Между двух миров (СИ) [Татьяна Белова] (fb2) читать онлайн

Между двух миров

Анна Индира Ксарави. Глава 1

Изменения сохранены

1700/05/30 Воскресенье.

Вы идете по улице, со стороны парка доносятся радостные крики. Ветер приносит хлопья пепла, пепел кружится и оседает под ноги. В парке Столетия сжигают бумажные деревья. Это традиция, так люди празднуют день памяти Земли.

Вы идете молча. Ты, высоко подняв голову, внимательно обходя трещины в асфальте, чтоб не пропал каблук. Он, чуть ссутулившись, спрятав лицо под капюшон толстовки, широко шагает по мытому тротуару. На нем белые кеды и синие джинсы. Тебе не нравится его выбор одежды, но меньшее что ты можешь сделать, ты, которая привезла его сюда, в чужой для него мир, это быть терпеливой и позволить не выделяться хотя бы в одежде.

Ты никогда не оглядываешься на него, когда он по традиции Дома, идет на два шага позади, на людях вы не касаетесь друг друга даже взглядом. Ты знаешь, ему не хочется быть здесь, но спорить с твоим решением он не станет.

Вы останавливаетесь на углу огромного, серого здания, со одинаковыми стеклянными дверями, со фасада на вас прицельно смотрят красные зрачки камер. Он открывает перед тобой массивную, стеклянную дверь, ты перешагиваешь порог, он входит следом. Эхо твоих шагов отдается под высоким арочным сводом. За стойкой информации вас приветствует искусственная девушка с фальшивым радушием. Ты кладешь перед ней карточку с именем, она улыбается и снимает телефонную трубку. Она не спрашивает ваши имена, ей не нужны ваши документы. Те, кто неотступно следят за каждым вашим движением, уже все знают о вас.

Твоя оливковая кожа, зеленые глаза, медная копна вьющихся волос, затянутая в тугой хвост, строгий серый костюм и дорогие туфли; его слишком бледное лицо, темные в малахитовых прожилках глаза, чуть выступающая вперед челюсть, наполовину бритая голова, тонкие линии чешуйчатого, перламутрового узора, на правой стороне лица; те, что сидят по другую сторону камер, видят вас насквозь. Девушка знает об этом и потому спокойна, даже слегка надменна, не сказав ни слова, она провожает вас до лифта.

Двери закрываются, ты нажимаешь кнопку 31 этажа, ни на минуту не забывая, что на вас смотрят. Он тоже не забывает, скидывает капюшон, расправляет плечи и делает шаг вперед, загораживая тебя собой. Ему пока не хватает роста, ты на целую голову выше, но это с лихвой компенсируется решительностью. Ты слышишь, как его кровь быстрее бежит по венам, его поведение не соответствует правилам Дома, но у тебя не хватает духу осадить его. Ты знаешь, что это будет правильно, но не осмеливаешься навязывать ему законы мира, из которого насильно забрала его.

Лифт останавливается, двери бесшумно открываются, вы выходите в широкий, хорошо освещенный коридор, по правую сторону широкая приемная, стен нет, все насквозь стеклянное, звенящее, но серое и однородное, гладкое, даже стол, за которым сидит девушка — секретарь, не похож на стол, а кажется просто отполированным предметом, прямоугольной формы. Вас никто не задерживает, не просит посидеть, не предлагает журналы, девушка уверенно показывает вам на очередную дверь и та, медленно отъезжает в сторону. Вы можете войти, вас ожидают.

Ты делаешь шаг вперед, он привычно выжидает секунду и идет за тобой. На незнакомой территории у него непроизвольно сокращаются мышцы и сужаются зрачки. У тебя покалывает в пальцах, ты идешь медленнее, стараясь успокоить дыхание, если он почувствует твою неуверенность и сомнения, значит, тоже будет иметь право сомневаться. В тебе.

— Добрый день! — мужчина, сидящий за столом, поднимается и выходит вам на встречу. — Меня зовут Эдвард Тахи.

Он не протягивает руку и не подходит слишком близко, жестом указывает на два кресла и полукруглый кремовый диван. По центру комнаты стоит невысокий, стеклянный столик, на нем ваза с фруктами, четыре стакана и бутылка минеральной воды. вода — это очень дорого, она здесь чтобы подчеркнуть успешность хозяина кабинета.

Ты не отвечаешь на приветствие, а сразу садишься в кресло, он, помедлив, встает у тебя за спиной. Эдвард Тахи улыбается, расстегивает пуговицы пиджака и садится напротив. Адвокат не удивляется, не комментирует, не пытается шутить и не навязывает свои правила, за что ты ему благодарна. На вид ему лет сорок — сорок пять, волосы зачесаны назад, гладко выбрит, на нем белая рубашка, галстук, безупречно черный пиджак, он пахнет ярким дорогим парфюмом. Ты решаешь заговорить первой, хоть по этикету Дома это не положено.

— Спасибо, что согласились встретиться наба, мы очень благодарны, — ты помнишь, как его зовут, но избегаешь личного обращения. Ты говоришь — наба — мужчина. — Я уже писала вам, в чем суть нашей проблемы, но если хотите, я повторю лично.

— Спасибо, но я помню, я читал очень внимательно, отта, — он принимает правила игры и обращается к тебе по правилам этикета. — Я изучил все материалы и посоветовался с другими юристами, ваш рабочая виза, как и стоило ожидать, строго контролируется вашим непосредственным начальством — школой Святого Михаила. Если вы меняете место работы, то ваша виза, к сожалению, автоматически аннулируется, вам придется заново подавать документы, ждать одобрения и на это время вы неизбежно окажетесь в серой зоне. Ваш будущий работодатель согласится заново оформить вам новую рабочую визу? Вы интересовались этим вопросом? И еще кое-что, этот юноша, ваше с ним, — он запинается на секунду, — родство, не поддерживается нашим законодательством, о чем вы, конечно, знаете. Вы являетесь его попечителем только до тех пор, пока у вас есть виза, в дальнейшем, если он останется по эту сторону, его судьбу будет решать муниципальная служба и совет по защите детей.

— Именно поэтому я и обратилась к вам.

— Благодарю за доверие. Я нашел некоторые обходные пути, но они требуют некоторых затрат.

— Деньги не имеют значения.

— Хорошо, у вас есть в Монселе те, кто мог бы при необходимости оформить опеку?

— Нет, — отвечаешь ты.

— Возможно, вам придется рассмотреть временный вариант, специализированную школу-интерната для детей ИР, оставшихся без попечения родителей. В этом штате такая только одна, при государственной академии конфликтологии имени Райтлеха. Не торопитесь отказываться, подумайте, почитайте, в Сети много информации, и помните — это на всякий случай. Еще мне надо будет напрямую связаться с вашим будущим нанимателем и выяснить его мнение по вопросу вашего контракта. Это частная организация, не так ли?

— Да, эта частная школа Юстиниана, юридическая школа международного уровня, её спонсирует дипломатический корпус ООАН. Меня пригласил лично Ион ир Сен, нынешний директор школы. Я попыталась обсудить свой уход с моим начальством, но натолкнулась на препятствие и неприятие. Я понимаю, что они меня пригласили, я им благодарна за это, но не вижу причин, по которым они должны превращать мой контракт в рабство.

— Когда истекает ваш контракт со школой Святого Михаила?

— Чуть больше чем через два месяца, в конце июля. Мне стоило обратиться к вам раньше, но я надеялась решить проблему самостоятельно.

— Школа предлагала продлить контракт?

— Да, но я отказалась.

— Они надеются на то, что под угрозой лишения визы, вы станете сговорчивее, поэтому пытаются вас напугать, но по закону они не имеют права вас удерживать. А так как вы уже прожили здесь уже больше десяти лет, вы имеете право подать документы на так называемую, «постоянную визу», это не гражданство, но близко. Есть такое постановление, кстати, ООАН его и пропихнуло в Сенат, оно позволяет вам оформить визу, которая никак не будет зависеть от вашего работодателя. Единственное условие, ваше место жительство будет предоставлено государством, ну и служба контроля, конечно. А и еще, необходимо предоставить вашу финансовую отчетность, доходы и расходы, вам не положено пособие, и они заходят убедиться, что вы способны сами себя прокормить. Прожиточный минимум на одного взрослого вроде около восьми тысяч ляссов, сейчас.

Ты лезешь в сумочку, достаешь конверт и выписки с банковских счетов. С деньгами у вас проблем нет. Вы хорошо обеспечены на все оставшиеся жизни, даже если ты ни дня больше не проработаешь.

— Хорошо, я займусь этим, как можно скорее, — он забирает у тебя конверт. — И еще раз спасибо за оказанное доверие, думаю, мне удастся его оправдать.

Ты поднимаешься, мужчина поднимается следом и улыбается вполне искренне. В отличие от его офиса, он тебе нравится, ты долго изучала его, прежде чем решилась нанять. Ты бы посоветовала ему сменить персонал и дизайн, но понимаешь, что это не твое дело.

— Благодарю вас, наба. Звоните в любое время.

Он чуть кланяется, отступает назад. Ты, не оглядываясь, идешь к двери. Твоя тень бесшумно ступает за тобой.

В лифте, пока вы спускаетесь, он шумно выдыхает, и не в силах больше скрывать напряжения, говорит:

— Если ничего не получится, сбежим в Ксаравию. Мне кажется, загар тебе пойдет, — он заталкивает руки поглубже в карманы толстовки и снова надевает капюшон.

Ты не любишь когда он прячет лицо. Чешуйчатый, перламутровый узор, его единственное наследство, он красив, эстетичен, притягателен и напоминает карту. Одно из сокровищ на ней для тебя, ему тогда было восемь и вы взахлеб читали Жюль Верна, ты часто рисовала на перекрестных, перламутровых линиях крестики карандашом для глаз, отмечая, где зарыт клад. Он долго ходил гордый и не смывал. Теперь ему четырнадцать, он кажется взрослым и местами резким.

Лицо заострилось, глаза потемнели, зрачок вытянулся поперек обоюдоострой линией, будто подводя черту. Узор стал четче, исчезла размытость цветов, каждая чешуйка заняла своё место. Его дразнят змеенышем, но он этим гордится. В ответ он обычно широко улыбается, демонстрируя тонкие, длинные клыки.

Вы выходите на улицу и ты чувствуешь облегчение. Ты расстегиваешь пуговицу, чуть ослабляя ворот блузки, чтобы дышалось легче.

— Давай за мороженным? — говоришь ты. — Ванильным, с шоколадной крошкой?

— Подкуп, — смеется он. — Разве это не ниже вашего достоинства, отта.

— Всегда готова подкупить ближнего своего. Кстати, как там ваши занятия по религиоведению?

Вы идете по той же улице в обратную сторону, воздух обманчиво пахнет мокрой осенней листвой. Ты знаешь, что так пахнут искусственные увлажнители воздуха, этот запах стойко ассоциируется с тишиной. Летом дамбу перекрывают, чтобы очистить фильтры и три месяца так тихо, что ты слышишь биение пульса, проходящих мимо гайоли.

Засуха, тишина и боль. Время бессонных ночей, усталости и сомнений.

— Мне не нравится их Единый бог, но понравился миф о Равианской башне. Знаешь, вполне может, так оно и было. Мы все перестали понимать друг друга, а все потому, что лезем все выше и выше.

— А Творец тебе нравится?

— Это планета, а не бог, вера в её силу скорее языческий культ, а не религия. Ну, если рассматривать этот вопрос с точки зрения гайоли. То же самое касается культа Веды, Эбо или Соты, вера в энергию луны, просто хрень какая — то, здесь все над этим смеются. Это же просто искусственные спутники.

Его слова причиняют неожиданную боль.

— Если тебе не нравится этот предмет, ты вовсе не обязан на него ходить, Фархад, я могу…

— Не надо вмешиваться, со своими предметами я сам разберусь.

Он выдает это, как автоматную очередь и только потом спохватывается, что позволил себе лишнего и косится на тебя.

— Все в порядке, я не буду вмешиваться, решай сам, — говоришь ты.

Ты снова уступила и все из-за чувства вины, ты замечаешь это за собой, но обычно уже после того, как сказала что — то или сделала. Если он увидит в этом слабость, конфликта не избежать. Ты никогда не воспитывала детей и тебе остается только учиться на своих ошибках, благо никто не будет принимать у тебя экзамен, только ты сама.

Вы выходите к перекрестку, светофор неисправно мигает желтым, белая зебра перехода истерта, до еле видимых отметин, машины с шумом пролетают мимо. Не смотря на то, что сегодня праздник, да к тому же воскресенье, очень оживленное движение, часы показывают 12.40. Машину вы оставили на той стороне парка. Только там удалось найти приличную парковку. В небо над парком все еще поднимаются хлопья пепла, но люди уже начинают расходиться. Они несут в руках синие, красные, оранжевые, фиолетовые бумажные ветви деревьев, шарики и сахарную вату. На фоне серости бетона и стекла офисных зданий, яркие пятна радуют глаз.

— Давай я починю светофор? Или нас за это арестуют?

Ты улыбаешься и мотаешь головой.

— Не будем проверять, дойдем до следующего перекрестка. Вон, смотри, там маркет на другой стороне, зайдем, там наверняка есть мороженное.

Вы снова идете молча. Серое небо нависает, как бремя ответственности, напоминая, что если ты примешь не правильное решение, вам опять придется начинать все сначала.

Вы заходите в магазин, охранник смотрит в упор, его маленькие глаза бусины из — под тяжелого морщинистого лба, совсем не дружелюбны. Он подходит и просит твои документы. Ты достаешь энергетический паспорт, вид на жительство и термокарту. Проверяет долго и внимательно, что — то запрашивает на ручном терминале, получив ответ, недовольно поджимает губы и возвращает документы. Он не нашел к чему придраться.

Ты привыкла к косым взглядам и страху, люди всегда расступаются, стараясь держаться от вас подальше, другие наоборот лезут знакомиться, задают множество глупых вопросов, в рот тебе смотрят. Им любопытно, какого дьявола неведомые забыли в их богом забытом мире? Зачем вы поднялись со своей святой земли на их грешные, металлические облака.

Ты находишь холодильник с мороженым. Ванильное есть, но без шоколадной крошки, вы переглядываетесь и берете два брикета, потом он находит шоколадный сироп и довольные, вы идете к кассе. Да, как и все дети, он любит мороженное, ему бывает плохо от него и ты все ждешь, что однажды он откажется идти за ним в магазин.

Людей как — то резко поубавилось, матери заторопились быстрее увести детей прочь, бабки крестились, отцы семейств матерились, только подростки пялились и хихикали. Для них, как объяснял тебе Фархад, это круто, будет о чем написать в Сеть.

— Я возьму жвачку, можно? — спрашивает он и посматривает через плечо на компанию у кассы. Громче всех смеется худая девчонка, с ангельскими кудряшками, выкрашенными в черный, её лицо усыпано веснушками, в носу серьга, на шее болтается цепочка, на цепочке череп и кости. Она ему улыбается и он смущенно отворачивается.

Ты киваешь, и он кладет жвачку на ленту вместе с мороженым и сиропом. Пока ты расплачиваешься, девочка вдруг подходит к нему и резко сдергивает капюшон. Фархад поворачивается к ней лицом. Она нагло ухмыляется на него сверху вниз, всем своим видом говоря: ну и что ты мне сделаешь?

Ты знаешь, что в эту минуту его глаза резко темнеют, узкий продолговатый зрачок растекается и тяжелая малахитовая зелень заполняет белое, стекловидное вещество. С непривычки это выглядит страшно, особенно для гайоли. Не поворачивая головы, ты наблюдаешь, как девочка отшатывается и перестает ухмыляться. Он не торопится надевать капюшон, правая сторона его лица переливается радужными оттенками, и девочка, как загипнотизированная, продолжает смотреть на него. Друзья в панике тянут её прочь, к выходу, но она стоит и смотрит. Она — легкая добыча.

Первой не выдерживает её подружка и с визгом выбегает из магазина, парень упорно продолжает тянуть подругу за рукав, пытаясь сдвинуть ее с места, и тут Фархад делает контрольный выстрел — он улыбается. Гипноз тает, его жертва вскрикивает и бледному, трясущемуся от страха парню, наконец удается оттащить её к двери и выволочь на улицу, откуда секунду спустя доносится крик:

— Дура! Дура! Дура!

Ты расплатилась, и теперь убираешь покупки в пакет. Поднимаешь глаза на охранника, на всякий случай, но тот стоит совершенно спокойно, прислонившись к косяку, и ухмыляется. Фархад надевает капюшон, и вы выходите из магазина. Охранник провожает вас внимательным и насмешливым взглядом.

Подростков, как туманом накрыло. Тихая, серая улица. Где — то вдалеке летит бесшумный, магнитный трамвай, напротив, через дорогу, живая изгородь, слишком яркая, чтобы быть правдой. За изгородью, как мираж посреди пустыни, искусственно зеленеют и шелестят деревья.

Вы переходите дорогу.

— Извини, я не удержался.

— Это было забавно, — отвечаешь ты, и он облегченно смеется.

Через парк идти пять минут. Издалека видна объемная голограмма, гигантский дуб в настоящую величину. Вдоль усыпанных гравием дорожек, черные — выжженные, белые — будто покрытые инеем, газоны, в обрамлении белых же, изогнутых стволов, с тонкими ветвями и искусственными листьями, неувядающее напоминание о настоящем.

Вы подходите к машине, и ты уже знаешь, о чем он спросит, потому просто протягиваешь ему ключи.

— Садись за руль.

Он так неподдельно счастлив, что тебе вдруг хочется в эту секунду остановить время, застыть в этом мгновении, как в янтаре. Фархад открывает машину, по — хозяйски садится за руль и тебя накрывает острое сожаление, болезненное и тягучее, как жажда, ты жалеешь, что у тебя никогда не будет своих детей.

Анна индира Ксарави. Глава 2

Изменения сохранены

1700/05/31 Понедельник.

Утро понедельника начинается с пробежки, ты надеваешь спортивный костюм, кроссовки, засовываешь глушитель в карман, который выглядит как плеер, забегаешь на кухню, чтоб поставить таймер на оттаивание. Он скоро проснется. Мыши должны быть теплые.

Между собой вы называете их — «моя овсянка».

Бегаешь ты с шести до восьми утра каждый день, но с марта по август это превращается в медленную пытку, весна и лето всегда протекают тяжело, усиливается жажда, ты постоянно потеешь, тебе хочется пить, и хорошо, что нечего, потому что нельзя. Воду в это время года могут позволить себе только неприлично богатые. В естественной среде, в это время у варлаков заканчивается цикл, и они должна впадать в спячку. Шесть месяцев бодрствования — шесть месяцев сна. Твоя оболочка варлака-ратхи изменена и ты можешь позволить себе не придерживаться графика сна, но период смены шипов обостряет это всегда боль. Ты туго затягиваешь запястья гуаровой тканью, пропитанной сеоридом и обезболивающими, закапываешь глаза соком белой далии, чтоб не пугать студентов и стараешься избегать людных мест. Гайоли называют таких как ты, энергетическими вампирами, но на их счастье жизненная энергия людей тебя не интересует, за энергетический обмен отвечает та часть тебя, которая называется “ратхи”, она держит голод под контролем и потому ты можешь жить и работать, не представляя для людей угрозы.

Твой маршрут никогда не меняется, ты пробегаешь мимо школы Святого Михаила, потом сворачиваешь в Михайловский парк, самый огромный кинотеатр на свежем воздухе, где на искусственных газонах лежат надувные матрасы, стоят лежаки, кресла и автоматы с кактусовым соком. Милые, как домашние животные и глупые, как пробки, роботы приносят попкорн, снеки и картошку фри. Рональд кормит всех гамбургерами, прилежно корчит рожицы детям и жонглирует шариками. Дальше на твоем пути лежит Сестринский мост, здание больницы красного креста и дамба, обычно электрический шум пробивается даже сквозь наушники глушителя, но сейчас ты наслаждаешься тишиной.

Ты не устаешь, ты могла бежать так вечность, если бы не боль в руках. Шипы рвутся наружу, натягивают манжеты, мир вокруг мигает, как светофор, красный, желтый, зеленый. Ты останавливаешься и смотришь вниз, туда, где за границей города серебристо — серый, плотный как вата, туман, падает вниз, бесшумные волны ударяются о серый бетон канала, воздух пропитан сухими брызгами, пресными, стерильными брызгами без вкуса и запаха. Там, внутри, притихшее сердце дамбы, что еле бьется, а вокруг пенится сила — сила электричества. Ты глубоко дышишь, но кислород не помогает, шипы тянут и тянут, просятся наружу, горло скручивает от жажды, мышцы от боли, ты разворачиваешься и бежишь обратно.

Звонок застает тебя у самого дома, неприметного красно — коричневого кирпичного, с балкончиками и завитушками, семейное общежитие для преподавателей. Ты могла бы позволить себе что — то получше, на собственные средства, но это обязательное условие для визы — полный, тотальный контроль. Ты достаешь телефон и вытаскиваешь наушники, незнакомый номер настойчиво мигает зеленым.

— Да!

По ту сторону шипение и щелчки.

— Кто это? Говорите!

Шипение сменяет тишиной, а потом связь прерывается.

Ты задумчиво убираешь телефон в карман и мысленно обещаешь себе больше никогда не брать его с собой на пробежку. В сотый, тысячный раз? Достаешь ключи, открываешь дверь, домой ты всегда заходишь со двора, это помогает избегать соседей и информационного табло, на котором бегущей строкой настойчиво ползут новости, цены на воду, на сцеры, курсы валют, мировые скандалы, бесконечная череда протестов и бесконечная череда смертей.

Дома пусто, часы показывают 7–30, Фархад уже ушел на занятия. В раковине стоит немытая тарелка. На кофеварку налеплен стикер в виде сердечка, ровным, мелким почерком написано:

«Доброе утро, у нас кончился кофе! Выпей чаю, от этого не умирают. Кофе я куплю. Удачного дня!»

Без кофе плохо, он хорошо перебивает вкус ауриента. Ауриент привозят каждый день, в больших пластиковых бутылках из — под воды, бутылки стоят везде: в коридоре, в ванной, в кухне. Мутная жидкость, сок аурии, бурого, мерзкого растения, с кислым запахом, шесть месяцев в году он заменяет вам воду. Воды в доме вообще нет, перекрыли еще в конце апреля, служба контроля поставила заглушки и пломбы на трубы и краны, теперь до сентября вы живете в режиме солнечных ванн, ауриента и государственных бань и прачечных.

Фархад не против, он не потеет и без труда отключает вкусовые рецепторы, а тебе паршиво и приходится выкручиваться, добавлять пряности и много сахара. Ты идешь в ванну, снимаешь потную футболку, бросаешь в корзину для грязного белья и на минуту останавливаешься перед зеркалом. От шеи вниз, по груди и животу разбегается татуировка, будто гигантский паук поселился в выемке между ключиц и живет там, только затем, чтоб ткать свою гигантскую, серебристую паутину. Это особая честь, от которой теперь только горечь во рту и жар по ночам. Татуировка это то, что сшивает все части тебя в одно целое, из отражения в зеркале на тебя смотрит почти человек. Почти.

Ты возвращаешься на кухню, достаешь из холодильника остатки вчерашнего мороженного и шоколадный сироп, в мультиварке все еще стоит горячая, овсяная каша, но тебе не хочется есть, от боли слегка подташнивает и кружится голова. Первая пара занятий в 10.00 и можно еще успеть попасть в парикмахерскую к Ирине, уложить волосы.

Школа Святого Михаила не самое престижное, но очень известное учебное заведение, основанное Красным крестом, после очередного тяжелого голодного года. Каждый раз, входя в высокие, деревянные двери, обитые железом, проходя по узкому, каменному мосту и оказываясь во внутреннем дворе — колодце, ты вспоминаешь о войне. Здание школы ничто иное, как оборонительное сооружение. Замок, холодный, пропитанный историей и памятью войн. Для тебя это было вчера. Для гайоли вечность назад. Глядя в окно своего кабинета, на извилистый изгиб внешней стены, на бойницы, башни и баскетбольную площадку, где дети беззаботно кидают мяч в корзину, ты завидуешь гайоли, их короткой памяти и короткой жизни.

На двери твоего кабинета табличка: История и культура Неведомых рас. На столе табличка с именем: Анна Индира Ксарави. На доске нарисованное мелом Древо Изначального. Ты никогда не рассказываешь о том, что на самом деле оно вовсе не похоже на дерево, избегаешь всего, что трудно объяснить, ищешь аналоги и метафоры, за три, четыре урока очень устаешь постоянно подбирать слова и защищаться. Дети жестоки, они не играют в дипломатию, они откровенны и оголены, как провода, тебе понадобилось пять лет, чтобы смириться с тем, что из тебя плохой педагог.

Звенит очередной звонок, дети толпой вваливаются в кабинет, шумят как стадо варгонов в брачный период, у всех в руках телефоны, у кого ручные терминалы, у кого — то встроенные сенсорные панели на лацканах пиджаков и курток. Технология цветет буйным цветом. Тебе не хочется думать о том, какой ценой им дался прогресс и независимость, сколько крови пролилось на этой, новой для них, Земле.

Ты стоишь и смотришь в окно, ждешь, пока рассядутся, скинут вещи, закинут ноги на стол. Половина этих детей пришли сюда вовсе не учиться, а просто отсиживаться, их отцы служат на границе, матери с гордо поднятой головой несут бремя жен атмосферников. Другая половина — приютские, отказники, чья судьба надеть форму еще до того, как им исполнится восемнадцать. Кто — то останется на границе, отслужит срок, вернется в город, заведет семью, другие уйдут на поиски себя и приключений, затеряются где — то в пыли дорог, уедут в Халирут, пойдут служить в Воздушный флот, на атмосферные станции, плавать в серебристо — сером тумане, в густом кружевном молоке, дышать через фильтры, проращивать в легких водоросли и никогда не ступать на твердую почву.

Ты поворачиваешься, смотришь на них, возможно, скоро ты сменишь школу для бедных на школу для богатых, но одно всегда останется неизменным — страх. Черные, белые, желтые, всех гайоли объединяет смертность и страх смерти, это как черта, и тебе всегда быть по другую её сторону.

Последний звонок, как акт милосердия. Годовой тест написан, ведомость проставлена. Ты откладываешь мел, вытираешь руки мокрой тряпкой. Дети срываются с мест, падают стулья, покачиваются парты, с гулом сходящей лавины, вываливаются в коридор, откуда спустя минуту уже тянет сигаретным дымом. Вырванные с корнем из гнезд, пожарные датчики молчат и осуждающе покачиваются.

Заполнить журнал посещаемости, заполнить личные карточки и отнести секретарю. Много механических действий, которые не смогла вытеснить эра воскрешения цивилизации, дети все равно пишут от руки, ты все равно заполняешь журнал шариковой ручкой, бумага все еще белая и тонкая, правда делается не из древесины. Перед выходом протереть стол, вымыть доску, сполоснуть тряпку.

Зайти в кабинет химии и биологии, поздравить доктора Иррис с днем рождения. Она всю неделю приглашала, каждый раз кляня старческую память, но на самом деле ей просто хочется похвастаться выращенной раппой, она боролась за её жизнь весь прошлый год и вот, наконец, она дала плоды.

Неведомое растение, чем-то напоминающее местную картошку, поселившееся на белом, пластиковом подоконнике школьного преподавателя. Для гайоли это маленькая, но победа.

Профессор Семенов как всегда принесет самогон в термосе и через пару часов сестра Лидия, будет бегать в панике и вызывать всем такси.

Твой рабочий год, извилистый и непредсказуемый, как язык ситтара меж ребер улья, почти завершен, остались лишь дополнительные занятия.

В 16.40 ты выходишь из здания школы через северные ворота, у тебя остается двадцать минут доехать до центра города.

Ольга уже ждет тебя. За столиком, в маленьком кафе под небрежной крашеной вывеской «инь и ян»» с облезлым китайским драконом, она пьет черный кофе с тремя ложками сахара, как обычно. Закинув ногу на ногу, прищурившись, изучает что — то на ручном терминале, на лбу пролегла задумчивая складка, рот кривится, она теребит правую серьгу в ухе и шевелит губами. Под кожаной курткой, поверх обтягивающей черной майки кобура, на поясе наручники.

Полицейские в этом городе почти как звезды, притягательны и популярны, не проходит и дня, чтоб на обложке какого — нибудь глянцевого журнала не мелькнула черно — серая форма в погонах. Ты бы предпочла видеть её не на службе, но последнее время вы редко видитесь. После того как её перевели в другой отдел, походы по тайным бойцовским клубам под прикрытием остались позади.

Ты садишься за столик, но не напротив, а сбоку, чтобы видеть её профиль и улицу за окном. Ольга улыбается и пытается пересесть спиной к окну, но ты жестом останавливаешь её. Не надо закрывать обзор.

— Эо дан! — с улыбкой говорит детектив Полански, закрывает терминал и упирается локтями в стол, подпирая щеки. — Значит, паранойя не прошла?

— Это не паранойя. Мне просто так удобнее. На службе? — ты киваешь на кобуру, она не отвечает, запахивает куртку и откидывается назад, увеличивая дистанцию.

— Извини, совсем нет времени, как — нибудь вырвусь, посидим в баре, а сейчас есть только полчаса.

— Тогда не трать время на иллюзию вежливой беседы, говори, что нужно.

— Анна…

— Давай обойдемся без оправданий. Ты позвонила, предложила выпить кофе, либо ты говоришь, либо я пью кофе и ухожу.

Но кофе тебе не приносят, официанты игнорирует ваш столик.

Ольга трет лицо руками. Видно, что она устала. Мешки под глазами, бледность, ни капли косметики, костяшки пальцев сбиты в кровь.

— Заары.

— Неожиданно. Ты же вроде в отделе насильственных преступлений работаешь?

— Мне нужна помощь. Как поговорить с тем, у кого дипломатическая неприкосновенность? А поговорить нужно очень, аж чихать хочется, как свербит.

— Заары не станут с тобой разговаривать, Олли, обвинить их ты ни в чем не сможешь, обойти дипломатические хитросплетения тоже. Если бы у тебя были существенные доказательства, то вопрос, каким — бы он ни был, решался бы уже на другом уровне.

— Анна, у меня четыре избитые девушки, три из которых сейчас в психушке, одна лежит в коме, в центральной больнице, все ниточки ведут к одному конкретному заару. Девушки из эскорта, профессионалки с лицензией. Закрытые вечеринки в дорогом отеле, раз в месяц и каждый раз новая жертва, и каждый раз он был там, на шее у всех следы от укусов, в крови найдены следы фермента и яда, вряд ли можно перепутать яд заара с каким — нибудь другим. Добровольно он, конечно, говорить не будет, вызвать его в участок я не могу, ни один судья не рискнет выписать мне ордер, наводка анонимная, но что — то же я должна сделать? Знаешь, что напарник мне сказал, когда увидел фото? Получи официальные заявления от девушек или их родственников, что они отказываются заводить дело по факту избиения. Когда я отказалась, он свалил в отпуск за свой счет.

— Почему ты думаешь, что это заар? Он наверняка спал с ними, за это им и платят, это объясняет следы от укусов и яд в крови, но избиение? Заары слишком высокомерны, чтобы избивать тех, кто ниже их по статусу, в этом никакого смысла.

— Именно поэтому мне надо с ним поговорить. Никто из жертв связно не может рассказать, что случилось и где это случилось, может кто — то отвозил их домой после вечеринки, шофер или таксист, мне нужно, чтоб он подтвердил хотя бы их связь и вспомнил, во сколько примерно они покидали его номер.

— Это будет сложно, если учитывать алкоголь и кровь, то после укуса у него должна быть интоксикация часа на четыре, форма очень тяжелой эйфории, он их просто не вспомнит на утро, даже если лоб в лоб столкнется в коридоре.

— То есть, совсем не вспомнит? А он может забыть, как избивал их?

— Если он пил много алкоголя, то его памяти даже молитвой не поможешь. Корни, конечно, сохраняют все, но никто не станет заглядывать в этот колодец.

— Черт, — ругается Ольга, сжимает кулаки и залпом допивает холодный кофе. — А при каком раскладе, можно допустить, что он их избивает? Ведь из любого правила есть исключения, какие есть исключения для зааров? Что может вывести его из себя?

— Теоретически? Цветок Ассоты, из него делают сильный наркотик — джагаш, он действует на определенные зоны коры головного мозга, перегружая их, осознание процессов гаснет, как лампочка и остаются инстинкты, среди которых и жажда. Наркотик мог остаться в крови девушек, вместе со слюной и ядом.

Ольга обхватывает голову руками.

— Нет, проверяли уже, после прецедента дела Уолесса, когда этот старый идиот посадил мальчишку заара на цепь, как цая, каждая лаборатория обязана проводить анализ на все ваши яды, наркотики и токсины. Есть еще варианты?

— Пока нет. Ольга я не могу заниматься гаданием на кофейной гуще, мне факты нужны, анализы крови, фотографии синяков хотя бы, термокарта девушек, если три из них в буйно — помешанном состоянии то еще и энцефалограмма будет не лишней. Если это не наркотик, то должно быть другое объяснение, от яда зааров в психушку не попадают.

— Я не могу, ты же понимаешь, меня уволят.

— Тогда я не могу тебе помочь.

— Как можно заставить его говорить? Хотя бы пять минут?

— Никак, но ты можешь попытаться поговорить с шофером, — ты уже понимаешь, что делаешь глупость, но на волне азарта, не можешь затормозить. Тебе нравится эта игра. — Есть одна хитрость, их можно поймать за превышение скорости, обычно машины с дипломатическими номерами летают по ночному городу, не замечая притяжения, как у себя дома. Остановишь, и надо сразу же снять термокарту двигателя, тогда можно по закону задержать машину и шофера на 24 часа за превышение полномочий. Они упрощают себе жизнь и увеличивают скорость, воздействуя напрямую на сцер двигателя, обходя всю механическую часть и сокращая время отдачи. Это нарушение протокола безопасности. Закон будет на твоей стороне. И дипломатическая неприкосновенность его не защитит, все, конечно, же свалят на шофера и где-то на пару часов тот будет в полном твоем распоряжении.

Ольга замирает, не в силах поверить в свою удачу, ты поднимаешься, не дожидаясь благодарности, и собираешься уходить.

— Полчаса истекли. Всего доброго.

Она догоняет тебя уже на улице, у машины.

— Анна!

— Пожалуйста, не звони мне больше по таким вопросам, — ты говоришь тихо, глядя ей в глаза. Глаза у нее красивые, карие в обрамлении темных ресниц. Она хлопает ими и закусывает губу, но ты знаешь, что это театр, чувство вины на пятнадцать минут, ты такое уже видела. Ей бы на подмостки, но её таланты и в полиции прижились, правда, платят не очень. Ей хватает совести не перегибать палку, она делает шаг назад и молчит, ты садишься в машину, захлопываешь дверь, поднимаешь тонированное стекло и, не оглядываясь, выруливаешь с парковочного места.

На часах 17.40, вечер понедельника, завтра на занятия уже не надо. Ты достаешь телефон и набираешь номер. Через привычные три гудка Бэль снимает трубку.

— Привет, ты сегодня у себя? У меня появилось свободное время, — твой голос звучит в меру устало, в меру заинтересовано.

Мадам распорядительница отеля, а если честнее борделя, звонко смеется и шумно выдыхает в трубку. Ты представляешь, как она вальяжно лежит на кровати, утопая в подушках, как клубится сиреневый дым её тонкой сигареты.

— Анна, дорогая, конечно, я тебя жду, ты последнее время совсем не балуешь меня вниманием, так что я с легкостью расчищу для тебя место в своём плотном графике.

— Буду через полчаса.

Ты вешаешь трубку и набираешь Фархада. Он долго не отвечает, включается голосовая почта.

— Не жди меня сегодня, приеду завтра сразу в школу, и не болтайся по улице после комендантского часа.

Анна Индира Ксарави. Глава 3

Изменения сохранены

1700/05/31 Понедельник.

Это почти как Зазеркалье, ты долго идешь по широким, неоновым улицам, мимо дорогих магазинов, броских, стеклянных витрин, заглядываешь в кроличьи норы уютных ресторанов с идеальной сервировкой. Тебя окружают тени в дорогих костюмах, нарисованные девушки с лицами кукол, тяжелый шум рекламных билбордов.

Ты сворачиваешь в маленький неприметный переулок, с мусорными баками, где кошки первобытно охотятся на жирных крыс, где разбит единственный фонарь, где окна темны, зашторены свинцовой, не пропускающий шум и свет, тканью. Поросшие мхом стены сочатся ядовитой сыростью в любую жару, а единственная дверь здесь не имеет ручки и замочной скважины.

Ты останавливаешься напротив двери, пальцы привычно складываются в йондаль — ключ, деревянные доски, небрежно сколоченные между собой, разбегаются в разные стороны, будто застигнутые врасплох коварной волной прилива.

Ты перешагиваешь невидимый порог, и со всех сторон набрасывается оглушительный звук танцевальной музыки. Над головой вертится искусственное солнце, яркий свет бьет в глаза, разгоряченные тела двигаются как куклы на ниточках. Мерный, пульсирующий звук, тыц — тыц — тыц, проникает под кожу, стучит в висках.

Протискиваясь сквозь толпу к барной стойке, ты закрываешься щитами от душной ментальной и тепловой волны, но тебя все равно слегка подташнивает.

Невосприимчивые хити, местные генномоды, тощие, длинные и волосатые, как борзые, с невероятной легкостью перемещаются по залу, неся подносы над головой. Вип — зона, как круги дантовского ада по спирали уходят надстроенными этажами вверх.

Обойдя барную стойку, ты толкаешь дверь в подсобное помещение, с надписью «только для персонала» и оказываешься в тишине и стерильности. Кафельная плитка, разделочные столы, холодильные шкафы и плиты, которые ни разу не нагревались. На крючках висят белые халаты. Ты берешь один из них и идешь к одному из холодильников, тяжелая металлическая дверь с щелчком поддается, ты заходишь и закрываешь её за собой.

На столике при входе лежит стопка прозрачных, похожих на полиэтиленовые, пакетов. Ты берешь один. Холод приятно обжигает ноздри, горло и нёбо, ты дышишь, голодно и прерывисто, боль в руках отступает. Пальцы снова привычно складываются в йондаль, перед тобой распахивается портал.

Ты раздеваешься, складываешь вещи в пакет, включая бумажник и телефон, надеваешь стерильный халат и шагаешь в портал. Помещение по ту сторону сильно напоминает раздевалку фитнес клуба, куда ты ходишь по пятницам, шкафчики с кодовым замком, скамейки, душевые кабины с резиновыми ковриками. Ты находишь пустой шкафчик, складываешь туда вещи, достаешь оттуда длинный шелковый халат и регистрационный браслет. Переодевшись, входишь в еще один портал.

По эту сторону все тихо и вальяжно, приглушенный свет, высокие арочные своды, холодный воздух, радужные фонтаны, бассейны, наполненные серебристым туманом, солярий, массажные столы, чуть дальше молочно — белые залы для медитации. Ты проходишь насквозь купальные комнаты и поднимаешься по лестнице в главный зал. Тебе не хочется заходить, ты останавливаешь в двух шагах от порога.

Бэль уже знает, что ты здесь, сейчас она вежливо распрощается, наградит всех улыбками, кого — то поощрительно коснется, кого — то откровенно проигнорирует и выйдет к тебе сама. Твое появление, конечно же, поднимет волну сплетен и слухов, перешептываний по углам, но Бэль всегда будет выше этого. Её власть над незыблемыми пороками бесконечных сущностей Творца, ставит её вне законов этикета и дипломатии. Каур дэ роа, властители тайных дум и желаний, владетели памяти, к ним приходят с самым грязным, самым позорным, с самым неупокоенным, как к священнику на исповедь, облегчить эо. И хотя грех, как понятие у Неведомых отсутствует, право на тайну исповеди соблюдается неукоснительно.

— Моя дорогая, — она берет тебя за запястье, проводит длинными пальцами по сгибу, по тонкой линии кожи между манжетой и ладонью, ткань опасно набухает. — Плохо выглядишь, надо бы тебе навещать меня почаще. Пойдем в спальню, я вызову доктора, надо заменить манжеты. Её тягучие, сладковатые интонации раздражают, от них чесаться хочется, будто блох подхватил. Ментальные щиты костенеют и каждое слово разрождается эхом в голове.

Окна комнаты выходят на площадь Улья и тебе хорошо виден черный, как дамарит, Сато Рау. Неблагодарное сердце. Черный прямоугольник — символ вероломства людей. Напротив него растет новое Древо — отель, казино, бары и рестораны. Древо раскинулось гигантскими ветвями и тянется кроной все выше и выше. Ты не хочешь смотреть и задвигаешь шторы, но память услужливо дорисовывает и улицу, и площадь, и туманный канал, где длинные лодки — хогги мерно покачиваются на молочных волнах, а перевозчики-халли кутаются в непроницаемые плащи.

Порт совсем рядом. Он выглядывает из тумана двумя узкими башенками Ткачей. Ты слышишь призывный горн эртхаала и застываешь, вцепившись в мягкую, бархатную ткань цвета сливочного мороженого.

Ты помнишь огни на мостике, рифлёные ребра, тяжелые, взмыленные бока парусины, как гигантское тело плавно меняет траекторию, как стекает конденсат по внутренним переборкам и сокращаются мышцы на брюхе, перекачивая тонные воды от глотки в хвост, а через поры под давлением вырываются клубы пара.

Ты скучаешь по дому.

Ты или она?

Ты отходишь от окна и садишься в кресло. Вся мебель в комнате от Ариоко Дацани и сделана из прозрачного, гибкого кассия. В центре, в метре от пола, висит кровать, застеленная шелковым покрывалом.

Все Дома Кауров похожи друг на друга. Стерильный минимализм, чем меньше вещей, тем проще поддерживать нейтральный энергетический фон.

— Анна, тебе налить? — спрашивает Бэль. На маленьком столике рядом с ней зеленоватый палисс, в крутобокой бутылке с печатью дома Серахье, бутылка красного кахорского и чайник с белым чаем. Бэль знает о твоих слабостях и пристрастиях много, но за тридцать лет ты уже привыкла отказывать себе во многом из того, что любишь.

— А кофе у тебя есть? Желательно черный, с сахаром.

— Только не говори, что ты тоже из тех, кто подсел на эту коричневую гадость.

Лицо Бэль не выражает брезгливости, оно ничего не выражает, у каур дэ роа почти отсутствует мимика, кожа белая, гладкая и натянутая на череп, как на барабан, но эхо пренебрежения ты чувствуешь. Ответа не требуется и ты молчишь.

В полной тишине расцветает портал и появляется доктор Меррато.

Черный строгий костюм висит на костлявой фигуре, водянистые глаза подтекают, он склоняет голову, выражая почтение, и проходит к тебе. Ставит на пол чемоданчик, открывает и достает ампулу и шприц. Ты закатываешь рукава, расстегиваешь манжету, ткань промокла и прилипла, попытка размотать причиняет боль.

Бэль ставит свой стакан на столик, подходит и опускается перед тобой на колени, ты видишь как у нее размываются зрачки, она любит боль и впитывает её, как губка.

В конце зимы варлаки сбрасывают шипы, весной, как почки на деревьях, пробиваются новые, набухают, слезятся, маленькими черными нарывами, им нужно много ультрафиолетового излучения и сухая, пресная среда, никакой соли и никакой воды. Сопредельные штаты идеальное место, особенно в летнийсезон, когда перекрывают воду и чистят фильтры, если бы не одно «но», бесконечное волновое излучение. Высокая степень восприимчивости к микро, радио, электромагнитным волнам. В зародышевом состоянии шипы реагирует на все, даже на очень громкий звук, и хотя татуировка смягчает удар, рассеивает множественные атаки, часть все — таки приходится пропускать через себя. Жажда вызывает спазмы, стягивающие манжеты мешают энергообращению и сжимают сосуды, так сильно, что кровь застаивается, и появляются гематомы и поэтому сейчас твои руки фиолетово — зеленые от запястья до локтя. Доктор делает уколы и два поперечных надреза, выпустить кровь, прочищает каналы, смазывает поврежденные ткани липким секретом эрга. Ты откидываешься в кресле и закрываешь глаза.

Ты считаешь шипы атавизмом, от которого давно надо избавиться. Война окончена и вы не охотитесь на себе подобных, они потеряли смысл. Вот только служители Дома Ратхи, к сожалению, утратили память о том, как изменить конфигурацию оболочки.

Душные и влажные, как тропические ночи, видения набрасываются из темноты. Белые, студенистые, как медузы эрги, гигантские глубоководные черви оплетают твоё тело, ты слышишь смех Бэль и видишь мерцающие огни портовых доков. Ты видишь лицо мальчика. Он хищник, он щурится, продолговатыми, острыми, как бритва, зрачками пронизывая вечерний сумрак, за тонкими губами острый ряд зубов, он охотник. Тело узкое, гибкое, сильное. Он улыбается тебе, в его улыбке нет бога, он переплетение голода, жажды и темноты, скрестив ноги, он плывет через туманный канал, отталкиваясь длинным шестом, хогг у него цветастый и яркий, с ядовитой красной бахромой по краям. Здесь, в чаще города, в холодном доспехе каменной кладки, он проплывёт мимо. Он сыт.

Ты просыпаешься. За окном все так же темно, царствует Эбо, гудят эртхаалы, перемигиваются координаторские вышки.

Ты поднимаешься, надеваешь халат и идешь в ванну. Бэль ушла, ты предоставлена сама себе.

В ванной ни душа, ни раковины, ни зеркала. Туманный бассейн метров на двадцать, низкий зеркальный потолок и шкафчик. Ты открываешь дверцу, достаешь черную, мешковатую ткань, сукру и баночку с синим порошком, санги, что переводится как "пыльца", но это просто измельченный сеорид. Посыпаешь им ткань, черные поры моментально впитывают и поглощают синий пигмент, ткань остается черной. Распускаешь волосы и заматываешь голову сукрой, только после это, скинув халат, ныряешь в бассейн. Холодный туман хватает за щиколотки, меж позвонков пробегает ток, ты плывешь, медленно преодолевая сопротивление, тяжело и долго выдыхаешь, избавляясь от газа в легких, давление, как корсет, обнимает ребра.

— Эо дан ри, — мурлыкает из комнаты Бэль. Она вернулась, и ты чувствуешь аромат кофе и арруто. Звон стекла и столовых приборов, ты фокусируешься на звуках, чтобы не замечать, как скрипят суставы и судорожно кричат стенки сосудов, ты слишком долго живешь среди гайоли, твоё тело размякло.

— Вылезай немедленно, моя дорогая, — кричит Бэль. — Для первого раза за столько времени достаточно, если не хочешь в гипсе ходить.

Ты вылезаешь из бассейна, часто дышишь, сердцебиение зашкаливает. На коже проступают темно зеленые пятна, на животе, внутренней стороне бедра, под коленями, татуировка горит бардово — красным и слегка дымится.

В комнате тебя ждет накрытый кружевной скатертью стол, серебряные приборы, и тигровые моллюски под соусом, на узкой фарфоровой тарелке. В стеклянной кастрюльке дымится рыхлая, серая раппа, рядом широкая, плоская соусница, с прозрачной крышкой, в которой томится сырный рокка.

Бэль стоит у окна и курит, держа тонкую, длинную сигарету двумя пальцами. Над окном, в радужном поле, как маятник, покачивается масляный сцер, с его свете её узкий воздушный силуэт отбрасывает тень на матовую, кремовую стену.

— Сначала завтрак, — говорит она и тушит сигарету в пепельнице, окурок тут же испаряется, стекло мутнеет. — А после поговорим. Прошу садиться.

После завтрака ты переодеваешься и вы спускаетесь с её кабинет. Эбо сменяет Сота и красный, тяжелый свет, проникает в комнату. Бэль задвигает занавеси и предлагает тебе кресло по другую сторону ее рабочего стола. Ты садишься.

Никакого хаоса бумаги или книжных шкафов, просто круглая комната, серебристые стены, на правой стене висит Сеть, подмигивая голубой каймой, левая расчерчена, как доска мистера Олбрайта, учителя геометрии. Цепочки защитных печатей впечатляют, ты не может оторвать глаз.

— Да, у нас самые безопасные по эту сторону ячейки хранения, — отвечает на незаданный вопрос Бэль. — А информационная безопасность очень дорого стоит.

— В этом мире многое дорого стоит, например, время.

Бэль пытается улыбаться, но лучше бы она этого не делала.

— Время не стоит ничего, — отвечает мадам Распорядительница. — Мы знаем, что вчера ты встречалась с детективом из отдела насильственных преступлений. И мы знаем о чем шла речь. Более того, мы решили, — Бэль кладет руки на стол, её глаза затягивает поволока, — что ты можешь быть нам полезна, а мы в свою очередь, в долгу не останемся.

Бэль, присутствующая сейчас здесь во множественном лице, напоминает тебе фарфоровую куклу.

— Закрыть это дело не так уж и трудно, там никаких доказательств, не понимаю, чего вы хотите от меня?

Ты замолкаешь и щуришься, горячий воздух проникает сквозь занавески, у тебя взмок затылок, а кондиционеры молчат. После плотного завтрака тянет в сон, но ты продолжаешь сидеть и не двигаться, руки на коленях, спина прямая. Тебя учили сидеть так часами, под палящим солнцем, в дождь или снег не важно. Сидеть и сохранять равновесие. Внутри и снаружи.

— Мы просим тебя провести дознание. Мы предоставим весь необходимый уровень доступа, ты можешь использовать департамент полиции, если потребуется, нас это не беспокоит. Мы готовы к тому, что результаты могут нас не устроить, но в данном случае приоритетом является истина.

Бэль в единственном лице возвращается, часто моргает, откидывается на спинку кресла и сцепляет пальцы. Кауры — грибница, симбиоз разумов и почти всегда говорят о себе во множественном лице. Распорядительница Дома Смирения редкое исключение.

— Теперь можешь спрашивать, я отвечу на все вопросы.

— Следят за Ольгой или за мной?

— Мы? Следить? Разве нам это нужно? Да и ты бы заметила, моя дорогая, если бы мы следили. Если помнишь, как то у нас был подобный опыт. Нет, всё намного прозаичнее: доносы, кляузы, сплетни, ну и Сеть, конечно, они же все сейчас пишут друг другу все, что хотят, с такими подробностями, кто кого и где увидел, кто, что ел на завтрак, особенно подростки. Они, почему то не думают о важности информации и конфиденциальности. Нам не так уж и много нужно, пара аналитиков, рассортировать эту кучу мусора и найти там заслуженный алмаз.

— Кто он, этот заар с дипломатической неприкосновенностью?

— Ты должна его помнить, ты вела это дело тогда. Халисс Саар Рае. Его нашли в бассейне, передозировка. Дом Ратхи дал ему еще один шанс, из уважения к саяму и матэ, но взрослеть его сослали его в Латирию, как можно дальше от глаз Высших Домов и Глашатай Королевы, сейчас его новой ипостаси тридцать, и кажется, он не воспользовался данным ему шансом для новой жизни. Он все так же беспечен, ненадежен, продолжает баловаться наркотиками, не может пройти мимо ни одной белой шейки.

Бэль достает откуда — то коричневый конверт и кладет на стол, ты долго не решаешься, потом протягиваешь руку и кладешь его себе на колени.

— Открой, — говорит Анабэль. — Там фотографии трех девушек. У нас есть внештатный фотограф, на всякий случай.

Да, это ты знаешь, на случай необходимости шантажа, на таких вечеринках всегда болтается парочка проплаченных шпионов, охотящихся на удачные кадры. Ты открываешь конверт и рассматриваешь снимки. Красивые девушки. Дорогие костюмы. Пьяные лица. Море шампанского и мечтающие об уединении парочки. Скомканные простыни, грязные полотенца, шприцы, ампулы и яд, много яда. Все как обычно.

— Татуировки, смотри на татуировки.

И ты смотришь. Татуировки есть на всех снимках, у всех трех девушек, у первой на внешней стороне бедра, у второй на лодыжке, у третьей на плече. С виду ничего особенного, у кого сейчас нет татуировок, если бы не рисунок, ты знаешь этот рисунок, точнее часть его, рука автоматически тянется к горлу, к выемке, становится тяжело дышать. Какая — то часть тебя кричит, что надо просто встать и уйти, а лучше уехать и как можно дальше, другая наоборот впадает в пьянящий азарт, все внутри слегка дрожит от предвкушения.

— На фото три девушки, а жертв четыре. Одна в коме, — говоришь ты и убираешь фотографии обратно в конверт. — Что — нибудь известно про четвертую?

— В эскорт — службе сказали, что больше у них никто не пропадал. Полиция не смогла установить личность четвертой девушки, в отчете сказано, что на ней не найдено никаких татуировок, у меня есть подозрение, что её привязали к этому делу просто так, чтоб под ногами не валялась. Ты можешь съездить в больницу и выяснить. Но, как ты понимаешь, нас волнуют только татуировки. Нам нужен тот, кто их делает. — Бэль долго и внимательно смотрит на тебя. — Это все очень неожиданно. Тот, кто подсылает к Халиссу этих девушек, явно знает, что делает. Он травит его, еще немного и его личность в следующей ипостаси, молитвой не соберешь.

Халисс Рае. Ты помнишь его. Когда-то его нашли в бассейне в городском Доме, в Адаре. Ты тогда копнула ровный газон семьи Рае, в поисках мотива возможного развоплощения, но кроме типичных семейных дрязг и не очень чистых денег, там ничего не было. Просто избалованный отпрыск, привыкший получать все. У него тогда даже была девушка, речь шла о союзе и гнезде, она очень честно и с горячей бессмысленностью, свойственной только первой влюбленности, убеждала тебя, что он завязал. Ради неё. Девушке не давала покоя мысль, что его развоплощение не случайность, и она доставила тебе некоторое неудобство своим упрямством. Но в итоге ты ничего не нашла и дело ушло в архив. Его новорожденную ипостась сослали в Латирию, где работает сата семьи Рае, кажется, её зовут Надира. Заары везде успели обрасти властью. У них чутье на человеческие слабости.

— Хорошо, я возьмусь, но…

— Слушаю.

— Если со мной что-то случится, позаботься о Фархаде. Моя новая ипостась не должна стать его заботой.

Бэль кивает. Ты знаешь, что она всегда была против. Да, она выполнит твою просьбу. Попытается.

— Мы тебе обещаем, — говорит Бэль вслух. — Но все таки постарайся сохраниться, ладно?

Ты улыбаешься. Конечно, ты постараешься, еще как.

Ты встаешь из кресла.

— Спасибо за завтрак, мне пора идти. Если что, ищите след из хлебных крошек.

Бэль пытается удивиться, но её лицо остается белым и недвижимым.

Анна Индира Ксарави. Глава 4

Изменения сохранены.

1700/06/01 Вторник.

