К пяти годам Тима подхватил свою первую зависимость — он стал игроманом. Играл он с просыпу, не успев вылезти из-под одеяла. Мама с трудом его умывала, впихивала в одежду, тащила на кухню, где с ложечки заправляла в него завтрак. В детском саду он воспитал воспитателей, которые уж опустили руки — болен безнадежно, пусть сидит со своим смартфоном.
Мама признала бы Тиму инвалидом, или, по крайней мере, сочла бы его болящим ребенком, если бы имела время и дух что-нибудь еще осознавать и считать поверх того, что уже приходилось держать в голове.
В выходные родители вели Тиму на детскую площадку — подышать. Здесь он прилипал к группе таких же болящих игроманов, и они сражались в сети или имитировали общение в играх-симуляторах.
Даже в церкви перед причастием он прятался в комнатке для детей и играл, пока его не выгоняли вездесущие старушки. Впрочем, довольно быстро он воспитал и их.
Вечером же Тима часто впадал в истерики, потому что папа забирал телефон, строго требовал подчинения и угрожал вовсе изъять игрушку.
А когда ребенок, наконец, засыпал, родители уединялись на кухне, пили терпкий чай и держали совет, вроде военного, потому что Тимин папа служил офицером в ближайшей части.
В очередной такой военсовет случайным своим звонком вклинился папин отец, дед по совместительству, которого Тима ни разу не видел, ибо жил тот где-то далеко. Проведав о зависимости, дед вознамерился срочно прилететь и спасти единственного внука.
Зная придурковатость деда, отец пытался того отговорить. Но придурковатость — она ведь непобедима и непрошибаема, и справиться с нею тяжелее, чем с зависимостью. А потому через несколько дней дед уже звонил в дверь.
Отец открыл и впустил в их размеренную жизнь ненормального старика — взъерошенного, пучеглазого деда, похожего на состарившегося Карслона с морозными ожогами на одутловатом лице, с низким и хриплым пропитым голосом, выпуклым брюхом и короткими ножками. В деревне все его так и звали — Карлсон, который…
К вечеру дед уже и сам дул на терпкий чай, от чего его пухлое лицо раздувалось до размеров тыквы, и хрипло возмущался зависимостями:
— Была у меня одна, — заметил он с бравадой бывалого солдата. — Алкогольная. Да, представьте себе!
И он прервался для паузы, будто ожидая, что присутствующие удивятся и шокируются таким заявлением, исходящим от матерого алкоголика.
Но окружающие промолчали, сдерживая вздохи, и дед утвердил:
— Но с зависимостью покончено, — Он опять помолчал, но, не дождавшись встречных вопросов, для прочности, вроде твердой печати в конце документа, заверил: — Уже семь лет без зависимости. Семь!
На следующий день Тиму пришлось оставить дома, ибо дед не остановился бы и перед походом в детский сад, если того требовало спасение внука. А дед в детском саду — это уж слишком, перед такой катастрофой любая зависимость выглядела недоразумением вроде легкого насморка с утра.
Тима начал день с новой «игрухи», поскольку ему требовались больше ярких впечатлений для защиты от странного толстяка, который не сводил с него глаз все утро.
Только Тима пробил первый уровень игры, как в комнату ввалился больной старик, и жестоко вскрикивая от боли, завалился прямо на пол.
— Спасите! — поддельно и неубидетельно стонал он. — Тяжелое ранение в ногу! Проклятые белки!
Тима не нашелся как отреагировать в столь экстремальной ситуации, он только вскочил в кресле, отложил бережно телефон на полку с мелочевкой и уставился на страждущего.
— Срочно… — стонал и корчился дед на полу. — Нужен медицинский шоколад…
Тима не имел медицинского шоколада, да и не слышал, чтобы кто-то лечил ранение ноги едой. Но, на всякий случай, согласился показать деду магазин, в котором шоколад имелся, пусть и не совсем лечебный. Дед как ни в чем не бывало поднялся, снарядился сам и снарядил внука, и они отправились в нелепое и дурацкое путешествие.
Дед оказался настолько необычным и, как говорил папа — придурковатым, что Тима, пожалуй, назвал бы его совсем необычным. Или совершенно необычным, если между этими словами есть разница.
Дойдя до центра военного городка, они свернули в детский магазин, где вооружились двумя стрекочущими автоматами на батарейках и солнечными очками. Погода в тот день скорей склонялась к пасмурной, чем к солнечной, но дед пояснил, что очки помогут им оставаться незамеченными. Тима не понимал, как очки от солнца могут укрыть двух человек, один из которых, к тому же, толст как Марио, и сделать их незаметными. Но очки ему понравились.
Возле парка деда опять атаковал приступ боли в ноге, и он пустился отстреливать ворон из игрушечного автомата, потому что, с его слов, все это их проделки.
