Возвращаются, возвращаются!
Месяц тому назад я теплыми напутственными словами проводил первую партию отъезжавших на курорт женщин, а теперь, когда пришло время возвращения, говорю им «добро пожаловать!» И они уже едут, приезжают.
Подойдите к отелю «Лондон» около четырех часов пополудни, когда прибывает местный поезд, и вы в любой день сможете увидеть несколько отъезжающих от вокзала фиакров. Рядом с кучером – большой чемодан и корзинка, на верхнем сиденье экипажа – теща и она, вернувшаяся с курорта. На нижнем сиденье – свояченица и он, муж. Он держит на коленях какой-то сверток и пальто жены, а сам уныло смотрит на проходящих по улице счастливцев.
Так вот. На вокзале ее встретили муж с тещей и свояченицей. Она поцеловалась с мужем и коротко спросила:
– Дома все в порядке?
– Конечно! – ответил он.
Затем она сунула ему в руку багажную квитанцию, носильщик поставил перед ней корзину, положил сверток, пальто, зонтик и другие мелочи, а она тем временем уже пустилась в длинный и пространный разговор с матерью и сестрой. Когда вещи были погружены и все уселись к карету, мужу на колени водрузили сверток и женино пальто. И вот они мимо «Лондона» едут домой.
Когда подъезжают к дому, муж спешит вперед, отворяет двери и, едва вставив ключ в замочную скважину, уже чувствует в сердце какой-то холод.
Не успевают они войти, как теща бросается к окну и распахивает его настежь:
– Ох, господи, дайте немножко воздуху! Здесь душно, как в подвале!
– Ах, боже мой, здесь совсем не проветрено! – вторит свояченица.
Но вот внесены вещи, открыты все окна, и жена пробегает по комнатам, восклицая:
– Господи боже, господи боже! Вот говорят: поезжай, лечись. Да лучше сидеть здесь и околевать, чем оставлять дом на такого балбеса.
Она снимает блузку, надевает домашнюю кофту, сбрасывает башмаки и принимается искать домашние туфли.
– Милош, где мои домашние туфли?
– Наверное, здесь, – отвечает Милош, – где они еще могут быть?
– Вот смотри, их же нет на месте, а я оставила их под кроватью.
– Не знаю, – отвечает Милош, нагибаясь и начиная поиски, – не знаю; я твои туфли не украл, на что мне они.
Наконец туфли найдены – одна за печкой, другая под ночным столиком. Тем временем свояченица уже поставила варить кофе, так как теща почувствовала себя дурно от скверного запаха в доме. Затем все они уселись поговорить.
На самом деле это не разговор, а следствие, начатое против обвиняемого следственной комиссией в составе жены, тещи и свояченицы.
Обвиняемый садится у угол, поджимает ноги под стул и устремляет пристальный взгляд в потолок.
– Ну вот, Милош, разве я тебе не говорила, чтобы ты каждый день открывал окна?
– Я открывал их.
– Открывал, конечно, – добавляет теща, прижимая к носу платок, – а здесь дышать нечем!
– Теперь посмотри сюда, – опять начинает жена, – это что такое?
– Что? – спрашивает он.
– Это не моя простыня на кровати.
– Конечно, не твоя, – поддакивает теща.
– Но чья же тогда? – спрашивает он голосом обвиняемого.
– На всех наших простынях – монограммы, – добавляет свояченица.
– Я не знаю, я ее не менял.
– Она похожа на арестантскую простыню, – продолжает теща.
– Ой, – удивляется свояченица, – я не смогла разглядеть монограмму из-за блох и этого желтого порошка.
Затем наступает небольшой перерыв, так как свояченица подает кофе. Теща делает глоток, ставит чашку на стол и начинает:
– Боже, бедный котенок, как он отощал, на него смотреть страшно!
– Ой, бедняжечка! – всхлипывает свояченица и берет котенка на руки.
– Ты, конечно, его не кормил?
– Я кормил его каждый день.
– Разве ты думал о доме и о котенке?! Кто знает, о чем ты думал и когда приходил домой… может быть, раз в три дня.
– Я приходил каждый день.
– Конечно, это видно по котенку.
– Бедный котеночек! – вздыхает свояченица и нежно его гладит.
Жена допивает кофе и снова идет осматривать квартиру. За ней, разумеется, отправляется и вся следственная комиссия.
