Куда уходит любовь [Гарольд Роббинс] (fb2) читать онлайн

Гарольд Роббинс Куда уходит любовь

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ИСТОРИЯ ЛЮКА Ночь на пятницу

1

Это был день сплошных потерь.

Утром меня выставили с работы. Днем Марис взял длинный мяч, и, пока он огибал базу, телевизионные камеры неотступно следили за ним, что позволяло заметить и выражение лиц «Краснокожих из Цинцинатти», и в эти секунды становилось ясно, что с Большой Серией все кончено, хотя оставалось еще четыре игры. И в ту же ночь телефонный звонок вытащил меня из постели, на которой я маялся без сна, уставившись в серый потолок и стараясь не шевелиться, потому что слышал, как на соседней кровати Элизабет тоже делает вид, что спит.

Равнодушный голос далекого оператора на линии гулко прозвучал у меня в ухе:

– Мистера Люка Кэри, будьте любе-е-езны. Вызывает междугородный.

– Говорите, – сказал я.

Элизабет уже зажгла свет. Она сидела в постели, и длинные светлые волосы падали на ее голые плечи.

– Кто там? – тихо спросила она.

– Не знаю, – торопливо ответил я, прикрыв рукой микрофон. – Издалека.

– Может быть, относительно той работы в Дайтоне, – с надеждой сказала она. – Ты писал туда.

В трубке раздался мужской голос.

– Мистер Кэри? – Он говорил с легкой гнусавостью, как принято на Западе.

– Да.

– Мистер Люк Кэри?

– Совершенно верно, – ответил я. Это уже начинало меня несколько раздражать. Если кто-то решил подшутить надо мной, то мне такие шутки не нравятся.

– Это сержант Джой Флинн из полиции Сан-Франциско. – Гнусавость была уже слышна отчетливо. – У вас есть дочь по имени Даниэль?

Внезапный страх сковал меня.

– Да, есть, – быстро ответил я. – В чем дело?

– Я так и думал, – медленно сказал он. – Она только что совершила убийство.

Забавная вещь – наши реакции.

В первый момент я чуть не расхохотался. А я уже видел ее истекающее кровью изуродованное тело, лежащее на какой-нибудь пустынной дороге. Я прикусил язык, ибо с него чуть не сорвался вопрос: «И это все?». Вместо этого я спросил:

– С ней все в порядке?

– С ней-то все, – отозвался голос сержанта.

– Могу я поговорить с ней?

– До утра не получится, – ответил он. – Ее везут в суд для несовершеннолетних.

– Нет ли поблизости ее матери? – осведомился я. – И не могу ли я поговорить с нею?

– Никак, – ответил голос. – Она на верху в своей комнате, и у нее истерика. Вроде бы к ней поднялся доктор, и сейчас он ей что-нибудь вколет.

– Есть тут вообще кто-нибудь, с кем я могу поговорить?

– Мистер Гордон вместе с вашей дочерью направился в суд.

– Харрис Гордон? – переспросил я.

– Да, – ответил он. – Тот самый юрист. Он-то и подсказал мне позвонить вам.

Харрис Гордон. Юрист. Поэтому они его и вызвали. Лучшего из всех. И самого дорогого. Я должен был бы догадаться. Он представлял Нору на нашем бракоразводном процессе и сделал из моего адвоката посмешище. Мне чуть полегчало. Во всяком случае, Нора не настолько впала в истерику, раз догадалась вызвать его.

В голосе полицейского появилась нотка любопытства.

– Неужели вы не хотите узнать, кого убила ваша дочь? – Он произнес это слово как «уб'ла».

– Не могу в это поверить. Даниэль не в состоянии кого-то обидеть. Ей еще и пятнадцати нет.

– Прикончила она его, что надо.

– Кого? – выдавил я.

– Тонни Риччио, – с легким отвращением в голосе произнес он. – Дружка вашей жены.

– Она не моя жена. Мы развелись одиннадцать лет назад.

– Она пырнула его в живот долотом, что валялось в студии вашей жены. Острым оно было, словно бритва. Пропорола как штыком. Все вокруг было в кровище. – Думаю, он даже не слышал моих слов. – Похоже, что этот тип крутил с ними обеими, и малышка взревновала.

Я почувствовал, как к горлу у меня поднимается тошнота. Сглотнув слюну, я взял себя в руки.

– Я знаю свою дочь, сержант, – как можно спокойнее сказал я. – Не представляю, почему она убила его и она ли убила, но в любом случае, ставлю свою жизнь за то, что она сделала это не без причины.

– Прошло шесть лет, как вы видели ее, – продолжал настаивать он. – За шесть лет ребенок мог основательно измениться. Он вырос.

– Но не настолько, чтобы стать убийцей, – возразил я. – И не Даниэль. – И бросил трубку прежде, чем он успел что-то ответить, и повернулся.

Расширившимися голубыми глазами Элизабет смотрела на меня.

– Ты слышала?

Она кивнула, медленно вылезла из постели и накинула на себя халатик.

– Но я не могу в это поверить.

– Я тоже. Она еще ребенок. Ей только четырнадцать с половиной. Элизабет взяла меня за руку.

– Идем на кухню. Я сварю кофе.

Когда она поставила передо мной чашку кофе, я сидел в каком-то отупении. Я был в том состоянии, когда человек думает вроде бы обо всем, а на самом деле ни о чем. Ни о чем, что он мог бы потом вспомнить. Так, кое-что всплывает. Маленькая девочка, которая в первый раз оказалась в зоопарке. Или как она смеялась и брызгалась, выходя из моря. Ла Джолла. И ее звонкий голос.

– Как смешно, что мы живем на лодке, папа! Почему мама не может приехать сюда и жить с нами на лодке, вместо этого большого старого дома на горе в Сан-Фриско?

Я слабо улыбнулся про себя, вспомнив, как Даниэль упорно называла Сан-Франциско. Похоже, это раздражало Нору. Она всегда говорила четко и правильно. Она вообще всегда была права во всем. Во всем, что могли увидеть посторонние. Внешне она старалась предстать подлинной леди.

Нора Маргарита Сесилия Хайден. В ее жилах текла благородная кровь испанских донов из Калифорнии, горячая ирландская – обладатели которой прокладывали железные дороги на Дальний Запад, и та ледяная жидкость, которая заменяет кровь банкирам Новой Англии. Смешайте все это, и вы получите леди. У которой есть состояние, власть и земли. И странный диковатый талант, который заметно возвышал ее над окружающими.

К чему бы Нора ни прикасалась, к камню ли, дереву или металлу, тот сразу же оживал и приобретал только ему присущие очертания. Но если она прикасалась к чему-то живому, обладающему только ему присущим своеобразием, то неминуемо разрушала его. Я-то знаю. Потому что помню, что она сделала со мной.

– Пей кофе, пока он горячий.

Я поднял глаза. Элизабет, не отрываясь, смотрела на меня. Я отпил глоток и его тепло растопило тот холод, который гнездился внутри меня.

– Спасибо.

Она села напротив меня.

– Ты где-то далеко.

Я заставил себя переключиться на нее.

– Я думаю.

– О Даниэль?

Я молча кивнул, чувствуя, как внутри растет ощущение вины. Это было еще одно, что Нора умела делать. Она полностью завладевала твоими мыслями, не оставляя место ни для чего другого.

– Что ты собираешься делать? – спросила Элизабет.

– Не знаю. Я не знаю, что делать.

– Бедная девочка. – Голос у нее мягкий и теплый.

Я ничего не ответил.

– По крайней мере, с ней ее мать.

Я горько рассмеялся. Нора никогда ни с кем не была. Только сама с собой.

– У Норы истерика. Врач сделал ей укол и уложил в постель. Элизабет пристально посмотрела на меня.

– Ты в самом деле думаешь, что Даниэль это сделала?

– Ее адвокат отправился вместе с ней в суд для несовершеннолетних. Элизабет смотрела на меня на несколько секунд больше, чем полагалось, а затем, встав, пошла на кухню. Она налила еще одну чашку и взяла ложку из сушилки рядом с раковиной. Руки ее подрагивали. Ложечка звякнула, упав на линолеум пола. Она стала было поднимать ее и остановилась.

– Черт возьми! – выругалась она. – Какая я неловкая. Я поднял ложечку, но она взяла другую.

– До чего странно себя чувствуешь во время беременности. Я улыбнулся ей.

– Ты не единственная, которая ругает это состояние. Я должен что-то предпринять.

– Я чувствую себя такой глупой и такой беспомощной. Как колода. Особенно сейчас.

– Не говори глупостей.

– Я не говорю глупостей. Ты не хотел этого ребенка. Это я хотела его.

– Вот теперь ты в самом деле говоришь глупости.

– У тебя есть дочь, – сказала она. – И тебе этого вполне хватало. И я тоже хотела принести тебе ребенка. Думаю, от того, что я ее ревновала. Я хотела доказать тебе, что хоть в одном смысле я не хуже Норы.

Обойдя вокруг стола, я сел рядом с ней. Сжал ладонями ее лицо и, глядя прямо ей в глаза, тихо сказал:

– Ты ничего не должна доказывать. Я люблю тебя.

– Я видела выражение твоего лица, когда ты говорил о Даниэль. Ты потерял ее. Я думала, что если у нас будет ребенок, ты не так будешь ощущать свою потерю.

Внезапно глаза ее наполнились слезами. Она схватила меня за руку и положила ее на свой тугой твердый живот.

– Ты будешь любить нашего ребенка, да, Люк? Так же, как любишь Даниэль?

Склонившись, я прижался лицом к той жизни, что росла в ней.

– Ты сама знаешь, что буду, – сказал я. – Я уже люблю ее.

– Она может быть и мальчиком.

– Неважно, – шепнул я. – Я люблю вас обоих.

Ее руки, обхватив мою голову, прижали ее к груди. Она крепко держала меня.

– Теперь ты должен уезжать. Я высвободился из ее рук.

– Ты с ума сошла? Когда тебе через две недели идти в больницу?

– Я справлюсь, – тихо сказала она.

– А где мы раздобудем денег? Ведь ты помнишь, что сегодня утром я потерял работу?

– У нас еще есть четыреста долларов в банке, – напомнила она. – И у тебя в кармане есть еще чек за прошлую неделю.

– Сто шестьдесят баков! На них нам жить. Может пройти несколько недель, прежде чем я раздобуду другую работу.

– До Чикаго лететь только три с половиной часа из Сан-Франциско. И билет в туристском классе туда и обратно стоит меньше ста пятидесяти долларов.

– Я так не сделаю. Не могу. Нам нужны эти деньги для больницы.

– Я что-нибудь придумаю, – успокоила она меня. – А ты поезжай. Мне кажется, что Даниэль наш ребенок, и я хочу, чтобы ты там был.

Она сняла трубку висящего на стене телефона.

– Пока я позвоню в аэропорт, иди на верх и сложи вещи. И возьми свой фланелевый костюм, единственный приличный, что у тебя есть.

2

Я стоял, уставившись в пустой чемодан, брошенный на кровать, когда в комнату вошла Элизабет.

– Есть самолет в два тридцать. Он делает только одну посадку, и в четыре утра ты будешь в Сан-Франциско. По их времени.

Я по-прежнему стоял, тупо глядя на небольшой парусиновый саквояж. Я чувствовал какое-то оцепенение и не мог прийти в себя от удушающего запаха новостей.

– Прими душ, – сказала она. – А я уложу тебе вещи.

Я с благодарностью посмотрел на нее. Элизабет никогда не нужно было говорить, что делать. Как-то она обо всем догадывалась сама. Я пошел в ванную.

В зеркале увидел свое лицо. Глаза глубоко ввалились и казались воспаленными. Я потянулся за бритвой. Руки по-прежнему дрожали.

«Все вокруг было в кровище». Слова сержанта не выходили у меня из головы. Черт с ним, с бритьем. Займусь им с утра. Я залез под душ и пустил воду на полную мощность.

Когда я вышел из ванной, чемодан был уже упакован и закрыт.

– Я уложила твой костюм, – сказала Элизабет. – Полетишь в спортивной куртке. Не стоит зря мять одежду.

– О'кей.

Я уже кончал завязывать галстук, когда зазвонил телефон. Элизабет сняла трубку.

– Это тебя, – сказала она, протягивая мне телефон.

– Алло.

Тому, кто был на другом конце провода, не надо было представляться. Я где угодно узнал бы этот тихий голос. Моя бывшая теща. Как обычно, она не стала терять времени.

– Наш адвокат, мистер Гордон, считает, что было бы неплохо, если бы ты оказался здесь.

– Как Даниэль?

– С ней все в порядке, – сказала старая леди. – У меня есть возможность заказать номер для тебя и твоей жены у «Марка Гопкинса». Когда вы возьмете билеты, сообщи мне номер рейса, я подошлю лимузин в аэропорт.

– Нет, спасибо.

– Это не тот случай, когда надо демонстрировать свою гордость. Я знаю твое финансовое положение, но мне кажется, что благополучие дочери куда важнее.

– Благополучие дочери всегда было важно для меня.

– Тогда почему бы вам не приехать?

– Я не сказал, что не приеду. Я просто сказал «нет» вашему предложению. Я могу сам заплатить за себя.

– Все по-прежнему, не так ли? – спросила она. – Неужели ты не изменился?

– А вы? – отпарировал я.

На том конце провода замолчали, а затем ее голос снова прорезался – теперь она говорила с легкой прохладцей, чуть четче.

– С тобой хочет поговорить мистер Гордон.

Голос у него был теплым и выразительным, но за этими дружескими интонациями крылся ум, беспощадный, как стальной капкан.

– Как вы поживаете, полковник Кэри? Прошло так много времени.

– Да. Одиннадцать лет – после бракоразводного процесса. Но я не хотел напоминать ему об этом. Скорее всего, он и сам знал это время с точностью до минуты. – Как Дани?

– С ней все прекрасно, полковник Кэри, – заверил он меня. – Когда судья увидел, в каком потрясении находится бедная девочка, он тут же вверил ее моему попечению. Сейчас она наверху, вместе со своей бабушкой. Она спит. Доктор дал ей успокоительное.

Кем бы он ни был, я был рад, что он на нашей стороне.

– Завтра утром к десяти ей надо возвращаться под стражу, – продолжил он. – И думаю, было бы неплохо, если бы вы оказались рядом с ней.

– Я буду.

– Прекрасно. Удастся ли вам разделить с нами завтрак к семи часам? Есть кое-какие вопросы, которые я хотел бы обсудить с вами не по телефону.

– О'кей. В семь за завтраком.

Наступила пауза, после которой снова возник голос миссис Хайден. Мне показалось, что старая леди сделала над собой немалое усилие, чтобы быть подружелюбнее.

– Я так хотела бы увидеться с твоей женой, Люк.

– Она не приедет.

– Почему? – я услышал удивление в ее голосе.

– Потому что она ждет ребенка. Со дня на день.

После этого говорить нам было больше не о чем, и мы распрощались. Но не успел я положить трубку, как телефон опять зазвонил. Это снова был Харрис Гордон.

– Еще одна деталь, мистер Кэри. Прошу вас, не говорите ни с кем из репортеров. Очень важно, чтобы вы не делали никаких заявлений до того, как мы поговорим с вами.

– Понимаю, мистер Гордон, – и я повесил трубку. Из ванной вышла Элизабет.

– Я одеваюсь, и мы двинемся в аэропорт. Я вопросительно посмотрел на нее.

– Ты считаешь, что сможешь? Я могу вызвать машину.

– Не говори глупостей. – Она засмеялась. – Что бы ты там ни говорил старой леди, меня ждут прекрасные две недели.

Люблю ездить по ночам. Мир кончается за пределами луча света от фар. Ты видишь только дорогу перед собой и, по крайней мере в ее пределах, чувствуешь себя в безопасности, ибо вся остальная жизнь вокруг исчезает.

Увидев, как стрелка спидометра подползла к пятидесяти, я сбросил скорость до сорока миль. Спешить некуда. Даже полночь еще не пробило. Но нам не удалось спокойно посидеть в ожидании. Аэропорт был полон суматошного движения снующих людей. Нам казалось, что надо что-то делать, хотя нам оставалось только ждать.

Краем глаза я заметил вспышку спички, огонек которой осветил лицо Элизабет. Она всунула мне в губы зажженную сигарету. Я глубоко затянулся.

– Как ты себя чувствуешь?

– О'кей.

– Хочешь поговорить?

– О чем тут разговаривать? Дани в беде, и я еду к ней.

– Ты говоришь так, словно ждал этого, – заметила она.

Я взглянул на нее с некоторым удивлением. Порой она бывала слишком проницательна. Она залезала мне глубоко в душу и выныривала оттуда с мыслями, в существовании которых я не хотел признаваться самому себе.

– Не этого ждал.

Кончик ее сигареты разгорелся.

– Так чего же ты ждал?

– Не знаю.

Но это было не совсем верно. Я знал, чего ждал. Что в один прекрасный день Даниэль позвонит и скажет, что хочет быть со мной. А не с матерью. Но за одиннадцать лет эти мечты поблекли.

– Ты считаешь, что в намеках полицейского что-то было?

– Не думаю. – И задумался на минуту. – В сущности, я совершенно уверен, что ничего такого там не было. В противном случае Нора бы просто убила ее. Если Нора считает, что что-то принадлежит ей и только ей, она ни с кем не будет этим делиться.

Элизабет замолчала, а я погрузился в свои мысли. Да, такой Нора и была. Единственное, что имело для нее значение, это возможность получать то, что ей хотелось. И я вспомнил тот последний день в суде.

К тому времени уже все было ясно. Ей нужен развод. Я же был сломлен, измучен и с трудом стоял на ногах в то время, как она имела от мира все, чего ей хотелось. Единственным оставшимся неразрешенным вопросом оставалась судьба Даниэль.

За этим мы и пришли к судье. Предполагалось, что мы отделаемся формальностями. Мы уже договорились, что двенадцать уик-эндов в году и все лето Даниэль будет проводить со мной на яхте в Ла Джолле.

Пока мой адвокат объяснял суть нашего соглашения, я сидел напротив судьи. Кивнув, судья повернулся к Харрису Гордону.

– Мне кажется, что соглашение достаточно справедливо, мистер Гордон.

В этот момент, припомнил я, Даниэль, которая возилась с мячиком в углу комнаты, повернулась и крикнула мне:

– Папа, лови!

Мячик покатился по полу, и, когда нагнулся поймать его, я услышал ответ Харриса.

– Ни в коем случае, ваша честь.

По-прежнему держа мячик в руке, я с изумлением уставился на него. Мы же только вчера обо всем договорились. Я перевел взгляд на Нору. Ее васильково-синие глаза, казалось, смотрели сквозь меня.

Я кинул мячик обратно Дани.

Харрис Гордон тем временем продолжал:

– Мой клиент считает, что полковник Кэри не имеет родительских прав.

– Что вы хотите этим сказать? – завопил я, вскакивая. – Я ее отец! Темные глаза Гордона были непроницаемы.

– Не кажется ли вам странным, что ребенок родился всего лишь через семь месяцев после вашего возвращения из Японии?

Я сделал над собой усилие, чтобы подавить вспышку гнева.

– И миссис Кэри, и ее врач, оба заверили меня в том, что ребенок недоношен.

– Вы непростительно наивны для взрослого человека, полковник Кэри.

Гордон повернулся к судье:

– Миссис Кэри хотела бы поставить вас в известность, что ребенок был зачат за шесть или семь недель до возвращения полковника Кэри со службы. И в силу данного факта, который, как она уверена, полковник Кэри давно признал для себя, она просит передать ей дочь полным и безраздельным образом.

Я резко повернулся к своему адвокату.

– И вы позволите им таким образом провести нас? Мой адвокат наклонился к судье.

– Я невыразимо потрясен таким поступком со стороны мистера Гордона, – сказал он. – Хочу заверить вашу честь, что это полностью противоречит соглашению, которое я заключил с ним не далее, чем вчера.

И тут я взорвался.

– Да черт с ним, с соглашением! – заорал я. – Мы возвращаемся тогда к самому началу и начинаем всю борьбу заново!

Мой адвокат схватил меня за руку и посмотрел на судью.

– Разрешите мне переговорить с моим клиентом, ваша честь?

Судья кивнул, и мы отошли к окну, повернувшись спинами ко всем присутствующим.

– Вы понимаете, что это значит? – прошептал он. – Вы публично признаете, что ваша жена обманывала вас, когда вы были за морем?

– Ну и что? Пусть весь город знает, что она трахалась по всему Сан-Франциско от Чайна-тауна до Пресидио!

– Перестаньте думать о себе, Люк. Подумайте о дочери. Вы понимаете, что это значит для нее? Ее собственная мать считает ее незаконнорожденной!

Я уставился на него.

– Она не посмеет.

– Она это уже сделала.

Его довод был неопровержим. Я лишился дара речи. С другого конца комнаты донесся голосок:

– Папа, лови!

Почти автоматически я наклонился поймать мячик. Даниэль кинулась с другого конца комнаты и прыгнула мне на руки. Я поднял ее. Она хохотала, и ее глазенки сияли.

Мне захотелось что было сил прижать ее к груди. Нора лгала. Она должна была так поступить. Что-то внутри меня говорило, что Дани моя дочь.

Я огляделся. Я видел судью, его секретаршу, Харриса Гордона и Нору. Все они смотрели на нас. Все, кроме Норы. Взгляд ее был устремлен куда-то поверх моей головы.

На ее лице я увидел тонкую улыбку и почувствовал тошнотную слабость. Мне стало ясно – я потерпел поражение. Мой адвокат был прав. Я не мог так поступать. Я не мог причинить боль своему собственному ребенку.

– Что нам делать? – шепнул я.

Мой адвокат с сочувствием посмотрел на меня.

– Дайте мне поговорить с судьей.

Я стоял с Даниэль на руках, пока он беседовал с судьей. Через несколько минут он вернулся ко мне.

– У вас будет четыре уик-энда в год. И два часа каждое воскресенье, если бы переедете в Сан-Франциско. Это вас устраивает?

– А у меня есть выбор? – горько спросил я. Он еле заметно покачал головой.

– О'кей, – согласился я. – Господи, как она должна меня ненавидеть!

С безошибочным детским инстинктом Даниэль догадалась, о чем я говорю.

– О нет, она не так к тебе относится, папа, – быстро затараторила она. – Мама любит тебя. Она обоих нас любит. Она мне говорила.

Я посмотрел на ее мордашку, такую серьезную и полную страстного желания, чтобы все так и было, и сморгнул, чтобы смахнуть неожиданно выступившие слезы.

– Конечно, дорогая, – успокаивая ее, пробормотал я. К нам подошла Нора.

– Иди к мамочке, дорогая, – позвала она ее. – Нам пора ехать домой.

Даниэль посмотрела на нее, а затем снова на меня. Я кивнул, когда Нора взяла ее на руки, глядя на меня с каким-то странным торжеством.

Такое же торжество было у нее в глазах, когда она заканчивала скульптуру, над которой долго трудилась. Нечто, с чем она боролась, чтобы подчинить своей воле и придать определенную форму. Внезапно я понял, что для нее значила Даниэль. Она была для нее не столько ребенком, сколько предметом, который Нора создала.

Она спустила Даниэль на пол, и, взявшись за руки, они направились к выходу. Когда Нора распахнула двери, Даниэль оглянулась на меня.

– Папочка, ты тоже пойдешь домой? – спросила она.

Я покачал головой. Слезы кипели у меня на глазах, я почти ничего не видел из-за них, но все же выдавил из себя:

– Нет, дорогая. Папа должен остаться здесь и поговорить с этими хорошими людьми. Мы увидимся с тобой попозже.

– О'кей! Пока, папочка!

Дверь за ними закрылась. Я оставался лишь столько времени, сколько потребовалось для подписания всех необходимых бумаг, затем на поезде добрался до Ла Джоллы и, поднявшись на борт, напился.

Прошло не меньше недели, прежде чем я протрезвел настолько, что осознал положение дел.

3

Купив билет, я сдал багаж, и мы пошли пропустить по коктейлю. Несмотря на время суток, тут было полно народу. Мы заняли маленький столик, и я заказал два «Манхеттена».

Коктейль был что надо. Холодный и не очень приторный. Я посмотрел на Элизабет. Чувствовалось, что она устала.

– С тобой все в порядке? – спросил я ее. – Я не должен был позволять тебе ехать сюда.

Подняв стакан с коктейлем, она сделала глоток.

– Я-то о'кей, – ответила она, когда на лицо ее вернулся легкий румянец. – Может, только чуть-чуть нервничаю, но и все.

– Пока нервничать не из-за чего.

– Я не из-за самолета волнуюсь, – улыбнулась она. – И из-за тебя.

Я засмеялся.

– Со мной-то все будет в порядке.

Но она не улыбалась.

– Тебе придется снова ее увидеть.

Наконец, я понял, что она имела в виду. Общение с Норой всегда кончалось тем, что мне приходилось заново собирать себя по кускам. Именно в таком состоянии я и был шесть лет назад, когда мы впервые встретились с Элизабет. И прошло уже пять лет со времени моего развода.

Стояли последние дни лета. Даниэль было восемь лет, и я только что вернулся из Сан-Франциско, вернув ее матери после одного из наших редких уик-эндов.

Дани побежала в дом, я же остался снаружи ждать дворецкого, который должен был взять ее багаж. После развода я никогда больше не переступал порога этого дома.

Дверь открылась, но то был не дворецкий. А Нора. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. В ее холодных глазах не было никакого выражения.

– Я хочу поговорить с тобой, – наконец сказала она.

– О чем?

Нора была не из тех, кто зря теряет время.

– Я решила, что Дани больше не будет посещать тебя.

Тут я почувствовал, как во мне вздымается безрассудная ярость.

– Почему?

– Она больше не ребенок. И она много понимает.

– Например?

– Например, как ты живешь на этой гнусной яхте. Она видит мексиканок, которые бродят вокруг, пьяное отребье. Я не хочу, чтобы она знакомилась с этой стороной жизни.

– Говорить ты всегда умела. Как я предполагаю, ей лучше вести тот образ жизни, который ты ей предлагаешь? С чистыми простынями и мартини к обеду?

– Тебе лучше знать. В свое время он тебя вполне устраивал. Время от времени тебя посещают дикие мысли. И тебе начинает казаться, что ты видишь воплощение зла. Она отлично знала меня. Она знала, о чем ведет речь. Усилием воли я прогнал воспоминания.

– Я поговорю с моим адвокатом на эту тему, – сказал я.

– Валяй, если ты найдешь адвоката, который вообще согласится говорить с тобой. Ты совершенно опустился, и, если обратишься в суд, я представлю свидетельство частного детектива, который расскажет о твоем образе жизни. И ты никуда не денешься.

Повернувшись, она захлопнула дверь перед моим носом. Уставившись на нее, я постоял так несколько секунд, а затем спустился по ступенькам патио к моей старой добитой развалине. Домой я попал только к вечеру и прикончил на борту полпинты виски.

Через два дня я услышал стук в двери каюты. Вывалившись из койки, я побрел открывать двери. Рывком распахнув их, я на мгновение почувствовал боль в глазах от открывшегося передо мной вида: режущая синева неба, солнце, белое платье и золотистые волосы стоящей в дверях девушки. Несколько секунд я моргал ресницами, пока не привыкнул к свету.

Девушка заговорила, и голос у нее был низким и теплым.

– В лавочке, где продают наживку, мне сказали, что ваше судно можно нанять.

Я продолжал моргать. К тому количеству виски, что я влил в себя, не хватало только этого слепящего света.

– Вы капитан? – спросила она.

Жжение в глазах, наконец, прекратилось, и, прищурившись, я посмотрел на нее. Ее вид вполне соответствовал голосу. Синие глаза, загорелая кожа, большой веселый рот и высокие скулы.

– И плюс к тому вся команда. Заходите и выпьем.

Рука, которая опиралась на мою, когда мы спускались по узкому трапу, была сильной и твердой. В каюте она с любопытством огляделась. Хотя тут нечем было любоваться. Разворошенная койка и пустые бутылки из-под виски. Но она ни слова не сказала.

– Простите мне этот беспорядок, – пробормотал я. – Но в перерывах, когда меня не нанимают, я пью.

У глаз ее появились морщинки-смешинки.

– Точно как мой отец. Я взглянул на нее.

– Его тоже нанимали? Она покачала головой.

– Он был капитаном буксира на Ист-ривер в Нью-Йорке. И в перерывах любил основательно приложиться к бутылочке.

– Во время работы не пью, – уточнил я.

– Он тоже. Он был лучшим капитаном буксира в Нью-Йорке.

Я смахнул со стола и поставил пару чистых стаканов. Затем вытащил бутылку бурбона.

– Могу предложить только воды. Льда нет.

– Прекрасное виски, – кивнула она. – Разбавлять его не стоит.

Я налил стакан до половинной отметки. Она выпила виски одним махом, словно воду. Эта девушка явно моей группы крови.

– А теперь к делу, – сказала она, ставя стакан.

– Пятьдесят долларов в день. Отход в пять утра, возвращение в четыре пополудни. Не больше четырех пассажиров.

– Сколько за неделю? Мы хотели бы пойти в Лос-Анджелес, провести там уик-энд и вернуться.

– Мы? – переспросил я. – Сколько вас?

– Только двое. Мой босс и я. Я посмотрел на нее.

– На судне только одна каюта. Конечно, если придется, я могу расположиться и на палубе.

– Вам не придется, – рассмеялась она.

– Трудно поверить, – буркнул я. – Что, у вашего парня что-то не в порядке?

Она снова рассмеялась.

– С ним все в порядке. Ему семьдесят один год, и он относится ко мне, как к дочери.

– Тогда чего ради вам нанимать судно?

– Он строитель из Феникса. У него кое-какие дела здесь и неподалеку от Лос-Анджелеса. Так как он давно уже не видел ничего кроме песка и щебня, то подумал, что неплохо было бы подышать соленым морским воздухом и даже, может быть, немного порыбачить.

– Здесь ему ничего не выловить. Не то время года. Вся рыба ушла к Мексике.

– Его это не волнует.

– С кормежкой? – уточнил я.

– Кроме уик-энда.

– Пять сотен не покажется вам слишком много?

– Четыре звучит несколько лучше.

– Ваша взяла, – сказал я, поднимаясь. – Когда вы хотите отчалить?

– Завтра утром. В восемь. Идет? Аванс вам нужен? Я ухмыльнулся.

– У вас такое честное лицо, мисс…

– Андерсен. Элизабет Андерсен.

Она тоже встала. Набежавшая волна от прошедшего судна качнула яхту, и девушка ухватилась за меня рукой, чтобы удержаться на ногах, затем кивнула и стала подниматься по трапу.

– Кстати, мисс Андерсен, – крикнул я ей вслед, – какой сегодня день?

Она засмеялась. Смех у нее был тоже мягкий и теплый.

– Точно как мой отец. Он всегда первым делом задавал тот же вопрос, когда приходил в себя. Среда.

– О, конечно.

Я смотрел, как она шла по пирсу к своей машине. Повернувшись, она помахала мне, а затем, сев в кабину, двинула с места. Я вернулся в каюту и начал прибираться.

Вот так я ее и встретил. И прошло не меньше года, прежде чем мы поженились.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Элизабет.

Я сразу же вернулся в сегодняшний день и, потянувшись через стол, взял ее за руку.

– Я вспоминал, как ты выглядела, когда мы встретились, – сказал я. – Белокурая богиня из золота и слоновой кости.

Засмеявшись, она снова отпила «Манхеттен».

– Теперь-то я не похожа на белокурую богиню.

Я махнул официанту, чтобы он принес еще две порции.

– Ты для меня все такая же. Лицо ее внезапно посерьезнело.

– Не жалеешь, что женился на мне?

– Не говори глупостей. С чего бы мне жалеть? – покачал я головой.

– Не ругаешь меня за то, что произошло? За Дани, я имею в виду?

– Нет, я не ругаю тебя. Я сам ничего не мог сделать, чтобы предотвратить ход событий. Теперь я это понимаю.

– В свое время ты так не думал.

– Я был дураком, – признался я. – Я использовал Дани как костыль.

Официант принес заказ. Когда ждешь самолет, время тянется нестерпимо медленно. Может, тобой уже владеет чувство, что все должно лететь, как на крыльях самолета, покрывающего шестьсот миль в час. Но пока ноги твои на земле, ничего не меняется, не считая наслаждения внутри тебя, которое медленно утекает куда-то.

Этим утром – или, точнее, вчера утром – я ничего такого не чувствовал. Когда я вылез из машины рядом с каркасом дома, с озера дул теплый ветер. Сегодня закончится монтаж конструкции последнего дома в этом квартале, и я был уверен, что мы, не снижая темпов, начнем очередную группу домов. Стояла такая погода, что я не сомневался – до начала пасмурных дней мы успеем закончить все, что намечали. И тогда зимой успеем завершить все отделочные работы.

Я зашел в трейлер, который служил нам прорабской и просмотрел бумаги. Все шло точно по расписанию. Этой работой я буду занят до декабря. К тому времени ребенок уже подрастет и мы сможем двинуться на юг. Дэвис как раз начинает новый проект на окраине Дайтоны, и есть все шансы, что я буду вести эти работы как старший прораб.

Нора всегда считала, что я должен стать архитектором, но я так и не стал им. Чтобы у меня был офис и секретарша, и клиенты не давали бы мне покоя, клиенты, которые хотели, чтобы у них в кухне стояли золотые краны и телефоны в туалете, – нет уж, увольте.

Вместо этого я в рабочей рубашке и джинсах весь день мотался по грязи, возводя дома, которые шли по десять, двенадцать, пятнадцать кусков. Дома были без особых изысков, но за такие деньги вполне приличными. Дома, в которых могут жить люди. Люди, которые в них нуждались. Нормальные люди, а не психопаты, которые хотели иметь дом, чтобы пускать пыль друзьям в глаза.

Чувствовал я себя отлично. К тому же я приносил пользу. Я что-то делал. То, что мне хотелось делать. То, ради чего стоило кончать колледж и готовиться к карьере архитектора, прежде чем пришлось идти на войну.

Я уже собирался на свой первый утренний обход, когда в трейлер зашел Сэм Брейди. Сэм был боссом, который строил все эти дома. Я улыбнулся ему.

– Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мы кончаем монтаж последнего каркаса.

Он не улыбнулся мне в ответ. У меня появилось чувство, что грядет какая-то неприятность.

– Эй, что случилось? Ты что, не получил денег на следующий квартал?

– Деньги я получил.

– Тогда выше нос. Мы пустим их в дело до первого снегопада. И следующей весной ты будешь прогуливаться с карманами, набитыми тысячедолларовыми банкнотами.

– Не в этом дело, Люк. Мне очень жаль, но придется расстаться.

– Ты с ума сошел, – сказал я, не веря своим ушам. – Кто же будет заканчивать этот дом для тебя?

– У ипотечной компании уже есть человек. – Он посмотрел на меня. – Они оставят только часть из того, что мы делаем, Люк. И людей, и денег. – Он выудил из кармана сигарету и неловко прикурил ее. – Мне очень жаль, Люк.

– Жаль? – переспросил я, тоже закуривая. – Ты несешь сущую чушь. И как, по-твоему, я должен себя чувствовать?

– Ты что-нибудь слышал раньше об этих планах Дэвиса?

Я покачал головой.

– Ни слова.

– Он их уже разворачивает.

Я молча затянулся.

– Слушай, если это только вопрос времени, я мог бы сунуть тебя в одну из компаний.

– Нет, спасибо, – сказал я. – Меня это не устраивает, что ты отлично знаешь, Сэм.

Он кивнул. Он все понимал. Если я свяжусь с той компанией, в стране не будет подрядчика, который не повернулся бы ко мне спиной. Вести разносятся быстро.

Выпустив клуб дыма, я раздавил окурок о поднос.

– Закончу дела и займусь своими проблемами.

– Новый человек появится днем.

Я понял намек.

– Тогда я пойду на ленч.

Кивнув, он вручил мне конверт с деньгами и вышел. Проводив его взглядом, я стал выгребать свои пожитки из ящиков старого обшарпанного стола.

Домой я идти не мог. Вместо этого направился в бар и посмотрел как «Красные» завершили Серию. Я воздерживался от виски, ограничившись пятнадцатицентовым пивом. Как раз, когда я в пятый раз вернулся из туалета, Марис взял длинный мяч.

Буфетчик вытер стойку передо мной.

– Неудачники, – сказал он, глядя из-за плеча на экран. – Вот кто они такие. И родились неудачниками. Смело могут выходить в отставку.

Я бросил мелочь на стойку и вышел. Не имеет смысла дальше тянуть. Рано или поздно придется сказать Элизабет.

На самом деле все оказалось легче, чем я предполагал. Я думаю, что она обо всем догадалась в ту же минуту, когда я непривычно рано вернулся с работы. Пока я ей рассказывал, она не проговорила ни слова, а копошилась с духовкой, закладывая в нее кусок мяса.

Я стоял, ожидая какой-то реакции с ее стороны. Я не знал, что она скажет. Пусть говорит хоть что-нибудь. Она может разозлиться. Вместо этого она поступила как настоящая женщина.

– Тебе бы лучше пойти к себе и залезть под душ, – спокойно повернулась она ко мне.

4

Я уже готов был заказать еще порцию выпивки, как перехватил устремленный на меня взгляд Элизабет. Пришлось переключиться на кофе. Она улыбнулась.

– Вот уж из-за этого переживать тебе больше не придется, – пробурчал я.

– У тебя нет времени возвращаться к выпивке. Тебе понадобится вся сообразительность, если ты собираешься помочь Дани.

– Не представляю, что смогу сделать.

– Должно быть, что-то можешь, – успокоила она меня, – иначе Гордон не просил бы тебя приехать.

– Будем надеяться.

Место отцов в нашем обществе. Даже когда он в годах, и то может пригодиться. Хотя бы сыграть сильного и надежного на телевидении.

Меня снедало беспокойство. Стрелки на больших настенных часах показывали четверть второго. Я уже хотел быть в дороге.

– Не выйти ли нам на свежий воздух?

Элизабет кивнула, я заплатил по счету, и мы вышли. Мы показались на площадке для встречающих, как раз, когда с ревом садился большой реактивный лайнер. Я увидел большое двойное «А» на его борту.

Динамик над нашей головой взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42, из Нью-Йорка, пассажиры выходят через 4-й проход».

– Должно быть, мой самолет, – предположил я.

Его огромное тело лоснилось и блестело. На изящно отогнутых крыльях размещались три огромные турбины. Пока мы смотрели, по трапу стали сходить пассажиры.

– В первый раз я начинаю чувствовать одиночество, – неожиданно сказала Элизабет.

Я посмотрел на нее. В голубоватом флюоресцентном свете, идущем от аэродромных огней, лицо ее казалось бледным. Я взял ее за руку. Она была холодной и неподвижной.

– Я не должен лететь.

– Ты должен, и ты это знаешь. – Глаза у нее были грустными.

– Нора так не считала, – криво усмехнулся я. – Одиннадцать лет назад она сказала, что у меня нет никаких прав.

– И ты в это поверил?

Я не ответил. Вместо этого я вытащил сигарету и закурил. Но Элизабет не собиралась так легко спускать меня с крючка.

– Поверил? – настаивала она, и в голосе ее появилась странная хрипотца.

– Нет, – сказал я, не отрывая глаз от летного поля. С самолета сгружали багаж. – Я не знаю, во что верить. Про себя я был уверен, что с моей дочерью все в порядке. Но порой мне хотелось, чтобы все было так, как сказала Нора. Тогда все было бы куда проще.

– В самом ли деле, Люк? – мягко спросила она. – Неужели это заставило бы тебя забыть годы, которые ты провел с Дани, когда она принадлежала тебе больше, чем кому бы то ни было – даже ее матери?

Снова я почувствовал жжение внутри.

– Оставь это! – хрипло сказал я. – Если даже я ее отец, что хорошего я дал ей? Я не мог заботиться о ней. Я не мог поддержать ее. Я даже не мог защитить девочку от ее же матери!

– Ты можешь любить ее. И ты любил ее в самом деле.

– Да, любил, – горько признал я. – Это очень помогало. Вот и сейчас я могу оказать ей прямо-таки колоссальную помощь… – Я почувствовал, как к горлу у меня поднимается тошнотная спазма. – Я не должен был оставлять ее с Норой!

– Но что ты мог сделать?

– Взять ее и бежать, – сказал я. – Не знаю. Что-нибудь.

– Ты уже пытался.

– Знаю, – пробормотал я. – Я был сломан, и я оказался трусом. Я подумал, что это потребует много денег, тогда как все, в чем Дани нуждалась, была только любовь.

Я повернулся к Элизабет.

– Нора никогда не любила ее. По-настоящему, я имею в виду. Нора была занята своей работой, а Дани была приложением к ней, когда она не была занята своими делами. И если она ей начинала мешать, Нора подкидывала ее бабушке, или же я забирал ее на катер. И ты знаешь кульминацию этой истории? Она покачала головой.

– Дани всегда была очень рада видеть свою мать. Она вечно старалась подражать ей. Нора же с рассеянным видом лишь трепала ее по головке и уходила заниматься своими проблемами. Я не раз видел, как она прибегала ко мне, скрывая огорчение под детским смехом, и мне оставалось лишь утешать ее.

По лицу Элизабет потекли слезы. Она придвинулась ко мне.

– Ты был ее отцом, – тихо шепнула она. – Ты не мог быть ей и матерью. Как бы ты ни пытался.

Динамик над нами снова взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42 на Денвер и Сан-Франциско, посадка через проход номер 4!» Я крепко растер лицо, внезапно почувствовав усталость.

– Это нам.

– Я тоже так думаю, папочка.

Я с удивлением посмотрел на нее. Она в первый раз назвала меня так. Она улыбнулась.

– Тебе придется снова привыкать к этому слову.

– Это будет нетрудно.

Мы двинулись внутрь здания аэропорта.

– Ты дашь мне знать, когда приедешь?

– Я сразу же позвоню тебе из Сан-Франциско. Если тебе нечего будет мне сообщить, сразу же скажи мне об этом. Так мы сэкономим кучу денег.

– О чем я должна тебе сообщать?

Я положил руку ей на живот. Она рассмеялась.

– Не беспокойся. Я не позволю ребенку появиться на свет, пока ты не вернешься.

– Обещаешь?

– Обещаю.

К тому времени, когда мы подошли на посадку, у прохода почти никого не было. Большинство пассажиров уже было на борту. Я поцеловал Элизабет на прощание и вручил контролеру билет.

Взглянув на него, он проштемпелевал его, оторвал верхнюю часть и вернул обратно.

– Прямо и направо, мистер Кэри.

Когда самолет сделал посадку в Денвере, я не вышел размять ноги, как предлагала стюардесса. Я предпочел, оставшись на борту, выпить чашку кофе. Он был крепким, горячим, и я чувствовал, как его тепло наполняет меня, и постепенно отпускает судорога, сжимавшая мышцы желудка.

Шесть лет. Как много прошло времени. И многое могло случиться за эти шесть лет. Ребенок вырос. Теперь она, должно быть, уже молодая леди. Ходит на высоких каблуках и носит короткие юбки. Мажется бледной, почти бесцветной помадой, кладет на глаза синие или зеленоватые тени и закручивает волосы в смешной хвостик на макушке, как артишок, от чего она кажется выше ростом. Она может производить впечатление почти взрослого человека, пока не посмотреть ей в лицо, и тогда становится ясно, как на самом деле она молода.

Как долго тянутся шесть лет в разлуке с домом. Ребенок, которого тебе пришлось оставить, вырос, и на его долю досталось много такого, чего ты ей никогда бы не пожелал. Как и ее матери. Шесть лет, и твой ребенок успел вырасти – чтобы совершить убийство?

Я услышал, как задраивали двери. Зажглись предупредительные надписи на табло. Я затушил в пепельнице сигарету и затянул ремни. Проходившая мимо стюардесса одобрительно кивнула, и занялась остальными пассажирами.

Посмотрел на часы. Половина пятого по чикагскому времени. Я перевел их на два часа назад. Теперь было половина третьего по тихоокеанскому.

Улыбнулся про себя. Как просто! Всего лишь перевести стрелки часов и вот уже у тебя два лишних часа жизни. Подумал, почему, если это так просто, никто не догадался изобрести машину, которая могла бы переводить назад годы.

Тогда я мог бы перевести часы на шесть лет назад, и Даниэль не была бы там, где она сейчас находится. Нет, я перевел бы их на пятнадцать лет назад, в ту ночь, когда она появилась на свет. Я помнил все часы, что провел в больнице. Было как раз то же самое время, и Нору только что подняли из операционной.

– Не оставайтесь слишком долго, – предупредил врач, когда я направился в ее палату. – Она очень утомлена.

– Когда я смогу увидеть ребенка?

– Через десять минут. Постучите в окошко сестричке. Она покажет вам вашего ребенка.

Я вернулся в коридор и закрыл за собой двери.

– Первым делом я хочу видеть ребенка. Нора захочет узнать, как она выглядит. Она рассердится, если я не смогу ей рассказать.

Врач насмешливо посмотрел на меня и пожал плечами. И лишь много времени спустя я узнал, что Нора после родов даже не взглянула на свою дочку.

Когда сестричка, завернув ребенка в простынку, подняла мою малышку, меня качнуло. Я видел ее крохотное красное сморщенное личико, блестящие черные волосики, крохотные пальчики, гневно сжимающиеся в кулачки, и у меня закружилась голова.

Я почувствовал какую-то странную боль внутри и ощутил все страдания, которые испытывает ребенок,являясь на свет, все потрясения, которые за последние несколько часов испытало это крохотное тельце. Я смотрел на нее, и еще до того, как она открыла глазенки и округлила ротик, я уже знал, что она собирается делать. Мы были единым целым, мы существовали на одной и той же волне, мы принадлежали друг другу – она была моя, а я – ее. Мы уже не могли существовать друг без друга. И те слезы, которые она еще не могла пролить, выступили на моих глазах.

Сестра закрыла ее простынкой, и я остался один. В полном одиночестве, словно на пустынном берегу моря в непроглядной ночи. И мне пришлось проморгаться, прежде чем я снова увидел больничный коридор.

Я осторожно постучал в дверь палаты Норы. Нянечка открыла их.

– Теперь я могу увидеть ее? – шепнул я. – Я ее муж.

С той терпимостью во взгляде, с которым тут встречают отцов, она кивнула и отступила в сторону.

– Только недолго.

Я подошел к кровати. Нора казалась спящей, и ее блестящие черные волосы разметались по подушке. Она была бледна, на лице ее читалось утомление, и сейчас она была куда более хрупкой и беспомощной, чем я ее себе представлял. Склонившись к ней, я нежно поцеловал Нору в лоб.

Она не открыла глаз, но губы ее шевельнулись.

– Поднять стяги! Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Я посмотрел на нянечку, стоящую по другую сторону кровати, и улыбнулся. Взяв Нору за руку, лежащую на простыне, я легонько пожал ее.

– Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Теперь уже и нянечка улыбалась.

– Это все пентотал, мистер Кэри, – успокоила она. – И порой больные под его воздействием говорят довольно забавные вещи.

Кивнув, я снова пожал Норе руку.

Странное выражение ужаса исказило ее лицо.

– Не обижай меня, Джон! – хрипло прошептала она. – Я сделаю все, что ты хочешь. Я обещаю. Только не бей меня!

– Нора! – быстро сказал я. – Нора! Это я. Люк.

Внезапно глаза ее открылись.

– Люк! – С лица ее сползла легкая тень страха. – Мне приснился ужасный сон.

Я обнял ее и прижал к себе. Норе вечно снились ужасные сны.

– Все в порядке, Нора, – шепнул я. – Теперь все в порядке.

– Мне снилось, что кто-то ломает мне руку! И я не могла этого вынести. Ты же понимаешь! Только не руки. Без них я ничто!

– Это был только сон, – сказал я. – Всего лишь сон.

Она подняла руки и уставилась на них. Они были длинными, тонкими и изящными. Взглянув на меня, она улыбнулась.

– Ну, не дурочка ли я? Конечно, с ними все в порядке. – Закрыв глаза, она снова погрузилась в дремоту.

– Нора, – шепнул я. – Не хочешь ли ты послушать о ребенке? Это маленькая девочка, чудесная маленькая девочка. Она так похожа на тебя.

Но Нора не пошевелилась. Она уже спала.

Я посмотрел на сестру. Тут было что-то не так. Во всяком случае в книгах все описывалось по-другому.

Наверно, сестра заметила удивленное выражение моего лица, потому что дружелюбно улыбнулась мне.

– Это действие лекарства.

– Да, конечно, – кивнул я и вышел в коридор.

Я смотрел в иллюминатор. Мне показалось, что далеко впереди по курсу было видно сияние, поднимающееся от города. Сан-Франциско.

Нет, перевести часы на пятнадцать лет назад было бы недостаточно. Все равно ничего не удалось бы остановить. Двадцать лет назад все было бы точно так же.

1942-й год. Лето. И потрепанный Р-38, который я пилотировал, летел, подхваченный ветром, пока я не бросил его в огненную воронку, целясь на серо-черный японский линкор. Меня внезапно охватило странное желание. Мне оставалось лишь сбросить бомбы, но мне захотелось не ложиться на обратный курс, а пикировать вслед за ними на палубу линкора и погибнуть в холодном море.

Тогда не было бы ни Воздушной медали, ни Серебряной Звезды, ни Пурпурного Сердца. Тогда, может быть, была бы Почетная Медаль Конгресса, которой был награжден Коллин Келли, который несколько недель спустя так и сделал. И не было бы ни больниц потом, ни поездок в роли героя, ни известности.

Потому что тогда бы меня уже не было, и я не должен был бы лететь в Сан-Франциско, как лечу сейчас. Потому что я был бы мертв, и никогда бы не встретился с Норой и никогда бы Даниэль не появилась на свет.

Почти двадцать лет. А может, и их было бы недостаточно. Я был тогда так молод. И предельно вымотан. На мгновение я закрыл глаза.

Молю тебя, Господи, верни мне время.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ О НОРЕ

1

Это банальность, но правда. Время сообщает перспективу вещам и явлениям. Когда вы захвачены страстями и эмоциями, то не можете ясно отдавать себе отчет в них, потому что вы, как сорвавшийся лист, которого отчаянно треплют осенние ветра. Но время ползет себе, и случается, что демоны любви и ненависти умирают, оставляя по себе только слабую память, так что можно сквозь замочную скважину взглянуть на свое прошлое и увидеть много того, что тогда было скрыто. Самолет уже описывал широкую дугу над городом, чтобы выйти на глиссаду посадки, и я посмотрел в иллюминатор. Подо мной блистали огни города и жемчужные нити, на которых висели его мосты, и внезапно я почувствовал, как боль и страх, которые возникали во мне, когда я думал о возвращении, исчезли. Трупы их остались в прошлом вместе с остальными демонами, которые когда-то владели мною.

В этот момент я понял, почему Элизабет настаивала, чтобы я поехал, и испытал к ней чувство благодарности. Она нашла способ изгнать мучивших меня демонов, чтобы я, наконец, стал нормальным человеком, свободным от терзаний и чувства вины.

Репортеры были уже наготове со своими камерами, но в этот ранний утренний час они были так же утомлены, как и я. Через несколько минут они меня отпустили. Я обещал, что позже сделаю для них исчерпывающее заявление.

Зайдя в контору «Херца» я взял напрокат самую дешевую машину, которая у них имелась, и, въехав в город, остановился в новом мотеле на Ван-Несс. Комната была маленькая, но удобная, в том стерильном стиле, в котором теперь строят все мотели.

Я снял трубку и позвонил Элизабет. Услышав ее голос, теплый со сна, когда она говорила оператору, что меня нет дома, я захотел поблагодарить ее. Но связь прервалась, прежде, чем я успел вымолвить хоть слово. За окнами занималось утро, я вышел на балкон. К северу, за холмами, в сером тумане я видел вздымающуюся к небу башню Марка Хопкинса. Я попытался всмотреться в то, что было пониже и в нескольких кварталах к западу, надеясь увидеть знакомый белый фасад и крышу из итальянского синего камня. Дом, в котором мне довелось жить. Дом, в котором, скорее всего, и сейчас спит Нора. Спит тем странным сном, полным фантазий, которые она сама и создает.

Откуда-то издалека, прорываясь сквозь туман отупляющего сонного забытья, зазвонил телефон. Нора и слышала его и не слышала. Ей ничего не хотелось. Она еще глубже зарылась лицом в подушки и прижала их к ушам. Но телефон продолжал звонить.

– Рик! Ответь же! – От этой мысли она проснулась. Потому что Рик был мертв.

Перекатившись набок, она тупо посмотрела на аппарат. Теперь его звонки доносились словно бы издалека, и она слышала лишь мягкое жужжание микрофона, который был вделан в изголовье ее кровати. Но она по-прежнему не пошевелилась, чтобы ответить.

Через несколько секунд жужжание смолкло, и дом снова погрузился в тишину. Привстав, она потянулась за сигаретой. Успокоительное, которое врач дал ей предыдущей ночью, продолжало оказывать свое действие, и голова раскалывалась. Закурив, она глубоко затянулась.

Раздался щелчок домашнего интерфона, и она услышала голос дворецкого.

– Вы уже проснулись, мисс Хайден?

– Да, – ответила она, продолжая полулежать на кровати.

– Ваша мать хочет поговорить с вами.

– Скажите, что я позвоню ей через несколько минут, Чарльз. И принесите мне кофе и несколько таблеток аспирина.

– Да, мэм. – Интерфон отключился, но через секунду снова ожил. – Мисс Хайден?

– Да?

– Ваша мать говорит, что ей необходимо немедленно поговорить с вами.

– Ох, ну ладно, – раздраженно ответила она, снимая трубку. – И, Чарльз, поторопитесь с кофе и аспирином. У меня просто ужасная головная боль. – И затем в телефон – Да, мама.

– Нора, ты проснулась? – четким настойчивым голосом спросила мать.

– Уже да. – Она не понимала, как это удается матери. Ей было уже далеко за семьдесят, но голос ее звучал так, словно она уже несколько часов была на ногах.

– Уже половина седьмого, Нора. Мы ждем тебя к семи. Мистер Гордон уже здесь.

– И Люк тоже?

– Нет. Но он будет.

– Ты так уверена в этом, – сказала Нора. – Откуда ты знаешь? Ты что-то слышала от него?

– Нет.

– Может быть, он и не приедет.

– Приедет, – уверенно ответила мать. – Он сказал, что будет.

– Ты всегда верила ему больше, чем мне, не так ли? – Голос ее был полон обиды.

– Это не имеет значения. Ты моя дочь.

– В этом все и дело, – едко закончила фразу Нора.

– Совершенно верно, – резко оборвала ее мать. – И если ты до сих пор этого не поняла, то и не поймешь.

Раздался осторожный стук в дверь, и появился Чарльз. Он нес маленький серебряный поднос.

– Мистер Гордон хочет, чтобы ты была одета просто и скромно. И никакого грима, только бледная губная помада.

– Мистер Гордон подумал обо всем.

Чарльз поставил поднос на маленький столик у постели. Налив кофе в чашку, он протянул ее вместе с тремя таблетками аспирина на тарелочке.

– Ты должна благодарить Бога, что он у нас есть, – продолжала ее мать.

– Неужели мне нужно приходить? Я себя просто ужасно чувствую. У меня такая страшная головная боль…

– Нора! – потрясенным голосом воскликнула мать.

– Что я там могу толком сделать? Я не вынесу, если мне с утра снова будут задавать те же вопросы. И там опять будут репортеры…

Теперь голос матери был холодным и жестким.

– Сегодня же утром ты вместе со своей дочерью отправишься в молодежный суд. Это единственное, что я не могу сделать вместо тебя. Будет ее отец и будешь ты, нравится это тебе или нет.

Нора почувствовала, как головная боль сжала ей виски.

– Хорошо, буду.

Бросив трубку, она взяла аспирин. Положив на язык все три таблетки, она запила их глотком кофе.

– Как мисс Даниэль? – осторожно спросил Чарльз, и на его круглом лоснящемся лице застыло вопросительное выражение.

Она с удивлением посмотрела на дворецкого. Сама она этим не поинтересовалась. Но в этом не было необходимости. Если бы с Даниэль что-нибудь случилось, мать сказала бы ей об этом.

– Прекрасно, – автоматически ответила она. Чарльз стоял, ожидая продолжения.

– Мать сказала, что она все еще спит, – добавила она, соврав. Теперь Нора разозлилась на себя. Никаких объяснений давать она не обязана. Чарльз всего лишь слуга. И не больше. И неважно, сколько времени он у нее служит.

– Вели Виолетте приготовить мне ванну, – резко бросила она.

– Сейчас же пошлю ее к вам, мэм.

За ним закрылась дверь, и она допила свою чашку кофе. Чтобы налить еще одну, пришлось вылезти из постели. Когда повернулась, поймала свое отражение в большом зеркале туалетного столика и, держа в руке чашку, подошла к нему.

Она внимательно изучала самое себя. Нора не выглядела на свои тридцать восемь. Она оставалась такой же худощавой и стройной. Ни на груди, ни на бедрах не было отложений жира, и, хотя формы ее не отличались размерами, очертания их были округлыми и твердыми.

Не спуская с себя взгляда, она допила кофе. Ей нравилось, как ее плоть просвечивает сквозь белый шелк блузки или халата. Она склонилась ближе к зеркалу, изучая лицо. Под глазами лежали легкие голубоватые тени, но кроме этого ни следа того, что ей пришлось перенести. Глаза были ясными, белки не покраснели, а кожа на высоких скулах была тугой и блестящей, без следов припухлостей.

Теперь она почувствовала себя несколько лучше. Сегодня вряд ли нашелся бы человек, который, видя ее, поверил, что Даниэль в самом деле ее дочь.

За дверью ванной послышался шум воды. Она быстро покончила с кофе и, поставив чашку на комод, поспешила в ванную.

Цветная горничная подняла голову от большой мраморной ванны.

– Доброе утро, мисс Хайден. Нора улыбнулась.

– Доброе утро, Виолетта.

– Вы хорошо спали, мисс Хайден?

– После того, как доктор Боннер дал мне успокоительное, я ничего не помню.

– А я не очень хорошо. Этот полицейский полночи мучил меня вопросами.

Нора с любопытством взглянула на нее.

– И что ты им рассказала?

– Что я могла рассказать? – приподнимаясь с колен, ответила Виолетта. – То, что увидела, когда вошла в студию. – С полки над ванной она взяла флакон с ароматической смесью и стала сыпать порошок в воду. – Когда я вошла в комнату, вы были на полу, склонившись над мистером Риччио. И мисс Дани; она стояла, прижавшись к стене.

– Мне бы не хотелось говорить на эту тему, – холодно прервала ее Нора.

– Да, мэм. Мне тоже. Я даже не хочу думать об этом. – Она закрыла флакон и поставила его обратно. Пар, поднимавшийся из ванны, наполнил помещение густым запахом мускуса. – Через несколько минут ванна наполнится. Хотите, чтобы я помассировала вас? Это поможет вам расслабиться.

Молча кивнув, Нора стянула через голову ночную рубашку. Быстрым движением Виолетта успела перехватить ее, и аккуратно сложила на стуле, пока Нора вытягивалась на узкой массажной кушетке.

Подбородок она положила на скрещенные руки. Так приятно потянуться. Потянуться по-настоящему, пока не почувствуешь каждую мышцу тела. Она глубоко вздохнула и закрыла глаза.

После ванны она нажала кнопку интеркома.

– Чарльз?

– Да, мэм.

– Не будете ли вы так любезны вызвать машину из гаража? И не согласились ли отвезти меня? Боюсь, сегодня я не в форме.

– Конечно, мэм.

Отпустив кнопку, она поднялась. Прежде чем выйти из комнаты, Нора еще раз внимательно вгляделась в свое отражение в большом зеркале. Харрис Гордон знает свое дело. В такой ситуации самое главное – произвести нужное впечатление.

Черный костюм, который она выбрала, подходил как нельзя лучше. В нем она была стройной и юной. Легкий плащ, переброшенный через руку, окончательно дополнил картину, которую ее друзья по шоу-бизнесу сочли бы совершенной. Она выглядела молодой, привлекательной и беззащитной. Взяв перчатки и сумочку, она вышла из комнаты.

Отчетливо цокая высокими шпильками туфель, Нора спустилась по полукруглым мраморным ступеням в холл, где посмотрела сквозь стеклянную дверь.

Чарльз еще не подогнал машину.

Повинуясь непонятному для нее самой инстинкту, она двинулась по узкому коридору, который вел в студию. В дверях ее с удивлением остановилась. Перед ней сидел молодой полицейский.

Он вскочил, неловко отдав честь.

– Доброе утро, мэм.

– Доброе утро. Я мисс Хайден.

– Знаю, мэм. Я был тут прошлой ночью.

Она вскинула брови, давая понять, что не на шутку удивлена.

– И вы провели тут всю ночь? – спросила она. – Без отдыха?

– Да, мэм.

– Вы завтракали? Должно быть, вы голодны.

– Со мной все в порядке, мэм. – Полицейский зарделся от смущения. – С вашей стороны было бы очень любезно приказать принести мне чашечку кофе.

– Я могу войти?

Он неловко помялся на месте, глядя на нее, и ничего не ответил.

– Заверяю вас, что все будет в полном порядке, – сказала она внезапно появившимся у нее голосом «хозяйка-говорит-со-слугой», к которому она прибегала, когда что-то раздражало ее. – Кроме того, это моя студия.

– Знаю, мэм. Но сержант сказал, что тут должно оставаться все, как и было.

– Я ни к чему и не буду притрагиваться, – холодно заметила она. – Можете наблюдать за мной, если вам так хочется.

Несколько секунд он колебался.

– Ну, в таком случае, думаю, все будет в порядке.

Она стояла в ожидании. Он посмотрел на нее и, поняв, еще пуще покраснел. Он распахнул перед ней дверь.

– Благодарю вас, – кивнула она, когда он отошел в сторону, пропуская ее.

Остановившись в дверях, Нора осмотрелась. На полу, где лежал Риччио, были меловые линии и несколько пятен, смахивавших на кровь. Она чувствовала, что полицейский не спускает с нее глаз, и, вскинув голову, осторожно обошла меловую фигуру, направляясь к окну.

Портативный сварочный агрегат по-прежнему лежал на скамейке, куда она положила его, когда Риччио вошел в студию. Коробка с металлическими обрезками стояла на полу, рядом с небольшим пьедесталом, на котором только начала обретать очертания ее последняя работа.

Пока еще она представляла собой только скелет из арматуры, но несколько стальных полосок, уже выгнутых и приваренных, смутно давали представление о замысле художника. Она на мгновение прикрыла глаза. Да, все на месте; она уже видела ее завершенной. Нора почувствовала странное внутреннее удовлетворение. Даже события прошлой ночи не могли поколебать ее уверенности в своем таланте.

Сила, с которой Нора неизменно осознавала, что она собой представляет на самом деле, наполнила теплом все ее тело. Она – не как другие. Она совершенно иная. Никому не дано уловить то, что видит она.

Открыв глаза, она со своеобразной улыбкой удовлетворения посмотрела на полисмена.

– Это прекрасно, – сказала она.

Затем, резко повернувшись, вышла из студии.

Я шептал Дани на ухо разные глупости, которые порой приходят на ум отцу, и Дани охотно слушала их. Ей нравилось хоть на короткое время почувствовать себя маленькой девочкой, и в это время какой-то инстинкт заставил нас посмотреть на двери.

Прежде чем кто-то успел шевельнуться, Дани уже сорвалась со стула, и, приникнув к Норе, она уже больше не была маленькой девочкой. Превращение было стремительным и окончательным. Она стала юной женщиной.

Я посмотрел на остальных сидящих за столом, чтобы убедиться, заметили ли они его. Но я ничего не смог определить. У Харриса Гордона на лице блуждала легкая улыбка, словно он представлял себе, как отлично все это будет выглядеть на суде. Моя бывшая теща смотрела на меня с задумчивым выражением ярко-голубых глаз. Она тоже повернулась к двери.

Нора обняла Дани.

– Дитя мое, – мягко сказала она, подставляя щеку, чтобы Дани могла поцеловать ее. – Мое бедное дитя!

– С тобой все в порядке, мама? – встревоженно спросила Дани.

– Я себя прекрасно чувствую, дорогая. А ты…?

– Я о'кей, мама. Мне кажется, что я просто… просто испугана. Мне всю ночь снились такие кошмары.

Нора погладила ее по голове.

– Ну, ну, не надо бояться. Мамочка не позволит, чтобы с тобой что-то случилось. Через несколько дней все кончится. И ты снова будешь дома, словно ничего и не было.

– Я понимаю, мама. А ты знаешь, почему? Нора отрицательно покачала головой. Подойдя, Дани взяла меня за руку.

– Потому что папа приехал ко мне, – сказала она с гордой улыбкой. – Он прилетел из самого Чикаго!

Нора смотрела на нас. И по ее глазам я видел, что за шесть лет, что мы с Дани были разлучены друг с другом, ничего не изменилось. Доверчивое тепло, которое шло от руки моей дочери, говорило мне, что связь наша не прервалась. Мы были настолько близки друг другу, что Нора обычно чувствовала себя исторгнутой из нашего круга, когда мы были вместе.

– Ты похудел, Люк. – Она подошла ко мне, протягивая руку, и я еще издали почувствовал ее неприязнь. – Спасибо, что приехал.

– Никакие цепи не сдержали бы меня. – Я пожал ей руку, стараясь, чтобы рукопожатие было кратким и равнодушным.

Быстро отдернув кисть, она коснулась лба столь знакомым мне жестом. Головная боль дает знать о себе, как я это обычно называл. Тень, мелькнувшая в ее глазах, подтвердила мое предположение.

– Внезапно я почувствовала себя старой, – сказала она. – Ты кажешься таким молодым рядом с Дани.

– Ты никогда не будешь старой, – вежливо утешил я.

Но, глядя на меня, она все понимала. И знала, что я тоже все понимаю. Тени в ее глазах сгустились, заставив нахмуриться. Она резко повернулась к матери.

– Нет ли у тебя аспирина, мама? Кажется, у меня начинается то, что называют похмельем после снотворного.

– В буфете, Нора, – махнула рукой ее мать.

Я смотрел, как она подошла к буфету и вытряхнула из флакончика три таблетки. Когда одну она положила обратно, я догадался, что до этого она уже приняла три. Прежде чем проглотить таблетки, она взглянула на меня, и между нами блеснула вспышка взаимного узнавания.

Внезапно я почувствовал свою вину перед ней. И не спрашивайте меня почему, просто так оно и было. Порой становится не по себе, когда так много знаешь о другом человеке. Я знал, что она полна теперь новых необъяснимых страхов и что чувствует страшное одиночество. Потому что каждый раз ее ждет завтрашний день. Пустой завтрашний день, полный кошмаров. И каждый раз она говорит себе, что завтрашний день не придет.

2

К сентябрю 1943 года война в Италии почти закончилась. Макартур начал серию своих бесконечных операций по взятию Филиппин, а я в Сан-Франциско мотался с выступлениями по предприятиям и заводам, работающим на оборону. Провернулось какое-то колесико в бюрократическом механизме, и было решено, что таким образом я идеально приду в себя после ранения перед возвращением в строй.

Нора устраивала первую выставку своих работ, которые она создала за двадцать один месяц. Маленькая студия, которая некогда была теплицей на задах дома ее матери, была переполнена народом. Нора оценивающе осматривала толпу. Ее радовало такое сборище.

Даже газеты послали своих критиков и было видно, что выставка произвела на них впечатление. Она не могла скрыть своей радости. Все те утомительные ночи, которые она проводила в студии после дня работы на авиационном заводе, стоили этого дня.

Война. Из-за нее наделана масса глупостей. Но и она была захвачена их потоком, как и все остальные. И она поддалась этой патриотической истерике. Газеты наперебой давали на своих страницах – Нора Хайден, многообещающий молодой талант, представительница одной из самых известных семей в Сан-Франциско и одна из самых талантливых молодых художниц Америки, на время войны отложила в сторону свою карьеру.

Она почувствовала себя полной идиоткой, когда прочитала эти строчки. Но в начале 1942 года ей и в голову не могло прийти, что война продлится так долго. И теперь она оказалась лицом к лицу с действительностью. Ей опротивело вставать в половине шестого и ехать пятнадцать миль, чтобы работать шесть дней в неделю, день за днем делая одну и ту же идиотскую операцию.

Остановка конвейера. Припаять провод номер один к проводу номер два. Снова пустить конвейер, чтобы девушка рядом могла припаять провод номер два к проводу номер три. Остановить конвейер… Нора устала играть эту роль.

Для нее все окружающее было слишком механизировано, слишком спланировано. Даже ленч проходил по расписанию. Это не было бы так страшно, но каждый раз, вместе с бутербродом и мутным кофе без сахара, ей приходилось проглатывать и упреки по поводу своей производительности.

В этот полдень была организована встреча героя войны. Она даже не заглянула туда. Вместо этого она поднялась наверх и улеглась на скамейке около окна. Закурив сигарету, она потянулась. Закрыла глаза. С блаженным облегчением она воспринимала временную тишину, наступившую в цехах завода. Ей удастся немного отдохнуть. Раньше четырех утра до постели ей не добраться, пока не убедится, что все готово для выставки, которая должна открыться днем.

Из толпы, собравшейся под окном, до нее донеслись крики. Привстав, она выглянула наверх. К подмосткам, над которыми развевался большой сине-белый флаг предприятия «И», подъехал зеленоватый армейский «Шевроле».

Толпа снова взревела, когда с заднего сиденья поднялся и взбежал на платформу какой-то человек. Этим человеком, конечно, был я.

Я еще ничего не сделал, и взрыв оваций меня смутил. Не зная, с чего начать, я огляделся, потому что еще не привык чувствовать себя полным идиотом в такой ситуации. Я поднял голову.

В проеме окна как раз над входом в здание, стояла девушка. Сначала мой взгляд скользнул мимо нее, но затем, повинуясь рефлексу или предчувствию, или кисмету, или как там это называется, я снова посмотрел на нее. И на какое-то мгновение наши глаза встретились.

Нора сердито отвернулась от окна. Это уже чересчур. Она не принадлежала к этому миру и ей не следовало искать тут работы. Помедлив несколько секунд, она спустилась вниз в помещение для работников. Поскольку она и так решила увольняться, почему бы не сделать это сегодня, когда открывается ее первая выставка?

Но теперь все было по-другому, она снова воспрянула к жизни, и мир вокруг представал сплошным театральным действом. Она ухватила обрывок разговора. Сэм Корвин, художественный критик из «Экземинера», беседовал с каким-то мужчиной, которого она не знала.

– Монтаж – это искусство будущего, – говорил Сэм. – И с каждым днем, пока длится эта война, нам все отчетливее видно, что единственное подлинное искусство является результатом случайности. Война разрушает цели, к которым должен стремиться человек, и единственное, что останется, когда все это кончится, будет результатом случайностей. Таким образом, монтаж, сборка будут единственной формой искусства, которая отразит стремление Природы воплотиться в нечто, имеющее значение.

Очертя голову, она ворвалась в беседу. Каждый раз, когда у нее были аргументы для возражений ему, она пускала их в ход. Она помнила, как в свое время была поражена его эрудицией. Ей еще не было семнадцати, и после какой-то сумасшедшей богемной вечеринки, она заглянула к нему домой, чтобы припасть к источнику его мудрости.

Они завершили обмен мнениями в постели, которая должна была окончательно решить их спор. Она не могла забыть испуганное выражение его лица, когда после того, как все было кончено, она сказала ему, что не достигла еще совершеннолетия.

Повернувшись, она взглянула Сэму в лицо.

– А я не согласна, Сэм. Искусство, которое не имеет цели – это ничто. Оно всего лишь выражает внутреннюю пустоту художника. Особенно скульптора. Завершенная работа должна о чем-то говорить, пусть даже ее голос слышит лишь создатель.

Улыбнувшись незнакомому мужчине, она извинилась, протянув ему руку.

– Я Нора Хайден, и порой Сэм просто выводит меня из себя. Невысокий мужчина средних лет с приятной улыбкой на губах пожал ей руку.

– Подозреваю, что порой Сэм делает это специально, чтобы вызвать ярость окружающих. Очень рад познакомиться с вами, мисс Хайден. Я Уоррен Белл.

Она с удивлением вскинула брови. Уоррен Белл был одним из ведущих преподавателей искусства в стране.

– Профессор Белл, это честь для меня. – С обвинительным выражением на лице она повернулась к Сэму. – Ты должен был дать нам знать, что приезжает доктор Белл!

– Не ругайте его, мисс Хайден. На самом деле я не предполагал оказаться здесь. Мы с Сэмом договорились о ленче, и он предложил мне зайти сюда. И так как я довольно много слышал о ваших работах, то не мог устоять.

– Профессор Белл собирается организовать выставку современной американской скульптуры в Конгрессе США, – пояснил Сэм. – Я убедил его, что ни одна выставка не будет считаться полной без твоих работ. Так что, как видишь, я отнюдь не настроен против тебя, как ты могла бы подумать.

С насмешливым отчаянием она вскинула руки.

– Сэм, ты абсолютно прав! Монтаж и сборка – это искусство будущего!

Они расхохотались.

– Я притащу Арлин Гетли, чтобы она тут вас поводила, – обратилась она к д-ру Беллу. Арлин Гетли, которой принадлежала небольшая галерея в нижней части города, выступала как ее агент и устроитель.

– В этом нет необходимости. Я лучше предпочитаю бродить одному.

– Как вам угодно. – Она улыбнулась. – И если вам захочется что-то уточнить, прошу вас, обращайтесь ко мне.

Профессор вежливо кивнул и удалился. Нора повернулась к Сэму.

– Ах ты, хорек! – прошептала она. – Ты должен был предупредить меня.

– Я хотел это сделать. Но каждый раз, как я тыкался к тебе, вокруг толпился народ. – Он вытащил трубку из кармана куртки и сунул ее в рот. – Кстати, это правда, что ты собираешься в следующем месяце организовать свою выставку в нью-йоркском «Клей-клубе»?

Она с любопытством взглянула на него.

– Откуда ты это знаешь?

– От Арлин. От кого же еще?

– Арлин иногда слишком много болтает. С выставкой еще ничего не определилось. – Она поискала глазами профессора Белла. – Ты в самом деле считаешь, что он может что-то отобрать?

– Кто знает? Будем держать кулаки. Давно пора, чтобы в Сан-Франциско появился еще один настоящий скульптор кроме Буффано.

– А ты считаешь, что я настоящая, Сэм? – спросила она, и глаза ее внезапно посерьезнели.

– Ты самая настоящая из тех, кто тут есть, – ответил он, тоже становясь серьезным. – И у меня такое ощущение, что Белл согласится со мной.

Она глубоко вдохнула.

– Тогда я буду держать кулаки на обеих руках и на ногах. Оглядывая собравшихся, он улыбнулся.

– Если это сработает, то не имеет смысла прислушиваться к художнику, который утверждает, что подлинное вдохновение можно найти только в марксизме.

Она засмеялась.

– Бедный Сэм, и у тебя есть проблемы, не так ли?

– С чего ты взяла? – насупился он. – После тебя их у меня не бывало.

Она прикоснулась к нему рукой.

– Не потому, что я меньше люблю тебя, Сэм. Просто я выбрала свою судьбу. Кроме завода и студии у меня ни на что больше не остается времени.

– Ты все время в напряжении. Тебе нужно прибегнуть к одному из моих знаменитых способов расслабления.

Она задумчиво посмотрела на него. Никто из них не мог считаться глупцом. А польза была. Она ничего не означала, и она означала все. Таков был мир, в котором им приходилось жить.

– Это было так давно, Сэм, верно?

– Очень давно, – согласился он.

– Ты считаешь, что целитель может найти для меня время сегодня вечером?

– Считаю, что это мы сможем организовать. Около восьми, у меня?

– Я буду.

Она наблюдала за ним, когда Сэм подошел к профессору Беллу. Она попыталась услышать, о чем они разговаривают, но прикосновение чьей-то руки заставило ее обернуться.

– Как дела, моя дорогая?

– Прекрасно, мама.

– Я рада. – Сесилия Хайден улыбнулась. Она не часто позволяла себе улыбаться, и ее на этот раз блестящие голубые глаза сияли под тщательно уложенными седыми волосами. – Я подумала, не найдется ли у тебя времени, чтобы сделать мне небольшое одолжение?

– Какое, мама?

– Здесь один молодой человек, сын друга твоего отца. Я совсем забыла о выставке, когда сегодня днем пригласила его на коктейль. И он, скорее всего, останется к обеду.

– Ох, мама! – вскинулась Нора. – Вот уж не ко времени. У меня так много дел!

– Прошу тебя, дорогая.

Нора посмотрела на мать. Эти два слова обезоружили ее. Несмотря на свою хрупкую внешность, Сесилия Хайден была несгибаема, как скала.

– Он выглядит таким симпатичным молодым человеком, – продолжала она. – Герой войны. И через три дня он возвращается в армию. Уверена, он тебе понравится. Я велела Чарльзу привести его сюда, когда он появится.

Нора кивнула и успела повернуться к Сэму, который подошел к ней.

– Он хочет взять «Умирающего человека», – восхищенно выпалил Сэм.

– Только не это! – Голос ее был полон разочарования.

– Он ему понравился.

– Попроси его изменить свое мнение, – взмолилась она. – Я даже не хотела выставлять его. И не выставила бы, если бы мне не надо было чем-то крупным занять тот угол. Больше я в этом стиле не работаю.

– Неважно. Он хочет именно его.

Повернувшись, она сквозь толпу вгляделась в большую фигуру из железа. Она изображала человека, наполовину увязнувшего в земле, который, опираясь на локоть, другую руку прижал к сердцу, лицо его было искажено агонией. Она припомнила подъем, с которым работала над этой скульптурой, но сейчас она казалась ей безобразной.

– Пожалуйста, Сэм, уговори его на что-то еще!

– Только не я. Во всяком случае, не после того, как он сказал мне, что в первый раз увидел схваченный в скульптуре подлинный момент смерти.

– Он в самом деле так сказал? – уставилась она на него.

– Да, – кивнул Сэм.

Она снова посмотрела на статую, пытаясь увидеть в ней то, о чем говорил мастер.

– Ладно, – согласилась она.

– Отлично. Скажу ему, что он может забирать ее.

Наконец, ей выпала удача, в успокоение себе подумала она. Лучше участвовать в большой общей выставке, чем в маленькой. Увидев работу, люди ее уже не забудут.

Так она и стояла с задумчивым выражением на лице, когда ее мать подвела меня к ней. Миссис Хайден коснулась ее руки, и она повернулась к нам. Нора подняла голову, я увидел, что это та девушка, на которую я сегодня обратил внимание в заводском окне.

Я увидел, как глаза ее расширились от удивления, и понял, что она тоже узнала меня.

– Нора, это майор Люк Кэри. Майор Кэри – моя дочь Нора.

3

Война была точильным камнем, который обострял все человеческие желания.

Я смотрел на нее и понимал, что со мной все кончено.

Некоторые девчонки – сущие шлюхи, некоторые – леди, но для каждого мужчины есть одна, которая для него и та, и другая. Я понял это, как только притронулся к ее руке.

Темно-синие, почти фиолетовые глаза, скрытые за длинными тяжелыми ресницами, и густые черные волосы, поднятые вверх и забранные со лба. Матово светящаяся кожа, обтягивавшая высокие скулы, и тонкая, почти мальчишеская фигура с маленькими грудями дополняли представление о ней, которое я никак не мог уложить в четыре правила арифметики. Но это было то, что мне надо.

