуазель, склонная к чувствительности, боялась, что бедное дитя действительно страдает. Она считала, что сочувствие и такт… Однако победу одержало грубовато-сердечное здравомыслие мисс Салли. Если это необходимо для здоровой психики «Святой Урсулы», то Мэй Мертель должна уехать; но ей кажется, что с помощью легкой дипломатии можно сберечь как психику «Святой Урсулы», так и Мэй Мертель. Предоставьте это дело ей. Она применит собственные методы.

Мисс Салли была дочерью Вдовушки. Она руководила практической частью домашнего хозяйства: ведала провизией, командовала прислугой и с предельной непринужденностью заправляла школьной фермой в двести акров. Между такими тонкостями, как подковывание лошадей, сенокос и изготовление масла, она применяла свои способности, где бы они не понадобились. Она никогда не учила, она накладывала взыскания. Школа славилась необычными наказаниями, большинство которых рождалось в голове мисс Салли. Ее наградили титулом Драконицы благодаря почтительному восхищению ее умственными способностями.

Назавтра был вторник, обычный день, когда мисс Салли объезжала ферму с инспекцией. Спускаясь после ленча по лестнице и натягивая шоферские краги, она чуть было не наткнулась на Конни Уайлдер и Пэтти Уайатт, которые, лежа на животе, пытались достать клюшкой мячик для гольфа из-под полки для шляп.

– Привет, девочки! – весело поздоровалась она. – Не хотите ли прокатиться на ферму? Бегите и скажите мисс Уэдсворт, что вы освобождаетесь от послеобеденной учебы. Вы можете сегодня вечером не принимать участия в «текущих событиях», и забудем об этом.

Обе в радостном волнении напялили шляпки и пальто. Поездка на ферму «Раунд Хилл» с мисс Салли была величайшим даром, который могла преподнести «Святая Урсула». Ибо за пределами школьных владений мисс Салли была презабавнейшей и самой общительной особой на свете. После бодрого пятимильного путешествия на фоне желто-бурого октябрьского ландшафта они побродили пару часов по ферме, отведали молока и имбирного печенья на кухне миссис Спенс и пустились в обратный путь, втиснувшись между капустными кочанами, яйцами и маслом. Они весело болтали на дюжину различных тем: о маскараде на День благодарения, о возможной постановке пьесы, о предстоящей игре с Хайленд-холлом и о гнусном новом правиле, обязывающем их читать передовицу в ежедневной прессе. Наконец, когда в какой-то момент беседа повисла в воздухе, мисс Салли невзначай уронила:

– Кстати, девочки, что нашло на Мэй ВанАрсдейл? Она сидит по углам, понурив голову, похожая на унылого линяющего цыпленка.

Пэтти и Конни обменялись взглядом.

– Конечно, – весело продолжала мисс Салли, – проблема абсолютно ясна. Недаром я десять лет имею дело со средней школой. Эта дурочка выдает себя за предмет несчастной любви. Вы знаете, что я не люблю сплетни, но просто из любопытства: это молодой человек, который в церкви обходит с блюдом, или тот, что торгует лентами в магазине «Марша и Элкинса»?

– Ни тот, ни другой, – ухмыльнулась Пэтти. – Это английский аристократ.

– Что? – воззрилась на нее мисс Салли.

– А отец Мэй ненавидит английских аристократов, – пояснила Конни, – и навсегда запретил ему видеться с ней.

– Сердце ее разбито, – грустно промолвила Пэтти. – Она угасает.

– А фиалки? – спросила мисс Салли.

– Он обещал не слать ей писем, но о фиалках речи не было.

– Хм, понятно! – сказала мисс Салли и после минутного размышления добавила, – девочки, это дело я передаю в ваши руки. Я хочу положить этому конец.

– В наши руки?

– Школу должно перестать трясти, но случай слишком ничтожный, чтобы учителя имели право его заметить. Дело следует уладить с помощью общественного мнения. Предположим, вы подумаете, что можно сделать, а я назначу вас членами комитета по возвращению школы на прочные принципы здравого смысла. Я знаю, что могу доверять вам, и это останется между нами.

– Я не вполне понимаю, что мы можем сделать, – проговорила Пэтти с сомнением.

– Обычно вам хватает изобретательности, – ответила мисс Салли с мимолетной улыбкой. – В выборе собственных методов я даю вам карт-бланш.

– А можно рассказать Присцилле? – спросила Конни. – Мы должны ей рассказать, потому что мы трое…

– Вместе охотитесь? – мисс Салли кивнула. – Расскажите Присцилле и на этом хватит.

На следующий день, когда Мартин поехал в деревню по ежедневным поручениям, он высадил Пэтти и Присциллу, которых школа уполномочила купить цветы для жены приходского священника и их новорожденного, у цветочного магазина. Они вошли, думая исключительно о конкурирующих свойствах красных и белых роз. Заказав цветы и надписав открытку, они без всякой цели стали ждать, пока не вернется Мартин, чтобы забрать их. Проходя мимо прилавка, они наткнулись на рекламную афишу, первым пунктом которой значилось: «Фиалки в каждую субботу для мисс Мэй Ван Арсдейл, школа «Святой Урсулы».

Они остановились и задумчиво принялись ее изучать. Цветочник проследил за их взглядом.

– Вы случайно не знаете юную леди, заказавшую фиалки? – поинтересовался он. – Она не оставила своего имени, и я хотел бы знать, хочет ли она, чтобы я продолжал их посылать. Она заплатила только за первый букет, а цена растет.

– Нет, не знаю, кто бы это мог быть, – произнесла Пэтти с хорошо разыгранным равнодушием. – Как она выглядела?

– Она… на ней было голубое пальто, – сказал он. Поскольку все шестьдесят четыре девочки «Святой Урсулы» носили голубые пальто, от его описания было мало толку.

– О, – помогла ему Пэтти, – а не была ли она довольно высокой, с пышными соломенного цвета волосами и…

– Это она!

Он с уверенностью опознал внешность.

– Это же сама Мэй! – возбужденно шепнула Присцилла.

Пэтти кивнула и велела молчать.

– Мы передадим ей, – обещала она. – И, кстати, – прибавила, обращаясь к Присцилле, – я думаю, будет мило, если мы пошлем цветы Мэй от нашего… э-э… тайного общества. Но боюсь, в данное время казна почти пуста. Придется брать цветы дешевле фиалок. Какие цветы у вас самые дешевые? – спросила она у мужчины.

– Есть разновидность маленьких подсолнухов, используемых некоторыми для декора. Их называют капустой. За пятьдесят центов я могу вам сделать приличный букет. Они довольно эффектно смотрятся.

– Как раз то, что нужно! Отправьте букет подсолнухов мисс Ван Арсдейл вместе с этой открыткой. – Придвинув к себе чистую открытку, Пэтти левой рукой, прямым почерком начертала следующую надпись: «Твой безутешный К. С.-Дж.».

Запечатав ее в конверт, она сурово посмотрела на цветочника.

– Вы масон? – спросила она, глядя на полумесяц в его петлице.

– Д-да, – подтвердил он.

– В таком случае Вы понимаете, что такое тайная клятва? Вы не должны никому рассказывать о том, кто послал эти цветы. Сюда придет высокая юная леди с соломенными волосами и постарается заставить Вас выдать того, кто послал их. Вы не должны вспомнить. Возможно даже, что это мужчина. Вам ничего об этом не известно. Тайное общество в «Святой Урсуле» настолько более тайное, чем масонское общество, что даже само его существование является тайной. Вам ясно?

– Мне… да, мэм, – ухмыльнулся он.

– Если это выйдет наружу, – добавила она зловеще, – то за Вашу жизнь я не дам и цента.

Они с Присциллой внесли за цветы свою лепту в виде двух двадцатипятицентовых монеток.

– Это будет дорогое удовольствие, – вздохнула Пэтти. – Видимо, нам придется попросить у мисс Салли на дополнительные расходы, пока заседает этот комитет.

Когда принесли цветы, Мэй находилась в своей комнате, в окружении ближайших соратниц. Она приняла коробку в некотором замешательстве.

– Он посылает цветы не только по субботам, но и по средам! – воскликнула ее соседка по комнате. – Должно быть, он доведен до отчаяния.

Мэй открыла коробку в напряженной тишине.

– Восхитительно! – воскликнули они хором, хотя и с несколько небрежным оттенком. Они бы предпочли темно-красные розы.

Целую минуту Мэй разглядывала подарок, оцепенев от изумления. Она так долго притворялась, что уже сама почти поверила в существование Катберта. Свита ждала, и она собралась с силами, чтобы противостоять столь нежданному критическому моменту.

– Интересно, что означают подсолнухи? – тихо спросила она. – Наверное, они передают некое послание. Кто-нибудь знает язык цветов?

Языка цветов никто не знал, однако предположение их успокоило.

– Тут открытка! – Эвалина Смит извлекла ее из колючих лепестков.

Мэй сделала движение прочесть ее наедине, но до сих пор она была столь великодушна к своим конфидентам, что в такой интересный момент ей не позволили удалиться. Они склонились к ее плечу и прочитали вслух:

– «Твой безутешный К. С.-Дж.». О Мэй, подумай, как он, должно быть, страдает!

– Бедняжка!

– Просто он не мог больше молчать.

– Он человек чести, – сказала Мэй. – Он бы не стал писать настоящего письма, так как обещал, но, полагаю… такая записочка…

Проходившая мимо Пэтти Уайатт вальяжно вошла в комнату. Несмотря на робкие протесты Мэй, ей продемонстрировали открытку.

– Этот почерк говорит о сильном характере, – заметила Пэтти.

Ее слова были восприняты в качестве уступки, ибо Пэтти с самого начала держалась в стороне от культа Катберта Сент-Джона. Она была подругой Розали.

Последующие дни для Мэй Мертель были полны приводящих в замешательство событий. Приняв первое подношение из подсолнухов, она не могла отвергнуть второе. Скомпрометировав себя однажды, она пропала. За цветами с пугающей щедростью следовали конфеты и книги. Конфеты были из разряда дешевых – Пэтти отыскала магазин полезных мелочей – но коробки, в которые они были упакованы, возмещали декоративные свойства, отсутствующие у конфет. Леденцы в явном изобилии перемежались купидонами и розочками. К каждому подарку прилагалась записка, написанная той же рукой и подписанная иногда инициалами, а иногда просто «Берти». Никогда прежде свертки не доставлялись с такой не вызывающей подозрений расторопностью. Мисс Салли была единственной, через чьи руки они проходили. Осмотрев их снаружи, она неразборчиво писала «вручить» и горничная выбирала для исполнения поручения самые неловкие моменты и неизменно тогда, когда Мэй Мертель окружали зрители.

Через несколько дней англичанин Мэй из объекта чувств превратился в посмешище всей школы. Его литературные вкусы были так же невыносимы, как и конфетные. Он тяготел к заголовкам, которые считались специальной привилегией кухонной прислуги. «Влюбленная и погибшая», «Прирожденная кокетка», «Шипы в померанцевом цвете». Несчастная Мэй отрекалась от них, но бесполезно: школа приняла Катберта и твердо вознамерилась получить от его британских причуд как можно больше развлечений. Жизнь Мэй превратилась в один нескончаемый ужас перед тем моментом, когда появится горничная со свертком. Последней каплей была доставка обернутого в бумагу полного собрания сочинений Марии Корелли.[9]

– Он… он их не посылал! – разрыдалась она. – Кто-то просто шутит.

– Мэй, ты не должна противиться только потому, что это книги того сорта, которые бы не выбрал американец, – утешила Пэтти. – Ты же знаешь, что у англичан странные вкусы, особенно в том, что касается книг. Там все читают Марию Корелли.

В следующую субботу в город отправилась партия девочек за покупками и на дневной спектакль. Среди прочих поручений, класс по искусству посетил магазин фотографии, чтобы купить снимки некоторых ранних итальянских живописцев. Не проявив глубокого интереса к Джотто и его разновидности, Пэтти принялась не спеша прохаживаться по кругу и осматриваться. Она наткнулась на стопку фотографий актеров и актрис, и глаза ее сверкнули при виде большого снимка неизвестного исполнителя главной роли, у которого были закрученные усы, ямочка на подбородке и большие, трогательные глаза. Он был одет в охотничий костюм и не скрывая демонстрировал хлыст. Фото являлось последним словом в романтизме двадцатого века. И, что самое великолепное, оно было снабжено лондонской маркой!

Пэтти незаметно оторвала остальных членов комитета от исследования Фра Анжелико, и три головы восхищенно склонились над находкой.

– Изумительно! – вздохнула Конни. – Но она стоит полтора доллара.

– Нам придется навсегда остаться без газировки! – заметила Присцилла.

– Да, она дорогая, – подтвердила Пэтти. – Но, – она стала заново рассматривать влажные, прелестные глаза, – я совершенно убеждена, что она того стоит.

Они скинулись по пятьдесят центов, и фотография была в их распоряжении.

Четким почерком с наклоном влево, который Мэй стала ненавидеть, Пэтти сделала по всей ширине фото нежную надпись по-французски и подписала полным именем «Катберт Сент-Джон». Она вложила его в простой конверт и попросила несколько удивленного клерка отправить по почте в будущую среду утром, поскольку это был подарок к юбилею, который не должен прибыть раньше положенного срока.

Снимок был доставлен с пятичасовой почтой и вручен Мэй, когда девочки выходили гурьбой с послеобеденных занятий. В гнетущей тишине она взяла его и удалилась в свою комнату. За нею по пятам следовало с полдюжины ее ближайших подруг: Мэй стоило большого труда завоевать сторонников, и теперь от них нельзя было избавиться.

– Открывай его, Мэй, скорее!

– Как ты думаешь, что там?

– Это не цветы и не конфеты. Очевидно, он задумал что-то новенькое.

– Мне все равно, что там находится! – Мэй злобно швырнула пакет в мусорную корзину.

Айрин Маккало выудила его и разрезала бечевку.

– О, Мэй, это его фотография! – завопила она. – И он со-вер-шен-но ве-ли-ко-ле-пен!

– Вы когда-нибудь видели такие глаза!

– Он завивает усы или они такие от природы?

– Почему ты не сказала нам, что у него на подбородке ямочка?

– Он всегда ходит в такой одежде?

Мэй разрывалась между любопытством и злостью. Вырвав у них фотографию, она бросила взгляд на печальные карие глаза и закинула ее лицом вниз в ящик комода.

– Больше никогда не упоминайте при мне его имени! – велела она и, сжав губы, начала расчесываться к ужину.

В пятницу – день покупок в деревне – Пэтти, Конни и Присцилла заскочили к цветочнику оплатить счет.

– Два букета подсолнухов, один доллар, – звонким голосом объявил продавец из глубин магазина, как вдруг сзади послышались шаги, и они оказались лицом к лицу с Мэй Мертель Ван Арсдейл, завернувшей сюда с этой же целью.

– О! – сказала она свирепо. – Я могла бы догадаться, что это вы трое.

Какое-то время она молча разглядывала их, потом упала на грубо сколоченный стул и уткнулась головой в прилавок. За последнее время она пролила столько слез, что они начинали течь сами по себе.

– Наверняка, вы расскажете всей школе, – рыдала она, – и все станут смеяться и… и….

Три подруги смотрели на нее с непреклонным выражением лица. Несколько слезинок не способны были их растрогать.

– Ты сказала, что Розали – глупая маленькая гусыня, которая суетится по пустякам. – Напомнила ей Присцилла.

– А он, во всяком случае, был из плоти и крови, – молвила Пэтти, – несмотря на свой кривой нос.

– Ты по-прежнему считаешь ее глупой гусыней? – поинтересовалась Конни.

– Н-нет!

– Тебе не кажется, что ты была гораздо глупее?

– Д-да.

– И ты извинишься перед Розали?

– Нет!

– То, как мы подадим эту историю, – глубокомысленно заметила Пэтти, – сделает ее довольно забавной.

– По-моему, ты форменное чудовище!

– Ты извинишься перед Розали? – вновь спросила Присцилла.

– Да, если вы обещаете не рассказывать.

– Мы обещаем при одном условии: ты должна расторгнуть свою помолвку с Катбертом Сент-Джоном и никогда о ней не вспоминать.

В следующий четверг Катберт уплыл в Англию на «Океанике».[10]«Святая Урсула» окунулась в баскетбольную лихорадку, и обстановка стала бодрой и свободной от романтики.

III. Забастовка в группе Вергилия

– МНЕ надоело слушать по пятницам про права женщин, – с отвращением проговорила Пэтти. – Я предпочитаю газировку!

– У нас отнимают уже третий выходной ради какой-то паршивой лекции, – проворчала Присцилла, выглядывая из-за плеча Пэтти, чтобы прочесть на доске объявлений сообщение, написанное прямым, библиотекарским почерком мисс Лорд.

Оно уведомляло школу о том, что вместо обычного похода в деревню за покупками они будут иметь удовольствие прослушать речь профессора МакВея из Колумбийского университета. Тема беседы – забастовка женщин-работниц прачечных. После чего в гостиной будут угощать чаем, а хозяйками назначаются Мэй Ван Арсдейл, Хэрриет Глэдден и Пэтти Уайатт.

– Сейчас не моя очередь! – возразила Пэтти, заметив последний пункт. – Я была хозяйкой две недели назад.

– Это потому, что ты написала эссе по теме «Восьмичасовой рабочий день». Лорди думает, что ты будешь задавать этому парню-профессору умные вопросы и покажешь ему, что «Святая Урсула» не является обыкновенной средней школой, где изучают лишь мнимые достижения, а школой, в которой актуальные проблемы…

– А я так хотела пойти за покупками! – заныла Пэтти. – Мне нужны новые шнурки. Я всю неделю ежедневно завязываю узелки на своих старых.

– А вот и она, – шепнула Присцилла. – Радуйся, а то она заставит тебя переводить целый… Доброе утро, мисс Лорд! Мы как раз высказывались по поводу лекции. Должно быть, ужасно интересно.

Вместо формального приветствия две подруги улыбнулись и последовали за своей учительницей на утренний урок латинского языка.

Именно мисс Лорд прозвучала в «Святой Урсуле» современной нотой. Она верила в воинствующий суфражизм, профсоюзы, бойкоты и забастовки и приложила немало труда к тому, чтобы привить своим маленьким подопечным ее собственную передовую точку зрения. Но работала она наперекор вязкой инертности. Ее маленьких подопечных ни капли не волновала проблема прав в туманном будущем двадцать первого века. Зато их ужасно волновало то, что они теряют половину выходного дня сегодня. По пятницам во второй половине дня им позволялось потратить чеки школьного банка на карманные расходы и, выстроившись в колонну, возглавляемую и замыкаемую учителями, проследовать в деревенские магазины, чтобы пополнить свой недельный запас лент для волос, газированной воды и фотопленки. Даже если у какой-нибудь девочки оказывалось столько наказаний, что ее недельную стипендию полностью съедали штрафы, она все равно демонстративно следовала в деревню и смотрела, как отовариваются другие счастливицы. Это вносило разнообразие в монотонное шестидневное существование в пределах школы.

Но нет худа без добра.

В это утро мисс Лорд предварила чтение стихов Вергилия обсуждением предстоящей лекции. Забастовка прачечных, сказала она, ознаменовала эпоху в индустриальной истории. Забастовка доказала, что женщины, как и мужчины, способны поддержать друг друга. Она хотела, чтобы ее девочки поняли, что такое солидарность рабочего класса. Ее девочки слушали с серьезным вниманием и охотно задавали вопросы, как только истощалось ее красноречие, умудрившись, таким образом, оттянуть чтение латинских стихов на сорок пять минут.

Профессор, спокойный человек с козлиной бородкой, пришел и стал читать утомительную лекцию об отношениях работодателя и работников. Его аудитория слушала с вежливыми, умными улыбками, тогда как их мысли безмятежно витали где угодно. Великие вопросы о Капитале и Труде были и вполовину не так для них важны, как пропавшая впустую вторая половина дня, как эссе, которое нужно написать к завтрашнему уроку английского, или даже как то, что сегодня будет вечеринка с мороженым, после которой состоится урок танцев. Но Пэтти, сидевшая впереди, пристально смотрела в лицо лектору широко открытыми, серьезными глазами. Она поглощала его аргументы и откладывала их про запас.

Чаепитие прошло согласно графику. Три избранные девочки принимали своих гостей с легкостью испытанных хозяек. Несмотря на то, что их поведение подвергалось проверке, с последующим выставлением оценок, это ничуть не умаляло их положения. Они осваивали лабораторным методом светскую обходительность, в которой возникнет необходимость позже, в большом мире. Хэрриет и Мэй руководили чаепитием, а Пэтти занимала важное лицо беседой. Позднее, в разговоре с мисс Лорд, он отметил, что учащиеся на редкость подкованы в экономических вопросах.

Мисс Лорд почтительно отвечала, что она пытается заставить девочек мыслить самостоятельно. Социология – это такая область, в которой невозможно учить уроки наизусть. Каждая из них должна прийти к собственным выводам и действовать в соответствии с ними.

Мороженое и танцы восстановили душевное равновесие обитательниц «Святой Урсулы» после умственных экзерсисов второй половины дня. В девять тридцать (когда устраивались вечерние танцы, ученицы ложились не раньше десяти) Пэтти и Присцилла учтиво попрощались на ночь, вежливо пробормотали «Bon soir, Mam'selle»[11] и, по-прежнему сна ни в одном глазу, резво понеслись вверх по лестнице. Вместо того чтобы, как воспитанные школьницы, со всей поспешностью приготовиться ко сну, они стали репетировать в Южном Коридоре па своего нового испанского танца. Сделав пируэт, они остановились у двери Розали Пэттон.

Розали, еще не снявшая бледно-голубого пышного бального платья, сидела на кушетке скрестив ноги. Ее золотистые локоны ниспадали на раскрытую книгу Вергилия, а слезы с тоскливым постоянством капали на строчки, которые она зубрила.

Успехи Розали в латыни на последнем году обучения можно было проследить по страницам, покрытым пузырями. Она была симпатичным, ласковым, беспомощным ребенком, прискорбно ребячливым для ученицы выпускного класса, но неотразимо очаровательным. Все поддразнивали ее, защищали и любили. Ей, с ее чрезмерно женской безответственностью, было суждено привести в окончательное замешательство первого оказавшегося на ее пути мужчину. Очень часто Розали мечтала – в то время как должна была сосредоточиться на латинской грамматике – о том счастливом положении в будущем, когда улыбки и поцелуи придут на замену герундиям и герундивам.

– Ах ты глупенькая! – воскликнула Пэтти. – С какой стати в пятницу вечером ты возишься с латынью?

Она плюхнулась справа от Розали и отобрала у нее книгу.

– Мне нужно, – зарыдала Розали. – Если я не начну, то никогда не закончу. Я не вижу в этом никакого смысла. Я два часа не могу осилить восемьдесят строк. Мисс Лорд всегда вызывает меня в конце, так как знает, что я это не выучу.

– Может, тебе начать с конца и читать наоборот? – подала Пэтти практическое предложение.

– Но так не честно, и у меня не получается так быстро, как у других. Я трачу на это больше двух часов ежедневно, но ни разу не дохожу до конца. Я знаю, что не сдам экзамен.

– Восемьдесят строк – это немало, – подтвердила Пэтти.

– Для тебя это легко, потому что ты знаешь все слова, но…

– Вчера я работала над своим больше двух часов, – заметила Присцилла, – и мне тоже некогда. Мне приходится отводить немного времени для геометрии.

– У меня просто не получается, – простонала Розали. – А она считает, что я тупая, потому что не дотягиваю до уровня Пэтти.

Вошла Конни Уайлдер.

– В чем дело? – спросила она, разглядывая лицо Розали со следами слез. – Плачь в подушку, детка. Не то испортишь свое платье.

Ей разъяснили ситуацию с латынью.

– Ах, Лорди нас ужасно загоняет! Она бы хотела, чтобы мы беспрерывно зубрили латынь и социологию. Она…

– Не считает, что танцы, французский и хорошие манеры приносят какую-либо пользу, – рыдающая Розали упомянула три области, в которых ей не было равных, – а мне кажется, что в них намного больше смысла, чем в сослагательном наклонении. Им можно найти практическое применение, а социологии и латыни – нельзя.

Пэтти очнулась от краткой задумчивости.

– От латыни не много пользы, – согласилась она, – но, думаю, что с помощью социологии можно кое-что предпринять. Мисс Лорд велела нам применять ее к нашим насущным проблемам.

Розали отмела эту идею презрительным жестом.

– Послушайте! – скомандовала Пэтти, вскакивая на ноги и в порыве воодушевления принимаясь мерить пол шагами. – У меня идея! Совершенно верно. Выучить восемьдесят строк из Вергилия слишком трудно для кого бы то ни было, в частности, для Розали. И вы слышали, что сказал этот парень: несправедливо подводить рабочий день под определенный стандарт исходя из способностей сильнейшего. Слабейшему приходится поддерживать темп, иначе он отстанет. Именно это имеет в виду Лорди, когда говорит о солидарности рабочего класса. В любом профсоюзе рабочие должны стоять друг за друга. Сильные должны оберегать слабых. Весь класс обязан поддержать Розали.

– Да, но как? – вмешалась Присцилла.

– Мы создадим профсоюз Вергилия и объявим забастовку с требованием изучать не более шестидесяти строк в день.

– Ах! – Розали задохнулась от ужаса перед столь дерзким предложением.

– Идет! – воскликнула Конни, отвечая на призыв.

– Ты думаешь, мы сможем? – спросила с сомнением Присцилла.

– Что скажет мисс Лорд? – произнесла Розали дрожащим голосом.

– Она ничего не сможет сказать. Разве не она говорила нам слушать лекцию и применять ее доктрину? – напомнила Пэтти.

– Она получит удовольствие оттого, что мы это сделали, – заметила Конни.

– А что, если она не сдастся?

– Мы призовем группы Цицерона и Цезаря к забастовке солидарности.

– Ура! – завопила Конни.

– Лорди и впрямь верит в профсоюзы, – признала Присцилла. – Она должна понять, что это справедливо.

– Ну конечно, она поймет, что это справедливо, – настойчиво проговорила Пэтти. – Мы в точности как работницы прачечных находимся в зависимом положении, и единственный путь, с помощью которого мы можем мериться силами с нашим работодателем, это поддерживать друг друга. Если одна Розали отступит к шестидесяти строкам, то ее срежут на экзамене, но если это сделает весь класс, Лорди придется уступить.

– Возможно, весь класс не захочет вступить в профсоюз, – сказала Присцилла.

– Мы их заставим! – ответила Пэтти. Согласно пожеланиям мисс Лорд, она постигла основные принципы.

– Нам надо торопиться, – прибавила она, взглянув на часы. – Прис, беги и найди Айрин, Хэрриет и Флоренс Хиссоп; а ты, Конни, отправляйся за Нэнси Ли – она наверху, в комнате Эвалины Смит, рассказывает «страшилки». Ну же, Розали, прекрати плакать и сбрось вещи с этих стульев, чтобы на них можно было сесть.

Присцилла послушно рванула с места, но на пороге остановилась.

– А что будешь делать ты? – спросила она с ударением.

– Я, – отвечала Пэтти, – буду лидером профсоюза.

Собрание было созвано и Пэтти, самопровозглашенный председатель, вкратце обрисовала принципы профсоюза Вергилия. В день полагается шестьдесят строк. Класс должен разъяснить ситуацию мисс Лорд на очередном уроке в понедельник утром и вежливо, но решительно отказаться читать последние двадцать заданных строк. Если мисс Лорд проявит настойчивость, девочки должны закрыть свои книги и объявить забастовку.

Большинство членов класса, загипнотизированных красноречием Пэтти, оцепенело приняло программу, однако Розали, для личного блага которой был создан профсоюз, пришлось заставить силой подписать указ. В конце концов, после того как было затрачено множество аргументов, она подписала дрожащей рукой свое имя и скрепила подпись слезой. По натуре Розали не была воином, – своих прав она предпочитала добиваться более женственными способами.

Пришлось принуждать и Айрин Маккало. Она была воплощением осторожности и предвкушала последствия. Одним из наиболее частых наказаний в «Святой Урсуле» было лишение виновного десертов. Этот вид дисциплинарного взыскания вызывал у Айрин жестокие страдания, и она осмотрительно воздерживалась от проступков, могущих навлечь на нее подобную неприятность. Но Конни привела убедительный аргумент. Она пригрозила рассказать, что горничная имеет привычку доставлять шоколадные конфеты контрабандой, и несчастная, притесненная Айрин, которой грозило остаться и без шоколада, и без десерта, угрюмо добавила свою подпись.

Прозвучала команда «отбой». Члены профсоюза Вергилия закрыли свое первое собрание и отправились на боковую.


Урок латыни в выпускном классе пришелся на последний утренний час, когда все устали и проголодались. В понедельник, последовавший за созданием профсоюза, за дверью собрались члены группы Вергилия, и поскольку близилось решающее время битвы, смятение нарастало. Пэтти собрала их, чтобы сделать короткое обращение.

– Мужайся, Розали! Не будь плаксой. Если тебе попадутся последние строки, мы выручим. И ради бога, девчонки, не будьте такими испуганными. Помните, что вы страдаете не только за себя, но и за все поколения групп Вергилия, которые придут после вас. Кто отступится сейчас – трус!

Пэтти уселась на переднее сидение, прямо на линии огня, и урок начался с небольшой стычки. Ее тяжелые прогулочные ботинки были демонстративно зашнурованы бледно-голубыми тесемками, что привлекло внимание неприятеля.

– Едва ли это шнурки, которые пристало носить даме. Позволь узнать, Пэтти…

– Мои шнурки порвались, – вежливо объяснила Пэтти, – и так как мы не пошли в пятницу за покупками, я не смогла купить другие. Мне самой не слишком нравится то, что получилось, – призналась она и, вытянув ногу, принялась ее критически осматривать.

– Постарайся сразу после урока найти черные шнурки, – ядовито предложила мисс Лорд. – Присцилла, прочитай первые десять строк.

Урок продолжался в обычной манере, если не считать ощутимого нервного напряжения, когда заканчивалось чтение и все ждали, кого вызовут следующей. Черед Конни завершился шестидесятой строкой. Дальше этого никто не пошел, – все остальное было девственные джунгли. Настала пора профсоюзу заявить о себе, и это бремя, как она и предсказывала, легло на бедную дрожащую маленькую Розали.

Она бросила умоляющий взгляд на сурово-выжидательное лицо Пэтти, запнулась, замешкалась и с жалким видом начала переводить с листа. Переводы Розали с листа всегда бывали неудачны: даже через два часа кропотливой работы со словарем у нее по-прежнему не было ни малейшей уверенности в значении слов. И вот, в глубокой тишине, она слепо двинулась вперед, приписывая благочестивому Энею самые поразительные подвиги. Когда она окончила, началось «избиение младенцев». Мисс Лорд потратила три минуты на уничтожение Розали, после чего передала слово Айрин Маккало.

Айрин сделала глубокий вдох и ощутила, как Конни ободряюще похлопывает ее по спине, а Пэтти и Присцилла, сидящие по бокам, настойчиво тряхнули ее за локоть. Она открыла рот, чтобы заявить принципы, навязанные ей вечером, и вдруг встретилась взглядом с холодным блеском глаз мисс Лорд. Класс наполнили всхлипывания Розали, и она сдалась. Айрин делала успехи в латыни: ее перевод с листа был, по крайней мере, вразумительным. Мисс Лорд отпустила всего лишь язвительное замечание и перешла к Флоренс Хиссоп. К этому времени паника захлестнула ряды. Флоренс было хотела сохранить верность данному слову, но инстинкт самосохранения силен. Она пошла по стопам Айрин.

– Читай следующие десять строк, Пэтти, и постарайся извлечь из них проблеск здравого смысла. Прошу тебя, помни, что мы читаем поэзию.

Пэтти подняла голову и посмотрела в лицо своей настоятельнице в свойственной христианскому мученику манере.

– Я подготовила только первые шестьдесят строк, мисс Лорд.

– Почему ты не закончила урок, который я задала? – резко спросила мисс Лорд.

– Мы решили, что восемьдесят строчек – это больше того, что мы можем выполнить за день. Это отнимает слишком много времени у остальных наших уроков. Мы охотно, со всей тщательностью подготовим шестьдесят строк, но на большее мы пойти не можем.

Некоторое время мисс Лорд просто смотрела. Она еще не сталкивалась со столь вопиющим случаем неповиновения. А это было неповиновение в чистом виде, ибо Пэтти была самой способной ученицей в классе.

– Что ты имеешь в виду? – наконец вымолвила она задыхаясь.

– Мы создали профсоюз Вергилия, – серьезно объяснила Пэтти. – Мисс Лорд, Вы оцените справедливость наших требований лучше, чем какая-либо иная учительница, потому что Вы верите в профсоюзы. Так вот, девочки в этой группе чувствуют себя перегруженными работой и низкоопла… э-э… то есть, в смысле, слишком много задают.

Сделав глубокий вдох, Пэтти начала снова.

– Восемьдесят строк не оставляют нам времени для отдыха, поэтому мы решили объединиться и требовать соблюдение своих прав. Мы занимаем позицию квалифицированной рабочей силы. Вы можете найти сколько угодно девочек на произведения Цезаря и курс латыни для начинающих, но читать Вергилия кроме нас желающих не найдется. Это как в прачечном ремесле. Мы не просто варим и крахмалим белье, мы гладим модную одежду. Если Вы хотите иметь группу Вергилия, Вам придется нас подкупить. Вы не сможете пригласить штрейкбрехеров. Итак, мы не пытаемся воспользоваться своими превосходящими силами. Мы охотно выполним честную дневную порцию уроков, но мы не можем позволить, чтобы нас… э-э… чтобы нас…

Пэтти мгновение искала подходящее слово и, наконец, торжествующе вымолвила.

