лениво расползались по небу, как бы не желая дать места всходившему солнцу. Вода реки приобрела холодный блеск стали.
– Опять он намедни толковал. «Батюшка, говорит, али это не стыд-позор тебе и мне? Брось ты её, тебя-то то есть, – усмехнулся Силан Петров, – брось, говорит, войди в меру». – «Сын, мол, мой милый, отойди прочь, коли жив быть хошь! Разорву в куски, как тряпицу гнилую. Ничего от твоей добродетели не останется. На муку, мол, себе родил я тебя, выродка». Дрожит. «Батюшка! али, говорит, я виноват?» – «Виноват, мол, комар пискливый, – потому камень ты на моей дороге.
Виноват, мол, потому постоять за себя не умеешь. Мертвечина, мол, ты, стерва тухлая. Кабы, мол, ты здоров был, – хоть бы убить тебя можно было, а то и этого нет. Жалко тебя, кикимору несчастную». Воет! – Эх, Марья! Плохи люди стали! Другой бы – э-эхма! Выбился бы из петли-то скоро. А мы – в ней! Да, может, так и затянем друг друга.
– Это ты о чём? – робко спросила Марья, с испугом глядя на него, сурового, мощного и холодного.
– Так… Умер бы он… Вот что. Кабы умер… ловко бы! Всё бы в колею вскочило. Отдал бы твоим землю, замазал бы им глотку-то, а с тобой – в Сибирь… али на Кубань! Кто такая? Жена моя! Поняла? Документ бы такой достали… бумагу. Лавку бы открыл в деревне где. И жили бы. И грех наш перед господом замолили бы. Много ли нам надо? Помогли бы людям жить, а они бы помогли нам совесть успокоить… Хорошо? а? Маша?!.
– Да-а! – вздохнула она и крепко, зажмурив глаза, задумалась о чём-то.
Они помолчали… Журчала вода…
– Чахлый он… Может, скоро умрёт, – глухо сказал Силан Петров.
– Дай-ко ты, господи, поскорее бы! – молитвенно произнесла Марья и перекрестилась.
…………………………………………………………………………………
Брызнули лучи весеннего солнца и заиграли на воде золотом и радугой. Дунул ветер, всё дрогнуло, ожило и засмеялось. Голубое небо между туч тоже улыбалось раскрашенной солнцем воде.
А тучи остались уже сзади плотов.
Там, собравшись в тяжёлую, тёмную массу, они раздумчиво и неподвижно стояли над широкой рекой, точно выбирая путь, которым скорее уйдёшь от живого солнца весны, богатого блеском и радостью, и врага им, матерям зимних вьюг, запоздавшим отступить пред весной.
Впереди плотов сияло чистое, ясное небо, и солнце, ещё холодное по-утреннему, но яркое по-весеннему, важно и красиво всходило всё выше в голубую пустыню неба из пурпурно-золотых волн реки.
Справа от плотов был виден коричневый горный берег в зелёной бахроме леса, слева – бледно-изумрудный ковёр лугов блестел брильянтами росы.
В воздухе поплыл сочный запах земли, только что рождённой травы и смолистый аромат хвои.
Силан Петров посмотрел на задние вёсла.
Сергей и Митрий точно приросли к ним. Но ещё трудно было, за далью, видеть выражение их лиц.
Он перевёл глаза на Марью.
Ей было холодно. Стоя у весла, она сжалась в комок и стала совсем круглой. Вся облитая солнцем, она смотрела вперёд задумчивыми глазами, и на её губах играла та загадочная и чарующая улыбка, которая и некрасивую женщину делает обаятельной и желанной.
– Поглядывай в оба, ребятушки-и! О-о!.. – во всю мочь громыхнул Силан Петров, чувствуя мощный прилив бодрости в своей широкой груди.
И от его крика всё кругом как бы колыхнулось. Долго по горному берегу звучало эхо.