И я погиб. С концами. На жизнь и на смерть. Отныне и навсегда.

Ее мать отошла куда-то, а я все держал ее за руку. Голос у нее был низким и отличался тем изысканным произношением, которое свойственно девочкам, посещавшим частные школы на востоке страны.

– На что вы так смотрите, майор Кэри?

Я сразу же выпустил ее руку. Мне показалось, что я потерял всякое представление о реальности и мне предстояло колотиться головой о каменную стенку, чтобы испытать удовольствие, когда все прекратится.

– Простите, – пробормотал я. – Я не хотел так глазеть.

– Как вы узнали, где найти меня?

– Я не знал. Это всего лишь счастливая случайность.

– Вам всегда так везет?

Я покачал головой.

– Не всегда.

Я увидел, как ее глаза скользнули по нашивкам на моей куртке. Я знал, что она увидела. Рядом с Пурпурным Сердцем и медалями была такая огородная грядка, что урожая ее хватило бы на рождественскую елку.

– По крайней мере, вы остались в живых.

Я кивнул.

– Думаю, что мне грех жаловаться. Но досталось немало.

– И вы считаете, что удача вас покинет?

Это было скорее утверждение, чем вопрос. Я засмеялся. Эта девушка была не из тех, кто зря теряет время. Она целила точно в десятку.

– Дважды мне везло. И третьего раза не будет.

– Вы боитесь смерти?

– Все время.

Она снова посмотрела на нашивки.

– Я уверена, что они не пошлют вас обратно, если вы им все расскажете.

– Думаю, что нет, – ответил я. – Но делать этого я не буду.

– Почему?

– Потому что прослыть трусом я боюсь больше, чем умереть.

– Должно быть это не единственная причина.

Мне стало как-то не по себе. Она просто давила на меня, и я никуда не мог деться из-под этого пресса.

– Возможно, – признался я. – Возможно, смерть – это как женщина, за которой долго ухаживаешь. И тебя тянет узнать, так ли она плоха или хороша, как ты себе ее представлял.

– И это все, о чем вы думаете? – спросила она. – О смерти?

– Почти два года у меня не было времени задумываться над чем-то еще. – Я посмотрел на статую, которую заприметил, как только вошел в зал, на «Умирающего Человека». Я видел, что ее глаза следят за мной. – Я как тот человек, изображенный в статуе. Каждую секунду своей жизни.

Несколько секунд она смотрела на статую, а затем снова взяла меня за руку. Я ощутил, что ее стала бить дрожь.

– Простите, я не хотел вас смутить. – Брякнул, не подумав.

– Не извиняйтесь, – быстро перебила она меня. Глаза ее потемнели, наполнившись чернотой, почти как густое вино из виноградников рядом с Сакраменто. – Я прекрасно понимаю, что вы имели в виду.

– Не сомневаюсь, что так оно и есть. – Улыбнувшись, я, наконец, огляделся. Мне надо было прийти в себя.

– Знаете, когда я услышал об этом веселом сборище, решил, что это полнейшая чепуха. Порой дамы из общества балуются искусством. – Я понимал, что теперь мне бы лучше расстаться с ней. – Но теперь я вижу: у вас это отлично получается.

– Больше того, Люк, – услышал я за спиной знакомый голос. – Она просто превосходна.

Я повернулся. Прошло не менее трех лет с тех пор, как я в последний раз слышал его голос.

– Профессор Белл!

На лице его было восхищение и удовлетворение, когда он пожимал мне руку.

– Несколько лет назад Люк был одним из моих мальчиков, – пояснил он Норе. – Он совершенствовался в архитектуре.

– В строительстве, – улыбнулся я, вспомнив наши старые споры. – Архитектура – это то, на чем сидят голуби, а строительство – для людей.

– Все тот же самый старина Люк. – Он заглянул мне в лицо, и по его глазам я увидел, что он потрясен. То же выражение и раньше появлялось в глазах старых друзей. Узкий поперечный шрам от осколка шрапнели, который рассекал мою обгоревшую прокопченную рожу, как-то не вязался с обликом розовощекого мальчика, уходившего на войну.

– Не совсем тот же самый, профессор, – постарался я облегчить его положение. – Война длится долго.

И все то время, что мы стояли, болтая, я чувствовал, как теплеет ее рука, лежавшая на моей.

Обед был подан в большом зале, окна которого смотрели на холмы вокруг залива. Почти все уже ушли. Остались только мы втроем: Нора, ее мать и я. Во главе стола восседала старая леди, а я занимал стул напротив ее.

Это место как нельзя лучше подходило ей. Ей все подходило. И высокие дубовые панели по стенам, и большой округлый стол, и свечи в отполированных серебряных канделябрах. Она сидела прямая, подтянутая, и что-то в ее облике напоминало мне блестящее стальное лезвие.

За ее мягкой спокойной манерой обращения скрывались сила и уверенность. Вы не сомневались в мудрости этой женщины, хотя она ни малейшим образом не подчеркивала ее. Отец мне рассказывал, что многие лишь разводили руками, когда им приходилось иметь дело с этой тихой молодой вдовой, унаследовавшей два больших состояния.

– Мой последний муж часто говорил о вашем отце. – Она улыбнулась мне с другой стороны стола. – Они были очень близкими друзьями. И странно, что мы никогда раньше не встречались.

Я лишь молча кивнул. Для меня ничего не было здесь странного. До того, как в прошлом году отец ушел на пенсию, он был почтовым служащим в маленьком городке Южной Калифорнии, где я и родился. Он принадлежал к миру Харольда Хайдена не больше, чем Хайден принадлежал к его. И их объединяли лишь воспоминания о совместной службе в одном взводе во время первой мировой войны.

– Вы знаете, что ваш отец спас жизнь моему мужу во время первой войны?

– Я слышал эту историю. Но мой отец рассказывал мне ее несколько иначе.

Она подняла маленький серебряный колокольчик, лежавший на столе рядом с ней, он легонько звякнул.

– Не хотите ли выпить кофе в солярии?

Я посмотрел на Нору. Она внимательно изучала свои наручные часы.

– Вы с майором Кэри идите, мама, – сказала она. – Около восьми у меня встреча в нижнем городе.

Намек на недовольство скользнул по лицу мисс Хайден и тут же исчез.

– Тебе обязательно надо там быть, дорогая?

Нора не глядела на мать.

– Я обещала Сэму Корвину, что заеду обсудить его замыслы относительно выставки современной скульптуры.

Мисс Хайден посмотрела на меня, а затем снова на Нору. В ее тоне сквозило лишь предельно сдержанное сожаление, но у меня создалось впечатление, что она очень тщательно подбирает слова. Я не знал, мое ли присутствие было тому причиной или нет.

– Я думала, что ты уже покончила с этими делами, – сказала она. – Ведь ты так давно в последний раз виделась с мистером Корвином.

– Я должна, мама. Кроме того, именно благодаря Сэму на моей выставке оказался профессор Белл.

Я повернулся к пожилой леди.

– Ради бога, не волнуйтесь из-за меня, миссис Хайден, – быстро вмешался я. – И я сам должен быть в Пресидио к половине девятого. И могу подкинуть вашу дочь, если вы не против.

– Я не хочу доставлять вам беспокойство, – отозвалась Нора.

– Его и не будет. Я пользуюсь армейской машиной, так что мне не приходится экономить бензин.

– Отлично, – сказала она. – Дайте мне несколько минут переодеться.

Мы проводили ее глазами, а когда она исчезла, я повернулся к ее матери.

– У вас очень талантливая дочь, миссис Хайден. Вы должны гордиться ею.

– Я горжусь, – ответила она. И в ее ярко-голубых глазах появилось какое-то странное выражение. – Но должна признаться, что порой не понимаю ее. Иногда она просто ставит меня в тупик. Она так отличается от молодых девушек моего времени. Но Нора мой единственный ребенок, который довольно поздно для меня появился на свет.

– Идет война. И все мы изменились.

– Чепуха. Эти слова я слышу всю жизнь, – довольно резко прервала она меня. – Вздор. Ваше поколение – не единственное, на долю которого досталась война. И мое прошло через нее. И молодые люди из поколения моих родителей.

Я мог бы поспорить с ней, но не стал этого делать.

– Ваша дочь в самом деле очень талантлива, – снова повторил я. – Профессор Белл часто говорил мне, что людей, обладающих талантом, не так легко понимать или жить с ними бок о бок.

В ее глазах вспыхнули смешинки.

– Вы прекрасный молодой человек. Надеюсь, вы навестите нас еще раз. У меня чувство, что вы нам очень пригодитесь.

– Я тоже на это надеюсь. Но мне надо возвращаться за море. Возможно, мы встретимся лишь после войны.

Она в упор посмотрела на меня.

– Может, это будет слишком поздно.

Думаю, мое лицо явно выразило изумление, потому что она еще больше развеселилась. Я потянулся за сигаретой.

– Я слышал, что до военной службы вы были очень многообещающим молодым архитектором, майор Кэри.

– В общем-то вы не очень ошибаетесь, миссис Хайден.

– Стараюсь не делать ошибок, майор Кэри. Для беспомощной одинокой вдовы очень важно держать ухо востро.

Я попытался возразить. Вот уж поистине беспомощная вдова! Затем я снова увидел ее улыбку и понял, что она одержала надо мной верх.

– Что еще вы выяснили относительно меня, миссис Хайден?

– До войны вы стали работать у Хайдена и Каррузерса. Вы произвели на них очень сильное впечатление.

– Армия производит еще более сильное впечатление.

– Знаю, майор Кэри. Я осведомлена и о ваших военных подвигах…

Я поднял руку.

– Избавьте меня от этого, миссис Хайден. К чему вы клоните? Она прямо и откровенно взглянула на меня.

– Вы нравитесь мне, майор Кэри, – сказала она. – При соответствующих обстоятельствах вы смогли бы занять пост вице-президента компании «Хайден и Каррузерс».

Я уставился на нее. Да, это могло бы стать неплохим началом. Очень неплохим для парня, который толком-то и поработать не успел после окончанияколледжа. «Хайден и Каррузерс» было одной из ведущих архитектурных фирм на Западном побережье.

– С чего вы это взяли, миссис Хайден?

– Я знаю, – тихо сказала она. – У меня контрольный пакет акций этой фирмы.

– А что вы имеете в виду под «соответствующими обстоятельствами»?

Она посмотрела на дверь, а потом снова перевела взгляд на меня. Глаза у нее были ясными и уверенными.

– Думаю, ответ вы и сами знаете.

В это время вернулась Нора.

– Надеюсь, не заставила слишком долго ждать вас.

– Отнюдь.

– У нас с майором была небольшая, очень интересная беседа, Нора.

Я уловил полный любопытства быстрый взгляд, который Нора бросила на мать.

– Большое спасибо за обед, – вежливо поблагодарил я ее.

– Вам тут всегда рады, майор. А вы подумайте над моими словами.

– Так я и сделаю. И еще раз спасибо.

– До свиданья, майор.

– Пока, мама, – сказала Нора.

Когда мы уже были у дверей, ее мать окликнула нас.

– Не возвращайся слишком поздно, дорогая.

Меня овеяло нежным благоуханием, когда она садилась. Духи предназначались явно не для деловой встречи. Это меня насторожило.

– Куда? – спросил я.

– На Ломбард-стрит. Надеюсь, не заставляю вас делать крюк ради меня?

– Ни в коем случае.

Она придвинулась поближе и прикоснулась к моей руке.

– Вы с мамой говорили обо мне?

– Нет. – Это не было ложью. Но правды говорить мне не хотелось. – А что?

– Так просто, – небрежно отмахнулась она.

В молчании мы проехали несколько кварталов.

– На самом деле вы не должны быть в Пресидио к половине девятого, не так ли?

– Да, – ответил я. – А вы можете отказаться от этой встречи? Она покачала головой.

– Только не сейчас. Уже слишком поздно. – Она помедлила. – Да и нечестно. Вы надеюсь, понимаете меня?

– Четко и недвусмысленно.

Она посмотрела на меня.

– Ничего подобного, – быстро сказала она.

– Я ничего и не говорю.

Машина остановилась у светофора. Красные отблески падали на ее лицо.

– Что вы собираетесь сейчас делать? – спросила она.

– Не знаю. Поеду в Чайн-таун… подцеплю там кого-нибудь.

– Это настоящее бегство. Светофор мигнул, и я двинул машину.

– Самое настоящее, – согласился я. – Но чтобы забыться, пока ничего лучше не придумано.

Ее кисть, лежавшая на моей руке, дрогнула.

– Это так ужасно?

– Иногда.

Я почувствовал, что ее ногти впились в мою куртку.

– Как бы я хотела быть мужчиной.

– Могу только радоваться, что вы не мужчина.

Она повернулась ко мне.

– Вы можете попозже встретить меня?

Мундир не мешал мне чувствовать упругость ее маленьких грудей, прижавшихся ко мне. Теперь я понял, что был прав. Она была именно такой, какой я ее себе представлял, и я знал, для чего она здесь оказалась, но что-то отталкивало меня.

– Думаю, что нет.

– Почему?

– Трудно объяснить. – Я уже начинал злиться на самого себя. – Да и не имеет значения.

– Для меня имеет. Объясните.

Злость сказалась лишь в том, что мой голос слегка осип.

– В этом городе я знаю не менее дюжины мест, где могу найти себе пару, если бы меня это волновало.

Отдернув руку, она отодвинулась от меня. Я увидел, как на глазах у нее внезапно закипели слезы.

– Простите, я так долго был отлучен от нормальной жизни, что, боюсь, забыл, как надо вести себя.

– Вы не должны извиняться. Я заслужила это. – Теперь она смотрела в окно машины. – Поверните вот здесь. К этому кварталу.

Я развернул машину.

– У вас от отпуска осталось три дня?

– Верно, – подтвердил я.

– Вы мне позвоните?

– Не думаю. Я собираюсь поехать в Ла Джоллу и немного там порыбачить.

– Я могла бы приехать туда.

– Сомневаюсь, что вам стоит это делать.

– А! У вас там есть девушка.

Я засмеялся.

– Девушки нет.

– Тогда почему же…

– Потому что возвращаюсь на войну, – мой голос совсем охрип. – Потому что не хочу, чтобы оставались какие-то связи. Не хочу оставлять кого-то, о ком буду думать, зная, что меня ждет завтрашний день. Я знал слишком много ребят, которые погибли только потому, что думали о завтрашнем дне.

– Вы боитесь.

– Вы чертовски правы. Я это уже говорил вам.

Теперь она плакала по-настоящему. Слезы медленно текли у нее по щекам. Я положил руку ей на плечо.

– Послушайте, это же просто глупо, – мягко сказал я. – Теперь все так дьявольски запутано. Может быть, в один прекрасный день, когда война кончится… Если я доживу.

Она прервала меня.

– Но вы говорили мне, что никому еще не везло три раза кряду.

– Так получается, – пришлось мне признать.

– Значит, вы в самом деле не позвоните мне. Никогда. – И в голосе ее звучала странная печаль.

– Я готов бесконечно просить у вас прощения. Извините меня. Несколько секунд она смотрела на меня, а потом вылезла из машины.

– Не люблю прощаний.

Я не успел даже ответить, потому что она, не оглядываясь, взбежала по ступенькам. Закурив, я остался сидеть, наблюдая, как она звонит в двери. Через мгновение показавшийся в дверях мужчина впустил ее.

Когда к трем часам я вернулся в свой мотель, под дверью меня ждала записка.

«Пожалуйста, позвоните мне утром, чтобы мы могли продолжить наш разговор.»

Она была подписана Сесилией Хайден.

Я сердито смял записку и швырнул ее в мусорную корзину. Утром я поехал в Ла Джоллу, и звонить ей не собирался.

Через неделю я уже летел обратно в сторону Австралии, где меня ждала война. И если бы мне пришло в голову, что старая леди, в самом деле, ждала моего звонка, я бы только рассмеялся.

Но было то, что не могло ждать. На следующий день она позвонила Сэму Корвину.

4

– Миссис Хайден, – сказал Сэм Корвин, входя в комнату, где его ждала старая леди, – надеюсь, не заставил вас ждать.

– Нет, мистер Корвин, – сухо ответила она. – Прошу вас, садитесь. Опустившись в кресло, он с любопытством посмотрел на нее. С той минуты, когда она утром позвонила ему, он не переставал ломать себе голову, чего это ради она захотела увидеть его. Она сразу же перешла к делу.

– Нора названа как кандидат на премию Фонда Элиофхайма в области скульптуры.

Сэм посмотрел на собеседницу с чувством внезапного уважения. Об этом ходили только слухи. Но имена кандидатов держались в строгом секрете. Особенно и потому, что то была первая премия, которая должна быть вручена с начала войны.

– Откуда вы знаете? – Даже он пока не мог ни подтвердить, ни опровергнуть эти сведения.

– Неважно, – отрывисто сказала она. – Главное, что я знаю.

– Хорошо. Я очень рад за Нору. И надеюсь, что она ее получит. Она ее заслужила.

– Именно по этому поводу я и хотела вас увидеть. Я хочу быть уверенной, что она ее получит.

Сэм молча смотрел на нее. У него не было слов.

– Порой преимущество обладания деньгами оборачивается ужасной стороной, – продолжила миссис Хайден. – Особенно в области искусства. Я хочу быть уверенной, что состояние моей дочери не лишит ее этой возможности.

– Я уверен, что оно не сможет ей помешать, миссис Хайден. Члены жюри выше подобных соображений.

– Никто не свободен от тех или иных предрассудков, – с предельной определенностью вымолвила она. – А в настоящий момент мне кажется, что мир искусства, преисполненный либерализма, ориентируется на коммунистическую идеологию. И почти каждый, кто не принадлежит к их группе, автоматически отвергается как буржуа, творчество которого не достойно внимания.

– Не упрощаете ли вы?

– Неужто? – отпарировала она, в упор глядя на него. – Вот вы мне и объясните. Каким образом почти каждая значительная награда в искусстве за последние несколько лет вручалась только тем художникам, которые, если и не являются коммунистами, во всяком случае, тесно примыкают к ним?

Сэм не ответил. Она почти точно оценила ситуацию.

– Предположим, что я готов согласиться с вами. Но я по-прежнему не вижу, что тут можно сделать. Элиофхайма не купить.

– Знаю. Но оба мы знаем, что есть такие вещи, как влияние, как сила внушения, и мало кто может им сопротивляться. А члены жюри всего лишь только люди.

– Но с чего начинать? Их могут заставить прислушаться к себе только очень влиятельные люди.

– В Сен-Симеоне я поговорила с Биллом Херстом, – сказала она. – Он убежден, что Нора заслуживает этой награды. Он считает, что это будет триумф американизма.

Наконец их разговор стал обретать смысл. Он должен был бы догадаться, откуда к ней поступила информация.

– Херст может быть полезен. Кто еще?

– Первым делом ваш приятель профессор Белл. – Напомнила она. – И Херст уже поговорил с Берти Маккормиком в Чикаго. Он тоже очень заинтересовался. И если вы поломаете себе голову, то не сомневаюсь, что появится и много других.

– Потребуется как следует поработать. Сейчас февраль, так что у нас остается не более трех месяцев до мая, когда будут присуждать премию. И даже тогда мы не будем уверены.

Она взяла со стола листок бумаги.

– Вы получаете в газете примерно четыре с половиной тысячи. Плюс к этому еще примерно двести долларов за статьи в журналах и все остальное. – Она внимательно посмотрела на него. – Не очень много, не так ли, мистер Корвин?

Сэм покачал головой.

– Да, действительно, немного, миссис Хайден.

– А у вас есть вкус к дорогой жизни, мистер Корвин, – продолжила она. – У вас прекрасная квартира. Вы живете на широкую ногу, хотя и не в той мере, как бы вам хотелось. За прошедшие несколько лет каждый год вы делали долгов на сумму более трех тысяч долларов в год.

– Долги меня не очень беспокоят. – Он улыбнулся.

– Понимаю, мистер Корвин. Я понимаю, что большая часть этих денег никогда не будет выплачена наличными, а будет возмещена в виде добрых услуг. Не слишком ли я ошибусь, если предположу, что ежегодный ваш доход равен приблизительно десяти тысячам долларов?

Он кивнул.

– Не ошибетесь.

Она положила листок обратно на стол.

– Я готова уплатить вам десять тысяч долларов за содействие в получении моей дочерью премии Элиофхайма. Если она ее получит, мы обговорим контракт на десять лет, который будет гарантировать вам двадцать тысяч долларов в год, плюс десять процентов от ее заработков.

Сэм быстро прикинул. При сегодняшней репутации Норы, если она к тому же получит награду, она сможет зарабатывать на заказах от пятидесяти до ста тысяч долларов в год.

– Пятьдесят процентов.

– Двадцать пять, – тут же отреагировала она. – Ведь кроме того, моей дочери приходится еще платить и за галерею.

– Минутку, миссис Хайден. Все это слишком неожиданно свалилось на меня. Дайте разобраться, правильно ли я вас понимаю. Значит, вы нанимаете меня как пресс-агента, чтобы помочь Норе получить премию Элиофхайма?

– Совершенно верно, мистер Корвин.

– И если она ее получит, мы заключим соглашение, по которому я буду ее личным представителем, агентом, менеджером, как бы его там ни называть, на период в десять лет? За это я буду получать двадцать тысяч долларов в год плюс двадцать пять процентов гонораров за ее работы.

Миссис Хайден снова кивнула.

– А что, если она не получит премию?

– Тогда, значит, нам не придется заключать никакого соглашения, вот и все, мистер Корвин.

– Нет, конечно, нет, – сказал он. Прищурившись, он посмотрел на нее. – Если мы заключим соглашение, кто будет гарантировать мне его оплату?

– Моя дочь, конечно.

– Но может так случиться, что ей не удастся заработать достаточно большие гонорары.

– Сомневаюсь, чтобы это очень волновало ее. – Старая леди улыбнулась. – Нора и сама достаточно обеспеченная женщина. Она обладает доходом более ста тысяч долларов в год из семейного состояния.

Сэм уставился на нее. Он догадывался, что у Норы есть деньги, но и приблизительно не представлял себе их количество.

– Меня вот что интересует, миссис Хайден. Вы говорили с Норой на эту тему?

Она кивнула.

– Конечно, мистер Корвин. Я не стала бы беседовать с вами, если бы не получила полное согласие Норы.

Сэм перевел дыхание. Он должен был бы и сам догадаться. Но не мог удержаться от того, чтобы не задать еще один вопрос.

– Тогда почему же она сама не поговорила со мной?

– Нора решила, что будет лучше, если мы предварительно все обговорим, – ответила старая леди. – В таком случае, если вы не согласитесь, это не помешает вашим с ней отношениям.

Сэм кивнул.

– Понимаю. – Порывшись в кармане, он достал трубку и задумчиво сунул ее в рот. – Конечно, обе вы должны понимать, что, если я возьмусь за эту работу, мое решение по всем деловым вопросам должны носить конечный характер?

– Нора очень уважает вашу прямоту и ваши знания, мистер Корвин.

– Вы умеете уговаривать, миссис Хайден.

– Нора будет очень рада.

– Где она? Нам надо было бы с ней кое-что обсудить.

– Я попрошу Чарльза позвать ее, – сказала миссис Хайден. – Думаю, она в мастерской.

Она нажала кнопку, и в дверях появился Чарльз. Попросив его позвать Нору, она повернулась к Сэму. Голос у нее был предельно любезен.

– Я тоже очень рада, мистер Корвин. Я буду чувствовать себя более спокойной при мысли, что кто-то, кроме меня, беспокоится о благополучии Норы.

– Можете быть уверены, что я приложу для этого все силы, миссис Хайден.

– Не сомневаюсь, что так и будет. Не могу утверждать, что всегда понимаю свою дочь. Она очень сильная и своевольная личность. Порой я не могу одобрить некоторые ее поступки.

Сэм ничего не ответил. Он сидел, молча посасывая свою трубку и глядя на собеседницу. Он пытался понять, что она на самом деле знает о Норе. После очередного ее заявления стало ясно: очень мало, что она не знает о Норе.

– Готова согласиться, что во многом я придерживаюсь старомодных взглядов, – едва ли не извиняясь, сказала она, – но порой мне кажется, что моя дочь… как бы это выразиться… несколько неразборчива в связях.

Сэм с любопытством смотрел на нее несколько секунд.

– Могу ли я говорить с вами совершенно откровенно, миссис Хайден?

Она кивнула.

– Прошу правильно понять меня – я не защищаю Нору и не обвиняю ее. Но думаю, куда важнее, чтобы мы с вами поняли, о чем идет речь.

Она смотрела на него столь же пристально, как и он на нее.

– Продолжайте, прошу вас, мистер Корвин.

– Нора не ординарная личность. Она очень талантлива, возможно, даже гений. Не знаю. Она обладает незаурядной силой, остро чувствует и исключительно эмоциональна. Секс ей нужен, как некоторым людям алкоголь.

– Хотите ли вы в вежливой форме дать мне знать, что моя дочь нимфоманка, мистер Корвин?

– Я пытаюсь объяснить вам не это, миссис Хайден, – осторожно подбирая слова, продолжал Сэм. – Нора – творческий человек. Секс для нее и определенные стимулы к творчеству, и бегство от действительности. Как-то она сказала мне, что он помогает ей сближаться с людьми, больше знать о них, лучше понимать.

Старая леди по-прежнему не спускала с него глаз.

– И вы с Норой?.. – последние слова остались висеть в воздухе. Он в упор посмотрел на нее и молча кивнул.

Миссис Хайден легко вздохнула и уставилась в доску стола.

– Благодарю вас за откровенность, мистер Корвин. Я не собираюсь вторгаться в ваши личные взаимоотношения.

– Это длится уже довольно долго, – сказал он. – В последний раз, когда она была у меня, что-то бросилось мне в глаза.

– А началось примерно шесть месяцев назад? И как раз подоспела ее выставка?

Он кивнул.

– Она была очень взволнованна. Она плакала. Кажется, тот молодой майор, кто подвозил ее, грубовато обошелся с ней.

– Майор Кэри, – напомнила она. – А он казался таким приятным молодым человеком.

– Он что-то сказал ей, и она вышла из себя. Во всяком случае, через полчаса я вызвал машину и отправил ее домой.

– А я-то удивлялась, почему она так рано явилась домой. Я хотела бы попросить вас об одном одолжении, мистер Корвин.

– Все, что в моих силах, мэм.

– Нора высоко ценит ваше мнение. Помогите мне… помогите мне уберечь ее от тревог.

– Попытаюсь, миссис Хайден. Я тоже в этом заинтересован.

– Спасибо. – Внезапно на нее навалилась усталость, и она ее не скрывала. Откинувшись на спинку кресла, она прикрыла глаза. – Порой мне кажется, что ей лучше всего было бы выйти замуж. Может, тогда она стала бы чувствовать себя по-другому.

– Может быть. – Но про себя Сэм был совершенно в этом не уверен. Такие женщины, как Нора, никогда не меняются, замужем они или нет.

Когда Нора вошла в комнату, они сидели молча.

– Мистер Корвин согласен на наше предложение, – сказала мать. Нора улыбнулась и протянула руку.

– Спасибо, Сэм.

– Не благодари меня. Ты еще не раз пожалеешь.

– Я хочу использовать все свои возможности.

– О'кей, – в его голосе появилась сухая деловитость. – Итак… с чего мы начнем?

– Я готовлюсь к выставке, которую Арлин Гэтли организует в апреле.

– Отменить.

– Господи, чего ради?

– Мы не можем себе ее позволить.

– Но я обещала.

– Значит, тебе придется нарушить обещание, – грубо оборвал ее Сэм. Он повернулся к ее матери. – Выпишите чек на десять тысяч долларов. Мы с Норой отправляемся в Нью-Йорк.

– Нью-Йорк? – переспросила Нора. – Зачем? Ее мать вопросительно посмотрела на Сэма.

– В Нью-Йорк, – повторил он. – Я хочу, чтобы в апреле твою выставку организовал Аарон Скааси.

– Я… у меня это не получится.

– Почему? – хрипло спросил он.

– Потому что Арлин всегда была моим агентом. Она организовывала все мои выставки. Я не могу просто взять и бросить ее.

– Ты можешь, и ты это сделаешь. Арлин Гэтли очень милый человек, но она всего лишь скромный менеджер в маленьком городке, и ты уже давно переросла ее. Аарон Скааси пользуется репутацией одного из самых ведущих знатоков в мире. И выставка в его галерее даст тебе куда больше для получения приза, чем все остальное, вместе взятое.

– Но откуда я знаю, что он согласится на нее?

– Согласится, – улыбнулся Сэм. – Чек на десять тысяч долларов убедит его.

Все эти события, естественно, имели место, когда я по-прежнему был на Тихом океане.

Я был крупным ширококостным мужчиной такого типа, которых любил описывать в своих рассказах Сомерсет Моэм. Оказавшись во влажных джунглях, белый человек сначала сопротивляется окутывавшей его вялости, а потом его соблазняет пикантная девушка со смуглой кожей, и он с ней погружается в блаженство, о котором не мог и мечтать в своем добром старом Блайти. Но со мной ничего подобного не происходило. Видно, я был не в тех джунглях.

На аэродроме к северу от Порт Морсби всегда было холодно и сыро, и сколько бы плащей и свитеров ты не напяливал на себя, холод все равно пробирал тебя до костей. Зубы вечно выбивали дробь, из носа текло, и куда проще было подхватить обыкновенную простуду, чем малярию. Большую часть свободного времени мы проводили в пилотской, сгрудившись вокруг пузатой печки, и на полном серьезе обсуждали тактические вопросы кампаний – например, успеет Пат поиметь свою даму до того, как она уступит Терри или удастся ли Дейси Мей избавить Ли Абнера от его заблуждений.

В промежутках этих высокоинтеллектуальных дискуссий мы временами срывались с места, по вою сирены мчались к нашим самолетам и взмывали в небо, а затем, зайдя на посадку, кидали кальсоны в прачечную, где над ними трудились, отстирывая их, маленькие черные фиджийки – все должно было быть готово к следующему полету. Как-то неэстетично умирать в грязном белье. Во всяком случае, американцам это не подходило.

Мне нелегко досталось звание лейтенант-полковника. Командир эскадрильи взорвался в небе прямо перед моими глазами, и я занял его место. Я помню, какие мысли посещали меня, когда серебряные листья нашивки сменились золотыми – как и всем остальным, пришла и моя очередь умирать.

Но мне повезло. До сих пор помню, с каким удивлением я почувствовал укол, как от иглы, вонзившийся мне сзади в шею. Приборная панель вдребезги разлетелась у меня перед носом, а японский истребитель, перевернувшись у меня над головой, спикировал в воду, пока я пытался увернуться от другого, который был подо мной. Не знаю, как дотянул до посадочной полосы. Я был залит с головы до ног какой-то липкой жидкостью, и когда самолет коснулся земли, он скапотировал. Откуда-то издалека я слышал чьи-то голоса и чувствовал, как меня вытаскивают из кабины. Руки были теплые и дружеские, хотя они и пытались вырвать меня из приятного тепла, в которое я уже начал погружаться. Закрыв глаза, я перестал им сопротивляться. Вот и пришло время отправляться в те джунгли, о которых я столько читал. И я улыбнулся про себя.

Но это было еще не все. Я лежал на пляже в Бали-Бали, мимо меня дефилировали тысячи гологрудых красавиц, выглядевших как Дороти Ламур, и я должен был решить лишь единственную проблему: какую из них выбрать на сегодняшний вечер.

Это видение долго не покидало меня. Даже Макортур ничего не мог бы со мной сделать.

Как только немного оправился для морского путешествия, меня погрузили на борт госпитального судна.

5

Шла вторая неделя июля, когда я узнал, что Нора выиграла приз Элиофхайма, увидев ее портрет на обложке «Лайфа».

С февраля, когда меня сбили, пять недель я провел в госпитале на Новой Гвинее, потом еще семь недель в больнице для ветеранов Сан-Диего, откуда меня выпустили заштопанным, но в добром здравии. Мне был предписан месячный отпуск, после которого я должен был явиться за новым назначением, и я поехал в Ла Джоллу, где взял напрокат маленькое суденышко, на котором мог есть, спать и загорать.

Я дремал в кресле на палубе, когда кто-то спрыгнул на нее, и я открыл глаза. Проморгавшись, я увидел какого-то мальчишку, который, улыбаясь мне, стоял на палубе. Я взял себе за правило не читать ежедневных газет, пока идет война. Но попросил владельца киоска подкидывать мне еженедельные журналы.

Порывшись в кармане, я нашел полдоллара и подкинул их в воздух. Он поймал их с ловкостью Ди Маджио, который берет верхний мяч.

Склонившись, я взял пачку журналов и развязал стягивающую их веревочку. Журналы рассыпались по палубе, и я взял первый, что попался мне под руку.

С обложки на меня смотрело странно знакомое лицо темноволосой девушки, и я невольно подумал, как хорошо, что, несмотря на все потрясения войны, еще существуют такие девушки. И тут только вспомнил, почему она показалась мне знакомой.

Да, маленькими белыми буквами было написано: «Нора Хайден – обладательница приза Фонда Элиофхайма за скульптуру».

Я снова посмотрела на ее фото и ко мне вернулось нетерпеливое желание. Лучистые темные глаза и странно чувственный рот, который лишь подчеркивался гордым, почти надменным подбородком. Она выглядела, словно мы расстались с ней вчера, хотя прошло не менее года, когда я в последний раз видел ее.

Я открыл журнал. Снимков там было достаточно. Нора – в маленькой мастерской на задах дома своей матери. Нора курит, набрасывая замысел идеи. Четкий, подсвеченный сзади силуэт Норы на фоне окна. Или она лежит, растянувшись на паласе, слушая музыку. Я начал читать текст.

«Стройная мисс Хайден, которая походит скорее на манекенщицу, чем на скульптора, всецело подчиняет вас себе, когда вы в восхищении стоите перед ее работами.

Скульптура – это единственное правдивое изображение жизни в искусстве, – утверждает она. – Она обладает всеми тремя измерениями. Вы можете обходить вокруг нее, рассматривать ее под любым углом, трогать и чувствовать ее как живое существо. У нее есть объем, форма, и она существует в реальной жизни вокруг нас. Вы можете увидеть скульптурные очертания в любом камне, в изгибах цветущего поля, в любом куске дерева, в растянутой до предела, напряженной полоске металла.

И художнику остается лишь воплотить в грубом сыром материале свои видения, придать им очертания, вдохнуть в них жизнь…» Я слышал ее голос.

Закрыв журнал, я снова уставился на обложку. Значит, она это сделала. Я бросил журнал на палубу и встал. Теперь я изменил свою точку зрения. И какая разница, что я сделал это год спустя?

Забившись в тесную душную телефонную будку на краю пирса, я слышал, как на другом конце линии в Сан-Франциско раздаются телефонные гудки. Мне ответила ее мать.

– Это Люк Кэри, – сказал я. – Вы еще помните меня? У старой леди был ясный и четкий голос.

– Конечно, помню, полковник. Как вы поживаете?

– Прекрасно, миссис Хайден. А вы?

– Я никогда в жизни и дня не болела, – ответила она. – Я читала о вас в назетах. Вы совершили настоящий подвиг.

– Газеты слишком преувеличили мои заслуги. Просто у меня не было выбора. И мне ничего не оставалось делать.

– Уверена, что вы могли поступить и по-иному. Но мы поговорим об этом в другой раз. – Я почувствовал, что голос ее стал мягче. – Мне искренне жаль, что Норы нет на месте. Я знаю, что она будет очень огорчена.

– Вот как, – сказал я. – А мне так хотелось поздравить ее с премией Элиофхайма.

– Из-за нее-то она и уехала. С тех пор, как появилось это сообщение, у бедного ребенка нет ни минуты отдыха. И я убедила ее отправиться в Ла Джоллу, подальше от этого шума.

– Вы сказали в «Ла Джоллу»?

– Да. – И вдруг ее озарило – Откуда вы говорите?

– Из Ла Джоллы. Я провожу тут свой отпуск.

– Ну, разве это не счастливое совпадение, полковник? Конечно же, теперь я вспоминаю, какие-то упоминания в газетах о том, где вы находитесь. Нора в Серф-клубе.

– Я позвоню ей.

– Если вы ее там не застанете, полковник, свяжитесь с Сэмом Корвином. Он знает, где найти ее.

– С Сэмом Корвином?

– Да, – ответила она. – Вы должны его помнить. Он журналист, друг профессора Белла. Он занимается делами моей дочери. Бедная девочка совершенно не разбирается в бизнесе.

– И я очень надеюсь, что нам не придется ждать еще год, чтобы увидеть вас, полковник. Мне все еще кажется, что нам есть о чем поговорить. И я уверена, что «Хайден и Каррузерс» будут прекрасным местом для начала вашей карьеры.

– Спасибо, что помните обо мне, миссис Хайден. Мы в самом деле скоро поговорим и об этом.

– Вас тут всегда ждут, молодой человек. Всего хорошего.

В трубке щелкнуло, и я помедлил несколько секунд, прежде чем опустить очередной никель. На этот раз ответил Корвин.

– Здесь ли мисс Хайден? – спросил я.

– Кто ее просит?

– Люк Кэри.

Мне показалось, что в его голосе появились дружелюбные нотки.

– Полковник Кэри?

– Да.

– Минутку, прошу вас. Посмотрю, удастся ли мне найти ее. Через несколько секунд ожидания в трубке раздался ее голос.

– Полковник Кэри! Вот это сюрприз. Как вы узнали, где найти меня?

Я засмеялся.

– От вашей матери. Думаю, мы могли бы встретиться и выпить на пару.

– Вы в Ла Джолле?

– Примерно в трех милях от вас, – уточнил я. – Так как насчет моего предложения?

– Оно мне нравится. Но мой агент Аарон Скааси каждую минуту может прибыть из Нью-Йорка. На пять часов у нас обговорена пресс-конференция с коктейлями для журналистов.

Я предполагал, что она предложит другое время для встречи, но она этого не сделала. Достаточно честно, подумал я, с какой это стати. В последний раз, когда мы виделись, я был с ней не очень-то вежлив.

– Я еще раз попытаюсь, – сказал я.

– Буду рада, – вежливо ответила она и повесила трубку. Возвращаясь на пирс, я, прищурившись, посмотрел на небо. Оно было прекрасным. Синее, как на почтовых открытках, лишь с несколькими высокими кучевыми облачками. Солнце припекало уже как следует, немного погодя настанет тяжелая духота, но к тому времени она уже не будет меня беспокоить – я буду на воде.

Вот и пришел конец всему, подумал я. Но в то время я еще не знал, что сказал ей Сэм после того, как я повесил трубку.

– Не очень-то сердечно ты его встречаешь, – попенял ей Сэм, когда она окончила разговор.

– Черт возьми! Целый год прошел. Кем он себя считает?

Сэм подошел к ее блокноту для набросков и заглянул в него. На листе был изображен молодой человек, готовый нырнуть. Он был обнажен. Сэм узнал его лицо. Это был мальчик-студент, который работал в клубе спасателем.

– Во всяком случае, он не из этих мальчишек, – сухо сказал он.

– У тебя прямо зуд ставить на всем ярлыки. Есть какие-то возражения?

– Не лично к нему, – ответил Сэм. – Мне плевать, с кем ты ложишься в постель. Но когда это становится известно, это уже касается наших дел.

– Где ты об этом наслушался? – холодно спросила она.

– Да по всем окрестным пляжам ходят эти разговоры. Для мальчишки ты слишком заманчивая добыча, чтобы держать язык за зубами. Он все и выболтал своим приятелям, все до мелочей. Тебя разложили по косточкам.

Она сердито вырвала лист с наброском и скомкала его.

– Маленький подонок!

– Я говорил тебе, чтобы ты была разборчивее в знакомствах, – терпеливо заметил он.

– Что же, по-твоему, мне делать? – закричала она, бросая скомканную бумагу на пол. – Монахиней стать?

Он машинально подобрал бумагу с пола и бросил ее в мусорную корзину. Затем вытащил трубку из кармана.

– Избавился бы от этой чертовой трубки! Терпеть не могу, как она воняет! – вышла из себя Нора.

Молча сунув трубку в карман, он направился к дверям. Она остановила его.

– Сэм, – мягко окликнула она, сразу же став юной и беззащитной. – Сэм, что, по-твоему, мне надо делать?

– Не знаю. Но я бы начал с того, что бросил этого мальчишку.

– Так я и сделаю, Сэм, – быстро согласилась она.

– И еще одно, – добавил он. – Не помешает, если тебя будут видеть с кем-то вроде твоего парнишки-летчика, с которым ты только что разговаривала. Это поможет пресечь все сплетни.

Когда я вернулся, дряхлый охранник, сидевший на скамейке перед зданием конторы, махнул мне вялой рукой.

– Привет, полковник.

– Привет.

– Слышал разговоры, что на течении Коронадо видели здоровых марлинов. Стоит пойти туда и взглянуть на них.

– Может, так и сделаю, – сказал я, подкидывая ему на кусок хлеба, что я делал каждый день.

Он сунул полдоллара себе в карман.

– Спасибо, полковник. – Его водянистые глаза уставились на меня. – Кстати, к тебе на лодку лазила какая-то девчонка. Я сказал ей, что ты будешь к ленчу.

Я направился к катеру. Нора, должно быть, услышала мои шаги, потому что, когда я приблизился, она появилась на палубе. На ней были лишь синие шорты и лифчик; с черными волосами, стянутыми в хвостик на затылке, она походила на мальчика.

– Привет, – махнула рукой она.

– Привет.

Прищурившись, она посмотрела на солнце.

– Теперь моя очередь извиняться, полковник.

Несколько секунд я изучающе смотрел на нее, а потом спрыгнул на палубу, оказавшись рядом с ней.

– Только ряди этого вам не стоило проделывать весь этот путь, Нора. Она взяла меня за руку. Кожа у нее была сухой и теплой.

– Но я хотела это сделать, полковник. Я хотела дать вам знать, что чувствую себя виноватой перед вами.

Она стояла так близко, что я чувствовал запах ее волос. Они пахли чистотой и свежестью, как сосны на холмах, и сегодня на ней почти не было косметики, только слабый след губной помады. Я посмотрел ей в глаза. Такими я их и запомнил. Затем я поцеловал ее.

Губы ее были теплыми и нежными, и за их мягкостью крылись острые твердые зубы. Она закинула мне руки на шею и всем телом прижалась ко мне. Опуская руки ей на талию, я мог пересчитать едва ли не все ребра; как я и думал, все было так, как должно было однажды произойти между нами.

Еще раз поцеловав ее, я внезапно отстранил Нору и потянулся за сигаретами. Несколько раз чиркнув колесиком зажигалки, я убедился, что эта чертова штучка не работает.

– Слушай, меня прямо колотит.

– Меня тоже, – тихо призналась она.

Закурив наконец, я глубоко затянулся и протянул пачку ей. Отвернувшись от меня, она выпустила клуб дыма.

– Как только я увидела тебя в первый раз, мне захотелось, чтобы ты поцеловал меня.

– Мне тоже этого хотелось.

– Тогда почему же ты?… – Ее глаза были темны, как вода между бортом катера и пирсом. – Ты же знал, что я ждала этого.

Я отвернулся.

– Я думал, что ты была… была с кем-то другим.

– Неужели это имело для тебя такое значение?

– Для меня имело. Я хотел, чтобы между нами все было как следует.

– Но ты ведь и сам не был невинной пташкой.

– Нет, – согласился я.

– И разве теперь это имеет значение?

Я снова привлек ее к себе.

– Теперь нет.

На глазах ее выступили слезы, смочившие мне щеки.

– Ох, Люк, Люк!

Я знал, о чем говорят женские слезы, но не хотел покупаться на них. Это самая изощренная наживка, на которую клюет мужское самолюбие. Я чувствовал, словно вырос на десять футов, пока осушал их поцелуями. Мне плевать было, в самом ли деле плещутся ли сегодня марлины в Коронадо. Вместо этого я натянул мундир, который валялся без дела с первого же дня моего появления здесь, и вместе с ней отправился на пресс-конференцию.

Я был рад, когда все кончилось. Я еле выдержал. Едва увидев нас, репортеры так и кинулись к нам. Они заставляли позировать для съемок. Они задавали непрестанные вопросы. Обручены ли мы? Когда мы собираемся пожениться? Как мы встретились? Отправится ли она в Вашингтон на церемонию награждения вместе со мной? Приехал ли я сюда, чтобы быть рядом с ней или по какому-то другому поводу?

Затем они утомились задавать вопросы, на которые у нас не было ответов, и прием пошел по тому руслу, ради которого он был организован. Предполагалось выслушать повествование Аарона Скааси, почему он, увидев работы Норы, решил, что она величайший скульптор Америки с тех времен, когда тут появились первые столбы с тотемами.

Должен признать – говорил он весьма убедительно. Он подкупил даже меня. Это был лысый коренастый человек, который походил, скорее, на мопса, чем на одного из самых знаменитых в стране торговцев произведениями искусства. Он постоянно вытирал потеющую лысину платком невинно-голубого цвета. Нора, сидевшая на диване рядом с ним, выглядела пай-девочкой.

Подошел и сел рядом Сэм Корвин.

– Он знает, о чем говорить, – сказал он, кивая на Скааси. – Он великолепный знаток своего дела.

Я посмотрел на Сэма. Он был худым и, можно сказать, даже хрупким человеком, чья внешность могла бы ввести вас в заблуждение, если не твердая линия рта и решительные очертания подбородка.

– Он меня убедил, – кивнул я, пытаясь понять, насколько глубок интерес Сэма к Норе.

Он словно бы догадался, о чем я думаю.

– Я знаю Нору еще с того времени, когда она ходила в школу. Я всегда верил в нее, и был очень рад, когда она и ее мать попросили меня заняться ее делами.

Его темные глаза внимательно изучали меня.

– Я должен поблагодарить вас.

– Ну?

– За то, что вы приехали на прием. – Нора была очень взволнована после разговора с вами и буквально поставила всех на уши из-за того, что не может дозвониться до вас и извиниться. В таких ситуациях она бывает очень эмоциональна, почти как ребенок.

Прием близился к концу, и Корвин ушел сказать газетчикам несколько слов на прощание. Возможно, бурбон обострил мое восприятие, но мне казалось, что я услышал больше того, что он хотел мне сказать.

Подошли Нора со Скааси, и я поймал себя на том, что мне не нравится, с какой фамильярностью он держит руку на ее плече.

– Не присоединитесь ли к нам за обедом?

Глядя на Нору, я заколебался, но затем принял решение.

– Нет, спасибо. Вам надо обговорить ваши дела, и я не хотел бы мешать вам.

– Вы и не будете мешать, – быстро отреагировала Нора. Я увидел разочарование в ее глазах.

В эту секунду я чуть было не изменил свое намерение, но все же решил стоять на своем. Я улыбнулся, принося свои извинения.

– Я дал себе слово, что выловлю самого большого марлина. Так что сегодня вечером мне надо вывести катер и двинуться к течению Коронадо. К моменту восхода солнца я должен быть готов к встрече с ним.

– Когда вы собираетесь завтра вернуться? – спросила она.

– Поздно.

– Тогда значит, мы не увидимся. Завтра утром мне надо возвращаться в Сан-Франциско.

– Очень жаль.

Сэм отозвал Скааси в сторону, оставив нас наедине.

– Ты позвонишь мне? – спросила она.

– Конечно.

– Нет, ты не будешь звонить. Я знаю, ты этого не сделаешь. Будет, как в прошлый раз. Ты уедешь, и я ничего не услышу о тебе. И ничего не буду знать, кроме того, что удастся прочитать в газетах.

– Не будь дурочкой. Я же сказал, что позвоню тебе.

– Когда?

– Как только окажусь в Сан-Франциско.

– То есть, может быть, и никогда, – грустно сказала она.

Я взял ее за руку. Она была теплой, мягкой и беспомощной.

– Я позвоню тебе. Обещаю.

Она как-то странно посмотрела на меня.

– А что, если с тобой что-нибудь случится? Как я узнаю?

– Ничего со мной не случится. Теперь я в этом убежден. Ты же знаешь старую пословицу: «Кому суждено быть повешенным…»?

Ушли последние из репортеров. Пришло время прощаться. Я пожимал руки всем окружающим.

– Я провожу тебя до дверей, – сказала Нора.

Мы вышли в патио. Стояла непроглядная тьма, которую рассеивали лишь тысячи крохотных звездочек, повисших в ночном небе. Я закрыл за нами створки дверей.

– А я думал, тебе не нравятся прощания.

Я знал, что могу поцеловать ее, но решил этого не делать. Будь у меня такая возможность, я бы не ушел. Думаю, и она это понимала.

– Это на прощание, – шепнула она, легко коснувшись меня рукой. Когда за ней закрылась дверь, я пошел к машине.

Скааси отправился к себе принять ванну, так что Сэм был один, когда вернулась Нора. Он вопросительно взглянул на нее.

– Налей мне, – попросила она.

Молча встав из кресла, он протянул ей виски с содовой. Она выпила напиток одним глотком.

– Я выйду за него замуж, – почти вызывающе сказала она.

Корвин по-прежнему молчал.

– Ну, ты так ничего и не скажешь? Ведь это то, чего вы с матерью хотели, верно?

Он удивился.

– Откуда ты это взяла?

– Не такая я дура. – Нора снова налила себе виски. – Я поняла это сразу же, как только ты велел мне перезвонить ему. И когда он сообщил мне, что мой номер ему дала мать. Тут я уж не сомневалась.

Теперь, выпалив все это, она уже не была уверена, что ему нравится все это слушать.

– Женитьба – дело серьезное. Покончив с виски, она поставила стакан.

– Знаю.

– Он вроде бы хороший парень.

– Что в твоих устах означает отсутствие у меня таких качеств!

– Я этого не говорил.

– Знаю, что не говорил. Но ты так думаешь, верно? И потому, что я такая, как есть, я не смогу стать для него хорошей женой?

Он промолчал.

– Почему не смогу? – потребовала она у него ответа. – Возраст у меня подходящий. Общаться со мной несложно. Денег у меня хватит на нас обоих, и после войны я сделаю так, что он сможет заниматься тем, чем ему захочется. Разве плохо?

– Ты говоришь мне или спрашиваешь?

– Говорю! – гневно выпалила она.

Он вытащил свою неизменную трубку.

– В таком случае у меня тебе только один вопрос. Ты его любишь? Она уставилась на него. Вот уж это она меньше всего ожидала от него услышать.

– Конечно.

– Тогда все в порядке. – Он улыбнулся. – Когда вы намечаете свадьбу?

Она увидела его улыбку, и гневный напор покинул ее. Она улыбнулась в ответ.

– Как только я заставлю его сделать мне предложение.

6

Вернувшись на судно, я сбросил мундир и влез в старые джинсы. Бак был полон – я позаботился об этом еще днем, когда собирался отправиться за марлинами, – но мне не нравилось, как работают свечи, и я принялся чистить их. Затем взялся за карбюратор, потом за клапаны и когда спохватился, было уже почти десять вечера. Внезапно я почувствовал, что проголодался.

Проверив запасы, убедился, что ничего меня не привлекает. Да и, кроме того, мне следовало обзавестись припасами, если я собирался на весь день в море. Обнаружив небольшой бакалейный магазинчик, который еще был открыт, я отоварился всем, что мне было нужно, и, зайдя в «Сальную Ложку», взял очень плохой бифштекс с неизменной подливой из чили. Без острого соуса с ним было бы не справиться.

Но даже его острота не могла отбить отвратный вкус. Я с отвращением уставился в тарелку. Не будь я таким идиотом, мне бы достался изысканный обед.

Но только не для меня. Я должен был сохранять свою независимость. Старый Люк не должен ощущать никаких пут. Он бродит в одиночку. Отрезав еще кусок бифштекса, я машинально принялся жевать его. Какое мне, в конце концов, дело?

Беда была в том, что я слишком «копался» в каждой ситуации. Я не мог воспринимать вещи такими, какими они были на самом деле. Я должен был докапываться до самой сути и воспринимать все целиком. Что в ней было? Ее деньги? Тот факт, что ее мать практически разъяснила мне все по слогам? Нет, этого не могло быть. Я припомнил школу, в которой любили говорить: в богатую девушку влюбиться столь же просто, как и в бедную. Но куда лучше.

Теперь я понимал, в чем дело. Я не был готов к данной ситуации, потому что боялся. Боялся того, что, если позволю себе влюбиться, со мной все будет кончено. Она воплощала в себе все, что мне было нужно. И класс, и стиль, и очарование, блеск, и сияние, отшлифовать которых можно было только за много лет. Все это плюс талант и яростная похотливость, темперамент, который чувствовался в ней, составляли ее сущность. Жизнь с такой женщиной очень непроста. Да и, кроме того, разве я мог быть уверен, что она чувствует то же самое, что и я? Что я мог ей дать?

Я отрезал еще кусок бифштекса, но он уже остыл, и я отодвинул тарелку. Расплатившись у стойки, я подхватил два своих пакета с припасами.

Морозильника у меня не было, так что я рассовал припасы в кокпите и посмотрел на небо. Луна так ярко светила на чистом небе, что было светло, почти как днем. Морская гладь была неподвижна, словно пруд, а не океан. Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Я должен двинуться к Коронадо не позже начала второго. Включив двигатель, я поднялся на палубу, чтобы отдать швартовы.

Путь длился не дольше, чем я предполагал. Когда я выключил двигатель и стал возиться с якорем, меня окатило волной из-за борта. Ее свежесть приободрила меня. Бросив на палубу одежду, я опустил якорь за борт.

Когда плаваешь на волнах, это чем-то напоминает качание в люльке. Запахи океана опьяняют. Ты вздымаешься и опадаешь вместе с его телом, словно ты рядом с женщиной; движения эти успокаивают, расслабляют, снимают любое напряжение.

Я вскарабкался на палубу и, шлепая босыми ногами, направился в кубрик. Сдвинув дверь, я вошел внутрь. Потянувшись за полотенцем, я нащупал лишь пустой крючок. Не успел я повернуться к выключателю, как услышал голос.

– Ищешь полотенце, Люк?

Оно вылетело из темноты, попало мне в лицо и свалилось на пол. Я нагнулся поднять его.

Я ее не видел. Она была где-то в темноте, но я слышал ее смех.

– Господи, ну и костляв же ты. Я наблюдала за тобой в иллюминатор. Можно сосчитать все косточки.

Я торопливо обернул полотенце вокруг талии. Я услышал шорох, а затем очертания ее головы обрисовались на фоне полной луны, что смотрела в кубрик. Ее руки легли мне на плечи, и когда она повернулась, лунный свет осветил ее лицо. Я потянулся к ней, и, прежде, чем мои пальцы коснулись ее, я уже знал, что она такая же голая, как и я.

Не знаю, сколько мы стояли вот так в тесномкубрике, касаясь друг друга губами, и наши тела перетекали друг в друга, так что я не мог сказать, где кончаюсь я и начинается она.

– Я люблю тебя, Нора.

Я почувствовал, как она напряглась в моих руках.

– И я люблю тебя, Люк. – Она прижалась щекой к моей груди. – Я же говорила тебе, что это не прощание.

Я приподнял ее и уложил на койку.

– Ты и я никогда больше не должны прощаться, – шепнул я. Ее взметнувшиеся руки потянули меня вниз, в волшебный мир, которого я никогда доселе не знал.

Как прекрасна плоть любви.

Когда ночью я проснулся, она спала на своей половинке, спиной к стене и подтянув колени, насколько позволяло ей пространство. Глаза ее были закрыты и даже в лунном свете я видел, какие длинные и темные у нее ресницы и как она во сне напоминает маленькую девочку. Она медленно открыла глаза.

На секунду прикрыв их, она затем снова приоткрыла их. На лице ее появилась озорная улыбка. Она притянула мою голову к своей груди.

– Иди сюда, малыш.

Ее груди были как маленькие спелые плоды, нежные, твердые и теплые, как июльские персики. Целуя их, я слышал, как она стонет от удовольствия. Позже, много позже, она легла, уткнувшись лицом мне в плечо.

– Люк, – шепнула она. – У меня никогда не было так раньше. Никогда.

Я нежно погладил ее по голове. Мне не хотелось отвечать. Она подняла голову, чтобы заглянуть мне в глаза.

– Ты веришь мне? Веришь?

Я молча кивнул.

– Ты должен верить мне. Ты должен! – яростно прошептала она. – Что бы там люди не говорили.

– Я верю тебе.

К моему удивлению, ее стала бить дрожь и она была готова разрыдаться.

– Есть люди, которые ненавидят меня! Которые завидуют всему, что у меня есть, и всему, что я делаю. Они вечно распускают обо мне разные слухи. Рассказывают всякую чушь.

Припоминаю, что в этот момент я почувствовал себя куда более мудрым и старым, чем она.

– Забудь о них. Такие людишки всегда существуют. Но я знаю тебя. И каждый, кто знает тебя, уже ничего не будет слушать.

Я снова прижал ее голову к плечу, и несколько погодя она перестала дрожать.

– Люк, о чем ты думаешь? – Подняв голову, она вглядывалась мне в лицо. – Люк, я должна сделать тебе одно страшное признание.

Внезапно где-то под сердцем я ощутил страх. Если она собирается соврать мне о чем-то, я ничего не хочу знать. Я не хочу знать ничего, что может нарушить наше единство. Я не мог вымолвить ни слова.

Думаю, она догадалась, что со мной делается, потому что поддразнивающе улыбнулась.

– Я не умею готовить.

Я ощутил такое облегчение, что ситуация стала едва ли не комичной. Я рассмеялся. Затем сполз с койки и отправился готовить кофе.

Вернувшись, я увидел, что она нашла кусок проволоки. Пока я ставил на стол крепкий кофе, она сидела, играя с ним. Я не мог скрыть восхищения, видя, как кусок металла оживал у нее в руках, обретая очертания прыгуна в воду. Она увидела, что я смотрю на нее, и бросила проволоку.

– Не бросай, – остановил я ее. – Хотел бы я уметь делать такие штуки.

Она улыбнулась.

– А мне порой не хотелось бы уметь. Я хотела бы остановиться, но не могу. В любом предмете я вижу его внутреннюю сущность, и она словно требует от меня, чтобы я освободила ее. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Думаю, что да. Ты баловень судьбы. Многие видят суть вещей, но не могут высвободить ее.

Несколько секунд она смотрела на проволочную фигурку, а затем небрежно отшвырнула ее.

– Да, я одна из тех, кому повезло, – едва ли не с горечью сказала она. – А ты? Что ты собой представляешь?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Никогда не задумывался над этим. Пока я просто обыкновенный парень, который ждет окончания войны.

– И чем ты тогда будешь заниматься?

– Искать работу. Может быть, если мне повезет, я успею поставить несколько домов, прежде, чем состарюсь и меня выкинут. Хотя я даже не знаю, по силам ли мне это будет. У меня не было возможности проверить себя в деле. Сразу же после колледжа я ушел в авиацию.

– Профессор Белл говорит, что ты был очень способным.

– Да, ему так кажется, – улыбнулся я. – Я был его любимчиком.

– Может быть, я смогу помочь тебе. У меня есть двоюродный брат, который очень известный архитектор.

– Знаю. Джордж Хайден. «Хайден и Каррузерс».

– Откуда ты знаешь?

– Сказала твоя мать.

Она задумчиво посмотрела на меня, а потом потянулась за сигаретой.

– Мать не теряет времени даром, – она глубоко затянулась.

Я не ответил.

Она откинулась на спину.

– Здесь так тихо. И так далеко от всего мира. Никакого шума, который ты постоянно слышишь, нет людей, которые пристают к тебе. Потрясающее спокойствие. Словно ты совершенно один в другом мире.

Я по-прежнему молчал.

– Люк, – она не смотрела на меня. – Ты хочешь жениться на мне?

– Да.

Теперь она снова была со мной, и ее глаза, не теряя своей темной глубины, зажглись.

– Тогда почему ты не сделаешь мне предложения?

– Что я могу дать такой девушке, как ты? – спросил я. – У меня ничего нет. Ни денег, ни работы, ни будущего. Я даже не знаю, смогу ли я содержать свою жену.

– Неужели это так важно? У меня хватает…

– Но я такой, и не могу быть иным, – прервал я ее. – Считай, что я настолько старомоден.

Она встала рядом на колени и взяла меня за руку.

– Это неважно, Люк. Верь мне, это в самом деле неважно. Попроси меня, чтобы вышла за тебя замуж.

Я молча изучал ее. Она отвела глаза.

– То есть… если ты действительно этого хочешь. Но из-за того, что между нами было, ты ничем мне не обязан. И я хочу, чтобы ты это знал.

Я повернул ее лицо к себе, чтобы видеть его.

– Я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?

Она ничего не ответила, а только посмотрела на меня и кивнула. На глазах ее блестели слезы. Склонившись к ней, я нежно поцеловал ее в губы.

– Я должна сказать Сэму об этом.

– Сэму? – переспросил я. – Зачем?

– Это необходимо. Это часть его обязанностей. Он должен будет составить сообщение для прессы. Так будет куда лучше, чем если первым все узнает сплетник-колумнист и сочинит какую-нибудь статейку.

Я не ответил.

Она взяла меня за руку.

– Сэм – хороший друг.

– В ту ночь, когда мы познакомились, ты с ним встречалась.

– А, вот в чем дело. Ты его ревнуешь. Я промолчал.

– Не стоит. Сэм много лет был мне хорошим другом. С тех пор, когда еще ходила в школу.

– Знаю. Он мне подробно все рассказывал. Несколько секунд она не сводила с меня глаз.

– И все это время он был мне всего лишь хорошим другом. Что бы там люди не говорили, между нами никогда ничего не было.

– Это одна из тех вещей, относительно которых ты хочешь меня предупредить? – спросил я.

– Да. Это одна из их грязных сплетен!

Вот именно тогда я и сделал первую ошибку в нашем браке. Пусть это была ложь, но это была ее ложь. Не знаю, как я догадался, но все понял. Может быть, чересчур честный прямой взгляд, которым она смотрела на меня, и убедительный тон ее голоса. Что-то тут было не так. Раньше я такой ее никогда не видел, что-то тут было не то.

Но я сам сделал ошибку, и теперь уж ее не поправить. Одна ложь влечет за собой другую, втягивая в свои сети не только лжеца, но и того, кто пытается верить ей – пока правда не становится настолько ужасной, что ее уже невозможно воспринимать. Но тогда я еще ничего не знал.

Вместо этого я решил, что события, которые она хочет скрыть от меня, были давным-давно. Они происходили, когда я еще не знал ее, и сейчас они не имеют никакого значения. Я любил ее, она любила меня, а все остальное осталось во вчерашнем дне. Поэтому, наклонившись к ней, я легко поцеловал ее в щеку.

– Я верю тебе, – сказал я.

7

Посмотрев на Дани, сидящую рядом со мной, я перевел глаза на Нору, которая сидела по другую сторону стола между Харрисом Гордоном и своей матерью. После того, как мы обменялись несколькими вежливыми словами при встрече, она старательно избегала моего взгляда. Интересно, вернулись ли к ней злые демоны памяти, терзающие ее так же, как меня.

Харрис Гордон взглянул на часы.

– Думаю, что нам лучше подготовиться, – сказал он. Он глянул через стол на Дани и улыбнулся. – Вставай и бери свое пальто, девочка.

Дани несколько секунд смотрела на него, а потом молча встала и покинула помещение. Между нами воцарилось неловкое молчание, словно с ней исчезла та невидимая связь, которая делала возможным общение между нами.

Гордон откашлялся.

– Дани может ехать вместе с матерью и бабушкой. – Он повернулся ко мне: – Я буду рад, если вы составите мне компанию, полковник. Нам представится возможность переговорить.

Я кивнул. Это было то, что и я хотел. Мне по-прежнему ничего не было известно кроме того, что я узнал из краткого телефонного разговора прошлой ночью. Во время завтрака мы старательно избегали касаться темы, которая свела нас.

– Мы можем ехать на моей машине, мама, – сказала Нора. – Чарльз отвезет нас.

Невозмутимость покинула миссис Хайден, когда она поднялась. С мрачноватой улыбкой она глянула на меня.

– Довольно неприятное дело – становиться старой вороной. В этом нет никакого благородства, как бы тебе этого не хотелось.

Кивнув, я улыбнулся ей в ответ. Я прекрасно понимал, что она имела в виду.

Когда старая леди в сопровождении Гордона вышла, мы с Норой остались наедине.

– Еще кофе? – спросила она, беря чашку. Я кивнул.

– Со сливками или с сахаром? Я посмотрел на нее.

Она покраснела.

– Как глупо с моей стороны. Я и забыла. Черное! Без сливок. Только с сахаром.

Какое-то время мы молчали.

– Тебе не кажется, что Дани стала очень хорошенькой?

– Да, она стала хорошенькой, – согласился я, отпив кофе.

– Что ты о ней думаешь?

– Не знаю, что я могу думать о ней. Все это было так давно, а сейчас я видел ее всего несколько минут.

В ее голосе появились нотки сарказма.

– Не думаю, что тебе потребуется много времени сообразить, что к чему. Ведь вы всегда так понимали друг друга.

– Понимали. Но это было так давно. Теперь она выросла, и нам обоим много чего пришлось пережить. Не знаю, может быть, со временем все и вернется.

– Тебе стоило бы больше верить в свою дочь. Я посмотрел на нее.

– Много есть такого, во что мне стоило бы верить: Вот например, я уверен, что ты не случайно так нажимаешь на слово «дочь». Так что не ищи подходящего времени, если хочешь что-то сообщить мне.

Глаза ее затуманились.

– А ты все такой же, как во время нашей первой встречи. Прямой до резкости.

– Слишком поздно, чтобы мы могли вежливо врать друг другу, Нора. Много времени назад мы пустились в эту дорогу, и она нам ничего не дала. На самом деле все куда проще. И не стоит спотыкаться на том же самом месте.

Она уставилась на скатерть.

– Зачем ты приехал? – резко спросила она. – Я говорила Гордону, что ты нам не нужен. Мы и сами справимся.

– Я тоже не хотел. Но я уверен, что, если бы вы справились без меня, не было бы нужды в моем появлении.

Я встал и вышел в холл. В горле у меня стоял комок. Нора не изменилась ни на йоту.

Дани как раз спускалась по лестнице. Я взглянул на нее, и все во мне сжалось. Это была уже не маленькая девочка, прыгавшая по лестнице. Это была юная женщина. Как ее мать. Каким-то образом мне это стало ясно.

Она одела курточку, а пальто накинула на плечи. Волосы ее были взлохмачены в своеобразной прическе, а пухлые губы тронуты свежей помадой. Девочка, которая сидела рядом со мной за столом, снова исчезла.

– Папа!

Ледок во мне сразу же растаял. Голос ее по-прежнему был голосом ребенка.

– Да?

Сбежав вниз, она остановилась передо мной.

– Как я выгляжу?

– Как живая кукла, – улыбнулся я и протянул к ней руку.

– Не надо, папа, – быстро сказала она. – Ты спутаешь мне прическу.

Улыбка сползла у меня с лица. Если это все, что ее беспокоило, она все еще была ребенком. Но, может быть, все не так. Нора вела себя именно так, когда хотела создать то, что называла «своим образом». Я подумал, не обрела ли моя дочь со временем ее образ мышления. Кажется, Дани увидела овладевшую мной неловкость.

– Не беспокойся, папа, – сказала она тем же самым рассудительным голосом как при Норе, когда та вошла в комнату. – Все будет в порядке.

Я посмотрел на нее.

– Уверен, что так и будет.

– Я знаю, что все будет в порядке, папа, – подчеркивая каждое слово, сказала она. – Порой с людьми случаются разные вещи еще до того, как они становятся взрослыми.

В сопровождении Норы и Гордона в фойе вышла старая леди.

– Попросите Чарльза подогнать мою машину, – сказал Гордон, открывая перед ними двери.

– Во сколько мы должны быть в суде? – спросила Нора, выходя. Он насмешливо посмотрел на нее.

– Сегодня мы не едем в суд. Просто мы должны вернуть ребенка под опеку соответствующих властей.

– Очень рада. Сегодня я не в состоянии предстать перед судом. Гордон ничего не ответил, только кивнул, спускаясь к машине. Когда я спускался, Чарльз придержал дверцу нориного «ягуара».

Улыбка морщинками разбежалась по его лицу.

– Полковник Кэри!

– Чарльз! – Улыбаясь, я протянул ему руку. – Как вы поживаете?

– Прекрасно, полковник. – Его голос потеплел. – Несмотря на печальные обстоятельства, я очень рад снова видеть вас, сэр.

– Закройте дверцу, Чарльз, – раздался голос Норы из машины. Кивнув, Чарльз притворил дверцу машины. Бросив на меня прощальный взгляд, он обошел машину и сел за руль.

– Вы будете править, полковник? – спросил Гордон.

Я показал ему на взятый напрокат маленький «корвейр», который выглядел сущим пигмеем рядом с двумя гигантами – его черным «кадиллаком» и серым «ягуаром» Норы.

– Тогда я велю моему шоферу ехать за нами, – сказал он. – Подождите меня.

Он махнул рукой, и мы двинулись вниз по длинной подъездной дорожке, оставляя за собой остальные машины. Садовник открыл ворота, и мы выехали. На улице стояла группа репортеров, но они кинулись по своим машинам, увидев, что мы не собираемся останавливаться. Мы повернули к западу по Калифорния-стрит мимо кафедрального собора.

Одновременно мы оба потянулись к зажигалке. Он засмеялся и отдернул руку. Прикурив, я протянул зажигалку ему.

– Благодарю. – Он не смотрел на меня. – Надеюсь, вы не затаили на меня зла в связи с нашей последней встречей?

Я бросил взгляд на него. Я вспомнил зрелище, которое мне когда-то довелось видеть: Джин Танни и Джек Демпси^[1] на каком-то званом обеде – Танни широко улыбался, а на лице Демпси застыла мрачная гримаса. Теперь я знал, что он тогда чувствовал.

Сколько бы времени не прошло, никому не приятно вспоминать, как его подвергли форменному избиению. И я не был исключением. Воспоминания эти не доставляли мне удовольствия, как и любому другому, но я должен был учиться жить вместе с ними.

– Надеюсь, что вы столь же истово будете стараться и для моей дочери. И претензий у меня не будет.

Он заметил, что я уклонился от прямого ответа, но предпочел не обратить на это внимания.

– Отлично. Можете быть уверены, что я сделаю все, что в моих силах.

Подождав, пока мы повернули на Гош-стрит, я сказал:

– Мне известно только то, что вы успели сказать по телефону и что я прочел в газетах. Может быть, теперь вы сможете рассказать мне подробности.

– Конечно. – Он с любопытством посмотрел на меня. – Думаю, не стоит углубляться в отношения Норы с Риччио.

Я отрицательно покачал головой. Я знал Нору.

– Весь день они ссорились, – начал он. – Насколько мне известно, Нора собиралась положить конец их отношениям: и деловым, и личным. Она потребовала от него немедленно покинуть дом. Но он себя прекрасно чувствовал в нем и не собирался бросать его.

– Нора нашла себе другого парня? – спросил я.

Он снова искоса посмотрел на меня и пожал плечами.

– Не знаю и не спрашивал. Когда я приехал, на месте действия уже было полно полиции. И не думаю, что тогда имело смысл задавать такие вопросы.

– Понимаю, – кивнул я.

Мы снова повернули на запад по Маркет-стрит.

– Выяснилось, что Риччио преследовал Нору по пути из ее комнаты до мастерской, стараясь убедить ее. Дани сидела у себя, занимаясь, когда услышала крик матери. Сбежав вниз, она увидела, что Риччио угрожает матери. Схватив со стола долото, она кинулась между ними и всадила ему оружие в живот. Когда Риччио, обливаясь кровью, рухнул на пол, ребенок впал в истерику и стал рыдать. Чарльз в сопровождении горничной Норы вбежал в помещение. Нора велела Чарльзу вызвать врача и сразу же позвонила мне из мастерской. Я попросил ее тут же связаться с полицией, но не делать никаких заявлений, пока не приеду. Я оказался на месте через двадцать минут. Полиция появилась минут за десять до меня.

Я потушил сигарету в пепельнице.

– Теперь о самом главном.

– Не Нора ли убила его? Это вы имеете в виду?

Я кивнул.

– Не думаю, – ответил он, медленно подбирая слова. – Я говорил с ними обеими до того, как они стали отвечать на вопросы полиции. Рассказы той и другой настолько совпадают, что их трудно оспорить.

– У них было время обо всем договориться. Он снова покачал головой.

– У меня довольно большой опыт, и мне не раз приходилось сталкиваться с такими ситуациями. Да и, кроме того, обе были в таком состоянии, что вряд ли могли связно врать. Обе были на грани истерики. Просто невозможно, чтобы они настолько владели собой в той обстановке.

– Других свидетелей не было?

– Ни одного.

– Что произошло потом?

– Доктор Боннер, который прибыл как раз передо мной, отвел Нору наверх и сделал ей укол. Затем, попросив сержанта Флинна позвонить вам, я вместе с Дани отправился в главное управление полиции, где она дала показания. Я прочитал их, но, несмотря на мой совет, она настояла, что хочет подписать их. Оттуда направились в учреждение для содержания несовершеннолетних, где Дани была вверена попечению специалистов по подросткам. К счастью, мне удалось убедить принимавшего нас офицера позвонить судье по делам несовершеннолетних, и он, выслушав рекомендации доктора Боннера, отпустил Дани домой на ночь. Я отвез ее к бабушке, а оттуда уже позвонил вам.

Теперь мы были на трассе Портолла-хилл, поднимаясь кверху. Я оглянулся. «Ягуар» Норы держался за нами, а с левой стороны улицы по тротуарам, казалось, прогуливался весь город. Справа я увидел знакомые очертания конструкции. Мы проезжали мимо огромного объявления: «ЗАГЛЯНИТЕ В «ДАЙМОНД ХЕЙТС».

Здесь я покупал рождественскую елку, когда мы с Норой только что поженились. Я припомнил, что собирался достраивать это здание, которое должно было стать моим первым проектом, но так как оно стояло на краю холма, пришлось бы ставить подпорки, и город не пошел на это. Но клочок свободной земли стал еще меньше, хотя его ценность возросла. Чувствовалось, что власти нашли решение.

Я критически осмотрел строение. Хорошая работа.

– Что на самом деле заставило вас позвонить мне? – повернулся я к Гордону.

Он пожал плечами.

– Толком и сам не знаю. Думаю, что было какое-то подсознательное желание. Ощущение, что в этой ситуации вы будете самым подходящим человеком, с которым можно иметь дело.

– Вы так считаете и после того, что сказала Нора, когда мы в последний раз были в суде?

Он не сразу ответил. Оказавшись на вершине холма, мы резко развернулись вправо на Вудсайд-авеню. Справа тянулся ряд домов мрачной зеленой окраски. Повернув на подъездную дорожку, мы обогнули здание. Я заметил маленькую вывеску «Детский приемник».

Остановив машину и выключив двигатель, Гордон повернулся ко мне. Голос у него был ровным, и он смотрел мне прямо в глаза.

– Неважно, что я на самом деле думаю. Важно, что думаете вы. Ответственность лежит на вас. Или вы считаете себя ее отцом, или нет.

Открыв дверцу, он вышел. Я услышал, как сзади подъехала машина. Посмотрев в зеркало заднего вида, я увидел «ягуар» Норы. Я медленно нажал на ручку дверей.

8

Когда машина Норы остановилась, вокруг нее сразу же сгрудились репортеры и фотографы. Гордону пришлось растолкать их, чтобы пробиться к дверям, и он показал мне на двери у него за спиной.

– Тащите ее туда как можно скорее.

Кивнув, я протолкался к машине. Первой вышла Нора. Я протянул ей руку, чтоб помочь ей удержаться на ногах. Вокруг нас блистали вспышки фотографов. Вдвоем мы помогли Дани выбраться из машины. Руки ее были холодны как лед, и я чувствовал их дрожь.

– Не обращай на них внимания, малышка. Идем со мной.

Дани молча кивнула, и мы направились к дверям. Репортеры преградили нам дорогу, заставив остановиться.

– Всего один снимок, прошу вас, – обратился к нам один из них.

Я почувствовал, что Дани готова подчиниться этому настойчивому требованию, и продолжал подталкивать ее.

– Двигайся, моя дорогая.

Гордон успел присоединиться к нам и, прикрыв Дани, мы проложили путь к дверям.

– Осадите, ребята, – взмолился Гордон. – Дайте пройти ребенку!

– Это мы и хотим сделать, адвокат! – взревел из толпы хриплый голос. – Сделать снимок на первую полосу – защитник самой юной убийцы, что у него были!

Лицо Дани побелело, и колени у нее подогнулись. Одной рукой я подхватил ее за талию, а другой яростно отбросил тех, кто стоял у нас на пути.

– Оставьте ее в покое или я переломаю ваши паршивые шеи! Внезапно они стихли. Не знаю, что тому было причиной – то ли мой неподдельный гнев, то ли их смущение от глупого замечания, но стоявшие рядом отступили назад. Я почти волоком подтащил Дани к дверям, а Нора и Гордон последовали за нами. Повернувшись, Гордон закрыл двери.

Дани с полузакрытыми глазами почти висела на мне. Она так побледнела, что слабая помада выступила на лице ярким пятном. Я прижал ее голову к груди и обнял ее.

– Спокойнее, малышка.

Я чувствовал, как девочку бьет дрожь. Она попыталась заговорить, но не могла выдавить ни слова. Ее продолжало трясти.

– Вот скамейка, мистер Кэри, – подоспела служительница в белой униформе. Я и не заметил, как она оказалась рядом с нами.

Я подвел Дани к скамейке, и мы сели, она по-прежнему прятала лицо у меня на груди. Сестричка наклонилась к нам, держа флакон с нюхательной солью.

– Дайте ей подышать вот этим, мистер Кэри, – с сочувствием сказала она.

Взяв бутылочку, я сунул ее Дани под нос, почувствовав острый запах из горлышка. Дани вдохнула его и закашлялась.

Взяв обратно флакон, сестричка протянула мне стакан с водой. Я поднес его к губам Дани. Она медленно отпила несколько глотков.

Подняв голову, она посмотрела на меня. Краски медленно возвращались на ее лицо.

– Я сейчас… я сейчас приду в себя, папа, – хрипло шепнула она.

– Уверена?

Она кивнула. У нее были темно-фиолетовые, как у ее матери, глаза, только мягче и как-то добрее. Сейчас в них крылись усталость и боль, и я увидел, что она внезапно повзрослела.

– Я ко всему привыкну, папа. Дай мне только немножко времени.

– Ты не должна привикать ни к чему! – рассердился я. Она улыбнулась.

– Не волнуйся, папа. Сейчас со мной все будет в порядке.

Я перехватил взгляд Норы. Он был мне знаком. Так она всегда смотрела на Дани и на меня. Словно мы два человека с другой планеты. Вспышка старой неприязни перекосила ее лицо.

– Ты в состоянии зайти в кабинет, дитя мое? – спросила сестричка. Дани кивнула. Я держал ее за руку, когда она приподнималась. Она отвела мою руку, и я понял, что Дани заметила выражение лица своей матери.

– Я справлюсь, папа.

Я последовал за ней к маленькой стойке регистрации. На голой крашеной стене была надпись: «Прием девочек». Все слегка походило на обстановку дешевой гостиницы. Под этим объявлением было другое, поменьше:

«ДЕВУШКАМ НЕ РАЗРЕШАЕТСЯ УПОТРЕБЛЯТЬ КОСМЕТИКУ, КРОМЕ БЛЕДНОЙ ГУБНОЙ ПОМАДЫ. ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ПРЕДЪЯВЛЕНО У ЭТОЙ СТОЙКИ ПЕРЕД ОТПРАВКОЙ НА РАЗМЕЩЕНИЕ».

