Гидденс Э.
à 46 Устроение общества: Очерк теории структура
ции. — М.: Академический проект, 2018. — 528 с. —
(Концепции).
ISBN 978582912218-8
Книга одного из наиболее читаемых и цитируемых социальных
теоретиков современности является (в том числе и по мнению само
го Э. Гидденса) наиболее удачной его попыткой изложить ориги
нальную авторскую социологическую теорию — теорию структу
рации, на основании которой автор перерабатывает основные
положения социологического анализа. Цель настоящей работы —
проанализировать сущность взаимосвязей современного общества,
а также обеспечить концептуальную основу их осмысления.
Для социологовпрофессионалов, студентов социологических
факультетов, а также для всех интересующихся проблемами раз
вития и становления современного общества.
УДК 316.3/.4
ББК 60.5
На протяжении ряда лет я пытался создать в своих рабо
тах подход к общественным наукам, который значительным
образом отличался бы от существующих традиций социаль
ной мысли. Издание, предлагаемое Вашему вниманию, — итог
предыдущих трудов: в нем мои представления излагаются, как
мне кажется, в достаточно четкой, вразумительной и логи
чески последовательной форме. Маловыразительный термин
«подход» к социальной науке на самом деле исключительно
точно передает смысл того, что я считаю методологическим
подтекстом теории структурации. В общественных науках
(и это вызвано причинами, детально рассматриваемыми нами
далее) концептуальнопонятийные схемы, регулирующие и
придающие смысл процессам проникновения в социальную
жизнь, по большей части отвечают на вопросы, что такое те
ория и зачем она нужна. Я вовсе не хочу сказать, что освеще
ние, понимание и объяснение реальных причин и фундамен
тальных свойств человеческого поведения лежат за рамками
целевого назначения социальной теории. Я полагаю, что за
дача установления и обоснования всеобъемлющих правил и
принципов — специально не говорю «законов» — является
только одним из ее аспектов или приоритетов. Проблема кон
струирования логически взаимосвязанных и серьезно обо
снованных наборов обобщенных правил, которая, возможно,
представляет собой центральное устремление большинства
естественнонаучных дисциплин, не является основной це
лью социальных наук. По меньшей мере, я так считаю.
Многие люди любезно согласились просмотреть и дать
некоторые комментарии к первым вариантам моей книги и,
таким образом, непосредственно способствовали ее появле
нию в том виде, в котором она предстает перед Вами. В част
ности, мне хотелось бы выразить особую благодарность:
Mrs. D.M. Barry, John Forrester, Diego Gambetta, Helen Gibson,
Derek Gregory, David Held, Sam Hollick, Geoffrey Ingham, Robert
K. Merton, Mark Poster, W.G. Runciman, Quentin Skinner, John B.
Thompson and Jonathan Zeitlin.
Ñîêðàùåíèÿ
l CCHM — A Contemporary Critique of Historical Materialism
(«Современная критика исторического материализма»),
том 1 (London: Macmillan / Berkeley: University of California
Press, 1981).
l CPST — Central Problems in Social Theory («Основные про
блемы социальной теории») (London: Macmillan / Berkeley:
University of California Press, 1979).
l CSAS — The Class Structure of the Advanced Societies («Клас
совая структура современных обществ»), издание пере
работанное и дополненное (London: Hutchinson / New York:
Harper & Row, 1981).
Ïðåäèñëîâèå
l NRSM — New Rules of Sociological Method («Новые прави
ла социологического метода») (London: Hutchinson / New
York: Basic Books, 1976).
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
4
l PCST — Profiles and Critiques in Social Theory («Очерки и
критика социальной теории») (London: Macmillan /
Berkeley: University of California Press, 1982).
l SSPT — Studies in Social and Political Theory («Исследова
ния в социальных и политических науках») (London:
Hutchinson / New York: Basic Books, 1977).
Ââåäåíèå
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* См. комментарии с. 35–37.
5
Ý. Ãèääåíñ
Основанием для написания настоящей книги является
ряд важных открытий и разработок, которые имели место в
общественных науках в течение последнего полутора де
сятка лет. Эти открытия концентрировались главным обра
зом в области социальной теории, и в максимальной степени
затронули самую опасную, дерзкую и провокационную из
общественных наук — социологию. Последняя спорна по
самой природе своей. Вместе с тем в течение длительного
периода времени после Второй мировой войны в мире, осо
бенно в англоговорящей части его, наблюдалось относи
тельное согласие в вопросах, касающихся происхождения,
характера и задач как собственно социологии, так и всей
совокупности социальных наук в целом. Можно сказать,
что существовала некая срединная позиция, разделяемая
во всем остальном противоречивыми и соперничающими друг
с другом точками зрения, — территория, на которой интел
лектуальные баталии могли быть доведены до своего логи
ческого разрешения. На этом этапе социология представля
ла собой фундаментальную развивающуюся науку; дисцип
лину, постепенно приобретающую славу и доброе имя, даже
несмотря на то, что для многих она все еще, несомненно,
оставалась непопулярной. На международный уровень она
вышла благодаря американской социологической мысли, и
влияние Т. Парсонса (Parsons) на развитие социальной тео
рии отмечалось не раз [1]*. Авторитет и признание, которое
получили взгляды этого ученого, чрезмерно ретроспектив
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
6
но — многие находили его пристрастие к абстракциям и не
членораздельности непривлекательными, а сам Парсонс
нередко подвергался критике и становился мишенью кле
ветников и очернителей. Тем не менее работа «Структура
социального действия», впервые опубликованная в конце
30х гг., но получившая широкую известность только в пос
левоенный период, по многим показателям являлась фун
даментальным, с точки зрения формирования современной
социологии как науки, трудом. В ней Парсонс установил и
изложил систематизированную генеалогию социальной те
ории, основанную на интерпретации европейской научной
мысли XIX — начала XX веков. По традиции к разряду круп
нейших и наиболее важных социологических трудов при
числялись работы Дюркгейма (Durkheim), Макса Вебера
(Weber) и Парето (Pareto), Марксу же (Marx) отводилась
весьма незначительная роль. По общему мнению, произве
дения, написанные представителями поколений 1890–
1920 гг., выходили за рамки марксистской теории, внима
тельно анализируя полезный и ценный материал и избавля
ясь от рутины.
В книге был представлен четко выраженный подход к
социальной теории, в основе которого лежала комбинация
переработанного и усовершенствованного варианта функ
ционализма и натуралистической концепции социологии.
В последующих работах Парсонс детально доработал свои
идеи и придал им законченный вид, особо подчеркнув, что
хотя человеческая деятельность весьма специфична и имеет
особые, присущие только ей черты, социальная наука во
многом разделяет и следует тем же логическим принципам,
что и естественнонаучные дисциплины. Творя и работая в
контексте американских условий, Парсонс пытался проде
монстрировать, что происхождение его взглядов тесно свя
зано с европейской социальной традицией, и это фактичес
ки привело к еще большему усилению доминирующих по
зиций американской социологии. Дюркгейм, Вебер и Парето
рассматривались как предвестники создания «концептуаль
ной системы деятельности», получившей свое полноценное
выражение в трудах Парсонса и его коллег. Вполне вероят
но, что фундаментальные теоретические корни социологии
как науки следует искать в Европе, однако дальнейшее раз
витие этой дисциплины во многом осуществлялось по дру
Ââåäåíèå
7
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
гую сторону Атлантического океана. Любопытно, что по
добный результат был достигнут за счет последующего при
знания значимости научного вклада американских ученых в
развитие социологической теории; позже Парсонс признал,
что в «Структуре социального действия» Дж. Миду (Mead)
явно уделено недостаточно внимания. Однако и по сей день,
мы сталкиваемся с американскими учебниками по социаль
ной (или «социологической») теории, которые начинаются
с изложения идей европейских классиков, но затем созда
ют впечатление, что развитие общественных дисциплин в
Европе впоследствии прекращается, а весь дальнейший про
гресс в этой области является исключительной заслугой
американцев.
Но даже в условиях ограничений полемики, проистека
ющих из работ Парсонса, очевидно, что целый ряд ведущих
разработок и открытий в области социальных наук принад
лежит европейцам. В течение длительного периода времени
марксизм оказывал значительно большее влияние на евро
пейские, нежели американские интеллектуальные традиции,
и некоторые наиболее последовательные критики взглядов
Парсонса черпали вдохновение в трудах Маркса, равно как
и Вебера, которого они толковали в абсолютно другой, чем
Парсонс, манере. Дарендорф (Dahrendorf), Локвуд (Lock
wood), Рекс (Rex) и другие авторы, разделяющие аналогич
ную точку зрения, рассматривали теоретическое наследие
Парсонса гораздо серьезнее и глубже, чем делали это его
американские, радикально настроенные критики (Миллз
(Mills) и позже Гоулднер (Gouldner)). Первые однозначно
признавали важность теоретических рассуждений и взгля
дов Парсонса, однако считали их односторонними вслед
ствие пренебрежительного отношения к таким явлениям,
как деление общества на классы, конфликт и власть — пер
вичным в теории марксизма. Не будучи марксистами, они,
тем не менее рассматривали возможность своеобразного
синтеза идей Парсонса и Маркса. Несмотря на то, что об
суждаемый нами период времени характеризовался серьез
ным пересмотром марксистской теории — речь, в частно
сти, идет о возрождении интереса к «молодому Марксу»,
попытках слияния марксизма и феноменологии, а впослед
ствии — соединения марксизма и структурализма, — все это
было не слишком известно тем, кто называл себя «социоло
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
8
гами», даже в Европе. Те же, кто считал себя социологами и
марксистами одновременно, были склонны разделять базо
вые положения функционализма и натурализма, что, не
сомненно, является одной из причин, объясняющей нахож
дение дискутирующими сторонами общих интересов.
Раскол интересов обнаружился совершенно случайно в
конце 60х — начале 70х гг. и постепенно приобрел угрожа
ющий характер. Нет сомнений, что корни его следовало ис
кать не только в научной, но и в политической сфере. Но
каково бы ни было происхождение этого раскола, послед
ствием его стало исчезновение любого подобия консенсуса,
существующего ранее в вопросах подхода к социальной тео
рии. На месте выработанного общими усилиями мнения воз
никло огромное и, как следствие, приводящее в замешатель
ство множество конкурирующих друг с другом теоретичес
ких концепций, не обладающих в полной мере теми
преимуществами, которые были характерны для «ортодок
сального консенсуса» (достигнутого социологией в предкри
зисную эпоху натиска парсонсианства на основе «альянса»
натурализма и функционализма — Перев.). Вскоре обнару
жилось, что согласие по вопросам, связанным с сущностью
социальной теории, фактически отсутствует; во всяком слу
чае его гораздо меньше, чем можно было предположить. Не
которые научные подходы, такие, например, как символи
ческий интеракционизм, получили значительную поддержку,
отказавшись атаковать оплот традиционного единодушия.
Другие школы, развивавшиеся по большей части вдали от
основной социальнонаучной магистрали (феноменология и
франкфуртская школа), впервые привлекли к себе серьезное
внимание. Ряд, казалось бы, давно забытых и практически
отмирающих традиций получили новый толчок к развитию.
Несмотря на тот факт, что Вебер, несомненно, находился
под влиянием герменевтики и даже включил ее основное по
нятие «verstehen» («искусство истолкования и понимания»)
в свою концепцию, большинство из тех, кто связан с социо
логией, не считает ее частью собственного лексикона. Вместе
с тем, отчасти благодаря союзу с феноменологией, традиции
понимающей («интерпретативной») социологии снова выш
ли на передний план. В конце концов и другие научные на
правления (например, философия обыденного языка) были
так или иначе усвоены социальной теорией.
Ââåäåíèå
9
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Все вышесказанное привело к тому, что центр тяжести в
отношении новаторских вкладов в развитие социальной
теории вновь переместился в Европу. Было очевидно, что
огромное количество наиболее интересных теоретических
разработок проводилось именно здесь — по преимуществу
это были работы, написанные не на английском языке.
Европейская традиция социальной мысли была и остается
не только живой, но и крайне энергичной. Каковы же
результаты ее деятельности? Ибо утрата точки опоры —
существовавшего ранее консенсуса, — судя по всему, оставила
социальную теорию в состоянии безнадежного смятения и
замешательства. Вопреки гомону конкурирующих друг с
другом теоретических направлений, в существующей
неразберихе и путанице возможно выделить ряд достаточно
общих проблем. Одна из них состоит в том, что большинство
рассматриваемых научных направлений — с заметным
исключением в виде структурализма и «постструк
турализма» — придает особое значение живому, дея
тельному, активному и рефлексивному характеру че
ловеческого поведения. Иначе говоря, они были едины в своем
неприятии стремления ортодоксальной доктрины рас
сматривать человеческое поведение как результат действия
неких внешних сил, которые акторы не способны ни
осмыслить, ни подчинить себе. Вдобавок (и это касается и
структурализма, и «постструктурализма»), главную роль в
деле разъяснения социальной жизни эти направления отводят
языку и познавательным способностям. Словоупотребление
встроено в определенные виды деятельности, характерные
для нашей повседневной жизни, и в некотором смысле
отчасти образуется благодаря им. Наконец, полагают, что
снижение значимости эмпирических доктрин естественных
наук имеет серьезные последствия и для социальных научных
дисциплин. Речь идет не только о том, что социальные и
естественные науки скорее все больше отдаляются, чем
поддерживают и пропагандируют традиционное согласие.
Сегодня мы являемся свидетелями того, что естественно
научная доктрина вынуждена принимать в расчет те же самые
явления, которые попадают в поле непосредственного зрения
новых направлений социальной теории — в частности, язык
(словоупотребление), а также толкование смыслового
значения.
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
10
Теория структурации в том виде, в котором она пред
ставлена мною в этой книге, рассматривает три вышеупо
мянутых базисных набора проблем, а также взаимосвязь,
существующую между ними. «Структурация» — в лучшем
случае непривлекательный термин, даже несмотря на тот
факт, что в оригинальном французском контексте он выг
лядит менее грубым и тривиальным. И все же я не могу
подыскать более подходящего слова для выражения сво
их взглядов. Разрабатывая основы теории структурации,
я не намерен создать нечто грандиозное, способное заме
нить общепринятую традицию. Однако моя теория чув
ствительна в отношении недостатков не раз упомянутого
нами ортодоксального консенсуса, а также поддержива
ет идею движения в направлении органичного теорети
ческого синтеза.
Для того чтобы отринуть любые сомнения в отноше
нии применяемой нами терминологии, мы хотели бы особо
подчеркнуть, что используем термин «социальная теория»
для обозначения проблем, волнующих все общественные
науки. Круг этих проблем весьма широк. Речь идет о при
роде и характере человеческой деятельности и действую
щей «самости»; о том, как следует определить понятие вза
имодействия и как оно относится к институциональным
образованиям; а также об определении прикладного под
текста социального анализа. Я осознаю, что «социология»
не является «родовой» дисциплиной, занимающейся изу
чением человеческих общностей в целом; скорее, она пред
ставляет собой отрасль социальной науки, которая кон
центрирует свое исследовательское внимание на «передо
вых» или современных обществах. Подобная научная
характеристика подразумевает рациональное разделение
труда и ничего более. Несмотря на то что индустриальный
мир живет в соответствии со своими сугубо специфичес
кими правилами и понятиями, не существует какихлибо
способов, с помощью которых нечто, называемое «социо
логической теорией», можно было бы четко отграничить
от более общих интересов и представлений социальной
теории. Иными словами, в общем виде «социологическую
теорию» можно рассматривать как отрасль социальной
теории, не обладающую, однако, ярко выраженной инди
видуальностью. Эта книга написана с несомненным социо
Ââåäåíèå
11
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
логическим уклоном в том смысле, что я стремлюсь сосре
доточиться главным образом на проблемах, близких со
временным обществам. Однако, будучи своего рода введе
нием в теорию структурации, моя работа в немалой степе
ни нацелена на определение задач социальной теории в
целом, а потому может рассматриваться в известном смыс
ле как «теория». Кроме того, подчеркну, что основное вни
мание будет уделено осмыслению человеческой деятель
ности и социальных институтов.
«Социальная теория» — довольно размытый термин,
хотя он и чрезвычайно полезен нам. С моей точки зрения,
«социальная теория» подразумевает анализ широко распро
страненных философских проблем, но не является фило
софией в полном смысле этого слова. В отрыве от филосо
фии общественные науки практически утрачивают всякий
смысл. Заявляя, что специалисты в области общественных
наук должны быть в курсе философских проблем, мы вовсе
не делаем уступок тем, кто считает, что социальная наука
является по существу скорее созерцательнотеоретической
(умозрительной), нежели прикладной. Задача социологи
ческой теории заключается в объяснении основных свойств
человеческого поведения и субъекта деятельности и может
быть отнесена к разряду эмпирических. При этом она, как и
все общественные науки в целом, уделяет основное внима
ние освещению конкретных, реально происходящих в со
циальной жизни процессов. Утверждать, что философские
споры способны внести какойлибо вклад в этом вопросе,
отнюдь не значит предполагать, что непременным условием
начала маломальски стоящего исследования в социальной
области является окончательное их разрешение. Напротив,
проведение социологического исследования может пролить
свет на философские разногласия, и наоборот. В частности,
я считаю неверным сводить социологическую теорию к в
высшей степени отвлеченным и абстрактным вопросам эпи
стемологии, так, будто все более или менее значимые от
крытия в области социологии обязательно предполагают
четкое разъяснение последних.
Сделаем несколько замечаний, касающихся собственно
социологической теории. Общественные науки традиционно
приписывают понятию «теория» несколько значений, от ко
торых я хочу сразу же и решительно отмежеваться. Одно
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
12
представление — особо популярное среди тех, кто ассоции
руется с ортодоксальным консенсусом, хотя и не столь рас
пространенное в наши дни — состоит в том, что теорией мо
жет быть названо лишь образование, представленное в виде
логически выстроенной последовательности дедуктивно вза
имосвязанных законов или обобщений. Нет сомнений, что
подобная точка зрения возникла под влиянием определен
ных направлений логическиэмпирической естественнонауч
ной философии. Но даже в рамках естественных наук это
представление получило крайне ограниченное применение.
Если оно вообще может быть хоть както подтверждено, то
только относительно конкретных областей этих наук. Лю
бой, кто постарается использовать подобное представление
в контексте социологии, вынужден будет признать отсутствие
(на данный момент) теории как таковой; ее построение явля
ется делом далекого будущего, целью, за достижение кото
рой надо бороться, а отнюдь не актуальной задачей повсед
невности современных общественных наук.
Несмотря на то что эта точка зрения имеет своих при
верженцев и сегодня, она страшно далека от того, к чему, с
моей точки зрения, может или должна стремиться социо
логическая теория — по причинам, которые станут очевид
ными в ходе последующего изложения. Однако рассмот
ренное нами представление имеет более слабый вариант,
располагающий многочисленными сторонниками и требую
щий на этом этапе детального и глубокого рассмотрения.
Речь идет о концепции, согласно которой содержательная
социологическая теория должна преимущественно пред
ставлять собой совокупность разного рода обобщений — в
противном случае, она не способна будет выполнять объяс
нительную функцию. В соответствии с этой точкой зрения,
под определение «социологической теории» подпадает ско
рее большинство концептуальных схем, нежели (как и дол
жно быть на самом деле) обобщенные «поясняющие суж
дения».
Здесь следует выделить две основные проблемы. Пер
вая касается характера объяснений или толкований, свой
ственных общественным наукам. Будем считать доказанным,
что толкование зависит от контекста и представляет собой
прояснение имеющихся вопросов. Теперь предположим, что
единственными вопросами, стоящими внимания обществен
Ââåäåíèå
13
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ных наук, являются вопросы весьма обобщенного характе
ра, на которые, следовательно, можно ответить, только
апеллируя к отвлеченным понятиям и общим правилам. Од
нако такому предположению вряд ли стоит доверять, по
скольку оно никоим образом не способствует прояснению
сущности большинства тех вещей, которые предпринимают
в этом отношении специалисты в области общественных наук
(да и те, кто занят естественнонаучными исследованиями).
Большая часть вопросов «почему?» вовсе не требует для
ответов какихлибо обобщений; аналогичным образом от
веты не предполагают наличия обобщений, способных под
креплять их. Подобные замечания обычны для философ
ской литературы, и я постараюсь продолжить их дальше.
Гораздо более спорным является второе отстаиваемое и раз
виваемое мною утверждение о том, что обнаружение об
щих правил не есть наиважнейшая задача социологии. Если
сторонники подхода, рассматривающего «теорию как объяс
нительное обобщение», слишком ограничили сущность
«объяснения», они сгладили свою ошибку, не сумев доста
точно тщательно исследовать, что представляет и должно
представлять собой обобщение, рассматриваемое в контек
сте социальной науки.
Общие правила (или обобщения) тяготеют с теми или
иными нюансами к одному из двух полюсов. Некоторые
сохраняются благодаря тому, что сами акторы так или ина
че знакомы с ними и используют их в качестве основы соб
ственной деятельности. На самом деле социолог не занима
ется «обнаружением» подобных обобщений, хотя и может
придать им новую логическую форму. Общие правила дру
гого рода имеют отношение к условиям (или их определен
ным аспектам), которые, будучи неизвестны субъектам де
ятельности, активно влияют на них, независимо от того, что
думают по этому поводу сами субъекты. Те, кого я буду
называть «структурными социологами», интересуются, как
правило, обобщениями второго рода — фактически речь
идет о том, что имеют в виду, когда заявляют, что социоло
гическая теория должна представлять собой «общераспро
страненные объяснительные правила». Однако первое так
же существенно для социологии, как и второе, а любая фор
ма обобщения изменчива по отношению к другой. Условия,
в которых были сделаны выводы относительно того, что с
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
14
субъектами «происходит», меняются коренным образом,
если речь заходит о том, что «может произойти», исходя из
имеющегося у субъектов опыта. Из всего вышесказанного
можно сделать (логически открытый) вывод о том, что об
щественные науки способны оказывать трансформирующее
воздействие на «предмет своего обсуждения». Однако из
этого следует также, что открытие «законов» — то есть
обобщений второго типа — является не единственной, а
одной из многих точек преткновения, одинаково значимых
для теоретического содержания социологии. Основу их со
ставляет обеспечение концептуальнокогнитивных средств
или способов анализа того, что люди знают об истинных
причинах собственных действий, в частности, в тех случаях,
когда они или не отдают себе отчет (дискурсивно) в том, что
знают их, или просто не осведомлены в этом вопросе. Сущ
ность такого рода задач следует искать в области герменев
тики, но вместе с тем они являются неотъемлемой и важной
частью социальной теории. «Теория», так, как ее следует
понимать в контексте социологии, не заключается только,
или даже исключительно в формулировке общих правил
(второго типа). Кроме того, к разряду понятий «социологи
ческой теории» относятся не только те представления, ко
торые подходят или «встраиваются» в структуру подобных
обобщений. Совсем наоборот, эти понятия должны быть
неизбежно взаимосвязаны с другими, относящимися к по
знавательным способностям субъектов.
Большинство ныне существующих противоречий и спо
ров, вызванных к жизни так называемым«лингвистическим
поворотом», имевшим место в социальной теории, а также
появлением постэмпирических научных доктрин, носят
ярко выраженный понятийный характер. Иными словами,
они касались вопросов релятивизма, рассматривали пробле
мы верификации и фальсификации и т. п. Преобладающий
упор на вопросы концептуального характера стал причиной
фактического игнорирования «онтологических» аспектов,
столь милых сердцу структурной теории. Вместо того что
бы погружаться в различного рода концептуальные споры
и искать ответ на вопрос, возможно ли в принципе изло
жить эпистемологию в том смысле, в котором она трактова
лась веками, обществоведы должны, на мой взгляд, занять
ся в первую очередь до и переработкой понятий «челове
Ââåäåíèå
15
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ческое существо», «человеческая деятельность», «социаль
ное воспроизводство» и «социальные изменения». Исклю
чительно важен в этом отношении глубоко укоренившийся
в недрах социальной теории дуализм — противоречие меж
ду объективизмом и субъективизмом. Наряду с натурализ
мом и функционализмом объективизм являл собой третий
«изм», свойственный ортодоксальному консенсусу. Не
смотря на заявленную Парсонсом «концепцию социально
го действия», нет никаких сомнений в том, что в его теоре
тической схеме объект (общество) преобладает над субъек
том (разумным человеческим существом). Другие ученые,
чьи взгляды единодушны с подобной точкой зрения, гораз
до менее искушены в этом отношении, нежели Парсонс.
Критикуя объективизм — и структурную социологию, —
те, кто находился под влиянием герменевтики или феноме
нологии, способны были обнаружить и разоблачить основ
ные недостатки этих взглядов. Однако они в свою очередь
четко ориентировались на субъективизм. Концептуальный
водораздел между субъектом и социальным объектом рас
ширился, таким образом, до огромных размеров.
Теория структурации исходит из предположения о том,
что этот дуализм следует переосмыслить с позиции двой
ственности структуры. Несмотря на то что подобная трак
товка признает значимость «лингвистического поворота»,
она тем не менее не является вариантом герменевтики или
понимающей социологии. Признавая, что общество нельзя
рассматривать как результат деятельности или порожде
ние индивидуальных субъектов, этот взгляд далек от идей
структурной социологии. Вместе с тем попытка сформули
ровать связное, логически последовательное представление
о человеческой деятельности и потребностях структуры
является существенным концептуальным достижением, зас
луживающим, на наш взгляд, особого внимания. Описание
этих идей приводится в первой главе и развивается на про
тяжении всей работы. Проблема эта связана напрямую с
прочими основными темами, особенно с исследованиями
пространственновременных отношений. Структуральные
свойства социальной системы существуют только благода
ря непрерывному воспроизводству различных форм соци
ального поведения во времени и пространстве. Устройство
общественных институтов можно осмыслить, поняв, каким
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
16
образом различные социальные деятельности «растягива
ются» в широком пространственновременном диапазоне.
Обращение к понятиям времени и пространства как ключе
вым для социальной теории снова возвращает нас к размыш
лениям относительно дисциплинарных барьеров, отделяю
щих социологию от истории и географии. Особенно много
проблем возникает при анализе истории. Настоящее изда
ние вполне может быть расценено как запоздавшая критика
знаменитого и часто цитируемого высказывания Маркса,
который утверждает, что «люди [позвольте незамедлитель
но сказать «человеческие существа»] сами делают свою ис
торию, но … при обстоятельствах, которые не сами они выб
рали...»*. Пусть так. Но какое разнообразное множество
сложнейших проблем социального анализа выявляет это,
казалось бы, безобидное утверждение!
Формулируя теорию структурации, мы целенаправлен
но обращаемся к идеям, заимствованным из совершенно
различных источников. Некоторым подобная тактика мо
жет показаться сродни недопустимой эклектике, однако мы
ни разу не смогли убедиться в правомочности подобных воз
ражений. Несомненно, что работать в рамках устоявшихся
научных традиций чрезвычайно удобно — тем более в усло
виях существования огромного разнообразия подходов,
которые сегодня противостоят любому, вышедшему в сво
их рассуждениях за рамки единой традиции. Однако при
верженность общепринятым точкам зрения может быть все
* Эта фраза обнаруживается во вступительных параграфах рабо
ты «Восемнадцатое Брюмера Луи Бонапарта». Она написана в поле
мическом стиле; по мнению Маркса, те, кто не сведущ в вопросах
истории, обречен на ее повторение, возможно даже в виде фарса.
Цитата, в том виде, в котором она существует в оригинале, приво
дится ниже: «Люди сами делают свою историю, но они делают ее не
так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они
выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и
перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поколений тяготеют,
как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как
будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и
создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных
кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на
помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги,
костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом за
имствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории»
(цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения: В 3 т. Т. 1.
М.: Издво политической литературы, 1980. С. 422.)
Ââåäåíèå
17
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
го лишь ширмой праздного ума. Если идеи ценны и поучи
тельны, что в большей степени, чем происхождение, спо
собствует их усилению во имя демонстрации полезности и
пригодности, даже в рамках концептуальных основ, отлич
ных от тех, которые их породили. Так, например, мы со
гласны с требованием «децентрализации» субъекта (лише
ния его центрального положения) и рассматриваем подоб
ное смещение акцентов как фундаментальное с точки зрения
теории структурации. Однако мы не согласны с тем, что это
подразумевает растворение субъективности в бессодержа
тельном универсуме знаков. Скорее социальные практики,
разворачивающиеся в рамках времени и пространства, счи
таются источником и основой образования и субъекта, и
социального объекта. Признавая значимость «лингвистичес
кого поворота», представленного главным образом в тради
циях герменевтической феноменологии и философии обы
денного языка, мы тем не менее считаем, что это понятие
отчасти вводит нас в заблуждение. Наиболее существенные
открытия в области социальной теории не слишком касают
ся обращения к языку как изменения взгляда на взаимоот
ношения между сказанным (или обозначенным) и сделан
ным, предлагая новое понятие практики. Коренное преоб
разование герменевтики и феноменологии, начало которому
было положено Хайдеггером (Heidegger), с последующими
нововведениями, предложенными Виттгенштейном (Witt
genstein), — основные сигнальные вехи нового пути. Но
дальнейшее продвижение по этому пути требует отказа от
искушения стать полноправным последователем этих мыс
лителей.
Позвольте нам вкратце остановиться на структуре
предлагаемой Вашему вниманию работы. Остановившись в
первой главе на основных понятиях теории структурации,
во второй мы приступаем к рассмотрению вопросов, отно
сящихся к самой сути настоящего издания, начиная с об
суждения сознания (или сознательного), бессознательно
го и устройства повседневной жизни. Субъекты деятель
ности или акторы — я использую эти термины как
взаимозаменяемые — обладают способностью понимать,
что они делают, в то время как они это делают, и это явля
ется неотъемлемой характеристикой их деятельности. Спо
собность к рефлексии, свойственная людям как субъек
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
18
там деятельности, как правило, постоянно вовлечена в по
ток повседневного поведения, демонстрируемого в контек
сте социальной активности. Вместе с тем механизм реф
лексии функционирует на дискурсивном уровне лишь от
части. Значительная часть того, что субъекты знают о своей
деятельности и ее причинах — иными словами, их инфор
мированность и компетентность, — поддерживается на
уровне практического сознания. Последнее состоит из не
явно выраженных представлений акторов о том, как сле
дует «вести себя» в различных условиях социального ок
ружения, которые не поддаются прямой логической опе
рационализации. Значимость практического сознания —
основная тема нашей работы, на протяжении которой мы
пытаемся отделить этот тип сознания от разума (дискур
сивного сознания или рассуждений, совершаемых путем
логических умозаключений) и бессознательного. Призна
вая важность бессознательных аспектов познания и моти
вации, мы не считаем возможным довольствоваться уко
ренившимися, общераспространенными представлениями
о них. Я заимствую модифицированный вариант психоло
гический концепции «Эго», но стараюсь связать его с тем,
что, как я полагаю, является основным понятием теории
структурации — с однообразием, рутиной или монотон
ностью.
Общепринятая практика или рутина (все, что делается
по привычке) является основным элементом повседневной
социальной деятельности. Мы используем выражение «по
вседневная социальная деятельность» в буквальном смысле
этого слова, сознательно уходя от более сложного и, на мой
взгляд, двусмысленного значения, приписываемого ей фе
номенологией. Термин «повседневный» или «обыденный»
точно отражает рутинный характер социальной жизни, про
дленной во времени и пространстве. Повторяемость дей
ствий, воспроизводимых в одинаковой манере день за днем,
составляет материальную основу того, что я называю ре
курсивным (возвратным) характером социальной жизни.
(Говоря о возвратном характере, я подразумеваю, что струк
туральные свойства социальной деятельности постоянно
восстанавливаются (благодаря двойственности структуры)
из тех же ресурсных источников, которые породили их.)
Однообразие жизненно важно для функционирования пси
Ââåäåíèå
19
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
хологических механизмов, посредством которых в ходе по
вседневной деятельности удовлетворяется потребность в
надежности или онтологической безопасности. Действуя
преимущественно на уровне практического сознания, рути
на вклинивается между потенциально взрывоопасным со
держимым бессознательного и рефлексивным контролем
деятельности, осуществляемым ее субъектами. Почему «эк
сперименты на доверие», проведенные Гарфинкелем
(Garfinkel), вызвали столь сильный всплеск тревожности у
тех, кто принимал в них участие, — результат, казалось бы,
абсолютно несоизмеримый с тривиальными эксперимен
тальными условиями? Потому, как мне кажется, что с виду
второстепенные и несущественные правила поведения, ус
ловности и традиции повседневной социальной жизни ока
зываются фундаментальным каркасом социальной жизни,
играют первостепенную роль в деле «укрощения» или обуз
дания источников подсознательной напряженности, кото
рые в противном случае полностью поработили бы нас.
Ситуативный характер деятельности, разворачивающей
ся во времени и пространстве, однообразие действий и моно
тонность повседневной жизни — явления, связывающие ис
следования в области бессознательного и анализ феномена
«соприсутствия» (повседневного взаимодействия «лицом к
лицу», обыденного взаимодействия между людьми, находя
щимися в непосредственном физическом присутствии друг
друга. — Пер.) — проводимый И. Гофманом (Goffman). Не
смотря на очевидную неординарность, работы Гофмана обыч
но считаются легковесными с точки зрения теоретического
содержания. На мой взгляд, подобное положение вещей мож
но объяснить двумя обстоятельствами: тем, что зачастую
Гофмана воспринимают прежде всего как своего рода выдум/
щика от социологии — эквивалент сплетника, чьи наблюде
ния принимаются во внимание и приятно возбуждают, но тем
не менее считаются поверхностными и по большому счету
ерундовыми; или же тем, что основной акцент в его исследо
ваниях сделан на особенностях социальной жизни современ
ного общества, в котором господствует средний класс — ци
ничного сообщества безнравственных носителей ролей. Во
всем вышесказанном определенно есть некий смысл, и в из
вестной степени Гофман действительно уязвим с этих точек
зрения, поскольку воздерживается от какихлибо методи
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
20
ческих выводов, вытекающих из его изысканий. В тех случа
ях, когда он все же решается делать выводы, он стремится
связать ритуалы социальной повседневности с этологичес
кими основами поведения высших животных и развить эту
тему. Подобная тактика, несомненно, поучительна, вместе с
тем ее вряд ли можно считать наилучшим способом соотне
сения исследований, проводимых Гофманом, с проблемами
социальной теории, ибо она не компенсирует надлежащим
образом пробелы в рассуждениях автора. Одним из таких
пробелов является отсутствие ссылок на мотивацию, и это
приводит к тому, что работы Гофмана подвержены интер
претации второго рода, упомянутой нами выше. Я стремлюсь
продемонстрировать, как анализ мотивации, рассматривае
мой относительно рутинности и бессознательного, способ
ствует обнаружению системнометодического характера ис
следований и работы, проводимой Гофманом. Упор на дове
рие и тактичность, свойственный этому автору, поразительно
перекликается с темами, обсуждаемыми в рамках эгопсихо
логии, и порождает аналитически мощное понимание реф
лексивного контроля потока взаимодействий (столкновений),
составляющих основу повседневной жизни.
Позиционирование или расстановка индивидов в про
странстве социальных взаимодействий составляет фунда
мент социальной жизни. В данном контексте термин «по
зиционирование» выступает как многозначный. Человек
позиционируется относительно других в условиях непос
редственного «соприсутствия»: Гофман приводит чрезвы
чайно утонченные, но впечатляющевыразительные заме
чания относительно мимики, жестов и рефлексивного кон
троля за движениями тела, которые, с его точки зрения,
неотъемлемо присущи и ответственны за поддержание со
циального порядка и социальной солидарности. Позицио
нирование, однако, можно рассматривать и в контексте про
странственновременной сериальности взаимодействий.
Любой индивид позиционируется одновременно относи
тельно потока повседневности; течения собственной жиз
ни (иными словами, продолжительности собственного су
ществования), а также относительно протяженности «ин
ституционального времени», «сверхиндивидуальной»
структуры социальных образований. В конечном счете
каждый человек различным образом позиционируется в
Ââåäåíèå
21
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
рамках социальных взаимоотношений, порождаемых спе
цифическими социальными идентичностями; здесь речь
идет главным образом о понятии социальной роли. Спосо
бы обыденного взаимодействия между людьми, находя
щимися в непосредственном физическом присутствии друг
друга, прямо опосредованные сенсорными свойствами
тела, безусловно отличаются от социальных связей и форм
социального взаимодействия с теми, кто в данный момент
отсутствует в пространстве или во времени.
«Позиционируются» не только индивиды; аналогичные
вещи происходят и с обстоятельствами социальноговзаи
модействия. Один из интереснейших способов анализа дея
тельности во времени и пространстве был разработан швед
ским социальным географом Т. Хагерстрандом (Hagerstrand).
Исследуя перемещения индивидов во времени и простран
стве, «временная география» уделяет особое внимание ог
раничениям человеческой деятельности, вытекающим из
физических возможностей тела (пределы, устанавливаемые
физической конституцией (строением) человека. — Пер.) и
среды взаимодействия деятелей. Обращение к такого рода
исследованиям иллюстрирует пользу, которую получает
социология, апеллируя к работам географов. В качестве дру
гого примера можно привести интерпретацию урбанизма
(своего рода узора городской жизни), который, с нашей
точки зрения, играет в социальной теории не последнюю
роль; и, конечно, еще большую значимость имеет чувстви
тельность этого подхода в отношении пространства и мес
торасположения.
Немало внимания Гофман уделяет концепции региона
лизации взаимодействий, которая, как мы полагаем, явля
ется значимой с точки зрения социальной теории. Традици
онно понятие регионализации активно использовалось в
работах географов, однако мы хотим рассмотреть его как
нечто большее, нежели чисто пространственная характери
стика. Ситуативный характер социального взаимодействия
может быть исследован относительно различных локаль
ностей, посредством которых согласуются обыденные дей
ствия индивидов. Локальность — это не только место, в ко
тором разворачивается то или иное взаимодействие, но и
окружающая его среда; Гарфинкель убедительно продемон
стрировал, что фоновые ожидания постоянно (и по боль
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
22
шей части автоматически) используются социальными ак
торами для организации и поддержания осмысленного ком
муникативного процесса. Однако и фоновые ожидания в
известном смысле зонированы, что в большой степени вли
яет и оказывается под воздействием периодического харак
тера взаимодействий. «Стабильность» и постоянство во вре
мени и пространстве, как правило, подразумевают и соци
альную устойчивость; по существу «фиксированный»
характер атмосферы, в которой протекает повседневная
жизнь, переплетается с рутиной ежедневного существова
ния и оказывает существенное влияние структуру воспро
изводства общественных институтов. Регионализация име
ет значительный психологический и социальный резонанс с
точки зрения «ухода» от обращения к определенным видам
деятельности и типам людей и «признания» других. Здесь
мы снова находим точки соприкосновения, казалось бы, не
сопоставимых идей — Гофмана и Фуко (Foucault); оба при
знают важность изменяющихся под воздействием соци
альных и исторических факторов границ между обособлен
ностью и раскрытием, ограничением и проявлением.
Мы считаем ошибкой рассматривать взаимодействия в
условиях непосредственного физического присутствия друг
друга в качестве своеобразного фундамента, на котором ос
новываются более масштабные, «макроструктурные» соци
альные свойства. Так называемые «микросоциологические»
исследования изучают реальность, про которую нельзя ска
зать, что она более значима, чем та, что является предметом
«макросоциологического» анализа. И, наоборот, взаимодей
ствие в ситуации соприсутствия мимолетно по сравнению с
прочностью и основательностью крупномасштабных и ос
вященных временем социальных институтов. Каждая точка
зрения имеет своих сторонников и защитников, однако по
добное расхождение во мнениях кажется нам поверхност
ным и бессодержательным — немного более конкретной
формой ранее упомянутого нами дуализма, свойственного
социальной теории. На наш взгляд, противостояние «мик
ро» и «макро» следует переосмыслить с позиций того, ка
ким образом взаимодействие в условиях взаимодействия
«лицом к лицу» структурно встроено в систему обширных
пространственновременных институциональных образова
ний — другими словами, как подобные системы охватыва
Ââåäåíèå
23
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ют крупные сектора пространствавремени. А это, в свою
очередь, эффективнее исследовать как проблему взаимо
связи между социальной и системной интеграцией, в том
смысле, в котором эти термины понимаем мы. Однако сюда
необходимо внести существенную поправку. Отношения,
существующие между социальной и системной интеграци
ей, невозможно понять на уровне чистых абстракций; здесь
необходима теория урбанизма. Ибо появление и развитие
системной интеграции стало возможным только благодаря
наступлению эры городов — а в наши дни урбанизму «ис
кусственной среды».
Нам следует быть крайне аккуратными при использо
вании понятия «социальная система» и связанного с ним
представления об «обществе». Эти термины кажутся впол
не невинными и, вероятно, должны быть обязательно ис
пользованы при условии соблюдения соответствующих мер
предосторожности. «Общество» имеет два полезных, с на
шей точки зрения, значения, которым мы доверяем, и на
которые будем ссылаться — обозначение ограниченной си
стемы и социального объединения в целом. Упор на регио
нализацию напоминает нам о том, что степень «системнос
ти» социальных систем весьма изменчив, а «общества» ред
ко имеют явно выраженные границы — по крайней мере те,
которые не относятся к числу современных национальных
государств. Функционализм и натурализм склонны прини
мать и поддерживать необоснованные определения обществ,
как безусловно разграниченных образований, и социальных
систем — как внутренне высоко интегрированных объеди
нений. Подобная точка зрения имеет тенденцию к тесной
взаимосвязи с биологическими концепциями, даже в тех
случаях, когда мы отказываемся от прямых аналогий с орга
ническим миром; таким образом, речь идет о внутренне це
лостных сущностях, очевидно «вырванных» из контекста
собственного окружения. Однако «общества» зачастую
бывают совсем другими. Для того чтобы учесть это, обра
тимся к понятиям «интерсоциетальные системы» и «про
странственновременные пределы», относящимся к различ
ным аспектам регионализации, которые характерны для
социальных систем как обществ. По ходу повествования я
активно использую эти понятия для оценки различных ин
терпретаций социальных изменений.
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
24
Разрабатывая теорию структурации, мы стремились
избежать дуализма «объективизмсубъективизм». Однако
некоторые критики убеждены, что мы недооцениваем фак
торы, особо подчеркнутые первым; в частности, речь идет о
принудительных (ограничительных) аспектах структураль
ных свойств социальных систем. Чтобы продемонстриро
вать, что это не так, мы детально проанализируем, что под
разумевает понятие «принуждение» в контексте социаль
ной теории и каким образом истолковываются в теории
структурации различные значения, приписываемые этому
термину. Признание факта существования и значимости
структуральных принуждений не уменьшает, с нашей точ
ки зрения, привлекательности структурной социологии,
однако мы не поддерживаем взглядов, близких методоло
гическому индивидуализму. В контексте теории структура
ции термин «структура» означает нечто другое — отличное
от обычного смысла, приписываемого этому понятию в со
циальных науках. Мы также введем в обращение ряд дру
гих понятий, непосредственно связанных со структурой, и
попытаемся показать, почему они необходимы. Наиболее
важным среди них является понятие «структурных принци
пов» — структуральных свойств или особенностей обществ
или социетальных множеств. Кроме того, мы предпримем
попытку показать, что значимость понятия противоречия или
конфликта для социального анализа возможно определить,
прибегнув к представлениям о структурных принципах. Эти
понятия нельзя выражать в целиком и полностью абстракт
ной форме, а посему мы рассматриваем их относительно трех
основных типов обществ, существовавших на протяжении
всей истории человечества: трайбализм (родоплеменной
строй), классовые общества и современные государствана
ции, связанные с развитием промышленного капитализма.
Упоминание истории возвращает нас к утверждению,
согласно которому человеческие существа сами делают свою
историю. Что именно они делают? Что понимается здесь под
«историей»? Ответ на этот вопрос невозможно представить
в обоснованнонеоспоримой форме истинной максимы. Не
сомненно, существует различие между историей как имею
щими место событиями и историей как изложением этих
событий. Но мы не будем заходить так далеко. История есть
прежде всего временность (темпоральность), события в своей
Ââåäåíèå
25
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
протяженности и длительности. Мы склонны ассоцииро
вать временность с линейной последовательностью, а пото
му история представляется нам как движение в видимом
направлении. Однако в действительности подобный подход
может представлять собой культурноограниченный спо
соб размышления о времени; даже если это не так, мы все
же должны остерегаться знака равенства между «истори
ей» и общественными (или социальными) сдвигами. По этой
причине следует говорить об «историчности» как опреде
ленном смысле существования в социальном мире, подвер
женном непрерывным изменениям, в котором изречение
Маркса является частью общекультурной осведомленнос
ти, а не теоремой, представляющей собой исключительную
собственность мыслителейобществоведов. История как
изложение исторических событий также ставит перед нами
дилеммы и озадачивает нас своими головоломками. Следует
отметить, что они не являются характерологическими, т. е.
не позволяют нам провести четкую границу между истори
ей и социологией (или социальной наукой). Проблемы гер
меневтического толка, связанные со скрупулезным описа
нием различных форм существования, толкованием текстов,
объяснением деятельности, развитием институтов и соци
альных преобразований — все это изучается общественны
ми науками, в том числе и историей.
Как в таком случае следует подходить к изучению соци
альных изменений? Мы попытаемся показать, что поиск те
оретических основ социальных трансформаций (в нашем
случае под «теорией» понимается объяснение социальных
изменений путем обращения к единой совокупности меха
низмов, таких, например, как стародавние фавориты эво
люционной теории — адаптация и дифференциальный от
бор) обречен. Он лишается всяческих оснований вследствие
логических изъянов, присущих в общем виде широко рас
пространенному предположению, согласно которому об
щественные науки способны постичь универсальные зако
ны человеческого поведения. Точка зрения, в соответствии
с которой человечество само творит свою «историю», обра
зуется представлениями о том, что есть эта история и како
вы воздействия, способные изменить ее. Вместе с тем в от
ношении эволюционизма стоит сделать ряд критических
замечаний, ибо в том или ином виде он чрезвычайно влияте
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
26
лен в различных областях социальных наук. Применитель
но к последним мы будем понимать под «эволюционизмом»
интерпретацию социальных изменений посредством обра
щения к концепциям, обладающим следующими характер
ными чертами или особенностями: неизменная (фиксиро
ванная) последовательность стадий развития, которые про
ходят общества, восходя по пути эволюции (даже если мы
признаем, что некоторые общества, усложняясь, могут ми
новать отдельные стадии); концептуальная взаимосвязь с
теорией биологической эволюции; детализация направлен
ности каждой стадии развития относительно установлен
ного критерия или критериев, таких, например, как нарас
тание сложности или расширение производительных сил.
Против вышеперечисленных соображений можно привес
ти целый ряд возражений, касающихся как внутренне при
сущих им недостатков, так и производных выводов, кото
рые эволюционизм неминуемо стремится сделать, даже тог
да, когда они абсолютно не подкреплены логически. Мы
полагаем, что в соответствии с обозначенными нами крите
риями, «исторический материализм» является разновидно
стью эволюционизма, по крайней мере в одном из основных
значений, приписываемых этому спорному термину. Буду
чи истолкован подобным образом, исторический материа
лизм обнаруживает ряд главных и второстепенных ограни
чений, свойственных эволюционной теории, и должен быть
отвергнут на этих же основаниях.
Полагая, что «историю» невозможно свести к каким
либо схемам, столь популярным в концепциях эволюцио
низма в целом и исторического материализма в частности,
мы предлагаем говорить об их упразднении, нежели восста
новлении. Утверждая подобное, мы имеем в виду, что оцен
ка социальных изменений должна принимать совершенно
иные фирмы, чем те, которые предлагает эволюционизм; ибо
в их банальной реконструкции нет никаких преимуществ.
Помимо ранее введенных понятий мы будем использовать
еще два — «эпизод» и «мировое время» (первое принадле
жит Геллнеру (Gellner), второе — Эберхарду (Eberhard)).
Вся совокупность социальной жизни может быть представ
лена в виде последовательности эпизодов; социальные вза
имодействия, происходящие в ситуации соприсутствия, не
сомненно принимают эпизодическую форму. В этой связи
Ââåäåíèå
27
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
мы обращаемся главным образом к крупномасштабным про
цессам изменений, в которых наличествует определенный
тип институциональных преобразований, таких, например,
как образование городов в аграрных обществах или появле
ние ранних государств. Эпизоды эти могут плодотворно срав
ниваться друг с другом, но не в полном отрыве от обстоя
тельств своего происхождения. Влияние «мирового време
ни» прослеживается в степени сопоставимости подобных
эпизодов. Таким образом, «мировое время» описывает ме
няющиеся исторические состояния, способные воздейство
вать на условия и последствия сходных на вид эпизодов и
влиятельность того, что субъекты эпизодов знают об этих
условиях и последствиях. Мы попытаемся продемонстри
ровать аналитическую ценность этих понятий, использовав
в качестве примера интерпретацию зарождения первых тра
диционных государств.
Теория структурации не сможет считаться полезной,
если она не будет способствовать разрешению проблем эм
пирических исследований. В заключительной главе мы под
нимаем этот вопрос, который, с нашей точки зрения, неот
делим от использования положений теории структурации
как своего рода критики. Мы не стремимся обрести некий
методологический скальпель. Иными словами, мы не дума
ем, что логика или содержание теории структурации могут
какимто образом воспрепятствовать применению отдель
ных исследовательских методов, таких как обследование,
опросы и т. п. Некоторые приведенные суждения и взгляды
не противоречат способам применения конкретных мето
дов исследования и интерпретации полученных результа
тов, но это уже другой вопрос. Точки соприкосновения те
ории структурации и эмпирических исследований лежат в
области разработки логических выводов, полученных в ходе
изучения «исследуемого предмета», в котором исследова
тель принимает непосредственное участие, и объяснения
действительного содержания ключевых понятий деятель
ности и структуры. Ряд моментов, особо подчеркнутых нами
на абстрактнотеоретическом уровне, относится и к уров
ню эмпирических исследований. Значительная часть социо
логической теории, в особенности той, что связана со струк
турной социологией, рассматривает социальных субъектов
как гораздо менее осведомленных, сообразительных и опыт
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
28
ных, чем они есть на самом деле. Последствия такого поло
жения вещей, без сомнения, просматриваются в эмпиричес
кой работе, в неспособности добывать информацию, позво
ляющую обращаться ко всему диапазону осведомленности
субъектов, по крайней мере с двух сторон. То, что действу
ющие субъекты (или акторы) смогут сообщить относитель
но обстоятельств и условий своей деятельности и деятель
ности окружающих их людей, будет носить ограниченный
характер, если исследователи не постигнут и не отдадут дань
уважения возможной многозначности ряда дискурсивных
явлений — тех, которым они (как, впрочем, и сами соци
альные акторы), безусловно, уделяют пристальное внима
ние, но которые зачастую недооцениваются в социологи
ческих исследованиях. Мы имеем в виду те аспекты речи,
которые по форме своей не могут быть отнесены к форму
лировкам пропозициональных предположений, или те, что,
подобно юмору и иронии, обретают свое значение не столько
исходя из содержания сказанного, сколько посредством
стиля, образа выражения или манеры произнесения. К это
му, однако, следует добавить второй фактор, гораздо более
важный: необходимость признания значимости практичес
кого сознания. Если то, что субъекты знают о своей дея
тельности, ограничивается их собственными высказывани
ями, какими бы логичными и рассудочными они ни были,
мы теряем из виду обширную область знаний и опыта. Изу
чение практического сознания должно стать неотъемлемой
частью исследовательской работы. Ошибочно предполагать,
что недискурсивные компоненты сознания поддаются эм
пирическому изучению труднее, чем те, которые обоснова
ны предшествующими рассуждениями, даже несмотря на
тот факт, что субъекты по определению не способны на
прямую комментировать их. С другой стороны, бессозна
тельное порождает проблемы совершенно иного порядка,
что требует поиска опросных методик, отличных от тех,
которые используются в ходе описательного социологичес
кого анализа.
Функционализм стал популярным в общественных на
уках не только благодаря достоинствам теоретического под
хода, но и вследствие обеспечения эмпирических стимулов.
Начало полевых изысканий в области антропологии в той
или иной степени связывается с влиянием функционализ
Ââåäåíèå
29
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ма, и в социологии функциональный подход способствовал
развитию значительного числа исследований. С нашей точ
ки зрения, крайне важно уяснить привлекательность функ
ционализма в этом отношении, не забывая однако, что на
концептуальном уровне его влияние зачастую было пагуб
ным. Функционализм решительно подчеркивает значимость
непреднамеренных последствий деятельности, особенно в
связи с тем, что подобные последствия возникают регуляр
но, а посему включаются в процесс воспроизводства инсти
туциональных аспектов социальных систем. Сторонники
этого подхода совершенно правы, расставляя акценты по
добным образом. Вместе с тем мы можем исследовать не
преднамеренные последствия, не прибегая к использованию
функциональных понятий. Более того, удовлетворительный
ответ на вопрос, что представляет собой «непреднамерен
ное» в контексте результатов деятельности, может быть
получен опытным путем только в том случае, если опреде
лены преднамеренные (априори установленные) аспекты
действия; а это снова возвращает нас к необходимости ин
терпретации человеческой деятельности, более утонченной,
нежели та, что выдвигается сторонниками допущений функ
ционализма.
Понятие «структура» используется в теории структу
рации для обозначения правил и ресурсов, рекурсивно вов
леченных в систему социального воспроизводства; институ
циональные особенности социальных систем обладают
структуральными свойствами в том смысле, что взаимоот
ношения стабильны и устойчивы во времени и пространстве.
На отвлеченном уровне «структура» может быть представ
лена в виде двух аспектов правил — нормативных элемен
тов и кодов значимости. Ресурсы также могут быть двух
видов: авторитативные ресурсы, возникшие как следствие
координации человеческой деятельности, и распределяемые
ресурсы — производные управленческого контроля за ма
териальными продуктами или другими элементами матери
ального мира. Особый интерес представляют, на наш взгляд,
исследования рутинных пересечений практик — «точек пре
вращения» в структурных взаимоотношениях, а также спо
собов, посредством которых институциональные практики
сочетают социальную и системную интеграцию. Примером
первых может служить демонстрация того, каким образом
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
30
частная собственность — совокупность прав собственнос
ти — может «преобразоваться» в индустриальную власть
или способы поддержания административного управления.
В контексте вторых следует эмпирическим путем устано
вить, насколько близко сходятся друг с другом ситуатив
ные практики, исследуемые в заданном диапазоне окружа
ющей среды, объединенные таким образом, что непосред
ственно включаются в процесс системного воспроизводства.
Существенную роль в этих условиях играет внимание к зна
чимости локальности (места действия) как среды взаимодей
ствия; мы не видим причин, по которым социологи должны
были бы отказаться здесь от заимствования ряда исследова
тельских методов, разработанных специалистамигеографа
ми, включая графические приемы «временной географии».
Если рассматривать общественные науки в том же клю
че, что и в период господства ортодоксального консенсу
са, их достижения вряд ли будут выглядеть впечатляющи
ми, а практическая полезность сведется к нулю. Естествен
ные науки, или по меньшей мере наиболее продвинутые из
них, имеют в запасе четко сформулированные, общепри
нятые законы, а также обладают капиталом в виде неоспо
римых, полученных эмпирическим путем научных резуль
татов, которые могут быть объяснены с помощью выше
упомянутых законов. Естественнонаучные дисциплины
связаны с удивительными технологическими возможнос
тями, как деструктивного, так и конструктивного харак
тера. В глазах тех, кто стремится моделировать социальные
науки по образу и подобию естественных, первые, несом
ненно, потерпят поражение. Может показаться, что и в
познавательном, и в практическом аспектах общественные
науки однозначно подчинены естественнонаучным дис
циплинам. Однако, если мы откажемся воспринимать со
циальную науку как точную копию или модель естествен
ной и решим, что в некотором смысле она представляет
собой совершенно отличную сущность, то сумеем взгля
нуть на их сравнительные достижения и влияние поново
му. В общественных науках нет и не будет универсальных
законов — не потому, главным образом, что методы эмпи
рических исследований и проверки достоверности так или
иначе неадекватны, а в связи с тем, что, как мы отмечали
ранее, причинная обусловленность, включенная в процесс
Ââåäåíèå
31
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
формулировки общих законов социального поведения
людей, в основе своей изменчива и нестабильна с точки
зрения осведомленности (или убежденности) акторов от
носительно обстоятельств собственной деятельности. Так
называемый эффект самоподтверждающегося пророчества,
о котором так много говорил и писал Мертон (Merton) и
др., представляет собой частный случай родового для об
щественных наук явления. Речь идет об обоюдном поясни
тельном взаимодействии социальной науки и тех, чьи дей
ствия составляют ее предмет — своего рода «двойной гер
меневтике». Теории и открытия, сделанные в рамках
общественные наук, не могут находиться в полной изоля
ции от мира значений и действий, который они описывают.
Однако и акторы могут считаться социальными теорети
ками, чьи предположения лежат в основе различных ви
дов деятельности и институциональных образований, яв
ляющихся объектом изучения профессиональных соци
альных наблюдателей и ученыхобществоведов. Таким
образом, между грамотными социологическими суждени
ями неискушенных в вопросах социологии акторов и сход
ными с ними размышлениями социологовпрофессионалов
не существует очевидных различий. Мы не будем отрицать,
что подобные различия есть, однако они весьма туманны,
а посему ученыеобществоведы не обладают абсолютной
монополией ни на создание новаторских теорий, ни на эм
пирические исследования того, что они изучают.
Все это, возможно, считается доказанным. Тем не менее,
из вышесказанного вовсе не следует, что мы должны воспри
нимать достижения и влияние общественных наук иным об
разом. Как можно серьезно рассуждать о том, что обществен
ная наука влияет на социальный мир столь же (или более)
сильно, как естественнонаучная дисциплина — на мир мате
риальный? Мы полагаем, что подобная точка зрения отчасти
имеет право на существование — хотя, конечно, приведен
ное нами сравнение не может претендовать на какуюлибо
точность, ввиду огромного разнообразия составляющих в
каждом конкретном случае. Суть состоит в том, что рефлек
сия по поводу социальных процессов — теории и результаты
эмпирических исследований и наблюдений — предполагает
постоянный и непрерывный процесс вхождения, выхода и
повторного вхождения в универсум описываемых событий.
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
32
В мире неживой природы, безразличном к тому, что знают о
нем человеческие существа, подобное явление отсутствует.
Рассмотрим в качестве примера теории суверенитета, сфор
мулированные европейскими мыслителями семнадцатого века.
Эти теории представляли собой результаты размышлений и
исследований общественных тенденций, которые в свою оче
редь также получили статус тенденций. Невозможно пред
ставить себе современное суверенное государство, которое
не опиралось бы на логически связное представление о со
временном суверенном государстве. Очевидное стремление
государства к расширению политического «самоконтроля» —
атрибут современного Запада, порождающий особый соци
альный и интеллектуальный климат, в условиях которого
возникли, проявляются и развиваются специализированные,
«профессиональные» дискурсы социальной науки. Конечно,
можно привести немало примеров, утверждающих, что из
менения, в которых социальная наука играет далеко не пос
леднюю роль, носят фундаментальный характер. По сравне
нию с ними преобразования природы, осуществленные при
непосредственном участии естественных наук, не выглядят
уже столь основательными.
Анализируя эти взгляды, мы сможем понять, почему
общественные науки не способны генерировать большие
объемы первичных знаний, а также чем можно объяснить
тот факт, что зачастую социальные теории и идеи прошлого
парадоксальным образом сохраняют свою актуальность и в
наши дни, тогда как устаревшие естественнонаучные кон
цепции не способны на это. Наиболее интересные и продви
нутые социальнонаучные идеи (а) вносят вклад в стимули
рование общественного климата и социальных процессов,
породивших их; (б) в большей или меньшей степени взаимо
связаны с широко распространенными теориями, способ
ствующими развитию этих процессов; (в) едва ли заметно
отличаются от обоснованной рефлексии, поддающейся вли
янию неспециалистовобывателей, четко формулирующих
или усовершенствующих находящиеся в употреблении тео
рии. Все это имеет последствия, в том числе и для социоло
гии (где они наиболее очевидны и существенны), которые
влияют на проведение эмпирических исследований и фор
мулировку (восприятие) теорий. В отношении исследований
эти последствия выражаются в гораздо более значитель
Ââåäåíèå
33
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ных, чем в естественных науках, трудностях, с которыми
сталкиваются ученыеобществоведы, пытающиеся содей
ствовать признанию теорией и ищущие одновременно спо
собы их всесторонней проверки. Социальная жизнь не сто
ит на месте; активно применяемые или потенциально прак
тичные теории, гипотезы и открытия могут принимать в
контексте социальной жизни такие формы, что исходные
основания их проверки так или иначе изменяются. В этом
смысле существует множество возможных, достаточно
сложных превращений взаимного «проникновения», кото
рые сочетаются с трудностями, связанными с контролем
переменных, воспроизводством наблюдений, и другими ме
тодологическими «ловушками», в которых общественные
науки могут обрести себя. Естественнонаучные теории са
мобытны, оригинальны и новаторски в той мере, в которой
они затрагивают вопрос, что обычные акторы или ученые
профессионалы думали об объектах или событиях, попав
ших в поле их зрения, раньше. Однако социальнонаучные
теории частично основываются (хотя и не всегда дискур
сивно излагаются с их помощью) на тех представлениях,
которых в свое время придерживались сформулировавшие
их субъекты. Будучи воплощены в жизнь повторно, они
могут утратить свои изначальные качества и свойства; они
могут стать слишком привычными. В момент своего появле
ния понятие суверенности и связанные с ним доктрины го
сударства были сногсшибательно непривычны и удивитель
но свежи; в наши дни они превратились в своего рода эле
мент социальной реальности, формированию и укреплению
которой они некогда содействовали.
Каким образом отдельным социальным теориям удает
ся сохранять свою актуальность и после того как обстоя
тельства, породившие их, уходят в прошлое? Почему и се
годня — когда мы хорошо ориентируемся в понятиях и ре
алиях государственного суверенитета — теории государства,
датированные XVII в., сохраняют свою значимость с точки
зрения современной социальнополитической мысли? Преж
де всего потому, что эти теории внесли существенный вклад
в построение того социального мира, в котором мы с вами
сегодня живем. Нет сомнений, что они представляют собой
размышление по поводу социальной реальности, которую
когдато сами и породили и которая удалена от современ
Ââåäåíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
34
ного социального мира, привлекающего наше внимание, од
новременно оставаясь частью его. Естественнонаучные тео
рии, сменившиеся в результате прогресса науки, не пред
ставляют интерес для современных (находящихся в непос
редственном обращении) научных практик. Это невозможно,
если речь идет о теориях, участвовавших в создании того,
что они в дальнейшем объясняют или развивают. Возмож
но, «исторический процесс смены идей» и не представляет
серьезной значимости для практикующего естествоиспыта
теля, однако, с точки зрения общественных наук, он зачас
тую выходит на первый план.
Если наши рассуждения верны, это позволяет нам гово
рить о социальной науке как своеобразном критическом
анализе, включенном в процесс практической организации
социальной жизни. Мы не можем довольствоваться «тех
нологической» версией критики, предложенной в рамках
ортодоксального консенсуса, истоки которого следует ис
кать в естественнонаучной модели мира. Технологический
взгляд на критический анализ предполагает, что критика
социальной науки «изнутри» — критические оценки учены
миобществоведами идей друг друга — автоматически по
рождает «внешнюю критику» банальных мнений — основу
для практического социального вмешательства. Однако в
условиях существования «двойной герменевтики» пробле
ма выглядит гораздо более сложной. Создание критичес
кой теории не является альтернативой; в большинстве слу
чаев теории и открытия, сделанные в рамках общественных
наук, имеют практические (и политические) последствия
независимо от того, считает ли социолог (или политик) воз
можным «реализовать» эти доктрины в отношении кон
кретной практики или нет.
Настоящая книга не относится к разряду легких, с точ
ки зрения написания, произведений; работая над ней, мы
иногда сталкивались с трудностями упорядочения и соот
ветствующей систематизации глав. Теория структурации
формулировалась и излагалась нами посредством так назы
ваемой«внутренней самокритики» — критической оценки
множества современных, соревнующихся друг с другом школ
и направлений социальной мысли. Не включая критические
замечания в основной текст, мы представили их в форме при
ложений к тем главам, к которым они имеют непосредствен
ное отношение. (Комментарии к ним следуют за разделом
комментариев к соответствующей главе.) Читатель, нацелен
ный безотрывно следить за ходом основного повествования,
может оставить их без внимания. Однако эти замечания бу
дут, несомненно, полезны тем, кто хочет получить ответ на
вопрос, чем пропагандируемые нами взгляды отличаются от
других, или заинтересован в более пристальном рассмотре
нии проблем, составляющих «сердцевину» той или иной гла
вы. В книге используется множество неологизмов, собран
ных в глоссарий, приведенный в заключении.
Êîììåíòàðèè
1.
Ââåäåíèå
35
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Ошибочно полагать, что влияние Парсонса осталось в да
леком прошлом, а сам ученый забыт аналогично тому, как
это, со слов самого Парсонса, случилось со Спенсером
вскоре после его смерти. Напротив, одной из наиболее
зримых тенденций современной социальнонаучной мыс
ли является важнейшая роль, отводимая взглядам и пред
ставлениям, так или иначе заимствованным в теории
Парсонса. Примером могут служить работы Лумана
(Luhmann) и Хабермаса (Habermas) в Германии,
(Bourricauld) во Франции, Александера и др. в США. Не
обсуждая эти работы в деталях, мы все же постараемся
объяснить, почему не испытываем симпатий к тем их ас
пектам, которые тесно взаимосвязаны или непосредствен
но обоснованы идеями Парсонса. Все вышеупомянутые
авторы крайне разборчивы и критичны в отношении свя
зей Парсонса с функционализмом, который более других
пытается отстоять Луман. И в этом смысле мы согласны с
ними, что явствует из содержания нашей работы. Вместе
с тем, в других отношениях, по причинам, которые также
изложены в настоящей книге, мы настаиваем на необхо
димости радикального пересмотра теории Парсонса.
Важным в этом плане является влияние идей Макса Вебе
ра, обнаруживаемое в работах, принадлежащих перу
Парсонса. Критики зачастую именуют нас «веберианца
ми» и считают нашу приверженность его взглядам неисп
равимой ошибкой и недостатком. В отличие от них мы не
относимся к этому понятию с пренебрежением, однако,
не уверены, что оно соответствует нашей точке зрения.
Обращаясь к идеям Вебера, мы подходим к ним с позиций,
Ââåäåíèå
отличных от тех, что характерны для вышеупомянутых
авторов. Так, Хабермас склонен (довольно неожиданно)
трактовать Вебера в стиле Парсонса, приписывая ему в
качестве основополагающего интерес к рационализации
ценностей и «социальной дифференциации» как обоб
щенным процессам развития. Социальная жизнь изобра
жена здесь не в том преломлении, которое, на наш взгляд,
следовало бы заимствовать у Вебера — речь идет о раз
нообразных практиках и борьбе четко позиционирован
ных акторов; о конфликте и столкновении частных инте
ресов; территориальности и принуждении со стороны
политических структур или государств.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
36
Парсонс считал себя «теоретиком действия» и называл
свой подход к социологии «концептуальной системой
деятельности». Однако — и мы пытались продемонст
рировать это в своих работах (см., например, NRSM,
гл. 3) — удовлетворительное, с нашей точки зрения, оп
ределение понятия «деятельность» (а также взаимосвя
занных с ней понятий намерений и причин) в работах
Парсонса отсутствует. Это не связано с тем, что, как
полагают некоторые аналитики, более поздний акцент
на функционализм и системную теорию подавил инте
рес к «волюнтаризму». Причина, на наш взгляд, состоит
в том, что идея волюнтаризма утратила свою актуаль
ность. В рассуждениях Парсонса волюнтаризм всегда
связывался с разрешением «проблемы социального по
рядка», под которым он подразумевал координацию по
тенциально деструктивных индивидуальных мотиваций.
Она решается посредством демонстрации того, что ак
торы (субъекты деятельности) усваивают в качестве мо
тивов общепринятые ценности, от которых зависит со
циальное единство. Необходимость считаться с дея
тельностью объединяется с требованием смыкания
«психологической» теории мотивации и «социологичес
кой» интерпретации структуральных свойств социальных
систем. Практически никакого внимания не уделяется
концепции того, что мы называем осведомленностью или
опытом социальных акторов, которые отчасти образу
ют специфику конкретных социальных практик. Мы не
думаем, что какаялибо точка зрения, обязанная своим
происхождением Парсонсу, способна должным обра
зом справиться с этой проблемой — одной из централь
ных в рамках социологической теории, как мы понимаем
ее в настоящем издании.
Хотя те, кто находится в долгу перед Парсонсом, не счи
тают себя функционалистами и так или иначе отрицают
функционалистский характер его теории, они все же пе
ренимают некоторые идеи, родственные большинству вер
сий функционализма. В частности, речь идет о преувели
ченном внимании к «ценностносогласованному» или
символическому порядку в ущерб житейским, практичес
ким аспектам социальной деятельности; о тенденции счи
тать, что общества представляют собой четко различи
мые образования, сходные с биологическими организма
ми; о склонности к теориям эволюционного толка. Мы
полагаем, что подобные акценты вводят нас в заблужде
ние, а потому прокомментируем их отдельно и особо. Нет
сомнений, что попытки ряда авторов (в частности, Лума
на и Хабермаса) «осовременить» идеи Парсонса важны и
изысканны. Вместе с тем, мы считаем необходимым от
вергнуть новые версии «парсонианизма», также как и об
щепринятые разновидности структурной социологии, не
связанной с именем Парсонса.
Ââåäåíèå
37
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Ãëàâà I
Ýëåìåíòû òåîðèè
ñòðóêòóðàöèè *
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
38
Приступая к предварительному изложению основных
положений теории структурации [1]**, было бы полезно,
на наш взгляд, остановиться на барьерах, отделяющих фун
кционализм (включая системную теорию) и структурализм,
с одной стороны, от герменевтики и различных форм «по
нимающей социологии», с другой. Несмотря на тот факт,
что во многих отношениях функционализм и структурализм
заметно отличаются друг от друга, существует и ряд общих
для этих парадигм положений. Так, оба направления склон
ны придерживаться естественноисторической концепции
и имеют очевидную тенденцию к объективизму. Со времен
Конта функционалистская парадигма рассматривала био
логию как науку, модель которой наиболее точно соответ
ствовала специфике социальных дисциплин. Именно био
логия была признана ориентиром в вопросах осмысления
структуры и функционирования социальных систем, а так
же руководством к анализу процессов эволюции через ме
ханизмы адаптации. Структурализм, особенно в интерпре
тации ЛевиСтросса (LéviStrauss), был враждебен по отно
шению к эволюционизму и свободен от биологических
* В современную социологию термин структурация — «струк
турирование социальных отношений в пространстве и времени» был
введен самим Гидденсом [см. Giddens A. Structuralism, post
structuralism // Social Theory Today. Cambridge: Polity Press, 1987]
для обозначения результата взаимодействия существовавшей
прежде социальной структуры с деятельностью конкретного ин/
дивида
** См. комментарии на стр. 85–89.
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
39
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
аналогий. Здесь сходство между социальной и естествен
ной науками носит преимущественно когнитивный (позна
вательный) характер, постольку, поскольку каждая из них
отражает однородные свойства целостного «устройства»
мыслительной деятельности. И структурализм, и функци
онализм решительно подчеркивают превосходство социаль
ного целого над его отдельными, индивидуальными элемен
тами (т. е. составляющими его акторами или деятелями, че
ловеческими существами).
Очевидно, что герменевтика рассматривает социальные
и естественные науки как абсолютно отличные друг от дру
га. Герменевтика является колыбелью того самого «гума
низма», которому столь яростно и настойчиво противосто
ят сторонники структурализма. В герменевтической мысли,
в том виде, в каком она представлена в работах Дильтея
(Dilthey), пропасть между субъектом и социальным объек
том достигает максимальных размеров. Субъективность есть
априорно признанный центр культурного и исторического
опыта, а, следовательно, и фундамент, краеугольный ка
мень, лежащий в основе социальных или гуманитарных наук.
За пределами сферы субъективного опыта находится мате
риальный мир, управляемый обезличенными и беспристраст
ными отношениями причины и следствия. Несмотря на то
что научные школы, склонные к натурализму, рассматрива
ют субъективность как нечто близкое мистерии, или как
остаточный феномен, герменевтика считает ее миром при
роды, трудным для осознания и понимания, который в от
личие от человеческой деятельности можно постичь только
извне. В концепциях понимающей социологии при объясне
нии человеческого поведения гармонично лидируют дей
ствие и значение; структурные понятия и представления не
столь заметны, а принуждение и ограничения практически
не обсуждаются. Однако, с точки зрения функционализма
и структурализма, структура (в самых различных смыслах,
приписываемых этому понятию) имеетпреимущество над
действием, и ограничивающие свойства ее подчеркиваются
особо.
Различия между этими воззрениями на социальную на
уку зачастую считаются эпистемологическими, хотя на са
мом деле они носят и онтологический характер. Вопрос со
стоит в том, каким образом следует определять понятия
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
40
действия, значения и субъективности и как они могут со
относиться с представлениями о структуре и принуждении.
Если понимающая социология зиждется на империализме
предмета, то функционализм и структурализм проповеду
ют главенство социального объекта. Формулируя теорию
структурации, мы стремимся положить конец попыткам
создания подобных империй. Согласно нашей теории, пред
метом социальных наук являются не опыт индивидуально
го актора и не существование какойлибо формы социеталь
ной тотальности, а социальные практики, упорядоченные в
пространстве и времени. Социальные действия людей цик
личны подобно некоторым самовоспроизводящимся при
родным явлениям. Это означает, что они не создаются со
циальными акторами, а лишь постоянно воспроизводятся
ими, причем теми же самыми способами, посредством кото
рых люди реализуют себя как акторы. В процессе и через
собственную деятельность социальные деятели воспроиз
водят условия, делающие эту деятельность возможной.
Вместе с тем разновидность «осведомленности», обнаружи
ваемая в природе в форме кодированных программ, весьма
далека от когнитивных навыков и способностей человечес
ких существ. Осмысление познавательных возможностей
людей и их включенности в деятельность является, на наш
взгляд, одним из важнейших научных открытий, сделан
ных в рамках понимающей социологии. Теория структура
ции принимает отправную точку положений герменевтики,
поскольку в ней допускается, что описание человеческой
деятельности предполагает знание форм жизни, отражае
мых в ней.
В циклическом упорядочении социальных практик уча
ствует специфическая рефлексивная форма познания, ис
пользуемая человеческими существами. Целостная последо
вательность практик предполагает рефлексивность, однако
последняя возможна лишь в условиях последовательной не
прерывности этих практик, которая и позволяет восприни
мать их отчетливо «тождественными» друг другу во времени
и пространстве. Таким образом, «рефлексивность» следует
понимать не просто как «самосознание», но как наблюдае
мое свойство и характерную особенность движущегося по
тока социальной жизни. Быть человеческим существом, зна
чит являться целеустремленным деятелем, который одновре
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
41
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
менно осознает причины собственной деятельности и спосо
бен в случае необходимости детально развить и конкретизи
ровать их (в том числе и ввести в заблуждение). Однако такие
термины как «цель», «намерение», «причина», «мотив» и тому
подобное следует использовать с крайней предосторожнос
тью, ибо их употребление в философской литературе зачас
тую ассоциируется с герменевтическим волюнтаризмом. Кро
ме того, они «вырывают» действия людей из контекста про
странствавремени. Человеческая деятельность, как и
познание, предстает в виде непрерывного потока (durée) по
веденческих проявлений. Целенаправленное действие не яв
ляется совокупностью или последовательностью отдель
ных — обособленных или разрозненных — намерений, при
чин и мотивов. Куда правильнее говорить о рефлексивности
как явлении, основанном на непрерывном мониторинге дея
тельности, осуществляемом самими индивидами и окружаю
щими их людьми. Рефлексивный мониторинг (или контроль)
действия зависит от рационализации, которая в нашем слу
чае понимается скорее как процесс, нежели как состояние.
При этом подразумевается, что она по сути своей связана со
способностями и уровнем компетентности деятелей. Онто
логия пространствавремени — неотъемлемый образующий
элемент социальных практик — составляет основу концеп
ции структурации, которая начинается с временности, а,
следовательно, в какомто смысле с «истории».
Этот подход может позаимствовать у аналитической
философии деятельности чрезвычайно мало, поскольку
обычно «деятельность» описывается большинством со
временных англоамериканских авторов. «Деятельность»
нельзя рассматривать как простую комбинацию «дей
ствий»: последние возникают лишь благодаря дискурсив
ному моменту внимания к потоку пережитого опыта. Кро
ме того, она не может обсуждаться в отрыве от человека,
его посредничества и связи с окружающим миром и гар
моничности действующей «самости». То, что мы называ
ем стратификационной моделью действующей «само
сти», включает в качестве составных элементов рефлек
сивный мониторинг, рационализацию и мотивацию
деятельности как устоявшуюся последовательность про
цессов [2]. Рационализация действия, рассматривающая
«преднамерение» как процесс, является наравне с двумя
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
42
другими элементами стандартной характеристикой чело
веческого поведения, воспроизводимой как само собой
разумеющееся. В ситуациях взаимодействия — при стол
кновениях и происшествиях — рефлексивный мониторинг
действия, как правило, и вновь в соответствии с заведен
ным порядком осуществляет контроль среды его проте
кания. Позже мы обратим ваше внимание на тот факт,
что этот феномен составляет основу интерполяции дея
тельности в рамках пространственновременных отноше
ний соприсутствия. В условиях многообразия обстоя
тельств взаимодействия рационализация деятельности яв
ляется основополагающим принципом, посредством
которого окружающие оценивают общую «компетент
ность» акторов. Однако следует отдавать себе отчет в не
обходимости противостоять стремлению некоторых фи
лософов ставить знак равенства между причинами и «нор
мативными обязательствами», которые составляют лишь
часть процесса рационализации действия. Если не учиты
вать этот факт, нельзя понять, что нормы играют роль
«фактических» границ социальной жизни, по отношению
к которым возможно разнообразное множество поддаю
щихся управлению установок. В качестве достаточно по
верхностного примера подобных установок приведем об
щеизвестное положение, согласно которому причины,
дискурсивно выдвигаемые акторами в качестве обоснова
ния своих поступков, могут расходиться с фактической
рационализацией действия, определяющей их поведение
в действительности.
Зачастую это обстоятельство является источником
беспокойства и волнений для философов и экспертов в об
ласти социальных явлений — ибо как можно удостоверить
ся, что люди не лицемерят и не скрывают истинных моти
вов своих действий? Однако эта проблема представляет от
носительно небольшой интерес по сравнению с обширными
«серыми зонами», существующими между двумя слоями
процессов и не доступными дискурсивному сознанию ак
торов. Значительный объем «запасов знаний» (выражение
Альфреда Шюца (Schuts)) или того, что мы предпочитаем
называть взаимное знание, сконцентрированный в случай
ных эпизодах, не доступен непосредственному сознанию
акторов. В большинстве своем эти знания носят приклад
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Стратификационная модель деятеля может быть пред
ставлена следующим образом (рис. 1). Рефлексивный мони
торинг деятельности является рутинной функцией повсед
невной жизни и предполагает контроль не только собствен
ного поведения, но и действий окружающих.
43
Ý. Ãèääåíñ
Äåÿòåëü è äåÿòåëüíîñòü
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
ной характер: они неотъемлемо присущи способности
«справляться» с рутиной социальной жизни и вести себя в
соответствии с определенными общепринятыми практика
ми. Водораздел, пролегающий между дискурсивным и
практическим сознанием, подвержен флуктуациям и вос
приимчив к разного рода воздействиям, как в опыте инди
видуального деятеля, так и в отношении сравнений акто
ров, функционирующих в различных обстоятельствах и
контекстах социальной деятельности. Однако между ними
не существует преграды, аналогичной той, которая отде
ляет бессознательное от дискурсивного сознания. Бессоз
нательное включает те формы познания и побуждения,
которые либо целиком вытеснены из сознания, либо про
являются в нем исключительно в искаженном виде. С точ
ки зрения теории психоанализа, подсознательные мотива
ционные компоненты деятельности имеют собственную
внутреннюю иерархию, которая отражает «глубину» ис
тории жизни конкретного актора. Утверждая подобное,
мы отнюдь не призываем к некритичному признанию клю
чевых положений концепции Фрейда (Freud). Нам следует
остерегаться двух форм редукционизма, которые сокры
ты или обозначены в его работах. Одна из них — упрощен
ное представление об институциональных образованиях,
согласно которому фундаментальную основу институтов
следует искать в области бессознательного; здесь практи
чески полностью игнорируется роль автономных соци
альных сил. Вторая заключается в достаточно примитив
ной теории сознания, которая, стремясь продемонстриро
вать, насколько глубоко социальная жизнь обусловлена
действием скрытых, подводных течений, зачастую не осоз
наваемых акторами, не способна адекватно постичь уровень
рефлексивного контроля, поддерживаемого последними в
отношении собственного поведения.
Иными словами, акторы не только непрерывно отсле
живают течение собственной деятельности и ожидают
аналогичного поведения от других; они также регулярно
контролируют социальные и физические факторы своего
окружения. Говоря о рационализации действия, мы под
разумеваем, что акторы — в установленном порядке и, как
правило, без излишней суеты — поддерживают целостное
«теоретическое представление» о мотивах собственных
действий. Как мы упоминали ранее, наличие подобных
представлений не следует приравнивать к дискурсивному
перечислению причин конкретных поведенческих прояв
лений, равно как и к способности определять эти причины
на основе умозаключений. Вместе с тем компетентные дея
тели предполагают, что окружающие их акторы, как пра
вило, способны в случае необходимости объяснить боль
шинство из того, что они делают, и именно эта способ
ность является основным показателем компетентности,
используемым в повседневной практике. Излюбленные
философские вопросы относительно побуждений и моти
вов тех или иных действий волнуют обычно лишь неиску
шенных и не имеющих достаточного опыта акторов в тех
случаях, когда отдельные поступки приводят их в сильное
замешательство, или тогда, когда имеется своего рода «про
вал» или пробел в знаниях, который на самом деле может
носить преднамеренный характер. В обычной ситуации мы,
как правило, не спрашиваем у другого человека, почему он
или она занимается той или иной деятельностью, традици
онной для группы или культуры, к которым они принадле
жат. Аналогичным образом мы не требуем объяснений и в
том случае, когда имеет место непреднамеренное отклоне
ние от принципов или правил поведения, за которое дея
тель едва ли несет ответственность, речь идет о реакциях
восклицаниях (смотри, например, обсуждение междоме
тия «Ой» далее) или обмолвках. Однако если Фрейд прав,
эти явления имеют под собой рациональнологическое обо
å
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
45
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
снование, хотя и редко осознаваемое как самими наруши
телями установленного порядка, так и теми, кто был сви
детелем их поступков.
Мы будем различать понятия рефлексивного монито
ринга и рационализации действия и его мотивации. Если при
чины относятся к основаниям тех или иных действий, то
мотивы следует считать желаниями или потребностями,
побуждающими совершать их. Вместе с тем в отличие от
рефлексивного мониторинга и рационализации мотивация
не связана напрямую со связностью и последовательнос
тью действий. Она касается скорее потенциальных возмож
ностей деятельности, нежели традиционного, привычного
для деятеля образа действий. Мотивы имеют прямое отно
шение к действию только в относительно необычных или
нестандартных условиях, в ситуациях, которые некоторым
образом нарушают привычный (рутинный) ход событий.
Главным образом они представляют собой всеобъемлющие
планы или программы — «проекты» (терминология А. Шю
ца) — в рамках которых разыгрываются конкретные пове
денческие сценарии. Многие из наших обыденных поступ
ков не являются мотивированными напрямую.
Тогда как искушенные и опытные акторы практически
всегда способны дать обоснованный отчет о целях и причи
нах своего поведения, они зачастую не могут с такой же
легкостью описать его мотивы. Несмотря на то что далее мы
обозначим ряд критических замечаний, касающихся интер
претации Фрейдом природы и сущности бессознательного,
следует все же признать: подсознательная мотивация есть
существенная особенность и характерная черта человечес
кого поведения. Понятие практического сознания представ
ляет фундамент теории структурации. Оно есть та особен
ность или свойство социального деятеля или субъекта, ко
торое было практически упущено структурализмом [3].
Однако сходное положение вещей наблюдается и в других
направлениях объективистской мысли. Если говорить о
социологических традициях, то здесь подробное и тщатель
ное рассмотрение свойств и сущности практического созна
ния характерно только для феноменологии и этнометодо
логии. В действительности именно эти научные школы на
ряду с обыденной философией возместили недостаток
внимания к вышеупомянутым вопросам, свойственный ор
тодоксальным социальным теориям. Мы отнюдь не счита
ем, что различия, существующие между дискурсивным и
практическим сознанием, являются непоколебимыми и не
поддаются никакому влиянию. Напротив, граница между
ними изменяется под воздействием различных аспектов со
циализации и образованности деятеля. Таким образом, меж
ду дискурсивным и практическим сознанием не существует
преград; речь идет лишь о несовпадениях между тем, что
может быть сказано, и тем, что обычно делается. Однако
между дискурсивным сознанием и бессознательным — ба
рьеры все же существуют; и, как правило, они относятся к
области вытеснения в подсознательное.
äèñêóðñèâíîå ñîçíàíèå
ïðàêòè÷åñêîå ñîçíàíèå
Далее мы поясним, что предлагаем эти понятия взамен
традиционной психоаналитической триады «ego (мое
«Я») — superego (сверхЯ) — id (оно)». Предложенное
Фрейдом различие между «ego» и «id» не способно спра
виться с задачей анализа практического сознания, которо
му явно недостает теоретической базы в психоанализе, как
в других, ранее упомянутых направлениях социальнонауч
ной мысли. Термин «предсознание», используемый в поня
тийном аппарате психоаналитической концепции, возмож
но, наиболее близок по смыслу представлениям о практи
ческом сознании, однако в повседневной практике он,
очевидно, означает нечто иное. Вместо «ego» предпочтитель
нее говорить об «I» («я»), что, естественно, и делал Фрейд в
первоисточниках на немецком языке. Подобное словоупот
ребление не защищает нас от антропоморфизма, в котором
«ego» представляется как своего рода минидеятель; одна
ко оно по меньшей мере помогает приступить к исправле
нию существующего положения вещей. Использование тер
мина «I» обусловлено и соответственно ассоциируется с
позиционированием деятеля в социальном окружении. Бу
дучи предикативным по сути, он практически лишен смыс
лового содержания, по сравнению с богато наполненным
«Me» — самоописанием, представленным актором. Умение
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
47
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
оперировать понятиями «я» («I»), «меня» («Me») и «ты» и
отношениями, существующими между ними, рефлексивно
проявляющееся в разговорах и рассуждениях, жизненно
важно с точки зрения формирования способностей и ком
петентности деятелей, изучающих язык. Поскольку мы не
используем термин «ego», было бы правильно отказаться и
от употребления достаточно грубого понятия «superego».
С нашей точки зрения, его вполне можно заменить терми
ном «внутренняя совесть» (мораль).
Все перечисленные понятия относятся к субъекту дея
тельности. Что же можно сказать о природе и сущности
деятельности? Для ответа на этот вопрос обратимся к сле
дующему. Повседневная жизнь представляет собой поток
преднамеренной деятельности. Однако действия имеют не
преднамеренные последствия; на рис. 1 показано, что по
средством механизмов обратной связи эти последствия мо
гут систематически превращаться в неосознанные условия
дальнейших поступков. Так, например, закономерным ре
зультатом того, что мы грамотно говорим и пишем поанг
лийски, является вклад в воспроизводство английского
языка в целом. В данном случае грамотное употребление
нами английского носит умышленный характер, в то время
как содействие развитию этого языка — нет. Возникает
вопрос: «Каким образом можно определить, что представ
ляют собой непреднамеренные последствия человеческих
действий?»
Зачастую предполагается, что человеческая деятель
ность должна определяться исключительно с позиций на
мерений или интенций. Иначе говоря, для того чтобы тот
или иной поступок мог считаться действием, человек, со
вершивший его, должен был сделать это преднамеренно; в
противном случае мы имеем дело с обыкновенной ответной
реакций. Эта точка зрения выглядит достаточно правдопо
добной, и достоверность ее определяется, на наш взгляд,
фактом существования целого ряда действий, которые не
могут свершиться без намеренного участия субъекта дея
тельности. Примером подобного действия служит само
убийство. Вопреки концептуальным взглядам Э. Дюркгей
ма, мы полагаем, что «суицид» не может произойти вне си
туации стремления к саморазрушению. Человек, вышедший
на проезжую часть и сбитый проезжающим мимо автомо
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
48
билем, не является «самоубийцей», если все случившееся
было несчастным случаем; речь здесь идет о том, что про
изошло с человеком, а не о том, что он сделал сам. Однако,
с точки зрения интенций, самоубийство нетипично для боль
шинства человеческих действий, поскольку имеет место толь
ко в том случае, если человек, совершивший его, намеревал
ся достичь определенного результата. Большинство же дей
ствий не обладает этим свойством.
Вместе с тем некоторые философы утверждают, что для
того, чтобы событие, в котором принимает участие человек,
считалось образцом деятельности, необходимо, по меньшей
мере, чтобы поступки этого человека имели под собой опре
деленное (пусть даже и ошибочное) «обоснование», демон
стрирующее их целенаправленность. Офицер подводной
лодки потянул рычаг, намереваясь изменить направление
своего судна, однако перепутал и по ошибке использовал
другую рукоятку, что привело к затоплению линкора «Бис
марк». Он совершил свой поступок намеренно, хотя и не
предполагал, каковы будут его последствия, и, таким обра
зом, «Бисмарк» был потоплен посредством его действий.
Другой пример — некто намеренно выливает кофе, ошибоч
но полагая, что это чай, в этом случае выливание кофе явля
ется неумышленным действием; в то же время другое ос
нование произошедшего —«выливание чая» — превраща
ет поступок человека в действие преднамеренное [4].
(В подавляющем большинстве случаев глагол «проливать»
(расплескивать, разливать) указывает на непреднамерен
ность события. Речь идет о сбое в деятельности, посред
ством которой индивид намеревался достичь совершенно
иного результата, например, передать чашку своему соседу.
Фрейд утверждает, что практически все поведенческие ошиб
ки, обмолвки, оговорки и т. п. не являются случайными, по
скольку они мотивированы подсознательно, т. е. бессозна
тельно вызваны чувствами, которые мы испытываем, но не
допускаем до уровня сознания, или которые мы старались
сознательно, но безуспешно подавить. — Пер.). Это, несом
ненно, требует другого подхода к обоснованию их предна
меренности и целенаправленности.)
Однако и точка зрения, согласно которой событие по
лучает статус действия лишь в том случае, если оно предна
меренно по тому или иному четко определенному основа
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
49
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
нию, считается нами некорректной. Ибо смешивает поня
тие предназначения деятельности с описанием действий [5],
а также путает рефлексивный мониторинг действия, осу
ществляемый людьми в процессе повседневной жизни, с
отличительными особенностями этого действия как тако
вого. Говоря о деятельности мы имеем в виду не только на
мерения людей сделать чтото, но и их способность сделать
это в первую очередь (именно поэтому понятие деятельнос
ти подразумевает власть: приведем для сравнения опреде
ление понятия деятеля или субъекта деятельности, данное
в Оксфордском Английском словаре (Oxford English
Dictionary);«некто, кто обладает властью или добивается
результата»). Понятие «деятельность» относится к собы
тиям, инициатором и движущей силой которых является
конкретный индивид, который мог бы повести себя иначе на
любом этапе установленной последовательности действий.
Чтобы ни случилось, не случилось бы без вмешательства
индивида. Деятельность — это непрерывный процесс, свое
го рода поток, в котором рефлексивный мониторинг или
сознательное отслеживание деятелями своих действий и
действий окружающих составляет основу контроля за те
лесными движениями, поддерживаемого акторами в ходе
повседневной жизнедеятельности. Мы делаем множество
вещей, которых не собирались, а может быть, даже и не
хотели делать, но тем не менее все равно делаем. И наобо
рот, существует ряд обстоятельств, при которых мы стре
мимся достичь определенного результата и добиваемся это
го, хотя и не посредством собственной деятельности.
Возьмем пример с разлитым кофе. Предположим, индивид
А был не в духе и сыграл злую шутку, поставив чашку на
блюдце таким образом, что она при поднятии, вероятнее
всего, разлилась бы. Индивид Б берет эту чашку, наполнен
ную кофе, и она проливается. Казалось бы, все произошло
по вине индивида А или хотя бы при его участии. Однако
А не разливал кофе, это сделал Б. Таким образом, индивид
Б, который вовсе не намеревался разлить кофе, разлил его;
индивид А, который стремился к тому, чтобы кофе был раз
лит, не разливал его.
Что представляет собой непреднамеренное действие?
Отличается ли оно от непреднамеренных последствий, воз
никающих в результате нашей деятельности? Рассмотрим
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
50
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
так называемый «эффект аккордеона», свойственный дея
тельности [6]. Человек щелкает выключателем, намерева
ясь осветить комнату. Несмотря на то что этот поступок
носит умышленный характер, тот факт, что внезапное вклю
чение света вспугнуло грабителя, таковым не является.
Предположим, что грабитель пытается спастись бегством,
однако задерживается полицейским и после суда, обвинив
шим его в краже со взломом, проводит год в тюремном зак
лючении. Можно ли отнести все произошедшее к разряду
непреднамеренных последствий, вызванных щелчком вык
лючателя? И что именно индивид «сделал»? Приведем до
полнительный пример, взятый из области теории этничес
кой сегрегации [7]. Система этнической сегрегации может
развиваться (безотносительно намерений людей, так или
иначе затронутых ею) следующим образом, который мы
проиллюстрируем, прибегнув к аналогии. Представьте себе
шахматную доску с расположенными на ней наборами пяти
и десятицентовых монет, которые, подобно индивидам,
живущим в городской зоне, рассредоточены по этой доске в
случайном порядке. Предполагается, что несмотря на тот
факт, что явная враждебность друг к другу отсутствует,
члены одной группы не хотят жить по соседству с членами
другой, ибо в таком случае они оказываются в этническом
меньшинстве. Каждая монетка перемещается по шахматной
доске до тех пор, пока не оказывается в положении, при
котором по меньшей мере 50% сопредельных монет при
надлежат к той же группе, что и она. В результате мы полу
чаем модель максимальной сегрегации. Десятицентовые мо
неты образуют своего рода гетто среди пятицентовых сосе
дей. Подобный «эффект композиции» является следствием
совокупности действий — тех, кто передвигал монеты по
доске, или посредников, функционирующих на рынке не
движимости, — каждое из которых носит преднамеренный
(или умышленный) характер. Вместе с тем, конечный ре
зультат никто не планировал и не желал. Как таковой он
принадлежит всем и никому.
Для того чтобы понять, что значит действовать непред
намеренно, нам следует прежде всего определиться с тер
мином «преднамеренность» или интенциональность. Это
понятие мы определяем, как характеристику действия (по
средством которого, с точки зрения актора, возможно дос
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
51
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
тичь определенного качества или результата), отражающую
установку деятеля на достижение этого качества или ре
зультата [8]. Если определение деятельности, данное нами
выше, является правильным, нам следует развести два по
нятия — то, что субъект действительно «делает», и то, что
им планируется (преднамеренные аспекты действия). Дея
тельность имеет отношение к свершениям (или делам). Вклю
чив свет и вспугнув грабителя, субъект совершил опреде
ленные действия. Они были непреднамеренными, если он не
знал о существовании грабителя и если по какимто причи
нам, зная о нем, не пытался использовать эти знания для
удаления незваного гостя. В концептуальном плане непред
намеренные действия могут быть отделены от непреднаме
ренных последствий деятельности, несмотря на то что по
добное различение не будет иметь значения, всякий раз ког
да в центре внимания оказываются отношения между
намеренным и непреднамеренным. Последствиями намерен
ных или непреднамеренных действий субъектов являются
события, которые не произошли бы, поведи себя актор по
другому, но появление которых, вместе с тем, неподвласт
но ему (невзирая на то, каковы были его намерения).
Думается, мы имеем право утверждать, что все произо
шедшее с грабителем после того, как был повернут выклю
чатель, можно считать непреднамеренными последствиями
действия, при условии, что индивид, включивший свет, не
знал о присутствии в помещении вора, а потому положил
начало цепи событий неумышленно. Если здесь и существу
ют некоторые сложности, то они, как правило, возникают
при ответе на вопрос, каким образом тривиальное на вид
действие способно инициировать последующие события,
удаленные от него во времени и пространстве, независимо
от того, планировались ли они субъектом изначального дей
ствия или нет. Общая закономерность здесь такова: чем боль
ше последствия действия удалены от своего первоисточни
ка во времени и пространстве, тем с меньшей вероятностью
они будут интенциональными (или умышленными). Эта ве
роятность обусловливается, однако, возможностями дея
теля предвидеть последствия собственных действий (его
компетентностью, а также тем объемом власти, который он
способен мобилизовать. Обычно мы рассматриваем то, что
деятель «делает», — в противоположность последствиям,
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
52
вытекающим из того, что было сделано, — как нечто, так
или иначе находящееся под его (ее) контролем. В большин
стве сфер жизни и для большинства форм деятельности
масштаб этого контроля ограничен непосредственной ситу
ацией (обстоятельствами) действия или взаимодействия.
Таким образом, включение света представляет собой нечто,
совершенное субъектом деятельности, возможно, мы отне
сем сюда же и невольное предупреждение вора об опаснос
ти; однако, последующая за этими событиями и непосред
ственно связанная с ними поимка вора полицейским, завер
шившаяся заключением мошенника в тюрьму, никоим
образом не могут быть причислены к разряду таковых. Не
смотря на то что эти события могли и не произойти, там и
тогда, где они случились, если бы им не предшествовал акт
зажигания света, возможность их осуществления зависела
от такого множества других непредвиденных обстоятельств,
что они вряд ли могут считаться «действиями» исходного
актора.
Философы израсходовали море чернил, пытаясь про
анализировать сущность преднамеренной деятельности.
Однако, с точки зрения общественных наук, практически
невозможно переоценить значимость непреднамеренных
последствий преднамеренного поведения. Классическое ис
следование этого вопроса представлено в трудах Мертона
[9]. Мы согласны с его мнением, согласно которому изуче
ние непреднамеренных последствий составляет основы со
циологического анализа. Конкретный поступок (элемент
деятельности) может повлечь за собой а) незначимые или
б) значимые последствия, которые в свою очередь подраз
деляются на в) однократно значимые и г) многократно зна
чимые. В данном контексте «значимость» того или иного со
бытия зависит от характера проводимого исследования или
типа разрабатываемой теории [10]. Затем, однако, Мертон
идет дальше и пытается рассмотреть непреднамеренные
последствия с позиций функционального анализа — иными
словами, использует концептуальный подход, условно при
нятый в социологической литературе, но отвергаемый нами.
Особенно подчеркнем тот факт, что вопреки заверениям
Мертона, анализ непреднамеренных последствий не прида
ет значения иррациональным формам или моделям соци
ального поведения. Мертон сравнивает преднамеренную
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
53
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
деятельность (явные функции) и ее непреднамеренные по
следствия (латентные функции). Одной из целей определе
ния последних является стремление продемонстрировать,
что иррациональные на вид социальные действия на самом
деле могут только казаться таковыми. В частности, подоб
ная ситуация наблюдается, с точки зрения Мертона, при
обращении к устойчивым видам деятельности или устано
вившимся институциональным практикам, которые зачас
тую выпускаются из виду как «суеверия», «абсурдная не
логичность», «обыкновенная инерция традиций» и т. п.
Между тем, по мнению Мертона, обнаруживая латентную
функцию подобных действий — непризнанное и непредна
меренное следствие или ряд следствий, способствующих
процессу непрерывного воспроизводства конкретной соци
альной практики, — мы демонстрируем, что они не так уж и
иррациональны.
Так, например, некий ритуал «может выполнять латен
тную функцию интеграции группы, усиления групповой
идентичности посредством периодически проводимых ме
роприятий, на которых разрозненные члены группы соби
раются вместе и вовлекаются в совместную деятельность»
[11]. Вместе с тем, ошибочно предполагать, что подобная
демонстрация функциональной взаимосвязи является ос
новой существования практики. Неясным в этом контексте
остается вопрос, связанный с осмыслением «основ обще
ства» на базе вмененных социальных потребностей. Таким
образом, если мы согласны с тем, что различные церемонии
и ритуалы «необходимы» группе для ее выживания, то вы
нуждены признать, что постоянное возобновление их не
является иррациональным. Однако утверждая, что соци
альная общность А нуждается в социальной практике Б,
способствующей ее существованию и сохранению в устано
вившейся форме, мы ставим вопрос, на который впослед
ствии придется дать ответ; ибо ответить сам на себя он не
может. Взаимоотношения А и Б не походят на связь, суще
ствующую между желаниями (или потребностями) и наме
рениями субъекта индивидуальной деятельности. В послед
нем случае потребности, стимулирующие субъекта деятель
ности, порождают динамическое соотношение мотивации и
интенциональности. Совсем не так обстоят дела, если речь
заходит о социальных системах, за исключением тех из них,
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
54
где субъекты ведут себя в соответствии с тем, что считают
социальными нуждами [12].
Подчеркивая важность всего вышесказанного, мы вов
се не намерены отрицать тезис Мертона о значимости связи
непредвиденных последствий действия с институционали
зированными практиками, глубоко укорененными во вре
мени и пространстве. Влияние непреднамеренных послед
ствий может анализироваться в трех основных исследова
тельских контекстах, разделяемых аналитически. К первому
относятся включение света / невольное предупреждение
вора об опасности / вынуждение его спасаться бегством и
другие аналогичные действия. Особый интерес для иссле
дователя представляет здесь накопление (или аккумуляция)
событий, вытекающих из первоначального действия, без
которого все произошедшее в дальнейшем было бы невоз
можно. Классическим примером является веберовский ана
лиз влияния битвы при Марафоне (Battle of Marathon) на
последующее развитие греческой культуры, а также фор
мирование европейской культуры в целом, равно как и об
суждение последствий выстрела в Сараево, приведшего к
гибели австрийского кронпринца Фердинанда [13]. Основ
ное внимание уделяется здесь последствиям единичного
события, прослеживаемым и анализируемым методом от
противного. Исследователь задает вопрос: «Что было бы с
событиями Б, В, Г …, если бы не произошло событие А?», —
пытаясь таким образом определить роль А в цепи или пос
ледовательности событий.
Второй тип обстоятельств, содержательных с точки зре
ния социального анализа, представляет собой последствия
комплекса индивидуальных действий (в отличие от послед
ствий единичного события). Здесь примером является об
суждение теории этнической сегрегации, изложенное выше.
В данном случае объяснению подлежит конкретный «ко
нечный результат» — непредвиденное последствие, возник
шее в результате совокупного ряда преднамеренных дей
ствий. На передний план снова выходит проблема рацио
нальности, хотя в этот раз против нее нет логических
возражений. Теория игр достаточно убедительно показы
вает, что результат последовательности рациональных дей
ствий, предпринятых разрозненными индивидуальными ак
торами, может оказаться для них иррациональным [14].
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Каков характер логической связи, существующей меж
ду деятельностью и властью? Несмотря на то что подобный
вопрос подразумевает множество различных аспектов, ос
новная тенденция в этой области прослеживается достаточ
но четко. Для того, чтобы «поступать вопреки» (быть дея
55
Ý. Ãèääåíñ
Äåÿòåëüíîñòü è âëàñòü
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
«Обратный эффект» — лишь один пример непреднамерен
ных последствий, представляющий, правда, несомненный
исследовательский интерес [15].
Третий тип контекста, в условиях которого следует ана
лизировать непреднамеренные последствия, был упомянут
в работах Мертона: здесь во главу угла ставятся механизмы
воспроизводства институциональных практик. Непредви
денные последствия тех или иных действий предопределя
ют общепризнанные условия дальнейшей деятельности в
нерефлексивном цикле обратной связи (причиннослед
ственные петли). Ранее мы обращали ваше внимание на тот
факт, что обособление функциональных взаимоотношений
не достаточно для объяснения существования такого рода
обратных связей. Каким образом совокупности непредна
меренных последствий оказывают влияние, способствую
щее процессу социального воспроизводства на протяжении
длительных периодов времени? В общем и целом это нетруд
но объяснить. Повторяющиеся действия, локализованные
в одном пространственновременном контексте, способству
ют тому, что постепенно (в ситуациях, удаленных в про
странстве и времени) непредвиденные (с точки зрения вклю
ченных в изначальную деятельность акторов) последствия
становятся упорядоченными и стандартными. То, что про
исходит в новых условиях, прямо или косвенно воздейству
ет на обстоятельства деятельности в исходной ситуации. Для
того чтобы понять, что происходит, нам нет смысла обра
щаться к объясняющим переменным, за исключением тех,
которые отвечают на вопрос, что мотивирует индивидов на
участие в упорядоченных во времени и пространстве соци
альных практиках и что из этого следует. Непреднамерен
ные последствия возникают постоянно, являясь своеобраз
ным «побочным продуктом» традиционного поведения,
рефлексивно поддерживаемого субъектами деятельности.
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
56
телем, обладающим рефлексивным знанием, достаточным
для того, чтобы суметь изменить свое положение в мире. —
Пер.), необходимо обладать способностью вмешиваться
(или не вмешиваться) в происходящие события, оказывать
влияние на те или иные процессы или обстоятельства. Для
того чтобы быть деятелем, необходимо реализовывать спо
собность к использованию (постоянно, в повседневной
жизни) всего спектра власти, включая и воздействие на ис
пользование власти другими. Деятельность зависит от спо
собности индивида «вносить изменения» в ранее существо
вавшее положение дел или ход событий. Деятель переста
ет быть деятелем, если он или она теряют способность
«преобразовывать», т. е. реализовывать определенный вид
власти. Проблеме того, что может считаться деятельнос
тью, посвящено множество интересных социальных иссле
дований — где власть индивида ограничивается сферой под
дающихся влиянию обстоятельств. Тем не менее мы настаи
ваем на признании того факта, что условия социальной
ограниченности (или принуждения), в которых у индиви
дов «нет права выбора», не означают исчезновение деятель
ности как таковой. «Отсутствие свободы выбора» не подра
зумевает замены действия реакцией (имеющей место, когда
человек моргает в ответ на быстрое движение около его глаз).
Это может показаться настолько очевидным, что не требу
ет специального рассмотрения. Однако ряд весьма извест
ных социальнотеоретических школ, связанных главным
образом с объективизмом и «структурной социологией», не
признают подобного различия. Они полагают, что соци
альные принуждения действуют подобно естественным си
лам природы, а потому «отсутствие свободы выбора» рав
ноценно непреодолимому и неподдающемуся осмыслению
механическому давлению, принуждающему действовать
строго определенным образом.
Интерпретируя изложенные выше наблюдения подру
гому, мы заявляем, что деятельность логически подразуме
вает власть, понимаемую как способность к преобразовани
ям. В этом — наиболее универсальном своем значении —
власть логически предшествует и превосходит субъектив
ность, порядок рефлексивного мониторинга поведения. На
наш взгляд, последнее стоит подчеркнуть особо, ибо поня
тия власти, используемые в общественных науках, имеют
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
57
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
тенденцию отражать дуализм субъекта и объекта, о кото
ром мы упоминали выше. Так, «власть» зачастую определя
ется с позиций намерения или воли, как способность дости
гать желаемых и предопределенных результатов. Другие
авторы (такие, например, как Парсонс и Фуко), напротив,
рассматривают ее прежде всего как свойство общества или
социальной общности.
Наша задача состоит не в том, чтобы опровергнуть один
концептуальный подход и прославить другой; мы стремим
ся продемонстрировать, что их связь есть признак дуально
сти структуры. Мы совершенно согласны с Бахрахом
(Bachrach) и Баратцем (Baratz), которые, как хорошо извес
тно, заявляли, что власть имеет два (а не три, как утверждал
Лукес (Lukes)) «пика» [17]. С одной стороны, речь идет о
способности индивидов приводить в действие решения, ко
торые они сами выбирают, а с другой — о «мобилизации
направленности», заданной институтами общества. Нельзя
сказать, что мы полностью удовлетворены подобным взгля
дом, ибо он подразумевает подход к власти с позиций «ну
левой суммы». Отказываясь от использования этой терми
нологии, мы постараемся выразить дуальность структуры
властных отношений следующим образом. Ресурсы (рас
сматриваемые через призму сигнификации и легитимации)
представляют собой структуральные свойства социальных
систем, возникающие и воспроизводимые в процессе чело
веческой деятельности, в ходе социального взаимодействия.
По сути своей, власть не связана с удовлетворением част
ных интересов. В этой концепции использование власти ха
рактерно не только для отдельных типов поведения, но для
всей деятельности в целом, при этом сама власть не являет
ся ресурсом. Ресурсы — это средства, с помощью которых
осуществляется власть как рутинная составляющая пове
дения в процессе социального воспроизводства. Мы не дол
жны воспринимать структуры власти или доминирования,
являющиеся неотъемлемым элементом социальных инсти
тутов, как некие подавленные и притесненные,«податли
вые тела», функционирующие подобно автоматам, предло
женным объективистской социальной наукой. Власть в рам
ках социальных систем, которые характеризуются некой
протяженностью во времени и пространстве, предполагает
регулярные отношения автономии и зависимости между
индивидуальными акторами или коллективами в контексте
социального взаимодействия. Однако все формы зависимо
сти предполагают некоторые ресурсы, посредством кото
рых «подчиненные» могут влиять на действия «подчиняю
щих». Мы называем эту закономерность социальных сис
тем «диалектикой контроля».
Ãëàâà 1
Ñòðóêòóðà è ñòðóêòóðàöèÿ
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
58
Рассмотрим ключевые понятия, составляющие ядро те
ории структурации: «структура», «система» и «дуальность
(двойственность) структуры». Нет сомнений, что первое из
них — структура (или «социальная структура») — весьма
популярно среди сторонников функционализма и обязано
своим названием традициям «структурализма». Однако ни
той, ни другой теории так и не удалось дать этому понятию
определение, которое отвечало бы требованиям социально
научной теории. Приверженцы функционализма и их кри
тики уделяли основное внимание понятию «функция», под
час вовсе игнорируя представления о «структуре»; таким
образом, последний термин использовался, как правило, в
общепринятом значении. Вместе с тем мы прекрасно осве
домлены о том, что, как правило, понимают под «структу
рой» функционалисты, а фактически и подавляющее боль
шинство обществоведованалитиков, которые рассматрива
ют ее как своего рода «моделирование» социальных
отношений и явлений. Зачастую структура представляется
в терминах визуальных образов, сродни скелету или строе
нию организма, или каркасу здания. Этот подход и соответ
ствующие ему понятия тесно взаимосвязаны с дуализмом
субъекта и социального объекта: «структура» выступает
здесь как нечто «внешнее» по отношению к человеческой
деятельности, является источником, порождающим огра
ничения свободной инициативы независимого субъекта.
Представления о структуре, возникшие в рамках структу
рализма и постструктурализма, кажутся нам более инте
ресными. Здесь, говоря о структуре, мы имеем в виду не
модель тех или иных социальных отношений и явлений, а
точку пересечения наличия и отсутствия; таким образом,
основополагающие принципы ее выводятся, исходя из по
верхностных проявлений.
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
59
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
На первый взгляд вышеизложенные представления о
структуре не имеют ничего общего, однако, на самом деле
каждое из них относится к существенным аспектам струк
турирования социальных отношений — аспектам, которые
в теории структурации постигаются посредством диффе
ренцированного подхода к понятиям «структура» и «систе
ма». Анализируя социальные отношения, мы должны учи
тывать как синтагматический аспект проблемы — модели
рование социальных отношений в пространстве и во времени,
включая воспроизводство ситуативных практик, так и ее
парадигматическое «измерение», затрагивающее виртуаль
ное упорядочение «способов структурирования», периоди
чески участвующих в процессе подобного воспроизводства.
Структурализму свойственна некоторая неопределенность
в вопросе, относятся ли структуры к матрице допустимых в
пределах установленной совокупности преобразований, или
они суть правила (принципы) превращений, управляющие
этой матрицей. Мы полагаем, что структура, по крайней мере
в элементарном своем значении, представляет собой «гене
ративные» (порождающие) правила (и ресурсы). Вместе с
тем, некорректно называть ее «правилами преобразования»,
ибо все правила, по сути своей, носят трансформирующий
характер. Таким образом, в контексте социального анализа
структура существует в виде структурирующих свойств со
циальных систем, благодаря которым в них обеспечивается
«связность» времени и пространства, свойств, способству
ющих воспроизводству более или менее одинаковых соци
альных практик во времени и пространстве, что придает им
«систематическую» форму. Говоря о том, что структура
представляет собой «виртуальный порядок» отношений
преобразования, мы подразумеваем, что социальные систе
мы, как воспроизводимые социальные практики, обладают
не «структурами», но «структуральными свойствами», а
структура, как образец социальных отношений, существу
ющий в определенное время и в определенном простран
стве, проявляется посредством подобных практик и как па
мять фиксирует направление поведения компетентных
субъектов деятельности. Это не мешает нам представлять
структуральные свойства в виде иерархически организован
ной в пространстве и во времени протяженности практик,
которые они рекурсивно формируют. Глубоко укоренив
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
60
шиеся структуральные свойства, участвующие в воспроиз
водстве социетальных общностей, называются структур/
ными принципами. Практики, обладающие наибольшей
пространственновременной протяженностью в рамках тех
или иных общностей, рассматриваются нами как социальные
институты.
Говоря о структуре как о «правилах» и ресурсах, или
обособленных совокупностях правил и ресурсов, мы опре
деленно рискуем ошибиться, что обусловлено спецификой
представлений о «правилах», господствующих в философ
ской литературе.
(1) Зачастую правила ассоциируются с играми и воспри
нимаются нами как некие формализованные предпи
сания или установки. Между тем правила, задейство
ванные в воспроизводстве социальных систем, в боль
шинстве случаев не являются таковыми. Даже те из
них, которые приведены в систему законов, как прави
ло, гораздо более спорны, нежели их собратья, исполь
зуемые в играх. Несмотря на то, что использование
правил игр, таких, например, как шахматы и т. п., в ка
честве прототипа контролируемых правилами свойств
социальных систем часто приписывается Л. Виттгенш
тейну, гораздо более уместным, на наш взгляд, будет
упомянуть здесь то, что Виттгенштейн говорил о детс
ких играх как примерах рутинных, общепринятых со
циальных практик.
(2) Зачастую правила рассматривают и обсуждают в един
ственном числе, так, будто они могут касаться специфи
ческих случаев или примеров поведения. Однако такой
подход представляется нам ошибочным, если мы рассмат
риваем его по аналогии с течением социальной жизни,
где практики поддерживаются и сосуществуют в рамках
более или менее свободно организованных групп.
(3) Правила невозможно осмыслить в отрыве от ресурсов —
средств и способов, посредством которых в процесс
производства и воспроизводства социальных практик
включаются отношения преобразования. Таким обра
зом, структуральные свойства представляют формы до/
минирования и власти.
(4) Правила предполагают (и это достаточно четко было
продемонстрировано Гарфинкелем) «методические про
61
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Вводя вышеупомянутое словоупотребление понятия
«структура», мы стремились освободиться от традицион
ного механистического подхода к определению этого тер
мина, свойственного ортодоксальной социологии. Понятия
системы и структурации берут на себя большую часть того,
что обычно приписывается «структуре». Предлагая исполь
зовать термин «структура» в значении, на первый взгляд
далеком от общераспространенных, мы отнюдь не призы
ваем к отказу от более широких интерпретаций его. «Обще
ство», «культура» и целый ряд других социологических
понятий вполне могут употребляться в нескольких значе
ниях, и это представляет определенную сложность лишь в
тех случаях, когда различия существуют на смысловом уров
не сказанного или написанного. Таким образом, мы не от
вергаем традиционное использование термина «структура»
для указания на некие общие институциональные черты
общества или ряда обществ, например, можно говорить о
«классовой структуре общества», «структуре индустриаль
ных обществ» и т. д.
Согласно одному из основных положений теории струк
турации, правила и ресурсы, которыми индивиды руковод
ствуются при взаимодействии, должны рассматриваться и
как средства производства социальной жизни в качестве
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
цедуры» социальных взаимодействий. В большинстве
случаев правила пересекаются с практиками в контек
сте ситуативных взаимодействий: ряд «целевых» (ad
hoc) положений, предложенных Гарфинкелем, посто
янно приводится в качестве иллюстрации правил и фун
даментален с точки зрения их формы. Следует подчерк
нуть, что в силу всего вышесказанного каждый компе
тентный социальный актор является социальным
теоретиком на уровне дискурсивного сознания и «экс
пертомметодологом» на уровнях дискурсивного и прак
тического сознания.
(5) Правила имеют две стороны, и это важно учитывать на
концептуальном уровне, поскольку некоторые фило
софы (например, Винч (Winch)) склонны объединять их.
С одной стороны, правила относятся к производству
значений, а с другой — к санкционированию способов
социального поведения.
Ãëàâà 1
продолжающейся деятельности, и одновременно как про
дукты, производимые и воспроизводимые этой деятельнос
тью (принцип дуальности (двуединства) структуры). Но как
следует понимать подобное утверждение? Каким образом
наши повседневные действия участвуют в воспроизводстве,
скажем, глобальных институтов современного капитализ
ма? Какие правила действуют в этом случае? Рассмотрим
несколько возможных примеров правил:
(1) «Правило постановки мата в шахматах заключается в…»;
(2) Формула: an = n2 + n–1;
(3) «Как правило, R встает каждый день в 6 утра»;
(4) «Согласно правилам, все рабочие должны начать рабо
ту в 8 утра».
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
62
Конечно, можно привести массу других примеров, од
нако, перечисленные вполне подходят с точки зрения целей
нашего повествования. В примере (3) «правило» более или
менее соответствует понятиям привычки или рутины (одно
образного, установленного режима). Восприятие подобных
привычек как «правил», в полном смысле этого слова, пред
ставляется нам довольно неуместным, ибо в большинстве
случаев в их основе не лежат какиелибо указания, настав
ления или инструкции, которым индивид должен неукос
нительно следовать, и также санкции, подкрепляющие эти
предписания; таким образом, в данном случае мы имеем дело
с тем, что индивид делает по привычке. Привычка является
элементом рутины, принципиальную важность которой в
процессе повседневной социальной жизни мы неустанно
подчеркиваем. «Правила», как понимаем их мы, несомнен
но, вторгаются в рутинную практику, однако, последняя не
является правилом сама по себе.
Примеры (1) и (4) воспринимаются многими в качестве
иллюстраций двух типов правил — конститутивных (обра
зующих) и регулятивных. Объяснить правило, в соответ
ствии с которым при игре в шахматы ставится мат, значит
детально рассмотреть саму суть этой игры. Правило, уста
навливающее, что работники должны начать работу в опре
деленное время, не дает определение работы как таковой;
оно предписывает, каким образом работа должны быть вы
полнена. Дж. Сирл (Searle) считает, что регулятивные пра
вила обычно имеют форму «Делай X» или «Если Y, делай X».
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
63
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Некоторые представители класса конститутивных правил
имеют такую же форму, однако в большинстве случаев речь
идет о формулировках типа «Х считается Y» или «X счита
ется Y при условии С» [18]. Подобное разграничение двух
типов правил кажется нам отчасти сомнительным, свиде
тельством чему служит этимологическая «неуклюжесть»
термина «регулятивное правило». Какникак, но понятие
«регулятивный» включает в себя понятие «правило»: сло
варное определение этого термина — «регулирование по
средством правил». Мы считаем, что примеры (1) и (4) ско
рее отражают два аспекта правил, нежели символизируют
два их типа. В случае (1) правило, несомненно, является эле
ментом игры как таковой (оно создает саму возможность
такой деятельности или определяет ее. — Пер.), однако, для
тех, кто играет в шахматы, оно обладает санкционирующим
или «регулирующим» свойством, ибо относится к аспектам
игры, которые должны быть соблюдены (деятельность, на
зываемая игрой в шахматы, состоит в осуществлении дей
ствий в соответствии с определенными правилами; вне этих
правил шахматы не существуют. — Пер.). Однако и правило
(4) обладает конститутивными свойствами. Хотя оно и не
определяет, что такое «работа», зато дает нам представле
ние об «индустриальной бюрократии». Следовательно, при
меры (1) и (4) иллюстрируют два аспекта правил — их роль
в создании смыслового содержания и тесную взаимосвязь с
санкциями.
Пример (2) может показаться наименее адекватным с
точки зрения концептуализации «правила» применительно
к понятию «структуры». Вместе с тем мы намерены дока
зать, что оно является здесь гораздо более уместным, чем
все обсужденные нами выше. Мы не собираемся утверж
дать, что социальная жизнь может быть сведена к совокуп
ности рациональных математических принципов, отнюдь.
Обращаясь к сущности формул, мы сумеем определить наи
более эффективное (с аналитической точки зрения) значе
ние термина «правило» в контексте социальной теории.
Формула an = n2 + n–1 взята из примера Виттгенштейна,
иллюстрирующего игры с числами (number games) [19]. Один
человек написал последовательность чисел; другой — со
ставил формулу, поставив числа в определенном порядке.
Что представляет собой подобная формула? Каким обра
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
64
зом можно проинтерпретировать ее? Понять формулу не
значит воспроизвести ее. Ктото может произнести форму
лу, не осознав ее последовательности, с другой стороны,
возможно понять сам ряд и не суметь при этом выразить его
на вербальном уровне. Таким образом, понимание не явля
ется умственным процессом, сопровождающим решение
головоломки, представленной определенной последователь
ностью чисел; по меньшей мере, это не тот процесс, кото
рый имеет место при прослушивании мелодии или произне
сении предложения. Это, скорее, способность применять
формулу в правильном контексте и должным образом во
имя продолжения некоего ряда или последовательности
событий.
Формула представляет собой обобщенную процедуру:
обобщенную, поскольку используется в некотором диапа
зоне условий и случаев; процедуру, ибо предусматривает
методическое возобновление и продолжение установлен
ной последовательности действий. Таковы ли лингвистичес
кие правила? Мы убеждены, что да — и в гораздо большей
степени, чем они подобны той разновидности правил, о ко
торой говорил Хомский (Chomsky). И это, повидимому,
согласуется с доводами Витгенштейна или во всяком случае
соотносится с ними. Витгенштейн замечал, что: «Понимать
язык, значит владеть им» (язык как речевые действия. —
Пер.) [20]. Здесь подразумевается, что использование язы
ка является по преимуществу методологическим, а правила
его представляют собой методично применяемые процеду
ры, включенные в контекст повседневной практической де
ятельности. Подобная перспектива в отношении языка ка
жется нам чрезвычайно важной, хотя зачастую она и игно
рируется большинством последователей Виттгенштейна.
Правила, «сформулированные» посредством примеров (1)
и (4), представляют собой определение (интерпретацию) де
ятельности и имеют отношения к определенным видам дей
ствий: все кодифицированные правила принимают подоб
ную форму, поскольку выражают (описывают) на вербаль
ном уровне то, что предполагается сделать. Однако правила
есть процедуры деятельности, элементы практического ус
тановленного порядка. Ссылаясь на это, Виттгенштейн раз
решил проблему, которая изначально была определена им
как скептический «парадокс» правил и следования им. Пос
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
65
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ледний был сформулирован следующим образом: ни один
образ действий не может определяться какимто правилом,
поскольку любой образ действий можно привести в соот
ветствие с этим правилом. Однако если это действительно
так, то верно и другое: любой образ действий может быть
приведен в противоречие с правилом. Здесь мы сталкиваем
ся с неверным истолкованием проблемы, смешением смыс
лов «следования правилу» и «интерпретации правила» [21].
В таком случае мы будем рассматривать правила соци
альной жизни как способы или обобщенные процедуры,
используемые в процессе установления / воспроизводства
социальных практик. Сформулированные правила — пра
вила, выраженные на вербальном уровне (законодательные
нормы, бюрократические предписания, правила игры и
т. п.), — представляют собой скорее кодифицированные
толкования правил, нежели правила как таковые. Их сле
дует воспринимать не как пример правил вообще, но как
специфические типы сформулированного правила, которые
в силу собственной очевидной формулировки приобретают
различные специфические качества [22].
До настоящего момента наши рассуждения касались в
основном предварительного подхода к проблеме. Как фор
мулы соотносятся с практиками, в которые вовлечены
субъекты деятельности? И какие из них наиболее интерес
ны нам с точки зрения общих целей социального анализа?
Что касается первой части вопроса, то здесь знание соци
альных правил, выраженное прежде всего на уровне прак
тического сознания, является сущностью «способности
знать», отличающей индивидов как субъектов деятельнос
ти. Будучи социальными акторами, все человеческие суще
ства хорошо «информированы» относительно знаний, ко
торыми они располагают и которые применяют в процессе
производства и воспроизводства повседневных социальных
взаимодействий; основная масса этих знаний носит скорее
практический, нежели теоретический характер. Шюц и дру
гие авторы отмечали, что в процессе повседневной деятель
ности акторы используют типичные схемы (формулы), по
зволяющие им улаживать возникающие жизненные пробле
мы в плановом порядке. Знание процедур или владение
техниками «делания» социальных действий по определению
носит методологический характер. Иными словами, подоб
ное знание не предполагает (да и не может предполагать)
точного определения всей совокупности ситуаций, с кото
рыми может столкнуться актор; оно предусматривает обоб
щенную способность реагировать и влиять на неограничен
ный диапазон социальных условий и обстоятельств.
Наиболее значимые с точки зрения социальной теории
типы правил включены в процесс воспроизводства институ
ционализированных практик, т. е. практик, глубоко укоре
ненных в пространстве и времени [23]. Основные характе
ристики правил, существенные с позиций общих проблем
социального анализа, могут быть описаны следующим об
разом:
интенсивный
Ãëàâà 1
поверхностный
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
66
неявный
неформальный
дискурсивный
формализованный
слабо
санкционированный
жестко
санкционированный
Под интенсивными по характеру правилами мы пони
маем формулы, постоянно вовлеченные в процесс повсед
невной жизни. Примером таких правил могут служить лин
гвистические правила. Сюда же относятся и методы орга
низации беседы, используемые акторами в разговорах и
при взаимодействиях. Им противопоставляются правила,
хотя и широкие по размаху, но неглубокие с точки зрения
влияния на характер и структуру социальной жизни. По
добное различие кажется нам чрезвычайно важным, хотя
бы только потому, что многие социальные аналитики ис
кренне убеждены в том, что более абстрактные правила —
например, кодифицированные законы — оказывают боль
шее влияние на процесс структурирования социальной де
ятельности. Мы считаем, однако, что многие на первый
взгляд тривиальные процедуры повседневности воздей
ствуют на социальное поведение гораздо сильнее и глуб
же. Оставшиеся категории говорят сами за себя, т. е. явля
ются более или менее самоочевидными. Большинство пра
вил, включенных в процесс производства и воспроизводства
социальных практик, усваиваются акторами только на внут
реннем уровне: иными словами, субъекты деятельности
знают, как им «следует себя вести». Дискурсивное выра/
жение правила является его интерпретацией и, как мы
уже упоминали выше, способно само по себе видоизме
нять форму его применения. Типичным примером правил,
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
67
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
которые не только дискурсивно сформулированы, но и
формально кодифицированы, являются законы. Конечно,
законы относятся в большей степени к разряду санкцио
нированных социальных правил и имеют в современном
обществе формально установленные градации «воздая
ний». Однако было бы серьезной ошибкой недооценивать
силу неформальных санкций, применяемых в отношении
множества житейских, повседневных практик. Как бы ни
интерпретировались результаты, полученные Гарфинкелем
в ходе его «экспериментов на веру», они, несомненно, де
монстрируют непреодолимую силу, которой наделены,
казалось бы, незначительные условности разговора [24].
Структурирующие качества правил могут изучаться в
процессах формирования, поддержания, прекращения и ре
формирования социальных взаимодействий. Несмотря на
то, что в процессе производства и воспроизводства взаи
модействий субъекты деятельности используют огромное
множество разнообразных процедур и тактик, особо зна
чимыми среди них являются, вероятно, те из них, которые
способствуют поддержанию чувства онтологической бе
зопасности. «Эксперименты» Гарфинкеля, несомненно, су
щественны с этой точки зрения. Они указывают на то, что
установки, вовлеченные в структурирование ежедневных
взаимодействий, имеют характер, гораздо более стабиль
ный и обязательный, чем это может показаться исходя из
легкости, с которой им обычно следуют. Это стало очевид
ным, поскольку девиантные (отклоняющиеся) ответы или
поступки, которые, по настоянию Гарфинкеля, соверша
лись экспериментаторами, нарушали чувство онтологичес
кой безопасности «субъектов», «подрывая» основы доступ
ности дискурса. Нарушение или игнорирование, конечно,
не является единственным методом изучения конститутив
ных и регулятивных свойств интенсивно задействованных
правил. Вместе с тем нет сомнений, что опыты Гарфинкеля
способствовали обнаружению достаточно «плодородной»
области исследований — являясь своего рода «алхимией от
социологии», «превратившей эпизоды повседневности в на
учнопросветительский трактат» [25].
В своей работе мы различаем понятия «структура» (как
некий общий термин), «структуры» (во множественном чис
ле) и «структуральные свойства социальных систем» [26].