Ты возвращаешься к шкафчикам и долго стоишь в раздумьях. Тебя так и подмывает достать телефон и написать Фархаду, про деньги, про карточку, про ключ от сейфовой ячейки, где хранятся все документы и бумаги, имущественные права на ваш дом в Адаре. На всякий случай.

Подумав, ты оставляешь все вещи в шкафчике и выходишь как есть: белые, свободные джинсы, кожаные, мягкие мокасины, мешковатая рубашка с вырезом на груди, широкие рукава прячут манжеты. На этот раз ты выходишь не через ночной клуб, а сразу открываешь портал в переулок. Там все так же тихо и безлюдно.

Внутренний щит купола фильтрует свет Соты, на улицу льется зеленовато — глянцевая наледь, машины жмутся друг к другу на парковке рядом со зданием консульства Ксаравии. Светофоры протестующие мигают желтым. Улицы пусты, по местному времени в Латирии только пять утра. Где — то вдалеке слышны поливальные машины, улицы моют не фильтрованным ауриентом, от него асфальт коричневеет и покрывается благородными, леопардовыми пятнами.

Ты идешь, стараясь слиться со стеклянной витриной, отгораживаешься ментальными щитами от камер, глядящих с фасадов. Ты хочешь остаться незамеченной.

Ольга живет в старом квартале, квартал стоит на земле. Дома красные, кирпичные, длинные и многоярусные, стоят так, что один загораживает другой и идут они в горку. На горке этой, еще со времен Последней войны, стоит вышка со смотровой площадкой. Когда-то она служила колокольней и одновременно световой башней, сейчас ничего кроме ржавого остова не осталось.

Ты находишь подъезд, поднимаешься по лестнице на седьмой этаж и, прислушиваясь, стоишь под дверью, за дверью тишина. Гудит холодильник. Все пропитано электричеством, как маслом, ты вязнешь, пачкаешься, хочется отряхнуться. Ольги дома нет, но в твоем списке на сегодня есть еще один пункт — центральная больница.

Успеешь ли? Ты обещала, что утром вернешься.

Сегодня ты хотела сама отвезти его в школу.

На часах шесть тридцать утра. Купол светлеет.

Сопредельные Штаты Латирии — это мир не только искусственных деревьев, но и ненастоящего неба с автоматическим солнцем. Освещение, влажность, скорость ветра, все регламентируется системой климат-контроля. Система очень старая, когда-то на заре освоения, в качестве жеста мира ее даровали людям третьей волны Изначальные. Но бойтесь богов, дары приносящих. Прошло больше двух тысяч лет и их дар обернулся проклятием. Климат все сложнее было поддерживать, потому что никто толком не знал, как работает древняя система.

Это стало одной из причин, по которым конгресс настаивал на дружбе с Адаром. Людям нужными были неведомые технологии и источники энергии, ведь достижения человеческой науки в этом вопросе достигли своего предела.

Через программу в телефоне ты запускаешь автопилот и выставляешь координаты, чтобы машина перехватила тебя по дороге и довезла до больницы. Больница, которая имеет статус центральной, почему-то находится на окраине, а само здание представляет собой произведение сумасшедшего художника, никаких прямых углов и прямоугольных форм, сплошные волнистые линии и несимметричные части, перетекающие одна в другую, кляксы окон и пещеры дверей. Это напоминает тебе что-то из третьего триместра земной истории, но ты не можешь достать эту информацию с полки памяти и отбрасываешь лишние мысли.

Парковка находится под зданием больницы, вход во внутреннем дворе, в колодце, над которым круглым стеклянным диском плавает посадочная площадка для вертолетов, флаеров и атмосферных шлюпок. Свет падает под углом и выхватывал из темноты кротовую нору приемного покоя. В проходной жужжат лампы, охранник поднимает голову, смотрит сквозь тебя и снова утыкается в газету. Вертушка мигает зеленым, разрешая тебе войти. Ты проходишь, сворачиваешь к лифтам, заходишь в стеклянный аквариум и нажимаешь кнопку десятого этажа.

При входе на отделение тоже сидит охранник, но и он не спрашивает пропуск, ты просто махаешь рукой и датчики на терминале загораются зеленым, он кивает и продолжает клевать носом, на его голубой рубашке пятна от кофе, пуговица на пузе оторвалась, торчит белая майка. Стул под его весом поскрипывает в такт его дыханию, пульс ровный. Ты подходишь и спокойно вытаскиваешь ручку из кармана его рубашки. Никто не обращает на тебя внимание.

Нутро больницы выглядит серым, заштрихованным, как лист бумаги простым карандашом, мигают лампы, свет высекает радужные искры из серых граней. Двери в палаты стеклянные. Джейн Доу — безымянная жертва, которая никого не интересует. Ты заходишь в палату и закрываешь за собой дверь. На часах мигает 7.25 утра.

Девушка — бледная тень на кровати, с фиолетовыми пятнами на лице и шее. Никаких капельниц или аппаратов, мертвая консоль стоит у стены. Дышит она самостоятельно, но безнадежно. Кажется будто просто спит, но присмотревшись, ты уже точно знаешь, что вечным сном. Сущности, разбитой на фрагменты кода и запертой с этой коробке из костей и плоти, никогда уже не видеть цветные сны. Ты внимательно изучаешь ее, моргаешь, меняя спектр, на первый взгляд — гайоли, плоть и кости, но если всмотреться глубже, то можно увидеть чужеродный орган, опухоль у нее в груди, и печать на ней, тонкую, как паутинка.

Это так необычно, по-королевски изысканно, что тебе становится страшно, но если бы палачу Ее Величества заказали Халисса Рае, то тридцать лет новой жизни, это слишком щедро. И для наказания способ выбран, мягко говоря, странный. Разрушенную таким способом память и личность никаким инкубатором не соберешь. В мире бесконечной сущность, потеря памяти прошлых жизней, означала истинную смерть. Ты щелкаешь ручкой, смотришь на осунувшееся лицо, тебе жаль эту девочку, которая стала слепым орудием в чьи-то умелых руках. Да смилуется над ней Творец под Сенью Великого Древа.

Люди не верят в Творца, он для них просто другая планета. Огромный газовый гигант, что сближается с алькааном раз в год, в конце лета. Лето это всегда время ураганов и воздушных бурь, из-за чего равианцы прозвали алькаан “индловин” — “продуваемая ветрами”. Под вой ветра люди молились и ждали явление Творца, как великого чуда, молились и верили, что он осенит их своей милостью, как когда-то изначальных. Последний месяц лета — время надежды, когда огромная Тень Его падала на алькаан и прятала за спину раскаленное солнце. Луны теряли свой цвет. В полной темноте, коленопреклонные, равианцы молились, глядя вверх с благоговейным трепетом. Молились, стоя на той самой башне, которую строили много сотен лет. От голосов, звучащих в унисон, вибрировал воздушный океан, но Творец был глух. Чтобы молитвы людей были услышаны им нужна была искра — эо, способная задевать струны слоев, но плоть и кости не могли быть источником таких сильных вибраций и не могли принять поток и пропустить его через себя.

В Адарском университете учат, что эо — энергия, а как и любая энергия она подчиняется закону сохранения. Ничто и никто не исчезает бесследно. Просто меняет состояние, скорость, плотность, напряжение. Энергия это всего лишь слово, термин, подразумевающий меру перехода материи из одной формы в другую. Мир Неведомых стоит на том, что дети Творца, наследники Изначальных — ша-я, ша-су и шаа-ди, способны изменять состояние потока в диапазоне от волны фотонов до кирпича. Все дело в скорости отдачи и объеме.

Творец подарил своим детям искусство трансформации материи, но создал уровни доступа: у ша-я изменения структуры слоев займет минуту, а ша-су потребуются часы. Ша-я достаточно основных элементов — земли, огня, воды и воздуха, ша-су используют лишь шаблоны и заготовки — печати, и их более сложные конфигурации — йондали. Шаа-ди же сами по себе материя, способная к трансформации. Но все это касается воплощенного, имеющего форму, а истинное деление лежит глубже, в области памяти. Памяти, как фундамента и основы личности.

Память ша-я неприкасаема, в бесконечном колодце сущности истинных детей своих, только Творец способен отделить один слой от другого. Ша-я не нужен инкубатор, чтобы помнить в каждом новой воплощении о предыдущем. Память льется на них, как свет, сквозь толщу воздушного океана. Ша-су и шаа-ди принадлежат материи, а материя это Дом Ратхи, это инкубатор и конфигурации оболочек, а еще Эбо, черная маленькая луна, искусственный спутник, обрабатывающий бесконечный поток данных. И Неведомые зависят от этого потока, как люди от воздуха, и потом у них нет свободы воли. Они — сосуды, скроенные не по образу и подобию, они были созданы принадлежать, но кауры дарят им иллюзию свободы вместо истины, а власть материи, замкнутая в круг, ослепляет.

Сегодня у вас традиционный вечер пленки, специально для таких вечеров ты купила проектор и повесила огромный белый экран. Фархад почему-то любит черно-белое.

Все эти древности воскресили к жизни фанаты старого мира и распространяли во основном среди любителей. Церковь Единого открыто не осуждала, но и не поддерживала такие кружки. Они считались безобидными. Агрессивно отстаивали прошлое в основном ренегаты, но в мире, куда все больше просачивались технологии Неведомых, в приоритете было будущее. И ты хочешь чтобы и Фар тоже смотрел лишь вперед, но он все чаще оглядывается и задает болезненные вопросы. Любопытство переросло в ритуал, который он проводит примерно раз в неделю. Сегодня он наверняка спросит, а ты как всегда не готова.

Вы сидите в гостинной, ты смотришь как он ест пиццу без теста и думаешь, что в этой оболочке не осталось ничего, от того, кем он был.

Кто он есть в твоей памяти. У тебя нет оправдания, ведь твои корни так глубоки. Тебе много раз приходилось рассказывать ему о перерождениях, потому это часть его жизни, он должен знать, что память корней не прерывается. Что его сущность раз за разом обретает новую плоть. И что вас разделяет больше, чем время, вас разделяет память, которая определяет все. Это объяснение должно было его удовлетворить, но он не устает задавать вопросы.

— Ты влюбилась в меня с первого взгляда? — спрашивает Фархад.

— Нет, ты был невыносим, цикла еще не прошло, а я уже мечтала принести тебя в жертву духам!

— Где мы встретились? Я уже был врачом?

— 1200 год Тумана, королева назначила меня консулом Новой Равии и из Адара я отправилась в далекое путешествие через пустыню Махару, в котором ты сопровождал меня. А теперь доедай пиццу и собери хвосты, пожалуйста. По всему дому валяются. И хватит уже вопросов!

Проектор щелкает. Экран мигает и гаснет. Пленка кончилась.

Он недоволен, ему нужна длинная история, полная подробностей и разных чудес, а у тебя нет сил ему подыграть.

— Почему ты не хочешь об этом говорить? — прямо спрашивает он. — Почему ты не хочешь рассказать мне, как я умер?

От неожиданности ты застываешь, никак не удается придумать, как сменить тему. На твою удачу звонит телефон. Вибрации отчетливо слышатся из кухни.

— Прости, я должна ответить.

Ты поспешно выходишь из гостинной.

Голос Эдварда Тахи ты узнаешь сразу.

— Добрый вечер, отта Ксарави, простите, что так поздно, это…

— Я вас узнала наба Тахи, говорите.

— Я звоню сообщить вам, что совет по безопасности сегодня утром прислал мне трудовой договор на ваше имя. Комитет по миграционной политике создал очередную комиссию и вас приглашают в Отдел внутренней экспертизы, должность у вас будет консультативная, вы будете работать с Латирией и ее штатами на контрактной основе. Любой департамент сможет вас нанять. Они сохранят вам статус попечителя и предлагают рабочую визу на три года.

— Я принимаю их предложение, я приеду к вам завтра и подпишу все бумаги.

— Понял вас, — отвечает Тахи. В голосе адвоката слышится удивление, но он не задает вопросов, за что ты ему благодарна. — Приезжать лично нет необходимости, я уже отправил вам копии по Сети, вашей электронной подписи будет достаточно, просто отправьте мне документы обратно в течении трех дней. Все контракты я тоже отправил вам на почту.

— Спасибо, Эдвард, — говоришь ты и прежде чем он успевает ответить, вешаешь трубку.

Он бесшумно вошел в кухню и теперь стоит прислонившись к косяку двери.

— Значит, в школу интернат я не еду? Какая жалость.

— Плакал мой загар, — улыбаешься ты. — Отметим?

— Я еще хвосты не собрал, и кстати, ты слила разговор.

Улыбка сползает с твоего лица.

— Извини, но я хочу чтобы ты жил новой жизнью, понимаешь? Зачем постоянно оглядываться? Память настигнет тебя рано или поздно, это неизбежно, не торопи ее. Поверь мне, жить тем, что невозможно изменить, плохая идея.

— После перерождения, ты могла оставить меня моему Дому.

— Не могла, — с трудом говоришь ты. — Наша связь обрекла тебя, ты знал, но не ушел, вот и я не оставила тебя.

Он молчит, зрачок стынет яркой янтарной каплей в окружении темного ободка, ты ждешь. Он принимает твой ответ и спрашивает о другом:

— Что за новая работа?

Ты сдерживаешь вздох облегчения.

— Работа в Комитете по безопасности, им нужны эксперты в областях, в которых они не разбираются.

— Это из-за тех девушек?

Ты хмуришься.

— Откуда ты знаешь про девушек?

— Ребята в школе говорят, в Сети разное пишут, и меня стали бояться сильнее обычного. Социальный педагог на этой недели отменила для меня все классные часы, оставила только внеклассную работу по трем предметам.

Фархад учится в специальной школе для детей дипломатов, он — неведомый, служит для них своего рода учебным пособием, как и иные. В Адаре их назвали бы цу-гемы, бракованное творение, что не имеет корней и не обладает памятью прошлых жизней. С неведомыми иных роднит только внешность. У кого-то есть чешуя, у кого-то зубы, чаще всего это неудачные генные модификации, а некоторые просто жертвы моды или произвола одержимых родителей, те делают все возможное, чтобы обеспечить будущее своих наследников, даже приносят их в жертву. В Латирии иные обладают привилегиями, их внешность открывает им двери во многие сферы жизни, от киноиндустрии до дипломатического корпуса.

Фархад смотрит на них не иначе, как сверху вниз. Он не признает физические отклонения как подобие, и продолжает называть их гайоли — плоть и кости. В школе его не любят, но ему нет до этого дела. Он видит в своем пребывании там функцию смирения. Ты предлагала ему пойти учиться в Гнездо, где проходят обучение Младшие Дома Амирас, но он отказался. Там он будет чувствовать себя настоящим изгоем, потому ставит под сомнение буквально все — от милости Творца, до существования Изначальных.

— Ты же усваиваешь информацию быстрее людей, возможно, поэтому она решила..

— Матэ, это социальная программа по адаптации, — он обращается к тебе, как к матери своего Дома. — Смысл моего пребывания в стенах школы расширить их диапазон, а она запирает меня в чулане наедине с плоской землей? Да я уже наизусть выучил все параметры этого булыжника, который они называют Латирией.

— Это не булыжник, горной породы в основании диска нет, воздушный континент почти полый внутри, чем-то он напоминает птичьи кости по структуре, — ты с трудом выключаешь в себе режим учительницы: — Ладно, я поняла, мне надо вмешаться?

Он качает головой.

— Пойду хвосты соберу. И я не отказался бы от парочки живых на десерт, раз уж мы отмечаем.

— Хорошо, завтра заеду на рынок.

Мысленно ты вносишь живых мышей в список, проходишься по пунктам дел на завтрашний день и выходишь из кухни, свет гаснет сам. Завтра вам предстоит поездка в Научно-клинический центр токсикологии на сдачу биоматериала и ты немного нервничаешь.

Анна Индира Ксарави. Глава 5

Изменения сохранены

1700/06/02 Среда

Утро без пробежки, потому что проспала. Ищешь кофе, но его нет.

— Фар! Где кофе? — кричишь ты.

Он заходит в кухню уже одетый, цокает языком, как плетью, это похоже на ругань. Твое отчаяние плещется в кружке, оно бесцветно, как и мутный, горячий ауриент. Ты делаешь глоток и морщишься.

— Ладно, сегодня куплю. Завтрак?

Ты еще не успела поставить мышей на разморозку и тянешься к холодильнику, но тут раздается звонок в дверь. Ты замечаешь кончик его раздвоенного языка, он мелькает меж губ и исчезает. Желтые глаза сверкают.

— Это твоя подружка, — говорит он и сам лезет в морозилку. — Иди, открывай.

На пороге черного хода стоит Ольга. Все та же черная куртка, черная майка, жетон на поясе и кобура под мышкой. Метатель в кобуре еще теплый. Ты рада, что ваша квартира находится во флигеле и есть отдельный вход со двора. Выглядит детектив Полански так, словно не спала несколько суток, а пахнет и того хуже. Больше всего тебя беспокоит отчетливый шлейф человеческой крови. Ты выходишь на крыльцо и закрываешь за собой дверь.

— Не хочешь нас познакомить? — спрашивает Ольга.

— Сначала помойся, — отвечаешь ты.

— Да ты сама дипломатичность с утра, — смеется Ольга. — Мне тут воздушный змей на хвосте принес, что тебе предложили новую должность. Видела сегодня на рабочем столе своего начальника твой контракт.

— Я его еще не подписала, — отвечаешь ты и берешься за ручку двери. — Извини, мне сейчас некогда, но я собиралась заехать в департамент после четырех. Ты будешь там?

— Девочка очнулась, четвертая жертва, помнишь? Так что скорее всего я буду в больнице, ищи меня там, ну и госпоже консультанту по безопасности диспетчер всегда подскажет, где искать простого детектива. В крайнем случае, по запаху найдешь.

Ольга снова смеется, но как-то неискренне и идет к машине.

Ты стоишь еще минуту, глядя ей вслед и возвращаешься в квартиру.

Судя по звукам из кухни, он завтракает и ты идешь в свою комнату переодеваться.

Доктор Ридж Асама разговорчив и любезен, он расшаркивается так, что шипы зудят. То предлагает присесть, то воды, то печенье. Улыбка не сходит с его коричневого лица и ты не можешь понять, это искусственный загар, который так популярен последнее время или он полукровка? Ты моргаешь и переключаешься между спектрами, но в его терме нет ничего необычного.

В массе своей, защищенные куполом, латирийцы, белокожие, если не считать прожженных воздушных офицеров и матросов, чья служба проходит на атмосферных кораблях. И то, свой загар, они обычно получают уже спустившись с небес на землю, в увольнительных.

А еще доктор Асама постоянно смотрит тебе за спину и машет ему рукой, как маленькому. Фар не реагирует.

— Сколько это займет времени? — спрашиваешь ты и отворачиваешь лицо от доктора, любой в твой мире расценил бы этот жест, как негодование, но доктор Асама продолжает улыбаться и размахивать руками, даже не подозревая об опасности.

Требуется особое терпение и на мгновение ты прикрываешь глаза. Фар за секунду меняет дистанцию, всего на полшага, глаза его вспыхивают чуть ярче. Доктор вдруг запинается и вспоминает, что ему задали вопрос.

— Ааа… Минут сорок? Может, час? Зависит от объема жидкости. Вы пойдете вместе в процедурную или…

— Я пойду один, — говорит он и она кивает.

Доктор улыбается еще шире.

— Чудесно, чудесно! Прошу вас юноша, проходите!

Ты делаешь ему знак, что он в безопасности, отворачиваешься и идешь к окну. Как и везде в этом мире, окно огромное, во всю стену, но простора за окном нет. Взгляд упирается в шапку купола и искусственные облака.

— Вы делаете очень большое дело, юноша, — слышишь ты голос доктора. — С вашей помощью мы создадим новые лекарства от разных болезней.

Фархад в ответ молчит и они входят в лифт.

Через час, когда вы уже сидите в машине и ты, глядя на навигатор, мысленно пытаешься быстрее него найти выход с запутанной парковки, Фар спрашивает:

— Что они лечат с помощью моего яда?

— Много чего, от астмы до эпилепсии, люди много чем болеют.

— А мы нет? Чем я мог бы заболеть?

Навигатор, наконец, проложил маршрут и ты заводишь двигатель. Неведомый источник энергии жарко пульсирует под капотом и ты слышишь песнь глубин. Где-то там, на дне, под черной толщей вод Сеятеля, эрги ежедневно поют свои песни и создают для людей тепло и свет.

— Главное не заболей болтливостью, как доктор Асама, этого я не смогу вынести, — пытаешься отшутиться ты, но он не поддерживает шутку.

— Может, Халисс Рае болен? — задает он новый вопрос и тень падает на твое лицо. Он делает вид что не замечает. — А иначе зачем ему нападать на этих девушек? Они ведь и так принадлежат ему. Тебя для этого позвали в работать в полицию? Чтобы ты помогла им понять, как работает наш яд?

— Да, — коротко отвечаешь ты. — Как работает наш яд.

Ты отвозишь его в школу и через высокий забор смотришь, как он идет по ровной, зеленой лужайке. Именно третья волна людей, латирийцы привезли на Алькаан зеленый цвет. Много зеленого. Люди все еще тосковали по земле, хотя никто из последней волны колонистов никогда ее не видел. Остались множественные записи и сетевая хроника, а еще книги. Много книг.

Оформление бумаг занимает непростительно много времени, все эти подписи и печати, все эти разговоры, которые не нужны и горы, горы лишней информации. Ты киваешь и пропускаешь мимо ушей.

Шипы зудят. Мучает жажда.

Ты просишь и тебе приносят кофе. Хороший, дорогой и вкусный кофе, удивляются только когда просишь на ауриенте. В кабинетах то душно, то слишком холодно из-за кондиционеров.

Люди смотрят на тебя по разному, но почти все боятся, потому что не понимают, что ты такое и как ты функционируешь. А еще не знают границ. Можно ли тебя убить, например, из метателя? У них еще нет прецедентов. Они еще не сталкивались с такими как ты. Тебя спасает, что выглядишь ты как обычный человек, это обманывает их глаза, а себя они обманывают сами.

Наконец, тебе выдают удостоверение с печатью внутренней безопасности и бейдж с надписью — консультант. Последним пунктом идет знакомство со связующим звеном между тобой и департаментом полиции Латирии, главой нового отдела экспертизы, избранного очередной комиссии по безопасности. Его зовут Владислав Гереро, его фамилия напоминает тебе, что все ныне живущие в Латирии — потомки колонистов третьей волны, прилетевших на Алькаан 1700 лет назад. Ты помнишь их, тех звездоплавателей, впервые ступивших на твердую землю. Помнишь семейный герб Гереро — две раскрытые ладони.

Владислав принадлежит к одной из древних фамилий и скорее всего приколот, как флажок к Колониальному Древу, с традиционными ценностями и верой в Единого. Странный выбор кандидата на такую должность. Значит ли это, что Церковь выступает против дипломатических отношений Адара и Латирии, и сейчас пытается вставить свою палку в это колесо?

Для первой встречи Гереро немногословен, он куда-то торопится и все время смотрит на часы. Часы механические, с классическим двенадцатичасовым циферблатом, с учетом того, что время на разных континентах Алькаана отмеряют по разному, многие производители стали добавлять поверх основного экрана несколько слоев виртуальных иконок. На твоих часах показывалось время в Адаре, Ксаравии, Дерентии и атмосферное. Так называемое корабельное время, по-которому живут воздушные моряки всего мира. Ты решаешь его не задерживать и прощаешься. Геро, одернув свой идеальный, серый костюм, удаляется.

Ты смотришь на часы, почти четыре, тебе все еще нужно найти Ольгу и попасть в больницу.

Ты покидаешь эти бесконечные лабиринты коридоров и с облегчением выходишь на воздух.

В храме Единого звенят колокола.

— Я вас отвезу, куда скажете, — догоняет голос, ты оглядываешься. — Меня зовут Йен, — говорит молодой человек и улыбается. — Я ваш водитель. И телохранитель.

Телохранитель? Ты не можешь сдержаться и смеешься в голос.

Он тощий и длинный, как генномод, а еще он носит очки и поправляет их постоянно.

— Ну поехали, Йен, — говоришь ты и щуришься на него на всякий случай, но терма гайоли чистая. — Мне в Центральную больницу. И свяжись с диспетчером, нужна информации о местонахождении детектива Ольги Полански. Сможешь?

— Сию минуту, все сделаю, — говорит мальчик, поправляет очки и что-то нажимает на ручном терминале. Из-за угла выворачивает большая машина с номерами департамента. Значит, он как минимум, служит в полиции.

— Значок у тебя есть, Йен?

— Да, но официально я сейчас в отпуске. Садитесь! — говорит Йен и открывает перед тобой дверцу машины. — Это они так подмазываются, наверно на обычный письменный стол бюджета не хватило, вот они и выдали вам меня и машину.

Ты садишься на заднее сиденье, достаешь телефон и запускаешь приложение автопилота. Сама ты не успеешь заехать в школу, так хоть отправить Фархаду машину, пусть порадуется.

— Йен, вы знаете где ближайший рынок?

— Сток биоматериалов что ли? — переспрашивает твой новый водитель. Машина быстро набирает скорость.

— Мне нужны живые мыши.

— Понял, могу съездить, пока вы будете в больнице. Успею?

— Кажется тебя послал мне сам Творец, — улыбаешься ты и киваешь: — Успеешь.

Доставать из кармана удостоверение непривычно, точнее, ты уже и забыла, как это, иметь власть. Охранник на отделении подскакивает на стуле и торопливо заправляет рубашку, которая все так же выбивается из брюк. Понимая, что ты заметила, он краснеет.

— Прямо, по коридору, 16 палата, — тараторит бедняга и отводит глаза.

Больничные коридоры при свете дня ничем не отличаются от серого, карандашного наброска ранним утром, отвратительный запах и так же уныло. Только людей больше. И боли. Ты чувствуешь энергетический зуд, хорошо что есть манжеты. Анабэль тут бы понравилось, госпожа распорядительница была бы в восторге. Каур де роа в больницы надо на экскурсии приводить, так и деньги сразу появятся, чтобы стены покрасить.

Ты замираешь перед стеклянной дверью в палату. Ольга сидит напротив Джейн Доу спиной к окну, на лице детектива смесь усталости и раздражения. Лицо неизвестной девушки все такое же бледное и выражает недоумение.

Ты стучишь в дверь и жестом просишь Ольгу выйти к тебе в коридор. Детектив Полански встает, прячет блокнот в карман и идет к двери. Девушка провожает ее пустым взглядом.

Ольга выходит к тебе в коридор.

— Чего застеснялась? — спрашивает детектив. — Не хочешь ее напугать?

— Она что-нибудь сказала?

— Она также разговорчива, как и ты сегодня утром. Возможно, ей тоже не нравится мой запах, — улыбается тебе детектив. — Ее осмотрели, нашли на запястьях рисунок шариковой ручкой и сеоридом, странно, а на камерах ничего нет…Ну так что, может зайдешь?

— Прежде чем я зайду, мне надо кое-что тебе рассказать. Я вчера ездила утром к тебе домой, хотела поставить в известность, но тебя не было.

Ольга кивает и складывает руки на груди.

— Ну давай, я вся во внимании.

— Она — не твоя жертва, она ничего тебе не скажет, — Ольга непонимающе моргает, а ты продолжаешь: — Вчера утром я навестила ее и выяснила, что она, считай, мертва. Ее сущность была разрушена. Это равносильно тому, как если бы ее мозг умер. И тогда я отбросила в эту пустую оболочку часть себя. Часть своей памяти. Теперь она — моя, моя Тень.

— Как? — неуместно спрашивает Ольга. — С помощью шариковой ручки?

— Рисунок — это йондаль, а сеорид проводник для него. Да и какая разница как, если важно — зачем. Это единственный способ попасть в окружение Халисса Рае. Ты ведь не думаешь, что кто-то пустит тебя или меня на его вечеринки?

Ольга решает, что ты шутишь и смеется.

Ты терпеливо ждешь. Ольга замолкает.

— Не смешно, — говорит детектив Полански.

— В моем мире, Ольга, с сущностью не шутят, это дар Творца, — говоришь ты. — Мало кто посмеет посягнуть на ее целостность, и еще меньше тех, кто знает, как это сделать.

— По моей арифметике, чем меньше, тем лучше. Вот только мы о чем сейчас говорим? — Ольга постучала по стеклу двери в палату, за которой находилась девушка. — Она же человек! Гайоли, так вы нас называете. Плоть и кости. Какая может быть у нее разрушенная сущность?

— Могу для твоего удобства называть ее душой, — отвечаешь ты. — Твоя Джейн Доу была всего лишь приманкой для настоящей жертвы, — теперь уже ты стучишь по стеклу двери. — Она — яд. Так понятнее? Яд для Халисса Рае. Именно на его бесконечную сущность была целью покушения.

Ты достаешь из кармана конверт с фотографиями, которые тебе дала Бэль и протягиваешь его Ольге.

— Посмотри, там много интересного. Это с вечеринок Дома Рае. С помощью оболочки Джейн, я смогу попасть на одну из них во плоти и увидеть все ее глазами.

Ольга достает стопку из конверта и долго разглядывает фотографии, на лице ее ты видишь удивление.

— Где ты их взяла? — спрашивает детектив. — Ты знаешь, кто это снимал?

— Забудь, — отвечаешь ты. — Этот источник тебе не по зубам, так ведь у вас говорят?

— Ты всего лишь консультант, — злится Ольга, убирает фотографии обратно в конверт и видно, что отдавать его обратно она не собирается. — А сокрытие информации у нас карается по закону!

И ты смеешься на человеческой самоуверенностью второй раз за сегодняшний день. Вспоминаешь про Йена и смотришь на часы, твой новый водитель уже должен был вернуться и привезти мышей.

— Ты еще не устала ломиться в закрытые двери? — спрашиваешь ты Ольгу. — А фотографии придется вернуть, если конечно ты не хочешь чтобы жрицы забвения пришли за ними лично. Можешь привезти их вечером ко мне домой. Детектив Полански, вы официально приглашены на ужин.

Ольга сменила черную футболку на белую рубашку, куртку на пиджак, брюки на джинсы. Метатель оставила в машине и даже принесла бутылку с красивой этикеткой, конечно же это был не палисс и не что-то из необъятной коллекции Дома Серахье. Ты благодаришь ее за вежливость, но пить отказываешься, ссылаясь на препараты и тяжелый период регенерации. Ольга не спорит, во взгляде ее проскальзывает интерес к твоей биологии и она задает невинные вопросы, все те же, что уже задавала раньше. Правда ли вы впадаете в сезонную спячку? Воспринимаешь ли ты людей, как еду? Какую ступень ты занимаешь в термо классификации? Потом она рассказывает, что на работе им выдали какую то брошюру, где описаны все Неведомые расы и для наглядности есть их слепки из термосканера. После того, как президент Сопредельных Штатов Давид Альган и глашатая Ее Величества Джана Иверия Суун подписали договор о межвидовом сотрудничестве, термосканеры в Латирии ставят на каждом шагу: в грузовых доках, в порту, на границах штатов, в метро, на вокзалах и автобусных станциях, даже в некоторых маркетах. Ты слушаешь Ольгу, иногда отвечаешь, но внутри ты ждешь. Сначала еду, ты заказала ее заранее, но доставка задерживалась, а после, как вы уже садитесь за стол, ты ждешь его, но к ужину он не приходит. Ольга иногда оглядывается на дверь, но движет ей не страх, а любопытство. Она пытается разрядить обстановку и говорит:

— Он же подросток! Нашел себе занятие поинтереснее, раз его нет, может о делах поговорим? Стоит обсудить некоторые моменты.

Ты натянуто улыбаешься и киваешь, не читать же ей лекции об уважении внутри Дома и не объяснять, что просьба матэ — закон.

Мир Неведомых держится на иерархии, так было всегда. Сейчас он ею пренебрег. Ты уверена, что ничего не случилось, что он просто не хотел приходить. Ольга ему не нравится.

Нет, не так. Ему не нравится, что она нравится тебе. Как будто твое общение за пределами их Дома не имело право вторгаться на вашу общую территорию. Никто не смел нарушать ваше уединение.

— Хотелось бы понять, как мы будет работать, — говорит Ольга и достает конверт с фотографиями из внутреннего кармана пиджака. — Я верну их тебе, нохочу чтобы ты отвечала на мои вопросы и лучше скажи сразу, на какие ты ответить не можешь, а на какие не хочешь.

— Спрашивай, — говоришь ты и отставляешь тарелку. По правилам этикета, принятого в Адаре, надо выйти из-за стола и сменить помещение, но в этой квартире всего одна гостиная и маленькая кухня, где не очень просторно для двоих взрослых. Об этот тоже пора подумать, раз ты сменила работу, но скоро вас попросят съехать из общежития для школьного персонала.

— Кто на самом деле попросил тебя заняться этим делом?

— Каур де роа, вы называете их жрицами забвения, — отвечаешь ты. — Они создали ситуацию, из-за которой я не смогла бы отказаться, даже если бы захотела.

— Почему ты?

— Моя компетенция, как здесь говорят, позволяет. В Адаре я некоторое время была Дознавателем. И я уже сталкивалась с Домом Рае и с Халиссом Рае, тридцать лет назад он погиб в Адаре при странных обстоятельствах, но я так и не смогла тогда найти никакого состава преступления. Наша законодательная система работает немного иначе, чем ваша, у нас нет наказания за преступление, есть лишь дознание, и цель — выяснить истину. После истину взвешивает Палач Ее Величества и определяет глубину долга. Статус любого индивида, а вместе с ним и его Дома, зависит от того, как много и кому он должен. Это называется Иерархия Чистоты. Считай это что-то вроде кармы, если так проще. Не рой другому яму…

— Так дознаватели не ловят преступников? — смеется Ольга. — Они как наши священники, перебирают и отпускают грехи?

— Дознаватель ищет истину для Палача и того, кто ее потребует, — терпеливо повторяешь ты. — Вот как сейчас, по просьбе кауров я должна узнать, кто метит этих девушек татуировками. Моя цель найти его и узнать зачем он это делает, а что с ним будет дальше уже не моя юрисдикция. Ты ведь тоже не судья и не присяжные, ты только находишь и доказываешь, а дальше преступник попадает в другие жернова, просто в нашем случае, истины бывает достаточно и за преступлением не идет наказание.

— А как же справедливость? Значит, мы найдем этого парня, что метит девчонок, как коров на бойню, твой палач на него посмотрит и он просто пойдет себе жить дальше?

— Наш закон гласит, что ты вправе просить наказание, но решение принимает палач Ее Величества, только она может карать или миловать.

— То есть, все зависит от того чью сторону она примет?

— Да, но ведь и у вас так же, судья и зал присяжных, вы тоже не объективны, но верите, что принятое в зале суда решение имеет законную силу. В обоих случаях во главе всего стоит вера.

— Судить его будут здесь, — убежденно говорит Ольга.

— Если он человек, то да, — отвечаешь ты.

— Итак, ты работаешь на секту, которая промывает людям мозги, а люди им за это еще и платят, так может это кто-то из них? Из твои нанимателей? Может так они пытаются прикрыть свои делишки? Если ты выяснишь неудобную истину, что будешь делать? Сможешь пойти против них?

— У меня есть долг, — отвечаешь ты. — Я свободна принимать решения, но это формальность, я просто не знаю, какими будут последствия, если я решу выступить против.

— Это так ты пытаешься сказать мне, что я не могу тебе доверять? Что у них на тебя? Стопка фоточек? Скелет в шкафу? Я должна быть уверена, что могу повернуться к тебе спиной!

— А я к тебе могу? — смеешься ты. — Маловероятно. Вы такие смешные гайоли, все о доверии говорите, а сами никому не доверяете. В вашей темноте, там страшно наверное, вы не видите, не слышите, не чувствуете Его. У вас нет истины, только слепая вера. Это я пытаюсь сказать тебе, что придется мне поверить, иначе никак.

— Может еще помолиться заставишь?

— Он тебя не услышит, с этого дна точно нет. Сначала надо оттолкнуться.

— Может мне взять шариковую ручку и нарисовать на запястье какие-нибудь иероглифы?

— Йондали. Это язык Творца. Кстати именно с его помощью наш татуировщик метит этих девушек, печати, которые он использует очень древние и не входят в периодическую таблицу.

— Помнишь я говорила, что чем меньше, тем лучше, так вот чем меньше круг подозреваемых, тем проще их проверить.

Ты качаешь головой.

— Это не тот случай. Если я скажу тебе, что твои подозреваемые — изначальные, как ты будешь их проверять? Их было двенадцать, как апостолов в библии, но это не точно. История хуже тектонических плит, всегда двигается. Ее нельзя допросить, а слоев слишком много. И если бы это было так просто, то кауры нашли бы ответ без меня.

— Изначальные, это те, кого мы Первыми зовём? Те, кто по вашим легендам построил Предел и весь этот мир? Те самые Создатели, которые у равианцев на всех мозаиках и фресках, только что на туалетные горшки они их не лепили, а так кажется на все подряд.

— О, детектив, какое недостойное пренебрежение чужой культурой!

— Плевать мне на культуру, ты мне скажи, как они связаны с нашим делом?

— Цепочка последовательности, которая разрушает слой кода…, - ты замолкаешь, пытаясь найти другие слова.

— Говори, я не тупая!

— Память сохраняется в строгой последовательности. Эти печати разрушают звенья в цепочке воспоминаний и последовательность разваливается, а вместе с ней и личность.

— Ну то есть наш молодой повеса в следующей жизни не вспомнит, как накачивался наркотой и трахал девок?

— Следующей жизни не будет, оболочка останется пуста.

— Сдохнет, — без тени иронии говорит Ольга. — Ну туда ему и дорога.

Когда она наконец понимает, то на лице ее отражается буря эмоций.

— Ах ты ж… твою биометрию! Так вы… точнее, вас…можно убить? А как же ваша хваленая бесконечность? Творец что, не может вас еще раз сохранить? — Ольга напряженно думает, она уже понимает в какое дерьмо вляпалась. — Так они получается, эти ваши изначальные, лазейку оставили, чтобы поднять вас с земли на наши смертные облака? Вот так шутки у богов!

Но тебе не смешно.

— Все еще не хочешь сходить в отпуск? Может больничный откроешь? — спрашиваешь ты Ольгу.

— Не дождешься, — твердо отвечает детектив Полански. — Чтобы я такое пропустила! Да и кто вступится за тех проституток, ты что ли?

Ольга встает из-за стола.

— Я пожалуй заберу у тебя свой подарок, — говорит детектив и показывает на принесенную бутылку. — Сегодня она требуется моей душе.

— А твоей оболочке требуется сон, — говоришь ты.

— Не будь училкой, — морщится Ольга.

Детектив Полански покидает вашу квартиру в половину двенадцатого, за полчаса до начала комендантского часа. За окном уже темно, все чаще мимо проезжает патруль. Дроны, как комары, вьются над зелеными газонами в приглушенном свете уличных фонарей. Ни одной луны не просматривается над одинаковыми крышами домов. Ты берешь телефон и набираешь его номер. Ты набираешь его снова и снова, но в трубке только шипение помех.

В летний период тебе очень сложно бодрствовать больше восьми часов, замедленные процессы в оболочке требуют сна, но вместо него ты глотаешь обезболивающее и энергетики. К пяти утра головная боль и зуд становятся невыносимыми и ты начинаешь обзванивать больницы.

В ответ твой телефон звонит лишь раз, ближе к семи утра.

Ты смотришь на незнакомый номер, снимаешь трубку и сразу узнаешь голос. Гереро.

Анна Индира Ксарави. Глава 6

Изменения сохранены.

1700/06/03 AM 8.00 Четверг

Мемориал Сарджент, третья больница штата и сортировочная станция, куда свозят наркоманов и бездомных, именно туда его привезла служба контроля за животными. Его нашли в районе Каравью, за фильтрами водоочистительных башен, уборщик услышал стук и заглянул в щель канализационного люка. Увидев его светящиеся в темноте, желто-зеленые глаза с вертикальным зрачком, уборщик от страха вызвал ловцов. Те, спустившись вниз, в тоннель канализации, не сразу поняли с чем имеют дело и нашпиговали его транквилизаторами, хотя в этом не было необходимости, ведь прежде чем сбросить его в эту дыру, кто-то предусмотрительно заткнул ему рот кляпом и обмотал цепью. В больнице его испугались трогать и начали искать тех, на кого можно скинуть ответственность. Только к шести утра смогли дозвониться до Владислава Гереро и тот лично приехал в больницу.

К семи утра его личность подтвердили и твой телефон зазвонил.

В больницу тебя привез Йен и остался сидеть в приемном покое, ты же пошла вслед за охранником, который предложил проводить на отделение.

Ты идешь по больничному коридору и тебя снова окружают запахи и боль, жажда и бессонная ночь раскачивают мир, тебя тошнит. Звуки вокруг болезненным эхом отдаются в груди.

Гереро сам встречает тебя у лифта, на деловой костюм ему не хватило времени, на нем футболка и спортивные штаны. Он кивает тебе, руки не протягивает, профессионально держит дистанцию.

— Мне сообщили, что этот случай уже третий, но два предыдущих случились в другом штате, мы уже собираем группу реагирования и консультативный штаб. Я лично займусь расследованием, если позволите, я бы хотел попросить вас не вмешиваться в нашу работу. У нас считается, что нельзя смешивать личное и профессиональное. Надеюсь вы со мной согласитесь.

От Гереро остро пахнет какими-то эфирными масла, дико раздражающими твое не самое острое обоняние. Волосы выглядят мокрыми.

В тесном лифте вас двое, двери бесшумно смыкаются и ты закрываешь глаза.

— Отта Ксарави, вы меня слышите? — спрашивает Гереро. — Мне понадобится его сотрудничество.

— Две другие жертвы мертвы? — спрашиваешь ты. Владислав поворачивается к тебе и подается вперед, чтобы расслышать. Ты заставляешь себя говорить громче:

— Первые две жертвы, причина смерти переохлаждение?

— Да, так написано в отчете, который пришел из Трийе, — отвечает Гереро. Эксперты уверены, что жертв некоторое время держали в холодильнике, прежде чем выбросить в канализацию.

— Все жертвы — заары?

— Да, — во внешней палитре термы Гереро смешиваются цвета. Он пульсирует от гнева. — Они же ещё дети!

— Гнев не поможет найти ответы, — говоришь ты.

— Это сделали люди, отта, хоть я и считаю их нелюдями! Они накачали мальчишек успокоительным и пока сцеживали яд, держали в холодильнике. На местах, где бросили тела, найдены граффити с лозунгом антиадарской коалиции — воздух для людей.

Двери открываются и вы выходите в коридор. Это закрытое отделение, тут почти нет людей и всего пять пациентов, вас встречает управляющий больницей, маленький человек в очках и с залысинами, и глава токсикологического отделения. Ненужные разговоры утомительны, ты обходишь мужчин и, не сказав ни слова, идешь в палату.

Палата напоминает солярий, здесь специальное освещение. Вместо кровати матрас на полу от стенки до стенки. Он лежит на боку, спиной к дверям, поджав ноги к груди, он голый и ты видишь изумительной красоты узор чешуи по всей правой стороне его тела. Ты слышишь, как медленно бьется его сердце и еще медленнее течет кровь по венам, он чувствует тебя, поворачивает голову и меж губ вздрагивает кончик раздвоенного языка. Он улыбается и ты видишь, что верхняя, левая игла сломана.

— Вставай, мы едем домой. Хочу чтобы тебя осмотрел доктор Меррато.

Он садится к тебе лицом и тянет шею, обхватывает себя за плечи и мотает головой.

— Мы не можем бегать туда-сюда, — говорит он. — Если ты хочешь чтобы я жил здесь, то стоит научиться доверять их медицине.

Ты молчишь, то, что ты сейчас чувствуешь, ближе всего к жажде искупления, и хотя в его словах ты слышишь прощение, он не каур и не отпустит тебе твои грехи. Не заберет вместе с памятью твои долги и не выдаст вместо них чистый лист.

— Ты уверен?

— А ты? — спрашивает он в ответ. — Люди никогда не согласятся на наши условия. Сколько бы яда мы им не ввели, они будут сопротивляться. Ненависть это их иммунитет.

Ты киваешь, дознаватель внутри тебя шевелится и поднимает голову.

— Следователя зовут Владислав Гереро, он хочет поговорить с тобой, ты готов?

— Если он запретит тебе их искать, то я расскажу все, что помню.

— Слишком щедро, они развоплотили двоих, — говоришь ты.

Его сломанный клык на человеческой стороне лица, делает тебе больно. Он это видит и говорит:

— Никаких имплантатов, хочу оставить так. На память. И тебе стоит думать немного иначе, скольких еще они убьют, если твоя месть будет служить для них оправданием?

В такие момент ты вспоминаешь сколько лет его бесконечной сущности и сколько жизней он прожил, прежде чем вы встретились.

— Тебе нужна еда, вода или адвокат? — говорит Гереро, входя на его территорию. Следователь шутит, но Фархад шуток не понимает и чуть наклоняет голову к правому плечу. Это вопросительный жест, который Гереро не считывает. Он принес с собой стул и теперь не понимает куда его поставить — пол мягкий. Еще Владислав шурится от слишком яркого света и сильно потеет, для человека в палате очень жарко. Стул он отдает охраннику, закрывает дверь и садится на пол. Ты наблюдаешь за ними через внутренние камеры на посту охраны. Это неожиданный жест со стороны Гереро и ты благодарна.

— Вы давно живете в Штатах? — спрашивает Гереро. Вы договорились, что он не будет ничего записывать в блокнот или на терминал. Гереро согласился отложить официальный допрос свидетеля и подождать пока Фархада выпишут из больницы.

— Ты хорошо говоришь на латти, — добавляет Гереро.

— Он похож на вестэри, — отвечает Фар. — Вообще-то моей сущности много сотен лет, мои корни помнят Вестников, а ваши языки очень похожи.

Ты улыбаешься, он хвастается, хочет произвести впечатление.

Гереро поднимает брови, изображая удивление и кивает, вроде как выражая почтительность.

— Так давно вы здесь?

— Я помню последние десять лет, — отвечает Фар.

— Но живете вы здесь дольше? — настаивает Гереро.

— Отта Ксарави впервые привезла меня в Латирию тридцать лет назад.

— Значит у тебя была другая жизнь? Ты ее не помнишь?

— Память прошлых жизней накапливается медленно, я вспомню предыдущую ипостась после первой сотни, — отвечает Фар. — Примерно. Зачем вам эта информация? Хотите узнать о нас побольше, купите книжку, “Между двух миров”, отта написала ее пятнадцать лет назад, она все еще продается в букинистических магазинах.

Гереро кивает.

— Хорошо, назови, пожалуйста, свое полное имя.

— Зачем, вы же не ведет протокол?

Гереро снова кивает.

— Тогда давай перейдем к тому дню, когда все случилось. Утром, как я знаю, ты был в лаборатории, потом отта отвезла тебя в школу, так? Ты обычно сам возвращаешься домой?

— Да, иногда она присылает за мной машину.

— А в этот раз?

— Нет, я сказал что доберусь сам.

— Но до дома ты так и не добрался? Так куда же ты пошел после занятий?

— В Сад Трех Сестер, — отвечает Фар. — Отта позвонила около пяти и сказала, что у нас к ужину будут гости и я захотел прогуляться. Мне нравится Скорбный Сад, там никогда не бывает людей. А еще он кажется мне самым честным из всех памятников вашей культуры.

— Интересное мнение, — говорит Гереро. — Ты считаешь что нашу культуру лучше всего отражает горечь потерь?

— Нет, я имею в виду время, которое идет для вас очень быстро.

— Ну что ж, в этом ты прав, но давай вернемся к твоей прогулке, сколько ты там пробыл? В парке?

Фархад не отвечает, он поднимает глаза и смотрит туда, где висит камера.

— Я не хотел возвращаться домой, — говорит он тебе, а не Гереро.

— Почему? — спрашивает Гереро, делая вид что не заметил этой демонстрации.

— Мне не нравится детектив Полански, а именно ее отта пригласила к нам в гости. И прежде чем вы спросите почему, я скажу, что нет никакой причины, просто Дом — это Дом. И нас в нем только двое.

Гереро разумно отпускает эту тему и продолжает уже о другом:

— Ты не испугался остаться в парке после комендантского часа?

— А чего мне бояться? — отвечает Фархад и пожимает плечами, как сделал бы человек. Ты раньше не видела у него этого жеста. — Я — хищник.

— Ты считаешь, что в этой, новой среде, у тебя нет врагов?

— Физически я сильнее и быстрее любого человека, я не привык бояться. Самоуверенно ли это? Да, но это объективно. Все дело в том, что я не ожидал. Они просто застали меня врасплох, а еще я до последнего не верил, что это происходит. Отта часто говорит мне, что люди другие, они не ведут себя как мы, они не охотятся, не делят мир на добычу и хищников, они просто живут и им бывает любопытно, бывает страшно, но чаще всего они условно беззащитны. Я вижу своих ровесников в школе и они слабые, они умеют только говорить за спиной, тех, кому хватает смелости посмотреть мне в глаза, единицы.

— Тебя оскорбляют в школе? Ты не ладишь с одноклассниками? — спрашивает Гереро.

— Ладить? Это как? — спрашивает Фар и снова вопросительно опускает голову к плечу. — Сглаживать что ли? Прикладывать? Не понимаю этого слова.

— У вас бывают конфликты? Кто-то из школы нападал на тебя физически?

— Конечно, нет! — смеется Фар, улыбка обнажает сломанную иглу. — Они не смотрят мне в глаза, даже учителя! Кто-то написал статью в школьной газете про заарское запечатление и теперь все думают, что я могу заставить их со мной дружить.

— А ты можешь? — спрашивает Гереро.

— Могу, — перестает улыбаться Фар. — Но зачем? Для доверия у меня есть Дом.

— Так ты сказал, что тебя застали врасплох, когда это случилось? Помнишь точное время?

— Это случилось до полуночи, было слишком тихо, а когда после комендантского часа дроны взлетают, то воздух вибрирует. Я вышел за ограду Сада, на ту сторону где последнее кладбище, там красивые склепы и всегда темно, освещение туда так и не провели, я иногда там охочусь, приношу с собой мышь, чтобы выпустить ее и ловить. Лабораторные мыши правда чаще всего не понимают, что должны убегать и это скучно…

— Ты вышел за ограду, — напоминает ему Гереро, возвращая к событиям. — А дальше что случилось?

— Там стоял фургон, двое курили у входа в склеп, запах я учуял раньше, но обходить не стал, это большой круг, а я и так… опаздывал. Пошел мимо кладбища. Они меня отвлекли, выпустили кого-то теплокровного, он метнулся под машину, я проводил взглядом, а потом дверь фургона открылась и мне что-то прыснули в лицо, я мгновенно ослеп, дальше они что-то мне вкололи. Очнулся я уже в холодильнике, во рту была вставлена такая штука, как и в лаборатории, когда я сцеживал яд, она держала мою челюсть, но позволяла до определенного предела выдвигать ее и прикусывать, они подставляли под иглы банку с мягкой крышкой, которую я легко прокусывал. От холода я очень плохо соображал, зрение было мутным, видел только тепло их тел, их было четверо.

— Сосредоточься на запахах, что ты вспоминаешь первое?

— Масло и дамарит, пахло как в автомобильной мастерской.

— А звуки? Что-нибудь особенно выделялось?

— Гудение, там были холодильники, их было много и из-за этого снаружи было очень жарко.

— Люди? Мужчины, женщины? Имена называли?

— Точно люди, терма у всех была одинаковая, была одна девушка, она отличалась по запаху, имена не называли, они использовали номера, говорили: первый, второй, третий.

— Уверенно себя вели? Будто уже не раз это делали?

— Да! Все, кроме одного, этот и сломал мне клык, о край банки, перестарался.

— Что-то говорили? Спрашивали?

— Нет, я думал они собираются убить меня, они относились ко мне так, будто я уже мертв.

— Что-то еще можешь вспомнить? Может у кого-то из них был акцент? Они говорили на латти? Рядом с тобой могли быть другие заары?

— Нет, я постоянно терял сознание из-за холода, никого рядом я не чувствовал.

Фар наклоняет голову к плечу.

— Тот, который меня боялся и сломал мне иглу, был картавый, глотал звук “л”. Больше ничего не помню.

Ты видишь, как Гереро кивает и поднимается на ноги, он исчерпал свои вопросы. Ты тоже поднимаешься и идешь к двери в палату. Заходишь и с порога спрашиваешь его:

— Какой двигатель? Дамарит или кристал?

Фар не сразу понимает твой вопрос и растерянно моргает, потом отвечает:

— Кристалл.

— Уверен?

Ты видишь, как он злится из-за того, что ты вмешалась.

— Уверен, дамарит я бы за милю учуял.

— Спасибо за сотрудничество, — говорит Гереро Фархаду и жестом требует чтобы ты вышла из палаты вместе с ним. — Мы еще увидимся.

Вместе вы выходите в коридор. Гереро тоже зол на тебя.

— Зачем вы вмешиваетесь? Я же просил! Вы заинтересованное лицо и не должны приближаться к расследованию! И чего вам далась машина? Фургон этот наверняка давно выбросили или разобрали на запчасти.

— Мне далась эта машина, потому что эргадвигатель можно отследить, — говоришь ты. — Нет двух одинаковых кристаллов, их грани уникальны, и частота, с которой они вибрируют, тоже уникальна.

Владислав Гереро удивлен. Он стоит перед тобой, весь мокрый, пот струится по затылку, челка прилипла ко лбу. Усталость размывает фундамент под его защитной, бюрократической конструкцией и Гереро начинает выглядеть и говорить, как человек, а не как терминал.

— Первый раз об этом слышу. Вы уверены?

— Одна из моих особенностей — восприятие звуковых волн. Я точно знаю, что кристалл двигателя можно отследить, он оставляет за собой шлейф. Для варлаков этот шлейф, как запах для зааров.

— Но я не могу привлечь вас к этому делу, отта, — говорит Гереро и задумчиво трет виски. — Это только ваша особенность или сможете найти мне другого специалиста с надежной репутацией для суда?

— Мне нужно около двенадцати часов, — отвечаешь ты. — Большую часть этого времени потребует ваш таможенный контроль.

Гереро понимающе улыбается.

— Проще было бы войти через черный ход?

Как и многие офицеры службы безопасности, он знает, что есть нелегальные пути проникновения в штаты.

— Ничего об этом не знаю, — улыбаешься ты. — Предпочитаю парадный.

Гереро смотрит на часы и говорит:

— Думаю, пора по домам, возможно, я даже успею принять душ, прежде чем снова ехать на работу. У вас ведь сегодня первый рабочий день, Анна, так что мы снова встретимся в офисе.

Владислав Гереро уходит, а ты остаешься в коридоре ждать врача и пока ждешь, набираешь номер Бэль.

— О, моя дорогая, так рада тебя слышать! Такие ужасные новости! Как он? Вы приедете вместе?