За стойкой сидела спокойная на вид седовласая женщина.

– Вашей дочери не нужно расписываться, мистер Кэри. Она уже сделала это прошлым вечером. Теперь ей надо лишь оставить тут все ценные вещи.

Дани положила на стойку свою маленькую сумочку.

– Могу я взять с собой губную помаду и расческу?

Женщина кивнула.

Открыв сумочку, Дани вынула оттуда эти предметы. Сняв часики, она засунула их в сумочку, и расстегнув нитку жемчуга на шее, положила ее туда же. Она стала стягивать кольцо с пальца, но оно не поддавалось. Она вопросительно посмотрела на женщину.

– Прости, Дани, – мягко сказала женщина.

Дани засунула палец в рот и пососала его. Наконец кольцо снялось, оставив белую полосочку на пальце. Поколебавшись секунду над открытой сумочкой, она повернулась и протянула кольцо мне.

– Ты сохранишь его для меня, папа?

Какая-то странная интонация в ее голосе заставила меня посмотреть на кольцо. У меня сжалось сердце. Словно жарким днем мы снова оказались в Ла Джолле, ей шесть лет, и я выкладываю свои последние пятнадцать долларов на золотое колечко к ее дню рождения. На нем были выгравированы ее инициалы – Д.Н.К., Даниэль Нора Кэри. Я заметил, что с годами кольцо пришлось несколько растянуть. На мгновение я лишился дара речи. Я лишь кивнул и засунул его в карман.

В этот момент открылась дверь и вошла старая миссис Хайден.

– Эти проклятые репортеры! Я им кинула кость, сказав все, что о них думаю!

Подойдя к нам, она взглянула на Дани.

– Ты в порядке, дитя мое?

– В порядке, бабушка.

– Время идти, Дани, – тихо поторопила седая женщина. – Мисс Герайти отведет тебя.

И Дани поняла, что теперь она остается в одиночестве. Лицо ее затуманилось и помрачнело. Глаза потемнели от страха.

– Не бойся, ребенок, – успокоила ее мисс Герайти. – Мы позаботимся о тебе.

Дани перевела дыхание. Подойдя к матери, она вытянула губы, чтобы поцеловать ее в щеку.

Именно эту секунду Нора избрала для драматической сцены.

– Дитя мое! – зарыдала она. – Я не позволю им забрать тебя от меня!

Именно это и нужно было ребенку. Она истерически разрыдалась, бросившись матери в объятия. Все сгрудились вокруг них, утешая и соболезнуя. Нора проявила еще один из своих талантов. Даже у служительниц, которые привыкли к таким сценам, на глазах были слезы.

Быстро и профессионально одна из них разняла мать и дочь и вывела все еще всхлипывающую Дани через другую дверь. Над ней была надпись: «В помещения девочек».

Нора, также всхлипывая, повернулась к Гордону. Он дал ей свой носовой платок, и она торопливо вытерла слезы. Но я уловил в ее глазах торжество. Они вышли, и, проводив их взглядом, я повернулся к старой миссис Хайден.

Лицо ее было мрачным и грустным.

– Не хотите ли вы вернуться ко мне на ленч, Люк? Нам так много надо обговорить с вами.

– Нет, благодарю вас, – отказался я. – Хотел бы вернуться в мотель и немного передохнуть. Я не спал всю ночь.

– Тогда завтра, в воскресенье, к обеду? Больше никого не будет. Только мы вдвоем.

Что ей от меня надо? Старая леди никогда ничего не делала просто так.

– Вам не стоит опасаться меня, Люк. Я люблю этого ребенка. Я, в самом деле, люблю его.

В глазах ее была такая мольба, которая заставила меня поверить, что она говорит правду. В первый раз со времени нашего знакомства она просила о чем-то.

– Я знаю это, матушка Хайден, – мягко сказал я. Она с благодарностью посмотрела на меня.

– Позвоните мне, пожалуйста.

– Хорошо.

Я смотрел ей вслед, когда она выходила. Дверь закрылась, и я повернулся к седовласой женщине, которая уже сидела за своей пишущей машинкой.

– Когда я смогу навестить дочь?

– Часы посещения от половины третьего до трех по воскресеньям. Но для новоприбывших обычно делается исключение.

– Я буду здесь в это время.

– Когда вы появитесь, подойдите к конторке, мистер Кэри. Я выпишу вам пропуск.

– Благодарю вас.

Я пошел по дорожке. Машина Норы уже уехала, и большинство репортеров тоже, но Гордон стоял около своего черного «кадиллака», беседуя с двумя из них. Он махнул, когда я приблизился.

– Джон Морган из «Кроникл», – представил Гордон более высокого. – И Дан Прентис, Ассошиэйтед Пресс.

– Я хотел бы извиниться за то глупое замечание, мистер Кэри, – сказал Морган. – Мне бы не хотелось, чтобы вы всех нас считали такими.

– Это относится и ко мне, полковник, – быстро вмешался человек из АП. – Примите мои сожаления, и, если я могу что-то сделать для вас, звоните без промедления.

– Благодарю вас, джентльмены.

Мы пожали друг другу руки, и они удалились. Я повернулся к Гордону.

– И что теперь?

Он посмотрел на часы, а затем на меня.

– Я должен возвращаться в свой офис. Весь день после полуночи у меня занят до предела. Где я могу найти вас примерно к шести часам?

– В мотеле.

– Отлично. Я позвоню вам туда, и мы договоримся о времени встречи, чтобы завершить наш разговор. – Внезапно он улыбнулся. – Знаете, я был прав. В этой суматохе вы проявили себя очень достойно. Вы тут очень к месту.

– Я ничего особенного не сделал.

– Нет, сделали. Ваша реакция была совершенно правильна. Вам удалось перетянуть на свою сторону практически всех толковых репортеров.

Наконец, до меня дошли его слова.

– Толковых? Вы имеете в виду и того, кто отпустил это идиотское замечание?

Он усмехнулся.

– Это не репортер, а мой шофер. Был момент, когда я испугался, что он не успеет вмешаться в ход событий.

Разинув рот, я смотрел на него. Мне стоило бы догадаться. Он не пользовался бы такой репутацией, если бы для этого не было оснований. Он распахнул дверцу своей машины.

– Да, вспомнил. Вот ключи от вашей машины. Она стоит дальше по улице. Своего парня я подсажу в нескольких кварталах отсюда. Не хочу, чтобы кто-нибудь его опознал.

Взяв ключи, я молча смотрел, как он садится в «кадиллак». И после того, как его машина обогнула угол здания и исчезла, я постоял еще несколько минут, а потом медленно побрел к своему автомобилю.

Я прошел мимо проволочной изгороди, за которой стоял длинный ряд зеленых цельнометаллических домиков казарменного типа. Где-то там за изгородью была и моя дочь. Я все острее начинал чувствовать внутреннюю пустоту. Теперь она в полном одиночестве.

Чувствовала ли Нора, думая о Дани, то же, что и я? Так, незаметно вторгнувшись в мои мысли, Нора целиком завладела ими, и я погрузился в воспоминания о прошлом.

9

Три недели, оставшиеся от моего отпуска, стали нашим медовым месяцем. Они, собственно, и составили всю нашу семейную жизнь. Ибо до моего возвращения было около двух лет. Война длилась еще чуть больше года, и потом мне никак не удавалось демобилизоваться.

Нора не приехала в аэропорт проводить меня, она не любила прощаний. Не встречала она меня и по прилете. На поле была ее мать.

Когда я спустился по трапу, старая леди уже ждала меня на летном поле. Ждать в помещении аэровокзала было не для нее. Она протянула мне руку.

– Добро пожаловать домой, Люк. Как хорошо, что ты вернулся. Я поцеловал ее в щеку.

– Возвращаться всегда хорошо. А где Нора?

– Прости, Люк. Твоя телеграмма пришла только вчера. Она в Нью-Йорке.

– В Нью-Йорке?

– Сегодня вечером открытие ее первой послевоенной выставки. Мы не имели представления, что ты возвращаешься. – Она увидела разочарование на моем лице. – Нора была очень расстроена, когда я говорила с ней по телефону. Она хочет, чтобы ты позвонил ей, как только окажешься дома.

Я мрачно усмехнулся. Представляю себе. Вот так у меня шел весь год. Как только я думал, что могу уезжать, что-то случалось, и мне приходилось оставаться. Я бы уже давно унес ноги из армии, если бы мне не дали временное звание полковника и не перевели в штаб-квартиру. Все остальные, с кем я летал, уже полгода, как сняли форму.

– С ней все в порядке? – Нора была отнюдь не самым исправным корреспондентом в мире. Хорошо, если я получал от нее хоть одно письмо в месяц. Не будь ее матери, я был бы совершенно не в курсе дел. Старая леди писала мне регулярно, и я получал от нее, как минимум, одно письмо в неделю.

– С ней все отлично. Она очень много работала, готовясь к этой выставке. Но ты же знаешь Нору. – Она насмешливо взглянула на меня. – Она же не может иначе. Она всегда должна быть чем-то занята.

– Ага.

Она взяла меня под руку.

– Идем в машину. Чарльз подхватит твой багаж.

По пути домой мы почти не разговаривали. Мне казалось, что старая леди нервничала, хотя внешне это почти не проявлялось. В некотором смысле, это было естественно. У нас впервые появилась возможность проверить наши новые взаимоотношения. Я и сам был несколько напряжен.

– Номер телефона Скааси лежит на столе в библиотеке, около телефона, – сказала она, едва только мы вошли в дом.

Дворецкий пошел наверх с моими чемоданами, а я направился в библиотеку. Листок бумаги в самом деле был там, где она и сказала. Сняв трубку, я назвал оператору номер телефона. Ждать долго не пришлось.

– Галерея Скааси, – произнес чей-то голос. На заднем фоне я слышал шум толпы и звуки голосов.

– Будьте любезны, мисс Хайден.

– Кто говорит, простите?

– Звонит ее муж из Сан-Франциско.

– Минутку, прошу вас. Я попытаюсь ее найти.

Ожидание, казалось, длилось невыносимо долго. Снова возник тот же голос.

– Простите, мистер Хайден. Похоже, что я не могу ее найти. Мистер Хайден. В первый раз я услышал, что ко мне так обращаются.

И, наверно, не последний. Потом уже меня это стало раздражать, но в первый раз просто рассмешило.

– Моя фамилия Кэри, – уточнил я. – Есть тут Сэм Корвин?

– Сейчас посмотрю. Минутку.

Через несколько секунд Сэм взял трубку.

– Люк, старина! Добро пожаловать домой!

– Спасибо, Сэм. Где Нора?

– Не знаю, – ответил он. – Только что была здесь. Ждала твоего звонка. Ну, ты же знаешь, как бывает на открытии. Может быть, выскочила перекусить. У нее весь день крошки во рту не было. Тут как в курятнике, такая сумятица.

– Могу себе представить. Как идут дела?

– Великолепно. Скааси еще до открытия выставки продал несколько основных вещей. Организовал для Норы кучу очень важных контактов.

Больше говорить было не о чем.

– Попроси ее позвонить мне, как только она сможет. – Я посмотрел на часы. Здесь было шесть часов, что означало девять часов в Нью-Йорке. – Я весь вечер буду на месте.

– Ясное дело, Люк. Ты у Нориной матери?

– Совершенно верно.

– Как только найду ее, она сразу же позвонит тебе.

– Спасибо, Сэм, – сказал я. – Пока.

Положив трубку, я вышел из библиотеки. Миссис Хайден уже ждала меня в холле.

– Ты поговорил с Норой?

– Нет. Она вышла пообедать. Моя теща не удивилась.

– Я же предупредила ее, что ты будешь звонить к шести. Мне пришлось вступиться за Нору.

– Сэм сказал, что у нее был очень тяжелый день. Вы же знаете, что такое открытие выставки в Нью-Йорке.

Она посмотрела на меня так, словно собиралась что-то сказать, но передумала.

– Ты, должно быть, устал после полета. Почему бы тебе не пойти наверх и не освежиться? Скоро будет обед.

Когда я поднялся в свою комнату, она зашла в библиотеку и плотно прикрыла за собой двери. Тогда я еще не знал, что она тут же набрала номер Сэма.

Тот устало снял трубку, отлично понимая, кто ему звонит.

– Да, миссис Хайден.

Голос у старой леди был резким и гневным.

– Где моя дочь?

– Не знаю, миссис Хайден.

– Кажется, я дала вам указание обеспечить ее присутствие, когда будет звонок из дома.

– Я передал Норе ваши слова, миссис Хайден. Она сказала, что будет. Но когда я стал искать ее, она исчезла.

– Где она? – повторила старая леди.

– Я уже говорил вам. Не знаю.

– Так найдите ее. И сейчас же. И скажите ей, что я требую, чтобы она немедленно же позвонила домой!

– Да, миссис Хайден.

– И я хочу, чтобы она первым же самолетом вылетела сюда! Вы должны будете убедиться, что она села на него. Вы это понимаете, мистер Корвин? – У нее был холодный стальной голос.

– Да, миссис Хайден. – Он услышал, как в трубке, которую держал в руке, что-то щелкнуло. Медленно он положил ее на рычаги. В висках стало ныть, и он устало потер их. Он сделал все, чтобы заработать себе хорошую головную боль. Нора могла быть в любом из сотни мест.

Протолкавшись сквозь толпу, Сэм вышел на ночную улицу. Пятьдесят седьмая была почти пуста. Посмотрев в оба ее конца, он мысленно подбросил монетку. Через секунду он принял решение. Перейдя улицу, он пошел по ней вниз к Парк-авеню. Если уж надо с чего-то начинать, он двинется с самого верха и будет прочесывать все подряд. «Эль-Марокко» было ничем не лучше остальных.

Когда он пересекал Лексингтон-авеню на Пятьдесят четвертой стрит, на лицо ему упал яркий свет из витрины аптеки. Повинуясь импульсу, он зашел туда и позвонил знакомому детективу.

Лишь к двум часам утра они, наконец, наткнулись на нее. На третьем этаже дома без лифта на Восьмой стрит в Гринвич-виллидже.

– Должно быть, здесь, – сказал детектив. Он втянул носом воздух. – Даже здесь можно забалдеть!

Сэм постучал в двери. Она должна быть за ними. Она подцепила парня в баре на Восьмой стрит, где собираются безработные актеры. Сэм был удивлен, узнав, что она встречалась с ним со времени их прибытия в Нью-Йорк. А он-то думал, что имеет представление о каждой минуте ее времени.

Через несколько секунд из-за двери раздался чей-то голос.

– Убирайтесь. Я занят. Сэм снова постучал.

На этот раз в голосе появились нотки гнева.

– Я сказал – пошли к черту! Я занят!

Прищурившись, детектив оценил крепость двери, а затем, примерившись, ударом ноги высадил замок. Приложился он к ней не очень сильно, но дверь вылетела с оглушительным треском.

Из темноты на них налетел молодой мужчина. И снова детектив вступил в дело, как казалось, без особой спешки, но мгновенно оказался между Сэмом и юношей, после чего молодой человек рухнул на полу. Прижав руки к подбородку, он лишь смотрел на них.

– Нора Хайден здесь? – спросил Сэм.

– Такой здесь нет, – быстро ответил молодой человек.

Сэм несколько секунд молча смотрел на него, а затем, переступив через тело, направился в другую комнату. Прежде чем он притронулся к двери, та открылась.

В дверном проеме стояла Нора, совершенно голая, с сигаретой в зубах.

– Сэм, малыш! – Она расхохоталась. – Явился к нам на вечеринку? Никак в Аптауне стало скучновато. – Повернувшись спиной, она направилась в комнату. – Заходи, – бросила она из-за плеча. – Здесь еще хватит чая для всей мексиканской армии.

Кинувшись за ней, Сэм развернул ее к себе. Вырвав сигарету у нее изо рта, он швырнул ее на пол. Резкий запах марихуаны бил ему в ноздри.

– Одевайся!

– Чего ради? – агрессивно спросила она.

– Ты отправляешься домой. Она подавилась от смеха.

– Дом, милый дом. Как ни был он скромен, это дом, мой милый дом. Сэм отпустил ей пощечину. Звонкий шлепок заставил ее отшатнуться.

– Одевайся, я сказал!

– Минутку! – Молодой человек уже поднялся на ноги. Направляясь к Сэму, он на ходу влезал в узкие черные брюки. – Вы не имеете права так поступать. Вы что, ее муж или что-то в этом роде?

Нора снова стала хохотать.

– Он хороший парень. Мой муж? Всего лишь сторожевой пес, которого наняла моя матушка. Мой муж за пять тысяч миль отсюда!

– Твой муж дома. Он приехал сегодня вечером. Он ищет тебя.

– Он был в отлучке два года. Так что два дня туда или сюда не имеют значения.

– Наверно, ты не поняла, что я сказал, – тихо заметил Сэм. – Люк дома.

Нора уставилась на него.

– Великолепно. Когда состоится парад?

Внезапно ее лицо стало покрываться бледностью, и она поспешила в ванную. Сэм слышал, как она давится рвотой, затем раздался звук спускаемой воды.

Через несколько минут она появилась, прижимая к лицу мокрое полотенце.

– Мне дурно, Сэм, мне ужасно дурно.

– Вижу.

– Нет, ты не видишь! – взорвалась она. – И никто не видит и не понимает. Знаешь ли ты, что это такое, ночь за ночью оставаться одной в постели, когда тебе хочется, а ты не можешь?

– Это не самое важное в жизни.

– Может быть, для тебя! – с гневом выпалила она. – Но после работы я вся как на взводе. Не могу спать. Мне надо как-то расслабиться!

– А ты не пробовала холодный душ?

– Очень смешно! – скривила губы она. – Ты хоть представляешь, как я пыталась избавиться от этого? – Она прикоснулась ко лбу. – Ну ничего не получается! Оно меня не покидает! – Она провела руками по голому телу. – Вот откуда все это идет, и каждый раз я чувствую, что пустею все больше. Я должна снова обрести что-то. Я должна почувствовать, что опять полна жизнью! Ты понимаешь это, мистер Художественный Критик?

Сэм ткнул пальцем в ее одежду на смятой постели.

– Одевайся. Твоя мать хочет, чтобы ты сразу же позвонила Люку. Она посмотрела на него со странным выражением на лице.

– Мать знает?

– Твоя мать всегда все знает, – ответил он, глядя ей прямо в глаза. – Она все изложила мне в тот день, когда я согласился заняться тобой.

Нора рухнула на постель.

– Она никогда мне ничего не говорила.

– А что толку, если бы она тебе и сказала? На глазах Норы закипели слезы.

– Не могу, – простонала она. – Не могу возвращаться!

– Нет, можешь. Твоя мать велела засунуть тебя в самолет после того, как ты поговоришь с Люком.

Она подняла на него глаза.

– Так она и сказала?

– Да.

– А что Люк? Он тоже знает?

– Насколько мне известно, нет. Я исполняю пожелание твоей матери, чтобы все было в пристойном виде.

Несколько секунд Нора сидела недвижимо, а потом глубоко перевела дыхание.

– Думаешь, я смогу справиться с собой? Теперь, когда Люк дома, я больше не буду одна по ночам.

Она стала одеваться.

– Ты считаешь, что тебе удастся сегодня же ночью посадить меня на самолет. – Теперь она походила на испуганного ребенка.

– Я викину тебя с первым же самолетом. Теперь она снова улыбалась, полная счастья.

– Вот увидишь, я буду ему хорошей женой! – Она накинула на плечи лифчик и повернулась спиной к нему. – Застегни, Сэм.

Подойдя к ней поближе, он защелкнул застежки лифчика. Она пошла в ванную. Когда через несколько минут Нора вышла оттуда, то выглядела такой же свежей и чистой, словно только что приняла утренний душ в своей спальне.

Подойдя к нему, Нора внезапно встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Спасибо, Сэм, что нашел меня. Я просто боялась возвращаться. Боялась увидеть его лицо. Но я знаю, что теперь все будет в порядке. Я хотела, чтобы ты меня нашел, и ты это сделал.

Несколько секунд он вглядывался ей в лицо, а затем пожал плечами.

– Если ты так хотела, чтобы я нашел тебя, почему ты не оставила мне записку?

– Все должно было быть именно так, как было. В противном случае все было бы не так. Кто-то рядом должен все знать обо мне.

Он распахнул двери.

– Пошли.

Выйдя в другую комнату и миновав выломанную дверь, она даже не посмотрела на молодого человека, который молча сидел на стуле.

10

Чарльз поставил передо мной стакан апельсинового сока. Прошло уже пара месяцев после моего возвращения. Едва только я поднес стакан к губам, как в комнату вошла моя теща.

Она улыбнулась мне.

– Доброе утро, Люк. – Сев за стол, она разложила на коленях салфетку. – Как она себя чувствует с утра?

– Похоже, неплохо, – сказал я. – Спала крепко.Надеюсь, что утренняя тошнота практически кончилась.

Она кивнула.

– Нора сильная здоровая девочка. Она не должна испытывать никаких тревог.

Я не пробыл дома и полутора месяцев, когда Нора обнаружила, что беременна. Как-то, придя домой из офиса, я обнаружил ее в форменной истерике. Она лежала ничком на постели в нашей спальне, захлебываясь в гневных рыданиях.

– В чем дело? – Я уже привык к ее темпераментным вспышкам, как например, когда она считала, что форма, которая должна легко ожить под ее руками, отказывалась ей подчиняться.

– Я не хочу этого! Я не верю! – рыдая, села она на кровати. Я посмотрел на нее.

– Спокойнее. Чего ты не хочешь?

– Этот проклятый доктор! Он сказал, что я беременна! Несмотря ни на что, я стал расплываться в улыбке.

– Известно, что такие вещи временами случаются.

– И что в этом смешного? Вы, мужчины, все одинаковы. Сразу надуваетесь и начинаете чувствовать себя гордыми и мужественными, не так ли?

– Я в самом деле чувствую себя неплохо, – признал я.

Слезы уже текли у нее ручьем, и весь ее гнев теперь обрушился на меня.

– Твоей-то работе ребенок не помешает. Тебя-то он из формы не выведет, когда ты станешь большой, толстой и безобразной, когда на тебя никто больше и не взглянет.

Она уставилась на меня.

– Я не хочу этого! – снова заплакала она. – Я избавлюсь! Я знаю врача, который…

Я подошел к ней поближе.

– Ничего подобного ты не сделаешь.

– Ты не сможешь меня остановить! – закричала она, вскакивая с постели и кидаясь к дверям.

Я поймал ее за плечо и рывком развернул к себе.

– Могу и сделаю, – тихо сказал я. Ее глаза помутнели от злости.

– Я тебя совершенно не интересую! Тебя даже не волнует, что я могу умереть от этого! Тебя интересует только ребенок!

– Это неправда. Я беспокоюсь и о тебе. Поэтому и хочу, чтобы у тебя был ребенок. Аборт может быть опасен.

Из ее глаз медленно стало исчезать сердитое выражение.

– Ты в самом деле беспокоишься из-за меня?

– Ты же знаешь, что да.

– И когда появится ребенок, ты по-прежнему будешь больше заботиться обо мне, чем о… чем о нем?

– Ты единственное, что у меня есть, Нора. Ребенок – это нечто совсем другое.

Она помолчала.

– У нас будет сын.

– Откуда ты знаешь? – спросил я. – Ребенка нельзя создать в мастерской, как по заказу.

Подняв голову, она посмотрела мне в лицо.

– Я знаю. Каждый мужчина хочет сына, и он у тебя будет. Я позабочусь об этом.

– Пусть тебя это не волнует. Маленькая девочка меня тоже вполне устроит.

Высвободившись из моих рук, она подошла к зеркалу. Сбросив на пол ночную рубашку, она стала поворачиваться, вглядываясь в свое отражение.

– Вроде бы стала толстеть.

Я улыбнулся. Она была плоской, как гладильная доска.

– Для этого еще рановато.

– Да нет! Врач сказал, что у каждой женщины это проявляется по-своему. Да и кроме того, я чувствую, что тяжелею.

– Ты так не выглядишь.

– В самом деле? – Повернувшись, она увидела мою улыбку. – Я тебе покажу!

Расхохотавшись, она бросилась на постель, потянув меня за собой. После короткой схватки Нора оказалась на мне. Целуя меня, она прижалась ко мне всем своим весом.

– Ну вот. Как ты себя чувствуешь?

– Чувствую я себя прекрасно.

– В самом деле? – Я уже знал, о чем говорят эти внезапно просыпающиеся у нее в голосе голодные интонации. Она снова приникла ко мне поцелуем, и ее тело прижалось ко мне.

– Минутку, – остановил я ее. – Ты уверена, что все в порядке?

– Не будь таким глупым. Врач сказал мне, что все может идти как обычно. Только ты не должен очень давить на меня своим весом. Он рекомендовал позицию, когда женщина наверху.

– Женщина наверху? – переспросил я, изображая полное невежество. – А я-то думал, что верх всегда берет мужчина.

– Ты все понимаешь. Я говорю, что женщина должна быть сверху. Я действовал так, словно знакомлюсь с чем-то новым для меня. Тут я уж ничего не мог поделать. В экстазе я вскинул руки и ноги в воздух.

– Бери меня, я твой!

И мы оба покатились со смеха.

Но уже следующие несколько пробуждений она чувствовала себя куда хуже. С того дня ее мутило почти беспрерывно.

– Как идут дела в офисе? – поинтересовалась моя теща.

– Думаю, что превосходно. Они по-прежнему присматриваются ко мне, а я пытаюсь разобраться, как идут дела. В сущности, я пока еще почти ничего не сделал.

– Такие вещи требуют времени.

– Понимаю. – Я посмотрел на нее. – Порой мне кажется, что мне стоит вернуться в школу и начать все заново. Пока меня не было, появилось так много новых концепций. Развилась целая отрасль, построенная на использовании алюминия, как конструктивного элемента. А я об этом ничего не знаю.

– Из-за этого не стоит беспокоиться.

Я понимал, что она имела в виду, говоря это. Она имела в виду, что она знает то, что мне пока неизвестно. Но спрашивать не имело смысла. Когда надо будет, она сама все расскажет. Или не скажет ничего. Я это уже усвоил для себя.

Она была настоящей женщиной, моя теща. У нее была своя манера делать дела. Как в то первое утро, когда я пошел в офис.

Пригласив меня в библиотеку, она взяла со стола конверт и молча протянула его мне.

Я с интересом открыл его. Из конверта выпали на пол несколько акций, четкий шрифт которых бросился мне в глаза. Подняв их с пола, я рассмотрел их. Сертификат представлял собой двадцать процентов акций компании «Хайден и Каррузерс». На обороте была передаточная надпись – акции вручались мне.

Я положил их обратно в стол.

– Они мною не заработаны. Она улыбнулась.

– Ты их заработаешь.

– Может быть, и так, – сказал я. – Но сейчас взять их я не могу. Я чувствую себя полным идиотом. В конторе есть люди, которые работают там много лет. Они этого не поймут.

– Ты еще не видел утренние газеты?

– Нет.

– Тогда, может быть, тебе лучше заглянуть в них, – и она протянула мне «Кроникл».

Газета уже была развернута на странице финансовых новостей. Буквы заголовка гласили: «Компания «Хайден и Каррузерс» выбирает нового вице-президента». В тексте был мой портрет. Я быстро пробежал строчки.

– Вот уже в самом деле начинаю с самого верха, – сказал я, возвращая ей газету.

– Только так Хайдены и могут начинать.

Не имело смысла уточнять, что я не Хайден. Она и без того все отлично понимала. Она не потеряла дочь, а приобрела сына.

– Думаю, что мое понижение в должности не будет столь же стремительным.

– У тебя странное чувство юмора, Люк.

– Легко пришло, легко и ушло.

– Не говори так! – Теперь она улыбалась. – Ты прекрасно справишься с делами. Я уверена в тебе.

– Надеюсь. – Повернувшись, я направился к дверям.

– Подожди, – остановила она меня. – Ты забыл акции.

– Оставьте их у себя. Когда я решу, что они в самом деле заработаны, то попрошу их у вас.

Какое-то болезненное выражение появилось в ее глазах. Мне совершенно не хотелось ее обижать. Я вернулся к письменному столу.

– Поймите меня, пожалуйста, – сказал я. – Я ценю, что вы для меня делаете. Но я буду чувствовать себя куда лучше, если смогу сам их себе заработать.

Несколько секунд она не спускала с меня глаз, а затем сунула акции в письменный стол.

– Понимаю. И от всего сердца одобряю. Так и должен поступать Хайден.

И на это я не ответил.

– Удачи.

Я вернул ей улыбку.

– Спасибо.

И с тех пор я неловко чувствовал себя с ней.

Когда Нора спустилась вниз, мы уже почти кончили пить кофе. Она уже была одета для выхода. Я вскинул брови. Каждый раз, когда Нора спускалась до полудня, это воспринималось как чудо.

Лицо ее пылало возбуждением.

– Ты должен с самого утра отправляться в свой офис?

– Думаю, что нет. Если бы я и год там не показывался, сомневаюсь, чтобы кто-то обратил на это внимание.

– Отлично! Я хочу кое-что показать тебе.

– Что именно?

– Это сюрприз.

– Скажи мне, – попросил я. – С тех пор, как я дома, с меня хватает сюрпризов. И не уверен, что вынесу еще один.

Она засмеялась.

– Он тебе понравится. – Она посмотрела на мать, и обе они заулыбались. – Мой друг хочет, чтобы ты отделал ему дом.

– Так, – сказал я. Это было больше, чем я мог ожидать. Наконец-то. – Где это?

– Недалеко. Мы подъедем туда, ты посмотришь, и я расскажу, что он хочет.

– Потрясающе. Я готов отправиться куда угодно.

О таком доме я мог только мечтать. Три крыла, семнадцать комнат, на вершине Ноб-хилла, поднимавшимся над заливом. Великолепная старинная мраморная лестница дугой поднималась из большого входного холла. Комнаты были огромными, таких сейчас больше не строят. Сзади дома размещался гараж на три машины с помещением для прислуги наверху. Сам дом был сложен из серого камня, изящно тронутого патиной времени; и крыша из голубой черепицы, казалось, отражала в себе небо.

– Он прекрасен. Надеюсь, что его не собираются перестраивать до основания. Его только испортят.

– Думаю, главным образом, он хочет усовершенствовать ванные и отопительную систему, ну, может, пристроить еще несколько комнат наверху.

– Имеет смысл, – сказал я, продолжая изучать дом.

– Нужна детская. И большая студия для жены в северном крыле, чтобы было побольше света. Может быть, еще комбинация офиса и небольшого личного кабинета для мужа, когда он работает дома.

Я отнюдь не был идиотом.

– Кому на самом деле предназначается этот дом?

– Ты еще не догадываешься?

– Боюсь, что да.

– Мать купила его для нас, – сказала Нора.

– Великолепно! – взорвался я. – Ты хоть представляешь, сколько может стоить содержание такого дома? В месяц на него пойдет больше, чем я зарабатываю за год!

– Какая тебе разница? Из-за денег мы не должны беспокоиться. Одних процентов с моих доходов для нас более чем достаточно.

– Думаешь, я не знаю? – уже рассердился я. – Но не приходит ли тебе в голову, что я хотел бы сам содержать свою собственную семью? И ты и твоя мать думаете только о деньгах. И я себя начинаю чувствовать, как жиголо.

– Ты ведешь себя, как полный идиот! Меня волнует лишь одно – чтобы у нас было приличное место для жизни и настоящий дом, куда я могла бы привезти ребенка.

– Ребенку не нужен семнадцатикомнатный дом на Ноб-хилл, куда он должен прибыть. Если тебе нужен собственный дом, вокруг полно строений, которые мы можем купить. Дом, который я мог бы содержать.

– Конечно, – с сарказмом сказала она. – Но мне не хотелось бы похоронить себя в таком доме. У меня своя точка зрения.

– Своя точка зрения? А как насчет моей точки зрения?

– Ты определил ее достаточно ясно, когда женился на мне, – холодно сказала она. – И когда пошел работать к «Хайдену и Каррузерсу».

И насколько это известно всему Сан-Франциско, ты входишь в клан Хайденов. Нравится тебе это или нет, но ты один из нас.

Я молча смотрел на нее. Понимание положения, в котором я оказался, окатило меня как ледяной водой. Она говорила чистую правду. Война завершилась, и никто не сомневался, что с полковником Люком Кэри покончено. А то немногое, что у меня еще осталось от своей независимой личности, теперь было связано с ними.

– Мне нужен этот дом, – тихо сказала Нора. – И если ты не возьмешься перестраивать его, я найду архитектора, который это сделает.

Мне не нужно было видеть ее, чтобы понять смысл ее слов. Понимал я также, что это означало для меня. И случись так, мне пришлось бы искать себе работу водителя грузовика.

– Ладно, – неохотно вымолвил я. – Сделаю.

– Тебе не стоит огорчаться, дорогой. – Она обвила меня руками. – Ты станешь самым знаменитым архитектором в Сан-Франциско, когда все увидят, какую великолепную штуку ты сделаешь из этого дома!

Но она не успела скрыть торжествующее выражение глаз. И этой ночью в первый раз после моего возвращения домой, она не лежала в моих объятиях.

11

В конечном итоге домом занимался не я. Я делал все расчеты и чертежи, но то была лишь техническая сторона дела. В сущности всем занималась Нора. Мне оставалось лишь переводить ее идеи на язык современных архитектурных концепций.

Но в одном она оказалась права. Дом был выставочным экспонатом. Едва только его изображение появилось на развороте в «Прекрасном доме», меньше чем через месяц после выхода журнала в свет, я стал самым модным архитектором в городе.

Все, кто хоть что-то представлял собой на Берегу, хотели, чтобы я занялся их домом.

Успех мгновенно обрушился на меня. По идее, он должен был бы радовать меня, но на самом деле крепко мешал. Как только я обзавелся первым же клиентом, ко мне в офис зашел Джордж Хайден.

Я с удивлением встретил его. Джордж был большим человеком. Он был крепок в кости, с румяным лицом, солидным и независимым. В первый раз он сам зашел ко мне, вместо того чтобы вызвать меня по телефону.

– Как дела, Люк?

– О'кей, Джордж, – сказал я, убирая свет с чертежной доски. – Чем могу быть тебе полезен?

– Думаю, что нам надо кое о чем переговорить.

– Прекрасно. – Я махнул ему на кресло. Он сел.

– Я только что просматривал ежемесячные отчеты. У меня чувство, что ты слишком загружен.

– Не думаю, – небрежно возразил я. – После ничегонеделания это приятная перемена.

Он кивнул.

– Я прикинул, что через какое-то время мы можем дать тебе отдел. Понимаешь, ребята провели там всю предварительную работу, так что у тебя будет возможность заниматься только большими делами.

Я понимал этот язык. Примерно так говорили и в армии. Я сделал вид, что не догадываюсь, о чем идет речь.

– Какими большими делами, Джордж? Пока я занимаюсь только мелочевкой.

– И она у тебя отлично идет, – сказал он. – Поэтому-то я и думать не хочу, что могу что-то потерять лишь потому, что ты очень занят. Если кто-то решил строиться и какой-то архитектор не справится с задачей, заказчик всегда найдет другого.

– Ты имеешь в виду миссис Робинсон, которая только что вышла отсюда?

– Не только ее. Будут и другие. Они пойдут за твоими идеями к тебе. И их не волнует, кто будет на самом деле делать чертежи.

– Давай не будем обманывать сами себя, Джордж. Они идут ко мне отнюдь не ради моих идей. Большинство этих идиотов не имеют представления, что такое архитектурная идея, пока их не ткнуть носом в нее. Они бегут ко мне, потому что я сейчас в моде.

– Ну и что, Люк? – сказал он, хитро глядя на меня. – Главное – заставить их приходить.

– И как долго, по твоему мнению, это будет длиться? Только до тех пор, пока они не выяснят, что их дома не привлекают внимания журналов, как наш. И тогда они будут искать кого-то еще.

– Этого не должно произойти. Мы будем все время подогревать их интерес. Для этого мы и держим специалиста по общественным отношениям.

– Ох, да брось, Джордж, – с отвращением сказал я. – Оба мы знаем, что, в сущности, это дом – создание Норы.

Он стал внимательно разглядывать свои руки. Они были мягкие, белые и наманикюренные. Затем, не мигая, он уставился на меня.

– И ты, и я – оба мы знаем, что я как архитектор и в подметки не гожусь такому мастеру, которым был Фрэнк Каррузерс. Но мне удалось создать дело и поддерживать нашу репутацию.

– Выстроить дом Робинсона – это не мое дело. Я занимаюсь лишь общими планами. Ландшафтом. Всем остальным. В этом нет ничего особенного. Не важно, какой тут появится дом.

– Это не просто другой дом. Они хотят вложить в него не менее двухсот тысяч. Это значит, что мы получим, как минимум, десять тысяч да еще и комиссионные всего за несколько недель работы.

– Этот не тот дом, который мне хотелось бы строить, – упрямо возразил я.

– Поэтому-то я и хочу, чтобы ты возглавил отдел. У тебя будет возможность заниматься тем, что ты хочешь. Но клиент будет счастлив, зная, что он пользуется твоим вниманием.

Я потянулся за сигаретой. В его идее был смысл. Может быть, она и сработает. Здесь было что-то, привлекавшее меня. Отвечавшее моим представлениям.

– И чем, по-твоему, я должен буду заниматься?

– Первым делом, позвонить миссис Р. и сказать ей, что, несмотря на твое предельно загруженное расписание, ты все же нашел время заняться ее домом. – Добившись того, ради чего он приходил, Джордж встал. – Затем свяжись с моим секретарем, и я назначу время ленча, когда мы обговорим наши планы.

Я смотрел ему вслед, пока за ним не закрылась дверь. Я понимал, что, если я не отправлюсь на ленч вместе с ним, то буду счастлив не подохнуть с голода.

Я снова вернулся к кульману. На нем был эскиз огромной ванны и гардеробной, примыкающих к спальне хозяйки. Дом предназначался президенту местного банка. Я набросал помещение в финском стиле, с ванной шести футов в ширину и восьми в длину.

Здесь могла поместиться вся семья, и я подумал, не этого ли хотела хозяйка дома. Всего тут было по паре – зеркало для нее и для него. Души и туалеты, где вся сантехника была из золота. Все это дополнялось блистательным серебряным биде, которое появилось лишь потому, что никому раньше не пришло в голову создать его. Пока.

Пока. Это было ключевое слово. Внезапно перед глазами предстала вся моя жизнь. Годы и годы мне придется отдать таким ванным. Это моя судьба. Самые лучшие ванны делает Кэри.

Это было уже чересчур. Сорвав лист с кульмана, я скомкал его и спустился в холл, где располагался кабинет Джорджа. Не имело смысла дожидаться ленча, который никогда не состоится.

Его секретарша предостерегающе вскинула руку, когда я направился прямиком в его личный кабинет.

– Мистер Хайден говорит по телефону.

– Меня это не волнует, – отмахнулся я, минуя ее.

Джордж как раз только что положил трубку. Он с удивлением посмотрел на меня.

– В чем дело, Люк? – Ему не нравилось, если кто-то являлся к нему без предварительного оповещения.

– Ты еще не отказываешься от своих слов?

– Ни в коем случае, Люк.

– Тогда почему же мы не можем сразу все обговорить? Он улыбнулся мне.

– Еще не подошло время.

– Откуда ты знаешь? – спросил я. – Ты даже еще не знаешь, что я имею в виду.

Он в упор посмотрел на меня. На это ему нечего было ответить. Помедлив несколько секунд, он махнул мне на кресло.

– И в самом деле, что ты имеешь в виду?

Я плюхнулся в кресло по другую сторону от него и вытянул сигарету.

– Дешевые дома. Массовая продукция, разработанная на базе дизайна, который может варьироваться тремя разными способами, чтобы разнообразить монотонность массовой застройки. Дома, которые будут идти по цене 10–11 тысяч долларов.

Он медленно склонил голову.

– Чтобы этот замысел окупился, нужны большие участки земли. Я подумал и об этом.

– Рядом с Дэли-сити есть восемьдесят акров из ста десяти. Они вполне могли бы подойти.

– Идея неплоха, – сказал он. – А кто мог бы быть подрядчиком?

Я посмотрел на него.

– Думаю, что мы и сами справились бы.

Играя карандашом на плоскости стола, он с минуту молчал.

– Ты забыл одну вещь, верно?

– Что именно?

– Мы архитекторы, а не строители.

– Может быть, пора браться и за это. Как другие.

– Меня не волнует, что делают другие, – сказал Джордж – И не думаю, что мы должны идти по этому пути. Как архитекторы мы относительно застрахованы от финансового риска. Получили свой гонорар – и нас нет. Вся головная боль достанется строителям.

– И строителям удается зарабатывать большие деньги.

– Ну и слава Богу, – сказал Джордж. – Я не жадный.

– Значит, я могу считать, что ты не заинтересовался этой идеей?

– Я этого не говорил. Я всего лишь сказал, что при сегодняшних обстоятельствах нам не стоит идти на такой риск. Конечно, если ты сможешь уговорить какого-нибудь строителя подписаться под таким проектом, мы будем более чем рады содействовать ему.

Я встал. Мне было ясно, в чем дело. И ему тоже. В стране не было такого архитектора, который мог бы отвергнуть такое предложение. Только один гонорар превысил бы сумму в сто пятьдесят тысяч долларов.

– Благодарю, – сказал я. – Будем считать, что я получил ответ. Он уставился на меня. Голос у него был обманчиво мягок.

– Я просто подумал, Люк. Я подумал, что ты, в конце концов, должен решить, кем ты хочешь быть – архитектором или строителем.

Слова его были вспышкой света в темной комнате. Джордж был абсолютно прав. Я вспомнил причины, по которым я пошел изучать архитектуру. Я хотел возводить здания. Затем меня настолько увлек процесс учебы, что я забыл цель, с которой пришел туда. Строить. Вот в чем было дело. Строить дома, в которых будут жить люди.

Джордж не понял, почему у меня на лице внезапно расплылась счастливая улыбка. Может быть, ему показалось, что она полна сарказма, но в таком случае он был совершенно неправ. Никогда еще в жизни я не был так серьезен.

– Спасибо, Джордж, – тепло поблагодарил я. – Спасибо тебе за то, что с твоей помощью все стало просто и ясно.

Прежде чем я вернулся домой, там уже знали новость. Моя теща и Нора ждали меня.

– Вижу, что Джордж не терял времени зря, – бросил я. На лице Норы застыло ледяное выражение.

– Ты в конце концов мог бы все предварительно обговорить с нами, прежде чем решил уходить.

Я подошел к бару и налил себе стакан бурбона.

– А было ли о чем говорить? Я сделал это. И все.

– И как, по-твоему, это будет выглядеть? – спросила Нора.

– Не знаю. – Я пожал плечами, отпив глоток. – А как это будет по твоему мнению?

– Они решат, что это просто откровенное оскорбление и матери и меня, – гневно бросила Нора. – Всем известно, как мы для тебя старались.

– Может быть, поэтому ничего и не получалось. – Я посмотрел на мать Норы. – Я бы не стал считать мой поступок оскорбительным для вас. Я сделал ошибку. Когда я ушел из армии, я позволил, чтобы мной управляли. А мне надо было немного подождать, осмотреться и решить, чем я на самом деле хочу заниматься.

Она спокойно смотрела на меня.

– Поэтому ты и отказался от акций?

– Скорее всего. Хотя в то время и я сам этого не понимал.

– И что ты теперь собираешься делать? – вмешалась Нора.

– Сначала оглядеться. Стать строителем и учиться этому делу.

– И какую же работу ты собираешься получить? – саркастически спросила она. – За семьдесят долларов в неделю водить бульдозер?

– С чего-то надо начинать, – улыбнулся я ей. – И, кроме того, какая разница? Мы не нуждаемся в деньгах.

– Значит, ты хочешь быть всего лишь простым рабочим? После всех тех забот, которых мне стоило привести этот дом в порядок и завоевать тебе репутацию.

– Давай не будем обманывать сами себя, Нора. Ты заботилась не о моей репутации. А о своей собственной.

– Сдаюсь.

Она бессильным жестом вскинула руки, и, неловко повернувшись, вышла из комнаты.

Я смотрел ей вслед. Несмотря на беременность, внешне она не очень изменилась. Она тщательно соблюдала диету, не позволяя беременности испортить ее фигуру. Я снова налил себе бурбона. Когда я повернулся, моя теща по-прежнему была здесь.

– Не обращай внимания на Нору. Беременные женщины, как правило, бывают скорее эмоциональны, чем рассудительны.

Я кивнул. Объяснение было не хуже всех прочих. Но теперь-то я уже неплохо знал свою жену. Беременная или нет, она все равно хотела, чтобы все было, как ей надо.

– Джордж упомянул, что у тебя есть какие-то идеи относительно отдела строительства, – сказала она. – Расскажи мне о них.

Я сел на стул.

– Какой в этом смысл? Он все равно не пойдет на это. Противоречит его политике.

Она села напротив меня.

– Его мнение еще не означает, что ты не сможешь этого сделать. Я посмотрел на нее.

– Мне не хочется представать болтуном. У меня нет столько денег.

– Сколько у тебя осталось?

На это было легко ответить. После того, как я выложил семь тысяч за катер, что купил в Ла Джолле, у меня осталось ровно девятнадцать тысяч. Пятнадцать тысяч я получил за страховку после смерти отца, а остальное сэкономил из армейского жалованья.

– И ты собираешься вложить все эти деньги в проект?

– Конечно. Но это только капля в море. Один лишь участок обойдется в две тысячи за акр. Так что только за него придется выложить сто шестьдесят тысяч.

– Деньги – это не самое главное, – тихо сказала она. – Я могу их предоставить.

– Ясно. – Я поднял руку. – Но я не хочу брать у вас деньги.

– Люк, не будь идиотом. Ведь ты бы взял деньги у незнакомого человека, не так ли?

– Это совсем другое. В таком случае это был бы чистый бизнес. Нельзя примешивать личные отношения.

– Наши отношения тут абсолютно ни при чем, – тут же отреагировала она. – Ведь ты веришь в то, чем хочешь заняться, не так ли? И ты предполагаешь получить приличный доход.

Я кивнул.

– Если все пойдет так, как я задумал, прибыль составит полмиллиона.

– Я ничего не имею против того, чтобы получать деньги, – улыбнулась она. – А ты?

Логика ее была безупречна. Да и, кроме того, как я мог спорить с тем, что мне самому хотелось? На следующий же день я купил участок. А через два дня на свет появилась Даниэль.

Мне пришлось пережить довольно трудное время, потому что она родилась на два месяца раньше срока. Но доктор сказал, что беспокоиться не о чем – девочка совершенно нормальная.

Мне не часто доводилось видеть младенцов, но я должен был согласиться с ним. Дани была самым прелестным ребенком в мире.

12

Ночи теперь были полны иных звуков. То и дело из детской, которая была рядом с нашей комнатой, доносились разные звуки. Временами она начинала плакать рано утром, и мы слышали шаркающие шаги няни, которая давала ей бутылочку с соской, и убаюкивающие интонации ее голоса, пока она укачивала Дани.

Подсознательно я привык к этой обстановке и, когда сквозь сон до меня доносились привычные звуки, они успокаивали меня, давая понять, что все в порядке. Совершенно по-иному вела себя Нора.

Она вернулась домой из больницы нервная и какая-то вся напряженная. Самый тихий звук по ночам будил ее. Я видел, что с ней что-то происходит, но не понимал, что же именно. Я видел, как менялось ее настроение. Что-то крылось глубоко в ней, ожидая только предлога для вспышки, и я был настороже, решив не давать ей поводов.

Дни шли за днями, и я терпеливо ждал, что наконец ее настроение изменится. Но я лишь обманывал самого себя, и понял я это в тот момент, когда внезапно в два часа ночи зажегся ночник на ее столике рядом с кроватью.

Весь день я ходил по участку с представителем надзора. Свежий воздух и усталость рано уложили меня в постель, но внезапно, еще до того, как открыл глаза, я понял, что совершенно проснулся. Я приподнялся, все еще стараясь делать вид, что сплю.

– В чем дело?

Нора сидела на кровати, опершись на подушки, и смотрела на меня.

– Ребенок заплакал.

Я посмотрел на нее, а затем, все еще стараясь не дать ей знать, что уже проснулся, спустил ноги с постели.

– Пойду посмотрю, все ли в порядке.

Сунув ноги в шлепанцы, я накинул халат и прошел в комнату Дани. Няня как всегда была здесь и держала Дани на руках, подкармливая ее из бутылочки. В детской стоял мягкий полумрак, и она удивленно посмотрела на меня.

– Мистер Кэри…

– Все в порядке, миссис Холман?

– Конечно. Бедная малышка просто проголодалась.

Подойдя, я посмотрел на Дани. Глазки ее были закрыты, и она упоенно присосалась к бутылочке.

– Миссис Кэри услышала, как она плачет, – сказал я.

– Скажите миссис Кэри, чтобы она не беспокоилась. С Дани все в порядке.

Улыбнувшись, я кивнул ей.

– Дани просто немного проголодалась, – сказал я, возвращаясь обратно в постель и гася свет. Повернувшись на бок, я лежал так несколько минут, ожидая ее слов. Но она молчала, и сон смежил мои веки.

Затем свет снова зажегся. Я так и подскочил от неожиданности, снова разбудившей меня.

– Ну, а теперь в чем дело?

Нора уже стояла в ногах постели, держа под мышкой подушку и одеяло.

– Ты храпишь.

Не отвечая, я посмотрел на нее. Я чувствовал себя словно боксер, который успешно избежал атаки противника и вдруг внезапно получает сокрушительный апперкоут. Схватки теперь не избежать. И тут я разозлился.

– О'кей, Нора, – сказал я. – Поспать мне уже не удастся. Что тебе еще надо?

– Тебе не стоит злиться.

– Я не злюсь. Ты долго искала повода. Итак, что ты хочешь повесить на меня?

– Я не искала повода! – Она заговорила повышенным тоном.

– Разбудишь ребенка. – Я посмотрел в сторону детской.

– Так я и думала! – возбужденно вскрикнула она. – Ты вечно думаешь только о ребенке, а не обо мне. Как только она пискнет, ты тут же бежишь к ней. Обо мне ты совершенно не беспокоишься! Со мной уже можно не считаться, я всего лишь ее мать. Свою задачу я выполнила!

Спорить с такими глупостями не имело смысла, и я сделал ошибку, сказав ей об этом.

– Не глупи! Гаси свет и ложись спать.

– Я тебе не ребенок, чтобы так со мной разговаривать!

Я приподнялся на локте.

– В таком случае, – сказал я, – не веди себя как ребенок!

– Ах вот что тебе надо! Ты только и мечтаешь, чтобы весь день я была где-то под боком, чтобы по первому зову предстать перед тобой!

Я рассмеялся. Сама идея показалась мне забавной.

– Я знаю, что ты не умеешь готовить. Так какой с тебя толк? Я ни разу не видел, чтобы ты как-то поухаживала за ребенком, разве что согреешь ей бутылочку, но ты ни разу не кормила ее.

– Ты ревнуешь!

– Что ревную?

– Ты ревнуешь, потому что художница и я личность. Ты хочешь лишь подавить меня, задвинуть на задний план, чтобы я превратилась в обыкновенную домработницу.

Я устало повернулся на спину.

– Должен признать, что порой эта идея кажется мне довольно привлекательной.

– Вот как! – торжествующе крикнула она. – Я права!

Я был предельно вымотан.

– Прекращай эти глупости и иди в постель, Нора. Мне надо рано вставать и заниматься делами.

– Я-то пойду в постель, – сказала она. – Но только не в эту! С меня хватит и твоего храпа, и детских криков.

С подушкой и одеялом она отправилась в ванную. Прежде чем я успел пошевелиться, услышал, как захлопнулась дверь комнаты для гостей. К тому времени, когда я оказался около нее, она уже закрылась на ключ.

Я медленно вернулся в свою постель. Может, это и к лучшему. Пусть она таким образом избавится от всего, что выводит ее из себя. Может быть, завтра ночью все опять придет в норму.

Но я оказался неправ. Когда вечером я вернулся домой, рабочий уже начал отделывать другую спальню, и Нора перенесла туда свои вещи из нашей комнаты.

Когда я спустился вниз, Чарльз вручил мне записку от Норы, что она едет в нижний город, где ее ждет обед с мистером Корвиным и несколькими художественными критиками с восточного побережья. Пообедал я в одиночестве и до половины двенадцатого работал у себя в кабинете, набрасывая схему подъездных дорог на участке. Затем, поднявшись наверх, я, как всегда, заглянул в детскую.

Дани спала на боку, зажмурив глазки и засунув в рот большой палец. Сзади меня раздались шаги. Я обернулся. Это была няня с бутылочкой.

Отступив, я позволил ей взять ребенка. Дани приникла к соске, даже не открывая глаз.

– Дайте мне покормить ее, – внезапно попросил я.

Миссис Холман улыбнулась. Она показала мне, как держать Дани, и я взял малышку на руки. На мгновение она открыла глаза и посмотрела на меня. Затем, решив, видно, что я достоин доверия, снова закрыла их и припала к бутылочке.

Спать я пошел вскоре после двенадцати, и Норы еще не было дома. Сон был тревожным. Я так и не узнал, когда в эту ночь она явилась домой. Увидел же я ее лишь на следующий день, когда вернулся с работы. К тому времени настроение у Норы полностью изменилось. Она, улыбаясь, встретила меня у дверей.

– Я уже приготовила коктейли в библиотеке.

Я поцеловал ее в щеку. На ней был изысканный черный брючный костюм хозяйки дома.

– Ты выглядишь совершенно по-иному, – заметил я, следуя за ней в библиотеку. – У нас кто-то будет к обеду?

– Нет, глупый. Просто я сделала себе прическу.

Мне она казалась точно такой же. Я взял у нее бокал с напитком.

– Ты удачно провела день?

Она сделала глоток, и в глазах ее что-то блеснуло.

– Прекрасно. То, что мне было нужно. Когда выбираешься в свет, чувствуешь, как к тебе приходит бодрость.

Я кивнул, улыбаясь. В конце концов, буря миновала.

– Прошлым вечером я обедала с Корвиным и Чэдвинком Хантом, критиком. Они считают, что, чем скорее я вернусь к работе, тем лучше. Скааси сказал Сэму, что с удовольствием организует еще одну мою выставку и не позже, чем осенью.

– Ты думаешь, у тебя хватит времени подготовиться к ней?

– Времени более, чем достаточно. Я каждый день делаю наброски. У меня тысячи идей.

– За твои идеи, – поднял я бокал.

– Спасибо. – Улыбнувшись, она чмокнула меня в щеку. – Ты не сердишься из-за вчерашней ночи?

– Нет, – небрежно сказал я. – Обоим нам надо несколько отдохнуть.

Она снова поцеловала меня.

– Я рада. Я подумала, тебе могло не понравиться, что я перебралась в другую комнату. Не понимаю, почему мне раньше это не пришло в голову. У матери и отца всегда были отдельные комнаты. Это гораздо культурнее.

– Неужто?

– Конечно. Даже женатым людям необходимо определенное уединение. – Она серьезно взглянула на меня. – Кроме того, я считаю, что это сохранит легкое обаяние тайны, которая так необходима в любом браке.

Это было новостью для меня. Я никогда не слышал, чтобы мои родители жаловались на невозможность уединиться.

– Что же мне делать, когда мне захочется разложить тебя?

– Ты бываешь вульгарным. – Но она тут же подарила мне озорную улыбку. – Тебе надо только свистнуть.

– Вот так? – спросил я, – делая вид, что собираюсь засунуть пальцы в рот.

– Прекрати. Чарльз решит, что ты сошел с ума.

Я допил коктейль.

– Пойду наверх помою руки и взгляну на Дани.

– Можешь помыться здесь. Миссис Холман уже принесла Дани. Я посмотрел на нее.

– Как себя чувствует малышка?

– Миссис Холман говорит, что она сущий ангел. А теперь иди быстрее мой руки. Я попросила на кухне приготовить мясной рулет, твой любимый, и не хочу, чтобы он остыл. А после обеда поднимись наверх и оцени мою комнату. Я сказала Чарльзу поставить там в ведерке со льдом шампанское.

Мною овладел смех. Вот, значит, как это делается. Может быть, она и не собирается отдаляться от меня, как мне показалось. Я должен был признать, что ей удалось привнести легкий приятный аромат запретного плода в наши отношения.

Как-то ночью я ей сказал:

– Не сочтут ли слуги какой-то причудой с нашей стороны, что, имея две спальни, мы постоянно пользуемся только одной?

– Глупый. Кого волнует, что там думают слуги.

– И в самом деле, – сказал я, привлекая ее к себе. – Но завтра ты будешь гостить у меня!

Но мы неизменно занимались любовью лишь в ее комнате и никогда в моей. Мне каждый раз приходилось шлепать по холодному каменному полу ванной, что разделяла наши комнаты. Я научился так тихонько поворачивать дверную ручку, что она не слышала меня, потому что бывали случаи, когда я находил ее дверь закрытой. Случалось, что я приходил после работы таким измотанным, что валился в постель, не интересуясь, закрыта ее дверь или нет.

Понемногу я начал себя чувствовать, как человек, который едет по дороге с односторонним движением, что ведет в тупик. Меня постоянно мучили опасения опять столкнуться с закрытой дверью. Несколько основательных глотков бурбона, к которым я прибегал перед тем, как раздеваться, как правило, снимали напряжение, после чего мне уже даже не хотелось испытывать крепость замков.

Я начал привыкать кормить вечерами Дани из бутылочки, что так же помогало мне справляться с собой. Порой нежность ее хрупкого тельца переполняла меня чувствами, о которых я раньше и не подозревал. Поцеловав ее, я укладывал дочку в кроватку, после чего возвращался к себе и забывался сном.

Но внешне все было нормально. Мы с Норой вели себя как нормальные добропорядочные супруги. Несколько раз в неделю мы уходили из дома: нас приглашали на приемы и вечеринки, друзья посещали нас. Она вела себя как юная мать и жена, какой она и была. Любящей и внимательной.

Но когда наступало время идти спать, я каждый раз находил повод заняться несложной работой. Я поднимался в кабинет к себе и бесцельно сидел за столом, чтобы дать ей время уйти к себе и лечь в постель, не догадываясь, пытался ли я открыть ее двери или нет.

Если такая ситуация и казалась Норе странной, она ни словом не дала мне понять об этом. Время шло, и, казалось, ее вполне устраивало такое положение дел. Она с головой ушла в свою работу и несколько вечеров в неделю посвящала или посещению выставок, или же званым обедам. Остальные вечера она предпочитала проводить в мастерской, так что я не знал, поднималась ли она к себе в спальню или же оставалась в маленькой комнатке, которую устроила для себя внизу.

Рутина – ужасная вещь. Порой мне казалось: все, что окружает меня, было всегда и будет неизменно. Как пустота.

И я не знал, боится ли меня Нора, живущая в своем призрачном выдуманном мире, так, как я ее.

Она помнила боль. Ту ужасную, разрывающую тело боль, которая поднималась из ее внутренностей, когда ребенок прокладывал себе путь на свет. Боль – и яркий свет со светло-зеленого потолка, под которым она лежала в операционной. Все цвета были четкими и ясными. Как кровь на белых резиновых перчатках врача. Как чёрные ручки на сером металлическом ящике анестезиолога. Это походило на ее сны. Даже в них она не походила на других людей. Ее сны были цветными.

Она услышала тихий голос доктора, успокаивающего ее.

– Расслабьтесь, миссис Кэри. Расслабьтесь, и через несколько минут все будет в порядке.

– Не могу! – попыталась простонать она, но ни звука не вырвалось из ее губ. – Не могу, мне так больно. – Она чувствовала, как из уголков глаз потекли слезы. Она знала, как они выглядят, стекая по щекам. Как крохотные сверкающие алмазы.

– Вы должны, миссис Кэри, – снова раздался шепот врача. Когда он склонился к ней, она увидела красные прожилки на крыльях его носа.

– Не могу! – снова застонала она. – Я не могу выносить эту боль. Ради Бога, сделайте что-нибудь или я сойду с ума! Разрежьте ее и вытаскивайте по кускам! Пусть она меня больше не мучит!

В руку ей вонзилась игла. Во внезапном приступе страха Нора взглянула на врача. Она вспомнила, что он католик, а католикам предписано приносить в жертву мать ради спасения жизни ребенка.

– Что вы делаете? – застонала она. – Не убивайте меня, убейте ребенка. Я не хочу умирать.

– Не волнуйтесь, – тихо сказал врач. – Никто не умрет.

– Я не верю вам! – Она напряглась, пытаясь приподняться, но чьи-то руки прижали ей плечи, заставив снова лечь. – Я умираю. Я знаю это. Я умираю!

– Считайте от десяти и назад, миссис Кэри, – сказал врач. – Десять, девять…

– Восемь, семь, шесть. – Она смотрела в склонившееся над ней лицо. Его контуры начинали расплываться. Как в кино, когда изображение бывает не в фокусе. – Восемь, семь, шесть, пять, четыре, семь, пять, три…

И наконец пришла тьма. Мягкая убаюкивающая тьма.

13

Звук, донесшийся из мастерской, рядом с которой в маленькой комнатке спала Нора, разбудил ее. Она приподнялась.

– Это вы, Чарльз?

За дверью раздались шаги. Она открылась, пропуская Сэма Корвина.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Я допоздна заработалась. – Она посмотрела на наручные часики. Было уже около десяти. Она рухнула на постель около пяти часов, слишком усталая даже для того, чтобы стянуть комбинезон. – Что ты здесь делаешь в такую рань? Сэм закурил сигарету.

– Я принес тебе большие новости.

Она устало спустила ноги с кровати, запустив пальцы в волосы. Они были грязными и спутанными.

– Что за новости?

– Твой эскиз для Объединенных Наций принят. Тебе поручено возвести барельеф женщины на площади Объединенных Наций в Нью-Йорке!

Усталость моментально исчезла, уступив место восторгу.

– Когда ты это выяснил?

– Час назад. Скааси звонил мне из Нью-Йорка. И я сразу приехал к тебе.

Ее охватила волна триумфа. Она оказалась права. И даже Люку теперь придется признать это. Она посмотрела на Сэма.

– Ты кому-нибудь еще говорил об этом?

Он покачал головой. – Нет. Но уже утром нам надо сделать сообщение для прессы.

Она направилась в мастерскую.

– Я хочу, чтобы Люк первым услышал это от меня.

– Ну, – сказал он, – к полудню это известие передаст Нью-Йорк.

– Так что давай скажем ему сейчас же.

Сэм проследовал за ней по коридору в холл. Навстречу им по лестнице спускался Чарльз.

– Мистер Кэри уже уехал, Чарльз?

– Да, мэм. Он уехал сразу же после восьми часов, вместе с ребенком и миссис Холман.

– Они отправились с ним? – с удивлением воскликнула Нора. – Чего ради?

– Он что-то говорил относительно того, что сегодня у него большой день, мэм. Завершена первая группа зданий, которые он строил, и будет торжественная церемония. Он оставил записку, в которой просит приехать, если у вас будет время.

– Спасибо, Чарльз, он что-то такое говорил. Я просто забыла. Кивнув, дворецкий сделал шаг в сторону, чтобы пропустить их. Сэм проследовал за ней в комнату Норы, закрыв за собой дверь.

– Ты об этом и не подозревала, не так ли? Она не ответила.

Сэм огляделся. В первый раз ему пришло в голову, что Люк не делит с ней эту спальню.

– С чего это тебе вдруг пришла в голову идея об отдельных спальнях? Между вами что-то произошло?

– Ничего особенного…

– Минутку, – мягко прервал он ее. – Я же твой старый приятель Сэм, помнишь? Ты можешь откровенно говорить со мной.

Секунда – и она уже рыдала у него на груди.

– Ох, Сэм, Сэм, – всхлипывала она. – Ты не представляешь, насколько все это ужасно. Он болен. Война изуродовала его. Он ненормальный.

– Не понимаю.

Слова потоком хлынули из ее губ, словно она уже была не в силах сдерживать их.

– Ты же, конечно, знаешь о его ранении? Ну вот, оно и заставляет его делать разные дикие вещи.

– Например?

– Ну, ты понимаешь. Извращения. Этим он со мной занимается. Только так он может возбудиться. Иначе он полный импотент! Я не знаю, что мне делать. Порой мне кажется, что я просто сойду с ума.

– Я и не знал, куда он получил ранение. Ты предлагала ему обратиться к врачу?

– Я умоляла его. Но он просто не хочет слушать. Он сказал мне, чтобы я занималась своими собственными делами. Он хотел от меня лишь рождения ребенка, чтобы доказать, какой он нормальный мужчина!

Оторвавшись от Сэма, Нора взяла сигарету из коробки на столе. Сэм поднес ей спичку.

– Он постоянно делает то, что выводит меня из себя, – продолжала она. – Он отлично знает, что детский врач посоветовал нам не выносить Дани из дома. Она может простудиться. А он специально, чтобы позлить меня, тащит ее в эту грязь и мусор.

– И что ты собираешься делать?

Она посмотрела на него.

– Я собираюсь поехать и привезти ее обратно. Это мой ребенок, и я не позволю никому, даже ему, причинять ей вред. – Она интуитивно чувствовала, что Сэм не очень верит ей. – Ты не доверяешь мне, не так ли?

– Я тебе верю.

– Может быть, ты на самом деле поверишь, если я тебе кое-что покажу.

Повернувшись, она через ванную прошла в комнату Люка. Драматическим жестом она распахнула дверцу ночного столика рядомс его кроватью.

– Вот!

Он взглянул по направлению ее указующего перста. На полке стояли две полные бутылки бурбона и одна полупустая. Он с удивлением взглянул на Нору.

– И так каждую ночь. Он напивается и приходит ко мне. Затем он снова пьет, пока не приходит в ступор и не валится спать!

Она рывком захлопнула дверцу и в сопровождении Сэма направилась в свою комнату. Несколько секунд он молча смотрел на нее.

– Ты не можешь так жить.

– Что мне остается делать?

– Ты можешь развестись с ним.

– Нет.

У него опять возникло смутное скептическое отношение ко всему, что он увидел и услышал. Уж очень неожиданно все стало одно к одному, все в точку.

– Почему нет?

– Ты знаешь не хуже меня. Мать не потерпит развода и будет вне себя, если нашу фамилию будут трепать в суде.

– Ну и?

Она открыто встретила его взгляд.

– Мой ребенок. Я видела слишком много детей, которые росли в разоренном доме. И я не хочу, чтобы Дани ждала такая судьба.

Он не знал, верить ли ей или нет.

– Я поеду с тобой на стройплощадку, – внезапно предложил он. Нора с удивлением посмотрела на него. Она так увлеклась драмой, которая создавалась ее стараниями, что совершенно забыла о необходимости ехать за Дани.

– Чтобы привезти тебя с ребенком, – напомнил он. Неожиданно она улыбнулась ему. Он ей поверил. Она видела, что поверил. И в самом деле – почему бы и нет? Свидетельства были налицо. Она взяла его под руку.

– Спасибо, Сэм. Спустись вниз и выпей чашку кофе, пока я оденусь. Я буду через несколько минут.

14

Дани качалась на качелях. Ее темные глазки сияли, и она пищала от удовольствия, когда увертывалась от рук миссис Холман. Я подхватил ее, но она стала вывертываться из моих объятий, желая еще покачаться.

– Подержите секундочку ее на руках, полковник! – попросил один из фотографов, прицеливаясь камерой. – Получится превосходный снимок.

Дани замерла, позируя с таким достоинством, словно она не делала в жизни ничего другого. Няня гордо улыбалась.

Затвор щелкнул, и я снова опустил ее на землю, а затем, приподняв, посадил на сидение качелей, туго затянув страховочный ремешок. Она захлебывалась смехом. Солнце заставило порозоветь ее щечки, и в своем теплом синем комбинезончике она выглядела настоящей куклой. Мы были на игровой площадке, которую я поставил с задней стороны одного из стандартных домов, чтобы продемонстрировать, как много возможностей таит в себе внутриквартальное пространство.

Я с удовлетворением огляделся. По всей длине новых улиц стояли машины, а прибывшие внимательно изучали разнообразные образцы домов, что мы предлагали для продажи.

Не могу сказать, что каждый дом отличался своеобразием. Самое главное заключалось в том, что они могли стать таковыми. Основа каждого из строений была одна и та же, представляя собой в плане Т-образную форму, а протяженность верхнего этажа давала возможность дальнейших надстроек или же он мог оставаться как есть, в зависимости от пожелания покупателя. Но так как каждый акр позволял разместить на нем только четыре здания, и не больше восьми в квартале, мы смогли каждый дом поставить отдельно. Это придавало им, как говорят строители, товарный вид.

Цена так же была вполне подходящей – 13 990 долларов. Не спрашивайте, почему не ровно четырнадцать, это еще один из торговых приемов. Я прикинул, что эти десять долларов привлекут покупателей.

Продажная цена включала в себя встроенное воздушное отопление и гараж. Сравнение с домами, расположенными ближе к городу, было в нашу пользу – те стоили на 3–5 тысяч долларов дороже. И даже учитывая, что нам пришлось потерять двадцать пять акров на прокладку дорог и подъездных путей, а также на зеленую зону, все же на каждом доме мы получали чистый доход в полторы тысячи долларов.

Дани громко хохотала, когда я раскачивал качели. Я понимал, как она себя сейчас чувствует. Это был ее мир.

Я бросил взгляд на другую сторону. Бульдозеры уже приступили к работе на другом квартале, ровняя поверхность земли. Завтра появятся экскаваторы, выкопают фундаменты, к ямам которых подъедут бетономешалки. И после этого там, где было пустое место, начнут расти скелеты конструкций.

Я почувствовал, как кто-то взял меня за руку. Из-за спины раздался голос Норы.

– Тебе так весело, что ты даже не можешь поздороваться со своей женой?

Я с удивлением обернулся. Хотя я и оставил Чарльзу записку для нее, на самом же деле не ждал ее. До сих пор она не проявляла никакого интереса к проекту.

– Приятный сюрприз, Нора.

Как по мановению волшебной палочки, вокруг нас снова возникли фотографы и репортеры; они уже было двинулись к бару, что мы организовали в трейлере, который служил нам конторкой. Я не пытался обманывать самого себя. Главной приманкой тут была Нора. Нора Хайден – это всегда были новости.

– Что тебя заставило приехать? – тихо спросил я ее. Наши глаза встретились.

– Сэм был настолько любезен, что привез меня, и я могу забрать домой Дани.

– Домой? Зачем? Она прекрасно, как никогда в жизни, проводит время.

– Ты же знаешь, что она простужена и может простудиться. – Она остановила качели и начала расстегивать предохранительный ремень.

К нам подошел Сэм, и на лице его было какое-то странное выражение.

– Что за простуда? – повернулся я к миссис Холман. – Вы не говорили мне, что Дани простужена.

Няня посмотрела на меня, на Нору, опустила глаза и пробормотала что-то нечленораздельное. Я не расслышал ее слов. Дани не хотела уходить. Она, извиваясь, вырывалась из рук Норы.

Один из фотографов улыбнулся Норе.

– Дети просто прекрасны, – заметил он дружелюбно, – пока вы не стараетесь заставить их делать то, что им не хочется.

Нора вспыхнула, а затем лицо ее побелело. Ее совершенно не устраивало, что ее увидят с плачущим ребенком на руках. Она не должна была представать в таком виде. Мать может быть изображена с очаровательным ребенком в ее объятиях, который послушно позирует для снимка. С силой прижав к себе Дани, она двинулась от качелей в другую сторону. Дани завопила еще громче.

Развернувшись, Нора сунула малышку в руки няне.

– Отнесите ее в машину мистера Корвина.

– Вот видишь, что ты наделал, – злобно обратилась она ко мне. – Ты никогда не бываешь счастлив, если не выведешь меня из себя!

Краем глаза я видел, что к нам приближаются репортеры. Я не знал, слышали ли они что-то или нет, но я не хотел предоставлять им такой возможности.

– Прости, – понизил голос я. – Я не знал, что Дани простужена.

– Твоими стараниями она играла на холодной земле, во всей этой грязи и мусоре. Я тут же везу ее к врачу.

Во мне начал просыпаться гнев, но голос мой был по-прежнему ровен.

– Не переигрывай, Нора. Тебе никто не поверит.

Я был совершенно не готов увидеть взгляд, полный неприкрытой ненависти, которым она ожгла меня. Нора ничего не ответила, но один этот взгляд дал мне понять, что неурядицы зашли так далеко, что их невозможно исправить.

Тем не менее, поскольку мы были в отдалении от всех, я должен был сделать вид, что ничего не произошло – в той же мере ради нее, как и из-за себя. Я заставил себя выдавить улыбку.

– Ну, поскольку ты уж тут очутилась, может быть, ты оглядишься. Что ты думаешь об этих зданиях?

– У меня нет времени, – презрительно сказала она. – Я должна отвезти Дани домой, а потом готовиться к поездке в Нью-Йорк.

Она застала меня врасплох.

– В Нью-Йорк?

– Да. Мой эскиз для Объединенных Наций получил одобрение. Они хотят, чтобы я приехала и все обсудила с ними.

Это была новость. Даже репортеры, которые занимались вопросами строительства, знали о ней. Они одолевали ее вопросами. Через несколько секунд Нора уже оказалась в центре импровизированной пресс-конференции! Когда я вернулся, успев проверить качество работы бульдозеров, она, улыбающаяся и расслабленная, лучилась счастьем от того, что снова в центре внимания.

Мне тоже полегчало. По крайней мере нам удалось избежать неприятностей. Но я так думал, пока не взялся за утренние газеты на следующий день. Я был на участке, когда позвонил телефон, по которому меня разыскивал один из сотрудников.

Это был Стен Барроу, агент по продаже недвижимости, который занимался продажей акций нашего проекта. Он зашептал в трубку, словно не хотел подслушивания.

– Сразу же отправляйся в Уоллей-нейшнл банк, Люк. Там неприятности.

– Что за неприятности? – удивился я. У «Уоллей-нейшнл» была закладная на участок. – Им не на что жаловаться. Мы тратим даже меньше, чем в смете.

– Не могу говорить! Чтобы ты немедленно был там!

Телефон замолчал. Я начал было дозваниваться до него, но бросил трубку. Если бы хотел сказать мне что-то еще, он бы так и сделал. Я пошел к машине.

Когда я появился в кабинете президента банка, все были на месте. Они не заметили, что, увидев их, я был удивлен более, чем они. Я обвел взглядом комнату. Моя теща, Джордж Хайден, Стен, президент банка и вице-президент, который руководил отделом, имевшим дело с закладными.

– Не представлял себе, что тут будет такая встреча, – сказал я. – Меня как-то забыли предупредить.

Чувствовалось, что они смущены, но никто не решался заговорить первым. Наконец, вице-президент взял на себя инициативу.

– Вы уже видели утренние газеты, Люк?

– Нет, – ответил я. – Я поехал на работу еще затемно. Так рано они нам на холм не приходят.

– Тогда вам лучше бы прочитать вот это. – И он протянул мне сложенный экземпляр «Кроникл».

Я просмотрел статью, текст которой был обведен красными чернилами. Рядом была фотография Норы.

НОРА ХАЙДЕН ДЕЛАЕТ ОБЕЛИСК ДЛЯ ООН

– Просто великолепно, – поднял я глаза. – Но не понимаю, какое все это имеет к нам отношение.

– Читайте дальше.

Я продолжил чтение. В первых двух абзацах ничего не было. В них говорилось о награде. Но последующие три убивали наповал.

«В ходе интервью на грандиозном открытие района Кэри, широко разрекламированного строительства участка домов, которое ведет бывший герой войны полковник Люк Кэри, его жена Нора Хайден с привычной для нее прямотой и откровенностью поделилась своим мнением о современных американских домах, их владельцах и тех, кто их строит.»

«Американские строители откровенно презирают владельцев домов и их жен. Будучи совершенно лишенными воображения и творческого подхода, они превращают американский дом в какое-то приглаженное и безвкусное кубическое сооружение, руководствуясь чисто эгоистическими соображениями, которые позволяют им обеспечить себе наибольший доход. Каждый дом, как две капли воды, походит на соседний, и каждая женщина, которая решится переехать для жизни в такой коробке, рано или поздно проклянет себя за это.»

На вопрос, относится ли ее мнение и к району Кэри, как к остальным, она ответила: «Вы можете принимать его, как вам угодно. Говоря только о себе, я не хотела бы даже умереть в таком безвкусном и безликом строении, не говоря уж о том, чтобы жить в нем.»

Мисс Хайден предполагает сегодня вечером вылететь в Нью-Йорк, где ей предстоит обсудить будущую работу с Комитетом по искусству ООН».

Когда я кончил читать, желудок мне сжало спазмой. Я бросил газету на стол.

– Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Я заставлю Нору дать опровержение.

– Это ни к чему не приведет, – заметил Джордж Хайден. – Удар уже нанесен.

– Какой удар? – гневно спросил я. – Подавляющее большинство владельцев домов даже не читает эту чепуху.

– Вы не правы, Люк, – тихо возразил Стен Барроу. – Прошлым вечером мы зафиксировали сорок семь соглашений на покупку и девятнадцать возможных. К десяти утра у нас осталось только одиннадцать договоров и три предполагаемых. Я звонил большинству тех, кто отказался, и, хотя они не говорят о конкретной причине, все признают, что читали статью.

– Я подам в суд на эту проклятую газетенку!

– На каком основании? – насмешливо спросил Джордж Хайден. – Они всего лишь процитировали твою жену.

Он был прав. Я опустился на стул и взял сигарету.

– Может быть, если мы изменим название проекта, убрав оттуда мое имя, это поможет.

– Сомневаюсь, Люк. На всей этой истории в целом уже стоит печать смерти.

Не отвечая, я закурил. Все мои мечты развеивались в воздухе, как дымок сигареты.

– Вы должны понять наше положение, Люк, – сказал президент банка. – Мы вложили в ваш проект почти миллион долларов, и должны защищать их. Мы должны потребовать обратно заем.

– Вы дадите мне возможность обратиться куда-нибудь еще?

– Конечно, но я сомневаюсь, что вам удастся найти других вкладчиков. Мы обращались примерно в дюжину других банков в надежде, что они возьмут на себя часть займа, но все они ответили отказом. Мы были единственными, готовыми вложить, скажем, сто тысяч долларов.

Я повернулся к моей теще, которая все время хранила молчание.

– А вы что думаете? Вы же знаете, что за этим кроется. Мы обанкротились, и ваши триста тысяч долларов превратились в прах.

Она спокойно посмотрела на меня.

– Порой очень полезно что-то терять и с самого утра приниматься за дело. Мы могли бы потерять в десять раз больше, пытаясь спастись в безнадежной ситуации.

Я оглядел всех присутствующих.

– Не могу поверить, что все может пойти прахом из-за нескольких случайных замечаний.

Моя теща снова подала голос.

– Возможно, они прошли бы мимо ушей, если их не высказала твоя жена.

Ее точка зрения не подлежала сомнению.

– Не могу не сказать, что вы должны были бы удержать ее от такого поступка, – сказал я.

– Теперь она выступает как твоя жена, а не как моя дочь. Ты отвечаешь за нее.

– Она не ребенок! – рассердился я. – Она знает, что говорит!

– Тем не менее, ты несешь за нее ответственность, – упрямо продолжала настаивать старая леди.

– Но как я мог остановить ее? Запереть ее в комнате и морить голодом?