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
68
Понятие «структура» подразумевает не только правила,
задействованные в производстве и воспроизводстве соци
альных систем, но и ресурсы (которые нам еще предстоит
рассмотреть более подробно). Традиционные для обще
ственных наук толкования термина «структура» связывают
это понятие с наиболее устойчивыми аспектами социальных
систем, и нам не хотелось бы отходить от этого значения.
Структура состоит из правил и ресурсов, способствующих
производству/воспроизводству социальных институтов.
Согласно определению, институты представляют собой наи
более стабильные черты социальной жизни. Говоря о струк
туральных свойствах социальных систем, мы имеем в виду
их институционализированные характеристики, «зафик
сированные» во времени и пространстве. И, наконец, мы ис
пользуем понятие «структуры» (во множественном числе)
для обозначения отношений преобразования и посредниче
ства, влияющих на социальную и системную интеграцию и
являющихся своеобразными «переключателями», лежащи
ми в основе наблюдаемых условий воспроизводства системы.
Вернемся теперь к вопросу, поставленному нами изна
чально: каким образом следует понимать то, что поведение
индивидуальных субъектов деятельности воспроизводит
структуральные свойства больших общностей? Ответить на
него гораздо проще и вместе с тем сложнее, чем может по
казаться с первого раза. На уровне логике ответ на подоб
ный вопрос будет не более чем трюизмом. Иначе говоря,
несмотря на то что непрерывное существование больших
общностей или обществ не зависит, казалось бы, от дея
тельности любого из его индивидуальных членов, эти общ
ности (или общества) очевидно прекратят свое существова
ние, если деятели, входящие в них, исчезнут. В реальности
ответ на этот вопрос зависит от проблем, которые нам еще
предстоит обсудить — речь идет о механизмах интеграции
различных типов социетальных общностей. В своей повсед
невной деятельности социальные акторы используют и вос
производят структурные характеристики глобальных соци
альных систем. Однако общества — и мы постараемся объяс
нить это — не всегда представляют собой единообразные
«коллективы». «Социальное воспроизводство» не следует
приравнивать к укреплению «социальной сплоченности».
Местоположение (локализация) субъектов деятельности и
Äóàëüíîñòü ñòðóêòóðû
Ñòðóêòóðà (û)
Ñèñòåìà (û)
Ñòðóêòóðàöèÿ
Âîñïðîèçâîäèìûå
Óñëîâèÿ, êîíòðîëèðóþùèå
ñîâîêóïíîñòè îòíîøåíèé
âçàèìîîòíîøåíèÿ ñóáúåêòîâ
öåëîñòíîñòü èëè èçìåíåíèå
ïðåîáðàçîâàíèÿ,
äåÿòåëüíîñòè èëè êîëëåêòèâîâ,
ñòðóêòóð, à, ñëåäîâàòåëüíî,
îðãàíèçîâàííûå êàê
îðãàíèçîâàííûå â âèäå
óïðàâëÿþùèå âîñïðîèçâîäñòâîì
ñâîéñòâà ñîöèàëüíûõ
ðåãóëÿðíûõ ñîöèàëüíûõ ïðàêòèê
ñîöèàëüíûõ ñèñòåì
ñèñòåì
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Подытожим все вышесказанное. Структура, как регу
лярно воспроизводящиеся «наборы» правил и ресурсов,
существует вне времени и пространства, проявляется в па
мяти индивидов в виде «отпечатков» социальной практики
и отличается «отсутствием субъекта». Социальные систе
мы, обладающие структуральными свойствами, напротив,
существуют в виде воспроизводимых в пространстве и вре
мени ситуативных действий субъектов деятельности. Ана
лиз структурации социальных систем предполагает изуче
ние способов производства и воспроизводства этих сис
тем — основывающихся на осмысленных действиях
69
Ý. Ãèääåíñ
Ïðàâèëà è ðåñóðñû, èëè
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
коллективов в различных секторах или регионах обобщен
ных социальных систем в значительной мере определяет
влияние их привычного поведения на интеграцию социеталь
ных общностей. Здесь мы достигли пределов лингвистичес
ких примеров, которые могли бы быть использованы в каче
стве иллюстрации понятия «дуальность структуры». Мно
жество проблем социального анализа может быть изучено
посредством обращения к исследованиям рекурсивных
свойств речи и языка. Когда мы произносим грамматически
правильное высказывание, то опираемся на те синтаксичес
кие правила, которые это высказывание помогает устано
вить. Однако мы говорим на «том же» языке, что и другие
члены нашего языкового сообщества; мы все (с теми или
иными незначительными поправками) пользуемся сходны
ми правилами и лингвистическими обычаями. Совсем не так
может обстоять дело со структуральными свойствами со
циальных систем в целом. Вместе с тем понятие «дуальность
структуры» лежит в другой области, дающей ответ на воп
рос, каким образом могут быть осмыслены социальные сис
темы (и лавным образом общества).
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
70
акторов, занимающих по отношению друг к другу опреде
ленные позиции и использующих правила и ресурсы в раз
нообразных контекстах деятельности — в процессе взаи
модействия. Ключевым понятием теории структурации яв
ляется концепция дуальности структуры, логически
вытекающая из вышеизложенного обсуждения. Субъектов
деятельности и структуры нельзя рассматривать как две
независимые друг от друга категории; таким образом, речь в
данном случае идет не о дуализме, а о дуальности (или дву
единстве). В соответствии с представлениями о дуальности
структуры, структуральные свойства социальной системы
выступают и как средства производства социальной жизни
в качестве продолжающейся деятельности и одновременно
как результаты, производимые и воспроизводимые этой
деятельностью. Структура не является чемто «внешним»
по отношению к индивидам: будучи своего рода «отпечат
ками» в их памяти и проявляясь в социальной практике, она
представляется скорее «внутренней», нежели внешней (как
это считал Дюркгейм) по отношению к их деятельности.
Структуру нельзя отождествлять с принуждением, она все
гда как ограничивает, так и создает возможности для дей
ствия. Это, конечно, не препятствует распространению
структуральных свойств социальных систем во времени и
пространстве, выходящему изпод контроля индивидуаль
ных субъектов деятельности. Точно так же это не подверга
ет риску возможность того, что представления самих акто
ров о социальных системах, созданных и воссоздаваемых
ими в процессе их деятельности, могут материализовать эти
системы. Рейфикация социальных взаимоотношений или
дискурсивная «натурализация» исторически обусловленных
обстоятельств и результатов человеческой деятельности
является одним из основных аспектов идеологии социаль
ной жизни [27].
Однако даже самые грубые формы материализованно
го мышления не касаются фундаментально значимой «спо
собности знать», свойственной человеческим существам.
Ибо «способность знать» опирается скорее на практичес
кое, нежели дискурсивное сознание. Знание социальных
условностей и правил поведения, определяющих собствен
ную деятельность индивида и деятельность окружающих
его людей, которое позволяет деятелям ориентироваться в
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
71
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
разнообразных ситуациях социальной жизни, детально и
поражает воображение. Все компетентные члены общества
имеют опыт и хорошо осведомлены относительно практи
ческих аспектов социальной деятельности и являются зна
тока «социологами». Знания, которыми они располагают,
не являются чемто второстепенным по отношению к ус
тойчивым моделям социальной жизни, но представляются
нам важной составляющей частью их. Мы специально под
черкиваем это, поскольку стремимся избежать ошибок,
свойственных функционализму, структурализму и другим
ортодоксальным традициям общественной мысли, которые,
недооценивая или вовсе игнорируя намерения и резоны са
мих действующих субъектов — рационализацию действий
как процесс, постоянно вовлеченный в структурацию соци
альных практик, — искали объяснение значимых для дру
гих человеческих действий в явлениях, о которых эти
субъекты не имели никаких понятий [28]. Вместе с тем не
менее важно остерегаться другой крайности, свойственной
герменевтическим подходам и различным вариантам фено
менологии, которые склонны рассматривать общество как
искусственное порождение человеческих существ. Каждый
из этих взглядов являет собой пример ошибочного редук
ционизма, проистекающего из неспособности соразмерно
осмыслить дуальность структуры. Согласно теории струк
турации, момент продуцирования действия является одно
временно и моментом его воспроизводства в контексте по
вседневной социальной жизнедеятельности — моментом
конструирования определенной социальной практики, как
части отношений общества. Подобная ситуация сохраняет
ся даже во время насильственного свержения власти или
при наиболее радикальных формах социальных изменений.
Рассматривать структуральные свойства социальных сис
тем в качестве «социальных продуктов» некорректно, ибо
такой взгляд неявно предполагает наличие неких предопре
деленных акторов, объединившихся во имя их создания [29].
Напомним, что, воспроизводя структуральные свойства,
субъекты деятельности воспроизводят также и условия,
которые делают возможными подобные действия и соци
альные практики. Структура не существует независимо от
знаний деятелей относительно того, что они делают в про
цессе повседневной деятельности. Субъекты деятельности
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
72
всегда имеют представление о том, что делают: в виде неко
торого описания, существующего на уровне дискурсивного
анализа. Однако другие описания могут представлять их
деятельность совершенно иным, незнакомым и непривыч
ным, образом; и, кроме того, субъекты могут практически
ничего не знать о многочисленных последствиях собствен
ной деятельности.
Дуальность структуры всегда является главным осно
ванием преемственности социального воспроизводства во
времени и пространстве. Это в свою очередь предполагает
рефлексивный мониторинг деятелей в ходе повседневной
социальной деятельности. Однако сознательность всегда
ограничена. Поток действий непрерывно производит, кото
рые являются непреднамеренными, и эти непреднамерен
ные последствия могут также формировать новые условия
действия посредством обратной связи. История человече
ства творится преднамеренной деятельностью, но не явля
ется преднамеренным проектом. Она постоянно ускользает
от попыток повести ее по какомуто задуманному направ
лению. Однако подобные попытки постоянно предприни
маются людьми, которые действуют под угрозой и надеж
дой на то обстоятельство, что являются единственными со
зданиями, творящими собственную «историю», — осознавая
этот факт.
Теоретизирование людей по поводу собственной дея
тельности с очевидностью доказывает, что как социальная
теория не является плодом воображения профессиональ
ных обществоведов, так и идеи, генерированные ими, неми
нуемо «возвращаются», включаясь в саму ткань социаль
ной жизни. В частности, это проявляется в попытках отсле
живать и таким образом контролировать чрезвычайно
обобщенные условия воспроизводства системы, что весьма
характерно и значимо для современного мира. Для осмыс
ления процессов «отслеживания» воспроизводства на кон
цептуальном уровне нам следует ввести некоторые разгра
ничения, благодаря которым станет ясно, что представля
ют собой социальные системы как воспроизводимые
практики в условиях взаимодействия. Очевидно, что взаи
моотношения, предполагаемые или реализуемые в соци
альных системах, чрезвычайно разнообразны с точки зре
ния степени их «фиксации» и проницаемости. Однако, при
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
73
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
знав это, мы выделяем два уровня средств, при помощи ко
торых в процессе взаимодействия формируются определен
ные элементы «системности». Первый — известен и широ
ко распространен в традициях раннего функционализма, где
взаимозависимость представляется как своего рода гомеос
татический процесс, родственный присущим организму ме
ханизмам саморегуляции. С этим нельзя не согласиться, но
не стоит и забывать о существовании общепризнанного фак
та, согласно которому «рыхлость» большинства социальных
систем делает любые аналогии с органическим миром весь
ма условными, а подобный относительно «механистический»
способ воспроизводства системы не является единственно
и исключительно возможным в человеческих обществах.
Гомеостатическая система воспроизводства, функциониру
ющая в человеческом обществе, может рассматриваться в
контексте действия каузальных петель, в которых ряд не
предвиденных последствий деятельности направлен на воз
врат к исходному состоянию системы. Однако в ряде случа
ев мы сталкиваемся с процессами селективной (избиратель
ной) «информационной фильтрации», посредством которой
акторы, занимающие стратегически важные позиции, пыта
ются рефлексивно регулировать общие условия системно
го воспроизводства с тем, чтобы либо поддержать суще
ствующее положение вещей, либо изменить его [30].
Различие между гомеостатическими каузальными пет
лями и рефлексивной саморегуляцией воспроизводства си
стемы следует дополнить еще одним разграничением, по
зволяющим говорить о существовании социальной и сис
темной интеграций [31]. «Интеграция» понимается нами как
упорядоченные связи, взаимообмены или просто взаимность
практик (автономии и зависимости) между индивидами или
коллективными действователями [32]. В этом случае соци
альная интеграция предполагает системность на личном уров
не, в ситуации соприсутствия или взаимодействия лицом к
лицу. Системная же интеграция относится к взаимодей
ствию с теми, кто отсутствует физически во времени или в
пространстве. Механизмы системной интеграции, несомнен
но, включают в себя механизмы социальной интеграции,
однако последние отличаются по ряду ключевых парамет
ров от тех, что вовлечены в процессы взаимодействия на
личном уровне (в условиях соприсутствия).
Ñîöèàëüíàÿ èíòåãðàöèÿ
Ñèñòåìíàÿ èíòåãðàöèÿ
Âçàèìîäåéñòâèÿ àêòîðîâ â
Âçàèìîäåéñòâèå ìåæäó èíäèâèäóàëüíûìè èëè
óñëîâèÿõ èõ ñîïðèñóòñòâèÿ.
êîëëåêòèâíûìè äåéñòâîâàòåëÿìè â ðàñøèðåííûõ
ïðîñòðàíñòâåííî-âðåìåííûõ ïðîìåæóòêàõ.
Ãëàâà 1
Ôîðìû èíñòèòóòîâ
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
74
Аналитическое разделение двух аспектов правил — про
изводящих значения (структурирующих каждодневный
дискурс и взаимные понимания действий как «значимых»
для участников взаимодействия. — Пер.) и санкционирую
щих способы социального поведения, а также понятие ре
сурсов, фундаментальное с точки зрения осмысления влас
ти, приводит нас к различным выводам, на которых следует
остановиться особо [33]. То, что мы именуем «модальнос
тями» структурации, служит делу прояснения основных
параметров дуальности структуры во взаимодействии, свя
зывая познавательные способности деятелей со структу
ральными свойствами. В процессе воспроизводства систем
взаимодействия акторы опираются на модальности струк
турации, воссоздавая таким образом их структуральные
свойства. Стоит подчеркнуть, что коммуникация значений в
процессе взаимодействия отделима от действия норматив
ных санкций только аналитически. Это очевидно, например,
поскольку использование языка само по себе санкциониро
вано самой сущностью его «общественного» характера [34].
Отождествление действий или аспектов взаимодействия —
их точное описание, герменевтически укорененное в спо
собности индивида «функционировать» должным образом
в тех или иных жизненных ситуациях — предполагает пе
реплетение значений, нормативных элементов и власти. Это
нагляднее всего прослеживается в достаточно распростра
ненных обстоятельствах социальной жизни, где оспарива
ется само содержание социальных явлений, в том виде в
каком оно обычно описывается. Осознание предмета подоб
ных споров, различающихся и частично совпадающих опи
саний или характеристик деятельности является важным
элементом «понимания образа жизни», хотя это и не огова
ривается в работах таких авторов, как Винч, рассматриваю
щих формы жизни как унифицированные и согласованные
одновременно [35].
ñòðóêòóðà
ñèãíèôèêàöèÿ
ãîñïîäñòâî
(ìîäàëüíîñòü)
èíòåðïðåòàòèâíûå
ñõåìû
ðåñóðñ
âçàèìîäåéñòâèå
êîììóíèêàöèÿ
çíà÷åíèé
òðàíñôîðìèðóþùèé
ïîòåíöèàë (âëàñòü)
ëåãèòèìàöèÿ
íîðìà
ñàíêöèÿ
Рис. 2
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
75
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
На рис. 2 изображены характеристики дуальности
структуры [36]. В процессе непрерывной, систематической
ежедневной деятельности ее субъекты способны не толь
ко рефлексивно отслеживать собственные действия и по
ведение других людей, но и «контролировать подобный
мониторинг» на уровне дискурсивного сознания. «Интер
претационные (объяснительные) схемы» представляют
собой способы типизации, являющиеся частью запасов
знаний акторов, рефлексивно используемых ими в целях
поддержания коммуникативных процессов. Запасы знаний,
к которым в процессе производства и воспроизводства вза
имодействий обращаются субъекты деятельности, анало
гичны тем, которые используются ими при приписывании
значений, обосновании действий и т. д. [37]. Коммуника
цию значений, как и все аспекты контекстуальности дея
тельности, не следует трактовать просто как событие, име
ющее место в пространстве и во времени. Субъекты дея
тельности регулярно включают пространственные и
временные характеристики взаимодействий в процессы по
строения смысловых значений. Будучи основным элемен
том взаимодействия, коммуникация является более содер
жательным понятием, чем коммуникативное намерение
(цель коммуникации — то, что актор «предполагал» ска
зать или сделать). Здесь нам следует остерегаться двух
форм возможного редукционизма. Некоторые философы
пытались построить всеобъемлющие теории значений или
коммуникаций исходя из коммуникативных намерений;
другие, напротив, предполагали, что коммуникативное на
мерение (или цель коммуникации) в лучшем случае несу
щественно в плане конституирования (производства) зна
чимых качественных характеристик взаимодействия, а
«значение» определяется структурным порядком знако
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
76
вых систем. В теории структурации, однако,они рассмат
риваются как одинаково интересные и значимые, скорее
как аспекты дуальности, нежели как несовместимые и вза
имоисключающие элементы двойственности.
В обыденном английском представление об «ответствен
ности и подотчетности» убедительно указывает на пересече
ние интерпретационных схем и норм. Быть «ответственным»
за чьилибо действия, значит излагать и объяснять их причи
ны, а также «подводить» под них нормативные основания,
посредством которых возможно «находить этим действиям
оправдание». Нормативные компоненты взаимодействия кон
центрируются на отношениях между правами и обязаннос
тями тех, кто участвует в ряде обстоятельств взаимодействия.
Формально кодифицированные нормы поведения, такие, на
пример, как те, что изложены в виде законов (по крайней
мере в современных обществах), обычно претендуют на оп
ределенную симметрию между правами и обязанностями,
подкрепляющими и оправдывающими друг друга. Однако на
практике подобная симметрия может отсутствовать, и этот
факт мы хотим подчеркнуть особо, поскольку и «норматив
ный функционализм» Парсонса, и «структуралистский мар
ксизм» Альтюссера (Althusser) чрезмерно преувеличивают
степень «интернализации» нормативных обязательств чле
нами общества [38]. Ни та, ни другая точка зрения не совме
стимы с теорией деятельности, рассматривающей людей в
качестве способных к познанию деятелей, рефлексивно от
слеживающих потоки взаимодействий друг с другом. Когда
социальные системы воспринимаются главным образом с
позиций «социального объекта», основной акцент делается
на всепроникающем влиянии нормативно согласованного ле
гитимного порядка, как абсолютной детерминанты, «про
граммирующей» социальное поведение. Подобная перспек
тива скрывает или маскирует тот факт, что нормативные эле
менты социальных систем представляют собой условные
требования, которые поддерживаются и «имеют значение»
благодаря эффективной мобилизации санкций в условиях
реальных взаимодействий. Нормативные санкции отражают
структурную асимметрию господства и отношения людей,
номинально подчиненных им, могут отличаться от выраже
ния приверженности, которую, как предполагается, эти нор
мы порождают.
Подчеркнем, что преимущественный анализ структу
ральных свойств социальных систем представляется нам
обоснованным только в том случае, если он останавливает
ся на определенных аспектах рефлексивно отслеживаемо
го социального поведения. Аналитически возможно разли
чить три структурных аспекта социальных систем: сигни
фикацию (или означение), господство и легитимацию.
Содержание анализа этих структуральных свойств приво
дится на рис 3.
ñèãíèôèêàöèÿ
(ìîäàëüíîñòü)
èíòåðïðåòàòèâíûå
ñõåìû
âçàèìîäåéñòâèå
êîììóíèêàöèÿ
çíà÷åíèé
ãîñïîäñòâî
ðåñóðñ
òðàíñôîðìèðóþùèé
ïîòåíöèàë (âëàñòü)
ëåãèòèìàöèÿ
íîðìà
ñàíêöèÿ
Рис. 3
77
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Теория порождения знаков, используемая при исследо
вании смысловых структур, должна принимать во внимание
исключительные успехи, достигнутые в области семиотики за
последние десятилетия. В то же время нам не следует ассоци
ировать семиотику со структурализмом и его недостатками,
связанными с анализом человеческой деятельности. Знаки «су
ществуют» только как средство и итоговый результат комму
никативных процессов, имеющих место при взаимодействии.
Представления о языке, свойственные структурализму (по
добно аналогичным дискуссиям относительно легитимации),
склонны рассматривать знаки как заданные и фиксированные
свойства речи или письма, отстраняясь от изучения их рекур
сивной подоплеки, сокрытой в коммуникации значений.
Структуры сигнификации возможно усвоить только в
их взаимосвязи с господством и легитимацией. И все это
благодаря всепроникающему влиянию власти в социальной
жизни. В этом контексте можно выделить ряд достаточно
конкретных установок, которые, на наш взгляд, следует
тщательно избегать. Так, некоторые существенные вопро
сы были выдвинуты на передний план и озвучены Ю. Хабер
масом в его критике воззрений Ханса Георга Гадамера
(Gadamer) и последовавших за ней дебатах [39]. Помимо
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
ñòðóêòóðà
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
78
всего прочего, Хабермас критикует Гадамера за его пред
ставления о лингвистически насыщенных «традициях», не
способные продемонстрировать, что структуры значений
имманентно предполагают властные дифференциации. По
добная критика вполне обоснована, но Хабермас стремится
развить свои идеи дальше и показать значимость «система
тически искажаемых» форм коммуникации. На этой осно
ве, однако, ему не удается удовлетворительно интегриро
вать концепцию власти и институциональную теорию. «Гос
подство» не тождественно «систематически искажаемым»
структурам сигнификации, ибо оно — в том смысле, в кото
ром понимаем его мы, — есть само условие существования
кодов значений [40]. «Господство» и «власть» нельзя пред
ставлять исключительно в терминах асимметрии распреде
ления, скорее, мы имеем дело с чемто, неотъемлемо прису
щим социальным ассоциациям (или, с нашей точки зрения,
человеческой деятельности как таковой). Таким образом —
и здесь мы должны принять во внимание выводы, сделан
ные в работах Фуко, — власть нельзя рассматривать как яв
ление, пагубное по самой сути своей, или просто как воз
можность «сказать нет»; точно также господство невозмож
но «преодолеть» в условиях мифического общества
будущего, что так упорно стремились доказать некоторые
направления философии социализма.
В чем состоит смысл заявлений, согласно которым се
мантика имеет преимущество над семиотикой, а не наобо
рот? Нам кажется, что его можно прояснить путем сравне
ния структуралистских и постструктуралистских представ
лений о значении, с одной стороны, и взглядов позднего
Виттгенштейна, с другой [41]. Появление теории, согласно
которой значение создается «различиями» между родствен
ными понятиями, в которых, согласно Ф. Де Соссюру
(Saussure), отсутствуют «позитивные ценности», неизбеж
но приводит нас к точке зрения, подчеркивающей превос
ходство семиотики. Пространство знаков, системы значе
ний возникают благодаря упорядоченному характеру раз
личий, которые заключают в себе знаки. «Уход в знаки» —
откуда затруднительно или даже невозможно заново вый
ти в мир реальной деятельности и событий — представляет
ся нам тактикой, весьма характерной для авторов, привер
женных традициям структурализма и постструктурализма.
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
79
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Однако подобный уход вовсе не является неотвратимым,
если мы отдаем себе отчет в том, что относительный харак
тер кодовых знаков, порождающих значение, обусловлен
упорядочением социальных практик, самой возможностью
«функционировать» в условиях множественности контек
стов социальной деятельности. Это открытие было сделано
(хотя и на совершенно ином философском «фоне») самим
Виттгенштейном, когда он пересматривал основные идеи,
представленные в его ранних работах. Тогда как анализ язы
ка и значения «ранним» Виттгенштейном заканчивается до
статочно парадоксально — напоминая отчасти знаменитый
индийский фокус с веревкой — поздние взгляды автора об
ращаются к рутинным социальным практикам. Даже наибо
лее замысловатые и трудные для понимания семиотические
отношения основываются на семантических свойствах, по
рождаемых нормами повседневной деятельности.
Обращаясь к терминологии нашей таблицы, отметим, что
«знаки», используемые в качестве основы сигнификации, не
следует отождествлять с «символами». Многие авторы склон
ны рассматривать эти понятия как идентичные, мы же считаем
символы, видоизменяемые в рамках символических порядков,
одним из основных аспектов «кластеризации» институтов [42].
Символы сгущают «избытки значений», свойственные и обус
ловленные поливалентным характером знаков; они соединя
ют пересечения знаков, особо ценные и плодородные в разно
образных формах смысловых ассоциаций, действуя аналогич
но метафорам и метонимиям. Символические порядки и
связанные с ними способы дискурса являются главным инсти
туциональным локусом идеологии. Однако в теории структу
рации идеология не рассматривается в качестве специфичес
кого «типа» символического порядка или формы дискурса. Так,
например, невозможно разделить «идеологический дискурс»
и «науку». Понятие «идеология» относится только к тем асим
метриям господства, которые соединяют сигнификацию с ле
гитимацией частных интересов [43].
На примере идеологии можно удостовериться, что
структуры сигнификации отделимы от господства и легити
мации исключительно на уровне аналитического приема.
Господство зависит от мобилизации двух различных типов
ресурсов. Аллокативные ресурсы относятся к возможнос
тям — или, что более точно, разновидностям способности
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
80
трансформировать — распоряжаться материальными
объектами, вещами и т. п. Авторитативные ресурсы (или
полномочия) предполагают способность управлять, коман
довать другими людьми или акторами. Может показаться,
что некоторые виды аллокативных ресурсов (такие как сы
рье, земля и т. п.) «существуют реально», хотя, как мы заяв
ляли ранее, это не характерно для структуральных свойств
в целом. В определенном смысле, с точки зрения обладания
пространственновременным наличием, это соответствует
действительности. Однако «материальность» этих объектов
абсолютно не влияет на тот факт, что они становятся ресур
сами (в том значении, которое приписываем этому термину
мы) только будучи включенными в процессы структурации.
Трансформируемый характер ресурсов логически равноси
лен, равно как и по сути своей взаимосвязан с аналогичными
свойствами знаковых кодов и нормативных санкций.
Вышеупомянутая классификация институциональных
порядков основывается на противостоянии тому, что в ряде
случаев именуется «субстантивистскими» концепциями
«экономических», «политических» и других институтов. Мы
можем представить соответствующие взаимосвязи (отобра
жаемые Гидденсом через сочетание начальных букв терми
нов.— Пер.) следующим образом:
SDL
: символические порядки / способы дискурса
D (полн.)SL : политические институты
D (распр.)SL : экономические институты
LDS
: правовые институты
где S = сигнификация, D = господство, L = легитимация.
«Субстантивистские» концепции предполагают опреде
ленную институциональную дифференциацию этих разно
образных порядков. Иными словами, считается, например,
что «политика» возможна лишь в обществах с развитыми
формами государственных органов управления и т. п. Вмес
те с тем исследования антропологов убедительно доказали,
что явления, относящиеся к разряду «политических» — те,
что имеют дело с упорядочением властных отношений, —
встречаются во всех обществах. То же самое можно сказать
и о других институциональных порядках. Особенно осто
рожно следует подходить к осмыслению понятия «эконо
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Завершая наше краткое вступление, вернемся к теме
времени и истории. Как конечность Dasein и «бесконечность
возникновения бытия из небытия» время является, пожа
луй, наиболее загадочной характеристикой человеского опы
та. Не даром (!) философом, предпринявшим попытку ра
зобраться с этой проблемой самым фундаментальным об
разом, стал М. Хайдеггер, вынужденный использовать
терминологию, пугающую своей неопределенностью. Од
нако время, или формирование опыта в пространстве — вре
мени, является банальной и очевидной особенностью по
81
Ý. Ãèääåíñ
Âðåìÿ, òåëî, âçàèìîäåéñòâèÿ
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
мический», даже определив для себя, что оно не требует в
качестве предварительного условия наличия четко диффе
ренцированной «экономики». В ряде работ по экономичес
кой проблематике наблюдается явная тенденция к «заучен
ному повторению» общих, традиционнокультурных пред
ставлений, имеющих смысл исключительно в условиях
рыночной экономики. Невозможно должным образом оп
ределить родовое понятие «экономический», апеллируя к
борьбе за дефицитные ресурсы [44]. Подобная трактовка
будет сродни определению власти через обращение един
ственно к борьбе частных интересов и групп. Основной осо
бенностью и характеристикой термина «экономический»
является не недостаток ресурсов как таковых и не борьба
или противоречия, сконцентрированные вокруг их распре
деления. Скорее, сфера «экономического» определяется и
фиксируется неотъемлемо конструктивной ролью аллока
тивных ресурсов в структурации социетальных общностей.
И еще одно предостережение. Если мы утверждаем, что
все общества страдают от нехватки ресурсов, то вполне
естественно будет допустить, что конфликты, связанные
с распределением дефицита, представляют собой основ
ной двигатель социального прогресса — именно это пред
полагается не только в некоторых версиях исторического
материализма, но и в различных немарксистских теориях.
Однако подобное допущение является одновременно ло
гически неполноценным (зависящим от поверхностных
форм функциональных рассуждений) и эмпирически лож
ным [45].
Ãëàâà 1
82
вседневной жизни людей. Сущность ставящего в тупик и
сбивающего с толку характера времени объясняется отчас
ти отсутствием «соответствия» между нашим беспроблем
ным овладением непрерывным потоком поведения в про
странстве и времени и трудностью его восприятия с фило
софских позиций. Мы не претендуем на объяснение и
разрешение этого вопроса — «проблемы Святого Августи
на». Однако основным интересом социальной теории явля
ется, с нашей точки зрения — «проблема порядка», пред
ставляемая нами, иначе, чем Парсонсом — объяснение того,
как ограничения индивидуального «присутствия» преодле
ваются посредством «растягивания» (stretching) социальных
отношений в пространстве и времени.
Можно сказать, что протяженность повседневной
жизни проявляется аналогично тому, что ЛевиСтросс на
зывает «обратимое время». Является ли время «как тако
вое» обратимым или нет, события и рутина повседневной
жизни не связаны с ним односторонним потоком движения.
Понятия «социальное воспроизводство», «рекурсивность»
и т. п. отражают повторяющийся характер повседневной
жизни, общепринятые практики которой формируются в
терминах пересечения преходящих (но непрерывно возвра
щающихся) дней и времен года.
ïðîòÿæåííîñòü ïîâñåäíåâíîãî (îáûäåííîãî) îïûòà: «îáðàòèìîå âðåìÿ»
Повседневная жизнь обладает продолжительностью,
течением (или потоком), однако никуда не ведет; само при
лагательное «повседневный» и его синонимы указывают на
то, что время конституируется многократной повторяемос
тью. Жизнь индивида, напротив, не только конечна, но и
необратима — «существование во имя смерти». «Это смерть,
умирать и знать это. Это Черная Вдова, смерть» (Lowell).
В данном случае время представляет собой продолжитель
ность существования тела, границу или рубеж присутствия,
отличные от «испарения» временипространства, свойствен
ного протяженности повседневной деятельности. Наши
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
83
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
жизни «прекращаются» в необратимом времени, уходят со
смертью организма. Тот факт, что мы говорим о «жизнен
ном цикле», подразумевает наличие повторяющихся эле
ментов и здесь. Однако в действительности жизненный цикл
представляет собой понятие, относящееся к преемственно
сти поколений и, таким образом, к третьему измерению тем
поральности, обозначенному выше. Это «надиндивидуаль
ная» протяженность долговременного существования ин
ститутов, длительная протяженность институционального
времени.
Обратимое время институтов является одновременно
условием и следствием практик, организованных в непрерыв
ной последовательности повседневной жизни, основной фор
мой существования дуальности структуры. Однако, как мы
уже упоминали выше, некорректно утверждать, что рутин
ные практики обыденной жизни представляют собой «фун
дамент», на котором во времени и пространстве возводится
здание институциональных форм социетальной организации.
Скорее, каждая из них участвует в создании другой, а все
вместе они формируют действующую личность. Все соци
альные системы, независимо от того, насколько они могуще
ственны или обширны, одновременно выражают и отобра
жаются в рутине повседневной социальной жизни, опосре
дуя физические и сенсорные свойства человеческого тела.
Эти рассуждения весьма значимы для понимания взгля
дов, изложенных в настоящей книге. Тело представляется
нам «локусом» (ключевой точкой) действующей самости,
однако, последняя не является только расширением физи
ческих свойств и характеристик организма как его «носите
ля». Построение теории самости предполагает обращение к
понятию мотивации (или мы будем это утверждать) и соот
несение мотивации со взаимосвязями между бессознатель
ными и осознанными качествами деятеля. «Самость» не мо
жет быть понята вне контекста «истории», рассматривае
мой в данном случае как временность (темпоральность)
человеческих практик, выраженная во взаимной интерпо
ляции трех обозначенных нами измерений.
Ранее нами было введено в обращение понятие сопри
сутствия, относящееся к социальной интеграции. Изучение
взаимодействия в ситуации соприсутствия является сущно
стным элементом «заключения в скобки» времени и про
Ãëàâà 1
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
84
странства — условия и результата социальных связей лю
дей. «Системность» достигается здесь главным образом за
счет рутинного рефлексивного мониторинга поведения, зак
репленного в общественном сознании. Отношения в усло
виях соприсутствия состоят из того, что Гофман к месту
называет взаимодействиями, исчезающими во времени и
пространстве. Никто не анализировал взаимодействия так
тщательно как Гофман, а посему в ходе нашего повествова
ния мы будем не раз ссылаться на его работы. Значимость
исследований Гофмана в немалой степени обусловлена его
вниманием к временному и пространственному упорядоче
нию социальной деятельности. Он является одним из не
многих социологов, рассматривающих пространственно
временные отношения в качестве основы производства и
воспроизводства социальной жизни, вместо того, чтобы
трактовать их как некие «границы» социальной деятельно
сти, которые вполне можно оставить «на откуп» «специа
листам» — географам и историкам. Вместе с тем, ученые,
работающие в номинально обособленной предметной обла
сти географии, внесли свой независимый вклад. Так, мы не
только предполагаем, что временная география Хагерстранда
(с соответствующими критическими исправлениями) пред
лагает формы анализа значимости теории структурации, но
и считаем, что некоторые вовлеченные в рассмотрения идеи
прямо дополняют представления Гофмана.
Мы уже говорили о том, что отношения с теми, кто фи
зически отсутствует, предполагает социальные механизмы,
отличные от тех, что работают в ситуации соприсутствия.
Здесь мы сталкиваемся с рядом основополагающих вопро
сов, касающихся структурирования институтов. Они пред
ставляют собой «боковую ветвь» — особенно в современ
ном мире наших дней, подверженном масштабной экспансии
пространственновременного дистанцирования социальной
деятельности. Однако одновременно привлекают внимание
к проблеме «истории», поскольку категория «отсутствую
щие другие» включает и ушедшие поколения, чье «время»
может значительно отличаться от времени тех, кто подвер
гается определенному воздействию последствий собствен
ных действий. Эти вопросы будут рассмотрены нами в зак
лючительных главах.
Êîììåíòàðèè
1. Подробный анализ основных понятий теории структура
ции изложен в NRSM, гл. 2 и 3, а также в CCHM, гл. 1 и 2.
2. CPST, с. 56–57.
3. CPST, гл. 1.
4. Donald Davidson, «Agency», in Essays on Actions and Events
(Oxford: Clarendon Press, 1980), с. 45
5. NRSM, гл. 2.
7. Thomas Schelling, «On the ecology of micromotives», The
Public Interest, vol. 25. 1971; «Dynamic models of segregation»,
Journal of Mathematical Sociology, vol. 4, 1971. Также см.
дискуссию по вопросу в: Raymond Boudon, The Unintended
Consequences of Social Action (London: Macmillan, 1982),
с. 43ff.
8. NRSM, с. 76.
11. Там же, с. 64–65.
12. Подробнее см. CPST, гл. 6.
13. Max Weber, The Methodology of the Social Sciences (Glencoe:
Free Press, 1949).
14. Mancur Olson, The Logic of Collective Action (Cambridge,
Mass.: Harvard University Press, 1965); Boudon, The Unintended
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
10. Merton, «Manifest and latent functions», с. 51.
85
Ý. Ãèääåíñ
9. Мертон благоволит, однако, термину «непредвиденные»
последствия, предпочитая его понятию «непреднамерен
ных следствий». В нашем анализе концепция «намере
ния» предполагает осведомленность субъекта относи
тельно возможных последствий того или иного действия,
а потому подразумевает и ожидание или предвкушение
(«предвидение») их. Конечно, можно предвидеть некие
события, не стремясь к ним, но вместе с тем невозмож
но, намереваясь получить определенные результаты, не
ждать их появления. R.K. Merton, «The unanticipated
consequences of purposive action», American Sociological
Review, vol. 1, 1936; он же, «Manifest and latent functions»,
in Social Theory and Social Structure (Glencoe: Free Press,
1963).
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
6. Joel Feinberg, «Action and responsibility», in Max Black,
Philosophy in America (Ithaca: Cornell University Press, 1965).
Содержание понятия «последствия» обсуждается в: Lars
Bergström, The Alternatives and Consequences of Actions
(Stockholm: Almqvist, 1966).
Consequences of Social Action; Jon Elster, Logic and Society,
Contradictions and Possible Worlds (Chichester: Wiley, 1978);
Jon Elster Ulysses and the Sirens (Cambridge: Cambridge
University Press, 1979).
15. Boudon, The Unintended Consequences of Social Action, гл. 2.
16. Дальнейшее обсуждение этой темы см.: «Власть, диалек
тика контроля и классовая структура» в Anthony Giddens
and Gavin Mackenzie, Social Class and the Division of Labour
(Cambridge: Cambridge University Press, 1982).
17. Peter Bachrach and Morton S. Baratz, «The two faces of
power», American Political Science Review, vol. 36, 1962;
Power and Poverty (New York: Oxford Universitu Press, 1970);
Lukes Steven, Power: A Radical View (London: Macmillan,
1974). Сравнительное обсуждение проблемы см.: CPST,
с. 88–94.
Ãëàâà 1
18. John R. Searle, Speech Acts (Cambridge: Cambridge University
Press, 1969), с. 34–35.
19. Ludwig Wittgenstein, Philosophical Investigations (Oxford:
Blackwell, 1972), с. 59.
20. Там же, с. 81.
21. Там же.
22. Там же.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
86
23. CPST, с. 80ff.
24. Harold Garfinkel, «A conception of, and experiments with,
«trust» as a condition of stable concerted actions», in O.J.
Harvey, Motivation and Social Interaction (New York: Ronald
Press, 1963).
25. Erving Goffman, Frame Analysis (New York: Harper, 1974),
с. 5.
26. В работе NRSM мы не считали необходимым различать
понятия «структура» и «структуры» и непреднамеренно
использовали последнее в качестве синонима первого.
27. CPST, с. 195–196.
28. Для сравнения см.: Roy Bhaskar, The Possibility of Naturalism
(Brighton: Harvester, 1979), гл. 2.
29. Там же, с. 48.
30. Для сравнения, там же, с. 78–79. В данном контексте мы
выделяем три уровня «системности», которые в целях
упрощения сокращаем здесь до двух.
31. Это отличие было введено в обращение Д. Локвудом
(Lockwood), который, однако, употреблял его иначе, не
жели мы: David Lockwood, «Social integration and system
integration», in George Z. Zollschan and W. Hirsch, Exploration
in Social Change.— London: Routledge, 1964).
33. CPST, гл. 2.
34. Для сравнения: Paul Ziff, Semantic Analysis (Ithaca: Cornell
University Press, 1960).
35. Для сравнения: Hanna F. Pitkin, Wittgenstein and Justice
(Berkeley: University of California Press, 1972), с. 241–264.
36. Подобному стилю представления этих отношений мы обя
заны Д. Грегори (Gregory); см. его работу Regional
Transformation and Industrial Revolution (London: Macmillan,
1982), с. 17.
38. NRSM, с. 108–110.
39. Jьrgen Habermas, Zur Logik der Sozialwissenschaften
(Tьbingen: Siebeck & Mohr, 1967); «On systematically distorted
communication», Inquiry, vol. 13, 1970.
41. См. CPST, с. 33–38.
42. Paul Ricoeur, «Existence and hermeneutics», in The Conflict of
Interpretations (Evanston: Northwestern University Press, 1974).
43. Развитие этой точки зрения см. в: CPST, гл. 5. Символи
ческие порядки и способы дискурса формируют «куль
турные» аспекты социальных систем. Однако мы полага
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
40. Для сравнения см.: «Habermas’s critique of hermeneutics» в
SSPT.
87
Ý. Ãèääåíñ
37. Peter Marsh et al., The Rules of Disorder (London : Routledge,
1978), с. 15 и далее.
Ýëåìåíòû òåîðèè ñòðóêòóðàöèè
32. Формулировка понятия «системная интеграция», пред
ложенная нами в CPST, с. 77, была довольно неопределен
ной и неоднозначной. Мы не стали прояснять, от чего
зависят и чем определяются различия между социальной
и системной интеграцией — разграничением феноменов
«соприсутствия» и «отсутствия» в социальных взаимо
отношениях или отличием связей, соединяющих индиви
дуальных субъектов действия, в противоположность тем,
что объединяют коллективы. В данном контексте мы по
лагаем более адекватным противопоставление «соприсут
ствие» — «отсутствие», вместе с тем эти основания на
столько переплетены, что наша предыдущая недоработка
вряд ли имела серьезные последствия.
ем, что, наряду с такими понятиями, как «общество» и
«история», термин «культура» несет на себе двойную на
грузку, и призываем говорить о «культурах» в широком
смысле этого слова, считая, что в таком варианте этот
термин равнозначен понятию «общества»; вместе с тем в
ряде случаев необходимо употреблять эти термины более
аккуратно.
44. Для сравнения: Karl Polanyi et al., Trade and Market in the
Early Empires (New York: Free Press, 1957), с. 243–270 и
далее.
Ãëàâà 1
45. Основания этих утверждений детально излагаются во вве
дении и гл. 3 CCHM.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
88
Ãëàâà II
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü *
è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Термин введен в социологический оборот основоположником
концепции символического интеракционизма Дж. Г. Мидом [см. Mead
George H. Mind, Self and Society. Chicago: University of Chicago Press,
1934].
89
Ý. Ãèääåíñ
В этой главе мы постараемся осветить целый ряд вопро
сов. Прежде всего речь пойдет о фундаментальных пробле
мах концептуального характера, которые возникают вслед
ствие попыток применить основные понятия теории струк
турации при объяснении бессознательного. Это в свою
очередь поднимает вопрос о том, как наилучшим образом
содержательно осмыслить «Я» («I») рефлексирующего
субъекта. Далее мы перейдем к рассмотрению психологи
ческих основ взаимодействия сознания и бессознательного,
руководствуясь по преимуществу работами Эриксона
(Erikson). Наш главный тезис будет заключаться в том, что
подобное описание (или объяснение) неизбежно ведет к
рассмотрению социальных вопросов, связанных с рутинным
характером повседневной жизни. Прибегнув к анализу «кри
тических ситуаций», в которых обычный порядок вещей
подвергается радикальным изменениям, мы попытаемся
продемонстрировать, как рефлексивный контроль за соци
альными взаимодействиями в условиях соприсутствия со
гласуется с деятельностью бессознательных структур лич
ности. Это позволит нам оценить некоторые положения
Гофмана, касающиеся взаимоотношений между соприсут
ствующими субъектами. Позиция, которой мы будем неук
лонно придерживаться в ходе нашего изложения, заключа
ется в том, что ключевым моментом действующей «само
сти» является тело, расположенное в пространствевремени.
Ãëàâà 1I
Ðåôëåêñèâíîñòü, äèñêóðñèâíîå è
ïðàêòè÷åñêîå ñîçíàíèå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
90
Фрейд выделяет в человеческой психике три структур
ных компонента, представленных в английском языке до
вольно неудачными терминами «Ид» (Id), «Эго» (Ego) и
«СуперЭго» (SuperEgo). Полагая, что они не являются
единственно целесообразными, воспользуемся терминами
трехчленного деления, предложенными в стратификацион
ной модели психики: «базисная система безопасности»,
«практическое сознание» и «дискурсивное сознание». Эти
понятия не имеют непосредственных параллелей с катего
риями, предложенными Фрейдом. Пересекающиеся плос
кости моделей и норм организации человеческого поведе
ния включаются во все три указанные структуры личности.
Вместе с тем, «I» (das Ich) находится в центре дискурсив
ного сознания, а потому требует к себе особого внимания.
Для решения стоящей перед нами задачи обозначим про
блемы, связанные с употреблением фрейдовских понятий и
проистекающие главным образом из вопроса о субъекте де
ятельности [1]*.
Хотя субъектом действия у Фрейда, безусловно, явля
ется индивид, он часто рассматривал Ид, Эго и СуперЭго
как самостоятельно действующие элементы, функциониру
ющие в рамках личности. Вплоть до 1920х гг. Фрейд упот
реблял термин das Ich (Эго) для обозначения как самой лич
ности, так и отдельной сферы психического. То же самое
можно сказать в отношении понятия «СуперЭго», иногда
отличаемого автором от концепции «идеального Я». Пови
димому, подобная терминологическая путаница является
индикатором более серьезной и глубокой концептуальной
проблемы. Если предположить, что das Ich является ком
понентом психики, то как тогда можно объяснить высказы
вание Фрейда, согласно которому Эго «отвечает за игнори
рование неприемлемых идей и взглядов»? [2] Можно ли ут
верждать, что решение, принимаемое Эго, представляет
собой некую миниатюрную модель процесса принятия ре
шений субъектом? Очевидно, это не имеет никакого смысла.
Фрейд пишет также и о «желании Эго уснуть»; вместе с тем,
* См. комментарии на с. 168–173.
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
91
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
согласно его концепции, оно «стоит на страже», охраняя
спящего от худших порождений бессознательного. Возни
кает аналогичный вопрос: кто спит и чей сон охраняется —
Эго или субъекта? И, наконец, главной функцией Эго явля
ется, по Фрейду, самозащита (selfpreservation), которая
осуществляется путем «научения представлять происходя
щие в окружающем мире изменения с выгодой для себя»
[3]. Однако какую «самость» защищает Эго? Является ли
то, что выгодно для Эго, выгодным и для нас?
Современные исследователи научного наследия Фрей
да традиционно утверждают, что вводящий в заблуждение
антропоморфизм, характерный для его работ, исчезает, если
мы обращаемся к Ид, Эго и СуперЭго как к неким «процес
сам» или «силам». На наш взгляд, подобная тактика мало
эффективна, ибо, используя эти понятия, практически не
возможно постичь природу человеческого поведения дол
жным образом. Сам Фрейд действительно говорит о потоках,
блоках энергии и т. п., но эти представления образуют за
тем своего рода механистическую концепцию происхожде
ния человеческого поведения, которая ассоциируется с наи
более примитивными формами объективизма. Отчасти эта
проблема связана с употреблением терминов «Эго», «Су
перЭго», «Ид» (как в оригинальном немецком, так и в анг
лийском вариантах), каждый из которых несет на себе до
полнительную смысловую нагрузку, подразумевающую
деятельность, т. е. указывает на существование некоего «ми
нисубъекта» деятельности внутри субъекта как такового.
В такой ситуации лучше всего вообще отказаться от терми
нов «Ид» и «СуперЭго», признав при этом самобытность
понятия das Ich, или «I».
Предположим, что «I» есть субъект деятельности. Не
смотря на тот факт, что это утверждение является исход
ным положением ряда философских школ (от картезиан
ства до философии Дж. Мида (Mead)), оно явно ошибочно.
В своих работах Мид подробно рассматривает процессы,
посредством которых «самость» (self) проявляется в каче
стве «Me» («Мое»). Однако в этом случае «Я» изображается
как некое заданное ядро деятельности, а его происхождение
всегда остается загадочным или в лучшем случае малопонят
ным. Чтобы связать «Я» с деятельностью, необходимо пой
ти путем децентрализации субъекта, предложенным струк
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
92
туралистами, избегая при этом выводов, рассматривающих
субъекта как знак или символ, существующий внутри смыс
ловой структуры. Формирование «Я» происходит исклю
чительно посредством «дискурса Другой» — иными слова
ми, путем освоения языка — однако «Я» должно быть свя
зано и с телом, как сферой деятельности. С точки зрения
лингвистики, «Я» выступает как своего рода «переводной
механизм или преобразователь»: необходимость «позицио
нирования» (нахождения своего места) в социальном окру
жении позволяет определить, кто есть «Я», в ситуации раз
говора. Хотя у нас может появиться соблазн рассматривать
«Я» как некую сущность, связанную с богатейшими и самы
ми сокровенными аспектами нашего опыта, не стоит забы
вать, что это понятие представляет собой один из наиболее
поверхностных терминов языка [4]. Ибо «Я» соотнесено
исключительно с говорящим, «субъектом» предложения или
высказывания. Согласно Миду, субъект, освоивший упот
ребление «I» (Я), умеет использовать и «Me» (мое, мне и
т. п.), что достигается посредством овладения синтаксичес
ки дифференцированным языком, иными словами, на той
стадии языкового развития, которая позволяет различать
«I» и «Me» в процессе коммуникации. Так, я должен знать,
что я это «Я», когда я говорю с «Тобой», но ты это «Я», а я
это «Ты», когда ты говоришь со «Мной», и т. д. Мы считаем,
что осуществление подобных операций не только предпо
лагает достаточно высокий уровень владения языком, но и
влечет за собой необходимость сложного рефлексивного
контроля за телом, а также умение вести себя в различных
контекстах (обстоятельствах) социального окружения.
Признание важности рефлексивного контроля за соб
ственным поведением в повседневной социальной жизни
вовсе не умаляет значимости бессознательных источников
познания и мотивации. При этом, однако, не стоит забывать
о различиях между «сознанием» (или «сознательным») и
«бессознательным».
Проанализируем традиционное употребление этих по
нятий в английском языке. Иногда мы говорим о сознании
как эквиваленте того, что может быть названо «чувствитель
ностью» [5]. Так, когда человек спит или оглушен ударом
по голове, мы говорим, что он «потерял сознание» или «ли
шился чувств». «Бессознательное» обозначает здесь нечто,
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
93
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
отличное от того, что имеют в виду ортодоксальные психо
аналитики, а «сознание», которому оно противопоставля
ется, трактуется весьма широко. В этом контексте быть «в
сознании» — значит воспринимать различные воздействия
окружающей среды. Подобное понимание не имеет прямо
го отношения к собственно рефлексивному «сознанию», ибо
«терять сознание» или «приходить в сознание» могут не
только люди, но и высшие животные. Скорее, речь идет о
некоторых сенсорных механизмах тела и их «стандартных»
функциях; а само представление предваряется понятиями
практического и дискурсивного сознания.
В ряде случаев термин «сознательное» используется
применительно к тем обстоятельствам или условиям, в ко
торых человек обращает внимание на происходящие вок
руг события для того, чтобы соответствующим образом
скоординировать свою деятельность. Другими словами, оно
(сознательное) относится к рефлексивному контролю за
собственным поведением или тому, что мы привыкли на
зывать «практическое сознание». Так, например, учитель
может «осознавать», что делают дети, сидящие в классе на
передних партах, и «не замечать», что на задних рядах уче
ники начали болтать на посторонние темы. В этом случае
мы сталкиваемся с невнимательностью, но отнюдь не с бес
сознательностью — состоянием, характерным для инди
вида, «потерявшего сознание». Если это значение «созна
тельного» и имеет аналог в животном мире, то во всяком
случае уже не столь очевидный. Третье определение «со
знательного», отнесенное Стивеном Тулмином (Toulmin)
к разряду «способностей артикулировать», в общем и це
лом соответствует дискурсивному сознанию [6]. В каче
стве иллюстрации Тулмин приводит следующий пример:
бизнесмен, зарабатывающий деньги, обманывая своих кли
ентов, занимается «сознательным и умышленным мошен
ничеством». Если же его действия непреднамеренны и он
не осознает их возможные последствия, то этот человек
становится причиной чьихто финансовых проблем «бес
сознательно». Иначе говоря, для того чтобы деятельность
осуществлялась «сознательно», человек должен «думать»
о том, что он или она делает. В этом смысле «сознание»
есть способность отдавать себе отчет в собственных дей
ствиях и породивших их причинах.
Ãëàâà 1I
Áåññîçíàòåëüíîå, âðåìÿ, ïàìÿòü
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
94
Совершенно очевидно, что психоаналитическая трактов
ка «бессознательного» должна какимто образом справиться
с различием, существующим между ней и вышеупомяну
тым третьим значением «сознания» (или «сознательного») —
тем, что мы обозначили как дискурсивное сознание. Дис
курсивное сознание есть способность артикулировать или
выражать происходящее с помощью слов. Термин «бессоз
нательное», в том виде, в котором он используется в психо
анализе, означает нечто противоположное — неспособность
артикулировано высказать побудительные причины тех или
иных действий.
Для того чтобы развить наши представления о «бессоз
нательном», необходимо сказать несколько слов о памяти,
ибо память и язык очевидно связаны между собой. Мы по
лагаем, что «бессознательное» можно объяснить только
посредством обращения к памяти, а это в свою очередь тре
бует тщательного исследования того, что представляет со
бой последняя. И здесь мы снова сталкиваемся с проблема
ми теоретического осмысления времени, значение которых
подчеркивалось нами ранее.
(1) На первый взгляд может показаться, что память имеет
отношение только к минувшим дням — прошлому опы
ту, следы которого какимто образом зафиксировались
в организме. В таком случае человеческая деятельность
разворачивается в пространстве настоящего, а воспо
минания о прошлом привлекаются, когда они необхо
димы или желательны. Несостоятельность подобного
подхода обнаруживается при попытке рефлексии того,
что представляет собой настоящий момент. «Настоя
щее» не может быть выражено словами или представ
лено в письменном виде, не «растворяясь» в прошлом.
Если время есть не последовательный ряд «текущих
моментов», а «непосредственное присутствие» (в том
смысле, в котором его понимал Хайдеггер), то память
есть аспект присутствия.
(2) Можно предположить, что память, кроме всего проче
го, есть инструмент воспоминаний или средство активи
зации прошлого — способ восстановления, извлечения
или «вспоминания» необходимой информации. Эта точ
95
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Основываясь на вышеизложенном, можно с увереннос
тью заключить, что память тесным образом связана с воспри
ятием, или перцепцией. Весьма интересно, на наш взгляд, что
теории восприятия имеют тенденцию склоняться либо к
субъективизму, либо к объективизму. Одна точка зрения,
соответствующая квазикантианской традиции, отводит ос
новополагающую роль в формировании действительности
воспринимающему субъекту как преобразователю того, что
в противном случае было бы бесформенной пустотой [7].
Вторая, противоположная точка зрения заключается в том,
что перцепция организуется предзаданным объективным ми
ром [8]. Попытки преодолеть это расхождение привели к
осознанию особого значения пространственновременных
характеристик восприятия. Точно так же, как намерения,
мотивы и пр., восприятие не дискретно, но представляет со
бой поток деятельности, интегрированый с движением тела
во времени и пространстве. Перцепция организуется посред
ством опережающих структур (структур антиципации по
Отто Зельцу — Пер.), позволяющих воспринимать поступа
ющую информацию, одновременно перерабатывая уже по
ступившую; в норме она связана с постоянным (даже во вре
мя отдыха) движением глаз и, как правило, головы. Опере
жающие структуры перцепции являются «посредником,
благодаря которому прошлое воздействует на будущее» и
который «идентичен основным механизмам памяти» [9]. Клю
чом к пониманию восприятия вообще вполне могло бы ока
заться осязание, или тактильная чувствительность, считаю
щаяся наиболее простым и, конечно же, наименее изучен
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
ка зрения определенно согласуется с представлением,
согласно которому между прошлым и будущим имеет
ся четкая граница, а память является средством воскре
шения прошлого в настоящем. Однако если это не так,
то определение памяти как воспоминания о прошедших
событий теряет свою убедительность. Название, пред
ложенное Прустом, следует воспринимать как ирони
ческий комментарий по поводу такого рода примитив
ных взглядов и представлений. Совершенно очевидно,
что способность вспоминать (или воскрешать события
ушедших дней) имеет отношение к памяти, но никоим
образом не определяет ее содержания.
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
96
ным чувством. Эта чувствительность не связана с какимлибо
специализированным органом чувств или отделом нервной
системы (как, например, зрение) и представляет собой само
очевидный элемент движения тела в контексте его деятель
ности. Далее, характерной чертой большей части исследова
ний восприятия является изучение различных ощущений в
отрыве друг от друга, т. е. каждый раз анализируется какой
либо один вид чувствительности [10]. Искусственность по
добного подхода становится очевидной при самом беглом
рассмотрении человеческого поведения в любых ситуациях
повседневной жизни.
Таким образом, восприятие связано с неразрывной целост
ностью пространствавремени, активно организуемой воспри
нимающим субъектом. Основным ориентиром должно быть
не отдельное ощущение и не рефлексирующий субъект, но
тело в еговзаимодействии с материальным и социальным ми
ром. Перцепция основана на неврологических структурах, по
средством которых воспроизводятся непрерывность и преем
ственность человеческого опыта. Это воспроизводство неотъем
лемо включено в рефлексивный контроль деятельности.
Бессмысленно отрицать, что способность к восприятию при
сутствует уже у младенца. Иными словами, у него сформиро
ваны не только сами органы чувств, но и неврологические струк
туры, позволяющие ему реагировать на окружающую среду с
некоторой, пусть еще примитивной избирательностью. Есть
масса сведений о том, что грудные дети поворачивают голову
по направлению к источнику звука, следят глазами за движу
щимися предметами и тянутся к ним ручками, а такое поведе
ние, несомненно, требует интеграции чувств [11]. Новорож
денный ребенок способен оценивать временной интервал меж
ду слуховыми сигналами в двух ушах и поворачивать голову в
ту или другую сторону соответственно. Конечно, при дальней
шем психомоторном развитии подобные реакции становятся
более точными, и лишь по прошествии длительного времени
дети научаются формировать абстракции, т. е. понятия о тех
объектах, которые они не воспринимают непосредственно.
Совершенно очевидно, что назвать или определить объект не
значит просто «приклеить ярлык» к явлению с уже известны
ми свойствами. Назвать чтолибо правильно — значит быть
способным правильно об этом говорить, т. е. типизировать свой
ства называемого объекта, отнеся его к классу объектов с об
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
97
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
щими свойствами, отличающими их от объектов других клас
сов [12]. В этой связи стоит рассмотреть положительные и от
рицательные стороны гибсоновского понятия «возможность».
Согласно Дж. Гибсону (Gibson), все возможные действия, при
менимые в отношении объекта (т. е. предопределенные его свой
ствами), могут быть восприняты непосредственно. В этом взгля
де подчеркивается практический характер восприятия, но не
выявляется его связь с процессом образования понятий, кото
рый, вероятно, должен иметь культурную специфику.
Если рассматривать перцепцию как совокупность механиз
мов, обеспечивающих непрерывность и преемственность чело
веческого опыта, которые формируются и формируют движе
ния тела в контекстах его поведения, возможно понять значи
мость избирательного внимания в повседневной деятельности.
В любой ситуации происходит много событий, которые оста
ются незамеченными. Почему это происходит? Обычно это
объясняется тем, что человек попросту «отфильтровывает» не
нужную ему информацию. Но подобный процесс должен быть
активным, а посему это объяснение ошибочно. Избирательность
играет положительную, а не отрицательную роль, символизи
руя активную позицию человека в окружающей среде. Рассмот
рим эксперимент, вызвавший в свое время немало споров [13].
Участникам предлагалось одновременно прослушать две маг
нитофонные записи разного содержания, которые звучали, со
ответственно, в разных наушниках с одинаковой громкостью.
Необходимо было услышать только одну определенную запись
и в точности повторить ее. Все участники не только великолепно
справились с заданием, но вообще «не слышали» вторую за
пись. Этот эксперимент интересен нам постольку, поскольку
отражает тактику поведения индивидов в ситуациях соприсут
ствия с другими людьми, когда одновременно ведутся несколь
ко разговоров. Результаты были объяснены наличием так назы
ваемых негативных информационных фильтров [14], блокиру
ющих ненужную информацию на пути к высшим корковым
центрам; было предположено, что этот процесс контролируют
определенные механизмы нервной системы. Подобные теории
не только рассматривают индивида как пассивного «получате
ля» информации, но и совершенно бездоказательно разобщают
восприятие и память: считается, что в процессе восприятия чего
либо в любой данный момент многое из воспринятого «блоки
руется», т. е. быстро «забывается» [15]. Американский психо
лог Ульрих Найссер (Neisser) пишет, что предполагалось, будто
через миллисекунды после регистрации употребление инфор
мации зависит уже не от восприятия, а от памяти. Однако такой
взгляд не привлекает умозрительно и не правдоподобен эмпи
рически. Если рассматривать восприятие как то, что субъекты
делают, т. е. как часть их активности в пространстве и времени,
то нет необходимости предполагать наличие какихлибо блоки
рующих механизмов вообще.
Ãëàâà 1I
Организмы активны: они делают одно и не делают дру
гое. Для того, чтобы сорвать одно яблоко, вовсе не обя
зательно «блокировать» восприятие остальных пло
дов; достаточно просто не трогать их. На примере сбо
ра яблок можно долго рассуждать о том, как возникает
решение выбрать конкретное яблоко, как оно достает
ся и т. п., однако, мы не сможем установить, почему мы
не срываем те яблоки, которые нам не нравятся [16].
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
98
Если «настоящее» не оторвано от потока деятельности,
то «память» не может быть ничем иным как способом опи
сания человеческой способности знать. Если память не обо
значает «прошлый опыт», то и сознание (в любом из трех
вышеупомянутых значений) не характеризует «настоящее».
То, что человек «осознает», не может быть зафиксировано
в определенной точке времени. Поэтому нам необходимо
различать сознание как чувственное восприятие (первый и
самый общий смысл «сознания»), память как конституиро
вание сознания во времени и вспоминание как способ повто
рения прошлых опытов в фокусе непрерывной целостности
человеческой деятельности. Если память соотносится со
свойственной человеческому опыту властью над временем,
то дискурсивное и практическое сознание касается психо/
логических механизмов вспоминания, используемых в кон
текстах деятельности. Дискурсивное сознание связано с
теми формами вспоминания, которые возможно выразить
вербально. Практическое сознание включает вспоминания,
к которым субъект имеет доступ в процессе действия, не
будучи способным выразить то, что он или она таким обра
зом «знают». Бессознательное же относится к тем видам
вспоминания, к которым нет прямого доступа вследствие
того, что рефлексивный контроль и особенно дискурсивное
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
99
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
сознание создают своего рода негативный барьер, препят
ствующий их непосредственному выходу. Этот барьер име
ет двойственную природу. Вопервых, формирование базис
ной системы безопасности, «канализирующей» или конт
ролирующей уровень тревожности, на основе первого опыта
младенца происходит на долингвистическом этапе, вслед
ствие чего, вероятно, этот опыт остается «за пределами»
дискурсивного сознания. Вовторых, бессознательное со
держит вытеснения, что само по себе не допускает дискур
сивной формулировки его содержания.
В общем и целом наше употребление понятий «созна
ние» и «бессознательное» соответствует взглядам Фрейда.
Однако утверждая, что большинство повседневных действий
не имеют в основе своей непосредственной мотивации, мы
ставим под сомнение саму модель мотивации, которой он при
держивался. По Фрейду, все то, что человек делает или про
износит, носит целенаправленный характер, в том числе, на
пример, и очевидные «ляпы», такие как оговорки или обмол
вки. Фрейд стремился доказать, что «случайные» явления
фактически происходят из бессознательных мотивов, и дей
ствительно преуспел в этом. Однако в идее, что каждое дей
ствие целенаправленно, т. е. имеет под собой определенный
мотив, смысла не больше, чем в утверждении, согласно кото
рому деятельность состоит из цепи совокупных намерений
или причин. Логический изъян заключается в упрощенном
взгляде на саму природу человеческой деятельности. С на
шей точки зрения, деятельность не есть простая совокупность
действий, хотя именно такое понимание неизбежно следует
из преимущественной концентрации Фрейда на отграничен
ных «сегментах» поведения (невротических симптомах). Вме
сто того чтобы предполагать, что каждый «поступок» имеет
свой «мотив», необходимо осознать процессуальный харак
тер «мотивации» (т. е. наличие постоянного рефлексивного
контроля за поведением и его контекстами. — Пер.). Это зна
чит, что бессознательное лишь изредка подключается к реф
лексивному контролю, и такое взаимодействие зависит не
только от внутриличностных психологических механизмов
индивидуального актора, но опосредовано социальными от
ношениями людей в повседневной жизни.
Немного уточнив это положение, мы наметим переход
к тому, что будет обсуждаться в следующих главах. Основ
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
100
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
ные позиции таковы. Повседневная жизнь — в большей или
меньшей степени, зависящей от особенностей контекста и
специфики индивидуальной личности, — подразумевает на
личие системы онтологической безопасности, выражаю
щей независимость (автономность) контроля за действи/
ями человека в рамках предсказуемого хода событий. Пси
хологические истоки онтологической безопасности следует
искать в базисных механизмах контроля тревожности (это
хорошо показал Эриксон, чьи идеи мы обсудим ниже) —
иерархически упорядоченных компонентах личности. Фор
мирование чувства доверия к другим как наиболее глубоко
го элемента этой системы происходит на основе предсказу
емых и заботливых действий по уходу, связанных с фигура
ми родителей. Младенец рано начинает оказывать доверие и
доверять. Обретая все большую автономность, он осваива
ет «механизмы защиты» (Гофман), обеспечивающие обоюд
ный характер доверия (вежливость, тактичность и т. п.).
Система онтологической безопасности охраняется этими
механизмами, но основывается не столько на них, сколько
на предсказуемости происходящих событий, нарушаемой в
критических ситуациях. Увеличение уровня тревожности,
не сдерживаемой базисной системой безопасности, и есть,
таким образом, специфическая черта критических ситуаций.
Критическая оценка фрейдовского подхода к опреде
лению деятельности и понятия «самость» позволяет сде
лать несколько выводов. «I» есть основная структура реф
лексивного контроля деятельности, однако ее невозможно
определить ни через деятеля, ни через «самость» (self); в
отличие от «самости», «I» не имеет своего собственного об
раза. Под «субъектом деятельности» (agent или actor) мы
понимаем личность, соотнесенную с телом, которое имеет
пространственновременные характеристики. Вместе с тем,
«самость» не есть самостоятельный минисубъект действия,
«функционирующий» внутри индивида. «Самость» представ
ляет собой сумму тех форм вспоминания, посредством ко
торых человек осознает, «что» стоит у истоков его деятель
ности. Таким образом, субъект сам наделяет свою «самость»
свойствами деятельности. Именно поэтому «самость», тело
и память тесно взаимосвязаны.
Ýðèêñîí: òðåâîæíîñòü è äîâåðèå
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
101
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
К изучению бессознательных элементов человеческо
го поведения весьма часто подходят с позиций объекти
визма. Все дело в том, что такая позиция (как и многие
другие способы теоретически обосновать бессознательное)
не отводит рефлексивному контролю скольконибудь су
щественной роли в организации человеческой деятельнос
ти, действительные истоки которой находятся гдето в
другом месте. Нам предстоит рассмотреть ряд положений,
касающихся бессознательного и социальных взаимодей
ствий, не поддавшись при этом искушению последовать
версиям структурного психоанализа (в первую очередь
психоанализа Жака Лакана (Lacan), которые столь модны
сегодня в определенных кругах. Хотя работы Лакана бес
спорно интересны, сама его концепция субъекта, по наше
му мнению, несостоятельна и отчасти напоминает «струк
турный марксизм» [17]. Лакан — один из главных против
ников того направления в психоанализе, которое именуется
«эгопсихологией». Его полемику с Салливаном (Sullivan),
Хорни (Horney), Эриксоном, Кардинером (Cardiner) и дру
гими эгопсихологами можно считать достаточно успеш
ной, учитывая тот факт, что сегодня они практически ушли
в тень. Полагая, однако, что работы упомянутых авторов
совершенно не утратили своего значения, мы будем не
однократно обращаться к ним.
С начала нашего века психоаналитическая теория (в той
же мере, что и марксизм) изобиловала как «критическими»
и «ревизионистскими» подходами, так и попытками сохра
нить ортодоксальное учение. Что касается эгопсихологии,
то она развивалась на базе двух принципиальных направле
ний, разрабатывающих и пересматривающих «классические»
постулаты Фрейда. Первое из них связано с именем Анны
Фрейд, следуя за которой, эгопсихологи убедительно до
казывают, что результатом чрезмерной фрейдовской погло
щенности «вытеснением» и «бессознательным» становится
недооценка когнитивных, рациональных составляющих че
ловеческого поведения. Социальные аналитики и в особен
ности антропологи, представляющие другое направление,
показывают в своих работах все разнообразие способов че
ловеческого поведения в обществе. Сколь бы ни были важ
Ãëàâà 1I
ны культурологические изыскания Фрейда, они так или ина
че связаны с эволюционизмом, которым проникнута антро
пология девятнадцатого века. Осознать разнообразие мо
делей поведения в обществе — значит принять и разнообра
зие форм организации семьи, а следовательно, и способов
ранней социализации. Вот этими идеями и проникнута эго
психология: существенные отклонения от традиционного
психоанализа здесь очевидны, но они вовсе не ведут к куль
турологическому релятивизму; есть процессы, одинаковые
для представителей любых человеческих обществ. В своей
книге «Детство и общество» Эриксон сформулировал это
следующим образом:
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
102
Современный психоанализ занимается изучением эго,
…смещает акцент с концентрации на изучении усло
вий, притупляющих и искажающих эго конкретного
человека, на изучение корней эго в социальной орга
низации… Продолжительное детство делает челове
ка в техническом и умственном отношениях виртуо
зом, но и оставляет в нем пожизненный осадок эмо
циональной незрелости* [18].
На наш взгляд, Эриксон и Салливан являются самыми
значительными фигурами среди исследователей, которые,
сохранив определенные универсальные принципы фрейдов
ской теории стадий психосексуального развития, одновре
менно признали и достижения, сделанные в рамках соци
альных наук. Их идеями, конечно, не без критической оцен
ки, нам еще предстоит руководствоваться в дальнейшем
изложении. Основываясь на клинических и культурологи
ческих исследованиях, Эриксон выделил стадии развития
личности с младенчества до зрелости. Его трактовка приро
ды мотивации и развития умственных способностей ребен
ка чрезвычайно убедительна. Однако, на наш взгляд, он не
достаточно ясно обозначил тот переломный период, когда
овладение языком способствует осознанию ребенком своей
индивидуальности (что показал Хомский (Chomsky)), и ре
зультаты которого налицо, а истоки далеко не очевидны.
* Перевод терминов и цитат приводится по кн.: Эриксон Э.Г.
Детство и общество. СПб., 1996. (Прим. пер.)
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
103
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
В любом обществе главенствующую роль в раннем раз
витии ребенка играет его (как правило, родная) мать. На
чальные этапы развития личности связаны с удовлетворе
нием потребностей и снятием напряжений, обусловленных
физиологическими свойствами организма. Очевидно, что
фрейдовская трактовка этих явлений страдает излишним
детерминизмом, а объяснение их различий (между обще
ствами и внутри одного конкретного общества) предполага
ет куда более гибкий подход. Можно сказать, что форми
рование бессознательного зависит от самых ранних контак
тов ребенка с матерью, и понятие «двигательная активность
ребенка» имеет совсем не тот смысл, что «действие» взрос
лого. Вслед за Эриксоном мы выделим три последовательно
сменяющих друг друга стадии, или ядерных конфликта, с
разрешением которых связана трансформация тела в свое
го рода инструмент или проводник деятельности в окружа
ющем мире. Первый конфликт — «базисное доверие» про
тив «базисного недоверия». Младенец представляет собой
пучок импульсов, реализующих определенные генетически
заложенные гомеостатические механизмы адаптации к ус
ловиям внешней (чуждой новорожденному) среды; действия
матери обеспечивают уход и защиту. «Доверие» (здесь —
характерная черта личности) понимается как психологичес
ки «связанное» пространствовремя и возникает благодаря
осознанию того факта, что отсутствие не означает «дезер
тирства» или покинутости. Источник психологических ре
акций на присутствие или отсутствие находится в теле, те
лесных потребностях, способах их удовлетворения и кон
троля.
Эриксон пишет: «Первым социальным достижением
младенца в то время оказывается его готовность без особой
тревоги или гнева переносить исчезновение матери из поля
зрения, поскольку она стала для него и внутренней уверен
ностью, и внешней предсказуемостью. Предсказуемость,
непрерывность и тождественность обеспечивают «зачаточ
ное чувство эгоидентичности, зависящее… от «понимания»
того, что существует внутренняя популяция хранимых в
памяти и предвосхищаемых ощущений и образов, которые
прочно увязаны с внешней популяцией знакомых и пред
сказуемых вещей и людей» [19]. То, что называется довери
ем (trust), соответствует здесь уверенности (confidence) и с
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
104
самого начала предполагает наличие взаимности; говоря об
уверенности, мы имеем в виду зарождающееся у младенца
ощущение собственной надежности, связанное с обобщен
ным распространением доверия на других. Конечно, фор
мирование чувства доверия не происходит бесконфликтно.
Как раз наоборот, доверие противопоставляется и противо
борствует с базисной тревожностью, попытки контролиро
вать которую и являются наиболее общим мотивационным
источником человеческого поведения. Общение с матерью,
плохо это или хорошо, неизбежно сказывается на всем даль
нейшем развитии ребенка. В своей заботе о малыше мать
играет роль «обобщенного другого», включая ребенка в не
кий прототип социальных отношений с их нормами, требо
ваниями и санкциями. Отсутствие и тревожность компенси
руются соприсутствием и доверием, при этом у ребенка
формируется понимание запрещенного и дозволенного, на
котором, собственно говоря, и построено все многообразие
взаимодействий человека с обществом. Это осознание рас
ширяется и закрепляется по мере увеличения автономии
маленького человека, связанной с умением владеть своим
телом как проводником собственной деятельности и суще
ственно меняющейся в период овладевания языком. В зави
симости от тех или иных ситуаций любой человек имеет пра
во дистанцироваться от других, оберегая уединенность сво
его тела и целостность (integrity) собственной «самости».
Однако «самость» несет и определенные социальные обя
зательства, связанные с необходимостью признавать и ува
жать потребности других. Ребенок пока не разбирается в
этих тонкостях, не способен он и демонстрировать (посред
ством мимики) свои чувства к другим. Беккер (Becker) ут
верждает, что выражение лица есть «позитивное чувство
собственной душевности и сердечности, обращенное в мир
для рассмотрения, а, возможно, и саботажа другими» [20].
Конфликт «доверие против недоверия», на котором ос
новываются все способы снятия напряжений, организован
вокруг механизмов проекции и интроекции. По Фрейду, ин
троекция есть приписывание себе внешней добродетели и
внутренней уверенности, а проекция — приписывание дру
гим внутреннего зла [21]. Эти механизмы связаны с иденти
фикацией; в дальнейшем на них накладываются более зре
лые структуры психики, но в критической ситуации проек
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
105
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ция и интроекция обнаруживают себя вновь. По мере физи
ческого развития тела психика ребенка вступает в новый
возрастной этап. Эриксон считает, что фрейдовская трак
товка этого процесса как чередования зон наслаждения не
совсем удачна, хотя фиксации либидо на какойлибо из этих
зон иногда и происходят. «Удержание» (holding on) и «от
пускание» (letting go) применимы к контролю над испраж
нениями, но связаны главным образом с движениями ко
нечностей. Удержание и отпускание — поведенческие кор
реляты ядерного конфликта этой стадии, конфликта
«автономия против стыда и сомнения». В конечном счете и
первый, и второй конфликты, находящиеся в достаточно
напряженных отношениях, могут разрешаться как в мяг
кой и доброжелательной, так и во враждебной или разру
шительной форме. Поэтому удержание может принять ха
рактер либо жестокого самопоглощения, либо заботы
(иметь и сохранять), выражающей личную автономию. Ана
логичным образом, отпускание может стать разрушитель
ным высвобождением агрессии или безразличным «пусть
все идет своей чередой». Здесь необходимо подчеркнуть
различие, существующее, на наш взгляд, между понятиями
«стыд» и «вина». Вслед за Фрейдом многие психоаналитики
связывают стыд исключительно со страхом обнажения ге
ниталий. Такая трактовка обращает наше внимание на ас
пект тревожности, связанный с внешним «обликом» чело
века, большое значение которому, как мы увидим далее,
придавал Гофман. Очевидно, однако, что чувство стыда —
феномен куда более широкий [22].
Насколько у человека выражено чувство стыда или со
мнения в себе, можно понять по частоте употребления в
обычном разговоре терминов «стыд» и аналогичных ему —
«униженность», «оскорбленность» и т. п. Вряд ли можно
согласиться с тем, что чувство вины «лично», сокровенно, а
стыд — «публичен». Стыд подрывает самоуважение и, оче
видно, тесно связан с более мягким опытом «смущения» (или
«замешательства»). Стыд и смущение образуются на стыке
запрещенного и дозволенного вследствие «разоблачения»
попытки чтолибо сделать. В отличие от «вины», «стыд» и
«смущение» относятся к обеим контактирующим сторонам,
т. е. могут ощущаться человеком по поводу как своего, так и
чужого поведения. Мы можем стыдиться или испытывать
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
106
смущение в отношении самих себя и собственных поступ
ков, но также и по поводу коголибо другого. Вот здесь и
обнаруживается разница между этими эмоциями. Стыдить
ся поведения другого индивида — значит ощущать некую
взаимосвязь с ним или даже ответственность за него. Сму
щение за когото есть противоположность безразличию, т. е.
определенное соучастие и расположение к тому, кто ока
зался излишне «раскрытым» перед другими.
В свете рассуждений Гофмана, анализирующего анало
гичные ситуации, особенно интересно отметить, что Эриксон
связывает стыд у ребенка (имеющий ощутимые остаточные
явления в системе безопасности взрослого) с положением тела
и осознанием его «передних» («фронт») и «задних» («тыл»)
планов. Фрейдовская теория анальной задержки приобрета
ет здесь намного более социализированную форму. Зоны
«переднего» и «заднего» планов, в контексте которых про
исходят социальные взаимодействия, возможно, напрямую
связаны с первичным опытом регионализации тела. Защищен
ность «фронта» при взаимодействии с обществом позволяет
избежать тревожности, связанной с ощущением стыда, а стыд
и смущение возникают вследствие потери этой защищеннос
ти. Тыльная сторона тела (behind) имеет для ребенка совер
шенно особое значение (the behind):
…это неизвестный континент маленького человека,
область тела, где могут магически властвовать и куда
могут «с боем» вторгаться те, кто обычно стремится
уменьшить право малыша на автономию… Поэтому
исход этой стадии решающим образом зависит от
соотношения любви и ненависти, сотрудничества и
своеволия, свободы самовыражения и ее подавления.
Из чувства самоконтроля, как свободы распоряжать
ся собой без утраты самоуважения, берет начало
прочное чувство доброжелательности, готовности к
действию и гордости своими достижениями; из ощу
щения утраты свободы распоряжаться собой и ощу
щения чужого сверхконтроля происходит устойчи
вая склонность к сомнению и стыду [23].
На следующей стадии, приходящейся на период бурного
языкового развития, с наибольшей очевидностью проявля
…Именно здесь ребенок навсегда становится разде
лившимся внутри себя. Фрагменты инстинкта, кото
рые до этого кризиса усиливали рост его детского
тела и разума, теперь оказываются разделенными на
детский набор, навсегда сохраняющий изобилие по
тенциалов роста, и родительский набор, поддержи
вающий и усиливающий самоконтроль, самоуправле
ние и самонаказание [24].
107
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
При рассмотрении этих стадий мы обнаруживаем про
грессирующее стремление ребенка к автономии, на которой
как раз и основана сама возможность осуществления реф
лексивного контроля или мониторинга деятельности. Вмес
те с тем подобная «автономия» не предполагает наличия
барьера для стимулов, которые провоцируют тревожность,
и не обозначает способов ее контроля, характерных для
системы безопасности взрослой личности. Мотивационные
компоненты ребенка и взрослого определяются стремлени
ем избежать тревожность и защитить самоуважение от «пе
реполнения» стыдом и чувством вины. Можно сказать, что
механизмы системы безопасности остаются на бессознатель
ном уровне, так как они долингвистичны, несмотря на то,
что эдипова фаза и есть тот самый период, когда ребенок
научается определять себя как «Я».
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
ется конфликт «инициатива против чувства вины». Это эди
пова стадия, которая, сколь бы сложной она ни была, явля
ется критическим этапом психологического развития чело
века. В сфере телесного она характеризуется способностью
держаться и передвигаться в вертикальном положении и раз
витием инфантильной сексуальности. В плане дальнейшего
развития личности главная роль отводится подавлению ран
ней привязанности к матери (как девочек, так и мальчиков),
обусловленному значительным скачком в языковом разви
тии. В это время ребенок начинает проявлять инициативу,
обретая внутренний контроль, необходимый ему при пере
ходе от непосредственного контекста семьи (постоянного
присутствия своих родителей) к самостоятельности и отно
шениям на равных. Все это, однако, приобретается ценой
подавления, которое в ряде случаев может вести к повыше
нию уровня тревожности, происходящей из чувства вины.
Из рис. 5 видно, что наличие сменяющих друг друга ста
дий предполагает различные соотношения и комбинации
телесного и психического в их зависимости и независимости
друг от друга. Если бы наша задача состояла в анализе инди
видуальных различий, мы обратились бы к пустым ячейкам,
заполняющимся по мере того, как в организацию челове
ческого поведения включаются те или иные фиксации дет
ского возраста или формы регрессии.
Исследования развития ребенка достаточно аргумен
тированно доказывают, что формирование способностей
к автономной деятельности тесным образом связано с осоз
нанием других как субъектов действия. Различают три ос
новных этапа формирования представлений о деятельнос
ти, соответствующих стадиям, описанным Эриксоном.
Первый — распознавание того, что называется «простым
действием», из которого следует, что другие могут вмеши
ваться в ход событий, изменяя их [25]. Осознание ребен
ком своего тела как источника деятельности происходит
одновременно с приписыванием этих свойств телам дру
гих. Реакции младенцев самого раннего возраста при взаи
модействии с «похожими на субъект деятельности» дру
гими различны, хотя аспекты поведения фигур, вызываю
щих реакцию, относительно просты и четки [26]. Вместе с
тем, отношение к другим субъектам деятельности носит
пока инструментальный характер, иными словами, они
представляются некоторыми объектами окружения, а не
физическими существами, функционирующими отдельно
от самости, которые могут уйти и вернуться. Эмоциональ
ное созревание, связанное с чувством доверия (второй
этап), повидимому, тесно переплетено с осознанием дея
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
109
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
тельности как свойства отдельно существующих индиви
дов. Наделение же «человеческими» свойствами людей
вообще, а не только родительских фигур, знаменует пере
ход к третьему этапу.
Выготский продемонстрировал тесную взаимосвязь
между локомоторным развитием (умением управлять те
лом как источником действия) и владением языком. Не
смотря на то, что в его работах не решается «проблема
Хомского» (каким образом ребенок относительно неожи
данно обучается операциям с синтаксическими структура
ми?), они проливают свет на важнейшие аспекты связи де
ятельности и речи. Дифференцированное использование
языка опосредуется развитием «практического мышления»
ребенка, иначе говоря, зависит от определенных аспектов
практического сознания [27]. Можно предположить, что
развитие «практического мышления» ускоряется с разре
шением третьего конфликта, обозначенного Эриксоном,
ибо подобное мышление подразумевает исследование тела
как проводника деятельности. Однако начальные прояв
ления «практического мышления» относятся к моменту
первых исследовательских движений младенца; овладение
речью конвергирует с развитием практического мышле
ния в ключевой фазе развития. Поразительно, насколько
некоторые из наблюдений Выготского, касающиеся вос
приятия взрослыми индивидами «диссоциации» речи и по
ведения, напоминают наблюдения МерлоПонти (Merleau
Ponty) больных с органической патологией мозга (см. с.
65–7). Например, ребенок может выполнить довольно
сложное задание только при условии, что каждое действие
будет описано вербально. Дети, так же как и многие «пси
хически больные» люди, с легкостью разговаривают сами
с собой на людях — феномен, который необходимо отли
чать от «эгоцентрической речи» Ж. Пиаже (Piaget).
Достаточно часто ссылаясь на Эриксона, мы должны
отметить, что некоторые из его идей приняты нами с суще
ственными ограничениями. Мы полагаем, что наименее ин
тересные области работы Эриксона прославили его больше
всего — речь идет об исследованиях формирования «эго
идентичности» и стадий развития личности от рождения до
подросткового возраста и далее. Эриксон критически пере
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
110
сматривает фрейдовский подход к «эго» и его отношениям
с обществом [28]. Частично это связано с тем, что формули
ровки Фрейда неадекватны с социологической точки зре
ния. В своих работах Фрейд полагался на мало приемлемые
тексты (такие как современные дискуссии о психологии тол
пы). В то же время основу психоаналитического метода со
ставляют индивидуальные клинические случаи (истории
болезни). Вот здесь видно существенное расхождение. Ни
сам Фрейд, ни его многочисленные последователи не выра
ботали приемлемой концепции дифференцированного об
щества; «идея социальной организации и ее отношения к
эго» была «сведена к упоминанию о наличии «социальных
факторов» [29]. Так, с точки зрения Эриксона, понятие Эго
строилось Фрейдом через противопоставление его беззакон
ной природе толпы и первобытным инстинктам Оно. Для
обозначения моральных ценностей человека Фрейд исполь
зует понятие Суперэго или Эгоидеал, имея в виду некую
ношу или нагрузку, которую должно выдерживать Эго.
Эриксон стремится компенсировать однобокость этого
подхода. Вместо того чтобы концентрироваться исключи
тельно на том, что социальная организация не дозволяет
ребенку, следует учитывать те выгоды, которые она ему
сулит, не забывая при этом, что типы социальных организа
ций могут различаться. Таким образом, учение Эриксона об
«эгоидентичности» дополняет традиционные психоанали
тические концепции [30].
Мы полностью согласны с критическими замечаниями
Эриксона. Однако сам термин «эгоидентичность» не впол
не удовлетворителен. Мы уже говорили о том, что понятие
«Эго» порождает в психоаналитической теории довольно
много концептуальных проблем. Поэтому введение поня
тия «эгоидентичность» может лишь увеличить существую
щую путаницу. Сам Эриксон признает, что здесь возможны
как минимум четыре коннотации: «осознанное» восприятие
собственного Я, «бессознательное стремление к личност
ной целостности», «критерий скрытых действий эгосинте
за» и «поддержание внутренней солидарности и идентич
ности с идеалами группы» [31]. На наш взгляд, ни одно из
этих значений не выглядит достаточно вразумительным; ос
тавим же в покое понятие, включающее их все!
Ðóòèíèçàöèÿ è ìîòèâàöèÿ
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
111
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
В ходе дальнейшего повествования мы отойдем от кон
цепции эгоидентичности и будем использовать представ
ления Эриксона об истоках и сущностных свойствах авто
номности (независимости) действий человека и доверия. С на
шей точки зрения, в связке объект — мир и ткани социальной
деятельности чувство доверия зависит от определенных,
наделенных особыми свойствами связей между индивиду
альным субъектом деятельности, и социальными условия
ми, в которых этот субъект осуществляет свою повседнев
ную деятельность. Если бы субъекта невозможно было по
стичь иначе, кроме как посредством рефлексивного
построения ежедневной деятельности в рамках социальных
практик, мы не смогли бы понять механизмы индивидуаль
ности в отрыве от рутины повседневности, в которой суще
ствует и которую производит и воспроизводит человек.
Понятие рутинизации, закрепленное на уровне практичес
кого сознания, представляется нам существенным с точки
зрения теории структурации. Рутина обеспечивает целос
тность личности социального деятеля в процессе его (ее)
повседневной деятельности, а также является важной со
ставляющей институтов общества, которые являются та/
ковыми лишь при условии своего непрерывного воспроиз
водства. Исследование рутинизации дает нам главный ключ
к объяснению типовых форм взаимоотношений, существу
ющих между базисной системой безопасности, с одной
стороны, и рефлексивно создаваемыми процессами, свой
ственными эпизодическому характеру социальных взаи
модействий, с другой.
Мы можем исследовать психологическую сущность ру
тины, обратившись к последствиям ситуаций, в которых
установленные модели привычной повседневной жизни
были подорваны или коренным образом уничтожены —
проанализировав так называемые «критические ситуации».
Речь пойдет о тех случаях, когда критические — для конк
ретных индивидов или групп индивидов — ситуации само
стоятельно «встраиваются» в размеренную систему соци
альной жизни на уровне характера взаимосвязи, существу
ющей между жизненным процессом или «циклом» индивида
(течением его жизнедеятельности), с одной стороны, и
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
112
спецификой традиционных общественных институтов, с
другой. Как правило, эти кризисы отмечены ритуалами или
церемониями, связанными с изменениями социального ста
туса затрагиваемого ритуалом лица (в качестве примера
подобных ритуалов можно привести крещение, инициацию,
посвящение в рыцари и т. п. — Пер.), с которыми индивид
сталкивается с момента появления на свет и вплоть до смер
ти. Несмотря на тот факт, что, с точки зрения непосредствен
но задействованных в них индивидов, эти ситуации знамену
ют собой нарушение последовательности, они все же явля
ются существенным элементом целостности социальной
жизни и имеют очевидную тенденцию к рутинизации.
Под «критическими ситуациями» мы будем понимать
непредсказуемые обстоятельства радикального разобщения
(нарушения) целостности, воздействующие на значитель
ное количество индивидов; ситуации, угрожающие или раз
рушающие веру в устойчивость институционализированных
образцов социального поведения. Мы затрагиваем эту про
блему не с позиций анализа социальных причин, порожда
ющих подобные ситуации, а с точки зрения их психологи
ческих последствий и того, что эти последствия означают
для большей части рутинной социальной жизни. Посколь
ку ранее мы неоднократно обсуждали критические ситуа
ции [32], то остановимся здесь только на одном эпизоде —
знаменитом описании печально известных событий новей
шей истории. Речь идет о работе Бруно Беттельхейма
(Bettelheim) «The Informed Heart», в которой описывается
и анализируется опыт самого автора и других людей — быв
ших узников концентрационных лагерей Дахау и Бухенваль
да. В лагерях, пишет Беттельхейм: «я ...наблюдал быстрые
изменения, и не только в поведении, но и в личности заклю
ченных; изменения невероятно быстрые и значительно бо
лее радикальные, чем те, которые можно было бы вызвать
психоаналитическим лечением»* [33]. Опыт существования
в концентрационном лагере характеризовался не только ог
раничением, но и явно выраженным разрушением привыч
ных форм повседневной жизни, обусловленным нечелове
ческими условиями существования, постоянным страхом
* Гидденс Э. Социология: Пер. с англ. М.: Эдиториал УРСС,
1999. С. 86.
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
113
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
перед угрозой или фактом насилия со стороны лагерной
охраны, нехваткой пищи и других элементарных средств
существования.
Изменения личности, описанные Беттельхеймом — их
претерпевали все узники, которых содержали в лагере в те
чение ряда лет — следовали в определенном порядке. Пос
ледовательность эта носила очевидно регрессивный харак
тер. Большинство узников травмировал уже сам процесс
заключения в лагерь. Оторванные от семьи и друзей, как
правило, без какоголибо предварительного оповещения
многие заключенные подвергались пыткам еще на пути сле
дования в лагерь. Представители среднего класса и люди,
обладающие профессиональным опытом, те, кто в большин
стве своем не сталкивался прежде с полицией или пенитен
циарной системой, испытывали сильнейший шок на началь
ных стадиях этапирования и «посвящения» в лагерную
жизнь. Согласно Беттельхейму, большинство самоубийств,
имевших место в тюрьме и во время транспортировки, со
вершалось представителями именно этой группы. Подавля
ющее большинство новых узников пыталось психологичес
ки дистанцироваться от ужасающих реалий лагерной жиз
ни, стремясь действовать в соответствии с опытом и
ценностями предыдущей жизни; но это оказывалось невоз
можным. «Инициатива», которую Эриксон считал основой
автономности человеческой деятельности, подвергалась
быстрому уничтожению; гестапо в какойто степени осоз
нанно принуждало узников усваивать подетски непосред
ственные и простые образцы поведения.
Большинство узников лагерей не подвергалось публич
ным телесным наказаниям, однако пронзительный страх
получить 25 ударов сзади охватывал их несколько раз на
дню... Угрозы, подобные этой, а также ругательства, кото
рыми узников забрасывали как представители СС, так и стар
шие из числа самих заключенных, были, как правило, свя
заны исключительно с анальной сферой. «Дерьмо» и «зад
ница» являлись столь распространенными выражениями,
что к заключенным редко обращались иначе [34].
Охрана осуществляла жесткий, но умышленно выбо
рочный контроль за туалетом как выделениями организма и
общей чистоплотностью. Все эти действия производились
публично. Лагеря фактически ликвидировали любые раз
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
114
личия между «передними» и «задними планами», физичес
ки и социально превращая последние в центр притяжения
лагерной жизни.
Особое внимание Беттельхейм уделяет общей непред
сказуемости событий, происходящих в лагерях. Чувство ав
тономности действий, которое индивиды испытывали в про
цессе рутинной повседневной жизнедеятельности в усло
виях традиционного социального окружения, практически
полностью исчезало. Ощущение «будущности», свойствен
ное целостному (ничем ненарушаемому) протеканию со
циальной жизни, разрушалось под воздействием очевидно
вероятностного (условного, зависящего от ряда обстоя
тельств) характера самой надежды на наступление завт
рашнего дня. Иными словами, узники жили в условиях ра
дикальной онтологической «ненадежности»: «ощущение
бессмысленности работы, конечности самого существова
ния, невозможность планировать собственную жизнь,
обусловленная вероятностью внезапных изменений лагер
ной политики, имели чрезвычайно губительные послед
ствия» [35]. Некоторые заключенные превращались в то,
что другие называли «Muselmänner» — «ходячие трупы»,
людей, лишенных воли,инициативы и какоголибо интере
са к собственной судьбе. Их поведение не напоминало пове
дение человеческих существ: они избегали близкого обще
ния с другими людьми, с трудом перемещали свое тело и
шаркали ногами при ходьбе. Вскоре они умирали. Сумели
выжить лишь те, кто хотя бы отчасти контролировал соб
ственную повседневную жизнь. Кто, по словам Беттельхей
ма, сохранил «основу значительно истощенных, но все же
наличествующих человеческих качеств». Тем не менее, и эти
люди не смогли избежать ряда подетски наивных устано
вок — они теряли ощущение времени, практически утрачи
вали способность «думать наперед», и их настроение силь
но колебалось изза, казалось бы, тривиальных событий.
Подобное поведение было характерно для узников,
пробывших (как и Беттельхейм) в лагере не более года. «Ста
рые заключенные», содержавшиеся в лагерях на протяже
нии нескольких лет, вели себя иначе. Они практически ут
ратили всяческую связь с внешним миром и «воссоздали»
себя как субъектов, интегрировавшись в лагерную жизнь в
качестве непосредственных участников ритуалов вырожде
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
115
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ния, которое они на первых порах существования в лагере
находили столь ужасным и отвратительным. Зачастую эти
узники не могли вспомнить имена, места и события, имев
шие место в их прошлой жизни. В конце концов подавляю
щее большинство старых заключенных превращалось в лю
дей с полностью реконструированной личностью, развива
ющейся путем имитации взглядов и манер поведения тех
самых людей, которых они нашли такими отвратительными
по прибытии в лагерь, — лагерной охраны. Узники, провед
шие в лагерях несколько лет, копировали действия пленив
ших их людей не только во имя заискивания перед ними, но
и, как полагал Беттельхейм, вследствие интроекции норма
тивных ценностей СС.
Как можно объяснить все вышесказанное? Последова
тельность этапов (хотя и не представленная Беттельхеймом
именно в таком виде) кажется нам вполне понятной. Подрыв и
умышленное, длительное наступление на сами основы повсед
невной жизни породили высокую степень тревожности, стали
причиной «размывания» верхнего слоя социализированных
реакций или ответных действий, обусловленных стабильным
и гарантированным контролем за собственными действиями и
предсказуемой структурой социальной жизни. Усиление тре
вожности выражалось в регрессивных образцах и линиях по
ведения, разрушающих фундамент базисной системы безо
пасности, основывающейся на чувстве доминирующего дове
рия к другим. Те, кто был плохо подготовлен к встрече с такого
рода проблемами, поддался давлению и «пошел ко дну». Те,
кто сумел сохранить минимальную степень контроля и чув
ство собственного достоинства, смогли выживать в течение дли
тельного периода времени. Однако со временем большинство
старых узников подверглось процессу «ресоциализации», в
ходе которого произошло восстановление (правда, ограничен
ное и в высокой степени противоречивое [36]) установки на
доверие посредством идентификации с лагерными властями.
Аналогичные последствия повышенного уровня тревожнос
ти, регрессии, сопровождаемой изменением типовых образ
цов поведения, наблюдались во многих критических ситуаци
ях, имевших место в различных контекстах — реакциях на
длительное нахождение в зоне обстрела на полях сражения,
при пристрастных допросах и пытках в тюрьмах и в других
обстоятельствах крайнего стресса [37].
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
116
Обыденная социальная жизнь, напротив, предполага
ет — в большой или меньшей степени, зависящей от специ
фики контекста и особенностей конкретной личности —
наличие у индивидов чувства онтологической безопаснос
ти, основу которой составляет автономность человеческой
деятельности в рамках предсказуемой рутины социальных
действий и взаимодействий. Рутинный характер линий по
ведения, которым индивиды следуют в повседневной прак
тике, не «возникает вдруг». Он «создается» посредством
рефлексивного мониторинга деятельности, осуществляемо
го в условиях соприсутствия. «Размывание» привычных спо
собов деятельности, вызванное повышенным уровнем тре
вожности, не контролируемым базисной системой безопас
ности, представляется нам характерной чертой критических
ситуаций. В повседневной социальной жизни акторы моти
вированы на поддержание тактичных форм поведения, де
тально проанализированных Гофманом. Однако это проис
ходит не потому, что, как предполагал Гофман, социальная
жизнь представляет собой своего рода «контракт взаимо
протекции» — договор, добровольно принимаемый людь
ми. Тактичность является тем механизмом, посредством ко
торого деятели могут воспроизводить условия «базисного
доверия» или онтологической безопасности — условия, спо
собствующие осуществлению контроля и управления при
митивными формами тревожности и напряженности. Таким
образом, можно утверждать, что многие характерные чер
ты повседневных социальных взаимодействий не мотивиро
ваны напрямую. Скорее, речь идет об обобщенном мотива
ционном стремлении к интеграции привычных социальных
практик во времени и пространстве.
Ïðèñóòñòâèå, ñîïðèñóòñòâèå è
ñîöèàëüíàÿ èíòåãðàöèÿ
Рутина повседневной жизни является основой даже
наиболее сложных форм социетальной организации. В про
цессе повседневной деятельности индивиды «сталкивают
ся» друг с другом в ситуативных контекстах взаимодей
ствия — взаимодействия с другими в условиях физического
соприсутствия «лицом к лицу».
117
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Мерло/Понти М. Феноменология восприятия: Пер. с фр. /
Под ред. Вдовиной И.С., Фокина С.Л. СПб.: Ювента: Наука, 1999.
С. 137.
** Там же. С. 140.
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
Социальные свойства соприсутствия фиксируются в
пространственном расположении тела, его ориентации по
отношению к другим и переживающей «самости». Гофман
уделяет значительное внимание анализу этого феномена,
особенно в отношении «лица», но, пожалуй, наиболее впе
чатляющим являются рассуждения на эту тему, предложен
ные М. МерлоПонти. Начнем с их рассмотрения, а затем
перейдем непосредственно к наблюдениям Гофмана. Мер
лоПонти указывает на то, что тело не «занимает» время
пространство в том смысле, как это делают материальные
объекты. Он пишет об этом следующим образом: «Контур
моего тела — это некая граница, которую обыкновенные
пространственные отношения не пересекают»* [38]. Это
происходит потому, что тело и опыт телодвижений явля
ются ключевым моментом форм деятельности и сознания,
которые фактически определяют его целостность. Про
странственновременные отношения присутствия, сконцен
трированные на теле, приспосабливаются не к «простран
ственности позиции», в терминологии МерлоПонти, но к
«пространственности ситуации». «Здесь» тело относится не
к определенному ряду координат, а к положению тела, ори
ентированного на собственные задачи. Почти так же счита
ет и Хайдеггер: «В конечном счете, коль скоро мое тело мо
жет быть «формой» и перед ним могут существовать фигу
ры, выделяющиеся на сплошном фоне, это происходит лишь
оттого, что тело поляризуется своими задачами, существу/
ет в отношении них, собирается с силами, дабы достичь
свои цели, и в итоге телесная схема говорит нам о том, что
мое тело пребывает в мире»** [39].
Исследования, проведенные Голдштейном (Goldstein)
и другими среди пациентов с нарушенной мозговой деятель
ностью, дают нам графическое представление о том, как это
происходит [40]. Так, некоторые из этих индивидов не спо
собны совершать движения, абстрактные по отношению к
визуально наличествующей среде или обстановке. Человек
может указать на часть своего тела только в том случае,
если он или она визуально наблюдают производимое дви
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
118
жение и на самом деле дотрагиваются до этой части тела.
Данные такого рода наблюдений позволяют нам сделать
вывод, что хотя оба движения кажутся на первый взгляд
«позиционными», «касание» не равносильно «указанию».
Их различие указывает на значимость телесного простран
ства как удивительно сложного поля матриц привычной де
ятельности. Пациенту с нарушением мозговой функции,
которого просили совершить заданное телодвижение, тре
бовалось для выполнения этой задачи представить себе об
щее положение собственного тела. И это не ограничивалось
минимальными жестами, как в случае со здоровыми людь
ми. Так, получив задание поздороваться, пациент обращает
внимание на формально правильное положение всего свое
го тела — он может совершить необходимое действие, толь
ко адаптировавшись к обобщенной ситуации, в контексте
которого это действие (жест или телодвижение) происхо
дит. Здоровый индивид, напротив, рассматривает данную
ситуацию как тест или игру. По словам МерлоПонти, он
или она используют «тело как способность предопределен
ного действия» [41]. Это дилемма пациента, благодаря ко
торой мы можем глубже понять специфику повседневной
интеграции тела в протяженность деятельности. Ибо тело
функционирует и воспринимается своим хозяином как
«тело» только в контексте деятельности. Вопрос, заданный
Виттгенштейном: «В чем состоит различие между тем, что я
поднимаю свою руку и моей поднимающейся руки?», по
рождает множество трудностей, к которым его автор, воз
можно, хотел привлечь наше исследовательское внимание.
Повидимому, он рассматривает в качестве типичной толь
ко ситуацию теста или игровую команду; в этом случае мы
можем сделать ошибочный вывод, что теория деятельности
строится, скорее, на противопоставлении «движений» и
«действий» как обособленных и изолированных друг от
друга процессов, нежели на пространственновременной
контекстуальности телесной деятельности в потоке повсед
невного поведения.
Деятельность тела, имеющая место в потоке действий,
немедленно включается в онтологическую безопасность или
чувство «доверия» в отношении целостной непрерывности
мира и собственной личности, подразумеваемой самой про/
тяженностью повседневной жизни. Пациенты, страдаю
119
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Мерло/Понти М. Феноменология восприятия: Пер. с фр. /
Под ред. Вдовиной И.С., Фокина С.Л. СПб.: Ювента: Наука, 1999.
С. 150–151.
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
щие вследствие нарушения деятельности мозга, должны
тщательно исследовать физические свойства объекта для
того, чтобы распознать в нем, скажем, «ключ». Здоровые
индивиды будут столь внимательно исследовать объект толь
ко в необычных ситуациях — например, когда участвуют в
игре, где у них есть веские основания полагать, что объекты
могут быть не теми, за кого себя «выдают». Если мы попы
таемся подвергать детальному обследованию каждый встре
чающийся нам объект, то целостная непрерывность и связа
ность повседневной жизни будет невозможна. Отсюда оче
видно, что предложенные Гарфинкелем «несущественные
клаузулы» («etcetera clause») используются не только в
языке или разговоре, но применимы и к телесной деятель
ности в физическом отношении ко внешнему миру. Все это в
свою очередь взаимосвязано со временем и чувством време
ни. Обратимся еще раз к МерлоПонти:
«Там, где у нормального человека каждое двигательное
или тактильное событие устремляет к сознанию изобилие
интенций, которые идут от тела как центра виртуальной
деятельности либо к самому этому телу, либо к объекту; у
больного, напротив, тактильное впечатление остается смут
ным и замкнутым в себе... Нормальный человек считается с
возможным, которое, не теряя своего статуса возможного,
приобретает таким образом какуюто особую актуальность;
у больного же, наоборот, поле актуального ограничивается
тем, что он встречает в реальном контакте, или тем, что свя
зано с этими данными четкой дедукцией»* [42].
Конечно, тело не представляет собой недифференци
рованную целостность. То, что А. Гелен (Gehlen) именует
«эксцентричным» положением человеческих существ —
прямое и открытое отношение к внешнему миру — несом
ненно, является следствием биологической эволюции. Нам
нет нужды представлять биологическую эволюцию в виде
гипотетически сходной формы эволюции социальной для
того, чтобы увидеть ее последствия для социальных про
цессов, протекающих в условиях соприсутствия. У челове
ческих существ лицо является не только непосредственным
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
120
физическим источником речи, но и основной зоной тела, на
которой отражены лабиринты опыта, чувств и намерений.
Во многих отношениях, пусть банально, но одновременно и
значимо, лицо в процессе социальных взаимоотношений
индивидов влияет на их расположение в пространстве в ус
ловиях соприсутствия. Позиционирование «лицом» к дру
гому или другим, к кому адресовано сообщение, разительно
отличается от позиционирования в большинстве животных
сообществ. Количество людей, способных непосредствен
но участвовать в социальных взаимодействиях «лицом к
лицу», по сути своей строго ограничено, за исключением
тех случаев, когда один или несколько индивидов обраща
ются к толпе или аудитории, стоящей перед ними. Однако
подобные обстоятельства, несомненно, требуют, чтобы ин
дивиды, составляющие толпу или аудиторию, приносили в
жертву непрерывное тесное общение друг с другом. Пер
вичность лица как деятеля и средства выражения и комму
никации имеет этические последствия, многие из которых
детально анализируются Гофманом. Повернуться спиной к
говорящему человеку означает в большинстве (если не во
всех?) обществ жест игнорирования или неуважения. Более
того, большинство (или даже все?) обществ имеет тенден
цию признавать лингвистическое сходство между лицом как
термином, относящимся к области физиогномики, и лицом
как средством поддержания чувства собственного достоин
ства. Нет сомнений, что существует ряд культур, таких, на
пример, как китайская культура или отдельные ее сектора,
которые уделяют особое внимание сохранности лица в боль
шинстве обстоятельств окружающей среды. Несомненно
также и то, что это может иметь отношение к знаменитому
различию, подчеркиваемому Бенедикт (Benedict) и други
ми, между культурами «стыда» и «вины», даже если подоб
ное различие и кажется нам отчасти натянутым. Однако
моменты сохранности и «сбережения» лица почти наверня
ка характерны для всего многообразия транскультурных
контекстов социальных взаимодействий.
Родственные темы контроля за телом в процессе дея
тельности в условиях соприсутствия и всепроникающего
влияния лица присутствуют во всех работах Гофмана. Как
нам следует понимать термин «соприсутствие»? В том смыс
ле, в котором он использовался Гофманом, и как понимаем
Ãîôìàí: âçàèìîäåéñòâèÿ è ðóòèíû
121
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Поскольку Гофман последовательно и настойчиво уде
ляет внимание анализу рутины повседневной жизни, его
работы содержат множество ярких примеров, проясняю
щих характер социальной интеграции. Прежде чем присту
пить к полезному для нас развитию этих идей, следует де
тально проанализировать и возразить некоторым неверным
толкованиям работ Гофмана. Он настоятельно нуждается в
защите от докучливых притязаний его поклонников. Зачас
тую Гофман воспринимается как идиосинкразический на
блюдатель социальной жизни, чья чувствительность в от
ношении тонкостей того, что мы называем практическим и
дискурсивным сознанием, происходит скорее от комбина
ции высокого интеллекта и игривого стиля, нежели является
производной согласованного подхода к социальному анали
зу [45]. Это весьма обманчивая и неопределенная причина,
по которой Гофман в большинстве случаев не причисляется
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
его мы, соприсутствие закрепляется на уровне перцепцион
ных и коммуникативных модальностей тела. То, что Гоф
ман именует «совершенными обстоятельствами соприсут
ствия», обнаруживается всякий раз, когда субъекты дея
тельности «чувствуют, что они достаточно близки, чтобы
осознаваться в любой своей деятельности, включая «про
чувствование» других, и достаточно близки, чтобы воспри
ниматься в своем ощущении того, что их оcознают» [43].
Несмотря на то что «совершенные обстоятельства сопри
сутствия» существуют исключительно в ситуации непосред
ственного контакта между физически присутствующими
людьми, в наши дни, благодаря электронным коммуника
циям и особенно телефону, стали возможны и опосредо
ванные контакты, допускающие тесную связь и близость,
характерные для условий соприсутствия [44]. В современ
ных обществах, а в ином виде и в других культурах, про
странство комнаты определяет, как правило, вероятные гра
ницы соприсутствия, за исключением тех случаев, когда речь
идет о вечеринках, где «доступным» может оказаться весь
дом. Конечно, существует множество «общественных мест»,
например, уличная толкотня и т. п., где невозможно обо
значить физические пределы условий соприсутствия.
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
122
к разряду социальных теоретиков, заслуживающих особо
го внимания. В любом случае подчеркнем, что работы Гоф
мана представляются нам в высшей степени систематичны
ми, и именно это серьезно определяет их интеллектуальное
могущество. Другим недоразумением, которое Гофман вряд
ли мог предусмотреть, является то, что его работы соответ
ствуют только условиям «микросоциологии», которые оче
видно отличаются от «макросоциологических» проблем.
Гораздо интереснее, с нашей точки зрения, рассматривать
труды Гофмана как имеющие отношение к распределению
пересечений присутствия и отсутствия в процессе социаль
ного взаимодействия. Механизмы социальной и системной
интеграции с необходимостью переплетаются друг с дру
гом. Работы Гофмана, несомненно, затрагивают и ту и дру
гую, даже, несмотря на то что он был крайне осторожен в
отношении проблем долгосрочного институционального
процесса или развития.
Кроме того, зачастую предполагается, что значимость
работ Гофмана не только ограничена рамками современных
обществ, но и то, что они прямо отражают те характеристи
ки поведения, которые можно отнести к разряду новых и
преимущественно американских. Так, комментируя работу
Гофмана, Гоулднер пишет:
«...она (работа) останавливается на эпизодах и представ
ляет жизнь исключительно в том виде, в котором она под
держивается в узком, межличностном окружении, внеис
торично и неинституционально, как существование над ис
торией и обществом... (Она) отражает новый мир, в котором
новый слой — средний класс — не думает больше, что тя
желая работа приносит несомненную пользу, а успех зави
сит от прилежности и исполнительности. В этом новом мире
остро чувствуется иррациональность отношений между ин
дивидуальными достижениями и величиной получаемых
вознаграждений, между фактическим вкладом и соци
альным регулированием. Это мир высокооплачиваемой гол
ливудской звезды и фондовых бирж, предлагающих цен
ные бумаги, цены на которые не соответствуют получаемым
прибылям» [46].
Гоулднер недвусмысленно (и не в ее пользу) сравнивает
эту точку зрения с тем, что он называет «структурным» под
ходом. Социальный мир, изображенный Гофманом, не толь
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
123
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ко отличается высоким уровнем культурного развития, но и
характеризуется наличием временных, а не прочных и ус
тойчивых институциональных форм, упорядочивающих су
ществование людей. Нельзя сказать, что обвинение, выдви
гаемое Гофманом, — настолько, насколько это можно счи
тать обвинением — неоправдано полностью. Однако критика
Гоулднера еще раз демонстрирует нам, что дуализм, упоми
навшийся нами ранее, весьма распространен в социальных
науках. Стабильность институциональных форм невозмож
на вопреки или вне взаимодействий, имеющих место в по
вседневной жизни, но вместе с тем и включается в эти са/
мые взаимодействия.
Исчезновение социальных взаимодействий отражает
временность протяженности повседневной жизни и услов
ный характер структурации. Однако Гофман приводит очень
убедительное доказательство, утверждая, что «постепен
ное исчезновение», свойственное синтагматическому упо
рядочению социального взаимодействия, согласуется с оче
видной устойчивостью формы в социальном воспроизвод
стве. Хотя, насколько мы знаем, он никогда не заявлял
подобного, нам думается, что его работы обнаруживают
черты и свойства соприсутствия, характерные всем обще
ствам, однако, те же самые работы, несомненно, могут быть
значимы и в плане определения новых качеств современно
сти. Работы Гофмана охватывают много миров. И всетаки,
используя идеи, представленные в них, мы не являемся при
верженцами всех акцентов, которые были расставлены са
мим автором.
Труды Гофмана внесли серьезный вклад в исследова
ние отношений, существующих между дискурсивным и
практическим сознанием в условиях социальных взаимодей
ствий. Вместе с тем он практически не говорит о бессозна
тельном и, возможно, даже отрицает саму идею, согласно
которой последнее играет в социальной жизни хоть сколь
конибудь значимую роль. Более того, анализ взаимодей
ствий, проведенный Гофманом, предполагает, скорее, мо
тивированных субъектов деятельности, нежели исследова
ние источников человеческой мотивации, как утверждали
многие из его критиков. Недостаток этот достаточно серье
зен и является одной из основных (помимо отсутствия ин
тереса к долгосрочным процессам трансформации соци
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
124
альных институтов) причин того, что работы Гофмана зача
стую кажутся нам «поверхностными». Почему субъекты
деятельности, чей рефлексивный мониторинг поведения
описан столь детально и тонко, придерживаются в повсед
невной жизни рутинных практик? На этот вопрос можно
было бы ответить, если бы имели дело с ситуацией, в кото
рой изображенные Гофманом индивиды умышленно пред
ставлялись в качестве циничных деятелей, абсолютно со
знательно и расчетливо адаптирующихся к заданным соци
альным условиям. Однако, несмотря на то что многие
понимали Гофмана именно таким образом, это не является
основным следствием, которое нам хотелось бы извлечь из
открытой им области исследования. Упор на преобладание
в социальных взаимодействиях тактичности, восстановле
ние деформаций социальной структуры и поддержание «до
верия» предполагает, скорее, преимущественное внимание
к защите социальной целостности, внутренним механизмам
социального воспроизводства.
Гофман предлагает типологию форм взаимодействия, и
мы будем использовать некоторые из представленных им
понятий, отчасти модифицируя их по мере необходимости.
Диапазон понятий выглядит следующим образом:
[соприсутствие]
встречи (сборища)
общественные события (мероприятия)
нефокусированное взаимодействие
фокусированное взаимодействие: взаимодействия
(личные встречи)
рутины (эпизоды).
Сборища имеют отношение к сосредоточению людей
(двух или более индивидов) в контексте соприсутствия. Под
термином «контекст» (Гофман употребляет вместо него по
нятие «ситуации») мы будем подразумевать те «диапазо
ны» или «участки» пространствавремени, в рамках кото
рых происходят конкретные встречи. Любой человек, ока
завшийся в этом пространственновременном диапазоне,
делает себя «доступным» для вхождения в сборище или
может фактически образовать его, если последнее двухэле
ментно по сути. Сборища предполагают обоюдный рефлек
сивный мониторинг поведения, осуществляемый в и посред
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
125
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ством соприсутствия. Контекстуальность их жизненно важ
на (и самым неотъемлемым образом) с точки зрения подоб
ных процессов мониторинга. Контекст включает физичес
кую среду взаимодействия, но одновременно не является
только пространством, «в котором» оно происходит. Эле
менты контекста, в том числе временная последовательность
телодвижений и разговоров, регулярно используются
субъектами деятельности в процессе построения коммуни
каций. Значимость их в плане формулировки «смыслового
содержания» жестов и слов трудно переоценить, и это было
убедительно доказано Гарфинкелем [47]. Так, лингвисты
часто пытаются анализировать семантические проблемы
либо в терминах «внутренней» лингвистической компетен
ции конкретных ораторов, либо исследуя свойства отдель
ных речевых актов. Вместе с тем «смыкание значений» по
ливалентных терминов обыденного языка, достигаемое в
дискурсе, возможно постичь только путем изучения кон
текстуальной упорядоченности всех разговоров.
Встречи могут принимать весьма свободную и скоро
течную форму, такую, например, как мимолетный обмен
«дружескими взглядами» или приветствиями в коридоре.
Более формализованные контексты встреч называются об
щественными мероприятиями. Последние предполагают
наличие множества индивидов. Как правило, общественные
мероприятия достаточно четко ограничены во времени и
пространстве и характеризуются наличием специальных
видов фиксированного материального «оснащения» — фор
мализованно подготовленных столов, стульев и т. п. Обще
ственное мероприятие обеспечивает «структурирующий
социальный контекст» (терминология Гофмана), в услови
ях которого многие встречи «формируются, прекращаются
и снова формируются, в то время как модель поведения
имеет тенденцию признаваться в качестве соответствующей
и (зачастую) формальной или преднамеренной» [48]. Все
многообразие типовых (рутинных или стандартных) аспек
тов повседневной жизни, таких, например, как рабочий день
на фабрике или в офисе, относится к этому же разряду.
Однако существует также множество нестандартных соци
альных событий, включая вечеринки, танцы, спортивные
мероприятия и т. п. Конечно, участок физического простран
ства может одновременно являться местом действия не
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
126
скольких социальных событий, каждое из которых вклю
чает разнообразные встречи или сосредоточения индивидов.
Гораздо чаще, однако, имеет место нормативно санкциони
рованное «доминирующее социальное событие», подчиня
ющее себе другие мероприятия, происходящие в конкрет
ном пространственновременном секторе.
Контекстуальные характеристики скоплений, случаю
щихся в условиях социальных мероприятий или вне их, мо
гут быть разделены на две основные группы. Нефокусиро
ванное взаимодействие относится к тем ко всей совокупно
сти телодвижений и сигналов, которые сообщаются между
индивидами, соприсутствующими в рамках определенного
контекста. Основными источниками принуждения здесь
являются физические свойства тела и ограниченные возмож
ности позиционирования лица. Обобщенная осведомлен
ность акторов относительно присутствия других субъектов
деятельности может распространяться в широком простран
ственном диапазоне и охватывать даже тех, кто находится
позади них. Однако подобные «сигнализирования тела» весь
ма расплывчаты по сравнению с теми, которые возможны и
постоянно используются в процессе взаимодействия лицом
к лицу. Фокусированное взаимодействие имеет место вся
кий раз, когда два или более индивидов координируют свои
действия посредством непрерывного пересечения выраже
ний лиц и голосов. Несмотря на то что участники способны
отслеживать большинство того, что происходит в более
широком диапазоне социального окружения, фокусирован
ное взаимодействие четко разграничивает тех, кто в нем уча
ствует, и тех, кто соприсутствует. Единицей фокусирован
ного взаимодействия является встреча лицом к лицу или
столкновение. Столкновения представляют собой путевод
ную нить социального взаимодействия, преемственность
встреч друг с другом, упорядоченную в рамках повседнев
ного цикла деятельности. Хотя Гофман формально и не вклю
чает это в свою концептуальную схему, нам кажется очень
важным подчеркнуть тот факт, что столкновения, как пра
вило, носят рутинный характер. Иными словами, то, что с
точки зрения текущего момента может показаться лаконич
ными и тривиальными обменами, становится гораздо более
реальным и практически значимым, когда рассматривается
в качестве неотъемлемого элемента повторяющегося харак
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Взаимодействия представляют собой упорядоченные
явления, интерполированные в рамках и, помимо этого, при
дающие форму сериальности повседневной жизни. Систе
матические свойства взаимодействий могут быть сведены к
127
Ý. Ãèääåíñ
Ñåðèàëüíîñòü
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
тера социальной жизни. Рутинизация взаимодействий име
ет первостепенное значение для сочленения мимолетного
столкновения с социальным воспризводством, а, следова
тельно, и с видимой «стабильностью» институтов.
Мы определяем социальную интеграцию как систем
ность в условиях соприсутствия. Некоторые явления бук
вально «напрашиваются» на то, чтобы считаться наиболее
релевантными формированию социальной интеграции, оп
ределяемой подобным образом. Вопервых, для того чтобы
постичь связь, существующую между взаимодействиями и
социальным воспроизводством, растянутым во времени и
пространстве, нам следует обратить особое внимание на то,
каким образом взаимодействия формируются и преобразу
ются в протяженности повседневного существования. Во
вторых, нам необходимо попытаться определить основные
механизмы дуальности структуры, посредством которых
взаимодействия организуются в и через пересечения прак
тического и дискурсивного сознания. Это в свою очередь
должно быть изложено в терминах контроля за телом и
поддержки (или правил, или условных договоренностей).
Втретьих, помимо всего прочего взаимодействия обеспечи
ваются и поддерживаются посредством разговоров, т. е.
повседневного речевого общения. Анализируя коммуника
цию значения в процессе взаимодействия с помощью исполь
зования объяснительных схем, явление разговора, неотъем
лемо присущее взаимодействиям, следует воспринимать
очень серьезно. Наконец, следует изучить контекстуальную
организацию взаимодействий, поскольку мобилизация вре
менипространства представляет собой «основу» всех вы
шеупомянутых элементов. Мы постараемся решить эту про
блему, определив несколько базисных понятий, таких как
«наличие — присутствие», «локальность (место действия)»
и отношение «обособленность / раскрытие». Не обсуждая
эти понятия в данной главе, мы вернемся к ним позже.
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
128
двум базисным характеристикам: открытость — закрытость
и очередность. Рассмотрим вкратце каждую из них. Протя/
женность повседневной жизни, проживаемая каждым ин
дивидуально, есть непрерывный поток деятельности, нару
шаемый исключительно (но регулярно) относительным без
действием во время сна. Протяженность деятельности
может «заключаться в скобки» или, по выражению Шюца,
«концептуально сегментироваться» возвратным моментом
внимания со стороны субъекта. Это происходит, когда кого
нибудь просят пояснить «причину» или обосновать (объяс
нить) определенные особенности собственного поведения.
Однако протяженность повседневной жизни также «обо
собляется скобками», отмечающими начало и окончание
взаимодействия. Гофман пишет: «Тогда мы можем говорить
об открытии и закрытии временных скобок и ограничениях
пространственных «скобок» [49]. Будучи приверженцем
драматургических метафор и аналогий, Гофман приводит в
качестве примера приемы, используемые при начале и за
вершении театральных представлений. В начале спектакля,
например, звенит звонок, гаснет свет, поднимается занавес.
В конце действия свет в зале снова загорается и занавес
опускается. Большинство социальных событий использу
ет те или иные виды формальных знаковых приемов, зна
менующих их начало и окончание — атрибут как ритуаль
ных мероприятий, свойственных традиционным культу
рам, так и множеству более светских социальных событий,
имеющих место в современных обществах. Например, обо
собление церемоний инциации, как правило, символизи
руется разительным изменением в манере поведения в пре
делах рамок самого мероприятия — «маркерами», указы
вающими на переход от мирского к священному. Роже Каюа
(Caillois) продемонстрировал параллели между сферами
религии и «игры» (а также непосредственное историчес
кое влияние на них) [50].
Можно предположить, что «скобки» или «маркеры»
имеют тенденцию восприниматься обычными акторами как
особо важные в тех случаях, когда действия, протекающие
в контексте взаимодействия или в рамках социального со
бытия, существенно отличаются, с точки зрения их участ
ников, от стандартных ожидаемых результатов повседнев
ной жизни. Гофман приводит следующий пример. В процессе
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Большинство взаимодействий, образующих сериаль
ность социальной жизни, происходит либо вовне (в про
странствевремени), либо на заднем плане скоплений, бази
рующихся на социальных событиях. В подобных обстоя
тельствах общение лицом к лицу не подразумевает явных
границ, изолирующих взаимодействие от индивидов, не уча
ствующих в нем. В этих условиях рефлексивный монито
ринг тела, телодвижений и позиционирования использует
ся, как правило, во имя формирования «условной ограни
ченности взаимодействия» [52]. Иными словами, нормативно
129
Ý. Ãèääåíñ
Мы (и немалое количество их) обладают способнос
тью и склонностью использовать фактическую и ре
альную деятельность — деятельность, выразительную
саму по себе — в качестве модели, на которой очер
чиваются границы переходов к веселью, хитрости,
эксперименту, повторению, снам и мечтам, фантази
ям, ритуалам, демонстрации, анализу и благотвори
тельности. Подобные яркие и живые призраки собы
тий включаются и приспосабливаются к действующе
му миру, но не таким близким образом, какой
характерен повседневной деятельности в буквальном
смысле этого слова [51].
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
медицинского обследования обнаженного тела или позиро
вания в обнаженном виде индивид, как правило, предпочи
тает не раздеваться в присутствии аудитории — другого или
других; то же самое происходит и по завершении взаимо
действия — при одевании. Раздевание и одевание, происхо
дящие наедине, позволяют человеку внезапно представить
тело и также внезапно его скрыть. Таким образом обозна
чаются границы эпизода и одновременно подчеркивается,
что происходящее лишено сексуальной или другой значи
мости, которая в ином случае могла бы подразумеваться.
Это является частью того, что Гофман именует «манипуля
цией» взаимодействиями, и тесно взаимосвязано с рассуж
дениями Виттгенштейна относительно переплетения различ
ных форм жизни. Наличие взаимодействий, имеющих гра
ницы и обладающих определенным социальным «оттенком»
или «характером», делает возможным преобразование и
группировку всего многообразия частных эпизодов в отлич
ные друг от друга «типы».
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
130
санкционированная «преграда» отделяет тех, кто участвует
во взаимодействии, от тех, кто просто соприсутствует. Это
совместная работа, в процессе которой непосредственные
участники взаимодействия лицом к лицу и сторонние на
блюдатели — зачастую, вовлеченные в процесс общения с
другими сторонами — выказывают друг другу своего рода
«гражданское невнимание». Гофман определяет различные
способы достижения и разрушения подобного состояния.
Как и во всех других случаях обоюдного мониторинга взаи
модействия, здесь существует множество необычно слож
ных ритуалов, используемых, например, с целью демонст
рации «невнимания». Так, от свидетелей — очевидцев ожи
дают обычно, что они не только не будут использовать
ситуацию близкого присутствия, посредством которой воз
можно получить информацию о происходящих вокруг лич
ных взаимодействиях, но и станут активно демонстриро
вать собственное невнимание. В ряде случаев последнее до
вольно проблематично. Ибо если невнимание носит
чрезмерно нарочитый и напускной характер, оно может про
извести обратное впечатление и дать понять, что индивид на
самом деле подслушивает.
Здесь возможны разного рода осложнения. Существу
ет ряд ситуаций, в которых индивид заинтересован в под
слушивании содержания социального взаимодействия и со
знательно симулирует невнимание. Однако в этом случае
актуален риск быть замеченным вследствие искусственнос
ти позы или массы других особенностей, способных выдать
истинный смысл происходящего. Отсюда никоим образом
не следует, однако, что большинство изумительно утончен
ных лабиринтов взаимодействия носят преднамеренный или
умышленный характер или являются результатом цинич
ных манипуляций; именно к таким выводам склонны многие
интерпретаторы Гофмана. Совсем наоборот. Наиболее уди
вительным является, на наш взгляд, то, что навыки взаи
модействия, обнаруживаемые акторами в процессе произ
водства и воспроизводства взаимодействий, укоренены в
практическом сознании. Структурации социальных взаи
модействий характерна скорее тактичность, нежели ци
низм. Вопреки тому, что содержание понятия «тактич
ность» может существенно видоизменяться, значимость ее
не подвергается сомнению в весьма разнящихся во всех про
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
131
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
чих смыслах обществах и культурах. Такт или тактич
ность — неявное концептуальное соглашение участников
взаимодействий — является, повидимому, основным меха
низмом обеспечения «доверия» или чувства онтологичес
кой безопасности на протяжении длительных простран
ственновременных промежутков. Поддерживая и защищая
условную обособленность взаимодействия, такт выходит на
первый план в ситуациях, угрожающих ее целостности. Так,
например, в ограниченных пространствах, подобных каби
не лифта, практически невозможно занять позицию, исклю
чающую слушание. В англоамериканском обществе инди
виды, попавшие в подобную ситуацию, склонны временно
приостановить процесс общения, иногда позволяя себе ко
роткие реплики, указывающие на то, что взаимодействие не
прекращено, а всего лишь отложено. Точно так же, если
несколько человек разговаривают, и вдруг один из них пре
рывает беседу и отвечает на телефонный звонок, то другие
не могут сразу же продемонстрировать свое невнимание к
этому, и продолжающийся между ними разговор становит
ся на некоторое время прерывистым и неуверенным [53].