– Посмотри, посмотри, пожалуйста: под письменным столом лежит один носок. Как мог попасть носок под письменный стол?
– Это, наверное, я сбросил его с кровати, когда раздевался, вот он и попал туда.
– Ну хорошо, а где же второй?
– Второй? – спрашивает несчастный Милош и засовывает голову под письменный стол. – Второй должен быть тоже тут.
– А может быть, ты второй вообще не переменил, может быть, ты забыл?
– Нет, нет, вот второй носок! – кричит свояченица из дальней, третьей комнаты.
Теща, конечно, сразу же крестится.
– Боже мой, боже мой, – причитает жена, – очевидно, ты плясал в доме канкан?
– Вздор! – сердится Милош.
– Но как же мог попасть второй носок в ту комнату? Где это видано, чтобы снимали один носок в спальне, а второй – через две комнаты. О, господи боже, как я все это переживу и что еще ждет меня в собственном доме!
– Не надо, доченька, сердиться, – утешает ее мать, – какой же тогда прок от курорта?
– Я и сама себя спрашиваю, какой мне прок от курорта? Такие деньги заплатила, старалась там изо всех сил, как настоящая мученица, а сюда приехала, чтобы помереть от огорчений.
– А где же твоя фотография с этого стола? – вставляет свое слово теща.
– И верно, где же моя фотография? – приходит в ярость жена.
– Должна быть тут.
– Зачем тебе понадобилось убирать мою фотографию? Ну и дела, изумительно! Муж остается в доме один и убирает фотографию жены. Что, она помешала кому-нибудь?
– Вот она, здесь, она просто упала! – радостно кричит Милош, найдя фотографию.
– Смотрите, смотрите, – говорит теща, продолжавшая разведку в комнатах, – смотрите, смотрите, а наш зять был очень бережливым. За целый месяц свеча у него и на вершок не сгорела.
Услышав об этом открытии тещи, вся следственная комиссия склоняется над ночным столиком.
– Да, конечно, он и пяти раз не зажигал свечу. Ты, наверное, возвращался домой на заре, и свеча тебе была не нужна?
– Нет, я возвращался вовремя, – отвечает обвиняемый.
– Почему же ты не зажигал свечу?
– Не знаю… я ее зажигал, но не читал при ней, она горела, только пока я раздевался.
– Погоди, погоди, вот здесь на столике все спички, я сейчас сосчитаю, сколько ты их истратил. Одна, две, три, четыре… всего одиннадцать спичек. Вот сколько раз ты зажигал свечу, а двенадцать ночей ты либо не ночевал дома, либо приходил на рассвете.
– Нет, я зажигал свечу каждый вечер.
– А где же спички?
– Не знаю.
– Как это не знаешь?
– Не знаю, может быть, я их использовал.
– Как это использовал? Как можно использовать горелые спички?
– Ну… вместо зубочистки, например.
– Эх, зятюшка, – перебивает его теща, – я не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, они меня не касаются, но насчет зубочистки ты все придумал – это совершенно очевидно.
– Вообще, он какой-то смущенный, и ответы его вызывают подозрение. Вот, например, ты мне так и не сказал ни слова, почему мои домашние туфли оказались не на месте. Надевать их ты не мог, ведь это женские туфли, а, кроме того, у тебя есть свои. Так почему же одна моя туфля оказалась за печкой, а другая под ночным столиком?
– Не знаю.
– Слышишь, если их кто-нибудь надевал на ноги, они прогуляются по твоей голове.
– Кто же их мог надевать? – скромно отвечает несчастный Милош.
– Так почему же они не на месте?
– Не знаю, вероятно, с ними играл котенок.
– Ой! – ужасается жена, – разве котенок может до этого додуматься, и вообще разве такому тощему, голодному котенку пойдет на ум игра?
В таком духе следствие продолжается и дальше, пока несчастный Милош еще в силах терпеть; потом он хватает шляпу, нахлобучиват ее на голову и убегает из дома.
Но это для него не спасение. Вечером он все равно вернется домой, а следственная комиссия и без него будет продолжать работу; к тому времени она пересчитает белье и установит, что лучшие носовые платки потеряны, к тому времени она найдет, что разбита чашка, а кофта жены измята, будто кто-то ее надевал, к тому времени… ах, но и так уже хватит обвинений!..