– Слишком поздно говорить о том, что уже свершилось, – кузен Джордж повернулся ко мне. – Я боялся, что будет нечто подобное. Поэтому-то я и хотел, чтобы ты лучше подготовился.

– Почему надо было ждать? – спросил я. – Сама идея была отличной. И продолжает оставаться такой. Но теперь это совершенно не важно. Все вы изменили свое мнение.

Встав, я направился к дверям.

– Люк! – голос тещи остановил меня.

– Да?

– Не приходи из-за этого в отчаяние. Я позабочусь, чтобы ты получил обратно свои деньги.

Я посмотрел на нее.

– Я отказался взять хоть пенс за дом, который вы нам дали. Я отказался от акций, которые мне предлагали «Хайден и Каррузерс». Почему вы считаете, что сейчас я возьму эту подачку?

Глаза ее обрели ледяную твердость, но это было все, что она себе позволила – голос у нее не изменился ни на йоту.

– Не будь идиотом. Рано или поздно все меняется. Я горько усмехнулся.

– Ваши слова надо понимать, что я всегда могу вернуться к «Хайдену и Каррузерсу», если буду пай-мальчиком и делать то, что мне прикажут?

Она ничего не ответила, но губы ее стянулись в узкую жесткую линию.

– Спасибо, но не надо, – с той же горечью продолжал я. – Это не в первый раз, когда я горю в полете, но в первый раз меня подстрелили свои же.

Я обвел глазами комнату. Все молчали, глядя на меня.

– Я выживу. Я перенес все, что мне досталось. Переживу и это.

– Люк! – Голос моей тещи на этот раз был хриплым и гневным. – Если ты сейчас выйдешь через эту дверь, другого шанса у тебя не будет! Могу тебе это обещать!

Внезапно я почувствовал страшную усталость.

– Пора нам прекратить морочить голову друг другу, миссис Хайден, – борясь с утомлением, сказал я. – Оба мы знаем, что единственная возможность, которая до сих пор мне предоставлялась, заключалась в том, что я должен был делать лишь то, чего хотите вы с Норой. И должен признать, был идиотом, когда мне показалось, что смогу жить подобным образом!

Аккуратно закрыв за собой дверь, я направился в бар, где взял выпить. Затем отправился домой сказать Норе, что я думаю обо всем этом. Но к тому времени, когда я явился, она уже улетела в Нью-Йорк.

Я поднялся в комнату Дани. Она сидела в кроватке, глядя на меня. Подойдя, я поднял ее и крепко прижал к себе. Внезапно я почувствовал, что по щекам у меня бегут слезы. Я прижался губами к ее нежной шейке.

– Ну вот, моя девочка, – шепнул я, – похоже, что твой старик в самом деле подорвался!

В тот день, когда ей исполнился годик, я был объявлен банкротом.

15

Время со скрипом остановилось. Для тебя дни могут идти за днями, но ты все равно будешь чувствовать себя чем-то вроде бестелесного привидения. Люди смотрят сквозь тебя, они тебя не видят. Ты не можешь прикоснуться к ним, так же, как и они к тебе. Словно тебя не существовало и, возможно, так оно и должно было быть, если не одна вещь. Ты слишком много понимаешь.

Когда сталкиваешься с вероломством, которое стремительно как змея, жалит тебя, то теряешь представление о реальности. Страх – это не просто эмоция, которая поражает тело. Он многолик. Один из его обликов предстает перед тобой, когда ты попадаешься на чью-то ложь. И это ощущение предательства уже не покидает тебя.

Мать Норы сдержала свое обещание как нельзя лучше. Мое имя было вываляно в грязи, все двери передо мной захлопнулись, и через какое-то время я прекратил всякие попытки. Весь день я проводил с Дани.

Я смотрел, как она учится ходить по дорожкам парка. Я слышал, как она хохочет в зоопарке и смеется в Клифф-хаусе, когда выбегает на берег в поисках морских львов, которых здесь никогда не бывало. Но больше всего ей нравилось бросать монетки в автомат для ситро в старом Хрустальном Дворце.

Особенно она любила одну игру. В ней участвовала ферма с животными и фермер, который доит корову, пока его жена кормит цыплят, и мельница крутится себе. Когда ей исполнилось два года, мы играли с ней шесть раз без перерыва.

Вечерами был неизменный бурбон, с которым уходило горькое ощущение разочарования и потери. По уик-эндам, когда Нора в основном бывала дома, я уезжал в Ла Джоллу и болтался на катере. Это единственное имущество, которое осталось у меня после банкротства, и лишь на его палубе по уик-эндам я чувствовал, что хоть на что-то гожусь. На борту всегда было что делать – красить, драить, крепить. Порой в таких делах пролетали все два дня, и я не вспоминал о выпивке. Но в понедельник вечером, оказавшись дома, я снова прибегал к бутылке.

Человеку, который придумал виски бурбон, необходимо было дать медаль. Шотландское отдает лекарствами, джин – парфюмерией, от ржаной мутит. А у бурбона нежнейший вкус из всех. Он мягок, нежен и прекрасно ложится на душу. Ты никогда не напьешься, если будешь пользоваться бурбоном. Он заливает раны души, и ты снова чувствуешь себя большим и сильным. И легче засыпаешь.

Но даже бурбон не мог смежить мне глаза. Я по-прежнему слишком много видел и понимал. Как в ту ночь, когда не мог уснуть и в три утра спустился вниз за еще одной бутылкой.

Нора вошла, когда я был на нижних ступеньках лестницы. Она закрыла за собой двери, и так мы стояли, меряя друг друга глазами, почти как два незнакомца, которые пытаются вызвать в памяти смутные воспоминания.

Я знал, как выгляжу с взлохмаченными волосами, в мятой пижаме и в небрежно накинутом халате. Далеко не лучшим образом. Особенно с голыми ногами.

Что же до Норы, то я смотрел на нее, будто увидел ее в первый раз. От нее шел мускусный запах секса. Лицо ее было бледно, а под фиолетовыми глазами лежали нежные голубоватые тени, которые всегда возникали у нее после таких ночей, пока ей не удавалось выспаться. Ей не нужно было говорить о том, что я и так понимал.

Я не мог выносить всепонимающего выражения ее глаз и повернул обратно. Я не проронил не слова.

В голосе ее появилась легкая усмешка.

– Если ты ищешь виски, я сказала Чарльзу отнести ящик с бутылками бурбона в кабинет.

Я не ответил.

– Ведь ты же пьешь бурбон, не так ли? Я посмотрел на нее.

– Да.

– Так я и думала. – Мимо меня она прошествовала к лестнице. Поднявшись до середины, она повернулась и взглянула на меня. – Не забудь потушить свет, когда пойдешь наверх.

Войдя в кабинет, я взял бутылку бурбона, и в голове у меня крутились тысячи слов, которые я должен был сказать ей, но промолчал. Злоба и предательство окружали меня, наполняли желудок, и я залил их бурбоном. Я нужен дочери, сказал я себе. Ей нужен кто-то, кого она может любить и кто будет ходить с ней к игровым автоматам, загорать и купаться и делать с ней все, о чем ее мать и не задумывается. Взяв с собой бутылку, я улегся на кровать.

Я как раз в третий раз приложился к ней, когда услышал, что щелкнул замок в дверях. Я повернулся в сторону ванной. Дверь в нее была открыта. Я решил было встать, но помедлил. Вместо этого я снова потянулся за виски.

Быстро отпив глоток, я притушил свет. Вытянувшись на постели, я не спал. Я поймал себя на том, что прислушиваюсь к звукам из ее комнаты. Долго ждать мне не пришлось.

В ванной зажегся свет, упав в мою комнату, когда она вошла в нее. Она стояла в дверях, зная, что я вижу ее нагое тело под ночной рубашкой. Голос у нее был мягок и спокоен:

– Ты спишь, Люк?

Не отвечая, я сел на постели.

– Я открыла двери, – сказала она.

Я по-прежнему молчал.

Она подошла к кровати и остановилась, глядя на меня. Затем она резко повела плечами, и ночная рубашка сползла на пол.

– Когда-то я помню, ты не любил ждать ни секунды. – В голосе ее была легкая тень печали. – Ты все такой же?

Я взял сигарету и закурил. Руки мои подрагивали. Теперь она не скрывала своего презрения.

– В свое время ты мне показался настоящим мужчиной. Но теперь я вижу, что ошибалась. Я мужчина куда в большей степени, чем ты. Как только ты снял мундир, ты потерял все, что делало тебя мужчиной.

Я глубоко затянулся, позволив дыму обжечь мне легкие. Руки мои невольно сжались в кулаки и по ним потек пот.

– Тебе бы лучше вернуться к себе, Нора, – прохрипел я.

Она села рядом на постель и взяла мою сигарету. Поднеся ее к губам, она несколько раз торопливо затянулась и вернула ее мне. Я почувствовал слабый вкус губной помады.

– Может, тебе пойдет на пользу, если я расскажу, чем занималась сегодня вечером.

– Не лезь ко мне, Нора! – выдавил я.

Она не обратила внимания на мои слова. Вместо этого она наклонилась ко мне так, что ее лицо почти коснулось моего. Сквозь пижаму я чувствовал ее теплые маленькие груди.

– Это было только один раз, – поддразнивая меня, шепнула она. – И это было потрясающе. Но ты же меня знаешь. Только один раз – это как китайская кухня. Через час я снова проголодалась!

Больше я не мог этого вынести. Я схватил ее за плечи и яростно встряхнул. Странное выражение восторга вспыхнуло в ее глазах, и я ощутил теплоту и жадность ее рук, обхвативших меня.

– Возьми меня!

– Нора! – вырвалось у меня, когда я почувствовал ее под собой. Все кончилось, не успев начаться. Я лежал слабым; беспомощным и растерянным, глядя, как она поднимает с пола ночную рубашку. Выпрямившись, она с выражением холодного триумфа взглянула на меня.

– Порой я удивляюсь, чего ради я решила, что ты меня устраиваешь как мужчина, – презрительно сказала она. – Даже мальчишка лучше справляется с этой работой.

Дверь захлопнулась за ней, и я снова потянулся за бутылкой. Но в этот раз даже бурбон не помог избавиться от тошнотного ощущения в желудке.

Я был в Ла Джолле, когда услышал по радио, что красные пересекли линию границы в Корее. Добравшись до пристани, я накидал мелочи в телефон и дозвонился до Джимми Петерсена в Вашингтоне. Мы вместе летали над Тихим океаном. Он после войны остался в армии и сейчас дослужился до бригадира военно-воздушных сил.

– Я только что слышал радио, – сказал я, когда он снял трубку. – Нужен ли вам толковый специалист?

– Конечно, но только теперь у нас реактивные самолеты. Тебе придется пройти переподготовку, и я не уверен, что смогу дать тебе прежнее звание.

– Черт с ним, со званием. Когда мне прибыть? Он засмеялся.

– Завтра утром свяжись в Пресидио с Биллом Килианом. К тому времени я уже кое-что для тебя сделаю.

– Я буду у него с первыми же петухами, Пит. Спасибо.

– Возможно, ты и не поблагодаришь меня, когда выяснишь, что снова стал капитаном.

– Генерал, я буду благодарить тебя, если ты меня возьмешь и рядовым!

Я вернулся на катер, где в своей походной кроватке спала Дани. Ей было уже почти три года. Она открыла глаза, когда я поднял ее вместе с кроваткой.

– Куда мы поедем, папа? – сонно спросила она.

– Мы должны добраться до дома, радость моя. У папы есть кое-какие дела.

Она что-то пробормотала и снова заснула.

Я поставил ее кроватку на заднее сиденье машины и кинул наши вещи в багажник. На моих часах было почти восемь. Если движение на дорогах будет не очень большое, к четырем утра я могу быть в Сан-Франциско.

Всю дорогу Дани спала, даже не открывая глаз. Дорога была практически пуста. Когда я в половине четвертого отнес Дани в детскую и положил ее в кроватку, в мастерской Норы еще горел свет.

Я пошел было в свою комнату и тут вспомнил о ней. Я могу все сказать ей и утром, подумал я. Впрочем, поговорить с ней можно и сейчас, поскольку она все равно не спит. Спустившись, я вошел в мастерскую.

Свет в ней горел, но помещение мастерской было пусто.

– Нора, – позвал я.

Из маленькой комнатки рядом с мастерской, я услышал голоса и распахнул дверь в нее. Я хотел было еще раз позвать ее, но у меня перехватило горло.

Привстав на постели, они в причудливых позах застыли друг у друга в объятиях. Первой опомнилась Нора.

– Убирайся! – завопила она.

У меня было ощущение, что голова моя прорезает облака и я смотрю на них с высоты в девять миль. Передо мной предстала классическая развязка драмы, и я разрывался между гневом, который вспыхнул во мне, когда я столь неожиданно столкнулся с истиной, и диким желанием расхохотаться от нелепости всей ситуации. Гнев одержал верх.

Подойдя к кровати, я схватил мужчину за шиворот и швырнул его на пол. Развернув его, я врезал ему по челюсти. Он вылетел в двери и рухнул на пол, опрокинув какую-то статую. Оба они свалились на пол с грохотом, который мог разбудить и мертвого.

Я двинулся к нему, но что-то удержало мою руку. Я посмотрел на него. Чувство страха и вины лишило его сил. Он был всего лишь мальчишкой. Рука моя опустилась.

Придерживая халат, в мастерскую вбежал Чарльз. За его спиной я увидел повара и горничную, заглядывавших в мастерскую.

Вернувшись в комнатку, я собрал вещи этого мальчишки и швырнул их в мастерскую.

– Чарльз, – сказал я, – выкини этого маленького подонка отсюда! Закрыв за собой двери, я повернулся к Норе. Лицо ее было бледно от гнева и ненависти.

– Тебе бы лучше что-нибудь накинуть на себя. А то в таком виде ты выглядишь как двухдолларовая шлюха.

– Зачем тебе надо было будить слуг? Как теперь я посмотрю им в глаза?

Я посмотрел на нее. Тот факт, что я поймал ее в постели с другим, ее не волновал. Ее беспокоила лишь реакция прислуги. Я понял, что мне еще учиться и учиться жизни. И внезапно я нашел ответы на все вопросы.

– Не думаю, что тебе надо из-за этого волноваться, Нора, – с подчеркнутой вежливостью сказал я. – Никто и никогда не заблуждался на твой счет. Кроме меня.

– Ты никогда мне не верил! Ты слышал сплетни обо мне, и я знала, что ты им верил!

– Вот тут ты и ошибаешься, Нора. Я никогда не слышал никаких сплетен, да и сейчас их не знаю. Разве тебе не известно, что, как правило, обо всем последним узнает муж?

– Чего ты от меня ждал? После того, как родилась Дани, ты ко мне даже не подходил!

Я покачал головой.

– Не пройдет, Нора. Теперь уже это не годится. Она начала плакать.

– Я ушел от всего этого. Слезы на меня больше не действуют. Они прекратились так же внезапно, как и начались.

– Прошу тебя, Люк, – сказала она, поднимаясь с кровати и подходя ко мне. – Ничего подобного больше не будет.

Я засмеялся.

– Вот тут ты права. Со мной этого не произойдет. Я уезжаю.

– Нет, Люк, нет! – Она обхватила меня руками и прижалась ко мне. – Ради тебя я все брошу. Я обещаю!

– Долго ты этого не вынесешь!

Я оторвал ее от себя. Глаза ее расширились, и в них стоял испуг.

– Что ты собираешься делать? Внезапно боль и горечь преисполнили меня.

– То, что я должен был сделать давным-давно.

Тыльной стороной ладони я наотмашь ударил ее по лицу и, пролетев через комнату, она свалилась на пол рядом с кроватью. И прежде, чем она поднялась, меня в комнате уже не было.

Миновав мастерскую, я пошел по коридору. Я видел лица слуг, глядевших на меня. Когда я подошел к лестнице, Чарльз, закрыв входные двери, оказался рядом со мной. Бедный старик не мог поднять на меня глаз.

Дверь мастерской распахнулась, и Нора голой вылетела в холл.

– Ты сукин сын! – заорала она. – Я всему миру расскажу, кто ты такой. Ты даже не мужчина. Ты гомосексуалист, извращенец, педрила!

Я посмотрел на Чарльза.

– Позаботьтесь о ней, Чарльз. Вызовите врача в случае необходимости.

Он молча кивнул. Когда я поднимался наверх, она продолжала орать. Миссис Холман встретила меня у дверей встревоженным взглядом.

– С Дани все в порядке? – спросил я.

Она кивнула, и лицо ее покрывала бледность.

Я вошел в детскую. Малышка безмятежно спала, как и полагается детям в ее возрасте. Наклонившись, я поцеловал ее в щечку. Слава Богу, что он дарует сон невинным детям.

В Корее мне сопутствовала та же удача, что и во время войны. Я отлично себя чувствовал на реактивных машинах и успел сделать девять вылетов, сбив два МИГа, прежде чем они достали меня. Когда я вышел из госпиталя, война уже шла к концу, так что я не успел дослужиться до генеральского чина; меня списали по медицинским показаниям и отправили на судне домой.

В Сан-Франциско меня ждал несколько странный прием. Единственный, кто встретил меня в аэропорту, был судебный исполнитель.

– Полковник Кэри?

– Да.

– Прошу прощения, – сказал он, сунув мне в руки какую-то бумажку и нырнул в толпу, как крыса, за которой гонится терьер.

Развернув бумагу, я прочел текст. Он был датирован 21 июля 1951 года. Нора Хайден Кэри версус^[2] Люк Кэри. Заявление о разводе, поданное истицей, миссис Кэри. На основании жестокого обращения, ухода из семьи и оставления без помощи.

– Добро пожаловать домой, – сказал я себе, засовывая бумагу в карман. Ничего нет лучше, чем возвращение в милый старый дом.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ИСТОРИЯ ЛЮКА Уик-энд

1

Поднявшись на лифте из гаража, я посмотрел на часы. К тому времени, когда я вернулся в мотель из суда для несовершеннолетних, было уже полдень. Значит, в Чикаго уже два часа. Элизабет ждет моего звонка.

Внезапно у меня стали дрожать руки. Мне нужно было выпить. Я вышел из лифта в главном холле и подошел к бару, где заказал порцию «Джека Даниэлса». Всего одну. Наскоро проглотив ее, я поднялся к себе в номер.

Бросив куртку на стул, я присел на постели и набрал номер. Ожидая связи, я распустил галстук, и ничком растянулся на постели.

Тепло ее голоса донеслось до меня и через расстояние.

– Привет.

– Элизабет, – сказал я.

– Люк? – В голосе ее было нескрываемое облегчение. – С тобой все в порядке?

Я с трудом мог говорить.

– Я в полном порядке.

– Так плохо? – тихо спросила она.

– Достаточно. Ничего не изменилось. – Я достал пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки. – Нора по-прежнему ненавидит меня.

– Но ты же ведь и не предполагал, что она может измениться, не так ли?

Я закурил.

– В общем-то нет. Только…

– Только что?

– Я бы хотел, чтобы в моей власти было что-то сделать. Дать Дани знать, как я хочу помочь ей.

– Но ведь ты же с ней, верно?

– Да, но…

– И пусть тебя это не беспокоит, – тихо сказала она. – Дани все понимает. Самое главное, что она не чувствует себя одинокой.

Эти ее слова помогли мне немного прийти в себя.

– А как ты? Ты не чувствуешь себя одинокой?

Она засмеялась.

– Я не одна. Наш маленький приятель составляет мне компанию.

– Как бы я хотел, чтобы ты была здесь.

– Возможно, еще будет время. Ты отлично справишься и без меня.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– И я люблю тебя, Люк. В следующий раз закажи разговор за мой счет. До первого числа мы не получим никаких счетов.

– Хорошо, дорогая.

– Будь здоров, Люк.

Я положил трубку. Мне стало как-то легче. Отпустило напряжение. Элизабет всегда оказывала на меня такое воздействие. Рядом с ней все шло куда лучше. Закрыв глаза, я припомнил, как она появилась на судне. В первый раз. Когда я по договору обслуживал ее с боссом.

Мы пришвартовались в Санта Монике, и старик взял машину до Лос-Анжелеса. Элизабет осталась на судне. Старик сказал ей, что на уик-энд она свободна.

В то время мы обращались друг к другу уже по имени, и после того, как старик сел в такси, я повернулся к Элизабет.

– У меня тут есть приятель, который может приютить меня на ночь, если вы этого желаете.

– Вам так будет удобно, Люк? – В голосе ее совершенно не было наигранного кокетства.

– Я просто выполняю обязанности джентльмена.

– Не сомневаюсь. – Она внимательно посмотрела на меня своими ясными голубыми глазами. – Если бы я хоть немного сомневалась в вас, я бы не согласилась остаться на судне.

– Столь любезные слова заставляют меня пригласить вас на обед, – сказал я.

– Только в том случае, если вы позволите мне заплатить за себя. – Ну-ну. На этот уик-энд вы моя гостья.

– Но это нечестно. Ваш гонорар заметно уменьшится.

– Это уже моя головная боль, – настаивал я.

Она увидела выражение моего лица и взяла меня за руку.

– Если это так важно для вас… Но почему?

– В свое время у меня была жена, которая подчеркивала, что она оплачивает все счета. И больше я не хочу.

Она быстро убрала руку.

– Понимаю, – сказала она. – Ну, надеюсь, вы выдержите. У нас, у шведов, отличный аппетит.

Мы пошли в рыбный ресторанчик на Кост-Хайуэй между Малибу и Санта Моникой, и она подтвердила, что не бросает слов на ветер. Даже я оказался не в состоянии справиться со своей порцией, а она вычистила всю тарелку. Затем мы сидели за кофе, глядя сквозь широкие окна на волны прибоя, набегавшие на берег, и болтали. С ней было по-настоящему легко, и вечер прошел незаметно, когда к одиннадцати часам мы добрались до судна.

– Я еле держусь на ногах, – вздохнула она, когда мы вышли на пирс. – Наверно, я просто не привыкла к морскому воздуху.

– Да, он может сшибить с ног. – Я посмотрел на нее в желтоватом свете единственного фонаря на краю пирса. – Но привыкнете. Если вы не против, я хотел бы спуститься на пляж. Я должен встретить там приятеля.

Она как-то странно посмотрела на меня и кивнула.

– Валяйте. И спасибо за обед. Я усмехнулся ей.

– Я старался показать себя с лучшей стороны. Завтра вечером мы все сделаем, как полагается. Мягкий свет, белые скатерти, музыка.

– Спасибо за предупреждение. Я буду поститься весь день. – Она спрыгнула на палубу катера и исчезла в кубрике.

Подождав несколько секунд, я повернулся и спустился с пристани. Зайдя в первый же бар, который мы миновали по дороге сюда, я назвал по имени своего приятеля – «Джека Даниэлса».

Набрался я основательно, и, должно быть, было уже после трех, когда я доковылял до судна. Я так старался не производить шума, что споткнулся о канат, свернутый на палубе, и с грохотом свалился. Поскольку я был слишком усталым, чтобы добираться до кубрика, то решил прикорнуть тут же, где приземлился.

Утром я проснулся от аромата кофе и запаха жарящегося бекона. И лишь приподнявшись, я увидел, что лежу на своей койке и на мне нет ничего, кроме трусиков. Я крепко растер руками лицо. Каким образом я тут очутился?

Элизабет, должно быть, услышала, что я проснулся, потому что, оставив камбуз, она принесла мне стакан томатного сока.

– Вот, выпейте это.

Я с сомнением посмотрел на нее.

– Выпейте. И голова сразу же прояснится.

Невольно я сделал глоток. Она была права. Прояснилась не только голова, но и зубы, глотка, пищевод – словом, все.

– Ух! – выдохнул я. – Что это такое? Динамит? Она расхохоталась.

– Старое шведское средство от похмелья. Томатный сок, перец, уорчестерский соус, острое мексиканское снадобье табаско и немного водки. Как говаривал мой отец, эта штука или пришибает вас на месте или вылечит.

– Ваш отец был прав. Бьет насмерть. Где вы раздобыли водку?

– Там же, где вы вечером встречались со своим приятелем. Я предположила, что это где-то неподалеку, верно?

Я кивнул.

– У вашего дружка довольно тяжелая рука.

– Я несколько не в форме, – защищаясь, сказал я. – Я уже четыре дня практически капли в рот не брал. Как вы дотащили меня до койни?

– С вами-то сложностей не было. Мой отец был ростом в шесть футов четыре дюйма и весил двести тридцать фунтов – и то я его дотаскивала. Вчера я чувствовала себя как в добрые старые времена. – Она взяла у меня пустой стакан. – Проголодались?

Еще минуту назад меня мутило при одном упоминании о еде, а тут я внезапно ощутил зверский голод. Я кивнул.

– Тогда садитесь за стол, – сказала она, возвращаясь на камбуз. – Обслуживание не предполагает завтрака в постели. Ваши яйца еще годятся в дело?

– Наилучшим образом. – Я вылез из койки и натянул брюки. – Минутку, – запротестовал я. – Вы не нанимались тут готовить.

Но яйца уже были на сковородке. И были горячие тосты с маслом, джем и мармелад, четыре яйца с полфунтом ветчины и кофейник дымящегося кофе. Когда она поставила все на стол, налила чашки кофе и села, я набросился на еду, как сумасшедший. Она же закурила.

Я подобрал остатки яичницы хлебом и с облегчением отвалился на спинку стула.

– Это было отлично.

– Мне нравится смотреть на мужчину, когда он ест.

– Перед вами предстал настоящий профессионал. – Я налил себе еще чашку. – Вот это настоящий кофе.

– Благодарю вас.

Я тоже закурил, приложившись к кофе. Так хорошо я себя давно уже не чувствовал.

– У вас есть дочь?

Я кивнул.

– Сколько ей лет?

– Восемь.

– Ее зовут Норой?

Я отрицательно покачал головой.

– Нет. Дани. Сокращенное от Даниэль. Нора была моей женой.

– Ах вот как.

Я посмотрел на нее.

– Почему вы спрашиваете?

– Вы вспоминали их, когда я укладывала вас. Вам очень не хватает их?

– Мне не хватает дочери, – грубовато отрезал я, вставая. – Почему бы вам не пойти подышать свежим воздухом? А я помою посуду.

– Берите свою чашку кофе и поднимайтесь на палубу. Посуда – это моя обязанность на уик-энде.

Поднявшись, я сел на один из стульев, которые использовали при рыбной ловли. Над морем еще стелился утренний туман. Сегодня будет жарко. Я уже допивал чашку, когда она подошла ко мне сзади.

Я повернулся.

– Хотите сегодня поваляться на пляже?

– Какой смысл толкаться на переполненном пляже, когда можно взять собственное судно и к твоим услугам будет весь океан?

– Вы капитан, – сказал я, поднимаясь. – А я сбегаю на берег и куплю что-нибудь на ленч.

Она улыбнулась.

– Я это уже сделала. Включая и дюжину банок пива, если солнце будет слишком припекать.

Я отдал швартовы.

Утро сдержало свои обещания. Солнце прожигало до костей так, что даже облегчение, которое приносило прохладная зеленоватая вода, было лишь временным. Хотя ее это, казалось, не очень волновало.

Она лежала, вытянувшись на палубе и наслаждалась солнечными лучами. Прошло не меньше часа, прежде чем она пошевелилась. Я расположился на скамейке под тентом рядом со штурвалом. У меня не было никакого желания свариться живьем.

Я сдвинул шапочку, которой закрывал себе лицо.

– Если вам нужен крем от ожогов, он у меня в рубке.

– Нет, спасибо, я не обгораю. Просто чернею. Я бы не отказалась от пива. У меня внутри все пересохло.

Спустившись к морозильнику, я поднялся с двумя банками пива. Открыв их, я вышел на солнце, которое обдало меня таким жаром, словно я вошел в плавильную печь. Она села, и я вручил ей запотевшую банку. Закинув голову, она жадно припала к ней. Несколько капель пива потекли из уголка рта и сползли на ее загорелое плечо. Я не мог отвести глаза. От бикини и банки с пивом.

Она была крупной девушкой, примерно пяти футов и восьми дюймов ростом, с соответствующими формами. И как-то сразу становилось ясно, что если ты обладаешь такой женщиной, у тебя есть все остальное, что нужно в мире, и на земле нет другой женщины, которая заставила бы тебя изменить это мнение.

Тыльной стороной ладони она вытерла рот. Затем, подняв глаза, увидела, как я смотрю на нее, и улыбнулась.

– Моя мать всегда говорила, что я запойная пьяница. Как отец. Я ответил ей такой же улыбкой.

– Вы говорили, что вас мучит жажда.

Опершись руками о палубу позади себя, она приняла полулежачее положение, повернув лицо к солнцу.

– Господи, как хорошо. Солнце и океан. Никогда не думала, что мне так не хватает воды.

Я заставил себя отвести взгляд. В первый раз в жизни мне понравилась высокая блондинка. До сих пор они были для меня лишь чем-то, что я видел лишь на экране или на эстрадах кабаре в Лас-Вегасе. Но когда рядом со мной такая девушка была живьем, я начал кое-что понимать.

– Если вас так тянет к воде, – спросил я, – почему же вы живете в Сендсвилле?

Прищурившись, она посмотрела на солнце.

– Я вместе с мужем приехала из Феникса. Он был военным летчиком. На своем истребителе он врезался в склон горы на скорости шестьсот миль в час. Когда я оправилась, то пошла на эту работу. И с тех пор я там.

– Простите, – сказал я, не отрывая взгляда от водной глади. Парню не повезло. – Как давно это было?

– Четыре года назад. Вы тоже были летчиком, да, Люк?

– Был… когда-то. Но я был тогда очень молод.

– Вы и сейчас не стары.

– Мне тридцать шесть, но чувствую себя на все семьдесят.

– Это на вас еще действует похмелье. Мой отец обычно говорил то же самое… – Она остановилась, увидев, как я смотрю на нее, и опустила глаза. – Простите, это как-то вырвалось.

– Сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– В двадцать четыре года все кажется простым и легким.

– Разве? – спросила она, снова поднимая на меня глаза. – Даже когда ты в двадцать лет становишься вдовой?

– Теперь моя очередь извиняться.

– Забудем.

Я выпил пива.

– Как вы догадались, что я был летчиком?

– Я давно слышала о вас. Поэтому я тут и оказалась, чтобы взглянуть на Люка Кэри.

– На меня?

– Для Джонни вы были идеалом. Неустрашимый боевой летчик. В двадцать пять полковник. Джонни хотел во всем походить на вас. И я должна была увидеть, каким бы он стал… если бы выжил.

– И что же?

– Теперь мне все ясно. Наверно, иначе я никогда бы этого не поняла. Джонни не стал бы таким, как вы.

– Почему вы так считаете?

– Прошлой ночью, когда я укладывала вас, вы плакали. Я не могу себе представить Джонни плачущим после того, как ему исполнилось шесть лет. Он был быстрым, агрессивным, а порой даже грубым и нетерпеливым. Вы же совершенно другой. Внутри вы мягкий и деликатный человек.

– На самом деле яникогда не был героем, – сказал я. – Но если вы хотите выжить в бою, война заставляет вас быть совершенно не таким, кем вы являетесь в действительности. И теперь я эксперт по выживанию, – сдержанно усмехнулся я. – Хотя не могу, черт возьми, представить, ради чего я старался выжить.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Могу предположить, что жизнь будет обретать все меньше смысла, если вы будете пытаться засунуть ее в бутылку из-под виски.

В эту секунду я видел только ее глаза. Они были чистыми, гордыми и спокойно встретили мой взгляд. Я вздохнул.

– Я уже ощущаю эту потребность. У вас как раз есть возможность еще раз окунуться перед тем, как будем поднимать якорь.

Взяв банку с пивом, я направился в рубку. Здесь было чуть прохладнее. Выпив из банки, я поставил ее на стол перед собой. Через открытый иллюминатор до меня донесся всплеск воды, когда она нырнула с борта.

Звонок телефона рядом с постелью вернул меня в настоящее. Я с трудом высвободился из плена теплых воспоминаний.

– Да, – пробормотал я в трубку.

– Полковник Кэри?

– Да.

– Говорит Харрис Гордон.

Теперь я окончательно пришел в себя.

– Да, мистер Гордон.

– Прошу прощения за столь поздний звонок. Но я был очень занят. На моих часах было после семи. Я проспал почти весь день.

– Все в порядке.

– Устроит ли вас, если мы перенесем нашу встречу на завтра утром? Сегодня субботний вечер, и моя жена сообщила, что пригласила гостей.

– Я прекрасно понимаю вас.

– Значит, завтра утром в девять?

– Отлично, – сказал я. – Буду ждать в холле.

Положив трубку, я взглянул на окно. Уже сгустились сумерки и зажглись неоновые огни. Этот субботний вечер в Сан-Франциско не имел ничего общего с городом, в котором когда-то был мой старый дом. Поэтому, закурив, я откинулся на подушки и вернулся к воспоминаниям об Элизабет и о себе.

2

В тот вечер на Элизабет было простое белое платье. Волосы ее золотой волной падали на шоколадную кожу плеч. Все эти бездельники, кто приезжают сюда на уик-энды, чуть шеи себе не свернули. Они привыкли к красивым женщинам в Южной Калифорнии, особенно вокруг Малибу, где вечно болтались какие-нибудь киноэкспедиции, но в Элизабет было нечто, приковывавшее к ней всеобщее внимание.

Мэтр был отнюдь не дурак. Он сразу же понял, какое она производила впечатление. Он отвел нам место у углового окна, откуда был виден океан и где мы были видны всем. Затем он послал нам бутылку шампанского и скрипача.

Элизабет улыбнулась мне.

– Должно быть, вас тут считают крупной шишкой.

– Не меня. – Я поднял свой стакан. – Вас. И слава богу, что он меня не запомнил. Случалось, что меня просто выкидывали отсюда, когда я напивался.

Она засмеялась.

– Он еще изменит свое мнение обо мне, когда увидит, как я ем. – Несколько минут спустя скрипач покинул нас и начал играть оркестр.

Я вопросительно взглянул на нее и, когда она кивнула, мы пошли танцевать. Когда моя рука коснулась ее голой спины, я почувствовал, как от этого прикосновения в меня вливается таящаяся в ней сила.

Я запнулся, пытаясь уловить ритм.

– Я так давно не танцевал.

– Я тоже. – Она прижалась щекой к моему лицу и после этого все стало легко и просто.

Я искренне удивился, когда оркестр прекратил играть, и, только взглянув на часы, увидел, что уже три часа ночи. Время пронеслось для меня незаметно. Я уплатил по счету и оставил мэтру хорошие чаевые за его любезность по отношению к нам. Когда мы вышли в звездную калифорнийскую ночь, с холмов донесся одуряющий цветочный аромат. Смешанный с солоноватым запахом моря, он кружил голову.

– Не хотите ли пройтись по воде?

Кивнув, она взяла меня под руку. Мы спустились по тропинке, которая, огибая ресторан, шла вдоль маленького мотеля, расположенного на берегу.

Ночь была тиха и спокойна. С дороги, расположенной высоко по берегу, не доносилось ни звука.

– Смотрите, как бы на вас не налетела летучая рыба.

– Рыбачьи истории я слушаю, разинув рот.

Я засмеялся. Прогуливаясь по пляжу, мы подошли к скалам и, присев, стали молча смотреть в океан. Мы не разговаривали. Слова не нужны были нам. Ночь была наполнена редкостной тишиной и спокойствием.

Я бросил камешек, и он высек сверкающие искры, скользя по поверхности воды. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, слушая тихое шуршание волн, набегавших на песок, и не притрагиваясь друг к другу. Мы были так близки, как только могут быть близки люди.

Она повернулась ко мне.

– Люк.

Я поцеловал ее. Я и пальцем не шевельнул, я не сжимал ее в объятиях; соприкасались только наши губы, молча рассказывая друг другу, как они скучали. Как мы были одиноки и как теперь может сложиться наша жизнь.

Наконец она оторвалась от меня и, положив мне голову на плечо, застыла в долгом молчании. Затем вздохнув, она подняла ко мне лицо.

– Уже поздно, Люк. Я устала. Давай вернемся на катер.

В такси, которое нас везло в Санта Монику, мы молчали. Говорили только наши сплетенные пальцы.

Мы вылезли у пирса и, подойдя к судну, остановились. Голос у нее был тихим и спокойным.

– Я не любительница романов по уик-эндам, Люк. И если у меня что-то начнется, это будет надолго, на всю жизнь. Я не та одинокая вдовушка, которая ищет, куда бы пристроиться в жизни. Я не хочу исполнять роль огнетушителя.

Я посмотрел ей прямо в Глаза.

– Понимаю.

Она помолчала несколько секунд, пока я воспринимал ее слова.

– Надеюсь, что ты в самом деле понимаешь, – тихо шепнула она. – Мне бы этого очень хотелось. – Она прижалась к моим губам. – Дай мне несколько минут, а потом входи.

Она исчезла в кубрике, а я закурил. Внезапно у меня стали трястись руки, и я перепугался. Сам не знаю от чего, но меня охватил страх. Я огляделся, ища, что бы выпить, но тут было только несколько банок с пивом. Откупорив одну из них, я торопливо выпил ее. Пиво было уже теплым, но почувствовал я себя куда лучше и, бросив сигарету в воду, вошел в кубрик.

Она лежала на моей койке, закрывшись простыней до горла, и ее золотистые волосы разметались по подушке.

– Выключи свет, Люк. Я немного стесняюсь.

Я щелкнул выключателем. Сквозь иллюминатор проникало лунное сияние, падая ей на лицо. Торопливо скинув одежду, я встал на колени рядом с койкой и поцеловал ее.

Ее руки обхватили меня за шею.

– Люк, Люк.

Подняв голову, я медленно стянул с нее простыню. Широко открытыми глазами она посмотрела на меня и затем спросила:

– Достаточно ли я хороша для тебя, Люк?

Груди ее были полными и крепкими. Изгиб ребер переходил в тонкую талию, а живот был плоским и твердым, лишь чуть округленным, превращаясь в плавную округлость бедер. Бедра у нее были стройными, а ноги длинными и прямыми.

Ее голос снова нарушил молчание.

– Я хотела бы быть красивой для тебя.

– Ты моя золотая богиня, – прошептал я, целуя ее шею. Ее руки обвились вокруг меня.

– Обними меня, Люк. Люби меня!

Меня захлестнул прилив страсти. Я целовал ее груди. Она тихо застонала, и я чувствовал идущий от нее жар. И больше ничего не было, кроме оглушительного стука сердца и гула в голове. Но внезапно и все выпитое виски, и все шлюхи, что прошли через меня, когда я пытался сбежать от жизни, обрушились на меня и сделали свое дело.

– Нет! – закричал я, чувствуя, как ее руки, обнимавшие меня, застыли в удивлении и испуге. – Нет, только не это!

Но все уже было кончено.

Раздавленный и опустошенный, я лежал несколько минут, а потом, привстав, потянулся за сигаретой.

– Прости, Элизабет, я виноват перед тобой. Я должен был бы знать. Думаю, что я уже ни на что больше не гожусь. Я не подхожу тебе в любовники.

Сев на краю постели, я уставился в пол, не осмеливаясь посмотреть в ее сторону. Помолчав, она протянула руку и взяла мою сигарету. Положив ее в пепельницу, другой рукой она развернула меня лицом к себе.

Голос у нее был мягким и добрым.

– Это она с тобой сделала, Люк? Поэтому она тебя и бросила?

– Я сам ее бросил, – с горечью сказал я. – Я ведь сказал, что как любовник ничего собой не представляю.

Она прижала мою голову к теплоте своей груди и начала нежно гладить меня по волосам.

– Ничего подобного, Люк, – шептала она. – Вся беда в том, что ты слишком сильно чувствуешь и переживаешь, ты слишком любил ее.

Когда утром я проснулся, ее уже не было. На подушке лежала записка и четыре стодолларовых банкнота. Дрожащими пальцами я открыл конверт.

«Дорогой, Люк,

прости меня, пожалуйста, за то, что я уезжаю таким образом. Я понимаю, что это неблагородно, но сейчас мне ничего не приходит в голову. Каждый несет свой крест и каждому на долю приходится его собственная война. Мне она досталась, когда погиб Джонни. Ты по-прежнему ведешь свою войну.

Если суждено настать такому времени, когда ты одержишь победу, которая позволит тебе выбраться из своего укрытия и снова стать тем, кто ты на самом деле, может быть, мы вместе пустимся в далекое плавание. Потому что оно мне в самом деле нужно, то есть, если оно нужно и тебе. Я знаю, что ничего не могу толком объяснить, но у меня никогда ничего не выходит толком, когда я плачу.

С любовью,

Элизабет»

Три месяца я старался забыть написанные ею слова, пока, наконец, в одно прекрасное утро не проснулся в вытрезвителе, и со мной было все кончено. С катером, с кредитом, с остатками самоуважения – все пошло прахом. Они на тридцать дней отправили меня на сельские работы, пока я окончательно не пришел в себя.

Когда миновали эти тридцать дней и они вернули мне одежду, я нашел в кармане ее записку. Вытащив, я перечел ее и затем посмотрел на себя в зеркало. В первый раз за долгое время глаза мои были ясны. В самом деле. Я видел свое отражение.

Я вспомнил Элизабет и подумал, как хорошо было бы увидеть ее снова. Но только не в таком виде. Я не хотел предстать перед ней бродягой. Я пошел работать на стройку, и через семь месяцев, когда стройка была завершена, я был уже помощником прораба. В карманах джинсов у меня было шестьсот баков, и я обладал старой колымагой, которую мог считать своей.

Усевшись в нее, я без остановки погнал в Феникс. Здесь я узнал, что она перебралась в Тускон, где ее босс организовал новый отдел. Во второй половине дня я уже был в Тусконе. Офис стоял в стороне от автотрассы, и первое же, на что я обратил внимание, въезжая на стоянку, было объявление: «Требуются строительные рабочие».

Открыв двери, я вошел в контору. В приемной сидела темноволосая девушка. Она вопросительно взглянула на меня.

– Да?

– В объявлении говорится, что вам нужны работники.

Она кивнула.

– Нужны. У вас есть какой-то опыт?

– Да.

– Садитесь, пожалуйста. Сейчас с вами займется мисс Андерсон. Сняв телефонную трубку, она что-то шепнула в нее. Затем протянула мне бланк.

– Заполните его, пока вы ждете.

Я почти закончил писать, когда телефон снова зажжужал, и девушка жестом попросила меня пройти во внутреннее помещение.

Элизабет не взглянула на меня, когда я вошел. Она была углублена в изучение каких-то расчетов.

– У вас есть опыт? – спросила она, по-прежнему не глядя на меня.

– Да, мэм.

Ее глаза по-прежнему не отрывались от письменного стола.

– И какого рода?

– Какой угодно, мэм.

– Какой угодно, – нетерпеливо повторила она. – Это как-то неопределенно… – Наконец она подняла голову, слова замерли у нее на губах.

Она похудела, и скулы резче выделялись на лице.

– Но я приехал сюда не за этим, мэм, – сказал я, глядя ей в глаза. – Я здесь потому… я приехал сюда в поисках той, кто однажды сказала мне, что может пуститься со мной в долгое плавание.

Невыносимо долгое мгновение она смотрела на меня, а затем, сорвавшись со стула, оказалась в моих объятиях. Я целовал ее, а она, плача, снова и снова повторяла мое имя.

– Люк… Люк… Люк…

Открылась дверь с другой стороны офиса и вошел пожилой человек, ее босс. Заметив нас, он повернулся, чтобы выйти, затем посмотрел на нас еще раз и откашлялся.

Запустив руку в карман пиджака, он вытащил оттуда очки. Вглядевшись в нас, он снова откашлялся.

– Итак, это вы, – сказал он. – Долгонько же вас пришлось ждать. Ну-с, может быть, когда она перестанет рыдать, мы сможем заняться кое-какой работой.

Скользящими шажками он вышел из кабинета, притворив за собой дверь, а мы, глядя друг на друга, начали хохотать. Слушая, как она смеется, я понимал, что всегда буду хорошо чувствовать себя, если она будет рядом. Даже сейчас, когда я в Сан-Франциско, а она в Чикаго одинокой субботней ночью, ожидая меня.

3

Когда ровно в девять часов я вошел в холл, Харрис Гордон уже ждал меня. Мы зашли в пустое кафе и сели за столик. Было воскресное утро.

Официантка подала мне кофе, и я еще заказал кучу блинчиков размерами с доллар и сосиски. Гордон отказался.

– Я уже завтракал.

Когда официантка отошла, я спросил его:

– В каком мы положении? Он закурил.

– В одном смысле нам повезло. Обвинение в убийстве нам не угрожает.

– Не угрожает?

– Нет, – ответил он. – По законам штата Калифорнии несовершеннолетний, который совершил уголовное преступление, не может быть судим по законам, применяемым к взрослым преступникам. Особенно справедливо это по отношению к правонарушителям, не достигшим шестнадцати лет.

– Так как же выясняют вину и определяют наказание для детей?

– Снова должен подчеркнуть, что в данном случае закон идет нам на пользу. Не существует такого понятия, как наказание детей. В Калифорнии считают, что ребенок не может нести ответственности за свои действия, даже если вина доказана. Вместо этого во время слушания дела в суде для несовершеннолетних идет поиск наилучшего решения ситуации, которая обеспечит социальную реабилитацию ребенка и возвращение его в нормальное общество. – Он улыбнулся. – Не слишком ли много по адвокатской привычке я говорю? Я покачал головой.

– Я внимательно слушаю вас. Продолжайте.

Вернулась официантка с моим завтраком. Прежде, чем продолжить, Гордон подождал, пока она отошла.

– Суд должен определить, какой режим содержания в наилучшей степени будет отвечать интересам и благополучию ребенка. Будет ли он находиться у одного или у обоих родителей, если так сложится ситуация, или в доме-интернате; в таком исправительном учреждении как Лос-Гуилкос или даже в больнице или психиатрической клинике, если необходимо. Но решение принимается только после тщательного изучения дела. В том случае, если суд решит держать ее в заключении, Дани могут послать в Калифорнийский центр по приему молодежи в Перкинсе, где она будет подвергнута глубокому психологическому и психиатрическому обследованию.

– Что это значит?

– Одну вещь надо твердо усвоить, – быстро ответил он. – Если вы лелеете надежду получить Дани под свою опеку, с ней необходимо расстаться. Суд никогда не позволит ребенку покинуть пределы штата.

Мы посмотрели друг на друга. Наконец я понял, на каком я свете. Мне ни в коем случае не позволят взять на себя заботы о Дани. Я постарался придать голосу бесстрастные нотки.

– Значит, я ее не получу, – сказал я. – А кто ее получит?

– Откровенно говоря, я сомневаюсь, что суд решит вернуть ее Норе. Остаются три возможности – ее бабушка, определенный судом интернат и Лос-Гуилкос. Думаю, что нам удастся избежать интерната. У бабушки Дани масса преимуществ.

– Значит, решение будет только в пользу или старой леди, или заведения?

Он кивнул.

Я покончил с последним блинчиком и попросил принести еще кофе.

– И как, по вашему мнению, развернутся события?

– Вы хотите услышать мое откровенное мнение?

– Да.

– Я бы поставил десять против одного за то, что она попадет в Лос-Гуилкос.

Несколько секунд я молчал. Мысль о Дани, которой придется долгие месяцы, может быть, даже годы провести за колючей проволокой была нестерпима.

– Что мы должны делать, чтобы избежать этого? Гордон пристально посмотрел на меня.

– Мы должны доказать, что способны дать Дани все, и даже больше того, что она получит в исправительном заведении. Это означает непрестанный контроль за ней, посещение школы, религиозное образование. Если необходимо, анализ и психотерапия. И постоянный контакт с инспектором по надзору, который будет контролировать ее.

– Зачем это, если Дани будет под присмотром бабушки?

– Потому что доверять будут только мнению полиции. Она все время будет находиться в ведении суда, пока тот не сочтет, что она больше не представляет собой социальной опасности.

– И сколько это продлится?

– Предполагаю, что она будет под присмотром суда до восемнадцати лет.

– Любому невыносимо столько времени жить под микроскопом. И тем более ребенку.

Он как-то странно посмотрел на меня.

– Она убила человека, – сказал он. – И от этого уже никуда не деться.

Он был предельно откровенен.

– Что я могу сделать, чтобы помочь ей?

– Я думаю, что вам необходимо быть в Сан-Франциско, пока суд не вынесет решение по делу Дани.

– Это невозможно, – сказал я. – Суд может длиться бесконечно.

– Это не суд в привычном смысле слова, полковник. Собравшееся жюри будет решать, признать или отвергнуть вину. Закрытое слушание перед лицом судьи, в присутствии непосредственных участников. Даже полиция и окружной прокурор не участвуют в таком слушании, если их специально не приглашают высказать свое мнение относительно специфических деталей жизни и поведения ребенка. Дело будет рассмотрено достаточно быстро. Закон защищает детей от излишних проволочек. Если ребенка содержат под стражей больше пятнадцати дней и дело еще не рассмотрено, он подлежит немедленному освобождению.

– Откровенно говоря, – спросил я, – как долго это может продлиться?

– Решение о содержании под арестом или освобождении состоится в четверг. Через неделю будет судебное слушание. Примерно, через десять дней.

– Десять дней! – взорвался я. – Моя жена должна со дня на день родить! Почему мы должны ждать до вторника?

– Так уж положено, полковник, – терпеливо объяснил Гордон. – Вопросы содержания под стражей рассматриваются по вторникам, потому что в этот день судья занимается делами подростков. Конечное слушание назначается на неделю позже, чтобы за это время инспектор по надзору, как я уже говорил, мог тщательно исследовать каждый аспект этого дела. Это расследование важно для нас так же, как и для суда. Именно из этого заключения судья и принимает решение, если не считать таких сложных случаев, когда ему приходится направлять ребенка для дальнейшего изучения в Перкинс. Наша обязанность будет убедить суд, что в интересах и Дани, и штата лучше всего было бы передать ее на попечение бабушки.

– Для чего же я тут нужен? Я ничем не могу убедить окружающих, что Дани необходимо передать бабушке.

– Не согласен, полковник. Вы можете сыграть решающую роль, просто указав, что и вы так считаете – это будет наилучшим выходом для вашего ребенка.

– Ну да, – с сарказмом сказал я. – Так к моим словам и прислушаются. Многого стоят мои слова. На них даже пива не купишь, если не бросишь квотер.

Он посмотрел на меня.

– Вы недооцениваете себя, полковник. Ваше слово может оказать решающее значение. Люди не так легко забудут, как вы служили стране.

– Вы хотите пустить в ход мои лавры героя войны?

– Все, что может пойти на пользу дела. И это уже сработало на нас.

– Что вы имеете в виду?

Гордон кивнул официантке и попросил ее принести утренние газеты. Когда они легли перед нами на стол, он показал на снимок на первой полосе и на текст под ним.

Снимок изображал меня, обнимающего Дани перед тем, как ей предстояло отправиться в камеру. Заголовок был прост:

«ГЕРОЙ ВОЙНЫ ПРИЕЗЖАЕТ ЗАЩИЩАТЬ СВОЮ ДОЧЬ».

– Внушительно, не правда ли? Газеты уже на вашей стороне. Они даже не упомянули, как вы окрысились на репортеров. В ином случае вас бы буквально распяли. Но вы избежали этой участи.

Я вопросительно взглянул на него.

– Людям, имеющим отношение к судьбе вашей дочери, ничто человеческое не чуждо. Они достаточно гуманны. Даже судья каждый день читает газеты, и, согласен он с этим или нет, они оказывают на него влияние. – Гордон откинулся на спинку стула. – Если вопрос вашего пребывания здесь упирается в финансы, миссис Хайден заверила меня, что окажет любую помощь.

– Мои финансы не имеют никакого отношения к ситуации. Я сказал вам, что моя жена вот-вот должна родить.

– Общественное мнение может измениться за одну ночь, – добавил Гордон. – В настоящий момент и вы, и ваша дочь пользуются всеобщими симпатиями. Если вы уедете до того, как будет вынесено решение, люди сделают вывод, что ваша дочь настолько неисправима, что даже отец отказался от нее.

Я глянул на него. Он в самом деле был умен. Он почти загнал меня в угол. – Не забывайте об этом, полковник. Проведет ли Дани четыре года своей жизни в исправительном заведении штата или же в доме своей бабушки в значительной мере зависит от вашего решения.

– Внезапно выяснилось, что я за все отвечаю, – рассердился я. – Почему бы суду не принять во внимание, что, когда все это случилось, о Дани заботилась Нора? У суда достаточно свидетельств, чтобы составить себе представление о Норе. Где тут справедливость? И где была старая леди, когда этот парень жил у Норы? Она должна была понимать, чем все это может кончиться. И внезапно она ослепла. Почему она не предприняла ни одного шага, чтобы забрать Дани оттуда до того, как все произошло? Меня там не было. Мне это не было позволено. Ну как же, я был настолько плох, что не мог приблизиться к своей дочери даже и на десять футов. Мне даже не было позволено считаться ее отцом. А теперь вы говорите, что на мне лежит ответственность?

Гордон молча смотрел на меня несколько минут. Мне показалось, что в глазах у него мелькнуло понимание. Он мягко обратился ко мне.

– Даже считая, что вы говорите чистую правду, полковник, это все равно не изменит существующее положение вещей. И теперь перед нами печальное настоящее, а не горькое прошлое. – Он попросил принести чек. – Так что не торопитесь с решениями. По крайней мере, обождите до вторника, до окончания слушания о порядке содержания, прежде чем будете делать выводы, как вам поступать.

Он встал.

– Может быть, если вы будете присутствовать завтра на коронерском расследовании, это поможет вам определиться.

– Коронерское расследование? И Дани там будет? Гордон покачал головой.

– Нет. Но ее заявление будет зачитано. Будет Нора, которую попросят рассказать, как все происходило.

– Что это докажет?

Он пожал плечами.

– Возможно, ничего, но что можно знать заранее? Но это поможет вам убедиться, как важно ваше присутствие.

Когда он вышел, я заказал еще чашку кофе.

Не имело смысла отправляться в дом к старой леди. Ничего не имело смысла до того, как увижу Дани.

4

Норин «ягуар» стоял перед зданием молодежного суда. Я подошел к входу, но голос Чарльза остановил меня.

– Полковник!

Я оглянулся.

– Здравствуйте, Чарльз.

– Не можете ли вы сделать небольшое одолжение, сэр? У меня с собой несколько пакетов, которые мисс Хайден попросила передать мисс Дани.

– Где сама мисс Хайден? Чарльз отвел глаза.

– Она… она сегодня не совсем хорошо чувствует себя. Доктор Боннер посоветовал ей оставаться в постели и отдохнуть. Она очень расстроена.

– Могу себе представить, – мрачно сказал я. – Хорошо, я возьму их.

– Спасибо, полковник. – Повернувшись, он открыл дверцу машины и вынул оттуда небольшой чемоданчик и два пакета, один из которых походил на коробку с печеньем.

– Меня с ними пропустят? – спросил я.

– О да, сэр. Они мне сказали, что вы обязательно придете, и я подумал, что было бы куда лучше, если бы вы сами передали их мисс Дани.

Я двинулся к зданию, Чарльз же засеменил на шаг сзади меня.

– Могу ли я попросить вашего разрешения дождаться вас, сэр? Я бы очень хотел узнать, как поживает мисс Дани.

– Конечно, Чарльз. Когда я выйду, то найду вас.

– Благодарю вас, сэр. Я буду ждать в машине.

Он повернулся и пошел обратно к месту стоянки, а я вошел в здание. За конторкой сидела та же самая седовласая женщина. Она улыбнулась, увидев меня.

– Ваш пропуск уже готов, полковник.

– Благодарю вас.

Она заметила чемоданчик и пакеты.

– Разрешите, полковник? Здесь такое правило.

Сначала я не понял, что она имеет в виду. Затем догадался. Хотя тут и не тюрьма, но правила те же самые.

Первым делом она открыла чемоданчик. Сверху в нем лежали несколько блузочек и юбок. Она выложила их на стол. Ниже были два свитера, несколько пар чулок, нижнее белье, две пары туфель и аккуратная стопочка носовых платков. Она тщательно перебрала их и, улыбнувшись мне, сложила вещи обратно в чемоданчик и закрыла его. Оставались два пакета. Я был прав. В одном была коробка с печеньем. В другом несколько книжек того типа, которые предпочитают молодые девочки.

Женщина с извиняющимся видом посмотрела на меня.

– Все должно быть в порядке. Вы не представляете, что тут пытаются протащить некоторые.

– Понимаю, – кивнул я.

Она протянула мне пропуск и показала на дверь.

– До конца коридора. Затем вверх на один этаж и следуйте по надписям на стенах. Вы очутитесь перед запертыми дверьми. Покажите пропуск дежурной. Она отведет к вашей дочери.

– Спасибо.

Коридор отличался клинической чистотой, и стены его были выкрашены в больничный светло-зеленый цвет. Поднявшись на один этаж, я двинулся точно по такому же коридору, который только что миновал. Надпись на противоположной стене указывала: «В отделение для девочек!»

Я пошел в ту сторону, пока не уперся в решетку. Тяжелые металлические брусья тянулись от пола до потолка. В центре заграждения – стальная дверь.

Я толкнул ее, но она была закрыта. Шум, когда я потряс ее, разнесся эхом по коридору.

Открылась дверь, и оттуда торопливо вышла крупная негритянка, торопливо застегивая свою белую униформу.

– Я на минутку вышла, – извинилась она.

Я протянул свой пропуск.

Быстро пробежав его, она кивнула. Вынув из кармана ключ, она открыла передо мной двери. Я сделал шаг вперед, и двери за мной закрылись.

Мы прошли по коридору, пока не оказались в большой приемной. По всей комнате стояли стулья, а напротив окон, через которые из коридора просматривалось все помещение, стоял длинный стол.

Вокруг него толпились несколько девочек, слушая маленький радиоприемник. Две девочки танцевали – одна белая, а другая негритянка. Они прыгали в такт рок-н-ролла.

Девочки посмотрели на нас, когда мы вошли. На лицах их было лишь легкое любопытство, которое тут же исчезло, когда они увидели, что это не к ним.

– В каком помещении Дани Кэри? – спросила надзирательница.

Они непонимающе посмотрели на нее.

– Новенькая.

– А, новенькая, – ответила негритянка. – Она в двенадцатом.

– Почему она не с вами, девочки? Вы не приглашали ее?

– Конечно, мы тащили ее. Но она не хочет, мисс Матсон. Она хотела остаться у себя. Я думаю, она еще стесняется.

Надзирательница кивнула, мы покинули помещение и двинулись по другому коридору. Каждые несколько футов нам попадалась дверь. Надзирательница остановилась перед одной из них и постучала.

– К тебе посетитель, Дани.

– О'кей, – отозвалась изнутри Дани.

– Я дам вам знать, когда время посещения кончится, – сказала надзирательница.

– Папа! – воскликнула Дани, бросаясь мне навстречу.

– Здравствуй, ребенок, – я бросил пакеты и поцеловал ее. Теперь дверь была распахнута, и я видел обиталище Дани. Комната была маленькой и узкой, с двумя койками, стоящими у противоположных стен. Между ними высоко на стене было небольшое окно. На одной из коек сидела молодая женщина. Когда я вошел, она встала.

– Папа, это мисс Спейзер, – сказала Дани. – Мисс Спейзер, это мой отец.

Молодая женщина протянула мне руку. – Очень рада вас видеть, полковник Кэри. – Рукопожатие ее было твердым и дружелюбным. – Я Мариан Спейзер, инспектор по надзору, и сейчас занимаюсь Дани.

Я посмотрел на нее. Термин «инспектор по надзору» почему-то был связан в моем воображении с обликом грубоватого мужчины. Эта же женщина была молода, не больше двадцати восьми лет, среднего роста, с каштановыми волосами, завитки которых обрамляли ее лицо, с внимательными карими глазами. Видно, она заметила мое удивление, и улыбка на ее лице стала еще шире.

– Как поживаете, мисс Спейзер?

Думаю, она привыкла к такой реакции на свой облик, потому что практически не обратила на нее внимания. Вместо этого она посмотрела на передачу.

– Я вижу, что папа принес тебе кое-что, Дани. Разве не здорово? Дани вопросительно посмотрела на меня. Я понял, что она узнала чемоданчик.

– Это посылает твоя мать, – подтвердил ее догадку я. Какая-то дымка опустилась на ее глаза.

– А сама мама не придет?

– Нет. Она не совсем хорошо себя чувствует…

Глаза ее погрустнели еще больше. Я не мог видеть их выражения.

– А я и не ждала ее, папа.

– Доктор Боннер предписал ей постельный режим. Я знаю, она хотела…

Дани прервала меня.

– Откуда ты это знаешь, папа? Ты что, видел ее? Я не ответил.

– Наверно, она послала Чарльза, а он передал пакеты тебе. Разве не так, папа? – Выражение ее глаз не позволило мне возразить.

И я лишь кивнул.

Она отвернулась с гневным жестом.

– Оставляю тебя, чтобы ты могла поговорить с отцом, Дани, – тихо сказала мисс Спейзер. – Я зайду днем попозже.

Дани подошла к дальнему краю кровати и села, отвернувшись от меня. Я снова оглядел комнату. Она была самое большее восемь футов на десять; из мебели, кроме двух кроватей и стула, были лишь маленькие шкафчики возле каждой койки. Стены в свое время были светло-зелеными, но с тех пор их безуспешно пытались перекрасить в кремовый цвет. Они были все густо исписаны. Приглядевшись, я заметил, что среди надписей, в основном, были имена мальчиков и даты. Тут и там были телефонные номера. Порой встречались непристойные выражения того типа, какие можно увидеть в общественных туалетах. Я посмотрел на Дани.

Юная леди, которая вчера утром степенно спускалась по лестнице, напрочь исчезла. Вместо этого передо мной на кровати сидела маленькая девочка. Из косметики на ней была только слабая губная помада, а вместо искусно разлохмаченной прически сзади болтался конский хвостик, схваченный резинкой. В юбке и блузочке она выглядела даже младше своих четырнадцати лет.

Я вытащил сигарету из пачки.

– Дай мне одну, папа.

Я удивленно посмотрел на нее.

– Я и не знал, что ты куришь.

– Ты много чего не знал, папа, – нетерпеливо сказала она.

Я протянул ей сигарету и поднес спичку. Курила она, как надо. Я видел это по тому, как она втягивает дым, пропускает его сквозь ноздри и выдыхает.

– Твоя мать знает, что ты куришь? – спросил я. Она кивнула, вызывающе глядя на меня.

– Не думаю, что это очень здоровое занятие. Ты еще так молода… Она резко оборвала меня.

– Не пытайся играть роль порядочного папаши. Слишком поздно.

В определенном смысле она права. Слишком много лет я не был рядом с ней. Я попытался сменить тему разговора.

– Ты не хочешь взглянуть, что тебе послала мать?

– Я знаю, что мама может мне послать, – возразила она. – Печенье, книжки, что-то из одежды. То же самое, что она обычно шлет, когда я куда-нибудь уезжаю. С первого же лета, когда она отдала меня в лагерь.

Внезапно ее глаза наполнились слезами.

– Наверно, она думает, что тут всего лишь другой лагерь. Да, конечно, она всегда мне что-нибудь присылает. Но она никогда не приезжала ко мне, даже в родительский день.

Мне захотелось обнять ее, погладить и утешить, но что-то в ее напряженной манере поведения удержало меня. Через несколько минут она перестала плакать.

– Почему ты не приезжал ко мне, папа? – тихо спросила она. – Ты совсем забыл меня?

5

Когда на следующее утро я зашел в маленькую переполненную комнатку суда, там уже сидели члены жюри коронерского расследования. Единственные свободные места оставались для свидетелей. Харрис Гордон, заметив меня, стоящего у задней стенки, поднялся и махнул рукой. Я протолкался к нему, и он показал мне на свободное место рядом с Норой. Я предпочел бы другое, но под внимательными глазами репортеров не стал спорить и сел.

– Чарльз сказал мне, что видел тебя вчера, – шепнула мне Нора. – Как Дани?

Лицо ее было бледным. На нем почти не было косметики и она была одета с подчеркнутой простотой.

– Она была очень разочарована, что ты не пришла, – также шепотом ответил я.

– Я тоже. Я хотела, но доктор категорически запретил мне выходить из дома.

– Это я слышал. Сейчас ты себя лучше чувствуешь? Она кивнула.

– Немного.

Почувствовав знакомую горечь во рту, я отвел глаза. На самом деле Нора ни капли не изменилась, и ее ничего не трогало, даже сейчас. Что бы ни происходило, она будет неизменно вести пустые вежливые разговоры, пропитанные небольшой ложью, за которой будет старательно прятать правду. Вчера она была больна, не более, чем я.

С небольшого возвышения, расположенного над сидением коронера, раздался стук молотка. Был вызван первый свидетель, и когда медик появился на своем месте, по помещению пронесся легкий шепот. Привычный к таким обязанностям, свидетель давал показания быстро и исчерпывающе. Он производил вскрытие трупа жертвы, Антонио Риччио, и пришел к выводу, что смерть его наступила от глубокого проникающего ранения большой аорты, нанесенного острым инструментом. По его мнению, смерть наступила не позже, чем через пятнадцать минут после такого проникающего ранения, а, может быть, и еще раньше.

Следующим свидетелем был еще один врач, полицейский хирург. Также опытный свидетель, он показал, что прибыл на место происшествия, получив указание из главного управления полиции, и по прибытии обнаружил пострадавшего уже мертвым. Убедившись в этом неоспоримом факте, что было необходимо для выдачи свидетельства о смерти, он больше ничего не делал, кроме того, что дал указание отправить тело в морг.

Он покинул свидетельское место, и секретарь вызвал следующего:

– Доктор Алоис Боннер.

Когда доктор Боннер поднялся на дальнем конце скамейки для свидетелей, я взглянул на него. В последний раз я видел его довольно давно. За эти годы он почти не изменился. Он по-прежнему был увенчан благородной сединой, и его отличала внушительная и одновременно убедительная манера общения, которая обеспечила ему самую богатую практику в Сан-Франциско.

Дав присягу, он занял свидетельское место.

– Расскажите своими словами, доктор Боннер, – сказал коронер, – что случилось в вечер прошедшей пятницы.

Доктор повернулся к жюри, и его медоточивый голос, которым он привык разговаривать у постели больного, наполнил своими мягкими модуляциями тесную комнатку.

– Было уже после восьми, и я собирался покинуть свой кабинет, как зазвонил телефон. Это был дворецкий мисс Хайден. Чарльз сообщил, что произошел несчастный случай, и меня просят срочно прибыть на место.

Так как мой кабинет расположен всего в одном квартале от дома мисс Хайден, я оказался на месте не позже чем через пять минут после звонка. Меня немедленно провели в студию мисс Хайден, где я увидел лежащего на полу мистера Риччио, голову которого мисс Хайден держала на коленях. В руках у нее было окровавленное полотенце, которое она прижимала к его боку.

Когда я спросил ее, что случилось, она сказала мне, что мистер Риччио был заколот. Я опустился на колени рядом с ним и приподнял полотенце. Я увидел огромную рваную рану, из которой обильно шла кровь. Положив полотенце обратно, я посчитал его пульс. Он был очень слабым и неровным. Я видел, что он испытывает сильную боль и что сознание его угасает. Я открыл свой саквояж, чтобы ввести ему дозу морфина для уменьшения болей, но прежде, чем я успел это сделать, он скончался.

Повернувшись, Боннер взглянул на коронера.

Тот задумчиво изучал его несколько секунд, а потом повернулся к человеку рядом со стенографисткой.

– У вас есть какие-то вопросы, мистер Картер?

– Это Картер из конторы окружного прокурора, – шепнул мне Гордон, когда человек, кивнув, встал.

– Доктор Боннер, когда до наступления смерти пострадавшего вы обследовали его, сказал ли он что-либо, делал ли какие-то заявления?

– Да.

– Что именно он сказал?

– Он дважды повторил одну и ту же фразу: «Она заколола меня.»

– Когда мистер Риччио вымолвил эти слова, имели ли вы представление, доктор Боннер, к кому они относились?

– В то время – нет, – твердо ответил врач.

Краем глаза я увидел удовлетворение на лице Гордона и понял, что он уже переговорил с понятливым доктором.

– Были ли в комнате и другие лица, кроме мисс Хайден и пострадавшего, когда вы вошли в нее?

– Там находилась также и дочь мисс Хайден, – ответил доктор.

– Оставалась ли она там все время, пока вы обследовали пострадавшего?

– Да.

– Благодарю вас, доктор Боннер. – Помощник окружного прокурора вернулся к себе на место и сел.

– Вы можете быть свободны, доктор Боннер, – сказал коронер. – Благодарю вас.

– Инспектор Джеральд Майрер, – объявил клерк.

В конце нашего ряда поднялся крепко сбитый и аккуратно одетый молодой человек с короткой стрижкой. Выйдя вперед, он принял присягу и сел.

– Сообщите, пожалуйста, для сведения жюри ваше имя и род занятий.

– Отдел по расследованию убийств полиции Сан-Франциско, инспектор Джеральд Майрер.

– А теперь, будьте любезны, расскажите суду о ваших действиях в тот вечер, когда мистер Риччио получил ранение.

Инспектор вытащил из кармана маленький блокнотик и открыл его.

– По радиосвязи в машине, которая первая получила вызов, мы получили сообщение из отдела по убийствам примерно в 8.25. К дому мисс Хайден мы прибыли в 8.37. Тут уже находились две машины, оборудованные радиосвязью, и полицейский у дверей сказал мне, что в студии был убит человек. Я направился прямо туда.

Пострадавший лежал на полу. В помещении так же находились мисс Хайден, ее дочь Дани Кэри, доктор Боннер и дворецкий Чарльз Флетчер. Мистер Харрис Гордон, который по данным патрульного прибыл за несколько секунд до меня, тоже находился там. Я немедленно же начал расследование.

Он откашлялся и оглядел суд.

– Оно привело меня к выводу, что мисс Хайден и ее дочь были единственными, кто находился в помещении в момент нанесения удара, в результате которого наступила смерть пострадавшего. Опрос мисс Хайден и ее дочери позволил мне сделать вывод, что во время ссоры между мисс Хайден и пострадавшим дочь мисс Хайден нанесла ему удар долотом для скульптурных работ. Оно лежало на полу рядом с телом. Я отправил его в полицейскую лабораторию для исследования.

– Простите, что прерываю вас, мистер Майрер, – сказал коронер. – Но не могли бы вы сейчас сообщить нам о результатах исследования?

Полицейский кивнул.

– Да, могу. Лаборатория сообщила мне, что кровь на долоте была первой группы, которая соответствует группе крови пострадавшего. Они так же сообщили мне, что на рукоятке были найдены три различных отпечатков пальцев – мисс Хайден, ее дочери и пострадавшего. Некоторые из отпечатков были смазанными и плохо различимыми, но тем не менее, их было достаточно, чтобы твердо установить – все трое из вышеперечисленных лиц держали инструмент.

– Благодарю вас, инспектор. Продолжайте, пожалуйста.

– Закончив предварительное расследование, я захватил с собой дочь, Даниэль Кэри, в управление полиции. Нас сопровождал адвокат мистер Гордон, который, как я уже упомянул, был на месте происшествия.

В управлении полиции мисс Кэри сделала заявление полицейскому стенографу, которое было зачитано ей и подписано в присутствии мистера Гордона. Затем, в соответствии с законом, я отвез ее в молодежный суд на Вудсайд-авеню и передал дежурному инспектору. Мистер Гордон сопровождал нас.

– У вас имеется с собой копия данного заявления?

– Да, сэр.

Коронер повернулся к жюри.

– В соответствии с законами штат Калифорния несовершеннолетний может не являться в суд, если он или она находятся под арестом за совершение правонарушения. Единственный суд, перед которым обязан предстать несовершеннолетний – это молодежный суд по делам несовершеннолетних. Но так как наша основная цель – установить физическую причину смерти пострадавшего, мы, тем не менее, имеем право зачитать перед судом заявление вышеупомянутой несовершеннолетней.

Он повернулся обратно к полицейскому.

– Не будете ли вы так любезны прочитать данное заявление, инспектор Майрер?

Из внутреннего кармана инспектор извлек сложенный лист бумаги. Развернув его, он стал читать ровным невыразительным голосом.

«Заявление Даниэль Норы Кэри, несовершеннолетней:

Мое имя Даниэль Нора Кэри, и я живу со своей матерью, Норой Хайден в Сан-Франциско. Я сидела в своей комнате наверху, готовясь к экзаменам, когда услышала голоса из мастерской моей матери на первом этаже. Я знала, что моя мать и Рик каждый день из-за чего-нибудь ссорились. Обычно в таких случаях я оставалась у себя, потому что эти ссоры очень на меня действовали. Но эта ссора, которая длилась весь день, становилась все острее, и я начала бояться за свою мать. Как-то раньше, когда они ссорились, Рик ударил ее, и моя мать не могла три дня выйти из дома, потому что у нее был синяк, а моя мать не может показываться на людях с синяком под глазом.

Они кричали все громче и громче. Затем мне показалось, что я услышала вскрик моей матери и вопль Рика: «Я убью тебя!» Я выскочила из комнаты и побежала вниз в студию. Я очень испугалась за мать, и когда я распахнула двери, то увидела, что Рик крутит ей руки, прижимая спиной к столу. Я схватила долото со стола около дверей и кинулась к ним. Я закричала ему, чтобы он оставил мою мать в покое. Он отпустил ее руку и повернулся. Затем он сделал шаг ко мне и сказал, чтобы я убиралась отсюда к черту. Я забыла, что держу долото и ударила его кулаком в живот.

Секунду он стоял неподвижно, а потом прижал руку к животу и сказал: «Иисусе, Дани, почему ты сделала такую чертовскую глупость?» Тогда я увидела, что между пальцами у него торчит долото и по рукам течет кровь. Я бросилась к своей матери с криком: «Я не хотела этого делать!» Мать отбросила меня и кинулась к Рику. Повернувшись, он вытащил долото и дал его ей. Кровь так и брызнула из него, а мать бросила долото на пол. Рик сделал шаг к ней и тоже опустился на пол. Больше я ничего не видела, потому что закрыла лицо руками и стала плакать.

Затем вбежали Чарльз и Виолетта, та шлепнула меня по лицу, и я перестала плакать. Потом пришел доктор Боннер и сказал, что Рик мертв. Хочу сказать, что было все, кроме того, что я не хотела этого делать.

Я прочитала настоящее заявление, которое сделала по своей воле, без всякого давления и принуждения, и подтверждаю, что тут все правда, и все точно записано с моих слов, в чем я и подписываюсь.»

Полицейский поднял глаза на жюри.

– И, конечно, тутстоит подпись Даниэль Норы Кэри, – тем же ровным невыразительным голосом закончил он.

Коронер повернулся к помощнику окружного прокурора.

– У вас есть вопросы, мистер Картер?

Тот покачал головой.

– Благодарю вас, инспектор. Вы можете быть свободны.

Когда полицейский покинул свидетельское место, секретарь суда объявил.

– Нора Хайден.

Я привстал, чтобы Нора могла пройти мимо меня. Лицо ее было бледным и напряженным, с плотно сжатыми губами. В первый раз я увидел, как она похожа на свою мать. Держалась она подчеркнуто прямо, высоко вздернув подбородок. Поднять все флаги!

Когда она после присяги села на свидетельское место, Харрис Гордон расположился рядом с помощником окружного прокурора.

Голос коронера был мягок и доброжелателен. Фамилия Хайденов по-прежнему пользовалась широкой известностью в городе.

– Будьте любезны, мисс Хайден, расскажите жюри, что вам известно об описанных событиях.

Говорила она тихо, но отчетливо. Во всяком случае, жюри и в первых нескольких рядах ее было слышно. Но я чувствовал, как напряглись все присутствующие за моей спиной, стараясь расслышать ее показания.

– Случалось, что мы ссорились с мистером Риччио. Он несколько лет выполнял обязанности моего менеджера, но меня перестало удовлетворять, как он выполняет свои обязанности, и я решила уволить его. Условия его увольнения не устраивали мистера Риччио, и весь день он старался переубедить меня. Наконец, вечером он явился в студию, где я работала, и стал вести себя очень агрессивно. Я попросила его оставить меня в покое, сказав, что не могу работать, не могу сосредоточиться, и он мешает созданию скульптуры, над которой я тогда трудилась.

При этих моих словах он схватил меня за плечи и стал яростно трясти, говоря, что не позволит выкидывать его под таким предлогом. Я попыталась оттолкнуть его, но он схватил меня за руки и заломил их, прижав к столу, отчего я почувствовала боль. Затем открылась дверь, вбежала Дани и закричала на него. Он повернулся к ней и сказал, чтобы она убиралась.

Я видела, как она его ударила. И помню, как удивилась. Я никогда раньше не видела Дани в таком возбуждении. Она всегда была спокойной и хорошей девочкой, послушной и собранной. Порой я даже не знала, дома ли она, так тихо дочь себя вела.

После этого мистер Риччио повернулся ко мне, и я увидела кровь. Дани отпрянула от него, крича, что не хотела этого делать. Я велела ей отойти, пока я пыталась помочь мистеру Риччио. Я не понимала, что произошло, пока не увидела в руках у него долото. Он… он… дал его мне и… и оно было мокрым от крови. Я бросила его. Он начал падать. Я попыталась поддержать его, но он уже упал на пол.

На глазах ее показались слезы. Она всхлипнула, пытаясь продолжить рассказ, но у нее перехватило горло, и она начала плакать. Но как настоящая леди, изящно прижимая к глазам носовой платочек. Пока коронер не заговорил в том же мягком благожелательном тоне, в зале стояла мертвая тишина.

– Принесите, пожалуйста, мисс Хайден стакан воды. Секретарь наполнил стакан из термоса, стоявшего на его столе, и преподнес Норе. Она отпила несколько глоточков.

– Может быть, вам необходим небольшой перерыв, мисс Хайден? – спросил коронер.

Нора с благодарностью взглянула на него.

– Я… я не думаю. Сейчас я оправлюсь, благодарю вас.

– Не торопитесь, мисс Хайден.

Нора отпила еще глоток и продолжила повествование. Голос у нее был слабым и напряженным, но ее можно было расслышать.

– Дани громко плакала, и в студию вбежал дворецкий. Я велела ему вызвать врача, пока буду звонить в полицию. Затем подошла к мистеру Риччио и постаралась устроить его поудобнее. – На глазах у нее снова показались слезы. – Но я уже ничем не могла помочь ему. И никто не мог. Я знала, что Дани не хотела причинить ему вреда. Дани и мухи не обидит.

Несколько секунд она молчала, и было видно, как она старалась совладать с собой, затем, вскинув голову, она посмотрела прямо на жюри.

– Думаю, что все происшедшее – результат моих ошибок, – смело сказала она. – Я могла быть лучшей матерью. Но думаю, это может сказать о себе каждая мать.

Последняя ее фраза окончательно склонила жюри в ее пользу, растопив легкий ледок недоверия. В жюри было пять женщин, и все они плакали в унисон с ней.

Повернувшись, Нора взглянула на коронера.

– Я… боюсь, это все, что я могу сказать. Он откашлялся.

– У вас есть вопросы, мистер Картер? Мистер Картер поднялся.

– Мисс Хайден, вы сказали нам, что попросили дворецкого вызвать врача, пока вы сообщите полиции, а затем решили оказать помощь мистеру Риччио. Это верно?

Нора кивнула.

– Да.

– Тем не менее, к моменту прибытия инспектора Майрера мистер Гордон, ваш адвокат, уже был на месте. Когда вы успели позвонить ему?

– Сразу же после звонка в полицию, как я предполагаю. Точно сказать не могу. Я была в таком состоянии, что точно не помню.