Эти и подобные им контексты взаимодействий напрямую
выражают ассиметрию власти. Так, если двое индивидов,
находящихся в лифте, продолжают разговаривать, не об
ращая внимание на чрезмерную близость окружающих их
людей, вполне может оказаться, что они таким образом де
монстрируют своим подчиненным собственное безразличие
к сохранению в подобной ситуации гражданского невнима
ния. Тем не менее они могут выдать определенную обеспо
коенность фактом отклонения от стандартных норм, а по
сему говорить даже громче, чем делали бы это в других об
стоятельствах.
Социальные взаимодействия предполагают «зонирова
ние в пространстве»; это касается как расположения тел
относительно друг друга, внутри и вовне области взаимо
действия лицом к лицу, так и согласованной, с точки зрения
периодичности и очередности, сериальности вкладов, со
ставляющих взаимодействие. Совместное пространственное
расположение существенно с точки зрения обособления
взаимодействий (буквального «заключения их в скобки») и
является, как мы постараемся продемонстрировать это поз
же, предметом того, что Хагерстранд именует «ограничени
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
132
ями взаимодействия» и «пределами вместимости». Обоб
щенные нормативные санкции, определяющие приемлемую
пространственную близость индивидов в общественных ме
стах подвержены кросскультурным изменениям, аналогич
но нормам, влияющим на границы допустимых телесных
контактов между людьми в различных ситуациях [54]. Од
нако пространственное расположение может быть эффек
тивно организовано только в рамках «непринужденной бе
седы» — на небольшом расстоянии друг от друга, дабы не
было необходимости кричать, и не слишком близко, чтобы
невозможно было наблюдать за стандартными выражения
ми лица, помогающими контролировать искренность и дос
товерность произносимого. Взаимодействия лицом к лицу в
ситуации соприсутствия других практически всегда харак
теризуются определенным обособлением тела от тех, кто
не является их участником. При этом пространственное рас
положение тел таково, что любые физические барьеры, пре
пятствующие свободному обмену взглядами или визуаль
ному контакту, отсутствуют. Этого трудно добиться в тол
пе с ее хаотичными и множественными, разнонаправленными
движениями — например, на вечеринке или в переполнен
ном поезде. В подобных ситуациях имеет место временное
ослабление санкций, которые в обычном случаеконтроли
руют чрезмерную мобильность взаимодействующих. При
данных обстоятельствах человек вполне может перемещать
свое тело тудаобратно, если другие понимают, что это де
лается им во имя сохранения визуального контакта, нару
шаемого или блокируемого положением других людей. Эти
движения могут осуществляться в излишне подчеркнутой
форме, дабы продемонстрировать другим, что актор, про
изводя их, понимает, что в обыденной ситуации они будут
выглядеть несколько эксцентрично.
Очередность во взаимодействиях исследовалась в ос
новном авторами этнометодологического направления [55].
Их работы часто недооцениваются и обвиняются в триви
альности. Мы полагаем, однако, что эта оценка является
недальновидной. Очередность укоренена в родовых свой
ствах человеческого тела и посему отражает фундаменталь
ные аспекты природы взаимодействия. Более того, она яв
ляется основной чертой последовательного характера со
циальной жизни, связанной с глобальным, всеобъемлющим
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
133
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
процессом социального воспроизводства. Очередность пред
ставляет собой форму «ограничения взаимодействия», про
истекающую из простого, но существенного факта, соглас
но которому основной способ коммуникации человеческих
существ, взаимодействующих в ситуации соприсутствия, —
разговор — является «одноразрядным». Разговор синтаг
матически разворачивается в потоке протяженности взаи
модействия, и поскольку цель коммуникативного взаимо
действия может быть достигнута только в том случае, если
одновременно, в определенный момент времени разговари
вает только один человек, эпизоды взаимодействия неиз
бежно носят последовательный характер. Следует подчер
кнуть, что эмпирические исследования речевого общения
наглядно демонстрируют, что оно гораздо менее симмет
рично, чем можно было бы предположить. Организация
очередности редко происходит таким образом, что участ
ники заканчивают начатые ими фразы. Разговоры изобилу
ют непроизвольными задержками в речи; ораторы внезапно
вмешиваются в то, что произносят другие, таким образом,
четкое разделение на роли отсутствует [56].
Очередность относится как к сериальности столкнове
ний, так и к взаимодействию субъектов, происходящему в
рамках этих столкновений, и может быть непосредственно
связана с властными различиями. Любые организации пред
полагают координацию взаимодействий в потоках простран
ственновременных отношений, «протекающих» в надлежа
щим образом упорядоченных контекстах и местах действия
(см. с. 119ff). Так, процесс организации судебных разбира
тельств как повседневной деятельности, происходящей в
зале суда, имеет формализованный, последовательный ха
рактер, согласно которому одно дело слушается и рассмат
ривается как определенное социальное событие, в то время
как участники следующего ожидают своей очереди в сосед
нем, сопредельном зале. В обществах можно найти множе
ство аналогичных примеров более широкого пространствен
новременного диапазона. Приведенные ниже рассуждения
Сартра, затрагивающие проблему сериальности, напрямую
связаны с мнимой тривиальностью очередности в разгово
рах. Сартр обращает наше внимание на то, что банальный
пример сериальности, очередь, поджидающая автобус, мо
жет быть использован для демонстрации взаимного сопря
Ãëàâà 1I
жения пространственновременных отношений наличия и
отсутствия:
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
134
...эти самостоятельные и независимые люди форми
руют группу постольку, поскольку все вместе стоят
на одном и том же тротуаре, защищающем их от транс
порта, курсирующего по площади; постольку, посколь/
ку они группируются вокруг одной и той же автобус
ной остановки и т. д., и т. п. ...Все или практически все
они являются рабочими и регулярными пользовате
лями автобуса; им известно расписание и частота
рейсов; и, следовательно, все они ждут одного и того
же автобуса: скажем, рейса 7.49. Именно он представ/
ляет их текущий интерес, поскольку они зависят от
него (поломок, аварий, несчастных случаев). Вместе с
тем — поскольку все они являются жителями этой ме
стности — текущий интерес такого рода относится к
более масштабным и глубоким структурам их родо
вого интереса: улучшения системы общественного
транспорта, замораживание тарифов на проезд и т. п.
Автобус, которого они ждут, объединяет этих людей,
являясь их интересом как индивидов, которые этим
утром направляются по делам на правый берег; одна
ко как рейс 7.49 этот автобус представляет собой их
интерес как пассажиров, пользующихся сезонным би/
летом; все ограничено во времени: путешественник
осознает себя как резидента (то есть он является та
ковым в течение 5 или 10 предыдущих лет), и тогда
автобус характеризуется своим ежедневным, не
изменным возвращением (фактически это тот же
самый автобус, с тем же самым водителем и кон
дуктором). Объект приобретает структуру, кото
рая выходит за пределы его простого инертного
существования; как таковой он имеет пассивное
будущее и прошлое, и поэтому воспринимается пас
сажирами как незначительный частный фрагмент
их собственной судьбы [57].
Ðàçãîâîðû è ðåôëåêñèâíîñòü
Наиболее ценные идеи Гофмана, проливающие свет на
поддержание и воспроизводство взаимодействий, касают
ся связи, существующей между рефлексивным контролем
тела — то есть рефлексивным самомониторингом жестов,
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
135
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
телодвижений и позы — и обоюдной координацией взаи
модействия посредством такта и почтительного отношения
к нуждам и потребностям других людей. Преобладание так
та, доверия или онтологической безопасности достигается
и поддерживается посредством широкого диапазона навы
ков, используемых субъектами деятельности в процессе
производства и воспроизводства социального взаимодей
ствия. Подобные навыки зиждятся в первую очередь на си
стеме нормативно регламентированного контроля мелких и
назначительных, как может показаться, даже менее суще
ственных, чем очередность, элементов телодвижений или
выражений. Это особенно очевидно в условиях их отсут
ствия или нарушения — у «душевнобольных» и в ситуации
временных телесных и вербальных упущений или ошибок.
С точки зрения Гофмана, «психическое расстройство», и
даже наиболее серьезные формы «психотического наруше
ния», проявляются прежде всего в неспособности или неже
лании принимать и поддерживать многообразие мелких (хотя
и нетривиальных) форм мониторинга телодвижений и жес
тов, составляющих нормативное ядро повседневных взаимо
действий. Сумасшествие представляет собой скопление «си
туативных некорректностей (или бестактностей)» [58]. Пси
хотическое поведение отклоняется или значительно
расходится с общепринятым порядком пространственновре
менных отношений, поддерживаемым с помощью тела и его
возможностей, посредством которых человеческие существа
«ладят друг с другом» в ситуации соприсутствия. «Душевно
больные» не адаптируются к чрезвычайно строгим (и устой
чивым) требованиям контроля за телом, предъявляемым «нор
мальным индивидам»; они не признают сложные принципы,
управляющие и контролирующие образование, поддержа
ние, прекращение или временную приостановку социальных
взаимодействий; а также не способны поддерживать разно
образные формы и проявления тактичности, являющиеся
основой «доверия» [59]. Индивиды редко «просто» сопри
сутствуют в ситуации и никогда не могут позволить себе по
добное в условиях социального взаимодействия. В контексте
соприсутствия рефлексивный мониторинг действия предпо
лагает своего рода «контролируемую бдительность или на
стороженность»: по выражению Гофмана, акторы должны
«проявлять свое присутствие». Это именно то, чего не дела
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
136
ют многие «психически больные люди», находящиеся в со
стоянии очевидного кататонического ступора или передвига
ющиеся механически, как будто принудительно направляе
мые внешней силой [60].
Проявление присутствия с легкостью принимает раз
личные формы и имеет предумышленный характер, однако,
несомненно, осуществляется прежде всего на уровне прак
тического сознания. Обратимся к внешнему виду и замет
ным показателям одежды и украшений. Забота о внешнем
виде проявляется, например, посредством внимания и тща
тельности, с которой индивид выбирает и «аранжирует»
одежду и украшения в зависимости от конкретного контек
ста деятельности, в которой он собирается принять учас
тие. Однако неверно предполагать, что подобная тщатель
ность представляет собой прототипичный способ поддер
жания собственного стиля. Более сложным и сущностным
является постоянный мониторинг соответствия одежды и
позы в ситуации присутствия посторонних. Так, «душевно
больные» могут сидеть в расслабленной позе, при этом их
одежда приведена в беспорядок или скомкана; одетые в
юбки женщины могут не следить за соблюдением принято
го в западных обществах правила сидеть, сдвинув ноги, и
т. п. Между представителями богемы или бродягами, не под
чиняющимися в своей манере одеваться и вести себя обще
ственным условностям, и «психически больными» людьми
существует фундаментальное отличие. Ибо нормативные
ожидания, на которых основывается контроль за телодви
жениями и внешним видом, касаются не только внешних
атрибутов аксессуаров или явных показателей моторного
поведения, но и «непрерывного контроля», который одно
временно «осуществляет» и демонстрирует деятельность.
То, что подобный постоянный самоконтроль является
неотъемлемым атрибутом социальной жизни, очевидно бла
годаря значимости так называемых «задних планов» — при
сутствующих в том или ином виде во всех обществах, — в
которых люди могут отчасти ослабить контроль за собствен
ными телодвижениями, жестами и внешним видом. Однако
даже оставаясь в одиночестве, индивид может поддержи
вать респектабельный вид. Ибо тот, кто обнаруживается
небрежно «несобранным», передает другие личностные ас
пекты, которые, по всей видимости, заметны только в по
В таком случае манера представлять собственную
персону (телесная идиома) является условным дис
курсом. Помимо этого, она носит нормативный ха
рактер. Иными словами, в большинстве случаев су
ществует принудительная обязанность передавать в
присутствии посторонних людей определенную ин
формацию и не создавать других впечатлений... Хотя
индивид может прекратить разговор, он не спосо
бен завершить коммуникацию, осуществляемую по
средством телесной идиомы... Парадоксально, на
наш взгляд, то, что способ, которым индивид может
передать минимальное (хотя и значимое) количество
информации о себе, заключается в том, чтобы соот
ветствовать и вести себя так, как того ожидают от
людей его круга [62].
137
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Многие «психические больные» испытывают трудно
сти или не подчиняются нормам, связанным с «открыти
ем» и «закрытием» взаимодействий. Так, пациент психи
атрической клиники может удерживать когото из штата
персонала независимо от того, что этот человек подает зна
ки, указывающие на его или ее желание идти дальше. Ду
шевнобольные люди могут неотступно следовать за чело
веком, невзирая на скорость движения последнего, и пы
таются сопровождать представителей персонала за
пределы больницы, стремясь проникнуть через внешнюю
дверь, даже если клиника является закрытой. В подобных
ситуациях штатному сотруднику разрешено ограничивать
пациента физически, буквально вырываясь из его «объя
тий». Происшествия такого рода, характерные для повсед
невной жизни психиатрических клиник, имеют тенденцию
противоречить предположению относительно общности
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
добных ситуациях [61]. Суть состоит в том, что обеспече
ние «имиджа квалифицированного субъекта деятельности»
внутренне присуще самому понятию «деятельность», а мо
тивы, которые побуждают и усиливают эту связь, свой
ственную процессу воспроизводства социальных практик,
аналогичны тем, что непосредственно управляют этим про
цессом. Жестко санкционированный характер подобных
явлений со всей очевидностью обнаруживается в нижепри
веденных рассуждениях:
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
138
интересов, которую обычно стремится продемонстриро
вать персонал. Стремительный уход сотрудников иллюст
рирует обстоятельства, которые во внешнем мире возмож
ны лишь в тех случаях, когда индивид, покидающий сцену
действия подобным образом, демонстрирует непринятие
сильной душевной связи — например, любовных отноше
ний, — на существование которой претендует «преследо
ватель». Разумеется, подобный результат не всегда не осоз
нается психически нездоровым человеком, находящимся под
опекой в больнице. Фактически многие неестественные и
эксцентричные моменты взаимодействий между здравомыс
лящими и душевнобольными индивидами представляют со
бой своего рода «эксперимент», который последние ставят
над обычными рамками социальных взаимодействий. Лэй
инг (Laing) полагает, что «шизофреники» вполне справед
ливо считаются людьми, серьезно — на уровне практичес
кого сознания и реального поведения — воспринимающими
вопросы, гипотетически задаваемые философами в их ми
ровоззренческих работах. Их на самом деле беспокоит не
ортодоксальное решение проблемы, такой, например, как
«В каком смысле я являюсь личностью?», «Существует ли
мир только в таком виде, в каком я себе его представляю?» и
т. п. [63]. Однако большая часть «экспериментальной дея
тельности» умалишенных относится к условностям и нор
мативным санкциям, связанным со сложностями контроля
за телом в рамках непосредственных социальных взаимо
действий. «Опыты с доверием», проведенные Гарфинкелем,
дублируют некоторые раздражающие ощущения беспокой
ства, возникающие у «нормальных» индивидов в тех случа
ях, когда под сомнение ставятся рутинные практики повсед
невной жизни.
Эти рассуждения касаются и разговора как дискурсив
ного посредника коммуникативного намерения в условиях
соприсутствия. Анализ «реакцийвосклицаний» (выраже
ний или высказываний, не являющихся речью как таковой)
позволяет осуществить переход к исследованию разгово
ров. Подобные восклицания еще раз убеждают нас в том,
что незначительные и «спонтанные», как нам представляет
ся, характеристики человеческого поведения находятся под
жестким нормативным контролем. Реакциивосклицания
нарушают общепринятые правила не говорить с самим со
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
139
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
бой открыто. Рассмотрим восклицание «Ой!» [65]. На пер
вый взгляд кажется, что это обычная рефлекторная реак
ция на происшествие, примерно как невольное моргание при
резком взмахе руки. Однако на самом деле это не самопро
извольная реакция, она нуждается в детальном анализе,
поскольку отражает общие характеристики действий чело
века. Когда ктото, уронив или разбив чтолибо, вскрикива
ет «Ой!», может, на первый взгляд, показаться, что издан
ный звук говорит о потере контроля, привлекая внимание к
выводам, которых индивид хотел бы избежать, оповещает
о дезорганизации рутинных форм контроля, отражающих
рефлексивно контролируемую деятельность. В действитель
ности же восклицание демонстрирует другим, что конкрет
ное происшествие является обычной случайностью, за ко
торую индивид не несет ответственность. «Ой!» использу
ется, дабы продемонстрировать, что ляпсус носит случайный
и непредвиденный характер и никоим образом не является
свидетельством общей некомпетентности актора или неко
его тайного намерения. Но и здесь существует масса других
тонких нюансов и возможностей. Так, например, «Ой!» про
износится при незначительных неудачах, но не в случае се
рьезных катастроф и несчастий. Следовательно, восклица
ние «Ой!», каким бы самопроизвольным и непосредствен
ным оно ни казалось, свидетельствует о внимании к
последствиям непредвиденных происшествий, а посему ука
зывает на общую компетентность, которая не принимает во
внимание то, что рассматривается как незначительная оп
лошность.
Более того. «Ой!» может быть истолковано как пре
дупреждение другим. В обстановке соприсутствия суще
ствует риск, и индивиды, находящиеся поблизости, долж
ны позаботиться об этом. Восклицание «Ой!» может воз
никнуть и у того, кто наблюдает, в этом случае его реплика
становится предупреждением другому человеку, что до
пущенная им незначительная оплошность не воспринима
ется как свидетельство некомпетентности. Звук восклица
ния обычно короткий, однако, в некоторых ситуациях он
может растягиваться. Так может происходить в критичес
кие моменты какихлибо действий, которые необходимо
преодолеть для их успешного завершения. Шутливо под
брасывая ребенка в воздух, отец говорит: «Ой!» или «Оп
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
140
па!» Восклицание занимает то время, когда ребенок мо
жет почувствовать потерю опоры, ободряет его и, воз
можно, отвлекает ребенка на то, чтобы понять восклица
ние [66].
Таким образом, восклицание «Ой!» вовсе не оторвано
от речи, как может показаться изначально, поскольку оно
задействовано в самом общественном характере коммуни
кации, пересекающейся с практикой, что, по мнению Витт
генштейна, является основой использования языка. В све
те предыдущих дискуссий очевидно, что индексальность
обыденного языка не является «проблемой» ни для не
профессиональных ораторов, ни для философского ана
лиза. «Индексальность» означает «контекстуальность»:
контекстуальность речи, как и контекстуальность поло
жения тела, жестов и телодвижений, представляет собой
основу гармонизации этих явлений как взаимодействий,
расширенных во времени и пространстве. Беседа —
неотъемлемая деталь подавляющего большинства взаимо
действий, демонстрирующая к тому же сходства система
тической формы. Обычно речевое общение происходит в
форме диалога. «Диалог» допускает множественность, это
указывает на то, что диалоги представляют собой эпизо
ды, имеющие начало и конец в пространствевремени. Нор
мы речевого общения имеют отношения не только к тому,
что говорится, синтаксической и семантической форме
высказываний, но и к рутинизированным обстоятельствам
речевого общения. Диалоги, или элементы речевого обще
ния, предполагают наличие стандартизированных спосо
бов начала и окончания, а также методов, посредством
которых возможно удостовериться и продемонстрировать
«состоятельность» ораторов как индивидов, обладающих
правом участвовать в диалоге. Само понятие «заключение
в скобки» указывает на условное установление границ в
письме. Завершая настоящий раздел, предоставим слово
Гофману. Что представляет собой речевое общение, рас
сматриваемое в контексте взаимодействия? «Это пример
соглашения, посредством которого индивиды собираются
вместе и занимаются вопросами, санкционированно, со
вместно и непрерывно требующими внимательности; имен
но это требование объединяет их в своеобразном субъек
тивном, внутреннем мире» [67].
Ïîçèöèîíèðîâàíèå
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
141
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Выше мы уже говорили о том, что социальные системы
организованы в форме регулярных, упорядоченных соци
альных практик, проявляющихся во взаимодействиях, рас
средоточенных в пространстве и времени. Акторы, чье по
ведение составляет эти практики, «зонированы» (или пози
ционированы). Все они зонированы или «расположены» во
времени и пространстве, двигаясь вдоль того, что Хагерст
ранд называет пространственновременной траекторией.
Кроме того, они зонированы и друг относительно друга, что
подразумевается самим термином «социальная позиция».
Социальные системы существуют в и через целостную не
прерывность социальных практик, исчезающих во времени.
Однако некоторые структуральные свойства их лучше опи
сывать как отношения «позиция — практика» [68]. По сво
ей структуре социальные позиции представляют собой спе
цифические пересечения сигнификации, господства и леги
тимации, имеющие отношение к типизации субъектов
деятельности. Социальная позиция подразумевает опреде
ление «идентичности» в рамках системы социальных связей
и взаимоотношений; идентичности как «категории», к кото
рой относится ряд специфических нормативных санкций.
Начиная с Ральфа Линтона (Linton) понятие социаль
ной позиции ассоциировалось, как правило, с гораздо более
изученным понятием роли [69]. Не останавливаясь на этом
вопросе подробно, сделаем лишь некоторые замечания. Это
понятие связано с двумя очевидно противоположными точ
ками зрения, каждая из которых вызывает у меня опреде
ленную тревогу. Одна принадлежит Парсонсу, который
рассматривал роль как фундаментальное понятие — точка
соприкосновения мотивации, нормативных ожиданий и
«ценностей». Подобный взгляд на концепцию роли гораздо
больше, нежели допустимо, увязан с парсонсианским прин
ципом зависимости социетальной интеграции от «консенсу
са ценностных ориентаций». Вторая позиция представляет
собой драматургическую точку зрения, отстаиваемую Гоф
маном, о которой мы в деталях поговорим в следующей гла
ве. Две упомянутые нами концепции могут показаться не
совместимыми, хотя на самом деле они имеют много обще
го. Каждая имеет тенденцию акцентировать внимание на
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
142
«установленном» характере ролей, отражая таким образом
дуализм действия и структурные особенности многих обла
стей социальной теории. Сценарий написан, место действия
установлено, а актеры делают все от них зависящее, дабы
выполнить приготовленную им роль. Отрицание этих взгля
дов отнюдь не говорит о том, что мы сможем обходиться
без понятия роли, однако, оно предполагает рассмотрение
«позиционирования» акторов как более значимого процес
са. Определяя понятия, мы обратимся к формулировкам,
которые были предложены нами в предыдущих работах.
Социальная позиция трактуется нами как «социальная иден
тичность, влекущая за собой определенный (однако рас
плывчато заданный) круг прав и обязанностей, которые ак
тор, соответствующий этой идентичности (или «лицо», за
нимающее эту позицию) может активировать или выполнить:
эти права и обязанности формируют ролевые предписания,
связанные с той или иной позицией» [70].
На наш взгляд, «позицию» правильнее трактовать как
«позиционирование», поскольку второй термин предпола
гает широкий диапазон возможных значений. Акторы все
гда позиционируются относительно трех аспектов темпо
ральности, на основе которых строится теория структура
ции. Позиционирование деятелей в условиях соприсутствия
представляет собой простейшую форму структурации вза
имодействий. Здесь позиционирование предполагает мно
жество разнообразных модальностей телодвижений, жес
тов, а также общее передвижение тела по региональным
секторам повседневной рутины. Нет сомнений, что распо
ложение акторов в «регионах» каждодневных простран
ственновременных траекторий движения сопровождается
их позиционированием в рамках более широкой регионали
зации социетальных общностей и внутри интерсоциеталь
ных систем, диапазон распространения которых конверги
руется с геополитическим распределением социальных сис
тем в глобальном масштабе. Очевидно, что значимость
позиционирования, рассматриваемого с этих элементарных
позиций, тесно увязана с уровнем пространственновремен
ного дистанцирования социетальных общностей. В тех об
ществах, где социальная и системная интеграции более или
менее равнозначны, позиционирование имеет многоуровне
вую структуру лишь отчасти. В современных же обществах
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
143
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
индивиды позиционируются в пределах постоянно расши
ряющейся сферы зон — дома, на рабочем месте, по сосед
ству, в городе, государственации и мировой системе — ко
торые обнаруживают свойства системной интеграции, все в
большей степени соотносящей несущественные детали по
вседневной жизни с социальным феноменом массового рас
ширения пространствавремени.
Для всех индивидов позиционирование относительно
пространственновременных траекторий обыденной жизни
означает одновременное расположение в рамках «жизнен
ного цикла» или жизненного пути. Возможно, формирова
ние «Я» зиждится на своеобразном врожденном нарцис
сизме или самолюбовании, характерном для «зеркальной
стадии» развития личности. Ребенок приобретает навыки
рефлексирующего деятеля, позиционируя свое тело отно
сительно его образа. Само содержание понятия «Я» как
«механизма» преобразования неизбежно связывает самость
с ее позицией в рамках сериальности дискурса и деятельно
сти. Позиционирование относительно жизненного пути пред
полагает категоризацию социальной идентичности. Среди
ряда других возможных форм классификации возрастов
«детство» и «взрослость» всегда объединяют биологичес
кий и социальный критерии взросления. Различные этапы
жизненного пути представляют собой основное ограничи
вающее условие, определяющее фундаментальную значи
мость семьи в процессе соединения физического и социаль
ного воспроизводства. Человеческое общество, члены ко
торого являлись бы представителями одной возрастной
группы, не смогло бы существовать, ибо младенцы долгое
время находятся в более или менее полной зависимости от
старших [71].
Вместе с тем эти формы позиционирования переклика
ются с расположением индивидов в пределах длительной
протяженности институциональных образований, форми
рующей всеобъемлющую структуру социального позицио
нирования. Только в контексте подобного «пересечения» в
рамках институционализированных практик возможно по
стичь способы пространственновременного позициониро
вания относительно дуальности структуры. Мы полагаем,
что возраст (или возрастная градация) и социальный пол
(гендер) являются наиболее всеобъемлющими критериями
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
144
свойств социальной идентичности, и такое положение ха
рактерно для любых обществ. Однако, несмотря на то что в
социологической литературе принято говорить о возраст
ных ролях, гендерных ролях и т. п. в общем виде, мы не
будем следовать этой традиции. Социальная идентичность,
приписываемая на основе возраста или пола — или других
«аскриптивных» характеристик, таких, например, как кож
ная пигментация — имеет тенденцию быть в фокусе
стольких аспектов поведения, что применять для их описа
ния термин «роль» неверно и поверхностно [72]. Содержа
ние понятия роли, и на это указывают многие критики его
чрезмерного использования в социальных науках, концеп
туально грамотно только в контексте социального взаимо
действия, где нормативные права и обязанности, ассоции
руемые с конкретной идентичностью, сформулированы до
статочно четко. Драматургическое происхождение этого
понятия обращает наше внимание на то, что говорить о роли
стоит лишь тогда, когда мы имеем дело со специфическими
типами среды взаимодействия, в которых нормативно за
данное определение «ожидаемых» линий поведения выра
жено четко и отчетливо. Подобная среда взаимодействия
практически всегда обеспечивается специальным местом
действия или его типом, где происходят упорядоченные вза
имодействия соприсутствующих субъектов [73]. Как пра
вило, такая обстановка связывается с более явным замыка
нием отношений, чем то, что характерно для социальных
систем в целом.
«Позиционирование» постигает то, что мы будем назы
вать контекстуальностью взаимодействия и позволяет нам
осознать значимость идей Гофмана для развития теории
структурации. Любое социальное взаимодействие есть вза
имодействие ситуативное, происходящее в определенных
(пространственных и временных) условиях. Его можно оп
ределить как прерывистое, хотя и регулярное появление
взаимодействий, постепенно исчезающих во времени и про
странстве, но одновременно постоянно воссоздаваемых в
рамках различных пространственновременных областей.
Систематический или рутинный характер взаимодействий,
проявляющийся как во времени, так и в пространстве, отра
жает институционализированные свойства социальных си
стем. Рутина основывается на традициях, обычаях и при
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
145
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
вычках, однако, ошибочно полагать, что эти феномены не
требуют объяснения, поскольку представляют собой по
вторяющиеся формы поведения, совершаемые «безрассуд
но». Напротив, Гофман (и вся этнометодология в целом)
способствовали пониманию того, что монотонный или ру
тинный характер большинства социальных действий пред
ставляет собой нечто, что должно непрерывно «прорабаты
ваться» теми, кто реализует его в своем повседневном пове
дении. Одним из наиболее существенных недостатков работ
Гофмана является, на наш взгляд, отсутствие внимания к
мотивации. В предыдущих разделах мы стремились компен
сировать это, предположив, что доверие и такт как основ
ные качества, привносимые участниками взаимодействий,
можно объяснить с точки зрения отношений, существую
щих между базисной системой безопасности — практичес/
ким поддержанием чувства онтологической безопасности —
и рутинным характером социального воспроизводства, мас
терски организованного субъектами социальных действий.
Мониторинг тела, контроль и использование мимики в про
цессе «деятельности лица» фундаментальны с точки зрения
социальной интеграции во времени и в пространстве.
Чрезвычайно важно подчеркнуть и то, что теорию ру
тины как общепринятой практики не следует отождеств
лять с теорией социальной стабильности. Теория структу
рации рассматривает «порядок» как нечто, превосходящее
пространство и время в социальных взаимоотношениях лю
дей; рутинизация играет ключевую роль в разъяснении того,
каким образом это происходит. Рутина сохраняется в про
цессе наиболее глобальных социальных изменений, даже
тогда, когда некоторые ее элементы, ранее считавшиеся нео
споримыми, подвергаются сомнению. Так, например, рево
люционные процессы, как правило, разрушают привычный
ход жизни множества людей, охваченных восстанием или
ставших несчастными жертвами социальных событий, ини
циаторами которых они не являлись. Однако власть рутины
подвергается большим испытаниям в ситуациях, при кото
рых структура повседневной жизни становится объектом
прямой и систематической деформации — как в концентра
ционных лагерях. Но даже здесь, и это убедительно проде
монстрировал Беттельхейм, привычные практики, включая
самые неприятные из них, способны к восстановлению.
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
146
Полезно было бы рассматривать правила, вовлеченные
в социальные взаимодействия, как сгруппированные в струк
туры или «фреймы» (как это предлагал Гофман). Процесс
создания подобных структур может трактоваться как упо
рядочение действий и значений, посредством которого в
процессе «исполнения» повседневной рутины поддержива
ется чувство онтологической безопасности. Фреймы пред
ставляют собой группы правил, которые помогают созда
вать и регулировать деятельность, относя ее к тому или ино
му типу и определяя в качестве объекта установленного
диапазона санкций. Когда бы индивиды ни собирались в ус
ловиях специфического контекста, они сталкиваются (од
нако в подавляющем большинстве случаев отвечают на него
без какихлибо затруднений) с вопросом «Что здесь проис
ходит?» Подобный вопрос едва ли допускает простой от
вет, поскольку в любых социальных ситуациях одновремен
но может «происходить» разнообразное множество вещей.
Как правило, участники взаимодействия задают этот воп
рос на уровне практики, согласовывая собственное поведе
ние с поведением других индивидов. Или, если подобный
вопрос формулируется дискурсивно, он затрагивает один
конкретный аспект ситуации, который приводит в замеша
тельство или создает беспокойство. Формирование особой
рамочной структуры, состоящей из и ограниченной взаимо
действиями, «придает смысл» действиям, в которые вовле
чены участники, с точки зрения их самих и окружающих
индивидов. Сюда входит не только «буквальное» понима
ние событий, но и критерии, на основании которых индивид
может осознать, что происходящее носит характер комич
ности, игры, театрального представления и т. п.
Первичные фреймы повседневной деятельности можно
отнести к тем, что порождают «дословные» языки описа
ния как для непрофессиональных участников социальных
взаимодействий, так и для социальных наблюдателейэкс
пертов. Первичные фреймы сильно различаются по степени
своей точности и закрытости. Каким бы ни был уровень орга
низации, первичный фрейм позволяет индивидам категори
зировать бесконечное множество обстоятельств или ситуа
ций таким образом, чтобы они могли реагировать на «про
исходящее» соответствующим образом. К примеру, некто
приходит к заключению, что события, имеющие место в
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
147
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
конкретный промежуток времени и в конкретном простран
стве, относятся к разряду вечеринок; таким образом, он
может настроиться на соответствующее поведение даже в
тех случаях, когда определенные аспекты происходящего
ему незнакомы. Большинство работ Гофмана касается пра
вил, обеспечивающих переход от первичных к вторичным
фреймам. «Ключевыми моментами» превращений такого
рода становятся формулировки, посредством которых дея
тельности, осмысленной в контексте первичного, приписы
вается значение на уровне вторичного фреймов [74]. Так,
например, ссора может быть «игрой», обманчиво серьез
ным пояснением шутки. Вместе с тем, точно такой же тип
анализа может быть осуществлен в целях определения пра
вил, используемых при переходе между различными пер
вичными фреймами.
Мы полагаем, что дальнейшее рассмотрение анализа
фреймов, предложенного Гофманом, вряд ли целесообраз
но в настоящем контексте. Вместо этого кратко остановим
ся на значении дискурсивной формулировки правил, обра
тив свое внимание на работу Видера (Wieder), посвященную
анализу «власти кодекса» [75]. Исследования Видера стро
ятся на результатах включенного наблюдения за жизнью
поселения для реабилитирующихся условнодосрочно ос
вобожденных заключенных. Обитатели поселения говори
ли о существовании правил поведения, которые назывались
«кодексом». Последний был детально выражен на вербаль
ном уровне, но, конечно, не формализован в письменном
виде, поскольку устанавливался и согласовывался заклю
ченными, а не персоналом. Ни один из заключенных не мог
четко перечислить все максимы, составляющие этот кодекс,
однако, все они были способны сослаться на то или иное его
положение, а сам кодекс часто становился предметом об
суждений. Основу его составляли следующие правила: не
«стучи» (не доноси на других заключенных начальству); не
«признавай себя виновным» (т. е. не бери на себя вину или
ответственность за поступок, рассматриваемый персоналом
как незаконный); не воруй у других заключенных; дели с
другими все непредвиденно полученные подношения или
преимущества и т. п. Персонал был хорошо осведомлен от
носительно кодекса и использовал эти знания при общении
с заключенными. Видер пишет: «Он использовался в каче
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
148
стве широкомасштабной схемы интерпретации, которая
«структурировала» их окружение» [76]. Вместе с тем вер
бализация кодекса означала, что он появился путем, недо
ступным для имплицитно сформулированных правил. Он
формирует «терминологию мотива», обращаясь к которой,
и персонал, и заключенные интерпретируют происходящие
события, особенно те, что являются девиантными или про
блематичными. Кодекс не воспринимался просто как описа
ние того, что уже было неявно признано; скорее, обстоя
тельства, в которых к нему обращались, могли изменяться
фактом его активизации. Само словосочетание «власть ко
декса» указывало на то, что оно подразумевает не только
осознание факта существования кодекса, но и негативные
санкции в отношении тех, кто его преступает; таким обра
зом, кодекс представал перед нами как средство контроля,
и это отчасти объясняло, каким образом он в действитель
ности функционировал как таковой. Мы полагаем, что это
является характерной особенностью «интерпретации пра
вил», дискурсивно выдвигаемой во многих социальных кон
текстах.
Правила, рефлексивно применяемые в ситуациях сопри
сутствия, никогда не ограничиваются конкретными (имею
щими место «здесь и сейчас») взаимодействиями, но исполь
зуются в процессе их воспроизводства во времени и про
странстве. Правила речи, первичных и вторичных фреймов,
поведения в ходе межличностного взаимодействия приме
нимы к широкому кругу социальных ситуаций, хотя они
могут и не иметь одинакового с тем или иным «обществом»
протяжения во времени и пространстве. Здесь нам стоит
остановиться на концептуальном различии между «соци
альным взаимодействием» и «социальными отношениями»
(хотя впоследствии мы не всегда будем тщательно разгра
ничивать эти понятия). Социальное взаимодействие есть вза
имодействия, в процессе которых индивиды находятся в
ситуации соприсутствия, и поэтому имеет отношение к со
циальной интеграции как уровню «компоновочных блоков»,
при помощи которых артикулируются и связываются ин
ституты социальных систем. Социальные отношения, безус
ловно, участвуют в структурировании взаимодействия, но
также являют собой базовые «строительные блоки», на ос
новании и вокруг которых институты артикулируются в
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
149
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
системной интеграции. Взаимодействие зависит от «пози
ционирования» индивидов в пространственновременных
контекстах деятельности. Социальные отношения касают
ся «позиционирования» индивидов внутри «социального
пространства» символических категорий и связей. Прави
ла, связанные с социальными позициями, обычно имеют
дело с детализацией прав и обязанностей индивидов, обла
дающих определенной социальной идентичностью или при
надлежащих к определенной социальной группе. Иными
словами, особое звучание приобретают нормативные аспек
ты подобных правил, но вместе с тем сюда подходят и все
ранее упомянутые характеристики их. К примеру, правилам
могут следовать неявно, не формулируя их дискурсивно.
Множество подобных случаев встречается в антропологи
ческой литературе. В качестве примера можно привести
культуры, в которых распространен односторонний брак
между родственниками. Хотя представители этих культур,
очевидно, имеют некоторые представления о том, кто с кем
вступает в брак, правила, которыми они руководствуются,
носят скорее неявный, чем ясно выраженный характер.
Гофман демонстрирует, что социальная интеграция за
висит от образов действий, рефлексивно применяемых ком
петентными деятелями, однако, он не указывает достаточ
но четко, каковы пределы или границы такого рода компе
тентности, равно как и не определяет формы, которые она
принимает. Мы хотели бы задать вопрос: в каком смысле
деятели «компетентны» в отношении характеристик соци
альных систем, производимых и воспроизводимых ими в
процессе их деятельности?
Предположим, что «компетентность» тождественна
правильной или обоснованной осведомленности — не гово
рим «вере», ибо вера или убежденность представляют со
бой лишь одну сторону компетентности. Не имеет смысла
рассматривать практическое сознание как состоящее исклю
чительно из высказываемых представлений, хотя некото
рые элементы, в принципе, могут быть сформулированы
подобным образом. Практическое сознание предполагает
знание и понимание правил и тактики, посредством кото
рых повседневная социальная жизнь создается и воссозда
ется во времени и пространстве. Социальные акторы могут
иногда заблуждаться относительно того, какими эти прави
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
150
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
ла или тактики могут быть — в каких случаях их ошибки
могут возникать как «ситуативный непорядок». Однако
если социальная жизнь отличается целостностью и непре
рывностью, то большинство акторов должны быть правы в
подавляющем большинстве случаев; иными словами, они
осознают то, что делают, и успешно передают собственные
знания другим людям. Компетентная осведомленность, яв
ляющаяся частью практической деятельности, составляю
щей большую часть повседневной жизни представляет со
бой основополагающее (наряду с властью) свойство соци
ального мира. То, что компетентные акторы знают о
социальном мире, не отделено от их мира, как и в случае
знаний о событиях или объектах в природе. Проверка того,
что представляют собой знания акторов, и как эти знания
используются ими на практике (в которуювовлечены как
непрофессиональные акторы, так и социальные наблюда
тели), зависит от использования тех же самых данных или
сведений — понимание рекурсивно организованных прак
тик — на основании которых строятся гипотезы относитель
но этих знаний. Пределы их «валидности» определяются
тем, насколько акторы способны согласовывать собствен
ную деятельность с другими таким образом, чтобы дости
гать целей, преследуемых их поведением.
Конечно, между знанием правил и тактик практическо
го поведения в окружающей деятеля обстановке и знанием
правил, применяемых в условиях, далеких от его или ее опы
та, существуют потенциальные различия. Насколько соци
альные навыки деятеля позволяют ему немедленно адапти
роваться в культурно чуждых контекстах, однозначно ска
зать нельзя: здесь возможны изменения, характерные и для
слияния различных форм условностей или обычаев, выра
жающих отличающиеся границы между культурами или
обществами. Осведомленность деятелей относительно бо
лее широких условий социальной жизни, выходящих за рам
ки тех, где протекает их собственная деятельность, прояв
ляется не только посредством дискурсивно формулируе
мых знаний или убеждений. Зачастую это происходит при
помощи манер или способов осуществления рутинной дея
тельности; так, например, в ситуации очевидной социаль
ной неполноценности акторы проявляют свою осведомлен
ность фактом собственного притеснения. Работы Гофмана
151
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Конечно, тот факт, что акторы функционируют в опре
деленных контекстах, «вписанных» в рамки более крупных
совокупностей, ограничивает их познания относительно
обстоятельств, с которыми они (акторы) не сталкиваются
напрямую. Все социальные акторы знают гораздо больше,
чем было пережито ими лично, и это является результатом
отложения опыта в языке. Вместе с тем субъекты деятель
ности, живущие в определенной социальной среде, могут в
той или иной степени игнорировать происходящее за ее пре
делами. Это относится не только к «поперечному» — име
ется в виду пространственное разнесение, но и к «верти
кальному» измерению крупных обществ. Так, индивиды,
причисляющие себя к элите, могут быть неосведомлены от
носительно образа жизни менее привилегированных слоев
населения, и наоборот. Однако здесь стоит упомянуть, что
вертикальная сегрегация среды почти всегда есть и сегрега
ция пространственная. Обращаясь к категории под номе
ром (2), мы получаем возможность определить, насколько
заявленные убеждения упорядочены с точки зрения всеоб
щих «дискурсов», а также понять природу различных дис
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
изобилуют комментариями относительно подобных явле
ний. Однако что касается «знаний акторов об обществах,
членами которых они являются» (и других, членами кото
рых они не являются), то здесь речь идет о дискурсивном
сознании. В данном случае между критериями валидности,
с точки зрения которых оцениваются убеждения и утверж
дения (гипотезы, теории) в отношении непрофессиональ
ных членов общества и социальных наблюдателей, отсут
ствует логическое различие.
Каковы — хотя бы в самом общем виде — обстоятель
ства, имеющие тенденцию влиять на уровень и характер «по
стижения» акторами условий системного воспроизводства?
Как правило, сюда относят следующие факторы:
(1) средства и возможности доступа акторов к знаниям,
опосредованные их социальным положением;
(2) способы артикуляции знаний;
(3) условия, имеющие отношение к валидности заявляемых
утверждений, рассматриваемых в качестве «знаний»;
(4) факторы, определяющие способы распространения на
личных знаний.
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
152
курсов. Характерно, что наиболее здравые, обыденные тре
бования к знаниям сформулированы фрагментарным, не
связным образом. Мастер на все руки (bricoleur) это не
только «примитивист»: большинство повседневных разго
воров неискушенных членов любых обществ основывается
на противоречивых или неизученных требованиях к эруди
ции. Не вызывает сомнений, однако, что возникновение со
циальнонаучных дискурсов оказало воздействие на все
уровни социальной интерпретации в обществах, где оно об
рело власть и влияние. Так, Гофман прилек внимание об
ширной аудитории, не ограниченной профессиональным
социологическим сообществом.
Относительно категории (3) достаточно сказать, что
индивиды могут оперировать ошибочными теориями, ссы
латься на ложные описания или оценки контекстов соб
ственной деятельности и свойств окружающих социальных
систем. Именно здесь находятся очевидные источники воз
можного противоречия между практическим и дискурсив
ным сознанием. Они могут иметь психодинамические — в
механизмах подавления и вытеснения — корни, которые
разделяют или путают истинные причины того, почему люди
ведут себя тем или иным образом, и то, что они склонны или
способны сказать относительно этих причин. Вместе с тем,
очевидно, могут иметь место более систематические соци
альные воздействия давлеющего характера, определяющие
насколько члены общества поддерживают ложные представ
ления о его характеристиках. Излишне упоминать, что осо
бо значимыми с точки зрения категории (4) являются (в ис
торическом и пространственном плане) отношения между
устной культурой и средствами письма, печати и электрон
ных коммуникаций. Последние изменили не только запасы
уже имеющихся, но и типы вновь генерируемых знаний.
Êðèòè÷åñêèå çàìå÷àíèÿ:
Ôðåéä î ïîäòåêñòàõ ÿçûêà
Проиллюстрируем некоторые идеи и понятия, анали
зируемые в настоящей главе, обратившись к интерпретации
обмолвок, допускаемых в разговорной речи. То, что Фрейд
именует «парафазиями» (ошибочными действиями), имеет
отношение не только к оговоркам (когда, желая чтолибо
153
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Цит. по: Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции. М.: Наука,
1989. С. 14.
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
сказать, ктото вместо одного слова употребляет дургое),
но и к опискам (когда то же самое происходит при письме),
очиткам (когда читают не то, что напечатано или написано),
ослышкам (когда человек слышит не то, что ему говорят), а
также ко временному забыванию имен и других предметов.
Фрейд полагает, что все эти случаи подходят друг другу
благодаря внутреннему сходству, выражаемому частицей
Ver (Versprechen — оговорка, Verlesen — очитка, Ver/
hören — ослышка, Vergessen — забывание). Все парафазии
подразумевают ошибки, однако, почти все они весьма несу
щественны, в большинстве своем скоропреходящи и не игра
ют важной роли в жизни людей, допустивших их. Фрейд пи
шет: «Только изредка какаянибудь из них, например зате
ривание предметов, приобретает известную практическую
значимость. Именно поэтому на них не обращают особого
внимания, вызывают они лишь слабые эмоции и т. д.»* [77].
В действительности, Фрейд стремился показать, что незна
чительные сбои такого рода являются ключом к разгадке ба
зисных характеристик психодинамики личности.
Не обсуждая в деталях вопрос о том, относятся ли па
рафазии к единому классу ошибок или нет, сконцентриру
емся на обмолвках. Используя классификацию, предложен
ную филологом Мерингером (Meringer) и психиатром Май
ером (Mayer) (с прочими убеждениями которых он не
соглашался), Фрейд ссылается на следующие типы вербаль
ных ошибок или оговорок: перемещения («Die Venus von
Milo» вместо «Die Venus von Milo» (перемещение в после
довательности слов — «Милос из Венеры» вместо «Венеры
из Милоса»)); предвосхищения или антиципации («Es war
mir auf der Schwest… auf der Brust so schwer» — «Мне было
на душе (дословно: в груди) так тяжело», но вначале вместо
слова «Brust» — грудь — была сделана оговорка — несу
ществующее слово «Schwest», в которой отразилось пред
восхищаемое слово «schwer» — тяжело); отзвуки или пост/
позиции («Ich fordere Sie auf, auf das Wohl unseres Chefs
aufzutossen» — «Предлагаю Вам выпить (дословно: чокнуть
ся) за здоровье нашего шефа»; но вместо anstossen — чок
нуться — сказано: aufstossen — отрыгнуть); контаминации
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
154
(выражение «er setzt sich auf den Hinterkopf» как комбина
ция выражений «er setzt sich einen Kopf auf» — «он настаи
вает на своем» и «er stellt sich auf die Hinterbeine» — «он
встал на дыбы (воспротивился чемуто)»); замещения или
субституции («Ich gebe die Präparate in den Briefkasten
anstatt Brütkasten» — «Я ставлю препараты в почтовый
ящик» вместо «Я ставлю препараты в термостат») [78].
Мерингер пытался объяснить подобные обмолвки с точ
ки зрения фаз нейтрального возбуждения. Когда говоря
щий иннервирует первое слово фразы, в дело вступает про
цесс возбуждения, связанный с предвосхищением формы
высказывания. Иногда этот процесс приводит к нарушению
более поздних звуков высказывания. Возбуждение более
интенсивного психически звука может воздействовать на
другие, более слабые, звуки или слова. Таким образом, про
блема обнаружения первопричины обмолвок сводится лишь
к тому, чтобы установить какие именно звуки являются в
том или ином слове более интенсивными. Мерингер полага
ет, что для того, чтобы установить, какой из звуков, состав
ляющих слово, обладает наибольшей интенсивностью, дос
таточно наблюдать свои собственные переживания при отыс
кивании какоголибо забытого слова, например, имени. То,
что воскресает в памяти прежде всего, обладало наиболь
шей интенсивностью до утраты. Как правило, высокой ин
тенсивностью отличаются начальный звук слова или те глас
ные, на которых находится ударение. Фрейд уделяет этому
мало внимания. В ситуации забывания слов начальный звук
или выделенная гласная вспоминаются первыми весьма ред
ко. Временами говорящие могут полагать, что так оно и про
исходит, однако, на самом деле они обычно заблуждаются;
Фрейд утверждает, что в подавляющем большинстве случа
ев начальный звук, произносимый говорящим при попытке
активизации памяти, является ошибочным.
Для иллюстрации последнего феномена обратимся к
знаменитому примеру Фрейда, описывающего собственные
огрехи памяти, когда им было забыто имя художника Си
ньорелли (Signorelli). Рассказывая об известных фресках
«Четыре последние вещи» — Смерть, Страшный суд, Ад и
Рай, написанных в соборе итальянского городка Орвието,
Фрейд обнаружил, что не может воскресить в памяти имя
художника. Вместо искомого имени — Синьорелли — ему
155
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Фрейд З. Психопатология обыденной жизни / Разрешенный
автором перевод В. Медема. М., 1923.
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
упорно приходили в голову два других — Ботичелли и
Больтраффио. Когда другой человек напомнил ему насто
ящее имя, он признал его без какихлибо колебаний. При
чину того, почему имя Синьорелли ускользнуло из памя
ти, не следует искать ни в особенностях этого имени, ни в
психологическом характере тех обстоятельств, в которых
Фрейд пытался вспомнить его. Само по себе имя это было
известно Фрейду не хуже, чем одно из подставных имен
(Ботичелли) и несравненно лучше, нежели второе — Боль
траффио. Все случилось тогда, когда Фрейд ехал лошадь
ми с одним чужим для него господином из Рагузы (в Дал
мации) в Герцеговину.
Фрейд предложил следующую версию произошедше
го. Объяснить исчезновение из памяти имени удалось лишь
после того, как была восстановлена тема, непосредствен
но предшествовавшая данному разговору. Непосредствен
но перед тем, как упомянуть Орвието, Фрейд и его попут
чик беседовали о нравах и обычаях турок, живущих в Бос
нии и Герцеговине. Фрейд рассказал своему компаньону о
том, с каким фатализмом и покорностью турки относятся
к болезни и смерти. Когда доктор сообщает им, что боль
ной безнадежен, они отвечают : «Господин [Herr], о чем
тут говорить? Я знаю, если бы его можно было спасти, ты
бы спас его»* [79]. Слова «Босния», «Герцеговина» и
«Herr» поддаются включению в ассоциативную цепь, свя
зывающую между собой имена Signorelli (Signor — госпо
дин), Ботичелли и Больтраффио. Фрейд хотел было рас
сказать своему собеседнику еще один случай, тесно свя
занный в его памяти с первым. Боснийские турки ценят
выше всего на свете половое наслаждение и в случаях за
болеваний, делающих его невозможным, впадают в отчая
ние, резко контрастирующее с их фаталистическим равно
душием к смерти. Так, один из них сказал: «Ты знаешь,
господин [Herr], если лишиться этого, то жизнь теряет
всякую цену». Фрейд воздержался от сообщения об этой
характерной черте, не желая касаться в разговоре с чужим
человеком несколько щекотливой темы. Таким образом,
он отклонил свое внимание и от дальнейшего развития тех
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
156
мыслей, которые готовы были у него возникнуть в связи с
темой «смерть и пол». Незадолго до этого, находясь в Trafoi
(небольшой деревушке близ Тироля), Фрейд получил пе
чальное сообщение: один из его пациентов, на лечение ко
торого он потратил много труда, покончил с собой вслед
ствие «неисцелимой половой болезни» [80]. Совпадение
слов «Trafoi» и «Boltraffio» заставляет предположить, что
в этот момент, несмотря на то что Фрейд намеренно напра
вил свое внимание в другую сторону, данное воспомина
ние все же оказало свое действие.
Установив сходство, Фрейд полагает более невозмож
ным рассматривать исчезновение из памяти имени Синьо
релли, как простую случайность, и признает здесь наличие
известного (неосознанного) мотива. То, что он сознательно
предпочел позабыть и не упоминать в разговоре, привело к
вытеснению из его памяти другого элемента — имени ху
дожника.
Связь, установленная здесь [81], указывает на то, что
имя Синьорелли разложилось на две части. Последние
два слога (elli) воспроизведены в одном из подставных
имен без изменений (Boticelli); первые же два подверг
лись переводу с итальянского языка на немецкий
(«Signor» — «Herr»). Помимо этого имело место замеще
ние слов Герцеговина и Босния — двух географических
названий, часто употребляющихся вместе. Весь процесс,
результатом которого стало забывание, разворачивался
и протекал всецело вне сознания. Вытесненная тема и
факторы, «напомнившие» заместительные имена, не име
ли между собой никаких очевидных связей. Отчасти оче
видные сходства являются следствием наличия в словах
общих звуков, однако, систематическое объяснение про
изошедшего возможно лишь в том случае, если мы вос
принимаем забывание как результат психологического
подавления — вытеснения. Конечно, не все случаи забы
вания имен относятся к этому разряду: «Наряду с обык
новенным забыванием собственных имен, встречаются и
случаи забывания мотивированного, причем мотивом слу
жит вытеснение»* [82].
* Фрейд З. Психопатология обыденной жизни. СПб.: Алетейя,
1997. С. 17.
Áîòè÷åëëè
Áîëüòðàôôèî
«Ãîñïîäèí,
Áî ñíèÿ
î ÷åì òóò ãîâîðèòü?»...
Trafoi
Ñìåðòü è ïîë
(Âûòåñíåííûå ìûñëè)
Рис. 6
157
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Сходный механизм, по мнению Фрейда, срабатывает и в
случае оговорок. Расстройства речи, обнаруживающиеся в
форме обмолвок, могут быть сродни тем, что анализирова
лись Мерингером и Майером, т. е. вызываться влиянием дру
гих составных частей той же речи, или же происходить пу
тем, аналогичным тому процессу, который наблюдается в
примере Синьорелли, когда воздействия, ставшие причиной
ошибки, имеют внешнее (по отношению к высказыванию)
происхождение, «проистекая» из его непосредственного
окружения. И тот, и другой тип оговорок берет свое начало
в своеобразном «возбуждении»: в первом случае — внут
реннем по отношению к высказыванию или ситуации, в ко
торой оно произносится, во втором — внешнем по отноше
нию к ним. Лишь в первом случае есть надежда на то, чтобы
из феномена обмолвок можно было сделать выводы о су
ществовании механизма, связывающего отдельные звуки и
слова так, что они взаимно влияют на способ их произноше
ния. Более того, будучи подверженным тщательному ана
лизу, первый тип оговорок фактически растворяется. Ого
ворки, казавшиеся на первый взгляд банальным последстви
ем «эффекта соприкосновения звуков», оказываются при
дальнейшем рассмотрении зависимыми от внешних (моти
вированных) воздействий.
В своих работах Фрейд приводит множество примеров
оговорок:
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
Ãåð öåãîâèíà è
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
158
(1) Пациентка говорит: «Я складываюсь, как Tassenmescher
(несуществующее слово) — я имею в виду Taschenmesser
(перочинный ножик)». Фрейд признает, что звуки мо
гут быть перепутаны вследствие трудности произноше
ния, однако, он обращает внимание пациентки на ошиб
ку и связывает последнюю с темой, вызывающей у жен
щины подсознательную тревогу.
(2) Другая пациентка, отвечая на вопрос о том, как чувствует
себя ее дядя, сказала: «Даже не знаю. Теперь я вижу
его только in flagrante (поимка с поличным, на месте
преступления)». Оборот, который она собиралась ис
пользовать, звучал как en passant (мимоходом). Допу
щенная оговорка имела отношение к эпизоду из про
шлого этой женщины.
(3) Молодой человек заговаривает с дамой на улице, обра
щаясь к ней со следующими словами: «Если Вы разре
шите, барышня, я Вас провожу», но в слово «beglei
ten» — проводить вставлены еще три буквы «dig». Та
ким образом, в слове begleitdigen кроется, кроме слова
begleiten (проводить), очевидно, еще слово beleidigen
(оскорбить). Молодой человек хочет проводить (beglei
ten) даму, однако, боится, что его предложение оскор
бит (beleidigen) ее. Как и в случае с забыванием имени
Синьорелли, скрытое намерение — не вполне невинное
предложение молодого человека — приводит к бессоз
нательно мотивированной оговорке.
(4) Председатель собрания, на котором обсуждаются спор
ные вопросы, говорит: «Теперь мы поспорим (streiten) —
вместо перейдем (schreiten) — к вопросу четыре повестки
дня». Истинная точка зрения оратора, которую он всячес
ки пытался подавить, проявилась в речевой ошибке.
(5) Когото спрашивают: «В каком полку Ваш сын?» В от
вет звучит: «В 42м полку Убийц» (понемецки Mörder,
вместо Mörser (минометный)).
(6) Гость, присутствующий на светском мероприятии, выска
зывает мнение: «Да, чтобы доставлять мужчинам удоволь
ствие, женщина должна быть привлекательной. Мужчина
гораздо состоятельнее; «as long as he has his five straight
limbs» (курсив мой. — Пер.), он ни в чем не нуждается!»
Это высказывание — один из многочисленных примеров
того, что Мерингер и Майер называют контаминациями, а
Подводя итог, Фрейд заключает: «Каждая обмолвка
имеет свое основание» [83]. Это касается и других (помимо
обмолвок) видов расстройства речи, таких как бормотание
и заикание от смущения. Все они — симптомы внутреннего
конфликта, проявляющегося в искажениях общего ритма
речи и произношения. Фрейд заявляет, что расстройства речи
не появляются во всех тех ситуациях, когда человек «всеце
ло присутствует» — при тщательно подготовленном выс
туплении или серьезном объяснении в любви.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Фрейд пишет по этому поводу следующее: «Даже при оценке
стиля писателя мы имеем все основания — и привыкли к этому —
руководствоваться тем же принципом, без которого мы не можем
обойтись при выяснении отдельных погрешностей речи. Ясная и не
двусмысленная манера писать показывает нам, что и мысль автора
здесь ясна и уверенна, а там, где мы встречаем вымученные, вычур
ные выражения, пытающиеся сказать несколько вещей сразу, мы
можем заметить влияние недостаточно продуманной осложняющей
мысли или же заглушенный голос самокритики» (Пер.: Цит. по:
Фрейд З. Психопатология обыденной жизни. СПб.: Алетейя, 1997.
С. 77).
159
Ý. Ãèääåíñ
Ce qu’on conçoit bien
S’énonce clairement
Et les mots pour le dire
Arrivent ais ément [84]*.
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
Фрейд рассматривает как проявления психологического
процесса «уплотнения». Оно (высказывание) представля
ет собой «сращивание» двух сходных по смыслу идиома
тических выражений: «as long as he has his four straight
limbs» и «as long as he has his five wits about him» (в перево
де на русский — «быть на чеку, понимать что к чему»).
Фрейд полагает, что многие обмолвки могут быть приня
ты за шутку. Разница заключается в том, сознательно или
бессознательно ошибся говорящий.
(7) Вторичный анализ примеров, упоминаемых Мерингером
и Майером: «Es war mir auf der Schwest… auf der Brust so
schwer». Этот случай невозможно объяснить антиципа
цией звуков. Возможно, эту оговорку следует толко
вать в терминах подсознательной ассоциации между сло
вами «Schwester» (сестра), «Bruder» (брат) и «Brust der
Schwester» (грудь сестры).
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
160
Действительно ли подсознательная мотивация имеет ме
сто во всех случаях оговорок? Фрейд склонен считать, что
это так, и именно потому, что «когда разбираешь каждый
случай оговорки, такое объяснение находится» [85].
Сравним рассуждения Фрейда об оговорках (обмолв
ках) с работами Гофмана, посвященными «ляпсусам» в речи
дикторов радио и телевидения [86]; данное сравнение мо
жет показаться бесперспективным, хотя на самом деле оно
весьма интересно с точки зрения теории структурации.
Взгляды Гофмана существенно отличаются от идей, кото
рых придерживается Фрейд, и посему мы не станем углуб
ляться в анализ его аргументации, а применим некоторые из
полученных им выводов для оценки фрейдовской концеп
ции расстройств речи. Речь дикторов радио и телевидения
коренным образом отличается от обычных разговоров, но
именно поэтому позволяет проникнуть в самую суть их об
стоятельств и деталей. Дикторы не являются авторами оз
вучиваемых текстов. Их речь представляет собой элемент
предварительно запланированной последовательности дей
ствий, от которой они не могут уклониться ни в чем, за ис
ключением крайне незначительных деталей. В то же время
предполагается, что речь дикторов должна создавать впе
чатление «натуральной беседы» и поддерживать ощущение
спонтанности происходящего. Соответствовать столь про
тиворечивым требованиям достаточно сложно, поскольку
дикторы должны произносить тексты свободным от оши
бок образом. Таким образом, задачей ведущего теле или
радиопрограммы является «ведение внешне точной и безо
шибочной натуральной беседы» [87].
Тем не менее, дикторы, конечно же, допускают оговор
ки. Среди примеров подобных ляпсусов, приведенных Гоф
маном, несложно найти ошибки, упоминаемые Мерингером
и Майером:
(1) «В заключение телепередачи «Церковь в эфире» по
звольте напомнить нашим слушателям, что время кале
чит все раны» (метатезы или спунеризм).
(2) «Вы слушаете «mucous» (в переводе с английского «сли
зистый, покрытый слизью») Клайда Лукаса (Clyde
Lucas)» (предвосхищение).
(3) «А теперь в игру за красных вступает номер сорок чет
вертый — Фрэнк Фуллер (Frank Fuller) — «futility (дос
ловно «тщетность, пустота») infielder» (постпозиция).
Многочисленные примеры сходны с теми, что были на
званы Фрейдом. Так:
(1) «Viceroys — и хорошее удушье (choke) Вам обеспечено».
(2) «Взбейте яичный желток, добавьте молока, постепенно
смешивайте с сахарной пудрой. Пока Вы это делаете,
следите за тем, как смесь гнуснеет».
(3) «А теперь, дорогие друзья, позвольте представить Вам
особого гостя нашей телевизионной программы, кото
рого все мы так долго ждали — всемирно известный
литератор, лектор и путешественник, человек, ведущий
светский образ жизни. Мистер, мистер, мистер… О, черт
возьми, как же его зовут?»
(4) «Друзья, непременно посетите ресторан Фрэнки, спе
циализирующийся на слоновьей пище и обедах»
(«restaurant for elephant food and dining»).
161
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Большинство упомянутых нами оговорок носит юмори
стический характер [88] и надлежащим образом подкреп
ляет предположение Фрейда о том, что шутки и обмолвки
отчасти сходны. Хотя это и невозможно продемонстриро
вать напрямую, подобные примеры фактически соответству
ют фрейдовской трактовке вербальных парафазий. Непра
вильно высказанные или замещенные слова не являются
простой альтернативой тем, что должны были быть произ
несены. Они сбивают с толку и приводят в замешательство,
затрудняя восприятие идей, которые диктор должен «до
нести» до аудитории; некоторые из них имеют «единствен
но действительно верное» значение, на что указывает Фрейд;
другие имеют самоочевидный сексуальный характер. Рас
смотрим два других вида обмолвок, встречающихся в речи
дикторов радио:
(1) «Как только дамы снимут свои одежды, о них немед
ленно позаботятся».
(2) «Испытайте удобство наших кроватей. Я лично стою за
каждой кроватью, которую мы продаем».
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
(4) «В эфире радиостанция Канадской Широковещатель
ной Кастрации» (контаминация).
(5) «До нас дошел слух, что сегодня утром в театре Рокси
взорвался самодельный «blonde» (блондин) — вместо
«bomb» (бомба)» (субституция).
Ãëàâà 1I
(3) «Пропавшие вещи и машины были внесены в список
украденного Департаментом полиции ЛосАнджелеса».
(4) «А здесь, в Голливуде, поговаривают, что бывшая стар
летка ожидает через месяц своего пятого ребенка»
(«…the former movie starlet is expecting her fifth child…»).
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
162
(1) «Tums даст Вам мгновенное облегчение — никаких про
блем с желудком или недомоганий в течение всей ночи…
Примите Tums и отправляйтесь спать с широкой… (пе
реворачивает страницу) улыбкой».
(2) «А сейчас, леди и джентльмены, настало время познако
мить Вас с нашим особенным гостем — выдающимся лек
тором и общественным деятелем, миссис Элмой Додж…
[включение супермена], которая способна преодолеть
расстояние между двумя зданиями одним прыжком».
(3) Локальная телевизионная станция транслирует матч по
боксу, проходящий в «Мэдисон Сквэр Гарден»; внезап
но репортаж прерывается сообщением о смерти мест
ного политического деятеля. После восстановления
трансляции диктор заявляет: «Да, удар был не очень!»
В данных случаях речь идет не об обмолвках или ого
ворках, здесь мы сталкиваемся с парафазиями. Смысл того,
что говорящий намеревался донести до своих слушателей,
искажается. Вторая группа примеров интересна постольку,
поскольку, не знай мы истинных обстоятельств происхо
дящего, может показаться, что содержащиеся в них типи
ческие высказывания имеют «единственно действительно
верное» значение. Они не имеют очевидных мотивов, за
исключением тех случаев, когда продюсеры и режиссеры
постановщики, ответственные за монтаж программ, поче
муто (преднамеренно или нет) организовали цикл таким об
разом, что это привело к известным последствиям. Первая
категория оговорок поддается объяснению с трудом. Воз
можно, эти обмолвки представляют собой бессознательно
мотивированные двусмысленности. Однако подобное ка
жется нам маловероятным. Скорее всего, двусмысленный
характер сказанного остается незамеченным как оратора
ми, так и слушателями, если все происходит в рамках обыч
ных повседневных бесед. Интересно не только то, что нео
днозначность такого рода высказываний не становится не
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
163
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
медленно очевидной, но и то, что в обыденных разговорах
появлению значений, отличных от подразумевавшихся го
ворящими, препятствуют, как правило, контекстуальные
особенности речевого общения. Ораторы могут адресовать
свои высказывания конкретным людям, с которыми они пе
ресекаются, подбирая слова и фразы таким образом, что
это исключает возможные разночтения. Дикторы радио и
телевидения не имеют такой возможности, поскольку об
ращаются к абстрактной аудитории, состоящей из несо
присутствующих с ними людей.
Следовательно, рассматривать речевое общение посред
ством радио или телевидения как типичный пример обще
ния вообще, безусловно, некорректно. Можно выделить две
основные причины, по которым обмолвки, допущенные ве
дущими радиопрограмм, бросаются в глаза сильнее, чем те,
что встречаются в повседневных беседах. Вопервых, мы
имеем дело с общением физически удаленных друг от друга
людей. В данной ситуации сказанное, освобожденное от
любых оттенков или намеков, «говорит само за себя» гораз
до больше, нежели тогда, когда оно «вкраплено» в ткань
повседневной деятельности. То же самое можно утверж
дать относительно многочисленных примеров расстройств
речи, упомянутых Фрейдом и собранных им в результате
терапевтической практики. Как и радиовещание, социаль
ное взаимодействие врача и пациента вряд ли является при
мером обыденной беседы. Слова пациента рассматривают
ся как нечто, имеющее особую значимость и требующее
тщательного анализа. Вовторых, дикторы считаются спе
циалистами, продуцирующими безупречную речь, что опос
редуется самим характером их профессии. Основная задача
исполнителя — плавное и понятное оглашение текста. По
нимание случайного и непредвиденного характера зауряд
ных обыденных разговоров приходит лишь тогда, когда мы
начинаем понимать, насколько специфической и необычной
является относительно безукоризненная речь дикторов ра
дио и телевидения. Как правило, и «непрофессиональные»
ораторы, и специалисты в области лингвистики склонны
считать обыденную речь гораздо более «совершенной» и
«упорядоченной», чем она есть на самом деле. Подводя итоги
недавно проведенного эмпирического исследования речевого
общения, Бумер (Boomer) и Лавер (Laver) отмечают:
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
164
Следует признать, что «нормальная» речь не равнозначна
речи «совершенной». Нормы непринужденной, спонтанной
речевой деятельности носят демонстративно несовершен
ный характер. Разговоры отличаются частыми паузами, не
произвольными задержками речи, колебаниями, неудачны
ми началами, неверно произнесенными звуками, внесением
поправок... В обычных условиях мы просто не замечаем ни
свои собственные оговорки, ни обмолвки, допущенные дру
гими людьми. В потоке речи такого рода ошибки возможно
вычленить, применив специальную — «корректирую
щую» — технику слушания [89].
В большинстве случаев отличить оговорки от фрагмен
тированного (буквально «разбитого на куски») стиля прак
тически всех разговоров, имеющих место в повседневной
жизни достаточно сложно. Гофман полагает, что для того
чтобы проверить, является ли конкретное высказывание
оговоркой или «ошибкой», необходимо знать, что при по
вторном обращении произнесший его человек внесет в него
изменения (кроме того, к разряду ошибочных, несомненно,
относятся и те изречения, которые были фактически усо
вершенствованы или «исправлены»). Установить факт ого
ворки, опираясь на идеализированную манеру произнесе
ния звуков или модель речевого общения, невозможно. Для
того чтобы понять специфику повседневных разговоров, мы
должны обратиться к другим типам возможных ошибок.
Какие выводы отсюда следуют?
Вопервых, что касается оговорок, то здесь можно при
вести доводы в пользу того, что Мерингер и Майер были не
так далеки от истины, как это утверждал Фрейд. Фромкин
(Fromkin) продемонстрировала, что неправильное произно
шение слов обнаруживает свойства и особенности, сходные
с теми, что характерны для «надлежащего» процесса их ге
нерирования [90]. Это не говорит о том, что подобные ошиб
ки не являются следствием бессознательных побуждений,
однако, позволяет предположить, что рефлексивный мо
ниторинг речеобразования, необходимый для объяснения
речевых расстройств, имеет, как правило, «непрерывный»
характер. Явления предвосхищений или постпозиций так
же, повидимому, связаны напрямую с рефлексивным мо
ниторингом речевой деятельности. Слова должны быть пе
ремещены из мозга и преобразованы в речь, оформившись в
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
165
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
синтагматически упорядоченные группы, в противном слу
чае расстройства речи будут невозможны.
Второй крупный вид погрешностей имеет отношение
не к самому процессу речеобразования как таковому, а к
очередности. Говорящий может начать свою речь, не дож
давшись завершения предыдущего высказывания, частич
но «перекрывая» или напрямую перебивая другого орато
ра; два человека могут начать говорить одновременно; лю
бой из них может прервать повествование, став виновником
ненужной паузы, нарушающей течение беседы. Как и в
случае собственно речевых ошибок, большинство такого
рода «накладок» проходит полностью незамеченным уча
стниками обыденной процедуры общения. Они «фиксиру
ются» только тогда, когда, например, речь была записана,
и ее особенности становятся предметом детального анали
за. И в этом случае повседневная речь отличается от речи
дикторов электронных средств массовой информации, где
любые накладки, двусмысленности и т. п. производят за
метный эффект. Зачастую в диалогах происходит наложе
ние фраз, когда один из участников начинает говорить, не
дождавшись, пока другие замолчат. Однако люди, участву
ющие в беседе, не обращают на это внимания, поэтому их
высказывания воспринимаются как отдельные и обособ
ленные речевые элементы.
Втретьих, ошибочное речевое общение, признанное
таковым, подразумевает, как правило, методики устране
ния «неисправностей», инициируемые самим говорящим или
слушателями. Внесение поправок последними происходит
сравнительно редко; отчасти это можно объяснить тем, что
многие дефекты или изъяны, представляющие собой фоно
логические или синтаксические ошибки, не воспринимают
ся как таковые, когда оцениваются относительно идеализи
рованной грамматической модели; отчасти же это происхо
дит потому, что слушатели проявляют такт в отношении
того, что может быть расценено как некомпетентность го
ворящих. Устранение дефектов самими ораторами практи
чески всегда ограничивается проблемами очередности, ос
тавляя за скобками собственно речевые расстройства.
Результаты наблюдений дают нам представление о том,
что есть повседневная речевая деятельность, и подтвержда
ют тот факт, что вербальные парафазии невозможно объяс
Ãëàâà 1I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
166
нить с точки зрения идеализированной концептуальной мо
дели «правильной» речи. Используемая дикторами манера
говорить отличается от повседневного языка постольку, по
скольку она практически соответствует этой модели. Фак
тически речь и деятельность дикторов, исполняющих свои
обязанности, позволяет нам увидеть, какой была бы соци
альная жизнь людей, походи она на представления сторон
ников объективизма. Большинство того, что произносится,
программируется до того, как становится объектом передачи
или демонстрации, и может лишь незначительно модифици
роваться деятелем, строго придерживающимся определен
ного сценария поведения. Таким образом, актор выступает
здесь единственно как «носитель» предустановленных об
разцов социальной организации — или, по выражению Гоф
мана, как «аниматор», «музыкальная шкатулка, из которой
исходят высказывания» [91]. Подавляющее большинство
ситуаций речевого общения (и взаимодействия) совершен
но не подходят под это описание. «Свободный» или небреж
ный характер повседневной речи, или того, что представля
ется таковым по сравнению с идеализированной моделью, в
действительности является ее родовым свойством, обнару
живающим себя в социальной практике. Иными словами,
поражает не отсутствие (или недостаток) в высказываниях
формального «лоска», но тот факт, что речевое общение и
(неизменно условный) процесс воспроизводства социальной
жизни обладают какой бы то ни было соразмерностью или
симметрией формы. В процессе повседневного взаимодей
ствия нормативные элементы, вовлеченные в речевое обще
ние во имя «грамотного речеобразования», почти никогда
не являются основным побудительным стимулом участни
ков. Скорее, речь насыщена практическими потребностями
рутины социальной жизни.
Признать это — значит переосмыслить взгляды Фрей
да. С точки зрения последнего, любое расстройство речи
носит мотивированный характер и в принципе может быть
объяснено при условии наличия достаточной информации о
психологическом портрете конкретного индивида. Здесь
отчетливо прослеживается представление об упорядочен
ной речи, причиной нарушения которой являются обмолв
ки и оговорки. Позиция, которую отстаиваем мы, в сущно
сти прямо противоположна. «Хорошо организованная или
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
167
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
упорядоченная» речь, по крайней мере в условиях повсед
невного общения, зависит от общей мотивационной вклю
ченности говорящих в процесс осуществления ими практи
ческой деятельности. «Правильная речь», как и многие дру
гие элементы подобной деятельности, не мотивирована
напрямую в большинстве случаев; исключение здесь состав
ляет речь дикторов. Заметим в скобках, что иногда расстрой
ства речи также могут носить мотивированный характер.
Так, в обстановке траура понесший утрату человек, сохра
няющий обычную манеру поведения и речи, может быть
заподозрен в черствости и бездушии. Там, где проявление
эмоций считается правомерным и социально одобренным,
расстройства речи или деформации манеры говорить могут
стать одним из способов «вхождения» в образ [92].
Если наиболее специфические формы словоупотребле
ния не являются непосредственно мотивированными, тогда
из этого следует, что большинство обмолвок невозможно
объяснить за счет подсознательной мотивации. Что это дает
нам в отношении фрейдовской теории вербальных парафа
зий? Позволим себе сделать следующее предположение.
Вероятно, трактовка, предложенная Фрейдом, применима
лишь в условиях, значительно отличающихся от тех, что
подразумевались им изначально. С точки зрения Фрейда,
обмолвки имеют тенденцию встречаться главным образом в
непроизвольных или рутинных ситуациях, где от сказанно
го практически ничего не зависит. В таких случаях подсоз
нательное, вероятно, «прорывается» вовне и нарушает про
износимые высказывания. Мы полагаем, что в этих услови
ях — составляющих, кстати, большую часть социальной
жизни — бессознательные элементы менее склонны непос
редственно влиять на то, что говорится. Рутинизация, пред
полагающая непрерывное «воспроизводство» привычного
и хорошо знакомого в обстановке глобальной онтологичес
кой безопасности, является основным условием эффектив
ного рефлексивного мониторинга деятельности, осуществ
ляемого человеческими существами. Беспокойство по пово
ду реальной манеры вести беседу усиливается только тогда,
когда актор особо заинтересован в том, чтобы преподнести
информацию должным образом и быть «правильно» поня
тым. Именно этим озабочены дикторы радио и телевидения.
Вероятно, также обстоят дела и при объяснении в любви,
что противоречит предположениям Фрейда. Аналогичным
образом можно считать мотивированными случаи забыва
ния имени «Синьорелли» и имен собственных вообще. Пос
ледние обладают особой значимостью по сравнению с дру
гими словами. Неправильно произнесенное имя или обра
щение могут, в отличие от других обмолвок, стать причиной
возникновения личной обиды. Таким образом, правильное
воспроизведение имен собственных имеет особую «цену»,
и это, возможно, означает, что процесс их припоминания
вызывает больше тревоги и непосредственных опасений,
нежели прочие ситуации словообразования. Нечто подоб
ное наблюдается и при общении (терапевтическом взаимо
действии) врача и пациента.
Ãëàâà 1I
Êîììåíòàðèè
1. Особенно полезное и поучительное, на наш взгляд, об
суждение этих проблем представлено в Irving Thalberg,
«Freud’s anatomies of self», в Wollheim Richard, Freud, A
Collection of Critical Essays (New York: Doubleday, 1974).
Доработанный вариант этой работы см. В: Richard
Wollheim and James Hopkins, Philosophical Essays on Freud
(Cambridge: Cambridge University Press, 1982).
2. Цит. по Thalberg, «Freud’s anatomies of self», с. 156.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
168
3. Freud, An Outline of Psychoanalysis (London: Hogarth, 1969),
с. 56–7.
4. P.F. Strawson, P.F., The Bounds of Sense (London, Methuen,
1966), с. 162–170; G. E. M. Anscombe, «The first person», in
Samuel Guttenplan, Mind and Language (Oxford: Blackwell,
1972); J. L. Mackie, «The transcendental «I», in Zak Van
Straaten, Philosophical Subjects (Oxford: Clarendon Press,
1980).
5. Stephen Toulmin, «The genealogy of «consciousness» in Paul
F. Secord, Explaining Human Behaviour (Beverly Hills: Sage,
1982), с. 57–58.
6. Там же, с. 60–61.
7. См.: J. S. Bruner, Beyond the Information Given (New York:
Norton, 1973).
8. J. S. Gibson, The Ecological Approach to Visual Perception
(Boston: HoughtonMifflin, 1979).
9. Ulric Neisser, Cognition and Reality (San Francisco: Freeman,
1976), с. 22. См. также, он же, Memory Observed (San
Francisco: Freeman, 1982); John Shotter, «Duality of structure»
and «intentionality» in an ecological psychology», Journal for
the Theory of Social Behaviour, vol. 13, 1983.
11. M. Wertheimer, M., «Psychomotor coordination of auditory
and visual space at birth», Science, vol. 134, 1962.
12. Neisser, Cognition and Reality, с. 72.
13. E.C. Cherry, «Some experiments on the recognition of speech
with one or two ears», Journal of the Acoustical Society of
America, vol. 25, 1953.
14. A.M. Treisman, «Strategies and models of selective attention»,
Psychological Review, vol. 76, 1969.
15. J.A. Deutsch and D. Deutsch, «Attention: some theoretical
considerations», Psychological Review, vol. 70, 1963.
16. Neisser, Cognition and Reality, с. 84–85.
17. CPST, стр. 120–123.
18. Erik H. Erikson, Childhood and Society (New York: Norton,
1963), стр. 15–16.
19. Там же, с. 247.
20. Ernest Becker, The Birth and Death of Meaning (New York:
Free Press, 1962), с. 95.
22. G. Piers and M. B. Singer, Shame and Guilt (Springfield: Addison,
1963). Здесь мы ссылаемся на некоторые наблюдения, из
начально относящиеся к теории суицида; для сравнения
SSPT, с. 393, сноска 32.
25. Dennie Wolf, «Understanding others: a longitudinal case study
of the concept of independent agency», in George E. Forman,
Action and Thought (New York: Academic Press, 1982).
26. T.B. Brazelton et al., «The origins of reciprocity», in M. Levis
and L. Rosenblum, The Infant’s Effects on the Caregiver (New
York: Wiley, 1974).
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
23. Erikson, Childhood and Society, с. 251.
24. Там же, с. 256.
169
Ý. Ãèääåíñ
21. См. также Erikson, Childhood and Society, с. 249; Harry Stack
Sullivan, The Interpersonal Theory of Psychiatry (London:
Tavistock, 1955), гл. 4. Мы не согласны с утверждением
Эриксона, согласно которому эти психологические явле
ниямогут быть напрямую соотнесены с формой соци
альных институтов.
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
10. Neisser, Cognition and Reality, с. 29.
27. L.S. Vygotsky, Mind in Society (Cambridge, Mass.: Harvard
University Press, 1978), с. 20ff.
28. Erik H. Erikson, Identity, Youth and Crisis (London: Faber &
Faber, 1968), гл. 5; он же, Identity and the Life Cycle (New
York: International Universities Press, 1967).
29. Erikson, Identity and the Life Cycle, с. 19.
30. См. там же, глава 3 «The problem of egoidentity».
31. Там же, с. 102.
32. См. CPST, с. 123–128.
33. Bruno Bettelheim, The Informed Heart (Glencoe: Free Press,
1960), с. 14. Работа Гофмана, посвященная «тотальным
институтам», во многом пересекается с анализом, пред
ставленным Бруно Беттельхеймом: Goffman, Asylums
(Harmondsworth: Penguin, 1961).
34. Bettelheim, The Informed Heart, с. 132.
Ãëàâà 1I
35. Там же, стр. 148.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
170
36. «Поскольку старые (проведшие в лагере несколько
лет. — Пер.) узники примирились, или вынуждены были
примириться, с подетски непосредственной зависи
мостью от СС, многие из них, как нам представляется,
хотели верить в то, что хотя бы некоторые люди, из
числа тех, к кому они относились как ко всемогущим
«отцам», были на самом деле справедливыми и добры
ми»; там же, с. 172.
37. См. примеры, приведенные в: William Sargant, Battle for the
Mind (London, Pan, 1959).
38. M. MerleauPonty, Phenomenology of Perception (London:
Routledge, 1974).
39. Там же, с. 101.
40. L. Goldstein, Language and Language Disturbances (New York:
Grune and Stratton, 1948).
41. MerleauPonty, M., Phenomenology of Perception, с. 104.
42. Там же, с. 109.
43. Erving Goffman, Behaviour in Public Places (New York: Free
Press, 1963), с. 17; он же, Interaction Ritual (London: Allen
Lane, 1972), с. 1.
44. Для сравнения см. Ithiel De Sola Pool, The Social Impact of
the Telephone (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1981).
45. С нашей точки зрения, этот взгляд превалирует, напри
мер, в работе Jason Ditton, The View from Goffman (London:
46. Alvin W. Gouldner, The Coming Crisis of Western Sociology
(London: Heinemann, 1971), с. 379–381.
47. CPST, с. 83–84 и далее.
48. Goffman, Behaviour in Public Places, с. 18.
49. Erving Goffman, Frame Analysis (New York: Harper, 1974),
с. 252.
50. Roger Caillois, Man, Play and Games (London: Thames &
Hudson, 1962); см. также знаменитую работу Jan Huizinga,
Homo Ludens (London: Routledge, 1952).
51. Goffman, Behaviour in Public Places, с. 560. Обсуждая взгля
ды Гофмана, мы не будем останавливаться на концепту
альных проблемах, которые активно поднимаются, но с
трудом поддаются разрешению. В общем и целом им от
водится достаточно внимания; в частности, в качестве
примера можно привести анализ Шюцем природы «мно
жественных реальностей», а также другие направления
современной философии, занятые вопросами релятиви
стских последствий толкования смысловых систем.
См. NRSM, гл. 4.
52. Goffman, Behaviour in Public Places, с. 156ff.
53. Там же.
55. Harvey Sacks and Emmanuel A. Schegloff, «A simplest
systematics for the organisation of turntaking in conversation»,
Language, vol. 50, 1974.
57. JeanPaul Sartre, Critique of Dialectical Reason (London: New
Left Books, 1976), с. 259.
58. Goffman, Interaction Ritual, с. 141ff.
59. Habermas, Jürgen, Theorie des kommunikativen Handelns, 2
vols. (Frankfurt: Suhrkamp, 1981), т. 1, разд. 3.
60. Goffman, Behaviour in Public Places, с. 25.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
56. Для сравнения см.: George Psathas, Everyday Language:
Studies in Ethnomethodology (New York: Irvington, 1979).
171
Ý. Ãèääåíñ
54. Эта тема достаточно хорошо изучена. Наиболее извест
ная работа по проблеме принадлежит Edward T. Hall, The
Silent Language (New York: Doubleday, 1959); см. также, он
же, The Hidden Dimension (London: Bodley Head, 1966).
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
Macmillan, 1980). См. также Alasdair MacIntyre, After Virtue
(London: Duckworth, 1981), стр. 108–109. Для сравнения
R. Harré and P.F. Secord, The Explanation of Social Behaviour
(Oxford: Blackwell, 1972), гл. 10.
61. См. для сравнения: общие размышления относительно
феномена вежливости в: Penelope Brown and Stephen
Levinson, «Universals in language use: politeness phenomena»,
in Esther N. Goody, Questions and Politeness (Cambridge:
Cambridge University Press, 1978).
62. Goffman, Behaviour in Public Places, с. 35; для сравнения
см.: John Blacking, The Anthropology of the Body (London:
Academic Press, 1977).
Ãëàâà 1I
63. «Я полагаю, что многие телесные ощущения носят лич
ный характер. Если моя рука обожжена, боль испытываю
я сам, а ожог видят и другие, окружающие меня люди.
Однако так бывает не всегда. Некоторые люди убеждены
в том, что могут на самом деле ощущать боль других лю
дей, или непосредственно мыслить чужими мыслями; дру
гие же считают, что окружающие способны прочувство
вать то, что чувствуют они, или «проникать» в их мысли»,
R.D. Laing, Self and Others (London: Penguin, 1971), с. 34.
64. Harold Garfinkel, «A conception of, and experiments with,
«trust» as a condition of stable concerted actions», in
O.J. Harvey, Motivation and Social Interaction (New York:
Ronald Press, 1963).
65. Erving Goffman, Forms of Talk (Oxford: Blackwell, 1981),
с. 101ff.
66. Там же, с. 103.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
172
67. Там же, с. 70–71.
68. Roy Bhaskar, The Possibility of Naturalism (Brighton:
Harvester, 1979), с. 51–52.
69. В качестве одного из последних (среди множества дру
гих) примеров см.: Bruce J. Biddle, Role Theory (New York:
Academic Press, 1979).
70. CPST, с. 117.
71. Там же.
72. Эта точка зрения часто использовалась в дебатах по по
воду ролевой теории, имевших место в Германии порядка
двадцати лет назад. Сегодня интересной и актуальной, на
наш взгляд, остается работа F. H. Tenbrük, F.H., «Zur
deutschen Rezeption der Rollanalyse», Kölner Zeitschrift für
Soziologie, vol. 3, 1962.
73. Для сравнения см.: Nigel Thrift, «Flies and germs: a geography
of knowledge», in Derek Gregory and John Urry, Social
Relations and Spatial Structures (London: Macmillan, 1984).
74. Для сравнения см.: William Labov, «Rules for ritual insults»,
in David Sudnow, Studies in Social Interaction (New York: Free
Press, 1972).
76. Там же, с. 149.
77. Sigmund Freud, Introductory Lecturers on Psychoanalysis
(Harmondsworth: Penguin, 1974), с. 51.
78. R. Meringer, and C. Mayer, Versprechen und Verlesen (Vienna,
1895).
79. Freud, The Psychopathology of Everyday Life (Harmondsworth:
Penguin, 1975), с. 39.
80. Там же, с. 40.
81. Впервые опубликовано в статье Фрейда «The physical
mechanism of forgetfulness» (1890), см. типовое издание,
т. 3.
82. Freud, The Psychopathology of Everyday Life, с. 44.
83. Там же, с. 135.
84. Boileau, Art poétique, цит. там же, с. 148.
85. Freud, Introductory Lecturers on Psychoanalysis, с. 71.
86. Erving Goffman, «Radio talk: A study of the ways of our errors»,
in Forms of Talk (Oxford: Blackwell, 1981).
87. Там же, с. 242.
89. Donald S. Boomer and John D.M. Laver, «Slips of the tongue»,
British Journal of Disorders of Communication, vol. 3, 1968,
с. 2.
91. Goffman, Forms of Talk, с. 226.
92. Как указывает Гофман, там же, с. 223ff.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
90. Victoria A. Fromkin, «The nonanomalous nature of anomalous
utterances», Language, vol. 47, 1971.
173
Ý. Ãèääåíñ
88. Несомненно, что они были выбраны именно по этой при
чине. Большинство данных, используемых Гофманом, взя
то из коллекций «глупых ошибок» под ред. К. Шафера
(Schafer), например, Prize Bloopers (Greenwich: Fawcett,
1965).
Ñîçíàíèå, ñàìîñòü è ñîöèàëüíûå âçàèìîäåéñòâèÿ
75. D. Lawrence Wieder, «Telling the code», in Roy Turner,
Ethnomethodology (Harmondsworth: Penguin, 1974).
Ãëàâà III
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî
è ðåãèîíàëèçàöèÿ
Âðåìåííàÿ ãåîãðàôèÿ
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
174
В предыдущей главе мы остановились на определении
конкретных психологических качеств субъекта деятельно
сти и анализе взаимодействия в ситуациях соприсутствия.
Небезынтересными в этом отношении являются позицио
нирование акторов в контекстах взаимодействия, а также
«переплетение» и чередование самих контекстов. Однако
для того чтобы продемонстрировать, каким образом все это
соотносится с основными аспектами социальных систем в
целом, необходимо понять, как социальная теория должна
реагировать — в конкретном, а не абстрактнофилософс
ком плане — на «ситуативность» взаимодействия во време
ни и пространстве.
Большинство социальных аналитиков рассматривают
время и пространство всего лишь как окружение, в котором
протекает деятельность, и легкомысленно соглашаются с
характерным для современной западной культуры представ
лением, сводящим время к измеримому часовому времени.
Не принимая в расчет последние работы географов, можно
смело утверждать, что ученыеобществоведы потерпели
неудачу в попытках представить и проанализировать фор
мы организации социальных систем во времени и простран
стве. Как мы упоминали, изучение этого вопроса есть
фундаментальная задача, продиктованная «проблемой
порядка» в том виде, в котором она существует в теории
175
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* См. комментарии на с. 235–238.
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
структурации. Речь здесь идет не о какойто сугубо специ
фической «области» социальной науки, которую по жела
нию можно принимать во внимание или сбрасывать со сче
тов. Рассматриваемая сквозь призму структурации, задача
эта приобретает статус краеугольного камня социальной
теории, а потому имеет важное значение с точки зрения про
ведения здесь эмпирических исследований.
К счастью, нам нет нужды решать эти проблемы de novo.
Последние несколько лет прошли под знаменем очевидной
конвергенции между географией и другими социальными
науками, в результате которой географы, опираясь на уста
новившиеся и общепризнанные традиции социальной тео
рии, внесли заметный вклад в развитие общественной науч
ной мысли. По большей части труды этих ученых неизвест
ны широкой научной общественности и представителям
социальных наук, несмотря на то что в них содержатся идеи
самого общего назначения. Определенный вклад в изучение
проблемы внесли работы Т. Хагерстранда; однако, влияние
географии никоим образом не ограничивается трудами это
го автора и его ближайших соратников [1]*. Анализируя
теорию структурации, мы подчеркнули значимость этого
подхода, не рассматривая его в деталях и не пытаясь ука
зать на присущие ему ограничения. Ниже мы постараемся
наверстать упущенное.
Отправным пунктом сформулированной Хагерстрандом
концепция «временной географии» является усиленно под
черкиваемый нами феномен рутинного характера повсед
невной жизни. Последний связывается с особенностями и
свойствами человеческого тела, его возможностями пере
мещаться, изменяться и общаться, траекторией движения в
рамках «жизненного цикла» — а, следовательно, с челове
ческим существом, рассматриваемым как своеобразный
«биографический проект». Как было сказано выше, подход,
предложенный Хагерстрандом, основывается главным об
разом на определении видов ограничений человеческой дея
тельности, обусловленных конституцией (строением) чело
века и физической средой его социальной деятельности.
Отсюда возникают всеобщие «пределы», ограничивающие
человеческую деятельность во времени и пространстве. Ха
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
176
герстранд определял подобные ограничения поразному,
однако, особо выделял следующие моменты [2].
(1) Единая и неделимая целостность человеческого тела,
других живых существ и неорганических сущностей в
среде обитания человека. Материальность, жестко ог
раничивающая возможности человека передвигаться и
воспринимать.
(2) Конечность человеческой жизни как «бытия в направ
лении смерти». Столь существенная особенность чело
веческого существования определяет неизбежные де
мографические пределы взаимодействия во времени и
пространстве. По этой причине время представляет для
человека достаточно дефицитный ресурс.
(3) Ограниченная возможность одновременного участия в
решении нескольких задач, усиленная тем фактом, что
каждая из них имеет определенную протяженность во
времени. Очередность иллюстрирует последствия по
добного ограничения.
(4) Тот факт, что движение в пространстве есть одновре
менно и движение во времени.
(5) Ограниченные «пределы вместимости» пространства
времени. Иными словами, все физические объекты об
ладают ограничением на количество людей, занимаю
щих данное пространство для определенного рода дея
тельности (прим. перев.): два человека не могут
одновременно занимать одно и то же пространство;
физические объекты обладают сходными характерис
тиками. Следовательно, любая пространственновре
менная зона может быть подвергнута анализу с пози
ции ограничений двух типов объектов, которые могут
быть размещены в ее пределах.
Хагерстранд полагает, что вышеперечисленные аспек
ты «временной географической реальности» символизиру
ют материальные оси человеческого бытия и лежат в осно
ве всех без исключения ситуаций взаимодействия в усло
виях соприсутствия [3]. Рассматриваемые в качестве
ресурсов (и соответственно вовлеченные в процесс порож
дения и распределения власти) эти факторы формируют
системы взаимодействий, образуемые траекториями ежед
невных, еженедельных, ежемесячных и глобальных пере
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
177
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
мещений взаимодействующих друг с другом индивидов.
Хагерстранд считает, что траектории движения индивидов
во времени и пространстве «согласуются друг с другом под
давлением и влиянием возможностей, вытекающих из фак
та их совместного существования в земном пространстве и
времени» [4].
Методологический подход, названный Хагерстрандом
«временной географией», положил начало серии долгосроч
ных исследований, проводившихся в одном из церковных
приходов Швеции. Область, находившаяся в ведении дан
ного прихода, славилась богатой и всеобъемлющей статис
тикой состояния населения; это позволило Хагерстранду
проследить жизненные пути всех индивидов, проживавших
на ее территории (въезжавших в нее и выезжавших за ее
пределы), на протяжении столетия. Упорядочив и система
тизировав полученные данные в виде биографических опи
саний, Хагерстранд предпринял попытку проанализировать
их как слагаемые жизненных путей в пространствевреме
ни, которые возможно изобразить графически с помощью
определенных условных знаков. Иными словами, типичные
модели перемещения индивидов можно представить как мно
гократное повторение рутинных действий на протяжении
дня или более длительных пространственновременных про
межутков. Субъекты деятельности перемещаются в физи
ческих контекстах (или средах), свойства и особенности ко
торых вступают во взаимодействие с их возможностями,
обусловленными вышеупомянутыми ограничениями, одно
временно с тем, как сами субъекты взаимодействуют друг с
другом. Взаимодействия индивидов, перемещающихся в
пространствевремени, порождают «связки деятельности»
(или — в терминологии Гофмана — социальные взаимодей
ствия) на «станциях» или в определенных пространствен
новременных пунктах, расположенных в пределах ограни
ченных областей (например, домов, улиц, городов, штатов:
внешней границей земного пространства служит вся Зем
ля — в эпоху высоких технологий исключение здесь состав
ляют космические путешественники). Динамичные «про
странственновременные картины» Хагерстренда представ
ляют несомненный интерес благодаря графической форме,
актуальной в ситуациях, выходящих за рамки тех, в кото
рых она использовалась до настоящего времени.
âðåìÿ
ïðîñòðàíñòâî
ïðîñòðàíñòâî
Ãëàâà 1I I
Рис. 7. Траектории индивиду/
ального движения во времени и
пространстве [5].
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
178
Рис. 8. Трехмерное про/
странство/время.
Рис. 7 и 8 демонстрируют это в простейшей форме.
Предположим, два индивида живут по соседству в миле
друг от друга; в указанный день пространственновремен
ные пути каждого из них сводят их на определенный (не
большой) промежуток времени в контакт друг с другом в
точке Х — возможно, они встретились в кафе или рестора
не, — после чего пути их снова расходятся. Если зафикси
ровать повседневные действия конкретного индивида, мож
но нарисовать общую «пространственновременную кар
тину» его или ее обыденной жизни, суммировав траектории
индивидуального движения во времени и пространстве.
Являясь отображением жизненного пути, эта картина бу
дет содержать обобщенные модели пространственновре
менных перемещений на протяжении «жизненного цикла».
Например, человек может жить в родительском доме до
тех пор, пока в результате замужества не обретет новый.
Вступление в брак может привести к смене работы, таким
образом изменятся и место проживания, и рабочее место
как «станции» на пути ежедневного движения индивида.
Мобильность в пределах рынка недвижимости, брачные
отношения или карьерный рост, равно как и множество
других возможных факторов, могут воздействовать на ти
пичные жизненные пути.
Социальные взаимодействия, в которые индивид всту
пает в ходе повседневной жизни, подвластны вышеупомя
нутым ограничениям. Конечно, Хагерстранд сознает, что
субъекты деятельности являются не просто способными к
передвижению, но целеустремленными существами с соб
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
179
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ственными намерениями, или «проектами». Для того чтобы
проекты, задуманные индивидами, были реализованы, они
должны преодолеть встречающиеся на их пути трудности,
используя ограниченные по сути своей пространственно
временные ресурсы. Вышеперечисленные ограничения от
носятся к разряду «ограничений физических возможнос
тей». Некоторые из них затрагивают главным образом рас
пределение во времени: так, например, потребность в еде и
сне, регулярно испытываемая людьми, устанавливает опре
деленные рамки пространственновременного зонирования
повседневной деятельности. «Ограничения взаимодействия»
определяют возможность людей собираться вместе в опре
деленных местах для взаимодействия друг с другом. Масш
табы пространствавремени, доступные индивиду в течение
дня, представляют собой призму, ограничивающую выпол
нение поставленных в проекте задач. Призмы повседневно
го поведения — это не просто географические или физичес
кие границы, они отгорожены «со всех сторон стенами про
странства и времени». Размеры призм в значительной степени
обусловливаются уровнем пространственновременной кон
вергенции средств коммуникации и преобразований, дос
тупных субъектам деятельности.
Понятие пространственновременной конвергенции
было предложено другим географом Джанелле (Janelle) для
описания феномена «сжатия» времени, необходимого для
преодоления расстояния между различными позициями,
возникшего вследствие усовершенствования транспортных
систем [6]. Так, время путешествия от восточного до запад
ного побережья Соединенных Штатов можно оценить в за
висимости от изменения в скорости транспортировки, ко
торое стало возможным с прогрессом на транспорте. Пеш
ком это путешествие занимает более двух лет; верхом на
лошади — восемь месяцев; в дилижансе — четыре месяца;
по железной дороге в 1910 г. — четыре дня; обычным авиа
рейсом сегодня — пять часов; на скоростном реактивном
самолете чуть больше двух часов. Описать внешние границы
призм повседневного поведения можно, изобразив простран
ственновременную конвергенцию графически. Вместе с тем
очевидно, что между и внутри социальных сообществ суще
ствуют значительные отличия в плане ограничений мобиль
ности и взаимодействия, затрагивающих различные группы
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
180
и индивидов. Сериальность и очередность представляются
нам неотъемлемыми характеристиками большинства спосо
бов транспортировки. Так, например, поездэкспресс пре
одолевает расстояние между двумя городами за три часа.
Однако количество пассажирских мест в нем ограничено
даже для тех людей, которые могут и хотят за них запла
тить. Более того, если человек опоздал на поезд, может слу
читься так, что следующие (до появления второго экспрес
са) несколько часов будут ходить только поезда местного
назначения, что придаст пространственновременной кон
вергенции «пульсирующий» (или прерывистый) характер
[7]. Кроме того, в большинстве случаев мобильность имеет
место в рамках сравнительно сжатых пространственновре
менных призм.
В литературе существует достаточное количество при
меров, иллюстрирующих концепцию Хагерстренда: один из
них принадлежит Палму (Palm) и Преду (Pred), которые
используют для демонстрации призму повседневной про
странственной мобильности одинокой матери по имени
Джейн [8]. На рис. 9 изображен возможный радиус про
странственной мобильности Джейн в течение дня. Джейн
может покинуть дом и отправиться на работу не ранее опре
деленного часа, поскольку ее ребенок нуждается в кормле
нии и других видах ухода, а также потому, что единствен
ные доступные ясли открываются в четко установленное
время. У нее нет машины, поэтому, добираясь до двух «стан
ций», коими являются ясли (N1) и место работы (W1), она
сталкивается с жесткими ограничениями физических воз
можностей и взаимодействия. Наличие последних ограни
чивает Джейн в выборе работы, а тот факт, что у нее прак
тически нет шансов получить или не потерять хорошо опла
чиваемое рабочее место, усиливает другие препятствия, с
которыми она сталкивается на своем повседневном пути.
В середине дня Джейн должна забрать ребенка из яслей,
поскольку те закрываются; таким образом, она вынуждена
работать неполный рабочий день. Предположим, что Джейн
может выбирать из двух работ, одна из которых лучше оп
лачивается и дает возможность иметь машину (W2), позво
ляя ей отдать ребенка в ясли (N2), находящиеся дальше от
ее дома. Устроившись на более прибыльную работу, она
обнаруживает, что время, затрачиваемое на дорогу в ясли,
«на» и «с» работы и обратно домой (H), не оставляет ей
возможности заняться другими делами — сходить за по
купками, приготовить еду и убраться в доме. Поэтому Джейн
может посчитать себя «вынужденной» оставить новую ра
боту и вернуться к первой, низкооплачиваемой, альтерна
тиве частичной занятости рядом с домом (W1).
âðåìÿ
W1
N1
H
N2
W2
Рис. 9
181
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Хагерстранд предпринял попытку применить свой под
ход для объяснения сериальности жизненных путей или
«биографий» индивидов. С его точки зрения, жизненная
биография образуется «внутренним душевным опытом и
событиями», «связанными со взаимодействием тела и явле
ний окружающей среды» [9]. Течение повседневной жизни
индивида предполагает, что он или она последовательно и
непрерывно сталкиваются с различными сущностями, при
сутствующими в среде взаимодействия. Таковыми сущнос
тями могут быть: другие акторы, неделимые объекты (ус
тойчивые физические свойства среды деятельности), дели
мые вещества (воздух, вода, полезные ископаемые, пищевые
продукты) и домэйны (от англ. domain — 1) имение, помес
тье, земли, владение; 2) территория, зона, область, район).
Последние относятся к тому, что мы предпочитаем назы
вать регионализацией пространствавремени, под которой
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
ïðîñòðàíñòâî
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
182
нами понимается движение жизненных путей по зонам со
циального взаимодействия, обладающим различными фор
мами пространственного разграничения. Отличительные
свойства и особенности домэйнов могут быть подвергнуты
непосредственному анализу с позиций ограничений взаимо
действия, порождаемых установившимся распределением
«станций» и «связок деятельности» и воздействующих на
всех людей, чья деятельность сосредоточена в этих домэй
нах. Таким образом, характер взаимодействующих в про
странственновременных домэйнах социальных моделей
определяется общей организацией ограничений физических
возможностей и взаимодействия. Существуют «экологичес
кие» ограничения, которые, как это стремился продемонст
рировать Томми Карлштейн (Carlstein), порождаются тре
мя типами «включений»:
(1) включение материалов, артефактов, организмов и чело
веческих существ в зоне пространствавремени;
(2) включение видов деятельности, требующих значитель
ных временных затрат, в бюджеты времени людей;
(3) включение связок деятельности различных масштабов,
объемов и продолжительностей в социальную систему,
т. е. формирование групп вследствие неделимости и це
лостности людей [10].
Êðèòè÷åñêèå çàìå÷àíèÿ
Очевидно, что школа «временной географии» представ
ляет определенный интерес для теории структурации [11].
Временная география анализирует принуждения, опреде
ляющие рутинный порядок обыденной жизни, подчерки
вая (как и теория структурации) значимость практического
характера повседневной деятельности в условиях соприсут
ствия для формирования социального поведения. Мы мо
жем расширить и конкретизировать наши представления о
пространственновременном структурировании ситуаций
взаимодействия, которые изображаются Гофманом (каки
ми бы значимыми ни были его работы) как предустановлен
ные и фиксированные обстоятельства социальной жиз
ни. Интерес Хагерстранда к повседневным социальным прак
тикам носит явный и очевидный характер; он настойчиво
стремится использовать временную географию для осмыс
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
183
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ления «влияния обычного дня обыкновенного человека» на
общую организацию социальных систем [12]. Вместе с тем
временная география имеет очевидные недостатки, некото
рые из которых видны благодаря предшествующим рассуж
дениям, представленным в настоящей книге.
Ниже изложены основные критические замечания к
этому подходу. Вопервых, школа «временной географии»
использует упрощенное и явно недостаточное представле
ние о субъекте деятельности. Подчеркивая значимость че
ловека в структурированных пространственновременных
контекстах, Хагерстранд отстаивает идеи, соответствую
щие тем, что мы пытались развить ранее. Однако он скло
нен считать «индивидов» существами, формирующимися
независимо от социальных условий, с которыми они стал
киваются в повседневной жизни. Субъекты деятельности
рассматриваются им как целеустремленные создания в том
смысле, что в своих действиях они руководствуются «про
ектами», которые пытаются реализовать. Однако сущность
и происхождение этих проектов не объясняются. Вовто
рых, подход, предложенный Хагерстрандом, по существу
повторяет идею дуализма деятельности и структуры, хотя
и делает это в достаточно нестандартной форме, обуслов
ленной первостепенным интересом к пространству и вре
мени. «Станции», «домэйны» и т. п. рассматриваются как
нечто предустановленное, заданное и зафиксированное,
результат необъяснимых процессов формирования и из
менения институциональных образований. Неудивитель
но поэтому, что Хагерстранд практически не уделяет вни
мания преобразовательному потенциалу человеческой де
ятельности, включая самые рутинные формы ее. Втретьих,
преувеличенный интерес к свойствам тела, ограничиваю
щим его перемещение во времени и пространстве, пред
ставляется нам необоснованным. Мы утверждаем, что все
виды принуждений и ограничений являются одновремен
но разновидностями возможностей, средством «санкцио
нирования» деятельности. Более того, своеобразный спо
соб формирования концептуального представления о
«принуждении», используемый Хагерстрандом, выдает
определенную культурную ограниченность его взглядов.
Так, ограничения физических возможностей, взаимодей
ствия и т. п., как правило, обсуждаются Хагерстрандом с
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
184
точки зрения управления ими как дефицитными ресурса
ми. Здесь нетрудно усмотреть возможные аналогии с ис
торическим материализмом. Работы Хагерстранда наводят
нас на мысль о том, что распределение дефицитных ресур
сов тела и его возможностей оказывает определяющее воз
действие на организацию социальных институтов в обще
ствах любых типов. На наш взгляд, подобное утвержде
ние имеет основание только в современных обществах, где
«рациональному» использованию ресурсов придается осо
бое значение [13]. В конечном счете временная география
практически не уделяет внимания понятию власти. Хагер
странд говорит об «принуждении, устанавливаемом влас
тями», связанном с ограничениями физических возмож
ностей и взаимодействия. Однако формулировка их остав
ляет желать лучшего и порождает противоречивое
представление о власти как источнике ограничений дея
тельности. С другой стороны, если рассматривать власть
как производительную силу, «принуждение», упоминае
мое Хагерстрандом, являет собой модальность, порожда
ющую и поддерживающую структуры господства.
Для того чтобы развить эти идеи, принимая во внимание
все вышесказанное, обратимся еще раз к понятию «место
положение», в том виде, в котором оно используется пред
ставителями географической науки. Школа временной гео
графии весьма метко критикует это понятие в том, что каса
ется демонстрации значимости анализа организации
пространствавремени для изучения социального поведения
людей. Вместе с тем, слишком много внимания уделяется
временному измерению и его интеграции в социальную тео
рию. Хагерстранд не подвергает тщательному концептуаль
ному анализу понятия места или местоположения и приме
няет их в относительно свободной форме. В контексте со
циальной теории понятие «местоположение» не может
использоваться просто для обозначения «точки в простран
стве», так же, как мы не имеем права говорить о моментах
времени как последовательности «сейчас». Это означает, что
понятие присутствия — а точнее, обоюдности присутствия
и отсутствия — следует объяснять в терминах их простран
ственных и временных измерений. Разрабатывая теорию
структурации, мы предложили два достаточно уместных в
данном контексте понятия — «место действия» и «нали/
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
185
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
чие/присутствие», — затрагивающие отношения между
социальной и системной интеграцией [14].
Понятие места действия (локальности) подразумевает
использование пространства с целью обеспечения среды
протекания взаимодействия, необходимой для определе
ния его контекстуальности. Формирование локальностей
определенно зависит от тех моментов, особую значимость
которых подчеркивал Хагерстренд: тела, его средств и воз
можностей мобильности и коммуникации относительно
физических параметров окружающего мира. Локальности в
значительной степени обеспечивают «устойчивость» (или
«стабильность») социальных институтов, хотя и не совсем
понятно, в каком именно смысле они ее «обусловливают».
Обычно локальности определяются в показателях их фи
зических характеристик — как свойства материального мира
или, в большинстве случаев, как комбинации последних с
артефактами человеческого общества. Однако было бы оши
бочно полагать, что локальности могут быть описаны ис
ключительно посредством этих терминов; аналогичное заб
луждение было свойственно бихевиоризму в отношении
определения человеческих поступков. «Дом» осознается как
таковой только тогда, когда наблюдатель отдает себе отчет
в том, что он есть «жилище», обладающее рядом свойств и
отличительных качеств, обусловленных способами его ис
пользования в человеческой деятельности.
Локальности могут колебаться в известных пределах —
от комнаты в доме, уличного перекрестка, фабричного цеха,
небольших городов и крупных мегаполисов до государств
наций, имеющих четко определенные территориальные гра
ницы. Обычно локальности «районированы» изнутри, и внут
ренние зоны играют важную роль в процессе формирова
ния контекстов взаимодействия. Обратимся к понятию
контекста еще раз. Одна из причин использования термина
«локальность», предпочитаемого нами термину «местопо
ложение», состоит в том, что свойства окружения постоян
но используются субъектами деятельности при организа
ции социальных взаимодействий во времени и пространстве.
Очевидный элемент — материальная сторона того, что Ха
герстранд именует «станциями» — речь идет о «местах ос
тановок», где физическая подвижность траекторий инди
видуального движения во времени и пространстве приоста
навливается или сокращается на время социальных взаимо
действий — как локальностей, в которых пересекаются ру
тинные деятельности различных индивидов. Однако свой
ства окружения регулярно используются и в целях образо
вания смыслового содержания взаимодействия: как это
происходит, хорошо продемонстрировано в работах Г. Гар
финкеля и И. Гофмана. Таким образом, контекст связывает
наиболее характерные, детальные элементы взаимодействия
с глобальными свойствами институционализации социаль
ной жизни.
Ãëàâà 1I I
Ìîäåëè ðåãèîíàëèçàöèè
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
186
Говоря о «регионализации», мы будем иметь в виду не
только локализацию или установление местонахождения в
пространстве, но и зонирование общепринятых социальных
практик в пространствевремени. Возьмем, к примеру, част
ный дом — локальность, представляющую собой «стан
цию», на которой в течение обычного дня происходит мно
жество взаимодействий. Современные дома регионализиро
ваны на этажи, коридоры и комнаты. Эти разнообразные
составляющие дома не являются просто отдельными частя
ми, но зонированы во времени и пространстве. Комнаты ниж
него этажа используются в основном днем, в спальные ком
наты индивиды «удаляются» ночью. Наиболее фундамен
тальной «демаркационной линией» является во всех
обществах граница между днем и ночью, разделяющая пе
риоды интенсивной социальной жизни и восстановления сил
и предопределенная физической потребностью человечес
кого организма в регулярном сне. Ночное время было на
столько заметным «фронтиром» социальной активности, что
могло бы поспорить с любыми пространственными грани
цами. В общем и целом оно остается таковым и поныне. Од
нако изобретение мощных, регулируемых источников ис
кусственного освещения значительно расширило потенци
альные возможности взаимодействия в ночные часы. Так,
Мюррей Мэлбин (Melbin) пишет:
«Последний великий фронтир человеческой иммигра
ции проходил во времени: распространение бодрствования
человека на все двадцать четыре часа суток. Появились раз
ные формы сменной работы на предприятиях, возникло
187
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Цит. по: Гидденс Э. Социология: Пер. с англ. / Научный ре
дактор профессор В.А. Ядов, общая редакция Л.С. Гурьевой и
Л.Н. Иосилевича. М.: Эдиториал УРСС, 1999. С. 112.
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
круглосуточное патрулирование, телефоны стали исполь
зоваться в любое время. Появилось большое число посто
янно функционирующих больниц, аптек, авиарейсов, гос
тиниц, круглосуточных ресторанов, пунктов проката авто
мобилей, автозаправочных станций и ремонтных мастерских,
кегельбанов и радиостанций. Увеличилось количество сроч
ных служб, таких, как агентства автотуризма, слесарные
мастерские, поручители; для наркоманов, самоубийц и азар
тных игроков появились «горячие линии», работающие в
любое время. В этих предприятиях работают разные люди,
однако сами организации работают непрерывно»* [15].
Вполне уместно вспомнить здесь проведенное Эвитаром
Зерубавелем (Zerubavel) исследование структурирования
времени крупной современной больницы, где зонирование
осуществляется в соответствии с жестким и точным распо
рядком. Большинство медицинских услуг в данной больни
це оказывается посменно чередующимся средним медпер
соналом. Большая часть сестер работает в разных палатах,
находящихся к тому же в разных секторах больницы; рабо
та чередуется в ночную и дневную смены. Цикл перемеще
ния из палаты в палату совпадает с чередованием дневных и
ночных смен, поэтому если ктонибудь «заступает на день»,
он или она переходит в другой сектор. График дежурства
персонала разработан до мелочей. Если работа среднего
медицинского персонала регулируется в соответствии со
стандартизованными четырехнедельными циклами, то ро
тация интернов и ординаторов носит непостоянный харак
тер. Сестры всегда меняются в один и тот же день недели,
таким образом, чередования смен происходят по графику,
состоящему из двадцати восьми суток, и не совпадают с
календарными месяцами. Работа штатного врачебного пер
сонала больницы, напротив, организована в соответствии
с календарными месяцами, а потому начинается в разные
дни недели.
Недельные и суточные зоны также скрупулезно регла
ментированы. Многие стандартные действия, особенно те,
что относятся к обязанностям среднего медперсонала, со
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
188
вершаются с четко установленными промежутками в семь
дней. «Время отдыха» сестер также рассчитывается исходя
из недельного графика. Оно может быть поделено на от
дельные части, каждая из которых должна быть кратна семи
дням, начинаться в воскресенье и заканчиваться в субботу,
дабы соответствовать очередности рабочей деятельности.
«Будние дни» отличаются от «уикэндов»: хотя больница и
работает круглосуточно, некоторые услуги в выходные дни
не оказываются. Медицинский персонал знает, например,
что лаборатории не работают по выходным, что делает не
возможным получение результатов анализов. Поэтому вра
чи стараются минимизировать количество новых пациентов,
поступающих в выходные дни, и предпочитают не модифи
цировать схемы лечения «старых» больных. Как правило,
субботы и воскресенья считаются «спокойными» днями не
дели; понедельники же — самыми суетливыми и оживлен
ными. В повседневной жизни больницы чередование «дня»
и «ночи» напоминает деление недели на будние и выходные
дни. О том, что работа по ночам попрежнему считается до
статочно необычной и специфической, свидетельствует тер
мин, используемый для ее описания — «ночное дежурство»
(«night duty»), — который не имеет своей противополож
ности — «дневного дежурства» (английское словосочета
ние «day duty» переводится обычно как «повседневные обя
занности») [16].
Интересная классификация моделей регионализации
предложена на рис. 10. Под «формой» регионализации мы
подразумеваем внешний вид границ, определяющих терри
ôîðìà
ïðîäîëæèòåëüíîñòü
ïðîòÿæåííîñòü
õàðàêòåð
Рис. 10
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
189
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
торию региона. В большинстве локальностей границы, раз
деляющие зоны, имеют вещественные (материальные) или
символические проявления. В контекстах взаимодействия
«лицом к лицу» допускается большая или меньшая степень
возможности проникающего «присутствия», охватывающе
го сопредельные зоны. Мы уже говорили о том, что в усло
виях общественных «сборищ» регионализация взаимодей
ствий, как правило, проявляется исключительно в положе
ниях и позиции тела, интонациях и манере выражаться и
т. п. Практически все социальные взаимодействия, имею
щие место в ситуации подобных сборищ как регионально
ограниченных эпизодов, отличаются незначительной про
должительностью. Межкомнатные стены, напротив, могут
осуществить зонирование социальной жизни таким обра
зом, который невозможно преодолеть обычными средства
ми соприсутствия. Несомненно, там, где стены слишком
тонки, течение социального взаимодействия нарушается
разного рода заминками или препятствиями. Ариес (Ariès),
Элиас (Elias) и др. показали, как, начиная с восемнадцатого
века, внутренняя организация жилища большинства людей
была взаимосвязана с меняющимися аспектами семейной
жизни и сексуальности [17]. ДоXVIII в. дома бедняков в
Западной Европе состояли зачастую из одной или двух ком
нат, в которых проходила «общественная» жизнь людей,
размещались «коммунальные службы» и спальные помеще
ния. Величественные дома аристократии имели много ком
нат, соединенных анфиладой, что исключало наличие кори
доров, которые в современных жилищах обеспечивают сво
его рода «уединенность», практически недоступную ранее
всем классам общества.
Регионализация приводит к образованию зон, суще
ственно различающихся по протяженности и масштабам.
Обширные по своей протяженности зоны «охватывают»
большие участки пространства и времени. Конечно, пересе
чение «диапазонов» пространства и времени может менять
ся, однако, значительные по протяженности зоны, как пра
вило, отличаются высокой степенью институционализации.
Все зоны, в том виде, в каком они определяются нами, пред
полагают протяженность во времени и пространстве. Иног
да понятие зоны может использоваться в географии для
обозначения на карте физически ограниченной области ма
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
190
териального мира, обладающей теми или иными особеннос
тями и характерными свойствами. Мы придаем этому тер
мину иное значение, связанное со структурацией социаль
ного поведения в пространствевремени. Так, между Севе
ром и Югом Англии существуют значительные региональные
(зональные) отличия, проявляющиеся в классовых отноше
ниях и ряде других социальных показателей. «Север» пред
стает перед нами не просто как географически обособлен
ная область, но как зона, имеющая «освященные временем»
социальные традиции. Говоря о «характере» регионализа
ции, мы имеем в виду способы, посредством которых про
странственновременная организация локальностей упоря
дочивается в рамках глобальных социальных систем. Во мно
гих обществах понятия «дом», «жилище» использовались,
главным образом, для обозначения материальной составля
ющей семейных отношений и производства, осуществляе
мого в самом помещении или на прилегающих садовоого
родных участках, наделах земли. Становление и развитие
капиталистических отношений «развело» понятия дома и
рабочего места; это различие оказало влияние на общую
организацию систем производства и другие институциональ
ные характеристики современных обществ.
Ïåðåäíèé è çàäíèé ïëàíû
Одним из аспектов характера регионализации является
степень наличияприсутствия, соответствующая определен
ным видам локальностей. Понятие «наличиеприсутствие»
необходимо дополняет понятие соприсутствия. «Совмест
ное существование» в ситуации взаимодействия «лицом к
лицу» предполагает наличие возможностей и способов, по
средством которых акторы могут «собираться вместе». Вре
менная география Т. Хагерстренда обращает наше внима
ние на ряд обычно присутствующих здесь факторов. Еще
несколько сот лет назад общности с ярко выраженным на
личиемприсутствиемпредставляли собой группировки ин
дивидов, находящихся в непосредственной близости друг
от друга, и это было справедливо для всех культур. Такому
положению дел способствовали: материальность субъекта
деятельности, ограничения индивидуальных передвижений
тела в процессе повседневного функционирования, физи
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
191
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ческие свойства пространства. Средства сообщений соот
ветствовали транспортным средствам. Даже при использо
вании быстрых лошадей, морских и речных судов, марш
бросков и т. п. большое расстояние в пространстве требова
ло на свое преодоление значительных временных затрат.
Механизация транспорта явилась основной движущей си
лой, положившей начало впечатляющему процессу про
странственновременной конвергенции, свойственной нашей
эпохе. Однако еще более радикальным и значимым событи
ем современной истории (результаты которого не исполь
зованы до конца и сегодня) стало вызванное развитием сис
темы электронной передачи сигналов отделение средств свя
зи от транспортных средств, так или иначе связанных с
мобильностью человеческого тела. Электромагнитный те
леграф, изобретенный Морзе, явился такой же вехой на
пути культурного развития человеческого общества, как и
колесо, и другие технические новшества.
Различные модели регионализации локальностей, упо
мянутые нами выше, определяют специфику наличияпри
сутствия. Так, деление дома на комнаты способствует тому,
что социальные взаимодействия происходят в различных
частях здания, не вторгаясь в пространства друг друга, и
обеспечивает определенную симметрию и соразмерность
распорядков дня его жильцов. Однако жизнь в доме в усло
виях тесного сосуществования, несомненно, подразумевает
высокую степень наличияприсутствия: здесь вполне воз
можно возникновение и длительное существование ситуа
ций соприсутствия деятелей «здесь и теперь». Тюрьмы и
психиатрические клиники часто ассоциируются с вынуж
денным продолжительным сосуществованием индивидов, не
привыкших к подобной практике повседневной жизни. Зак
люченным, живущим в одной камере, редко удается изба
виться от присутствия друг друга как днем, так и ночью.
С другой стороны, «дисциплинирующее влияние» тюрем,
психбольниц и других разновидностей «тотальных инсти
тутов» основывается на исключении из практик повседнев
ного индивидуального движения «вовне» элементов нали
чияприсутствия. Так, арестанты, вынужденные непрерыв
но соприсутствовать со своими соседями по камере,
практически лишены возможности социально взаимодей
ствовать с другими узниками тюрьмы, даже если те нахо
ïåðåäíèé ïëàí
ðàñêðûòèå
çàìêíóòîñòü
çàäíèé ïëàí
Ãëàâà 1I I
Рис. 11
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
192
дятся всего лишь по другую сторону стены. Принудитель
ная «изоляция» заключенных от «внешнего мира», ограни
чивающая возможности соприсутствия людьми, находящи
мися в той же локальности, несомненно, является опреде
ляющей характеристикой «тотальных институтов».
Значимость регионализации с точки зрения структура
ции социальных систем становится очевидной, когда мы
обращаемся к особенностям зонирования различных типов
окружения. Понятия «передней» и «лицевой стороны» от
носятся главным образом к позиционированию тела в соци
альных взаимодействиях. Регионализация тела, столь важ
ная с позиций психоанализа, — который, по выражению
Лакана, исследует «отверстия на поверхности» тела — до
полнена в пространстве регионализацией контекстов взаи
модействия. Регионализация ограничивает зоны простран
ствавремени, что позволяет поддерживать отношения раз
личия между «передним» и «задним» планами, которые
акторы используют в процессе формирования контексту
альности деятельности, и обеспечивает чувство онтологи
ческой безопасности. Отчасти термин «фасад» помогает ус
тановить связи, существующие между внешним видом и пе
редним планом [18]. Однако он наводит на мысль о том, что
фронтальные аспекты регионализации, по сути своей, не
достоверны, а истинная или реальная сущность скрывается
на заднем плане. Подробный анализ передних и задних пла
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
193
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
нов позволил Гофману сделать аналогичный вывод: реаль
ные чувства людей, выполняющих «в кадре» формальные
или стилизованные роли, «сокрыты за сценой». Несмотря
на то что зачастую так оно и происходит, мы сталкиваемся
здесь с определенной ограниченностью драматургической
модели Гофмана, особенно очевидной в ранних работах ав
тора, а также с последствиями недостаточного учета или
игнорирования факта мотивации общепринятых практик по
вседневной жизни. Если субъекты деятельности являются
просто актерами, играющими на сцене и скрывающими свою
истинную «самость» под маской, приличествующей случаю,
это означает, что социальный мир по большей части лишен
содержания. На самом деле, почему индивиды уделяют
столько внимания исполнению формальных ролей? Акте
ры, играющие в настоящем театре, руководствуются моти
вом произвести впечатление на публику, поразив ее каче
ством игры, поскольку являются специалистами — профес
сионалами своего дела. Но эта ситуация представляет собой
частный случай социальной жизни. Рассматривать ее как
родовое общественное явление, значит, заблуждаться и
допускать ошибку, аналогичную той, о которой, анализи
руя речевое общение, говорит Гофман. «Безукоризненная
манера говорить», свойственная диктору радио или телеви
дения, представляет собой исключение, связанное с пред
полагаемым уровнем компетенции мастера «гладкой речи»;
в большинстве контекстов повседневной жизни субъекты
деятельности не видят стимулов, побуждающих их изъяс
няться подобным образом.
Поддержание чувства онтологической безопасности
было бы невозможно, если бы передние планы являлись не
более чем фасадами. По выражению Гарри Салливана, вся
социальная жизнь превратилась бы в безысходный поиск
«действий безопасности» во имя защиты чувства собствен
ного достоинства в процессе выполнения рутинной деятель
ности. Те, кто действительно настроен подобным образом,
обнаруживают, как правило, высокую степень тревожнос
ти. Поскольку в большинстве случаев имеет место глубокое,
хотя и относительно обобщенное, эмоциональное погруже
ние в повседневную рутину, акторы (субъекты деятельнос
ти) обычно не ощущают себя акторами (исполнителями),
каким бы ни было терминологическое сходство этих поня
Ãëàâà 1I I
тий. Имитируя на подмостках социальную жизнь, театр
бросает ей вызов. Вероятно, именно это имел в виду Артауд
(Artaud), написав следующие строки: «Настоящий театр
всегда казался мне страшным и опасным действом, в кото
ром, сверх того, нарушается сама идея театральности и
игры…» [19] Обратимся к исследованию поведения людей,
страдающих истерией, проведенному Лэйингом:
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
194
Кроме тех, кто находится в подавленном состоянии,
встречаются пациенты, испытывающие недостаток в
собственной искренности или «неподдельности».
Принято считать, что типичные стратегии поведения
людей, страдающих истерией, фальшивы, неестествен
ны и чрезмерно драматизированы. Напротив, исте
рики зачастую настойчиво утверждают, что их чув
ства и переживания реальны и искренни. Это мы по
лагаем, что они всего лишь наиграны. Это истерик
настаивает на серьезности своего намерения покон
чить жизнь самоубийством, в то время как мы убеж
дены, что речь идет не более чем о пафосном «жес
те». Истерик жалуется на то, что он обанкротился.
Мы называем человека истериком на основании на
шей уверенности в том, что в действительности он
вовсе не банкрот, а просто мнит или воображает себя
таковым...» [20]
Следовательно, деление на передний и задний планы
никоим образом не совпадает с границей, существующей
между обособлением (сокрытием, утаиванием) личностных
аспектов и их разоблачением (раскрытием или «обнародо
ванием»). Речь идет о двух осях регионализации, функцио
нирующих в сложной взаимосвязи возможных отношений
между значением, нормами и властью. Задние планы пред
ставляют собой важный ресурс, рефлексивно используе
мый влиятельными и не очень индивидами для обеспечения
и поддержания психологической дистанции между их соб
ственными взглядами на социальные процессы и теми трак
товками, которые встречаются в «официальных» нормах.
Подобные обстоятельства в наибольшей степени прибли
жены к тем ситуациям, где индивиды ощущают себя испол
нителями ролей, в истинность которых они на самом деле не
Ðàñêðûòèå è «ñàìîñòü»
195
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Задние планы ритуализированных социальных событий
напоминают «закулисье» театра или действия «за кадром»
в кино и на телевидении. Однако пространство за кулисами
вполне может представлять собой «сцену», коль скоро речь
заходит об обыденной рутине социальной жизни. Ибо со
бытия такого рода предполагают определенную игру на пуб
лике, хотя из этого вовсе не следует, что индивиды, находя
щиеся в безопасности «за сценой», могут расслабиться, дать
волю тем чувствам, которые держат под контролем, или
«восстановиться». Тем не менее различия, существующие
между передним и задним планами, весьма существенны:
считается, что чем больше событие походит на ритуал, тем с
большей вероятностью оно организуется как автономная и
самоуправляющаяся последовательность происшествий, в
которой закулисный «реквизит» находится вне поля зре
ния зрителей и наблюдателей. Отметим, что «публичная» и
«приватная» сферы деятельности отличаются друг от друга
гораздо сильнее, чем это следует из взаимоисключающего
характера этих категорий. Официальные мероприятия яв
ляются прототипами общественных событий и зачастую
предполагают участие известных «общественных деятелей».