Прохожие с опаской косились на полоумного старика с ребенком, устроившим в парке слишком уж развязную перестрелку. Но Тиме и перестрелка понравилась, хотя, против ворон он ничего не имел.
Наконец, заполучив плитку целительного шоколада, дед разделил ее поровну — по-солдатски, и они, сидя на парковой скамейке и весело болтая короткими ногами, съели весь медицинский комплект за раз.
И тут дед увидел нечто, что преследовало его, вероятно, всю жизнь:
— А это что за острые палки воткнулись в небо? — спросил он удивленно и как-то неуместно ошарашенно и указал на недалекий горизонт, который в таком крошечном городке находился буквально в двух кварталах.
— Это не палки, — объяснил Тима очевидную и простую вещь. — Это деревья такие, сосны называются. Там лес.
— Так и знал! — подтвердил дед какие-то свои потаенные мысли, которые, впрочем, он тут же изложил: — В лесу живут коварные белки, которые и подсылают к нам ворон. Мы должны напасть на них первыми!
Так Тима очутился в своей первой опасной экспедиции. Для нее даже пришлось купить два рюкзака, которые, почему-то, так и остались пустыми. Зато с рюкзаком за спиной Тима и действительно чувствовал себя путешественником, покоряющим невиданные миры.
У леса они разбили лагерь и на всякий случай подкрепились дедовой долей шоколада, которую он, как оказалось, вовсе не съел. Опытный он.
— А почему белки коварные? — недоумевал Тима. — Белки добрые. И красивые.
— Эх, дружище Тиментий, — вздохнул дед, по деревенской привычке исковеркав имя до прозвища. — Мы же с тобой не просто воюем, а боремся с зависимостью. А мой опыт подсказывает, что в конце пути всякого страдальца поджидает белка.
Тима ничего не понял, но уточнять не стал. Все равно он слышал не раз, что в их лесу нет белок. Так что, за них Тима не переживал.
Домой бойцы вернулись уже в сумерках совершенно измотанные и изможденные. Война штука тяжелая, даже если это война с белками, которых никогда не бывало в этом лесу.
Следующим утром, пока все спали, Тима прокрался в гостиную и разбудил деда:
— Дед, вставай, — прошептал он тихо, чтобы не потревожить остальных членов семьи. — Война на дворе, а ты спишь.
— Тиментий? — пробормотал дед и открыл один глаз. — За дело!
Пока они завтракали и собирались в путь, дед заприметил в такой далекой дали, что видно ее было только с кухни пятого этажа, небольшую речушку. Наверное, если подойти ближе, она могла превратиться и в довольно большую.
— Это оптическая иллюзия, — объяснил дед. — В том то и коварство — издалека всегда все иначе кажется и ко всякому делу требуется пристальность. Ох уж эти белки!
Весь день они провели на реке, наперегонки вылавливая рыбок прикупленными удочками. И Тима сам не понял, как ему удалось победить в соревновании, если он не поймал ни одной рыбки. Но соревнование ему тоже понравилось. Особенно он радовался, когда рыбок они отпустили обратно. Дед сказал, что теперь у них в реке есть союзники и победить будет куда легче.
Следующим днем они спустились вниз по течению, совсем уж так далеко, что не всякой машиной доехать можно, и добрались до песчаной отмели с пляжем. Там стояли скамейки и странные домики для переодеваний, у которых не имелось низа и было видно ноги людей. Еще там плескалась детвора и дядя в белой рубашке и поварском колпаке продавал мороженое. Тима не знал, что в далеком далеке есть такое отличное местечко.
— Ты еще почти не все знаешь, друг Тиментий! — заметил дед, и увидев непонимание на Тимином лице, уточнил: — Ты почти знаешь, но не все.
И они пустились игнорировать правила, как выразился дедушка, перебрались вброд на другой берег, собирали там ракушки и такие красивые разноцветные камни, что в их краях Тима ни за что бы таких не нашел.
Так помчались летние деньки, и так Тима и дедушка воевали против коварных белок и их помощников ворон.
В выходные они брали на войну и папу с мамой, и им всей семьей приходилось сражаться на стороне добра с тысячами гигантских комаров, впрочем, не крупнее обыкновенных, и разумными метеоритами, которые сам дедушка и запускал в небо. Но, это ничего, Тима все равно любил эти опасные сражения.
А вечером они лежали с дедом на полу, и дед рассказывал такие невероятные истории, что даже в кино про космос не встретишь такой невероятной невероятности.
Целыми днями они с дедом исследовали этот громадный мир, который оказался больше, чем два ближайших квартала.
Тима теперь знал как прокормить себя ягодами, которые можно есть немытыми, поглотил целую кучу невкусных кусочков разных трав, фруктовой смолы и других неаппетитных, но любопытных даров природы, которые всегда назывались “А мы в детстве еще и это ели”. Случалось ему и перебегать по свалившемуся дереву над вулканической пропастью, строить из шишек гипер-штопор-бомбу, бегать по утрам, чтобы спасти медвежьих цыплят, съедать огромное количество маминой еды, чтобы уберечь ее от захвата инопланетянами, наперегонки ложиться спать в середине дня — и всегда побеждать, а вечером просто проваливаться в сон от счастливой усталости, потому что угнаться за фантазией деда — тут сила нужна.