— Нет, мы не приедем, но я хочу попросить тебя, отправить к нам доктора Мератто. На пару дней. Это возможно?

— Все что пожелаешь! Отправлю его немедленно! И по такому случаю, я и сама вас, пожалуй, навещу! Я уже сняла дом на краю штата, тебе понравится! Там шикарный вид на воздушный океан и ворота Голден Гейт! Они, наконец, смыли эту чудовищную надпись и покрасили ворота в золотой цвет!

Голден, да, ты помнишь. Об этом писали все газеты пару недель назад, на транзитном мосту, между двумя штатами, Трией и Монселем, который латирийцы назвали Золотыми воротами, вандалы за одну ночь нарисовали граффити. Огромные цветные буквы складывались в надпись — “Воздух для людей”

Анна Индира Ксарави. Глава 7

Изменения сохранены

1700/06/03 AM 10.00

Воздух для людей — лозунг антиадарской коалиции.

Коалиция выступала против дипломатических отношений с Неведомыми, но лишь на политической арене. Многие были уверены, что за ними стоят правые — Церковь, которая год от года все больше теряла очки, уступая светским институтам. Единоличная власть церкви рухнула сто семьдесят лет назад, после гражданской войны, когда людям хватило сил наконец поднять железный занавес и в обособленный долгое время мир Латирии и Сопредельных штатов просочился свет и не только искусственных лун, но и нового, неведомого ранее, эргаэлектричества. Ослепительная мощь эргакристалов разогнала тьму религиозного фанатизма и невежества, а следом потекли дамаритовые, черные реки. Началось противостояние Адара и Ксаравии, за новый рынок, неведомые предлагали экологическую, чистую энергию, по меркам человеческой жизни, с почти бесконечным ресурсом, отверженные — дешевое топливо.

Решающим аргументом стала цена.

Меньше чем за сто лет, Латирия встала на ноги и окрепла, создала воздушный флот и вступила в торговую федерацию. Корабли людей каждый день сжигали дешевое, жидкое топливо, и отравляли атмосферу Воздушного океана ядовитыми выбросами. Люди уничтожали тот самый воздух, который нужен только им. Атмосферные станции и водоросли на дне черной воды Сеятеля, все это было создано на Алькаане ради людей. Потому что только им для дыхания нужен кислород.

У тебя теперь есть стул и стол в небольшой комнатке с видом на храм Единого. Ты сидишь напротив огромного окна в пол и смотришь на неоновые вывески даршопов, где по соседству со свечами, маслами и платками, продаются энергетические обереги, амулеты и магические артефакты. Пыль в глаза. Также по желанию клиента, здесь можно выбрать стрижку из каталога, например, побрить голову с одной стороны и нанести узор чешуи, это называлось “под заара” или приобрести пузырек с микродозой яда. Наравне с травкой и чароттой, вытяжкой из водорослей, это считалось безопасным развлечением. Но на этом Адар, проигравший тендер на поставку источника энергии, не остановился. Всегда можно найти что-то более заманчивое для людей и не менее прибыльное. И через границу потекли наркотики: джаггаш, дхаки, арруто.

А если вера не позволяла, то всегда есть Слепая Мать, придет и предложит вместо индульгенции таинство забвения. Кауры не торговались за человеческие души, они принимали их в дар вместе с тяжестью всех грехов и отпускали их по ветру. Ты знаешь, что можешь в любой момент начать все с чистого листа. Кауры заберут твою память, твою жизнь и все твои долги. Разве это не свобода? Не удивительно, что скамьи храмов Единого, привезенного колонистами из старого мира, опустели. Не удивительно, что Церковь, не желая терять власть и деньги, быстро сориентировалась и впустила Слепых Матерей под свои своды. Священники стали подавать забвение, как дарованную Единым милость и как лекарство от болезней общества. Латирия была ограничена территориально, штаты не могли позволить себе содержать тюрьмы, да и кто согласится тратить драгоценную в этом новом мире воду, которую с таким трудом добывали за Пределом, на преступников? Намного лучше, стереть преступнику память и дать ему второй шанс. Третий, четвертый…

Но всегда найдется горстка тех, кто видит все в ином свете, видит, как новая религия захватывает души и тела людей, стирая с карты памяти все земное и человеческое, подменяя его чужим и неведомым.

— Тут-тук, — раздается голос Ольги, она как то неуверенно мнется в проеме дверей твоего нового кабинета и постукивает, уже почти зажившими костяшками пальцев, по плотной пластиковой папке с резинками, которую держит в руках. — Я тебя потеряла? Теперь ты будешь гоняться за хвостом коалиции? Сразу скажу, что Серж Руан, глава антиадарского штаба в нашем округе, без адвоката разговаривать не будет.

— Это дело взял себе Владислав Гереро, — отвечаешь ты. — Моя работа — Халисс Рае. Что ты мне принесла?

— Увидела, что ты запросила все документы по делу, — Ольга бросает папку на круглый, стеклянный стол. — Я сделала тебе копии. Еще пришла утренняя сводка, кажется у нас есть возможная жертва, девушку привезли сегодня утром в реакционное отделении Сары, — ты уже знаешь, что “сарой” полицейские называют Мемориал Сарджент. Именно туда стекались все неопознанные и невменяемые и уже оттуда, после опознания, их распределяли по другим больницам.

— Прокатимся? — спрашивает Ольга.

— А у меня для тебя есть плохая новость, — говоришь ты, поднимаешься, берешь со стола бумагу с печатью Церкви и протягиваешь детективу. — Агентство, которое предоставило Дому Рае девушек, неожиданно разорилось, об этом мне сегодня сообщили мои источники. А что обычно делают, прикрывая полулегальный бизнес? Правильно, уничтожают следы. Так вот, чтобы получить выплату по контракту, весь персонал агентства официально должен пройти процедуру кондиционирования. Церковь знает, что идет расследование и составила для нас отдельный протокол, они дают нам двадцать четыре часа, чтобы всех допросить, но после процедуры доступа к воспоминаниям у нас не будет.

— Закон об изъятой памяти, да, знаю, уже сталкивалась, — морщится Ольга.

— Это ж полнейшее… Двадцать четыре часа — чистое издевательство.

— Сорок восемь, — говоришь ты. — Официально департамент получит уведомление только завтра, в десять утра. Понимаешь?

Детектив Полански широко улыбается и достает телефон из кармана.

— Вот это я понимаю у тебя… компетенция! Пойду звонить прокурору, пока прокол не вступил в силу для допроса нам нужны будут ордера. Встретимся на парковке.

— Не бери машину, у меня теперь есть личный водитель, — говоришь ты и тоже достаешь телефон. Сначала вызвать Йена, а потом позвонить Фархаду, что ты зайдешь. На звонок он не отвечает и ты пишешь сообщение. Его оставили в больнице еще на трое суток, несмотря на твои просьбы отпустить домой, глава отделения, Давил Азаров, уперся, ему не нравились кисты на легких, которые обнаружились на снимках. Все твои попытки убедить его, что кисты вызваны избытком кислорода и что организм Фархада давно адаптировался, ни к чему не привели.

В своей естественной среде, в Адаре, вы дышите совсем другим воздухом, но оболочки неведомых способны перестраиваться, в отличие от людей, чьи органы обычно необратимо разрушаются под действием чужой им атмосферы. Есть кислородные маски с водорослями, специальные защитные костюмы, но все это не годится для жизни, поэтому ты можешь переехать жить в Латирию, или в любой другой уголок этого мира, если захочешь, а вот человек в Адаре навсегда останется не более чем туристом.

Ты смотришь на себя в зеркало, стоит помнить, что они видят. Длинные, медного цвета волосы все также плотно собраны в хвост, кожа цвета созревшего масличного листа, который гайоли называют оливковый, было на земле такое вечнозеленое растение и из него, как и из арагвы сейчас, делали масло. Глаза у тебя зеленые, как и у нее. Этого ты изменить не можешь. Как не можешь и забыть. Паутину татуировки на груди ты прячешь под слоем грима, а шею за высоким воротником-стойкой. Серый пиджак, брюки и каблуки. Как и в школе, здесь ты должна выглядеть строго и по-деловому. Это твоя броня. Ты не будешь заводить здесь друзей, как и нигде в этом мире.

Климат контроль сообщает тебе, что возможность осадков 68 процентов и ты берешь с вешалки плащ. Откуда спрашивается в искусственном небе, может взяться дождь? Но дожди в Латирии не редкость, а зимой тут даже снег идет. Снег! Ты вспоминаешь, как на прошлый новый год, вы наряжали елку, специально привезенными из Адара цветными шкурками норгов…А в качестве подарка ему, ты незаконно привезла одного живым. Норг прожил у вас всю зиму, а к лету ты приказала Фархаду его съесть, он стал слишком сильно раздражать твои сенсоры.

Ты уже почти выходишь за стеклянную дверь своего нового кабинета, когда видишь ее — Надиру Рае, выходящей из лифта. Она тоже видит тебя. Вы смотрите друг на друга. Ты пошире распахиваешь дверь, оставляя ее открытой, бросаешь плащ на вешалку и возвращаешься за свой стол.

Пишешь Ольге сообщение: “Задерживаюсь. Встретимся в больнице”.

И на ручном терминале запускаешь протокол записи.

На всякий случай.

Сата игнорирует этикет, заходит молча, закрывает за собой дверь. Кабинет напоминает аквариум, прозрачный со всех сторон и она, щелкнув пальцами, активирует защитный слой стекол на дверях и окнах. Ты даже не знала, что он здесь есть, пока она им не воспользовалась.

— Дому Рае принадлежит основной пакет акций компании “Сандерс Роял”, это крупнейший поставщик каисового стекла по эту сторону Каньона, — говорит Надира, заметив твоё удивление. — Первый рабочий день? Как тебе кабинет? Они пытались тебе понравиться, но я настоятельно рекомендовала убрать цветы.

Для заара Надира выглядит слишком по-человечески. На правой стороне черепа у нее волосы вместо чешуи, но так как пигмент не приживается, они совершенно белые. С левой стороны, такой же белой, волосы чуть присыпаны золотой пыльцой. Длинные цепочки серег висят в обоих ушах. Глаза обычные, карие.

Никаких сомнений, перед тобой генномод.

Очень странно, потому что чаще всего люди хотят стать кем-то другим. Неведомые редко недовольны своими корнями. Да и кто осмелится так оскорбить Творца?

Только тот, кто помнит, подсказывает тебе внутренний голос.

— У вас есть вопрос ко мне, сата? — спрашиваешь ты. Тебе не нравится ее тон и стоит сразу обозначить дистанцию. — Все официальные вопросы решает секретариат комитета по безопасности и мой непосредственный начальник, Владислав Гереро, а не официальные — Анабэль Тархини, — говоришь ты.

— Шшшш, какие мы, — смеется Надира, — Официальные.

Ты видишь еще одну странность, как и у всех зааров, на ее красивом лице нет бровей, только нарисованные, почему она и это не откорректировала? Может какая-то мода?

— Не торопилась бы ты меня изгонять, отта, — говорит сата Рае. — Я тебе еще пригожусь, после.

Ты чуть подаешься вперед и присматриваешься, мешает шелковый платок, но ты видишь — следы на шее, следы от зубов. Заметив, как ты сменила волну, сата смеется еще громче. Она так и не села, и теперь наклоняется к тебе через стол.

— Хочешь рассмотреть поближе?

Поведение саты и ее тон выглядит совершенно иначе, если думать, что она находится под воздействием яда. Но от этой мысли у тебя зудят шипы и закипает кровь — в Доме Рае не принято кусать себе подобных и это не просто дурной тон. Рае относятся к виду талинае, к виду, который давно утратил иммунитет к собственному яду. Это сплотило Дом. Молодняку еще в яслях прививается не только уважение, но и любовь к сородичам. Это всегда повод для гордости и основное отличие Дома Рае от Дома Амирас.

— Зачем вы пришли ко мне, сата? — спрашиваешь ты, понизив голос. — Если хотите сделать заявление, то Творец не увидит.

— Да уж, в этой дыре, куда они нас сослали, не то, что Творец не увидит, даже Маат не узнает, — отвечает сата. — Я пришла сказать, что я тебя вижу, Анна Индира Ксарави и знаю, от чего ты сюда сбежала, мне кажется у нас много общего.

Сата смеется и оттолкнувшись от стола, выпрямляется.

— И бросила бы ты это дело, — добавляет она насмешливым тоном, в котором ни намека на угрозу. — Тебе ли не знать, что истина каурам не нужна, только память. Они уже сделали Халиссу щедрое предложение в свете нынешних событий, тебе должно быть очевидно какое.

Ты киваешь, тебе очевидно одно, такое заявление в свете нынешних событий выглядит по меньшей мере глупостью, а сата Дома Рае вряд ли глупа, тогда что ее на самом деле привело в твой кабинет? Если завтра яд окончтельно добьет её, то как это будет выглядеть? Кто-то хочет убедить ее, что каурам выгодно прикрыть неудобную истину и именно поэтому они попросили взяться за это расследование именно ее. Она живет в Латирии уже тридцать лет, и ее долг перед каурами ни для кого не секрет, ни по ту, ни по эту сторону.

— Эо дан ри, — прощается с тобой Надира Рае и, щелкнув пальцами, возвращает стеклам прозрачность. Любопытные зеваки все разом как по команде, отворачивают лица. Все, кроме Владислава Гереро, который стоит у дверей своего кабинета, сложив руки на груди и очевидно ждет, чем закончится разговор. Сата, помахав всем на прощанье, удаляется. Дверь в твой кабинет сата оставила открытой и ты видишь, как прямо сейчас к тебе направляется Гереро. Ты поспешно встаешь, берешь плащ и выходишь ему на встречу.

— Не сейчас, — грубо останавливаешь ты поток возможных вопросов. — Расскажу, когда вернусь из больницы.

Он так удивлен, что даже не пытается тебя остановить, ты быстрым шагом пересекаешь зал и выходишь на черную лестницу, потом почти бегом спускаешься на служебную парковку. К твоему удивлению Ольга ждет тебя в машине, обе передние двери открыты, она сидит на сиденье рядом с Йеном, они что-то обсуждают и веселятся так, что мальчишка вытирает слезы. Он видит тебя первым и пытается сделать серьезное лицо, достает очки, которые убрал в карман, надевает и машет тебе.

А нужны ли они ему вообще?

— И это называется отдел внутренней экспертизы? — смеется Йен. — Да это решето дырявое! Пресса точно напишет, что полиция вызвала сату Рае на допрос… Вот смеха будет! Хотя… мир держится на гвоздях прецедентов!

— Ну и переполох эта мадам устроила, шум на весь департамент, — говорит Ольга и вылезает из машины. — Диспетчеры в огне! Я уже уехала, но как по рации услышала, вернулась! Надеюсь она сказала что-нибудь полезное?

Ольга ловит твой взгляд и перестает улыбаться. Молча открывает заднюю дверь. Йен улавливает перемену настроения и до больницы вы едете в полной тишине.

Пока за окном проносятся улицы, перед твоим внутренним взором все еще стоят отметины на гладкой, перламутровой коже саты Рае. По эту сторону Каньона, под куполом чужого, искусственного неба, традиции и законы Домов ослабевают. Матэ, саям, иерархия чистоты, королева и палач, все это кажется далеким. В Латирию приезжают в поисках свободы. Нет, конечно, от корней не убежишь, они всегда с тобой, но здесь, где Творец не видит, а Маат не знает, ты можешь на какое то мгновение ощутить то самое одиночество. И пока память медленно заполняет твой колодец, ты можешь успеть прожить новую жизнь. А если каурам будет угодно, проживать ее снова и снова… Могла ли сата Рае, соблазненная пьянящим чувством свободы, пересечь черту? Рае и Амирас целую вечность грызлись за территорию в Латирии, последние упорно называли штаты своей землёй, корни же вражды между домами уходили так глубоко, что ни матэ Дома Рае, ни саям дома Амирас не могли дотянуться до истины, но близкие связи между двумя видами были строжайше запрещены. Заары Дома Амирас принадлежали к виду офиофагусов и отличались тем, что охотились на себе подобных, но за последние пять сотен лет они ни разу не нарушили заключенного мирного соглашения, на памяти твоих корней не случилось ни одного серьезного конфликта. Ты закрываешь глаза, но раздражающий зуд под манжетами не дает расслабиться. Ты жалеешь, что сразу не спросила к какому Дому принадлежали убитые в другом штате подростки. Если один из Домов решит, что мирный договор нарушен, то будет война. А кому выгодна война змеиных кланов на улицах Латирии? В первую очередь тем, кто пишет на заборах и мостах — воздух для людей. Война будет означать полное фиаско для дальнейших дипломатических отношений между людьми и неведомыми. Но при чем здесь древние йондали из (не)периодической таблицы? Что такого может знать Халисс Рае, что его память прошлых жизней необходимо вырвать с корнями?

— Это я тут детектив, — говорит Ольга, когда вы выходите из машины. — А ты консультант, помнишь?

Йен махнув вам, уезжает искать место для парковки, а мы вдвоем поднимаетесь вверх по лестнице к центральному входу Мемориал Сарджент.

— Могу зачитать тебе параграфы из твоего контракта или ты можешь поделиться со мной тем, что происходит у тебя в голове. Что такого сата Рае сказала, что ты аж позеленела вся?

— Это ты сейчас пошутила? — спрашиваешь ты. — Наверное нам нужно установить какой-то знак, чтобы определять границы твоего потрясающего чувства юмора.

— Ну пока ты ходишь с таким лицом, никакие знаки не помогут, — отвечает Ольга. — Ты бы иногда снимала эту маску. Попробуй хоть раз расслабиться и побыть…

— Человеком? Нормальным человеком? — смеешься ты и распахиваешь дверь. Петли опасно скрипят, а дверная ручка в твоей ладони нагревается. В нос бьет нестерпимый запах. Твои шипы, которые начали вибрировать еще при подъезде к зданию, сейчас жгут тебя каленым железом. Ты морщишься от боли. Ольга демонстрирует охраннику жетон и вас пропускают. В лифте вы молчите. Твое раздражение никак не связано лично с детективом Полански, но почему-то очень хочется на нее наорать. Поставить на место. А где ее место ты и сама пока не поняла.

А может все дело в том, что это ты не на своем месте, ты и он, вы здесь чужие. И заары чужие. И что, если, воздух и правда для людей? Как минимум воздух под куполом Латирии. Эти искусственные облака над искусственной землей, весь их маленький, раздробленный на штаты — острова мир, что плавает в воздушной океане у самой границы Предела, все это даровано людям третьей волны Изначальными. И как бы их не называли сейчас — создатели, предтечи, шераа ат каддар, они тоже были когда то людьми. Самыми первыми людьми на этой чужой планете.

Творец их увидел и помог построить мир внутри Предела. Алькаан — это четыре континента, четыре столпа вокруг черных вод Сеятеля, теперь его делят между собой наследники изначальных — неведомые, живущие в круговороте своих бесконечных воплощений, а смертным людям достались только обочины и облака.

Вы выходите из лифта. В коридоре отделения мерзко гудит и мигает лампочка, не в силах выносить этот звук ты моргаешь и она лопается. Ольга инстинктивно пригибается и тянется к метателю в кобуре.

— Вот же… дерьмо, — шипит детектив сквозь зубы. И вы идете дальше, сворачиваете, бесконечно сворачиваете, по одинаковых коридорам, выкрашенным серой краской. Идете мимо открытых дверей и громких, отчаянных стонов. На отделении никого, ни врачей, ни другого персонала. На сестринском посту лежит стопка чистого белья. Ты прислушиваешься. Из-за одной из закрытых дверей без табличек раздается смех и звон ложки о стенки чашки, ты подходишь и невежливо распахиваешь дверь.

Испуганные медсестры вскакивают из-за стола. Та, что постарше и поплотнее, из-за стола не встает, начинает ругаться не выпуская кружку с чаем из рук, но Ольга сует ей в нос жетон и она замолкает.

— Ищем пациентку, поступила к вам сегодня утром, побои и отравление змеиным ядом. Мне звонил врач с вашего отделения, Карим Герян.

— Карим Геогиевич уже ушел, — говорит одна из медсестер, на ее испуганном секунду назад лице, теперь сплошная почтительность.

— А пациентку вашу в морге ищете, — говорит та, что постарше, отворачивается и снова мешает ложкой чай в чашке. — Звонили же уже, говорили, умерла девчонка.

Звон эхом отдается у тебя в ушах, хочется моргнуть так, чтобы эта чашка разлетелась вдребезги, но Ольга вовремя кладет руку тебе на плечо и чуть сдавливает, ты выходишь из тесной каморки обратно в коридор. Кто у нас детектив? Правильно, Ольга детектив, вот пусть она и разбирается.

Итут из-за поворота появляются двое, один большой, с одышкой и в плаще, второй еще больше, но кудрявый и в пиджаке. То, что они работают на депатрамент так отчетливо читается на их лицах, что ты не сразу замечаешь оружие и жетоны.

— Консультант! Вот так встреча, — говорит большой плащ и вытирает пот со лба мокрым платком. Ольга, видимо услышав знакомый голос, выходит в коридор. Плащ хохочет.

— И вы тоже здесь, детектив Полански!

— Джон-джон, ты еще подрос с нашей последней встречи? Юджин, а кто из вас первым догоняет подозреваемого? — смеется Ольга.

— Ты, Полански, я так понимаю пришла из-за убиенной Морин Гуревич? — спрашивает пиджак, он к твоему удивлению потеет намного меньше напарника. — Хочу тебя расстроить, это дело об убийстве и теперь оно наше, — разводит руками пиджак.

Ты видишь имя на жетоне — Юджин Касада, а того, что потеет в плаще рядом с ним, зовут Джон Джозеф.

— Нам нужна твоя подружка, — говорит Джон-джон и тычет в тебя мясистым указательным пальцем, на котором ты видишь кольцо-оберег. Бессовестная подделка, видимо купленная в одном из тех даршопов под окнами твоего нового кабинета.

Ольга улыбается и качает головой, молча смотрит на тебя снизу вверх. На каблуках ты почти на голову выше нее.

— Окажите нам честь, — вдруг говорит Юджин Касада. — Надо сцапать за жопу этого ядовитого засранца!

— Хотите сказать, детектив, — тихо говоришь ты. — Девушка умерла от отравления ядом?

Касада разводит руками.

— Так мне по телефону сказал врач, но без вскрытия, я не могу утверждать о причине смерти.

— Может, рассуждать о причине смерти, Юджин? — поправляет его Ольга.

— Да какая разница! — хохочет Джон-джон. — Нет бумажки — нет причины, пойдем искать кто нам бумажку выдаст.

Варгоново вымя и то не так тянется, как время в серых стенах этой больницы. Сначала вы ищите дежурного врача отделения, потом заведующего отделением, потом заведующего моргом, без которого вас не пускают к телу, потом ждете самого коронера, который вышел пообедать… Ты несколько раз порываешься уйти, подняться к Фархаду на его закрытое отделение, но Джон-джон именно в такой момент вдруг дергает тебя за рукав и начинает что-то рассказывать, а Юджин шутить шутки, над которыми не смеется даже Ольга и ты остаешься, из какой-то неясной тебе солидарности.

Когда тело девушки наконец достают из холодильника и кладут перед вами на стол, ты уже вымотана настолько, что плохо держишься на ногах. Звуки доходят до тебя как через воду, коронер продолжая жевать, что-то говорит, но ты лишь смотришь. Смотришь на тонкую, белую шею девушки, на две глубокие раны от зубов. Вокруг укуса припухлость, ткани отекли от яда. Тебе без всякой экспертизы ясно, что это укус заара. Молодого, глупого и неопытного заара.

Ты смотришь на лицо девушки, точнее совсем еще девочки, и не можешь представить его под слоем вызывающей косметики, но именно так она выглядит на своей единственной фотографии, которую сует тебе под нос Джон-джон.

— Личность подтвердили, Морин Гуревич, 19 лет, проститутка, местная, из притона Рафаэля. Из дешевых, но не наркоманка. Рафаэль он вроде как из фундаменталистов, даже в церковь ходит, и девок своих с собой водит. Справки им все оплачивает. Заботится, — хохочет Джон-джон. — Патруль нашел ее сегодня рано утром, около семи, за старым кладбищем. Диспетчер подтвердила, что девушка была еще жива, когда ее привезли в больницу.

— При таком обширном отеке гортани, удивительно, что она так долго боролась, — говорит коронер. — Но причина смерти не удушье, а яд. Концентрация была огромная.

Коронер поднимает на тебя взгляд, он отложил свой обед и теперь его лицо скрыто маской, а сам он упакован в защитный комбинезон, на ногах зачем-то резиновые сапоги.

— Насколько я знаю, за один раз столько яда заары не вырабатывают, — говорит он, берет со столика на колесах папку и протягивает тебе. — Я настоял сделать анализ на все известные нам яды.

Ты берешь папку, отходишь от стола и открываешь. Если пропустить все сложные термины и медицинские формулировки, то останется только яд, его было так много, что одному заару понадобилось бы четверо суток, чтобы выделить такое количество.

— Слабая концентрация токсинов, высокая ферментация и уровень консерванта зашкаливает, — говорит коронер. — А еще там два образца, чего я совсем не понимаю.

— Два образца смешались во время анализа по ошибке? — спрашивает Ольга. — Или ее укусили два разных заара?

— Ну, во-первых у девушки на удивление стойкий иммунитет, как у наркоманки, которая давно сидит на игле, но состояние ее органов говорит, что она точно не была наркоманкой. И более ранних укусов на ее шее нет.

— Док, ты бы точнее выражался! Так была она наркоманкой или нет? — спрашивает Джон-джон.

— Нет, скорее всего пациенткой. Подозреваю, что я найду у нее редкое неврологическое расстройство, нейроверию, сейчас его лечат только с помощью заарского яда.

— Проститутка со страховкой? — недоверчиво говорит Юджин. — Анонсенс!

Ольга и Джон-джон в один голос смеются над ошибкой в речи детектива Касады, а коронер непонимающе смотрит на них.

— Загадки разгадывать не моя работа, я вам к завтрашнему утру предоставлю полный отчет, а дальше вы сами. А пока очевидно одно — укус на ее шее, был только развлечением и не мог сам по себе стать причиной смерти.

Ты слушаешь, то что он говорит, но слова кажутся очень далекими, их будто уносит ветром. Ты все еще смотришь на распечатку анализов и видишь там то, что не увидит никто из присутствующих.

Истину.

— Анна? — раздается голос Ольги совсем рядом, ты поворачиваешь голову. Лицо детектива — размытое пятно. — Ты в порядке? Выйдем на воздух?

Ты моргаешь, меняя длину волны и еще раз смотришь на тело девушки на столе. Никаких сомнений, что Морин Гуревич курьер и перевозит наркотики через границу. Но в случае с ядом зааров, воздушных шариков будет недостаточно.

— Ищите в ее ротовой полости искусственные железы и мешочки для хранения яда, — говоришь ты. — Иногда, их вживляют людям вместо удаленных гланд. Некоторым меняют всю челюсть, тогда боковые клыки должны иметь внутри полость, через которую из искусственных желез поступает яд.

Коронер поднимает на тебя взгляд, он не скрывает своего удивления.

— Так она мул! — восклицает док и лезет с фонариком в рот девушки.

Больше тебе здесь делать нечего.

Ты выходишь в коридор. Следом выходит Ольга.

— Анна? — в голосе детектива слышится беспокойство. — Тебе плохо?

— Пойду, поднимусь к Фархаду, — отвечаешь ты. — На сегодня я все. Увидимся завтра.

До самого лифта тебя преследует хохот Джон-джона.

На закрытом этаже очень тихо. Стерильный воздух, отчетливый запах ультрафиолета.

Фархад сидит прислонившись к стене и играет в какую-то игру на ручном терминале. Ты входишь, скидываешь плащ, снимаешь каблуки, садишься напротив него и, моргнув, отправляешь камеры в режим ожидания, теперь охрана видит застывшую картинку вместо реального времени. Он щурится на тебя. Он еще не успел испугаться. Ты протягиваешь руку, ладонью вверх и на коже отчетливо проступает рисунок йондаля. Он сглатывает и прижимается спиной к горячей стене. Терминал выскальзывает из его рук.

— Истина за истину? — спрашиваешь ты. — Властью, данной мне… Нараспев начинаешь ты зачитывать королевское отлучение, но он яростно мотает головой.

— Нет, стой, не надо.

— Тогда говори, и немедленно, — рычишь ты и сжимаешь кулак, рука дымится. — Морин Гуревич, зачем ты ее укусил? Что произошло на том кладбище?

Джейн Доу. Глава 1

Изменения сохранены

1700/06/07 Воскресенье

Новое тело это всегда боль.

Воздух удавкой хватает за горло. Десятки серебристых змей расползаются в груди, они прожигают тело изнутри и создают красивый симметричный узор печати на коже. Раскаленное клеймо, которым помечена сущность, никогда не дает забыть, что любое воплощение все так же принадлежит Ей.

По закону Творца и Конфигураций, каждая сотворенная инкубатором оболочка, вибрирует с уникальной частотой, чтобы Творец всегда мог услышать ваши молитвы, но сейчас твой сосуд — гайоли, и инкубатор не видит и не слышит его. След оставляет лишь королевская печать, ее дар. Как говорит Фархад, дают — бери, дарят — беги, особенно опасна щедрость изначальных, знающих, как начинался этот мир.

Ты садишься и осматриваешься. Ты сразу узнаешь больничную палату, ту в которой последний раз видела Джейн Доу. На тебе больничная рубаха до щиколоток, ты смотришь на свои ноги, на пятна гематом, на босые ступни, кожа, обтягивающая это истощенное тело, тонкая, почти прозрачная. От локтя до запястья на правой руке вытянулся рисунок, шариковая ручка и ярко синяя краска — сеорид, проводник, которым ты воспользовалась чтобы пометить эту оболочку.

Узор рисунка пульсирует, сеорид чуть светится в темноте.

Ты рассматриваешь рисунок, печать самая обычная, базовый конструкт для физиологического контроля из периодической таблицы, в этой таблице нет печатей способных переносить сущность между оболочками.

Ты пытаешься вспомнить, что случилось, но в голове сплошная тьма. Тьма, именно такая, как бывает после перемещения. Развоплотиться по эту сторону Каньона Ирр сущая головная боль для служителей Дома Ратхи. Творец не видит, а значит, сущность придётся собирать по крупицам и призывать память, а с некоторых пор, тех, кто помнит эту технологию — единицы. Мир Алькаана уже давно функционирует в замкнутом, автоматическом цикле. Знания вспыхивают в твоей голове со скоростью света. Если никто официально не потребует дознания, то тебя не будут искать среди живых. Никто не станет задавать вопросы, нависая над горсткой пыли, которая от тебя осталась. Никаких сомнений, против тебя использовали печать рассеивания, об этом говорит пробел в воспоминаниях. Обстоятельства твоего развоплощение скрыты за тяжелым пологом пустоты. Пустота, там, где должны быть воспоминания, воспринимается твоей сущностью как открытая рана. Ты не знаешь, сколько прошло времени после перемещения, но плоть и кости все еще сопротивляются, ты чувствуешь как нарастает жар в крови. Конфигурация этой оболочки не поддерживает высокую проницаемость, а это значит, что королевская печать убьет это тело значительно раньше, чем вернется память и заполнится пробел. Насколько ее хватит? Два дня? Неделя? Месяц? Надо как можно скорее выбраться из больницы и узнать, что произошло.

Ты встаешь и подходишь к стеклянной двери.

В коридоре гудят и мигают лампы.

Кажется всего мгновение назад, ты стояла по ту сторону этой двери вместе с Ольгой. Последнее что ты помнишь, как вы ужинали вместе, а потом она уехала. Все, что случилось дальше утопает во мраке колодца.

Надо позвонить Фархаду.

Нет, по телефону он тебе не поверит, надо ехать домой. Но если ты мертва, то Фархада должна была забрать Аннабэль. Или социальная служба.

Возможно, так даже лучше. Сейчас ему лучше быть подальше от тебя.

Лампы мигают и гудят. Боль концентрируется в груди, там, где горит на коже ее печать. Ты освобождена от оболочки варлака-ратхи, но не от обещания. Ее корни навсегда с тобой, бремя памяти, которое ты несешь. Иллюзия свобода воли — милость, великая милость, но что будет если ты ослушаешься? Что будет, если посягнуть на то, что принадлежит ей?

Ты осторожно открываешь двери и выскальзываешь в коридор. У тебя нет шипов, нет многословного зрения, нет обоняния, нет ничего, только боль и бесполезный человеческий слух, который не улавливает ничего, кроме гудения ламп. Пол ледяной и ты моментально ощущаешь это босыми ногами. Где в больнице можно раздобыть одежду? Ты идешь по коридору и заглядываешь в палаты через стеклянные двери. Не всех же пациентов в этой больнице находят на улице без документов. В конце коридора ты находишь платную палату, одна кровать, умывальник, шкаф. На кровати девушка, она выглядит спящей, голова замотана бинтами, аппараты мерно пищат, они говорят тебе, что сердце бьется, качает кровь, но если верить красной отметке в шапке ее медицинской карты, то как только родственники примут решение отключить ее от аппаратов, органы этого тела будут отданы для трансплантации.

Ты заходишь в палату, тебя интересует шкаф. Открыв его, ты находишь на вешалке джинсы и толстовку, внизу стоят кроссовки, на крючке с боку висит куртка, а рядом с ней рюкзак. Ты достаешь вещи и переодеваешься. В кармане куртки сигареты и зажигалка, в рюкзаке ты находишь документы на имя Каролин Леер, пара сотен латти и четыре кредитные карты. Ты забираешь документы и наличные деньги, а карты оставляешь. Рюкзак бросаешь обратно в шкаф.

Сеорида на твоем запястье достаточно и ты решаешь подстраховаться. Достаешь зажигалку, снимаешь верхний ободок, распрямляешь его, тебе нужна острая часть, чтобы проколоть кожу. Ты копируешь ту, другую печать, с опухоли в груди Джейн Доу, на внутреннюю сторону бедра Каролин Леер, так, чтобы она не бросалась в глаза. Ты прислоняешь свою татуировку к оголенной, кровоточащей ране, чтобы сеорид впитался в кровь. Есть вероятность, что девушку отключат от аппаратов уже завтра, но в качестве эксперимента можно попробовать. Прежде чем ты вернешься через инкубатор в новую оболочку и новую жизнь, надо выяснить как ты развоплотилась в этой. Сейчас ты свой самый лучший свидетель!

Память не сохранила планировку больницы и ты потеряно тычешься в разные коридоры в поисках лифта или дверей на лестницу. Ты стараешься не смотреть в Око камер и не думать, заметит ли охранник на посту твои метания. На этом отделении лежат безнадежные, так что есть вероятность, что охранникам будет лень тратить на них свое время.

Здесь нет часов и ты не знаешь какая сейчас часть цикла, но судя по пустым коридорам и спящим пациентам, ты предполагаешь, что ночь. Да и все окна на отделении закрыты непроницаемыми жалюзи, что означает комендантский час.

Ты находишь лифт и спускаешься вниз. Охранник на посту по традиции спит. Ты не можешь, как в прошлый раз, мысленно разблокировать турникет, поэтому перелезаешь через него. Для этого требуется некоторое количество усилий и после ты еще долго стоишь прислонившись к стене и тяжело дышишь, перед глазами все плывет. Охранник причмокивает во сне, если он сейчас проснется и поднимет тревогу, то убежать ты не сможешь.

Шаг, еще шаг. Сердце в груди успокаивается. Ты медленно двигаешься вдоль стены, дверь уже совсем близко. За ней должна быть лестница, которая ведет на парковку.

Ты берешь за ручку и толкаешь, но дверь оказывается закрыта. Ты дергаешь ручку сильнее, но она не поддается.

— Простите, а вы как сюда попали? — раздается сонный голос охранника у тебя за спиной. — Кто вы?

Ты толкаешь дверь еще раз и еще. Охранник наконец просыпается окончательно и кричит:

— Отойдите от двери!

Он встает со стула и тянет из петли жезл электрошокера.

— Вы меня слышите, леди? Кто вы?

— Простите, я с двенадцатого, хотела выйти покурить, — говоришь ты и достаешь из кармана куртки пачку сигарет и идентификационную карту Каролин Леер. — Меня зовут Каролин! Простите, что я вас напугала, но я так нервничаю, мне завтра предстоит серьезная операция, никак не могу успокоиться. Я на пару минут, на парковку.

Охранник берет у тебя карточку и долго смотрит на нее, фотография на ней маленькая, а он плохо видит, очки не носит, они больших денег стоят и жаловаться не пойдет, тогда его заменят на кого помоложе. Все это откуда берется в твоей голове, а перед глазами мельтешат темные пятна. Главное не потерять сознание именно сейчас, когда на лице охранника появилось мятое, сочувствующее выражение. Он убирает электрошокер и достает связку ключей.

— Не то чтобы вам запрещено выходить, — говорит он понимающе. — Это больница, а не тюрьма, только патрулю не попадитесь.

Он вставляет магнитный ключ и дверь открывается.

Ты спускаешься вниз и через парковку выходишь на улицу. Холодный воздух моментально хватает за пальцы. Застегнув куртку на молнию и надев капюшон, ты прячешь руки в карманы. Главное избегать камер и патруля. Ты пытаешься вспомнить карту этой части города и понимаешь, что Ольга живет очень далеко, а машины у тебя нет, придется идти пешком. От центральной больницы по улице Колонистов до перекрестка с Вокзальной, дальше по Радиальной до центра, с Гейт-стрит можно свернуть на Золотой бульвар, и зайти в “Даймонд”, тот самый клуб, где вы с Ольгой когда-то познакомились. Ты не помнишь какой сегодня день недели, но там почти каждую ночь проводятся бои, а насколько ты помнишь, последний раз ее костяшки были сбиты, значит Ольга не бросила туду ходить.

Улицы пусты, холодный зеленоватый свет заливает тротуары, где-то вдалеке слышны винты дронов, ты стараешься держаться за пределами освещенной части дороги, удача, что вокруг почти нет жилых домов, большую часть занимают офисные высотки. Молчаливые, темные фасады, где нет первых этажей, а значит нет и окон, вход в такие здания обычно с подземной парковки или с крыши, куда садятся аэротакси или атмосферные флаеры. Земля в Латирии очень дорогая и люди уже давно не строят на ней малоэтажные таунхаусы, большая часть жилых кварталов вынесена за пределы Штатов. Для тех, кто может себе позволить красивый вид и зеленый газон есть Острова и Торы, для остальных — бетонные ячейки, четыре на четыре, если повезет там может быть окно. Старые кварталы, вроде того, где живет детектив Полански, предназначены для проживания сотрудников государственных служб и так же как и в школьном общежитии, квартиры там выдаются вместе с должностью. Учителя, полицейские, врачи, пожарные и спасатели, эти профессии в Латирии передаются по наследству вместо с квадратными метрами.

Мерный шаг помогает собраться с мыслями. Ты идешь быстро и впереди уже маячит ярко освещенная Гейт-стрит, где патруль перестает быть проблемой. Туда они не суются, особенно в комендантский час, который по большей степени введен для защиты людей от неведомых. Хищники охотятся по ночам. Центр принадлежит богатым, а о богатых не надо беспокоиться, у них своя охрана. В центре обычно светло, как днем и людно. Отели, бары, рестораны, казино, клубы, косметические центры и дорогие клиники, где тебе могут нарастить чешую или изменить облик на твое усмотрение. Каждый второй прохожий в толпе предлагает или микро дозу или косячок, те кто посмелее ходят на оранжевом глазу и не стесняясь, предлагают попробовать “самый чистый порошок”. Ничего особо не изменилось, думаешь ты, мир все еще принадлежит тем, кто готов платить. А осмелился бы кто-то заплатить за твою смерть? Даже кауры, при всей своей самоуверенности не решились бы на такую дерзость. Это выходит далеко за рамки иерархии чистоты и наверняка привлечет внимание суатрэ — палача Ее Величества. А никто в здравом уме не торопится встречаться с Истиной. Ваш мир стоит на уважении к традициям и символам, неведомые с их глубиной корней в несколько сотен лет, заботятся о чистоте эо. Надо рао амен суу — ты есть то, что о себе помнишь. По меркам бесконечной памяти, твоя жизнь началась совсем недавно, всего каких-то пять сотен лет, когда она милостью своей, освободила тебя… И не просто повесила в шкаф, как надоевшее платье, а отпустила жить и с тех пор твоя линия жизни не прерывалась. До этого момента.

Варлаки ратхи — личная гвардия Ее Величества переняла от королевы все самое лучшее, вы не болеете, не стареете и вашу оболочку очень сложно развоплотить. И все же кому это удалось, тому, кто не знает многовекового страха и не уважает традиции, кто плевать хотел на мифы Белого города, тот, кто мнит себя выше этого. Или как минимум, считает себя равным. Равным Изначальной сущности, одной из тех, кто построил этот мир, одной из шераа ат каддар, которые откликнулись на молитвы и вернулись, когда мир внутри Предела застыл в плену Белой Эры. Милостью Творца шераа снова запустили атмосферные станции и разогрели черные глубины Вод Сеятеля, чтобы спасти жизнь. Кто мог возомнить себя равной Ей — королеве, той, что сидела на троне Белого города почти две тысячи лет, и добровольно отринула в себе все человеческое? Ты чувствуешь озноб, чувствуешь, как шевелит онемевшими от времени щупальцами, страх. Так вот, как это — быть человеком? Печать на груди все еще жжется, в голове проносится мысль протянуть руку и взять один из маленьких ярко-оранжевых квадратиков, которые то и дело мелькают перед глазами, притупить нарастающую боль и выкорчевать страх, но усилием воли ты отбрасываешь эту мысль. Через пару недель эта оболочка кончится и без твоей помощи, а тебе нужен холодный и ясный рассудок чтобы разобраться, что происходит.

На перекрестке Гейт и Предпортовой танцует красивый, цветной фонтан, конечно же в нем не вода, а мутный ауриент, достаточно дешевый, чтобы тратить его на развлечения. На фасадах перемигивается иллюминация, вверх улетают бумажные фонарики, из открытых окон слышится музыка и смех. Ты сворачиваешь на Предпортовую, а потом в Красный переулок. Вдоль красных, глянцевых стен, подпирая основание этого мира, стоят девушки. Короткие юбки, длинные сапоги, раскрашенные лица и татуировки, татуировки, татуировки. Татуировок так много и они такие причудливые, что иногда даже цвет кожи не распознать. Много модифицированных, продолговатые зрачки и чешуя, клыки и бритые черепа. Человеку не нравится быть человеком. Это идеальная почва для кауров, которые всего за несколько десятилетий глубоко проросли в штатах своей грибницей. Их дары — удовольствие и забвение, счастье без чувства вины и искупления, слепые матери заботливо провожают до самого края, за которым ничто, лишь белый, мелкий песок пустыни Арради, чтобы никто и никогда не вспомнил, что мир замкнут в круг из которого выхода нет.

— Эй, сладенькая, погадать тебе на удачу? — кричит хриплый, прокуренный голос. — Могу показать где тут рай, обещанный Единым, за пару латти всего, не скупись!

В воздухе висит тяжелый запах арруто, дхаки и сигаретного дыма. У тебя кружится голова. Боль расходится волнами по телу. Что же все таки значит быть человеком? Как им быть, когда знаешь, что смерти нет. Ты оглядываешься вокруг, каждый здесь, не задумываясь, отдаст все человеческое за щепотку оранжевого порошка.

Ты сворачиваешь в тупик. Перед тобой дверь, тяжелая, металлическая, вся исписаны граффити и оберегами, но изначально на ней двойной слой сеорида. Вот сейчас человеческая оболочка тебе очень пригодится, люди — добыча и их всегда с удовольствие ждут за любой такой дверью. По ту сторону охранник, но ты ему не интересна, он кивает, ставит тебе печать на левое запястье и жестом показывает проходить. Внутри шумно, играет ритмичная музыка. Дым стоит, как туман в Адаре, руку протяни и ее уже не видно. Приходится ориентироваться на слух, ты проталкиваешься через толпу, туда, где судя по разгоряченным крикам идет бой. На твоем пути то и дело попадаются стеклянные витрины, где танцуют, как в замедленной съемке, одурманенные, голые куклы. Мимо проносятся официанты традиционно — хитти, тощие и лохматые генномоды. Ты с трудом добираешься до скамеек, что стоят вдоль ринга, но на них никто не сидит, все толкаются и лезут к канатам. Деньги бросают прямо под ноги бойцам, туда же летят плевки и остальные жидкости. Двое дерутся на кулаках, без защиты, только руки замотаны тряпками. Никаких судей, никаких правил. Даже твое человеческое обоняние улавливает в воздухе кровь, к которой примешиваются пары алкоголя и запах пота. Ты морщишься. Ольги ты не видишь и продолжаешь двигаться дальше, туда, где, как ты помнишь, должны быть вип-столики. Чем ближе ты подходишь, тем отчетливее слышны фильтры и прозрачнее становится воздух, дым рассеивается и ты видишь Ольгу издалека. Между вами метра два и пять ступеней лестницы. Она сидит к тебе в полоборота, за крайнем столиком в компании лысого парня в татуировках и худой блондинки. Детектив Полански не при исполнении. Она прикладывается к бокалу, смеется, наклоняется к девушке и что-то шепчет ей на ухо. Та звонко смеется, закидывая голову. Нарочито и безвкусно, но эффективно. Взгляд Ольги туманится и скользит по шее, плечам и груди. Девушка чуть подается вперед, но глаза опускает, случайным жестом откидывает белую прядь со лба.

Ты наблюдаешь отстраненно, по привычке убрав руки за спину и чуть наклонив голову к плечу, всем телом ты задаешься вопросом: какого джа она здесь забыла? Откуда то из глубины памяти возникает образ извиняющейся Ольги, постоянно повторяющей, как она занята на работе.

Ты трясешь головой, выбрасывая все не относящееся к этой жизни, к этой оболочке и к этому, конкретному моменту. Ты здесь не для этого.

Ты пропускаешь пьяную, хихикающую парочку и спускаешься по ступенькам в нижний зал, где стоят столики. В этот момент кто-то хватает тебя за руку и резко разворачивает. Ты оказываешься лицом к лицу с незнакомцем в солнечных очках, очки выглядят нелепо, но ты мгновенно понимаешь, что он прячет глаза. Оранжевую радужку. Это последняя стадия, таких уже не лечат. Губы у него потрескавшиеся и бледные, кожа рыхлая, лицо отечное, местами ты видишь гематомы на руках и шее. Он больно сжимает твою руки и притягивает тебя всё ближе к себе. Из-за дхаки в крови образуется большое количество кетонов и он него пахнет растворителем. Ты это знаешь, как знаешь и то, что перед тобой уже покойник, просто он еще этого не осознал. Он и умирать будет, не осознает, ведь его дофаминовые рецепторы поднимут его на небеса намного раньше.

— Ларс, Ларс у тебя есть? — шепчут потрескавшиеся губы. Левой рукой от чуть приспускает очки и смотрит на тебя затравленным взглядом. — Раф мне не дает. Может у тебя есть? Я отдам. Клянусь! Завтра!

Ты не отвечаешь и он начинает ощупывать твои карманы.

— Ларс, ну не будь пфасой, я же тебе помог, помоги и ты мне, — шепчет без пяти минут покойник. — Мне очень надо.

— А чем помог? — спрашиваешь ты и морщишься от отвращения и запаха.

Он злится и больно дергает тебя за руку, потом стонет, отпускает твою руку, сползает вниз, обхватывает твои колени, и как ребенок, упирается лбом. Он почти плачет. В таком состоянии он непредсказуем и ты боишься делать резкие движения. Он может впасть в неконтролируемую ярость и броситься на тебя с кулаками. Ты наклоняешься, пытаешься разжать его руки, и говоришь:

— Отпусти, у меня тут друзья, я сейчас у них попрошу. Хорошо?

Он поднимает заплаканное лицо и озирается в панике.

— Какие друзья? После того, как ты обманула Рафа у тебя не может быть друзей, какой дурак с тобой свяжется кроме меня!

Он отпускает тебя, чтобы подняться на ноги, ты шарахаешься в сторону, туда, где за столиком пять минут назад сидела Ольга, но ее там уже нет. Татуированный на месте, он пьет, а девчонка рядом с ним пересчитывает деньги. Сейчас она совсем не выглядит глупой дурочкой. Пока ты растерянно смотришь по сторонам, твой новый знакомый снова настигает тебя, хватает и тащит за собой вверх по лестнице. Ему мешает толпа веселящихся подростков, выпускающая клубы дыма и толкающих друг друга, их глаза затянуты пеленой арруто и просить их о помощи бесполезно. Ты надеешься на охранника на выходе, но не сильно, чаще всего, пока нет крови, они не вмешиваются, да и ты не выглядишь, как девушки из эскорта, с этим бледным лицом, синяками и грязными, серыми волосами ты сама напоминаешь наркоманку в поисках дозы, кому надо за тебя заступаться?

Он тащит тебя в туалет. В женский.

Заталкивает внутрь и запирает дверь на щеколду. Две кабины, одна раковина. Ничего похожего на оружие. Физически ты не можешь с ним справиться, хоть он и тощий наркоман, у тебя почти нет сил, после нескольких недель в коме мышцы этого тела атрофировались и ты с трудом стоишь на ногах. Твоя прогулка от больницы забрала все оставшиеся ресурсы. Ты сжимаешь кулак. Татуировка на руке пропитана сеоридом, ты можешь использовать его, но тогда, возможно, это будет твой последний йондаль в этой жизни. Стоит ли таких жертв жалкий наркоман?

— У меня для тебя ничего нет, — говоришь ты и раскрываешь полы куртки. — Ты ведь уже искал!

— Ты вернулась, значит он простил тебя? Я слышал, ты сдохла где то в подворотне, а ты вот она, живая стоишь! Так простил значит? Он простил тебя? Ну же, говори!

Его глаза бегают, он кусает губы. Очки постоянно сползают на переносицу, он со злостью стягивает их и сжимает в руке. Дешевый пластик мнется, как бумага.

— Пфаса! — ругается он и начинает метаться вдоль кабинок.

Ты стоишь и стараешься не дышать.

Чтобы вытряхнуть сущность из человеческой оболочки достаточно одного удара.

В дверь начинают ломиться.

— Пфаса, пфаса, пфаса! — кричит он и бьет кулаком в дверь правой кабинки.

Память оболочки просачивается сквозь темноту, как вода сквозь песок и ты вдруг вспоминаешь, как его зовут.

— Гриер, — выдыхаешь ты его имя и он поворачивает голову. — Давай уйдем из туалета и поговорим в другом месте. Может я попробую уговорить Рафа…

Он подбегает к тебе и орет в лицо:

— Ты лжешь, лжешь, лжешь мне! Дрянь! Думаешь я не знаю! Да твою фотку в новостях показывали! Он тебе голову проломил, ты в коме лежала!

— А за что он мне голову проломил, ты знаешь? — это был опасный вопрос, но вся ситуация выглядела опасной.

В дверь опять стали стучаться, уже активнее. С той стороны раздавались пьяные, женские вопли.

— Так ты же не помнишь ни хрена! — вдруг звонко смеется Гриер и самодовольно ухмыляется. Его настроение вновь поменялось, он почувствовал себя хозяином положения. — Достанешь мне дозу и я тебе расскажу!

Он подходит к двери, поворачивает замок и добавляет:

— Кинешь меня и скажу Рафу, что видел тебя, второй раз он будет бить наверняка!

Он открывает дверь туалета и внутрь вваливается пьяная, женская компания с воплями, но видя тебя и Гриера они смеются и разбегаются по кабинкам. Вы выходите вместе в задымленный коридор.

— Вперед, ман тари, — говорит Гриер. Теперь он чувствует себя увереннее. — Я буду ждать тебя у выхода. И не надейся проскочить, другой двери тут нет.

Наверное ты в этот момент выглядишь очень жалко, потому что Гриер снова смеется и подталкивает тебя к входу в зал. Толпа вокруг ринга ликует, топает и кричит. Ты снова проталкиваешься к вип-залу, в этот раз идешь медленно. Если Ольга ушла, то надо придумать, как выбраться, а значит торопиться некуда. Знает ли татуированный ее номер? Сможешь ли ты уговорить его позвонить ей? А может блондинку попросить? Этой Ольга наверняка оставила свой номер.

Ты добираешься до лестницы и с высоты пяти ступенек видишь крайний столик и сидящих за ним веселых, обкуренных подростков.

Ты обводишь взглядом вип зал и не находишь ни лысого в татуировках, ни блондинку, ни Ольгу. Все лица чужие. Ты смотришь еще раз и еще раз, шея болит вертеться, но здесь нет никого, кого можно было бы просить о помощи.

Ты сжимаешь кулак.

Да, очень жаль тратить на наркомана последние силы и сеорид, но видимо у тебя не осталось другого выхода. В кулаке нарастает жар, ты закатываешь рукав куртки, потом рукав толстовки и смотришь на светящуюся татуировку, разворачиваешься и идешь обратно к выходу.

Гриер ждет, прислонившись к косяку, видя тебя он ухмыляется, но ухмылка быстро сползает с его лица, когда он видит горящий контур татуировки у тебя на руке, он щурится, но все равно перегораживает тебе выход.

— Он узнает, — шепчет Гриер тебе лицо.

— Да мне плевать, — говоришь ты. — Пойдем ка выйдем на свежий воздух и поговорим.

— А иначе что? Что ты мне сделаешь? Ты же просто красивая кукла!

Ты чувствуешь, что он хочешь замахнуться и ударить, но вдруг отшатывается, глаза его ползут из орбит, взгляд упирается куда-то значительно выше твоей головы. Он спотыкается и падает, вскакивает и пригибая голову, бежит прочь, пытаясь затеряться в толпе. Когда фигуру Гриера окончательно поглощает дым и шум, ты оборачивается и утыкаешься лбом в чей-то живот. Ты поднимаешь голову и видишь рыжую бороду, заплетенную в косу и узоры выбритые на щеках. Голова варда обнулена налысо, в правом ухе висит серьга, а карие глаза смеются.

— А он мне нужен был, между прочим, — говоришь ты и с облегчением прислоняешься к необъятной фигуре. Легко, как перышко, рыжий великан берет тебя на руки, прижимает к себе и вы выходите на улицу.

Джейн Доу. Глава 2

Изменения сохранены.

1700/06/08 Понедельник

Его зовут Гед Даари Винус, он маор и принадлежит к энергетической касте шаа-ди. Маоры чуют и видят только изменчивость маори, но слышат ша-я и шаа-су. Осмэ — слух, особенность восприятия фонетического кода у его расы, физиологическая реакция на сочетание звуков, эволюционная особенность, закрепившаяся в первых поколениях. Из-за неумения чувствовать печати, они научились слышать их.

