Корсары Балтики [Дмитрий Морозов] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Морозов Корсары Балтики

Глава 1. В ГАНЗЕЙСКОМ ПОРТУ

В окутанный ночью ганзейский порт входил корабль под названием «Темный Спрут». Знатоки признали бы в его очертаниях боевой когг — самый распространенный тип и для боевого, и для торгового судна, как на Балтике, так и в Средиземноморье.

Эти же самые знатоки, внимательно осмотрев парусное оснащение «Спрута», заметили бы сильное арабское влияние, сквозившее в его оснастке. Почитатели Корана уже давно не являлись наивными обитателями бедуинских пустынь, из всех видов плавания ведающих лишь о движении через зыбкие барханы на верблюдах.

Грозная слава арабских флотоводцев, мавританских корсаров и берберийских пиратов не первый век прокатывалась по христианскому миру. Под ударом флотов бывших пустынных обитателей трещала канувшая в прошлое Византия, их боялись в Генуе, Венеции и Испании. Привнесли кочевники в морское дело немало. В первую очередь — тонкое знание астрономии. А также — знаменитый косой парус, так и прозванный «мавританским».

Именно такой парус и спускали сейчас на «Спруте», переходя с галса на неспешное весельное продвижение.

Торопиться пришельцам было некуда — места для швартовки хоть отбавляй, городская ярмарка еще спит, погоня на хвосте не висит.

Капитан когга, некий де Сото, небрежно привалившись к мачте, с легкой усмешкой рассматривал темные контуры стоящих в гавани посудин, рядом с любой из которых его когг смотрелся жутким и кровожадным великаном.

«Спрут» прошел мимо изящного венецианского корабля с резным лебедем на носу, угловатого и почти комичного англичанина, понуро полоскавшего свои дурно свернутые паруса на легком ветру, хрупкой лой-мы датского происхождения.

Капитан де Сото, готовясь сойти на берег вместе с зарей, стал снимать свои одежды, по большей части восточного происхождения, не желая удивлять жителей северной Европы экзотически пестрыми тряпками. Он совсем не хотел привлекать пристального внимания ни к своему кораблю, ни к своей персоне.

Помощник капитана, словно хорошо натасканная собака, отлично знал свое дело. Не желая отвлекать хозяина, он сам принял визитеров — сонных и недовольных судьбой работников городской магистратуры, прибывших за мздой. Щедро раздаваемое золото быстро отбило в них всякое любопытство и весьма способствовало улучшению настроения.

Когда неизбежные во всяком порту гости удалились, Де Сото уже был готов сойти на берег.

— Держи своих людей в готовности, — сказал он помощнику, — пусть с корабля носа не кажут. Мы смотримся в этом тихом захолустье так же странно, как коршун в стае райских пичужек. А я пока огляжусь по сторонам.

С первыми лучами зари неброско, но и не бедно одетый испанский дворянин сошел на берег просыпающегося города.

На узких улочках ночная стража, опухшая от вечного недосыпания, рутинной службы и дармовой выпивки, растаскивала рогатки и тушила дежурные костры. Торопились в свои берлоги девицы понятной портовой профессии, делясь скудным заработком со стражами порядка. В направление ярмарочной площади прогрохотали первые тележки, груженные всякой всячиной. Потянулись к причалу угрюмые мужчины, широкие плечи и засаленные куртки которых красноречиво говорили о том, что в порту часто швартуются требующие разгрузки купцы.

Де Сото с наслаждением вдохнул воздух портового города, одинаковый от Геркулесовых Столбов до самого Каира, — соленые брызги, приносимые с моря, вонь от свежей и подтухшей рыбы, сомнительные ароматы пробудившихся кабаков и харчевен, запах нечистот, сливаемых прямо из окон на улицы и в море.

Де Сото заглянул в кабак, откуда городские стражники выносили бесчувственные тела матросни, списанной на берег. Привычных ему по теплым морям пряностей и сладостей он не обнаружил, а потому довольствовался омерзительной на вкус луковой похлебкой и куском плохо прожаренного мяса. Величественным жестом отмахнувшись от служки, двинувшегося к нему с кувшином вина, он отведал местного пива, найдя его сносным.

— Ячмень, — заметил он сам себе, — это то, что невозможно испортить, а также то, чего не хватает арабам для того, чтобы завоевать весь мир.

— Неправда ваша, господин, — с пьяным ухарством обратился к нему престарелый морской волк, цедящий эль из внушающей уважение деревянной кружки. — Долго ли высадить ячмень и научиться сбраживать пиво? Да тут и учиться ничему не надо, право слово, главное — не мешать.

— Но нужно еще и понимание таинственной силы этого напитка, — весело откликнулся де Сото. — В восточных людях его нет.

— Вы тонкий мыслитель, рыцарь, — отсалютовал ему кружкой забулдыга. — Хвала святителям, агаряне ни рожна не мыслят в пиве.

— Я усматриваю в этом божественный промысел, — важно заметил де Сото, которому наскучил собеседник, похожий на тысячи других забулдыг, встречающихся в подобных заведениях повсюду в мире.

Старик скривился, словно его эль превратился вдруг в прокисшее вино.

«Интересно, — подумал испанец, поднимаясь и отодвигая свою недопитую кружку, — почему такие вот пьянчужки всегда прекращают разговор, услышав о божественном промысле?»

— Не угостите ли ветерана ста морей, рыцарь? — вяло спросил вдогонку старик, даже не удосужившись подняться. — А может, понадобится вам опытный человек у руля вашего «Спрута»? Чувствую, вы издалека, а старый Крюк знает все мели до самого Ревеля…

— Господь подаст, — буркнул испанец, выходя из удушливого кабака.

«И откуда подобные типы знают про всякий новый корабль, оказавшийся в порту? Ведь спроси мерзавца — он запросто перечислит парусную оснастку моего когга, да так точно, что либо сам видел его вход в гавань, либо провел на нем полжизни?»

Проверять познания забулдыги он не стал, направившись к ярмарке.

Здесь он вынужден был признаться себе, что мало что понимает в балтийской торговле.

Где-нибудь на Родосе или в Венеции он сразу же определил бы, что выгоднее брать на борт — шелка, воск, пурпурную краску или грубое полотно для парусов.

«С одной стороны, — рассуждал де Сото, выхаживая среди зазывал и молчаливых лотошников, — бедность невероятная — ни зеркал, ни жемчуга, ни богатой одежды. С другой — полное изобилие драгоценных мехов, груды пеньки и целые батареи из бочек с дегтем. Хорошо, что я не собираюсь вкладывать золото в срочную покупку товаров — обязательно попал бы впросак.»

Вслух он пробормотал, плечом раздвигая толпу, сгрудившуюся вокруг лотка оружейника:

— Схожесть с восточным базаром одна…

Тут он резко остановился и молниеносным движением схватил за плечо невзрачного мужчину с изъеденным оспинами лицом, который собирался юркнуть в толчею.

— Рыцарь, вы попутали меня с кем-то? Мужчина оставил попытки вырваться и замер, покорный судьбе.

— Так-так, — процедил сквозь зубы де Сото, оглядывая аккуратно срезанные ремешки на своем поясе, в том месте, где недавно висел кошель. — Кажется, я что-то обронил. Ты не видел, прохожий человек?

— Всенепременнейше, — осклабился насмерть перепуганный воришка, наклонился и протянул испанцу вышитый жемчугом и серебряной нитью кошель.

— Я ужасно растерян, — заметил де Сото, обращаясь больше не к вору, а к двоим стражникам, протиснувшимся к нему с похвальной быстротой. — Но мир не без добрых людей. Провидение иной раз отводит неотвратимую беду, что весьма приятно.

— И я так говорю всякий раз, — с готовностью поддакнул рябой, — когда скалка, которой в меня запускает Марта, попадает не по зубам, а в почтенную фрау Сигни, нашу соседку.

— Благородному господину нужна помощь? — спросил стражник, указывая на воришку.

— Нет, — расплылся в улыбке испанец. — Мне уже помогли.

Стражники, пробурчав что-то нелицеприятное в адрес заезжих чудаков и растяп, растворились в толпе.

Де Сото подбросил на ладони кошель, холодно процедив:

— Он не только свалился на землю, прохожий человек. Из него определенно кое-что просыпалось.

— Вы думаете? — засуетился мужчина. — Сейчас посмотрим. И впрямь!..

Он с видом ярмарочного фокусника, выуживающего из шапки крольчонка, протянул испанцу горсть монет.

Де Сото подставил кошель, и когда золотой дождь просыпался внутрь, пальцем удержал на грязной ладони вора пару серебряных кругляшей:

— Это тебе за беспокойство.

— Вот это да, — неподдельно улыбнулся воришка. — Вы не святой ли подвижник, странствующий по миру для совершения сто одного доброго дела? Я слыхал, есть такие в Кастилии.

— Добрых дел я совершил ровно на три больше, — рассмеялся испанец. — Но не для совершения обета, а лишь по внутренним причинам. Таково воспитание, полученное мной в родовом замке на брегах Гвадалквивира.

— А почему вы награждаете меня, рыцарь с берегов Гвадалквивира?

— Меня с утра терзала смутная тревога, — признался испанец, — что пока я был в плаванье, мир изменился, встал на голову, пришел в полный беспорядок к вящей радости Ада. Ты развеял это наваждение, тем самым совершив как минимум одно благое дело.

Это стоит больше, чем пара монет, но сейчас я стеснен в средствах.

— Мне вполне достаточно и этого, — воришка, словно боясь, что странный незнакомец передумает, торопливо оглянулся, спрятал серебро за щеку и ввинтился между дюжим скорняком и его дородной супругой, шумно выбиравшей пучок зелени на лотке зеленщика.

Вскоре де Сото потерял его из вида.

Довольный этим маленьким и презабавным приключением, испанец обошел ярмарку. Приценился к мечам, но нашел их излишне тяжелыми и грубыми, отметив лишь хорошие ножны. Покупать, впрочем, не стал.

Некоторое время он приглядывался к седлам, но в итоге, презрительно фыркнув, отошел от кожевенных дел мастера, взяв у него только новые ремешки к кошелю.

У самого выхода с шумного толковища капитан «Спрута», не торгуясь, купил подбитый овчиной плащ, ибо здешние ветра заставили ныть его старые раны.

Запахнувшись в обновку, испанец на миг замер, решая, в какую сторону двинуться, чтобы продолжить свое знакомство с городом.

Тут к нему подошел давешний воришка.

— Что, — усмехнулся де Сото, — ты решил оценить свою услугу дороже? Милейший человек, я ведь могу и осерчать. Ты что-нибудь слышал об испанской спеси и буйном нраве кастильских рыцарей?

— Совсем даже нет, — затряс головой рябой. — Думаю честно заработать новую награду.

— И каким же образом?

— Если вы осторожно посмотрите через мое плечо, — прошептал вор, — то увидите рыжего парня в войлочном колпаке, который делает вид, что интересуется лежалой рыбой у лотка Хромого Кайла.

— Ну и что же? — спросил кастилец, также невольно переходя на шепот.

— Он слоняется за вами с того самого момента, как вы любезно подарили Нетопырю серебряные монетки и спасли его от стражников.

— Может, оно и так, — пожал плечами де Сото.

— Но меня в этом городе никто не знает. Значит, рыжий парень из твоего цеха, нацелился срезать кошелек с новых ремешков, или сорвать на ходу фибулу, а то и вовсе дать по голове и обчистить в укромном местечке. Вон какая дубинка заткнута за пояс, аккурат для подобного злодейства…

— Он не мой собрат по ремеслу, — возразил назвавшийся Нетопырем. — Нас не так уж и много в городе, ярмарка — моя охотничья территория.

— Новичок? — предположил испанец, наблюдая за рыжим.

Тот действительно вел себя довольно неестественно, то и дело норовя зыркнуть глазами в сторону остановившегося испанца.

— Есть определенный порядок, — пояснил рябой, — появления новых лиц на улицах города.

— А если он не знает этого порядка? Или слишком туп и нагл для того, чтобы ему следовать?

— У нас тут есть небольшая речушка, — вздохнул воришка, — мерзкий запах от которой долетает и досюда. Иной раз из нее стражники выуживают крючьями тела тех, кто был слишком туп и нагл, чтобы переть против устава моего цеха. А этот молодчик слишком давно здесь живет — кажется, я даже видел, где он лакает пиво, — чтобы не знать об этом местном обычае привечать невежд.

— Значит?..

— Вам виднее, рыцарь, — пришла очередь Нетопыря пожимать плечами. — Может, слуга ревнивого мужа, которого ваша особа снабдила рогами, может — тайный соглядатай купца, обставленного в торговом деле. Скажу лишь точно — к городской страже и магистратуре рыжий не имеет отношения. И к моему почтенному цеху также.

— Пойдем, — кастилец поманил вора пальцем, — выпьем эля. Я не привык опустошать кружки в одиночестве.

— Воспитание, полученное на берегах Гвадалквивира, не позволяет?

— А ты догадлив.

Они направились к заведению, уже раз посещенному сегодня капитаном «Спрута».

В дверях испанец помедлил, убеждаясь, что рыжий детина следует за ним по пятам.

Усевшись за стол, Де Сото с облегчением заметил отсутствие назойливого старика, потребовал две кружки эля и с безмятежной улыбкой обратился к воришке:

— Я не только оплачу выпивку, но и дам тебе немного монет за службу. При одном условии.

— Каком же, о благородный кастилец? Нетопырь жадно вцепился в грубый сосуд, и тут же издал приглушенный вопль изумления, едва не расплескав содержимое.

Рука испанца, протянутая под столом в сторону собеседника, коснулась его колена. Кинжал де Сото красноречиво чиркнул по штанам.

Не меняя тона, де Сото докончил:

— Если ты поклянешься, что за мной не ходит твой собственный дружок, а все происходящее не есть ловкий трюк.

— Клянусь, — истово перекрестился воришка.

Де Сото некоторое время смотрел ему прямо в глаза, причем воришка под взором бесцветных очей капитана съеживался, словно кусок папира, поднесенный слишком близко к пламени свечи.

Наконец испанец спрятал кинжал в ножны.

— Отчего-то я тебе верю.

— И совершенно зря, благородный господин, — сказала служанка, проносившая мимо пустые кружки. — Это же Нетопырь, ворюга и мерзавец, каких свет не видывал.

— Предоставь судить мне о степени искренности собутыльника, девица, — строго сказал де Сото и подмигнул воришке. — А вот пару новых кружек можешь принести. И не верти так бедрами, в конце концов, это неприлично.

Девица фыркнула, покраснев до корней волос, взяла эль и промаршировала к столу на манер находящегося на строевом смотре подвыпившего алебардиста.

— Так-то лучше, — усмехнулся кастилец, хлопнув служанку пониже спины.

В заведение зашел шаркающей походкой рыжий парень с дубинкой у пояса, спросил вина и вместе с глиняной чашей вышел, делая вид, что заинтересован до крайности перебранкой между ландскнехтом и патрулем городской стражи.

— Слежка весьма топорная, — заметил де Сото. — Можно сказать — навязчивая.

— Хотелось бы взглянуть на монетки, обещанные Нетопырю, — протянул воришка.

Глаза испанца вспыхнули, он сжал кулак и приподнялся.

— Ты что же, сомневаешься в моих словах, раб?

— Как можно, — всплеснул руками вор. — Но хочу решить, стоит ли заработать на вашей милости еще, или этого будет довольно.

Де Сото, сдержав темперамент, опустился на место, взялся за кошель и швырнул едва ли не в лицо Нетопыря горсть монет.

— У рыжего есть начальник, — сказал Нетопырь, накрыв добычу грязной рукой. — Я могу указать на него.

— На многое не рассчитывай, — проворчал испанец, шумно отхлебывая эль и сдувая с усов пену, — сейчас я начеку и смогу сам разглядеть очевидное.

— Но благородный рыцарь с берегов Гвадалквивира впервые в нашем гостеприимном городе, не так ли? Кто знает, не заваривается ли вокруг него серьезная каша, и не понадобятся ли ему быстрые ноги, острые глаза и ловкие руки?

— Предлагаешь службу?

— В зависимости от награды, — раздулся от важности Нетопырь, — предлагаю не только свою службу.

Во всяком порту найдутся не только однотипные старики, знающие о каждой пришвартовавшейся посудине, найдутся и свои нетопыри. Услугами подобных темных личностей де Сото приходилось пользоваться не единожды. У них имелся свой своеобразный кодекс чести, а по части информированности они были всегда впереди слуг градоправителей.

— Годится, — согласился де Сото. — Мой корабль ты знаешь?

— Когг «Темный Спрут»? Знаю, как его найти.

— Вечером я хочу знать все о нанимателе этого молодца.

— Будет сделано, — Нетопырь стал огромными глотками поглощать угощение. — А если понадобиться еще что-нибудь…

— Посмотрим, насколько ты расторопен, — отмахнулся де Сото.

В молчании они прикончили выпивку и вышли из помещения корчмы.

Рыжий исчез, его место занял мрачного вида субъект в поношенном дублете и черном берете с алым петушиным пером.

Капитан направился к гавани, сопровождаемый внимательными глазами соглядатая. В паре сотен шагов от «Спрута» тип в дублете пропал из поля зрения испанца.

Взойдя на борт своего корабля, кастилец крепко призадумался. Никто не мог знать, куда пойдет «Спрут» из порта острова Родос. Вернее, почти никто…

Местным властям он пока еще не интересен.

Судя по поведению Нетопыря, подобная слежка не является здесь обязательной частью ритуала гостеприимства.

Так ничего и не надумав, капитан решил дождаться вестей от вора…

Под вечер он все же не утерпел и направился в корчму. Помощнику было оставлено подробное описание Нетопыря и тощий кошель с подробными инструкциями.

Дармовое вино и пиво всегда развязывают языки. Часа через два, выпив и побалагурив со шкиперами с венецианской посудины и датской лоймы, а затем поспорив о достоинствах служанки с абордажным ветераном с английского флейта, де Сото уяснил себе, что про его похождения в Средиземном Море никто из гостей города ничего не знал, и как следствие, не мог донести здешним воротилам. Ни один испанский или мальтийский корабль не покидал за ближайшие три месяца бухту. Значит, грозная слава Лиса Морей не могла опередить «Спрут».

Когда испанец вернулся к коггу, то застал своего помощника в изрядной растерянности.

— Этот проходимец не взял денег, — сказал он, возвращая кошель владельцу. — Рассудком скорбный, что ли?

— И ничего не сказал о слежке? — подивился испанец.

— Отчего же, — помощник пожал плечами. — Сказал, что нами интересуется какая-то фрау Гретхен, а в дальнейшее он соваться не намерен. После чего буквально сбежал.

Тут по доскам со стороны ярмарки прогрохотали сапоги, и де Сото увидел приближающуюся к кораблю процессию.

Во главе нее двигался давешний рыжий детина, за которым шествовал человек, без сомнения, благородного происхождения, следом поспевал коротколапый мужчина в берете с петушиным пером.

— Может, свистнуть абордажную команду? — тихо спросил помощник капитана.

— Не стоит, — улыбнулся де Сото, скрестив руки на груди и выставив подбородок. — Сейчас все разъяснится.

— Вы капитан сего когга? — грубовато спросил благородный.

— Допустим я, — процедил испанец. — И что с того?

— Соблаговолите следовать за нами.

— Куда же? И кстати, вы кто такие?

— Наши имена ничего не скажут вашей милости, рыцарь де Сото, — ответил рыжий неожиданно басистым и представительным голосом, никак не вяжущимся с его простецким обликом. — Мы слуги фрау Гретхен и выполняем ее волю.

— Я прибыл с востока, где женщины редко высказывают свой интерес к мужчинам столь поспешным и решительным образом, — протянул де Сото. — Кто такая ваша хозяйка? Настоятельница монастыря? Торговка зеленью? Избалованная дочь маркграфа или магистра города?

Рыжий насупился и собрался сказать какую-то дерзость, но более его рассудительный приятель в берете вмешался, учтиво сорвав с головы убор:

— Избалованный сын маркграфа — это я, ваша милость. А фрау Гретхен при встрече сама расскажет вам о себе все, что посчитает нужным.

— Капитан городской стражи, — важно представился третий из присутствующих, производивший впечатление человека благородного происхождения, — Генрих фон Валленштайн, к вашим услугам. Смиренно прошу вас проследовать за нами, рыцарь де Сото.

Испанец обвел бухту тоскливым взглядом. Она представилась ему не тихой полупустой гаванью, а огромным капканом, готовым сомкнуться.

— Не откажу себе в удовольствии отправиться в столь приятной компании хоть на край света, — сказал он, подходя к капитану стражи. — Тем более что в конце дороги меня ожидает некоторая фрау. Право, господа, я заинтригован!

Он кивнул головой помощнику и беспечно зашагал по гулким доскам портового настила. Его догнал фон Валленштайн.

— Капитан, — обратился он к кастильцу, — наша госпожа довольно вспыльчивая особа. Ей может не понравиться, если некие гости города, вооруженные до зубов, начнут прогуливаться вокруг ее скромного жилища. Может выйти пренеприятнейшая история. Де Сото остановился.

— Тогда мне нужно дать «отбой» помощнику.

— Мы подождем, — смиренно заметил капитан городской стражи.

Помощник, не заботясь о приличиях, выкрикнул несколько цветастых восточных ругательств и два весьма заковыристых богохульства на наречии, имеющим хождение во всех европейских портах, которое позже назовут выспренно «романской группой языков».

— Но это же опасно, мой капитан!

— Коварные ловушки так не расставляют, — успокоил его де Сото. — Просто мы чего-то не понимаем в местных обычаях и политике. Сидите на корабле. Лично ты можешь посетить ярмарку, присмотреть порох и свинцовую поволоку. Наш запас вышел.

Помощник, сокрушенно покачав головой, проводил капитана долгим взглядом.

Глава 2. ПОРУЧЕНИЕ

При колеблющемся свете факела лицо женщины, которое при ярком свете могло бы показать миловидным, представлялось капитану де Сото ликом фурии. Фрау Гретхен, дама без особого звания, но обладающая загадочной властью в крупнейшем ганзейском порту северной Европы, пытливо рассматривала бесстрастный лик южанина.

— Итак, — сказала она решительным голосом, — я нанимаю вас, капитан, вместе с кораблем и командой для одного весьма деликатного дела.

— Я дал обет, — слащаво улыбнулся мужчина, потягивая мальвазию. — Пока не повстречаю лично пророка Илию или равного ему по рангу божьего угодника — не возвращаться на берега Средиземного моря.

— Про обет я слышала, — одними губами улыбнулась Гретхен, глаза ее при этом оставались холодными, словно у хищной рыбины. — Подкреплен он также смертным приговором, вынесенным вашей особе, гранд, на острове Родос, в Испании и на Мальте.

— Видимо, — философски откомментировал слова Гретхен де Сото, и ухом не поведя, — Господь не очень доверяя моей вере и желает укрепить меня на путях добродетели не только осияв светом Своим, но и понуждая христианских владык следить за соблюдением мною, грешным, данного обета.

— Аминь, — сухо закончила фрау Гретхен. — Я служу Ливонии. А тамошнему магистру глубоко наплевать на мнения католических крестоносцев теплых морей, отдавших мусульманам Гроб Господень. Соблюдайте и дальше свой обет, капитан, мое деликатное поручение касается Балтики.

— Я весь внимание.

— Вот здесь, — женщина уверенно ткнула рукой в довольно подробную карту северного побережья Ливонии, — торговый путь, связывающий нас с окруженными язычниками рыцарскими землями, в последние годы находится под постоянными ударами пиратов.

— Я слышал, — заметил де Сото, — что виталье-ры сильно досаждают купцам.

— Это еще слабо сказано, — губы Гретхен сжались в одну бледную щелку, и на миг южанину показалось, что оттуда показался длинный раздвоенный змеиный верех. — Они буквально рвут на части всякую торговлю.

— Я взялся бы за охоту, — довольно потер руки де Сото. — Но это будет стоить вам немало.

— У нас достаточно своих воинов, на суше и на море, — непреклонно возразила ему фрау Гретхен. — Вы слишком плохо знаете северные моря и повадки славянских разбойников, чтобы соваться в эту кашу.

— Так зачем же я понадобился?

— Вскоре к замку славного ливонского рыцаря по имени Роже должен отправиться купеческий корабль, который повезет весьма и весьма важный груз, — проговорила после некоторой паузы Гретхен. — Это судно во что бы то ни стало должно добраться до замка.

Де Сото внимательно вперился в маршрут движения корабля, который женщина очертила твердым ногтем на карте, от ганзейского порта до мыса, далеко вдающегося вглубь Балтики.

— Задание не особо сложное, — заметила фрау. — Аибо сопроводить корабль до пункта назначения, либо выйти в море несколько раньше и очистить от ви-тальеров предполагаемый маршрут движения.

— Второй вариант мне больше по нраву, — признался южанин. — Не пристало «Темному Спруту» плестись в хвосте купеческого корыта.

— Это дело ваше, — поморщилась Гретхен. — Я в навигации и морском бое смыслю немного. Вот оплата.

На стол был небрежно брошен звякнувший кошель.

Де Сото с кислой миной высыпал на доски золотые монеты с неровными краями дурной германской чеканки, потом удовлетворенно чмокнул губами, наткнувшись взором на массивный перстень с алмазом.

— Не густо, — заметил он. — Но и не пусто.

— К сему я присовокупляю следующее, — сказала она. — Посланник острова Родос при здешнем маркграфе, равно как и гостящий у него родич герцога

Кастильского ничего не узнают о местопребывании некоего испанского гранда, известного в кругу поганых берберийских пиратов как Лис Морей.

— А это уже иначе и не назовешь, как «щедрое и великодушное предложение», — хохотнул южанин, собирая в кошель добычу. — Очень бы не хотелось покидать здешнюю гостеприимную гавань навсегда.

Показывая, что разговор окончен, Гретхен начала приподниматься из-за стола, но названный Лисом Морей остановил ее, сильно взяв за руку.

— И все же подумайте, — сказал он, глядя в глаза немке, — насчет охоты на витальеров.

— Нам нужны верные слуги, — спокойно сказала Гретхен, отнимая руки, — а не наемные псы с подмоченной репутацией.

Импульсивный испанец положил ладонь на богато изукрашенную рукоять кинжала и зло прошептал:

— Будь ты мужчиной…

— Вы не держали бы меня за руку столь дерзко, — улыбнулась Гретхен. — Или вас также не минул пагубный грешок, что стал частым гостем среди крестоносцев южных морей?

Де Сото зарычал и начал вытаскивать кинжал из ножен, когда почувствовал, что свободная рука фрау, в которой возник невесть откуда взявшийся стилет, метнулась под кафтан мужчины, к самым интимным местам.

На лбу испанца выступили капельки пота. Его, повидавшего десятки абордажных боев и штурмов приморских крепостей, трудно было смутить даже подобной ловкостью обращения с оружием. Но он продолжал держать в руке мягкую и теплую ладонь фрау, в которой не было ни малейшей дрожи. А вот в глазах читалась смерть. Таковое сочетание пугало больше, чем сам стилет, приставленный к тому самому месту, которым дорожит всякий мужчина, будь он хоть гранд, хоть пэр, хоть горшечник.

— Вы всегда так холодны, фрау, в разговоре с кавалерами? — спросил он, подчеркнуто медленно отпустив рукоять кинжала, а также руку Гретхен, и вытирая проступившие на лбу капельки пота.

— Думается, благородный идальго, — позволила себе слабую улыбку Гретхен, демонстративно убирая стилет, — вам не дано будет узнать, могу ли я быть теплее.

— А жаль, да не оскорбят вас мои греховные помыслы, — попытался ухмыльнуться де Сото, но мышцы лица не особо повиновались.

Чувствуя его состояние очень тонко, Гретхен буднично сказала:

— По опыту, милый де Сото, скажу — у вас сегодня вряд ли возникнут какие-либо греховные помыслы, разве что вы решите стянуть на рынке пирожок с лотка зазевавшегося торговца сладостями. Мужчины — забавные создания… Холодная сталь, несущая угрозу определенным местам их организма, борется с греховными помыслами почище доброго поста или прочитанного на ночь Псалтыря.

Спорить испанец не стал, лишь скрежетнул зубами и коротко кивнул, официально прощаясь.

— Могу ли я узнать, — спросил он, выходя за дверь, — к какому дню должен быть готов мой корабль?

— Вам сообщат, — уронила фрау, замершая у окна и словно бы потерявшая всяческий интерес к разговору. — Но, думается, больше трех дней небеса вам не дадут, капитан.

— А для кого я выполняю сей заказ? Для самого ордена?

Гретхен повернулась к нему довольно резко и сверкнула глазами:

— Для фрау Гретхен. Аично.

— Тогда, — пробормотал скороговоркой де Сото, — стану стараться на совесть. Надежда на лучшую участь, фрау, никогда не покинет истинного идальго.

И кинув прощальный взгляд на стилет, он удалился. Уже на ступеньках его нагнал голос:

— И не пытайтесь обмануть бедную Гретхен, капитан де Сото. Я дама весьма злопамятная.

— Охотно верю, — буркнул себе под нос испанец, торопясь покинуть мрачные покои таинственной фрау.

Глава 3. БАСМАНОВ ИЗ РОДА ПЛЕЩЕЕВЫХ

Шел канун великой войны, поименованной потомками Ливонской, но в том далеком веке никто, вернее — почти никто не ведал, что сгустившиеся над тевтонской землей тучи уже готовы разродиться громовым раскатом, что сотрет с лица Европы древний германский орден.

К устью Наровы ехали одвуконь верховые московиты — князь Басманов, государев человек для особых поручений, еще не прославленный воевода и глава опричнины, а всего лишь разящий меч Иоанна Грозного, и его люди.

Отшумела война со свенами, выигранная русскими как-то походя, оставшись почти что незамеченной грузно ворочающимся в своей берлоге московским медведем. Грядут дела великие, и кто уже через год-другой вспомнит сшибки на берегах Невы? Царская рука в Северной пустоши — воевода Зализа, пара думских воротил, по долгу обязанные помнить, да странное приобретение стража Пустоши — сотня удивительных людей, свалившихся в шестнадцатый век из третьего тысячелетия, закружившихся в кровавой кутерьме свенской войны.

Нога Иоанна ступила на Балтику. И то сказать — никогда не уходили отсюда новгородцы, но то народ строптивый и крамольный, а сейчас здесь верховодят не купцы, а воеводы московские.

Заложен город, долженствующий сковать каменными башнями да жерлами орудий устье Наровы, будущий Ивангород. Не быстро идет строительство, но и Москва не скоро строилась.

Вспомнив про Новгород, Басманов усмехнулся. Специальные людишки докладывали ему, что и ныне всякое говорят о государевых делах в бывшем вольном граде, всякое. Случись подобные слушки да кривотолки где-нибудь в Туле, не миновать народу гнева молодого царя. Но он после Казани остепенился, стал мудрее, понял, что на Руси — что город, то норов. Не хочешь — не слушай, а красно врать не мешай, будь ты хоть царь, хоть псарь. Не обрушится на Новгород более ратная сила Москвы, как случилось то при Иоанне Третьем. Разговоры разговорами, а торгуют они исправно, пополняя отощавшую от предвоенных приготовлений казну, да и открытой измены в тех кривотолках не усмотреть.

Мимо конных басмановских людей потянулись деревеньки, как грибы после дождя возникающие вблизи русского форпоста на западе. Населяют их чудные, на взгляд московитов, люди. В основном, это бывшие рабы да холопы ливонцев, вздохнувшие свободно совсем недавно.

Басманов скривился и дернул щекой, косясь на новую деревеньку:

— Тоже ведь славяне, а гляди, Ярослав, как одичали…

— Да уж, — усмехнулся могучий воин, едущий по правую руку от князя. — Словно безрукие какие-то. Дури да силушки много, умения и нутра в избяном деле — самую чуть!

Словно по команде, повернулись головы остальных воинов, созерцая новенькие строения.

Басманов — тот даже придержал рысящую чалую кобылу, да сдвинул на затылок соболью шапку. Домовые клети грубо, поистине «топорно» срублены из могучих дубовых кряжей. Громоздится все это безо всякого смысла и порядка — углы не опилены, отрубы неровные, один торчит дальше другого, третьему едва длины хватило лапу зарубить, сучки сбиты грубой рукой, но не зачищены. Да что там — даже кровельная дрань спущена неровно, вся бугрится, словно вот-вот окончательно сползет на землю.

Поводит головой князь, усмехается, потом хмурится.

Наличники на разновеликих окнах кажутся ему излишне тяжелыми, резьба на них — срамная и почти бесовская. Не то звери да пичуги, не то какие-то тевтонские демоны, рядящиеся в славянскую шкуру и перья.

«Резчик, — лениво думает Басманов, — поди, хмельные меды уважает более дела своего. Начав одно, подумал о другом, а закончил и вовсе иным чем-то».

Но это ничего, мнится государеву человеку. Пришла Русь сюда, к морю, надолго, на века. Оклемаются под московской рукой здешние людишки, забудут срам полона германского, глядишь, и руки вновь заработают как у новгородских, тверских да коломенских работных.

— Да, — вслух произнес Басманов, трогая коня по раскисшей дороге, — землица не рубаха, что Писание велит ближнему отдать. Не видать ворогу более устья Наровы. Да и какие они, лютеранцы срамные, ближние, коли поразмыслить?

Трусящий рядом с ним голова над засечной ратью Ярослав, нимало не смущаясь князя, сквозь бороду дополнил его мысль незамысловатым воинским словцом из тех, что выдыхают из оскаленного рта сквозь бармицу шлема злому татарину во время зарубы где-нибудь на идущем в крымские земли шляхе.

Вряд ли он позволил бы себе такое в царских палатах, да и вообще на Москве, однако в дальноконном походе другая правда промеж попутчиков, знатность рода да порядок столования значат менее чем в первопрестольной. Впрочем, Ярослав немедленно перекрестил рот, испачканный поганым словом.

Догнали одиноко тащившийся на истомленных волах воз, заваленный пенькой, полотном да еще каким-то барахлом. За поклажей своей брел скрюченный мужичок в заляпанных грязью полотняных штанах, видавшем виды полушубке и немыслимой шапке, похожей на коровью лепешку. Шапка тут же с головы слетела и прижалась к груди. Сам же хозяин воза, отбежав, ровно собака побитая, в сторонку, снизу вверх смотрел, как минуют его вооруженные спутники князя. Грязь летит из-под конских копыт едва ли не в лицо, но серв рад радешенек — конный пешему не товарищ, а рыцари и возом его погнушались, и забавы ради не спихнули конями в овраг.

Басманов с досады скрипнул зубами. Долго, очень долго еще отвыкать местным от орденского ярма. Све-ны, ненадолго оседлавшие устье реки, не особенно измывались над населением: то ли не имели к тому склонности, то ли не успели. А вот немчура в здешних краях за века своего господства натешилась, накуражилась. Нет страшнее слова для местных, как «лыцарь».

Ехал воевода не просто так, забавы ради. Хотя быть бы ему сейчас на Москве, где проходит обычный для весны смотр войска, сиречь — ополчения дворянского. Как-никак — война на носу. Государь не решил еще, кто из троих лучших в ратном деле мужей поведет полки на Ливонию — Очин-Плещеев, Басманов или покоритель Казани князь Курбский. Все взвешивает, мается ночами. Но кроме натиска кованой рати да огненного пушечного наряда, с немчурой война пойдет и иная, каковую Басманов ведет уже давно, пропадая в Нарве и Северной Пустоши месяцами.

Ушла в прошлое грозная слава крестоносцев. Оправились они от поражения на Чудском озере, но ненадолго — получили от новгородцев под Раоковором так, что позабыли навсегда дорогу на восток. А уж когда поляки с литвинами сломали им хребет под Грюнвальдом, в окончательное запустение вступили «лыцари». Сдуру кинулись в интриги вокруг Реформации, бросили папу, примкнули к протестантам. Сие сгубило их уже навсегда. Угрозы с них для Руси никакой, лишь застят они стране дорогу к Балтике, да и только. Но то — вопрос времени.

Не страшны московитам архаические замки и тяжеловозные всадники с пестрыми гербами, но за орденом стоит Ганза — хищный союз торговых городов северной Европы. Знают ганзейцы — только дай, и вытеснят их новгородцы из торговых дел. А потому исправно подкармливают умирающий орден, ставший на время пристанищем витальеров — пиратов Балтийского моря. Но пираты они для обывателя европейского, а для Ганзы — первые друзья и защитники. Ведь топят они совсем даже не всех подряд, а токмо — кого надобно толстосумам из купеческой гильдии северной Европы.

Надоели государю жалобы торговых людей, да не только своих, но также и аглицких. Вызвал он Басманова из очередной поездки по южным засекам и велел разобраться с витальерами.

Служилый человек, да еще и из первой сотни приближенных, рассуждать не может, лишь выполнять. Басманов вмиг позабыл о ногайской орде и набегах крымцев, с головой уйдя в дела Балтийские. И довольно скоро уразумел — пока еще не потянуть Московии своего флота, хоть и отбили себе устье Наровы. Слаб русский медведь в море, ни людей обученных парусному делу в должном количестве, ни мастеров корабельных. Вернее — есть все это у Новгорода. Но Иоанн и слышать не хочет ничего о флоте мятежного града. Или не быть ему никакому, или будет Мой! Вот такая царская правда…

Басманов не зря слыл мужем рачительным, с вертким и изворотливым умом. Решил он бороться с вита-льерами, подрывающими балтийскую торговлю, тем же оружием. Выслушал его царь и остался доволен, щедрой рукой выделив на то злато.

Так родился первый русский флот на Балтике. Пока еще — каперский, благо имелись у русской знати обширные связи едва ли не со всей Европой, в основном — со странами приличными, католическими. Связи, скрепленные династическими браками еще в седую старину. Живали аристократы российские накануне Ливонской Войны и при мадридском дворе, и в далеких венецианских да генуэзских землях. Басманову довольно быстро удалось навести справки о том, кто есть подходящий для дела морской человек. Представили ему датчанина Карстена Роде, прославленного в средиземноморской войне с берберийскими пиратами капитана из флота самого «Католического Грозы Морей» адмирала Дориа, покорителя Алжира.

Оставшийся не у дел датчанин легко согласился на русскую службу, ибо не утратил еще тяги к далеким путешествиям, да и посулили ему московиты немалую с того предприятия выгоду. А может, потянуло потомка викингов из теплых морей к суровой и скупой северной красоте. Так или иначе, но очень скоро очутился Роде в городе Нарве, где и перемолвился словом с царским посланником Басмановым. Оба закаленных в боях мужа глянулись друг другу с первого взгляда.

Еще не вознеслись ввысь последние башни Иван-города, а уже заложена оказалась верфь на берегах Наровы, аккурат напротив Ругодива, сиречь — Нарвы, находящейся еще во вражеских руках.

На воду спустили верткий и быстрый когг. На борт взошла с бору по сосенке собранная датчанином лихая команда. До поры спрятал Карстен Роде в сундук каперское свидетельство, дарованное самим московским государем, и когг ринулся в Балтику.

Для витальеров настали страшные времена. То тут, то там оплакивали ганзейские воротилы своих выкормышей, повстречавшихся, вместо беззащитных торговых лойм из Новагорода и Ладоги, с кораблем-призраком капитана Дориа. Немало больших и малых пиратских судов пустил он на дно, сопроводил с дюжину морских караванов под защитой своих бомбард да пищалей. Богатели купцы, полнилась казна, поднималась ивангородская крепость. Басманов наводнил Ливонию своими наушниками да приглядчиками, готовя вторжение московских ратей.

Государь оказался доволен датчанином, подумывал, чтобы заказать в аглицкой земле или в том же Ревеле еще пару-тройку боевых кораблей, дабы утвердиться на Балтике совсем уже крепко, прикрыв фланг готового двинуться на запад воинства…

И тут датчанин пропал.

Читатель, верно, помнит, что когг Роде, преследуя свенские лоймы, идущие по Неве в сторону Оре-ховца и Ладоги, вступил в неравный бой и оказался поврежден.

Одержавший победу корабль прибило к северному, абсолютно дикому и формально принадлежащему свенам берегу Невской Пустоши.

Здесь и произошла встреча экипажа датского капера с тремя десятками наших современников, ухнувших во временную воронку прямо из Санкт-Петербурга двадцать первого века.

Большая группа под руководством Росина счастливо очутилась на русской стороне Невы и после известных событий пристала к малочисленной дружине Зализы, сторожащей прибалтийские рубежи страны между Ладогой и Ливонией, а вот малой части повезло куда менее.

Любители ролевых игр так торопились на толки-новское действо в Карелию, что не заметили своего провала во времени, а посему пристали к северному берегу Невы. Когда выяснилось, что назад уже хода нет, местные вороватые чухонцы успели увести у них лодки

Так еще одна горстка наших соотечественников была втравлена в свенскую войну помимо своей воли.

Выбитый примкнувшими к Зализе «шатунами» с Котлина, свенский гарнизон под командованием Шлип-пенбаха как раз накапливался на северном берегу, горя желанием взять реванш за поражение.

Случилась между свенами и ролевиками череда кровавых столкновений в глухих чащобах дикого края. Лишь чудо спасло людей будущего от поголовного истребления и даровало им победу.

В самый критический момент противостояния у стен крошечной деревянной крепостицы, Небеса послали в тот край Карстена Роде и его победоносный когг.

Сорвав свенскую задумку с Ореховцем и рейдом на Ладогу, датчанин смачно ругал дикие края и речную навигацию, силами своей поредевшей команды и ролевиков стараясь вновь спустить на воду свой покореженный капер. Ни Зализа на другом берегу пограничной реки, ни тем более Басманов в далекой Московии об этом не знали. Государю доложили, что, исполнив свой долг, неистовый датчанин пал и покоится на балтийском дне.

— Отпеть сего славного воя, — зевнув, сказал удрученный делами молодой государь, — и немедля сыскать нового. Свенам глотку заткнули, однако еще немчуру воевать, да и Ганза не дремлет. Сыскать! В Гишпании, иль где там еще, сам знаешь…

Басманов помянул симпатичного ему потомка викингов и пустился с малой дружиной в сторону Наровы.

Однако подъезжая к порубежной реке, он думал уже не о превратностях судьбы прибалтийских сервов и не о сгинувшем капере, а о несправедливости судьбы. Что-то ощущалось в самом воздухе Москвы, в царских палатах, в небе над всей Россией… что-то весьма недоброе. Как говорится, «птичка шепнула» ему, что быть воеводой в войне немецкой не Очину-Пле-щееву или ему, князю Басманову, а стремительно идущему в гору царскому любимцу Курбскому.

Голова, покоритель Казани в ратном деле, ничего худого сказать нельзя, но…

Басманов сдвинул кустистые брови и помрачнел пуще тучи.

Где Курбский, там и Сильвестров, вечный зачинатель всякого вольнодумства и сомнительных новшеств. Где Сильвестров — там и Адашев, уже опальный, но все еще влиятельный любитель закордонных идеек и мыслишек.

Орден слаб, словно тополь сдавно прогнившей сердцевиной — и топора не надо, лишь плечом подтолкни, свалится. Однако же, в глазах европейских и в глазах царских — он весьма и весьма крупная величина. Тот, кто сокрушит Ливонию, такую руку на Москве заимеет, что случись что — и не сковырнешь.

Род Плещеевых и сложившаяся вокруг него группировка, к которой принадлежал и Басманов, давно чаяли перемен. Готовился исподволь знаменитый указ об отписании крамольных земель «опричь», а проще — Опричный Указ.

Плещеевы считали: в грядущем военном лихе не устоять Руси без крепкой стаи, преданной государю, что будет рвать крамолу зубами. Нет еще опричных земель, а басмановские люди, порубежники Зализы, да еще кое-кто уже идут на ратное или иное государево дело, привязав к седлу собачью голову да метлу. Дескать — выметем измену и крамолу с русской земли, вырвем клыками и сметем вместе с сором.

И в первую голову опасались верные государю люди не новгородских купцов, ущемленных в правах при Иоанне Третьем, не лишенных былой вольницы Твери да Ростова, а таких вот «друзей государя», как Курбский, Сильвестров да Адашев. Гладко они стелют, да спать не получается. Изменения в царившей на Руси правде, ими созданные, медленно, но верно подтачивают саму основу власти, заповеданной предками.

Ходят по городам люди, задетые изменениями си-львестровскими, вроде бы и русские, а нутро странное, чужое. Интерес у них ко всему торговый, да такой, словно воскрес из пепла, ровно Феникс, старый, еще не усмиренный Иоанном Третьим Новгород, где превыше русского интереса шел интерес ганзейской да свенской мошны.

Бороться с птенцами гнезда Сильвестрова опричникам было трудно, ибо опора у них в среде служилой. Ратный же человек на Руси — не иначе это проклятье какое — всегда далек от торговли и интриг. Мысли явившихся по зову царя бронных да оружных людей витают не по торговой стороне стольного града, а по Ногайскому тракту, засечным чертам да крепостицам приволжским; там, где лихо сшибаются казаки да татарские лютые конники, где звенит булат да поет честная сталь. Начинается весенний съезд боярского ополчения — и новые людишки прячутся по щелям, отходят от дел, а как убудут ратники по домам да по засекам — глядь, и вновь шатаются устои, тянутся к русским лесам, к воску, поташу, дегтю и соболю ганзейские алчные купцы.

Тяжко принять правду государеву — Курбского на воеводство, дружен он с сомнительными выкормышами Адашева… но приходится. Не пришло еще время верных слуг царя. Оттого и невесел Басманов.

Меж тем мрак стал исподволь подкатываться к шляху. Груда каменьев на дальнем холме, окутанная угольными тенями, обратилась в драконий хребет, роща потонула во мгле, будто сама с холма в омут бросилась. Только посверкивают в сером полумраке щели меж плохо пригнанными ставнями засыпающих придорожных домовин.

— Из Северной Пустоши выбрались, — заметил Ярослав, обращаясь к князю. — Неужто опять, словно злой татарин в набеге, на седлах да попонах вечерять?

— Так почитай доехали, — попытался отмахнуться Басманов, но решил не мучить зазря людей и коней. — Давай вперед верховых, пусть ночлег ищут.

— Уже ушли, — усмехнулся в пшеничную бороду засечник. — Сейчас назад повертаются.

— Вот все так у нас и делается, — вздохнул князь. — Без команды, на свой аршин и норов…

Действительно, примчались на невзрачных, но ходких татарских лошадках любимцы Ярослава — донцы, указывая дорогу. Дружина свернула со шляха на еле заметную впотьмах тропку.

Вскоре вяло забрехали собачонки, и выскочил за-полошно хозяин с женой и сыновьями, таращясь на самого настоящего московитского князя, решившего вечерять в его захолустье.

— Баньки, поди, у вас нету, — мечтательно сказал Басманов, глядя, как неопрятного вида работник тянет нерасседланную кобылу к коновязи, словно корову в стойло ведет.

— Как не быть-то, для такого гостя? — возмущается хозяин и едва ли не взашей отправляет сыновей-увальней к кургузому рубленному домище, сдвинутому к самому ручью, что подковой охватывает хуторок. — Эй, Пелагея, что из печи — на стол мечи!

— Выходит, обустраиваемся на Балтике, старый? — улыбнулся Ярослав.

Ответил ему Басманов:

— Банька — это действительно всерьез! Крепости, корабли да пушки — сие грозно, но пусто. Всякий может, было бы злато. А вот крепкие хутора да баня…

Оскорблено взвизгнула собака, попавшая под сапог одного из донцов, подняли гвалт разбуженные в сараюге гуси.

Басманов вступил в ладную избу, тут же прошел к красному уголку, к иконке и негасимому светцу. Ярослав, стрельнув по углам колючим взглядом, вышел расставлять посты. Вроде бы и дома, а вроде — земля еще чужая, пропитанная вражьим духом. Совсем неподалеку битые свены, да вечно готовые к драке ливонцы. Баня баней — а служба службой.

Глава 4. ХУТОРОК

Наутро проснулся Басманов, свежий, словно не змеились за плечами многодневные конные переходы по диким и сырым лесам. Вскочил с лавки, потянулся было к броне, но усмехнулся и как есть, в рубахе, вышел вон, для приличия только подпоясавшись кушаком.

Дремавший у входа донец, по шагам определив князя, лишь глаза приоткрыл, сверкнул из-под густых бровей да бараньей шапки угольно-черным зрачком, убеждаясь, что не домовой шалит, а истинно княже пробудился, и вновь задремал чутко, опираясь о пику. Басманов, умывшись в одиночестве у колодца, принялся озираться.

Хуторок, построенный, верно, совсем недавно, не оставлял впечатления времянки. Еще не распушившиеся толком липы осеняли неглубокий светлый пруд, что наряду с пышным садом доставлял хозяевам в постные дни обильную пищу. Пахучий шиповник шел вдоль низенького забора, но кусты его ложились излишне прямо. Наверняка, решил Басманов, высажены еще выбитыми отсюда свенами. Но и пруд, не вчера обустроенный, и сад, и огород с изгородью были уже тронуты русской рукой, не оставляли впечатления чужого, трофейного. А что сказать про баню, скинувшую с плеч добрых пяток лет военной жизни, могучих сараев и ловко срубленного дома, так не похожего на жалкие халупы вдоль шляха…

Подскочила девка с вышитым полотенцем, краснея и пряча глаза, протянула князю. Усмехаясь в усы, боярин вытер влажное лицо, невесело подумав — а ведь не приударю за красоткой, совсем даже наоборот, пойду к хозяину, стану разговоры разговаривать. Не то что в былые годы… Да, не то чтобы стар, а вот куражу нет того, что надобно…

Девка, по всему видать, расстроенная отсутствием нужного куражу, убежала к подружкам, суетящимся возле клети. Тут же вились и свободные от службы дружинники, не жалующиеся еще на годы, отданные ратной службе.

— Молодо-зелено, — буркнул себе под нос князь, направляясь в светлицу.

Ярослав уже был тут как тут. И не поймешь по нему — спал ли где, приобняв седло, или шастал в сырой роще, проверяя секреты ночные.

— Чего пришел-то? — спросил Басманов. — Небось, бронь-то не стану одевать.

Старший в дружине пользовался привилегией помогать князю надевать доспех и всегда выполнял сию повинность с особым тщанием.

— Как так, княже? — удивился Ярослав, — А в дорогу когда?

— Охолони, — Басманов плюхнулся на лавку, вороша рукой медвежью шкуру и иную рухлядь, на которой почивал. — Хозяина обидеть хочешь? Да и нужна ли бронь в дороге — рукой подать до своих.

— Где рукой подать, — пробурчал Ярослав, — там и стреле из камышей недалече лететь.

— Пристал, словно репей к собачьему хвосту, право слово, — Басманов поднялся, и принялся втискивать себя в бархатный кафтан, подбитый на манер подкольчужника конским волосом. — В дорогу бронным пойду, а трапезничать в кольчуге да байдане не стану. Да и ты шелом сними, вояка, не дело это.

— Я уж с донцами перекусил, что девки поднесли, — пробурчал Ярослав. — Пойду, если позволишь, к новикам, гляну, как за конями присматривают. Для драки они уже созрели, а для коней — еще молоды.

— Ступай уж, варнак, — отпустил его Басманов. Он давно свыкся с тем, что засечники да казаки не особо жалуют мирные трапезы, с хозяевами да хозяйками. Им бы в чистом поле, да на попоне завтракать, или уж на пьяном ляхском постоялом дворе, где можно рубить саблями столы и кидаться в кабатчика глиняными кружками, вовремя не наполненными под разудалую песню.

Порубежникам везде — хоть на Москве, хоть в Ревеле — Дикое Поле. Бронь снимать — ни в какую, нож из сапога вытаскивать — и не помыслят. Да и не стоит, усмехнулся про себя Басманов, показывать их дурной норов рачительным хозяевам. Решат, что не дружина у князя из славного рода Плещеевых, а станичники, вурдалаки с большой дороги.

От всего сердца нальют им медовухи, а потом — сраму не оберешься.

— Ярослав, — крикнул он вдогонку, — глянь, чтобы новики твои девок не портили по кустам. Руки вырву, и все остальное хозяйство.

— Знамо дело, — буркнул Ярослав в бороду. — Среди своих, не во вражьих землях.

— То-то и оно, что тут уже все наше, — согласился Басманов. — Воевали, так и нечего девицам подолы задирать у коновязи и стога палить, облившись хмельным.

— Прослежу уж, княже. У меня не забалуешь. Хозяин встретил князя, как полагается. Видно, с самой зарей велел свинью забить, паре гусей шеи свернуть, да запечь все это с прошлогодними дарами пышного сада. С маслом да с кашей — любо-дорого…

Басманов впервые за долгое время потешил утробу простой и незамысловатой крестьянской едой, не забыв и про грибочки в сметане, и невесть как забредшей сюда белужиной копченой с ромейскими оливками. От вина кислого, ревельского, отмахнулся, а меды испробовал.

— Крепко сидишь тут, Пахом Егорыч, — заметил он. — Хозяйство не на бегу ставил, не на седьмицу ладил, так?

— Верно, — согласился польщенный хозяин. — Правда, кой-чего тут было от прежних, но везде руку понадобилось прикладывать. Все-то у них, немчуры поганой, кувырком да поперек, тетка их подкурятина. Даже нужду, прости княже, справляли, словно кобели бродячие, за огородом, в шиповник. Так что ямку рыть, да торфом усыпать пришлось, с этого и начали обустраиваться на Балтике, даже вперед того, чтобы баню рубить.

Басманов, вспоминая, что и сам, грешным делом, все поутру нужное совершил в зарослях шиповника, чуть не подавился.

— И впрямь на века строишься, — сказал он, цепляя на резную двузубую палочку копченое поросячье ухо. — И как поспел, не уразуметь мне? Ведь едва-едва рать отшумела на здешних берегах.

— Так и успел, — усмехнулся Егорыч, — что шел вместе с той ратью. Сперва ертаул, потом головной полк, потом я с челядью и рухлядью на санях, а затем уж и главный полк.

— Ты бы еще допрежь ертаула прошел, — усмехнулся Басманов. Знавал он и таких переселенцев, русских «перекати-поле», что движутся на юг от засек со скоростью лесного пожара, опережая конные разъезды. И что характерно — где только дружина прошла по вражьей землице, там надобно крепостицы ставить, секреты, ладить посты со сменными конями да пищалями. А куда ступили переселенцы — оттуда дружину уводить можно, лишь малую толику оставить где-нибудь у гати или моста свежесрубленного. Но уже не для войны — за порядком присматривать. Умеют поселенцы за себя постоять, а уж с нехристями договориться у них всегда лучше и глаже выходит, чем у служилых людишек.

— Словом, — добавил Егорыч, также отдавая должное грибочкам и свинине, — первым присмотрел себе местный пруд с развалюхами, первым и обжился. Старье все по ветру пустили, нарубили сами. Да ты видал уж верно, княже… А вот сад и пруд оставил. Уж больно хорошо там иной раз тетерева воркуют. Выйдешь тихим вечером к пруду, сядешь на лавочку, пироги с бужениной трескаешь, и глядишь… Лепота! А карпы резвятся — аж в глазах рябит. Приезжай ко мне по осени, княже, омолодишься душой так, как на Москве не молодился!

— А лях, чухонец или свен, — спросил Басманов, — как, не озоруют? Челяди у тебя маловато, нет? Хозяйство не только отстроить, но и уберечь следует…

— Озоровали первую годину, — помрачнел Егорыч, — тетка их подкурятина. Особо лютовали беглые ландскнехты эти, псы приблудные при свенской короне. Битый северный лев уполз к себе за окиян, да зализывает раны, а этих бросил.

Басманов кивал головой. Знакомо, ох как знакомо! Ну, где на Руси видано, чтобы солдат своих бросать в чужих землях?

Везде, где рухнула ливонская или свенская власть, остаются победителям земли богатые, да шайки голодных и злых наемников, оставленных хозяевами с короткой памятью.

Зализа в Северной пустоши, после бестолкового и позорного набега рыцарей на Ижору, почитай, до сих пор вылавливает сбившихся в стаи оборванцев с ржавыми алебардами да фальшионами за поясом. Вылавливает, да приговаривает: ошалело зверье по лесам, ошалело — аж хвосты себе жрет!..

— Ничего, — заметил Басманов, — это все от дикости басурманской. Не любят они своих ратников, закармливают во дни побед, вышвыривают за порог во дни поражений. Пройдут годины — поумнеют, глядишь.

Не было у Басманова с собой Гугнявого, питерского этнографа и любителя исторического фехтования, сидевшего в это время в Пустоши, среди малой дружины Зализы, — а не то поведал бы он князю, что и века военных поражений не научат Запад уважать своих солдат.

Рассказал бы Гугнявый, как замерзали насмерть отступающие по Германии и Польше солдаты Наполеона, как охотились на них, ровно на волков, крестьяне Прованса и Вандеи.

Поведал бы, откуда произойдет на Руси слово «шарамыжник», как будут дарить сердобольные русские бабы битым гренадерам да кирасирам скатерки да шали, чтобы было чем укрыться в непогоду под Березиной, как поведется с Отечественной войны, с «Бонапартия», обычай — оставлять за дверью в избе, что повернута в сторону леса, крынку молока да краюху хлеба, ибо негоже русскому знать, что ворог, битый да заплутавший в чащобе, умер с голоду в христианской стране.

Рассказал бы Гугнявый, что обычай сей доживет аж до Гитлера, и Россия станет единственным местом, где германский солдат в населенной местности вряд ли помрет, сгрызая лебеду с березы, словно заяц. Мужики на войне, а бабы, те самые, что гренадеров на вилы поднимали, да гестаповцев втихую травили, останутся сердобольнее немецких да французских «Бауэров» (не поворачивается язык назвать этих толстых ребят с пивом и сосисками «крестьянами»).

Но Гугнявый находился далеко, да и вовсе не был представлен князю, так что остался Басманов в неведении о бесконечной неблагодарности Запада к своим воинам.

— И как отбивался? — спросил Басманов.

— Мы люди не ратные, — усмехнулся Егорыч, — берем не пикой да саблей вострою, а иным совсем.

— Это как же?

— А проще некуда, — хохотнул хозяин, мигая девкам, чтобы подлили еще в корчаги меда. — На постой к себе заманил стрельцов, аж пятерых, вместе с мордатым десятником. И вся недолга.

— Это да, — засмеялся Басманов. — Шестеро удалых стрельцов — сила в здешних краях!

— Не то слово, — подхватил Егорыч. — Да еще и с пищалью огненной!

— Ну, если еще и с пищалью, — вытер усы князь, — то ландскнехтам тут нечего делать.

— Правда, князь, — вдруг сменил тон хозяин, — с пищалью этой незадача вышла.

— А что такое? Застрелили у тебя корову, якобы случайно? Да за убоину не расплатились? Ты это брось — я не обозный воевода, а князь Басманов! Не стану злато сыпать из-за шестерых дурных вояк!

— Да я и не смел бы за такой малостью обратиться. Что было, то было — ив коров шмаляли, и гусаков саблями рубили. Но то — плата за защиту от варнаков, мы же все понимаем. Тут другое…

Пока он говорил, кто-то из сенных враз сбегал и втащил здоровенную пищаль, не нашей, аглицкой работы.

— Жили они, да не тужили, — сказал Михеич, бережно разворачивая промасленную рогожку, в которой пряталась до времени пищаль. — Бегали по лесу, ландскнехтов пугая, больше — не за ними, а на реку, подглядеть за девками. А тут приказ из Ивангорода пришел с вестовым — немедля выступать. Шум — гам, они на коней — и только пыль столбом по шляху.

— А пищаль забыли, — докончил за него воевода мрачно.

— Точно так, княже. Прямо у отхожего места. Прислонил варнак к яблоне, пошел по делам своим срамным, а потом — на коня, и рысью… незнамо какой государственной важности указ выполнять. А назад уж не воротились. Почитай — година уже минула.

— И не воротятся, — зло сказал Басманов. — Их привязали в полку к столбу позорному, усы да бороды дегтем измазали, пухом куриным присыпали. А рядом — кожаная дубинка лежит, песком насыпанная. Подходи всякий, кому не люба растрата пищали, да бей со всей дури. А потом — вон из полка с позором, если войны нет, и искупить негде.

— Я-то знаю, — вздохнул Егорыч. — В наше-то время могли и две березоньки к ногам привязать, да отпустить. А то и конями по степи затаскать. Волоком по камням и колдобинам — из Тулы выехал цел-мо-лодец, до Ногайского шляха доехало полмолодца, и то за потрачу меньшую, чем пищаль аглицкая.

— Никак, по молодости… — начал князь, рассматривая Егорыча новым взглядом.

— Бывали времена, — вздохнул хозяин. — Когда костоеда еще хребет к земле не клонила. Жил я себе, мастеровой человечек, не тужил. А боярин Салтыков, не тот, что сейчас, а батюшка его покойный, клич кинул — на юге землицы много, идем на татар! Без разбору — какого роду-племени, только явись конный, бронный да оружный. Я и явился. В тегиляе да шеломе, с пикой да ножиком подсайдашным. И давали мы жару ногайцам — страх!

Тут он хватил кулаком по столу, да так, что хозяйка, отвлекшись от нагоняя сенным девкам, укоризненно всплеснула руками. Опять старый хрыч доблести вспомнил молодецкие, да еще при госте высоком лапами машет, будто медведь-шатун…

— А чего же на югах не осел, старче? — спросил Басманов.

— Много нас таких там, — уклончиво ответил Егорыч. — А хуже всего — казачки. Варнак на варнаке, и станичником погоняет. Все как люди, а этим — только с татарвой резаться на саблях. Ни торговли, ни мира, ни уклада, одна брань! А я так не могу. Повоевал, отобрал да осел, и весь сказ. Нечего зазря железом махать.

— Понятно, — протянул Басманов, поднимаясь.

— Люб мне ваш дом, хозяева, да пора и честь знать. Служба государева зовет.

— Оно, конечно, — поднялся и Егорыч. — А пищаль-то возьмешь, княже? В хозяйстве мне она не надобна.

— Это хорошо, — сказал Басманов. — Когда мир, и пищаль в хозяйстве не нужна. Возьму. Но негоже князю подарки принимать без отдарков.

Хозяйка опять всплеснула руками, но встретив тяжелый взгляд мужа, осеклась.

— Не обидь, Пахом Егорыч, прими коня дружинного.

Егорыч не поверил своим ушам. Половина его добра, вместе с девками да наемными чухонцами, не стоили дружинного коня из княжеской свиты.

— Но подарок этот с подковыркой, не обессудь, — Басманов, довольный произведенным эффектом, широко улыбнулся. — Шлях у тебя недалече. Иванго-род, почитай, также. А до Москвы далековато. Так что станут заезжать к тебе служилые люди, оставлять своего коня, а другого брать…

— Ясно, — лицо хозяина вытянулось от досады. Он знал, что такое царская почтовая служба. Так что не видать ему даренного коня ни в поле с сохой, ни на ярмарке в Ругодиве, впряженным в воз с яблоками. Но держать его в небрежении — преступление, за которое карают сурово. Ибо весть в Москву с любого дальнего рубежа должна лететь быстро, словно ветер степной. Да и кормить царского человека придется, а лишний рот в хозяйстве…

— Так что и мы пришли сюда, на брег Наровы, всерьез и надолго, — строго сказал Басманов. — Но не кручинься. Не стану обижать тебя, за хлеб-соль платить такою монетою. Есть у нас и другая коняга, охромела в походе. На полном скаку с нее каленую стрелу в ястреба не пустишь, да и дальноконного дозора больше не выдержит. А вот телегу возить — очень даже сможет.

— Так что трижды отплатил ты мне, княже, — откликнулся Егорыч, несколько воспрянувший духом. — К службе я вновь причислен, стало быть, из Иван-города не явятся ко мне безобразничать пьяные стрельцы, а напротив, дозором обходить хутор станут, в случае каких лихих вестей. Конь для почтаря станет жить — всякий раз новый, но как говорят на юге — конь в доме добрый — удород, нет коня — суховей. А за пищаль — скотинку в хозяйство. Храни тебя Всевышний, княже, легки были шаги твои, что привели к моему порогу.

— И тебе спасибо, — Басманов остановился на пороге, залюбовавшись хозяйкой. Крепкая и ладная, стояла она, откровенно разглядывая государева человека, словно на торгу козу покупала. Белые руки сложены на животе поверх летника с яхонтовыми пуговицами, волосы аккуратно прибраны под платок фрязин-скии, да только вырвалась из-под него задорная и непокорная русая прядь.

— И тебе до свидания, хозяюшка, — поклонился ей Басманов. — Прости, если чем обидели или незваными явились.

— Гость в дом — Бог в дом, княже. А обид ника ких чинено не было.

— Ну и славно.