Дед же и сам “падал с ног”. Но, как догадывался Тима, ничто не могло заставить деда устать по-настоящему. У него, конечно, слабели к вечеру руки и ноги и, наверное, даже живот. Но сам дед, который внутри всего этого находился, не слабел никогда. И, если бы его не останавливало каждый день пришествие ночи, то он, наверное, воевал бы до последнего. Пока не ушел бы в перезагрузку автоматически. Такой он, дед.
Иногда Тима просыпался по ночам, шлепал из своей комнаты в гостиную, где на диване спал дедушка, и молча ложился рядом. Дед его обнимал и долго потом не мог уснуть. Он думал об этом малыше, потом о другом таком же малыше, который стал взрослым и превратился в его важного сына. И о тех злых ссорах, которые от этой важности возникали, и о том, как остался один. Потом он думал об одиночестве, которое некуда было девать и которым завладели хитрые белки, подсовывающие ему слезы в бутылках. И в то время он выпивал их каждый день. И слезы вытекали из него через глаза. Но Тима не знал об этих его мыслях. Эти мысли были секретными.
Когда дед уезжал, мальчик разревелся навзрыд, ухватил деда за раненую ногу и обещал много шоколада, клялся в безупречном поедании обедов. Но вездесущие враги захватили дедов дом, и ему нужно было вернуться, чтобы освободить от них свою планету. Тима плакал, сидя на полу и размазывая слезы по щекам:
— Дед, хватит… Это же просто игра. Это же все не настоящее. Только я настоящий, и ты.
— Тиментий… — дед обнял Тиму и взглянул на папу.
Папа совершенно не изменился в лице. От него зависело, что будет дальше, потому что даже мама взглянула на него молча, а только с теми словами, которые говорят не звуком, а взглядом.
Но папа опять промолчал, а только хмурнее сдвинул брови.
И дед уехал.
С тех пор Тима требовал прогулок и активной жизни вне двух ближайших кварталов, и родителям пришлось вступить в эту войну. Папа повел сына по местам боевой славы деда и внука. И куда они не приходили — на пляж, на детскую площадку, в парк — везде у Тимы находились приятели, и все они спрашивали об исчезнувшем деде.
— Ох эти старики, — заметил папа одной пожилой женщине, с которой сидел на скамье возле песочницы. — Нелегко с ними бывает.
Женщина удивилась его словам:
— Да вы что? Ваш дед — настоящий Карлсон. Такой редкий человек — тут его вся детвора любит, как увидят его — визжат от радости. Это уникальный человек. Уникальный!
Слова женщины удивили взрослого сына — оказывается, его отец не придурковатый, а уникальный. Такого он не слышал никогда.
— Он не серьезный, хотя и безобидный, — попробовал сын выровнять свое пошатнувшееся представление об отце — придурковатом или уникальном, но давно известном ему человеке.
— Хм… — женщина покосилась на него как на подозрительно-нелогичного или даже больного. — Только с детьми. Вы не замечали? У него такое сердце. Переполненное. В нем очень много неизрасходованной любви. Он что, один живет у вас?
В начале осени дед услышал звук. Он как раз строил во дворе под навесом очередной скворечник. Их было уже пять, но дед решил сделать еще пяток. Или покрасить забор в оранжевый, или оборудовать на чердаке комнатку для мыслей. Все это, конечно, глупости, но вот уже семь лет бессмысленные занятия позволяли ему не думать о бутылках слез.
А сегодня он услышал звук. Это был вызов, звонок его телефона.
Он оставил верстак и бросился в дом, задыхаясь и быстро перебирая своими короткими ножками, вбежал в комнатку, долго рылся на столе, заваленном книгами, гуашью, рулонами чертежей и газетными вырезками. Наконец, нашел телефон и нажал зелененькую.
— Алло! Алло, пап! — раздался на том конце голос его сына. Не отец, а пап!
— Алло! — ответил старик и робко добавил уже забытое, почти не помещающееся во рту слово: — Сынок.
Помолчав и приняв это слово, сын объяснил:
— Нас захватили инопланетяне, и нам нужен опытный адмирал. Мы погибнем, если ты не переселишься на нашу планету. Навсегда.
Навсегда! Перед мысленным взором деда пронеслись лечебные шоколадки, пляж, парк с воронами, два квартала до леса и маленький мальчик Тима. Такой одинокий и такой настоящий. И вроде бы семь лет без бутылок слез, но упрямая слезинка сорвалась по его щеке и понеслась вниз, стремясь к бессмысленным чертежам и газетным вырезкам. Ох уж эти коварные белки!