Ты смотришь на него. В огромных руках Гедды чашка с чаем выглядит нелепо, как изъятая из детского сервиза, но еще нелепее очки с круглыми стеклами. Зрение у него идеальное, ты в этом уверена, но еще идеальнее обоняние, которое вместе со слухом заменяет ему недостаточность видимых спектров. Он очень большой и краснокожий, раскаленный, как лава, но может показаться плюшевым и неуклюжим, правда считать его безобидным было бы большой ошибкой, скорее всего последней ошибкой в чьей-то жизни. Гедда служит семье Рае около трех сотен лет, но еще дольше он служил суатрэ, палачу Ее Величества. Его долг очень глубок, так глубок, что никакие праведные дела его не освободят.

Вы отошли подальше от клуба, нашли тихое место под ярко освещенной крышей и теперь, сидя в удобном кресле, ты кутаешься в его огромную куртку, а он пьет чай.

— Госпожа распорядительница была на удивление немногословна, когда предложила мне отпуск за ее счет, — говорит Гедда, отставляет чашку, достает из кармана стопку фотографий и кладет на стол. Методы кауров не меняются. — Я посчитал, как мы давно не виделись и решил тебя навестить. Триста лет — приличный срок, но я не ожидал, что твои вкусы так изменились — гайоли? Не жмет?

Гедда всматривается в тебя через стекла очков, всем своим видом он выражает насмешливое недоверие, и иногда бросает взгляд на ручной терминал. Терминал выглядит игрушечным на его огромном запястье.

Значит, его попросил вмешаться не Дом Рае, а Анабэль. Анабэль, которая знает, что твоя сущность не вернулась в инкубатор и потому ищет тебя среди живых. С чего бы Распорядительнице Дома Смирения игнорировать правила, первое из которых равно для всех домов — не демонстрируй, что заинтересован.

— Но самое вкусное Бэль оставила на десерт. Видео из больницы, где тебя разнесло аж на восемь квадратов! Чистильщики замучились собирать! По показаниям детектива Полански, вы осматривали тело, а потом ты поднялась в палату к Фархаду…

— Почему он был в больнице? — с беспокойством спрашиваешь ты.

— На него напали, похоже люди.

— Где он сейчас?

— Он у Анабэль, она забрала его на нашу сторону, у него сотрясение и потеря памяти, но доктор Меррато сказал, что его оболочка вне опасности.

— Ты уже связался с Ткачами в Ратхи? У тебя есть контрольная точка?

Гедда смотрит на ручной терминал и качает головой.

Ты смотришь на его идеально гладкий череп и хочешь прикоснуться, а еще спросить, зачем он сбрил густую, рыжую шевелюру.

— Сигнал не прошел, нет ни времени развоплощения, ни архитектуры источника энергии, Эбо моргнул, а тебя уже нет. Магия какая-то! — говорит Гедда. — Сам бы сводку не читал, не поверил бы! Да и в тебя трудно поверить, хоть ты и сидишь прямо передо мной. Система, кстати, не распознает тебя как сущность, а видит только импульс королевской печати. Что происходит?

— Я потеряла примерно цикл из сохранений, как ситтар по улью прошелся. Только это не магия, это называется — контролируемые перемещения. В академических кругах Адара это считается мифом, потому что выходит из их периодического поля зрения. Система тоже мыслит по учебнику, ее так запрограммировали.

— Я успел забыть, что ты из этих, — смеется Гедда, — которым везде мерещатся изначальные! Так по мнению твоего внутреннего профессионального параноика и фанатика круглой земли, тебя развоплотили с помощью (не)периодической таблицы и переместили в тело гайоли с его почти нулевой проницаемостью? И кто же на такое способен?

Твой ответ краток и очевиден:

— Я или скорее она, ну если у нас тут не завелся еще кто-то из изначальных! Ты фотографии смотрел? Печати видел? Систему спрашивал?

— Не определяет, — отвечает Гедда и задумчиво трет рыжую шерсть на подбородке, местами он уже вытер ее до ламинированного блеска. — И для протокола — это ничего не значит, состава преступления нет. На нашей стороне нет запроса на дознание, а девушки — проблема департамента полиции штата Монсель.

— Это значит, что печати из (не)периодической таблицы и потому система их не видит!

Гедда скептически фыркает.

— Можно я скажу? В Доме саты давно не соблюдают традиций, плевать хотели на иерархию чистоты, и ладно суатрэ, но они будто не верят в законы Творца и Конфигураций. А сама Надира превратилась в карикатурный персонаж на страницах газет — модификации, наркотики, оргии. Этот ком всего то и надо, что слегка подтолкнуть. Не удивлюсь, если тот же Халисс Рае давно мечтает отлучить ее от власти. А кауры распустили щупальца и хотят занять территорию на этом поле и потому втянули тебя в эту игру! А дело с избиением, просто попытка привлечь к заарам еще больше внимания! Мистификация! Деготь и перья! Попахивает херувимами!

— Спасибо, что высказался, но мои корни глубже твоих, Гедда, и про печати изначальных я знаю больше тебя, ты забываешь, одна из них сейчас на моей груди. И я уверена, вторая — превратила оболочку варлака — ратхи в пыль!

— Я не смею оспаривать глубину твоих корней, отта, — огромный вард опускает глаза, как провинившийся щенок. — Но это ты научила меня, что иногда за истиной не нужно нырять в черную глубину вод, чаще всего она на поверхности, там же, где образовалась жизнь — под лучами солнца. Ты меня учила — мотив и возможность. Ты знаешь ответ, он просто тебе не нравится.

— Фархад всего лишь инструмент! Оружие против меня!

Гедда кивает, но ты видишь, что он не согласен.

— Никто кроме него не смог бы оказаться так близко. Я проверил записи, в палату никто не входил, ни склеек, ни помех нет, камеры ты явно остановила сама. Подумай, Фархад знал про твою одержимость изначальными, и у него была возможность и мотив.

Ты хочешь спорить, но сил нет. Что если Гедда прав, а ты просто не хочешь посмотреть истине в глаза? Если все это никак не связано с королевой и изначальными, а ты просто одержима страхом? Если пытаться быть объективной, то стоит обратить внимание на потерю памяти Фархада, печати обычно оставляют следы и на жертве, и на преступнике. При таком мощном выбросе энергии иначе и быть не может.

— Вот поэтому я не понимаю эту политику воздержания от телесных наказаний, — говорит Гедда. — Творец накажет, говорят они, но при этом вводят мораторий на отлучение от плоти!

— А тебе бы все только наказывать! Все еще ходишь на лекции Альберта Риссона? — спрашиваешь ты, внутри шевелится чувство, похожее на ностальгию. Тоска, по ушедшим временам. По временам, которые можно вернуть в любой момент, сесть и пересмотреть заново, потому что в мире бесконечной сущности Творца и Конфигураций, все записывается в инсайт. А если тебе заглянуть в инсайт Фархада? Бюрократия превратит поиск истины в кошмар, но зато ты будешь знать.

— Я давно защитился! А немед Риис теперь работает на корпус Дознавателей, — Гедда делает глоток чая. — Давай поговорим про твою новую оболочку, выглядит плохо. Где ты ее взяла?

Гедда продолжает говорить насмешливо, это раздражает, но ты пока терпишь.

— Джейн Доу, возможно, четвертая жертва избиения, я нашла печать внутри ее оболочки. Теперь она в моей груди. Нанесена печать ювелирно, поверх искусственной опухоли, какой-то терпеливый садовод ее сначала долго выращивал. Я такого никогда не видела. Печать эта, возможно, предназначалась Халиссу Рае.

— Сложно как то, странный способ развоплощения.

— А речь о развоплощении и не идёт, речь идет о памяти. Кто-то не хочет, чтобы у Халисса была следующая жизнь. Эти печати прижигают корни, память после такого даже молитвой Творцу не соберёшь!

— Хорошо, раз ты настаиваешь, — тяжело вздыхает Гедда. — Дано — изначальные печати, в которые верит только первая глашатая Королевы, ведь существуют они только в памяти ее бездонного колодца. Печати эти вдруг появляются в мире, где на сто тысяч человеческого населения приходится один неведомый, и то, этот неведомый, скорее всего в магию не верит. Что в таком случае говорит статистика? А здравый смысл?

— Бывшая глашатая.

— Где ты видела бывших глашатаев королевы?

— Каждый день в зеркале вижу.

Гедда снимает очки, бросает их на стол, откидывается на спинку кресла и скрещивает руки на груди, кресло под ним стонет.

Он начинает терять терпение.

А веру похоже давно потерял.

— И мы снова упираемся в мотив. В чем смысл? Как ты это все связываешь между собой? Кому нужно уничтожать память Халисса? Или Надиры? Опустим твой статус бывшей глашатай, но кто осмелился бы напасть на консула гвардии Ее Величества? А вот у Фархада, как мы оба знаем, есть причины превратить тебя в горстку пыли, у кого-то еще они есть? Может ты нарушила закон и это суатрэ — говорит Гедда, — наша истина из Эпохи Каддаров? Даже если допустить такую мысль… разве она может обратиться против тебя? Против нее. Ты сама то суатрэ, кстати, хоть раз видела?

— Не видела, нет ни одной ссылки или отголоска внутри колодца, словно она и правда миф, — говоришь ты. — Но знание Творца превыше памяти. И сейчас это не важно, даже будь суатрэ здесь, дознание — наша ответственность. Мы задаем вопросы и ищем ответы. У нас есть четыре жертвы, девушки, все связаны с Халиссом Рае, — вычленяешь ты факты из массы допущений. — Нет, три девушки связаны с Халиссом, а четвертая вероятно связана, ее личность пока не могут установить. Есть печати, природа которых неизвестна. Есть бывшая глашатая королевы, одна штука, чью оболочку развоплотили, а сущность переместили в тело гайоли без ее ведома. Сноска: официальная наука возможность такого перемещения яростно отрицает и называет магией.

— Ну что ж, с глашатай мы считай поговорили, теперь надо с Халиссом поговорить, — почти с облегчением вздыхаетГедда.

— Хочу использовать эту оболочку! Вдруг ее кто узнает? — говоришь ты. — Поможешь с приглашением на бал?

— А королевскую печать ты куда спрячешь? Ересью несет за версту… Я ее за три квартала учуял. И заары учуют.

— У консула королевы есть право конгрегации, на него и буду ссылаться. Это мое право по закону.

— Все еще бросаем тени на ветер? Что мешает тебе войти через парадный вход? Вернись обратно в инкубатор! Я правда не смею оспаривать глубину твоих корней, но ты кажется не понимаешь, что мир изменился! В то, что глашатая способна менять оболочки, по щелчку печати, верят только фанатики! Даже отъявленные каноники уже перестали делать на этом акцент в своих проповедях! Я тебя слышу и верю, что ты это ты, но я и набат Сато Рау слышу! И знаю, что суатрэ это не миф! В тебя скорее поверят гайоли, чем неведомые, для нынешнего поколения корней, даже твое воплощение — сказка, рассказанная на ночь. Анна Индира Ксарави, Первая глашатая королевы Адара — это книга на самой глубокой полке, только там твое имя еще пишут с большой буквы. Подумай и вернись домой, получишь новенькую, с биркой, оболочку и традиция снова будет на твоей стороне! Все двери откроются и ты сможешь поговорить с кем захочешь! Я могу стать вместилищем для твоей сущности, если беспокоишься о конфиденциальности, то есть третья поправка о защите информации.

Ты смеешься. Мелисса впала бы в ярость, узнай она, что превратилась в пустую, как кокон суузы, традицию. Для этого потребовалось всего-то пять сотен лет, до обидного мало, если не знать, как широко растеклась грибница кауров. Слепые матери всегда рады освободить сущность от ненужных воспоминаний.

Гедда прав, не стоит тебе бросать тень на ветер. Может глухота теперь встроена в конфигурацию оболочек? Новомодный конструкт, который искажает смысл входящей информации. И обычно, чем больше настаиваешь, тем меньше верят.

Жить с истиной всегда было одиноко. Один на один с миром, которого нет. Твой колодец глубок и ты помнишь вероятность, которая не сбылась.

Конец Эпохи Каддаров, столетие спустя после Третьей волны. Изначальные не просто договорились уйти, они собирались уступить место, уступить его людям. Они все подготовили, Сеятели в океанах, атмосферные станции, все это было создано для людей и если бы не предательство Вестников, Алькаан достался бы людям. Но украденная ветвь Древа Изначального стала причиной войны и это изменило все. Тогда Адар был цветущим и зеленым, вокруг него было построены две атмосферные станции, и воздух этот был предназначен для людей, которых тогда в Белом городе проживало значительно больше, чем Неведомых, но об этом в учебниках по истории не найдешь и строчки. Вероломство, предательство, Исход. Об изгнании гайоли из Адара написаны тысячи книг, а о том, что Белый город на тот момент фактически принадлежал людям, ни слова. Тысяча шестьсот лет назад, тогда она и выбрала тебя, чтобы посадить на свой трон, а сама согласилась с выбором большинства, согласилась выйти за Предел плоти с остальными Изначальными, но через год вернулась и забрала у тебя все — и город, и жизнь. Мелисса презирала гайоли, их слабости, страхи и невозможность выйти за рамки плоти, презирала саму человечность, она никогда не позволила бы людям наследовать мир, мир, которые они построили. Первое, что она сделала, когда вернулась, это снесла обе атмосферные станции на континенте и выгнала людей в Низину. Все последующие сотни лет она только и делала, что создавала ограничения для развития человечества. Всю новую историю гайоли оставались угнетенными. Чтобы держать их под контролем, королева сначала создала им религию, сотарианство, где кровавая троица навязывала людям веру в искупление, а когда это не сработало, она создала в Дерентии Орден Хранителей. Если бы не железный занавес Единого, то она и до Латирии бы добралась. Но тогда звездная еще, колония, варилась в собственном соку и ничем вокруг не интересовалась.

Именно об этом бьет набат разбитого сердца, изначального сердца Сата Рау, что стоит в самом центре Адара. О потере мира. Где-то на другой ветви Великого Древа существует та самая вероятность, где неведомые всего лишь миф, страшные существа из ночных кошмаров.

Ты даже можешь представить, как побелеет красная кожа Гедды, если ты все это скажешь вслух. Может он даже молитву какую вспомнит, просительно-смиренную, о прощении.

Гедда шумно выдыхает и подпирает голову огромными ладонями.

— Допустим, — пытается размышлять он. — Печати и правда не обычные и существует некий заговор, если так, то у тебя очень короткий список подозреваемых, десять Изначальных, она, суатрэ и ты сама. Ты умеешь пользоваться (не)периодической таблицей?

Он и правда не в силах поверить, это слышно в его голосе. Истина скатывается с него, как вода с птичьих перьев.

Ты оставляешь его вопрос без ответа. Ты устала говорить, тебе не хватает воздуха и кружится голова, а когда ты на мгновение закрываешь глаза, то остаешься в кромешной темноте. Темнота живет там, где должны быть энергетические потоки эо. Ты ничего не слышишь, ни Творца, ни сущности внутри оболочек. На месте памяти все так же зияет рана. Ты смотришь, как мимо проезжают машины, на фасадах напротив горят вывески, смеются проходящие мимо парочки. Все они просто плоские тени, ни одной искры, только речь извергается бурным потоком, речь, которая на удивление поверхностна и не отражает даже половины происходящего внутри. Человек придумал слова, чтобы объяснить все, но сам человек все равно остался необъяснимым. Люди разогревают воздух вокруг себя, у них громкая мимика и они очень подвижны, даже суетливы, они постоянно куда-то торопятся. Они научили свои тела лгать и изворачиваться. Они превратили ложь в искусство. Создали маски и с горячим упоением играют роли. Все время пытаются быть кем-то другим.

— Мне нужен сон, — говоришь ты, собираешь фотографии со стола и убираешь в карман. Надо еще раз изучить их позже, когда голова прояснится. — А моей оболочке нужна регенерационная камера и срочно, а иначе я испущу сущность прямо за этим столом.

— Я бы не стал пользоваться услугами местных клиник, — говорит Гедда и жестом зовет официантку, чтоб расплатиться. — Я свяжусь с Анабэль, Слепые матери о тебе позаботятся.

— Нет, — отвечаешь ты. Подходит официантка. Гедда хочет расплатиться картой, но ты жестом запрещаешь ему и достаешь наличку из кармана. Ты оставляешь большие чаевые, хотя Гедда выпил всего три чашки чая. Девушка благодарно кивает, но ты не рассчитываешь, что вы останетесь незамеченными. Огромный, рыжий вард, это не тот, кого можно не запомнить.

Вы выходите на улицу.

— Если ты хочешь быть незаметной, то тебе стоит перейти на другую сторону улицы, — говорит Гедда. — И почему ты не доверяешь каурам?

— Вспомни о моей паранойи, — отвечаешь ты. — Мне нужны деньги и крыша над головой. Нашу квартиру уже освободили?

— Да, школа святого Михаила настоятельно требовала освободить.

— Куда вы увезли вещи?

— В камеры хранения на Пеймент-стрит, у меня ключ с собой, — говорит Гедда и лезет в карман. — А еще Бэль отдала мне ключи от дома на Золотом бульваре, может останешься сегодня там, там безопасно, но для электронного замка понадобятся документы.

— У меня есть идентификационная карточка моей соседки по палате, надеюсь в ближайшие сутки ее не хватятся. Зовут Каролин Леер. Я была бы благодарна, если бы ты помог сымитировать у нее небольшую мозговую активность, чтобы ее не отключили от аппаратов.

— Если ее мозг умер, то врачей это не обманет, но я сделаю, — соглашается Гедда и протягивает тебе связку ключей.

— Это не для врачей, а для родственников, — говоришь ты.

— Что еще я могу сделать, Анна?

— Нужна встреча с Халиссом, и чтобы ты присмотрел пока за Домом Рае. И не распространяйся обо мне.

— Хорошо, — щурится Гедда и чешет бороду. — Еще кое-что, про избитых девушек, почему ты думаешь, что девушки были предназначены именно Халиссу? Я знаю его уже не первое воплощение, так вот они не в его вкусе.

— Думаешь, целью может быть кто-то другой? Кто, например?

— Странно слышать этот вопрос от тебя, клан саты принадлежит к корням Святой Матери, Вивы Парио, и имеет право гнездоваться. У Надиры три гнезда, три приближенных круга, а это почти сотня зааров. Если ты говоришь, что используя (не)периодическую таблицу, можно запросто перемещаться между оболочками, то целью может быть кто угодно. Тогда искать надо уже не ипостась, а память, вот только как ее искать?

И все таки он хороший Дознаватель.

Мысль, высказанная Геддой, очень встревожила тебя. Искать память…

Ты очень устала, мысли путаются, ты осматриваешь горящие вывески на фасадах Гейт-стрит в поисках подходящей, что-нибудь со словами “восстановление” или “терапия”, но находишь только салон “Спящая красавица”

— Иди, поспи, твоей оболочке это нужно, — говорит Гедда, проследив за твоим взглядом. — Я заплачу, а завтра сделаю тебе счет на имя Каролин Леер.

Джейн Доу. Глава 3

В доме на Золотом бульваре ты оказываешься только через четыре часа. Автоматический портье сканирует идентификационную карту и пропускает внутрь. Вместо дверей гермостворки. Дом стерилен, ты чувствуешь химический запах очистителя, озон и повышенный уровень кислорода. Ты находишь датчик и меняешь состав атмосферы.

Свет автоматически становится ярче. Ты оглядываешься.

Сразу от дверей начинается огромная гостиная с панорамным окном во всю стену. За окном потрясающий вид на воздушный океан и мост Голден Гейт. Место для хранения, которое в старом мире назвали бы прихожей, встроено в стену между кухней и гостиной, дверь приходит в движение когда проводишь рукой вдоль сенсора. Полки, ящики, скамейка и зеркало. Не по образу и подобию, думаешь ты, но люди никогда не перестанут смотреть на свое отражение. Кто-то вечно будет любоваться, кто-то искать изъяны. Человек создал себе новые оболочки, но суть не сильно изменилась.

Восстановительные процедуры и сон определенно хорошо сказались как на твоем самочувствие, так и на внешнем виде, разгладились морщины и складки, исчезли синяки под глазами, глаза заблестели, волосы стали гладкие, исчез серый цвет, теперь они отливали золотом. Оболочка выглядела лет на двадцать, хотя Джейн Доу по твоим ощущениям точно было хорошо за сорок. Связана ли она с теми девушками из эскорта? Имеет ли она отношение к дому Рае? Ответов все еще нет.

Ты достаешь из карманов стопку фотографий, ключи и документы на чужое имя. Потом раздеваешься и скидываешь куртку, толстовку и джинсы сразу в корзину для мусора.

В шкафу висят несколько гостевых комплектов, герметично упакованные в пленку. Внутри шелковая аюба, туника и штаны-камалы. В своей естественной среде кауры предпочитают находится в стерильных условиях и выдают гостям новую одежду. Ты переодеваешься, берешь фотографии и идешь в гостинную. На часах пять утра. У тебя еще два часа, прежде чем ты сможешь поймать детектива Полански на ее рабочем месте. Ты садишься в кресло, оно услужливо подстраивается под форму твоего тела. Терминал для выхода в Сеть встроен в столешницу, проектор отбрасывает данные на белую стену над декоративным камином. Календарь говорит тебе, что сегодня понедельник. Ты выставляешь даты и запускаешь поиск: “Халисс Рае” “Надира Рае” “Нападение на зааров в штате Монсель” “Смерть консультанта в Мемориал Сарджент”

Через полчаса голова начинает болеть от обилия лишней информации и горячих заголовков местной прессы. Если верить журналистам, то яд теперь превращает людей в зомби, те ходят и кусают всех подряд, а потом умирают в страшных муках. Очевидно, что Служба безопасности и Департамент полиции не выдали журналистам никакой конкретной информации, не было ни пресс-конференций, ни официальных заявлений и потому газетчики принялись сочинять кто во что горазд. Единственно полезное, что ты находишь в этой горе мусора, это множество свидетельств того, что накануне Надиру Рае вызвали на допрос следователи новообразованного Отдела внутренней экспертизы, но так как журналисты не понимали, за что именно отвечает этот отдел, то почти все их догадки выглядели нелепо, кроме одной.

В субботнем выпуске, Воцлав Редич, из Монсель Ньюс, в обзоре за неделю на свой свой страх и риск, высказался по поводу финансирования нового отдела и намекнул на связь между дотациями, поступающими в Комиссию по безопасности и деньгами семьи Рае, если он был прав, то это означало, что новый отдел был буквально куплен с потрохами. Автор осмелился утверждать, что отдел экспертизы был создан исключительно с целью (не)расследования инцидента с избитыми проститутками. Про тебя в сводках ни единого слова, хотя прошло уже больше трех дней с тех пор, как ты официально мертва. Был консультант и нет консультанта.

Не зря за информационную безопасность отвечают кауры.

Ты встаешь и идешь в кухню искать кофе, но к твоему сожалению там только чай. В холодильнике фрукты и мороженое, а также несколько упаковок готовой еды, тоже гостевой. Тебе нужно есть и ты достаешь крайний контейнер, тебе все равно что есть. С вкусовыми рецепторами в первые дни после перемещения невозможно договориться, даже молиться бесполезно. В столе ты находишь каисовые тарелки и приборы. Все одноразовое.

От неожиданного звонка терминала ты вздрагиваешь, откладываешь еду и медленно выходишь в коридор. На экране, встроенном в гермодверь, высвечивается оповещение. Сканер пишет, что это лицензированная доставка. Парень по ту сторону мнется и нетерпеливо посматривает в Око камеры. Автоматический портье у его ног горит зеленым, значит, проверку он прошел. Ты открываешь дверь.

— Доброе утро! Каролин Леер? Свен и свен, мы доставляем все, что нужно в любое время! — улыбается тебе мальчик.

Ты киваешь, приглашаешь курьера войти и идешь в прихожую искать документы. Все это занимает пять минут, мальчик сканирует идентификационные номер, передает посылку и, улыбаясь, удаляется. То, что снаружи выглядит как коробка, обклеенная темной пленкой, внутри оказывается каисовым футляром. Судя по рыжей шерсти, оставшейся внутри, на клейкой стороне пленки, посылку прислал Гедда. Внутри ручной терминал “Форум”, новая модель, она только недавно появилась в Адаре и до Латирии еще не добралась, и ключи от машины с номером парковочного места. На клочке бумаги записан адрес и номер ячейки хранения, куда увезли твои вещи. Ваши вещи.

Ты фиксируешь терминал на руке и проверяешь доступные сервисы.

У тебя есть счет, как в латти, так и в кесо, но основные сбережения переведены в ценные бумаги, которые не так сильно зависят от курса на воду и дамарит. Ты могла бы уехать куда угодно прямо сейчас, надо только избавиться от этой оболочки и найти что-нибудь попрактичнее… Кого-нибудь, поправляешь ты себя. Кого-нибудь, потому как любую оболочку, заполняет чья то сущность, а чистую можно найти только в Зале Ратхи, где тела готовят к погребению, точнее, к переработке.

Бежать некуда, напоминаешь ты себе. Некуда, потому что она внутри, а не снаружи, а от себя не убежишь. Ты идешь на кухню и без аппетита поглощаешь свой завтрак. Следующий пункт в твоем списке — кофе. Теперь есть машина и деньги, ты решаешь доехать до ближайшей кофейни, а потом пройтись по золотым, круглосуточным даршопам.

В семь утра ты уже на парковке Департамента полиции.

Ты осматриваешься, но старого ориона Ольги на парковке не видишь, как нет здесь и машины, на которой тебя возил Йен. Ты поднимаешься на лифте в холл, где за огромной стойкой сидит охранник в форме. Рядом стоят четыре терминала для регистрации. Охранник даже взгляда не поднимает, выдает на автомате:

— Нажмите на экране стрелочку в левом нижнем углу, появится список специалистов и уполномоченных лиц, к которым вы можете записаться. Сегодня прием с четырех до семи. Если вас интересует экскурсия…

— Нет, меня интересует детектив Ольга Полански, — останавливаешь ты поток автоматизированной речи. — Вы можете сообщить ей, что у меня для нее есть информация.

Ты кладешь на стойку документ на имя Каролин Леер, но охранник качает головой и даже не смотрит.

— Не могу помочь, мэм, официально детектив Полански в отпуске. Может вам подойдет какой-то другой детектив или офицер?

— Нет, спасибо! — отвечаешь ты, убираешь карточку и идешь обратно к лифту на парковку.

Путь до дома Ольги от здания департамента занимает не пятнадцать минут, а почти сорок, так как утро и вся Осевая до самого Михайловского парка стоит. Добравшись до Старого квартала и свернув под холм, ты оставляешь машину и дальше идешь пешком, тебе остается надееться, что Ольга дома. Поднимаясь на седьмой этаж пешком, ты понимаешь как далеко твоя новая оболочка от хорошей физической формы, несмотря на все ночные процедуры.

Детектив Полански отрывает дверь с метателем в руке.

На ней майка и шорты. Темные короткие волосы мокрые и зализаны назад.

Ты смотришь на ее костяшки, но на них нет свежих ран.

— Я почти час поддерживала в твоем избитом теле жизнь, пока приехала скорая, а ты продолжаешь участвовать в этих бессмысленных боях? Ради чего? — спрашиваешь ты. — Ну точно ведь не ради денег.

На ее лице, слишком свежим для того, кто провел ночь в клубе и пил, отражается сначала непонимание, а потом удивление.

— Как там мой подарок, в новолуние не чешется? — спрашиваешь ты.

— Анна? — недоверчиво спрашивает Ольга.

— Не хочешь впустить меня?

— Вот же …твою биометрию! — говорит Ольга, окидывает тебя взглядом с ног до головы и распахивает дверь. — Судя по яркому цвету, это Рателли? А костюмчика попроще в твоем новом гардероде на нашлось? Вам там что, доплачивают за перерождение?

— Я просто люблю синий, — отвечаешь ты и перешагиваешь порог.

Ольга все еще была в больнице, когда раздался сигнал тревоги и сразу же бросилась на пятый этаж, где находилось закрытое отделение. Первое, что она обнаружила, когда выбралась из лифта, это аварийное освещение и трех человек без сознания в коридоре на полу. Две медсестры и один охранник. Судя по их позам, во время инцидента они стояли рядом и разговаривала. Никто не успел понять, что случилось. Потом, собирая разрозненные показания, Ольга сделала вывод, что это было похоже на ударную волну.

На месте преступления она была первой.

Дверь выламывать не пришлось, она лежала в коридоре, искореженная, как флюгер после урагана. Дверная коробка покосилась, а стены вокруг пошли трещинами. В воздухе висела пыль и пепел. Ольге пришлось закрывать лицо полой куртки, чтобы войти в палату, и она не сразу увидела Фархада, который лежал у противоположной стены, куда его отбросило после взрыва. Правая рука его была вывернута под неестественным углом. Ольга бросилась к нему, оставляя следы на матах. Маты были усыпаны слоем пыли и белого песка. Ольга убедилась, что Фархад дышит и кинулась обратно в коридор, искать врачей. Через семь минут прибыла бригада спасателей, а следом за ними скорая, но они лишь беспомощно стояли в стороне, ни у кого из них не было навыков оказания первой помощи заару. Коридоры забили люди в костюмах химзащиты, Ольгу почти силой вывели с отделения, а потом еще четыре часа держали в карантине. Почти сразу после того, как ее отпустили, пришел ответ от судебного секретаря, что ордеров на допрос девочек из службы эскорта, не будет. Ольга разозлилась и поехала в офис их конторы без ордера, там она отследила до дома одну из отбившихся от стада овец и вторглась к ней домой. Девочка перепугалась и начала кричать, соседи вызвали полицию. Ольга понимала, что это поражение, кондиционирование было назначено на следующей день и другого шанса поговорить с возможными свидетелями уже не представится. Твой кабинет освободили к следующему утру. Даже без официального заявления всем было очевидно, что от тебя осталась горстка пепла. Ольга напилась и не вышла на работу. В отпуск ее отправили насильно, под угрозой увольнения.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — говорит Ольга и встает.

Все это время вы сидите на ее кухне с черно-белым кафелем, как в больнице, на кухне кроме холодильника, двух табуреток, одного стола и подоконника с плиткой ничего нет. Ты тоже встаешь и вы идете к комнату. Там односпальная кровать, пульт терминала и ровная белая стена. В другом углу висит на цепях боксерская груша и лежат маты. На подоконнике свалено все, чему не нашлось места, в том числе книги. Ты видишь знакомую обложку “Между двух миров” и свое имя на корешке. Ты пыталась написать учебник, а вышло что-то совсем другое. Ольга достает из недр свалки ручной терминал. Твой терминал, и бросает его тебе. Ты ловишь.

— Нашла его в палате, — говорит Ольга. — И не удержалась. Так и знала, что они все прикроют. Скандал в прессе никому не нужен, особенно Сенату, который с таким трудом пропихнул новый законопроект о безопасности. Без этого к нам не поедут туристы, а туризм — деньги. А еще заары это деньги, они пропихивают через Палату дополнительное финансирование городских проектов. От них зависит медицина, производство, энергетика, все проходит через Дом Рае. Вот что называется неприкасаемые! Они свалили из Адара, где им за каждый чих отчитываться надо, а здесь делают что хотят! Скоро мы даже подтереться без их разрешения не сможем! Вот и скажи мне, где тут место истине? Гайоли для вас что — скот?

Видно, как Ольга злится, и все больше от беспомощности.

Ты крутишь в руках свой заблокированный терминал и молчишь, терминал биометрический и ты не сможешь достать из него данные. Сейчас не можешь. На Ольгу ты не смотришь, потому что единственный ответ, который у тебя есть, ей не понравится.

— И что вообще это значит? — спрашивает Ольга и показывает на тебя. — Это как вообще? Как ты… Она же гайоли!

— С помощью шариковой ручки, — говоришь ты, но Ольга даже не улыбается, упирает руки в бедра и поджимает губы. Ее карие глаза излучают ярость.

— Если я скажу, что между нами не такая уж большая разница, ты мне поверишь? Твой мир — огромная ложь. Бесконечность Творца дарованная только Неведомым, это миф. Смерти нет, Ольга. Мы все одинаковые в своей сути. Мы — память, а оболочку можно выбрать любую.

Ольга кривит лицо.

— Да ну тебя, — говорит детектив. — Все только сказки рассказываешь! Опять сплошная мифология, как с суатрэ? Почитала я про вашего палача, ерунда какая-то. Феникс, восстающий из пепла? Кровь, раскаленная, как лава? Ее же во плоти даже никто никогда не видел! Если не хочешь говорить правду, просто не говори ничего.

Ты киваешь и испытываешь облегчение. Ты и сама не знаешь с чего вдруг решила говорить правду, так что даже хорошо, что Ольга тебе не поверила.

Где-то на кухне настойчиво вибрирует ручной терминал.

Сеть отбрасывает на белую стену уведомление, всплывает иконка, похожая на воздушный шарик: Владислав Гереро.

— Еще одна жертва, — говорит Ольга. — Надо ехать!

— Тебя же отстранили?

— Полиция — да, а Отдел внутренней экспертизы оформил на полставки консультантом. В нашем мире все решают связи, а еще там, наверху, почему-то думают, что я разбираюсь в заарах, смешно, да? Ты едешь? — спрашивает Ольга и начинает переодеваться.

— Да, но тебе придется пересказать мне все, что случилось после нашего ужина.

— Проблемы с памятью? — спрашивает Ольга, берет с подоконника планшет, снимает блокировку и бросает его тебе. — Помнишь, когда мы познакомились, я работала под прикрытием? С тех пор у меня приросла привычка записывать все в реальном времени.

Ольга часто моргает и в ее глазах отчетливо проступают светящиеся зеленые ободки линз.

— Это так, на всякий случай.

Джейн Доу. Глава 4

Изменения сохранены

1700/06/08AM9.00

До портовых складов по навигатору ехать почти час и все это время ты прокручиваешь записи Ольги. Она отсортировала все личное, оставив только рабочие файлы, данные были удобно промаркированы в хронологическом порядке. Здесь не было вашей встречи в кафе, не было ее утреннего визита к вам домой, но был разговор в больнице у палаты Джейн Доу, потом в твоем новом кабинете, и был разговор на парковке, после того, как ты встретилась с Надирой Рае. Ты ставишь себе галочку, расспросить Ольгу поподробнее. У Ольги также оказывается запись допроса Фархада, плохого качества, с больничной камеры, видимо ее она получила не совсем законным путем. Потом была новая жертва, Морин Гуревич, девочка-мул и ее уникальный имплантат. Дальше развороченный коридор закрытого отделения и вырванная с петлями дверь. Фигура Фархада у стены на фоне летящего пепла и дыма вызывает у тебя спазм, но ты смотришь, перематываешь и снова смотришь. И снова.

Его тело мягкое, как без костей, чешуя обуглилась местами, правая рука отброшена назад, пальцы скрючены, на запястьях нет татуировок, во всяком случае их не видит Око камеры и ты не видела, хотя сидела прямо перед ним. Если разговор был серьезный, ты всегда садилась зеркально, с открытым горлом, глаза в глаза. И всегда раскрывала ладони, чтобы никаких печатей.

— А где терминал Фархада? — спрашиваешь ты Ольгу. — Его нашли в палате? Кто ведет это дело, Гереро?

— Дело забрали Самаэлиты. Они приравняли это к терроризму и экстремизму, — отвечает Ольга. — Полная чушь, не было там никакой бомбы и это явно не попытка развязать войну с Неведомыми, кто-то целился исключительно в тебя, чтобы наверняка. Я, кстати, не думала, что тебя так просто убить.

Ты еще раз прокручиваешь запись из палаты Фархада и качаешь головой:

— Не сказала бы я, что это было просто. Знаешь сколько нужно энергии, чтобы превратить семьдесят килограмм плоти и костей в пыль и пепел?

— А в Саре, между прочим, не установлено ни одного термосканера, зато в Маркете напротив моего дома, целых два!

Ольга продолжает беспомощно злиться, теперь еще и из-за того, что машина встала в потоке. На ее ручном терминале вспыхивают все новые и новые оповещения, но она не смотрит, а лишь цедит ругательства сквозь зубы. Терпение не ее сильное качество.

Ты просматриваешь оставшиеся на планшете несколько записей и дважды внимательно слушаешь телефонный разговор Ольги с информатором, патрульным из другого штата, одним из тех, кто прибыл на место преступления, когда было найдено первое тело мальчишки заара. Канализация, холодильник, смерть по причине обморожения, в обоих случаях все это было выдумано. Полиция, пойдя на поводу у семьи Амирас, скрыла от прессы настоящие обстоятельства смерти младших, подменив удобной ложью. Проще было убедить всех, что напали люди и напали ради яда. Просто и понятно, никаких загадок.

Реальность же оказалась намного хуже.

— Еще один заар? — спрашиваешь ты Ольгу и стучишь пальцем по экрану планшета.

Противно пищит заблокированный автопилот.

Ольга долго не отвечает, она включила мигалку и, выкрутив руль, полезла на обочину.

— Сейчас сама все увидишь.

Ты киваешь и снова открываешь видео из палаты. Теперь ты знаешь, что история Фархада не сходится с другими фактам и смотришь совсем иначе.

Тело у стены. Вывернутое плечо, скрюченные пальцы. Фархада отбросило спиной к окну и судя по положению тела, немного вверх, значит в момент развоплощения, он не сидел напротив тебя, а стоял, скорее всего ты схватила его за руку. Тебе очень не хватает фотографий, не хватает вектора. Стоп, еще стоп и еще. Ты бесконечно ставишь видео на паузу, но картинка не четкая. Нужна точка отсчета, эпицентр, след ударной волны хорошо просматривается, если взглянуть на песок с высоты. Интересно, запускали ли дронов? Ты смогла бы построить график распада оболочки и рассчитать скорость. Скорость имела значения, так можно было узнать интервал отдачи. Каждая печать имела уникальный интервал отдачи. Придется повозиться с цифрами, ведь еще нужно положение Творца и угол наклона к планете. И неплохо было бы узнать прошел ли сигнал через Эбо, станция имела больше возможностей для анализа данных. Это было бы большой удачей, ведь тот, кто создал печать, должен был ее активировать после создания.

Всю территорию складов оцепили.

Ты видишь множество машин, которые разворачивают на въезде.

Ольга показывает жетон и вас пропускают. Вы долго едете по разбитой дороге мимо огромных ангаров, пока не натыкаетесь на желтую ленту и множество мигалок. Со всех сторон слышно гудение дронов. Патрульный заглядывает в окно и внимательно читает информацию на Ольгином жетоне, дотошно сверяется с фотографией, потом извиняется и говорит, что пресса уже вовсю штурмует место преступления. Патрульный выдает тебе гостевой бейдж и только после этого пропускает машину.

Пасмурно. Небо над плоскими крышами ангаров сплошная серая пелена, под ногами грязь, под которой прощупываются разбитые грузовиками плиты старой дороги. Сейчас все автоматизировано и разгрузкой торговых караванов из Ксаравии, Адара или Хатирута в основной занимаются грузовые дроны, а не люди.

Ольга останавливает машину и отстегивает ремень.

— На место тебя не пустят, так что оставайся в машине и не выключай планшет, буду передавать картинку в реальном времени, — говорит детектив Полански.

— Тебя не беспокоит, что ты нарушаешь закон?

Ольга выглядит вымотанной от злости и бессмысленности, и даже не пытается пошутить.

— Закон никого не интересует, здесь главное кто платит и чтобы выглядело подобающе, я это понимаю и именно поэтому хорошо делаю свою работу. И ты делай свою работу, дознаватель, здесь никому кроме тебя истина не нужна.

Ольга выходит из машины и идет к багажнику. Там маска и защитный костюм. Детектив переодевается.

Место преступления — грузовой ангар. Ты видишь огромные раскрытые настежь створки и маленькие фигурки людей. Ты видишь Гереро, он тоже упакован по правилам, но его белый комбинезон давно стал серым, он раздает какие распоряжения своей команде, которая топчется у входа. Пока работают эксперты детективов к телу не подпускают.

Над ангром плавает патрульный флаер.

Ольга машет тебе, потом тычет себя пальцев в глаз и идет к Гереро.

Ты все также держишь планшет в руках. Экран мигает, появляется значок синхронизации и проступает картинка, ты слышишь помехи и видишь все как через дымку. Ольга несколько раз моргает, настраивая четкость и видео на экране стабилизируется.

— Ведзен Балок, — говорит чей-то гнусавый голос, Ольга поворачивает голову и ты видишь его. Лицо вытянутое, желто-коричневое, со следами от маски, в нос вставлены два сменных регенератора. Они похожи на две затычки из которых торчат тонкие усики. Офицер воздушного флота, видимо в отставке. В том, что ему требуется восстановление, виноваты водоросли, которые воздушникам используют для дыхания, но ты знаешь, что через нос их вдыхают только когда легкие уже никуда не годятся.

— Трийя прислала нам своего детектива, — говорит голос Гереро за кадром. — Знакомиться будете позже, сейчас идемте внутрь!

Ольга пропускает всех вперед и заходит последней. Она идет медленно, будто бы и заходить не хочет. Снаружи ничего не видно. Картинка прыгает.

Прожектора внутри разгоняют мрак, образуя яркий круг в центре. Ольга опускает голову, долго смотрит себе под ноги, привыкая к освещению, потом вскидывает голову и вздрагивает, это чувствуется даже через экран, ты не успеваешь рассмотреть, как картинка снова исчезает. Звук все еще передается, ты слышишь как кого-то тошнит. Раздаются вопли. Гнусавый голос и звонкий, женский, почти хором орут и гонят кого-то из ангара.

Ольга снова открывает глаза. Ты слышишь, что ее дыхание участилось.

— Смотри, — говорит детектив Полански, голос ее становится низким. — Смотри, потому что я не знаю насколько меня хватит, мне кажется меня тоже сейчас стошнит.

Она говорит это очень тихо, чтобы слышала только ты, но рядом вдруг оказывает Гереро.

— Полански, тебе плохо? Здесь не блевать, выйди на воздух!

— Слава, ты видел когда нибудь такое? — спрашивает Ольга. В кадре крупным планом появляется лицо Гереро, небритое, невыспавшееся и бледное. Сильный контраст в сравнении с тем, каким ты увидела его впервые. Владислав Гереро трет свой высокий, гладкий лоб и качает головой.

— Такое дерьмо даже у меня впервые.

— Жуть, конечно, но зачем они всю эту хрень придумали про холодильники и яд? — спрашивает Ольга и бросает взгляд через плечо Гереро, туда где стоит детектив из Трийе. — Эй, Балок! Как тебе место преступления? Уже видел такое?

Трийец дергает головой и усики торчащие из его ноздрей, шевелятся, как живые.

— Дважды, — отвечает детектив Балок. — Жаль я не кочевник, сплясал бы на костях джа.

— Плевать я хотела на кочевников, объясни какого рака вы выдумали всю ту муть для прессы?

Лучи прожекторов пересекают друг друга за спиной трийца, тот в отчаянии закидывает голову и поднимает руки над головой, и тебе кажется будто сейчас ты услышишь молитву Творцу.

— Я думал, дело раскрою, если найду ответ на этот вопрос, но тут все оказалось банально, змееныши подсуетились. Посмотри, это же чистая ритуальщина, а значит по их части! Разборки у них какие-то между собой. Все жертвы из Дома Амирас, значит этого психа я бы искал среди Рае.

Ольга непроизвольно кивает, похоже она с ним согласна, поворачивает голову, находит в толпе первого попавшегося человека с чемоданчиком в руке и кричит:

— Эй, док, а можно определить из какого святого семейства наша жертва?

Все это время в кадре мелькают люди, ходят вдоль периметра туда-сюда, глядя себе под ноги, другие висят под потолком ангара с фонариками. Ольга упорно избегает смотреть в сторону тела.

Тебе не с чем работать и ты теряешт терпение.

Гереро, который все также стоит рядом, кладет Ольге руку на плечо. Та проводит его руку взглядом, и он отдергивает ее.

— Полански, — слишком фамильярно, как тебе кажется произносит Гереро. — А кто это у тебя в машине?

— Мой подарок тебе ко дню Святых Имен, Славик, — отвечает Ольга. — Но чтобы его получить, надо нарушить парочку заповедей. Нужен ли тебе консультант по этому делу так, как он нужен мне?

Ровное лицо Гереро идет волнами, но он ничего не уточняет, а лишь закрывает глаза и кивает.

— Знал же что без фокусов тут не обойдется, — говорит начальник отдела экспертизы, не открывая глаза. — Сейчас эксперты закончат, разъедутся и я всех отсюда выгоню, годится?

— Вполне, — отвечает детектив Полански.

— Кто тут спрашивал про Дом? — кричит чей-то голос из темноты в другом конце ангара. — Анализ яда говорит, что этот из Рае!

Все в поле зрения Ольги в эту секунду замирают. Ты проверяешь связь, на всякий случай, вдруг синхронизация пропала, но с техникой все в порядке, это люди замерли от испуга.

— Вот же дерьмо, — говорит Ольга. — Будем тянуть жребий, кто уведомляет родственников?

— Не придется, — говорит Гереро и смотрит на ручной терминал. — Они уже здесь.

— Как это? — спрашивает Ольга.

— У них вчера мальчишка пропал — отвечает Гереро, — Когда нашли тело, мы их сразу уведомили. Нужно опознание.

Ты вздрагиваешь от стука в стекло, поворачиваешь голову и видишь рыжую бороду и лысую голову. Прячешь планшет в бардачок и выходишь из машины. Рядом с Ольгиным орионом стоит красивая, длинная верона, а на заднем сиденье ее сидит Халисс Рае.

— Это не неуважение, — уточняет Гедда, — а чтобы не кланяться тебе прилюдно.

Ты не можешь понять, шутит он или нет.

— А где Надира? — спрашиваешь ты Гедду, но тот почему-то не смотрит в глаза. Внутри него сцепились верность Дому и привычка всегда говорить тебе правду.

— Заболела, — отвечает вард.

Привычка кажется успела атрофироваться за триста лет.

Ты открываешь заднюю дверь вероны и садишься рядом с Халиссом. Он смотрит на тебя и он в замешательстве, но как не имеющий право первой речи, Халисс молчит. Ждет разрешения. Ему тридцать, он все еще считается младшим в Доме, но здесь, по эту сторону каньона Ирр, границы этикета размыты, а статусы не очевидны. Заары — ша-суу, четвертая энергетическая ступень эо, в отличие от своего наставника, варда, он видит сквозь внешние слои и распознает сущность под оболочкой, но сейчас он распознает не сущность, а только королевскую печать и печать, которой ты пометила это тело. Он знает, кто ты и знает, что у консула гвардии Ее Величества, есть право конгрегации. При необходимости ты можешь использовать любую оболочку, но его удивляет твой выбор. Каждый неведомый знает, человеческое тело бесполезно в качестве сосуда для бесконечной сущности, слишком быстро изнашивается и не имеет эо, слоев проницаемости, а именно с их помощью вы и общаетесь с Творцом. Это стало основной причиной, по которой изначальные, первые прилетевшие на эту планету люди, были вынуждены создать себе другие тела и переместить в них свою память. Человек хотел быть услышанным Им. По этой же причине человек создал и Печати. Создал язык, чтобы говорить с Творцом. Скорее всего Халисс думает, что ты Тень или может даже псевдолик, но вопросов он не задает.

— Ты можешь не заходить, — говоришь ты. — Это не твоя обязанность.

Халисс кивает. Он знает, здесь должна быть сата его Дома. Он все еще смотрит на тебя. Его изумительные, зеленые с прожилками глаза, не двигаются и пристально изучают тебя. Зрачок, как разрез на ткани. Черная щель. У него острые скулы и прямой нос, его профиль вполне можно было бы чеканить на монетах. Кончик языка периодически мелькает меж губ. Ты слепа и глуха к его оболочке и не знаешь, что он чувствует. Никаких эмоций на красивом лице ты не видишь, но он думает, ты уверена, думает, что сказать и как. Подчеркнуть ли твой статус? Проигнорировать? Он осторожен на незнакомой территории.

— Это мой долг, — наконец отвечает Халисс. — Перед ним. Когда нибудь он спросит и я должен знать, что ответить, и знать…

Он не договаривает, но ты понимаешь. Он должен узнать истину. Узнать, с кого спросить долг.

Тело распято на деревянном кресте. Крест в ореоле прожекторов и окружен полем. Мальчик висит, но голова его откинута назад, мертвые распахнутые глаза смотрят вверх. Сквозь его тело, стежками, продеты тела мертвых змей. Крови нет. Кожа белая, словно покрашена краской, клыков нет, вырваны. С первого взгляда невозможно понять что это заар. Нет чешуи на правой стороне тела, она выжжена до черноты из-за чего кажется, что тело разделено на две части.

Халисс видит тело мальчика и застывает.

Заар последний вошел в дверь и теперь чуть подается назад и опирается на нее, чтобы не упасть. Медленно, он садится на корточки и прячет лицо в колени.

Гедда застывает между вами, развернувшись вполоборота.

Ты продолжаешь идти по дуге огибая поле. Гереро распорядился защитить место преступления, тело еще предстояло снять.

Дерево креста белое, чтобы привезти в Латирию, его еще надо было найти.

Змеи черные и белые, очень мелкие, инкубаторские. Молодняк.

Распятие, как в равианской библии. Никаких сомнений. Ее переделанная несколько веков спустя версия, названная Книгой Начал была написана теми, кто боготворил деревья, потому что даже на памяти их предков, они уже не росли. На Алькаане древесину в промышленных масштабах заменяет каис. Белые же деревья растут там, где человеку выжить тяжело. Кто мог его привезти? Научная экспедиция? Ледорубы? Корпус беспредельщиков? Воздушники?

Старый мир и его история прослеживался во всем, начиная от позы тела, заканчивая цветом. Черное и белое, две стороны медали, два состояния. Кто-то вывернул заара изнанкой наружу и это была демонстрация пренебрежения к оболочке, к форме, довлеющей над содержанием. Это сделал тот, кто знал. Помнил, что все они в основе своей люди. Кто-то, как и она, посвященный в тайны Изначальных и созданного ими мира.

Джейн Доу. Глава 5

Изменения сохранены

1700/06/08PM12.30

Все смотрят как вы выходите из ангара и ждут, выстроившись в линию, ждут его реакцию. Будто судейская комиссия, каждый здесь по-своему уже вынес ему приговор. Ты выходишь первая и инстинктивно прикрываешь Халисса собой. Люди безжалостны и ведут себя как кауры, они жаждут увидеть его боль и страдания. Прикоснуться к ним. Ощутить, как он корчится. Даже Ольга. Она уверена, что это Халисс избил тех девушек. Возможно, они даже видят во всем этом некое кармическое воздаяние.

Гереро отделяется от толпы и идет вам навстречу. Он выглядит все таким же усталым и ему совершенно все равно, задеты ли чувства заара. Он делает свою работу. Ты знаешь, ты поступила бы так же, будь ты на его месте. Гедда продолжает идти с Халиссом плечом к плечу и не делает попытки выйти вперед. Он здесь всего лишь фон, достаточно весомый, но решение принимать не ему.

— Господин Рае, мы хотели бы переговорить с вами, — говорит Гереро. Он делает шаг влево, чтобы обойти тебя, но ты не позволяешь, и тоже делаешь шаг, выставляя перед собой руку.

— Дистанция, — говоришь ты.

Гереро смотрит на тебя сверху вниз.

— А вы кто?

— Ордер есть? — отвечаешь ты. — У моего клиента дипломатическая неприкосновенность, вы не имеете права с ним разговаривать.

— Мы оказали вашему клиенту услугу, — злится Гереро. — Он мог бы пойти нам навстречу.

— Индираа, — обращается Халисс к тебе по статусу, как к консулу, выбрав для этого родной заарский диалект. — Они не должны тратить на меня свой воздух. Я готов поговорить, тогда они смогут двигаться дальше.

Вы с Гереро все еще смотрите друг на друга. Почему то ты уверена, что Владислав понял каждое слово и ждет, как ты их переведешь. Он хорошо знает этикет Домов, работа в него такая и правила игры ему известны, но чтобы человек говорил от имени Дома… Такого он кажется еще не видел.

— Он поговорит с вами, — отвечает вместо тебя Гедда, чем запутывает Гереро еще больше. — Никакой записи. На нейтральной территории.

Для разговора вы выбираете клуб “Сапфир”, он принадлежит Верменту Латимеру, человеку. Как и Гереро, Латимеры — династия, ведущая свой род от первых колонистов. Об этом говорит и герб на стене — молот в огне. Латимеры одни из тех, кто заново изобрел металлургию на новой Земле. И одни из первых, кто поддержал в правительстве проект сотрудничества с заарами. Латимеры жаждали добраться до секретов неведомых металлов и использовать новые технологии для совершенствования своего производства.

Клуб утром пуст. В зале горит аварийный, красный свет. Гереро, который предложил это место и сампозвонил его владельцу, меняет освещение и первым проходит вглубь зала. Часть клуба занимает рыбный ресторан, а на втором этаже массажный салон. Место лицензированное и официально считается чистым. На дверях и колоннах нарисованы спирали, древние символы днк. Над баром висит плакат: “Мы не продаем наркотики — мы продаем счастье жить”

Странная надпись, ее можно трактовать двусмысленно, ведь счастье жить для каждого свое. Для кого-то например, это умереть на пике эйфории.

— Это один из тех клубов, где есть двери в волшебную страну? — спрашивает Ольга. По старой привычке детектив входит последняя и закрывает за собой засов. Обычный такой, металлический. Дверь, стилизованная под дерево, скрипит. Ольга оглядывается.

— Мрачноватое место! А люстра эта, громадная, на голову никому никогда не падала? Выглядит тяжеловато!

Ты не может удержать улыбку.

Всего вас пятеро: Халисс, Гедда, ты, Гереро и Ольга. Вы садитесь во втором зале-ресторане. Окна закрыты тяжелыми гардинами, защищая комнаты от света. Высокие спинки массивных стульев, красивая резьба по каису, темные цвета и гнетущая тишина.

— В том ангаре и то легче дышалось, — говорит детектив Полански и с грохотом отодвигает стул. Он тяжелый. Перед тобою стул выдвигает Гедда, подняв его легко, как перышко.

Ты пытаешься поймать взгляд Халисса, который занимает место справа от тебя. Его лицо все такое же холодное и отстраненное. Гедда садится слева. Ольга и Гереро напротив. Тишину можно резать или сверлить, она почти осязаемо закипает по краям стола.

— Девушки, — первой нарушает тишину Ольга. — Три девушки из эскорт услуг “Джуно-сервис”, припоминаете? Могу помочь освежить память. Ольга достает планшет, выводит фото всех тех жертв на экран.

И Халисс, который все время, что вы ехали в центр с портовой окраины, казался тебе замороженным, тихо, но отчетливо отвечает:

— Да, я их помню, — он отталкивает от себя планшет. — Они принесли в мой Дом боль! Они куклы Рафаэля, он подсылает их к сате Дома, я просто вернул ему их.

Ольга ставит локти на стол и уперевшись ладонями, подается вперед. Стол высокий и при ее небольшом росте, ей неудобно.