– Мы не можем позволить, чтобы нас эксплуатировали. Поодиночке мы Вам не соперники, но вместе мы можем диктовать свои собственные условия. Если двое-трое из нас способны держать заданный Вами ритм, еще не значит, что мы должны позволять загонять остальных. Наш долг состоит в том, чтобы плечом к плечу противостоять агрессии нашего работодателя. Мы, женщины, не настолько развиты, как мужчины. Но мы учимся. От солидарности трудящихся зависит жизнь Розали. В случае если Вы откажетесь удовлетворить наши требования, группа Вергилия будет вынуждена объявить забастовку.

Пэтти провозгласила свой ультиматум и откинулась сложа руки на спинку стула.

Последовала минута молчания. После чего заговорила мисс Лорд. Группа потонула в безнадежном, малодушном страхе перед бурей. В моменты напряжения ледяной сарказм мисс Лорд освещался огненными вспышками. У нее были ирландские предки и рыжие волосы. Одна Пэтти слушала, держа голову прямо, со стальным блеском в глазах. Красная кровь мучеников зарделась на ее щеках. Она сражалась за дело. Нужно спасти слабую, беспомощную малышку Розали, которая хлюпала носом подле ее локтя, а товарищей – пристыдить за трусость. Она собственными силами станет бороться и победит.

В конце концов, мисс Лорд набрала в легкие воздуха.

– Урок окончен. Пэтти останется в классе до тех пор, пока не сделает безупречный перевод последних двадцати строк. После обеда я выслушаю, как она читает.

Девочки поднялись и, сбившись в кучу, стали проталкиваться в направлении столовой, а Пэтти вернулась в опустевший класс. На пороге она приостановилась и швырнула через плечо одно пренебрежительное слово:

– Штрейкбрехеры!


Прозвенел обеденный колокол, и Пэтти, сидя за столом в пустом классе, услышала, как девочки, смеясь и болтая, спускаются в столовую по обитой жестью черной лестнице. Она очень устала и была изрядно голодна. После завтрака она трудилась целых пять часов, выпив всего один стакан молока в одиннадцать пополудни. И даже приятное ощущение того, что с ней плохо обошлись, не вполне компенсировало муки голода. Она безразлично принялась учить завтрашний урок по французской истории, который имел отношение к другому мученику. Кости Людовика IX белели на равнинах Антиохии.[12] Причина была другой, но принцип – тот же. Если ее не накормят прежде, чем она выучит латынь – да назубок – ее кости будут белеть в классе «Святой Урсулы».

В окно настойчиво забарабанили. Скосив глаза, она увидела Осаки, японца-дворецкого, который высунулся далеко наружу из окна буфетной и протягивал ей мелкую тарелку с одним единственным большим куском индейки.

– Оставить тарелка в мусорное ведро, мисси, – прошептал он хрипло.

Какое-то мгновение Пэтти гордо и мученически боролась, однако голод и страсть к интригам взяли верх. Она подкралась и взяла подношение. Ни ножа, ни вилки, – только примитивные способы, достаточные в случае реального голода. Покончив с индейкой, она похоронила тарелку под грудой контрольных по алгебре. В ежедневные обязанности Осаки входило опорожнение мусорного ведра, – в должный час тарелка займет свое место на полке.

Через несколько минут за дверью послышался торопливый звук шагов, и к Пэтти ринулась маленькая ученица младшего «А» класса. Она бросила через плечо заговорщический взгляд и вытащила две булочки с маслом из-под оттопыренной кофточки.

– Возьми скорее! – выпалила она. – Мне нужно спешить обратно, иначе они заподозрят. Я попросила разрешения взять носовой платочек. Крепись. Мы не дадим тебе умереть с голоду. Это блестяще!

Швырнув булочки в подол Пэтти, она испарилась.

Новость о том, что школа на ее стороне, утешила Пэтти. Мученичество становится еще привлекательнее от сознания того, что есть зритель. Помимо прочего, булочки были приятным дополнением к индейке, – ее аппетит, нагулянный пятью часами учебы, все еще давал о себе знать. Она съела одну булочку и уже готовилась приступить ко второй, как сзади раздались крадущиеся шаги, и одна из горничных незаметно передала ей через плечо бумажную тарелку.

– Вот имбирный пряник, мисс Пэтти. Повариха говорит…

Звук хлопнувшей двери спугнул ее, и она, словно обнаруженный вор, стремглав выбежала вон.

Пэтти положила вторую булочку в мусорное ведро, к тарелке из-под индейки, и только взялась за имбирный пряник, как услышала, что кто-то карабкается в окно в конце класса. На секунду над подоконником возникла голубая шляпка, владелицу которой поддерживали снизу, и неизвестная рука бросила апельсин, покатившийся по центральному проходу. Пэтти поспешно преградила ему путь и уронила его в ведро. Обед скоро закончится, и визит мисс Лорд неизбежен. Этот приток продовольствия начинал смущать.

Она услыхала нарастающий гул голосов, когда девочки высыпали из столовой. Она знала, что за ней наблюдают группы сочувствующих из открытых дверей за ее спиной. Судя по неиссякаемому шарканью ног, все обитатели «Святой Урсулы» спешили по поручениям мимо двери класса. Пэтти ни разу не оглянулась и, распрямив плечи, пристально смотрела в пустоту. В этот момент над ее головой раздался грохот. Она подняла испуганные глаза к заслонке в потолке и увидела встревоженное лицо Айрин Маккало, которая подглядывала в щель.

– Ты сможешь много дней прожить на шоколадках, – раздался громкий шепот. – Мне ужасно жаль, что здесь только полфунта: остальное я съела вчера вечером.

Заслонку убрали и быстро опустили вниз коробку на веревочке. Айрин была главарем штрейкбрехеров.

– Спасибо, Айрин, – ответила Пэтти высокомерным, громким шепотом. – Мне наплевать на всякие…

В холле послышался голос мисс Лорд.

– Мне казалось, юные леди, что послеобеденный отдых следует проводить на воздухе?

Пэтти едва успела схватить коробку и бросить в подол, прикрыв сверху книгой, когда в класс вошла мисс Лорд. Лицо Пэтти приняло выражение страдальческого стоицизма, в то время как она смотрела вперед, очень надеясь, что у Айрин достаточно мозгов, чтобы убрать болтающуюся веревку длиною в восемь футов. За мисс Лорд следовал Осаки, который нес на подносе два кусочка сухого хлеба и стакан воды.

– Ты закончила свой латинский урок, Пэтти?

– Нет, мисс Лорд.

– Отчего же?

– Я собираюсь готовиться к уроку на завтра во время послеобеденных занятий.

Пэтти произнесла это вежливым тоном, но было понятно, что она подразумевает. Она сделала едва заметное ударение на слове «завтра».

– Ты немедленно возьмешься за эти двадцать строк.

Красноречивое молчание со стороны Пэтти.

– Ты слышишь меня?

– Да, мисс Лорд.

– Ну? – Коротенькое слово было таким острым, что об него можно было порезаться.

– Я не отступлюсь от своих принципов, – сказала Пэтти. – Я не штрейкбрехер.

– Останешься здесь, пока не проработаешь эти двадцать строк.

– Отлично, мисс Лорд.

– Я не желаю, чтобы ты страдала. Вот хлеб и вода.

Она сделала знак Осаки поставить поднос.

Пэтти отодвинула его в сторону.

– Я не заключенная, – промолвила она с достоинством. – Я отказываюсь есть, пока для меня не накроют должным образом стол в столовой.

Восточное спокойствие на лице Осаки на секунду нарушилось беглой ухмылкой. Мисс Лорд положила хлеб на соседнюю парту и оба удалились.

Пока длился перерыв на отдых и шли послеобеденные занятия, Пэтти сидела за своей партой, демонстративно не трогая тарелку с хлебом, стоявшую подле ее локтя. Потом прозвенел пятичасовой звонок, девочки строем вышли из классов и разошлись по своим делам. Час между послеобеденными уроками и звонком к переодеванию всецело был отдан в их распоряжение. Пэтти слышала, как они шумно возятся на черной лестнице и носятся наперегонки по коридорам. Над ее головой в Райской Аллее Козочка Маккой устраивала «подушечные» бои. Стайки девочек с радостными криками и смехом прошли мимо классного окна. Оседлали и вывели Перчика и Табаско, двух верховых лошадей. Ей было видно, как девочки по очереди скакали галопом по кругу, а Мартин, подобно инспектору манежа, взмахивал кнутом и подгонял их. Теперь Мартина скрутил ревматизм, но в далекой, беспечной молодости он был ковбоем и, когда он учил девочек ездить верхом, их пренебрежение к сломанным костям приводило в смятение даже безрассудно смелую учительницу гимнастики. Пэтти была его любимой ученицей, – она могла держаться на спине Красного Перчика только с помощью одного одеяла. Мартин в весьма редких случаях бывал в благодушном настроении настолько, чтобы седлать лошадей ради обыкновенного увеселения публики. Сердце Пэтти заныло, когда она наблюдала, как ее лучшие подруги Присцилла и Конни развлекаются, не обращая внимания на своего взятого под стражу товарища.

Смеркалось. Никто не пришел зажечь свет, и Пэтти сидела в полумраке, устало опустив голову на руки. Наконец она услыхала в холле шаги, вошла мисс Салли и закрыла за собой дверь. Пэтти снова взяла себя в руки, – для того, чтобы тягаться с Драконицей, требовался едкий юмор.

Мисс Салли говорила с мисс Лорд и была склонна считать, что Пэтти нуждается в необычном наказании, но в ее правилах было выслушивать обе стороны. Она пододвинула стул и начала с деловой прямолинейностью.

– Послушай, Пэтти, что значит весь этот бред?

Пэтти подняла укоризненный взгляд.

– Бред, мисс Салли?

– Да, бред! Мисс Лорд говорит, что ты отказалась выучить урок, который она задала, и спровоцировала остальных девочек на бунт. Ты одна из самых способных учениц в классе, и твоя неспособность выучить урок до конца это не что иное, как упрямство. Если бы это была Розали Пэттон, в этом был бы какой-то смысл.

– Не думаю, что Вы понимаете, – мягко сказала Пэтти.

– Будет лучше, если ты объяснишь, – предложила мисс Салли.

– Я должна придерживаться своих принципов.

– Безусловно! – учтиво согласилась мисс Салли. – И каковы твои принципы?

– Требовать шестьдесят строк из Вергилия. Это не потому, что я хочу бастовать, мисс Салли. Мне было бы гораздо легче выполнить восемьдесят строк, но это было бы не честно по отношению к Розали. Рабочий день не следует подводить под определенный стандарт исходя из способностей сильнейшего. Если мы не позаботимся о Розали, мисс Лорд срежет ее на экзамене. От солидарности рабочего класса зависит благосостояние отдельного работника. Это борьба угнетенных против агрессии… э-э… организованной власти.

– Хм, понятно! Я действительно начинаю верить, что ты слушала лекцию, Пэтти.

– Конечно, слушала, – кивнула Пэтти, – и должна сказать, что я страшно разочарована в мисс Лорд. Она велела нам применять наши знания по социологии к насущным проблемам, а когда мы так и делаем, она отступает. Но как бы то ни было, мы намерены продолжать забастовку, покуда она не будет готова удовлетворить наши справедливые требования. Мною движут не эгоистические соображения, мисс Салли. Я намного охотнее съела бы чего-нибудь и отправилась кататься на лошади. Я сражаюсь за дело моих страдающих сестер.

Потолок над головой затрясся от мощного толчка, когда ее четыре «страдающие сестры» рухнули друг на друга, и стены задрожали от их криков и смеха.

Губы мисс Салли дрогнули, но она овладела собой и заговорила серьезно и торжественно.

– Хорошо, Пэтти, я рада услышать, что это беспрецедентное поведение вызвано благотворительными мотивами. Уверена, что когда мисс Лорд полностью осознает, в чем состоит дело, она почувствует удовлетворение. А что если я выступлю посредником и изложу ей суть вопроса? Мы смогли бы прийти к некоему… э-э… компромиссу.

Полчаса после ужина обычно посвящались танцам в большом, квадратном зале, но сегодня девочки были настроены стоять в группах, украдкой поглядывая в сторону класса. Внутри проходили переговоры. Мисс Лорд, Вдовушка и Драконица вошли и заперли дверь. Козочка Маккой, вернувшись из Райской Аллеи, где она лежала,растянувшись на животе и приникнув к заслонке, сообщила, что Пэтти упала в обморок от голода, что Вдовушка привела ее в чувство с помощью виски и что она пришла в себя, по-прежнему ратуя за Союз. Тем не менее, утверждения Козочки Маккой были, вероятно, не без доли воображения. Школа разделилась во мнениях относительно линии поведения Пэтти. Штрейкбрехеры склонялись к тому, чтобы не придавать значения ее подвигу, но в Конни и Присцилле воодушевление неуклонно разжигалось.

Наконец, когда дверь в класс отворилась и учителя вышли и направились в личный кабинет Вдовушки, с неожиданным рвением начались танцы. Никто не хотел, чтобы мисс Лорд застигла их врасплох, пока они шепчутся по углам.

За ними следом шла Пэтти. Ее лицо было бледно, под глазами залегли усталые тени, но глаза светились победным огнем.

– Пэтти!

– Ты жива?

– Чем все закончилось?

– Это было просто великолепно!

– Она была в ярости?

– Что она сказала?

– Мы решили вопрос в арбитражном порядке и договорились о компромиссе, – отвечала Пэтти со спокойным достоинством. – Отныне нам будут задавать семьдесят строк. Забастовка группы Вергилия объявляется оконченной.

Они наседали на нее, стремясь узнать подробности, но она отстранилась и продолжала идти по направлению к двери в столовую. Во всем ее облике была некая отчужденность, как будто она в одиночку покорила вершину. Она была не совсем готова иметь дело с присущей человеческой природе грубостью.

Школа приступила к вечерним занятиям, а Пэтти – к ужину. Через двор, сквозь освещенное окно, им было видно, как она сидит в торжественной обстановке во главе длинного стола. Осаки, стоя по одну руку от нее, предлагал консервированную клубнику, по другую руку Мэгги подавала глазированные кексы. В случае Пэтти, награда за мученичество оказалась весьма сытной и питательной.

IV. Третий с конца

– АХ Пэтти! Ты привезла нам кусочек свадебного торта?

– У тебя были какие-нибудь приключения?

Конни и Присцилла, с ловкостью, приобретенной годами тренировки, запрыгнули на заднюю ступеньку «катафалка», когда он завернул в школьные ворота и покатил по извилистому подъездному пути к крытому навесу. «Катафалком» популярно называли черный лакированный фургон, доставлявший учениц «Святой Урсулы» из церкви и со станции. Он предназначался для размещения двадцати человек. Сидя в его просторном чреве, Пэтти и ее чемодан покачивались из стороны в сторону, словно две маленькие горошины в огромном стручке.

– Приключения! – возбужденно крикнула она в ответ. – Подождите, пока не услышите!

Когда они остановились, их окружила толпа девочек в голубых пальтишках. Было время послеобеденного отдыха, и вся школа вышла на улицу. Оказанный ей прием привел бы стороннего наблюдателя к выводу, что Пэтти уезжала не на три дня, а на три месяца. Она и оба ее форейтора спустились на землю, и Мартин подобрал вожжи.

– Давай, молодежь! Все, кто желают прокатиться до конюшни, – последовало его гостеприимное приглашение.

Пассажиры хлынули потоком. Они набились вовнутрь – в два раза больше, чем мог выдержать «катафалк» – и вскарабкались на место возницы и на ступеньки; а две всадницы даже взгромоздились на спины лошадей.

– Что за приключение? – единодушно поинтересовались Конни с Присциллой, когда кавалькада с грохотом отъехала.

Пэтти махнула рукой в сторону чемодана.

– Вот оно. Возьмите его наверх. Я подойду к вам, как только доложу о своем приезде.

– Но это не твой чемодан.

Пэтти загадочно покачала головой.

– Вы и за тысячу лет не догадаетесь, кто его владелец.

– Кто?

Пэтти засмеялась.

– Похож на мужской, – сказала Конни.

– Так и есть.

– О Пэтти! Не будь такой несносной. Где ты его взяла?

– Это просто маленький сувенир, который я подобрала. Я расскажу вам сразу как переговорю с Вдовушкой. Скорее, проскользните, пока Джелли не смотрит.

Они украдкой бросили взгляд через плечо на тренера по гимнастике, которая уговаривала толстушку Айрин Маккало быстрее двигаться на теннисном корте. Мисс Джеллингс настаивала на том, что «отдыхом» следует активно заниматься на открытом воздухе. Девочки легко могли получить разрешение приветствовать возвращение Пэтти в комнате, но политика троицы заключалась в том, чтобы никогда не отпрашиваться по мелочам. Это все равно что без необходимости растрачивать кредит доверия.

Поднимаясь по лестнице, Присцилла и Конни поволокли чемодан, а Пэтти подошла к кабинету директрисы. Десять минут спустя она присоединилась к своим подругам в комнате номер семь, в Райской Аллее. Они сидели на кровати, подперев подбородки ладонями, и изучали чемодан, поставленный перед ними на стул.

– Ну? – спросили они одновременно.

– Она говорит, что рада, что я вернулась, и надеется, что я не объелась свадебным тортом. Если мои знания пришли в упадок…

– Кто его владелец?

– Мужчина с черными бровями и ямочкой на подбородке, который пел смешные песни, стоя справа третьим с конца.

– Джермин Хиллиард младший? – спросила Присцилла, затаив дыхание.

– Неужели? – Конни приложила руку к сердцу и преувеличенно громко вздохнула.

– Да право же! – Пэтти перевернула его вверх тормашками и показала на инициалы на обороте. – Дж. Х. мл.

– Это на самом деле его! – воскликнула Присцилла.

– Ради бога, Пэтти, где ты его достала?

– Он заперт?

– Да, – кивнула Пэтти, – но я открою его своим ключом.

– Что внутри?

– О, парадный костюм, воротнички и… и прочее.

– Как он к тебе попал?

– Видите ли, – вяло произнесла Пэтти, – это длинная история. Не знаю, хватит ли у меня времени до уроков…

– Ну, расскажи нам, пожалуйста. По-моему, с твоей стороны это свинство!

– Значит так, в прошлый четверг вечером приезжал клуб хорового пения.

Они кивнули, нетерпеливо выслушав бесполезную реплику.

– А я уехала в пятницу утром. В то время как я выслушивала прощальные наставления Вдовушки о том, чтобы не привлекать к себе внимания и своей воспитанностью поддерживать честь школы, Мартин передал на словах, что Принцесса захромала и поехать не сможет. Поэтому вместо того, чтобы отправиться на станцию в «катафалке», я поехала вместе с Мамзелью на трамвае. Когда мы вошли в него, он был доверху набит мужчинами. Йельский клуб хорового пения в полном составе уезжал на станцию! Их было так много, что они сидели на коленях друг у друга. Все, кто сидели сверху, поднялись и сказали очень серьезно и вежливо: «Мадам, прошу Вас».

Мамзель разгневалась. Она сказала по-французски, и все они, разумеется, поняли, что по ее мнению американские студенты ведут себя недостойно, а я украдкой улыбнулась – не удержалась, они были такими смешными. И тогда двое «нижних» предложили свои места и мы сели. И, вы не поверите, но «третий с конца» сидел прямо возле меня!

– Не может быть!

– О Пэтти!

– Вблизи он такой же симпатичный, как на сцене?

– Лучше.

– Это его настоящие брови или он их чернит?

– Выглядели, как настоящие, но я не могла их рассмотреть близко.

– Ну конечно настоящие! – возмущенно сказала Конни.

– И что бы вы думали? – спросила Пэтти. – Они ехали моим поездом. Как вам нравится такое совпадение?

– Что по этому поводу сказала Мамзель?

– Она волновалась, словно старая наседка над одним цыпленком. Она вверила меня заботам кондуктора с таким количеством инструкций, что он наверняка чувствовал себя неопытной няней. Члены клуба хорового пения ехали в вагоне для курящих, за исключением Джермина Хиллиарда младшего, который проследовал за мной в салон-вагон и сел в кресло прямо напротив меня.

– Пэтти! – воскликнули они шокировано в один голос. – Но ты ведь не говорила с ним?

– Конечно, нет. Я смотрела в окно и делала вид, что его там нет.

– О! – разочарованно пролепетала Конни.

– И что произошло? – спросила Присцилла.

– Абсолютно ничего. Я сошла в Кумсдейле, и дядя Том встретил меня на машине. Шофер взял мой чемодан у носильщика, и я почти совсем его не видела. Мы подъехали к дому как раз к чаю, и я присоединилась к чаепитию, не поднимаясь наверх. Дворецкий отнес мой чемодан, пришла горничная и попросила ключ, чтобы разобрать вещи. Этот дом просто кишит прислугой. Я вечно до смерти боюсь не натворить чего-нибудь, что они сочли бы непристойным.

Там были все шаферы и подружки невесты, и всем было очень весело, только я не могла сообразить, о чем они все время болтают, ведь все они знали друг друга и отпускали множество непонятных мне шуток.

Конни с чувством кивнула.

– Именно так они вели себя на взморье прошлым летом. По-моему, у взрослых отвратительные манеры.

– Я и впрямь почувствовала себя довольно незрелой, – призналась Пэтти. – Какой-то мужчина принес мне чаю и спросил, что я изучаю в школе. Он старался проявить послушание перед Луизой и развлечь маленькую кузину, но постоянно думал о том, какая скука разговаривать с девочкой, у которой волосы заплетены в косы.

– Я говорила тебе уложить их наверх, – заметила Присцилла.

– Погоди! – важно произнесла Пэтти. – Когда я поднялась наверх, чтобы переодеться к ужину, в холле меня встретила горничная, которая так и вылупила глаза.

«Прошу прощения, мисс Пэтти, – проговорила она. – Но это точно Ваш чемодан?»

«Да, – сказала я, – разумеется, это мой чемодан. А что с ним не так?»

– Она только махнула в сторону стола и не сказала ни слова. Там лежал он, нараспашку!

Вынув из кармана ключ, Пэтти отперла чемодан и откинула крышку. Сверху, аккуратно сложенный, лежал мужской парадный костюм, а из узких прорезей торчали трубка, коробка сигарет, несколько воротничков и другие разнообразные мужские безделушки.

– Ах! – затаив дыхание, воскликнули они хором.

– Это его, – с жаром прошептала Конни.

Пэтти кивнула.

– А когда я показала чемодан дяде Тому, он чуть не умер от смеха. Он позвонил на станцию, но там ничего об этом не знали, и я не знала, где будет выступать клуб хорового пения, поэтому мы не могли телеграфировать мистеру Хиллиарду. Дядя Том живет в пяти милях от города, так что в тот вечер мы просто не могли ничего предпринять.

– Только представьте, что он почувствовал, когда стал переодеваться для концерта и обнаружил новое розовое вечернее платье Пэтти, разложенное на самом верху чемодана! – предположила Присцилла.

– Ах Пэтти! Ты думаешь, он открывал его? – спросила Конни.

– Боюсь, что так. Чемоданы абсолютно идентичны и ключи, очевидно, подходят к ним обоим.

– Я надеюсь, там все было в порядке?

– О да, смотрелось чудесно. Все было отделано розовой лентой. Отправляясь в гости к дяде Тому, я всегда пакую чемодан, помня о горничной.

– А как же ужин и свадьба? Что ты делала без своих вещей? – спросила Присцилла, с грустью припомнив многочисленные визиты к портнихе.

– Я подхожу к самому интересному! – заверила Пэтти. – Мисс Лорд просто не позволяет мне иметь приличное вечернее платье. Она сама ходила со мною и говорила мисс Прингл, как его нужно шить, по образу и подобию всех моих бальных платьев: девять дюймов от пола, рукава по локоть и дурацкий пояс. Я все равно терпеть его не могла.

«Ты должна помнить, что ты школьница, – процитировала Конни, – и до тех пор пока…»

– Погодите, сейчас я вам расскажу! – торжествующе произнесла Пэтти. – Луиза принесла мне одно из своих платьев – одно из своих самых лучших бальных платьев – только она больше не собиралась его носить, поскольку ее приданое состоит из одних новых вещей. Оно было из белого крепа, расшитого золотыми блестками, со шлейфом. Спереди оно тоже было длинным. Мне приходилось ступать, не поднимая ног. Пришла горничная и одела меня; с помощью золотой ленты она уложила мне волосы наверх, а тетя Эмма одолжила жемчужное ожерелье и пару длинных перчаток, так что я выглядела просто прелестно, – я не вру – вы бы меня не узнали. Мне можно было дать не меньше двадцати!

– Мужчина, который вел меня за стол, и не подозревал, что я давным-давно не выходила в свет. И знаете, он пытался со мной флиртовать, правда. А был он ужасно старый. Должно быть, ему было под сорок. Я чувствовала себя так, словно я флиртую со своим дедушкой. Знаете что, – прибавила Пэтти, – быть взрослой не так уж плохо. Мне кажется, можно чудесно проводить время – если ты привлекательна.

Три пары глаз принялись задумчиво рыскать в поисках зеркала, после чего Пэтти возобновила свой отчет.

– За столом дядя Том заставил меня рассказать про чемодан. Все смеялись. Получилась очень волнующая история. Я поведала им о том, как вся школа ходила послушать клуб хорового пения и все как один влюбились в «третьего мужчину с конца», и как мы все вырезали его портрет из программки и вставили в свои часы. А потом про то, как я сидела напротив него в поезде и как мы обменялись чемоданами. Мистер Харпер – мужчина, сидевший рядом со мной, – сказал, что это самая романтическая история, которую он слышал в своей жизни, и что замужество Луизы – ничто по сравнению с нею.

– Но что же чемодан, – напомнили они, – ты больше ничего не предпринимала?

– Дядя Том снова позвонил утром, и станционный служащий сказал, что он связался по телефону с человеком, у которого был чемодан юной леди. Через два дня он возвращается, и я должна была оставить его чемодан у носильщика на станции, а он оставил бы мой.

– Но ты его не оставила.

– Я приехала другой дорогой. Я собираюсь отослать его.

– А что ты надела на свадебную церемонию?

– Вещи Луизы. То, что я не соответствовала остальным подружкам невесты, не имело ни малейшего значения, так как я была почетной подружкой невесты и все равно должна была одеться по-другому. Я была взрослой три дня, и мне бы хотелось, чтобы мисс Лорд видела меня с высоко уложенными волосами, беседующей с мужчинами!

– Ты рассказала Вдовушке?

– Да, я сказала ей о чужом чемодане, но не упомянула, что он принадлежит «третьему с конца».

– Что она сказала?

– Она сказала, что с моей стороны было весьма легкомысленно сбежать со странным мужским багажом, и выразила надежду, что он джентльмен и воспримет это как должно. Она позвонила носильщику и сообщила о том, что чемодан здесь, однако не смогла сегодня отправить Мартина отвезти его, поскольку ему пришлось поехать на ферму за яйцами.

Перерыв подошел к концу; толпясь, вернулись девочки, чтобы собрать книжки, блокноты и карандаши для предстоящего урока. Все, кто проходили мимо седьмой комнаты, заскакивали послушать новости. Каждая по очереди получала историю с чемоданом, и у каждой по очереди перехватывало дыхание при виде его содержимого.

– Пахнет табаком и лавровишневой водой, правда же? – понюхав, сказала Розали Пэттон.

– О, тут болтается пуговица! – воскликнула заботливая хозяйка Флоренс Хиссоп. – Пэтти, ты не дашь мне черные шелковые нитки?

Она вдела нитку в иголку и закрепила пуговицу. Потом храбро примерила пиджак. Остальные восемь девочек последовали ее примеру, и его прикосновение привело их в трепет. Он был рассчитан на то, чтобы приходиться впору человеку гораздо больших размеров, чем у любой из присутствующих. Даже Айрин Маккало сочла его мешковатым.

– У него ужасно широкие плечи, – молвила Розали, поглаживая атласную подкладку.

Они осторожно осмотрели остальную одежду.

– Ах! – завопила Мэй Мертель. – Он носит голубые шелковые подтяжки.

– И еще кое-что голубое, – прощебетала Эдна Хартуэлл, заглядывая ей через плечо. – Это пижама!

– Подумать только, что такое могло произойти с Пэтти! – вздохнула Мэй Мертель.

– Почему бы и нет? – ощетинилась Пэтти.

– Ты так молода и так… э-э…

– Молода! Ты просто не видела меня с зачесанными наверх волосами.

– Интересно, чем все это закончится? – спросила Розали.

– А закончится все это тем, – недобро сказала Мэй, – что носильщик отправит чемодан и Джермин Хиллиард младший никогда не узнает…

В дверях появилась горничная.

– Если позволите, – пролепетала она, изумленно глядя на Айрин, которая так и осталась в пиджаке. – Миссис Трент просит мисс Пэтти Уайатт пройти в гостиную, и я должна отнести чемодан вниз. Джентльмен ждет.

– О Пэтти! – облетели комнату сдавленные возгласы.

– Уложи волосы наверх… живо!

Присцилла схватила обе одинаковые косички Пэтти и уложила венком вокруг головы, тогда как остальные, трепеща от волнения, втискивали пиджак на место и запирали чемодан.

Все как один столпились позади нее, повиснув на перилах под опасным углом, и навострили уши в направлении гостиной. Оттуда доносилось лишь бормотание, изредка перемежаемое густым басовитым смехом. Услышав закрывающуюся входную дверь, они в едином порыве хлынули в комнату Хэрриет Глэдден, которая возглавляла шествие, и прижались носами к стеклу. Низенький, приземистый человек похожий на немца вразвалочку шел к воротам, в направлении трамвая. Они уставились на него большими, полными ужаса глазами. Когда, ни слова не говоря, обернулись, они увидели, как Пэтти с трудом волоком тащит наверх свой странствующий чемодан. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что они все видели, и, опустившись на верхнюю ступеньку, она прислонилась головой к перилам и расхохоталась.

– Его зовут, – проговорила она, задыхаясь от смеха, – Джон Хохштеттер младший. Он оптовый торговец бакалейными товарами и как раз ехал на собрание бакалейщиков, где должен был выступить с речью о сравнительных характеристиках американского и импортного сыров. Он вовсе был не прочь остаться без своего выходного костюма, – по его словам, он все равно чувствовал себя в нем дискомфортно. Он объяснил собранию, почему на нем нет костюма, и это была самая смешная речь вечера. Звонок на урок.

Пэтти поднялась и повернула к Райской Аллее, но помешкав, обернулась и сообщила дополнительную подробность:

– У него есть милая дочурка моих лет!

V. Медовый месяц четы Фланниган

СЕМЬЯ Мэрфи, придерживаясь здравых взглядов на материальное благополучие, избрала Святую Урсулу своим святым покровителем. Семья в составе мистера и миссис Патрик Мэрфи, одиннадцати маленьких Мэрфи и Бабушки Фланниган занимала пятикомнатный коттедж поблизости от школьных ворот «Святой Урсулы». Они жили за счет искупительных подаяний шестидесяти четырех девочек и периодических заработков Мэрфи père,[13] который, будучи трезв, был достаточно неплохим каменотесом и каменщиком.

Он построил большие входные ворота и длинную каменную стену, которая огораживала десятиакровые владения. Он заложил фундамент нового западного крыла, известного как Райская Аллея, и построил все дымоходы, подъездные дороги и теннисные корты на территории. Школа была памятником его долгой и свободной карьере.

Мистер и миссис Мэрфи, продемонстрировав необычайную дальновидность, крестили своего первенца в честь школы. Урсула Мэрфи – возможно, и не совсем претенциозное сочетание имени и фамилии, однако ребенок был сполна вознагражден за ношение подобного имени тем, что получал ношенные вещи многих поколений учениц «Святой Урсулы». Некоторое время существовала опасность, что несчастная малютка будет похоронена под грудой платьев; но ее родители, к счастью, откопали одного старьевщика, который освободил ее от части этого бремени.

После Урсулы в регулярной последовательности появились на свет остальные детишки Мэрфи; и постепенно в число легендарных привилегий школы вошло награждать новорожденных именами и подарками по случаю крещения. Миссис Мэрфи в своих ежегодных запросах не была законченной эгоисткой. Она ценила художественность имен, предоставляемых девочками. Они обладали той отличительной особенностью, какую сама она, при отсутствии у нее литературного воспитания, не смогла бы им придать. Выбор имен оказался таким же политически трудным делом, как избрание старосты выпускного класса. Разные фракции предлагали разнообразные имена; на голосование выставлялся список полудюжины кандидатур, а в ходе процедуры произносились зажигательные речи.

Существовало одно ограничение. Каждый ребенок должен был иметь своего святого покровителя. Относительно этого пункта Мэрфи были непреклонны. Тем не менее, тщательно изучив ранних христианских мучеников, девочкам удалось раскопать перечень малоизвестных святых с довольно необычными и живописными именами.

В настоящий момент в списке отпрысков Мэрфи значились:

Урсула Мария, Джеральдин Сабина, Мюриел Вероника и Лайонел Эмброуз (близнецы), Эйлин Клотильда, Джон Дрю Доминик, Дельфина Оливия, Патрик (он родился на летних каникулах и многострадальный священник настоял, чтобы его назвали в честь отца), Сидни Орландо Бонифас, Ричард Хардинг Гэбриел, Йоланда Женевьева. На этом список заканчивался, пока однажды утром в начале декабря в проеме кухни не появился Патрик старший с известием, что было бы своевременно подыскать очередное имя – для мальчика.

Школьницы немедленно созвали комитет в полном составе. Было предложено несколько имен, прение становилось все более жарким, как вдруг со своего места вскочила Пэтти Уайатт и предложила вариант «Катберт Сент-Джон». Предложение было встречено приветственными криками, а Мэй Ван Арсдейл с негодованием покинула комнату. Имя было принято единогласно.

Катберт Сент-Джон Мэрфи, крещенный в следующее воскресенье, получил в подарок ложечку для овсяной каши с золотой каемкой в зеленой плюшевой коробочке.