Ярослав, словно чуткий пес, уловивший момеш когда следует обдоспешивать князя, был уже ту как тут.

Пригладив волосы и натянув тонкий подшлемник Басманов не стал надевать шелом-ерихонку. Прито рочил к седлу и легко, словно и не тянули к земле деся тилетия ратные, взлетел на конский хребет, по-татарски, не притронувшись руками к луке.

— Гойда! — молодецки гаркнул он, и дружина, ответив ему коротким слитным ревом, рванулась прочь в распахнутые ворота.

— Вот и пришла царская рука, — печально сказала хозяйка. — Неужто опять сниматься…

— Нет уж, — отрезал Егорыч, гладя влажную морду хромой кобылы, оставшейся после княжеского визита, — стары мы от московской руки бегать. Больно длинна она. Уперлись носом в Нарову, а дальше чай не Дикое Поле — свенская земля, ляхская, немецкая. Некуда бежать, пора и остепениться.

— Золотые слова, — горько усмехнулась хозяйка. — И чего же Господь не сподобил тебя произнести их лет осьмнадцать назад, в теплых землях Окраины. Ишь, завез, старый пень, — болота да тростники. А там… Палку в землю воткнешь, и расцветает она райскими кущами…

— И татарвы — что здесь грязи, — вздохнул

Егорыч. — А тут спокойно, война кончилась, почитай, помрем мы, а новой не будет.

Но ошибались они, не ведая, что еще добрых полвека будут сходиться в округе разноплеменные народы, вгрызаясь друг в друга по-волчьи, норовя отпихнуть от холодного Балтийского моря…

Глава 5. В ГРАДЕ ИОАННОВОМ

Нвангород еще не был похож на полноценный город. Каменная крепь уже ощерилась зубцами да валами, ощетинилась пушками, но улицы напоминали еще походный табор войсковой. Тем не менее, для князя сыскали приличный терем, а для малой дружины — постой у немев, нашедших защиту под кровом Ивановой крепости.

И потянулась для Басманова унылая рутина, каковой он дичился, но никогда не мог избежать. Курбский — он, конечно, начальник над скапливающимся здесь воинством, но далеко, во Пскове. А раз уж ты, государев человек, оказался на переднем крае, с тебя и спрос. Почитай, седьмица вылетела у князя на разбирательства тяжб между проворовавшимся обозным воеводой и стрелецкими полковыми, слушание жалоб купцов, обиженных в Нарве. Взревел он на восьмой день, словно раненый медведь, да назначил смотр войску на брегах реки, чтобы быть от дел бумажных подальше, а к ратному труду поближе.

Двинулись стрельцы к присмотренному заранее полю, закачался лес пик, затянули песни. На глазах погрязшая в безделье толпа вновь обретала вид победоносного воинства.

Поставили на холме крепостушку потешную. Басманов следил за строительством ревностно, помня, как много для победы над Казанью сделали чудо-инжене — ры легендарного Выродкова. Здешним до тех было далеко, однако к обеду деревянно-земляная кургузая крепостушка уже кургузилась на взлобье, словно отрытый дождями череп на белый свет.

— Полку левой руки идти вперед, слитно паля, — отдавал приказы Басманов, желая посмотреть, на что годятся недавно собранные с бору по сосенке полки. — Правой руке держать строй меж рекой и распадком, Большому полку — гуляй-город!

Первым зашевелился и двинулся левый фланг. Первая шеренга, преодолев расстояние до крепостицы быстрым рывком, воткнула в землю сошки, уставив на них пищали.

Залп, от которого заложило уши, грянул довольно слитный. Со второй шеренги немедля передали снаряженные пищали, третья приняла разряженные. Басманов определил, что все десять залпов даны без позорных интервалов. Далее кончился рог на поясах стрелецких, и строй ощетинился пиками. В реальности сейчас или принять уцелевшего врага на копья, либо отойти к обозу, за огненным зельем.

Справа шел полк, вооруженный на манер московского Стрелецкого — у каждого ратника бердыш да пищаль, на поясе сабля. Скорострельность Басманова не удовлетворила.

— Пальба бестолковая, каждый сам-с-усам, — откомментировал он. — Начать сызнова. Обозному передай, чтобы зелья огненного не жалел. В бою боком его бережливость государю выйдет.

Ярослав умчался заворачивать проштрафившийся полк.

— Однако, — заметил про себя в бороду Басманов, — на немца и так сойдет. То не татарская лава, и не лихие ногайцы, что налетят, и крикнуть не успеешь. Даже сквозь такую бестолковую пальбу еще дойти надобно. И если полк левой руки с пиками своими лишь остановит неприятеля, то против бердышей в ближнем бою у немцев нет ничего такого, чтобы удивило бы молодцов.

Тем не менее, он заставил полк отстреляться по новой. Свинец сочно хлюпал в дерн и мох, которыми был обложен бревенчатый каркас укрепления; чучела, увенчанные ржавыми свенскими шеломами, валились одно за другим.

Красному как рак полковому Басманов по-отечески сказал, слезая с коня и принимая из рук Ярослава мех с мальвазией:

— Хорош полк, только обленился, погряз в Реве-льском вине да кислой капусте. Гоняй их больше, и будешь люб государю.

— Да по чучелам этим всяк молодец, — ревниво заметил полковой голова, разглаживая усы и щерясь в сторону полка левой руки, уже марширующему к Ивангороду. — Поглядим, как до живого немца дело дойдет, кто молодец, а кто и не очень.

— Верно говоришь, — усмехнулся Басманов. — Поглядим.

— Долго ждать ли, княже?

— То государю одному ведомо, да Богу, — покривил душой Басманов. Он знал, что ждут лишь появления Курбского и артиллерийского обоза, да вестей с той стороны от верных людей, готовых по первому знаку забивать свинцом запальные отверстия ливонских орудий, опускать подъемные мосты и убивать вестовых.

Меж тем главный полк уже начал свое движение к потешной крепостушке. Гуляй-город, страх и ужас татарвы и ногайцев, палочка-выручалочка русской армии!

Веками, со времен битвы на Калке и батыева нашествия, сшибались русские конники с восточными по всему Дикому Полю. По-всякому было, по-разному: то мы их, то они нас… Да только нет на Руси стольких удальцов, что за лето могла выродить Степь, безбрежная и бескрайняя, идущая от Дуная до Китая далекого. Да и что греха таить — восточный человек, севший в седло едва ли не с люльки, да взявший саблю едва ли не раньше, чем игрушку, — противник страшный. Трудное и кропотное дело оседлой цивилизации подготовить кавалерию, что сможет потягаться со степными удальцами в чистом поле. И будет та кавалерия малочисленная, потери в ней — невосполнимые.

Огнестрельное оружие, которым так кичится Европа, против сабель да луков — слабая защита. Пока пищальники выстрелят свои восемь-десять раз, конники ответят на каждую пулю пятью или шестью стрелами. А летят каленые куда как дальше пищального выстрела, и куда точнее. А потом кончится запас огненного зелья, что мыслимо одному человеку на себе переть, а у ногайца или татарина выбор — брать пи-щальников саблями, или снять с седла еще один тул со стрелами. А в каждом туле их не семь, а полсотни.

Расстреляют издалека, навесом, вдрызг и — срам обороняющимся, а потом налетят с гиканьем и свистом, рубя направо и налево. А воина чему-то одному можно хорошо обучить — или бою с холодным оружием, или огненной забаве. Там ли, здесь ли — завсегда слабина. А Степь слабины не прощает.

Вот так и возник гуляй-город, основа продвижения Руси в Великую Степь.

Басманов сотни раз видел это, но вновь с почти детским интересом принялся наблюдать, как лихо подлетают к центральному полку две телеги, доверху груженные как будто досками. Пока первая шеренга, воткнув в землю бердыши и установив на них стволы, «держит оборону», остальные лихо разбирают дощатые щиты. Пару мгновений, и крепко сколоченные из дубовых да вязовых досок щиты уже установлены на колеса. Три десятка щитов сомкнулись, прикрыв строй полка. Пищали выставлены в заранее прорубленные бойницы, ждут стрельцы приказа.

— Как думаешь, Ярослав, — спросил Басманов, силясь высмотреть хоть единый зазор между частями колесного города, — могут немцы вот так, за миг крепость воздвигнуть в чистом поле?

— Куда им, княже, — буркнул Ярослав. — Да только срамное это дело — воевать германца, за гуляй-городом отсиживаясь. То не ногайцы и не мордва, а дикий тевтонец. Его в поле охотить надо, рогатиной да шестопером. Иначе за стенами можно от скуки помереть.

— Бойцов терять не дело, — покачал головой князь. — Да и не только немец пред нами. Есть и ляхи.

Ярослав понимающе замолчал. Он встречался с ляхами. Этот народ умудрился унаследовать рыцарскую доблесть Запада и лихость восточных конников. Столкновение с панцирными гусарами этого племени осталось для него весьма неприятным воспоминанием.

— Против ляха, — сказал засечник, — без гуляй-города тяжко будет, княже.

— То-то и оно, — похлопал его по плечу Басманов. — Так что нечего нос воротить. Смотри, у тебя глаз наметанный, ладно ли все делают?

— Ладно, — нехотя выдавил из себя Ярослав. — Но ладно ли под вражьими стрелами да пулями будет?

— А это мы сейчас и посмотрим, — усмехнулся Басманов и подал сигнал нагайкой.

Из-за растущей вкривь и вкось чахлой рощицы с гиканьем и молодецким посвистом выскочили дюжины две воев и принялись обходить гуляй-город широким полумесяцем. На полном скаку они пускали стрелы. Даром что вместо втульчатых каленых наконечников оголовья их были обмотаны пенькой и обмазаны смолой — насквозь не пробьет, а с ног сшибет и глаз выбьет.

Одновременно в потешной крепостушке также произошло движение. Четверо стрельцов, доселе скрывавшиеся в той же роще выкатили на бруствер трофейную свенскую бомбарду, десятник широко перекрестился и поднес факел.

Грохнуло так, что даже привычная ко всему кобыла княжеская недовольно всхрапнула и запрядала ушами, широко раздувая ноздри. Конь Ярослава, словно пригвожденный к месту удилами, даже не покосился в сторону порохового облачка, плывущего с холма к Нарове.

Брюква, которой вместо ядрышка была снабжена бомбарда, грохнула в один из щитов, да так, словно великан хватил гуляй-город ногой. Доски выдержали, однако колеса одного из сегментов подвижного укрепления дали задний ход, кому-то из стоявших там досталось по лбу.

— Ярослав, — спросил Басманов, — ты сотников упредил?

— А то как же? — усмехнулся одними губами за-сечник.

Сотники, по условиям княжеской задумки, сказались «убитыми» — опустились на землю и перестали отдавать команды. А конные уже неслись вдоль воды, в обход щитов, хищно нацелившись рубить беззащитных.

Ливень потешных стрел барабанил в доски, вновь грохнула бомбарда, еще раз безошибочно поразив цель под холмом.

— Бестолковые, — махнул рукой Ярослав. — Татарва бы уже рвала их, словно волк беззащитное стадо.

— Нет, гляди-ка, двинулись? — с некоторой толикой удивления отметил Басманов.

Заскрипели колеса, колыхнулись щиты, приведенные в движение опомнившимися десятниками. В какой-то миг могло показаться, что гуляй-город пришел в полный беспорядок, но наметанный глаз уловил бы, как лихо закругляется фланг, не давая верховым охватить полк.

— Все верно делается, — проворчал Басманов, — хоть и неспешно, словно не воины, а утицы брюхатые.

Конники, встретив не беззащитный фланг и тыл стрельцов, а стоящие вкривь да вкось щиты на колесах, не стали кидаться в щели, боясь покалечить коней на стрелецких пиках да бердышах.

Они принялись опустошать колчаны, мешая пехоте довершить маневр. Когда потешные стрелы вышли, «вражеская кавалерия» потянулась назад, гогоча во все горло над запыхавшимися и злыми стрельцами. Те потрясали кулаками и грозили набить им морды потом, в Ивангороде.

— Сносно, — отрезал Басманов. — Видывал я полки и похуже. А вот ребятам у бомбарды отсыпь се-ребра, Ярослав. Знатно, весьма знатно палили, хотя бы и брюквой. Скажи — князь доволен, даю гулять Два дня.

Недовольный, но покорный Ярослав подставил ру-КУ в плотной рукавице, и Басманов, особенно не глядя, сыпанул на нее из кожаного кошеля за поясом. Несколько монет упали под конские копыта, но засечник уже мчался к холму.

Вскоре оттуда донеслось в честь Басманова «гой-да!», и полетели вверх лисьи да овчинные шапки.

— Как бы бомбарду не забыли на холме от радости, — пробурчал один из донцов, — вертопрахи!

Полковые крутились вокруг Басманова, ожидая кто нахлобучки, а кто и похвалы.

— Зеленым кафтанам княжье спасибо передайте. Да снимите их на седьмицу с секретов, — сказал Басманов. — Про красных ничего не скажу, но и худого не подумаю Поднатаскаются, щучьи дети. А что до чернокафтанников — полк плох, видит Господь и государь, из рук вон плох

— Велеть сотенных пороть, или как, — деловито спросил полковой.

Басманов хищно прищурился, гадая, полоснуть ли его по роже нагайкой, или поберечь седины.

— Всяк день для полка чтобы начинался и заканчивался у этой потешной крепостицы, — сказал он наконец, справившись с кипевшими в нем страстями. — Палить слитно, гуляй-город ставить, всяко-разно перестраиваться. Не гусей пасти собрались — немца воевать! И сие справлять исправно, взяв на полк также и секреты по Нарове, и иные тяготы с других полков. А на осьмой день погляжу, следует ли кого пороть, илу ноздри каким начальникам рвать клещами за небрежение ратным трудом.

Выслушав наказ, полковые порскнули от Басмано ва, словно кролики, увидавшие в траве тень падающе го из поднебесья сокола.

— Что скажешь, друг старинный, — спросил Басманов, рыся к городу по истоптанному полю. — По правде ли порешил, или следует круче брать? Ярослав помедлил, тиская бороду.

— Полки дрянные, — сказал он наконец, — если на ногайца идти или ляха. На немца сгодятся даже червонные кафтаны. Разумеется, если их добрая кованая рать на конях прикрывать будет. Выстоять, выдержать первый тевтонский натиск они сподобятся, а дальше не их забота, знай — руби да гони.

— Не дело на авось полагаться, — бросил Басманов, — но иного не дано нам. Скоро рать разразится, а других полков не сыскать. Надеюсь, что у Курбского во Пскове ладнее людишки подобрались, его удар главным станет.

— Туда народ подошел один к одному, — заметил Ярослав. — С засечной черты Тульской, казанские герои, донцов полно да иных казачков.

— Вот и ладно, — зевнул князь, — не осрамимся, чай, перед Европой.

— Да мудрено с такой силой-то осрамиться, — заулыбался вдруг обычно мрачный Ярослав. — Столько всего нагнали в здешний край, что диву даешься.

— Много не мало, — обронил Басманов, придирчиво осматривая новенькие укрепления Ивангорода.

— У немца друзей полно, у нас…

— Орден всех всегда лаял, — возразил Ярослав.

— Какие друзья у этих песьих сынов?

— Чудная каша варится сейчас в ляхских зем-лях> — протянул Басманов. — Из Трансильвании пожаловал новый человек, Стефан Баторий величать.

Удумал, шельма, ляхов с литвинами под одно крыло взять.

— Мыслимое ли дело, княже? — воскликнул за-сечник. — Не силен я в таких делах, но ляхов знаю. Народ отважный, но вздорный, всяк себе сам голова. Оттого и страна их в вечном раздрае. А с литвинами они на ножах. Иной раз соберутся вместе немца убивать, но тут же подерутся и разбегутся.

— Оттого-то знать ляхская да литвинская стороннего молодца приглашает. Из своих возьмешь, так сосед возмутиться. Дескать, почему ваш, да не наш…

— Поживем, увидим, — заметил Ярослав. — Только ляхи да литвины так же крепко немца не любят, как и мы. Что нам с того, если мир в их землях воцарится?

— Они на здешнюю землицу зарятся, — ответил князь. — Как бы поперек нашей правды не пошли.

— Так это дело далекое, — словно бы отмахнулся от надоедливой мушки Ярослав. — С ними спор случится только после, когда Ливонию сломаем. Тогда и станем думать про этого Батория.

Басманов на то ничего не ответил, задумавшись крепко.

Молча прошел он в свои палаты, молча дал снять с себя бронь и выпил квасу.

Трансильванский магнат давно беспокоил опричников. Ярый, почти фанатичный католик, Стефан по приказу из Рима в своей вотчине подавил несколько славянских выступлений против папистов. Подавил с удивительным зверством, закапывая мятежников в

землю живыми, варя их в медных котлах и сдирая кожу с пленных.

Иоанн, натура впечатлительная, велел прознать, какова родня сего лиходея.

Басманов через своих людишек в Праге да Пеште прознал, и ахнул. Родня у вероятного объединителя ляхов и литвинов оказалась под стать его делам.

Елизавета Батори — венгерская вурдалачка, знаменитая на всю Европу тем, что самолично выкалывала спицами глаза служанкам, принимала ванны из крови убиенных слуг, баловалась чернокнижьем и велела челяди воровать крестьянских детей. Многие десятилетия терзала она всю округу, пока вести о столь неслыханных злодеяниях не дошли до церковных кругов.

Замок Батори был взят штурмом, в подвалах нашли груду детских черепов и пресловутые ванны, клетки для пленников и хитрые пыточные машинки, заказанные у лучших оружейных механиков Европы. Скорый церковный суд приговорил ведьму к смерти.

Трансильванский магнат приложил немало усилий и золота, чтобы история сия забылась и не связывалась с его собственной семьей.

Заинтересовавшиеся кровными узами Стефана, людишки Басманова копали и копали, пока не выудили на свет божий и вовсе неприглядное.

Знаменитый граф Дракула, Влад Цепеш, князь, сажавший людей сотнями на колы и также увлекавшийся чернокнижьем, был в родстве с Трансильванским домом аккурат через Елизавету Батори.

— И что, князь, — спрашивал молодой царь у докладывающего Басманова, — верны ли слухи, что оный Влад по сю пору ночами порхает над Дунаем нетопырем да пьет кровь христианских младенцев?

— Вести издалека редко бывают верными, — уклончиво отвечал опричник. — Одно ясно — трансильванское душегубство и измывательство над православными не случайно. Молодой Баторий недалеко ушел от своих славных предков.

— Так не пущать его к ляхам да литвинам, — грохнул по столу Иван. — Цельного Антихриста нам готовят в соседи!

— А как не пускать-то? — спросил Басманов. — Воевать их? Так под нашим натиском они еще вернее сплотятся вокруг семейки Батори. А так, глядишь, пронесет.

— Вечно вы все на авось, — заворчал царь, успокаиваясь после минутной вспышки. — Аадно, с делами вурдалачьими после разберемся, как и с ляхами Ты мне про Ливонскую землю толкуй, остальное после договорим.

С того разговора минуло пару лет, много воды утекло.

Стефан Баторий гостил при европейских дворах, угодничая с дамами и ведя хитрые разговоры с владыками Один за другим хоругви ляхские и литвинские приходили под знамена новоявленного владыки.

Вместо разрозненных кланов восточных славян, принявших католичество, на границе Руси возникало новое мощное государство, потенциально представлявшее угрозу весьма нешуточную, в отличие от бутафорского Ливонского Ордена, осколка крестовых походов.

Баторий умело играл на желании поляков и их соседей вернуть у одряхлевших крестоносцев свои древние прибалтийские земли. Имел он крепкую руьу в Риме, а там уже списали немецких рыцарей со счета.

Папы так и не простили ливонцам их измены в пой-не с протестантами, когда рыцари вдруг в одночасье переметнулись к лютеранам. Так что ситуация в восточноевропейской политике получилась довольно странная — бывший враг всех славян Папа Римский благосклонно взирал на дело объединения Литвы и Польши, откровенно науськивая их на Ливонию. Рим vote не видел балтийский вопрос как противостояние Славян и «цивилизованных европейцев». Кардиналы и их глава усматривали в заваривающейся каше лишь сдно — Речь Посполитая обещает быть верным католическим бастионом на востоке, а Ливония — оплот ереси.

В принципе, католическая церковь спокойно перенесла бы оккупацию русскими орденских земель, но еще лучше, рассудили в Риме, если в тевтонских замках засядут пусть и славяне, но католического обряда.

Все это было весьма на руку Баторию, который ловил в мутной водице крупную рыбу — корону Речи Посполитой.

Басманов, задумчиво жуя севрюжину, развалился на устланной шкурами лавке, представляя себе деятелей этой интриги в лицах.

— Если говорить о пушках и саблях, — промолвил он вслух, — то мы готовы к большой войне. А во всем остальном — требуется попридержать коней, да выждать.

— О чем остальном-то? — хохотнул Ярослав, лихо отделяя кинжалом от могучей оленьей ноги лакомый кусочек. — Пуля завсегда пуля, клинок завсегда клинок. Побьем мы их, хоть с Баторием, хоть без Ба-тория. Как предки бивали.

— Ой ли? — усомнился Басманов. — Немец и свен — враг чахлый и дохлый. А вот братья-славяне. да еще и объединенные единой лихой волей…

— Предал веру — значит, душа с червоточиной, — безжалостно заключил Ярослав, вгрызаясь в мосол. — Ас гнилым нутром в бою туго. Нет лихости да куража, дроженицы всю отвагу забирают.

— Дроженицы — то языческие басни поганые, — осерчал князь. — А если не разумеешь ничего в том, о чем глаголю, так помолчи! Ешь вот олений бок, да запивай медами.

— Как скажешь, батько, — повеличав воеводу на донской манер, Ярослав вернулся к дичи, решив не перечить Басманову.

Трапезничали в тишине, только шуршали полы одежд подносивших и уносивших блюда прислужников.

— Ты помнишь Фему, Ярослав? — спросил вдруг Басманов, когда уже встали и подошли они к резному окну, выходящему на ярмарочную площадь.

— Как их упырей забудешь? — у засечника а>ь глаз недобро задергался. — Только попритихли они что-то.

Речь шла о тайной организации, созданной давным-давно в недрах Ливонского Ордена для борьбы с инакомыслием. Члены Фемы занимались для ордена также разведкой и политическими убийствами.

Тот же Веред Гугнявый мог бы поразить князя, сообщив, что Фемгерихт (верховный суд тайной организации) переживет даже Гитлера. Дед любителя исторического фехтования лично наматывал на гусеницы тридцать четвертого на улицах Кенигсберга ребятишек, невыпускавших до самого конца из рук фаустпатронов и умиравших с ритуальной клятвой Фемы на устах. Фемгерихт, по сути — изуверская секта, оказался древнее и долговечнее самой СС, а уж Ливонию пережил, не заметив ее падения.

— Вот и я думаю, — ожидая реакции своего единственного собеседника, протянул Басманов, — что поутихли. А с чего бы это? Война на носу, всякому барсуку в глухой чаще понятно. Лиходеям из этой разбойной шайки сам Сатана велел шнырять вокруг да около, вынюхивать да магистру доносить, крик и шум при европейских дворах поднимать.

— Может, и шныряют, и поднимают, — буркнул Ярослав.

— Людишки верные говорят — не замечено никого. То есть, пойман чухонец, что отписывался Бато-рию, присматривают за ганзейским купчиной, каковой, шельмец, аж в Венецию доносит о наших уготов-лениях, а Фемы и след простыл.

— Чудны дела Господни, — философски заключил Ярослав, пытаясь изобразить из себя туповатого рубаку. — А еще говорят в народе — темна водица в облацех. Не пытайся бесовские дела постичь — башка лопнет.

— Разумеется, — с усмешкой откликнулся князь, который видел своего телохранителя насквозь. — Бездны сатанинские таковы, что свет истины туда не проникает. Так про то и святые отцы учат. Но позволь спросить, засечник, впервой ли такая тишина в Ливонии?

Ярослав некоторое время соображал, куда клонит государев человек, потом спохватился.

— Было такое, — голос у него был виноватый, словно у пса, что пропустил незваного гостя аж до избовой печи, а потом вдруг встрепенулся, — когда Орден лютерову веру охальную принял.

— Смекаешь, — удовлетворенный Басманов прошелся по светлице. — У этих изуверов да кромешников своя правда. Им до Ордена особенного дела нет. Есть у них в Аду свои начальники, что посильнее магистра будут. Пока мы их наушников в Ингермландии искали, они готовили переход Ордена в лютеровы объятия. Не сотни их и не тысячи, так что до того, чтобы считать у нас в обозе каждый бердыш да рог с порохом руки не доходили.

— Думаешь, княже, — подался вперед Ярослав, терзая за кушаком заткнутую туда перчатку, — и вдругоряд лихое измыслили? Оттого и не шныряют по Нарове?

— Сдается, — сказал Басманов, — не обошелся без Фемы визит Трансильванского вурдалака к ляхам.

Тайным слугам бесовским дела нет, что наши полки сокрушат орденские замки. Им того не остановить. А вот посадить заместо магистра и его бестолковых рыцарей на Балтике семью Баториев, да собрать вокруг нее преданных папистов — в самый раз их адским хозяевам по сердцу придется.

— Похоже на правду, — покачал головой Ярослав. — Но то одни догадки. Как проверить?

— Я уже пытаюсь, — Басманов зашуршал папи-ром, с негодованием отбрасывая негодные писчие перья и подбирая ладные.

Понимая, что сейчас князю лучше не мешать, Ярослав поднес тому свечу, а сам удалился. По многолетней привычке проверил, бдительно ли охраняется «батька», и направился на задний двор.

Во всяком граде, полном войска, готового рвать неприятеля, сыщется такой двор. Здесь собираются те, кто не обходит дозором ничейные земли, не сидит в секретах да засадах, не отсыпается со службы, и пьет горькую.

Завсегдатаи подобных бивуачных дворов знают — как ножу требуется постоянно правка на брусочке из песчаника, так и воину требуется править свое искусство.

Глава 6. МУЖСКИЕ ЗАБАВЫ

Засечник, высматривая себе пару для сабельной забавы, невольно залюбовался на своих и чужих воинов, заполнявших двор. Первыми в глаза бросались верховые, что по очереди делали круг, демонстрируя друг другу и зрителям лихость и удаль. Кони трясли густыми волнистыми гривами. Грызя удила, ожидали своего череда золотисто-буланые аргамаки, иссиня-черные южане — всякой твари по паре. На всех щегольские седла и попоны, уздечки сияют серебром да яхонтом, у иных в хвосты да гривы вплетены сверкающие нити и пестрые ленты. Ярослав удивленно поднял брови и покачал головой, углядев у одного из стрельцов недопустимое на засеках диво: конь вовсе у него подкован не был, а заместо того прямо под бабками его позвякивали бубенцы.

— Срамота, — буркнул себе под нос помощник Басманова. — Словно лыцарь какой, или индюк.

Говорить, впрочем, ничего не стал хозяину чудно убранной коняги. Как известно, в чужой монастырь не след лезть со своим порядком. Кроме того, может статься, что «индюк» сей — дивной сказочной лихости рубака. Водилась на Руси за знаменитыми воинами эдакая удаль и небрежение приличиями.

Приглядевшись повнимательнее к восседавшему на коне с бубенцами молодцу, Ярослав заключил, что перед ним именно такой бесшабашный храбрец, как он и подумал, а не просто модник.

Пышное конское убранство резко контрастировало с подчеркнутой бедностью костюма и доспеха воина: прорванный в нескольких местах и кое-как заштопанный кафтан, из-под которого проглядывает смятая льняная рубаха, даже не беленая, не украшенная и самой простой жемчужной тесьмой. Вместо шапки — войлочный подшлемник на манер татарских, с вылинявшей лисьей опушкой. Зеленые сафьяновые сапоги когда-то могли бы показаться неплохими, но, истоптав множество троп и дорог, приобрели совершенно неприглядный вид. Широкие штаны с каменными пуговицами по бокам выгорели от солнца и пропитались конским потом до полной потери исходного оттенка. Однако хищно скривленная черкесская сабля на боку покоилась в простых, но весьма добротных ножнах, а кинжал за голенищем был именно таков, как и у Ярос-лавовых донцов. Поди еще сыщи эти редкие клинки, пришедшие на Русь из греческих земель, давно поглощенных турками…

Молодцы со свистом разбойничьим пускали на скаку стрелы, норовя попасть в проушину медного кольца, подвешенного к колодезному журавлю, метали сулицы да дротики и даже ножи. Пальбы, впрочем, не было. Видно, рассудил Ярослав, есть запрет на совсем уж безобразный шум в черте града Иванова.

Наконец победитель в этом дикарском соревновании выявился. Им, на удивление засечника, оказался не воин на коне с бубенцами, а невзрачный мордвин, верно, родившийся прямо с луком и стрелой в руках.

На сем конники не успокоились и принялись за новую затею: съезжаясь парами, стаскивали друг друга на землю.

Странная борьба эта, требующая не столько силы, сколько ловкости в управлении конем да определенной верткости, пришла на Русь вместе с монголами, да так и ужилась, сплетясь с собственно славянскими ратоборствами.

Тут уж удалец не оплошал — одного за другим скинул троих наездников на утоптанную землю, лишившись, правда, рукава своего ветхого кафтана. Данное обстоятельство, впрочем, ничуть его не огорчило. Скинув рванье, он остался в одной рубахе, подпоясался, да повел коня к реке.

Ярослав вздохнул огорченно. Он-то намеревался позвенеть с молодцом клинками, но судя по всему увиденному, лихой наездник вряд ли доверит коня другому или оставит, взмыленного, у коновязи.

По двору слонялись без дела несколько его собственных дружинников, но в дальних разъездах они уже успели наскучить друг другу. Всякий знал любимые феньки да поганки другого, приноровились да приспособились к приемам и финтам. Никакого удовольствия от такого учебного поединка, а уж тем более — пользы не предвиделось.

Ярослав вновь вперил взгляд в толпу, словно коршун, высматривающий зайца в высокой траве.

— Чего маешься, — спросили вдруг у него над плечом густым басом. — Народу полно, а биться не с кем?

Ярослав обернулся.

Перед ним стоял широкий и толстый, словно бочонок, стрелец в синем кафтане, простоволосый и улыбающийся.

— А у тебя, молодец, — сказал засечник, указывая на саблю стрельца, — это для забавы привешено?

— Есть пониже пояса у меня кой-чего для забав разных, — ухмыльнулся детина, берясь за простую костяную рукоять. — Да то не для мужиков, а для красных девиц заведено. А сия подружка как раз для тебя сгодится.

— Становись, коли такой скорый, — махнул рукой Ярослав, указывая в сторону перевернутого, да так и забытого воза с сеном у самого вала.

— Эх, позвеним! — гаркнул стрелец, высвобождая саблю.

Кинув быстрый косой взгляд на оружие своего соперника, Ярослав тихо ругнулся в бороду.

Не любил он таких сабель, тяжелых, усиленных на конце елманью, грубо откованных, с несильным изгибом. Чистые мясницкие тесаки. Парировать собственным, легким и изящным оружием эту штуковину — верный путь испоганить саблю зарубками да выщерблинами.

Калили государевы оружейники стрелецкие сабли на совесть, даже слишком. При такой закалке, будь клинок потоньше да поизящней — наверняка лопнул

бы в настоящей сече. Только толстый обух и спасает от такой беды.

«Послать донцов за другой саблей, — подумал Ярослав, — так он решит — трушу я. Не след князя позорить».

Увидев выпрыгнувший из ножен засечника булат, стрелец ухмыльнулся:

— Не великанский ножик у тебя, верно?

— Зато твоим — уж точно, дрова сподручней заготовлять, чем рубиться, — отпарировал Ярослав.

— Вот и поговорили, — насупился стрелец, ступая вперед.

— Княжий человек рубиться порешил! — пронеслось над толпой. Вмиг образовалась стайка зевак, держащихся на почтительном расстоянии от быстрых сабель, готовящих остроты да злые шутки.

«Ох, зря я ввязался, — подумал Ярослав, уклоняясь от первого, пробного взмаха соперника, — калечить его никак нельзя, а миром дело не окончить. Начали хаять оружие — жди беды».

Стрелец еще раз взмахнул саблей и слегка подался вперед, когда его клинок, не встретив сопротивления, взрезал воздух.

— Так будем биться, или как? — притворно обиженно крикнул он. — Или уж передумал?

Ярослав метнулся вперед, обманным движением заставив стрельца прикрыть голову, и коротким кистевым ударом раскровянил тому предплечье.

— Люто! — выдохнула толпа. Собрались не базарные завсегдатаи, а воины, ни от одного из которых не укрылось, что увечье было нанесено расчетливо и преднамеренно.

— Кровь первая есть, — несмело сказал кто-то. — Вы ж не бабу делите, разошлись бы, а?

Стрелец, не чувствуя боли в аккуратном разрезе, прыгнул на засечника, орудуя саблей, словно цепом. Ничего не стоило бы Ярославу отбить эти удары и встречным тычком оборвать жизнь соперника, но на это он пойти не мог.

Поднырнуть под удары не вышло — все же детина не был настолько уж увальнем, чтобы позволить такое.

Ярослав еле успел отпрыгнуть, когда синекафтан-ник едва не поймал его в ловушку.

Стрелец лез вперед, нимало не заботясь об элементарной защите, полагаясь на то, что убивать его, служилого человека, княжий человек поостережется, норовя покалечить или опозорить, заставив пятиться.

— Ну уж нет, братец! — сквозь зубы прошептал Ярослав, чувствуя, как кровавая пелена медленно, но неуклонно застилает взор. Еще немного, и боевой раж возьмет свое — начнется чистое смертоубийство.

Донцы, знавшие своего командира как облупленного, тоже что-то почуяли и орали из толпы, но смысл их слов не доходил до сознания засечника.

Сабли, танцующие в воздухе, несколько раз зло сшиблись и разлетелись. Ярослав поморщился — полночи теперь выправлять некогда идеальную кромку клинка.

— А чего это Артамошка саблей звенит? — спросил кто-то из однополчан детины. — Ему бы бердыш, а этому делу он слабо обучен, молод зело. И уже княжьему человеку:

— Слышь, мил-человек, — как ты насчет на бердышах сразиться? Или тяжелы для барской руки топорики наши?

В толпе обидно засмеялись, ибо от наметанных глаз не укрылось, как дорожит своей саблей засечник. А смотрелась она на фоне клинка соперника чистой игрушкой.

Ярослав прикипел к сабле относительно недавно, долгие годы отдав простому и честному мечу. Но многочисленные стычки с верткими и быстрыми татарами научили его уважительно относиться к совсем не грозным на вид саблям.

Долго высматривал себе боевую подругу на рынках да на лотках оружейников, пока не выменял на нее старый свой и верный шлем у заезжего ногайца.

Под бешеным натиском засечник постепенно отступал, и вскоре уже оказался прижатым к возу.

Все это видели, в толпе продолжались смешки да прибаутки, хоть донцы уже и успели сунуть кое-кому в зубы.

Стрелец, раскрасневшийся и запыхавшийся, приостановился, разглядывая набрякший от крови левый рукав.

— Зря ты так, — сказал он почти печально и вновь, склонив голову, ринулся на Ярослава.

— Надобно остановить молодца!

— Охолони, Артамошка, грех выйдет!

Но эти разумные голоса тонули в других, требовавших наказать зарвавшегося «княжьего пса».

Ярослав собирался длинным выпадом в живот, слишком медленным для того, чтобы его нельзя было отбить, но в принципе опасным, заставить стрельца отступить на шаг, ослабив натиск.

Еще раз сшиблись клинки, прервался стрелецкий удар, и булат скользнул вперед, в открывшуюся брешь.

За поединком с интересом наблюдала просто и почти безвкусно одетая женщина, невесть как оказавшаяся на дворе. В какой-то момент она вдруг вытащила из кошеля небольшое стальное зеркальце из тех, которыми торгуют редкие венецианские купцы. Случись кому наблюдать за ней, решил бы, что девица в самый неподходящий момент решила полюбоваться на свою красу.

На самом деле женщина весьма внимательно следила за поединком. Но не только за ним. Еще она выжидала момент, когда заходящее солнце окажется в точности за спиной Ярослава. Засечник был опытнее стрельца и автоматически перемещался так, чтобы лучи светили в глаза сопернику.

В момент притворного выпада Ярослава женщина как бы невзначай подняла зеркальце, — и вдруг быстро повернула его в сторону воза.

Засечник вместо красного от натуги, злости и боли стрелецкого лица увидел вдруг яркую вспышку перед очами.

Булатная сабля, не встретив сопротивления, порхнула чуть дальше, чем рассчитывал Ярослав, и вошла точно между двумя пуговицами на синем кафтане.

Толпа вздохнула, вмиг побледневший стрелец ойкнул и стал оседать, растерянно глядя на быстро намокающее пятно на животе.

Женщина, воспользовавшись параличом, охватившим на мгновение всех окружающих, поправила платок, глядя в злосчастное зеркальце, и неторопливо направилась вон со двора.

Ярослав в растерянности, усмотрев дело рук своих, выпустил обагренную кровью саблю. Он ничего не понимающим взором смотрел на осевшего бесформенной кучей стрельца и его уже не страшную саблю, также упавшую на землю.

Толпа колыхнулась. Запоздало кинулись люди на плечи и спину засечника, скрутили, да он особо и не сопротивлялся, потрясенный содеянным.

Глава 7. АНИКА

Вязали Ярослава зло, словно конокрада, пойманного за своим промыслом. Скрюченные ноги затекли в узлах, но пошевелить ими не было никакой мочи — от лодыжек вервия тянулись к шее, в которую и врезались при всяком движении. Руки, притянутые кверху вожжами, давно перестали что-либо чувствовать. Кровь от них отхлынула и ушла вниз, отчего сердце колотилось сильно, словно бежал засечник наперегонки с диким туром, а не сидел в неудобной позе на засыпанном гнилой соломой полу ивангородского острога.

Вспомнить, как и почему совершил он во время вздорного учебного боя смертоубийство, не получалось, словно помрачение какое накатило на бывалого воина. Поначалу накрепко засевшая мысль «сам детинушка виноват» постепенно выветрилась под напором самобичевания. Ярослав грыз себя изнутри, мрачно смакуя собственную дурость, сгубившую душу и тело, единственной отрадой в остроге было оконце, приходившееся вровень с глазами засечника, а для находящегося снаружи — на уровне коленей. По перемещению безымянных ног и шуму голосов мог судить он том, какая суета творится в Ивангороде.

Видимо, рассудил Ярослав, затеяли новые учения с пальбой и скачками. Князь и затеял — при нем вряд ли войску удастся подернуться жирком и утонуть в кислой капусте. Загоняет до полусмерти, но к войне поднатаскает.

— Сюда не придет он, — мрачно горевал засеч-ник. — Что ему приходить? Кругом я не прав, а ему только сраму сейчас такого не хватает.

Однако когда снаружи топот и беготня поутихли, послышались до боли знакомые шаги.

— Ну, и что ты учинил, человече? — послышался усталый басмановский голос. — Ведь без ножа зарезал, сучий потрох!

— Прости, княже, — через силу выдавил Ярослав. — Верно бес попутал. Не хотел я того молодца убивать. Веришь?

— То-то и оно, что не хотел, — отозвался опричник. — Я-то уж тебя знаю, и характер твой, и руку твою верную. Коли захотел бы — навряд ли мой Ярослав кишки бы выпустил, а дух оставил. Чай — не татарин все же.

— Так он живой? — всполошился Ярослав и тут же застонал. От неосторожного рывка веревка врезалась в кадык, словно ногайский аркан.

— Твое счастье, — ответил Басманов. — Чудо-коновал в Ивангороде имеется. Кишочки подобрал, промыл да назад вложил. Сейчас стерней сшивает дурную рану. Он меня и надоумил, что не на убой сабля шла, а будто случайно на нее стрелец налетел.

— Выходит — так оно и было, — сказал Ярослав.

— Я шугануть его хотел, больно горячий поединщик попался, попер, дурья башка, как медведь на малинник. И тут…

Он пригорюнился еще больше.

— И все же — без бесов не обошлось. Как он не заметил тычка моего? Не пьяный, не шибко запыхавшийся был…

— Не все тут понятно и ясно, — через некоторое время сказал Басманов. — Я грешным делом велел остатки той трапезы псам кинуть. Ничего — съели, и зайца поутру в поле взяли. Выходит — не опоили тебя. Да и я себя вполне нормально чувствую.

— Не знаю, что и думать, княже. Дурной у нас спор с ним вышел. Было дело — полоснул я его люто по руке, чтобы охолонил, но более не собирался калечить. Все смотрел, как без позора дело кончить, уж больно злая заваруха случилось. И тут…

Ярослав замолчал, пытаясь припомнить каждую деталь.

— Странное дело, — заговорил он снова. — Помнится — будто перед лицом из пищали стрельнули… Нет, вернее сказать — вспышка была, а грохота и дыма — нет.

— А ну рассказывай! — Басманов присел на корточки и заглянул внутрь острога, не удержавшись от ухмылки при виде пленника. — Лихо они тебя! И поделом.

Ярослав принялся, сбиваясь то на одно, то на другое, пересказывать все произошедшее. Засечник есть засечник — припомнил он даже женщину, затесавшуюся во дворе, но связать воедино вспышку и ее не сумел.

И тут услышали они еще один голос:

— Позволит мне князь слово молвить?

— А ты кто есть таков, — спросил Басманов, поднимаясь, и тут же добавил строже: — И почему не у потешной крепостицы? Тоже в острог захотел?

— Не пугай, княже, — спокойно ответил мужчина, в котором Ярослав опознал того самого воина, изукрасившего коня бубенцами. — Бывал я и в острогах, правда, не в русском плену, а ляхском. Небось, и свой переживу, если что.

— Ты дело говори, коли осмелился полковое начальство и меня ослушаться.

— Этот твой человечек, что на манер матерого волка связан сейчас, пытался мне, Анике, показать сабельный бой, да на мой посмотреть.

— Ты отказался?

— Коняга запыхался у меня, к реке я его повел. А в дороге встретил чухонца, что вечно набивался конские бока скрести за малую денежку. Веришь, нет ли, княже, первый раз в жизни Соколушку в чужие руки отдал, будто кто меня позвал назад, во двор. Вернулся я, а эти двое уже друг друга уродуют. И уродуют, я тебе скажу, не по-доброму.

Басманов насупился, с головы до ног оглядывая человека, назвавшего себя Аникой.

«Не иначе сказать хочет, что Ярослав и впрямь смертоубийство удумал, только сорвалось у него?» — думал опричник.

— Не по-доброму, говоришь? — переспросил князь, решая, не велеть ли стоящим неподалеку донцам скрутить оного Анику и в тот же острог упрятать по любому вздорному поводу.

— Страшно махали саблями, словно дети малые палками, — снисходительно цедил слова Аника. — Но умысла плохого в твоем человеке не было. Он свою саблю берег, все увернуться пытался да хитростью взять, а тот все гнал вперед и рубил, будто бешеный.

— А удар в живот ты видел? — пристально впился собеседнику в глаза Басманов своим пугающим даже царя взором.

— Не видал, — с готовностью отозвался Аника. Ярослав от досады даже зубами скрипнул.

— Так чего же ты воду мутишь? — взорвался Басманов.

Донцы надвинулись, готовые метнуться и скрутить Анику. Тот смерил их взглядом и улыбнулся безмятежно.

— Не видел я оттого, что в другую сторону смотрел.

— И куда же?

— А на бабу!

Один из донцов не удержался и громко захохотал, не смущаясь князя, столь забавным ему показались слова, а главное — совершенно серьезное выражение лица воина.

— Ты изгаляться над князем удумал, человече? — мрачно спросил второй донской казак, менее склонный к веселью, чем его приятель.

— Ни в коем разе, казаче, — покачал головой Аника — Хоть прелести той бабы и могли бы меня смутить по молодости, но сейчас меня больше волнуют чалые кобылы, да червонные жеребцы, чем коса от попы до затылка.

Первый донец зашелся таким гоготом, что Басманов едва удержался, чтобы не ударить его прямо в разверстый рот.

Будь перед ним простой ратник, да хоть и боярин какой — так бы и поступил крутонравый опричник, но бить казака — таковой смелости в нем не было. И за меньшую обиду кидались донцы с ножами на кого угодно.

— Так вот, — Аника, казалось, забавляется всем происходящим, а потому роняет слова медленно, успевая видеть и слышать все вокруг, каждый оттенок сказанного, сделанного и недосказанного. — Смотрел я не пониже спины на нее, а на белы рученьки. И видел я в тех рученьках зеркальце. Да не простое зеркальце — венецианское, сверкучее, что твоя водица, в которой заплутал весенний месяц ясный.

Басманов вмиг подобрался, словно гончая, взявшая давно чаянный верный след подранка.

— Оставь распевный слог для басенников, — сказал он, — и дело говори, Аника-воин.

Все дальнейшее, увиденное Аникой в мельчайших деталях, опричник воспринял с каменным лицом.

— Значит, прав я был, — заключил он. — Не мог Ярослав так бестолково пырнуть стрельца в потешной свалке.

Он отступил на шаг, и во всем облике его проявилась вельможная стать, поистраченная в многолетних рысканьях по проселочным дорогам.

— Чем отблагодарю тебя, Аника, за острый глаз? Даже коня попросишь — будет конь тебе, какого по всей Степи не сыскать. Или злата попросишь, или землицы — все будет. А если грехи какие перед государем гнетут тебя — буду бить челом Иоанну Васильевичу, мое слово крепкое.

— Не надобно мне коня, что лучше всех во степи,

— спокойно и буднично ответил Аника. — Есть у меня такой. Злато — оно саблей добывается, а и она при мне. А земля… Належится в ней вдосталь каждый из нас в свой черед.

— Чего же просить станешь?

— К тебе в дружину, князь, желаю, — сказал Аника. — Много я по границам скитался, и везде о тебе от ратных людей доброе слово слыхал. Давно мечтал под твою руку попасть, да не знал — как. Выходит

— сама судьбина меня привела тогда на двор к пое-динщикам.

— Дорогую плату ты требуешь, — не менее серьезно сказал Басманов. — Ты обо мне слыхал, а я и люди мои о тебе — нет.

— Отчего же нет, — белозубо улыбнулся Аника. — Вот этот смешливый молодец, да и друг его суровый и степенный, слыхали.

— Врешь! — в один голос воскликнули пораженные наглостью незнакомца донцы

— Не вы ли с атаманом Белым у ногайцев из полона жену купчины Инокентьева отбивать ходили? спросил Аника.

— Ну, мы, — ответил за обоих смешливый. — А тебе-то почем знать?

— А не прижали ли вас на обратном пути к реке басурмане?

— Было такое, — стал пристально вглядываться в лицо Аники второй казак. — Три дня и три ночи отбивались мы, пока они степь не подожгли. Пришлось прятаться в тростниках, ровно крысам. Порох и табак вымокли, еле до утра дожили. А девицу на скрещенных копьях держали как раз мы с Данилой. У Данилы потом рука едва не отсохла. Так и машет теперь левою.

— А утром, — докончил с улыбкой Аника, — подошли два струга с пищалями, да вдарили по нехристям.

— И вел тех молодцов крепкий атаман, — голос смешливого сделался удивительно торжественным и никак не вяжущимся со всем его малосерьезным обликом. — У него с ногайцами рать особая была, лютая. Рвал он их везде, где только находил, и не за добычу, а за просто так, потому что ногайцы. Люто бил басурман атаман Безликий.

— А почему Безликий? — спросил Басманов, переводя удивленный взор с одного донца на другого.

— Я носил тогда глухой башлык на лице, — сказал Аника. — Тому причина имелась…

— А чем докажешь, что ты и есть Безликий? — спросил Ярослав из острога, который так же слышал от донцов эту старую степную байку.

— Нам надо бабу эту зловредную искать, — сказал Басманов, нетерпеливо переступая ногами, словно стреноженный конь, рвущийся на волю, в луга и поля. — Потом станем разбираться с баснями казацкими, да с этим Аникой.

— Тут дело нешуточное, княже, — возразил ему старший из донцов. — Мы с побратимом саблю целовали Безликому. Он от нас тогда отмахнулся, дескать, воинов ему хватает, не принял службы. Но за нами долг.

Басманов только руками с досады развел. С трудом терпел он строптивых казаков, зная, что лучших воинов на Руси еще поискать надо. Знал — если уперлись, то их волами не оттащить. Только Ярослав мог держать побратимов в узде, но он сейчас в счет не шел.

— Кроме службы Безликому, — заметил смешливый, — есть и иное дело. Как выплывет сейчас, мил-человек, что самозванец ты — лучше бы не родился на свет Божий Аника-воин.

Аника, все так же медленно цедя слова, спросил у старшего, игнорируя угрозу хохотуна:

— Признаешь ли ты, Козодой, саблю, что целовал на Дону?

Старший из донцов едва не поперхнулся, когда прозвучала его кличка в Ивангороде. Здесь, под сенью Московии знали его все, включая князя и Ярослава, как Лукерия Селянинова. А с Лукерия что взять? За Козодоем же водились такие делишки, что одним вырыванием ноздрей в случае разбирательства в Разбойном Приказе дело бы не ограничилось.

— Признаю, — через силу ответил казак. Аника бережно вытащил из обтрепанных ножен довольно простой на вид клинок, изогнутый более обычного, чистый стальной полумесяц.

— Сабельку можно и с убитого снять, — сказал Басманов чуть погодя, прочитав в глазах Козодоя безмерное изумление и узнавание.

— Сабельку можно, — согласился казак, в то время как второй вдруг сорвал с головы шапку (чего никогда даже в присутствие князя не делал), — хоть и не верится мне, что нашлась бы лиходейская воля, что может самого Безликого свалить. А вот руку с мертвого не снимешь и к себе не пришьешь.

Кисть, державшая рукоять легкой восточной сабли, опричник действительно признал характерной, запоминающейся. Пальцы у Аники были тонкие, не то что девичьи, а совсем как у гусляра, не трогавшего в жизни ни топора, ни весла, ни к сохе не притрагивавшегося. Полупрозрачная, словно бы неживая рука — в пору младенцу, а не грозному атаману.

— Руку эту ногайская булава изломала-измолотила, — сказал смешливый. — Косточки срослись, но плотью так толком и не обросли. Но силища в ней неимоверная, поверь, княже.

Козодой уже потянулся к клинку с поцелуем, но Аника легким движением загнал на место саблю, по-; вернувшись к Басманову.

— Не их служба мне нужна, — сказал он, — а тебе — моя.

— Ну ты, братец, и наглец, — заключил Басманов. Впрочем, было заметно, что на него произвело неизгладимое впечатление то почтение, что оказали донцы безвестному ратнику. — А у меня все таковые, если батюшке нашему, Иоанну Васильевичу верить. Говорит — станичников да вертопрахов берешь под руку, Бога гневишь.

— Я тогда за конем пойду, — буднично сказал Аника.

— Это к нам что ли перегнать? — спросил Басманов, не зная, прикрикнуть ли на наглеца или стерпеть.

— Зачем же? Или мы не поедем ведьму ту ловить?

— Так ты знаешь, где она? — поразился Басманов.

— Я за ней тишком прошелся, — ответил Аника. — Хитра, шельма, след путала, что твоя лисица. Но ночью мы ее из норы-то выкурим, даст Господь.

— Далеко ли ехать? — деловито спросил Козодой так, словно отныне командиром стал Аника, а Басманов испарился в воздухе.

— Если княже добро даст, — ответил Аника, — то к утру назад воротимся, волоча мешок на аркане.

— Хватит мне ваших казацких баек, — вмешался Басманов. — Не крымские степи, чтобы бабу, пусть и засланную, на аркане волочь. Телегу возьмем. Я сам поеду.

— Не пройдет там телега, — сказал Аника. — Не годится аркан, княже, через седло перекинем. А потом Уже заставим сознаться, что она всему виной, а не твой человек.

— Слышишь, Ярослав, — спросил Басманов, удовлетворенный смиренным тоном Аники. — Время сейчас военное, и вляпался ты крепко. Даже я бы не защитил, случись убийство да судилище. Если удастся тебе выползти на свет из этой дыры зловонной, поставишь три свечи: одну — стрельцу, за его здоровье богатырское, вторую — коновалу, что кишки назад запихал, а третью — Анике-воину.

— Воистину так, — пришел глухой ответ. — Найдите ту ведьму, да не изведите вконец. Очень мне хочется с ней парой слов перемолвиться.

Глава 8. НОЧЬЮ У НАРОВЫ

Выехали из Ивангорода почти тайком, известив лишь полковых командиров да обозного воеводу, что все дела к князю откладываются до утра. Аника вел отряд, по молчаливому согласию остальных. Отъехав от городских ворот на достаточное расстояние, загадочный новый помощник опричника дал сигнал к остановке.

— Надобно копыта конские тряпицами обмотать, — сказал он, и первым принялся снимать с ног своего скакуна бубенцы, показавшиеся Ярославу нелепыми.

Донцы деловито шмыгнули в заросли и вскоре вернулись, срезав ножами изрядные куски дерна. Ими, да еще мхом наполнили тряпичные да кожаные ремешки, закрывая копыта и подковы.

— Там к самому месту тропа каменистая, — пояснил Аника. — Мне думается, что не одиноко живет наша ведьма. У татей бывают очень даже длинные уши.

Басманов вытащил из-за кушака кинжал и принялся вострить его о кусочек ромейского мрамора, пристально разглядывая и трогая большим пальцем и без того идеальное острие. Постепенно его охватывал привычный азарт самой главной мужской забавы — охота на человека. Прошли времена, когда он сходился с врагами грудь в грудь, как по молодости. Воевода на то и воевода, чтобы больше руководить, чем клинком махать, да из пищали палить. Но раз отведавший этого чувства не скоро от него отучится. Рутина последних дней, затянувшая князя, постепенно отступала, давая место привычной с юности собранности и готовности к жестокой драке.

Он без всякой надобности принялся подтягивать подпругу, потом вытащил из кошеля костяное шильце и с сожалением провертел в ремне новую дырку, сам себе стесняясь сознаться, что не для свободы в движениях, а от приобретенной грузности.

Аника поманил рукой одного из донцов и пошептался с ним. Потом они оба, перевесив сабли за спины, на казачий манер, ужами скользнули в кустарник.

Басманов, как ни вглядывался, в подступивших сумерках не смог разглядеть скрытого передвижения отправившихся на разведку воинов.

Река здесь делала небольшую петельку. Множество лесистых и заросших камышом островков виднелись на воде. Смутно припомнил князь что, подъезжая к Иван-городу, видел разбросанные на островках рыбачьи лачуги. Все это мелкое хозяйство, случись русской армии поджидать наступления ливонцев, было бы спалено. Но сейчас войско готовилось к броску во вражьи земли, и потому решили не обижать обывателя.

Глядя на первые звезды, появившиеся на сером небе, князь вновь погрузился в невеселые раздумья на политические темы. Но душа не лежала к распутыванию хитросплетений вокруг семейства Батори и группировки Адашева.

Басманов задался вопросом — а зачем, собственно, какая-то злонамеренная баба решила подвести Ярослава под казнь. Неужто только из природной своей злобности?

«Засечник — мой охранитель, — думал Басманов, водя ножом по гладкому и холодному камню. — Ко мне что ли подбираются? Но кто мог знать, что воевода Басманов такого-то дня окажется в Ивангороде? Весьма немногие».

Перечисление в уме людей, знавших о маршруте его путешествия едва не повергло опричника в хандру, от которой его спасло появление разведчиков.

— Там она, — улыбнулся недобро Аника, отряхивая штаны от налипшей грязи и сора. — И не одна.

— Далеко ли?

Басманов спрятал мраморное правило и опробовал клинок на травинке.

— Да рукой подать, — ответил донец. — Только шибко грязно там вокруг. Может, княже, ты здесь обождешь?

— Ну уж нет, — решительно сказал Басманов. — Мне — ив обозе? Найдется кому коней стеречь.

— Секретов нет у них, — заговорил Аника. — Так что на конях подойдем поближе. Но потом придется в самую грязюку окунаться. Неровен час — спугнем.

В подступившей темноте они проехали по неприметной тропинке, пока Аника не остановил отряд, и велел спешиваться.

Влажная чаща, сбегающая к самой воде, могла навести настоящую оторопь. Деревья представлялись сказочными великанами, готовыми в любой миг разорвать коней и людей на части за вторжение в свои заповедные чертоги.

В воде что-то шумно плескалось, избегая попадаться на глаза и в полосу лунной дорожки. Кони косились в ту сторону и недовольно фыркали.

— Все, пора бросать лошадей, — недовольно заметил Аника. — Испугаются — шуму наделают.

Басманов еще раз отверг идею остаться не запачканным в грязи. Пришлось оставлять двоих ярославовых людей, взятых с собой для подмоги.

Пробирались среди влажных стволов, оскальзываясь на корягах, на смутный огонек, видимый там, где шумела стиснутая меж островков Нарова.

Наконец, не раз и не два оступившись в холодные лужи, они выбрались в шумящий на ветру камыш. Луна освещала небольшой островок, где угадывалась лачуга, в оконце которой призрачно мерцал свет.

— Лодка у них тут была, — словно извиняясь, сказал Аника, — но кто-то отогнал ее на остров.

— Тут неглубоко, поди, — сказал Басманов. — Да и вымокли мы все одно.

— А может, обложить их, — спросил шепотом старший из донцов. — Да за подмогой послать? Утром, при свете, стрельцы на лодках сплавают и приволокут всех под белы рученьки.

— А как уйдет впотьмах на лодке? — Басманов покачал головой. — Да и стрельцы тут не сгодятся. Могут живьем не скрутить, а порубить сгоряча. Деликатности в них ни на грош.

— И то верно, — Аника скинул кафтан, вернее ту рванину, что некогда кафтаном была, потом сапоги. Подумав, сбросил рубаху, закрепив за спиной портупею с ножнами.

Басманов поразился его почти болезненной худобе, бросавшейся в глаза даже при слабом лунном свете.

Донцы и князь последовали примеру Аники.

«Куда ты, воевода, — спросил с усмешкой сам себя опричник, входя в студеную воду Наровы. — Как увидел бы тебя сейчас государь, или князь Курбский, то-то смеху бы вышло и позору на седины».

Ноги ушли в ил, за щиколотки, словно пальцы кикимор, стали цепляться водоросли. Наконец вода достигла пояса, и прихватило дух.

Первым поплыл к острову Аника, юрко, словно выдра, сторонясь лунной дорожки. Следом устремились донцы и Басманов. Благо, плыть надо было совсем недалеко. Впрочем, когда достигли осклизлых досок, заменявших причал, возле которых моталась привязанная лодочка, ни у кого зуб на зуб не попадал.

Аника скользнул наверх, первым делом заглянув в челн — не лежит ли кто на дне. Потом осторожно прислонился к бревенчатой стене и прокрался к двери лачуги.

Басманов с огромным трудом выбрался, помянув про себя и возраст свой, и холодное предвоенное лето, и кузькину мать. Хорошо еще шума лишнего не наделал.

Донцы, неслышные, словно тени, оказались с двух сторон от князя.

Изнутри доносилась гортанная германская речь. Голос женский, резкий и неприятный, а вторил ему мужской. Слов не разобрал князь.

Аника, повернувшись от дверей, потянул из-за спины саблю, показав три пальца, обозначив, что есть в халупе и еще один молчаливый враг.

Басманов подобрался, намереваясь вслед за Аникой ворваться внутрь, но его нахально оттеснил плечом старший донец. Князь засопел в гневе, но решил, что сейчас не след норов показывать.

Аника указал второму донцу на окно, потом на лодку. Тот кивком головы показал, что понял, и замер, укутанный тенями, поджидая того, кто попытается скрыться бегством.

Молча рванул новоявленный дружинник незапертую дверь на себя и прыгнул внутрь. Донец, сопя, полез следом.

Басманов услышал гневный женский крик и звон стали. Тут же в окне возник размытый силуэт, и о доски грохнули тяжелые сапоги выпрыгнувшего вон человека. На плечах сообразительного недруга тут же повис готовый к такому обороту казак.

Басманов попытался разобрать в сплетении тел, где чья голова, но не рискнул бить сабельной рукоятью в эту мешанину. Решившись, он ринулся в светлый дверной проем.

Внутри он застал довольно дикую картину.

Тучный мужчина, одетый под простого горожанина, с трудом отбивался фальшионом от наседающего Аники, а в дальнем углу донец пятился под неистовым натиском простоволосой девицы в мужском платье, которая уверенно орудовала кошкодером — излюбленным оружием профессиональных европейских наемников.

Никогда не видывал Басманов, чтобы пугался любимец Ярослава супротивника в бою. А видел он его не в одной драке… Что стало с казаком? Лица нет, рот распахнут, как от крика, сабля в неверной руке гуляет, отбивается кое-как, словно неумеха.

Женщина, вероятно, та самая, что стала причиной Ярославова бесчестия, совершила весьма мудреный финт, достав казака в плечо.

Басманов рванулся вперед, намереваясь оглушить неистовую фурию, но та вдруг сорвала с пояса и швырнула ему в лицо тяжелый кошель. Вынужденный отшатнуться, князь пропустил расчетливый пинок в живот и согнулся пополам, едва не заревев от обиды и боли.

Донцу, противостоящему ведьме, вновь досталось, на этот раз по запястью, а женщина, изрыгнув грязную ругань на германском, метнулась между ним и Басмановым к выходу.

Но Аника, краем глаза следивший за происходящим, в два быстрых и точных удара покончил со своим противником, отбив в сторону фальшион, и пронзив горло толстяка, ринулся в погоню.

Догнал он женщину одним звериным прыжком, сшиб на пол, прижал всем телом к доскам. Подскочил Басманов, пнул дважды в бок яростно извивающуюся в попытках сбросить Анику ведьму, потом ударил ее по макушке рукоятью сабли.

Новый дружинник, тяжело дыша, стал подниматься.

— Змей морской, а не девка, — с чувством сказал он. — Чуть не ушла.

— Оплошал я, — откликнулся раненый донец. — Таким надобно сразу же осиновый кол загонять, голову с плеч, да к ногам приставить.

— А что так, — усмехнулся Басманов, стирая кровь с рассеченного кошелем лба. — Сильна железом махать?

— Не оттого оробел я, — сказал донец, тяжело опускаясь на лавку и зажимая раненое запястье свободной рукой, — что она рубилась лихо. Глазищи у нее — словно болотные огни. Глянул я — едва не затянуло…

— Влюбился, наверное, — заметил Аника с кривой усмешкой и принялся деловито скручивать ремнем руки обморочной пленницы. — Жаль только, что из-за этой шустрой твари уложил я своего жирного каплуна. Хотел в полон взять — не вышло.

Снаружи внутрь заглянул казак, стороживший окно.

— А твой живехонек? — спросил Басманов.

В ответ донец только безнадежно рукой махнул:

— Кончился, падла. Сам не заметил я, как удавил.

— Выходит, — заметил князь, — один у нас живой трофей образовался. Но и на том спасибо.

Пока портупеей перетягивали кровоточащую руку раненого, Аника взвалил на плечо пленницу и отнес к лодке.

Басманов бегло осмотрел халупу. Ничего приметного он не нашел — обычная рыбачья хибарка, каких полно.

— Сжечь здесь все, — сказал он. — И пора вер-таться.

Лодка отчалила от разгорающегося в ночи домика. Разглядывая полонянку, опричник задумчиво протянул:

— Молодая девка… Ладная… И как таких земля носит?

— Мать честная, — вдруг воскликнул тот казак, что помоложе.

— Что такое? — переспросил Аника.

Вместо ответа донец провел пальцем по щеке девицы.

— Факел поднеси, — едва ли не заикаясь, сказал он.

Козак, игнорируя растерянные взгляды спутников, зачерпнул за бортом воды, плеснул на физиономию пленницы и вновь провел по щеке.

Там, где влажные пальцы касались кожи, остались светлые следы, будто кожа слезла.

Женщина слабо застонала.

— Дай-ка я, — Аника еще раз плеснул в лицо таинственной полонянки водой и бесцеремонно принялся вытирать его найденной на дне лодки мешковиной.

Грим, покрывавший лицо, сполз, отвратительно исказив черты миловидной мордашки. В неровном свете факела взорам предстала не симпатичная женщина, а омерзительная старуха, вся в морщинах, словно печеное яблоко.

— За борт ее, — прошептал, крестясь, Козодой. — Брюхо вскрыть, чтобы не всплыла, и в воду.

— Я тебя самого сейчас в воду спихну, — проворчал князь. — Эка невидаль — старуха! У меня Ярослав в остроге мается, да и тебе он не чужой.

— А вот и зеркальце, — заметил Аника, быстро обшаривший костюм пленницы.

— Дела… — протянул Козодой и зло сплюнул за борт.

На берегу их встретили оба встревоженных заревом дружинника.