Интересно, понимает ли Картер, что Нора врет. Тем не менее, Картер решил не углубляться в эту тему.

– В каких вы были отношениях с мистером Риччио?

– Он был моим менеджером, – ответила Нора.

– Но он жил у вас дома, не так ли?

– Да.

– Является ли это обычным делом в вашей профессии?

– Не знаю, – ответила Нора. – Но в моем случае это было необходимостью. Он был занят круглые сутки.

– Означает ли это, что ваши отношения с мистером Риччио носили гораздо более личный характер, чем предполагается деловым сотрудничеством, мисс Хайден?

Гордон вскочил.

– Протестую! Вопрос несущественный и не имеет отношения к цели данного расследования.

– Протест удовлетворен.

– Планировали ли вы пожениться с мистером Риччио? – спросил представитель окружного прокурора.

– Протестую! При всем уважении к суду, я попросил бы указать помощнику окружного прокурора, что он должен задавать вопросы, имеющие отношение к цели данного расследования.

– Протест удовлетворен. – В голосе коронера чувствовалось раздражение, когда он обратился к Картеру: – Тщательно формулируйте свои вопросы.

Картер посмотрел на Нору.

– Вы видели, что ваша дочь схватила долото, которым, как предполагается, она нанесла удар мистеру Риччио?

– Нет, не видела.

– Видели ли вы его в ее руках, когда она нанесла удар?

– Нет, не видела.

– Вы знали, что это долото лежало на столе около двери?

– Думаю, да.

– Вы обычно оставляете там долото? Ведь вы, конечно же, должны понимать, что такой острый инструмент может представлять потенциальную опасность?

– Я оставляю инструменты там, где работаю с ними. В данном случае он был на том столе, потому что я вырезала на нем фигуру из палисандрового дерева. – Теперь она говорила твердым безапелляционным голосом. – Это моя мастерская. Кроме данного долота, в ней много других инструментов, имеющих отношение к моей профессии, включая и ацетиленовую горелку. Я – скульптор, и меня интересует лишь то, что я делаю, а не порядок, в котором лежат инструменты. Я никогда не воспринимала ни один из них как источник потенциальной опасности. Они – основа моего искусства.

– Вопросов больше не имею, – сказал Картер, садясь. По-прежнему высоко держа голову, Нора покинула свидетельское место. Искусство, которым она занималась, было ее щитом, и, вздымая его перед собой, она закрывалась им от всего мира. Под его прикрытием она была в покое и безопасности.

Был еще один свидетель. Чарльз. Его свидетельство дословно подтвердило все, что уже было сказано, поэтому, как я предположил, и не вызвали Виолетту. Коронер наконец обратился к жюри, поручив ему вынести решение.

Они отсутствовали не более пяти минут. Старшина огласил вердикт:

– Данным жюри установлено, что пострадавший Антонио Риччио погиб в результате удара, нанесенного острым инструментом, который был в руках Даниэль Норы Кэри, несовершеннолетней, обоснованно защищавшей свою мать.

Помещение суда взволнованно загудело, и я увидел, как репортеры облепили коронера, ударом молотка возвестившего об окончании слушания. Отступив в сторону, я пропустил Нору с Гордоном. Они проследовали через дверь, и я увидел вспышки камер. Я решил обождать, пока фоторепортеры успокоятся, и сел обратно.

Зал суда почти опустел. Я огляделся. В нем осталась только молодая женщина, которая делала заметки в небольшом блокнотике. Закрыв его, она посмотрела на меня и поздоровалась. Прежде чем я узнал ее, я автоматически кивнул ей. Инспектор по надзору.

Я приподнялся.

– Как поживаете, мисс Спейзер?

– Здравствуйте, полковник Кэри, – тихо ответила она.

– Вы видели Дани утром? Она кивнула.

– Как она?

– Пока еще она несколько растеряна. Но с ней будет все в порядке, когда она привыкнет к обстановке. – Она тоже встала. – Теперь я должна идти.

– Да, конечно, – слегка поклонился я.

Пропустив ее, я смотрел ей вслед, пока она быстро шла к выходу. Дани привыкнет, сказала она. Словно ей это нужно. Привыкать к пребыванию в тюрьме.

Когда я направился к выходу, коридоры уже опустели. Яркий солнечный свет ослепил меня, и я не увидел Харриса Гордона, пока он не оказался прямо передо мной.

– Ну, полковник Кэри. Что вы думаете? Я прищурился.

– Был ли то суд или нет, но они вовсю постарались, чтобы все повесить на Дани.

– Оправданное убийство – это далеко не то же самое, что просто убийство, – сказал он, пристраиваясь в ногу со мной.

– Ну да, – мрачно согласился я. – Остается только поблагодарить, что нам выпала такая удача.

– Было и еще кое-что, о чем там не говорилось, но о чем, я думаю, вы должны знать.

Я взглянул на него.

– Что именно?

– То, что сказала Дани после того, как подписала заявление в управлении полиции.

– Почему вы позволили ей это сделать?

– У меня не было выбора. Она настаивала. А когда я попробовал ее убедить, что не надо подписывать, она настояла и на этом. Я помолчал.

– И что же она сказала? Он посмотрел на меня.

– «Теперь меня отправят в газовую камеру?» И затем она начала плакать. Я сказал ей, что ничего подобного ей не угрожает, но она мне не верила. Чем больше я убеждал ее, тем все в большую истерику она впадала. Я позвонил доктору Боннеру, он приехал и вколол ей успокоительное. Он поехал вместе с нами в суд, но даже его присутствие ничего не дало. Дани колотила истерика. Это и было основной причиной, почему ее передали в тот вечер под мою опеку. Она билась в истерике, пока ее бабушке не пришло в голову кое-что сказать ей, что наконец и успокоило Дани.

– Что же она ей сказала?

– Что приедете вы, – ответил он. – И вы не позволите, чтобы с ней что-то случилось.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ О ДАНИ

1

Когда Дани была совсем маленькой и не хотела оставаться в темноте, она смотрела на меня, стоя в своей кроватке, и говорила тоненьким голоском: «Папа, выключи ночь.» Я зажигал ночничок в ее комнате, после чего она закрывала глазки и засыпала, спокойная и довольная, в окружении доброго и знакомого мира.

Как бы мне хотелось, чтобы сегодня это можно было сделать так же легко, как и тогда. Но под руками у меня больше не было выключателя, которым можно было бы потушить ночь. После решения жюри я убедился в этом.

Гордон сел в свою машину и уехал, а я смотрел ему вслед. Повернувшись, я еще раз бросил взгляд на здание суда, а затем побрел к стоянке на Голден Гейт-авеню, где оставил свою машину.

В голове у меня крутилась старая песенка: «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай упал со стены…»

В первый раз я понял, как должна себя чувствовать вся королевская рать, которая «не может Шалтая, не может Болтая собрать». Как идиоты. Первым делом они должны были не дать ему упасть. И я не должен был дать Дани упасть.

Может быть, это было моей ошибкой. Я вспомнил, как вчера сидел в ее каморке в помещении суда для несовершеннолетних и пытался объяснить, почему не приезжал к ней. Теперь я понимал, как это выглядело. Даже если это было правдой – а я знал, что так оно и было – я видел, что в это трудно было поверить.

И несмотря на сигарету, которой Дани так умело затягивалась, она все еще ребенок. Во что она верила? Я не мог сказать этого. Но знал, что она хотела верить в меня, что она хотела доверять мне. И все же она не была уверена, что может мне довериться. Я уже ушел от нее и уходил снова.

Ничего этого не было сказано. Во всяком случае, этими словами. Но я видел, что она думала об этом, это чувствовалось и в ее мыслях, и в ее словах. Она была уже слишком взрослой, чтобы прямо сказать мне об этом, и слишком юной, чтобы скрывать. Так много мы должны были сказать друг другу, так много узнать друг от друга, но у нас просто не было для этого времени.

Когда пришло время прощаться, невысказанные слова стояли между нами, как облако.

– Я завтра приду к тебе.

– Нет, – сказала она. – Они не пускают посетителей в течение недели. Но я увижу тебя во вторник. Мисс Спейзер сказала мне, что будет слушание.

– Я знаю.

– Мама придет? Я кивнул.

– И твоя бабушка тоже будет. – Наклонившись, я поцеловал ее. – А ты будь хорошей девочкой и ни о чем не беспокойся, котенок.

Внезапно она обхватила меня руками за шею и плотно прижалась щекой к моему лицу.

– Теперь я ничего не боюсь, папа, – жарко зашептала она. – Теперь, когда ты опять дома.

И лишь когда я вышел на свет дня, то понял, что она имела в виду. Но я не приехал сюда, чтобы остаться дома. Я только посетил его.

Было уже около четырех, когда я вернулся к себе в мотель. На телефоне мигал красный огонек вызова. Я снял трубку. Как только я связался с оператором, он погас. Я назвался и дал номер комнаты.

– Вам звонила мисс Хайден. Она просила, чтобы вы связались с ней, как только придете. Это очень важно.

– Благодарю. – Нажав рычаг, я тут же набрал номер, который дал мне оператор. Ответила горничная, но старая леди тут же подошла к телефону.

– Ты один у себя? – спросила она настороженным голосом.

– Да.

– Мне необходимо тут же увидеться с тобой.

– В чем дело?

– Я не хотела бы говорить об этом по телефону, – сказала она. – Но верь мне, Люк, это очень важно, иначе я не беспокоила бы тебя. – У нее был какой-то странный голос. – Можешь ли ты приехать к обеду? Я позабочусь, чтобы мы были лишь вдвоем с тобой.

– Во сколько?

– Можешь к семи?

– Хорошо. Буду.

– Спасибо, Люк.

Закончив разговор, я скинул с себя одежду. Горячий душ помог избавиться от напряжения, в котором у меня застыли все мышцы. Я попытался представить, что нужно от меня старой леди, но так ничего и не придумал. Если она считает, что меня будет беспокоить ее завтрашнее присутствие в суде, то ей не стоит волноваться. У меня все равно нет выбора.

Несмотря на то, что вечер был лишь слегка прохладен, когда горничная провела меня в библиотеку большого дома, в камине бушевало пламя. Старая леди сидела в одном из кресел лицом к огню.

– Налей себе, Люк.

– Спасибо. – У буфета я плеснул себе бурбона, добавив туда кубик льда и немного воды, после чего повернулся к своей теще. – Ваше здоровье.

– Спасибо.

Виски, ожегшее горло, было крепким и нежным. Давно уже я не пробовал такого бурбона. Я неторопливо сделал еще глоток. Опрокидывать такой напиток одним махом было кощунством.

– Итак? – спросил я.

Старая леди подняла на меня глаза.

– Горничная ушла? Я кивнул.

– Посмотри, закрыта ли дверь.

Я проверил двери. В соседней комнате никого не было.

– Что за тайны? – повернулся я к ней.

Она молча открыла сумочку. Вынув оттуда конверт, она протянула его мне, хотя адресован был лично ей. Я бросил вопросительный взгляд.

– Читай.

Поставив бокал с бурбоном, я открыл письмо. Оно было напечатано на машинке, на листе обыкновенной белой бумаги.

«Дорогая мисс Хайден,

вы не знаете меня, но я был приятелем Тони в течение долгого времени. Несколько недель назад он передал мне пачку писем, которые, как он сказал, очень важны для него и попросил сохранить их. Он сказал также, что у него большие неприятности с вашей дочерью, и, когда придет время рассчитываться с ней, эти письма обеспечат все, что ему причитается. Я просмотрел некоторые из них. Они от вашей дочери и от вашей внучки, последнее из которых написано всего лишь пару месяцев назад. Они могут представить большой интерес для полиции и еще больше заинтересовать газеты, так как ясно, что обе они были влюблены в Тони. Но Тони ныне мертв, а я меньше всего хочу добавлять хлопот к тем, которые уже свалились на вас. Так что, если вы заинтересованы в получении этих писем, не позже, чем в четверг, поместите в «Экзаминер» такое объявление: «Возвращайся домой, все забыто. Тетя Сесили». В таком случае я первым делом свяжусь с вами прежде, чем письма попадут еще куда-нибудь. Но помните – никаких законников или копов, а то сделка не состоится.»

Подписи не было. Я посмотрел на нее.

– Ну и что ты думаешь? – спросила она.

– Должно быть, это какой-то сумасшедший. Я слышал о людях, которые писали такие письма.

– А я так не думаю, Люк. Я позвонила Норе и спросила у нее, писала ли она какие-нибудь письма Риччио, и она подтвердила. Я спросила ее об их содержании, а она ответила, что это не мое дело. Затем я спросила ее, известно ли ей, что Дани тоже писала ему письма, а она жутко разозлилась и наорала на меня.

Типично для Норы. Если она сталкивается с чем-то, что ей не нравится, она старается всеми силами избежать этой встречи.

– Вы считаете, в этих письмах что-то есть?

– Возможно, и нет, – сказала она. – Но я хотела бы начисто исключить такую возможность.

– Это всего лишь дешевый шантаж. Если вы даже и выложите деньги, у вас все равно не будет уверенности, не оставили ли они парочку писем для очередного шантажа. Я бы предоставил разбираться в этом деле полиции.

– Тебе мало того, что было в газетах? Еще надо?

Я посмотрел на нее.

– Разве вы не сделали все, и даже более того, чтобы защитить репутацию имени Хайденов? – с сарказмом бросил я ей. – Неужели вы думаете, что после всех нориных делишек, она будет благоухать как роза? Неужели вы считаете всех такими идиотами, которые не догадываются, что происходило в ее доме?

– Нет. Люди далеко не глупы. А вот ты глупец! – Она резким движением сунула конверт обратно к себе в сумочку.

– Меня больше не волнует, что они говорят или пишут о Норе. Тут я больше ничего не могу сделать, да и, откровенно говоря, и не хочу пытаться. Но, должно быть, ты недостаточно внимательно прочитал письмо.

– Я прочел его.

– Прочел ты строчки, где говорится, что там есть письмо от Дани и что она тоже была влюблена в Риччио? – вспылила она.

– Я прочел. Но не обратил на них особого внимания. Кроме того, Дани ведь еще сущий ребенок.

– Тогда ты еще более глуп, чем я думала. Дани по годам в самом деле девочка, но ты присмотрелся к ней как следует? Она уже вполне развита физически и стала становиться такой, когда ей исполнилось одиннадцать лет. Она с головы до ног походит на свою мать. Нора обрела свой первый сексуальный опыт, когда ей едва исполнилось тринадцать лет, а первый аборт сделала сразу же после пятнадцати. До того, как она вышла за тебя замуж, я знала, что она сделала еще два!

Я уставился на нее.

– И вы все это знали?

Глаза ее наполнились слезами.

– Знала, – еле слышно сказала она. – Но надеялась, что все это останется в прошлом, когда она выйдет за тебя замуж. Что она станет постарше и поймет, какой была идиоткой.

– Но вы по-прежнему стоите за нее горой. Вы защищаете ее.

– Я ее мать, – просто сказала старая леди. Во всем ее облике было гордое чувство собственного достоинства. – На самом деле репутация фамилии Хайден меньше всего заботила меня. Меня волновала только моя дочь. О ней, а не о репутации семьи я заботилась. О Дани. Я не хотела, чтобы на нее раньше времени свалились все беды. Я не хотела, чтобы она была, как ее мать. Я хотела помочь ей.

– Нора говорила, что я даже не отец Дани, – сказал я.

– Я знаю, что говорила Нора. Думаю, что достаточно стара, чтобы выложить теперь всю правду. Если ты ее выдержишь.

– Попробуйте и убедитесь.

Она в упор посмотрела на меня.

– Думаю, что даже Нора толком не знает, ты ли отец Дани или нет. Я ничего не ответил.

– Так что видишь, – мягко продолжила она, – все зависит от тебя. От того, как ты относишься к Дани.

Я допил бурбон и снова налил. Лед растаял и прекрасный вкус виски уже был разбавлен водой. Все возвращается на круги своя. В субботу Харрис Гордон намекал на то же самое, может быть, несколько по-иному, но в сущности, он говорил о том же. О том, отец ли я ей или нет.

Повернувшись к буфету, я подбавил себе виски. Я думал о ребенке, которого я любил, не думая о том, что в один прекрасный день скажет мне Нора. Затем я вспомнил малышку, с которой играл на борту катера в Ла Джолле, после того, как Нора сообщила мне, что я не ее отец. Я знал, что любил этого малыша сильно и преданно, потому что она была просто ребенком. И сейчас так же, как тогда.

Я повернулся к своей бывшей теще.

– Думаю, что звание отца дается не только в силу законов природы, – сказал я, – но и в силу любви.

Ее старые, но все еще блестящие глаза вспыхнули.

– Только любовь и требуется, Люк. Все остальное, в сущности, не имеет значения.

Отпив маленький глоток, я сел.

– Итак, что мы будем делать с этим письмом?

– Я уже дала объявление. Оно появится в четверг. Сегодня понедельник. У нас остается три дня, чтобы выяснить, откуда пришло письмо и кто стоит за ним.

– Два дня. Завтра и в среду. Сегодня день почти завершен, а добрую часть завтрашнего мы проведем в суде. Я даже не знаю, с чего начать. И вообще ничего не знаю о Риччио. Даже кто были его друзья.

– Это может знать Сэм Корвин.

– Сэм? – с удивлением переспросил я.

Я совершенно забыл о нем. Странно, что я его не вспомнил. Примерно через год после нашего развода, они с Норой поженились. После того, как я привозил Дани, гостившую у меня, я несколько раз встречал его в доме. Он всегда был вежлив и дружелюбен.

– Да, Сэм. Бедный Сэм. Он знал, что представляла собой Нора, когда женился на ней, но надеялся, что сможет заставить ее измениться. Но, думаю, после того, как она встретила Риччио, Сэм сдался. Это из-за Риччио Сэм развелся с ней и был вынужден пойти на раздел имущества.

– Должно быть, в таком случае Сэм настроен против нее? – предположил я.

– Он был настроен против обоих.

Дверь за ее спиной открылась, и в библиотеку вошла горничная.

– Обед подан, мэм.

Мы поднялись, и старая леди улыбнулась мне.

– Не предложите ли мне руку, Люк?

Я улыбнулся ей в ответ.

– Почту за честь.

2

Стоянка была забита, и мне пришлось оставить свою машину в нескольких кварталах отсюда. С улицы до центрального входа вела дорожка, изгибающаяся меж аккуратно подстриженных кустов, которые приводил в порядок садовник в комбинезоне. Когда я прошел мимо него, то увидел, как под лучами утреннего солнца на лбу его блестели капельки пота.

На стеклянной двери в обрамлении золотых листьев была надпись крупными буквами:

ШТАТ КАЛИФОРНИЯ

ГРАФСТВО САН-ФРАНЦИСКО

Молодежный суд

Департ. инспекции

Совет по делам молодежи

Войдя, я оказался в большом холле, заполненном репортерами и фотографами. Блеснуло несколько вспышек, и меня окружили журналисты. Но они уже не были так напористы, как в первый день.

– Можете ли вы что-нибудь сказать нам относительно планов защиты вашей дочери, полковник Кэри?

Я покачал головой.

– Нет, не могу. Насколько я разбираюсь в законах этого штата, тут нет такого понятия, как суд над несовершеннолетним. Просто это заседание будет первым из слушаний о режиме содержания.

– Будете ли вы пытаться получить опеку над дочерью?

– Решение зависит от суда. Не сомневаюсь, что первым делом будут учитываться интересы моей дочери.

– Вы видели ее?

– Я посещал ее в воскресенье днем.

– Была ли с вами ее мать?

– Нет, она плохо себя чувствовала.

– Посещала ли вообще мать своего ребенка?

– Не знаю. Но мне известно, что она отправила ей передачу.

– Вы знаете, что в ней было?

– Одежда, книги, печенье.

– О чем вы говорили со своей дочерью?

– Ни о чем особенном. Как обычно говорят отец с дочерью.

– Рассказала ли она вам что-нибудь о событиях пятницы вечером?

Я посмотрел на человека, который задал этот вопрос.

– Мы вообще не говорили на эту тему.

– Выяснили вы что-нибудь, что может пролить свет на происшедшее?

– Нет, – ответил я. – Кроме того, что мне довелось услышать на рассмотрении дела у коронера, я ничего не знаю. Не сомневаюсь, что большинство из вас тоже там были. А теперь, если вы будете настолько любезны…

Они раздались, пропуская меня.

Молодежный суд располагался слева от центрального входа. Следуя за указателем, я прошел по длинному коридору и повернул за угол. Еще один указатель показал, что я должен спуститься. Открыв стеклянные двери, я вошел в зал Молодежного суда.

Он был невелик и в дальнем его конце находилась приподнятая платформа. Перед местом для судьи располагался длинный стол с несколькими стульями вокруг него. Чуть в стороне, неподалеку от скамеек, была конторка со стулом. Стены были выкрашены в привычный официальный охряно-коричневый цвет, а вдоль длинной стены протянулись четыре окна. Все остальное пространство было занято стульями и скамейками.

Пока я рассматривал зал, из дверей за креслом судьи вышел какой-то человек и остановился, увидев меня.

– Здесь ли будет слушаться дело Даниэль Кэри? – спросил я.

– Да, но вы пришли слишком рано. Суд начнется не раньше девяти часов. Вы можете подождать в зале ожидания. Вас вызовут.

– Благодарю вас.

В зале ожидания было несколько скамеек. Я посмотрел на часы. Было тридцать пять минут девятого. Я закурил.

Через несколько минут появился еще один мужчина. Посмотрев на меня, он тоже закурил и расположился рядом.

– Судьи еще нету?

Я отрицательно покачал головой.

– Черт возьми, – сказал он. – Ручаюсь, что мне это обойдется в зарплату за полдня. Каждый раз, как я сюда являюсь, это мне влетает в копеечку. Они никогда не берутся за мое дело раньше второй половины дня.

– У вас тут ребенок?

– Ага, – мотнул он головой. Пепел с сигареты упал на грязную рабочую куртку. Он не обратил на это внимания. – Они притащили сюда мою девку. Она всего лишь шлюха, вот и все. Говорил я им, что когда она в следующий раз окажется у них, пусть они и оставят ее себе. Но нет, каждый раз мне вручают ее обратно.

Он уставился на меня.

– Слушай, а я тебя откуда-то знаю, – сказал он. – Я тебя мог тут раньше видеть?

– Нет. Я тут в первый раз.

– Браток, ты тут еще будешь бывать. Они будут таскать тебя и таскать, пока не уговорят забрать свое потомство домой. Как они со мной поступают. Ей только пятнадцать с половиной лет, говорят они. Вы должны предоставить ей возможность жить нормальной жизнью, они говорят. Ну, и что получается? Через пару дней ее уже вытаскивают из мотеля, где она обслуживает всех клиентов за пять долларов с каждого. Копы взяли ее, и вот я опять здесь.

Он прищурился от сигаретного дыма.

– А ты уверен, что мы раньше не виделись?

Я кивнул.

Он еще несколько секунд присматривался ко мне, а потом щелкнул пальцами.

– Так я тебя знаю! Я видел тебя в газетах. Ты тот мужик, девчонка которого прикончила приятеля своей мамаши!

Я ничего не ответил.

Наклонившись ко мне, он заговорил доверительным шепотом.

– Ну не сучка ли? Что за дети пошли нынче! Слушай, а тот парень с ней тоже занимался? Ни капельки не удивлюсь, если так оно и было. В газетах и половины правды не говорят.

Я с силой сжал кулаки, но потом заставил пальцы разжаться. Не имело смысла выходить из себя. Нужно привыкать к таким вещам. Я почувствовал, как сдавило сердце. Дани тоже придется привыкать. И это хуже всего.

Вошли еще две женщины. Они походили на мексиканок, и оживленно болтали по-испански. Увидев нас, они внезапно замолчали и, подойдя к скамейке, сели. Та, что помладше, оказалась беременной.

Еще через несколько секунд появилась цветная женщина, а затем пришли мужчина с женщиной. Лицо у нее было опухшим и исцарапанным, а под глазом красовался синяк. Мужчина попытался взять ее за руку и усадить рядом с собой, но она сердито вырвала руку и расположилась у дальней стены. Она не смотрела на него.

Цветная женщина заговорила с одной из мексиканок.

– Думаешь, они вернут тебе девчонку обратно, милашка? Беременная женщина вскинула руки в классическом жесте незнания.

– Понятия не имею, – сказала она с легким испанским акцентом.

– Считай, что тебе повезло, если они решат оставить ее у себя, милашка. Уж я-то знаю. Если она будет здесь, это обойдется тебе всего в сорок баков в месяц за ее содержание. А если заставят взять ее домой, она будет тебе обходиться не меньше, чем в семьдесят. А это уже деньги, радость моя.

Беременная пожала плечами. Она что-то сказала по-испански другой женщине и они оживленно заспорили. Женщина с синяком под глазом начала тихонько плакать.

В зале понемногу начали скапливаться люди, и скоро все скамейки были заняты. Остальные заполнили коридор. В пять минут десятого появился Харрис Гордон в сопровождении Норы и ее матери. Я встал встретить их.

Харрис Гордон посмотрел сквозь стеклянную дверь.

– Однако полно народу.

– Похоже, что не только у нас неприятности, – сказал я. Он понимающе взглянул на меня.

– Люди в беде редко остаются одни. Подождите здесь. Я попробую найти секретаря и выясню, когда судья собирается заняться нашим делом.

Он исчез в коридоре. Я повернулся к Норе.

– Как ты себя чувствуешь? – вежливо спросил я.

Она кивнула, не сводя с меня глаз, дабы убедиться в отсутствии саркастической усмешки.

– Теперь все в порядке. После вчерашнего суда я вернулась домой и сразу же свалилась в постель. Я была совершенно без сил.

– Могу себе представить. Тебе нелегко пришлось.

– Но я справилась. Я не хотела говорить ничего лишнего. Я с трудом заставила себя принести присягу, но ведь у меня все равно не было выхода, не так ли?

– Совершенно верно. Выхода у тебя не было. Вернулся Гордон.

– Долго ждать нам не придется, – сказал он. – Наше дело третье по счету. Первые два займут не более пятнадцати минут каждое, сказал секретарь.

Я снова закурил и прислонился к стене. Дверь из зала суда открылась, и я услышал чью-то фамилию. Повернувшись, я увидел, как поднялись две мексиканки. Дверь за ними закрылась.

Их дело заняло у суда не больше десяти минут. Когда они выходили, беременная женщина плакала. Секретарь назвал другую фамилию. Поднялся мужчина, что пришел сразу же за мной.

Он тоже вышел минут через десять, и на лице его ясно читалось удовлетворение. Направившись к лестнице, он остановился передо мной.

– На этот раз они сказали, что ее необходимо оставить. Для ее же блага. Я посоветовал им запереть ее и забросить ключи!

Я ничего не ответил. Повернувшись, он затопал по лестнице. За спиной я услышал голос секретаря.

– Кэри.

Покинув зал ожидания, мы зашли в помещение суда. Секретарь указал, что мы должны сесть вдоль длинного стола напротив места судьи, и одарил нас утомленным взглядом.

– Вы здесь в первый раз?

Мы кивнули.

– Судья на минутку вышел. Он сейчас будет.

Едва он успел сказать это, как дверь за его спиной открылась.

– Всем встать! – объявил секретарь. – Суд идет! Доводится до всеобщего сведения, что Молодежный суд штата Калифорния, графства Сан-Франциско под председательством досточтимого судьи Самуэля Э. Мерфи приступает к слушанию.

Судья был высоким человеком, лет шестидесяти с лишним. У него были густые седые волосы, а сквозь стекла очков в роговой оправе проницательно смотрели голубые глаза. На нем был мятый коричневый пиджак, белая рубашка и строгий черный галстук. Он кивнул секретарю.

Тот встал и подойдя к двери с правой стороны, открыл их.

– Даниэль Кэри.

Войдя, Дани остановилась и огляделась. Увидев нас, она сорвалась с места. Нора полуприподнялась, и они обнялись.

– Мама! – плакала Дани. – Мамочка, с тобой все в порядке?

Я не расслышал, что шептала ей Нора. В этот момент я отвернулся. Я не мог поверить, что Нора и наполовину была захвачена теми же чувствами. В дверях появилась еще одна фигура. Это была мисс Спейзер, инспектор по надзору. Она остановилась, глядя на Нору и Дани.

Я посмотрел на судью. Он тоже наблюдал за происходящим. Мне показалось, что эта сцена была как-то важна для него и поэтому он очень внимательно следил за ней.

С той же стороны открылась другая дверь и вошел офицер в форме, шатен среднего роста. Нашивка с сине-золотым щитом на его плече говорила, что он из офиса шерифа графства Сан-Франциско. Закрыв двери, он прислонился к ним.

Оставив Нору, Дани кинулась целовать бабушку, а затем повернулась ко мне. Глаза ее сияли. Она поцеловала меня в щеку.

– Папочка, и мама пришла. Мамочка пришла!

Я улыбнулся ей.

– Я же тебе говорил, что она придет.

Войдя в зал суда, мисс Спейзер села у края стола.

– Садись со мной, Дани.

Дани разместилась рядом с ней и посмотрела на Харриса Гордона.

– Здравствуйте, мистер Гордон.

– Здравствуй, Дани. Судья откашлялся.

– Нам предстоит очень необычное слушание. Так что я хотел бы знать, кто тут присутствует. Представьтесь, пожалуйста.

– Разрешите мне, ваша честь?

Судья кивнул.

– Прошу вас, мистер Гордон.

– Слева от меня Нора Хайден, мать девочки. Справа – мисс Сесилия Хайден, ее бабушка со стороны матери. Рядом с ней полковник Люк Кэри, отец ребенка.

– Вы выступаете, как защитник интересов девочки?

– Да, ваша честь, – подтвердил Гордон. – А также как законный советник семьи.

– Понимаю. Не сомневаюсь, что все вы знакомы с мисс Мариан Спейзер, инспектором по надзору, которая занимается этим делом?

– Знакомы, ваша честь.

– Тогда, я думаю, мы можем начинать. – Он поднял к глазам лист бумаги, лежащий на его столе. – Вечером в прошедшую пятницу, отдел полиции, действовавший на основании раздела номер 602 Закона о молодежном суде штата Калифорния, задержал Даниэль Нору Кэри, несовершеннолетнюю, и передал ее инспектору по надзору. Основанием послужил тот факт, что вышеупомянутая несовершеннолетняя совершила убийство, преступив тем самым законы штата Калифорния. С того времени, за исключением первой ночи, когда по совету врача для сохранения ее здоровья несовершеннолетняя была вверена заботам мистера Гордона, адвоката, она, в соответствии с законом, содержится в специальном исправительном заведении для несовершеннолетних.

Также мы должны выслушать заявление, поданное отделом по надзору о порядке дальнейшего содержания несовершеннолетней в заключении на то время, которое инспекция сочтет достаточным для исследования всех фактов жизни несовершеннолетней, что позволит ей окончательно предстать перед судом.

Положив бумагу, судья посмотрел на Дани. Голос у него был мягким и вежливым. – Несмотря на все, что я сказал, Даниэль, это не суд, не разбирательство уголовного дела. Ты здесь потому, что совершила противозаконный поступок, очень противозаконный, но мы здесь собрались не для того, чтобы наказывать тебя. Мы хотим, если удастся, помочь тебе, чтобы в дальнейшем ты никогда больше не совершала таких дел. Ты это понимаешь, Даниэль?

На бледном, как полотно, лице Дани выделялись лишь ее большие испуганные глаза.

– Думаю, да, – помедлив, сказала она.

– Я рад, что ты это понимаешь, Даниэль. Для тебя важно уяснить, что, хотя ты не подлежишь уголовному преследованию за свои действия, ты не можешь избежать определенных последствий за свой неправомерный поступок. Закон обязывает меня проинформировать тебя об этих последствиях и правах, которыми ты обладаешь перед судом. Ты следишь за моей мыслью?

– Да, сэр.

– Данный суд обладает властью взять тебя из дома и поместить в молодежное исправительное заведение штата, пока ты не достигнешь соответствующего возраста. Или направит в больницу для наблюдения за твоим поведением. Мы даже можем поместить тебя в специальный интернат, если сочтем, что твое возвращение в семью или к кому-либо из родственников не пойдет тебе на пользу. Во всяком случае, пока ты под юрисдикцией данного суда, ты будешь находиться под надзором, так что, с кем бы ты ни жила, тебе придется поддерживать контакты с офицером по надзору до тех пор, пока суд не сочтет возможным освободить тебя от этой обязанности или же пока ты не достигнешь соответствующего возраста. И я бы хотел, чтобы ты это помнила. Любое решение суда будет продиктовано не стремлением наказать тебя, а только тем, что, по его мнению, будет служить твоим интересам. Ты понимаешь это, Даниэль?

Дани кивнула. Она уставилась в стол перед собой. Я видел, как она нервно ломала пальцы.

– Во время слушания дела, – продолжал судья, – ты, конечно, имеешь право обращаться к своему советнику. Ты имеешь право вызывать своих свидетелей, задавать свидетелям любые вопросы, ответы на которые, как ты считаешь, могут пойти тебе на пользу. Ты понимаешь, Дани?

– Да, сэр.

– Я обязан так же сообщить твоим родителям, что у них есть такие же права относительно вызова свидетелей, обращения к адвокату и перекрестного допроса.

– Итак, мы открываем слушание с обращения инспектора по надзору. Мисс Спейзер, не будете ли вы так любезны изложить суду ваши соображения в пользу дальнейшего содержания несовершеннолетней под надзором.

Инспектор встала. Она говорила спокойным ясным голосом.

– Есть две причины для данного решения, ваша честь. С одной стороны, характер ее поступка свидетельствует о гораздо более глубоком эмоциональном потрясении, перенесенном ребенком, чем это удалось установить в ходе предварительных психологических и психиатрических исследований. Для благополучия девочки мы хотели бы более тщательно обследовать ее, для чего надо соответствующее время и условия. Во-вторых, нам нужно время для изучения ее окружения и условий жизни в семье, что позволит представить соответствующие рекомендации относительно ее дальнейшей жизни.

Она села.

Судья повернулся к нам.

– Есть ли у вас какие-либо возражения по поводу данного заявления?

Поднялся Харрис Гордон.

– Нет, ваша честь. Мы с глубоким уважением относимся к опыту и знаниям инспекции по надзору, которые, по нашему мнению, позволят ей соответствующим образом оценить все факторы, имеющие отношение к данному делу.

– Благодарю вас за выраженное доверие, мистер Гордон. Мы постараемся не обмануть ваших ожиданий. – В голосе судьи явно проскользнула насмешка. Он знал, что Гордон не может сказать ничего иного, что у него нет выбора. Такие заявления всегда удовлетворялись.

Помолчав несколько секунд, он продолжил.

– Суд постановляет, что прошение отдела по надзору в отношении Даниэль Кэри, несовершеннолетней, подлежит удовлетворению, и с настоящего времени она будет находиться под юрисдикцией данного суда, пока не будет принято окончательное решение. Назначаю дату полного всестороннего слушания данного дела через неделю, начиная с сегодняшнего дня. К тому времени, надеюсь, будут присутствовать все стороны и передо мной будут все доказательства и результаты исследований. Также надеюсь, что все планы и предположения относительно порядка содержания данного ребенка, которые должны способствовать его благополучию, будут представлены мне в письменном виде, не позже, чем за двадцать четыре часа перед началом слушания. – Он осторожно стукнул молотком по столу.

Посмотрев на Дани, он снова обратился к ней с тем мягким и добрым голосом, который совершенно не походил на только что прозвучавшие официальные интонации.

– Ты все поняла?

Дани кивнула.

Судья посмотрел на инспектора по надзору.

– Прежде, чем вы заберете Даниэль обратно, вы можете пройти с ней и ее родителями в мой кабинет, мисс Спейзер.

Кивнув, инспектор встала. Мы тоже поднялись.

– Благодарю вас, ваша честь, – сказал Гордон. Судья кивнул, и мы проследовали за мисс Спейзер.

3

Судейские апартаменты состояли из двух комнат, в меньшей из которых размещался его секретарь, а в большей – он сам. В нее-то и привела нас мисс Спейзер. Вдоль одной стены стояли полки с юридическими книгами и справочниками, а другая была увешана фотографиями и дипломами в рамках. Небольшой письменный стол и несколько стульев дополняли обстановку.

– Устраивайтесь поудобнее, – тактично предложила мисс Спейзер. – Я на несколько минут выйду в свой кабинет и сразу же вернусь.

Когда за ней закрылась дверь, Нора повернулась к Дани.

– Ты похудела. И почему ты не надела то прелестное платьице, что я тебе прислала? Какое впечатление, по-твоему, ты должна была произвести на судью? Он может подумать, что мы настолько не заботимся о тебе, что даже не могли одеть соответствующим образом. Откуда на тебе эти ужасные вещи? Я никогда раньше не видела их на тебе.

Я наблюдал за Дани. На лице ее появилось странное, терпеливо-снисходительное выражение. Переждав, пока завершится норина вспышка, она ответила ей с легкой ноткой сарказма в голосе.

– Здесь не школа мисс Рандольф, мама. Я должна носить то же, что и остальные девочки. Тут тебе дают такую одежду.

Нора уставилась на нее.

– Я уверена, что если бы ты попросила, тебе позволили бы носить собственные вещи. Наверно, они так поступают потому, что у большинства остальных нет своей одежды.

Дани не ответила. Я вынул сигареты. Она посмотрела на меня. Я кинул ей пачку, и она молча поймала ее.

– Дани! – ужаснулась Нора.

– Ох, да успокойся, Нора, – с раздражением сказала старая миссис Хайден. – Аудитории больше нет, так что можешь не выступать. Ты отлично знаешь, что она курит. Я сама столько раз просила положить этому конец. Но ты сказала, что не видишь тут никакой беды. – И она посмотрела на Дани. – Иди ко мне, ребенок.

Дани подошла к ней.

– Да, бабушка.

– Они хорошо к тебе относятся?

– Да, бабушка.

– Еды хватает? Дани улыбнулась.

– Более, чем достаточно. Хотя есть мне не хочется.

– Ты должна есть, чтобы у тебя были силы. Мы не хотим, чтобы ты заболела, когда все кончится.

– Я не заболею, бабушка.

– Что ты хочешь, чтобы я тебе послала? Дани покачала головой.

– Ничего, спасибо, бабушка. Старая леди поцеловала ее в лоб.

– Делай, как судья говорит, Дани. Будь хорошей девочкой, не спорь ни с кем, и мы скоро заберем тебя отсюда.

Дани кивнула. В глазах ее была какая-то странная мудрость, словно она лучше этой старой женщины знала, что должно случится с ней. Но смолчала. Вместо этого она повернулась ко мне:

– У тебя по-прежнему стоит в Ла Джолле та лодка?

– Нет, Дани, – покачал я головой.

– Как плохо. А я хотела бы снова поплавать на ней.

– Может быть, когда-нибудь и поплаваешь, Дани. Когда выйдешь отсюда.

Она снова кивнула, но я видел, что она не верит моим словам.

– Одна из надзирательниц сказала, что видела фото твоей жены в газете. Она говорит, что твоя жена очень красивая. – Она посмотрела мне в глаза. – В газете говорится,что она не смогла приехать с тобой потому, что ждет ребенка.

– Это верно, Дани.

– Когда?

– Теперь уже очень скоро, – сказал я. – И доктор сказал, что ей лучше бы не трогаться с места.

– Значит, в газетах, в самом деле, написали правду. Я очень рада, – ее лицо осветилось улыбкой.

– Правда, – улыбнулся я ей в ответ. – Неужели ты думаешь, что какая-нибудь иная причина, кроме этой, помешала бы ей приехать?

Краем глаза Дани посмотрела на Нору. Та тщательно красила губы, всем своим видом показывая, что наши разговоры наводят на нее тоску.

– Не знаю, – тихо сказала Дани. – Сначала я подумала, что она не приехала потому, что ненавидит меня.

Я засмеялся.

– С чего тебе пришла в голову такая идея? Опять она искоса глянула на Нору.

– Не знаю. Так просто.

Открылась дверь, и появилась мисс Спейзер. В коридоре я заметил надзирательницу.

– Теперь ты должна покинуть нас, Дани.

– О'кей, – раздавив в пепельнице окурок, она поцеловала меня. – Пока, папа.

Поцеловав бабушку, она подошла к матери. Нора обняла ее, заглянув ей в глаза.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, Дани, не так ли?

Дани кивнула.

– Больше, чем кто-либо другой?

Она снова кивнула.

– Как я тебя люблю, дорогая?

Я видел, что они принялись за игру, которой часто занимались раньше. И я не мог сказать, значила ли она что-нибудь для Норы на самом деле или нет.

– Больше всех, мамочка.

Нора посмотрела на меня, дабы убедиться, что я слышал этот ответ. Я засмеялся. Повернувшись, Дани удивленно взглянула на меня. Должно быть, в самом деле есть такая штука как телепатия, потому что в этот момент я был уверен, что она знает, почему я засмеялся. Повернувшись, она, поцеловала мать.

– Пока, мама.

Нора посмотрела на меня. Лицо ее пылало, искаженное гневом. Она начала было что-то говорить, но, закусив губу, замолкла.

– Так как все здесь, – спокойно начала мисс Спейзер, закрыв дверь за Дани, – я хотела бы договориться о встречах с вами. Они позволят нам заметно упростить дело. – Подойдя к письменному столу, она села. – Могу ли я навестить вас завтра днем, мисс Хайден?

– Лучше бы в четверг, – отозвалась Нора. – Прислуги не будет, и мы сможем поговорить наедине. У нас будет достаточно времени для беседы.

– Было бы куда лучше, если бы дома присутствовала и прислуга, – сказала мисс Спейзер. – Я хотела бы и с ними поговорить о Дани.

Нора посмотрела на Гордона.

– Не знаю, – несколько растерялась она. – Я не очень одобряю идею говорить со слугами о моих делах. Мне кажется, что они с удовольствием займутся сплетнями. Многого вы от них не узнаете…

– Это моя работа: как можно больше выяснить о вашей дочери, мисс Хайден. Могу вас заверить, что я буду предельно сдержана.

Нора снова посмотрела на Гордона. Тот кивнул. Она повернулась к инспектору.

– Можете ли вы прибыть ко мне завтра утром?

– Днем мне было бы удобнее. Я договорилась утром побывать в школе мисс Рандольф.

– Тогда в среду днем, – нетерпеливо согласилась Нора. – В два часа.

– В два часа меня вполне устроит. – Мисс Спейзер посмотрела на мать Норы. – Вас устроит четверг?

Старая леди кивнула.

– В девять утра не слишком ли рано для вас?

– Я рано поднимаюсь, – ответила она. Мисс Спейзер повернулась ко мне.

– Какое время устроило бы вас, полковник Кэри?

– Любое. Как вам удобно.

– Я не знаю ваших планов, полковник Кэри. Мне известно, что ваша жена беременна. Не знаю, может быть, вы захотите вернуться в Чикаго и прилететь только на слушание дела. Предоставляю решать вам.

Я хотел дождаться конца разбирательства, надеясь, что в моем дальнейшем присутствии не будет необходимости. Но ждать больше теперь не имело смысла. Я понял, что мне надо остаться. Мне придется сегодня позвонить Элизабет и сказать, что не смогу вернуться, как предполагал.

– Я буду на месте, мисс Спейзер, – сказал я. – Назначайте время.

– Спасибо, полковник Кэри. В пятницу, в четыре часа, у вас в мотеле.

– Отлично.

– Теперь мы можем уйти? – спросила Нора.

– Только еще одна вещь, мисс Хайден.

– Да?

– Судья попросил меня с вашего разрешения получить копию решения по бракоразводному процессу между вами и полковником Кэри.

– Да это просто смешно! Не вижу никакого смысла копаться в моем прошлом. Дани была совсем ребенком, когда мы развелись, – взорвалась Нора.

– Суду нужна вся информация, которая имеет отношение к благополучию вашего ребенка. Думаю, вы с этим согласитесь. Вы же знаете, что суд имеет право затребовать такие документы. Так что не лучше пойти навстречу?

– Вы угрожаете, что будете держать мою дочь у себя, пока не получите этих документов? – ледяным тоном спросила Нора.

Но мисс Спейзер не так легко было запугать. Она спокойно посмотрела на Нору.

– Я ни в коей мере не запугиваю вас, мисс Хайден, – тихо сказала она. – Я только информирую вас о правах, которыми обладает суд. Если вы хоть в какой-то мере думаете о благополучии дочери, вы будете сотрудничать с судом. Я точно излагаю суть дела, мистер Гордон?

– Вполне, мисс Спейзер. – Харрис Гордон повернулся к Норе. – Пока за Дани отвечает данный суд. Это означает, что она находится в абсолютной его власти. Полагаю, вы согласитесь на просьбу судьи.

– А я-то думала, что вы мой адвокат! – сердито вскинула голову Нора. – Но в суде вы лишь соглашались с судьей. А теперь вы поддерживаете эту… эту женщину! Неужели я должна оставаться здесь и подвергаться таким унижениям? Мы обязаны оставаться в этом идиотском суде? Разве они понимают, как надо обращаться с такими людьми, как мы, после того как общаются со всякой швалью? Мы можем обратиться в какую-нибудь более высокую инстанцию?

– Дани несовершеннолетняя. Это единственный суд, который по закону обязан заниматься ею.

С горящими от злобы глазами Нора уставилась на него.

– В таком случае, на черта вы мне нужны!

– Я не звонил вам, мисс Хайден, – со сдержанным достоинством ответил Гордон. – Звонили мне вы. И в любое время, когда я был вам нужен, я был к вашим услугам.

Нора еще несколько секунд смотрела на него, а затем резко развернулась.

– О, да черт с ним со всем! Делайте, что хотите. Мне плевать! Она пулей вылетела из кабинета, хлопнув дверью.

Гордон повернулся к инспектору.

– Я должен извиниться за моего клиента. Это ужасная ситуация заставила ее выйти из себя.

– Понимаю, мистер Гордон.

– Копия решения по разводу в моем офисе. Если вы несколько задержитесь, я подготовлю ее для вас.

– Благодарю вас, мистер Гордон. – Мариан Спейзер встала. – Ну что ж, тогда все будет в порядке.

Мы направились к дверям. Первой – старая леди, затем Гордон, а за ним я. Голос инспектора остановил меня.

– Полковник Кэри, могу ли я на минутку задержать вас? Повернувшись, я подошел к ней.

– Да, мисс Спейзер?

Она слегка улыбнулась.

– Я рада, что вы решили остаться, полковник. И я уверена, что Дани будет просто счастлива. Она была уверена, что вы не сможете.

– Я был бы последней дрянью, если бы это сделал. Даже чужой человек не в состоянии бросить ребенка в такое время.

Она с интересом посмотрела на меня, а затем опустила глаза.

– Я тоже так думаю, полковник.

Когда я вышел, бывшая теща ждала меня на заднем сидении «роллс-ройса». Она махнула мне, и я подошел к ней.

– Где Нора? – спросил я.

– Ушла, не дождавшись меня. – Она посмотрела на шоссе. – Где ты поставил машину?

– В нескольких кварталах отсюда.

– Влезай. Мы подкинем тебя.

Я оказался рядом с ней, и огромный лимузин величественно влился в поток движения.

– Ты звонил Сэму Корвину?

– Нет. Я предполагал связаться с ним сегодня днем.

– Выглядишь ты подавленным, – проницательно заметила она. – Мисс Спейзер сказала тебе что-то такое, что она не хотела сообщать нам?

Я посмотрел на нее.

– Нет. С какой стати ей так поступать? Просто она сообщила мне, что Дани будет рада узнать, что я остаюсь.

– Так оно и есть. Ты еще не говорил об этом своей жене?

– Нет.

– Думаешь, это ее рассердит? – спросила старая леди, но не стала дожидаться моего ответа. – Я старая дура. Конечно, она расстроится. Я бы так и сделала. Со дня на день ждать ребенка и оставаться дома одной.

Огромный «роллс» повернул за угол. И не только в этом дело, подумал я. Хватит ли у меня денег оставаться тут.

– Могу ли чем-нибудь помочь тебе? Возможно, я могла бы поговорить с ней и объяснить, как важно твое присутствие.

– Нет, спасибо. Не сомневаюсь, что Элизабет и так все поймет, – покачал я головой.

Распахнув дверцу, я вышел. Старая леди наклонилась ко мне.

– Позвони мне вечером, дай знать, удалось ли тебе что-то выяснить.

– Позвоню.

Проводив глазами ее отплывающую машину, я сел в свою и двинулся в мотель.

Созвониться мне удалось только к полудню.

– Привет, – сказал я. – Никак я оторвал тебя от ленча?

– Конечно, – ответила Элизабет. – Как у тебя дела?

Я начал было рассказывать ей о коронерском расследовании, но она остановила меня.

– Я только что прочитала о нем в газете. Что они решили относительно Дани?

Я предельно кратко изложил ей положение дел. Затем рассказал ей о письме. Когда я кончил, наступило молчание.

– Элизабет, – спросил я, – ты меня слышишь?

– Я слышу тебя, – голос у нее был очень тихим.

– С тобой все в порядке?

– Все нормально, – тихо ответила она. – Я никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо. Мне очень нравится быть одной. Насколько я понимаю, ты хотел бы остаться до следующей недели?

Я сделал глубокий вдох.

– Если с тобой все в порядке, я действительно хотел бы.

– Ты считаешь, тебе удастся чего-то добиться? – спросила она.

– Если я сейчас уеду, Дани будет думать, что я опять ее бросил.

– Но ты не бросал ее! – с силой сказала Элизабет. – Разве ты ей этого не объяснил?

– Объяснил. Но она все еще ребенок. Не думаю, что она поняла хоть половину из моих слов. – Я потянулся за сигаретой. – Просто она верит мне и полагается на меня.

– Как и я, – сказала Элизабет. – Как, по-твоему, я себя чувствую? Когда все соседи провожают меня взглядами и спрашивают, как ты там? Они, как и я, читают газеты. Они знают, что ты каждый день видишься с ней!

Я понял, кого она имела в виду.

– Это глупо.

– Неужто? – спросила она. – Ты уверен, что Дани – единственная причина, по которой ты хочешь остаться?

– Конечно, уверен, – заорал я. – Черт возьми, какие еще могут быть причины?

– Тебя это письмо обеспокоило не из-за Дани, – возразила она. – Ты уже говорил мне, что с ней ничего не смогут сделать. Она под защитой закона. Ты пытаешься спасти Нору. И если ты будешь честным сам с собой, ты согласишься со мной!

Я услышал, как на другом конце положили трубку. Я связался с оператором и сказал, что меня прервали, после чего снова услышал, как звонит телефон.

– Алло, – голос у нее звучал, словно она только что плакала.

– Элизабет, – сказал я. – Прости меня. Я сделаю все, чтобы тут же вернуться домой.

– Нет, не возвращайся, – буркнула она. – Ты должен оставаться там, пока не покончишь со всеми этими проклятыми делами.

– Но… – запротестовал я. Она прервала меня.

– Нет. Нет, ты останешься там, пока не распутаешь, что там происходит. Я не хочу, чтобы, когда ты вернешься домой, за тобой тянулся какой-нибудь след. Я хочу увидеть нормального мужа, а не то изможденное привидение, каким ты был в Ла Джолле.

– Что с деньгами? – спросил я.

– Не беспокойся. Только что пришел твой чек с остатком денег. На сто сорок долларов, так что неделю мы продержимся. И я в любом случае выручу пару сотен за свое кольцо, если надо будет.

– Элизабет, – у меня перехватило горло. Я услышал, как она фыркнула.

– Ну, что еще?

– Элизабет, я люблю тебя.

4

У галереи «Скааси-Корвин» было свое собственное здание на Пост-стрит. Это было узкое старомодное строение, как сандвич, зажатое между своими высокими соседями, фасад которого, тем не менее, блестел новенькой облицовкой средиземноморского камня. У входа вас встречала тяжелая стеклянная дверь, по обеим сторонам которой – небольшие витрины, врезанные в кирпич. В них на фоне синего бархата, как драгоценные камни, стояли небольшие абстрактные скульптуры из потемневшей бронзы, которые в желтом неоновом свете отливали красным золотом. Имя художника было напечатано небольшими черными буквами на белой карточке, а надпись на дверях была в окаймлении солидных золотых листьев.

СКААСИ-КОРВИН

Токио, Сан-Франциско, Нью-Йорк, Лондон, Париж

Открыв двери, я вошел внутрь. Молодой человек с аккуратно подстриженной бородкой «а ля Ван Дейк» встретил меня и обратился с акцентом, вполне соответствующим английскому покрою его пиджака:

– Чем могу быть вам полезен, сэр?

– У меня встреча с мистером Корвином.

– Лифт слева от вас, сэр. Его кабинет на четвертом этаже.

– Благодарю вас, – сказал я, направляясь к лифту. Дверь открылась, едва я подошел к ней.

– На четвертый этаж, будьте любезны.

– Четвертый этаж, – повторил лифтер, закрывая двери. – Благодарю вас, сэр.

Посмотрев на него, я тут же устыдился своего шестидесятидолларового костюма на трех пуговицах. Даже мальчишка-лифтер демонстрировал английский покрой.

Выйдя, я оказался в шикарной приемной. За столом сидел очередной Ван Дейк.

– У меня назначена встреча с мистером Корвиным.

– Будьте любезны, ваше имя.

– Люк Кэри. Он кивнул.

– Благодарю. Присаживайтесь, я посмотрю, освободился ли мистер Корвин.

Сев, я взял журналы со столика причудливой формы, что располагался рядом с диваном. Это был «Реалите». Годится. Но журнал был на французском. Так что мне осталось лишь разглядывать картинки.

Я перевернул страницу. На ней была изображена Бриджит Бардо на борту яхты в Сан-Тропезе. Я тщательно рассмотрел ее. Журнал, который может позволить себе публиковать снимки ББ в бикини, не должен быть плохим. На страницу упала тень. Я поднял глаза.

– Полковник Кэри? – спросила привлекательная молодая блондинка.

Я кивнул.

– Мистер Корвин ждет вас. Прошу вас следовать за мной.

Я встал. Эта девушка знала, какое она производит впечатление, когда идет перед вами, и старалась изо всех сил. Она была даже лучше, чем фотография в журнале.

– Спасибо, – и я прошел через дверь, которую она придержала для меня.

Кабинет Сэма походил на внешность дома, только был еще лучше. Панели розового дерева. Два Матисса, плещущих красками; одноглазая женщина Модильяни в прелестных миндальных тонах, картина Пикассо, которая, как мне показалось, висит вверх ногами. И бронзовая скульптура Норы «Женщина в сетях», которая обеспечила ей премию Элиофхайма, стояла в углу на небольшом пьедестале под ярким светом специальной лампы.

Из дверей в дальнем конце комнаты появился Сэм. Он двинулся навстречу мне.

– Люк! – И протянул мне руку.

Я принял его руку. Мне понравилось его рукопожатие: твердое, но не излишне пылкое и подчеркнуто дружелюбное. Я оценил его поведение.

– Как поживаешь, Сэм?

– Достаточно неплохо. Потерял часть шевелюры, но это в общем-то все. – Он посмотрел на меня. – А ты неплохо выглядишь.

– От хорошей жизни, – отреагировал я на его комплимент. – От нее и от отличной женщины рядом.

– Я рад. – Он обошел стол и сел. – Присаживайся, Люк.

Я развалился в кресле напротив.

– Я был просто потрясен, узнав, что случилось с Дани.

Я ничего не ответил, но, думаю, он и не ожидал моей реакции.

– Мне нравилась эта малышка, – сказал он. – Обаятельный ребенок. Мне очень жаль, что с ней так случилось. Хотя у меня было такое ощущение, что рано или поздно произойдет нечто подобное.

– Почему ты так считаешь? Он пожал плечами.

– Нора.

– Ты знаешь Риччио? – спросил я.

– Да. – Он улыбнулся, но улыбка получилась кривая. – Я их и познакомил.

– Как это произошло? Он засмеялся.

– Ты видел моих ребят?

– В тех еще пиджаках и вандейковского вида? Он кивнул.

– Конечно, видел. Не могу тебе рассказать, какое я испытал облегчение, увидев, наконец, твою секретаршу.

Он снова засмеялся.

– Идея Скааси. Действует наповал.

– Какое все это имеет отношение к Риччио?

– Когда пять лет назад я открыл это заведение, Риччио был парнем номер один. Он к тому же был очень смышленным. Женщины, которые, в основном, и покупают предметы искусства, прямо обожали его.

– Он тоже был в стиле Ван-Дейка и все такое прочее?

– У него был высокохудожественный вид. Что-то вроде ухоженного битника.

– Понимаю.

– Нора это тоже поняла, – мрачно кивнул Сэм. – Он носил брюки в итальянском стиле, такие узкие в бедрах, что они напоминали балетные рейтузы. Нора глаз не могла от него оторвать. – Он открыл пачку сигарет на столе и подтолкнул ее мне. – Ну, ты знаешь, как это бывает. Как песня. Если Норе что-то надо, она это обязательно получит. – Он откровенно посмотрел на меня. – Только в тот раз я подумал, что Нора хочет получить куда больше, чем предлагает сама.

– Поясни свою мысль, – сказал я, беря сигарету. – Что ты имеешь в виду?

– Он был столь же отвратителен, как и она. Он хотел прибрать к рукам все, что ходит на двух ногах. Пару раз он едва не вляпался в неприятности с покупательницами, но ему всегда удавалось выскользнуть.

– Почему же ты держал его?

– Он был хорошим работником. Лучшим продавцом из всех, кто у нас был.

– Как ты его встретил? Сэм уставился на меня.

– К чему все эти вопросы о Риччио?

– Я хочу кое-что узнать о нем, – сказал я. – И у меня нет никого, кроме тебя. Может быть, у меня появились бы аргументы для суда.

– Понимаю, – медленно кивнул он. – Это непросто. Но игра стоит свеч.

– Поэтому я и пытаюсь. Что ты о нем знаешь? Были ли у него какие-то друзья, которых ты знал?

Подумав, он снял телефонную трубку.

– Принесите мне личное дело Тони Риччио.

Через секунду открылась дверь и вошла секретарша Сэма. Положив на стол перед ним досье, она глянула на меня и вышла. Я обратил внимание, как Сэм проводил ее глазами.

– Так и пышет здоровьем, – заметил я. – И весьма. Думаю, не удивился узнав, что ты сорвал этот плод.

Засмеявшись, он открыл личное дело.

– До того, как перейти к нам, Тони работал у Арлин Гатли. Когда она стала сотрудничать с нами, он тоже перешел к нам.

– Она по-прежнему работает на вас?

– Она погибла два года назад. В авиационной катастрофе.

– Ох, я и не знал. Так как насчет его приятелей?

– Никого не припоминаю. Он занимался, главным образом, домами. Никогда не слышал, чтобы он по-настоящему дружил с кем-то.

– В таком случае, что ты знаешь о его семье?

– Они живут здесь, в Сан-Франциско. У его отца рыбная лавочка. Кажется у его брата имеется судно.

– У тебя есть их адрес?

Откуда-то из-за спины он достал стопку листиков и написал на верхнем из них адрес. Оторвав листок, он протянул его мне.

– Хотел бы помочь тебе чем-то более существенным.

– Есть еще кое-что. Но, если не хочешь, можешь мне ничего не говорить.

– Что именно?

– Нора и Риччио. Миссис Хайден рассказала мне, что ты как-то загнал ее в угол. Как это получилось?

Он помедлил несколько секунд.

– Я понимал, что к чему все клонится. Получить фотографии было только вопросом времени. Она дико возмущалась, но наконец сдалась.

– Они у тебя остались? Он покачал головой.

– Я вернул их Норе, когда между нами все стало окончательно ясно. Я не хотел, чтобы у меня оставалось хоть что-то от нее. Мне и без того хватало воспоминаний.

Я промолчал.

Он посмотрел на меня.

– Это была честная сделка. Я не притронулся к тому, что на самом деле было ее. Мы разделили только то, что было нашим общим.

– Я не осуждаю тебя.

– Надеюсь, тебе что-то удастся. Я помню Дани, когда она была еще совсем маленькой девочкой. Когда ты не смотрел на нее, у нее появлялось на лице выражение заброшенности.

– Я этого не хотел. Но Нора добилась своего.

– Я не знал этого, – удивился он. – Нора рассказывала мне, что в один прекрасный день ты вдруг объявил ей, что не будешь больше приезжать.

– В стиле Норы, – посмотрел я на него.

– Понимаешь, я-то думал, что все знаю, но… – Он бросил свою сигарету и тут же закурил другую. – Была одна вещь, которую я никогда не забуду.

– Что именно?

– Это случилось примерно лет пять назад. Дани должно было исполниться десять лет, и она как-то обмолвилась, что хочет устроить день рождения. Нора вышла из себя. Она стала говорить девочке, чтобы та перестала подчеркивать ее возраст, что она достаточно взрослая, чтобы понимать, что если она будет так много говорить о своем возрасте, то это ставит ее мать в очень неудобное положение. Дани ничего не понимала. Она посмотрела на Нору и спросила: «Так ты не хочешь, чтобы я выросла, мамочка?»– Нора начала ей отвечать, но потом заметила, что я наблюдаю за ними, и резко выскочила из комнаты.

Он затянулся сигаретой.

– Честно говоря, я считал, что Нора ревнует Дани. К ее молодости. К тому, что она растет. Ко всему, что было с ней связано. Но тут я ничего не мог сделать. Нора всегда недвусмысленно подчеркивала, что я не ее отец и не имею права вмешиваться.

Он опустил глаза в стол, а затем опять взглянул на меня.

– Наверно, ты хочешь спросить, почему же я, так много зная о ней, все же женился на Норе?

– Да, пару раз я думал об этом.

– Может быть, ты и не поймешь меня, – тихо сказал он. – Я был художественным критиком в газете небольшого городка. Что бы там ни говорили, с точки зрения искусства, Сан-Франциско – небольшой город. И я нашел нечто великое. Это случается один раз в жизни. И то, если повезет. И если ты счастливчик. Я открыл Нору Хайден, и, как бы там ни было, в своей области она была одним из величайших талантов. Ее работы дышали правдой. В них было так много искренности, что тебя не покидала мысль, что она полностью выкладывается в своем творчестве, ничего не оставляя для себя и всех прочих человеческих существ. Я знал, что она собой представляет. Но надеялся, что мне удастся изменить ее. Я считал, что та правда, которая видна в ее работах, рано или поздно проявится и в ней самой. Но я оказался неправ. Совершенно неправ.

– В каком смысле, Сэм?

Он взглянул на меня.

– Я любил ее, – просто сказал он. Затем мрачно усмехнулся. – Но теперь эта любовь ушла. И кроме несколько картин на стенах и пары скульптур, от нее ничего не осталось. И все же кое-что ты приобретаешь. Как бы плоха она сейчас не была, у тебя всегда будет возможность сказать себе, что все же она была.

Я понял, что он имел в виду. Я поднялся.

– Ты был более, чем любезен, Сэм.

Он тоже встал.

– Я хотел бы хоть чем-то помочь Дани.

– Я уверен, что она была бы очень рада, Сэм.

Он протянул руку.

– Передай ей, что я ее люблю.

– Обязательно, Сэм, – сказал я. – Спасибо.

После прохлады и полумрака, что царили в галерее, солнечный свет резанул мне глаза, когда я вышел на Пост-стрит, забитую народом. По телу сразу же потекли струйки пота, и я нырнул в прохладу ближайшего бара, где заказал бутылку пива. Пара туристов, вошедших вместе со мной, тоже заказали пива.

– Иисусе, ну и жара, – сказал один из них.

– Еще бы, человече, – откликнулся другой, поднося ко рту бокал, увенчанный пеной. – Но подумай, как жарятся ребята, что торчат на том камне посреди залива. Ручаюсь, что в такой жаркий день они бы отдали все, что угодно, за бутылку пива.

Посмотрев на них, я подумал о камне, который они имели в виду. Алькатрац.^[3] Были и другие одинокие скалы. И на одной из них была моя дочь. Совсем еще ребенок.

Я попытался представить себе, как она спасается от жары в такой палящий полдень. Подумал, удалось ли мисс Спейзер что-либо выяснить относительно нее. То, что я, скорее всего, никогда не узнаю. И никто не узнает.

5

Мариан Спейзер узнала эти туфли еще до того, как подошедший подал голос. Они были так отполированы, что можно смотреться в них, как в зеркало, но она знала, если их владелец приподнимет ногу, подошва слегка отстанет, являя миру белые носки. Оторвавшись от записей, раскиданных по столу, она подняла голову.

– Ага! Никак тихая добрая Мариан решила сыграть шуточку с Робин Гудом, в столь жаркий день скрывшись в спасительной тени Шервудского леса?

Она хмыкнула.

– Садись, Ред, пока ты не пролил кофе на мои бумаги. Хорошо, что я знаю тебя вдоль и поперек. Даже ноттингемский шериф не понял бы ни слова на том английском, которым ты пользуешься.

Он стоял над ней, ухмыляясь во весь рот, его голубые глаза были прищурены, а рыжие волосы торчали во все стороны. В обеих руках он держал по чашке с кофе.

– Похоже, ты готова сделать передышку, – сказал он, ставя перед ней одну из них.

– Спасибо.

Он огляделся. Кафе было почти пустым.

– Им надо тут что-то решительно менять, а то они вылетят в трубу, торгуя только кофе.

За одним из столов в компании девочки и ее матери сидела другая инспектор по надзору. Девочке было около пятнадцати лет; у нее было мрачное лицо и явные признаки беременности. Мать что-то безостановочно говорила инспектору, которая только терпеливо кивала головой.

Мариан представляла, в чем женщина старалась убедить инспектора. Она сама уже не раз слышала подобные речи.

– Я ничего не знала… я даже не подозревала… Моя дочь… это все те ребята, которые…

Каждый раз было одно и то же. Дети попадают в беду, и только тогда родители неизменно спохватываются. Конечно, они никогда ничего не видят. Они, как правило, вечно страшно заняты. Некоторые из них в самом деле работают дни напролет. Другие – нет, но и в том и в другом случае кончается одним и тем же – Молодежным судом.

– Где ты болтался весь день? – спросила она, собирая бумаги в аккуратную стопку.

Ред шумно отхлебнул кофе.

– А где же я мог быть, по твоему мнению? Носился в поисках этой паршивой маленькой шестерки.

Мариан знала, кого он имеет в виду – шестнадцатилетнего мальчишки, родители которого отдали его в военное училище в надежде, что там сделают из него мужчину, после того, как шесть месяцев назад он попал в сети полицейской облавы. Четыре дня назад они получили сообщение, что мальчишка сбежал из училища.

– Нашел его?

– Нашел. Там, где он и должен был быть. В сортире шикарного бара на Норт-Бич.

– Не понимаю, почему тебе потребовалось на это четыре дня.

– Ты хоть представляешь, сколько там подобных заведений? – возмутился он. Увидев ее улыбку, он снова опустился на стул. – Тебе надо было посмотреть, в каком виде я нашел мальчишку. На нем еще была школьная форма. Казалось, он спал в ней, не снимая, все четыре дня. Увидев меня, он закатил истерику. Стал орать, лягаться и царапаться. Мне пришлось вызывать по рации машину, чтобы доставить его на место. – Он весело улыбнулся. – И тем не менее, день у меня прошел неплохо. Мне пришлось объясняться не менее пяти раз и один раз с женщиной. Тут я достиг полного успеха. Она, должно быть, решила, что я настоящий педик.

– Ты сообщил его родителям? Ред кивнул.

– Они будут завтра. – Он пожал плечами. – Такова жизнь. Мальчики становятся девочками.

– Бедный парень. – Это было одно из тех дел, которые не нравились никому из них. Они чувствовали, что их вмешательство совершенно бесполезно. По сути, они не могли предложить ничего конструктивного. Единственное, что они могли сделать, – направить ребенка к психиатру. Но случалось, что и те были бессильны.

– Ты трудолюбивая маленькая пчелка. Чем ты сейчас занята? Делом Хайден?

– Фамилия девочки Кэри.

– Я знаю. Но все газеты называют эту историю делом Хайден. Из-за матери, которая в этом городе считается большой шишкой. – Он опять с шумом отхлебнул кофе. – А что с ребенком?

Мариан задумчиво посмотрела на него.

– Толком я и сама не знаю. У меня еще не было возможности собраться с мыслями. Она не похожа на большинство других детей, с которыми мне приходилось сталкиваться.

Он вопросительно вскинул брови.

– И каким образом ты пришла к этому выводу? Лишь по предварительным данным?

Она кивнула.

– Дай-ка взглянуть.

Она наблюдала за ним, пока он пробегал глазами первый листик. Это был отчет врача, который обследовал ее. Каждая девочка, которую к ним доставляли, должна была пройти медицинское освидетельствование до того, как ее отправляли в камеру. Дани прошла через врача в прошлую субботу, но психометрические тесты не были сделаны до понедельника, потому что на уик-энд все закрывалось.

У Мариан было ощущение, что, общаясь с Дани, она не уловила нечто чрезвычайно важное, но конкретно не могла сказать, что именно. Ред неслучайно считался отличным специалистом. Он работал офицером по надзору уже много лет. Может, ему и удастся выловить то, что может помочь.

Окончив читать отчет медика, он с едкой насмешкой взглянул на нее.

– Рад убедиться, что, по крайней мере, хоть эта девочка нормальная. Она понимала, что он имел в виду. «Девственная плева полностью дефлорирована и разрывы хорошо зажили, так что не представляется возможным определить время дефлорации. Тем не менее, имеются следы раздражения стенок влагалища и легкая припухлость клитора, что говорит о возможном высоком уровне сексуальной активности в период, непосредственно предшествовавший обследованию».

– Я начинаю думать, что в Сан-Франциско вообще нет четырнадцатилетних девственниц. – Посмотрев на нее, он ухмыльнулся. – Для истории, – Мариан, ты еще была девственницей в четырнадцать лет?

– Кончай свои шуточки, Ред. И не надо, чтобы работа мешала твоей объективности. Хорошие дети редко к нам попадают.

– Кто он был? Ну, тот тип, которого она убила? Она уставилась на него.

– Не говорит. Как только заходит разговор о нем, она замолкает. Не отвечает и все. Взгляни на ее психометрию, и сам все поймешь.

Она увидела, как его брови поползли кверху, когда он проглядывал результаты. Она понимала, чем объясняется его реакция.

– У малышки коэффициент интеллектуальности до 152-х.

– Совершенно верно. Мы столкнулись с экстраординарным уровнем интеллекта и воспитания. Поэтому-то так трудно и понять, что произошло. Читай дальше.

Он молча продолжил изучение записей. Быстро пробежав несколько страниц, он отложил их.

– Она дурачит нас. Не могу понять, в чем дело? Почему?

– Именно это я и чувствую. Ты прочел, что она сказала психиатру в конце обследования? Что она сама, по своей воле, признает неправильность своих действий, что понимает их недопустимость, что она не отказывается обсуждать все, что имеет отношение к ее неправильным действиям, но не собирается говорить о том, что не имеет отношения к этим темам. Все остальное касается только ее лично, и она не чувствует необходимости вторгаться в эту область, поскольку не имеет отношения к ее поступку.

– Потрясающе. Мариан кивнула.

– Где-то до этого уик-энда она еще контролировала себя. Очень плохо, что мы не можем вытянуть из нее, когда она в субботу пришла домой. Она была очень взвинчена и в нервном состоянии.

– Ты считаешь, что кто-то сможет добиться у нее ответа?

.– Единственный, с кем она виделась, был ее отец. Ему никогда не приходило в голову ничего подобного. Для него она продолжает оставаться маленькой девочкой. В последний раз, когда он видел ее, Дани было примерно лет восемь, и, пока он не поймет, что она выросла, думаю, он так и не сможет себе представить, что она стала взрослой во всех смыслах.

– Что он собой представляет?

– Смахивает на симпатичного вежливого человека.

– С таким послужным военным списком? – В голосе Реда звучало недоверие.

– В этом-то и парадокс. Но я чувствую себя какой-то виноватой перед этим бедным мужиком. По его одежде видно, что он не очень-то преуспевает, но примчался из Чикаго выяснить, не может ли он чем-то помочь. Оставил жену, которая со дня на день ждет ребенка, и он разрывается на части. Он хочет сделать что-то толковое, но не уверен, что правильно понимает в сегодняшних обстоятельствах смысл этого понятия.

– А что такое мисс Хайден?

– Нора Хайден четко представляет, что ей надо. Всегда и всюду. Возможно, она и отличная художница, но в то же время она и настоящая сука. Мне искренне жаль ребенка, которому довелось жить с ней все эти годы. Должно быть, ей не легко пришлось.

– Чувствуется, что ты ее не особенно любишь.

– Думаю, что да. Но это ничего не меняет в основной проблеме, которую надо решать. Как нам добраться до этого ребенка и заставить ее открыться?

– Порой лучше всего оставить ее в покое. Может, когда она начнет хоть чуть больше доверять нам и увидит, что мы хотим ей помочь, она станет откровеннее.

– Это сработало бы, будь у нас время. Но Мэрфи дал нам всего лишь неделю. У меня ощущение, что на него здорово давят, и он хочет скорее разделаться с этим делом и не собирается предоставлять нам законные пятнадцать дней.

Она налила себе еще кофе. Теперь он остыл, но Мариан все равно выпила его.

– У меня удивительно странное чувство, что в этом деле мы и ни на йоту не приблизились к правде. Учитывая самообладание, которое демонстрирует эта девочка, я просто не могу поверить, что она совершила убийство.

– Тогда кто же, по-твоему, его совершил? Мать?

– Как мне кажется, вполне возможно.

– Но все свидетельствует против тебя. Ты же читала все показания. Ты была на расследовании у коронера и еще раз выслушала всех. Они единогласно показывают на девочку.

– Так оно и есть, но словно бы я вошла к себе домой, вижу, что все вроде бы на месте и все же чувствую – что-то тут не так. Слишком все в порядке. И, кроме того, есть только один очевидец.

– Мать? Она кивнула.

Ред задумчиво посмотрел на нее.

– Не упускай из виду, что неприязнь к матери может завести тебя в тупик. Много раз я убеждался, как глупы бывают родители. Я бы с куда большей охотой поносил бы их, чем ребенка. Но, как правило, это не приносит результатов.

Встав, он пошел по кухне и вернулся еще с двумя чашками кофе.

– Где сейчас девочка?

– У психиатров. Возможно, сегодня Дженингс сможет заняться ею.

– Салли Дженингс отличный специалист. Если ей не удастся размотать ее, это ни у кого не получится.

– Остается лишь надеяться. Кстати, пора брать ноги в руки. Судья Мэрфи хочет, чтобы я взглянула на решение суда о разводе родителей. Мне придется забежать в офис их адвоката.

Мариан отодвинула стул.

– Как Анита и мальчики?

– Как обычно. Анита решила пойти работать часть дня, чтобы стало полегче с деньгами, но я сказал, что только через мой труп. Я слишком насмотрелся, что бывает с ребятами, у которых работают оба родителя.

Она сочувственно кивнула. Порой она искренне удивлялась, как некоторые женатые мужчины могут жить на свою зарплату. Она понимала, почему обувь Реда вечно выглядит так, словно она уже месяца два нуждается в починке.

Он вздохнул.

– Стиви, старший, просто достал нас с мотороллером. Он говорит, что у всех ребят есть в школе.

– И ты собираешься купить его?

– Если мне удастся найти подержанный, долларов за пятьдесят. – Он уставился в стол. – Порой я сам себе кручу голову. Таких лишних денег нет и не предвидится.

– Может, тебе повезет, Ред.

– Буду держать кулаки на счастье. Но порой я просто пугаюсь.

– Что ты имеешь в виду?

– Стиви хороший парень и все такое, но я не перестаю думать обо всем, без чего ему приходится обходиться. Ты понимаешь меня. Может быть, ничего хорошего нет в том, что так много знаешь.

Она кивнула.

– Порой ночью я просыпаюсь, – продолжал он, – от того, что мне снится такая сцена: я сижу за письменным столом, ко мне приводят мальчишку, и я вижу, что это Стиви. И когда я спрашиваю его, почему он это сделал, он говорит мне: «А чего ты ждал, папа? Что я так и буду вечно жить, веря, что луна сделана из зеленого сыра?»

Несколько секунд она смотрела на него. Эти беды преследовали каждого из них. Они и знали и понимали слишком много. Она по-дружески положила руку ему на плечо.

– Тебе достался длинный и тяжелый день. Почему бы тебе не пойти отдохнуть домой?

Он с благодарностью погладил ее по руке.

– Стоит ли? – усмехнулся он. – И Анита до полусмерти перепугается, решив что я заболел или со мной что-то случилось.

6

Диплом в рамочке на густо занавешенной стенке говорил, что его обладатель получил степень магистра психологии в Висконсинском университете. Имя в дипломе было выписано строгими готическими буквами – Салли Дженингс. Выдан в июне 1954 года.

Салли Дженингс было тридцать восемь лет, когда она его получила. За спиной было уже пятнадцать лет работы в инспекции по надзору, пока она, упорно занимаясь, прогрызала путь к своей цели. Когда ей удалось скопить денег, она взяла отпуск без содержания на два года и занялась дипломом. И прошло еще два года, прежде чем в ее бывшем отделе открылась вакансия.

У нее было молодое лицо, его совсем не старила седина в волосах, мягкая манера обращения и глубокое понимание детей, с которыми ей приходилось иметь дело. В большинстве случаев они чувствовали, как она к ним относится, и отвечали доверием. Но порой встречались и те, кому удавалось устоять под ее мягким, но неуклонным нажимом. Вот как в этот раз.

Она посмотрела на Дани, сидящую по другую сторону стола. Девочка сидела молча, со спокойным лицом, аккуратно сложив руки на коленях. Салли сразу же заметила, что она тщательно ухаживает за ногтями. Взяв сигарету, она увидела, как глаза девочки следят за ее рукой.

– Хочешь закурить, Дани? – вежливо спросила она, протягивая пачку.

Дани заколебалась.

– Все в порядке, Дани. Тут ты можешь курить. Дани взяла сигарету и зажигалку.

– Спасибо, мисс Дженингс.

Психолог закурила сама и откинулась на спинку кресла. Выпустив клуб дыма, она наблюдала, как он медленно поднимался к потолку.

– Мне нравится смотреть на сигаретный дымок, – рассеянно сказала она. – Словно облачко в небе меняет формы и очертания.

– Мы с девочками так играли в школе мисс Рандольф. Мы называли их Мгновенный Роршах.^[4]

Салли Дженингс посмотрела на Дани. В глазах девочки блеснула веселая искорка и тут же исчезла.

– Вы бы удивились, узнав, о чем говорят некоторые девочки. Некоторые из них уже все знают.

– Для своего юного возраста ты довольно много знаешь о психологии.

– Кое-что читала. В свое время мне хотелось заняться ею, но потом я передумала.

– А почему, Дани? Мне кажется, что ты была бы отличным специалистом.

– Не знаю. Может быть, потому, что мне не нравится копаться в мыслях других людей. Или, возможно, потому, что временами мне вообще не хочется ни в чем копаться.

– Ты считаешь, что я лезу к тебе в душу, Дани? Дани посмотрела на нее.

– Но это же ваша работа, не так ли? – откровенно спросила она. – Вы должны понять, почему я дергаюсь, скажем так.

– Это только малая часть того, что я хотела бы уяснить для себя, Дани. Самая малая. Главное – понять, смогу ли я найти способ помочь тебе.

– А если я не хочу помощи?

– Думаю, так или иначе мы все равно помогаем друг другу. Неважно, сознаем мы это или нет.