Учащиеся были так довольны удачным предложением Пэтти, что в порядке поощрения избрали ее председателем Рождественского карнавального комитета. Рождественский карнавал являлся благотворительным мероприятием, учрежденным одновременно с открытием школы. В «Святой Урсуле» на систему образования придерживались широких взглядов, что подразумевало развитие множества женских добродетелей, величайшей из которых была благотворительность. Не современная, научная, механически созданная благотворительность, но уютная и старомодная, которая оставляет в сердце дарителя радостный, благородный свет. Ежегодно на святки наряжали елку, накрывали ужин и приглашали бедных соседских детишек вкусить яств. Детей из неимущих семей собирали школьницы, которые ездили по домам на санях или в фургонах для сена, в зависимости от того, выпал ли снег. Девочки относились к этому как к самому развлекательному торжеству в учебном году. И даже бедные детишки, когда у них проходило первое чувство неловкости, считали праздник довольно занимательным.

Первоначально было задумано, что каждая девочка должна иметь своего протеже, чтобы располагать возможностью навещать семью и завязывать личные отношения с общественным классом с более скромными потребностями. Она должна была выяснить особые нужды ребенка и дарить что-то по-настоящему полезное, например, чулки, брюки или фланелевые нижние юбки.

Эта схема была замечательной на бумаге, на практике же она потерпела фиаско. «Святая Урсула» располагалась в богатом квартале, отданном под имения праздных богачей, и пролетариат, прилегающий к окраинам этих имений, был щедро обеспечен работой. Когда-то давно, когда школа была маленькой, в округе имелось достаточное количество бедных детей. Но по мере того, как «Святая Урсула» расширялась, число бедняков, по всей видимости, сокращалось, пока не наступило время, когда школа столкнулась с их явной нехваткой. Однако Мэрфи, по крайней мере, всегда были с ними. И за это они выражали ежегодную благодарность.

Пэтти вступила в должность председателя и назначила подкомитеты по проведению текущей работы. За собой же, Конни и Присциллой она сохранила привилегию отобрать получателей щедрот «Святой Урсулы». На это было затрачено несколько веселых дней за пределами школы. Для заключенных прогулка за пределы тюрьмы – все равно что для всех остальных путешествие в Европу. Большую часть недели они обсуждали соседей и выяснили тот постыдный факт, что, кроме выводка Мэрфи, было девять возможных детей, и что ни один из этих девяти не принадлежал семьям, которые с чистой совестью можно было бы назвать бедными. Здравомыслящие, трудолюбивые родители могли прекрасно удовлетворить скромные рождественские запросы своих детей.

– Только шестеро Мэрфи подходят по возрасту, – проворчала Конни, когда они возвращались домой в холодных сумерках зимнего дня после двух часов бесплодной ходьбы.

– Выходит примерно по одному ребенку на каждые пять девочек, – угрюмо кивнула Присцилла.

– Ах, эта благотворительность меня утомляет! – взорвалась Пэтти. – Для девочек это просто забава. То, как мы скупо раздаем хлам этим безупречно милым людям, просто оскорбительно. Если бы кто-нибудь ткнул в меня розовым носком из тарлатана, полным конфет, и сказал, что это за то, что я была хорошей маленькой девочкой, я бы швырнула его им в лицо.

В напряженные моменты английский язык Пэтти был не безупречен.

– Да ладно тебе, Пэтти, – Присцилла успокаивающе взяла ее под руку, – мы зайдем к Мэрфи и заново их пересчитаем. Может, есть кто-то, кого мы проглядели.

– Близнецам всего пятнадцать, – с надеждой проговорила Конни. – Я считаю, они подойдут.

– А Ричарду Хардингу почти четыре. Он достаточно большой, чтобы радоваться елке. Чем больше Мэрфи мы сможем набрать, тем лучше. Им всегда нравится то, что мы дарим.

– Я знаю! – рявкнула Пэтти. – Большинство из них мы учим быть отъявленными попрошайками. Я буду жалеть о том, что когда-либо использовала сленг, если мы не найдем этим деньгам лучшего применения.

Праздничные фонды ежегодно пополнялись за счет налога на сленг. В «Святой Урсуле» взимался штраф в один цент за каждый случай прилюдного употребления сленга или неправильной грамматики. Разумеется, в уединении собственной комнаты, в кругу избранных, сии меры были не столь строги. Ближайшие подружки не выдавали, разве что когда случалось охлаждение взаимоотношений. Но приятели, враги и учителя делали это, а в моменты пылкой откровенности даже сама виновная сдавала себя. Как бы то ни было, фонд сленга увеличивался. Вскрыв ящик в этом году, члены комитета обнаружили тридцать семь долларов, восемьдесят четыре цента.

После небольших протестов Пэтти позволила притащить себя к двери жилища Мэрфи. Она была не в настроении, а чтобы гостить у Мэрфи, требовалось поддерживать невероятное количество разговоров. Оказалось, что семья в полном составе оживленно толпится на переполненной кухне. Все двенадцать детей верещали разом, все пронзительнее и надоедливее, тщетно стараясь заглушить друг друга. От тушеной капусты на плите в комнате стоял душистый пар. Бедная старая Бабушка Фланниган втиснулась в угол у очага, в окружении шумной, толкающейся малышни, которая едва ли выказывала уважение ее сединам. Пока девочки любовались новорожденным, Йоланда и Ричард Хардинг, у которых были липкие руки, взобрались к ним на колени. Тем временем миссис Мэрфи с роскошным ирландским акцентом распространялась по поводу достоинств имени «Кутберт Сен-Джоон». Она объявила, что оно ей нравится, впрочем, как и все остальные. Наверняка, ребенку принесут удачу имена сразу двух святых. Она любезно поблагодарила юных леди.

Пэтти оставила Конни и Присциллу с тем, чтобы они со светской учтивостью завершили визит, а сама протиснулась на деревянный ящик, к креслу Бабушки Фланниган. Матушка миссис Мэрфи была трогательной старушкой, речи и манерам которой было присуще обаяние Ирландии прошлого поколения. Пэтти решила, что она является самым ценным членом семейства, поскольку с нею было интересно. Ей всегда нравилось заводить ее рассказами о ее девических годах, когда она была служанкой миледи в замке лорда Стерлинга, в графстве Клэр, и юный Таммас Фланниган пришел и увез ее в Америку, чтобы там разбогатеть. Теперь Таммас был согбенным от ревматизма стариком, но в его проницательных голубых глазах и ирландской улыбке Бабушка по-прежнему видела парня, который ухаживал за ней.

– Как себя чувствует Ваш муж этой зимой? – спросила Пэтти, зная, что это кратчайший путь к сердцу пожилой женщины.

Она покачала головой и робко улыбнулась.

– Я не получала от него вестей четыре дня. Таммас уже с нами не живет.

– Как жаль, что вас разлучили! – промолвила Пэтти, незамедлительно почувствовав симпатию и не сознавая, насколько болезненна затронутая ею тема.

Старушкина словоохотливость потоком хлынула в ворота шлюза.

– Урсула и Джер-р-альдин выросли, и так как появился маленький, понадобилась комната, которую они занимали, и они больше не могли предоставлять комнату мне с Таммасом. Так что меня поселили на чердаке с четырьмя девчонками, а Таммас, его собрали в дорогу и отправили к моему сыну Таммасу. Жена Таммаса сказала, что Таммас может спать на кухне в уплату за то, что он будет таскать дрова и воду, но она не может взять нас двоих, потому что держит квартирантов.

Минуту Пэтти молчала, склонив набок голову, пытаясь уловить смысл в этой путанице из Таммасов.

– Очень плохо! – сказала она утешительно и сочувственно положила руку на колено старушки.

Глаза Бабушки Фланниган наполнились старческими, готовыми хлынуть слезами.

– Я не жалуюсь, ведь так устроена жизнь. Старики должны отойти в сторонку и уступить место молодым. Но мне так одиноко без него! Мы прожили вместе сорок семь лет и знаем привычки друг друга.

– Но Ваш сын живет не слишком далеко. – Пэтти нашла лучшее утешение, на какое только была способна. – Вы должны видеться с Томасом очень часто.

– Этого я и не хочу! Когда твой муж за полторы мили отсюда лежит с ревматизмом, то это все равно, как если бы он умер.

Стрелка часов показала без четверти шесть, и гости поднялись. Им еще предстояло пройти полмили и переодеться к ужину.

На прощание старушка коснулась руки Пэтти. Похоже, маленькое, случайное сочувствие Пэтти подарило ей большее утешение, нежели весь ее имеющийся в изобилии выводок внуков.

– Как ужасно быть старой и просто сидеть и ждать смерти, правда? – поежилась Пэтти, когда они вышли в морозную тьму.

– Жуть! – искренне согласилась Конни. – Поторопись! Не то мы опоздаем на ужин, а сегодня будет курица.

Они припустили рысцой, и при таком темпе для разговоров не хватало дыхания, однако голова Пэтти работала так же быстро, как и ноги.

– У меня появилась поистине блестящая идея, – тяжело дыша, проговорила она, завернув в ворота и пустившись рысью по подъездной аллее к большому освещенному дому, который приветливо распростер свои широкие крылья.

– Какая? – спросили они.

Им навстречу поплыл резкий, настойчивый звук гонга, и за окнами моментально замелькали торопливые фигуры: призыв в столовую вызывал гораздо больший отклик, чем призыв на занятия.

– Я расскажу вам после ужина. Теперь нет времени, – обернулась к ним Пэтти, стягивая свое пальто.

Громко стуча каблуками по черной лестнице, они расшнуровывали свои блузки и снимали их через голову уже в верхнем холле.

– Помедленнее, пожалуйста! – умоляли они спускавшуюся вниз процессию, оказавшись у нее на пути. Ужин был единственной трапезой, являться на которую следовало через парадную лестницу, – устланную коврами, а не окрашенную.

К счастью, их вечерние платья были без нижних юбок и иных аксессуаров, и они не церемонясь нырнули в них. Все трое предстали с румянцем на щеках и с несколько взъерошенными волосами, но должным образом одетые, и принесли свои извинения, поскольку как раз закончили произносить молитву о благодати. Опоздание на благодатную молитву каралось только одним замечанием; первая перемена блюд «ценилась» дороже, ну а вторая – еще дороже. Наказание возрастало в геометрической прогрессии.

Во время получасового перерыва перед вечерними занятиями три подруги отделились от танцующих в холле и отошли в угол пустого класса.

Пэтти взобралась на парту и громко сообщила о своих переживаниях.

– Мне надоело, что Вдовушка встает во время молитвы и держит речь о прекрасном духе Рождества и о том, как славно делать счастливыми так много маленьких деток, когда ей отлично известно, что для нас это всего лишь забава. В этом году я председатель и могу поступить, как захочу. С меня хватит этой фальшивой благотворительности, и я не собираюсь наряжать рождественскую елку!

– Не будет рождественской елки? – тупо переспросила Конни.

– Но что ты станешь делать с тридцатью семью долларами и восьмьюдесятью четырьмя центами? – спросила практичная Присцилла.

– Послушайте! – Пэтти перешла к аргументам. – Здесь нет детей, которые хоть в чем-нибудь нуждались бы, зато нуждаются Бабушка и Дедушка Фланниган. Эта несчастная, крайне милая старушка окружена этими ужасными, орущими, липкими детишками Мэрфи; а Дедушку Фланнигана заперли в кухне Таммаса младшего, где он бегает по поручениям жены Таммаса младшего, женщины со-вер-шен-но кошмарной. Когда она злится, то швыряется чайниками. Бабуля постоянно переживает, что если у него случится приступ ревматизма, никто не натрет его жидкой мазью и не заставить надеть соответствующее нижнее белье. Они точно так же любят друг друга, как и прочие мужья и жены, и, по-моему, просто позор позволить им быть в разлуке только потому, что «Урсула» хочет принимать гостей!

– Это очень плохо, – беспристрастно согласилась Конни. – Но я не понимаю, как мы можем с этим справиться.

– Ну как же! Вместо того чтобы наряжать елку, мы снимем тот пустой коттеджик на лавровой аллее, починим дымоход, – Патрик сможет сделать это задаром – вставим новые окна, обставим мебелью и поможем им устроиться в домашнем хозяйстве.

– Ты думаешь, у нас получится осуществить это за тридцать семь долларов и восемьдесят четыре цента? – спросила Присцилла.

– Вот когда вступает в права благотворительность! Каждая девочка в школе пожертвует свое двухнедельное пособие. Тогда у нас будет более ста долларов, и на эту сумму мы сможем замечательно меблировать дом. Отказ от пособий будет реальной благотворительностью, поскольку на рождество деньги особенно к месту.

– Но захотят ли девочки отдать свои пособия?

– Мы устроим все так, что им придется, – сказала Пэтти. – Мы созовем массовый митинг и произнесем речь. Потом все подойдут и подпишут документ. Никто не посмеет отказаться, когда вся школа смотрит.

Воодушевление Пэтти разожгло в ее подругах ответный огонь.

– Прекрасная мысль! – объявила Конни.

– И ремонтировать дом будет так весело, – заметила Присцилла. – Почти так же весело, как выходить замуж.

– Это точно, – кивнула Пэтти. – У этих бедных стариков уже много лет не было возможности видеться наедине. Мы заново подарим им медовый месяц.

В течение следующего часа Пэтти вроде бы занималась геометрией, однако мысленно подшивала простыни, полотенца и скатерти. Дело было в четверг, между восемью и девятью часами вечера, на уроке хороших манер. Девочки по очереди грациозно сходили по лестнице, входили в гостиную (Клэр дю Буа в роли лакея объявляла их выход) и обменивались рукопожатием с хозяйками – Конни Уайлдер, вдовствующей матерью, и возвышавшейся над ней Айрин Маккало, самой крупной девочкой в школе, которая дебютировала в роли дочери. У учительницы гимнастики, назначившей роли, было чувство юмора. От каждой гостьи предполагалась соответствующая реплика, причем о погоде говорить было запрещено.

– Миссис Уайлдер! – с преувеличенной экспансивностью произнесла Присцилла, приблизившись и протягивая руку, – и милая малютка Айрин! Не может быть, чтобы ребенок так вырос. Только вчера она была крошкой, которая училась ходить…

Присциллу оттеснила Пэтти.

– Моя дорогая миссис Уайлдер, – обратилась она с акцентом, который затмил бы произношение Мэрфи, – Вы слыхали новость? Мистер и миссис Таммас Фланниган сняли на сезон Лавровый коттедж. Они подумывают открыть салон. Они будут дома ежедневно после обеда, во время часового перерыва, летом угощая лимонадом и имбирными пряниками, а зимой – супом и сэндвичами. Вы должны взять с собою к ним в гости Айрин.

По окончании урока хороших манер троица уединилась в комнате Пэтти и Конни в Райской Аллее, закрыв дверь от непрошеных гостей. С девяти до половины десятого в «Святой Урсуле» было заведено ходить в гости. Предполагалось, что в это время следует готовиться ко сну, но при известной способности переодеваться без света эти тридцать минут можно было посвятить общественным темам.

«Мы спим! Не беспокоить!» гласило объявление, которое они прикололи к двери, однако громкая болтовня, доносившаяся из комнаты, опровергала эту надпись.

– Разве моя идея насчет лимонада и супа не хороша? – спросила Пэтти.

– Величие благотворительности в том, чтобы не превращать ее в благотворительность. Люди должны сами зарабатывать себе на жизнь, – произнесла Присцилла цитату из их последнего урока социологии.

– Летом мы прикрепим таблички под яблоней, а зимой – в гостиной, – планировала Пэтти, – и все школьницы и проезжающие пассажиры будут останавливаться выпить лимонаду. С девочек мы будем брать по пять центов, с машин – по десять.

– А что если мы заставим Патрика и Таммаса делать взнос по доллару в неделю на их содержание, – предложила Конни. – Должно быть, при том, как они сейчас живут, они только одной картошки проедают на целый доллар.

Они продолжали шепотом строить планы спустя много времени после отбоя, и Присцилле, в ее похвальном желании остаться незамеченной, пришлось пробираться ползком мимо открытой двери Мадмуазель, прежде чем добраться до своей комнаты в конце коридора.

Когда на следующий день в полдень объявили перемену, они получили разрешение выйти за пределы школы и припустили проворной рысью. В их деловые намерения входило набрать все статистические данные, прежде чем представить дело на общее собрание школы.

– Сначала мы навестим Патрика и Таммаса и вырвем у них обещание насчет доллара, – предложила Пэтти.

Патрик с готовностью обещал свой доллар – Патрик славился тем, что давал обещания – и девочки весело отправились к Таммасу младшему. Они обнаружили Дедушку на пороге заднего крыльца беспокойно вытирающим ноги; он был как дрожащий тростник, который клонился от каждого крепкого словца, срывавшегося с языка невестки. Когда Таммаса младшего отвели в сторону и сообщили о проекте, он счел возможным платить два доллара в неделю. Вместо затравленного выражения в его глазах мгновенно появилось облегчение. Он не скрывал, что рад спасти отца от деспотической власти своей жены.

Когда девочки повернули обратно, их решение было принято. Оставалось только получить коттедж, силой заставить школу встать на их сторону и подшить простыни.

– Вы идите и приценитесь к мебели и обоям, – скомандовала Пэтти, – а я посмотрю насчет аренды. Встретимся у стойки с газировкой.

Она отыскала риелтора, владельца коттеджа, чей офис находился над банком, и согласно собственным представлениям об исключительной деловой сметке сторговалась с девяти до семи долларов в месяц. Применив этот прием, она объявила о своей готовности составить договор об аренде.

– Договора не понадобится, – сказал он. – Мне подойдет ежемесячное устное соглашение.

– Я не могу обсуждать это без договора об аренде, – твердо промолвила Пэтти. – Вы можете продать дом или сделать что угодно, и тогда нам придется съезжать.

Удивившись, джентльмен заполнил формуляр и подписался от имени первой стороны договора. Он передал ручку Пэтти и указал место, оставленное для подписи второй стороны.

– Сначала я должна проконсультироваться с моими партнерами, – объяснила она.

– О, понимаю! Пусть они распишутся вот здесь, и Вы принесете мне договор обратно.

– Все? – спросила она, с сомнением рассматривая довольно узкую четвертую часть листа. – Боюсь, что тут места не хватит.

– А сколько у Вас партнеров?

– Шестьдесят три.

Одно мгновение он пристально разглядывал ее. Потом, когда его взгляд упал на эмблему «Св. У.», вышитую на рукаве пальто Пэтти, он откинул голову назад и расхохотался.

– Прошу прощения! – извинился он, – но я был ненадолго слегка сбит с толку. Я не привык заниматься бизнесом в таком крупном масштабе. Для того чтобы документ был законным, – серьезно пояснил он, – его необходимо подписать всеми сторонами по договору. Если не хватает места, можете разместиться на… э-э…

– Приложении? – предположила Пэтти.

– Именно, – подтвердил он и с серьезной учтивостью поклонился ей на прощанье.

После звонка, свидетельствовавшего об окончании вечерних занятий, Пэтти, Конни и Присцилла вскочили на ноги и объявили общее собрание школы. После того как ушла мисс Джеллингс, дверь закрыли и все трое битых полчаса толкали речи по отдельности и в один голос. Они были убедительными ораторами, и они добились своего. За недельное пособие проголосовали почти единогласно, всего лишь с одним голосом «против», после чего ученицы подошли к столу и подписали договор об аренде.

В течение двух недель «Святая Урсула» не знала ни минуты покоя, впрочем, как и Лавровый коттедж. Он был практически внесен в расширенный состав школьной территории. Девочки работали бригадами во время каждой перемены. Подвальный этаж был побелен группой из четырех человек, которые вошли в униформе синего цвета, а вышли, словно пятнистые яйца ржанки. На эту работу просился Таммас младший, но девочки не пожелали ее уступить. Они все-таки позволили ему побелить потолки и наклеить обои, но полы, а также двери и оконные рамы, там, где могли дотянуться, покрасили самостоятельно. Во время вечерних перемен их уже было не застать за танцами; вместо этого, расположившись на ступеньках сплоченной фалангой,[14] они подрубали простыни и скатерти. Дом предполагали обставить с полнотой, какую бедной миссис Фланниган не приходилось знать за всю свою замужнюю жизнь.

Когда накануне рождества все было готово, все как один вытерли ноги о коврик у входа и вошли на цыпочках, чтобы напоследок все как следует осмотреть. Коттедж состоял из трех комнат, подвала и, сверх того, сарая для хранения дров. Обои и портьеры из чинтса[15] в гостиной представляли собой объятые розовым пламенем пионы в изобилии листьев – на чей-то вкус несколько кричаще, однако Дедушкино и Бабушкино зрение слабело, и они предпочитали яркие цвета. Кроме того, путем хитроумного допроса было установлено, что пионы – любимые Бабушкины цветы. На кухне были шторы ярко-красного цвета, веселый лоскутный коврик и два удобных, мягких кресла перед очагом. Подвал был щедро забит дарами школьной фермы – вклад мисс Салли – картофелем, капустой, морковью и луком, в достаточном количестве, чтобы в предстоящие три месяца варить ирландское рагу. Ящик был полон дров, и даже пятигалонный[16] бидон был наполнен керосином. Шестьдесят четыре пары глаз тщательно огляделикомнаты, дабы удостовериться, что ничего важного не упущено.

И семейство Мэрфи, и семейство Фланниган уже много дней с нетерпением ожидали предполагаемого переезда четы. Даже миссис Таммас вызвалась помыть окна в новом коттедже и целую неделю почти не сердилась. Старик уже удивлялся жизни. Когда пришло время, миссис Мэрфи тайно уложила Бабушкины пожитки и нарядила ее в лучшую ее одежду под предлогом того, что она должна ехать на рождественский вечер в экипаже, поужинать со своим мужем. В предвкушении этого события старушка пришла в счастливый трепет. Дедушку подготовили к путешествию по тому же незамысловатому принципу.

Пэтти, Конни и Присциллу, как основателей предприятия, уполномочили заселить пожилую чету. Но они, с присущими им тактом и терпением, передали это право сыну и дочери. Они позаботились о том, чтобы печи топились, лампы были зажжены и кошка – там была даже кошка – спала на коврике возле очага. Затем, когда по звуку колес подъехавшего экипажа они поняли, что Мартин привез своих пассажиров, они тихонько улизнули через заднюю дверь и в заснеженных сумерках трусцой побежали домой ужинать.

Их встретили шквалом вопросов.

– Бабушке понравились часы в гостиной?

– Она знала, что нужно делать с электрокастрюлей?

– Они были огорчены тем, что у них нет перины?

– Им понравилась кошка или они бы предпочли попугая? – (Сей важный вопрос разрывал школу на части.)

В тот вечер за ужином вся школа, или, по крайней мере, то, что от нее осталось, болтала исключительно о Лавровом коттедже. Счастье Бабушки и Дедушки волновало их столько же, сколько предстоящие каникулы. Все шестьдесят четыре девочки в первый же день своего возвращения собирались попить чаю из Бабушкиных шести чашек.

В девять часов Пэтти и Присцилле, вследствие особого разрешения, касающегося отмены отбоя на каникулах, было позволено сопровождать Конни и еще десять ближайших подруг до станции на западный экспресс. Возвращаясь в опустевшем «катафалке» и по-прежнему переполняемые весельем рождественских прощальных пожеланий, они проезжали мимо Лаврового коттеджа.

– Я надеюсь, что они еще не легли! – сказала Присцилла. – Давайте остановимся и пожелаем им счастливого рождества, просто чтобы убедиться, что им тут нравится.

Мартина без труда убедили остановиться, – во время каникул его дисциплина тоже была не столь строга. Подойдя к двери, они замешкались при виде идиллии, открывшейся в освещенном окне. Прерывать ее бурными поздравлениями с праздником казалось все равно что грубо прервать уединение двоих влюбленных. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что празднованье новоселья прошло успешно. Бабушка и Дедушка сидели перед огнем в своих удобных, мягких креслах с красными подушками; лампа отбрасывала свет на их сияющие лица, в то время как они держали друг друга за руки и с улыбкой смотрели в будущее.

Пэтти и Присцилла на цыпочках отошли и снова забрались в «катафалк», несколько отрезвленные и задумчивые.

– Знаешь, – глубокомысленно промолвила Пэтти, – они так довольны, как будто живут во дворце и имеют миллион долларов и автомобиль впридачу! Не правда ли, забавно, как мало нужно некоторым людям для счастья?

VI. Серебряные пряжки

– ТРИ недели просидеть взаперти с двумя самыми глупыми девочками в школе…

– Козочка Маккой не так уж плоха, – заметила Конни утешительно.

– Жуткий маленький сорванец в юбке.

– Но ты ведь знаешь, Пэтти, что с ней не соскучишься.

– У нее что ни слово – то сленг и, по-моему, она просто невыносима!

– Ну ладно, во всяком случае, Хэрриет Глэдден…

– Сущий кошмар, и тебе это известно. С тем же успехом я могу провести рождество на надгробной плите с рыдающим ангелом.

– Она довольно угрюма, – согласилась Присцилла. – Я провела с ней три рождества. Но все равно, тебе будет весело. Ты всегда сможешь опаздывать к столу, и Нора позволит тебе готовить леденцы на кухонной плите.

Пэтти с негодованием фыркнула и принялась приводить свою комнату в прежнее состояние после радостной суматохи в связи с рождественским сбором багажа. Обе подруги помогали ей с молчаливым сочувствием. В конце концов, не особенно было чем утешить. Во время каникул школа, лишенная своих обитателей, заменяла домашний очаг. Присцилла, у которой отец был морским офицером, а вместо дома – странствия, привыкла к такому опыту; но именно в этом году, захватив три новых платья и две новые шляпки, она с радостью намечала погостить у двоюродных сестер в Нью-Йорке! А Пэтти, чей дом располагался не далее как в двух часах езды в пульмановском вагоне, должна была остаться, поскольку шестилетний Томас Уайатт выбрал сие неподходящее время, чтобы слечь со скарлатиной. Болезнь протекала в самой легкой форме: мастер Томми сидел в кровати и изучал рождественский подарок – свинцовых солдатиков. Но остальным членам семьи было не столь уютно. Одни находились на домашнем карантине, другие ограничили себя пребыванием вне дома. Судья Уайатт разместился в отеле и телеграфировал Вдовушке оставить Пэтти в «Святой Урсуле» на время праздников. Бедняжка Пэтти радостно укладывала свой чемодан, когда пришла эта новость; а распаковывая его, она уронила в ящики комода несколько простительных слезинок.

Обычно на каникулы оставалось довольно много народу – девочки, которые жили на Западе или на Юге, либо чьи родители путешествовали за границей или разводились – но в этом году ассортимент был необычайной скудным. Пэтти осталась одна в Райской Аллее. Маргарита Маккой из Техаса была «высажена на берег» в конце Южного Коридора, а в распоряжении Хэрриет Глэдден из Ниоткуда была квартира из восемнадцати комнат в Веселом Переулке. Они и еще четверо учителей – вот и все домочадцы.

Хэрриет Глэдден провела в «Святой Урсуле» пять лет кряду – и учебные семестры, и каникулы – без перерыва. Она приехала долговязой маленькой двенадцатилетней девочкой, неуклюжим подростком, а теперь была долговязой большой семнадцатилетней девочкой, неуклюжим подростком. Отец-невидимка, временами упоминаемый в списке, отправлял миссис Трент чеки по почте и кроме этого не подавал никаких признаков жизни. Бедная Хэрриет была печальным, тихим, заброшенным ребенком и совершенно не к месту в этом бурлящем жизненном водовороте.

Она никогда не получала из дома подарков ни ко дню рождения, ни к рождеству, исключение составляли подарки от лица школы. В то время как другие девочки поднимали шум по поводу писем, Хэрриет, безмолвная и равнодушная, стояла на заднем плане. Мисс Салли выбирала ей одежду, а критерии мисс Салли были скорее утилитарными, чем эстетическими. Хэрриет, безо всяких возражений, была одета хуже всех девочек в школе. Даже ее школьная униформа, абсолютный близнец остальных шестидесяти трех униформ, висела на ней мешком. Мисс Салли с бережливой предусмотрительностью всегда заказывала слишком большой размер, чтобы она имела куда расти, и Хэрриет неизменно снашивала униформы прежде, чем они становились ей впору.

– Кто-нибудь знает, что происходит с Хэрриет Глэдден во время каникул? – как-то раз спросила Присцилла в первый день учебного года.

– Они все лето держат ее про запас, – предположила Пэтти, – поэтому она никогда полностью не оттаивает.

Собственно говоря, именно это они, скорее всего, и делали. Мисс Салли выбирала тихую, уютную, здоровую ферму и вверяла Хэрриет на попечение жены фермера. К концу третьего месяца она была так отчаянно одинока, что с нетерпением и радостным волнением предвкушала более долгую изоляцию во время учебного года.

Однажды Пэтти подслушала, как две учительницы обсуждали Хэрриет, и пересказанная ею версия была живописной.

– Ее отец не видел ее уже много лет. Он просто оставляет ее здесь и оплачивает счета.

– Не удивительно, что он не хочет брать ее домой! – сказала Присцилла.

– Никакого дома нет. Ее мать взяла развод, снова вышла замуж и живет в Париже. Вот почему в прошлом году Хэрриет не могла поехать заграницу во время школьного вечера. Ее отец испугался, что когда она окажется в Париже, мать завладеет ею – не потому, что она действительно нужна кому-то из них, а оттого, что им нравится делать друг другу назло.

Присцилла и Конни заинтересованно навострили ушки. Под самым их носом разворачивалась трагическая интрига, какую можно встретить только в романах.

– Вы, девочки, у которых была счастливая жизнь в семейном кругу, не можете себе представить то одинокое детство, какое было у Хэрриет, – выразительно произнесла Пэтти.

– Просто ужас! – воскликнула Конни. – Ее отец, наверное, настоящий Монстр, если совсем ее не замечает.

– У Хэрриет глаза ее матери, – объяснила Пэтти. – Ее отец не в силах на нее смотреть, так как она напоминает ему о счастливом прошлом, которое больше не воскреснет.

– Это сказала мисс Уэдсворт? – полюбопытствовали они в один голос.

– Не совсем такими словами, – призналась Пэтти. – Я передала лишь основное содержание.

Эта история с живописными дополнениями в считанное время облетела школу. Если бы Хэрриет согласилась играть романтически-меланхолическую роль, на которую была избрана, она могла бы завоевать так называемую популярность. Однако в натуре Хэрриет не было ни малейших признаков театральности. Она просто ходила мрачная, продолжая оставаться нудной и неинтересной. Внимания общественности требовали другие, более захватывающие дела, и Хэрриет со своим окаянным детством была забыта.

Стоя на веранде, Пэтти помахала на прощанье последнему переполненному рождественскими пассажирами «катафалку» и вернулась в дом, оставшись один на один с бессодержательным трехнедельным существованием. Когда она равнодушно поднималась по лестнице, поджидавшая ее Мэгги обратилась к ней с сообщением:

– Мисс Пэтти, миссис Трент хотела бы поговорить с Вами в своем кабинете.

Пэтти повернула назад, задаваясь вопросом, в каком из своих последних поступков ей следовало отчитаться. Посещение личного кабинета Вдовушки обычно означало, что собирается гроза. Она обнаружила четырех оставленных в запасе учительниц уютно сидящими за чайным столиком и, к ее удивлению, все вчетвером встретили ее приветливыми улыбками.

– Присаживайся, Пэтти, и угощайся чаем.

Вдовушка жестом показала на стул и налила в чашку на один дюйм чайной заварки и на три дюйма горячей воды. Мисс Салли снабдила ее отделанной бахромой салфеткой, мисс Джеллингс подала гренки, намазанные маслом, а мисс Уэдсворт – соленый миндаль. Пэтти изумленно заморгала и приняла эти дары. Когда за столом тебе прислуживают четыре учительницы, испытываешь совершенно новые ощущения. Пока она выдумывала историю на потеху Присцилле и Конни, настроение значительно улучшилось. И только она перестала удивляться, отчего ее удостоили таких почестей, как причина открылась.

– Пэтти, – произнесла Вдовушка, – я сожалею, что в этом году здесь нет твоих ближайших подруг, но я уверена, что вы с Маргаритой и Хэрриет весело проведете время. Завтрак будет на полчаса позже обычного и правила относительно школьной территории будут не столь жесткими, только мы, разумеется, всегда должны знать, где вас искать. Я постараюсь устроить поход на праздничный концерт в городе, а мисс Салли возьмет вас с собой на денек на ферму. Сейчас лед уже довольно крепкий, чтобы вы могли кататься на коньках, Мартин достанет салазки, и вы будете кататься с горки. Вы должны как можно дольше находиться на свежем воздухе, а я буду весьма довольна, если вы с Маргаритой сможете увлечь Хэрриет видами спорта, которыми занимаются на открытом воздухе. Кстати о Хэрриет…

Вдовушка на мгновение помешкала и Пэтти с ее проницательным умом поняла, что наконец-то они добрались до сути беседы. Чай и гренок были всего лишь оберткой. Она слушала с некоторой подозрительностью, Вдовушка же понизила голос с таким видом, словно сообщала нечто секретное.

– Раз уж заговорили о Хэрриет, я хотела бы заручиться твоей симпатией, Пэтти. Она очень добрая и искренняя. Это девочка, дружбой с которой мог бы гордиться каждый. Но благодаря несчастному стечению обстоятельств, как это иногда происходит в многолюдном, деятельном, эгоистичном обществе, ее игнорируют и не принимают в компанию. Хэрриет, судя по всему, не так легко приспосабливается, как большинство девочек, и я боюсь, что бедняжка часто очень одинока. Мне доставит несказанное удовольствие, если ты постараешься проявить к ней дружелюбие. Уверена, что она пойдет с тобой на сближение.

Пэтти пробормотала несколько вежливых фраз и удалилась переодеваться к ужину, упрямо решив держаться от Хэрриет как можно дальше. Ее дружба не товар, который можно купить за чай и гренок с маслом.

Три девочки ужинали в одиночестве за маленьким, освещенным свечами столиком в укромном уголке столовой, а четыре учительницы удобно расположились за дальним столиком в противоположном углу.