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
«верят». Здесь важно выделить две разновидности таких
ситуаций, ибо только одна из них максимально точно соот
ветствует драматургической метафоре. В любых обществах
происходят социальные события, подразумевающие, что
участвующие в них индивиды будут придерживаться риту
альных форм поведения и обращения; особая роль в данном
контексте отводится нормативным санкциям, жестко рег
ламентирующим «правила игры». Обычно эти события зо
нально ограничены от остальной социальной жизни и отли
чаются от нее тем, что в них от случая к случаю воспроизво
дятся сходные образцы поведения. Повидимому, именно в
этих обстоятельствах индивиды с особой остротой ощуща
ют, что «играют роли», лишь номинально учитывающие их
личностные особенности. Манера поведения и последова
тельность действий могут отличаться натянутостью, а стиль
подчеркиваться гораздо больше, нежели это характерно для
повседневной социальной жизни.
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
196
Однако кулуары происходящего здесь нельзя считать «час
тной сферой»: удаляясь со сцены, главные действующие лица
оказываются в кругу своих подчиненных — людей, находя
щихся «за кулисами», где возможность отдохнуть и рас
слабиться фактически «сходит на нет».
В большинстве своем формальные мероприятия замет
но отличаются от обстоятельств, в которых задние планы
представляют собой зоны, где субъекты деятельности вос
станавливают независимость, утраченную или ограниченную
вследствие необходимости «быть на людях». Сюда, как пра
вило, относятся ситуации, в условиях которых акторы, ук
лоняющиеся от следования установленным нормам, подвер
гаются воздействию соответствующих санкций. Состояния
обособленности и раскрытия, позволяющие субъектам де
ятельности пренебрегать общепринятыми нормами, явля
ются важными особенностями диалектики контроля в си
туациях, подразумевающих надзор. В наших работах мы
писали о том, что надзор сочетает в себе два родственных
процесса: проверку информации, используемой в целях ко
ординации социальной деятельности подчиненных, и пря
мое управление их поведением. Появление современного
государства с его капиталистической индустриальной инф
раструктурой привело к существенному росту и распрост
ранению надзора [21]. Сегодня само определение понятия
«надзор» предполагает открытие, «разоблачение», прида
ние чемулибо видимой формы. Собранная информация
позволяет выявлять модели и принципы деятельности тех,
к кому она относится, а непосредственное руководство —
держать эту деятельность под наблюдением и контролиро
вать ее. Таким образом, минимизация или манипуляция воз
можностями «разоблачения» представляют интерес для тех
индивидов, чье поведение подвергается контролю и наблю
дению — причем степень выраженности этого интереса оп
ределяется тем, насколько действия, ожидаемые от них в
конкретных ситуациях, кажутся им нудными, утомитель
ными или пагубными.
В условиях заводского цеха задними планами могут быть
«отдаленные уголки» помещения, комнаты для принятия
пищи, туалеты и т. п., равно как и замысловатые зоны укло
нения от контакта с руководством, которые работники мо
гут создавать посредством определенных перемещений и
положений тела. Литература по проблемам индустриаль
ной социологии пестрит многочисленными примерами ис
пользования такого рода зон в целях контроля за состояни
ем окружения (и поддержания «режима» автономии во вла
стных взаимоотношениях). В качестве примера приведем
слова рабочего, повествующего о типичном инциденте, про
исшедшем в одном из цехов автомобильного завода:
197
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Очевидно, что пренебрежительное отношение к власть
предержащим встречается в подобных ситуациях довольно
часто. Однако инцидент, описанный здесь, подчеркивает тот
факт, что подобные «дискредитирующие» поступки не все
гда ограничиваются задним планом, действиями, совершае
мыми в отсутствие тех, на кого они нацелены.
В ряде аналогичных контекстов региональное зониро
вание деятельности связывается с сериальностью взаимо
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
Я работал с одной стороны машины, когда крышка
багажника внезапно опустилась и, падая, задела го
лову парня, стоявшего напротив меня. Теперь я мог
видеть все происходящее. Он бросил работу, огля
делся вокруг себя, дабы убедиться, не наблюдает ли
кто за ним. Я старался не смотреть в его сторону — и
тогда он схватился за голову. И выглядел как человек,
которому все смертельно надоело. Его мысли были
очевидны: «Остановлюська я на минутку». Он коле
бался и оглядывался по сторонам. Можете предста
вить себе, на что похожи заводские цеха. Везде крас
ка. Он не собирался падать в краску… поэтому в нере
шительности прошел несколько ярдов и со стоном
опустился на какието плиты. Это выглядело ужасно
смешно. Один из ребят заметил его и остановил кон
вейер. Вслед примчался и управляющий. «Пускайте
конвейер… пускайте конвейер». Конвейер был запу
щен, и мы должны были продолжить работу. Число
работников уменьшилось. Руководству понадобилась
уйма времени, чтобы вытащить этого парня. Они не
могли принести носилки. Прошло, наверное, полча
са, прежде чем им удалось поднять его. А он, вы зна
ете, лежал все это время, изредка приоткрывая глаза,
чтобы посмотреть, что происходит… [22]
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
198
действий во времени и пространстве. Вместе с тем его нельзя
сводить к разделению публичной и частной сфер деятель
ности. Рабочий даже не пытается скрыть от своего товари
ща по работе, что симулирует с целью временного ухода
или избавления от гнета поточной линии. Такого рода диф
ференциация передних и задних планов — встречающаяся
главным образом в условиях очевидного дисбаланса влас
ти — в общем и целом отличается от тех случаев, где ситуа
ционные нормы взаимодействия ослаблены или пренебре
гаются. К последним относятся ситуации, в которых пе
редовые позиции, элементы контроля за действиями
индивидов и некоторые «компенсаторные» механизмы за
боты о других могут быть ослаблены. По меньшей мере в
одном из случаев понятие «уединенность» («прайваси») оп
ределяется как региональное обособление индивида — или
индивидов, ибо «прайваси» не всегда подразумевает одино
чество — от повседневной необходимости контролировать
свои действия и поступки, вследствие чего свободу получа
ют «ребяческие» формы поведения. Мы полагаем, что в боль
шинстве (во всех?) обществ зонирование тела связано с про
странственновременным зонированием деятельности по
траекториям суточного передвижения внутри локальнос
тей. Так, прием пищи происходит, как правило, в опреде
ленных местах и в определенное время и носит «публич
ный» (в узком смысле этого слова) характер, предполагаю
щий присутствие членов семьи, друзей, коллег по работе и
т. п. Процесс одевания и украшения тела не всегда относит
ся к разряду «приватных», однако, в большинстве культур
он, повидимому, все же считается таковым. Несмотря на
заявления Элиаса, утверждающего, что сексуальная актив
ность населения средневековой Европы отличалась особой
откровенностью [23], во всех обществах половая близость
происходит «за кулисами», что, безусловно, не исключает
множественных вариаций частичного совпадения стилей
публичного и приватного поведения.
Вполне убедительно, на наш взгляд, предположить, что
пересечения регионализации и проявлений внимания к со
стоянию тела тесно взаимосвязаны с механизмами поддер
жания базисной системы безопасности. Задние планы, по
зволяющие индивиду остаться в полном одиночестве, могут
быть менее значимы, чем те, которые допускают «регрес
сивное поведение» в ситуациях соприсутствия. В таких зо
нах возможны:
Отнюдь не означая снижения доверия, подобные типы
поведения могут способствовать укреплению базисного до
верия к близким людям, изначально заложенного в отно
шении к родителям (лицам, обладающим качествами отца и
матери). Для них не характерно повышение уровня тре
вожности, вызванной критическими ситуациями; напротив,
здесь мы сталкиваемся с ослаблением напряженности, воз
никающей в других жизненных ситуациях вследствие необ
ходимости жесткого контроля за телом и его проявлениями.
Ðåãèîíàëèçàöèÿ êàê ðîäîâàÿ
õàðàêòåðèñòèêà
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни /
Пер. с англ. Ковалева А.Д.; Инт социол. РАН и др. М.: КАНОН
ПрессЦ; Кучково поле, 2000. С. 165.
199
Ý. Ãèääåíñ
Различия между обособленностью, раскрытием, задни
ми и передними планами проявляются не только в контек
стах соприсутствия, но и в расширенных диапазонах про
странствавремени. Конечно, в этом случае они едва ли под
даются непосредственному рефлексивному контролю со
стороны тех, на кого воздействуют, хотя возможно и такое.
Свойственная современным обществам регионализация го
родских зон или территорий является предметом многочис
ленных исследований, начало которым было положено в
работах представителей Чикагской социологической шко
лы — Р. Парка (Park) и Э. Берджесса (Burgess). В большин
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
...богохульство, откровенные замечания сексуально
го характера, бесконечное ворчание, …небрежный
стиль одежды, «кисельная» осанка при сидении и сто
янии, употребление диалектной или ненормативной
лексики, невнятное бормотание и крик, наигранная
агрессивность и «ребячливость», бесцеремонная не
внимательность к другому в незначительных, но по
тенциально символических действиях — таких ма
леньких физических самопроявлениях, как хмыканье,
насвистывание, жевание, покусывание губ, рыгание и
пускание газов [24]* .
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
200
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
стве западных обществ зонирование городов на районы, за
метно различающиеся по своим социальным характеристи
кам, является следствием функционирования рынков не
движимости и разделения частного и государственного жи
лищных секторов. В действительности зонирование районов
может быть не столь симметричным, как это утверждают
некоторые сторонники урбанистической экологии, однако,
их расположение, несомненно, порождает различные фор
мы соотнесения передних и задних планов. Когдато про
мышленные районы городов на севере Англии заметно вы
делялись на фоне окружающего городского ландшафта —
заводы и фабрики с гордостью выставлялись на всеобщее
обозрение. Современные тенденции городского планирова
ния таковы, что эти районы считаются неприглядным «зад
ним планом», требующим сокрытия в специальных анклавах
или переноса на окраины. Этому можно привести множество
примеров. Легкость, с которой люди, проживающие в пре
стижных секторах рынка недвижимости, способны переме
щать свою собственность, порождает «исход на окраины»,
постепенно превращающий центральные районы города из
авансцены в «задний план» — зоны обветшания и разруше
ния, избегаемые представителями «респектабельных клас
сов». Будучи территориально обособленными, городские «гет
то» могут оставаться невидимыми, что особенно характерно
для тех районов, где жители меняются нечасто, а повседнев
ная внешняя и внутренняя мобильность ограничена. В основе
подобной пространственной регионализации лежат разнооб
разные модели явлений временных рядов.
Регионализация расширенных диапазонов пространства
времени исследовалась многими авторами, прибегающими к
хорошо известным представлениям о «неравномерном раз
витии» и различиях, существующих между «центром» («яд
ром») и «периферией». Эти понятия применимы, однако, к
широкому кругу локальностей, как крупных, так и мелких.
Минуя тему неравномерного развития, обратимся к пробле
ме различия центра и периферии, соотнеся его с укоренен
ностью во времени. Мы говорим о существовании центров
мировой экономики, центров городов, следовательно, и по
вседневные траектории индивидуального движения во вре
мени и пространстве также имеют свои центры. В современ
ных обществах двумя основными (по крайней мере, для
«àâòîðèòåòû»
öåíòð
ïåðèôåðèÿ
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
большинства мужского населения) центрами, вокруг кото
рых организуется деятельность в течение всего дня, явля
ются дом и рабочее место. Внутри локальностей также вы
деляются центральные и периферийные зоны. Так, напри
мер, некоторые комнаты дома, такие как гостевые спальни,
используются лишь «периферийно» — от случая к случаю.
Зачастую различия между центром и периферией ассо
циируются с протяженностью во времени [25]. Те, кто за
нимает центральные зоны, «устанавливают» контроль за
ресурсами, позволяющими сохранять дистанцию между
ними и людьми с «периферии». Признанные «авторитеты»
используют множество способов социального «огоражива
ния» [26], позволяющих им обособиться от тех, кого они
считают «младшими по чину» или аутсайдерами.
«àóòñàéäåðû»
Рис. 12
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
«Лидирующие» индустриальные страны западного
«ядра» занимают в мировой экономике центральное поло
жение, обусловленное их устойчивым превосходством над
«менее развитыми» государствами. Геополитическая регио
нализация мировой системы может меняться — о чем сви
детельствует, например, смещение центров серийного про
мышленного производства в некогда периферийные восточ
ные регионы, — однако, фактор временного преобладания
решающим образом опосредует и первенство в простран
стве. В пределах государствнаций регионализация центра
и периферии, повидимому, связана с существованием «об
разований», составляющих основу структурации господству
ющих классов [27]. Вместе с тем разнообразие сложных
отношений здесь столь велико, что предложенные нами при
меры носят исключительно иллюстративный характер.
201
Ãëàâà 1I I
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî, êîíòåêñò
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
202
Позвольте кратко изложить основные вопросы, рассмот
ренные в настоящей главе. Предметом нашего обсуждения
являлась контекстуальность социальной жизни и обще
ственных институтов. Социальная жизнь происходит и со
здается посредством пересечений присутствия и отсутствия
в «постепенном утекании» времени и «незаметном исчезно
вении» пространства. Физические свойства тела и среды, в
которой оно функционирует, неизбежно придает социаль
ной жизни последовательный характер и ограничивает воз
можности пространственного доступа к «отсутствующим»
другим. Подход, получивший название временной географии,
предлагает безусловно интересный и ценный способ услов
ного изображения пересечений пространственновременных
траекторий движения в процессе повседневной деятельнос
ти, который, однако, требует в качестве дополнения теоре
тически обоснованных представлений о субъекте действия и
организации среды взаимодействия. Определяя понятия ло
кальности и регионализации, мы стремимся разработать кон
цептуальную систему, способную категоризировать контек
стуальность с позиций ее неизбежной включенности во взаи
моотношения социальной и системной интеграции [28].
ежедневные пространственновременные пути
распределение взаимодействий
регионализация локальностей
контекстуальность зон
пересечение локальностей
Рис. 13
Графические методы, используемые временной геогра
фией, доказали свою состоятельность и эффективность в ряде
исследовательских областей. Мы не видим причин, по кото
рым социальные науки не должны были бы брать на воору
жение и адаптировать подход, предложенный Хагерстран
дом. Вместе с тем не следует забывать и об очевидных огра
ничениях временной географии, обозначенных нами выше.
Более того, «часовое время» нельзя рассматривать исключи
тельно как неоспоримый конструктивный элемент топогра
фических моделей, скорее, речь идет о социально обуслов
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
203
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ленном влиянии на характер пространственновременных
путей акторов в современных обществах. На первый взгляд
это может показаться достаточно банальным, хотя на самом
деле все обстоит далеко не так. Проблема состоит не только
в различных способах временного отсчета, но и в расходя
щихся формах структурации повседневной деятельности.
Обратимся к известному исследованию систем счисле
ния времени в Кабилии, упоминаемому П. Бурдье (Bourdieu).
Здесь год начинается осенью и заканчивается летом, а день
протекает с вечера до полудня. В рамках этой системы вре
мя есть извечное возвращение, которое в свою очередь ста
новится элементом фундаментальной структуры повседнев
ной деятельности. Ночь символизирует время смерти, отме
ченное специфическими табу систематического характера, к
которым относятся запрет на купание, соприкосновение с
водой, использование зеркал, смазывание волос или при
косновение к пеплу [29]. Утро — это не просто «рассвет»,
но и победа в борьбе дня и ночи: существовать «утром»,
значит быть открытым свету и связанным с ним возможно
стям. Таким образом, «начало» дня считается временем вы
хода в свет, когда люди покидают свои дома и идут работать
в поле. Ранний подъем есть доброе предзнаменование, про
роческий знак покровительства, «вознесение славы анге
лам». Это не просто смена времен, но ключевой момент со
бытий и деяний. Несмотря на это, созидательный потенци
ал дня должен подкрепляться магией, в противном случае в
дело вступает «нечистая сила», влияние которой возраста
ет после того, как солнце оказывается в зените. Ибо вслед
за этим день идет на убыль, предупреждая неотвратимый и
неминуемый возврат к упадку и разложению, свойствен
ным ночи — «образцу любых форм «заката» [30].
Принимая во внимание все вышесказанное, попробуем
детализировать основные понятия, рассматриваемые в на
стоящей главе, взяв в качестве примера школьное образова
ние в том виде, в котором оно существует в современных
обществах. Нет сомнений, что картографическое изобра
жение пространственновременных моделей поведения,
коим следуют ученики, преподаватели и школьный персо
нал, является эффективным методом, используемым при
исследовании школы. Вместе с тем в противовес строгим
формам представления происходящего, предложенным
Хагерстрандом и его сотрудниками, мы выдвигаем идею
«обратимости» повседневного рутинного поведения. Ха
герстранд изображал пространственновременные пути как
«линейное» движение на протяжении всего дня. На наш
взгляд, правильнее было бы признать, что подавляющее
большинство обыденных пространственновременных пу
тей подразумевает «возвращение»; именно это позволяет
нам говорить о «повторяемости» как характерной особен
ности повседневной социальной жизни. Вместо того, что
бы заимствовать форму, предложенную на рис. 14а, обра
тимся к рисунку 14б.
S
ïðîñòðàíñòâî
Ñ
Ãëàâà 1I I
H
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
204
âðåìÿ
ïðîñòðàíñòâî
ïðîñòðàíñòâî
ïðîñòðàíñòâî
Рис. 14а
Рис. 14б
Рис. 13а относится к разряду тех, что пользовались осо
бой благосклонностью Хагерстранда: здесь мы смотрим на
пространствовремя «со стороны», а стрелка времени со
ставляет определенную временную последовательность (как
правило, соответствующую рабочему дню). Не отвергая этот
подход, мы дополняем его — концептуально, если не фигу
рально — с помощью рис. 14б, на котором наблюдаем про
исходящее «сверху», а не сбоку. Линии, помеченные стрел
ками, обозначают пути пространственноговременного дви
жения. Длина линий соответствует количеству
хронологически измеренного времени, затраченного в тече
ние конкретного дня конкретным или типичным индивидом
на перемещение между «станциями»; размер прямоуголь
ников показывает, как долго человек оставался в той или
иной локальности. Так, день школьника напоминает схему,
изображенную на рис. 14б. Пребывание ребенка дома (H) в
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
205
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
течение дня может быть поделено на три отдельных перио
да — сон с ночи до раннего утра, возвращение из школы (S)
во второй половине дня и приход из кино (С) вечером. Не
которые элементы распорядка дня школьника, безусловно,
сильно стандартизированы (поход в школу и возвращение
домой), тогда как другие (посещение кинотеатра) не явля
ются таковыми. Типовые виды деятельности могут быть
представлены в виде профиля пространственновременных
путей, запечатленных в обратимом времени.
В соответствии с терминологией Хагерстранда школа
представляет собой «станцию», на которой сходятся пути
следования групп индивидов в течение дня. Хагерстранд
абсолютно прав, утверждая, что условия, способствую
щие объединению людей в пределах одной локальности,
не следует считать само собой разумеющимися — напро
тив, необходимо подвергнуть их тщательному анализу.
Однако локальность, безусловно, есть нечто большее, чем
просто место остановки. Во временной географии «стан
ции» как таковые остаются черными ящиками, ибо основ
ной упор делается на движение между ними. Специфика
школы как типа социальной организации, занимающей
локальность, обладающую определенными физическими
свойствами, может быть понята с позиций трех показате
лей: распределение взаимодействий во времени и простран
стве внутри нее, внутренняя регионализация и контексту
альность выделенных зон.
Современные школы являются воспитательными (дис
циплинарными) организациями, и их бюрократические ха
рактеристики, несомненно, воздействуют и одновременно
находятся под влиянием зон, из которых они состоят. Как и
любые другие типы дисциплинарных организаций, школа
функционирует в закрытых рамках, физические границы
которых обособляют школьную жизнь от повседневных
взаимодействий, происходящих вовне. Школа представля
ет собой «вместилище», порождающее дисциплинарную
власть. Замкнутый образ школьной жизни делает возмож
ной жесткую координацию последовательных взаимодей
ствий, в которых участвуют обитатели школы. Периоды
пребывания детей в школе изолированы в пространстве и
времени от потенциально возможных социальных взаимо
действий с внешним миром. Однако то же самое можно ска
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
206
зать и о большинстве барьеров, существующих между раз
личными классами. Школы поделены изнутри. Речь идет о
некоторых зонах и промежутках времени, в которых воз
можно возникновение разного рода несфокусированных
форм взаимодействия, — к таковым относятся, например,
начало и конец занятий. В основном же, характерная для
школы система распределения взаимодействий разительно
отличается от той, что имеет место в различных областях
социальной жизни, где нормативная регуляция деятельно
сти представлена менее жестко. Архитектурной особенно
стью школ является в том числе и особая организация про
странства, призванная оказывать дисциплинирующее воз
действие и проявляющаяся в разделении аудиторий
(классных комнат) и строго регламентированном располо
жении парт внутри них. Нет сомнений, что все это облегчает
типовой процесс постановки и распределения задач.
Существенную роль в плане мобилизации пространства
как согласованных пространственновременных путей иг
рает школьное расписание. Как правило, руководство шко
лы не сталкивается с проблемами «вместимости», хорошо
знакомыми административным работникам стационарных
лечебных учреждений. Однако школы, как, впрочем, и все
дисциплинарные организации, функционируют в условиях
жесткой экономии времени. В определенном смысле проис
хождение школьной дисциплины связано с упорядочением
времени и пространства, ставшим возможным благодаря
всеобщему переходу к «часовому времени». И дело вовсе не
в том, что повсеместное распространение часов способство
вало точному делению дня: время превратилось в измери
мое приложение административной власти.
Очевидно, что контекстуальные особенности аудиторий
как основных «зон применения» дисциплинарной власти
весьма разнообразны. Вместе с тем наиболее строгие фор
мы организации аудиторного пространства предполагают,
как правило, детальное определение позиций тела, движе
ний и жестов. Пространственное расположение учителя и
учеников, характерное для контекста классной комнаты,
совершенно отлично от того, что встречается в большинстве
других ситуаций взаимодействия лицом к лицу. Более того,
возникновение последних свидетельствует о нарушении учи
тельского контроля. Казалось бы незначительные, на пер
207
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
9 часов утра, звенит школьный звонок, половина уче
ников уже в классе, большинство из них читает учеб
ники. В класс, улыбаясь, входит учитель: «Доброе утро.
Хорошо, что вы уже достали книги». Учитель садится
за стол, наводит порядок, начинает отмечать присут
ствующих. В это время в класс заходит большая груп
па детей. Вновь прибывшие разговаривают, обмени
ваются футбольными карточками, время от времени
поглядывая на учителя.
Учитель: Прекрасно, начинаем перекличку, поторо
питесь занять свои места, футбольные маньяки... Я
слышал, Манчестер Юнайтед снова проиграл.
Болельщики команды: Да, но они все равно лучше Ли
верпуля.
Учитель: (с сарказмом в голосе) Неужели? Должно
быть, это изза того, что они не едят шпинат. Итак,
Мартин, Дорин, Элан, Марк (называет имена, а дети
отвечают).
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
вый взгляд, детали — такие как поза и положение тела, а
также мобильность, — на которые обращал внимание Гоф
ман, отнюдь не случайны.
Класс, как и школа, представляет собой «вместилище
или резервуар власти». Однако он не просто производит
«послушных и покорных индивидов». Нами было отмече
но, что контексты соприсутствия можно рассматривать как
установки, которые индивиды, наделенные властью, долж
ны сознательно активизировать во имя придания этой влас
ти веса и значимости. Дисциплина, поддерживаемая с помо
щью надзора, является эффективным средством порожде
ния власти, требующим, тем не менее, постоянного
одобрения со стороны тех, кто ей «подчиняется». Каждый
учитель знает, что достижение подобной покладистости —
задача не из легких, решение которой зависит от целого ряда
обстоятельств. Дисциплинарный контекст классной комна
ты является не просто «фоном» происходящего в школь
ном классе; он мобилизуется в рамках диалектики контро
ля. В данном случае мы имеем дело со взаимодействием ли
цом к лицу, требующим, как и все другие социальные
взаимодействия, рефлексивного руководства и управления.
Рассмотрим в качестве примера фрагмент взаимодей
ствия, описанный и проанализированный Поллардом
(Pollard):
Ãëàâà 1I I
В класс застенчиво входит и направляется на свое
место опаздавший ребенок. Другие ученики показы
вают на него и смеются.
Ученик: Эй, Дункан, куда направляешься?
Учитель: Дункан, подойди ко мне. Ты снова опаздал,
опаздал на три минуты. Что произошло?
Дункан: Простите меня, сэр.
Учитель: Я спросил: «Что произошло?»
Дункан: Я проспал, сэр.
Учитель: Надеюсь, сейчас ты уже проснулся?
(Другие дети смеются).
Дункан: Да, сэр.
Учитель: Да, лучше бы встал на три минуты в 4 утра и
после этого не ложился.
Класс смеется, Дункан садится на свое место. Учи
тель завершает перекличку.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
208
Что происходит в данном случае? Мы, как и учитель,
понимаем, что перекличка учеников играет особую роль в
плане упорядочения дневной деятельности. Она представ
ляет собой сигнал, предупреждающий о начале взаимодей
ствия, и одновременно является первым «залпом» ежеднев
ного «сражения» учителя и учеников. Учитель использует
перекличку как первую возможность проверить настрое
ние детей, и то же самое делают ученики. Поддержание
директивного контроля со стороны учителя возможно лишь
в том случае, если дети принимают определенный режим,
регламентирующий их поведение в классе. Войдя утром в
аудиторию, дети должны сесть на свои места, достать учеб
ники и откликнуться, когда их вызывают. Анализируя по
ведение учителя, Поллард рассматривает шутки и поддраз
нивание как действия переднего плана, цель которых — со
здать рабочую обстановку и ориентировать учеников на
совместную работу, основанную на принципах сотрудниче
ства и поддержки. Однако эта стратегия довольно риско
ванна, о чем свидетельствует реакция на опоздание одного
из детей. Еще один ученик посчитал себя вправе поддразни
вать опоздавшего. Учитель сразу же усмотрел в этом преце
дент, требующий его вмешательства и демонстрации выше
стоящий власти. Добродушный упрек, высказанный Дунка
ну в форме настойчивого призыва, показал себя успешной
тактикой, вызвавшей смех детей. День пошел своим чере
дом. Если бы учитель публично проявил себя как поборник
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
209
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
строгой дисциплины и жестких мер, дети посчитали бы его
реакцию слишком суровой. В конечном итоге все это приве
ло бы к эскалации насилия, гораздо менее эффективного в
плане поддержания школьного распорядка, нежели «дос
тижение соглашения», неявно заключенного между учите
лем и учениками в условиях атмосферы сотрудничества.
Сама сущность классной комнаты, в которой большин
ство действий учителей и учеников носит обоюдно очевид
ный характер, подразумевает, что задние планы их деятель
ности имеют, как правило, четко обозначенные временные
и пространственные границы. Для детей таковыми отчасти
являются непродолжительные по времени промежутки
между занятиями, независимо от того предполагают они
физические перемещения из класса в класс, или нет. Хотя в
большинстве случаев вся мощь дисциплинарного воздей
ствия направлена главным образом на детей, учителя ощу
щают его зачастую куда как более сильно. Обычно препода
вательский состав обладает неким «тылом», где педагоги
могут уединиться — речь идет о специальных «учительских»
комнатах, куда вход детям, как правило, запрещен. Нет со
мнений, что учительская является местом расслабления и
восстановления сил. Вместе с тем именно здесь бесконечно
обсуждаются, сновав и снова формулируются тактики пре
подавательской работы.
Для дисциплинарных организаций характерно, что жест
кая система внутреннего надзора препятствует прямому
управлению и контролю извне. Это прослеживается как в
особенностях внутренней регионализации школы, так и в
специфике ее — как локальности — положения среди дру
гих локальностей. Свойственный школам тотальный конт
роль за расположением и поведением индивидов возможен
благодаря тому, что дисциплинарная власть концентриру
ется здесь внутри обособленных классных аудиторий. Од
нако именно это обстоятельство затрудняет прямое управ
ление деятельностью педагогов. Конечно, существуют люди,
в чьи обязанности входит следить за работой учителей, но
полномочия такого рода «инспекторов» не могут быть реа
лизованы тем же образом, каким педагоги контролируют
поведение детей в закрепленных за ними классах. Следова
тельно, в школах функционирует резко противоположная
«двунаправленная линия» власти. Контроль, который учи
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèåîáùåñòâà»
210
теля стремятся установить над своими учениками, носит
прямой и непосредственный характер, предполагающий
постоянное соприсутствие обеих сторон. Надзор за деятель
ностью педагогического состава является косвенным по сути
своей и осуществляется иными методами. Можно предпо
ложить, что ранжированная линия власти возможна толь
ко в организациях, достаточно автономных, независимых
от прямого внешнего контроля. Замкнутость, свойственная
школе, и ее очевидная пространственная и временная обо
собленность от того, что происходит в близлежащих ло
кальностях, также препятствуют контролю извне. Так, ин
спектора могут регулярно посещать школы с целью провер
ки их деятельности, а попечительские советы и родительские
комитеты влиять на политику, содействующую формиро
ванию школьной жизни. Вместе с тем для дисциплинарной
власти характерно, что происходящее в школе как своеоб
разном обособленном «вместилище власти» достаточно ав
тономно и независимо от тех внешних видов деятельности и
образований, дух которых она выражает.
Ïðîòèâ «ìèêðî» è «ìàêðî»: ñîöèàëüíàÿ
è ñèñòåìíàÿ èíòåãðàöèÿ
Предшествующие рассуждения приобретают особую
значимость в контексте изучения взаимоотношений, суще
ствующих между социальной и системной интеграцией. Мы
сознательно отказались от использования более привыч
ных терминов «микро» и «макросоциологические» иссле
дования и сделали это по двум причинам. Прежде всего, эти
понятия зачастую противопоставляются друг другу, что
предполагает необходимость выбирать между ними, считая
одно в некоторой степени более фундаментальным, чем дру
гое. Так, например, за очевидным нежеланием Гофмана изу
чать проблемы крупных социальных организаций и касать
ся вопросов истории, кроется представление о том, что под
линную сущность социальной жизни можно понять,
обратившись к области микросоциологии. С другой сторо
ны, сторонники макросоциологических подходов склонны
рассматривать исследования повседневной социальной де
ятельности как явно недостаточные, ибо в этом случае за
бортом остаются куда более значимые вопросы, выходя
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
211
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
щие за рамки анализа. Подобные разногласия кажутся нам
весьма странными. Мы полагаем, что речь вообще не долж
на идти о какомлибо превосходстве одного или другого
понятия. Второй причиной, по которой деление на микро и
макро порождает неудачные ассоциации даже в тех случа
ях, когда эти перспективы не конфликтуют друг с другом,
является неуместное «разделение труда», возникшее меж
ду ними. Считается, что микросоциология изучает деятель
ность «свободного субъекта», которую вполне можно по
нять, обратившись к теоретическим построениям символи
ческого интеракционизма или этнометодологии; сферой
интересов макросоциологии является анализ структураль
ных принуждений, устанавливающих пределы свободной
деятельности (с. 211). Ранее мы говорили о том, что такое
разделение труда вводит нас в лучшем случае в заблуждение.
Почему проблема взаимоотношений «микро» и «мак
росоциологических» исследований волнует такое количе
ство ученых мужей? Повидимому, основной причиной это
го является только что упомянутое нами разделение сфер
применения понятий. Усиленное философским дуализмом
оно требует радикального пересмотра социальной теории,
что зачастую недоступно или нежелательно для большин
ства авторов. Обратимся к одному из наиболее интересных,
последних исследований по проблеме, предложенному
Р. Коллинзом (Collins) [32]. Коллинз полагает, что раскол
между микро и макросоциологическими подходами, в том
смысле, в каком эти понятия обычно понимаются и упот
ребляются, углубился за последние десять лет или около
того. В то время как в социальной теории господствовали
функционализм и марксизм или их сочетание, считалось, что
социальные отношения в ситуациях соприсутствия обуслов
лены главным образом «структурными» факторами глобаль
ного порядка. Однако микросоциология, и особенно этноме
тодология, привлекала к себе все больший и больший инте
рес, превращаясь в научную область, где допущения
вышеупомянутых подходов подвергались радикальнейшему
пересмотру и переработке. Коллинз пишет: «...новейшая, ра
дикальная микросоциология концептуально и эмпирически
полнее и совершеннее любых предшествующих методов... Мы
полагаем, что логически последовательные попытки возро
дить макросоциологию, опираясь на практические в основе
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
212
своей микропринципы, являются решающим шагом на пути
развития преуспевающей социологической науки» [33].
С точки зрения Коллинза, правильнее всего двигаться
вперед посредством программы «микротрансляции» «струк
турных явлений». Результатом ее осуществления должно
стать появление теорий с прочным эмпирическим фунда
ментом, выгодно отличающим их от существующих макро
социологических доктрин. Тех, кто исследует макросоцио
логические проблемы, призывают не отказываться от своих
изысканий, а лишь признать, что проводимая ими работа
носит теоретически незавершенный характер. Коллинз го
ворит о существовании трех «чистых макропеременных», к
которым он относит: время, пространство и количество (чис
ло). Таким образом, понятие «централизация власти» мо
жет быть преобразовано в ряд микроситуаций — как конк
ретные акторы реализуют свою власть в описываемых ус
ловиях. Вместе с тем «чистые макропеременные», как
количество ситуаций определенного рода, являются состав
ными частями времени и пространства. «Следовательно,
структурные переменные зачастую предстают перед нами в
числовом выражении — в виде определенного количества
людей, действующих в различных микроситуациях» [34].
В этом случае «социальная реальность» есть «микроопыт»;
а макросоциологический уровень анализа формируется ко
личественными временными и пространственными конгло
мератами этого опыта. «Структуральные» свойства соци
альных систем являются, по мнению Коллинза, «послед
ствиями» поведения в микроситуациях, поскольку они не
зависят от количества, времени и пространства.
Несмотря на то что концепция «структурных перемен
ных» Коллинза отчасти сходна с идеями Блау (Blau), ее ав
тор вполне обоснованно подвергает сомнению вариант
«структурной социологии», предложенный Блау и его еди
номышленниками. Впрочем, в иных отношениях позиция
Коллинза кажется нам явно недостаточной. Мы неоднок
ратно подчеркивали тот факт, что рассматривая время и
пространство как «переменные», мы повторяем ошибку,
свойственную большинству направлений ортодоксальной
социальной науки. Более того, почему считается, что поня
тие «структура» применимо исключительно к макросоцио
логическим явлениям? Мы полагаем, что деятельность в
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
213
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
микроконтекстах имеет строго определенные структураль
ные свойства как в узком, так и в широком смысле этого
слова. На наш взгляд, это одно из основных утверждений,
успешно доказанных результатами этнометодологических
исследований. Кто сказал, что время как «переменная» при
обретает значение только в макросоциологическом контек
сте? Временность является такой же неотъемлемой харак
теристикой небольшого эпизода взаимодействия, как и зна
чительного по своей протяженности взаимодействия.
И почему, в конечном счете, мы полагаем, что структураль
ные свойства слагаются лишь тремя переменными — време
нем, пространством и количеством? Причина, как нам ка
жется, заключается в том, что Коллинз попрежнему счи
тает, будто «структура» должна соотноситься с чемто
«внешним», находящимся за пределами деятельности со
циальных субъектов; в противном случае полностью утра
чивается ее социально научный смысл. Принимая во вни
мание тот факт, что Коллинз согласен с большинством кри
тических замечаний, выдвигаемых теми, кого он называет
«радикальными микросоциологами», против коллективных
представлений и общих понятий, столь любимых сторонни
ками макросоциологического подхода, рассредоточенность
во времени и пространстве является, повидимому, един
ственным оставшимся феноменом.
Однако наибольшую путаницу вносит предположение,
согласно которому «макропроцессы» представляют собой
«результаты» взаимодействия в «микроситуациях». Кол
линз утверждает, что «макроуровень» состоит исключитель
но из «конгломератов микроопытов». В этом случае можно
согласиться с тем, что обобщения в социальных науках все
гда предполагают — и, по меньшей мере, неявно упомина
ют — намеренные и целенаправленные действия индивидов.
Но из этого отнюдь не следует, что «макроуровень» явля
ется всего лишь мистификацией. Здесь мы снова сталкива
емся с непонятными нам разночтениями. Социальные ин
ституты нельзя рассматривать как совокупности «микроси
туаций», невозможно и описать их в терминах, имеющих
отношение к этим ситуациям — если речь идет об обстоя
тельствах соприсутствия. С другой стороны, институцио
нализированные модели поведения присутствуют даже в
самых скоротечных и ограниченных «микроситуациях».
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
214
Продолжим рассуждения и продемонстрируем, поче
му разграничение «микро» и «макро» не является, на наш
взгляд, особенно полезным. Что такое «микроситуация»?
Ответить на этот вопрос можно в духе Коллинза: ситуация
взаимодействия, ограниченная в пространстве и времени.
Однако подобное определение явно недостаточно. И дело
здесь не только в том, что взаимодействия имеют тенден
цию «незаметно ускользать» во времени; если мы поинтере
суемся, как они организуются участвующими в них субъек
тами, то увидим, что ни один эпизод взаимодействия — даже
тот, что имеет очевидные временные и пространственные
границы — не может быть понят сам по себе. Большинство
аспектов взаимодействия укоренено во времени: смысл со
циальных взаимодействий становится очевидным только
тогда, когда мы принимаем во внимание их рутинный, по
вторяющийся характер. Более того, пространственная диф
ференциация микро и макро теряет всякую определен
ность, как только мы начинаем исследовать ее. Ибо форми
рование и преобразование социальных взаимодействий
неминуемо происходит в пространстве, куда более широ
ком, нежели те, что связаны с непосредственными контек
стами взаимодействия лицом к лицу. Траектории простран
ственного перемещения индивидов в течение дня прерыва
ют одни контакты, формируя другие, которые затем вновь
обрываются и так далее.
Обычно, говоря о микро и макропроцессах, мы имеем в
виду позиционирование тела в пространствевремени, ха
рактер взаимодействия в ситуациях соприсутствия, а также
связь, существующую между ними и «отсутствующими»
воздействиями, важными с точки зрения снятия характери
стик и объяснения социального поведения. Эти явления —
представляющие собой сферу особого интереса теории
структурации — лучше рассматривать с позиций взаимоот
ношений, существующих между социальной и системной
интеграцией. Некоторые вопросы, обсуждаемые в ходе дис
куссий на тему микро и макро, представляют собой кон
цептуальные проблемы, имеющие отношение к продолжи
тельной полемике вокруг методологического индивидуализ
ма. Мы обсудим это в следующей главе. Другие аспекты
проблемы не относятся, однако, к разряду сугубо абстракт
ных размышлений о понятиях. Они могут быть решены по
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
215
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
средством прямого анализа конкретных типов обществ. По
скольку общества различаются по способам институцио
нальной артикуляции, постольку могут отличаться и фор
мы пересечения присутствия и отсутствия, определяющие
специфику их устройства. Здесь мы лишь кратко остано
вимся на этом вопросе, к которому еще вернемся в следую
щей главе.
Социальная интеграция определяется как взаимодей
ствие в контекстах соприсутствия. Связи, существующие
между социальной и системной интеграцией, можно про
следить, исследовав модели регионализации, которые на
правляют и направляются пространственновременными
траекториями движения индивидов — членов общин или
обществ — в процессе их повседневной деятельности. Эти
траектории находятся под влиянием и одновременно вос
производят фундаментальные институциональные характе
ристики социальных систем, в которых они существуют. Как
правило, родоплеменные общества имеют четко сегменти
рованную структуру, а сельская община олицетворяет со
бой главенствующую локальность, в пространствевремени
которой формируются и воспроизводятся социальные вза
имодействия. В обществах такого типа доминируют отно
шения соприсутствия. Стоит упомянуть также и то, что для
этих обществ характерно сращивание социальной и систем
ной интеграции. Очевидно, однако, что подобный синтез или
слияние никогда не бывает полным: фактически все обще
ства, независимо от их величины или степени закрытости,
существуют в более или менее тесном контакте с крупными
«межсоциетальными системами».
Сегодня мы живем в обществе, где электронная связь
считается само собой разумеющейся, в этой связи надо осо
бо подчеркнуть очевидную особенность традиционных об
ществ (а, в сущности, и всех обществ столетней давности).
Особенность эта состоит в том, что общение членов различ
ных обществ, независимо от масштабов последних, проис
ходит в условиях соприсутствия. Можно получить письмо
от физически отсутствующего человека, однако, его необ
ходимо забрать в одном месте и доставить в другое. В тради
ционном мире в длительные путешествия отправлялись осо
бые категории людей — моряки, военные, купцы, маги и
прочие искатели приключений. Кочевые общества стран
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
216
ствовали по безбрежным просторам земли. Миграции насе
ления были общераспространенным явлением. Однако это
ничего не меняло: ситуации соприсутствия оставались ос
новными «несущими контекстами» взаимодействия.
Большая «эластичность» пространствавремени в так
называемых классовых обществах стала возможной благо
даря появлению городов. Развитие городов способствовало
централизации ресурсов — главным образом администра
тивных — что в свою очередь послужило причиной значи
тельного «растяжения» пространствавремени, не свой
ственного родоплеменным системам. Какой бы сложной и
замысловатой ни казалась регионализация классовых об
ществ, она всегда организуется вокруг отношений — взаим
ной зависимости и антагонизма — между городом и сель
ской местностью.
Мы склонны использовать термин «город» в самом об
щем виде для обозначения городских поселений в традици
онных обществах и тех, что возникают как следствие форми
рования и развития промышленного капитализма. Вместе с
тем, неверно считать, что в наши дни мы имеем дело с тем же
самым, и рассматривать современный урбанизм как более
плотный и разрастающийся вариант того, что происходило
ранее. Традиционные города во многих отношениях отлича
лись от современных. Рикверт (Rykwert) обращает внимание
на символическую форму, свойственную многим традицион
ным городам, расположенным в разных частях света:
[Сегодня нам] трудно представить ситуацию, в кото
рой формальный порядок мироздания может быть
сведен к графику в системе двух пересекающихся в
одном пространстве координат. Тем не менее, имен
но это и происходило в античности: римлянин, иду
щий вдоль cardo (перемещавшийся с севера на юг),
был уверен, что траектория его движения есть ось,
вокруг которой вращается солнце, и знал, что если он
проследует по decumanus (с востока на запад), то по
вторит путь солнца. Вся суть вселенной могла быть
объяснена исходя из гражданских установлений ин
дивида, — так что, находясь в ней, он был дома [35].
Отметим, что подобные города отсутствуют в простран
стве и времени, проникнутых товарными отношениями [36].
Одной из наиболее характерных черт современного капита
Êðèòè÷åñêèå çàìå÷àíèÿ: Ôóêî îá
îáðàçîâàíèè âðåìåíè è ïðîñòðàíñòâà
217
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Многочисленные обращения Фуко к проблеме проис
хождения дисциплинарной власти служат доказательством
его неизменного интереса к распределению времени и про
странства. Фуко полагает, что дисциплинарная власть свя
зана с воздействием на тело как механизм, поддающийся
точной наладке. Формы управления, используемые дисцип
линарными организациями, стремительное распространение
которых начинается с восемнадцатого века, отличаются от
массовой мобилизации рабочей силы, необходимой для ре
ализации широкомасштабных проектов в условиях аграр
ных цивилизаций. Зачастую подобные проекты — строи
тельство дорог, возведение храмов, сооружение памятни
ков — требовали привлечения большого количества людей,
координация деятельности которых осуществлялась в са
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
лизма, несомненно, является покупка и продажа времени,
например рабочего времени. Установление четкого распо
рядка дня сродни стройному, организующему звучанию
монастырских колоколов, однако только в сфере трудовых
отношений регламент времени приобрел влияние, распрос
транившееся по всему обществу в целом. Коммерциализа
ция времени, обусловленная механизмами промышленного
производства, нивелирует различия между городом и сель
ской местностью, характерные для классовых обществ. Раз
витие современной промышленности сопровождается рас
тущей урбанизацией, процессом не связанным, однако, с ка
кимто определенным типом пространства. С другой стороны,
в классовых обществах традиционный город является клю
чевой точкой дисциплинарной власти и, как таковой, зачас
тую отделяется от сельской местности — физически и сим
волически — городскими стенами. Коммерциализация про
странства, идущая рука об руку с процессами преобразования
времени, порождает специфическую «искусственную среду»,
выражающую новые формы институциональной артикуля
ции. Новые формы институционального порядка изменяют
условия социальной и системной интеграции, трансформи
руя, таким образом, характер взаимоотношений между при
ближенным и удаленным в пространстве и времени.
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
218
мом общем виде. Новые формы регулирования поведения
предусматривают возможность жесткого контроля пере
движений, жестов, поступков и установок конкретных ин
дивидов. В отличие от одной из своих исторических пред
шественниц — монастырской дисциплины — обновленные
технологии власти устанавливают прямую связь между дис
циплиной и общественной полезностью или практичнос
тью. Контроль за телом является частью оригинальной «по
литической анатомии» и, как пишет Фуко, увеличивает его
(тела) отдачу, одновременно снижая независимость ори
ентации.
Дисциплина поддерживается исключительно посред
ством манипуляций со временем и пространством. Обычно
она предполагает определенную обособленность, поле дея
тельности, отличающееся полностью закрытым, замкнутым
в себе характером. Фуко детально анализирует понятие «ог
раничение [свободы]», под которым понимает принудитель
ный отрыв индивидов от внешнего социального окружения
и их изоляцию в тюрьмах, клиниках для душевнобольных,
казармах и т. п. Та или иная степень замкнутости свойствен
на любым дисциплинарным организациям. Факторы, веду
щие к образованию закрытых зон, могут различаться, но
конечный результат всегда одинаков; отчасти это объясня
ется сходством моделей и образцов поведения, которых
придерживаются индивиды и власти, ответственные за ко
ординацию их действий. Обособленность представляет со
бой фундамент дисциплинарной власти, однако, сама по себе
она не является достаточным основанием для формирова
ния всеобъемлющей системы управления передвижениями
и действиями индивида. Последняя создается посредством
внутренней регионализации или «декомпозиции». В любой
конкретный момент времени каждый индивид находится в
«надлежащем ему (или ей) месте». Декомпозиция (разбие
ние) дисциплинарного пространствавремени имеет по мень
шей мере два последствия. Вопервых, благодаря ей удает
ся избежать образования больших групп, которые могут
стать источником формирования оппозиции или произвола;
вовторых, она делает возможным непосредственное управ
ление действиями индивидов, вставая преградой на пути
постоянных изменений и неопределенности, свойственных
непроизвольным социальным взаимодействиям. Согласно
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
219
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Фуко, здесь возникает особое «аналитическое простран
ство», позволяющее наблюдать за деятельностью и оцени
вать качества находящихся в нем индивидов. Не исключено,
что декомпозиция дисциплинарного пространства осуще
ствлялась в соответствии с моделью монастырской обите
ли; вместе с тем, зачастую за основу брались архитектурные
формы, отвечавшие сугубо практическим целям. Во Фран
ции образцом послужил военноморской госпиталь в Рош
форе. Последний был открыт в рамках программы, направ
ленной на борьбу с инфекционными заболеваниями, неред
кими в порту, переполненном самыми разными людьми,
промышлявшими войной или торговлей. Контроль за рас
пространением болезней предполагал также надзор за миг
рирующим населением — военные выслеживали дезерти
ров, а местные власти регулировали движение товаров, про
вианта и сырья. Все это вело к ужесточению контроля за
пространством, изначально выразившемуся в преимуще
ственной заботе о материальных ценностях, нежели в по
пытках организовать людские ресурсы. Позже практика
маркировки и классификации товаров, регулирования и
контроля за их распределением была применена в отноше
ние пациентов. Был установлен порядок ведения и хране
ния выписок из историй болезней. Тщательно регулирова
лось и выверялось общее количество больных; были вве
дены ограничения на передвижения пациентов, строго
определялось время их посещения. Таким образом, появ
ление «терапевтического пространства» было обусловле
но развитием пространства «административного и полити
ческого» [37].
Декомпозиция пространства фабрик конца XVIII сто
летия происходила в совершенно иных условиях. Несмотря
на то что основной целью этого процесса оставалось пози
ционирование индивидов в разграниченном, замкнутом про
странстве, преимущественное внимание уделялось согласо
ванному и гармоничному функционированию машин и ме
ханизмов. Так, пространственное расположение индивидов
должно было соответствовать техническим потребностям
производства. Однако специфика «организации производ
ственного пространства» определялась в какойто мере и
дисциплинарной властью. В качестве примера Фуко приво
дит мануфактуру Оберкампфа в Жюи. Мануфактура состо
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
220
яла из нескольких цехов, объединенных друг с другом по
типу производственной деятельности. Самое большое фаб
ричное здание, сооруженное по проекту Туссена Барре,
было высотой в три этажа, при этом длина его составляла
110 метров. На нижнем этаже занимались печатью по тка
ни: здесь были размещены 132 стола, установленных друг
за другом в два ряда по всей длине помещения; за каждым
столом располагались два работника. Супервизоры (люди,
непосредственно контролирующие производственную дея
тельность работников) расхаживали взадвперед по цент
ральному проходу, имея возможность наблюдать как за
производственным процессом в целом, так и за поведением
каждого отдельного рабочего. Работники сравнивались по
показателям скорости и производительности своего труда.
Четкая систематизация деятельности работников позволя
ла описывать каждую трудовую операцию и соотносить ее
с конкретными телодвижениями. Таким образом, учение
Фредерика Тейлора (Taylor) является, на наш взгляд, не
более чем поздней редакцией принципов дисциплинарной
власти, усиление которой шло рука об руку с развитием
крупной промышленности, имевшим место в конце XVIII
столетия.
Фуко убежден, что особенности дисциплинарной влас
ти определяются не столько тем, что организация занимает
конкретный участок территории, сколько (и главным обра
зом) фактом соответствующего обустройства пространства.
Отличительными чертами последнего являются границы,
ряды, колонны, выверенные и измеренные пространствен
ные участки, обнесенные стенами. И это касается не какой
то конкретной части, а всего здания в целом. Примером мо
жет служить классная комната. В XVIII столетии во Фран
ции и в ряде других стран классы делились на четко
разграниченные ряды и были обособлены друг от друга си
стемой сообщающихся коридоров. Пространственное де
ление дополняется разграничением учебных программ. Та
ким образом, индивиды перемещаются по сегментам про
странства не только в течение дня, но и на протяжении всего
процесса обучения.
«Организуя «кельи, «места» и «ранги», дисциплина
создает комплексные пространства: одновременно
архитектурные, функциональные и иерархические.
Пространства, которые обеспечивают фиксирован
ные положения и перемещения. Они вырисовывают
индивидуальные сегменты и устанавливают операци
онные связи. Они отводят места и определяют ценно
сти. Они гарантируют повиновение индивидов, но
также лучшую экономию времени и жестов»* [38].
221
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. с
франц. Наумова В.; Под ред. Борисовой И. М.: Ad Marginem, 1999.
С. 216.
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
Дисциплина зиждется на строгом количественном уче
те и распределении пространства и времени. Определенную
роль в установлении четкого распорядка дня сыграли мона
стыри. Религиозные обряды служили образцами система
тического контроля за использованием времени, и их влия
ние в том или ином виде ощущалось повсеместно. Прекрас
ным примером, иллюстрирующим различные аспекты
дисциплинарной власти, является армия. Солдаты долго
обучались науке хождения строем и выступления в поход
ном порядке. Пионерами в деле координации и синхрониза
ции военных маневров стали голландцы [39]. К концу XVI
столетия голландская армия освоила прием, посредством ко
торого войска обучались тактике согласованных военных ма
невров и упорядоченного ведения боя, сопровождавшегося
непрерывным обстрелом противника. Это достигалось за
счет слаженности и согласованности во времени различных
движений тела. Позже аналогичный метод применялся для
тренировки жестов и телодвижений, необходимых для того,
чтобы зарядить, произвести выстрел и перезарядить ору
жие, а также для удовлетворения других потребностей во
енной организации. Благодаря этим событиям смысловое
содержание понятия «дисциплина» существенно измени
лось. Изначально термин использовался для обозначения
процесса обучения: дисциплинированность считалась харак
терной чертой «обученного (дисциплинированного) челове
ка». В вооруженных силах это понятие приобрело иное зна
чение, сохранившееся и поныне — говоря о дисциплине, мы
подразумеваем в большинстве случаев состояние упорядо
ченности вообще, а не процесс обучения или наставления
как таковой [40].
Синхронизация действий есть нечто большее, чем их
привязанность к измеренным временным интервалам. Воз
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
222
можно, мы сталкиваемся здесь с основным условием «ко
ординации тела и жеста (или действия)». Дисциплинарная
власть не только предполагает установление контроля за
характерными жестами, но и максимально активизируется
там, где эти жесты имеют отношение к позиционированию
тела в целом. Эффективное использование тела означает,
что никакие ресурсы его не растрачиваются даром и не оста
ются неиспользованными; все внимание сосредоточивается
на действии, которым занят индивид. Дисциплинированный
индивид — это обученный индивид: в этом смысле мы стал
киваемся с традиционным значением понятия «дисципли
на». Позиционирование тела является основным фактором,
служащим связующим звеном между двумя последствиями
временного характера. Одно из них — разложение действия
на хронометрированную последовательность операций (дви
жений), выполнение которых предполагает использование
определенных частей тела. Так, голландский принц Маври
циус (Морис) Оранский представил процесс использования
мушкета в виде последовательности сорока трех (а пики —
двадцати трех) самостоятельных движений, согласованных
внутри структуры войскового подразделения [41]. Вместе с
тем, детальной спецификации и интеграции с действием под
лежат и отдельные части управляемого объекта. Существен
ную роль здесь играет четкое распределение и согласование
во времени, поскольку подавляющее большинство конст
руируемых машин, механизмов и вооружения начинает
функционировать по принципу последовательности, так что
каждый этап их работы является предпосылкой и необхо
димым условием последующих операций. Дисциплинарная
власть зависит не только от использования предопределен
ных ресурсов, но и от создания «принудительной связи с
механизмом производства».
Синхронность прослеживается на всем протяжении тру
довой деятельности. Фуко сравнивает два этапа развития ма
нуфактурной школы Гобеленов. Мануфактура была учреж
дена в 1667 г. в качестве королевской; школа подмастерьев
задумывалась как часть проекта. Управляющему королев
скими службами вменялось в обязанность отбирать шесть
десят детей — будущих учеников школы; образовательный
процесс был организован в соответствии с принципами це
хового ученичества. Изначально ответственность за воспи
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
223
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
танников, проходивших шестилетний курс ученичества, воз
лагалась на мастера. Прослужив еще четыре года и успешно
сдав экзамен, подмастерья получали право открыть соб
ственные мастерские. Здесь мы сталкиваемся с размытым
процессом передачи знаний посредством взаимодействия
между мастерами и их учениками. Временная организация
жизни подмастерьев — с точки зрения стандартов, кото
рых следовало придерживаться, — отличалась крайней сте
пенью неопределенности. Спустя семьдесят лет после ос
нования школы было решено изменить процесс обучения
подмастерьев; прежде всего речь шла о корректировке уже
сложившихся образовательных методик. В отличие от пос
ледних обновленный учебный процесс базировался на под
робном и четком расписании времени. Дети занимались в
школе по два часа в день. Школьные классы группирова
лись в соответствии со способностями и предшествующим
опытом учеников. Школьники регулярно выполняли уроч
ные задания, качество которых оценивалось учителем; са
мые талантливые из них поощрялись. Переход из класса в
класс осуществлялся на основании результатов испытаний,
через которые проходил каждый ученик. Повседневное по
ведение подмастерьев записывалось в журнал, который вели
учителя и их помощники; периодически этот журнал про
сматривался школьным инспектором.
Школа Гобеленов представляет собой один из примеров
общей тенденции, господствовавшей в системе образования
в восемнадцатом столетии, и, как полагает Фуко, отражает
«новый подход к контролю за временем индивидов». Дис
циплина, «анализирующая пространство, прекращающая
одни и преобразующая другие виды деятельности» должна
концентрироваться таким образом, чтобы это служило делу
«суммирования и капитализации времени» [42]. Достичь это
го можно, воспользовавшись следующими методами.
(1) Распределение жизни в хронологическом порядке, по
зволяющем зафиксировать временные границы каждой
ступени развития. Так, очевидно, что период обучения
может быть отделен от собственно трудовой жизни в
буквальном смысле этого слова. Сам учебный процесс
подразделяется на несколько квалификационных уров
ней, и все обучаемые обязаны последовательно преодо
леть их.
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
224
(2) Обособленные стадии обучения и последующей «карь
еры» — понятие, используемое нами в его современном
значении — могут быть организованы в соответствии с
общим планом. Образование должно освободиться от
персонифицированной зависимости, закрепленной в от
ношениях между мастером и учеником. Учебный план
следует формулировать в обезличенных и беспристрас
тных понятиях, расчленяя его где только возможно на
элементарные операции, доступные пониманию любо
го обучаемого.
(3) Каждый временной этап обучения должен завершаться
испытанием: это не только гарантирует равноценность
учебного процесса, но и позволяет определить сравни
тельные способности и потенциальные возможности
учащихся. Разнообразные проверки и экзамены, встре
чающиеся на пути учеников, ранжируются таким обра
зом, чтобы их успешное преодоление стало непремен
ным условием дальнейшего карьерного роста.
(4) Различные формы или уровни образования являются
основанием для получения тех или иных ранжирован
ных постов. В конце каждого этапа обучения некоторые
индивиды приглашаются на работу определенного иерар
хического уровня, а остальные продолжают учиться,
дабы достичь высших рангов. Каждый индивид соотно
сится с временным рядом, посредством чего определяет
ся его или ее служебное и социальное положение.
«Распределение последовательных деятельностей по
рядам — «сериям» — дает власти возможность вы
годно использовать длительность: возможность де
тального контроля и точного вмешательства (в фор
ме дифференциации, исправления, наказания, устра
нения) в любой момент времени; возможность
характеризовать, а следовательно, использовать ин
дивидов в соответствии с уровнем серии, которую они
проходят; возможность накапливать время и деятель
ность, вновь открывать их суммированными и годны
ми к использованию в конечном результате, представ
ляющем собой предельную способность индивида.
Рассредоточенное время собирается воедино, для
того чтобы произвести выгоду, тем самым овладевая
ускользающей длительностью. Власть непосредствен
но связана со временем; она обеспечивает контроль
над ним и гарантирует его использование»* [43].
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. с
франц. Наумова В.; Под ред. Борисовой И. М.: Ad Marginem, 1999.
С. 233–234.
225
Ý. Ãèääåíñ
Государство, изображенное нами, будет иметь еди
ное, заслуживающее доверия, легко контролируемое
правительство. Оно будет походить на те огромные
механизмы, которые самым незатейливым образом
добиваются поразительных результатов; сила этого
государства будет порождаться его собственной си
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
Таким образом, в основе дисциплинарных приемов и
методов лежит специфическое представление о времени как
шкале с равными интервалами. Фуко полагает, что в процес
се последовательного распределения времени есть нечто
сродни наложению сегментированного пространства на де
ятельность индивидов: речь идет об «упражнении». Упраж
нение есть предустановленная, систематическая, дифферен
цированная физическая тренировка тела, конечным резуль
татом которой становится «fitness» — видимая «пригодность»
к конкретной цели использования — термин «fitness» отно
сится не только к подготовленности тела, но и к его способ
ности решать поставленные перед ним задачи. Теория и прак
тика упражнений были порождены в недрах религии, но
постепенно приобрели мирской характер, став лейтмоти
вом большинства дисциплинарных организаций. Упражне
ние требует постоянства и систематичности и воздействует
на определенные части тела. Оно наглядно демонстрирует
смысл контроля за телом относительно других тел, значи
мого с позиций дисциплины как таковой. Тело рассматрива
ется как подвижный элемент более масштабной компози
ции. По существу, дисциплину отличают следующие основ
ные характеристики. Она имеет «ячеистое» строение
(с точки зрения распределения в пространстве); она «орга
нична» (кодирование деятельности в соответствии с запрог
раммированным порядком); она «генетически» обусловле
на (в отношении последовательности этапов); ее отличает
«комбинаторный» характер (объединение индивидуальных
действий как траекторий движения социального механиз
ма). Фуко цитирует Губерта (Guibert):
Ãëàâà 1I I
лой, а процветание — зависеть от его же процвета
ния. Оно опровергнет широко распространенное пре
дубеждение, заставляющее нас думать, что империи
подчиняются неумолимому закону упадка и гибели [44].
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
226
Очевидно сходство, существующее между рассужде
ниями Фуко, размышляющего на тему дисциплинарной вла
сти, и взглядами Макса Вебера, анализирующего современ
ную бюрократию. Отметим при этом, что фокус их работ
различен. Вебер изучает «сердце» бюрократии — государ
ство и его административные органы. Фуко, напротив, ред
ко обращается к непосредственному анализу государствен
ных механизмов; государство исследуется им «симптомати
чески», посредством, казалось бы, незначительных типов
организаций — госпиталей, психиатрических клиник и тю
рем. Однако оба автора отмечают возникновение новых форм
административной власти, порожденных концентрацией
индивидуальных действий вследствие их детализации, кон
кретизации и координации. На первый взгляд, Вебер игно
рирует вопросы превращения времени и пространства, а
посему стоит обозначить, как эта проблема может быть от
ражена в его трудах. Предположительно, она скорее латен
тна, нежели очевидна. Обратимся к рассуждениям Вебера
относительно сущности современного капиталистического
предприятия. Что отличает «рациональный капитализм» от
всех предшествующих форм? Прежде всего, его устойчи
вый и стабильный характер. Ранее существовавшие типы
капиталистических предприятий располагались в простран
стве и времени случайным — от случая к случаю — обра
зом. Рациональный капитализм предполагает формирова
ние упорядоченных рыночных отношений и их равномер
ное распространение в пространстве, что становится
возможным благодаря появлению бюрократического госу
дарства, не только гарантирующего соблюдение прав соб
ственности, но и обеспечивающего функционирование ос
новных общественных институтов, в частности установлен
ного порядка обмена бумажными деньгами.
Не менее важен и контроль за временем. Рациональное
капиталистическое предприятие есть предприятие, способ
ное работать в стабильном, упорядоченном режиме. С этих
позиций легко понять внимание Вебера к двойной бухгалте
рии как значимому условию развития современного капита
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
227
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
лизма. Двойная бухгалтерия обеспечивает возможность не
прерывного учета движения капиталов за длительные пери
оды времени. Бухгалтерский учет позволяет оценить и про
верить рентабельность предприятия. Это предполагает оцен
ку общей стоимости имущества предприятия на начальном
этапе его существования и последующее ее сравнение с ре
зультатами, полученными на выходе. Рентабельность зави
сит, помимо всего прочего, от способности прогнозировать
будущие события и подсчитывать их результаты. Двойная
бухгалтерия представляет своего рода машину времени,
поскольку одновременно отображает и допускает количе
ственное представление элементов, опираясь на которые,
можно судить о деятельности предприятия в «упорядочен
ном времени» [45].
Контроль за временем является неотъемлемым свой
ством бюрократии в целом. Двойная бухгалтерия — меха
низм, «стыкующий» прошлые и ожидаемые будущие собы
тия. Аналогичную роль играют бюрократические правила.
Современные бюрократии, утверждает Вебер, не могут су
ществовать без делопроизводства — упорядоченной систе
мы обращения документов, увековечивающих прошлое и
дающих рекомендации на будущее — или «архивных кар
тотек». Последние являются не только документальным
подтверждением бюрократических процедур; они иллюст
рируют эти процедуры и делают возможной непрерывную
и устойчивую деятельность — залог бюрократической дис
циплины. Как правило, архивы организуются в специально
отведенных для этой цели помещениях или службах («офи
сах») и придают бюрократической организации определен
ную самобытность. Под офисом понимается как физичес
кое окружение, так и уровень административной иерархии.
Хотя Вебер едва затрагивает этот вопрос, физическое рас
пределение офисных пространств является отличительной
чертой и особенностью бюрократических организаций. Про
странственное разграничение офисов изолирует их друг от
друга, обеспечивает ту или иную степень автономии нахо
дящихся в них индивидов, а также свидетельствует об оп
ределенном уровне иерархии.
Вебер подчеркивает необходимость отделения офиса от
места проживания работника [46]. Одна из основных осо
бенностей бюрократии состоит в том, что профессиональ
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèåîáùåñòâà»
228
ная деятельность служащих обособляется от их частной
жизни. Объективные и беспристрастные догматы бюрокра
тической дисциплины работают с большей отдачей в тех
случаях, когда корпоративные финансовые средства и ре
сурсы не смешиваются с частной собственностью должнос
тных лиц, когда личные или родственные связи не являются
основой принятия решений и назначения на должности,
когда вопросы частной жизни не переплетаются с рабочими
проблемами. Вебер поясняет, что радикальное разделение
дома и рабочего места наблюдается только в условиях со
временного Запада. Не стоит, однако, упускать из виду зна
чимость процесса дифференциации локальностей с точки
зрения определения сфер деятельности различных типов
бюрократических организаций. Тот, кто подвергает сомне
нию влияние этих процессов на формирование и отражение
социальных моделей и структур, может обратиться к при
меру «Сити» и проанализировать ту позицию, которую этот
деловой центр занимает в Великобритании. Его простран
ственная обособленность от «промышленных» центров на
ряду с максимальной концентрацией в единой зоне отража
ет основные институциональные характеристики общества,
частью которого он является (см. с. 319–326).
Вернемся к Фуко. Учитывая цели нашего экскурса, мы
не будем оценивать историческую правоту и ошибочность
его взглядов или исследовать теоретические недостатки,
свойственные представлениям, на которые он ссылается.
Хотелось бы только дополнить его рассуждения относи
тельно взаимосвязи между дисциплинарной властью и мо
дальностями пространства и времени. Начнем с анализа идей
Вебера, нашедших свое отражение в предыдущем парагра
фе. Фуко полагает, что типичным примером дисциплинар
ных организаций являются тюрьмы и психиатрические кли
ники — «тотальные институты» (по выражению Гофмана),
«институты всепоглащающей аскезы» в определении Фуко,
заимствованном у Бальтаря (Baltard). «В тюрьме, — пишет
Фуко, — нет ни щелей, ни открытых зон; пребывание в ней
нельзя прервать за исключением тех случаев, когда срок
заключения подошел к концу; ее воздействие на индивидов
должно быть непрерывным: возрастающая дисциплина...
практически абсолютная власть над заключенными; в тюрь
ме существуют собственные внутренние механизмы подав
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
229
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ления и наказания: деспотичная дисциплина» [47]. Фуко при
знает, что заводы, офисы, школы, бараки и прочие контек
сты окружения, в условиях которых активизируется над
зор и приводится в действие дисциплинарная власть, в боль
шинстве своем не являются таковыми, однако, не развивает
эту идею дальше. Вместе с тем, данное наблюдение кажется
нам весьма любопытным, ибо «институты всепоглощающей
аскезы» представляют собой скорее исключение, нежели
правило, в соответствии с которым функционируют ос
новные институциональные сегменты современных об
ществ. То, что тюрьмы и психиатрические лечебницы ши
роко используют возможности дисциплинарной власти,
вовсе не означает, что эти организации отражают ее сущ
ность более наглядно, чем системы, отличающиеся менее
закрытым характером.
Поход на работу (или в школу) может поведать об ин
ституциональном характере современных обществ ничуть
не меньше, чем карцерные организации. Пространственно
временное «разнесение» различных секторов социальной
жизни может стать условием и необходимой предпосылкой
широкомасштабного распространения дисциплинарной вла
сти. Большинство детей проводят в школе лишь часть дня и
посещают ее в определенное время года. Более того, анализ
школьного дня демонстрирует, что наиболее жесткие про
явления дисциплины характерны для определенных времен
ных промежутков — «уроков». Основным способом систе
матического воспроизводства дисциплинарной власти являет
ся «помещение» людей в особые, физически локализованные
контексты окружения. Однако Вебер, несомненно, прав, ут
верждая, что административная дисциплина наиболее эф
фективна в тех случаях, когда от нее отделены все прочие
аспекты жизни индивидов. Ибо она предполагает надлежа
щее использование поведенческих критериев, не согласую
щихся с принципами жизнедеятельности в других сферах
человеческого бытия. Все это обусловлено как факторами,
упоминаемыми Вебером, так и «механическим» (уподоблен
ным машине) характером дисциплины. В этом смысле Фуко
сталкивается с определенными трудностями. Проблема зак
лючается не только в том, что человеческие существа про
тивятся восприятию себя в качестве бездушных автоматов;
Фуко отчасти признает это, ведь тюрьма есть место борьбы
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
230
и противостояния. Скорее, речь идет о том, что «тела», на
которые ссылается автор, не являются субъектами деятель
ности. Даже самые строгие дисциплинарные меры допуска
ют, что индивиды, подчиняющиеся им, есть «способные и
восприимчивые» деятели, а посему они «обучаются», тогда
как механизмы просто конструируются. Однако за исклю
чением крайних случаев полной утраты свобод, правоспо
собные субъекты деятельности подчиняются дисциплине
только в определенные моменты времени — в обмен на воз
награждение в виде независимости от установленных ею
порядков во всех прочих ситуациях.
В этом отношении куда полезнее обратиться к концеп
ции «тотальных институтов», предложенной Гофманом.
Гофман подчеркивает, что пребывание в местах лишения
свободы и клиниках для умалишенных разительно отли
чается от перемещения между другими организационны
ми контекстами, в которых индивиды проводят опреде
ленную часть дня. В силу своей полной закрытости «то
тальные институты» устанавливают железный порядок и
строго контролируют его соблюдение теми, кто помещен в
них. «Приспособление» к подобным условиям обитания
подразумевает и, как правило, является непосредственной
причиной процесса деградации личности, в результате ко
торого заключенные лишаются признаков самоидентично
сти, что сопровождается интенсивным снижением уровня
автономии и независимости действий. Можно сказать, что
«тотальные институты» отражают определенные аспекты
надзора и дисциплины, встречающиеся в других контек
стах современных обществ, и одновременно коренным об
разом отличаются от них. В большинстве случаев обитате
ли «тотальных институтов» переживают то, что Гофман
именует «гражданской смертью», под которой понимает
ся потеря права голоса, утрата любых возможностей по
литического участия, права завещать деньги, выписывать
чеки, расторгать брак или усыновлять детей. Кроме того,
заключенные полностью лишены обособленных и само
стоятельных сфер деятельности, организованных таким
образом, что вознаграждения, отверженные в одной, мо
гут быть получены в другой. Именно это хочет сказать Гоф
ман, когда пишет:
231
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Фуко убежден, что следственные процедуры, исполь
зуемые в уголовном праве, психиатрии и медицине (особен
но в карцерных организациях), являются примерами, ил
люстрирующими сущность дисциплинарной власти как та
ковой. И снова «тотальные институты» отличаются от
повседневных жизненных путей индивидов, существующих
вне их. «Личностное пространство» («территория личнос
ти» — терминология Гофмана) нарушается здесь таким об
разом, который совершенно недопустим в отношении инди
видов, находящихся во внешнем социальном окружении.
Ниже перечислены четыре основные особенности «тоталь
ных институтов»:
(1) В своем стремлении узнать всю «поднаготную» заклю
ченных тотальные институты нередко переходят грани
цы дозволенного, пытаясь получить информацию лич
ного характера, оберегаемую большинством людей от
посторонних глаз на законных, как полагается, основа
ниях. Иными словами, данные, характеризующие оби
тателей тотальных институтов и их прошлое поведе
ние — зачастую дискредитирующие этих людей и охра
няемые с помощью механизмов подавления или такта —
собираются и хранятся в досье, доступных для служеб
ного персонала.
(2) Размываются границы между обособленностью и рас
крытием («передним» и «задним» планами), существо
вание которых обеспечивает чувство онтологической
безопасности. Так, в ряде случаев заключенные вынуж
дены публично удовлетворять свои физиологические по
требности, поддерживать личную гигиену, которая к
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
Таким образом, между тотальными институтами и ба
зовой для нашего общества системой вознагражде
ния за труд существует очевидная несовместимость.
Точно так же тотальные институты несовместимы с
другим ключевым элементом современного обще
ства — семьей. Иногда семейная жизнь противопос
тавляется одиночеству, хотя, на наш взгляд, более
уместным и показательным было бы сравнение с груп
повым образом жизни, ибо те, кто питается или спит
на рабочем месте, с коллегами и товарищами по ра
боте, едва ли смогут обеспечить себе полноценное
домашнее существование [48].
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
232
тому же подвергается жесткой регламентации со сто
роны посторонних людей.
(3) Индивид вынужден поддерживать продолжительные по
времени и принудительные по характеру отношения с
другими людьми. Как и в случае с совершением туалета,
вся жизнь заключенных организована так, что полнос
тью исключает наличие задних планов, свободных от дис
циплинарных ограничений извне. Вслед за Беттельхей
мом, Гофман отмечает, что обитатели тотальных инсти
тутов похожи в своей зависимости на детей [49].
(4) Временная последовательность событий определена на
кратко и долгосрочную перспективу, соблюдение ее
подлежит строгому контролю. В отличие от рабочих
заключенные лишены «свободного» или «собственного
времени». Более того, во внешнем мире периодические
проверки и испытания, продвижение по карьерной лес
тнице, как правило, соседствуют и компенсируются вре
менными комплексами, устроенными в соответствии с
иными принципами. Так, временное расположение се
мьи и воспитания детей отделено от расположений, от
носящихся к другим сферам бытия.
Диалектика контроля не утрачивает своей значимости и
в карцерных организациях. Существуют контексты, в усло
виях которых независимость, свойственная субъектам дея
тельности — речь идет о возможности «поступать вопре
ки» — значительно уменьшается. Попытки заключенных
контролировать собственное повседневное существование
направлены главным образом на предотвращение деграда
ции личности. Одна из форм подобного контроля — сопро
тивление, которое, вне всякого сомнения, является важным
фактором, отчасти предопределяющим политику админис
тративного персонала в отношении мер, направленных на
поддержание дисциплины. Возможны, однако, и другие
типы реакций. К ним относится то, что Гофман называет
«колонизацией» (создание приемлемой атмосферы в «меж
доузлиях» контролируемого времени и пространства) и
«уходом от ситуации» (отказ вести себя в соответствии с
нормами поведения правоспособного субъекта деятельнос
ти). Однако чаще всего и заключенные, и обитатели психи
атрических клиник придерживаются тактики «хладнокров
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
233
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ного исполнения». Гофман описывает последнюю как «оп
портунистическую комбинацию вторичного приспособле
ния, смены взглядов, колонизации и преданности своей груп
пе…» [50].
Социологические исследования доказали, что даже в
самых строгих (с точки зрения дисциплины) карцерных орга
низациях группы заключенных имеют определенную воз
можность «надзирать» и управлять повседневной деятель
ностью. Однако куда больший контроль доступен подчи
ненным в других ситуационных контекстах, например, на
работе, и это объясняется различиями, существующими
между ними и карцерными организациями. Так, руковод
ство заинтересовано использовать деятельность подчинен
ных во имя достижения поставленных целей. Основной
функцией тюрем или психиатрических клиник является
«наказание (дисциплинирование) тел»; администрация этих
заведений не озабочена проблемой стимулирования совме
стных усилий в области производственной деятельности.
Иначе обстоят дела на рабочих местах и в школах. Менед
жеры должны добиться от работников определенной про
изводительности труда. Их работа заключается не только в
пространственновременной дифференциации и позициони
ровании тел, но и в координации усилий индивидов, дея
тельность которых должна быть организована таким обра
зом, чтобы способствовать совместному достижению опре
деленных результатов. Тела Фуко лишены лиц. В ситуации
надзора, осуществляемого на рабочем месте, — по крайней
мере, там, где он принимает форму непосредственного кон
троля, — особое место отводится «работе лица» и исполь
зованию стратегий контроля, которые дорабатываются
субъектами деятельности прямо на месте. Пространствен
новременное «объединение» групп индивидов в замкнутых
локальностях, обеспечивающих возможность постоянного
контроля в ситуациях соприсутствия, чрезвычайно важно
для порождения дисциплинарной власти. Однако то, что
индивиды работают сообща во имя получения определен
ного производственного результата, дает им основание для
контроля за повседневной деятельностью на рабочем мес
те, способного ослабить эффективность управленческого
надзора. Супервизоры и менеджеры прекрасно осведомле
ны об этом и зачастую используют свое знание в качестве
Ãëàâà 1I I
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
234
элемента дисциплинарной политики, которой они придер
живаются [51]. Некоторые формы контроля, доступные ра
ботникам в условиях плотно интегрированного простран
ства (например, возможность нарушения или остановки всего
производственного процесса), отсутствуют там, где рабо
чая сила дезагрегирована в пространстве и времени.
В заключение отметим, что проблема позиционирова
ния и дисциплинирования тела является одной из основ
ных тем, обсуждаемых в работах Фуко и Гофмана. Оба
автора детально исследовали природу и сущность «сума
сшествия». Общий интерес к карцерным организациям мо
жет стать причиной игнорирования различий между их
взглядами на сумасшествие. Фактически же взгляды Гоф
мана подвергают сомнению представления Фуко о соотно
шении «безумия» и «здравомыслия». Фуко утверждает,
будто то, что мы привыкли именовать «сумасшествием» —
или «душевной болезнью» — появилось сравнительно не
давно. Сумасшествие представляет собой подавляемую,
сдерживаемую, темную сторону человеческого знания и
страстей, которую Просвещение и современная мысль не
могут охарактеризовать иначе как «безумие». В традици
онных культурах — по меньшей мере, в средневековой
Европе — безрассудное поведение (folie) предполагало
скрытый здравый смысл, чтото подобное непосредствен
ному обращению к Богу. Однако с середины XVII в. «безу
мие перестало быть одной из фигур эсхатологии — какой
то пограничной зоной между миром, человеком и смертью;
рассеялась тьма, куда был устремлен взор, тьма, порож
давшая формы невозможного»*. Не кажется ли вам, что
эта точка зрения наделяет безумие чрезмерным величием,
которое ему не свойственно, да и не было свойственно ни
когда? Провозглашая сумасшествие оборотной стороной
здравомыслия, она стоит на позициях эпохи Просвеще
ния, которые сама же стремится опровергнуть. Вполне воз
можно, что ключи к разгадке сущности безумия или — в
современном варианте — «душевной болезни» следует ис
кать не в нелепости заблуждений и представлений о дру
гих мирах, но в гораздо более приземленных признаках
* Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб.: Уни
верситетская книга, 1997. С. 60.
телесного и жестикуляционного несоответствия. Истин
ная природа сумасшествия выражается в социальном бес
силии, а не в таинственном доступе к неизведанному про
странству абсурда.
Êîììåíòàðèè
2. T. Hägerstrand: «Space, Time and human conditions», для срав
нения см. также Parkes and Thrift, Times, Spaces and Places,
с. 247–248.
3. Allan Pred, «The impact of technological and institutional
innovations of life content: some timegeographic obser
vations», Geographical Analysis, vol. 10, 1978.
5. По Parkes and Thrift, Times, Spaces and Places, с. 245.
7. P. Forer, in Carlstein et al., Timing Space and Spacing Time.
8. R. Palm and A. Pred, «The status of American women: a time
geographic view», in D.A. Lanegran and R. Palm, An Invitation
to Geography (New York: McGrawHill, 1978).
9. T. Hägerstrand, «Survival and arena: on the lifehistory of
individuals in relation to their geographical environment», in
Carlstein et al., Timing Space and Spacing Time, vol. 2, с. 123.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
6. D.C. Janelle, «Spatial reorganization: a model and concept»,
Annals of the Association of American Geographers, vol. 58,
1969 и другие статьи этого автора.
235
Ý. Ãèääåíñ
4. T. Hägerstrand, Innovation as a Spatial Process (Chicago:
Chicago University Press, 1967), с. 332. Для сравнения см.
также Amos H. Hawley, Human Ecology (New York: Ronald
Press, 1950), гл. 13–15; E. Gordon Ericksen, The Territorial
Experience (Austin: University of Texas Press, 1980).
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
1. См. T. Hägerstrand, «Space, Time and human conditions», in
A. Karlqvist, Dynamic Allocation of Urban Space (Farnborough:
Saxon House, 1975); Derek Gregory, «Solid geometry: Notes
on the recovery of spatial structure», in Carlstein et al., Timing
and Spacing Time (London: Arnold, 1978), and Ideology,
Science and Human Geography (London: Hutchinson, 1978);
T. Carlstein, Time, Resources, Society and Ecology (Lund:
Department of Geography, 1980); Allan Pred, «The chore
ography of existence: comments on Hдgerstrand’s time
geography», Economic Geography, vol. 53, 1977; Don Parkes
and Nigel Thrift, Times, Spaces and Places (Chichester: Wiley,
1980); Nigel Thrift, «On the determination of social action in
space and time», Society and Space, vol. 1, 1982.
10. Т. Carlstein, «Innovation, timeallocation and timespacing
packing», там же, стр. 159; Carlstein, Time Resources, Society
and Ecology.
11. Для сравнение см. Т. Carlstein, «The sociology of structuration
in time and space: a time/geographic assessment of Gidden’s
theory», Swedish Geographical Yearbook (Lund: Lund
University Press, 1981).
12. T. Hägerstrand, T., «What about people in regional science?»,
Papers of the Regional Science Association, vol. 24, 1970, с. 8.
13. CCHM, гл. 5.
14. Там же, с. 161ff.; CPST, стр. 206–210.
Ãëàâà 1I I
15. M. Melbin, «The colonization of time», in time Carlstein et al.,
Timing Space and Spacing Time, vol. 2, p. 100.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
236
16. Evitar Zerubavel, Patterns of Time in Hospital Life (Chicago:
University of Chicago Press, 1979), стр. 22; для сравнения см.
также P.A. Clark, «A review of the theories of time and structure
for organizational sociology», University of Aston Management
Centre Working Papers, no. 248, 1982; E. Zerubavel, Hidden
Rythms (Chicago: University of Chicago Press, 1981). Ктото
может заметить, что в то время как «год», «месяц» и «день»
связаны с естественными событиями, «неделя» такой свя
зи не имеет; для сравнения см. F.H. Colson, The Week
(Cambridge: Cambridge University Press, 1926).
17. P. Ariès, Centuries of Childhood (Harmondsworth: Penguin,
1973); Norbert Elias, The Civilising Process (Oxford: Blackwell,
1978).
18. Edward T. Hall, The Hidden Dimension (London: Bodley Head,
1966), с. 98.
19. Artaud, Antonin, Le théаtre et la science (Paris: Seuil, 1974),
с. 98.
20. R.D. Laing, Self and Others (Harmondsworth: Penguin, 1971),
с. 52.
21. CCHM, с. 169.
22. Huw Benyon, Working for Fond (London: Allen Lane, 1973),
с. 76.
23. Elias, vol. 1.
24. Erving Goffman, The Presentation of Self in Everyday Life (New
York: Doubleday, 1959), с. 128.
25. Для сравнения см.: N. Elias and J. Scotson, The Established
and the Outsiders (Leicester: University of Leicester Press,
1965).
26. Max Weber, Economy and Society (Berkeley: University of
California Press, 1978), vol. 1, с. 341–344.
27. CSAS, гл. 9.
28. CCHM, гл. 5 и др.
29. Pierre Bourdieu, Outline of a Theory of Practice (Cambridge:
Cambridge University Press, 1977), с. 143–52.
30. Там же, с. 153.
32. Randall Collins, «Microtranslation as a theorybuilding
strategy», in K. KnorrCetina and A.V. Cicourel, Advances in
Social Theory and Methodology (London: Routledge, 1981). См.
также он же: «On the microfoundations of macrosociology»,
American Journal of Sociology, vol. 86, 1981. С соответству
ющими рассуждениями Гофмана, представленными им в
лекции, которую он, к сожалению, не оставил при жиз
ни, — можно ознакомиться, обратившись к статье «The
interaction order», American Sociological Review, vol. 48, 1973.
33. Там же, с. 82.
34. Там же, с. 99.
35. Joseph Rykwert, The Idea of a Town (London: Faber & Faber,
1976), с. 202.
36. CCHM, гл. 5.
37. Foucault, Michel, Discipline and Punish (Harmondsworth:
Penguin, 1979), с. 143–4.
Âðåìÿ, ïðîñòðàíñòâî è ðåãèîíàëèçàöèÿ
31. Andrew Pollard, «Teacher interest and changing situations of
survival threat in primary school classrooms», in Peter Woods,
Teacher Strategies (London: Croom Helm, 1980).
237
38. Там же, с. 148.
40. Там же, с. 7.
41. Jacques van Doorn, The Soldier and Social Change (Beverly
Hills: Sage, 1975), с. 11.
43. Там же, с. 160.
44. Max Weber, Economy and Society (Berkeley: University of
California Press, 1978), с. 86–94.
45. Там же, стр. 957.
46. Foucault, Discipline and Punish, стр. 235–236.
47. Erving Goffman, Asylums (Harmondsworth: Penguin, 1961),
с. 22.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
42. Foucault, Discipline and Punish, с. 157.
Ý. Ãèääåíñ
39. Для сравнения см.: Maury D. Feld, The Structure of Violence
(Beverly Hills: Sage, 1977), с. 7ff.
48. Там же, с. 33.
49. Там же, с. 64.
Ãëàâà 1I I
50. Для сравнения см.: Andrew L. Friedman, Industry and Labour
(London: Macmillan, 1977).
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
238
51. Foucault, Michel, Folie et dйraison (Paris: Plon, 1961), с. 51.
Озабоченность Фуко относительно исключения, изоля
ции и т. п. не сопровождается интересом к самим исклю
чаемым, которые появляются у него как призрачные тени.
Так, анализируя историю убийцы Pierre Riviere, автор
фактически не прописывает его личность, едва прогляды
вающуюся из рассматриваемых свидетельских показаний,
которая воспринимается им лишь в качестве «дискурсив
ного эпизода». Впечатляющим в этом плане является срав
нение работы Фуко с описанием космологии фриульско
го мельника Доменико Сканделла по прозвищу Менок
кио — еретика, жившего в шестнадцатом столетии, —
предложенным итальянским историком Карло Гинзбур
гом (Ginzburg) в работе «Сыр и черви. Картина мира од
ного мельника, жившего в XVI веке». См. Foucault et al.,
Moi, Pierre Riviиre… (Paris, Plon: 1973); Carlo Ginzburg, The
Cheese and the Worms (London: Routledge, 1980), с. XVII–
XVIII и далее.
Ãëàâà IV
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà,
ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
239
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Дабы убедиться, что читатель не потерял общую нить
повествования, остановимся и подведем итог всему выше
сказанному. Теория структурации претендует на «снятие»
ряда классических дуализмов (противоположностей), ко
торые пересматриваются здесь в виде дуальностей. Так,
дуализм «индивид» — «общество» превращается в дуаль
ность деятельности и структуры. До сих пор мы занимались
развитием ряда понятий, дающих представление о том, что
есть «индивид» как рефлексирующий субъект деятельнос
ти, и связывали рефлексивность с позиционированием и
соприсутствием. Вместе с тем анализ феномена регионали
зации показал, что наши интересы пересекаются с исследо
ванием социальных систем, занимающих расширенные диа
пазоны пространствавремени. Поэтому следующим шагом
нашего исследования должно стать детальное рассмотре
ние понятия общества, которое многие считают основной
единицей социальнонаучного анализа. Сам термин требует
тщательного изучения: мы намереваемся продемонстриро
вать, что в ряде случаев его вообще не стоит использовать.
Некоторые направления социальной теории напрямую
связывают понятие общества с концепцией принуждения.
Сторонники структурной социологии склонны рассматри
вать последние в качестве определяющих характеристик
социальных явлений. Отрицая подобную точку зрения, мы
попытаемся доказать, что структуральные свойства соци
альных систем как ограничивают, так и создают возможно
сти для действия, и определим содержание понятия «струк
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
240
туральное принуждение». Это, в свою очередь, предполага
ет соответствующее определение ряда понятий, связанных
с представлениями о «структуре». Подобную концептуаль
ную работу невозможно провести на уровне абстрактных
понятий. Аналогично тому, как, обсуждая деятельность и
личность, мы подкрепляли наш анализ рассуждениями о
мотивации, мы обратимся к классификации и последующей
интерпретации социетальных типов, дабы придать значи
мости нашим размышлениям о структуральных свойствах.
Это снова вернет нас к вопросам «истории» и подведет к
рассмотрению проблем анализа социальных изменений,
предпринятому в следующей главе.
Разделы книги изложены в определенной последова
тельности, отчасти преодолимой за счет «обращения к тем
или иным» родственным темам, но тем не менее имеющей
собственное пространство представления. В свете дискус
сии, развернутой нами в первой главе, мы полагаем, что то,
что материалы, посвященные субъектам деятельности и
контекстам соприсутствия, предваряют разделы, повеству
ющие о крупных социальных системах, вовсе не означает,
будто «отправным пунктом» нашей концепции является
индивид, или что индивиды в какомто смысле реальнее
обществ. Мы придерживаемся иных точек зрения, и это
становится очевидным из критических замечаний к насто
ящей главе.
Îáùåñòâà è ñîöèàëüíûå ñèñòåìû
Нетрудно убедиться, что в большинстве случаев тер
мин «общество» употребляется в двух основных значениях
(среди множества других, таких как «общество» в смысле
«высшее общество»). Одно из них трактует общество как
«социальное объединение» или взаимодействие; другое —
как единицу, обладающую собственными границами, отде
ляющими ее от соседних или близлежащих обществ. Некая
неопределенность и двусмысленность этого понятия не
столь проблематична, как может показаться. Ибо социе
тальные общности отнюдь не всегда имеют четко обозна
ченные границы, хотя, как правило, и ассоциируются с оп
ределенными формами локальности. Тенденция, согласно
которой общество как социальное целое представляет со
241
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* См. ссылки на с. 311–317.
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
бой легко поддающуюся интерпретации единицу исследо
вания, находится под влиянием ряда пагубных социально
научных допущений. Одно из них — концептуальное соот
несение социальных и биологических систем, осмысление
первых по аналогии с частями биологических организмов.
В наши дни осталось не так много людей, кто, подобно Дюрк
гейму, Спенсеру и многим другим представителям социаль
ной мысли XIX в., использует при описании социальных си
стем прямые аналогии с биологическими организмами. Од
нако скрытые параллели встречаются довольно часто даже
в работах тех, кто говорит об обществах как об «открытых
системах». Второе из упомянутых нами допущений — пре
валирование в социальных науках «эндогенных» или «раз
ворачиваемых моделей» [1]*. Согласно этим моделям, ос
новные структурные характеристики общества, обеспечи
вающие стабильность и изменение одновременно, являются
внутренними по отношению к нему. Совершенно очевидно,
по какой причине эти модели соотносятся с первой точкой
зрения: предполагается, что общества обладают качества
ми, аналогичными тем, которые делают возможным конт
роль за формированием и развитием организма. Наконец,
не стоит забывать и об известной склонности наделять лю
бые формы общественного устройства чертами, характер
ными для современных обществ как государствнаций. Пос
ледние отличаются четко обозначенными территориальны
ми границами, не свойственными, однако, большинству
других исторических типов обществ [2].
Противостоять этим допущениям можно, признав тот
факт, что социетальные общности существуют только в кон
тексте интерсоциетальных систем, рассредоточенных вдоль
пространственно/временных пределов. Все общества пред
ставляют собой социальные системы и одновременно порож
даются их пересечением. Разнородные социальные системы
могут быть «внутренними» по отношению к обществам или
располагаться на пересечении «внешних» и «внутренних» зон,
благодаря чему образуется множество возможных способов
соединения социетальных общностей и интерсоциетальных
систем. Последние не являются однородными и, как прави
ло, включают в себя формы отношений между обществами
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
242
различных типов. Иными словами, речь идет о системах до
минирования, исследование которых возможно через обра
щение к отношениям автономии и зависимости, установив
шимся между ними. «Пространственновременные пределы»
относятся к взаимосвязям и различиям власти, обнаружива
емым между различными социетальными типами, образую
щими интерсоциетальные системы.
Таким образом, «общества» представляют собой соци
альные системы, «выделяющиеся» на фоне ряда других си
стемных отношений, в которые они включены. Их особое
положение обусловлено четко выраженными структураль
ными принципами, используемыми в процессе всеобъемлю
щей «кластеризации институтов» во времени и простран
стве. Такого рода кластеризация или группировка является
первой и наиболее существенной характеристикой общества,
однако есть и другие [3]. К ним относятся:
(1) связь между социальной системой и определенной (кон
кретной) локальностью или территорией. Локальности,
занятые обществами, не обязательно представляют со
бой фиксированные в своем постоянстве, «стационар
ные» области. Кочевые общества странствуют по измен
чивым пространственновременным путям;
(2) наличие нормативных элементов, определяющих закон
ность пользования локальностью. Тональности и стили
притязаний на соответствие законам и принципам су
щественно различаются и могут быть оспорены в той
или иной степени;
(3) ощущение членами общества особой идентичности, не
зависимо от того, как оно выражается или проявляется.
Подобные чувства обнаруживаются на уровне практи
ческого и дискурсивного сознания и не предполагают
«единодушия во взглядах» («консенсуса ценностей»).
Индивиды могут осознавать свою принадлежность к оп
ределенной общности, не будучи уверенными, что это
правильно и справедливо.
Еще раз подчеркнем, что термин «социальная система»
не следует употреблять лишь для обозначения четко ограни
ченных (и отделенных от других) совокупностей социальных
отношений. Уровень «системности» весьма изменчив. «Соци
альная система» — излюбленное понятие функционалистов,
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
243
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
редко пренебрегающих органическими аналогиями, и сторон
ников «теории систем», имеющих в виду физические систе
мы или разновидности биологических образований. В свете
всего вышесказанного мы утверждаем, что одной из основ
ных особенностей теории структурации является ее стрем
ление рассматривать процессы расширения и «замыкания»
обществ во времени и пространстве как проблематичные.
Тенденция считать государстванации «типичными»
формами обществ, относительно которых могут быть оце
нены все остальные их разновидности, настолько сильна,
что о ней стоит сказать особо. Три критерия, которые мы
обсуждали выше, поразному ведут себя в меняющихся со
циетальных контекстах. Рассмотрим, к примеру, традици
онный Китай сравнительно позднего периода — около
1700 г. Обсуждая эту эпоху, китаисты часто говорят о «ки
тайском обществе». При этом речь идет о государственных
институтах, мелкопоместном дворянстве, хозяйственно
экономических единицах, структуре семьи и других фено
менах, объединяющихся в общей, достаточно специфичес
кой социальной системе, именуемой «Китай». Однако опре
деляемый подобным образом «Китай» представляет собой
лишь небольшой участок территории, который правительствен
ный чиновник объявляет китайским государством. С точки
зрения этого чиновника, на земле существует только одно об
щество, центром которого является «Китай» как столица куль
турной и политической жизни; вместе с тем оно расширяет
ся, дабы «вобрать» в себя многочисленные варварские пле
мена, живущие в непосредственной близости на внешних
гранях этого общества. Хотя последние действовали так, как
будто являлись самостоятельными социальными группиров
ками, официальная точка зрения рассматривала их как при
надлежность Китая. В те времена китайцы считали, что в
состав Китая входят Тибет, Бирма и Корея, так как после
дние определенным образом были связаны с центром. Запад
ные историки и социальные аналитики подходили к его опре
делению с более жестких и ограниченных позиций. Однако
само признание факта существования в 1700х гг. особого
«китайского общества», обособленного от Тибета и прочих,
предполагает присоединение нескольких миллионов этни
чески различных групп населения Южного Китая. После
дние считали себя независимыми и имели собственные пра
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
244
вительственные структуры. Вместе с тем, их права постоян
но нарушались представителями китайского чиновничества,
полагавшего что они тесно связаны с центральным государ
ством.
По сравнению с масштабными по своей протяженности
аграрными обществами современные западные государства
нации представляют собой внутренне скоординированные
административные единицы. Переместимся в глубь веков и
рассмотрим в качестве примера Китай в том виде, в каком
он пребывал в пятом веке. Зададимся вопросом, какие со
циальные связи могли существовать между китайским кре
стьянином из провинции Хонань и правящим классом Тоба
(табгачи). С точки зрения представителей господствующе
го класса, крестьянин стоял на самой низкой ступени
иерархической лестницы. Однако общественные связи его
совершенно отличались от социального мира Тоба. В боль
шинстве случаев общение не выходило за рамки нуклеар
ной или расширенной семьи: многие деревни состояли из
родственных кланов. Поля располагались таким образом,
что в течение рабочего дня члены кланов редко сталкива
лись с посторонними людьми. Обычно крестьянин посещал
соседние деревни не чаще двухтрех раз в год, а ближайший
город и того реже. На рыночной площади близлежащей де
ревни или города он сталкивался с представителями других
классов, сословий и слоев общества — мастерами, ремес
ленниками, кустарями, торговцами, низшими государствен
ными чиновниками, которым обязан был платить налоги. За
всю свою жизнь крестьянин мог ни разу не встретиться с
Тоба. Местные чиновники, посещающие деревню, могли
осуществлять поставку зерна или ткани. Однако во всем
остальном сельские жители стремились избежать контак
тов с высшей властью, даже тогда, когда они, казалось, были
неотвратимы. Ибо эти контакты предвещали взаимодей
ствия с судами, лишение свободы или принудительную
службу в армии.
Границы, официально установленные правительством
Тоба, могли не совпадать с размахом хозяйственной дея
тельности крестьянина, пребывающего в определенных об
ластях провинции Хонань. В период правления династии
Тоба многие сельские жители установили контакты с чле
нами родственных кланов, проживающими по другую сто
245
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
В XIX в. в провинции Юнань установилась полити
ческая власть бюрократии, которая контролировалась
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
рону границы, в южных штатах. Тем не менее, крестьянин,
лишенный подобных связей, склонен был считать индиви
дов, находящихся за пределами границы, представителями
своего народа, нежели чужеземцами. Предположим теперь,
что он встретился с кемто из провинции Кансу, располо
женной на северозападе государства Тоба. Этот человек
будет рассматриваться нашим крестьянином как абсолют
ный чужестранец даже в том случае, если они обрабатыва
ли близлежащие поля. Ибо он будет говорить на другом
языке (возможно, на монгольском или тибетском наречии),
иначе одеваться и придерживаться незнакомых традиций и
обычаев. Ни крестьянин, ни гость могут даже не осознать,
что оба являются «гражданами» империи Тоба.
Иначе выглядело положение буддистских священников.
Однако, за исключением незначительного меньшинства, не
посредственно призванного совершать службы в официаль
ных храмах мелкопоместного дворянства Тоба, и эти люди
общались с правящим классом нечасто. Их жизнь протека
ла в локальности монастыря, при этом, однако, они имели
развитую систему социальных взаимоотношений, прости
рающуюся от Центральной Азии до южных регионов Ки
тая и Кореи. В монастырях бок о бок друг с другом жили
люди различной этнической и языковой принадлежности,
собравшиеся вместе благодаря общим духовным исканиям.
На фоне других социальных групп священники и монахи
выделялись своей образованностью и эрудицией. Безо вся
ких ограничений они путешествовали по стране и пересека
ли ее границы, не обращая внимания на тех, кому номиналь
но «подчинялись». Несмотря на все это, они не воспринима
лись как нечто «внешнее» по отношению к китайскому
обществу, как это было в случае с арабской общиной Кан
тона в эпоху властвования династии Танг. Правительство
считало, что упомянутая община находится в его ведении,
требовало уплаты налогов и даже учредило специальные
службы, ответственные за поддержание взаимных связей.
Однако все понимали, что община представляет собой осо
бый тип общественного устройства, а посему не сравнима с
другими сообществами, существующими на территории го
сударства. Приведем заключительный пример:
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
246
Пекином и олицетворяла собой «китайское» прави
тельство; на равнинах располагались деревни и горо
да, населенные китайцами, взаимодействовавшими с
представителями правительства и в известной мере
разделявшими его взгляды. На склонах гор встреча
лись другие племена, теоретически подчиненные Ки
таю, но, несмотря на это, жившие собственной (на
сколько это им позволялось) жизнью, имевшие осо
бые ценности и институты и даже обладавшие
оригинальной экономической системой. Взаимодей
ствие с китайцами, проживающими в долинах, было
минимальным и ограничивалось продажей дров и
покупкой поваренной соли и текстиля. Наконец, вы
соко в горах жила третья группа племен, у которой
имелись собственные институты, язык, ценности, ре
лигия. При желании мы можем игнорировать подоб
ные обстоятельства, назвав этих людей «меньшин
ством». Однако чем более ранние периоды мы иссле
дуем, тем чаще нам встречаются мнимые меньшинства,
являющиеся в действительности самодостаточными
обществами, иногда связанными друг с другом эко
номическими отношениями и периодическими взаи
модействиями; отношения подобных обществ с влас
тью напоминали, как правило, взаимосвязь побеж
денного и победителя в конце войны, при этом обе
стороны старались минимизировать возможные кон
такты [4].
Рассуждая о единицах, превышающих по своим масш
табам имперские государства, не следует впадать в этно
центризм. Так, сегодня мы склонны говорить о «Европе»
как особой социополитической категории, однако, это яв
ляется результатом прочтения истории наоборот. Исто
рики, исследующие перспективы, выходящие за пределы
отдельных наций или «континентов», отмечают, что если
бы совокупность обществ, занимающих пространство
АфроЕвразии, была поделена на две части, деление на Евро
пу («Запад») и «Восток» утратило бы всякий смысл. Среди
земноморский бассейн, например, представлял собой исто
рический союз, сложившийся задолго до образования Рим
ской империи, и оставался таковым сотни лет спустя.
Культурная разобщенность Индии увеличивалась по мере
продвижения на восток и была значительнее, чем разли
чия между государствами Среднего Востока и странами
Ñòðóêòóðà è ïðèíóæäåíèå:
Äþðêãåéì è äðóãèå
247
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Со времен Дюркгейма большинство направлений струк
турной социологии исходило из представлений о том, что
структуральные свойства общества ограничивают действие.
В противоположность этому теория структурации утверж
дает, что структура всегда как ограничивает, так и создает
возможности для действия, и это происходит в силу объек
тивных отношений между структурой и деятельностью (де
ятельностью и властью). Пусть так, скажет (а некоторые
уже сказали [7]) критик, но не означает ли это, что мы при
носим в жертву нечто, близкое структуральному «принуж
дению» в том смысле, в каком его понимал Дюркгейм? И не
лукавим ли мы, говоря о структуре как феномене, ограни
чивающем и созидающем одновременно? Ибо теория струк
турации определяет «структуру» как правила и ресурсы.
Опираясь на это определение, легко понять роль структуры
в происхождении деятельности; ограничивающая же ее фун
кция не столь очевидна. Каким образом социальные явле
ния остаются «внешними» по отношению к индивидуаль
ной деятельности, и так ли это вообще? Может показаться,
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
Европы; еще более неоднородным был Китай. Как писал
один историк: «Гималаи имели силу, большую, чем Хинду
Куш» [5]. Зачастую различия между основными «ареала
ми культуры» заметны не меньше, чем те, что существуют
между соединениями, известными нам как «общества». Ши
рокомасштабная регионализация не должна воспринимать
ся только лишь как совокупность сложных отношений
между «обществами». Подобная точка зрения имеет пра
во на существование, если мы употребляем ее в контексте
современного мира с его внутренне централизованными го
сударстваминациями, но совершенно не подходит для
предшествующих эпох. Так, в определенных случаях вся
афроевразийская зона может рассматриваться как еди
ное целое. Начиная с VI в. до н. э., «цивилизация» развива
лась не только путем создания разбросанных в простран
стве и отличных друг от друга центров; в некотором роде
имел место процесс постоянной и непрерывной экспансии
афроевразийского региона как такового [6].
à ë à â à IV
что эта точка зрения должна быть поддержана, несмотря на
явные изъяны и упущения в работах тех, кто призван ее
защищать. Так, Карлштейн пишет:
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
248
...основным недостатком теории Гидденса является
то, что созидательные аспекты структуры недостаточ
но уравновешиваются аспектами ограничивающими.
Речь идет о чрезвычайно незначительном количестве
принципов и источников ограничивающих обстоя
тельств; подчеркивая это, я имею в виду не только
нравственные, этические, юридические и норматив
ные социальные ограничения, упоминаемые Дюркгей
мом и Парсонсом, т. е.структуры легитимации. Я го
ворю о фундаментальных ограничениях посредниче/
ства и ограниченности ресурсов, укорененных в
биотических, кумулятивных, материальнофизических
реалиях бытия. Нет сомнений, что структура должна
устанавливать границы изменений и пределы случай
ного в социальных системах (социоинвайронмен
тальные системы). Конечно, остается пространство
для вариаций и творчества индивидов. История сно
ва и снова доказывает, что практическое применение
идей и изобретений способно изменить общеприня
тую структуру во всех областях и сферах жизни. Вме
сте с тем, структура слепо доверяет прошлому и уста
навливает жесткий контроль за тем, что производит
ся и воспроизводится… [8].
Здесь мы должны возразить, что теория структурации
никоим образом не преуменьшает значимости ограничива
ющих аспектов структуры. Вместе с тем, «принуждение», в
том виде, в котором оно присутствует в структурной социо
логии, имеет несколько значений (Дюркгейм — и это стоит
отметить особо — колеблется между терминами «cont/
rainte» (принуждение, стеснение, скованность) и «coerci/
tion» (принуждение)), а посему его нельзя считать единствен
но определяющим качеством «структуры».
В теории структурации структура рассматривается как
свойство социальных систем, «заключенное» в практиках,
регулярно воспроизводимых в пространстве и времени. Со
циальные системы упорядочены по вертикали и горизонта
ли в рамках социетальных общностей, институты которых
образуют «сочлененные ансамбли». Если этот факт игнори
руется, представление о «структуре», заявленное в теории
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
249
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
структурации, кажется более уникальным, чем оно есть на
самом деле. Одно из обстоятельств, которое Дюркгейм свя
зывает с ограничением (принуждением) — его же подразу
мевает в приведенной выше цитате Карлштейн — вытекает
из того факта, что протяженность институтов предшеству
ет и превосходит по своей длительности жизни отдельных
индивидов — представителей конкретного общества. Это
утверждение не только полностью соответствует положе
ниям теории структурации, но и очевидно следует из их
формулировки — несмотря на то, что «социализация» ин
дивида предполагает разворачивающийся во времени про
цесс, связующий «жизненные циклы» ребенка и родителей.
В ранних работах Дюркгейм много писал о принудительных
факторах социализации; позже он пришел к выводу, что
процесс социализации сочетает в себе как принуждение, так
и санкционирование. Это легко заметить на примере изуче
ния первого (родного) языка. Родной язык не «выбирают»,
но овладение им требует определенного согласия и уступ
чивости. Поскольку язык организует мышление (и деятель
ность), в том смысле, что привносит в них ряд выработан
ных и обусловленных нормами свойств, процесс его освое
ния устанавливает определенные пределы познания и
деятельности, одновременно расширяя познавательные и
практические способности индивида.
Второй контекст, в котором Дюркгейм говорит о при
нуждении, также не представляет для теории структура
ции логических трудностей. Однако здесь нам следует быть
осторожными, дабы избежать проблем, порожденных са
мим анализом Дюркгейма. Последний обращает внимание
на то, что социетальные общности не только предшествуют
и «переживают» индивидов, воспроизводящих их в соб
ственных действиях; они также расширяются в простран
стве и времени, отдаляясь от конкретного, отдельно взято
го субъекта деятельности. В этом смысле структуральные
свойства социальных систем являются внешними по отно
шению к деятельности «индивида». В теории структурации
суть этого вопроса может быть изложена следующим обра
зом. Человеческие общества или социальные системы не
могут существовать вне деятельности индивидов. Однако
субъекты деятельности не создают социальные системы: они
воспроизводят или преобразуют их, перерабатывая то, что
à ë à â à IV
последовательно и непрерывно воплощалось на практике
[9]. Существенная роль здесь отводится масштабу простран
ственновременной протяженности. Общая (хотя и не уни
версальная) тенденция такова: чем масштабнее простран
ственновременная протяженность социальных систем (зна
чительнее число социальных институтов, «укорененных» в
пространстве и времени), тем больше их устойчивость к из
менениям и разного рода манипуляциям со стороны субъек
тов индивидуальной деятельности. Подобная интерпрета
ция принуждений также связывает их с потенциальными
возможностями. Пространственновременная протяжен
ность блокирует одни возможности человеческого опыта,
одновременно делая доступными другие.
Сам Дюркгейм формулирует проблему не слишком внят
но, так как оперирует понятиями, которые многие авторы
относят к разряду «производных свойств». Так, он пишет:
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
250
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
Твердость бронзы не заключена ни в меди, ни в олове,
ни в свинце, послуживших ее образованию и являю
щихся мягкими и гибкими веществами; она в их сме
шении. Текучесть воды, ее пищевые и прочие свой
ства сосредоточены не в двух газах, из которых она
состоит, но в сложной субстанции, образуемой их
соединением. Применим этот принцип к социологии.
Если указанный синтез sui generis, образующий вся
кое общество, порождает новые явления, отличные
от тех, что имеют место в отдельных сознаниях (и в
этом с нами согласны), то нужно также допустить,
что эти специфические факты заключаются в том са
мом обществе, которое их создает, а не в его членах.
В этом смысле, следовательно, они являются внешни
ми по отношению к индивидуальным сознаниям, рас
сматриваемым как таковым, точно так же, как отли
чительные признаки жизни являются внешними по
отношению к минеральным существам, составляющим
живое существо [10]* .
Мы привели этот абзац полностью, поскольку он хоро
шо известен и зачастую цитируется как весьма убедитель
ный. Действительно, социальные системы обладают струк
туральными свойствами, которые невозможно описать, ис
* Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, назначение / Пер.
с фр. А.Б. Гофмана. М.: Канон, 1995. С. 13.
Когда я действую как брат, супруг или гражданин, ког
да я выполняю заключенные мною обязательства, я
исполняю обязанности, установленные вне меня и
моих действий правом и обычаями. Даже когда они
согласны с моими собственными чувствами и когда я
признаю в душе их реальность, последняя остается
всетаки объективной, так как я не сам создал их...
[11]*
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, назначение / Пер.
с фр. А.Б. Гофмана. М.: Канон, 1995. С. 29.
251
Ý. Ãèääåíñ
Суть состоит в том, что «социальные факты» обладают
свойствами, которые противостоят каждому отдельно взя
тому индивиду как «объективные и беспристрастные» ха
рактеристики, ограничивающие его деятельность. Они не
только существуют, но и определяются извне, являясь час
тью того, что другие делают или считают уместным и пра
вильным делать.
Отчасти это действительно так, однако, очевидная дву
смысленность понятия внешнего помешала Дюркгейму раз
вить свои представления до конца. Связывая внешнее окру
жение и принуждение — что было особенно характерно для
ранних работ автора, — он стремился укрепить естествен
ноисторическую концепцию социальной науки. Иными
словами, Дюркгейм хотел найти поддержку идее существо
вания видимых аспектов социальной жизни, управляемых
силами, сродными тем, что действуют в материальном мире.
Конечно, «общество» нельзя назвать внешним по отноше
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
пользуя понятия, связанные с сознанием субъектов деятель
ности. Однако являясь признанными «правомочными дея
телями», индивиды не существуют отдельно друг от друга,
подобно меди, олову и свинцу. Они не объединяются ex
nihilo (из ничего), дабы сформировать посредством своей
интеграции нечто новое. Дюркгейм смешивает здесь гипоте
тическое представление об индивидах, находящихся в есте
ственном состоянии («не обремененных» связями с други
ми людьми), и реально существующие процессы социально
го воспроизводства.
Кроме того, Дюркгейм обращается к понятию «принуж
дение», когда говорит о сфере, масштабах и пределах чело
веческой деятельности. В частности, он пишет:
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
252
нию к индивидуальным деятелям в том же смысле, в каком
таковой является окружающая их среда. Таким образом,
параллель оказывается в лучшем случае неточной, и Дюрк
гейм признает это в своих поздних работах, подчеркивая
одновременно тот факт, что «реальность» социального мира
существенно отличается от «заданного характера» есте
ственной природы.
Размышляя о природе и сущности социологической на
уки, Дюркгейм анализировал главным образом социальные
принуждения. Вместе с тем, как справедливо отмечает Кар
лштейн — и мы уже подчеркивали это, рассматривая вре
менную географию, интерпретатором которой он являет
ся, — основные ограничения деятельности связаны с при
чинными влияниями тела и материального мира. Мы говорили
о том, что теория структурации отводит последним весьма
значимую роль. Ограничения физических возможностей и
взаимодействия в пределах определенного пространства
фактически «экранируют» (терминология автора) или ог
раничивают вероятные формы деятельности людей. Одна
ко они же представляют собой и созидательное начало. Бо
лее того, стандартные формулировки временной географии
страдают серьезными недостатками.
Вышеупомянутые аспекты ограничения / созидания не
тождественны и не могут быть сведены к функциям власти
в социальной жизни. Изъяном социологии Дюркгейма, не
сомненно, является отсутствие четко определенной концеп
ции власти, дифференцированной в отношении общих ог
раничивающих свойств «социальных фактов». Рассмотрим
еще один знаменитый отрывок из работы Дюркгейма. Огра
ничение, пишет он, является:
...характерным свойством этих [социальных] фактов,
доказательством чего может служить то обстоятель
ство, что оно проявляется тотчас же, как только я
пытаюсь сопротивляться. Если я пытаюсь нарушить
нормы права, они реагируют против меня, препят
ствуя моему действию, если еще есть время; или унич
тожая и восстанавливая его в нормальной форме, если
оно совершено и может быть исправлено; или же,
наконец, заставляя меня искупить его, если иначе его
исправить нельзя... В других случаях принуждение ме
нее сильно, но всетаки существует. Если я не подчи
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, назначение / Пер.
с фр. А.Б. Гофмана. М.: Канон, 1995. С. 30.
253
Ý. Ãèääåíñ
В данном случае ограничение относится к структурации
социальных систем как форм асимметричной власти, свя
занных с рядом нормативных санкций, применяемых в от
ношении тех, чье поведение порицается или не одобряется
другими. Из утверждения Дюркгейма видно, что ограниче
ния и принуждения, порождаемые различными типами ре
сурсов, могут варьироваться от явного и неприкрытого фи
зического принуждения до гораздо более утонченных спо
собов достижения согласия. Но смешивать это значение
ограничения с остальными совершенно бессмысленно. Бо
лее того — и мы уже подчеркивали это, — власть не есть
просто ограничение или принуждение, она представляет
собой источник способностей индивидов добиваться запла
нированных результатов.
Таким образом, каждое из ограничений представляет
собой ту или иную форму возможностей. Они способству
ют реализации определенных возможностей деятельности,
одновременно ограничивая или отвергая другие. Подчерк
нем этот момент особо, ибо он демонстрирует, что те, кто
(подобно Дюркгейму и многим другим) стремится обнару
жить отличительные особенности «социологии», обраща
ясь к структуральным ограничениям, обречены на неудачу.
Явно или нет, но эти авторы склонны усматривать в струк
туральном принуждении источник причинноследственных
отношений, в какойто мере равносильных действию обез
личенных каузальных сил в природе. Сфера «свободной
деятельности» индивидов ограничивается внешними фак
торами, устанавливающими жесткие пределы допустимого.
Парадоксально, но факт — чем больше структуральные
принуждения связаны с естественнонаучной моделью, тем
свободнее субъект деятельности в рамках определенной
ограничением сферы индивидуальных действий. Иными сло
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
няюсь условиям света, если я одеваюсь, не принимая
в расчет обычаев моей страны и моего класса, то смех,
мною вызываемый, и то отдаление, в котором меня
держат, производят, хотя и в более слабой степени,
то же действие, что и наказание в собственном смыс
ле этого слова [12]* .
вами, структуральные свойства социальных систем похожи
на стены комнаты, которую индивид не может покинуть,
перемещаясь внутри по собственному усмотрению. Теория
структурации заменяет эту точку зрения другой, согласно
которой структура подразумевается самой «свободой дея
тельности», рассматриваемой различными направлениями
«структурной социологии» в качестве остаточной и нераз
витой категории.
à ë à â à IV
Òðè çíà÷åíèÿ ïîíÿòèÿ «ïðèíóæäåíèå»
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
254
Для начала обратимся к понятию принуждения в том
смысле, который подразумевается, когда мы говорим о ма
териальных ограничениях и ограничениях, связанных с санк
циями, а затем перейдем к структуральным ограничениям.
Что есть ограничение с позиций «вынуждающих» аспектов,
порождаемых особенностями тела и его положением в ма
териальном мире? Очевидно, речь здесь идет о пределах осу
ществимого, устанавливаемых для субъектов деятельности
физическими возможностями человеческого тела и специ
фикой условий окружающей среды. Неделимое единство
тела, конечность жизненного пути и трудности, обуслов
ленные «пределами вместимости» в пространствевремени,
отмеченные Хагерстрандом, являются примерами подобных
ограничений. Сенсорные и контактные возможности чело
века также относятся к их числу. Мы настолько привыкли
считать эти качества созидательными, что необходимо пред
принять какието шаги, дабы продемонстрировать их одно
временную ограничивающую роль. Конечно, подобные ог
раничения нельзя назвать «заданными» раз и навсегда; изоб
ретение электронных средств связи, к примеру, изменило
ранее существовавшее отношение между непосредственным
присутствием и сенсорными возможностями тела. Един
ственное среди вышеупомянутых категорий ограничение в
этом смысле не порождается влиянием, которое деятель
ность или социальные связи одних акторов оказывают на
деятельность и связи других. Физические возможности и
ограничения взаимодействия жестко определяют вероят
ные жизненные сценарии индивидов.
Временная география, начинающая социальный анализ
с установления физических ограничений, представляется
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
255
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
нам интересным и достаточно перспективным подходом,
требующим, однако, некоторых оговорок. Одна из них зак
лючается в том, что физические свойства и особенности тела,
равно как и физической среды, в которой оно действует,
ограничивают и дают возможности одновременно, а посему
эти аспекты следует изучать вне отрыва друг от друга. Дру
гая состоит в том, что определение физических ограничений
не дает достаточных оснований для поддержки материалис
тического взгляда на социальную жизнь. Все человеческие
существа сталкиваются с необходимостью справляться с ог
раничениями тела и присущими ему средствами передвиже
ния и коммуникации. Однако из этого вовсе не следует, что
способы овладения этими ограничениями влияют на соци
альную деятельность индивида больше, нежели другие типы
ограничений.
Обращаясь к власти как источнику принуждения, еще
раз подчеркнем, что она (власть) является средством дости
жения намеченного, ограничивая и созидая одновременно.
Ограничивающие аспекты власти проявляются в виде раз
нообразных санкций, изменяющихся в диапазоне от пря
мого применения силы или насилия, или угрозы подобного
применения, до мягкого и снисходительного выражения
неодобрения. Санкции редко принимают форму открытого
принуждения, когда те, кто подвергается им, полностью
лишены возможности сопротивляться; даже если это и слу
чается, то, как правило, длится недолго — примером может
служить ситуация, при которой один человек приводится в
беззащитное состояние физическими усилиями другого или
других людей. Все остальные санкции, независимо от степе
ни их строгости или масштабов распространения, предпо
лагают определенное согласие со стороны подчиненных им
людей — что является основанием более или менее универ
сальной области диалектики контроля. Это хорошо извест
но. Даже угроза смерти не несет никакой смысловой на
грузки, если индивид, которому угрожают подобным обра
зом, не дорожит своей жизнью. Когда мы говорим, что у
индивида «не было иного выхода, кроме как вести себя так,
а не иначе», это означает в данной ситуации, что, «учитывая
его (ее) желание остаться в живых, единственной альтерна
тивой было поступить так, как поступил он (она)». Если ис
ходящая от санкции угроза не предполагает смертельного
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
256
исхода, согласие достигается не столько за счет страха быть
наказанным, сколько (и главным образом) посредством ме
ханизмов сознательности. Именно это имел в виду Дюрк
гейм, говоря о «моральных санкциях». В случае с санкция
ми мы сталкиваемся с очевидной асимметрией в отношении
ограничение / созидание. Ограничение одного оборачивает
ся возможностями для другого. Вместе с тем, критики тео
рий нулевой суммы власти продемонстрировали, что подоб
ная асимметрия не раскрывает возможности понятия влас
ти полностью.
Не следует забывать, что термины «согласие» или «ус
тупчивость» достаточно неопределенны. При этом необхо
димо учитывать и тот факт, что в конкретной системе власт
ных отношений «согласие» далеко не всегда мотивируется
напрямую. Можно предположить, что согласиться с суще
ствующим положением дел — значит осознанно принять его
и даже «добровольно» одобрить общую систему властных
отношений, в которую оно включено. Воспринятое в этом
ключе согласие охватывает лишь незначительное количе
ство относительно пограничных случаев, в которых поведе
ние одного или нескольких акторов согласуется с тем, что
ожидают от них окружающие, или соответствует их соб
ственным интересам. Как правило, санкции достаточно «оче
видны» только там, где имеют место (или, по крайней мере,
предполагаются) определенные проступки и нарушения.
Зачастую властные отношения глубоко и основательно уко
ренены в манерах поведения, непреложных для тех, кто им
следует главным образом в рутинных ситуациях, где дей
ствия индивидов мотивированы лишь отчасти.
Ìàòåðèàëüíûå îãðàíè÷åíèÿ
(Íåãàòèâíûå) ñàíêöèè
Îãðàíè÷åíèÿ, îïîñðåäîâàííûå
ñïåöèôèêîé ìàòåðèàëüíîãî
ìèðà è ôèçè÷åñêèìè
êà÷åñòâàìè òåëà
Îãðàíè÷åíèÿ, îáóñëîâëåííûå
ïðèìåíåíèåì øòðàôíûõ
ñàíêöèé îäíèìè ñóáúåêòàìè â
îòíîøåíèè äðóãèõ
Ñòðóêòóðàëüíûå
ïðèíóæäåíèÿ
Ïðèíóæäåíèÿ, âûòåêàþùèå èç
êîíòåêñòà äåÿòåëüíîñòè, ò.å. èç
«çàäàííîãî» õàðàêòåðà
ñòðóêòóðàëüíûõ ñâîéñòâ â
îòíîøåíèè íàõîäÿùèõñÿ â
îïðåäåëåííûõ óñëîâèÿõ
àêòîðîâ
Что можно сказать в этом случае о структуральном при
нуждении? Исключив ограничения, вытекающие из факта су
ществования санкций, мы обнаруживаем, что все другие мо
менты, затронутые Дюркгеймом, могут быть сведены к одно
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
257
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
му. Сказать, что общество априорно по отношению к жизни
каждого из его членов в любой установленный момент време
ни, значит только определить источник ограничений, ибо сам
факт предшествования так или иначе ограничивает возможно
сти индивидов. То же самое происходит, когда мы говорим,
что индивиды размещаются в контекстах социальных отноше
ний той или иной протяженности, если обнаруживается, как
это ограничивает их возможности. В каждом случае ограниче
ние возникает вследствие «объективного» наличия структур
ных особенностей, которые индивид не в силах изменить. Как
и в ситуации с ограничивающими свойствами санкций, речь
идет об ограничениях альтернатив, доступных субъекту
или субъектам деятельности в данных условиях или об/
стоятельствах.
Рассмотрим предложенный Дюркгеймом пример, каса
ющийся исполнения договорных или контрактных обяза
тельств, а точнее, обязательств, возникающих при заклю
чении трудового договора. Нет сомнений, что договор со
держит строго определенные правовые санкции, попробуем,
однако, «обойти» их на концептуальном уровне. Договор
ные отношения, весьма распространенные в современной
промышленности, ставят перед индивидом ряд условий, ог
раничивающих доступные ему варианты действий. Маркс
говорит, что работники «вынуждены продавать себя» —
или, что более точно, свою рабочую силу — работодателям.
Слово «вынуждены», употребленное здесь, указывает на
ограничение, обусловленное институциональным укладом
современного капиталистического предприятия, с которым
сталкивается работник. Перед работником, лишенным соб
ственности, открыта одна дорога — продать свою рабочую
силу капиталисту. Иначе говоря, если работником движет
желание выжить, у него есть только одна реальная «альтер
натива», под которой могут пониматься как единичная, так
и множественные возможности. Это означает, что у работ
ника может быть выбор из нескольких вакансий, существу
ющих в данный момент на рынке труда. Маркс утверждает,
однако, что в действительности все эти альтернативы пред
ставляют собой возможности одного типа. С точки зрения
вознаграждения, предлагаемого работнику, а также других
деталей, характеризующих отношения между ним и рабо
тодателем, весь наемный труд фактически одинаков, что
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
258
становится все более очевидным в процессе дальнейшего
развития капитализма.
Все структуральные свойства социальных систем «объек
тивны» по отношению к индивидуальным субъектам деятель
ности. Насколько они ограничивают возможности этих ин
дивидов зависит от контекста, природы и особенностей лю
бой установленной последовательности действий или
взаимодействий. Другими словами, число вероятных альтер
натив, доступных субъекту деятельности, может быть боль
ше, чем в случае с трудовым контрактом. Еще раз подчеркнем
тот факт, что все структуральные свойства социальных сис
тем как ограничивают, так и создают возможности для дея
тельности. Условия заключаемого на капиталистическом пред
приятии трудового контракта гораздо более благоприятны
для работодателей, нежели для работников наемного труда.
Поскольку работники не имеют собственности, они зависят
от ресурсов, которыми их обеспечивают работодатели. Обе
стороны добывают средства к существованию посредством
отношений, установившихся между капиталом и наемным
трудом, какими бы асимметричными они ни были.
Наше исследование никоим образом не лишает законной
силы утверждения специалистовобществоведов или истори
ков, рассуждающих о «социальных силах» безотносительно
соображений, мотивов и намерений субъектов деятельности.
Институциональный анализ позволяет установить упорядо
ченные связи «объективного» (или «обезличенного») характе
ра. Рассмотрим в качестве примера отношение между техно
логическими изменениями и моделями управления в коммер
ческих компаниях. Предположим, что растущий интерес к
технологии, ориентированной на применение микрочипов, свя
зан с частичным исчезновением наиболее жестких форм иерар
хической власти. Действующие здесь «социальные силы» не
тождественны тем, что имеют место в природе. Причиннослед
ственные обобщения в социальных науках предполагают сим
волическое «смешение» преднамеренных и непреднамеренных
последствий человеческих действий на основе рационализа
ции поведения, «осуществляемой» на уровне дискурсивного
или практического сознания. Технологические изменения не
являются чемто независимым от целей, во имя реализации
которых субъекты деятельности применяют те или иные тех
нологии типичных способов новаторства и т. п. Странно, что
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
259
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
многие социологи — приверженцы структурной социологии,
вполне способные признать то, что технология не меняется
сама по себе (да и как это возможно?), повидимому, не пони
мают, что то же можно сказать и о социальных силах, связы
вающих технологические изменения с таким явлением как уп
равленческие иерархии. Так или иначе, вследствие ли созна
тельногопланированияиливизвестнойстепенинепреднамеренно,
акторы корректируют свое поведение и поведение окружающих
таким образом, чтобы изменить формы властных отношений —
предполагая, что связь действительно носит причинноследствен
ный характер.
Почему некоторые социальные силы считаются «непре
одолимыми»? Потому что, сталкиваясь с ними, акторы име
ют ограниченный диапазон возможностей и вынуждены
поступать рационально, т. е. эффективно сочетать мотивы с
конечным результатом деятельности. Иначе говоря, акто
ры имеют «достаточные основания», оправдывающие то, что
они делают, основания, которые сторонник структурной
социологии вероятнее всего отнесет к разряду скрытых,
нежели явных характеристик этих акторов. Поскольку та
кого рода основания предполагают выбор из весьма ограни
ченного числа возможных альтернатив, может показаться,
что поведение индивидов находится под влиянием некой
неумолимой силы, подобной силе физической. Существует
множество социальных сил, которым субъекты деятельно
сти «не способны сопротивляться» и которые они не могут
преодолеть. Словосочетание «не могут» означает в данном
случае единственную возможную для них альтернативу —
согласиться с тенденциями развития событий, учитывая
мотивы или цели, лежащие в основании их действий.
Предшествующие рассуждения позволяют сделать вы
вод о том, что в социальных науках отсутствует некий ха
рактерный, особый тип «структурного объяснения»; все
разъяснения предполагают, по меньшей мере, неявную ссыл
ку на целеустремленное, логически продуманное и обосно
ванное поведение субъектов деятельности и пересечение с
ограничивающими и созидающими свойствами социальных
и материальных контекстов этого поведения. Ко всему вы
шесказанному следует добавить два замечания: первое ка
сается исторически изменчивого характера ограничений,
второе — феномена рейфикации или конкретизации.
à ë à â à IV
Ïðèíóæäåíèå è ðåéôèêàöèÿ*
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
260
Характер ограничений, как и созидающие качества, по
рожденные контекстуальностями человеческой деятельно
сти, непостоянны и изменчивы. Изменениям подвержены
как материальные и институциональные условия деятель
ности, так и осведомленность индивидов относительно этих
условий. Осознание этого факта является одним из главных
достижений марксистской мысли, в тех случаях, когда она
не впадает в объективизм. Если это всетаки происходит,
марксизм превращается в своего рода вариант структурной
социологии, невосприимчивый к многочисленным значени
ям понятия «ограничение» в контексте социального анали
за. Что является причиной подобной нечувствительности?
Ответ, думается нам, очевиден. Обычно она ассоциируется
с теми образцами социальной мысли, в которых полагается,
что основной задачей общественных наук является откры
тие законов социальной деятельности, сходных по своему
статусу и положению с естественнонаучными законами.