– Вам тоже нужна помощь? – удивилась Дани.

– Думаю, да. Порой бывает, что я чувствую себя совершенно беспомощной.

– И тогда вы обращаетесь к психологу? Салли Дженингс кивнула.

– За последние пару лет мне приходилось несколько раз обращаться к психоаналитику. Но еще до этого я понимала, что должна досконально разбираться в себе самой, иначе не смогу как следует делать свою работу.

– И как часто вы у него бывали?

– По крайней мере, раз в неделю. Порой и чаще, если у меня было время.

– Мама говорит, что те, кто обращается к психоаналитикам, – больные люди. Она говорит, что это предрассудок, идущий от римской католической церкви.

Салли Дженингс снова посмотрела на Дани.

– Ты считаешь, что твоя мама всегда права?

Дани, не отвечая, смотрела на нее. По глазам девочки психолог поняла, что та отгородилась от нее стеной. Она сразу же сменила тему разговора.

– Врач, который обследовал тебя, говорил мне, что ты жаловалась на боль в грудях. Они уже давно болят у тебя?

Дани молча кивнула.

– Как давно?

Дани медлила с ответом.

– Ведь я не лезу к тебе в душу. Это чисто медицинский вопрос.

– В этом есть что-то плохое? – встревожилась Дани.

Салли видела, как руки девочки невольно метнулись к груди, и ей показалось, что на какую-то долю секунды она поняла причину беспокойства девочки.

– Нет, ничего страшного. Дело в том, что просто врач хочет все уяснить для себя.

– Когда я впервые почувствовала, что они начинают у меня расти, я решила бинтовать грудь. Когда они начали у меня болеть, я перестала это делать. С тех пор они у меня так и болят.

Салли засмеялась.

– Почему ты решила так поступать? Это же очень старомодно. Девочки уже много лет так не поступают.

– Я слышала, как моя мама говорила на эту тему с моими подругами. Она им рассказывала, что так делают гейши в Японии, чтобы выглядеть моложе и не стареть.

– Разве ты не хочешь вырасти, Дани?

– Конечно, хочу, – сразу же ответила Дани.

– Тогда почему же ты так делала? – повторила Салли. Девочка не ответила. – Не потому ли, что ты решила, будто это может понравиться матери?

По тому, как расширились глаза девочки, она увидела, что ее предположение попало в точку. Она заставила себя не поддаваться жалости и продолжила разговор.

– В этом причина, не так ли, Дани? Ты бинтовала груди так, что они начали болеть потому, что думала обрадовать твою мать, если ты не будешь расти? Почему ты так думала, Дани? Мать как-то сказала тебе, что ты заставляешь ее чувствовать себя старой, ибо ты растешь?

Внезапно девочка зарыдала, закрыв лицо руками. Психолог осторожно взяла у нее из пальцев сигарету и положила в пепельницу.

– Многие матери не хотят, чтобы их дети вырастали, Дани. Они хотят, чтобы те вечно оставались детьми, потому что это заставляет их чувствовать себя более значительными, более полезными, более молодыми.

– Мама любит меня, – всхлипнула Дани сквозь пальцы. – Моя мама любит меня.

– Конечно, любит, Дани. Но и любовь порой не мешает матерям делать те или иные ошибки.

Девочка подняла глаза, не вытирая слез, которые блестящими каплями бежали у нее по щекам.

– Я… мне бы не хотелось больше говорить, мисс Дженингс. Могу я вернуться к себе?

Молча посмотрев на нее, Салли кивнула.

– Конечно, Дани, – сказала она, нажимая у себя на столе сигнал вызова надзирательницы. – Мы продолжим наш разговор завтра.

Сквозь стеклянную стенку своего кабинета она наблюдала, как Дани шла по коридору. Она устало вздохнула. Позади у нее был длинный день. И почти ничего не удалось сделать. Может, завтра дела пойдут лучше.

Звуки музыки пробились в ее маленькую комнатку и сквозь закрытую дверь. Ноги сами собой стали отбивать ритм. Через несколько минут, подхваченная волной синкопов, Дани открыла двери и вышла в коридор. Теперь музыка стала громче, и в поисках ее источника Дани оказалась в большом зале, где перед телевизором собрались девочки.

Музыка прервалась, и экран заполнила веселая гладкая физиономия Дика Кларка. Его раскованный голос свободнолился из динамиков.

– Добро пожаловать на Американскую Эстраду! И для начала, чтобы раскачаться, первым номером будет единственное и неповторимое исполнение Чаби Чеккерсом его бессмертной «Давай опять кружиться!».

Захваченная зрелищем, Дани следила, как камера переместилась на заполненную народом танцплощадку. Большинство из ребят носили спортивные куртки, и девушки, под стать им, были одеты столь же небрежно и свободно. После нескольких секунд молчания, когда все стояли в ожидании, из динамика грянула мелодия. Хрипловатый голос певца, скандировавшего ритм, наполнил комнату.

Несколько девочек разделились на пары и принялись танцевать перед телевизором. С дальнего конца комнаты за ними наблюдала надзирательница, невольно отстукивая ногой ритм.

– Ты танцуешь твист, Дани?

Дани повернулась. Это была девочка, которая сидела рядом с ней за обедом. Она кивнула.

– Да, Сильвия. Девочка улыбнулась.

– Как насчет того, чтобы показать им?

Дани улыбнулась в ответ.

– Давай.

Поймав ритм, девочки опустили плечи, округлив их, и придали лицам каменно-невозмутимое выражение. Вращаясь на одном месте, словно приклеенные к пятачку пространства, они не смотрели друг на друга. Каждая не поднимала глаз выше колен партнерши.

После нескольких минут молчания, в течение которых они проверяли искусство друг друга, стали разговаривать.

– У тебя отлично получается, – сказала Сильвия.

– Хотя не так хорошо, как у тебя.

– Я люблю танцевать, – призналась Сильвия. – Этим я и хотела бы заниматься. Стать про. Танцовщицей.

– Да ты уже и сейчас отличная про.

Сильвия гордо улыбнулась. Она была чуть выше Дани, примерно на год старше, со светло-каштановыми волосами и голубыми глазами.

– Давай попробуем другие заходы.

– О'кей.

– Халли-галли.

Улыбнувшись, Дани подстроилась под ее па.

– А теперь мэдисон. – Дани закружилась вокруг нее, а потом они поменялись местами.

Сильвия громко рассмеялась.

– А теперь мы пришибем их ватусси!

Музыка, чувствовалось, близилась к финалу, и девочки стали плести кружева быстрых шажков, родившихся в джунглях. До последней секунды, пока музыка не взмыла кресчендо и не замер последний звук голоса певца, Дани не прекращала движения.

Тяжело переводя дыхание, девочки остановились, глядя друг на друга.

– Мне жутко нравится, – вздохнула Сильвия.

– Как и всем, – согласилась Дани.

Снова заиграла музыка. Сильвия посмотрела на Дани.

– Давай еще раз?

Дани покачала головой.

– Из-за сигарет не хватает дыхания. На этот раз я передохну.

Сильвия улыбнулась.

– У меня есть лишний никель для коки. Поделимся.

– Спасибо. – Дани могла бы и сама купить для себя напиток, но это было бы невежливо. Она приобретет следующую.

Подойдя к автомату, Сильвия вернулась с бутылочкой «Кока-Колы». На соседнем столике было несколько соломинок. Две из них она сунула в бутылочку и села.

– Давай присаживайся.

Расположившись так, чтобы им был виден экран телевизора, они стали сосать коку. Пошла реклама, и они следили за ней с еще большим вниманием, чем за номерами самой программы.

– Рекламу жвачки дают обычно в конце.

Снова появился Дик Кларк и зазвучала музыка. Сильвия повернулась к Дани.

– Сегодня у тебя опять копались в мозгах?

Дани кивнула.

– И кто тебе тянул жилы? Дженингс?

– Да.

– Она еще не так плоха, с ней можно иметь дело. Но есть еще один старик, главный тут. Когда он смотрит на тебя своими рыбьими глазами, прямо мороз дерет по коже.

– Я его не знаю, – сказала Дани.

Несколько минут они следили за танцорами на экране. Камера вплотную приблизилась к одной паре. Юноша был высок и симпатичен, волосы его торчали высоким коком по последней моде. На девушке был свободный свитер и юбка. Заметив, что камера смотрит на них, они выдали небольшое представление.

– А парень в самом деле симпатичный. Похож на моего дружка.

– Он чуть смахивает на Фабиана.

– Мой парень как две капли воды похож на Фабиана, – гордо сказала Сильвия. – На это я первым делом и клюнула. Я думаю, что Фабиан самый замечательный.

– А мне больше нравятся Рикки и Френки Авалон. Они еще и петь могут, когда танцуют.

– Как и Элвис. Но я не об их голосах говорю. У Фабиана он тоже есть. Ему стоит только взглянуть на меня, и я уже вся плыву. – Она взглянула на Дани. – А у тебя есть дружок?

– Нет.

– Но хоть был?

Дани покачала головой.

– Не по-настоящему. Ничего серьезного.

– А разве тот парень не был твоим дружком? Ну, тот, которого… Дани покачала головой.

– А я думала, что был, – сказала Сильвия. – Потому что они тебя сунули к нам. Вишенок они держат в другом домике. Ты хочешь сказать, что у тебя был кто-то другой?

– Я не хочу говорить об этом.

Сильвия откинулась на спинку стула.

– А я своего потеряла.

– Где он?

Сильвия ткнула пальцем в направлении окна.

– Там, у ребят.

– Как он сюда попал?

– Они зацепили нас вдвоем. Риччи угнал машину, чтобы покататься. Мы поехали в Голден Гейт-парк. И копы нас там и накрыли.

– Я чего-то не понимаю. Почему они к вам прицепились? Сильвия расхохоталась.

– Пошевели мозгами. Я же тебе сказала, что Риччи угнал машину. Кроме того, утром там были только мы вдвоем и на заднем сидении занимались, сама знаешь чем. – Она допила коку. – Ребята, это было как во сне! Ну, ты знаешь, как это бывает, точно? – Она вздохнула. – Мы опустили верх у машины, луна, музыка из приемника. Мы там прямо уже стояли на ушах, когда нас зацапали эти «неприкасаемые». Вот тогда уж пошло черт-те что.

– Я возьму еще коку, – поднялась Дани.

Когда она вернулась обратно к столу, Сильвия смотрела на молодого певца, который делал приглашающие жесты.

– На самом деле он не поет, – сказала Сильвия. – А только шевелит губами под пластинку.

– Откуда ты знаешь?

– Ты что, не следишь за оркестром? Кроме того, идет сильное эхо. Это только в студии для звукозаписи получается. – Она всмотрелась в лицо певца, поданное крупным планом. – Но он милашка, хотя не такой, как Фабиан. Ты сегодня получала письма?

Дани покачала головой.

– Нет, я ни от кого не жду.

– А другие получают. Я все жду письма от Риччи, но так пока и не получила. Он передал, что пишет мне каждый день. – В голосе ее была печаль. – Тебе не кажется, что эти перехватывают их, а?

– Не думаю.

– Если до завтра я от него ничего не услышу, я умру!

– Не волнуйся, услышишь, – успокоила ее Дани. Девочки замолчали, приникнув к коке.

7

Я подошел на Пристань незадолго до наплыва покупателей. Хозяева тщательно чистили лотки и прилавки, артистически раскладывая в колотом льду распростертые клешни крабов, обрамляли выкладку товаров яркими стеклянными подносами с только что сваренными розовыми креветками. Здесь же располагались лотки со свежевыпеченным грубым хлебом, и в воздухе витал аромат рыбного рынка.

Я прошел мимо Морского Музея. Рыболовецкие боты уже были пришвартованы до утра, и набегающие волны слегка покачивали их. Вдоль Пристани располагалось множество лавочек. Прилавок одной из них, почти в середине был покрыт выцветшим брезентом. На нем крупными буквами было слово «РИЧЧИО».

Я остановился. Человек, раскладывавший по соседству крабов, коротко бросил мне:

– Сегодня они закрыты.

– Вы не знаете, где я мог бы найти их?

Бросив очередного краба, он подошел ко мне.

– Вы репортер?

Я кивнул.

– Они на похоронах. Церемония состоится сегодня утром. Вы пришли взять интервью у членов семьи?

– Определенным образом.

– В мальчишке не было ничего хорошего, – разговорился он. – Никогда не помогал своим в лавке. Не хотел пачкать руки рыбой, как его братья. Считал себя выше этого. Я говорил его отцу, что он плохо кончит.

– Где будут проходить похороны? – спросил я.

– У Масконьяни.

– Где это?

– Вы знаете, где «Бимбо»? – спросил он.

Я снова кивнул.

– На другой стороне улицы, примерно в квартале вниз.

– Спасибо.

Я двинулся к машине. Мне удалось припарковаться недалеко от похоронной конторы. Она была из белого камня с мраморным фасадом. Открыв двери, я вошел внутрь.

Постояв в темноватом фойе, пока глаза не привыкли к полумраку, я подошел к указателю на стене. Моментально за спиной у меня вырос человек в темном костюме.

– Чем могу служить, сэр? – приглушенным голосом спросил он.

– Риччио?..

– Вот сюда, пожалуйста.

Я проследовал за ним до лифта. Он нажал кнопку, и дверь открылась.

– Не знаю, здесь ли еще семья. Возможно, они уже отбыли, но вы можете оставить свою фамилию в книге у дверей. Помещение А.

– Благодарю вас.

Дверь лифта закрылась. Когда она снова открылась, выпуская меня, я обнаружил, что помещение А было как раз по другую сторону коридора.

Я заглянул в приоткрытую дверь. Под аркой в дальнем конце зала стоял гроб, заваленный цветами. Толстый ковер приглушал мои шаги. Встав в стороне, я огляделся.

Вот я и нашел человека, которого убила моя дочь. С первого взгляда казалось, что он просто спит. Похоронное бюро поработало на славу.

Он был красив, с густыми черными волосами, откинутыми с высокого лба. Нос у него прямой и крупный, а линия рта говорила о жестокости и чувственности. Ресницы у него были длинными, как у девушки. Я почувствовал, как во мне поднимается жалость к нему. Ему, должно быть, было не больше тридцати с лишним.

За спиной я услышал глубокий вздох, переходящий в стон. Удивившись, я обернулся.

В алькове сбоку от арки сидел маленький хрупкий старичок на небольшом стуле с прямой спинкой. Хотя мне пришлось пройти мимо, я не заметил сидящего. Он посмотрел на меня, и в зрачках его отразилось пламя свечей.

– Я его отец, – невнятно пробормотал он. – Вы знали моего сына? Я отрицательно покачал головой, подойдя к нему.

– Примите мои соболезнования, мистер Риччио.

– Grade, – с трудом вымолвил он, пока его усталые глаза изучали меня. – Мой Тони, он не такой плохой мальчик, как они говорят, – прошептал он. – Просто ему много надо было.

– Я верю вам, мистер Риччио. – Никто из нас не является таким плохим, как о нем могут сказать люди.

Из-под арки донесся голос.

– Папа! С кем ты там говоришь?

Повернувшись, я увидел стоящих под аркой молодых мужчину и женщину. Мужчина очень походил на человека в гробу, хотя черты лица у него были грубее и проще. Женщина была в черном платье такого непроглядного черного цвета, которое носят только итальянки на похоронах. Волосы ее были покрыты длинной шалью, а на опухшем усталом лице проглядывали следы красоты.

– Это другой мой сын, Стив, – представил старик. – И невеста моего Тони, Анна Страделла.

Молодой человек изумленно вгляделся мне в лицо.

– Папа! – хрипло сказал он. – Ты знаешь, кто это такой?

Старик поднял голову.

– Он отец девчонки! Ты не имеешь права говорить с ним. Ты же помнишь, что сказал адвокат.

Старик уставился на меня, затем повернулся к сыну.

– Какая моя дело, что сказал адвокат? Я видел лицо этого человека, когда он стоял у гроба. И на нем была та же печаль, что в моя сердце.

– Но, папа, – запротестовал молодой человек, – адвокат сказал – не говорить с ним, если мы будем подавать в суд. Это может помешать нашему делу!

Мистер Риччио поднял руку.

– Стоп! – твердо сказал он, и на лице его появилось странное выражение достоинства. – Потом пусть дерутся адвокаты. А сейчас мы равны с ним, два отца, дети которых навлекли на них печаль и позор.

Он повернулся ко мне.

– Садитесь, мистер Кэри. И простите моего мальчика. Он еще слишком молод.

– Благодарю вас, мистер Риччио.

Молодой человек сердито отвернулся от нас и вышел из комнаты. Девушка осталась стоять, наблюдая за нами. Я взял два стула, стоящих вдоль стены, и один предложил ей. Помедлив, она села. Я занял другой.

– Примите мое сочувствие, мисс Страделла.

Она молча кивнула. На ее бледном лице выделялись только глаза.

– Это была ваша малышка? – спросил мистер Риччио. – Как она? Я не знал, что ему ответить. Имел ли я право сказать ему, что с ней все в порядке, когда его сын лежит в гробу рядом с нами? Он понял, что я чувствую.

– Бедная ребенок, – посочувствовал он. – Она всего лишь дитя. – Он посмотрел мне в лицо. – Почему вы пришли, мистер Кэри?

– Посмотреть на вашего сына. – Я увидел, как расширились его глаза. – Не для того, чтобы проклинать его, – заторопился я, – но чтобы выяснить кое-что относительно моей дочери.

– Не смущайтесь, мистер Кэри. Вы имеете полное право стараться помочь своей дочери.

– Спасибо, что вы понимаете меня, мистер Риччио.

– И что же вы хотели бы узнать?

– Были ли у вашего сына какие-то близкие друзья?

Он пожал плечами.

– Друзья? – переспросил он. – Нет. У него не было друзей. Его другом могла быть Анна, на которой он собирался жениться. Его братья, Стив и Джон, – они тоже могли считаться его друзьями. Но никто из них ему не был нужен. Он хотел лишь попасть в высшее общество.

Старик горько усмехнулся, и глаза его затуманились воспоминаниями.

– Когда Тони был совсем маленьким, он говорил мне: «Пап, пап, посмотри наверх. Вон туда, на Ноб-хилл. Когда-нибудь я буду там жить. Вон там наверху, где ты больше не будешь пахнуть рыбой!» Я смеялся. – «Тони, – говорил я. – Иди учи свои уроки. Играй в бейсболл, как все хорошие мальчики. Может быть, когда-нибудь ты будешь как Ди Маджио и купишь своему папе большой ресторан на Пристани. А пока перестань мечтать.» Но Тони вечно мечтал. Когда он кончил школу, то не захотел стать вторым Ди Маджио. Он хотел быть артистом. Он отпустил бороду и стал шляться по кафе. Каждый день он приходил домой поздно и спал до полудня. Он не выходил в море на лодке, как его братья. У него были такие нежные руки. Когда ему было двадцать лет, он получил работу у торговца искусством. У такой толстой леди. Через год он перешел на другую. Куда больше. Рядом с «Гампом».

Как-то в один день он подошел к моему прилавку с красивой леди. «Это жена моего босса», – сказал он. Они ели креветок, клешни крабов и смеялись, как дети. Потом они ушли. А чуть позже я прочел в газете, где было о боссе и о его жене, что они развелись. Я беспокоился о работе моего Тони, но как-то он приехал ко мне в новой машине. Дорогой. Не в американской. В иностранной.

«Папа! – Сказал он. – Все в порядке. Теперь я работаю на жену босса. Она та еще штучка. У нее много денег. И ты знаешь, где я живу?»

«Нет, – сказал я. – А где ты живешь, Тони?»

Он показал мне наверх.

«Вон там наверху, папа, – сказал он. – Как раз на Ноб-хилл, где, как я всегда говорил, и буду жить. И знаешь, папа, все так и стало. Там наверху совершенно не пахнет рыбой!»

Старик посмотрел на гроб, а потом снова на меня.

– И с тех пор Тони больше не пах рыбой. Он вообще больше ничем не пахнет.

Я сидел, застыв в молчании, а потом поднялся.

– Вы были очень любезны, мистер Риччио, что поговорили со мной. Прошу прощения, что обеспокоил вас в такие минуты.

Старик поднял голову и кивнул мне, но по глазам было видно, что он уже где-то далеко отсюда. Он смотрел на гроб, и губы его шевелились.

– Я буду молиться за вашу дочь, – сказал он, – как и за моего сына. Я повернулся к девушке.

– Мисс Страделла.

Она смотрела на старика, но тот по-прежнему не отрывался от гроба. На лице его жили только глаза.

– Подождите меня снаружи! – шепнула она.

Кивнув, я вышел, миновав младшего брата, ждавшего в первой комнате. Он вспыхнул, когда я проходил мимо него, и направился в альков. Я не стал дожидаться лифта, а спустился по лестнице и вышел на улицу.

Теперь мне предстояло ждать, и я прислонился к машине. Когда она вышла, я увидел, что она, озираясь, ищет меня.

– Мисс Страделла! – позвал я.

Она торопливо направилась к машине. Оказавшись рядом со мной, она через плечо оглянулась на похоронную контору.

– Лучше залезем в машину. Стив с отцом могут выйти каждую минуту. Не хочу, чтобы видели, как я разговариваю с вами!

Я открыл дверцу, и она оказалась в салоне. Я обошел автомобиль и, сев в него, включил двигатель.

– Куда?

– Куда угодно, – нервничая, ответила она. – Куда угодно, но только подальше отсюда.

Я влился в уличное движение и развернул обратно в сторону Эмбаркадеро. Мы проехали не меньше полумили, прежде чем она снова заговорила. Голос у нее был хриплый и напряженный.

– Вы ищите письма?

Я бросил на нее удивленный взгляд. Мне не приходило в голову, что это может быть так просто.

– Они у вас?

Она не ответила.

– Шантаж – это очень грязное дело, – сказал я. – За него можно на много лет оказаться в тюрьме.

– У меня их нет, мистер Кэри. Но я знаю, у кого они. – На глаза ее навернулись слезы. – Будь проклят Тони и душа его в аду! – с силой произнесла она. – Я не должна была слушать его. Я должна была сжечь эти проклятые письма, как только он их мне дал!

Я завернул за угол и выключил двигатель.

– У кого они?

Она прижала к глазам носовой платок.

– У моего брата.

– Где он? Я хочу поговорить с ним.

– Не знаю. Я отдала их ему в пятницу вечером. И с тех пор я его не видела.

– Вы передали ему письма?

– Да. Он обманом выманил их у меня. В половине одиннадцатого он пришел ко мне домой и сказал, что Тони просит вернуть их. Конечно, я передала ему. Я была только рада избавится от них. А в одиннадцать я услышала новости по телевизору и поняла, что он собирается делать.

– Как вы это поняли?

Она посмотрела на меня.

– Лоренцо точно такой же, как Тони. Вечно ищет, как бы получить большие деньги. Он был у меня, когда Тони вручил мне эту пачку. И слышал, что Тони говорил о них. Я хотела сжечь их, но Тони мне не позволил. «Эти письма – наш страховой полис», – сказал он. Он считал, что, когда для него придет время избавиться от старухи, эти письма гарантируют ему столько денег, что их хватит нам на весь остаток жизни.

– Тони всегда говорил мне что-то такое. Он был вечно занят этим. Вечно хотел прокручивать какие-то большие дела. Завтра, вот завтра все будет. Когда он стал работать у вашей жены, то сказал, что это только вопрос времени. Он не может выносить ее, говорил он. Даже когда она притрагивается к нему, его, мол, мутит, но она сходит с ума по нему, и, когда придет время, у него будут деньги. Всегда только деньги. Он приходил ко мне, чтобы отдохнуть от нее.

– Вы читали эти письма?

Она покачала головой.

– Нет. Когда он дал их мне, они были в большом коричневом конверте, запечатанном.

– Он что-нибудь говорил вам о моей дочери?

– Нет. Хотя, минуточку. Да, говорил. Как-то раз, примерно год назад. Он сказал, что девочка растет не по дням, а по часам, и, если мать не обратит на это внимания, в семье появится настоящая красавица. И старухе это не понравится.

– Он ничего больше не говорил?

– Нет, больше ничего.

– Знает ли кто-нибудь еще о письмах, кроме вас и вашего брата? Его братья?

– Тони дрался с братьями, как кошка с собакой. Они считали его никуда не годным типом, а он называл их ничтожествами. Он никогда им ничего не говорил.

Я вынул сигарету и закурил.

– Ренцо звонил вам? – спросила она.

– Нет. Он написал моей бывшей теще. Он сказал, что прочел письма и что, если она хочет получить их, то должна выложить приличную сумму. – Я посмотрел на нее. – Где живет ваш брат? Может быть, мы его там найдем?

Она засмеялась.

– Неужто вы думаете, что я не пыталась? Я ходила туда и искала его. Его хозяйка сказала, что он уехал в пятницу поздно вечером. И она не знает, куда он делся.

– У него есть какая-то подружка? Она покачала головой.

– Вокруг него вечно крутились девки, но никого из его девиц я не знаю. Когда умерла мама два года назад, Ренцо куда-то переехал. Я его видела только, когда ему были нужны деньги.

– Вы живете одна? – спросил я.

Она кивнула и снова начала плакать.

– Я всегда думала, что в один день Тони придет ко мне домой. Он и пришел домой, подумал я, но не так, как она хотела.

– Простите, мисс Страделла.

– Не стоит извиняться. Я плачу не из-за Тони. Все было давным-давно. Я все знала, хотя его отец ни о чем не догадывался. Теперь, может быть, Стив станет разговорчивее. Пока Тони был жив, он не осмеливался и рта открыть.

Я вспомнил о пылающем негодованием молодом человеке, которого видел в похоронном бюро. Я подумал, что между ними что-то есть, судя по тому покровительственному виду, с которым он держал ее под руку.

– Уверен, что так и будет. Она опять вытерла глаза.

– Что вы собираетесь делать с Ренцо?

– Ничего, – сказал я, – если до среды мне не удастся найти его и получить обратно письма.

– А если не удастся? Голос у меня охрип.

– В среду миссис Хайден встретится с ним. Когда они будут обмениваться письмами и деньгами, я буду на месте с полицией.

Она замолчала, размышляя над моими словами.

– Где я могу найти вас завтра утром?

– Я буду разъезжать. Лучше я вам позвоню.

– Хорошо. – Она вынула маленький блокнотик из сумочки и нацарапала номер телефона. Оторвав страничку, вручила ее мне. – Тут мой домашний телефон. Звоните мне часам к четырем. Я попробую разыскать для вас Ренцо.

8

– Ну, и что ты думаешь, Салли? – спросила Мариан Спейзер, ставя на стол два стакана с кофе. – Девочка в самом деле не в себе?

Психолог сдвинула крышечку с пластикового стаканчика и отпила глоток черного кофе.

– Конечно, она страшно взвинчена. В противном случае она бы не была здесь. А вот насколько – об этом пока трудно судить. Но если ты спросишь, носит ли ее возбуждение агрессивный характер, имеется ли у нее склонность, скажем, к паранойе, я отвечу – не думаю. Во всяком случае, исходя из того, что мне пока удалось уяснить. Конечно, вполне возможно, что эти качества могут со временем проявиться.

– Она по-прежнему отказывается рассказывать?

– Говорит она, во всяком случае, не очень много. Хотя кое-что мне удалось понять.

Мариан вопросительно взглянула на нее.

– Немного. Но, в конце концов, с этого можно начинать. Похоже, Дани очень нуждалась в доказательствах любви со стороны своей матери.

– Иными словами, она испытывала чувство вины перед ней. Психолог улыбнулась.

– Давай, Мариан. Ты лучше меня знаешь, как делать подобные выводы. Ребенок неизбежно испытывает определенное чувство вины перед родителями.

– Я имею в виду чувство вины за конкретное действие.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле Дани чувствует себя виноватой перед матерью за то, что лишила ее любовника?

– Да. Сначала в сексуальном смысле, а потом и в физическом, убив его.

Салли Дженингс закурила и отпила еще глоток кофе.

– Конечно, в том что ты говоришь, есть определенная правда. Но из нее не обязательно делать такие выводы. Мы пытаемся понять нечто основное, что таится в душе Дани и к чему она старается нас не допустить. Если мы сможем это вытянуть из нее, то мы поймем, по какому пути двигаться.

– Судья Мэрфи передал мне копию решения по бракоразводному процессу ее родителей.

– Ну? – Брови Салли поползли вверх. – И что же ты там обнаружила?

– Ничего особенного. Ты же знаешь, как решаются такие дела. Все обговорено еще до обращения в суд. Но там есть кое-что. В самом конце слушания мать Дани пыталась лишить полковника Кэри права на свидания с дочкой.

– В данном случае это вполне нормально. Каждый родитель ревнует к другому.

– Но она представила совершенно прелестное обоснование. Она сказала, что на самом деле полковник Кэри не отец Дани.

Психолог на несколько минут задумалась.

– Что ты думаешь, Салли?

– Не об этом. Такое меня не удивляет. Когда супруги встречаются в суде, тут уж ничему не надо удивляться. Я думаю, знает ли об этом Дани.

– Ты считаешь, она знает?

– У детей есть свои способы, которыми они добираются до самых больших секретов. И если она это знает, то мы совершенно не на том пути. – Салли посмотрела на инспектора. – Если бы только она раскрепостилась. Тогда я, по крайней мере, знала бы, что посоветовать.

– А если она этого не сделает?

– Ответ ты знаешь так же хорошо, как и я, Мариан. Придется послать ее в Перкинс на три месяца для обследования.

Мариан ничего не ответила.

– Больше я ничего не смогу сделать. Мы не можем позволить себе упустить малейший шанс. Мы должны быть уверены, что ребенок не страдает глубоким нервным расстройством, что у нее нет параноидальных проявлений, прежде чем мы решимся предоставить ей то, что хоть отдаленно напоминает нормальную жизнь.

По голосу психолога Мариан поняла, что та несколько раздосадована.

– Может, тебе и повезет. Может, сегодня она начнет разговаривать.

– Надеюсь, – раздраженно бросила Салли. – Когда ты встречаешься с матерью Дани?

– Сегодня днем. Так что мне лучше двинуться.

Мариан проследовала за дворецким по большому холлу, мимо великолепной полуокруглой мраморной лестницы ей предстояло пройти в другое крыло дома. Прекрасный дом, подумала она, ничем не напоминающий те жилища, которые ей доводилось посещать во время других расследований. Все вокруг говорило о художественном вкусе ее владелицы.

В конце коридора дворецкий открыл двери.

– Прошу вас, мадам. Мисс Хайден ждет вас.

Мастерская была большой и светлой, а стена, выходящая на северную сторону, была вся из стекла. Сквозь нее Мариан видела гавань. Бей-бридж и за ними Окленд.

Держа в руках газовую горелку, из носика которой вырывалось пламя, Нора работала у окна. Лицо ее было закрыто тяжелой защитной маской и темными очками. На ней был выцветший испятнанный комбинезон и толстые перчатки. Она посмотрела на Мариан, когда та вошла.

– Через минутку я освобожусь, – приглушенным голосом из-под маски предупредила она.

Кивнув, Мариан остановилась, рассматривая ее. Нора работала с тонкими полосками металла, быстро приваривая их к каркасу из арматуры. Очертания скульптуры оставались для Мариан столь неопределенными, что она затруднялась определить замысел скульптора. Повернувшись, она стала осматривать мастерскую.

На столах стояли статуэтки и скульптуры в разной стадии готовности. Все носило на себе следы прикосновения человеческой руки. На длинной стене красовалась серия фотографий и рисунков в рамках. Подойдя, Мариан стала рассматривать их.

Среди набросков был большой этюд углем статуи «Умирающего человека», ныне находившаяся в Музее Гугенхейма в Нью-Йорке. Рядом с ним – фотография «Женщины в сетях», за которую Нора получила премию Элиофхайма. Еще выше – снимок гигантского настенного барельефа «Спокойствие – это мир женщины», приобретенного Объединенными Нациями. Были наброски вперемешку со снимками и других работ, но Мариан узнала только эти три.

Услышав за спиной металлический звук, она повернулась. Нора выключила горелку. Из носика ее вырвался синеватый язычок, который, трепыхнувшись, исчез. Она подняла маску на голову и стянула перчатки.

– Простите, что задержала вас, мисс Спейзер. Но есть вещи, которые не могут ждать.

Мариан не ответила. Она ждала следующих вопросов. Неизбежных в данной ситуации. Например, как Дани? Но они не последовали.

Вместо этого Нора принялась снимать маску, и ее пальцы оставили черный след на щеке.

– Я с головой ушла в работу. Все эти дела чертовски выбили меня из расписания.

– Постараюсь не слишком долго задерживать вас.

Нора посмотрела на нее, и Мариан подумала, уловила ли она сарказм, прозвучавший в ее словах.

– Мы можем попить чаю, пока разговариваем. – Нора нажала кнопку на стене рядом со своим рабочим местом.

Почти сразу же дворецкий открыл двери.

– Да, мэм.

– Мы хотим чаю, Чарльз.

Кивнув, он исчез. Нора расположилась на небольшом уютном диване, рядом с которым стояли кофейный столик и несколько стульев. Мариан села напротив нее.

– Предполагаю, что вы хотите услышать от меня рассказ о Дани. Мариан кивнула.

– Честно говоря, я не знаю, что и говорить. – Нора взяла сигарету из ящичка на столике. – На самом деле Дани совершенно обыкновенный ребенок.

Мариан не уловила, сказала ли Нора эти слова с осуждением или с оправданием. Звучали они так, словно она признавалась в своей неудаче.

– Слово «обыкновенный» может означать совершенно разное понятие по отношению к тому или иному ребенку, – возразила она. – Мы же в ходе наших обследований выяснили, что Дани высокоинтеллектуальная и тонко чувствующая девочка.

– Неужто? Приятно слышать.

– Кажется, вы удивлены.

– В некоторой степени, – призналась Нора. – Но могу предположить, что мало кто из родителей по настоящему осведомлен о способностях своих детей.

Мариан на это ничего не ответила. Родители, которые интересуются своими детьми, осведомлены обо всем.

– Расскажите мне, как вообще Дани вела себя дома. Я знаю, как она себя чувствовала в школе.

Нора с любопытством посмотрела на Мариан.

– Вы утром уже были у мисс Рандольф? Мариан кивнула.

– Кажется, ей там очень нравилось. Похоже, что ее очень любили. И учителя и одноклассники Дани – все в голос говорят о ней как об очень хорошей девочке.

Она не добавила, что по мнению тех, с кем она разговаривала, казалось странным, что Дани не проявляла большого интереса к обычным для девочек занятиям. Она пользовалась репутацией одиночки. Дани предпочитала бывать в компании тех, кто был старше ее, хотя на вечеринках и на танцах она вела себя достаточно непринужденно.

– Я рада это слышать, – сказала Нора.

Вошел дворецкий, и, пока он сервировал столик, обе молчали. Когда Чарльз, поклонившись, вышел, Нора искоса посмотрела на Мариан.

– С чего мне начать?

– С чего хотите. Чем больше мы будем знать о Дани, тем лучше будем вооружены, чтобы помочь ей.

Нора кивнула.

– Здесь, в доме, Дани вела совершенно обыкновенную жизнь. Еще несколько лет назад у нее была няня, которая воспитывала ее с детства. Затем Дани решила, что она уже достаточно большая, и я отпустила няню.

– Это она так решила? – спросила Мариан. – Вы имеете в виду Дани.

– Да. Она почувствовала, что больше не ребенок.

– И кто тогда присматривал за ней?

– Дани всегда могла быть предоставлена сама себе. Виолетта, это моя горничная, следила за ее одеждой и за моей. Кроме этого, Дани не нуждалась в каком-то особом внимании.

– Часто ли она бывала вне дома? – спросила Мариан. – Я имею в виду, со своими сверстниками, мальчиками и девочками?

Нора задумалась.

– Не могу припомнить. Но вы же понимаете, что я очень занята. Я не могла ходить за Дани по пятам. Помню, как я злилась на свою мать, когда она вечно спрашивала меня, где я была. И я не хотела, чтобы Дани испытывала те же чувства по отношению ко мне. Как-то, несколько месяцев назад, она пришла с вечеринки и я спросила ее, как там было. Она ответила, что очень хорошо, но когда я стала расспрашивать подробнее, она отделалась самыми общими словами. Танцевали и играли. Затем она как-то странно посмотрела на меня и раздраженно сказала: «Ну, ты же знаешь, мама. Детские игры. Все это было так глупо и по-ребячески, что я просто устала от них.» Я понимала, что она имеет в виду. В ее возрасте я чувствовала то же самое.

– Какие у нее были отношения с мистером Риччио? – спросила Мариан.

Нора с интересом посмотрела на нее.

– Отличные, – быстро ответила она. Слишком быстро, подумала Мариан. В голосе ее появился какой-то надлом. – Она очень любила Рика. Она всегда любила моих друзей больше, чем своих.

– Вы имеете в виду друзей мужского пола?

Поколебавшись, Нора кивнула.

– Думаю, что да. Поскольку я занимаюсь таким творчеством, у меня немного друзей-женщин.

– Как вы думаете, Дани могла пользоваться определенной привязанностью со стороны мистера Риччио?

И снова она чуть помешкала.

– Вполне возможно. Дани всегда привлекала внимание мужчин. Я помню, как она была привязана к моему второму мужу. Когда в доме появился Рик, она, вполне возможно, перенесла эти чувства и на него. Мне кажется, под этим скрывалось желание иметь отца.

Мариан кивнула.

– Вы же знаете, что ее отец прекратил посещать ее, когда Дани исполнилось восемь лет. Она очень переживала из-за этого. И уже не подсчитать, сколько я раз пыталась объяснить ей причины, по которым он не может приезжать.

– Мне было бы любопытно узнать о них, – сказала Мариан. – В самом деле, как он изложил причины, по которым прекратил визиты сюда?

– В сущности, я не могу назвать их. В то время он много пил. Мы и развелись из-за его непомерного пьянства. Год от года становилось все хуже и хуже. Он пил все основательнее и жил на катере, который снимал в Ла Джолле. Предполагаю, что со временем для него стало обременительно ездить в Сан-Франциско, чтобы повидаться с Дани.

– Понимаю. И что вы сказали Дани?

– Что ее отец очень занят и не может бросить работу, чтобы приезжать к ней. Что еще я могла ей сказать?

– Упоминала ли когда-либо Дани какого-нибудь мальчика или мальчиков, к которым она испытывала бы интерес?

Нора покачала головой.

– Не думаю.

– Может быть, какого-нибудь человека? Мужчину?

Мариан показалось, что лицо Норы слегка побледнело.

– К чему вы клоните, мисс Спейзер?

Мариан спокойно наблюдала за ней.

– Я пытаюсь выяснить, с кем Дани могла быть в сексуальных отношениях?

Лицо Норы теперь покрылось глубокой бледностью.

– Вы хотите сказать…? Мариан кивнула.

– Господи! – Несколько секунд Нора молчала. – Она же не…

– Нет, она не беременна.

Нора испустила вздох облегчения. Она даже выдавила из себя улыбку.

– Слава Богу хоть за это.

Мариан заметила, что в уголках ее глаз блеснули слезинки. В первый раз она почувствовала какую-то жалость к женщине, сидящей напротив нее.

– Вы считаете, что это мог быть мистер Риччио? – спросила она.

– Нет, – резко ответила Нора. Затем она заколебалась. – Я имею в виду… я не знаю, что и думать. Это известие просто потрясло меня.

– Так всегда бывает.

Теперь голос у Норы звучал почти нормально.

– Так я и предполагала. Но всегда потрясает, когда становится ясно, что твой ребенок растет куда быстрее, чем тебе кажется.

Она неплохо восприняла эту новость, подумала Мариан. Без истерик, без сетований и проклятий. Просто как факт – ребенок вырос.

– Она часто оставалась наедине с мистером Риччио?

– Думаю, что да. Ведь, кроме того, он и жил здесь.

– Но вы имели представления, что между ними существуют какие-то отношения?

– Нет, – с полной определенностью опровергла Нора. – Никоим образом. – Она посмотрела на Мариан, и в глазах ее легкой тенью мелькнула тревога. – А что… Дани что-то рассказывала?

Мариан покачала головой.

– Дани ничего не говорит. И это одна из причин, почему с ней так трудно. Дани вообще ни о чем не хочет говорить.

Она заметила, как прямо на глазах на щеки Норы стал возвращаться румянец.

– Еще чаю, мисс Спейзер? – спросила Нора, и голос ее снова обрел вежливые интонации.

– Нет, благодарю вас. Нора наполнила свою чашку.

– Что, по вашему мнению, ждет Дани?

– Трудно сказать, – ответила Мариан. – Решать суду. В данный момент есть шанс, что ее пошлют в Перкинс для наблюдений. Психиатру здесь ничего не удается вытянуть из нее.

– Но Дани не больна!

– Конечно, нет, – сразу же отреагировала Мариан. – Но она убила человека. Это может говорить о параноидальных наклонностях. – Она внимательно наблюдала за Норой.

– Да это просто смешно! Дани не более неуравновешенная, чем я! Вот это вполне вероятно, про себя подумала Мариан. Почти сразу она почувствовала угрызения совести. Она не имеет права упускать из виду такое признание.

– Я пришлю к ней врачей по моему собственному выбору, – внезапно сказала Нора.

– Это ваше право, мисс Хайден. Может, это и пойдет на пользу. Вполне возможно, что врач, которого вы сами выберете, легче завоюет доверие Дани.

Нора поставила чашку с чаем, и Мариан поняла, что беседа окончена.

– Есть ли еще какая-нибудь информация, которой я могу снабдить вас, мисс Спейзер?

Мариан отрицательно качнула головой.

– Не думаю, мисс Хайден. – Она поднялась. – Только еще одно.

– Да?

– Могу ли я увидеть комнату Дани?

Нора кивнула.

– Я попрошу Чарльза показать ее вам.

Мариан, следуя за дворецким, прошла по полукруглой мраморной лестнице.

– Как мисс Дани, мэм? – из-за плеча спросил Чарльз.

– С ней все в порядке.

Пройдя марш лестницы, они направились через холл. Чарльз остановился перед дверью.

– Вот это комната мисс Дани.

Он открыл перед Мариан дверь, и та вошла. Когда Чарльз последовал за ней, из интерфона на стене донесся голос Норы.

– Чарльз.

– Да, мэм.

– Не могли бы вы попросить Виолетту показать мисс Спейзер комнату Дани? У меня есть поручение для вас.

– Сию секунду, мэм. – Дворецкий двинулся к двери как раз в ту секунду, когда в них появилась цветная горничная. – Вы слышали, что сказала мадам?

Виолетта кивнула.

– Да, сэр.

Поклонившись, Чарльз оставил их. Горничная закрыла за ним дверь. Мариан, озираясь, стояла в центре комнаты.

Она производила прекрасное впечатление. На небольшом возвышении у дальней стены стояла кровать с пологом на четырех ножках. У противоположной стены располагалась установка, которая включала в себя телевизор, стерео и приемник. Мариан не сомневалась, что имеется и пульт управления, которым Дани могла воспользоваться, лежа в кровати.

Портьеры были из ярко-желтого шелка того же цвета, что и покрывало на кровати. У окна стоял письменный стол, на котором лежали несколько книг и стояла портативная машинка. Был также туалетный столик, вешалка и несколько стульев.

Мариан повернулась к горничной.

– Разве у Дани не было никаких картин или вырезок на стенах? Горничная покачала головой.

– Нет, мэм. Мисс Дани не нравились такие вещи.

– А что там? – спросила Мариан, показывая на дверь в противоположной стене.

– Там туалет. А ее ванна за другой дверью.

Мариан открыла дверь туалета и заглянула в него. Свет зажегся сразу же, как только приоткрылась дверь. Здесь в несколько рядов висели платья, а на вращающейся подставке стояли туфельки. Она закрыла дверь и услышала как со щелчком выключился свет.

– Где Дани хранила свои личные вещи?

– Вот тут, в гардеробе.

Мариан открыла верхний ящик и заглянула в него. В нем тоже все было аккуратно сложено – платочки и шарфики лежали в отдельном отсеке. То же самое было и в других ящиках. Лифчики, трусики, чулки.

Мариан подошла к письменному столу и открыла ящик. Карандаши, ручки, бумаги – все аккуратно и в полном порядке. Она удивилась, вспоминая, какой обычно у подростков царит беспорядок в личных вещах. Здесь ничего не напоминало комнату девочки-подростка. Она посмотрела на горничную.

– Ее комната всегда содержалась в таком виде?

Горничная кивнула.

– Да, мэм. Она была очень аккуратной. Она не любила, если в ее вещах был беспорядок.

– А что здесь у нее было? – показала Мариан на центральный ящик стола.

– Она говорила, что тут ее сундук сокровищ. И всегда держала ящик закрытым.

– У вас есть ключ от него?

Девушка отрицательно мотнула головой.

– А у ее матери?

– Нет, мэм. Мисс Дани всегда держала ключ при себе.

– Вы знаете, где он может быть?

Девушка, поколебавшись, кивнула.

– Дайте его мне, пожалуйста.

Горничная по-прежнему медлила.

– Мисс Дани это не понравится. Мариан улыбнулась.

– С ней все в порядке. Можете обратиться к мисс Хайден.

Горничная еще несколько секунд стояла на месте, борясь с сомнениями, а потом подошла к изголовью постели и засунула руку под подушку. Оттуда она вынула ключик, который протянула Мариан.

Мариан открыла ящик. Он был набит рисунками и фотографиями. На стенках для них не нашлось места, но все же они были у Дани. Она быстро просмотрела их. Здесь были фотографии ее отца, снятые в те годы, когда он еще носил форму. Среди фотографий матери была и обложка «Лайфа», датированного 1944 годом. Попадались и снимки Дани, на которых она была одна со своими родителями и на борту катера. Мариан даже смогла прочитать название судна: «Девочка Дани».

Второе отделение было полно газетными и журнальными вырезками о ее матери. Дани аккуратно подобрала их, составив хронологическую канву истории карьеры своей матери.

В третьем отделении было то же, что и во втором. Только на этот раз предметом внимания был отец. Мариан, просмотрев вырезки, убедилась, что девочке пришлось посвятить этой коллекции немало времени. Многие вырезки были датированы временем еще до ее рождения.

Нижний ящик на первый взгляд был наполнен разным барахлом. Несколько сломанных игрушек. Остались с детства. Потасканный и изорванный мягкий медвежонок, у которого не хватало одного стеклянного глаза. И футляр зеленой кожи. Мариан вытащила его и открыла.

В нем находилась единственная фотография, восемь на четырнадцать, очень красивого улыбающегося молодого человека. Черными чернилами наискосок через угол снимка была надпись. «Моей девочке с любовью». И подпись – «Рик».

Когда Мариан поднесла к глазам фотографию, рассматривая ее, она заметила под ней небольшой металлический футляр. В глаза ей бросились крупные буквы: «САМЫЕ ЛУЧШИЕ В АМЕРИКЕ».

Ей не надо было открывать его, чтобы познакомиться с содержимым. Она навидалась таких изделий. Похоже, это было излюбленной вещичкой всех подростков. Они могли их купить практически в каждом общественном туалете страны, бросив в автомат пятидесятицентовую монету.

9

Когда Дани вошла в ее маленький кабинет, Салли Дженингс оторвалась от письменного стола.

– Садись, Дани. – Она пододвинула ей пачку сигарет. – Я освобожусь через несколько минут. Только закончу один отчет.

Дани взяла сигарету и закурила. Она сидела, глядя, как перо психолога стремительно движется по желтым разлинованным листам. Через несколько минут она устала наблюдать за этим занятием и перевела взгляд на окно. День уже клонился к вечеру, и яркий круг солнца, опускавшегося к горизонту, уже стал приобретать оранжевый оттенок. Внезапно ей захотелось оказаться там, снаружи.

Она смутно припомнила, какой сегодня день. Ей казалось, что она потеряла всякое представление о времени. Она посмотрела на календарь на стене. Среда. Она попала сюда в субботу, значит, она здесь уже пятый день. А ей казалось, что она тут давным-давно.

Устало потянувшись на стуле, Дани посмотрела на небо. Как хорошо было бы оказаться на свободе. Она попыталась представить себе, как сейчас на улицах. Наверно, они заполнены гуляющими; одна за другой летят машины; ей даже показалось, что она чувствует жар раскалившегося за день тротуара под своими подошвами. Ей страшно захотелось выйти на улицу. Но она не может. Из этих стен ей никуда не деться. Окна маленькие и высокие, под самый потолок.

Она снова посмотрела на мисс Дженнингс, но та по-прежнему, сосредоточенно сдвинув брови, что-то писала. Дани подумала, сколько ей так сидеть, пока психолог не обратит на нее внимание. Она снова посмотрела на небо. По нему ползли легкие облачка,подсвеченные оранжевым светом заходящего солнца. Ей вспомнились такие же облака в Акапулько. Высоко в небе они плыли над утесом, с которого в ночной тьме, держа в руках зажженные факелы, в море прыгали мальчишки.

Один из них оказался рядом с ней. Он улыбнулся, глядя на нее, и на смуглом лице ярко блеснули белые зубы. Она улыбнулась ему в ответ. Рик разозлился.

– Не смей вести себя подобным образом с этими мокроспинниками. Она невинно взглянула на него широко распахнутыми глазами, от чего он обычно еще больше злился. Она знала, что в таких случаях она больше, чем обычно, напоминала свою мать.

– А почему бы и нет? – спросила она. – Он такой симпатичный мальчик.

– Ты не знаешь эту публику. Они не то что другие ребята. Они будут приставать к тебе. Они не догадываются, что ты еще ребенок.

Она нежно улыбнулась.

– Но в самом деле, Рик, почему?

Дани видела, как его глаза скользнули по ее белому купальнику. Он побагровел. Она знала, что вызвало такую его реакцию. Дани уже не раз замечала, что он смотрит на нее такими глазами. – Почему бы и нет, Рик?

– Потому что ты выглядишь совсем не как ребенок, вот почему, – сердито отрезал он. – Тебе не дашь твоих тринадцати лет.

– А на сколько я выгляжу, Рик?

Она заметила, как оценивающе смотрит он на нее.

– Как взрослая девушка. Семнадцати, может, восемнадцати лет. Она улыбнулась ему, а потом повернувшись, снова подарила улыбку мальчишке, что, как она знала, разозлит Рика еще больше. В эту минуту подошла ее мать.

– Черт побери, Рик. Скааси требует, чтобы я сегодня же вечером вылетела в Сан-Франциско подписывать те контракты.

– Ты обязана?

– Мне надо.

– Я пойду укладывать вещи, – вскочил Рик.

– Нет, вам не стоит ехать. Вы с Дани можете остаться тут. Завтра к ленчу я вернусь.

– Я поеду с тобой в аэропорт.

Дани тоже встала.

– И я поеду, мама.

Когда, проводив самолет, они вернулись из аэропорта, то зашли в лавочку с сувенирами, одну из ловушек для туристов, где продают все что угодно: от дешевых драгоценностей до крестьянских юбок и блузок. Дани через витрину уставилась на одну из юбок.

– Нравится? – спросил Рик.

Они зашли внутрь, и он купил ей юбку и рубашку. Сегодня вечером она наденет их к обеду, а волосы распустит по плечам в стиле мексиканского мальчика-пажа.

Она увидела, как он вытаращил глаза, увидев ее, в таком виде.

– Тебе нравится? – спросила она.

– Просто здорово. Но…

– Но что?

– Твоя мать. Что она подумает?

Дани рассмеялась.

– Матери это ни в коем случае не понравится. Матери хотелось бы, чтобы я вечно оставалась ребенком, но у нее это не получится.

Они пошли обедать, и официант спросил, не хочет ли она коктейль, словно она в самом деле была взрослой. А потом, когда стал играть оркестр, она попросила Рика потанцевать с ней.

Это было фантастично. Не то, что танцевать с мальчиками из класса. Ей нравился идущий от него запах: легкий аромат одеколона и виски. Она прижалась к нему. Ей нравились его сильные руки, обнимавшие ее. Она глубоко вздохнула. И, слушая латиноамериканские ритмы, сделала чувственное движение бедрами.

Внезапно он, выругавшись, сбился с шага и резко отпрянул от нее.

– Думаю, нам лучше сесть.

Она покорно позволила отвести себя к столу. Рик заказал еще виски и выпил их одним глотком.

Помолчав несколько секунд, она сказала:

– Не смущайся. Я замечала, когда ты танцевал с матерью, с тобой случалось то же самое.

Он с любопытством посмотрел на нее.

– Порой мне кажется, что ты слишком много видишь.

– А я рада, что это случилось. Теперь знаю: я действительно выросла.

Он покраснел и посмотрел на часы.

– Уже после одиннадцати. Тебе пора спать.

Она лежала, вытянувшись на кровати, и слушала ночные звуки, доносящиеся из-за окна. Сквозь распахнутые створки доносилось все, чем живет ночью богатая тропическая природа: щебетанье птиц, скрежет цикад, вскрики каких-то животных. Затем она услышала, как в его комнате зазвонил телефон. Через несколько минут опять наступила тишина.

Вскочив с кровати, она прошла через гостиную к дверям, которые вели в его комнату. Секунду она постояла, прислушиваясь. С другой стороны не доносилось ни звука. Она осторожно повернула ручку и вошла. В темноте она видела открытую дверь и комнату ее матери. Она подошла к его постели.

– Это мама звонила?

Когда он повернулся к ней, простыня сползла ему до пояса.

– Да.

– Что ей было надо?

– Ничего. Она сказала, что завтра возвращается.

Она еще ближе подошла к его кровати и посмотрела на него сверху вниз.

– Это она тебя проверяет. И слава Богу, что ты был на месте.

– Я делаю то, что мне нравится, – рассердился он.

– Ну да, – согласно кивнула она. – Конечно.

– Не думаешь, что тебе было бы лучше пойти к себе в постельку?

– Мне не хочется спать.

– Ты не должна быть здесь. Под простыней на мне ничего нет.

– Знаю. Я это вижу даже в темноте.

Он сел на кровати, и она видела, как играли мускулы на его груди и руках, когда он двигался.

– Не будь дурочкой. Ты еще ребенок, – голос у него слегка охрип. Придвинувшись еще ближе, она села на край кровати.

– Когда днем тот мальчишка смотрел на меня, ты так не думал. Ты ревновал.

– Ничего подобного.

– И когда мы танцевали, ты тоже не считал меня ребенком. – Она распахнула пижаму. Его глаза, как притянутые магнитом, не могли оторваться от ее грудей. Она улыбнулась. – Так я в самом деле выгляжу, как ребенок?

Не в силах вымолвить ни слова, он уставился на нее. Она засунула руку под простыню. Он перехватил ее.

– Что ты делаешь? – сдавленным голосом спросил он.

– Чего ты боишься? – с вызовом посмотрела она на него. – Мать никогда не узнает.

Он смотрел ей прямо в глаза, когда она поднесла его руки к своим грудям.

– Тебе будет больно, – прошептал он.

– Я знаю. Но только в первый раз.

Казалось, он был не в состоянии пошевелиться.

– Ты еще хуже своей матери!

Засмеявшись, она внезапно запустила обе руки под одеяло.

– Не будь дураком, Рик. Я не ребенок уже, и знаю, что ты любишь меня. Я видела, как ты на меня смотрел.

– Я так смотрю на многих девушек. Ее пальцы нежно ласкали его.

– Дани, – голос мисс Дженингс ворвался в ее воспоминания. – Дани.

Она повернулась к психологу.

– Да, мисс Дженингс.

Седоволосая женщина улыбнулась.

– Ты где-то далеко отсюда. О чем ты думала?

Дани почувствовала, как краска заливает ей лицо.

– Я… думала, как хорошо было бы оказаться на свободе.

Психолог внимательно посмотрела на нее. У Дани появилось ощущение, что каким-то образом психолог догадалась, о чем она сейчас думала, и покраснела еще больше.

– Вы бы тоже так считали, если бы вам пришлось сидеть тут все время!

Салли Дженингс кивнула.

– Могу себе представить, – задумчиво сказала она. – Но я не должна тут сидеть. И ты тоже.

– Я не должна быть тут так долго! Только до следующей недели. А потом я вернусь домой.

– Ты в самом деле веришь в это, Дани?

Дани уставилась на нее. В первый раз ее стали одолевать сомнения.

– Так мне все говорили.

– Кто? – Голос у мисс Дженингс был спокоен и мягок. – Твои родители?

Дани не ответила.

– Вижу, что ты не обратила особого внимания на то, что говорил судья Мэрфи. Это не зависит от твоих родителей. Решать твою судьбу будет только судья. Он может и оставить тебя здесь, и послать в Перкинс для наблюдений, а так же отправить домой. Только ему решать, что лучше для тебя.

– Он не может вечно держать меня здесь, – возразила Дани.

– Почему ты так считаешь, Дани? – спросила мисс Дженингс. – Разве причина, по которой тебя доставили сюда, не достаточна, чтобы и дальше держать тебя здесь?

Дани уставилась в пол.

– Я не это имела в виду, – мрачно сказала она.

– Откровенно говоря, ты считаешь, что сможешь убедить судью Мэрфи отпустить тебя домой. Все, кто попадают сюда, говорят то же самое. – Мисс Дженингс потянулась за сигаретой. – Ты должна доказать ему своим поведением, что, если он отпустит тебя домой, ты больше не будешь причинять никаких хлопот.

Она пошелестела бумагами на столе.

– Я только что закончила досье на девочку, которая уже несколько раз была здесь. На этот раз судья поступил с ней довольно решительно. Она не доказала, что ей можно доверять. – Она посмотрела на Дани. – Думаю, ты знаешь ее. Она была в соседней с тобой комнате.

– Вы имеете в виду Сильвию?

Мисс Дженингс кивнула.

– За что? – спросила Дани. – Она же такая хорошая девочка.

– Может быть, для тебя она и в самом деле такая. Но она вечно попадает в неприятности.

– Ее единственная неприятность в том, что мальчишки сходят от нее с ума.

– Это лишь одна из ее неприятностей, – улыбнулась мисс Дженингс. – Сильвия неразборчива в связях. Она тут в третий раз. Каждый раз ее находят с другим мальчиком и каждый раз выясняется, что она подбивает ребят угнать машину, чтобы покататься. Она беззаботно относится не только к своему моральному облику, но и оказывает плохое влияние на всех, с кем сближается.

– И что с ней сделают?

– Скорее всего, ее направят в исправительное заведение, пока ей не исполнится восемнадцать лет.

Дани промолчала.

– Я пыталась помочь ей. Но она не дала мне такой возможности. Она уверена, что все знает сама. Но ведь это не так, не правда ли?

– Думаю, что нет, – призналась Дани.

Сдвинув в сторону стопку бумаг, мисс Дженингс положила перед собой другую стопку, расположив их так, что Дани могла видеть текст.

– Я получила отчет от мисс Спейзер, – сказала она, нажимая коленом вмонтированную в ножку стола кнопку включения магнитофона. – Сегодня она побывала в школе мисс Рандольф, а затем побеседовала с твоей матерью.

– Да? – вежливо поинтересовалась Дани.

– И учителя, и твои одноклассники проявляют большое участие к твоей судьбе. Они говорят, что у тебя со всеми хорошие отношения.

– Очень мило.

– Твоя мать была очень удивлена, узнав, что у тебя были сексуальные отношения с мистером Риччио.

Дани поперхнулась от возмущения.

– Кто это сказал?

– Но это правда, не так ли?

– Это неправда! – возразила Дани. – Кто бы это ни сказал, он лжец!

– Тогда что нам делать вот с этим? – Мисс Дженингс вынула из ящика стола плоский металлический футляр. – Это было найдено в твоем столе под фотографиями.

Дани подняла на нее глаза.

– Это все Виолетта! – сердито выпалила она. – Она знала, где я держу ключ.

– Кто такая Виолетта?

– Горничная моей матери. Она вечно все вынюхивает и шпионит за мной!

– Ты не ответила на мой вопрос, Дани, – резко прервала ее мисс Дженингс. – Если это не мистер Риччио, так кто же тогда?

– Почему вообще кто-то должен быть? – возразила Дани. – Только потому, что у меня нашли эти штучки?

– Ты кое о чем забываешь, Дани. Когда ты прибыла сюда, тебя обследовал врач. – Она взяла очередной лист бумаги. – Хочешь, чтобы я прочитала тебе ее заключение?

– Не стоит, – насупилась Дани. – Это могло случиться и от верховой езды.

– Тебе лучше знать. Это одна из самых старых отговорок. – Она наклонилась вперед. – Я всего лишь пытаюсь помочь тебе, Дани. Я не хочу, чтобы судья отсылал тебя, как Сильвию.

Дани молча смотрела на нее.

– Расскажи мне, что произошло? Он изнасиловал тебя? – Она серьезно смотрела на Дани. – В таком случае, расскажи мне все. Это поможет судье понять причины твоего поступка. И он учтет их, когда будет выносить решение.

Несколько мгновений Дани колебалась, глядя в глаза психолога.

– Да, – наконец призналась она тихим голосом. – Он изнасиловал меня.

Салли Дженингс, не отвечая, внимательно смотрела на нее.

– Ну? – спросила Дани. – Разве это не те слова, что вы хотели от меня услышать?

Психолог откинулась на спинку стула, не в силах скрыть раздражение на лице.

– Нет, Дани. Я хотела, чтобы ты мне рассказала правду. Но ты скрываешь ее. Ты врешь. – Она снова нажала кнопку, на этот раз остановив запись. – И если ты врешь мне, я не могу помочь тебе.

Дани опустила глаза.

– Я не хочу говорить об этом, мисс Дженингс. Я даже не хочу вспоминать ни о чем, что было раньше. Я просто хочу все это забыть.

– Так легко не получится, Дани. Единственный путь избавиться от того, что тебя мучает, это откровенно выложить все и прямо посмотреть в лицо действительности. И тогда ты поймешь, и почему ты так поступила, и что нужно делать, чтобы это никогда больше не случилось в твоей жизни.

Дани не ответила.

Психолог надавила кнопку вызова надзирательницы.

– Хорошо, Дани, – устало сказала она. – Можешь идти.

Дани встала.

– Завтра в это же время, мисс Дженингс?

– Не думаю, Дани. Мне кажется, что нам больше ничего не удастся выяснить. И в дальнейших беседах нет никакого смысла, не так ли?

– Я тоже так думаю, мисс Дженингс.

– Конечно, если ты захочешь еще поговорить со мной, я буду на месте.

– Да, мисс Дженингс.

В стеклянную дверь постучали. Психолог встала.

– Удачи тебе, Дани.

– Спасибо, мисс Дженингс. – Направившись к дверям, Дани остановилась и повернулась. – Мисс Дженингс?

– Да, Дани?

– О Сильвии, – сказала Дани. – А вы не думаете, что она никогда не попала бы в беду, если бы у всех ее знакомых ребят были свой собственные машины?

Мисс Дженингс с трудом подавила невольную улыбку. Многим подросткам с отклоняющимся поведением такой подход кажется наилучшим решением. Дать всем по собственной машине.

– Не думаю, – возразила она, придав лицу самое серьезное выражение. – Видишь ли, Сильвия вообще склонна к неправильному поведению. Если бы не машины, которых она заставляла ребят угонять, было бы что-то другое. В действительности же Сильвии необходимы были доказательства, что они достойны ее благосклонности. Она понимала, что если они совершат подобный поступок, то и ее поведение не будут воспринимать, как что-то плохое. Таким образом она пыталась оправдать сама себя.

– Понимаю, – Дани задумчиво посмотрела на психолога. – Прежде чем меня тут не будет, смогу ли я еще повидаться с вами?

– В любое время, Дани, – ответила мисс Дженингс. – Я всегда на месте.

10

Варварский берег, как его принято было называть, представлял собой лишь россыпь грязно-серых зданий, которые ныне используются под склады и маленькие мастерские. Разбросанные между ними тут и там, ютятся различные ночные клубы, которые ведут отчаянную борьбу за существование, торгуя грехом и потускневшим блеском прошлых дней. Лучшие из них расположены на одном уровне с уличными магазинами, и в них играет джаз. На какой-то дикой смеси чикагского и нью-орлеанского стилей.

Они привлекают «аффисионадос» и мальчиков из колледжей, мечтательно слушающих диковинные звуки, в которых, как они уверены, заключены новые формы искусства. Худшие же кабаки имитируют обвитые плющем берлоги на Норс-Бич или напоминают второразрядные забегаловки.

«Денежное Дерево» относилось к этой последней категории. Остановившись перед ним, я посмотрел на часы. Было уже около полуночи. По обе стороны от входа красовались длинные узкие фотографии. На обоих было изображено одно и то же. Грузная, оплывшая пожилая женщина в тугом вечернем платье с блестками, как минимум, на четыре размера меньше того, что было бы нужно ее затянутой в корсет фигуре, и с полным ртом золотых коронок. Над фотографиями сияли огромные буквы: «ВНУТРИ ВАС ЖДЕТ МОД МАККЕНЗИ!»

Если бы я был на бирже увеселительных заведений, такая фотография могла бы привлечь меня в последнюю очередь. Но я был в совсем другом месте. Здесь работала Анна Страделла, и я договорился с ней встретится по окончании последнего представления. Она была фотографом в этом клубе.

– Заходи, приятель, – пригласил меня швейцар. – Представление начинается.

Я посмотрел на него.

– Наверное, я так и сделаю.

Прищурившись, он подмигнул мне.

– Если ты нервничаешь из-за того, что придется сидеть в темноте, скажи своему официанту, что Макс попросил его позаботиться о тебе.

– Спасибо, – поблагодарил я, заходя внутрь.

Если на улице был сумрак, то здесь просто сплошная тьма. Не было видно даже собственных рук. Из темноты выплыл белый пластрон на груди старшего официанта.

– Вы предварительно заказали место, сэр?

Я усмехнулся про себя, заметив целый ряд пустых столов с белыми скатертями.

– Нет. Но ничего страшного. Я посижу у бара.

– Простите, сэр, – вежливо возразил официант, – бар обслуживает клиентов только по субботам и воскресеньям. Но у меня есть прекрасный столик как раз впереди.

У них не было ничего другого, кроме прекрасных столиков впереди.

Заняты были, максимум, столов десять из шестидесяти. Он придержал стул, пока я усаживался, и остановился по обок в ожидании чаевых. Я сунул ему мелочь, и он испарился. Возможно, он и огорчился, но все же это лучше, чем ничего.

За спиной у меня возник официант, и я заказал бурбон. Без воды. Они и так подливают ее в бутылку. Отхлебнув виски, я огляделся. Анны Страделлы нигде не было видно.

Как она и говорила, я позвонил ей сегодня днем.

– Вы нашли своего брата? – спросил я.

– Еще нет. Хотя, думаю, что сегодня вечером что-то буду знать.

– Тогда я попозже позвоню вам.

– Я буду дома очень поздно. Может, вам лучше бы найти меня на работе. К тому времени, если я получу какую-то информацию, мы могли бы сразу начать действовать.

– О'кей. Где мне найти вас?

– В «Денежном Дереве». Это ночной клуб на…

– Я знаю, где он, – прервал я ее, не в силах скрыть удивления в голосе.

– Я фотограф в клубе. Работаю по договору. А от пяти до восьми в обеденное время в одном из ресторанчиков на Пристани. С девяти я в клубе.

– Когда начинается последнее представление?

– Сегодня вечером их будет всего два. В десять и в полночь. Последнее закончится сразу же после часа.

– Тогда я вас и подхвачу.

– Хорошо. Но вам лучше было бы войти внутрь. К тому времени, если я ничего не узнаю, то сразу же дам вам знать и не буду вас задерживать.

– О'кей.

– И не поручайте машину швейцару. Они сдерут с вас доллары невесть за что. Настоящие жулики. У следующего квартала хватит места для парковки.

– Спасибо.

Положив трубку, я набрал номер своей бывшей тещи.

– Она еще не знает, где он. Мы договорились о встрече попозже, и если она к тому времени найдет брата, то сразу же отвезет меня к нему.

– Утренние газеты вот-вот появятся. И в них будет мое объявление. Он поймет, что мы готовы на сделку.

– Что вы предлагаете делать? – спросил я.

– Мне нужны эти письма. Если удастся, договорись с ним. Мы никоим образом не можем позволить, чтобы они попали в чужие руки.

– Они уже в чужих руках.

– Только, ради Бога, не сделай, чтобы стало еще хуже.

– Не сделаю.

– Чем ты занимаешься завтра днем?

– Понятия не имею, – признался я.

– Приедут Нора и Гордон. Мы должны составить для Дани план, как вести себя в суде. Будет также доктор Боннер. Думаю, что и ты хотел бы присутствовать.

– Во сколько?

– В половине четвертого.

– Я буду.

– Ты позвонишь мне сегодня вечером? Звони, как бы это ни было поздно.

– Позвоню.

Мне пришлось еще полчаса любоваться на Мод Маккензи. К тому времени в помещении появилось еще несколько сосунков, и зал теперь был полон на треть.

Мод Маккензи как две капли воды походила на свое изображение у входа. Выйдя в белый круг света, она оглядела зал, сосчитала посетителей, а затем, сев за пианино, объявила, что это как раз то, что ей нравится – работать для небольшой теплой компании. В ее возрасте ни на что больше рассчитывать она не могла.

Аудитория расхохоталась, но я видел, что Мод Маккензи была разочарована. Должно быть, она получала процент со сбора, и сейчас ей приходилось выступать практически даром.

Но она сразу же взяла быка за рога и затянула песню о добрых старых временах, когда она бродила по этим местам в крытом фургоне. Я смотрел на этот оплывший мешок с жиром, обливающийся потом, и думал, как жаль, что она в те времена не попала в руки индейцам.

– Не хотите ли приобрести свой великолепный снимок, сэр? Обернувшись, в отблесках света со сцены я увидел Анну Страделлу, которая выглядела, словно героиня из итальянского фильма. Впечатление дополнял туго облегавший костюм. Накладные плечи, низкое декольте, узкая талия и широкие манящие бедра. Прямо «Сладкая жизнь». Вторая София Лорен.

Я, было, отрицательно покачал головой.

Она улыбнулась.

– Давайте я вас сфотографирую. – Затем быстро шепнула: – Мой босс смотрит на нас. Мне нужен повод разговаривать с вами.

– О'кей, – подхватил игру я. – Но чтобы самого высокого качества. Улыбнувшись, она приникла к камере. Подняв ее, она прищурилась в видоискатель, а затем склонилась ко мне. Я понял, что эта итальянская девочка может делать не только спагетти.

– Чуть повернитесь со стулом, – громко сказала она, заставив меня сдвинуться влево. Она снова посмотрела в видоискатель. – Вот так лучше.

Отступив на несколько шагов назад, она подняла камеру. После вспышки перед глазами у меня поплыли зеленые и красные круги. Она вернулась к моему столику.

– На обороте снимка я напишу, где вы должны будете встретить меня, – шепнула она.

– Вы нашли его?

Кивнув, она выпрямилась. Глаза ее блеснули, и я, скорее всего, почувствовал, чем увидел, что к нам кто-то подошел.

– Отлично, сэр. Минут через пятнадцать все будет готово. И она отошла от моего столика. Я смотрел ей вслед. Вот уж меньше всего ожидал, что она занимается такой работой, когда впервые увидел ее в похоронном бюро. Но тогда я вообще ни о чем не догадывался.

– Еще виски, сэр? – спросил официант.

Подняв глаза, я кивнул. Какого черта, там все равно наполовину воды. Остальная часть представления была не лучше песни, которой она открывалась. У Мод Маккензи не было ничего общего ни с Перл Вильямс, ни с Болл Барт, если не считать того, что она так же хрипела. Но посетителям, казалось, до этого не было никакого дела. Они ели, не обращая на нее внимание. Я подумал, что все же здесь лучше, чем щелкать переключателем телевизора в своем мотеле.

Было уже без четверти два, когда я подогнал машину к 800-му кварталу на Джексон-стрит и остановился под фонарем. Выключив двигатель, я вытащил снимок и еще раз посмотрел на него. Учитывая обстоятельства съемки, он был совсем неплох. Я перевернул его. Надпись была сделана мягким карандашом, который фотографы используют для ретуширования. Торопливо нацарапанные слова гласили: «Квартал 800 на Джексон-ст.»

Бросив снимок на сидение, я закурил. Она появилась через десять минут, выскочив из такси на углу. Услышав, как хлопнула его дверца, я посмотрел в зеркало заднего вида.

Она сразу же заметила мою машину и направилась к ней. Перекинутая через плечо на длинном ремешке, сбоку у нее болталась камера, которая при каждом шаге била ее по бедру. Перегнувшись через спинку, я открыл дверцу машины.

– Что вам удалось выяснить? – сразу же спросил я, как только она села в машину.

Глаза у нее были встревоженные.

– Мне это не нравится, мистер Кэри. В этом деле не только Ренцо. Может быть, нам лучше вообще не вмешиваться…

– Вы узнали, где он находится? – нетерпеливо прервал я ее.

Она кивнула.

Я включил двигатель.

– Тогда двинулись. Куда?

– Ренцо над салуном рядом с Клифф-хаус.

Я переключил сцепление и мы поехали. Я посмотрел на нее. На лице ее по-прежнему сохранялось тревожное выражение.

– Что за тайны?

– Говорю вам, в это замешан не только мой брат. К делу имеют отношение несколько весьма значительных личностей.

– Вы хотите сказать, он решил, что эта операция непосильна для него одного? – насмешливо спросил я.

– Да. Он обратился к своему приятелю, который также был хорошим другом Тони.

– Что это за парень?

– Чарли Кориано.

Я снова посмотрел на нее. Теперь лицо ее было бесстрастным. Если она права, мальчишка, значит, затеял большую игру. О Чарли Кориано было известно, что он имел отношение к самым изощренным формам рэкета в Сан-Франциско. Конечно, доказать это никому не удавалось, и вполне можно было предположить, что он всего лишь обчищает шоферов такси. Но репутация у него была довольно зловещая.

– Откуда вы это узнали?

– На работе. Мне сказала одна из девушек.

– А ей как это стало известно?

– Она подружка одного из ребят Кориано.

– Чего она ради разоткровенничалась с вами?

Она посмотрела на меня.

– Она думает, что и я имею отношение к этой истории. Та компания, в которой я работаю, принадлежит Кориано.

– Так у кого же письма? У Кориано или у вашего брата?

– Не знаю.

– Что ж, есть только один способ выяснить.

– Мне не хочется, чтобы пострадал брат.

– Это уж от него зависит, – сказал я. – Друзей я ему не выбирал. Как давно я не был в этих местах. С тех пор как возил Дани в Сутро, где она играла с механическими автоматами. Я запомнил, как она в их компании сходила с ума от радости. Я подрулил к свободному месту на стоянке и огляделся.

Ничего тут не изменилось. Те же самые стойки с «горячими собаками», лавочки с пиццой и дешевые бары. Только теперь «горячие собаки» и пиво стоили куотер, а не дайм.

Она показала на салун.

– Первым делом мы заглянем туда. Ренцо порой туда заходит.

Я проследовал за ней. Было уже поздно, и в баре толпилось не так уж много народа. Пара стойких алкоголиков никак не могла оторваться от стаканов, да несколько ребят тянули пиво.

Потирая тряпкой стойку, к нам приблизился бармен.

– Привет, Анна.

– Здравствуй, Джонни. Ренцо был тут вечером?

Бармен быстро скользнул по мне взглядом и снова обратил свое внимание на Анну.

– Был, но пораньше. А теперь ушел куда-то.

– Спасибо, Джонни. – Она повернулась уходить, но он окликнул ее.

– Мне очень жаль Тони. Он был отличный парень. Он мне всегда нравился.

– Спасибо, Джонни, – пробормотала она.

Я вышел вслед за ней.

– Куда теперь?

– По этой дорожке надо обойти здание и подняться по лестнице наверх.

Я сделал шаг, но ее рука остановила меня.

– Давайте не пойдем, – сказала она, глядя мне в глаза. – Бармен предупредил нас.

– Почему вы так считаете?

– Он дал мне это понять, когда заговорил о Тони. Я знаю, что он его ненавидел. Как-то они подрались, и он чуть не убил его.

Я посмотрел на нее.

– Это заведение тоже принадлежит Кориано?

Она кивнула.

– Может быть, оставим их в покое и пусть все идет своим чередом. – Она продолжала держать меня за руку. – Вы прекрасный человек. И мне бы не хотелось видеть вас в беде.

– В их руках будущее моей дочери. Если не хотите, можете не идти со мной. Подождите в машине.

– Нет, – нервничая, не согласилась она, вцепившись в ремешок, на котором висела камера. – Я пойду с вами.

Я оценивающе посмотрел на нее.

– Почему бы вам не оставить это имущество в машине. Нет смысла таскать с собой такую тяжелую камеру.

– Здесь вокруг воруют, что угодно, – сказала она. – А она обошлась мне в двести долларов.

11

Деревянная лестница поднималась вдоль задней стенки дома. Наши шаги отдавались по ней гулким эхом. Из-под деревянной двери пробивалась полоска света. Я постучал.

За дверью раздались шаги.

– Кто там?

Я бросил взгляд на Анну.

– Это я, Анна, – сказала она. – Впусти меня, Ренцо.

Я услышал сдержанное проклятие, и дверь стала приоткрываться.

– Черт возьми, как ты меня разыскала? – раздался хриплый голос. Тут он увидел меня и попытался захлопнуть дверь.

Я вставил ногу в проем и резко толкнул двери. Он отлетел в комнату. Недоуменно мигая, Ренцо уставился на меня черными глазами. У него были те же правильные черты лица, как у его сестры, но только казалось, что они ему не принадлежали. На нем были тугие узкие брюки и рубашка с распахнутым воротом.

– Что за тип?

– Ренцо, это мистер Кэри, – объяснила Анна. – Он пришел за письмами.

Из задней комнаты донесся женский голос.

– Милый, кто там?

– Моя сестра с приятелем.

– Ах, с приятелем. Я сейчас приведу себя в порядок.

– Не торопись, – мрачно сказал он и посмотрел на меня. – О каких там письмах она тут толкует?

Ногой я захлопнул дверь за спиной.

– Те письма в коричневом конверте, которые она дала тебе в ту ночь, когда был убит Тони.

– Какая-то ерунда. Я и знать ничего не знаю ни о каких письмах.

Я глянул на стол за его спиной. На нем лежал экземпляр утреннего выпуска «Экзаминера».

– Ты знаешь, о каких письмах я говорю. О тех самых, о которых ты написал миссис Хайден. – В углу комнаты я увидел пишущую машинку. – Вот на этой машинке.

Из задней комнаты вышла девушка. У нее были ярко-рыжие волосы и коротенькое кимоно, туго перепоясанное по талии.

– Так познакомь же меня со своим приятелем, милый. Он посмотрел на нее, а потом опять на меня.

– Я никогда не писал никаких писем на этой машинке. Сунув ее под мышку, я направился к дверям.

– Эй! – вскрикнула девушка. – Что вы собираетесь делать с моей машинкой? Куда вы ее тащите?

Я посмотрел на Лоренцо.

– Полиция займется ее шрифтом, – сказал я. – И если не ошибаюсь, наказание за шантаж от десяти до двадцати лет.

– Говорила тебе, чтобы ты не прикасался к моей машинке! – завопила на него девушка.

– Заткнись! – он повернулся ко мне. – Минутку. Так вы покупаете их?

– Может быть. – Я поставил машинку на стол.

Он с хитрецой посмотрел на меня.

– Вас послала старая леди?

– Откуда же я узнал бы о них, если не от нее?

– Сколько она готова выложить?

– Зависит от того, что у тебя на руках, – отрезал я. – Мы не покупаем кота в мешке.