Пэтти приступила к еде, по возможности употребляя односложные слова; однако такое отношение к окружающему миру было ей не свойственно, поэтому, когда подали телятину (был вечер среды), она уже от всего сердца смеялась над бесхитростным разговором Козочки. Словарный запас мисс Маккой изобиловал местным диалектом прерий, и на каникулах она дала себе волю. В течение учебного года она была вынуждена сдерживаться в выражениях, учитывая денежный налог на сленг. Иначе все ее карманные деньги пошли бы на увеличение общественной казны.

Как приятно направлять застольную беседу туда, куда душе угодно. Обычно, когда присутствовал учитель и задавалась тема, трапеза носила характер ограниченной рамками формальной процедуры. Пять вечеров в неделю, во время подачи первых трех блюд, следовало вести беседу на французском языке, и каждая девочка должна была внести свою лепту в виде не менее двух ремарок. Нельзя сказать, что на «французских» вечерах в столовой было много разговоров. Субботний вечер посвящался обсуждению (на английском) текущих событий, почерпнутых из редакционных статей в утренней газете. В «Святой Урсуле» никто особо не располагал временем для передовиц, поэтому даже на «английских» вечерах беседа угасала. Но по воскресеньям школа наверстывала упущенное. В этот день, являвшимся festa,[17] они могли говорить о чем угодно. И шестьдесят четыре сороки, трещавшие изо всех сил, не шли ни в какое сравнение с ученицами «Святой Урсулы» во время воскресного ужина.


Четыре дня перед рождеством пролетели неожиданно быстро. Первый день запомнился метелью, в последующие три дня сияло солнце. Мартин вытащил сани, девочки набились в них и поехали на лесной участок за вечнозелеными растениями. В деревне предстояло выполнить множество поручений, и то, что по пятам не следовала учительница, было внове и очень занимательно.

Пэтти нашла, что обе спутницы, навязанные ей обстоятельствами, оказались неожиданно общительными. Они катались на коньках, салазках, играли в снежки, – и Хэрриет, на которую Пэтти смотрела широко открытыми от изумления глазами, заметно оживилась. Накануне рождества они с Мартином поехали развозить старым школьным протеже корзины с рождественскими подарками, а на обратном пути домой, благодаря бьющей через край жизнерадостности, они ехали около мили, зацепившись за спинку салазок; потом, вывалившись наружу, бежали следом и снова цеплялись, пока, наконец, не нырнули сломя голову в большой сугроб у въезда во двор. Отряхнув одежду от снега, словно щенки после купания в пруду, они, оживленные и радостные, ввалились в дом. Щеки Хэрриет раскраснелись от соприкосновения со снегом, ее обычно прилизанные волосы рассыпались по лицу в пышном беспорядке, большие темные глаза утратили свое печальное выражение. Это были веселые, озорные глаза маленькой девочки. Она была не просто хорошенькой, а необузданно, поразительно, по-цыгански красивой, что заставляло обращать на нее внимание.

– Надо же, – шепнула Пэтти Козочке Маккой, когда они снимали калоши и рейтузы в нижнем холле. – Взгляни на Хэрриет! Красотка, правда?

– Черт возьми! – пробормотала Козочка. – Если бы она умела обращаться со своей внешностью, она стала бы самой грандиозной красавицей во всей школе.

– А мы на что! – заметила Пэтти.

На верхней площадке лестницы они встретили Осаки с молотком и зубилом.

– Я открыть два ящик, – проговорил он. – Один – для мисси Маргариты Маккой. Один – для мисси Пэтти Уайатт.

– Ура! – крикнула Козочка и пустилась галопом к своей комнате в Южном Крыле.

Для Козочки Маккой рождественский подарок означал неумеренную роскошь новых вещей, которые не шли ни в какое сравнение с десертами. У нее имелся холостой попечитель, который был подвержен приступам столь эксцентричной щедрости, что Вдовушке приходилось постоянно напоминать ему о том, что Маргарита – всего лишь школьница с непритязательными вкусами. К счастью, он всегда забывал об этом предостережении перед очередным рождеством – или, скорее, слишком хорошо знал Козочку, чтобы в это поверить – и продолжал присылать подарки.

Пэтти не церемонясь тоже бросилась к Райской Аллее, как вдруг вспомнила о покинутой Хэрриет, которая медленно плелась по сумрачному Веселому Переулку. Она побежала назад и схватила ее за локоть.

– Пойдем, Хэрри! Поможешь открыть мой подарок.

Хэрриет вспыхнула от неожиданного удовольствия: впервые за пять с половиной лет своей учебы в школе она удостоилась прозвища. Она последовала за Пэтти с некоторым рвением. Самое лучшее, что может быть после получения подарка к рождеству, это видеть, как его получает твоя подруга.

Это был большой квадратный ящик, до краев набитый коробками и свертками меньшего размера, перевязанными лентой и ветками остролиста; между ними из каждой свободной щелочки торчали забавные сюрпризы. При одном взгляде на подарки можно было судить, из какого дома они присланы, – из дома, полного шуток, безрассудных поступков и любви.

– Это первое рождество, которое я провожу вдали от дома, – произнесла Пэтти, и голос ее едва заметно дрогнул.

Однако ее мгновенная серьезность была не долгой: исследование подарков было настолько захватывающим занятием, что для любых противоречивых эмоций не оставалось места. Хэрриет сидела на краю кровати и молча наблюдала, как Пэтти оживленно разбрасывает по полу оберточную бумагу и алые ленты. Она распаковала перчатки, книги и безделушки в широком ассортименте, снабженные поздравительными записками. Даже повар испек рождественский торт с причудливо изукрашенной верхушкой. А маленький Томми прикрепил к наполненному конфетами слону этикетку, на которой нетвердыми, ползущими вверх печатными буквами написал: «дарагой систре от тома».

Пэтти радостно засмеялась, отправляя в рот шоколадную конфету, и бросила слоника в подол Хэрриет.

– Правда, они душки, что утруждают себя такими хлопотами? А знаешь, иногда праздник за пределами дома окупается сторицей: о тебе думают намного больше! Это от мамы, – прибавила она, открыв крышку большой портновской коробки и вынимая прозрачное бальное платье из розового крепа.

– Просто прелесть, верно? – спросила она, – а я вовсе в нем не нуждалась! А тебе нравится получать вещи, которые тебе не нужны?

– Со мною такого не было, – вымолвила Хэрриет.

Пэтти уже углубилась в изучение другого свертка.

– «От папочки, с самыми наилучшими пожеланиями», – прочитала она. – Милый славный папа! И что, скажи на милость, там может лежать? Я надеюсь, мама посоветовала что-нибудь. В том, что касается выбора подарков, он сущий профан, разве что… ах! – Завизжала она. – Розовые шелковые чулки и туфли, подобранные под цвет. Ты только взгляни на эти шикарные пряжки!

Она предоставила Хэрриет для осмотра туфлю из розового атласа, украшенную одной из самых изящных серебряных пряжек, с каблучком, вызывающим головокружительные мысли о Франции.

– Как мило со стороны моего отца, да? – Пэтти весело послала воздушный поцелуй величавому портрету с судейской внешностью на письменном столе. – Туфли, конечно, предложила мама, но пряжки и французские каблуки – это его идея. Ей нравится, когда я разумна, а ему нравится, когда я легкомысленна.

Она погрузилась в захватывающее занятие по изучению розового платья перед зеркалом, чтобы убедиться, что цвет ей к лицу, как вдруг ее внимание привлек звук рыданий; обернувшись, она увидела, что Хэрриет бросилась на кровать и вцепилась в подушку, орошая ее градом слез. Пэтти уставилась круглыми от изумления глазами. Сама она не позволяла себе столь эмоциональных проявлений чувств и не могла представить, что может ее к этому побудить. Она отодвинула розовые атласные туфельки подальше от ног Хэрриет, которыми та колотила, подобрала упавшего слона и разбросанные шоколадки и села ждать, когда утихнет трагедия.

– Что случилось? – мягко спросила она, когда рыдания Хэрриет сменились судорожными всхлипами.

– Мой отец ни разу не присылал мне с-серебряных п-пряжек.

– Он далеко отсюда, в Мексике, – промолвила Пэтти, неуклюже пытаясь найти слова утешения.

– Он никогда мне ничего не посылает! Он меня даже не знает. Доведись ему встретить меня на улице, он бы меня не узнал.

– Ах нет, узнал бы, – заверила ее Пэтти утешением сомнительного свойства. – Ты ни капельки не изменилась за четыре года.

– И если бы он меня узнал, то я бы ему не понравилась. Я не красавица, я плохо одеваюсь и… – снова завелась Хэрриет.

Мгновение Пэтти смотрела на нее в молчаливой задумчивости, затем сменила тактику. Протянув руку, она энергично встряхнула ее.

– Ради бога, перестань плакать! Вот почему твой отец такой. Ни один мужчина не вынесет, чтобы по его шее все время струились слезы.

Хэрриет подавила рыдания и уставилась на нее.

– Если бы ты видела, на кого ты похожа, когда плачешь! Рева-корова. Поди сюда! – Она взяла ее за плечо и поставила перед зеркалом. – Ты когда-нибудь видела такое пугало? А я как раз думала, прежде чем ты начала плакать, о том, какая ты хорошенькая. Так и было, честно. Ты можешь быть такой же красивой, как любая из нас, стоит тебе только решиться…

– Нет, не могу! Я безобразна и все тут. Я никому не нравлюсь и…

– Ты сама в этом виновата! – резко проговорила Пэтти. – Если бы ты была толстой, как Айрин Маккало, или если бы у тебя не было подбородка, как у Эвалины Смит, еще куда ни шло, но у тебя, черт возьми, ничего такого нет, кроме того, что ты разводишь столько сырости! Ты постоянно плачешь, и вечное сочувствие начинает утомлять. Я говорю тебе правду, потому что ты начинаешь мне нравиться. Не стоит утруждаться говорить людям правду, если они тебе не нравятся. Мы с Конни и Прис так хорошо ладим по той причине, что всегда говорим друг другу всю правду о наших недостатках. Тогда у нас есть шанс их исправить. Именно это делает нас такими славными, – прибавила она скромно.

Хэрриет сидела с открытым ртом, слишком удивленная, чтобы плакать.

– Что касается твоей одежды, то она ужасна, – заинтересованно продолжала Пэтти. – Ты не должна позволять мисс Салли ее выбирать. Мисс Салли душка, я ее очень люблю, но она разбирается в вещах не больше кролика, – это видно по тому, как она сама одевается. И, кроме того, ты была бы намного приятнее, если бы не была такой чопорной. Если б ты просто смеялась так, как все мы…

– Как я могу смеяться, если не вижу ничего смешного? Шутки девочек ужасно глупые…

Разговор пришлось прервать, поскольку по коридору, словно шумный табун лошадей, неслась Козочка Маккой. На ней был меховой шарф и жемчужное ожерелье, на голове красовалась муфта, напоминавшая головной убор тамбурмажора; из кармана блузки торчали кружевной платок и веер резной слоновой кости, на плечах трепетал розовый шарфик из шифона; запястье украшал восточный браслет, а в руках она тащила оправленное в серебро мексиканское седло, которое могло бы сгодиться для техасских равнин, но никоим образом не для респектабельных деревенских улочек, прилегающих к «Святой Урсуле».

– Браво, Попи! – закричала она, налетев на них. – Он первый сорт, прелесть, милашка. Вы видали когда-нибудь такое шикарное седло?

Она плюхнула его на стул, розовый шифоновый шарф превратила в уздечку, села верхом и пустила «лошадь» вскачь легким галопом.

– Встать! Тпру! Привет! С дороги.

Хэрриет отскочила, чтобы ее не сбили с ног, а Пэтти убрала свое розовое платье с дороги бешено мчавшейся лошади. Они визжали от смеха, даже слезливая Хэрриет.

– Ну вот, видишь! – проговорила Пэтти, неожиданно перестав веселиться. – Смеяться очень легко, если дать себе волю. На самом деле, Козочка вовсе не забавна. Ее глупости нет предела.

Козочка остановила лошадь.

– Как вам это нравится!

– Извини за правду, – вежливо молвила Пэтти, – я лишь привожу тебя в пример в качестве иллюстрации… О боже! Звенит звонок!

Одной рукой она принялась расшнуровывать блузку, другой – подталкивать своих гостий к двери.

– Скорее переодевайтесь и возвращайтесь назад, чтобы застегнуть на мне пуговицы. Сегодня вечером с нашей стороны было бы весьма любезно прийти вовремя. С тех пор как начались каникулы, мы опаздываем на все трапезы.


Первое утро рождества девочки провели, катаясь с горки. Они пришли на обед вовремя и с хорошим аппетитом!

Посреди обеда появился Осаки с телеграммой и вручил ее Вдовушке. Она прочла ее с взволнованным удивлением и передала мисс Салли, которая подняла брови и передала ее мисс Уэдсворт, которую телеграмма повергла в нескрываемый трепет.

– Что там, черт возьми, может быть? – поинтересовалась Козочка.

– Лорди сбежала с любовником и им придется разыскивать новую учительницу латыни, – представила Пэтти свое толкование.

Когда три девочки встали из-за стола, Вдовушка перехватила Хэрриет.

– Зайди на минутку в мой кабинет. Только что прибыла телеграмма…

Пэтти и Козочка поднимались по лестнице, раскрыв глаза от изумления.

– Это не плохие новости, так как мисс Салли улыбалась, – размышляла Пэтти. – И я не могу придумать ни одной хорошей новости, которая бы ожидала Хэрриет.

Десять минут спустя на лестнице раздались шаги, и в комнату Пэтти вне себя от волнения ворвалась Хэрриет.

– Он едет!

– Кто?

– Мой отец.

– Когда?

– Прямо сейчас – сегодня после обеда. Он был в Нью-Йорке по делам и теперь едет повидать меня на рождество.

– Я так рада! – сердечно сказала Пэтти. – Теперь ты видишь, что он не приезжал раньше потому, что был далеко в Мексике.

Хэрриет покачала головой, ее оживление внезапно угасло.

– Мне кажется, он считает, что должен это сделать.

– Чепуха!

– Нет, правда. Ему нет до меня дела – вообще никакого. Он любит веселых, симпатичных и умных девочек, таких, как ты.

– Ну, в таком случае… будь веселой, симпатичной и умной, как я.

Хэрриет поискала взглядом зеркало, и глаза ее наполнились слезами.

– Ты просто круглая дура! – в отчаянии вымолвила Пэтти.

– В своем зеленом платье я похожа на жуткое пугало, – сказала Хэрриет.

– Да, – ворчливо согласилась Пэтти. – Похожа.

– Юбка слишком короткая, а корсаж слишком длинный.

– И рукава какие-то странные, – заметила Пэтти.

Поставленная перед этими приводящими в уныние фактами, она почувствовала, что ее энтузиазм сходит на «нет».

– В котором часу он приедет? – спросила она.

– В четыре.

– У нас в запасе есть два часа, – овладела собой Пэтти. – Можно успеть кучу всего за два часа. Будь ты хоть приблизительно моего размера, ты могла бы надеть мое новое розовое платье… но, боюсь… – Она с сомнением оглядела длинные ноги Хэрриет. – Знаешь что! – прибавила она в порыве щедрости. – Мы уберем складки и удлиним кромку.

– О, Пэтти! – Хэрриет, готовая расплакаться, сказала, что боится испортить наряд. Но когда в Пэтти просыпалось рвение ради дела, все остальные соображения в расчет не принимались. Новое платье извлекли из гардеробной и принялись распарывать.

– И ты можешь надеть новое жемчужное ожерелье и розовый шарфик Козочки, а также мои шелковые чулки и туфельки – если влезешь в них – и, по-моему, Конни оставила кружевную нижнюю юбку, доставленную из прачечной слишком поздно и не попавшую в багаж… и… а вот и Козочка!

Заручившись сочувствием мисс Маккой, спустя четверть часа они весело продолжили выполнять задачу по перевоплощению протестующей, возбужденной и время от времени разражавшейся слезами Хэрриет в первую красавицу школы. Считалось, что Козочка Маккой – неисправимый сорванец, однако в этот решающий момент «вечная женственность»[18] триумфально вышла на первый план. Она уселась с маникюрными ножничками Пэтти и три четверти часа усердно отпарывала складки.

Тем временем Пэтти обратила свое внимание на волосы Хэрриет.

– Не затягивай их так туго, – велела она. – Ты как будто делаешь это разводным ключом. Ну-ка! Дай мне расческу.

Она толкнула Хэрриет в кресло, повязала ей вокруг шеи полотенце и, несмотря на сопротивление, сделала ей прическу.

– Ну как? – спросила она у Козочки.

– Потрясно! – пробормотала Козочка с набитым булавками ртом.

Волосы Хэрриет, повязанные розовой лентой с бантом, распущенными локонами обрамляли ее лицо. Лента принадлежала Конни Уайлдер и до сих пор фигурировала в качестве пояса, но ради благого дела пришлось поступиться правами на личную собственность.

Туфельки и чулки действительно оказались малы, и Пэтти принялась неистово обшаривать дюжину комодов своих отсутствующих подруг, тщетно силясь откопать обувь розового цвета. В конце концов, ей неохотно пришлось разрешить Хэрриет выйти в ее собственных простых хлопчатобумажных чулках и лакированных бальных туфлях.

– В конце концов, – заверила ее Пэтти, – тебе лучше носить черное. В розовом твои ноги будут вроде как бросаться в глаза. – Она по-прежнему пребывала в правдивом настроении. – А знаешь что! – воскликнула она, – ты можешь надеть мои серебряные пряжки. – И начала безжалостно отрывать их от розово-шифоновой декорации.

– Пэтти! Не надо! – Хэрриет задохнулась при виде такого кощунства.

– Это последний штрих, в котором нуждается твой наряд. – Пэтти беспощадно продолжала разрушительную работу. – Когда твой отец увидит эти пряжки, он решит, что ты прелестна!

Они лихорадочно трудились целый час. Они торжественно нарядили ее со всей пышностью, которая была в их распоряжении. Все обитательницы коридора внесли свою лепту, вплоть до носового платочка, отделанного по краям кружевом, с вышитой вручную буквой «Х», который Хестер Прингл забыла в верхнем ящике своего комода. Обе девочки критически поворачивали ее перед зеркалом, и глаза их сияли от гордости за свое создание. Как правильно предсказала Козочка, она была самой грандиозной красавицей во всей школе.

В дверях появилась ирландка Мэгги.

– Мистер Глэдден в гостиной, мисс Хэрриет. – Она умолкла и уставилась на нее. – Поистине, я и не знала, что Вы такая красотка!

Хэрриет ушла смеясь, в глазах ее горел боевой огонь.

Пэтти и Козочка неугомонно принялись устранять беспорядок, учиненный в Райской Аллее этим внезапным полетом бабочки. Всегда скучно раскладывать вещи по местам после того, как событие достигло кульминации.

Час спустя в холле вдруг раздалось торопливое шлепанье ног, и, вальсируя, вбежала Хэрриет с сияющими глазами. Она была воплощением молодости, счастья и приподнятого настроения.

– Ну как? – одновременно воскликнули Пэтти и Козочка.

Она вытянула запястье и продемонстрировала браслет из золотых колечек, украшенный крошечными часиками.

– Смотрите! – крикнула она. – Он привез мне их на рождество. И у меня будут все платья, какие душе угодно, а мисс Салли больше никогда не будет выбирать их для меня. И он останется сегодня на ужин и будет кушать с нами за нашим маленьким столиком. И он хочет взять нас в город в следующую субботу, чтобы пообедать и сходить на спектакль, и Вдовушка позволила!

– Вот это да! – заметила Козочка. – Все наши хлопоты окупились с лихвой.

– И что бы вы думали? – Хэрриет судорожно перевела дух. – Я ему нравлюсь!

– Я знала, что эти серебряные пряжки доставят ему удовольствие! – произнесла Пэтти.

VII. Дядя Бобби

КОГДА обитатели «Святой Урсулы» бездельничали во время позднего завтрака в первое утро рождественских каникул, прибыла почта, где среди прочей корреспонденции было письмо для Пэтти от ее матери. Оно содержало ободряющие новости по поводу скарлатины Томми и выражало надежду на то, что во время каникул в школе не слишком одиноко. Заканчивалось письмо заявлением, что мистер Роберт Пендлтон, будучи в городе по делам, обещал заскочить в «Святую Урсулу» и повидать ее дочурку.

Последний пункт Пэтти прочла вслух Хэрриет Глэдден и Козочке Маккой (урожденной Маргарите). Три «брошенки» сидели за одним столом в укромном уголке столовой.

– Кто такой мистер Роберт Пендлтон? – спросила Козочка, оторвавшись от прочтения собственного письма.

– Когда я была маленькой, он был личным секретарем моего отца. Я всегда звала его «дядя Бобби».

Козочка вернулась к своей почте. Она не питала интереса к жизни дяди, будь то реального или воображаемого. Пэтти, однако, пребывая в ностальгическом настроении, продолжала беседовать с Хэрриет, не получившей отвлекающих внимание писем.

– Потом он ушел и стал заниматься собственными делами. Я не видела его уже много лет, но он и впрямь был ужасно милый. Все свое время – когда он не писал отцовских спичей – он посвящал тому, что вытаскивал меня из неприятностей. У меня был козел по имени Билли Бой…

– Он женат? – спросила Хэрриет.

– Н-нет, не думаю. Мне кажется, что в юности его постигло разочарование, которое разбило ему сердце.

– Прикольно! – воскликнула Козочка, снова возникая из-за своего письма. – Оно по-прежнему разбито?

– Полагаю, что да, – сказала Пэтти.

– Сколько ему лет?

– Я не знаю наверняка. Должно быть, он уже совсем старый. – (Ее тон предполагал, что он ковыляет по краю могилы.) – В последний раз я видела его лет семь назад, и он тогда окончил колледж.

Козочка закрыла тему. Пожилые мужчины, даже с разбитыми сердцами, не представляли для нее никакого интереса.

В тот день, когда три девочки собрались у Пэтти, наслаждаясь неудобоваримым четырехчасовым «чаем» из молока и хлеба с маслом (предоставляемым школой), а также фруктовым кексом, конфетами, маслинами и фаршированным черносливом, прибыл агент транспортной конторы с запоздалым грузом рождественских подарков, в числе которых находился длинный, узкий сверток для Пэтти. Разорвав обертку, она обнаружила записку и белую картонную коробку. Она прочитала записку вслух, пока остальные заглядывали через ее плечо. Пэтти всегда щедро делилась впечатлениями со всеми, кто случался поблизости.

«Дорогая Пэтти,

Ты не забыла «дядю Бобби», который столько раз стоял между тобою и множеством вполне заслуженных шлепков? Я надеюсь, что теперь, когда ты достаточно взрослая, чтобы ходить в школу, ты стала очень хорошей девочкой!

Я приеду в четверг днем, чтобы лично в этом удостовериться. А пока прошу принять прилагаемый рождественский подарок на память в надежде, что ты весело встречаешь праздники, несмотря на то, что приходится проводить их вдали от дома.

Твой старинный друг детства, Роберт Пендлтон.»
– Как вы думаете, что в ней? – спросила Пэтти и принялась распутывать узел на золотистой веревочке, которой была обвязана коробка.

– Надеюсь, что это цветы либо конфеты, – ответила Хэрриет. – Мисс Салли говорит, что неприлично…

– А мне кажется, что это американские розы, – предположила Козочка Маккой.

Пэтти просияла.

– Так забавно получать цветы от мужчины, верно? Я ощущаю себя жутко взрослой!

Она подняла крышку, раздвинула ворох оберточной бумаги и обнаружила голубоглазую, улыбающуюся куклу.

Три девочки воззрились на нее в изумлении, потом Пэтти соскользнула на пол, зарылась лицом в ладони, прижалась к кровати и расхохоталась.

– У нее настоящие волосы! – произнесла Хэрриет, осторожно поднимая куклу с ее постельки из оберточной бумаги, и принялась ее внимательно рассматривать. – Ее одежки снимаются, и она открывает и закрывает глаза.

– Улюлю! – крикнула Козочка Маккой, выхватывая из комода рожок для обуви, и начала исполнять воинственный индейский танец.

Пэтти совладала с истерикой в достаточной мере, чтобы спасти свое новое сокровище от угрозы лишиться скальпа. Оказавшись в руках, где ей не грозила опасность, кукла разжала губы и благодарно произнесла «Ма-ма!»

Они расхохотались с новой силой. Упав, они в припадке веселья катались по полу до тех пор, пока не обессилели и стали задыхаться. Если бы дядя Бобби оказался свидетелем того, какую радость доставил его подарок трем одичавшим урсулиткам, он был бы действительно доволен. Они продолжали смеяться весь день и на следующее утро. К полудню Пэтти взяла себя в руки как раз настолько, чтобы с пристойной случаю серьезностью выдержать обещанный визит дяди Бобби.

Приезд в «Святую Урсулу» обычно обескураживает посетителей. Приезжая издалека, уполномоченные письмами родителей, они обязаны выдержать испытание пугающим сборищем наставников. Мисс Салли оставалась в гостиной в течение первой половины визита (который мог продлиться час), после чего должна была удалиться. Однако по натуре мисс Салли была общительным человеком и зачастую пренебрегала этой обязанностью. Несчастная девочка тихонько сидела в углу, с улыбкой на устах, с возмущенным сердцем, пока мисс Салли развлекала гостя.

Тем не менее по праздникам правила бывали не такими строгими. В день визита дяди Бобби мисс Салли по счастливой случайности находилась в пяти милях отсюда, надзирая за новым инкубатором на школьной ферме. У Вдовушки, мисс Уэдсворт и мисс Джеллингс была запланирована встреча в деревне, остальные учителя разъехались кто куда на каникулы. Пэтти было велено принять его самой, помнить о хороших манерах и позволить ему немного поговорить.

Это предоставило ей полную свободу в осуществлении возмутительного плана, сочиненного ею за ночь. Хэрриет и Козочка с удовольствием предложили свою помощь, и все утро они втроем обдумывали ее вхождение в образ. Они успешно разграбили Детский Сад, где пятнадцать младших девочек школы занимали пятнадцать маленьких белых кроваток, стоящих в пятнадцати альковах. Они отыскали белый, изрядно накрахмаленный матросский костюмчик с синим холщовым воротником в форме колокола и скандально короткой плиссированной юбкой. Козочка Маккой ликующе откопала пару носочков синего и белого цвета, которые идеально подошли к наряду, но оказались слишком маленькими.

– В любом случае они бы плохо смотрелись, – философски заметила Пэтти, – у меня на одной коленке ужасная царапина.

Спортивная обувь с пружинящей пяткой уменьшила на дюйм ее рост в пять футов. Время после обеда она провела, пытаясь убедить свои волосы лежать рядами локонов, увенчанных большим синим бантом над левым ухом. Когда она была готова, то предстала такой очаровательной маленькой девочкой, какую можно было повстречать солнечным утром на прогулке в парке.

– Что ты будешь делать, если он поцелует тебя? – поинтересовалась Козочка Маккой.

– Я постараюсь не засмеяться, – ответила Пэтти.

Последние пятнадцать минут она провела в генеральной репетиции. К тому времени, как появилась Мэгги с известием, что гость ожидает внизу, она выучила свою роль назубок. Козочка и Хэрриет последовали за ней до самой нижней лестничной площадки, где остались виснуть на перилах, а Пэтти взвалила на плечо свою куклу и спустилась в гостиную.

Робея, она бочком вошла в дверь, присела в реверансе и застенчиво протянула руку высокому молодому джентльмену, который встал и сделал шаг навстречу, чтобы ее приветствовать.

– Здлавствуй, дядя Лобелт! – прошепелявила она.

– Ну и ну! Это малышка Пэтти?

Он взял ее за подбородок и поднял ее лицо для более внимательного изучения: мистер Пендлтон, хвала господу, был немного близорук. Она ответила ему ласковой улыбкой, глядя на него широко распахнутыми, по-детски невинными глазами.

– Ты становишься большой девочкой! – произнес он с отеческим одобрением. – Ты почти достаешь мне до плеча.

Она уселась в глубокое кожаное кресло подальше от края и чинно выпрямилась. Ноги ее торчали вперед параллельно полу, в руках она сжимала куклу.

– Шпасибо большое, дядя Бобби, за мою очаровательную куклу! – Пэтти запечатлела поцелуй на улыбающихся розовато-коричневых губах.

Дядя Бобби наблюдал с довольным одобрением. Ему нравилось это раннее проявление материнского инстинкта.

– И как ты ее назовешь? – спросил он.

– Я не могу решить. – Она подняла на него озабоченный взгляд.

– Как тебе Пэтти младшая?

Она отвергла предложение. Наконец они остановились на Алисе в честь «Алисы в стране чудес». Успешно разделавшись с этим вопросом, они пустились в разговоры. Он рассказал ей о рождественской пантомиме, которую видел в Лондоне, роли в которой исполняли маленькие девочки и мальчики.

Пэтти слушала с глубоким интересом.

– Я пришлю тебе книгу сказок, в которой есть эта пьеса, – пообещал он, – с цветными картинками, и тогда ты сама сможешь ее прочесть. Ты, конечно, умеешь читать? – добавил он.

– О да! – укоризненно вымолвила Пэтти. – Я давно умею читать. Я могу прочесть все, фто угодно – если написано крупным шрифтом.

– Вот как! Ты делаешь успехи! – сказал дядя Бобби.

Они стали предаваться воспоминаниям, и речь зашла о Билли Бое.

– Ты помнишь, как он сжевал свою веревку и пришел в церковь? – От этого воспоминания у Пэтти на щеках появились ямочки.

– Ей-богу! Такое не забывается!

– И обычно папуля находил предлог, чтобы не ходить на службу, но в то воскресенье мамуля его заставила, и когда он увидел, как Билли Бой шагает по проходу с какой-то горделивой улыбкой на лице…

Дядя Бобби откинул голову и засмеялся.

– Я думал, что с судьей случится апоплексический удар! – заявил он.

– Но самое смешное, – заметила Пэтти, – было смотреть, как вы с отцом пытаетесь вытащить его наружу! Ты толкал, отец тащил, и сначала Билли заартачился, а потом стал бодаться.

Внезапно она осознала, что перестала сюсюкать, но дядя Бобби был настолько увлечен рассказом, что не почувствовал промашки. Незаметно Пэтти снова вошла в роль.

– И папуля отругал меня за то, что порвалась веревка, а я была нисколечко не виновата! – прибавила она и ее губы жалостно задрожали. – А на следующий день он застрелил Билли Боя.

При этом воспоминании Пэтти поникла головой над куклой, которую держала в руках. Дядя Бобби поспешил утешить.

– Да ладно, Пэтти! Может, однажды у тебя появится другойкозел.

Она покачала головой, сделав вид, что собирается зарыдать.

– Нет, ни за что не появится! Нам здесь не разрешают держать козлов. И я любила Билли Боя. Мне ужасно без него одиноко.

– Ну полно, Пэтти! Ты слишком большая девочка, чтобы плакать. – Дядя Бобби с добродушной заботливостью погладил ее локоны. – А ты бы хотела в один день на следующей неделе сходить со мною в цирк и посмотреть всех зверей?

Пэтти повеселела.

– Там будут сло-ненки? – спросила она.

– И даже несколько, – обещал он. – И львы, и тигры, и верблюды.

– О, здорово! – Она захлопала в ладоши и улыбнулась сквозь слезы. – Я бы хотела пойти. Большое, большое шпасибо.

Еще через полчаса Пэтти присоединилась к своим подругам в Райской Аллее. Она исполнила несколько шагов хорнпайпа[19] с куклой в качестве партнера, после чего плюхнулась на середину кровати и, прячась за пеленой ниспадающих локонов, со смехом уставилась на своих сообщниц.

– Расскажи нам, что он сказал, – умоляющим тоном произнесла Козочка. – Мы вытягивали шеи до отказа, свесившись через перила, но не слышали ни слова.

– Он тебя поцеловал? – спросила Хэрриет.

– Н-нет. – В ее тоне слышался оттенок сожаления. – Но он погладил меня по голове. У него очень славная манера обращения с детьми. Можно подумать, что он прослушал курс дошкольного воспитания.

– О чем вы говорили? – пылко и настойчиво спросила Козочка.

Пэтти пересказала в общих чертах их беседу.

– И он поведет меня в цирк в следующую среду, – заключила она, – посмотреть слоненков!

– Вдовушка ни за что тебя не отпустит, – возразила Хэрриет.

– Ну уж нет, отпустит! – заявила Пэтти. – Пойти в цирк со своим дядей – особенно на каникулах – абсолютно прилично. Мы все продумали. Я пойду в город с Уэдди (я слышала, как она сказала, что записалась на прием к стоматологу), а он будет на станции в двухколесном экипаже…

– Похожем, скорее, на детскую коляску, – быстро вставила Козочка.

– Мисс Уэдсворт ни за что не возьмет тебя в город в таком наряде, – возразила Хэрриет.

Пэтти обхватила коленки и принялась раскачиваться взад-вперед, и ямочки на ее щеках то появлялись, то исчезали.

– Я думаю, – промолвила она, – что в следующий раз я доставлю ему совершенно иной тип ощущений.

Так она и сделала.

В ожидании надвигающегося события она послала свой костюм портному и заставила его удлинить кромку юбки на два дюйма. Целое утро она заново отделывала свою шляпку, придавая ей более «зрелый» вид, и еще купила вуаль в горошек! Кроме того, она потратила двадцать пять центов на шпильки для волос и уложила волосы в высокую прическу. Она надела рождественские меха Козочки Маккой и часики с браслетом Хэрриет; и, когда она отправлялась в путь с несколько удивленной мисс Уэдсворт, они заверили ее, что выглядит она старушкой.

В город они приехали, немного опоздав к стоматологу мисс Уэдсворт. Пэтти заметила мистера Пендлтона в противоположном конце зала ожидания.

– Вот дядя Роберт! – сказала она и, к ее вящему удовольствию, мисс Уэдсворт предоставила ей самой подойти к нему.

Она медленно, с весьма искушенным видом, приблизилась и протянула руку. Казалось, горошины на вуали поразили его, – некоторое время он не узнавал ее.