Поиск источников и первопричин «структуральных принуж
дений» в известной степени сходен с определением законо
дательных рамок, устанавливающих границы свободного
действия. Многие убеждены, что именно в этом и состоит
основная задача «социологии» как особой дисциплины в
совокупности других общественных наук. С нашей точки
зрения, она порождает своеобразную форму овеществлен
ного дискурса, далекого от реальных качеств субъектов де
ятельности.
В литературе по вопросам социальной теории существует
множество разнообразных определений понятия «рейфи
кация». Среди них выделяют, как правило, три наиболее
характерных или «типичных» значения. Первое относится
к разряду анимистических, где социальные отношения свя
зываются с персонифицированными свойствами и особен
ностями. Примером может служить знаменитое исследова
* Reification (от reify — материализовать, превращать в нечто кон
кретное) — «интерпретация общего абстрактного понятия… как чего
то «реального», в особенности если оно рассматривается как произ
веденное на свет нелегитимно или обманным путем» (Collins
Dictionary of Sociology. Glasgow: HarperCollins Publishers, 1995.
P.551). — Пер.
261
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1. М.:
Политиздат, 1973. С. 82.
** Маркс К. Критика политической экономии (черновой набро
сок 1857–1858) // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т. 4 6, ч. I. М.:
Издво Политической литературы, 1968. С. 100.
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
ние Маркса, посвященное «товарному фетишизму», в кото
ром он сравнивает товарные отношения и «туманные облас
ти религиозного мира». В религии «продукты человеческо
го мозга представляются самостоятельными существами,
одаренными собственной жизнью, стоящими в определен
ных отношениях с людьми и друг с другом», в «товарном
мире» аналогичное происходит с «продуктами человечес
ких рук»* [13]. Другое общераспространенное значение
понятия «рейфикация» относится к обстоятельствам, при
которых социальные явления наделяются в действительно
сти нехарактерными для них свойствами вещей или предме
тов. И вновь корни такого рода домыслов обнаруживаются
в работах Маркса: «В меновой стоимости общественное от
ношение лиц превращено в общественное отношение ве
щей…»** [14]. Кроме того, в ряде случаев понятие рейфи
кации используется для обозначения специфических качеств
социальных теорий, рассматривающих концепции так, буд
то они сами и являются описываемыми объектами, т. е. на
деляющих эти концепции теми или иными материальными
свойствами.
Остановившись на втором значении, отметим, однако,
что оно не приемлемо в своем изначальном виде, ибо под
разумевает, что качество «овеществленного» существова
ния не требует дальнейших разъяснений, и не поясняет,
что рейфикация есть понятие дискурсивное. Не следует
считать, что это понятие относится исключительно к раз
ряду «объективно заданных» свойств социальных систем,
коль скоро речь идет о конкретных, находящихся в опре
деленных условиях субъектах деятельности. Скорее, оно
принадлежит к тем формам дискурса, согласно которым
эти свойства «объективны» подобно явлениям природы.
Иными словами, материалистический дискурс обращает
ся к «фактичности» социальных явлений, которые проти
востоят индивидуальным субъектам деятельности таким
образом, что их возникновение и воспроизводство посред
ством человеческой деятельности игнорируются [15]. Сле
довательно, в этом смысле овеществление не стоит пони
мать как «тождественность вещам»; пожалуй, речь идет о
последствиях такого рода рассуждений, независимо от
того, принадлежат ли они тем, кто называет себя специа
листами в области общественных наук, или рядовым чле
нам общества. «Материалистическая парадигма» есть раз
новидность или тип дискурса, где свойствам социальных
систем приписываются устойчивость и постоянство, харак
терные для законов природы.
à ë à â à IV
Ïîíÿòèå ñòðóêòóðàëüíûõ ïðèíöèïîâ
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
262
Из всего вышесказанного можно сделать следующие
выводы. Структурное ограничение невозможно определить
исходя из неумолимых причинноследственных форм, ко
торые имеют в виду структурные социологи, подчеркивая
связь, существующую между «структурой» и «ограниче
нием». Структурные ограничения не действуют независи
мо от мотивов и соображений субъектов деятельности,
лежащих в основе того, что они делают. Их нельзя уподо
бить последствиям землетрясения, стирающего с лица зем
ли города и лишающего жизни их население, никоим обра
зом не способное изменить ход событий. Единственным
подвижным объектом системы социальных отношений яв
ляются индивидуальные субъекты деятельности, намерен
но или нет использующие ресурсы, дабы дела шли своим
чередом. Структуральные свойства социальных систем не
действуют — или «воздействуют» — подобно силам при
роды, вынуждая индивидов вести себя определенным об
разом.
Вместе с тем, существует множество понятий и пред
ставлений, упоминание которых в контексте обсуждения
«структуры» в социальном анализе кажется нам вполне
уместным. Рассмотрим их в следующем порядке. Вопер
вых, что представляет собой «структуральный принцип»?
Вовторых, какие уровни абстракции могут быть выделены
при изучении структуральных свойств социальных систем?
Втретьих, как различные социальные системы соединяют
ся в рамках социетальных общностей?
Приступая к рассмотрению структуральных принципов,
мы переходим от обсуждения проблем номинальных к ве
Эта схема детально проанализирована нами в работе
«Современная критика исторического материализма», а
посему мы рассмотрим ее здесь в самых общих чертах [17].
263
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÎ
(Ðàçãðàíè÷åíèå
ñîöèàëüíîé è
ñèñòåìíîé
èíòåãðàöèè)
Ý. Ãèääåíñ
ÊËÀÑÑÎÂÎÅ ÎÁÙÅÑÒÂÎ
(Êàïèòàëèçì)
Êëàíû èëè ïîñåëåíèÿ
Òðàäèöèÿ (îáùèííûå ïðàêòèêè
è îáû÷àè)
Ðîäñòâî
Ïîëèòèêî-âîåííàÿ âëàñòü
Ýêîíîìè÷åñêàÿ âçàèìîçàâèñèìîñòü
(íèçêèé óðîâåíü ãîðèçîíòàëüíîé è
âåðòèêàëüíîé èíòåãðàöèè)
Ãîñïîäñòâóþùàÿ ôîðìà îðãàíèçàöèè ëîêàëüíîñòåé
(Ñðàùèâàíèå
ñîöèàëüíîé è
ñèñòåìíîé
èíòåãðàöèè)
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
щам, гораздо более реальным. Для начала вспомним основ
ные положения теории структурации, изложенные в пер
вой главе. В контексте нашей теории «проблема порядка»
предполагает ответ на вопрос, каким образом социальные
системы «связывают» пространство и время, объединяя и
интегрируя присутствие и отсутствие. Это в свою очередь
тесно взаимосвязано с проблематикой пространственновре
менного дистанцирования: «расширения» или «распростра
нения» социальных систем в пространстве и времени. Таким
образом, структуральные принципы можно определить как
принципы организации, благодаря которым на основе меха
низмов социетальной интеграции возникают последователь
ные и согласующиеся друг с другом формы пространствен
новременного дистанцирования. Опираясь на результаты
ряда сравнительных исторических исследований [16], мы
предлагаем следующую трехмерную классификацию типов
обществ:
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
264
В трайбалистских обществах или в условиях устных куль
тур доминирующий структуральный принцип реализуется
по оси, связывающей традиции и родство, погруженные в
пространство и время. В обществах этого типа средства со
циальной и системной интеграции тождественны друг дру
гу в своей непреодолимой зависимости от взаимодействия в
ситуациях, предполагающих соприсутствие «лицом к лицу».
Нет сомнений, что в рамках этой — достаточно общей —
категории можно выделить множество разнообразных под
видов обществ. Оговоримся, что наша классификация не
претендует на роль некой эволюционной схемы. Устные
культуры нельзя рассматривать как общества, где систем
ная интеграция «пока что не» отделена от интеграции соци
альной. ЛевиСтросс полагает и наглядно демонстрирует,
что трайбалистские общества — в которых человечество
провело определенную часть своей жизни — значительно
отличаются от «цивилизаций» других типов. Изобретение
письма, связанное с образованием государств и формирова
нием классов, изменяет характер времени как пережитого
опыта и делает возможным расширение пространственно
временных дистанций.
Доминирующий структуральный принцип классово раз
деленного общества — внутри которого также выделяются
различные подтипы — следует искать в отношениях, связыва
ющих городские зоны с сельским пригородом. Город есть не
что большее, чем просто среда обитания. Он представляет
собой «контейнер для хранения» административных ресур
сов, вокруг которого формируются и развиваются аграрные
поселения. Установление различий между городом и сельской
местностью является средством «разведения» социальной и
системной интеграции, несмотря на то, что они не всегда совпа
дают, ибо отношения симбиоза городских и пригородных зон
принимают самые разнообразные формы [18]. В классово раз
деленных обществах традиционные порядки и родственные
связи, включая отождествление себя со своим родом, попре
жнему играют весьма важную роль. Государство не способно
постичь и охватить все локализованные социальные практики,
а посему жесткая военная власть выступает в качестве одного
из основных принципов, опираясь на которые, государствен
ные чиновники «держат в узде» удаленные области, отличаю
щиеся слабо развитой системой прямого административного
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
265
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
регулирования. Вместе с тем для обществ этого типа характер
но разграничение четырех институциональных сфер, упомя
нутых нами выше. Институты государственного устройства и
занятые в них чиновники отделяются от процессов экономи
ческой деятельности; разрабатываются официальные своды
законов и вводятся штрафы за их нарушение; кроме того, бла
годаря письменным текстам возникают способы символичес
кой координации.
Современный капитализм — не просто тип «цивилиза
ции», равный среди прочих себе подобных, точно так же не
является он и этапом эволюционного пути, возникшим «из
недр» классово разделенных обществ. Будучи исторически
первым и воистину всемирным типом социетальной органи
зации, капитализм есть результат непоследовательности
(или «прерывности») в развитии Запада. В отличие от дру
гих крупных «цивилизаций» формирование и развитие за
падного общества сопровождалось всевозможными неувяз
ками и расхождениями, отмечавшимися на протяжении двух
тысячелетий; Европа оставалась «государственной систе
мой», и ни одно государство не сумело занять в ней господ
ствующую позицию, освободившуюся после распада Рим
ской империи. Однако начиная с восемнадцатого века, по
литические и промышленные революции привели к тому,
что в рамках общей тенденции развития стали наблюдаться
определенные «неоднородности», вносимые другими типа
ми обществ. Отличительной структурной характеристикой
современных капиталистических классовых обществ явля
ется не только разделение, но и взаимосвязь государствен
ных и экономических институтов. Огромная экономическая
власть, порождаемая использованием аллокативных ресур
сов во благо технического прогресса и развития, сочетается
с глобальным расширением административной «сферы» го
сударства. Надзор — сбор информации, касающейся управ
ления подчиненными людьми, а также непосредственный
контроль за их деятельностью, осуществляемый властями,
чиновниками и управляющими всех «мастей», — становит
ся ключевым механизмом, способствующим разграничению
социальной и системной интеграции. Не исчезая полностью,
традиционные порядки «истощаются» под воздействием
кодифицированных административных практик, пронизы
вающих повседневную жизнь. Локальности, обеспечиваю
щие условия для взаимодействия лицом к лицу, претерпе
вают значительные изменения. Прежние отношения, свя
зывающие город и сельскую местность, модифицируются
вследствие процессов развития искусственного или «сотво
ренного окружения».
Классификация межсоциетальных систем может быть
осуществлена — по крайней мере, в общем виде — на осно
ве предложенных выше типов обществ. В этом случае она
будет выглядеть следующим образом:
Òðàéáàëèñòñêèå îáùåñòâà
Необходимо отметить, что данная классификация не
симметрична в плане исторической хронологии. Наимень
шая (в визуальном смысле этого слова) из категорий — сис
темы трайбалистских обществ, — безусловно, является са
мой крупной с точки зрения протяженности во времени. Как
правило, межсоциетальные системы, включающие трайба
листские общества, относятся к разряду фрагментарных,
т. е. ограниченных в пространстве и времени структур. Они
доминировали на протяжении большей части истории чело
вечества, однако, не образовывали «мировые системы» в том
смысле, который имеет в виду Валлерштайн [19]. Иными
словами, «цивилизации» создают центры власти, влияние
которых распространяется на большие территориальные
пространства, и способствуют быстрым социальным изме
нениям. С другой стороны, имперские мировые системы воз
Ñòðóêòóðû, ñòðóêòóðàëüíûå ñâîéñòâà
267
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Ранее мы говорили о том, что понятие структуры может
употребляться в узком и широком значении. Как совокуп
ность правил и ресурсов, структура участвует в воспроиз
водстве социальных систем и является основным понятием
теории структурации. В более общем виде структура есть
нечто, относящееся к институционализированным характе
ристикам (структуральным свойствам) обществ. И в том, и в
другом случае «структура» представляет собой родовую
категорию, встречающуюся в каждом из ниже перечислен
ных структурных понятий:
(1) структуральные принципы: принципы организации
социетальных общностей;
(2) структуры: совокупности правил и ресурсов, исполь
зуемые в процессе институциональной артикуляции со
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
никали и развивались в сложном взаимодействии с много
образными формами трайбалистских обществ, зачастую ста
новясь жертвами нападений или преследований со стороны
последних. Эпоха раннего капитализма представляла собой
временное, с исторической точки зрения, явление, просуще
ствовавшее не более двухсот (или около того) лет. Несмотря
на это, именно здесь мы чаще всего сталкиваемся с наиболь
шим разнообразием типов обществ, сосуществовавших друг
с другом в определенных отношениях. Впоследствии возрас
тающее влияние западных капиталистических государств,
единственным оппонентом которых являлась промышленная
и военная мощь стран социалистического лагеря [20], неумо
лимо разрушало или ослабляло трайбалистские и классово
разделенные общества, исчезнувшие, возможно, навсегда.
В наши дни, впервые за всю историю существования челове
чества, отсутствие в пространстве не препятствует гармонич
ному функционированию системы. Стоит ли упоминать, что
развитие мировой системы государствнаций не сопровож
дается ростом единодушия и сплоченности? Ибо те же собы
тия и достижения, благодаря которым появился современ
ный тип общества, возникло и интегрировалось в новую ми
ровую систему государствонация, вызвали к жизни силы,
ставящие — в наш ядерный век — под сомнение саму воз
можность выживания человечества как такового [21].
à ë à â à IV
циальных систем;
(3) структуральные свойства: институционализирован
ные характеристики социальных систем, растянутые в
пространстве и времени.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
268
Определение структуральных принципов и их положе
ния в межсоциетальных системах представляется нам наи
более сложным уровнем институционального анализа. Дру
гими словами, анализ структуральных принципов относится
к способам дифференциации и артикуляции общественных
институтов в «глубочайших» диапазонах пространствавре
мени. Исследование структурных множеств или структур
предполагает обособление отдельных «кластеров» отноше
ний превращения / посредничества, вытекающих из наиме
нования структуральных принципов. Структурные множе
ства образуются благодаря взаимной обратимости правил и
ресурсов, используемых в процессе социального воспроиз
водства. Аналитически структуры могут выделяться в рам
ках каждого из трех измерений структурации — сигнифи
кации, легитимации и господства — или между ними. В од
ной из своих работ мы приводим пример [22], на котором
хотелось бы остановиться особо. Речь идет о частной соб
ственности, к которой, анализируя современный капита
лизм, обращается Маркс.
Рассмотрим элементы следующего структурного мно
жества:
÷àñòíàÿ ñîáñòâåííîñòü : äåíüãè : êàïèòàë
:
òðóäîâîé äîãîâîð
: ïðèáûëü
Обозначенные выше структурные соотношения указы
вают на одно из наиболее значимых превращений, способ
ствующих возникновению и развитию капитализма, и со
действуют общей структурации системы. В эпоху феодализ
ма (здесь — один из типов классово разделенного общества)
частная собственность на средства производства основыва
лась главным образом на факте владения землей; при этом
отчуждение права собственности окружалось многочислен
ными условиями и оговорками. Отношения превращения
ограничивались маргинальными секторами экономики. В ус
ловиях капитализма частная собственность на средства про
изводства приобрела иную форму (земля превратилась в
269
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1.
М.: Политиздат, 1973. С. 120.
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
один из многих типов ресурсов, используемых в производ
ственном процессе), а разнообразные товары получили воз
можность свободного обращения и отчуждения. Маркс до
казывает, что существенную роль здесь играет универсали
зация формы товара, предпосылкой которой стало развитие
полновесной денежной экономики. Деньги, пишет он, есть
«образ всех других товаров, отделившийся от них, или про
дукт их всеобщего отчуждения» [23]*. Если, с одной сто
роны, деньги (Д) представляют собой проданный товар (Т),
то, с другой стороны, они — товары, которые можно ку
пить. Превращение Д—Т является куплей, при этом Т—Д
есть одновременно и продажа: «последний метаморфоз дан
ного товара есть в то же время первый метаморфоз какого
либо другого товара», или, как пишет в своей работе
«Maximes générales» Франсуа Кенэ, «продавать значить
покупать». Раздвоение товара на товар и деньги не ведет к
исчезновению материальных различий между товарами: бла
годаря ему, говорит Маркс, возникает modus vivendi, появ
ляется «форма их совместного сосуществования» [24].
Превращение Т—Д—Т — простейшая форма товарного
обращения — есть исходный пункт капитала. Исторически
капитал противостоит феодальной земельной собственности
сначала в форме денег, как денежное имущество, как купе
ческий и ростовщический капитал. Деньги как деньги и день
ги как капитал изначально отличаются друг от друга лишь
неодинаковой формой обращения (непосредственная форма
товарного обращения есть Т—Д—Т — превращение товара в
деньги и обратное превращение денег в товар, продажа ради
купли — Пер.). Но наряду с этой формой мы находим дру
гую, специфически отличную от нее, форму Д—Т—Д — пре
вращение денег в товар и обратное превращение товара в день
ги, куплю ради продажи. Деньги, описывающие в своем дви
жении последний цикл, превращаются в капитал. Подобно
простому товарному обращению, обращение Д—Т—Д про
ходит две взаимосвязанные фазы: первая представляет со
бой превращение денег в товар; вторая — обратное превра
щение товара в деньги. Единство этих фаз, утверждает Маркс,
«составляет совокупное движение», в котором товар поку
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
270
пается ради продажи. Может показаться, что одна денежная
стоимость просто обменивается на другую, приблизительно
такую же — в зависимости от успешности сделки. Но там,
где деньги превращаются в капитал, они описывают «своеоб
разный и оригинальный путь», совершенно отличный от про
стого товарного обращения, когда, например, крестьянин
продает зерно и на вырученные деньги покупает себе одеж
ду. За формальными различиями превращений Д—Т—Д и
Т—Д—Т обнаруживается различие по существу.
Различие это состоит в том, что в обращении Т—Д—Т
деньги превращаются в товар, который служит потребитель
ной стоимостью. В противоположной форме Д—Т—Д по
купатель затрачивает деньги лишь для того, чтобы получить
их в качестве продавца; таким образом, деньги не тратятся,
а «авансируются» — в этом и заключается секрет превра
щения денег в капитал. В форме Т—Д—Т одни и те же день
ги дважды меняют свое место: продавец получает их от по
купателя и уплачивает другому продавцу (прим. перев.). Об
ратно протекает процесс в форме Д—Т—Д: не одни и те же
деньги, а один и тот же товар два раза меняет здесь свое
место — покупатель получает его из рук продавца и снова
передает в руки другого покупателя (прим. перев.). Одна
денежная сумма отличается от другой только по величине.
Превращение денег в капитал зависит от обновления опера
ции, возможного в условиях процесса Д—Т—Д. Последний
обязан своим содержанием не качественному различию меж
ду своими крайними пунктами, а лишь их количественной
разнице. Поэтому полная форма рассматриваемого обра
щения выражается как Д—Т—Д’, где Д’ = Д + D Д (первона
чально авансированная сумма плюс некоторое приращение).
Товарное обращение утрачивает прямую связь с особенны
ми потребительными стоимостями. Капитал оценивается не
последними, а меновыми стоимостями.
Купить, чтобы продать дороже (Д—Т—Д’), представля
ет форму, свойственную как купеческому, так и промышлен
ному капиталу. Таким образом, Д—Т—Д’ есть действитель
но «всеобщая формула капитала», как он непосредственно
проявляется в сфере обращения. Следующее структурное
соотношение является следствием развития промышленного
или мануфактурного капитала, который, подобно превращен
ной сущности частной собственности, предполагает осуще
271
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1.
М.: Политиздат, 1973. С. 180.
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
ствление серьезных социальных изменений. Речь идет о воз
можности превращения капитала в труд и наоборот, необхо
димым условием чего является лишение работников (владель
цев рабочей силы) возможности продавать товары, в кото
рых овеществлен их труд, вынуждающее их предлагать на
рынке свою рабочую силу, дабы заработать средства к суще
ствованию. Рабочая сила есть товар, сама потребительная
стоимость которого обладает оригинальным свойством быть
источником стоимости. Трудовой договор, заключаемый с
владельцем капитала, ведет к превращению денег в эквива
лент рабочей силы. «Это отношение не является ни создан
ным самой природой, ни таким общественным отношением,
которое было бы свойственно всем историческим периодам.
Оно, очевидно, само есть результат предшествующего исто
рического развития, продукт многих экономических перево
ротов, продукт гибели целого ряда более старых формаций
общественного производства» [25]*. Вычленение этой связи
помогает определить одну из основных структурных харак
теристик новой институциональной формы, порожденной ка
питализмом: рабочая сила есть товар, не приведенный во «все
общей формуле капитала».
Капиталистический трудовой договор предполагает, что
работодатель и работник «встречаются на рынке» и вступа
ют между собой в отношения как юридически равноправ
ные, «формально свободные» лица. Подобное положение
вещей — основной принцип классовых отношений в усло
виях капитализма. Один является покупателем рабочей
силы, другой — ее продавцом. «Собственник» рабочей силы
продает ее лишь на определенное время, соответственно,
работодатель также «приобретает» ее не насовсем. Рабство,
превращающее свободного человека в раба, отрицает воз
можность рассмотрения рабочей силы в качестве товара.
Стоимость рабочей силы, как и всякого другого товара, оп
ределяется рабочим временем, необходимым для производ
ства, а, следовательно, и воспроизводства (поддержания
жизни) этого специфического предмета торговли. Превра
щение найма рабочей силы в прибыль зависит от производ
ства прибавочной стоимости. «Необходимое рабочее вре
мя» есть часть суток, затрачиваемая работником на произ
водство стоимости своей рабочей силы, т. е. приобретение
жизненных средств, необходимых для ее сохранения или
постоянного воспроизводства; прибавочный труд является
источником прибыли.
ñòðóêòóðàëüíûå ïðèíöèïû
Между тремя уровнями абстракции, выделенными в
диаграмме, отсутствует какаялибо очевидная точка пере
сечения. Ранее мы говорили о том, что детальное определе
ние структурных множеств является крайне важным с точ
ки зрения разработки и совершенствования общих струк
туральных принципов, однако, одна задача неизбежно
трансформируется в другую. Аналогичная ситуация наблю
дается и на низшем уровне абстракции — речь идет о выде
лении элементов или осей структурации. Определение пос
ледних сохраняет специфику институционального анализа,
но подводит исследователя к необходимости непосредствен
ного изучения отношений соприсутствия. Дабы не утратить
связь с ходом повествования, обратимся к рассуждениям
Маркса, анализирующего особую черту капиталистическо
го производства — разделение труда. Хотя цель нашего об
ращения к ним носит преимущественно иллюстративный
характер, мы во многом согласны с положениями, выдвига
емыми автором [26].
Маркс стремится показать, что разделение труда обус
ловлено самой сущностью мануфактурного производства
и, как таковое, тесно связано со структурными соотноше
ниями, описанными в предыдущих разделах данной главы.
Разделение труда соединяет основные структурные харак
теристики капитализма с особенностями непосредственной
организации промышленного предприятия. Промышленное
производство — характерная черта капитализма, неоспори
мо превзошедшая торговлю — связано с двояким способом
273
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1.
М.: Политиздат, 1973. С. 349.
** Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1.
М.: Политиздат, 1973. С. 350.
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
появления мануфактур. В первом случае в одной мастерской
под командой одного и того же капиталиста объединяются
рабочие разнородных самостоятельных ремесел, через руки
которых последовательно должен пройти продукт вплоть
до того, пока он не будет окончательно готов. Однако по
добная кооперация постепенно приводит к тому, что работ
ники теряют привычку и способность заниматься своим ста
рым ремеслом в полном объеме: производство разделяется
на различные «особые» операции, «каждая из которых от
кристаллизовывается в исключительную функцию одного
рабочего и совокупность которых выполняется союзом та
ких частичных рабочих» [27]*. Но мануфактура возникает
и противоположным путем. Многие ремесленники, выпол
няющие одну и ту же однородную работу, объединяются
одним капиталистом в общей мастерской. Однако «внешние
обстоятельства», говорит Маркс, ведут к изменениям, ана
логичным тем, что имеют место в первом случае. Труд по
этому разделяется; вместо того чтобы поручать одному и
тому же ремесленнику последовательное выполнение раз
личных операций, операции эти отделяются одна от дру
гой, изолируются, располагаются в пространстве одна ря
дом с другой, причем каждая из них поручается отдельным
ремесленникам, которые кооперируются между собой. Но,
каков бы ни был исходный пункт мануфактуры, ее конеч
ная форма всегда одна и та же: «производственный меха
низм, органами которого становятся люди» [28]**.
Поэлементное разделение труда имеет решающее зна
чение для организации капиталистического предприятия.
Вопервых, оно увеличивает возможности прямого надзора
за работниками и укрепляет трудовую дисциплину. Вовто
рых, символизирует и способствует установлению связи
между трудом как рабочей силой и технологией машинного
производства. Ибо «частичный рабочий» производит опре
деленное количество повторяющихся операций, которое
можно координировать с ходом механизированных произ
водственных процессов. Разделение труда внутри мануфак
туры нельзя рассматривать просто как элемент или продол
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
274
жение «общественного разделения труда»; путем обратно
го воздействия они развивают и расширяют друг друга. «Раз
деление труда внутри общества» опосредствуется куплей и
продажей продуктов различных отраслей производства;
связь же между частичными работами внутри мануфакту
ры опосредствуется продажей различных рабочих сил од
ному и тому же капиталисту, который употребляет их как
комбинированную рабочую силу.
Мануфактурное разделение труда предполагает безус
ловную власть капиталиста над людьми, которые образу
ют простые звенья принадлежащего ему совокупного ме
ханизма; общественное разделение труда противопостав
ляет друг другу независимых товаропроизводителей, не
признающих никакого иного авторитета, кроме конкурен
ции… Весьма характерно, что вдохновенные апологеты
фабричной системы не находят против всеобщей органи
зации общественного труда возражения более сильного,
чем указание, что такая организация превратила бы все
общества в фабрику [29]* .
Избранный нами подход к разделению труда позволяет
определить ось структурации, связывающую отдельную
производственную мануфактуру с общими аспектами соци
етальной общности, и указывает на различия с «обществен
ным разделением труда». Конечно, эти отношения могут
быть прописаны более детально. В рамках институциональ
ного анализа это предполагает детализацию отношений пре
вращения / посредничества, возникающих вследствие «кла
стеризации» (группировки) институционализированных
практик в пространстве и времени. Но коль скоро мы ухо
дим с позиций институционального анализа, все обозначен
ные выше структурные отношения, к какому бы уровню они
ни относились, должны рассматриваться нами как условия
системного воспроизводства. Они помогают понять основ
ные особенности циклов воспроизводства, связанных с
«расширением» институтов в пространстве и времени. Оче
видно, что исследование кругооборота воспроизводства не
равносильно единственно определению источников социаль
* Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1.
М.: Политиздат, 1973. С. 368–369.
Обращение к дуальности структуры означает уход от
виртуальных пространствавремени институционального
анализа и вхождение в «историю». Возвращаясь к постула
там теории структурации, отметим, что все структуральные
свойства социальных систем являются «посредниками» и
результатами обусловленных действий находящихся в оп
ределенных обстоятельствах акторов. Рефлексивный мони
торинг действий в ситуациях соприсутствия — характерная
особенность социальной интеграции, однако, и условия, и
исходы взаимодействия, происходящего в тех или иных об
стоятельствах, распространяются далеко за их пределы.
Механизмы подобного «распространения» различны, одна
ко, в современных обществах наблюдается тенденция к вов
лечению в них самого рефлексивного мониторинга. Иными
словами, понимание условий системного воспроизводства
становится элементом этих условий как таковых.
Обратившись к вышеупомянутому структурному мно
жеству, мы сможем проиллюстрировать наши выводы на
конкретном примере. Два противоположных, но дополня
ющих друг друга превращения — Т—Д и Д—Т — реализу
ются посредством деятельности покупателей и продавцов,
функционирующих в различных условиях. Согласно Марк
су, метаморфоз товара Т—Д—Т предполагает участие трех
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
ной стабильности. В действительности они используются
для обозначения некоторых основных форм изменений,
имеющих место при переходе от одного типа социетальной
общности к другому. Вопрос, что «является предпосылкой»
возникновения определенных условий системного воспро
изводства, формулируется как контрфактуальный, не бу
дучи завуалированной версией функционализма.
Графически кругооборот воспроизводства можно пред
ставить следующим образом (см. рис. 18):
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
276
«действующих лиц». Сначала товаровладельцу противосто
ит владелец денег. Как только товар превратился в деньги,
они становятся «его мимолетной эквивалентной формой».
Деньги, «конечный пункт первого превращения товара»,
представляют собой в то же время исходный пункт третье
го превращения — покупки другого товара [30]. Однако то,
как говорит об этом Маркс, является, на наш взгляд, не
удовлетворительным. Ибо структурные взаимоотношения
нельзя считать изоморфными действиям индивидов, оли
цетворяющих их. Следуя этим тенденциям в рассуждениях
Маркса, Альтюссер делает выводы, подтверждающие точ
ку зрения, согласно которой субъекты деятельности есть
не более чем «опора», поддерживающая те или иные спосо
бы производства. Нетрудно понять, что подобный анализ
уводит нас в дебри функционализма. Если отношения, су
ществующие между установленными структуральными
свойствами, обладают собственной «внутренней динамикой»
и рассматриваются как функциональные необходимости, а
не непрерывно воспроизводимые условия, то деятельность
индивидов, находящихся в тех или иных исторических об
стоятельствах, выглядит излишней и чрезмерной. Всеобщие
условия системного воспроизводства никоим образом не
«гарантируются» структурными отношениями, от которых
они (номинально) зависят. Происхождение их не объясня
ет и анализ такого рода соотношений в виртуальном про
странствевремени. Таким образом, первостепенную значи
мость приобретает изменение концептуальных подходов при
переходе от этого направления анализа к изучению условий
системного воспроизводства.
Под кругооборотом воспроизводства мы понимаем дос
таточно четко обозначенные «профили» (модели) повторяю
щихся процессов, независимо от того, подвержено ли подоб
ное повторение (возврат к первопричине) рефлексивному мо
ниторингу со стороны занимающих определенные социальные
позиции субъектов деятельности или нет. Говоря об «оборо
те капитала», Маркс, казалось бы, имеет в виду то же самое;
вместе с тем, мы употребляем этот термин для обозначения
реальных условий социального воспроизводства, тогда как
он зачастую использует его применительно к структурным
множествам. Кругооборот воспроизводства полезно иссле
довать с точки зрения регионализации локальностей. Можно
Ïðîòèâîðå÷èå
277
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Многие полагают, что понятие противоречия относится
к логике и, как таковое, не должно использоваться в соци
альном анализе. Отчасти подобная точка зрения оправдана
тем, что вышеупомянутый термин нередко употребляется в
виде, абсолютно не соответствующем представлениям о
противоречии, существующим в логике. Мы считаем, одна
ко, что обдуманное использование делает это понятие не
обходимым и обязательным элементом социальной теории.
Понятие противоречия может использоваться в двух значе
ниях — «экзистенциальное противоречие» и «структурное
противоречие». Каждое из них сохраняет связь с той смыс
ловой нагрузкой, которую этот термин несет в логике, не
являясь, однако, прямым продолжением данной традиции
словоупотребления.
Под экзистенциальным противоречием мы понимаем ба
зовую проблему сосуществования человека и природы или
материального мира. Ктото скажет, что антагонизм проти
воположностей есть следствие специфики человеческого
бытия, ибо жизнь, основы которой были заложены приро
дой, далека, а в какомто смысле даже противоположна ей.
Человеческие существа появляются из «небытия» неоргани
ческой природы и вновь исчезают в ней. Может показаться,
что предмет нашего обсуждения относится к сфере религи
озного и, как таковой, должен изучаться богословами, а не
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
представить их в виде поддающихся визуальному наблюде
нию электронных схем — уместным здесь будет обращение
к методу временной географии. Маркс поясняет, что циклы
воспроизводства, связанные с превращением Д—Т—Д’, за
висят от процессов глобальных изменений не только в преде
лах конкретных обществ, но и на международном уровне.
Концентрация населения в развивающихся городских зонах
(внутреннее пространство которых подверглось серьезной
реорганизации) является одним из таких процессов. Другие
касаются рабочих мест. Не менее важными представляются
нам механизация транспортных средств, равно как и начав
шееся с конца XVIII в. широкомасштабное развитие средств
связи и электронных коммуникаций, появившихся благода
ря изобретению азбуки Морзе.
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
278
социологами. Мы же убеждены, что речь идет о вопросах
большой аналитической значимости, которые, однако, не
будут обсуждаться нами в рамках данной работы.
Структурное противоречие относится к основополага
ющим особенностям человеческих обществ. Мы полагаем,
что структуральные принципы действуют противоречиво.
Иными словами, взаимодействуя друг с другом, они вступа
ют в обоюдные противоречия [31]. В этом смысле «проти
воречие» может быть разделено на две части. Первичные
противоречия участвуют в создании социетальных общнос
тей; вторичные зависят или приводятся в действие первич
ными. Наши рассуждения нельзя назвать абстрактными,
поскольку обнаруженные различия соотносятся с исследо
ванием описанных выше типов общественного устройства.
Понятие структурного противоречия относится к специфи
ческой характеристике государства. За исключением трай
балистских обществ, государство считается центром (и ис
точником) первичного структурного противоречия.
Из трех типов обществ, выделенных нами, трайбалист
ские общества существуют в наиболее тесной взаимосвязи с
природой. Утверждая подобное, мы не имеем в виду только
технологическое развитие этих обществ. Здесь люди живут
«вплотную» друг к другу, взаимодействуя лицом к лицу и учи
тывая в своей повседневной деятельности специфику и перио
дичность природных явлений; вместе с тем, познавая, они объе
диняют естественный мир природы и собственные действия.
С точки зрения цивилизаций — особенно современных запад
ных их разновидностей, к этому стоит относиться единствен
но негативно, как к неспособности подняться на более высо
кую ступень развития. ЛевиСтросс пишет об этом так: «Обыч
но охотно соглашаются с тем, что сферой антропологии…
являются нецивилизованные, бесписьменные, неиндустриаль
ные или доиндустриальные общества». Тем не менее, в неко
торых отношениях «современные» общества гораздо более не
гативны. Сегодня наши взаимоотношения с другими людьми
лишь отчасти исходят из «глобального опыта», основываются
на «конкретном «восприятии» одного субъекта другим» [32]*.
Мифологическое «мировоззрение» и порождаемые им пред
* Леви/Стросс К. Структурная антропология / Пер. с фр.
Вяч. Вс. Иванова. М.: ЭКСМОПресс, 2001. С. 382–383.
* Леви/Стросс К. Неприрученная мысль // Первобытное мыш
ление / Пер. с фр., вступ. ст., примеч. Островского А. М.: Терра —
Кн. клуб: Республика, 1999. С. 185.
ставления служат для установления отношений гомологии
между природными и социальными условиями или, точнее,
для определения закона эквивалентности между значимыми
контрастами, расположенными на многих планах: «географи
ческом, метеорологическом, зоологическом, ботаническом,
техническом, экономическом, социальном, ритуальном, рели
гиозном и философском» [33]*.
Мифы познавательно опосредствуют экзистенциальное
противоречие. Иными словами, затрагиваемые в них пробле
мы кровосмешения, сексуальности, жизни и смерти очевидны
и понятны тем, кто их рассказывает, и тем, кто их слушает.
Если трайбалистские общества являют собой пример «холод
ных» культур — культур, не захваченных потоком изменений,
которым подвержены их институты, — это вовсе не означает,
что они плохо — как утверждали бы эволюционные теории —
«адаптированы» к природе. Напротив, это объясняется тем,
что институты взаимодействуют с природой самым тесным и
непосредственным образом. Экзистенциальное противоречие
выражается здесь посредством ключевой роли родства и тра
диций. Родственные отношения являются основной структу
рой, вокруг которой возникает сообщество индивидов, упо
минаемое ЛевиСтроссом. Кроме того, они есть средство про
изводства, а точнее воспроизводства жизни. С другой стороны,
благодаря традициям, обратимое время повседневной жизни
наполняется нравственным содержанием; погружаясь в него,
конечность индивидуального бытия соединяется с вечностью
морали. Нет необходимости изображать эти социальные ус
ловия в виде идиллии Руссо; суть состоит в том, что — пасто
ральная или нет — жизнь «с окровавленными клыками и ког
тями» или существование в эпоху устных культур напрямую
отражает близость человечества и природы.
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
280
Трайбалистские культуры отличаются сегментирован
ным характером. Иначе говоря, они состоят из многочис
ленных центров непосредственного соприсутствия, в ко
торых между различными «сообществами», как правило,
отсутствуют четко обозначенные границы. Децентрализо
ванный характер этих систем исключает возможность воз
никновения структурных противоречий. Экзистенциальное
противоречие намечает контуры естественного мира. Струк
турные противоречия свидетельствуют о развитии государ
ственности, связанной прежде всего с появлением городов.
Мы вовсе не хотим сказать, что государство возникает «на
основе» города в буквальном смысле этого слова, вырастает
из него. Скорее, города представляют собой вместилища
авторитативных ресурсов, которые, устанавливая опреде
ленные отношения с сельской местностью, порождают
структурные элементы государственного устройства. Воз
никновение структурного противоречия не ведет к полному
исчезновению противоречия экзистенциального, однако
ослабляет его. Город — среда, чуждая природной, а посему
порождает установки и символические системы, отличные
от тех, что связаны с событиями и явлениями природы. Сте
ны города символически и физически отделяют городскую
среду от внешнего мира. Однако традиционные города мог
ли существовать только благодаря отношениям с сельско
хозяйственными пригородами. Их внутренняя планировка
и архитектура сохраняли тесные связи с естественной сре
дой и ориентировались на традиционно принятые символы.
Ранее мы говорили о том, что и расположение зданий, и
пространственная организация районов (зон) традиционных
городов зачастую учитывали священные космологические
особенности.
Мы отнюдь не собираемся обсуждать здесь государ
ство или источники происхождения государственной влас
ти [34]. Достаточно сказать, что, с нашей точки зрения, «ра
нее государство» представляет собой довольно противоре
чивое образование. Государство, отражающее отношения,
установившиеся между городом и сельской средой, являет
ся новой разновидностью структурального принципа, про
тивоположной старой, хотя и зависящей от нее. Отношение
симбиоза / антагонизма, существующее между городскими
и сельскими зонами, есть специфическая форма структур
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
281
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ного противоречия. Благодаря городам как своеобразным
вместилищам власти, в «истории» появляется потенциаль
ная перспектива динамизма нового типа. Иначе говоря, они
порывают с «аисторическим» характером холодных куль
тур. Как правило, в классово разделенных обществах нет
явных границ между «экономикой» и «государственным
устройством», а претензии правительственных структур на
олицетворение общества в целом минимальны. Государствен
ная власть не утрачивает своей связи с экзистенциальным
противоречием и выражается преимущественно в религиоз
ной форме. Государство может освободиться от влияния
традиций, меняясь под воздействием механизмов консоли
дированной власти. Тем не менее, оно вынуждено уступать
и соглашаться с ними в другом, ибо традиционные верова
ния и установленные порядки сохраняют свои позиции за
пределами основных центров сосредоточения государствен
ных институтов. Поскольку сила и могущество государства
зависят от надзора, он концентрируется главным образом
вокруг месторасположения органов государственной влас
ти: дворцов, храмов и административных зданий.
Стимулируя вторичные противоречия, государственные
общества изменяют границы и темп «истории». Государства
вызывают к жизни или, по меньшей мере, значительно уг
лубляют социальные отношения, охватывающие большие
диапазоны пространствавремени. Иными словами, порож
дая и консолидируя централизованную власть, «включаясь
во» внутреннюю социальную деятельность, государства
способствуют развитию других связей и взаимозависимос
тей, пересекающих социальные и территориальные облас
ти, на которые распространяется их влияние. В подобных
условиях структурное противоречие относится к власти го
сударства над конкретной территорией, противоположной,
но все же зависящей от процессов, протекающих в сфере
этих полномочий и подразумевающих иные механизмы.
Сюда относятся внешние отношения с другими государства,
а также пересекающиеся торговые предприятия, религиоз
ные группы, интеллектуальные сообщества и т. п.
Вторичные противоречия, связанные с формированием
современных национальных государств, развитие которых
сопровождалось процессом становления промышленного
капитализма как формы экономического предприниматель
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
282
ства, существенно отличаются от тех, что были свойствен
ны предшествующим эпохам. В одной из наших работ [35]
мы писали, что взаимоотношения капитализма и националь
ного государства не просто случайны. Чрезвычайно упро
щая проблему, можно сказать, что национальные государ
ства представляют собой новые вместилища власти, при
шедшие на смену городам. Трансформация отношений,
существующих между городом и сельской местностью,
вследствие появления «спроектированной среды» — одним
из примеров которой является «искусственная среда» со
временных городов — есть неотъемлемая часть формирова
ния национальных государств. Превращенный характер про
странства и времени важен с точки зрения политической
структуры общества и дифференцированной «экономики».
Процесс превращения отделяет структурное противоречие
от противоречия экзистенциального и приводит к тому, что
первое начинает преобладать над вторым. Иначе говоря, это
означает, что социальная организация людей утрачивает
всякую соразмерность с природой, которая становится от
ныне средством расширения производства. Подавление эк
зистенциальных проблем и вопросов не может быть завер
шено полностью. Ибо они образуют основу структурных
противоречий, порожденных развитием капитализма, и яв
ляются частью того, что придает им их собственный взрыв
ной потенциал [36].
Первичное противоречие капиталистического (нацио
нального) государства состоит в том, что, будучи порож
денной «общественной» сферой государства, «частная»
сфера «гражданского общества» отделена от нее и даже
находится с ней в состоянии противоречия. Было бы ошиб
кой считать, что гражданское общество — это все, что на
ходится за пределами государства, если речь идет об инсти
тутах, предваряющих, а не являющихся частью сферы го
сударственной власти. Источники происхождения
современного государства есть точка отсчета сферы граж
данского общества; мы убеждены в этом, хотя и оставля
ем свое заявление без какихлибо доказательств. Граждан
ское общество являет собой область, внутри которой про
исходит накопление капитала, осуществляемое благодаря
механизмам цены, прибыли и инвестирования в рынок тру
да и товарный рынок. Поэтому мы утверждаем, что проти
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
283
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
воречие между гражданским обществом и государством по
добно — по крайней мере, отчасти — классической форму
лировке основного противоречия капитализма между «об
щественным характером производства» и «частнокапитали
стической формой присвоения продуктов труда». Как
«социализирующий» центр, представляющий власть обще
ства в целом, капиталистическое государство зависит от ме
ханизмов производства и воспроизводства, им же и порож
денных, но отделенных и антагонистичных ему.
Второе противоречие нового мирового порядка, нача
ло которому было положено с приходом современного ка
питализма, заключается в напряженности, существующей
между процессами интернационализации капитала (и ка
питалистических механизмов в целом) и внутренней кон
солидации национальных государств. Вероятно потому,
что последние развиваются в различных направлениях,
большинство социальнонаучных теорий считает связи
между капитализмом и национальным государством не
более чем исторической случайностью. По сути, господ
ствующая тенденция социальнонаучной мысли рассмат
ривала национальные государства как немногим более, чем
эпифеномены, или препятствия на пути естественной
склонности капиталистического производства размывать
политические и культурные различия. Корни подобных
убеждений уходят в социальные концепции XIX в. — клас
сическую политическую экономию и марксизм, являющий
ся ее основным оппонентом. Несмотря на кардинальные
расхождения по другим вопросам, оба направления заяв
ляют, что истинной причиной формирования политичес
ких структур являются экономические взаимоотношения,
изменение которых есть движущая сила и главный источ
ник преобразования современного мира. Подобная точка
зрения упускает из виду тот факт, что необходимым усло
вием обособления «экономики», как сферы непрерывных
и быстрых изменений, является власть современного госу
дарства. В современном мире общество — это чаще всего
нациягосударство, связанное с другими нациямигосудар
ствами в единую мировую систему.
Попробуем проанализировать соотношение между про
тиворечием и конфликтом — двумя понятиями, зачастую
используемыми в едином ключе:
Говоря о конфликте, мы подразумеваем реальную борь
бу между действующими людьми или группами, независи
мо от того, каковы истоки этой борьбы, ее способы и сред
ства, мобилизуемые каждой из сторон. В отличие от конф
ликта понятие противоречия относится к некоторой
структуре. Оба эти понятия весьма близки между собой,
так как противоречие выражает «уязвимое место», слабое
звено в конструкции социетальных систем. Вместе с тем,
противоречие указывает на разделение интересов между
различными группами и категориями людей, в том числе и
между классами. Противоречия выражают отличные друг
от друга образы жизни и распределения жизненных шан
сов в отношении возможных миров, которые реально суще
ствующий мир обнаруживает как имманентные. Однако про
тиворечие может существовать, не вызывая конфликта, что
объясняется непостоянством условий, при которых акторы
не только осознают собственные интересы, но и способны,
и мотивированы действовать в соответствии с ними. Можно
сказать, например, что деление общества на классы предпо
лагает наличие противоположных (равно как и общих) ин
тересов. Однако условия, приводящие к возникновению
классовых конфликтов, не вытекают непосредственно из
этого наблюдения. Так, в аграрных государствах или клас
соворазделенных обществах конфликт между господству
ющими и подчиненными классами встречается достаточно
редко, что объясняется, главным образом, практическим
отсутствием контактов между ними, а, следовательно, и
условий — контекстов, необходимых для его возникнове
ния и протекания [37].
Опираясь на все вышесказанное, мы утверждаем, что
преобладание экзистенциальных противоречий характерно
для обществ, погруженных в традиционно санкционирован
ное, обратимое время — обществ «без истории». Появле
ние структурных противоречий (источники которых мы не
намерены обсуждать в настоящей работе) подогрело про
Ñîòâîðåíèå èñòîðèè
285
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
В зависимости от формы отношений, участвующих в
процессе воспроизводства общностей (коллективов), мы
будем различать два основных типа этих общностей — ас/
социации и организации, отделяя их от социальных движе/
ний. В ассоциациях, как и во всех социальных системах, со
циальное воспроизводство осуществляется в процессе и
посредством упорядоченного поведения осведомленных
субъектов деятельности. Среда взаимодействия, в которой
происходят рутинные (соответствующие установленному
порядку) социальные взаимодействия, рефлексивно конт
ролируется участвующими в них акторами в процессе вос
производства взаимосвязанных ролевых отношений. Одна
ко несмотря на то, что подобный мониторинг является ус
ловием воспроизводства последних, он не принимает форму
активных попыток контроля, управления или изменения
обстоятельств воспроизводства. Между традиционными
формами легитимности и преобладанием ассоциаций суще
ствует самая тесная и непосредственная связь. Традиция есть
нечто большее, чем особая форма переживания темпораль
ности; она олицетворяет собой этическую власть того, «что
происходило раньше», над непрерывной целостностью по
вседневной жизни. Ошибочно полагать, что традиция абсо
лютно невосприимчива к изменениям или модификациям
поведения даже в самых наихолоднейших из культур. Весь
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
цессы социальных изменений. Однако только развитие со
временного капитализма «довело» эти процессы «до стадии
кипения». По сравнению с современным миром, с его пора
зительными темпами далеко идущих социальных преобра
зований, традиционные империи и другие типы государств
отличаются, скорее, отсутствием изменений, чем наоборот.
То, что Маркс считал характерной особенностью «азиат
ского способа производства», презрительно говоря о соци
альной и экономической стагнации, является в действитель
ности отличительной чертой всех крупных аграрных об
ществ. Как отметил один из наблюдателей, различные формы
обществ, существовавшие в мировой истории два — три века
тому назад, отличаются «непреодолимым недостатком круп
ных социальных и экономических изменений» [38].
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
286
ма удачной является, на наш взгляд, характеристика тради
ций, предложенная Э. Шилзом (Shils). Традиция, пишет он,
сродни «движению дождевых капель по оконному стеклу…
Колеблющийся ручеек воды, скатывающийся под одним
углом, сталкивается с другим ручейком, двигающимся под
иным углом. На какойто короткий момент времени они объе
диняются в единую струю, разделяющуюся затем на два
ручейка, каждый из которых может разделяться вновь и
вновь, если стекло достаточно большое, а дождь — силь
ный» [39]. Однако из метафоры совершенно непонятно,
какой именно аспект традиций обосновывает и подкрепля
ет рутину в «традиционных обществах». Поэтому Леви
Строcс абсолютно прав, указывая на то, что традиция есть
агент обратимого времени, связывающий длительность по
вседневной жизни с большой длительностью институтов.
Различия между ассоциациями, с одной стороны, и орга
низациями и социальными движениями, с другой, совпада
ют с отличиями способов воспроизводства, выделенных
нами в первой главе. Организации и социальные движения
представляют собой общности, в которых рефлексивное
упорядочение условий воспроизводства системы играет важ
ную роль в непрерывности повседневных практик. Как пра
вило, организации и социальные движения обнаруживают
ся в сегментах классово разделенных обществ и в некото
рой степени символизируют их отделение от обществ
трайбалистских. Ибо рефлексивное саморегулирование —
как отличительная черта коллективов — зависит от упоря
дочения информации, управляемой таким образом, чтобы
воздействовать на условия социального воспроизводства.
В свою очередь, контроль и управление информацией зави
сят от способов ее накопления и сохранения, отличных от
тех, что доступны благодаря памяти индивидов, мифам, сказ
кам или практическому сознанию «живых традиций». Изоб
ретение письменности — основного способа упорядочения
и хранения информации в классово разделенных обще
ствах — знаменует собой радикально новый этап истории
человечества. Это верно не только потому, что формы хра
нения и поиска информации, порожденные письменностью,
делают возможным расширение пространственновремен
ной протяженности, но и потому, что трансформируется
сама сущность понятия «традиция», меняются представле
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
287
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ния людей о том, что значит существовать «в» истории. Клас
сово разделенные общества неизменно поддерживали и хра
нили свои традиции — устои социальной жизни, особо по
читаемые за пределами относительно ограниченной урба
низированной зоны. В трудах философов докитайской
цивилизации взаимоотношения прошлого и настоящего рас
сматривались как изменчивые: не только «настоящее» про
никает вглубь «прошлого» и наоборот, но и история оказы
вается скорее «плоской», нежели прямолинейной. Иначе
говоря, она протекает горизонтально времени, а не «обрат
но» ему. Считалось, что жизнь управляется принципом ли —
традиционными, передаваемыми из поколения в поколение
ритуалами и церемониями. Философ Сюньцзы (Hsun Tzu)
писал: «Прошлое и настоящее тождественны друг другу.
Сущности, одинаковые по своему характеру, хотя и уда
ленные друг от друга во времени, продолжают сохранять свою
идентичность» [40]. Тем не менее, появление письменности
привело к тому, что традиция начинает рассматриваться как
«традиция» — особый, среди прочих, образ действий. «Тра
диция», осознаваемая в качестве таковой, перестает быть ос
вященной веками основой обычаев, превращаясь в дискур
сивный феномен, подвергаемый сомнениям.
Коль скоро речь зашла об «истории», нам стоит упомя
нуть здесь высказывание Маркса о том, что человеческие
существа сами «творят свою историю». Полемика между
Сартром и ЛевиСтроcсом демонстрирует, что вопрос о том,
что именно здесь «творится», не является простой причу
дой. Все люди существуют в истории в том смысле, что их
жизни развертываются во времени, однако, это характерно
для всех живых существ, дошедших до наших дней. Явля
ясь рефлексивно установленной практикой, человеческое
общество отлично от сообществ животных, что само по себе
вряд ли отвечает на вопрос, что есть «история», или в чем
состоит специфика человеческой истории. Неудивительно,
что ответы на эти вопросы должны находиться с позиций
истории, ибо понятие это используется в двух значениях:
появление событий, происходящих в истекающем времени,
и «регистрация» или разъяснение этих событий. Тот факт,
что сегодня мы склонны игнорировать два значения, указы
вает на некоторые основные характеристики современной
эпохи и снова обращает наше внимание на то, какая исклю
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
288
чительная сложность лежит в основе невинного, казалось
бы, утверждения, согласно которому люди сами «творят
собственную историю». Ибо объяснение его предполагает
философский подход ко времени. И здесь мы снова возвра
щаемся к проблемам, затронутым нами в первых главах ра
боты, посвященных теории структурации.
Анализируя «первобытное мышление», ЛевиСтроcс
весьма проницательно очерчивает круг относящихся к делу
вопросов. В работе «Тотемизм» он пишет об аналогиях, су
ществующих между представлениями Бергсона (Bergson) о
длительности и идеями, «общими для всех сиу (от осэдж
на юге до дакота на севере), согласно которым вещи и суще
ства суть застывшие формы созидательной непрерывнос
ти» [41]*. Попытку Бергсона сформулировать философию
времени, подобно наиболее влиятельным и значимым кон
цепциям Хайдеггера, можно рассматривать как стремление
уйти от «линейных» или «унитарных» представлений о вре
мени, выраженных в мировоззрении современной западной
культуры. Бергсон понимает длительность как смешение
постоянного и дискретного, как упорядоченную последо
вательность различий и расхождений, порождающих «ре
альность». Подобным образом в космологии сиу, как рас
сказывается об этом в одной песне:
Каждая вещь, пребывая в движении, в тот или иной
момент, здесь и там делает остановки. Птица, которая
летит, останавливается в какомто месте, чтобы сде
лать себе гнездо, в другом — чтобы отдохнуть. Иду
щий человек останавливается, когда пожелает. Таким
же образом и бог совершал остановки. Солнце, столь
блистающее и чудесное, — это место, где он остано
вился. Луна, звезды, ветры — и там он был. Деревья,
животные — все это пункты его остановок… [42]* *
В этом взгляде на «историю» как изложение событий
время ассоциируется не с социальным изменением, но с по
вторением, не со способностью людей преобразовывать мир
* Леви/Строcс К. Тотемизм сегодня // Первобытное мышление
/ Пер. с фр., вступ. ст., примеч. Островского А. М.: Терра — Кн.
клуб: Республика, 1999. С. 103.
** Леви/Строcс К. Тотемизм сегодня // Первобытное мышление
/ Пер. с фр., вступ. ст., примеч. Островского А. М.: Терра — Кн.
клуб: Республика, 1999. С. 103.
Ведь все же сами люди создали этот Мир Наций, хотя
и не вполне осознавая последствия собственной дея
тельности, но этот Мир, несомненно, вышел из неко
его Ума, часто отличного, а иной раз совершенно про
тивоположного, и всегда — превосходящего частные
цели самих людей, тех людей, которые ставили себе
эти цели… И то, что делает все это, оказывается Умом,
так как люди, поступая так, поступали разумно; это
не Рок, так как у людей был выбор; это и не случай, так
как всегда, когда люди поступают именно так, возни
кают те же самые вещи [44]* .
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций /
Пер. и комментарии А.А. Губера. Л.: Художественная литература,
1940. С. 470–471.
289
Ý. Ãèääåíñ
Томпсон, несомненно, прав, усматривая здесь, как и мно
гие другие, предвосхищение идей Маркса. Однако считать Вико
прямым предшественником Маркса, значит пренебрегать осо
бенностями его рассуждений как специфических представле
ний о времени и «опыте». По воле случая Томпсон опускает
то, что именует «попыткой Вико приписать процессу цикли
ческую понятность», фокусируясь на «великолепном изобра
жении процесса» и полагая, что «устойчивая историческая
мысль должна начинаться именно отсюда» [45]. Однако «цик
лическая концепция» составляет основу представлений Вико,
и только сравнительно недавно отправной точкой «историчес
кой мысли» стало рассмотрение «истории как процесса».
Современные организации и социальные движения фун
кционируют в социальном мире, где отрицание богов и раз
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
и преображаться самим, а с их вовлеченностью в природу и
вселенную.
Возникновение представлений о том, что в выражении
«люди сами творят свою историю», последняя означает
связь, существующую между линейной концепцией време
ни и пониманием того, что, познавая прошлое, субъекты де
ятельности получают возможность изменять свое будущее,
связано с именем Дж. Вико (Vico). Фактически работы Вико
можно рассматривать как «наведение мостов» между ста
рыми и новыми, производными представлениями о времени
и непрерывности. Так, в знаменитом отрывке — на который
ссылается Томпсон (Thompson) [43] — Вико заявляет:
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
290
мывание традиций создают условия, в которых рефлексив
ное саморегулирование рассматривается как история — и
как социология. Для современной эпохи, возникшей благо
даря развитию капитализма и господствующей на Западе в
течение нескольких столетий, характерно преобладание
историчности — осознания «поступательного движения»
общества, формируемого этим самым осознанием, «сопере
живаем мировой истории», о котором писал О. Шпенглер
(Spengler). Упорядочение, поиск, анализ и вспоминание
информации, стимулирующие и символизирующие историч
ность, становятся возможными благодаря развитию печати и
всеобщей грамотности, а также изобретению электронных
средств массовой информации, расширяющих простран
ственновременную протяженность путем «отчуждения»
коммуникаций в ситуациях соприсутствия. Любой написан
ный текст удаляется от своего автора; печать есть, прежде
всего, количественное увеличение этой удаленности. Элек
тронные средства массовой информации отделяют присут
ствие во времени от присутствия в пространстве, что имеет
решающее значение для формирования современных форм
коллективов.
Организации и социальные движения являются, по вы
ражению А. Турена (Touraine), «центрами принятия реше
ний» [46], использующими определенные типичные формы
авторитативных и аллокативных ресурсов в рамках дискур
сивно мобилизованных информационных потоков. Анализ
социальных движений представлен в общественных науках
достаточно слабо, особенно по сравнению с многочислен
ными работами, посвященными исследованиям «теории орга
низаций». На наш взгляд, это не соответствует эпохе рево
люций и конфликтов соперничающих доктрин радикальных
социальных изменений, когда мы вынуждены признать, что
Турен и другие были абсолютно правы, заявляя, что в наши
дни понятия организации и социального движения имеют
одинаковую важность и значимость. На концептуальном
уровне социальные движения отличаются от естественных
движений населения, миграции и т. п., поскольку предпола
гают высокий уровень рефлексивного саморегулирования.
Определяя социальные движения, можно с уверенностью
сказать, что они представляют собой «коллективные попыт
ки установить новый порядок жизни» [47]. В отличие от
291
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Работа Кона упоминается так часто, что необходимо
предостеречь от чрезмерных обобщений, принимаемых на
ее основе. Не всем средневековым социальным движениям
свойственны упомянутые выше характеристики, кроме того,
милленаризм не исчезает с окончанием средних веков. Од
нако мы убеждены, что новейшие социальные движения
отличаются от милленаризма по всем пунктам, за исключе
нием второго и, нередко, третьего [49]. Как правило, совре
менные социальные движения привязаны исключительно к
настоящему миру и неизменно оппозиционны по характеру.
Они находятся в тех же «полях действий», что и противо
стоящие им организации и ассоциации.
Вопреки ожиданиям и предсказаниям Маркса, рабочее
движение не решает «загадку истории». Вместе с тем, в неко
тором смысле оно является прототипом современных соци
альных движений. Рассуждая о цикле капиталистического
воспроизводства, мы говорили о том, что «рабочая сила» вы
ступает здесь в качестве товара, «превращаемого» в другие
товары. Однако рабочая сила не похожа на все остальные
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
организаций социальные движения, как правило, не огра
ничиваются стационарными рамками заданного места дей
ствия, а позиционирование внутри них не отличается четко
стью, связанной с представлениями о «ролях».
Обратившись к предложенному Н. Коном (Cohn) опи
санию движений милленариев, распространенных в сред
невековой Европе, можно определить некоторые отличи
тельные черты современных социальных движений. Кон
считает, что возникновение милленаризма связано с пред
ставлениями о спасении, которое должно быть:
а) коллективным, ибо распространяется на верующих как
особую группу;
б) земным, ибо совершается на этой, а не какойлибо дру
гой земле — установление «царства божьего» на земле;
с) близким и неминуемым, ибо наступает быстро и неожи
данно;
д) всеобщим, ибо полностью преобразует жизнь на Земле
таким образом, что новый порядок не просто улучшает
настоящее, но и совершенствует сам себя;
е) совершающимся силами, осознанно причисляемыми к
разряду сверхъестественных [48].
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
292
товары. Начало рабочему движению было положено в виде
«оборонительного контроля», посредством которого работ
ники стремились получить определенную власть над обстоя
тельствами, при которых им было отказано в праве участво
вать в принятии решений по затрагивающим их проблемам.
Поскольку рабочие движения вдохновлялись идеями социа
лизма, а точнее марксизма, они напрямую включали исто
ричность в сферу собственной деятельности. Рабочие дви
жения вдохновлялись практически теми же представления
ми, что и капиталистические организации, которым они
противостояли. Независимо от своей реформистской или ре
волюционной направленности, эти движения были ориенти
рованы на «взращивание», хотя и в эгалитарном духе, тех же
производительных сил, которые их оппоненты пытались раз
вить посредством накопления капитала. Но именно здесь ра
бочее движение перестает являть собой пример современ
ных социальных движений в целом. С точки зрения Маркса,
действовать в общих интересах вопреки частным интересам,
выраженным посредством классового разделения, значит
нести бремя общего переустройства социетальной общнос
ти. Ограниченность этих представлений становится все более
очевидной не только потому, что в развитых странах Запада
пролетариату так и не удалось совершить революции [50], не
только благодаря тенденции сводить все частные интересы к
интересам классовым, но и вследствие обнаружения истори
ческих корней самой историчности. Наша эпоха относится к
разряду тех, что подвергают сомнению завершенность и ус
пехи просвещения, направляемого наукой и технологически
ми инновациями, тех, где историчность утрачивает свое бы
лое неоспоримое превосходство.
Аналогичным образом, капиталистическое предприятие
есть типичная форма современных организаций и одновре
менно один из основных источников инноваций, порожда
ющих условия, в которых они возникают. С точки зрения
Маркса, капитализм представляет собой способ производ
ства, при котором рефлексивное саморегулирование, осу
ществляемое внутри предприятия — феномен, очевидный
благодаря Веберу, продемонстрировавшему значимость для
капиталистической компании двойной бухгалтерии — не
подкрепляется рефлексивным контролем над экономичес
кой жизнью в целом. Однако, и это снова как никто другой
Очевидно, что между акцентом на «структурный под
ход», в том виде, в каком он используется теми, кто пишет
вне традиций структурализма, и объективизмом в обще
ственных науках существуют тесные связи. В трудах тех,
кто считает себя сторонниками этого подхода, постоянно
прослеживается ряд основополагающих идей, среди кото
рых можно выделить, в частности, представления Дюрк
гейма о том, что «общества есть нечто большее, чем сумма
составляющих их индивидов» и что структуральные свой
ства представляют собой качества социальных систем, тре
бующие рассмотрения исключительно с позиций их ограни
чивающего влияния на субъектов деятельности (концепция,
ранее подвергавшаяся нашей критике). «Структурные под
ходы» склонны также подчеркивать продолжительность во
времени и протяженность в пространстве. Структуры «над
индивидуальны» в том смысле, что переживают индивиду
альных субъектов деятельности и выходят за пределы их
сферы деятельности [51]. Подобные взгляды частично пе
ресекаются с нашими предшествующими рассуждениями.
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
прояснил Вебер, рефлексивное саморегулирование охваты
вает многие области социальной жизни. В этом заключает
ся одна из наиболее основательных проблем, стоящих пе
ред нами сегодня. Является ли увеличение многообразия
различных форм организаций — в которых рефлексивно
отслеживаются условия воспроизводства — средством ос
вобождения от предустановленных видов эксплуататорского
господства? Нет сомнений, что в контексте предвкушения
революционного низвержения капитализма социализмом
Маркс верил, что это именно так. Однако критики и против
ники Маркса от Вебера до Фуко сделали достаточно много
для того, чтобы этот основной догмат марксизма принимал
ся с некоторой предосторожностью, если не с откровенным
и неприкрытым скептицизмом.
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
294
Однако зачастую здесь возникают также проблемы эписте
мологического характера. Ибо иногда утверждают или по
лагают, что исследование структурных характеристик и
свойств социальной деятельности есть демонстрация при
чинноследственных воздействий на человеческое поведе
ние, сходных с теми, что наблюдаются в природе.
Так, Уоллес (Wallace) говорит о существовании «серь
езных различий» между «социальноструктуралистской» и
«социальнодеятельностной (социальноактивистской) те
орией» и пишет об этом следующим образом: «социально
структуралистская теория рассматривает преднамеренность
и целенаправленность, а также другие субъективные ори
ентационные факторы как, по меньшей мере, вторичные и
по большей части (!) незначимые в плане объяснения соци
альных явлений…» [52]. Упорство и настойчивость, с кото
рыми высказывается эта точка зрения, вовсе не являются
необычными. Вот что говорит по этому поводу Мэйхью
(Mayhew), определяющий истинные интересы социологии
как «структурные». Структуры связаны с системами взаи
моотношений, которые можно и нужно изучать вне каких
либо ссылок на качества и характеристики индивидов:
«в структурной социологии единицей анализа», пишет он,
«является всегда социальная система, а не индивид» [53].
Здесь, как и в большинстве случаев, «структурный подход»
связан с подтверждением достаточно наивных форм бихе
виоризма. Мэйхью утверждает, что «структуралисты не ис
пользуют в процессе анализа субъективистские концепции,
сродни намерению или целям» [54].
Блау развивает эти идеи в ряде своих последних публи
каций, и его точка зрения представляет значимый сегмент
социологических воззрений [55]. Как и большинство англо
саксонских социологов, Блау весьма далек от концепции
структурализма ЛевиСтросса или родственных ей точек
зрения. Вместе с тем он обособляется и от функционализ
ма, предлагая рассматривать структуру «в отрыве от ее ши
роких культурных и функциональных смысловых подтек
стов, позволяющем понять ее глубинные свойства» [56].
Признавая тот факт, что различные авторы трактовали по
нятие «структура» поразному, Блау отмечает, что в своем
изначальном значении оно используется так или иначе для
обозначения социальных позиций и отношений между ними.
Мы говорим о возрастном составе населения, род
ственных отношениях племени, управленческой сис
теме организации, властной структуре общности и
классовой структуре общества. Все это — не типы
социальной структуры, но аналитические элементы
ее, определяющие социальные позиции в одной из
статусных плоскостей. Разные позиции, возникающие
в пределах одного параметра, неизбежно «оккупиру
ются» непохожими друга на друга людьми — мужчи
нами или женщинами, старыми или молодыми, бога
тыми или бедными; — но не так обстоят дела с пози
циями, появляющимися в результате «синтеза»
нескольких параметров, ибо один и тот же индивид
занимает одновременно различные статусы в преде
лах различных параметров… Социальные структуры
отражаются в разнообразных формах дифференци
ации, которые следует отличать друг от друга на ана
литическом уровне [57].
295
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
По мнению Блау, характерный интерес социологии со
стоит в изучении структурных параметров.
Структурные параметры могут быть двух типов. «Но
минальные параметры» действуют по горизонтали и рас
пределяют население в зависимости от пола, расы или ве
роисповедания; «ранговые параметры» относятся к разря
ду иерархических, классифицирующих индивидов по
ранговому принципу (т. е. определяющих, какой из соци
альных объектов занимает более высокое, а какой более
низкое положение в социальной структуре), и включают,
например, образование, доход и благосостояние. Одна из
основных задач структурного анализа — изучить отноше
ния, существующие между эти параметрами, связанными
с кластерами (группами) взаимодействий. Формирование
последних становится проблематичным в том случае, ког
да показатели параметра значительно отличаются друг от
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
Он заявляет, что структурная социальная наука занимается
параметрами, определяющими положение индивидов в об
ществе, а не акторами как таковыми. «Структурный пара
метр» есть любой критерий классификации совокупностей
индивидов, существенный с точки зрения социальных пози
ций, которые они могут занимать. Блау поясняет это следу
ющим образом:
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
296
друга. Таким образом, параметры могут использоваться
для объяснения форм и уровней социальной дифференци
ации и интеграции. Блау выступает здесь с позиций «струк
турных детерминистов», «убежденных в том, что структу
ры объективных социальных позиций, занимаемых людь
ми, влияют на социальную жизнь гораздо больше, нежели
культурные ценности и нормы» [58]. Его цель — объяс
нить различия, наблюдающиеся в структурных характе
ристиках обществ, а не исследовать факторы, определяю
щие установки, убеждения и мотивы индивидов. С точки
зрения Блау, структурный анализ (в том виде, как понима
ет его он) может осуществляться без исследования общих
характеристик обществ.
Однако Блау делает заявления, касающиеся этих ха
рактеристик. Так, он отмечает, что в небольших устных куль
турах родственные отношения представляют собой основ
ную, координирующую структурную ось дифференциации
и интеграции. Напротив, индустриальные общества отлича
ются «мультиформной гетерогенностью» или неоднород
ностью — сложным пересечением множества структурных
параметров, порождающим различные формы ассоциаций,
связей и кластеров взаимодействия. В наше время, добавля
ет он, в западных обществах наблюдаются процессы струк
турной консолидации — по сути дела, мы сталкиваемся здесь
с версией надвигающейся угрозы «одномерного» социаль
ного порядка, предложенной Блау [59].
Опираясь на эти концепции, Блау пытается сформули
ровать так называемую дедуктивная теорию социальной
структуры. Теория начинается с утверждений, включаю
щих наипростейшие аналитические единицы (например, раз
мер совокупностей или групп), на основании которых дела
ются более сложные обобщения. Некоторые из допуще
ний, говорит Блау, принимаются исходя из «сугубо
психологических принципов», и приводит в качестве приме
ра вывод, согласно которому люди предпочитают общаться
с себе подобными. Однако анализируемые структуральные
свойства не выводятся напрямую из такого рода психологи
ческих теорем. Дедуктивная теория Блау представляет со
бой сложную систему, состоящую из нескольких дюжин
обобщений, касающихся «структурных воздействий» — от
поражающих своей банальностью («люди взаимодейству
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
297
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ют не только с членами своей группы, но и с индивидами,
входящими в другие группы») через умеренно интересные,
хотя и отчасти спорные («децентрализация власти в ассоци
ациях усиливает роль неформальных связей между адми
нистративными уровнями») до дерзких, но, вероятно, в корне
ошибочных («высокие темпы мобильности способствуют
структурным изменениям»). «Теория», считает Блау, «яв
ляется социологической в том смысле, что объясняет моде
ли социальных отношений с позиций свойств социальной
структуры, а не с точки зрения предположений, выводятся
они из психологических принципов или нет. Сущность ис
пользуемых логических формулировок придает объяснени
ям структурный характер» [60].
В некотором роде взгляды Блау уникальны, однако, по
большей части они олицетворяют типичные устремления
«структурной социологии». Он убежден и настойчиво вы
ражает широко распространенное мнение, что социология
может и должна быть четко отграничена от других, смеж
ных с нею дисциплин, от психологии, в частности. Прину
дительно решается, что самобытность социологии опреде
ляется ее особым интересом не только к социальной струк
туре, но и к способам, посредством которых ограничивающие
свойства структуры проявляются в отношении поведения
индивидов. С точки зрения Блау, ни формулировка струк
турного анализа, ни структурное объяснение не нуждают
ся в упоминании «ценностей или норм». В этом смысле пред
ставления Блау, повидимому, отличаются от взглядов
Дюркгейма, во всем остальном, однако, они напоминают со
временный вариант его доктрины. Обсуждение недостат
ков, свойственных позиции Блау, позволяет нам вспомнить
основные положения изложенной выше теории структура
ции и помогает заострить внимание на некоторых аспектах
«структуры» и «структуральных свойств», как понимаем
эти термины мы.
Представления Блау отличаются рядом интересных и
поучительных особенностей. Он избегает функционализма
и остерегается отождествлять структурный анализ с неким
неясным влиянием, которое общество «как целое» оказы
вает на своих индивидуальных членов. Блау признает, что
общества неоднородны — иными словами, он убежден, что
одной из задач структурного исследования является демон
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
298
страция конкретных уровней интеграции, обнаруживаемых
внутри и между социальными группами. Тем не менее в гла
за бросаются очевидные ограничения подобного понимания
«структурной социологии».
Подход Блау путает требование различать влияние
структуральных свойств и истолкование поведения с пози
ций психологии, с одной стороны, с утверждением, соглас
но которому структурные параметры могут быть определе
ны независимо от «ценностей», «норм» или «культурных
традиций», с другой. Предполагается, что предложенная
им программа обнаружения «независимого влияния суще
ствующей в обществе структуры социальных позиций на
социальные отношения» выполняется «независимо от куль
турных ценностей и психологических мотивов» [61]. Одна
ко обращение к психологическим обобщениям не равнознач
но формулировке с позиций культурных ценностей или зна
чений. Последняя связана с типично герменевтической
задачей «генерирования» социальных описаний, паразити
рующих на общих представлениях о субъектах деятельнос
ти, способствовавших их появлению. Типичным заблужде
нием сторонников структурной социологии является тен
денция смешивать два различных значения, в которых
«объективная» сущность структуральных свойств может
противопоставляться «субъективности». Структурные па
раметры, как определяет их Блау, «не субъективны» в том
смысле, что не могут быть описаны в терминах индивиду
альных утверждений. Однако они не могут быть «не субъек
тивны», ибо не определяются вне контекста «культурных
традиций», где этот термин относится к субъектам деятель
ности. Так, Блау относит категории родства к разряду
«структурных». Однако они со всей очевидностью зависят
от понятий и различий, используемых и устанавливаемых
акторами. Сам термин «позиция», составляющий основу
представлений Блау о структуре, безусловно, ссылается на
концепции субъектов деятельности. Социальные позиции,
как и все остальные аспекты «структурных параметров»,
существуют только благодаря тому, что акторы варьируют
свое поведение, основанное на приписывании другим инди
видам определенных отличительных свойств и качеств.
Представление о том, что исследование структурных
параметров есть особая миссия социологической науки,
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
299
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
могло бы быть правдоподобным, имей место некоторые яв
ные причинноследственные особенности, связанные с ними
и сводящие «социологическое объяснение» к «объяснению
структурному». Однако предполагаемые причинные связи
достаточно неопределенны — хотя допускается, что в ка
комто смысле они функционируют вне пределов мотивов и
соображений, которыми субъекты деятельности объясня
ют собственные поступки. Так, Блау заявляет, что расши
рение организации ведет к усилению внутренней диффе
ренциации и, следовательно, к увеличению штата управлен
ческого персонала, занятого в ней. Он полагает, что это
отношение может быть постигнуто «без исследования мо
тивов индивидов, работающих в организации» [62]. Однако
в том виде, в каком оно представлено Блау, это соотноше
ние ошибочно. Утверждение можно было бы оправдать, если
бы сделанные на его основе выводы позволяли теоретику
предположить наличие определенных, типичных мотивов,
поддающихся разъяснению в случае необходимости. Но
Блау имеет в виду совершенно другое. Он заявляет, что на
самом деле определение мотивов (и причин или намере
ний) неуместно и не связано с факторами, включенными в
обобщение. Однако это совсем не так. Напротив, это со
вершенно необходимо с точки зрения его причиннослед
ственного пояснения. Увеличение штата управленцев яв
ляется реакций акторов на осознаваемые ими новые про
блемы и трудности, возникшие в результате расширения
организации [63].
В действительности «структурные» обобщения, пред
ложенные Блау, могут оказаться при ближайшем рассмот
рении формулой, используемой акторами для получения
обозначенных результатов. Если мы не знаем ничего о том,
что думают о своих поступках сами субъекты деятельнос
ти — ибо этот тип информации обособляется от анализа
структурных воздействий, — мы не можем оценить вероят
ность того, что все происходит именно так, а не иначе. Те,
кто управляет организациями, имеют о них собственные
представления и могут быть весьма компетентны, прекрас
но ориентируясь в теоретической литературе по проблеме.
Рассмотрим предположение, согласно которому децентра
лизация власти в организациях усиливает неформальные
связи между управленческими уровнями. Как и в случае с
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
300
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
утверждением относительно размеров и внутренней диф
ференциации, оно может допускать наличие преднамерен
ных последствий, появление которых обосновано с точки
зрения субъектов деятельности, или, наоборот, результат
может быть непреднамеренным. Для того чтобы объяснить
происходящее, наблюдателю важно знать ситуацию в каж
дом конкретном случае. По крайней мере, некоторые из
субъектов деятельности могут действовать в свете обобще
ния, предложенного Блау. Вполне может быть, что полити
ка децентрализации проводится специально во имя укреп
ления определенного рода неформальных связей между
различными уровнями управления.
Все вышесказанное указывает на то, что «структурный
подход» к социальным наукам невозможно отделить от ис
следования механизмов социального воспроизводства. Ко
нечно, нет никаких сомнений в том, что общество не являет
ся порождением индивидуальных акторов, а структураль
ные свойства социальных систем выдерживают испытание
временем и выходят за пределы жизни отдельных индиви
дов. Однако структура, структуральные свойства или «струк
турные параметры» существуют только благодаря целост
ности и непрерывности социального воспроизводства во
времени и пространстве. Непрерывность же эта проявляет
ся, в свою очередь, в и через рефлексивно контролируемые
действия (с диапазоном преднамеренных и непреднамерен
ных последствий) находящихся в определенных условиях
акторов. Повторим еще раз: речь идет не об особой кате/
гории «структурного пояснения», а об интерпретации спо
собов, посредством которых различные виды ограничений
влияют на человеческую деятельность. И здесь в понятии
«влияние» нет ничего таинственного. Возьмем для примера
утверждение о том, что высокие темпы мобильности акти
визируют структурные изменения. Вероятно, можно пред
положить, что высокие темпы мобильности, равно как и
вызываемые ими изменения, носят непредумышленный ха
рактер, хотя может быть и так, что увеличение мобильнос
ти является, например, следствием специально проводимой
политики в области образования, а посему происходящее
есть часть рефлексивно контролируемого процесса. Допус
тим, однако, что в данном случае мобильность носит не
преднамеренный характер, что речь идет о восходящей про
Àëüòåðíàòèâà?
Ìåòîäîëîãè÷åñêèé
èíäèâèäóàëèçì
301
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Долгое время кровным врагом концепций особой «струк
турной версии» социологии остается методологический ин
дивидуализм. Камнем преткновения является здесь мето
дологическое противостояние по проблеме дуализма субъек
та и социального объекта, характерное для онтологии
социальных наук. Хотя Макс Вебер зачастую признается
«приверженцем структурного анализа в социологии», он до
статочно четко и недвусмысленно высказывает собственные
предпочтения. В письме, написанном незадолго до смерти,
Вебер отмечает: «если я и стал социологом, … то, главным
образом, для того чтобы изгнать дух коллективных пред
ставлений, все еще витающий среди нас. Иными словами,
социология может исходить только из действий одного или
нескольких самостоятельных индивидов, а потому должна
жестко придерживаться индивидуалистических методов»
[64]. В работе «Хозяйство и общество» Вебер пишет, что
человеческое действие «существует исключительно как по
ведение одного или более индивидов» [65]. Бурная и затя
нувшаяся полемика вокруг заявлений Вебера и других «ме
тодологических индивидуалистов» не затемняет очевидную
разницу во взглядах и позициях, существующую между ними
и сторонниками «структурного подхода к социологии».
Детали могут показаться сложными, однако основная идея
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
фессиональной мобильности женщин, а порождаемым ею
«структурным изменением» является более высокий (или
более низкий) показатель количества разводов. Мы можем
исследовать существующие здесь причинноследственные
связи, но только в том случае, если получим информацию о
мотивах и соображениях участвующих в этом процессе ин
дивидов — жен, мужей и т. п. Можно предположить, что
женщины, сделавшие успешную карьеру, проводят дома
меньше времени, чем в других обстоятельствах, что (не
умышленно) ведет к обострению супружеских отношений;
что они рассматривают брак как нечто, уступающее по сте
пени важности успеху на работе; что их мужья возмущены
их успехом и т. п.; или, что для различных индивидов воз
можны разные комбинации этих вариантов.
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
302
достаточно проста. Приверженцы методологического ин
дивидуализма согласны с точкой зрения, изложенной нами
выше: попытки представить «структурное объяснение» тщет
ны и даже опасны.
Остановимся на одной из наиболее влиятельных оце
нок проблем, спровоцированных различными версиями ме
тодологического индивидуализма. Лукес обсуждает и пы
тается «обезвредить» каждое из основных, по его мнению,
положений методологического индивидуализма [66]. Тео
ретические системы, оправдывающие и защищающие мето
дологический индивидуализм, содержат один или более из
ниже перечисленных тезисов.
(1) «Банальный социальный атомизм», утверждающий са
моочевидность того факта, что социальные явления мо
гут быть объяснены исключительно посредством анали
за поведения индивидов. Так, Хайек пишет: «Нет друго
го пути к пониманию социальных феноменов, кроме как
через наше понимание индивидуальных действий, обра
щенных на других людей и исходящих из их ожидаемого
поведения» [67]* (формулировка, близкая веберовско
му определению понятия «социальное действие»).
(2) Представление о том, что все утверждения, касающие
ся социальных явлений, — подобные описанию струк
турных параметров, предложенному Блау, — могут
быть без какоголибо ущерба для содержания сведены
к описанию качеств индивидов. Эта точка зрения отри
цает, что обсуждение «структуры», представленное
Блау, имеет какойлибо смысл; он просто собирает в
единое целое качества индивидов.
(3) Утверждение, согласно которому реально существуют
только индивиды. Так, некоторые авторы полагают, что
любые концепции, описывающие свойства общностей
или социальных систем (и здесь можно еще раз сослаться
на «структурные параметры»), представляют собой
абстрактные модели — умозрительные сооружения те
оретиков, — в то время как понятие «индивид» — нет.
(4) Голословное утверждение,согласно которому в соци
альных науках нет и не может быть законов, за исклю
* Хайек Ф.А. Индивидуализм и экономический порядок. М.:
Изограф, 2000. С. 27.
чением тех случаев, когда речь идет о законах психоло
гических диспозиций личностей [68].
Согласно этому принципу, исходными и основными
слагающими социального мира являются отдельные
индивиды, действующие более или менее соответ
ственно в свете собственных диспозиций и понима
ния ситуации. Каждая сложная социальная ситуация,
общественное образование или событие являются
результатами особого «сочетания» индивидов, их
желаний и намерений, положений, мнений, матери
альных ресурсов и окружающей среды. Одни крупно
масштабные социальные явления (скажем, инфляцию)
можно частично объяснить другими крупномасштаб
ными явлениями (например, полной занятостью); од
нако окончательные выводы могут быть сделаны лишь
на основании представлений о диспозициях, убежде
ниях, ресурсах и взаимоотношениях отдельных инди
видов. (Последние могут оставаться анонимными, и им
приписываются лишь типичные диспозиции и т. п.) [69]
303
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Батарея доводов, предложенная Лукесом с целью «ра
зоружения» методологического индивидуализма, наступа
ет по двум фронтам. При ближайшем рассмотрении ни одно
из утверждений, упомянутых в четырех категориях, не выг
лядит хоть скольконибудь убедительным. Поскольку пер
вое банально (то есть заведомо правильно), оно вообще не
имеет никакого значения. То, что «общество состоит из
людей», есть «аналитически — в силу смыслового значе
ния — верное», «банальное суждение о мире» [70]. Оче
видна и ошибочность заявлений, приведенных во втором,
третьем и четвертом пунктах. Тот факт, что описание или
анализ родственных отношений, таких, например, как «род
ственные браки», невозможны без обращения к познава
тельным способностям субъектов деятельности, вовсе не
означает, что эти отношения могут быть представлены един
ственно посредством и через утверждения этих субъектов.
Если пункт (3) подразумевает, что непосредственному на
блюдению поддаются только индивиды, то это убеждение
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
Все эти элементы обнаруживаются в часто цитируемом
утверждении, в котором Уоткинс (Watkins) говорит о так
называемом «принципе методологического индивидуализма»:
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
304
ошибочно — хотя в любом случае у нас нет никаких основа
ний поддерживать свойственное бихевиоризму утвержде
ние, согласно которому реально только то, что может быть
подвергнуто объективному наблюдению. У нас может не
быть возможности наблюдать элементы, которые, говоря о
структурных параметрах, имел в виду Блау, однако, мы,
безусловно, можем наблюдать социальные явления — та
кие, как формирование и осуществление социальных взаи
модействий — в ситуациях соприсутствия. Что же касается
пункта под номером (4), то ранее мы уже писали о том, что
общественные науки не страдают от недостатка разного рода
обобщений, хотя последние и не имеют логической формы,
характерной для универсальных законов естественных наук.
Вместе с тем, Лукес признает, что приводимые им аргу
менты не «обезоруживают» методологический индивидуа
лизм полностью. Они даже не подрывают азов его устойчи
вости, связанной с объяснительной базой. Наиболее ценная
идея, обнаруживаемая в высказываниях Уоткинса и, воз
можно, Хайека, заключается в заявлении, согласно кото
рому «окончательные» выводы о социальных явлениях
должны основываться на представлениях о «диспозици
ях, убеждениях, ресурсах и взаимоотношениях отдельных
индивидов». Именно здесь, полагает Лукес, скрыта потен
циальная взрывоопасность ложных положений методоло
гического индивидуализма: остается лишь искусно «уда
лить предохранитель». Что представляют собой «диспози
ции» и т. п. индивидов? И что есть «объяснение»? Отвечая
на второй вопрос, Лукес достаточно легко доказывает, что
многие поборники методологического индивидуализма име
ют в виду чрезмерно узкую и ограниченную концепцию
объяснения (то же самое можно сказать о Блау и большин
стве других приверженцев структурной социологии). Объяс
нить — значит ответить на вопрос «почему», что зачастую
предполагает превращение (путем точного описания) кон
кретного социального явления в нечто простое и понятное
[71]. В данном случае объяснение действует на основе или
исходит из неизбежно герменевтической сущности обще
ственных наук. Важно подчеркнуть, что «объяснение» при
сутствует в контексте любой социальной деятельности —
будь то вопросы неискушенных акторов или исследования
экспертовсоциологов. И все же мы обратимся к более уз
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
305
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
кому значению понятия «объяснение», связанному с фор
мулировкой не только общих правил, но причиннослед
ственных обобщений — обобщений, которые не просто про
возглашают, что между двумя категориями или классами
социальных явлений существует некое абстрактное отно
шение, но и устанавливают имеющиеся причинноследствен
ные связи.
Как эти причинноследственные связи соотносятся с
индивидами? Согласно Лукесу, некоторые версии методо
логического индивидуализма ссылаются в своих объясне
ниях на психологические особенности организма или орга
нически предустановленные потребности как качества ин
дивидов. Однако подобные объяснения оказываются
совершенно неправдоподобными. Никто не смог предста
вить никаких оснований, сводящих социальные явления к
органическим свойствам. Поэтому эти формы методологи
ческого индивидуализма являются в лучшем случае заявле
ниями гипотетического толка; они не связаны с данными ис
следований, которыми оперируют обществоведы. В других
вариантах методологического индивидуализма свойства,
приписываемые индивидам и используемые в объяснениях,
не исключают возможности структурного анализа, или на
них распространяются опровержения, представленные по
пункту (3), и эти свойства так или иначе содержат соци
альные (структурные) характеристики. Все это нейтрализу
ет методологический индивидуализм. Те, кто защищают и
поддерживают редукционизм, обращаясь к физиологичес
ким свойствам организма, не способны придать своим ут
верждениям значимости с точки зрения реальной практики
общественных наук, другие же не могут назвать качества
индивидов, которые не были бы безнадежно «заражены»
социальным.
На этом Лукес и ставит точку. Мы же, не будучи увере
ны, что это правильно, формулируем проблему иначе. Од
нако прежде чем приступить к обсуждению вопросов, ос
тавленных Лукесом без внимания, будет полезно обратить
ся к ряду аналогичных проблем, порожденных полемикой
между Томпсоном и Андерсоном (Anderson) относительно
особенностей марксизма [72]. Долгое время Томпсон со
мневался в истинности структурных представлений, хотя и
не отвергал их полностью, и последовательно подчеркивал
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
306
значимость исследования структуры, характерного свое
образия и многообразия человеческой деятельности. Так,
описывая представления, лежащие в основе проведенно
го им анализа развития классового общества в Англии
XVIII–XIX вв., он отмечает, что «класс определяется
людьми и их образом жизни — тем, как они проживают
собственную историю, — в конечном счете, это и есть его
единственное определение» [73]. В ходе продолжитель
ных дебатов, оспаривающих взгляды Альтюссера и его
последователей — что побудило Андерсона написать от
вет длиною в книгу, — Томпсон детально поясняет смысл
его позиции. Мы не намерены обсуждать дискуссию в це
лом, а остановимся лишь на некоторых ее аспектах, наи
более существенных для наших целей.
Томпсон совершенно прав [74], критикуя Альтюссера
за неадекватную оценку человеческой деятельности и де
терминистическую концепцию структуры. Люди рассмат
риваются не как осведомленные и способные познавать
субъекты деятельности, но исключительно как «опора»,
средство поддержки того или иного способа производства.
Описывая подобное «уничижение неискушенных акторов»
(терминология наша), Томпсон явно утрирует. Альтюссер и
большинство других приверженцев структурализма или
функционализма «исходят из одной и той же «латентной
антропологии», неявных представлений о «Человеке», со
гласно которым все мужчины и женщины (кроме них са
мих) убийственно глупы и ничтожны» [75]. Социальную
жизнь, или человеческую историю, заявляет Томпсон, сле
дует рассматривать как «неуправляемую человеческую прак
тику». Иными словами, люди ведут себя целеустремленно и
осознанно, но не могут предвидеть или управлять результа
тами собственной деятельности. Для того чтобы понять, как
это происходит, обратимся к термину, который, пишет Том
псон, упускается из виду Альтюссером: речь идет о том, что
Томпсон называет «человеческим опытом» [76]. Опыт есть
связь между «структурой» и «процессом», подлинный ма
териал социального или исторического анализа. Томпсон
подчеркивает тот факт, что подобная точка зрения не ведет
к методологическому индивидуализму. В действительности
он обнаруживает определенное сходство между методоло
гическим индивидуализмом и марксизмом в изложении Аль
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
307
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
тюссера. Ибо Альтюссер убежден, что «структуры» суще
ствуют только в теории, а не в действительности; следова
тельно, его позиция имеет сходство с номинализмом, при
сущим методологическим индивидуалистам. Однако в ко
нечном счете не такто легко определить, насколько
отличаются от методологического индивидуализма воззре
ния самого Томпсона. Некоторые отрывки его работы, где
автор описывает собственные теоретические установки и
убеждения, напоминают концепции, сродни описанным
выше представлениям Уоткинса. Так, возвращаясь к поня
тию класса, он настойчиво утверждает: «Когда мы говорим
о классе, то представляем себе нежестко отграниченную
совокупность людей, имеющих общие интересы, соци
альный опыт, традиции и систему ценностей, предрасполо/
женных вести себя как класс и определять собственную
классовую позицию по отношению к другим группам лю
дей, проявляющуюся в их действиях и представлениях» [77].
Во взглядах Томпсона не мало привлекательного, одна
ко Андерсон легко обнаруживает в них ряд недостатков и
упущений. Когда Томпсон пишет о «людях» и превосход
стве «опыта», как следует понимать эти — на вид очевид
ные — термины? Выделяя их, Томпсон намеревается под
черкнуть значимость человеческой деятельности в процессе
сотворения истории. Однако несмотря на изобилие истори
ческих примеров, предлагаемых им с целью критики пози
ции Альтюссера, понятие «деятельность» так и остается
необъясненным. Хорошо известно, что «опыт» — и мы зна
ем это из попыток В. Дильтея объяснить содержание терми
на Erlebnis (переживание) — понятие двусмысленное и нео
пределенное. Так, например, одно из значений этого слова
напрямую связано с эмпиризмом, где опыт представляется
как пассивная регистрация событий, происходящих в мире,
нечто, весьма далекое от активного содержания термина,
подчеркиваемого Томпсоном. Более того, Томпсон, как ник
то, эффективно демонстрирует отношение между действи
ем и структурой. Это очевидно даже из его основной рабо
ты «Становление рабочего класса в Англии». Книга начи
нается со знаменитого высказывания: «Рабочий класс не
возник подобно солнцу, встающему в определенное время
суток. Он присутствовал при собственном рождении», и его
формирование «обязано не только деятельности, но и со
à ë à â à IV
зданию соответствующих условий» [78]. Вместе с тем, не
смотря на одобрение, справедливо заслуженное этой рабо
той, Андерсон указывает на то, что она, вообще говоря, не
разрешает поставленные вопросы.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
308
Ибо если перед нами стояла задача обосновать тре
бование совместного определения деятельности и не
обходимости, нам пришлось бы, по меньшей мере,
провести объединенное исследование процессов
объективного увеличения и изменения рабочей силы,
вызванных промышленной революцией, и субъектив
ного зарождения классовой культуры в ответ на это…
(Но) появление в Англии промышленного капитализ
ма является скорее сенсационным фоном книги, не
жели непосредственным объектом анализа… Процесс
накопления капитала в период между 1790 и 1830 гг.,
отличающийся неравномерностью распространения
во времени и пространстве, неизбежно оставил свой
след и предопределил состав и характер зарождаю
щегося английского пролетариата. Вместе с тем, все
это не нашло отражения в авторской концепции его
формирования [79].
Полемика между Томпсоном и Андерсоном не подво
дит никаких итогов, однако, ее стоит поставить в один ряд с
более абстрактными теоретическими дебатами вокруг ме
тодологического индивидуализма. Последние почти полно
стью исчерпали себя, однако, живость дискуссии Томпсона
и Андерсона наглядно демонстрирует, что проблема не ут
ратила своей актуальности. По крайней мере в одном, весь
ма важном смысле. Любое научное исследование в области
социальных наук или истории затрагивает проблему соот
ношения действия и структуры, явно или неявно отслежи
вает совпадение или разобщение преднамеренных и непред
намеренных последствий человеческой деятельности и то,
как они влияют на судьбы людей. Никакое манипулирова
ние абстрактными понятиями не способно заменить непос
редственное исследование подобных проблем в условиях
реального взаимодействия. Ибо превращение влияний бес
конечно и нет никаких оснований полагать, что структура
«определяет» действие или наоборот. Характер ограниче
ний, которым подвергаются люди, цели, на достижение ко
торых они направляют имеющиеся у них возможности, а
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
309
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
также обнаруживающиеся у них познавательные способ
ности, заметно меняются по ходу истории.
Четкость концептуальных позиций может дать ответ на
вопрос, как лучше подойти к этим проблемам. Аргумента
ция Томпсона близка рассуждениям Уоткинса и других в
том, что оба автора полагаются и опираются в своих дово
дах на интуитивную, не имеющую под собой теоретической
основы концепцию «индивида» или субъекта деятельности.
Недоверчивое отношение к стремлениям «структурной со
циологии», представленной в форме, предложенной Блау
или разработанной Альтюссером, вполне обоснованно. Ме
тодологический индивидуализм не безопасен, как предпо
лагает Лукес, в отношении целей «структурных социоло
гов». Методологические индивидуалисты заблуждаются
постольку, поскольку заявляют, что социальные категории
могут быть сведены к описаниям, сделанным с позиций ин
дивидуальных утверждений. Однако они правы, предпола
гая, что «структурная социология» пренебрегает или, по
меньшей мере, радикально недооценивает способность лю
дей познавать; кроме того, они совершенно справедливо на
стаивают на том, что «социальные силы» есть не более и не
менее, чем соединения преднамеренных или непреднамерен
ных последствий человеческих действий, предпринятых в
определенных контекстах.
«Структурная социология» и методологический инди
видуализм не являются альтернативами, такими, что, отри
цая одну, мы принимаем другую. В некоторых отношениях,
пишет Лукес, полемика между ними достаточно бессодер
жательна. Суть состоит в том, чтобы избавившись от одних
терминов, конкретизировать или детально разработать дру
гие, развив их до такого уровня, которого не удавалось до
стичь ранее. Содержание понятия «индивид» нельзя счи
тать самоочевидным. Проблема состоит не в сравнении ут
верждений, а в определении, что же представляют собой
субъекты деятельности — нечто подобное мы пытались про
делать в отношении основных понятий теории структура
ции. Это предполагает отказ от уравнения структуры с ог
раничением. Отношения, существующие между «разблоки
рованием» (предоставлением возможности) и ограничением,
могут быть сравнительно легко представлены на логичес
ком уровне, отправной точкой которого является понятие
à ë à â à IV
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
310
дуальности структуры. История не является «неуправляе
мой человеческой практикой». Это ограниченные во време
ни человеческие практики и установленные порядки, фор
мирующие и формируемые структуральными свойствами, в
рамках которых заключены и объединены различные фор
мы власти — не слишком изящно, но достаточно точно вы
раженное определение.
Следующий вопрос, возникающий в рамках дебатов по
поводу методологического индивидуализма, звучит следу
ющим образом: являются ли акторами коллективные общ
ности? Что означает, когда мы говорим, например: «Прави
тельство решило проводить политику Х?» или «Перед ли
цом угрозы восстания правительство приняло быстрые и
решительные меры?» Здесь необходимо выделить различ
ные разграничения. В предыдущей главе мы упоминали о том,
что описания деятельности не следует путать с обозначени
ем деятельности как таковой. Ни описание деятельности,
ни оценки взаимодействия невозможно представить исклю
чительно в терминах индивидуальных утверждений. Но толь
ко индивиды, существа, обладающие телесным, материаль
ным бытием, являются субъектами деятельности. Если кол
лективы или группы не есть субъекты деятельности, то
почему мы иногда говорим о них так, будто они являются
таковыми, как в приведенных выше примерах? Мы склонны
делать это, когда сталкиваемся с очевидным рефлексивным
мониторингом условий социального воспроизводства, ассо
циирующимся главным образом с организациями, хотя и не
только с ними. «Правительство решило проводить полити
ку Х» — краткое описание решений, принятых индивидами
на консультативной основе, политика, обусловленная и тес
но связанная с нормами. Решения, принимаемые правитель
ствами или другими организациями, могут не быть резуль
татом, устраивающим всех, или наиболее благоприятным, с
точки зрения любого из тех, кто участвовал в их принятии,
исходом дела. В этих условиях стоит подчеркнуть, что уча
стники «принимают решение» (индивидуально) «выбрать»
(сообща) определенный образ действий. Иными словами,
члены правительства могут согласиться следовать достиг
нутым договоренностям, которые противоречат их взгля
дам, или против которых они голосовали, но которые, вме
Êîììåíòàðèè
1. CPST, с. 222–225.
2. CCHM, гл. 8.
3. Там же, с. 45–46. Идеи, представленные нами в настоя
щей работе, незначительно отличаются от более ран
них взглядов на проблему. Другие нюансы, на которые
мы ссылаемся здесь, подробно изложены на с. 157–164
и 166–169.
4. В предшествующих параграфах мы вплотную следуем рас
суждениям Эберхарда. См.: Wolfram Eberhard, Conquerors
and Rulers (Leiden: Brill, 1965), с. 9 и далее.
5. Marshall G.S. Hodgson, «The interrelations of societies in
history», Comparative Studies in Society and History, vol. 5,
1962–1963, с. 233.
6. H.A. Gailey, A History of Africa, 1800 to the Present, 2 vols.
(New York: HoughtonMifflin, 1970–1972), 2 vols.; René
Grousset, The Empire of the Steppes (New Brunswick: Rutgers
University Press, 1970).
9. Roy Bhaskar, The Possibility of Naturalism (Brighton:
Harvester, 1979), с. 42.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
8. Carlstein, «The sociology of structuration in time and space»,
с. 52–53. См. также John Thompson, Critical Hermeneutics
(Cambridge: Cambridge University Press, 1981), с. 143–144.
311
Ý. Ãèääåíñ
7. T. Carlstein, «The sociology of structuration in time and space:
a timegeographic assessment of Giddens’s theory», Swedish
Geographical Yearbook (Lund: Lund University Press, 1981);
Derek Layder, Structure, Interaction and Social Theory
(London: Routledge, 1981); J.B. Thompson, Critical Herme/
neutics (Cambridge: Cambridge University Press, 1981);
Margaret S. Archer, «Morphogenesis versus structuration: on
combining structure and action», British Journal of Sociology,
vol. 33, 1982.
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
сте с тем, нашли поддержку большинства. Важно понять,
что высказывания типа «Правительство решило…» или
«Правительство поступило…» есть краткие формулиров
ки, ибо в некоторых ситуациях может иметь значение, ка
кие индивиды явились основными инициаторами или испол
нителями любых принятых (или не принятых) решений и
последовавшей за ними политики.
10. Emile Durkheim, The Rules of Sociological Method (London:
Macmillan, 1982), с. 39–40.
11. Там же, с. 50 и 52.
12. Там же, с. 2–3.
13. Karl Marx, Capital (London: Lawrence & Wishart, 1970), стр.
72. Интересный и поучительный анализ этого вопроса
изложен в Gillian Rose, The Melancholy Science (London:
Macmillan, 1978), глава 3.
14. Karl Marx, Grundrisse (Harmondsworth: Penguin, 1976),
с. 157.
15. См. CPST, гл. 5.
à ë à â à IV
16. Было подготовлено для написания CCHM, однако, не вош
ло в окончательный вариант работы.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
312
17. Данная классификация оставляет возможность включе
ния других типов общественного устройства — напри
мер, социалистических государств в противоположность
капиталистическим, равно как и других форм социеталь
ной организации, которые, возможно, появятся в буду
щем.
18. Эта точка зрения отражена в CCHM, с. 164. Утвержде
ние, согласно которому «город являет собой ключевой
момент механизмов системной интеграции», сформули
ровано, на наш взгляд, не совсем корректно. Более того,
мы не считаем, что отношения город — провинция явля
ются унитарными или единообразными; рассматриваемые
сквозь призму и в контексте совокупности различных об
ществ они предстают перед нами как комплексные и гете
рогенные.
19. Immanuel Wallerstein, The Modern WorldSystem (New York:
Academic Press, 1974); для сравнения см. Шпенглера: «Раз
ве не смешно противопоставлять какоето «Новое вре
мя», охватывающее несколько столетий и притом локали
зированное почти исключительно в Западной Европе,
«Древнему миру, который охватывает столько же тыся
челетий и к которому сверх того присчитывают еще в виде
прибавления всю массу догреческих культур, не пытаясь
глубже расчленить их на отдельные части?» [Цит. по:
Шпенглер О. Закат Европы. Минск: Харвест, М.: АСТ, 2000.
Ср. 26]. Oswald Spengler, The Decline of thw West (London:
Allen & Unwin, 1961), с. 38.
20. Для сравнения см. ссылку 2.
21. Для сравнения см. наше эссе «The nationstate and
violence».
22. CPST, с. 104–105.
24. Там же, с. 110 и 103.
25. Там же, с. 168.
26. Ранние варианты некоторых из этих идей содержатся в
CSAS, глава 6.
27. Marx, Capital, vol. 1, с. 337.
28. Там же, с. 338.
29. Там же, с. 356.
30. Marx, Capital, vol. 1, с. 111.
31. CPST, с. 141ff.
32. Claude LéviStrauss, Structural Anthropology (London : Allen
Lane, 1968), с. 365–366.
33. Claude LéviStrauss, The Savage Mind (London: Weidenfeld &
Nicolson, 1966), с. 93.
34. Этот вопрос является основной темой работы «Between
Capitalism and Socialism».
35. CCHM, гл. 7, 8 и 9. Мы также оставляем без внимания
важный вопрос (детально рассмотренный в CCHM) вза
имоотношений, существующих между капитализмом, го
сударством и делением общества на классы.
36. Подробнее см. Between Capitalism and Socialism.
38. Там же, стр. 5–6. См. также Henri J.M. Claessen and Peter
Skalnik, The Early State (The Hague: Mouton, 1978).
40. Arthur Waley, Three ways of Thought in Ancient China (London:
Allen & Unwin, 1939), с. 38. Подробнее см.: J.G. A. Pocock,
«The origins of the study of the past», Comparative Studies in
Society and History, vol. 4, 1961–1962.
41. Claude LéviStrauss, Totemism (London: Merlin, 1964), с. 98.
42. Там же. ЛевиСтросс пишет: «Язык Дакота не располага
ет специальным термином для обозначения времени,
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
39. Edward Shils, Tradition (London: Faber & Faber, 1981), с. 280.
313
Ý. Ãèääåíñ
37. См.: John H. Kautsky, The Politics of Aristocratic Empires
(Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1982): «Если
класс рассматривается нами как группирование на осно
ве противостояния другому классу, тогда аристократия и
крестьянство вообще не являются классами» (с. 75).
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
23. Marx, Capital, с. 110.
однако, может передать содержание этого понятия по
средством ряда способов отображения состояния про
тяженности. В действительности дакота считают, что вре
мя создает протяженность, в которой отсутствует какая
либо система мер: оно представляет собой бесконечное и
ничем не ограниченное «свободное благо» (с. 99). Инте
ресные наблюдения на этот счет представлены в: Birgit
Schintholzer, Die Auflosung des Geschichtbegriffs in
Strukturalismus, диссертация на соискание докторской
степени (Hamburg, 1973).
43. E.P Thompson, The Poverty of Theory (London: Merlin, 1978),
с. 86 и 291.
44. G. Vico, The New Science (Ithaca: Cornell University Press,
1968), с. 382, § 1108.
45. Thompson, The Poverty of Theory, с. 86.
à ë à â à IV
46. Alain Touraine, The Self Production of Society (Chicago:
University of Chicago Press, 1977), с. 238.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
314
47. Herbert Blumer, «Collective behaviour», in Alfred M. Lee,
Principles of Sociology (New York: Barnes & Noble, 1951), с. 199.
48. Norman Cohn, «Medieval millenarianism: its bearing upon the
comparative study of millenarian movements», in Silvia L. Trapp,
Millenial Dreams in Action (The Hague: Mouton, 1962), с. 31.
49. Для сравнения см.: J.A. Banks, The Sociology of Social
Movements (London: Macmillan, 1972), стр. 20–21 и далее.
50. André Gorz, Farewell to the Working Class (London: Pluto,
1982).
51. Для сравнение см. Raymond Boudon, The Uses of Structuralism
(London: Heinemann, 1971). Будон рассматривает несколь
ко отличных друг от друга вариантов использования это
го понятия. Абсолютно противоположные взгляды пред
ставлены в: Peter M. Blau, Approaches to the Study of Social
Structure (London: CollierMacmillan, 1975).
52. Walter L. Wallace, «Structure and action in the theories of
Coleman and Parsons», in Blau, Approaches to the Study of
Social Structure, с. 121.
53. Bruce H. Mayhew, «Structuralism versus individualism», Parts
1 and 2, Social Forces, vol. 59, 1980, с. 349.
54. Там же, с. 348.
55. Peter M. Blau, Inequality and Heterogeneity (New York: Free
Press, 1977); «Structural effects», American Sociological
56. Inequality and Heterogeneity, с. IX.
57. «Parameters of social structure», с. 221.
58. Inequality and Heterogeneity, с. X.
59. «Parameters of social structure», стр. 252–3. «Угрозу со
здает характерное для современного общества главен
ствующее положение влиятельных организаций, таких
как Пентагон, Белый дом и гигантские промышленные
конгломераты. Тенденция развивается в направлении
усиления концентрации экономических и людских ре
сурсов и власти, получаемой благодаря этим ресурсам
крупными организациями и их высшим руководством,
что ведет к возрастающей консолидации основных ре
сурсов и форм власти...»
60. Inequality and Heterogeneity, с. 246.
61. «A macrosociological theory of social structure», с. 28.
62. Peter M. Blau, «A formal theory of differentiation in orga
nizations», American Sociology Review, vol. 35, 1970, с. 203.
315
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
63. Эти рассуждения приведены в Stephen P. Turner, «Blau’s
theory of differentiation: is it explanatory?», Sociological
Quarterly, vol. 18, 1977. Некоторые из этих вопросов под
нимаются Блау в статье «Comments on the prospects for a
nomothetic theory of social structure», Journal for the Theory
of Social Behaviour, vol. 13, 1983. См. также выдающуюся
работу Mayhew, опубликованную в том же издании,
«Causality, historical particularism and other errors in socio
logical discourse». Вклад Блау продолжает демонстриро
вать недостатки, обозначенные нами. (1) Элементы гер
меневтики, присутствующие в формулировке концепций
социального анализа подавляются в пользу той точки зре
ния, что «целью социологии является изучение влияния
«социального окружения» на «поддающиеся наблюде
нию тенденции в поведении людей» (с. 268). (2) Упомина
ния и ссылки на мотивы, основания и намерения субъек
тов социального действия упорно приравниваются к «пси
хологии» и относятся к области, лежащей вне сферы
интересов «социологии». (3) Версия несостоятельной ес
тественнонаучной философии, в которой «объяснение»
неизбежно связано с «номотетическидедуктивным тео
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
review, vol. 25, 1960; «Parameters of social structure», in Blau,
Approaches to the Study of Social Structure; «A macrosocio
logical theory of social structure», American Journal of Socio/
logy, vol. 83, 1977.
à ë à â à IV
ретизированием» (с. 265), принимается безоговорочно.
(4) Не рассматривается возможность того, что даже если
рассматриваемая в подобном ключе естественнонаучная
философия и является приемлемой, характер «законов»,
имеющих место в социальной науке, может существенно
отличаться от законов природы. (5) В целом вся концеп
ция строится на хорошо известном, но ошибочном ут
верждении, согласно которому социальная наука (в отли
чие от естественной) находится на начальной стадии сво
его развития. Блау соглашается, что «в социологии нет
детерминистских законов», «по крайней мере до сих пор»
они неизвестны (с. 266). Однако он убежден в том, что
рано или поздно такие законы будут обнаружены — мы
не можем сбрасывать со счетов эту возможность, по
скольку «номотетическая теория социальной структуры,
несомненно, находится до сих пор в зачаточном состоя
нии» (с. 269).
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
316
64. Цитируется по: Wolfgang Mommsen, «Max Weber’s political
sociology and his philosophy of world history», International
Social Science Journal, vol. 17, 1965, с. 25. Конечно, вопрос о
том, насколько Вебер руководствовался в своих трудах
этим принципом, остается спорным.
65. Max Weber, Economy and Society (Berkeley: University of
California Press, 1978), vol. 1, с. 13.
66. Steven Lukes, «Methodological individualism reconsidered»,
in Essays in Social Theory (London: Macmillan, 1977).
67. F.A. Hayek, Individualism and Economic Order (Chicago:
University of Chicago Press, 1949), с. 6.
68. Лукес также определяет содержание понятия методоло
гического индивидуализма, доктрины «социального ин
дивидуализма», которая «(весьма неявно) утверждает, что
общество имеет своей конечной целью благо индивидов».
Lukes, «Methodological individualism reconsidered», с. 181–
182.
69. J.W.N. Watkins, «Historical explanation in the social sciences»,
in P. Gardiner, Theories of History (Glencoe: Free Press, 1959).
Ý. Ãèääåíñ
70. Lukes, «Methodological individualism reconsidered», с. 178.
71. Для сравнения см. NRSM, гл. 4.
72. E.P. Thompson, The Poverty of Theory (London: Merlin, 1978);
Perry Anderson, Arguments within English Marxism (London:
Verso, 1980).
73. E.P. Thompson, The Making of the English Working Class
(Harmondsworth: Penguin, 1968), с. 40.
74. CPST, гл. 1 и далее.
77. Там же, с. 295. Оригинал на итальянском языке.
78. Thompson, The Making of the English Working Class, с. 9.
79. Anderson, Arguments within English Marxism, с. 32–34.
Ñòðóêòóðà, ñèñòåìà, ñîöèàëüíîå âîñïðîèçâîäñòâî
75. Thompson, The Poverty of Theory, с. 148.
76. Там же, с. 30.
317
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Ãëàâà V
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
318
В этой главе мы намерены проанализировать противо/
речия, свойственные целому ряду теорий социальных из
менений, в частности, тем из них, что относятся к разряду
эволюционных, и привести доводы в пользу воссоздания
представлений о власти как о неотъемлемом элементе уст
ройства социальной жизни. Деконструкция теорий соци
альных изменений означает отрицание того факта, что не
которые из наиболее заветных и честолюбивых замыслов
социальной теории — и «исторического материализма» в том
числе — могут быть реализованы. Речь идет не о сравни
тельно слабых и неубедительных заявлениях о том, что эти
теории бездоказательны и не имеют под собой никаких ос
нований. Суть разногласий гораздо серьезней: мы полагаем,
что они заблуждаются относительно возможных причин
социальных сдвигов. Деконструкция теорий социальных
изменений может осуществляться по трем направлениям
анализа, расположенным в убывающем — по степени обоб
щения — порядке:
ñòðóêòóðíûé äåòåðìèíèçì
ñòåïåíü îáîáùåíèÿ
ñîöèàëüíûé ýâîëþöèîíèçì
èñòîðè÷åñêèé ìàòåðèàëèçì
Рис. 19
В большинстве своем социальные науки — как академи
ческая социология, так и марксизм — исходят из предполо
жения о возможности построения теоретических моделей
319
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* См. комментарии на с. 276–283.
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
структурных причинноследственных связей, объясняющих
детерминированность социального действия в целом [1]*.
Большинство версий структурного детерминизма строится
на основе тезиса о том, что общественные науки способны
обнаружить универсальные законы, определяющие послед
ствия структурных ограничений. Конкретный случай или тип
поведения рассматриваются в качестве примера общей зако
номерности, граничные условия действия которой установ
лены. «Детерминированность» тождественна здесь особой
форме детерминизма. Полемика вокруг модели «подведения
под общее» (так называемой номологической модели) дает
детальные представления о проблеме; не углубляясь в пред
мет, скажем лишь, что подобная точка зрения несовместима,
на наш взгляд, с описанным выше характером обобщений в
социальных науках (см. также с. 343–347) [2]. Отрицать су
ществование общего основания структурной детерминации,
значит занимать позицию, соответствующую большинству по
ложений нашей работы [3].
Некоторые теоретические модели, используемые для ос
мысления общих механизмов социальных изменений, исходят
из вышеизложенных представлений. Так, например, делают
ся выводы о существовании универсальных законов, управля
ющих процессами социальных изменений, вокруг которых
должны разрабатываться соответствующие теории. Вместе с
тем, история знает немало попыток объяснить изменения, где
отсутствие законов компенсируется определением ряда огра
ниченных принципов детерминации изменений, используемых
в своего рода универсальной манере. Наиболее известными
среди них, безусловно, являются эволюционные концепции.
Понятие «эволюционизма» не поддается простому оп
ределению, что обусловлено существованием множества
различных позиций и точек зрения на предмет, а также рос
том и спадом популярности эволюционных концепций в со
циальных науках. Вторая половина XIX в. явилась кульми
нацией эволюционизма в социальной теории, что в значи
тельной мере объяснялось достижениями и открытиями
Ч. Дарвина в области биологии [4]. Впоследствии эволюци
онные представления стали выходить из моды, что было осо
бенно заметно в антропологии, находившейся под влияни
ем тех или иных интерпретаций «культурного релятивиз
ма». Вместе с тем они сумели сохранить своих сторонников
и среди антропологов, а в археологии эволюционизм попре
жнему занимал лидирующие позиции. В англосаксонском
мире подъем функционализма, представителями которого
в антропологии были Малиновский (Malinowski) и Радк
лиффБраун (RadcliffeBrown), а в социологии — Мертон и
Парсонс, стал причиной забвения эволюционной теории,
последующее возрождение которой связывается, тем не
менее, с именем Парсонса [5].
Ãëàâà V
Ýâîëþöèîíèçì è ñîöèàëüíàÿ òåîðèÿ
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
320
Большинство эволюционных концепций представляет
собой примитивные примеры «эндогенных» или «развора
чиваемых» моделей изменений, критикуемых нами ранее.
В действительности эти разновидности эволюционной тео
рии зачастую тесно связаны с функционализмом — замеча
тельным примером чему являются работы О. Конта, а посе
му граница между функционализмом и эволюционизмом,
обозначенная Малиновским и др., должна рассматриваться
скорее как частный случай, нежели естественное положе
ние дел. Связь между ними становится очевидной благода
ря соотнесению с органическим миром. Растение или орга
низм заключает в себе траекторию развития, «развертку»
скрытых возможностей. Изменение понимается здесь как
нечто, управляемое механизмами этой развертки, а обще
ства рассматриваются как четко ограниченные союзы. Вне
шние условия служат для усиления или сдерживания про
цессов развития, фактически являясь фоном, на котором
функционируют механизмы изменений. Некоторые эволю
ционные модели приписывают изменениям постепенный,
последовательный характер, свойственный им по сути. Так,
Дюркгейм утверждал, что политические революции пред
ставляют собой возбуждения на поверхности социальной
жизни, не способные стать причиной серьезных обществен
ных изменений, ибо эволюция основных институтов обще
ства происходит — неизменно и неизбежно — в медленном
темпе [6]. Вместе с тем эти концепции отнюдь не чужды
теориям, утверждающим, что эволюция осуществляется
посредством процессов революционных изменений. К тако
321
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Независимо от того, используем мы прилагательное
«биологический» или нет, термин «эволюция» проч
но ассоциируется с миром живых существ… Фунда
ментальные понятия органической эволюции или
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
вым относятся воззрения К. Маркса. В «Предисловии» к
работе «К критике политической экономии» Маркс пи
шет, что основным «двигателем» социальных изменений в
обществе является развитие производительных сил. На из
вестной ступени своего развития материальные производи
тельные силы общества приходят в противоречие с суще
ствующими производственными отношениями, внутри ко
торых они до сих пор развивались: из форм развития
производительных сил эти отношения превращаются в их
оковы, тогда наступает эпоха социальной революции; за
тем весь процесс повторяется сначала [7]. Источник изме
нений следует искать в свойствах и характеристиках клас
совых обществ, содержащих «семена собственных преоб
разований».
Что стоит за термином «эволюция»? Само слово проис
ходит от латинского evolutio — «развертывание». Изначаль
но термин использовался для обозначения процесса разво
рачивания манускриптов, написанных на пергаменте. Совре
менное звучание он приобрел только в конце XVII в.; именно
в это время понятие эволюции стало употребляться для опи
сания процессов систематических, регулярных изменений,
осуществляемых в несколько отличных друг от друга эта
пов. Огюст Конт (Comte) был одним из первых выдающих
ся обществоведов, прибегнувших к расширенному толкова
нию понятия эволюции, и его формулировки не слишком
отличаются от тех, что были предложены позже (включая
принадлежащие Т. Парсонсу. Конт писал о сменах социе
тальных типов, их дифференциации и синтезе, поддержи
вающих «целостный и непрерывный порядок». «Никакой
реальный порядок не может организоваться и тем более
существовать длительное время, если он не подкрепляется
достижением; никакое значительное достижение не сможет
появиться на свет, если оно не имеет своей конечной целью
очевидное укрепление порядка» [8].
Ниже приведены современные определения социальной
или культурной эволюции, отобранные нами наугад.
изменчивости, отбора, адаптации, дифференциации
и интеграции, приведенные в соответствие с соци
альными и культурными явлениями, являются ключе
вым моментом наших изысканий (Т. Парсонс) [9].
Ãëàâà V
Эволюция представляет интерес с точки зрения оп
ределения периодически повторяющихся форм, про
цессов и функций… Культурная эволюция может рас
сматриваться как особый тип исторической реконст
рукции или как специфический методологический
подход (Стюард (Sreward) Джулиан Х.) [10].
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
322
Эволюция (естественная и социальная) представляет
собой самоподдерживающийся, самопреобразую
щийся и самопревосходящий процесс, направленный
во времени, а посему необратимый, который влечет
за собой всевозможные оригинальные новшества,
многообразие, усложнение организационных форм,
развитие знаний и приводит к тому, что интеллекту
альная деятельность становится все более осознан
ной (Хаксли (Huxley) Дж.) [11].
Эволюцию можно определить как организованную во
времени последовательность вырастающих одна из
другой форм: культура переходит с одной ступени
развития на другую. В этом процессе время является
таким же неотъемлемым и существенным фактором,
как и изменение формы. Процесс эволюции необра
тим и неповторим… Он подобен историческому или
диффузионному процессу, так как оба они преходя
щи, а посему необратимы и неповторимы. Вместе с
тем они отличаются друг от друга тем, что первый
номотетичен, а второй идеографичен… Эволюцион
ный процесс неизменно происходит в какомлибо
месте и в некотором временном континууме, однако,
конкретные время и место не имеют значения. Глав
ным остается организованная во времени последова
тельность форм (Уайт (White) Лесли Э.) [12].
И в биологической, и в культурной сферах эволюция
осуществляется одновременно в двух направлениях.
С одной стороны, посредством механизмов адаптив
ной трансформации она порождает многообразие:
новые формы отличаются от старых. С другой сторо
ны, эволюция является источником прогресса: выс
шие формы возникают из низших и превосходят их.
Первое из этих направлений есть эволюция специ
фическая, второе — общая… исследование этих ас
пектов эволюции требует различных подходов. Изу
чение специфической эволюции, связанное с анали
зом линий происхождения, предполагает обращение
к филогенетической классификации. Если речь захо
дит об общей эволюции, акцент перемещается на осо
бенности прогресса как такового, а формы система
тизируются по стадиям или уровням развития безот
носительно филогенеза (Салинз (Sahlins) М.) [13].
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
323
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Между приведенными высказываниями существуют
очевидные различия. Так, то, что Салинз именует «специ
фической эволюцией», является, по мнению Стюарда, от
вергающего концепцию «общей эволюции», единственно
возможным значением этого понятия. Вместе с тем, опреде
ления имеют некие общие — установленные или предпола
гаемые — черты, которые могут быть использованы для
определения того, какую теорию или подход следует отно
сить к разряду «эволюционных». Мы считаем доказанным
тот факт, что «эволюция» есть нечто большее, чем случай
ный термин (к которому не может быть никаких претен
зий), синонимичный понятиям «развитие» и «изменение».
В общественных науках понятие «эволюционная теория»
приобретает особое звучание благодаря наличию следую
щих характерных особенностей, которые, однако, нельзя
отнести к разряду чрезмерно жестких и непоколебимых.
Вопервых, должна существовать по меньшей мере пред
полагаемая концептуальная связь с биологической эволю
цией. Из приведенных нами определений ясно, что этот кри
терий склонны выделять не все, но многие из тех, кто счита
ет себя сторонниками эволюционных концепций. Это
утверждение имеет смысл даже в том случае, если понятие
«эволюция» зародилось в недрах социальной, а не биологи
ческой науки, ибо именно последнее четкое определение и
продемонстрировало значение эволюционных изменений, не
прибегая к телеологическим идеям и представлениям. Ис
пользование термина «эволюция» в общественных науках
неуместно в условиях отсутствия какихлибо связей спо
нятийным словарем, принятым в биологии. Речь не идет о
необходимости или желательности полного концептуаль
ного соответствия. В последнее время эволюционизм — и,
несомненно, дарвинизм — подвергаются жестким нападкам
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
324
и критике со стороны естественных наук; вполне вероятно,
что он может быть окончательно дискредитирован ими, со
храняя определенное влияние в социологии.
Вовторых, социальный эволюционизм должен означать
нечто большее, чем последовательность изменений относи
тельно конкретно установленных критериев, а именно — ме
ханизм изменений. Этот момент представляется нам настоль
ко важным, что его следует обсудить в деталях. Некоторые
сторонники эволюционизма полагают, что отстоять представ
ления об эволюции в социальной теории можно, продемон
стрировав движение вперед относительно определенных со
циальных вех, имевшее место на протяжении всей истории
существования человеческого общества от древнейших вре
мен до наших дней. Так, Уайт предложил индекс эволюции, в
основу которого было положено производство энергии. Об
щества, или «культурные системы» (терминология Уайта),
различаются по своим способностям к переработке энергии:
некоторые из них более эффективны в этом отношении, чем
другие. Следовательно, различные культурные системы мо
гут быть ранжированы по шкале сравнительных коэффици
ентов, полученных путем соотнесения количества преобра
зованной и использованной энергии с числом людей, входя
щих в эти системы [14]. Со времен Конта и Спенсера
сторонники эволюционных теорий ссылались на возраста
ние сложности, дифференциации и т. п. Конечно, понятие
эволюции может использоваться для обозначения такого,
абстрагированного от пространства и времени, движения впе
ред. Позволительно утверждать, например, что малые уст
ные культуры и современные индустриальные общества на
ходятся на разных полюсах континуума потребления и рас
пределения энергии (или пространственновременной
протяженности). Нетрудно доказать, что одни уровни тех
нического развития или формы социальной организации пред
варяют другие. В этом значении понятие эволюции достаточ
но определенно. Однако подобное словоупотребление нико
им образом не раскрывает нам суть социальных изменений и
не соответствует критерию относительной близости с эво
люцией биологической.
Втретьих, необходимо определить последовательность
стадий социального развития, в которой механизм измене
ний связывался бы с вытеснением или замещением одних ти
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
В контексте социального понятие адаптации может
(1) быть бессодержательным, т. е. использоваться в таком
широком и неопределенном значении, что больше сбивает с
толку, нежели вносит ясность; (2) использоваться в оши
325
Ý. Ãèääåíñ
Àäàïòàöèÿ
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
пов или подходов к социальной организации другими. Эти
стадии могут быть систематизированы в форме специфичес
кой или общей эволюции, или их сочетания. Нет оснований
полагать, что движение вверх по ступеням эволюции равно
сильно прогрессу, оцениваемому с позиций нравственных
критериев, за исключением тех случаев, когда это подтверж
дается со всей очевидностью. Особо подчеркнем тот факт,
что эволюционные теории склонны объединять понятия «про
движение» и «прогресс», и это объясняется тенденциями к
этноцентризму, возможно не свойственными эволюциониз
му как таковому, но трудно избегаемыми на практике.
Вчетвертых, определение механизмов социальных из
менений подразумевает, что их анализ охватывает весь
спектр истории человечества, где они занимают господству
ющую позицию. Главенствующая роль здесь отводится
«адаптации» (под которой в большинстве случаев понима
ют приспособление к материальному миру), которая фигу
рирует практически во всех эволюционных теориях, хотя
бы и отличных во всех других отношениях.
Не все представления о социальных изменениях, осно
вывающиеся на понятии адаптации, относятся к разряду
эволюционных, поскольку они могут не соответствовать
предыдущим критериям. Вместе с тем понятие адаптации
настолько прочно и органично вписалось в эволюционные
теории, что без него последние лишаются своей убедитель
ности [15]. Следовательно, если при объяснении социальных
изменений концепция адаптации оказывается бесполезной
(о чем мы намерены заявить далее), эволюционизм утрачи
вает большую часть своей привлекательности. Кроме того,
критикуя эволюционные теории, мы упомянем и то, что они
«втискивают» историю человечества в рамки несоответству
ющей ей модели, а также имеют тенденцию ассоциировать
ся (хотя и не всегда) с рядом не вполне уместных выводов и
умозаключений.
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
326
бочных и логически несостоятельных объяснительных схе
мах, сродни тем, что характерны для функционализма;
(3) встречаться в очевидно ложных представлениях о дина
мических тенденциях человеческих обществ.
Обратимся к первому пункту: в своем изначальном и
наиболее точном смысле понятие адаптации может исполь
зоваться в биологии, откуда оно происходит [16] и где обыч
но употребляется для обозначения изменений, происходя
щих с совокупностью наследственных факторов организ
мов в результате их взаимодействия с окружающей средой
и естественного отбора качеств, необходимых для выжива
ния. Однозначная трактовка адаптации в науках обществен
ных возможна при условии, что она рассматривается в каче
стве общего понятия, описывающегося весь диапазон про
цессов, посредством которых люди реагируют и преобразуют
свойства своего материального и физического окружения.
Так, Р. Раппапорт (Rappaport) определяет адаптацию как
«процесс, посредством которого организмы или группы орга
низмов поддерживают состояние гомеостазиса внутри и
между собой перед лицом краткосрочных колебаний и дол
говременных изменений в составе или структуре окружаю
щей их действительности, прибегая к ответным изменениям
собственного состояния, состава или структуры» [17]. Вмес
те с тем, для эволюционных теорий свойственно расширять
это понятие настолько, что термин «адаптация» становится
безнадежно аморфным и расплывчатым. Так, Хардинг
(Harding) определяет адаптацию как «обеспечение и поддер
жание контроля над окружающей средой», что в принципе
не вызывает никаких возражений. Затем, однако, он заявля
ет, что в эволюционной теории адаптация не только затраги
вает отношения, существующие между обществами и приро
дой, но и касается «взаимного приспособления первых».
Адаптация к природным условиям формирует техно
логию культуры и, как производное, ее социальные и
идеологические компоненты. Вместе с тем адаптация
к другим культурам может формировать общество и
идеологию, которые в свою очередь влияют на техно
логию, определяя будущие направления ее развития.