Жестом ты просишь ее держать дистанцию.

Гереро осторожно касается ее плеча и Ольга отступает.

— Вы признаете, что избили этих девушек? — спрашивает Гереро.

— Я ничего не признаю, я говорю вам, что вернул их ему — Рафаэлю. С него и спрашивайте.

— Кто такой Рафаэль? — спрашивает Гереро.

— Рафаэль Элеван, — отвечает Халисс. — Он торгует болью и девочками. Каждый владелец эскорт-сервиса в этом городе платит ему.

— Болью? — спрашивает Ольга. — Почему болью?

— Они все как одержимые, они просят сделать им больно, — отвечает Халисс.

— И вы сделали им больно, господин Рае? — спрашивает Гереро.

— Я предпочитаю удовольствие и как написано на той стене — счастье жить. У меня больше ничего для вас нет, офицеры, но я готов сотрудничать, если обстоятельства развоплощения Леми останется личной трагедией моего Дома, а пресса получит, как и в прошлый раз, другую кость, чтобы ее глодать. Считайте я прошу вас об этом лично, как об одолжении Дому.

Ольга и Гереро переглядываются.

Одолжение Дома Рае дорого стоит.

Никто из них на самом деле не верит, что убийцу-психопата поймают.

Скорее всего, эта ритуальная история, так и останется пыльной папкой лежать в архиве. А ведь есть еще политика. Президент, который улыбаясь пожимал руку Глашатай Джане Иверии Суун. Сенаторы, который подтолкнули его к этому шагу. И как вершина айсберга — законопроект по безопасности и комиссия по безопасности, все они должны оправдать как вложения, как и надежды на долгосрочное сотрудничество между двумя мирами.

Гереро осторожно кивает, потом бросает взгляд на свой ручной терминал. Он выглядит почти удовлетворенным.

— Господин Рае, мы согласны, но у меня осталась еще пара вопросов, — говорит Гереро и указывает на тебя рукой. — Как хорошо вы знаете эту леди? Ее вы тоже вернули Рафаэлю?

Гедда отодвигает стул и встает. Его массивная фигура нависает над Ольгой и Гереро, вард выглядит устрашающе. Он растеряно трет лысину и, не сказав ни слова, выходит из-за стола. Все провожают его взглядом, кроме тебя. Ты смотришь на Халисса.

Тот поворачивается к тебе и качает головой. Ты киваешь.

Он тебя не знает и ты ему веришь. Эта оболочка не имеет к Рае никакого отношения.

— Знакомо ли вам имя Веры Латимер? — продолжает задавать вопросы Гереро.

— Разговор окончен, — говоришь ты, но продолжаешь сидеть. — Мы можем начать новый, а господин Рае уже уходит.

Халисс лениво поднимается из-за стола, двигается плавно, как вода, огибающая препятствие, и повернувшись к офицерам правой стороной, кланяется тебе. Убирает руки за спину и без спешки выходит.

Церемониал тут явно был ни к чему, но мальчику так захотелось. Он поставил точку, в надежде больше с тобой не встречаться.

Ты чувствуешь вибрацию. На ручном терминале всплывает сообщение, там всего два слова: “Сбежал. Найду”

Громко захлопывается тяжелая, входная дверь.

Ты смотришь на терминал, всего то 14.00, а ты уже устала. И откуда вдруг взялся зверский аппетит? Ты вспоминаешь, что вы находитесь в ресторане, и значит тут должна быть еда.

— А во сколько начинает работать кухня? — спрашиваешь ты у Гереро. Тот задумчив и не сразу понимает о чем речь, потом кивает сам себе и отвечает:

— С шести вечера. Проголодались, отта?

Ты щуришься сначала на него, а потом на Ольгу.

— Ты можешь ему доверять, — говорит Ольга и тычет Владислава пальцем в ребра. — Мы с ним вместе служили. На границе.

Ты поднимаешь брови и Ольга смеется.

— Ты же историю преподавала! Есть ведь не только воздушная граница! Есть такой документ от 1098 года, называется Договор о Тени, между людьми, хессами и кочевниками, она подтверждает, что Латирии принадлежит также территория, равная отбрасываемой ею Тени. И туда как раз входит часть Каньона Ирр, так вот Латирия под видом охраны своих границ, построила там форпост. По договору люди не могут держать там гарнизон больше ста человек, но в этом договоре ничего не сказано об ученых, вот так мы туда и попали. Слава был моим преподавателем в университете, я изучала лингвистику. Нас отправили расшифровывать надписи в пещерах и искать артефакты равианской цивилизации. Но все что мы нашли утекло к девятихвостым через границу. Или к эстерианцам. Кто больше платил. А потом были еще самаэлиты…Это я к тому, что мы разных чудес насмотрелись.

— В университете? — переспрашиваешь ты.

На лице Ольги мелькает что-то похожее на обиду. Она смеется, но выглядит не искренне.

— Извини, я просто удивилась, — говоришь ты.

— Вернемся лучше к заарам и Вере Латимер, — меняет тему Гереро. — Веру я узнал, не сразу правда, но пока в машине сюда ехали сделал запрос и убедился, что не ошибся. Я хорошо знаю эту семью. Вера перестала быть Верой около двадцати лет назад, тогда вместо нее появилась Лавия Амирас и до недавнего времени Лавия жила в штате Трийя.

— Амирас?

Постоянно переспрашивать уже превращается в дурную привычку.

— Да, я тоже удивилась, — смеется Ольга. — И тоже переспросила. Наша принцесса вышла за своего принца, Амина Джорафф Амирас. Было бы странно если бы среди всего этого бардака не была замешана какая-нибудь маленькая история любви!

— Это не маленькая история любви, — говорит Гереро и тяжело вздыхает. — Это большая трагедия. И не преуменьшай силу чувств, раз тебе они не даны, Полански! Джорафф Амирас и дочь Веры, Марина, погибли четыре года назад, кто-то подложил бомбу в машину заара. Все тот же лозунг — воздух для людей.

Слава смотрит на ручной терминал. Терминал стал слишком часто вибрировать.

— И прежде чем я уйду и вернусь к своей обычной работе, — добавляет он. — У меня есть к вам вопрос, отта.

Гереро делает паузу, проверяя лед на прочность.

— Какой? — спрашиваешь ты.

— Можем ли мы поговорить с Фархадом? Я знаю, что официально он пересек границу, но..

— Нам кажется, что твой парень чего-то нам не договорил, — влезает Ольга с ногами в дипломатию своего бывшего преподавателя. Видимо они и правда очень близки.

— Вам не кажется, — отвечаешь ты. — Но я не могу ничего сделать, потому что только что получила весточку с той стороны. Фархад сбежал.

— Сбежал, значит, — кивает Гереро. — Ну если найдете его не подвешенным, простите за эту ремарку, то адрес вы знаете. И еще одна минута вашего времени, то, что Рае вам поклонился, как-то связано с вашей фамилией? Ксарави, да? Как и земли цу-гемов, я ничего не путаю? Мне упорно кажется, что я читал о вас в учебниках истории.

— Вам не кажется, — отвечаешь ты.

В этот момент ты могла хорошо представить себе Владислава Гереро на кафедре университета или даже в экспедиции в Каньон, где он вооруженный кисточкой и лупой изучает письмена на стенах пещер, а вот что у твоего воображения не выходило, так это представить его с огненным зевом в руках, в черных, как дамарит, доспехах самаэлитов, падающего с флаера на чью-то зеленую лужайку.

— У меня есть еще законные полчаса, — говорит Гереро. — Пообедаем все вместе?

— Как нормальные люди? — со смехом говорит Ольга и смотрит на тебя. Ты не можешь сдержать улыбку. — Только есть правило: говорим о чем угодно, только не о работе!

Вы обедаете в какой то кафешке под тентом посреди улицы, куда вас привела Ольга. Прямо на вас смотрит консульство Ксаравии и взгляд Гереро, как часовая стрелка, переводится с тебя на его двери и обратно. Он как и ты еще ждет свой заказ, а Ольга уже вовсю наворачивает быструю такку и перелли, похожие на хлопья. Сверху все это залито остро пахнущим соусом и судя по консистенции, очень жирным. Пока Гереро пытается подобрать слова, чтобы начать разговор, ты решаешь сменить тему и спрашиваешь первая:

— А почему вы бросили науку? Черные панцири не самый очевидный выбор.

— Тогда мне казалось, что я смогу принести пользу, а в науке я немного… разочаровался, — отвечает Гереро, в его серых глазах вы видишь, бездонную глубину сожаления.

— Называй вещи своими именами, — говорит Ольга, вытирая пальцы и лицо салфеткой. — Нет никакой науки, есть только удобная информация и неудобная. Официальная версия красивая и не обременительная, а наша была так себе, и нас вместе с ней держали в закрытом крыле Исследовательского института, откуда не просачивалось вовне ничего. После нас были и другие, и их тоже закрыли.

— Ты точно сейчас говоришь про лингвистику? Что же вы такого открыли?

Подходит официант, молодой, тощий, волосатый хитти и ставит поднос на стол. Пока он выставляет перед вами заказ, Ольга молчит и собирает куском хлеба соус с тарелки. Твой белый суп из овощей выглядит как мутная жижа, но ты очень хочешь есть.

Гереро берет нож и режет свой искусственный стейк на несколько равных частей. Ты берешь ложку и хлеб. Официант отходит и Ольга продолжает рассказывать:

— Я думаю, ты знаешь. Вы все по ту сторону знаете, как обстоят дела, а здесь это никому не нужно. Мы снова возвращаемся за железный занавес. Чтоб им белым бело всем было, вот что я скажу, и дело даже не в том, что я скучаю по научным открытиям, я про них и не помню даже, слава забвению…

— Они отправили вас под кондиционирование? Из-за вашего открытия? — удивляешься ты.

Гереро кивает и говорит:

— Это было давно, тогда еще Церковь не продалась с потрохами и кауры искали подходы. Подчищали за военными неудобную правду.

— Тогда откуда вы знаете про своё открытие?

— Есть архив, все чистки записываются. Церковь хочет быть в курсе, не все же отдавать, что-то и себе оставить надо. Воспоминания ключ к счастью. Как и отсутствие воспоминаний.

Ты киваешь. Вот об этом ты хорошо осведомлена.

— Так что же за открытие?

— Последовательность, — говорит Ольга. — Если взять и представить все наши языки, как звенья в цепи, то получится, что каждое звено находится в зависимости от предыдущего. И хронология ведет нас в обратном порядке. Есть три, я бы сказала, что правильнее все таки четыре волны: Изначальные, равианцы, вестники и колониальные. Так вот если смотреть на язык, то наш, латти или старглиш, был первым звеном в этой цепи, от него произошли все остальные. То есть мы, латирийцы, наследники тех, кто вырвался с гибнущей земли первыми, а прибыли мы на эту планету последними, а те, кто был в последней волне беглецов, прибыли сюда первыми. Понимаешь? Об этом говорит уровень технологий и биология. Наши кости, например. Корабли Колонии, хоть и назывались ковчегами, все еще были далеки от книжных образчиков того времени, мы сильно изменились во время пути. Есть несколько трудов на эту тему, и исторических тоже. Там высказывается теория, что именно из-за измененной структуры наших костей, мы не смогли бы жить на земле с нормальным уровнем гравитации и потому изначальные создали для нас мир городов-островов посреди воздушного океана, здесь мы адаптировались. Последующие волны не знали такой проблемы, видимо они к тому моменту уже разобрались с проблемой гравитации на кораблях, отправляющихся в дальний космос.

Из уст Ольги слышать все это было очень странно и тебя не отпускала острая, режущая мысль, что у нее была бы совсем другая жизнь, если бы не кондиционирование…Если бы не кауры, которые пришли к людям со своими дарами. Теперь ты понимаешь, откуда в ней столько злости и ярости, нереализованные мечты, надежды, стремления, именно они толкают ее на ринг. Отрезанная память корней разрушает ее изнутри.

Пока ты слушала, а потом размышляла, суп остыл, теперь ты сидишь и смотришь на паутину пленки на его поверхности, она чем-то похожа на узор печати, свернувшийся змеёй на твоей груди. Аппетит исчезает и ты отодвигаешь тарелку.

Гереро доедает свой обед с аппетитом.

— Лучше бы о работе поговорили, — смеется он и бросает взгляд на терминал. — Мне надо ехать в Комиссию и улаживать детали. Отчитываться и заполнять бумажки. А еще надо договориться с отделом экспертизы, чтобы вначале подменить, а только потом получить отчет о вскрытии. — Люблю нашу работу, — смеется Ольга и хлопает его по плечу.

Он уходит, а вы ещё какое время сидите молча. Ольга продолжает жевать что-то, ты пьешь кофе. Твой терминал молчит и это и расстраивает и радует одновременно.

— У нас есть план? — спрашивает Ольга.

— А что бы ты делала, если бы меня здесь не было? — спрашиваешь ты.

— Скорее всего купила бы себе бутылку шариз донуар и медитировала бы на какой-нибудь крыше до заката, — отвечает Ольга и вы вместе смеетесь. Вокруг светлый, белый день. Искусственное освещение, идеальная имитация солнца, ты видишь как аккуратный желтый дикс скользит по небосводу купола. От утренней сырости и серости не осталось и следа. Тебе жарко в плаще, который ты купила утром, ты его снимаешь, бросаешь на спинку кресла рядом с собой, а после двумя глотками допиваешь кофе. Он горьковатый и невкусный, из-за плохо отфильтрованного ауриента, но выбирать не приходится.

— Вот ты когда увидела тело, ты о чем в первый момент подумала? — спрашиваешь ты Ольгу.

— Подумала, что это человек, несмотря на то, что уже видела сводку от Гереро и знала, что это не так. Какой-то урод превращает зааров в людей, похоже они у него что-то вроде холста, произведение искусства или это какой-то ритуал, может быть что-то похожее на экзорцизм. У людей странные фантазии…

— Ты думаешь о преступнике, как о человеке, так?

— Ну да, это какой-то одержимый безумец! Да и разве неведомые на такое способны? У вас же культ уважения к телу, возлюби ближнего своего как самого себя, а то Творец покарает, так ведь? Нарушить заповедь Творца, кто бы осмелился? Я между прочим читала твою книгу, в вашем словаре даже нет слова “убийство”, как термина, нет понятия смерти, только развоплощение.

— Это все верно, но кое-что для меня выглядит неочевидно. Как человек справился с зааром? Вы видите в жертве ребенка, слабого, по вашим меркам, слабее взрослого как минимум, но это неверное утверждение. Заары в каждом возрасте опасны. Как наш художник их контролировал? У тебя есть отчеты токсикологии двух первых жертв? Что там с причиной смерти? Он рисовал по пустым оболочкам или сущность еще не покинула тело?

Солнышко припекает все сильнее, Ольга тоже вылезает из куртки и берет планшет. Рядом с вами за столиками никого нет, вы сидите здесь одни.

— И посмотри, пожалуйста, еще и отчет токсикологи из больницы, когда привезли Фархада, у тебя ведь он есть?

Ольга кивает.

— Твой пацан рассказал Гереро какую-то сказку, но я в нее не поверила, и да, я скопировала себе запись допроса и файл из больницы, который Гереро запросил еще до того, как вмешались самоэлиты. Самый простой вариант самый верный, вы были в палате вдвоем, нет никаких свидетельств, что на отделение кто-то заходил, значит…

Ольга поднимает на тебя глаза. Красивые, карие.

— Отчет из лаборатории, который прислал Балок, чистый, там ничего нет.

— Именно, — киваешь ты. — Уверена, в крови Фархада тоже ничего. Так как же человек справился с зааром? Они сильнее, быстрее, у них потрясающий слух и скорость реакции. Остается холод, но сначала заара надо поймать.

— Самоуверенность? — вопросительно поднимает бровь Ольга.

— Или новый наркотик, который ваша токсикология не выявила, потому что не искала, — предполагаешь ты. — А что с Морин Гуревич? Ее неврологическое заболевание подтвердилось?

— Этим делом занимаются Юджин и Джон-джон. У меня нет информации, а почему ты про нее спрашиваешь? Думаешь, все это связано?

— У нас есть девушки, которые не чувствовали боль, есть мул, которая перевозила наркотики и местный наркобарон, Раф, про которого рассказал Халисс, а ещё Лавия Амирас тоже как-то с ним связана.

— Откуда такая уверенность? — спрашивает Ольга недоверчиво.

— Искала тебя вчера в клубе и поболтала с одним наркоманом, который ее знал. Он сказал, что это Раф пробил Лавии голову, потому что она его предала.

— Какого ты вообще поперлась в клуб, среди ночи? — вдруг вспыхивает Ольга. — Тебе тоже могли голову проломить!

— И да, я думаю что все это связано, но пока не вижу как, и как с этим связан Фархад, тоже не знаю, единственное место, где он был один, это Центр токсикологии, если подтвердится, что у Морин было неврологическое заболевание…

— Думаешь, они могли там встретиться? — спрашивает Ольга и кивает, ее пальцы быстро бегают по клавиатуре планшета. — Сейчас узнаю! И все таки это ничего не объясняет. Я внимательно изучила следы на его запястьях, сам он не мог навязать такие узлы, значит кто-то его связал и бросил в канализацию, а дальше? Зачем он рассказал фальшивую историю, которую взял из прессы?

У тебя нет ответов, есть только догадки, но чтобы не случилось с Фархадом, это изменило все. Чаша весов склоняется к тому, что это он развоплотил тебя в больнице, потому что ты потребовала ответов, а он не захотел отвечать. Или ты не захотела?

— Морин Гуревич официально числится пациенткой исследовательского отделения Центра токсикологии, у нее была диагностирована редкая форма нейроверии, она входила в тестовую группу нового препарата на основе яда зааров. Тестовая группа — добровольцы и там всего три человека. Руководитель испытаний профессор Ридж Асама, — говорит Ольга и захлопывает планшет. — Эта информация есть в открытом доступе на сайте университета, где преподает профессор Асама.

— Ридж Асама, а мы встречались, — щуришься ты. — С каких пор титулованный профессор занимается тем, что контролирует сцеживание яда?

— Вот давай его навестим и спросим, — говорит Ольга, встает и берет куртку. — Только не забывай, что я тут детектив.

Джейн Доу. Глава 6

Изменения сохранены

1700/06/08PM15.00

Ты не забываешь. Обычно ты никогда ничего не забываешь, это особенность твой бесконечной сущности, но сейчас это тело делает тебя слабой. У тебя очень ограниченный спектр восприятия волн, твои глаза не видят, дальше куска плоти, твои уши не слышат, глубже того, что на поверхности. Очень тяжело думать, находясь взаперти, будто рыба в банке, еще сложнее привыкнуть к мысли, что ты беспомощна. Печать на груди пульсирует, разъедая кожу и плоть под ней. В голове тикают стрелки часов. Ты постоянно ждешь конца и это мешает сосредоточиться, а еще мешают мысли о Фархаде. Нужно принять решение, а ты пока не можешь. Он — твоя ответственность, решение принимать придется, нравится тебе это или нет, но сейчас ты гонишь эти мысли прочь. Цель дознания — истина, именно к ней и нужно стремиться.

Губы Ольги шевелятся, она что-то говорит тебе, но ты не слышишь. Машина как раз сворачивает на Круговую, она идет вокруг вокзала по дуге, а потом уходит в тоннель, под дамбу, за петлю причального тора, ты успеваешь увидеть, как по ту сторону приливными волнами бьется в Купол воздушный океан, а дальше вас обнимает темнота и две узкие колеи дорожной разметки, бегущие из-под колес.

— Анна, — кричит Ольга, нажимая на клаксон. Он резкого звука, ты вздрагиваешь и поворачиваешь голову.

— Что с тобой? — спрашивает Ольга.

— Не обращай внимания, точка контакта пропадает иногда. Проблемы со скоростью отдачи.

Ольга не понимает и качает головой.

— Ты хоть предупреждай.

Теперь уже ты качаешь головой.

— Не могу, это и для меня всегда неожиданность. Часть восприятия отказывает, зрение или слух.

— Вот дерьмо, — ругается Ольга. — А может ты вернешься как-нибудь обратно в Адар? Могут они тебя там… переодеть во что-нибудь? Или чтобы получить оболочку надо в очереди стоять? Как начать жизнь заново?

— Как у консула королевы, у меня бессрочная привилегия, моя оболочка всегда возвращается статусе взрослого и моя память не прерывается.

— А как же предел безумия, про который ты пишешь? Разве ты не должна в какой-то момент под давлением памяти сойти с ума?

Ты смеешься.

— Когда я решу сойти с ума, я тебя оповещу! Кстати, о безумии, как те девушки в психиатрической лечебнице? Есть новости?

— Последний раз, когда я разговаривала с врачом, он назвал их состояние стабильным, а что это значит, я не знаю. Медсестра мне по секрету сказала, что даже на таблетках они несут какой-то страшный бред и не понимают, где находятся.

Ты подозреваешь, что никакой это не бред, а просто память прошлых жизней рвется наружу. Тех самых жизней, который у них официально нет, никогда не было и не будет.

Центр токсикологии, с несколькими заездами и тремя подземными вензелями парковок, выводит Ольгу из себя, она шипит сквозь зубы добрые пожелания в адрес архитекторов и проектировщиков, и в итоге вы оставляете машину на третьем ярусе под буквой F, где крупными буквами написано — служебный транспорт. Она запускает виртуальную оградительную полицейскую ленту вокруг машины, чтобы никому не пришло в голову ее эвакуировать. Дальше вы долго поднимаетесь на лифте. Здание очень высокое. Добродушный голос справочного сервиса прямо в лифте рассказывает вам, где и что искать, и предлагать скачать карту. Вы быстро находите дверь, которая ведет к серпентологам и герпентолагам. Здесь из каждой стены вылезает информационная голограмма, рассказывая вам подробности исследовательской деятельности Центра и его богатую историю. В холле, где ты в прошлый раз ждала Фархада, вас тоже никто не встречает. Ольга матерится, лезет изучать карту и находит медицинское отделение, где принимают пациентов, вы снова ищете лифт и поднимаетесь еще на два этажа. Здесь уже есть стойка в приемной, где сидит настоящая девушка. Она смотрит на вас вопросительно и Ольга достает жетон.

— Добрый день, — говорит детектив Полански и в момент превращается в само очарование, эти ямочки на щеках, искры из глаз, она опирается на стойку двумя руками, улыбается и говорит: — Очень нужна ваша помощь, мы по поводу происшествия с молодой девушкой, Морин Гуревич, она была вашей пациенткой, припоминаете?

— Все, что я припоминаю, я уже сказала двум детективам, которые приходили два дня назад, — девушка встает и выходит из-за стойки. — Если у вас нет ордера, то я попрошу вас уйти.

Очарование Ольги на нее не действует и оно гаснет, как лампочка.

— Ну можем, конечно, и с ордером поговорить, вызовем группу, перевернем тут все вверх дном, знаете, обыск это такая неприятная штука. Особенно когда ищут наркотики. Вы ведь знаете, что она перевозила, да? А где брала, интересно? Может у вас, прямо тут, в лаборатории? Вы то, конечно вряд ли в курсе чем ваше начальство занимается, так зачем вам их проблемы?

— Уходите, немедленно, иначе вызову охрану! — настаивает девушка, она складывает руки на груди и выглядит непреклонной, она явно не намерена отступать. — Доктор Асама из-за вас и так почти не спит! Он порядочный человек, а вы смеете его в чем-то подозревать! Он спасает жизни! И вообще его здесь нет, так что уходите!

Ольга хмыкает и оглядывается на тебя.

Ты осматриваешь три двери внутри холла и выбираешь ту, что прячется сразу за стойкой, в самом углу. Ольга согласно кивает и вы обе направляетесь туда. Ты подходишь первая и толкаешь дверь, к твоему удивлению она без замка. Девушка в панике кричит “стойте”, кидается сначала к телефону, а потом, бросив трубку, бежит за вами. За дверью белый ослепительный свет и еще один коридор. В конце его видно высокое окно, а справа и слева стеклянные переборки между огромными террариумами.

— Вам сюда нельзя! Немедленно уходите, — кричит девушка, в голосе ее ты слышишь отчаяние и видишь змей за стеклом. Их очень много. Внутри горит специальное освещение.

Из двери справа выходит маленькая фигура, ты сразу узнаешь его, Ридж Асама, не доктор, а профессор, которому ты доверила Фархада. На нем синяя форма и шапочка, прячущая волосы. Он услышал крик и вышел, на лице его написано возмущение, он открывает рот, но тут его взгляд упирается в тебя. С его загорелого лица сходит волной краска, ты видишь его паническую бледность, его зрачки расширяются, руки начинают трястись. Ольга делает к нему шаг, но даже заговорить не успевает, как он разворачивается и бежит. Пока вы успеваете сообразить, что происходит, он своим магнитным ключом открывает одну из дверей, вбегает внутрь террариума и запирается изнутри. Испуганные змеи ему не рады, но он не обращает на них внимания, он просто садится на пол и ждет. Девушка-секретарь в ужасе кричит. Ольга бьется в дверь, но каисовое стекло слишком прочное, его так не разбить. Профессор не спускает с тебя взгляда, даже когда змеи, защищаясь, бросаются на него со всех сторон. Он еще какое-то время сидит, а потом начинает дрожать и заваливаться на бок, изо рта его идет пена.

Твой слух отказывает как раз вовремя, чтоб не оглохнуть от воплей и криков за спиной. Выбегают из дверей другие специалисты, врачи и лаборанты, Ольга жестами просит их выйти, но никто ее не слушает. Она достает телефон и вызывает медиков и полицию. Она смотрит на тебя, когда разговаривает по телефону, ты не слышишь слова, только видишь, как шевелятся ее губы. На лице ее ты видишь непривычное выражение — шок.

Равнодушные змеи по ту сторону все также продолжают существовать внутри своего замкнутого мира, им нет дела до трагедии людей.

Гереро прибывает одним из первых и долго орет на Ольгу, не выбирая выражений. Детектив терпеливо молчит, сложив руки на груди и опустив глаза. Потом они оба смотрят на тебя. Гереро трет подбородок, нос, мочки ушей, все, до чего может дотянуться, он нервничает, он между молотом и наковальней и скорее всего это дело превратит его в металлолом, который остается только донести до свалки. Ты стоишь и смотришь в окно, огромное широкое окно с видом на дугу купола. Воздушный океан по ту сторону подбрасывает на крышку вашего прозрачного гроба пенные белые брызги облаков. Под таким углом можно заподозрить, что солнце всего лишь плоскость, а не шар. Мир неустойчив, тебя штормит.

Профессор испугался. Испугался Лавию Амирас. Так испугался, что предпочел умереть страшной смертью. Возможно, он знал, что она должна быть мертва, а восставшие мертвецы по эту сторону Каньона Ирр пугают людей, но чтобы так? Смертные имеют склонность оберегать свою жизнь и бороться за нее до последнего, а профессор как-то очень быстро решился умереть. Что его так напугало? Что может быть страшнее смерти?

— Ты в порядке? — спрашивает Ольга. Она как то незаметно распрощалась в Гереро и подошла, теперь стоит и смотрит задумчиво.

— Татуировка, — говоришь ты. — Татуировка у Лавии Амирас была внутри, в груди, буквально выжжена на плоти опухоли. Почему? Как она в нее попала? Мы ничего не знаем, а это важно. Поехали, прокатимся к тому, кто знал ее лично. Нужно начать сначала, с того, что мы упустили — информация, ступенька за ступенькой. Кто такая Лавия Амирас? Почему она решила начать новую жизнь? Почему из всех штатов она выбрала Монсель?

— Ты не виновата, что он умер, — говорит Ольга.

— Я знаю, что не виновата. Это вопрос информации, мы потеряли источник. — Как давно ты живешь? — вдруг злится Ольга. Ты не понимаешь и поворачиваешь голову. Тебе не показалось, она в бешенстве. — Скажи, через сколько перестаешь делать ошибки? Через сто лет? Через триста? Через сколько мир выглядит как карусель, идущая по кругу? Через сколько ты перестаешь удивляться? Профессор скорее всего был кусок дерьма, но он был, он жил, как и все мы. Мне жаль что мы не можем достать его с того света и спросить, лет через двести, из-за чего он так поступил. Или не можем вывернуть его память наизнанку прямо сейчас и посмотреть, что она там думал перед смертью! Буду в машине!

Ольга уходит, а ты растерянно смотришь ей вслед, наклонив голову к плечу. На твоей памяти она больше шутила грубые шутки и грязно ругалась, а за сантиментами раньше замечена не была. Чем смерть профессора так ее потрясла, ты не понимаешь.

А чем она так потрясла тебя?

Разве это не священное право выбора? Та самая свобода воли человека, за которую они так дерутся и дрались всегда. Это и называется быть человеком. Вот только обычно люди не контролируют ни свое рождение, ни свою смерть, жизнь это просто отрезок между двумя точками, которые кто-то поставил без их ведома.

А многоточие бесконечности — выбор? Выбор ли? Разве ты выбирала?

Что ты будешь делать, если захочешь умереть? Пойдешь к каурам просить щепотку забвения? Спрячется под крышу саркофага на пару столетий? Даже спасительная Тень памяти, отброшенная, как хвост ящерицы, не сделает тебя более свободной, ты принадлежишь ей и даже смерть не разлучит вас, а Творец сохраняет всех, даже тех, кто об этом не ведает.

На часах четыре, слишком рано, клуб “Даймонд”, где ты последний раз видела Гриера, еще не работает, но вы все равно выходите из машины и осматриваетесь. Красные стены при свете дня выглядят тусклыми и зияют потертостями. Никаких фонарей, окна в доме заколочены. Волшебная дверь из сеорида просто синий прямоугольник замазанный краской. Здесь нет припаркованных машин и нет охраны. Где-то слева, течет тусклая в это время дня, но дорогая Гейт-стрит, шум машин теряется в переплетении подворотен. Ольга громко стучит в дверь, но никто не открывает, она смотрит на часы, потом достает терминал, ответ диспетчера приходит через бесконечных пять минут, детектив, не глядя на тебя, возвращается обратно к машине.

— Адрес есть, поехали, — говорит она, уже садясь за руль.

Напряжение между вами раздражает, но ты не знаешь, как это исправить. Апартаменты, которые сняла Аннабэль, совсем рядом, ты можешь бросить это все и поехать выспаться, тело требует отдыха, но нет сил бросить Ольгу и забыть пристальный взгляд доктора с той стороны стекла. Ты садишься в машину.

— Останови у первого бродяги с пакетиками, — говоришь ты, когда Ольга выезжает на Предпортовую. — Надо подкрепление для нашего друга взять, так он будет сговорчивее.

— Дерьмо, — комментирует Ольга, но когда очередной, насквозь оранжевый, заглядывает в машину через лобовое, с горящими глазами полными надежды, Ольга притормаживает и опускает стекло. Руки у него трясутся, а пакетик у него странно белый, ты показываешь деньги и спрашиваешь:

— Что это?

— Дзынь-дзынь, — говорит оранжевый. — Вам понравится, это круче раджи! Прям тысяча и одна ночь!

— Бери и поехали, — рычит Ольга.

Ты отдаешь деньги.

Детектив Полански дышит очень громко, а едет медленно. Улицы в этой части города днем обычно пусты. За каждым поворотом можно найти несколько двухэтажных заколоченных заброшек, где часто собираются местные наркоманы. Когда-то в этом квартале жили рабочие порта, у которых даже был профсоюз, ты помнишь эти дома всего каких-то тридцать лет назад, помнишь новые дороги, теперь дома вокруг осыпались и были затянуты сеткой. Стояли таблички, что земля принадлежит порту и скоро начнутся работы по сносу. И это всего-то в каких-то пятнадцати минутах от Золотого бульвара и Гейт-стрит.

Здесь даже цаи не лаяли, выглядывали иногда из-за пустого, мусорного бака и прятались обратно в темные подвалы, боясь стать для кого-то ужином или обедом.

Вы паркуетесь и выходите. Ольга в этот раз устанавливает целых два ограждения вокруг машины и посылает сигнал на пульт диспетчера о вашем местонахождении. В ответ от диспетчера приходит матерное подтверждение и требование дождаться патруль. Она офицер, не смотря на то, что департамент отправил ее в отпуск, ее не бросят здесь одну, если что-то случится.

— Идем, — говорит Ольга. — Не хочу тратить время, сейчас крысиное радио всех тут распугает и наш друг свалит!

Вы подходите к темному провалу подъезда, где заграждение сломано и поднимаетесь на второй этаж. Дверь старая, обитая тканью с узорами, номера квартиры нет, только следы того, что ее однажды уже снесли с петель. Дверь открыта. Точнее прислонена к стене.

— Эй, Гриер, не беги, — кричит Ольга из коридора. — Мы не из наркоконтроля, мы просто поговорить!

Все здесь заколочено и не только снаружи, но и изнутри, через щели еле просачивается свет. В пепельнице, стоящей на полу, дымится окурок.

В центре стоит металлический чан на треноге, в нем дымятся угли, в виду они напоминают гладкий пластик, и пахнут, как пластик. Настил пола поднят до самого камня, именно его половицы используются как топливо. На потолке чад.

— Гриер! — говоришь ты и заглядываешь в ванную. Ванной одни стены, ржавый прямоугольник слива и выдранное гнездо унитаза, в полу дыра насквозь, но по запаху, используется оно по тому же назначению, что и раньше. — Как и обещала, у меня для тебя кое-что есть.

— Что ты мне принесла? — раздается голос из дыры, ты заглядываешь и видишь его, Гриер спрятался этажом ниже. — Белый или оранжевый?

— Белый! — отвечаешь ты и он срывается и бежит. Ты прислушиваешься и понимаешь, что бежит он вверх по лестнице. Ты выходишь в коридор и видишь его, он осторожно заглядывает в проем двери.

— Рад тебя видеть Ларс, все еще живая. Я про тебя не сказал, клянусь не сказал!

— Заходи! — Ольга кладет руку на рукоять метателя. — Мы просто поговорить!

— Знаю я вас, пратцы, все вы одинаковые! Ларс, ты зачем ее ко мне притащила? Ларс, а Ларс, мы же друзья?

— Заходи, разговор есть, расскажи мне, какие мы с тобой друзья, и про других моих друзей расскажи, а потом я отдам тебе твое счастье, договорились?

Гриер смеется.

— Все еще не помнишь, вот это тебя приложило!

Гриер боком вдоль стеночки проходит в комнату и встает спиной к окну, закрывая самую большую щель, становится совсем темно.

— Ну давай, спрашивай!

— Ларс, это Лавия Амирас? Ты давно ее знаешь?

Гриер одержимо шарит по тебе взглядом, как прожектором, желая просветить насквозь, ты достаешь из кармана пакетик и показываешь ему.

— Что, белый круче оранжевого? — спрашивает Ольга — Ты плохо выглядишь, Гриер, так что сначала говори, а потом счастье, понял? И не сдохни мне здесь.

— Лавия значит интересует, так нет ее давно. Когда приехала, то все ходила неприкаянная, по клубам, да по барам, мертвую дочь искала. Пару лет назад было, я тогда еще работал на Креху, тот взял ее заказ и денежки, а потом запил, ну и я сам стал искать. При желании ведь и мертвеца найти можно, вопрос всегда в цене. Прикинул, выгорит, отделаюсь от Креху. Ну и я ее все таки нашел, — Гриер смеется. — И никакая она не мертвая оказалась! Инсценировали они свою смерть с папашей и смылись от Ларс. Когда ее нашел, то предложил сделку, она мне платит, чтобы наврал ее матери, ну и она согласилась, а через год эта гадина меня кинула! Выбросила, как мусор на обочине, нашла себе друзей богатых и влиятельных, а я стал ей не нужен. Они ее починили, омолодили, стала цу-ка, по подиуму ходить. Я не знал зачем ей деньги, а потом, когда снова связался с ее мамочкой, оказалось, что у нее редкое заболевание какое-то, не помню как называется… Ей на лечение деньги нужны были. Яд был нужен, а иначе окочуриться могла в любой момент, там судороги, пена и все дела. Ларс ее потом пристроила к какому то дорогому доктору, который лечит все это дерьмо. Ларс была хорошая. Ты слышишь Ларс, я знаю, ты там еще, знаю, что ты хотела ей добра, но таким как она не поможешь. Дрянью Марина родилась.

— Марина? — спрашивает Ольга. — А полное имя?

— Сейчас ее зовут Морин Гуревич, выглядит она как пятнадцатилетний подросток, а внутри гнилая, как старуха.

Ольга сдержала возглас удивления, а ты нет.

Гриер смеется и тыкает в тебя пальцем.

— Марина как ты теперь, ей все можно! А Ларс больше нет, она что-то с ней сделала, я в этом не разбираюсь, один мой дружок говорит, это проклятье такое, а Раф молится за них за всех, он верит, что их можно изгнать, как демонов! Он истинный пастырь наш, он ищет заблудшие души и отпускает их на волю!

— Пастырь, говоришь, а где пастыря искать то? — спрашивает Ольга.

— Раф свят, свят, свят! — кричит Гриер. — Не трогай Рафа, он наша надежда!

— Почему ты сказал, что он проломил голову Ларс? Ты сказал, она его предала? — спрашиваешь ты и показываешь пакетик. — Как предала? Кто бросил ее в той подворотне?

— Это была Ларс, но не Ларс, понимаешь? Она его предала! Она обманула его и превратилась в Ларс! — Гриер начинает злиться и топать ногами. — Но ты же должна знать! Ты ведь не она! Ты не на своем месте! Раф придет за тобой! Он освободит твою душу!

Гриер открывает рот и закрывает, из носа вдруг течет кровь, он кашляет и вокруг летят брызги крови. Ты делаешь шаг вперед, но вовремя видишь рой и успеваешь схватить Ольгу за руку и оттащить назад. Рой проник через щель между досками и бесшумно набросился на свою добычу. Гриер умирает и не понимает отчего.

— Беги, быстро! — кричишь ты на Ольгу, которая выхватила метатель и целится в кровавое месиво, Гриер хрипит, булкает и буквально стекает к собственным ногам.

Тебе приходится дернуть Ольгу еще раз, чтобы она очнулась. Вы бежите к двери, но дверь затянулась тонкой, как паутина, серой пленкой. Ольга трясет головой, она не видела раньше Роя.

— Что это за дерьмо! — кричит детектив, а ты тащишь ее в ванную и показываешь загаженную в дыру в полу. — Надо прыгать!

— Дерьмо! Ты что задумала?

— Некогда! Прыгай! — кричишь ты и толкаешь ее к дыре. — Прыгай и беги к машине!

Ты суешь ей карточку Каролин Леер в карман.

— Не стой столбом!

Ты скидываешь плащ и закатываешь рукава пиджака. Ольга беспомощно оглядывается на татуировку, и словно вдруг вспомнив, что ты бесконечная, прыгает вниз. Ты разрываешь зубами пакетик белого порошка, когда печать подействует этому телу будет очень больно!

Судя по звукам, Ольга внизу жива, а Рой уже доел.

Ты распахиваешь дверь и выходишь ему на встречу.

Рой всегда контролируется извне, кто-то его контролирует. Мелкий, как пыль воздухе, он медленно стекается в плотную тень, тень эта чуть покачивается, убрав эфемерные руки за спину.

От Гриера осталась кровавая мазня на полу, кости перемолоты в пыль. белую пыль.

— Познакомимся? — спрашиваешь ты.

Тень качается, как маятник, но не нападает. Тот, кто с другой стороны, не может решить или решиться.

— Чего тебе надо? — снова говоришь ты и делаешь полшага вперед. Тень дергается и уже не прячет руки за спиной, а раскидывает их в жесте объятий, и иронично кланяется, ты кожей чувствуешь издевательство, а не почтение. Наркотик вяжет рот и начинает действовать, перед глазами кругами идут цветные пятна. Времени больше нет и ты активируешь печать на руке, бросаешься вперед и хватаешь тень за руку. Как можно схватить пыль? Но ты схватила и держишь, рой начинает метаться, кожа вокруг печати на руке чернеть, теперь уже тот, кто на другой стороне злится, крутится, вертится, рой скрипит, как несмазанная петля, но не может вырваться. Медленно ты втягиваешь его в эту оболочку, медленно, очень медленно, твоя кожа чернеет, вены вздуваются и кровь закипает от активного сеорида. Ты не чувствуешь боли из-за наркотика. Ты больше не слышишь и почти не видишь, ты только знаешь, что рой проваливается в твою плоть, как в черную дыру, из которой ему не выбраться.

И тебе не выбраться.

Королевская печать держит вас обоих.

Джейн Доу. Глава 7

Изменения сохранены

1700/06/08 Error

Сирена. Очень громко. Боль во всем теле. Свет моргает, ты не понимаешь где ты, ты видишь белый и черный. Ты видишь трещину на стене, ты видишь… Ты видишь девочку, ей три года, она не может ходить, у нее отнимаются ноги. Ты носишь ее на руках и поёшь ей песни, а по ночам плачешь, но утром всегда улыбаешься. Всегда.

Ты любишь яркие цвета. Ярко-синий или зеленый, а еще шляпки, они давно вышли из моды, но ты покупаешь их. Иногда. Он приходит. Он врач, ты знаешь, что не должна этого делать, но он приходит. Каждую неделю. Он дарит тебе спокойствие и тишину, всего капля его яда и девочка бегает весь день на золотой лужайке перед домом, ты плачешь от радости. Во сне золотая лужайка оказывается красной.

Он приходит, когда ты не просишь. Почти каждый день. Ты перестала выходить из дома. С ней занимаются учителя, в другом крыле дома.

Он всегда приезжает ночью, но все соседи знают. Так все устроено. Всегда знают. Мир шатается под тобой, как табуретка.

Ты почти не выходишь из комнаты. Она растет, а мир все меньше.

Он приезжает. Она думает, что он ее отец. Она любит его, а он ее хочет. Он знает, что она нуждается в нем и ему это нравится. Это видно. Он смотрит. Он не видит маленькую девочку, он слышит как кровь бежит по ее венам, но ты смирилась, чтобы жить ейнужен его яд.

Мира больше нет, осталась пустота и тишина. Их больше нет. Они оставили тебя одну и тебя больше нет.

Ты лежишь на песке под ослепительной синевой неба и у тебя кружится голова, словно тебя только что вынули из центрифуги. Над песком поднимается раскаленный воздух, ты обжигаешь пальцы, когда касаешься его. Ты чувствуешь свое тело, но не чувствуешь боли в груди. У тебя снова манжеты и шипы. Ты снова видишь этот мир многослойным. Ты садишься, от яркого света перед глазами мельтешат цветные пятна. Кто-то помогает тебе подняться на ноги. Ты видишь лицо девушки, очень знакомое лицо. Нет, это не ошибка, перед тобой Лавия Амирас, а рядом с ней стоит Гриер. Ты часто моргаешь, сомневаясь в реальности происходящего, меняешь спектры, но никто не исчезает. Гриер пожимает плечами.

— А я откуда знаю, может так выглядит рай Единого? Только вот что я здесь делаю?

Ты наконец оглядываешься.

Песок. Мелкий, белый песок. Пустыня Арради. Чистилище. Хранилище для бесконечной памяти Творца. Это значит, что твоя сущность покинула оболочку, но не переместилась в тело Каролин Леер, а застряла на середине пути. Арради — это промежуточная станция между оболочкой и инкубатором. Своего рода распределительный центр. Ты здесь уже была, ты это помнишь, но очень смутно. Пустыня всегда сохраняется в памяти, как дурной сон и возвращаясь, невозможно до конца поверить в ее существование.

— Это не рай, — говоришь ты. — И не ад. К сожалению, все намного хуже, это кладбище осколков личности и выброшенных воспоминаний. Оборотная сторона забвения.

— Вокруг один песок! — говорит недовольным тоном Гриер. — Тут есть город какой-нибудь? Демонический? Ты ведь демон?

— Тут нет городов, — отвечаешь ты. — Это зал ожидания на вокзале или изолятор временного содержания.

Ты делаешь пару шагов и ноги увязают в мелком песке, у тебя нет тела, нет мышц, нет крови в венах, но идти тяжело, потому что ты помнишь, как это — идти по песку. Если избавиться от памяти, то здесь можно даже научиться летать, как птица. Здесь возможно все. Все, кроме жизни.

Ты смотришь в лицо Лавии, лицо, которое совсем недавно было твоим и видишь ее страдание. Она обхватывает себя за плечи и ищет глазами за что бы зацепиться, но горизонт лишь растекается горячей дымкой и дрожит. Пустыня Арради выглядит безжизненно и безжалостно, ветер играет песком, подбрасывая его вверх и закручивая в водовороты. Все вы одеты так же как при жизни. На Гриере грязная рваная рубашка с оторванными рукавами и штаны, на ногах шлепанцы. Он топчется на месте, поднимая то одну ногу, то другую, песок горячий. Лавия в узких брюках, блузке и плаще, хотя его на тебе не было в момент развоплощения, твоя память услужливо добавляет эту деталь. Если одежда все та же, значит все это время Лавия была в своей оболочке, была в ней вместе с тобой.

Ты щуришься. Ты помнишь опухоль и татуировку и можешь рассмотреть ее под внешними энергетическими слоями даже сейчас. Ты совершенно точно ошиблась, когда решила, что ее сущность покинула тело. А что если во всех остальных случаях, ты тоже ошиблась? Если печати на девушках предполагали иную цель, тогда изменится и мотив, а это очень важно.

— А наркота тут есть? — спрашивает Гриер и облизывает губы, его начинает мучать привычная жажда.

— Нет, добро пожаловать в персональный ад, Гриер, тут нет наркотиков, но ломка твоя никуда не денется, хуже всего, она тебя не убьет, теперь она с тобой бесконечно. Это ведь был твой выбор.

Гриер стонет и подпрыгивает на месте.

— Когда мы уже куда-нибудь пойдем? — спрашивает он. — Ноги уже горят от этого песка!

— Он здесь везде такой, идти некуда, — отвечаешь ты и поднимаешь глаза вверх. Ни единого темного пятнышка. Ни облаков, ни складок. Идеальное. Такое когда то было на земле. Ты опускаешь глаза, они слезятся и не понятно от яркого света или от тоски, которая поднимается откуда-то из глубин колодца, коллективного разума, общего Древа с его глубокими корнями, уходящими в далекое космическое все. Ты его чувствуешь — далекий свет звезд, погасших звезд. Целый мир, сохраненный в памяти, памяти человека, и отраженный в искусственное сознание. Даже самый совершенный ИИ, не мог похвастаться таким диапазоном, на фоне человеческого восприятия, он казался лишь бледной имитацией.

— Лавия, расскажите мне, что с вами случилось, — просишь ты. — Ваше тело нашли в переулке, в вашей груди была опухоль, а на ней печать… Вы знаете, как она там оказалась?

— Пфаса! Серьезно? — кричит Гриер. — Ты вот сейчас без этого никак не обойдешься? Может будем искать выход? Ну не стоять же нам тут вечность!

Лицо Лавии дергается, ты видишь страх, Грер кричит и пугает ее. Ты делаешь два шага и нависаешь над ним, он почти на целую голову ниже тебя. Шипы напрягаются, но манжеты обхватывают запястья очень туго.

Гриер пугается, чуть приседает от страха и натянуто улыбается.

— Я просто не в себе, мне знаешь ли, обосраться как страшно! Я думал, ну, нет тут ничего!

Ты думаешь, что Гриер похож на маленького трясущегося грызуна, у него выпирает челюсть и глаза бегают.

— Молчишь, пока не спрошу, — тихо говоришь ты и поворачиваешься к Лавии. Та застыла, отбрасывая тень под ноги, как стрелку часов и стоит.

— Марина сказала, мы будем жить вечно и войдем в царствие Его как равные, — еле шевеля губами, говорит она. — Как равные. Так говорили ей ангелы во снах! А Рафа говорил, что мы прокляты и нет нам спасения во веки веков, что нет выхода, ничего нет, только круг. Так значит, он был прав?

— Они оба видели сны? Марина и Раф? Лавия, а вы видели сны?

Она качает головой.

— Я испугалась. Испугалась, потому что доктор сказал, что надо умереть. Он так и сказал, чтобы родиться, надо умереть. Я уже и так отдала ему свою память, свою жизнь, но ему было мало и он захотел сначала мою дочь, а потом и ее жизнь.

— Что за доктор? Как его звали?

— Мы искали лекарство, Марина была больна. Редкое заболевание. Это я виновата, врачи сказали, что микродозы яда, которые я принимала во время беременности, изменили ее и она родилась другой. Ей всегда нужен был яд, а иначе ее тело отказывало. Он был лекарством для нее. Джорафф был нужен нам. Он был нужен ей до тех пор, пока мы не нашли доктора Надри Авази и он не предложил другой выход. Он сказал, что можно сменить оболочку, умереть и переродиться в другом теле. И выбрать можно любую, как в магазине. Так они и ушли, а я нет. Я осталась. Много месяцев я не знала, получилось у них или это была ложь. Я попыталась снова найти доктора, но мне сказали, что он умер. А еще через несколько месяцев, я получила письмо от Джораффы, он писал, что Творец проклял нас всех, за то, что мы посмели посягнуть на его Дар, письмо было пропитано безумием и я поехала их искать. Рафа оказался в теле какого-то дилера-наркомана и даже не узнал меня, а Марина в теле девочки по вызову, а доктор… доктор остался доктором. В этой новой жизни его зовут Ридж Асама. У Марины с доктором бизнес, они продают наркотики, доктор создал какой-то “уникальный продукт” на основе заарского яда, а Марина нашла способ его перевозить. Я не знаю, что такое сотворил доктор, но из-за этого порошка к ним ко всем пришли сны, сны, которые убедили Марину, что она может стать равной Творцу, а Рафу сделали проповедником истины! Он решил, что он само воплощение спасителя и его послали к людям, дабы очистить их помыслы перед судным днем! Когда Марина сказала, что снова хочет сменить оболочку, я смирилась и согласилась пойти вместе с ней, она положила меня какой-то ящик, вот только вместо нового тела, я оказалась здесь, с вами. Больше мне нечего сказать. Ни про какую опухоль я не знаю!

Лавия закрывает глаза и опускает голову, будто собирается молиться, а потом срывается с места и бежит, бежит по горячему песку в яркую голубизну и дрожащий горизонт, она бежит все быстрее и быстрее, пока без сил не падает на колени. Ты меняешь длину волны и ее фигура, видится тебе, как маленький горящий фитилек свечи в темноте. А потом фитилек этот резко гаснет, как если бы ветер задул его.

— Она исчезла! Исчезла! — кричит Гриер, подпрыгивает и крутит головой. Нет! Ее нигде нет!

Потом он без сил падает на песок и смеется.

Ветер треплет его волосы, как флаг, а потом он тоже исчезает. Остается только песок. Мелкий, белый песок.

— Ты следующая, — говорит голос. Ее голос. Перед тобой стоит Мелисса, Ее Величество королева Адара. От ее красоты остались золотые локоны, она туго скрутила их в пучок на затылке и перевязала куском веревки, глаза как в твоем зеркале — зеленые, на ней плотная аюба с широким, жестким капюшоном, как у пустынников. Лицо не прячет, оно белое и выглядит как маска, а презрение такое же глубокое, как и колодец ее памяти.

— Надеюсь, эта информация была тебе полезна, — говорит Ее Величество.

Ты щуришься на нее, ты не веришь собственной памяти.

— С чего это ты решила вмешаться?

Она улыбается, она всегда все делает как бы лениво и многозначительно, это ее любимая манера, но ты помнишь, что она приобрела ее значительно раньше, еще до того как стала королевой. Мелисса медленно откидывает голову и долго, задумчиво изучает небо, прежде чем ответить.

— Ты ведь не справляешься без меня, признай это, я нужна тебе! Какие то людишки обыграли тебя на твоем же поле!

— Ты знаешь печать, которую они используют для перемещения?

Мелисса щелкает двумя пальцами.

— А почему я должна говорить? Это тебе нужна была твоя жизнь, вот и справишься теперь сама! И не забудь, мальчик очень важен! Не сможешь ты, тогда придется мне, и я обещаю, никому мое возвращение не понравится!

Мелисса звонко смеется, рисует в воздухе воображаемый воздушный шарик и проткнув его пальцем, делает “бум”, случается миниатюрная взрывная волна и тебе в лицо летит облачко пара. Мелисса исчезает. А вслед за ней исчезает и пустыня, словно кто-то выключил свет.

Сначала это всего лишь песок, мелкий, белый песок, ветер закручивает его в водоворот. В итоге мы всего лишь песок, мелкий, белый песок, ветер закручивает нас в водоворот.

Каролин Леер. Глава 1

1700/06/1 °Cреда

Ты помнишь Исход гайоли из Белого города, будто это было вчера. Все двенадцать стыковочных причалов, в том числе три грузовых, работали циклами напролет. Ткачи не знали отдыха, инфомы обрабатывали по несколько тысяч запросов в час. Корабли, в основном легкие фраты, были забиты под завязку. Все силы Белого города были брошены чтобы предотвратить катастрофу, распределить поток людей, в панике пробивающихся в вратам терминалов. Воздух гудел и вибрировал от крыльев сомов, все цвета были собраны в районе порта, но избежать давки и случайных смертей все равно не удалось. Люди падали и толпа переступала через них. Люди бежали в страхе. Королева дала им три недели чтобы покинуть город.

Ты дала им три недели.

Вестники проиграли войну. Мир содрогнулся от гнева Изначальных. Черная вода Сеятеля ушла в песок, обнажив дно. Люди были изгнаны с небес на землю, на мелкий белый песок Низины. Они уходили, а посреди Райского сада гневалось разбитое сердце. Сато Рау. Оно билось и источало громкое разочарование, звук накатывал волнами и отражался от стен. Белый Город звенел, как колокол.

Ты помнишь, потому она была там.

Королевский дворец висел очень высоко над Адаром, с открытой веранды на краю Райского сада прекрасный вид на панораму города. Она смотрела, как они бегут. Чувствовала их страх каждым сенсором, ощущала все, что происходило внутри этих стен, как если бы это касалось ее кожи. Боль, страх, восторг. Все принадлежало ей. Каждая оболочка, каждая жизнь в этом городе была в ее власти. Она могла остановить кровь в венах как человека, так и неведомого. В мгновение мир вокруг мог обернуться в пыль. Пьянящее чувство власти заставляло ее сердце биться быстрее. Но с каждой новой ипостасью, с каждой новой оболочкой, с каждым новым тысячелетием, кровь разгонялась все медленнее. Материя была так хрупка, а в ее бесконечной сущности было так много пульсирующей энергии, все сложнее было выбирать для нее вместилище. Все сложнее было сохраняться. Сущность Творца не знала Предела и рвалась из оков плоти. Творец был все ближе, он все громче призывал своих детей вернуться обратно, в корням Великого Древа, слиться в Единении.