Они приняли ношу и пошли, уже не таясь, шумно ломиться к оставленным коням.

Басманов натянул на мокрое тело дожидавшуюся на суку одежду.

— Думаю, — сказал он, — из Фемы наш трофей.

— А то как же, — кивнул головой Аника. — Больше неоткуда. Или уж из самого адова воинства.

«Тебе-то откуда про Фему известно, — подумал опричник. — Не положено знать, будь ты хоть трижды легендарный на Дону атаман».

Но вслух ничего не сказал.

Подъехали к Ивангороду с первыми петухами. Пленница, кулем свисавшая с луки козодоева седла, то ли делала вид, что все еще без сознания, то ли впрямь была в забытьи.

Их встретил всполошенный голова чернокафтан-ников:

— Батюшка, княже, да ты живой!

— Как видишь, — нехотя буркнул Басманов, изрядно уставший и продрогший. — А ты чего думал?

— Поутру твои дружинники переполошили весь город, — принялся торопливо рассказывать полковой, труся рядом с конем и косясь на грязные одежды опричника. — Пальбу устроили, за кем-то гонялись, а потом заперлись в тереме, никого не пускают.

— Меня, может, впустят?

— Если только тебя. А то грозят всех порубить. Подъехали к терему. Там уже разглядели из окон, кто едет, впустили.

— Ну, и что у вас тут творится, пока князь в отъезде? — спросил Аника у полностью вооруженных дружинников.

— А ты кто есть такой, что допрежь князя ответ требуешь?

— Потом объясню, — отмахнулся Басманов. — Что стряслось?

— Тать какой-топрокрался, — сообщил один из воинов, — оглушил Никитку, внутрь скользнул, и прямо в твои, князь, покои. А там Грыня прикорнул на лавке…

— Вот стервец, — вырвалось у Басманова. — Распустил вас Ярослав, совсем страх потеряли! Где он — с живого шкуру спущу!

Тут раздался такой стон, что у всех кровь в жилах заледенела.

— Грыня ревет, — потупил взор докладывавший о ночном происшествии. — Тать тот ему на лицо порошок хрустальный навалил. Гришаня спросонья не разобрал, принялся глаза тереть. Все, нет больше у молодца глаз…

Басманов рванулся туда, где стонал дружинник.

— Пособите, служилые, — Аника внес на руках пленницу. Пока возились вокруг старухи в мужском платье, появился Басманов, бледный, как свежеотбе-ленный холст, рот перекошен…

— Поймали? — только и спросил он.

— Куда там, — буркнул дружинник, отдувавшийся за всех, проспавших супостата. — Едва не достал я его чеканом, но утек он… Ловок, словно куница…

— Не серчай, княже, — подал голос другой Ярославов боец. — Нечеловеческой быстроты враг здесь ночью побывал. От ножа увернулся, а нож-то кидал я сам. С пяти саженей, знаешь…

— Знаю, — упавшим голосом откликнулся Басманов. — Белку к дереву пришпиливаешь, коли надо. Увернулся, значит…

— Он тебе стеклянное крошево готовил, — сказал неудачливый метатель. — Не Гришане.

— Ясное дело, — вмешался в разговор Козодой. — Эти бесы вначале Ярослава в острог посадили, знали — лучше него никто за князем не присмотрит. А потом подослали супостата с хрусталем.

Вновь послышался стон.

Басманов скрипнул зубами и хватил себя по колену кулаком:

— Да унесите вы его отсюда, мочи нет слушать! К коновалу его, к тому, что стрельцу кишки вправлял. Скажите — если хоть одно око вернет Гришке — озолочу!

Вскоре на улицу вывели несчастного, лицо которого было обмотано скатертью. Он махал перед собой руками, будто дрался с призраками.

Явились начальственные люди Ивангорода, встревоженные переполохом в княжьем доме. Басманов вкратце пересказал им историю с Ярославом, показав зеркальце.

— Отпускайте моего человека из острога, — наказал он. — За увечье стрельца вира с меня будет.

— Не будет ему виры, — встрял полковой начальник стрельца, — поди сам задирался первый, знаю я его.

— Брось, — фыркнул на него лесным котом Басманов. — Сам не сам — а семья кормильца лишилась, куда он такой сшитый-перешитый?

Пока обсуждалась вира, появился Ярослав. Ему быстро пересказали все происшедшее ночью.

— Что делается? — спросил он в сердцах у Аники. — Травят князя, что дикого зверя!

— Знают, шельмы, кого бояться, — заметил Козодой.

— Разговорились тут, — проворчал Басманов. — А ну, давайте сюда ведьму! А ты, Ярослав, уйди.

— Отчего же? — возмутился выпущенный из плена засечник.

— Уйди, говорю. — Тяжелый взгляд Басманова не мог выдержать даже Ярослав, и опустил глаза. — Сходи к коновалу, про Гришаню прознай.

Понимая, что спорить бесполезно, Ярослав ушел, недовольно крутя головой.

Ввели пленницу. Шла она сама, гордо откинув голову. Козодой едва сдержался, чтобы не выругаться вслух, да и остальным сделалось не очень уютно. Странным, нелепым и отвратным зрелищем являлась полонянка.

Фигура ладная, почти девичья, сморщенный лик, выдающий весьма почтенный возраст, седые патлы и рана на макушке, из которой сочилась сукровица прямо на левый глаз…

Басманов заговорил с ней на германском наречии. Женщина сначала отрицательно замотала головой, потом ответила. Голос у нее был похож на вороний, резкий и неприятный. Потом вдруг перешла на русский.

— Я старая больная женщина, вдова плотогонщи-ка Фрица с хутора у излучины, вам всякий скажет. Почему набросились на меня четверо русских мужиков, избили и приволокли сюда — не ведаю. Стану жаловаться воеводе здешнему на притеснения.

— А почему в мужском платье? — спросил Басманов, брезгливо разглядывая пленницу.

— Сеть выбирала в лодку. Свалилась в Нарову, промокла. Не замерзать же — вот и одела то, что подвернулось.

— А немчура, что с тобой в доме балакала, откуда взялась? Или то был сам почтенный Фриц с хутора у излучины, да деверь его?

— Какая немчура? — безмятежно поинтересовалась старуха, моргая глазом, на который набежала новая струйка крови. — Ворвались, дали по голове, дом спалили. А кто там еще привиделся вам, не ведаю.

— А эти отметины мне кто оставил? — спросил пострадавший от рук «супруги Фрица» казак, потрясая свежеперевязанной рукой.

— Поди, в пьяной драке получил, — пожала плечами пленница.

— Вот тать-то, — выдохнул донец. — Кабы не князь…

— Князь, — вскинула брови полонянка, уставившись на Басманова так, словно впервые видела его. — Этот грязный разбойник, что хватал и бил старую женщину саблей? А может, князь — этот тощий дикарь, что норовил забраться мне под одежды и сопел, словно конь перед кобылой?

Аника с ледяным спокойствием смотрел на пленницу до тех пор, пока она вдруг не заморгала и не отвернулась от него.

— Ясное дело, — вздохнул Басманов. — Ваньку валять вздумала. Эх, жаль, нет тут заплечных дел мастеров толковых. Придется все по-быстрому делать. Козодой — возьмешься разговорить фрау?

— Не хотелось бы, княже, — оробел донец. — Мне к ней руками прикасаться тошно. Может, просто кончим ее, а потом в церкву — очиститься?

— Богомольный какой сделался, — передернул плечами опричник. — Что, прикажете мне самому ей кишки на сосну мотать? Или в Москву везти?

— Дозволь мне, княже, — спросил вдруг Аника. Женщина вдруг задергалась и забилась в руках дружинников, словно раненая птица, закричав что-то по-германски.

— Так может, — спросил ее Басманов, — сама заговоришь? Кто такая, зачем фокусы с зеркальцем выкидывала, кого мы в хижине прибили?

— Нечего мне вам говорить, русские дикари! — взвизгнула старуха и вдруг попыталась укусить одного из державших ее стрельцов. Тот отшвырнул ее от себя, отчего пленница ударилась головой о стену и вдруг коротко и зло рассмеялась, будто припадочная.

— Фрау, — наставительно сказал Басманов, — у меня ты все одно заговоришь. Зачем же тянуть и мучиться?

— Люблю я это дело, — совершенно по-мужицки ответила старуха, — чтобы помучиться.

Причем сказала она это изменившимся голосом, совершенно точно воспроизводившим голос князя. Басманов побагровел.

— Бери ее Аника… Хотя нет, постой.

Двинувшийся было к старухе новый член опричного отряда, остановился и вопросительно посмотрел на Басманова.

— Пусть посидит в погребе да подумает о своей судьбине. А нам с дороги нужно переодеться, отмыться, да и поесть не мешает.

— После отмоюсь, — зловеще улыбнулся Аника, глядя на «фрау Фриц». Та задергалась вновь и зашипела, словно дикая кошка.

— Воплей мне только не хватает после такой ночки, — поморщился Басманов. — Ты в дружину мою пришел, так изволь выглядеть не как станичник, а как княжий воин. Выдайте ему платье приличное.

Последнее обращено было к дружинникам, с интересом следившим за очевидной и беспричинной паникой, которую вызывал в старухе Аника.

— Как скажешь, княже, — насупился Аника.

— Пойдем, — толкнул его в бок Козодой, — есть у меня кое-чего для тебя, по душе придется.

— А ее сторожите крепко, — распорядился Басманов. — Путы не снимайте.

— Как-то не по-людски все же, — заметил дружинник, которому выпало вести старуху в погреб.

— Много ты про таких знаешь, — напустился на него Басманов. — Сказано — не снимать путы, значит, не снимать!

Воин, придав лицу деревянное выражение, подтолкнул старуху:

— Пошли, старая. Видно, велики грехи твои, что князь так осерчал.

— Нет на мне грехов никаких, поганые дикари, — визгливо крикнула старуха и вдруг, проходя мимо Басманова, изловчилась и плюнула ему на сапоги, — Гореть тебе в аду, изверг!

На эту выходку воин отреагировал еще более сильным толчком, выпроводив пленницу из светлицы.

— Баню истопить, — распорядился усталым голосом Басманов.

Глава 9. НА МОРЕ

Торговый корабль, принадлежавший сорокалетнему ревельскому купцу Глорму, заканчивая длительное путешествие по Балтике, шел к ливонскому порту. Хозяин посудины дремал на носу, усевшись на дощатый ящик, в котором лежали четыре мушкетона. Хвала Божьим угодникам — ни витальеры, ни ляхские разбойники не остановили каравана. Лениво попивая ячменное пиво, Глорм в уме подсчитывал барыш. Ему дела не было до смертоносного груза, что шел к магистрам. Три новенькие пушки и огненное зелье к ним — не совсем обычный груз, но платили за него втридорога, так что орудия вышли более привлекательным грузом, чем генуэзские крашеные ткани, пряности, да аглицкая парусина, обычный груз его корабля.

Глорм обожал каботажные плавания, предпочитая их пустому сидению в портовой конторе. Немножко опасности, свежий ветер в лицо, полная власть над тремя десятками разного рода людишек, и в конце — увесистый мешок золота, уважение и почет.

С недавних пор, впрочем, закралась в сердце купчины необъяснимая напасть. Безветренными лунными ночами впадал он в необъяснимую хандру, маялся и пил, беспокойно прохаживая от носа до кормы посудины. Никаких рациональных причин для волнения не было. Напротив, случись надвигаться шторму, или мелькни у горизонта безымянный парус, сулящий беду, и тоска куда-то девалась. А в скучные и рутинные ночи вновь подкатывала к горлу, хоть вой.

— Наверное, возраст сказывается, — ворчал Глорм. — Пора, пора уже на покой. Еще разок схожу в ливонскую землю, и все, становлюсь на прикол.

Не очень он представлял себе жизнь без моря, но знал — ко всему человек привыкает. Осядет на берегу, заведет себе чистенькую да гладенькую жену, богатый дом. Станет пить не с проходимцами из портовых кабаков и скучными купцами других гильдий, а с учеными людьми, знатными особами, падкими до бесплатного ревельского и морских баек.

Отчего-то данная перспектива нагоняла еще большую тоску, чем лунные балтийские ночи, но он гнал ее прочь.

Помощник Глорма и старинный приятель, Верзила Роб, неодобрительно посматривая на патрона, крутился у единственной мачты посудины. Хозяин выглядел отвратительно, посинел от беспробудного пьянства. Сам не замечает, сколько выхлестал за последний рейс.

Верзила знал, что самые дурные происшествия в здешних водах случаются именно в последние дни, когда уставшая команда ослабляет бдительность, капитаны начинают бороться с качкой, обращаясь к пивным и винным бочонкам. И потому неустанно вперял взгляд в морскую гладь и темнеющую лесами береговую полосу.

Роб так же, как и хозяин, надеялся навсегда сойти на берег после этого плавания. Он не был романтиком и понимал, что спустит заработанное по борделям да тавернам за год-два. Не беда, найдется работенка и сухопутная. От моря его воротило. Звериным инстинктом понимал Верзила, что очень скоро Балтика обратится в арену больших событий, в которых места для тихих каботажных плаваний уже не останется. Не зря он просиживал за глиняными и оловянными кружками с моряками далекого Средиземного моря, наслушался, что остается от торговли, если несколько стран начинают длительную войну…

Никто не докладывал Верзиле Робу ни о военных приготовлениях России, ни о грядущем объединении ляхских и литвинских земель в единую Речь Посполи-тую, ни о датском принце Магнусе, готовом втравить в европейскую войну свою карликовую родину, польстившись на русские деньги. Но старая водяная крыса чувствовала нутром, куда дуют балтийские ветра.

Неохотно согласился Роб на это плавание, польстившись на необычайно щедрую оплату. Сердце било тревогу, но глаза алчно разгорелись при виде дармового золотишка.

— Чудные люди наши наниматели, — делился он с патроном соображениями еще до начала плавания, — оплачивают целый рейс, да еще так щедро, при этом оставляют нам массу свободного места на корабле. Это же смешно — три пушечки!

— Не нашего ума дело, — ответил Глорм, — остается свободное место — так забей его товаром. Что нынче в Ливонии в цене?

— Да нищим рыцарям все сгодится, — усмехнулся Роб. — Они со всеми соседями не в ладах, сами работать не научились, подданных своих так измордовали за века, что у тех словно руки отсохли.

— Распорядись деньгами, — сказал Глорм. — Я свою долю вкладываю в этот рейс, и тебе советую. Следует извлечь максимум выгоды из глупости заказчика.

— С Ливонии много не выторгуешь, — покачал головой Роб. — Но порожним кораблю не след ходить, это верно.

— Вот и распорядись, — Глорм допил вино и направился блуждать по городу. С недавних пор завел он себе такую привычку — лениво осматривать дома, мечтая, какой из них он прикупит себе, как только сойдет с качающейся палубы на твердую землю, порвав с каботажными рейсами.

Верзила и распорядился. Судно забили под завязку. Команда, ворча, шныряла между тюками и сундуками, громоздящимися в самых неподходящих местах, кляня алчность хозяев. Роб только скалил зубы и показывал ворчунам огромный, словно пушечное ядро, кулак. Излишне болтливые морские волки торопились проскочить мимо, вспоминая, как крут на расправу старший помощник купца, сколько ребер и челюстей сокрушил он за свои две дюжины рейсов.

Только сопроводил Роб недовольным взглядом очередную кружку, утонувшую в утробе купца, как заметил в слабой дымке на горизонте что-то подозрительное.

Быстро и ловко, словно обезьяна, принялся карабкаться он на мачту, умело пользуясь специальными сетями, пока не добрался до корзины смотрового.

— Куда пялишься, тупица!

Резкий удар кулака помощника заставил голову нерадивого впередсмотрящего дернуться. Губы моряка лопнули, словно переспелые виноградины, на рубаху брызнула кровь, но Роб уже не обращал на него ни малейшего внимания, обшаривая горящим взором водную гладь.

Ему не померещилось.

Из дымки выросли мачты и паруса приближающегося со стороны открытого моря когга. Ни флагов, ни вымпелов, выходит — беда.

— Витальеры! — взревел помощник, выводя хозяина из сонного оцепенения.

Команда засуетилась. Глорма бесцеремонно отпихнули от ящика, на свет появились мушкетоны. Из другого сундука со звоном стали появляться алебарды, сабли и копья.

Слегка пьяный купец, выслушав скатившегося вниз помощника, прикрикнул на команду:

— Чего за железо схватились, акульи дети? Это не пара гребных лодок с пьяными ляхами, а целый когг! Поди, и пушки имеются, и команда для абордажа. Удирать следует, а не удаль показывать. Живо на весла!

Парус давно слабо трепыхался, не в силах поймать нужный ветер. Благо, часто приходилось судну входить в устья рек, где холмы да леса крадут ветра. Имелись и уключины, и добрые весла, и крепкие спины моряков.

— А этот дъявол летит, словно из лука выпущенная стрела, — проворчал Роб, наблюдая, как с неумолимостью рока приближается пират, прижимая их к берегу.

— Чего проще, — пожал плечами бледный от пьянства и волнения Глорм. — У него парусное вооружение побогаче нашего, малейшее дуновение уловит. И команда не чета твоим увальням.

Витальеры всегда были на Балтике лучшими море-манами, да то и понятно. Что проще и выгоднее — грабить или перевозить грузы и торговать ими? Это на юге флоты Испанской империи, или Венецианской республики были мощнее и профессиональнее пиратских. На севере еще со времен викингов дело обстояло совсем наоборот.

Весла ударили по волнам, рулевой повернул посудину к берегу.

— Далеко ли до замка комтура Роже? — спросил Глорм.

— Не успеем, — буркнул Роб, выхватил из тюка огромное блюдо тонкой работы и немалой цены, принялся колотить по нему рукоятью сабли, задавая ритм гребцам.

Хозяин поморщился, видя, что блюдо из красной меди вряд ли переживет подобное, автоматически подсчитал в уме убыток, но промолчал.

Посудина тяжело рванулась вдоль береговой полосы, словно олень, услышавший охотничий вой волчьей стаи.

Когг ловко сманеврировал, ловя ветер, и помчался наперерез.

Некоторое время длилось соревнование парусов и весел, пока не стало очевидно — от витальера не уйти.

С проклятьем отбросил Роб за борт изуродованное блюдо и в бессильной ярости погрозил саблей надвигающемуся пирату.

— Отдать груз? — сам у себя спросил несчастный купец, не готовый к расставанию со своей мечтой о тихой и сытной сухопутной жизни.

— Думаешь, хозяин, — оскалился Роб, — они отпустят нас и корабль, позарившись на барахло?

— Думаю, — рискнул предположить Глорм, — без абордажа им не обойтись, а кто захочет терять матросов, когда без всякого кровопролития можно получить такой приличный барыш?

При этих словах помощник застонал, словно раненый зверь.

Барыш пиратам мог достаться действительно отменный. Мало тех денег, что дал анонимный друг Ливонии на рейс, — и хозяин, и он сам вложили в плавание все свои сбережения.

— Предлагаю, — выдохнул верзила, — выброситься на камни и занять оборону. Мы в ливонских землях. Начнут палить, глядишь, заглянет к нам рыцарский патруль из ближайшего замка. Не станут виталье-ры с крестоносцами воевать. А товар только намокнет.

— Рискованное дело, — протянул купец, но в глазах его, доселе подернутых пеленой безнадежности, забрезжила слабая надежда. — Поворачивай к берегу! Вон к той песчаной косе!

На когге разгадали маневр, словно смогли на таком расстоянии услышать переговоры на купеческом судне. Пират также спустил на воду десяток весел и рванулся наперерез, силясь отрезать улепетывающую добычу от косы.

— Корабль погибнет, — проворчал Глорм. — Кто его починит в здешнем захолустье?

— Зато товар уцелеет, — подбодрил его заметно повеселевший Верзила, который не владел на данном судне даже бухтой пеньковой веревки. Его волновал лишь груз.

Над носом когга появилось дымное облачко, и по палубе ударила картечь. Кто-то из матросов застонал, раненый, но весел не бросил.

— Пищалями нас не остановить, — ухмыльнулся Верзила, — а вот вас, господа витальеры, очень даже можно. К мушкетонам, акульи дети!

Ответный залп ударил не по столпившимся на носу пиратского корабля абордажникам, а по парусной снасти. Быстро перезарядив мушкетоны, защитники купеческого судна дали еще один картечный залп. Удачный выстрел перебил хитрое сплетение канатов, и основной парус витальера вдруг бессильно обвис, накрыв углом носовое возвышение.

Матросы Глорма зашлись от восторга, громко крича оскорбления незадачливым преследователям.

— Появился шанс, — сказал Верзила. — Отставить пальбу, все на весла!

Выиграв некоторое расстояние, купеческий корабль рванулся к косе, вспенивая своим гибельным разбегом балтийские волны.

— Поберегись! — успел гаркнуть Глорм, когда весла заскрежетали по песчаному дну.

Удар, скрежет и треск.

Выскочив со всего маха на косу, корабль, теряя деревянные ребра, прополз по песку, накренился и встал. С треском обломилась мачта, ударила в корабельный нос и разбила в щепы ящик, на котором любил сиживать, разглядывая луну, мечтательный купец.

Вой разочарования пронесся над коггом, не рискнувшим сесть на мель и остановившимся на глубоководье.

Ударившись плечом при столкновении с берегом, Глорм не сразу пришел в себя. Вокруг уже суетилась команда. Кто-то высматривал, не спускают ли лодки с витальера, заряжая мушкетоны, кто-то спасал быстро намокающие тюки с добром. Двое или трое малодушных улепетывали в сторону леса.

В проломленном днище зияла страшная рана, которую не суждено было пережить выброшенному на косу судну. Вода быстро подбиралась к людям и товарам.

Роб, которому также досталось при столкновении, надрывался и орал, отдавая команды.

С когга действительно спустили на воду две кожаные плоскодонки, устремившиеся к едва не ускользнувшей добыче.

— Все, теперь конец, — закрыл глаза купец.

— Это мы еще посмотрим, — прорычал его помощник, воинственно потрясая саблей. — Я не для того полтора десятилетия бороздил здешние холодные воды, чтобы отдать все нажитое первой же сволочи. Мушкетоны — пли!

Хлопнул нестройный залп, произведя на первой из атакующих лодок некоторое опустошение.

К лесу убегали еще двое, часто оборачиваясь и зыркая глазами на готовых к высадке витальеров.

С лодок захлопали тетивы, и стрелы впились в борта изувеченного корабля, и в тела защитников. Потом на косу с ревом выскочила абордажная команда.

При виде нападавших несчастный купец обомлел. Он ожидал увидеть разодетых в пух и прах ляхских разорившихся дворянчиков, или злую чухну в грубых одеждах, дезертиров из свенской королевской рати — обычный экипаж балтийского корсара.

Но на берег лезли, словно змеи из разворошенного гнезда, самые настоящие библейские Гоги и Магоги, рать сатанинская, восточные варвары. Халаты из тонкого шелка поверх кольчуг, тюрбанная обмотка вокруг стальных шишаков, хищно изогнутые ятаганы, широченные штаны, которые могли бы показаться забавными в других обстоятельствах…

— Басурманы. Защити нас святой Мартин! — слабо вскрикнул Глорм.

— Иалла! — послышался в ответ рев абордажной команды. Вокруг безвозвратно погубленного корабля вспыхнул злая сеча.

Верзила Роб рубился истово, в последний миг своей жизни уверовав, что небеса посылают ему искупление — право умереть в бою с нехристями и тем купить себе почти безнадежно потерянную тропинку в райские кущи. Он умудрился спихнуть в воду одного нападающего, разрубить шлем вместе с черепом второму, пока горло его навылет не пробила длинная белоперая стрела.

Восточные воины дрались яростно, не столько из презрения к смерти, сколько из ненависти к жизни. Очертя головы, кидались на пики и алебарды, мало заботясь о собственных жизнях, а оттого слишком часто отнимая чужие. Их дикий натиск быстро сломил сопротивление малочисленного экипажа купеческого судна.

Глорм и пара матросов отбивались от наседающих со всех сторон басурман, стоя по колено в воде. Они никогда не сталкивались ни с турками, ни с берберами, ни с арабами, но по всем портовым кабакам северной Европы слышали леденящие душу рассказы о том, что делают эти грозные львы морей с пленными христианами. Услышанное от ходивших по Средиземноморью лишало их самой мысли о сдаче в плен.

Даже фанатичные южане, столкнувшись с яростным сопротивлением отчаявшихся европейцев, ослабили свой натиск. Победа была очевидна, а быть покалеченным или убитым тремя обреченными безумцами никому не хотелось.

Схватка как-то сама собой остановилась.

Тут Глорм, устало опустив иззубренную саблю, увидел, что к ним направляется высокий широкоплечий мужчина, властно раздвигая толпу басурман. Воины в тюрбанах расступались перед ним с поистине шакальим почтением. Приближающийся глава пиратов был европейцем, чрезвычайно загорелым, но европейцем, как Глорм и его люди.

Впрочем, костюмом своим он весьма напоминал своих помощников — алые шаровары, свободные хлопчатые одежды, спадающие поверх кольчужной паутины, прикрывающей могучее тело, сабля с лихим изгибом и богатой мавританской гардой с каменьями. Только на голове небрежно сидел простой германский шапель, застежки которого распахнулись во время схватки и болтались свободно, ниспадая на плечи.

— Опустите оружие, — властно сказал незнакомец. — Я хочу говорить с вами!

С этими словами он отдал жестом приказ своим псам, и те отхлынули от троицы. Сам главарь пиратов небрежно вбросил саблю в изящные ножны, покрытые пластинами драгоценной слоновой кости с безвкусным рисунком.

— Кто ты таков, что собираешься говорить с нами? — дерзко спросил один из матросов, бывший ландскнехт, сделавший с Робом и Глормом не менее шести ходок в Ливонию.

— Я Галлио де Сото, известный в Венеции, Генуе и на Мальте как Лис Морей, капитан «Темного Спрута».

— А я — купец Глорм Капиччио, известный как Ганзейский Счастливчик, — хрипло ответил хозяин

погибшего судна. — По какому праву ты во главе южных демонов напал на нас в землях наихристианнейшего из орденов?

Галлио де Сото удовлетворенно кивнул, подойдя поближе и с участием заглянув в глаза купцу:

— По праву сильнейшего, дорогой ганзеец, не оправдавший своего прозвища. Собственно, я услышал то, что хотел. «Спрут» схватил своими щупальцами именно ту добычу, что и должно.

Говорил он тихо и вкрадчиво, почти шепотом, и еще не отзвучали последние слова, как Лис Морей неуловимым движением выхватил кривой кинжал и полоснул по горлу купца.

— Дьявол! — вскричал бывший ландскнехт, силясь достать алебардой мерзавца, но тот оказался слишком верток для этого массивного оружия.

В следующий миг свистнули стрелы, и двое последних, остававшихся в живых свидетелей преступления де Сото упали в воду мертвыми.

— К сожалению, — спокойно заметил Лис, пройдясь вдоль остова погибшего корабля, — этот трофей достался морским чертям, а не нам. Даже мне не все и не всегда удается. Дар Ливонии на месте?

— Целехонек, — ответил ему один из пиратов, вне всякого сомнения — также европеец, но неузнаваемый в этом качестве из-за загара и шрамов, невероятно уродовавших черты лица. Все остальное скрадывал традиционный для берберийского пирата наряд и оружие.

— Да и остального добра здесь видимо-невидимо. Разумеется — для северной глуши.

— Да уж, — хохотнул де Сото. — Где-нибудь возле Родоса я не польстился бы на всю эту рухлядь. Но придется привыкать к здешнему аскетичному образу жизни. Грузите все на лодки!

Помощник Лиса Морей с обезображенным лицом, взяв с собой четверых восточных воинов, побежал в сторону леса. Ему не требовалось особых указаний для того, чтобы знать, как нужно обтяпывать подобные черные дела.

Вскоре, не успел Лис осмотреть и половины трофеев, как он вернулся и швырнул под ноги де Сото пять голов убежавших в чащу моряков с купеческого корабля.

Лис безразлично спихнул головы в море и вернулся к осмотру захваченных товаров.

Когда кожаные плоскодонки успели сделать без малого три рейса в сторону замершего на якоре когга, послышался крик часового.

— Кажется, — криво усмехнулся пират, — господа крестоносцы не такие тугоухие, как я думал. Что ж, отлично.

На косу действительно вынеслись человек тридцать верховых в сияющих доспехах, по ветру стелились плащи с крестами и знамена ордена.

Де Сото бесстрашно пошел им навстречу, подняв руки.

— Милостью святой Марии Германской, — пролаял старший из орденцев, — мы, смиренные воины Христовы, спрашиваем — по какому праву ты, пес, вторгся в земли Ливонии, и что за тюки волокут твои странные рабы?

— Я капитан де Сото, известный в обители воинов Христовых, что на Родосе, как негоциант и друг истинных христиан. Некая фрау Гретхен наняла мой корабль в главнейшем порту Ганзы, чтобы доставить к замку рыцаря Роже определенный груз.

— Вот как, — удивился молодой рыцарь, оставив надменный тон при упоминании фрау Гретхен. — Я тот самый рыцарь Роже. Да святится имя девы Германской, что привела меня на этот берег… Давно, давно жду я известий из Ганзы.

Тут он помедлил, с сомнением глядя на явные следы боя — выброшенный на песок корабль, горы трупов и добычу, что волокли слуги де Сото к лодкам.

— И все же, что здесь произошло? Нам донесли, что с моря доносится пальба. Мне показалось, что проклятые витальеры опять…

— Были, были витальеры. — поддакнул де Сото, пряча в бороду глумливую усмешку. — Третьего дня застал я в море ограбленную лойму, идущую в Копенгаген. Капитан ее поведал, что атакован был ляхскими пиратами и ограблен подчистую. Я немедленно пустился в погоню за мерзавцами, нагнал их и истребил во славу всех святых.

— Похвально, — проворчал рыцарь Роже. — Однако следовало ли так рисковать моим грузом? И почему не привез его тот, кто был должен?

— Ваша милость имеет в виду купца Глорма по кличке Ганзейский Счастливчик?

— Именно так!

— Несчастный стал жертвой тех же пиратов, — вздохнул де Сото, разведя руками. — Благо еще, что уговорил я его транспортировать пушки на «Темном Спруте», а не на его ветхом корыте.

— Как же могло случиться, чтобы удача покинула Счастливчика? — подивился рыцарь.

— Мы потеряли друг друга в шторм, — ответил Лис Морей. — А нашел я лишь обломки корабля, да парус, пробитый витальерской картечью, колыхающийся на волнах.

— Пора, пора наводить на Балтике порядок, — сквозь зубы проговорил Роже. — Славянские варвары совершенно обнаглели, проходу не дают честным людям по торговым путям. С вашей помощью, рыцарь де Сото, вернее, с помощью привезенных вами орудий и моего корабля, уже готового сойти на воду, мы заставим дикарей убраться в свои омуты да болота, где им и место.

— Всенепременнейше, — усмехнулся де Сото. — А пока позвольте мне закончить погрузку? Ведь не станет же благородный рыцарь наихристианнейшего из орденов чинить нам в этом препятствий?

— Разумеется, не станет, — недовольно дернул плечом Роже. — Военный трофей — дело святое. Но и я, в свою очередь, могу надеяться, что определенная часть товаров пойдет в пожертвование на дела Церкви?

— Это уж как водится, — понимающе прикрыл глаза де Сото. — Но примет ли Церковь и святая Мария Германская какие-то побрякушки и тряпки?

— Навряд ли, — сурово отрезал Роже. — Негоже глумливо предлагать то, что не может быть востребовано самой аскетичной церковью христианского мира.

— Как же нам быть? — развел руками де Сото, казавшийся раздосадованным таким щекотливым обстоятельством.

— Я приглашаю вас в свой замок, — решил Роже, немного подумав. — Есть у меня человек, который, хоть и урожден от литвинки да московита, весьма неплохо смыслит в торговом деле. Твои рабы вручат ему часть товара, каковую ты посчитаешь уместным пожертвовать Церкви. Через свои лавки он продаст это не дольше, чем дней за десять, а в казну пойдет уже звонкая монета.

«И уж конечно, — неприязненно подумал Лис Морей, — со всей операции будут удержаны определенные средства на „починку замка“ и какие-нибудь нелепые ливонские налоги… Вот отрыжка каракатицы! Но ничего не поделаешь…»

Он сокрушался, что не успел закончить погрузку корабля до того, как явился шустрый и дошлый рыцарь. Иначе не видать бы крестоносцу и его Церкви товаров, которые де Сото почитал своими собственными.

— Далеко ли твой замок, рыцарь? — спросил он.

— Совсем нет, — улыбнулся безмятежно Роже. — И слава святителям, выходит он к морю, имея причал и все прочее, что понадобится твоему кораблю, дабы пристать цивилизованным образом к Ливонской земле.

— Отрадно, — проворчал де Сото, чувствуя в словах ливонца какой-то подвох.

Он не ошибся. Рыцарь, все с той же елейной усмешкой, продолжал:

— Воды здесь тебе незнакомые, капитан, посещавший сам остров Родос, оплот крестоносцев Востока. У меня, по счастью, есть воин, который укажет твоей посудине правильный путь к причалу моего родового гнезда.

«А заодно, — подумал Лис с негодованием, — этот человек внимательно осмотрит и пересчитает товар, дабы Мария Германская и ее верные защитники не оказались внакладе».

— Ты великодушен, рыцарь, — сказал он. — Я как раз переживал о незнании здешних мелей.

— Отлично, тогда я двинусь к замку, — Роже тронул щегольские поводья своего коня, — пока Гуго проверит, нет ли среди убитых на косе известных врагов Христовых, чей пепел следует развеять по ветру, а Арнульф взойдет на корабль.

«Вся ясно, — де Сото выдавил подобие благодарной улыбки. — Оружие и одежды мертвецов также достанутся смиренным слугам крестоносного дела. Что ж, нужно привыкать к местным шакальим нравам…»

Глава 10. ИВАНГОРОДСКИЙ ЗАКРУТ

Ночное приключение, связанное с поимкой ведьмы истомило немолодого уже князя. После баньки и трапезы он размяк и сомлел. Ярослав взашей вытолкал всех прочь, накинул на расположившегося на лавке Басманова медвежью шкуру и вышел.

На некоторое время в домине установилась относительная тишина, пока вдруг не забухали тяжелые сапоги ратников и не послышались встревоженные голоса.

— Что стряслось? Пожар, или немец наступает? — вылетел Басманов к дружине, словно ошпаренный. Лицо от сна оплывшее, помятое, глаза красные, ровно у упыря…

— Ведьма кончилась, — понуро доложили ему.

— Как так?

— Зубами, даром что руки так и оставались скрученными, вырвала с ворота фибулу, да ухом упала на иголку.

Басманов рванулся в погреб. Там царила смерть. Из уха набежала лишь капля кровяная; посеребренная игла щегольской мужской застежки мгновенно достигла мозга. Физиономия загадочной старухи казалась спокойной и величественной, словно совершила она самый важный в своей жизни поступок.

— Это Фема, — опустил руки Басманов. — Никогда они живьем в руки не давались.

— Не кручинься, княже, — подошел сзади Аника. — Не стала бы она говорить, даже и на дыбе. Порода такая.

— Тебе-то почем знать?

— От людей слыхивал, — уклончиво ответил Аника, — до судилища их тайного, Фемгерихта окаянного, никому до скончания времен не дотянуться. Принадлежат они к воинству Адову, что выведет призрачные рати на последнюю битву во дни Второго Пришествия.

— Рясу не носишь, а околесицу темную нести горазд, — проворчал Басманов. — Сожгите тело, но прежде осмотрите. И чтобы нос не воротили, со всем тщанием!

Вскоре позвали дружинники вновь Басманова в погреб.

Голая и страшная, лежала служительница Фемы на холодном полу — лицо и шея морщинистой старухи, молодое и крепкое тело ядреной девки. На левой лопатке темнела отметина с гербом тайного ордена.

— Все, — заключил Басманов. — Ошибки быть не может. Теперь жгите.

Он вернулся к своим невеселым думам.

Под вечер случилось князю услышать разговор тех, кто надзирал за сожжением тела. Болтали, дескать, ужасно корчились телеса в огне, словно грешник на сковородке. Очистительный пламень никак не мог одолеть, гудел, ярился, а когда победил — сказывали, метнулась от Ивангорода в сторону Ливонии темная птица, сотканная из дыма.

— Распустили языки, — прикрикнул на воинов князь, — ровно бабы базарные! Чтобы не слышал я больше баек этих!

Но по углам еще долго шептались о страшной кончине и сожжении старухи.

Покушения на князя не повторялись: Ярослав взялся круто за охрану, никому спуска не давал.

Тревожное творилось вокруг града Иоаннова. Но было ли то связано с присутствием опричника, или с предвоенной лихорадкой всего края, даже Аника не мог сказать наверняка. То найдут стрельцы в камышах за чертой города челн, на дне которого колчан да лук тугой, то снимут со стен веревку с узлами, по которой будто кто-то вон из города бежал, или внутрь проникал…

Басманов с головой ушел в дело подготовки войска и уже чувствовал отдачу. Полки палили и перестраивались ладно и слитно, кони ходили сытые да ухоженные, огненного зелья в город свезли — на три войны Казанские.

Из глубины Руси подходили и подходили новые рати — валила диковатая мордва с луками, шли казачки с печальными песнями, разряженные в отбитые у татар наряды, величаво ступали закованные в броню да чешую боярские дети из Ярославля, Тулы да Ростова.

А государь, ожидая такого же притока ратников к Пскову, добра на начало рати не давал.

С Ливонской стороны вести все приходили не тревожные, скорее успокоительные. Замки рыцарские никто спешно к осаде не готовил, не съезжались н? защиту орденских земель рыцари-крестоносцы с далеких стран, на дорогах не видать ни шумных таборов ландскнехтов, потянувшихся из центральной Европы, ни иных наемников.

— Чудное дело, — удивлялся Басманов. — Тут и слепой бы понял — готова Русь орден прихлопнуть, пора бы в набат стучать да оружными спать, а у них ярмарки да турниры, охоты да пиры.

— Зато у ляхов неладно, — пробурчал Аника. — Оттуда туча грянуть может. Не с немецкой земли, а от братушек-славян, будь они неладны.

Басманов поджал губы и насупился.

Первое время он ярился, когда новый его дружинник встревал во все разговоры да раздумья. Однако загадочный атаман Безликий обладал кругозором — куда там иным думским сидельцам, а думал вслух удивительно схожим ладом, что и сам князь.

— Трансильванец уже прибрал под себя семижды семь языков, — протянул опричник. — Шляхта готова крикнуть его на царство, литвины души не чают. Ловок, гад, гладко стелет…

— Не торопиться он оттого, — заметил Аника, — что не столько целится в короли литвинские да ляхетские, а навострился земли Ливонские у нас перехватить.

— Откуда ему силищу такую взять, — отмахнулся Басманов, — чтобы супротив нас выступить? В Москве клич кликнут, и тут же запылают все земли православные под Баторием. Полыхнут так, что никаких шляхетских хоругвей не хватит тушить.

— В Трансильвании своей этот упырь уже имел дело с пожаром, — покачал головой Аника-воин. — Тут дело такое — если не убоится вновь кровь реками проливать, затушит любой пламень.

— Типун на язык тебе, Аника.

Басманов смотрел в окно на стаи черных птиц, кружащих над военным лагерем. Могло показаться, что одно лишь воронье во всей прибалтийской земле знает, что война не за горами.

— Надобно мне если не государю, то хоть Курбскому про дела баториевы шепнуть, — тут он махнул рукой по воздуху, словно была в ней сабля невидимая.

— Так знает же светлый князь, упокоитель Казани! Не может не знать!

— И молчит на сей счет, — докончил за него Аника сухо. — Имеет на то, видать, особое разумение.

— А ты, — напустил на себя боярский гонор Басманов, — атаман станичников донских, говори-говори, да не заговаривайся. Дела княжьи — не твоего скудного ума дела. И думки также.

— Так я же не спорю, — легко согласился Аника.

— Князья высоко, прямо под Богом ходят, а мы змеями меж камней пресмыкаемся.

— Больно покорен ты, — подозрительно сверлил его взором опричник. — Я же ведаю: норов у тебя крутой. Но как речь о Курбском — ты уже не лютый казак, а и не Богу свечка, и не черту кочерга.

— Могу ли я напраслину на казанского покорителя возводить? — пробормотал Аника-воин. — Мне на Белоозеро в колодках неохота.

— Говори уж, что на сердце, — вяло махнул рукой Басманов. — У меня служба такая — всякую кривду, что в народе ходит, сквозь сито просеивать, для государя крупинки злата сыскивать.

— Не стану пока ничего наговаривать, — уперся Аника. — Начнется война, поглядим, примерещилась мне измена, или взаправду есть.

— Эк хватил — измена. И как ты дожил до седин, Аника, с таким языком змеиным, бескостным?

— Так и дожил, — усмехнулся казак, — что не со всяким темной думкой делился.

— А со мной, выходит, можно?

— С тобой — можно, княже, — серьезно ответил Аника, — ты не для напраслины слухи собираешь, не для наговора на достойных мужей. О Руси печешься. Во всякий век таких малая горстка была.

— Гладок как шелк, — почесал подбородок Басманов, разглядывая своего нового дружинника, — да тверд, как кремень. А ты о чем печешься?

— О том же, — вздохнул Аника. — Только с таких, как я, беспорточных станичников, за Россию спрос малый. Мы голову в зарубе сложим — вот и вся наша плата, а на том свете почет. Ты же — князь, и Курбский также. Вас даже смерть лютая не скроет пред небесами за то, в каком виде оставите Русь.

— Тебе бы в монахи идти, Аника, лезть на Афонскую гору и оттуда людей учить.

— Доведется, — с каменным лицом откликнулся Аника, — и надену вериги, коли руки не смогут уже саблю держать.

Чтобы сменить тему, Басманов кивнул головой на изуродованную кисть казачью:

— А сию отметину кто тебе оставил? Верно Козодой говорил — ногайцы?

— Булава ногайская была, — потемнел лицом казак. — Рука тоже басурманская люто творила. А попался я под ту руку через дела своих, русских.

— Предали тебя?

— Предали, княже.

— А кто же? В своей ватаге варнак нашелся?

— Не гневайся, — Аника вдруг замкнулся, — но не стану ничего говорить.

— Отчего же?

— Высоко сидит тот, кто меня и ватагу казачью нехристям продал. Очень высоко полет его. Даже тебе, княже, не дотянуться пока.

У Басманова вертелся на языке вопрос, но испугался он ответ услышать, который чаял, и смолчал. Про себя же думал: «Бывал Курбский на югах, аккурат ногайцев замирял. Много у него в их стане друзей-приятелей образовалось после похода на Дон. Неужто он повинен в калеченье Аники?»

— Не станешь говорить, так и оставим. — Князь поднялся. — Куда Ярослав провалился?

— Здесь я, княже, — вошел Ярослав.

— Сыскал ли ты мне капитана, что не убоится в море выйти, как война грянет?

— Нет такого в здешних землях, — развел руками Ярослав, — и у ляхов нету. И среди свенов в Ругодиве не сыскалось.

— Неужто все эти племена басурманские в вита-льеры подались, или ордену служат? — подивился Басманов.

— Многие в разбойники идут, это верно, — согласился Ярослав, — дурное дело — не хитрое. Но в основном идут к купцам в охранители. А воевать не желают. Жаль того датчанина, верой и правдой нам служил.

— А может — жив еще? — вскинулся Аника, который был уже поверенным во всех делах Басмановских. — Никто не видал тела его, остов корабля не берег не выкидывало.

— Море без остатка поглощает, — печально сказал Басманов. — Пучина людям вестей не шлет, коли пожрала христианскую жизнь. Уже и отпеть успели датчанина.

Глава 11. ЗАМОК

Второй день гостил испанец де Сото в замке благородного рыцаря Роже. Решив, что имеют дело с доверенным лицом фрау Гретхен, хозяин и его слуги не препятствовали свободному перемещению пирата внутри зубчатых стен ливонской твердыни.

С превеликим изумлением взирал кастилец на все вокруг. Ему начало казаться, что он находится в некоем месте, где Небеса вдруг остановили время, в заповеднике анахроничного рыцарства времен крестовых походов. Легкая полупрезрительная ухмылка трогала бледное лицо де Сото, когда взгляд его касался неуклюжих бомбард, установленных на ржавые вертлюги, камнеметных машин и даже древних катапульт, призванных защищать изящные башни.

— И что же, — бормотал кастилец, — вы, господа, намерены защититься этими дикарскими машинами от московитов? Забавно, поистине забавно.

Сама фортификация замка казалась отжившей свой век. Валы оплыли и обвалились в неглубокие рвы, никаких новейших изобретений — выдвинутых вперед галерей и бастионов.

— Пожалуй, — рассуждал испанец, идя мимо замерших в неправдоподобно спокойных позах ливонских пикинеров, — всего увиденного достаточно, чтобы держать в повиновении округу. Вряд ли восставшие крестьяне, даже в сколь угодно большом числе, вооруженные косами да вилами, смогут взять замок. Но против настоящего врага — полный конфуз!

Вспоминались заносимые аравийскими песками развалины гордых твердынь крестоносцев прошлого, рассыпанные по всему восточному Средиземноморью. Немало видел де Сото подобных руин — базы берберийских пиратов зачастую находились в тех самых местах, откуда мальтийцы, храмовники и госпитальеры некогда диктовали свою волю Востоку. Турки и арабы стерли в пыль величавые крестоносные государства, вышвырнув рыцарей на острова Ионийского Моря, на Мальту и Родос.

— Здесь вскоре случиться то же, — рассуждал испанец. — Велика же спесь немецкая! Магистр считает, что представляет серьезную военную силу. Впрочем, тамплиеры были столь же уверены в себе, пока пески не извергли восточных всадников.

— Но здесь же бывают другие европейцы — венецианцы, генуэзцы, мои земляки. Почему никто не укажет им на дикость вооружений?

Ответ на этот риторический вопрос возник сам собой. Когда испанец проходил по площадке для лучников мимо надвратной башни, его нагнал рыцарь Роже.

— И что нам скажет благородный идальго? — со светской улыбкой спросил германец. — Крепка, не правда ли, христианская рука в диких славянских землях? Вижу по лицу, что вы поражены военной мощью Ордена.

— О да, — опустил глаза испанец. — Вне всякого сомнения, святая Церковь Христова имеет грозных защитников.

— Но не только мощью бомбард и крепостью стен крепка власть христианская, — нравоучительно заметил Роже. — В первую голову варварское море, готовое захлестнуть мир, сдерживают рыцари Ордена, его славные паладины и их верные слуги.

— К сожалению, — заметил де Сото, — большую часть своей жизни провел я на Востоке, где редко встретишь рыцарей северной Европы.

— В таком случае вашей милости повезло, — обрадовался Роже, не замечающий скепсиса и сарказма в словах де Сото. — По распоряжению магистра, мы намерены провести турнир, а также военный смотр гарнизона.

— Почту за честь присутствовать, — поклонился испанец.

— Все это — после скромной трапезы.

Роже отвел испанца в пиршественную залу. Испанец чувствовал себя неуютно в мрачном тевтонском замке. Кругом — холодный камень, словно в могильном склепе.

Хоть и был он в дублете с меховым воротником — тут же продрог до костей. Грандиозный камин, в который слуги метали разве что не целые деревья, прогревал и сушил лишь воздух. Но стены, да и сами грубо выструганные лавки были полны ледяным холодом, словно создал их тевтонский гений из цельных глыб морозного льда.

— Какой разительный контраст с уютными дворцами и гасиендами Кастилии, — пробормотал де Сото.

— Что вы сказали, рыцарь? — спросил Роже, богатырским взмахом руки подзывая серва с блюдом, на котором примостились жареные фазаны.

— Я поражен богатым убранством залы и неким… особым очарованием этого лагеря воинства Христова, — сказал испанец, вдумчиво выбирая себе фазанчика.

На ржавых крюках, вкривь и вкось вбитых прямо в раствор, скрепляющий камни, висели истрепанные хоругви и рыцарские значки, от сырости и копоти ставшие похожими на грязные тряпки. Рядом гордо водружены помятые ляхами да литвинами треугольные щиты, выщербленные топоры, громоздкие шлемы времен Ричарда Аьвиное Сердце и Аюдовика Святого.

— Сейчас грянет музыка, — заметил Роже, кинжалом разделывая пичугу. — Она усладит наш слух и направит мысли к небесам.

Действительно, в пиршественную залу вошли соратники Роже, тут же устремившиеся к блюдам с едой, а следом — музыканты. Грянули медные трубы, и де Сото едва не подавился вином.

— Трубы Иерихонские! — воскликнул он, тряхнув головой.

Приняв его реплику за комплимент, Роже осклабился:

— Рев литавр и грохот железа всегда вселяли ужас в варваров, лаская уши слуг Господних.

Действительно, помимо рева имел место и грохот железа. Де Сото не знал названий инструментов, находящихся в руках музыкантов, но был уверен, что «сладчайшая» музыка, извлекаемая из них, наверняка распугает дичь и рыбу вокруг замка на пару дней конного пути.

В свете укрепленных на стенах факелов кривлялись и прыгали «служители муз», одетые в рогатые шапочки и пестрые одежды, кое-как сшитые из пестрых лоскутков.

Появились два артиста, расхаживающие по залу на ходулях, жонглеры принялись перекидываться окрашенными в багровые тона деревянными дубинками, пролетающими в опасной близости от голов пирующих.

Два шута затеяли потешный поединок, орудуя бутафорскими деревянными мечами. Хлебнувшие вина рыцари дружным ором демонстрировали, что эта потеха приходится им по вкусу.

«Чистые дикари, — рассудил кастилец, — занесенные в этот край крестовыми походами, одичавшие и надменные. Подобное зрелище немыслимо ни в Гранаде, ни в Александрии. На Востоке даже простолюдин не купится на подобное представление».

Между ногами пирующих, а также под столом и лавками лежали громадные кудлатые псы, более похожие на волков. Рыцари, не стесняясь, вытирали об их шкуры жирные руки, метали прямо на пол кости и встречали перебранку между собаками не меньшими криками восторга, чем выходки шутов.

Оценил де Сото лишь отменное вино. Проведя многие месяцы на корабле, он отдал должное и дичи, но в другое время его нежный желудок воспротивился бы подобной грубой пище. С сожалением понял он, что не увидит ни марципановых яблочек, ни халвы, ни иных привычных сладостей и пряностей.

— И отчего отказался я на Родосе от предложения обменять трофейного арабского коня на арабского же кухаря? В здешних местах подобного не найти, — сокрушался он.

Поманив пальцем одного из слуг, де Сото что-то шепнул ему. Скорчив удивленную физиономию, раб ордена удалился. Вскоре вернулся он, неся широкую медную чашу и кувшин.

— Наливай, — коротко приказал де Сото. Серв плеснул воду в чашу, и испанец погрузил в

нее испачканные мясом кончики пальцев, под удивленным взором Роже. Потом, с сомнением повертев головой, вытер руки о меховую опушку своего дублета.

— Кажется, — насупился Роже, — ваша милость хочет преподать нам урок хороших манер?

— Нисколько, — пожал плечами де Сото, — просто я брезглив по природе, и не люблю собак.

— Хорошие манеры заключаются не в том, чтобы вымачивать пальцы в корыте, — заметил изрядно хлебнувший вина собрат Роже по Ордену, — а во владении тремя рыцарскими искусствами.

— Отменно сказано, — подтвердил де Сото.

— Наш гость со сказочного Востока, — продолжал пьяный, — ими владеет?

— Я испанский гранд, — гордо вскинул подбородок де Сото, — а не какой-нибудь мужлан.

Речь шла о трех искусствах, владение которыми со времен раннего Средневековья почиталось единственным талантом, обязательным для благородной особы: о соколиной охоте, вольтижировке и псовой охоте.

— Возите ли вы на кораблях, благородный рыцарь, — спросил Роже, — свору борзых? Я был бы поражен…

— К сожалению, — развел руками де Сото, — «Темный Спрут» — боевое судно, и на нем нет места ни собакам, ни коням. Посему не удастся мне показать свое искусство в этих двух благородных искусствах. Но есть у меня птица, быстрая, как стрела, равной которой, смею думать, не сыщется в здешних местах.

Тут же, едва не опрокинув стол, вскочили сразу несколько рыцарей, готовых опровергнуть сказанное.

— Тише, благородные паладины, — поднялся Роже. — Наш гость не носит свою волшебную птицу за пазухой, нарушать же сегодняшний распорядок, посылать за соколом и устраивать охоту не должно.

— Завтра, — затряс кулаками самый пьяный из присутствующих, — я дам гостю урок рыцарского искусства, вернее, его преподаст Острокрыл, лучшая птица здешних мест.

— Охотно принимаю ваш вызов, — безразличным тоном заметил де Сото, расстегивая верхние крючки дублета и снимая с загорелой шеи ожерелье из кораллов и черного жемчуга.

Под восхищенный вздох присутствующих он небрежно швырнул драгоценное ожерелье на груду костей.

— Вот мой залог того, что Крылья Пустыни обставит твоего Вострокрыла, или как там его, равно как и любую другую птицу в здешних краях.

Повисло неловкое молчание, ибо ожерелье, если снести его любому ганзейскому торговцу, может статься, оказалось бы ценнее, чем весь замок с бомбардами и недостроенным кораблем в придачу.

— Святая Церковь, — с расстановкой заметил Роже, поводя глазами с одного своего товарища на другого, — запрещает своим паладинам впадать в ненужный азарт, алчность и стяжательство. Нет у нищенствующих рыцарей Ливонии залогов, способных потягаться с этим заморским дивом.

— Но птицы, способные потягаться, имеются? — усмехнулся де Сото, преднамеренно оскорбивший присутствующих. — Тогда я заменю залог на более скромный. Три благородных искусства не запрещены христианскими пастырями, не так ли?

Вокруг закивали, и он, брезгливо отряхнув ожерелье, принялся отмывать его в медной чаше. Ливонцы, насупившись, молчали.

Заметив, что благородные паладины не смотрят больше за диким представлением, шуты и акробаты придвинулись к столам и принялись хватать с него оглодки. Особенного внимания на них никто не обратил. Только самый запальчивый из собеседников де Сото, хозяин Острокрыла, походя заехал локтем в зубы акробата. Тот отбежал к камину, успев таки прихватить с собой ребро кабана, на котором еще оставались клочья мяса со следами крепких рыцарских зубов.

Де Сото, отряхнув еще раз ожерелье, надел его на шею и бросил на стол свой кинжал в ножнах из кожи тонкого тиснения, украшенный рисунком пасущихся в райских кущах единорогов.

— Сия сталь — из самого сказочного Дамаска, — заметил он. — Во времена героические принадлежал он одному из придворных самого короля Иерусалимского Крестоносного Королевства — Годфри да Бульонского. Потом в силу печальных обстоятельств, переходил он от воинов Саладина к туркам, от них к бербе-рийцам… В водах Мальты потопил я галеру, предварительно очистив ее палубу от нехристей и разбойников. У их главы оказался этот дивный кинжал, и теперь он перед вами.

— Принимаю вызов, — поспешно согласился хозяин ливонского сокола, швыряя поверх дамасского клинка свой собственный. — Этот мизерикорд имеет не менее знатную историю, и так же прибыл сюда от подножья Гроба Господнего, из Палестины. Как должно быть известно вашей милости, Орден Меченосцев, вливашйся в Ливонский, по указу Папы Римского некогда переместился из тамошних благодатных пустынь в дикие славянские леса, дабы нести слово апостолов и римской курии прибалтийским язычникам.

— Мизерикорд, — протянул де Сото с непонятной интонацией. — Кинжал милосердия… Им добивают благородных противников…

— У нас подобные кинжалы именуют «шайбен-долх», — заметил Роже. — Свидетельствую — оба приза достойны, спор выйдет честный.

— Я принял вызов, — докончил де Сото.

Тут же, словно из-под земли, появились вышколенные рыцарские кнехты, разодетые в цвета своих хозяев.

Вновь, к вящему неудовольствию испанца, взревели трубы, провозглашая освященный Церковью благородный турнир. Два кинжала, водруженные на вышитую бархатную подушку, покинули пиршественную залу.

— Вы развеяли скуку наших нелегких ратных будней, — со слабой улыбкой заметил испанцу Роже. — Нам давно уже неинтересно соревноваться друг с другом, а шляхта литвинская, да и ляхская, как бы ни корчила из себя рыцарей уступает нам в трех искусствах.

«Превосходя в ратном деле…» — подумал про себя де Сото. До берегов Средиземноморья не могли не дойти слухи о чудовищном разгроме при Грюнвальде, когда поляки и литовцы, в союзе с русскими и татарами, буквально втоптали в землю рыцарей Ливонии.

— На море страдаешь от скуки ничуть не меньше, чем в замках, — заметил кастилец. — Я также рад буду развеяться. Будем ждать завтрашнего дня.

— Отчего же завтрашнего, — вмешался в разговор еще один рыцарь, носящий гордую кличку Сокрушитель Шлемов. — Не потешит ли нас благородный идальго на турнире? Мы в здешней глуши наслышаны 0 славных подвигах грандов Испании в войне с черными маврами Гранады, и о дивных приемах боя, неизвестных на Севере.

Де Сото поднял глаза и увидел по ухмыляющимся лицам тевтонцев, что они весьма скептично настроены и относительно слухов о войне с маврами, и относительно эффективности каких-то приемов, неизвестных в Германии.

— Как я посмотрел, — сказал он, — слишком отличаются доспехи и оружие паладинов Средиземноморья и Ливонии.

— Так что с того? — хохотнул Сокрушитель. — Удар есть удар, а умение владеть конем — есть умение владеть конем.

— Благородный рыцарь из далекой Кастилии, — наставительно сказал Роже, не скрывая смешинки в глазах, — уже заметил, что не привез с собой своего восточного скакуна. А наши кони вряд ли подойдут его особе.

— Неужто у восточных скакунов восемь ног, как у Слейпнира — коня языческого бога Вотана? — подивился Сокрушитель.

— Ног у южных коней столько же, — холодно отпарировал де Сото, — а вот седла и упряжь разнятся. Впрочем, я готов преломить копье с любым из присутствующих, если есть сомневающиеся в доблести грандов Испании.

Роже, подумав о фрау Гретхен и делах более важных, чем турниры и споры, вмешался в готовую начаться перепалку.

— Никто не сомневается в доблестях рыцарей Орденов святого Яго и Калатравы, равно как и грандов Кастилии, Арагона и герцогства Лионского. А мы не настолько одичали в славянских лесах, чтобы принуждать дерзкими речами рыцаря Испании сражаться на чужой лошади, с непривычным седлом, стременами и упряжью.

Увидев скептическое выражение лица Сокрушителя Шлемов, Роже грозно спросил:

— Или ты, благородный рыцарь, готов вечером выехать на ристалище, взяв кобылу моего оруженосца вместо своего вороного дьявола?

— Ну уж нет, — рассмеялся Сокрушитель, вгрызаясь в новое кабанье ребро. — Я не желаю быть выбитым на землю только оттого, что поверх попоны этой кобылы брошено дикарское стремя из ногайских степей, а стремена болтаются, словно соски у недавно ощенившейся суки.

— Отлично, — Роже хлебнул из кубка и решительно поднялся. — Благородные господа, пора нам отдохнуть, дабы вскорости открыть начало турнира.

— Я проследую на свой корабль, — заметил де Сото, без сожаления покидая пиршественный зал. — Сегодня у нас руки не дошли, но уже завтра я должен выгрузить дар фрау Гретхен.

— Нужна ли помощь? — спросил Роже. — Пушки, что намерен я установить на своем новом корабле, должны быть тяжелы. В замке полно славянских рабов.

— Не стоит, — отмахнулся де Сото. — Мы, мо-Ряки, никогда не доверяем рабам в деле переноски оружия. Ведь обязательно утопят, или палубу проломят. Не по злому умыслу, так по дурости своей скотской.

— Возможно, — кивнул головой Роже. — Кстати, во время пира явился мой оруженосец и доложил, что к замку пристало гребное суденышко, идущее из Нарвы. Один верный мне и фрау Гретхен человек желал бы передать с вами известия в Ганзу.

— Я непременно зайду на эту посудину, — сказал де Сото, — как только придумаю что-нибудь с выгрузкой пушек.

Глава 12. РЫЦАРСКИЕ ЗАБАВЫ

— Ну, и как вам Орден? — спросил помощник у своего патрона. — Если это типичный замок здешних крестоносцев, — вздохнул де Сото, — то вся Ливония — куча хлама.

— Выходит, — печально заметил моряк с изуродованным лицом, — мы сделали ставку не на того хозяина?

— Самая захудалая баронская дружина на Кипре вооружена лучше, чем здешний гарнизон, — рассуждал вслух испанец. — Даже береберийские крепости в Северной Африке, не рассчитанные на штурм настоящей армией, укреплены лучше.

— На Мальте… — начал было помощник, но де Сото с мрачным смехом прервал его:

— Куда там Мальта! Чтобы овладеть ею, арабам не хватило двух сотен галер, сорока тысяч войска и сотен пушек! Много ли надо, чтобы взять это каменное воронье гнездо?

Помощник прищурился, размышляя, и уверенно сказал:

— «Спрута» будет маловато, но еще сотню-другую бойцов, да пару кораблей… Не выдержат эти стены пушечного удара. Проломить ядрами вон тот участок, и в пролом бросить абордажные группы. Рыцарь — он в поле опасен, не в коридорах и галереях.

— Мало, очень мало мы знаем о северной Европе, — сокрушался де Сото. — Я привык, что крепость — есть крепость, привык к обилию пушек, многочисленным флотилиям, утонченным нравам и тонким интригам. А здесь мы словно попали в ветхозаветную старину — катапульты, тараны, камнеметы…

— Интересно, — заметил собеседник, — каковы же московиты? Или ляхи с литвинами? В порту ганзейском болтали — королевство свое создают славянские варвары, и плевать хотели на волю Ливонии.

— Это интересно, — встрепенулся де Сото. — Дороги в теплые моря нам нету. Остается искать хозяина, умного и богатого. Ляхи, говоришь?

— Но те только лишь собираются королевство создавать, — сказал помощник, — а московитская держава с древнейших времен стоит, Византию пережила.

— Фрау Гретхен показалась мне весьма властной и неглупой дамой, — протянул де Сото. — Но те, на кого работает она — чистые варвары. Ганза не в счет — там мы никому не нужны, своих хитрецов да ловкачей хватает. Остается новоявленное королевство ляхов да Московия.

— Татары в Крыму крепко сидят, — задумчиво пощипал себя за бороду старинный друг де Сото.

— Татары, — криво усмехнулся испанец, — народ цивилизованный, торгует с Венецией и Генуей. Как думаешь, что нашепчут степнякам о нас представители торговых домов этих славных стран?

— М-да, ничего хорошего.

— Значит, отпадают татары. Да и как мы в Крым пойдем? Опять вкруг всей Европы? Столкнемся с рыцарями Родоса или испанцами — поминай как звали.

— О московитах могут поведать с этого корыта, — сказал помощник, указывая на маленький изящный корабль, болтающийся на мелкой волне возле каменной твердыни рыцаря Роже.

— Мне как раз туда.

Подойдя к явившейся из Нарвы посудине, де Сото упер руки в бока и закричал:

— Кто искал меня?

Над палубой появилось неестественно бледное лицо:

— Не вы ли капитан, исполняющий поручения одной влиятельной особы из Ганзы?

— Это я, — испанцу надоело кричать. — Позволь взойти на борт, любезный, не знаю имени твоего и звания.

— Конечно, — бледное лицо исчезло. Кастилец, чертыхаясь сквозь зубы, вскарабкался на борт по узловатому канату.

— Я Чернильный Грейс, — представился, назвав кличку, бледнокожий мужчина в бесформенных одеждах, — поверенный фрау Гретхен в Ругодиве.

— Руго… что? А, наверное — варварское название Нарвы? Я рыцарь де Сото, известный как Лис Морей.

Бледнокожий с сомнением осмотрел испанца, потом повернулся в сторону корабля.

— Не привык я доверять всякому, кто назовет себя другом фрау, — признался он. — Но за вас поручился рыцарь Роже.

— Весьма любезно с его стороны, — сквозь плотно сжатые зубы прошипел испанец. Будь перед ним человек знатного происхождения, дело бы кончилось поединком. Но что взять с простолюдина?

— Известия настолько важны, что требуют нестандартных и быстрых действий, — заметил Чернильный Грейс. — Вы сможете выйти в море через сутки?

— Могу, но не стану, — вызывающе выпятил подбородок кастилец. — Мне здесь нравится.