Итоговым результатом процесса адаптации является
производство организованного культурного цело
го — объединенные технологии, общества и идеоло
гии, — которое выдерживает двоякое избирательное
влияние природы, с одной стороны, и воздействие
внешних культур, с другой [18].
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
327
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
В данном случае понятие адаптации настолько размыто,
что потенциально включает в себя все возможные источники
преобразования и влияния на социальную организацию!
Подобное положение дел типично для эволюционных
концепций в социальных науках (для сравнения см., напри
мер, определение понятия, предложенное Парсонсом). При
чины этого достаточно просты. Там, где «адаптация» опре
деляется с той или иной степенью точности — как в форму
лировке Раппапорта, — а то, что адаптируется, имеет четкие
границы, понятие, рассматриваемое как общий механизм
социальных изменений, является очевидно неадекватным.
Если окружение представляет собой «естественную среду»,
«адаптация» к которой есть ответ на различимые измене
ния, происходящие в ней, приводящий к модификации су
ществующих органических или социальных характеристик,
то понятие адаптации слишком ограничено для того, чтобы
претендовать на роль подобного механизма. Придать ему
убедительности можно, расширив его содержание — охва
тив термином «окружение» другие общества (т. е. создав
«социальное окружение»), и / или причисляя к «адаптации»
все более или менее значимые социальные процессы, содей
ствующие поддержанию стабильности в обществе. Однако
сделав это, мы получаем понятие столь неопределенное, что
использование его для объяснения чеголибо кажется нам
бесполезным.
Бессодержательность, сквозящая в этих формулиров
ках, приводит к тому, что понятие адаптации широко ис
пользуется в разного рода ложных «объяснительных схе
мах». Вряд ли имеет смысл утверждать, что общества или
типы обществ, выжившие в установленный период време
ни, потому что они выжили, должны были выжить. Однако
именно этим и занимается большинство объяснительных
схем, апеллирующих к понятию «адаптация». Зачастую
предполагается, что выживание социальной единицы мож
но объяснить с позиций ее превосходящих адаптивных воз
можностей. Но что стоит за последними? Если судить об
этом, прибегая к вышесказанному, — все элементы, кото
рые следует задействовать во имя того, чтобы данная еди
Ãëàâà V
ница выдержала испытание временем в то время, как другая
нет. Вместе с тем, если «адаптация» понимается нами в бо
лее узком значении, предложенные трактовки также име
ют недостатки, олицетворяя собой варианты функциона
лизма [19]. Красноречивым примером является хорошо из
вестная цитата из работы Гордона В. Чайлда (Childe),
который:
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
328
...начинает с того очевидного факта, что человек не
может жить без еды. Поэтому общество не может
существовать, если его члены не обеспечены доста
точным количеством продовольствия, необходимого
для их выживания и воспроизводства себе подобных.
Если какоелибо общество утвердило бы порядки или
институты, появление которых привело к прекраще
нию снабжения продовольствием (если, например,
крестьяне в Египте принуждались бы к круглогодич
ным работам по строительству пирамид) или оста
новке воспроизводства (что могло бы быть следстви
ем глобального и фанатичного следования обету
безбрачия), оно вскоре прекратило бы свое существо
вание. Отсюда следует, что решающая роль в процес
се определения мнений, верований и идеалов должна
отводиться снабжению продовольствием. В этом слу
чае методы обеспечения и поддержания жизни осу
ществляют аналогичный, но более конкретный конт
роль. Таким образом, способ, которым люди обеспе
чивают себе средства к существованию, «определяет»
в конечном счете их убеждения и создаваемые ими
институты [20].
Однако то, что очевидно для Чайлда, отнюдь не следует
из его предположений. Определение функциональных по
требностей общества или социальной единицы не позволя
ет сделать выводы относительно фактического влияния этих
потребностей на формирование институтов, посредством
которых они удовлетворяются.
В свете последнего из трех обозначенных нами вариан
тов, адаптация приобретает объяснительную силу в случае
обнаружения динамики, достоверно интерпретирующей
многообразие и последовательную преемственность основ
ных исторически сложившихся типов человеческих обществ.
Здесь эволюционные теории демонстрируют собственную
эмпирическую несостоятельность. Подтверждением эво
* Спенсер Г. Основания социологии. Т. 2. СПб., 1898.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
История человечества не имеет эволюционной «фор
мы», и любые попытки «втиснуть» ее в эти рамки могут при
вести к серьезным проблемам. Мы остановимся на трех при
чинах, по которым история человеческих обществ не похо
дит на эволюционную модель биологических видов, и
четырех опасностях, подстерегающих нас при обращении к
329
Ý. Ãèääåíñ
Ýâîëþöèÿ è èñòîðèÿ
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
люционной теории могло бы стать наличие у людей своего
рода общего мотивационного стимула, побуждающего их
«адаптироваться» к условиям внешнего окружения все бо
лее и более эффективно. Однако такой стимул отсутствует
[21]. В качестве альтернативы можно предположить, что в
человеческих обществах существует нечто, сродни есте
ственному отбору. Именно это утверждали многие сторон
ники эволюционных подходов, работавшие в XIX в. Спен
сер предпочитал понятию «естественный отбор» собствен
ный термин — «переживание наиболее приспособленных»,
что, впрочем, одно и то же. Под «переживанием» он пони
мал скорее военное превосходство над другими общества
ми, нежели последствия приспособления к специфическим
условиям окружающей среды. «Образование более обшир
ных обществ посредством соединения меньших на время
войны и разрушение или поглощение несоединенных мень
ших обществ соединенными бо´льшими есть, несомненно,
процесс, посредством которого разновидности людей, бо
лее приспособленные к социальной жизни, устраняют ме
нее приспособленные разновидности» [22]*. Несмотря на
то, что сегодня эта и подобные ей точки зрения окончатель
но дискредитировали себя даже в глаза сторонников эво
люционизма, они имеют под собой эмпирическую основу.
Никто не станет отрицать влияние войны на процесс соци
ального изменения. Вместе с тем военная мощь не обладает
достаточной объяснительной ценностью, необходимой для
превращения «адаптации» в жизнеспособный механизм эво
люции. Если же мы начнем добавлять сюда иные факторы,
то снова столкнемся с ситуацией, при которой понятие
«адаптация» означает все и ничего одновременно.
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
330
эволюционизму в общественных науках. Большинство из
них неоднократно упоминалось критиками эволюциониз
ма, начиная с XIX в., однако, мы полагаем, что их стоит пе
речислить еще раз. Эволюционная «форма» — ствол с вет
ками или вьющаяся виноградная лоза, в которых истечение
хронологического времени и развитие видов составляют
единое целое — неуместна для анализа человеческого об
щества.
Люди творят свою историю, осознавая это, то есть бу
дучи существами, способными к рефлексии, они скорее пре
допределяют время, нежели просто «проживают» его. За
мечание достаточно банально, но, как правило, оно фигури
рует в рассуждениях сторонников эволюционизма только
при решении вопроса, существует ли некий отличительный
разрыв между человекообразными и человеком разумным.
Другими словами, они рассматривают его как своего рода
добавление к имеющимся эволюционным процессам — еще
один фактор, усложняющий естественный отбор. Суть про
блемы, однако, состоит в том, что рефлексивный характер
социальной жизни людей ниспровергает объяснение соци
альных изменений с позиций простой и независимой сово
купности причинноследственных механизмов. Осознание
того, что происходит «в» истории, становится не только
неотъемлемой частью этой «истории», но и средством ее
преобразования.
В биологии эволюционная теория определяется посту
латами независимости происхождения видов и их неизмен
ности за исключением случаев мутации. Эти условия не
могут быть соблюдены в истории человечества. «Общества»
не обладают той степенью «закрытости», которая свой
ственна биологическим видам. Биологи легко могут отве
тить не вопрос: что развивается? В сфере социальных наук
отсутствует доступная и очевидная «единица эволюции»
[23]. Мы уже поднимали этот вопрос, однако повторимся
здесь еще раз. Обычно сторонники эволюционизма гово
рят об эволюции «обществ» или «культурных систем», по
лагая, что более развитые из них есть не что иное, как видо
измененные и адаптировавшиеся варианты менее развитых.
Однако элементы строения «общества» или «культуры»
меняются пропорционально изменениям, происходящим
с теми характерными чертами и особенностями, на кото
рых сосредоточиваются представителями эволюционизма.
Споры между эволюционистами и «диффузионистами»
лишь замаскировали эту проблему, поскольку и те, и дру
гие были склонны рассматривать общества или культуры
как обособленные сущности, отличающиеся друг от друга
различными оценками источников и первопричин измене
ний, затрагивающих их.
Используя терминологию Э. Геллнера, отметим, что
история человечества не есть «изложение мирового разви
тия». Геллнер пишет, что на протяжении двух столетий
жителям Запада было трудно
331
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Путешествие вокруг света, которое Ч. Дарвин совер
шил на корабле «Бигль», символизировало маршруты, при
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
...размышлять о человечестве безотносительно обра
за… глобального и всеобъемлющего восходящего раз
вития… Повидимому, это является естественным
следствием исторической модели развития Запада,
принимаемой в большинстве случаев за историю че
ловечества. История Запада отличается определен
ной преемственностью и стабильным продвижением
по восходящей линии (или, по крайней мере, имеет
такие тенденции), а посему становится своего рода
точкой отсчета. Возникнув в долинах рек Ближнего
Востока, история цивилизации представляется нам
целостной и направленной вверх, а ее развитие —
лишь изредка прерываемым периодами отсутствия
видимого прогресса или даже регресса: казалось, ис
тория постепенно охватила средиземноморское, а
затем переместилась на атлантическое побережье,
дела шли все лучше и лучше. Восточные империи, гре
ки, римляне, христианство, средневековье, Ренессанс,
Реформация, индустриализация и борьба за соци
альную справедливость… хорошо знакомое развитие
событий с разночтениями, свойственными более по
здним деталям, акцентам и прогнозам. Все это так
привычно и до сих пор составляет основу наших пред
ставлений об истории… Картина, до боли напомина
ющая биологический эволюционизм, и победа дарви
низма окончательно решила дело. Две совершенно
независимые дисциплины — история и биология —
являлись, повидимому, разными частями одной и той
же непрерывной кривой [24].
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
332
ведшие европейцев к столкновению с различными экзоти
ческими культурами, классифицированными и распределен
ными по категориям, выделенным в рамках общей системы,
главенствующее положение в которой, естественно, отво
дилось Западу. Нет никаких оснований считать, что совре
менные эволюционные модели свободны от этноцентризма.
Можете ли вы назвать хотя бы одну западную модель, ут
верждающую, что высшую ступень иерархии занимает тра
диционное индийское общество? Или древний Китай? Или,
коли на то пошло, современные Индия или Китай? [25]
Однако у нас нет необходимости задаваться подобны
ми вопросами, очевидно дискредитирующими эволюцион
ные теории, дабы продемонстрировать, что история не яв
ляется «изложением мирового развития». Куда более кор
ректно описывать историю человека разумного следующим
образом. Никто не знает, когда Hopo sapiens появился впер
вые, вместе с тем, достоверно известно, что значительный
период своей жизни он провел в небольших обществах охот
ников и собирателей. Большая часть этой эпохи характери
зовалась отсутствием явных социальных или технологичес
ких изменений: вот почему правильнее было бы говорить о
«состоянии устойчивой стабильности». В определенный
момент времени, по причинам, вызывающим бурную поле
мику, сначала в Месопотамии, а затем и в других местах воз
никли классово разделенные «культуры». Однако сравнитель
но короткий период истории, прошедший с тех пор, нельзя
назвать эпохой продолжающегося расцвета культуры; ско
рее, он соответствует определению Тойнби (Toynbee), ко
торый говорил о подъеме и упадке цивилизаций и их конф
ликтных отношениях с трайбалистскими вождествами. Эта
модель завершается переходом к глобальному превосход
ству Запада — явлению, придающему «истории» иное зву
чание, отличное от существовавших ранее, вошедшее в не
большой период двухтрех столетий. Современное обще
ство становится понятнее, если мы рассматриваем его как
общество, положившее конец и безвозвратно разрушившее
традиционной мир, а не как дальнейшее развитие условий,
существовавших в классово разделенных обществах. Совре
менный мир появился вследствие разрыва с тем, что проис
ходило до него, и не олицетворяет собой идеалы преемствен
ности. Основная задача социологии заключается в том, что
333
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Первая опасность — однолинейная ограниченность —
подразумевает склонность сторонников эволюционизма сво
дить общую эволюцию к эволюции специфической. Так, в
Европе капитализму предшествует феодализм, который
является социальным ядром его развития. Следовательно, в
какомто смысле феодализм есть неминуемый предшествен
ник капитализма. Можно ли утверждать, что феодализм
представляет собой основной «этап» эволюции капитализ
ма? [26] Конечно, нет, хотя ряд версий марксизма и других
направлений социальнонаучной мысли заявляют обратное.
Под гомологической ограниченностью мы понимаем
склонность некоторых авторов предполагать наличие го
мологии между этапами социальной эволюции и развити
ем индивидуальной личности. На наш взгляд, это стоит об
судить более обстоятельно: хотя такого рода предполо
жения не являются прямым следствием постулатов
обсуждаемого нами эволюционизма, они, тем не менее,
часто ассоциируются с его положениями. Грубо говоря,
предполагается, что небольшие устные культуры характе
ризуются формами познания, аффективности или поведе
ния, обнаруживаемыми в обществах более высокого по
рядка на ранних стадиях развития индивида. Так, допус
кается, что уровень сложности социетальной организации
отражается уровнем развития личности. С этой точкой зре
ния соотносятся представления о том, что возрастание
сложности общества предполагает усиление степени по
давления аффекта. Locus classicus этой позиции — работа
З. Фрейда «Недовольство культурой», где автор исполь
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
бы понять и объяснить суть этого разрыва — специфику
мира, возникшего в результате развития промышленного
капитализма, корни которого следует искать в западном
полушарии.
Завершая этот раздел, перечислим основные опаснос
ти, которые влекут за собой эволюционные концепции; опас
ности, лучший способ борьбы с которыми — радикальное
освобождение от них. К ним относятся:
(1) однолинейная ограниченность;
(2) гомологическая ограниченность;
(3) нормативная иллюзия; и
(4) временное искажение.
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
334
зует термин «культура» для обозначения «всей суммы до
стижений и учреждений, отличающих нашу жизнь от жиз
ни наших животных предков и служащих двум целям: за
щите людей от природы и урегулированию отношений меж
ду людьми» [27]. Очевидный упор на возрастающий
контроль над материальным миром сближает представле
ния Фрейда о «культуре» — понятии, достойном больше
го, — с идеями исторического материализма. В этом свете
тот факт, что некоторые марксисты заимствовали у Фрей
да определенные элементы его концепции социального раз
вития, выглядит не так удивительно, как может показать
ся на первый взгляд.
В своей попытке применить фрейдовскую трактовку
«культуры» к критике капиталистического способа произ
водства Г. Маркузе (Marcuse) принимает основы теории
Фрейда. «Человекообразное животное» становится «чело
веком» только посредством фундаментальной трансформа
ции его природы, оказывающей воздействие не только на
цели институтов, но также на их ценности. Превращение
это представляет собой движение от первобытного варвар
ства к культуре. Маркузе определяет перемену в направля
ющей системе ценностей следующим образом:
От:
немедленное удовольствие
удовольствие
радость (игра)
рецептивность
отсутствии репрессии
Маркузе отличается от Фрейда лишь тем, что предпо
лагает, будто «борьба с природой» — основа физического
выживания людей — может быть облегчена с помощью про
изводительных сил, порожденных капиталистическим эко
номическим строем, но свободных от внутренних челове
ческих проявлений.
Заимствование идей Фрейда наблюдается и в работах
Н. Элиаса, который, правда, отказывается от идей ради
кального общественного переустройства и основывает свои
* Маркузе Г. Эрос и цивилизация / Перевод и предисловие
А. Юдина. К.: ИСА, 1995.
теории на представлениях о том, что возрастающая слож
ность социальной жизни неизбежно влечет за собой усиле
ние психологического подавления:
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и пси
хогенетические исследования. Т. 2. Изменения в обществе. Проект
теории цивилизации. М.; СПб.: Университетская книга, 2001.
С. 240.
335
Ý. Ãèääåíñ
Элиас не выделяет специфические особенности совре
менного западного общества, однако, они в значительной
степени соответствуют общим положениям эволюциониз
ма. В «менее развитых обществах» индивидам не свойстве
нен высокий уровень самоконтроля, они склонны к спон
танному и непринужденному проявлению эмоций и соб
ственных чувств и т. п. В этих обществах люди ведут себя
подобно детям — непосредственно и непостоянно.
Если эта точка зрения неверна — а мы думаем, что это
именно так? — можно сделать множество выводов относи
тельно сущности современного капитализма и его освободи
тельного потенциала [30]. Но в чем именно состоит ошибка,
и как можно ее исправить? Отчасти нам стоит обратиться к
открытиям, сделанным в рамках современной антропологии,
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
… с древнейших периодов западной истории и вплоть
до настоящего времени под давлением сильной кон
куренции происходил рост дифференциации обще
ственных функций. Чем сильнее они дифференциро
вались, тем бо´льшим становилось их число, а тем са
мым и число людей, в зависимости от которых
оказывался каждый индивид… В результате, для того
чтобы каждое отдельное действие могло выполнить
свою общественную функцию, поведение все боль
шего числа людей должно было во все большей мере
соотноситься с поведением всех прочих, а сеть дей
ствий должна была подчиняться все более точным и
строгим правилам организации. Индивид принуж
дается ко все более дифференцированному, равномер
ному и стабильному регулированию своего поведения…
Сеть действий становится столь сложной и разветв
ленной, а напряжение, требуемое для «правильного»
в ней поведения, — столь значительными, что индиви
ду требуется укрепление не только сознательного са
моконтроля, но и аппарата того самоконтроля, кото
рый работает автоматически и слепо [29]* .
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
336
которые отвергают представления о том, что «первобытные
общества» примитивны в чемлибо кроме существующих в
них технологий. Своего рода основанием является здесь изу
чение языка. Известно, что между степенью сложности пос
леднего и уровнем материальной «развитости» различных
обществ отсутствует видимая взаимозависимость. Сам по себе
факт этот указывает на малую вероятность существования
родовых различий психической организации индивидов, жи
вущих в условиях устных культур, с одной стороны, и «ци
вилизаций», с другой. Нам следует быть крайне осторожны
ми даже тогда, когда мы предполагаем, что цивилизации бо
лее сложны, чем устные культуры. Цивилизации — но,
главным образом, та специфическая форма всеобъемлющего
и всепоглощающего порядка, возникшая вследствие доми
нирующего влияния Запада, наблюдавшегося на протяже
нии двух последних веков — предполагают большую про
странственновременную протяженность, чем та, что свой
ственна устным культурам. Они охватывают более
протяженные промежутки времени (вероятно) и участки
пространства (несомненно). Вместе с тем некоторые особен
ности социальной деятельности, обнаруживаемые в устных
культурах, такие, например, как связанные с институтами
родства, чрезвычайно сложны. Конечно, можно обратиться
ко взглядам Фрейда и тех, кто разделяет его точку зрения,
помещающую во главу угла подавление аффекта или его от
носительную нехватку в устных культурах. Однако имею
щиеся свидетельства не подтверждают предположение, со
гласно которому культуры этого типа универсально ассоци
ируются с непосредственностью эмоциональных проявлений.
Некоторые устные культуры (как это попытались продемон
стрировать наряду с представителями других направлений и
эгопсихологи) характеризуются весьма строгими моральны
ми и этическими запретами, регулирующими повседневное
поведение людей, а также суровыми наказаниями, использу
емыми в процессе воспитания детей [31].
Под склонностью эволюционных теорий к норматив
ной иллюзии, третьей упомянутой нами опасности, мы под
разумеваем тенденцию отождествлять высшую власть —
экономическую, политическую или военную — с мораль
ным превосходством на эволюционной лестнице. Очевидно,
что эта тенденция тесно соотносится с этноцентрическими
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
337
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
представлениями об эволюционизме, однако мы имеем дело
с разными вещами. В этом контексте понятие адаптации снова
кажется нам весьма опасным. Оно имеет этически нейтраль
ное звучание, как будто превосходящие «способности к адап
тации» обеспечивают — в силу самого факта своего суще
ствования — превосходство в отношении обладания норма
тивно возвышающими социальными качествами. Вместе с
тем, будучи применен к человеческим обществам, термин
этот зачастую становится синонимом абсолютной власти.
Хотя поговорка, согласно которой власть не дает прав, ста
ра как мир, она часто забывается сторонниками эволюцион
ных теорий, что является следствием их приверженности
эволюционизму [32].
Наконец, под временным искажением — четвертой опас
ностью — мы будем понимать склонность эволюционистов
предполагать, что «история» может быть изложена ис
ключительно в виде процесса социальных изменений, а ис
течение времени тождественно изменению — т. е. смешение
понятий «история» и «историчность».
Является ли исторический материализм формой эволю
ционизма? С определенными оговорками, да, в том случае,
если мы понимаем этот термин в известном смысле. Рассмот
рим понятие «исторический материализм» в его родовом
значении как идеи, содержание которой выражено фразой
«люди сами творят свою историю»: социальная жизнь че
ловечества формируется и преобразуется практикой — в
процессе практической деятельности, осуществляемой в
ходе повседневной жизни. Именно это мы и пытались дока
зать, формулируя фундаментальные принципы теории
структурации. Однако гораздо более употребительным, осо
бенно среди тех, кто считает себя марксистами, является
узкая трактовка понятия, многочисленные свидетельства в
пользу которой мы находим в работах Маркса. Речь идет об
«историческом материализме», базирующемся на схеме со
циетального развития, кратко изложенной Марксом и Эн
гельсом на первых страницах «Немецкой идеологии» и в
«Манифесте Коммунистической партии» и блистатель
но описанной в «Предисловии» к работе «К критике поли/
тической экономии».
Взгляды, представленные в этих источниках, соответ
ствуют всем основным критериям, посредством которых мы
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
338
определяли эволюционизм, и влекут за собой некоторые из
его вредоносных выводов. Иногда кажется, будто Маркс
стремился изложить в своих работах историю Западной
Европы. Очевидно, однако, что он был далек от написания
трактата об одном уголке мира. Предложенная им схема
развития, включающая родоплеменное общество, древний
мир, феодализм, капитализм и Азиатский способ производ
ства, представляет собой эволюционную систему, заглав
ную роль в которой играет адаптация как развитие произво
дительных сил. Почему азиатский тип обществ является
«застойным» по сравнению с западным? Потому, что он не
предусматривает возможности развития производительных
сил сверх определенного критического момента. Несмотря
на преклонение Маркса перед идеями Дарвина, ошибочно
ставить его учение в один ряд с другими версиями эволюци
онизма XIX в. Чрезмерная озабоченность Маркса нараста
ющим овладением природой и господством над ней людей
символизирует вариант понятия адаптации, не слишком от
личающийся от прочих, многочисленных интерпретаций его.
Однако у Маркса мы сталкиваемся с превращенной гегелев
ской диалектикой, принявшей особую эволюционную фор
му, не имеющую аналогов в более ортодоксальных теориях
эволюции.
Эволюционизм Маркса представляет собой изложение
«истории развития мира» и демонстрирует наличие недо
статков однолинейной ограниченности и временного иска
жения. Однако противостоять ему следует главным обра
зом, с позиций той роли, которую он отводит механизмам
адаптации. Версия исторического материализма, предложен
ная Чайлдом, может показаться отчасти грубой и незрелой,
но она обладает несомненным достоинством, позволяющим
ей «озвучивать» предположения, выдвигаемые, как прави
ло, в завуалированной форме. Тот факт, что люди вынуж
дены бороться за собственное выживание в материальном
мире, в котором они существуют, не говорит нам ровным
счетом ничего о том, играет ли эта борьба доминирующую
роль в процессе социальной трансформации.
Нам представляется невозможным устранить недостат
ки эволюционной теории вообще и исторического материа
лизма в частности [33]. Вот почему мы настаиваем на необ
ходимости их деконструкции. Иными словами, мы не мо
жем заменить их сходной теорией. Объяснение социальных
изменений невозможно свести к обнаружению единствен
ного, полновластного их механизма; нет ключей, которые
могли бы раскрыть тайны социального развития человече
ства, сведя их к единой формуле, или объяснить переходы
от одного социетального типа к другому, прибегнув к тако
му же способу.
Èçó÷åíèå ïîëîæåíèÿ äåë â ñâåòå ðåôëåêñèâíî
êîíòðîëèðóåìîé «èñòîðèè»
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Вся социальная жизнь складывается из особых случаев
или отдельных эпизодов, а посему мы используем понятие
эпизода — как и большинство понятий теории структура
ции — для описания всего диапазона социальной деятель
ности людей. Определяя отдельные моменты социальной
жизни в качестве эпизодов, мы рассматриваем их как сумму
действий или событий, имеющих явно различимые начало и
конец и происходящих в установленной последовательнос
ти. Под крупномасштабными эпизодами мы понимаем оче
видные последовательности изменений, затрагивающих ос
Предшествующие рассуждения вовсе не означают, что
мы не вправе делать общие выводы, касающиеся социальных
изменений, и не предполагают, что нам следует отказаться
от каких бы то ни было обобщенных понятий, опираясь на
которые, можно было бы проанализировать эти изменения.
В этом отношении особо значимыми являются, на наш
взгляд, пять концепций, три их которых упоминались нами
в предыдущей главе — структуральные принципы, про
странственновременные пределы и интерсоциетальные си
стемы. К ним мы добавим понятия эпизодических характе/
ризаций (или, более коротко, эпизодов) и мирового време/
ни [34].
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
340
новные институты социетальных общностей или ведущих к
смене их типов. Возьмем в качестве примера возникновение
аграрных государств. Рассматривать образование государ
ства в качестве эпизода, значит осуществлять аналитическое
вмешательство в «историю», то есть отождествлять некото
рые элементы со своего рода метками, символизирующими
начало серии изменений, и прослеживать последовательность
этих изменений как процесс институциональных преобра
зований. Формирование государств должно изучаться с по
зиций включенности ранее существовавшего общества в
широкие интерсоциетальные отношения (что не означает,
однако, пренебрежение эндогенными формами изменений),
изучаемые в контексте структуральных принципов соответ
ствующих социетальных общностей. Так, накопление при
бавочного продукта в находящихся по соседству сельских
общинах, расположенных в потенциально плодородных
зонах, может послужить моделью, ведущей к возникнове
нию государства, объединяющего эти общины под началом
единой административной системы. Однако эта модель явля
ется одной из многих. Во многих случаях наиболее важным
фактором является координирование военной власти, исполь
зуемой во имя принудительного поддержания рудиментарно
го государственного аппарата. Аграрные государства появля
ются и существуют вдоль пространственновременных преде
лов в трудных отношениях симбиоза и конфликта — а также
частичного доминирования — с окружающими их трайбалист
скими обществами, равно как и с другими государствами,
претендующими на господство в данной области. Настаи
вать на необходимости исследовать социальные изменения в
пространстве «мирового времени», значит подчеркивать вли
яние различных форм интерсоциетальных систем на переход
от эпизода к эпизоду. Если социальная жизнь носит случай
ный и непредвиденный характер, то все социальные измене
ния есть особые стечения обстоятельств. Другими словами,
они зависят от совпадения условий и событий, различных по
своему характеру, обусловленному спецификой контекста,
неизменно предполагающего рефлексивный мониторинг, осу
ществляемый субъектами деятельности, включенными в сре
ду, в которой они «творят собственную историю».
Формы социальных изменений могут быть классифи
цированы в терминах ниже приведенных параметров, сгруп
èñòî÷íèê ïðîèñõîæäåíèÿ
äâèæóùàÿ ñèëà
òðàåêòîðèÿ
òèï
Рис. 20
341
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Характеризуя тип социальных изменений, связанных с тем
или иным эпизодом, мы определяем степень их интенсивности
/ экстенсивности, то есть смотрим, насколько глубоко эти из
менения нарушают или изменяют существующий институци
ональный порядок, а также каков их масштаб. С нашей точки
зрения, детально прописанной в других источниках [36], су
ществуют «критические пороги» изменений, типичные для сме
ны социетальных типов. Множество сравнительно быстрых из
менений способно породить долговременный толчок (или дви
жущую силу развития), возможность которого обуславливается
предварительными преобразованиями основных институтов
общества. «Движущая сила» относится к скорости изменений
специфических форм характеристик эпизодов, а «траектория»,
как было отмечено ранее, описывает направление изменений.
Дабы проиллюстрировать вновь представленные поня
тия, остановимся кратко на проблеме возникновения аграр
ных государств. Можно ли рассматривать примеры появле
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
пированных для оценки сущности специфических форм эпи
зодов. В процессе анализа источников происхождения эпи
зодов или серий эпизодов, исследуемых в сравнительной
форме, могут использоваться различные типы рассужде
ний. Свойственные современному миру, расширение про
странственновременной протяженности социальных сис
тем, переплетение различных моделей регионализации,
включенной в процессы неравномерного развития, преоб
ладание противоречий как структуральных свойств обществ
[35], широкая распространенность историчности как моби
лизующей силы социальной организации и преобразова
ний — эти и множество других факторов составляют фон,
на котором оцениваются конкретные источники эпизода.
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
342
ния и развития этих государств в качестве эпизодов одного
и того же типа? Даже такой очевидно безопасный вопрос
оказывается гораздо более сложным, чем это предполага
ется большинством сравнительно простых теорий, выдви
гаемых относительно этих государств, где источниками их
происхождения являются, например, войны, ирригацион
ные системы, быстрое накопление прибавочного продукта
и т. п. Мы уже говорили о том, что определение эпизодичес
ких характеризаций предполагает ответ на ряд концепту
альных вопросов: какая социальная форма является «от
правным пунктом» предполагаемой последовательности
событий; какова типичная траектория развития, и где нахо
дится «конечная точка».
Прежде всего отметим, что термин «государство» яв
ляется, на наш взгляд, весьма неопределенным. Он может
относиться как к всеобщей форме «государственного об
щества», так и к различным правительственным учрежде
ниям, функционирующим внутри общества. Дабыупростить
нашу задачу, будем считать, что в данном случае термин «го
сударство» используется для обозначения второй из ука
занных альтернатив. В этом случае исходной проблемой
определения характеристик становится решение об основ
ных различиях, обнаруживаемых путем сопоставления ус
ловий, в которых те или иные государственные институты
функционируют, и где их нет. Ответить на этот вопрос мож
но, хотя и не вполне однозначно. Вслед за Нейделом (Nadel)
мы полагаем, что возникновению государства способствует
наличие следующих условий: (а) централизованные органы
государственного управления, связанные с (б) притязания
ми на законность контроля и управления территорией, и (в)
господствующая элита или класс, которые отличаются оп
ределенными формами и способами обучения, пополнения
и специфическими статусными характеристиками [37]. Эта
и подобные ей формулировки принимаются многими извест
ными специалистами, например, в классическом исследова
нии Фортеса (Fortes) и ЭвансПричарда (EvansPritchard)
[38]. Какова оборотная сторона медали, что представляет
собой социальная ситуация, из которой возникают и разви
ваются государства? Ответ кажется самоочевидным — об
щества, не располагающие государственными институтами,
описанными выше. Однако на самом деле все не так просто,
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
343
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
а если и очевидно, то только в том случае, если мы легко
мысленно используем эндогенную модель. Ибо, как прави
ло, государственные институты не развиваются на базе уже
созданного, более или менее неизменного «общества». На
против, зачастую развитие государств приводит к объеди
нению одних, ранее не связанных между собой, социальных
сущностей и одновременному разрушению других.
Нам следует помнить этот момент, когда мы говорим о
различиях, существующих между государствами и вожде
ствами. Последние обычно предшествуют первым (и сохра
няются в тех случаях, когда государства разрушаются или
сильно ослабевают), однако нельзя утверждать, что госу
дарства возникают в результате «экспансии» или «внутрен
ней дифференциации» вождеств. Различия между государ
ствами и вождествами определяются отнюдь не так просто,
как это предполагается в антропологической литературе. Как
правило, основой подобных различий выступает централи
зация. В противоположность государствам в вождествах
существует ряд равносильных должностных лиц, подкон
трольных вождю; эти должности обладают более или ме
нее одинаковой властью и статусом. Это отличие, несом
ненно, помогает упорядочить имеющийся эмпирический
материал. Тем не менее, линия водораздела может распола
гаться поразному. Рассмотрим, например, ситуацию, сло
жившуюся на острове Таити [39]. Здесь существовали три
внутренних группы, стратифицированных по своему стату
су и политическим обязательствам. Вожди, контролируе
мые верховным вождем, выбирались из высших слоев этих
групп в различных частях острова. Правомерно ли называть
эти группы «государствами»? Клэссенс (Claessen) говорит
«да» [40], однако автор, посвятивший большую часть своей
жизни изучению древнего таитянского общества, Оливер
(Oliver), считает, что это не так [41].
Различия во взглядах являются не столько эмпиричес
кими, сколько концептуальными. Этот факт очень важен,
поскольку он симптоматичен для трудностей, с которыми
мы сталкиваемся в процессе классификации социальных
объектов. Мы полагаем, что критерии государственности,
предложенные Клэссенсом, весьма неопределенны. Очевид
но, что критерии классификации и утверждения относитель
но определенных механизмов институциональной артику
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
344
ляции зависят друг от друга. Невозможно предложить тео
ретически нейтральную классификацию, а затем интерпре
тировать ее с позиций теории. Так, на основании исследова
ния двадцати одного «раннего государства» Клэссенс ут
верждает, что между этими государствами и урбанизмом
отсутствует какаялибо специфическая связь. Однако на
самом деле практически все примеры, использованные во
имя доказательства этого умозаключения, относятся к пред
ложенной автором категории «неразвитых государств»,
больше соответствующих понятию вождества [42].
Что понимается под траекторией изменений? Истори
чески сложилось так, что на этот вопрос отвечают не только
в рамках эндогенной структуры, но и относительно неяв
ных исходных условий и предпосылок эволюции. Иными
словами, он формулируется однонаправленным образом,
как имеющий дело исключительно с развитием государств,
появление которых считается финальной стадией всего про
цесса. Но почему эпизоды, связанные с возникновением аг
рарных государств, должны рассматриваться единственно
и преимущественно в этом ключе? Возникновение государ
ства в одном конкретно взятом регионе зачастую совпадает
и, возможно, является причиной распада или ослабления
соседних государств. Распад государств встречается не ме
нее часто, чем их начальное образование, а посему сосредо
точение на одном процессе в ущерб другому представляет
ся нам нерациональным — особенно в свете взаимосвязи,
существующей между ними. Поэтому мы склоняемся к сле
дующему определению. Постигая процессы институцио
нальных изменений, затрагивающие аграрные государства,
мы пытаемся анализировать условия, способствующие пе
ресечению вождеств и государств.
Отсюда понятно, почему наша позиция расходится с
привычным акцентом на «источники происхождения» госу
дарства. Неудивительно также, что большой объем литера
туры, посвященной «истокам» государственности, не сви
детельствует в пользу разного рода попыток всепоглощаю
щего обобщения. Последние относятся к различным
категориям в соответствии с приоритетными каузальными
силами [43]. Наиболее влиятельными являются, вероятно,
те, что придают особое значение демографическим факто
рам, войне и росту производительных сил. Существенное
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
345
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
влияние на теории, базирующиеся на третьей из вышеупо
мянутых категорий, оказали взгляды Чайлда; в археологии
его труды явились источником марксистского влияния, воз
можно, более значимым, чем работы самих Маркса и Эн
гельса. Теории этого типа относятся к разряду эволюцион
ных и предполагают, что «источники» происхождения го
сударства связаны со стремительными технологическими
изменениями или накоплением прибавочного продукта. Там,
где эти убеждения не равнозначны ошибочным «трактов
кам» в духе функционализма, они противоречат эмпиричес
ким данным. Существует несколько случаев, практически
отвечающих всей совокупности требований: накопление при
бавочного продукта предшествует возникновению государ
ства, а появившийся правящий класс «способствует» его
формированию. Но это, скорее, исключение из правил [44].
Гораздо чаще формирование государственности сопровож
дается снижением производительности и благосостояния,
хотя иногда товары могут приобретаться путем разграбле
ния близлежащих территорий.
«Теория войны» характеризуется большим количеством
приверженцев и последователей. И это не случайно, ибо
единственным, более или менее постоянным аспектом жиз
недеятельности аграрных (и индустриальных) государств
является участие в войнах. Трактовка эволюционизма, пред
ложенная Спенсером, отводит военным действиям решаю
щую роль в период, предшествующий развитию индустри
альной эпохи. Нет сомнений, что в большинстве случаев вой
на оказывает самое непосредственное влияние на процессы
формирования и распада государств, которые, как мы уже
говорили, представляют собой две стороны одной медали.
Но одно дело говорить, что государства участвуют в воен
ных действиях, а другое утверждать, что последние играют
господствующую или определяющую роль как источники
происхождения этих государств, или способствуют фор
мированию (закату) всех аграрных государств. Первое ут
верждение не вызывает возражений. Второе, в лучшем слу
чае, правомерно лишь отчасти. Третье — просто ложно. Де
мографические теории едва ли выглядят лучше. Обычно они
утверждают, что рост населения, вызванный повышением
уровня рождаемости у народов, доступное жизненное про
странство которых отличается относительной ограниченно
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
346
стью, оказывает воздействие, ведущее к централизации и
дифференциации власти [45]. Конечно, государственные
общества больше, а зачастую гораздо больше, чем общества
трайбалистские. В ряде случаев демографические теории
ассоциируются с представлениями о том, что «неолитичес
кая революция» стимулирует прирост населения, ведущий
к образованию государства. Однако это не работает ни на
общем, ни на более конкретном уровнях. Начало неолита
удалено от момента возникновения какоголибо из извест
ных нам государственных обществ. Иными словами, госу
дарства, возникшие в физически ограниченных зонах, не
всегда появляются вследствие увеличения населения. Есть
некоторые примеры, в общем и целом подтверждающие эту
теорию, однако существует и множество тех, что ей проти
воречат. Так, исследуя процессы формирования государств
в Мексиканской долине и в Месопотамии, Л. Дюмон
(Dumont) приходит к выводу о том, что рост населения не
может объяснить появление государств, несмотря на то, что
эти процессы взаимосвязаны [46]. В другом исследовании
продемонстрировано, что в период, предшествующий воз
никновению государства, может отмечаться уменьшение
численности населения [47].
Ряд концепций формирования государства придает осо
бое значение тем отношениям между обществами, которые
не связаны с военными действиями. Так, Карл Полани
(Polanyi) изучал влияние торговли между удаленными друг
от друга территориями на возникновение и последующее
развитие государств [48]. Насколько нам известно, никто
не рассматривал это предположение в качестве обобщен
ной теории формирования государственности; а если бы кто
то и попытался сделать это, то мы столкнулись бы с пробле
мой, куда более серьезной, чем упомянутая выше. По мень
шей мере эта точка зрения привлекает внимание к
значимости интерсоциетальных систем в процессах обра
зования и разрушения государств. Вместе с тем, ни упоми
нание войны, ни упоминание торговли не противостоят ана
литической проблеме сущности интерсоциетальных систем.
В предыдущей главе мы уже говорили о том, что эти систе
мы не следует воспринимать исключительно как совокуп
ность отношений, связывающих четко разграниченные со
циетальные общности. Исследование подобных систем пред
347
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Не следует удивляться, что, обнаруживая те или иные
народные сказания по всему Ближнему Востоку, в не
которых регионах Южной Азии и на побережье Фу
киен в Китае, мы не находим их на Филиппинах или
острове Хайнань. Племена Миао, проживающие в
Куйчжоу, веками сохраняли свои собственные обы
чаи, традиции, верования и предания, несмотря на
близкое соседство с китайскими поселениями, рас
положенными на расстоянии нескольких миль от ме
ста их обитания, в которых были распространены со
всем иные традиции, верования и сказания. Миао и
китайцы, проживающие в этих местах, как правило,
не взаимодействовали друг с другом, исключение со
ставляли лишь случаи экономической эксплуатации и
военной агрессии. Однако традиции, разделяемые
Миао из Куйчжоу, могли соответствовать обычаям
Миао, проживающим во Вьетнаме, что объяснялось —
и это можно доказать — наличием контактов, под
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
полагает одновременно отказ от убеждения, согласно ко
торому на вопрос, что представляет собой «общество», су
ществует готовый и простой ответ. Обратимся еще раз к
примерам, обсуждаемым Эберхардом. Многочисленные
общества, расположенные в одной географической зоне,
могут сосуществовать в относительно тесной физической
близости, не устанавливая при этом прямых контактов друг
с другом, хотя и подчиняясь — номинально или фактичес
ки — политическому правлению, осуществляемому центром
[49]. И наоборот, в таких зонах могут существовать прочно
связанные группировки, удаленные друг от друга в про
странствевремени, — один из феноменов, упоминаемых
нами в контексте «пространственновременных пределов».
Так, как и в традиционном Китае, в Индии эпохи династии
Моголов основная масса индийских фермеров практически
не имела контактов с моголами. Их языки, обычаи и рели
гия в корне отличались друг от друга. Крупные торговцы
представляли лишь периферийную часть «общества мого
лов», но большинство их контактов и связей с группами рас
средоточивались на большие расстояния, охватывающие
субконтинент и весь Ближний Восток. То же самое можно
сказать и о служителях культа, являвшихся членами об
ществ, рассредоточенных по всему субконтиненту и даже
выходящих за его пределы.
Ãëàâà V
держиваемых на больших расстояниях и в течение
длительных периодов времени [50].
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
348
Таким образом, можно сделать вывод, что теории «про
исхождения» государства страдают от недостатков, возни
кающих вследствие описания эпизодов в эндогенной и / или
эволюционной форме и провала попыток исследовать социе
тальную структуру и изменения в контексте интерсоциеталь
ных систем. Сюда же стоит добавить игнорирование влияния
«мирового времени». Соединив все вышесказанное воедино,
мы обнаруживаем, что теория, на которую возлагается зада
ча обнаружения «истоков государственности», оказывается
химерой. Говоря о влиянии «мирового времени», мы не име
ем в виду организацию событий или происшествий в виде ка
лендаря мировой истории. Речь идет о двух идеях, подразу
меваемых (хотя и не вполне различаемых) Эберхардом в этом
выражении. Каждая из них касается факторов, ограничива
ющих обобщения, которые могут быть сделаны относитель
но типов эпизодов. Первая относится к конъюнктуре или сте
чению обстоятельств, вторая — к влиянию на социальные из
менения человеческой способности познавать. Под
«конъюнктурой» мы понимаем взаимодействие влияний, от
носящихся к эпизоду в конкретном месте и времени — в на
шем случае, к образованию или распаду государства. Конъ
юнктура или стечение обстоятельств, в условиях которых
происходит один процесс развития, могут отличаться от тех,
в которых осуществляется другой, даже если «последствия»
этих процессов — например, формирование сходных моде
лей государственного аппарата — одинаковы. Для того что
бы понять, почему это происходит, необходимо обратиться
к рефлексивности людей, которую упускают из виду многие
теории формирования государств. Конъюнктурные условия
можно было бы рассматривать как сопоставимые с «гранич
ными условиями» законов, если бы они не вмешивались в ход
рассуждений, а следовательно, и в поведение субъектов дея
тельности, осознающих факт их существования.
Заимствовав понемногу из каждой упомянутой нами
теории, Клэссенс и Скальник (Skalnik) составили перечень
элементов, существенных с точки зрения объяснения об
разования государств. Однако, отмечают они, эти элементы
обнаруживаются не всегда, а их значимость может изме
няться от случая к случаю:
(1)
(2)
(3)
(4)
(5)
увеличение численности или стесненность населения;
война, завоевания или их угроза;
технологический прогресс или перепроизводство;
идеология и легитимация;
влияние уже существующих государств [51].
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
349
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Несмотря на то, что элементы представлены так, будто
они являются «факторами» равноценного логического ста
туса, в действительности элемент под номером (5) отличает
ся от всех остальных. Учет его предполагает рассмотрение
всей совокупности ранее упомянутых вопросов, связанных с
интерсоциетальными системами, пространственновременны
ми пределами и «мировым временем», которые, на наш взгляд,
просто абсурдно сводить к единому «фактору», дополняю
щему другие, названные нами.
Мы можем приступить к решению некоторых из имею
щихся проблем, обратившись к представленному Фридом
(Fried) и принятому на вооружение различию между «пер
вичными» («примитивными») и «вторичными» государства
ми [52]. К первичным или примитивным государствам отно
сятся те, которые возникают в областях, где прежде не было
никаких государственных образований; вторичные же по
являются там, где до них уже существовали или могут быть
обнаружены поблизости другие государства. Различия меж
ду ними составляют по меньшей мере одну из осей «мирово
го времени» и приводят в действие систему интерсоциеталь
ных отношений. Мы полагаем, что наши предыдущие рас
суждения не оставляют сомнений в том, насколько трудна
задача эмпирического определения примитивных государств.
Невозможно определить их как государства, образовавши
еся в географически изолированной среде. Для того чтобы
государство могло быть отнесено к разряду вторичных, до
статочно влияния факта «осведомленности» относительно
форм политической организации. Так, в ряде случаев Еги
пет Старого Царства считается примитивным государством,
возникшим в географически изолированной среде (хотя ар
хеологические свидетельства в пользу этого факта явно не
достаточны). Но это говорит лишь о том, что ранее здесь не
существовало никаких известных нам государственных
форм. Нельзя сбрасывать со счетов и влияние, оказываемое
ранее возникшими государствами Месопотамии [53].
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
350
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
Вывод, который мы хотели бы сделать, заключается в
том, что категории первичных и вторичных государств оста
ются в высокой степени диспропорциональными. Достаточ
но сложно привести примеры первичных государств, и при
естественном ходе событий мы никогда не сможем быть уве
ренными, что случаи, являющиеся, на наш взгляд, подходя
щими «кандидатами» для включения в эту категорию, не
представляют собой нечто большее. Ибо вполне может ока
заться, что следы, оставленные влиянием предшествующих
государств, просто затерялись. Из этого следует, что, хотя
ничто не мешает нам рассуждать о путях формирования
первичных государств, мы можем заблуждаться, рассмат
ривая то, что знаем о них, как основу теоретизирования по
поводу процессов образования государственных структур
в целом. Гораздо более продуктивно, на наш взгляд, брать в
качестве прототипа «вторичные государства» — государ
ства, возникшие в мире или его регионах, где уже существу
ют государства или политические образования, отличаю
щиеся высоким уровнем централизации.
В мире сложившихся государств нетрудно объяснить
наличие представлений о государстве и моделях государ
ственного устройства, которых придерживаются честолю
бивые лидеры и их последователи. Всем нам хорошо извес
тно, что в последнее время правители Японии совершенно
осознанно — хотя и вследствие значительного внешнего
давления со стороны Запада — приняли на вооружение мо
дель промышленного развития, основанную на предшеству
ющем европейском и американском опыте. Несмотря на то,
что этот пример несколько необычен, поскольку иницииро
ванные изменения отличались внезапностью и непредвиден
ностью и влекли за собой далеко идущие последствия, тот
факт, что люди, живущие в одних условиях, стремятся пре
взойти или перенять опыт тех, кто живет в других, дабы
компенсировать их власть или влияние, вряд ли можно счи
тать спецификой наших дней. Иными словами, действия,
совершаемые во имя формирования государства, не могут
не осознаваться теми, кто играет в этих процессах решаю
щую роль. Для того чтобы объяснить механизмы возникно
вения и угасания государств, достаточно просто понять, что
их создатели почти всегда осведомлены относительно ос
новных аспектов характера и фундамента власти централи
êîíôëèêòû èëè âîéíû
ñ ñîñåäíèìè ãðóïïàìè
íàãðóçêà íà ðåñóðñû
ñîïóòñòâóþùèå ïðîöåññû
ðàñïàäà ãîñóäàðñòâà
îáðàçîâàíèå ãîñóäàðñòâà
Рис. 21
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
êîîðäèíàöèÿ ïîä÷èíåííîãî
íàñåëåíèÿ
351
Ý. Ãèääåíñ
ðîñò íàñåëåíèÿ
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
зованных политических образований. Не следует вообра
жать, будто индивиды или группы всегда имели в виду об
щеорганизационные планы глобальных социальных изме
нений, к осуществлению которых они затем и приступали.
Это явление относится главным образом к разряду совре
менных.
Как в таком случае выглядит преобразованная теория
государствообразования? Прежде всего нам следует по
мнить о том, что функционирование обобщенных «соци
альных сил» предполагает очевидную мотивацию со сторо
ны тех, на кого они воздействуют. Так, если мы берем в
качестве примера «рост населения» как обстоятельство,
способствовавшее формированию государства, то подразу
меваем наличие определенных мотивирующих факторов,
вызывающих различного рода ответные реакции на этот рост
(и включенных в процесс его осуществления). Вовторых,
влияние «мирового времени» предполагает потенциально
возможные различия в воздействиях на процесс формиро
вания государства; то, что подходит в одних случаях, не со
ответствует реалиям других. Это вовсе не означает, что обоб
щения относительно процесса образования государств как
специфического социального эпизода не имеют никакой
ценности. Однако, скорее всего, они применимы к гораздо
более ограниченному диапазону исторических контекстов
и периодов, нежели это предполагается авторами большин
ства известных теорий.
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
352
В качестве иллюстрации воспользуемся принадлежащей
Р. Карнейро (Carneiro) интерпретацией зарождения первых
традиционных государств, или цивилизаций (см. рис. 20).
Карнейро согласен с утверждением, что войны сыграли ос
новную роль в формировании традиционных государств.
Однако он отмечает, что среди обществ, находящихся на
определенном уровне развития, война становится более или
менее обычным явлением и сама по себе не может объяс
нить возникновение государств. Согласно точке зрения Кар
нейро, война может привести к образованию государства в
том случае, если народ или племя владеет ограниченным
физическим пространством сельскохозяйственных угодий,
как, например, это было в долинах Нила, Тигра — Евфрата
и Инда, в Мексиканской долине или в горных прибрежных
долинах в Перу. В таких условиях война приводит к огром
ной нагрузке на скудные ресурсы там, где миграция затруд
нена вследствие физической замкнутости территории. В ре
зультате традиционный жизненный уклад не выдерживает
напряжения, и это стимулирует определенные группы к зах
вату власти над своими соплеменниками и установлению
централизованного контроля над производством. Увеличе
ние численности населения становится чрезвычайно важ
ным фактором, стимулирующим конфликты, возникающие
по поводу ресурсов, и содействующим централизации ад
министративной власти [54]. Таким образом, вся террито
рия объединяется под единым правлением, которое концен
трирует в своих руках все административные средства и об
разует основу будущего государства. Однажды возникнув,
государство может расширять собственные границы, заво
евывая и покоряя соседние народы. Именно здесь (хотя
Карнейро и не говорит об этом) на первый план выходят
определенные мотивы — и, полагаем мы, вероятное влия
ние стратегий, моделей или размытых воздействий ранее
существовавших политических форм. Отсюда можно сде
лать вывод, что вопреки нагрузке на ресурсы и укоренив
шиеся манеры поведения люди не изменяют последние во
имя обретения и обновления социальных связей. Неравно
мерное распределение ресурсов не является прямым след
ствием перенаселенности. Тенденции усиления централи
зованной власти и контроля не возникают волейневолей, в
силу сложившихся обстоятельств. Они предполагают, что
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
353
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
акторы, вовлеченные в деятельность, направленную на ук
репление этого контроля, рефлексивно осознают «соци
альные нужды», хотя и не всегда подразумевают послед
ствия, возникающие в действительности.
Анализ, предложенный Карнейро, рассматривается в
качестве теории «происхождения государства», что вполне
соответствует духу антропологической и археологической
литературы. Обычно этот оборот употребляется в отноше
нии примитивных государств, хотя это и не вполне очевид
но из слов автора. По причинам, упомянутым ранее, мы счи
таем необходимым отказаться от разграничения категорий
первичных и вторичных государств. Модель, аналогичная
той, которую Карнейро связывает с «возникновением» го
сударства, может лежать в основе процессов политичес
кого распада или дробления. Теория Роберта Карнейро ин
тересна и изыскана, но из этого не следует, что для того
чтобы получить право на существование, она должна соот
ветствовать всем известным случаям возникновения госу
дарств, даже если бы установление различий между пер
вичными и вторичными государствами не представляло ни
каких сложностей. Сам автор признает наличие примеров,
не соответствующих положениям его теории. Позже он
пытается модифицировать ее таким образом, чтобы придать
ей универсальный характер, полагая, что отсутствие после
днего и является причиной заблуждений. Не все государ
ства возникают в физически замкнутых географических зо
нах. Дабы учесть это, Карнейро предлагает понятие «кон
центрация ресурсов». Когда натуральные или естественные
ресурсы концентрируются преимущественно в какойлибо
одной установленной области, люди начинают перемещать
ся в нее, стимулируя возникновение ситуации демографи
ческого давления. Как только плотность населения дости
гает критических значений, в дело вступают механизмы го
сударствообразования. Однако модифицированная
подобным образом теория утрачивает свою достоверность,
а посему, заключаем мы, помогает объяснить не все, а лишь
определенные типы случаев возникновения государств. Ко
нечно, очень важно попытаться определить пределы ее ва
лидности. Вместе с тем, тот факт, что она охватывает лишь
ограниченное число примеров, не позволяет нам лишать ее
законной силы.
Ãëàâà V
Èçìåíåíèÿ è âëàñòü
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
354
Любой, кто задумывается над выражением «люди сами
творят свою историю», особенно в более широком контек
сте работ К. Маркса, неизбежно сталкивается с необходи
мостью обращения к проблемам конфликта и власти. Ибо
Маркс полагает, что созидание истории осуществляется не
только путем взаимодействия с естественным миром, но и
посредством борьбы, которую одни люди ведут против дру
гих в условиях господства. Деконструкция исторического
материализма означает отказ от целого ряда основных ха
рактеристик, используя которые, Маркс организует свою
концепцию. Парадоксальным на этом фоне является тот
факт, что в случае с властью и ее отношением к конфликту
необходимо обратное, т. е. попытка реконструкции. Попро
буем понять, почему это так.
Несколько поверхностное, хотя отнюдь не маловажное,
возражение, выдвигаемое против представлений Маркса о
конфликте и господстве, может заключаться в том, что они
чрезмерно преувеличивают значимость классовой борьбы и
классовых отношений в истории. Какой бы ни была «исто
рия», ее нельзя трактовать исключительно как «историю клас
совой борьбы», а господство не сводится к доминированию
одних классов над другими — даже в «последней инстанции».
Гораздо большую проблему представляет, однако, понятие
власти, предполагаемое, но редко выражаемое напрямую, в
трудах Маркса. Маркс связывает власть (и государство как
ее воплощение) с расколом и расхождением интересов, пре
следуемых представителями разных классов. Таким образом,
власть идет рука об руку с конфликтом и представляет собой
специфическую характеристику классовых обществ. Несмот
ря на то, что Маркс провел огромную исследовательскую
работу и заклеймил господство как неотъемлемую черту клас
сово разделенных и капиталистических обществ, социализм
продемонстрировал наличие властных отношений, выходя
щих за пределы всяческого понимания. Дюркгейм отмечает
[55], что в этом отношении марксизм и большей частью соци
ализм имеют много общего со своим оппонентом — утили
тарным либерализмом XIX в. Каждый стремится «убежать
от конфликта» и, по существу, связывает с ним власть. По
скольку у Маркса власть обосновывается и подкрепляется
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
355
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
классовым конфликтом, она не представляет особой угрозу
для ожидаемого общества будущего: деление общества на
классы будет преодолено как неотъемлемая часть основания
этого общества. Для либералов же, отрицающих возможность
революционной реорганизации общества, угроза власти ос
тается актуальной. Власть символизирует конфликт и потен
циальное угнетение; поэтому государство должно быть органи
зовано таким образом, чтобы минимизировать возможности
власти, укрощая и обуздывая ее посредством демократической
децентрализации [56].
Исходной посылкой реконструированной теории влас
ти выступает предположение, что подобные убеждения не
состоятельны. Власть не обязательно связана с конфликтом,
понимаемым как несоответствие интересов или активная борь
ба, и угнетением. Шквал резкой критики, спровоцированной
анализом власти, предложенным Т. Парсонсом [57], не по
зволяет нам игнорировать фундаментальные коррективы,
представленные в литературе благодаря его участию. Власть
есть возможность и способность добиваться результатов,
независимо от того связаны они или нет с сугубо частными
интересами. Как таковая власть не является препятствием
на пути к свободе и раскрепощению, но есть их условие —
хотя, конечно, глупо было бы пренебрегать ее ограничива
ющими свойствами. Существование власти предполагает
наличие властных структур или структур господства, по
средством которых власть, «плавно втекающая» в процес
сы социального воспроизводства (и остающаяся «незаме
ченной»), функционирует и оказывает свое воздействие.
Таким образом, эскалацию насилия или ее угрозу нельзя
считать типичными примерами использования власти. Кровь
и ярость, пыл сражений, открытая конфронтация против
ников — не являются неизбежными историческими состо
яниями, в которых проявляются или устанавливаются наи
более серьезные и далеко идущие следствия власти.
Упомянув все вышесказанное, необходимо, однако, от
делить теорию структурации от двух вариантов направле
ний, предложенных Парсонсом и Фуко. Ассоциируя власть
с так называемыми «коллективными целями», Парсонс от
части жертвует осознанием того факта, что понятие власти
не имеет подлинной связи с понятием интереса. Если власть
логически не связана с реализацией частных интересов, не
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
356
связана она и с претворением в жизнь коллективных инте
ресов или «целей». По существу, чрезмерный интерес Пар
сонса к проблеме нормативного консенсуса как основы ин
теграции обществ приводит его к серьезной недооценке
значимости полемики вокруг норм и многообразия обсто
ятельств, в которых сила и принуждение, а также боязнь
их, непосредственно участвуют в процессе санкциониро
вания деятельности [58]. С другой стороны, пытаясь реа
билитировать понятие власти, Фуко добивается этого, лишь
уступая заблуждениям Ницше, согласно которым власть
будто бы предшествует истине. Руководствуясь разными
причинами, и Фуко, и Парсонс не соотносят власть с поло
жительной оценкой деятельности и способности познавать,
вовлеченных в процесс «созидания истории».
Продолжая наши рассуждения, обсудим некоторые
аспекты власти, взяв за концептуальную основу теорию
структурации. Прежде всего обратимся к проблеме порож
дения власти. Мы должны серьезно отнестись к заявлению
Парсонса о том, что власть не является статической величи
ной, но расширяется относительно различных форм свой
ства системы; хотя, на наш взгляд, идеи, предложенные им
здесь в качестве выводов, и не стоит принимать во внимание.
Мы считаем, что понятие пространственновременной
протяженности напрямую связано с теорией власти. Ана
лизируя эту связь, мы может уточнить некоторые основные
принципы господства как расширяющегося свойства соци
альных систем. В первой главе мы писали о том, что власть
порождается в и посредством воспроизводства властных
структур. В основе последних лежат ресурсы двух типов —
аллокативные и авторитативные. Координация социальных
систем во времени и пространстве с необходимостью предпо
лагает определенные комбинации этих двух типов ресурсов,
классификация которых выглядит следующим образом:
Àëëîêàòèâíûå ðåñóðñû
1. Ìàòåðèàëüíûå ñâîéñòâà îêðóæàþùåé ñðåäû
(ñûðüå, ìàòåðèàëüíûå èñòî÷íèêè ïèòàíèÿ)
2. Ñðåäñòâà ìàòåðèàëüíîãî ïðîèçâîäñòâà /
âîñïðîèçâîäñòâà (îðóäèÿ ïðîèçâîäñòâà,
òåõíîëîãèÿ)
3. Ïðîèçâåäåííûå òîâàðû (àðòåôàêòû,
ñîçäàííûå ïîñðåäñòâîì âçàèìîäåéñòâèÿ
ïóíêòîâ 1 è 2)
Ресурсы эти подвержены изменениям и обусловливают
нарастающий характер власти в различных типах обществ.
Эволюционные теории всегда были склонны считать при
оритетными аллокативные ресурсы, т. е. различного рода
материальные ресурсы, используемые в процессе «адапта
ции» к окружающей среде. Однако наши предшествующие
рассуждения показали, что и авторитативные ресурсы име
ют во всех отношениях «инфраструктурный» характер. Мы
вовсе не отрицаем влияние ближайшей естественной среды
обитания — воздействие ключевых технологических изоб
ретений или материальных источников энергии, получаемой
и используемой во благо людей — на модели социальной
жизни. Но об этом было сказано так много, что, на наш
взгляд, весьма важно подчеркнуть здесь не меньшую значи
мость авторитативных ресурсов. Ибо, как и приверженцы
марксизма, мы все еще находимся в плену викторианской
эпохи, рассматривая в качестве основной движущей силы
человеческой истории преобразование материального мира.
Очевидно, что накопление аллокативных ресурсов тес
но связано с пространственновременной протяженностью,
непрерывностью обществ в пространствевремени и соот
ветственно с порождением власти. Охотники и собиратели
практически не имеют возможностей хранить пищу и дру
гие материальные предметы и круглый год используют во
имя обеспечения собственных потребностей дарованную им
кладовую природы. Они напрямую зависят от щедрости
природы — что вовсе не ведет, однако, к обнищанию и ис
тощению. Более того, обрядовые, культовые и религиозные
действия кажутся в большинстве случаев гораздо более важ
ными, чем относительно ограниченные материальные по
требности повседневной жизни. В земледельческих обще
ствах применяются, по меньшей мере, некоторые разновид
ности производственных технологий, а природные кладовые
расширяются и пополняются таким образом, который спо
собствует «растяжению» социальных отношений в про
странстве и времени. Возделывание сельскохозяйственных
культур приобретает сезонный характер, продукция начи
нает складироваться там, где это технически возможно, по
является возможность держать поля под паром, дабы со
хранить на долгий срок производственные мощности обще
ства, и т. п. В классово разделенных обществах возможно
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
358
дальнейшее повышение производительности сельского хо
зяйства на душу населения, хотя сравнение с небольшими
крестьянскими общинами говорит о том, что эта тенденция
отнюдь не универсальна. Ирригационные системы и другие
технические нововведения, как правило, не столько повы
шают среднюю производительность, сколько упорядочи
вают и согласуют производство. В крупных аграрных госу
дарствах сохранение и накопление продуктов питания и
других скоропортящихся товаров приобретает статус жиз
ненной необходимости и становится делом первостепенной
важности. В условиях современного капитализма купля
продажа произведенных продуктов питания представляет
собой столь же неотъемлемую и фундаментальную основу
социального существования, как и обмен всем спектром дру
гих товаров: не будет преувеличением сказать, что экспан
сия капитализма, превратившегося в новую систему миро
вой экономики, не была бы возможной без появления мно
гочисленных технологий сохранения и накопления
скоропортящихся продуктов и еды, в частности [59]. Но
затем и капитализм порождает и попадает в зависимость от
различных технических инноваций, связанных с массивным
использованием естественных ресурсов и в корне отличных
от предшествующих.
Будучи описанной подобным образом, история челове
чества выглядит (а зачастую и представляется) как после
довательность расширения и укрупнения «производитель
ных сил». Пополнение материальных ресурсов составля/
ет основу увеличения власти, но аллокативные ресурсы не
могут развиваться вне соответствующего преобразования
авторитативных ресурсов, при этом последние не менее важ
ны с точки зрения обеспечения «рычагов» социальных из
менений, чем первые. Организация социального простран
ствавремени относится к моделям регионализации внутри
(и вовне) обществ, посредством которых упорядочиваются
пространственновременные пути повседневной жизни. Со
общества охотников и собирателей, равно как и сравнитель
но небольшое количество более крупных кочевых культур,
являются единственными обществами, чья пространствен
новременная организация предполагает систематические
перемещения всей группы в пространствевремени. Слово
«единственные» здесь неуместно. Ибо до недавнего време
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
359
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ни общества охотников и собирателей являли собой наибо
лее типичную форму социальной организации людей, кото
рую когдалибо знала наша планета. Пространственная ус
тойчивость и постоянство — связывание локальностей с
определенными «искусственно созданными средами», осо
бенно в форме городов — знаменуют собой новый виток в
человеческой истории.
Вторую категорию авторитативных ресурсов — произ
водство / воспроизводство тела — не следует уподоблять
категории под номером 2 в классификации аллокативных
ресурсов. Конечно, средства материального воспроизводства
необходимы в процессе воспроизводства человеческого орга
низма; большую часть человеческой истории различные ма
териальные ограничения сдерживали общий прирост населе
ния. Однако регулирование количества людей в обществе и
их воспроизводства во времени представляет собой автори
тативный ресурс из разряда фундаментальных. Как таковая,
власть не зависит исключительно от численности населения,
собранного вместе в рамках административной системы. Од
нако размеры последней вносят значительный вклад в про
цесс порождения власти. Уместно вспомнить в этом контек
сте различные ограничивающие и побуждающие свойства
тела, рассмотренные нами в третьей главе — фактически, они
являются основанием для анализа административных ресур
сов. Вместе с тем мы не можем не присоединить сюда катего
рию жизненных шансов, отнюдь не всецело зависящую от
материальной производительности общества. Характер и мас
штаб власти, порожденной авторитативными ресурсами, за
висят не только от расположения тел, передвигающихся по
пространственновременным путям, но и от жизненных воз
можностей субъектов деятельности. «Жизненные шансы»
или «жизненные ожидания» означают в первую очередь воз
можности простого выживания людей в различных формах
и зонах общества. Вместе с тем понятие жизненных шансов
подразумевает также весь спектр способностей и возможно
стей, которые имел в виду Вебер, вводя в обращение этот
термин. Возьмем только один пример: массовая грамотность.
Грамотное население может мобилизоваться или быть моби
лизовано в пространствевремени посредством способов, со
вершенно отличных от тех, что соответствуют реалиям уст
ных культур.
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
360
Мы уже говорили о значимости накопления аллока
тивных ресурсов как средства расширения господства —
лейтмотиве трудов в области эволюционной теории. Го
раздо менее известным, но весьма важным с точки зрения
порождения власти, является аккумулирование авторита
тивных ресурсов. «Аккумулирование» или накопление есть
средство «связывания» пространствавремени, включаю
щего осознанное управление намеченным будущим и вспо
минание ушедшего прошлого, осуществляемые на уровне
действия. В устных культурах практически единственным
хранилищем накопленной информации является челове
ческая память. Однако, и мы уже говорили об этом, память
(или вспоминание)следует понимать не только как психо
логические свойства индивидуальных субъектов деятель
ности, но и как неотъемлемую характеристику рекурсив
ности процессов институционального воспроизводства.
В данном контексте аккумулирование подразумевает фор
мы пространственновременного контроля, равно как и
феноменальный опыт «прожитого времени», а «вместили
щем», в котором хранятся авторитативные ресурсы, явля
ется само общество.
Накопление авторитативных и аллокативных ресурсов
можно рассматривать как процесс сохранения и управле
ния информацией или знаниями, посредством которых со
циальные отношения увековечиваются в пространстве и во
времени. Накопление предполагает средства представле
ния информации, методы поиска или вспоминания инфор
мации и, как и в случае со всеми авторитативными ресурса
ми, способы ее распространения. Метки на дереве, списки,
книги, архивы, фильмы, магнитофонные записи — все это
средства хранения информации, отличающиеся друг от друга
своей емкостью и детальностью. Восстановление информа
ции, содержащейся в них, зависит от способностей челове
ческой памяти активизировать предыдущие знания и опыт,
а также от наличия навыков интерпретации, которыми вла
деет, как правило, лишь меньшая часть конкретно взятого
населения. Распространение хранимой информации нахо
дится под влиянием технологии ее производства. Так, на
пример, существование механизированных печатающих ус
тройств обуславливает доступные виды информации и оп
ределяет тех, кто может ими воспользоваться. Более того,
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Процессы распада начались под влиянием современно
го капитализма, развивавшегося в социетальных контекстах,
способствующих формированию и формируемых новым
типом вместилища власти — национальным государством.
Процесс исчезновения городских стен сопровождается ук
реплением высоко развитого типа административной систе
мы, функционирующей в рамках собственных, четко опре
деленных территориальных границ.
361
Ý. Ãèääåíñ
...самое начало городской жизни, момент, когда го
род с очевидностью приобрел свои специфические
черты, сопровождались внезапным укреплением вла
сти во всех сферах жизни и увеличением ее значимо
сти в отношениях между людьми. До сих пор разно
образное множество институтов существовало от
дельно друг от друга, периодически сталкиваясь в
местах общественных встреч: охотничий лагерь, свя
тыня, ритуальная пещера эпохи палеолита, земледель
ческое поселение неолита — все это объединилось и
образовало масштабное место встречи — город… Ис
ходная форма этого вместилища просуществовала
около шести тысяч лет; только несколько веков назад
она начала распадаться [62].
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
характер носителя информации — и это постоянно подчер
кивал ныне забытый пророк М. Маклюэн — непосредствен
но влияет на возникшие благодаря ему общественные отно
шения [60].
Хранилища аллокативных и авторитативных ресурсов
порождают основные типы обозначенных нами в предыду
щей главе структуральных принципов устройства обществ.
Хранение информации является, с нашей точки зрения, фун
даментальным явлением, допускающим возможность про
тяженности пространствавремени, и нитью, связующей раз
личные типы аллокативных и авторитативных ресурсов в
воспроизводимых структурах господства. Город, возникно
вение которого совпадает с появлением новых форм хране
ния информации, и прежде всего письма, есть вместилище
или «горнило власти», обуславливающее формирование
классово разделенных обществ. Сошлемся еще раз на ког
дато упомянутое нами [61] высказывание Л. Мэмфорда
(Mumford), весьма точно подводящее итог нашим рассуж
дениям:
Ãëàâà V
Êðèòè÷åñêèå çàìå÷àíèÿ:
Ïàðñîíñ îá ýâîëþöèè
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
362
Несмотря на то, что последние десятилетия ознамено
вались выступлениями влиятельных сторонников эволюци
онизма, таких как Лесли Уайт, не будет ошибкой заявить,
что их труды не оказали существенного влияния на теоре
тические изыскания, проводимые в рамках общественных
наук. Небезынтересен поэтому тот факт, что в своих позд
них работах Талкотт Парсонс, один из ведущих представи
телей социологической мысли, предпринял попытку вдох
нуть в эволюционную теорию новую жизнь. Поскольку
оценка эволюционизма, предложенная Парсонсом, полу
чила немалую поддержку и, несомненно, заслуживает осо
бого внимания, мы рассмотрим ее подробнее.
Парсонс предлагает считать социальную эволюцию
расширением биологической, хотя фактические механиз
мы той и другой различны. Нет оснований полагать, что
между биологической и социальной эволюциями внезапно
возникает непредвиденный разрыв. С точки зрения Пар
сонса, «водораздел между биологическим и социальным»
символизирует один из этапов длительного процесса раз
вития. Оба типа эволюции могут быть поняты в терминах
так называемых «эволюционных универсалий», т. е. типов
развития «достаточно важных для дальнейшей эволюции»,
которые обнаруживаются по крайней мере в нескольких
случаях в независимых друг от друга условиях [63]. При
мером эволюционной универсалии в мире природы явля
ется зрение. Способность видеть позволяет неизмеримо
увеличить спектр реакций, скоординированных с измене
ниями окружающей среды, и поэтому имеет огромную
адаптационную ценность. Зрение не просто появилось в
какойто одной, изолированной части животного царства,
а развилось независимо у нескольких видов: моллюсков,
насекомых и позвоночных. Органы зрения этих групп от
личаются друг от друга своим анатомическим строением и
не могут считаться принадлежностью единого эволюци
онного процесса, вместе с тем, на высших стадиях биоло
гической эволюции зрение становится необходимой харак
теристикой всех животных.
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
363
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Биологические предпосылки социальной эволюции лю
дей определяются эволюционными универсалиями рук и
мозга. Обладание независимыми в своих движениях — и
отстоящим большим — пальцами, а также руками с под
вижными суставами, разнообразит манипулирование пред
метами. Высокий, по сравнению с другими видами, уровень
развития человеческого мозга позволяет овладевать различ
ными видами деятельности и способностью к познанию,
недоступными низшим животным, и прежде всего способ
ностью научаться языку и использовать его. Эти особенно
сти повышают адаптивные способности людей и дают им
преимущества перед другими видами. Парсонс утверждает,
что понятие адаптации есть неотъемлемый элемент биоло
гической и социальной эволюций. Адаптацию, пишет он, не
следует понимать исключительно как пассивное приспособ
ление данного вида или типа социальной системы к услови
ям окружающей среды, ибо она включает более активные
факторы выживания. Адаптация «живой системы» предпо
лагает «активное стремление к овладению или способность
изменить окружение таким образом, дабы оно могло удов
летворить потребности этой системы, а также возможность
выжить, вопреки его устойчивым характеристикам» [64].
Зачастую это означает способность совладать с целым ря
дом проблем, возникающих в окружающей среде, в особен
ности с обстоятельствами, провоцирующими неопределен
ность. Подводя итог, можно сказать, что эволюционная уни
версалия есть любая органическая или социальная черта,
усиливающая перспективные адаптивные способности жи
вой системы и повышающая их до такого уровня, который
становится предпосылкой более высоких ступеней разви
тия. Между биологическими и социальными эволюционны
ми универсалиями существует лишь одно значительное раз
личие: первые не подвержены размыванию, в то время как
вторые склонны к этому. Так, условия, породившие адап
тивное преимущество, могут отличаться от тех, что способ
ствуют его дальнейшему усвоению другими социальными
группами.
Люди живут в обществах и создают культуры. Парсонс
полагает, что символические аспекты культуры, описанные
им, жизненно важны с точки зрения процессов адаптации.
«Символ» заменяет ген и становится основным организую
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
364
щим компонентом социальной эволюции. Несмотря на то,
что символические свойства социальных систем обусловле
ны рядом общих генетически предопределенных способно
стей организма, каждое поколение научается им заново. В от
личие от генетических программ «культурные ориентации»
не способны к самореализации. Коммуникация есть основа
культуры, а язык — базис коммуникации. Таким образом,
язык представляет собой первую и важнейшую эволюци
онную универсалию; нам не известны человеческие обще
ства, не обладающие языком. Согласно Парсонсу, симво
лические системы играют непосредственную роль в соци
альной организации вообще и участвуют в процессах
социальных изменений, поскольку занимают в человечес
ких обществах верхнюю ступень кибернетической иерар
хии. В концептуальной «схеме действия», предложенной
Парсонсом, они превосходят социальную систему, личность
и организм. Физическая среда обусловливает или ограничи
вает образы действий, принятые в обществах, однако, именно
культурная система непосредственно регулирует и струк
турирует их [65].
В своих ранних формах культура в определенной мере
синонимична религии. Религия, утверждает Парсонс, явля
ется одной из четырех эволюционных универсалий, обна
руживаемых «даже в простейших системах действия». Три
другие — коммуникация посредством языка, родственные
отношения и технология, «наличие которых создает мини
мум, служащий отличительным признаком человеческого
общества как такового» [66]. Они относятся к общим свой
ствам действия и соответственно ко всеобщему процессу
биологической эволюции. Эволюцию в направлении от наи
более примитивных типов систем действия можно предста
вить как процесс постепенной дифференциации, связанный
с функциональной специализацией. Дифференциация мо
жет вести — хотя и не обязательно — к увеличению адап
тивной способности каждой специфической, вновь отдиф
ференцировавшейся функции; мы можем назвать этот про
цесс аспектом «адаптивного усиления». Общие направления
процесса дифференциации могут быть обозначены в этих
терминах. Если считать природу социальных систем кибер
нетической, то эти направления должны пониматься как
функциональные. Увеличивающаяся сложность систем,
365
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимоотно
шения / Пер. с англ. Поляковой Н.Л. // Современная западная тео
ретическая социология. Вып. II. Т. Парсонс (1902–1979). М., 1994.
С. 142.
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
если она обусловлена не только сегментацией, включает
развитие подсистем, специализирующихся на более специ
фических функциях в действии системы как целого и на
интегративных механизмах, которые увязывают функцио
нально дифференцированные подсистемы [67]*. Эти под
системы — поддержание образца, интеграция, политичес
кое устройство и экономика — составляют основу анализа,
проведенного Парсонсом.
Ранние типы общества — первобытное общество — де
монстрируют весьма низкий уровень дифференциации всех
четырех подсистем. Для них характерна особая система «кон
структивного символизма», обеспечивающая группе опре
деленную культурную идентичность, отличающую ее от
других. Символизм этот напрямую связан с отношениями
родства — например, посредством мифа о существовании
боговродоначальников, основавших сообщество. Миф
объединяет группу и одновременно обеспечивает концеп
туальную основу противостояния трудностям и угрозам,
исходящим от мира природы. Одной из отличительных осо
бенностей первобытных обществ является то, что конст
руктивный символизм пронизывает практически все сферы
жизни — религиозную, нравственную и техническую, —
делая их частью сплоченного социального целого. В каче
стве примера культуры, находящейся на низшей стадии со
циальной эволюции, Парсонс (как и Дюркгейм) рассматри
вает племена австралийских аборигенов. Эти общества струк
турированы исключительно на основе родственных
отношений, которые в свою очередь выражают религиоз
ные взгляды, а также связаны с отношениями обмена и хо
зяйственной деятельностью во внешней среде. Экономичес
кие аспекты последних относятся к разряду «простейших»
и заключаются в охоте, сборе ягод, корней и различных съе
добных насекомых. Большую часть времени племена живут
кочевой жизнью, странствуя по обширным пространствам
земли, и хотя отличающая их система конструктивного сим
волизма соотносится с постоянной территорией, между
общинами отсутствуют четко определенные территориаль
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
366
ные границы. Приоритетная значимость родственных отно
шений сопровождается здесь отсутствием вертикальных
различий между родственными кланами: ни одно объедине
ние их не отличается явными преимуществами во власти и
благосостоянии или религиозным превосходством. Как пра
вило, функциональная разница определяется возрастом и
полом, во всем остальном племена австралийских абориге
нов состоят из равноправных сегментов — групп, связан
ных родственными узами.
Следующая ступень эволюции — уровень «развитого
первобытного общества», переход к которому ознаменован
нарушением отношений равноправия между родственными
группами. Это происходит, когда одной группе удается зав
ладеть ресурсами, позволяющими ей контролировать и уп
равлять процессом заключения браков; затем эти ресурсы
могут быть использованы для накопления материальных
благ и формирования прочих основ власти. На смену эгали
тарным отношениям, характерным для обществ более про
стых типов, приходит тенденция к вертикальной диффе
ренциации и стратификации обществ. В экономической сфе
ре изменения идут рука об руку с процессами создания
постоянных поселений и возникновения особой производ
ственной системы, основанной на скотоводстве и земледе
лии и приходящей на смену кочевому образу жизни охот
ников и собирателей. Пока что речь не идет о дифференци
рованной «экономике», однако, усовершенствованная
система материального производства и возросший уровень
производительности труда порождают экономические ры
чаги, способствующие укреплению имущественных прав и
стабилизации контроля над территориями. Вместе с тем,
вполне возможно, что стратификация есть первая и основ
ная эволюционная универсалия на пути перехода от более к
менее примитивным обществам. Стратификация возникает
главным образом посредством возвышения одного клана и
занятия им привилегированного социального положения; за
тем старейшина этого рода получает, как правило, титул
правителя. Развитые первобытные общества гораздо менее
однородны, чем их предшественники; в них существует мно
жество противоречий — этнических и религиозных, а так
же деление на классы. Классическими примерами обществ
этого типа являются африканские государства, такие, как
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
367
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Зулу. Парсонс полагает, что в Зулу и других подобных ему
племенах первостепенное значение в деле формирования и
укрепления общественного строя и социального порядка
имела военная власть. Однако, пишет он, куда более важ
ную роль играло, вероятно, возникновение развитой рели
гиозной культуры, узаконивающей положение и статус вож
дя и стимулирующей социальную сплоченность.
Вместе с тем, согласно Парсонсу, развитые примитив
ные общества стоят на первой ступени эволюционной лест
ницы; поднимаясь по которой, мы обнаруживаем то, что он
называет «промежуточными» обществами. Последние со
стоят из двух подтипов — «архаических» и «развитых про
межуточных» обществ, — связанных с возникновением
письменности. Для архаических обществ характерно то, что
Парсонс называет «ремеслом письменности»; здесь письмо
используется главным образом для специальных целей —
ведения административных учетных записей и кодифика
ции магических и религиозных заповедей. Грамотность яв
ляется достоянием небольших групп священнослужителей
и не институционализирована как часть общего образова
ния господствующего класса или классов. Примером арха
ического общества служит Древний Египет. Общества этого
типа отличаются «космологическим» религиозным поряд
ком, обобщающим и систематизирующим конструктивный
символизм в большей степени, чем это было в первобытных
обществах. Политическое руководство приобретает форму
государственных администраций и выступает в некоторой
степени обособленно от религиозных служб. Архаические
общества отличаются от первобытных большей адаптивно
стью, ибо предполагают функциональную ответственность
в религиозной и политической сферах. Эти тенденции полу
чают дальнейшее развитие в «продвинутом» типе промежу
точных обществ — «исторических империях», подобных
Риму или Китаю, связанных с «мировыми религиями», о
которых писал Макс Вебер. Общества этого типа характе
ризуются масштабными культурными новациями, явивши
мися следствием «философских прорывов», приведших к
разделению божественного и мирского; монархи перестали
быть богами.
Появление исторических империй приводит к возник
новению новой эволюционной универсалии — специализи
рованной культурной легитимации политической сферы,
являющейся средством укрепления государственной влас
ти и предполагающей появление особой категории полити
ческих лидеров, функционирующих наряду с правителем.
Ãëàâà V
Независимо от конкретных культурных вариаций по
литические деятели должны обладать в перспективе
не только достаточной властью, охватывающей чрез
вычайно обширную сферу, но и законным правом на
нее… Сочетание различных культурных образцов ле
гитимации с социально дифференцированными ви
дами деятельности есть основной аспект эволюцион
ной универсалии политической легитимности [68].
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
368
Вторая эволюционная универсалия связана с появле
нием бюрократической организации. Соглашаясь с Вебе
ром в том, что бюрократия есть необходимое условие эф
фективной широкомасштабной мобилизации власти, Пар
сонс утверждает, что развитые промежуточные общества
отличаются экспансией процессов административной ко
ординации правительства, вооруженных сил и других от
дифференцировавшихся институциональных секторов.
Третья универсалия, возникшая благодаря историческим
империям — денежный обмен и рыночный комплекс. Пос
ледний, полагает Парсонс, представляет собой систему
власти, освободившуюся от ряда «дилемм» политической
власти. В основе своей политическая власть опирается на
систему штрафных санкций, налагаемых административ
ными органами; деньги обладают некоторыми свойствами
политической власти, однако являются более генерализи
рованным ресурсом, коим обладают и «потребители», и
«поставщики», ресурсом, избавляющим людей от необхо
димости быть лояльными по отношению к определенным
политическим группам, а также от аскриптивных родствен
ных связей. Однако три перечисленных нами эволюцион
ных универсалии с необходимостью предполагают четвер
тую — «высоко генерализированный универсалистский
нормативный порядок» [69], воплощенный в правовой си
стеме. Последняя универсалия приводит нас к истокам со
временности, ибо некоторые исторические империи, обла
дая достаточно развитыми бюрократическими организа
циями и рынками, не имели при этом столь же мощной
системы обобщенных безличных норм.
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
369
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Становление и развитие современного Запада, занима
ющего высшую ступень в эволюционной схеме Парсонса,
связано с Древним Израилем и классической Грецией — дву
мя обществами, оказавшимися «зародышевым источником»
для процессов развития, приобретших чрезвычайное значе
ние много лет спустя после того, как сами эти общества пре
кратили свое существование. (Ниже приводится весьма крас
норечивое высказывание Парсонса: «Безусловно, буддизм
представляет собой наиболее выдающуюся — из всех упо
мянутых нами — культурную систему, влияние которой
распространилось далеко за пределы общества, ее породив
шего. Но то, что он не являлся проводником современности
и имел небольшую значимость для западного общества,
удерживает нас от подробного рассмотрения его» [70].) По
чему определенные культурные особенности этих обществ
получили столь широкое распространение? И что благопри
ятствовало культурным новациям, произведенным ими?
Отвечая на второй вопрос, Парсонс утверждает, что в дей
ствительности подобные культурные новшества способны
породить лишь небольшие общества, отличающиеся уме
ренным уровнем политической независимости. Это абсолют
но невозможно в крупных империях, занимающих значи
тельные территориальные пространства, на которых стал
кивается в конкурентной борьбе множество различных
интересов. Ответ на первый вопрос заключается в последую
щей утрате этими обществами своей независимости, вслед
ствие чего их культурные новации проникают и воспринима
ются основными слоями более крупных социальных образо
ваний. Иудейская и греческая культуры были заимствованы
в большей степени «образованными классами», нежели пред
ставителями господствующих политических групп, и пре
вратились впоследствии в «основные социетальные установ
ки», ставшие фундаментом укоренившихся на Западе тра
диций. Современный тип общества возник в «едином
эволюционном пространстве», имя которому — Запад [71].
Парсонс убежден, что возникновение западного обще
ства ведет к дальнейшему, по сравнению с промежуточны
ми обществами, усилению адаптивной способности. Про
должающееся развитие рыночных механизмов, универса
лизация правовых норм и возникновение системы массовой
демократии, наделяющей население гражданскими права
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
370
ми, — все это характерные черты Запада, приводящие к не
виданной доселе дифференциации. Вместе взятые они спо
собствуют укреплению «территориальной целостности»
обществ, отделенных друг от друга четкими границами.
Процесс становления системы обобщенных безличных норм
может быть прослежен на примере артикуляции континен
тального римского и общего английского права. Второе наи
более значимо с точки зрения содействия свободе заключе
ния договоров и защите частной собственности. Оно, гово
рит Парсонс, есть «существеннейший, унифицированный
признак современного общества»; английское законодатель
ство явилось «основной предпосылкой первой индустриаль
ной революции» [72]. Кроме того, оно представляет собой
условие развития массовой демократии, которая, в свою
очередь, обуславливает эффективное использование влас
ти в обществах, отличающихся высокой степенью диффе
ренциации. Общества, не ставшие на путь демократии, вклю
чая «коммунистические тоталитарные режимы», менее адап
тивны, чем те, которые выбрали демократическую стезю
развития. Какое общество занимает сегодня высшую сту
пень эволюционной схемы? Конечно, Соединенные Штаты
Америки! Утешительный, хотя и не особо оригинальный
вывод американского социолога, проанализировавшего весь
процесс эволюции человечества [73].
Подобные заявления относятся к разряду тех, что со
здают социологии плохую репутацию — по меньшей мере,
в глазах всего остального мира. Можно было бы поддаться
искушению пренебречь ими, сославшись на оговорку, сде
ланную Парсонсом в заключении его работы по исследова
нию эволюции, суть которой состоит в том, что читателю не
следует слишком вдаваться в детали повествования, ибо
главное — «общие представления об эволюционных уни
версалиях и их основе — обобщенной адаптивной способ
ности» [74]. В целом мы склонны прислушаться к этой ре
комендации, отметив, однако, что восхваление Парсонсом
США вполне соответствует предложенному им варианту
эволюционной теории.
Теория Т. Парсонса отвечает всем критериям, упомя
нутым нами в качестве отличительных черт эволюционизма.
Эволюция, поясняет Парсонс, есть нечто большее, чем про
сто «история», при этом, полагает он, социальная и биоло
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
371
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
гическая эволюции связаны не только концептуально, но и
по существу. Еще раз появляется здесь и знакомое нам по
нятие адаптации. Парсонс определяет наиболее интересное
ему направление развития (дифференциация институтов) и
предлагает объяснение механизмов изменений, зависящих
от «кибернетического» влияния ценностей и символов. Кро
ме того, он обнаруживает несколько второстепенных недо
статков эволюционной теории и нисколько не осторожни
чает, будучи достаточно осмотрительным, дабы избежать
основных проблем, с которыми так часто сталкиваются эво
люционные теории.
Парсонс придает большое значение представлениям о
том, что социальная эволюция есть расширение эволюции
биологической. Теперь мы видим, что в некотором смысле
этот тезис не вызывает возражений. Повидимому, физи
ческие характеристики тела (большой и сложноустроенный
с точки зрения неврологии мозг, вертикальное прямохож
дение и т. п.) всетаки являются предпосылкой развития че
ловеческого общества. Ранние этапы становления соци
альных объединений людей и культуры напоминали, веро
ятно, борьбу за выживание, приведшую к благоприятному
для Homo sapiens исходу процесса эволюции. Но что из
этого следует, опусти мы эстетическую привлекательность
теории, объясняющей биологическое и социальное разви
тие посредством обращения к единому набору понятий?
Ответ прост: ничего. Биологическая эволюция связана с из
менениями в наследственности и генетических характерис
тиках последующих поколений, прекрасно объясняемыми
наличием небольшого числа относительно простых механиз
мов. Социальная эволюция затрагивает отношения между
человеческими обществами и окружающим их материаль
ным миром, а также отношения, существующие между эти
ми обществами как таковыми. Понятие «эволюция» не со
ответствует этим феноменам надлежащим образом; кроме
того, установленную последовательность изменений невоз
можно объяснить с «эволюционных» позиций, не проде
монстрировав действие аналогичных механизмов. Теория
Парсонса достаточно типична для доктрин эволюционного
направления в своей убежденности, будто последнее обес
печивается тем (непреложным) фактом, что биологическая
эволюция взаимосвязана с ранними этапами развития чело
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
372
веческой культуры. Однако что можно доказать, обраща
ясь за подтверждением к свидетельствам, рассматриваемым
как источник самих себя?
Концепция адаптации, предложенная Т. Парсонсом,
столь же неопределенна и всеобъемлюща, как и другие, пред
ставленные в литературе, а посему ее вряд ли можно на
звать нетипичной. Адаптация, пишет он, связана отчасти с
«выживанием», отчасти с взаимодействием с окружающим
материальным миром, но никоим образом не сводится к ним.
В более широком смысле она ассоциируется с уменьшением
неопределенности — эту идею, также как и представление
о кибернетическом влиянии символов и ценностей, Парсонс
заимствует в теории систем. Но поскольку автор не дает
дефиниций «неопределенности», утверждение это или
столь размыто концептуально, что становится фактически
бесполезным, или, приобретая некоторое смысловое содер
жание, оказывается в лучшем случае неправдоподобным.
Обратимся к двум значениям, которые может подразуме
вать Парсонс: уменьшение неопределенности в отношении
превратностей природы и уменьшение неопределенности в
отношении будущих событий. Ни то, ни другое не способно
даже четко соотнестись с типами обществ, упомянутыми
Парсонсом в его эволюционной схеме, не говоря уже о том,
чтобы способствовать их дифференциальному «выжива
нию». Усиление контроля над материальным окружением,
вызванное совершенствованием технологий или манипули
рованием авторитативными ресурсами, вовсе не тождествен
но снижению неопределенности результатов. Так, техно
логически «продвинутый» фермер может быть более уяз
вим перед лицом изменений погоды, чем охотник и
собиратель. Что же касается уменьшения неточностей в про
гнозировании будущего, то кто возьмет на себя смелость
утверждать, что мир, в котором мы живем сегодня, с его
невероятными, но все же флуктуирующими темпами тех
нологических и экономических изменений, политической
неопределенностью и наличием ядерного оружия менее не
устойчив, чем эпоха палеолита?
Более того, направляющий механизм эволюции, связы
ваемый Парсонсом с усиливающейся адаптивной способно
стью предложенных им эволюционных универсалий, — ки
бернетический контроль как следствие конструктивного
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
373
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
символизма, — несомненно, абсолютно неубедителен. Пар
сонс обосновывает свой подход, сознательно противопос
тавляя его историческому материализму и другим теориям,
которые, по его мнению, сходны с ним в том, что утвержда
ют, будто технология или экономическая организация в це
лом есть движущие силы социальных изменений. Однако
этот подход не более убедителен, чем те теории, которым
он противопоставляется. Доказательство по аналогии снова
испытывает трудности с подтверждением. В механически
управляемых системах кибернетический контроль с низким
уровнем энергии способен приводить в движение системы с
более высоким уровнем энергии. Парсонс сравнивает это с
геном и контролируемым им синтезом протеина, а также с
иными аспектами клеточного метаболизма, будто последние
придают некую весомость его утверждениям относительно
влияния «конструктивного символизма», управляющего
процессами социальных изменений. Предполагаемая им кон
цептуальная параллель несет двойную нагрузку. С одной
стороны, она выступает источником тезиса о регулирую
щих возможностях символов и ценностей, с другой, сам
Парсонс пишет о ней так, будто она способствует, одновре
менно его обоснованию.
Предположим, что идея адаптивной способности плюс
«кибернетического» влияния конструктивного символизма
на самом деле обеспечивает общую объяснительную схему
социальной эволюции, примерно аналогичную той, посред
ством которой биологи трактуют естественную эволюцию.
Проблема определения того, что есть «выживание» приме
нительно к человеческому обществу, — вопрос, который
следует связать с прояснением сути самого «общества», —
требует гораздо больше внимания, чем ей уделяет Парсонс.
В процессе биологической эволюции выживание и вымира
ние есть две очевидные, исключающие друг друга альтерна
тивы, связанные с условиями, определяющими дифферен
циальное воспроизводство. Популяция, не способная побе
дить в борьбе за необходимые ей ресурсы окружающей
среды, не может передать по наследству свои гены, а посе
му вымирает. Однако в социальном мире эти обстоятель
ства не имеют истинных аналогов. Если адаптивная способ
ность определяется настолько широко, что включает в себя
мобилизацию для ведения военных действий, социальные
Ãëàâà V
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
374
объединения, очевидно, будут подвержены частым неуда
чам в «адаптации» в связи с порабощением или уничтоже
нием другими сообществами. Однако, как правило, обще
ства не прекращают свое существование подобным обра
зом. Более того, будучи, скорее, колонизированными или
подчиненными, нежели истребленными другими группами,
ранее существовавшие формы социальной организации за
частую продолжают функционировать практически в том
же виде в условиях измененного социального контекста.
Ответ на вопрос, сумели ли они «выжить» или нет, во мно
гом зависит от того, как мы определяем «общество» или
соответствующую единицу анализа в эволюционном иссле
довании. Парсонс считает этот вопрос решенным, ибо ответ
на него является неотъемлемой частью предложенной им
классификации обществ. То, что «первобытные общества»
лишены четко обозначенных границ, является показателем
их низкого положения на эволюционной лестнице [75]. Аль
тернативная точка зрения состоит, однако, в том, что опре
делить, что можно считать состоявшимся «обществом», го
раздо труднее, чем это предполагает Парсонс, — по край
ней мере, до тех пор, пока мы не обращаемся к эпохе
современных национальных государств.
Теория Парсонса иллюстрирует практически все пагуб
ные тенденции, свойственные, на наш взгляд, эволюцион
ным концепциям. Она, несомненно, являет собой пример
«изложения мирового развития»; она страдает вследствие
однолинейной ограниченности и фактически преднамерен
но впадает в то, что мы именуем нормативной иллюзией. То,
что Парсонс предлагает нам собственный вариант «истории
мирового развития», становится очевидным из описания
«первобытных обществ». Автор как бы случайно упомина
ет о том, что племена австралийских аборигенов относятся
к разряду «наиболее примитивных из известных нам об
ществ» [76], не вдаваясь при этом в дальнейшие рассужде
ния. Парсонс полагает, что они находятся на самой низшей
ступени социальной эволюции, ибо проявляют невысокий
уровень дифференциации и отличаются слабо развитой эко
номикой, структурируя свою жизнь исключительно на ос
нове родственных отношений. А как же сложность систе
мы родства, богатство австралийской культуры, породив
шей разнообразные ритуалы и специфическое искусство?
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
375
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Все это остается в тени, поскольку Парсонс прибегает к ти
пично эволюционистской элизии между «примитивностью»
определенных аспектов социальной жизни, например техно
логии, и «примитивностью» общества в целом. Что же мож
но сказать в этом случае об огромном разнообразии неболь
ших устных культур, выживающих во времени и простран
стве, которое справедливо подмечается «культурными
релятивистами»? [77]. Если бы Парсонс занимался исключи
тельно формулированием концепции общей эволюции (ина
че говоря, если бы он не был эволюционистом, в том смысле,
как понимаем этот термин мы), отсутствие ссылок на подоб
ное разнообразие и тот факт, что эти общества господствова
ли на протяжении большей части истории человечества, мож
но было бы оправдать. Однако он, несомненно, интересуется
эволюцией социальной, пытаясь определить направление из
менений, посредством которых «первобытные общества»
трансформировались в «развитые первобытные общества», а
те — в системы «промежуточного» типа.
Однолинейная ограниченность становится очевидной,
как только мы обращаемся к оценке Парсонсом влияния
обществ, оказавшихся «зародышевым источником» процес
сов развития; здесь мы сталкиваемся с заметным изменени
ем формы повествования. Анализируя предшествующие
эволюционные типы, Парсонс обращается к бескрайним
просторам истории, переходя же к развитию Запада, он не
избежно сужает рамки своего исследования. На наш взгляд,
нет никаких оснований полагать, что культурное наследие
Израиля и Греции непременно имеет большую адаптивную
ценность, нежели влияния других источников. Тот факт,
что оно материализовалось в рамках европейской культу
ры, не говорит ровным счетом ничего о его эволюционной
ценности, определенной Парсонсом ранее. В данном случае
Парсонс трактует «эволюционную необходимость» (соглас
но которой один тип социетальной организации должен
обладать свойствами, обуславливающими появление дру
гого, «более развитого» типа) как «историческую необхо
димость» (то обстоятельство, что после того как опреде
ленные элементы стали частью европейского общества, со
бытия «должны» развиваться именно так, а не иначе).
Наконец, нормативная иллюзия. Убежденность Пар
сонса в том, что венцом полумиллионной истории человече
Ãëàâà V
ства является социальная и политическая система США,
выглядела бы более чем нелепо, не соответствуй она столь
очевидно его версии «истории мирового развития». Более
или менее правдоподобный вид она приобретает благодаря
своей связи с темой усиливающейся адаптивной способнос
ти, ассоциирующейся с процессом эволюции. Если бы даже
Парсонс стал настаивать на том, что его концепция носит
исключительно аналитический характер и не имеет никако
го оценочного подтекста, очевидно, что это не так. Если мы
определяем «демократию» особым образом, как некий эк
вивалент «либеральной демократии, представленной поли
тическим строем США», и если «демократия» превращает
ся в эволюционную универсалию, свойственную обществам,
занимающим высшую ступень эволюции, то к какому дру
гому заключению, кроме выводов, полученных Парсонсом,
возможно прийти? Однако оно столь же бессодержатель
но, как и большинство доктрин эволюционизма.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
376
Êîììåíòàðèè
1. Временами «детерминация» получает другое название, что
является следствием объективизма, стремящегося объяс
нить поведение посредством преимущественного обра
щения к структурному принуждению. Райт (Wright), на
пример, предпринимает попытку определить «последо
вательность особых взаимоотношений детерминации»,
базирующихся на «дифференцированной схеме структур
ной причинной связи или обусловленности, сравнимой с
марксистской теорией». Райт различает несколько форм
детерминации, однако, мы упомянем здесь только две из
них, для того чтобы передать смысл его рассуждений, —
«структурное ограничение» и «отбор». Первая относит
ся к способам, посредством которых структуральные свой
ства обществ устанавливают пределы возможного в рам
ках данных обществ. Так, Райт утверждает, что «эконо
мическая структура» феодального общества ограничивает
форму государства, имеющую место в условиях феода
лизма. Наряду с тем, что представительная демократия со
всеобщим избирательным правом была при феодализме
«структурно невозможна», довольно обширное множе
ство государственных форм сравнимы с феодальными
порядками. «Отбор» имеет отношение к «тем социальным
механизмам, которые конкретизируют ряд последствий или
в экстремальной ситуации (?) особых последствий в рам
ках структурно ограниченной сферы возможностей». Райт
связывает «отбор» с детерминацией «специфических ис
торических обстоятельств». В условиях феодализма эко
номика и государство соотносились друг с другом таким
образом, что порождали имевшие место формы деления
на классы, и эти формы классового конфликта выражались
в конкретных столкновениях различных групп.
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
377
Ý. Ãèääåíñ
Понятие «детерминация» сформулировано в данном
случае неоднозначно. Когда Райт говорит о детермина
ции «особых (специфических) последствий» или «исто
рических обстоятельств» он, очевидно, опирается на в
высшей степени обобщенное представление о ней. Пони
маемая подобным образом, точка зрения Райта представ
ляет собой развитую разновидность структурного детер
минизма — версии «структурной социологии», в кото
рой человеческое поведение рассматривается как
результат или следствие социальных причин. Вместе с тем,
ряд замечаний, сделанных Райтом, говорит о том, что он
вовсе не стремится принимать эту точку зрения. Как де
монстрирует нам первая предложенная им категория,
структурные черты социальных систем устанавливают
границы, в рамках которых может иметь место неопреде
ленное множество последствий. В данном контексте «де
терминация» означает «принудительное ограничение» и
не отличается от ряда значений, которые, с нашей точки
зрения, заключает в себе этот термин. Повторим еще раз:
«структура» не может быть определена посредством
«принуждения», а вынуждающие аспекты структуральных
свойств не могут рассматриваться в качестве родовой
формы «структурной причинности». Поскольку эти мо
менты уже рассматривались нами, нет нужды обсуждать
их далее. См. Erik Olin Wright, Class, Crisis and the State
(London: New Left Books, 1978), стр. 15–18.
2. Для сравнения см. CPST, с. 230–233.
4. Нисбет указывает, однако, что социальный и биологичес
кий эволюционизм также развивались отдельно и что
«одним из наиболее существенных недоразумений, харак
терным для большинства современных работ по истории
социальной мысли, является представление о том, что со
циальный эволюционизм XIX в. есть простая адаптация
идей биологического эволюционизма, предложенных глав
ным образом Ч. Дарвином, к исследованию социальных
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
3. NRSM, гл. 2.
институтов». Robert A. Nisbet, Social Change and History
(London: Oxford, 1969), гл. 5.
5. Talcott Parsons, «Evolutionary universals in society», in
A.R. Desai, Essays on Modernisation of Underdeveloped
Societies (Bombay: Thacker, 1971); он же, Societies,
Evolutionary and Comparative Perspectives (Englewood
Cliffs: PrenticeHall, 1966).
6. Для сравнения см.: «Durkheim’s political sociology», in SSPT.
7. Karl Marx, «Preface» to A Contribution to the Critique of
Political Economy, in Karl Marx and Friedrich Engels, Selected
Writings (London: Lawrence and Wishart, 1968).
8. Auguste Comte, Physique Sociale (Paris: Herman, 1975), с. 16.
9. Societies, Evolutionary and Comparative Perspectives, с. 2.
Ãëàâà V
10. Julian H. Steward, Theory of Culture Change (Urbana: University
of Illinois Press, 1955), с. 248.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
378
11. Julian Huxley, «Evolution, cultural and biological», inWilliam
C. Thomas, Current Anthropology (Chicago: University of
Chicago Press, 1956), с. 3.
12. Leslie A. White, The Evolution of Culture (New York: McGraw
Hill 1959), с. 29–30.
13. Marshall D. Sahlins and Elman R. Service, Evolution and
Culture (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1960),
с. 12–13. Другие определения см. среди прочих в:
V. Gordon Childe, The Progress of Archeology (London: Watts,
1944); Theodosius Dobzhansky, Mankind Evolving (New Haven:
Yale University Press, 1962); Sol Tax, The Evolution of Man
(Chicago: University of Chicago Press, 1960); Robert
A. Manners, Process and Pattern in Culture (Chicago: Aldine,
1964); Betty J. Meggers, Evolution and Anthropology:
A Centennial Appraisal (Washington: Anthropological
Society, 1959); L. Stebbins, The Basis of Progressive Evolution
(Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1969); Leslie
A. White, «Diffusion vs evolution: an antievolutionist fallacy»,
American Anthropologist, vol. 44, 1945; Alexander Alland,
Evolution and Human Behaviour (Garden City: Natural
History Press, 1967); Eliot D. Chapple, Culture and Biological
Man (New York: Holt, Rinehart & Winston, 1970); George W.
Stocking, Race, Culture and Evolution (New York: Free Press,
1968).
14. Leslie A. White, «Evolutionary stages, progress, and the
evaluation of cultures», Southwestern Journal of Anthropology,
vol. 3, 1947; он же, The Evolution of Culture, гл. 2.
16. Однако некоторые биологи могут оспорить подобное ут
верждение. Так, Ehrlich и др. пишут: «Поскольку термин
«адаптация» употребляется в литературе по вопросам био
логии крайне свободно, возможно, было бы разумно пол
ностью исключить его из обращения». Paul R. Ehrlich et al.,
The Process of Evolution (New York: McGrawHill, 1974), с. 337.
17. Roy A. Rappaport, «Ritual, sanctity and cybernetics», American
Anthropologist, vol. 73, 1971, с. 60. Критические замечания
см. в: Anne Whyte, «Systems as perceived», in J. Friedman and
M.J. Rowlands, The Evolution of Social Systems (Pittsburgh:
University of Pittsburgh Press, 1978).
18. Thomas G. Harding, «Adaptation and stability», in Sahlins and
Service, Evolution and Culture, с. 45 и 48.
20. V. Gordon Childe, «Prehistory and Marxism», Antiquity, vol.
53, 1979, с. 93–94. (Эта статья была написана в 1940 г., од
нако, вышла в свет только после смерти автора.)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
21. CCHM, глава 3. Мы не представляем, каким образом мож
но отстоять следующее утверждение Ленски (Lenski): «Как
вид человеческое общество представляет собой «обособ
ленную» популяцию, члены которой разделяют информа
ционное пространство, а посему связаны общим эволю
ционным путем». Gerhard Lenski, Human Societies (New
York: McGrawHill, 1970), с. 60. Критические замечания см.
Pamela J. Utz, «Evolution revisited», Comparative Studies in
Society and History, vol. 15, 1973.
379
Ý. Ãèääåíñ
19. Для сравнения см.: Niklas Luhmann, «Funktion und
Kausalität», in Soziologische Aufklärung, Köln — Opladen, 1970,
vol. 1.
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
15. Соответствующие рассуждения представлены в: John
W. Bennett, The Ecological Transition (New York: Pergamon
Press, 1976); Alexander Alland, Adaptation in Cultural
Evolution (New York: Columbia University Press, 1970); M.H.
Appley, Adaptation/Level Theory: A Symposium (New York:
Academic Press, 1971); J. Cohen, Man in Adaptation (Chicago:
Aldine, 1968); Arthur S. Boughey, Man and the Environment
(New York: Macmillan, 1971); René Dubos, Man Adapting (New
Haven: Yale University Press, 1965); Ronald Munson, Man and
Nature (New York: Felta, 1971); George A. Theodorson, Studies
in Human Ecology (New York: Row, Peterson, 1961); Andrew
P. Vayda, Environment and Cultural Behaviour (New York:
Natural History Press, 1969); Niles Eldredge and Ian Tattersall,
The Myths of Human Evolution (New York: Columbia University
Press, 1981).
22. Herbert Spencer, The Principles of Sociology (New York:
Appleton, 1899), vol. 2, с. 110.
23. Для сравнения см.: Colin Renfrew, «Space, time and polity»,
in J. Friedman and M.J. Rowlands, The Evolution of Social
Systems.
24. Ernest Gellner, Thought and Change (London: Weidenfeld &
Nikolson, 1964), с. 12–13.
25. V.S. Naipaul, India, a Wounded Civilization (Harmondsworth:
Penguin, 1976).
26. Sahlins, «Evolution: specific and general», in Sahlins and Service,
Evolution and Culture, с. 30–31.
27. Freud, Civilisation and its Discontents (London: Hogarth,
1969), с. 26.
28. Herbert Marcuse, Eros and Civilization (New York: Vintage,
1955), с. 12.
Ãëàâà V
29. Norbert Elias, The Civilising Process, vol. I, The History of
Manners (Oxford: Blackwell, 1978), vol. 2, с. 232–233.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
380
30. Некоторые из этих тем рассматриваются нами в Between
Capitalism and Socialism, vol. 2, CCHM.
31. См. примеры, рассматриваемые в A. Kardiner, The Indivi/
dual and His Society (New York: Columbia University Press,
1939).
32. Возможно, стоит еще раз подчеркнуть, что это представ
ляет для эволюционизма опасность, а не является его ло
гическим следствием. Хабермас — единственный автор,
который тщательно и как всегда в высшей степени прони
цательно обсуждал этот и многие другие моменты, каса
ющиеся эволюционизма. См. Jürgen Habermas, Communi/
cation and the Evolution of Society (Boston: Beacon, 1979),
гл. 3 и 4; а также «Geschichte und Evolution», in Zur Re/
konstruktion des historischen Materialismus (Frankfurt: Suh
rkamp, 1976).
33. Современная, философски изощренная интерпретация
исторического материализма, предложенная Коэном
(Cohen): G.A. Cohen, Karl Marx’s Theory of History, a Defence
(Oxford: Clarendon Press, 1978).
34. Второе из этих понятий было заимствовано нами у Эбер
харда. См.: Wolfram Eberhard, Conquerors and Rulers (Leiden:
Brill, 1965).
35. CCHM, гл. 10.
36. CSAS; CPST, с. 228ff.
37. S.F. Nadel, A Black Byzantium (London: Oxford University
Press, 1942).
38. M. Fortes and E.E. EvansPritchard, African Political Systems
(London: Oxford University Press, 1940).
39. Douglas L. Oliver, Ancient Tahitian Society (Honolulu:
University of Hawaii Press, 1974).
40. Henri J.M. Claessen, «The early state in Tahiti», in Henri J.M.
Claessen and Peter Skalnik, The Early State (The Hague:
Mouton, 1978).
41. Oliver, Ancient Tahitian Society.
43. См. Ronald Cohen, «State origins: a reappraisal», in Claessen
and Skalnik, The Early State; Robert A. «A theory of the origin
of the state», Science, no. 169, 1970; Morton H. Fried, The
Evolution of Political Society (New York: Random House, 1967);
W. Koppers, «L’origine de l’Etat», 6th International Congress
of Anthropological and Ethnological Studies, Paris, 1963, vol.
2; Lawrence Krader, Formation of the State (Englewood Cliffs:
PrenticeHall, 1968); G. Lenski, Power and Priviledge (New
York: McGrawHill, 1966); Robert Lowie, The Origin of the
State (New York: Harcourt, Brace, 1927); Elman R. Service,
Origins of the State and Civilization (New York: Norton, 1975).
44. Для сравнение см. Service Origins of the State and Civilization.
45. Carneiro, «A theory of the origin of the state».
47. Henry T. Wright and Gregory Johnson, «Population, exchange
and early state formation in southwestern Iran», American
Anthropologist, vol. 77, 1975.
49. Eberhard, Conquerors and Rulers, с. 9ff.
50. Там же, с. 10.
51. Henri J.M. Claessen and Pater Skalnik, «Limits, beginning and end
of the early state», in Claessen and Skalnik, The Early State, с. 625.
52. Fried, The Evolution of Political Society.
53. Сравните суждения: John A. Wilson, The Culture of Ancient
Egypt (Chicago: University of Chicago Press, 1951); Allyn L.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
48. Karl Polanyi, Trade and Markets in Early Empires (Glencoe:
Free Press, 1957).
381
Ý. Ãèääåíñ
46. Louis Dumont, «Population growth and cultural change»,
Southwestern Journal of Anthropology, vol. 21, 1965; Service
Origins of the State and Civilization.
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
42. Henri J.M. Claessen; «The early state: a structural approach»,
in Claessen and Skalnik, The Early State.
Kelley, «The evidence for Mesopotamian influence in pre
dynastic Egypt», Newsletter of the Society for the Study of
Egyptian Antiquities, vol. 4, no. 3, 1974.
54. Carneiro, «A theory of the origin of the state».
55. Emile Durkheim, Socialism (New York: CollierMacmillan,
1962).
56. Для сравнения см.: Bertrand Badie and Pierre Birnbaum,
Sociologie de l’Etat (Paris: Grasset, 1979), с. 189ff.
57. Включая наши собственные комментарии в разделе
«Власть» в работах Талкотта Парсонса» в SSPT.
Ãëàâà V
58. Для сравнения см. также Н. Луманн (Luhmann), Trust and
Power (Chichester: Wiley, 1979), с. 127. Луманн утверждает,
что «тесная взаимосвязь влиятельного (могущественно
го) с опасным на самом деле характерна для архаических
обществ и способов мышления…». Подобная убежден
ность представляется нам — людям, живущим в ядерный
век — чрезмерно оптимистичной.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
382
59. Для сравнения см.: Boris Frankel, Beyond the State (London:
Macmillan, 1983). Это одна из книг, подчеркивающих зна
чимость массового производства и сохранения продо
вольствия для развития капитализма.
60. Marshall McLuhan, The Gutenberg Galaxy (London: Routledge,
1962).
61. CCHM, с. 96.
62. Lewis Mumford, «University city», in Carl H. Kraeling and
Robert M. Adams, City Invisible (Chicago: University of
Chicago Press, 1960), с. 7.
63. Talcott Parsons, «Evolutionary universals in society», American
Sociological Review, vol. 29, 1964, с. 339.
64. Там же, с. 340.
65. T. Parsons, Societies, Evolutionary and Comparative
Perspectives (Englewood Cliffs: PrenticeHall, 1966), с. 9–10.
66. T. Parsons, «Evolutionary universals in society», с. 342.
67. T. Parsons, Societies, Evolutionary and Comparative
Perspectives, с. 24. См. также «The problem of structural
change», in Victor Lidz Parsons, Readings on Premodern
Societies (Englewood Cliffs: PrenticeHall, 1972), стр. 52ff.
68. «Evolutionary universals in society», с. 346.
69. Там же, с. 351.
70. Societies, Evolutionary and Comparative Perspectives, с. 95.
71. Talcott Parsons, The System of Modern Societies (Englewood
Cliffs: PrenticeHall, 1971), с. 1.
72. «Evolutionary universals in society», с. 353.
73. The System of Modern Societies, гл. 6.
74. «Evolutionary universals in society», с. 357.
76. Там же, с. 36.
77. Мы вовсе не подразумеваем, что единственный выбор, воз
можный в отношении нормативного смысла социальной
теории, находится в области между культурным реляти
визмом, с одной стороны, и эволюционизмом, с другой.
Èçìåíåíèå, ýâîëþöèÿ è âëàñòü
75. Поверхностный характер этой точки зрения становится
очевидным из следующей цитаты: «…ясно, что ни одно
общество не способно будет достичь того, что мы имену
ем «продвинутый примитивный» уровень социетальной
эволюции, не развивая относительно явной ограничен
ности. Таким образом, недостаток ограниченности явля
ется, повидимому, характерным показателем примитив
ности общества». Societies, Evolutionary and Comparative
Perspectives, с. 37–38.
383
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Ãëàâà VI
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè,
ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
è ñîöèàëüíàÿ êðèòèêà
Ïîâòîðåíèå áàçîâûõ ïîíÿòèé
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
384
Было бы нелишне остановиться и резюмировать не
которые основные идеи, нашедшие отражение в преды
дущих главах. Мы перечислим их в виде ряда пунктов;
будучи суммированы, они отражают те аспекты теории
структурации, которые связываются в большинстве слу
чаев с проблемами эмпирических исследований в соци
альных науках.
(1) Все люди являются разумными и осведомленными
субъектами деятельности. Иными словами, социальные
акторы располагают обширным набором знаний отно
сительно условий и последствий того, что они делают в
своей повседневной жизни. Имеющиеся у них представ
ления нельзя считать целиком пропозициональными, не
являются они и случайными по отношению к их дея
тельности. Осведомленность и способность к познанию,
как неотъемлемая часть практического сознания, отли
чаются исключительной сложностью — сложностью,
зачастую остающейся за рамками исследований, прово
димых представителями ортодоксальных социологичес
ких подходов, особенно тех, что связаны с объективиз
мом. Как правило, акторы способны также обоснован
но описать собственные поступки и объяснить причины,
по которым они ведут себя так, а не иначе. Однако боль
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
385
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
шей частью эти способности согласуются и зависят от
потока повседневного поведения. Рационализация пос
леднего обращается в попытки дискурсивного объясне
ния причин собственных действий только в том случае,
если индивидам задают вопрос, почему они ведут себя
тем или иным образом. Обычно подобные вопросы воз
никают лишь тогда, когда действия людей приводят в
замешательство, — не подчиняются принятым обыча
ям и традициям или отклоняются от привычных норм
поведения конкретной личности.
(2) Пределами осведомленности акторов служат бессозна
тельное, с одной стороны, и непознанные условия / не
преднамеренные последствия действий, с другой. От
сюда, одной из первостепенных задач социальной на
уки становится изучение пределов осведомленности,
исследование значимости непреднамеренных послед
ствий для воспроизводства системы и раскрытие идео
логических подтекстов этих пределов.
(3) Исследование повседневной жизни является важной
составляющей частью анализа воспроизводства инсти
туционализированных практик. Повседневная жизнь
переплетается с повторяющимся характером обратимо
го времени — с траекториями движения в пространстве
времени, связанными с ограничивающими (вынуждаю
щими) и побуждающими свойствами тела. Вместе с тем,
повседневную жизнь нельзя рассматривать как своего
рода «фундамент», на основе которого строится вся
совокупность связей и взаимоотношений социальной
жизни. Скорее, эти обширные связи должны осмысли
ваться посредством интерпретации социальной и сис
темной интеграции.
(4) Рутина, психологические механизмы которой миними
зируют источники подсознательной тревожности, яв
ляется доминирующей формой повседневной социаль
ной активности. Большинство повседневных практик не
мотивированы непосредственно. Рутинные (повседнев
ные и повторяющиеся) практики олицетворяют дуаль
ность структуры в отношении непрерывности социаль
ной жизни. Выполняя рутинные действия, субъекты
деятельности обеспечивают и поддерживают чувство
онтологической безопасности.
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
386
(5) Изучение контекста или обстоятельств взаимодей
ствия — неотъемлемая часть исследования процессов
социального воспроизводства. Понятие «контекст» под
разумевает: (а) пространственновременные границы
(как правило, обозначенные символическими или фи
зическими маркерами), разделяющие эпизоды или уча
стки взаимодействия; (б) соприсутствие акторов, бла
годаря которому мы имеем возможность наблюдать
многообразие выражений лица, жестов и телодвиже
ний, лингвистических и иных средств коммуникации;
(в) осведомленность и рефлексивное использование этих
феноменов во имя воздействия или контроля за ходом
взаимодействия.
(6) Социальные идентичности и связанные с ними отноше
ния позиция — практика являются «маркерами» в вир
туальном пространствевремени структуры. Они ассо
циируются с нормативными правами, обязанностями и
санкциями, которые формируют роли, функциониру
ющие в пределах тех или иных коллективов. Использо
вание стандартизованных маркеров, особенно есте
ственных признаков пола и возраста, характерно для
всех обществ, вопреки наличию значительных кросс
культурных различий.
(7) В контексте социального анализа невозможно однознач
но определить понятие «ограничение». Ограничения,
связанные со структуральными свойствами социальных
систем, — лишь один из нескольких типов, характер
ных для социальной жизни людей.
(8) Наибольшую значимость среди структуральных свойств
социальных систем имеют структуральные принципы,
поскольку именно они определяют типы обществ. Одно
из основных положений структурной теории гласит, что
степень закрытости социетальных общностей — и со
циальных систем в целом — весьма изменчива. Социе
тальные общности, равно как и другие более или менее
содержательные формы социальных систем, характе
ризуются различными уровнями «системности». Важ
но остерегаться утверждения, согласно которому оп
ределить понятие общества не составляет большого тру
да — подобные представления уходят корнями в эпоху
господства национальных государств с четко обозначен
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
387
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ными границами, как правило, соответствующими сфе
ре управленческой компетенции централизованного пра
вительства. Даже в национальных государствах суще
ствует множество социальных форм, выходящих за рам
ки социетальных границ.
(9) В социальных науках исследование власти не является
задачей второго порядка. Власть невозможно «доба
вить» после того, как будут сформулированы фунда
ментальные концепции социальной науки. Понятие вла
сти относится к разряду базисных понятий социологии.
Однако это вовсе не означает, что оно более значимо,
чем любое другое, как это предполагается в версиях
социологии, находящихся под влиянием представлений
Ницше. Власть — одно из нескольких основополагаю
щих понятий социальной науки, группирующихся вок
руг отношений между деятельностью и структурой.
Власть — средство, обеспечивающее выполнение тех или
иных действий, наличие которого подразумевается спе
цификой человеческой деятельности. Ошибочно счи
тать, что власть сеет распри по сути своей, несомнен
ным, однако, остается тот факт, что некоторые из числа
наиболее ожесточенных конфликтов, происходящих в
социальной жизни, относятся к разряду «борьбы за
власть». Последняя может рассматриваться как попыт
ки перераспределить ресурсы, определяющие модаль
ности контроля в социальных системах. Под «контро
лем» мы понимаем возможность некоторых акторов,
групп или типов акторов влиять на обстоятельства и
условия деятельности других. В борьбе за власть всегда
присутствует диалектика контроля, хотя польза, кото
рую извлекают из доступных им ресурсов субъекты де
ятельности, находящиеся в подчиненном положении,
зависит от специфики социальных контекстов.
(10) Социальные аналитики не сумели определить механизм
социальной организации или социального воспроизвод
ства, который не смогли бы познать и использовать в
своей деятельности неискушенные акторы. Во многих
случаях «открытия» социологов являются таковыми
лишь для тех, кто находится вне контекста деятельнос
ти изучаемых акторов. Поскольку акторы совершают
поступки исходя из неких соображений, они, как пра
Ãëàâà VI
вило, приходят в замешательство, когда экспертысо
циологи сообщают им, что их действия обусловлены
извне. Таким образом, «непрофессиональные» возра
жения, выдвигаемые против этих «открытий», могут
иметь под собой вполне прочную основу. Конкретиза
ция отнюдь не является исключительной характерис
тикой непрофессионального мышления.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
388
Эти положения содержат ряд принципов, определяю
щих генеральное направление социальных исследований.
Вопервых, во всех социальных исследованиях неизбеж
но присутствует культурный, этнографический или «ант
ропологический» аспекты. Здесь мы сталкиваемся с про
явлением того, что именуется нами двойной герменевти
кой, свойственной социальной науке. Область, изучаемая
социологом, — феномены, наделенные неким смысловым
содержанием. Условием «вхождения» в эту область явля
ется наличие представлений о том, что акторы уже знают и
что они должны узнать, дабы «ориентироваться» в потоке
повседневной социальной жизни [1]*. Понятия, предлагае
мые социологами, относятся к разряду концепций «второго
порядка», поскольку подразумевают, что акторы, поведе
ние которых они описывают, обладают определенными ког
нитивными способностями. Однако специфика социологии
состоит в том, что, будучи предопределены в рамках соци
альной жизни, они могут превратиться в понятия «первого
порядка». Что «герменевтического» в двойной герменевти
ке? Уместность этого термина объясняется двойным про
цессом преобразования или истолкования. Социологичес
кие описания опосредствуют систему координат, соотно
сясь с которой, акторы упорядочивают и задают направление
собственному поведению. Однако подобные описания —
суть объяснительные категории, которые также нуждают
ся в переводе «на» и «с» языка значений, используемых в
социологических теориях. С этим связаны различные сооб
ражения, касающиеся социального анализа.
(1) Литературный стиль не чужд аккуратности, свойствен
ной социальным описаниям. Это стоит учитывать в за
висимости от того, в какой мере конкретный раздел со
* См. комментарии на с. 492–496.
389
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Вовторых, в процессе социального исследования важ
но помнить о сложных навыках и умениях, используемых
акторами во имя гармонизации условий их повседневной
деятельности. В институциональном анализе эти навыки
могут выноситься за скобки, что является, однако, всего
лишь методологическим приемом. Те, кто убежден, что ин
ституциональный анализ олицетворяет социологию в целом,
заблуждаются, принимая методологическую процедуру за
онтологическую действительность. Авторы, придерживаю
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
циального исследования может быть отнесен к разряду
этнографических — то есть выполнен с целью представ
ления данной культурной среды другим, незнакомым с
нею индивидам.
(2) Знакомя людей, живущих в иных социальных контек
стах, со смысловыми структурами, принятыми в изуча
емых условиях, специалист в области общественных
наук выполняет функцию коммуникатора. Таким обра
зом, социальные науки используют те же источники
описания (совместное знание), что и писателироманис
ты или те, кто описывает социальную жизнь в вымыш
ленном, фантастическом ключе. Гофману удается ком
бинировать беллетристические примеры с описаниями,
заимствованными в социальных исследованиях, ибо за
частую он стремится скорее «продемонстрировать» не
явно выраженные, подразумеваемые формы совмест
ного знания, посредством которых упорядочивается
практическая деятельность, нежели описать фактичес
кие распределения этой деятельности.
(3) «Плотное (или многослойное) описание» используется
в исследованиях одних типов (особенно тех, которые
можно назвать этнографическими) и не используется в
других. Как правило, оно излишне там, где изучаемые
виды деятельности обладают обобщенными характери
стиками, известными тем, кто имеет доступ к результа
там «открытий», и где основой исследовательского ин
тереса является институциональный анализ, в услови
ях которого акторы рассматриваются как «элементы»
крупных сообществ или как «типичные» — в опреде
ленном, обусловленном спецификой и целями исследо
вания смысле — их представители.
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
390
щиеся этой точки зрения, склонны подчеркивать, что зачас
тую ход социальной жизни может быть вполне предсказу
ем. Вместе с тем во многом подобная предсказуемость явля
ется «делом рук» социальных акторов; она не возникает
вопреки соображениям, лежащим в основе их поведения.
Даже если изучение непреднамеренных последствий и не
познанных условий деятельности есть основная часть соци
ального исследования, мы должны, тем не менее, подчерк
нуть, что эти последствия и условия подвергаются неизбеж
ной и обязательной интерпретации в рамках потока
намеренного поведения. Сюда же следует причислить и от
ношение между рефлексивно отслеживаемыми и непредна
меренными сторонами воспроизводства социальных систем,
а также «лонгитюдный» аспект непреднамеренных послед
ствий случайных (непредвиденных) действий в тех или иных
исторически значимых условиях.
Втретьих, социолог не должен забывать и о простран
ственновременном устройстве социальной жизни. В какой
то мере речь здесь идет о призыве к сближению дисциплин.
Как правило, ученыеобществоведы признают историков
специалистами в области времени, а географов — знатока
ми пространства, утверждая и отстаивая собственную дис
циплинарную идентичность, которая, если и не ориентиро
вана исключительно на структурные ограничения, то направ
ляет свои концептуальные усилия на «общество». В свою
очередь историки и географы достаточно охотно принима
ют подобное «разделение полномочий». Очевидно, специа
листыпрактики ощущают чувство неуверенности, будучи
не способны обозначить четкие концептуальные границы,
отделяющие сферу их интересов от интересов иных дис
циплин. Так, «история» может считаться наукой о после
довательностях событий, изложенных в хронологическом
порядке или — что более неопределенно — наукой о «про
шлом». Самобытность географии, по словам многих пред
ставителей этой науки, заключается в исследовании про
странственных форм. Однако мы уже говорили о том, что,
если пространственновременные отношения не могут быть
«вырваны» из контекста социального анализа таким обра
зом, который не угрожал бы всему предприятию в целом,
барьеры, разделяющие научные дисциплины активно пре
пятствуют разрешению проблем социальной теории, значи
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
391
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
мых для всей совокупности общественных наук. Анализ
пространственновременной координации социальной дея
тельности предполагает исследование контекстуальных осо
бенностей локальностей, в которых акторы перемещаются
в течение повседневной жизни, а также регионализации ло
кальностей, растянутых во времени и пространстве. Мы ча
сто подчеркивали тот факт, что подобный анализ является
неотъемлемой частью объяснения пространственновремен
ной протяженности, а потому и исследования гетерогенно
го, сложного характера крупных социетальных общностей
и интерсоциетальных систем в целом.
Эмпирические выводы, следующие из вышеупомянутых
замечаний, требуют рассмотрения ряда конкретных иссле
дований. Дабы сохранить преемственность с предыдущими
примерами, обратимся к иллюстрациям из области образо
вания и государства. Поскольку современное государство
постоянно пытается отслеживать процесс институциональ
ного воспроизводства, воздействуя на характер систем об
разования, эти «области» исследования тесно взаимосвяза
ны. Первый пример — знаменитое исследование конфор
мизма и неповиновения в школе для выходцев из рабочего
класса в центральных графствах Англии. Являясь преиму
щественно этнографическим по характеру, оно отличается,
в том числе и по стране проведения, от второго опросного
исследования, посвященного мобильности в сфере образо
вания в Италии. Третий и четвертый примеры опираются на
эмпирические материалы, связанные с деятельностью и
неотъемлемыми чертами современных государств. Один из
них описывает не столько конкретный исследовательский
проект, сколько воззрения автора, стремящегося соединить
эмпирический материал с теоретическим истолкованием
противоречивого характера «капиталистических госу
дарств». Другой ссылается на исследование — попытку
проанализировать источники водораздела между «Сити» и
«промышленностью», ставшего на более чем двухсотлет
ний период примечательной чертой английского общества.