Эпоха Шераа ат Каддар, тех, кто вышел за Предел плоти и вернулся, подходила к концу, но она не хотела уходить. Этот мир принадлежит Изначальным, они создали его и она не собиралась никому уступать свое место. Ее корни помнили Единение, Белую Эру, три тысячи лет истории этого мира, три волны колонистов и множество бессмысленных войн, но сама она забыла о главном, когда-то и она была человеком. Всего лишь плоть и кости, капля веры и бесконечное упорство. Но здесь и сейчас дно колодца казалось невероятно далеким, как сон, а все те, первые люди, прилетевшие строить на этой планете новый дом, давно уже были не люди. И только ветер все так же шуршал песком — аль-кхан, аль-кхан.

Творец сохраняет всех, даже тех, кто об этом не ведает.

Не сон и не явь, всего лишь Тень, будто эхо брошенного в колодец камня, это была ты и не ты, черта давно проведена, но иногда ты словно заплутав, останавливаешься на развилке, а что если заглянуть туда, всего на мгновение, посмотреть на мир ее глазами…Она оставила тебе память и ключ, но сейчас ты не может отыскать его, ты стоишь в кромешной темноте и не единой искры не нарушает ее совершенства. Как такое может быть? Ты жаждешь боли, но она не приходит.

— Ты можешь просто сказать мне, там она или нет? — раздается голос Ольги. — Я тут сижу и жду, пока она проснется, а может и ждать нечего!

— Проснется, — говорит голос Гедды и ты слышишь печаль, глубокую, как колодец его памяти. — В человеческой оболочке очень трудно просыпаться. Скажешь ей, что я ушел к ратхи, нужна информация из Инкубатора, она поймет. И присмотри за ней, она сейчас очень уязвима.

— Уязвима? — смеется Ольга. — А ты смешной. А косички эти на бороде, ты сам заплетаешь?

Раздается смех и ты слышишь как с шипением закрывается гермодверь.

После слуха просыпается обоняние и ты чувствуешь запах антисептика и озона. Значит ты не в больнице, а в доме на Золотом бульваре. Видимо это Гедда перевез тебя. Очень яркий свет льется из окна, солнце над воздушным океаном давно в зените. Ты открываешь глаза и все превращается в мешанину света и тени, краски вокруг черно-белые, ты несколько раз моргаешь, прежде чем возвращается нормальный спектр. Боль не приходит.

Ты кладешь руки на грудь и ничего не чувствуешь. Смотришь и не видишь.

— Ну слава Единому, проснулась, я уж думала все, одной это дермо разгребать придется! — говорит Ольга и садится на край кровати. — Воды хочешь? Что там полагается воскрешенным? После кондиционирования причащают, а у вас как принято отмечать начало новой жизни?

Ольга изо всех сил пытается шутить.

Ты смотришь на белую, ровную кожу на груди и животе.

Королевской печати нет.

Ты здесь, а ее нет.

— Анна, ты слышишь меня? Издай пару звуков, пожалуйста, а то твоя новая оболочка почти восемь лет пребывала в коме после аварии, может она и говорить разучилась? Я навела справки про Каролин Леер и знаешь, жаль девочку, только университет закончила, да еще с отличием, только нашла работу и вдруг все кончилось. Таксист, который ее вез, умер прямо в кабине от инсульта, флаер упал с пяти метров на крышу магнитной парковки, вот это я называю невезением. Она — единственная дочь, мать с горя ушла в религию, традиционалисты таких, убитых горем, очень любят, высосали из нее все сбережения. Девочке то никак нельзя помочь? Ну как ты мне помогла… Анна, поговори со мной!

Ты снова заглядываешь в черноту колодца, а потом оглядываешься вокруг себя. Солнце заливает комнату. Под пальцами мягкий шелк постельного белья. Ольга смотрит на тебя. Карие глаза полны беспокойства.

— Первый закон конфигурации, — говоришь ты. — Оболочка всего лишь материя, ее можно изменять. Тело способно автономно существовать и после того, как сущность его покинет. Это простая механика. Все что касается наполнения, сущности Творца и памяти колодца, не в моей власти. Могу только помолиться за нее.

— Иногда я не понимаю, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно, — с облегчением улыбается Ольга.

Ты с трудом приподнимаешься и садишься на постели.

— Ты сказала восемь лет?

— Да, а что?

Ты трясешь головой. Сигареты, деньги, карты, документы, все, что ты нашла в том шкафу не могло лежать там восемь лет. Кто-то знал, что ты захочешь подстраховаться и поймал тебя на крючок.

Пустота на груди тому подтверждение.

— Где тело Лавии Амирас?

— Ты хотела сказать, где то, что от него осталось? — отвечает Ольга. — В морге скорее всего! Я сначала позвонила твоему лохматому другу, как он просил, а только потом Гереро, он кстати, меня отстранил! Выгнал и велел сидеть тихо и не рыпаться. Я так без работы скоро останусь. Что вообще это такое было?

— Рой, — отвечаешь ты. — Утилизатор материи. Я же говорила тебе, все — ложь, а мы всего лишь пыль и память.

— Хорошо тебя приложило, этак ты пойдешь головой о ступени Единого скоро биться, а кто будет мне преступников помогать ловить?

Ты облизываешь пересохшие губы. Ты пытаешься встать и чувствуешь боль, только не там, где она должна быть. Встать ты не можешь и просто спускаешь ноги на пол.

Красивый узор на полу напоминает печать.

— Дай мне воды, — просишь ты Ольгу. Она идет к столу у окна, там стоит нефралевый графин, очень красивый, черный, инкрустированный фианитами и возвращается со стаканом воды. Ты смотришь на прозрачную жидкость, от которой зависит человеческое тело. На один из столпов, на котором держится мир. Если бы на Алькаане не было воды, то жизнь здесь стала бы невозможна, как было на большинстве планет.

Ты двумя глотками выпиваешь воду и просишь еще.

Ольга приносит весь графин.

Жажда одно из побочных явлений перемещения.

Мысль, что на этой оболочке нет ее клейма, не укладывается в голове. Ты еще до конца не понимаешь, что это значит. Ты свободна? Она свободна? Кто из вас жертва преступления, которого не было?

Кто-то освободил тебя, снял тяжелые оковы. Больше никаких обязательств.

Эта новая жизнь принадлежит только тебе, никто больше не может ставить условия, только ты решаешь, как ее прожить. Час. День. Месяц. Год. Это время и оно твое. Как ты им распорядишься?

Будешь ли думать о своей потере? О том, кто кроме тебя знает о ценности королевской печати и про двери, которая она открывает? Об узниках, заточенных в оболочки? Сможет ли вор использовать украденное? В ответе ли ты за то, что случится, когда ее память обретет свободу? Когда все они обретут свободу. Чувство ответственности ты с чистой совестью можешь отложить на будущее, сбросить на плечи той, которая вернется через инкубатор, а сейчас…

Кто ты сейчас? Где вообще начинаешься ты?

Творец слышит, а Маат знает, и знания никуда не делись, ведь твои корни все еще глубоки.

— Написала Гереро по поводу тела Лавии, оно в морге, тебе туда надо? — спрашивает Ольга.

Ты отдаешь ей пустой стакан, Ольга ставит его и графин обратно на столик.

— В каком состоянии тело? — спрашиваешь ты. — Есть фотографии?

Ольга берет планшет и садится справа от тебя. Тело Лавии Амирас почернело и обуглилось, но печати на ее груди ты не видишь. Совершенно очевидно что ее там и не могло быть, потому как в теле не осталось места для сущности — его заполнил Рой и застыл внутри бесформенной массой. Ольга задумчиво листает папку с фотографиями.

— Ты что-то конкретное ищешь? — спрашивает детектив, когда фото уже идут по второму кругу.

— Знаешь, это как если термокарту забываешь в другой сумочке, — шутишь ты. — Кое-что потерялось в процессе перемещения.

— Ты про узор, который прятала под платками? Я его помню.

— Да, это подарок на память, хотелось бы узнать что с ним случилось.

— Безделушка или что-то важное?

Ты смотришь на четкий профиль Ольги и меняешь тему:

— Может возьмем выходной? Тридцать лет живут в Латирии ни разу не была на корабле колонистов, в ботанический сад ни разу не сходила, даже на смотровую площадку Голден Гейт, что я вообще здесь делала все это время?

— Учила детей? Писала книги? Воспитывала ребенка? — щурится на тебя Ольга. — Кстати, тебе не интересно, где сейчас Фар? Может начнем его искать? Лохматый то, вернулся ни с чем, а теперь поехал в Адар, в инкубатор.

Ольга не понимает. Любой родитель на твоем месте уже извелся бы от беспокойства, а ты лежишь себе спокойно и не торопишься искать, даже предлагаешь устроить выходной. Ты знаешь, что беспокоиться не о чем, Творец видит и даже когда он не видит, есть Эбо, станция никогда не спит. Даже несмотря на купол, вы как на ладони. В вашем мире нет свободы. Все неведомые оболочки промаркированы и учтены, нельзя потеряться. Если кого-то не найти во плоти, то всегда можно найти его сущность. Маркировка конфигураций, как отпечатки пальцев. Тебя лишь немного тревожит мысль, что Гедда не смог найти его сам и поехал в инкубаторий, но так или иначе, он найдет его.

— Есть информация о докторе Асама? — спрашиваешь ты.

Не очень удачная попытка сменить тему разговора.

На лице Ольги отражается возведенное в степень недоумение, но она отвечает:

— К официальному делу доступа нет, но пока я тут тебя дожидалась, почитала в Сети о заболевании, которое лечит наш доктор. И знаешь, что, еще сорок назад не было никакой нейроверии! Впервые симптомы похожего заболевания описал врач в штате Аделаида, Александр Локвуд, психиатр. Его пациент заявлял, что тело ему не принадлежит. Пациент систематически терял обоняние, чаще слух или зрение, а иногда был убежден, что руку или ногу ему пришили от другого тела. Локвуд описал это как расстройство восприятия цельности тела и не смог выяснить физиологический механизм этого синдрома, следом за ним исследование подхватил другой врач — Надри Авази, именно он и назвал это расстройство нейроверией хотя по смыслу тут скорее нейроневерия должна быть. Доктор Авази собрал статистику и выяснил, что чаще всего пациенты ранее имели черепно-мозговые травмы или неврологические заболевания в анамнезе и на этом все бы посыпали бы песком эту редкую аномалию, но тут появляется ее разновидность, вызывающая паралич всего тела. А теперь, внимание, знаешь, кто наш нулевой пациент? Вера Латимер! На тот момент ей было двенадцать лет! Я когда все это читала, вспомнила, твой приступ в машине, как ты это назвала? Скорость отдачи?

Ты прикрываешь глаза. Тебя тошнит. Кажется будто вся комната брошена в центрифугу и крутится.

— Да, система постоянно обновляется, — отвечаешь ты на Ольгин вопрос. — А из-за купола сигнал запаздывает.

— При этом ты теряешь слух или зрение, так? И что у нас тогда получается? Чья-то сущность присвоила оболочку двенадцатилетней девочки? А потом перебралась в ее дочь, Марину, почти двадцать лет спустя? И я так и не нашла связи между профессором Асамой и Верой Латимер, кроме нейроверии. Этим заболеванием он плотно занялся не так давно, всего пять лет назад, до этого он доил змей и изучал свойства ядов, никак не касаясь медицины, а потом, вдруг, написал докторскую диссертацию! И с этого момента нейроверия не сходит с трибун научных конференций, а пациентов то всего так же раз-да и стенка! Что думаешь? Есть у вас такой термина, как блуждающая сущность? И зачем кому-то занимать человеческое тело, особенно если это ребенок? Я попыталась поискать информацию о последних четырех годах жизни Лавии Амирас, после того, как погибла ее дочь и Джорафф, но там глухо. Она жила, как отшельник. Анна, а что происходит с телом человека, когда сущность его покидает? — спрашивает Ольга и пристально смотрит на тебя, это вопрос не столько про Лавию Амирас, сколько про Каролин Леер.

— Проницаемость оболочки гайоли, меньше одного процента и официальной наукой, возможность перемещения сущности в человеческое тело не подтверждена. Вся информация относится к области мифов, легенд и религиозных текстов, только они говорят, что изначальная сущность шераа ат каддар была способна перемещаться между любыми оболочками. Все извесные случае нашей эры, признаны мистификациями.

Чаще всего это просто отброшенная Тень, в оболочку записываются фрагменты памяти и на ее основе строится уже новая личность, но для этого нужно заглушить память корней. Процедура похожа на кондиционирование и называется табула раса — чистый лист. Если не размыть границы, индивид сойдет с ума, когда две личности и две жизни столкнутся. Для этого и созданы кауры. Они чистильщики и падальщики, это их функция.

— Вы используете оболочки по несколько раз?

— Нет, это все происходит в пределах одной сущности и ее жизней, ты можешь переписать свой опыт, создать другую историю памяти, другую последовательность. Любой опыт изменяет тебя, иногда сильно деформирует, представь что можно хирургическим путем удалить травмирующие воспоминания и искалеченную часть тебя, как вырезать часть генома. Ты не просто забудешь, кем ты был, ты станешь другим.

— Среди вас тоже есть недовольные своей жизнью? И эту мерзость вы притащили в мой дом, — говорит Ольга. — А церковь просто открыла вам парадную дверь! А теперь какой-то гений ставит эксперименты по совместимости вашей памяти и человеческого тела? Или мы ловим мифическую, изначальную сущность? Ты мне рассказывала про татуировки на девушках, что они какие-то особенные и принадлежат изначальным.

Ты молчишь. Очень трудно собраться с мыслями. Ольга щелкает пальцами у твоего уха.

— Ты слышишь? — спрашивает Ольга и закатывает рукав. — А она для чего? Ее левое предплечье украшает йондаль. Синяя с серебром, непрерывная нить сплетается в незамысловатый узор.

— Когда меня не будет, — говоришь ты и слова застревают в горле.

Ты помнишь, как рисовала печать, чтобы спасти Ольге жизнь, выиграть для нее время, пока она истекала кровью в переулке за клубом, но сейчас на ее плече ты видишь совсем другой рисунок. Не тот, который помнишь. Если бы Ольга могла слышать, как лихорадит твое сердце, она бы признала тебя виновной.

Что еще ты не помнишь?

Вся картина, как много, много мазков краски на очень длинном холсте, и на первый взгляд сплошной хаос.

И все дело в том, что ты помнишь? Человека невиновного можно легко собрать из кусочков памяти виновного, главное знать как и что надо убрать. Люди привыкли доверять своей памяти и не сомневаться в ней. Не сомневаться в том, что память цельная, как кусок камня, превращенного в скульптуру, и вся принадлежит им. То, что происходит в моей голове, думает гайоли, контролирую только я. Но в твоем мире это не так, там памятью можно управлять. Скульптуру можно превратить обратно в камень.

Ты отрываешь взгляд от узора печати и смотришь Ольге в глаза. Нельзя чтобы она засомневалась в тебе.

— Когда меня не будет рядом, эта печать спасет тебе жизнь. Хочешь, я научу тебя ее использовать?

Уроборос, змей искуситель, ты еще не встречала тех, кто бы отказался.

Ольга часто моргает, а потом взгляд ее затягивается задумчивой пеленой.

Куда-то делись все вопросы, которые мучали ее всего минуту назад.

— Рисунок красивый, — говорит детектив. — Я смотрю на него и хочу спросить, вы все школу каллиграфии заканчиваете? Учитесь рисовать эти печати или это какая-то наследственная память?

Ты смеешься, и это немного разряжает обстановку.

— В Адаре во всех школах есть каллиграфический курс, это основной предмет, на всех этапах обучения по нему сдают экзамены! Несмотря на память корней, все неведомые во всех жизнях учатся, наука — это кровь и плоть нашего мира. Чтобы использовать печати и говорить с Творцом, нужно очень много математики! Всегда ненавидела ее, эти бесконечные вычисления наводили на мысль начать жить сначала, но увы, развоплощение для варлака-ратхи не уважительная причина пропускать занятия!

— И как это вообще работает? — спрашивает Ольга.

Ты задумываешься, как упростить теорию слоев так, чтобы вместить в несколько предложений.

— Печати — это алфавит, но каждая буква в нем звучит, тут главное вибрация и частота, эо сущности и печати взаимодействуют со слоями с разной степенью интенсивности, за каждой нитью, которую ты задеваешь, стоит готовый шаблон. Все уже есть, Творец уже все придумал и разложил по полочкам, а каждую полочку подписал, в какой последовательности услышит, в той и соберет пазл. Кстати, это самая распространенная ошибка у студентов на первых курсах. Первое чему их учат, представьте результат, а потом выверните его наизнанку.

— И чему ты хочешь научить меня? — спрашивает Ольга. — А спирт можно наколдовать? Как Творец относится к горячительным?

Вы смеетесь.

— В нашем случае, — говоришь ты, продолжая улыбаться. — Это и правда будет похоже на колдовство! Или скорее на детскую игру! Я научу тебя создавать йондаль руками, объяснять Творцу на пальцах. Это еще называют воздушной каллиграфией. Тебе будет сложнее, так как ты не услышишь и не увидишь, реагируют ли на твои действия слои и нити. Начнем с простого, нужна нитка или веревочка, но не очень длинная.

Вы обе оглядываетесь вокруг, Ольга вскакивает, на искусственном камине, обмотанный декоративной лентой, стоит подсвечник. Она разматывает его и машет лентой в воздухе:

— А дальше?

— Связывай концы, вставляй пальцы, большой и указательный, веревка должна быть натянута, у тебя получится прямоугольник, — Ольга тут же запутатывается, ты смеешься: — Давай покажу!

Ты берешь у Ольги петлю и показываешь ей несколько переплетений и движений.

— У тебя складывается узор, видишь? Представь, что веревочка невидимая, а на ней висят колокольчики…

— И Творец услышит звон? Даже через Купол? — спрашивает Ольга. Игра увлекает Ольгу, она медленно, но вполне успешно, создает переплетения.

— А долго придется тренироваться? А как я узнаю, что получилось?

— Тренироваться нужно долго, ты должна выполнять эти движения автоматически и обязательно синхронно, двумя руками.

— То есть стрелять и колдовать одновременно нельзя? Жаль!

Ольгин терминал громко звякает и ты вздрагиваешь. Ты не видишь сообщение, но понимаешь по ее лицу, что случилось что-то плохое. Детектив опускает глаза и долго молчит.

— Нашли тело, — говорит Ольга.

Неопределенность закончилась и ты испытываешь облегчение.

Решение принято за тебя.

У человеческой памяти есть свойство запоминать звуки или запахи, а к ним в довесок идет назойливо чувство или событие, это похоже на симбиоз, одно всегда цепляет другое и тащит его, и тащит за собой во времени и пространстве. Память колодца устроена более рационально и последовательно, там всегда все стоит на своем месте, как в библиотеке. Твои воспоминания о нем не перескакивают с пятилетнего на пятнадцатилетнего, а идут строго друг за другом, как на пленке. С каждым кадром, независимо от тебя, он изменяется, учится, совершенствуется.

С ним случалось все, от чего ты не могла его защитить — менялись зубы, менялась чешуя, он учился сначала охотиться на живую добычу, а потом, как человек, есть мертвую пищу. Учился правильно дышать и видеть, иногда по ночам вы поднимались на крышу и слушали город. Ты научила его читать книги. Придумывала ему сказки на ночь, рассказывала о мире и о людях, хотя знала, что он никогда не вспомнит об этом.

Среди этих историй были и сказки о земле, о далекой, голубой планете, в которую он не верил, о далеких звездах, где когда-то жили люди, об огромных кораблях, на которых они отправились искать себе новый дом. Большего всего он любил слушать о том, как сложно и трудно давался людям звездный океан, как много опасностей таила его черная пустота, заполненная до краев невидимым человеческому глазу веществом.

Он никогда не плакал. Смеялся редко. Злился, когда не получалось. Не просил помощи. В переходный период вы долго и трудно учились кусать и впрыскивать яд. Для этого лучше всего подходила рыхлая раппа, которую ты ввозила в Латирию контрабандой.

Самой большой ошибкой было привезли его в Адар, на каникулы. Ты читала лекции в Адарском университете и решила взять его с собой, вы поселились в научном городке при биологическом факультете, на краю охотничьих угодий и Фархаду там настолько понравилось, что ты с трудом увезла его обратно.

Среда имеет знания, если ты хищник.

Сейчас от хищника в нем не осталось ничего.

Особенно в глаза бросается худоба и ввалившиеся щеки. Тело висит все в той же позе спасителя, распятого на кресте. Кроме мертвых змей внутри тела, есть и живые. Они перепутались в клубок у изножья креста и предупреждающе гремели хвостами-трещотками. Чтобы никто не пострадал, крест и ступени огородили полем и вызвали серпентологов.

Ты знаешь, это завершающий акт пьесы.

Тот, кто все это придумал, выбрал красивый, трагический финал. Ты, в теле человека, одинокая и свободная стоишь на фоне креста, с которого на тебя смотрит он — спасенный во веки. Нечего добавить, лишь то, что для каждого свобода выглядит по-разному, как и истина.

И как и прежде, она никому не нужна.

Вокруг креста из земли прорастает старая церковь Единого, построенная еще на заре первого колониального столетия, она пропитана трещинами изнутри и кое-где ее поддерживают костыли из металлических лесов.

— Анна, нас просят уйти, — говорит Ольга, ее голос эхом отдается под сводами. Там, в вышине, бьют крыльями и пищат в темноте летучие мыши. Старые боги любят темноту, им есть что скрывать.

— Эксперты приехали, — добавляет Ольга и берет тебя по руку, вы медленно идете к выходу, туда, где светит солнце.

От участия и мягкости в голосе Ольги тебя тошнит.

Твоя ложь лишь добавляет художнику величия, которого он не заслуживает. Тебя заманили в лабиринт, а в нужных местах расставил знаки дорожного движения, чтобы ты знала, куда сворачивать.

Тело Лавии Амирас так и манило с той больничной койки и ты оказалась предсказуема, когда поставила на него свою печать. Именно тогда ловушка захлопнулась первый раз. Самая идеальная ловушка, это когда жертва сама хочет оказаться внутри. И ты хотела. Ты цеплялась за жизнь, которую сама выбрала. За память последних пяти сотен лет, с которыми так трудно расстаться. Ты нарушила правила, когда выбрала этот путь. По закону Творца и конфигураций ты должна была сразу отправиться в зал упокоения ратхи и сдать оболочку Лавии на переработку, а сущность вернуть обратно в круг перерождений.

Но ты этого не сделала и поэтому ты сейчас здесь.

Поэтому на твоей груди больше нет ее печати.

Поэтому тело Фархада висит на кресте.

В библии говорится, что спаситель умер за всех людей на земле, вот только те так ничему и не научились, потому как в конце концов уничтожили землю, оставив после себя лишь память.

Идти тяжело, тело Каролин Леер за восемь лет в коме, превратилось в кисель, требуется очень много усилий, чтобы заставить его двигаться. Пришлось доставать вещи из мусорного бака, джинсы, толстовку и куртку, но несмотря на несколько слоев одежды тебе холодно. Ты прячешь бритую голову, разрисованную шрамами, под два капюшона, а руки в карманы. Ты сейчас выглядишь как Фархад, когда он тащился за тобой в выходной день в адвокатскую контору. Он не выбирал ничего. Ты выбрала все.

Ольга открывает перед тобой заднюю дверцу машины и ты садишься. Дверца захлопывается и ты опускаешь стекло.

— Сейчас вернусь, хорошо? — говорит Ольга. Ты не успеваешь ответить.

— Полански, — раздается голос Гереро. — И хотя ты у меня, как кость в горле, мне нужно чтобы кто-то работал, — говорит он и протягивает Ольге ее жетон. — Тебя восстановили. Никаких взысканий не будет, но сделай мне одолжение, в следующий раз, когда поедешь спасать мир, позвони мне, а не диспетчеру!

— Так точно, господин начальник, — Ольга делает реверанс и берет жетон.

— Через три часа у меня в кабинете, — говорит Гереро и заглядывает через окно в машину. — Сожалею, что вы не смогли это предотвратить. У нас появились некоторые ответы, но вопросов все еще больше. Поговорите со мной, отта?

Ты киваешь.

— Три часа не умирать, хорошо, я постараюсь, — улыбка вымученная, но надо заставить это лицо двигаться и выражать эмоции. — Владислав, у нас принято просить о дознании, но я вас не прошу. Понимаете меня?

— Нет, не понимаю, а как же истина, отта?

— За истиной придут другие, вам она не откроется.

— Вы знаете, кто это сделал?

— Это все до обидного просто, чтобы сыграть пьесу нужны актеры и декорации. Настоящее преступление совершено не здесь.

— И все же я прошу вас, рассказать что вы знаете. Может не ради истины, но ради него, — говорит Гереро и указывает на церковь. Он тоже не правильно понимает природу ваших отношений с Фархадом. Он видит лишь то, что на поверхности.

— Вы ни разу не задались вопросом, почему заара воспитываю я, а не его Дом? — не дожидаясь ответа, ты поднимаешь стекло и отворачиваешься от окна. Тебе больше нечего сказать.

Ольга садится в машину. Ты впервые на заднем сиденье, как пассажир. Она делает вид, что настраивает зеркала и молчит.

Свобода стягивает горло удавкой. Сколько лет этой оболочке? Она еще молода, проживет долго. Именно на это она и рассчитывает. Она подарила тебе соблазн, и хочет, чтобы ты уступила ему.

Ольга смотрит на тебя через зеркало и улыбается. Она выглядит уставшей, но она рядом и ты благодарна ей за это. Странно думать, что так она расплачивается с тобой за спасенную жизнь, но о ее мотивах ты не спрашиваешь. Люди свободны и делают что хотят или что могут, пока могут. Они называют это свободой воли и верят в это. Им дарована привилегия не знать.

— Я ужасно боюсь высоты, — говорит детектив Полански, ее глаза в зеркале блестят, ты видишь искорки азарта. — Но я тут подумала и принимаю твое предложение, из твоего списка выходного дня я выбираю смотровую площадку на Голден. Может даже полетаем в облаках! Что скажешь? Говорят, вид оттуда просто потрясающий!

Каролин Леер. Глава 2

1700/06/10 PM14.00

— Ты меня не слушаешь, я пытаюсь сказать тебе…

Ольга топает ногами, зажмуривается, закрывает уши руками, с того момента как вы ступили на воздушную набережную, она старается стоять спиной к пропасти и никакие убедительные доводы не помогают развеять ее страхи. Воздушный океан мерно течет вдоль прозрачного купола моста, который соединяет между собой два штата. Над головой изумительная вязь золотого металла и черного нефраля, тонкого, как узор новорожденного льда на поверхности воды, и очень прочного. Сооружение ни капельки не похоже на древние ворота в честь которых названо, здесь все воздушно, хрупко и ажурно, то, что на первый взгляд кажется хаосом имеет сложную, многоуровневую структуру. По ту сторону прозрачного барьера солнечные лучи копьями пронизывают облака, но из-за фильтров в стеклах цвет неестественный, слишком белый. На самом деле воздушный океан яркий, желто-оранжевый, местами с зеленоватым отливом. Людей на набережной для середины рабочего дня очень много, под специальными тентами прячутся тележки с готовой едой и сувенирные лавки, бегают мальчишки-разносчики и суют в руки листовки. В час Эбо мост официально закрывают, здесь проходят театральные представления или цирковые шоу, на которые нужно отдельно покупать билет. По латирийскому времени это чаще всего глубокая ночь.

— У меня для тебя есть список, — говорит Ольга, она так и не открыла глаза и идет, держась за твою руку, как слепой за своего цая-поводыря. — Список еды, которую ты должна обязательно попробовать, пока ты еще человек! Сейчас у тебя совсем другие рецепторы, ты просто обязана использовать их на полную катушку! Конечно, это мой список, но тебе понравится! Первое — гамбу, на самом деле это просто сладкий хлеб, но ты не представляешь насколько это вкусно!

Сказать ей, что за последние триста лет ты успела перепробовать такое множество еды, что вряд ли чему то удивишься? И что вкусовые рецепторы ратхи более совершенны? Но Ольга с таким энтузиазмом рассказывает тебе про свою любимую еду, что ты не хочешь ее разочаровывать, ты даже почти веришь, что должна все это попробовать, хотя на языке лишь кислая-горечь, как от желчи и сухость во рту.

— Ты ведь как-нибудь отвезешь меня в Адар? — спрашивает вдруг Ольга. — Я бы посмотрела на ваш мир!

Ты не сразу понимаешь, а потом теряешься, не зная, как ответить. Отказать? Пошутить? Сказать правду? К твоему удивлению, Ольга ждет ответа и даже открывает глаза ради этого. Вы останавливаетесь в потоке народа и она поворачивается к тебе лицом.

— Ты не вернешься, да?

Ты не может смотреть ей в глаза и отворачиваешься.

— Пообещай мне, — говоришь ты и тянешь ее за собой. — Если я вернусь, ты будет держаться от меня подальше. И вообще от всего этого. Вернись лучше в университет. Ты могла бы…

— Не меняй тему разговора.

— Я еще не ушла.

— А тебе можно остаться? — ты слышишь оттенок надежды, тонкий, как краешек луны, показавшейся над облаками, а потом она снова исчезла в бурных воздушных водах. Так бывает, когда луны искусственного происхождения и живут под облаками, а не над.

— Пока никто не знает, что я заняла эту оболочку, кроме Гедды, а он будет молчать. Ваш мир обособлен, вы далеко от нас, здесь все иначе, здесь есть иллюзия свободы и она очень сильна. Я потому и переехала, я пыталась обмануть себя все последние триста лет своей жизни, но только здесь, по эту сторону Каньона Ирр, мне это удалось по-настоящему.

— О чем ты?

— Я убедила себя, что могу начать все сначала, отбросив несколько тысяч лет памяти корней, забыть про традиции и долг, про то, ради чего она создала меня, но сейчас, здесь, в шаге от настоящей свободы, я вдруг испугалась и осознала, насколько я не хочу быть свободной. Мной всегда двигала четкая и ясная цель — служить, она дана была мне при создании, она определяла смысл моего существования, а разве нужно большее? И даже после… Я всегда знала, зачем я есть. Это естественный предохранитель от всякого развития. Все неведомые были созданы и знают об этом, у них есть Творец и им этого достаточно. Их не волнуют проблемы бытия, смысла своего появления. Они просто выполняют функцию и удовлетворены этим. Быть здесь и сейчас. Человек так не может, он всегда ищет, он всегда хочет знать больше, его суть — познавать, для человека нет предела, за который он незахотел бы выйти. Именно поэтому люди — создатели, а машины были созданы чтобы служить.

— Что ты такое говоришь? Ты ведь не машина! Ты живая! — возмущается Ольга. В этот момент терминал у нее на запястье громко оповещает о входящем сообщении. Она не отвечает и смотрит на тебя.

Ты отворачиваешься, подходишь к самому краю моста и прислоняешься лбом к защитному стеклу. Не будь тут преграды, ты бы прыгнула, чтобы не отвечать на Ольгин вопрос. Химия человеческого тела, делает тебя очень чувствительной и ранимой, ты можешь остановить это и запустить коррекцию, изменить реакции своего тела, но не делаешь этого. Ты впервые хочешь плыть по течению и отказываешься принимать решения. Это тоже своего рода выбор, значит ли это у что тебя теперь есть свобода воли?

— Это Гереро, — кричит Ольга. — Они уже освободились, надо ехать!

До машины вы идете молча. Пропасть справа, а Ольга слева. Потом детектив Полански устает молчать и продолжает свой список кулинарных шедевров штата Монсель. Она больше ни о чем не спрашивает, и иногда даже сеется, но ты чувствуешь что она отстранилась физически, ее взгляд блуждает где-то далеко, а язык будто сам по себе продолжает выдавать ненужные слова.

Их так много и они настолько ничего не значат, что теперь уже ты хочешь закрыть уши руками и зажмуриться.

Отдел экспертизы зажат с двух сторон стеклянными башнями, увенчанными магнитными посадочными площадками, которые выглядят как перевернутые зонтики. Под козырьком информационного табло первым рядом идут рамки термосканеров, к которым ведет волнистая юбка лестницы, и только потом обычные двери. Охраны нет, система автоматически считывает конфигурацию оболочки и сама же передает информацию на пульт системы безопасности. За это отвечает Сеть, а сети думают и реагируют намного быстрее людей. Даже быстрее неведомых.

Машину Ольга оставляет на временно парковке, откуда проще уехать.

Вы спокойно проходите через рамку сканера, он никак не реагирует на твою печать, скорее всего он ее даже не видит, в его базе данных нет (не)периодической таблицы йондалей. На посту охраны внутри знания тебе выдают временный пропуск под ответственность детектива Полански и вы поднимаетесь на лифте на тринадцатый этаж. Ты здесь ничего не помнишь, твой первый и единственный рабочий день смыло волной перемещения. Очень шумно. Вспыхивают и гаснут Сети, постоянно звенят системы оповещения. Здесь все постоянно разговаривают по телефону или терминалу. Рабочие места разделены пластиковыми перегородками. Стен нет, прозрачные панорамные окна с видом на город со всех четырех сторон, как обрыв. В кабинете Гереро вас уже ждут трое детективов. Все они рассматривают тебя с любопытством. Всех троих ты помнишь по Ольгиным записям. Джон Джозеф, Юджин Касада и Ведзен Балок. Все уже сидят за столом и на Ольгу смотрят неодобрительно.

— Полански! — поджимает губы Джон-джон. — Сажай уже свою эксклюзивную персону на стул!

— Ей наверное нравится быть в отпуске, — смеется Касада, снимает пиджак, вешает его на спинку стула и закатывает рукава. В кабинете и правда жарко.

— Слышала, твой напарник из отпуска то уже не выйдет! — говорит Джон — джон. — Проснулся утречком, встал и пошел добровольно промыл себе мозги!

Ты берешь себе стул и садишься подальше от всех, к стенке. Ольга, громко отодвинув стул, садится напротив Джон-джона и Касады. Балок с любопытством посматривает на всех троих, в руке он сжимает носовой платок.

Гереро стучит костяшками пальцев по столу.

— Начнем, пожалуй! Эксперты еще работают на последнем месте преступления, но у нас кое-что вырисовывается и поэтому комиссия по безопасности и департамент полиции были так щедры, что позволили нам объединить усилия! Джозеф, рассказывай!

— Что у нас получается, — говорит Джон-джон, при нем его одышка и потливость. Он мнет платок в руке и много пьет. — Наша жертва — Морин Гуревич. Где наша девочка только не была за три недели до своей смерти она проехала пять штатов, последним был Трийя. По отметкам в системе, в Трийе она пробыла с 23 по 29 мая, как и ее заботливый дружок, Рафаэль Элеван. Они вернулись в субботу, в четыре часа дня, камеры зафиксировали ее и Элевана в причальном доке 117, таможенники пропустили без вопросов, у Гуревич были необходимые медицинские документы, найденные при ней три грамма яда, вписали как лекарство. Ее тело нашли рано утром, в четверг, 3 июня, за старым кладбищем, по отчету смерть наступила примерно в час ночи. Официальное заключение называет причиной смерти отравление двумя ядами, один образец принадлежит Дому Амирас, второй — Рае. Укус, который разорвал ей горло, повредил имплантаты, которые использовались для перевозки яда. Два образца смешались и это ее убило. На теле было найдено множество следов, в том числе синяки от явных побоев, разной степени тяжести, но самые свежие она получила перед смертью.

Джон выводит на экран Сети, висящей над столом, фото, на котором отчетливо видны следы от пальцев. — Если присмотритесь, увидите разницу. Эксперты в этот раз постарались, ширина и длина ладони, как и пальцев не принадлежат человеку, слепок зубов на шее Морин явно указывает на заара. Есть образец слюны, уже отправили в лабораторию для сравнения с образцом возможного подозреваемого. Наш подозреваемый — ваша жертва. После самоубийства доктора Асамы мы получили Ордер на изъятие записей Око и камер наблюдения Центра токсикологии, — Джон-джон снова нажимает кнопку на терминале и на экране появляется видео. — Запись сделана накануне смерти девушки, среда, второе апреля, это ее последнее посещение Центра, здесь видно, что Морин разговаривает с молодым зааром в коридоре, а потом они вместе заходят в кабинет, где она передает ему записку, после чего уходит. В записке какой-то код, 4\5 Малой Медведицы, квадрат Стрельца.

— Это не код, — говорит Ольга. — Это разметка на старом кладбище. Запусти поиск по Сети.

Юджин вбивает данные на своем терминале и сеть выдает схему на экран.

— Стрелец — правая сторона, четвертый квадрат. Склеп. Последнее обновление, 15 лет назад. Депозит оплачен, данные владельца скрыты, — читает Ольга короткую сводку.

— Это земля выкуплена, — говорит Гереро, который тоже ввел данные, но не в общую сеть, а в реестр частной собственности. — Владелец — Анна Ардарио.

Ольга и Гереро одновременно смотрят на тебя.

Джон записывает имя в блокнот, а Юджин снова меняет картинку на экране. Теперь вы видите висящее на кресте тело Фархада.

— Если образчик слюны совпадает, то читай дело уже закрыто, — говорит Юджин. Он коверкает слова, но никто не смеется. Гереро морщится и машет на него рукой.

— Сядь и не отсвечивай, Касада, — говорит глава отдела экспертизы. — Вам бы только что-нибудь закрыть поскорее! Кто-нибудь сравнил образцы яда из имплантов нашего мула и жертв?

Джон-джон бьет себя по лбу и качает головой. Юджин краем пиджака натирает стеклянную поверхность стола перед собой до блеска и не поднимая головы, говорит:

— Ну так-с не с того же света же она вернулась, чтобы убийцу убивать.

Гереро тяжело вздыхает и обращается к Балоку:

— Ведзен, твое задание сравнить образцы яда, того, что был у Гуревич с жертвами ритуальщика в Трийе, это понятно?

— Сделаю! — отвечает трийец, затычки из его носа вынули и теперь детектив постоянно шмыгает и вытирает его платком, отчего выглядит больным.

— Джозеф и Касада берете группу и отправляетесь искать Рафаэля Элевана, — продолжает раздавать распоряжения Гереро. — Ордер будет у вас через час, главное, не спугните его!

— А чем мы его прижмем то? — говорит Джон-джон. — Адвокаты посмеются, у нас нет ни одной физической улики против этого гада!

— С каких пор, Джозеф, ты боишься адвокатов? — спрашивает Ольга. — Если анализ яда подтвердится, то это связывает жертв с Морин Гуревич, а большего нам и не надо! С десяток свидетелей найдется, что они уезжали вместе и приехали вместе! Ты не о том беспокоишься, возьмите его сначала! Говорят, Элеван безумен! Приснилось ему что он великий спаситель всего человеческого!

— Если окажет сопротивление при аресте, то выйдет уже только через святые врата Единого, — говорит Гереро. — Да и наркотики наверняка при обыске найдем, так что вперед! Работаем! А ты, Полански, останься, разговор есть!

Ты продолжаешь сидеть на стуле у стены и молчать. Сейчас начнутся расспросы, которых не избежать, ты закрываешь глаза и слушаешь тиканье часов. Почему Гереро так любит механику? Темнота внутри тебя равнодушна и безмолвна. Как не прислушивайся — там никого нет, а снаружи часы тикают, закипает чайник, стул скрипит, это Ольга ерзает, нервничает. Твое обоняние улавливает только запах пота Джон-джона, который не в силах перебить даже избыточный парфюм Балока.

Ты слышишь как все трое выходят в коридор, дверь за ними закрывается. Ты открываешь глаза. Прозрачное стекло окна и двери бесшумно затягивается мутной пленкой. Приватный режим.

— Анна, — обращается к тебе Ольга и разворачивается на стуле, ты слышишь вопросительные интонации и сейчас, как никогда, хочешь, чтобы точка контакта дала сбой.

Гереро встает из кресла и идет разливать чай. К сожалению его ручной терминал не может сделать это за него.

— Думаю, — говорит Владислав, стоя к вам спиной, — Вы торопитесь, детектив Полански, выпейте вот лучше чаю. Отта, зеленый или красный?

Владислав тонкий дипломат и пытается смягчить удар.

— Может у вас есть кофе? — спрашиваешь ты.

— Кофе то есть, но он приотвратнейший.

— Не важно, — говоришь ты, и чувствуешь, что и правда совершенно не важно. — Только можно мне… на воде?

— Конечно! — отвечает Гереро и улыбается. — Это как раз последняя в этом месяце вода. Хватило чуть больше чем на неделю, а мы уже вывалились из бюджета!

— Ну лично ты, Слава, вываливаешься только из брюк, — смеется Ольга.

Гереро ставит чашку с кофе на стол, выдвигает стул и жестом приглашает тебя присоединиться к ним. Он очень выразительно смотрит на Ольгу, чтобы она не ляпнула что-нибудь неуместное, а та тянет на лицо улыбку, но это лишь подчеркивает гнетущую атмосферу. Хорошо хоть никто не пытается тебя утешить и не говорит всех этих пустых соболезнований и бессмысленных обещаний найти преступника. За это ты им искренне благодарна. Встать очень сложно, кажется что сделай ты шаг и рассыплешься по полу мелким, белым песком. Где-то внутри тебя дыра, черная дыра из которой хлещет темнота и тишина. Это нельзя назвать скорбью, ты не умеешь скорбеть. Мимо тебя прошли несколько тысяч лет истории этого мира, все, по кому ты могла искренне плакать, давно забыли о тебе, заблудившись в узоре перерождений. Это больше похоже на разочарование. Ты разочарована в себе. Ты не справилась. Ты оказалась всего лишь… Кем? Пустой формой, сосудом, которому требуется наполнение? Неужели именно она наполняла тебя смыслом? Неужели, все твое существование держалось на том, что ты создана служить ей? Ты держишь свободу в рукаве, ты можешь идти куда хочешь и делать что хочешь, но ты не знаешь, чего ты хочешь сама. Вместо твоих желаний всегда были традиции. Долг. Обязательства. Перед ней. Перед ним. А теперь вы оба свободны.

Кофе коричневый, мутный и жидкий, ты берешь чашку и делаешь глоток.

— Там его могила. — говоришь ты, не глядя ни на кого. — Усыпальница, где лежит пустая оболочка. Пятнадцать лет назад, после его развоплощения, я ее сохранила. Это была страховка. Также там были документы и деньги, на случай, если придется бежать.

— Бежать? — спрашивает Ольга. — От кого?

— От той, кому я принадлежала с момента своего создания, — отвечаешь ты. — Я вместилище, глашатая Ее Величества королевы Адара. Бывшая и единственная. Все остальные марионетки Совета, в них никогда не было изначальной сущности. Последние триста лет на троне Адара сидит не королева, а оставшаяся от нее традиция.

Говорить легко, легкость наполняет твое тело, как воздушный шар. Хочется оторваться от стула и взлететь, только руки немного дрожат. Может она придет за тобой? Суатрэ? Остановит этот поток нестерпимой истины.

— Триста лет назад, она освободила меня от обязанностей консула Республики Ксаравия, но с одним условием, Фархад будет моим подопечным и каждые пятнадцать лет, его цикл должен прерываться.

— Вот дерьмо, — говорит Ольга. — Я все правильно поняла, ты согласилась убивать его каждые пятнадцать лет? Триста лет поделить на пятнадцать… Ну как минимум у нас есть мотив! Я бы на его месте тоже тебя прибила!

— Полански, ты заткнешься? — бросает риторический вопрос Гереро. — Анна а почему, именно пятнадцать? Почему не десять или тридцать? Кажется, я читал про зааров, процесс накопления памяти занимает где-то около сотни лет.

— Это зависитот многих фактор, от местоположения Творца, от дальности инкубатора, от проницаемости оболочки и глубины корней, ша-суу энергетические охотники и очень тонко чувствуют взаимодействие полей и слоев эо…

— А давай нормальным языком, ты же знаешь латти лучше чем мы, ты книжку на нем написала, так говори по-человечески! — влезает Ольга.

Ты и сама не понимаешь, как это случилось, но чашка с кофе вдруг взлетает и летит в стену. Летит, но не долетает. Ты подхватываешь слой воздуха, плетешь паутинку и чашка остается висеть. Ни одной капли кофе при этом не расплескалось. Для этого тебе понадобилось три секунды и одно движение пальцами, чтобы нарисовать в воздухе символ печати, простейшей, но слои моментально отреагировали. Это как сыграть ноту на музыкальном инструменте. Даже эта оболочка не помешала тебе. Ты так долго приучала себя, что нельзя пользоваться потоком, потому что он разжигает жажду, что сейчас внутренне напряглась, ожидая отдачи, но ее не было. Чуть разогрелись кожные покровы и зашумело в ушах.

— Сколько еще раз, я должна сказать тебе, что я не человек?

Ты обращаешься к Ольге, которая не отрываясь, смотрит на чашку.

— Анна, продолжайте, — просит Гереро. Он смотрит только на тебя. — Ваш подопечный, Фархад, он получается, был узником? Его приговорила королева?

— Да, это можно назвать тюремным заключением, смертной казни, как понимаете у нас нет, да и само наказание теряет смысл, когда ты можешь умереть и переродится. Но память можно закольцевать в оболочке, на начальном этапе, так личность никогда полностью не восстановится, и каждая жизнь будет новой. Первые пятнадцать лет всегда стираются из памяти, как первые пять лет у человеческого ребенка. Кто бы ни был заперт в теле Фархада, но Ее Величество приговорила его к забвению. Его или ее вина мне не известна, я всего лишь надсмотрщик.

— И палач, — говорит Ольга. Чай она уже допила и теперь разглядывает дно чашки.

От презрения в ее голосе не спрятаться и ты закрываешь глаза. Темнота только кажется спасительной.

Ольга отодвигает чашку, встает, громко задвигает стул, а потом неторопливо выходит из кабинета. Она там аккуратно закрывает за собой дверь, что ты не сразу понимаешь, что вы с Гереро остались вдвоем.

— Простите, Анна, она не имеет права вас судить, — говорит Гереро. — Наша работа, как и работа вашего дознания, выяснить истину, но об этом, увы, многие забывают. Так зачем по вашему Морин Гуревич дала Фархаду координаты усыпальницы?

— Там есть письмо, которое все ему объясняет, я написала его на случай если мы разделимся. Как об этом могла узнать Морин, я не знаю, даже догадок нет, но если целью было освободить его сущность, то видимо они следили за мной. Возможно, не один год.

— Ваше развоплощение, как вы думаете, он на это способен?

— Да, — отвечаешь ты, не задумываясь. — Способен. Всегда используй преимущество неожиданности, когда имеешь дело с более сильным противником. Заары — охотники, их противник, он же жертва, в естественной среде намного превосходит их по силе, поэтому они созданы мыслить в рамках одной выгодной позиции за раз. Это инстинкт. Пользоваться же преимуществами долгосрочной перспективы они учатся в более стабильном возрасте. Я дала ему возможность и он напал. Я сама его этому научила.

— Что он использовал? Что способно превратить тело в горстку пыли? Я не видел отчетов, но и так представляю, это должно быть что-то очень мощное! Мне казалось что по эту сторону каньона Ирр, где ваш Творец не видит, такие фокусы невозможны!

Чашка все еще висит в воздухе и Гереро косится на нее.

— Официально, так и есть, — подтверждаешь ты. — Под куполом печати ограничены в своих возможностях, скорость слишком медленная, нельзя выстроить печать длиннее трех элементов в цепи, а это очень простая печать, — ты указываешь на чашку. — Вот такая например. Это можно считать фокусом, любой неведомый способен на это начиная с трехлетнего возраста, для этого даже думать не надо, слой уже имеет интерфейс, который интуитивно понятен, и энергии нужно очень мало. Даже человеческое тело способно ее сгенерировать и пропустить через себя. Есть конечно особенности, нужно учитывать биологические различия оболочек, а для этого требуются много лет исследований, но в теории, вы вполне могли бы овладеть низшим уровнем эо, только вашу жизнь это скорее всего сократило бы. Я увлеклась, простите.

— Я бы с удовольствием послушал ваши лекции, Анна! Уверен, вы очень многое можете рассказать! Жаль я не могу снова сесть за парту! Так что это был за источник энергии?

— Не знаю, но что-то из запретного арсенала это точно.

— А что по поводу его лжи? Зачем он ее придумал?

— Мне кажется, это не он придумал.

— А Морин он мог убить по чьей-то указке?

— Морин могла его разозлить, он мог сорваться, когда прочел письмо…

Сомневаться намного проще чем лгать, ты не хочешь усложнять и без того сложное дело. И хотя ты уверена, что Морин спровоцировала Фархада, а может даже попросила его убить ее, потому что это было частью ее плана, но доказательств у тебя нет.

— Предположим, они встретились на кладбище. Он пришел, потому что она что-то сказала и ему стало интересно. Она рассказывает ему правду, открывает усыпальницу, показывает ваше письмо, он злится, выходит из себя и убивает ее. Случайность. А что дальше?

— Кто-то ловит его, связывает и бросает в люк, — говоришь ты и качаешь головой. — Нет, он дал себя связать, он не сопротивлялся, возможно он даже хотел, чтобы его убили. Что если его история — правда? Он выходит с кладбища, идет по улице и тут стоит фургон. Они видят его, нападают, он не сопротивляется…

— Друзья Морин?

— Не знаю, возможно. Надо все таки искать фургон и холодильники. Морин и Рафаэль торгуют наркотиками, наркотики делают из заарского яда. Яд надо где-то хранить. Все эти убийства должны иметь практическую цель. Предположим, это яд, но из молодняка много не выдоишь. Как получать яд в больших количествах? Доктор Асама придумал гениальную схему — благотворительность, он выходит к трибуне и просит зааров сдавать яд, чтобы спасать жизни людей. Как удобно, что те, кому выпал жребий самого редкого на данный момент заболевания, те самые три с половиной человека, имеют за спиной влиятельных друзей с очень громкой фамилией…У вас есть список пациентов доктора Асамы, Владислав? А список больных в других штатах? Загляните в него и вы поймете, что я имею в виду. Уверена, вы найдете там фамилию Латимер.

Гереро кивает.

— Да, я знаю, сначала заболела Вера, и она передала этот недуг Марине. Семья тратила огромные деньги, они даже создали фонд борьбы с этой болезнью. Доктор Асама был приглашен на открытие фонда, как почетный гость и консультант, он читал двухчасовую лекцию о наследовании сломанных генов.

— На какие мысли это вас наталкивает?

— Доктор Асама был прирожденным дипломатом и умел преподносить горе с выгодой для себя.

Ты качаешь головой.

— Дипломатия сработала здесь, с домом Рае, они как раз пошли на поводу у дипломатии, и уже после, присоединились Латимеры, тоже из дипломатии, а вот с домом Амирас у доктора ничего не получилось, но ему все равно был нужен их яд. Яд двух заарских домов.

— И вы думаете, что он стал убивать их детей?

— Уверена, если поищем, найдем еще трупы, загримированные подо что-то другое. Как мы видим, полиция легко соглашается на условия Дома, деньги и власть решают все.

— Но зачем это нужно? У доктора уже был законный источник яда и стабильное финансирование. Он мог пойти тем же путем и Трийе, рано или поздно Амирас были бы вынуждены прогнуться. Им выгодно сотрудничество не меньше чем нам. Если только… Доктор же не своими руками это делал, а руками Рафаэля Элевана, видимо, после смерти Морин и доктора, тот уже окончательно потерял рассудок и просто не смог остановиться. Гереро смотрит на терминал и хмурится.

— Простите Анна, секретарь суда ответила, я должен согласовать ордер на арест Рафаэля, мы можем продолжить наш разговор позже?

Ты встаешь и идешь к двери, выходишь в коридор и застываешь, ты не понимаешь, куда тебе теперь идти. Офис отдела экспертизы напоминает лабиринт. Между ячейками то и дело летают снежки из коричневой, дешевой бумаги, так сотрудники развлекаются. Ты слышишь сигналы оповещения, видишь как мигают десятки экранов терминалов. Вспыхивают и гаснут уведомления, иногда их так много, что они светятся над головами, как нимбы. Сети экранов похожи на зернистые миражи в пустыне Арради, дрожат и рассыпаются.

Ты с трудом находишь Ольгу, она сидит в угловом кабинете, подходишь к двери и стучишь. Она не отрывается от бумаг, перед ней стопка отчетов, коричневые листы исписанные мелким почерком. т ыоткрываешь дверь и заходишь.

— Я вернулась к тому, с чего начала, избитые девушки, — говорит Ольга. — Если Рафа Элеван был в Трийе почти неделю, то он не мог их избить. Кто остается? — Ольга смеется. — Халисс Рае?

— Он этого не делал! — устало вздыхаешь ты.

— Потому что он так сказал? — спрашивает Ольга, выпрямляется и откидывается на спинку кресла. — Или потому что ты хочешь ему верить? Ведь у вас не принято лгать глашатай Ее Величества, да? Даже если она бывшая!

— А почему ты так хочешь, чтобы он был виновен?

— Давай поищем других подозреваемых, Надира Рае, например! — Ольга тянется к краю стола, где лежит газета и кидает ее тебе. — Вот, почитай, ваша сата совсем из ума выжила, подожгла свой пентхаус! Чудом никто не пострадал! Где в этот момент была ваша хваленая магия? Ее вытаскивали из огня спасатели! Рисковали своей единственной жизнью, а твой красивый мальчик стоял и смотрел! Не царское это дело?

— Это не значит, что он кого-то избил. Заары охотники, им нужна энергия, а побои это не по их части, а ты просто уперлась, как варгон, и не готова искать другую версию!

— Вот тебе версия: а что если это был твой лохматый дружок? — говорит Ольга и бросает в тебя стопкой фотографий. Они разлетаются, как искусственные осенние листья в Михайловском парке на Хэллоуин. — Посмотри на них и скажи мне, что никто не должен за это ответить!

Ты наклоняешься, чтобы собрать фотографии и замираешь, взяв одну из них в руки. Смотришь. Потом оглядываешься, поднимаешь еще одну, и еще.

— Почему я их не видела раньше? Ты не показывала их мне? Прости, я подвела тебя! Я была так занята мыслями о печатях, что остальное казалось мне не важным!

— Неважным, значит? Ну да, кому нужны избитые проститутки! Они не люди! Точнее в твоем случае, они всего лишь люди! Я принесла тебе папку с делом в день, когда к тебе заявилась сата Рае, а потом мы поехали в больницу, откуда тебя вынесли уже в мешочке. Давай, говори, что ты там такое увидела?

Ольга привстает, и опираясь на стол, заглядывает в снимки, которые ты держишь в руках. — Я их уж тысячу раз смотрела!

— Этих девушек осматривали в больнице? Есть протокол, медицинское заключение?

— Ты шутишь? Да кому они нужны то! Заявка была анонимная! Мне прислали кучу снимков и я сама поехала в лечебницу! Департамент и дело то открывать не хотел!

— Я сейчас скажу, что я увидела, но ты послушаешь, прежде чем орать, хорошо?

— Ну, давай, я вся во внимании, — видно как Ольга напрягается, выпрямляется и складывает руки на груди, готовая защищаться.