— Даже рискуя навлечь на себя гнев фрау и ее высоких покровителей? — поразился Грейс, глядя на испанца, словно на дивную птицу, слетевшую на грешную землю из райских садов.

— Не пристало испанскому гранду бояться вздорной немецкой бабы, — усмехнулся де Сото.

Лицо Грейса, если это было возможно, сделалось еще белее. Он оглянулся, словно рассчитывал увидеть в двух шагах от себя саму фрау и ее таинственных покровителей.

— Я ничего не слышал, — строго сказал он испанцу. — Не мое дело.

— Верно, милейший, — испанец смотрел на этого запуганного человека с сожалением, — Поясни мне, что за известия должны быть доставлены в Ганзу… может, я и возьмусь донести их до ушек этой пронырливой фрау.

Грейс мялся, терзаясь какими-то сомнениями.

— Думается, — сказал он больше самому себе, чем испанцу, — Фемгерихт примет во внимание, что рыцарь Роже в приступе глупой спеси отказал мне в конном конвое, вынудив идти на рискованный шаг.

— Моя лойма повреждена и не выдержит каботажного плавания, — словно оправдываясь перед невидимыми судьями, пояснил Чернильный Грейс, — да и мимо распоясавшихся витальеров сможет проскочить лишь боевой корабль, такой как ваш «Спрут».

— Верно, — расхохотался во все горло испанец. — Я не боюсь пиратов, клянусь мутным истоком Гвадалквивира!

— Я мог бы дождаться купца Глорма…

— Навряд ли это возможно, — медленно и с расстановкой проговорил испанец.

Грейс некоторое время вглядывался в глаза южанина, потом зябко передернул плечами.

— Нужно будет помянуть несчастного купца, — пробормотал он. — Слуги фрау редко доживают до старости.

— У меня есть вопрос, — неожиданно оживился испанец, начавший скучать от разговора с запуганным шпионом Гретхен. — Велика ли будет награда за доставленные известия?

— Как обычно, — развел руками Грейс. — Фема не скупится.

«Что это за Фема такая? Еще одна фрау со змеиной улыбкой и стилетом под юбкой?» — пронеслось в голове испанца.

— Я не совсем точно спросил, — сказал он, глядя на чайку, задевающую одним крылом волну, которая неслась прочь от берега за невидимой с корабля рыбешкой. — Мы в теплых морях привыкли получать оплату вперед, по крайней мере, часть ее. А привычка — это вторая натура.

— Вот вы о чем, — с некоторым огорчением в голосе сказал Чернильный Грейс, словно речь шла о досадной помехе. — Назовите достойную вас оплату за рейс в Ганзу, и я расплачусь с вами немедля.

Кастилец, несколько сконфуженный таким поворотом дела и простотой северных нравов, назвал первую же пришедшую в голову сумму.

— Желаете получить товарами, или…

— Или, — ухмыльнулся кастилец. — Балтийского торга я пока еще постичь не могу.

— Отлично, — потер сухие маленькие лапки Чернильный Грейс. — Монеты с гербом герцога Лионского вас устроят? Они по чистой случайности есть на борту моей лоймы.

— Вполне, — изо всех сил делая вид, что не удивлен, откликнулся де Сото.

— Сундук будет доставлен на «Спрут» через несколько часов, — сказал шпион. — А теперь не угодно ли благородному рыцарю выслушать то, что необходимо передать фрау?

— Замечательно, — воскликнул де Сото. — Но я приглашен на турнир. Судя по тому малому, что машет мне с башни, рыцарь Роже и его товарищи начинает нервничать.

— Приглашение никак не отклонить? — спросил упавшим голосом Чернильный Грейс.

— Даже слугам фрау Гретхен следует соблюдать внешние приличия, — усмехнулся испанец. — Думаю, рыцарь Роже будет не против, если вы посетите ристалище. Там мы и договорим.

— Не хотелось бы лишних ушей, — поджал губы Грейс.

— А у Роже они как раз лишние?

— Он поверенный в делах фрау, — подумав, выдавил из себя Чернильный. — Но есть и иные уши в этом замке.

— Решайтесь, — де Сото заторопился.

— В конце концов, — сказал, поспешая за ним, шпион, — рыцарь также должен услышать мои вести. Только он, как это уже было, отмахнется…

— Рыцари Ливонии так беспечны? — поинтересовался испанец.

— Не то слово, — почти по-женски заломил руки шпион, семеня короткими ногами. — Если бы не мои обязательства перед фрау — давно бы плюнул на них. Ливония рассыплется от первого же удара, все равно — нанесет ли его рука Москвы, или рука иных славян. Даже датский принц Магнус с тремя сотнями пикине-ров может завоевать любую комтурию, если захочет, а магистр и хозяева замков не заметят. Какое-то сонное Царство!

Де Сото был доволен — его наблюдения совпали с услышанным. «Пожалуй, мой проницательный помощник прав, — рассуждал кастилец. — Мы поставили не на ту борзую. Однако еще не слишком поздно все исправить».

Замок рыцаря Роже состоял из двух концентрических окружностей. Наружная крепостная стена, была построена еще во времена Ордена Меченосцев. Внутренняя, возведенная уже при прошлом магистре, — смотрелась не такой ветхой.

Турнир намечался на дворе, расположенном внутри нового кольца.

— Благородных дам не будет, как я понимаю, — улыбнулся де Сото.

— Именно так, — ответил Роже, гостеприимно указывая на дощатое возвышение, предназначенное для зрителей. — Строгий целибат — это то, чем гордится моя комтурия. Ага, чернильная душа пожаловала! С каких это пор ты стал любителем рыцарских забав?

Роже ударил по плечу хрупкого человечка в нелепых одеждах, тот закачался и вымученно улыбнулся.

— Я попросил составить мне компанию, — сказал де Сото, усаживаясь на узкую резную скамью. — Если это не обидит никого из благородных рыцарей.

— Ни в коем разе, — заметил Роже. — Наш друг из Нарвы частый гость в замке. Иногда он соревнуется с моими шутами в увеселении честной компании.

— В самом деле?

— А вы попросите его, — улыбнулся Роже, — чтобы он напугал вас россказнями о военных приготовлениях московитов. Жуть!

— Кстати, именно об этом, — шепотом заговорил

Чернильный, усаживаясь рядом с испанцем, — мы и должны уведомить фрау Гретхен.

— Что за женщина, — мечтательно закатил глаза южанин, чмокнув губами. — Как далеко простираются ее интересы…

— Прошу вас не иронизировать, — насупился шпион. — Дело серьезное.

— А вот хозяин замка так не считает.

— О беспечности ливонцев я вам уже говорил, — вздохнул Грейс. — Магистр Кестлер, правда, составляет редкое исключение, но молодые комтуры не очень прислушиваются к нему. О времена, о нравы!

— И что же, — закинул ногу на ногу испанец, глядя, как на ристалище выезжают благородные рыцари, — московиты готовятся напасть?

— Не то слово, — Грейс откашлялся. — Фрау Гретхен должна знать, что в Ивангороде, а также в близких к нему крепостях Ям и Копорье сосредоточены огромные массы войск.

— Воистину варварские названия, — поморщился кастилец. — Что это за выражение, милейший — «массы». Тысяча конных воинов, две или три?

— Из того, что донесли мне верные люди, — заметил Грейс, не обращая ни малейшего внимания на гарцующих по двору кавалеров, — следует, что варварский вождь Басманов располагает отрядом примерно в пятнадцать тысяч пеших ратников, так называемых стрельцов, и это не считая дворянского ополчения, московитских рыцарей, которые продолжают прибывать из глубин этой необъятной страны.

Де Сото, на миг, залюбовавшийся могучими рыцарскими конями, отвлекся, но при последних словах Чернильного Грейса встрепенулся и уставился на него во все глаза:

— Вы не преувеличиваете, милейший? Ведь князь московский не Саладин, не Тамерлан и не древний Аттила, разрушивший Рим.

Грейс печально вздохнул:

— Он хуже, чем все трое этих завоевателей, и войско его лучше и многочисленнее. Просто главный удар русских вряд ли будет нанесен из устья Наровы. Это — лишь малая часть сосредоточенных на границе ратей.

— Где же главные силы?

Рыцарь Роже, как выяснилось, вполуха слушал разговор гостей турнира и беспечно сказал:

— Основная дикарская орда роится вокруг Пскб-ва и города с чудовищным названием Старая Русса. Возглавляет ее какой-то московитский рыцарь, разоривший татарскую Казань, князь…

— Курбский, — докончил за него шпион.

— Вот именно, Курбский. У меня всегда плохо выходило выговаривать дикарские имена. Ну и что? Не первый раз они собираются на границе Ордена, намекая тем самым, что неплохо получить с нас товары и звонкую монету. Как всегда, не солоно хлебавши, вернутся назад, в свои дикие леса и болота.

Роже поднялся, направляясь вниз, к рыцарям, готовым показать свою удаль и воинские навыки. Обращаясь к де Сото, он покровительственно сказал:

— Только не верьте, благородный кастильский рыцарь, в несусветные цифры, называемые Грейсом. У страха, как говорят славяне, глаза велики. Его соглядатаи при виде десяти московитов говорят о сотне, при виде полусотни — о тысяче.

— К сожалению, — заметил Грейс, — я скорее преуменьшаю число московских полков. Варвары хитры. Им ничего не стоит подтянуть к границе с орденом еще больше стрельцов, страшных казаков и боярских детей. Дорогами эти орды не пользуются, но двигаются зимой по замерзшим рекам, а летом на лодках с умопомрачительной скоростью.

— Велики ли силы Ордена? — спросил де Сото.

— В точности не знаю, — еще раз вздохнул шпион. — Да и не мое это дело, но…

Красноречивей сказать было нельзя. Испанцу ли не знать, каковы могут быть гарнизоны замков и крепостей, что такое «рыцарское копье»? Несколько тысяч весьма пестрого воинства — вот, чем может обладать государство, подобное Ливонскому. Обладать может, но собрать все это в одном месте для решительного удара или отпора варварам — навряд ли.

— Магистр, я полагаю, — осторожно заметил испанец, — скликает крестоносцев из Германии и Франции, собирает под свои знамена наемников, не так ли?

— Если бы, — Грейс долго изучал лицо испанца и сказал с обезоруживающей откровенностью: — После ссоры с католической церковью и римской курией крестоносцы сюда не приезжают. Все это в прошлом. А что до наемников — на них надобны деньги.

— Их нет?

— Если бы они случились, — слабо улыбнулся шпион, — магистр Кестлер отдал бы их алчным русским, в уплату дани, о которой говорил рыцарь Роже.

— Что за дань? Я не слыхал о ней.

— Немудрено, — поверенный в делах фрау Гретхен явно разговорился. — Рыцарям стыдно признаваться, что без малого полвека назад они проиграли войну на востоке и должны Москве немалую сумму. Время от времени московиты напоминают об этом долге, требуя если не погашения его, то хотя бы крепостей по Нарове.

— Так и отдали бы им крепости, — пожал плечами де Сото. — Это же всего лишь груда плохо отесанных камней!

— Да что вы, — замахал на него руками шпион, словно испанец предложил ему стать служителем Люцифера и остальных темных ангелов. — Если Москва получит гавани на Балтике, случится непоправимое. Им нужно хотя бы пару десятков лет, и Европе конец! Русского медведя уже никому не под силу будет загнать в его берлогу.

— Очень может быть. — Де Сото с ленивой ухмылкой следил, как рыцари внизу, при помощи целой стаи оруженосцев надевают на себя архаические доспехи, сияющие на солнце. — Но мы отвлекаемся. Итак — Москва требует дань, магистр нищ, как церковная крыса, в Пскове и Ивангороде стоят многочисленные рати…

— Имена, — закивал головой Грейс. — Князь

Курбский и князь Басманов. Осадная артиллерия, что использовалась при штурме Казани, тайными обозами выдвигается к Ивангороду.

— У русских есть осадная артиллерия? — поразился де Сото.

— Представьте себе, — вздохнул уже незнамо который раз шпион. — Самая настоящая, способная проламывать стены, разносить в щепы палисады и бомбардировать города.

Де Сото со странным выражением на лице обвел взором зубцы замка кавалера Роже и ввернул длинное арабское ругательство, сочетающее в себе богохульство и тонкую бедуинскую поэзию.

— А хороши ли их конники? — спросил он. — Или соседство с Ливонией сделало их неповоротливыми сверкающими истуканами?

— Соседство с татарами и ногайцами, а также языческими народами, живущими на восточных пределах Московии, сделало их легкими и подвижными, не в ущерб пробивной и заградительной мощи.

— Броня? — деловито спросил де Сото, словно речь шла о парусном или такелажном вооружении корабля, который он присматривал для покупки.

— Комбинированная бронь, — ответил шпион, с Удивлением глядя на испанца. — Все что угодно — чешуйчатая и черепичная, кольчатая и пластинчатая.

— Известна ли им такая штука, как испанская бриганта? — спросил испанец, удивленный ответом шпиона.

— Известна, — кивнул головой человек из Нарвы. — Хотя бригантам они предпочитают многослойную броню указанных видов. Но никаких сплошных кирас там не любят.

— Разумные люди, клянусь фамильным склепом! По описаниям выходит, что московитские рыцари разбираются в современном бое не хуже испанских мавров! Седла и конскую упряжь, разумеется, они скопировали у ливонцев? Хотя нет, у них достаточно восточных кочевников на границах…

— Полвека назад, — заметил шпион, снижая голос, ибо к ним поднимался Роже, — кованые рати Московии столкнулись на полях сражений с рыцарями Ливонии. Вышел небывалый конфуз для защитников истинно христианской веры. А с тех пор у славян появилась отлично вышколенная пехота, прекрасная артиллерия, невероятное для европейских стран количество пищалей…

— Э? — вопросительно протянул де Сото.

— Это аналог мушкетона или ваших испанских аркебуз. Надо отметить, что варвары довольно ловко с ними управляются.

— Все это печально, — заметил де Сото.

— Мне бы хотелось, — напомнил шпион, — чтобы вашу печаль разделила фрау Гретхен. Мы можем опоздать с вестью — московиты готовы начать вторжение буквально со дня на день.

— Считайте, — важно заметил де Сото, — что вы уже нашли нарочного. Я буду готов в путь…

— Когда сундук с указанной суммой перенесут с моей посудины на «Спрут»?

— Совершенно верно.

Тут подошел Роже и с ухмылкой поинтересовался у испанца:

— Наш друг из Нарвы уже запугал вас бесчисленными дикарскими ордами, готовыми хлынуть в Европу?

— Признаться, — осторожно заметил кастилец, — я несколько взволнован услышанным.

— Ничего, — покровительственно улыбнулся кавалер Роже, находящийся в прекрасном расположении духа, — это бывает поначалу. Свыкнетесь. Соседство с необъятной варварской Россией может кого угодно вогнать в смущение и трепет. Но все это проходит при взгляде на величавые и несокрушимые замки защитников христианского дела и отважных паладинов Ордена Ливонского… Кстати, двое из славнейших рыцарей уже готовы показать вам, что были и остаются грозными и непобедимыми защитниками веры.

— Как жаль, — заметил ему в тон де Сото, — что годами я нахожусь на палубе «Спрута», и оттого все реже и реже вижу рыцарские бои.

— Так воспользуйтесь, благородный гость мой, выпавшей по воле провидения возможностью!

Роже дал сигнал герольдам на стенах, и внутренности замка вздрогнули от хриплого надсадного воя труб, возвещающих начало турнира. Де Сото придал лицу нейтральное выражение, хотя все нутро билось от переполнявших его чувств. Он словно бы проваливался в прошлое, в седую старину, в туманное время легенд о Сигурде и Рыцарях Круглого Стола.

Испания многие века вела освободительную войну против мавров и их многочисленных союзников, названную Реконкистой. Столкновение миров и цивилизаций давно сформировало прослойку воинов, отбросивших архаические обычаи, отжившие свой век доспехи и приемы боя. Рыцари кастильских и арагонских орденов Калатравы, святого Яго и Золотого Руна не первое столетие щеголяли в легкой и практичной броне восточного происхождения. Перед изумленным же взором де Сото, казалось, разверзалась сама История.

Один из герольдов, отложив трубу, прошелся по двору, проверяя прочность натяжения каната с цветными флажками. Эта веревка разделяла ристалище на две половины. Сообразно древнему обычаю, рыцари должны были скакать друг другу навстречу, каждый по своей половине ратного поля. Таким образом, они не сшибались на середине, а проносились мимо, к противоположным концам поля. В соприкосновение входили лишь их копья.

Вновь взревели трубы.

Каждому из воинов подвели боевых коней. На солнце сияли налобники и покрытые чешуей толстые кожаные попоны. До сего мига рыцари гарцевали на запасных лошадях, или же конях своих оруженосцев, чтобы не утомлять боевых.

Толпа кнехтов довольно слаженно и ловко помогла воителям, закованным с головы до пят в сталь, пересесть из одного седла в другое.

Еще один рев сотряс замок, и рыцари взялись за копья, украшенные геральдическими значками.

Роже встал и произнес небольшую патетическую речь, самым причудливым образом соединив напутствие пастора, ряд несомненных богохульств и наказ старшего воинского начальника продемонстрировать воинскую доблесть и силу христианского оружия. После этого он с достоинством поднял небольшой резной деревянный посох, именуемый во Франции маршальским, и швырнул его на ристалище.

Рыцари рванулись с места, словно драконы, вылетающие из своих заповедных пещер, и, поравнявшись друг с другом, одновременно опустили копья.

Раздался жуткий лязг, после чего они, не снижая скорости, пронеслись к поджидающим их кнехтам.

На земле остались лежать переломленные копья.

— Кажется, — заметил возбужденный Роже, — рыцарь Гуго фон Оппенгейм лишился султанчика на шлеме.

Герольды заметили больше. Один из них, испросив разрешения хозяина замка, заменил покореженный щит противника кавалера Гуго.

Роже вновь подал сигнал, и два стальных чудовища рванулись вперед.

Столкновение, треск, два удаляющихся от центра конских крупа…

Рев восторга среди кнехтов и кучки рыцарей, столпившихся под стенами, вызвал тот факт, что рыцарь Гуго не лишился своего копья.

— Почитаю рыцаря Гуго фон Оппенгейма победителем в конной сшибке, — провозгласил Роже. — Пусть подъедет побежденный.

Понуро подскакал на усталом коне проигравший, поднял забрало и показал красное потное лицо.

— Посчитаешь ли ты себя проигравшим, мой брат в Ордене, рыцарь Витофт? — ритуально спросил хозяин замка.

— Нет, клянусь святой девой Тевтонской, — вскричал воин. — По чистой случайности потерял я копье свое!

— Решите ли вы дело в конной рубке? — спросил Роже. — Или спуститесь на грешную землю?

— Пусть земля рассудит нас, комтур, — пришел глухой ответ от резко опущенного забрала.

— Да будет так, во славу воинской доблести Ордена Ливонского! — вскричал Роже, а трубы откликнулись слитным ревом.

Предвкушая продолжение редкостного зрелища, де Сото подался вперед, и тут на ристалище случился конфуз.

Рыцарь Гуго фон Оппенгейм ехал в сторону своих оруженосцев, когда его лошадь вдруг стала заваливаться на бок.

— Святой Яков Компостельский! — только и успел крикнуть испанец, когда вся эта груда железа обрушилась на истоптанную землю.

Кнехты уже суетились вокруг своего хозяина, умело уворачиваясь от брыкающейся лошади.

— Кажется, победитель верховой сшибки лишился коня, — печально заметил Роже.

«И немудрено, — заметил про себя де Сото. — Как можно так издеваться над благородным животным?»

С немалыми трудами рыцаря подняли на ноги, потом встала, шатаясь, лошадь, освобожденная от попоны. Она ошалело смотрела вокруг и нелепо переступала с ноги на ногу, будто новорожденный теленок.

— Кажется, — повеселел Роже, — добивать его не придется.

— Отрадно, — буркнул де Сото.

Пока рыцарей Гуго и Витофта кнехты освобождали от лишних деталей турнирного доспеха, испанец закрыл глаза и попытался представить себе таранный удар пары сотен таких вот рыцарей.

— Насколько я помню, — бормотал кастилец, вспоминая рассказы прадеда, — главное в тактике — это начать разгон отряда не позже и не раньше, чем следует, иначе кони устанут и начнут валиться с ног. Медленный разгон, таранный удар. Выдержать его может разве что крепостная стена.

— Кажется, — с неверной улыбкой на бледном лице заметил шпион, — мы думаем об одном и том же.

— Наверняка, — откликнулся де Сото. — А получалось ли у ливонцев пробить славянский строй? Я не имею в виду многовековую древность, когда варвары сражались в шкурах и махали дубинами…

— Один раз, — усмехнулся Чернильный Грейс. — Они засели в строе новгородцев, словно колун в сыром полене. Удар московитов с флангов и тыла довершил разгром. Но то было все же давно. А вот под Грюнвальдом, в битве с поляками и литовцами рыцари Ливонии почти добились успеха, но увлеклись преследованием…

— Можно себе представить результаты, — покачал головой де Сото.

— Особенно печальными эти результаты получились из-за того, что преследовали рыцари татарских наемников, — докончил пришелец из Нарвы. — Битвы недавнего времени решались, по большей части, пехотой, ибо магистру не удавалось собрать в одном месте и в одно время достаточное для решающего удара количество рыцарей.

— Расскажу про увиденное в Кастилии — никто не поверит, — признался южанин.

Тем временем оба рыцаря, слегка облегченные, сошлись для более плотного боя.

По знаку Роже и зову труб, два обитых сталью треугольных щита столкнулись, взметнулись устрашающего вида топоры.

Лязг стоял нешуточный, но постепенно шум боя упорядочился, войдя в своеобразный монотонный ритм: один рыцарь принимал удар топора на щит, и в ответ бил противника. Все это продолжалось весьма длительное время.

«Помилуй Бог, — невольно восторгался мощи бойцов де Сото. — Я не смог бы поднимать топор в этих дедовских доспехах так долго. А сила ударов! Они же искорежили щиты один другому… Поразительно!»

Рыцарь Гуго оказался не в силах удерживать в руках щит, измятый и превращенный в бесформенную кучу досок и листов стали.

С ревом, достойным первобытного драконоборца, он отшвырнул его в сторону, взялся за окованную рукоять топора двумя руками и с новой энергией принялся осыпать Витофта ударами.

Де Сото отметил, что доспех Гуго выгодно отличается от брони его соперника. То есть он оставался архаическим и неуместным с точки зрения современности, но только выше пояса. Ноги, прикрытые пластинчатыми набедренниками, были схвачены довольно легкими и изящными наголенниками, закрепленными ремнями поверх обычных сапог.

Правда, это не делало Оппенгейма намного подвижнее противника, ибо носки сапог были усиленны чешуйчатыми остриями, мешавшими передвигаться. Шпоры рыцарские кнехты сняли, а эти нелепые носки остались.

Де Сото покачал головой, вспоминая древние и давно отброшенные в Испании стационарные стремена и жесткую луку седла, подобную стулу или трону. Боязнь во время копейного боя потерять стремя привела рыцарей и их оружейников к изобретению специальных заострений.

Витофт олицетворял всем своим видом классического рыцаря времен начала крестовых походов — сплошные заклепки, гофрированное железо и наползающие одна на другую чешуйки.

Нешуточная сила требуется, чтобы сражаться в полном доспехе пешим. Оба воителя нужными навыками обладали с избытком. Под восторженные крики толпы они продолжали осыпать друг друга могучими Ударами. Вот уже щит Витофта полетел наземь, смялся шлем рыцаря Гуго, улетели в пыль чьи-то наручи…

Наконец проигравшему конный бой воину удалось схватиться бронированной перчаткой за окованное топорище вражеского оружия. После короткого противоборства соперник симметрично повторил этот прием.

Два бойца некоторое времяраскачивались, силясь вырвать топоры, потом рухнули на землю.

— Остановите их, — вскричал Роже, сбегая вниз. Витофт уже сидел верхом на поверженном Гуго, выискивая щель в броне. В его руке хищно блестел мизерикорд.

Герольд метнулся вперед и остановил руку, готовую сразить Оппенгеймера в подмышку.

— Бой окончен, братья по Ордену, — сказал Роже. — Провидение избрало своего любимца на сегодня.

Де Сото закрыл усталые глаза. Когда он вновь увидел ристалище, там съезжалась новая пара.

Кнехты Гуго и Витофта помогали хозяевам скинуть покореженную броню.

Вторая схватка оказалась более результативной и страшной — рыцарь с алым драконом на гербе, выбитый из седла, грянулся оземь и был внесен в башню, а победитель, сделав круг почета, отбросил счастливое копье и (невиданное дело) сам, без помощи кнехтов, грузно сполз с коня.

Испанец не отказал себе в удовольствие спуститься вниз и поздравить победителя. Проходя мимо рыцаря Гуго, шумно глотающего пиво, он ужаснулся.

Копейные удары и работа топора Витофта были видны невооруженным взглядом. Доспехи не столько пробивались, сколько проминались, оставляя на теле страшные кровоподтеки. Можно было биться об заклад, что у обоих поединщиков отбиты все внутренности, сокрушены ребра, повреждены предплечья и голени. Голове также досталось — на левой стороне лица Оппенгейма наливался темный синяк, а из уха Ви-тофта сочилась струйка крови.

— Крепки германские рыцари, — выдохнул испанец, вновь усаживаясь рядом с Роже. — Я поражен и восхищен!

— А ты, — комтур обличающе ткнул пальцем в съежившегося на лавке Чернильного Грейса, — пугаешь нас какими-то московитами! Нет и не было к востоку от Наровы подобных паладинов, достойных рыцарских баллад и воинства Маккавеев!

На ристалище сражались двое рыцарей, не пожелавших рисковать конями в конной сшибке. Один из них орудовал булавой, второй же, не прикрытый щитом, демонстрировал владение эспадоном.

Двуручный меч порхал в руках рыцаря, словно легкая сабелька. Этот боец поистине казался мастером. Тяжелая булава всякий раз свистела мимо, в то время как меч то и дело лязгал по броне и шлему противника, легко огибая щит.

Наконец сопернику это надоело. Взревев, обладатель булавы сделал обманное движение, рванулся вперед и нанес страшный таранный удар ребром щита, намереваясь не то отшвырнуть соперника, не то сокрушить его грудную клетку.

Меч, слишком легкий, бессильно лязгнул по наплечнику атакующего, а затем случилось чудо. Щит грянул в нагрудную пластину, но рыцарь изящно повернулся, и толчок пошел вскользь. Пока край щита с лязгом срубал заклепки и крепеж панциря, меченосец перехватил кольчужной перчаткой лезвие эспадона и ударил точно в забрало оголовьем рукояти.

Де Сото невольно зажмурился, а когда вновь уставился на ристалище, мечник уже довершал начатое.

Ошарашенный ударом в забрало, рыцарь опустил булаву, в то время как противник выхватил кинжал, просунул его между набедренниками, подцепил перекрестьем колено левой ноги и рванул, толкнув всем телом полуоглушенного.

Получился довольно изящный бросок. Тело обладателя булавы грохнулось о землю. Щит и бесполезное оружие остались лежать, а сам он сделал вялую попытку подняться.

Эспадон уперся в щель между стальным нашейни-ком и грудными пластинами, а нога мечника уперлась в живот поверженного. Рыцари и кнехты взревели, приветствуя ловкость победителя.

— Знакома ли в Испании сия ухватка? — спросил Роже.

— Не знаю, — честно ответил де Сото. — У нас бы скорее перерезали поджилки, случись так далеко запустить руку с кинжалом. Но прием хорош, спору нет. Постараюсь запомнить.

— А я вот не сторонник подобного, — заметил Роже. — Эти ухватки приходят в нашу благородную среду от ландскнехтов, грязных наемников, понятия не имеющих о честном бое.

— Воинские знания всегда пополняются, — возразил де Сото. — Ибо опыт…

— Не может заменить традиций, — резко перебил его Роже. — Подобной подлости можно обучить любого смерда, не так ли? Пара лет муштры — и у вас боец, способный одерживать победы. А может ли крестьянин, подлый серв, выучиться верховому копейному бою? Или схватке грудь в грудь в полном доспехе?

— Вряд ли, — вынужденно согласился де Сото.

— Значит, — выставил для убедительности палец рыцарь Роже, — простолюдин никогда не сможет овладеть рыцарским искусством. Сие — благо.

«Простолюдин изобретет иные, более эффективные приемы, — подумал де Сото, — или новое оружие, не требующее природной физической мощи и многолетних изнуряющих тренировок».

— Я не такой уж любитель старины, — вдруг проницательно улыбнулся Роже, заглядывая в глаза де Сото. — Я не сторонник тех, кто требует сжечь на костре любителей стрельбы из мушкетона, или переломать все арбалеты. Просто иной раз скорблю о нашем уходящем в прошлое ремесле, уделе тонкой прослойки природных аристократов.

«Нет, — усмехнулся про себя испанец. — Ты с Удовольствием поднес бы факел к костру, на котором умерли бы изобретатели аркебуз и осадных орудий, колесных арбалетов и органных мушкетонов. Просто Руки коротки».

Он упрочился в мысли, что делать в своих долгоиграющих планах существования на Балтике ставку на ливонцев — дело пропащее. Если таков молодой ком-тур Роже, то как тогда видят мир замшелые старики, по большей части занимающие все ключевые посты в Ордене?

— Однако же, — осторожно заметил де Сото, — я привез вам три новые пушки, сработанные лучшими оружейниками на Рейне. Признаюсь честно — они поразили меня, видавшего всякие орудия убийства.

— Это ли не доказывает, — усмехнулся Роже, — что Орден идет в ногу со временем?

— Вы намерены использовать их для обороны замка?

— Отнюдь, — лицо рыцаря сделалось злым. — Время обороны от варваров прошло. Мне поручено спустить на воду корабль, оснастить его по последнему слову техники и расчистить от витальеров побережье.

«Вот почему фрау Гретхен отмахнулась от моих услуг, — подумал испанец. — То чудовище, которое достраивают тевтонцы на своей верфи должно стать грозой здешних вод».

Он видел большой недостроенный корабль в гавани, похожий на флагман флота ставшего легендой испанского адмирала Дориа. «Спрут» показался бы жалкой лодочкой рядом с этим чудовищем.

— Желаю успехов, — буркнул де Сото. — Как я понял — здешние моря нуждаются в добром корабле, способном одним залпом пускать ко дну пиратские лоймы и когги.

— О да, — Роже сделал мечтательную мину. — Витальеры из польских и литвинских земель, нарушающие торговлю Ливонии с Ганзой, новгородцы, пополняющие казну московитов, нахальные свены, дерзкие англичане — все должны получить хороший урок.

Он повернулся к испанцу.

— Мы в Ливонии пока еще слабо знакомы с морским делом. Разумеется, нет такого дела, что не осилил бы германский гений, да и Ганза поможет нам моряками и всем прочим. Но вы, рыцарь Кастилии, пришлись мне по душе. Что вы скажете о службе на благо Ливонии?

Де Сото некоторое время помедлил, подбирая слова, дабы ответ не прозвучал излишне дерзко.

— Я привык к своему «Спруту», так что переходить на чужой корабль не стану.

— Никто и не предлагает вам должность капитана, — отреагировал Роже жестко. — Командиром флагмана флота магистра Ордена Ливонского будет только рыцарь ордена. На должность нижестоящую звать гранда — неучтиво, это я понимаю…

— О чем же речь, благородный комтур?

— Почему бы вашему «Спруту» не стать частичкой будущего флота Ливонии?

— Годы ратной жизни в теплых морях, — ответил де Сото, — научили меня одной премудрости: побеждает в море лишь одиночка. Флоты слишком неповоротливы. А совместные рейды двух-трех посудин себя не оправдывают.

— Весьма жаль, — Роже не казался слишком уж раздосадованным. — Ваш опыт был бы прекрасным приобретением для Ливонии. Может быть, у вас есть друзья в теплых морях, которые…

— У Лиса нет и не может быть близких друзей, — отрезал де Сото.

Ему показалось, что Роже с облегчением перевел дух.

«Все ясно, — де Сото читал по лицу молодого комтура, словно по страничке распахнутого требника. — Мальчишка боится, что кто-то более опытный отнимет у него лавры первого ливонского капитана! Командиров отдельных отрядов и комтуров замков в Ливонии полно, а капитан будет один. Честолюбивый юнец, щенок».

На ристалище появились лучники. Соревнования подобного рода де Сото считал скучными, и потому смотрел за происходящим лишь краем глаза, погруженный в свои мысли.

Правда, он отметил, что стрелки в замке весьма неплохи. Когда же пришла очередь арбалетчиков, де Сото повернулся к Чернильному Грейсу.

— Я должен буду передать фрау Гретхен все устно, или же…

— В сундуке с вашим призом, — шепнул шпион, — будет лежать свернутый папир, запечатанный моим перстнем. Прошу вас доставить его в целости и сохранности. Но все основное я доверяю вашей памяти и сердцу.

Де Сото усмехнулся и вернулся к созерцанию воинских забав.

Вскоре рыцари утомились и потребовали нового пира. Смущенные лучники и арбалетчики, в основном — кнехты, стали собирать стрелы и убирать с ристалища мишени, так и не выяснив, кто же из них первый.

Идя в сторону пиршественной залы и предвкушая безыскусных артистов, неизбежную музыку и глупых шутов, испанец спросил у Чернильного Грейса, собравшегося на свою лойму:

— Есть ли у московитов флот?

Некоторое время шпион размышлял над вопросом.

— Устье Наровы досталось русским не так давно. У меня есть сведения, что хитрый Басманов созывает к себе капитанов и знакомых с морским делом людей, готовит верфи. Собственно, на основании моего доклада магистр и дал поручение рыцарю Роже строить корабль. Но пока московиты еще не готовы. Поверьте, я знаю это подлое племя — дело только во времени.

— Но ты заколебался, милейший, отвечая мне.

— Сам не знаю, — признался, подслеповато моргая, Чернильный Грейс, — почему я так откровенен с вами. Но раз уж начал… Орден вроде бы не имеет кораблей, Москва как будто не имеет. Речь Посполи-тая — полумифическое королевство — не имеет. На самом же деле все обстоит не совсем так. Витальерам нужны порты и гавани, век независимых пиратов на Балтике умер вместе с викингами, давным-давно. Всякому племени, живущему на континенте, нужна торговля с дальними странами. Древний речной путь с севера на юг, который славяне именуют «из варяг в греки», нарушен и пришел в упадок.

— Отчего же?

— Турки, — просто ответил Грейс, — турки, осевшие на развалинах Византии, да крымские татары.

— Торговать меж тем охота всякому, — понимающе кивнул де Сото, начиная проникаться балтийской политикой.

— Именно. Потому всякий уважающий себя вождь, будь он хоть принц датский Магнус, хоть Иоанн Московский, хоть магистр Кестлер или вожак стаи бродячей чухны, вынужден подкармливать витальеров. Кто не смог приручить морских разбойников — тот заводит своих собственных.

Тема показалась испанцу весьма интересной и актуальной. Он задержался, не торопясь в пиршественную залу.

— Стефан Баторий, — вываливал бесценную информацию Чернильный, — сдружился со многими из старейших витальерских артелей. Магнус разрешил датским ярмаркам пускать в оборот пиратскую добычу. Ливония дружна по меньшей мере с двумя разбойными капитанами, но они все больше и больше отбиваются от рук. Что говорить — в прошлом году моя лой-ма едва ушла от преследования одного из этих мерзавцев! А ведь некогда лично я давал деньги Ордена капитану пиратского флейта.

— Отсюда и новенький корабль рыцаря Роже, — заметил де Сото.

— Да, — согласно кивнул головой шпион. — Иоанн Московский долгое время опирался на новгородских купцов, которые умудряются соединять в себе таланты опытных водных караванщиков и настоящих викингов. Но он не слишком доверяет им, ведь город совсем недавно был независимым от Москвы и даже входил одно время в Ганзейский Торговый Союз!

— Выходит, московиты собираются завести своих собственных, ручных пиратов… — Де Сото выглядел взволнованным. — Или уже завели?

— Ходят разные слухи, — уклончиво ответил шпион. — Говорят, что самый удачливый из новоявленных пиратов держит руку Москвы. По крайней мере, один из пиратов с удивительным постоянством топит корабли всех врагов России, обходя стороной союзников — новгородцев и суда Магнуса. Где он базируется, неизвестно… что лично меня наводит на грустные размышления, ведь все известные гавани находятся под пристальным наблюдением.

— Ивангород стоит на реке Нарова, — заметил де Сото. — Кто мешает московитам построить там корабль и тайком проскочить мимо Нарвы?

— К сожалению — никто, — пожал плечами шпион. — Я же говорил — русских на Балтику пускать нельзя. Стоит им наладить торговлю с Англией — там уже недалеко и до Средиземного моря. А им есть чем завалить тамошние рынки и ярмарки.

— Вот бы вылезли волосы в многомудрых головах венецианцев и генуэзцев, — несколько не к месту хохотнул де Сото.

Он не знал, как близка к правде его догадка относительно верфи в Ивангороде. Он не знал лишь последовательности истинных событий — город еще только начал подниматься, а Басманов и Карстен Роде уже спускали на воду первый русский капер.

— Не понимаю вашей веселости, рыцарь, — заметил шпион. — Венецианцы тоже встревожены, как и представители торговых домов Генуи. Они так долго прикармливали Крым, отрезая московитов от теплых морей, что просто вне себя.

— Ты знаешь удивительно много, — поразился де Сото. — Кругозор истинного государственного мужа…

— Я польщен, — мрачно выдавил из себя Чернильный Грейс. — Но, кажется, верный слуга фрау Гретхен стареет и глупеет на глазах. И отчего я все это вам рассказываю?

— Вам внушает доверие мое честное лицо, — серьезно сказал де Сото.

Он не знал, что истинная причина откровений шпиона заключается в его святой вере — никто не рискнет безнаказанно болтать о том, что предназначено для ушей таинственной фрау. Откуда взялась такая вера и что есть на самом деле Фема, испанцу предстояло еще узнать.

— Итак, — закончил беседу де Сото, — я жду обещанного сундучка и готовлю «Спрут» к плаванию.

— Кстати, — не прощаясь, заметил шпион как бы вскользь, — не принимайте заманчивых предложений хозяина замка, касаемо моря. У фрау Гретхен для вас наверняка найдется стоящая работа.

— Я и не собирался, — светски улыбнулся испанец.

Он принял окончательное решение, и теперь ему стало легко и свободно. Он не кривился, слушая плоские шутки замковых шутов, и вместе со всеми аплодировал акробатам и музыкантам.

Глава 13. Ретирада

Ночь испанец провел на своем корабле. Сундучок доставили на «Спрут» молчаливые носильщики. Де Сото внимательно осмотрел его содержимое и остался доволен. — У меня есть для тебя поручение, — сказал он помощнику.

Если тот и удивился, то вида не подал, выслушав патрона.

Очень давно бороздил он моря вместе с взбалмошным грандом-изгнанником и привык к его неожиданным планам.

Солнце еще не достигло зенита, когда явился хозяин Острокрыла.

— Благородный идальго, — крикнул он с причала, — как насчет нашего спора?

— А что рыцарь Роже? — спросил де Сото. — Осчастливит ли нас своим вниманием?

— Он занят своей новой игрушкой, — рыцарь пренебрежительно махнул рукой в сторону недостроенного ливонского корабля. — Просил его извинить.

— Моя птица готова. — Молчаливый член команды «Спрута» мавританской наружности вынес накрытую парчой клетку. — Далеко ли до места, где наши питомцы смогут соревноваться в точности удара и силе крыльев?

— Прямо за холмом, что прилегает к мельнице, вы видели ее со стен, — пояснил нетерпеливый любитель трех благородных искусств, — есть светлая роща с парой тихих омутов. А в них любят плескаться утки.

— Тогда мы отправимся туда, — кивнул де Сото. — Но вначале я перемолвлюсь парой слов с комтуром. Ведь вечером «Спрут» покинет здешние гостеприимные воды.

— Так скоро?

— Увы, благородный рыцарь. А где остальные твои собратья?

— Кое-кто зализывает раны, приходя в себя от молодецких ударов и молодецких падений, — хохотнул рыцарь. — В основном же они прибыли сюда лишь ради турнира, а теперь вынуждены вернуться в свои комтурии. Приказ магистра суров — на границах беспокойно, надлежит быть там, со своими хоругвями и отрядами.

— Похвальная бдительность, — улыбнулся южанин. Все складывалось для него как нельзя лучше, и план действий созрел сам собой.

Де Сото направился к стапелям. Роже, к его удивлению, был одет в довольно простое платье и орудовал стругом, будто заправский корабел, правда, под руководством английского мастера.

«А мальчишка действительно заболел морем, — подумал де Сото. — Забавный казус для замкового сидельца».

Смущенный Роже отложил инструмент и направился к испанцу.

— Дела влекут меня от сей милой гавани вдаль, — напыщенно сказал южанин.

— Наш соглядатай на высоте, — принужденно рассмеялся Роже. — Не испугав мужчин Ливонии, решил попугать дам. Мои приветы фрау Гретхен, рыцарь. Уверен, вы сумеете облачить их в достойное словесное обрамление. Когда уходит «Спрут»?

— Я закончу свой спор о птицах с тем благородным господином, и немедленно поднимаю паруса, — сказал де Сото. — Бури не намечается, а известия требуют быстроты.

— Как же мои пушки?

— Их сгружают возле восточной башни, — заверил его де Сото. — Там земля не так раскисла, и неги носильщиков не уходят в грязь под тяжестью этих чудесных орудий.

— Мне бы хотелось, — смущенно сказал Роже, не желая признаваться в своем невежестве, — получить от вас некоторое руководство по использованию… Словом, чтобы вы показали, как они стреляют.

— Я покажу, — убежденно сказал де Сото. — Только распорядитесь, чтобы никто не крутился возле них. Когда зеваки хватают грязными руками эти чудеса оружейного искусства, запальные канавки оказываются забиты сором.

— Никто не посмеет даже приблизиться, — с жаром ответил рыцарь Роже.

— Вот и славно, — сказал де Сото и зашагал к поджидающему его рыцарю.

— Мне не хотелось бы, — сказал он сопернику, когда они дошли до подножия холма в сопровождении толпы кнехтов, — чтобы кругом вертелись грубые хамы. Напугают птицу, и я окажусь проигравшим по причине шумной толпы…

— Понимаю, — рыцарь был само благородство. — Хамы воистину несносны.

Он велел кнехтам возвращаться в замок. Под холмом остались только мавр с клеткой, соперник де Сото, испанец и молодой оруженосец ливонца, державший Острокрыла на кожаной перчатке и поводке.

— Такая щепетильность, — заметил немец, когда они углубились в рощицу, — лишила нас трапезы на природе.

— Я захватил с собой флягу с добрым тодди, — кивнул де Сото на мавра, несущего указанный напиток.

— А что это такое? — искренне удивился тевтонец.

— О, — рассмеялся де Сото. — Людям сухопутным оно нравится не всегда. А вот мы, вынужденные свершать рыцарские подвиги во имя Христово на море, весьма уважаем сие крепкое пойло. Изобрели его шотландцы…

— Никогда не слыхал, — заметил немец.

— Холмистая страна, близ обиталища англичан, — Разъяснил де Сото. — Ее еще величают Каледонией или Скотландом.

— Что-то припоминаю…

— Тамошний народ груб и дик, но силен этим вот самым напитком. По сути — это водка с подслащенной водой.

— Водка? — растеряно переспросил немец.

— Неважно, — отмахнулся де Сото. — Вам понравится.

Они дошли до места и стали выжидать. Определив, где суетятся селезни и утицы, рыцарь дал сигнал оруженосцу. Юноша аккуратно отстегнул поводок, проследил взглядом за взлетом утки и резко сорвал с головы сокола колпачок. Рыцарь, словно выросший на ярмарке беспризорник, засвистел.

Сокол рванулся с кожаной рукавицы резко, словно стрела с тетивы. Утка успела почувствовать свою гибель и рвануться в сторону, но хищная тень накрыла ее. Сокол ударил зло и точно. Перья еще осыпались в пруд, где царила суматоха, а Острокрыл уже терзал добычу на сухой проплешине.

Оруженосец бегом отправился за птицей и вырвал у нее добычу.

— Я в восхищении, — заметил де Сото. — С собой ли наши кинжалы?

— Вот они, — сказал рыцарь, указывая на дорожную сумку оруженосца, небрежно брошенную на траву.

— Теперь моя очередь.

Выжидали долго, ибо утки, чуя неладное, прекратили полеты.

Одна все же рискнула, и поплатилась. Удар аравийской охотничьей птицы был не менее точным. Но сбив на землю добычу, она аккуратно вернулась на руку мавра.

— Судя по вашему довольному виду, рыцарь, — сказал де Сото, гладя своего любимца, — в ваших краях сие считается дефектом?

— Разумеется! А если бы он не сбил утку, а лишь поранил? Нет, сокол обязан прижать к земле и растерзать добычу!

— Не знал я здешних правил и привычек, — дернул плечами испанец. — На Востоке именно последний маневр считается высшим искусством, да он и тренируется с огромным трудом. Но я не стану прятаться за своим невежеством. Кинжал ваш!

Некоторое время на лице рыцаря ливонского ордена алчность боролась с благородным порывом, но победила первая. Он взял кинжал де Сото и принялся осматривать его с нескрываемым восторгом.

Испанец задумчиво посмотрел на небо.

— Пора, — сказал он мавру.

— Что — пора? — переспросил рыцарь.

— Пить тодди, разумеется! — улыбнулся де Сото.

Немец жадно глотнул из фляги заморского пойла, и его лицо чудесным образом преобразилось: покраснело, потом побледнело, жиденькие усы встали дыбом.

Де Сото хохотнул и пару раз дружески хлопнул его по спине.

— Я же говорил, — сказал он. — Водка крепкий напиток.

— Дикарское изобретение, — выдохнул тевтонец. — Достойное славянских варваров… Может ваши шотландцы — это островные русские?

— Очень может быть, — задумчиво сказал де Сото, аккуратно вытащил из сумки оруженосца не выигранный в споре кинжал и быстрым движением перерезал юноше горло.

— Доннерветтер! — вскинулся рыцарь, но по свистку мавра сокол, доселе дремавший на уложенной в траву перчатке, взвился и вцепился в лицо рыцаря.

Пока тот кричал и пытался сорвать с себя птицу, мавр спокойно обошел его кругом и одним точным ударом в основание шеи отправил на небеса. Вытирая кривой кинжал о плащ рыцаря, выходец с юга Испании озирал окрестность внимательными глазами, тогда как де Сото казался поглощенным флягой.

— Все тихо? — спросил испанец, отбрасывая в сторону опустошенный сосуд.

— Да, хозяин, — ответил бесстрастный мавр.

— Тогда пошли отсюда.

…Когда «Спрут» вдруг начал выходить из гавани, рыцарь Роже выругался:

— Вот невежда! Мне говорили, что южане спесивцы и наглецы, но я не верил. И как он успел прошмыгнуть на борт?

Тут он встрепенулся:

— А кто покажет мне стрельбу из новеньких пушек?

Показал стрельбу из новеньких пушек помощник де Сото с изуродованным лицом.

Пушки грянули с кормы «Спрута» дружно, ядра кучно ударили в бок недостроенного ливонского корабля. Засыпанный щепками и слегка контуженный, рыцарь Роже поднялся, погрозив кулаками уходящему в море пирату, метнулся к оставленным носильщиками чехлам…

Под ними лежали суковатые бревна, заготовленные для камина, да так и брошенные нерадивыми слугами у башни. Восточные пособники коварного кастильца оставили их вместо дара фрау Гретхен.

— Мерзавец, — заскрежетал зубами Роже. — Ты обокрал меня, но еще и лишил радости мести… Гретхен доберется до тебя раньше, чем смог бы сделать это я! Гореть тебе в аду, лживый гранд!

«Спрут», отойдя от замка на три полета стрелы, спустил на воду кожаную лодочку.

В условленном месте на нее взошли мавр и кастилец, который поигрывал двумя кинжалами и любовно косился на новый и весьма богатый трофей — клетку с Острокрылом.

— До встречи, Ливония, — крикнул де Сото в сторону замка. — Недолгой была моя служба тебе, но весьма плодотворна. Мешок и сундук с монетами, четыре десятка тюков с товарами, три великолепные и охотничья птица… Повернувшись к помощнику, он заметил:

— Балтика определенно начинает мне нравиться.

Глава 14. БЕСЕДЫ В ОТКРЫТОМ МОРЕ

Тот самый командир русского капера, что почитался канувшим в пучину Балтики, как раз успел закончить починку судна и отчалил от северного берега Невы. Казалось бы, легче легкого дать о себе знать Басманову — переплыть на плоскодонке пограничную реку. На русском берегу есть государев человек Зализа, такой же опричник, и его дружина… Быстрее ветра домчится весточка до заинтересованных лиц.

Однако миссия Карстена Роде мыслилась изобретателям ее скрытной, потаенной, не требующей лишних глаз и ушей. Потому неистовый датчанин, равно как и его друг и компаньон — кастильский монах, не решились отправлять вести.

— Узнают русские на южном берегу, — сказал Роде, — узнают и свены на севере. Слишком дружны они ливонцам, чтобы рисковать. Наведет кто витальеров — беды не оберешься. Мой когг не готов к новой баталии.

— Верно рассудил ты, сын мой, — солидно кивнул головой монах. — Нам тишком следует прокрасться до Ивангорода. Там и Басманов, там и починка настоящая.

Рано поутру вспыхнула свенская крепостица, взятая штурмом выходцами из третьего тысячелетия и командой капера. Жирный дым поплыл над студеной водицей в сторону Руси.

Одновременно вышли в плавание флагман «Южный Гром», а также трофейная свенская лойма, на которой разместился народ из Чернокрылого Моргульского Легиона. Проскользнули мимо Березового острова два неясных силуэта, и канули в дымке.

Зализа, упрежденный людишками из племени Ижора, выслал конный разъезд. Дружинники взяли у местных лодчонку и перебрались через Неву. К тому времени пепелище уже остыло, ни следа свенов и Карстена Роде не нашли воины, да воротились ни с чем.

Спустя месяц, при посещении Новгорода, говорил Зализа с судовой ратью, что пришла отгонять свенов Шлиппенбаха от Ореховца.

Услышал тут он про таинственный корабль, вступивший еще раньше новогородцев в бой со свенами, идущими по Неве, подивился изрядно, но расспрашивать не кинулся, смекнув, что есть особый резон в той тайне.

Не стал Зализа отписывать на сей счет даже покровителю своему московскому — боярину Толбузину. До Басманова же полетел гонец, выпив стремянную и зашив в полу кафтана папир с тайнописью.

Дошли известия о делах на Неве до Басманова уже слишком поздно, когда ценность их истаяла, съежилась от неумолимого времени, несущегося в предвоенной России с бешеной скоростью…

Меж тем датчанин продвигался тайком к устью Наровы.

Корабли плыли в чернильной тиши ночного моря. На носу и корме когга Карстена Роде горели аглицкие фонари, выхватывая из мрака обе квадратные башенки, смазывающие плавные контуры капера и придавая ему сходство с плавучей крепостью. Второе судно шло с погашенными огнями, лишь у вахтенного, пригорюнившегося под мачтой, в руке болотной гнилушкой тлел факел.

Стояла не характерная для Балтики погода. Как будто невесть какие северные демоны враз пожрали холодные ветра, погрузив акваторию в удушливый, почти тропический зной. Во тьме угадывался берег, представляющий из себя мешанину черных и серых пятен, над которыми ярко горели колючие звезды.

Где-то пронзительно заорала выпь, и часовой испуганно встрепенулся.

— Вот болотина проклятая, — выругался он. — Даже на море от тебя покоя нет.

Член клуба Чернокрылый Моргульский Легион был ростовчанином и теперь проклинал судьбу, забросившую его на нелепый фестиваль в далеком Питере и обрекшую на скитания в Средневековье. Ему сразу же не понравился град Петров. А уж когда он глянул на необъятные и дикие болота шестнадцатого столетия, где еще не пахло гранитными набережными и небо не колол шпиль Адмиралтейства, то и вовсе возненавидел здешний край на всю, так сказать, историческую глубину.

— Чего расшумелся? — спросила его девица со странной кличкой Дрель, сонно протирая глаза. Спали они на палубе плоскодонной лоймы вповалку, прямо на тюках и рюкзаках со своим нехитрым имуществом.

— Прошу прощения у эльфийской принцессы за порушенный сон, — мстительно ухмыльнулся вахтенный.

— Эх, людишки, — зевнула, широко разинув рот и прикрывая его ладошкой, «принцесса». — Что с вас взять? Неуклюжие и шумные, как ваши волосатые и хвостатые предки…

— Хватит с нас эльфийского нацизма, — проворчал кто-то, сокрытый тенями от факела. — Замолкните оба.

Вахтенный укрепил факел в скобе, вбитой прямо в мачту, хрустнул пальцами и прошелся, стараясь не наступать на ноги спящих.

— Сейчас бы картошечки, — мечтательно протянул он, — да с сальцом…

— Не заселили еще Америку, хвала свету Вали-нора, — сказала Дрель. — И очень хорошо. Ведь в картошке главная питательная часть это колорадский жук.

— Фу, а еще королева Лориэна, — фыркнул вахтенный.

— А что? — безмятежно пожала плечами Дрель. — Жук есть чистый белок. А в картофелине кроме срахмала что? Фиг!

— И все же хочется пюре какого-нибудь, — продолжал рассуждать вахтенный, роясь в своем мешке.

Он обнаружил полоску вяленого мяса, тяжело вздохнул и принялся старательно ее жевать, прихлебывая из фляжки теплую солоноватую воду.

— Забудь уже про студенческую столовку, — укоризненно погрозила пальцем Дрель. — Все эти сосиски, какавы да чипсы…

— Мечтать-то не вредно, — пробурчал с набитым ртом вахтенный.

— Вредно, — прилетел ответ с кормы, где ирландец Шон приглядывал за рулевой доской. — Мне не отлучиться, а вы про жратву…

— Разбудили, так хоть прок какой выйдет с меня. — Дрель поднялась, вырвала из рук вахтенного фляжку, соорудила дикий бутерброд из пресной лепешки и вяленого мяса и направилась к корме.

— Ешь, ирландская морда, — сказала она. — Нам, перворожденным, указано следить за младшими любимцами небес.

— Это еще большой вопрос, кто перворожденный, — проворчал Шон. — Ирландцы ведут род от племен Богини Дану, выходцев с прародины человечества, что на далеком севере. Где были твои эльфы, когда Среброрукий Нуаду воевал с демонами-фоморами?

— Я тебе скажу, где они были, — раздался голос еще одного ирландца, затесавшегося в Моргульский Легион по причине злосчастного фестиваля. — Их еще не придумал Толкин.

— Что могут знать дикари о начале времен? — спросила сама у себя Дрель.

Вокруг зашевелились недовольные.

Послышался добрый русский мат.

Раньше, в своем, так сказать, времени, ребята находили странную приятность в подобных перебранках между ролевиками и реконструкторами. Попав же в суровый водоворот средневековой русской истории, вдруг сделались на сей счет нервными.

— Если еще одна эльфийская или ирландская рожа, — сказал один из орков Легиона, отходя к борту и мочась в окружающую лойму тьму, — начнет обсуждать подобные моржовые вопросы — враз отрежу острые ушки и рыжие патлы.

— Молчи, гоблинское отродье, — отмахнулся Шон.

— Ты меня еще быдлом назови! — вызывающе выставил подбородок орк.

Его товарищи «по породе» загоготали,

— Ну все, пропал сон, — проворчал Бледный Король, который проснулся последним. — Народ, мы же так до Ивангорода не дотянем, если станем устраивать туристические посиделки всякую ночь. Пора понять — не в сказку попали.

— Точно, — со вкусом выдала Дрель. — Попали мы в …

— И кстати, — оживился бывший гном по кличке Филька. — Может, хоть теперь кто-нибудь объяснит мне, на черта сдался нам этот Ивангород? Мы же собирались отбить у свенов лодки, двинуть по Неве до Ладоги, потом по Свири до Онежского Моря, а потом древними торговыми реками к Архангельску. Вернее к тому месту, где скоро начнут возводить Архангельск.

— А оттуда, украв у англичан корабль, — в Америку, — мечтательно протянул гном Килька, подмигнув вахтенному. — К картошке поближе, и колорадскому жуку.

— Признай, гноме, — устало сказал Бледный Король, — что идейка была с безуминкой.

— Почему? Все очень даже реалистично, я по этому маршруту на байдарках ходил, — возразил Филька. — Дошли бы, только у некоторых эльфов и ирландцев кишка тонка оказалась.

Все заспорили.

В сущности, спор этот был уже давно решен — они плыли вместе с Карстеном Роде к Нарове, а не пробирались вместе с индейцами мимо Ореховца к Свири. Надо отметить, что «краснокожие» оказались упорными и наотрез отказались следовать за коггом. Прародина индейцев манила их сильнее, чем Россия.

— Башню нам всем сорвало, — мрачно заметил детинушка с забавным прозвищем Черный Хоббит. — Провалиться во времени — не шутка. Побывать на настоящей войне — тоже не шутка. А то и другое вместе…

Он оглядел всех присутствующих тяжелым взглядом.

— Может, хватит про Америку, Архангельск и все остальное, народ? Мы плывем к русскому городу в компании служащих России людей, и точка.

— А дальше что? — спросила Дрель. — Ливонская война? Поляжем под рыцарскими копьями и стрелами за Веру, Царя-батюшку и Отечество? Или нас посадят на землю, и станем колхозниками?

— Альтернатив, если честно, нет. — Руководитель клуба Чернокрылый Легион, которого все привыкли называть «назгулом» или Бледным Королем посчитал нужным вмешаться. — Можно, конечно, ждать нового чуда. Вдруг да бабахнут ветвистые молнии, и мы окажемся в Санкт-Петербурге. Только навряд ли на это следует уповать.

Он поднялся, дошел до Дрели и успокаивающе положил ей руки на плечи. Эльфийка отстранилась, словно ей за шиворот засунули холодную и осклизлую жабу.

— Не ужиться нам ни в деревне, ни в городах. Примут за ведьмаков и забьют камнями. Остается одно — найти высокого покровителя, «крышу», так сказать.

— А самая лучшая крыша в нынешней России — это лично царь-батюшка и его опричнина, — докончил мысль Черный Хоббит. — Только на фиг мы им сдались?

— И еще, — вмешался клубный гном по прозванию Килька, — если уж говорить о покровителях — чем Зализа-то был плох? Сели бы на лодки, переплыли на Неву и оказались бы одновременно на службе царской, и вместе с ребятами из клуба «Черный Шатун»…

— Опять начали, — безнадежно махнул рукой Бледный Король. — Этот самый Карстен Роде, который, между прочим, спас нам жизнь, соблюдал страшную секретность. Не мог он позволить, чтобы мы растрезвонили на всю Россию и сопредельные страны о его корабле, потерпевшем крушение на Неве.

— А если бы кто спросил гоблинов, — заметил бритый наголо крепыш, — то мы бы сказали: датский пират сам по себе отличный парень и великолепная «крыша». Он своего рода неприкасаемый, сам себе командир, к тому же — иностранец. Его случай очень близок нашему.

— Но всю жизнь прошляться по Балтике… — скривилась Дрель. — Меня уже начало укачивать и тошнить, хотя дома я на вестибулярку не жаловалась

— Мне не нравится идея службы этому датскому медведю, — вступила в разговор одна из младших одноклубниц Дрели. — Он будет воевать, воевать и еще раз воевать. И нам придется делать то же самое. Вам что, ребята, понравилось убивать, понравилось хоронить своих?

— По всей Руси неспокойно, — вздохнул Хоб-бит. — Как и во всем мире. В хваленой Америке, между прочим, снимают скальпы и, вырвав сердце, кладут его на алтарь какого-нибудь Кецалькоатля. От войны нам не уйти. Ну что поделаешь, если нет свободных земель? В Сибири и на юге — татары, на западе — Ливония. На севере свены, которым мы потрепали крылышки…

— Да сколько можно воду в ступке толочь? — возмутился еще один гоблин. — Наша ватага или погибнет, или станет шайкой солдат удачи, третьего не дано. Воевать против своих — пошло и неумно. А за службу, между прочим, мы можем попросить с полки пирожок.

— Например? — спросила Дрель.

— Хочешь быть колхозницей — проси земли, — стал загибать пальцы гоблин. — Золото… А главное — безопасность и уважение к нашему чудачеству! Признание нашего права быть не совсем такими, как остальные на Руси.

— Поймите меня правильно, — Дрель хлюпнула носом. — Пока еще не поздно изменить свою судьбу, сделать какой-то неожиданный шаг. А когда мы попадем в Ивангород, останется только одна колея.

— Так никто никого за рога в стойло не тянет, — заметил Бледный Король. — Вы все гурьбой повалили на эту чертову посудину. Казалось бы — вопрос исчерпан. Так нет же…

— Как ты видишь наши перспективы? Ангмарский назгул покачал головой, посмотрев на

Дрель весьма неодобрительно.

— Весьма туманно я их вижу, признаться.

— И все же, — не унималась эльфийка. — Получается, что ты выбился в командиры…

Назгул запротестовал было, но поднявшийся хор одобрительных голосов возвестил, что с разгульной туристической демократией в ватаге покончено.

— Как знаете, — ухмыльнулся он. — Ужо я нако-мандую…

Он вытащил из кармана зажигалку и принялся в задумчивости чиркать. Газ давно кончился, но ощущение в руке этой чудо-машинки из будущего вселяло какую-то странную уверенность — все обойдется, наваждение кончится, средневековая дикость истает, как дым.

— Карстен Роде и его приятель Берналь суть единственные русские моряки в здешних водах. Их социальный статус, пожалуй, похож на статус первых советских космонавтов.

— Эк хватил, — усмехнулся Килька.

— Не перебивай, гноме, — назгул раздраженно уставился на зажигалку, чертыхнулся и вышвырнул ее за борт. — Пока сами русские не освоили морское дело, со всех, кто принадлежит к кодле датчанина, опричники и прочие пылинки будут сдувать.

— Очень может быть, — подумала вслух Дрель. — Выходит, нам крупно повезло?

— А ты не заметила? — переспросил назгул. — Не случись Карстену заплыть в Неву — раскатали бы нас свены Шлиппенбаха.

— С этим я не спорю, — эльфийка, вспоминая жестокую драку на северном берегу, еще раз хлюпнула носом. — Думаешь, именно на службе русскому пирату датского происхождения мы и получим «пирожки с полочки?»

— Пирожков не обещаю, — откликнулся Бледный Король. — А вот безопасность от излишне ретивых служителей царских гарантирую. Датчанин сам подбирает себе команду, имеет на то разрешение с самого верха. Если его курирует сам князь Басманов — едва ли не первое лицо опричнины, то делайте выводы, господа гномы, эльфы и гоблины.

— Ты много с ним разговаривал в последнее время, — сказал Килька. — Объясни народу — есть у него постоянная база? Планирует ли увеличить эскадру? Часто ли придется уходить на охоту за врагами России?

— Первое время, — сказал ангмарец, — датчанин бороздил море на свой страх и риск. Россия только-только вышла к Нарове, и все висело на волоске. Но уже построена ивангородская крепость, войска стоят на границе Ливонии и только ждут приказа на вторжение. Датчанин думает, что в этих условиях Басманов разрешит ему открыто гнездовать в Ивангороде.

— Можно ли это понимать таким образом, — оживилась подружка Дрели, — что пиратам царя-батюшки выделят какой-то клочок земли возле новой гавани, откуда он начнет свои набеги на пиратов?

— Наконец-то доходит, — устало возвел очи горе назгул. — Так оно и есть. Будут терема, выделенные под банду датчанина, кормежка и денежное содержание, какой-то хитрый статус для жителей этой «военно-морской базы»… Мы сможем оставить женщин и прочих слабых духом и телом на берегу, а в набеги ходить чуть ли не вахтенным методом. Это ли не самое лучшее, о чем только можно мечтать в нынешней России?

— А по-моему, — с сомнением выпятил губу один из ирландцев, — «шатуны» все же лучше устроились. И от фронта далеко, и от больших городов. Война со свенами на Неве кончилась, так что будут они тихо и спокойно жить, горя не ведая.

— Мы — не «шатуны», — отрезал Бледный Король. — Они народ православный, степенный. А покажи тебя, ирландец, при полном параде обывателю — быть бунту, погрому и смертоубийству.

— Сам, что ли, далеко ушел, — проворчал Шон. — Попробуй, надень свою корону с рогами и пройдись по улице, шелестя черным плащом с намалеванными рунами, черепами и костями.