– Мистер Пендлтон! Здравствуйте. – Сердечно улыбнулась Пэтти. – С Вашей стороны действительно ужасно мило потратить столько времени на мое развлечение. И как оригинально, что Вы подумали о цирке! Я не была в цирке уже много лет. Это поистине приятно после такого количества Шекспира и Ибсена, предлагаемого театрами нынешней зимой.

Мистер Пендлтон предложил ей свою ослабевшую руку и, не проронив ни слова, остановил двухколесный экипаж. Откинувшись на сиденье в углу, он пристально ее разглядывал, минуты три продолжая молчать. Потом откинул голову и рассмеялся.

– Боже правый, Пэтти! Ты хочешь сказать, что ты уже взрослая?

Пэтти тоже засмеялась.

– Ну, а ты, дядя Бобби, что об этом думаешь?


В тот вечер ужин был почти на исходе, когда путешественники вернулись. Пэтти села на свое место и развернула салфетку с видом светской женщины, утомленной множеством свиданий.

– Как все прошло? – расшумелись девочки. – Расскажи нам! Цирк был хороший?

Пэтти кивнула.

– Цирк был очаровательный, и слоны, и дядя Бобби. Потом мы пили чай, и он преподнес мне букет фиалок и коробку конфет вместо книжки сказок. Он сказал, что не хотел бы, чтобы кто-нибудь столь же взрослый, как я звал его «дядей Бобби», и что «дядю» мне придется опустить. Понимаете, это забавно, но он и впрямь кажется моложе, чем семь лет назад.

На щеках Пэтти появились ямочки, и она бросила настороженный взгляд на преподавателей, сидевших за столом напротив.

– Он говорит, что в этой округе у него часто бывают дела.

VIII. Общество Объединенных Сирен

КОННИ уехала домой для восстановления после сильного приступа острого инфекционного конъюнктивита. Присцилла отправилась в Пуэрто-Рико провести две недели со своим отцом и с Атлантическим флотом. Одинокая и покинутая, Пэтти оказалась в зависимости от школьного общества; и весьма вероятно, что, находясь без определенных занятий, Пэтти могла угодить в переделку.

В субботу, последовавшую за отъездом обеих подруг, она, Розали Пэттон и Мэй Ван Арсдейл поехали в город под присмотром мисс Уэдсворт, чтобы сделать несколько весенних покупок. Пэтти и Розали требовались новые шляпки, не говоря уже о таких мелочах, как перчатки, туфли и нижние юбки, а Мэй должна была сходить на примерку своего нового английского костюма. По совершении этих обязанностей послеобеденное время следовало уделить отдыху, во всяком случае, такому, который могла бы обеспечить трагедия Шекспира.

Но когда они пришли в театр, их встретило объявление о том, что актер, играющий главную роль, по пути на спектакль попал в автомобильную аварию и что он серьезно пострадал и не сможет появиться на сцене; деньги будут возвращены в билетной кассе. Девочки тем не менее требовали свой спектакль, и мисс Уэдсворт принялась торопливо искать подходящую замену «Гамлету».

Мисс Уэдсворт была средних лет, нерешительна, легко поддавалась влиянию, имела манеры леди и без труда впадала в шоковое состояние. Она сама знала, что не обладает сильным характером, и сознательно старалась победить сей важнейший для наставницы недостаток тем, что упрямо противостояла любым желаниям своих подопечных.

Сегодня они высказались за французский фарс с Джоном Дрю в роли главного героя. Мисс Уэдсворт сказала «нет» со всей твердостью, на какую была способна, и сама выбрала драму под названием «Чародей Нила» под впечатлением того, что она будет способствовать их познаниям древнего Египта.

Однако «Чародей» оказался последним ложным подражанием оригинально-историческому «Чародею». Пьеса шла на ультрасовременном английском, не без французской пикантности. Время действия – будущее, место действия – терраса отеля «Шепард». Героиня носила длинные, облегающие платья из золотисто-шифоновых тканей, скроенные в стиле Клеопатры по парижским лекалам. Висячие серьги придавали совершенство ее розоватым ушкам, уголки глаз были искусно удлинены и заужены со свойственной египтянам соблазнительностью. Она была очень красивой и очень беспощадной, – она разбила все мужские сердца в Каире. И в довершение ее скандально– порочных успехов, она курила сигареты!

Бедная, сбитая с толку мисс Уэдсворт все четыре акта сидела обеспокоенная, затаив дыхание, потрясенная… очарованная; ну а три девочки были просто очарованы. На протяжении обратного пути в поезде они с трепетом обсуждали декорации, музыку и костюмы. Для их ослепленных блеском глаз Каир открыл царство приключений, о которых нельзя было мечтать в добродетельных пределах «Святой Урсулы». Отель «Шепард» стал Меккой всех странствий.

Той ночью, когда уже давно прозвучал отбой и мысли Пэтти превращались в приятную путаницу из сфинксов, пирамид и английских офицеров, внезапно она резко пробудилась, почувствовав, что из темноты поднимаются две руки и хватают ее за плечи. Тяжело дыша, она села на постели и неосмотрительно громко спросила:

– Кто это?

Две руки незамедлительно зажали ей рот.

– Ш-ш! Тихо! Ты что, не в себе?

– Дверь Мадмуазель открыта настежь и у нее в гостях Лорди.

Розали уселась на кровати справа, а Мэй Мертель – слева.

– Что вам нужно? – сердито спросила Пэтти.

– У нас появилась поистине блестящая идея, – прошептала Розали.

– Тайное общество, – эхом отозвалась Мэй Мертель.

– Оставьте меня в покое! – зарычала Пэтти. – Я хочу спать.

Она снова улеглась на узком пространстве, оставленном ее гостьями. Не обратив внимания на ее недружелюбие, они плотнее запахнули свои банные халатики и завели беседу. Уютно устроившись под теплым одеялом, тогда как они дрожали от холода снаружи, Пэтти была, наконец, вынуждена предоставить в их распоряжение свои сонные уши.

– Я придумала новое общество, – сказала Мэй Мертель. Она не намеревалась делиться с Розали славой учредителя. – И на сей раз оно будет по-настоящему тайным. Я не хочу принимать в него всю школу. Только мы втроем. И это общество имеет не просто парочку глупых секретов, у него есть цель.

– Мы назовем его Обществом Объединенных Сирен, – с жаром перебила Розали.

– Как? – спросила Пэтти.

Розали раскатисто повторила звучное название по слогам.

– Об-щест-во О-бъе-ди-нен-ных Си-рен, – сонно пробормотала Пэтти. – Слишком сложно для произнесения.

– О, но мы не станем произносить его при всех. Его название – тайна. Мы будем говорить «ООС».

– А зачем это нужно?

– Ты обещаешь никому не говорить? – осторожно спросила Мэй.

– Да, конечно, я никому не скажу.

– Даже Прис и Конни, когда они вернутся?

– Мы примем их в члены, – молвила Пэтти.

– Ну… возможно… но такому обществу лучше оставаться маленьким. А мы трое – единственные, которые и вправду должны быть его членами, так как мы смотрели пьесу. Но в любом случае, ты должна пообещать никому не рассказывать, пока мы с Розали не позволим. Ты обещаешь?

– О да! Я обещаю. Так для чего это нужно?

– Мы хотим стать сиренами, – выразительно прошептала Мэй. – Мы будем красивыми, обворожительными, беспощадными…

– Как Клеопатра, – сказала Розали.

– И отомстим за себя мужчинам, – добавила Мэй.

– Отомстим за себя… зачем? – в некотором потрясении поинтересовалась Пэтти.

– Пожалуй… потому… потому, что они разбивают нам сердце и уничтожают нашу веру в…

– Мое сердце не разбито.

– Это пока, – произнесла Мэй с нетерпеливой ноткой, – так как ты не знаешь мужчин, но однажды ты их узнаешь, и тогда твое сердце будет разбито. Ты должна держать свое оружие наготове.

«Во время мира готовься к войне» – процитировала Розали.

– Вы… полагаете, что леди пристало быть сиреной? – с сомнением спросила Пэтти.

– Это совершенно характерно для леди! – отвечала Мэй. – Кто как не леди способен ею быть. Вы когда-нибудь слышали о прачке, которая была сиреной?

– Н-нет, – признала Пэтти. – Кажется, не слышала.

– И посмотри на Клеопатру, – вставила Розали. – Я убеждена, что она была леди.

– Хорошо! – сдалась Пэтти. – И что мы станем делать?

– Мы станем красивыми и соблазнительными, и любой мужчина, который приблизится к нам, попадет в сети нашего рокового обаяния.

– По-вашему, у нас получится? – В голосе Пэтти слышалось едва уловимое сомнение.

– У Мэй есть книга, – пылко вмешалась Розали, – называется «О красоте и грации». Нужно увлажнять лицо смесью из овсяной муки, миндального масла и меда, сидеть с распущенными волосами на солнце, отбеливать нос лимонным соком, надевать перчатки на ночь…

– На самом деле, непременно следует принимать ванны с молоком ослицы, – перебила Мэй. – Так делала Клеопатра. Но, боюсь, что будет невозможно его достать.

– И надо выучить песню, – прибавила Розали, – какую-нибудь песню типа «Лорелеи»,[20] которую ты станешь напевать под нос, когда захочешь завлечь в сети жертву.

Задуманное противоречило обычному ходу мыслей Пэтти, но в этом и впрямь был некий элемент новизны и соблазна. Ни Мэй, ни Розали не были партнерами, которых бы она легко выбрала для какого-то дела, однако в этот день обстоятельства столкнули их вместе, а Пэтти по природе была отзывчива. Кроме того, ее природный здравый смысл блуждал, – она все еще пребывала во власти чар египетской колдуньи.

Они поговорили о новом обществе еще несколько минут, пока не услышали, как мисс Лорд желает Мадмуазель спокойной ночи.

– Это Лорди! – осторожно шепнула Пэтти. – Мне кажется, вам лучше пойти спать. Остальное мы придумаем утром.

– Да, давайте, – согласилась дрожащая Розали. – Я замерзла!

– Но вначале мы должны связать себя клятвой, – настояла Мэй Мертель. – На самом деле это следует сделать в полночь, но, наверное, сойдет и пол-одиннадцатого. Я все продумала. Вы двое повторяйте за мной.

Взявшись за руки, они по очереди прошептали:

– Я торжественно клянусь держать в тайне название и цель данного общества, и если я нарушу эту клятву, то пусть я покроюсь веснушками, полысею, окосею, и пальцы моих ног да обратятся вовнутрь, ныне и во веки веков.

В течение ближайших нескольких дней три члена ООС посвящали свой отдых тщательному штудированию книги о красоте и старательно начали проводить ее заповеди в жизнь. Некоторые из них, казалось, озадачивающим образом противоречили друг другу. К примеру, волосы следовало подставлять ветру и солнцу, а лицо – нет. Тем не менее, они ловко обошли это затруднение. Недельное пособие было потрачено на замшу. Ежедневно во время перерыва они уединялись на обдуваемом ветрами холмике на нижнем выгоне и терпеливо сидели в ряд, распустив волосы по ветру и защитив лица масками собственного изготовления.

Однажды ученица младшего класса «А», которая, играя в прятки, блуждала далеко от дома, нечаянно набрела на них. В безопасные границы игровой площадки она вернулась, визжа от ужаса. По школе стали витать темные слухи относительно цели и намерений нового общества. Были высказаны различные предположения от индейских скво до жриц друидов.

Они чуть не потерпели фиаско, доставая ингредиенты для припарки из овсяной муки. Найти овсянку и лимон было сравнительно легко, – повариха снабдила их ими без особой суеты. Но когда дело дошло до меда, она заупрямилась. В кладовой стояло множество банок с процеженным медом, но на окнах были решетки, а ключ лежал на дне кармана Норы. Столкнувшись с безотлагательной необходимостью стать красивыми, они не могли спокойно сидеть пять дней в ожидании еженедельного похода за покупками в деревню. Кроме того, в сопровождении учительницы им вряд ли удастся его купить. Мед являлся предметом контрабанды из того же разряда, что и конфеты, варенье и соления.

Они обсудили, как можно подпилить железные прутья или, усыпив Нору хлороформом, выкрасть ключ, но, в конце концов, Пэтти довела дело до конца с помощью обычной лести. Однажды после обеда она заглянула на кухню и жалобно призналась, что голодна. Нора торопливо подала стакан молока и кусок хлеба с маслом, а Пэтти примостилась на углу столика с резным орнаментом и завела беседу. Девочкам не полагалось посещать кухню, однако это правило никогда жестко не соблюдалось. Нора была общительной и радовалась гостям. Пэтти похвалила яблоки в тесте, поданные вчера за ужином на десерт, от них перешла к обсуждению привлекательного молодого водопроводчика, который в данный момент занимал все мысли Норы; затем, непринужденно перекинув мостик на другую тему, она заговорила про мед. Прежде чем уйти, она добилась обещания Норы подать его на следующее утро на завтрак вместо конфитюра.

Члены ООС принесли с собой на завтрак подносики, и содержимое их тарелок незаметно перекочевало к ним в подол.

Но, несмотря на это, им по-прежнему грозил провал. К несчастью, в верхнем холле Пэтти столкнулась с Эвалиной Смит и уронила свой поднос медом вниз в центре ковра. В то же мгновение с другого конца коридора к ней устремилась мисс Лорд. Пэтти была девушкой находчивой, экстренная ситуация редко заставала ее врасплох. Плюхнувшись на колени прямо посреди лужи и широко раскинув свои юбки, она принялась неистово разыскивать воображаемую булавку для галстука.

– Так ли уж необходимо перекрывать весь холл? – только и сказала мисс Лорд, проходя мимо.

Ковер, к счастью, был двусторонний, и просто перевернув его наизнанку, Пэтти успешно устранила беспорядок. Остальные две девочки проявили щедрость, поделившись с ней своей долей, так что, в конце концов, она достала мед.

В течение трех бессонных ночей они прикладывали припарки, хотя, наверняка, правильнее было бы сказать, что это припарки «приложили» их. Несмотря на то, что они неоднократно мылись горячей водой, лица их своим внешним видом заметно напоминали чешую.

Мисс Салли, которая являлась представителем отдела здравоохранения «Святой Урсулы», как-то утром встретила Пэтти Уайатт в холле. Она взяла ее за подбородок и повернула к свету. Пэтти сконфуженно заерзала.

– Дитя мое! Что случилось с твоим лицом?

– Я… я не знаю… точно. Похоже на что-то вроде… перхоти.

– Мне тоже так кажется! Что ты ела в последнее время?

– Только то, что нам дают за столом. – Пэтти с облегчением сказала правду.

– Что-то не так с твоей кровью, – вынесла диагноз мисс Салли. – Тебе нужен тоник. Я пропишу тебе чай из посконника.

– О мисс Салли! – серьезно возразила Пэтти. – Мне он не нужен, правда. Я уверена, со мной все будет в порядке. – Ей уже приходилось пробовать чай из посконника, это был самый горький напиток из когда-либо созданных.

Когда мисс Салли встретила Мэй Ван Арсдейл, страдающую тем же недугом, а еще позже Розали Пэттон, она начала беспокоиться. Той весной яблони, вверенные ее заботам на ферме, были поражены щитовкой калифорнийской, но она едва ли ожидала, что болезнь коснется учениц школы. В этот день она руководила завариванием посконника, в гигантских количествах, а перед сном сопротивлявшиеся школьницы выстроились в ряд и по очереди подходили к мисс Салли, которая с черпаком в руке главенствовала над кубком для пунша. Каждая получала полную чашку с жидкостью и выпивала ее со всем изяществом, на которое была способна, пока не подошла очередь Пэтти. Она избавилась от своего питья, опрокинув его в синюю китайскую подставку для зонтиков, стоявшую в холле за спиной мисс Салли. Те, кто были за ней в очереди, последовали ее примеру.

В течение следующих нескольких дней мисс Салли пристально наблюдала за своими маленькими подопечными и, естественно, чешуя исчезла. (Объединенные сирены отказались от припарок.) Она более чем когда-либо уверилась в эффективности посконника.

Вскоре после того, как было создано общество, Мэй Мертель вернулась из дома, проведя там уик-энд. (Ее матушка была больна и прислала за нею. В семье Мэй то и дело кто-то болел.) Она привезла три браслета из скрепленных между собой чешуек в виде змея, глотающего свой хвост. Между изумрудными глазами крошечными буквами было выгравировано «ООС».

– Они просто восхитительны! – произнесла Пэтти с благодарной признательностью. – Но почему змея?

– Это не змея, а Змея, – объяснила Мэй. – Чтобы представлять Клеопатру. Она была Змеей Нила. Мы же будем Змеями Гудзона.

С появлением браслетов любопытство к ООС возросло, но в отличие от других тайных обществ, появлявшихся время от времени, его raison d'être[21] оставался загадкой. Школа и впрямь начинала верить, что у общества имелась тайна. Мисс Лорд, которая славилась своим любопытством, однажды остановила Пэтти после занятий по Вергилию и залюбовалась новым браслетом.

– И что же означают буквы ООС? – поинтересовалась она.

– Это тайное общество, – сказала Пэтти.

– Ах, тайное общество! – улыбнулась мисс Лорд. – В таком случае, полагаю, что его название покрыто глубокой тайной. – С этими словами она понизила голос до замогильных глубин.

Было что-то особенно раздражающее в манере мисс Лорд, неизменно подразумевавшей, что выходки ее маленьких учениц ее забавляют. Она не обладала счастливым даром мисс Салли быть на одном с ними уровне. Мисс Лорд взирала сверху вниз (сквозь лорнет).

– Конечно, название – тайна, – молвила Пэтти. – Если оно станет известно, тогда оно перестанет быть секретом.

– И какова цель этого знаменитого общества? Или это тоже тайна?

– Пожалуй, да, то есть, я не должна Вам все рассказывать.

Пэтти улыбнулась мисс Лорд, глядя снизу вверх тем невинным, ангельским взглядом, который всегда предупреждал тех, кто отлично ее знал, что мудрее всего было бы оставить ее в покое.

– Это что-то вроде подразделения Общества Солнечного Света, – прибавила она доверительно. – Мы должны… ну… улыбаться людям и делать их похожими на нас.

– Ясно! – произнесла мисс Лорд тоном дружеского понимания. – Тогда ООС расшифровывается, как Одари Окружающих Смехом?

– О, пожалуйста! Вы не должны говорить это вслух, – Пэтти понизила голос и бросила тревожный взгляд через плечо.

– Я ни за что на свете не проговорюсь, – торжественно обещала мисс Лорд.

– Спасибо, – сказала Пэтти. – Было бы ужасно, если бы это стало известно.

– Это очень славное общество, в женском духе, – одобрительно добавила мисс Лорд. – Но вы не должны хранить его для себя одних. Вы же можете позволить мне стать почетным членом ООС, не так ли?

– Разумеется, мисс Лорд! – любезно проговорила Пэтти. – Если у Вас есть желание примкнуть к нам, мы будем счастливы принять Вас.

– Лорди хочет быть Сиреной! – объявила она своим двум компаньонкам, встретив их вскоре в гимнастическом зале. Отчет о переговорах восприняли весело. Мисс Лорд была кем угодно, только не типичной сиреной.

– Я подумала, что несколько улыбок внесут оживление в унылую атмосферу урока латыни, – пояснила Пэтти. – Лорди забавляет мысль, что она помогает детям в их игре, а детям это не мешает.

Какое-то время ООС расцветало естественным здоровьем юности, но по мере того, как новизна утрачивалась, превращение в красавиц становилось делом обременительным. Мэй и Розали с упорной настойчивостью продолжали изучать книгу о красоте, – предмет находился в области интересов их природных амбиций – но Пэтти чувствовала, что ее призывают иные дела. Началась весенняя охота, и близящийся ежегодный матч с Хайленд-холлом вытеснил ее интерес к кольдкрему и миндальной муке. По своей природе они с Мэй не были simpatica,[22] и, несмотря на настойчивость Мэй, Пэтти стала равнодушной сиреной.

Однажды в субботу, сразу после весенних каникул, Пэтти разрешили позавтракать в городе с «дядей Бобби». Дядей он был только по этикету, но Пэтти не сообщила Вдовушке о том, что «титул» принадлежал ему не по праву родства. Ей слишком хорошо было известно, чем все это обернется. Пойти на ленч с дядюшкой было вполне прилично, но сделать это даже с самым старым и лысым другом семьи было совершенно неприлично.

Когда в сумерках «катафалк» вернулся со станции вместе с Мадмуазель и городской публикой, Розали Пэттон ждала их приезда под крытым навесом. Она отвела Пэтти в сторонку и шепнула ей на ухо.

– Произошло самое ужасное!

– Что? – спросила Пэтти.

– ООС. Все открылось!

– Не может быть! – ошеломленно воскликнула Пэтти.

– Да! Иди сюда.

Розали затащила ее в пустую гардеробную и закрыла дверь.

– То есть, они узнали его название и… все остальное? – спросила Пэтти, затаив дыхание.

– Не совсем все, но узнали бы, если б не Лорди. Она спасла нас в кои-то веки.

– Лорди нас спасла! – Ужас Пэтти мешался с недоверием. – Что ты имеешь в виду?

– Видишь ли, вчера Мэй ходила за покупками с мисс Уэдсворт – а ты знаешь, какая из Уэдди дуэнья. – Пэтти нетерпеливо кивнула. – Кто угодно может ее одурачить. И Мэй под самым ее носом начала флиртовать с продавцом газировки.

– О! – пылко произнесла Пэтти. – До чертиков противно!

– На самом деле, ей это было совершенно ни к чему. Она просто пыталась воплотить принципы ООС.

– По крайней мере, она могла бы выбрать кого-нибудь поприличнее!

– Ну, он вполне приличный. Он обручен с девицей, торгующей нижним бельем за прилавком в магазине Бладгуда, и он не собирался заигрывать с мелюзгой. Но ты же знаешь, как бывает настойчива Мэй Мертель, когда ей взбредет что-нибудь в голову. Бедный молодой человек просто не смог сдержаться. Он был так сконфужен, что не знал, что делает. Он налил Хестер Прингл половину шоколада, половину сарсапарели,[23] и она говорит, что это чертовски отвратительная смесь. Ее так тошнило, что за ужином она ничего не смогла съесть. И все это время Уэдди просто сидела, улыбалась в пространство и ничего не видела; но все девчонки видели, впрочем, как и аптекарь!

– Ах! – едва переводя дыхание вымолвила Пэтти.

– А сегодня утром мисс Салли пошла в аптеку, чтобы купить немного поташа для больного горла Хэрриет Глэдден, и он все ей рассказал.

– И что сделала мисс Салли? – спросила Пэтти слабым голосом.

– Сделала! Она вернулась в бешенстве, рассказала все Вдовушке, они вызвали Мэй Мертель и потом… – Розали закрыла глаза и задрожала.

– Ну, – нетерпеливо произнесла Пэтти. – Что произошло?

– Вдовушка впала в совершенное негодование! Она сказала Мэй, что она опозорила школу и что ее исключат. И она написала отцу Мэй телеграмму, чтобы он приехал и забрал ее. Потом она спросила Мэй, есть ли ей что сказать, и Мэй сказала, что она здесь ни при чем. Что ты и я виноваты не меньше ее, так как все мы состоим в обществе, но она не может о нем рассказывать, потому что дала слово.

– Тварь! – сказала Пэтти.

– А дальше послали за мной и стали задавать вопросы про ООС. Я пыталась молчать, но ты знаешь, какой взгляд у Вдовушки, когда она разгневана. Даже сфинкс не выдержал бы и рассказал все, что ему известно, а я никогда не изображала из себя сфинкса.

– Ну ладно, – проговорила Пэтти, собираясь с духом после потрясения. – И что они сказали, когда выслушали?

– Они не выслушали! Я как раз собиралась нарушить клятву и все рассказать, когда в комнату заглянула никто иная как Лорди. И она была просто великолепна! Она сказала, что все знает об ООС. Что это весьма замечательное заведение, и что она сама является его членом! Она сказала, что это подразделение Общества солнечного света и что Мэй вовсе не собиралась флиртовать с молодым человеком. Она просто хотела улыбаться и быть доброй ко всем, кого встречала, а он этим воспользовался. И Мэй сказала, да, все было именно так, и свалила всю вину на того бедного, невинного продавца газировки.

– Это в ее репертуаре, – кивнула Пэтти.

– И теперь Мэй на него ужасно зла за то, что из-за него она попала в неприятности. Она говорит, что он отвратительный, заносчивый мальчишка и что она не выпьет больше ни одного стакана газировки, пока будет учиться в «Святой Урсуле».

– А ей позволят остаться?

– Да. Вдовушка разорвала телеграмму. Но она назначила Мэй десять наказаний и заставила ее неделю ходить без десерта и выучить наизусть танатопсис.[24] И она больше никогда не сможет ходить за покупками в деревню. Когда ей понадобятся новые ленты для волос, или чулки или еще что-нибудь, она должна будет посылать за ними других девочек.

– А как Вдовушка поступит с нами?

– Никак, а ведь если бы не Лорди, нас троих исключили бы из школы.

– А я всегда терпеть не могла Лорди, – с раскаянием заметила Пэтти. – Ну, разве это не ужасно? Нельзя иметь вечных врагов. Как только подумаешь, что люди – форменные негодяи и начинаешь получать удовольствие оттого, что ненавидишь их, как совершенно неожиданно они оказываются симпатичными.

– Я ненавижу Мэй Мертель, – сказала Розали.

– Я тоже! – от всей души согласилась Пэтти.

– Я собираюсь покинуть ее ветхое общество.

– Я уже это сделала. – Пэтти бросила взгляд в зеркало. – И не покрылась веснушками и не окосела.

– Ты о чем? – уставилась на нее Розали. На минутку она забыла об ужасном свойстве клятвы.

– Я рассказала дяде Бобби.

– О Пэтти! Как ты могла?

– Я… я… то есть… – У Пэтти на мгновение появился сконфуженный вид. – Понимаешь, – призналась она, – я сама подумала, что было бы интересно попрактиковаться на ком-то, поэтому я… я… просто попробовала…

– И он…

Пэтти покачала головой.

– Это было крайне трудное дело. Он мне так ни капельки и не помог. А потом он заметил мой браслет и пожелал узнать, что такое ООС. И не успела я опомниться, как уже рассказывала ему!

– Что он сказал?

– Сначала он хохотал во все горло, потом стал ужасно серьезным и прочел мне длинную лекцию – на самом деле, очень впечатляющую – знаешь, вроде как в воскресной школе. И он забрал у меня браслет и положил себе в карман. Он сказал, что пришлет мне что-нибудь более красивое.

– Как ты думаешь, что это будет? – спросила Розали с интересом.

– Надеюсь, не кукла!

Спустя два дня с утренней почтой прибыл маленький сверток для мисс Пэтти Уайатт. Она вскрыла его под партой на уроке геометрии. Под ватной прослойкой обнаружился браслет из золотых колечек, который застегивался на висячий замочек в виде сердца. На обороте одной из визиток дяди Бобби было написано:

«Это твое сердце. Держи его на замке до тех пор, пока не появится парень, у которого есть ключ.»

Пэтти перехватила Розали, когда та поворачивала на урок французского, и с гордостью выставила браслет на ее личное обозрение.

Розали рассматривала его с сентиментальным интересом.

– Что он сделал с ключом? – поинтересовалась она.

– Мне кажется, – ответила Пэтти, – что он положил его в свой карман.

– Как это романтично!

– Звучит как будто романтично, – согласилась Пэтти с едва уловимым вздохом. – Но на деле это не так. Ему тридцать лет, и он уже начинает лысеть.

IX. Исправление Козочки Маккой

МИСС МАККОЙ из Техаса в течение трех лет подвергалась смягчающему влиянию школы имени Святой Урсулы, но без ощутимого результата. Она была самым упрямым маленьким сорванцом, который когда-либо принимался и содержался в стенах респектабельной школы-интерната.

Ее родители выбрали имя «Маргарита», когда объезжающий свой округ епископ совершал ежеквартальный обход рудника, где она родилась. Это имя по-прежнему употреблялось ее учителями, а также на письменных отчетах, отправляемых каждый месяц ее техасскому попечителю. Однако наиболее подходящим именем, которым наградили ее ковбои на ранчо, было «Козочка», и Козочкой она осталась в «Святой Урсуле», несмотря на увещевания расстроенных дежурных дам.

У Козочки было такое живописное детство, какое бывает разве что на страницах романа о Нике Картере.[25] У нее был предприимчивый отец, который ездил с рудника на рудник, наживая и проматывая целые состояния. Ее зубки прорезались с помощью покерной фишки, а молоко она пила из бокала для шампанского. Ее отец скончался – и довольно вовремя – когда его последнее состояние было в самом расцвете, и оставил свою маленькую дочь на попечение одного английского друга, жившего в Техасе. Следующие три беспокойных года своей жизни она провела на обширном животноводческом пастбище с «Попи» и еще три года – в тихих пределах «Святой Урсулы».

Попечитель сам привез ее и после серьезного совещания с Вдовушкой оставил с тем, чтобы ее характер вылепили в духе культуры восточных штатов. Однако до сих пор восточная культура не наложила на нее своего отпечатка. Если и имела место какая-то лепка, то глину замешивала сама Козочка.

Ее пикантные воспоминания о рудниках и скотоводческих фермах составляли весь дозволенный репертуар укрощенных фантазий. Она продемонстрировала французскому учителю танцев, который обучал их изысканному варианту испанского вальса, нечто настоящее, то, что практикуют мексиканские погонщики скота на ранчо ее попечителя. Это зрелище заставило его одобрительно затаить дыхание. Англичанин, учитель верховой езды, приезжавший каждую неделю весной и осенью, чтобы учить девочек, как правильно ходить рысью, получил урок скачки на необъезженном жеребце,[26] который вызвал его изумленный вопрос:

– Юная леди воспитывалась в цирке?

Козочка была шумной, вульгарной, веселой и громогласной; ее путь был усеян выговорами, взысканиями и незначительными наказаниями, но она ни разу не обвинялась в явном преступлении. Тем не менее, «Святая Урсула» три года жила затаив дыхание в ожидании катастрофы. Судя по ее характеру, мисс Маккой была обязана в один прекрасный день выкинуть им нечто сенсационное.

Когда, наконец, это случилось, то было оно из разряда совершенно непредсказуемых.

Розали Пэттон была последней Козочкиной соседкой, которая «изнашивала» своих соседок по комнате так же быстро, как и свою обувь. Розали была обаятельной малышкой, олицетворением всего женственного. Вдовушка поселила их вдвоем в надежде, что благовоспитанный пример Розали сможет утихомирить буйный нрав Козочки. Но пока что Козочка пребывала в своем обычном настроении, тогда как Розали выглядела усталой.

Потом все изменилось.

Однажды вечером Розали ворвалась в комнату Пэтти Уайатт в состоянии крайнего изумления.

– Ты можешь себе представить? – воскликнула она. – Козочка Маккой говорит, что она хочет быть леди!

– Кем? – Пэтти вынырнула из своего банного полотенца, которым растирала лицо.

– Леди. Сейчас она сидит и украшает бледно-голубой ленточкой вышивку на своем вечернем платье.

– Что с ней случилось? – задала вопрос Пэтти.

– Она читает книгу, которую привезла обратно Мэй Мертель.

Розали по-турецки уселась на сиденье у окна, изящными волнами расположила на коленях складки розового кимоно и живописно распустила по плечам волнистые золотые волосы, уложенные в две косы. Она переоделась ко сну и могла растянуть свой визит до последнего удара колокола, возвещавшего об отбое.

– Какую книгу? – спросила Пэтти с несколько небрежной ноткой в голосе.

Розали могла ворваться в комнату с поразительным заявлением, после чего, завладев всеобщим вниманием, пускалась в бесконечное, запутанное изложение фактов, сопровождаемое антикульминационными точками.

– В ней говорится об очаровательной юной англичанке, чей отец владел чайной плантацией в Азии… или, кажется, в Африке. Во всяком случае, там, где жарко и где водится множество аборигенов, змей и сороконожек. Ее матушка умерла и ее отправили на родину, в школу-интернат, когда она была еще совсем крошкой. Ее отец был очень плохим человеком. Он пил, сквернословил и курил. Единственное, что удерживало его от падения на самое дно пропасти, была мысль о его милой златокудрой дочурке в Англии.

– Ну, и что из этого? – спросила Пэтти, вежливо подавляя зевок. У Розали была манера впадать в «златокудрую» сентиментальность, если кто-нибудь решительно не останавливал ее.

– Погоди! Я подхожу к этому. Когда ей исполнилось семнадцать лет, она вернулась в Индию, чтобы заботиться о своем отце, но вскоре после этого с ним случился солнечный удар, и он умер. И на смертном одре он препоручил Розамунду – так ее звали – своему лучшему другу, дабы он довершил ее воспитание. Итак, когда Розамунда стала жить у своего попечителя и присматривать за его хижиной, наведя в ней красоту, уют и комфорт, она больше не позволяла ему пить, курить или ругаться. И когда он оглянулся на свое прошлое…

– Его замучило раскаяние при мысли о потерянных годах, – бойко дополнила Пэтти, – и он пожалел, что раньше он был не так достоин того ласкового женского влияния, которое вошло в его грешную жизнь.

– Ты читала ее! – сказала Розали.

– Насколько мне известно, нет, – ответила Пэтти.

– В любом случае, – с вызовом произнесла Розали, – они полюбили друг друга и поженились…

– А ее папа с мамой, взирая с небес, с улыбкой благословили дорогую дочку, которая принесла столько счастья одинокому сердцу?

– М-мм… да, – подтвердила Розали в недоумении.

Не было не одной сентиментальной вещицы, которую бы она не проглотила, однако по своему унизительному опыту она знала, что Пэтти была не столь прожорлива.

– Очень трогательная история, – заметила Пэтти, – но при чем здесь Козочка Маккой?

– Ну как же, разве не ясно? – фиалковые глаза Розали заинтересованно расширились. – Это точь-в-точь собственная история Козочки! Я поняла это, как только увидела книгу, и я провела ужаснейшее время, пытаясь заставить ее прочитать. Вначале она насмехалась над ней, но после того, как вникла в содержание, она оценила сходство. Теперь она говорит, что это была Рука Судьбы.