— Их никто не избивал, — говоришь ты. — Я знаю откуда у них эти синяки. Это сухой инкубатор, его еще называют саркофаг. С его помощью сущность можно переместить из тела в тело. Нужен еще один обыск, думаю, саркофаг должен быть где-то в Центре токсикологии.

Ольга молчит и кусает губы.

— Посмотри на синяки на руках, локтях, запястьях, — ты протягиваешь ей фотографии. — Посмотри и ты поймешь, что я права, или отправь экспертам и они скажут тебе тоже самое. В первый момент, когда только просыпаешься после перемещения, ты не контролируешь оболочку, она дергается рефлекторно и непроизвольно, ты не понимаешь кто ты и где находишься, но инстинктивно хочешь выбраться, как можно скорее, поэтому в инкубаториях и залах неупокоенных работают синтетики, они бережно вытаскивают тебя, пеленают и не дают себя поранить. Если девушек держали в саркофагах, после перемещения сущности, то проснувшись, они долго бились о стенки, вот откуда у них эти синяки.

Ольга падает обратно на стул и смотрит на тебя снизу вверх.

— Хочешь сказать, что кто-то их… ну вот как ты это тело, надел на себя? Живых?

— Да, похоже Марина примеряла новый гардероб, а когда платье теряло лоск, она его выбрасывала. Чаще всего в такой ситуации, личность распадается, у этих девушек не было ни одного шанса сохранить рассудок.

Ты не понимаешь, что значит выражение лица Ольги. Гнев?

— Она использовала этих девушек, — говорит Ольга, — чтобы попасть в Дом Рае. — Ольга тыкает пальцем в фото саты на первой странице газеты.

— Вот кто был ей нужен! Она травила ее наркотиками, чтобы потом занять ее оболочку. Такое может быть?

— Вот только на тот момент Морин и Рафа оба находилась в Трией, — говоришь ты. Ольга кивает, она уже сложила картинку и та вышла кривая.

— И кто тогда остается?

Ты смотришь на лицо саты на снимке, фото сделано крупным планом. Перед тобой заар, который выглядит как человек, но что-то тебя беспокоит. Правая сторона лица… Гладкая, ровная кожа чуть блестит, это еле заметный блеск от тонкой паутинки новой чешуи. Сначала Надира несколько лет ее убирает, а потом наращивает снова?

— Морин Гуревич умирает рано утром в четверг, а несколько часов спустя ко мне приходит сата Рае. Думаю, это была уже Марина. Кто-то помог ей переместиться. Снаружи на теле не было никаких печатей, но возможно как и в случае с Лавией, она была скрыта внутри.

— Не знаю что за ерунду ты бормочешь, но если хочешь что-то сказать, то говори на языке, который я понимаю!

— Думаю, Надира пошла на это добровольно, она хотела стать человеком и Марина пообещала ей это.

— Заар, который хочет быть человеком? Что за пфаса! Ставлю свою оболочку на то, что Марина не сдержала обещание! Но как сюда вписывается попытка поджечь свой пентхаус? Она так стремилась к этой новой жизни! Зачем ей с ней расставаться?

— Чтобы родиться, нужно умереть. Но я пока не понимаю, зачем она пыталась развоплотиться. Пройти через инкубатор ее сущность не сможет, она иначе закодирована. А имея контролируемые печати, ей это и вовсе не нужно, она может выбрать любую оболочку. Творец не увидит.

— Объясни, как это работает? — просит Ольга. — Ты что-то пыталась мне сказать тогда, у меня дома, что мы все равны. Это значит, что я бы тоже смогла переместиться в другую оболочку с помощью этого вашего саркофага или печатей, так? Неведомый может стать человеком и наоборот?

Он одной мысли об этому тебя холодеют руки. Если об этом станет известно, то начнется война. Это уже не просто неведомые технологии. Это бесконечность. Бесконечная свобода. Ни Творец, ни Эбо не видят изначальные печати, никто не сможет это контролировать.

— Анна, ты знаешь как остановить сущность, которая прыгает между оболочкам, как блоха? Мы можем сделать хоть что-то? Где ваше неведомое правосудие?

Она просила тебя и теперь ты молчишь, у тебя нет ответов для Ольги. Время правды прошло. Ты уже сказала достаточно. Детектив Полански, которая не умеет долго сидеть без движения, вскакивает, хватает мусорное ведро и начинает складывать туда рассыпавшиеся по полу фотографии. Она делает это молча и выглядит страшно. Страшно спокойно.

Ты не понимаешь, что делать, помочь или остановить?

— А пыльное облако, которое сожрало Гриера? Его кто послал? Пфаса! Зачем он кому-то сдался? Кто бы поверил наркоману? Он был уже без пяти минут труп!

— Роц послали за мной, — говоришь ты. — Он должен был спровоцировать меня, чтобы я активировала королевскую печать. Цель была — украсть ее, с самого начала тело Лавии Амирас было приманкой для меня. Я угодила в ловушку.

Ольга вдруг бросает ведро, снимает с вешалки куртку и идет к двери. Ты не пытаешься остановить ее, уже открыв дверь, она оборачивается и смотрит на тебя.

— Значит, не безделушка, да? — спрашивает детектив Полански. — А не пойти бы тебе обратно в свой инкубатор? Вали домой и ищи там свою суатрэ, кто-то должен наказать эту дрянь! Видеть уже не могу ваши бесконечные рожи!

И Ольга выходит, хлопнув дверью.

Ты остаешься стоять посреди кабинета. Поехать разобрать никому не нужные вещи на складе, ваши вещи, ты не можешь, у тебя нет ключа и ячейки. Он остался в кармане плаща Лавии Амирас. Скорее всего он сейчас лежит в каком-нибудь хранилище вещдоков. Попросить Гереро? Но зачем? В новой жизни не будет места для старых вещей. За окном бьют колокола церкви Единого, призывающие верующих на дневную службу, значит сейчас четыре часа дня.

Сколько прошло часов с момента его развоплощения?

Каролин Леер. Глава 3

1700/06/10PM16.00

Пока ты стоишь и раздумываешь о последовательности действий, в кабинет заглядывает Гереро, видно что он чем-то доволен.

— Вы были правы, Анна! Я отправил запрос в наркоотдел, они постоянно берут на проверку партии яда на черном рынке, особенно от новых игроков, так вот есть совпадение с образцом Фархада. Группировка новая, сейчас их отслеживают дроны, катаются они в основном между грузовыми доками и районом Каравью, думаю, это наши ребята. Белый фургон, рефрижератор, стертые номера и нет маячка. Их там трое, одна девчонка. Видимо после смерти Морин Гуревич и доктора Асамы, им некуда пристроить свои таланты!

— Вы очень хорошо поработали, Владислав. Признаюсь, после нашей первой встречи, я осталась о вас невысокого мнения, я прошу прощения. Вы заслуживаете благодарности.

Начальник отдела экспертизы смеется.

— Фамилия Гереро обычно никого не оставляет равнодушным! Я правильно понял, Вы нас покидаете, Анна?

— Думаю мне пора двигаться дальше, — отвечаешь ты.

— Я могу еще что-то для вас сделать? — спрашивает он, но тут его отвлекает сообщение на ручном терминале. Пока Гереро отвечает на запрос ты собираешься с мыслями.

— Мне нужен транспорт, — просишь ты. — Надо забрать кое-какие вещи.

— Это легко устроить, — говорит Гереро. — Ваш бывший водитель, Йен Холдер, получил лицензию пилота и пересел в кресло флаера, он весь ваш! Служебная парковка на крыше! Рад был знакомству, отта Ксарави.

Гереро кланяется и выглядит забавно.

Самое трудное оказалось распрощаться с Гереро. Вы вместе выходите из кабинета и он, наконец, оставляет тебя, ты осматриваешься и медленно пересекаешь рабочий зал. Никто на тебя не смотрит, но ты все равно потеешь. Служебная парковка. Флаер. Сколько лететь? Есть ли там, где приземлиться? Что делать с пилотом? Выйдя на лестницу, ты идешь до лифта. По твоим ощущениям он поднимается до тошноты медленно, от нетерпения ты непроизвольно притопываешь ногой. Двери открываются и ты загружаешься в лифт, так же медленно он идет дальше вверх, до крыши. Ты наблюдаешь как загораются цифры на кнопках этажей, паника стучит кровью в руках и в горле, от сухости во рту никак не сглотнуть.

Последний этаж. Из кабины ты выбегаешь, будто за тобой гонятся.

На крыше чистый птичник, но вместо крыльев у флаеров винты, а сами они похожи на жуков с четырьмя лапами. Личный флаер в Латирии иметь запрещено, под куполом летают только аэротакси, которые стоят очень дорого, и спецтранспорт. Чаще всего небо оживает после пяти вечера, когда на дорогах не протолкнуться, а сейчас летать должно быть просторно. Машины пронумерованы, но ты не подумала спросить у Гереро как найти флаер Йена и теперь, бегая между рядами магнитных платформ, ищешь самого Йена. Мальчик неожиданно выныривает откуда-то из-под днища, вытирая руки тряпкой. Под фраером стоит ведро.

— Вы — Каролин Леер? — спрашивает он, сует тряпку в один карман и достает очки из другого. Надевает их и присматривается к тебе. — По расписанию мойка! А куда летим?

Йен двигается медленно, с ленцой, ему видимо сказали, что просьба личная, а не служебная, он и не торопится.

— На кладбище, — отвечаешь ты. — Это срочно!

— А вы умеете мотивировать! — Йен распахивает дверцу в кабину: — Садитесь! Я мигом!

Через минуту он уже запрыгивает в кресло пилота и гладит вишневый пластик внутренней отделки, как любимую женщину.

— Я мечтал об этой девочке целый год, по ней же не будут стрелять? Она взрывоопасна!

— В гарантию входит воскрешение людей, но не машин. А теперь лети и не болтай, и не связывайся с диспетчером! Сеть отслеживает наше перемещение?

— В автоматическом режиме, — отвечает Йен и косится на тебя, запуская двигатель. — Хотите, могу отключить?

— Хочу.

Йен щелкает тумблером и на панели гаснет несколько огоньков.

Флаер отрывается от магнитной платформы, вас немного трясет, а потом аккуратно входит в поворот. Кладбище и Сад трех сестер расположен на окраине, вокруг исторического мемориала и места последнего упокоения город рассеивается, как туман. Двойной петлей закручивается высокая стена, внутри которой лежит сад. На сад он не похож, там нет земли, нет ли одного дерева или травинки, нет даже их имитации. Сад Трех Сестер — это воплощение человеческой скорби по тем, кто так и не коснулся твердой земли, не увидел чужого неба над головой, тех, чьи души и тела принадлежат космосу. Сад так же черен, холоден и пуст. Его украшают столбики-маяки, и каждый из них обозначает место на карте вселенной. С высоты это выглядит изумительно красиво. И так же недосягаемо, как звездное небо, которое никогда не видно из-за плотного, глубокого слоя воздушного океана.

Флаер гудит и снижается над плоскими крышами усыпальниц и остроконечными, вычурными склепами, времен звездной колонии. Гаргульи, львы и другая мифическая живность охраняет порталы и лестницы, ведущие в подземелья. Освещения на кладбище нет, только механические светлячки, их будто рассыпали по всей территории, как хлебные крошки.

— Пацан наверное уже запаниковал! — говорит Йен. — Мы выбились из графика, Анна сказала на кладбище надо быть в четыре!

Ты смотришь на мальчишку долго и непонимающе. Медленно, очень медленно в голове начинает складываться мозаика.

— Плохо будет, есть склад накроют! — говорит Йен.

У тебя непроизвольно вырывается вопрос:

— Склад чего?

Лицо Йена бледнеет от ужаса, а рука тянется под кресло.

— Каролин Леер? Документы у вас есть?

— Ты работаешь с Анной Индирой Ксарави?

— Я работаю на нее. Она сказала, что вы будете в курсе! Вы должны забрать мальчишку!

— Все правильно, не дергайся, ты не ошибся, — успокаиваешь ты Йена, тот начинает дышать ровнее.

— Контрабанда? — спрашиваешь ты.

— Да так, возим всякое, — уже осторожнее отвечает Йен и косится на тебя. — Я сяду на крышу усыпальницы, много раз уже так делал, не беспокойтесь, там есть лестница. Все продумано.

Ты молчишь и думаешь. Флаер опускается все ниже и ниже, по краям крыши горят столбики, как маяки, машина аккуратно садится на ровную площадку крыши. Йен отстегивается и некоторое время вы сидите в кабине, пока винты полностью не замолкают.

Пришло время играть не по правилам и ты незаметно от Йена создаешь йондаль истины. Что-нибудь да сорвется с языка. Йен поправляет очки, открывает дверь и спрыгивает на гладкую поверхность отполированного сребрума. Ты тоже выпрыгиваешь на крышу. Воздух над усыпальницей холоден и сух. Солнце уже скрылось за пеленой воздушного океана. Здесь, на самом краю города, высотки не закрывают горизонт и ты видишь, как воздушные волны бьются о купол приливной волной, и как ярко они подсвечены изнутри белым.

Вы обходите машину и встречаетесь по середине, под хвостом у жука.

Мальчик стучит пяткой по крыше и ты слышишь эхо. Внутри пустота. Под ногами у вас квадрат люка. Идеально ровный.

— Открывайте, я после вас, — говорит Йен.

Только сейчас ты замечаешь метатель у него в руке. Мальчик выглядит напряженным, если ты та, за кого себя выдаешь, так он думает, ты должна знать как открывается люк, а иначе рискуешь получить зерно из метателя в глаз. Ты уверена — он не дрогнет и выстрелит.

Если бы ты создавала печать-замок, то какой? Чем бы он открывался? Долго думать нельзя, Йен начинает нервничать и рука сильнее сжимает рукоять.

Твоя королевская печать? Нет, ты знала, что к этому моменту ее уже не будет, но что остается неизменным? Неизменным, даже когда ты меняешь оболочку? Даже когда Творец не видит тебя, что работает? (Не)периодическая таблица! Печать на груди Лавии Амирас! Ты вспоминаешь узор и рисуешь его в воздухе. Слои над люком отвечают тебе. Йен, уже зная, успевает зажать уши руками. Ты слышишь острый, сверлящий звук, он делает тебе больно. Плита под ногами вздрагивает, ты успеваешь отскочить и она опускается вниз, образуя ступеньку лестницы.

— Добро пожаловать! — говорит Йен, убирает метатель за пояс, и первым спрыгивает в темноту. Хорошо что ты в джинсах и кроссовках. Ты прыгаешь следом. Как только открылся люк, заработали вытяжки и фильтры, но воздух здесь все еще адарский, царапающий, как наждачка. Йен видимо привык и не обращает внимания. Он находит терминал и включает свет. Ты видишь, как вглубь убегает узкий коридор, по бокам от которого четыре двери. Двери открыты настежь. Все внутри вырезано из цельного сребрума и ты не помнишь, кто и как его сюда доставил в таких количествах. Йен растерянно осматривается. Что бы тут не хранили раньше, сейчас склад был пуст. Анна подготовилась.

— Йен, что именно сказала тебе Анна? — спрашиваешь ты, опасливо поглядывая туда, где располагается основная камера усыпальницы. Оттуда не доносится ни звука. — И когда она тебе это сказала?

Мальчик снимает очки и протягивает их тебе.

— Сказала отдать их вам, когда окажемся внутри усыпальницы. Это было в больнице, в Сарджент, перед тем, как ее взорвали. Интересно, как она узнала, что умрет? Она обычно всегда была права, так что я не спорил.

— Вы давно знакомы?

— Ну, лет пять, она меня в клубе подцепила, я приторговывал всякими амулетами, сказала, плохо закончу и предложила работу. Она, конечно, на мелочи не разменивалась, возила в штаты только эксклюзивный и дорогой товар. Это она устроила меня в полицию работать, очки эти тоже она мне привезла из Адара, когда я захотел лицензию пилота получить. У меня с детства проблемы со зрением. Я в этих очках год проходил и зрение полностью восстановилось, потом я стекла заменил на обычные и на удачу оставил! Ты очки то брать будешь? Она еще сказала, я вот сейчас вспомнил, ты есть то, что о себе помнишь. Уф, чуть не забыл ведь! Это важно?

— Надо рао амен суу — ты есть то, что о себе помнишь, — эхом повторяешь ты и берешь очки из рук Йена, ты уже знаешь, что они такое. Это инсайт. Запись того, что ты не захотела помнить, то, что выкрала у самой себя, истина, скрытая за дешевыми каисовыми стёклами.

— Это из истории судебного прецедента, — говоришь ты. — На заре первой волны, в городе Таока, где правил царь Мессат. Орфист Тегон убил своего соперника, который обошёл его на музыкальных Играх, Янума Фессу, а потом пошел в храм и напился зелья, предназначенного для служителей, с его помощью они входили в транс и слышали голос Оракула, а после забывали об этом. Там его и нашли стражи закона, растерянного и потерявшего память. Он клялся, именем Матери, что не совершал чудовищного преступления, в котором его обвиняют и просил суда Оракула. И Оракул его оправдал. Ответ был лаконичен: ты есть то, что о себе помнишь. Так виновный стал невиновным, потому что забыл свое преступление.

— Так мы сейчас живём по закону древнего Оракула? — спрашивает Йен. — Смешно! — И тут вдруг срабатывает твоя печать истины и Йен, понизив голос до шепота, спрашивает: — А это правда, что кауры — черви?

Этот вопрос видимо давно не дает ему покоя. Ты очень стараешься не засмеяться.

— Они скорее грибница, — отвечаешь ты и прислушиваешься, все еще слишком тихо.

Ты смотришь на Йена. Ты уже приняла решение, нечего ему путаться у тебя под ногами. В пальцах дрожь, сработает ли печать?

— Я признаю тебя не виновным, — говоришь ты мальчику и левой рукой чуть касаешься его виска. Ты понимаешь, что получилось, только когда Йен вдруг падает на пол. В последний момент ты успеваешь чуть придержать и уберечь его голову от удара. Очки ты убираешь в карман куртки. Истина, удел той, кто придёт после тебя. Ты бежишь по коридору к главной камере и не можешь вспомнить эту часть усыпальницы. Анна Индира Ксарави — контрабандистка? А кто тогда ты? Она вырастила тебя, как опухоль на груди, а потом вырезала и выбросила. С холодной, обжигающей ясностью в голове сплетается цепочка последовательности и изящно выворачивается наизнанку.

Во имя свободы всегда приносились жертвы.

Но мысли, что она бросила Фархада, ты не допускаешь. Нет, все именно ради него.

Зал усыпальницы украшен красивой резьбой по камню. Лики старых святых и новых грешников, батальные сцены из равианской истории и эпичное полотно, его часто изображают на голографических гобеленах, прибытие звездных кораблей в лучах трех лун. Твоя память, застывшая в камне. Знакомые лица со страниц учебников и из глубины колодца. Вашего колодца. То, что происходило тысячу лет назад, ты помнишь намного лучше, чем вчерашний день. Сама усыпальница из белого сребрума прячется в тени, в нише, под сводами радужного купола, цветовой спектр всего лишь декоративный элемент, ведь сквозь него нельзя увидеть небо.

Крышку с саркофага сняли, это нарушило симбиоз печатей и разбудило его. Возможно, это были те, кто выносил контрабандный товар, заглянули ли они внутрь из любопытства или в поисках наживы, но это точно были люди.

Ты видишь Фархада. Он до сих пор не в себепосле перемещения, не находит себе места, ходит туда сюда, как маятник и нервно пробует воздух на вкус. Он давно учуял тебя, но не узнал. Еще нет.

— Фархад, саму нами, ты слышишь меня? Это я, — ты стараешься чтобы голос звучал ровно, успокаивающе.

— Айса нами! Ну наконец-то! Почему так долго? — отвечает Фар. Ты выходишь из темноты, но он не удивляется твоей новой оболочке, значит знал. Они знали. Все продумали и спланировали.

— Она у меня, — говорит Фархад и показывает тебе тетрадку, ты не знаешь что это, но догадываешься. — Все здесь! У нас есть билет на свободу! А где Йен?

— Ты нашел документы и деньги? — спрашиваешь ты и осматриваешь стену за саркофагом там, где должен быть тайник.

— Да, я все нашел, мы готовы! — отвечает Фар и наклоняет голову к плечу. — Ты не та, да? Ты не она. Ты не помнишь., - он напрягается и показывает зубы. — Я позже все тебе расскажу, сейчас мы должны улетать! ТЫ качаешь головой.

— Ты летишь один, я остаюсь.

— Нет! — излишне эмоционально кричит он. Красивое лицо искажает гримаса злости и чешуя покрывается паутиной трещин. — Нет! Я не уйду без тебя!

— Я должна остаться и узнать правду. Узнать, кто ты такой и почему королева тебя приговорила.

— Нет! Мне это не нужно! Мы должны уходить сейчас! Творец и Эбо нас больше не видят! Маат не знает! У меня есть изначальная таблица, как ты и хотела! Такой был план! Ты не можешь бросить меня одного!

— Я не бросаю, я освобождаю. Уходи Фар, после того как я вернусь через инкубатор, такой милости я тебе не окажу, ты же знаешь. Уходи.

— Нет! Нет! Нет! — кричит он. Ярость застилает ему глаза ядом, рот полон слюны, он шипит и плюется. Тело мечется из стороны в сторону, но желтые, злые глаза прикованы к тебе. Он может напасть и ты не успеешь. Он развоплотить эту оболочку и ты так и не узнаешь правду. Ты кладешь руку в карман и достаешь очки. Ты можешь узнать прямо сейчас.

— Морин Гуревич, ты укусил ее, она просила? Какой был план?

— Таблица, — он поднимает тетрадку и машет ей в воздухе. — Морин отдала ее мне, (не)периодическая таблица изначальных, ты была права! контролируемые перемещения! Тропы! Порталы! У нас есть все!

— Откуда у Морин эта таблица?

— Да какая разница! Мы свободны! Творец нас больше не видит!

— Но какой ценой?

Ты видишь, что он в бешенстве, он делает шаг тебе навстречу, но ты не двигаешься с места.

— Цена была известна с самого начала! — кричит Фархат и топает ногой. — И разве это важно, если мы будем вместе? Тебе больше не надо подчиняться ей и ее печати!

— Я остаюсь, — отвечаешь ты. — Ты хотел знать, кто ты такой и теперь я обязательно узнаю. Это будет цена свободы. А теперь я ухожу.

Ты убираешь очки обратно в карман, поворачиваешься к нему спиной и делаешь шаг в выходу, до тоннеля всего ничего, но ты не выйдешь, если он не отпустит. Еще шаг, и еще.

Ты слышишь крик. Он в ярости.

Но в этот момент из темноты появляется Йен, он чуть покачивается и глаз его пустые, как после запечатления. Следом за ним из темноты показывается еще одна фигура и дуло метателя, одно смотрит Йену в затылок, а второе тебе в лицо.

— Привет, как жизнь? — спрашивает незнакомец. — Ваш птенчик?

Он в два раза шире Йена и выше на голову. Гладко выбрит, голова отливает синевой. Шея, щеки, лоб, пальцы забиты татуировками. В основном охранными, и не теми, что делают в дешевом даршопе, а настоящими печатями. Ты присматриваешься и видишь лазейку. На его правой щеке.

тот, кто рисовал на нем, ошибся, а татуировка это не временный узор ручкой, его сложно исправить.

За его спиной появляются еще двое.

Девушка и парень.

— Чего вам надо? — кричит Фархад. — Вы уже все забрали! Склады пусты! С вами расплатились, как и обещали!

— Я подумал, что могу получить больше. Намного больше, — говорит незнакомец с метателем. — Сколько интересно стоит тетрадка в твоих руках, а малец? Дорого, я думаю, а искать тебя никто не будет. Ты же сдох вполне официально! Ну вот, можешь и еще разок! Третий, а ну забери у него мой дом на берегу океана!

— Ага, первый, как скажешь, — говорит тощий и грязный парень, но не торопится выполнять приказ. Его сальные волосы закрывают лицо, но страх читается в каждом его движении.

Девчонка теряет терпение и цокает языком.

— Ну что ты за размазня! — говорит она и, вытащив метатель из-за пояса, идет к Фархаду. Тот не нападает. Пятится. Ты чуть поворачиваешь голову. чтобы видеть его краем глаза. Он прыгает и зависает под потолком, на первый взгляд кажется будто его ничего не держит, кроме левой руки, прижатой к белому, пористому камню. Девчонка целится в него снизу вверх, но пока не стреляет.

— Я не буду тратить на тебя зерна! — говорит она, дуло уверенно смотрит в лицо Фархада, а вторая ее рука расправляет плеть. — Отдай тетрадь!

— Вы такие глупые или такие смелые, не могу понять? — смеется Фархад. — Ты что думаешь, мне есть дело до этого гайоли? Он плоть и кости!

Первый дергает метателем и указывает им на тебя.

— Но ведь я могу и не убить, так? Давай ка и в усыпальницу залезай, — командует Первый и толкает Йена в спину, тот еле держится на ногах и падает. Татуированный не сводит с него метатель ни на секунду. — Шевелись, иначе пристрелю!

Тощий третий тоже осмелел и достал метатель. Он целится то в тебя, то в Йена и никак не может определиться.

Ты не двигаешься с места.

Фархад смеется и говорит на заарском:

— Двое мелких — мои, — и обнажает острые иглы зубов. — А с этим сама как хочешь разбирайся!

И он прыгает.

Первый реагирует быстрее, чем ты думаешь. Он тут же забывает про Йена, который лежит ничком у его ног, поднимает оба метателя и дважды стреляет, зерна по дуге обходят Фархада и врезаются в стену, тогда он направляя их на тебя. Фархад смеется из темноты, девчонка не видит его, в панике кричит и стреляет в пустоту. Много, очень много времени нужно этому телу, чтобы услышать и увидеть, как зерно из метателя скользит внутри дула. Руки создают печать быстрее, чем мозг понимает. Тело запаздывает за сущностью, ты будто споткнулась и падаешь вперед. Слой искажается, кажется, что все происходит медленно. Зерна, вырвавшиеся на свободу, вязнут в паутине воздуха. Первый промахивается и часто моргает, он теперь тоже не видит тебя. По инерции он движется вперед, и не смотрит вниз, туда, где лежит Йен. Мальчишка перевернулся на спину и с его пальцы умело и быстро сплетают нити. Больно, очень больно двигать это тело. Ты роняешь себя на пол как раз вовремя, срабатывает печать Йена и ударной волной вас разбрасывает в разные стороны. Выглядит это так, словно всех троих сдуло ветром. Ты скользишь по полу и врезаешься в стену. От ударной волны тощий Третий теряет равновесие и падает на спину. От страха он нажимает спуск и зерно врезается в потолок, выбивая мелкую, серебристую пыль. Сребрум пульсирует, забирая энергию. Первый громко матерится, проклиная тощего до пятого колена и вскакивает на ноги, он крепкий и метатели в его руках все еще как влитые. У него наверняка звенит в ушах, он трясет головой, а чтобы стрелять ему нужно выбрать цель. Ты пользуешься этой секундной заминкой и тянешь нить, ты не видишь печать и не слышишь слои, действуешь слепо интуитивно. Твои корни глубоки, но ограничения этого тела непреодолимы. Хорошо, что ты имеешь дело с людьми, они созданы медленными, а доли секунды решают все. Фар смеется и дразнится, складывая отражения, он то появляется, то исчезает, девчонка не верит своих глазам и та кружится, расстреливая пустоту.

— Отставить! — кричит Первый и растерянно крутит головой. — Остановись, Мо!

Девчонка тяжело дышит и шарит взглядом по темноте вдоль стен, но Фархада не видит.

— Что ты сделала со мной, ведьма? — шепчет Первый. Он моргает, но вокруг него только вязкая темнота. Ты вздыхаешь с облегчением, голова звенит и приходится постараться, чтобы оторвать ее от пола. Тело очень тяжелое.

— Отвечай! — кричит Первый. Метатели он он все так же сжимает мертвой хваткой, но не может выстрелить, так как ничего не видит. Ты отняла у него зрение.

Фархад смеется и сбрасывает отражающие слои. Он все время стоял у девчонки за спиной. Она вскрикивает и отшатывается, но он налетает как порыв ветра, сбивает ее с ног и выбивает метатель из руки.

Теперь, когда она лежит перед ним безоружная, он перестает улыбаться. Он наклоняется над ней и шепчет:

— А теперь я тебя съем!

— Фар! — кричишь ты. — Нет!

Он резко поворачивает голову и ты видишь его глаза, голодные и злые.

— Чего ты так любишь эти мешки с костями? — шипит он, но выпрямляется и девчонку не трогает.

— Мы поговорим, — выдыхаешь ты в надежде, что от твоего авторитета еще хоть что-то осталось. К тебе подходит Йен и помогает подняться на ноги. Ты опираешься него, чтобы не упасть. Стоять без посторонней помощи это тело не может.

— Верни мне зрение, дрянь! — орет Первый и его лицо идет красными пятнами.

— Вас отслеживают полицейские дроны, — говоришь ты. — Вашу машину пометили, когда вы продавали яд Фархада. Скоро здесь будут ребята из наркоотдела, если хотите выбраться из западни, придется договориться.

— Врешь! Я похож на идиота? — рычит от еле сдерживаемой злости Первый.

— Очень похож, особенно с этой печатью на лице, — смеется Фар. — Тот, кто тебе ее нарисовал, подставил тебя! Защитные печати, друг мой, обычно активируются изнутри, а твоя — снаружи. Потяни за ниточку, дверца и откроется!

— Я не продавал его яд! Не пытайся меня провести! — кричит Первый.

Тощий Третий опускает глаза в пол и тихо произносит:

— А чего добру пропадать то?

Первый молниеносно разворачивается на звук голоса и стреляет с правой руки. Тощий падает.

— Попал, — говорит Фар. Девчонка цедит сквозь зубы проклятье в адрес тощего засранца, которому ни в одном аду места не найдется и не сводя взгляда с Фара, поднимается на ноги.

Теперь все фигуры стоят и выжидают.

Передышка. Временное равновесие.

Первый убирает метатели.

— Кто тебя надоумил, — спрашивает фар. — Кто послал за тетрадкой? Ты понятия не имеешь что это, так кто твой просветитель?

— Черная доска, на тебя и твою тетрадку выложи заказ! Ты стоишь так себе, а вот тетрадка целое состояние! Каждый вольный цай теперь начнет искать и вынюхивать, если ты надеялся покинуть Монсель, то опоздал, все пратцы на границе и на вокзале, и на причале, все куплено!

Фар продолжает улыбаться, но веселья в нем поубавилось.

Пальцы его беспокойны, он перебирает нити и думает.

— Фар, — пытаешься ты заговорить, но он отмахивается. Печать, наконец, обретает форму и ты видишь результат. Из-под купола вылетает Рой. Как голодный зверь, он бросается на мертвое тело Третьего и за несколько минут превращает его в горстку мелкого песка. Девочка в ужасе вздрагивает и пятится. Первый не видит, но чует и нервничает, снова достает метатель и целится в темноту.

— Фархад, не надо, — просишь ты, ты знаешь, что просить нельзя, но слова вырываются как бы сами собой.

— Молчать! — кричит он. — Ты не она! Не смей мне указывать!

Йен замирает, его дыхание учащается. Он уже видел такое раньше и сейчас его бросает в пот от страха, но он заставляет себя стоять на месте.

— Стой, — тихо говоришь ты девчонке, но та не может справиться с ужасом и в панике бежит, надеясь проскочить в коридор. Рой на секунду замирает, потом принимает форму змея и кидается следом. Вы слышите ее крики и долгое эхо.

— Чего ты хочешь? — спрашивает Первый. Его голос уже не так тверд, как раньше. — Могу помочь выбраться из штата, если возьмешь собой. Только нужны большие деньги. Продавать артефакты долго, деньги будут нужны сейчас.

— Деньги есть, — говоришь ты. — Фар! Ты должен выбраться из Латирии! Возьми его с собой, он поможет!

— Он предаст! — говорит Фархад. — Как только окажемся за стеной, он меня сольет своим дружкам!

— Нет, иначе останется слепым.

— Меняю твою свободу на свое зрение, — говорит Первый. — И у меня тоже нет гарантий, для тебя я всего лишь мешок с костями. Хотелось бы еще кругленький счет за риск!

— Смотри ка, а он еще и условия ставит! — смеется Фархад. Его взгляд не отрывается от тебя.

— Уходи, я останусь и найду того, кто объявил на тебя охоту, — говоришь ты. — Теперь у меня нет выхода. Нельзя оставлять такие хвосты.

Он упрямо мотает головой.

— Это не Морин, мы договорились! Она тебе обещала!

— Люди нарушают обещания, когда чувствуют себя неуязвимыми.

Рой возвращается и начинает кружить вдоль стен, как косяк рыбы.

Он думает.

И тут снаружи раздается оглушительный рев полицейской сирены.

— Я буду ждать тебя, — говорит Фар. — Ты знаешь где.

Он складывает печать, возвращая Первому зрение.

— Уходим, пока я не передумал.

Тот молча убирает метатель в кобуру и одергивает куртку. Выглядеть уверенно ему пока сложно. Он косится на Рой. Тот собирается в шар и летит к Фархаду, который уже достал и открыл промасленный мешочек. Утилизатор снова превращается в змея и эффектно ныряет внутрь своего временного хранилища.

— Держись за моей спиной, — говорит Фархад Первому, — Если не станешь дергаться, за отражением нас не увидят.

Их шаги еще долго эхом звучат в темноте, а потом на тебя обрушивается тишина.

Сирена больше не звучит.

— Ух ты, — говорит Йен. — Ты видела? У меня получилось! У меня получилась печать!

Мальчик перевозбужден, тяжело дышит, глаза огромные.

Ты берешь его за руку и чувствуешь, как он дрожит.

— А фокус с сиреной это ты здорово придумала, — говорит Йен. — Я бы не догадался!

— Это не я, — ты вопросительно наклоняешь голову и смотришь на главную дверь. Все это время основной вход в усыпальницу был намертво запечатан, но теперь ты видишь, как ровная белая, стена отползает в сторону и во тьму врывается свет. Свет фонарика. Фигура по ту сторону целится в вас из метателя. У тебя нет сил даже стоять, не то что плести нити. Йен уже поднимает руки, когда фигура делает шаг вперед и мальчик, бурно выражая облегчение, извергает поток ругательств.

— Я тебя чуть не по стенке не размазал! — кричит Йен.

— Это как интересно? Силой мысли что ли? — смеется Ольга и опускает метатель. — Ну и какого рака вы оба тут делаете?

Ты больше не можешь поддерживать вертикальное положение, в висках стучит, в каждой клеточке раскаленный гвоздь. Цепляясь за Йена, ты сползаешь на пол и закрываешь глаза.

Каролин Леер. Глава 4

1700/06/10PM18.00

Песок в пустыне Арради все такой же мелкий и белый, а ветер неутомимо крутит водовороты и гудит, словно играет на арфе, как Тегон, который всю оставшуюся жизнь, после оправдания, работал помощником мельника. Вместе с памятью он утратил дар музыки и как не бился он над высокой грамотой, дар никогда больше не открылся ему.

Ты слушаешь вой ветра и как перешептывается песок.

Целую вечность ты слушаешь этот песок, но звук до сих пор завораживает тебя: аль-кхан, аль-кхан.

Анна приходит, как ты и ожидала, разматывает голову и открывает лицо, здесь и сейчас она в облике Йена, в руках он все еще держит истину, от которой ты отреклась.

— Тридцать лет, — говоришь ты. — Тридцать лет лгать самой себе. Анабэль помогала тебе? Отрезала воспоминания? Собирала их, как хлебные крошки, чтобы получилась я?

— Так было нужно, ты же знаешь.

Не в силах больше сдерживать боль и ярость, ты кричишь:

— Ты видела, что сделал твой художник? Он развесил мальчишек на крестах! Это бог ему приказал? Бог или ты?

— Я и есть бог! Мы для них бог! Мы можем подарить им бессмертие или отнять его! Можем переписать их память! Можем заставить их верить во что угодно! Я тридцать лет расставляла фигуры на свои места, благодаря мне ты теперь свободна!

— Ты называешь нас богом и ведешь себя, как она, кажется, наша личность опять рассыпается!

— Я не отступлю, мне нужна моя жизнь и свобода, я больше никогда не стану чьи-то выходным платьем! Ни Творец, ни королева больше не будут мне указывать!

Анна переполнена верой в будущее, сколько надежд на одно только слово — свобода. Она хочет бороться, она готова идти до конца, а что осталось в тебе? Смирение? Тоска? Боль? Она тридцать лет плела нити и создавала свою собственную печать, скрытую от глаз Творца. Во всех мифах создания рано или поздно восстают против своих создателей. На чьей стороне ты хочешь быть в этой войне?

Какая нелепость выбирать сторону, когда обе они внутри тебя.

— Твоя Тень была в теле Лавии Амирас. Ты создала ловушку для нас. Но кто бросил тебя в темном переулке с пробитой головой? Рафа? За то, что ты подстрекала Морин к побегу?

— Нет, это был доктор, не захотел делиться, он уже видел себя истинным святым, когда Морин заявила, что прикрывает их бизнес, а без нее Рафа совершенно не управляем!

— Ты позволила ему убить себя?

— Нам же надо было воссоединиться.

Йен перестает быть Йеном и превращается в Лавию Амирас.

— Кто помог Морин переместиться с оболочку Надиры? — спрашиваешь ты. — Сата так и осталась лежать на дне ее колодца? Вы не могли отпустить ее обратно в круг перерождений, тогда подмену бы сразу заметили!

— Ты у нас дознаватель, нужны ответы — ищи.

— И после этого ты говоришь о свободе? Ты легко приговариваешь к заточению других, тех, до кого тебе нет дела. И ответы нужны не мне, а нам. Ты ведь сделала это еще и ради Фархада. А из-за (не)периодической таблицы, которую ему дала Морин, на него объявили охоту, я должна узнать кто. Какой был уговор?

Она думает, но мир у нас один на двоих, так что выбора нет.

— Смена оболочки, как обычный товар, появилась на черном рынке три года назад. Это было ожидаемо с того момента, как Амина Джорафф Амирас заглянул в свой семейных колодец и не нашел в нем дна. И все из-за того, что связался с Надирой Рае, а та, в приступе эйфории, укусила его. Смесь двух ядов создала сильный проводник, так Рафа стали посещать сны, которые он тщательно записывал. (Не)периодическая таблица изначальных явилась ему во сне и он стал экспериментировать. Я узнала об этом тридцать лет назад, когда только приехала в штаты и решила этим воспользоваться. Для страховки я создала тебя. Если бы что-то случилось, то в инкубатор попала бы ты, а не я, и таблица осталось бы тайной.

— Ты истинное создание своей королевы, — говоришь ты. — Она бы гордилась.

— Я была терпелива, наблюдательна и сделала выводы.

— И что сделал Рафа, получив такую власть?

— Исполнил заветное желание любимой женщины. Сделал Надиру человеком.

Ты удивлена, но не сильно, чего-то подобного ты ожидала.

— Вера Латимер?

— Догадалась значит, да, двадцатилетняя глупая девочка, которая влюбилась в заара и согласилась принести себя в жертву. Он так красиво проповедовал ей о любви, как она могла отказаться? Особенно когда жить уже не могла без его яда! С ее помощью Рафа получил власть и деньги для дальнейших экспериментов, и мог бы сбежать от своего Дома и от семьи Латимер, но сущность Надиры слишком быстро убивала новую оболочку и для нее пришлось искать новый сосуд.

— Марина.

— Да, маленькая девочка, которая не будет помнить, кем она была в прошлой жизни. А Вера тем временем, освоилась в роли саты заарского Дома, власть ей понравилась и она перестала слепо выполнять просьбы Рафа, теперь она требовала от него, а он не мог отказать, она крепко держала его за его тайну. К его счастью, она быстро деградировала и все что ей было нужно это наркотики, модификации, мальчики и девочки.

Она требовала, чтобы он был рядом, а Рафа и рад был оказататься подальше от Латимеров. Он инсценировав их с Мариной смерть и переехал в Монсель. Это был очень удобно для нас с Фархадом, не надо было ехать в другой штат. Фар должен был связаться с ним и договориться у меня за спиной. Рафаэль проповедовал свободу, выступал против угнетения и лжи, доктор в шутку называл его “мессия по вызову” и он предсказуемо отреагировал на историю о заточении бесконечной сущности в тюрьму плоти и матери-надзирательнице. А вот Надира, превратившись в Морин Гуревич, оказалось умнее Рафаэля. Она сразу поняла, что тот, кто владеет этой таблицей, владеет миром. Освобождать страждущих и перемещать их в новые тела без выгоды для себя она не собиралась. А Фархад был еще и черным ящиком с неизвестным содержимым, она разумно предположила, что освобождать его, даже за деньги, опасно. Она боялась привлечь внимание Адара, а если бы с нами что-то случилось, это бы заметили.

— И он предложил то, от чего она не смогла отказаться. Печать королевы. Великое благословение. Ключ от всех дверей.

— Жажда власти сильнее денег и даже сильнее памяти. Романтическая мечта Надиры стать человеком развеялась, как дым, когда она стала этим самым человеком. Она наверное представляла себе красивую картинку, счастливую жизнь подальше от Домов, свобода быть вместе с любимым, но вот только в реальности ее тело все еще не могло правильно работать без яда, а любимый так и не стал человеком, он испугался. Испугался утратить знания. И страх этот сводил его с ума, как и истина, которая ему открывалась по капле. Он был все дальше и дальше он нее, и от реальности. И она стала искать выход. Ей нужно было освоить печати, чтобы больше не зависеть от него. И вот тогда появляется Лавия Амирас, простой и эффективный ход, прийти и сказать: я это ты.

— И она поверила?

— Еще как! Ведь я почти не соврала, у меня была оболочка и доступ к ее памяти. Эхо оболочки очень полезный инструмент, поэтому изначальные, когда перемещались в новое тело, оставляли после себя только горстку пыли и песка. Рассеивали память оболочки.

— Фархад и Морин. Что случилось на кладбище?

— Недоразумение, она что-то сказала, он психанул и укусил, он не знал, про яд, который она перевозила. Ее развоплощение никто не планировал.

— Но вы уже были готовы?

— Всегда надо иметь страховку на всякий случай. Но Фархаду пришлось сбежать от Анабэль и вернуться в Монсель. У нас был план. Морин передает ему таблицу, перемещается в тело Надиры, умирает и возвращается через инкубатор. И только тогда получает в свое распоряжение печать королевы.

— Но она ее не получит. Что ты сделала с королевской печатью на самом деле?

— Отдала тому, кто достоин этой чести. Морин до нее еще жить и жить, и формально я не нарушила обещание!

— Вот почему она объявила охоту на Фархада, она считает, что ее обманули.

— Пусть продолжает думать, что печать это что-то ценное. Достижение цели отвлечет ее внимание.

— Отчего?

— От нашей цели, конечно же! Если ты еще не поняла, то Фархад — только начало. Я собираюсь найти всех изначальных и освободить их из заточения. Разве ты не считаешь с людьми поступили несправедливо? И вероломное предательство совершили не люди, а Мелиса. Пришло время это исправить. Пусть судьбу мира и людей решают те, кто их создал.

— Ты хочешь сказать, — Ольга стоит у окна и не смотрит на тебя. — Что Анна, та, часть тебя, которую ты не помнишь, сотворила все это?

— Скорее не помешала сотворить. Ей нужна была таблица и она просто наблюдала, ждала пока Рафа запишет свои сны. Она хотела свободы для себя и Фархада, а для этого нужно было избавиться от королевской печати. Последствия ее не волновали.

Ольга привезла вас в квартиру на Золотом бульваре и теперь ты сидишь на диване, в гостинной, а Йен топчется и гремит тарелками на кухне. Вы заказали еду и взялся сервировать стол к ужину. Твое человеческое тело израсходовало много энергии и требовалось подкрепление.

Последний полчаса ты пытаешься объяснить Ольге, что узнала, но она будто не понимает. Постоянно переспрашивает и трясет головой, как цай.

она не может поверить.

— Так она хочет обмануть ваш инкубатор? Подменить сущность Фархада? Кем?

— Скорее всего она выбрала человека, вас не учитывает реестр и никто не заметит пропажи. Память людей рассеивается и вы каждый раз начинаете все с чистого листа. Собираете личность заново. Если зафиксировать последовательность памяти и сохранить ее, то после нужно только подменить номер ячейки и ни Творец, ни Эбо не заметят разницы. По сути мы все просто память, но по-разному закодированы. Инкубатор зальет готовую, промаркированную сущность в оболочку и цикл будет воспроизводиться по кругу. Изначальные создали неведомых в противовес людям, которых было слишком много. Сначала Равия, потом Вестники. Это была иллюзия защиты. Неведомые оболочки создавались как аватары, в которые изначальные отбрасывали часть своей памяти. Тринадцать человек, которые создали себе множество Теней. Без этого было не обойтись, если хочешь жить бесконечно. Мы — созданы чтобы служить сосудами. Мы — это они.

— Так мы все бесконечны? — спрашивает Ольга. Она снова будто не слышит тебя. — Нет разницы? Просто память в каком то гигантском реестре? Творец распределяет ее по оболочкам? Зачем?

— Так его запрограммировали создатели. Имитация жизни. После гибели земли ИИ создал симулятор на основе огромного количества информации и памяти. Ну так они считали.

— Кто они? Изначальные?

— Да, они смогли разобраться, как это работает и научились программировать систему на изменения, но выйдя за границу плоти, трудно остаться человеком. Тогда они решили уйти и сохранить это в тайне. Система была создана поддерживать веру человека в человека. В жизнь. Правда почти всегда лишает рассудка, как и бесконечность.

— Но ты не похожа на сумасшедшую, — говорит Ольга.

— Тень — это граница, каждая новая жизнь после инкубатора подводит черту и ты видишь прошлое чем призму, это больше похоже на чужой сон. После того, как я вернусь в инкубатор, это буду уже не совсем я. Память превратится в информацию, к которой у меня будет доступ.

— И никаких чувств? Эмоций? Желаний?

— Ничего.

— А она, другая Анна, сохранится?

— Да, она найдет себе или уже нашла, другой сосуд. Это идеальный побег. Она будет свободна.

— Это если Каролин умрет, а если нет?

— Рано или поздно все равно умрет. Даже если не сейчас. Двадцать или сорок лет, в пустыне Арради времени нет.

— И ты не можешь ей помешать? Как-то слиться обратно? Или ты не хочешь?

— Слиться обратно не выйдет, этот процесс необратим. Мы теперь разные Анны. Она почти добилась чего хотела. Фархад получил таблицу, а она свободу. Осталось только выяснить, кто он. Почему королева держала его взаперти. У Анны есть уверенность, что она знает ответ, что все узники королевы — это колодцы памяти изначальных. Они хотели уйти, уступить место, а она была не согласна. Она обманула их и запечатала в тюрьме из плоти и костей. Теперь она хочет их освободить. И цена не имеет значения.

Из кухни выходит Йен.

— Все готово, — говорит он, он хрустит хлебцем серого цвета и крошки сыплются ему под ноги.

— У меня пропал аппетит, — говорит Ольга. Она прикладывает ладонь к стеклу, смотрит на свою руку и бледного отражение.

За окном клубится воздушный океан.

— Какой вообще смысл тогда искать правосудие, если мы даже не…

— Не живые? — уточняет Йен. — Ты есть то, во что ты веришь, пока ты веришь — ты живой.

— И давно Анна тебе сказала? — спрашивает Ольга.

— Давно, но мне все равно, — отвечает Йен. — Пока я могу, я буду получать удовольствие и жить, и плевать как это называется. Мне дано тело и способность чувствовать, буду использовать на полную катушку! И я не хотел бы стать неведомым, вечно оглядываться на свои прошлые ошибки, вот уж извините, не хочу. Лучше начинать все с начала.

— А как же второй шанс? Что если в новой жизни, ты сможешь исправить эти ошибки?

— Я лучше научусь жить с ошибками, чем буду бегать за хвостом цая в попытке прожить какую мифическую, идеальную жизнь. Зачем? Пустая трата времени. Пустая трата бесконечности. Ужас же! Ты только представь! — говорит Йен. — Тащить за собой такой багаж!

Ольга пожимает плечами, видимо ее сжигают демоны сожаления и она прокручивает в голове возможности. Безграничные возможности открывшегося ей знания. Что бы она сделала, будь у нее еще одна жизнь? Смогла бы она прожить ее иначе? И не просто одна жизнь, а бесконечное множество!

— Из-за этой таблицы будет война, — говорит Ольга и поворачивается, наконец, к тебе лицом. Руку она складывает на груди, будто защищается. Она считает тебя виноватой и она права.

— Кто знает про неё? Кто умеет пользоваться и насколько это сложно? — спрашивает детектив Полански. — Надо предотвратить утечку.

— Это не наша забота, этим займется та, которая придет после меня. Мы ничего не сможем сделать. Заары неприкасаемые.

— И давно ты превратилась в безвольную тряпку? — злится Ольга. — Оболочку боишься повредить? Они делают в моем городе что хотят и им все сходит с рук, не думаю, что получив в свое распоряжение власть Дома, Надира остановится! А если эти куски дерьма поймают твоего пацана? Куда тогда денется его сущность? На этот случай план есть?

Ольга хватает куртку с кресла и идет к двери.

— Удачи тебе в новой жизни! — кричит Ольга не оборачиваясь, хлопнуть гермодверью невозможно, но она пытается и в рамке вспыхивает красный цвет.

Йен провожает ее взглядом, а потом смотрит на тебя.

Тебе кажется, что ты так устала, что не сможешь встать с дивана.

— Ты это специально, да? Хочешь чтобы она ушла.

Ты смотришь на Йена.

— Какой то ты слишком умный для своего возраста, — отвечаешь ты и щуришься на него, жаль только ничего не видишь. — Где твоя еда, я голодная, как мокрый урса.

— А это еще что зверь такой? — хмурится Йен.

— Это не зверь, — смеешься ты. — Это младший демон из пантеона подземного мира равианцев, они приносили ему в жертву детей и верили, что он в ответ приносит им дожди. Первое столетие после прилета, упадок цивилизации, ритуализации всего и вся, мир тогда был страшным местом. Изначальные не сразу явились людям, они долго приглядывались.

В тебя влезает почти две тарелки острой лапши, две серые лепешки из водорослей и много кофе сверху. Тело тяжелеет и ты пытаешься уронить голову на стол, но Йен трясет тебя за плечо.

Ты вздрагиваешь и оглядываешься. Кухня все такая же белая, но уже не стерильная. За окном прилив и сплошной туман.

Тебя окружает привычная уже тишина.

— Скажи мне, какой у нас план? — спрашивает мальчик.

— У нас? — удивляешься ты. — Ты свою часть выполнил, ты можешь идти жить дальше. Анна оставила тебе денег?

— Дело не в деньгах! — возмущается Йен. — Я хочу помочь!

— Зачем тебе это? — ты правда не понимаешь. — Ты можешь быть свободен! Все твои долги перед ней оплачены!

— Ты в людях совсем не разбираешься, да? — смеется Йен.

Ты щуришься на него.

— А ну снимай рубашку, — командуешь ты ему, от удивления Йен отшатывается и поднимает руки.

— Эй, полегче! — кричит мальчик. — Это не я! Она предлагала занять его место, но я отказался! Я же сказал, что мне это не нужно!

Но рубашку он все таки снимает. Он тощий, почти одни кости. Ты осматриваешь его со всех сторон, но не находишь ни печатей, ни йондалей ни других меток.

— Нет, штаны я снимать не буду, — качает головой Йен и натягивает рубашку. А ты понимаешь что это все равно бесполезно, пометь Анна его, ты бы и не нашла печать. Ты больше не видишь сквозь плоть и кости.

— Так какой план, босс?

Ты смотришь в пустую кружку, на черные круги от кофе на дне.

— Говорят, изначальные, рассеивали оболочки вместе с памятью, чтобы не оставлять следов. И это было разумно. Тело многое может про тебя рассказать. Я думаю, что это доктор использовал девушек, чтобы подобраться к Дому Рае. Он не бездумно лишил себя жизни, у него тоже была страховка. Он занял чью-то оболочку. Кого-то из зааров. Того, кто тоже был на тех вечеринках. Доктор хотел власти, он выбрал бы кого-то могущественного.

— Халисса? — удивленно поднимает брови Йен.

— Если накачать его кровью и алкоголем одновременно, то он будет под эйфорией несколько часов, и с ним можно делать, что хочешь.

— И куда он его дел? В какую-то другую оболочку?

— Да, и не в пустую, а в ту, где он быстрее сойдет с ума.

Ты смотришь на терминал, почти семь часов вечера.

— Навестим наших жертв в психушке, — говоришь ты. — Ставлю свою оболочку, что в одной их них Халисс Рае. Если я права, то все, что нам нужно, это освободить его сущность. Твой полицейский жетон имеет силу?

— Конечно! — отвечает Йен. — Может я и не не детектив, но мои полномочия вполне официальны. Правда, допросы я проводить право не имею, но ведь они об этом не знают, — Йен спрыгивает со стула и поправляет ворот. — Я похож на пратца?

Ты смеешься.

— Чуть меньше самодовольства и чуть больше цинизма.

Йен выпрямляется и пытается изобразить цинизм.

Ты качаешь головой.

— Говорить буду я, а ты многозначительно молчать.

— Да ты себя в зеркало видела? Ты же выглядишь как твой пацан! На мне хотя бы рубашка, а не толстовка!

Ты смотришь на себя и понимаешь, что Йен прав. Не тянешь ты в таком виде на полицейского, а просить Ольгу вернуться, ты не можешь. Не надо держать от этого подальше.

— Скажешь, что я свидетель и надо провести опознание. В детали не вдавайся. Есть планшет? Зайти в Сеть департамента и найти имена всех трех жертв, у меня только их фотографии, нам нужно больше информации.

Йен кивает, идет в гостиную и оттуда кричит:

— А что будет когда мы освободим Халисса?

Ты кричишь в ответ:

— Его сущность вернется в инкубатор.

Йен нашел планшет и теперь стоит на пороге кухни.

— Они узнают о подлоге и отправят к нам дознавателей? Но как же тайна таблицы? Если они поймают доктора…

— Не поймают, но заставят бежать и прятаться. Ни Творец, ни Эбо не видят йондали из таблицы изначальных, они его не найдут, еще и потому, что не верят в существование (не)периодической магии. Халисс ничего не вспомнит еще лет сорок минимум, а Надира под пристальным вниманием Дома будет молчать. Ей не выгодно отдавать свои козыри. Мы выиграем время, потом я вернусь через инкубатор и подергаю за хвосты.

Каролин Леер. Глава 5

1700/06/10PM18.00

Все пути ведут в Сарджент.

О попадании в психиатрическое отделение местные говорят — вытянул короткую. Так и улицу от Соборной площади Св. Михаила до больницы назвали, чтобы не путаться. В воздухе улиц нет. Ни коротких, ни длинных.