— И я о том же, — повысил голос ангмарец. — С команды датского пирата что взять? Они басурмане и есть. Только «свои». Полезные для России басурмане. Мы затеряемся среди его людей, как иголка в стоге сена. При любом другом раскладе — быть беде. Есть такие, кто хочет быть сожженным на костре? Или насильно постриженным в монахи после процедуры изгнания бесов?

— Да нет таких, — после молчания сказала за всех Дрель. — Прав ты, ангмарец, на все сто прав.

— Так о чем говорим-то?

— Мозговой штурм, — хохотнул Шон. — Пытаемся найти консенсус.

— Кстати, — назгул поднялся и придал себе вид насквозь официальный и начальственный. — Раз уж выбрали меня в командиры, слушайте указ относительно «консенсуса». Следите за лексиконом — часть из слов, которыми вы швыряетесь направо и налево, звучат для жителя средневековья как имена каббалистических демонов. Все эти «инфляции», «синхрофа-затроны» и прочее…

— Будем стараться, ваше призрачное величество, — дурашливо отдала честь Дрель, прикрыла ладошкой рот и громким шепотом произнесла «неоколониализм», заученным движением дернув веревочку хлопушки.

Раздался негромкий хлопок, Шон закашлялся от едкого дыма, а назгул зло уставился на эльфийку, вытряхивая из волос конфетти.

— Вот об этом я и хотел сказать, — с трудом загнав желчь обратно в печень произнес он буднично. — Мы не на прогулке для эльфов-недоумков. Следующая подобная выходка может стоить кому-то из нас жизни.

— Да я так, по привычке, — то ли сделала вид, что раскаивается, то ли продолжая валять дурочку, сказала Дрель.

— Всякого рода мини-юбки и джинсы для девиц отменяются, — наставительно и с нажимом продолжил назгул. — Недовольные могут выбрасываться за борт прямо здесь.

— Между прочим, — мрачно произнесла одна из подружек Дрели, поглаживая плотно обтянутую вельветом коленку, — нижнее белье в эту эпоху тоже не изобрели.

— На этом настаивать не буду, — устало буркнул ангмарец. — Но в случае, так сказать, плотного контакта с местным населением — придется заранее снять.

— А вот это изволь оставить действительно на наше усмотрение, — взвилась Дрель. — Так мы сейчас неизвестно до чего договоримся.

— Проехали, — стукнул по дощатому борту лоймы Шон. — Уважаемый представитель мордорской нежити хотел сказать: в Ивангороде и других русских городах необходимо маскироваться под местное население. Плееров, если у кого остались, в ушах не носить, в кабаках жетонами от метро не расплачиваться, в шортах на приемы к князьям не шастать.

— Ладно, девочки, — сказала подружкам Дрель. — Мы в море отыграемся. В море-то можно в джинсе ходить, назгул?

— Ну что с вами сделаешь, —улыбнулся ангмарец. — Придется разрешить.

— А у датчанина на наш счет нет никаких… э-э… подозрений и сомнений? — спросил Шон.

— Карстен Роде — мужик угрюмый и странноватый, — рассуждал назгул, прохаживаясь между рюкзаками. — Как мне показалось, он принял нас за какой-то спецотряд, который работал в глубоком тылу противника, или что-то в этом роде. Дружок его — этот испанский монах-мракобес, о чем-то своем думает, на нас поглядывая, но молчит. Датчанин русских знает мало и ближе узнать не стремиться. Но он отнесся к нам более адекватно, чем те же новгородцы из Ореховца. А люди ему нужны. Опричники ему своих не дают — видимо, с кадрами морскими есть проблема. Мы согласились сразу, торговаться не стали…

— Просто в ценах ничего не смыслили на тот момент, и не смыслим, — буркнул Шон. — Уверен — продешевили.

— Не важно. Пока не важно. Договор кровью мы с датчанином не подписывали.

— Значит, — подытожил ирландец, — он готов представить нас в Ивангороде как свою дружину, вп — бранную на второй корабль?

— Думаю, так и есть.

— А теперь, — зевнула Дрель, — может, поспим чуток?

— Вот ведь чумовая баба, — выругался вахтенный. — Довольна хоть делом рук своих? У всех языки заплетаются, и глаза красные.

— Зато поговорили, — эльфийка еще раз зевнула, едва не вывихнув челюсть. — Появилась вера в светлое будущее.

Вахтенный от досады хватил кулаком по мачте, но вслух ничего не сказал.

— Последний вопрос, господа эльфы, гномы и гоблины, — сказал Бледный Король, устраивая себе место для ночлега. — Как посудину-то нашу назовем? Карстен сказал — команда сама должна, он тут ни при чем.

— А его когг как величают? — спросил Шон.

— «Адмирал Дориа», в честь какого-то испанского флотоводца, мне монах пояснил.

— Предлагаю назвать в честь главного агента русской разведки в американском тылу, вернее, в честь самого эффективного диверсанта, — предложила Дрель. — Я имею ввиду Федора Крюггера.

— А почему это персонаж фильма ужасов «Кошмар на улице вязов» — русский диверсант? — спросил ирландец.

— Ты что, не видел, как он одевается — типичный шестидесятник из нашей питерской котельни. Вязаный свитер, пижонская шляпка. А шуточки его? Чисто советский юмор.

— Допустим, — подумав, улыбнулся ирландец.

— Что-то родное в нем есть. Но при чем тут кинематограф и средневековая Россия?

— Предлагаешь лойму «Ослябей» назвать, или «Путятой»?

— Зачем же обязательно посконно-домотканное название? — заспорил Шон. — Есть же традиция российского флота называть эсминцы «Гремящий», «Стремительный». «Резвый»…

Дрель фыркнула:

— Лойма-эсминец «Офигительный»! Нужно еще покрасить ее в белый цвет, и чтобы название при солнечном свете золотом играло! Нет уж — линкор «Федор Крюггер», и точка.

— Голосуем, — борясь с зевотой, пробормотал Бледный Король. — Кто за?

Неожиданно для самой Дрели взметнулся лес рук. Один только руководитель ирландского клуба ворчал и сыпал кельтскими названиями, но его уже не слушали.

— Филька, — обратилась Дрель к прикорнувшему на носу гному, — ты, говорят, резчик по дереву был?

— Почему был? — встрепенулся Филька. — Живой пока что.

— Сможешь изваять на носу перчатку с бритвами?

— Можно, — загорелся гном. — Обломки свен-ских мечей имеются, перчатку сошью, да паклей набью. Будет вам носовая скульптура.

— Чистые дети, — проворчал, засыпая, ангмарец.

— Все бы вам хиханьки, все бы вам хаханьки…

Глава 15. РОЖЕ И СОГЛЯДАТАЙ

— Ты жалкий трус, Грейс! — кричал рыцарь Роже вне себя от ярости. Шпион выслушивал его крики довольно давно и теперь, когда молодой комтур брал слишком визгливые ноты, морщился, как от сильной зубной боли.

— Если я начну гнаться за «Спрутом» в открытом море, — в десятый раз принялся он растолковывать рыцарю, — де Сото потопит меня ко всем морским чертям! У него — настоящий боевой когг, отчаянная команда и новые пушки, у меня же — мирная купеческая посудина.

— Я велю дать тебе двадцать кнехтов и пятерых арбалетчиков, — успокаиваясь, пообещал рыцарь. — Нет, я даже дам два мушкетона.

— Этого мало для столкновения с Лисом Морей, — покачал головой шпион. — Я отказываюсь выполнять подобные приказы.

— Да кто ты такой, раб, — Роже схватил шпиона за грудки и подтянул к себе, бешено вращая глазами.

— Отпустите меня, благородный рыцарь, — печально попросил Грейс. — Моя лойма состоит для особых поручений на службе у фрау Гретхен. Вы станете ссориться с Фемгерихтом?

Роже опамятовал и отшвырнул от себя шпиона, словно кучу тряпья. Поправив одежду и потирая ушибленный бок, соглядатай попытался успокоить комтура:

— Да и стоит ли так горячиться? Испанец оказался очень хитрым, но все же обычным глупцом, не отдающим себя отчета в том, с кем связывается. Фема покарает его с неизбежностью прихода весенней грозы.

— В этом году весной над замком не было гроз, — заметил рыцарь.

— Природа изменчива и хаотична, — изрек убежденно шпион. — А кару Фемы не сможет отсрочить или отменить никто на небесах и на земле. Так было всегда, в точности так же будет и в этот раз, помяните мое слово.

— Мне хочется лично вырвать кишки у этого подлого наглеца с лживой и надменной ухмылкой, — сжал кулаки Роже. — Позор на мою голову, как он нас провел! Как слепых щенков!

— Что с благородным рыцарем, любителем соколиной охоты?

— Он мертв, — уронил Роже. — Лицо обезображено, сокол пропал. Испанец — чистый дьявол!

— Но и это не спасет его от гнева нашего братства, — пожал плечами шпион.

— Я могу чем-то помочь в поимке предателя? — спросил Роже, постепенно свыкаясь с мыслью о том, что не он станет прямой причиной гибели де Сото.

— Можете, — шпион странно улыбнулся. — Мне нужен какой-нибудь предмет, к которому прикасался испанец… его волос, а лучше — слюна.

Роже с омерзением отдернулся от Чернильного Греса.

— Где я возьму его слюну?

— Может быть, — продолжал шпион, — он отметил посещением одну из тех комнат в замке, где проживают особы… служащие для утех господ рыцарей?

— Откуда вам известно… Впрочем, без разницы. Нет, он не был в угловой башне.

— Жаль, — заметил Грейс, — частичка семени…

— Уволь меня, негодяй, от грязных подробностей своей службы, — проорал шпиону в лицо рыцарь.

— И все же, — неумолимо бубнил Чернильный Грейс, — если вы хотите покарать испанца, причем наиболее неотвратимым и страшным образом — то должны мне помочь.

— Клянусь, — провозгласил рыцарь, выхватывая меч, — я сделаю все, что в моих силах, и даже больше, чтобы уничтожить этого человека!

К изумлению шпиона, по ходу опрометчивой клятвы рыцарь развернул меч клинком вниз, и последние слова прокричал прямо в импровизированный крест, образованный перекрестьем и рукоятью.

— В таком случае, — заметил шпион, и Роже при этом заметил, что его левая щека подергивается, словно при тике, — испанец будет наказан.

— Понадобятся средства? — спросил Роже.

— Вряд ли, — отмахнулся шпион, что-то лихорадочно соображая. — Но предметы, которых касался де Сото, понадобятся наверняка.

В следующий час по замку пронесся настоящий вихрь.

Роже лично избил повара, который поторопился, убирая посуду из пиршественной залы. Вместо того чтобы, по своему обыкновению, свалить ее в углу поварской, несчастный в порыве необъяснимого энтузиазма дал вылизать блюда собакам, да еще и протер передником.

Однако кубок, из которого дегустировал вина замкового погреба испанец, к счастью для всех, закатился под стол и остался нетронутым.

Потом был найден обрывок ремешка, крепившего накладной рукав дублета — он сиротливо висел прямо на нелепо торчащем из дощатой стены галереи сучке.

Следом в коллекцию Грейса попала порожняя фляжка из под шотландского тодди, найденная на месте злосчастной соколиной охоты, а так же льняная тряпица, которой чистоплотный южанин вытер лицо.

— Достаточно, — заметил шпион. — Слюны и семени все равно не достать, сапоги также остались на нем.

— И что мы будем со всем этим делать? — спросил Роже.

— Мы направимся в одно место, — прошептал с таинственным видом Грейс, — известное только людям, дружным с Фемой. Там вы все и поймете.

— Какие-то сомнительные методы, — проворчал рыцарь. — Вернее было бы погнаться за испанцем и дать бой.

— Потеряв при этом лойму и множество людей, — покачал головой упрямый шпион. — Поверьте, рыцарь Роже, вам еще покажется, что наказание де Сото слишком сурово.

— Даже если ад разверзнется и поглотит его корабль, — прошипел рыцарь, — мне не покажется, что наказание этого негодяя искупило его вину.

— Прежде чем мы отправимся в путь, — сказал шпион, — я хочу просить вас об одной услуге.

— Все, что угодно, — безразлично сказал расстроенный Роже, с ненавистью глядя в сторону моря.

— В Ганзе все же должны узнать мои невеселые вести. Вы отказали мне третьего дня…

— Сейчас я дам вам гонца, — вздохнул Роже. — Хотя не вижу никакой необходимости. Четыре загнанных и павших лошади, измученный зад всадника да истертое седло — вот и весь результат.

— Прошу вас предоставить фрау Гретхен самой оценивать важность донесений, — кротким тоном произнес Грейс.

— Надолго это нас задержит?

— Ничуть, — Чернильный Грейс потер свои тонкие ладошки одну о другую. — Вы закончите трапезу, а я — инструктаж гонца. Вот и все.

Роже, бормоча проклятья в адрес всех южан, побрел в пиршественную залу.

Глава 16. ДОРОГА К СЛАДКОЙ МЕСТИ

Поедем вдвоем, — сказал Грейс. — Не советую брать даже пажа. — А я и не собирался, — хмуро заметил Роже, пристегивая к седлу копье. — Округа у нас безопасная, даже скучно иногда бывает.

— Сегодня вы узнаете кое-что о своей округе, — усмехнулся шпион, но как-то не очень весело.

Они рысью вынеслись по гулко стучавшему под копытами подъемному мосту в поле, и перешли в галоп.

— А ты неплохо держишься на коне, — крикнул Роже, — для водного купца и городского наушника.

— Благодарю, — мрачно откликнулся Грейс. — Такие скачки — печальная необходимость моей службы. Кабы знать, какой скотиной окажется испанец, я бы лучше помчался в Ганзу на лошади.

«Судя по всему, — удивленно посмотрел на шпиона Роже, — он говорит искренне. Это надо же так любить свое дело, чтобы помышлять о многих днях пути верхом, будучи не диким татарином, а германцем?»

Дикая скачка закончилась, когда стали попадаться вспаханные местными жителями поля. Теперь уставшие кони рысили бок о бок. Всадники могли бы вести беседу, но рыцарь замкнулся в себе.

Грейс знал, в чем дело. Роже за время постройки умудрился сжиться со своим кораблем, сродниться с ним и переживал раны в его бортах, словно собственные.

Ясеневые доски, что доставили ему из далекой Норвегии, ганзейские умельцы скрепляли не гвоздями да скобами, а еловыми корешками да сосновыми сучками. Настильная верхняя палуба, сотворенная из дуба, должна была выдержать вес и силу отдачи от новых пушек, что достались испанцу. Каждый сучок, каждый локоть парусины Роже знал не хуже, чем сбрую своего рыцарского коня.

Когда он увидел, как ядра разворотили корабельный бок, — едва не остановилось сердце заболевшего морем ливонца.

Заметив, как сильно переживает комтур, Чернильный Грейс поинтересовался:

— Велики ли разрушения от ядер?

— Мастера говорят, они отдалят спуск на воду дней на десять.

Шпион поджал губы. По его мнению, аккурат дней через десять флот Ливонию уже ничто не спасет: что толку в очищенных от витальеров морских коммуникациях, если некому станет торговать? Московиты готовы к броску, словно свернувшаяся кольцами змея, и ждут лишь приказа из своей золотоглавой столицы.

— Вся надежда теперь на поляков да литовцев, — пробормотал шпион.

— Что? О чем ты?

— Говорят, — заметил шпион, — что вожди литвинов и ляхов претендуют на ливонскую землю.

— Этим дикарям только и дано небесами, — презрительно оттопырил губу Роже, — что подъедать крошки с рыцарского стола. Слыханное ли дело — ляхи претендуют на орденские земли!

Тут он почти закричал:

— А все это оттого, что римскую курию покусала бешенная лисица! Почему они стали крестить варваров, отобрав это право у рыцарей? Мы бы привели их к покорности, сбили бы спесь…

«А как же Грюнвальд», — подумал шпион, а вслух сказал лишь:

— Потому что орден, в минуты помутнения разума у его вождей, примкнул к бунту против Рима князей-лютеран.

— Не тебе судить о столь великих делах, — тяжело насупился рыцарь. — Орден всегда прав!

— Только правда эта привела к тому, что православная Русь стоит на его границах, а католические ляхи да литвины ждут сильного вождя, чтобы навалиться с другой стороны.

— Никогда не договориться им о совместных действиях, — усмехнулся Роже. — Ляхи травят лжехристиан русского обряда, словно диких зверей. Они лютуют едва ли не больше, чем самые ретивые из крестоносцев прошлого.

— Разумеется, — поддакнул Чернильный Грейс, — славянам не договориться. Но речь идет о самом дальнейшем существовании здешних земель — отойдут ли они под руку Москвы, или решатся открыть объятия новому польскому королю.

— Крамольны речи твои, — покачал головой рыцарь. — Только близость к Феме спасает твой длинный и лживый язык от раскаленных клещей.

— Близость к Феме спасает не одного меня, — пробормотал шпион. — Немало комтурий сидит без своих вождей, погрязнув в пирах и забавляясь турнирами, в то время, как прозорливые рыцари скачут в свите Стефана Батория по полям и весям необъятной страны ляхов и литвинов.

— Этот трансильванский выскочка? Интересно, чем он прельщает германских рыцарей? Наверняка — разнузданными попойками и податливостью своих привезенных из Валахии фрейлин. Вырождается порода крестоносцев! Где вы, паладины прошлого, защитники Ливонии?..

Некоторое время кони шли шагом, ибо низко растущие ветки норовили спешить всадников не самым приятным образом, и они вынуждены были поминутно пригибаться.

— В чем-то ты прав, — признался неожиданно Роже. — В нынешних обстоятельствах союз с ляхами и иными католиками дал бы нам многое. Но как потом вырваться из крепких объятий славянских? Москва требует денег, товаров, выхода к морю. Противно, но не смертельно опасно. А ляхи требуют огромных территорий, с населением и замками, городами и полями, лесами и реками.

«А молодой комтур не так-то прост, — подумал шпион, — не зря фрау Гретхен включила его в часть своих планов».

— Ляхи такие же дикие варвары, как и московиты, — сказал он. — Случись война — они говорили бы от имени ордена с Иваном Московским на равных.

— Вот она, горькая правда этих страшных времен, — криво улыбнулся Роже. — Благородные крестоносцы должны сидеть на дереве и смотреть, как у его корней дерутся два славянских кабана.

— Именно так, — подтвердил шпион. — Никогда не поздно поддержать слабейшего из кабанов, а дождавшись, когда они изуродуют друг друга — добить.

— Тактика трусов, — сквозь зубы выплюнул Роже.

— Тактика мудрецов, — парировал шпион.

— Рыцари Ливонии должны превратиться в подобие де Сото, — рассуждал Роже. — Забыть о правилах благородного боя, о чести и обо всем остальном, составляющем суть и природу рыцарского сословия…

— Иначе можно потерять саму Ливонию.

Роже не стал утверждать, что объединенные дружины комтурий под руководством магистра сотрут в порошок любую рать московитов. Он замкнулся в себе и потемнел лицом.

Спустя какое-то время рыцарь вдруг обратился к Грейсу:

— Скажи мне, шпион… Фема, вездесущая Фема, которой в Ливонии боятся даже несмышленые младенцы и тупоголовые сервы; всезнающая и всеведаю-щая Фема, имеющая уши в каждой комтурий и каждой деревне, — она тоже так думает?

— Как, милостивый государь?

— Считает ли Фемгерихт, — с трудом произнес Роже, борясь с обуревающими его чувствами, — что нам следует проглотить свою гордость и упасть в объятия варварских племен, создающих свою смехотворную державу, дабы уцелеть в водовороте грядущего?

— Но я всего лишь…

— Не скромничай, Грейс, ты слишком близок к одной известной особе, которая, доведись ей, может сместить и нынешнего магистра. Ответь… Впрочем — молчи, закрой свою волчью пасть, и молчи.

Изумленный этими переменами в речи, Чернильный Грейс действительно замолчал, а Роже, воскликнув дважды: «Горе тебе, погибшая слава рыцарства!», бросил поводья и пустил коня вскачь.

Шпион, довольно сносно державшийся в седле, все же не был отчаянным любителем бешеной скачки по лесу, и трусил Дальше в надежде, что обезумевший Роже воротится к тропинке, а не свернет себе шею в чаще.

Вскоре Роже появился слева от тропы, рыся наперерез Грейсу. Атласная кожа взмыленного коня тяжело опадала на крутых боках, сам же всадник выглядел справившимся с душевным порывом. На щеке его красовалась алая полоса — отметина от ветки, хлестнувшей по лицу.

— Прошу простить меня за минутную вспышку, — высокомерно сказал рыцарь. — Далеко ли нам еще? Мне кажется, что еще немного, и мы окажемся на берегах Дуная, где-нибудь под Веной…

— Осталось совсем немного, — усмехнулся шпион, озирая одному ему приметные вешки. — И могу сказать — нас уже ждут.

Роже растерянно оглянулся, но вокруг стояла первобытная тишина сырого леса, только огромных размеров филин, подслеповато моргнув, сорвался с ветки и, тяжело размахивая крыльями, скрылся в густой чаще.

— Надо было взять дедов меч, — заметил он, когда конь едва не поскользнулся на голом волчьем черепе, из глазницы которого недовольно высунулась гадючья морда. — В рукоять его еще в Святой Земле вделали мощи пустынника. Места поистине ведьмовские, уютно почувствует себя здесь один только вер-вольф.

— Все верно, — заметил Грейс, выбирая дорогу между поваленным деревом, заросшим зелеными мочалами мха, и покрытым слизью камнем. — Люди остерегаются сюда заходить. А ведь некогда тут было целое поселение.

— Да полно, — Роже вертел головой, стараясь не признаваться себе, что его начинает бить мелкая дрожь. — Эти леса стоят здесь, пожалуй, с сотворения мира.

— На самом же деле, — указал рукой шпион на частично проглоченные торфяным болотом развалины, усыпанные поганками, — тут совсем недавно, пять-шесть десятилетий назад, стояла богатая и знаменитая своими кузнецами деревня.

— Что же стало с ее жителями? — спросил Роже.

— Частично разбежались, частично погибли. — Шпион вздрогнул, когда со дна торфяника с громким хлюпанием всплыли гроздья зловонных пузырей. — Лес поглотил деревню с неимоверной скоростью, вместе с дорогой, тропинками и строениями. Потом подступило болото…

— Разве такое возможно, — подивился рыцарь, — чтобы люди, не из-за нашествия врагов или мора, а просто так покинули насиженный угол.

— Бывает, — криво усмехнулся Грейс. — Если вдруг поссориться с лесом и его обитателями.

— А как вышла та ссора?

— Разные ходят легенды, — нехотя ответил шпион, спрыгивая с коня. — Дальше пойдем пешком.

Роже, поспешая следом, настаивал:

— И все же, расскажи мне, Чернильный, что значит «поссориться с лесом»?

— На местном наречии этот лес именуется… — шпион отчего-то шепотом произнес название с обилием шипящих, типично ляхское, — что в переводе значит «Прах из-под копыт».

— Диковинное название.

— Однако поляки и литвины верили, что он возник здесь одновременно с приходом самых первых крестоносцев… будто бы из-под копыт их лошадей летели то ли зерна, то ли какая-то особенная земля, оплодотворившая пустошь. Рыцари-тевтонцы обожали посещать этот край, похожий на Арденнский лес, что к западу от Рейна, или на чащобы Баварии. Здесь водились вепри, которые могли клыками за два удара подрыть сосну в человеческий обхват, невероятное количество птиц, каких не сыщешь в славянских землях, а буйные головы утверждали, будто на полянах можно встретить единорога.

— Ну — это уже явное преувеличение, — развеселился Роже. — Для встречи с единорогом нужна девственница, а зная нравы первых крестоносцев…

— Я тоже думаю, — согласился шпион, обходя корягу, похожую на скрюченного моровым поветрием великана, — что единорогов тут не было. Но лес явно отличался от всех других на востоке Европы. Славяне его сторонились, но так вечно продолжаться не могло. Девственность чащи сохранялась вплоть до Грюнва-льдской битвы. Потом ляхи осмелели. И вот появились вырубки, застучали топоры и зазвенели пилы, на реках появились лодки. Словом, образовался в самой сокровенной части поселок.

— Весьма банальная история, — зевнул Роже. — Она длинна и скучна, как французская баллада. Что случиться раньше — я умру от болотных испарений, кончится повествование о славянских руинах, или мы придем на место?

— Первому не суждено случиться, — послышался скрипучий голос, да такой жуткий, что рыцарь едва не подпрыгнул на месте и выхватил кинжал из ножен, затравленно озираясь.

— Второе же и третье случилось одновременно. Из-за очередной коряги появилась старуха, одетая в невероятно грязные лохмотья. Возле ног ее крутилась собака, похожая на охотничью литвинскую породу, но с волчьим прямым хвостом и характерными желтыми глазами, внимательно и неотрывно уставившимися на кинжал, пляшущий в руке Роже.

— Отзови пса, — тихо произнес рыцарь. — Он мне не нравится.

Женщина положила скрюченные пальцы на голову собаки, та подняла морду, лизнула ладонь и потрусила по тропинке вглубь болота.

Роже спрятал кинжал.

— Вы пришли на место, — заметила старуха, с видом хлебосольного хозяина обводя рукой болотину. — А история Чернильного Грейса подошла к концу.

— Странный конец у этой басни, — усмехнулся рыцарь, успевший придти в себя после неожиданного появления старухи. — А что же деревня?

— А деревня нашла в лесу девочку-сиротку, — прокаркала старуха. — Приютил ее мельник. Она выросла, стала подолгу пропадать в чаще, беседовала с деревьями и туманами, с волками и совами. А с людьми не говорила, хоть и не была немая. В один прекрасный день мельник, заставший ее на поляне в окружении волков, попытался придушить девчонку.

— И тогда пришел лес, — с явным трепетом в голосе сказал шпион. — Корни деревьев подрыли забор, змеи вползли в амбары и клети, дикие свиньи вспахали клыками поля, а медведица перебила хребты коровам и тяглым лошадям. Аюди бежали, но многие из них так и не вышли из чащи, отбившись от испуганной толпы.

— Что же случилось с неразговорчивой особой? — спросил Роже.

— А она все так же живет на той самой мельнице, — заметила старуха. — Пойдемте со мной, люди из большого мира.

Пожав плечами, Роже зашагал вслед за старухой. Грейс семенил следом, явно робея.

Неверная тропа, прыгая по кочкам, подныривая под согбенные деревья и стелясь над промоинами, вывела их к могучей некогда мельнице, ныне являющей собой жалкую развалюху, нависшую над торфяником. Роже, поманив пальцем шпиона, шепнул ему:

— Грюнвальд был давно, не так ли? Мыслимое ли дело…

— Человеку не уразуметь сего, — откликнулась старуха, входя внутрь, словно у нее на спине имелась лишняя пара ушей.

Внутри также царило запустение, плесень и сырость. В углу, ковыряя клювом разбухшую доску, стояла болотная выпь, одним глазом следящая за пришельцами. Возле могучего сундука важно вычесывала блох собака, как две капли воды похожая на волчару, встретившего Роже и его спутника возле коряги. Рыкнув для порядка, зверь вернулся к своему вдумчивому занятию.

— Кыш, окаянные, — проворчала старуха, наподдав башмаком пса и махнув рукой в сторону птицы. — Не видите — гости у меня?

Выпь, обиженно покрутив шеей, убрела наружу, пес же только переместился поближе к выходу, но уходить не собирался.

— И что же надо от бедной Брунгильды друзьям негодницы Гретхен? — спросила старуха, грузно усаживаясь на сундук.

Роже, оглядев ее сморщенное, словно лист пергамента, лицо, волосатые бородавки на щеках и заячью губу, чертыхнулся про себя и уставился на осклизлые стены.

Заговорил Грейс:

— Есть человек, — сказал он, раскладывая прямо на полу свою ношу, — который должен умереть лютой смертью.

— И что же вы, люди, — усмехнулась старуха беззубым ртом, — так ненавидите себя?

«Интересно, — подумал Роже, — а ты себя к кому причисляешь, старая карга?»

— Это просьба фрау Гретхен, настоятельная просьба.

— А помнит ли моя молодая знакомая, — прошамкала старуха, сверля удивительно ясными глазами рыцаря, — какова может быть плата за подобную услугу?

— Помнит, — уверенно сказал Грейс, но от Роже не ускользнуло, как он передернулся всем телом, словно под рубахой у него появились злые земляные блохи.

— И обязательно даст тебе, старая Брунгильда, все, что нужно.

— Отчего же не принесли вы с собой мою плату? — спросила она.

— Торопились, — сказал шпион коротко. — Отнять жизнь потребовалось именно сегодня, а доселе мы почитали этого человека своим другом.

— Обычная история, — вздохнула старуха. — Сколько себя помню — одно и то же. И все же порядок должен быть соблюден. Я не оказываю услуг просто так, за кусочек сыра.

Тут она стала шумно и весьма противно принюхиваться.

— Кстати о сыре, — воскликнул, словно обрадовался чему-то Грейс, развернул узелок и протянул обитательнице мельницы белоснежный ломоть.

Старая Брунгильда резко и удивительно далеко вытянула сморщенную руку, схватила сыр и принялась не есть, а скорее пожирать его, чавкая и постанывая от удовольствия.

«Что я здесь делаю, — подумал Роже. — Это же сумасшедшая, умалишенная дура, живущая на болоте с парой волков и колченогой выпью! Пока мы кормим сыром это чудо лесное, наглец де Сото уплывает все дальше и дальше, весело хохоча и скаля свои белые зубы!..»

— Никуда не уйдет ваш красавчик, — прошамкала набитым ртом старуха, весело глядя Роже прямо в глаза, отчего рыцаря вновь пробрала дрожь. — Дайте почавкать несчастной старушке, лакомство ей перепадает из людских рук редко, слишком редко для этого смутного времени.

В ее словах, как понял Роже, скрывался какой-то скрытый и темный смысл, понятный одному лишь шпиону.

Старуха громко и мощно рыгнула, стерла с подбородка крошки и слюни, ухмыльнулась рыцарю и поманила Грейса костлявым пальцем:

— Считай, касатик, что подкупил старую Брунги-льду. На время, милый, на очень краткое время приобрел в ее лице заинтересованного слушателя. Ну? Где он, ваш недруг? На коне ли, пешком ли бежит, на пучине морской качается, или вместе с рекой в ладье струится?

— Он на море, Брунгильда, — сказал шпион. — На большом корабле. Плывет в сторону Руси.

— Украл чего? — ворчливо поинтересовалась старуха, вороша принесенное шпионом. — Может, девку отбил у этого молчаливого кавалера? И не мудрено — уж больно норовистый кавалер, спесь аж из ушей льется.

Роже было вспыхнул, но потом вновь безразлично уставился на стену, решив перетерпеть эту муку, а после задать Грейсу трепку.

— Кое-что он украл, — поддакнул шпион. — Но вряд ли удастся вернуть покражу.

— Нет ничего нового под луной, — прошамкала ведьма. — Как и нет ничего невозможного под луной. Достаточно увеличить обычную оплату… э-э… втрое, и я…

— Да что ты! — замахал на нее руками шпион, — Это же немыслимо, сама знаешь. И без того твои методы…

— Остаются самыми действенными, — ухмыльнулась старуха. — Что бы ни вычитывали в пергаментах алхимиков все эти Гретхен и прочие «фрау».

— Ты права, — закончил дискуссию Грейс, — лучше Брунгильды никто не может идти по следу. Но то, что ты требуешь — невозможно.

— Вырождается народец в здешних краях, — вздохнула старуха. — А были времена…

— Не стоит, — скривился Грейс, — вспоминать давно утекшую воду.

— Вода не может никуда утечь, балда, — рассмеялась старуха, словно ее насмешили изрядной шуткой или веселой басней. — Если бы хоть капля от века сотворенной влаги исчезла без следа — Брунгильда не смогла бы оказывать вам все эти мелкие услуги за кусочек сыра и жалкую плату.

— А ты, правда, можешь вернуть мои пушки? — вмешался Роже. — Они очень нужны мне и Ливонии. Оплата должна быть увеличена в три раза? Да хоть в десять — я не нищий ландскнехт, а комтур ливонский.

— Эка невидаль — комтур, — фыркнула старуха, но при этом очень внимательно смотрела на рыцаря, ожидая продолжения. — Видала я и Великих магистров, и иных… иерархов…

— Рыцарь Роже, — внезапно твердым и решительным голосом, так не вязавшимся с его натурой, вмешался шпион. — Вы сами не знаете, о чем просите, не ведаете, какова оплата. Опомнитесь, дайте мне закончить дела с Брунгильдой.

— Замолчи, раб, — Роже был полон решимости схватиться даже за самую безумную возможность вернуть пушки.

— Спесь, спесь и гонор, — прокаркала старуха, забавляясь происходящим. — Бывало, что мои товарки по ремеслу ловили таких напыщенных кавалеров на слове. Хвала Марие Тевтонской — я не из таких. Метода себя не оправдывает — хлопотно, да и Рок накликать можно.

— Оставь свои туманные речи, — разгневался рыцарь, — и скажи — можешь вернуть пушки, или нет, и что тебе надо — золото, серебро, земля?.. Я могу нагнать сюда сервов да кнехтов, и они осушат болото!..

— Забавная мысль, — размечталась старуха. — Начать все заново… Но нет, мне не нужно ни золото, ни работники, которые всюду нахаркают и все вытопчут, распугают лесных обитателей и вырубят деревья.

Она подумала немного, водя пальцами над предметами, принадлежащими де Сото.

— Я не умею переносить пушки по воздуху, как и никто в целом свете. Но могла бы попытаться заставить вашего недруга или слабого духом из его свиты вернуть украденное. Но это обошлось бы вам даже не в тройную, а в пятерную…

— Довольно, Брунгильда, — зло оборвал ее Грейс. — Говори, берешься ли извести его на обычных условиях.

— Попытаться можно, — проворчала старуха. — Следы какие-то неверные, выветренные…

Она капнула себе в рот из фляжки, скривилась и буркнула:

— Водка подслащенная, какая глупость. Как я соберу отсюда частички слюны, если она такая крепкая? Ты бы лучше мне вместо сыра такую вот полную флягу приволок…

— Приволоку, — недовольно вздохнул Грейс. — Ты дело говори, старая.

— Словом, — сказала старуха после долгого раздумья, — или вы обождете и принесете мне более ясные следы, или понадеетесь на Рок. А он, надо сказать, витает над вашим вором.

К вещам, вихляя из стороны в сторону, подошел пес, понюхал и, громко чихнув, вернулся на исходную позицию.

— Вот и я говорю, — обращаясь к волкоподобной собаке, повторила Брунгильда, — витают над ним Крылья Ночи. Непростой человечек, интересный, с ним бы повозиться…

— Некогда нам возиться, старая, — Грейс наклонился и заглянул в глаза старухе. — Используй то, что есть, другого не будет. Он не должен доплыть до московитов — важные сведения везет. А за плату свою не беспокойся — через дня три привезу.

— Не обмани, милый, — зловеще усмехнулась старуха, ногой подгребая к себе принесенные вещи. — Для себя я и бесплатно постараться могу.

— Не пугай зря. Когда Гретхен или я тебя обманывали? — спросил шпион.

— Пока что вы живы, — заметила старуха. — Значит — не обманывали.

— И сейчас не обманем.

— Тогда, милые, давайте с моего болота, — вдруг вскочила старуха. — И нечего тебе, кавалер, глазом на меня зыркать! Всякие тут были людишки, по всякому зыркали. Хочешь — зайдем за мельницу, покажу тебе останки тех, кто дозыркался?

— Сварливая дурная старуха, — плюнул в пол Роже и вышел вон.

Грейс, мрачно глядя на Брунгильду, растер плевок сапогом и погрозил кулаком:

— Этот человек нужен Фемгерихту, Брунгильда. Ты не в том возрасте, чтобы озорничать.

Старуха скорчила такую физиономию, какая случается у восьмилетней девицы, когда у нее отбирают медовый пряник, и тут же раскатисто захохотала.

— Ступай уж, чернильная душа, да присмотри мне гостинец.

Обратная дорога показалась Роже короткой, как будто к мельнице лес не хотел их пускать, заставляя вилять тропинки и смыкаться деревья, а сейчас сам гнал прочь. Иной раз, оборачиваясь, он видел желтые глаза в чаще и несущиеся в зарослях серые гибкие тени.

— Не стоит так крутить головой, — проворчал Грейс, когда они почти выбрались из зачарованного леса. — Шею можно натрудить.

— Это псы с мельницы нас провожали? — спросил все-таки Роже.

— Какие-то псы, не обязательно с мельницы, — в тон ему ответил шпион. — Лес большой, тянется на много дней конного пути. Волков и одичавших собак там хватает… как и всего остального…

— А эта Брунгильда…

— Рыцарь, — устало заметил Грейс, — я ничего не стану говорить о ней. Не потому что хочу скрыть от тебя что-то. Просто понять ее сущность не может никто.

— А толк с нее будет?

— Считай — испанцу конец. Почти наверняка. Лично я не слышал, чтобы старая ведьма оплошала в подобного рода делах. А вот нам придется выполнить уговор с ней, а сие…

Он сделал неопределенное движение рукой в воздухе, которое могло означать все, что угодно.

— Не верю я в эту в Брунгильду, — признался Роже. — Но если это может ускорить кончину испанца — моя казна к твоим услугам.

— Зачем ей на болоте деньги? — спросил Грейс вяло. — Лес ее кормит. Тут другое… Погреба и сундуки не понадобятся, а вот власть твоя над краем здешним…

— Хватит! — пуская коня вскачь, крикнул рыцарь. — Хватит тайн на сегодня! Я хочу надышаться ветром!

И он помчался по полю, распевая какую-то разудалую рыцарскую песню.

Нагнал его Грейс уже при въезде в замок.

— Ты обещал заплатить Брунгильде за работу, — сказал он.

— Ты что же, — нахмурился Роже, — сомневаешься в моем слове? Обещал — значит, сделаю все, чтобы оплатить.

Грейс помялся, и рыцарь спросил мрачно:

— Только скажи, что я должен сам отвезти на болото десять кругов сыра и скормить с ладони этой дочери вервольфа и мха — сразу же получишь в зубы латной перчаткой.

— Сыр возить ни к чему, — ответил Грейс. — Но присутствовать при том, как я беру оплату, придется.

— Когда?

— Завтра вечером, — сказал Грейс. — Встретимся прямо здесь. И не бери с собой никого, даже оруженосца, как и сегодня.

Глава 17. ЦЕНА БОЛОТНОЙ УСЛУГИ

Прошу заметить, — мрачно сказал Роже, кутаясь в подбитый мехом плащ. — Еще немного, и владения моей комтурии кончатся. За распадком начинается вотчина рыцаря Гуго фон Оппенгейма.

— Это весьма, весьма удачно, — пробормотал Чернильный Грейс. Он словно не замечал мелкого секущего дождика, настигнувшего путешественников буквально в часе езды от замка и преследующего всю дорогу.

— Что же удачного в том обстоятельстве, — не понял рыцарь, — что я не хозяин для здешних сервов?

— Рыцарь Гуго входит в число твоих сердечных друзей? — вопросом на вопрос ответил шпион.

— Вообще-то нас с ним связывают лишь узы Ливонского Ордена, — осторожно ответил Роже.

— И это также весьма удачное обстоятельство, — потер лапки Грейс. — Спешиваемся.

— Да ты просто какой-то фанатичный любитель пеших прогулок в неподходящих для этого местах, — проворчал рыцарь, и тут же едва не грохнулся в лужу.

— Не следует так шуметь, — прошипел Грейс. — Наша миссия требует тишины.

«Когда все закончится, — думал рыцарь, прокрадываясь вслед за шпионом сквозь чахлую рощицу, — я вышибу ему зубы и велю травить собаками. Гретхен станет возмущаться, но мне уже все равно. Сморчок допек меня окончательно, словно натертая нога в дальнем походе».

Деревня, к которой приближались нарвский соглядатай и благородный рыцарь ордена ливонского, стояла на отшибе. Наезженная тележная колея даже не пыталась вильнуть в эту сторону, к околице тянулись лишь едва заметные тропки.

За жалким подобием забора тявкнула собака, и Грейс скривился, словно наступил на коровью лепешку.

— Не люблю этих остронюхих тварей, — признался он, роясь в кошеле.

— Нам нужно внутрь? — спросил рыцарь, — Так, может, я отстегну рог и протрублю? У меня как-то шутки ради получилось повторить охотничий сигнал рыцаря Гуго, что весьма нелегко, ибо он фальшивит в каждом переливе. Староста примчится сюда, словно ошпаренный.

— Этого бы как раз не хотелось, — ворчал Грейс, осматривая забор.

Наконец он нашел слабину, слегка поднажал и выдернул жердину, потом другую.

Лай раздался прямо перед ними, истошный и какой-то жалкий.

Грейс метнул сквозь образовавшуюся в изгороди Щель кусок вяленого мяса и удовлетворенно сложил РУки на животе.

— Кажется, одним сторожем меньше, — заметил он, раскачивая новую жердь.

Небо прочертила ветвистая молния, в которой щуплый шпион представился рыцарю демоном-разрушителем, подкрадывающимся к жилью первобытных людей того ветхого века, когда предки еще не умели прогнать ему подобных постом и молитвой.

— Я пролезу внутрь, — сказал шпион, — возьму искомое и побегу к калитке. Наверняка изнутри ее распахнуть легче, чем снаружи.

— Не предлагаешь же ты мне лезть в эту собачью дыру? — возмутился рыцарь.

— Ни в коей мере. — Грейс протер грязными руками лицо, стирая капли дождя и оставляя темные полосы. — Но мне может потребоваться помощь при ретираде. Крестьяне не любят расставаться с добром, и бывают весьма злыми.

— Великолепно, — хохотнул Роже достаточно громко, заставив шпиона испуганно присесть. — Рыцарь прикрывает бегство вора. До чего я дожил, клянусь потрохами святых покровителей ордена ливонского!

— Мы пообещали Брунгильде, — напомнил Грейс. — Вспомни испанца и его слащавую улыбочку. Скоро этот рот исказит неземная мука, уверяю тебя, рыцарь.

— Ступай, червь, — с омерзением сказал Роже, — пока я не передумал. Буду ждать тебя возле калитки.

— Пожалуй, — окинул внимательным взглядом шпион фигуру кавалера, — запахни плащ на груди.

При свете молнии кто-нибудь может разглядеть твой приметный камзол.

— Надеюсь, — заметил рыцарь, — что ты воруешь не козу и не молочного поросенка? Представляю, что скажет магистр, если сервы пожалуются ему на кражу свиньи, совершенную комтуром.

— Магистр должен остаться в полном неведении, — серьезно сказал Грейс и, кряхтя, стал протискиваться в лаз.

Рыцарь, глупо ухмыляясь, снял с пояса меч, ремешком закрепил ножны на клинке, чтобы не слетели, и двинулся к калитке.

Вода уже не просто капала или лилась, а низвергалась с небес ручьями, потоками и целыми водопадами. Новый удар молнии осветил опушку рощи. Послышался треск одинокого вяза, в которого попал разряд небесного Перуна.

— Отличная ночь для светопреставления, — заметил рыцарь. — Не прокрасться ли мне следом, и не стянуть ли чего? Будет память об этой чудесной ночи…

Он и не подозревал, что память о происходящих событиях не покинет его никогда, даже на смертном одре.

В деревне послышался какой-то неясный шум, грохот и лай еще одной растревоженной собаки.

— Началось, — азартно вскрикнул Роже, натягивая на левую руку латную перчатку.

Не веря, что в творящемся вокруг мокром хаосе неуклюжий шпион сможет найти засов калитки, рыцарь ударом ноги опрокинул все ветхое сооружение и присел, силясь разглядеть, что же творится внутри двора.

При свете молнии стало видно, что к нему бежит, причем невероятно резво, Чернильный Грейс, прижимая что-то весьма ценное к груди, а следом несутся неясные тени.

Роже едва сдержался, чтобы не проорать боевой клич ордена — «Гот мит унс!», с нами бог. Азарт предстоящей схватки опьянил его и закружил в своих объятиях.

— Держи вервольфа! — крикнула одна из теней, несущихся за шпионом.

— Получай, — крикнул Роже, нанося удар латной перчаткой, сжатой в кулак, в центр сгустка тьмы, тянущегося к Грейсу.

— Их двое, — захлебываясь кровью, взвыл покалеченный, и тут же был погребен под ногами остальных бегущих.

— Тащите факелы!

— Смерть вурдалакам!

Воодушевляя себя этими криками толпа — а это была именно толпа, кинулась на Роже.

Шпион, воспользовавшись падением самого шустрого из преследователей, прижался к забору и засеменил, словно гном, в сторону рощи.

Первой на рыцаря прыгнула собака, совершив страшную ошибку, последнюю в своей жизни.

Она вцепилась клыками в пластинчатую перчатку, в то время как Роже взмахнул рукой и обрушил беспомощное собачье тело на подставленное колено.

Вяло скуля, пес с переломанным позвонком попытался отползти в сторону, но оказался затоптан рванувшимися в проем калитки селянами.

Ярко полыхнула молния, на миг ослепив Роже, и он прозевал удар палкой. Точнее сказать, в руках серва были вилы. Воспользуйся он ими более сноровисто и ткни в живот рыцаря — схватка окончилась бы, толком не начавшись. Но крестьянин, поднятый с полатей истошными криками и лаем, не был закаленным воякой со стальными нервами. Увидев при свете молнии фигуру мужчины, явно не принадлежащего к его деревне, он сделал то, что подсказал ему инстинкт — ударил наотмашь.

Черенок, рассекая лоб кавалера, с треском переломился. Слегка оглушенный, но все же не сбитый с ног рыцарь отступил, поднимая меч.

Следующий участник погони за Грейсом оказался более сообразительным и попытался проделать в рыцаре дыру с помощью охотничьей рогатины.

На этот раз кавалер оказался начеку. Отпарировав выпад, он пнул наугад ногой, угодив точно в пах ретивому селянину. Вой потряс ночную деревню, охваченную кутерьмой.

На плечах Роже повис дюжий серв, кинувшийся за околицу с голыми руками, но рыцарь легко стряхнул его и ударил мечом по шее следующего. Сила рыцарского удара оказалась велика, хотя сталь и была защищена ножнами, и серв умер на месте.

В следующий миг на рыцаря кинулось сразу несколько человек. Грабли, разрывая штаны из плотного сукна, подсекли ноги, на голову обрушилась какая-то доска, в грудь грянул пудовый кулак. Погребенный под телами орущих и колотящих друг друга крестьян, Роже умудрился сначала встать на четвереньки, а потом и подняться на ноги.

— Разорву всех, скоты! — прокричал он и принялся наносить во все стороны беспорядочные удары.

Физическая мощь, накопленная за годы тренировок в тяжелом ливонском доспехе, дала о себе знать. Он сокрушал ребра и сворачивал скулы, сбивал с ног и отшвыривал пинками нападающих, словно герой германских саг, воскресший в эту страшную ночь прямо на околице безвестной деревушки.

При свете очередной молнии он увидел свой меч, который неудачно упал меж двух камней и был переломлен чьей-то ногой. Осознание потери придало рыцарю новые силы. В приступе бешенства он вырвал из забора жердь и погнал перед собойоставшихся на ногах сервов, рыча и извергая богохульства.

Опомнился он у порога дома, внутри которого забаррикадировались сервы. Тяжело дыша, он отбросил оглоблю и поплелся к околице.

Навстречу полз мужчина, стеная на все лады и проклиная оборотней. Роже в последнем приступе ярости опустил ему на макушку свой бронированный кулак и двинулся дальше.

Переломленный меч оставался в плену обшитых толстой кожей ножен. Волоча его по земле Роже направился к роще. Совершенно внезапно дождь прекратился, только с ветвей продолжали стекать хилые ручейки, пополняя грязевые лужи, полные опавшей хвои.

Коней он нашел по ржанию бестолковой кобылы Грейса.

— Ну что, — прохрипел рыцарь разбитым в кровь ртом. — Трофей не посеял, ворюга?

— Я так волновался…

— Не ври… трогай… если я начну валиться из седла, прихвати ремнями…

Это последнее напутствие Роже буквально прошептал, проваливаясь в черное небытие.

Очнулся он на краю болота. Как он доехал и спешился, рыцарь не имел ни малейшего понятия.

Стоял ясный день, и лишь лужи под корнями сосен и елей давали понять, что ночная буря не была наваждением. Стреноженные кони бродили по кромке торфяника, вороша губами чахлую траву.

Роже осмотрел себя, ощупал и со стоном поднялся. Найдя промоину, он принялся умываться.

Потом достал кинжал и принялся счищать пропитанную своей и чужой кровью грязь, облепившую штаны и сапоги.

— А вот и я, — раздался голос шпиона. — Старая Брунгильда куда-то запропастилась, придется обождать.

— Пора заканчивать с этим делом, — прохрипел Роже. — Меня еще никогда так славно не били. Ребра наверняка сломаны, чертов пес умудрился прокусить сочленение перчатки, голова гудит, словно колокол в сочельник…

Он мокрыми пальцами полез в рот, чертыхнулся и вырвал висевший на ниточке зуб.

— Я решил поберечь здоровье и не участвовал в турнире, — заметил он с хриплым смехом. — И вот что вышло.

— Синяки и шишки заживут, — философски заметил шпион. — А вот обмануть ожидания Брунгильды… — Он передернул плечами. — Никому не пожелаю.

— И правильно сделаешь, — послышалось знакомое шамканье старухи.

Появилась она, как и в прошлый раз, в сопровождении пса. Этот ее спутник больше напоминал мелкого длинноного медведя, чем волка. Косматое чудовище обнюхало безразличного Роже, чихнуло и подошло к лошадям.

Бесстрашная рыцарская лошадь вдруг взвилась на дыбы с истошным ржанием. Старуха с невероятным для ее почтенного возраста проворством подскочила к коню и повисла на поводьях.

— Прочь, мохнатый! — пискнула она.

К изумлению Роже, лохматое чудище припустило вон с явным испугом.

Старуха с силой сдавила ноздри коню и тяжестью своего тела заставила того опустить передние копыта. Подскочивший Грейс принялся ей помогать. Роже наблюдал за успокоением своего коня отстраненно, словно следил на пиру за малоинтересными выходками заезжих акробатов.

— Досталось кавалеру, — с непонятным выражением произнесла старуха, подойдя к Роже.

— Там были собаки, — сказал Грейс. — Бестии мотались за белками в лесу, когда я присматривал этот тихий медвежий угол для нашего дела, а к ночи вернулись. Случился изрядный переполох.

— Милок, — сказала старуха, — может, погостишь на мельнице денек-другой? Косточки, чую, не все целы, да и вообще…

— Нет, — твердо покачал головой рыцарь. — Говори, старая ведьма, изведешь ли испанца?

— Гостинец привез? — спросила она у шпиона. Грейс торопливо закивал головой.

— Тогда попытаюсь извести, — сказала старуха. — Если нет у него могучих покровителей — почитайте, дело сделано. Но, в любом случае, ему не поздоровится.

— И то хорошо, — пробормотал Роже. Ночная схватка полностью измотала его, сладость мести испарилась, став еле заметной искорки в море безразличия и усталости.

Старуха сняла с седла лошади Грейса баул, выудила из него сверток й молча пошла по тропинке.

Проходя мимо рыцаря, она улыбнулась одними губами и сказала, словно бы не обращаясь ни к кому в особенности:

— Первый раз всегда тяжело.

Она медленно двигалась по хлюпающей под ногами тропинке, каждый след ее вминался в торф и быстро заполнялся зыбкой и грязной водицей. Из глубины торфяника потянулись струйки негаданного тумана, обвивая кривые ноги.

— А что там было, в свертке? — тупо спросил Роже, прикладывая к рассеченной губе лист лопуха.

Вместо ответа, сверток пришел в движение и тонко заверещал.

— Ребенок? — взревел, взвиваясь на ноги, рыцарь, — Ты украл в деревне ребенка?

Грейс умоляюще простер к нему руки и попятился, зайдя в болото до щиколоток.

Роже с искаженным лицом хватался за ремень, забыв, что его переломленный меч приторочен к седлу и бесполезен.

Тут он услышал громкий вой, пришедший из глубины болота.

Повернувшись к тропе, ведущей к мельнице, он увидел множество серых спин, стекающихся к одинокой фигуре удаляющейся старухи. Волки — тощие и толстые, огромные и мелкие, выходили на тропу и усаживались на пути болотной обитательницы. Она, проходя мимо каждого, чуть наклонялась, словно позволяя им заглянуть младенцу в лицо.

Рыцарь протер глаза, надеясь, что морок истает. Но все оставалось как прежде, только хищников болото исторгало все больше, да туман стал свиваться в пугающие призрачные фигуры.

— Дева Тевтонская, — выдохнул рыцарь. — Я погиб! Сгубил душу, и не только свою…

Над торфяниками стали появляться болотные огни, неверные и колеблющиеся, словно утонувшие здесь невесть когда мертвецы поднимались из глубин, держа свечи в истлевших конечностях.

— Не трудно было догадаться… — бормотал Роже, в бессильной ярости вырывая руками пучки болотной травы. Он стоял на коленях, не решаясь бросить еще один взгляд на старуху.

— Пора нам назад, рыцарь, — позвал его Грейс.

— Назад дороги нет. — Роже нащупал кинжал и принялся раздирать ногтями остатки кафтана на груди.

Шпион с каменным выражением лица наблюдал за ним, потом сказал:

— Те, кто жгут в глубине болота огни, — самоубийцы, покончившие счеты с жизнью в этих лесах.

Роже поднял на него красные от слез глаза.

— Те же, что пришли на четырех лапах, дабы засвидетельствовать выполнение нами своего обязательства перед Брунгильдой, — это несчастные, посмевшие обмануть ее и не принести обещанного. Какая участь тебе больше по нраву, рыцарь Роже?

Бессильно уронив кинжал, комтур некоторое время сидел, уставившись в клубящиеся над болотом крылатые фигуры. Рогатые рожи, соткавшиеся из тумана, кривлялись и дразнили его, показывая языки и суматошно размахивая крыльями.

— Правильно, — сказал Грейс. — Жизнь омерзительна, но такой конец еще страшнее.

Шпион отвязал рыцарского коня и подвел его к Роже.

— Пора, рыцарь, — сказал он.

Кавалер встал, пошатываясь, буквально вполз в седло и ссутулился, бездумно пялясь в болотный туман. Грейс, уже верхом, подъехал к нему слева.

— Уже завтра все это покажется малозначительным, поверь моему опыту. А вот муки обокравшего нас испанца будут длиться вечно

Глава 18. БЛАГОРОДНЫЙ ИДАЛЬГО

Ярослав не вошел, а скорее ввалился в терем, всполошив дремавших на охранном посту стрельцов. — Князь где? — спросил засечник. — Наверху, — зевнул дружинник, оперся о копье и вновь задремал чутким сном опытного служаки.

— Чего шум-гам поднял? — спросил Басманов, выходя навстречу Ярославу, бухающему сапогами вверх по ступеням.

— Сейчас к Ивангороду когг подошел, большой, с парусами диковинными. Флага или значка рыцарского нет, голая мачта торчит. Просили разрешения на вход.

— А я бы все же вначале стрельцов на лодках выслал, — зевнул Басманов, довольный тем, что с прибытием Адашева избавлен от обязанности принимать уйму решений. — Помнишь, третьего дня гадали — не пустить ли в Нарву лойму, начиненную огненным зельем?

— Толково Аника придумал, — почесал в затылке Ярослав. — Я и сейчас так скажу. Жахнет — разнесет камни, даст проход стрелецким полкам, на штурм идущим. Вот только у ворога нет остромыслов таких, как Аника.

— Не скажи, — Басманов взял крынку с квасом, выпил и по простецки утер усы и бороду рукавом рубахи. — Есть и там светлые головы. Но про то пусть у Адашева башка болит, моя уже прохудилась, за время сидения ивангородского. Ты дальше говори…

— Пристал когг, слез с него чернявый да вертлявый гишпанец, — докладывал Ярослав. — Говорит, что не по торговым делам к нам, а на службу просится.

— Такой вот простой гишпанец, — усмехнулся князь. — Сразу с корабля — и на службу?

— Таков и есть, — подтвердил Ярослав. — Говорит, что топил пиратов в теплых морях, желает топить и в студеных.

— Так и пусть себе топит, — Басманов почесал сквозь льняное полотно пуп. Покосился в сторону кваса, но к крынке больше не притронулся. — Докажет, что утопли витальеры — будет ему злато. И весь сказ.

— Так примерно ему Адашев и зарядил в лоб, — одобрительно заметил Ярослав. — Топи, говорит, да за деньгой приходи, а в порту нечего вертеться.

— А что гишпанец?

— Черный этот человечек взял, да спросил — а кто таков князь Басманов?

— Вот-те на… — протянул опричник. — Адашев, разумеется, интерес к разговору с заморским гостем потерял?

— Еще как, — Ярослав со смешинкой опустил очи долу, изображая Адашева, потерявшего интерес. — Хоть тысячу стрельцов пусти по полу шарить — не найдешь. Нет интереса, и баста.

— Гишпанец?

— Настырный оказался. Склоку устроил с дружинниками адашевскими. Одному так в ухо дал — любо-дорого, словно наш, русак. Кубарем дружинник ушел под лавку, а боярину Салтыкову ножки подбил. Грохнулся боярин-то интересным местом об пол, осерчал…

— Хватит, — поморщился князь. — Не интересно мне про мордобойство слушать. Дело говори — в острог сволокли гишпанца, или на месте забили?

— Адашев не дал, — Ярослав изобразил из себя строгого, но справедливого боярина, — сказал, что на Руси заморский человек завсегда желанный гость. Это, так понимаю, значит, что им наших мордовать можно, а в ответ дать не моги.

— Мнение наушника царского мне известно на сей счет, — прошелся Басманов волком от окна к лавке и обратно. — Но на сей раз на благо его добродушие, на благо. Куда, говоришь, гишпанца дели?

— Так на тычках и пинках назад на когг, — усмехнулся Ярослав. — Честно сказать, батюшка, и я стопу возложил, не удержался.

Засечник любовно принялся разглядывать загнутый кверху носок своего сапога, словно видел его впервые.

— И кого только не пинал сей сапог? И ногайцев и татар, и ляхов да чехов, а вот до гишпанского гузна только сей час добрался.

— Охальник и варнак, — привычно выдал Басманов, быстро всовывая руки в рукава стеганого кафтана. — Когг не ушел еще?

— Куда там, — Ярослав принялся помогать князю влезать в броню. — Ветра нет вовсе, а на веслах он то ли не хочет, то ли не может.

— Нужный нам человек пожаловал, думается, — бросил Басманов, сбегая уже по лестнице мимо дремотных дружинников. — Хранит небо Россию-матушку.

— Еще как, — согласился Ярослав, взлетая в седло. — Уж не знаю, правда, какая нам замена из гишпанца сего выйдет Карстену Роде.

— А какая ни есть, — заключил опричник, — все лучше, чем шиш с маслом.

Ярослав неодобрительно пожал плечами: дескать, мое дело сторона, доложил о прибытии гостя, а дальше пусть кто поумнее кумекает.

— Ты дурня-то из себя не строй, — недовольно кинул ему через плечо Басманов, когда они, распугав толпу зевак, вынеслись к новенькой гавани. — Капитан не глянулся тебе — это ясно. А каков корабль?

— Не много я смыслю в этом мокром деле, — Ярослав пристроился рядом с князем, зорко смотря, чтобы не прилетела невзначай предательская стрела с когга. — У датского корыта бока потолще были, а рыло с гузном — пожиже. Мачт столько же, про пищали и прочее не ведаю.

Слезая с коня, Басманов не удержался и принялся хохотать:

— Эх, Рассея ты лапотная, к морям не готовая! Гузно, рыло, бока! Ты при гишпанце хоть помалкивай, примут нас за дикарей каких.

— Все едино примут, — проворчал Ярослав, не понимая веселья княжеского. — Они, новгородцы говорят, лягух жрут.

— То хранцузы жрут, — уточнил Басманов. — Гишпанцы народ степенный, почти что православный. Верно тебе говорю.

— Откуда известно то?

— Так Роде твой где служил на югах? Во флоте Кастилии и служил.

— То Кастилия.

— Балда, — закончил этнографический экскурс Басманов, разгоряченный бешеной скачкой. — Замолкни, надо не впопыхах начать гостя окучивать.

— Лодку давай, морда! — прокричал Ярослав стрельцам, с воды созерцающим иноземный корабль.

— Князю надо.

Стрельцы подгребли. Двое из них выскочили с явным неудовольствием на доски, а Басманов и его верный телохранитель взошли на челн.

— Эй, ты, басурман, — надсаживаясь, принялся орать Ярослав бесстрастно глядящему в даль мавру.

— Скидывай веревку. Веревку давай, говорю, а то плохо будет.

На кормовом возвышении, возле рулевого, стояли рядом де Сото и помощник. Их скрывал от Басманова и Ярослава высоких бортик и наваленные тюки.

— Что сказать можешь на сей счет? — спросил кастилец, с легким сожалением разглядывающий порванный свой камзол. Оба они видели лихую скачку двух московитов сквозь толпу, а более ничего не знали.

— Будь мы в немецкой стороне, — заключил рассудительный собеседник гранда, — сказал бы я, что спешит к нам очень глупый служилый ратник. Стоял со всеми, глазел на корабль, а только сейчас понял, что товары не осмотрел и мзду не взял.

— Мы не в Ганзе — в Московии.

— Тогда рискну предположить, — сказал невозмутимый помощник, — что в лодке очень умный русский князь, который пил вино и проспал ваш визит к Адашеву, а сейчас протрезвел и понесся выяснять, кто на службу просился.

— Басманов?

— Думаю, Басманов, или еще кто из здешних воротил, про которых Чернильный Грейс говорил.

Недолго думая, испанец подошел к борту, отстранив мавра.

— Князь русский Басманов? Или пьяные дружинники, желающие получить картечь из мушкетона в брюхо? — спросил он на «портовом наречии», одинаково годном и в Новгороде, и в Венеции.

— Он, — шепнул опричнику Ярослав и ответил громче: — Князь Басманов, а с ним дружинники, которые зело сердиты на дурной прием батюшки нашего.

— Скидывай веревку, — распорядился испанец, что мавр тут же и проделал. — И почему они сделали такой низкий причал? Думают, кроме лойм и флейтов, иных кораблей не бывает?

Первым взлетел вверх Ярослав, встретившись нос к носу с «гишпанцем», на которого «стопу возложил».

— Знакомец, — улыбнулся идальго. — Поди, происхождения самого хамского?

— Чего? — глаза дружинника налились кровью.

— Получается, — спокойно заметил испанец, — что благородный поединок меж нами не возможен. А вот дать по кабаньей морде я могу…

Тут поднялся Басманов, слегка запыхавшийся, но не настолько, чтобы не мочь остановить окриком двинувшегося вперед Ярослава.

— Я же говорил тебе, дурья башка, — усмехнулся он. — Испанцы на нас похожи. Пинком приветил гостя — сноси теперь поношения. А мне за тебя, медведя косолапого и бестолкового, извиняться.

— Не стоит, князь, — рассмеялся неожиданно заразительно и открыто де Сото. — Я не в обиде. В первый же день на земле московитской понял — народ тут крепкий, в обиду себя не дает.

— Русские, — заметил Басманов с нажимом, — еще и отходчивостью своей славятся. Говорят — мы зла не помним.

Ярослав плюнул за борт и заскрежетал зубами, да так явственно, что стоявший рядом мавр удивленно шевельнулся, отодвигаясь, как от рычащего пса.

Де Сото, ощупывая взглядом фигуру и лицо Басманова, представился со всей пышностью титулов своих. Русич ответил, также приглядываясь к собеседнику.

— Похоже, — сказал испанец, — мой «Спрут» зря пришел на реку Нарова. На таких условиях, что предложил этот вельможа… Адашев, мне, гранду, работать зазорно.

— Чего же хочет рыцарь с брегов Гвадалквивирских?

— Такое предлагать можно безалаберным ляхам да свенам. У них свои тайные гавани есть. А моя родина на юге, далековато туда за ремонтом ходить.

— Хочет рыцарь иметь вход свободный в Ивангородскую крепость?

— А что худого? Я у вас на ярмарке товар продавать стану, через это городу только благо причинится. Мастеровым вашим платить буду за ремонт — тоже хорошо. Команда на берегу гулять-пить станет — кабаки не в накладе останутся.

— А отчего тебе не подходит Ревель или ганзейские города? — в упор спросил Басманов.

— Шутит изволить русский князь? Я уже успел изрядно насолить витальерам, как только появился в холодных водах. А всем известно, и твоей милости также — одних пиратов ливонцы прикармливают, других — ляхи, третьи при Ганзе подъедаются. Как начну их топить — как меня встретят в портах европейских? Пальбой пушечной встретят.