– История Козочки? Что ты имеешь в виду? – Пэтти стало интересно.

– У Козочки есть безнравственный попечитель англичанин, прямо как у Розамунды в книге. Во всяком случае, он англичанин и она считает, что он, вероятно, безнравственен. Таково большинство фермеров-скотоводов. Он живет совсем один, если не считать его приятелей-погонщиков, и его дом нуждается в ласковом женском влиянии. Поэтому Козочка решила стать леди, вернуться, выйти замуж за Попи и осчастливить его на всю оставшуюся жизнь.

Пэтти упала на кровать и покатилась со смеху. Розали поднялась и взглянула на нее с некоторой суровостью.

– Не вижу ничего смешного, я считаю, это очень романтично.

– Козочка оказывает ласковое женское влияние! – захлебываясь, сказала Пэтти. – Она даже одного часа не может изображать из себя леди. Если ты думаешь, что она способна побыть один…

– Любовь, – изрекла Розали, – совершала еще не такие чудеса, – поживем – увидим.

И школа действительно увидела. Исправление Козочки Маккой стало сенсацией года. Учителя приписали радостную перемену в ее поведении доброму влиянию Розали и, несмотря на то, что почувствовали невыразимое облегчение, они не надеялись, что это надолго. Но неделя проходила за неделей, а это все продолжалось.

Козочка Маккой больше не откликалась на «Козочку». Она попросила своих подруг называть ее Маргаритой. Она перестала употреблять сленг и научилась вышивать; ночи напролет она сидела с восхитительно грустным видом, в отчаянии ломая руки над «Европейскими путешествиями» и «Историей искусств», тогда как раньше, ерзая битый час, приводила своих соседок в бешенство. По собственному почину она засела за гаммы. Причину она сообщила по секрету Розали, а Розали – всей остальной школе.

Им на ранчо требовалось благотворное воздействие музыки. Одноглазый Джо играл на аккордеоне, и это была единственная музыка. Вся школа представляла себе обновленную Маргариту в белом платье, в сумерках сидящей за пианино и нежно напевающей «Розарий», в то время как Попи наблюдает за ней, скрестив руки; а ковбои, чьи длинные охотничьи ножи вложены в сапоги, как в ножны, и свернутые кольцами арканы покоятся на плечах, собрались у открытого окна.

В этом году на великопостные богослужения, которые мятежная Козочка сносила по принуждению, явилась восхитительно благоговейная Маргарита. При виде мисс Маккой, которая, потупя взор и кротко сжимая в руках свой молитвенник, шла по проходу между рядами в церкви, вся школа испытала волнующую нервную дрожь. Обычно в атмосфере витражных стекол Троицкой капеллы она была так же не к месту, как необъезженный мустанг.

Это удивительное преображение продолжалось семь недель. Школа почти начала забывать о том, что было время, когда Козочка Маккой не была леди.

И вот однажды от Попи пришло письмо с новостью, что он едет в восточные штаты проведать свою маленькую девочку. В Южном Коридоре царило приглушенное волнение. Розали, Маргарита и группа соседей серьезно совещались относительно того, что она должна надеть и как должна себя вести. Наконец пришли к согласию насчет белого муслина и голубых лент. Они долго размышляли, стоит ли ей его целовать, но Розали решила, что не стоит.

– Когда он тебя увидит, – объяснила она, – на него должно нахлынуть осознание того, что ты больше не ребенок. За прошедшие три года ты стала взрослой девушкой. И он почувствует безотчетное смущение в твоем присутствии.

– М-мм, – проговорила Маргарита в некотором сомнении. – Я на это надеюсь.

Попи приехал в воскресный день. Школа – вся как один – прильнула носами к окнам, наблюдая за его приближением. Они, пожалуй, рассчитывали на фланелевую рубашку и сапоги со шпорами, ну, во всяком случае, на сомбреро. Но следует произнести ужасную правду. Он носил сюртук самого безукоризненного покроя, шелковую шляпу и трость, а также белую гардению в петлице. Глядя на него, можно было поклясться, что он в жизни не видел ни пистолета, ни аркана. Ему на роду было написано передавать блюдо в церкви.

Однако самое худшее было впереди.

Он подготовил сюрприз для своей маленькой подопечной. Когда придет время возвращаться на ранчо, она должна будет прийти в настоящий дом. Ласковое женское влияние должно было превратить его в подобающее молодой девушке жилище. Попи был не один. Его сопровождала невеста – высокая, белокурая, красивая женщина с низким голосом и изящными манерами. После обеда она пела для девочек и, когда шестьдесят четыре пары глаз изучали прекрасное явление, шестьдесят четыре, нет, шестьдесят три ее слушательницы решили, когда вырастут, стать такими же, как она. Маргарита исполняла обязанности хозяйки дома в состоянии ошеломленного непонимания. Ее придуманный за семь недель мир рассыпался за один час, и у нее не было времени к этому приспособиться. Никогда – она отлично это поняла – не смогла бы она состязаться в женственности с женой Попи. Дело было не в ней, даже если бы она начала тренироваться с колыбели.

Они вернулись в город вечером, и в присутствии всей школы Попи погладил ее по голове и велел ей быть хорошей маленькой Козочкой и слушаться учителей. Его жена, чьи плечи обнимала охраняющая рука, поцеловала ее в лоб и назвала «милой доченькой».

После воскресной вечерни следовало два свободных часа. Учительницы собирались во Вдовушкином кабинете, чтобы выпить кофе и побеседовать, а девочки, вероятно, писали домой письма. Но в этот вечер Южному Коридору было не до таких мирных занятий. Маргарита Маккой переживала атавизм. Выражаясь ее собственным колоритным языком, она «открыла стрельбу по городу».

Отголоски оргии достигли, наконец, первого этажа, где проходил kaffee klatsch.[27] Мисс Лорд на цыпочках отправилась на разведку.

Мисс Маккой, вырядившись в некогда живописную шляпу, нахлобученную на ухо, короткую спортивную юбочку, розовые чулки и розовый же кушак, взобралась на стол и изображала, как танцуют клогданс на руднике, а ее аудитория исполняла на расческахрэгтайм и хлопала в ладоши.

– Маргарита! Слезай! – вдруг испуганно крикнул кто-то, перекрывая шум.

– Не нужно называть меня Маргаритой. Я Козочка Маккой из Крипл-Крик.[28]

Заметив мисс Лорд, возвышавшуюся поверх голов столпившихся в дверях зрителей, она неожиданно слезла со стола. В кои-то веки у мисс Лорд не нашлось слов. Она смотрела во все глаза в течение трех минут, наконец, ей удалось выговорить:

– Воскресный вечер проведете в церковной школе!

Зрители разошлись, а мисс Лорд и мисс Маккой остались наедине. Розали сбежала в самые дальние пределы досягаемости Райской Аллеи и, трепеща, целый час обсуждала с Пэтти и Конни возможные виды наказания. Прозвучал отбой, и только тогда она осмелилась прокрасться назад, в неосвещенный Южный Коридор. С постели Маргариты доносились глухие рыдания. Розали опустилась на колени и одной рукой обняла свою соседку по комнате. Рыдания прекратились, и Маргарита неподвижно затаила дыхание.

– Козочка, – произнесла она утешительно, – не обращай внимания на Лорди – она противная старуха, которая сует нос в чужие дела! Что она сказала?

– Мне нельзя покидать территорию школы целый месяц, я должна выучить наизусть пять псалмов и принять п-пятьдесят взысканий.

– Пятьдесят! Но это чудовищно! Ты же их никогда не отработаешь. Она не имела права поднимать шум, когда ты так долго вела себя хорошо.

– Мне все равно! – свирепо сказала Козочка, силясь высвободиться из объятий Розали. – Больше у нее не будет возможности назвать меня своей милой доченькой.

X. Лук и орхидеи

«Периметры подобных многоугольников равняются сумме их гомологичных сторон.»

Устроившись возле раскрытого классного окна и не сводя глаз с лавины белых лепестков на вишневом дереве, которое внезапно расцвело, Пэтти в двадцатый раз мечтательно заверила себя в этой важной истине.

Ей было особенно необходимо закончить учить уроки как можно скорее, поскольку была суббота и она собиралась в город с группой Мадмуазель, чтобы провести часок в кресле зубного врача. Однако погода не располагала к сосредоточенному усилию. По прошествии часа вялой учебы она закрыла учебник геометрии и пошла наверх одеваться, тогда как те, кто оставались дома, должны были заниматься еще целый час.

Наверх-то она пошла, но успела пройти совсем немного. Проходя мимо открытой двери, ведущей к черному ходу, она вышла на улицу, чтобы поближе рассмотреть вишневое дерево; после чего не спеша пошла по аллее из вьющихся растений, чтобы проверить, как там глициния; оттуда был всего один шаг до тропинки, на которой в два ряда росли яблони с розовыми макушками. Не успев опомниться, Пэтти оказалась верхом на каменной стене в конце нижнего пастбища. Позади нее простирались владения «Святой Урсулы». Перед нею был весь мир.

Она сидела на вершине стены и болтала ногами по ту сторону школьных границ. Самым поистине возмутительным преступлением в «Святой Урсуле» считалось выйти без разрешения за пределы территории школы. Пэтти сидела и глядела во все глаза на запретную землю. Она знала, что у нее нет времени для праздного сидения, если она хочет поспеть на «катафалк», поезд и кресло стоматолога. Но она продолжала сидеть и мечтать. В конце концов, вдалеке, через поля на шоссе, она заметила «катафалк», весело кативший на станцию. Тогда ее осенило, что она забыла доложиться Мадмуазель о том, что едет, и что Мадмуазель, соответственно, не станет ее искать. В школе, разумеется, будут думать, что она поехала, и тоже не станут ее разыскивать. Так, без какого-либо заранее продуманного нарушения закона, она оказалась на свободе!

Она посидела еще несколько мгновений, дабы свыкнуться с этим ощущением. Потом соскользнула со стены и бросилась бежать подобно радостному, молодому мятежнику в поисках приключений. Последовав за веселым течением ручья, она нырнула в овраг, густо опутанный растениями, в лесистую местность, помчалась вниз по склону холма и через болотистый луг, весело перескакивая с кочки на кочку, но иногда не попадая и шлепая мимо. Она громко смеялась над этими неприятностями, махала руками и бежала наперегонки с ветром. К восхитительному ощущению свободы примешивалось восхитительное ощущение непослушания. Это сочетание одурманивало.

И так, неизменно следуя за ручьем, она попала, наконец, в другой лес – не в девственный, как вначале, но в лес окультуренный, прирученный. Высохшие ветки были срезаны, под деревьями – тщательно убрано. Ручей плавно тек меж окаймленными папоротником берегами, под грубыми деревянными мостиками, изредка образуя пруды, поверхность которых устилали водяные лилии. Мшистые тропки, усеянные камнями, уводили в таинственные чащи, куда не мог проникнуть глаз: листья выросли ровно настолько, чтобы наполовину скрывать и манить. Трава была усыпана звездчатыми крокусами. Это напоминало заколдованный лес из сказки.

Однако этот второй лес окаймляла прочная каменная стена, по верху которой были пущены четыре ряда колючей проволоки. Через определенные промежутки появлялись знаки, – три из которых были видны с места, где стояла Пэтти, – указывающие на то, что это частные владения и что вторгшиеся лица будут наказаны по всей строгости закона.

Пэтти отлично знала, кому это принадлежит: она часто проходила мимо выходящих на другую дорогу парадных ворот. Поместье славилось на всю округу и, коли на то пошло, на все Соединенные Штаты. Оно охватывало территорию размером в 500 акров и принадлежало известному – или печально известному – мультимиллионеру. Звали его Сайлас Уэзерби, и он был основателем множества Мерзких Корпораций. У него имелись прекрасные оранжереи, изобилующие тропическими растениями, подземный итальянский сад, коллекция произведений искусства и картинная галерея. Он был раздражительным, чудаковатым старикашкой, вечно замешанным в полудюжине судебных тяжб. Он ненавидел газеты, и газеты ненавидели его. Особенно дурной репутацией он пользовался в «Святой Урсуле», поскольку в ответ на вежливо составленное директрисой письмо с просьбой о том, чтобы класс по искусству смог посмотреть его Боттичелли, а класс по ботанике – его орхидеи, он неучтиво ответил, что не позволит такому количеству школьниц носиться по его дому: стоит ему разрешить им прийти в этом году, как ему придется это сделать и в следующем, а он не желает создавать прецедента.

Пэтти посмотрела на знаки с надписью «Не вторгаться» и колючую проволоку и взглянула на лес по ту сторону. Если ее поймают, рассудила она, то ничего ей не сделают, разве что выгонят вон. В наши дни людей не сажают в тюрьму за мирную прогулку в чужом лесу. Кроме того, миллионер находился на каком-то собрании директоров в Чикаго. Эту соседскую сплетню она почерпнула сегодня утром из ежедневной прессы, которую внимательно просматривала раз в неделю: предполагалось, что по субботам вечером за ужином они должны были обсуждать текущие темы, поэтому в субботу утром мельком проглядывали заголовки и какую-нибудь передовицу. Раз уж домочадцы отсутствовали, то почему бы не заглянуть и не осмотреть итальянский сад? Без сомнения, слуги более вежливы, чем хозяин.

Она выбрала участок стены, на котором проволока казалась провисшей, и, извиваясь, пролезла под ней на животе, лишь незначительно порвав на плече блузку. Около получаса она флиртовала с заколдованным лесом, потом пошла по тропинке, и вдруг лес остался позади, а она вынырнула в сад, – нет, не в цветник, а в громадной величины огород. Аккуратные участки пустивших побеги овощей окаймляли кусты смородины, а вокруг них возвышалась высокая кирпичная стена, по соседству с которой росли грушевые деревья, подстриженные по английской моде.

Стоя спиной к Пэтти, садовник высаживал отростки репчатого лука. Разрываясь между порывом к бегству и социальным инстинктом дружелюбия, она нерешительно изучала его. Это был крайне живописный садовник, носивший бриджи, кожаные краги, жилет красноватого оттенка, кардиган[29] и шапочку, надетую набекрень. Выглядел он не слишком приветливым, но явно страдал ревматизмом: даже если он станет ее преследовать, она не сомневалась, что бегает быстрее него. Поэтому, усевшись на его тачку и продолжая за ним наблюдать, она обдумывала вступительное замечание.

Внезапно он посмотрел наверх и заметил ее. От неожиданности он чуть не свалился.

– Доброе утро! – любезно произнесла Пэтти.

– Тьфу! – проворчал человек. – Ты что там делаешь?

– Смотрю, как Вы сажаете лук.

Это пришло Пэтти в голову в качестве самоочевидной истины, однако она была готова высказать ее.

Распрямив спину и сделав шаг в ее сторону, он снова проворчал.

– Откуда ты пришла? – угрюмо поинтересовался он.

– Оттуда. – Пэтти широким взмахом руки показала на запад.

– Хм! – заметил он. – Ты из этой школы… какой-то там святой?

Она подтвердила. Монограмма «Святой Урсулы» во всю ширь украшала ее рукав.

– Они знают, что ты ушла?

– Нет, – откровенно ответила она, – думаю, что не знают. Вообще-то, я в этом совершенно уверена. Они считают, что я поехала к стоматологу с Мамзель, а она полагает, что я в школе. Так что мне предоставлена полная свобода. Я подумала, что могу прийти и посмотреть, как выглядит итальянский сад мистера Уэзерби. Я увлечена итальянскими садами.

– Ну и дела! – Начал он, подошел чуть ближе и снова уставился во все глаза. – Разве, проникнув сюда, ты не видела предупреждающих знаков?

– Боже мой, конечно! Здесь повсюду их столько понатыкано.

– По-видимому, они не произвели на тебя особого впечатления.

– О, я никогда не обращаю внимания на предупреждающие знаки, – просто сказала Пэтти. – В этом мире никогда никуда не попадешь, если позволишь им надоедать себе.

Неожиданно человек тихо засмеялся.

– Я думаю, что так и есть! – согласился он. – Я никогда не позволял им себе надоедать, – добавил он задумчиво.

– А можно я помогу Вам сажать лук? – вежливо спросила Пэтти. Ее осенило, что это может быть кратчайший путь к итальянскому саду.

– Пожалуй, да, как мне кажется, спасибо!

Он принял ее предложение с неожиданной сердечностью и серьезно объяснил метод работы. Луковки были крошечными, и их следовало с большой тщательностью сажать лицевой стороной вверх, поскольку для не успевшей развиться луковицы очень сложно перевернуться в нужном направлении после того, как она начала расти неправильно.

Пэтти очень быстро усвоила занятие и пошла вдоль следующего ряда, в трех футах позади него. Оказалось, что работа располагает к общению: по прошествии пятнадцати минут они успели крепко подружиться. Беседуя, они забрели в дебри философии, жизни и нравов. Он имел весьма определенное мнение на любую тему, – она решила, что он шотландец, – хотя, похоже, он был хорошо осведомленным старичком и читал газеты. Пэтти тоже прочитала газету этим утром. Она довольно обстоятельно ораторствовала о том, должны ли корпорации подлежать государственному контролю. Она решительно согласилась с редактором, что должны. Он утверждал, что они ничем не отличаются от любой другой частной собственности, и поэтому никого, черт побери, не касается, каким образом ими управляют.

– С Вас один цент, пожалуйста, – сказала Пэтти, протягивая руку.

– Один цент? За что?

– За «черт побери». Всякий раз, употребляя сленг или неправильные выражения, в кружку для подаяний приходится бросать монету в один цент. «Черт побери» намного хуже, чем сленг, это ругательство. Я должна бы вычесть с Вас пять центов, но поскольку это первое нарушение, я отпущу Вас с одним.

Он вручил свой цент, и Пэтти торжественно припрятала его в карман.

– Что вы изучаете в этой школе? – поинтересовался он, делая вид, что ему любопытно.

Она услужливо привела пример:

– Периметры подобных многоугольников равняются сумме их гомологичных сторон.

– Это тебе пригодится, – заметил он с едва уловимым блеском в глазах.

– Весьма, – согласилась она, – на экзамене.

Через полчаса посадка лука превратилась в утомительное занятие, однако Пэтти была готова на все и полна решимости делать свою работу до тех пор, пока делал он. Наконец, последняя луковица была посажена, садовник выпрямился и с немалым удовлетворением оглядел аккуратные ряды.

– На сегодня достаточно, – объявил он, – мы заслужили отдых.

Они сели: Пэтти – на тачку, человек – на перевернутую вверх дном бочку.

– Вам нравится работать на мистера Уэзерби? – поинтересовалась она. – Он настолько плох, как рисуют газеты?

Садовник слегка усмехнулся, закуривая трубку.

– Видишь ли, – промолвил он рассудительно, – со мной он всегда вел себя очень справедливо, но я не знаю, есть ли у его врагов причина любить его.

– По-моему, он чудовище! – заметила Пэтти.

– Почему? – с легким вызовом спросил человек. Он был готов пренебрежительно отозваться о своем хозяине, но постороннему бы этого не позволил.

– Он такой скареда, когда дело касается его старых теплиц. Вдовушка – то есть миссис Трент, директриса, понимаете, – написала ему и попросила разрешить ботаническому классу посмотреть его орхидеи, так он ответил в исключительно невежливом тоне!

– Я уверен, что он не нарочно, – извинился человек.

– Ну нет, это он нарочно! – стояла на своем Пэтти. – Он сказал, что не может позволить ораве школьниц носиться повсюду и ломать его виноград, – как будто мы бы так поступили! У нас прекрасные манеры. Мы обучаемся им каждый четверг по вечерам.

– Возможно, он и был немного груб, – согласился он, – но, видите ли, мисс, у него не было ваших преимуществ. Он не обучался хорошим манерам в интернате для юных леди.

– Он вообще им не обучался, – пожала плечами Пэтти.

Садовник глубоко затянулся своей трубкой и, прищурившись, принялся изучать горизонт.

– Не суди его так, как других людей, это не совсем справедливо, – медленно произнес он. – Ему немало пришлось пережить в жизни, а теперь он стар и, позволю себе заметить, временами довольно одинок. Весь мир против него: когда встречаются порядочные люди, он знает, что им что-то от него нужно. В настоящий момент твоя учительница проявляет вежливость, так как хочет увидеть его оранжереи, но, ручаюсь, что она считает его старым вором!

– А это не так? – спросила Пэтти.

Человек слегка ухмыльнулся.

– Иногда, как и все остальные, он бывает честным.

– Возможно, – ворчливо признала Пэтти, – он не так уж плох, раз Вы с ним знакомы. Так часто бывает. Вот есть такая Лорди, наша учительница латыни. Я всегда презирала ее, а потом, в час испытаний, она оказалась в полной готовности и была чер-товс-ки потрясна!

Он протянул руку.

– С тебя один цент.

Пэтти отдала ему его собственную монету.

– Она помешала тому, чтобы меня исключили из школы, я серьезно. С тех пор я больше не могу ее ненавидеть. И знаете, мне этого жутко не хватает. Когда у тебя есть враг, это, в некотором роде, весело.

– У меня их было порядочное количество, – кивнул он, – и мне всегда удавалось получать удовольствие от их существования.

– И, вероятно, они, на самом деле, довольно милые люди? – предположила она.

– О да, – согласился он, – самые страшные преступники зачастую оказываются очень приятными людьми, если их увидеть с правильной стороны.

– Вот это правда, – проговорила Пэтти. – Люди становятся плохими, главным образом, из-за непредвиденных обстоятельств, я знаю это по собственному опыту. Сегодня утром, например, я проснулась с твердым намерением выучить геометрию и отправиться к зубному врачу… и все же… я здесь! Итак, – вывела она назидание, – к преступникам всегда следует проявлять доброту и помнить, что по разным обстоятельствам можно самому угодить за решетку.

– Эта мысль, – сознался он, – часто приходит мне в голову. Я… мы… то есть, мистер Уэзерби, – продолжал он спустя мгновение смущенных раздумий, – верит в то, что человеку надо давать шанс. Если у тебя есть друзья-осужденные, которые ищут работу, то присылай их сюда. Раньше у нас тут за коровами присматривал скотокрад, а за орхидеями – убийца.

– Вот потеха! – вскричала Пэтти. – А сейчас он здесь? Я бы очень хотела увидеть убийцу.

– Он ушел от нас недавно. Здесь для него было слишком скучно.

– Как давно Вы работаете на мистера Уэзерби? – спросила она.

– С незапамятных времен, и работал я не покладая рук! – прибавил он с некоторым вызовом.

– Надеюсь, он Вас ценит?

– Да, по-моему, в целом, он меня ценит.

Он вытряхнул пепел из трубки и поднялся.

– А теперь, – предложил он, – хочешь, я покажу тебе итальянский сад?

– О да, – промолвила Пэтти, – если Вы считаете, что мистер Уэзерби не будет против.

– Я главный садовник. Я делаю, что хочу.

– Если Вы – главный садовник, то почему Вы сажаете лук?

– Это утомительный труд – подходит для моего характера.

– О! – рассмеялась Пэтти.

– И потом, понимаешь, когда я начинаю «загонять» моих подчиненных, я останавливаюсь и думаю о том, как болела моя собственная спина.

– Вы слишком славный, чтобы работать на него! – произнесла она одобрительно.

– Спасибо, мисс, – он с усмешкой коснулся своей шляпы.

Итальянский сад был очаровательным местечком с мраморными лестницами, фонтанами и подстриженными тисовыми деревьями.

– О, вот бы Конни могла это увидеть! – воскликнула Пэтти.

– А кто это?

– Конни – моя соседка по комнате. В этом году ее ужасно интересуют сады, так как она собирается получить премию по ботанике за анализ большинства растений, – во всяком случае, я думаю, что она ее получит. Состязание идет между нею и Керен Херси; весь остальной класс выбыл. Мэй Ван Арсдейл работает против Конни, чтобы досадить мне, поскольку я вышла из членов древнего тайного общества, которое она основала. Она приносит из города орхидеи и отдает Керен.

– Хм, – он нахмурился, задумавшись над этим спутанным клубком интриг. – А разве честно, когда остальные помогают?

– О да! – сказала Пэтти. – Они должны проводить анализ, но их подруги могут собирать и пополнять коллекцию. Когда какая-нибудь девочка идет на прогулку, она возвращается в блузке до отказа набитой экземплярами растений для Конни или для Керен. Хорошие девчонки за Конни. Керен – ужасная зубрила. Она носит очки и думает, что все знает.

– Я лично за мисс Конни, – заявил он. – Я могу как-то помочь?

Пэтти неуверенно огляделась.

– У Вас есть довольно много растений, – предложила она, – которых нет в книге Конни.

– Ты возьмешь обратно столько, сколько сможешь унести, – обещал он. – Мы сходим в орхидейную оранжерею.

Огород остался позади, и они повернули к стеклянным крышам теплиц. Пэтти была так увлечена, что напрочь забыла о времени, пока не очутилась лицом к лицу с часами на фронтоне каретного сарая. И тут она вдруг поняла, что ленч в «Святой Урсуле» уже три четвери часа назад как прошел и что она умирает с голоду.

– О, боже мой! Я совсем забыла про ленч!

– А что, забыть про ленч – очень серьезный проступок?

– Ну, – произнесла со вздохом Пэтти, – я вроде как его пропустила.

– Я мог бы снабдить тебя необходимой пищей, чтобы ты продержалась какое-то время, – предложил он.

– Ах, правда? – облегченно спросила она.

Она привыкла питаться три раза в день, и ее мало волновало, кто эту еду обеспечит.

– Всего лишь немного молока, – промолвила она скромно, – хлеба с маслом и… э-э… булочек. Понимаете, тогда мне не придется возвращаться до четырех часов, когда они приедут со станции, и, быть может, я сумею прошмыгнуть раньше, чем меня хватятся.

– Подожди в павильоне, а я посмотрю, чем можно поживиться в домике садовника.

Он вернулся через пятнадцать минут, посмеиваясь и таща большую корзину с крышкой.

– У нас будет пикник, – предложил он.

– О, давайте! – радостно отозвалась Пэтти. Она вовсе не возражала разделить с ним трапезу, ибо он вымыл руки и выглядел вполне чистым.

Она помогла ему распаковать корзину и накрыть на стол в маленьком павильоне возле фонтана. Он принес сэндвичи с листьями салата, кусок творога, кувшин молока, апельсиновый конфитюр, домашнее печенье в сахаре и имбирные пряники прямо с пылу-с жару.

– Какой клевый пир горой! – воскликнула она.

Он протянул руку.

– С тебя еще цент!

Пэтти заглянула в пустой карман.

– Придется Вам записать его в долг. Я истратила все свои наличные деньги.

Весеннее солнышко излучало тепло, в фонтане плескалась вода, ветер осыпал пол павильона белыми лепестками магнолии. Пэтти принялась за конфитюр со счастливым вздохом удовлетворения.

– Самая забавная вещь на свете – это сбежать от того, что должен делать, – проговорила она.

Он подкрепил эту аморальную истину смехом.

– Наверное, Вам надо работать? – спросила она.

– Есть одно-два дельца, которым мне следовало бы уделить внимание.

– И разве Вы не рады, что Вы ими не занимаетесь?

– Рад до чертиков!

Она протянула руку.

– Отдайте его обратно.

Монета в один цент вернулась в ее карман, и трапеза весело продолжилась. Пэтти пребывала в приподнятом настроении, а приподнятое настроение Пэтти было заразительным. Побег с территории школы, незаконное проникновение в частные владения, посадка лука и пикник в итальянском саду с главным садовником, – ей еще не доводилось бывать в столь головокружительном потоке приключений. Главному садовнику, казалось, тоже доставляло удовольствие то ощущение, что он дает прибежище школьнице-беглянке. Шутка им обоим одинаково понравилась.

Когда Пэтти со скрупулезной точностью делила последний имбирный пряник на две ровные половины, ее спугнул звук шагов на посыпанной гравием дорожке за спиной; их компанию нарушил грум – краснолицый молодой человек, который стоял, открыв от изумления рот, и автоматически кивал головой. Пэтти тоже разглядывала его с некоторым трепетом в сердце. Она надеялась, что у ее приятеля не будет из-за нее неприятностей. Весьма вероятно, у них не принято, чтобы садовники развлекали сбежавших школьниц в итальянском саду. Грум продолжал пялиться и кивать, ее собеседник поднялся и встал перед ним.

– Ну? – поинтересовался он резким тоном. – Что тебе нужно?

– Прошу прощения, сэр, но пришла телеграмма, и Ричард говорит, что это может быть важно, сэр, и он велел мне найти Вас, сэр.

Он принял телеграмму, пробежал ее глазами, нацарапал ответ на обороте золотым пером, которое извлек из кармана, и отпустил парня коротким кивком. Конверт, порхая, опустился на стол, где и остался лежать надписью вверх. Пэтти нечаянно взглянула на адрес и, когда ее осенила верная догадка, взрыв хохота заставил ее прислониться головой к спинке каменной скамьи. Ее товарищ на мгновение оробел, потом тоже засмеялся.

– Ты воспользовалась привилегией сказать мне прямо о том, какой я, по-твоему, невоспитанный. Даже репортеры не всегда позволяют себе такое удовольствие.

– О, но это было до того, как я Вас узнала! Теперь я полагаю, что у Вас очаровательные манеры.

Он поблагодарил кивком головы.

– Я приложу все усилия, чтобы в будущем они стали только лучше. В ближайший день я с удовольствием предоставлю мои теплицы в распоряжение юных дам из «Святой Урсулы».

– Серьезно? – улыбнулась она. – Это весьма любезно с Вашей стороны!

Они заново упаковали корзину и разделили крошки между золотыми рыбками в фонтане.

– Итак, – задал он вопрос, – куда ты пойдешь сначала – в картинную галерею или к орхидеям?

Пэтти показалась на пороге орхидейной оранжереи в четыре часа, неся в руках небывало щедрую коллекцию для книги Конни. Перед конюшней стояла большая желтая коляска, запряженная четверкой лошадей, которую приводили в порядок. Она с интересом принялась ее осматривать.

– Ты бы хотела, чтобы я отвез тебя на ней домой?

– О, еще как! – на щеках у Пэтти появились ямочки. – Но боюсь, что это не разумно, – прибавила она, подумав. – Нет, я уверена, что это не разумно, – она решительно отвернулась. Ее взгляд упал на дорогу, и лицо осветилось тревогой.

– Вот и «катафалк»!

– Катафалк?

– Да, школьный фургон. Я думаю, мне лучше пойти.

Он проводил ее назад, через огород и заколдованный лес, и подержал ее цветы, пока она пролезла под забором, проделав дырочку на другом рукаве блузки.

Они пожали друг другу руки сквозь колючую проволоку.

– Мне понравились и лук, и орхидеи, – вежливо промолвила Пэтти, – но особенно имбирные пряники. И если у меня когда-нибудь появятся приятели-осужденные, которым нужна работа, я могу присылать их к Вам?

– Пожалуйста, – настоятельно попросил он. – Я найду здесь для них работу.

Она сорвалась с места, потом обернулась и помахала на прощанье.

– Я очень клево провела время!

– Один цент! – крикнул он.

Пэтти засмеялась и побежала.

XI. Лимонный торт и гаечный ключ

ЭВАЛИНА СМИТ была болезненной юной особой, которая иногда обожала заниматься сверхъестественными вещами. В своих литературных вкусах она отдавала предпочтение Эдгару А. По. В религии она склонялась к спиритуализму. Ее любимым развлечением было собрать вокруг себя кучку дрожащих от страха подруг, погасить газовую лампу и рассказывать «страшилки». Она обладала обширным репертуаром дьявольских происшествий, которые были не выдумкой, а реальным опытом знакомых ей людей. Даже с ней самой случалась парочка сверхъестественных историй, и она, выпучив глаза и понизив голос, излагала подробности, в то время как ее слушательницы держали друг друга за руки и тряслись от ужаса. Круг, в котором вращалась Эвалина, почти не обладал чувством юмора.

Однажды субботним вечером школа Святой Урсулы пребывала в необыкновенно общительном настроении. Эвалина давала вечер «страшилок» в Восточном Крыле; Нэнси Ли пригласила своих десять ближайших подруг на день рождения, которое отмечалось в Центре; на кухне класс по европейской истории праздновал окончание Тридцатилетней войны тянучками из патоки; а Козочка Маккой устроила картофельное соревнование в Южном Коридоре, и чтобы попасть на него, следовало заплатить за вход почтовую марку. Приз был запечатан в большой шляпной картонке и сопровождался квитанцией на сумму двадцать пять центов.

Пэтти, которая пользовалась популярностью, была приглашена на все четыре мероприятия. Она отказалась от застолья Нэнси, поскольку на него пригласили Мэй Ван Арсдейл, ее личного врага, однако остальные приглашения приняла и бойко проводила вечер в качестве кочующей гостьи.

Она пронесла свою опасно балансирующую на чайной ложечке картофелину над столом, под столом, через кольцо, подвешенное к потолку, и опустила ее в мусорную корзину в конце коридора ровно за две минуты сорок семь секунд (у Козочки Маккой был хронометр). Это намного превышало все рекорды, и Пэтти с надеждой помедлила пару минут подле картонки, однако свежий приток конкурсантов отсрочил вручение приза, поэтому она позволила судьям решить этот вопрос на досуге и не спеша последовала в комнату Эвалины.

Там было темно, если не считать трепещущего голубого пламени спирта с солью, горевшего в кастрюле для помадки. Гостьи заняли места на диванных подушках и в неподходящем освещении определенно выглядели разношерстным сборищем. Пэтти безмолвно опустилась на свободную подушку и услужливо обратила внимание на Эвалину, которая в данный момент «выступала с трибуны».

– Ну так вот, знаете ли, прошлым летом у меня самой был замечательный случай. Оказавшись в гостях в лагере медиумов, я побывала на сеансе материализации.

– Что это такое? – спросила Розали Пэттон.

– Это сеанс, во время которого духи являются медиумам в материальной оболочке, которую они занимали в течение жизни, – снисходительно объяснила Эвалина. Розали была просто приглашенной гостьей. Она не принадлежала к духовному культу.