– Они сейчас у Маккоя.

В голову мне внезапно пришла мысль.

– Значит, ты не единственный, кто пытается заниматься вымогательством.

– Вы хотите сказать, что есть еще и другие? – Он слегка растерялся.

– Твое письмо было четвертым, которое мы получили. Он явно стал волноваться.

– И откуда нам знать, что ты не врешь? – спросил я. – Первым делом мне их надо увидеть.

– Но вы же не думаете, что я такой дурак держать здесь письма? В этом деле у меня есть напарники. И мы держим их в надежном месте.

Я снова взял машинку.

В таком случае я поговорю с твоими напарниками, когда они явятся сюда с товаром.

– Да подождите же! Я так и думал, что-то такое случится. И на всякий случай взял пару писем из конверта.

Я опустил машинку.

– Наконец, ты начинаешь что-то соображать. Покажи-ка их мне. Ренцо повернулся к девушке.

– Накинь что-нибудь на себя, спустись вниз и попроси у Джонни тот конверт, который я ему дал.

– Не стоит утруждаться. – Я посмотрел на Анну, которая молча стояла рядом, наблюдая за происходящим. – Вы не против?

Она покачала головой. Ее брат фыркнул.

– Сколько он тебе платит за эти услуги, Анна? Должно быть, ты успела заработать неплохие деньги.

– Я вообще ей ничего не плачу, сопляк. Она хочет лишь спасти тебя от тюрьмы.

Анна вышла. Ренцо повернулся ко мне.

– В ногах правды нет. Присаживайтесь и можете даже вздремнуть.

– Нет, спасибо.

Подойдя к буфету, он вынул из него бутылку.

– Принеси-ка льда, бэби, – обратился он к девушке.

– Сам принеси, – злобно отрезала она. Ренцо пожал плечами.

– О, эти женщины, – с отвращением сказал он. Зайдя в закуток, который служил кухонькой, он открыл морозильник. Вытащив оттуда несколько кубиков льда, он бросил их в стаканы. Затем, вернувшись в комнату, плеснул в низ виски и сел за стол напротив меня.

– Да, Тони ловко все это провернул. Я не ответил.

Он отпил из своего стакана.

– Он все прибирал к рукам. Мою сестру. Вашу бывшую жену. Вашу дочь. Он ночь не мог спать спокойно, если не получал того, что ему хотелось.

Я сдерживался изо всех сил. Надо было привыкать слушать такие разговоры.

– Ваша девчонка прямо с ума сходила по нему. Подождите, пока вы не глянете в эти письма. От них такой жар идет, что бумага шипит. Должно быть, он поднатаскал ее как следует, и она прямо и выкладывала на бумагу, чего она хочет от него, когда они будут вместе.

Я стиснул зубы. Что я ожидал услышать здесь – испанские баллады?

– Да и ваша жена была не хуже, – продолжал он. – Хотя она не выкладывала все начистоту, как девчонка. Но на самом деле она ее ревновала. В одном из писем она так и говорит, что убьет его, если увидит, что он с ней заигрывает. Так и получилось, точно?

Я по-прежнему ничего не отвечал.

– И моя дура-сестрица. Так и ходила кругами, ожидая, пока Тони вернется к ней. – Он расхохотался. – Он являлся только, когда ему хотелось поесть спагетти и развеяться в старом добром итальянском доме. Словно он уставал от всех тех волшебных штучек, которыми пользовался там, наверху. Как ему порой хочется просто картошки с мясом, говорил он мне. Ну, в самом деле иногда вся эта икра и лангусты поперек глотки встают, точно, парень.

Я услышал шаги по деревянной лестнице снаружи. Ренцо тоже услышал их. Он приветственно поднял стакан.

– Вот идет удача.

Я услышал звук открывающейся двери, но не успел повернуться. Острая боль взорвалась у меня в затылке, и я головой вперед полетел навстречу тьме, которая рухнула на меня с потолка.

Глаза резанула резкая вспышка света. Они следовали одна за другой, и я смутно чувствовал, что меня толкают и переворачивают. Застонав, я попытался перевернуться, но вокруг снова сгустился туман, и я не мог прорваться сквозь него. Затем блеснула еще одна вспышка, и все прекратилось. Осталась только боль в голове.

Холодные брызги заставили меня очнуться. Открыв глаза, я потряс головой. Надо мной стояли Джонни и Лоренцо. Я же, совершенно голый, полусидел на кровати.

Услышав шорох одежды, я повернулся, хотя боль рикошетом опять ударила мне в голову. Девушка с оранжевыми волосами накидывала на себя кимоно.

Мне надо было справится с болью. Закрыв глаза, я резко открыл их. Вроде бы помогло. И только теперь я начал понимать, что произошло. Как только ко мне вернется дар слова, мне придется вступить в неравную схватку.

– Твоя одежда на стуле, – сказал Ренцо. – Мы выйдем, пока ты оденешься.

Закрыв за собой двери, они покинули комнату. Я сел на постели, слыша невнятные звуки их голосов из-за закрытой двери. Потерев шею, я покрутил головой. Болела она чертовски. Нет, на Микки Спиллейна^[5] это не походило. Не было никаких сумасшедших эротических основ. Одна лишь дьявольская боль.

Я сполз с кровати и заковылял в ванную. Включив холодную воду, я сунул голову под струю. Она колола меня как иглами, но ей удалось совершить чудо. Постепенно боль начала отступать. Прикоснувшись к затылку, я нащупал там шишку размером с небольшое яйцо. Слава Богу, что у меня такой крепкий череп.

Переключив струю на горячую, а потом опять на холодную, я добился того, что боль в плечах и голове окончательно прошла. Сдернув с крючка грязное полотенце, единственное, которое я смог найти, я насухо вытерся. Затем принялся одеваться.

Когда я вернулся в спальню, вся компания сидела вокруг стола за выпивкой.

– Похоже, тебе надо хлебнуть, – сказал Ренцо. Плеснув виски в стакан, он толкнул его мне.

Взяв его, я отпил виски. Тепло прояснило мне мозги, и я стал чувствовать себя куда лучше.

– Где Анна?

– Я отослал ее домой, – ответил Ренцо. – Свое дело она сделала. – Он бросил мне фотографию. – Хорошая работа, не так ли?

Взяв снимок, я посмотрел на него. Он был сделан «Полароидом», из которого через десять секунд выползает карточка. Теперь я припомнил, что кофр, который тащила с собой Анна, был слишком маленьким для камеры, которой она пользовалась в клубе. На снимке было то, что и следовало ожидать. Я был совершенно голым, как и девушка с рыжими волосами. Мы были в классической восточной позе. Я кинул снимок обратно.

– На мой вкус, она несколько костлява. И что теперь?

– Садись и подожди. Мы ждем еще одного приятеля. Я сунул снимок в карман.

– Не думаю, что вам это что-то даст. Так что мы продолжим наши игры.

Я направился к дверям, и Джонни, буфетчик, торопливо вскочил на ноги. Я двинулся к нему.

– Не хотел бы я быть на твоем месте, – предупредил Ренцо. – Он был чемпионом Тихоокеанского побережья в легком весе.

Я сделал еще шаг вперед, и Джонни встретил меня прямым правой, таким размашистым, словно хотел достать до Лос-Анжелеса. Нырнув, я легко ушел от него. Вы не можете провести столько времени на стройплощадке, общаясь с работягами, без того, чтобы кое-что не почерпнуть от них.

Я позволил его руке пройти над моим плечом и приемом дзюдо перехватил ее в локте. Он согнулся, и я врезал его по боковой поверхности шеи самым лучшим ударом каратэ, который когда-либо у меня получался. Он рухнул как подрубленный. Мой старый инструктор мог бы гордиться мной.

Я повернулся как раз, чтобы успеть встретить кинувшегося на меня Лоренцо. Он нарвался на удар, который отбросил его к стене, где он и остался лежать, скорчившись. Девушка стала вопить, когда я ладонью врезал ему по шее.

– Итак, где остальные письма?

В глазах Ренцо теперь плескался ужас. Он потряс головой.

Я легонько ткнул его в кадык. Как раз, чтобы он слегка поперхнулся.

– Стоит мне ткнуть тебя чуть посильнее, и ты будешь лежать среди тех же цветочков, что и твой герой Риччио.

– У меня их нет, – хрипло выдохнул он. – Я отдал их Кориано. Я угрожающе вскинул руку.

– Честное слово!

– Снимки, – сказал я.

– Они у Джонни. – Ренцо так и колотило от страха. Я отпустил ему оплеуху, и он мешком сполз на пол. Когда он со стоном приподнялся, девушка кинулась к нему.

– Ренцо, мой бэби! Он ушиб тебя?

Я повернулся к Джонни. Он уже начал шевелиться. Благодаря Бога за то, что не убил его, я перевернул его на спину. Встав рядом с ним на колени, я обшарил карманы Джонни. Едва я нашел снимки, как дверь за моей спиной отворилась.

Первое, что я увидел, повернувшись, было дуло 38-го калибра. Оно было нацелено мне прямо в живот и казалось мне пятидесятимиллиметровой пушкой. Следующее, на что я обратил внимание, был коренастый маленький человечек, бусинки глаз которого утонули в складках жира.

– Если вы не возражаете, пожалуй, я взял бы эти снимки, – произнес он.

Молча я протянул ему пачку фотографий.

– Просто положите их на стол и отойдите к стене.

С пушкой спорить как-то трудновато. Я сделал то, что мне было сказано.

– Теперь повернитесь, поднимите руки и упритесь ими в стену. Вы понимаете, что я имею в виду. Как в телевизоре.

Я понял, что он имел в виду.

По звукам его шагов я понял, что он подошел к столу. Раздалось шуршание бумаги.

– Теперь вы можете повернуться, полковник.

– Вы Кориано? – спросил я, поворачиваясь.

Он кивнул. Посмотрев на Джонни, он перевел взгляд на Лоренцо и дружелюбно улыбнулся.

– Позабавились с моими мальчиками?

– Они охотно пошли мне навстречу, – сказал я.

– Сплошные задницы и ни капли мозгов, у обоих из них. Но теперь это неважно. Относительно писем я уже договорился с вашей бывшей супругой.

Отодвинув стул, он сел.

– Вы должны понимать, что никакой личной неприязни тут у меня нет, полковник. Чисто деловое мероприятие.

Я посмотрел на этого пухлого маленького человечка. Сидя здесь, он выглядел настолько самодовольным, что я не мог устоять перед искушением вывести его из равновесия.

– Сколько она вам дала?

Он небрежно махнул револьвером.

– Двадцать пять штук.

– Вы продешевили. Старая леди отвалила бы вам сотню грандов. Несколько секунд он смотрел на меня тяжелым взглядом, а потом пожал плечами.

– Такова жизнь, – философски заметил он. – На бирже, случается, мне везет точно так же. Продаю акции, а они тут же лезут вверх.

– Как насчет снимков? – спросил я.

– Это страховка, полковник. Для меня и для этой леди, что купила письма. – Он посмотрел на них. – Хорошее зрелище, не так ли?

Я двинулся к дверям. Кориано по-прежнему не спускал с меня глаз, как и Ренцо с подружкой. Единственный, кто не обращал внимания ни на что, был Джонни, по-прежнему лежавший ничком на полу. Я грустно покачал головой, словно выражая сочувствие всем присутствующим, и вышел.

Моя машина стояла на том же месте, где я ее оставил. Взявшись за ручку двери, я услышал голос Анны.

– Мистер Кэри?

Я влез в машину, оказавшись рядом с ней.

– С вами все в порядке?

– Хочу надеяться, что да.

– Я ничем не могла помочь, мистер Кэри. – Она начала плакать. – Они заставили меня. Когда я спустилась вниз, в баре был Кориано.

– Конечно, Анна. Конечно. – Я потрепал по кожаной сумке, лежавшей между нами. – И у вас случайно оказался с собой «Полароид»?

– Это верно. Кориано увидел камеру и подал им эту идею. Он сказал, что это удержит вас от мысли бежать в полицию. Но я старалась каждый раз снимать вас с закрытыми глазами, так что в крайнем случае вы можете утверждать, что были без сознания.

Я повернулся и взглянул на нее. Утверждать, что я был без сознания? Черт возьми! На снимках я выглядел, словно в экстазе закатил глаза.

– Мне пришлось это сделать, мистер Кэри, – серьезно сказала она. – В противном случае, Кориано никогда бы не дал мне работы.

– Ладно, Анна, – сказал я. – Теперь скажите мне, где вы живете, и я подвезу вас.

Когда, доставив ее на место, примерно через час я оказался у себя в комнате, на телефоне мигал красный сигнал вызова. Мне только что звонила старая леди и хотела, чтобы я тут же связался с ней. Я набрал ее номер.

Ее резкий голос дал мне понять, что она так и не ложилась.

– Ну, Люк, – сразу спросила она меня. – Ты их получил?

– Нет.

– Что ты хочешь этим сказать? – гневно потребовала она от меня ответа.

– Покупать было нечего. Нора добралась до них раньше нас.

– Нора? – с нескрываемым удивлением спросила она.

– А кто же еще?

Она хмыкнула.

– Я должна была предусмотреть такую возможность. Нора не хотела, конечно, чтобы эти письма попали нам в руки. Ну что ж, по крайней мере, можно больше не беспокоиться.

– Конечно, – сказал я, кладя трубку. Наконец-то со мной никого не было. Сил у меня хватило только раздеться и доползти до кровати. Мне досталась долгая ночь.

12

Надзирательница открыла дверь к Дани.

– Пришла твоя мать и хочет увидеться с тобой. Дани соскочила с кровати.

– Где она?

– Ждет в кафе.

Миновав железную решетку, Дани проследовала за надзирательницей по коридору, после чего они на лифте спустились вниз. Только что пробило три часа, и кафе было почти пустым. Рядом с матерью сидели мисс Дженингс и какой-то незнакомый человек.

Нора подставила щеку, и Дани поцеловала ее.

– Здравствуй, дорогая.

Дани посмотрела на мисс Дженингс и на незнакомца.

– Здравствуй, мама. Здравствуйте, мисс Дженингс.

Психолог встала.

– Добрый день, Дани. Ну что ж, мне пора возвращаться к себе, – сказала она, обращаясь к остальным.

Они кивнули, прощаясь, и мисс Дженингс покинула их.

– Не стой, как столб, Дани, – с легким раздражением сказала Нора. – Садись.

Дани послушно села.

– Что ей было надо?

– Ей ничего не надо было. Мы хотели поговорить с ней.

– О чем? – с подозрением осведомилась Дани.

– О тебе. Похоже, что тебе угрожают большие неприятности. Несколько секундДани пристально смотрела на свою мать, а потом перевела взгляд на мужчину.

– Кто это? – в упор задала она вопрос.

– Дани! – воскликнула потрясенная Нора. – Как ты себя ведешь? Что за манеры?

– Только не здесь, мама. – В голосе Дани были нетерпеливые нотки. – Здесь некогда заниматься хорошими манерами. Кто он?

Нора выразительно посмотрела на незнакомца.

– Это доктор Вайдман, Дани. Я попросила его обследовать тебя.

– Зачем?

– Для твоего же собственного блага! Им никак не удается выяснить, что с тобой происходит.

– Еще один из тех, что полощет мозги?

– Он психиатр, Дани, – оборвала ее Нора.

– Я не хочу с ним разговаривать.

– Ты должна! – продолжала настаивать Нора.

– Почему, мама? Ты в самом деле думаешь, что дело только во мне?

– Не важно, что я думаю, Дани. Это они так считают. Они могут надолго посадить тебя.

Дани по-прежнему не отрывала глаз от лица матери.

– А мне важно, что ты думаешь, мама. Так ты в самом деле считаешь, что дело только во мне?

Нора отвела глаза и с трудом перевела дыхание.

– Конечно, нет, дорогая, – сказала она. – Но…

– Тогда я не буду с ним разговаривать.

Врач встал. Он улыбнулся.

– Не думаю, что у вас есть причины для огорчений, мисс Хайден. Мисс Дженингс пользуется превосходной репутацией как специалист, и вы вполне можете полагаться на ее мнение. – Он повернулся к Дани. – И вам не помешает, юная леди, если вы хоть чуть больше будете доверять мисс Дженингс. Самое худшее, чего вы можете ждать от нее – это помощи.

Он коротко поклонился и оставил их.

Они продолжали сидеть, молча глядя друг на друга.

– У тебя есть мелочь, мама? Я хочу взять коку.

Нора отсутствующим взглядом посмотрела на нее. Дани знала, что в такие минуты мать думает о чем-то другом. Тогда у нее менялось лицо.

– Дай мне мелочи, мама, – вежливо напомнила она.

Нора открыла сумочку.

– Как ты думаешь, мне тут дадут чашку кофе?

– Конечно, мама.

Встав, Дани направилась на кухню.

– Эй, Чарли! Не могу ли получить у тебя чашку кофе для матери?

В дверях появилось лоснящее черное лицо.

– Ясное дело, Дани.

Дани отнесла кофе матери на столик и пошла за своей кокой. Когда она, вернувшись, села, Нора закурила. Дани выразительно посмотрела на нее, и Нора неохотно пододвинула ей пачку сигарет. Дани взяла одну и тоже закурила.

– А я думала, что ты никогда не верила в промывание мозгов, мама.

– Я и сама не знаю, во что сейчас верить.

Дани с любопытством посмотрела на мать. Это было на нее не похоже. Обычно Нора никогда и ни в чем не сомневалась. Отпив кофе, Нора сморщилась.

– Не то что дома, мама, – усмехнулась Дани.

– В самом деле, – согласилась Нора. Она посмотрела на дочь. – Еда здесь такая же отвратная?

– С едой все нормально.

– Я видела письма, которые ты писала Рику, – тихо сказала Нора. – Почему ты мне не рассказала о них?

Дани почувствовала, как горячая волна охватила ее с головы до ног, и лицо густо залилось краской.

– Я не думала об этом. Я забыла.

– Если бы они кому-нибудь попали в руки, были бы большие неприятности. Я… я и не догадывалась, что это так давно тянулось у вас, – подбирая слова, выдавила Нора.

У Дани перехватило горло. Она молча смотрела на мать. Нора опять опустила глаза.

– Так когда это началось у вас?

– В тот раз в Акапулько. Помнишь, тебе надо было улететь в Сан-Франциско? Вот тогда все и началось.

– Ты должна была все рассказать мне, Дани. Что он с тобой сделал?

– Он ничего со мной не делал, мама, – твердо сказала Дани. – Это я сделала с ним.

На глазах у Норы показались слезы.

– Но почему, Дани, почему?

– Мне этого хотелось, мама. Я так устала изображать маленькую девочку.

Она замолчала, глядя на мать и затягиваясь дымом сигареты.

– Думаю, что на эту тему не стоит больше говорить, мама, не так ли?

Нора покачала головой.

– Да, в самом деле.

Так много они должны были сказать друг другу, но Дани не могла говорить с ней, и Нора не могла открыться перед ней так же, как и перед своей собственной матерью. Каждое поколение было островом, который существовал сам по себе.

Она сделала еще одну попытку.

– Дани, – серьезно сказала она, – поговори, пожалуйста, с мисс Дженингс. Она сможет помочь тебе… и нам.

– Я не буду рисковать, мама. С ней ты никогда не можешь остановиться там, где тебе хочется. Одно слово тянет за собой другие и не успеешь оглянуться, как она вытянет всю правду о том, что случилось той ночью. А я не хочу, чтобы кто-то знал об этом больше того, что знаешь ты.

Нора посмотрела на свою дочь. Вот оно и пришло, подумала она. Единственное, что их теперь объединяет – это чувство общей вины. Дани посмотрела на настенные часы. Было уже половина четвертого.

– Мне пора возвращаться, – поколебавшись, соврала она. – У меня уроки.

Нора кивнула. Дани обошла вокруг стола и поцеловала мать в щеку. Нора порывисто обняла ее.

– Не волнуйся, мама. Все будет нормально. Нора выдавила улыбку.

– Конечно, будет, дорогая. Я увижусь с тобой в воскресенье. Она смотрела вслед надзирательнице, которая, встав, проводила Дани по коридору, пока закрывшаяся дверь не скрыла их из виду. Теперь она уставилась в пепельницу. Ее сигарета еще дымилась. Нора медленно потушила ее и потянулась за сумочкой. Вынув оттуда маленькое зеркальце, она чуть подкрасилась и, встав, вышла.

– У тебя очень красивая мать, Дани, – сказала надзирательница, сопровождавшая Дани.

Дани посмотрела на нее. Эти слова все говорят, когда видят ее мать, но она знает, какие чувства охватывают их, когда они видят ее. «Что за прелестный ребенок», – говорят они. Но она-то знает, что они на самом деле чувствуют.

Оказавшись у себя, Дани закрыла за собой дверь. Какое-то время она стояла, глядя на исписанную стену, а потом вытянулась на кровати.

Красивая и талантливая. Такова ее мать. Ей это не досталось. Она вспомнила, сколько раз, пробираясь в студию, когда матери не было дома, она пыталась копировать те прекрасные вещи, что лепила мать. Но из-под ее рук выходила только какая-то корявая нескладица, и она уничтожала ее, чтобы ее произведения никому не попались на глаза.

Она не могла удержаться от беззвучных слез. Когда они прекратились, она поднялась с кровати и посмотрела на себя в зеркало. Ее мать выглядела красивой и после рыданий. С чистыми глазами, с бледной матовой кожей. Не то, что она – глаза заплыли и покраснели, лицо опухло.

Из посылки, что передала ей мать, она вытащила бумажное полотенце и оторвала кусок. Прижав его к лицу, она ощутила пахнущую мятой прохладу и влажность, смягчившую пылающую кожу.

Она вспомнила, как Рик поддразнивал ее за то, что она так любила это ощущение. Она всегда таскала с собой в сумочке эти салфетки. Как-то после близости, когда он с закрытыми глазами лежал рядом с ней, она вытащила одну, решив освежить его.

Но когда она прикоснулась салфеткой к нему, он подскочил.

– Ради Бога, малыш, что ты делаешь?

– Я только хотела, чтобы ты себя лучше чувствовал, – сказала она. Он засмеялся и притянул ее к себе так, что она оказалась над ним.

Она почувствовала, как его легкая щетина царапала ей горло.

– Слушай, ты прямо сумасшедший ребенок! – Затем он положил ее на спину, и его руки скользнули по ее телу, делая те волшебные вещи, из-за которых она не могла жить без него.

Слезы снова навернулись ей на глаза, и она смахнула их. Плакать теперь не имеет смысла. Теперь ничего уже не изменишь. Когда раньше ей бывало так плохо, как сейчас, она всегда прибегала к нему. Он улыбался и ласкал ее, после чего хандра ее безвозвратно исчезала. Но больше этого не будет.

Она тщательно подсчитала дни. Сильвию увезли вчера. Значит, сегодня пятница. Рика уже, наверно, похоронили. Интересно, послала ли мать цветы.

Скорее всего, нет. Скорее всего, что так, насколько она знает ее. Мать уже забыла его. Кроме того, в глубине души она затаила непреходящую ревность к нему.

Она вспомнила, как разгневалась ее мать, когда нашла ее в комнате Рика. Она орала на него, и ее ногти оставили кровавые следы на его голом плече. Она думала, что мать убьет его.

– Нет! Мама, нет! – кричала она.

Мать поволокла ее, совершенно голую, по холлу и швырнула в комнату. Дани помнила, как она лежала, скорчившись на полу, рыдая и дрожа всем телом, пока их яростные крики сотрясали дом.

Нет, теперь-то она уверена, что никаких цветов мать не послала. Но в то же время она не сомневалась, что мать отнюдь не забыла Рика. Глаза у нее были сухие и горели. Она взяла еще одну бумажную салфетку и прижала к лицу. Затем, скомкав, бросила ее в мусорную корзину.

Внезапно на нее навалилось ощущение ужасного одиночества. Словно эта скомканная салфетка была какой-то тоненькой нитью, связывавшей ее с прошлым, и вот она, нить эта, порвалась. Только Рик пытался понять ее, но теперь у нее никого нет. Никого. Она снова стала плакать.

Салли Дженингс посмотрела на часы. Было уже половина шестого. Она с возмущением окинула взглядом свой письменный стол. Здесь скопилось столько бумаг, с которыми ей предстоит разбираться. Она стала аккуратно складывать их в атташе-кейс. Может, вернувшись домой из театра, она успеет просмотреть хоть часть из них.

Она так давно хотела пойти на эту пьесу, и, кажется, ей выпал на долю тот редкий день, когда ничего не сможет помешать ей. Времени у нее было в обрез – успеть домой, переодеться, потом опять спешить в нижний город, и она едва сможет что-то перехватить перекусить перед началом пьесы.

Кто-то осторожно постучал в двери.

– Да, – нетерпеливо отозвалась она.

Первым делом ей бросилась в глаза за матовым стеклом двери белая форма надзирательницы, но вошла Дани. Она остановилась на пороге.

– Мисс Дженингс, – тихим, еле слышным голосом спросила она, – не могла бы я поговорить с вами?

Несколько секунд психолог смотрела на нее. Она видела, что ребенок плакал, и сейчас в глазах ее были такая тоска и безнадежность, которые ей не приходилось видеть у Дани.

– Конечно, девочка.

Дани увидела открытый дипломат.

– Если вы спешите, мисс Дженингс, я могу прийти и утром. Салли Дженингс захлопнула дипломат и поставила его на пол рядом со столом.

– Нет. В сущности, я хотела остаться и поработать тут вечером.

– Я не хотела бы мешать вам.

Мисс Дженингс улыбнулась ей, и, когда она улыбалась, было видно, что она еще очень молода.

– Вот что я тебе скажу. А что, если мы вместе поужинаем в кафе? Будет так здорово поболтать с кем-нибудь за едой.

Дани из-за плеча посмотрела на надзирательницу, по-прежнему ждущую в коридоре.

– А вы… вы думаете, что мне разрешат пойти с вами?

Салли Дженингс сняла трубку и набрала номер старшего инспектора по надзору. Закрыв рукой микрофон, она шепнула:

– Думаю, что мне удастся все организовать.

Может быть, ей показалось, что в глазах Дани мелькнуло благодарность и облегчение, но во всяком случае выражение тоски исчезло с ее лица. Она тут же решила, что пьеса, на которую она давно мечтала попасть, никуда от нее не уйдет.

13

– В первый раз я поняла, что люди не вечно будут рядом с тобой, когда отец перестал приезжать ко мне, – Дани посмотрела на мисс Дженингс, сидящую по другую сторону стола. Они только что вернулись с кафе. – И знаете, что я хочу сказать? Когда ты маленькая, тебе кажется, что ты – центр всего мира, но, вырастая, понимаешь, что это не так. Целый месяц я плакала каждый день. А потом стала привыкать к этой мысли.

Дядя Сэм, то есть мистер Корвин, был очень хорошим. Мама вышла за него замуж после того, как развелась с папой. Думаю, он чувствовал какую-то вину передо мной. Он все хотел обращаться со мной, как мой папа. Водил в сады и зоопарк. Но он не был папой. Когда я бывала с папой, я видела, что он не думает ни о чем и ни о ком, кроме меня.

А с дядей Сэмом все было по-другому. Он очень старался, но я была всего лишь частью того, о чем он все время думал. Но я все равно любила его. И вот настал день, когда и он исчез. Я помню, как это было.

Дани помолчала, глядя на дымок сигареты, которую держала в пальцах.

– Продолжай, Дани, – подтолкнула ее психолог. – Значит, ты помнишь тот день. А что заставило тебя запомнить его?

Бело-синий автобус с аккуратными буквами «Школа мисс Рандольф» на дверце, подрулил к обочине и остановился. Водитель в аккуратной серой форме выскочил и распахнул двери. Дани с развевающимися длинными черными волосами, в белой блузке и плиссированной темно-синей юбке, цвета которых ярко вспыхнули под солнцем, стремглав вылетела из машины. По ступенькам она взбежала к двери.

– Счастливого отдыха на уик-энде! – крикнул ей вслед водитель. Она одарила его широкой улыбкой из-за плеча.

– И тебе тоже, Аксель.

Бросив книжки в холле на столик и схватив табель, она промчалась по коридору в мастерскую.

Настежь распахнув двери, она влетела в мастерскую с криком:

– Мама! Мама! Я получила «А» по истории искусства!

Она успела обежать мастерскую, размахивая табелем, пока не поняла, что в студии никого нет. Она попыталась заглянуть в маленькую комнатку, примыкавшую к мастерской.

Дверь ее была закрыта. Она тихонько постучалась.

– Мама! Мама, ты здесь?

Ей никто не ответил.

Она осторожно заглянула внутрь. Комната была пуста. Она медленно закрыла дверь. Странно. Обычно в это время дня ее мать работала.

Она вернулась в холл. Взяв книги со столика, она поднялась наверх к себе. Из комнаты дяди Сэма как раз вышел Чарльз.

– Добрый день, мисс Дани.

Она подняла на него глаза.

– А где мама?

Дворецкий несколько смутился.

– Она вышла, мисс Дани.

– Она сказала, когда вернется? – Дани протянула табель. – Я получила «А» по истории искусства. И хотела, чтобы она поглядела.

– Просто великолепно, мисс Дани, – теперь тон у дворецкого изменился. – Нет, мадам не сказала, когда она вернется.

– А-а, – разочарованно протянула Дани. Направившись в свою комнату, она остановилась и обернулась. – Скажите, когда она придет, Чарльз. Я хочу ее видеть.

– Конечно, мисс Дани.

Когда Дани вошла в комнату, мисс Холман развешивала одежду в гардеробе. На лице ее появилась широкая улыбка, когда она увидела девочку.

– Вот и ты! А я уж заждалась тебя! Ну, что ты получила?

Дани улыбнулась.

– А как ты думаешь?

– Дай посмотреть, – сказала ее старая гувернантка. – Не могу дождаться!

Играя, Дани спрятала табель за спину.

– Не дам, пока ты не выполнишь своего обещания!

– А я уже спекла тебе пирог.

– Ну тогда ладно! – И Дани протянула ей табель.

– Сейчас, только одену очки. Я так волнуюсь, что даже читать не могу!

Она обнаружила очки в кармане передника и, водрузив их на нос, быстро посмотрела табель.

– О, Дани! – воскликнула она. – У тебя «А» по истории искусства! Гувернантка обняла Дани.

– Я так горжусь тобой, – и она расцеловала Дани в обе щеки. – И твоя мать будет гордиться, когда увидит твои оценки.

– А где мама? В мастерской ее нет.

То же самое выражение, которое она заметила, встретившись с Чарльзом, появилось и на лице гувернантки.

– Твоей маме пришлось внезапно уехать по делам. Она вернется к понедельнику.

– А! – У матери то и дело случались неожиданные деловые поездки в конце недели. Она взяла у гувернантки свой табель. – Надеюсь, она успеет вернуться, чтобы подписать табель. В понедельник мне надо возвращаться в школу.

– Не сомневаюсь, что успеет. А теперь почему бы нам не спуститься на кухню и не попросить Кукки дать нам молока с пирогом? И устроим маленькую вечеринку – только мы втроем.

Дани взглянула на пожилую женщину, которая так обрадовалась ее приезду. Она уже устала от вечеринок в ее обществе. Как было бы хорошо, если бы для разнообразия хоть на одной из них появилась и ее мать.

– Мне что-то не хочется.

– Делай, что тебе говорят, – с наигранной серьезностью приказала ей мисс Холман. Она понимала, о чем сейчас думает Дани.

– О'кей. – Повернувшись, Дани вышла. В холле она столкнулась с Чарльзом и дядей Сэмом. Каждый тащил по несколько чемоданов.

– Дядя Сэм! – воскликнула Дани, кидаясь к нему.

Бросив чемоданы, он подхватил ее. Чарльз продолжал спускаться по лестнице со своим грузом.

– Да, Дани?

– Я получила «А» по искусству!

– Это великолепно, Дани.

У дяди Сэма был такой голос, что она внимательно посмотрела ему в лицо. Он выглядел усталым и грустным. Она глянула на багаж.

– Ты тоже уезжаешь на уик-энд? Ты встретишься с мамой?

– Да, я уезжаю, Дани. Но с мамой я не встречусь.

– А я то думала, если ты увидишь ее, то передай ей, что… Чувствовалось, что его одолевали какие-то другие мысли.

– Что передать ей, Дани?

– Что я получила «А» по искусству.

– Я не увижу ее, Дани.

– Ты вернешься в понедельник?

Несколько секунд он молча смотрел на нее, а потом осторожно опустил ее на пол.

– Нет, Дани, я не вернусь в понедельник. Я вообще не вернусь.

– Никогда? – удивилась она.

– Да. Я уезжаю отсюда.

Внезапно на глазах ее выступили слезы. Вот и он, как папа… Уехал и с тех пор так и не приезжал к ней.

– Почему? Ты нас больше не любишь?

Он увидел слезы на ее глазах и услышал грусть в голосе девочки. Он взял ее за руку.

– Нет, Дани, не так. К тебе это не относится. Но порой дела идут не так, как хотелось бы. Мы с твоей мамой решили развестись.

– Как мама и папа?

Он кивнул.

– Это значит, что ты больше не будешь приезжать ко мне? – Она заплакала в голос. – Теперь никто не будет приезжать ко мне.

Он неловко обнял ее.

– Я бы очень хотел видеться с тобой, Дани. Но не смогу.

– Почему не сможешь? – спросила она. – Мать Сюзи Колтер разводилась пять раз и все ее папы приезжают к ней. Я знаю, потому что она сидит рядом со мной и всегда показывает подарки, которые они ей привозят.

– Твоей маме это не понравится.

– Тогда почему она не может уехать, если разводится? – гневно спросила Дани. – Почему всегда должен уезжать папа?

– Не знаю.

Импульсивно она кинулась к нему на шею.

– Не уезжай, дядя Сэм! Мне будет ужасно плохо без тебя! Улыбнувшись, он прижался к ней щекой.

– И мне без тебя, Дани. Ты большая девочка и должна понять, что надо уезжать, а я тебе всегда буду посылать подарки. И ты сможешь показывать своей подружке, чтобы она знала: папа присылает подарки не только ей.

– Хорошо, – подумав, согласилась Дани. Она поцеловала его в щеку. – Но мне все равно будет тебя не хватать.

Сэм тоже поцеловал ее и выпрямился, подняв свой багаж.

– Я должен спешить.

Она проводила его до выхода.

– Ты тоже поедешь в Ла Джоллу и будешь жить на яхте, как мой папа?

Он засмеялся.

– Нет, Дани. Какое-то время я буду жить в Нью-Йорке.

– Если бы ты жил на яхте, – разочарованно сказала она, – мы могли бы поплавать под парусом.

Он снова засмеялся.

– Я не такой хороший моряк, как твой папа.

Стоя у дверей, Дани видела, как Чарльз укладывал багаж в такси. Дядя Сэм наклонился и снова поцеловал ее.

– Прощай, Дани.

Когда машина двинулась, она помахала ему.

– Пока, дядя Сэм! – крикнула она и не зная, что еще сказать, добавила. – Желаю тебе хорошо провести время!

Задумавшись, она, войдя в дом, побрела на кухню. Чарльз, Кукки и миссис Холман ждали ее. Здесь были все, кроме Виолетты, горничной ее матери. Когда мать уезжала, Виолетта никогда не оставалась в доме.

– Мама и дядя Сэм развелись, – объяснила она. – А дядя Сэм будет жить в Нью-Йорке.

Миссис Холман поставила на стол шоколадный пирог.

– Ну, как он тебе нравится?

– Просто потрясающе, – но восторга в ее голосе не слышалось.

– Садись за стол, и я отрежу тебе кусок, – сказала Кукки. Дани послушно заняла место за столом. Кукки отхватила большой ломоть и придвинула к ней тарелку вместе со стаканом молока. Затем она нарезала пирог и для остальных, и все расселись. Дани видела, что все ждали от нее первой оценки, чтобы приступить к пирогу. Она отломила кусок вилкой.

– Просто объедение, – пробормотала она с полным ртом.

– Не подавись, Дани.

Они все приступили к пирогу.

– В самом деле очень вкусно, миссис Холман, – сказал Чарльз.

– Ну и успокойся, – рассмеялась Кукки.

– Ну, конечно, и твои пироги очень вкусны, Кукки, – поправился Чарльз, помня, что хорошую кухарку не так легко найти в наши дни.

– Почему они развелись? – внезапно спросила Дани. Присутствующие, смутясь, посмотрели друг на друга. Решилась ответить миссис Холман.

– Мы не знаем, дитя мое. Это не наше дело.

– Потому что мама такая симпатичная и у нее много друзей? Они не ответили.

– Я слышала, как несколько дней назад мама ссорилась с дядей Сэмом. Дядя Сэм сказал, что сыт по горло и его мутит от ее постельных партнеров. Я знаю, что дядя Сэм и мистер Скааси партнеры, но не знала, что у мамы тоже есть партнеры. Почему мне это не было известно?

– Это не наше дело, дитя мое, – серьезно сказала миссис Холман. – И не твое. Просто ешь пирог и пусть тебя беспокоят только те вещи, которые имеют к тебе отношение.

Несколько минут Дани ела молча, а затем снова подняла глаза.

– Дядя Сэм сказал, что будет слать мне подарки, а я покажу их Сюзи Колтер и скажу, что она не единственная, которой папы шлют подарки.

Через две недели ей исполнилось десять лет, и из Нью-Йорка пришла огромная посылка. Она была заполнена подарками. Дядя Сэм сдержал свое слово. Она стала лучше чувствовать себя. Но она все равно потеряла его.

Когда школа кончилась, мама взяла ее на лето пожить на ранчо около озера Тахоэ. Она сказала, что это ей необходимо, чтобы получить развод, но Дани ничего не поняла. Ей тут было очень хорошо. Каждое утро она ездила верхом и каждый день купалась в озере. Здесь был и Рик. Он был новым менеджером у мамы. Должно быть, и он был одним из тех партнеров, из-за которых, как она слышала, мама ссорилась с дядей Сэмом, потому что как-то она видела его утром, выходящим из маминой спальни.

Но Рик ей нравился. Он любил заниматься тем же самым, что и она. Он ездил верхом вместе с ней и учил ее кататься на водных лыжах. И он много хохотал. Не то, что дядя Сэм, который никогда вообще не смеялся. Мать порой говорила, что Рик такой же ребенок, как и она.

Мама не любила ездить верхом или проводить время на воде. Она говорила, что такое времяпрепровождение плохо действует ей на кожу и она легко может обгореть. Вместо этого большую часть времени она проводила в комнате, которую оборудовала себе под мастерскую. Вечером она приводила себя в порядок, и они с Риком отправлялись в Рено. Потом мама спала допоздна. Но Рик каждое утро вставал пораньше, чтобы они могли покататься верхом. Обычно он называл ее Хлыстик.

В то время он носил усики. Узенькие, не толще, чем карандашная линия, которые доходили до углов рта. С ними он выглядел таким симпатичным, как Кларк Гейбл. Как-то она сказала об этом матери, и мама почему-то разозлилась. Она сказала Рику, чтобы он тут же избавился от этих глупых усиков.

Дани стала плакать. Она и сама не знала, почему заплакала.

– Не сбривай их! – просила она. – Пожалуйста, не сбривай!

– Перестань вести себя, как маленькая идиотка! – гаркнула на нее мать.

Рассердившись, Дани повернулась к ней.

– Ты требуешь от него сбрить усики только потому, что я сказала, что они мне нравятся! Ты не хочешь, чтобы я кого-нибудь любила или чтобы кто-нибудь любил меня! – Она повернулась к Рику – Скажи ей, что ты их не сбреешь!

Рик посмотрел на нее, а потом на ее мать. Он медлил с ответом.

Тогда ее мать улыбнулась. Это была очень странная улыбка, которая появлялась у нее на лице, когда она хотела заставить вас сделать то, что вам не хотелось.

– Ты свободен в своих действиях, Рик, так что решай сам. Но смотри, не переборщи.

Постояв несколько секунд, Рик повернулся и пошел к себе в комнату. Когда через несколько минут он вышел, усиков у него уже не было.

Дани уставилась на него. Он как-то странно изменился. На том месте где были усики, осталась смешная белая полоска. Больше он не походил на Кларка Гейбла. Она разразилась слезами и убежала к себе в комнату.

После этого Рик больше не ездил с ней верхом. И не брал ее с собой на катер покататься на водных лыжах. Правда, это уже не имело значения, потому что каникулы подходили к концу. На оставшееся время лета мать послала ее в лагерь.

14

Услышав легкий стук в дверь, Нора оторвалась от работы.

– Войдите.

Дверь в мастерскую приоткрылась, и на пороге застыла миссис Холман.

– Не могу ли я переговорить с вами, мадам? – вежливо спросила она.

Нора кивнула.

– Конечно. – Она положила комок глины и вытерла руки. Гувернантка неловко вошла в мастерскую. Она очень редко бывала здесь.

– Я хотела бы поговорить с вами о Даниэль.

Замолчав, она бросила взгляд на Рика, который стоял поодаль.

– Что с Даниэль? – спросила Нора.

Миссис Холман опять посмотрела на Рика. Рик понял намек.

– Оставлю вас наедине. – Он вышел в другую комнату, оставив дверь открытой.

– Ну? – спросила Нора.

Пожилая гувернантка по-прежнему чувствовала неловкость.

– Даниэль растет.

– Конечно, – удивилась Нора. – Это очевидно для всех.

– Она больше не ребенок. Она быстро становится молодой леди. Нора молча смотрела на нее.

– И я хочу сказать, – борясь со смущением, продолжала гувернантка, – что некоторые вещи объяснить ей не так легко.

– Какие вещи? – раздраженно спросила Нора. – Я уверена, что она не нуждается в том, чтобы ей объяснили некоторые жизненные явления. Это достаточно успешно делают в школе мисс Рандольф.

– В этом-то все и дело! – Воскликнула миссис Холман. – Она знает.

Нора кивнула.

– Конечно, знает. Она и должна знать.

– Она знает, – повторила гувернантка. – И видит.

Несколько секунд Нора молчала.

– К чему вы клоните, миссис Холман?

Гувернантка не могла поднять на нее глаза.

– Даниэль видит, что происходит в доме. И она разбирается в том, что знает. Вообщем, для девочки это не очень хорошо – видеть у себя в доме такие вещи.

– Вы хотите сказать мне, как я должна себя вести в своем собственном доме?

Гувернантка тут же замотала головой.

– Нет, мисс Хайден. Я просто рассказываю вам о вашей дочери. То, что она видит и что она знает – это слишком много для восприятия такой девочки, как она. Она пытается понять все, что происходит вокруг нее. – Она спокойно встретила взгляд Норы. – И я больше не могу объяснять ей, что все, что попадается ей на глаза, на самом деле не существует.

– Не думаю, что вы должны об этом заботиться, миссис Холман, – холодно сказала Нора.

На лице пожилой женщины появилось упрямое выражение.

– В какой-то мере, вы правы, мисс Хайден. Но я нянчила Дани со дня ее рождения. И я не буду чувствовать себя спокойно, если не скажу вам, как это волнует Дани.

– Благодарю вас, миссис Холман, – тем же холодным голосом сказала Нора. – Но прошу вас не забывать, что я мать Дани со дня ее рождения. И ответственность за нее лежит на мне, а не на вас.

Гувернантка взглянула на нее.

– Да, мисс Хайден. – Повернувшись, она вышла из мастерской. Когда за ней захлопнулась дверь, из другой комнаты вышел Рик.

– Ты слышал, что она говорила? – спросила Нора. Рик посмотрел на нее.

– Этой старухе пора уматывать отсюда.

– В некотором смысле она права. Дани растет. – Нора шлепнула на скульптуру комок глины. – И мы должны быть более осторожны.

– Осторожны! – взорвался Рик. – Как мы можем быть осторожны? Попробуй только выбраться из дома ранним утром, чтобы вернуться в комнату над гаражом, и держу пари, что половина соседей будет знать, чем я занимаюсь.

Нора расхохоталась.

– Попробуй не так грохотать, когда закрываешь двери.

– Сама попробуй! Особенно, когда идет дождь и все скользит. Я промок до костей.

Нора покончила с глиной.

– Но все же нам надо что-то делать с этим.

– Мы можем пожениться, – сказал Рик. – И тогда придет конец всей этой музыке.

– Нет, – Нора посмотрела на него. – Мы не подходим для брака. Я уже дважды пыталась, и я знаю. И, откровенно говоря, ты годишься на это не больше, чем я.

Подойдя, он обнял ее.

– Но друг с другом мы еще не пробовали, бэби. Теперь все может быть по другому.

Она оттолкнула его.

– Перестань обманывать самого себя. Ни ты, ни я не принадлежим к тем типам, которые будут спокойно сносить узы. Мы очень похожи. Нам обоим время от времени надо что-то новенькое.

– Только не для меня, бэби. Я могу быть очень счастлив только с тобой.

Она выскользнула от его объятий.

– А что ты будешь объяснять своим друзьям, когда уже не сможешь освобождаться по вечерам ни по вторникам, ни по четвергам? Особенно той маленькой итальяночке, фотографу в клубе, которая так вкусно делает для тебя спагетти по вечерам? Что ты ей скажешь после того, как она столько времени ждет, чтобы ты женился на ней?

Побагровев, он смотрел на нее.

– Ты знаешь о ней? Нора улыбнулась.

– Я все знаю о тебе. Я не такая дура. – Она пожала плечами и взяла сигарету. Подождав, пока он поднес ей огонек, она продолжила. – Но по сути, меня это не волнует. Пока я получаю то, что мне нужно, ты можешь делать все, что захочешь.

Лицо его начало расплываться в медленной улыбке.

– И я получаю все, что мне нужно. Верно, бэби?

Он потянулся к ней, и на этот раз она не стала избегать его объятий. Он отобрал у нее сигарету и положил ее в пепельницу. Затем он жадными ищущими губами впился в ее губы.

Она не закрывала глаз, глядя ему в лицо.

Он прижал ее спиной к столу и запустил ей руки под юбку.

– Окно, – предупредила она, показывая на стеклянную стену, рядом с которой они стояли.

– Черт с ним, я просто не могу ждать. И пусть соседи сдохнут от зависти.

Когда Дани вернулась домой из лагеря, на станции ее встретил Чарльз. Она огляделась. Обычно с ним приезжала и миссис Холман.

– А где Нанни?

Собирая ее вещи, Чарльз старался не встречаться с Дани глазами.

– Разве вы не знаете, мисс Дани? Миссис Холман ушла.

Дани внезапно остановилась.

– Нанни ушла от меня?

Чарльз смутился.

– Я думал, что вы знали, мисс Дани. Она нашла себе другую работу.

– Это мама ее уволила? – Дани побледнела от гнева.

– Не знаю, мисс Дани. Это случилось сразу же после того, как вы уехали в лагерь. – Он распахнул перед ней дверцу машины.

– А ты знаешь, где она сейчас работает? – спросила девочка.

Чарльз кивнул.

– Я хочу, чтобы ты отвез меня туда.

Чарльз замялся.

– Не знаю. Ваша мама…

– Я хочу, чтобы ты отвез меня туда! – настойчиво потребовала Дани. – И сейчас же.

– Мисс Дани! Ваша мама очень рассердится на меня.

– Я не скажу ей. Вези меня!

Дани села на заднее сидение, и Чарльз захлопнул дверцу. Сев за руль, он сделал еще одну попытку переубедить ее.

– Мисс Дани…

Внезапно в голосе девочки появились те же ледяные нотки, что и у Норы.

– Если ты не отвезешь меня туда, я специально скажу матери, что ты меня возил.

Они подъехали к группе новых строений в Сан-Франсис-Вуд. Нанни как раз вышла на прогулку, толкая перед собой маленькую коричневую детскую коляску. Дани выскочила из машины, когда та еще не остановилась.

– Нанни! – крикнула она, кинувшись к няне. – Нанни! Женщина остановилась и прищурилась от лучей солнца. Ей пришлось приставить одну руку козырьком к глазам.

– Дани?

Наконец она увидела бегущую к ней девочку и широко раскинула руки, чтобы обнять ее.

– Дани! – воскликнула она не в силах скрыть слез, выступивших у нее на глазах. – Дани, mein Kind!

Дани тоже плакала.

– Почему ты оставила меня, Нанни? Почему ты бросила меня? Няня безостановочно целовала ее в обе щеки, покрывая поцелуями ее лицо.

– Моя маленькая девочка! Дай мне посмотреть на тебя. Какая ты стала большая, как ты загорела!

Дани уткнулась лицом в ее пышную грудь.

– Ты должна была сказать мне, – всхлипывала она. – Ты не должна была просто так оставлять меня!

Внезапно старая няня поняла, что Дани имела в виду. Подняв голову, она посмотрела на Чарльза. Тот еле заметно покачал головой.

Она сразу же поняла, что он хотел ей сказать. Она повернулась к ребенку.

– Ты уже большая девочка. Такая большая, что тебе уже не нужна няня.

– Ты все равно должна была сказать мне, – продолжала всхлипывать Дани. – Это неправильно.

– Я ведь занимаюсь только с маленькими детьми, Дани, дитя мое. Я нужна малышам.

– Ты нужна мне. Вернись вместе со мной домой. Гувернантка медленно покачала головой.

– Не могу, Дани.

– Почему ты не можешь?

Мисс Холман коснулась коляски.

– Потому что теперь я нужна вот этому ребенку, – просто сказала она.

– Ты нужна мне больше, чем ему. Ты всегда была со мной.

– А теперь настало время, когда ты должна обходиться без меня. Теперь ты большая девочка. Что мне делать-то, кроме того, как сидеть и смотреть, когда ты прибегаешь и убегаешь? Ты теперь и сама позаботишься о себе. Разве ты не провела без меня все лето? И какая разница, что теперь ты будешь дома?

– Но я люблю тебя, Нанни.

Гувернантка снова прижала ее к себе.

– И я люблю тебя, моя маленькая Дани.

– Тогда возвращайся вместе со мной домой.

– Нет, Дани, – твердо сказала пожилая женщина. – Я не могу вернуться с тобой. Твоя мама была права. Она сказала, что рано или поздно это должно произойти.

– Моя мама? Значит, я была права! Она все же уволила тебя!

– Рано или поздно, Дани, – грустно улыбнулась гувернантка, – это должно было случиться. Тебе уже двенадцать лет. Ты почти молодая леди. Скоро к тебе будут приходить мальчики. Ты будешь ходить на вечеринки и на дни рождения к ним. Зачем тебе нужна старая няня, которая будет крутиться вокруг тебя? У тебя будет своя собственная жизнь.

– Это мама тебя уволила? – упрямо спросила Дани.

– Мы сошлись на том, что так будет лучше всего. Твоя мама была очень любезна. Она уплатила мне за год вперед.

– И все же ты должна была сказать мне, – настаивала Дани. – Ты моя няня, а не ее.

Старая няня помолчала.

– А теперь, я думаю, тебе лучше поехать домой. Твоя мама будет беспокоиться, не понимая, куда ты делась. Кроме того, у нее есть для тебя великолепный сюрприз.

– Мне не нужны ее сюрпризы, – отмахнулась Дани. – Я могу приходить навещать тебя? Хотя бы изредка, я хочу сказать. То есть, если ты не сможешь приходить ко мне?

Миссис Холман обняла ее и прижала к себе.

– Конечно, Дани. Каждую среду я свободна. Я могла бы тебя встречать после школы.

Дани расцеловала свою старую няню в обе щеки.

– Мне будет тебе ужасно не хватать.

– И мне тебя тоже, – миссис Холман с трудом сдерживала слезы. – А теперь иди, а то у Чарльза будут неприятности.

Они снова расцеловались, и Дани медленно побрела к машине. Почти всю дорогу домой она молчала. Когда они почти приехали, она перегнулась на переднее сидение.

– Что за сюрприз приготовила для меня мама?

– Не могу говорить. Ваша мама взяла с меня слово, что я буду держать его в секрете.

Но, в конце концов, она все же выпытала его у Чарльза.

В мастерской у матери была какая-то деловая встреча, и она оставила записку, чтобы ее не беспокоили. В сопровождении Чарльза, который тащил ее вещи, Дани поднялась по лестнице и повернула к своей комнате.

– Не сюда, мисс Дани. А вот в эту сторону. – Повернувшись, Чарльз двинулся в другую сторону холла, а не туда, где находилась ее комната и помещение матери.

Она последовала за ним.

– Это и есть сюрприз?

Он кивнул, когда они остановились перед дверями бывшей гостиной. Широким жестом он распахнул двери.

– Только после вас, мисс Дани.

Комната была вдвое больше ее прежней. Все в ней было новенькое, с иголочки – от блестящего покрывала на кровати до встроенной в стену стереоустановки и телевизора. Здесь также был большой стенной шкаф, точно, как у мамы, и новая ванна с гардеробной.

– И телевизором и стереоустановкой можно управлять, лежа на кровати, – гордо сказал Чарльз.

– Очень красиво, – равнодушно кивнула Дани. Она оглядела комнату. – А где моя шкатулка с сокровищами?

– Она не подходила к новой обстановке, и поэтому ваша мама приказала отнести ее на чердак.

– Принеси ее.

– Да, мисс Дани.

– А что в моей старой комнате?

– Ваша мама устроила в ней кабинет для мистера Риччио. А старая комната миссис Холман теперь стала ее спальней.

– Ага, – сказала Дани. Она была уже достаточно большой, чтобы понимать, почему это было сделано. Девочки в лагере то и дело шептались, что происходит между мужчиной и женщиной, которые располагаются в соседних комнатах.

Чарльз занес в комнату ее вещи.

– Я пришлю Виолетту помочь вам распаковаться.

– Мне не нужна ничья помощь.

– Нет, нужна, – раздался голос ее матери из открытых дверей. – Ты же ведь, конечно, не можешь сама все разложить.

Дани повернулась к матери.

– Я сама все укладывала, – упрямо настаивала она, – и мне не нужна помощь Виолетты.

Нора посмотрела на нее. Она чувствовала, что-то случилось. Посмотрела на Чарльза. Тот кивнул.

– Разве так надо встречать свою мать после того, как ты все лето не видела ее? Иди сюда и дай мне посмотреть на тебя.

Нора слегка наклонилась, чтобы Дани поцеловала ее в щеку. Дани послушно исполнила привычный обряд. Чарльз вышел из комнаты, прикрыв за собой двери.

– Почему ты уволила Нанни? – сразу же спросила она.

– И это первое, что ты можешь мне сказать после того, как я из кожи вон лезла, чтобы сделать тебе такую комнату? По крайней мере, ты могла бы сказать мне, как тебе нравится комната.

– Очень хорошая. – Тон ее голоса говорил, что это ее меньше всего волнует.

– И телевизором и проигрывателем можно управлять с постели.

– Знаю. Чарльз уже показал мне.

Дани упрямо ждала ответа на свой вопрос, а Нора была полна столь же упрямого желания не отвечать ей на него.

– Ты выросла. Ты уже почти с меня ростом. Какой у тебя рост, кстати?

– Пять футов и полтора дюйма.

– Повернись-ка, – сказала мать. – Дай посмотреть на тебя. Дани послушно повернулась на пятках.

– Ты растешь и несколько в другом смысле. Ты уже почти молодая девушка.

– Я ношу лифчик тридцать второго номера, – с ноткой гордости в голосе сказала Дани. – Но у меня слишком широкие бедра. Так как я расту, девочки говорят, что на следующее лето мне уже понадобится тридцать четвертый номер.

– Молодые девушки не должны говорить о таких вещах, – с легким раздражением перебила ее Нора. – Я пришлю Виолетту помочь тебе разложить вещи.

– Мне не нужна Виолетта, – мрачно сказала Дани. – Мне нужна Нанни.

Вспылив, Нора повернулась к ней.

– Ну так вот – Нанни тут больше нет. И если тебе не нужна Виолетта, справляйся сама.

– Тогда мне никто не нужен! – вскинулась Дани. Глаза у нее увлажнились. – Почему ты не сказала мне, что собираешься увольнять Нанни? Почему ты все держала в тайне?

– Я не держала в тайне! – рассердилась Нора. – Ты уже большая девочка. И тебе не нужна няня, чтобы вытирать тебе носик.

Дани заплакала.

– Ты должна была сказать мне.

– Перестань вести себя, как ребенок! Я ничего не должна была тебе говорить. Я поступаю так, как считаю правильным!

– Ты всегда это говоришь! Так ты говорила, когда ушел папа. Так ты говорила, когда ушел дядя Сэм. Каждый раз, как ты видишь, что кто-то любит меня больше, чем тебя, ты отсылаешь его. Вот почему ты так делаешь!

– Заткнись!

В первый раз в жизни мать ударила Дани по лицу. Девочка схватилась за щеку и полными ужасами глазами посмотрела на свою мать.

– Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! Когда-нибудь ты кого-то полюбишь и я заберу его у тебя! И тогда увидишь, как тебе это понравится!

Нора опустилась на колени перед своей дочерью.

– Прости, Дани, – шепнула она. – Прости, я не хотела так делать!

Несколько секунд Дани смотрела ей в глаза, а потом повернулась и кинулась в ванную.

– Уходи! Оставь меня одну! – крикнула она из-за двери. – Я ненавижу тебя! Я… ненавижу тебя, – еле закончила она.

Салли Дженингс, сидевшая по другую сторону стола, посмотрела на нее. Глаза девочки были красны от слез, которые оставили блестящие полоски на щеках. Салли пододвинула к ней коробку с бумажными «Клинексами».

Дани взяла один из них и вытерла лицо, с благодарностью взглянув на психолога.

– Я не хотела. Я в самом деле не хотела. Просто тогда я не могла иначе говорить с матерью. Если бы я стала рыдать или орать или биться в истерике, она бы просто не обратила бы на меня внимания.

Салли кивнула. Она посмотрела на часы.

– Думаю, что пока с нас хватит, Дани, – мягко сказала она. – Иди к себе и постарайся заснуть.

Дани встала.

– Хорошо, мисс Дженингс. Я вас увижу в понедельник?

Психолог отрицательно покачала головой.

– Боюсь, что нет, Дани. У меня есть кое-какие дела в клинике. И я там буду весь день.

– А во вторник слушание дела. Значит, я больше не успею с вами поговорить.

Салли кивнула.

– Верно. Но пусть тебя это не беспокоит, Дани. Мы найдем возможность пообщаться.

Она видела, как надзирательница сопровождала девочку по коридору. Опустившись на стул, она потянулась за сигаретой. Закурив, она выключила магнитофон. Теперь, по крайней мере, она знает, с чего начинать. Как порой непосильна бывает эта работа. Вечно не хватает времени как следует разобраться хотя бы в одной жизни.

15

Подойдя к окну, я выглянул наружу. Утренний туман по-прежнему густой пеленой затягивал улицы. Я нетерпеливо закурил и, повернувшись, взглянул на телефон. Может, стоит еще раз связаться с Элизабет. Но затем я отчетливо представил себе положение дел. Ответа я не дождусь. Она просто не снимает трубку. Ну и дурак же я. Не должен был я посылать ей тот снимок.

Когда я рассказал ей обо всем, Элизабет застыла у телефона.

– С ума сойти, – сказала она. – Чего Нора таким путем собирается добиться?

– Не знаю. Возможно, для нее это, как сказал тот тип, страховка, а может, она захочет пустить их в ход против меня. Поэтому я и послал тебе снимок.

– Не посылай мне таких вещей, Люк. Я не хочу даже видеть их. Избавься от них.

– Не могу, – сказал я. – Я должен был послать его тебе. Если бы он не был фальшивкой, я не стал бы этого делать. Ты же понимаешь. Я послал его авиапочтой, заказным. Ты можешь и не открывать конверт. Просто спрячь его в надежное место.

– Ты слишком многого от меня хочешь. Ты же знаешь, что я не смогу не взглянуть на него.

– Ну так взгляни, – сказал я, – и убедись, за какого идиота ты вышла замуж.

Несколько секунд она молчала.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты никогда не уезжал отсюда.

– Сейчас слишком поздно думать об этом.

Она снова помолчала.

– С тобой все в порядке?

– Да.

– Точно?

– Точно. Мы оба ждем, когда ты вернешься.

Было утро четверга. Отправив письмо, я позвонил ей на следующий день, когда, по моим расчетам, она должна была получить его. Как только я услышал ее голос, я понял, что мне достанется. Он звучал так, словно она только что плакала.

– Немедленно возвращайся домой!

– Но, Элизабет, – запротестовал я. – Осталось всего лишь несколько дней до начала слушания.

– Меня это не волнует. Немедленно же возвращайся домой!

– Ты видела снимок?

– Снимок не имеет кэтому никакого отношения!

– Говорю же тебе, что он фальшивка.

– Даже в этом случае, – всхлипнула она, – ты не должен был выглядеть таким довольным, черт возьми!

– Элизабет, ну будь же умницей.

– Я уже достаточно долго была умницей. А теперь я хочу быть просто женщиной. Я не хочу больше с тобой разговаривать. Сообщи телеграммой, когда ты вернешься!

И она повесила трубку. Я тут же перезвонил ей. Но в течение всего часа, что я сидел у телефона, мне отвечал лишь сигнал «занято». Она, должно быть, не повесила трубку. Затем позвонили из холла, что меня ждет мисс Спейзер, и я спустился к ней.

Мы побеседовали в кафе.

– Как Дани? – первым делом спросил я, когда официантка поставила перед нами кофе.

– Куда лучше, – сказала она. – Последнее несколько дней она значительно охотнее идет на контакт.

– Рад слышать это. Она посмотрела на меня.

– И все же она очень больная девочка.

– Почему вы так считаете?

– Причину своих тревог она таит глубоко в душе. И мы еще не докопались до истинной сути. Есть в ней кое-что, чего мы просто не понимаем.

– Например? – спросил я. – Может быть, я мог бы помочь.

– Будучи ребенком, была ли она склонна к вспышкам возбуждения, взрывам гнева, к яростной реакции, когда ее что-то раздражало?

Я отрицательно покачал головой.

– Насколько помню, нет. Как правило, она вела себя совершенно противоположным образом. Когда ее что-то волновало, она замыкалась. Главным образом, или у себя в комнате, или у няни. В другом случае, она могла делать вид, что ничего не произошло.

– Вела ли она себя с вами подобным образом?

Я рассмеялся.

– В этом не было необходимости. Дани и так могла обвести меня вокруг пальца.

– По отношению к матери?

Я помедлил.

– Я очень прошу рассказать мне, – посмотрела она на меня. – Я не хочу, чтобы у вас создавалось впечатление, будто я излишне настойчива или же толкаю вас на неблагородные поступки. Но сейчас, на этом этапе, нам важна любая кроха информации.

– В сущности, Нора никогда не оскорбляла ее, – сказал я. – Дани, главным образом, страдала больше от пренебрежения ею, чем от излишней опеки.

– Часто ли вы с мисс Хайден ссорились при ребенке? Взглянув на нее, я улыбнулся.

– Наши отношения носили весьма цивилизованный характер, по крайней мере, со стороны Норы. Мы существовали в обстановке непрестанной холодной войны. Она никогда не перерастала в открытые конфликты.

– Что заставило вас прекратить посещение дочери?

– Так мне было сказано.

– Мисс Хайден? Я кивнул.

– В решении суда особо не оговаривалось ваше право посещать ребенка. Вы не пробовали подать иск, когда мисс Хайден запретила вам приезжать?

– Я был не в том положении, чтобы что-то предпринимать. Я был полностью сломлен.

– И что вы тогда сделали?

Я посмотрел ей прямо в глаза.

– Стал пить, – просто сказал я.

– Вы не пробовали объяснить своей дочери, почему не приезжаете к ней?

Я покачал головой.

– Что с этого было бы толку? Все равно ничего бы это не изменило. Мисс Спайзер не ответила. Помолчав несколько секунд, она снова обратилась ко мне.

– Вчера я видела вашу бывшую тещу. Предполагаю, вы осведомлены о ее планах относительно Дани?

– Да.

Я был на той встрече, когда шло их обсуждение. За то короткое время, что было в ее распоряжении, старая леди сотворила просто чудеса. Должно быть, это обошлось ей в немалую сумму, но Дани была переведена в другую школу, пользовавшуюся великолепной репутацией заведения, где умели обращаться с детьми, у которых есть проблемы в жизни. Доктор Вайдман, известный детский психолог, уже успел связаться со школой и был готов взять на себя ответственность за восстановление здоровья девочки.

– Вы были согласны? – спросила мисс Спейзер.

– Я думаю, что это самое лучшее решение.

– Вы не возражаете, если Дани будет под опекой бабушки?

– Нет. Мне это кажется единственно правильным решением. Миссис Хайден отличается исключительным чувством ответственности. Она приложит все силы, чтобы у Дани было все, что ей необходимо.

– Не сомневаюсь, что так и будет, – мрачно согласилась мисс Спейзер. – Но ведь, если все, что вы мне рассказали, соответствует истине, то же делала и ее мать.

Я понял, что она хотела сказать. Нора предоставляла Дани все, в чем та, по ее мнению, нуждалась, и все же ничего не удалось предотвратить.

– Миссис Хайден сможет уделять Дани куда больше внимания. У нее нет никаких интересов вне дома, в отличие от Норы.

– Вы знаете, конечно, полковник, что ваша дочь не девственница. Вполне возможно, что она была в определенных отношениях с человеком, которого убила.

– Я так и предполагал, – откровенно признался я.

– Мисс Хайден утверждает, что она и не догадывалась. На это мне было нечего сказать.

– У нас сложилось впечатление, что Дани смутно представляет себе моральную сторону сексуальных отношений. И насколько нам удалось выяснить, мать в этом смысле представляла для нее не самый лучший пример.

– Думаю, мы оба понимаем это, – сказал я. – Это одна из причин, по которой я чувствую, Дани будет куда лучше жить у бабушки.

Она посмотрела на меня.

– Возможно, вы и правы. Но пока мы не очень убеждены в этом. Если бабушке не удалось добиться успеха в воспитании собственной дочери, как она сможет воспитывать внучку? – Она допила свой кофе. – Может, для ребенка лучше всего вообще избавиться от этого окружения.

Она встала.

– Спасибо за беседу, полковник.

В холле она остановилась.

– Но есть еще две вещи, которые пока представляют для меня загадку.

– Что именно?

– Почему Дани убила его, если она его любила?

– И другая?

– Если она в самом деле убила его, почему, как мы не пытаемся, не можем найти и следов того, что у Дани был настолько взрывной темперамент, который в припадке гнева мог толкнуть ее на убийство? – Она помедлила. – Если бы только у нас было время.

– Чем бы оно вам помогло?

– Тогда, прежде чем рекомендовать лекарство, мы могли бы выяснить причину заболевания, – пояснила она. – Мы работаем на перегонки со временем. Мы предлагаем систему действий и надеемся, что мы не ошибаемся. Но если нам не удастся выяснить причины, то мы должны будем рекомендовать отправить ребенка в Перкинс для тщательного изучения. Мы должны быть уверены.

Проводив ее, я вернулся к себе. Снова попытался дозвониться до Элизабет, но на мои звонки никто не отвечал. Наконец я бросил эту затею и вышел на улицу, где в ресторанчике напротив мотеля заказал сосиски с капустой и кружку пива.

В воскресенье я поехал к Дани. У нее, похоже, было хорошее настроение.

– На этой неделе мама дважды приходила ко мне. Ты разминулся с ней. Она сказала, что они устроили, чтобы я могла жить у бабушки, когда выйду отсюда. Оба раза она приходила с доктором Вайдманом. Ты его знаешь, папа?

– Встречал.

– Типичный полоскальщик мозгов. Мне кажется, маме он нравится.

– Почему ты так считаешь? Она смущенно улыбнулась.

– Он типа мамы. Ну, ты понимаешь, говорит много и ничего не остается. Об искусстве и все такое прочее. Я засмеялся.

– Как насчет коки?

– Давай.

Я вручил ей мелочь и смотрел, как она идет к торговому автомату. Было занято лишь несколько столов. Здесь все походило на День Родителей в обыкновенной школе, а не в исправительном заведении.

О том, что это не так, говорили лишь надзирательница у входа и решетки на окнах. Вернувшись, Дани поставила на стол две бутылки с кокой.

– Тебе нужна соломинка, папа?

– Нет, спасибо. Я выпью просто так. – Подняв бутылку ко рту, я сделал глоток.

Зажав в губах соломинку, она посмотрела на меня.

– Когда я так делаю, мама говорит, что это вульгарно.

– Твоя мать – большой специалист по вульгарности, – не сдержавшись, ответил я и тут же пожалел о своих словах. С минуту мы помолчали.

– Ты по-прежнему так же пьешь, папа? – внезапно спросила Дани. Я с удивлением посмотрел на нее.

– С чего это ты вдруг задаешь мне такие вопросы?

– Просто я кое-что вспомнила, – сказала она. – Как от тебя пахло, когда ты приезжал ко мне. Да ничего. Просто я вспомнила, вот и все.

– Нет, больше я не пью.

– Ты пил из-за мамы?

Я задумался. Как было просто сказать, что да, из-за нее. Но это была бы не вся правда.

– Нет. Причина была не в этом.

– Тогда почему же, папа?

– Причин была целая куча. Но главным образом потому, что я хотел убежать от самого себя. Я не хотел признаться самому себе, что потерпел поражение, что все потерял.

Дани молча обдумала мои слова. Наконец она нашлась с ответом.

– Но ведь ты же не все потерял, папа. У тебя оставалось судно.

Я улыбнулся, увидев, как проста ее логика. Но определенным образом она была права. Ведь она не знала всех моих попыток.

– Я был архитектором. Я хотел стать строителем, но у меня не получилось.

– Но ты и теперь строитель. Так было сказано в одной из газет.

– На самом деле это не так. Я работаю на стройке… прорабом.

– Я хотела бы быть строителем, – внезапно сказала она. – Я бы строила очень счастливые дома.

– Как бы ты этого добилась?

– Я бы не стала строить дом для семьи, пока они не убедились, что счастливы вдвоем и хотят жить вместе.

Я улыбнулся ей. Что правда, то правда. Она нашла единственное основание, на котором можно что-то строить. Но кто даст гарантии в прочности фундамента? Бог?

– Поскольку мы уже добрались до истины или, по крайней мере, можем сделать какие-то выводы, – как можно небрежнее сказал я, – не объяснишь ли ты мне кое-что?

Она с любопытством взглянула на меня.

– Например, папа?

– Чьим на самом деле приятелем был Риччио? Твоим или мамы? Она помедлила с ответом.

– Мамы.

– Но ты… – Теперь настала моя очередь искать слова.

Она откровенно встретила мой взгляд.

– Они тебе уже сказали, в каких мы были с ним отношениях?

Я кивнул.

Она уставилась на свою бутылку с кока-колой.

– Все так и было, папа.

– Но почему, Дани? – спросил я. – Почему именно с ним? Почему не с кем-то другим?

– Ты же знаешь маму. Ей нравится быть пупом земли. Вот поэтому я и хотела доказать ей, кто она такая.

– И доказала? – спросил я. – Поэтому ты и убила его?

Она отвела глаза в сторону.

– Я не хотела, – тихо сказала она. – Это был несчастный случай.

– Ты ревновала свою мать? Поэтому?

Она покачала головой.

– Я не хотела бы говорить об этом, – сказала она упрямо. – Перед тем, как меня сюда привезли, я все рассказала в управлении полиции.

– Пока ты не выложишь им всю правду, Дани, – сказал я, – они могут не отпустить тебя жить к бабушке.

Она по-прежнему не смотрела на меня.

– Они не могут держать тут меня вечно. Когда мне минет восемнадцать, им придется отпустить меня. Это-то я знаю точно.

– Три с половиной года сидеть под замком – это большой срок в любом возрасте.

– А ты-то что волнуешься? – Она с вызовом посмотрела на меня. – В следующий четверг все кончится, ты вернешься домой и, скорее всего, никогда больше меня не увидишь. Как и было.

– Но я действительно волнуюсь, Дани. Поэтому я и здесь. Я же объяснял тебе, почему не мог приехать раньше.

– Все вранье! Если хотел, то приехал бы. – Она снова уставилась на бутылку. Что она высматривает в этой коричневой жидкости, которая была еле видна сквозь зеленое стекло?

– Теперь-то тебе легко приезжать и говорить мне такие вещи, – тихо продолжила она. – Правильные вещи всегда легко говорить. Но куда труднее их делать.

– Я знаю, Дани. И первым готов признать, что делал ошибки.

– Ладно, папа. – Она подняла глаза и вдруг я увидел, что маленькой девочки больше не существует. Передо мной сидела юная женщина.

– Все мы делаем ошибки. Давай бросим эту тему. Я сказала, что не хочу больше говорить об этом. Это моя жизнь, и никакие твои слова ничего не могут изменить в ней. Тебя слишком долго не было.

Она была не права и в то же время правда была за ней. Нет в жизни чистого белого или совершенно черного цвета.

– У тебя был кто-то еще? Другие мальчики, я имею в виду?

Она покачала головой.

– Нет.

– Ты не врешь мне, Дани? Она в упор посмотрела на меня.

– Нет, папа. Не вру. Ни с кем другим я не могла это делать. Я и пошла на это только потому, что хотела доказать матери, но появилось и кое-что другое.

– Что появилось?

Глаза у нее были чистыми и ясными, и в них была печаль.

– Я любила его, папа, – прошептала она. – И он тоже любил меня. Мы хотели уехать и пожениться, как только я подрасту.

Поднявшееся солнце наконец разогнало туман. Я рассеянно отошел от окна и взял газету, открыв ее на страничке увеселений. Решив, было, пойти в кино, я убедился, что видел все фильмы, которые шли в городе. Оставалось включить телевизор. Но через десять минут я его выключил. Я принадлежал к какому-то промежуточному поколению, и ничего из того, что город днем мог мне предложить, меня не устраивало. Для одного поколения я был слишком стар, для другого – слишком молод.

Так что, когда зазвонил телефон, я подскочил к нему. Может быть, Элизабет перестала психовать.

– Полковник Кэри?

– Да.

– Это Лоренцо Страделла. Помните те два письма, за которыми мы посылали Анну?

– Что с ними?

– Ну, вообщем-то они по-прежнему у меня.

– Так зачем ты мне звонишь? Ты же знаешь, кто их купил.

– Это верно. Но она уже расплатилась. И я думаю, что эта парочка вам бы пригодилась.

– Не интересуюсь, – отрезал я. – Предложи их мисс Хайден.

– Минутку! Не вешайте трубку.

– Жду.

– Я не могу предлагать их ей. Я хотел бы заключить с вами сделку. Внезапно я все понял. Конечно, он не может предложить их Норе. Та расскажет Кориано. А тому не нравится, когда его мальчики проявляют излишнюю самостоятельность. Можно попытаться.

– О'кей, но я не имею дело с мелкой сошкой. Скажи Кориано, чтобы он связался со мной. Таким образом я буду знать, что ничего больше не вынырнет.

Я оказался прав в своем предположении.

– Обойдемся без Кориано. Сделка только между мной и вами.

– Кориано это не понравится.

– Я их отдам так дешего, что ему и знать не стоит.

– Что значит «дешего»? – спросил я.

– За пять сотен.

– Пока, Чарли, – сказал я и повесил трубку. Я как раз успел закурить, когда он снова позвонил мне.

На этот раз он говорил куда спокойнее.

– А что вы считаете «дешего»?

– Пятьдесят баков.

– Вот это уж в самом деле дешего.

– Ты говоришь с весьма небогатым человеком. Я из той части семьи, которой ничего не досталось.

– Для вас я сброшу. Две с половиной.

– Сотня, и кончим на этом.

Ренцо молчал, и я понял, что он размышляет.

– Больше они не стоят.

– Будь по-вашему.

– Тащи их.

– Не так быстро. Вы крутой тип. Может, у вас там копы.

– Не будь идиотом.

– Вечером одиннадцать часов будьте у себя. Я подошлю кого-нибудь с ними.

– Ладно, – сказал я.

– Только помните. Без всяких штучек. Деньги на бочку – и вы получаете письма.

Телефон замолчал, и я повесил трубку. Подойдя к столу, я выписал чек на сто долларов. Затем, спустившись вниз, я разменял его на наличные. Пока кассир считал деньги, я не разнимал скрещенных пальцев. Не хватало только, чтобы в кассе не оказалось денег на покрытие чека.

16

Когда я поднялся к себе, на телефоне мигал красный огонек вызова. Звонила Нора и хотела, чтобы я тут же перезвонил ей. Я набрал ее номер.

– Чарльз, это мистер Кэри, – представился я. – Мисс Хайден на месте?

– Минутку, сэр. Я переключу на нее. После щелчка я услышал ее голос.

– Люк?

– Да, – сказал я. – Что ты хотела?

– Я хотела поговорить с тобой. Можешь ли ты приехать к обеду?

– Не думаю. Это будет не очень хорошо выглядеть.

– Да не будь ты таким старомодным. Не съем я тебя. Я хочу поговорить с тобой относительно Дани.

– Что с ней?

– Поговорим за обедом.

Я заколебался. Хороший обед совсем не повредит мне. Кроме сосисок с капустой во рту у меня ничего не было.

– Во сколько?

– Приезжай пораньше, на коктейль. Около семи, устраивает?

– До встречи. – Положив трубку, я всю дорогу ломал себе голову, что, черт возьми, могла означать эта спешка.

Когда в семь часов я позвонил у дверей, Чарльз практически сразу же открыл мне.

– Добрый вечер, полковник.

– Добрый вечер, Чарльз.

Словно бы я никогда и не покидал этот дом.

– Мадам в библиотеке. Вы знаете, как туда пройти, – с вежливой улыбкой сказал он.

– Знаю, – сдержанно ответил я.

Постучав в дверь библиотеки, я вошел. С большого дивана у стены поднялась Нора. Почти одновременно с ней, запоздав на долю секунды, встал и доктор Вайдман. Она подошла ко мне с протянутой рукой.

– Я так рада, Люк, что ты смог прийти.

Я знал этот тон ее голоса. В нем были и теплота, и дружелюбие, словно между нами никогда ничего не было. На публике она всегда пускала в ход эти светские интонации.

По-прежнему держа меня за руку, она повернулась к доктору.

– Ты помнишь доктора Вайдмана? Он был у матери.

– Как мог я забыть его? Особенно после слов Дани. Неужто мне предстояло быть посаженным отцом?

– Как поживаете, доктор? – Так или иначе мне пришлось бы протянуть ему руку, если бы Нора не держалась бы за нее.

Он слегка поклонился.

– Рад снова видеть вас, полковник. Наконец, Нора отпустила мою руку.

– В баре для тебя стоит непочатая бутылка бурбона. Ты по-прежнему предпочитаешь это виски?

Я кивнул. Она была в своем репертуаре. Я подошел к бару.

– Налить вам? – машинально спросил я, словно у себя дома.

– Нет, спасибо. Мы с доктором предпочитаем мартини.

Я повернулся взглянуть на них. Это был один из тех намеков, которыми Нора тонко давала понять доктору, что он ее интересует. Сама она предпочитала шотландское виски, но, встречая нового мужчину, сразу же уясняла две детали – его любимые сигареты и напиток.

Мы выпили. Лишь усевшись, я понял, что невольно занял место за своим столом в своем же старом кресле. Отпив еще глоток, я поставил бокал на стол.

– Ничего не изменилось, – заметил я, оглядывая комнату.

– Не было причин менять, Люк, – быстро сказала Нора. – Она всегда была твоей комнатой.

Ее слова удивили меня. Обычно к таким вещам Нора относилась без всякой сентиментальности.

– А я бы на твоем месте все тут переставил, – возразил я. – Чтобы избавиться от неприятных воспоминаний.

Она улыбнулась.

– Мне ни от чего не надо избавляться. Допив свой бокал, доктор Вайдман встал.