Каждый из примеров будет использован нами для ил
люстрации определенных и отчасти обособленных концеп
туальных проблем. Намереваясь начать с того, что являет
ся, по нашему мнению, показательным отчетом о научно
исследовательской работе, мы выделим несколько основных
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
392
эмпирических акцентов, связанных с базисными принципа
ми теории структурации. Далее нам предстоит ответить на
три вопроса. Как эмпирически проанализировать структур
ное ограничение? Как наполнить эмпирическим содержани
ем понятие структурного противоречия? А также, какой тип
исследования соответствует специфике изучения большой
длительности институциональных изменений?
Прежде чем перейти к сути обсуждаемой проблемы,
сделаем две немаловажные оговорки. Устанавливая связи
между теорией структурации и эмпирическими исследова
ниями, мы не будем касаться оценки достоинств и недо
статков, свойственных различным видам исследовательских
методов или техник. Иными словами, мы не стремимся про
анализировать, превосходит ли этнографическое иссле
дование, скажем, метод опросов, или нет. Вместе с тем, мы
предложим несколько замечаний, затрагивающих отноше
ния между так называемыми «количественными» и «каче
ственными» исследованиями. Более того, нам хотелось бы
направить наше обсуждение в такое русло, которое, как
правило, редко ассоциируется с проблемами эмпирики —
обсудить, каким образом социальное исследование соотно
сится с социальной критикой. В заключительных разделах
этой главы мы попытаемся показать, почему теория струк
турации выглядит, по сути, незавершенной, не будучи взаи
мосвязанной с концепцией социальной науки как критичес
кой теории.
На первый взгляд может показаться, что последние из
названных нами аспектов лежат в совершенно иной, неже
ли обсуждение эмпирических исследований, плоскости.
Однако в действительности существующая между ними
связь носит самый непосредственный характер. Ибо не
корректно принимать во внимание только то, каким обра
зом эмпирические исследования могут освещаться поня
тиями, рассмотренными в предыдущих разделах книги.
Любая исследовательская работа направлена на достиже
ние явных или предполагаемых целей поиска объяснений
и имеет потенциальные практические последствия как для
тех, чья деятельность исследуется, так и для других инди
видов. Объяснение характера этих целей и последствий —
дело непростое и требует решения ряда проблем, возника
ющих тогда, когда мы отказываемся от модели, построен
Àíàëèç ñòðàòåãè÷åñêîãî ïîâåäåíèÿ
393
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Согласно теории структурации, в социологическом ис
следовании возможны методологические группировки двух
типов. В контексте институционального анализа структу
ральные свойства рассматриваются как постоянно воспро
изводимые признаки социальных систем. В ходе анализа
стратегического поведения фокусом исследования стано
вятся способы, руководствуясь которыми, акторы исполь
зуют структуральные свойства в процессе установления
социальных отношений. Несовпадение акцентов приводит
к тому, что между этими видами анализа не существует чет
кой границы, и в конечном счете каждый из них должен
ставить во главу угла дуальность структуры. Анализ стра
тегического поведения подразумевает примат дискурсивного
и практического сознания, а также стратегий контроля и
управления внутри определенных контекстуальных границ.
Предполагается, что институционализированные свойства
среды взаимодействия являются методологически «задан
ными или предустановленными». Здесь следует быть осто
рожным, ибо, считая структуральные свойства методоло
гически «предустановленными», мы не отрицаем, что они
порождаются и воспроизводятся посредством человечес
кой деятельности. Речь идет о сосредоточении анализа на
контекстуально обусловленных видах деятельности опре
деленных групп акторов. Мы полагаем, что анализ страте
гического поведения должен исходить из следующих осно
вополагающих принципов: необходимости избегать упро
щенных трактовок присущей субъектам деятельности
способности познавать; научно обоснованного подхода к мо
тивации; интерпретации диалектики контроля.
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
ной в соответствии с логической формой естественных
наук. Исследуя эти проблемы, мы будем стараться огра
ничить — насколько это возможно — любые попытки
вторжения в область эпистемологии. Наша цель — про
анализировать, что стоит за основополагающим заявле
нием всех социальных исследований, согласно которому
исследователь передает новое, ранее недоступное (в том
или ином смысле) знание членам социальной общности
или общества.
Обратимся к исследованию проблем культурного вос
производства, результаты которого описаны в работе Пола
Уиллиса (Willis) [2]. Уиллис исследовал группу детей —
выходцев из рабочего класса, обучавшихся в одной из школ
беднейшего района Бирмингема. Несмотря на то, что изуча
емая группа была довольно небольшой, анализ, проделан
ный Уиллисом, отличается содержательностью, а получен
ные выводы выходят за рамки исследуемого контекста. Мы
попытаемся показать, что исследование Уиллиса согласу
ется с основными эмпирическими выводами теории струк
турации. Что делает его таковым? В немалой степени то, что
автор рассматривает конкретную группу школьников как
акторов, располагающих обширным набором дискурсивных
и интуитивных знаний о школьной среде, частью которой
они являются; а также демонстрирует, как установки маль
чиков на непокорность системе школьного управления при
водят к непредумышленным последствиям, определяющим
их дальнейшую судьбу. Оканчивая школу, молодые люди
берутся за выполнение неквалифицированной, низкоопла
чиваемой работы, содействуя, таким образом, воспроизвод
ству основных характеристик промышленного труда в ус
ловиях капитализма. Иными словами, по мнению автора,
ограничение функционирует благодаря активному участию
субъектов деятельности, а не является некой силой, воз
действию которой они пассивно подчиняются.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Цит. по: Гидденс Э. Социология. М.: Эдиториал УРСС, 1999.
С. 406.
395
Ý. Ãèääåíñ
Пространство, отвоеванное неформальной группой
у школы и установленных в ней правил, использует
ся для формирования и развития особых культур
ных навыков «развлечения и высмеивания других».
«Насмешки» — архиважный, многоаспектный инст
румент «противошкольной культуры»* …способ
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
Для начала обратимся к дискурсивному и практическо
му сознанию, как их понимает в своем исследовании Уил
лис. Уиллис заявляет, что «парни» могут детально изложить
свои взгляды на систему властных отношений в школе, рав
но как и рассказать, почему они реагируют на нее так, а не
иначе. Однако подобные дискурсивные возможности реа
лизуются не только в виде пропозициональных утвержде
ний; «дискурс» должен интерпретироваться таким образом,
чтобы включать в себя формы выражения, зачастую не
представляющие интереса для социологического исследо
вания — такие, как юмор, сарказм и ирония. Когда один из
«парней» говорит об учителях: «Они старше нас и занимают
более важное положение, чем мы…» [3], он высказывает
пропозициональную установку, напоминающую ответы на
задаваемые исследователями вопросы интервью. Вместе с
тем, Уиллис демонстрирует, что юмор, дружеское подшу
чивание, агрессивный сарказм — элементы дискурсивного
запаса, используемого «парнями» в процессе обмена — яв
ляются фундаментальными особенностями сознательного
«воздействия» на школьную систему, осуществляемого ими.
Ироничная культура «парней» обнаруживает понимание
основ учительской власти и одновременно ставит ее под со
мнение, ниспровергая язык, посредством которого она обыч
но выражается. Уиллис отмечает, что «издевательства»,
«насмешки», «взвинченное состояние» сложно записать на
пленку и тем более отразить в печатных изданиях исследо
вательских отчетов. Но именно эти, равно как и другие дис
курсивные формы, редко проникающие на страницы науч
ных отчетов, говорят о способах, прибегнув к которым, мож
но совладать с гнетущим социальным окружением, не
меньше, чем прямые комментарии или ответы. По словам
автора:
Ãëàâà VI
ность быть веселым и ироничным является опреде
ляющим признаком принадлежности к группировке
«парней»: «Мы можем посмеяться над ними, они не
могут посмеяться над нами». Вместе с тем, эта спо
собность используется и в ряде других случаев: дабы
побороть скуку и страх, преодолеть трудности и ли
шения, являясь, по сути, выходом из любого поло
жения. Во многих отношениях «насмешки» счита
ются преимущественным орудием неформальных
группировок, аналогично тому, как давление и ди
ректива есть инструменты формальных образова
ний… «язвительный смех или неудержимый хохот»
являются элементами вызывающего, непочтительно
го, хищнического поведения. Подобно армии захват
чиков невидимого, условного пространства, «пар
ни» болтаются по окрестностям в поисках возмож
ностей позабавиться, разрушить и спровоцировать
беспорядки [4].
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
396
Может показаться, что на уровне дискурсивного и прак
тического сознания детиконформисты — те, кто так или
иначе признает власть учителей и заботится о своей успе
ваемости, а не оказывает постоянное сопротивление, —
знают о социальной системе школы гораздо больше «пар
ней». Однако в действительности, считает Уиллис, их ос
ведомленность о сложностях школьного окружения ме
нее глубока, чем у «парней», так как последние активно
сражаются с системой управления школой и имеют пред
ставление о том, что лежит в основе притязаний учителей
на власть, а также в чем заключаются их слабости как лю
дей, наделенных дисциплинарной властью, и чисто чело
веческая уязвимость. Сопротивление выражается в форме
постоянного конфликта, невыполнения того, что учителя
ожидают и требуют от учеников, поддерживаемых в ос
новном на минимальном уровне. На занятии, например,
дети должны сидеть тихо, быть вежливыми и выполнять
свои задания. «Парни» же ведут себя как непоседы, и лишь
строгий взгляд учителя может временно остановить любо
го из них; они могут украдкой переговариваться друг с дру
гом или открыто высказывать свое мнение, граничащее с
неповиновением, но такое, которое можно было бы в слу
чае чего объяснить; они постоянно заняты не тем, чем нуж
но, однако имеют наготове объяснения, якобы оправдыва
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
397
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ющие их. Не будучи знакомы с трудами Гарфинкеля, они
изобретают «эксперименты на доверие»: «Давайте пошлем
его в Ковентри, когда он придет», «Давайте смеяться над
всеми его словами», «Давайте сделаем вид, что мы ничего
не понимаем, и будем все время переспрашивать, что он
имеет в виду» [5].
Какова мотивы оппозиционных поступков «парней»?
В какойто мере ответ на этот вопрос зависит от фактов,
которые Уиллис не намеревался исследовать напрямую. Оче
видно, однако, что, принимая «парней» за опытных, осве
домленных и сознательных субъектов деятельности, мы
оцениваем их мотивацию иначе, чем «официальная» точка
зрения, согласно которой они являются «неотесанными
шутами» или «варварами», неспособными понять, насколь
ко важна предоставляемая школой возможность получить
образование — приводятся как примеры «неудачной соци
ализации». Мотивы, побуждающие их совершать те или
иные действия и лежащие в основе причин, по которым они
ведут себя определенным образом, нельзя рассматривать
как результат неадекватного понимания школьной системы
или ее отношений с другими аспектами социального окру/
жения, на фоне которых протекает жизнь этих людей. Ско
рее, то, что они поступают так, а не иначе, объясняется фак
том обладания обширной информацией о школе и других
контекстах их существования. Подобные знания могут со
держаться и проявляться главным образом в их практичес
кой деятельности или в высоко контекстуализированном
дискурсе, хотя, по мнению Уиллиса, позиция «парней» от
личается гораздо большей артикулированностью, чем та,
которую ей приписывают. Вместе с тем их познания относи
тельно условий собственной жизни не безграничны. Конеч
но, «парни» осознают, что их шансы на получение достой
ной работы весьма ничтожны, и это обусловливает свой
ственные им установки на непокорность и ниспровержение
устоев школьной жизни. Однако имеющиеся у них пред
ставления об аспектах внешнего социального окружения,
воздействующих на среду их деятельности, носят ограни
ченный и неопределенный характер. Вполне вероятно, что
ими движет, пусть и не вполне осознанное, стремление вес
ти себя таким образом, чтобы хоть както разнообразить и
привнести некое подобие смысла в серый ряд однообраз
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
398
ных жизненных перспектив, так, как они в общем и целом
воспринимаются «парнями». Мы не сможем определить, что
стоит за действиями «парней» и каковы их мотивы, до тех
пор, пока не поймем, что они действительно осознали, хотя
и не полностью, в контекстуально ограниченной форме, спе
цифику своего положения в обществе [6].
Уиллис прекрасно описывает диалектику контроля,
имеющую место в условиях школьной среды. И «парни»,
и их учителя являются экспертами в области теории и прак
тики власти, однако их представления о ее необходимости
и формальных целях диаметрально противоположны. Учи
теля признают, что имеющиеся в их распоряжении санк
ции приобретут силу лишь в том случае, если им удастся
заручиться поддержкой учениковконформистов, а так
же понимают, что механизм власти не может использо
ваться эффективно, если карательные санкции применя
ются слишком часто. Заместитель директора школы про
являет себя как последовательный сторонник теории
власти Парсонса, заявляя, что успех в руководстве шко
лой зависит главным образом от существования своеоб
разного внутреннего консенсуса, которого нельзя достичь
принудительно. Карательные санкции должны использо
ваться лишь в крайнем случае, ибо скорее свидетельству
ют о неэффективности системы управления, нежели яв
ляются ее основой: «Вы не можете постоянно поддержи
вать состояние напряженного ожидания. Как футбольные
арбитры в наши дни, я хочу сказать, что они не имеют ус
пеха, поскольку вынуждены слишком быстро переходить
к крайним мерам… сначала выбрасывается желтая карточ
ка, а когда это сделано, они должны либо удалить игрока с
поля, либо игнорировать все, что он делает во время игры»
[7]. Учителя понимают это, и «парни» это знают, исполь
зуя свои знания во имя собственной выгоды. Нарушая ме
ханизмы дисциплинарной власти, они отстаивают собствен
ную независимость. Более того, тот факт, что школа есть
место, где они проводят лишь часть своего дня и несколько
месяцев в году, существенен для устанавливаемой ими
«контркультуры». Ибо за пределами школы, вдали от при
стального взгляда учителей они могут свободно занимать
ся тем, что запрещено в школьном окружении.
399
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Работа Уиллиса — не только выдающееся этнографи
ческое исследование неформальной группы, сложившейся
внутри школы, но и попытка продемонстрировать, как дей
ствия «парней», происходящие в достаточно ограниченном
контексте, участвуют в воспроизводстве более крупных
институциональных форм. По сравнению с большинством
других социальнонаучных работ, исследование это доста
точно необычно, ибо автор подчеркивает, что «социальные
силы» действуют через мотивы и соображения субъектов
деятельности, а изучая процессы социального воспроизвод
ства, не апеллирует к концепциям, возникшим в рамках
функционализма. В самом общем виде интерпретация свя
зи, существующей между школьной «контркультурой» и
всеобъемлющими институциональными моделями, предло
женная Уиллисом, выглядит следующим образом. Оппози
ционный настрой, характеризующий поведение «парней» в
школе, является причиной их стремления бросить ее и уст
роиться на работу. «Парням» хочется финансовой незави
симости, которую может дать им работа; вместе с тем, у них
нет какихто особых, четко выраженных ожиданий отно
сительно любых других видов вознаграждения, которыета
способна им предложить. Агрессивная, ироничноязвитель
ная культура отношения к школьной среде во многом напо
минает культуру, формирующуюся в производственных
условиях, в цехах или мастерских, куда они, как правило,
попадают. Поэтому «парни» достаточно быстро адаптиру
ются на рабочих местах и с легкостью переносят необходи
мость выполнять скучную, монотонно повторяющуюся ра
боту в условиях, оцениваемых ими как неблагоприятные.
Непреднамеренным и нелепым последствием «предвзятого
отношения» «парней» к ограниченным жизненным возмож
ностям, доступным им, становится сохранение и воспроиз
водство условий, способствующих ограничению этих воз
можностей. Ибо покидая школу, не получив необходимых
навыков, и вступая в мир малоквалифицированного физи
ческого труда, занимаясь работой, не имеющей перспектив
карьерного роста и в сущности не удовлетворяющей их,
«парни» неизбежно остаются там до конца своей трудовой
жизни. «Осознав всю пагубность своих прежних убежде
ний, парень — выходец из рабочего класса — почувствует,
вероятно, что время безнадежно упущено. Повидимому,
торжество культуры продолжалось как раз столько, чтобы
освободить его посредством закрытых фабричных дверей»
[8] — или, что в наши дни встречается гораздо чаще, приве
сти к жизни в условиях хронической безработицы или час
тичной занятости.
Все вышесказанное может быть изложено в функцио
налистском ключе и «объяснено» посредством обращения
к функциональным терминам. Так, можно предположить,
что промышленный капитализм «нуждается» в том, чтобы
большие массы людей работали в сфере низкооплачиваемо
го физического труда или формировали резервную армию
безработных. В этом случае факт их существования «рас
сматривается» как реакция капиталистической системы на
такого рода потребности, являющаяся, возможно, резуль
татом действия неких неустановленных «социальных сил»,
вызванных к жизни этими потребностями. Здесь можно
противопоставить две точки зрения:
(1) ñîöèàëüíûå
äåéñòâèÿ
íåïðåäíàìåðåííûå
ïîñëåäñòâèÿ
(2) ñîöèàëüíûå
äåéñòâèÿ
ôóíêöèîíàëüíîå
ïîñëåäñòâèå
400
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
öåëåíàïðàâëåííàÿ äåÿòåëüíîñòü
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
ôóíêöèîíàëüíàÿ ïîòðåáíîñòü
Рис. 23
В первом случае — точка зрения, предложенная Уилли
сом — установленная последовательность социальных дей
ствий (оппозиционное поведение «парней») интерпретиру
ется как целенаправленная деятельность. Иными словами,
считается, что эти действия осуществляются преднамерен
но, из определенных соображений и в условиях ограничен
ной осведомленности. Определение этих границ позволяет
понять, каким образом целенаправленные действия субъек
тов деятельности приводят к возникновению непреднамерен
ных последствий. Объяснение предполагает приписывание
конкретным индивидам рациональности и наличия опреде
ленных мотивов. У акторов есть причины, по которым они
совершают те или иные поступки, ведущие к неким, не пред
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
401
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
полагаемым ими последствиям. Во втором случае предприни
мается попытка акцентировать преднамеренность поведения
субъектов деятельности. Предполагается, что поведение но
сит преднамеренный характер, то есть, по Мертону, выпол
няет явные функции. Однако, с позиций функционализма,
этот факт не представляет особого научного интереса, ибо
внимание концентрируется на рациональности, свойственной
социальной системе в целом, а не отдельным индивидам.
Объяснительная ценность приписывается определению фун
кциональных потребностей системы: здесь в дело вступают
последствия, отчасти удовлетворяющие эти потребности.
Функциональная интерпретация танца дождя племени хопи,
предложенная Мертоном, полностью соответствует этой схе
ме. Целесообразность участия в церемонии вызывает боль
шие сомнения: будучи «призван» вызывать дождь церемони
альный танец хопи, не делает этого. На первый взгляд учас
тие в церемонии является иррациональным поступком. Однако
мы можем определить функциональную потребность, удов
летворяемую посредством этой церемонии, порождающей
позитивное функциональное последствие. Небольшие обще
ства нуждаются в единой, сплачивающей их системе ценностей;
участие в церемониальном танце дождя укрепляет эту систему,
регулярно собирая членов сообщества в условиях, благопри
ятных для публичного подтверждения приверженности груп
повым целям.
Ранее мы рассуждали о том, почему точку зрения под
номером (2) нельзя использовать для объяснения рассмат
риваемых нами действий. Однако недавно Дж. Коэн (Cohen)
предложил оригинальный способ, позволяющий нивелиро
вать ее отрицательные качества [9]. Сделать это можно, по
стулируя так называемые «законы последствий». Схема (2)
не является объяснением, поскольку в ней не устанавлива
ется механизм, связующий определение функциональной
потребности и последствия, которые предполагается дос
тичь для всей социальной системы, куда включены требую
щие разъяснения действия. Формулируя «законы послед
ствий», мы устанавливаем общие правила, согласно кото
рым любой социальный элемент, функциональный по
отношению к другому, считается реально существующим.
Отнесение конкретного примера социальной деятельности
к закону последствий может рассматриваться как «незавер
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
402
шенное» функционалистское объяснение. Но «незавершен
ные» функционалистские объяснения — вовсе не объясне
ния; кроме того, они обладают опасным побочным свойством
предполагать более высокую, чем есть в действительности,
степень сплоченности конкретных социальных систем. Зая
вить, что схема (2) является «незавершенной», значит рас
писаться в незнании причинных связей, соединяющих рас
сматриваемый социальный элемент или действия с их функ
циональными последствиями. Каковы будут эти связи,
случись нам обнаружить их? Совершенно такими же, как в
схеме (1) — установление и описание преднамеренного дей
ствия (или типов преднамеренных действий), обладающих
непредумышленными последствиями (или типами послед
ствий). Иными словами, схема (2) жизнеспособна, лишь бу
дучи преобразована в схему (1). Но в последней нам нет ни
какой нужды использовать термин «функция», подразуме
вающий некие телеологические свойства, коими, как
предполагается, обладают социальные системы: считается,
что социальные элементы или действия существуют по
стольку, поскольку удовлетворяют функциональные по
требности. Но если тот факт, что они приводят к функцио
нальным последствиям, не объясняет причину их существо
вания — это возможно только благодаря интерпретации
преднамеренной деятельности и непреднамеренных резуль
татов — действия могут быть отделены от этих результатов
даже легче, чем это предполагают «законы последствий».
Поведение «парней» приводит к последствиям, функцио
нальным с точки зрения воспроизводства системы капита
листического наемного труда, как результату их «предвзя
того отношения» к условиям собственной жизни. Однако
именно это «предвзятое отношение», считает Уиллис, мо
жет быть укоренено в сознании индивидов столь глубоко,
что будет скорее разрушать социальную систему, нежели
вести к ее сплочению.
Труды авторов, стоящих на позициях функционализ
ма, представляют несомненный интерес для социальнона
учной теории, ибо привлекают внимание к проблеме несо
ответствия между тем, что акторы намереваются сделать, и
полученными результатами. Однако имеющиеся вопросы
можно определить и попытаться решить более однозначно,
полностью отказавшись от функционалистской терминоло
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
403
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
гии. Как правило, функционалистский язык используется в
трех случаях, важных с точки зрения социального анализа,
однако легко выражаемых посредством нефункционалист
ских терминов.
Подойдя к выводам, полученным Уиллисом, с позиций
функционализма, мы имеем: «В капиталистическом обще
стве образование выполняет функцию распределения ин
дивидов по позициям в системе профессионального разде
ления труда». Вопервых, это утверждение приемлемо, если
мы рассматриваем его как безусловно контрфактуальное [10].
Именно так стоит подходить ко многим функционалистским
утверждениям или так называемым «объяснениям». Факти
чески, они устанавливают некоторое отношение, требующее
объяснения, не объясняя его. Опустив понятие «функция»,
мы можем сформулировать утверждение подругому: «Дабы
сохранить структуру профессионального разделения труда,
система образования должна обеспечивать дифференциаль
ное распределение индивидов по профессиям». Смысл, сто
ящий за усилением «должна», контрфактуален; речь здесь
идет об определении условий, соблюдение которых необ
ходимо для получения конкретных результатов. Он опре
деляет исследовательскую проблему и понимается скорее
как вопрос, нежели как ответ, что вполне допустимо. Но
использование термина «функция» может вводить в заб
луждение, поскольку он предполагает, что «должна» отно
сится к некоторой разновидности потребностей, являющих
ся свойствами социальной системы, порождающими силы,
вызывающие соответствующий (функциональный) ответ.
Можно считать, что решение исследовательской проблемы
заключается в установлении проблемы, требующей иссле
дования. Вовторых, утверждение может быть истолкова
но как имеющее отношение к процессу обратной связи, пол
ностью зависящему от непреднамеренных последствий. Мы
уже говорили о том, что фраза «образование… выполняет
функцию распределения индивидов…» не дает представле
ний о различиях, существующих между преднамеренными
и непреднамеренными аспектами социального воспроизвод
ства. Следовательно, из этих утверждений не понятно, в
какой мере рассматриваемые процессы являются результа
том «каузальных петель» и насколько глубоко включаются
в процессы, обозначенные нами ранее как рефлексивное
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
404
саморегулирование. Социальные потребности существуют
в форме причинных факторов, которые участвуют в соци
альном воспроизводстве, лишь будучи осознаны в своем
качестве теми, кто так или иначе вовлечен в этот процесс и
действует в соответствии с ними. Надо полагать, что систе
ма образования, элементами которой являются «парни»,
была создана во имя укрепления равенства возможностей.
Фактический результат ее деятельности — сохранение тен
денций отсутствия мобильности — противоречит поставлен
ной перед ней цели, но, однако, не имеется в виду Мини
стерством образования или другим руководящим органом
государства. Если бы он был запланирован — то есть систе
ма образования создавалась бы государственными деятеля
ми с целью сохранения классовой системы, — процесс выг
лядел бы иначе. Конечно, речь идет о сложных проблемах.
Все современные системы образования предполагают по
пытки рефлексивного регулирования, что зачастую приво
дит к последствиям, противоположным ожидаемым теми,
кто формирует образовательную политику. Однако оста
вив эти сложности неизученными, мы не сумеем понять дей
ствительные условия воспроизводства. Результатом может
стать своеобразная форма объективизма — все, что проис
ходит, является следствием действия социальных сил, столь
же неотвратимых, как и законы природы. Альтернативой
является признание теории сговора, согласно которой все
происходит так, как это задумано. Если первая позиция ти
пична для функционализма и ассоциируется с недостаточ
ным вниманием к преднамеренным действиям, то вторая
проистекает из неудачной попытки понять, что последствия
действий постоянно ускользают от их инициаторов.
Äóàëüíîñòü ñòðóêòóðû
Мы полагаем, что из наших предшествующих рассуж
дений очевидно, что понятие дуальности структуры, состав
ляющее основу теории структурации, стоит за многими зна
чениями, приписываемыми терминам «условия» и «послед
ствия» деятельности. Любое социальное взаимодействие
выражается «в» и «через» контекстуальности телесного
присутствия. Переходя от анализа стратегического поведе
ния к представлениям о дуальности структуры, нам следует
ïåðåñå÷åíèÿ çîí
ïðîñòðàíñòâåííîå ðàñïðîñòðàíåíèå è
óäàëåíèå îò íåïîñðåäñòâåííûõ
êîíòåêñòîâ âçàèìîäåéñòâèÿ
ðóòèíèçàöèÿ
âðåìåííîå ðàñïðîñòðàíåíèå è óäàëåíèå îò
íåïîñðåäñòâåííûõ
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
«проникнуть за пределы» времени и пространства, букваль
но пронизать их. Иными словами, мы должны попытаться
понять, как практики, поддерживаемые в данном диапазо
не контекстов, встраиваются в более широкие диапазоны
времени и пространства — предпринять попытку проанали
зировать, как они соотносятся с институционализирован
ными практиками. Возвращаясь к примеру, приведенному в
работе Уиллиса, — в какой мере, создавая оппозиционную
«противошкольную» культуру, «парни» опираются на пра
вила и ресурсы, существующие вне непосредственных кон
текстов их деятельности?
На аналитическом уровне мы можем определить пере
ход от анализа стратегического поведения к исследованию
дуальности структуры следующим образом (институцио
нальный анализ осуществляется в обратном направлении —
на рисунке стрелка, направленная вверх):
Смещение акцентов, уход от анализа ситуативных дей
ствий стратегически расположенных акторов подразумева
ет изучение (1) связей, существующих между регионализа
цией контекстов их деятельности и более широкими фор
мами регионализации; (2) стабильности их действий во
времени — в какой мере они воспроизводят общепринятые
и освященные временем практики или аспекты практик;
(3) форм пространственновременной протяженности, свя
зывающих рассматриваемые нами отношения и действия с
особенностями и свойствами обществ как таковых или с ин
терсоциетальными системами.
В своей работе Уиллис всесторонне исследует некото
рые из этих явлений, хотя используемая им терминология
несколько отличается от нашей. Безусловно, формальная
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
406
иерархия, существующая в школе, опирается на манеры
поведения и нормативные ожидания, широко распростра
ненные в различных сегментах общества, хотя и находящи
еся под сильным влиянием его классовой структуры. Как
локальность, школа обособлена от рабочего места в про
странстве; как особый отрезок жизни детей, она отделена
от трудового опыта во времени. Несмотря на то что школа и
рабочее место используют общие модели и принципы дис
циплинарной власти, они не являются различными сторо
нами единой институциональной формы. Уиллис указывает
на тот факт, что школьная дисциплина отличается в высшей
мере нравоучительным характером, не свойственным ситу
ации, складывающейся на рабочем месте. «Поддерживая и
воспроизводя то, что считается возможным», школьная
дисциплина олицетворяет «абстрактную воспитательнопе
дагогическую парадигму» [11]. Наставительный характер
этой оси власти или нормативные требования, на которых
она сосредотачивается, определяют сущность и основные
свойства оппозиционной субкультуры. Демонстративно пре
небрегая элементами рутины — общепринятого режима
школьной жизни, «парни» не просто ведут себя иначе, чем
это ожидается от них; они заявляют о своем отказе призна
вать моральные прерогативы, на которых, по общему мне
нию, основываются полномочия учителей. Вместе с тем, ре
сурсы, доступные педагогическому персоналу для утверж
дения собственной власти, включают в себя нечто большее,
чем притязания на ее законный характер. Педагоги являют
ся «ресурсными центрами», ответственными за распростра
нение знаний, рассматриваемых, если не «парнями», то деть
миконформистами в качестве дефицитного товара, и могут
напрямую управлять и контролировать пространственно
временную синхронизацию действий, составляющих жизнь
аудиторий и формирующих школьное расписание в целом.
Конечно, занимаясь этим, педагогический состав косвенно
опирается на укоренившиеся в обществе источники инсти
туциональной поддержки [12].
С другой стороны, не вызывает сомнений и тот факт,
что вся совокупность установок и поведение «парней» не
изобретается ими с чистого листа; они используют запас
опыта, являющегося неотъемлемой частью их жизни за пре
делами школы и накапливающегося внутри сообществ пред
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
407
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ставителей рабочего класса в процессе его исторического
развития. Дети, выходящие за рамки школьных норм и ве
дущие себя иначе, чем того от них ожидают, способны вос
пользоваться этим запасом. Преобразуя его элементы и ис
пользуя их применительно к школьной среде, они способ
ствуют воспроизводству этих характеристик в широком
контексте, несмотря на то, что имеющийся информацион
ный запас применяется ими не механически, но новаторски.
Окрестности и улица обусловливают символические фор
мы молодежной культуры, также являющиеся непосред
ственным источником лейтмотивов, артикулированных в
«противошкольной» культуре. Кроме того, Уиллис подчер
кивает значимость историй, рассказываемых взрослыми о
жизни в цеху или мастерской, особенно тех, что затрагива
ют отношение к власти и дисциплине. Родители способству
ют тому, что культура, распространенная в среде рабочих,
передается их детям, однако очевидно, что не все они ведут
себя одинаково или разделяют одни и те же убеждения.
Более того, мировоззренческие позиции родителей и детей
формируются поразному и в значительной степени незави
симо друг от друга. Некоторые родители придерживаются
взглядов, схожих с представлениями «парней», тогда как
другие жестко осуждают их поведение. Родители, относя
щиеся к достоинствам школьного образования и ценностям,
разделяемым в школе, насторожено или враждебно, имеют
детей, четко придерживающихся эталонных стандартов
школьного поведения. Иными словами, взаимообмен меж
ду действиями «парней» и воздействиями со стороны обще
ства опосредствуется «влиянием» всех вовлеченных в про
цесс индивидов.
Как рефлексивно контролируемый социальный фено
мен, национальная система школьного образования пользу
ется результатами социологических исследований и дости
жениями психологии. И те и другие проникли и были ис
пользованы в целях практического устройства данной
конкретной школы (вне всякого сомнения, учителя, рабо
тающие в ней сегодня, прекрасно знакомы с исследованием
Уиллиса). Наметился переход к более «прогрессивным»
взглядам на проблемы формирования учебных планов и орга
низации аудиторных занятий. Один из основных контек
стов, где «парни» напрямую соприкоснулись с академичес
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
408
кими изысканиями, проводимыми в рамках всего общества —
профессиональная ориентация, осуществление которой ста
ло отныне обязательным для всех школ. Профессиональ
ная ориентация и управление карьерой находятся под опре
деляющим влиянием психологической теории и тестирова
ния и воспринимаются в школе весьма серьезно. Уиллис
продемонстрировал, что вопреки известной ориентации на
равноправие, управление карьерой, несомненно, отражает
ценности и устремления среднего класса. Провозглашен
ная убежденность в необходимости сконцентрироваться на
«работе» явно противоречит установкам и представлениям
о работе, усвоенным — в собственных целях — «парнями»
в процессе общения с родителями, соседями и другими чле
нами сообщества. Они смеются или остаются равнодушны
ми к информации, получаемой на уроках профобразования.
Однако их реакцию нельзя однозначно отнести к разряду
негативных. «Парни» убеждены, что прекрасно понимают
истинный характер работы, недоступный детямконформи
стам, и, возможно, так оно и есть. Конформисты вынужде
ны добиваться своего «кровью и потом», приобретая квали
фикацию, подтверждающую их право занимать ту или иную
должность, ибо они не ведают более простого пути. Выжи
вание в мире работы требует мужества, решительности, со
средоточенности и наблюдательности, позволяющей оце
нить удачное стечение обстоятельств.
Нетрудно понять, как подобные убеждения, приобре
тенные и развитые благодаря устоявшейся среде, в которой
трудятся представители рабочего класса, способствуют вов
лечению «парней» в эту же среду, куда они попадают, окон
чив школу. Источники расхождений с «официальными»
нормами, принятыми в школе, обеспечивают неформальную
связность с контекстами работы. Именно «противошколь
ная» культура становится для «парней» основным руковод
ством, которому они следуют, вступая в трудовую жизнь.
Зачастую и мальчики, и их родители усматривают прямое
сходство между властными отношениями в школе и на ра
боте, что приводит к возникновению между этими система
ми управления когнитивных и эмоциональных связей, от
личных от тех, что «формально» санкционированы в каж
дой из них. В этом просматривается освященная временем и
распространенная в пространстве фундаментальная основа
409
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Неформальные и формальные процессы, протекаю
щие в школе, играют существенную роль в деле подго
товки рабочей силы, что, однако, нисколько не умаля
ет значимости дома, семьи, соседей, средств массо
вой информации и непродуктивного опыта рабочего
класса в целом, участвующих в ее непрерывном вос
производстве и ежедневном использовании в трудо
вой деятельности. С другой стороны, важно понять, в
какой мере цех или мастерская реагируют — посред
ством объективных характеристик и порождаемой
ими оппозиционной культуры — на непродуктивные
участки воспроизводства рабочей силы и воздейству
ют на них таким образом, что — как мы могли убе
диться, анализируя «противошкольную» культуру —
приводят к возникновению ряда беспрецедентных и
зачастую непреднамеренных представлений и тенден
ций, ведущих в конечном счете к сохранению и под
держанию особой структуры — что, возможно, так
же не соответствует целям и намерениям официаль
ной политики [13].
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
опыта, поразному возрождаемая каждым поколением, со
единяющим несопоставимые и физически обособленные
миры школы и работы. Позиция «парней» по отношению к
школе ориентирует их относительно будущего, в какойто
мере предопределяя его, однако будущее видится им «од
нообразным и унылым» — тождественным настоящему, —
в нем нет места прогрессу, ассоциируемому с характерными
для среднего класса представлениями о карьере. «Парни»
не озадачиваются выбором конкретной работы, а плывут по
течению, не желая обдуманно взвесить ряд альтернатив,
дабы затем выбрать одну из них. Они, поясняет Уиллис,
связывают себя с миром обобщенного труда. Не представ
ляя, что есть «обобщенный труд», движимые стремлением
заработать немедленно и уверенностью в том, что работа
неприятна сама по себе, «парни» воплощают эти убежде
ния в собственном поведении.
Оценивая происходящее с позиций более широкой про
странственновременной структуры, мы сталкиваемся с про
цессом воспроизводства культуры рабочего класса, способ
ствующей появлению и проявляющейся посредством ситу
ативных действий групп, аналогичных «парням». Уиллис
пишет:
Говоря о рабочей силе, мы устанавливаем связь с отно
шениями превращения / посредничества, упомянутыми в
четвертой главе. Не собираясь возвращаться к этому вопро
су еще раз, мы лишь продемонстрируем, как имеющиеся
структурные соотношения могут быть объяснены исходя
из ситуативных действий, осуществляемых в рамках «про
тивошкольной» культуры. Помимо вышеупомянутых, в
воспроизводство промышленного капитализма как глобаль
ной социетальной общности включаются и другие струк
турные совокупности, которые можно представить следу
ющим образом [14]:
÷àñòíàÿ ñîáñòâåííîñòü : äåíüãè : êàïèòàë : òðóäîâîé äîãîâîð : ïðîìûøëåííàÿ âëàñòü
Преобразования, происходящие в левой части первого
ряда, аналогичны обсуждавшимся нами ранее. Однако по
мере продвижения к правому краю, превращение структу
ральных свойств начинает зависеть от способов, посредством
которых трудовой контракт «преобразуется» в промышлен
ную власть. Маркс продемонстрировал, что капиталисти
ческий трудовой договор существенно отличается от вас
сальной зависимости — отношений, существующих между
господином и крепостным в эпоху феодализма. При капи
тализме трудовой договор представляет собой экономичес
кое отношение работодателя и наемного работника, симво
лизирует встречу на рынке труда двух «формально свобод
ных» субъектов деятельности. Одна из основных особенностей
новой формы трудового договора состоит в том, что работода
тель нанимает не «работника», а его рабочую силу. Если го
ворить о структурных преобразованиях, имеющих место в
условиях промышленного капитализма как родового типа
системы производства, то здесь существенную роль играет
эквивалент рабочей силы — деньги как единое средство об
мена. Абстрактный труд поддается количественному изме
рению в эквивалентных единицах времени, затрачиваемых
на выполнение качественно различных заданий, осуществ
ляемых индивидами в разных отраслях промышленности,
равнозначных с точки зрения работодателя. Трудовой до
говор трансформируется в индустриальную власть посред
411
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
* Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. 1.
М.: Политиздат, 1973. С. 179.
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
ством экономического давления, которое работодатели —
выступающие как класс — способны оказывать на работни
ков, благодаря тому, что подавляющее большинство после
дних не обременено собственностью.
Согласно Марксу, эти отношения могут возникнуть
лишь в том случае, если «владелец денег найдет на товарном
рынке свободного рабочего, свободного в двояком смысле:
в том смысле, что рабочий — свободная личность и распо
лагает своей рабочей силой как товаром и что, с другой сто
роны, он не имеет для продажи никакого другого товара,
гол как соко´л, свободен от всех предметов, необходимых
для осуществления своей рабочей силы…» [15]*. В данном
контексте «необходимость» найти свободного рабочего мо
жет пониматься или заключать в себе функциональное
«объяснение» рассматриваемых явлений, как будто само
утверждение содержит ответ на вопрос, почему они проис
ходят. Формулируя основные положения своих взглядов
на развитие капитализма, Маркс, несомненно, склоняется в
сторону функционализма. Мы же договоримся понимать эту
необходимость таким образом, который, по нашему мне
нию, не вызывает никаких возражений — как постановку
вопроса, требующего ответа. Эти вопросы могут касаться
не только первоисточников капитализма, но и его непре
рывного воспроизводства как глобального институциональ
ного порядка: не существует механических сил, обеспечи
вающих это воспроизводство изо дня в день или из поколе
ния в поколение.
Анализируя ситуативные контексты деятельности
«парней», Уиллис помогает понять, как структурные от
ношения, определенные выше, поддерживаются и воспро
изводятся посредством этой деятельности. Чрезмерно
«предвзятое отношение» к реалиям школьной системы,
полное безразличие к характеру работы, сочетающееся с
готовностью вступить в мир труда, приводят к тому, что
«парни» формируют «абстрактную рабочую силу». Убеж
денность в том, что все работы одинаковы, способствует
упрочению условий взаимозаменяемости рабочей силы —
структурной составляющей трудового контракта при ка
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
412
питализме. В этом и заключается пафос, ибо, если Уиллис
прав, то контркультура «парней» приводит к тому, что их
деятельность становится элементом системы, которой они
противостоят, интегрируется с ее институтами сильнее, чем
действия конформистов. Однако сама сложность этих от
ношений указывает на необходимость отказаться от по
пыток простого «выведения» действия из структуры или
наоборот — иными словами, противостоять дуализму
объективизма и субъективизма. Ситуативные действия
«парней», усложненные вследствие смешения преднаме
ренных и непреднамеренных последствий, представляют
собой лишь небольшую часть комплексного всеобъемлю
щего процесса институционального воспроизводства. К то
му же выводу можно прийти, проанализировав правую
часть второй структурной совокупности — институцио
нальные свойства, способствующие превращению преиму
ществ в образовании в различные профессиональные по
зиции. Существует несколько относительно прямых пу
тей, посредством которых обладание деньгами может быть
обращено в достойное образование, а затем и в привилеги
рованную профессиональную позицию. В частности, на
личие денег позволяет обучаться в частных учебных заве
дениях, выпускники которых имеют больше шансов полу
чить хорошую работу, чем те, кто учился в государственных
образовательных учреждениях. Однако преобразование
одного в другое включает гораздо более сложные циклы
воспроизводства.
Определение структурных совокупностей — прекрас
ный способ осмыслить ряд основных характеристик конк
ретного институционального порядка. Однако, и мы под
черкивали это ранее, структуры представляют собой вир
туальный — вне времени и пространства — порядок
отношений. Структуры существуют, лишь будучи конкре
тизированы в осмысленной деятельности поставленных в
определенные условия индивидов, которые воспроизво
дят их в виде структуральных свойств социальных систем,
укорененных в промежутках пространствавремени. Сле
довательно, изучение дуальности структуры предполага
ет исследование того, что ранее было обозначено нами как
измерения или оси структурации.
Обратимся к проблеме структурных ограничений, рас
сматривая которую мы вынуждены будем оставить мальчи
ков из Хаммертаунской школы. Условимся, что мы не раз
деляем точку зрения тех, кто считает, что этнографическое
исследование, подобное проведенному Уиллисом, не позво
ляет понять суть этой проблемы. Напротив, многое из того,
о чем говорил Уиллис, может быть отнесено к разряду де
тальных, теоретически обоснованных и эмпирически под
твержденных исследований сущности структурных ограни
чений. Вместе с тем, нам вовсе не хотелось бы утверждать,
что этнографические исследования имеют какоелибо пре
восходство над другими типами социального анализа, и в
целях институционального анализа мы зачастую (хотя и не
обязательно) обращаемся к более крупным совокупностям,
осмысливаемым с позиций этнографии. Сменим страны и
научные проекты и возьмем за основу исследование образо
вательных возможностей в Пьемонте, на северозападе Ита
лии [16]. Исследование построено на результатах анкетно
го опроса и интервью, проведенных среди учащихся сред
ней школы (в общей сложности порядка 3000 человек).
Исследование состояло из двух частей, в ходе более круп
ной из которых интервьюировались молодые люди, начав
шие искать работу не ранее чем за год до момента опроса.
Таким образом, исследование касалось вопросов, срод
ни тем, что обсуждались в работе Уиллиса, в частности, изу
чались установки в отношении школы и работы. Кроме того,
оно демонстрирует некоторые аспекты столь характерного
для современных обществ рефлексивного мониторинга про
цесса воспроизводства системы, осуществляемого государ
ством. Интервьюируемые индивиды были занесены в спис
ки, учрежденные в соответствии с парламентским законом,
направленным на оказание помощи в трудоустройстве вы
пускникам школ. Закон предоставлял льготы работодате
лям, предоставляющим работу молодым людям, и предус
матривал различные формы тренингов, проводимых на рабо
чем месте, и т. п. Исследовательский проект был инициирован
властями в рамках программы, осуществляемой в целях ос
мысленного влияния на условия социального воспроизвод
ства. Исследование финансировалось местными властями —
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
414
отчасти в ответ на довольно неожиданный результат пред
шествующей политики в отношении выпускников. Прави
тельство предложило безработным выпускникам средних
школ и колледжей 600 хорошо оплачиваемых рабочих мест
сроком на один год. Однако треть тех, кому они были пред
ложены, отказалась от них. Подобная реакция привела в
замешательство инициаторов программы, которые были
убеждены в том, что безработные возьмутся за любую пред
ложенную им работу, оплачиваемую на приемлемом уров
не. Дабы прояснить ситуацию, было принято решение про
финансировать исследовательскую работу.
Д. Гамбетта (Gambetta), автор отчета о проведенной на
учноисследовательской работе, анализирует полученный
материал таким образом, что в центре внимания оказывает
ся вопрос структурных ограничений. Его интересует, что
движет индивидами, когда они выбирают те или иные вари
анты образования: «подталкивают» ли их к этому, или они
сами «приходят» к определенной альтернативе? Существу
ют ли силы, аналогичные упоминаемым «структурными со
циологами», которые вынуждают индивидов придерживать
ся определенного образа действий? Гамбетта излагает по
лученные результаты в манере, свойственной мириадам
других исследований, стоящих на тех же позициях. Так,
например, может быть принята гипотеза, согласно которой
на характер предпочтений в сфере образования влияет клас
совое происхождение. Возможность получить высшее об
разование, которой располагает ребенок из «высшего об
щества», в четыре раза превышает тот же показатель, рас
смотренный применительно к выходцу из «рабочего класса».
О чем говорят нам эти различия? Как таковые они не указы
вают на механизмы, посредством которых возникают на
блюдаемые соотношения; более того, о каких бы воздей
ствиях ни шла речь, их результаты далеки от того, чтобы
считаться однозначными, ибо многие дети из высшего об
щества не получают высшего образования, в то время как
определенной части детей рабочих это удается. Тем не ме
нее, подобные наблюдения обращают внимание на тот факт,
что выбор в сфере образования предопределяется чемто
более важным, нежели факторами, представляемыми в виде
совокупности отдельно принятых решений. В своем обзо
ре, посвященном аналогичным выводам, полученным в ходе
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
415
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
исследований, проведенных главным образом в Северной
Америке, Лейбовиц (Leibowitz) указывает на то, что исходя
из социальноэкономических условий может быть «объяс
нено» от 10 до 47% различий в уровнях полученного обра
зования [17].
Очевидно, что будучи представлены в форме столь об
щих соотношений, эти связи выглядят весьма неопределен
но. Поэтому Гамбетта предпринимает попытку обратиться
непосредственно к источникам дисперсии между классами,
статистически контролируя ряд потенциально влиятельных
факторов. В качестве последних были избраны экономичес
кие различия, определяемые величиной семейного дохода
на ребенка, и «культурные ресурсы», измеряемые образо
вательным уровнем родителей. Результаты показали, что
помимо этих факторов немалое влияние на предпочтения в
сфере образования оказывает также род занятий отца —
пожалуй, единственный общераспространенный эмпиричес
кий показатель классового происхождения, используемый
в исследовании. Кроме того, полученные результаты ука
зывают на то, что все происходящее осуществляется в фор
ме многостадийного процесса. Дети — выходцы из рабочего
класса чаще других исключаются на относительно ранних
стадиях, покидая школу при первой же имеющейся возмож
ности. Однако те, кто остается, попадают в университет с
большей вероятностью, чем продолжающие школьное обу
чение дети из высших слоев общества; иными словами, пос
ледние чаще бросают учебу на более поздних этапах обра
зовательного процесса. Это наводит на мысль о том, что,
возможно, семьи, принадлежащие к высшим классам обще
ства, склонны — более или менее непроизвольно — удер
живать своих детей в образовательных учреждениях сверх
обычного выпускного возраста. То есть имеют место воз
действия, способствующие «продвижению» наверх, а не
только вниз, как в ситуации с детьми — выходцами из рабо
чего класса, родители которых не склонны поощрять обра
зование своих отпрысков за исключением какихто особых
случаев — если речь идет об исключительно одаренном ре
бенке, человеке, целенаправленно стремящемся остаться в
школе и т. п.
Подталкивали ли детей из рабочего класса, или они со
вершали прыжок самостоятельно? Не случилось ли так, что
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
416
«предвзятое отношение» к собственным жизненным воз
можностям (то, о чем писал Уиллис) «отодвинуло их с пере
довых позиций»? В ходе дальнейшего статистического ана
лиза полученных данных, Гамбетта сумел установить, что,
принимая решение о том, стоит ли продолжать учебу в шко
ле или нет, выходцы из рабочего класса значительно чаще,
нежели дети из высших слоев общества, руководствуются
успехами, достигнутыми в образовании, будучи гораздо
более чувствительны к отсутствию таковых. Таким обра
зом, можно предположить, что дети и их родители из среды
рабочих достаточно трезво оценивают свои возможности и
осознают трудности, с которыми им придется столкнуться
в случае, если они решат «продолжить» школьное образо
вание. Позволим себе предположить, почему выходцы из
рабочего класса, принявшие решение остаться в школе, как
правило, покидают ее реже, чем другие. Для этих детей,
равно как и для их родителей, продолжение учебы подра
зумевает приверженность (культурно «чуждым» ценнос
тям), обязательства, более значимые, чем в случае с детьми
из высших социальных классов. Важную роль играют и зна
чительные материальные издержки, поскольку для рабо
чих расходы на содержание ребенка в школе представляют
большую проблему, чем для семей из высших слоев обще
ства. Таким образом, если решение принято, у выходцев из
рабочего класса есть больше оснований защищать собствен
ные культурные и материальные «инвестиции», чем у детей
обеспеченных родителей.
Можно предположить, что принятие подобных реше
ний происходит под воздействием представлений о ситуа
ции на рынках труда, а также установок по отношению к
работе вообще. Здесь Гамбетта обращается к хорошо изве
стной в Италии концепции поведения на рынке труда — так
называемой «теории ожидания (парковки)», согласно кото
рой продолжительность обучения обратно пропорциональ
на возможностям социального продвижения, доступным в
раннем выпускном возрасте. Дабы не оказаться безработны
ми, ученики задерживаются в школе. Мотивационной осно
вой теории ожидания является представление о том, что
при прочих равных условиях работа предпочитается учебе
в школе. Авторы теории [18] описали мотивы и соображе
ния акторов, однако, предложенные ими оценки носят по
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
417
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
большей части неявный, «ограниченный и безоснователь
ный» характер. Тем не менее, теория эта достаточно инте
ресна, ибо открывает перед нами возможности, далекие от
сугубо интуитивных рассуждений — например, указывает
на то, что при определенных условиях продолжительность
образования может быть обратно пропорциональна уров
ню экономического развития области или региона. Так,
М. Барбальи (Barbagli) обнаружил, что в Италии величина
среднего дохода на душу населения положительно соотно
сится с показателем посещаемости школы учениками воз
растной группы 11–15 лет. С другой стороны, доля продол
живших обучение после преодоления возрастной черты, пре
допределенной законом для возможного ухода из школы,
находится в отрицательной корреляционной связи с дохо
дом на душу населения и другими показателями местного
экономического развития. Из этого был сделан вывод о том,
что дети, проживающие в беднейших провинциях, склонны
оставаться в школе вследствие значительных проблем с тру
доустройством [19].
Вместе с тем, «слабая» мотивационная база теории не
позволяет нам рассмотреть всю совокупность возможных
истолкований полученных результатов. Например, измени
лась бы модель посещения школы, если бы длительное пре
бывание в ней не приносило никаких экономических выгод?
В данном случае теория ожидания предлагает выводы, от
личные от тех, к которым приходят сторонники теорий «че
ловеческого капитала»,рассматривающие решения относи
тельно образования с точки зрения затрат и результатов.
Дабы оценить различные возможности, Гамбетта соотно
сит решение продолжить образование до университетского
уровня с экономическими различиями, встречающимися в
области Пьемонте. Результаты указывают на то, что речь
идет не только об отрицательном выборе, как это утверж
дает теория ожидания; отчасти решение остаться является
позитивным, «обусловленным» привлекательностью воз
можностей, открываемых дальнейшим образованием. Од
нако исследование демонстрирует, что представления о мо
тивации, свойственные теориям «человеческого капитала»,
чрезмерно упрощают их. Более того, эти теории не способ
ны постичь непреднамеренные последствия множества взя
тых в отдельности и в этом своем качестве продуманных
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
418
линий поведения. Так, решения продолжить обучение с це
лью увеличить вознаграждение за труд могут непреднаме
ренно привести к обратным последствиям. Каждый инди
вид поступает так в надежде получить большую выгоду,
однако, если подобным образом поведут себя многие, пред
полагаемого эффекта не будет [20].
Вопрос, изначально волновавший Гамбетту, — подтал
кивали ли детей, или они совершали прыжок самостоятель
но — выводит исследование за рамки привычных границ
структурной социологии. Автор анализирует собранный
эмпирический материал таким образом, что переходит от
институциональной перспективы к изучению целенаправ
ленного поведения. Субъекты его исследования — не про
сто «социологические простофили». Однако вместо того,
чтобы обсуждать анализ, проведенный Гамбеттой, мы бу
дем следовать направлениям рассуждений, принятым в пре
дыдущей главе. Еще раз обратимся к тому, что говорилось
нами об ограничениях деятельности. Вопервых, ограниче
ния не «вынуждают» человека к совершению какихлибо
действий, если его или ее не «подтолкнули» к этому предва
рительно. Иными словами, считается, что поведение явля
ется целенаправленным даже в тех случаях, когда ограни
чения, предопределяющие тот или иной образ действий,
суровы и труднопреодолимы. Вовторых, ограничения от
личаются друг от друга. В этом плане важно различать огра
ничения, происходящие из факта существования разнооб
разных санкций, и структурные ограничения. Втретьих, в
каждом конкретном контексте деятельности изучение вли
яния структурных ограничений подразумевает определение
соответствующих аспектов пределов осведомленности
субъектов деятельности.
Рассмотрим эти проблемы в обратном порядке. Что ка
сается третьего пункта, то здесь очевидно, что многое из
того, о чем говорил Гамбетта, в действительности связано с
установлением границ осведомленности субъектов деятель
ности. Например, немало внимания уделяется им определе
нию того, что именно родители и дети знают о локальных
рынках труда. Значимость такого рода информации не вы
зывает сомнений. То же самое можно сказать и об осведом
ленности относительно школьного окружения. Статисти
ческий анализ не позволяет получить данные, столь же бо
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
419
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
гатые на детали, как и в исследовании Уиллиса. Однако мы
можем сделать выводы — которые, как показал Гамбетта,
подтверждаются результатами исследования — относитель
но информации о «денежной стоимости» образования, коей,
вероятнее всего, обладают родители и их дети.
Что касается второго пункта, то здесь стоит указать на
существование нескольких разновидностей санкций, ока
зывающих влияние на положение детей; они могут быть
достаточно просто отделены от источников структурных
ограничений. Необходимость посещения школы и минималь
ный возраст окончания учебы в ней закреплены законом.
Иногда родители и дети пренебрегают подобными право
выми обязанностями, что особенно характерно для южных
областей Италии. Однако в большинстве случаев эти обя
занности устанавливают рамки, в соотнесении с которыми
принимаются решения, проанализированные Гамбеттой.
Кроме того, дети подвергаются воздействию неформальных
санкций, применяемых родителями и работниками школы.
Поскольку родители вынуждены поддерживать своих от
прысков, оставшихся в школе, в руках у них оказываются
мощные экономические санкции, позволяющие им опреде
лять, будет ли продолжено дальнейшее образование их де
тей или нет; помимо этого здесь существует целый ряд дру
гих, более тонких механизмов санкционирования. Иссле
дования, подобные тому, что было проведено Уиллисом,
делают очевидным тот факт, что в школьном окружении
существует множество таких механизмов.
И, наконец, первый вопрос. Определение структурного
ограничения в конкретном контексте или типе контекстов
деятельности предполагает обращение к соображениям ак
торов относительно мотивации, лежащей в основе предпоч
тений. Когда ограничения сужают диапазон (допустимых
или возможных) альтернатив настолько, что актор может
выбрать только один вариант или тип варианта, скорее все
го, он не найдет ничего лучшего, как подчиниться. Данное
предпочтение относится к разряду негативных или отрица
тельных, направляемых желанием избежать последствий,
вытекающих из факта неподчинения. Если мы говорим, что
в конкретной ситуации субъект деятельности «не мог по
ступить иначе», — значит, при данных желаниях и потреб
ностях у него существовал лишь один вариант действий. Это
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
420
не следует путать — и мы придаем этому особое значение —
с ситуацией «не мог сделать иначе», которая обозначает
концептуальные границы действия; именно эта путаница
свойственна рассуждениям структурных социологов. Там,
где существует только одна (возможная) альтернатива, ос
новой поведения субъектов деятельности является осозна
ние этих ограничений, сочетающееся с потребностями. По
скольку ограничения — осознаваемые акторами как тако
вые — являются причиной подобного поведения, речь
может идти об эллипсисе структурной социологии [21]. Ко
нечно, ограничения присутствуют в обоснованиях акторов и
в ситуации наличия широкого диапазона вариантов. И снова
нам стоит быть осторожными. При любом конкретном сте
чении обстоятельств формальные модели предпочтения или
принятия решений могут стать аналитически мощным спо
собом объяснения связей, существующих между структу
ральными свойствами, однако они не способны заменить
более детальный и обстоятельный анализ мышления субъек
тов деятельности, обеспечиваемый в ходе этнографическо
го исследования. Обратимся еще раз к поведению «парней».
Нет сомнений, что «экономическая» модель в какойто мере
проясняет их мотивы и рассуждения. Понимая, что фор
мальное образование практически не обеспечивает им дос
тойных видов на будущее, они принимают решение снизить
потери, выходя на работу, как только это становится воз
можным. Однако подобное изложение их поведения не пе
редает тонкостей или сложностей, обнаруживаемых в ис
следовании Уиллиса.
В своем исследовании Гамбетта анализирует влияние
структурных ограничений, реализуемое в рамках непосред
ственной ситуации деятельности, с которой сталкиваются
выпускники школы. Учитывая неизбежно ограниченный
характер любого отдельно взятого исследования, обосно
ванность и оправданность столь узкого фокуса не вызывает
сомнений. Очевидно, однако, и то, что влияние структур
ных ограничений на конкретный образ действий может быть
изучено более глубоко. Так, можно исследовать, каким об
разом факторы, связанные с воспитанием и предшествую
щим опытом акторов, воздействуют на или формируют мо
тивы и процессы обоснования ими собственного поведения;
и как, в свою очередь, эти факторы определяются родовы
Ïðîòèâîðå÷èå è ýìïèðè÷åñêîå
èçó÷åíèå êîíôëèêòà
421
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Обращение к взаимосвязанным темам образования и
государства обеспечивает последовательный и логически
непротиворечивый переход к другим вопросам из области
эмпирической работы. Ранее мы предположили, что поня
тие противоречия может быть успешно соотнесено с пред
ставлениями о структуральных свойствах и структураль
ном принуждении. Тогда наше повествование было крат
ким и в высшей степени абстрактным одновременно. Мы
заявили, что в социальной теории понятие противоречия
несет достаточно ясную и недвусмысленную смысловую
нагрузку и что его следует отличать от понятия конфликта,
символизирующего разновидность активной вражды меж
ду акторами и коллективами. Попытаемся отстоять это ут
верждение на практике, ограничив круг наших интересов
тем, что ранее было обозначено как «структурное противо
речие». Наиболее значимые и интересные, из недавних по
пыток наполнить понятие противоречия определенным эм
пирическим содержанием, следует искать в работах авто
ров, находящихся под влиянием теории игр и разделяющих
точку зрения, очевидно связанную с методологическим ин
дивидуализмом [22]. Один из них, Р. Будон (Boudon), все
сторонне изучал образование и государственную политику.
Работы другого — Й. Элстера (Elster) — один из основных
первоисточников, используемых Гамбеттой в своем иссле
довании.
Будон и Элстер связывают противоречие с непреднаме
ренными последствиями деятельности, подклассом «обрат
ного эффекта», который может происходить из заранее
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
ми институциональными характеристиками общества в це
лом. Однако в принципе подобные «социальные силы» мо
гут исследоваться точно так же, как явления, изучаемые
Гамбеттой. Иными словами, структурные ограничения все
гда действуют через мотивы и соображения субъектов дея
тельности, порождая (зачастую размыто и извилисто) ус
ловия и последствия, предопределяющие возможности, до
ступные другим, и то, что они ожидают от имеющихся у них
альтернатив.
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
422
обдуманных, умышленных действий множества индивидов.
Элстер выделяет два вида противоречий, понимаемых та
ким образом, — «незавершенность» (counterfinality) и «су
боптимальность» (suboptimality) [23]. Первая ассоцииру
ется с тем, что Элстер именует ошибочной композицией —
ложным убеждением, согласно которому то, что при дан
ном стечении обстоятельств возможно для одного челове
ка, возможно одновременно и для всех других, попавших в
аналогичные условия. Например, тот факт, что ктото мо
жет положить все свои деньги в банк и заработать на этом,
вовсе не означает, что подобным образом может поступить
любой.
Элстер считает, что многочисленные примеры ошибоч
ной композиции могут быть рассмотрены как заключающие
в себе противоречивые социальные отношения. Противоре
чивые последствия наступают в тех случаях, когда каждый
из совокупности индивидов совершает действия, которые
приводят к запланированным последствиям, если предпри
нимаются этим индивидом в отдельности, но порождают
обратный эффект, если осуществляются всеми. Так, напри
мер, если вся аудитория, находящаяся в лекционном зале,
встанет со своих мест, дабы лучше разглядеть лектора, это
не удастся никому. Если каждый фермер, проживающий в
конкретном районе, попытается расширить свои угодья за
счет вырубки деревьев, приводящей к эрозии почв, наступа
ющей вследствие обезлесения, то в конечном счете количе
ство земли у всех фермеров только уменьшится. Эти ре
зультаты не только не планируются, но и идут вразрез с
тем, что желательно в данной ситуации для всех и каждого;
тем не менее они вытекают из поведения, нацеленного на
удовлетворение желаний и потребностей индивидов, кото
рое на самом деле могло бы достичь поставленных целей,
если бы не было введено в общее употребление. Рассмотрим
подмеченную Марксом тенденцию к снижению нормы при
были, наблюдаемую в условиях капиталистической эконо
мики [24]. В условиях, когда экономика развивается таки
ми темпами, что поглощает все имеющиеся в наличии источ
ники рабочей силы, заработная плата растет по мере того,
как работодатели начинают испытывать нехватку подходя
щих рабочих рук. Дабы противостоять этому, работодатели
внедряют технические новшества, позволяющие экономить
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
423
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
затраты на оплату труда. В то время как отдельные промыш
ленники и фабриканты могут повысить, таким образом, рен
табельность собственного предприятия, абсолютная вели
чина прибавочной стоимости, а следовательно, и прибыли, в
экономике в целом уменьшается, поскольку соотношение
постоянного и переменного капитала увеличивается. Если
все занятые в данном секторе экономики вводят одни и те
же технологические новшества, они могут оказаться в бо
лее затруднительном положении, чем прежде.
Второй тип отношений противоречия — субоптималь
ность — определяется с позиции теории игр. Здесь все уча
стники теоретикоигровой ситуации выбирают стратегию
решения, осознавая, что другие участвующие делают то же
самое и что все могли бы добиться того же и много больше
го, если бы была принята другая стратегия. В отличие от
ситуации, когда речь идет о незавершенности, они понима
ют, к каким последствиям может привести их поведение,
поразному «сопрягающееся» с поступками других людей.
Предположим, что фермеры, выращивающие определенную
сельскохозяйственную культуру, смогут обеспечить себе
большую прибыль, образовав картель. Если последний орга
низован, отдельному фермеру будет выгоднее не подчинить
ся картельному соглашению, дабы извлекать из него выго
ду, не будучи связанным никакими обязательствами. Так
как все фермеры отдают себе отчет в том, что дела обстоят
именно так, картеля не будет [25]. Аналогичное объяснение
было использовано Будоном применительно к исследова
нию образования и социальной мобильности. В 1960 гг. раз
витие высшего образования наблюдалось практически во
всех индустриально развитых странах. По мере того как
образовательный уровень повышался, все больше и больше
людей занимали позиции, для которых полученная ими ква
лификация была явно чрезмерной, о чем свидетельствовали
и формальные требования, предъявляемые к работе. В ка
честве частичного решения проблемы разочарования и не
удовлетворенности, возникающих вследствие подобного
положения вещей, многие страны ввели так называемые
«краткосрочные циклы» высшего образования — курсы,
обучение на которых осуществлялось в более гибкой и со
кращенной форме. Однако пойти на них решились немно
гие. Почему? Будон полагает, что провал проекта ускорен
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
424
ного образования следует постигать с позиций, аналогич
ных тем, что имеют место в условиях дилеммы узника —
как субоптимальный результат рациональных решений, при
нимаемых студентами, осознающими их вероятный исход.
Исследование демонстрирует, что в действительности люди,
выбравшие краткосрочные образовательные курсы, имеют
те же возможности получить высокооплачиваемую работу,
что и индивиды, отдавшие предпочтение длительным, тра
диционным формам обучения. Повидимому, большинство
студентов также осознавало этот факт. Поэтому интуитив
но можно было бы предположить — как, например, это сде
лало правительство, учредившее их, — что значительное ко
личество студентов сделает выбор в пользу краткосрочных
курсов. Однако, несмотря на кажущуюся очевидность, го
ворит Будон, подобное предположение ошибочно. Выбо
ры, которые делают студенты, обусловлены, как и в случае
с дилеммой узника, тем фактом, что каждый индивид прини
мает решение, зная, что другие выбирают из тех же альтерна
тив. Фактически, выбирая традиционную, долгосрочную
форму образования, студенты увеличивают свои шансы, даже
осознавая, что другие, вероятно, думают таким же образом,
и даже несмотря на то, что некоторые извлекают большую
пользу, предпочитая краткосрочное обучение [26].
Формулировки, предложенные Элстером и Будоном,
весьма привлекательны, ибо дают возможность четко опре
делить противоречие (хотя сам Будон и не использует этот
термин), а также потому, что указывают, каким образом
понятие может быть наполнено эмпирическим содержани
ем. Последствия преднамеренных действий противоречивы
в тех случаях, когда эти последствия искажены настолько,
что сама деятельность, направленная на получение желае
мого, снижает вероятность его достижения. Тем не менее,
подобное представление о противоречиях сталкивается с
очевидными трудностями. Дело в том, что оно непосред
ственно связано с использованием моделей, заимствован
ных в теории игр. Нет сомнений, что теоретикоигровые
модели могут успешно использоваться в эмпирических ис
следованиях с целью определения проблем, требующих изу
чения, а также на стадии интерпретации полученных резуль
татов. Примером может служить исследование Будона в
области социологии образования. Тем не менее возможнос
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
425
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ти применения теории игр в социальных науках ограничены.
Несмотря на то, что будучи представлены в абстрактной
или математической форме, теоретикоигровые модели мо
гут выглядеть изысканно и удовлетворять предъявляемым
требованиям, их соответствие реальному поведению вызы
вает зачастую большие сомнения.
Практическая польза теоретикоигровых моделей куда
более очевидна в ситуациях, когда речь идет об определен
ных особых обстоятельствах: когда необходимо принять
конкретные «решения»; когда возможные альтернативные
последствия определяются достаточно легко; а также там,
где решения принимаются множеством индивидов отдель
но, а не в ситуации непосредственного взаимодействия друг
с другом. Такого рода условия — не редкость для совре
менных обществ, однако существует немало контекстов со
циальной жизни, не относящихся к этому разряду. Если
связь с теорией игр можно считать одним источником огра
ниченности обсуждаемого нами подхода к понятию про
тиворечия, то другим, несомненно, является привержен
ность принципам методологического индивидуализма, осо
бенно очевидная в работах Элстера. С точки зрения логики,
связь, существующая между ними, может показаться весь
ма условной, однако, нетрудно понять, почему они имеют
тенденцию идти рука об руку. Элстер усматривает противо
речие в несоответствии между отдельно предпринятыми
индивидуальными действиями и их сложными, комбиниро
ванными последствиями. По сути дела, все сводится к тому,
что было обозначено нами как анализ стратегического пове
дения. С этой точки зрения, противоречие невозможно по
нять как неотъемлемую характеристику структурных ус
ловий воспроизводства системы.
Мы полагаем, что речь идет о подходе, гораздо более
значимом для социальной теории, чем те, что были предло
жены Будоном и Элстером, и открывающем широкие воз
можности для эмпирической работы. Нам хотелось бы не
столько опровергнуть значимость идей, выдвинутых этими
авторами, сколько дополнить их. Можно предположить, что
противоречивые последствия из разряда тех, что обсужда
лись ими, систематично взаимосвязаны со структурным про
тиворечием (терминология наша). С нашей точки зрения,
понятие противоречия следует понимать менее абстрактно,
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
426
чем это делают Будон и Элстер, и, кроме того, освободить
его от предпосылок и допущений, свойственных методоло
гическому индивидуализму. Иными словами, мы хотим ус
тановить связь, существующую между этим понятием и все
общими типами социетальных общностей, выделенными
нами ранее, из условия, чтобы, несмотря на возможное на
личие многочисленных примеров вторичных противоречий,
эти являлись бы производными от доминирующих проти
воречивых способов структурирования обществ. Однако
первичные и вторичные структурные противоречия — так,
как определяем их мы — попрежнему сохраняют ту же
смысловую сущность, которую приписывает им Элстер; ус
ловия воспроизводства системы зависят от структуральных
свойств, приводящих к отрицанию самих принципов, на ко
торых они основываются.
В качестве уместного примера рассуждений на тему пер
вичных противоречий капиталистических государств приведем
ряд работ, написанных К. Оффе (Offe) [27]. В своих основных
проявлениях они логически и по существу совместимы с идея
ми, выдвигаемыми в нашей книге, а также подкреплены солид
ной эмпирической базой. Институциональная форма капита
листического государства описывается исходя, из следующих
(основных) характерных особенностей:
(1) «Политической власти запрещается организовывать про
изводство в соответствии с ее собственными политичес
кими критериями». Иными словами, крупные сектора
экономической структуры координируются не прави
тельством, но деятельностью, осуществляемой внутри
«частных» сфер экономического предпринимательства.
Институциональной основой этих сфер являются част
ная собственность и долговременное «владение» рабо
чей силой.
(2) «Политическая власть косвенно — через механизмы
налогообложения и влияние со стороны рынка капита
ла — зависит от объема частных накоплений». То есть
государство финансируется посредством взимания на
логов, извлекаемых в ходе процессов экономического
развития, не управляемых государственными органами
напрямую.
(3) «Поскольку государство зависит от процесса накопле
ния, который оно не в силах организовать, каждый за
427
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Третий пункт — важное дополнение к первым двум. Он
помогает избежать последствий и выводов наивного функ
ционализма, ибо делает очевидным тот факт, что люди, за
нятые в государственных органах и учреждениях, распола
гают определенным набором знаний о явлениях, определен
ных в двух первых пунктах, и действуют в свете своей
осведомленности.
Почему капиталистическое государство, охарактеризо
ванное подобным образом, представляет собой противоре
чивую социальную форму? Потому что сами условия, дела
ющие возможным его существование, приводят в действие
и зависят от механизмов, идущих вразрез с государствен
ной властью. «Частнокапиталистическая форма присвоения
продуктов труда» — в традиционной терминологии — пред
полагает «обобществленное производство», одновременно
отрицая его. То же самое можно выразить и подругому —
путь, аналитически проработанный К. Оффе, — сказав, что
хотя государство и предопределяется товарной формой, оно,
вместе с тем, зависит от ее отрицания. Непосредственным
выражением коммодификации являются покупка и прода
жа ценностей; когда последние перестают рассматриваться
как годные для обмена на деньги, они утрачивают свой то
варный характер. Противоречивый характер капиталисти
ческого государства выражается в «метаниях» между ком
модификацией, декоммодификацией и повторной коммо
дификацией. Возьмем в качестве примера предоставление
здравоохранения и общественного транспорта. Учреждение
системы социальной медицины подразумевает декоммоди
фикацию основных аспектов здравоохранения, то есть орга
низацию их на основе принципов, не зависящих от того,
может ли индивид, испытывающий потребность в лечении,
оплатить его или нет. Однако тем, кто менее всего нуждает
ся в социальной медицине, — речь идет о наиболее обеспе
ченных слоях населения, которые, несмотря на наличие го
сударственной системы медицинского обслуживания, пред
почитают пользоваться услугами частнопрактикующих
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
нимающий какойлибо государственный пост или дол
жность по существу заинтересован в создании и под
держании благоприятных условий, способствующих на
коплению» [28].
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
428
врачей, — надлежит (диспропорционально) содействовать
ее развитию посредством уплаты прогрессивных налогов.
Поэтому, вероятно, они пытаются сделать ряд оказывае
мых социальной медициной услуг платными, переведя их
обратно на коммерческую основу. Аналогичная ситуация
складывается и с общественным транспортом. Те, кто, пла
тя высокие налоги, вносит значительный вклад в финанси
рование системы общественного транспорта, как правило,
передвигаются на собственных машинах. Поэтому, скорее
всего, они будут сопротивляться такому положению дел,
при котором общественный транспорт рассматривается как
общественное благо, нежели как жизнеспособный, с ком
мерческой точки зрения, набор услуг. Поскольку предста
вители групп с более низким уровнем доходов имеют про
тивоположную точку зрения, политика правительства мо
жет переходить от тенденций денационализации к идеям
ренационализации транспортных услуг по мере того, как
партии, представляющие интересы различных классов, пос
ледовательно сменяют друг друга у руля власти [29].
Исследование Оффе со всей остротой поднимает про
блему отношений между противоречием и конфликтом, но
прежде чем обсуждать ее, нам хотелось бы затронуть тему
вторичных противоречий. Первичные противоречия могут
быть связаны множеством более или менее непосредствен
ных отношений с противоречиями вторичными. Некоторые
из них носят весьма общий характер, другие соответствуют
определенным контекстам. Рассмотрим следующие приме
ры, взятые наугад из социологической литературы. Все они
олицетворяют собой обратные результаты, но, кроме того,
выражают, как нам кажется, противоречия.
(1) Исследование престарелых и предоставления дополни
тельных пособий и льгот. В Соединенных Штатах Аме
рики были введены дополнительные страховые льготы,
нацеленные на улучшение положения пожилых людей
с низкими доходами. Однако небольшие суммы, добав
ленные к их доходам, привели к тому, что уровень пос
ледних повысился ровно настолько, чтобы они утрати
ли свое право на бесплатную государственную медицин
скую помощь. В результате им было отказано в
медицинской страховке, так что многие оказались даже
в более затруднительном положении, чем прежде.
429
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Подобные примеры помогают понять вероятную связь
между структурным противоречием, противоречием, как его
понимают Будон и Элстер, и явлением социального конф
ликта. Итак, нам хотелось бы выдвинуть следующее пред
положение: по всей вероятности, противоречие и конфликт
связаны напрямую в тех случаях, когда индивиды сталкива
ются с искаженными последствиями собственных действий
или считают их вполне вероятными. Мы не утверждаем, что
противоречия неизбежно порождают последствия, обрат
ные ожидаемым, или что все искаженные последствия про
тиворечивы. Однако противоречие является разновиднос
тью структурного искажения и, повидимому, постоянно
борется с обратными последствиями, проявляясь и раскры
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
(2) Исследование полиции. Для того, чтобы снизить расхо
ды на оплату сверхурочной работы полицейских из чис
ла имеющегося личного состава, власти НьюЙорка
приняли решение вывести на улицы города дополнитель
ное количество патрулей. Однако оказалось, что основ
ная причина сверхурочной работы полиции заключалась
в проведении и оформлении арестов. Увеличившееся
количество полицейских, заполонивших улицы города,
привело к росту задержаний, что на самом деле лишь
усугубило ситуацию, вместо того чтобы исправить ее.
(3) Анализ уличных беспорядков в Детройте. Конец 1960х гг.
ознаменовался широкомасштабными усилиями, направ
ленными на предотвращение рецидивов массовых бес
порядков в гетто Детройта путем увеличения пособий,
выплачиваемых за счет благотворительных фондов, и
предоставления гарантий занятости людям, живущим в
этих районах города. Эти меры привлекли в город боль
шое количество бедняков, желающих воспользоваться
преимуществами предложенных программ. Многие из
них не смогли трудоустроиться в городе и пополнили
ряды безработных, что привело к дальнейшему увели
чению последних. Другие заняли рабочие места, кото
рые в противном случае достались бы страдающим от
хронической безработицы коренным жителям города.
Таким образом, условия, которые, по общему мнению,
способствовали вспышкам беспорядков, были скорее
усилены, нежели ослаблены [30].
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
430
ваясь в поведении поставленных в определенные условия
акторов. Вызывая «обратный эффект», искаженные резуль
таты порождают депрессию, чувство разочарования, него
дования, удрученное состояние, а потому, по меньшей мере,
потенциальную готовность к борьбе. Иными словами, дела
обстоят хуже, чем были до того, в обстановке, когда все или
большинство присутствующих могли рассчитывать на то,
что они улучшатся. Отметим, что исследование искажен
ных последствий противоречивого характера представля
ется нам плодотворным с точки зрения изучения источни
ков конфликтов. Однако мы могли убедиться, что практика
отождествления противоречий с подобными последствия
ми как таковыми весьма ограничена; ибо, с одной стороны,
структурное противоречие не обязательно ведет к обрат
ным последствиям, а, с другой, последние не являются един
ственными, связанными с противоречием условиями, спо
собными вызвать конфликт.
Можно сказать, что искаженные последствия представ
ляют собой непредвиденные результаты, которые могут быть
вызваны ситуацией структурного противоречия. Общие ус
ловия, стимулирующие возникновение конфликта, следует
искать в связи, существующей между противоречием и кол
лективными интересами. Капитализм — классовое общество,
а противоречие между «частнокапиталистической формой
присвоения продуктов труда» и «обобществленным произ
водством» зафиксировано в делении общества на классы,
различающиеся своими интересами. Конечно, соотношение
между противоречиями и интересами подвержено измене
ниям. Однако можно вполне обоснованно утверждать, что
чем больше сближаются первичные и вторичные противо
речия, тем значительнее становится доминирующая тенден
ция выравнивания различий интересов, и тем более вероят
но, что открытый конфликт будет развиваться вдоль «ли
нии сброса» этих противоречий. Повидимому, существуют
три типа обстоятельств, особенно значимых для исследова
ния отношений между противоречием и конфликтом: нео/
пределенность действия, рассредоточение противоречий
и доминирование прямых репрессий [31]. Под «неопреде
ленностью» действий мы понимаем (терминология Уилли
са) глубину постижения акторами противоречивых свойств
социальных систем, в которых они существуют. Проникно
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
431
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
вение в суть противоречий может инициировать деятель
ность, направленную на их разрешение или преодоление.
Однако было бы ошибочным считать, что осознание харак
тера противоречий связано исключительно с социальными
изменениями. Противоречие — источник динамизма, но по
нимание этого неискушенными акторами может активизи
ровать попытки как стабилизировать существующее поло
жение дел, так и преобразовать его. Важность этого момен
та заслуживает особого внимания, если мы обращаемся к
прогнозам Маркса относительно предполагаемого перехо
да от капитализма к социализму. Маркс утверждал, что по
мере того как представители рабочего класса постигают про
тиворечивый характер капиталистического производства,
они мобилизуют свои силы, дабы изменить его. Повидимо
му, Маркс не придает большого значения возможности того,
что господствующие в обществе группы могут овладеть
представлениями о системе, достаточными, чтобы в какой
то мере стабилизировать ее. Именно так может быть пред
ставлена возрастающая роль государства. Государство не
просто находится в тисках первичных противоречий; госу
дарственные органы способны контролировать условия вос
производства системы, сводя к минимуму возможные кон
фликты.
Степень слияния или рассредоточения противоречий
меняется в соответствии с двумя основными группами усло
вий. Одна из них — «скачкообразное развитие», другая —
регионализация. Вряд ли стоит углубляться в обсуждение
понятия скачкообразного (неравномерного) развития или
его практического применения. В большинстве случаев оно
ассоциируется с марксизмом и в особенности с работами
Л. Троцкого (Trotsky) и В. Ленина (Lenin), однако попытки
объяснить и использовать это понятие предпринимались не
только представителями марксистской социальнонаучной
мысли. Концепция неравномерного развития имеет более
широкую сферу применения, нежели та, что приписывалась
ей обычно. Как правило, она употребляется в отношении
крупномасштабных процессов изменений; однако, мы не
находим никаких причин, препятствующих ее применению
и в случаях более ограниченных пространственновремен
ных контекстов. Существенную роль здесь играет и поня
тие регионализации. Специфическая региональная «распро
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
432
страненность», сочетающаяся с различными темпами изме
нений, может способствовать наращиванию противоречий
и, возможно, появлению искаженных последствий. По мне
нию Ленина, именно такая ситуация сложилась в России в
начале XX столетия. Другие формы регионализации ведут к
размыванию или сегментации противоречий. Там, где это
случается, конфликты носят фрагментарный и перекрест
ный характер, так что результаты усилий одних сводят на
нет действия других. Под прямыми репрессиями мы пони
маем применение силы или угрозу ее использования во имя
сдерживания активной борьбы. Обычно считается, что ис
пользование силы есть одно из проявлений конфликта, но
угроза (или тактическая демонстрация) ее применения впол
не подходят для того, чтобы источники разногласий не пре
вращались в неприкрытую вражду. Тем же, кто убежден,
что контроль за средствами принуждения и насилия не мо
жет использоваться для борьбы с серьезными, глубоко за
легающими конфликтами, мы посоветуем поразмышлять
над ситуациями, подобными той, что сложилась в Южной
Африке [32].
Èíñòèòóöèîíàëüíàÿ ñòàáèëüíîñòü
è èçìåíåíèå
В этом разделе мы обратимся к исследованию, которое,
в отличие от остальных, рассмотренных нами, находится
под непосредственным, хотя и частичным, влиянием теории
структурации. Речь идет о недавней работе Дж. Ингхама
(Ingham), посвященной той роли, которую на протяжении
двух последних веков играет в Великобритании деловой
центр Лондона — Сити [33]. Эмпирическая проблема, ис
следуемая автором, была сформулирована следующим об
разом: каким образом Сити — финансовому центру, распо
ложенному в Лондоне, — удавалось управлять английским
промышленным капиталом на протяжении столь длитель
ного периода времени? В целом же Ингхама интересовали
сущность и основные характеристики современного госу
дарства.
Согласно Ингхаму, организации, формирующие струк
туру Сити, занимаются главным образом деятельностью,
которая может быть охарактеризована как «коммерческая»
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
433
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
и включает в себя, помимо всего прочего, финансирование
торговли, страхование товаров и транспортных средств, а
также биржевые сделки с иностранной валютой. Они име
ют дело не только с отношениями и связями, существую
щими между Великобританией и другими государствами,
но и с сетями капиталистических предприятий в мировом
масштабе. Наиболее значимой в этом отношении становит
ся роль Сити в управлении английской валютой как «миро
выми деньгами», средством обмена, признаваемым на меж
дународном уровне. Ингхам критикует теории, рассматри
вающие Сити в исключительной связи с «финансовым
капиталом». Нет сомнений, что деятельность Сити являет
ся финансовой в том смысле, что она связана с кругооборо
том капитала; вместе с тем, основную позицию занимают
здесь разнообразные формы маклерства, получение прибы
ли за счет оказания посреднических услуг тем, кто непос
редственно участвует в производительном использовании
капитала.
Ингхам указывает на то, что адекватное понимание мо
гущества и власти, коими Сити обладал с конца XVIII сто
летия, требует отказа от эндогенного стиля теоретизиро
вания, господствовавшего в литературе прошлых лет, и по
стижения того, как ведущие организации, формирующие
ядро Сити, реагировали на непредвиденные политические
события. И Маркс, и поздние марксисты, такие, как
Р. Хильфердинг (Hilferding), пытались объяснить (или оп
равдать) роль Сити с позиций эндогенных концепций раз
вития капитализма. Маркс признавал и неоднократно пи
сал об особом положении Сити в экономической жизни
Англии XIX в., исследуя причины подобного положения
дел с точки зрения характерных особенностей английской
экономики, переходящей от господства торгового к доми
нированию промышленного капитала. Он считал, что раз
витие промышленного капитализма приведет в скором вре
мени к вытеснению торгового и банковского капитала с
занимаемой ими главенствующей позиции. По мере посту
пательного движения промышленного производства, про
изводительный капитал начнет преобладать — экономи
чески и политически — над традиционным авторитетом
«банкократии». Обсуждение вопроса, в том виде, в каком
оно присутствует у Маркса, не позволяет понять, почему
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
434
экономическая и политическая власть Сити выдержала ис
пытание временем. Точка зрения Хильфердинга, предло
женная им много позже, также некорректна. Согласно ей,
образование «финансового капитала» — путем слияния
банков и крупной промышленности — происходило в Ве
ликобритании медленнее, чем гделибо еще. Однако в ко
нечном счете этой стране не удастся избежать процессов,
имевших место в других обществах. Промышленное пре
восходство Англии в XIX в. сделало возможным времен
ное запаздывание страны; однако механизмы международ
ной конкуренции приведут в конце концов к формирова
нию той же модели [34].
Однако этого не произошло. Почему? Ингхам полагает,
что современное английское общество является не только
исторически первой промышленной экономикой, но и цент
ром всемирных торговых сделок. Наиболее важные особен
ности Сити, утверждает он, следует постигать исходя из
сущности национальных государств. Государства имеют
собственную валюту, но не могут свободно контролировать
ее движение за пределами своей территории; более того,
достоинства и стабильность различных валют колеблется в
широких пределах. Сити быстро — отчасти благодаря тому,
что в девятнадцатом веке Англия являлась мощной промыш
ленной державой — превратился в центр общепринятой
формы «мировых денег» и международную расчетную па
лату, занимающуюся урегулированием сделок и соглаше
ний. Фактическая монополия на проведение определенных
типов коммерческих сделок, которую сумел получить Сити,
а также введение золотого стандарта фунта стерлингов за
висели и определялись рядом политических условий. Пос
ледние следует отличать от источников и причин промыш
ленного превосходства Великобритании. Значимость Сити
и фунта стерлингов сохранилась и после того, как Англия
утратила свой статус всемирно признанной, передовой про
мышленной державы. К концу Первой мировой войны это
место заняли Соединенные Штаты Америки, однако, воп
реки многочисленным ожиданиям НьюЙорк так и не су
мел вытеснить Лондон с позиции главной в мире расчетной
палаты ни в 1920, ни в 1930 гг.
Ингхам считает, что эти явления должно понимать сле
дующим образом. В самом начале XIX столетия в Англии
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
435
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
был проведен ряд денежнофинансовых реформ, основная
цель которых заключалась в борьбе с давнишними долгами,
накопленными государством и увеличившимися в период на
полеоновских войн. Результатом, однако, стала дальнейшая
концентрация финансовых кругов, отделенных от промыш
ленных предпринимателей, в учреждениях, составляющих
структуру Сити. Растущее благосостояние последних сде
лало возможным выживание определенной части аристок
ратии, столкнувшейся с уменьшением значимости сельско
го хозяйства, составлявшего основу ее власти и могущества.
В свою очередь коммерсанты и банкиры, заключившие сво
его рода «джентльменское соглашение», приобрели вне
шние атрибуты аристократии. Процессы, повлиявшие на
развитие Сити в XIX столетии, не только способствовали
усилению определенного типа классовой власти; они ста
ли причиной увековечения и, несомненно, упрочения «до
индустриального» коммерческого капитализма. Сити был
физически обособлен от промышленно развитого Севера —
яркий пример регионализации! — сохраняя экономичес
кое и политическое отличие от центров промышленного
капитализма. Речь шла о сверх централизованной системе,
находящейся под контролем Английского банка, при этом
банковская система ориентировалась в первую очередь на
поддержание стабильности фунта стерлингов, исполняв
шего роль «доверенной и высоконадежной» формы миро
вых денег [35]. В дальнейшем важным аспектом этого про
цесса сталафинансовобюджетная политика государства,
направленная на обеспечение формального «веса» англий
ской валюты, которого исключительно экономическая —
по сути своей — деятельность Сити не могла гарантиро
вать в одиночку.
В данном контексте оценка экономического и полити
ческого развития Англии, предложенная Ингхамом, инте
ресна не столько степенью своей правомерности и обосно
ванности, сколько общей теоретической позицией, которую
она выражает. Критикуя эндогенные модели, автор укло
няется от так называемого эволюционного детерминизма,
свойственного многим теориям современных обществ. Под
эволюционным детерминизмом мы понимаем такие пред
ставления о социальных изменениях, согласно которым в
обществе определенного типа существует только «один путь
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
436
вперед», при этом каждое общество, относящееся к этому
типу, должно в какойто момент вступить на него. Так, мож
но предположить, что для «промышленного капитализма»
свойственны некие родовые модели развития, повторяющи
еся во всех обществах, которые можно охарактеризовать
подобным образом. Если в какихто обществах эти модели
не обнаруживаются, это, должно быть, означает, что они
(общества) отстают в своем развитии. Зачастую подобные
представления приводят к специфическим вариантам функ
ционализма. Если те или иные процессы развития являются
«обязательным» условием существования общества (типа
обществ), значит, они функционально необходимы для
институционального порядка этого общества. Предполага
емые функциональные потребности «объясняют», почему
общество «должно» идти по определенному пути развития.
Еще раз подчеркнем тот факт, что в данном случае «дол
женствование» обосновано и оправдано лишь тогда, когда
мы понимаем его в контрфактическом контексте. Так, мож
но утверждать, что в начале XX в. английский Сити «дол
жен» был лишиться своей «устарелой» и ненужной, с точки
зрения «потребностей» промышленного капитала, коммер
ческой роли. Подобные утверждения имеют — по меньшей
мере, потенциальную — объяснительную силу, если осмыс
ливаются контрфактически. Иными словами, мы можем за
дать вопрос: каковы были последствия того, что Сити со
хранил свои позиции, для промышленного капитала? Одна
ко если мы попытаемся объяснить произошедшее на основе
«долженствования», то «споткнемся» о барьер, мешающий
понять, почему все случилось именно так, а не иначе, что
было со всей очевидностью продемонстрировано в работе
Ингхама.
Кроме того, автор благополучно уходит и от другой тен
денции, свойственной эндогенным моделям. Речи идет о до
пущении, согласно которому общество, где изучаемые со
циальные характеристики достигли наивысшей степени сво
его развития, идеально в плане исследования [36]. Так,
Маркс и многие другие полагали, что Англия девятнадцато
го столетия являла другим обществам образ их собственно
го будущего; как наиболее продвинутая в промышленном
отношении страна она указывала направление развития, по
которому должны были проследовать остальные. Совершен
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
437
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
но очевидно, что в последние десятилетия XX в. подобную
оценку дали бы Великобритании немногие… Привел ли уход
Великобритании с передовых позиций экономики к исчез
новению стиля мышления, представляющего эту точку зре
ния? Отнюдь нет. В наши дни социальная теория и практика
отводит, — хотя и редко столь недвусмысленно, как в вер
сии эволюционизма, предложенной Парсонсом — аналогич
ную роль Соединенным Штатам Америки как наиболее «раз
витому, с экономической точки зрения», обществу. Мы не
отрицаем того факта, что в ряде случаев ранжирование
обществ в соответствии с уровнем их развития по тому или
иному критерию, является полезным. Разумными и необ
ходимыми представляются и попытки определить родо
вые характеристики институционального порядка различ
ных обществ. Однако «сравнительное исследование» дол
жно выполнять возложенные на него задачи, очевидные
из его названия. Иными словами, нам следует осознать,
что «типичные» процессы развития могут быть оценены
только путем прямого сравнения различных обществ, а не
посредством предположений, согласно которым одно из
них является моделью процессов эндогенного развития.
Ингхам полагает, что изначальное возвышение Сити
явилось, по большей части, непреднамеренным последстви
ем финансовых мер, вводимых из других соображений. То,
что, по мнению Маркса и его последователей, было связано
исключительно с ранними этапами становления капиталис
тической системы, — речь идет о коммерческом маклерстве
и ростовщичестве, — стало устойчивой характеристикой и
особенностью английского капитализма. В связи с тем что
господствующее положение Сити было исподволь связано
с его функциями посредника в международных сделках,
аналогичный феномен едва ли мог возникнуть гденибудь
еще. Однако если статус, приобретенный деловым центром
Лондона в начале XIX столетия, не был результатом пред
намеренных усилий, то последующая политика, направлен
ная на защиту и расширение его власти и могущества, на
оборот. В начале XX в. экономика Великобритании столк
нулась с растущей конкуренцией со стороны промышленно
развитых и развивающихся стран. В этих условиях эконо
мическое господство Сити было поставлено под угрозу, ис
ходящую извне и изнутри. Исследование Ингхама показа
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
438
ло, что, в общем и целом, меры, предпринимаемые предста
вителями банков или министерством финансов (а иногда и
сообща), были направлены на эффективную и успешную
защиту привилегированной позиции учреждений, форми
рующих структуру Сити.
Проведенный анализ демонстрирует особую, непрео
долимую щепетильность в отношении проблем «мирового
времени». Современная модель Сити сформировалась в са
мом начале XIX в. и была обусловлена спецификой суще
ствовавшего положения дел. Устойчивость закрепившегося
за Сити статуса центра коммерческой деятельности опреде
лялась положением Великобритании как передовой про
мышленной державы, а также участием страны в процессах
глобальной экспансии капиталистических отношений. Те,
кто осуществлял финансовые реформы начала XIX в., были
уверены в том, что коммерсанты, сумевшие захватить власть
над торговлей, осуществлявшейся ранее голландцами и
французами, смогут укрепить экономическую мощь Анг
лии на основе объединения политики свободной торговли и
приверженности золотому стандарту. Так, президент тор
говой палаты, Huskissen, пользовался сравнением с Венеци
ей предшествующих веков. Однако эффективность подоб
ных воздействий определялась существованием особого
классового альянса, описанного Ингхамом. Более того, ус
ловия изначальной консолидации власти Сити, пишет ав
тор, существенно отличались от тех, что способствовали ее
поддержанию в последующие периоды. На протяжении XIX
столетия экономической основой роли Сити в мировой эко
номике являлись промышленные достижения Великобри
тании. Двадцатый век изменил ситуацию; пути развития
«промышленного» и «коммерческого» секторов английской
экономики разошлись. Тогда международное признание,
которое Сити снискал на поприще мирового финансового
посредника, позволило ему укрепить собственную власть.
Но теперь изменившиеся внешние и внутренние условия
привели к тому, что процветание Сити зависело, как это ни
странно, от относительного спада английской промышлен
ности.
Исследование Ингхама демонстрирует, что полити
ческие условия способствовали развитию, а впоследствии
и поддержанию привилегированного положения Сити.
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
439
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Повидимому, деловой центр Лондона некорректно рас
сматривать как «часть» государства, но и внешнее, и внут
реннее экономическое могущество его в немалой степени
зависит от политических факторов. Господствующее по
ложение, занимаемое им в английской экономике, пре
допределялось тесными связями, существовавшими меж
ду «банкократией» и высшими уровнями руководства.
Вместе с тем, роль Сити формировалась под влиянием его
центральной позиции в сфере посреднической деятель
ности мирового масштаба. Очевидно, что ни одна концеп
ция, рассматривающая государство как единый феномен
или некую разновидность коллективного актора, не су
меет справиться с материалами, проанализированными Ин
гхамом. Немалое влияние на судьбу Сити оказал ряд клю
чевых политических мер, к числу которых относятся, на
пример, те, что предпринимались в 1930х гг. и были
связаны с золотым стандартом. Адекватное понимание их
возможно лишь исходя из непостоянства лояльности и
коалиций стратегически расположенных группировок
индивидов, приводящих иногда к абсолютно непредна
меренным последствиям.
Абстрагируясь от конкретики, можно сказать, что выво
ды, полученные в ходе исследования современного государ
ства, сходны с теми, что следуют из анализа традиционных
государств. Мы пытались доказать, что тенденция изучать
«государственные образования» с позиций квазиэволюцио
низма или на основе эндогенных понятий ведет к формиро
ванию неверных представлений о проблеме. Адекватная «те
ория» традиционных или современных государств не мо
жет походить на большинство теорий, господствующих в
литературе наших дней. Уровень обобщений, которого мож
но было бы ожидать от этих теорий, гораздо ниже, чем пред
полагают их сторонники. Конечно, существование родовых
понятий — таких как «аграрное» или «капиталистическое
государство» — предполагает наличие ряда общепринятых
институциональных характеристик, разделяемых ими, из
чего можно заключить, что, повидимому, существуют и
некие общие динамические тенденции. Однако определить
их — не значит объяснить последствия, к которым привели
развитие или изменения. Представления о специфике вы
шеупомянутых динамических тенденций, которыми обла
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
440
дают отдельные индивиды или группы (особенно наиболее
влиятельные из них), могут стать частью этих самых тен
денций и влиять на процесс их формирования. Факторы,
имеющие первостепенное значение в определенном месте и
в определенное время или при особом стечении обстоя
тельств, могут — в силу того влияния, которое они оказы
вали изначально, — оказаться несущественными в другой
ситуации. Так, первоначальные условия, способствующие
возвышению Сити над промышленностью, отличались от
тех, что поддерживали его статус впоследствии.
Некоторые проблемы, связанные с сущностью теорий
и обобщений, будут рассмотрены нами в следующих разде
лах. Однако, завершая эту часть нашего повествования, мы
обратимся к вопросу, который, вероятно, мог возникнуть у
читателя под влиянием эмпирических исследований, исполь
зованных нами для иллюстрации утверждений теории струк
турации. Возможно, эти утверждения оказали определен
ное влияние на работу Ингхама, однако, остальные проана
лизированные исследования были написаны независимо от
них. Зачем ломать голову над сложными для понимания
концепциями, такими как «структурация» и другие, если
социальные исследования вполне обходятся без них? Пред
ставления, лежащие в основе теории структурации, дают
возможность — прибегнув к определенным способам —
подвергнуть рассмотренные исследовательские работы фун
даментальной критике и совершенствовать их. Если это спра
ведливо в отношении того, что считается нами достойным
примером научных изысканий, то применительно к иссле
дованиям более низкого качества подобная критика будет,
вероятно, куда более жесткой. Более того, упомянутые ис
следования были проникнуты серьезными и глубокими тео
ретическими размышлениями на тему изучаемых проблем.
Особенно важно помнить это, когда речь заходит о работе
Уиллиса. Возможно, ктото посчитает ее не более, чем по
знавательным примером этнографического исследования.
В действительности, работа Уиллиса основывается на со
лидном теоретическом анализе проблем социального вос
производства, который, очевидно, является главным сти
мулом проведения исследования, а также предопределяет
способ интерпретации полученных результатов. Посколь
ку теоретические изыскания Уиллиса развиваются в том же
Îáúåäèíÿÿ òåìû: òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè
è ôîðìû èññëåäîâàíèÿ
441
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Предшествующие разделы были посвящены обсужде
нию различных типов социальных исследований, не под
дающихся унификации. Исследовательская работа прово
дится с целью прояснения множества различных вопро
сов, определяемых сущностью проблем, которые намерен
разрешить исследователь. Говоря о значении теории струк
турации в эмпирических исследованиях, мы вовсе не имеем
в виду какойто единственный, обязательный для всех фор
мат исследовательской работы. В какойто мере желание
подчеркнуть это заставило нас обратиться к исследовани
ям, выполненным главным образом вне сферы прямого воз
действия разработанных нами концепций. Ранее мы говори
ли о том, что не собираемся анализировать значимость и
пригодность теории структурации для оценки конкретных
разновидностей методов исследования — включенного на
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
направлении и сходны — по меньшей мере, отчасти — с на
шими взглядами, его исследование является ценным источ
ником, обращаясь к которому мы видим, как теория реали
зуется на практике.
Однако мы считаем своим долгом обратить внимание
читателя на нечто, несоизмеримо более важное. Конечно, в
условиях конкретного локализованного окружения иссле
дователь, занимающийся практической работой, не обязан
использовать набор абстрактных понятий, лишь приводя
щих в беспорядок то, что может быть свободно и экономно
изложено средствами обыденного языка. Концепции тео
рии структурации, как, впрочем, и любой другой теорети
ческой системы, должны восприниматься как некое акти
визирующее начало и ничего более. Иными словами, они
могут быть полезны для обдумывания исследовательских
проблем и интерпретации полученных результатов. Но счи
тать, что теоретическая информированность — удел любо
го, работающего в социальных науках — тождественна по
стоянному оперированию беспорядочной массой абстракт
ных понятий, также ошибочно, как и полагать, что эти
понятия не представляют никакого интереса, ибо без них
можно обойтись.
блюдения, опросов и т. п. Вместе с тем, на наш взгляд, стоит
понять, какие задачи решает социальное исследование (во
обще, безотносительно частных его форм), соотнесенное с
теорией структурации, равно как и оценить результаты про
веденного нами анализа исследовательских работ с точки
зрения традиционной полемики между «качественными» и
«количественными» методами в социальных науках.
Ãåðìåíåâòè÷åñêîå îáúÿñíåíèå ñèñòåì çíà÷åíèé (ñìûñëîâûõ ôðåéìîâ)
(1)
Èññëåäîâàíèå êîíòåêñòîâ è ôîðì ïðàêòè÷åñêîãî ñîçíàíèÿ
(áåññîçíàòåëüíîãî)
(2)
Óñòàíîâëåíèå ãðàíèö îñâåäîìëåííîñòè
(3)
Îïðåäåëåíèå èíñòèòóöèîíàëüíûõ ïîðÿäêîâ
(4)
Ãëàâà VI
Рис. 25
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
442
Методологическое участие исследователя, его «проник
новение» в то, что является объектом исследования, может
осуществляться на любом из четырех обозначенных нами уров
ней. Любое социальное исследование предполагает наличие
герменевтического момента, который, однако, может пребы
вать в скрытом состоянии в тех случаях, когда исследователь
ская работа опирается на общее знание, «не выводимое» на
поверхность вследствие того, что исследователь и исследуе
мое обитают в общей культурной среде. Наиболее активные
сторонники количественного подхода двояко преуменьшают
значимость уровня (1), либо приписывая ему чисто описатель
ные, нежели объяснительные функции, либо вовсе не призна
вая факта его участия в постановке проводимой ими исследо
вательской работы. Вместе с тем, исследования этого уровня
могут и объяснять, и обобщать. Они призваны отвечать на воп
росы «почему?», возникающие вследствие обоюдного непо
нимания отличных друг от друга систем значений. Подобные
вопросы рождаются как внутри отдельно взятого общества —
между различными контекстами, так и вне его — между обще
ствами. Исследование, направленное на преимущественное
изучение герменевтических проблем, может иметь значитель
ную ценность в плане построения обобщений, ибо помогает
пролить свет на характер осведомленности субъектов деятель
ности, а, следовательно, и понять основания их поступков в
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
443
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
широком диапазоне контекстов деятельности. Будучи взяты в
отдельности, этнографические исследования, подобные иссле
дованию Уиллиса или традиционным для полевой антрополо
гии исследованиям небольших общин — не ставят своей це
лью формулировку неких общих законов, т. е. не являются
обобщающими. Однако они становятся таковыми, когда их
количество увеличивается настолько, что позволяет судить о
степени их типичности.
Герменевтические аспекты социального исследования не
всегда очевидны его субъектам, ибо их основной целью яв
ляется прояснение обстановки деятельности, воспринима
емой в качестве «чуждой среды». Совсем не так обстоят дела,
если речь заходит об исследовании практического созна
ния, то есть того, о чем субъекты деятельности имеют неко
торые представления, но — что очевидно из определения —
осознают это, лишь когда те получают дискурсивное выра
жение посредством метаязыка социальной науки. Только
этнометодология пренебрегает анализом практического со
знания, реализуя его в весьма ограниченной форме. Для ос
тальных направлений научных исследований интерпретация
практического сознания является необходимым элемен
том — неявно понимаемым или недвусмысленно утвержда
емым в этом своем качестве — более широких свойств и ха
рактеристик социального поведения индивидов.
Мы последовательно подчеркивали тот факт, что уста
новление границ осведомленности субъектов деятельности
в условиях меняющихся контекстов пространства и време
ни является одной из основополагающих задач социальной
науки. Однако изучение этого вопроса предполагает нали
чие достаточных познаний об уровнях (1), (2) и (4). Не обла
дая таковыми, мы рискуем возвратиться к наивным формам
структурной социологии. Обсуждая работу Уиллиса, мы
говорили о том, что исследование непреднамеренных по
следствий и неявных условий деятельности может и долж
но осуществляться без использования функционалистской
терминологии. В большинстве случаев узнать, что стоит за
понятиями «непреднамеренный» и «неявный», — задача не
из легких, о каком бы контексте или пространстве контек
стов деятельности ни шла речь. Невозможно успешно ис
следовать структуральные свойства социальных систем или
интерпретировать полученные результаты, не ссылаясь на
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
444
осведомленность соответствующих субъектов деятельнос
ти — хотя многие сторонники структурной социологии
убеждены, что именно это определяет сферу деятельности
«социологического метода».
Уровень (4) — определение институциональных поряд
ков — включает анализ условий социальной и системной
интеграции посредством установления основных институ
циональных элементов социальных систем. Наиболее важ
ными оказываются те институциональные формы, которые,
исходя из обозначенных структуральных принципов, могут
быть отнесены к разряду глобальных «обществ». Однако
здесь мы вынуждены еще раз обратить внимание читателей
на то, что в социальных науках «общество» может быть на
звано основной единицей анализа с большими оговорками.
Зачастую институциональные системы выходят за пределы
границ и барьеров, существующих между обществами.
Как правило, разногласия между «количественными» и
«качественными» методами заключаются в отношении уров
ней (1) и (2), с одной стороны, и (3) и (4), с другой. Долгое
время пристрастие к количественным методам считалось
характерной особенностью приверженцев объективизма и
структурной социологии. Согласно их взглядам, основной
целью социальной науки является анализ условий социаль
ной жизни, выходящих за пределы непосредственных кон
текстов взаимодействия, а наилучшими методами постиже
ния «закаменевшей» сущности институциональных компо
нентов социальной жизни — классификация, измерение и
статистические методы. Очевидно, что позиция, объявляю
щая основной задачей социальных наук обнаружение «за
коноподобных» обобщений, касающихся социального по
ведения, тесно связана с этой тенденцией. Именно здесь
сильно, а зачастую и преднамеренно, проявляются разно
гласия, существующие между уровнями «макро» и «мик
ро». Те, кто рассматривает количественные методы в каче
стве основы того, что делает социальную науку «наукой»,
склонны подчеркивать превосходство так называемого мак
росоциологического анализа. Те же, кто поддерживает ка
чественные методы, считая их основой эмпирических иссле
дований в социальных науках, придает особое значение
уровням (1) и (2), указывая тем самым на неизбежно ситуа
тивный и содержательный характер социального взаимо
ГЗ:
Судья:
ГЗ:
* Мисдиминор — категория наименее опасных преступлений, гра
ничащих с административными правонарушениями. (Пер.)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ПО:
Судья:
ГЗ:
Судья:
445
Ý. Ãèääåíñ
Судья:
ПО:
Судья:
Ваша честь, мы требуем немедленного вынесе
ния приговора и отказываемся от отчета об ис
полнении пробации.
Каков его послужной список?
Он пил и сидел за кражи в крупных размерах
(автомобили). Ничего серьезного. Речь идет об
обычной магазинной краже. Он проник в
«KMart» с намерением украсть. Но, в действи
тельности, все, с чем мы имеем дело — обычное
мошенничество.
Что говорит обвинение?
Также ничего.
Есть ли возражения против немедленного на
значения наказания?
Нет.
Как долго он пробыл в заключении?
Восемьдесят три дня.
Согласно статье 17 Уголовного кодекса, я
объявляю Вас виновным в мисдиминоре* и при
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
действия. Как правило, они открыто критикуют использо
вание в социальных науках количественных методов, обо
сновывая это тем, что квантификация и применение стати
стики наделяют социальную жизнь такими качествами как
устойчивость и стабильность, которыми она на самом деле не
обладает. В конфликте между этими позициями нетрудно
усмотреть методологический «осадок» дуализма структуры
и действия; и демонстрация того факта, что дуализм этот ло
жен и иллюзорен, позволит нам сделать некоторые эмпири
ческие выводы, следующие из дуальности структуры.
Для того чтобы понять, как это происходит, вернемся к
тому же понятию в эмпирическом контексте, отличном от
тех, что обсуждались до сих пор. Ниже приводится рас
шифровка стенограммы эпизода взаимодействия, происхо
дящего в зале суда. Участвующие лица — судья, государ
ственный защитник (ГЗ) и прокурор округа (ПО), решаю
щие участь подсудимого, признанного виновным в ночной
краже со взломом второй степени; обсуждается вопрос —
какой приговор следует вынести подсудимому.
Ãëàâà VI
говариваю к 90 дням заключения в окружной
тюрьме с учетом времени пребывания под стра
жей [37].
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
446
Этот, да и любой другой, ситуативный эпизод взаимо
действия может быть использован для демонстрации того,
как незначительное, на первый взгляд, взаимодействие уча
ствует в процессе воспроизводства социальных институтов.
Значимость и целесообразность каждого оборота или этапа
беседы, происходящей в зале суда, осознается ее участни
ками (и читателем) лишь посредством соотнесения с инсти
туциональными характеристиками системы уголовного су
допроизводства. Именно на них ссылаются все выступаю
щие, (справедливо) полагающие, что эти характеристики
известны другим участникам взаимодействия. Отметим, что
содержание общих знаний предполагает нечто большее, чем
простое осознание тактики «должного образа действий» в
определенных ситуациях, хотя подобное осознание и явля
ется элементом общих знаний. Каждый участник взаимо
действия представляет, что такое «законодательство», нор
мативные судебные процедуры, знает, как ведут себя обви
няемые, адвокаты, судьи и т. п. Дабы «инициировать и
успешно завершить» взаимодействие, участники использу
ют свои познания относительно институционального поряд
ка, в рамках которого они функционируют, так, чтобы вза
имообмен стал «содержательным». Вместе с тем, активизи
руя институциональный порядок подобным образом — а у
участников взаимодействия нет другого способа предста
вить свои действия в понятном и вразумительном друг для
друга виде — они вносят вклад в его воспроизводство. Бо
лее того, воспроизводя этот порядок, они одновременно
возрождают его «фактичность» как источник структурных
ограничений (воздействующих на них самих и на других уча
стников взаимодействия). Участники взаимодействия рас
сматривают систему юстиции как «реально существующий,
подлинный» порядок взаимоотношений, в рамках которого
они позиционируют собственное взаимодействие, символи
зирующее этот порядок. Речь идет о «подлинном» (т. е. ст
руктурно устойчивом, стабильном) порядке отношений, ибо
люди, присутствующие в зале суда, и другие, подобные им,
оказавшиеся в аналогичных ситуациях, считают его тако
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
447
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
вым — причем не обязательно в дискурсивном, но в практи
ческом сознании как части того, что они делают.
Важно не путать это наблюдение со знаменитой теоре
мой У. И. Томаса (Thomas), согласно которой, если акторы
«определяют ситуацию, как реальную, то она реальна по
своим последствиям». Утверждение Томаса наводит на
мысль о том, что существуют обстоятельства, которые в
действительности не являются «реальными» (т. е. относят
ся к разряду вымышленных или воображаемых), но тем не
менее приводят к реальным последствиям, поскольку люди
верят в них. Мертон сделал это умозаключение отправной
точкой своих рассуждений о самореализующемся пророче
стве, когда та или иная ситуация возникает вследствие са
мого факта ее возвещения. Мы не сомневаемся в значимости
самореализующегося пророчества и ряда других феноме
нов, связанных с ним. Однако оно не является прообразом
«фактичности» структуральных свойств, заключенной в
дуальности структуры. Этот момент гораздо более тонок и
основателен, ибо соединяет саму возможность взаимной
понятности и слаженности ситуативного взаимодействия с
«фактичностью» на широком институциональном уровне.
Обратим внимание на то, насколько тесно «фактич
ность» институционального порядка связана с властью, ко
торую он олицетворяет и которой содействует в элементах
взаимодействия. Ибо «признание подлинности», встроен
ное во взаимно понятную целостность и непрерывность вза
имодействия является основанием законодательства как
выражения форм господства. Очевидно, что «признание
подлинности», воплощенное в конкретных образах дей
ствий, не тождественно дискурсивно одобренной легити
мации системы, хотя, несомненно, оно никоим образом не
препятствует ей. Как система властных отношений, «при
знание подлинности» имеет куда более далеко идущие по
следствия, чем реальная дифференциальная власть, кото
рую участвующие субъекты деятельности могут использо
вать в процессе взаимодействия, дабы их взгляды были
приняты во внимание. Вместе с тем очевидно, что последо
вательность беседы не подчиняется «демократичным» пра
вилам, свойственным общению на равных, и открыто отра
жает различия власти и возможностей. Так, судья имеет
право внезапно прерывать других говорящих, задавать оп
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
448
ределенные вопросы и управлять ходом беседы, чего не мо
гут — по крайней мере, в том же объеме — сделать другие
участники процесса. Тот факт, что в разговоре, происходя
щем между судьей и другими участниками судебного про
цесса, не реализуются традиции очередности, становится
понятным благодаря общему признанию, что судья облада
ет определенной институционализированной социальной
идентичностью, наделяющей его особыми правами и санк
циями.
Дабы прояснить все вышесказанное, попробуем отойти
от конкретного примера. Любое социальное взаимодействие
(независимо от степени его распространенности с помощью
средств информации, таких как письма, телефонные звон
ки и т. п.) осуществляется в рамках пространственновре
менных границ соприсутствия. Ситуативный характер взаи
модействий — и это детально обсуждалось нами в гл. 1 и
2 — напрямую связан с индексикальным характером «за
вершения» обоюдно понятной коммуникации. Но ситуатив
ность взаимодействия не является препятствием на пути
институциональной «стабильности» и устойчивости, демон
стрируемой институциональными порядками во времени и в
пространстве. Она есть их условие, аналогично тому, как
существования этих институциональных порядков есть ус
ловие возникновение недолговечных форм социальных вза
имодействий. Рефлексивный мониторинг социального по
ведения имманентен «фактичности», обнаруживаемой
структуральными свойствами социальных систем, а не яв
ляется чемто несущественным или дополнительным по от
ношению к ней. Т. Уилсон (Wilson) пишет об этом следую
щим образом (вряд ли можно найти лучшую оценку значи
мости понятия дуальности структуры):
...социальный мир создается ситуативными действи
ями, осуществляемыми в конкретных ситуациях, дос
тупных для осознания, понимания, описания и исполь
зования участниками в качестве обоснованных при
чин дальнейших умозаключений и действий в тех же,
равно как и в последующих обстоятельствах. Ситуа
тивные действия осуществляются посредством кон
текстносвободных, контекстнозависимых механиз
мов социального взаимодействия, а социальная струк
тура используется членами общества для приведения
449
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Если это так, то представление о том, что между каче
ственными и количественными методами существует некая
четкая граница или неотвратимое противоречие, утрачивает
всякий смысл. Как правило, количественные методы требу
ются в тех случаях, когда мы сталкиваемся с необходимос
тью исследовать большое количество «случаев» явления в
отношении ограниченного множества обозначенных харак
теристик. Однако и сбор, и интерпретация количественного
материала зависит от процедур, методологически идентич
ных сбору информации более глубокого, «качественного»
характера. Вот почему исследование Гамбетты может ис
пользоваться для обращения к некоторым из проблем, ко
торые изучал Уиллис. Результаты, полученные в первом
случае, затрагивают большое количество индивидов, мате
риалы Уиллиса — нет. Гамбетта использовал совокупность
изощренных исследовательских методов, в то время как
исследование Уиллиса строилось на основе этнографичес
ких отчетов. Однако и первое, и второе предполагали пони
мание ситуативной деятельности и значений, без которых
формальные категории теоретического метаязыка, исполь
зуемого исследователем, не имели бы ни смысла, ни практи
ческой значимости. Будучи внимательно изучены, все так
называемые «количественные» данные оказываются состо
ящими из «качественных» — т. е. контекстуально система
тизированных и индексикальных — интерпретаций, порож
денных поставленными в определенные условия исследова
телями, программистами, государственными чиновниками.
Герменевтические проблемы, поднимаемые в этнографичес
ких исследованиях, существуют и в количественном анали
зе, хотя здесь они могут носить более «скрытый» характер,
что определяется степенью «воздействия» на данные. По
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
своих действий в конкретных ситуациях к понятной и
логически последовательной форме. В этом процес
се социальная структура выступает как важнейший
ресурс и результат ситуативного действия и воспро
изводится как объективная реальность, отчасти огра
ничивающая деятельность. Посредством этих рефлек
сивных отношений между социальной структурой и
ситуативным действием прозрачность действий (вза
имная понятность поведения) достигается использо
ванием контекстной зависимости значений [38].
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
450
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
пытки создать шкальные меры, устранить ошибки отбора,
выработать непротиворечивые выборочные методики и т. п.
действуют в пределах этих ограничений. Они никоим обра
зом не компрометируют логически использование количе
ственных методов, хотя, несомненно, ведут нас к оценке
характера получаемых таким образом данных, совершенно
отличной от той, что пропагандируют сторонники струк
турной социологии.
Таким образом, уровни (1) и (2) столь же существенны
для понятия уровней (3) и (4), как и наоборот, а количе
ственные и качественные методы должны рассматриваться
как дополняющие друг друга, а не противоборствующие
аспекты социального исследования. Одно необходимо дру
гому, если мы стремимся «изобразить» реальный характер
дуальности структуры с точки зрения форм институцио
нального сочленения, посредством которого контексты вза
имодействия координируются в рамках более крупных со
циальных систем. Один момент, который, на наш взгляд,
следует подчеркнуть особо, состоит в том, что исследовате
ли должны быть внимательны в отношении методов пред
ставления количественных данных. Ибо, в отличие от дви
жения ртути внутри термометра, социальные данные ни
когда не являются лишь «показателем» независимо
заданного явления, но всегда иллюстрируют, что есть суть
процессов социальной жизни.
Îáùåå çíàíèå ïðîòèâ çäðàâîãî ñìûñëà
Само собой разумеется, что эмпирическое исследова
ние не имеет смысла и логического обоснования в том слу
чае, если так или иначе не порождает новое, не доступное
до сих пор знание. Поскольку все социальные акторы суще
ствуют в ситуативных контекстах, включенных в более круп
ные диапазоны пространствавремени, то, что ново для од
них акторов, неизвестно другим — включая ученыхобще
ствоведов. Этнографическое исследование приобретает
особую значимость именно в этих «информационных раз
рывах». В широком смысле слова подобные исследования
относятся к разряду объясняющих, поскольку использу
ются во имя прояснения вопросов, возникающих тогда, когда
индивиды, существующие в одной культурной среде, стал
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
451
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
киваются с теми, кто живет в другой, отличной в некоторых
отношениях от первой. Вопрос «Почему они поступают (ду
мают) именно так, а не иначе?» является стимулом проник
нуть в культурно чуждую среду и прояснить ее. Для тех,
кто уже находится внутри этой среды, — и об этом писали
Винч и другие, — такого рода инициатива может быть не
поучительна в основе своей. Однако многие социальные ис
следования — с точки зрения эмпирических материалов,
которые они дают, и теоретических интерпретаций, связан
ных с ними, — критикуют представления, разделяемые
субъектами деятельности. Дабы исследовать содержание
этой критики, мы должны ответить на вопрос, в каком смыс
ле социальные науки обнаруживают новое знание и как пос
леднее может сочетаться с критикой ложных представле
ний и убеждений. Проблемы эти весьма сложны, и мы рас
смотрим здесь лишь некоторые из их аспектов.
Критические устремления социальных, как и естествен
ных, наук связаны с логической и эмпирической адекватно
стью заявленных в отчете результатов и связанных с ними
теорий. Как совершенно справедливо подчеркивали Шюц и
др., в этом отношении критический характер социальной
науки, как правило, резко расходится с убеждениями и ис
пользуемыми теориями, являющимися частью поведения в
повседневной социальной жизни. Можно сказать, что все
социальные акторы являются теоретикамиобществоведа
ми, изменяющими свои взгляды в свете собственного опы
та, будучи восприимчивы к входящей информации, кото
рой они овладевают, поступая таким образом. Социальная
теория не есть особая, замкнутая область академических
мыслителей. Однако непрофессиональных акторов интере
сует, как правило, практическая польза «знаний», приме
няемых ими в процессе повседневной деятельности, и могут
существовать фундаментальные свойства институциональ
ной организации общества (включая идеологию, но не толь
ко), которые ограничивают или искажают то, что они счита
ют знанием.
Совершенно очевидно, что «разоблачительная модель»
естественных наук не может быть прямо перенесена в науки
общественные. Основанные на здравом смысле убеждения
относительно естественного мира поддаются корректиров
ке в свете открытий естественных наук. Нетрудно понять,
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
452
что происходит в этих обстоятельствах, несмотря на то что
могут существовать социальные барьеры, препятствующие
восприятию научных идей [39]. Иными словами, непрофес
сиональные верования открыты для корректировки — в той
мере, в которой это необходимо, — путем представления
новых научных теорий и результатов. В принципе естествен
нонаучные дисциплины способны доказать, что некоторые
разделяемые людьми убеждения относительно материаль
ного мира ложны, в то время как другие имеют право на
существование. Сложнее, и нам стоит смириться с этим,
обстоят дела в общественных науках. Как мы уже говори
ли, «открытия», сделанные в этой области, не обязательно
новы для тех, кого они касаются.
Проблемы, возникающие здесь, весьма неопределенны,
что является результатом метаний между объективистски
ми и интерпретативными трактовками социальной науки.
Первая склонна к свободному и неограниченному исполь
зованию разоблачительной модели. Иными словами, соглас
но ей, убеждения относительно социальной жизни, бази
рующиеся на здравом смысле, легко корректируются на
основе открытий социальных наук. Однако те, кто находит
ся под влиянием герменевтики и философии обыденного
языка, выдвигают веские возражения против столь наивной
точки зрения. Убеждения, основанные на здравом смысле,
являющиеся частью повседневного словоупотребления и
деятельности, не могут рассматриваться исключительно как
препятствие на пути обоснованной или соответствующей
действительности характеристики социальной жизни. Ибо
мы не можем описать социальную деятельность, не зная,
что известно участвующим в ней акторам, что они знают —
неявно или дискурсивно. Эмпиризм и объективизм просто
подавляют всю проблему порождения социальных описа
ний посредством общего знания, которым социологические
наблюдатели и неискушенные члены общества владеют со
обща [40]. Проблема состоит в том, что, придя к подобному
заключению, сторонники интерпретативных (объяснитель
ных) форм социальной науки считают сложным или даже
невозможным поддерживать ту критическую остроту, на
которой при сопоставлении социальной науки и здравого
смысла справедливо настаивала противоположная тради
ция. В таком случае, как нам кажется, задачи социальных
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
453
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
наук жестко ограничиваются этнографией — герменевти
ческими попытками «слияния горизонтов» [41]. С точки
зрения логики, полное бессилие критической воли столь же
неудовлетворительно, как и наивное использование разоб
лачительной модели.
Выход из этого тупика может быть найден посредством
дифференциации общего знания и «здравого смысла» [42].
Первое указывает на необходимость признания социальным
аналитиком аутентичности убеждения или герменевтичес
кого доступа к описанию социальной жизни. В данном слу
чае «необходимость» имеет под собой логическую основу.
Причина, по которой при обсуждении того, как акторы на
ходят собственный путь в контекстах социальной жизни,
имеет смысл говорить о «знании», нежели о «вере или убеж
дениях», заключается в том, что поколение описаний нуж
дается в упоминании скептицизма [43]. Убеждения — под
разумеваемые и дискурсивные — должны восприниматься
как «знание», в тех случаях, когда наблюдатель действует
на методологическом уровне описания деятельности. Об
щее знание как необходимое условие доступа к «предме
ту», изучаемому социальными науками, не поддается ис
правлению в свете открытий последних; напротив, речь идет
о возможности этих «открытий» как таковых.
Поскольку в большинстве своем общее знание подра
зумевается, но не выражается словами — то есть существу
ет и функционирует на уровне практического сознания —
трудно заметить, что признание аутентичности (достовер
ности) убеждений является неотъемлемым элементом эт
нографической работы в социальных науках. Нападки при
верженцев феноменологии и этнометодологии на болеетра
диционные и общепринятые концепции социальной науки,
несомненно, имеют решающее значение в плане объяснения
сущности общего знания. Но, рассуждая о «здравом смыс
ле» или равнозначных понятиях весьма расплывчато и нео
пределенно, они не проводят аналитических границ между
методологической проблемой и критикой. Отделяя общее
знание от здравого смысла, мы стремимся сохранить после
днее понятие для обозначения пропозициональных убеж
дений, используемых в процессе повседневной деятельнос
ти. Предлагаемое различие является по существу аналити
ческим; иными словами, здравый смысл есть общее знание,
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
454
рассматриваемое не как таковое, но как ненадежное убеж
дение. Однако не все общее знание может быть выражено в
виде пропозициональных убеждений — убеждений, что
дела обстоят так или иначе. Более того, не все убеждения
такого рода могут быть дискурсивно сформулированы теми,
кто их разделяет.
Различая общее знание и здравый смысл, мы не утверж
даем, что в контексте реального социального анализа они
представляют собой легко отделимые аспекты или этапы
исследования. С одной стороны, описательный язык, ис
пользуемый экспертамисоциологами, всегда в той или иной
степени отличается от того, к которому прибегают непро
фессионалы. Представление социальнонаучной термино
логии может (хотя и не обязательно) поставить под сомне
ние дискурсивно сформулированные убеждения (или, если
они объединены в некую совокупность, «используемые на
практике теории»), поддерживаемые акторами. В тех слу
чаях, когда оспариваемые описания уже применяются изу
чаемыми субъектами деятельности, любая версия, предла
гаемая экспертами — даже та, в которой используются ка
тегории самих акторов, — критична в отношении других
наличных терминологий, которые могли бы быть в употреб
лении. То, что с одной точки зрения является «освободи
тельным движением», с другой может считаться «террори
стической организацией». Конечно, предпочтение одного
термина в ущерб другому подразумевает определенную ус
тановку или позицию наблюдателя. Гораздо менее очевид
но это в отношении выбора «нейтральных» терминов; их
использование, однако, также указывает на критическое
расстояние, на котором обозреватель держится от концеп
ций, применяемых непосредственно участвующими в про
цессе акторами.
В любой исследовательской ситуации присутствуют раз
деляемые участниками убеждения, действующие на взгляды
наблюдателя столь раздражающе, что он старается держаться
от них на некотором расстоянии, даже если речь идет о чисто
этнографических проектах. Антрополог может не испыты
вать ни малейших сомнений, утверждая, что «Х выращивают
урожай, сажая каждую осень зерна», поскольку и он (она),
и члены культуры Х обоюдно знают, что высаживание семян
в определенное время года приводит к появлению урожая.
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
455
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Однако тот же антрополог замечает: «Х верят в то, что их
ритуальные танцы принесут дождь», и это свидетельствует о
разрыве, существующем между представлениями антропо
лога и взглядами культуры Х на то, что является условиями,
вызывающими ливень [44].
Примеры, упоминаемые нами в предыдущем парагра
фе, говорят о том, что даже чисто этнографическое соци
альное исследование — то есть исследование, преследую
щее узкие цели описательного репортажа, — склонно к мо
ментам критики. Хотя логическое различие между общим
знанием и здравым смыслом и не заключается лишь в этом,
исследование такого типа имеет значение с точки зрения
определения составных элементов моментов критики, раз
виваемой в других типах исследований.
Отметим, что дальнейшая дискуссия носит ограничен
ный характер. Логический анализ процесса накопления об
щего знания, равно как и составляющих критики основан
ных на здравом смысле убеждений, поднимает вопросы эпи
стемологии, не поддающиеся обстоятельному обсуждению
в рамках настоящего издания. Положения, развиваемые
нами ниже, есть не что иное как общие контуры, определен
ный концептуальный взгляд, не уточненный в своих дета
лях. Мы заявляем, что есть два момента, в которых соци
альная наука уместна с точки зрения критики ненаучных
убеждений, толкуемых как здравый смысл (сюда включа
ется и критика идеологии, не имеющая, однако, никакого
приоритета). Критическая деятельность ученыхобщество
ведов как ядро того, чем они занимаются, имеет прямые
последствия для убеждений, поддерживаемых субъектами
деятельности, ибо может доказать, что эти убеждения ло
гически непоследовательны или неадекватно обоснованы.
Но такие последствия приобретают особую значимость тог
да, когда эти убеждения определяют причины, по которым
акторы ведут себя так, а не иначе. Лишь некоторые из убеж
дений, разделяемых акторами, становятся частью тех осно
ваний, исходя из которых они формируют собственное по
ведение. Подвергая эти убеждения критике в свете заявле
ний или открытий социальной науки, обществоведы
стремятся доказать, что такого рода основания неверны.