– А! – произнесла Розали, для которой ее объяснение едва ли что-то прояснило.

– Вообще-то я не ожидала, что что-нибудь произойдет, – продолжала Эвалина, – и уже думала о том, какая я дура, что зря потратила доллар, как вдруг медиум закрыла глаза и начала дрожать. Она сказала, что видит дух красивой молодой девушки, которая умерла пять лет назад. Девушка была в белом, ее одежда промокла насквозь, а в руке она держала гаечный ключ.

– Гаечный ключ! – вскричала Пэтти. – Ни черта себе…

– Я знаю не больше, чем ты, – нетерпеливо сказала Эвалина. – Я просто рассказываю, что произошло. Медиум не смогла выведать ее полное имя, но сказала, что имя ее начинается на букву «С». И внезапно я поняла, что это моя кузина Сьюзан, которая упала в колодец и утонула. Я не вспоминала ее много лет, но описание полностью соответствовало. И я спросила медиума, и мгновение спустя она ответила, мол, да, это Сьюзан, и она пришла, чтобы сделать мне предостережение.

Эвалина выдержала значительную паузу, а ее слушательницы с напряженным вниманием подались вперед.

– Предостережение! – выдохнула Флоренс Хиссоп.

– Да. Она велела мне никогда не есть лимонного торта.

Пэтти подавила непрошеный смех. Эвалина бросила на нее взгляд и продолжила.

– Медиум снова задрожала и вышла из транса, и она ничего не помнила из того, что говорила! Когда я сказала ей про гаечный ключ и лимонный торт, она была озадачена не меньше моего. Она заметила, что послания, приходящие из мира духов, зачастую не поддаются объяснению; несмотря на то, что они, казалось бы, могут быть связаны с пустяками, на самом деле в них содержится глубокая и скрытая истина. Возможно, когда-нибудь у меня будет враг, который попытается отравить меня лимонным тортом, поэтому, что бы ни случилось, я не должна пробовать его вновь.

– И ты не пробовала? – спросила Пэтти.

– Ни разу, – грустно молвила Эвалина.

На лице Пэтти возникло научно-исследовательское выражение.

– По-твоему, медиум сказала правду?

– У меня не было причины в этом сомневаться.

– В таком случае ты действительно веришь в привидений?

– В духов? – мягко поправила Эвалина. – Происходит много странных вещей, которых иначе не объяснишь.

– Что бы ты сделала, если б ее дух явился тебе? Ты бы испугалась?

– Конечно, нет! – возмущенно заявила Эвалина. – Я очень любила кузину Сьюзан. У меня нет причин бояться ее духа.

Снизу донесся аромат кипящей патоки, Пэтти извинилась и направилась на кухню. Ей показалось, что воздух духовных высот, на которых обитала Эвалина, чересчур разрежен для обыкновенного дыхания.

Леденцы находились на том этапе, когда их разливают по кастрюлям.

– Эй, Пэтти! – велела Присцилла, – ты ничего не делала. Беги в кладовую и принеси сливочного масла, чтобы наши руки не слипались.

Пэтти услужливо пошла вместе с поваром в подвал, не имея ни одной задней мысли о чем-либо, кроме масла. В кладовой на полке стоял завтрашний десерт – пятнадцать выстроившихся в ряд лимонных тортиков, верхушки которых аккуратно украшала белая меренга. При одном взгляде на них Пэтти овладело греховное искушение. Она боролась с ним одно здравое мгновение, но, в конце концов, сдалась. В то время как Нора склонила голову над бочонком масла, Пэтти раскрыла окно и ловко просунула один тортик сквозь железную решетку на наружный карниз. Когда Нора подняла голову, окно было уже закрыто, а Пэтти с невинным видом переводила надпись на этикетке на бутылке с оливковым маслом.

Посасывая леденцы в укромном уголке кухни, Пэтти оживленно поведала свой план Конни и Присцилле. Конни неизменно была готова пойти на любое затеваемое озорство, тогда как Присциллу приходилось иной раз убеждать. Она начинала – и это было в высшей степени некомфортно – совершенствоваться в моральном плане, и двум ее подружкам, которые пока были лишены добродетелей и не напрягались по этому поводу, иногда было трудно к чему-либо ее принудить.

Наконец Присцилла дала ворчливое согласие, а Конни с энтузиазмом вызвалась достать гаечный ключ. Являясь капитаном спортивной команды, она могла справиться с делом лучше, чем Пэтти. Во время своего мимолетного визита на конюшню, якобы для того, чтобы посоветоваться с Мартином относительно свежей разметки теннисных кортов, она выбрала на свое усмотрение гаечный ключ из его слесарного инструмента, накрыла его невзначай свитером и благополучно вынесла. Свои трофеи они с Пэтти тайными окольными путями переправили в Райскую Аллею. Во время перехода они пережили массу тревожных моментов, над которыми приглушенно хихикали, и, наконец, гаечный ключ и торт – со слегка помятой шапкой из меренги, но в котором все еще определенно можно было признать лимонный – были благополучно спрятаны в тайник под кроватью Пэтти, где стали дожидаться своей роли в ночном приключении.

Сигнал к отбою, как обычно, прозвучал в полдесятого, но никто его не слышал. Повсюду царил дух неугомонного веселья. Младшие девочки из Детского Сада шумно резвились в коридорах, бросаясь друг в друга подушками, пока сама Вдовушка сурово не велела им отправляться в постель. Было почти десять часов, когда любители тянучек из патоки вымыли свои липкие руки и поднялись наверх.

Пэтти ждала делегация участников картофельного соревнования с новостью, что она выиграла приз. Любопытная толпа собралась посмотреть, как она откроет коробку. В ней оказался погребальный венок из жести, который этой зимой выставлялся в витрине сельского гробовщика, – Козочка купила его по дешевке, благодаря насиженным мухами пятнам, которые невозможно было соскрести. Венок водрузили на конец примитивной хоккейной клюшки и промаршировали с ним по коридору под мелодию «Тело Джона Брауна», в то время как Мадмуазель напрасно ломала руки и умоляла не шуметь.

– Mes chères enfantes[30] уже десять часов. Soyez tranquilles.[31] Пэтти… Mon Dieu[32] Какая плохая ты! Маргарита Маккой, ты меня не слушать? Nous verrons![33] Идите в свою комнату, сию минуту! Вы не из моего холла. Дети! Я умоляю. Ложитесь спать… все… tout de suite![34]

Процессия зааплодировала и продолжила свое шествие, пока из Восточного Коридора не спустилась мисс Лорд и не велела замолчать. Разгневанная мисс Лорд оказывала эффективное воздействие. В Райской Аллее ненадолго установился мир после войны, и она вернулась в свой «лагерь». Но все снова разгалделись, когда обнаружили, что по всем кроватям в Аллее кто-то щедро рассыпал гранулированный сахар. Подозрение пало бы на Пэтти и Конни, если бы их собственные постели не собрали обильный урожай. Только через полчаса кровати перестелили, и школа, наконец, погрузилась в сон.

Когда дежурная учительница совершила свой последний обход и все стихло, Пэтти откинула покрывала на постели и осторожно ступила на пол. Она была полностью одета, только сменила обувь на комнатные тапочки на мягкой подошве, более подходящие для ночных приключений. К ней присоединились Присцилла и Конни. К счастью, высоко в небе светила полная луна, и искусственный свет им не понадобился. С помощью своих двух ассистенток Пэтти обернула вокруг себя простыни со своей постели, превратив их в два широких крыла, и надежно закрепила их английскими булавками. На голову ей напялили наволочку и углы завязали в виде ушей. На мгновение они замешкались с ножницами наготове.

– Скорее сделайте прорезь для носа, – шепнула Пэтти. – Я задыхаюсь!

– Какая жалость портить отличную наволочку, – заметила Присцилла, испытывая легкий приступ вины.

– Я брошу немного денег в ящик для пожертвований, – обещала Пэтти.

Были сделаны прорези для носа и глаз; при помощи жженой пробки добавили оскаленный рот и дьявольски изогнутые брови. Наволоку крепко обвязали вокруг шеи, дабы она не могла соскользнуть с головы, перекошенные уши болтались. Это был самый удивительный призрак, который когда-либо покидал почтенную могилу.

Эти приготовления заняли какое-то время. Было уже без десяти двенадцать.

– Я подожду, пока пробьет полночь, – сказала Пэтти. – Тогда я влечу в комнату Эвалины, начну размахивать крыльями и шептать: «Приди!» Гаечный ключ и торт я оставлю в изножье ее кровати, чтобы она знала, что это ей не приснилось.

– Что если она завизжит? – спросила Присцилла.

– Она не станет визжать. Она любит привидения, особенно кузину Сьюзан. Сегодня вечером она говорила, что будет рада с нею встретиться.

– Но что если она все-таки завизжит? – настаивала Присцилла.

– О, проще простого! Я рвану обратно и прошмыгну в постель. Прежде чем кто-нибудь проснется, я буду безмятежно спать.

Они совершили разведывательную вылазку в пустые коридоры, чтобы убедиться, что все спокойно. Из открытых дверей доносилось лишь ровное дыхание. К счастью, Эвалина жила в одноместной комнате, которая, однако, к сожалению, находилась в самом дальнем конце Восточного Крыла, напротив комнаты, где, собственно, проживала Пэтти. Конни с Присциллой, в комнатных тапочках и кимоно, осторожно крались за Пэтти, которая пустилась в свой полет по Аллее. Она дефилировала взад-вперед и размахивала крыльями в лунном свете, струившемся сквозь стеклянную крышу в центральном холле. Обе зрительницы вцепились друг в друга и задрожали от восхищения. Несмотря на то, что находились «за кулисами» и помогали гримироваться, они получили ясное впечатление о том, что станется с той, которую неожиданно поднимут с постели, с той, которая верит в привидения, и они побаивались об этом думать. Вступив в Восточное Крыло, они вручили Пэтти торт и гаечный ключ и ретировались в родные пенаты. В случае если поднимется переполох, они не желали, чтобы их обнаружили слишком далеко от их комнат.

Пэтти пронеслась по коридору мимо открытых настежь дверей в комнату Эвалины, где заняла центральную позицию в пятне лунного света. Несколько «Приди!», произнесенных замогильным голосом, не вызвали реакции. Эвалина спала как сурок.

Пэтти тряхнула ножку кровати. Спящая слегка вздрогнула, но не проснулась. Это раздражало. У привидения не было намерения шуметь, чтобы проснулись соседи. Положив торт и гаечный ключ на стеганое покрывало, она вновь, с настойчивостью землетрясения, затрясла кровать. Она попыталась было снова завладеть своим имуществом, как вдруг Эвалина села и бешеным рывком подтянула одеяло к подбородку. Пэтти едва успела спасти торт – гаечный ключ с грохотом упал на пол. И этот грохот для обостренных чувств Пэтти эхом разнесся и усилился из самых недр холла. У нее не было возможности махать крыльями и бормотать: «Приди!». Эвалина не стала ждать ее реплики. Она открыла рот во всю ширь и один за другим издала несколько пронзительных визгов такой оглушительной силы, что на мгновение Пэтти была настолько ошеломлена, что не могла и шагу ступить. После чего, продолжая сжимать в руках торт, она повернулась и побежала.

К ее ужасу, впереди слышались ответные крики. Казалось, будто весь дом проснулся и громко орет. Она слышала, как хлопают двери и испуганные голоса вопрошают о причине шума. Она было сделала резкий бросок к своей комнате, надеясь, что суматоха и темнота помогут ей сбежать, как вдруг в конце коридора возникла мисс Лорд, облаченная в яркий цветастый халат. Пэтти неслась прямо ей в руки. Задыхаясь от ужаса, она повернула обратно к визжащей Эвалине.

Она уже поняла, что попала в ловушку.

Из Восточного Крыла в помещения для прислуги вел узкий коридор. Она нырнула в него. Если ей удастся добежать до черной лестницы, это будет означать, что она спасена. Она толкнула дверь, слегка приоткрыв, и, к ее ужасу, была встречена еще более пронзительным визгом. Прислуга пребывала в состоянии паники. Она увидела Мэгги, завернутую в розовое полосатое одеяло, которая стремглав неслась мимо; общую сумятицу перекрыл роскошный ирландский акцент Норы:

– Помогите! Убивают! Я видела вора!

Она закрыла дверь и отпрянула в коридор. За ее спиной Эвалина продолжала истерически вопить:

– Я видела привидение! Я видела привидение!

Впереди крик «Воры!» становился громче.

Крайне изумленная этим двойным проявлением чувств, Пэтти плотно прижалась к стене в приятном сумраке коридора и от всей души возблагодарила бога за то, что предложенное электрическое освещение пока не было проведено. Дюжина голосов просила найти спички, но, по всей видимости, их не обнаружили. Испытывая удушье, она с силой дернула за наволочку, завязанную вокруг шеи, однако Конни крепко затянула ее белым бантом, и узел был сзади. В любом случае, даже если она снимет свой маскарад, она все равно погибла, если ее найдут. Ибо на ней, к тому же, было белое вечернее платье, и даже воображение Пэтти не могло придумать оправдания этому в двенадцать ночи.

Поиски приближались, впереди она увидела неясный свет лампы. В любой момент они могли открыть дверь в коридор. Единственным убежищем поблизости – и то, весьма временным – был бельевой склад. Она нащупала дверную ручку и юркнула внутрь. Если бы ей удалось найти ворох простыней, она нырнула бы в них на самое дно, в надежде, что ее не заметят, и сама почти превратилась бы в простыню. Но была суббота, и все белье отправили вниз: длинный, скользкий наклонный желоб вел из комнаты в прачечную, находившуюся в подвальном помещении двумя этажами ниже. Шаги уже раздавались в коридоре. Она услыхала голос мисс Лорд:

– Дайте свет! Мы обыщем бельевой склад.

Пэтти отбросила сомнения. В своем воображении она уже ощущала сдавленную хватку мисс Лорд на своем плече. Лучше уж сломать шею.

По-прежнему сжимая лимонный торт (несмотря на все волнение, она вцепилась в него мертвой хваткой), она влезла в желоб, вытянула ноги прямо перед собой и оттолкнулась. Пару секунд, в течение которых у нее перехватило дыхание, она мчалась сквозь пространство, затем ударилась ногами о крышку внизу и пулей влетела в прачечную.

Мгновением раньше дверь на кухонную лестницу осторожно открылась, и в прачечную прокрался мужчина. Он едва успел окинуть взглядом безграничного облегчения пустую, залитую лунным светом комнату, как на него катапультировалась Пэтти с тортом. Они покатились вниз в вихре развевающихся крыльев. Оказавшись сверху, Пэтти первой пришла в себя. Она продолжала сжимать свой торт – по крайней мере, то, что от него осталось: белая меренга размазалась по волосам и лицу мужчины, однако лимонная часть не пострадала. Мужчина изумленно сел, протер глаза от меренги, взглянул на своего противника и вскочил на ноги. Он прижался к стене, широко раскинув руки, чтобы не упасть.

– Ничего себе! – сказал он сдавленным голосом. – Во что это я, черт возьми, вляпался?

Пэтти извинила его речь, поскольку он, очевидно, не сознавал, что обращается к леди. Похоже, он мучился ощущением, что она – нечистая сила.

Теперь ее наволочка здорово съехала набок: одно «ухо» указывало на север, другое – на юг, и она могла смотреть только одним глазом. Внутри было очень жарко, и она жадно вдыхала воздух. Одно роковоемгновение они просто глазели друг на друга и тяжело дышали. Потом разум Пэтти заработал.

– Полагаю, – предположила она, – Вы – тот вор, из-за которого столько крика?

Мужчина безвольно откинулся назад и пристально смотрел, сверкая огромными, испуганными глазами из-под бахромы из меренги.

– Я, – произнесла Пэтти, завершая вступительное слово, – привидение.

Он что-то невнятно, тихо пробормотал. Она не поняла, то ли он молится, то ли ругается.

– Не бойтесь, – прибавила она доброжелательно. – Я Вас не обижу.

– Это что, чертова психушка?

– Всего лишь школа для девочек.

– Черт возьми! – заметил он.

– Тише! – сказала Пэтти. – Они идут сюда!

В кухне наверху послышался топот ног, а к пронзительному сопрано, прежде всех прозвучавшему набатным колоколом, присоединились басы. Из конюшни подоспели мужчины. Вор и привидение приглядывались друг к другу, на миг затаив дыхание. Общая опасность сблизила их. Пэтти на секунду замешкалась, изучая его лицо, проглядывавшее в промежутках, не заляпанных меренгой. У него были честные голубые глаза и льняные кудри. Вдруг она протянула руку и схватила его за локоть.

– Скорее! Они будут здесь через минуту. Я знаю, где можно спрятаться. Пойдем со мной.

Пройдя по коридору, она втолкнула его – и он не сопротивлялся – в кладовую, отгороженную от основного погреба, в которой хранились декорации драмкружка.

– Встань на четвереньки и следуй за мной, – велела она, пригнувшись и юркнув в груду полотна.

Мужчина полз за ней. Они вынырнули в дальнем конце, в маленьком укромном уголке за полотняными деревьями. Пэтти села на пенек, а своему товарищу предложила деревянную колоду.

– Им ни за что не придет в голову искать здесь, – прошептала она. – Мартин слишком толстый, чтобы пробраться сюда.

Маленькое зарешеченное окно слабо пропускало лунный свет, и у них появилась возможность еще раз на досуге рассмотреть друг друга. Мужчина, похоже, пока чувствовал себя неуютно в присутствии Пэтти: он сидел на противоположном краю колоды. Некоторое время спустя он потерся головой о рукав пальто и уставился на меренгу долгим, серьезным взглядом. Он явно затруднялся определить, из чего это вещество, – в суете событий он не обратил внимания на торт.

Пэтти воспользовалась своим единственным глазом, чтобы подойти к нему с «наветренной» стороны.

– Я сейчас растаю! – прошептала она. – Ты не мог бы развязать этот узел?

Она наклонила голову, выставив затылок.

Мужчина уже частично убедился в том, что его товарищ – простой смертный, и послушно стал трудиться над узлом, однако руки его дрожали. Наконец, он ослабился, и Пэтти со вздохом облегчения вырвалась на свободу. Ее волосы были несколько взъерошены, лицо исполосовано жженой пробкой, но голубые глаза были так же честны, как и его собственные. То, что он увидел, убедило его окончательно.

– Ничего себе! – пробормотал он с огромным облегчением.

– Не шевелись! – предупредила Пэтти.

Преследование приближалось. В прачечной раздался звук топающих ног, и они услыхали, как переговариваются мужчины.

– Привидение и вор! – произнес Мартин с тонкой насмешкой. – Подходящая комбинация, верно?

Они произвели положенный формальный осмотр угольного чулана. Мартин шутливо вопрошал:

– Ты в топке смотрел, Майк? Осаки, приятель, давай, ты маленький. Лезь в трубу, погляди, не прячется ли там привидение.

Они открыли дверь в хозяйственную комнату и заглянули внутрь. Вор пригнул голову и затаил дыхание, а Пэтти изо всех сил старалась побороть неуместное желание захихикать. Мартин находился в игривом настроении. Он присвистнул, словно звал собаку.

– Эй, Привиденьице! Эй, Воришка! Поди сюда, приятель!

Они громко хлопнули дверью, звук их шагов замер в отдалении. Пэтти раскачивалась взад-вперед, охваченная чем-то вроде истерики, засунув в рот один конец простыни, чтобы не смеяться громко. Вор клацал зубами.

– Господи! – выдохнул он. – Вам может и смешно, мисс. А для меня это тюрьма.

Пэтти прекратила истерику и с презрением воззрилась на него.

– Мне бы это грозило отчислением, или, во всяком случае, чем-то крайне неприятным. Но это не повод, чтобы сдавали нервы. Ты симпатичный вор! Держись и будь молодцом!

Он вытер пот со лба, удалив очередную порцию сахарной глазури.

– Должно быть, ты форменный дилетант, если залез в такой дом, – заметила она презрительно. – Ты что не знаешь, что серебро – это посуда, покрытая тонким слоем серебра?

– Я ничего об этом не знал, – угрюмо сказал он. – Я увидал, что над односкатной крышей открыто окно, и влез. Я был голоден и искал, чего бы съесть. Со вчерашнего утра у меня во рту не было ни крошки.

Пэтти нащупала пол рядом с собой.

– Поешь торт.

Мужчина отодвинулся, почувствовав, что в него чем-то ткнули.

– Ч-что это? – спросил он, едва переводя дыхание.

Он нервничал, словно мышь в клетке.

– Лимонный торт. Он немного помят, но есть можно. Единственное, что с ним не так, это то, что он лишился своей меренговой верхушки, которая, по большей части, перекочевала на твою голову. Остальная меренга досталась мне, полу в прачечной, постели Эвалины Смит и бельевому желобу.

– А! – шепнул он с явным облегчением и в четвертый раз вытер рукой волосы. – Я недоумевал, что это за дурацкое вещество.

– Но лимонная часть не пострадала, – проговорила она убедительно. – Ты можешь ее съесть. По-моему, очень сытно.

Он взял торт и набросился на него с энтузиазмом, который подтверждал истинность его слов относительно вчерашнего завтрака.

Пэтти наблюдала за ним, в то время как врожденная любознательность боролась в ней с приобретенной вежливостью. Победила любознательность.

– Ты не против рассказать мне, как ты стал вором? Из тебя вышел такой неудачник, что мне кажется, ты мог бы выбрать практически любую другую профессию.

Он изложил свою историю между укусами очередного куска. Тому, кто имеет больше опыта в полицейских досье, его рассказ показался бы малость сомнительным, но у него было честное лицо и голубые глаза, так что ей и в голову не пришло сомневаться в его словах. Вор начал хмуро рассказывать, – до сих пор ему никто еще не верил, и он не рассчитывал, что поверит она. Ему хотелось придумать нечто более правдоподобное, но он не обладал воображением, которое позволило бы излагать убедительную ложь. Поэтому он, как водится, сбивчиво рассказал правду.

Пэтти слушала с напряженным вниманием. Благодаря лимонному торту его рассказ бывал довольно невнятным, а его словарный запас не всегда совпадал с ее собственным, и, тем не менее, ей удалось уловить его суть.

По правде говоря, он был садовником. В доме, в котором он работал последний раз, он спал на чердаке, потому что джентльмен, он часто бывал в отъездах, а леди, она боялась, когда в доме не было мужчины. А газопроводчик, которого он всегда считал своим другом, принес однажды вечером пива, напоил его и забрал ключ от черного хода. И пока он (садовник) спал без задних ног в детской песочнице, под яблоней на заднем дворе, газопроводчик проник в дом и украл пальто, серебряный кофейник, коробку сигар, бутылку виски и два зонтика. И это «повесили» на него (садовника), и его упрятали в тюрьму на два года. А когда он вышел, никто не давал ему работу.

– И Вы не сможете заставить меня поверить, – прибавил он горько, – что в то пиво не было что-то подмешано!

– О, но с твоей стороны ужасно было напиться! – ошеломленно молвила Пэтти.

– Это произошло случайно, – стоял он на своем.

– Если ты уверен, что никогда больше этого не сделаешь, – сказала она, – я найду тебе работу. Но ты должен дать честное слово джентльмена. Понимаешь, я не могу рекомендовать алкоголика.

Мужчина устало ухмыльнулся.

– Думаю, Вы не найдете того, кто захочет держать бывшего заключенного.

– О, напротив! Я как раз знаю такого человека. Он мой друг, и ему нравятся бывшие заключенные. Он сознает, что только по счастью стал не осужденным, а миллионером. Он всегда дает человеку шанс начать заново. Раньше у него служил убийца, который присматривал за его теплицами, и скотокрад, который доил коров. Я уверена, что ты ему понравишься. Пойдем со мной, я напишу тебе рекомендательное письмо.

Обмотавшись своими простынями, Пэтти приготовилась лезть обратно.

– Что Вы делаете? – быстро спросил он. – Вы же не собираетесь меня сдать?

– А что, похоже? – Она оглядела его с пренебрежением. – Как я могу тебя сдать без того, чтобы заодно не сдать саму себя?

Такая логика пришлась ему по душе, и он смиренно пополз за ней на четвереньках. Она приблизилась к двери прачечной и внимательно прислушалась, – поиски продолжались в других помещениях. Она прошла по коридору, поднялась на один лестничный марш и прошмыгнула в пустующий класс для дошколят.

– Здесь мы в безопасности, – шепнула она. – Они его уже обыскали.

Она огляделась в поисках письменных принадлежностей. Чернильницы не оказалось, но она обнаружила красный карандаш и вырвала лист бумаги из тетрадки. «Честность – лучшая политика», было написано вверху листа беглым почерком.

Она помешкала, держа наготове карандаш.

– Если я найду тебе хорошую работу по уходу за луком, орхидеями и прочим, ты обещаешь больше никогда не пить пиво?

– Конечно, – согласился он, впрочем, без особого энтузиазма.

В его глазах мелькнул тревожный блеск. В его прошлой жизни не случалось ничего похожего на нынешнее приключение, и он стал подозревать, что это засада.

– Иначе, – произнесла Пэтти, – мне будет ужасно неловко, если ты и вправду напьешься. Я ни за что больше не решусь рекомендовать вора.

При свете луны она написала записку, облокотившись на наружный подоконник, и прочитала ее вслух:

«Дорогой мистер Уэзерби,

Помните ли Вы разговор, который состоялся между нами в тот день, когда я сбежала и заглянула к Вам на луковую грядку? Вы сказали, что преступники зачастую бывают не хуже остальных людей и что у Вас найдется работа для любого моего друга, отбывшего заключение, которого я могу прислать. Позвольте мне представить Вам одного знакомого мне вора, который хотел бы получить должность садовника. Он обучен профессии садовника, которая для него намного желаннее профессии вора, однако затрудняется найти работу, поскольку он сидел в тюрьме. Он добросовестный, честный и трудолюбивый и обещает не пить. Буду благодарна любой услуге, которую Вы ему окажете.

С уважением, Пэтти Уайатт.
P. S. Прошу простить, что пишу красным карандашом. Я пишу в полночь, при лунном свете, в классе для дошколят, и все чернильницы заперты. Вор объяснит обстоятельства, которые слишком сложно описать.

Всегда Ваша, П. У.»
Она вложила записку в большой конверт из манильской бумаги, в котором раньше находились плетеные циновки, и адресовала его Сайласу Уэзерби, эсквайру. Мужчина робко взял его. Похоже, он думал, что тот может выстрелить.

– В чем дело? – промолвила Пэтти. – Ты его боишься?

– Вы уверены, – спросил он подозрительно, – что Сайлас Уэзерби – не полицейский?

– Он железнодорожный магнат.

– А! – Вор, казалось, успокоился.

Пэтти отперла окно, но приостановилась, чтобы произнести последнее моральное наставление.

– Я даю тебе шанс начать заново. Если ты рискнешь и представишь это письмо, то получишь работу. Если же ты трус и не посмеешь его показать, то можешь тогда оставаться вором до конца своих дней, мне-то что. И каким ужасно жалким ты будешь!

Она открыла окно и приглашающим жестом показала на улицу.

– До свидания, мисс, – сказал он.

– До свидания, – дружески попрощалась Пэтти. – И удачи!

Наполовину высунувшись, он приостановился и переспросил напоследок.

– Вы уверены, что это надежный адрес, мисс? Вы не готовите мне какой-нибудь ловушки?

– Это надежный адрес. – Пообещала она. – Я не готовлю тебе никакой ловушки.

Пэтти прокралась через черный ход вверх по лестнице и, сделав широкий крюк, обошла стороной взволнованное сборище, по-прежнему толпившееся в Восточном Крыле. Галдеж возобновился, поскольку Эвалина Смит обнаружила на полу своей комнаты гаечный ключ. Он был продемонстрирован саркастически настроенному Мартину в качестве неопровержимого доказательства того, что вор был здесь.

– Это же мой собственный ключ! – воскликнул он, раскрыв глаза от изумления. – Ну, и как вам нравится его наглость?

Пэтти торопливо разделась и влезла в кимоно. Сонно протирая глаза, она присоединилась к собравшимся в холле.

– Что случилось? – спросила она, щурясь от света. – Здесь был пожар?

Ее вопрос был встречен дружным смехом.

– Здесь был вор! – сказала Конни, показывая гаечный ключ.

– Ах, отчего вы меня не разбудили? – завопила Пэтти. – Я всю жизнь мечтала увидеть вора.


Две недели спустя верхом на лошади прибыл грум с любезным посланием для Вдовушки.

Мистер Уэзерби выражал свое почтение миссис Трент и мечтал доставить удовольствие юным леди из выпускного класса осмотром его художественной галереи, в будущую пятницу, в четыре часа пополудни.

Вдовушка недоумевала, как выгодно использовать эту безвозмездную любезность ее недружественного до сих пор соседа. Немного поразмыслив, она решила пойти ему навстречу, и грум поскакал обратно с одинаково вежливым письмом о принятии приглашения.

В будущую пятницу, когда школьный «катафалк» завернул к воротам Уэзерби-холла, в галерее стоял хозяин и приветствовал своих гостей. Если в том, как он поздоровался с Пэтти, было немного больше empressement,[35] нежели когда он поприветствовал ее подруг, то Вдовушка этого не заметила.

Он показал себя исключительно внимательным хозяином. Он лично водил их по галерее и показал знаменитого Боттичелли. За маленькими столиками, расставленными на западной террасе, подали чай. Каждая девочка обнаружила у своей тарелки гардению и серебряную bonbonnière[36] с монограммой Святой Урсулы на крышке. После чая хозяин предложил посетить итальянский сад. Они гуляли не спеша по тропинкам, и Пэтти оказалась позади него и Вдовушки. Он обращался к миссис Трент, но иногда бросал на Пэтти веселые взгляды. Они повернули за угол мраморного павильона и наткнулись на фонтан и садовника, поглощенного бордюром из адиантума стоповидного.

– У меня замечательный новый садовник швед, – мимоходом заметил мистер Уэзерби Вдовушке. – Этот человек – гений в том, что касается выращивания растений. Он пришел по высочайшей рекомендации. Оскар! – позвал он. – Принеси дамам немного тюльпанов.

Человек выронил лейку и подошел, держа в руке шляпу. Это был златокудрый, голубоглазый юноша с искренней улыбкой. Он преподнес цветы вначале старшей даме, затем Пэтти. Когда он поймал ее заинтересованный взгляд, в его глазах вдруг промелькнуло понимание. Сегодня ее одежда и макияж настолько отличались от того, как она выглядела во время их первой встречи, что сразу узнать ее было не возможно.

Пэтти отстала, чтобы взять цветы, остальные пошли дальше.

– Я должен поблагодарить Вас, мисс, – произнес он с благодарностью, – за самую чудесную работу в своей жизни. Она что надо!

– Теперь ты знаешь, – рассмеялась Пэтти, – что я не расставляла тебе никакой ловушки?

XII. Цыганская звезда

– ПЯТКИ вместе. Подтяните бедра, раз, два, три, четыре… Айрин Маккало! Будь добра выпрямить плечи и втянуть живот. Сколько раз я должна говорить, чтобы ты стояла прямо? Так лучше! Начнем сначала. Раз, два, три, четыре.

Упражнение продолжали выполнять с монотонной настойчивостью. Около двадцати нарушительниц недели отрабатывали взыскания. Для солнечного субботнего дня это было неподходящее занятие. Двадцать пар глаз пристально всматривались поверх головы мисс Джеллингс – сквозь канаты, кольца и параллельные брусья – в зеленые верхушки деревьев и голубое небо; и все двадцать девочек сожалели за этот недолгий час о своих прошлых шалостях.

Сама мисс Джеллингс, казалось, была несколько напряжена. Она так резко выкрикивала команды, что ответная реакция девочек, размахивающих сорока булавами, была судорожной и быстрой. Когда она, прямая и стройная, стояла в спортивном костюме, зардевшись от выполняемого упражнения, она выглядела не старше своих учениц. Но выглядела она столь же молодо, сколь и решительно. Ни один преподаватель в школе, даже мисс Лорд на уроке латыни, не поддерживал более строгой дисциплины.

– Раз, два, три, четыре… Пэтти Уайатт! Смотри прямо перед собой. Нет необходимости следить за часами. Я отпущу класс, когда буду готова. Выше головы. Раз, два, три, четыре. – Наконец, когда нервы были почти на пределе, последовала приятная команда. – Внимание! Направо кругом. Марш. Булавы на стойки. Бегом марш. Стой. Разойтись.

Класс разошелся с возгласом облегчения.

– Слава богу, осталась всего одна неделя этого кошмара! – выдохнула Пэтти, как только они снова оказались в родных стенах Райской Аллеи.

– Прощай навсегда, гимнастический зал! – Конни помахала над головой комнатной тапкой. – Ура!

– Джелли несносна, да? – поинтересовалась Пэтти, все еще переживая из-за недавнего оскорбления. – Она никогда не была такой злой. Что, черт возьми, на нее нашло?

– Она довольно придирчива, – согласилась Присцилла, – но по-прежнему мне нравится. Она такая… такая энергичная, понимаете… как норовистая лошадка.

– Кофейник, – недовольно проворчала Пэтти. – Хотелось бы мне увидеть, как однажды какой-нибудь классный, здоровый, крепкий мужик возьмет над Джелли верх и заставит ее подчиняться требованиям!

– Эй, вы двое, поторопитесь, – предупредила Присцилла, – если хотите надеть здесь свои костюмы. Мартин отправляется через полчаса.

– Мы будем готовы! – Пэтти уже погружала лицо в черную жижу в умывальнике.

Вечеринка маскарадных костюмов на лужайке, которую школа «Святой Урсулы» проводила в последнюю пятницу мая, состоялась накануне вечером; а сегодня девочки вновь надевали свои костюмы, чтобы съездить к сельскому фотографу. Замысловатые костюмы, для приведения которых в надлежащий вид требовалось время и пространство, следовало взять в школе и перевезти в «катафалке». Те же, которые не нуждались в сложных приготовлениях, должны были быть перевезены на трамвае и надеты в тесном пространстве гримерной выставочной галереи.