— Разумно, — заметил Басманов. — Коли ты действительно насолишь разбойному люду балтийскому, только под защитой Ивангорода и уцелеешь.

— Но Адашев…

— На Руси правит Иоанн Васильевич, — строго сказал Басманов, — а не Адашев. Морскими же делами покамест я ведаю.

— Как удачно, что князь случился в городе, — заметил испанец и щелкнул пальцами.

Тут же двое одетых в восточные платья темнолицых юноши стали собирать стол с угощениями. Пододвинули сундук к пушке, бросили доску поверх, накрыли шелковым полотном, демонстрируя богатство хозяина когга.

Пока сбирали на стол, Басманов разглядывал орудия. Видя его интерес, де Сото усмехнулся:

— Трофей… Поверит ли русский воевода?

— Скажи, — заметил Басманов, — у кого на Балтике еще есть такие — я вплавь полки туда двину.

— Больше ни у кого нет, — довольно засияла белозубая улыбка южанина. — Три отлили за морем, три я и отобрал.

— Знатный приз, — вынужденно признал Ярослав, прохаживаясь вокруг дара Гретхен рыцарю Роже.

— Я хочу поделиться с русскими очень важными сведениями.

— Так уж и важными?

— Уймись, Ярослав, — прикрикнул князь на дружинника. — Что за сведения?

— Я был в Ливонии, у замка рыцаря Роже, что на Зеленой Косе. Не скрою — поначалу хотел к рыцарям на службу пойти, но передумал.

— А почему?

— Слабы они и беспечны, — честно сказал де Сото. — У меня на родине Реконкиста — война крестоносцев с варварами, идет незнамо сколько лет. Видел я всяких рыцарей Христовых, но ливонские — наихудшие.

— И что же в Ливонии?

Гранд лично налил вина из плетеной бутыли в три изящные кожаные чаши, демонстративно пригубил, дескать, нет отравы, и предложил Басманову. Тот для приличия взял.

— Строят ливонцы корабль, — сказал испанец, следя за реакцией Басманова. — И не лойму торговую, а настоящее чудовище.

— Псы-рыцари решили в море выйти? — подивился Ярослав. — Раньше за них Ганза все дела водные свершала.

— Встревожены они строительством Ивангорода, думают топить ваши торговые корабли.

Испанец встал, подошел и облокотился на пушку, вызвавшую столько интереса.

— Кстати, и пушки эти предназначались германскому кораблю.

— Скоро ли на воду сойдет? — спросил Басманов, при этом сам не заметив, как опустошил стаканчик.

— Теперь — не скоро, — рассмеялся де Сото беззаботно, — Проходя мимо замка, я дал залп прямо по стапелям. Дней на десять задержал выход, а работы у них еще оставалось — на месяц или около того.

— Удружил, — заметил Басманов. — Если правда — то это почище потопленного витальера.

Князь кивнул на тюки, которыми завален был когг:

— Витальерское добро?

— Не новгородское — это точно, — пробурчал Ярослав, который уже успел присмотреться, что где валяется. Сказал он это с видимым сожалением.

— Трофеи — мой хлеб, — улыбнулся де Сото. — Мне не нужно золото, которое сулил Адашев. У врага я сам все возьму. Мне нужна тихая гавань на случай штормов и поломок, а также ярмарка, где можно трофеями торговать.

— Совсем золота не нужно? Не поверю, извини уж, рыцарь.

— Если особые поручения будут от русских — тогда да. А охотиться на дичь сокола учить не надо. Его возвращаться учить надобно.

— Верно, — заметил Басманов.

— Князь понимает соколиную охоту?

Ярослав фыркнул, дескать, еще неизвестно, понимают ли ее в «Гишпании».

— В таком случае я хочу сделать подарок… — Мавр, понимавший намерения хозяина по едва начавшейся фразе, уже тащил Острокрыла.

— Прекрасная птица, — заметил де Сото. — Только обучена на варварский манер.

— Переучим, — сказал Ярослав, любуясь соколом. — Аника вот и переучит. Хвастал — большой мастак в этом деле.

— Я, — тихо сказал Басманов, глядя прямо в глаза испанца, — мзду не беру.

— Неужели я оскорбил князя своим предложением? У рыцарей Кастилии такие подарки не означают мзду.

— Но в этих обстоятельствах…

Мавр быстро унес птицу к вящему неудовольствию Ярослава и глухой тоске, отразившейся в глазах Басманова. Трижды проклял он свою службу в этот миг.

— Я могу дать грамоту, — сказал князь после долгой паузы, — разрешающую твоему коггу, рыцарь де Сото, входить в Ивангородскую гавань.

— Ясно, — улыбнулся де Сото. — Требуется проверить меня в деле? Я понимаю таковое стремление — сам без испытаний не беру в команду кого попало.

— Придумаем мы испытание, — подтвердил Басманов. — Я и придумаю.

— Есть ли у России иные союзные корабли в море? Или сие секрет?

— Был, — мрачно сказал Басманов. — Теперь не секрет это. Погиб наш единственный друг в здешних водах, и нелегко заменить его будет.

— Он швартовался в Ивангороде?

— Тогда здесь только начинали строительство, — вздохнул опричник и вновь глотнул заморского вина. — Он был истинный волк-одиночка. Пусть ему море пухом станет.

Помянули Роде уже в который раз, Ярослав тоже не погнушался испанского напитка.

— Пока испытание выдумывается, — спросил испанец, — нельзя ли мне освободиться от товаров, отнятых у врага? Несподручно боевому кораблю, словно телеге, на торг едущей, ходить по волнам с тюками и мешками.

— Это можно, — кивнул Басманов. — Вечером придет сюда городской голова по этому делу, сговоритесь.

— А как этот вопрос решал ваш первый капер?

— Новгородцы его в условном месте находили и товар брали… При этом, как находили — не ясно. Но они народ торговый, во всем барыш видят, — сказал Басманов честно.

— Неудобно сие, — категорично заметил де Сото. — Я сам себе купец.

— Воля твоя, — пожал плечами князь. — Я воевода, торговые дела меня мало заботят.

— А чем не испытание для меня, — вдруг хлопнул себя по лбу де Сото. — Выведут на воду ливонцы свое чудовище, а я его на дно пущу, а даст Господь — в Ивангород пригоню?

— Славное было бы дело, — пожевал губами Басманов. — Да ждать долго.

— Месяц всего.

— У нас на Руси дела быстро вершатся.

— Слыхал ли кто у вас про такого человека — Чернильный Грейс его кличут? — спросил испанец.

Басманов встрепенулся.

— Есть такой темный человечек в Нарве, на той стороне. Очень он мне любопытен.

— Этот самый человечек, — сказал де Сото таинственным голосом, — попытался дать мне одно весьма любопытное поручение в Ганзу.

И тут же он выложил все, разумеется, скрыв свои неприглядные дела.

— Говорил я Адашеву, — побагровел лицом Басманов. — Прознают ливонцы о ратях наших, кликнут со всего мира рыцарей, соберут ландскнехтов — и будет крови по колено в прибалтийских землях. Что тянуть — бить надобно!

— В точности ли прознал Грейс об армии русской? — спросил испанец.

— Тебе пока до этого дела нет, — заметил Ярослав, и на этот раз князь его не перебил. — Понятно, что прознал слишком многое. Нет тебя и твоего ког-га — найдет другого гонца.

Басманов же тем времени думал: «Ниточки к власти в Ливонии давно уже за кордон тянутся. Сейчас — в Ганзу, завтра — к ляхам. Самые умные из рыцарей давно смекнули — не продержаться им и года без сторонней помощи».

— Оказал ты нам уже услуги немалые, — заключил Басманов. — Берем на службу тебя и корабль. Если частить не станешь — гавань для когга открыта, ярмарка тоже.

— Ждать мне испытания, — спросил испанец, — или с торговлей покончить и идти на свой страх в море?

— А это как знаешь, — Басманов вдруг заторопился. — Захочешь стать совсем своим на Руси — дождешься. Но если море позовет — мы также не в обиде будем. Подвернется еще случай лихость показать и кровь за Россию пролить.

— Я в восхищении, — патетически воскликнул испанец, воздевая руки. — На Руси, воистину дела, стремительно вершатся.

— Просторы большие, — пояснил Ярослав с усмешкой. — Знай, не зевай.

Глава 19. БРУНГИЛЬДА, ИЛИ ОДИНОЧЕСТВО

Удачно распродав товары, доставшиеся де Сото после череды подлых его деяний на брегах Ливонии, «Темный Спрут» покинул гавань Ивангорода, взяв курс на открытое море.

— Как бы сделать, — ходил в задумчивости по палубе испанец, — чтобы корабль-чудище, что строит рыцарь Роже, достался мне?

— Замок бомбардировать мы можем, — заметил помощник. — А взять его — сил маловато.

— Сам знаю, что маловато, — огрызнулся южанин. — Потопить его в открытом море я тоже смог бы. Пушек у него нет, если только он с замковых стен не снимет древнюю рухлядь, да на борт не поднимет. Команда не обучена толком, капитан — сопляк.

— Утопим, — сказал помощник, — тогда московиты в нас поверят.

— А мы останемся без корабля. С эдаким левиафаном, да со «Спрутом» я стал бы Барбароссой холодных морей.

Идальго говорил, разумеется, не о германском рыцаре — участнике крестовых походов, а о восточном Барбароссе, главе берберийских пиратов. Это имя,

почти совсем неизвестное на севере, наводило ужас на все побережье Средиземного моря.

— Следует пока заняться более мелкой рыбешкой, — разумно подсказал помощник. — Левиафан еще в море не вышел, а витальеров полно.

Мало кто знал имя постоянного собеседника де Сото, его историю и время появления в свите гранда. История его весьма забавна, но мало относится к делам балтийским, а посему — Бог с ней.

— Ищите витальеров, — вяло махнул рукой испанец, разлегшись на свежекупленной в Ивангороде лавке. — Считайте — началась служба.

Весь день «Спрут» бороздил торговый путь, всегда оживленный, а в этот раз безлюдный. Ничего, кроме волн и чаек, не встретил когг.

Пала ночь.

В далекой Ливонии, на гиблом болоте, что посреди опоганенного леса, старуха варила свое зелье.

Случись сторонний наблюдатель той полнолунной ночью в лесах, он решил бы, что бесы взяли его рассудок, заместо него поместив демонические видения.

Давно мертвая, сгнившая мельница вдруг ожила. Со скрипом и при малейшем отсутствии ветра двинулись крылья, в которых давно уже болотные птицы свили гнезда. Брунгильда, склонившись над еле шевелящимся жерновом, чертила свечной копотью какие— го знаки на его боках, тихо бормоча себе под нос. Вокруг ее островка в трясинном море шныряли волчьи тени, не решаясь приближаться к жилищу колдуньи.

Закончив размалевывать жернов, старуха вытащила из-за сундука огромный кусок потрескавшейся кожи невесть какого животного, вылинявший и покрытый пятнами копоти. Расстелив сию странную попону, она взяла черный уголек и, высунув кончик языка от напряжения, стала выводить сложную фигуру.

Брунгильда легко получила бы отличную оценку по начертательной геометрии, а случись ей оказаться во времена Пифагора — сделалась бы знаменитой мудрой женщиной. Концентрические окружности ведьмы были безупречными, углы между странными отрезками, проходящими сквозь общий центр — точными и продуманными…

Настало время сальных свечей.

Привыкшая работать в одиночестве, Брунгильда многие годы назад заимела привычку говорить вслух.

— Времена настали поганые, — шептала она, любовно поглаживая свечи, — нормального человеческого жира не достать. Проклятые алхимики вытапливают собак. Им-то хорошо, а мне как же быть? Я, между прочим, философский камень не ищу, и золото тоже добывать не собираюсь из крысиного дерьма. Мне надобен человеческий жир — а его и нет!

Внимательно и осторожно стала она укреплять свечи в лепестках странного цветка, вписанного в окружности. Цветок получился угловатый, схематичный, словом — мечта кубиста. Случись на болоте Пикассо — лопнул бы от зависти.

— Или взять удавленников, — продолжала жаловаться неизвестно кому на судьбину старая Брунгильда. — Отчего, спрашивается, все норовят брать именно их ногти, и совать в мешочки со свиным ворсом? Известно ведь — всякая рука годится, если человек не от золотухи, конечно, кончился. А из-за глупости с удавленниками мешочки сделались редким и дорогим товаром. Допустимо ли такое?..

Цапля, стоявшая в углу на одной ноге, приоткрыла глаза, словно соглашаясь — указанное положение дел возмутительно.

— Кругом одни шарлатаны, — ворчала Брунгиль-да. — Откуда берется столько пыльцы из цветка папоротника, когда он цветет раз в сто лет? Я имею ввиду истинный папоротник, а не ряску, выдаваемую за него иными «знатоками»…

Но вскоре бормотания ее сделались менее вразумительными, а потом и вовсе стихли.

Глядя на свое творение, старуха гордо приосанилась. Есть чем гордиться, не потеряла хватку.

В самое сердце несусветной фигуры она положила вещи де Сото, посыпала их бурым порошком и поднесла свечу.

Полыхнуло так, что цапля рванулась к выходу, истошно вопя и трепыхая крыльями, а самой старухе опалило ресницы и седые патлы.

— Ну как, нравится? — спросила она в пространство, блаженно улыбаясь.

Через некоторое время она зажгла еще одну свечу, подняла над фигурой и уставилась на тени, пляшущие по плесени.

Между свечой и стеной в воздухе не было ничего, кроме горелого духа от превращенных в пепел вещей, но на зеленоватой поверхности трепыхались и бились силуэты крошечных крылатых созданий.

— Нравится, — убежденно сказала старуха. — А раз так — ступайте и найдите остальное.

Она никогда не любила громоздких заклинаний и сложных магических формул, предпочитая более действенные меры.

Брунгильда взяла веник, сплетенный из каких-то трав, на первый взгляд — без всякого порядка и смысла, и поднесла его к свече. Удушливый дым тут же заполнил мельницу. Тени на стене заметались, а ведьма, выкрикивая грубые ругательства, которых постеснялся бы и иной ландскнехт, стала махать веником.

Глаза старой женщины разъедал дым, и она свободной рукой накинула на лицо влажную тряпицу, продолжая размахивать своим чадящим помелом.

— Прочь, прочь окаянные, ищите его, ищите, он и в остальных частях вкусный, я знаю, я вам обещаю пир горой, негодники.

Невидимый источник ветра вдруг заставил дым потянуться наружу, словно мимо старухи на торфяник понеслась стая ласточек или ополоумевших по весне стрижей, не заметных для глаза простого смертного.

Кашляя громко и натужно, старуха выбежала с мельницы и окунула веник в болотную промоину.

— Полетели, безобразники, — проворчала она, глядя в совершенно чистое небо. — Спасут ли тебя, безвестный глупец, святые угодники? Навряд ли. Сколько себя помню — никого не спасли от старой Брунгильды.

Она заковыляла к мельнице, волоча за собой помело. Цапля укоризненно смотрела на нее с края промоины, не решаясь вернуться к своему излюбленному месту.

— И ты, дурная птица, — погрозила ей ведьма, — хоть бы помогла… Ведь можешь, разве не так?

Стороннего наблюдателя не было, а потому трудно сказать, сколько во всем произошедшем было от магии, а сколько от безумия.

Дым выветрился и смешался с болотным туманом, оседая в торф. Старуха вернулась внутрь и стала дожидаться своих четвероногих любимцев. Для нее Гретхен, ее подручные и их просьба перестали существовать.

Кем она была, старая Брунгильда? Даже в Феме мало кто знал наверняка.

Тайный орден, угнездившийся в Ливонии и Ганзе, был младше старухи, коротающей свой век на развалившейся мельнице. Много старше Фемгерихта был лес со странной историей, исторгнувший однажды из себя Брунгильду.

Сотрудничали с ней охотно, а проникнуть в сущность — эту затею давно забросили. Трудно смотреть в омут слишком долго — голова кружится.

Так и жила старуха, не понятая даже Фемой, на своем островке, в окружении полуволков-полусобак, ворча на новомодных алхимиков, требуя время от времени со своих редких посетителей страшную плату.

Интересно, что она ее всегда получала, а если нет — оставалась не в накладе. Стая вокруг ее убежища никогда не редела, только росла. И огоньки в туманных болотах, радовавшие ее своим блеклым свечением, также не шли на убыль, норовя превратить весь торфяник в мерцающее море трепещущего пламени, будто нарочно намалеванное демонами в насмешку над звездным небом.

Глава 20. «СПРУТ»

— Парус! Парус!

Эти истошные крики разбудили задремавшего было де Сото. Заполошно вскочив, он уставился в указанном впередсмотрящим направлении. Действительно, над синей гладью гордо реял алый парус со шведским львом.

— Ага, — усмехнулся испанец. — А говорят — кошки воды боятся! Всем приготовиться, добыча сама идет к нам в руки.

— Парус! — опять прокричал вахтенный.

— Заткнись, и так видим, — взорвался де Сото, грозя сидящему на самой маковке мачты молодому турчонку, выкупленному им с невольничьей галеры перед уходом из теплых морей.

— Все три видно? — поразился турчонок.

— Три? Каррамба! Святой Яков Компостельский и сисястая Морская Девка посылают нам свое благословение.

— Иалла! — дружно откликнулась команда, потрясая кривыми саблями.

— Как мне вас отучить от этих криков, — скривился де Сото. — Я-то привык, а русичи могут оскорбиться. Ладно, это потом. Сейчас же — все к бою!

Метнулись к пушкам опытные канониры, абордажная команда сгрудилась на носовом возвышении, турчонок, воинственно нахлобучив шишак, принялся подбирать в колчане стрелу для первого, «счастливого» выстрела.

— Отворачивают? — спросил, задирая голову до хруста в шее, капитан.

— Два корыта колотят волны веслами, словно испуганные гуси, — ответил востроглазый турчонок. — Третье пошло на сближение.

— Наглость — не смелость, как говорят на берегах Гвадалквивира. Пушки готовы?

— Готовы.

— Сейчас мы их удивим.

«Спрут», ловя еле заметный ветер парусами, медленно шел навстречу флейту с красным парусом. Свенский корабль, наверняка — охранитель каравана, шел на веслах. Парус болтался, словно груди старухи, и де Сото принялся вслух ругать ленивых скандинавских моряков, но тут же осекся.

— А эти дети Шайтана и Одина не так уж глупы, — подтвердил догадки патрона помощник. — Намечается небольшая буря.

— Молодец, — похвалил его испанец. — Небо тут какое-то не такое, все никак не разберусь в форме облаков. Выходит — этот смельчак собирается атаковать нас и связать боем, а купцы улепетывают, чтобы укрыться в буре?

— Или так, — заметил помощник, поигрывая

абордажной саблей, — или меня пора списывать на берег и покупать верблюда… то есть — коня.

— Рано нам еще в кавалерию, — процедил сквозь зубы де Сото. — Абордажной команде — на весла!

С явной неохотой воины расселись по лавкам, гремя уключинами и переругиваясь. В броне грести тяжело. Тут нужны невольники…

Слушая эту обычную песню, испанец по-волчьи ухмылялся. Все идет рутинно — значит нормально, успех гарантирован темной звездой, горящей над ним вот уже сколько десятилетий.

— Корабль свенский неплох, — заметил помощник. — Он сам по себе — отличная добыча.

— А где я возьму новую абордажную команду? Смотри — весь нос флейта сверкает от панцирей и кольчуг. Да там десятка два одних только воинов, а скольких на весла загнали для пущей скорости? Нет, «Спрут» так не воюет.

Помощник склонил голову в знак признания безусловной мудрости капитана.

— Обойдем его слева, — рассуждал вслух испанец. — Главное — чтобы они не сцепились с нами крючьями. А когда оставим за кормой — дадим залп.

— А если дождаться, — неожиданно подал голос всегда молчаливый мавр, — не утруждая спины и руки абордажной команды, развернуться, да смести картечью всю эту панцирную шелуху с носа? Потом — вперед с саблей и сурой Корана!

— Ты был капитаном у берберийцев, Ахмад, — вкрадчиво сказал де Сото, поглаживая кинжал. — Но ты был плохим капитаном. Имея две фелуки и полторы сотни людей, попал ко мне в плен.

— Такова была воля Всевышнего, — склонил голову мавр.

— А теперь помолчи и не суйся со своими кровожадными советами.

Мавр замолк с прежним каменным выражением лица.

Свенский флейт приближался, на его носу произошло какое-то движение.

— Мушкетон, — сказал помощник, аккуратно садясь в позу со скрещенными ногами. Его примеру последовал де Сото и все остальные, не занятые на веслах.

Хлопнул выстрел, но заряд ушел в какие-то неведомые дали.

— Пушек нет, или они хитрые? — подумал вслух помощник.

— Они хитрые, а пушек нет, — откликнулся де Сото. — У них первобытный стреломет.

— Щиты на нос, — крикнул, надсаживаясь, мавр.

— Погоди, — задумчиво протянул испанец. — Они действительно хитрые. Весла бросить, всем — убрать паруса!

Словно стая обезьян, удирающая от тигров, матросы взметнулись вверх по канатам и мачте, сворачивая паруса.

— Крючья и кошки? — спросил помощник. Испанец кивнул.

Рулевой по сигналу капитана совершил резкий маневр. Летящий навстречу флейт прошел по правому борту, и тут заработал стреломет.

Оттянутая козьими жилами доска разогнулась со стоном, ударив по снарядам. Вместо ожидаемого шипения стрел и копий послышались совсем иные звуки. К «Спруту» по воздуху протянулись длинные щупальца, как будто флейт обратился вдруг в кальмара, недовольного вторжением человека в свою пучину.

Разматывая крепкие веревки, к коггу метнулись «кошки» — деревянные и сделанные из крепких корней конструкции, похожие на скрюченные пальцы старухи.

Одна из «кошек» угодила в турчонка, впилась в тело и вышвырнула его из корзины.

— Вы мне за это заплатите, собаки! — крикнул де Сото, пританцовывая от бешенства с саблей в руках.

Остальные «кошки», хапнув пустоту в тех местах, где только что были паруса, без добычи упали за борт. Правда, пострадал такелаж на носу.

— Лишить нас скорости не удалось, — пробормотал де Сото, — а вот возможность подтянуть нас к себе упущена, милостивые государи!

Действительно, как ни старались снова на флейте лихорадочно зарядить стреломет, они не успевали. Корабли расходились — флейт шел в никуда, «Спрут» — вдогонку за улепетывающими купцами.

Лучники с флейта, подбежав к левому борту, принялись обстреливать ускользающего врага. Мавр, подхватив большой, похожий на корыто четырехугольный щит, прикрывал капитана. Помощник метнулся к рулевому и закрыл его таким же неуклюжим щитом. Канониры распластались возле пушек, боясь поднять головы. И все же одна из стрел нашла свою жертву, пробив навылет горло члену абордажной команды, сгрудившейся под мачтой.

Флейт, благо был на веслах, стал неуклюже разворачиваться, готовясь кинуться в погоню. «Спрут» по инерции прошел дальше, но его движение замедлялось — ни весел, ни парусов.

— Все наверх, — распорядился де Сото. — Ставь паруса!

Канониры уже возились возле орудий.

— Отлично стоит, — заметил де Сото, глядя, как флейт покачивается на мелкой волне, словно развалился во всю свою длину, желая покрасоваться.

— Пали!

Грохнула первая пушка, басовито и основательно, вот только каменное ядро прошло слишком высоко.

— Пали!

Второй подарок фрау Гретхен не подкачал. Под восторженные крики «Иалла!» в самом центре флейта, в туче брызг и щепок образовался пролом.

— Небольшую бы волну, — мечтательно протянул де Сото, — и пошли бы ко дну, не вынуждая нас на третий выстрел. А так приходится… Пали!

Третий выстрел проломил палубу и вырвал мачту флейта, замершего бесполезным бревном за кормой «Спрута».

— Добивать не станем? — спросил помощник.

— Порох дорог, — откликнулся испанец. — Хватит возиться с парусами, пора нагонять купцов! На весла, акульи дети!

На флейте быстро разобрались, что не утонут сразу, но от погони придется отказаться. Заройся идущий на веслах корабль носом в волну — ив пробоину хлестнет вода.

Тучи над горизонтом приобрели явственно угрожающий вид, ветер крепчал на глазах.

Вскоре де Сото, сблизившись с первым из купеческих кораблей, решил поберечь абордажную команду и велел сушить весла. Купцы прибегли к известной со времен Гомера тактике — попытались разбежаться в разные стороны.

— Один уйдет, — сказал де Сото. — По крайней мере, сегодня нам его не догнать.

— А второй идет прямо в пасть урагана, — заметил мавр.

— Куда ему с первобытным квадратным парусом тягаться с нами?

Арабское парусное оснащение «Спрута» и искусство команды позволили быстро сократить расстояние.

— Весла бросили, — заметил де Сото. — Готовятся дать нам отпор.

— Может — теперь… — робко спросил помощник.

— Именно теперь! Разворот, разворот! Тридцать три каракатицы вам в печенку и одно осьминожье щупальце под хвост каждому!

«Темный Спрут», почти обогнав рвущегося в объятия бури купца, стал медленно и неотвратимо поворачиваться.

— Поняли наш замысел? — спросил де Сото, наблюдающий за канонирами.

— Похоже, нет, — заметил помощник. — Люди с весел надели доспехи и переместились к носу.

— Картечь готова? — спросил де Сото.

— Иалла! — пришел стандартный ответ.

— Тогда — с богом и Морской Девкой! Взлетела и опустилась сабля, грохнул выстрел трех чудовищных орудий, почти слившийся в один. Мелкие железные и медные обрезки, перемешанные с галькой, буквально смели с палубы купеческого корабля всех, кого не укрыли борта.

— На сближение! — рявкнул де Сото.

Но команда купца не собиралась сдаваться так просто. Дважды казавшаяся неуклюжей посудина уворачивалась от слишком быстрого «Спрута», пока де Сото, отпихнув рулевого, сам не повел когг в атаку.

Борт атакующего корабля прошел вдоль купеческой лоймы, с треском ломая бесполезно свешенные в воду весла. Взметнулись «кошки», заготовленные абордажной командой «Темного Спрута». Они были железные, и не целились в парус и канаты. Они метили в борта.

— Тяни! — неистово заорал де Сото. Тридцать человек одновременно рванули пять или шесть пеньковых канатов, соединявших суда. Зазор между жертвой и кораблем-агрессором сократился. Испанец, выхаркнув из легких древний клич кастильских рыцарей «Яго!», первым перемахнул на борт лоймы. Следом ринулись остальные.

Не повезло мавру по имениАхмад — он не рассчитал прыжок и рухнул между сближающимися судами. Его истошный предсмертный крик слился с ревом дерущихся.

Де Сото рубился истово, словно от этой схватки зависело нечто большее, чем какой-то торговый груз, не дошедший до Ревеля.

Алебарда свена, кинувшегося в отчаянную контратаку, расколола череп одного из старейших бойцов команды де Сото, и кастилец буквально осатанел. В два удара перерубил он древко алебарды, плечом отпихнул владельца к борту и снес голову. Не довольствуясь этим, он нанес еще несколько бесполезных ударов по обезглавленному телу.

Его бойцы, сторонясь собственного капитана, уже ходили среди корчащихся тел и мертвецов, наклоняясь время от времени, чтобы срезать с пальцев перстни или добить раненых. Де Сото тупо смотрел на бесформенную окровавленную кучу, оставшуюся от алебардиста.

— Всякое я видел, — рассудительно и как будто спокойно сказал помощник, хотя из рассеченного плеча толчками выходила алая кровь, — но чтобы накануне бури моряки за борт от ужаса прыгали…

Действительно, среди волн мелькали головы троих свенов, отчаянно плывущих куда-то вдаль. В ополоумевшем испанце им привиделся призрак скандинавской легендарной старины — воин-берсеркер, неистовый и безумный, рычащий убийца, человеческая душа которого уступила место Одину.

Де Сото вытер рукой пену с бороды, успев подумать: «Совсем как Барбаросса, вот и эпилепсия случилась…»

Потом он потерял сознание.

— Перегружайте товар, — распорядился помощник, зубами стягивая на ране тряпицу. — Буря надвигается.

Часть товара, равно как и саму почти не поврежденную лойму пришлось бросить, ибо ветер крепчал и волны уже взметались ввысь, норовя столкнуть оба судна и отправить их на дно Балтики.

Де Сото очнулся, когда вокруг бушевал настоящий ад. Его команда, спасая свои жизни, прыгала с трясущейся палубы лоймы на «Спрут», чудом и мастерством рулевого удерживаемый рядом с гибнущим купеческим кораблем.

— А я… меня… — прохрипел испанец, но его вырвало какой-то кровавой пеной.

Последним прыгнул через борт помощник, свято веря, что его благодетель давно на «Темном Спруте». Лойма подлетела на высокой волне, подбросив корму едва ли не к самым небесам, потом зарылась носом в черную воду. Испанец кубарем прокатился по изуродованным телам, ударился о мачту и вновь потерял сознание.

Через борт хлестнула первая волна.

Глава 21. «АДМИРАЛ ДОРНА» И «ФЕДОР КРЮГЕР»

— Нужно прижиматься к берегу, — прокричал Карстен Роде рулевому. — Буря идет нешуточная! Мы потеряем лойму! — Моряки они совсем никудышные, эти странные русские, — печально сказал доминиканец, наблюдая за бестолковой суетой на палубе «Федора».

— Ничего, клянусь селедочным хвостом и эскуриалом, которого у меня не будет, — рассмеялся Карстен Роде, — все мы когда-то вышли в море первый раз.

Как всегда перед штормом, он сделался излишне говорливым, что пришлось не по вкусу монаху. Особенно его покоробило упоминание всуе испанского фамильного захоронения. Эскуриал для кастильской знати — дело весьма значимое и требующее вдумчивости, почти как пирамида для древнего египтянина.

Первый русский капер не зря слыл отменным мореходом — он сумел перехитрить бурю и сбежать к берегу из открытых вод. Шквалистый ветер нагнал их, равно как и ливень, но главной опасности избежать удалось.

Интересно, что «Адмирал Дориа» и его младший собрат с дурашливым названием совсем немного разминулись с «Темным Спрутом», также устремившимся под защиту брега.

— Я вижу парус, — крикнул вахтенный из корзины. — Кажется, свенский.

— Может, хотя бы на время шторма мы позабудем пиратские хищнические наклонности? — спросил монах у датчанина.

— Ну уж, нет, — самодовольно сказал Роде. — Лойму мы спасли, а ветер и волны потреплют свенов так, что их можно будет взять голыми руками.

— Эй, на «Федоре»! — закричал он. Прислушался — и точно, странные попутчики гогочут в один голос. Так уже случалось не раз.

— Ничего не понимаю в этом поганом русском юморе, — проворчал Карстен Роде, добавив громче: — Войдите в бухту и ждите нас к утру!

С лоймы пришел ответ — поняли, дескать, выполняем.

— Будем надеяться, — проворчал датчанин, думая уже о мелькнувшем в самом сердце непогоды свенском парусе, — что не пропорют брюхо камнями и не выбросятся сдуру на берег…

Когг рванулся в открытое море в тот самый миг, как солнце, скрытое за тучами, утонуло за горизонтом. Роде надеялся на опыт экипажа и крепость своего корабля, бросая вызов стихии.

Он едва не просчитался — нешуточные волны поначалу принялись играть с «Адмиралом», словно с пустой скорлупкой от греческого ореха. Но вскоре, натешившись, отстали.

— Очень странный ураган, — прокричал доминиканцу каперский капитан. — Взялся ниоткуда и тает, словно призрак.

— Мне он тоже не нравится, — сказал монах. — Молитва никак не идет в голову, подходящая к случаю.

— Это что-то новенькое, — буркнул датчанин, любивший подтрунивать над своим набожным духовником. — Или мой друг стареет, или буря действительно странная. Как сказал бы сам адмирал Дориа — заблудившаяся в океане отрыжка Сатаны.

— Великий флотоводец был и великим греховодником, — кротко заметил доминиканец. — Не стоит подражать ему во всем, сын мой. Следует отделять зерна от плевел.

Когг, танцуя на постепенно успокаивающихся волнах, рыскал в темном море, выискивая свенов. Такую охоту, почти не имеющую шансов на успех, датчанин полюбил за последний год.

— Попробовал бы я отмочить нечто подобное в Ионийском море, — сказал он Берналю, — враз налетел бы на риф. Балтика — раздолье для охотника.

— Азарт — оружие дьявола! — откликнулся эхом монах. Он скрашивал рутину долгих морских походов, разыгрывая туповатого католика-фанатика, чем иногда доводил датчанина до белого каления.

— А занудство — доблесть ангелов, — зыркнув на духовника глазами, выдал Карстен.

— Богохульство может обречь на поражение любое, даже угодное небесам мероприятие… Кстати, что там по левому борту?

Датчанин метнулся в ту сторону, куда уставился тонкий палец доминиканца, мгновение всматривался во тьму, а затем вскричал:

— Может быть, я не Дориа, но тоже войду в историю. Переложить руль. Идем на сближение.

Глава 22. НА БЕЗЫМЯННОЙ ЛОЙМЕ

Де Сото снились весьма странные вещи. Густой лес, в сердце его — болото… Над трясиной — гнилая мельница. Множество хищников с вздыбившейся на загривках шерстью сползались к мельнице, источая первородную, ненасытную злобу… Странная женщина, приплясывая и размахивая травяным веником, вертелась у входа. Из распахнутых дверей мельницы вырвались неясные крылатые тени и устремились к испанцу…

Он точно знал, что ищут крылатые создания именно его.

От этого осознания гранд очнулся в холодном поту. Он лежал на залитой кровью палубе купеческой лоймы, сжимая в руке обломок сабли, кругом валялись бездыханные тела.

— Бросили, — произнес он. — Дети шайтана, все же бросили!

Он рывком сел и тут же завалился на бок. Судно буквально прыгало из стороны в сторону, опасно накреняясь и содрогаясь. Буря наступала со всех сторон, завывая и раскалывая тьму ударами необычайно ярких молний. Смутно вспоминалась ему абордажная схватка.

— Кажется, — пробормотал испанец, делая еще одну попытку подняться, — меня обуяло боевое безумие. А потом наступил упадок всяческих сил — телесных и духовных. Хорошо еще — за борт не свалился.

Он добрел до борта и уставился в хаос, творящийся за пределами корабля.

— Дело дрянь, — вслух сказал он. — Это корыто не продержится до рассвета.

Не желая сдаваться, упрямый де Сото побрел к корме, намереваясь взяться за рулевое весло, и если не победить стихию, то поспорить с ней напоследок.

Трижды он падал, когда корабль валился набок, один раз его сшибла с ног волна, хлестнувшая через борт. Но упорный кастилец все же добрался до весла и вцепился в него мертвой хваткой.

Опять привиделась старуха, странно реальная на фоне рассекающих небо молний и клубящейся за бортами мглы. Она улыбалась ему беззубым ртом и что-то шептала.

Де Сото прислушался, словно не понимая, что имеет дело с видением.

— Обмануть фрау Гретхен можно, — шептали бескровные губы старухи. — Но — только один раз за всю жизнь.

Де Сото тряхнул головой, и видение рассеялось.

— Фрау Гретхен, — расхохотался он вдруг дико и страшно, прямо в лицо буре. — Где ты, в этом разверстом хаосе? Ты далеко, за волнами и тучами, за Либонией и Ганзой, в домике с цветными стеклышками в проемах и с резными дверями…

— Зато мы здесь, — услышал он вдруг тонкий голос и резко повернул голову.

Никого и ничего, только темные волны и низкие тучи, разрываемые ветром в клочья.

Тут ему показалось, что за шиворот попала вместе с водой здоровенная рыбина. Он отпустил весло и сделал нелепое движение, силясь дотянуться через голову к месту между лопаток, где что-то живое билось и трепыхалось.

Палуба качнулась в очередной раз, и де Сото едва не вылетел за борт. Трепыхание исчезло, а по спине побежал ледяной холодок.

Потом забилась жилка на запястье, словно ожил медный браслет, удерживающий широкий рукав нижней рубахи. Де Сото поднял руку к глазам и с удивлением увидел, как на запястье проступает кровь.

— Кажется, — пробормотал он, — я обретаю святые стигматы. Жаль — никто не увидит и не оценит.

Потом ухо рвануло так, словно за него хватанула акула, а по щеке побежала теплая струйка крови. Де Сото принялся отряхиваться, как заеденный блохами пес, когда все тело его выгнулось и наполнилось болью. Так чувствуют себя обвиненные в ереси люди, разрываемые на части раскаленными щипцами, или ведьма в каком-нибудь Данциге, живьем заточенная в узкий ящик с гвоздями и перевозимая в этом своем новом доме на спине хромого мула…

— Да что такое, каррамба?! Мало мне предательства команды и бури, так еще и какие-то пиявки!.. — закричал де Сото.

— Гретхен не любит, когда ее обманывают, — прошелестел мягкий голос над головой. — У нее есть добрые друзья, такие как старая Брунгильда. А у старухи есть мы…

— Кто — мы? — прокричал в совершенно неодушевленную черноту испанец.

— Мы — частичка мести Гретхен… Голодная частичка…

Икру левой ноги рванули невидимые зубы, потом боль пронзила шею, у основания черепа. Де Сото принялся размахивать руками, не в силах избавиться от наваждения.

— Нам нравится, что ты сильный, — прошелестел голос, когда обессиленный испанец уселся возле рулевого весла, наблюдая, как волны перекатывают по палубе трупы купеческой команды. — Ты борешься. Трапеза будет длинной-предлинной, как рука Гретхен или память старой Брунгильды…

Де Сото пожал плечами и смежил веки.

Есть предел, пик боли, за которым наступает своего рода плато. Организм перестает реагировать на внешние раздражители — все равно, реальны ли терзающие его зубы, или призрачны.

Испанец потерял сознание, потом вновь пришел в себя, пожираемый невидимками, окунулся в небытие снова…

Когда буря стала стихать, де Сото осторожно приоткрыл один глаз. Рядом с ним лежал мертвый свен, обнимая обломок мачты. Испанец встал, посмотрел за борт и упрямо взялся за рулевое весло.

— Гретхен, — вдруг проорал он. — Я ведь найду тебя! Мне снова захотелось увидеться. Я доплыву до тебя один, без команды…

Он помедлил, безумными глазами поводя вокруг, потом пробормотал:

— Все же лучше с командой. Совсем даже не бросили меня, клянусь хвостом нептуньей жены!

Он направился к мертвецу, пинком выбил из его рук обломок, поднял тело и усадил на скамью для гребцов.

— Держи весло, — строго сказал де Сото. — И слушай ритм.

Он взял обломок и принялся стучать им по борту, потом вновь обратился к свену:

— Понял, бестолочь? Для гребца важен ритм, больше ничего.

Закрепив рулевое весло, испанец прошелся по лой-ме, поднимая мертвецов и рассаживая их по скамьям.

Он даже попытался втащить вверх по мачте последнего, уверенный, что до фрау Гретхен можно добраться лишь с толковым впередсмотрящим.

Эту затею он оставил со словами:

— Матрос, ты пытаешься надуть своего капитана! У тебя нет головы, а ты набиваешься во впередсмотрящие…

Вернувшись к рулю испанец некоторое время наблюдал, как стихает разбушевавшаяся стихия. Потом он обратился к своему экипажу с краткой прочувственной речью:

— Все вы, свены, негодные свиньи, но я приведу вас к цели!

Молчание было ему ответом, и лойма двинулась в свое призрачное плавание.

Глава 23. ВИДЕНИЕ КАРСТЕНА РОДЕ

Свен уже близок, — сказал датчанин. — Я чую гнилую требуху в желудке их капитана. Уточняя, где именно он почувствовал присутствие гнилой требухи, Роде ткнул во тьму волосатым пальцем.

— Не следует истинно духовному человеку преувеличивать роль обычных человеческих чувств, — наставительно изрек доминиканец, и буднично спросил: — Ты не побоишься, сын мой, столкнуться со свенским кораблем в этом хаосе? Можно потерять когг.

— Можно, — нехотя согласился датчанин. — Когда увидим его — спустим лодку со штурмовой командой.

— Но это чистое безумие, дьявольское помешательство!

— Когда мы направлялись на север, — напомнил Роде, — вы, святой отец, обещали печься о моей душе и не совать свой длинный нос в дела военные. Не так ли?

— Поистине так.

— Вот и не суйте его! Приготовить лодку!

На беду, из темноты проступил силуэт подлетающего на волне корабля, высветившегося при свете молнии во всей своей красе.

— Я же говорил, — обрадовался датчанин, — что буря не спасет подлых витальеров. Абордажная группа готова?

— Мы всегда готовы, — спокойно сказал новгородский воин судовой рати. — Ждем твоего слова, капитан.

— Вот оно, — взревел Роде и изрыгнул заковыристое богохульное ругательство, которое бы заставило Люцифера, случись падшему ангелу парить над Балтикой, смежить крылья и удавиться на дне моря от зависти.

Смысл команды мгновенно дошел до судовой рати — новгородцы и Ежи Соболевский посыпались с канатов в лодку, танцующую на высокой волне.

— Ну что мне с ним делать? — спросил Берналь по-свойски, глядя в сокрытые тучами небеса. — Чистый ребенок!

Роде спустился в лодку последним и, указывая на корабль, скомандовал:

— Гребите! Это будет самый неожиданный абордаж в истории морских сражений.

Свенский корабль жалобно скрипел, черпая бортами воду, в то время как легкая лодка летела к нему стрелой.

— Расскажу потом в Собачьей Кучке о сем деле, — сказал Соболевский, оглядывая флейт. — Все братья от зависти лопнут.

— Ты сперва доживи до своего сучьего кутка, — буркнул кряжистый новгородец, бросая весло и берясь за «кошку».

— Если не расшибемся о борт этого флейта — доживу, — убежденно сказал лях, в свою очередь разматывая канатик, на конце которого болталась деревянная загогулина.

— А ну-ка, дружно! — крикнул новгородец.

Две из четырех «кошек» зацепились крепко. Соболевский полез первым, за ним, пыхтя, ратник, не веривший в долгую жизнь Ежи.

Выбравшись на скользкую палубу, Соболевский выхватил саблю и заорал:

— Сдавайся, свен, смерть пришла!

— Болван, — проскрежетал зубами Карстен Роде, с трудом подтягивая вверх свое могучее тело. — Почему бы остальных не дождаться?

Какой-то ретивый моряк метнулся к ляху с ножом в руке и упал, обливаясь кровью. Новгородец усмехнулся, пряча в широкий рукав кистенек.

— Еще герои имеются? Если нет — все к мачте! Основная масса свенов, уставших от бесплодной борьбы со стихией, подчинилась горстке атакующих. С остальными случилась жаркая, но кровопролитная сеча.

— Вот безумцы, — вытер о тело мертвого помощника капитана свою саблю Карстен Роде. — Ведь ясно же — назад за борт мы прыгать не станем. Могли бы жить и жить…

— Корабль тонет, — сказал упавшим голосом капитан флейта. — Чудовищные пушки какого-то вита-льера проломили правый борт. Если мы не будем вычерпывать воду — пойдем на корм рыбам.

Карстен Роде пробежался по флейту, свесил голову за борт, спросил:

— Вас что, нарвал боднул, или морской черт?

— Пушка, — вялым и безжизненным голосом повторил свенский капитан. — По морю спокойно пройти нельзя — одни сумасшедшие московитские пираты.

— А вы думали? — усмехнулся Ежи Соболевский, петухом прохаживаясь мимо покорных пленных. — Теперь конец вашим делишкам на Балтике.

Он подошел к удрученному датчанину.

— Капитан, а ведь и впрямь — не будут воду черпать…

— Сам вижу, — датчанин повернулся к капитану свенов. — Ты дворянин?

— Ну и что? — спросил совершенно сломленный скандинав.

— Корабль захвачен, не так ли? Но я не смогу поднять вас на борт моего когга, он и так переполнен. Выход один — вы боретесь со штормом, а потом приходите в Ивангород и сдаетесь.

Свен поднял глаза и уставился на Роде, словно действительно увидел морского черта.

— Повтори, московит, — попросил он. Датчанин терпеливо повторил свой приказ.

— Мы согласны, — крикнул свен, и словно тут же забыв о русских, как о досадной помехе, принялся отдавать приказы своей поредевшей команде.

— Пора на борт «Адмирала», — сказал датчанин.

— А не соврут? — спросил новгородец. — Эти викинги — народ темный.

— Скорее уж — не выплывут, — покачал головой Соболевский. — Пробоина знатная, ох, знатная…

— Что он там плел про сумасшедших русских пиратов?

И тут Роде замер с открытым ртом.

Прямо на флейт неслась совершенно неуправляемая лойма, каким-то чудом державшаяся на воде.

Она, словно собираясь перещеголять Роде и его людей, решилась на еще более дикий абордаж или таран.

С ревом устремился датчанин к корме флейта, отшвырнул рулевого и налег на жалобно скрипнувшую дубовую рукоять.

К счастью, лойма провалилась между двумя волнами, словно телега в овраг, а когда вновь взобралась на водяной гребень, флейт уже стоял к ней боком.

— Корабль Локки, — прошептал свенский капитан, помянув призрачное судно бога смерти, чего в море делать категорически не следовало. — Нагльфар!

Лойма скользила мимо флейта, подсвеченная молниями.

Де Сото, абсолютно седой и с ног до головы залитый кровью, застыл на корме. В погоне за фрау Гретхен он не замечал вокруг ни бури, ни флейта, поврежденного его же пушками. Мертвецы вдоль бортов, где лежали вповалку, где закостенели, вцепившись в весла.

— Мамка моя, — прошептал Соболевский. — И зачем я ушел из кавалерийской хоругви гетмана Радзивилла? Спал бы спокойнее, ей-богу…

— Обычное дело, — сказал новгородец, когда корабль-призрак растаял во тьме. — Мор взял команду, она вся мертва, а посудина по волнам мотается. Слыхали мы в Новгороде про такое, слыхали.

— Ничем вас не прошибешь, — усмехнулся Соболевский, — если скажу, что видал у пана Радзивилла над камином драконью голову — ответишь, дескать, новгородцы наохотили и продали, разве нет?

— Какой дракон? — Лицо бойца судовой рати сделалось озабоченным. — Такой зеленый, на тебя похожий, с тремя клыками на нижней челюсти? Нет, то не мы — наши драконы с десятью зубами. Полный рот, да еще и рога в придачу. Это псковичи твоему Раздавиллу подсунули.

Соболевский развел руками и тронул за плечо датчанина:

— Пан капитан, пора на когг, иначе не найдем его в бурю-то.

Карстен Роде выглядел потрясенным.

— Как выглядел капитан этого призрака? — спросил он у Ежи.

— А что, был и капитан? — простодушно переспросил тот.

— Стоял у руля какой-то седой мужик, — сказал новгородец, ловкий в обращении с кистенем. — В драном камзоле, весь кровью залитый.

— На кого он был похож, я спрашиваю, — с непонятным жаром спросил Роде.

— На мертвяка, — отрезал ратник.

Во тьме произошло движение, и «Адмирал Дориа», освещенный факелами, взмыл на гребне волны.

— Надеюсь, — сухо спросил свен, — это ваша посудина, или еще один сумасшедший витальер из Ивангорода?

— Наш, — успокоил его Соболевский. — У страха глаза велики: «Адмирал Дориа» всего один.

— Ложь не красит воина, — проворчал свен, возвращаясь к делу спасения своего корабля.

Спустились в лодку в полном молчании. Никто не понимал, что за мертвенная бледность въелась в лицо датчанина, вечно веселого балагура, способного шутить под ядрами и картечью.

Подняться на когг оказалось делом гораздо более хлопотным и опасным, чем спуститься с него и взять на абордаж несчастный флейт.

— Все живы? — взметнул доминиканец брови едва ли не к макушке. — Дивны чудеса Господни! А свен?

— Пленен и сам явится в Ивангород, — ответил Соболевский за капитана. — …Если верить его командиру.

— А что с Карстеном, — забеспокоился монах. — Верно ли, что не ранен?

— Цел, но сражен видением, — лях пересказал встречу с забитой мертвецами лоймой.

— Странный и пугающий случай, — заметил встревоженный состоянием датчанина доминиканец. — Но не страшнее битвы с тремя турецкими фелуками. А с нами случалось и такое… Что с тобой, сын мой?

Карстен Роде беспомощно уставился на него, потом с усилием разлепил губы.

— Берналь, — воскликнул он торжественно, — скажи честно, как служитель Господа и мой друг — я похож на выжившего из ума идиота?

— Когда вы отправились штурмовать флейт, — честно ответил доминиканец, — некоторые сомнения закрались в мою душу, но вскоре я изгнал их силой сосредоточения ума на идее вселенской благодати.

— Сегодня, — весьма жалким голосом промямлил Карстен, — я видел корабль-призрак.

— Я уже слышал, — перебил его монах. — Ничего страшного, все может быть объяснено без привлечения потусторонних сил. Мор, тяжелое сражение, прерванное бурей…

— А управлял призраком, — замогильным голосом изрек Роде, — никто иной как рыцарь де Сото, Лис Морей.

Берналь осекся и замолчал.

— Ага, — сказал через некоторое время Соболевский. — Теперь у нас двое контуженных вместо одного. Великолепно! Я как потомственный лях, сосед члена Сейма, совершаю маленький переворот…

Он направился к мачте.

— Если никто не даст команду к отправлению, мы дождемся появления того самого нарвала, что боднул свенский флейт. А мне еще нужно вернуться в Собачью Кучку и рассказать всем, в какой дурацкой компании приходилось совершат подвиги на русской службе…

Под командованием Ежи когг вырвался из пасти умирающей бури, взяв курс на укромную бухту, где «Адмирала» ждала посудина Чернокрылого Легиона.

Глава 24. ИВАНГОРОД

— Что шумишь, словно Казань восстала, — гнев-но спросил Басманов у Ярослава, топающего вверх по лестнице.

— Опять корабль, княже, — сказал засечник, пряча глаза.

— Стоило выйти на Балтику, — проворчал Басманов, — как и говорил царь-батюшка, от них отбоя не будет. Из какой страны корабль сей?

— Из России.

— Не морочь, толком говори.

— Карстен Роде вернулся, — не выдержал Ярослав, расплываясь в улыбке. — Не взяла его пучина. И не один вернулся — с другой лоймой, на ней рать судовая.

— Господи, — Басманов истово перекрестился. — Не прогнать нас уже никому из студеных вод. Коня готовь.

— Оседлан, копытом землю роет.

Опричник несся по граду Иоаннову, едва ли не быстрее, чем вслед де Сото.

— Потрепало их бурей, — заметил Ярослав уже в лодке, правя к борту когга. — Ничего, починим, подлатаем и вновь на воду спустим.

Датчанин встретил князя, уже выйдя из того странного сумеречного состояния, в которое его ввергла встреча с кораблем-призраком.

— Рассказывай, — обнял его Басманов. — Впрочем — не важно… Главное, жив, и монах твой жив, и команда вся…

— Не вся, — кашлянул Берналь. — Кое-кто сложил голову.

— Но у нас есть и прибавка, — заметил Соболевский, указывая на скромно стоящую вдали от причала лойму. — Теперь мы вдвое сильнее станем.

— Кто такие? Хотя — мое дело злато им платить.

Басманов прошелся хозяйски по палубе когга, ощупывая места попадания картечи, недовольно покачал головой, увидав свежую заплатку чуть выше линии, куда доставали мелкие волны.

— Судовая рать мною нанята, — откашлявшись, сказал Роде. — Воины в деле проверенные. Они на северном берегу Невы свенскую крепость свежепост-роенную взяли.

— Погоди… не было у свенов крепости напротив зализиной пустоши, — перебил его Басманов.

— Теперь точно — нету, — ухмыльнулся Роде. — Это выбитые с Березового острова шалили. Пытались, шельмы, по Неве на Ладогу пойти, но встретились с нами, новыми этими и ореховской дружиной, были разбиты и рассеялись в диких лесах. Лойму одну я себе прибрал, остальные спалил.

— Дела, — тряхнул головой князь. — Велика Россия, за всем не уследишь. А чего вестей не было?

— Повредили когг мы на Неве, — сказал Берналь за датчанина. — Пока чинились, пока назад шли…

— Мы тут грешным делом…

Басманов, вспомнив, сколько раз поминали экипаж капера, поперхнулся и замолчал.

— Не опостылела служба? — спросил он чуть погодя. — Все же одни в чистом поле… то есть — чистом море.

— Дело привычное, — отмахнулся датчанин. — Починимся и снова пойдем. А у вас, смотрю, уже крепко дело пошло.

Датчанин видел самое лишь начало строительства русской твердыни на Нарове, и теперь дивился, как можно за столь короткое время возвести каменную многобашенную крепость.

— Москва велит торопиться, — улыбнулся опричник. — С золотоглавой не поспоришь.

— Войска, смотрю, нагнали… — Как раз в ворота вливались два стрелецких потока — один от потешной крепостицы, закончивший учения, второй с тракта на Копорье, подмога.

— Скрывать нечего — скоро война, — Басманов сделался серьезен. — Сегодня весть пришла — не хотят рыцари дань выплачивать, зато какие-то свои земли отписывают рыцарям из Великого княжества Литовского.

— Ну литвины, ну хитрецы, — забормотал уязвленный Ежи Соболевский. — Опять наших обошли. Доколе такое твориться будет!

— А что ты делать станешь, — ткнул его в бок новгородец, — если Русь с ляхами сцепится?

— Нет никаких «ляхов», — принялся растолковывать Соболевский. — Если Вишневецкие за Ливонию — то мы, в Собачьей Кучке, вместе с Радзивиллами — за Русь. Если наоборот…

Они удалились от князя и заспорили на корме когга.

— Просьба есть у меня, княже, — сказал Карстен Роде, проводив болтунов недовольным взглядом.

— Все, что в силах Плещеевых… — Ладонь Басманова легла напротив сердца.

— Людей у меня теперь больше стало…

— Я уже думку думал, — прервал его опричник. — Под флот отвели мы во-он те терема, огородили их рогатками, чтобы не совались всякие. Там и столоваться будете, и верфь рядом, и причал.

Роде развел руками от избытка чувств.

— Вот и все просьбы твои? — рассмеялся Басманов. — Недавно у меня с одним южанином совсем другой разговор вышел.

— Какой еще южанин, — спросил Берналь напряженно.

— Об этом тоже надобно поговорить, — Басманов огляделся, подтянул ногой лавку и уселся. — Нужно нам крепко стоять в море студеном. Много кораблей надо, одного когга уже маловато будет. Я государя упрошу все это хозяйство под твою руку отдать, Карстен Роде, первый наш капитан. Пока же будем бить мы только вполсилы, не кулаком, а растопыренной пятерней.

— Много независимых капитанов, — догадался Берналь.

— А куда деваться? — спросил Басманов риторически. — Мы теперь многих на службу берем. Но не всех особо привечаем.

— Значит, — заметил Роде, — тот свен правду говорил — не протолкнуться на Балтике стало от русских.

Басманов заливисто рассмеялся и нескоро смог остановиться, утирая глаза.

— Свены так говорят? То ли еще будет, дай срок!

— Откуда капитан новый, — спросил датчанин. — Каков корабль?

— Когг у него, наподобие этого, — сказал Ярослав. — Сам из Гишпании. Зовут чудно — то ли сито, то ли…

— Де Сото, — упавшим голосом сказал Берналь.

— Точно — он, — подхватил Ярослав. — Привез нам известия важные, а дорогой пушки умыкнул у ливонцев.

— Пушки у него и верно знатные, — ледяным тоном произнес датчанин. — Попал в бок флейта — едва на дно не пустил. Одним ядром! Не зажег, а проломил.

— А что такое, — поочередно заглянул в глаза монаху и капитану внимательный к оттенкам речи и мимики опричник. — Знакомец старый?

— Знакомец, — датчанин явно замкнулся в себе, а Берналь не мог найти, что сказать.

— Если что худое про него ведаете, — строго и несколько напыщенно произнес Басманов, — так скажите сейчас. Нам варнаков не надо на Руси.

— Проверить надо вести кое-какие, — выдавил наконец Берналь. — Но прошу сердечно князя — не слишком доверяйте этому человеку.

— Если он жив еще, — вдруг произнес Роде.

— Что за бесовщина?

Ярослав и Басманов переглянулись и уставились на датчанина.

— Ежи! — заорал вдруг капитан. — Соболевский! Иди сюда, расскажи князю про призрака, в бурю встреченного.

Аях принялся сочно расписывать безумную затею с абордажем, потом пересказал эпизод с лоймой, полной мертвецов.

— За кормовым веслом, — докончил за поляка Роде, — мне померещился де Сото, окровавленный и какой-то… выпитый изнутри что ли…

— Байка! Басня! — в один голос вырвалось у князя и его дружинника.

Датчанин сердито засопел, и опричник тут же исправил свою оплошность:

— Верим мы вам и про бурю, и про свена, и про лойму с мертвяками. А что на ней рыцарь де Сото плыл — могло и прибредиться.

— Могло, — удивительно легко согласился вдруг Роде. — Подождем, когда «Спрут» вернется.

— Добро, — князь поднялся. — Терема те можете хоть сей час заселять. Ходите, где вам надо в городе, только Адашеву слишком часто не попадайтесь.

Он теперь большой голова надо всем… Но вы под моей рукой, запомните. Чуть что — прямо ко мне, не чинясь.

Едва поднявшись, Басманов вдруг наморщил лоб и спросил:

— Помните, была в Ругодиве, когда я вас на Русь забирал, заваруха у нас, в кабачке фрау Танбух…

— Помним, — сказали в один голос Берналь, Ежи и Роде, которые там как раз и познакомились.

— Вас вывела потайным ходом одна весьма любопытная особа, некая Гретхен.

— Она еще с нами в плавание ушла, — подтвердил датчанин.

— И что же с ней сталось? За борт упала?

— Эта шельма, — не удержался Соболевский, — оказалась весьма хитрой штучкой, княже. Травила нашего капитана ядом, пыталась корабль спалить, а потом и вовсе сбежала с остатками воинства Шлип-пенбаха. Так что искать ее можно только в свенской земле.

— Так я и подумал. — Басманов двинулся к борту. — Очень интересная фрау, был бы моложе — влюбился бы, ей-богу.

— Змея она, — просто сказал Берналь. — Холодная, как могила, и хитрая.

— Что хитрая — это точно. — Басманов перевесил ногу через борт и подергал веревку. — Она сейчас в Ганзе сидит. Большим уважением пользуется в Ливонии, между прочим. Надеюсь когда-нибудь накоротке с ней словцом перемолвиться.

— Не советую, — еще тише сказал Берналь. — К ведьме подходить близко может либо святой, либо пастырь Божий.

— Ну, а палач? — спросил Соболевский, по-детски наивно выпятив нижнюю губу.

— Заплечных дел мастер тут нужен, а не святой, — согласился князь. — Ну, бывайте. Быстрее вам починиться и в море выйти.

Глава 25. НАРОВСКИЕ БЕРЕГА

Мы тут в рутине погрязли, — насмешливо глядя на Басманова, цедил слова Адашев, — А наш воевода лихой такие дела на море творит, что глядишь — один он люб царю-батюшке будет.

— Это вряд ли, — Курбский подкрутил щегольский ус, пышнее которого были во всей Европе, верно, у одного Радзивилла. — Государь любит теперь людей набожных, кротких, пастырей для стада, а не волков.

Это был камень в огород Сильвестрова и того же Адашева, который мог часами прояснять в окружении дьяков темные места «Добротолюбия».

— А что на море особенного делается? — спросил через некоторое время покоритель Казани.

— Служат людишки, — неопределенно ответил Басманов.

— Третьего дня, — стал рассказывать Адашев, — явился в устье Наровы свенский флейт. Наши давай пушки наставлять, фитили палить, стрельцы от ратных учений бегут к пристани — словом, переполох изрядный. Сажаю я пять десятков чернокафтанников в челны, отправляю к свенскому корыту. Но палить не велю — кто их знает, может, говорить хотят, а не ратиться. И тут капитан свенский зовет на борт десятника, причем на потеху, десятника того зовут Михрютка Рябой. И этому вот Михрютке сдает свен свою саблю и спрашивает, куда ему флейт ставить.

— Это с чего такое диво? — Курбский даже усы оставил и уставился на Басманова. — Неужто твои водяные станичники так свенского льва запугали?

— Я капитана к себе приглашаю, — продолжал Адашев. — Интересуюсь, почему на аккорд сдался. А он говорит — спасу нет от русских станичников на Балтике. Один походя борт проломил ядром, от другого в бурю спрятались — так он и в бурю с саблями наголо полез абордаж учинять. И учинил! А потом повернулся, и говорит — сами добирайтесь до Иванго-рода, нам недосуг. И канул в бурю.

— И что тут кривда, что тут правда?

— Кривды нет, — ответил Басманов. — Полуправда есть.

— Это весьма превосходно, — возбудился вдруг Курбский, — что нас на Балтике бояться начали. Мы еще в Ливонию ни ногой, а нам сдаются корабли! Царь-батюшка зело обрадуется.

Адашев налил себе вина, пригубил и тут спохватился — стал и собеседникам лить.

— Без прислужников тяжко, — виновато и насквозь фальшиво, как обычно, улыбнулся Адашев.

Совещание проводили, затворив ставни, прогнав челядь. Дело неумолимо катилось к войне, боялись наушников. На беседы допускался только иной раз обозный воевода — Скуратов, да еще Бутурлин, присланный царем для командования передовым полком. Сейчас Бутурлин на правах младшего из государевых доверенных людей муштровал стрельцов.

— А я уж думал, — признался Курбский, — поднять полк любой, разметать рогатки и скинуть в реку твою банду заморскую, князь Басманов.

— Отчего же так?

— Спесивы, наглы, басурман на басурмане. Шапок не ломают ни перед кем, а какая польза с них — не ясно. Только носят им туда доски да гвозди, еду да ме-ды. Стрельцы, кстати сказать, волнуются. Говорят — нет ли там, за рогатками, измены какой хитрой.

— Про измену, — жестко сказал Басманов, — позволь нам, опричникам, думать.

Курбский насупился, Адашев вздрогнул, словно только и делал, что измышлял измены на государя.

— Ладно уж, — величественно позволил покоритель Казани, — пусть живут хоть в теремах, хоть на кораблях. Не слышал я про плененные и потопленные корабли, сейчас знаю. А слыхал я — торговля в Новгороде и Старой Руссе в гору пошла. У меня полки стояли в Копорье и Яме, по Ауге в городках разбросанные — думал, с голодухи опухнут. Деньга выдана, а в лесу медведю эту деньгу не покажешь, селезню мзду не дашь.

— Выжили? — сочувственно спросил Басманов.

— Не то слово, — воскликнул Курбский. — Жирком подернулись. И все через лотошников бродячих.

— Торговля растет — это замечательно, — заговорил Адашев. — А только жалуются на русских ви-тальеров те же датчане. А нам с ними и торговать, и воевать с немцем.

— То и жалуются, — заметил Басманов, — что их собственных витальеров мои людишки на корм рыбам пустили. Вот Новгород и вздохнул свободнее. Прикажете убрать корабли с моря? Я уберу, только кто будет твою, Курбский, рать кормить, пока ты, Адашев, политесы с принцем датским Магнусом и Радзивиллом разводишь?

— Опять началось, — возвел очи горе Адашев. — Все подлецы, одни опричники молодцы.

— Я доли в торге с датскими сукновальщиками не имею, — отрезал Басманов. — А поставки стрелецким полкам идут не из вотчин рода Плещеевых.

— Ты бы не отказался нашу рать одевать, — усмехнулся Курбский. — Как и все остальные Плещеевы, только кто вам даст? Царь-батюшка ясно все отписал — что опричь, а что в земство.

— Довольно, — хватил Басманов кулаком по лавке. — Мы будем дело обсуждать, или вдруг другу в бороды вцепимся?

— Ты ручками не маши на нас, — наставительно покачал пальцем и старательно нахмурился Адашев, — говори, что думаешь о делах Ливонских.

— То и думаю, что всегда, — Басманов говорил излишне резко, сам это понимал, но поделать с собой ничего не мог. — Орден развалится, как только мы на него надавим.

— Что и следует сделать, — елейно улыбнулся Курбский. — Договаривай уж, опричник.

— Что и следует свершить немедля, — Басманов указал на грубо намалеванную карту, брошенную поверх лавки под закрытыми ставнями. — Ударить, как стоим — Курбский из Пскова, а я с Бутурлиным — отсюда. Нарва падет, а магистр выведет свои рати в чисто поле. Курбский его стопчет и пойдет вглубь Ливонии. Войне конец.

— Какой ты быстрый, — развел руками Адашев. — Ливония — это сила.