– Ну что ж, я должен идти, Нора.

– Вы уверены, что не можете остаться к обеду, доктор? Он с сожалением покачал головой.

– Я обязан вернуться к себе в офис. У меня в восемь часов прием. Нора поставила стакан и встала.

– Я провожу вас.

Вайдман повернулся ко мне. На этот раз мы все же обменялись рукопожатием.

– Был рад увидеть вас, полковник.

– До свиданья, доктор.

Проводив их взглядом, я снова расположился за столом, рассеянно открыв один из ящиков. В нем лежали старые синьки. Вытащив их, я пригляделся к ним. Это был один из домов моего первого проекта.

Прошло столько лет, а мне показалось, будто все было только вчера. Я пригляделся к чертежу. Все же то был хороший дом. И если бы я строил его сегодня, то почти ничего не стал бы менять в нем.

Нора стояла в дверях, наблюдая за мной.

– Видишь, ничего в самом деле не изменилось, Люк. Я даже ничего не вынула из ящиков.

– Вижу, – я засунул чертеж обратно и задвинул ящик. – А теперь скажи мне, зачем ты все-таки пригласила меня на обед?

Улыбнувшись, она закрыла дверь.

– Это может подождать и до после обеда. На полный желудок куда легче объясняться с человеком.

Она подошла к столу и остановилась, глядя на меня сверху вниз.

– Я всегда говорила, что комната должна принадлежать настоящему человеку. Порой, когда тебя не было, она мне казалась совершенно пустой.

– Брось, Нора. – Я улыбнулся, смягчая резкость своих слов. – Публики нет. К подобным глупостям ты всегда относилась без всяких сентиментов.

Она внезапно рассмеялась.

– У нас не осталось никаких иллюзий, не так ли, Люк?

– Думаю, что нет, – покачал я головой.

Она взяла свой стакан. Несколько секунд внимательно его разглядывала, затем со стуком поставила его.

– Будь джентльменом, Люк. Смешай-ка мне шотландское с содовой. Понять не могу, как люди пьют это идиотское мартини. Пахнет, как дешевые духи.

Поднявшись, я приготовил ей напиток, а Нора снова расположилась на диване. Отпив глоток, она кивнула.

– Это куда лучше.

Я тоже взял выпивку. Откинувшись на спинку стула, я призывно приподнял стакан. Она сделала то же самое. Мы выпили.

– У доктора Вайдмана такое интересное лицо. Тебе не кажется, Люк?

Я сделал неопределенный жест.

– Ты знаешь, как его зовут?

– Нет.

– Исидор. Можешь себе представить? Исидор. В наши дни. Мог бы сменить имя.

– Может быть, оно ему нравится.

– Не думаю, – задумчиво сказала она. – Но он слишком горд, чтобы признаться в этом. Я подметила одну особенность у всех еврейских врачей. Они очень горды.

– У них есть для этого причины.

– Они так и носятся со своей религией. И знаешь, что еще я подметила у них?

– Что?

– У них у всех такие печальные глаза, – сказала она. – Как у Христа.

Открылась дверь и в библиотеку вошел Чарльз.

– Обед подан, мадам.

Стол был выше всяких похвал. Он начался с салата из крабов с листьями латука, распростертых среди колотого льда, с острым горчичным соусом, непревзойденным мастером приготовления которого был Чарльз. После этого был кьйопино, нечто вроде сан-францисского буйабеса, больше напоминавшего густую рыбную похлебку, чем суп, в котором было чуть ли не все, чем может одарить Тихий океан. Основательный кусок ростбифа, приготовленного на решетке, хорошо прожаренный сверху и с кровью внутри. И наконец величественный пирог из консервированных персиков с шоколадным мороженым, именно таким, какое мне всегда нравилось. Я с благодарностью посмотрел на Чарльза, наливавшего мне кофе.

Он улыбнулся. Он-то помнил, как я любил консервированные персики. Сначала он ужаснулся моему плебейскому вкусу и приказал доставлять специально для меня огромные свежие персики. Но спустя какое-то время он оставил свои старания и покупал только консервированные персики. Он также помнил, что после обеда я любил выпить большую кружку кофе, а не изысканную чашечку.

– Потрясающий обед, Нора.

– Рада, что он тебе понравился, Люк, – улыбнулась она.

Он мне в самом деле понравился. Я уплетал за обе щеки, а она, как обычно, еле клевала то, что было у нее на тарелке.

– Думаю, что достаточно хорошо знаю тебя, и надеюсь, что ты не будешь против, если я спущусь на кухню и поблагодарю Кукки.

Нора встала из-за стола.

– Иди. И возвращайся в мастерскую, где мы попьем кофе с коньяком.

Я зашел на кухню. Кукки с раскрасневшимся лицом, как обычно, хлопотала у плиты. Только густая седина, высыпавшая в ее волосах, напоминала мне о прошедшем времени.

– Полковник Кэри! – обрадованно воскликнула она.

– Кукки! Я не могу уйти, не сказав вам, что обед был просто потрясающим.

– Я любила готовить для вас, полковник. У вас всегда был отличный аппетит. – Лицо ее омрачилось. – Только одного нам не хватает. Я бы так хотела, чтобы и мисс Дани была здесь.

– Может быть, скоро она будет дома, – мягко сказал я.

– Вы в самом деле так думаете, полковник?

– Я надеюсь, Кукки.

– Я тоже надеюсь. Если бы только в тот день мы были дома, может, ничего бы и не случилось.

Я уже двинулся уходить, но тут же повернулся к ней.

– Вас в тот день не было дома?

– Нет, сэр. Обычно выходной день у нас в четверг. Но так как мисс Хайден была в Лос-Анжелесе и собиралась вернуться только в пятницу вечером, мистер Риччио отпустил нас и на пятницу.

– Я этого не знал.

– Я поехала в Окленд навестить свою сестру и не возвращалась допоздна. Когда уже все кончилось. Я посмотрел на Чарльза.

– А вы?

– Я вернулся к шести часам, – сказал он. – Мисс Хайден уже была дома.

– Что насчет Виолетты?

– Виолетта пришла через несколько минут после меня.

– Значит, вы должны были слышать ссору, – предположил я. Чарльз покачал головой.

– Нет, сэр. Никому не хотелось холодной закуски, которую я приготовил, так что мы с Виолеттой оставались на кухне. А отсюда ничего не слышно, что происходит в доме.

Он был прав. Припомнив расположение помещений в доме, я прикинул, что кухня и помещения для прислуги действительно находятся в отдалении. Нора всегда говорила, что ничто не раздражает, как разговоры под звяканье тарелок, которые моют на кухне.

Улыбнувшись, я повернулся обратно к кухарке.

– И все же обед был восхитителен, Кукки. Огромное спасибо. Она улыбнулась мне в ответ.

– Благодарю вас, полковник.

Коньяк и кофе уже стояли на столике для коктейлей, который расположился в центре своеобразного уголка отдыха у задней стенки мастерской. Нора, утонувшая в кресле, улыбалась мне, когда я вошел. Я понял, что она готова приступить к делу.

– Как прошла встреча? – спросила она. – Кукки, небось, была рада увидеть тебя?

– Все было словно Неделя Доброго Старого Дома. – Прикрыв двери, я сел напротив нее.

Разлив коньяк по бокалам, она протянула один из них мне. Обхватив ладонями его выпуклые бока, я повращал напиток, чтобы согреть его, и вдохнул аромат. Букет был богатым и теплым, и от него защипало в носу.

Нора внимательно наблюдала за мной.

– Ну? – спросил я.

Подняв свой бокал, она отпила небольшой глоток. Когда она заговорила, голос у нее был хрипловатым.

– Я хотела бы, чтобы ты помог вернуть Дани в тот дом, откуда она родом.

Мне показалось, что гора пошла к Магомету.

– Почему именно я? – наконец спросил я. Голос у нее по-прежнему был хриповат.

– Потому что мы сможем справиться с этим только вместе. Ты и я. Мы сможем вернуть Дани домой.

Я отпил коньяк.

– Ты забыла одну вещь. Я тут больше не живу.

– С этим мы можем справиться, – мягко сказала она.

Я сидел, глядя на нее, и внезапно мне стало отчетливо ясно, что она совершенно не изменилась. Законы, по которым она жила ныне, были такими же, как и всегда. Для нее имело значение лишь то, что ей хотелось. Для нее было неважно, что она рушит чьи-то судьбы, причиняет кому-то боль и страдания.

– Ну-ну, – пробормотал я.

– Подумай об этом. Дани будет куда лучше с нами, чем с моей матерью, и уж, конечно, куда лучше, чем в одном из этих исправительных заведений. Гордон считает, что, если мы будем действовать руку об руку, нам это удастся. Доктор Вайдман оценит ситуацию с точки зрения психологии, и суд будет вынужден согласиться.

– Неплохая идея, если бы я по-прежнему был один. Но это не так.

– Ты говорил, что твоя жена из тех женщин, которые все понимают. Она должна понимать, как ты относишься к Дани, иначе она не отпустила бы тебя сюда. Мы можем так все организовать, что она останется вполне довольна. Ей никогда в жизни не придется больше беспокоиться о деньгах!

– Не трать попусту слов, Нора, – перебил я ее. – Это невозможно. Поставив на столик бокал, я встал. Склонившись в кресле, она схватила меня за руку и, подняв голову, уставилась мне в лицо.

– Люк.

Я смотрел на нее сверху вниз. От ее пальцев, вцепившихся мне в руку, словно било электрическим током. Я не проронил ни слова и спокойно стоял, глядя на нее.

– Помнишь, как мы были с тобой, Люк? – мягко спросила она.

– Помню.

Она еще сильнее сдавила пальцы.

– Это может вернуться, Люк. Никогда ни с кем у меня не было так, как с тобой.

Я чувствовал себя, словно под гипнозом.

– Нет.

– Мы снова можем быть счастливы.

Я яростно одернул руку, но злился я больше на себя, чем на нее. Мне не стоило выходить из себя, и Нора была такой же, как всегда.

– Нет, – хрипло повторил я. – Ничто не может повториться. И в прошлом, какое бы оно ни было, мы чурались правды. Мы закрывали глаза на действительность. И я не могу возвращаться, чтобы жить рядом с ложью.

– Так оно и было, Люк! Мы не должны были так жить. Но ты не понимаешь, что теперь у нас не осталось никаких иллюзий? И мы сможем все устроить наилучшим образом.

– Не будь такой идиоткой, Нора!

– У меня есть моя работа, – продолжала ворковать она, по-прежнему глядя на меня. – У тебя – твоя. Я говорила с братцем Джорджем. Он сказал, что с удовольствием возьмут тебя обратно. И что самое главное, у нас есть дом, куда Дани может вернуться.

Она откинулась на спинку стула, отвела глаза от меня и, когда она вновь заговорила, голос был совсем другим.

– Ты так плакался над судьбой дочери, – резко бросила она мне, – о том, как ты ее любишь, как много ты хотел бы сделать для нее. А теперь, когда у тебя есть возможность действительно что-то сделать для нее, ты и пальцем не хочешь пошевелить!

Господи, я только сейчас стал многое понимать. Элизабет давно все поняла, и поэтому-то она и сказала, что хочет моей поездки домой, чтобы я наконец избавился от призраков, которые так долго терзали меня. Она, видно, предвидела, что у нас состоится и такой разговор, когда мне придется выбирать между ею и Дани.

И я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Она все знала, и все же отпустила меня. Это было больше того, что любой мужчина может требовать от своей жены.

Я посмотрел на Нору, и мне показалось, что я в первый раз по-настоящему вижу ее. Сэм Корвин был прав, когда говорил, что единственное, чем она по-настоящему была увлечена, было ее искусство. Кроме него, для Норы никого и ничего не существовало.

– Я приехал помочь Дани, – тихо сказал я. – Но не для того, чтобы разрушать чью-то жизнь.

– До чего благородно. И теперь, насколько я понимаю, ты будешь изливаться мне, как ты любишь свою жену!

Я задумчиво посмотрел на нее. Внезапно я улыбнулся. Она сама все обрекла в слова.

– Это верно, Нора, – подтвердил я. – Я в самом деле люблю ее.

– И что же, как ты думаешь, останется от ее любви, после того, как она увидит те снимки, которые я ей послала?

Я ждал этого. И ничего не ответил.

– И какая тогда у тебя будет причина отказывать мне?

– Самая убедительная в мире. Я не люблю тебя, вот и все. После таких слов любовь не может больше существовать. Она умирает. Она сгорает, уничтожая саму себя в пламени слов, полных ненависти и взаимных обвинений.

Ее разрывает на части гнев и насилие. Но и после взрыва от нее остаются останки, терзая сердце и память воспоминаниями о несбывшихся надеждах, о чувствах и страстях, которые так и не принесли плодов. И затем, когда звучат простые, словно бы сказанные ребенком, слова, она умирает окончательно.

Исчезают все призраки, испаряется чувство вины. Все встает на свои места, как и должно быть. Что бы ты ни сделал.

Направляясь обратно в мотель, я опустил окна в машине. Свежий ночной воздух охладил даже ненависть, которую я старался изгнать из души. Теперь Нора ничего не значила для меня. Больше ничего не значила.

17

Вернувшись в мотель в четверть одиннадцатого, я сразу же направился к себе в номер. Ровно в одиннадцать часов раздался стук в дверь. Я открыл ее.

С испуганным выражением на лице в дверях стояла Анна Страделла. Я сделал шаг назад.

– Входите, Анна, – сказал я, пропуская ее. – Почему он послал именно вас?

– Он подумал, что если тут будут полицейские, вы не передадите меня им.

– Не стоит так боятся. Тут никого нет.

В глазах ее появилось выражение облегчения.

– Я и не думала, что меня встретят полицейские.

– Вы принесли письма?

Молча она открыла сумочку, вынула оттуда письма и вручила их мне.

– А что, если я скажу, что у меня нет денег? Она пожала плечами.

– Это не имеет значения.

– Что же вы скажете своему брату?

Она повернулась ко мне лицом, и я увидел, что глаза ее полны скрытой боли.

– Я ничего не должна ему говорить. Прежде, чем взять у него письма, я вручила ему сто долларов.

– Почему вы это сделали? – спросил я.

– Потому что хотела, чтобы вы получили их. Мы и так причинили вам достаточно бед.

Она заплакала.

Я стоял, глядя на нее.

– Анна, прошу вас, не надо. У меня есть деньги.

– Я не из-за этого плачу. – По щекам у нее обильно текли слезы, и тушь на глазах оставляла темные подтеки. – Все так запуталось!

– Что именно? – спросил я. – Из-за чего вы плачете?

– Из-за Стива. Сегодня он попросил меня выйти за него замуж. И я не знаю, что ему ответить.

Я улыбнулся. Я так и не научусь по-настоящему понимать женщин.

– А я-то думал, что этого-то вы и хотели.

– Я хочу этого, – она высморкалась в «Клинекс», который вытащила из сумочки.

– Тогда в чем же проблема? Он же знал о своем брате.

Она посмотрела на меня.

– Да, он знал о Тони. Но он не знал кое-чего другого.

– О чем же еще он должен был знать?

– О том, что было известно Тони. О том, что приходится делать девушкам, которые работают на Кориано.

Я перевел дыхание.

– Вы хотите выйти за него замуж?

Она кивнула.

Я положил ей руку на плечо.

– Тогда не раздумывайте. Все остальное не имеет значения. Она подняла на меня глаза.

– Вы в самом деле так считаете?

– Он любит вас, иначе не просил бы выйти за него. И это главное. Она начала улыбаться.

– А теперь идите в ванную и умойтесь. Я позвоню портье и попрошу его прислать кофе. Оно необходимо нам обоим.

Зайдя в ванную, она закрыла за собой двери. Я созвонился с соответствующей службой мотеля и, сев в кресло, принялся просматривать письма.

Первым я открыл послание от Дани. Мне стало не по себе, когда я читал его. Такое письмо мог написать только ребенок, но то, о чем она писала, ребенок не должен был знать. Это было именно то письмо, которое имел в виду Лоренцо.

Кто-то постучал в двери. В этом мотеле прекрасно работает обслуживание, подумал я. И открыл двери.

Передо мной предстала Нора. Я застыл на месте, уставившись на нее.

– Могу ли я войти? – спросила она, проходя мимо меня в комнату. – Я пришла извиниться, Люк. – Она вынула конверт из сумочки. – Вот все твои снимки. Я не использовала их.

Машинально я взял конверт. Я так и не успел вымолвить хоть слово, как открылась дверь ванны, и оттуда вышла Анна.

В руках она держала полотенце, которым стерла грим с лица.

– Принесли кофе, мистер Кэри? – спросила она и, увидев Нору, запнулась.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, а затем Нора резко повернулась ко мне. Выражение, с которым она зашла в номер, исчезло с ее лица. Теперь оно было одновременно озадаченным, гневным и обиженным.

– Я должна была бы лучше знать тебя, – холодно сказала она. – А я уж в самом деле начала было верить во все, что ты говорил.

Я взял Нору за руку, чтобы остановить ее.

– Нора.

Она грубо стряхнула мою руку и посмотрела мне прямо в лицо.

– А теперь ты можешь заткнуться. Ты не господь Бог. Ты только пытаешься говорить от его имени!

И за ней захлопнулась дверь.

– Простите, мистер Кэри. Я вечно во все влезаю…

Я продолжал смотреть на захлопнувшуюся дверь. Мне никогда раньше не доводилось слышать, чтобы Нора извинялась бы за что-нибудь. Никогда. Наконец я перевел взгляд на конверт в руке. В нем были снимки. Я сунул пакет в карман.

Снова раздался стук в дверь. На этот раз пришла горничная. Я расплатился за кофе и наполнил чашки.

– Вот, – сказал я, протягивая одну из них. – Выпейте. И вы себя будете лучше чувствовать.

Затем я вернулся к столу. Анна села по другую сторону от меня, и в ее больших глазах читалась печаль. Я вынул письмо Норы, доставшееся мне от Ренцо.

Внезапно мне показалось, что в комнате никого больше нет. Я видел только строчки письма, которое рассказало мне все. Все недостающие детали. Все ответы на те вопросы, которые я тщетно искал. И чтобы окончательно убедиться, я перечел последний абзац.

«А теперь, мой дорогой, когда мы окончательно назначили День Благодарения днем нашей свадьбы, хотела бы тебя предостеречь относительно кое-чего. Я женщина властная и ревнивая, и если поймаю тебя на том, что ты хотя бы бросил взгляд на другую женщину, я вырву тебе сердце и разрежу его на мелкие кусочки. Так что будь осторожен.

Со всей любовью,

Нора».

Откуда-то издалека донесся голос Анны.

– Что случилось? – спросила она. – Вы стали бледным, как полотно! Я поднял глаза от письма. Виски мне сжимала тугая боль, но когда я увидел сочувствие во взгляде Анны, она стала отпускать меня.

– Со мной все в порядке, – пробормотал я. – Ничего страшного. Теперь все стало на свои места. Все части и куски головоломки.

Спрямились мучительные повороты и исчезла изощренная ложь. Теперь я знал правду о том, что произошло между Норой и Дани, и я был единственным, кроме них, кому она открылась. Теперь оставалась только одна проблема.

Осталось только доказать суду, что моя дочь не совершала убийства. И что убийцей была ее мать.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ИСТОРИЯ ЛЮКА Судебный процесс

1

Дани была бледной и напряженной, когда вошла в зал суда. Следуя за Мариан Спейзер, она остановилась в дверях и огляделась.

Мы сидели за тем же длинным столом, что и во время последнего слушания, только на этот раз доктор Вайдман поместился рядом с Норой, а Харрис Гордон занял место между Норой и ее матерью. Мне досталось место у противоположного конца стола, где были места для Дани и инспектора по надзору.

Судья уже был на своем месте, так же, как секретарь суда и стенографист со своей машинкой. Охранник в форме стоял в своей привычной небрежной манере, прислонившись к закрытым дверям.

Когда Дани проходила мимо меня, я коснулся ее руки. Она была холодна, как лед. Я ободряюще улыбнулся ей.

Она попыталась улыбнуться мне в ответ, но у нее только искривились губы. Я поднял большой палец, давая ей понять, чтобы она приободрилась. Кивнув, Дани прошла мимо. На мгновение остановившись, чтобы поцеловать мать и бабушку, она проследовала на свое место.

Судья сразу же, не теряя времени, приступил к делу. Едва только Дани опустилась на стул, грохнул его молоток.

– Целью данного слушания, – объявил он, – является определение порядка будущего содержания и опеки Даниэль Норой Кэри, исходя из ее собственных интересов и интересов штата. – Он посмотрел на Дани. – Ты это понимаешь, Даниэль?

– Да, сэр, – кивнула Дани.

– Ты должна так же помнить, – продолжал он, – что, когда на прошлой неделе ты была в данном суде, я сообщил тебе о твоих правах: ты можешь вызывать собственных свидетелей, обращаться за помощью к своему адвокату, у тебя есть право задавать вопросы и делать любые заявления, если ты сочтешь, что какие-то слова оскорбляют тебя или искажают истину.

– Да, сэр.

– Я также вижу, что ты вместе со своей семьей согласны, чтобы мистер Гордон защищал ваши взаимные интересы. Ты подтверждаешь это, Даниэль?

– Да, сэр, – ответила она, не поднимая глаза на судью.

Судья посмотрел на всех присутствующих.

– Тогда мы приступаем, – сказал он, перебирая лежащие перед ним бумаги. – В распоряжении суда имеются два отдельных заявления, касающиеся порядка содержания ребенка. Одно, поступившее от инспектора по надзору, мисс Мариан Спейзер, считает, что ребенок должен находиться под опекой учреждений штата до тех пор, пока не появится уверенность, что впредь девочка не принесет своими действиями вреда ни себе, ни обществу. Второе заявление поступило от мистера Гордона, действующего от имени родителей и родственников ребенка, в котором он считает, что опека и попечение над ребенком должны быть доверены бабушке девочки со стороны матери, миссис Хайден. Она может осуществлять контроль над обучением, воспитанием и содержанием ребенка, пока та не достигнет совершеннолетия.

Оба предложения исходят в своих рекомендациях из заботы о благополучии ребенка. Если ни у кого нет возражений, мы могли начать слушание со знакомства с точкой зрения инспекции по надзору.

– У меня нет возражений, ваша честь, – сказал Гордон.

– Отлично. – Судья повернулся к инспектору по надзору – Мисс Спейзер, не будете ли вы так любезны представить суду ваши соображения по поводу того, почему ребенок должен находиться на попечении штата.

Мариан Спейзер, слегка нервничая, откашлялась и встала.

– На это есть несколько причин, ваша честь.

Она начала тихим голосом, в котором чувствовалось напряжение. По мере того, как она говорила, инспектор чувствовала себя все увереннее, и голос ее обретал нормальное звучание.

– Мы должны учитывать, что данный ребенок был вверен вниманию инспекции по надзору и данного суда в силу того, что она совершила серьезное преступление – убийство.

– Возражаю! – вскочил Гордон. – Вердикт коронерского расследования гласил – «оправданное убийство».

Я видел, что мисс Спейзер смутилась. Она взглянула на судью.

– Протест принят и зафиксирован, – сказал тот, глядя со своего возвышения на Гордона. – И я хотел бы привлечь ваше внимание к тому, что в Молодежном суде автоматически принимаются и фиксируются лишь те возражения, которые исходят из интересов несовершеннолетнего. Так как данный суд не предполагает присутствия суда присяжных, которых полагалось бы инструктировать в каждом таком отдельном случае, не кажется необходимым протестовать в каждом отдельном случае.

– Да, ваша честь, – кивнул Гордон.

Судья снова обратился к инспектору по надзору.

– Можете продолжать, мисс Спейзер.

Мариан Спейзер бегло проглядела бумаги, разложенные перед ней на столе, и продолжила свое выступление.

– Инспекция по надзору, конечно, озабочена не только исходом данного дела, как такового, но и выяснением причин, почему несовершеннолетняя совершила данное преступление и что может быть сделано, чтобы предотвратить в дальнейшем такие действия с ее стороны.

Как было отмечено в нашем заявлении, ваша честь, нами было предпринято интенсивное расследование личности ребенка и обстоятельств, сопутствующих ее поступку. Мы постарались с предельной тщательностью провести физическое и психологическое обследование девочки, насколько нам позволяли обстоятельства.

Она бросила взгляд на Нору.

– Обследование ребенка позволяет утверждать, что она совершенно здорова, а также то, что в период, непосредственно предшествовавший ее знакомству с нами, она вела интенсивную сексуальную жизнь. По мнению обследовавшего ее медика, она не меньше года ведет половую жизнь. То есть, ей было лишь чуть больше тринадцати лет…

Я посмотрел на Дани. Лицо ее было бледным, и она не поднимала глаз, уставившись в стол. Инспектор продолжала:

– Когда мы задавали Дани вопросы на эту тему, она отказывалась обсуждать ее. Она не рассказала нам, с кем совершала подобные действия и в то же время не подтверждала и не отрицала тот факт, что данные отношения доставляли ей удовольствие. Когда ей указали, что отказ говорить на данную тему может неблагоприятно повлиять на ее судьбу, она продолжала упрямо утверждать, что эта тема не имеет ничего общего с поводом, по которому она оказалась здесь.

Судья откашлялся.

– Дани, – строго сказал он, – ты понимаешь, что говорит мисс Спейзер?

– Да, сэр, – Дани по-прежнему не смотрела на него.

– Ты понимаешь, конечно, что поступала совершеннонеправильно? – тем же строгим голосом сказал он. – Что хорошие девочки не занимаются такими вещами? Что такое поведение противоречит всем моральным нормам и является очень порочным?

Дани сидела в той же позе.

– Да, сэр.

– И ты ничего не можешь сказать нам в свое оправдание? Теперь она посмотрела на него.

– Нет, сэр, – твердо ответила она.

Несколько секунд судья пристально смотрел на нее, а потом повернулся к мисс Спейзер:

– Продолжайте, пожалуйста.

– У девочки был ряд встреч с мисс Салли Дженингс, нашим штатным психологом, в ходе которых она также отказалась говорить на эти темы, считая, что они носят слишком личный характер. Тем не менее, она свободно обсуждала с мисс Дженингс различные другие темы, сообщение о которых так же включено в заявление отдела.

Мисс Спейзер перевернула несколько листков.

– Вот резюме данных мисс Дженингс. Я цитирую:

«После ряда встреч с Даниэль Норой Кэри я пришла к следующим выводам. Под внешней сдержанностью данного ребенка кроется глубокое и тщательно скрываемое чувство обиды и ревности по отношению к своей матери. Оно несколько раз проявлялось в словах девочки в виде вспышек и возражений против поступков матери. Она не отрицает тот факт, что мать проявляет к ней внимание, но данное внимание оказывается ей только в моменты таких вспышек. Дани совершенно уверена, что все остальное время мать абсолютно не интересуется ею. Дани высказывала мнение, что мать тут же разлучала ее с теми, кто относится к ней лучше, чем к матери, что ее мать ревнует ее, что, впрочем, противоречит ее же собственным утверждениям, что мать любит ее. Можно предположить, что за этими проявлениями кроется легкая параноидальность, но при настоящем уровне наблюдений трудно утверждать это с достаточной уверенностью. И несет ли в себе эта скрытая паранойя потенциальную возможность взрыва насилия, я не берусь утверждать с полной определенностью. И я усиленно рекомендовала бы, чтобы данный ребенок продолжал находиться под опекой штата, пока все эти аспекты не были бы исследованы и оценены в полном объеме».

Мисс Спейзер опустила лист и снова обратилась к судье.

– Как обычно, мы провели тщательное обследование обстоятельств жизни ребенка в школе и дома. С академической точки зрения, ее школьные успехи более, чем удовлетворительны. Она занимает высокое место в своем классе. В социальном смысле, она контактирует со своими сверстниками и соучениками, хотя они чувствуют некоторое превосходство с ее стороны по отношению к ним, когда между ними завязываются какие-то споры. Те немногие ребята, с которыми ей доводилось проводить время, утверждают, что она всегда скучала в их обществе.

Мы говорили также с мисс Хайден, матерью девочки, которая выразила удивление, узнав о сексуальной активности дочери. Она заверила нас, что эта тема никогда не доставляла ей хлопот. Наше расследование привело нас к выводу, что, несмотря на то, что мисс Хайден проявляла удовлетворительную заботу о физическом благополучии девочки, ее собственное поведение, как дома, так и вне его, вызывает большие сомнения и вряд ли способствовало созданию соответствующего морального климата вокруг ее дочери. Ни в коем случае не пытаясь осуждать мисс Хайден, которая, как мы понимаем, художница и живет в своем собственном мире, нельзя не признать, что, отличающиеся от общепринятых норм этого мира, не могли не создать у Дани искаженных представлений, что такое хорошо и что такое плохо. Не вдаваясь в подробную оценку действий мисс Хайден, о которых нам тоже известно достаточно много, мы считаем, что доверить ребенка ее попечению было бы слишком опасно.

Я посмотрел на Нору. Губы ее были стянуты в узкую линию, когда она глядела на инспектора. И если бы взгляды могли убивать, инспектор скончалась бы на месте.

Но мисс Спейзер не глядела на нее, обратив все внимание на судью.

– Мы говорили также и о бабушке девочки со стороны матери, миссис Хайден, которая хочет взять на себя ответственность за девочку. Миссис Хайден пользуется отличной репутацией в обществе, и ее высоко оценивают все, кому с ней доводилось иметь дело. Тем не менее, есть одна деталь, которая, с нашей точки зрения, представляет большую опасность. В настоящий момент миссис Хайден семьдесят четыре года, и, хотя она обладает великолепным здоровьем, мы понимаем, что она не сможет лично заботиться о девочке. Ей обязательно придется полагаться на кого-то другого в тех действиях, которые она не сможет сама предпринять, и, хотя ее намерения достойны самой высокой оценки, мы серьезно сомневаемся, что она действительно сможет взять на себя все те обязанности, которые ей предстоят. Так что, при всем нашем глубоком уважении к миссис Хайден, мы отказываемся рекомендовать, чтобы в настоящее время девочка была вверена ее заботам.

Глаза старой леди были совершенно бесстрастны. Она спокойно смотрела на инспектора по надзору. Скорее всего, она и ожидала подобные возражения.

Наконец, мисс Спейзер уделила внимание и мне.

– Мы также беседовали и с полковником Кэри, отцом девочки. Он автоматически выпадает из числа тех, кому может быть вверена забота о девочке в силу того, что живет за пределами штата. Но кроме того, есть и другие факторы, которые не позволяют предоставить ему роль попечителя девочки. В течение нескольких лет он не видел свою дочь и не общался с ней. Она росла без него, сама по себе, росла, разлученная с отцом в силу не совсем обычных обстоятельств. Мы сомневаемся, что он может нести ответственность, как с личной, так и финансовой точки зрения, за свою дочь.

Теперь я понял ее слова, когда она говорила о нехватке времени. Интересно, какое впечатление произвело выступление инспектора на судью. Его багровое лицо лоснилось от духоты переполненного помещения, но выражение глаз было скрыто за стеклами очков.

– В силу вышеизложенного, – продолжала мисс Спейзер, – мы приходим к выводу, что суд должен передать ребенка под опеку Совета по делам молодежи штата Калифорния и направить ее в Северокалифорнийский центр в Перкинсе. Как мы предполагаем, после обследования там она может быть послана в Лос Гуилкос, в реабилитационную школу в Санта-Розе, где будет под постоянным наблюдением и где ей будет оказана соответствующая психиатрическая помощь, пока она не достигнет совершеннолетия, когда будет отвечать сама за себя.

Когда инспектор по надзору села, в зале суда воцарилось молчание. Никто из нас не смотрел друг на друга. Мне даже показалось, что все мы в эти минуты испытывали чувство стыда.

Голос судьи нарушил молчание.

– Есть ли у вас какие-то вопросы по поводу рекомендаций инспекции по надзору?

Поднялся Харрис Гордон.

– У меня есть целый ряд возражений, и я уверен, суд поймет меня, что в обычных обстоятельствах я мог бы изложить их в письменном виде. Но я не сомневаюсь, что суд воспримет их и в устном изложении, что не помешает ему удовлетворить их.

– Приступайте, мистер Гордон, – кивнул судья.

– Благодарю вас, ваша честь, – вежливо сказал Гордон. – Мы не сомневаемся, что наше заявление ясно излагает нашу позицию и отвечает на все вопросы, которые могут возникнуть в связи с точкой зрения инспекции по надзору. Мы считаем, что расследование инспекции во многих аспектах носило подчеркнуто искусственный характер и исходило из предубеждений. Будем считать, что в силу многих обстоятельств это не имеет большого значения, но инспекция должна понимать, что ответственность за ребенка, и в физическом, и в материальном смысле, лежит только на ее семье. И позаботиться о ребенке семья может гораздо лучше, чем штат.

– Суд читал ваше заявление, мистер Гордон. Мы, естественно, примем его во внимание. Не желаете ли вы дополнить его?

– Ваша честь, хочу довести до сведения суда, что автором заявления является миссис Маргарита Сесилия Хайден, бабушка девочки со стороны матери.

– Суду это тоже известно.

– Благодарю вас, ваша честь. Без всякого предубеждения к ребенку, разрешите сказать, что автор заявления признает многие факторы, упомянутые в этом деле, о которых также говорится в заявлении инспекции по надзору. Тем не менее, заявительница глубоко убеждена, что инспекция по надзору, в силу ограниченности своих возможностей, и штат Калифорния, на котором и так лежит груз многих забот, не могут соответствующим образом позаботиться о ребенке, что столь необходимо для его полного восстановления и что вполне по силам заявительнице.

В противоположность общим соображениям и неопределенным предложениям, высказанным в заявлении инспекции, мы предлагаем и готовы претворить в жизнь самые современные методы для ухода за данным ребенком.

Мы уже вошли в соглашение с Абингдонской школой для девочек, куда она тут же может быть принята. Я не хочу специально останавливать ваше внимание на той высокой репутации, которой пользуется данная школа. Я уверен, что она хорошо известна суду. Из всех школ страны она добилась наибольших успехов, имея дело с так называемыми «проблемными детьми». Одна из причин этих успехов, как принято считать, заключается в том, что дети не оторваны от нормальной семейной жизни. Ребенок существует в совершенно нормальном окружении, и каждый вечер возвращается домой, как из любой другой школы.

Здесь находится доктор Исидор Вайдман, известный детский психиатр. Он тесно сотрудничает с данной школой и готов взять на себя психологическое и психиатрическое наблюдение за девочкой. В силу данной ответственности, не может быть никаких сомнений, у него есть свой план восстановления душевного здоровья ребенка. – Гордон вопросительно посмотрел на нашу скамейку.

– Суд знаком с доктором Вайдманом, – сказал судья, – и с большим уважением относится к его знаниям, и к его мнению. Тем не менее, в данном случае, это не основание задавать доктору вопросы.

Гордон продолжил.

– Миссис Хайден договорилась также, что ее внучка будет посещать церковь святого Фомы, так что ее не обойдут вниманием и христианские заповеди. Досточтимый Дж. Дж. Виллинсон из церкви Святого Фомы, который к сожалению, не мог сопутствовать нам сегодня утром, готов в течение дня зайти в суд и выразить свою уверенность, что ему удастся добиться успеха в помощи девочке.

– Суд учтет это, советник.

– Миссис Хайден отводит так же часть комнат в своем доме, чтобы они были перестроены для нужд девочки. Она готова уделить любое внимание, и в физическом и в моральном смысле, которое девочка должна была бы получать от родителей. Что же касается упоминания инспекции о состоянии здоровья миссис Хайден…

Гордон взял стакан с водой, стоявший перед ним, и отпил глоток. Поставив его, он снова повернулся к судье.

– В настоящее время миссис Хайден является членом советов директоров одиннадцати различных компаний и активно руководит делами в четырех из них. Она также попечитель фонда Науки и Искусства университета и занимает офицерский пост в сан-францисском отделении Общества Дочерей Американской Революции.

Несколько дней тому назад миссис Хайден по моей просьбе прошла всестороннее обследование в лучшей больнице. Передо мной лежит письменное заключение врачей, обследовавших ее, и я хочу зачитать выдержку из него.

Он поднял к глазам лист бумаги:

– По мнению врачей, чьи подписи стоят под этим отчетом, «миссис Маргарита Сесилия Хайден, 74 лет, обладает превосходным здоровьем и бодростью духа и ей несвойственно ни одно из заболеваний, которыми обычно страдают люди в ее возрасте. И мы выражаем уверенность, что, если не случится каких-то непредвиденных происшествий, миссис Хайден будет сопутствовать отличное здоровье еще в течение многих лет».

Сделав паузу, Гордон взглянул на судью.

– Данный отчет подписан докторами Уолтером Ллевеллином, профессором гериатрии медицинского колледжа университета Южной Калифорнии, руководившим группой врачей, которые обследовали миссис Хайден. Ниже стоят подписи пяти других врачей. По желанию суда, я могу привести их.

– Суд принимает во внимание заявление мистера Гордона. Перечислять имена остальных врачей не обязательно.

Гордон еще раз отпил воды.

– Мне осталось мало что добавить к заявлению, кроме разве еще одной вещи. – Он посмотрел на Дани. – Мы просим суд учесть, что нет для ребенка более сильного, более всемогущего лекарства, чем любовь, чем уверенность, что он любим. Без этого все наши сведения, предоставленные медициной и психологией, теряют силу. Без этого бессильны все остальные лекарства.

Мы глубоко убеждены, что миссис Хайден может сделать для своей внучки все и более того, что может предоставить ей штат. Плюс еще один очень важный дополнительный фактор – любовь, которую они испытывают друг к другу. Любовь, которую ни одно учреждение, как бы хорошо в нем не шли дела, не в состоянии предоставить.

Судья посмотрел на мисс Спейзер.

– Имеются ли у вас какие-то вопросы в связи с данным заявлением? Инспектор поднялась.

– Инспекция по надзору очень внимательно ознакомилась с заявлением миссис Хайден и, тем не менее, считает, что интересам ребенка и штата в наибольшей степени отвечает наше предложение. В противном случае, мы бы рекомендовали принять предложение миссис Хайден.

Судья перевел взгляд на Дани.

– Даниэль, у тебя есть какие-то вопросы в связи с обоими этими заявлениями?

– Нет, сэр, – тихо ответила она.

– Ты понимаешь, какое я должен сейчас принять решение? – спросил он. – Теперь мне решать, что с тобой делать. Или же ты останешься под опекой штата или же вернешься к своей бабушке. Чем больше я буду знать о тебе, тем легче мне будет принять решение. Хочешь ли ты мне еще что-нибудь сказать?

– Нет, сэр. – Дани не смотрела на него.

– Ты не только совершила ужасный поступок, – голосом, в котором появились мрачно-торжественные нотки, сказал он, – но призналась, что вела в высшей степени безнравственный и неправильный образ жизни. Образ жизни, который мы все считаем совершенно неправильным и который при любых обстоятельствах нельзя продолжать. Можешь ли ты сказать мне слова, которые убедят меня в том, что я должен удовлетворить заявление твоей бабушки?

– Нет, сэр. – Она по-прежнему не поднимала глаз.

– Если ты не хочешь разговаривать в зале суда, может быть, ты мне что-нибудь скажешь с глазу на глаз? В моем кабинете, где нас никто не услышит?

– Нет, сэр. Он вздохнул.

– Надеюсь, ты понимаешь, что практически не оставляешь мне выбора, не так ли?

– Да, сэр. – Ее было еле слышно.

Мне показалось, что в глазах судьи, когда он откинулся на спинку кресла, была печаль. Посидев так несколько секунд, он выпрямился и посмотрел на нас. Лицо его было торжественным и суровым. Он откашлялся, готовясь говорить.

Мы не отрываясь смотрели на него, словно от его решения зависела судьба мира. Он снова откашлялся, и рука его потянулась к молотку.

– Ваша честь! – воскликнул я, внезапно вскакивая.

– Да, полковник Кэри?

Я обвел глазами стол. Мне бросилось в глаза удивление и испуг на лицах, но я видел только одно лицо – лицо моей дочери Дани.

Она смотрела на меня и на ее бледной физиономии были видны только большие круглые глаза. Я заметил тени под ними и понял, что она плакала перед тем, как войти в помещение суда. Я повернулся к судье, в упор глядя на него.

Это была последняя возможность что-то сделать для моей дочери.

2

Я откашлялся.

– Имею ли я право задать несколько вопросов, ваша честь?

– У вас есть те же права, что у вашей дочери, полковник Кэри, – ответил судья. – У вас есть право советоваться с адвокатом, право вызывать свидетелей и задавать им вопросы, имеющие отношение к настоящему слушанию.

– Благодарю вас, судья. Мне бы хотелось задать вопрос мисс Спейзер.

– Можете задавать.

Я повернулся к инспектору.

– Мисс Спейзер, верите ли вы, что моя дочь способна убить человека?

Гордон вскочил.

– Возражаю, ваша честь! – возмущенно заявил он. – Полковник Кэри задает вопрос, оскорбительный для моего клиента.

Судья посмотрел на него.

– Мистер Гордон, – сказал он слегка раздраженным голосом. – Мне казалось, что мы уже объяснили вам: все возражения, которые служат защите интересов несовершеннолетней, принимаются автоматически. – Он повернулся к мисс Спейзер: – Можете отвечать.

Инспектор медлила с ответом.

– Я не знаю.

– Вы как-то сказали мне: трудно поверить, что такая девочка, как Дани, способна совершить убийство, – напомнил я ей. – Что вы будете чувствовать себя куда лучше, если вам удастся установить подлинные психологические причины ее действий. Почему вы так считали?

Она посмотрела на судью.

– Ни мне, ни мисс Дженингс не удалось установить достаточно близкий психологический контакт с Даниэль, исходя из которого мы смогли бы определить, на что она в самом деле способна. Мы чувствовали, что для столь юного возраста она исключительно хорошо владеет собой.

– Вы были в суде и слышали ее заявление перед жюри коронерского расследования. Вы согласны с его решением? – спросил я.

Она посмотрела на меня.

– Я приняла их решение.

– Я спрашиваю не об этом, мисс Спейзер. Учитывая, что вам так и не удалось до конца понять мою дочь, считаете ли вы, что она способна в самом деле убить человека, как утверждалось в суде?

Она снова поколебалась.

– Думаю, что это возможно.

– Но, тем не менее, у вас есть сомнения?

Она кивнула.

– Сомнения всегда есть, полковник. Но мы должны иметь дело с фактами, которые имеются в нашем распоряжении, и мы не можем позволить, чтобы личные чувства мешали их объективному восприятию. С фактами, делать выводы из которых мы предоставляем суду. И мы должны действовать в соответствии с ними.

– Благодарю вас, мисс Спейзер.

Я повернулся к судье. Облокотившись на стол, он наблюдал за мной. Чувствовалось, что его заинтересовали мои действия. Гордон снова встал.

– Я должен выразить свой протест, ваша честь, – сказал он. – Я не могу понять, чего хочет достичь полковник Кэри, задавая подобные вопросы. Вся эта процедура кажется мне довольно странной.

Судья повернулся ко мне.

– Должен признаться, что и меня она несколько удивляет, полковник Кэри. В самом деле, чего вы добиваетесь?

– Не могу исчерпывающе ответить вам, ваша честь, но меня кое-что беспокоит.

– Что именно, полковник Кэри?

– Если бы моя дочь не была несовершеннолетней и вердикт гласил бы, что она совершила «оправданное убийство», то, скорее всего, ей было бы предоставлено право вернуться к нормальной жизни. Не так ли?

Судья кивнул.

– Но поскольку она несовершеннолетняя, она подлежит наказанию, и поэтому она сегодня находится перед судом?

– Это не так, полковник, – возразил судья. – Ваша дочь находится перед судом не за убийство. Это попечительное слушание, главная задача которого – обеспечить здоровье и благополучие ребенка.

– Простите мою настойчивость, ваша честь. Я не юрист. Для меня тот факт, что она находится в заключении, уже является наказанием. По какому бы то ни было поводу – из-за преступления, которое привело ее сюда, или же по каким-то весомым для штата причинам – но для меня все они едины.

– Можете быть уверены, полковник, что суд меньше всего руководствуется желанием наказания, – вежливо сказал судья.

– Благодарю вас. Но есть и еще кое-что, вселяющее в меня беспокойство.

– Что именно?

– Если бы жюри коронерского расследования обвинило меня в преступлении, я был бы вынужден предстать перед судом. И у меня было бы право защищать себя от этого обвинения, пока раз и навсегда не была бы доказана моя вина или моя невиновность.

Снова судья кивнул.

– Но оказывается, в деле моей дочери это не представляется необходимым. Как только я появился здесь, мне было растолковано, что я могу не беспокоиться относительно наказания, потому что Дани несовершеннолетняя. Будет рассматриваться вопрос только о порядке ее содержания. И только сегодня я понял, что упущена одна важная вещь.

В горле у меня пересохло, и я налил себе стакан воды. Судья с любопытством смотрел на меня, и я продолжил.

– В ходе судебной процедуры я не увидел ни малейшей попытки защиты моей дочери. То есть, ей предоставлено право самой защищать себя.

– Она не отказывалась ни от одного из своих прав, полковник, – с легким раздражением сказал судья. – И мне кажется, что на вашей стороне и на стороне ее матери выступает один из самых способных адвокатов. Мистер Гордон присутствовал на всех слушаниях. И если у вас есть какие-то претензии к тому, как он исполняет свои обязанности, излагать их надо не здесь.

Я начал чувствовать, что запутываюсь в паутине законов и правил. С моей стороны было сущей глупостью дать понять, что я хочу разорвать ту паутину глупостей, которыми закон оплел Дани.

– Ваша честь, проще говоря, я хочу выяснить… Что я должен делать, чтобы в данном суде восторжествовала правда о моей дочери?

Судья долго смотрел на меня. Затем он откинулся на спинку кресла.

– Если это то, к чему вы стремитесь, полковник, – медленно произнес он, – действуйте любым способом, который пойдет вам на пользу, как вы считаете. Суд не меньше вас заинтересован в правде.

Гордон снова вскочил.

– Это выходит за все рамки, ваша честь, – запротестовал он. – Полковник Кэри всего лишь пытается затянуть слушание коронерского расследования. Оно уже вынесло свой вердикт. И не понимаю, какой цели служит повторное перетряхивание старых фактов. Все мы знаем, что это всего лишь слушание о порядке содержания девочки, и я категорически протестую, чтобы оно превращалось в нечто другое.

– В любом другом суде моя дочь имела бы право протестовать, судья, – продолжал я. – Разве данный суд не может представить ей такое же право?

Судья рассматривал нас обоих.

– В обязанности суда не входит пересматривать решение другого суда. Тем не менее, несмотря на все предыдущие процедуры, данный суд намеревается выслушать все, что может способствовать справедливости его решения. В обязанности данного суда входит убедиться, что ребенок достаточно защищен, и не так важно, каким образом это достигнуто. И поскольку данное слушание имеет право в определенном смысле не придерживаться строго формальных правил, я не вижу никакого вреда в том, что мы выслушаем полковника Кэри.

– Благодарю вас, ваша честь.

Гордон, садясь, пристально посмотрел на меня. Я снова повернулся к судье.

– Могу ли я вызвать свидетеля?

Судья кивнул.

Я пересек помещение суда и открыл дверь в приемную. В дальнем углу ее окна сидела Анна. Я кивнул ей, и она вошла в зал суда.

– Ваша честь, это Анна Страделла, – представил я свидетеля. Лицо Норы было бледным от гнева. Я слышал, как она что-то прошептала Гордону. Старая леди была просто спокойна, а Дани искренне заинтересована.

– Садитесь, пожалуйста, мисс Страделла, – судья показал на стул рядом с собой. Анна села, и к ней подошел секретарь суда, держа в руках Библию. Анна принесла присягу.

– Вы можете приступать, полковник, – сказал судья. Глаза его за стеклами очков лучились живым любопытством. На лице его появился интерес.

Анна была вся в черном, но темное одеяние не могло скрыть ее пышных форм. Она сидела безмолвно, вцепившись обеими руками в сумочку.

– Не расскажите ли суду, как мы встретились, Анна? – спросил я.

– Я встретила полковника Кэри, когда он пришел на похоронную церемонию поговорить с семьей Тони Риччио.

Краем глаза я заметил, как Дани внезапно наклонилась вперед, всматриваясь в девушку.

– Что вы там делали, Анна?

– Тони был моим женихом, – тихо ответила она. – Мы были обручены и собирались пожениться.

– Как долго вы были в таких отношениях?

– Девять лет.

– Долгий срок для обручения, не так ли?

– Пожалуй, да, – согласилась она. – Но Тони хотел дождаться, пока он станет богатым.

– Понимаю. Вы знали, что он работает у мисс Хайден, не так ли? Она кивнула.

– Вы когда-нибудь обсуждали с Тони характер этой работы? Она покачала головой.

– Нет, никогда. Но Тони часто рассказывал о мисс Хайден.

– Что он говорил о ней? Гордон сорвался с места.

– Я должен выразить решительный протест против такой линии допроса, ваша честь! Их взаимоотношения совершенно несущественны и не имеют никакого отношения к рассматриваемому делу.

– Протест отклоняется, – едва ли не небрежно сказал судья. Я видел, что он сам заинтересован моими действиями. – Продолжайте, полковник Кэри.

– Он говорил, что она богатая дама средних лет и что в один прекрасный день он получит от нее кучу денег.

Я бросил взгляд на Нору. Она сидела белая, как полотно, с искаженным от гнева лицом. Я снова обратился к Анне:

– Говорил ли он что-нибудь об отношениях со своей хозяйкой, в доме которой он жил?

– Да, – еле слышно шепнула она. – Он говорил, что разрывается между матерью и дочкой и не знает, куда податься.

– То есть, насколько я понимаю, он был в интимных отношениях с обеими?

– Да.

– Был ли он в это время в таких же отношениях с вами? Анна уставилась в пол.

– Да, – наконец прошептала она.

– И вы не протестовали против отношений, которые сложились у него с мисс Хайден и ее дочерью?

– Что толку, если бы я и протестовала? – горько спросила она. – Он говорил мне, что ему приходится. Это было частью его обязанностей.

– Это ложь! – внезапно крикнула Дани. – Грязная ложь!

Судья гулко стукнул своим молотком. – Тихо, Даниэль, – предупредил он ее. – Или я прикажу вывести тебя из зала.

Дани с окаменевшим лицом посмотрела на меня. Теперь я знаю, как чувствовал себя Иуда, когда на него глядел Иисус Христос. Я повернулся к Анне.

– Когда вы в последний раз видели своего жениха живым? – спросил я.

– Примерно за две недели до его смерти.

– Что он вам тогда говорил?

– Он вручил мне большой коричневый конверт и попросил сохранить его для него. Он сказал, что в нем письма от мисс Хайден и ее дочери. И что не пройдет много времени, как они принесут ему кучу денег. Хватит, чтобы мы могли пожениться.

– Вы читали эти письма?

– Нет. Конверт был запечатан.

– И что вы с ними сделали?

– Я спрятала их, – сказала она. – Затем как-то вечером брат сказал мне, что Тони просит их вернуть ему, и я отдала их брату. И только затем я узнала, что Тони был уже мертв.

– Что ваш брат сделал с этими письмами?

– Он их продал.

– Кому?

– Мисс Хайден.

– Но ведь мисс Хайден получила не все письма, не так ли?

– Да. Два из них мой брат оставил у себя.

– И что он с ними сделал? Она в упор посмотрела на меня.

– Он их продал вам за сто долларов. На этот раз с места сорвалась Нора.

– Грязный маленький подонок!

Гордон сидел, выпрямившись, по его лицу я видел, что он удивлен не меньше остальных. Скорее всего, он даже не знал о существовании этих писем.

Я вынул их из кармана.

– Те ли это письма, которые ваш брат вручил вам, чтобы вы передали их мне? – спросил я.

Она посмотрела на них.

– Те.

– Это все, Анна. Благодарю вас.

Встав, она двинулась к выходу. Остановившись у распахнутых дверей, она на секунду остановилась, глядя назад, и двери за ней закрылись.

– Я хотел бы прочитать выдержку из одного из этих писем, – сказал я и тут же, не дожидаясь реакции судьи, прочел последний абзац из письма Норы.

– Мама, ты не говорила мне, что собираешься выйти за него замуж! – воскликнула Дани. Она смотрела на нее, и в ее взгляде читалось прямое обвинение. – Ты мне не говорила!

– Тихо, Дани! – инспектор по надзору взяла Дани за руку. Гордон уже стоял.

– Я считаю, что показания этой женщины и выдержка из письма должны быть вычеркнуты из протокола как несущественные и бездоказательные.

– Протест удовлетворен, – небрежно сказал судья. Он посмотрел на меня. – У вас есть еще сюрпризы для нас, полковник Кэри?

– Есть, ваша честь. Я хотел бы задать несколько вопросов мисс Хайден.

Гордон снова вскочил.

– Я протестую, ваша честь.

– Протест отклонен.

– Я прошу сделать краткий перерыв, чтобы посоветоваться со своим клиентом, – заявил Гордон.

Перегнувшись через стол, судья посмотрел на него.

– В данном суде присутствует масса ваших клиентов, мистер Гордон. С кем именно хотели бы вы посоветоваться?

Гордон вспыхнул.

– С мисс Хайден, ваша честь.

Судья кивнул. Молоток гулко стукнул по столу.

– Суд объявляет перерыв на пятнадцать минут.

Мы все встали, когда он покидал зал суда. Мисс Спейзер отвела Дани. Как только за ней закрылась дверь, Гордон повернулся ко мне. Голос у него был хриплым и злобным.

– Черт возьми, что вы тут еще собираетесь выкинуть, Люк?

3

– Я делаю вашу работу, советник, – отпарировал я. – Защищаю свою дочь!

– Вы ведете себя как полный идиот, Люк. Вы только ухудшите ее положение!

– Что может быть еще хуже? Судья готов отправить ее за решетку.

– Вы этого еще не знаете, – сказал он. – Он еще не вынес решения. И если оно нас не удовлетворит, мы сможем добиться нового слушания. У нас есть такие права.

– Ну, и чего вы добьетесь? – спросил я. – Дани по-прежнему будет под замком. Почему вы так боитесь, что я могу докопаться до правды? Или у вас тоже рыльце в пушку, а?

– Почему?

Я видел, что он был искренне озадачен.

– Нора боится, что я в самом деле могу выяснить всю правду о событиях той ночи. Поэтому-то она и натравила на меня Кориано, когда я отправился за письмами.

– Натравила на вас?

Вынув снимки из кармана, я показал их ему и объяснил, что произошло. Когда я засовывал их обратно, он был бледен.

– И она предупредила меня, чтобы я никуда не лез, а то она пошлет их моей жене.

– Я ни за что не должна была возвращать их тебе! – с силой сказала Нора. – Должно быть, я тогда сошла с ума!

Гордон тоже был вне себя. Почти не сдерживаясь, он схватил ее за руку и оттащил в сторону.

Я наблюдал за ними. Они отошли к задней стенке помещения. Я слышал, как они шептались, но не мог разобрать ни слова. Сев, я потянулся к стакану с водой. Мне хотелось взять сигарету, но я не знал, можно ли курить в зале суда.

– Ваша дочь была очень расстроена, полковник, – сказал доктор Вайдман.

Я посмотрел на него. В его глазах была нескрываемая симпатия ко мне. Я отпил воды.

– Я предпочитаю, чтобы она волновалась сейчас, чем потом после трех лет в исправительном заведении придется приводить ее в себя.

Вайдман промолчал. Я взял сигарету и закурил. Черт с ними, с правилами. Я чувствовал, как у меня дрожат руки.

Старая леди, подойдя, прикоснулась к моей руке. Голос у нее был таким же мягким и спокойным, как и прикосновение.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Люк.

Я посмотрел на нее. Казалось, она единственная из нас еще сохраняла здравомыслие. Я сжал ее пальцы.

– Я тоже надеюсь, – выдавил я.

Внезапно мне захотелось, чтобы тут была Элизабет. Она-то поняла бы, что я должен сделать, она бы могла успокоить страхи и тревоги, которые стали пробуждаться во мне. Возможно, Гордон и нрав. Возможно, я принесу больше вреда, чем пользы. Я не знал. Никогда раньше мне не приходилось чувствовать такое одиночество.

Дверь кабинета судьи открылась, и он вошел в зал. Мы стояли, пока сигнал молотка не дал нам знать, что можно сесть. Гордон и Нора вернулись на свои места за столом. Я видел, что лицо у Гордона по-прежнему пылает и он с трудом сдерживает гнев.

– Пусть пристав пригласит девочку, – приказал судья. Помощник шерифа подошел к помещению, где была Дани с Мариан, и постучал в двери. В ту же секунду в зале суда появилась Дани в сопровождении инспектора.

Теперь темные круги под ее глазами виднелись еще отчетливее. Я понял, что она снова плакала. Садясь на место, она отвела от меня глаза.

– Можете приступать, полковник Кэри, – сказал судья. Но прежде чем я успел подняться, вскочил Гордон.

– Я должен опять выразить свой протест по поводу этой процедуры, ваша честь. Она в высшей степени выходит за рамки и в случае продолжения может привести к изменению предмета слушания и вызвать предубеждение к данному составу суда.

Внезапно в глазах судьи Мэрфи появился ледяной блеск.

– Вы угрожаете суду, советник?

– Ни в коем случае, ваша честь. Я просто высказываю свое мнение, на которое имею законное право.

– Суд уважает права досточтимого советника, чем же холодным голосом сказал судья, – и ценит его мнение. Но суд считает нужным уточнить, что обвинение в предубеждении, которое идет на пользу несовершеннолетней, говорит лишь о том, что суд выполняет свою задачу. В соответствии с законом, основная цель данного суда это защищать интересы несовершеннолетних граждан.

Гордон молча сел. Судья посмотрел на меня. Теперь голос у него смягчился:

– Можете приступать, полковник. Я поднялся со своего места.

– Я хотел бы задать несколько вопросов мисс Хайден.

– Мисс Хайден, не будете ли вы так любезны занять место? – предложил судья, показывая Норе на стул, где только что сидела Анна.

Нора несколько секунд смотрела на Гордона. Он кивнул. Нора встала. Секретарь подошел к ней, чтобы принять у нее присягу.

Сев, Нора посмотрела на меня. Лицо ее было спокойным и бесстрастным, как одна из тех резных масок, что висели у нее в мастерской. Я перевел дыхание.

– Нора, – начал я, – на прошлой неделе, во время коронерского расследования, ты подтвердила, что в тот день, когда Тонни Риччио был убит, ты весь день ссорилась с ним. Можешь ли ты сообщить нам, во сколько началась эта ссора?

– Точно я не помню.

– Примерно. В восемь утра? В десять? Двенадцать? В два часа дня? Я заметил, что глаза ее потускнели. Она поняла, к чему я клоню.

– Мне трудно припомнить точное время.

– Возможно, я могу помочь тебе освежить память. Весь день ты была в Лос-Анжелесе. В «Вестерн Эйрлайнс» мне сказали, что ты была в списке пассажиров рейса, который вылетел из Лос-Анжелеса и прибыл в Сан-Франциско в пятницу в десять минут пятого. Учитывая вероятные уличные заторы, дома ты была, скорее всего, скажем, к пяти. Так во сколько же началась ссора?

– Примерно в это время.

– Значит, ссора, о которой идет речь, длилась не весь день, а началась примерно в пять часов дня? Так?

– Так.

Гордон снова вскочил, как чертик из коробки.

– Ваша честь, – воскликнул он, – мне просто не хватает слов…

– Мистер Гордон! – Гневно крикнул судья. – Прошу вас не мешать судебному расследованию! Как адвокат, представляющий перед лицом суда интересы несовершеннолетней, вы должны приветствовать любую информацию, которая может пролить свет на причины ее поступков и содействовать ее защите. Суду становится ясно, что вы стремитесь обслужить слишком много клиентов, что заставляет вас отвергать некоторые факты. И разрешите мне напомнить вам, что судья здесь я, и у вас будет возможность высказать свое мнение в установленном порядке. А теперь прошу сесть.

Гордон опустился на место. Лицо его было багровым от ярости. Судья обратил свое внимание на меня:

– Продолжайте, пожалуйста, полковник Кэри.

– Был ли кто-нибудь дома, когда ты приехала? – спросил я. В первый раз Нора помедлила с ответом.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Был ли дома кто-нибудь из прислуги?

– Нет, думаю, что никого не было.

– Были ли дома Дани и Риччио?

– Да.

– Оба?

– Оба.

– Видела ли ты их по приходе?

– Нет, – она покачала головой. – Я направилась прямо в студию. Я хотела тут же набросать некоторые идеи, пока не забыла их.

– Сколько было времени, когда ты наконец увидела их?

Она посмотрела на меня. В первый раз я увидел умоляющее выражение в ее глазах. Казалось, что она готова просить меня остановиться.

– Сколько было времени? – холодно повторил я.

– Примерно… примерно половина восьмого.

– То есть, ссора началась примерно в половине восьмого, а не в пять часов? – спросил я.

Она смотрела себе на руки.

– Это верно.

– Ты также свидетельствовала у коронера, что ссора имела отношение к деловым вопросам, – сказал я. – Но это не было подлинной причиной, не так ли?

– Нет.

– И когда ты говорила мисс Спейзер, что не знала о взаимоотношениях Дани и Риччио, – продолжал я, – это тоже не было правдой? Так?

Она стала тихо плакать, и слезы, скапливаясь на ресницах, ползли по щекам. Она нервно ломала пальцы.

– Нет.

– Где ты их увидела?

– Когда я поднялась наверх переодеться к обеду, – еле слышно шепотом сказала она.

– Где, а не когда. В какой комнате?

Она не поднимала глаз.

– В комнате Рико.

– Что они там делали?

– Они были… – От наплыва чувств у нее перехватило дыхание. Глаза у нее опухли. – Они были в постели.

Я посмотрел на нее.

– Почему ты не сказала этого при расследовании?

– Я не могла даже представить себе, как это ужасно, – прошептала она. – Я не думала…

– Ты не думала! – гневно прервал я ее. – В этом-то все и дело. Нет, ты-то думала. Ты-то понимала, что если ты проговоришься, тебе придется выкладывать всю правду. Обо всем, что произошло той ночью!

– Я… я не понимаю, – произнесла она, и в глазах ее было испуганное и удивленное выражение.

– Ты все понимаешь, – не скрывая своей жестокости по отношению к ней, сказал я. – Не знаю, как ты уговорила Дани, но ты понимала, что если скажешь правду, все остальное тоже выплывет на свет… то, что Тони Риччио убила ты, а не Дани!

Я видел, как она старела буквально на глазах. Лицо ее окаменело и исказилось. Такой я никогда раньше ее не видел. За моей спиной раздался вскрик.

– Нет, мамочка! Нет! Он не имеет права заставлять тебя признаваться!

Я не успел повернуться к Дани, но она уже сорвалась со своего места и кинулась к матери. Она обняла Нору и осталась стоять, закрывая ее руками, словно защищая ее. Лицо ее по-прежнему было залито слезами, но глаза Дани были полны гнева и ненависти ко мне.

– Ты думаешь, будто что-то знаешь! – крикнула она. – Ты вернулся после всех этих лет и уже думаешь, что все понимаешь! Ты чужой. Ты просто чужой. Ты не знаешь меня. Я не знаю тебя. Мы знаем только, как зовут друг друга!

Я стоял и смотрел на нее.

– Но, Дани…

– Я сказала правду! – кричала она. – Но мне никто не верит! Я вам говорила, что там был несчастный случай, что я не хотела его, но мне не верят! Ты так ненавидишь мою мать, что не хочешь слушать меня!

– И если ты хотел правды, папа, так слушай ее! Это был не Рик, которого той ночью в студии я хотела убить. Это была моя мать!

4

Я обвел глазами помещение суда. Стояла мертвая тишина. Все смотрели на Дани. Даже стенографист, на чьем лице за все утро не выразилось никаких эмоций, уставился в пространство, пока его пальцы летали по клавишам машинки.

– Мы лежали с Риком в постели, когда мать нашла нас, – тихим бесстрастным голосом начала она. – Мы знали, что уже поздно, но я не отпускала его. Он хотел, чтобы я наконец ушла, но я не соглашалась с ним. Мы ничего не слышали, и поэтому нам казалось, что мы одни в доме. Все уехали, даже слуги, и мы днями лежали в постель, поднимаясь только, чтобы поесть. И все же я не хотела уходить от него.

Во взгляде ее появился обращенный ко мне вызов.

– И хочешь знать, что мы делали, когда мать нашла нас, папочка? – спросила она. – Хочешь?

Я не ответил.

– Мы были голыми в постели. Он лежал на спине, а я стояла над ним на четвереньках. Ты понимаешь, что я имею в виду, папочка? Я изо всех сил ласкала его, чтобы он снова захотел меня, и мне не надо было уходить.

К горлу подступила тошнота. Должно быть, мое лицо исказилось, потому что теперь она смотрела на меня уже без прежнего вызова.

– Ты же понимаешь, что я имею в виду, папа, правда? – тихо повторила она. – Но ты не хочешь даже думать об этом. Даже про себя. Тебе по-прежнему хочется думать, что я та же маленькая девочка, которую ты оставил шесть лет назад. Так вот, я уже не та. Ты не хочешь думать, что я все знаю о таких вещах, и о том, как их надо делать. Но я знаю. Ты не хочешь думать, что твоя маленькая девочка делает такие вещи. Но я их делаю.

Голос ее стал чуть громче, а на глазах блеснула влага.

– Я делала их снова, снова и снова. Сколько у меня хватало сил! Она смотрела мне прямо в глаза, и спазма в желудке скручивала меня все туже.

– Тебе не нравится слышать это, не так ли, папа?

Я не отвечал. Я не мог.

– Мать прошла через твою старую комнату. Помнишь, как ты заходил ко мне через нее? Так и она появилась. Только теперь это комната Рика… то есть была комнатой Рика. Она стащила меня с постели, отволокла в мою комнату и заперла там. Я плакала и кричала. Я кричала ей, что мы с Риком собираемся пожениться, но она не слушала меня. Я никогда раньше не видела, чтобы она была в такой ярости.

– Потом она спустилась вниз в мастерскую, а я лежала на постели, пока не услышала, как Рик открывает двери. Я услышала его шаги по лестнице через ванную, которую мать забыла закрыть.

Я очень тихо спустилась вниз. Я слышала на кухне голоса Чарльза и Виолетты. Я прокралась через холл и остановилась у дверей мастерской, прислушиваясь. Я слышала почти каждое слово из того, что они говорили.

– Я слышала, как мать сказала Рику, что дает ему час на то, чтобы он убрался из дома. А Рик сказал, что он столько знает о нас обеих, он всему свету расскажет, какие мы шлюхи. Мать ответила, что если он тотчас же не уберется, он отправится в тюрьму за… – она запнулась на этом слове, – … за изнасилование несовершеннолетней, которое будет установлено законом.

В зале суда пронесся шепоток.

– Я слышала, как мать потом засмеялась и сказала, что ожидала от него нечто подобного, так что сколько он хочет? Тони тоже рассмеялся. Совершенно верно, сказал он. Пятьдесят тысяч долларов. Мать сказала ему, что он сошел с ума, и что она даст ему десять тысяч долларов. Ну тогда двадцать пять тысяч. «Хорошо», – услышала я, и тогда я прямо сошла с ума!

Слезы обильно потекли у нее по щекам.

– Я в самом деле сошла тогда с ума! Я могла думать только о том, что она снова это делает. То же самое, что она делала со всеми, кого я любила. То же самое, что она делала со всеми, кто любил меня. Она выгоняла и Тони!

Я распахнула дверь и закричала на нее.

– Ты не должна этого делать! – кричала я. – Ты не имеешь права его выгонять!

Мать посмотрела на меня и приказала отправляться наверх к себе. Я посмотрела на Рика, и он тоже сказал мне, чтобы я слушалась мать.

Я заметила долото на столе около дверей. Я схватила его и кинулась к матери.

– Ты не имеешь права выгонять его! – кричала я. – Сначала я убью тебя!

Я замахнулась на нее, но откуда-то между нами возник Рик, и долото попало ему в живот. Он остался стоять, прижав руки к животу.

– Боже милостивый, Дани, что ты наделала? – сказал он. Потом я увидела, как между пальцами у него потекла кровь и кинулась мимо него к матери. Я кричала, что не хотела этого делать. Я в самом деле не хотела этого делать, мамочка!

Она мне снова и снова говорила, что верит мне, что я не хотела этого.

Она сказала, что мы должны будем всем объяснять, что он бил ее, а я пыталась ее защитить. И никому даже не надо знать, что было между Тони имною. Она повторяла мне все снова и снова, пока не убедилась, что я скажу все слово в слово. Тут открылась дверь, вошел Чарльз, а я закрыла лицо руками.

Они припали друг к другу. И мать и дочь плакали. Я смотрел на них. Они были так похожи друг на друга. Словно два разных изображения одной и той же женщины. Одинаковые слезы катились по их щекам. Мать и дочь. Одна и другая.

У меня было ощущение, что я в каком-то ступоре. Наконец эта глухая оболочка лопнула. Нора все еще плакала, а глаза Дани уже высохли.

– Теперь, когда ты знаешь всю правду, папа, – тихо спросила она, – ты лучше чувствуешь себя?

Я заглянул ей прямо в глаза. Не знаю, что я там увидел, но спазма в желудке разжалась. Теперь я знал всю правду. Не знаю, как она стала мне ясна, потому что она все равно не рассказала ее, но теперь все было неважно. Потому что так хотела Дани. И поэтому так все и должно было быть. И потому что глубоко в душе я знал, что она не была убийцей.

Судья объявил десятиминутный перерыв. Когда мы вернулись в зал суда, то безмолвно расселись по своим местам, пока он готовился объявить решение.

– Решением данного суда, – начал он, – объявляется, что штат Калифорния будет продолжать осуществлять опеку над несовершеннолетней Даниэль Норой Кэри, в соответствии с рекомендациями инспекции по надзору. В дальнейшем она будет находиться в изоляции под юрисдикцией Совета по делам молодежи штата Калифорния, откуда инспектор по надзору должна будет доставить ее в северо-калифорнийский приемный центр в Перкинсе, где ей предстоит провести шесть недель, в ходе которых ей будет поставлен окончательный диагноз. Затем, по завершению данного периода, она будет отправлена в Санта-Росу в школу Лос Гуилкос, где, как предусматривается, ей предстоит пройти период реабилитации в течение не менее шести месяцев. После этого суд решит, передать ли ее под опеку бабушки с материнской стороны, заявлению которой в данный момент мы вынуждены отказать.

Несовершеннолетняя Даниэль Нора Кэри будет находиться под надзором властей штата Калифорния, пока ей не исполнится восемнадцать лет или же пока она не предстанет перед данным судом за какой-либо иной проступок. Родители данной несовершеннолетней должны вступить в контакт с инспекцией по надзору и ежемесячно выплачивать штату Калифорния сумму в сорок долларов, пока несовершеннолетняя будет находиться в специализированных учреждениях штата.

Судья стукнул молотком по столу и повернулся к Дани.

– Лос Гуилкос, Дани, – прекрасная школа, и если ты будешь правильно вести себя и прилагать усилия для исправления, тебе нечего бояться. Если ты найдешь контакт с администрацией, она поможет тебе как можно скорее вернуться домой.

Поднявшись, мы проводили его, когда судья торжественно прошествовал в свой кабинет.

– Завтра вы сможете навестить Дани, – сказала мисс Спейзер, которая остановилась, подведя Дани к дверям.

Дани обернулась, несколько секунд смотрела на нас, а затем переступила порог. Дверь захлопнулась.

Нора начала плакать. Доктор Вайдман обнял ее за плечи, она уткнулась головой ему в плечо и в таком положении они вышли.

Ко мне подошел Гордон. Он улыбался.

– Ну, все обернулось не так плохо.

Я уставился на него.

– Штат мог засадить ее за решетку на все время, пока ей не исполнится восемнадцать лет. А сейчас вполне возможно, что через шесть или восемь месяцев она уже вернется.

Я не ответил, и он ушел вслед за Норой.

Старческая рука коснулась моей. Старая леди смотрела мне прямо в глаза, и я видел, что она понимает меня.

– Спасибо тебе за все, что ты пытался сделать, Люк, – вежливо сказала она. – Когда она вернется домой, я позабочусь о ней.

– Я знаю, что вы сможете это сделать, миссис Хайден. Простите меня. Из-за Норы, я хочу сказать.

– Теперь все позади, Люк. Все мы делали все, что могли. Будь здоров. И удачи тебе.

– Спасибо.

Она вышла в коридор. Я посмотрел на лестницу. Никого не было. Помедлив несколько секунд, я прошел по коридору и, свернув за угол, направился в инспекцию.

Когда я вошел, мисс Спейзер сидела за своим столом.

– Я должен возвращаться в Чикаго, – сказал я. – Могу ли я увидеть Дани не завтра, а сегодня?

– Пойду узнаю, хочет ли Дани видеть вас, – вежливо сказала она и вышла.

Я как раз успел закурить, когда она вернулась вместе с Дани.

– Можете тут поговорить. Я выйду.

За ней закрылась дверь. Я протянул руки, и дочь кинулась ко мне.

– Прости, папа.

– Все в порядке, Дани, – мягко сказал я. – Мне потребовалось много времени, но теперь я все понимаю.

Она уставилась мне в лицо.

– Но ты ведь не ненавидишь ее так сильно, что хотел бы отправить ее в газовую камеру, да?

– Конечно, нет, Дани, – улыбнулся я. – И вообще больше не стоит говорить о ненависти. Я вообще к ней больше ничего не испытываю. В свое время я побаивался ее, но теперь мне ее просто жаль.

– Ей всегда был нужен кто-то, кто любил бы ее больше всего на свете, папа. Как и любой другой. У тебя есть жена. И она любит тебя больше всех.

– А твоя мать – тебя, Дани.

Ее глаза внезапно засияли.

– А когда-нибудь ты приедешь навестить меня. Или я смогу приехать к тебе в гости.

– Когда-нибудь обязательно.

Дверь открылась.

– Прости, Дани, но тебе пора.

Поднявшись, Дани поцеловала меня в щеку.

– Ты будешь писать мне, папа? Я поцеловал ее в лоб.

– Конечно, я буду писать тебе, девочка.

Я смотрела ей вслед, пока она шла по холлу, и металлические подковки ее туфелек цокали по мрамору. Затем они завернули за угол, и Дани исчезла.

Прощай, Дани. Прощай, моя маленькая смешная девочка. Я помню тот день, когда ты появилась на свет. Я помню, как я смотрел на тебя через стекло, а ты сморщила свое крохотное личико и заплакала, и все во мне сжалось, потому что я знал, что ты моя, а я твой и что ты самая прекрасная девочка в мире.

И ты уходишь, унося с собой мою любовь.

Было половина десятого вечера, когда огромный реактивный лайнер коснулся бетона посадочной полосы аэропорта О'Хара в Чикаго. Как только были откинуты двери, в салон ворвался бодрящий прохладный ветерок. Я был первым на трапе. У меня не было времени демонстрировать вежливость, пропуская всех вперед. Получила ли Элизабет мою телеграмму?

Я почти бежал через поле к зданию аэровокзала. Сначала я не увидел ее в толпе встречающих. Потом я нашел Элизабет – она махала мне, смеялась и плакала одновременно.

Я кинулся к ней, и мир опять обрел четкие очертания, а боли, терзавшие меня, исчезли. Я прижал ее к себе.

– Как я люблю тебя, и как мне тебя не хватало, – выдохнул я. – Мне не хватало тебя, и я люблю тебя.

Подхватив багаж, мы бок о бок вышли. Нас ждала машина. Открыв заднюю дверь, чтобы кинуть на сидение свою сумку, я заметил там другую сумку. Я повернулся к ней.

Она улыбнулась мне.

– Ох, разве я тебе не сказала? Прямо отсюда мы должны ехать в больницу.

– То есть прямо сейчас?

– Прямо сейчас!

– Почему ты ничего не говорила?! – завопил я. – Вместо того, чтобы терять время! Скорее! Садись в машину!

– Можешь не торопиться. Время еще есть. Схватки у меня только начались. – Она взглянула на большие электрические часы на здании вокзала. – Вот как раз сейчас должна быть очередная.

– Так не стой же на месте! – заорал я. – Садись в машину!

Она едва успела сесть, как ее скрутило. Я видел, как побелело и напряглось ее лицо, но боль прошла, и краски вернулись.

– Видишь, ничего страшного.

Мы без остановки промчались до больницы Св. Иосифа. Полиция, должно быть, ужинала.

Едва мы вошли, ее сразу же стали готовить. Через пятнадцать минут она уже лежала на каталке, и ее повезли в предродовую.

Я провожал Элизабет до лифта, не спуская глаз с ее лица. Она была бледной, но улыбалась.

– Не волнуйся так, – успокаивала она меня. – С нами, шведками, не бывает хлопот. С нами бывают только дети.

Наклонившись, я поцеловал ее.

– Я хочу только, чтобы с тобой было все в порядке.

Открылась дверь лифта, и нянечка закатила туда носилки с Элизабет.

– Все будет отлично. Позаботься о себе. И больше не вляпывайся ни в какие истории, слышишь?

– Слышу, – сказал я, когда двери закрывались.

Я прошел по коридору в комнату, которую тут называли Клубом. Здесь ждали еще несколько будущих отцов. Когда я вошел, они посмотрела на меня. Оглядевшись, я вышел. Как-то мне не хотелось сидеть среди них. Они все были какими-то мрачными.

Спустившись вниз, я купил еще одну пачку сигарет. Закурив, я несколько раз затянулся и выбросил сигарету. Повернувшись, я пошел обратно по коридору.

Снова я оказался в Клубе. Видеть даже эти мрачные физиономии все-таки лучше, чем находиться в одиночестве.

– Я тут жду уже десять часов, – посетовал мужчина, рядом с которым я сел.

– Ага, – сказал я, и снова закурил. Я огляделся. На стене висело шуточное объявление. «Мы не потеряли еще ни одного отца». Очень смешно.

Вошла сестричка, и все лица, словно по команде, сразу же повернулись к ней.

– Мистер Кэри? – спросила она.

– Это я, – отозвался я, вставая. У меня закружилась голова.

– Вот счастливый, – пробормотал мужчина у меня за спиной. – Я сижу тут девять часов, а он и пяти минут не пробыл!

Сестричка тоже услышала его, потому что она улыбнулась, подходя ко мне.

– Это верно, – сказала она. – Вы в самом деле очень счастливый человек…

Примечания

1

Два знаменитых боксера 30-х годов. Танни отнял у Демпси звание чемпиона мира (Прим. перев.).

(обратно)

2

Versus (лат.) – против (юрид. термин).

(обратно)

3

Остров в заливе у Сан-Франциско, на котором была расположена знаменитая тюрьма. Ныне она ликвидирована. (Прим. перев.)

(обратно)

4

Тест Роршаха – темные пятна произвольной формы, которые психолог предлагает оценить испытуемому (прим. перев.).

(обратно)

5

Известный автор детективных романов 50-х годов, представитель «крутого» детектива. (Прим. перев.).

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ИСТОРИЯ ЛЮКА Ночь на пятницу

  1

  2

  3

  4

ЧАСТЬ ВТОРАЯ О НОРЕ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ИСТОРИЯ ЛЮКА Уик-энд

  1

  2

  3

  4

  5

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ О ДАНИ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

ЧАСТЬ ПЯТАЯ ИСТОРИЯ ЛЮКА Судебный процесс

  1

  2

  3

  4

*** Примечания ***