Пэтти и Конни, чей грим являлся весьма деликатным делом, одевались в школе. Они предстали в образе цыганок, но не из комической оперы, а настоящих – грязных, оборванных, в залатанной одежде. (За неделю до праздника они ежедневно вытирали в комнате пыль своими костюмами.) На Пэтти один чулок был коричневый, другой – черный, с заметной дырой на икре правой ноги. У Конни из одного ботинка торчали пальцы, подошва второго болталась. У них были нечесаные волосы и испачканные лица. Они являли собой последнее слово в реализме.

Не церемонясь, они влезли в свои платья и кое-как застегнули их. Конни схватила бубен, Пэтти – потрепанную колоду карт, и обе с громким лязганьем спустились по обитой жестью черной лестнице. В нижнем холле они столкнулись лицом к лицу с мисс Джеллингс в платье из легкого муслина, которая пребывала в более приветливом настроении. Пэтти не могла долго таить обиду, она уже забыла о своем кратковременном возмущении из-за того, что ей не разрешили смотреть на часы.

– Не позолотишь ли мне ручку? Я погадаю тебе на счастье.

Потряхивая алыми юбками и пританцовывая, она приблизилась к учительнице гимнастики и протянула грязную руку.

– Счастье то еще, – прибавила Конни, убедительно тряхнув бубном. – Высокий, смуглый молодой человек.

– Ах вы, бесстыжие, маленькие оборванки! – Мисс Джеллингс схватила их за плечи и повернула так, чтобы рассмотреть получше. – Что вы натворили со своими лицами?

– Вымыли их в черном кофе.

Мисс Джеллингс покачала головой и засмеялась.

– Вы позорите школу! – произнесла она. – Не дай бог, вас увидит полицейский, а то он арестует вас за бродяжничество.

– Пэтти! Конни! Скорее. «Катафалк» отправляется.

В дверях появилась Присцилла и неистово помахала своим рашпером. Присцилла, запоздавшая с поиском костюма, в последний момент богохульно вырядилась святым Лаврентием, обмотанным простыней, с кухонным рашпером под мышкой.

– Идем! Скажи, чтобы он подождал. – Пэтти выскочила за дверь.

– А пальто тебе не нужно? – крикнула ей вслед Конни.

– Нет… пошли… пальто нам не понадобятся.

Обе пустились наперегонки по дорожке за фургоном, – Мартин никогда не ждал копуш, предоставляя им бежать и догонять. Они вспрыгнули на заднюю подножку, и полдюжины протянутых рук стремительно втащили их вовнутрь.

Приемная фотографа предстала их глазам зрелищем невообразимого беспорядка. Когда шестьдесят возбужденных человек занимают помещение, обыкновенно предназначенное для двенадцати, результат получается неутешительный.

– Кто-нибудь взял крючок для застегивания башмаков?

– Одолжите мне пудру.

– Это моя английская булавка!

– Куда ты положила жженую пробку?

– Ну и вид у моих волос, да?

– Застегни меня… пожалуйста!

– У меня видна нижняя юбка?

Все галдели одновременно и никто не слушал.

– Слушайте, давайте убираться отсюда, – я уже вся изжарилась!

Святой Лаврентий схватил цыганок за плечи и потащил в свободную галерею. Со вздохом облегчения они выбрались на шаткий лестничный пролет из шести узких ступеней и подставили свои лица легкому ветерку, задувавшему в открытое окно.

– Я точно знаю, что тревожит Джелли! – заговорила Пэтти так, словно продолжала начатую беседу.

– Что? – заинтересованно спросили остальные.

– Она поссорилась с этим Лоренсом Гилроем, управляющим с электростанции. Разве вы не помните, что он постоянно околачивался поблизости? А теперь он вообще не приходит! Во время рождественских каникул он гулял каждый день. Обычно они прогуливались вдвоем и, заметьте, без сопровождения! Можно было подумать, что Вдовушка поднимет невообразимую суматоху, но ничуть не бывало. Все равно, видели бы вы, как обращалась мисс Джеллингс с этим человеком – чер-товс-ки мерзко! То, как она набрасывается на Айрин Маккало, ничто по сравнению с тем, как она набрасывалась на него.

– Ему нет нужды отрабатывать взыскания. Он глупец, если терпит такое, – простодушно заметила Конни.

– Он больше и не терпит.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, я… вроде как слышала. Однажды на рождественских каникулах я сидела в библиотечном алькове и читала «Убийства на улице Морг», когда вошли Джелли и мистер Гилрой. Они меня не заметили, и я сначала не обратила на них внимания – я как раз дошла до места, когда детектив говорит: «Это отпечаток человеческой руки?» – но довольно скоро они затеяли перебранку, поэтому мне ничего не оставалось, как слушать, и мне было вроде как неудобно прерывать их.

– О чем они говорили? – спросила Конни, нетерпеливо отметая ее оправдания.

– Я не совсем поняла. Он пытался что-то объяснить, но она не хотела слышать ни одного сказанного им слова, – она вела себя просто безобразно. Вы знаете, какой она бывает, когда говорит: «Я отлично понимаю. Я не желаю слушать никаких отговорок. Тебе полагается десять взысканий, а в субботу явишься на дополнительное занятие по гимнастике». Так вот, они продолжали ссориться минут пятнадцать, становясь все чопорнее и непреклоннее. Затем он взял свою шляпу и ушел. И знаете что, мне кажется, что больше он не возвращался, по крайней мере, я его ни разу не видела. А теперь она сожалеет об этом. С тех пор она злая как черт.

– А она может быть ужасно милой, – сказала Присцилла.

– Не то слово, – подтвердила Пэтти. – Но она слишком самонадеянна. Я бы хотела увидеть, как этот мужчина вернется и поставит ее на место!

Толпясь, вошли участницы маскарада, и началось важное дело всего дня. Ученицы позировали в полном составе, потом разбивались на бесконечное количество маленьких групп и позировали по отдельности, пока те, которые не фотографировались, стояли позади фотокамеры и смешили остальных.

– Юные леди! – умолял рассерженный фотограф. – Не могли бы вы посидеть тихо две секунды? Из-за вас я испортил три пластинки. И не перестанет ли хихикать тот монах с краю? Итак! Всем внимание. Пожалуйста, смотрите в отверстие цилиндрической трубки и не шевелитесь, пока я не посчитаю до трех. Один, два, три… большое спасибо!

Он показным движением извлек пластину и нырнул в темную комнату.

Подошла очередь Пэтти и Конни сниматься, однако Святая Урсула и ее Одиннадцать Тысяч Девственниц потребовали, чтобы предпочтение было оказано им на том основании, что они превосходят числом, и подняли такой шум, что обе цыганки вежливо отошли в сторонку.

Керен Херси в роли Святой Урсулы и одиннадцать маленьких учениц младшего класса «А», каждая из которых олицетворяла Тысячу Девственниц, образовали группу. Это будет символическая картинка, пояснила Керен.

Когда очередь цыганок подошла во второй раз, Пэтти не повезло: она напоролась на гвоздь и на ее платье спереди появилась треугольная прореха. Это была слишком большая дыра даже для цыганки, чтобы можно было держаться с достоинством; она удалилась в гримерную и с помощью белой нитки для сметывания сшила рваные края.

Наконец, они предстали в своих грязных лохмотьях самыми последними. Фотограф был художником и встретил их с благодарным удовольствием. Остальные явно участвовали в маскараде, эти же были настоящие. Он снял их танцующими и бредущими по безлюдной вересковой пустоши на фоне полотна с грозными облаками. Он уже собирался сфотографировать их в лесу, у костра, с подвешенным на трех прутиках кипящим чайником, как Конни внезапно осознала, что вокруг стало очень тихо.

– Где все?

Бегло осмотрев приемную, она вернулась, охваченная ужасом и давясь от смеха.

– Пэтти! «Катафалк» исчез! А народ в трамвае ждет на углу возле «Марша и Элкинса».

– Ну, гады! Они знали, что мы здесь. – Пэтти выронила три прутика и стремительно поднялась. – Извините! – крикнула она фотографу, который деловито начищал чайник. – Мы должны догнать его.

– И у нас нет пальто! – завопила Конни. – Мисс Уэдсворт не примет нас в вагон в этой одежде.

– Никуда она не денется, – сказала Пэтти просто. – Она не может бросить нас на углу.

Они шумно сбежали по лестнице, но замешкались на секунду в приятном сумраке дверного проема. Для девических сомнений, тем не менее, не было времени, и они, собравшись с духом, нырнули в толпу, переполнявшую в этот субботний день Мэйн-стрит.

– Ах, мама! Скорее! Посмотри на цыганок, – завизжал маленький мальчик, когда они проталкивались мимо.

– Боже мой! – прошептала Конни. – Я словно нахожусь на цирковом параде.

– Живо! – Тяжело дыша, Пэтти взяла ее за руку и побежала. – Трамвай остановился и они садятся… Постойте! Подождите! – Она бешено затрясла бубном над головой.

На перекрестке им перекрыл дорогу автобус. Последняя из Одиннадцати Тысяч Девственниц поднялась в салон, даже не обернувшись через плечо; трамвай, небрежно лязгая, укатил прочь и превратился в желтое пятно вдалеке. Две цыганки стояли на углу и потрясенно взирали друг на друга.

– У меня нет ни цента… а у тебя?

– Ни единого.

– Как же мы доберемся домой?

– Ума не приложу.

Пэтти почувствовала, что кто-то сдавил ее локоть. Обернувшись, она увидела юного Джона Дрю Доминика Мэрфи, протеже школы и своего близкого знакомого, который рассматривал ее с озорным восхищением.

– Эй, девчонки! Спойте и станцуйте нам.

– Во всяком случае, наши друзья не узнают нас, – промолвила Конни, извлекая из своего инкогнито возможно большее утешение.

К этому времени собралась довольно большая толпа, которая продолжала быстро увеличиваться. Чтобы пройти мимо, прохожие были вынуждены обойти улицу стороной.

– У нас не займет много времени, чтобы заработать денег на трамвай, – произнесла Пэтти, и на ее озадаченном лице мелькнула проказливая искорка, – ты бей в бубен, а я станцую матросский хорнпайп.

– Пэтти! Веди себя прилично. – Чтобы повлиять на свою компаньонку, Конни в кои-то веки обнаружила обескураживающий запас здравого смысла. – Через неделю мы заканчиваем школу. Ради всего святого, не делай так, чтобы нас исключили раньше.

Схватив ее за локоть, она настойчиво потащила ее на боковую улицу. Джон Дрю Мэрфи и его друзья шли за ними несколько кварталов, однако, насмотревшись вволю и поняв, что цыганки не предложат им развлечений, они постепенно отстали.

– Ну и что нам делать? – спросила Конни, когда они избавились, наконец, от последних мальчишек.

– Я думаю, мы можем идти пешком.

– Пешком! – Конни выставила свою хлюпающую подошву. – Ты что, рассчитываешь, что я пройду три мили в таком ботинке?

– Прекрасно, – сказала Пэтти. – Так что же мы будем делать?

– Мы могли бы вернуться к фотографу и занять немного денег на трамвай.

– Нет! Я не собираюсь опять выставляться напоказ на Мэйн-стрит с этой дырой в моем чулке.

– Отлично, – Конни пожала плечами. – Придумай что-нибудь.

– Мне кажется, мы можем пойти на платную конюшню и…

– Это на другом конце города, – я не могу шлепать в такую даль. Как только я делаю шаг, мне приходится поднимать ногу на десять дюймов вверх.

– Очень хорошо. – Теперь пожала плечами Пэтти. – Возможно, ты придумаешь что-нибудь получше?

– По-моему, проще всего будет сесть на трамвай и попросить кондуктора записать проезд на наш счет.

– Да… и объяснить к удовольствию всех пассажиров, что мы учимся в школе Святой Урсулы? К вечеру об этом узнает весь город, и Вдовушка будет в ярости.

– Прекрасно… Как нам быть?

Они как раз остановились перед комфортабельным деревянным каркасным домом, на веранде которого резвились трое детей. Дети оставили свою игру, подошли к крыльцу и уставились на них.

– Послушай! – настойчиво молвила Пэтти. – Мы споем «За цыганской звездой». (Это была последняя песня, которой была увлечена вся школа.) Я буду аккомпанировать на бубне, а ты можешь притопывать своей хлюпающей подошвой. Может, они дадут нам десять центов. Было бы здорово заработать на трамвайную поездку домой. Я уверена, чтобы услышать, как я пою, стоит заплатить десять центов.

Конни бросила взгляд на пустынную улицу. Полицейских не было видно. Она неохотно позволила втащить себя на тротуар, и музыка заиграла. Дети громко аплодировали, и дуэт уже поздравлял себя с весьма правдоподобным выступлением, как вдруг открылась дверь и появилась женщина – двоюродная сестра мисс Лорд.

– Немедленно прекратите этот балаган! В доме есть больной.

Тон, которым это было произнесено, также напоминал о латыни. Они повернулись и побежали так быстро, насколько позволяла болтающаяся подошва Конни. Когда между ними и «латинянкой» остались целых три квартала, они упали на чей-то дружеский порог, привалились друг к другу плечом и расхохотались.

Какой-то мужчина, толкавший сенокосилку, завернул за угол дома.

– Эй вы! – велел он. – Убирайтесь отсюда.

Они смиренно встали и прошли еще на несколько кварталов дальше. Они двигались в явно противоположном направлении от школы Святой Урсулы, но им никак не удавалось придумать, что бы еще предпринять, поэтому они продолжали машинально идти. И вот они попали на окраину деревни и прямо перед собой увидели высокую трубу и группу невысоких зданий, расположенных в обширном огороженном пространстве, – водопроводную станцию и электрический завод.

В глазах Пэтти мелькнул проблеск надежды.

– А знаешь что! Мы пойдем и попросим мистера Гилроя отвезти нас домой в его автомобиле.

– Ты с ним знакома? – спросила нерешительно Конни. Она перенесла так много публичных унижений, что начинала робеть.

– Да! Я знакома с ним близко. Во время рождественских каникул он каждую минуту находился поблизости. Однажды мы играли в снежки. Идем! Он с удовольствием нас прокатит. Это даст ему повод помириться с Джелли.

Они прошли по узкой, пропитанной смолой тропинке к кирпичному зданию с вывеской «Контора». При виде двух видений у входа четверо клерков и девушка-машинистка в наружном кабинете прервали свою работу. Сидевший ближе к ним молодой человек крутнулся на стуле, чтобы удобнее было смотреть.

– Привет, девочки! – сказал он с оживленной фамильярностью. – Откуда вы взялись?

Между тем машинистка отпустила громкие замечания насчет несоответствия чулок Пэтти.

Пэтти густо покраснела под слоем кофе.

– Мы зашли повидать мистера Гилроя, – вымолвила она с достоинством.

– Мистер Гилрой сегодня нарасхват, – ухмыльнулся молодой человек. – Не переговорить ли вам лучше со мной?

Пэтти надменно выпрямилась.

– Прошу Вас сообщить мистеру Гилрою – незамедлительно– что мы хотим с ним поговорить.

– Разумеется! Прошу прощения. – Молодой человек вскочил на ноги, напустив на себя вид утонченной обходительности. – Будьте так любезны вручить мне свою визитную карточку.

– Я не захватила с собой сегодня свою визитку. Просто скажите, что две дамы желают поговорить с ним.

– Ах да. Один момент, пожалуйста… Не желаете ли присесть?

Он предложил свой стул Пэтти и, выкатив другой, подал его Конни с поклоном, достойным лорда Честерфилда. Клерки весело хихикали над комической сценкой, но цыганки не удостоили их улыбки. Они заняли места, холодно промолвив: «Благодарю», и сидели чопорно, будто аршин проглотив, уставившись на мусорную корзину в самой что ни на есть сдержанной светской манере. Пока почтительный молодой человек передавал просьбу в личный кабинет своего начальника, замечания публики перешли с чулок Пэтти на ботинки Конни. Вскоре он вернулся и с невозмутимой вежливостью пригласил их любезно следовать за ним. Он с поклоном доложил о них.

Мистер Гилрой писал. В следующее мгновение он поднял голову, и глаза его округлились от изумления: клерк передал сообщение дословно. Он откинулся в кресле, изучая дам с ног до головы, затем коротко изрек:

– Ну?

По его взгляду было очевидно, что он их совсем не узнает.

Единственным намерением Пэтти было объявить о том, кто они такие, и предложить ему доставить их к дверям «Святой Урсулы», но Пэтти не могла подойти к вопросу прямым путем, если в ее распоряжении имелся лабиринт. Она сделала глубокий вдох и к ужасу Конни нырнула в дебри этого самого лабиринта.

– Ты мистер Лоренс К. Гилрой? – она сделала реверанс. – Я тебя нашла.

– Я вижу, – сухо произнес мистер Лоренс К. Гилрой. – И раз уж ты нашла меня, что тебе нужно?

– Я хочу погадать тебе на счастье, – Пэтти бойко перешла на профессиональный жаргон, который они с Конни практиковали накануне вечером в школе. – Позолоти мне ручку – я расскажу тебе твою судьбу.

Конни угодила в обстоятельства не по своей воле, но, как бы то ни было, она неизменно оставалась верным товарищем в забавах.

– Судьба-конфетка, – поддержала она Пэтти. – Высокая молодая леди. Очинно красивая.

– Видел я нахалок, но таких…!

Мистер Гилрой откинулся в своем кресле и сурово посмотрел на них, однако в его взгляде мелькнула веселая искорка.

– Откуда вы узнали мое имя? – твердо спросил он.

Пэтти грациозно махнула рукой в сторону открытого окна и видневшегося в отдалении горизонта – по крайней мере, той его части, что показывалась между угольными сараями и динамо-машиной.

– Цыгане, они изучают знаки, – объяснила она рассудительно. – Небо, ветер, облака, – все разговаривают, только тебе не понять. У меня есть для тебя сообщение, мистер Лоренс К. Гилрой, и мы пришли издалека-далека, чтобы нагадать тебе счастье. – Легким театральным жестом она указала на их пострадавшую обувь. – Очинно устали. Мы долго шли.

Мистер Гилрой засунул руку в карман и вынул две серебряные монеты по полдоллара.

– Вот ваши деньги. А теперь честно! Что это за надувательство? И откуда, черт возьми, вы взяли мое имя?

Они положили деньги в карман, сделали еще пару реверансов и обошли стороной неудобные вопросы.

– Мы погадаем тебе на счастье, – с деловой прямотой сообщила Конни. Она извлекла колоду карт, плюхнулась, скрестив ноги, на пол и разложила карты широким кругом. Пэтти схватила руку джентльмена обеими измазанными кофе лапками и повернула ладонью вверх, чтобы рассмотреть. Он сконфуженно попытался выдернуть руку, но она вцепилась цепкой обезьяньей хваткой.

– Я вижу леди! – объявила она проворно.

– Высокую молодую леди с карими глазами, золотистыми волосами, – очинно красивую, – эхом отозвалась сидевшая на полу Конни, которая подалась вперед и напряженно изучала даму червей.

– Но она доставила тебе много неприятностей, – прибавила Пэтти, нахмурившись при виде волдыря на его руке. – Я вижу маленькую ссору.

Мистер Гилрой прищурился. Помимо его воли, ему становилось интересно.

– Тебе она очень нравится, – подала голос Конни снизу.

– Но ты больше ее не видел, – вступила Пэтти. – Один… два… три… четыре месяца ты не видел ее, не говорил с ней. – Она заглянула снизу вверх в его испуганные глаза. – Но ты думаешь о ней каждый день!

Он сделал резкое движение, чтобы отнять руку, и Пэтти поспешно добавила очередную подробность.

– Эта высокая молодая леди, она тоже очень несчастна. Она уже не смеется, как прежде.

Приостановившись, он с примесью тревожного любопытства стал ждать, что же будет дальше.

– Она очинно страдает… очинно сердита, очинно несчастна. Она вечно думает о той маленькой ссоре. Четыре месяца она сидит и ждет, но ты так и не пришел.

Мистер Гилрой резко встал и большими шагами подошел к окну.

Его нежданные гостьи упали как снег на голову в психологически трудный момент. Ибо в тот день он битых два часа сидел за своим столом, столкнувшись с проблемой, с которой они, на своем ломаном английском, так умело справились. Должен ли он проглотить изрядную долю гордости и снова просить о справедливости? В «Святой Урсуле» приближались каникулы, – через несколько дней она уедет и, очень возможно, больше не вернется. На свете полно мужчин, а мисс Джеллингс присуще необыкновенное обаяние.

Конни продолжала невозмутимо изучать карты.

– Еще – один – шанс! – заговорила она с авторитетностью греческой пифии. – Будет еще одна попытка – ты победишь. Нет попытки – ты проиграешь.

Пэтти наклонилась над плечом Конни, жаждая дать благотворный совет.

– Эта высокая молодая леди слишком… – она замялась на секунду, подбирая выражение, – …слишком важничает. Большая шишка. Заставь ее принять решение. Понимаешь?

У Конни, пристально рассматривавшей круглолицего, полнощекого бубнового валета, возникла новая идея.

– Я вижу другого мужчину, – пробормотала она. – Рыжие волосы и… и… жирный. Не больно красивый, но…

– Очень опасный! – перебила Пэтти. – Не теряй времени даром. Он уже на подходе.

Итак, они сочинили эту подробность, основываясь на чистейшей импровизации и наличии бубнового валета, но, сделав это, они разбередили открытую рану. Это было точное описание некоего состоятельного молодого человека из соседнего города, который заваливал мисс Джеллингс посланиями, и которого мистер Гилрой презирал от всего сердца. Весь этот день он находился во власти побуждений, сомнений и душевных мук, и ясные, округлые черты его предполагаемого соперника приняли угрожающие размеры. Мистер Гилрой был здравомыслящим молодым бизнесменом и, как большинство людей, свободным от предрассудков, но когда мужчина влюблен, он верит в предзнаменования.

Он сосредоточенно оглядел знакомый кабинет, уставился на угольные сараи и динамо-машину, дабы удостовериться, что по-прежнему крепко стоит на земле. Перестав смотреть на небо, он обратил на своих посетительниц крайне встревоженный, умоляющий и озадаченный взгляд.

Они вновь изучали карты, насуплено стараясь вызвать в своем напряженном чрезмерными усилиями воображении еще несколько фактов. Пэтти чувствовала, что она уже снабдила его информацией на пятьдесят центов, и терялась в догадках, как привести переговоры к изящному завершению. Она понимала, что в своем дерзком фарсе они зашли слишком далеко, чтобы разоблачить себя и просить отвезти домой. Единственное, что теперь оставалось, это сохранить инкогнито, успешно скрыться и как можно скорее вернуться обратно, – во всяком случае, у них был один доллар на поездку!

Она посмотрела снизу вверх, мысленно обдумывая заключительную часть речи.

– Я вижу счастье, – начала она, – если…

Она взглянула мимо него на открытое окно, и сердце ее замерло. На расстоянии двадцати футов из экипажа безмятежно выходили миссис Трент и мисс Сара Трент, прибывшие пожаловаться на новые электрические лампочки.

Пэтти судорожно вцепилась в плечо Конни.

– Салли и Вдовушка! – прошипела она ей на ухо. – Следуй за мной!

Пэтти одним махом смешала карты в кучу и поднялась. Через дверь уйти не удастся: из наружного кабинета уже доносился Вдовушкин голос.

– Прощевай! – сказала Пэтти, подскакивая к окну. – Цыгане зовут. Мы должны идти.

Она перелезла через подоконник и, пролетев восемь футов, упала на землю. Конни – следом за ней. Обе были способными ученицами мисс Джеллингс.

Мистер Лоренс К. Гилрой, стоя с открытым ртом, воззрился на то место, где они только что сидели. В следующую секунду он вежливо раскланивался с хозяйками «Святой Урсулы» и с большим трудом пытался сосредоточить свой потрясенный разум на коротком замыкании в Западном Крыле.

Пэтти и Конни покинули трамвай – а также нескольких заинтригованных пассажиров – на углу, не доезжая до школы. Обойдя вдоль стены и поравнявшись с конюшней, они скромно подошли к дому через задний ход. К счастью, они не встретили на своем пути никого опаснее поварихи (которая дала им немного имбирных пряников) и, в конце концов, добрались до своей комнаты в Райской Аллее, ничуть не пострадав от приключения и имея в запасе девяносто центов чистой прибыли.


Когда наступили длинные, светлые вечера, обитатели «Святой Урсулы» больше не заполняли промежутки между ужином и вечерними занятиями комнатными танцами, а резвились на лужайке. В этот субботний вечер их не призывали на вечерние уроки, и все покинули школьные пределы. Учебный год почти остался позади, приближались долгие каникулы. Девочки, подобно шестидесяти четырем юным овечкам, были полны воодушевления. Тут и там одновременно играли в жмурки, «пятый угол» и салки. Поющая группа на ступеньках гимнастического зала заглушала менее многочисленных исполнительниц на крытой подъездной аллее; полдюжины девочек семенили по кругу, ведя обручи, а редкие группы гуляющих, встречаясь на узких дорожках, приветствовали друг друга веселыми криками.

Пэтти, Конни и Присцилла, умытые, одетые и усмиренные, бродили, держась за руки, в летнихсумерках и несколько рассудительно беседовали о том долгожданном будущем, которое теперь надвигалось столь беспощадно.

– А знаете, – заговорила Пэтти, испуганно задохнувшись, – уже через неделю мы станем взрослыми!

Они замерли и молча обернулись к веселой толпе, резвившейся на лужайке, к обширному «инкубатору», в течение четырех буйных, шумных, беззаботных лет бывшему для них таким добрым убежищем. Взрослость казалась бесполезным состоянием. Им страстно захотелось протянуть руки и сжать в объятиях детство, которое они так безрассудно растратили.

– Ах, это ужасно! – с внезапной свирепостью вымолвила Конни. – Я хочу остаться молодой!

Пребывая в столь замкнутом настроении, они отказались играть в «зайца и собак» и, избегая певиц на ступеньках гимнастического зала, которые, кстати, пели «За цыганской звездой», медленно пошли по аллее из вьющихся растений к узкой тропке, усыпанной опавшим яблоневым цветом. В конце тропинки они неожиданно встретили еще двоих гуляющих в одиночестве людей и встали как вкопанные, затаив дыхание при виде чуда, в которое верилось с трудом.

– Это Джелли! – прошептала Конни.

– И мистер Гилрой, – эхом отозвалась Пэтти.

– Бежим? – в панике спросила Конни.

– Нет, – сказала Пэтти, – сделаем вид, что мы его не замечаем.

Три подруги приблизились, благоразумно опустив глаза долу, однако мисс Джеллингс, проходившая мимо, весело поздоровалась с ними. В ее поведении ощущался неуловимый, взволнованный, радостный трепет, нечто электризующее, как выразилась Пэтти.

– Привет, скверные маленькие цыганки!

Это было особенно неуместное приветствие, но она улыбалась и не замечала оговорки.

– Цыганки?

Мистер Гилрой повторил это слово, и его притупленные способности стали просыпаться. Он остановился и принялся вплотную разглядывать троицу. Наряженные в изящные муслиновые платья, они представляли собой столь миловидных юных девушек, каких только можно было встретить. Но, несмотря на слабое освещение, он заметил, что у Пэтти и Конни по-прежнему явно смуглая кожа: чтобы избавиться от кофейных пятен, требуется кипяток.

– О!

Он глубоко вздохнул оттого, что все прояснилось, хотя на его физиономии отразилась целая гамма чувств. Конни сконфуженно уставилась в землю, а Пэтти откинула голову и посмотрела ему прямо в лицо. Одно безмолвное мгновение они изучали друг друга. Этим взглядом каждый просил другого не рассказывать, и каждый молча дал такое обещание.

Легкий ветерок донес звуки распеваемой хором «За цыганской звездой», и когда они не спеша тронулись дальше, мисс Джеллингс, не сбиваясь с ритма, заданного поющими в отдалении девочками, начала тихо мурлыкать под нос:

«А цыган идет, куда воля ведет,
За своей цыганской звездой!
А цыган идет, куда воля ведет,
Куда очи его глядят,
За звездой вослед он пройдет весь свет —
И к подруге придет назад.
От палаток таборных позади…»[37]
Слова стихли в сумерках.

Конни, Пэтти и Присцилла стояли рука об руку и смотрели им вслед.

– Школа лишилась Джелли! – произнесла Пэтти, – и, боюсь, милая Кон, что мы с тобою в этом виноваты.

– Я этому рада! – с чувством промолвила Конни. – Она слишком славная, чтобы положить свою жизнь на то, чтобы говорить Айрин Маккало стоять прямо и втянув живот.

– В любом случае, – добавила Пэтти, – он не вправе сердиться, потому что без нас он бы ни за что не решился.

Они проследовали дальше через луг, пока не вышли к пастбищной ограде. Стоя рядышком, они прислонились головами к прутьям и принялись рассматривать темнеющее небо. Настроение мисс Джеллингс почему-то передалось им, – небольшое препятствие их странно взволновало. Они ощутили трепет неизведанного будущего, где за углом ждали романтические приключения.

– Знаете что, – нарушила молчание Конни после долгой паузы, – в общем-то, я думаю, может, это будет увлекательно.

– Что именно? – спросила Присцилла.

Она простерла руку в широком жесте, объявшем этот вечер.

– Ах, все!

Присцилла понимающе кивнула и вскоре прибавила, словно бросая вызов:

– Я передумала. Не думаю, что я пойду в колледж.

– Не пойдешь в колледж! – безучастно отозвалась Пэтти. – Почему?

– Я полагаю… вместо этого выйти замуж.

– О! – тихо рассмеялась Пэтти. – Я собираюсь сделать и то, и другое!

Примечания

1

На озере Лох-Гилл (Слайго, Ирландия)

(обратно)

2

Британская компания-оператор трансатлантических и круизных маршрутов океанских лайнеров.

(обратно)

3

Игра в обруч, часто называемая «обруч и палочка» – детская игра, в которой большой обруч из дерева, металла или пластмассы катят с помощью палочки. Опытные игроки способны долго не давать обручу упасть и умеют выполнять различные трюки. Пользуясь своим искусством, умелые «обручеводы» придумали цирковые представления.

(обратно)

4

Боже мой (фр.)

(обратно)

5

Мадмуазель исказила слово switch (шиньон, накладка), произнеся его как sweetch, что в английском языке не имеет смысла.

(обратно)

6

Живая картина – сцена в пьесе, когда действующие лица застывают в выразительных позах, сохраняя молчание (театр.)

(обратно)

7

Оскорбление величества (фр.)

(обратно)

8

Великая страсть (фр.)

(обратно)

9

Мария Корелли (настоящее имя – Мэри Маккей, 1855(1855/05/01) – 1924) – английская писательница.

(обратно)

10

Трансатлантический океанский лайнер, принадлежащий компании «Уайт Стар Лайн», 1899–1914.

(обратно)

11

Доброй ночи, мадмуазель (фр.)

(обратно)

12

Людовик IX Святой (1214–1270) скончался от мора под Тунисом, во время 8-го крестового похода.

(обратно)

13

Отец (фр.)

(обратно)

14

Фаланга – тесно сомкнутое линейное построение тяжёлой пехоты в Древней Греции, Македонии и Древнем Риме

(обратно)

15

Чинтс (английский ситец) – набивная хлопчатобумажная декоративная ткань с рисунком на белом или светлом фоне; используется для штор

(обратно)

16

Галлон – мера жидких и сыпучих тел; английский галлон = 4,54 л; американский = 3,78 л

(обратно)

17

Festa – выходной день (ит.)

(обратно)

18

Вечная женственность [этим. нем. das ewig-weibliche (Гёте, «Фауст», ч. II, д. V)]

(обратно)

19

Хорнпайп – английский матросский танец, обычно сольный

(обратно)

20

Лорелея – персонаж немецкого фольклора, прекрасная белокурая девушка; по преданию, Лорелея сидела на прибрежной скале и сладкозвучным пением заманивала рейнские суда и рыбацкие лодки прямо на камни

(обратно)

21

Смысл существования (фр.)

(обратно)

22

Родственные души

(обратно)

23

Сарсапарель – безалкогольный напиток, приготовленный из пахучих сушеных корней аралии

(обратно)

24

Танатопсис – размышления о смерти в стихотворной форме

(обратно)

25

Ник Картер – популярный персонаж массовой культуры, детектив из американских дешевых «романов с продолжением». Впервые появился в 1886 г. в журнале «New York Weekly». Первым автором был «бульварный» литератор Джон Рассел Кориел (1848–1924)

(обратно)

26

Один из основных видов состязаний на родео, в ходе которого ковбой должен в течение 8-10 секунд продержаться верхом на необъезженном жеребце

(обратно)

27

Kaffee Klatsch – обмен сплетнями за чашкой кофе (нем.)

(обратно)

28

Крипл-Крик – город в центре штата Колорадо, в Скалистых горах, бывший центр крупного золотодобывающего района. Основан в 1891 г. Расцвет города пришелся на 1891–1905 г.г.

(обратно)

29

Кардиган – вязаный шерстяной жакет с длинными рукавами без воротника

(обратно)

30

Дорогие дети (фр.)

(обратно)

31

Успокойтесь (фр.)

(обратно)

32

Господи (фр.)

(обратно)

33

Посмотрим (фр.)

(обратно)

34

Сейчас же (фр.)

(обратно)

35

Предупредительность (фр.)

(обратно)

36

Бонбоньерка (фр.)

(обратно)

37

Стихотворение «За цыганской звездой» Редьярда Киплинга в переводе Г. Кружкова

(обратно)

Оглавление

  • I. Реформа
  • II. Романтическая история Катберта Сент-Джона
  • III. Забастовка в группе Вергилия
  • IV. Третий с конца
  • V. Медовый месяц четы Фланниган
  • VI. Серебряные пряжки
  • VII. Дядя Бобби
  • VIII. Общество Объединенных Сирен
  • IX. Исправление Козочки Маккой
  • X. Лук и орхидеи
  • XI. Лимонный торт и гаечный ключ
  • XII. Цыганская звезда
  • *** Примечания ***