— Ливония, — в тысячный раз за эти несколько дней повторил опричник, — это была сила. Была, да вся вышла.

— Кто перед государем ответит за погубленные полки? — спросил Адашев.

— Я и отвечу, коли доведется, — Басманов посмотрел на Курбского, опять занявшегося усами. — А что скажет казанский победитель?

— План отличный, — ответствовал тот. — Наскок на татарский манер — или все, или ничего. А Ливония — не Казань и не Крым. Тут Европа, тут постепенно и умно действовать надобно.

— И что с того, что не Крым? До Крыма, конечно, месяцами скакать надо, а татары тем временем степь зажгут и редкие колодцы трупами забьют. А тут — не загнав лошадей, можно всю Ливонию незнамо сколько раз кругами объехать за седьмицу. А Казань и вовсе зря приплел — сам же ее взял и царю-батюшке на блюде преподнес. Сила в ней была во сто крат большая, чем в гнилых рыцарских комтуриях.

— Сколько магистр в поле может вывести? — Басманов спросил у Адашева, желая подчеркнуть, что не знает тот Ливонию — придуманная у него Ливония в голове есть.

— Много, наверное, — неопределенно махнул рукой Адашев. — Если у них денег на дань юрьевскую нет, так что — и войска нет? Ландскнехтов, может, и не наймут тьму-тьмущую, а рыцари — они не за деньги служат, кнехты тоже.

— Магистр может в поле вывести тысяч десять войска, а у Казанского Едигея легко шестьдесят тысяч сабель в набег уходило. Мог и больше, да мы не дали, сразу ударили.

— Выходит, — растерялся Адашев, — у нас в одном только Ивангороде сила большая скоплена?

Курбский солидно откашлялся, требуя тишины.

— Войск у нас больше, это верно Басманов говорит. Но рыцарь — воин особый, лютый, в броню до пят одет. За дело, правым их Церковью почитаемое, борется.

— А наши что же? — вскинулся Басманов.

— А наши стрельцы не ведают, зачем и почему умирать идут на чужбину. Казань — она набеги чинила, в полон брала, рабами обращала…

— Люди знают, зачем нам воевать немца надо, — упрямо выпятил челюсть опричник. — А кто тугодум — тем и объяснить недолго.

— Послушай лучше адашевское видение, — посоветовал Курбский. — А то ты все саблей махать зовешь, а силу Ливонскую не видишь.

— Слушаю, — безнадежно сцепил руки на колене Басманов.

— Одним нам Ливонию одолеть не удастся, — начал Адашев. — Только кровью большой, а царю такого не надобно. Нужны друзья нам в ратном деле.

— Радзивилл? Баторий? Магнус? Кто из них. Или все скопом?

— Опять ты за свое, — возмутился Адашев. — Не государственного ума ты человек, князь Басманов.

— Послушаем государственного, — плечи опричника поникли.

— И литвины, и ляхи, и датчане могут помочь нам. Нужно только перестать их на Балтике топить, ровно котят в проруби.

— А Новгород?

— Потерпит Новгород.

— Ну, тогда да, — горько усмехнулся Басманов. — Если потерпит…

— Литвины готовы воевать прибалтийские земли, ибо орден им самим изрядно насолил. Ляхи так же думают. Дождаться нужно, как они силу соберут, и тогда уже бить.

— И как это мы свенов побили, — поразился опричник, — без ляхов-то? И Магнус не успел…

— То свены, — тон Адашева вновь сделался нравоучительным, — а то Ливония.

— Именно так, — Басманов встал и возбужденно стал прохаживаться. — Свены могли по Неве и до Ореховца дойти, и Ладогу разорить, по рекам из земель корелы спуститься в Вологду — и конец всей торговле нашей. Все одно — побили. Хоть корабли у них имелись, войско с пищалями, и все прочее.

— Почитать свенов сильнее Ливонии — странно, — подытожил Адашев. — А отталкивать руку славянских друзей наших — и вовсе преступно.

Басманов внезапно напрягся, подошел к дощатой стене, прислушался.

— Что такое? — спросил Курбский. — Опять мыши из амбаров пришли? И что им тут — зерна я не храню…

Опричник отступил от стены и ударил ногой в доски.

Тонкая, сделанная лишь для видимости перегородка рухнула, а сам опричник едва не свалился. Адашев вскочил с диким воплем «измена», Курбский так и остался сидеть на месте.

В помещение, оттолкнув Басманова, влетели двое дюжих молодцов в белых одеждах рынд, следом вступил сам Иоанн Васильевич.

— Тонок слух у тебя, опричник, — усмехнулся он, делая знак рындам, чтобы подняли князя. — Большое дело затеваем, хотел я знать, что на сердце у вас.

— Батюшка, — Адашев ладонью пот со лба стер и отвесил поясной поклон. — Как же ты из Москвы поспел?

— Поспел вот, — Иван Грозный подошел к намалеванной карте, вгляделся и покачал пальцем у кого-то невидимого перед носом. — У меня карты хуже рисованы.

— Так возьми, — нашелся Адашев.

— Здесь они нужнее будут, — Грозный переводил взгляд с одного на другого. — Спор ваш слыхал я. И вчера слыхал.

Все трое замерли, думая каждый о своем, наболевшем.

— Красивые речи, мудреные…

Тут Грозный ударил по лавке в точности так же, как до того Басманов:

— Только начинать нужно, хватить соседей смешить и стрельцов мучить.

— Как же, кормилец, — застонал Адашев. — Я гонцов разослал в Великое герцогство Литовское, да в земли ляхов…

— Сильвестров уже поплатился за излишнее хитроумие свое, — сурово сказал московский князь, — и ты допросишься. Я наперед знаю, что соседи скажут. Станут затягивать наше вступление в земли псов-рыцарей, крутить и юлить, а сами примут под руку комтурии орденские — и нет больше у Руси пути в студеные моря, одно устье Наровы. А его и заткнуть недолго.

— Мои полки во Пскове готовы, — сказал Курбский. — Только самому доскакать.

— Не во Псков, — усмехнулся Иван. — Уже в рыцарские земли поскачешь, наперехват. Салтыков вывел полки из Пскова.

Адашев схватился за голову. Губы его дрожали — сейчас разревется.

— Из Пскова долго идти, — заметил Иван, неодобрительно глядя на Басманова и Курбского. — Бестолково расположили вы их, право слово.Но уже не воротишь сделанного.

Грозный подошел к карте.

— Главное для нас — взять Нарву. Отсюда корабли Карстена Роде станут диктовать волю Москвы всей Европе.

Он помолчал, глядя на вздрагивающие плечи Ада-шева.

— Второе дело — выманить магистра в поле и одним ударом раздавить рыцарскую гадину. А не то замучаемся их из каменных гнезд выкуривать.

— Магистр Кестлер, — решился встрять Басманов, — поостережется идти навстречу псковской рати. Ударит на тех, что у Нарвы.

— Не успеет он, — Иван сел на лавку и простецким жестом почесал затылок. — Им за десять дней не собраться. Обленились, словно коты жирные. Нарва уже падет… Должна пасть, князь Басманов.

Иван поманил пальцем рынду:

— Кликни там Бутурлина, пусть послушает.

— А пока нет его, — чуть погодя усмехнулся князь московский, — Адашев нам расскажет про датских сукновальщиков и Радзивилла, что внезапным другом нам сделался.

К тому времени, как появился Бутурлин, Адашев окончательно спал с лица, сплетая противоречивые речи.

— Слушайте, — палец Иоанна поочередно ткнулся в Басманова и Бутурлина, — Нарва должна пасть с единого наскока. Больше трех дней нечего под ее стенами делать. Дальше — охота на магистра.

Иван принялся указывать на карте места, к которым должны выйти конные сотни, отрезая ливонские земли от литвинов и поляков.

— Эта комтурия. — говорил Иван, — к литвинам желает отойти. Ее первой занять. Соседняя почитает себя верной магистру — с ней можно повременить. Вот эта — под ляхов собралась ложиться. Ее занять еще до того, как с магистром свидание случиться…

И так далее.

Басманов удивлялся, откуда взялась в царе такая память и знания — совсем недавно казался он больным и немощным.

Сейчас перед ними был прежний государь, который сокрушил Казань, скрутил в бараний рог род Бельских и сокрушил свенов.

— Что скажете, бояре? — усмехнулся Иоанн, закончив излагать свой план.

— Скажем, — за всех ответил Бутурлин, — что нас можно домой отпускать, к женам и детям. Царь все сам продумал, да так, что только исполнять можно.

— Сие есть дерзость, — задумался Грозный вслух, — или мудрость?

Бутурлин обмер. В устах князя московского второе могло значить шутку. А первое — колесование, дыбу, отписание в опричнину всех земель…

— Мудрость сие, — вмешался вдруг Курбский очертя голову. — Так много знать нужно, чтобы составить сей план, что диву даешься — зачем России бояре.

— Жизнь — она посложнее карты будет, — заметил царь. — Сотни невзгод приключиться могут. Разливы рек, измены в стане ворогов и измены в нашем стане, новые друзья… Хотя последнему не быть — нет у Руси друзей крепких, не отступающихся… Мне в Москву нужно возвращаться — а вам здесь дело вершить.

— Останься хоть на день один, — взмолился Ада-шев, — Надежа-государь, пусть войско увидит тебя.

— Не войско должно царя перед ратью видеть, — проворчал Иоанн, — а я войско после рати победной видеть должен, и благодарить. Что Курбский и Басманов скажут?

— Войску показаться — благо, — решительно сказал Басманов.

— И я так думаю, государь, — Курбский больше не колебался. Он всегда был отличным исполнителем, ведомым более сильным поводырем.

Великая трагедия в судьбе Курбского и России случилась именно потому, что не оказалось рядом ведущего, и князь заметался из одного стана в другой.

— Тогда ступайте и объявите по Ивангороду — завтра смотр войску будет.

Проходя мимо опричника, Адашев зло шепнул:

— Знал ведь, змея? Признайся, хоть один раз в жизни не лги. Знал?

Басманов искренне замотал головой, и Адашев вышел, проклиная крушение своих планов и торжество «саблемахателей».

Глава 26. СМОТР

Дрель крутилась перед закрепленным меж бревен карманным зеркальцем, прилаживая на непослушные патлы платок. Зашедший в палату гоблин буквально обомлел.

— Эльфийка, — сказал он, придя в себя. — Просто класс! Да ты нормальная баба, как я погляжу. И где раньше мои глаза были?

— Убью, нежить, — пообещала Дрель, слегка польщенная.

На ней было длинное платье, поверх которого накинут вышитый передник, прихваченный пояском, на голове — платок. В принципе — более чем скромный наряд обитательницы Ивангорода или любого иного града на Руси. Но появилось в ней что-то особенное, чего раньше и в помине не было.

— А я каков молодец? — спросил гоблин, демонстрируя рубаху и широченные штаны, собранные на голенях пестрыми обмотками, уходящими в крепкие башмаки. — Чистая и конкретная реконструкция на Иванушку-дурачка… вторая половина шестнадцатого века.

— По-моему, — мстительно заметила Дрель, — тебе идет. Носил бы всегда такое — на личном фронте проблем бы поубавилось.

— Ладно, меня Бледный Король заслал — пора идти. Скоро целый царь всея Руси появится, надо не пропустить такое шоу.

— Уже бегу, — Дрель с сожалением посмотрела на остатки помады, но, выполняя наказ ангмарца, не притронулась к косметике.

Они вылетели из терема и догнали группу судовой рати Карстена Роде, шумной толпой валившую к воротам Сам датчанин ехал впереди на присланном Басмановым коне, о чем-то беседуя с расфуфыренным в пух и прах Соболевским.

Бледный Король без своей обычной рогатой короны смотрелся довольно странно и непривычно, словно назгул вдруг предал идеалы Тьмы и решил закосить под человека.

В своем обычном наряде, разве что помыв и вычистив его, по случаю визита Ивана Васильевича, оказались только ирландцы.

— Ирландия, — заметил по этому поводу Шон, — законодательница мод.

Действительно, время от времени мимо ирландских реконструкторов проходили в точности так же одетые парни и взрослые мужчины.

На берегу пришельцы из будущего обжились на удивление быстро и без особых эксцессов. Относились к ним «местные» с ничуть не большей настороженностью, чем к команде когга датчанина, принимая за таких же иноземцев.

Бледный Король даже придумал по этому поводу слезную байку про какую-то испанскую деревню, покрестившуюся по православному обряду и через это жестоко притесняемую маврами Эту историю он обожал рассказывать всем и каждому, от своих до чужих. Особенно пришлась она по вкусу бабам с ярмарочных торговых рядов.

— Вот мы и собираемся когда-нибудь вернуться на родину, — проникновенно вещал назгул, хрустя солеными огурцами и заедая их медом, — Выбить мусульман… в смысле — агарян с родного хутора и зажить как люди.

Если обнаглевшему ангмарскому оборотню удавалось хлебнуть где-нибудь пива или меда, то он еще и начинал петь, ужасно фальшивя, но неизменно вышибая слезу из слушателей.

Портил «туристический отдых» Карстен Роде, вознамерившийся в кратчайшие сроки сделать из ребят настоящих морских волков.

Лойма что ни день выходила на реку, маневрировала, сцеплялась с коггом крючьями, ставила и снимала парус. Все это вызывало пока еще глухой ропот, сулящий форменную бурю в будущем.

Известие о нежданном визите царя весь Иванго-род, кроме команды «Федора Крюггера», встретил с огромным энтузиазмом.

— Первомайская демонстрация получится, — сказал Шон.

— Ничего из-за стрелецких шапок не увидим, — добавила Дрель.

— И все-таки мы пойдем, — докончил за всех и подвел черту под дискуссией бледный Король. — Иначе точно каменьями забьют. Издаю новый указ — всем озаботиться костюмами. С Карстеном я поговорю — учебное плавание на один день отменит.

— Хоть какая-то польза, — промямлил гоблин, давеча свалившийся за борт и простывший в студеной наровской водице. — Я бы на папу Сау пошел смотреть. А какой-то Иван, пусть и Грозный…

— Шепотом, — погрозил ему пальцем назгул. — Шепотом высказывай свои неблагонадежные мнения, гоблинское отродье.

— Да, — завел обычную для своей «породы» шарманку ролевик. — Я быдло. Нет у нас аристократии, нет — и не надо! Мы — гоблины, природные демократы. Никаких царей, лордов, сэров и прочего ливера.

— И даже ты, природный демократ, сейчас закроешь свое хайло и пойдешь рукоплескать царю-батюшке.

— Есть, — отдал гоблин честь на американский манер и отправился шить себе «выходной костюм».

…Толпа бурлила и ликовала, в лучших традициях Советского Союза. На перекрестках стояли кучки вооруженных «солдат правопорядка», со знакомым скучающе-бдительным выражением на физиономиях. Было все, что положено — пробки из телег и коней, зажигательные речи непонятных личностей, сладости на лотках, подвыпившие люди неясного возраста, целовавшиеся шумно и громко, с патриотическими речами на устах и слезами в глазах..

Сам царь, восседавший на троне, водруженном вместо спешно разобранной потешной крепостицы, разочаровал многих.

— Он маленький, — пищала Дрель.

— Он не маленький, — наставлял ее Шон. — Он далеко.

— Скажите, почему он вовсе не похож на артиста Яковлева, — разорялась эльфийка.

— Чтобы враги не догадались, — терпеливо разъяснял ирландец.

— О чем?

— Чтобы ни о чем не догадались.

— Скучно…

Была джигитовка, стрельба, танцы и стеношный кулачный бой — любимая царем забава. Черный Хоббит даже сходил в ней поучаствовать. Вернулся с бланшем под глазом, в разорванной рубахе и очень довольный.

— Экзотика, — вздохнул он. — Прямо душа поет!

Под вечер все организованно вернулись назад, с каковым событием их и поздравил Бледный Король.

— Это прогресс в нашем маленьком коллективе, — сказал он прочувственно. — Никто не попал в ментовку и вытрезвитель, сиречь в острог и… опять в острог. Значит, мы стали организованной силой.

— Почему не бывает организованного бессилия, — спросила подружка Дрели.

— Не в Индии, дамочка, — сказал кто-то из гоблинов.

— По причине сегодняшнего парада и вашего хорошего поведения, — сказал назгул, — выражаю благодарность от лица службы и лично товарища Карсте — на Роде.

— А посущественнее чего нету? — с ленцой спросил битый в стенке Хоббит.

— А посущественнее — бочка вина!

В этот раз ангмарец сорвал аплодисменты.

— Веселого мало, — заметил Шон, налив себе вина во фляжку и примостившись на ступеньках игрушечного, какого-то очень не настоящего терема.

— А что такое? — спросил довольный жизнью Хоббит. — Из всех искусств для нас важнейшим являются кино, вино и домино. Кстати, я вырезал кости из деревяшки, проявив способность к народным ремеслам и смекалку. Сразимся?

— Война будет, — сказал печально Шон. — Не до домина.

— С чего ты взял?

— А ты в календарь загляни, у Майки или у Дрели остался. Совместишь со здешними датами и школьной программой…

— Вы опять про свою Ливонскую войну, мальчики, — девушка по кличке Майка присела рядом с Шоном. — Давайте лучше о бабах.

— Я знаю, что она должна вот-вот начаться, —

Хоббит шумно отхлебнул вино из рога и скривился. — Надо срочно принять Грузию или Молдавию в состав России. О чем это я… Начнется, не начнется — тянут кота за хвост…

— После такого шоу, — сказал Шон, медленно, но верно впадающий в мрачное ирландское национальное пьянство, — она может начаться хоть завтра.

— Вообще-то, — согласилась Галадриэль, — Шон прав. Вся эта первомайская демонстрация напоминала банальную идеологическую накачку.

— А я только научился обмотки правильно мотать, — печально заметил Филька. — Придется опять верные кирзачи вынимать из рюкзака.

— Для нас война в любом случае начнется очень скоро, — подошел ангмарец, водрузивший все же свою корону, причем не снимая «маскировочного костюма», отчего назгул сделался похожим на уходящего на пенсию сатира. — Карстен Роде собирается выходить в море.

— Кстати, пора определиться, — сказала Майка. — Кто будет ходить в плавание, а кто дома кашеварить.

— А чем вахтовый метод плох? — спросил Килька.

— Скорее подойдет комбинированный, — заметил ангмарец. — Та же самая Дрель наотрез отказывается убивать не знакомых ей лично немцев. Она — в Ивангороде, Майка тоже…

— Нет, я от здешней тоски и сидения за рогатками сделалась агрессивной, — сказала Майка, — и обуянной идеей убийства всех немцев и шведов на свете. Я лучница эльфийская, или где?

— Ты станешь стрелять? Убивать и калечить? Рискуя быть искалеченной или убитой самой?

— Стреляла же я на Неве, — проворчала Майка.

— Там мы все с перепугу чудеса творили, — вздохнул ангмарец, — выживали, так сказать, в состоянии аффекта.

— А теперь убийства будут целенаправленные, преднамеренные, совершенные по предварительному сговору, — презрительно выплевывая милицейские термины, отшутилась Майка. — Стрелять лучше, чем за рогатками сидеть. Хочу в море, и точка.

— Понятно, — схватился за голову Бледный Король. — Придется опять плебисцит проводить, чтоб его…

— Вот ты хоть и Бледный, а дурак, — грубо сказал гоблин Вася. — Какой-такой плебисцит-млебисцит, а? Выбрали тебя вождем — вот ты и отрабатывай зарплату. Назначай — кого в морской дозор, а кого — кашеварить.

— А вот так мы не договаривались, — возмутилась эльфийская принцесса, — лучше уж плебисцит.

— Я против плебисцита, — мрачно сказал Черный Хоббит.

— Почему?

— Во-первых — мне не нравится слово. Во-вторых — диктатура есть первичная форма государства. Все согласны? А с точки зрения диалектики, низшая фаза повторяется как высшая на следующем витке…

Ну, вы меня поняли. Она же, диктатура, является высшей формой государственного правления.

— Верно, — заметил Килька обличительно. — Ходили сегодня, как на настоящей демонстрации, клювами вертели. А надо было учиться у Ивана Васильевича. Словом — гномы за диктатуру.

— Оба? И не подеретесь? — усмехнулась Дрель.

— Ирландцы тоже, — раздались два полупьяных голоса, и Шон поморщился.

— К такой мысли мы еще не готовы, — окинув взором упорно молчащее большинство, сказал назгул. — Пусть я пока останусь конституционным племенным монархом.

Тут он сделал страшные глаза и заорал:

— Кто не желает в море ходить вообще — становись справа!

Три силуэта немедленно возникли в указанном месте, потом к ним присоединился еще один, и еще.

— Кто за вахтовый метод — становись напротив меня!

Поднялась добрая половина присутствующих. Повисла пауза, и назгул сказал уже тише:

— А тех, кто собирается стать профессиональными военными, вообще не спрашивают.

— Почему это? — раздались голоса ущемленных в правах.

— Нам вас не прокормить будет.

— Так ведь царь кормит и Басманов!

— Если царь и Басманов, — твердо сказал ангма-рец, — то милости просим от нас — в стрелецкий полк.

Потом было еще вино и споры, потом костер и гитара.

Под утро расчувствовавшаяся Дрель прочитала любимый с детства революционный стишок, оказавшийся жестокой насмешкой судьбы:

В свете угасающих в утреннем небе звезд, строки Левандовского не показались никому наполненными черной иронией и скрытого смысла.

А утром началась Ливонская война.

Как обычно это случается в России — совершенно неожиданно и с тяжелого похмелья.

Глава 27. НАРВА

Ландскнехты, изрядно выпившие и от этого полные решимости разгромить славянские рати, скопившиеся на границе, вместо ратных подвигов разносили кабак в нижнем городе.

— Разберемся с этой сволочью из команды Рихарда, — рычал одноглазый пикинер, целясь кружкой в голову спрятавшегося за перевернутым столом мещанина, — возьмем лодки и отправимся на тот берег.

— Верно, Марвин, — вторили ему соратники, пинками выгоняя из подвальчика мужчин и щипками — женщин. — Довольно московитам в мире обитать. Разнесем эту их крепостушку — пусть вид не портит.

Явился наряд городской стражи. Но что могли сытые и трусливые бюргеры, недавно приказом магистра поставленные в строй, поделать с разбушевавшимися псами войны? Разогнав наряд и отобрав у него алебарды, ландскнехты обнаружили, что за разговорами и мордобоем уничтожили все запасы спиртного в некогда уютном кабачке.

— Идем к реке! К Нарове! — вопили одни.

— Сначала нужно добыть еще пива, — вторили им другие.

— И лодки, и пиво, и молодки есть у славян, живущих аккурат возле реки! — Марвин, выказывая задатки великого народного трибуна, приковал к своей персоне всеобщее внимание. — Повеселимся, братья!

Распевая песни нестройным хором и тяжело опираясь друг на друга, ландскнехты двинулись к реке по тихим улочкам Ругодива.

— Они пошли к мостам? — прислушался помощник начальника конного патруля к неясному шуму, доносящемуся из нижнего города.

— Нет, — убежденно сказал командир, сам бывший ландскнехт, осевший в верхнем городе. — Двинулись к новому заведению фрау Танбух.

— Жаль заведение, — сказал помощник с сомнением.

— Так в чем же дело? — спросил находчивый командир разъезда, высланного отцами города для усмирения буйства. — Скачем туда во весь опор.

Вскоре ландскнехты уже ломились в первый в череде намеченных для посещения домов ругодивских славян, а конный патруль пировал в заведении фрау Танбух, «поджидая подхода взбесившейся черни».

Все это происходило почти на самых дальних оконечностях нижнего города. Примерно в то время как хозяин первого дома пал на пороге с раскроенной головой, а его жену и старшую дочь только начинали насиловать, казачьи сотни на мокрых конях стали выбираться на западный берег Наровы в получасе скачки от городских стен. Восточный берег потемнел от лодок, до того спрятанных в камышах.

— Хороша молодка, но зачем же так кусаться? — спросил Марвин, сползая с растерзанного тела, брошенного на сдвинутых сундуках.

Когда безумный взор измученной жертвы пал на окровавленный труп у дверей, она незаметно потянулась к Марвиновой фибуле.

— Кто следующий, — весело спросил Марвин, пытаясь руками, все еще дрожащими от сотрясавшей его миг назад похоти, завязать многочисленные тесемки на своих кожаных штанах.

Следующий, не успев взгромоздиться на женщину, получил фибулу в глаз и принялся кататься по комнате, опрокидывая горшки с цветами. Марвин с диким криком выхватил из брошенных в угол ножен кошкодер и одним ударом вскрыл несчастной грудную клетку.

— Смерть им всем! — дружно крикнули трое ландскнехтов, очередь до которых так и не дошла.

В следующий дом они врывались уже с боем — предупрежденные криками и заревом пожара хозяева успели подготовиться к отпору.

Тут Марвин потерял одного из приятелей убитым, и двоих ранеными.

Озверев от крови и ран, ландскнехты не стали никого насиловать, ограничившись неизобретательным убийством всех, кого удалось отыскать, включая собаку и канарейку.

Третий дом оказался покинутым, и его просто подожгли, на всякий случай убив пытавшегося по глупости прошмыгнуть мимо немецкого обывателя.

Пива выпито было достаточно, и Марвин провозгласил великий «Дранг нах Остен». Натиск на восток начался на трех лодках.

Туман, стоявший на реке Нарова тем утром, и хмель в головах наемников сыграли с ними дурную шутку. Опомнились ландскнехты, лишь когда от плеска русских весел не стало слышно шума нарвских улиц, взбудораженных погромами.

— Поворачивай, московиты идут! — заорал, встав во весь богатырский рост, ландскнехт на головной лодке, и тут же зашатался, хватаясь руками за стрелу, пробившую горло.

Рядом с лодкой, словно водяной змей, быстро плыл в сторону нарвского берега пегий конь. Всадник на его хребте, молодой мордвин, выцеливал ландскнехтов из лука, отчего-то улыбаясь и тараторя на своем удивительном для немцев наречии.

— Проклятый дикарь, — закричал Марвин, швыряя кошкодер в плывущего всадника.

Промазали оба. Стрела расщепила весло в руках ландскнехта, сидевшего слева от Марвина, кошкодер скользнул по пластинам московитского боярина, плывущего следом за мордвином.

Две из трех немецких лодок успели развернуться и рвануть к Ругодиву, одну настигли стрельцы, и Марвин слышал, как умирают его собутыльники под бердышами и саблями атакующих. Выскочив на землю с раскачивающейся лодки, Марвин припустил в сторону нижнего города, голося:

— Московиты! Московиты пришли!

Возле городской стены его нагнал всадник на мохнатой гайдамацкой лошади и пронзил спину копьем. Спрыгнувший на окровавленную землю казак наклонился и что-то сделал ножом в области живота Марвина со словами:

— Дерьмом собственным захлебнешься, немчура поганая.

В заведении фрау Танбух продолжалось веселье, когда, к неудовольствию начальника конного патруля ему донесли, что отряд Марвина оказался не единственной пьяной компанией наемников, решившей отметить в эту ночь неизвестный никому праздник.

Странный факт… Его, спустя несколько часов, подметит ирландец Шон: люди всегда много пьют накануне войны — в сорок первом, четырнадцатом и так далее, но редко до них доходит, что поводом было именно начало войны.

Знали ли пограничники, сидевшие в подвалах Брестской крепости, когда разливали по крышкам от фляжек польский спирт, что они отмечают день начала Великой Отечественной? Вряд ли.

Точно так же ландскнехты вроде Марвина не осознавали, что отмечают день начала долгой и страшной Ливонской войны, а заодно — начало скорой гибели Ордена.

Сознавать повод наемники, может, и не сознавали, но точно чувствовали в ту ночь и утро, что повод есть. А потому ни вспомнивший о воинском долге конный разъезд, ни ему подобные в других концах Ругодива не смогли остановить волну погромов и пожаров, прокатившихся по Нарве в то самое время, когда стрельцы, боярские дети и казаки занимали западный оерег Наровы.

Самыми удачливыми оказались ландскнехты из ватаги того самого Рихарда, которого мечтал «добить» его конкурент Марвин. Солдаты оного Рихарда, ограбив четыре дома, убив всех жителей в трех из них и изнасиловав женщин в двух, решили посетить православную церковь. Священник, имевший глупость встать на их пути, был найден через три дня. Его изломанное тело корчилось на ограде усадьбы венецианского купца, соседствовавшего с церквушкой. В руки Рихарда и его своры попала икона Богородицы.

Контрабанду в то время еще не придумали, а потому ландскнехты решили выразить себя и тем самым остаться в истории единственно возможным способом.

— В огонь ее, в огонь доску дикарскую!

Отовсюду стащили бочки, телеги, скамьи и разного рода рухлядь. Запалили.

Изображение Богородицы медленно таяло в огне, укоризненно глядя на беснующихся вокруг ландскнехтов.

Когда волна погромщиков убрела дальше по кривым улочкам нижнего города, огонь перекинулся на соседние строения. Одновременно с разных участков городской стены прозвучали первые сигналы тревоги.

Рыцарь Фохт Шнелленберг, которому Магистр поручил попечение о Нарве и ее гарнизоне, как раз садился трапезничать, когда одновременно пришли две страшные вести: московиты валом валят через Наро-ву, и — в нижнем городе вспыхнул пожар.

Собрав вокруг себя группу вооруженных ливонцев, рыцарь совершил вылазку. Рыцарский клин, подкрепленный жиденькой толпой кнехтов и замковых солдат, увяз в толпах обывателей, рвущихся в сторону внутреннего замка, так называемого верхнего города.

— Мушкетоны к бою, — сказал спокойно, словно оживший покойник, рыцарь Фохт.

Толпа продолжала валить, и последовала следующая команда.

Картечь ударила в плотную толпу, за ней дружно грянули копья бронированных защитников Нарвы. Разметав толпу, Шнелленберг рванулся по наполненным дымом улочкам города к наружным воротам. Здесь его остановила толпа озверевших от пьянства, погромов и дыма ландскнехтов.

— Мушкетоны, — поднял руку рыцарь. Ландскнехты, знакомые с огнестрельным оружием лучше, чем обыватели, молча метнулись вперед, подрезая поджилки коней кошкодерами и стаскивая кавалеров с седла.

Случилась свалка, в которой ландскнехты проиграли, убив десяток рыцарей и оруженосцев, а также искалечив пару десятков лошадей.

В дыму метались обезумевшие люди, рыцарь Фохт же упорно продолжал вести свой отряд сквозь этот ад навстречу врагу.

Казаки уже перекрыли каждую тропинку, ведущую к Нарве. Боярская сотня, встретив в трех верстах от города кавалера Вашда, изрубила в капусту пятерых кнехтов, двоих оруженосцев, арбалетчика, а также самого соседа и друга кавалера Фохта, спешившего в Ругодив.

— Головной ертаул ушел на запад от реки!

— Полк левой руки переправился и подходит к стене!

— Полк правой руки забрасывает вал фашинами!

— Большой полк подходит к воротам!

Один за другим докладывали стремянные, Басманов с Бутурлиным переглядывались, ругая черными подсердечными словами медленный ход плотов, везущих осадную артиллерию.

— Немец опомнился, как думаешь, боярин? — спросил опричник.

— Кабы он опомнился, — веско сказал Бутурлин, — мы бы тут с тобой, князь, не разговаривали.

— Что за дым над Ругодивом?

— А кто его разберет? Может, Фохт предместья зажег?

— Вот и первый плот.

Десятки людей облепили волокуши с пушками и тяжелыми пищалями, впряглись в лямки. Орудия поползли по истоптанному пляжу в сторону Нарвы. Басманов и Бутурлин, горяча коней, объехали пушечный наряд и устремились к крепости.

Рыцарь Фохт как раз пробился к воротам, увидев примерно то, что и ожидал. Если ближе к центру города жители старались сбежать от огня в сторону замка, то обыватели из-под стен улепетывали прямо в настежь распахнутые ворота.

— Почему московиты не врываются? — спросил один из молодых рыцарей сквозь смоченную водой тряпицу, прислоненную к лицу.

— Они думают, — подумал вслух Фохт, — что это ловушка.

— Идем на вылазку?

— Обязательно, — спокойно сказал комендант Нарвы. — В этом состоит наш долг.

Пропел одиноко рог, и в ворота вынеслась сверкающая латами кавалерия Ливонии.

— Стоять, куда вы? — только и успел крикнуть вдогонку боярской сотне Бутурлин.

Московиты и рыцари столкнулись рано, слишком рано для немцев, не успевших набрать гибельный разгон для таранного удара. Началась рубка на мечах и саблях.

— Давай к боярам, — сказал Басманов своему товарищу. — Как бы не опрокинули их рыцари. Тогда вся эта орава бронная врежется в стрелецкий полк, и начнется каша.

Бутурлин подкрутил на ерихонке хитрый винт, и у него перед глазами опустилась изящная стальная стрелка. Взявшись было за саблю, он вдруг мрачно улыбнулся и сказал:

— Э, нет, шалишь!

Сжав в кулаке рукоять тяжелого шестопера, он направил коня в конную свалку.

Возникший слева рыцарь замахнулся двуручной секирой, но коня бутурлинского тут же затерли вправо, и рыцарь потерял его из виду. Прямо напротив себя увидел воевода рыцаря в отливающих синевой доспехах, который каким-то чудом удержал в этом хаосе копье. Этим самым копьем он орудовал довольно умело, снося с седла то одного русского всадника, то другого. Понимая, что его оружие короче рыцарского копья, Бутурлин заставил коня сделать несколько шагов вперед, просунулся подальше, свесившись с его шеи, и нанес страшный удар шестопером по морде рыцарской лошади.

— Дикарь! — крикнул немец, тут же погребенный под копытами скакунов.

Бутурлин покрутил головой, выискивая новую цель, нашел, но рыцаря уже кто-то стаскивал на землю, тыча ножом между боковыми пластинами панциря.

«Кажется, — заметил воевода, — даже раненые не собираются покидать наши ряды».

Да тут и мудрено было покинуть ряды — кони смешались и встали, бок к боку, круп к крупу. С обеих сторон в ход пошли чеканы и булавы. Стрельцы, великое множество которых смотрело на эту схватку, не решались стрелять, из опасения попасть в своих.

Наконец ливонцы, хоть и были в меньшем числе, стали теснить русских. Это была их ошибка — фланги германского клина сделались удобными для удара.

Пока сотники и тысяцкие стрельцов строили своих людей, от реки на рысях вылетели с визгом донцы. Впереди них летел, низко склонившись к гриве коня и отставив в сторону руку с саблей, князь Басманов.

Казаки вгрызлись во фланги рыцарского клина, рубя налево и направо. Через несколько томительных мгновений и дети боярские перестали пятиться, сомкнулись и стали давить на немцев.

Фохт, понимая, что не сможет сразить тысячи и тысячи русских, прибывающих с восточного берега, поднял к губам рог. Рыцари устремились в ворота, навстречу черному дыму.

Десяток донцов, смешавшись с кавалерами и их оруженосцами, влетели внутрь.

Больше никто их в этой жизни не видел. Ворота с тяжелым лязгом захлопнулись.

Басманов, тяжело дыша и зло скалясь в сторону Нарвы, подскочил к Бутурлину.

— Пушки готовы?

— Еще не все подошли…

— Давай, боярин.

Бутурлин подскакал к пушкарям, принялся отчаянно жестикулировать.

Наконец ударило первое орудие, за ним второе, третье. Слитного залпа не получилось вначале, не выходило и после.

Однако дело свое ядра делали.

Вначале откололся угол стены, потом, под победный рев стрельцов, вниз обрушилась надвратная башня. Ядра раз за разом били в ворота, и они начали сдавать.

Басманов очень долго осматривал зубцы стен, щурясь от дыма.

— Боярин, — окликнул он Бутурлина. — А ведь огонь согнал немцев со стен.

— А если заманивают, — спросил тот, оглядывая

зубцы и черные облака, выплывающие из самого нутра Нарвы.

— Было бы чем заманивать, — хохотнул Басманов, — давно бы заманили.

Как только ворота рухнули после очередного выстрела, Басманов лично повел Большой полк в открывшуюся брешь.

В дыму какие-то ландснехты и посланные Фохтом конники возвели баррикады и попытались остановить стрельцов. Поняв, что продвижение опричника может быть замедлено, Бутурлин велел трубить общую атаку и хватать лестницы.

Все, что готовили для трехдневной осады и правильного штурма, было использовано в считанные минуты. Полки левой и правой руки взлетели на стены по штурмовым лестницам и «кошкам», ожидая стрел, расплавленной смолы и пуль из башен и со стен.

Так и не дождались.

Бутурлин одним из первых очутился на зубчатом парапете, огляделся и издал победный рев. Ландснехты и остальная пехота ливонская ушли со стен. Малой кровью были взяты укрепления нарвские.

Впрочем, отдельные кучки обороняющихся еще цеплялись кое-где за крытые галереи и надвратные башенки. Очисткой от них стен и занялся воевода.

Бутурлин во главе десятка стрельцов сближался с отрядом отчаявшихся кнехтов.

— Сдавайтесь! — крикнул воевода, но его то ли не поняли, то ли не захотели понять.

Двое стрельцов присели и дали выстрел. Остальные, по примеру Бутурлина, не стали тратить время на баловство, сойдясь с ливонцами на былом оружии.

Приноровившись во время конной свалки у ворот к шестоперу, воевода не стал вынимать саблю из ножен. Страшные удары булавы выводили из строя соперника в любом случае, ибо легко и приятно ранить шестопером нельзя.

Сорванное с костей мясо, раздробленные хрящи, превращенные в крошево руки и ноги — все это шестопер. Никаких разрубов и разрезов, никаких дырок и колотых ран…

Под стать оказались и супротивники, что шли на стрельцов и царского воеводу с шипастыми моргенш-тернами.

— Гойда! — выдохнул Бутурлин, кидаясь вперед. Вспыхнула короткая и жестокая до зверства схватка.

Шестопером и моргенштерном нельзя, щадя соперника, ударить плашмя. А слабо бить вообще смысла не имеет, вся сила их — в проломном ударе. Задача его — промять железо и раздробить живую плоть, сокрытую под броней.

Двое стрельцов полетели вниз, трое остались лежать, медленно исходя кровью из страшных ран, когда Бутурлин опустил шестопер и понял, что стены окончательно очищены от нарвского гарнизона.

— Пора батюшке нашему, — сказал он стрельцам, — князю Басманову пособить.

— Отсюда и пособим, — сказал один из служилых, делая вид, что целится вниз из пищали.

Вначале хотел Бутурлин отругать выказавшего малодушие, а потом вдруг повеселел.

— Где их пищали затинные? Где пушки и тюфяки? В трех башнях Бутурлин обнаружил ливонские пушки и открыл пальбу сверху по баррикаде, остановившей основные силы, а потом перенес стрельбу на внутренний замок.

— Как бы нас самих ядрами не пошиб воевода Бутурлин, — проворчал Аника. — Глупо голову сложить от своей же пальбы.

— А как брать эту кучу сора? — спросил Басманов.

— Пусти людей половчее в дым и огонь, — сказал Аника, с внимательным прищуром оглядывая баррикаду. — Пусть обойдут с боков и ударят.

— Сделаем, — Басманов повернулся, ища толковых стрельцов, знакомых по учениям у Наровы.

— Только, батюшка князь, Христом-богом прошу, — взмолился Аника, — пусть именно ударят, а не пальбу учиняют. Своих посекут, шуму наделают, а до замка мы так и не дойдем.

Пришлось ждать, пока посланные в обход, найдут дорогу в горящих руинах примыкающих к площади улиц.

Наконец Басманов сказал:

— Не можем ждать более. Сгорим, или немец нас сам обойдет и ударит.

Аника поискал глазами донцов и Ярослава.

— Первыми пойдем, — сказал он. — Иначе народ на копья и алебарды не полезет.

Донцы целовали кресты нательные, Ярослав только проверял и проверял крепеж брони. Аника же просто стоял и смотрел на крепкие ливонские щиты, копья, уставленные ввысь, сияющие шапели да шишаки.

— Пора, — сказал Басманов.

— Гойда!

Рванулся Аника вперед, за ним Ярослав, потом оба донца и еще четверо или пятеро отчаянных.

Ливонцы, не видя большой угрозы в этой атаке, даже копья опускали как-то с ленцой, ожидая бурного натиска всего стрелецкого войска.

Аника, нырнув под длинную пику, рубанул саблей. Послышался скрежет, и казак чертыхнулся — окована. Тогда схватил он два копья руками, не давая поднять их и пустить в ход.

Ярослав смахнул два острых кованых жала, прежде чем третье нашло брешь в его броне, опрокинув на щепки и доски. Чувствуя, что рана не так уж и опасна и сила еще есть, засечник мертвой хваткой, ровно клещ, вцепился в мелькнувшее над ним копье.

Козодой не успел уклониться и наделся на пику, побратим его оказался ловчее — обрубил одно, прижал к земле второе и ногой преломил.

Хлопнул арбалет, и тяжелый болт пробил донца от бока до бока.

Но видя порыв этой горстки и не замечая больше монолита в строю ливонском, стрельцы дружно рванулись вверх по накиданному сору. Копья не остановили вала, хоть и убили многих; не остановили и щиты.

Большой полк буквально сбросил нарвскую пехоту с гребня искусственного возвышения и уже здесь, где строй смешался, началась жестокая резня. Дрались всем — прикладами, пищалями и ножами, кулаками и саблями, коленями и даже шлемами бодали в лицо один другого.

Такого натиска немцы не выдержали, стали разбегаться по боковым улочкам.

Здесь казаки устроили на беззащитных кнехтов настоящую охоту, мстя за гибель тех, кто первыми ворвался в Нарву вслед за отступающими рыцарями.

Сломив сопротивление ландскнехтов, Басманов также вышел к замку. Его силы выглядели жалкими и побитыми, никак не победителями — камзолы на стрельцах дымились, люди слепо опирались на бердыши и пищали, брели куда-то без всякого толка…

Фохт попытался совершить еще одну контратаку.

Бутурлин, которому со стен было отлично видно все, что творилось в замке, велел стрельцам спускаться вниз. Многие послушались, и, пройдя сквозь огонь, по мелким улочкам, с флангов атаковали идущих на вылазку ливонцев. В ходе яростной рукопашной все немцы, вышедшие из замка, остались на месте, назад не ушел ни один.

Жар постепенно стал спадать, и только возле самого замка, в глубине нижнего города все равно продолжался ад.

— Начнем обстрел замка! — крикнул Басманов. — Забирайся назад на стены, друг Бутурлин.

— А если Фохт, будь он неладен…

— Мы справимся, полезай!

Вскоре собственные ливонские пушки стали вновь гвоздить по замку.

Не выдержав пальбы и одного часа, немцы снова высунулись, на конях, со значками на копьях и в крестоносных плащах. На этот раз рядом не было спесивых детей боярских, способных помешать стрельцам.

Большой полк дал только один залп.

Рыцарей и воинов поплоше, способных идти в атаку, у Фохта не осталось.

Обороняться также не было никакой возможности — огонь в нижнем городе поутих, московиты умудрились подтащить к замку несколько своих осадных пушек. Теперь пожар вспыхнул и в самом замке.

Басманов подъехал к замку, прикрывая от жара лицо свернутым плащом.

— Рыцарь Фохт! — проорал он, привстав на стременах. — Если ты еще жив, выходи, говорить станем!

Сверху хлопнул выстрел. Басманов весело и зло рассмеялся:

— Напугали ежа голым задом! После вашего пожарища мне огненное зелье нипочем. Фохта давай!

И рыцарь выехал, степенный и неторопливый, как всегда.

Басманов представился.

— Признаться, — сказал невозмутимый, словно снулый окунь, комендант, — я думал, что этими дикими ордами должен управлять какой-нибудь казак или восточный человек с раскосым прищуром глаз.

— Вы еще казаков не видали, — усмехнулся Басманов, вспоминая, как Аника прорубался сквозь баррикаду, ровно лось сквозь бурелом, орудуя топором. Шапка при этом на нем горела, как и башлык… — Замок оборонить нельзя, вы сваритесь внутри, и весь сказ. Выйти также не сможете — уже пробовали соваться.

— Ваше предложение, князь, — спокойно глядя на Басманова, произнес рыцарь.

«Что за человек? — подумал опричник. — Ровно истукан железный!..»

— Вы храбро дрались и не просили пощады, я сам вызвал тебя на разговор. Предлагаю почетную сдачу — выпущу весь гарнизон, со знаменами и значками, рыцари при себе сохранят оружие.

— Я согласен, — без всякой паузы сказал комендант.

Басманов тряхнул головой, словно не веря своим ушам.

— Передайте Бутурлину — кончай пальбу! Пушки смолкли на ливонских (теперь уже — бывших ливонских) башнях.

Через некоторое время рог возвестил, что гарнизон выходит.

Впереди ехал рыцарь Фохт, которого ждала впереди позорная смерть в безвестном курляндском замке.

За ним — две дюжины уцелевших кавалеров.

А потом потянулись искалеченные и обгоревшие кнехты, местные жители, загнанные в замок пожаром и неразберихой, все еще пьяные и злые ландскнехты.

Казаки вились вокруг немцев, словно акулы вокруг умирающего кита, потрясая саблями и выкрикивая всякую хулу, что шла им на ум. Пожалуй, среди них молчал лишь один обожженный с ног до головы Аника.

— Ругодив наш! — взревел Бутурлин, и в воздух полетели стрелецкие шапки.

Глава 28. ЗА СПИНОЙ

К ладной усадьбе с крепким палисадом и кряжистой мельницей у ручья подлетел всадник, одетый и на военный лад, и на щегольской. Стрелка ерихонки не только поднята, а закреплена столь высоко, что ясно — не собирается обладатель рубиться на саблях, а намеренно превратил хороший шелом в подобие шутовского наряда. Стрелка торчит ровно петушиное перо, задорно и глупо. Броня есть на мужчине, но не для защиты от стрелы или меча, а чтобы брюхо блестело — кольчуга прямо поверх рубахи, без поддоспешника, поверх нее накинут юшман, но не забран застежками, а болтается, словно на корове седло.

Однако вся справа верхового стоила немногим меньше, чем усадьба, к которой он приблизился. А раз есть у человека такой достаток — то сам он себе голова, что да как носить, и в какое время.

— Здесь ли живет боярин Собакин, бывший воеводой в Асторакани? — спросил всадник.

Из-за ворот добротных ему ответили:

— Здесь живет Матвей Иванович, а кто кличет?

— Царской службы человек, — гордо ответил всадник. — Впускай, а то худо будет.

— Все мы в России-матушке царской службы люди, — ответил тот же голос. — Назовись по-божески, именем-отчеством.

— Семен Брыль я, служу опричному воеводе Грязному.

— С опричниками Матвей Иванович дела иметь не станет, — голос сделался желчным. — Больно много гонору вы взяли в последние времена, ровно шляхта какая на Руси завелась.

— Стоят в том лесочке два десятка стрельцов, — сказал назвавшийся Брылем. — Если кликну их? Снимут ворота с петель, а тебя заместо них повесят…

— Скликай свое воронье, опричник, — ответил его невидимый собеседник. — Я стар, мне уже все равно.

— Ты позови боярина, дубина, может, я ему яблочек привез моченых.

— Не можно будить боярина. Почивает.

— Ну, и что делать? — спросил сам у себя Семен Брыль. — Это мы-то шляхта? Почивает боярин, когда его из царской службы спрашивают…

Он привстал на стременах и свистнул. Тут же из рощи выехали оружные стрельцы, хмуро оглядывая усадьбу.

— Станешь будить боярина? — еще раз для порядка спросил Семен Брыль.

— Не стану.

— Пеняй на себя.

Один стрелец запрыгнул на коня другого, быстро

встал ему на плечи, подтянулся на руках — и вот он уже верхом на палисаде. Снизу подали ему пищаль.

— Как там? — спросил Брыль у оседлавшего стену.

— Бегут, Семен Акакиевич, на ходу бронь одевают.

— Валяй, Ваня, — буднично и даже как-то ласково сказал Семен. — Мы могли и добром войти.

Пищаль стрельнула, следом за одним стрельцом на стене оказался еще один, потом единым плавным рывком переместился туда и сам Семен. Правда, без пищали.

— Так и есть, — усмехнулся он. — Ляхи! Далеко же вы вглубь царских земель пробрались, и все, поди, без пошлины подорожной?

Вместо ответа прилетела в него стрела, но лишь оцарапала щеку.

— Гойда! — крикнул он, выхватывая саблю и спрыгивая вниз.

К нему уже неслись поляки, кто как одет и вооружен. Со стен грохнул еще один выстрел, и внутрь посыпались стрельцы.

Семен рубился с толстым, но удивительно проворным и крепким на руку ляхом. Тот дважды полоснул по болтающемуся юшману Семена, но вскользь, не сильно.

— Были, похоже, времена ясновельможный пан, — сказал Семен между выпадами, — когда твоя рука могла многое.

— Она и сейчас, щенок, сгодится! — прохрипел пан, делая неожиданный поворот и рубя Семена по лицу.

Чудом отдернув голову, Брыль зло рассмеялся в лицо пану:

— И далась вам всем ерихонка моя! Раз без стрелки — значит, сразу по роже стегать сабелькой?

— Хитрый ты, — отозвался пан. — Запомнил я твою поганую рожу еще с Данцига.

— А по-ляхски сей город положено Гдыней величать… — Семен в свою очередь слегка полоснул противника по брюху. — Гдыня, а в ней живет Крыся. А уж красившее той Крыси только пан Пшибышевский…

При этом Брыль так яростно свистел и хрипел все соответствующие звуки в фамилии известногодеятеля сейма, что его противник, не выдержав насмешки, сделался резок, и ошибся.

— На всякое искусство, — сказал Семен, вытирая саблю о платье пана, — найдется простота. Вольты хороши у тебя были, пан, но зачем такие сложности?

Острый глаз Семена углядел движение возле клети, и он рванул туда.

— Не трожь меня, витязь, — прошипел старик, одетый пышно и очень неряшливо, словно подравшийся с дворовым котом индюк. — Я здесь гостил…

Семен в последний миг прочел что-то по глазам старика, так как успел уклониться в сторону. Колун, взрезав воздух аккурат в том месте, где совсем недавно была голова Семена, ушел глубоко в чахлую грудь старика.

Брыль изловчился и ударил носком сапога в подмышку вторично замахнувшегося врага. Замах от резкой боли превратился в судорожное движение, и колун в итоге огрел по башке самого злоумышленника, не пробил череп, но сильно рассек кожу и слегка оглушил.

— Что, ясновельможный, — спросил Семен, — Не бьют у вас нынче под микитки? Разучились, значит. Вот они — плоды семян ксендзовых побасенок.

— Под микитки, может, и не бъют, — прохрипел крепкий, в летах мужчина, силясь подняться. — А вот так…

Семен, получивший добрую плюху, врезался в клеть и стал оседать на землю.

— …называют у нас «свернуть салазки», — закончил мужчина.

— Хороший удар, — нежно ощупывая челюсть, признал Семен. — Могут еще братушки-славяне, весьма могут…

В этот миг подлетевшие с боков стрельцы скрутили человеку руки и вопросительно уставились на Семена. Тот встал, отряхнулся и подмигнул пленнику:

— Потешил меня лях — убейте его тихо, аккуратно.

— Дикари русские, — прорычал мужчина, силясь освободиться… да куда там.

— Значит, и в вашем королевстве половина дикарей, если не больше, — усмехнулся Брыль. — То-то Вишневецкий именует себя воеводой русским.

— Вишневецкий — такой же дикарь, — прорычал мужчина, кося глазами на стрельцов, словно ведомый на убой теленок.

— Ясное дело, — вздохнул опричник, — Радзивиллова птаха. И что вы, ляхи, такие буйные, а? И из нас таких же сделать желаете. У нас князья хоть не воюют один с другим…

— Не твоего ума дело, холоп.

— Вы слыхали, — рассмеялся Семен. — А я и впрямь не столбовой дворянин. Я бывший черносошный крестьянин, а ныне вершитель судьбы твоей, ясновельможный пан.

Брылю надоел разговор, да и собираться было пора — шума наделали по округе изрядного.

— Кончайте с ним.

Один из стрельцов ловко подбил ляху ноги, поставив на колени, второй коротко полоснул ножом по горлу.

— Полнокровный и дородный пан попался, — заметил стрелец. — Хоть и встал я по уму — кафтан все одно измызган.

— Чистенькими хотите быть — ступайте в земщину, — заметил Семен, растирая быстро опухающую челюсть. — Как на дворе? Заболтался я с панами, упустил остальное.

Стрельцы уже закончили с сопротивлением в поместье. На дворе валялось шесть мертвецов. Еще одного выволокли за ноги с мельницы.

— Сам боярин здесь ли? — спросил Семен у дрожащего всем телом мужичка, который и пререкался с ним из-за ворот.

— Нет боярина который год уже, — заголосил старик. — Живет у ляхов, а ляхи, стал-быть, у него обретаются.

— И сплетают измену, — докончил Семен, словно читал по писанному. — Спалить здесь все! Но не ранее, остолопы, чем я дом обшарю.

— А как же этих? — спросил один из стрельцов.

— Сердобольный? Вот ты и зароешь. Отпевать не советую — паписты они, батюшки не возьмутся.

Семен внимательно осмотрел палаты, найдя разные письма, карты литвинских земель и Ливонии.

— Грязный доволен будет, — сказал он, вскакивая на коня. — А то говорят — опричникам заняться нечем. Измен, дескать, нету. Да у нас, куда ни сунься, — одна измена. И ведь сами, стервецы, просят ворошить…

Отряд выехал на шлях.

— Тот же убиенный недавно воевода обозный, проворовавшийся в Казани, — Семен расхохотался, — сам потребовал, чтобы ему показали, чем опричнина занимается в его волости. Я ему — измены ищем. Он мне — покажите мне измену, да такую, чтобы я поверил.

— Ну а ты, Семен?

— А я и не подкачал, — подкрутил ус Брыль. — Доказал, что он берет мзду с новгородцев, а за то весьма недоволен, что царь-батюшка через Вологодчину хочет северные реки освоить, к самым студеным морям выйти, таким студеным — что Балтика покажется щами кипящими.

— А зачем нам те моря?

— За них драться ни с кем не надо, — дурашливым шепотом сказал Семен. — А торговать точно так же можно, как и из Ревеля.

— И что обозный?

— Он царю челобитную: дескать, наводнили Во-логодчину твои опричники, толку с них нет, один бабам урон, да тетеревам в лесах. А сам, варнак, аглиц-кому человеку коней седьмицу не давал, в стольную приехать. Щи лаптем хлебает, а аглицких купцов на дух не переносит — будут аглицкие, куда он со своей мздой подастся?

— Новгородцы хоть народ и шустрый зело, — заметил один из стрельцов, — но наш, славянский. А англичане твои…

— Не будет новгородец у тебя, дурака, воск да пеньку брать. У него самого ее — пруд пруди. А англичанин будет.

Семен махнул рукой:

— Не понимаешь соли, так и не требуй рассказок. Короче, привели мы его в Вологду. Показали каменный кремль, там отстроенный, спросили — видишь, чем опричники занимаются? Вижу, говорит. Привели англичанина того, спросили, сколько казна царя потеряла на том опоздании на седьмицу. Много вышло, сами не ожидали. Видишь, говорим, измену? Вижу, говорит, сама настоящая измена и есть. А еще, говорим, поставил ты стрельцам астороканским гнилое сукно, так они теперь мерзнут. Не измена ли? Измена, говорит. Так и вздернули его на вологодском кремле. За измену, которую сам сыскивал.

— А ляхов мы чего положили, — спросил другой стрелец у Брыля, явно получающего удовольствие от просветления темных стрелецких масс. — Их бы на дыбу — может, и выплывет что важное.

— Что у ляхов на уме, — покачал головой Семе-н, — то и без дыбы ясно. Ливонию себе прибрать, православных извести, да папистами Киев заселить. А на дыбу тягать и в острогах держать ясновельможных панов никак нельзя.

— Что так?

— Ихние гетманы возмущаются, да великий герцог литовский. А так — измена пресечена? Пресечена. Где ляхи? А бес их знает. К опальному воеводе ехали, да делись куда-то. По Руси не катались — пошлин-то с них нет никаких. Вот и весь сказ.

— И все же есть у них змеиное гнездо в здешних краях. Иначе зачем бы сюда ехали?

— Гнездо-то есть, — почесал в затылке Семен. — Только коротки у нас с тобой, брат Ваня, ручонки — из того гнезда яйца таскать.

— И всегда так будет?

— Пока мы Ливонию не прибрали себе, торговлю не поставили — обязательно будет. Земщина она чем стоит — дескать, веками мы все для Руси делали, пущай она теперь для нас изогнется коромыслом. Будут великие дела за опричниной — залезем во всякие гнезда. А не будет дел — так и будем ляхов голоштаных по дворам ловить…

Глава 29. ДЕ СОТО

Дивная буря, вызванная просьбой Гретхен и колдовством болотным, мотала лойму многие дни и ночи. Не один только Карстен Роде и свены видели корабль-призрак. Поговаривали, что известный витальер, держащий руку принца Датского Магнуса, встретившись со страшной лоймой, на всю жизнь стал бояться воды. Сошел на берег, стал кутить и прокутил все нажитое морскими грабежами состояние. Потом ушел в какой-то скит и стал великим праведником. Последнее, кстати, сомнительно, потому как откуда же скиты в Дании?..

Чернильный Грейс видел якобы корабль-призрак со своего корыта. Да не где-нибудь, а прямо на входе в ганзейский порт. Наушник нарвский, действительно, с определенной поры стал опасаться в море ходить.

Сам же испанский гранд, впавший в безумие и беспамятство, никому и никогда, даже на смертном одре не сможет сказать, по каким пучинам и в каких мирах его мотало…

Облегчение наступило внезапно, когда лойма, начиненная мертвецами, вынырнула из бури неподалеку от устья Невы. Боль в ранах, оставленных невидимыми слугами Брунгильды, отпустила. Волю вернуть испанец так и не смог, но стал, по крайней мере, видеть, что творится вокруг, а не только крылья призрачных демонов и сполохи молний.

Плавание безумца на корабле-призраке оборвалось так же странно, как началось.

Испанец с трудом отлепил свои закостеневшие пальцы от рулевого весла и с ужасом посмотрел на корабль, хотя вернее будет сказать — погребальную ладью.

Аойма уже не выглядела такой ужасающей, как мираж, представший очам Карстена Роде. Волны омыли палубу от крови, прихватив с собой большую часть мертвецов.

Только трое или четверо все еще сидели на веслах, представляя собой пугающее зрелище. Чайки успели выклевать глаза, тела раздулись и посинели.

Борясь с тошнотой, испанец перевесился через борт и кубарем скатился во влажный мох. Его судно, гонимое по морю колдовством Брунгильды, выбросилось на песчаный остров посреди Невы.

В заповедном месте, куда местные жители могут прийти только бесплотными тенями, шла своя жизнь. Юноша по имени Артур подошел к истерзанному человеку, одетому в рванье.

— Досталось тебе, брат, — сказал он.

Из кустов к де Сото подбежали две собаки, подобных которым не видели даже потомки кастильцев — конкистадоры, любившие скармливать ретивых негров и склонных к бунтам индейцев специально обученным псам-людоедам.

Чудовищные псы, обнюхав испанца, нашли его малосъедобным и вернулись к своим прерванным занятиям — погоне за бабочками и вычесыванию блох.

Посмотрев на мертвецов, Артур покачал головой.

— Надо похоронить, а ты, кажется, не помощник.

Целый день ушел у невского Робинзона на то, чтобы увезти тела с острова и зарыть в песок под могучими соснами. Де Сото все это время безучастно сидел у костра, глядя на врытого в землю истукана — сердце заповедного острова.

— Ты говорить-то умеешь? — наклонился Артур над испанцем. — Поешь вот… Извини, у меня мяса нет. Собаки сами кормятся, а мне Харя Кришны не велит.

Кастилец принялся молча жевать какие-то корешки, орехи, побеги.

— Теоретически, — рассуждал Артур, — я должен тебя убить. За нарушение границ заповедного края. Но это только в первом приближении.

Испанец дважды моргнул, словно его поразили незнакомые термины.

— Во втором приближении, — продолжал Артур, — я должен мочить всякого, кто приплывет по воде, прилетит по воздуху или подойдет по земле.

Он огляделся, словно ища поддержки у камней и деревьев этого пустынного места.

— Тебя принесла очень странная буря, подобная которой намыла аккурат за месяц до твоего появления вот эту песчаную косу… Артур опять помолчал.

— Песчаная коса, — начал он снова тоном лектора, — материя весьма интересная. Она не попадает ни под какие строгие определения. Маху дали древние, что уж говорить! Она не суша и не вода, не небо и не земля. Междуцарствие, виртуальность, частичка хаоса.

Испанец внимательно слушал, но в глазах его не отражалось и тени мысли.

— Замечательно, — вздохнул Артур. — Ты еще и идиот. Ну и везет мне, право слово.

Он поставил на огонь глиняный горшок, укрепил его парой камней и, оставшись довольным своей работой, вернулся к отвлеченным рассуждениям.

— Тебя не принесли сюда, ты не пришел, не прилетел и не прискакал. Место твоего, так сказать, десантирования также не попадает ни под одно из известных магических определений. Что из этого следует?

Де Сото блаженно улыбнулся.

— Что ты мой безмозглый Пятница, — тряхнул головой Артур. — Ничего удивительного: какой Робинзон, таков и Пятница. Все честно, все справедливо.

Из леса появились собаки, еще раз обнюхали испанца, улеглись у огня.

— И эти вот горе-сторожа, — кивнул на них Артур, — тоже на тебя не реагируют как на нарушителя. А уж у них с мозгами все в порядке. Если я малость тронулся в глуши, и не заметил, то Гармошка и Хельга сообразительнее академика Павлова, поверь мне.

Испанец неожиданно закивал.

— Что такое? Тоже считаешь Павлова не очень умным?

Артур встал, засунул руки в карманы джинсов и стал напевать себе под нос:

Тут Артура осенило:

— Слушай, у меня как раз нету читателя, вернее — слушателя. А я, знаешь ли, начинающий писака. И пусть мне уже никогда не попасть в Союз писателей — не беда. Археологи когда-нибудь найдут мою тетрадку и офигеют.

Робинзон загорелся идеей, сбегал в свой шалаш, принес толстую тетрадку с клеенчатой обложкой.

— Этим четвероногим оболтусам все едино — литература высокая, или телефонный справочник. А ты, вижу, натура творческая, утонченная.

Тут из-за истукана появился крепкий парень в нарочито простоватой одежде. Он был известен как калика перехожий, с кличкой Рагдай.

— Верно ты рассудил, — заявил Рагдай, усаживаясь и внимательно осматривая испанца, словно найденный на дороге кошелек. — Этого заморского человека нельзя убивать. Тем более, на святом острове.

— Слава богам Вишну и Шиве, — сказал Артур, — а также слоноголовому богу Ганеше и ослоголовому богу Сету! У меня появился слушатель… Эх, кулаками ты здорово машешь, а вот книжки читать…

— Отчего же, — улыбнулся Par дай. — Я читал твою тетрадку. Мы, калики, быстро учимся.

— Ну и как? — тупо спросил пораженный до глубины души Артур.

— Забавная басня, — зевнул Рагдай и принялся помешивать веточкой варево в горшке. — И самое забавное и тревожное в ней — это он.

Посмотрев в направлении, котором указывал перст Рагдая, Артур обнаружил там только придурковатого пришельца и развел руками.

— Он, — еще раз указал на де Сото Рагдай. — Не знаю, откуда ты взял свою басню, но она — про него.

— Он — инкарнация эмира? — загорелся Артур.

— Инкар… чего? Не важно — речь не об эмире. Речь о пленниках, странными путями попавшими с юга на север мира.

— Хорошо, — стал рассуждать Робинзон логически, то есть сел в позу Родена и принялся загибать пальцы. — Ты выучился читать прописные буквы. Допустим. Уразумел смысл рассказа — опять же, допустим. Но откуда ты знаешь, кто такой этот чудик?

— А у него на лбу написано, кто он такой, — рассмеялся Рагдай. — Тать настоящий, кромешник.

— А не глуповат для кромешника, Рагдай?

— Это его чужое ведовство коснулось. Сильное ведовство, старое, настоящее. Но здесь оно развеялось, ибо нет для острова Отца Дружин иного волшебства, кроме его собственного.

— Допускаю, — покладисто согласился Артур. — Я в последнее время много чего допускаю. Он тать, прибыл сюда самым настоящим колдовским способом, и еще — описан в моей «басне»?

— Ты не пальцы загибай, — сказал Рагдай, прихлебывая мутное варево, — а лучше скажи — откуда у тебя в голове эта басенка завелась, какая птичка нашептала?