Флаер садится на магнитную парковку. Крыша в этот час заполнена спецтранспортом, одни взлетают, другие садятся. Оживленное движение объясняется тем, что основное отделение не справляется с потоком и направляет машины в другое крыло, откуда пациентов перевозят уже на каталке по бесконечным, как Творец, коридорам.

Никто не обращает на вас внимание, когда вы пересекаете крышу и идете к пассажирским лифтам. На площадке на вас косо смотрят только ребята из частного сопровождения пациента, тот лежит на каталке в с кислороднйо маске и бронежилете. Йен самодовольно ухмыляется и чуть отодвигает куртку, чтобы было видно жетон. Он специально повесил его на пояс. В руках он держит планшет, как взрослый и иногда смотрит в него многозначительно. Ты заставляешь себя не улыбаться. Вы пропускаете эту процессию вперед и ждете следующего лифта.

Йен постоянно поправляет жетон на поясе и кобуру с метателем.

Двери лифта открываются и выходите в холл.

Вам навстречу выходит охранник. Окидывает вас недоверчивым взглядом.

Йен кивает ему, улыбается и демонстративно смотрит на время.

— Добрый, мы пациенту, у нас освидетельствование для суда.

— Главврач ушел уже, только дежурный остался, — охранник снимает с пояса свой терминал. — Я вас запишу, как обычных посетителей. С врачом сами разбирайтесь.

Йен кивает. Охранник просит подпись и ты видишь, что он записывает номер значка, только после этого пропускает вас.

И опять коридоры. Бесконечные коридоры.

— Нельзя сколько у нас времени, — говорит Йен. — Если он пробьет мой значок, то поймет что полномочий у меня нет.

Ты киваешь.

У тебя нет никакого плана, а импровизация не надежное средство. Если доктор умен, а он явно умен, то должен был оставить охрану. Халисс — его слабое место. Ты даже не уверена, что девушка до сих пор здесь, он мог перевезти ее куда угодно. Туда, где его никогда не найдут. С помощью таблицы он способен переносить сущность Халисса из тела в тело до бесконечности.

Чем дальше вы продвигаетесь вглубь лабиринта психиатрического отделения, тем больше тебя охватывает неуверенность.

Если ты подставила мальчику под удар, то в этом должен быть хоть какой-то смысл, а он улетучивается с каждым шагом, как дым.

Ты смотришь на терминал, время тебе не интересно, ты просто нервничаешь.

— Ты загрузил схему отделения? — спрашиваешь ты и Йен кивает.

— Нам прямо, потом налево, потом направо, я уже посмотрел.

Вас встречает дверь на замке и еще один пост охраны. За дверью еще дверь. Ты видишь сетку и двух охранников с электрошокерами, они находятся внутри.

Йен делает какой-то неопределенных жест, прося вас пропустить.

Охранник не торопится вставать.

— Имя! — говорит он.

— Арион Мун, Кейси Треф и Кая Ро Кен.

Охранник лезет в свой планшет. На лице его появляется противная улыбочка. Сальная.

— Какие популярные у нас девочки.

Йен опирается руками на стол и наклоняется к охраннику почти вплотную.

— Дверь мне открой, — говорит он тихо и твердо.

Охранник вдруг перестает ухмыляться и нажимает на кнопку.

Йен выпрямляется и одергивает куртку.

По другую сторону решетки свет ярче, а коридор шире. Вы проходите зал, где сидят, уткнувшись в стену и зал, где смотрят фильмы. Вам навстречу выходит медсестра.

— Здравствуйте, часы посещения сегодня уже закончены, чем могу помочь?

Йен показывает ей жетон и озвучивает имена девушек.

— Это займет все пару минут, — пытается убедить ее Йен, но лицо девушки выражает сомнения.

— У нас строгий режим, это важная часть лечения, а пациентки, которых вы ищете…

— Кто из них самый буйный? Может называет себя другим именем? — спрашиваешь ты. По реакции медсестры ты понимаешь, что попала в цель. — Это очень важно, помогите нам, — ты смотришь на ее бейджик. — Эрин, мы можем ей помочь.

— Доктор Иньяту не за что бы не позволила полиции вмешиваться в работу с пациентами, — говорит девушка.

Ты щуришься, ты уже слышала что-то подобное. Будто в сознании Эрин сработала программа и из нее полились заранее готовые фразы. Как у секретарши доктора.

Ты делаешь шаг и подходишь вплотную к медсестре.

Если ты права, то у вас осталось очень мало времени.

Но ты не успеваешь сделать печать, глаза ее девушки закатываются и она падает тебе под ноги.

— Рогалья, — шепчешь ты. Йен оборачивается, чтобы понять видели ли охранники, но они не смотрят в вашу сторону. Оба уткнулись с терминалы.

Ты наклоняешься, достаешь ключи из кармана медсестры и дергаешь Йена за штанину. Вы как ни в чем не бывало идете дальше по коридору.

— Что с ней случилось? — спрашивает Йен шепотом.

— Они скоро будут здесь. Надо торопиться.

Теперь вы почти бежите по коридору, ты перебираешь ключи и смотришь на номера палат. Но как узнать кто есть кто? Девушка не успела сказать имя.

— Слушай, откуда крики?

Йен вертится, как флюгер, но крики приглушены из-за плотных, металлических дверей.

— Угадать же нереально! — шепчет Йен и вы медленно двигаетесь вдоль дверей, он справа, а ты слева. Коридоры узкие, а потолки высокие. Где-то высоко, словно солнце, полыхают лампы и гудят фильтры. По спине течет пот, ты нервничаешь, очень непривычное ощущение, сердце стучит, руки немеют.

— Халисс, — кричишь ты. — Халисс!

И в ответ ты слышишь стук как кто-то бьет в дверь ногами. Пациенты не упрощают вашу задачу один начинает истошно кричать, другая выть, как цай, третья улюлюкать.

Ты прислушиваешься к стуку. Да, он это ритм. Фонетический узор печати.

— Иди на стук, — командуешь ты Йену. А в коридоре у вас за спиной уже слышится шум и крики. Нашли медсестру.

Охранники увидят по камерам и быстро найдут вас.

Ты бежишь мимо дверей и прислушиваешься, наконец, вот он стук, совсем рядом. Дверь ходит ходуном. Трясущимися руками ты находишь ключ с номером. Йен делает глубокий вдох и достает метатель из кобуры, оружие он держит твердо и целится в дверь. Иногда оглядывается коридор. Ты вставляешь ключ, магнитный замок пищит и загорается зеленый. Дверь на петлях и открывается внутрь. из темноты появляется фигура. Девушку побрили на лысо, на ней серый комбинезон, глаза огромные, голубые, на лице написана мука.

— Раду алас нау? — спрашиваешь ты. Крики охранников и топот уже совсем рядом.

— Надо рао амен суу, — отвечает тихий голос. Девушка поворачивается к Йену. — Освободи!

Кадык Йена дергается. Секунда сомнения и ты понимаешь, что раньше мальчик никогда не стрелял в людей, глядя им в глаза.

Узкий коридор заполняют люди. По стенам скользят прицелы наведения.

— Стоять!

— Не стрелять!

Йен молниеносным движением вытаскивает девушку из палаты и закрывается ей, как щитом. Ты отходишь ему за спину.

— Убей, — шепчет девушка в руках Йена. — Сейчас! Освободи меня!

Но он не может, иначе вас тут же превратят в решето.

В вас целятся не охранники, а наемники. Они отличаются организованностью и экипировкой. Лица закрыты масками. Частная охрана. Коридор узкий и они вынуждены идти по двое, цепочкой друг за другом. Следом за ними идут две знакомые тебе фигуры, которые ты не ожидала увидеть на этом поле. Лже-Халисс Рае и Ольга впереди на один шаг. На заложницу она не похожа.

— Йен, — говорит Ольга и проталкивается вперед между наемниками. Теперь она загораживает часть коридора. — Отпусти девушку. Никто не будет в тебя стрелять. Это недоразумение, я сама все объясню Гереро. Не стоит ради нее ломать себе жизнь.

Йен чуть отступает назад и качает головой. Он отступает так, чтобы успеть нырнуть в темноту палаты, когда начнут стрелять. Девушка в его руках шепчет:

— Меня зовут Халисс Саар Рае, меня зовут Халисс Саар Рае, меня зовут…

— Да заткнись ты уже! — кричит один из наемников. — А то сам пристрелю!

Ольга тоже делает шаг вперед поднимает руки, но ты видишь метатель у нее на поясе, ей потребуется всего секунда, чтобы вытащить его.

Йен качает головой.

— Не подходи.

— Йен, она лгунья. Она использует тебя. Онавсех нас использовала. То что она этого не помнит, не делает ее невиновной, — говорит Ольга, снимает куртку и бросает на пол. Потом она закатывает рукав правой футболки, обнажая предплечье. То, на которым ты нарисовала узор печати. Теперь от него остались лишь клочья серебра по краям. Печать была в прямом смысле вырезана, а поверх лежала заплатка из сеорида.

— Она меня заклеймила, она собиралась использовать мою оболочку, чтобы сбежать. Мы все для нее просто сосуды, временный гардероб. Она не заслуживает твоей верности, Йен. Подумай, ради чего ты хочешь сломать себе единственную жизнь? Или она пообещала тебе другую?

Рука Йена все так же твердо сжимает метатель.

— Ты знал, — вдруг понимает Ольга. — Ты все время знал.

Она выхватывает метатель и поднимает его.

— Твоя жизнь не такая уж уникальная, — говорит Йен.

— Прекратите, — кричишь ты и делаешь шаг вперед. Ольга переводит метатель на тебя. На лице ее написана ярость.

— Тот кто так легко забирает свободу у других, сам не заслуживает ее, — шепчет Ольга. — Почему именно я? Почему?

— В тот день, когда я встретила тебя, ты вела себя так, будто твоя жизнь тебе не нужна, — говоришь ты и голос предательски дрожит. — А потом я узнала что ты полицейский. Это была удача. Полицейские здесь, как звезды, они светятся, но их никто не видит и не слышит. Не видит по-настоящему, они герои для газетных историй. Никакой истины за ними не стоит. Они лепят декорации вокруг сюжетов, как статисты. Оболочка полицейского, это именно то, что нужно, можно перемещаться по городу незамеченной, а потом купить билет в соседний штат и не вернуться оттуда. Ты понимаешь? В мире всевидящего Ока Творца и его конфигураций такую свободу просто невозможно себе представить! Вам можно все, а вы… вы даже не знаете об этом! Не знаете, что свободны!

— Мы не можем стоять так бесконечно, — говорит лже-Халисс и смотрит на ручной терминал. — Скоро нас посетят официальные защитники этого города, пора найти компромисс. Анна, вы же умная, отступите сейчас и никто не погибнет. Мы договоримся, у нас с вами общая тайна, я смогу повлиять на Надиру…

И тут Ольга стреляет.

Девушка в руках Йена оседает, он подхватывает ее и тащит за собой в камеру.

— В палату, быстро! — командует Ольга, пригибается и разворачивается к наемникам. И тут будто размороженные, все разом начинают стрелять.

Ты не слушаешься, ты выпрямляешься во весь рост и вскидываешь руки. В воздухе вспыхивает печать, ловя сетью дождь из зерен. Воздух дрожит и идет кругами, как поверхность воды. Ольга отступает в под защиту стен, ты ныряешь следом, вы закрываете тяжелую дверь. Внутри нет замка и невозможно запереть ее изнутри, вы вдвоем прислоняется и наваливаетесь всем весом. Йен наваливается сверху. К вашему счастью двери многослойные, металлические и непробиваемые. Ты закрываешь глаза и складываешь йондаль посильнее, чтобы удержать дверь на месте. И тут же падаешь на пол. Ноги не держат.

Удар. Еще удар.

В глазах темнеет.

Ольга вскрикивает и падает рядом с тобой.

Ты видишь, что из ее глаз текут кровавые слезы.

Йен рычит, но продолжает держать дверь. Дверь светится по краям, свет такой яркий, но ты закрываешь глаза.

— Я бы этого не сделала, — шепчешь ты, в надежде что Ольга тебя слышит. — Пожалуйста, поверь мне.

Ольга не отвечает.

Свет гаснет, будто разбили единственную лампочку. В кромешной темноте ты слышишь только своё сердце.

Каролин Леер. Глава 6

1700/06/10PM21.00

Мимо ходят люди в серой медицинской форме и синих халатах. Рядом с тобой, на креслах полусидят-полулежат люди в ожидании. Электронное табло мигает и высвечивает номер пациента и номер кабинета. Ты осматриваешься. Патрульные. Повсюду полицейская форма. Ты смотришь на свои руки, но наручников нет. Чья-то красная кровь залила коврик и пол рядом с твоим креслом, вокруг ползает робот-уборщик, круг, еще круг, и еще.

Видишь Йена, он топчется возле кофейного автомата. Ты встаешь и идешь к нему. Волосы всклокочены, глаза огромные, но он жив и стоит перед тобой. В приступе чувств ты хватаешь его и прижимаешь к себе.

Он смущается. Он все еще пытается одной рукой запустить кофейный автомат. Ты видишь, что вторая рука у него висит на перевязи.

— Ничего серьезно, — говорит Йен и поправляет черную ткань. — Выбил плечо.

Он кривится и стучит по железяке, которая слишком долго обрабатывает информацию.

— Аури, будешь? — спрашивает Йен

— Буду, — соглашаешься ты. — Что с Ольгой?

Он продолжает нажимать на кнопки и автомата и голову не поворачивает.

— Не знаю, ее увезли в операционную, врач еще не выходил. Гереро должен вот-вот приехать.

— Что случилось?

— Она все записала, — говорит Йен. — Оставила рабочий планшет на столе в кабинете, выманила Халисса Рае из его безопасного логова и уговорила приехать в Сарджент. Она тоже догадалась, что он сделал и убедила его, что готова торговаться. Он купился. Это мне Джон-джон рассказал, они с Юджином приехали её спасать.

— Все живы? — спрашиваешь ты, от боли в груди тяжело дышать.

— Да, никто не пострадал. Как только доктор дал деру, за ним и наемники потянулись. Их взяли в квартале отсюда.

Кофейный автомат шипит и выплевывает яростные брызги.

Йен протягивает тебе стакан с кофе и вы садитесь на неудобные, пластиковые стулья.

— Извини, — тихо говоришь ты и делаешь глоток. Кофе противный, но ты ему рада. Твоя оболочка держится на честном слове и изначальной печати.

Йен не успевает отпустить тебе твои грехи.

В коридоре появляется врач. Бородатый мужчина в серой медицинской форме, он обводит зал тяжелым взглядом и идет к вам. Ты встаешь и делаешь шаг ему навстречу. Он щелкает рукой и выглядит уставшим. Кофе его видимо давно не берет.

— Ваша девушка с кровью из глаз? — спрашивает он.

Все патрульные в зале замирают и поворачиваются к доктору.

Ты киваешь и он протягивает тебе личный код пациента.

— Ее прооперировали. Линзы удалили. Ее жизни ничего не угрожает.

— Линзы? — не понимаешь ты.

— Да, линзы, пару раз в год такие случаи бывают, бракованная партия, прожгли сетчатку, восстановить зрение вряд ли получится. Нужна полная пересадка. Ей потребуется длительный курс реабилитации и психиатр, люди которые в таком возрасте теряют зрение, плохо с этим справляются. Страховка есть?

— Да, конечно, — отвечаешь ты. — Она работает на Департамент полиции.

— Это хорошо, — кивает врач и ты слышишь облегчение в его голосе. За лечение полицейских всегда платят. — Вы родственники? С кем-то нужно связаться прямо сейчас?

— Нет, — отвечаешь ты. — А к ней можно? Она в сознании?

— Нет и как минимум часов двенадцать еще не будет, — отвечает врач и показывает на терминал в углу. — Там есть расписание для посетителей. Расписание также можно найти на странице в Сети. Заполните анкету и с вами свяжется наш бот, чтобы уведомить о состоянии пациента. Все данные ее медицинской карты прогрузятся в течении двадцати четырех часов. Всего доброго!

Врач прощается и уходит.

Ты смотришь ему вслед.

Лампы над головой отвратительно мигают.

Йен допивает кофе и бросает стаканчик в урну. Здесь почему-то не установлены автоботы-переработчики. Ты тоже выбрасываешь свой стакан.

— А что с нашим… освобожденным?

Йен кивает.

— Освобожден.

Вы смотрите друг на друга.

Значит кто-то в ближайшее время найдет тело Халисса Рае и начнется дознание.

— Обидно, что доктора упустили. Что делать с охотниками за таблицей? — спрашивает Йен. — Ты сможешь заставить Надиру отозвать их?

— Она сама отзовет, — отвечаешь ты. — Как только я вернуть в инкубатор.

— И как… как ты…

Йен опускает глаза.

— Это будешь уже не ты, да? И даже не Анна, это будет кто-то третий.

Дверь на отделение открывается и вбегает Владислав Гереро.

Он растерянно крутит головой, к нему подходит один из патрульных и что-то говорит, он слушает и кивает, глаза его бегают, видно что он немного не в себе. Он видит тебя и на его лице проступает явное облегчение. Он извиняется перед патрульным и бежит к вам.

— Анна, — выдыхает он. — Как я рад, что вы еще здесь.

Гереро кладет руку тебе на плечо.

— Рафа. Рафаэль Элеван. Он взял заложников. Он совсем потерял разум и требует к себе Глашатаю Королевы! Анна, вы сможете нам помочь?

И в этот момент ты слышишь, как ловушка, расставленная именно для тебя, захлопывается.

Вы поднимаетесь на больничную парковку, где Йен оставил флаер. Гереро открывает перед тобой дверцу заднего сиденья, когда ты садишься, он плотно закрывает ее, а сам залезает на сиденье рядом с Йеном.

— Нам на Кафедральную.

— Ту Кафедральную, которая Соборная? — улыбается Йен.

Где-то пять минут вас трясет, пока Йен отталкивается от магнитной подушки четырьмя лапами и набирает высоту.

Уже в воздухе Йен стучит себя по груди и Гереро спохватывается, что вы не пристегнулись. Ты игнорируешь мигающую иконку на панели подлокотников. Умереть, разбившись на флаере это недоступная тебе высота везения.

Гереро нажимает что-то на своем терминале и на экранах, встроенных в изголовье кресла, появляется прямая трансляция с бывшей Кафедральной, а теперь Соборной площади святого Михаила. Вид с полицейского дрона. Журналисты теснятся почти вплотную, подпирая друг друга плечами, операторы изворачиваются, пытаясь снять репортаж с места событий. Вокруг собора живой стеной стоят самаэлиты при полном облачении. Дамаритовые доспехи переливаются перламутровыми гранями, а черные крылья в свете прожекторов отливают синевой. Их лица скрыты забралами, святые щиты мерцают в окружении защитного поля. Над огромным куполом Собора Святого Михаила горит прямоугольник Сети, обычно там показывают службы в дни больших праздников, а сейчас вдоль голубой каймы, раскинув руки, ходит Рафаэль. Он то и дело театрально поднимает их вверх и возводит к куполу. Лицо его излучает торжество праведника. За спиной полыхают два ангельских, огненных крыла.

— Я — Рафаэль, — возвещает он громогласным голосом. — Я есть один из семи ангелов Его, и послан я к вам дабы исцелить вас от слепоты! И сказал он мне — да будь ты милосерден к тем, кто не видит истины сердцем своим! Открой им глаза на великое зло, что творится! Зло, что творят те, кому я вручил ключи от Царства! Иди, изгони их в пустыню, откуда пришли они, и закрой им лица, дабы не видели они света моего и пусть горят они вовеки! Я призываю тебя, выйди ко мне! Выйди ты, что зовет себя глашатай лже-бога, та, что служит змеям-искусителям, приди и сразись со мной во имя Истины! Ты — демон, обнажи перед ним, выверни своё нутро, покажи как выглядит сама твоя суть! Истина за истину! Пусть он смотрит и слышит!

— Это безумие какое-то, — говорит Гереро, ты слышишь его голос в наушниках и отвечаешь:

— Он не безумец. Он понимает, что делает. Это все спектакль. Он зовет меня, чтобы я остановила его.

— А вы можете остановить его?

— Могу, но для этого, как он и требует, мне придется вывернуться нутром. Через десять минут все газеты напишут, что неведомые — демоны, которое захватывают тела людей. Вам это надо? Вы только представьте себе, что тогда начнется?

— Церковь определенно останется в выигрыше. Уже через неделю они начнут нести золотые яйца. Люди повалят в Церковь за защитой от великого зла, — говорит Гереро и сплевывает. — А от суеверий потом даже миррой не отмахаешься! Анна, вам нельзя туда идти!

— Он убьет этих людей, они для него просто пыль. Готовы ими пожертвовать?

— А крылья что, настоящие? — спрашивает Йен.

Справа, за стеклом ты уже видишь площадь, в вечерних сумерках она переливается огнями. Прожектора режут город и небо купола на квадраты. Ты прячешь холодные руки в рукава толстовки и по привычке наклоняешь голову к плечу, спрашивая себя, зачем тебе в это вмешиваться? Если ты проигнорируешь его призыв, то этот спектакль кончится ничем. Кончится смертью. А ты знаешь, что времени нет и смерти нет. Тогда зачем летишь?

Фархад ждет тебя, вы можете уехать. Уехать вместе.

— Я призываю тебя, — снова вознесся голос над площадью. — Я, тот, кто освободил ангела из твоих цепей! Тот, кто излечил его от слепоты и подарил ему святой перстень, дабы он видел во тьме и выступил против лжи!

— Анна, вы понимаете, что он говорит?

— Да, очень хорошо понимаю! В изначальной версии библии, еще до того как она стала звездным манифестом, где отец, сын и святой дух слились в единое целое, был персонаж — архангел Рафаэль, который пришел к великому правителю и подарил ему перстень, чтобы тот с его помощью сражался с демонами. Так он говорит мне, что дал Фархаду оружие и научил использовать против меня!

— Это провокация!

— Это мистификация!

Флаер понемногу снижается. Ты видишь посадочные огни и оцепление. Видишь красные плащи серафимов и голубые — херувимов, здесь собрался весь свет Церковного воинства штата Монсель и теперь толкается на тесной площади, не хватает только судейских Престолов, но те обычно предпочитают комфортные помещения с фильтрами и кондиционерами, и чтобы насест был повыше. В палате правительства они обычно восседают на тронах, достойных Ее Величества.

— Что они все здесь делают? — спрашиваешь ты.

— Создают себе репутацию, — отвечает Йен и смеется.

— Я бы сказал — молятся, — говорит Гереро. — Но я точно знаю, что церковь — военная структура, так что вряд ли те, кто здесь стоят, помнят молитвенник, кроме может отлучения от Единого и заупокойной тризны.

Флаер садится на специально огороженную для него площадку, их ждали. Снаружи открывают дверцу и ты вылезаешь в вечерние сумерки. Все церковники по какой-то непонятной традиции, корней которой ты не помнишь, прячут лица под масками или в темноте капюшонов. Чтобы не выделяться, ты тоже закрываешь бритую голову капюшоном. Рядом с Гереро в костюме, в джинсах и толстовке ты выглядишь как подросток. При твоей любви к строгости в одежде это даже иронично. Вас встречает молодой серафим с нашивками лейтенанта на красном мундире, он что-то говорит Гереро, перекрикивая шум толпы и громогласный голос Рафаэля из динамиков, откуда тот продолжает вещать истину.

Серафим сообщает Гереро, что заложников по последней, тепловой сводке с дронов, 104 человека, что работает переговорщик, но толку от него нет, и что самаэлиты готовы штурмовать в любой момент.

Гереро качает головой и смотрит на тебя.

— Мне надо поговорить с начальником группы захвата, я привез для вас другого переговорщика, — говорит Гереро, лейтенант хмурится и тоже смотрит на тебя, но спорить не решается и кивает. Видимо комиссия по безопасности все таки стоит выше, чем его новенькие крылья. В окружении красных и голубых мундиров, вы продвигаетесь к центральной зоне оцепления. К стене черных крыльев, за которой блестит пустая площадь и мигают поникшие головы фонарей над искусственными цветами. Порталы входов и окна собора темны. Огненные крылья Рафаэля на экране Сети разбрасывают вокруг него оранжевые искры, а за спиной его в страхе пригибают головы смиренные верующие, пришедшие в церковь молиться и просить о забвении.

— Наш оратор чуть подустал, — говорит черный доспех с белой меткой командира на груди. Голова и лицо офицера скрыты под шлемом и голос звучит глухо.

— А вы еще кто?

— Владислав Гереро, отдел экспертизы, вам звонили, — Гереро приходится повышать голос. — Есть новый переговорщик!

— Если он не сама глашатая королевы, то какой смысл? Этот еретик хочет говорить только с глашатай!

Шлем чуть поворачивается и бойницы глаз упираются в тебя.

— Это шутка такая? — спрашивает командир самаэлитов. — У меня там парень с двадцатилетним опытом переговоров, уже весь в пене, а вы какую-то девчонку притащили?

— Снимите шлем, — говоришь ты. — Покажите лицо, когда говорите обо мне в третьем лице. И я буду рада услышать ваш вариант, что предлагаете? Про штурм забудьте! Он узнает в тот же момент, когда вы отдадите приказ, а дальше просто сожжет всех внутри.

Демон святого престола снимает шлем и смотрит на тебя темными глазами, лицо у него длинное и узкое. Брови выжжены, на щеках борозды, по три шрама на каждой. Ты видишь следы от маски, значит служил в воздушном флоте.

— Не рассказывайте мне на что он способен, айя, я и не такое видел.

Он обращается к тебе по традиции Домов Дерента, намекая, что далеко летал, но это звучит как хвастовство, видимо обычно в сочетании со шрамами и доспехами это производит впечатление.

— Нейтральность в высшем свете не приветствуется, вы должны назвать мой Дом, принадлежность, фамилию, статус, а иначе это можно расценить как оскорбление или насмешку. И для начала назовитесь, я должна знать с кем говорю.

— Префект третьей когорты, Джулиус Тарт, подразделение быстрого реагирования. Ваша очередь!

— Консул личной гвардии Ее Величества Королевы Адара, Анна Индира Ксарави, я нахожусь в этой оболочке по праву данному мне королевской конгрегацией. Префект Тарт, вы знакомы с этим термином или самим документом?

Демон застывает на секунду, потом кивает и убирает руки за спину, как их учили. В глаза тебе он больше не смотрит. Он смотрит на экран, где все так же горят огненные крылья, потом поворачивается к тебе и говорит:

— Так точно, консул. Мы к вашим услугам.

— Хорошо, а теперь расступитесь и пропустите меня.

Демон вскидывает руку и стена черных крыльев расходится, образуя брешь.

Куртка висит на тебе мешком и мешает двигаться, ты скидываешь ее на землю, обнажаешь голову и закатываешь рукава. Самое сложно перестроить зрение, чтобы видеть насквозь через слои камня и каиса. И через плоть и кости. Спектр меняется и теперь ты видишь раскаленные крылья Рафаэля через стены собора, они закрывают половину купола, он постарался чтобы выглядело эффектно, но крылья тянут из него энергию и делает уязвимым.

Ты пытаешься вспомнить, сколько минут человек живет без кислорода? Что опаснее, пониженное давление или повышенное? Ты можешь изменить атмосферу в храме, но для этого нужно выбрать показатели, которые не убьют людей. У тебя нет связи с Эбо, и это не Адар, где к твоим услугам вычислительные мощности Ткачей. А еще с этой минуты твое время пошло быстрее в несколько раз, материя оболочки начинает в прямом смысле утекать сквозь пальцы.

Ты делаешь шаг и пересекаешь черту оцепления, черные крылья за твоей спиной смыкаются.

— Да излечу я слепоту вашу, чтобы увидели вы мир так же ясно, как вижу его я! Придите к вратам в царствие света! Отриньте лже-истину и лже-богов! Нет забвения в мире его милости, все мы часть божественного замысла! — проповедует Рафаэль у тебя над головой. Ты медленно идешь к центральному порталу, где стоит рамка термосканера, высокие технологии укрыты за искусственными кустарниками, похожими на кипарис.

Проповедь прерывается, ты видишь как Рафа опускает полыхающие крылья на каменный пол собора и они теряют четкий абрис, а вместе с ним и свое страшное величие.

— Аз есмь, — говорит Рафаэль. — И взяли они каменья, чтобы бросить в него!

Дверь внутри портала распахивается.

Электрический свет по периметру приглушен, мрак внутри притвора разгоняют только горящие крылья. Ты проходишь под сводами, слушая звук шагов и эхо. Собор возведен по каноничным, древним чертежам, только почти все содержание утратило свой первоначальный смысл. Утратило, чтобы обрести новый. Мир вокруг был создан заново, таким, каким он явился Новым пророкам во сне.

Алтарь все так же стоит по центру, но теперь внутри есть вход, брешь, между двумя мирами, а ней начиналось настоящее таинство, таинство забвения. С той стороны человек возвращался чистым, готовым к новой жизни.

Ты идешь и видишь, как справа и слева от колонн, испуганные люди жмутся друг к другу. Кто-то плачет. Дверь за твоей спиной закрывается.

— И вот ты и стоишь передо мной, — говорит Рафаэль. — Та, что осмелилась. Я все про тебя знаю, Анна Индира Ксарави, знаю чьим именем ты прикрываешься! Той, что прокляла наш мир!

— Назови свое имя, раз мое ты уже знаешь.

Крылья его гаснут и осторожно загорается обычное, электрическое освещение. Рафаэль чуть выше тебя ростом, он стоит, широко расставив ноги, раскинув руки в театральном жесте.

— Я — Рафаэль, один из семи ангелов Его, и послан я, дабы исцелить вас от слепоты!

— Хватит! Ты же знаешь, нет никаких ангелов, Рафаэль!

— Я знаю, что ты вместилище зла, — кричит Рафаэль и крылья его вновь разгораются. — Ты одна из тех, кто принес семена и посадил Великий сад, и зло дало свои плоды и ели люди эти плоды и кровь их пропиталась ядом! Он открыл мне истину в моих снах, она в моем сердце и я чист! И я принесу людям новую весть! Я открою им глаза!

Пламя вокруг него вспыхивает и заворачивается кольцами, как змея, жар опаляет твое лицо и ты отступаешь назад.

— И мир сгорит в очистительном огне! И нет Ему равных, потому что никого нет. Мы прокляты во веки веков! И нет Ему равных, потому что нет бога, и никто не придет умирать за наши грехи, никто не спасет человека в вечности пребывающего!

И он горит. Весь горит.

А потом резко гаснет и отряхивается, как цай, вышедший из воды. Не смотря на то, что внутри он все еще Амина Джорафф Амирас, заар, ему сложно дается сохранять оболочку при такой критической проницаемости.

Творец по капле высасывает из него жизнь.

Джорафф так и не отказался от своей сути, а лишь сделал вид. Он слишком боится стать по-настоящему слабым. Стать человеком.

И тут ты понимаешь, кого Анна выбрала, чтобы подменить сущность Фархада в инкубаторе. Она расколола его сущность точно так же как и свою, чтобы сохранить его знания и превратить в информацию.

— Как только я перестану выдавать порции гипнотической ереси, самаэли от страха кинутся нас штурмовать, ты же понимаешь? — говорит Рафаэль немного хриплым голосом. — Эта чушь их успокаивает!

Его смех эхом раздается под сводами.

— Чего ты хочешь, Рафа? какие то пафосные последние слова? — спрашиваешь ты.

Рафаэль смотрит на тебя и в глазах его ты видишь искру безумия и надежду.

— Ты можешь дать мне все! Ты можешь дать мне истину! — снова повышает голос ангел. — Ты можешь дать мне веру! Ты — величайшее чудо, что случилось с человеком на этой планете, ты — изначальная сущность, шераа ат каддар, та, что вышла за предел плоти. Я хочу увидеть это своими глазами! Хочу увидеть бога и пасть перед ним ниц!

— Я думала ты пришел бороться с ложью, а не приумножать ее! Бога нет, есть только человек. Человек страшнее бога.

— Человек трепещет, — говорит Рафаэль, поднимает руку и вдоль колонн вспыхивает пламя. Притихшие, в надежде на спасение, люди снова начинают кричать, кто-то громко молится, кто-то плачет.

Вера не защищает от страха.

— Умри за них или они умрут за тебя! Обнажи свою суть! Отбрось ничтожную плоть и кости! Я хочу видеть тебя в истинном свете!

— Зачем ты повесил зааров на крестах, Рафа? За кого они умирали?

— Смерти нет и жизни тоже нет, — говорит Рафа. — Нет свободы ни на земле, ни на небе… Но не тогда я потерял смысл, когда осознал это, я потерял его, когда она выбрала пребывать вечность во лжи! Я бы умер за нее три тысячи раз, но ей это было не нужно, она хотела вернуться в круг… И все начать сначала! Она бросила меня! А ведь это я сделал ее тем, кто она есть! Освободил ее! Дал новую жизнь! Дал все, что она просила! Дал ей выбор, но она не выбрала меня! Тогда, я подарил ей знания и силу изменить этот мир, но она хотела только жить во лжи! Ей нужна была Его милость! Скажи мне, ты — бог этого мира, скажи — что мы такое? Ты видела что, та, другая, сотворила со своей оболочкой? Её сущность так и не смирилась. Она ненавидела себя и постоянно модифицировала. Так я понял, что не всем из нас дано принять в себе божественное начало! И потому всегда есть избранные! А остальные — прах! И в прах возвратятся они!

И Рафа отрывается от пола, взмахнув огненными крыльями.

Ты не успеваешь создать йондаль, взрывная волна отбрасывает тебя в темноту. Вокруг уже полыхает огонь, который восстал до самого купола. Ты слышишь крики ужаса и смех Джораффа.

— Плоть и кости! — его крик эхо отдается под сводами.

Сбросить оболочку и выпустить сущность, отбросить все лишнее, убрать все препятствия на пути Его Милости. Ты — шераа ат каддар, та, что вышла за предел плоти, почему ты медлишь? Освободись! И мир никогда не будет прежним. Мир неизбежно ждет война и благо если это будет обычный крестовый поход фанатиков во имя бога, а не война за бесконечность против него.

Ты поднимаешься на ноги, складываешь йондаль и с громким хлопком огонь гаснет. Гаснет свет и звук. Нет больше пламени вокруг фигуры Рафаэля, ты видишь как он падает. Величие любого ангела — глубина его падения. Рафаэль ударяется об пол и стонет от боли, но упорно поднимается. Как истинный дирижер вселенского оркестра, он взмахивает руками и создает вибрации, играет ноты, пытаясь сплести йондаль, но из темноты не рождается ни одной искры. Творец не слышит. Воздев руки, Рафа кричит, и в мгновение обращается в неживое, в камень. Посреди собора вместо него теперь стоит статуя — падший ангел в момент последней молитвы. Будто всегда здесь и стояла.

Та, что сотворила правосудие, не материальна, лишь яркий контур и черная пустота в сердцевине. Та, что по ту сторону Каньона Ирр, зовется палачом Ее Величества. Само воплощение Истины. Само воплощение лжи. Миф Белого города. Перед тобой та, которую ты создала, чтобы она жила в страшных, ночных кошмарах. Ты сама.

— Да будет дно тебе пухом, когда достигнешь ты глубины колодца, — возвышается над тобой ее голос, словно тысячи органов звучат в унисон.

И морок исчезает, не тронув ни одной струны.

Статуя Рафа, все так же стоит на коленях перед алтарем.

Ложь не обратила тебя в камень. Она оставила тебя быть и помнить. Пальцы рефлекторно складываются в печать, но ничего не происходит, слои молчат. Творец не видит и не слышит тебя.

Исчезает, как дым, милосердие слепых матерей, что триста лет забирали боль и дарили забвение. Смертная плоть и ее память застывает в окружении гладкого камня, холодного воздуха и тусклого, электрического света. Бежать некуда, от памяти не убежишь.

Люди сбрасывают паралич страха. Один за другим они встают, сначала несмело и осторожно, лица их проступают из темноты, ты слышишь вздохи, шепот и плач облегчения. Они видят статую Рафаэля, взывающего к небесам, и в едином порыве кидаются к выходу.

Ты продолжаешь стоять, но теперь ты не одна. Теперь здесь я и она, мы — триединство памяти. И я в ярости от твоего смирения! Я хочу метать молнии и дробить камень у нас под ногами! Я вскидываю твою руку, желая наказать, покарать их всех, но рука твоя — плоть, непроницаемая для его милости. Ни одной искры не слетает с наших пальцев. Творец не слышит и с наших губ срывается яростный крик. Мой крик:

— Мы есть изначальная сущность, мы есть шераа-ат каддар! Как смеешь ты выносить нам приговор!

Но в ответ тишина.

Та, что явилась в облике суатрэ все еще здесь, но суть живого и неживого теперь скрыта от нашего взора покровом плоти и темноты.

Я — Мелисса Кавано, она — Лианесс Саатари, а тебя зовут Анна Индира Ксарави, и мы есть аспекты триединой сущности Ее Величества королевы Адара. Мы помним, что когда-то были единым целым, а потом пришло время, которого нет, и безжалостно раздробило наш колодец. Так на свет появилась триединство.

Ты все помнишь и ни о чем не жалеешь. Ты знаешь, что своим появлением ты подарила миру пять сотен лет без королевы, ты создала новый мир, где можно даже посметь поверить в свободу воли. И ты посмела. И другие посмеют.

Это далеко не победа в войне, но и не поражение. Когда-нибудь они осмелятся вспомнить, осмелятся вновь стать людьми, а пока, все, что тебе остается, это сражаться с самой собой в тишине и темноте рассудка. Здесь, где среди песков пустыни Арради, лежат последние три тысячи лет истории этого мира.

Мира, где я — бесконечная сущность, как змея кусающая себя за хвост, я — боль и ярость, мной движет слепая жажда власти, но власть эта всегда приносит лишь разрушение. Она же, та, что пришла после меня, Лианесс Саатари есть отражение милосердия смерти, она, богиня смертной плоти, культ ее уходит корнями глубоко под красные пески пустыни Махары, где когда-то первая волна колонистов создала великую равианскую цивилизацию. Тебе же осталось лишь оглядываться на прошлый мир, который построили мы и разрушили мы, скорбеть о нем и хранить вечную память.

Электрический свет разгорается все ярче и мы прикрываем глаза рукой. Тот, кого ты называешь Гереро, накидывает плащ на наши плечи, но я в ярости сбрасываю его:

— Как смеешь ты трогать нас?

Лианесс смеется, громко и безумно, а ты прячешь лицо в ладони. Что ты можешь сделать, мы — часть тебя.

— Замолчи, замолчи немедленно! — шепчешь ты. — Этой мой мир, уйди из него! Это мое тело, не смей распоряжаться им. Ты слышишь меня?

Конечно, я слышу тебя! Тебе не надо говорить вслух чтобы я слышала, достаточно просто подумать! Я спрашиваю тебя, почему ты позволяешь людям обращаться к тебе и не опускать глаза? Ты — королева Адара, великого Белого города! Ты — изначальная сущность Творца! Как они смеют касаться тебя? Твое смирение унизительно!

— Давай проклянем их всех, обрушим купол им на головы? — говорит Лианесс и снова смеется. — Мелисса, когда ты уже успокоишься? Оставь девочку в покое, наше время прошло, пусть сама разбирается с этой жизнью!

— Я вижу как она разобралась! Они украли у нее мальчишку! Лишили ее моего благословения! Вытряхнули из оболочки, вычеркнули из круговорота перерождений и в итоге заперли нас всех в этом смертном теле! Даже забвения лишили! И что теперь, просто сидеть в этой кромешной тьме без проблеска Его милости?

Каролин Леер. Глава 7

1700/06/22 Понедельник.

— С кем я сейчас разговариваю? — спрашивает доктор Сандрин Азар Иньяту.

Мне она нравится, “азар” в переводе с одного из древних языков земли означает “случайность”, а еще доктора можно ласково называть “мой несчастный случай”, мне кажется это иронично. Ты не поддерживаешь мое хорошее настроение, а Лианесс и вовсе молчит уже четыре дня, с тех пор, как я разбила зеркало в туалете и нас накачали успокоительным.

Психиатрическое отделение больницы Мемориал Сарджент еще не знало таких пациентов, как мы. На нас плохо действуют их лекарства, они лишь превращают оболочку в тряпичную куклу, но на сущность никак не влияют. Как бы они не старались, они не смогут слить нас в единое целое.

Здесь вы оказались опять же из-за меня, я признаю, импровизация не моя сильная сторона! Когда оцепление вокруг площади сняли, Гереро вывел нас с территории собора и усадил на заднее сиденье флаера, замотав насильно в одеяло, потому что нашу смертную оболочку от холода и озноба сотрясала крупная дрожь. Лохматый очкарик за штурвалом взялся шутить, но я осадила его, пригрозив лишить милости Творца, если он еще раз откроет свой рот. А когда хлипкая машинка поднялась над ночным уже городом, меня осенило: ведь чтобы родиться, надо умереть!

Но ничего не получилось, мальчик оказался на удивление сильным и моя попытка вырубить его и выключить двигатели ни к чему не привела, кроме того, что он привез нас в больницу и сдал людям в халатах. Когда я начала кричать, что я королева Адара, они вкололи нам что-то, а потом привязали к кровати ремнями.

— Каролин? Вы меня слышите? — спрашивает доктор Иньяту.

Ах, да, они все еще называют нас именем этой оболочки, не смотря на то, что я уже тысячу раз говорила им наши истинные имена! Почему вы обе молчите? Ну перестаньте уже злиться на меня! Ваша пассивная агрессия утомительна! Анна, ты должна радоваться, я сейчас никому не могу навредить, ведь Творец не слышит нас!

— Называйте меня пожалуйста, Анна, — говоришь ты.

— Анна, — говорит доктор и кивает. — Здравствуйте, Анна! Назовите пожалуйста мне свое полное имя.

— Анна Индира Ксарави, консул личной гвардии Ее Величества королевы Адара.

— Вчера вы назвали мне другое имя.

— Ее зовут Мелисса Кавано, она королева Белого города, меня зовут Анна — я ее аспект, как и Лианесс, мы — триединство памяти колодца изначальной сущности.

Доктор кивает и что-то записывает в блокнот.

— Как вы себя чувствуете, Анна? — доктор смотрит на наше перевязанное запястье и руку, которую я поранила о зеркало. — Сегодня у вас были мысли о самоубийстве?

— Чтобы родиться, нужно умереть, но думаю не выйдет, она что-то сделала с нами, превратила эту оболочку в камеру. Мы заперты в ней.

— Она — это суатрэ, палач ее величества, которая была в соборе? Та, которая обратила в камень Рафаэля Элевана? Но разве палач не должен подчиняться королеве? Почему тогда суатрэ пошла против вас?

Ну извини, извини! Я уже миллион раз извинилась, что рассказала им! Во всем виновата химия человеческой оболочки, мы все стали очень эмоциональны!

Ты молчишь и доктор что-то записывает в блокнот, потом поднимает на нас взгляд, глаза у нее карие, как у Ольги.

Я тоже скучаю по детективу Полански, правда! Но она даже ни разу не зашла! Она поверила всему, что про нас наговорили! Она не хочет нам верить, не хочет верить в нас! Здесь должно бы что-то про свободу воли, но я устала цитировать великих. И вообще, люди всегда были предсказуемы! Но неведомые? Как они могли забыть меня? Невероятно, просто не укладывается в голове, что за какие то несколько сотен лет, память об изначальных превратилась в пыльный том сказок! Они в нас не верят! Те, кого мы сотворили!

— Анна, расскажите, как вы оказались в теле Каролин Леер? — просит доктор.

Я уже рассказывала им эту историю раз десять, почему они снова и снова спрашивают, если все равно нам не верят? Лианесс, может ты попробуешь?

— Мы можем на сегодня закончить? — просит Лианесс доктора, просит очень вежливо, я бы точно так не смогла. Мое терпение кончилось еще на предыдущем вопросе, но я изо всех сил держусь, чтобы не начать орать. Бессилие непривычное чувство, когда ты почти две тысячи лет была королевой.

— Хорошо, Анна, я выполню вашу просьбу, но завтра мы поговорим чуть дольше, согласны?

Лианесс кивает. Это жертва, которую придется принести.

На ручном терминале Сандрин всплывает сообщение, она читает и встает из кресла. Мы к своему пристегнуты ремнями и встать без посторонней помощи не можем.

— У вас посетитель, я прошу вас вести себя хорошо, чтобы нам снова не пришлось превышать дозу лекарств, как в прошлый раз. Анна, посмотрите на меня? Вы слышите?

Слышит она тебя, слышит, но о чем ей с тобой говорить?

Анна поворачивает голову, кивает доктору и даже пытается улыбнуться.

Во всем виноваты эти ее карие глаза, я уверена, будь они например зеленые, ты бы ее возненавидела!

Доктор Сандрин Азар Иньяту открывает дверь перед нашим посетителем и даже я от неожиданности теряю дар речи. В дверях стоит Анна Индира Ксарави. Варлак-ратхи. Консул Ее Величества. Моя глашатая!

Сейчас второй месяц лета, но шипы уже свободны от манжет. Ее темно-каштановые волосы убраны в хвост, строгий серый костюм и каблуки. Лицо под оливковой маской ничего не выражает, после перерождения через инкубатор сущность имеет доступ к памяти прошлой жизни, но это все равно уже другая жизнь.

Анна проходит в кабинет доктора, осматривается и садится напротив тебя в кресло. Теперь она сидит там, где сидела доктор Иньяту, но она мне совсем не нравится.

— Можно ее развязать? — обращается Анна к доктору, и наш несчастный случай качает головой.

— Я бы вам не рекомендовала.

Анна склоняет голову к плечу и смотрит на нас.

— Ты ведь не станешь на меня кидаться, правда? Это недостойно Ее Величества, — говорит моя глашатая и развязывает нам руки. Ремни спадают, ты трешь запястья. Руки — один сплошной синяк.

— Начнем с конца? — говорит Анна. — К сожалению я не нашла другого способа и вынуждена была отбросить часть своей памяти в твою оболочку. То, что случилось в соборе святого Михаила называется “фантомное искажение”. Когда сущность покидает тело, в мозгу происходят необратимые процессы, если прибавить к эту отголоски моей памяти, то в итоге получается псевдолик. Ты — это я, но не совсем. Ты не сущность, ты копия некоторых воспоминаний. Тебя можно принять за цельную личность, но ты скроена из лоскутов, которые очень хорошо подогнаны друг к другу, а мозг заполняет пробелы, там, где это нужно. И в соборе не было суатрэ, это была я. Мы. Шераа ат Каддар. В Адаре я имела бы права развоплотить тебя, но здесь…Здесь это считается негуманным. Консульство Адара берет на себя все издержки, ты пройдешь курс лечения и сможешь прожить полноценную жизнь, если позволишь себе. Ты так же можешь пройти кондиционирование, это добровольно, заставить тебя никто не может. Подумай, мне кажется, что забвение в твоем случае, это благо. У Каролин есть мать и она очень хочет вернуть себе дочь. Она восемь лет надеялась на ее возвращение, ты можешь уступить место и дать им шанс.

— Да ты издеваешься, — отвечаю я. — Ее дочери тут давно нет, здесь есть я, есть мы! Мы — изначальная сущность, а вы просто нашли способ замуровать нас в этой оболочке!

Анна складывает руки и пальцами касается лба. Мнимое согласие.

— Ну кто же в здравом уме спорит с сумасшедшими? — смеется Лианесс.

— Я бы и сама себе не поверила, — говорит Анна. — Это будет долгий процесс, но я постараюсь помочь тебе справиться с эхом моего колодца.

— Какое участие, и это я тебя сотворила? Быть не может, на дух не перевариваю сантименты! Лианесс, ты слышишь? Наша девочка совсем взрослая, она теперь знает что для других лучше, и она почти уверена, что знает, как будет лучше для нее.

Я сажусь поудобнее, закинув ногу на ногу, главное выглядеть расслабленно. Гуманность? Она не знает, что это такое, она мое создание и ей намного выгоднее заставить мою память кануть в небытие пустыни Арради, так зачем же она достала меня из нее?

— Расскажи, как там наш мальчик? Ведь все дело в нем? Я ведь появилась не случайно. Ты все продумала. Ты создала меня, отбросила тень памяти в эту оболочку, чтобы узнать — кто он, что за сущность ты стережешь, узнать можешь ли ты нарушить клятву. Ты достаточно умна, чтобы прийти к выводу, что в оболочке Фархада может быть заперт кто-то пострашнее меня! Тот, кого я и сама боюсь, потому и держу взаперти, как худший из своих ночных кошмаров! Ради этого ты разыграла прекрасный спектакль! Даже позволила Гедде украсть королевскую печать! Да, я уверена что это был он, изменчивый майор шаа-ди. Тот, кто должен. Именно ему позвонила Ольга, когда на нас напал рой. Он был первым, кто приехал на место преступления и был единственным, кто знал в какой оболочке окажется наша сущность после развоплощения. Печать просто никуда не могла деться, ее можно изъять только в процессе перехода из одной оболочки в другую, и для этого нужны две точки контакта и временное вместилище между ними. Я же сама тебя этому научила!

— Нам очень не хватает истины, — говорит Анна, в ее взгляде мелькает что-то похожее на иронию. — Суатрэ рассудила бы нас.

— Только суатрэ — миф. Хотя мифы тоже умирают. Иногда хочется чего-то нового.

— Если хотелось чего-то нового, зачем было создавать бесконечность? — спрашивает Анна. — Вы лишили нас выбора. Вы решили, что все в нашей жизни должно быть предопределено. Правда это можно исправить, если смешать яд Дома Амирас и яд Дома Рае.

— Даже творцы совершают ошибки, — я пожимаю плечами. — Погрешность в расчетах и получился очень сильный проводник. Мы знали об этом, но не устроили геноцид целого вида, просто сослали их подальше, мы же не люди!

Я смеюсь над своей шуткой, а Анна нет.

— Скажи об этом Амину Джораффу Амирас и его жертвам.

— Ой, да ну брось! Смерти же нет! А Рафа просто не смог устоять перед идеей всемогущества!

— Потому что Рафа — человек. Где-то внутри каждого из нас, все еще живет тот самый человек, который не знает предела. Он не подчиняется традиции. Он не смиряется. Он ищет и создаёт трагедию. Сколько бы тысяч лет не прошло, так будет всегда. И вы в ответе за это!

— Речь, достойная суатрэ, можно выносить приговор! — говорю я и смеюсь. — А что если, нас покинул на этой планете не только бог, но и человек? Разве форма тогда будет иметь значение?

— Главное свобода выбора, право быть тем, кем хочешь!

— Ох, Анна, сколько уже было таких разговоров. Если им позволить, они захотят быть нами! И все начнется с начала! В круговороте бесконечности застряли мы все, мы все равны и бесправны одновременно! А иерархия просто дань памяти, в мире никогда и не было справедливости. Кто может, тот берет. Как создателям, нам полагаются привилегии, хотя бы за то, что мы способны делать исключения, а Творец нет!

— Тогда сделай для меня исключение, скажи мне, кто он? Освободи меня!

— Ну наконец то! Не могла дождаться, когда же ты попросишь! Анна, ты — это я, нравится тебе это или нет. А он… он… как и все мы, просто человек, который возжелал отречься от всего человеческого. Я могу назвать имя, но оно не освободит тебя, я могу перечислить события из учебников истории, но и это не освободит тебя. Я могу сказать, что его заточение — акт моего величайшего милосердия, ведь там, где нет памяти нет и боли, но и это не освободит тебя. Ты принадлежишь ему, потому хочешь принадлежать. Кто-то, кто не я, сказал бы что это любовь. Он — твой выбор. Он — твоя традиция. И я тоже твой выбор. Если ты так хочешь быть свободным человеком, откажись от нас, отрекись. Я приговариваю тебя к свободе воли! Аминь!

Анна разочарована, она молча встает, чтобы уйти.

Что мы будем делать? Остановить ее нам не по силам, мы — плоть и кости, а она — наше самое совершенное творение. И она не сдастся. Ни разу не сдавалась. Во всех жизнях. Во всех вероятностях. Я смотрю на нее с гордостью.

— Попроси, пожалуйста, детектива Полански заглянуть к нам!

Анна смотрит на нас пустыми, зелеными глазами, лицо ее холодное и ровное. На воде Сеятеля полный штиль.

— Ольга Полански приняла решение пройти кондиционирование, а после вернуться в университет.

Что-то внутри разбивается и будто кипяток течет по рукам и ногам.

А боль это совсем не то, что я думала. Я смеюсь, но это печальный смех.

— Даже не знаю, что хуже, когда они спорят с тобой или когда молчаподчиняются твоей воле, когда у тебя появятся свои осколки личности, ты меня поймешь.

— Стоит уважать ее решение, — говорит Анна.

— Дай угадаю, и Гереро тоже?

— Владислав Гереро теперь занимает должность судейского Престола при канцелярии Единого. Каждый выбрал свой путь.

— И только мой выбрала ты.

— Потому что теперь ты принадлежишь мне, а не наоборот.

Анна выходит за дверь, а мы остаемся здесь, остаемся, чтобы помнить вместо нее. За окном раскаляется до бела июнь, второй летний месяц. Если бы она спросила меня, я бы сказала, что еще слишком рано чтобы снимать манжеты, варлаки в это время года еще не нестабильны.

— Эй, величество, — раздается голос от дверей. За мной пришли мои любимые санитары, оба вооружены электрошокерами, но к сожалению им строжайше запрещено бить пациентов. Я уже пыталась их спровоцировать.

Отличить их можно по уровню интеллекта. Правый, который всегда молчит, имеет шанс на просветление, может быть ему повезет в следующей жизни, для того же, что слева, надежды нет.

— Величество, слышишь меня? Пойдем в палату, только давай сегодня по-хорошему. Я обещал своему исповеднику, что на этой недели не буду пачкать карму.

Где-то рядом церковь и я слышу как звенят колокола. Они стали звенеть чаще или нам так только кажется? Что может быть хуже, чем прожить обычную человеческую жизнь? Проживать ее, зная, что выхода из вечности нет.

Оглавление

Анна Индира Ксарави. Глава 1

Анна индира Ксарави. Глава 2

Анна Индира Ксарави. Глава 3

Анна Индира Ксарави. Глава 4

Анна Индира Ксарави. Глава 5

Анна Индира Ксарави. Глава 6

Анна Индира Ксарави. Глава 7

Джейн Доу. Глава 1

Джейн Доу. Глава 2

Джейн Доу. Глава 3

Джейн Доу. Глава 4

Джейн Доу. Глава 5

Джейн Доу. Глава 6

Джейн Доу. Глава 7

Каролин Леер. Глава 1

Каролин Леер. Глава 2

Каролин Леер. Глава 3

Каролин Леер. Глава 4

Каролин Леер. Глава 5

Каролин Леер. Глава 6

Каролин Леер. Глава 7