Как правило, определение мотивов и соображений
субъектов деятельности тесно взаимосвязано с герменевти
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
456
ческими проблемами, возникающими как результат обра
зования общего знания. При условии, что это так, мы долж
ны различать «критерии обоснованности (валидности)» и
«критерии правдоподобия», существенные для оценки «ка
чества» соображений. Критерии правдоподобия есть кри
терии, герменевтические по своему характеру, используе
мые для указания на то, в какой мере понимание мотивов,
которыми руководствуются субъекты деятельности, объяс
няет, что именно они делают в свете этих мотивов. Под кри
териями обоснованности имеются в виду критерии основан
ной на фактах очевидности и теоретического понимания,
используемые обществоведами для оценки «качества» обо
снований. Обратимся к часто обсуждаемому в антрополо
гической литературе примеру красных ара. Бороро — пле
мя, живущее в Центральной Бразилии, заявляют: «Мы —
красные ара». В числе прочих, над этим утверждением раз
мышляли К. фон ден Штайнен (Von den Steinen), Дюркгейм
и М. Мосс (Mauss), многие считали его либо абсурдным, либо
недоступным для понимания. Однако недавно этот вопрос
был поднят антропологом, имевшим возможность повтор
но исследовать проблему, находясь среди Бороро [45]. Он
обнаружил, что подобные заявления делают только муж
чины; что женщины Бороро, как правило, имеют красных
ара в качестве домашних животных; что в некоторых отно
шениях мужчины племени напрямую зависят от женщин; и
что контакт с духами осуществляется мужчинами и крас
ными ара независимо от женщин. Повидимому, мы можем
сделать вывод, что утверждение «Мы — красные ара» есть
заявление, посредством которого мужчины иронически ком
ментируют собственную зависимость от женщин и одно
временно утверждают свое духовное превосходство над
ними. Исследование причины, по которой делается подоб
ное заявление, помогает прояснить его сущность. Анализ
критериев правдоподобия — по крайней мере, в отношении
дискурсивно сформулированных утверждений — зависит,
как правило, от прояснения следующих вопросов: кто и в
каких обстоятельствах высказывает утверждения, каковы
их дискурсивный стиль (дословное описание, метафора,
ирония, т. п.) и цели.
Оценка критериев валидности руководствуется исклю
чительно сопряжением «внутренней» и «внешней критики»,
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
457
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
порождаемой общественными науками. Иными словами,
критерии валидности есть критерии внутренней критики,
которые, с нашей точки зрения, во многом определяют сущ
ность общественных наук. Основная роль последних в пла
не критики здравого смысла заключается в оценке качества
соображений, определяемого исходя из знаний, либо про
сто недоступных непрофессиональным субъектам деятель
ности, либо истолковываемых ими иным образом, нежели
это принято в метаязыках социальной теории. У нас нет ос
нований сомневаться в том, что в этом отношении нормы и
образцы внутренней социальнонаучной критики прямо со
ответствуют стандартам критики внешней. Это утвержде
ние достаточно прочно, и именно здесь предполагается осо
бая концептуальная позиция. Считается, и мы разделяем
эту точку зрения, возможным продемонстрировать, что не
которые заявления, основанные на вере, ложны, в то время
как другие истинны, хотя то, что в данном конкретном слу
чае понимается под термином «продемонстрировать», сле
дует изучить так же тщательно, как и то, что мы имеем в
виду под «ложным» и «истинным». Предполагается, в том
числе и нами, что внутренняя критика — критический ана
лиз, которому ученыеобществоведы подвергают свои идеи
и заявленные открытия, — неотъемлемо присуща социаль
ной науке как коллективному предприятию. Рискуя навлечь
гнев со стороны умудренных философов, мы просто утвер
ждаем, что это так. Однако в другом контексте эту точку
зрения необходимо будет отстаивать.
На наш взгляд, можно доказать, что между демонстра
цией ошибочности социальных убеждений и практически
ми последствиями трансформации деятельности, связанной
с этими убеждениями, существует неслучайное отношение
[46]. Критика убеждений логически подразумевает осуж
дение любой деятельности или установленного порядка,
осуществляемых на основе этих убеждений, и обладает не
преодолимой мотивационной силой, ибо является причи
ной действия. Там, где рассматриваемое убеждение харак
теризует элемент или аспект поведения в отношении к есте
ственному миру, демонстрация его ошибочности (при
прочих равных условиях) мотивирует субъекта деятельно
сти изменить свое поведение соответствующим образом.
Если этого не происходит, можно предположить, что в со
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
458
знании субъекта деятельности доминируют другие рассуж
дения, что последствия ошибочности убеждений понима
ются неверно, или что на самом деле актор не признает, что
его убеждения действительно ошибочны. В отличие от тех
убеждений, которые относятся к природе, убеждения со
циальные есть образующие элементы того, о чем они пове
ствуют. Из этого следует, что (при прочих равных услови/
ях) критика ошибочных убеждений есть практическое вме/
шательство в общество, политическое явление в широком
смысле этого слова.
Как наше обсуждение утверждений соотносится с за
явлением, что все компетентные акторы не только знают
(с помощью тех или иных описаний), что делают, но также
должны делать это, дабы социальная жизнь была такой,
какая она есть? На этот вопрос лучше всего ответить, обра
тившись к конкретному примеру. Рассмотрим голосование
в ситуации «один человек, один голос». Подобная практика
определенно предполагает, что все потенциальные избира
тели знают, что представляет собой «голосование», что им
дозволено голосовать только один раз, что они могут голо
совать только под своим именем и т. п. Только в том случае,
если участники осознают все вышесказанное и ведут себя
соответственно, мы можем говорить о существовании сис
темы «один человек — один голос». Здесь возникает герме
невтическая проблема, насколько правомерно говорить о
существовании этого феномена, если о соответствующих
понятиях и правилах знает лишь определенная часть людей.
Считать, что для того, чтобы система голосования работа
ла, акторы «должны» иметь представление о том, что они
делают, значит, точно устанавливать обоснованное описа
ние деятельности. Однако нет никаких сомнений в том, что
некоторые избиратели могут не знать, что представляет
собой голосование, или не знать всех его процедур, а также
не осознавать, что их действия могут повлиять на результа
ты голосования. Обобщая, отметим, что индивиды могут
ошибаться в том, что составляет суть любых аспектов лю
бых социальных традиций. Но никто не может постоянно
заблуждаться относительно того, что он (она) делает — в
противном случае этот индивид будет считаться некомпе
тентным другими акторами; не существует ни одного аспек
та договоренностей, в отношении которого большинство
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
459
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
субъектов деятельности могут постоянно ошибаться. Ко
нечно, нам следует рассмотреть и другие возможности.
Субъекты деятельности, функционирующие в определен
ных секторах общества, могут не понимать, что происходит
в других; акторы могут полагать, что результаты их дей
ствий отличны от того, каковы они есть в действительности;
а новое описание контекстов деятельности при помощи по
нятий социальной науки может представлять происходя
щее способами, отличными от тех, с которыми знаком
субъект деятельности.
Повторим еще раз: можно допустить, что новое знание
в общественных науках, как правило, оказывает немедлен
ное преобразующее влияние на существующий социальный
мир. Но что скрывается под словосочетанием «при прочих
равных условиях»? Каковы условия, при которых это бу
дет не так?
(1) Очевидно там, где описываемые или анализируемые об
стоятельства имеют отношение к прошлым событиям и
связаны с социальными условиями, более не существу
ющими. Если бы комуто пришло в голову, что здесь
возможно четкое разделение между историей и соци
альной наукой, то следовало бы указать на то, что даже
чисто этнографические исследования вышедших «из
употребления» культур могут рассматриваться как ана
лиз, проясняющий текущие обстоятельства, — зачас
тую посредством тех самых различий, которые он обна
руживает. Мы не можем утверждать, что представле
ния о более не существующих ситуациях неуместны с
точки зрения других контекстов, в которых они (пред
ставления) могут использоваться в преобразованном
виде. Отличным примером является в данном случае
влияние «цезаризма» на французскую политику XIX в.,
раскритикованную Марксом.
(2) Там, где рассматриваемое поведение зависит от моти
вов и оснований, не изменяемых вследствие появления
новой информации. Существующие здесь взаимоотно
шения могут быть гораздо сложнее, чем это кажется
на первый взгляд. То, что представляется двумя сово
купностями независимых явлений (например, форму
лировка обобщения и действия, имеющие отношение к
этому обобщению), в действительности может быть
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
460
тесно взаимосвязано. Может показаться, что боль
шинство наиболее известных «законов» или общих
правил неоклассической экономики являются утвер
ждениями, знание которых не изменяет обстоятель
ства, к которым они относятся. Иными словами, они
зависят от моделей мотивации и рассуждений неис
кушенных субъектов деятельности, изменение кото
рых маловероятно независимо от степени известнос
ти этих обобщений. Однако развитие экономики сыг
рало существенную роль в деле формирования самих
обстоятельств, в условиях которых рассматриваемые
обобщения сохраняют свою силу, способствуя исчис
ляемому подходу к развитию капитализма и т. п., —
явление, обсуждаемое нами ниже.
(3) Там, где новое знание или информация используются
для поддержания существующих условий. Конечно, это
может случиться даже тогда, когда теории или откры
тия способны, будучи использованы соответствующим
образом, корректировать то, что сами описывают. На
пример, тот факт, что сильные мира сего пользуются
возможностями эксклюзивного обладания социально
научной информацией, может привести к тому, что судь
ба последней будет совершенно иной, чем если бы она
получила более широкое распространение.
(4) Там, где попытки применить новое знание, не имеют
успеха. Зачастую проблема заключается в доступе к
ресурсам, необходимым для изменения существующе
го положения дел. Но следует указать и на то, что, как
правило, возможность дискурсивной артикуляции ин
тересов распределена в обществе асимметрично. Обыч
но представители нижних эшелонов общества сталки
ваются с различными ограничениями, мешающими им
дискурсивно формулировать собственные интересы,
особенно интересы долгосрочного характера. Возмож
ности этих людей переступить через ситуативный — во
времени и в пространстве — характер собственной дея
тельности гораздо менее значимы, чем возможности
представителей верхних слоев общества. Возможно, это
предопределяется плохим образованием, более ограни
ченным характером типичной для «низов» среды дея
тельности (с точки зрения Гоулднера, они более склон
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
461
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ны быть «локальщиками», нежели космополитами), или
тем, что индивиды, занимающие более высокие соци
альные позиции, обладают более широким диапазоном
ценной информации. Кроме того, те, кто находится в
нижних эшелонах общества, как правило, не обладают
доступом к логически последовательному и концепту
ально развитому дискурсу, на основе которого они мо
гут соотнести собственные интересы с условиями их
реализации.
(5) Там, где то, что объявляется знанием, оказывается от
части ошибочным. Несомненно, что между валиднос
тью идей или результатов социальнонаучных исследо
ваний и их признанием непрофессиональными актора
ми не существует обязательной и неотвратимой связи.
Из этого вытекают различные возможности, включая
те, посредством которых изначально ложные идеи мо
гут стать истинными вследствие их распространения (са
мореализующееся пророчество). Из этого отнюдь не
следует, что усвоение непродуктивных открытий будет
нелогичным в отношении поведения, на описание кото
рого они претендуют.
(6) Там, где новое знание банально или неинтересно ак
торам, к которым оно относится. Эта ситуация гораз
до важнее, чем может показаться на первый взгляд,
что определяется различиями, существующими меж
ду представлениями непрофессиональных акторов и
теми, что свойственны социальным наблюдателям.
Шюц говорит об этом так: то, что существенно для
ученыхобществоведов, не обязательно является та
ковым для акторов, чье поведение они пытаются
объяснить.
(7) Там, где форма порождаемых знаний или информа
ции препятствует их актуализации или скрывает опре
деленные способы, которыми они могут быть реализо
ваны. Безусловно, наиболее важной является пробле
ма рейфикации. Но возможные возникающие отсюда
последствия снова чрезвычайно сложны. Влияние ма
териализованного дискурса, порождаемого обще
ственными науками, различается там, где дискурс не
профессиональных акторов также материализован, и
там, где это не так.
Ãëàâà VI
Îáîáùåíèÿ â ñîöèàëüíîé íàóêå
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
462
Не взирая на тот факт, что повседневное поведение но
сит преднамеренный характер и отличается целенаправлен
ностью, во многих отношениях социальная жизнь не явля
ется заранее обдуманным результатом действий образую
щих ее акторов. Мы неоднократно обращали внимание
читателей на тот факт, что некоторые из наиболее харак
терных для социальных наук задач реализуются в процессе
исследования непреднамеренных последствий деятельнос
ти. Именно здесь кроется основной интерес обществоведов,
склонных к объективизму и структурной социологии. Те,
кто заявляет, что объяснительные цели социальных наук
связаны с открытием законов, перестают делать это, когда
сталкиваются с более или менее запланированными послед
ствиями. Так, к примеру, водители постоянно останавлива
ются, когда на светофоре загорается красный свет, и вновь
начинают движение, когда включается зеленый. Однако
никто не считает, что остановка по сигналу светофора пред
ставляет собой закон социального поведения. Речь идет о
законах юридического характера. Водители знают, для чего
нужен красный свет, какой, в соответствии с правилами до
рожного движения, должна быть их реакция, и когда они
останавливаются на красный или трогаются на зеленый, они
знают, что делают, и делают это намеренно. Тот факт, что
эти примеры не рассматриваются в качестве законов, хотя
поведение, описанное в них, и носит систематический ха
рактер, указывает на то, что в социальной науке проблема
законов тесно взаимосвязана с непреднамеренными послед
ствиями, непознанными условиями и ограничениями.
В большинстве случаев приверженцы структурной со
циологии понимают под «законами» универсальные зако
ны, аналогичные тем, что, как предполагается, существуют
в естественных науках. В наши дни мы сталкиваемся с ак
тивной полемикой по вопросу, действительно ли естествен
ные науки обладают подобными законами; кроме того, встает
и другая проблема — если они есть, то каков их логический
статус? Давайте предположим, однако, что они существу
ют, и будем придерживаться стандартной интерпретации
их логической формы. Согласно универсальным законам,
обнаружение некой совокупности определенным образом
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
463
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
заданных условий ведет к обнаружению другой совокупно
сти условий там, где первая совокупность служит причиной
второй. Конечно, не все каузальные (причинноследствен
ные) утверждения являются законами, и не все причинные
связи могут быть отнесены к какимлибо (известным) зако
нам. Точно так же не все утверждения универсального ха
рактера являются законами. К. Хемпел (Hempel) приводит
следующий пример: «Все тела, состоящие из чистого золо
та, обладают массой менее 100 000 кг». Нам неизвестны слу
чаи, когда бы это было не так, но если бы не был найден
некий причинноследственный механизм, объясняющий
почему дела обстоят так, а не иначе, возможно, это утверж
дение не рассматривалось бы в качестве закона [47]. Суще
ствуют ли универсальные законы в общественных науках?
Если нет, то почему многие из тех, кто причисляет себя к
структурным социологам, как правило, пытаются прибег
нуть именно к этой объяснительной схеме? Отвечая на пер
вый вопрос, мы скажем «нет». В естественных науках, или,
по меньшей мере, в некоторых из основных естественно
научных дисциплин, существует множество законов, кото
рые могут быть отнесены к разряду универсальных. В об
щественных науках — куда мы относим в данном случае
экономику и социологию — нет ни одной кандидатуры, ко
торая могла бы послужить бесспорным примером подоб
ных законов в области социального поведения индивидов.
Мы уже писали [48] о том, что общественные науки не от
стают от наук естественных. А посему представление о том,
что дальнейшие научные разработки приведут в конечном
счете к обнаружению универсальных законов, в лучшем
случае неправдоподобно.
Если в общественных науках таких законов нет и никог
да не будет, почему многие убеждены, что они (науки) дол
жны заниматься поиском химеры? В значительной мере бла
годаря тому влиянию, которое оказывают на общественные
науки эмпирические философские доктрины естественных
наук. Однако есть и еще коечто. Существует предположе
ние о том, что единственной стоящей информацией о соци
альных акторах или институтах, получение которой долж
но представлять интерес для общественных наук, является
знание, которым эти акторы не располагают. Отсюда воз
никает тенденция сводить к минимуму компетентность и
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
464
осведомленность, приписываемые акторам, что расширяет
сферу деятельности причинноследственных механизмов,
действующих независимо от причин и соображений, исхо
дя из которых индивиды поступают так или иначе. Если — и
мы в деталях обсуждали этот момент в нашей книге — по
добная точка зрения не жизнеспособна, нам следует еще
раз обратиться к сущности социальнонаучных законов.
Отсутствие в общественных науках известных универсаль
ных законов не является случайностью. Если истинно — а
мы считаем, что это так — предположение, согласно кото
рому в условиях «смешения» преднамеренных и непредна
меренных последствий действий причинноследственные
механизмы, лежащие в основе социальнонаучных обобще
ний, зависят от соображений и мотивов акторов, нетрудно
понять, почему эти обобщения не отличаются универсаль
ностью. Ибо на обстоятельства, в которых эти обобщения
сохраняют свою актуальность, влияют сущность осведом
ленности субъектов деятельности, степень «ситуативнос
ти» их познаний, а также обоснованность пропозициональ
ного содержания последних.
Рискуя еще раз огорчить наиболее философски настро
енных читателей, мы предлагаем считать, что основания есть
причины, признавая, что речь, несомненно, идет о неюмов
ской оценке причинности. Используя введенную нами тер
минологию, можно сказать, что непрерывное возобновле
ние повседневной деятельности причинно подразумевает
рационализацию деятельности, осуществляемую неизмен
ным и устойчивым образом [49]. Иными словами, рациона
лизация действия есть основной элемент причиннослед
ственных возможностей индивида как субъекта деятель
ности. Это так, поскольку делать чтолибо из неких
соображений, значит понимать «что требуется» в конкрет
ных условиях таким образом, дабы продумывать и приво
дить в порядок все, что в них происходит. Иметь причины
сделать чтолибо, не равносильно тому, чтобы делать что
то, исходя из неких соображений; существующее здесь
различие проясняет причинное влияние рационализации
деятельности. Основания есть причины действий, кото
рые индивид «осуществляет» в своем качестве субъекта де
ятельности. Однако мы неоднократно говорили о том, что
рефлексивный мониторинг действия носит ограниченный ха
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
465
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
рактер, а потому существуют причинные факторы, воздей
ствующие на деятельность вне контекста ее рационализа
ции. Из наших предшествующих рассуждений следует, что
подобные влияния могут быть двух типов: непроизвольные
или подсознательные влияния и влияния, затрагивающие
обстоятельства действий, в рамках которых индивиды реа
лизуют собственное поведение.
Нет сомнений, что для целей социального анализа го
раздо более важны последние, но поскольку понятие «об
стоятельства действия» весьма неопределенно, его следует
«расшифровать» хотя бы отчасти. Любые действия проис
ходят в контекстах, состоящих для любого отдельно взято
го индивида (актора) из множества элементов, которые он
не порождает и практически не контролирует. К такого рода
побуждающим и ограничивающим (вынуждающим) харак
теристикам контекстов деятельности относятся как мате
риальные, так и социальные явления. Что касается соци
альных явлений, то здесь необходимо подчеркнуть следую
щее: то, что для одних индивидов является регулируемым
(контролируемым) аспектом социального окружения, для
других может быть чемто, что скорее «случается», нежели
«целенаправленно осуществляется». Отсюда вытекает мно
жество наиболее сложных для понимания особенностей
социального анализа.
Далее, можно предположить, что в социальных науках
все абстрактные обобщения явно или неявно относятся к
разряду причинноследственных утверждений. Однако на
всем протяжении нашей работы мы неоднократно подчер
кивали значимость типа причинноследственных связей и
отношений. Иными словами, ситуации, участники которых
«способствуют появлению» надлежащих результатов, су
щественно отличаются от тех, где события «развиваются»
сами по себе, независимо от намерений и планов участвую
щих сторон. Поскольку то, что субъекты деятельности зна
ют об условиях, влияющих на обобщения, причиннореле
вантно самим обобщениям, эти условия могут быть измене
ны посредством изменения знаний. В качестве далеко не
единственного примера этого явления можно привести эф
фект «самоподтверждающегося пророчества».
Здесь следует быть внимательным и осторожным. В ес
тественных науках действие законов неизменно ограничено
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
466
определенными (граничными) условиями. Но они не затра
гивают неизменные причинные связи, лежащие в основе
объяснительных задач, ради которых мы ссылаемся на за
коны. Когда речь заходит об обобщениях в социальных на
уках, причинные механизмы нестабильны по сути своей, при
этом степень их непостоянства зависит от того, в какой мере
индивиды, к которым относится обобщение, обнаружива
ют установленные образцы рассуждений, порождающие
типичные разновидности непреднамеренных последствий.
Обратимся к выводам, предложенным в исследовании Гам
бетты: «чем выше ступень системы образования, на которой
находятся дети — выходцы из рабочего класса, тем мень
ше — по сравнению с детьми другого классового происхож
дения — вероятность того, что они бросят учебу». Здесь
непреднамеренные последствия нацелены на создание ста
тистической модели — результата совокупного множества
решений индивидов, разделенных временем и простран
ством. Мы полагаем, что никому не придет в голову считать
приведенный нами пример универсальным законом, тем не
менее речь идет о потенциально важном обобщении, при
годном для использования в просветительских целях.
Предполагаемая им причинная связь зависит от характера
принимаемых решений, определенных Гамбеттой. Но, как
указывает автор, если родители или дети (независимо от их
классовой принадлежности) узнают о существовании подоб
ной закономерности, они могут сделать ее неотъемлемой ча
стью собственной оценки той ситуации, которую эта законо
мерность описывает, а потому в принципе подорвать ее.
Принимая во внимание множество значений, приписы
ваемых понятию «обобщения», можно сказать, что в соци
альных науках они носят «исторический» характер. В дан
ном конкретном смысле это означает лишь то, что условия,
при которых обобщения остаются в силе, имеют временные
и пространственные ограничения и зависят от определен
ных комбинаций преднамеренных и непреднамеренных по
следствий деятельности. Учитывая все вышесказанное, сто
ит ли называть социальнонаучные обобщения «законами»?
Ответ на этот вопрос всецело зависит от того, как точно мы
интерпретируем понятие «закон». С нашей точки зрения,
поскольку в естественных науках «закон», как правило, ас
социируется с действием инвариантных (неизменных) от
Ïðàêòè÷åñêèå ïðèìåíåíèÿ
ñîöèàëüíîé íàóêè
467
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
В отличие от естественных, социальные науки неизбеж
но вовлекаются в «отношения субъектсубъект» с тем, что
они изучают. Теории и открытия, сделанные в рамках есте
ственных наук, обособлены от описываемого ими универ
сума объектов и событий. Это гарантирует, что отношения
между научным знанием и объективным материальным ми
ром остаются «технологическими», то есть такими, при ко
торых накопленная информация применяется к независимо
образовавшимся совокупностям явлений. В социальных на
уках ситуация отличается коренным образом. Вот как пи
шет об этом Чарльз Тейлор (Taylor): «Хотя естественно
научная теория также преобразует практику, последняя не
тождественна содержанию теории… Как правило, в этих слу
чаях мы говорим о «применении» теории». В социальных на
уках «практика является целью теории. Здесь теория транс
формирует свой собственный объект» [50]. Из всего выше
сказанного можно сделать весьма существенные выводы,
касающиеся нашей оценки достижений общественных наук,
а также их практического влияния на социальный мир.
Если бы мы приняли сторону тех, кто полагает, что
общественные науки должны стать подобием наук есте
ственных, первые, несомненно, следовало бы считать не
состоятельными. В общественных науках нет — и по при
чинам, ранее упоминавшимся нами — никогда не будет точ
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
ношений даже тогда, когда речь идет о законах, не относя
щихся к разряду универсальных, лучше было бы не исполь
зовать этот термин в общественных науках. В любом случае
следует избегать выводов, близких сторонникам структур
ной социологии, согласно которым «законы» обнаружива
ются лишь тогда, когда в отношении заданного ряда явлений
наблюдаются значительные непреднамеренные последствия.
Иными словами, обобщения, касающиеся социального пове
дения индивидов, могут напрямую отражать принципы дея
тельности, сознательно используемые ее субъектами. Как мы
уже подчеркивали в настоящей главе, понять — так ли это в
любой заданной совокупности условий, — одна из основных
задач социального исследования.
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
468
ных законов, обнаруживаемых в более сложных областях
наук естественных. На первый взгляд, кажется, будто ут
рата стремления создать «естествознание общества» зна
менует конец представлений о том, что общественные на
уки смогут когдалибо воздействовать на «свое царство» —
социальный мир — в той же мере, в какой естественные
науки воздействуют на свое. Поколениями те, кто поддер
живал натуралистическую социологию, делали это на ос
нове представлений о том, что социальные науки должны
интеллектуально и практически «приближаться» к уров
ню естественных. Иными словами, считается, что с точки
зрения своих интеллектуальных достижений, а следова
тельно, и практических результатов, естественные науки
явно опережают науки общественные. Таким образом, пе
ред общественными науками встает проблема восстановить
утраченные основания, дабы иметь возможность приме
нять собственные открытия во имя обретения аналогично
го контроля над событиями, происходящими в социаль
ном мире. Из этой позиции исходила программа, предло
женная О. Контом; впоследствии она неоднократно
возникала в том или ином виде.
Ниже приводится типичная формулировка ее, предло
женная автором, во всем остальном далеким от того, чтобы
считаться сторонником идей Конта:
Будучи обществоведами, мы, как и все должным об
разом образованные люди нашего мира, с волнением
осознаем, что, в общем и целом, прогресс в исследуе
мой нами области происходит гораздо медленнее, чем
в естественных науках. Открытия и изобретения пос
ледних способствовали радикальным изменениям в
обществе, тогда как наши — во всяком случае до сих
пор — имели гораздо менее значимые последствия.
Опасная, неустранимая «лакуна», очевидная из этого
сопоставления, вызывает все большую тревогу. В то
время как власть человека над природой прогресси
рует быстро, а в действительности очень быстро, воз
можности его контроля над обществом, то есть, в
первую очередь, над собственными установками, по
зициями и общественными институтами, значитель
но отстают. По меньшей мере отчасти, это происхо
дит благодаря более медленным темпам развития на
ших представлений о человеке и обществе, в котором
469
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
На первый взгляд, несравнимо большее, чем в случае
общественных наук, преобразующее влияние наук есте
ственных не вызывает никаких сомнений. Естественные на
уки обладают собственными парадигмами, общепризнан
ными открытиями, знаниями, отличающимися высокой сте
пенью универсальности, выраженной с математической
точностью. Здесь имена «основоположников» забыты или
вспоминаются, если речь заходит о родоначальниках пред
ставлений, имеющих исключительно исторический инте
рес. Слияние науки и технологии породило удивляющие
своими масштабами формы поразительных материальных
преобразований. С другой стороны, социальные науки по
стоянно страдают вследствие многочисленных разногла
сий, не способны игнорировать своих «основоположни
ков», труды которых, как считается, актуальны и поныне.
Иногда современные власти обращаются к социальным
наукам как к источнику информации, необходимой для
принятия стратегических решений; однако все это выгля
дит мелким и незначительным по сравнению с всеобъем
лющим влиянием естественных наук. Нам представляет
ся, что более высокий социальный престиж естественных
наук согласуется с достигнутыми ими успехами и их прак
тическим влиянием.
Возникает вопрос, справедливо ли — как это делается
по традиции — считать социальные науки «бедными род
ственниками»? По крайней мере, можно сказать, что под
тверждать это становится все труднее, если мы принимаем
во внимание значимость двойной герменевтики. Рискуя по
вториться, отметим, что социальные науки не обособлены
от «сферы собственной деятельности» в том смысле, в ко
тором науки естественные обособлены от «своей». Этот
факт, безусловно, подвергает опасности получение сово
купности абстрактных знаний того типа, к которому стре
мятся те, кто рассматривает в качестве эталонного образца
естественные науки. Вместе с тем, это означает, что соци
альные науки проникают в самую суть строения «собствен
ного мира», что совершенно невозможно для естествен
ных наук.
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
он существует — знаний, которые во имя проведения
социальных реформ необходимо будет облечь в дей
ствия [51].
Обратимся к следующему высказыванию:
Ãëàâà VI
Государь, получивший власть из рук народа, наобо
рот, должен стараться удержать за собой его распо
ложение; достигнуть этого государю не очень труд
но, так как народ стремится только к тому, чтобы не
быть угнетаемым. Точно так же, достигнув власти с
помощью аристократии, как бы против желания на
рода, правитель прежде всего должен стараться рас
положить народ в свою пользу; это нетрудно — для
этого нужно только принять его под свое покрови
тельство. Тогда народ становится еще более предан
ным и покорным, чем даже тогда, когда сам вручил
государю власть, ибо люди обыкновенно гораздо бо
лее ценят блага, получаемые ими от тех, от кого они
ожидают только зла, и считают себя более им обя
занными [52]*.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
470
Доктрину, предложенную Макиавелли, нельзя рассмат
ривать исключительно как наблюдения, касающиеся влас
ти и феномена народной поддержки в политике. Она была
предназначена и воспринята как вклад в реально действую
щие механизмы управления. Безо всяких преувеличений
можно заявить, что с тех пор как труды Макиавелли приоб
рели широкую известность, практика руководства никогда
не была совершенно одинаковой. Непросто проследить вли
яние работ этого автора. В какойто мере уничижительное
звучание термина «макиавеллизм» определяется причина
ми, практически не связанными с фактическим содержани
ем того, о чем писал Макиавелли — например, известным
поведением правителей, посвоему трактующих то, что было
сказано в «Государе». Принципы, которые могут быть ис
пользованы государями, могут быть применены и их под
данными, и оппозицией. Практические выводы и значимость
научных трудов, сродни тем, что были написаны Макиавел
ли, как правило, сложны и многообразны. Они очень дале
ки от ситуации, когда открытия общественных наук крити
чески рассматриваются и оцениваются в одной среде («внут
ренняя критика» профессиональных специалистов), а
«используются» в другой (в мире практической деятельно
* Макиавелли Н. Государь // Государь; Рассуждения о первой
декаде Тита Ливия; О военном искусстве: Сборник / Пер. с ит. Минск:
Попурри, 1998. С. 55–56.
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
471
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
сти). Вместе с тем, их судьба куда более типична для соци
альнонаучных знаний, чем картина, описанная в последнем
пассаже.
Вопрос о том, имеем ли мы право считать Макиавелли
«специалистом в области общественных наук», является
спорным на том основании, что его работы были написаны в
эпоху, когда размышления о сущности социальных инсти
тутов не носили систематического характера. Обратимся,
однако, к более позднему периоду конца XVIII — начала
XIX в. Можно сказать, что это было время, положившее
начало обстоятельным эмпирическим исследованиям соци
альных проблем. Некоторые рассматривали этот период как
первую стадию или ступень развития, на которой обществен
ные науки обрели доказательную базу, имеющую некото
рое сходство с доказательной базой естественных наук.
Поражает, однако, то, что методы проводимых исследова
ний и полученная «информация» незамедлительно стано
вились важной частью общества, для анализа которого они
использовались. Признаком и одновременно вещественным
результатом этого процесса является расцвет официальной
статистики, накопление которой стало возможным благо
даря использованию систематических методов социальных
исследований. Развитие такого рода методов неотделимо от
новых форм административного контроля, допускаемых
посредством сбора официальной статистики. Однажды по
явившись, официальная статистика породила новые типы
социального анализа — исследование демографических мо
делей, преступности, разводов, самоубийств и т. п. В свою
очередь появлявшаяся литература по проблеме вновь вклю
чалась в практическую деятельность тех, кто занимался по
лучением соответствующих статистических данных. К при
меру, работы, посвященные проблеме самоубийств, широ
ко используются коронерами, судебными чиновниками и
другими людьми, включая и тех, кто намеревался совершить
или предпринимал попытку суицида[53].
Конечно, развитие теоретических метаязыков и специа
лизация, возникшая вследствие интенсивных исследований
отдельных областей социальной жизни, гарантируют, что
социальные науки не сольются с «предметом своего обсуж
дения» в единое целое. Но если мы осознаем всю сложность,
непрерывность и глубину связи, существующей между «про
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
472
фессиональными» и неквалифицированными социальными
аналитиками, то сумеем понять, почему основательное вли
яние, оказываемое социальными науками на строение со
временных обществ, находится вне поля зрения. Даже са
мые интересные и перспективные «открытия», сделанные в
рамках социальных наук, не могут существовать в этом своем
качестве постоянно; в действительности чем более содержа
тельными они являются, тем выше вероятность того, что они
станут неотъемлемым элементом деятельности и, следова
тельно, общепризнанными принципами социальной жизни.
Теории и открытия естественных наук состоят со своим
«предметом» в так называемых «технологических» отноше
ниях. Иными словами, порождаемая ими информация име
ет практическую значимость, будучи «средством», приме
няемым для изменения независимо установленного и авто
номного мира объектов и событий. В случае с науками
социальными такого рода отношение не является исключи
тельно «технологическим»: их проникновение в мирскую де
ятельность можно считать «технологическим» лишь в самой
малой степени. Здесь возможны разнообразные изменения и
превращения знаний и власти. Дабы продемонстрировать, что
это так, вернемся к примеру, в котором приводятся замеча
ния Н. Макиавелли о сущности и характере политики. Ниже
описываются проблемы, возникновение которых связано с
его рассуждениями:
(1) Возможно, по большей части речь идет лишь об особой
форме выражения того, о чем многие правители, да и не
только они, уже знали — они могли даже представлять
это дискурсивно, хотя, скорее всего, не сумели бы вы
разить свои мысли так же содержательно, как это сде
лал Макиавелли.
(2) Написав свои труды и сделав их доступными широкой
аудитории, Макиавелли открыл новый фактор, не про
являвшийся ранее, когда те же вещи были (если были)
известны.
(3) Те, кто познакомился с идеями Макиавелли, не обра
щаясь к первоисточникам, употребляли термин «маки
авеллизм» как ругательство. Первая англоязычная вер
сия «Государя» была опубликована в 1640 г., до этого
времени англичане считали Макиавелли олицетворени
ем безнравственности и извращенности.
473
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Но почему взгляды Макиавелли остаются значимыми и
сегодня и всерьез обсуждаются нами как актуальные с точ
ки зрения современных обществ, по сути поглотивших их?
Почему те, кто работает в контексте общественных наук не
способны забыть имена «отцовоснователей», подобно тому
как это происходит в науках естественных? Ответ на эти
вопросы следует искать в конструктивном, созидательном
характере идей, формулируемых и излагаемых мыслителя
ми, сродни Макиавелли. Последний снабдил нас средством
обоснованных размышлений о понятиях и практических
порядках, ставших в современных обществах неотъемлемой
частью сущности суверенитета, политической власти и т. п.
Обращаясь к трудам Макиавелли, мы начинаем понимать
основные отличительные черты современного государства,
ибо автор писал об относительно ранних этапах его разви
тия. Нет сомнений, что он обнаруживает или облекает в осо
бую, дискурсивную форму принципы управления, приме
нимые к государствам различных типов. Однако основная
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
(4) Разновидность дискурса, использованная Макиавелли
в своих трудах, стала одним из элементов или аспектов
фундаментальных изменений, происходящих в право
вой и конституционной системах современных госу
дарств. Особый, по существу новый взгляд на «полити
ку» и политическую деятельность во многом предопре
делил их дальнейшую судьбу [54].
(5) Правитель, считавшийся последователем Макиавелли,
стремящимся управлять согласно его заповедям и на
ставлениям, мог столкнуться с большими трудностями
на пути использования последних, чем тот, за кем не
закрепилась слава сторонника макиавеллизма. Так, на
пример, подданные, знающие заповедь, согласно кото
рой люди обыкновенно гораздо более ценят блага, по
лучаемые ими от тех, от кого ожидают только зла, мо
гут относиться к этим благам с недоверием.
(6) По большей части Макиавелли осознавал все вышеска
занное и недвусмысленно предостерегал в своей работе
от неосторожных и некорректных выводов. Некоторые
из упомянутых нами моментов еще более усложнились,
ибо само осознание их стало частью политической дея
тельности.
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
474
причина, благодаря которой труды Макиавелли не «устаре
вают», заключается в том, что речь идет о ряде (стилисти
чески блистательных) рассуждений, касающихся явлений,
в становлении которых они (рассуждения) принимали не
посредственное участие. Мы имеем дело с изложением спо
собов мышления и образов действий, актуальных для со
временных обществ не только благодаря своему происхож
дению, но и вследствие неизменной организационной
формы. Устаревшая естественнонаучная теория перестала
быть интересной, стоило появиться более содержательным
и обоснованным доктринам. Теории, ставшие частью своего
«предмета» (хотя, возможно, в других отношениях они про
тивостоят подобному слиянию) неизбежно сохраняют зна
чимость и актуальность, не доступные «антикварным» есте
ственнонаучным теориям.
Развитие критического характера социальных наук
подразумевает углубление концептуальных представлений
о практическом содержании их собственного дискурса. Тот
факт, что общественные науки интегрируются в то, что
изучают, указывает на значимость истории идей. Так, на
пример, исследование Квентина Скиннера (Skinner), по
священное возникновению современных дискурсивных
представлений о государстве эпохи, последовавшей за сред
невековьем, демонстрирует, как они (представления) ста
ли основополагающим, неотъемлемым элементом того, что
определяется нами как государство [55]. Доказав, что граж
данское население современного государство знает о том,
что есть государство и как оно функционирует, Скиннер
помогает понять, насколько специфична эта форма госу
дарственного устройства и как она взаимосвязана с изме
нениями дискурса, становящимися частью обыденных со
циальных практик.
Социальные науки не способны обеспечить (релевант
ное) знание, которое можно было бы «сдержать», подгото
вив для усиления соответствующих социальных вмеша
тельств в необходимых случаях. В естественных науках кри
терии очевидности и доказательности, используемые в
процессе выбора тех или иных теорий или гипотез, нахо
дятся (в принципе и, как правило, на практике, за исключе
нием случаев, аналогичных лысенкоизму) в руках разраба
тывающих их специалистовпрактиков. Последние могут
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Мы говорили о том, что рассматривать историков как
специалистов в области времени также некорректно, как
считать географов знатоками пространства; в своем обыч
ном понимании подобные дисциплинарные разграничения
указывают на угнетенное положение времени и простран
ства в социальной теории. Сюда же относятся и представ
ления о том, что социальная наука имеет дело с законами
универсального или, по крайней мере, весьма общего ха
рактера. Здесь мы сталкиваемся с явно выраженным, тра
диционным разрывом между социальной наукой и истори
ей, где первая связана с обобщениями, не зависящими от
475
Ý. Ãèääåíñ
Êðèòè÷åñêèå çàìå÷àíèÿ:
Ñîöèàëüíàÿ íàóêà, èñòîðèÿ
è ãåîãðàôèÿ
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
продолжить работу по тщательному анализу и отсеиванию
доказательств и формулированию теорий, не пересекаясь с
миром, к которому относятся эти теории и доказательства.
Но социальным наукам это не свойственно — или, если быть
более точными, эта ситуация менее всего подходит в отно
шении теорий и открытий, имеющих наибольшую объясни
тельную ценность. Во многом именно этим объясняется тот
факт, что, как зачастую считается, социальные науки пре
доставляют политикам гораздо меньше полезной информа
ции, чем науки естественные. Социальные науки неизбежно
и во многом опираются на то, что уже известно членам об
ществ, которые они изучают, а также предлагают теории,
понятия и открытия, «возвращающиеся» в описываемый
ими мир. «Расхождения», которые могут появиться меж
ду профессиональным концептуальным аппаратом, откры
тиями социальных наук и осмысленными практиками, яв
ляющимися частью социальной жизни, гораздо менее оче
видны и понятны, чем в естественных науках. Таким
образом, с «технологической» точки зрения, практичес
кий вклад социальных наук выглядит и является достаточ
но ограниченным. Однако, если мы оцениваем ситуацию с
позиций проникновения в анализируемый мир, практичес
кие выводы социальных наук были и остаются весьма осно
вательными.
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
476
пространства и времени, а вторая анализирует процесс раз
ворачивания событий в определенных пространственновре
менных условиях. В свете основных идей, развиваемых в
настоящей работе, вряд ли необходимо подробно объяс
нять, почему подобное представление является бессодер
жательным.
Если историков нельзя считать знатоками времени, то
как можно оценить точку зрения, согласно которой они
выступают специалистами по исследованию прошлого? Это
мнение не только интуитивно привлекательно, но и имеет
многочисленных сторонников в лице знаменитых истори
ков и философов. М. Оэкшотт (Oakeshott) определяет тер
мин «историческое прошлое» следующим образом [56]*.
Мир, воспринимаемый индивидом, говорит он, является
«очевидно настоящим». Мы стоим на краю тротуара и на
блюдаем, что происходит вокруг нас. Пока мы стоим, время
идет, но мы заняты «непрерывным настоящим», где «тече
ние времени сопровождается незаметными изменениями или
даже намеком на них» [57]. Вот мимо нас, прихрамывая,
прошел человек на деревянной ноге. Он является частью
«непрерывного настоящего», если мы воспринимаем его не
как калеку с деревянным протезом, но как человека, поте
рявшего ногу. Оэкшотт утверждает, что подобное осозна
ние прошлого порождается не пренебрежением к настоя
щему, а специфической трактовкой его, при которой все,
воскрешаемое в памяти, сопровождается словом «утрачен
ный». В историческом понимании настоящее формируется
так называемыми пережитками или реликтами «сохранив
шегося прошлого»:
...историк может проникнуть в прошлое лишь посред
ством этих пережитков. Посему первейшая задача
исторического исследования — собрать их в настоя
щем, где они находятся в разрозненном состоянии,
восстановить то, что могло быть утрачено, внести
некое подобие порядка, позволяющего ликвидировать
неразбериху, восполнить нанесенный им ущерб, дабы
устранить фрагментарность, постичь существующие
между ними связи, узнать происхождение пережит
ков и, таким образом, определить их подлинную сущ
ность как устаревшей практической, философской,
художественной и тому подобной деятельности [58].
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
477
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Обращаясь к уцелевшим фрагментам прошлого, исто
рик стремится восстановить то, что было утрачено.
Этот взгляд на сущность исторической науки можно
было бы истолковать двояко, рассматривая историю как
научную дисциплину, занимающуюся восстановлением не
сохранившегося прошлого или связанную с особыми при
емами и методами герменевтики текста, так или иначе близ
кими историкам. Согласно первому варианту, история об
ладает собственным, четко обозначенным «предметом
исследования»; в соответствии со вторым, отличительные
особенности ее носят преимущественно методологический
характер. Однако при ближайшем рассмотрении обнаружи
вается, что ни первый, ни второй варианты не являются до
статочно убедительными. Из примера с индивидом, стоящим
на углу улицы, очевидно, что под «настоящим» Оэкшотт
понимает нечто, близкое тому, что именуется нами «при
сутствием». Однако присутствие имеет пространственные и
временные границы. Содержательное восстановление утра
ченного прошлого невозможно, да и не следует отделять от
уяснения культурных различий, «разбросанных» по всей
поверхности земного шара. Ибо любой анализ такого рода
предполагает сложную координацию временного и про
странственного. Читатель, не уступающий в этом вопросе,
вряд ли согласиться с положениями теории структурации,
представленной на предыдущих страницах. С другой сто
роны, если рассматривать точку зрения Оэкшотта с методо
логических позиций, она подразумевает, что отличительные
свойства истории заключаются в мастерстве историка как
специалиста в области интерпретации текстов или релик
тов, уцелевших с прошлых веков. Неудивительно, что это
представление находит, и не безосновательно, широкую
поддержку в кругах историков, ибо очевидно, что квали
фицированное прочтение и объяснение текстов или матери
альных реликтов является важнейшей задачей историчес
кого исследования. Многие обществоведы усматривают
здесь своеобразное разделение труда между историей и со
циальной наукой; акторы, интересные для социологов, живы
и находятся в силе, с ними можно общаться напрямую, а те,
которыми занимаются историки, — мертвы и посему недо
ступны для непосредственного общения. Понятно, что раз
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
478
ница эта весьма существенна не только потому, что живые
могут отвечать на вопросы, в то время как мертвые нет, но и
в связи с тем, что ныне здравствующие способны также под
держивать обратную связь. Иными словами, они могут ак
тивно исследовать, подвергать сомнению и изменять соб
ственную деятельность на основе разнообразных «откры
тий», осуществляемых вокруг них. Однако все это не
позволяет нам говорить о какомлибо достойном и заслу
живающем нашего внимания делении между историей и со
циологией. Во многом социальная, как и историческая, наука
создается «в» и «посредством» текстов и других «вторич
ных» материалов. Усилия, затрачиваемые ученымиобщество
ведами на непосредственное общение с субъектами деятель
ности, являющимися объектами научного исследования,
вряд ли можно сравнить с теми, что расходуются при рабо
те с текстовыми данными. Более того, мера, в которой пони
мание текстов — используемых в качестве иллюстраций, а
также для описания установленного контекста деятельнос
ти — решает проблемы интерпретации и разъяснения, зави
сит не от «удаленности во времени», но определяется тем,
что из чего следует получить, а также степенью имеющихся
культурных различий.
В таком случае, двумя дисциплинами, пересечение ко
торых затрагивает структуру и рамки присутствия, несом
ненно, являются археология и герменевтика: археология —
ибо она занимается главным образом реликтами или остат
ками прошлого, «безделушками», прибившимися к берегу
современности и оставшимися там, несмотря на то, что со
циальные течения, породившие их, ослабли или прекратили
свое существование; герменевтика — ибо все пережитки
«сохранившегося прошлого» должны быть проинтерпрети
рованы, безотносительного того идет ли речь о горшках или
текстах, а также потому, что задача восстановления про
шлого неотделима — концептуально и методологически —
от предопределения смысловых фреймов, обнаруживаемых
в сосуществующих культурах.
Если социальная наука не является, да и не может быть
историей настоящего и если она не связана и не может быть
связана исключительно с обобщениями вне времени и про
странства, что отличает ее от истории? Нам думается, на
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Ключевая фраза этого фрагмента — слова «единство
теоретического метода». Проблемы социальной теории, де
479
Ý. Ãèääåíñ
...действительно значимым событием последних двад
цати лет стало опубликование основательной массы
теоретически осознанных исторических работ, кото
рые постепенно приводили в беспорядок ранние кон
цепции истории, как так или иначе не включенные в
теоретический мир общественных наук. Социальные
изменения осуществляются людьми, творящими но
вое. По мере того, как общепризнанные шедевры ис
торической науки приобретали все большую теоре
тическую обоснованность и определенность, а един
ство теоретического метода истории и социологии
становилось все более и более очевидным, настойчи
вая убежденность некоторых профессиональных ис
ториков в том, что теория не является их ремеслом,
постепенно утрачивала свой статус фактической ос
новы «института» истории, превращаясь в бесплод
ную ностальгию [59].
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
этот вопрос можно ответить аналогично тому, как это сде
лал Дюркгейм (хотя он и пришел к этому выводу иначе):
ничего — ничего концептуально связного или интеллекту
ально оправданного. Если между историей и социальной
наукой и существуют противоречия и барьеры, то речь идет
о реально существующем разделении труда, а не о логичес
ком или методологическом расколе. Историки, специализи
рующиеся на особых типах текстовых материалов, языках
или «эпохах», не свободны от необходимости использовать
понятия социальной теории и вынуждены сталкиваться с
дилеммами, неотъемлемо присущими ей. Однако и общество
веды, интересом которых являются наиболее абстрактные
и общие теории социальной жизни, не могут отказаться от
решения герменевтических проблем интерпретации текстов
и других культурных объектов. Таким образом, истори
ческое исследование есть исследование социальное и на
оборот.
Утверждать подобное — уже не ересь, как могло бы
показаться когдато. Прежде всего рассмотрим, что про
исходило со стороны истории. И здесь нам стоит обратить
ся к Ф. Эбрамсу (Abrams), который говорит о работе исто
риков:
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
480
ятельности, структуры и форм объяснения являются об
щими проблемами всех общественных наук, независимо от
тех различий, которые могут существовать между ними в
других отношениях.
О влиянии на историю общественных наук, имевшем
место в течение двух десятилетий, упомянутых Эбрамсом,
весьма проницательно писал Лоуренс Стоун (Stone) [60].
Стоун различает несколько направлений, посредством ко
торых общественные науки воздействовали на тех, кто свя
зан с «новой историей». Он согласен с Эбрамсом в том, что
историки глубже осознали неотвратимую связь своей дис
циплины с социальной теорией. Иными словами, они вы
нуждены были признать, что не могут оставить теоретичес
кие предположения, направляющие их работу, полностью
скрытыми; открывая их, они кладут на стол карты, которые
ранее предпочли бы держать в руках. Другие вклады со сто
роны общественных наук носили более методологический
характер. Так, к ряду различных исторических проблем
были с успехом применены количественные методы — факт,
значимость которого определяется хотя бы тем, что исполь
зование подобных методов достаточно ново для истории.
Однако этим вкладам противостояло давление со сто
роны приверженцев так называемой «нарративной истории».
В некоторых основных аспектах полемика между сторон
никами «новой истории», с одной стороны, и поборниками
«нарративной истории», с другой, может рассматриваться
как исторический вариант того же самого дуализма действия
и структуры, упорно проявляющегося на всем протяжении
процесса развития социальной науки в целом. Те, кто под
держивает положения нарративной истории, протестуют
против того, как «новая история» трактует основания чело
веческого поведения, благодаря чему подобное поведение
рассматривается как результат действия социальных при
чин, находящихся вне сферы влияния субъектов деятель
ности. Делая это, они совершенно правы. Ибо полезность
привнесения в историю изначально некорректных стилей
теоретизирования вызывает большие сомнения и, кроме
того, весьма ограничена. Однако рассматривать «нарратив
ную историю» в качестве альтернативы «истории аналити
ческой» абсолютно неверно, ибо в этом случае мы вынуж
дены выбирать одну в ущерб другой.
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
481
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Признавая наличие общих корней у слов «история»
(history) и «рассказ, предание» (story), а также то что поня
тие histoire (история) подразумевает и то, и другое, можно
предположить, что нарративная история представляет со
бой изложение событий, историй. Рассказываемые сюже
ты должны подтверждаться действительными фактами,
однако их сплочение и одобрение читателями определяют
ся логичностью и обоснованностью фабулы, способом, при
помощи которого передается преднамеренный и целеуст
ремленный характер деятельности участвующих индивидов,
и контекстами описываемой деятельности. Так, рассуждая
о том, что представляет собой нарративная история, Джеф
фри Рудольф Элтон (Elton) отмечает: «Дабы действие мог
ло быть понято, необходимо прояснить его окружение, об
стоятельства и источники» [61]; заявление, не вызывающее
никаких возражений. В том виде, в котором ее воспринима
ют Элтон и другие, нарративная история более или менее
аналогична тому, что ранее было обозначено нами как эт
нография. Но точно так же, как нельзя считать, что исполь
зование этнографических методов неминуемо связано с
субъективизмом, нельзя и полагать, что нарративная исто
рия имеет какуюлибо логическую связь с теоретической
позицией, отвергающей структурные понятия. Сторонники
нарративной истории имеют полное основание протестовать
против беспорядочного введения понятий структурной со
циологии в труды историков. Однако они не правы, предпо
лагая, что эти понятия могут быть проигнорированы полно
стью. Нарратив становится убедительной «историей» не
только благодаря логичности и последовательности, но и,
как писал Элтон, вследствие осмысления «окружения, об
стоятельств и источников» действия. Вместе с тем, окруже
ние и обстоятельства, при которых происходит действие,
не возникают безосновательно, из воздуха; они должны
быть объяснены исходя из той же логической основы, ссы
лаясь на которую объясняется какая бы то ни было описы
ваемая и «осмысливаемая» деятельность. Речь идет о том
же самом феномене, с которым, по нашему мнению, связа
на теория структурации.
Попробуем взглянуть на проблему с позиций недавних
открытий в социальной науке, сконцентрировавшись глав
ным образом на социологии. Ктото может сказать, что про
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
482
исхождение социологии связано с современной историей,
понимаемой как анализ источников и влияния промышлен
ного капитализма на Западе. Но там, где подобными про
блемами занималось поколение социологов, выросшее пос
ле Второй мировой войны, они зачастую становились жерт
вами форм эволюционизма, критиковавшихся нами ранее.
Следует понимать, что эволюционизм является скорее ан
тагонистом истории, нежели ее союзником, как это может
показаться вначале. Ибо, «втискивая» человеческую исто
рию в предварительно заготовленные схемы, он выказывает
высокомерное неуважение к вопросам исторических под
робностей.
В тех случаях, когда эволюционизм не делал особых
успехов, наблюдалась ярко выраженная тенденция опреде
лять «социологию» и ее отделение от «истории» на основе
тех самых терминов, которые осуждались нами как бессо
держательные. Показательным в этом плане является опи
сание, предложенное Липсетом (Lipset):
...задача социолога заключается в формулировке об
щих гипотез, выдвигаемых в рамках более крупных
теоретических структур, и последующей их провер
ке… Удел истории — анализ определенной последо
вательности событий или процессов. Там, где соци
олог ищет понятия, относящиеся ко множеству от
дельных описательных категорий, историк должен
ограничиваться реальными событиями и избегать ут
верждений, которые, связывая поведение в конкрет
ном месте и времени с поведением, имеющем место
в иных условиях, приводят к искажениям описания
происходящего в совокупности анализируемых об
стоятельств [62].
Однако речь здесь идет о разделении между абстракт
ными и более специфическими интересами, а не о барьерах,
существующих между социологией и историей [63].
Термин «социология» был предложен О. Контом и до
недавнего времени сохранял тесную связь со стилем мыш
ления, выдающимся представителем которого он являлся.
Многие из тех, кто не признавал эволюционизм и функцио
нализм одновременно, тем не менее связывали социологию
с некоторыми основными принципами объективизма. Как
правило, «общие гипотезы», о которых рассуждал Липсет,
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
483
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
представляются способом, обсужденным нами выше, — как
законы, выражающие причинные связи, функционирующие
независимо от воли субъектов деятельности, к поведению
которых они относятся. Речь идет не только о противопос
тавлении «номотетического» и «идиографического», кото
рое в данном случае склонны иметь в виду социологи. Если,
согласно положениям структурной социологии, различи
тельная сила социологии заключается в ее доминирующем
интересе к структурным ограничениям, можно сделать вы
вод, согласно которому историки работают в более тесном
контакте с контекстуализированными действиями целеуст
ремленных субъектов деятельности. Если при введении в
историю «социологические» понятия осмысливаются по
добным образом, легко понять, почему сторонники нарра
тивной истории относятся к ним с таким недоверием и как
они могут защитить то, что делают как «историю» по срав
нению с «социологией». Обе стороны поддерживают дис
циплинарную дихотомию, не имеющую логического или
методологического смысла.
Нет сомнений, что в значительной степени социологию
изменил и изменяет конец господства объективизма и функ
ционализма. Пренебрежительное отношение ко времени,
свойственное социальной теории, во всяком случае социо
логии, было определенно и подавлением истории — время,
история, социальные изменения, все усваивалось в рамках
функционализма [64]. Однако имело место и разочарова
ние в двух типах традиций, господствовавших в анализе ин
дустриально развитых обществ два десятка лет тому на
зад, — речь идет о «теории индустриального общества», с
одной стороны, и марксизме, с другой [65]. В период после
Второй мировой войны оба направления имели ярко выра
женную эволюционную окраску, а также отличались неко
торыми вторичными чертами, которые, как мы уже отмеча
ли, были характерны для эволюционизма. В частности, каж
дое имело очевидную тенденцию к европоцентризму.
Проблема, которую теории «зависимости» и «мировых си
стем» ставили перед этими эволюционными схемами, игра
ла значительную роль в процессе критики посылок евро
центризма. Вместе с тем мы сталкиваемся с очевидными сви
детельствами влияния «новой истории», которые указывают
на то, что многие из предположений, выдвигаемых социо
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
484
логами относительно докапиталистической Европы, веро
ятно, ошибочны в основе своей [66].
Однако социологи могут почерпнуть из работ исто
риков гораздо больше, чем это признается большинством.
В качестве ключевого примера можно привести работу
Фернана Броделя (Braudel), хорошо известную в среде
«новых историков», но все еще по большей части незнако
мую тем, кто считает, что работает в «социологии». Труд
Броделя демонстрирует раннее влияние, оказываемое со
циологической традицией, особенно той, что стала извест
ной благодаря группе, сформировавшейся вокруг «Социо/
логического ежегодника», на развитие истории во Франции.
Нет сомнений, что в некотором роде он отражает недостат
ки социологических воззрений этой группы. Однако он так
же значительно преодолевает ограничения этих воззрений
в других отношениях и представляет большой интерес для
социологии не только благодаря своему действительному
содержанию, но также благодаря своей теоретической изощ
ренности. «Диалог между структурой и положением дел»
[67], который стремится зафиксировать Бродель, аналоги
чен тому, который мы пытались представить более деталь
но в теории структурации. Бродель — историк долгой дли/
тельности, однако он также явно стремится соединить слу
чайное и краткосрочное с институтами, выдержавшими
испытание временем.
На первый взгляд, трудно найти коголибо более не
сходного, чем Бродель и Гофман. Кажется, что речь идет о
полностью несовместимых личностях и даже упоминание
их в одном ряду выглядит курьезным. Бродель исследует
историю на протяжении нескольких столетий, в то время
как Гофман решительно избегает любого анализа развития
институциональных контекстов, которые сопровождают
социальную деятельность. Несмотря на это, и тот и другой
исследуют события повседневной жизни. Их объединяет
преимущественный интерес ко времени не как хронологи
ческой протяженности или длительности, но как неотъем
лемому элементу сложных систем социального воспроиз
водства. Мы пытались показать, что, обращаясь к Гофману,
можно узнать многое о том, как воспроизводятся наиболее
глубоко укоренные в обществе институты; Гофман не к ме
сту рассматривается как теоретик банального или эфемер
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
485
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ного. С другой стороны, Бродель не должен воспринимать
ся как специалист, предлагающий исследование широкого
спектра истории, где индивидуальные акторы выступают в
качестве игрушек непреодолимых социальных потоков, «де
терминистической, фаталистической истории» [68]. Исто
рия есть структурация событий во времени и в пространстве
путем непрерывного взаимодействия деятельности и струк
туры: взаимосвязь мирского характера повседневной жиз
ни с институциональными формами, растянутыми на обшир
ные диапазоны пространствавремени.
Указывая на характерное для наших дней существен
ное сближение работ историков и социологов, мы не стре
мимся лишь предположить, что история должна больше
ориентироваться на социологию, и наоборот. На карту по
ставлено нечто большее. Для социальной теории восстанов
ление времени и пространства предполагает теоретическое
рассмотрение деятельности, структуры и контекстуально
сти как средоточия исследовательских проблем в обеих дис
циплинах.
Контекстуальность подразумевает пространство, а так
же время, и здесь мы можем вернуться к отношениям меж
ду географией и социологией. Долгое время география счи
талась менее интеллектуально модным предметом, чем ис
тория, а посему вопрос о связи, существующей между
географией и социологией, обсуждается в литературе го
раздо реже, нежели проблема соотнесения социологии и
истории. Многих социологов волнует вопрос о том, в какой
мере «социология» является, или должна быть, «историч
ной» — в различных смыслах, в зависимости от того, как
понимается каждый термин, — однако, насколько нам из
вестно, почти никто не ощущает подобных волнений в отно
шении географии. Возможно, это происходит не только бла
годаря различию интеллектуальной репутации истории и
географии, но и вследствие большей прозрачности, которая
приписывается понятию пространства по сравнению с по
нятием времени. Протяженность или отдаленность в про
странстве очевидно легче осмыслить и «озвучить» концеп
туально; протяженность во времени — нет. Опираясь на
подобные рассуждения, можно прийти к выводу, что про
странство является «вотчиной» географов, а исследование
пространственных форм — относительно неинтересно. Од
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
486
нако подобное заключение слишком поверхностно. Может
быть это сказано чересчур эксцентрично, но люди действи
тельно «делают собственную географию», аналогично тому,
как они «творят свою историю». Иными словами, простран
ственные формы и структуры социальной жизни представ
ляют для социальной теории такой же интерес, как и времен
ное измерение, и, как мы часто подчеркиваем, в некоторых
случаях грамотнее мыслить с позиций пространствавреме
ни, нежели рассматривать пространство и время отдельно.
В конце XIX столетия корни социальной географии име
ют нечто общее с корнями социологии; как и в случае с исто
рией, социальная география испытывала значительное влия
ние идей Дюркгейма и других присоединившихся к группе,
образовавшейся вокруг «Социологического ежегодника». На
ранних этапах формирования географии двумя наиболее
влиятельными фигурами являлись, вероятно, Ф. Ратцель
(Ratzel) и П. Видаль де ла Бланш (Vidal de la Blanche). Ло
зунг Ратцеля гласил: «Человечество есть часть Земли» [69],
вместе с тем, автор также подчеркивал значимость социаль
ной организации как независимо укоренившегося явления.
Дюркгейм совершенно справедливо усматривал в работе
Ратцеля «потенциального союзника» концепции социоло
гии, которую он намеревался создать [70]. Предложенное
Видалем понятие образа жизни напрямую отражает влия
ние Дюркгейма; будучи переняты Л. Февром (Febvre), взгля
ды Видаля оказали значительное влияние на труды фран
цузских историков, включая Броделя [71]. Сосредоточен
ность последнего скорее на бассейне Средиземного моря в
целом, нежели на границах, определенных национальными
государствами или политическими обозначениями «Евро
пы», четко отражает акценты Видаля. Однако последую
щее влияние Ратцеля и Видаля внутри социологии было сла
бым. В десятилетия, последовавшие за Второй мировой вой
ной, социология и география по большей части разошлись
по собственным обособленным направлениям.
С тех пор обстоятельства изменились. Возможно, оче
видное сближение исследований было не столь заметным
как в ситуации с историей и социологией, однако социальная
география, несомненно, во многом восстановила ту тесную
связь с социологией, которая имела место в предшествую
щие времена [72]. Подобно «новой истории», «новая гео
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
487
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
графия» 60х гг. находилась под воздействием количествен
ных методов, привносимых из сферы общественных наук.
Представление о том, что география занимается главным
образом исследованием регионализации, постепенно заме
нялось более абстрактным акцентом на пространственную
форму. Подражая постоянному движению идей, происхо
дящему в общественных науках, «новая география» по су
ществу, поддалась критике эмпиризма, обладавшего весьма
сильным влиянием на всем протяжении развития современ
ной социальной и политической мысли. В результате в наши
дни работы географов привносят в социологию столько,
сколько социологи могут отдать взамен. Ибо социальная гео
графия содержит множество тех же понятий и вовлечена в те
же методологические споры, что и социология.
В предыдущих главах мы пытались объяснить, како
вы, по нашему мнению, основные аспекты, позволяющие
включить географические понятия в теорию структурации.
Конечно, мы не хотим предположить, что работа Хагерст
ранда и его последователей исчерпывает все возможности,
которые география открывает перед социологией. Однако
по причинам, которые мы пытались установить, она осо
бенно значима с точки зрения теории структурации. Буду
чи подвергнута должной критической оценке, работа эта
демонстрирует не только проницательность теоретическо
го характера, но и предлагает исследовательские методы,
которые могут быть применены непосредственно в эмпи
рической работе. Временная география имеет три преиму
щества над признанными методами социальных исследо
ваний, с которыми она, тем не менее, может быть объеди
нена. Первое заключается в том, что она повышает
чувствительность исследовательской работы к контексту
альностям взаимодействия, особенно постольку, посколь
ку они взаимосвязаны с физическими аспектами среды, в
которой действуют акторы. Большинство социальных ис
следований, в том виде, в котором они проводились социо
логами, было нерасположено изучать связи, существую
щие между физическими и социальными аспектами среды;
достойное исключение составляют лишь Чикагская школа
и теоретики так называемого «экологического» направле
ния [73]. Второе преимущество состоит в том, что она на
правляет наше внимание на значимость рутинизации по
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
488
вседневной деятельности, составляющей ядро социальных
институтов. Третье заключается в том, что, представляя
повседневную жизнь как ряд пересекающихся простран
ственновременных путей, временная география предла
гает способы визуализации и анализа моделей социально
го воспроизводства [74].
Попытка заменить используемое в географии поня
тие регионализации более абстрактными моделями про
странственной формы считается нами по большей части
ошибочной. Мы не думаем, что исследование регионали
зации представляет собой особый интерес географии. С на
шей точки зрения, регионализация есть понятие, которое
следует рассматривать с позиций его ведущей роли в соци
альной теории. Лучше всего трактовать регионализацию
не как целиком и полностью пространственное понятие,
но как понятие, отражающее группирование контекстов в
пространствевремени. Как таковое, это явление имеет ре
шающее значение для социологии как на теоретическом,
так и на практическом уровнях. Понятие регионализации
как ни одно другое помогает устранить обманчивое разде
ление между «микро» и «макросоциологическими» ис
следованиями; противостоять предположению, согласно
которому «общество» есть неизменно обособленная еди
ница, обладающая четко определенными границами.
В рамках социологии проблемы с понятием регионализа
ции заключаются, вопервых, в том, что оно фигурирует
главным образом в урбанистической социологии; вовто
рых, используется в отношении сопредельных или сосед
ских отношений; втретьих, в том, что урбанистическая
социология традиционно понималась как одна из «облас
тей» социологии.
Каждая из этих традиций должна быть подвергнута
сомнению. Мы пытались показать, что регионализация не
равносильна «регионалистике», но тем не менее может
использоваться весьма широко. «Урбанистическая соци
ология» — один из основных интересов географов и со
циологов, именно здесь наиболее очевидным становится
взаимообмен между двумя дисциплинами. Можно прове
сти интересные параллели между трудами Видаля, пост
роенными главным образом на исследованиях сельской
среды, и работами представителей Чикагской социологи
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
489
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ческой школы, изучавших городскую среду. Парк знал о
существовании трудов французских социальных геогра
фов, хотя, повидимому, разрабатывал свои основопола
гающие концепции независимо от них. Печально, что вли
яние Парка распространялось скорее на урбанистичес
кую экологию с бросающейся в глаза формалистской
концепцией пространства и подчеркнуто объективистской
точкой зрения. В своих поздних работах Парк придер
живался позиции, согласно которой, возможность «све
сти все социальные отношения к отношениям простран
ственным», предусматривает возможность «применить к
взаимоотношениям, складывающимся между индивидами,
фундаментальную логику физических наук» [75]. Однако
в своих ранних работах он рассматривал сопредельность
как в большей степени контекстуализирующее явление,
упорядоченное и выражающее социальные особеннос
ти — образ жизни. Эта точка зрения представляет несом
ненный интерес и должна быть сохранена при условии,
что мы будем иметь в виду регионализацию в целом, а не
городские окрестности в частности.
Урбанистическая социология — не просто одна из от
раслей социологии. Очень важно подчеркнуть это, ибо, ори
ентируясь на подобные позиции, новейшие разработки в
урбанистической теории способствовали дальнейшему раз
рушению границ между географией и социологией. Как мы
отмечали ранее, анализ сущности городов играет перво
степенную роль в деле изучения вопросов, представляе
мых обычно как исключительно логические по характеру,
включая проблемы соотношения микро и макро. В данном
случае термин «город» обманчив. Несмотря на то, что фак
тически везде города играли ключевую роль в процессе
становления крупномасштабных обществ, город в классо
во разделенных обществах не равносилен городу совре
менной эпохи. Поскольку современный урбанизм представ
ляет собой новый тип организации пространства и време
ни, постольку он отличается от урбанизма традиционного,
а его корни соседствуют с корнями капиталистического
индустриального общества. Нет нужды соглашаться со все
ми идеями М. Кастельса (Castells), чтобы признать, что ав
тор сыграл важную роль в деле смещения акцентов в урба
нистической теории от «урбанистической социологии» к
Ãëàâà VI
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
490
упору наобщую значимость урбанизма для социальной
теории [76]. Анализ урбанизма как основы «сотворенного
окружения», несомненно, займет основную позицию в
любой программе эмпирического исследования современ
ных индустриальных обществ, которую может породить
теория структурации.
Что социолог может почерпнуть из трудов географов?
Не только понятие регионализации и методов ее исследо
вания, но также и представления о значимости в процессе
воспроизводства социальных практик того, что географы
традиционно называют местом (а мы — локальностью).
В качестве поучительного примера можно сослаться на тру
ды Преда, объединяющие эмпирические исследования ур
банизма с ракурсом, находящимся под влиянием времен
ной географии и теории структурации одновременно [77].
Пред совершенно справедливо указывает на тот факт, что
представление о «ситуативном» характере социального
взаимодействия может быть адекватно описано эмпири
чески только в том случае, если мы осознаем, каким обра
зом «воспроизводство конкретных культурных, экономи
ческих и политических институтов во времени и в простран
стве неизменно связывается с действиями, специфичными
для времени и пространства, накоплением знаний и био
графиями отдельных индивидов» [78]. Координация тра
екторий повседневных перемещений индивидов в преде
лах заданного диапазона локальностей, а также то, что
некоторые исследователи именуют «чувством простран
ства», есть конкретизированные аспекты дуальности
структуры. Диалектика «повседневного пути» и «жизнен
ного пути» — форма, посредством которой последователь
ная целостность биографии индивида выражается и выра
жает непрерывность институционального воспроизводства.
Чувство пространства приобретает особую значимость для
поддержания онтологической безопасности, ибо обеспе
чивает психологическую связь между биографией инди
вида и локальностями как средой пространственновремен
ных путей, по которым перемещаются индивиды. Отож
дествление с крупными локальностями — территориями,
нациями и т. п. — отличается от того, что возникает и под
крепляется локализованными контекстами повседневнос
ти. Последние, вероятно, куда более значимы с точки зре
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
491
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
ния воспроизводства масштабных институциональных це
лостностей, чем первые [79]. Пред предполагает, что ис
следование должно анализировать двойное значение, под
разумеваемое фразой «происходящее» (taking place).
Социальная деятельность имеет место в различных локаль
ностях, однако, это не следует понимать исключительно
как пассивную локализацию этой деятельности в рамках
конкретных ситуаций. Человеческие действия «происхо
дят» путем предопределения и изменения природы, что
особенно очевидно в условиях искусственного окружения
современного урбанизма.
А что в свою очередь могут заимствовать у социологов
географы? На самом деле немногое, ибо за последние не
сколько лет географы хорошо осознали проблемы, свой
ственные современной социологии. Однако несомненную
пользу может принести разрушение представлений о том,
что возможна особая «наука о пространстве». В социаль
ной географии пространственные формы есть всегда фор
мы социальные. Обратимся к утверждению, характерно
му для определенного типа географической литературы,
согласно которому география занимается установлением
«пространственных связей между совокупностями фактов
путем обнаружения пространственных законов», а также
объяснением «связей между этими законами посредством
сооружения пространственных теорий, являющихся мо
делями или системами в области пространственных про
блем» [80]. Нет сомнений, что подобные формулировки
отражают представление о законах, отброшенное нами как
неуместное; они олицетворяют попытку сформировать
«социальную физику в пространственном контексте» [81].
Однако, что гораздо более важно, они предполагают, что
пространство обладает собственной внутренней сущнос
тью: это предположение логически сомнительно и эмпи
рически бесплодно. Пространство не является бессодер
жательным измерением, вдоль которого структурируют
ся социальные группировки, но должно рассматриваться с
позиций своего участия в становлении систем взаимодей
ствия. То, что мы говорили об истории, уместно и в кон
тексте (социальной) географии: логических или методоло
гических различий между социальной географией и соци
ологией не существует!
Êîììåíòàðèè
1. Для сравнения см. NRSM, гл. 3.
2. Paul Willis, Learning to Labour (Farnborough: Saxon House,
1977).
3. Там же, с. 11.
4. Там же, с. 29–30.
5. Там же, с. 33.
6. Для сравнения см. главным образом там же, гл. 5.
7. Цит. там же, с. 64.
8. Там же, с. 107.
9. G.A. Cohen, Karl Marx’s Theory of History, a Defence (Oxford:
Clarendon Press, 1978).
Ãëàâà VI
10. Здесь мы ссылаемся на наши рассуждения «Commentary
on the debate», полемика по вопросу функционализма, в
Theory and Society, vol. 11, 1982.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
492
11. Willis, Learning to Labour, с. 66.
12. Там же, с. 68ff.
13. Там же, с. 107.
14. См. CPST, с. 104–106.
15. Karl Marx, Capital, vol. 1 (London: Lawrence and Wishart,
1970), стр. 169.
16. Описывается в Diego Gambetta, «Were They Pushed or did
They Jump», Ph.D. dissertation, Cambridge University, 1982.
17. A. Leibowitz, «Family background and economic success: a
review of the evidence», in P. Taubman, Kinometrics:
Determinants of Socioeconomic Success between and Within
Families (Amsterdam: North Holland, 1977).
18. M. Barbagli, Disoccupazione intellettuale e sisterna scolastico
in Italia (Bologna: Il Mulino, 1974).
19. Там же; цитируется в Gambetta, «Were They Pushed or did
They Jump», с. 225–226.
20. Там же, с. 243–244.
21. NRSM, гл. 3.
22. Jon Elster, Logic and Society, Contradictions and Possible
Worlds (Chichester: Wiley, 1978); он же Ulysses and the Sirens
(Cambridge: Cambridge University Press, 1979); R. Boudon, The
Unintended Consequences of Social Action (London:
Macmillan, 1982).
23. Elster, Logic and Society, гл. 5.
24. Там же, с. 113–118.
26. Boudon, The Unintended Consequences of Social Action, гл. 4;
критические замечания были сделаны в работе Logic and
Society, с. 126–127.
27. Особенно см. ставшую классической статью Оффе (Offe)
и Ронге (Ronge): Claus Offe and Volker Ronge, «Thesis on
theory of the state», New German Critique, vol. 6, 1975.
28. Там же, с. 250.
29. Собственные исследования Оффе затрагивали главным
образом рынки труда и образования. Он полагает, что
политика в области образования и профессионального
обучения находится под жестким влиянием осознавае
мой потребности в усилении «ходкости» рабочей силы.
Политики невмешательства («Laissez faire») и «протекци
онистского государства всеобщего благосостояния» срав
ниваются с установками на «административную реком
модификацию», см. Claus Offe, Strukturprobleme des
kapitalistischen Staates (Frankfurt: Suhrkamp, 1975); он же,
Berufsbildungsreform (Frankfurt: Suhrkamp, 1975).
30. Эти факты представлены в: Sam D. Sieber, Fatal Remedies
(New York: Plenum Press, 1981), с. 60–61, 67–68, 85.
31. CPST, с. 144.
33. G.K. Ingham, Capitalism Divided? The City and Industry in
Britain (London: Macmillan, 1984).
34. Rudolf Hilferding, Finance Capital (London: Routledge, 1981).
36. Мы критикуем эту тенденцию в нескольких работах;
см. Capitalism and Modern Social Theory (Cambridge:
Cambridge University Press, 1971); глава 15; CSAS, Введение;
CPST, гл. 6.
37. Пример заимствован у Томаса П. Вилсона (Wilson), чьей
работе по обсуждаемой теме мы весьма обязаны.
См. «Qualitative «versus» quantitative methods in social
research», Department of Sociology, university of California
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
35. Ingham, Capitalism Divided?
493
Ý. Ãèääåíñ
32. Замечание, сделанное Скокпол (Skocpol); см. Theda Skocpol,
States and Social Revolutions (Cambridge: Cambridge University
Press, 1979), с. xii.
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
25. Это явление стало широко известным благодаря (Olson);
см. Mancur Olson, The Logic of Collective Action (Cambridge,
Mass.: Harvard University Press, 1963).
at Santa Barbara, 1983 (mimeo). Опубликовано в Германии
в: Kölner Zeitschrift fur Soziologie und Sozialpsychologie, vol.
34, 1982. См. также Douglas W. Maynard and Thomas P. Wilson,
«On the reification of social structure», in Scott G. McNall and
Gary N. Howe, Current Perspectives in Social Theory, vol. 1,
(Greenwich, Conn.: JAI Press 1980).
38. Wilson, «Qualitative «versus» quantitative methods in social
research», с. 20.
39. Для сравнения см. CPST, с. 248–253.
40. Peter Winch, The Idea of a Social Science (London: Routledge,
1963).
41. HansGeorg Gadamer, Truth and Method (London: Sheed &
Ward, 1975).
42. CPST, с. 250–253.
43. NRSM, с. 150–153.
Ãëàâà VI
44. Там же.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
494
45. J.C. Crocker, «My brother the parrot», in J.D. Sapis and
J.C. Crocker, The Social Use of Metaphor (Philadelphia:
University of Pennsylvania Press, 1977); также обсуждается в:
Dan Sperber, «Apparently irrational beliefs», in Martin Hollis
and Steven Lukes, Rationality and Relativism (Oxford:
Blackwell, 1982).
46. Roy Bhaskar, The Possibility of Naturalism (Brighton:
Harvester, 1979), с. 80ff.
47. Carl G. Hempel, Philosophy of Natural Science (Englewood
Cliffs: PrenticeHall, 1966), с. 55.
48. «Classical social theory and the origins of modern sociology»,
in PCST.
49. См. NRSM, глава 1 и далее.
50. Charles Taylor; «Political theory and practice», in Christopher
Lloyd, Social Theory and Political Practice (Oxford: Clarendon
Press, 1983), с. 74. Для сравнения см. также Alasdair
MacIntyre, «The indispensability of political theory», in David
Miller and Larry Siedentop, The Nature of Political Theory
(Oxford: Clarendon Press, 1983).
51. Gunnar Myrdal, «The social sciences and their impact on
society», in Teodor Shanin, The Rules of the Game (London:
Tavistock, 1972), с. 348.
52. Niccolo Machiavelli, The Prince (Harmondsworth: Penguin,
1961), с. 69.
53. См. J. Maxwell Atkinson, Discovering Suicide (London:
Macmillan, 1978).
55. Skinner, The Foundations of Modern Political Thought.
56. Michael Oakeshott, On History (Oxford: Basil Blackwell, 1983).
57. Там же, с. 7.
58. Там же, с. 32.
59. Для сравнения см. Philip Abrams, Historical Sociology
(London: Open Books, 1982), стр. 300.
60. Lawrence Stone, The Past and the Present (London: Routledge,
1981), с. 16ff и далее.
61. G.R. Elton, The Practice of History (London: Fontana, 1967),
с. 173.
62. S.M. Lipset, «History and sociology: some methodological
considerations», in S.M. Lipset and Richard Hofstadter,
Sociology and History (New York: Basic Books, 1968), с. 22–23.
63. Для сравнения см.: Arthur L. Stinchcombe, Theoretical
Methods in Social History (New York: Academic Press, 1978).
Òåîðèÿ ñòðóêòóðàöèè, ýìïèðè÷åñêîå èññëåäîâàíèå
54. См. Quentin Skinner, The Foundations of Modern Political
Thought, 2 vols. (Cambridge: Cambridge University Press, 1978);
он же Machiavelli (Oxford: Oxford University Press, 1981).
64. Для сравнения см.: «Functionalism: aprиs la lutte», in SSPT.
65. См. «Classical social theory and the origins of modern
sociology», in PCST.
495
66. Charles Tilly, As Sociology Meets History (New York: Academic
Press, 1981), с. 37ff.
68. Stone, The Past and the Present, с. 19.
70. Emile Durkheim, review of Anthropo/Geographie, vol. 1,
L’Année Sociologique, vol. 3, 1898–1899, стр. 551. Однако и в
этой, и в других рецензиях Дюркгейм резко критикует
Ратцеля (Ratzel).
71. Lucien Febvre, A Geographical Introduction to History
(London: Routledge, 1950).
72. Для сравнения см., в том числе, Derek Gregory, Ideology,
Science and Human Geography (London: Hutchinson, 1978).
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
69. Friedrich Ratzel, Anthropogeographie (Stuttgart, 1899), vol. 1,
с. 23.
Ý. Ãèääåíñ
67. F. Braudel, The Mediterranean and Mediterranean World in the
Age of Philip II (London: Fontana, 1973), vol. 2, с. 757.
73. См., например, Amos H. Hawley, Human Ecology (New York:
Ronald Press, 1950).
74. Некоторые важные практические выводы по этой про
блеме представлены в: T. Carlstein, Time, Resources, Society
and Ecology (Lund: Department of Geography, 1980).
75. R. Park, «Human Ecology», American Sociological Review,
vol. 1, 1936, с. 2. Действительно, Парк (Park) иногда отчас
ти смягчает свою позицию.
Ãëàâà VI
76. Manuel Castells, «Is there an urban sociology?» in
C.G. Pickvance, Urban Sociology: Critical Essays (London:
Tavistock, 1976) и другие публикации. Для сравнения см.
также многотомные произведения Генри Лефевра
(Lefebvre).
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
496
77. См. особенно Allan Pred, «Power, everyday practice and the
discipline of human geography», in Space and Time in geography
(Lund: Gleerup, 1981); Nigel Thrift and Allan Pred, «Time
geography: a new beginnings», Progress in Human Geography,
vol. 5, 1981; and Allan Pred, «Structuration and place: on the
becoming of sense of place and structure of feeling», Journal
for the Theory of Social Behaviour, vol. 13, 1983.
78. Pred, «Structuration and place», с. 46.
79. Anne Buttimer and David Seamon, The Human Experience of
Space and Place (New York: St. Martin’s Press, 1980); YiFu
Tuan, «Rootedness versus sense of place», Landscape, vol. 24,
1980.
80. D. Amedeo and R.G. Colledge, An Introduction to Scientific
Reasoning in Geography (New York: Wiley, 1975), с. 35.
81. Derek Gregory, Ideology, Science and Human Geography
(London: Hutchinson, 1978), с. 73.
Ãëîññàðèé: îñíîâíûå ïîíÿòèÿ
è âàæíåéøèå òåðìèíû òåîðèè
ñòðóêòóðàöèè
Глоссарий включает неологизмы и термины, использу
емые нами в значениях, отличных от общепринятых. Со
ставляя его, мы стремились свести воедино приведенные в
тексте определения основных понятий, не углубляясь в их
дальнейшее толкование.
Авторитативные ресурсы (Authoritative resources). Немате
риальные ресурсы, вовлеченные в генерацию власти, из
влекаемые из способности использовать деятельность
человеческих существ; авторитативные ресурсы проис
текают из господства одних акторов над другими.
Аллокативные ресурсы (Allocative resources). Материальные
ресурсы, вовлеченные в генерацию власти (могущества),
включающие в себя как природное окружение, так и фи
зические артефакты; аллокативные ресурсы извлекаются
из господства человека над природой.
Внутренняя критика (Internal critique). Критический аппарат
социальной науки, посредством которого теории и науч
ные открытия оцениваются с позиций логической аргу
ментированности и наличия свидетельств, подтверждаю
щих их обоснованность.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Внешняя критика (External critique). Критика убеждений и прак
тических действий неосведомленных деятелей, извлекае
мая из теорий и открытий социальной науки.
Ý. Ãèääåíñ
Анализ стратегического поведения (Analysis of human conduct).
Социальный анализ, который имеет место в суспензии
социально воспроизводимых институтов и сосредоточи
вается на том, каким образом бкторы рефлексивно отра
жают то, что они делают, и как бкторы черпают правила и
ресурсы из строения взаимодействия.
497
Гомеостатические петли (Homeostatic loops). Каузальные фак
торы, которые обладают эффектом обратной связи с си
стемой воспроизводства, где эта обратная связь является
в значительной степени результатом непреднамеренных
последствий.
Двойная герменевтика (Double hermeneutic). Пересечение
двух оснований значения как логически необходимая часть
социальной науки, исполненный значения социальный
мир, образованный неосведомленными бкторами и мета
языками, изобретенными социологами; существует посто
янное «соскальзывание» от одного к другому, включен
ное в практику социологов.
Ãëîññàðèé
Диалектика контроля (Dialectic of control). Двойственный ха
рактер распределительного аспекта власти (власти как
контроля); каким образом менее могущественным удает
ся управлять ресурсами таким образом, чтобы устано
вить контроль над более могущественными в сложившей
ся системе властных отношений.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
498
Дискурсивное сознание (Discursive consciousess). То, что бкто
ры способны сказать о социальных условиях или дать это
му вербальное выражение, в особенности — об условиях
своих собственных действий; осведомленность, которая
имеет дискурсивную форму.
Дуальность структуры (Duality of structure). Структура как
посредник и как продукт поведения, которое она непре
рывно организует; структуральные свойства социальных
систем не существуют вне действия, а хронически подра
зумеваются в его производстве и воспроизводстве.
Институциональный анализ (Institutional analysis). Социальный
анализ, который осуществляется в суспензии умений и
знаний бкторов, имеющих дело с институтами, хроничес
ки воспроизводящими правила и ресурсы.
Интерсоциетальные системы (Intersocietal system). Социальные
системы, которые пересекают какие бы то ни было раздели
тельные линии, существующие между обществами и социе
тальными целостностями, включая агломерации обществ.
Историчность (Historicity). Идентификация истории как про
грессивного изменения, объединенная с когнитивной ути
лизацией такой идентификации для того, чтобы способ
ствовать этому изменению. Историчность включает в себя
особый взгляд на то, что представляет собой «история»,
который означает использование знания истории для ее
изменения.
Классово разделенное общество (Classdivided society). Аг
рарные государства, в которых имеет место достаточно
отчетливое разделение на классы, но где такое классовое
деление не является главным базисом или принципом орга
низации общества.
Контекстуальность (Contextuality). Ситуативный характер вза
имодействия в пространстве и времени, включающий в
себя ряд взаимодействий, одновременно присутствующих
бкторов и коммуникацию между ними.
Критерии валидности (обоснованности) (Validity criteria).
Критерии, к которым обращаются социологи, чтобы вы
носить суждение о своих теориях и открытиях и оцени
вать теории других.
Критерии правдоподобия (Credibility criteria). Критерии, ис
пользуемые деятелями для объяснения причин того, что
они делают, осознаваемые таким образом, чтобы помочь
обоснованному описанию того, что именно они делают.
Локальность (Locale). Физический регион, охватываемый как
часть ряда взаимодействий, имеющий определенные гра
ницы, которые помогают сконцентрировать взаимодей
ствие тем или иным образом.
Онтологическая безопасность (Ontological security). Конфи
денциальность или доверие, которые являют собою при
родный и социальный миры, включая базовые экзистен
циальные параметры самости и социальной идентич
ности.
Осведомленность (Knowledgeability). Все, что бкторы знают
(или во что верят) об обстоятельствах своей деятельнос
ти и деятельности других, черпаемое из производства и
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Общее знание (Mutual knowledge). Знание того, «как идти
дальше» в формах жизни, разделяемое непрофессиональ
ными бкторами и социологическими наблюдателями; не
обходимое условие приобретения доступа к валидным
описаниям социальной активности.
499
Ý. Ãèääåíñ
Мировое время (World time). Стечения исторических обсто
ятельств, которые оказывают влияние на природу эпизо
дов; эффекты понимания исторических прецедентов по
эпизодическим характеристикам.
Ãëîññàðèé
Кругооборот воспроизводства (Reproduction circuit). Инсти
туционализированный ряд отношений воспроизводства,
управляемый или каузальными петлями или рефлексив
ной саморегуляцией.
воспроизводства этой деятельности, включая подразуме
ваемое и дискурсивно доступное знание.
Практическое сознание (Practical consciousness). То, что окто
ры знают (или во что верят) о социальных условиях, вклю
чая, в особенности, условия их собственной деятельнос
ти, но не могут выразить это в дискурсивной форме; в
отличие от бессознательного практическое сознание «не
ограждается» барьерами, основанными на психологичес
кой репрессии.
Пространственно*временная дистанция (Timespace distan
ciation). Протяженность социальных систем во времени
и пространстве на основе механизмов социальной и сис
темной интеграции.
Ãëîññàðèé
Пространственно*временные пределы (Timespace edges).
Связи — как конфликтные, так и симбиотические — меж
ду обществами различающихся структуральных типов.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
500
Powered by TCPDF (www.tcpdf.org)
Противоречие (Contradiction). Противостояние таких струк
туральных принципов, каждый из которых зависит от дру
гих и тем не менее отвергает другие; деструктивные по
следствия, ассоциируемые с такими обстоятельствами.
Рационализация действия (Rationalization of action). Умение
индивидов — компетентных акторов — находить и объяс
нять причины и цели собственных действий в том виде, в
котором они имеют место быть, а также аргументирова
но излагать их другим людям.
Регионализация (Regionalization). Темпоральная, простран
ственная или пространственновременная дифференци
ация регионов внутри локальностей или между ними; по
нятие регионализации представляется нам существенным,
ибо уравновешивает предположения, согласно которым
общества определяются как стабильно гомогенные, уни
фицированные системы.
Рефлексивная саморегуляция (Reflexive selfregulation). Кау
зальные петли, реализующие в процессе воспроизводства
социальной системы эффект обратной связи, которая в
значительной степени определяется тем, что деятели зна
ют относительно механизмов воспроизводства системы
и используют в целях контроля.
Рефлексивный мониторинг действия (Reflexive monitoring of
action). Целенаправленный или преднамеренный харак
тер человеческого поведения, рассматриваемого в преде
лах общего потока активности деятеля; действие — это
не вереница дискретных актов, включающих в себя агре
гат намерений, а непрерывный процесс.
Рутинизация (Routinization). Привычный, воспринимаемый
как данное характер большинства повседневных соци
альных действий; преобладание привычных стилей и форм
поведения, управляющее ощущением онтологической бе
зопасности, равно как и управляемое им.
Система (System). Выстраивание по определенному образцу
через пространство и время социальных отношений, по
нимаемых как воспроизводимые практики. Социальные
системы различаются по степени собственной «систем
ности» и редко обладают тем типом внутреннего един
ства, который можно обнаружить в физических и биоло
гических системах.
Социальная интеграция (Social integration). Взаимный обмен
деятельностью между акторами в обстоятельствах совме
стного присутствия, понимаемый как непрерывность и
разъединенность столкновений.
Стратификационная модель (Stratification model). Представле
ние о субъекте деятельности, основанное на выделении трех
«слоев» (уровней) познания / мотивации: дискурсивное
сознание, практическое сознание и бессознательное.
Структуральные принципы (Structural principles). Принципы
организации социетальных целостностей; факторы, вклю
ченные в общее институциональное регулирование об
щества или типа общества.
Структуральные свойства (Structural properties). Структур
ные характеристики социальной системы, в особенности
институциональные характеристики, простирающиеся
через пространство и время.
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Структурация (Structuration). Структурирование социальных
отношений в пространстве и времени на основании прин
ципа дуальности структуры.
501
Ý. Ãèääåíñ
Структура (Structure). Правила и ресурсы, подразумеваемые
в процессе воспроизводства социальных систем. Струк
тура существует только как памятные следы, органичес
кая основа человеческой осведомленности и проявляет
себя в действии.
Ãëîññàðèé
Системная интеграция (System integration). Взаимодействие
между акторами или коллективностями, простирающая
ся в пространстве и во времени, вне условий совместного
присутствия.
Структуры (Structures). Ряды правил и ресурсов, подразуме
ваемые в институциональном выражении социальных си
стем. Исследование структур, включая структуральные
принципы, означает изучение главных аспектов отноше
ний трансформации/посредничества, оказывающих вли
яние на социальную и системную интеграцию.
Ãëîññàðèé
Эпизодическая характеризация (Episode characterization). Ука
зание на формы институциональных изменений в срав
нительных целях; эпизоды являются следствиями измене
ния, имеющего определенное начало, тенденции событий
и результаты, которые могут в определенной степени под
вергаться сравнению в абстракции от конкретных кон
текстов.
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
502
Áèáëèîãðàôèÿ
1. Abrams, Philip, Historical Sociology (London: Open
Books, 1982)
2. Alland, Alexander, Evolution and Human Behaviour
(Garden City: Natural History Press, 1967)
3. Alland, Alexander, Adaptation in Cultural Evolution (New
York: Columbia University Press, 1970)
4. Amedeo, D., R.G. Golledge, An Introduction to Scientific
Reasoning in Geography (New York: Wiley, 1975)
5. Anderson, Perry, Arguments Within English Marxism
(London: Verso, 1980)
6. Anscombe, G.E.M., «The first person», in Samuel
Guttenplan, Mind and Language (Oxford: Blackwell, 1972)
7. Appley M.H., Adaptation/Level Theory: A Symposium
(New York: Academic Press, 1971)
9. Ariès P., Centuries of Childhood (Harmondsworth:
Penguin, 1973)
11. Atkinson, Maxwell J., Discovering Suicide (London:
Macmillan, 1978)
12. Bachrach, Peter, and Morton S. Baratz, Power and Poverty
(New York: Oxford Universitu Press, 1970)
13. Badie, Bertrand, and Pierre Birnbaum, Sociologie de l’Etat
(Paris: Grasset, 1979)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
10. Artaud, Antonin, Le théаtre et la science (Paris: Seuil,
1974)
Ý. Ãèääåíñ
8. Archer, Margaret S., «Morphogenesis versus structuration:
on combining structure and action», British Journal of
Sociology, vol. 33, 1982
503
14. Banks, J.A., The Sociology of Social Movements (London:
Macmillan, 1972)
15. Barbagli, M., Disoccupazione intellettuale e sisterna
scolastico in Italia (Bologna: Il Mulino, 1974)
16. Becker, Ernest, The Birth and Death of Meaning (New
York: Free Press, 1962)
17. Bennett, John W., The Ecological Transition (New York:
Pergamon Press, 1976)
18. Benyon, Huw, Working for Ford (London: Allen Lane,
1973)
Áèáëèîãðàôèÿ
19. Bergström, Lars, The Alternatives and Consequences of
Actions (Stockholm: Almqvist, 1966)
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
504
20. Bettelheim, Bruno, The Informed Heart (Glencoe: Free
Press, 1960)
21. Bhaskar, Roy, The Possibility of Naturalism (Brighton:
Harvester, 1979)
22. Biddle, Bruce J., Role Theory (New York: Academic Press,
1979)
23. Blacking, John, The Anthropology of the Body (London:
Academic Press, 1977)
24. Blau, Peter M., «Structural effects», American
Sociological review, vol. 25, 1960
25. Blau, Peter M., «A formal theory of differentiation in
organizations»б American Sociological Review, vol. 35,
1970
26. Blau, Peter M., Approaches to the Study of Social Structure
(London: CollierMacmillan, 1975)
27. Blau, Peter M., «A macrosociological theory of social
structure», American Journal of Sociology, vol. 83, 1977
28. Blau, Peter M., Inequality and Heterogeneity (New York:
Free Press, 1977)
29. Blau, Peter M., «Comments on the prospects for a
nomothetic theory of social structure», Journal for the
Theory of Social Structure, vol. 13, 1983
30. Blumer, Herbert, «Collective behaviour», in Alfred M. Lee,
Principles of Sociology (New York: Barnes & Noble, 1951)
31. Boomer, Donald S., and D.M. Laver, «Slips of the tongue»,
British Journal of Disorders of Communication, vol. 3,
1968
32. Boudon, Raymond, The Uses of Structuralism (London:
Heinemann, 1971)
33. Boudon, Raymond, The Unintended Consequences of
Social Action (London: Macmillan, 1982)
34. Boughey, Arthur S., Man and the Environment (New York:
Macmillan, 1971)
36. Braudel, F., The Mediterranean and Mediterranean World
in the Age of Philip II, 2 vols., (London: Fontana, 1973)
37. Brazelton, T.B., et al., «The origins of reciprocity», in M.
Levis and L. Rosenblum, The Infant’s Effects on the
Caregiver (New York: Wiley, 1974)
38. Brown, Penelope, Stephen Levinson, «Universals in
language use: politeness phenomena», in Esther N. Goody,
Questions and Politeness (Cambridge: Cambridge
University Press, 1978)
40. Buttimer, Anne and David Seamon, The Human
Experience of Space and Place (New York: St Martin’s
Press, 1980)
42. Carlstein, T., et al., Timing Space and Spacing Time, vol.
I of Making Sense of Time (London: Arnold, 1978)
43. Carlstein T., Time, Resources, Society and Ecology (Lund:
Department of Geography, 1980)
44. Carlstein, T., «The sociology of structuration in time and
space: a timegeographic assessment of Giddens’s theory»,
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
41. Caillois, Roger, Man, Play and Games (London: Thames
& Hudson, 1962)
505
Ý. Ãèääåíñ
39. Bruner, J.S., Beyond the Information Given (New York: Norton,
1973)
Áèáëèîãðàôèÿ
35. Bourdieu, Pierre, Outline of a Theory of Practice
(Cambridge: Cambridge University Press, 1977)
Swedish Geographical Yearbook (Lund: Lund University
Press, 1981)
45. Carneiro, Robert L., «A theory of the origin of the state»,
Science, no. 169, 1970
46. Castells, Manuel, «Is there an urban sociology?», in C.G.
Pickvance, Urban Sociology: Critical Essays (London:
Tavistock, 1976)
47. Chapple, Eliot D., Culture and Biological Man (New York:
Holt, Rinehart & Winston, 1970)
Áèáëèîãðàôèÿ
48. Cherry, E.C., «Some experiments on the recognition of
speech with one or two ears», Journal of the Acoustical
Society of America, vol. 25, 1953
506
49. Childe, V. Gordon, The Progress of Archeology (London:
Watts, 1944)
50. Childe, V. Gordon, «Prehistory and Marxism», Antiquity,
vol. 53, 1979
51. Claessen, Henri J. M., Peter Skalnik, The Early State (The
Hague: Mouton, 1978)
52. Clark, P.A., «A review of the theories of time and structure
for organizational sociology», University of Aston
Management Centre Working Papers, no. 248, 1982
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
54. Cohen, G.A., Karl Marx’s Theory of History: A Defence
(Oxford: Clarendon Press, 1978)
Ý. Ãèääåíñ
53. Cohen, J., Man in Adaptation (Chicago: Aldine, 1968)
57. Collins, Randall, «Microtranslation as a theorybuilding
strategy», in K. KnorrCetina and A.V. Cicourel, Advances
in Social Theory and Methodology (London: Routledge,
1981)
55. Cohen, Ronald, «State origins: a reappraisal», in Claessen
and Skalnik, The Early State
56. Cohn, Norman, «Medieval millenarianism: its bearing
upon the comparative study of millenarian movements»,
in Silvia L. Trapp, Millenial Dreams in Action (The Hague:
Mouton, 1962)
58. Collins, Randall, «On the microfoundations of macro
sociology», American Journal of Sociology, vol. 86,
1981
59. Colson, F.H., The Week (Cambridge: Cambridge
University Press, 1926)
60. Comte, Auguste, Physique Sociale (Paris: Herman, 1975)
61. Crocker, J.C., «My brother the parrot», in J.D. Sapis and
J.C. Crocker, The Social Use of Metaphor (Philadelphia:
University of Pennsylvania Press, 1977)
62. Davidson, Donald, «Agency», in Essays on Actions and
Events (Oxford: Clarendon Press, 1980)
64. Deutsch, J.A., D. Deutsch, «Attention: some theoretical
considerations», Psychological Review, vol. 70, 1963
65. Ditton, Jason, The View from Goffman (London:
Macmillan, 1980)
66. Dobzhansky, Theodosius, Mankind Evolving (New Haven:
Yale University Press, 1962)
67. Dubos, René, Man Adapting (New Haven: Yale University
Press, 1965)
71. Durkheim, Emile, The Rules of Sociological Method
(London: Macmillan, 1982)
72. Eberhard, Wolfram, Conquerors and Rulers (Leiden: Brill,
1965)
73. Ehrlich, Paul R., et al., The Process of Evolution (New
York: McGrawHill, 1974)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
70. Durkheim, Emile, Socialism (New York: Collier
Macmillan, 1962)
507
Ý. Ãèääåíñ
68. Dumont, Louis, «Population growth and cultural change»,
Southwestern Journal of Anthropology, vol. 21, 1965
Áèáëèîãðàôèÿ
63. De Sola Pool, Ithiel, The Social Impact of the Telephone
(Cambridge, Mass: MIT Press, 1981)
74. Eldredge, Niles, and Ian Tuttersall, The Myths of Human
Evolution (New York: Columbia University Press, 1981)
75. Elias, Norbert, The Civilising Process (Oxford: Blackwell,
1978)
76. Elias, N., and J. Scotson, The Established and the Outsiders
(Leicester: University of Leicester Press, 1965)
77. Elster, Jon, Logic and Society, Contradictions and
Possible Worlds (Chichester: Wiley, 1978)
78. Elster, Jon, Ulysses and the Sirens (Cambridge: Cambridge
University Press, 1982)
Áèáëèîãðàôèÿ
79. Elton, G.R., The Practice of History (London: Fontana,
1967)
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
508
80. Ericksen, Gordon E., The Territorial Experience (Austin:
University of Texas Press, 1980)
81. Erikson, Erik H., Childhood and Society (New York:
Norton, 1963)
82. Erikson, Erik H., Identity and the Life Cycle (New York:
International Universities Press, 1967)
83. Erikson, Erik H., Identity, Youth and Crisis (London:
Faber & Faber, 1968)
84. Febvre Lucien, A Geographical Introduction to History
(London: Routledge, 1950)
85. Feinberg, Joel, «Action and responsibility», in Max Black,
Philosophy in America (Ithaca: Cornell University Press,
1965)
86. Feld, Maury D., The Structure of Violence (Beverly Hills:
Sage, 1977)
87. Forer, P., in Carlstein et al., Timing Space and Spacing
Time
88. Fortes, M., and E.E. EvansPritchard, African Political
Systems (London: Oxford University Press, 1940)
89. Foucault, Michel, Folie et déraison (Paris: Plon, 1961)
90. Foucault, Michel et al., Moi, Pierre Riviиre … (Paris,
Plon: 1973)
92. Frankel, Boris, Beyond the State (London: Macmillan,
11983)
93. Freud, Sigmund, «The Psychical mechanism of
forgetfulness» (1980)
94. Freud, Sigmund, An Outline of Psychoanalysis (London:
Hogarth, 1969)
95. Freud, Sigmund, Civilisation and its Discontents (London:
Hogarth, 1969)
96. Freud, Sigmund, Introductory Lecturers
Psychoanalysis (Harmondsworth: Penguin, 1974)
on
98. Fried, Morton H., The Evolution of Political Society (New
York: Random House, 1967)
99. Friedman, Andrew L., Industry and Labour (London:
Macmillan, 1977) 100. Fromkin, Victoria A., «The non
anomalous nature of anomalous utterances», Language,
vol. 47, 1971
101. Gadamer, HansGeorg, Truth and Method (London:
Sheed & Ward, 1975)
103. Gambetta, Diego, «Were they pushed or did they jump?»,
Ph.D., University of Cambridge, 1982
105. Gellner, Ernest, Thought and Change (London: Weidenfeld
& Nikolson, 1964)
106. Gibson, J.S., The Ecological Approach to Visual
Perception (Boston: HoughtonMifflin, 1979)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
104. Garfinkel, Harold, «A conception of, and experiments
with, «trust» as a condition of stable concerted actions»,
in O.J. Harvey, Motivation and Social Interaction (New
York: Ronald Press, 1963)
509
Ý. Ãèääåíñ
102. Gailey, H.A., A History of Africa, 1800 to the Present, 2
vols. (New York: HoughtonMifflin, 1970–1972)
Áèáëèîãðàôèÿ
97. Freud, Sigmund, The Psychopathology of Everyday Life
(Harmondsworth: Penguin, 1975)
107. Giddens, A., Capitalism and Modern Social Theory
(Cambridge: Cambridge University Press, 1971)
108. Giddens, A., New Rules of Sociological Method (London:
Hutchinson / New York: Basic Books, 1976)
109. Giddens, A., Studies in Social and Political Theory
(London: Hutchinson / New York: Basic Books, 1976)
110. Giddens, A., Central Problems in Social Theory (London:
Macmillan / Berkeley: University of California Press, 1979)
Áèáëèîãðàôèÿ
111. Giddens, A., The Class Structure of the Advanced
Societies, rev. edn. (London: Hutchinson / New York:
Harper & Row, 1981)
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
510
112. Giddens, A., A Contemporary Critique of Historical
Materialism, vol. 1 (London: Macmillan / Berkeley:
University of California Press, 1981)
113. Giddens, A., Profiles and Critiques in Social Theory
(London: Macmillan / Berkeley: University of California
Press, 1982)
114. Ginzburg, Carlo, The Cheese and the Worms (London:
Routledge, 1980)
115. Goffman, Erving, Asylums (Harmondsworth: Penguin,
1961)
116. Goffman, Erving, Behaviour in Public Places (New York:
Free Press, 1963)
117. Goffman, Erving, Interaction Ritual (London: Allen Lane,
1972)
118. Goffman, Erving, Frame Analysis (New York: Harper,
1974)
119. Goffman, Erving, Forms of Talk (Oxford: Blackwell, 1981)
120. Goffman, Erving, The Presentation of Self in Everyday
Life (New York: Doubleday, 1959)
121. Gorz, André, Farewell to the Working Class (London:
Pluto, 1982)
122. Gouldner, Alvin W., The Coming Crisis of Western
Sociology (London: Heinemann, 1971)
123. Gregory, Derek, «Solid geometry: Notes on the recovery
of spatial structure», in Carlstein et al., Timing and
Spacing Time
124. Gregory, Derek, Ideology, Science and Human
Geography (London: Hutchinson, 1978)
125. Gregory, Derek, Regional Transformation and Industrial
Revolution (London: Macmillan, 1982)
126. Grousset, René, The Empire of the Steppes (New
Brunswick: Rutgers University Press, 1970)
127. Habermas, Jürgen, Zur Logik der Sozialwissenschaften
(Tübingen: Siebeck & Mohr, 1967)
129. Habermas, Jürgen, Communication and the Evolution of
Society (Boston: Beacon, 1979)
130. Habermas, Jьrgen, Theorie des kommunikativen
Handelns, 2 vols. (Frankfurt: Suhrkamp, 1981)
131. Hägerstrand, T., «What about people in regional
science?», Papers of the Regional Science Association,
vol. 24, 1970
132. Hägerstrand, T., «Space, Time and human conditions»,
in A. Karlqvist, Dynamic Allocation of Urban Space
(Farnborough: Saxon House, 1975)
135. Hall, Edward T., The Silent Language (New York:
Doubleday, 1959)
136. Hall, Edward T., The Hidden Dimension (London: Bodley
Head, 1966)
137. Harding, Thomas G., «Adaptation and stability», in
Sahlins and Service, Evolution and Culture
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
134. Hägerstrand, T., «Survival and arena: on the lifehistory
of individuals in relation to their geographical
environment», in Carlstein et al., Human Geography and
Time Geography, vol. 2 of Making Sense of Time
511
Ý. Ãèääåíñ
133. Hägerstrand, T., Innovation as a Spatial Process
(Chicago: University of Chicago Press, 1976)
138. Harré, R., and P.F. Secord, The Explanation of Social
Behaviour (Oxford: Blackwell, 1972)
139. Hawley, Amos H., Human Ecology (New York: Ronald
Press, 1950)
140. Hayek, F.A. Individualism and Economic Order
(Chicago: University of Chicago Press, 1949)
141. Hempel, Carl G., Philosophy of Natural Science
(Englewood Cliffs: PrenticeHall, 1966)
Áèáëèîãðàôèÿ
142. Hilferding, Rudolf, Finance Capital (London: Routledge,
1981)
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
512
143. Hodgson, Marshall G.S., «The interrelations of societies
in history», Comparative Studies in Society and History,
vol. 5, 1962–3
144. Huizinga, Jan, Homo Ludens (London: Routledge, 1952)
145. Huxley, Julian, «Evolution, cultural and biological», in
William C. Thomas, Current Anthropology (Chicago:
University of Chicago Press, 1956)
146. Ingham, G.K., Capitalism Divided? The City and Industry
in Britain (London: Macmillan, 1984)
147. Janelle, D.G., «Spatial reorganization : a model and
concept», Annals of the Association of American
Geographers, vol. 58, 1969
148. Kardiner, A., The Individual and His Society (New York:
Columbia University Press, 1939)
149. Kautsky, John H., The Politics of Aristocratic Empires
(Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1982)
150. Kelley, Allyn L., «The evidence for Mesopotamian
influence in predynastic Egypt», Newsletter of the Society
for the Study of Egyptian Antiquities, vol. 4, no. 3, 1974
151. Koppers, W., «L’origine de l’Etat», 6th International
Congress of Anthropological and Ethnological Studies,
Paris, 1963, vol. 2
152. Krader, Lawrence, Formation of the State (Englewood
Cliffs: PrenticeHall, 1968)
153. Labov, William, «Rules for ritual insults», in David
Sudnow, Studies in Social Interaction (New York: Free
Press, 1972)
154. Laing, R.D., Self and Others (Harmondsworth: Penguin,
1971)
155. Layder, Derek, Structure, Interaction and Social Theory
(London: Routledge, 1981)
156. Leibowitz, A., «Family background and economic success:
a review of the evidence», in P. Taubman, Kinometrics:
Determinants of Socio/economic Success Between and
Within Families (Amsterdam: North Holland, 1977)
157. Lenski, G., Power and Privilege (New York: McGraw
Hill, 1966)
159. LéviStrauss, Claude, Totemism (London: Merlin, 1964)
160. LéviStrauss, Claude, The Savage Mind (London:
Weidenfeld & Nicolson, 1966)
161. LéviStrauss, Claude, Structural Anthropology (London :
Allen Lane, 1968)
163. Lockwood, David, «Social integration and system
integration», in George Z. Zollschan and W. Hirsch,
Exploration in Social Change London: Routledge, 1964)
165. Luhmann, Niklas, «Funktion und Kausalitдt», in
Soziologische Aufklärung (Kéln — Opladen, 1970)
166. Luhmann, Niklas, Trust and Power (Chichester: Wiley, 1979)
167. Lukes, Steven, Power: A Radical View (London:
Macmillan, 1974)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
164. Lowie, Robert, The Origin of the State (New York:
Harcourt, Brace, 1927)
513
Ý. Ãèääåíñ
162. Lipset, S.M., «History and sociology: some
methodological considerations», in S.M. Lipset and
Richard Hofstadter, Sociology and History (New York:
Basic Books, 1968)
Áèáëèîãðàôèÿ
158. Lenski, G., Human Societies (New York: McGrawHill,
1970)
168. Lukes, Steven, «Methodological individualism
reconsidered», in Essays in Social Theory (London:
Macmillan, 1977)
169. Machiavelli, Niccolo, The Prince (Harmondsworth:
Penguin, 1961)
170. MacIntyre, Alasdair, «The indispensability of political
theory», in David Miller and Larry Siedentop, The Nature
of Political Theory (Oxford: Clarendon Press, 1983)
171. MacIntyre, Alasdair, After Virtue (London: Duckworth,
1981)
Áèáëèîãðàôèÿ
172. Mackie, J.L., «The transcendental «I», in Zak Van Straaten,
Philosophical Subjects (Oxford: Clarendon Press, 1980)
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
514
173. McLuhan, Marshall, The Gutenberg Galaxy (London:
Routledge, 1962)
174. Manners, Robert A., Process and Pattern in Culture
(Chicago: Aldine, 1964)
175. Marcuse, Herbert, Eros and Civilization (New York: Vintage,
1955)
176. Marsh, Peter, et al., The Rules of Disorder (London : Routledge,
1978)
177. Marx, Karl, «Preface» to A Contribution to the Critique
of Political Economy in Karl Marx and Friedrich Engels,
Selected Writings (London: Lawrence & Wishart, 1968)
178. Marx, Karl, Capital (London: Lawrence & Wishart, 1970)
179. Marx, Karl, Grundrisse (Harmondsworth: Penguin, 1976)
180. Mayhew, Bruce H., «Structuralism versus individualism»,
Parts 1 and 2, Social Forces, vol. 59, 1980
181. Mayhew, Bruce H., «Causality, historical particularism
and other errors in sociological discourse», Journal for
the Theory of Social Behaviour, vol. 13, 1983
182. Maynard, Douglas W., and Wilson, Thomas P., «On the
reification of social structure», in Scott G. McNall and
Gary N. Howe, Current Perspectives in Social Theory
(Greenwich, Conn.: JAI Press 1980), vol. 1
183. Meggers, Betty J., Evolution and Anthropology: A
Centennial Appraisal (Washington: Anthropological
Society, 1959)
184. Melbin, M., «The colonization of time», in Carlstein et
al., Timing Space and Spacing Time
185. MerleauPonty, M., Phenomenology of Perception
(London: Routledge, 1974)
186. Meringer, R., and C. Mayer, Versprechen und Verlesen
(Vienna, 1895)
187. Merton, R.K., «Manifest and latent functions», in Social
Theory and Social Structure (Glencoe: Free Press, 1963)
189. Mumford, Lewis, «University city», in Carl H. Kraeling
and Robert M. Adams, City Invisible (Chicago: University
of Chicago Press, 1960)
190. Munson, Ronald, Man and Nature (New York: Felta,
1971)
191. Myrdal, Gunnar, «The social sciences and their impact on
society», in Teodor Shanin, The Rules of the Game
(London: Tavistock, 1972)
Áèáëèîãðàôèÿ
188. Mommsen, Wolfgang, «Max Weber’s political sociology
and his philosophy of world history», International Social
Science Journal, vol. 17, 1965
515
192. Nadel, S.F., A Black Byzantium (London: Oxford
University Press, 1942)
194. Neisser, Ulric, Cognition and Reality (San Francisco:
Freeman, 1976)
196. Nisbet, Robert A., Social Change and History (London:
Oxford University Press, 1969)
197. Oakeshott, M., On History (Oxford: Blackwell, 1983)
198. Offe, Claus, Strukturprobleme des kapitalistischen Staates
(Frankfurt: Suhrkamp, 1975)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
195. Neisser, Ulric, Memory Observed (San Francisco:
Freeman, 1982)
199. Offe, Claus, Berufsbildungsreform (Frankfurt: Suhrkamp,
1975)
200. Offe, Claus, and Ronge Volker, «Theses on the theory of
the state», New German Critique, vol. 6, 1975
201. Oliver, Douglas L., Ancient Tahitian Society (Honolulu:
University of Hawaii Press, 1974)
202. Olson, Mancur, The Logic of Collective Action
(Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1965)
Áèáëèîãðàôèÿ
203. Palm, R., and A. Pred, «The status of American women: a
timegeographic view», in D.A. Lanegran and R. Palm,
An Invitation to Geography (New York: McGrawHill,
1978)
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
516
204. Park, R., «Human ecology», American Sociological
Review, vol. 42, 1936
205. Parkes, Don, and Nigel Thrift, Times, Spaces and Places
(Chichester: Wiley, 1980)
206. Parsons, Talcott, «Evolutionary universals in society»,
American Sociological Review, vol. 29, 1964
207. Parsons, Talcott, Societies: Evolutionary and
Comparative Perspectives (Englewood Cliffs: Prentice
Hall, 1966)
208. Parsons, Talcott, The System of Modern Societies
(Englewood Cliffs: PrenticeHall, 1971)
209. Piers, G., and Singer, M.B., Shame and Guilt (Springfield:
Addison, 1963)
210. Pitkin, Hanna F., Wittgenstein and Justice (Berkeley:
University of California Press, 1972)
211. Pocock, J.G.A., «The origins of the study of the past»,
Comparative Studies in Society and History, vol. 4,
1961–2
212. Polanyi Karl, et al., Trade and Market in the Early
Empires (New York: Free Press, 1957)
213. Pollard, Andrew, «Teacher interest and changing
situations of survival threat in primary school classrooms»,
in Peter Woods, Teacher Strategies (London: Croom
Helm, 1980)
214. Pred, Allan, «The choreography of existence: comments
on Hдgerstrand’s timegeography», Economic
Geography, vol. 53, 1977
215. Pred, Allan, «The impact of technological and institutional
innovations of life content: some timegeographic obser
vations», Geographical Analysis, vol. 10, 1978
216. Pred, Allan, «Power, everyday practice and discipline of
human geography», in Space and Time in Geography
(Lund: Gleerup, 1981)
218. Psathas, George, Everyday Language: Studies in
Ethnomethodology (New York: Irvington, 1979)
219. Rappaport, Roy A., «Ritual, sanctity and cybernetics»,
American Anthropologist, vol. 73, 1971
220. Ratzel, Friedrich, Anthropo/Geographie, 2 vols.,
(Stuttgart, 1890–1891)
221. Renfrew, Colin, «Space, time and polity», in J. Friedman
and M.J. Rowlands, The Evolution of Social Systems
(London: Duckworth, 1977)
223. Rose, Gillian, The Melancholy Science (London:
Macmillan, 1978)
225. Sacks, Harvey, and Emmanuel A. Schegloff, «A simplest
systematics for the organisation of turntaking in
conversation», Language, vol. 50, 1974
226. Sahlins, Marshall D., and Elman R. Service, Evolution and
Culture (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1960)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
224. Rykwert, Joseph, The Idea of a Town (London: Faber &
Faber, 1976)
517
Ý. Ãèääåíñ
222. Ricoeur, Paul, «Existence and hermeneutics», in The
Conflict of Interpretations (Evanston: Northwestern
University Press, 1974)
Áèáëèîãðàôèÿ
217. Pred, Allan, «Structuration and place: on the becoming
of sense of place and structure of feeling», Journal for the
Theory of Social Behaviour, vol. 13, 1983
227. Sargant, William, Battle for the Mind (London, Pan,
1959)
228. Sartre, JeanPaul, Critique of Dialectical Reason
(London: New Left Books, 1976)
229. Schafer, Kermit, Prize Bloopers (Greenwich, Conn.:
Fawcett, 1965)
230. Schelling, Thomas, «Dynamics models of segregation»,
Journal of Mathematical Sociology, vol. 4, 1971
231. Schelling, Thomas, «On the ecology of micromotives»,
Public Interest, vol. 25, 1971
Áèáëèîãðàôèÿ
232. Schintholzer, Birgit, Die Auflosung des Geschichtbegriffs
in Strukturalismus, doctoral dissertation, Hamburg, 1973
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
518
233. Searle, John R., Speech Acts (Cambridge: Cambridge
University Press, 1969)
234. Service, Elman R., Origins of the State and Civilization
(New York: Norton, 1975)
235. Shils, Edward, Tradition (London: Faber & Faber,
1981)
236. Shotter, John, «Duality of structure» and «intentionality»
in an ecological psychology», Journal for the Theory of
Social Behaviour, vol. 13, 1983
237. Skinner, Quentin, The Foundations of Modern Political
Thought, 2 vols. (Cambridge: Cambridge University Press,
1978)
238. Skinner, Quentin, Machiavelli (Oxford: Oxford
University Press, 1981)
239. Skocpol, Theda, States and Social Revolutions
(Cambridge: Cambridge University Press, 1979)
240. Sieber, Sam D., Fatal Remedies (New York: Plenum Press,
1981)
241. Spencer, Herbert, The Principles of Sociology (New York:
Appleton, 1899)
242. Spengler, Oswald, The Decline of the West (London: Allen
& Unwin, 1961)
243. Sperber, Dan, «Apparently irrational beliefs», in Martin
Hollis and Steven Lukes, Rationality and Relativism
(Oxford: Blackwell, 1982)
244. Stebbins, L., The Basis of Progressive Evolution (Chapel
Hill: University of North Carolina Press, 1969)
245. Steward, Julian H., Theory of Culture Change (Urbana:
University of Illinois Press, 1955)
246. Stinchcombe, Arthur L., Theoretical Methods in Social
History (New York: Academic Press, 1978)
247. Stocking, George W., Race, Culture and Evolution (New
York: Free Press, 1968)
249. Strawson, P.F., The Bounds of Sense (London, Methuen,
1966)
250. Sullivan, Harry Stack, The Interpersonal Theory of
Psychiatry (London: Tavistock, 1955)
251. Tax, Sol, The Evolution of Man (Chicago: University of
Chicago Press, 1960)
252. Taylor, Charles, «Political theory and practice», in
Christopher Lloyd, Social Theory and Political Practice
(Oxford: Clarendon Press, 1983)
255. Theodorson, George A., Studies in Human Ecology (New
York: Row, Peterson, 1981)
256. Thompson, E.P., The Making of the English Working Class
(Harmondsworth: Penguin, 1968)
257. Thompson, E.P., The Poverty of Theory (London: Merlin,
1978)
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
254. Thalberg, Irving, «Freud’s anatomies of self», in Richard
Wollheim, Freud, A Collection of Critical Essays (New
York: Doubleday, 1974); revised in Richard Wollheim and
James Hopkins, Philosophical Essays on Freud
(Cambridge: Cambridge University Press, 1982)
519
Ý. Ãèääåíñ
253. Tenbrük, F.H., «Zur deutschen Rezeption der Rollanalyse»,
Kélner Zeitschrift für Soziologie, vol. 3, 1962
Áèáëèîãðàôèÿ
248. Stone, Lawrence, The Past and the Present (London:
Routledge, 1981)
258. Thompson, J.B., Critical Hermeneutics (Cambridge:
Cambridge University Press, 1981)
259. Thrift, Nigel, «On the determination of social action in
space and time», Society and Space, vol. 1, 1982
260. Thrift, Nigel, «Flies and germs: a geography of knowledge»,
in Derek Gregory and John Urry, Social Relations and
Spatial Structures (London: Macmillan, 1984)
261. Thrift, Nigel, and Allan Pred, «Timegeography: a new
beginning», Progress in Human Geography, vol. 5, 1981
Áèáëèîãðàôèÿ
262. Tilly, Charles, As Sociology Meets History (New York:
Academic Press, 1981)
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
520
263. Toulmin, Stephen, «The genealogy of «consciousness» in
Paul F. Secord, Explaining Human Behaviour (Beverly
Hills: Sage, 1982)
264. Touraine, Alain, The Self Production of Society (Chicago:
University of Chicago Press, 1977)
265. Treisman, A.M., «Strategies and models of selective
attention», Psychological Review, vol. 76, 1969
266. Turner, Stephen P., «Blau’s theory of differentiation: is it
explanatory?», Sociological Quarterly, vol. 18, 1977
267. Tuan, YiFu, «Rootedness versus sense of place»,
Landscape, vol. 24, 1980
268. Utz, Pamela J., «Evolutionism revisited», Comparative
Studies in Society and History, vol. 15, 1973
269. van Doorn, Jacques, The Soldier and Social Change
(Beverly Hills: Sage, 1975)
270. Vayda, Andrew P., Environment and Cultural Behaviour
(New York: Natural History Press, 1969)
271. Vico, G., The New Science (Ithaca: Cornell University Press,
1968)
272. Vygotsky, L.S., Mind in Society (Cambridge, Mass.:
Harvard University Press, 1978)
273. Waley, Arthur, Three ways of Thought in Ancient China
(London: Allen & Unwin, 1939)
274. Wallace, Walter L., «Structure and action in the theories
of Coleman and Parsons», in Blau, Approaches to the Study
of Social Structure
275. Wallerstein, Immanuel, The Modern World/System (New
York: Academic Press, 1974)
276. Watkins, J.W.N., «Historical explanation in the social
sciences», in P. Gardiner, Theories of History (Glencoe,
Free Press, 1959)
277. Weber, Max, Economy and Society, 2 vols. (Berkeley:
University of California Press, 1978)
278. Weber, Max, The Methodology of the Social Sciences
(Glencoe: Free Press, 1949)
280. White, Leslie A., «Diffusion vs evolution: an antievolutionist
fallacy», American Anthropologist, vol. 44, 1945
281. White, Leslie A., «Evolutionary stages, progress, and the
evaluation of cultures», Southwestern Journal of
Anthropology, vol. 3, 1947
282. White, Leslie A., The Evolution of Culture (New York:
McGrawHill, 1959)
284. Wieder, Lawrence D., «Telling the code», in Roy Turner,
Ethnomethodology (Harmondsworth: Penguin, 1974)
286. Wilson, John A., The Culture of Ancient Egypt (Chicago:
University of Chicago Press, 1951)
287. Wilson, Thomas P., «Qualitative «versus» quantitative
methods in social research», Department of Sociology,
university of California at Santa Barbara, 1983 (mimeo);
published in German in the Kцlner Zeitschrift fur
Soziologie und Sozialpsychologie, vol. 34, 1982
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
285. Willis, Paul, Learning to Labour (Farnborough: Saxon
House, 1977)
521
Ý. Ãèääåíñ
283. Whyte, Anne, «Systems as perceived», in J. Friedman and
M.J. Rowlands, The Evolution of Social Systems
(Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1978)
Áèáëèîãðàôèÿ
279. Wertheimer, M., «Psychomotor coordination of auditory
and visual space at birth», Science, vol. 134, 1962
288. Winch, Peter, The Idea of a Social Science (London:
Routledge, 1963)
289. Wittgenstein, Ludwig, Philosophical Investigations
(Oxford: Blackwell, 1972)
290. Wolf, Dennie, «Understanding others: a longitudinal case
study of the concept of independent agency», in George
E. Forman, Action and Thought (New York: Academic
Press, 1982)
291. Wright, Erik Olin, Class, Crisis and the State (London:
New Left Books, 1978)
Áèáëèîãðàôèÿ
292. Wright, Henry T., and Gregory Johnson, «Population,
exchange and early state formation in southwestern Iran»,
American Anthropologist, vol. 77, 1975
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
522
293. Zerubavel, Evitar, Patterns of Time in Hospital Life
(Chicago: University of Chicago Press, 1979)
294. Zerubavel, Evitar, Hidden Rhythms (Chicago: University
of Chicago Press, 1981)
295. Ziff, Paul, Semantic Analysis (Ithaca: Cornell University
Press, 1960)
Элементы теории
структурации .................................... 38
Деятель и деятельность ...................................................... 43
Деятельность и власть ........................................................55
Структура и структурация................................................. 58
Дуальность структуры ....................................................... 69
Формы институтов .............................................................. 74
Время, тело, взаимодействия ............................................. 81
Комментарии ....................................................................... 85
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Рефлексивность, дискурсивное и практическое
сознание ............................................................................... 90
Бессознательное, время, память ........................................ 94
Эриксон: тревожность и доверие .................................... 101
Рутинизация и мотивация ................................................ 111
Присутствие, соприсутствие и социальная интеграция 116
Гофман: взаимодействия и рутины .................................. 121
Сериальность ..................................................................... 127
Разговоры и рефлексивность ........................................... 134
Позиционирование ........................................................... 141
Критические замечания: Фрейд о подтекстах языка ..... 152
Комментарии ..................................................................... 168
523
Ý. Ãèääåíñ
Глава II. Сознание, самость и
социальные взаимодействия ...... 89
Ñîäåðæàíèå
Глава I.
Глава III. Время, пространство и
регионализация ................................ 174
Ñîäåðæàíèå
Временная география ....................................................... 174
Критические замечания .................................................... 182
Модели регионализации ................................................... 186
Передний и задний планы ................................................ 190
Раскрытие и «самость» ..................................................... 195
Регионализация как родовая характеристика ................ 199
Время, пространство, контекст ....................................... 202
Против «микро» и «макро»: социальная и системная
нтеграция ........................................................................... 210
Критические замечания: Фуко об образовании
времени и пространства .................................................... 217
Комментарии ..................................................................... 235
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
524
Глава IV. Структура, система,
социальное воспроизводство ..... 239
Общества и социальные системы ..................................... 240
Структура и принуждение: Дюркгейм и другие ............ 247
Три значения понятия «принуждение» .......................... 254
Принуждение и рейфикация ........................................... 260
Понятие структуральных принципов ............................. 262
Структуры, структуральные свойства ............................ 267
Противоречие .................................................................... 277
Сотворение истории ......................................................... 285
Критические замечания: «Структурная социология»
и методологический индивидуализм ............................... 293
Блау: версия структурной социологии ........................... 293
Альтернатива? Методологический индивидуализм ...... 301
Комментарии ........................................................................ 311
Глава V.
Изменение, эволюция
и власть ................................................ 318
Эволюционизм и социальная теория .............................. 320
Адаптация .......................................................................... 325
Эволюция и история ......................................................... 329
Анализ социальных изменений ....................................... 339
Изменения и власть .......................................................... 354
Критические замечания: Парсонс об эволюции ............. 362
Комментарии ..................................................................... 376
Глава VI. Теория структурации,
эмпирическое исследование
и социальная критика .................. 384
Глоссарий:
Основные понятия и важнейшие термины теории
структурации ..................................................................... 497
Библиография ................................................................... 503
Ñîäåðæàíèå
Повторение базовых понятий .......................................... 384
Анализ стратегического поведения ................................. 393
Непреднамеренные последствия: критика
функционализма ............................................................... 399
Дуальность структуры ..................................................... 404
Проблема структурального принуждения ..................... 413
Противоречие и эмпирическое изучение конфликта .... 421
Институциональная стабильность и изменение ............. 432
Объединяя темы: теория структурации и формы
исследования ..................................................................... 441
Общее знание против здравого смысла........................... 450
Обобщения в социальной науке ...................................... 462
Практические применения социальной науки ............... 467
Критические замечания: Социальная наука, история
и география ........................................................................ 475
Комментарии ..................................................................... 492
525
Ý. Ãèääåíñ
«Óñòðîåíèå îáùåñòâà»
Научное издание
Гидденс Энтони
Устроение общества:
Очерк теории структурации
Группа допечатной подготовки изданий:
Амитон Е.Л.
Андрианова Т.И.
Исакова Т.В.
Коновалова Т.Ю.
Крылов К.А.
Подписано в печать 02.04.2018. Формат 84108/32.
Бумага офсетная. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 27,72. Тираж 300 экз. Заказ №
Издательство «Академический проект»
(общество с ограниченной ответственностью),
адрес: 111399, г. Москва, ул. Мартеновская, 3;
сертификат соответствия
№ РОСС RU. АЕ51. Н 16070 от 13.03.2012;
орган по сертификации РОСС RU.0001.11АЕ51
ООО «Профисертификат».
Отпечатано: Публичное акционерное общество
«Т8 Издательские Технологии»,
адрес: 109316, г. Москва, Волгоградский просп., 42, корп. 5,
телефон: +7 495 221 8980
По вопросам приобретения книги
просим обращаться в издательство:
телефоны: +7 495 305 3702, +7 495 305 6092,
факс: +7 495 305 6088,
email: info@aprogect.ru, zakaz@aprogect.ru,
интернетмагазин: www.academpro.ru.