— Да придумал я ее, — честно сказал Артур.

— Не бывает чтобы р-р-раз — и придумал, — возразил терпеливый Рагдай. — Ты о чем-то розмыслы свои кидал, виделось тебе чего, мерещилось…

— Вообще-то, я с самого детства викингами бредил, — признался Артур, — а как времени много появилось на острове этом — сел, да и написал. Вложил туда все, что помнил — даты точные, лица с монеток, какие видел в музеях. То есть, может быть, я их не точно описал, но очень тщательно представлял их.

— Страшная сила может скрываться в такой вот штуковине, — сказал Рагдай, с неожиданной и плохо вяжущейся с его обликом робостью беря тетрадку.

— Так я почитаю этому заморскому гостю? — спросил Артур. — Убивать его ты не собираешься…

— Пока… — сказал Рагдай. — Пока не знаю, как удалить его отсюда, не нарушая устоев.

— Добрый ты парень, Рагдай, — с чувством сказал Артур. — Я читать могу?

— Валяй, — сказал калика, укладываясь на песок и подсовывая под голову кулак.

Артур откашлялся и начал.

Глава 30. СЕВЕРНЫЙ ГРОМ НАД СЕВИЛЬЕЙ

Речь у нас пойдет о тех временах, когда на испанской земле беспощадно дрались христианские и мусульманские армии, считая каждый свой бой решающим, ведущим к окончательной победе над врагом. Ни те, ни другие не ведали, что Реконкиста, война за свободу Пиренеев, продлится еще без малого шесть веков. Ни те, ни другие, не брали в расчет язычников, считая их осколками уходящего в прошлое мира.

…Эмир Севильи проснулся от собственного стона и выглянул из шатра. Его спящее воинство, словно огромный зверь, грузно ворочалось в походном лагере, пробуждаясь к ратному труду.

— Что меня разбудило? — спросил сам себя мавританский военачальник, и тут же скрежетнул зубами. — Если это опять проклятый дервиш…

Действительно, фигура тощего старика в рубище пронеслась мимо шатра, как обычно, выкрикивая какую-то чушь. Кажется, то были слова:

— Они идут, люди из сна! Правоверные, Небеса наказывают вас за грехи!

И так каждое утро, начиная с того, как войско халифата, повинуясь приказу владыки Гранады, двинулось на север, чтобы положить конец сопротивлению христиан. Эмир был почти всесилен в своем воинстве, но расправиться с надоедливым дервишем не мог. Войско неминуемо взбунтуется, нельзя трогать мерзавца, его устами говорит чуть ли не само Небо…

Мгновенное замешательство вызвало у эмира Севильи воспоминание о сне, в котором к нему по бурлящему морю несся корабль, подобный сказочному дракону. Что-то пугающее было в нем самом и в бородатых людях, столпившихся у носовой фигуры. Они как будто видели непобедимого эмира и смеялись над ним, бросая вызов…

Тряхнув головой, эмир стал смотреть, как войско выдвигается из лагеря.

Ходко идет мавританская кавалерия, быстро пожирая пространство, словно нет вокруг лесистых холмов и тенистых лощин, а простираются окрест бескрайние аравийские пески, породившие эти бесчисленные орды, настоящий кошмар христианского мира.

Эмир поднимает руку и подзывает Резателя, смуглокожего и белозубого командира легкой берберийской конницы. Эти союзники арабов из Северной Африки традиционно составляют авангард армии халифата, так называемое «Утро псового лая». Неспроста так величаво именуется отряд — он врывается во вражеские села вместе с первым лаем самых чутких сторожевых собак. Кастильцы называют темнокожих всадников «быстрой смертью».

Армия халифата достигает излучины реки, обходит опкую равнину и останавливается. Рука владыки указывает авангарду дорогу — в лощину между двумя заросшими жестким кустарником холмами. Эмир не торопится вводить в эту распахнутую пасть основные силы — он знает, как хорошо умеют маскироваться беспощадные мстители из летучих отрядов непокорных андалузцев.

Закованное в сталь воинство эмира Севильи замирает, словно змея, приготовившаяся к броску, а «Утро псового лая» устремляется в лощину.

Авангард, подобный змеиному языку, ощупывающему дорогу, тыкается в одну темную прогалину за другой, пока у ручья, над самым крутояром не натыкается на отряд андалузского барона. Зашипели стрелы, — и первый бербер, истошно закричав, раскидывает руки и валится с коня.

Резатель резко бросает послушного скакуна в сторону, пригибается, буквально распластавшись на конской спине, и дотягивается самым кончиком сабли до выскочившего из-за дерево мстителя.

— Всем назад! — кричит он, и вовремя. Поперек тропы спереди и сзади от авангарда начинают валиться подпиленные деревья, загораживая проход. Вертясь в седлах и отмахиваясь саблями, берберийцы уносятся прочь, оставив на траве несколько трупов.

Уже на выходе из лощины ливень стрел вновь настигает улепетывающий авангард, седла пустеют одно за другим.

Свою главную задачу они выполнили — уберегли главные силы от коварного удара, и самое главное — нащупали местоположение баронской дружины. Теперь конец бесконечным засадам и изнуряющим погоням, длительным переходам и мелким стычкам. Неуловимые летучие отряды последних защитников Ан-далузии прижаты к скалистому хребту и неминуемо будут растоптаны воинством халифата.

Барон выходит из-за дерева и подходит к мертвым воинам халифата. Его рука тянется к дивному дамасскому клинку. Рукоять витого рога унизана драгоценными камнями, ножны расшиты серебряными и золотыми нитями. По сравнению с этим оружием, собственный баронский скрамасакс кажется именно тем, чем он и является — заточенной с одного края грубой железякой, кое-как закаленной и вставленной в простую деревянную рукоять с парой медных накладок. Некоторое время барон колеблется, намереваясь взять себе саблю мертвеца, но потом хмурится и с проклятьем отбрасывает ее в сторону. По клинку бежит арабская вязь. Конечно же, сура из Корана, письмена дьявола!

Наступив ногой на трофей, барон кричит своим людям, добивающим раненых:

— По коням! Отступаем, пока сюда не явился сам халиф или эмир со всей своей адской сворой!

Эмир поднимает глаза на сумбурно докладывающего Резателя. Тот, понимая, что понес неоправданно большие потери, пытается оправдаться.

— Где они? — лениво выплевывая слова, вопрошает эмир.

— Заняли позицию над ручьем, на холме.

— Эти дети шайтана не пытаются скрыться? Отлично, хвала Всевышнему, он отнял у врага остатки разума!

Бербериец, косившийся на молчаливых и грозных телохранителей эмира, несмело улыбается, блестя белоснежными зубами. Кажется, прославленный полководец доволен.

«Все, сопротивлению христиан пришел конец, — думает эмир, — я преподнесу этот край властелину в Гранаде на острие сабли! А дальше воинство под зелеными знаменами устремится к Пиренеям, в мягкое подбрюшье прогнившей державы Каролингов!..»

Тут его взгляд, как бы случайно, падает на Резателя.

— Ты доставил мне удовольствие, — цедит слова эмир. — Нашел противника, но потерял многих… Слишком многих. Впрочем, я тебя прощаю. Для эмира ты оказался хорошим воином…

Бербериец переводит дух.

— Но недостаточно хорошим — для Всевышнего! Не успевают отзвучать слова приговора, как один из телохранителей делает короткое, неуловимое движение рукой, и под пляшущей на губах Резателя улыбкой острый кинжал прочерчивает еще одну, от уха до уха. Испуганно всхрапнув, конь отпрыгивает в сторону, с него в андалузскую пыль соскальзывает тело мертвого командира авангарда.

— Иди сюда, Шем, — подзывает эмир заместителя провинившегося, — обойди с отрядом холм и отрежь им пути к отступлению! Чтобы мышь не проскочила!

Короткая и беспощадная расправа придает прыти и без того стремительной легкой кавалерии. Берберийцы, словно голодные степные волки, серыми тенями рассыпаются в тылу баронской дружины, добив нескольких малодушных, начавших разбегаться с холма.

Ловушка захлопнулась, и эмир улыбается своим мыслям, отдавая короткие приказы.

Стальная змея приходит в движение, рассыпаясь на отдельные сотни, дугой охватывая пологий участок последнего убежища изгоев.

Эмиру становится скучно. Он грузно сползает с коня и начинает теребить подкрашенную охрой вьющуюся бороду. Ему исход битвы очевиден. Сегодня ничто не спасет христиан от карающего клинка Всевышнего.

Нет нужды вносить коррективы в обычное расположение войск. Этот порядок непобедимая арабская армия пронесла сквозь многовековую войну с Ираном и Византией, сквозь города Египта и пустыни Северной Африки. Волна за волной, словно гонимые ветром песчаные смерчи, пойдут на неверных «Утро псового лая», за ним «День помощи», потом — «Вечер Потрясения». Вряд ли придется бросать в бой личных телохранителей или отборный отряд чистокровных выходцев из Аравии, закованных в пластинчатые доспехи, — «Меч Пророка». Такой натиск сломил бы и более серьезного врага, нежели слабо организованное ополчение Андалузии и отряд баронской дружины.

«Христиане сильны порывом, — улыбается в бороду эмир, видевший десятки, если не сотни сражений на своем ратном веку. — Они словно солома — быстро вспыхивают и так же стремительно превращаются в пыль. Нет в них упорства детей Востока. А о дисциплине они вообще не слыхивали — каждый род сам за себя. Всякий рыцарь со своим оруженосцем и парой лучников ведет свое собственное сражение, нимало не заботясь о приказах главного вождя. Мы сомнем их и растопчем. Не сразу, но уже вечером я поднимусь на вершину холма…»

Звучит на вершине холма пастушья свирель, и эмир морщится. Он множество раз слышал этот звук, созывающий испанцев на битву. Топот коней, звон брони и дикие крики атакующих заглушают сигнал.

Эти кельтские дудки слышали в лесистых холмах римские завоеватели, ненавидели их и боялись как предвестников смерти. Невзлюбили свирели и карфагенские наемники, когда здесь застряла армия Ганнибала, рвавшаяся к Пиренеям. Потом пришла очередь готов. И вот и мавры очень быстро научились втягивать головы в плечи и бормотать суры, когда раздается противный писк деревянных дудок, а за ними — змеиный шип безошибочно находящих живую плоть белоперых стрел.

Мавры хлынули на холм, но барон, не надеясь на стойкость своей пехоты, повел горстку всадников в контратаку. Ему удалось совершить невозможное — расколоть волну штурмующих надвое.

Эмир не без восхищения следит за тем, как схватка начинает перемещаться к подножью холма. Потом удовлетворенно улыбается, и зевает.

Наступательный порыв рыцарей иссяк, они застряли, словно колун в сыром дереве. Обтекая их, к беззащитной испанской пехоте ринулись новые сотни мавров. Баронская дружина от нападения перешла к обороне, сгрудившись вокруг своего неистового, но не очень расчетливого вожака.

И тут пронзительно закричал заместитель Резате-ля, примчавшийся к эмиру с каким-то донесением. Бербериец указывал рукой на реку и дико вращал глазами.

— Что такое?

И тут эмир замер, словно увидел призрак.

По реке, словно соткавшись из легкой дымки над водой, неслись низкопалубные корабли, похожие на атакующих морских змеев. Весла гнулись от напряжения, ветер едва не рвал полосатые паруса. На судовых носах хищно смотрели в сторону холма резные деревянные чудовища.

— Они пришли, — завывает дервиш, приплясывая, словно одержимый. — Люди из сна! Аллах отвернулся от тебя, Бич Андалузии!

Эмир, словно сомнамбула, медленно вытаскивает саблю, приподнимается в стременах и наносит страшной силы косой удар. Дервиш, предсказавший нашествие, словно подрубленный, падает на траву. Словно не слыша неодобрительного гомона в рядах своих воинов, Бич Андалузии смотрит, как корабли, уткнувшись в берег, начинают высаживать отряды врагов.

Не зря эмир слыл любимцем халифа, выиграл множество битв. Замешательство прошло, и он уже вновь презрительно кривил губы, наблюдая за нестройной ватагой викингов, двинувшейся в тыл его армии.

— Лучники, засыпьте их стрелами! Но не очень усердствуйте, иначе они успеют сбежать к кораблям! Как только они покинут топкий берег, пусть берберий-цы и мои телохранители втопчут их в землю!

В сторону холма военачальник даже не смотрел. Хотя там все еще упрямо терзала слух правоверных пастушья свирель, судьба баронского летучего отряда была решена уже давно.

— Кто они, Шем? — спросил эмир, указывая на толпу бородачей, бесстрашно катившуюся навстречу собственной неминуемой гибели. — Какие-то союзники андалузцев? Кастильцы? Люди из герцогства Леон? Сумасшедшие франки, решившие бросить вызов Полумесяцу?

Ему ответил ветеран войны с Византией, одноглазый Гурхан:

— Я встречал подобных им. В Константинополе они служат императору, там их величают варангами. Стойкие и сильные воины, неистовые в наступлении и упорные в обороне.

— И тем не менее сейчас они полягут, увеличив значимость моей сегодняшней победы! — воскликнул эмир, когда мимо него пронеслась разворачивающаяся для удара тяжелая мавританская кавалерия.

Хлопнула тетива первого лука, потом еще одного, и еще. Стальной ливень хлестнул по пришельцам, расчищая путь конной лавине.

На эмира произвели большое впечатление пришельцы, суетящиеся на берегу. Даже умирая под стрелами, они продолжали снимать с кораблей носовые фигуры. Таков был обычай викингов — не оскорблять богов чужой земли.

— Наверное, защищающие их ифриты и джины настолько страшны, что они сами бояться выпускать их на волю, — заключил Шем и поскакал к своим готовым к удару берберийцам.

Волна пришельцев, оставив за собой множество корчащихся со стрелами в груди бойцов, выкатилась с топкого участка луговины на твердую почву. Эмир разглядел двоих высоких вождей, размахивающих мечами, и приказал своим телохранителям принести после боя их головы к своему шатру.

Кавалерия, сминая траву, тяжело рванулась вперед, переходя с рыси на галоп, склоняя пики для таранного удара.

Эмир не разглядел у пришельцев ни серьезного защитного вооружения, ни сколь-нибудь значительного количества лучников, ни лошадей.

Да что там, даже кольчуги, не идущие ни в какое сравнение с пластинчатой броней арабов, как и шлемы, были далеко не у каждого пришельца. Безумцы, обманутые Шайтаном и кинутые под сабли правоверных, словно спелые колосья под серп…

Им конец! Ни пробиться к холму, ни уйти на корабли непобедимая мавританская армия уже не позволит.

Внезапно один из вождей викингов взревел:

— Скъяльборг!

Так викинги именовали «стену щитов», особое воинское построение, наследника древней фаланги.

Толпа высадившихся, словно по мановению волшебной палочки, закрылась сплошной чешуей из круглых щитов, ощетинившись копьями. Теперь навстречу кавалерии полз сказочный дракон из снов эмира.

Стрелы в последний раз стеганули пришельцев, но в этот раз не принесли видимого вреда. И конница грянула в «стену щитов».

Короткие копья, более похожие на зверовые рогатины, чем на тонкие восточные пики, приняли на себя тела умирающих в муках скакунов. «Колья в броне», так именовали их викинги.

Со второго ряда, через головы сдерживающих мавританский натиск пришельцев, слитно ударили секиры, насаженные на длинные древки. Это принялись за свой кровавый труд «хускарлы», знатные воины хир-да. С третьего ряда полетели сулицы — легкие метательные дротики, смертельные на короткой дистанции.

Таранного удара и преследования у арабов и бербе-рийцев не получилось. Стена щитов покачнулась, словно по ней прошла судорога, но устояла. И началась резня.

Бой грудь в грудь, плечом к плечу, когда в ход идут удары не только оружием, но и щитами, локтями, коленями, даже шлемами и чуть ли не зубами. В таком бою викинги были традиционно сильны и наводили мистический ужас на столкнувшихся с их неистовством противников.

К своему ужасу, эмир понял слишком поздно, что кавалерия безнадежно завязла и лишилась в ближнем бою своего главного преимущества — маневренности.

В толпе берберийцев нашелся агрессивный и сообразительный воин. Спрыгнув с коня, он собрал вокруг себя группу спешенных бойцов и ринулся на викингов. Послышалась короткая команда на норвежском, два щита распахнулись, словно ромейская калитка на петлях, и восточные храбрецы с маху влетели внутрь строя, прямо под топоры второго ряда. Щиты слитно захлопнулись, затягивая брешь в «скьяльборге». Морской дракон пополз дальше.

Вожди викингов, внимательно следящие за ходом сечи, точно определили момент, когда отряды эмира превратились из управляемых воинских соединений в аморфную толпу людей, дерущихся каждый сам за себя.

— В навал! — прозвучала северная команда. Копья, что могли завязнуть в конских тушах, полетели на землю, первая шеренга пригнулась, упирая щиты в плечи и шлемы, и рванулась вперед, стараясь уже не убивать врагов, а теснить их, не давая возможности отступить, перегруппироваться.

Со стороны холма это смотрелось так, словно приземистая крепостная стена вдруг побежала по полю, вытесняя конную массу все дальше и дальше от драк-каров.

— Один! — вопль многих сотен глоток пронесся над викингами, и «стена щитов» распалась, ибо в ней уже не было нужды. Орудуя засапожными ножами и короткими скрамасаксами, викинги принялись подныривать под конские животы, вскрывая восточным скакунам брюхо. Вооруженные топорами бойцы стаскивали с коней берберийцев и арабов. Немногие из воинов эмира, кто не потерял еще голову в этой кровавой каше, старались побыстрее отъехать от места сражения, убрать сабли и взяться за луки. Уловив это, вожди викингов вновь взревели:

— В навал!

Натиск не должен ослабевать, главное — не дать противнику опомниться, гнать и сметать его, пораженного непробиваемостью «скьяльборга».

Отступление берберийцев и арабов превратилось в паническое бегство. Оно увлекло за собой отряд, который эмир отвел от холма и бросил в сражение, стараясь задержать победное шествие морского дракона.

Те, кто вели пришельцев из северных морей, сами рванулись в сечу, размахивая мечами. Свой долг перед Одином, Отцом Дружин, они выполнили. Регулярное сражение оказалось выигранным, битва распалась на череду мелких стычек. Теперь ярлам следовало подтвердить не только свою славу лучших «водителей дружин», но и славу первых воинов.

Эмир с каким-то совсем не свойственным ему фатализмом смотрел, как два ярла, демонстрируя величайшее презрение к смерти, повергают мечами одного воина халифата за другим.

— Это конец! — простонал Бич Андалузии, видя, что схватка медленно перемещается к его шатру.

Не спасла положение и отчаянная атака личных телохранителей эмира. Гордость полководца не позволила ему под прикрытием последней самоубийственной контратаки затеряться среди разбегающихся и уносящихся на конских спинах севильских воинов.

Воззвав к всевышнему, Бич Андалузии взялся за эфес. Он умел не только побеждать, но и проигрывать.

Пал последний телохранитель, схватившись за пронзившую живот метательную сулицу.

Бородатые лица, перекошенные от жажды крови и боевого безумия приближались.

…Когда прорубившийся к самому шатру Бича Андалузии викинг, ловко поднырнув под саблю, нанес эмиру страшный удар секирой, вскрывший грудную клетку, владыка Севильи услышал последний в своей жизни звук — проклятую пастушью свирель. Сопротивление викингам кое-где еще продолжалось — в рядах арабов нашлась горстка храбрецов, пожелавшая отправиться к небесным гуриям вслед за своим эмиром. Но это обстоятельство уже не могло поменять главного: зажатая между холмом и топким берегом мавританская армия оказалась разбита наголову невесть откуда свалившимся врагом.

Христиане Андалузии, вернее, те из них, кто мог передвигаться после полученных ран, медленно спускались с холма. Им с трудом верилось в свое чудесное спасение, самые рассудительные отнесли его на счет чудес Господних. Барон подскакал к нежданным освободителям и собирался вознести благодарственную молитву, когда обнаружил, что не видит ни одного креста на парусах и одеждах спасителей, и с опозданием понял, кто перед ним.

В Англии их называли истерлингами, людьми Востока, во Франции и Германии — норманнами.

— Язычники! — закричал барон. — Бей их, во имя Христа!

Но кучка израненных и утомленных многочасовой обороной холма христиан не могла противостоять окружившей их ораве северных варваров. Почти никто и не пытался, разом лишившись воли к сопротивлению.

Барона стащил с коня один из вождей викингов, скрутил и передал младшим членам хирда:

— Не поможет тебе Белый бог, бог слабых. Вождь из тебя был плохой. Может, выйдет сносный раб?

…Вскоре драккары викингов устремились к беззащитной Севилье, нанеся неожиданный и дерзкий удар в самое сердце халифата, на долгие года превратив Андалузию в базу для своих набегов.

Как же случилось, что язычники с далекого севера вмешались в многовековой спор христиан и мусульман, да еще столь дерзко и неожиданно?

А вот как…

Великая Священная Империя Карла Великого распалась на две половины и погрязла в междоусобицах. Морские разбойники, чаще всего именуемые викингами, терзавшие европейское побережье с начала восьмого века, — примерно тогда и начались первые нападения викингов, — весьма обрадовались этому обстоятельству. Великий Карл железной рукой управлял своим государством и давал отпор набегам из Скандинавии, но теперь…

Первыми запылали островные монастыри Англии, потом беда пришла во Францию. Корабли пришельцев замелькали по рекам. Впереди викингов ждал славный конец девятого века, когда они вдоволь натешатся над старушкой Европой. Но это — другая история, мы же ведем речь о самом начале их эпопеи, когда грозная слава единой империи все еще удерживала их от рейдов по главным европейским рекам.

В день святого Иоанна года 843 викинги бросили якорь в Нанте, превратив город в руины. Потом они облюбовали остров Нуармутье напротив устья Луары и сделали его трамплином для своих предстоящих набегов. С Францией решили повременить, и неожиданно взялись за Испанию, изнывающую под ударами непобедимых мавров.

Летом следующего года корабли скандинавских пиратов опустошили Североафриканское побережье, сожгли Лиссабон, а затем ринулись по рекам к Севилье. Последователи Одина, словно метеор, упали в пучину зойны между христианским и мусульманским миром, и сумели испугать и удивить как тех, так и других.

Интересно, что арабский писатель Ахмед аль-Ка-аф называет штурмовавших Севилью «руссами», еще более интересно, что вождями в этом походе были братья Харальд и Рюрик…

Скоро Рюрик, крестившийся в Ингельгейме, на вилле германских императоров у Эльбы, основал государство Альдейгьюборг, потом прибыл в Новгород…

Но это уже совсем другая история.

Глава 31. ОСТРОВ ОТЦА ДРУЖИН

Складная басня, — зевнул Рагдай, поднимаясь и потягиваясь всем телом. — И очень странная. — Что странного? Рассказ как рассказ, — скромно потупил глаза Артур.

— А ты на него глянь.

Де Сото метался по песку, скуля и заламывая руки. Заглянув в глаза пришельца, Артур едва не заорал — в них плясали какие-то крылатые тени.

— Проняло, — заметил Рагдай. — И меня по первости проняло, когда смекнул — речь идет об очень опасном для нас человеке. Ты его сюда накликал, милок.

— Я не специально, — честно сказал Артур. — Только время скоротать.

— На посту следует службу нести, а не время коротать, — сказал Рагдай. — Ты говоришь, что свалился сюда из какого-то будущего… А вдруг и там кто-то сидел, и «время коротал».

— Нельзя же людям писать запретить.

— Можно, — убежденно сказал Рагдай. — Было бы зачем. Сила не в закорючках этих, а в твоем проникновении за окоем.

— Красиво звучит, — поцокал языком Артур. — Проникновение за окоем… Название для еще одного рассказа.

— Ты не балуй, — нахмурился Рагдай. — Место тут особенное, заповедное. Станешь попусту марать папир…

— Бумагу, — поправил его Артур.

— Бумагу станешь попусту марать, — не дал себя сбить Рагдай, — нарушишь уклад здешних камней, тогда очень плохо будет.

— А что такого? Я только и слышу от вас — «не нарушь уклад», «не нарушь порядок»… Случиться-то что может на этом мертвом островке?

Рагдай взял свою шапку, положил на одну ладонь и звонко прихлопнул второй.

— А попонятней никак?

— Никак, — передразнил его калика. — Незачем думать — что будет, если все сделать кувырком да поперек. Думать надо, как ладно все сделать и гладко.

— Все, молчу.

Рагдай смотрел в огонь в течение долгого времени, потом изрек:

— Этот тать из заморских стран — потомок тех самых гишпанцев, которых викинги вывезли на север.

— Ну и что?

— А то, — сказал неохотно Рагдай, — что ты смог докопаться до корней его истории. Значит — можно докопаться до его Истинного Имени.

— Не понимаю.

— И не надо. Просто знай — можно. У всех нормальных людей Истиное Имя спрятано в пучине лихолетья, в водоворотах былей-небылей. Если точно знать Имя — можно власть получить над человеком…

— Над человеком можно разными способами власть получить, — пожал плечами Артур. — Нож ему к горлу приставить, денег посулить, бабу опять же.

— Бабу… — хмыкнул Рагдай. — Не власть все это. По верхам идет такая власть, нутра бессмертного не касаясь. А Истинное Имя — это не вершки, а корешки. Основа!

— Скажем — знает кто-то истинное имя человека. Ну и что?

— Тогда, — сказал Рагдай, — его можно, словно рыбу на крючок, вытаскивать в любом месте пучины, которую ты называешь Временем.

Артур некоторое время соображал, но ничего не сообразил, и спросил не к месту:

— А как ты, калика, научился моим голосом говорить, моими оборотами речи… читать, наконец?

— Очень просто, — безразлично уронил Рагдай. — Из твоей головы все беру.

Артур оторопело замолчал.

— Тебя странные вещи изумляют, — почесал в затылке калика. — А главное мимо проходит. Странно не то, что я могу из твоей головы всякий хлам черпать и рухлядь. В рухляди этой значимости нет, Силы природной. Даже жабу безмозглую подобному обучить можно, и на ярмарке показывать. Странно как можно, думая о Пучине, увидеть там исток настоящего человека, да еще и на папир это занести.

Де Сото вновь заметался.

Рагдай встал, сунул в огонь корягу и направился к лойме.

— Гость наш нежданный, негаданный пусть живет покудова, — сказал он. — А лодку эту порченную я спалю…

Когда пламя охватило лойму, калика столкнул ее с косы и проводил долгим взглядом.

— И что было дальше с его предком? — спросил Артур. — Попал он на север, стал рабом… А дальше?

— Смешной ты, — Рагдай опять принялся хлебать варево. — Про то у тебя надо выведывать.

— А ты что знаешь?

— Вот, — палец калики вновь уставился в испанца.

— Ясно, — Артур поднялся, отряхивая шорты. — Пойду я спать.

— Поешь, — почти приказал Рагдай. — Кожа да кости, а туда же — басни сочинять.

Покачав головой и рассмеявшись, Артур принялся за еду.

Глава 32. КАПЕРЫ

В течение всего дня, пока дымила Нарва, Карстен Роде метался по палубе когга, словно оглашенный.

— Почему, — заламывал он руки, — ну почему московиты не дали мне участвовать в штурме?

— Конных и пеших воинов здесь хватает, — сказал рассудительный Берналь, наблюдая за клубами дыма, уходящими от зубчатых стен в сторону реки, где ими принимался играть ветер. — Мы же для них весьма ценны.

— Оружие тупится от висения на крючке, — припомнил Роде кастильскую пословицу. — Разве не так?

— Мы не висим на крючке, — откликнулся монах. — Мы вольны в любой миг уйти в море и бомбардировать любую из приморских крепостей Ливонии. Почему именно Нарва?

— Намозолила глаза, — признался датчанин.

— Ты становишься совсем русским, сын мой, — улыбка мягким светом озарила бледное от природы лицо доминиканца. — Хандра — вот, что в будущем может сгубить этот живой от природы народ. Он начнет лечить ее каким-нибудь ядом…

— Все! —взревел датчанин под вечер, когда пришли известия о победе и продвижении войск Басманова и Бутурлина вглубь Ливонии. — Хватит нам отсиживаться в гавани. Мы идем на охоту! Поднимай команду «Федора», Берналь.

Известие не застало ролевиков врасплох — лихорадка войны уже успела захлестнуть их бивуак. Никто особо не рвался в бой, но трясло всех без исключения.

— Отвечаешь за всех, — сказал Бледный Король Галадриэли, остающейся на берегу. — И без всяких тут эльфийских штучек. По облакам голыми с арфами не разгуливать, охальные песни под царскими окнами не орать…

— Уехал кормилец наш! — довольно натурально всхлипнула Дрель. — Ты мне всех целыми назад привези, нежить моргульская. Глаза выцарапаю вот этим кукишем…

Осмотрев представленную часть тела и осознав степень угрозы, ангмарец в неожиданном порыве подхватил Галадриэль на руки, крутанулся на пятках, а потом еще и чмокнул в щечку.

— Какой пассаж, — томно сказала Дрель, отпущенная на землю. — Если бы не подташнивало, я бы даже расплылась в улыбке.

— Ни пуха, Дрель.

— Ни пуха, король.

«Федор Кюггер», четко держась за кормой «Адмирала Дориа», покидал Ивангород.

— Признайся, сын мой, — сказал Берналь, — что в гавани ты ожидал вестей о де Сото и его «Спруте».

— Не без того, — сказал Роде. — Но теперь призраки — прочь из головы.

— Такого не выкинешь. — помолчав, изрек монах. — Подобного масштаба мерзавцы рождаются редко, даже в самые черные для человечества времена.

— Нет в нем ничего особенного, — зло сказал датчанин. — Лживый и хитрый, изворотливый и беспринципный, вот и все.

— Эти качества, да еще и не разбавленные почти никакими добродетелями, редко сходятся в одной личности.

— Найти бы эту личность, — мечтательно сказал Роде, — и удавить собственными руками!

— Я вынужден буду воспрепятствовать, — холодно уронил Берналь. — Мой долг — доставить его в Саламанку. Там сей экземпляр демона в человеческом обличье будет изучен со всем тщанием, после чего — стерт из памяти людской и Книги Судеб.

— Руками все же вернее, — вздохнул Роде.

— Руками — приятнее, — поправил его Берналь. — Но этот демон уже раз воскресал из пепла, а от мастеров университета в Саламанке, вернее, одного из его факультетов, не уходил еще ни один враг человеческий.

— Я уверен, — сказал Роде, — что негодяя сейчас ищут в этих водах едва ли не все корабли, способные вместить абордажную команду и пару мушкетонов.

— У де Сото талант находить себе друзей, — согласился Берналь. — Думается, он обокрал Ливонию так же, как Родос, Мальту и Кипр.

— Пушки у него действительно взялись из ниоткуда, — сказал Роде. — «Спрут» и раньше был отличным кораблем, а теперь…

— Теперь, если видение наполненной трупами лоймы не было наваждением, — закончил монах, — то когг Аиса Морей болтается где-то в море без капитана и с поредевшей командой.

— Ты читаешь мои мысли, — заметил Роде. — А это большой грех.

— Не для духовника, — улыбнулся Берналь. — Только не для духовника.

День и вечер не принесли ничего нового. Ночью разыгралась легкая буря, но когг справился с ней играючи, и даже лойма не подкачала.

На утро вахтенный заметил парус.

— Хоть бы это был корабль Лиса, — метался по палубе датчанин. — Разом вырвать у него зубы — какая удача!

— Это корыто слишком большое для когга, — заметил Берналь, обладающий феноменально острым зрением.

— Что же там за диво?

— Увидим.

Рыцарь Роже, словно повторяя в точности каждое движение Роде, метался по палубе своего «Левиафана», спрашивая у впередсмотрящего — не «Темный Спрут» ли идет им навстречу?

К обоюдному разочарованию сторон, когг де Сото исчез.

— Ливонец, — разглядев геральдические флажки на мачтах, сказал Роде. — Большой и тяжелый, как и все, созданное тевтонским гением.

— Атакуем? — спросил Берналь.

— Немедленно!

Когг двинулся на сближение, оставив лойму выбирать самостоятельно момент для атаки. С «Левиафана» ударили две бомбарды, метя в паруса и снасти картечью.

— Новых пушек у них нет, — отметил датчанин. — Значит, нам повезло.

— Судя по размерам чудовища, — сказал Берналь, — на борту может оказаться не одно рыцарское копье.

— Он большой, — подтвердил Карстен, — но не в два раза больше лоймы и когга. Численный перевес либо на нашей стороне, либо мы равны. Все дело в мастерстве.

Сблизившись с «Левиафаном», Роде приказал абордажной команде сгрудиться на носу и повел прямую фронтальную атаку.

— Детский фокус, — ворчал он. — Но немцы новички на море, это видно. Авось сработает.

Немецкие кнехты, размахивая моргенштернами и топорами, также переместились на нос. Корабли сближались — «Левиафан» по ветру, когг — идя галсом. Когда до столкновения осталось совсем немного, Роде скомандовал абордажной команде рассыпаться.

Плотный клубок тел распался, обнажив то, что скрывал — органную пищаль, подаренную Басмановым первому русскому капитану в самом начале их знакомства.

Датчанин рванулся к резному ящичку, распахнул его и зажег фитили.

Кнехты кинулись с носа «Левиафана» врассыпную, но слишком поздно — слитно грохнуло множество спаянных стволов, неся целую тучу картечи.

Берналь, внимательно следивший за происходящим, отвернул когг с боевого курса.

— Неплохо, — заметил монах. — Но второй раз их не купишь на подобный трюк.

— Вы думаете, святой отец?

Когг вновь рванулся вперед, собрав закованных в сталь людей на носовом возвышении. Кнехты, сомкнув щиты, выждали, когда капер покроет какое-то определенное расстояние, и поспешно ретировались с носа «Левиафана». Их было заметно меньше, чем в первый раз.

— А теперь — на абордаж! — заревел датчанин.

Соболевский ударом сабли перерубил канат, удерживающий в вертикальном положении древнеримское изобретение — абордажный мостик. Деревянная доска с веревочными бортами глухо ударила по пустому носу немецкого чудовища, и по ней тут же рванулись вперед готовые к схватке воины.

Обладая таким же числом воинов, Роже мог играючи отбить натиск.

По мостку враз могут пройти, да и то очень стесненно, только двое бойцов. Впереди же их обычно ждет впятеро большее количество воинов.

Но обманный маневр с пищалью, сработав раз, дал результат и при второй попытке — кнехты, опасаясь бьющей в упор картечи, отступили, и Соболевский успел перебросить на «Левиафан» большую часть абордажной команды. Когда рыцарь Роже опомнился, началась отчаянная схватка за носовое возвышение.

Лойма подкралась с левого борта, и гномы довольно успешно метнули «кошки».

Разумеется, немцы не оставили нового врага без внимания.

Часть кнехтов, ослабив натиск на Соболевского, рванулась к левому борту, на бегу срубая заброшенные канаты.

Здесь началось вялое противостояние. Ролевиков было больше, но им еще надо было добраться до врагов, а те действовали слаженно и быстро.

Майка, в своем обычном наряде молодой дриады, стояла у палубы, посылая одну стрелу за другой в перебегающих с места на место немцев.

— Чего я суечусь? — спросила она себя. — Так все стрелы «в молоко» уйдут.

Подавив лихорадочную трясучку, девушка стала выцеливать обороняющихся.

Вот Шон метнул «кошку», и она запуталась в вантах. Мгновенно подскочили трое ливонцев. Двое подняли щиты, один принялся неистово орудовать фальшионом.

Задержав дыхание, Майка нарочито плавно отпустила стрелу на волю.

Без единого крика кнехт повалился под ноги щитоносцев, продолжая нелепо размахивать своим бар малейским клинком.

— Слава лучникам Лориэна! — гаркнул назгул, невольно подумав, что сказал бы на это восклицание папа Сау.

Гномы, названные в честь толкиновских Фили и Кили, подбежали к ирландцу и с громовым воплем «Казад Барук!» рванули за канат.

«Показалось, — мелькнуло в голове Майки. — или „Левиафан“ стал ближе?»

Бледный Король, выскочив из-за круглых ирландских щитов, швырнул свою «кошку», и тут же полнил стрелу в плечо.

Майка зло прищурилась, заметив место, где спрятался коварный стрелок. Вся схватка для нее перестала существовать, остался один только лучник, ранивший назгула.

Вот она видит его шапель, вот черный подшлемник, прикрывающий уши и скулы, блин лица со смазанными чертами… Стрела ударила точно под обрез шлема, послав ливонцу быструю смерть.

Противоборство веревок и клинков продолжалось — ролевики бросали и тянули, ливонцы подскакивали и перерубали…

У Чернокрылого Легиона и его друзей появилось некоторое преимущество — Майка отправила на дно последнего лучника на левом борту. Теперь, не опасаясь стрел, гномы и гоблины швыряли одну «кошку» за другой, в то время как ливонцы действовали весьма осторожно. Уже добрых шесть канатов связывали легкую лойму и германское водяное чудовище.

— Рванули! — заорал истошно Шон, принявший командование после ранения назгула.

Лойма не столько подтащила к себе корабль, сколько силой своего экипажа подтянулась к судну Роже.

— Сарынь на кичку! Полундра! Эльберет! Казад аймену! Урук! Бей их, Петрович! — все эти разноголосые вопли возвещали, что представители того или иного направления ролевого движения кидались на штурм высоких бортов «Левиафана».

В то же самое время громовой клич «Яго!» подсказал, что Берналь с резервом присоединился к абордажной команде Соболевского.

Шону повезло — он вскарабкался на борт в том месте, где из всей охраны «Левиафана» был только застреленный Майкой лучник. К нему тут же метнулся кнехт с занесенным мечом, но ирландец уже твердо стоял на ногах.

Кнехт оробел, ибо был невысок ростом по сравнению с Шоном, и вместо того чтобы использовать все свои навыки, стал обороняться и пытался перехитрить ролевика. Ирландец наседал на ливонца, заставляя того пятиться и спотыкаться, и наконец кнехт, припертый к борту, сделался отважен, как крыса из присказки. Немец дважды рубанул перед собой воздух, потом рванулся вперед очертя голову, с намерением проткнуть Шона насквозь.

Шон едва успел повернуться, и меч, вспоров кожаную куртку, вонзился в мачту.

Это только в дурном кино мечи втыкаются в дерево так, что их потом не выдернуть. Клинок тут же вылетел из ловушки, но с обломанным кончиком, и на долю секунды позже, чем требовалось.

Ирландец попытался ударить мечом кнехта, но тот сноровисто подставил наруч свободной руки, и клинок ушел в пустоту.

А вот добрым ударам коленкой в пах рыцари своих слуг не обучили, как отметил про себя Шон, глядя на скорченного кнехта.

— Извини брат, служба, — сказал Шон и рванулся на помощь к гоблину, которого теснили щитами двое.

Ирландец пнул ногой в нижний край щита, и тут же едва успел уклониться от удара моргенштерном.

— Дай продохнуть, — прохрипел раненый гоблин. Шон выступил вперед, позволяя товарищу отойти и перевести дух. Эти кнехты тоже больше оборонялись, чем нападали.

— А ну, иди сюда! — стал подначивать входящий в раж ирландец. — Брось свою бронедверцу и иди, сойдемся грудь в грудь, а? Ну, ты же не англичанин, мужик, ты немец! Где честь вермахта?

— Сам ты мужик, — возразил один из ливонских шлемов, видневшихся из-за щитов. — Я свободный человек.

— Так ты еще и власовец! — Шон вновь попытался пнуть ногой щит, но, увидев взлетающий моргенштерн, отшатнулся и рубанул по руке, несущей ши-пастую дубину.

— Погодь, Ирландия… — сзади появился гоблин, держа руку за спиной. — Дай я…

Шон покорно отступил, понимая, что этих двоих «власовцев» выковыривать из-за щитов придется до морковкиного заговения.

Гоблин несколько раз бестолково ударил по щитам своим ятаганом, но потом, улучив мгновение, выхватил из-за спины кистень и ударил навесиком, через верхний край щита.

Одна из голов на миг исчезла, и Шон решился. Он подпрыгнул, выпуская меч, схватился за какой-то канат, и двумя ногами ударил в щиты, одновременно разжимая пальцы.

Вес тела и сила инерционного удара сделали свое дело — один кнехт свалился на спину, второй устоял на ногах, но щит его укрутился куда-то за спину вместе с рукой, а восстановить стойку гоблин ему не дал.

Взмах ятагана, — и чуть пониже подбородка на черном подшлемнике расцвела алая полоса. Хрипя и хватаясь за горло, ливонец добрел до борта и перевалился через него.

К упавшему подскочил ирландец и прислонил к глотке засапожный нож.

— Это ты не мужик?

— Нихт, их бин дойч.

— Живи тогда, — Шон, внимательно глядя по сторонам, стал стягивать ему руки за спиной поясным ремнем.

В сущности, битва давно уже распалась на череду отдельных стычек. Кнехты выглядели вялыми и деморализованными, все время косились в сторону лоймы, откуда продолжала бить из лука Майя, отмахивались без энтузиазма.

— Ляг на бочок, — велел Шон связанному, — и жди окончания банкета.

Подобрав свой меч, он рванулся дальше. Навстречу выскочил кнехт с алебардой, замахнулся и тут же упал со стрелой в горле.

— Ну, Майка! — хотел было крикнуть ирландец, когда понял, что это уже бьет лучник из корзины на мачте «Адмирала Дориа».

Прямо перед ним Килька положил рослого ливонца, буквально изрубив его топором.

…Почему-то вспомнилось, как переживал Килька первую в их жизни настоящую битву со свенами. Тогда он тоже убил врага, но случайно, и даже советская милиция расценила бы тот удар двуручной секирой как самооборону, причем вынужденную.

— Они прижаты к правому борту, — прохрипел натужно Килька, и Шон понял, что гном серьезно ранен или ушиблен. — Теперь хана немчуре.

Как только ролевикам удалось зацепиться за «Левиафан», дело кнехтов можно было считать проигранным. Основные их силы сдерживали натиск Соболевского и новгородцев, тогда как вдоль левого борта стояло небольшое количество бойцов. Правда, Роже распорядился вернуть в строй раненых картечью, но они дрались совсем уж вяло и на рожон не лезли.

Майя, боясь попасть в своих, перебежала на нос лоймы.

Теперь ей представилась великолепная возможность помочь своим уже всерьез, по-взрослому. На идеальной для прицельного выстрела дистанции колыхались украшенные пышными гербами и скромными крестами спины ливонцев.

Майя колебалась не слишком долго.

— Что я, парень что ли? — спросила она у себя. — Нам, бабам, благородство ни к лицу…

И девушка принялась садить стрелу за стрелой в сгрудившихся плотной кучей кнехтов.

Собственно, дальше началась агония единственного боевого корабля Ливонии. Абордажная команда «Адмирала Дориа», очистив нос, посыпалась в центральную часть судна, приканчивая прижатых к правому борту.

— Теперь сдадутся, — уверенно сказал Филька, но Шон указал ему пальцем на еще одну кучку ливонцев, решивших дорого продать свои жизни.

Роже умудрился собрать на кормовом возвышении десятка полтора своих сторонников. Первый натиск ролевиков и людей Соболевского разбился о сомкнутые щиты, как об скалу.

Последовал второй, третий…

Бойцы обеих сторон уже не несли потери, даже не калечились, а лишь уставали. Драться в доспехе, даже в легком — страшная нагрузка. Не помогает никакая сноровка — больше десяти минут так рубиться нельзя, требуется отдых.

— Оставьте их! — прокричал Карстен Роде. — Сейчас подойдут лучники!

Появилась Майка и новгородец, что сидел в корзине впередсмотрящего на «Адмирале». Тщательно выбирая цели, они выпустили несколько стрел. Лишь одна пробила ногу ливонскому пикинеру, остальные ушли вскользь по щитам или преломились о доспехи Роже, в которого метили в первую очередь.

— Сукин сын даже в море вышел в турнирном до-спехе, — проворчал один из гоблинов. — Вот бы его за борт спихнуть!

— Есть лучшее средство, — сказал датчанин и направил на когг пару свободных бойцов.

Когда к кормовому возвышению подтащили резной деревянный ящик, немцы приуныли.

Сдаваться они, правда, не стали; только один раненый сложил руки на затылке и спустился в толпу врагов.

— Получайте, тупоголовые упрямцы! — крикнул Роде.

Залп органной пищали смел в море половину кнехтов вместе с изрешеченными щитами, клинки довершили остальное.

Целым и невредимым, по крайней мере на вид, казался капитан «Левиафана». Роже как раз отбился от двоих гоблинов, отогнав их на длину меча, и рывком прислонился к борту, отдыхая.

— Пора с ним кончать, — сказал Шон. — Майя…

— Не стану я в упор по контуженному стрелять, — задрала нос лучница. — Бери меч — и сам кончай с ним.

— Я на слабо давно не покупаюсь. — Ирландец сорвал с головы шлем и подшлемник, подставив ветру мокрую от пота рыжую шевелюру. — Любителей острых ощущений тут хоть отбавляй…

— Может, хватит, благородный рыцарь? — еще раз спросил Касртен Роде. — Не из мушкетонов же мне тебя расстреливать! Умей проигрывать…

Гуго рассмеялся и погрозил ему мечом.

— Чистый безумец, — поставил диагноз монах.

— Это сродни самоубийству, а самоубийство — большой грех.

Маня спокойно ходила по кормовому возвышению, едва не касаясь рыцаря, собирая свои и чужие стрелы. Была в ее поведении и определенная бравада, и толика провокации. Если бы рыцарю пришла в голову шальная мысль совершить тигриный прыжок и попытаться взять ее в заложники, Майя представляла, что именно станет делать. Все-таки — разряд по дзюдо…

Но Гуго не обращал на лучницу ни малейшего внимания, стараясь накопить силы для последней схватки.

— Давайте там его и оставим, — предложил Филька. — К вечеру он заржавеет, не сможет махать мечом, и мы вышвырнем его за борт.

— А как покарябает кого? — ответил вопросом на вопрос раненый гоблин, с ненавистью глядя на рыцаря. — Жаль, рука не работает — взял бы какую-нибудь открывашку типа моргенштерна, и добрался бы до розового мясца…

Рыцарь, похоже, успел отдохнуть и приободрился. Перестав жаться к борту, кавалер встал относительно прямо, опираясь на вонзенный в доски меч.

— Хорош, красавчик! — воскликнул гоблин. — Картина маслом и сыром — без фаустпатрона не подходить.

Роже поигрывая щитом, ждал нападения. Соболевский, кинув взгляд на измятый доспех Роже, надменно сплюнул и швырнул саблю в ножны.

— Меня засмеют на родной стороне за такую победу, — сказал он.

Карстен Роде попытался в очередной раз вступить с ливонцем в переговоры, но в ответ получил лишь проклятья и богохульную брань.

Тогда вперед шагнул Черный Хоббит.

На штурм «Левиафана» он пошел именно в том виде, за который получил свое прозвище: темная вороненая кольчуга из гройверных шайб до колен, глухой черный шлем-ведро с бутафорскими рогами, черный плащ с намалеванными черепами и костями за спиной.

— Что за оружие у тебя, рыцарь, — несколько опешил Роже, услышав, какую овацию устроили его сопернику победители.

— Сейчас узнаешь, консерва, — прорычал из под шлема Хоббит, поигрывая сплющенным с помощью молотка и газовой горелки трамвайным поручнем..

— Возьми щит и назови себя, — предложил Роже.

— Я воин из далекой страны Хоббитании, поставивший целью своей жизни опровергнуть ложь, распространяемую про нас людьми и эльфами.

— Я никогда не слыхал о такой стране, — сказал Роже.

— Не удивительно, консерва, книжки надо читать…

— В чем же состоит ложь и напраслина, возводимая на вас?

— Мы бреем ноги, причем очень даже часто.

— Какой странный обычай… Впрочем, пора начинать.

— Точно!

— Возьмешь ли ты, черный рыцарь, щит?

— А на фига он мне нужен?

Роже демонстративно отбросил свой треугольник с фамильным гербом.

— Болван, — прокомментировал ролевик и немедленно начал боевые действия.

Черный Хоббит совершил один из своих знаменитых бабуинских прыжков, приземлившись прямо напротив Роже, и принялся осыпать его ударами.

Вначале Роже пытался парировать их, но быстро понял, что лишится меча. Волшебное оружие врага переломит клинок как тростинку, случись рыцарю подставить его не очень удачно.

Тогда Роже попытался измотать врага, давая тому попадать в защищенные доспехом участки. Тактика, в общем, обычная для турниров в Ливонии, стала для Роже началом конца. Поручень проминал доспехи, срывал прочь, словно куски картона, наручи и поножи… Роже так били всего один раз — на околице деревни в ту памятную ночь, когда он сгубил свою душу.

Но разум рыцаря протестовал — там его колошматил целый поселок сервов, пиная деревянными башмаками, ударяя кулаками и палками…

Палками…

Ощущения в теле, вызываемые ударами трамвайным поручнем, были схожими.

— Железная палка, — прохрипел Роже наполненным кровью ртом. — Но что за сила у этого человека? Она же толщиной в руку!

Откуда бедному комтуру Ливонского Ордена знать о волшебно-легких, но прочных сплавах, что использовал трамвайный парк, облюбованный Черным Хоббитом?

Жуткое порождение конверсии, поручень весил не больше, чем картонный тубус, и имел прочность лобовой танковой брони.

Град ударов буквально превратил рыцаря в груду железа.

— Хватит, хоббит! — взмолилась Майка. — Остановите маньяка, у него башню сорвало!..

Шон и Филька повисли на плечах рычащего наследника кроткого Бильбо Бэггинса.

— Своеобразный поединок, — заметил Карстен Роде, а Ежи Соболевский задумчиво потрогал волшебное оружие победителя и ничего не сказал.

Майка склонилась над тем, что осталось от рыцаря Роже:

— Он дышит.

— Корабль наш, — негромко констатировал Берналь. — А Ливония лишилась всего своего флота!

Глоссарий

Адашев. Сильвестров — двое приближенных царя во времена Казанских походах и начала Ливонской войны. Оба были, выражаясь на современном политологическом жаргоне, «голуби» и «реформаторы». Составляли вместе с князем Курбским, впоследствии предавшим страну, могучий триумвират. После открытой измены Курбского, а также ареста С. и А. царь полностью поручил управление страной своим верным слугам — опричникам. Группировка рода Плещеевых — самая влиятельная «ястребиная» прослойка русской «правящей элиты», опора опричнины.

Архангельский торговый путь — Ввиду отсутствия постоянной связи с Западной Европой через Балтийское море, сообщение через северные моря имело для России большое экономическое и политическое значение. Путь в Европу через Белое и Баренцево моря был издавна известен русским поморам, а вовсе не открыт английскими моряками, как это утверждается во многих английских источниках. Этим путем вместе с датским посольством плавал в Европу Истома Григорьев в конце XV в. Путешественники сели в устье Северной Двины на четыре судна и шли вдоль берегов Кольского полуострова и Скандинавии, добравшись до Бергена. Поход Истомы не был явлением исключительным. Тем же путем шел русский посол, направленный в Испанию, и некоторые другие русские люди. Русские путешественники характеризовали этот путь в северную Европу как более длинный, но и более безопасный. Вслед за английскими, в Белом море появились голландские корабли. Небольшое поселение в устье Северной Двины быстро выросло и стало городом Архангельском (1584 г.) — крупнейшим портом России в XVII веке. Во время Ливонской войны судоходство в Белом море получило большое развитие. Так как Вологодчина являлась «торговым сердцем Руси», ибо через нее шли древнейшие речные пути на север, то Иоанн Грозный даже решил было перенести туда столицу.

Батори, Елизавета — крупнейший серийный убийца средневековья. Историческое лицо, умучившее невесть сколько служанок и ворованных челядью детей, в непонятных оккультных целях. Ее отдаленное родство с Владом Цепешем (Дракулой) и более близкое — с основателем Речи Посполитой Стефаном Баторием — исторический факт, равно как и зверства последнего в православных селениях Трансильвании. Кровавый путь семейства Батори по истории Восточной Европы — тема для отдельного исследования, настолько богата она жуткими подробностями. На Руси дела этого клана были хорошо известны: один из известных письменных источников того времени «Жизнеописание Влада, Воеводы Валашского», несомненно, попадал в руки Ивана Грозного. Полное неприятие польской политики и кровавые столкновения русской армии с войсками Речи Посполитой на развалинах Ливонии в немалой степени обусловлены личной неприязнью Ивана к фигуре бывшего магната Трансильвании.

Бутурлык — кольчато-пластинчатые поножи. Состояли из двух или трех стальных пластин, соединенных между собой кольчатым плетением. Служили для защиты голени. Наряду с наручами — защитой предплечий, были распространенными среди знати элементами, дополняющими тяжелый доспех конного воина. Внутренняя часть пластин наручей и бутурлыков усиливалась для амортизации простеганной материей, чаще всего толстым сукном.

«Взятие Нарвы» — с этого, собственно, и началась «горячая» фаза ливонской войны. В 1558 г. русские войска во главе с воеводами Адашевым, Басмановым и Бутурлиным осадили Нарву. Крепость защищал гарнизон под командованием рыцаря Фохта Шнелленберга. Решающий штурм Нарвы состоялся 11 мая. В этот день в городе вспыхнул пожар, который сопровождался бурей. По преданию, сохраненному историками, он возник из-за того, что пьяные ливонцы бросили в огонь православную икону Богородицы. Воспользовавшись тем, что охрана покинула укрепления, русские бросились на штурм. Они проломили ворота и овладели нижним городом. Захватив находившиеся там орудия, атакующие открыли огонь по верхнему замку, готовя лестницы для приступа. Но его не последовало, поскольку к вечеру защитники замка сдались, выговорив условие свободного выхода из города. Это была первая крупная крепость, взятая русскими в Ливонскую войн) . Нарва представляла собой удобную морскую гавань, через которую начались прямые сношения России с Западной Европой. Одновременно шло и создание собственного флота. В Нарве оборудуется верфь. Первые русские корабли на ней строили мастера из Холмогор и Вологды, которых царь посылал за рубеж «для присмотра, как на Западе льют пушки да строят корабли». Этой акцией руководил тот же Басманов. В Нарве впоследствии базировалась флотилия Карстена Роде.

Дрожница — наряду с «мурашом-мурашкой», жутковатый, призрачный дух славянских сказок, один из многочисленных спутников богини смерти и разложения Моры (Мораны или Марены). Нагоняла панику, дрожь в коленках на впавшего в немилость у хозяйки мужчину, провоцируя трусость и как следствие — предательство. Для борьбы с данной напастью существовали особые «наговоры ратного человека» и обереги.

Ерихонка — бытовое название популярного среди русской знати шлема восточного, вернее всего — персидского происхождения. Шлем сложносоставной, каждый его сохранившийся экземпляр является шедевром оружейного, гравировального и даже литейного мастерства. В конструкционном смысле Е. близка к идеальной защите головы. Коническое оголовье позволяет легко скатывать удары, носовая стрелка защищает от поперечных ударов и может быть поднята наверх, дабы не мешать полю обзора в случае дальнего боя на луках или пищалях. Имеет Е. нащечники или наушники, затылок защищен либо конструкцией «рачий хвост» из сбегающих по хребту стальных пластин, либо могучим сложносоставным назатыльником. Реже для этой цели использовалась старинная бармица — кольчужная сетка. Вот скромный список, прилагающийся к одной из «шапок ерихонских», выставленных в Оружейной палате Кремля: сталь, золото, драгоценные камни, жемчуг. Использованные технологии при изготовлении этой не самой сложной и вычурной, кстати, Е.: ковка, чеканка, резьба, насечка, эмаль. А теперь можно сравнить данный защитный головной убор с любым «рыцарским ведром» или шапелем.

Карстен Роде — датчанин, русский пират на Балтике. Историческое лицо, равно как исторически существовал и русский каперский флот на Балтике в ходе Ливонской войны. Цель появления неистового викинга в северном море — разгром польских, немецких и иных пиратов, не дававших новгородской торговле дотянуться до Англии, Испании и Средиземноморья. Менее значительной целью было обеспечение фланга действовавшей в ходе Ливонской войны русской армии. Поначалу дело ограничивалось истинно пиратскими вылазками в тылах противника и на его коммуникациях, пока в 1570 году Иван Грозный не выдал датчанину Карстену Роде «жалованную грамоту» — каперское свидетельство. Первый корабль Роде действовал столь удачно, что вскоре датчанин на русской службе обладал уже флотилией в три корабля, вооруженных тридцатью тремя пушками — немалая сила для того времени. К июлю 1570 он захватил уже семнадцать судов! Все они сражались в этой войне на стороне Руси.

Ливонская война — началась в 1558 году. Силовое решение проблемы со стороны России предопределило вызывающее поведение самих ливонцев, которые, даже по мнению собственных историков, действовали неблагоразумно. Поводом к обострению отношений послужили массовые погромы православных церквей в Ливонии. Возмущенный Грозный отправил властям Ордена послание, в котором заявил, что не снесет подобных действий. К письму был приложен кнут, как символ неминуемой кары. К тому времени истек срок перемирия между Москвой и Ливонией. Для его продления русская сторона требовала уплаты юрьевской дани, которую ливонцы обязались отдавать еще Ивану III, но за полвека так ни разу и не собрали. Признав необходимость ее уплаты, они вновь не выполнили свои обязательства. Басманов и Курбский стянули к границам ордена армию, а царь вновь отправил посла за данью. Требование русской стороны было проигнорировано. Тогда в 1558 г. русские войска вступили в Ливонию. Орден, веками терзавший славянские земли, начал рушиться. Но в дело вступили соседи — свежепокрещенные в католицизм братья-славяне и литовцы. Так началась Ливонская война. Она продлилась четверть века, став наиболее длительной и одной из самых тяжелых в истории России.

Мизерикорд — кинжал милосердия, которым рыцари добивали себе подобных на турнирах и бранных полях.

Новгородский погром — Басманов, один из самых эффективных полководцев и политических деятелей опричнины (мнение многих исторических авторитетов, например, Карамзина) был против новгородского погрома, учиненного Иваном Грозным в период помрачения ума. Князя нет в списках участников. В основном — это дело рук клики Скуратова — бывшего обозного воеводы.

«…предпочитая лук всем прочим видам оружия…» — Стрелы, используемые при стрельбе из лука, колебались по длине от 75 до 90 см и были идеально гладкими, в противном же случае лучник без специальных рукавиц рисковал серьезно травмировать связки и вены на запястье державшей лук руки. Поверхность С. обрабатывалась костяными стругами и брусочками из песчаника. Разнообразие наконечников и их специализация на Руси и среди степных народов так велики, что не хочется утомлять читателя их перечислением. Достаточно будет сказать, что один из исследователей оружейного дела насчитал для Вологодчины одних «зверовых» наконечников три(!) десятка видов! Мощь луков (натяжение) описываемого периода удивительна — до 80 кг. Иной раз достигала и сотни! (Натяжение современного спортивного — около 20, то есть это — самый слабый, «детский» лук позднего средневековья). Разумеется, такое титаническое усилие развивали луки цивилизованных народов, имеющих на вооружении составные луки, усиленные роговыми и стальными пластинами (русские, татары, арабы и пр.), что же до народов диких — англичан и готтентотов, то их простые согнутые палки с тетивой из звериной жилы, — о них и сказать нечего. Луки же народов восточных оставались грозным соперником огнестрельному оружию, превосходя его еще без малого пару веков по дальности, и далеко оставляя «за флагом» в смысле скорострельности и прицельности. А о дешевизне и, как следствие — массовости, и говорить нечего. В Европе же арбалет очень быстро сменяет лук. Причина здесь двоякая — отвратительное качество европейских луков, а также длительность подготовки лучника. Кочевник орудует луком и саблей с детства, и европейцу не сравниться с ним, пройдя подготовку в несколько месяцев или даже лет. А на подготовку сносного арбалетчика уходит буквально несколько недель. В то же время дорогая «машинка»-арбалет имеет чудовищную пробойную силу и неплохую скорострельность (относительно не восточного лука, понятно, а пищалей, аркебуз и пр.).

Ругодив — Нарва. Первое — ее историческое название, употреблявшееся в описываемое время.

Стожар-Огневик — легендарная трава, или цветок. Один из «элементов самообороны» русских лесов от дурных людей. Если человек на костер заготовляет не сухой валежник и разного рода паданцы, машет без смысла и порядка топором, провоцирует лесные пожары, то в заповедной глубине чащи приходят в действие таинственные и страшные механизмы. В одежду или волосы преступника вцепляется репьем тот самый Стожар. Заметить его, почувствовать или увидеть нельзя. Человек приносит Огненный Цветок домой, где тот, по велению лешего, вспыхивает неземными огнями, сжигая домину дотла.

«Тирлич-трава» — ее, по свидетельству знахарей, шептунов и ведунов, следует собирать под Иванов день на Лысой Горе. По поверьям, составы с Т-Т. использовались ведьмами и ведунами для превращений и оборачиваний в самых различных животных: медведя, волка, лису, хорька или горностая

Чекан — конный боевой топорик восточного происхождения, популярный на Руси. Имел на обухе характерный «клевец» или же боевой молоточек, ибо выковыривать рыцаря из брони клинком — дело весьма неблагодарное. Как правило — портится хороший сабельный или мечевой клинок, а противник скорее умрет внутри от ужаса, чем «выйдет на свет божий». Посему, в столкновениях с «европейскими танками» — рыцарями, русские предпочитали использовать специфические «открывашки» — клевцы, кистени, шестоперы и чеканы, каковые, в ущерб изящности, имели большую пробивную и «проминающую» способность. К подобным же выводам относительно убиения благородных рыцарей пришли наемники позднего средневековья в Западной Европе — ландскнехты. Они стали широко использовать «моргенштерны» — чудовищного вида железные шипастые дубины, оставляя кошкодеры и иное клинковое оружие для поединков с себе подобными. Эффект был налицо — рыцарство вскоре сошло на нет.

Шапель — облегченный европейский шлем, популярный среди ландскнехтов и пикинеров. В отличие от глухих рыцарских «ведер», оставляет лицо и боковые части головы открытыми. По сути, он напоминает пресловутый «тазик для бритья», надетый Дон Кихотом Ламанчским на свою буйную головушку. Другой образ — небольшая ковбойская шляпа, сделанная из металла. Ш., не снабженный нащечниками и стрелкой для носа, вообще не защищала лицо от поперечных секуще-режущих ударов мечом или саблей, что приводило к печальным последствиям на поле боя. Однако дешевизна данной конструкции и доступность делала ее долгие десятилетия популярной среди наемников.

Эспадон — двуручный меч позднего средневековья.

Оглавление

Глава 1. В ГАНЗЕЙСКОМ ПОРТУ

Глава 2. ПОРУЧЕНИЕ

Глава 3. БАСМАНОВ ИЗ РОДА ПЛЕЩЕЕВЫХ

Глава 4. ХУТОРОК

Глава 5. В ГРАДЕ ИОАННОВОМ

Глава 6. МУЖСКИЕ ЗАБАВЫ

Глава 7. АНИКА

Глава 8. НОЧЬЮ У НАРОВЫ

Глава 9. НА МОРЕ

Глава 10. ИВАНГОРОДСКИЙ ЗАКРУТ

Глава 11. ЗАМОК

Глава 12. РЫЦАРСКИЕ ЗАБАВЫ

Глава 13. Ретирада

Глава 14. БЕСЕДЫ В ОТКРЫТОМ МОРЕ

Глава 15. РОЖЕ И СОГЛЯДАТАЙ

Глава 16. ДОРОГА К СЛАДКОЙ МЕСТИ

Глава 17. ЦЕНА БОЛОТНОЙ УСЛУГИ

Глава 18. БЛАГОРОДНЫЙ ИДАЛЬГО

Глава 19. БРУНГИЛЬДА, ИЛИ ОДИНОЧЕСТВО

Глава 20. «СПРУТ»

Глава 21. «АДМИРАЛ ДОРНА» И «ФЕДОР КРЮГЕР»

Глава 22. НА БЕЗЫМЯННОЙ ЛОЙМЕ

Глава 23. ВИДЕНИЕ КАРСТЕНА РОДЕ

Глава 24. ИВАНГОРОД

Глава 25. НАРОВСКИЕ БЕРЕГА

Глава 26. СМОТР

Глава 27. НАРВА

Глава 28. ЗА СПИНОЙ

Глава 29. ДЕ СОТО

Глава 30. СЕВЕРНЫЙ ГРОМ НАД СЕВИЛЬЕЙ

Глава 31. ОСТРОВ ОТЦА ДРУЖИН

Глава 32. КАПЕРЫ

Глоссарий